Диагноз нашего времени

Карл Манхейм

Диагноз нашего времени

Юрист Москва 1994

Идеология и утопия • Человек и общество в эпоху преобразования • Диагноз нашего времени: очерки военного времени, написанные социологом • Консервативная мысль

Содержание

Идеология и утопия. Перевод М.И. Левиной. Глава I. Постановка проблемы 1. Социологическое понятие мышления 2. Современная категория мышления........ 11 3. Происхождение современных гносеологических, психологических, и социологических точек зрения.. 17 4. Контроль над коллективным бессознательным как проблема нашего времени .............. 34

Глава II. Идеология и утопия........ 52 1. Необходимость предварительного пояснения понятий....56 2. Значение понятия идеологии в исторической перспективе................... 59 3. Понятие тотальной идеологии ставит под вопрос ноологическую сферу сознания.......... 61 4. Проблема «ложного сознания»........... 66 5. Возникновение новой в диалектическом смысле ситуации вследствие распространения понятия идеологии.. 69 6. Свободное от оценки понятие идеологии....... 76 7. Переход свободного от оценки понятия идеологии в оценивающее понятие идеологии........ 78 8. Характеристика двух типов онтологических суждений, которые могут скрываться в свободном от оценки понятии идеологии................ 80 9. Вторичное появление проблемы «ложного сознания». 83 10. В идее идеологии и утопии содержится попытка постигнуть реальность............. 86

Глава III. Может ли политика быть наукой? (проблема теории и практики).. 95 1. Почему до настоящего времени не было политической науки?................ 95 2. Обоснование тезиса, согласно которому познание детерминировано политически и социально........ 102 3. Проблема синтеза .............. 125 4. Проблема носителя синтеза.......... 131 5. О своеобразии политического знания...... 140 6. О возможности передавать политическое знание... 146

7. Три пути социологии знания.......... 158

Глава IV. Утопическое сознание (Посвящается Альфреду Веберу к его 60-летию).... 164 1. Попытка уяснения основных феноменов: Утопия, идеология и проблема действительности...... 164 2. Изменение формы утопического сознания и стадии его развития в новое время............. 180 3. Современная констелляция.......... 207

Глава V. Социология знания .. 219 1. Сущность социологии знания и ее границы. 219 2. Два раздела социологии знания ... 221 3. Выявление частичности господствующего гносеологического подхода.... 242 4. Позитивная роль социологии знания.... 244 5. Проблемы техники историко-социологического исследования в области социологии знания.... 256 6. Краткий обзор истории социологии знания.. 259 Примечания. 261

Человек и общество в эпоху преобразования Перевод ДАЙ. Левиной... 277 Предисловие...277 Подход к теме. 277

Глава I. Рациональные и иррациональные элементы в нашем обществе.. 284 Глава II. Социологические причины культурного кризиса наших дней.... 311 Глава III. Мышление на стадии планирования .. 331 Примечания. 398

Диагноз нашего времени Перевод C.B. Карпушиной.... 412 Предисловие... 412

Глава I. Диагноз нашего времени... 414 I. Значение новой социальной технологии... 414 II. Третий путь: воинствующая демократия.. 417 III. Стратегическая ситуация.. 421

Глава II. Кризис оценок... 424 I. Противоположные философские системы ..424 II. Противоречия в понимании причин нашего духовного кризиса. 427 III. Некоторые социологические факторы, нарушающие процедуру оценки в современном обществе... 429 IV. Смысл демократического планирования в области оценок.. 437

Глава III. Проблема молодежи в современном обществе. 441 I. Социологическая функция молодежи в обществе... 442 II. Особая функция молодежи в Англии в настоящее время. 447 III. Основные выводы. 455

Глава IV. Образование, социология и проблемы общественного сознания.... 461 I. меняющиеся черты современной практики образования ...461 II. Некоторые причины, вызывающие необходимость ...464

социологической интеграции в образовании

III. Роль социологии в обществе воинствующей демократии.. 467

Глава V. Массовое образование и групповой анализ 478 I. Социологический подход к образованию .478 II. Индивидуальное приспособление и групповые потребности. 484 III. Проблема группового анализа. 491

Глава VI. Групповая стратегия нацизма ....498 I. Систематическая дезорганизация общества ...499 II. Воздействие на индивида . 500 III. «Новый порядок» ...-..·.. 501 IV. Воспитание новых лидеров...···.·.. 502

Глава VII. К новой социальной философии: вызов социолога христианским мыслителям.... 503 Часть I. Христианство в век планирования .503 Часть II. Христианские ценности и изменение среды. 521 Примечания 562

Консервативная мысль Перевод А.И. Миллера, Т.И. Стуоеждядаой. 572 Введение 572 1. Стили мышления 572 2. Соотношение между стилями мышления и их общественным фоном.... 575 3. «Основополагающий мотив». 575 4. Конкретный пример: немецкий консерватизм в первой половине XIX века.. 577 Часть I. Современный рационализм и возникновение консервативной оппозиции.583 Часть II. Смысл консерватизма .·.- 593 1. Традиционализм и консерватизм.. 593 2. Общественный фон современного консерватизма 597 3. Морфология консервативной мысли. 600 Часть 111. Социальная структура романтического и феодального консерватизма 617 Примечания.. ·654

А.Н. Малинкин О Карле Манхейме..···-.671 П.С. Гуревич Диагноз исторического космоса... 675 Примечания. 693 Именной указатель (Составители E.H. Балашова, В.В Сапов),... 694

Идеология и утопия Глава 1 Постановка проблемы 1. Социологическое понятие мышления Задача данной книги показать, как люди действительно мыслят. Автор стремится исследовать мышление не в том виде, как оно представлено в учебниках логики, а как оно действительно функционирует в качестве орудия коллективного действия в общественной жизни и в политике. Философы слишком долго занимались своим собственным мышлением. Когда они писали о мышлении, они исходили прежде всего из истории своего предмета, из истории философии или из определенных сфер знания, например математики или физики. Однако этот тип мышления может быть применен лишь в определенных условиях, и те данные, которые получены в результате изучения названного мышления, не могут быть просто перенесены на другие сферы жизни. Даже в тех случаях, когда этот тип мышления может быть применен, он относится только к специфическому измерению существования и не удовлетворяет людей, стремящихся понять и преобразовать мир, в котором они живут. Между тем в процессе своей деятельности люди сумели - на горе или на радость - разработать разнообразные методы экспериментального и духовного проникновения в окружающий их мир, методы, которые до сих пор еще никогда не подвергались такому тонкому анализу, как формы так называемого точного знания. Однако человеческая деятельность, которая в течение долгого времени не подвергается рациональному контролю и критике, легко может выйти из повиновения. Поэтому нельзя не считать аномалией нашей эпохи то обстоятельство, что именно те методы мышления, с помощью которых мы принимаем самые важные для нас решения, пытаемся понимать и направлять нашу социальную и политическую судьбу, остались непознанными и недоступными рациональному контролю и критике. Упомянутая аномалия станет еще более чудовищной, если мы напомним, что в наши дни от правильной оценки и осмысления ситуации зависит значительно больше, чем в прошлые времена. Значение социального знания увеличивается пропорционально необходимости вмешательства

==7 в социальный процесс и его регулирования. Однако так называемый донаучный, неточный тип мышления, к которому странным образом прибегают также логики и философы, когда им необходимо принять практическое решение, нельзя постигнуть посредством только логического анализа. Этот тип мышления образует некий комплекс, который не может быть легко отделен ни от психологических корней эмоциональных и жизненных импульсов, составляющих его основу, ни от ситуации, в которой он складывается и решение которой он пытается найти. Важнейшая задача этой книги - разработать адекватный метод описания и анализа упомянутого типа мышления и его модификаций и сформулировать связанные с ним проблемы, соответствующие его специфическому характеру и создающие предпосылки для его критического понимания. Метод, который мы пытаемся предложить, есть метод социологии знания. Основной тезис социологии знания заключается в том, что существуют типы мышления, которые не могут быть адекватно поняты без выявления их социальных корней. Верно, что мыслить способен только индивид. Нет такой метафизической сущности, которая, подобно некоему групповому духу, мыслит, возвышаясь над отдельными индивидами, и чьи идеи индивид просто воспроизводит. Однако неверно было бы вывести из этого умозаключение, что все идеи и чувства, движущие индивидом, коренятся только в нем самом и могут быть адекватно объяснены только на основе его жизненного опыта.

Подобно тому как нельзя понять природу языка, выводя ее из наблюдения над отдельным индивидом, который ведь говорит не на своем собственном языке, а на языке своих современников и предков, проложивших для него путь, так нельзя правильно определить во всей ее полноте и какую-либо точку зрения, основываясь только на том, как она сформировалась в интеллекте отдельного человека. Лишь в весьма ограниченном смысле индивид сам создает тип языка и мышления, который мы связываем с ним. Он говорит языком своей группы, мыслит в формах мышления своей группы. В его распоряжении оказываются лишь определенные слова и их значения. Они не только в большой степени определяют его подход к окружающему миру, но одновременно показывают, под каким углом зрения и в какой сфере деятельности предметы до сих пор были доступны восприятию и использованию их группой или индивидом. Поэтому в качестве первого пункта мы подчеркиваем, что социология знания намеренно не отправляется от индивида и его мышления, чтобы затем, как это делают философы, непосредственно перейти к абстрактным высотам «мышления как такового». Напротив, социология знания стремится понять мышление в его конкретной связи с исторической и социальной

==8

ситуацией, в рамках которой лишь постепенно возникает индивидуально-дифференцированное мышление. Таким образом, мыслят не люди как таковые и не изолированные индивиды осуществляют процесс мышления, мыслят люди в определенных группах, которые разработали специфический стиль мышления в ходе бесконечного ряда реакций на типичные ситуации, характеризующие общую для них позицию. Строго говоря, утверждать, что индивид мыслит, вообще неверно. Значительно вернее было бы считать, что он лишь участвует в некоем процессе мышления, возникшем задолго до него. Он обнаруживает себя в унаследованной ситуации, в обладании соответствующими данной ситуации моделями мышления и пытается разработать унаследованные типы ответа или заменить их другими для того, чтобы более адекватно реагировать на новые вызовы, явившиеся следствием преобразований данной ситуации. Таким образом, тот факт, что каждый индивид живет в обществе, создает для него двойное предопределение: во-первых, он находит сложившуюся ситуацию, во-вторых, обнаруживает в ней уже сформированные модели мышления и поведения. Второй характерной для метода социологии знания чертой является то, что конкретно существующие формы мышления не вырываются из контекста того коллективного действия, посредством которого мы в духовном смысле открываем мир. Люди, живущие в группах, сосуществуют не просто физически, в качестве дискретных индивидов. Они воспринимают предметы окружающего мира не на абстрактном уровне созерцательного разума и не только в качестве отдельных индивидов. Напротив, они действуют совместно друг с другом и друг против друга - в различных по своей организации группах и, совершая эти действия, мыслят друг с другом и друг против друга. Эти связанные в группы индивиды стремятся в соответствии с характером и положением группы, к которой они принадлежат, либо изменить окружающий их мир природы и общества, либо сохранить его в существующем виде. Направленность этой воли в сторону изменения природы и общества или сохранения их неизменными, эта коллективная деятельность и способствует возникновению проблем, понятий и форм мышления людей определенной группы. В соответствии со специфической коллективной деятельностью, в которой участвуют люди, они склонны различным образом видеть окружающий их мир. Подобно тому как чисто логический анализ отделил индивидуальное Мышление от групповой ситуации, он отделил и мышление от действия вообще. Это было сделано на основании молчаливо принятой предпосылки, согласно которой существующие в реальности связи между мышлением, с одной стороны, группой и деятельностью - с другой,

==9

либо несущественны для «правильного» мышления, либо могут игнорироваться без каких-либо серьезных затруднений. Однако игнорирование чего-либо ни в коей степени не устраняет его существования. И тот, кто серьезно и внимательно не изучил всего богатства форм, действительно присущих человеческому мышлению, не способен априорно решить, можно ли осуществить отрыв от социальной ситуации и всего контекста деятельности. Нельзя также сразу решить, соответствует ли подобная дихотомия интересам объективного фактического знания. Ведь вполне возможно, что в определенных сферах знания именно импульс к действию открывает объекты мира действующему субъекту; возможно также, что именно этот фактор определяет отбор тех элементов действительности, которые становятся предметом мышления. И можно также допустить, что исключение этого фактора (если оно вообще осуществимо) привело бы к полному исчезновению конкретного содержания понятий и к утрате того организующего принципа, который только и делает возможным рациональную постановку проблемы. Однако это не означает, что там, где принадлежность к группе и ориентация на действие составляют как будто существенный элемент ситуации, исключена возможность рационального критического самоконтроля. Быть может, именно тогда, когда становятся очевидными как скрытая зависимость мышления от жизни группы, так и то обстоятельство, что корни его следует искать в деятельности, впервые вследствие осознания этого возникает возможность осуществлять контроль нового типа над недоступными ранее контролю факторами мышления. Тем самым мы подошли к центральной проблеме книги. Из предшествующих замечаний должно быть ясно, что исследование названных проблем и их решение способны дать социальным наукам должную основу, а также содействовать ответу на вопрос, допустимо ли применение научных методов в политике. Не вызывает никакого сомнения, что в социальных науках, так же, как в любых других, должен быть найден в процессе исследования собственного объекта последний критерий истинного и ложного, и социология знания не может служить заменой этому. Однако исследование объекта не есть изолированный акт; оно происходит в определенном контексте, на характер которого влияют ценности и коллективно-бессознательные волевые импульсы. В социальных науках именно этот интеллектуальный интерес, ориентированный на сложное переплетение коллективной деятельности, формирует не только общие вопросы, но и конкретные гипотезы исследования, а также упорядочивающие опыт модели мышления. Только в том случае, если нам удастся ввести в сферу сознательного и

==10

точного наблюдения различные исходные моменты и методы, обнаруживаемые в научной и популярной дискуссии, мы можем надеяться на то, что с течением времени научимся контролировать бессознательные мотивы и предпосылки, послужившие в конечном счете причиной возникновения различных форм мышления: В социальных науках объективность нового типа может быть достигнута не исключением оценок, а критическим их восприятием и контролированием. 2. Современная категория мышления

Не случайно проблема социальных корней мышления и его связи с деятельностью возникла в нашем поколении. Столь же не случайно бессознательное, служившее основой нашего мышления и нашей деятельности, постепенно было доведено до уровня сознания и тем самым стало доступно контролю. Мы не сможем правильно оценить значение для нас этого факта, если не примем во внимание то обстоятельство, что размышлять о социальных корнях нашего знания заставила нас специфическая социальная ситуация. Одно из фундаментальных положений социологии знания гласит, что процесс, в ходе которого коллективно-бессознательные мотивы становятся осознанными, может происходить не в любую эпоху, а лишь в определенной специфической ситуации. Такая ситуация может быть социологически детерминирована. Можно с относительной точностью перечислить факторы, неизбежно заставляющие все большее число людей размышлять не только о мире вещей, но и о самом мышлении, причем не столько об истинности мышления как такового, а о том поразительном факте, что один и тот же мир может представляться различным разным наблюдателям. Совершенно очевидно, что подобные проблемы могут стать общезначимыми лишь в эпоху, когда несогласие в большей степени бросается в глаза, чем согласие. Люди обращаются от непосредственного изучения вещей к рассмотрению способов мышления только тогда, когда перед лицом множества противоположных определений исчезает возможность прямой и длительной разработки понятий о вещах и ситуациях. В настоящее время мы можем более точно, чем позволяет сделать общий и формальный анализ, определить, в какой социальной и духовной ситуации внимание неизбежно должно переместиться от вещей к взаимоотклоняющимся мнениям, а от них - к бессознательным мотивам мышления. Здесь мы остановимся лишь на нескольких важнейших социальных факторах, действующих в этом направлении. Прежде всего, многообразие форм мышления не может стать проблемой в периоды, когда социальная стабильность

==11

служит основой и гарантией внутреннего единства мировоззрения. В обществе, где каждый член группы с детских лет привыкает к одинаковому смыслу слов, одинаковому методу логического построения, отклоняющиеся процессы мышления не возникают. Даже постепенное изменение в способе мышления (если оно все-таки возникает) не осознается членами группы, пребывающими в стабильной ситуации, пока процесс адаптации мышления идет настолько медленно, что растягивается на несколько поколений. В подобном случае одно поколение на протяжении своей жизни едва замечает, что происходит изменение. Для того чтобы многообразие форм мышления было замечено и превратилось в тему для размышлений, к общей динамике исторического процесса должны присоединиться факторы совсем иного рода. Прежде всего господствующую в статичном обществе иллюзию, согласно которой все может измениться, но мышление остается вечно неизменным, разрушает ускорение социальной мобильности. Более того, два вида социальной мобильности, горизонтальная и вертикальная, действуют различным образом, способствуя обнаружению многообразия стилей мышления. Горизонтальная мобильность (движение из одного положения в другое или из одной стороны в другую без изменения социального статуса) показывает, что различные народы мыслят по-разному. Однако до той поры, пока традиции национальных и локальных групп остаются нерушимыми, связь с привычным типом мышления остается настолько прочной, что типы мышления, обнаруживаемые в других группах, рассматриваются как странность, заблуждение, двусмысленность или ересь. На этой стадии еще не возникает сомнения ни в верности собственных традиций мышления, ни в единстве и единообразии мышления вообще. Только тогда, когда к горизонтальной мобильности присоединяется интенсивная вертикальная мобильность, т.е. быстрое движение между социальными слоями, социальное восхождение и

нисхождение, вера в общую и вечную значимость собственных форм мышления начинает колебаться. Вертикальная мобильность является тем решающим фактором, который порождает в людях неуверенность и скепсис по отношению к традиционному представлению о мире. Конечно, и внутри статичного общества с очень незначительной вертикальной мобильностью различные слои различным образом воспринимают мир. Заслуга Макса Вебера1 состоит в том, что в своей социологии религии он отчетливо показал, как одна и та же религия зачастую различно воспринимается крестьянами, ремесленниками, торговцами, знатью и интеллигенцией. В обществе, разделенном на замкнутые касты или сословия, где вертикальная мобильность очень незначительна, либо создаются замкнутые, ==12

изолированные друг от друга представления о мире, либо, если, например, эти касты исповедуют одну веру, эта вера интерпретируется различно, в соответствии с жизненным укладом касты или сословия. Последнее обстоятельство служит объяснением тому факту, что различные типы мышления отдельных каст не объединяются в одном сознании, в одном интеллекте и поэтому не становятся проблемой. С социологической точки зрения решительное изменение происходит тогда, когда достигается та стадия исторического развития, на которой возникает коммуникация между изолированными ранее слоями общества и начинает действовать социальная циркуляция. Главная стадия этой коммуникации характеризуется тем, что развивавшиеся до сих пор независимо друг от друга формы мышления и опыта проникают в одно и то же сознание и заставляют интеллект обнаружите непримиримость противоречивых концепций мира. В обществе, обладающем достаточно прочной стабильностью, самый факт проникновения форм мышления низших слоев в высшие не имеет большого значения, поскольку возможность различий в мышлении сама по себе не заставляет господствующую группу испытывать интеллектуальное потрясение. До тех пор пока основой стабилизации общества является авторитет и социальным престижем обладают лишь действия высшего слоя, у этого класса нет особых оснований ставить под вопрос свое социальное существование и значимость своих действий. Только общая демократизация, а не просто социальное продвижение, пусть даже значительное, отдельных лиц может привести к тому, что возвышение низших слоев повлечет за собой общественное признание их мышления2. Лишь процесс демократизации создает возможность того, что образ мышления низших слоев, не имевший ранее общественной значимости, теперь впервые обретает значимость и престиж. С того момента, когда эта стадия демократизации достигнута, методы мышления и идеи низших слоев впервые могут быть противопоставлены идеям господствующего слоя на равном уровне значимости, и только теперь эти идеи и формы мышления могут заставить человека, мыслящего в их рамках, подвергнуть фундаментальному переосмыслению объекты своего мира. Столкновение различных типов мышления, каждый из которых в равной степени претендует на репрезентативность, впервые делает возможной постановку столь рокового и столь фундаментального для истории мышления вопроса, а именно: как могут идентичные процессы мышления людей, объектом которых является один и тот же мир, создавать различные концепции этого мира. А отсюда лишь шаг к дальнейшему вопросу: не может ли быть, что эти процессы мышления совсем не идентичны? Не придем ли мы, ==13

исследовав все возможности человеческого мышления, к выводу, что существует множество различных путей, по которым можно следовать? И разве не процесс социального возвышения вызвал в Афинах первую в истории европейского мышления волну скептицизма? Разве учение софистов греческого просвещения не было выражением сомнения, возникшего вследствие того, что при рассмотрении любого объекта в их мышлении

сталкивались объяснения двух типов? С одной стороны, существовала мифология, стиль мышления господствующей, но уже обреченной аристократии; с другой - более аналитический по своему характеру метод мышления низшего слоя - поднимавшегося городского ремесленничества. Поскольку обе эти формы объяснения мира вошли в мышление софистов и в их распоряжении для каждого морального решения было по крайней мере два нормативных стандарта, для каждого космического или социального явления - по крайней мере два объяснения, не следует удивляться тому, что они скептически относились к ценности человеческого мышления. Поэтому нелепо порицать их с высот школьной премудрости за то, что они были скептиками по своим гносеологическим воззрениям. У них просто было достаточно мужества выразить то, что чувствовал каждый человек, обладавший характерными свойствами своей эпохи, а именно, что прежняя недвусмысленность норм и толкований поколеблена и удовлетворительное решение может быть найдено лишь посредством радикального сомнения и глубокого осмысления противоречий. Таким образом, общая неуверенность ни в коей мере не свидетельствовала об общем упадке этого мира, но скорее являла собой кризис, который был этапом на пути к оздоровлению. Не в том ли состоит величие Сократа, что он мужественно решился погрузиться в глубины скептицизма? Разве он не был первоначально тоже софистом, не воспринял методы софистов, не ставил вопросы для того, чтобы задавать все более глубокие вопросы и не сделал эти методы своими собственными? И разве он не преодолел кризис, ставя вопросы еще более радикально, чем это делали софисты, и не достиг тем самым духовного равновесия, которое по крайней мере для мышления той эпохи оказалось достаточно прочной основой? Интересно проследить, как мир норм и мир бытия стал постепенно занимать центральное место в его вопросах. И далее: не менее интенсивно, чем самими фактами, он занимался вопросом, каким образом люди мыслят и судят об одних и тех же фактах различным образом. Даже на этой стадии истории мышления становится очевидным, что в различные периоды проблемы мышления могут быть решены не столько в результате углубленного исследования объекта, сколько

==14

посредством выяснения того, почему мнения об этих проблемах действительно расходятся. Помимо этих социальных факторов, на которых основано первоначальное единство и последующее многообразие господствующих форм мышления, следует упомянуть еще об одном важном моменте. В каждом обществе есть социальные группы, главная задача которых заключается в том, чтобы создавать для данного общества интерпретацию мира. Мы называем эти группы «интеллигенцией». Чем статичнее общество, тем более вероятно, что этот слой обретет в нем определенный статус, превратится в касту. Так, шаманов, брахманов, средневековое духовенство можно рассматривать как интеллектуальные слои, каждый из которых обладал в данном обществе монополией контроля над формированием картины мира и над преобразованием и сглаживанием противоречий в наивных представлениях, созданных в других слоях. Проповедь, исповедь, вероучение составляют те средства, с помощью которых происходит сближение различных концепций на том уровне социального развития, когда мышление еще не достигло своей последующей изощренности. Этот слой интеллектуалов, организованный в виде касты и монополизирующий право проповедовать, учить и создавать свою интерпретацию мира, обусловлен двумя социальными факторами. Чем в большей степени он становится выразителем некоего строго организованного коллектива (например, церкви), тем сильнее он склоняется в своем мышлении к «схоластике». Задача этого слоя - придать догматически связывающую силу тем способам мышления, которые прежде были значимы только для определенной секты, и тем самым санкционировать онтологию и гносеологию, имплицитно содержащиеся в этих формах мышления. Это преобразование вызвано необходимостью являть собой единый фронт в глазах посторонних. Аналогичный результат может быть достигнут и в том случае,

если концентрация власти внутри социальной структуры выражена столь явно, что единообразие мышления и опыта может быть с большим успехом, чем до сих пор, предписано хотя бы членам своей касты. Второй характерной чертой этого монополистического типа мышления является его относительная отдаленность от открытых конфликтов повседневной жизни; следовательно, оно и в этом смысле «схоластично», т.е. академично и безжизненно. Этот тип мышления складывается не в непосредственной борьбе за решение жизненных проблем, не как результат испытаний и заблуждений или попыток господствовать над природой или обществом - он прежде всего удовлетворяет собственной потребности в систематизации, в силу которой все факты религиозной сферы и других сфер жизни соотносятся с традиционными

==15

данными и неконтролируемыми предпосылками. Противоречия, возникающие в ходе дискуссий, олицетворяют собой не столько конфликт различных видов опыта, сколько позиции власти внутри одной социальной структуры, отождествившей себя с теми или иными возможными интерпретациями догматизированной традиционной «истины». Догматическое содержание посылок, от которых отправляются различающиеся по своим точкам зрения группы и которые это мышление пытаются различными способами оправдать, в большинстве случаев совершенно случайно, если судить о нем на основании фактических данных. Это содержание совершенно произвольно, поскольку оно зависит от того, какой секте случайно удалось в ходе историко-политического развития сделать свои духовные и жизненные традиции традициями всей клерикальной касты церкви. Решающим фактором современности, отличающим ее от ситуации, сложившейся в рамках средневековой жизни, является, с социологической точки зрения, то, что монополия церковной интерпретации мира, принадлежащая касте священнослужителей, сломлена и место замкнутого, строго организованного слоя интеллектуалов заняла свободная интеллигенция, для которой характерно то, что она все больше рекрутируется из постоянно меняющихся социальных слоев и жизненных ситуаций и способ ее мышления не подвергается более регулированию со стороны какой-либо организации типа касты. Ввиду отсутствия у интеллигенции собственной социальной организации она могла стать рупором тех типов мышления и опыта, которые открыто соперничали друг с другом в обширной сфере действия других слоев. Если, далее, принять во внимание, что в результате устранения монополистических привилегий, характерных для общества, разделенного на своего рода касты, различные формы интеллектуальной продукции подчинялись законам свободной конкуренции, то становится понятным, почему в ходе этого /соперничества интеллектуалы все более открыто принимали "самые различные имеющиеся в обществе типы мышления и опыта и использовали их в борьбе друг против друга. Они были вынуждены поступать таким образом потому, что им приходилось бороться за благосклонность общества, которое, в отличие от клерикального, уже не принимало покорно, без определенных усилий, предлагаемую ему концепцию. Соперничество в борьбе за благосклонность различных общественных групп усугублялось еще и тем, что различные способы восприятия и мышления достигали все более отчетливого выражения и все большей общественной значимости. В ходе этого процесса исчезает иллюзия, будто существует только один тип мышления. Интеллектуал уже не является, как прежде, членом касты или класса, чей схоластический образ

==16

>; ю

мышления представляет для него мышление как таковое. В этом сравнительно простом процессе следует искать объяснение того факта, что фундаментальная переоценка мышления в новое время стала возможной только после устранения интеллектуальной монополии духовенства. Почти единодушно принятое, искусственно сохраняемое представление о мире рухнуло в тот самый момент, когда была уничтожена социальная монополия его создателей. Вместе с освобождением интеллектуалов от строгой церковной организации все в большей степени получали признание иные способы интерпретации мира. Уничтожение духовной монополии церкви вызвало внезапный, дотоле неведомый духовный расцвет. Однако вместе с тем распад организационного единства церкви, безусловно, привел к тому, что существовавшая с классической древности вера в единство и вечную природу мышления вновь испытала потрясение. Глубокое беспокойство наших дней уходит своими корнями в этот период, хотя в последнее время определенную роль в этом процессе стали играть и совсем иные по своей природе факторы. На этой первой стадии глубокого беспокойства современного человека сложились те совершенно новые типы мышления и исследования в области гносеологии, психологии и социологии, без которых мы теперь не могли бы даже сформулировать интересующие нас проблемы. Поэтому в следующем разделе мы попытаемся хотя бы в общих чертах показать, как важные для нас формы переосмысления и исследования вышли из этой единственной в своем роде социальной ситуации3. • 3. Происхождение современных гносеологических, психологических и социологических точек зрения Первым значительным следствием исчезновения единого представления о мире, знаменовавшего собой начало новой эры, было возникновение гносеологии. Так же, как и в древности, это было первым осмыслением беспокойства, которое возникло из осознания того факта, что мыслители, проникшие к самым основам мышления, открыли не только многочисленные образы мира, но и многочисленные онтологические структуры. Гносеология пыталась устранить эту неопределенность, отправляясь не от догматического учения о бытии, не от миропорядка, санкционированного высшим типом знания, а от анализа познающего субъекта. Гносеологическая спекуляция всегда ориентирована на полярность объекта и субъекта4. Она отправляется либо от объективного мира, который, как предполагается догматически, так или иначе всем известен, и, на этой основе поясняет

==17

положение субъекта внутри данного мирового устройства, выводя из этого положения субъекта его познавательные способности, либо от субъекта, рассматривая его как непосредственную и непреложную данность и пытаясь вывести из него возможность значимого знания. В периоды, когда объективный образ мира более или менее непоколебим, в эпохи, когда удается создать единообразное представление об устройстве мира, господствует тенденция, согласно которой существование познающего субъекта и его интеллектуальных возможностей основывается на объективных факторах.

Так, в средние века, когда люди не только верили в однозначность мира, но и полагали, что им ведома «экзистенциальная ценность» каждого объекта внутри иерархии вещей, господствовало то учение о ценности человеческих способностей и человеческого мышления, которое отправлялось от объективного мира. Однако после того как рухнул описанный нами выше средневековый миропорядок, стало проблематичным и гарантированное господством церкви учение о порядке в объективном мире, и единственной альтернативой стал противоположный метод отправляться в определении природы и значимости познавательного акта от субъекта и попытаться тем самым найти опору для объективного существования в познающем субъекте. Предшественники этой тенденции обнаруживаются уже в средневековом мышлении; полностью она выявилась впервые, с одной стороны, в рационалистическом течении французской и немецкой философии - у Декарта, Лейбница и Канта, с другой в более психологизированной гносеологии Гоббса, Локка, Беркли и Юма. В этом, прежде всего, состоит смысл интеллектуального эксперимента Декарта, той назидательной борьбы, в которой он пытался подвергнуть сомнению все традиционные теории, для того чтобы в конечном итоге достигнуть не вызывающего более сомнения утверждения: cogito ergo sum5. Это было единственной опорой, отправляясь от которой он мог вновь попытаться заложить основы образа мира. Более или менее отчетливой предпосылкой всех этих попыток служит соображение, что субъект доступен нашему пониманию более непосредственно, чем объект, который в результате многочисленных противоречивых толкований стал слишком неопределенен. Поэтому мы должны направить наши усилия на то, чтобы там, где это возможно, эмпирически реконструировать генезис мышления в субъекте, которое более доступно нашему контролю, чем объективный мир. Во все более очевидном предпочтении эмпирических наблюдений и генетических критериев сказывалась воля к свержению авторитетов. Она представляет собой центробежную тенденцию, противостоящую церкви с ее официальной интерпретацией Вселенной: значимо только то, что я могу контролировать в своем

==18

собственном восприятии, что подтверждается моей экспериментальной деятельностью, или то, что я сам могу создать или по крайней мере теоретически конструировать как нечто практически выполнимое. Таким образом, вместо традиционной, освященной авторитетом церкви, истории сотворения мира возникла концепция мироздания, различные части которой доступны интеллектуальному контролю. Эта концептуальная модель, которая выводит возможность представления о мире из акта сознания, привела к решению гносеологической проблемы. Появилась надежда на то, что, постигнув сущность истоков когнитивных представлений, можно будет понять, в чем состоит роль субъекта и его значение для акта познания, и установить степень истинности человеческого знания вообще. При этом, однако, было совершенно очевидно, что этот окольный путь, отправляющийся от субъекта, является лишь вынужденным решением, паллиативом, за неимением лучшего. Полное решение проблем стало бы возможным только в том случае, если бы некий надчеловеческий, непогрешимый разум вынес суждение о ценности нашего мышления. Однако этот метод оказался в прошлом несостоятельным, ибо чем глубже проникала критика в прежние теории, тем яснее становилось, что именно те философы, которые претендовали на абсолютную значимость, легче всего впадали в очевидный самообман. Поэтому предпочтение было отдано методу, который доказал как свою наибольшую пригодность для ориентации в мире, так и свою плодотворность в области естественных наук, а именно эмпирическому методу.

По мере того как в ходе дальнейшей эволюции возникали филологические и исторические науки, в анализе мышления появилась возможность рассмотреть концепции мира в их историческом развитии и охватить все богатства этих философских и религиозных представлений о мире в рамках того генетического процесса, которому они обязаны своим существованием. Тем самым стало возможным исследовать мышление на самых различных уровнях его развития и в самых различных исторических ситуациях. Стало очевидным, что с помощью зоопсихологии, детской психологии и психологии речи, психологии примитивных народов и истории духа можно значительно больше сказать о характере влияния, которое структура субъекта оказывает на его представление о мире, чем посредством чисто спекулятивного анализа деяний трансцендентального субъекта. Обращение гносеологии к субъекту способствовало возникновению психологии, использовавшей все более точные методы, в частности психологии мышления, распавшейся, как мы указывали выше, на множество специальных областей.

==19

Однако чем большей точности достигала эта эмпирическая психология, чем более высокую оценку получали возможности эмпирического наблюдения, тем более очевидным становилось, что субъект ни в коей мере не является столь надежной отправной точкой для создания новой концепции мира, как предполагалось раньше. В известном смысле внутренний опыт дан нам, конечно, более непосредственно, чем внешний, и внутренняя связь между данными опыта может быть определена с большей уверенностью, если, помимо всего прочего, обладать способностью симпатического понимания мотивов, вызывающих определенные действия. Однако вместе с тем стало очевидным, что полностью избежать риска, связанного с наличием онтологии, невозможно. Психика со всеми ее непосредственно воспринимаемыми внутренними «переживаниями» есть также сегмент реальности. И знание об этих переживаниях предполагает теорию реальности, онтологию. Между тем в применении к психической реальности эта онтология оказалась не более надежной, чем она была для внешнего мира. Тот вид психологии, который связывает средние века с новым временем и черпает свое содержание из самонаблюдения религиозного человека, продолжает еще оперировать определенными, богатыми по своему содержанию понятиями, свидетельствующими о продолжающемся влиянии религиозной онтологии на души людей. Мы имеем здесь в виду психологию так, как она сложилась в ходе внутренней борьбы между добром и злом, постигаемой теперь как процесс, происходящий в субъекте. Эта психология складывалась в конфликтах между совестью и скептицизмом, переживаемым такими людьми, как Паскаль, Монтень и затем Кьеркегор. Здесь мы все еще обнаруживаем такие полные значения, ориентирующие понятия онтологического типа, как отчаяние, грех, спасение и одиночество, которые в известной степени обогащаются переживанием, поскольку переживание, с самого начала направленное на достижение религиозной цели, всегда имеет конкретное содержание. Однако с течением времени и эти переживания постепенно становились все менее содержательными и значимыми, все более формальными, по мере того как во внешнем мире слабела та первоначальная система, с которой они соотносились, - религиозная онтология. Общество, различные группы которого не могут прийти к соглашению о значении Бога, жизни и человека, не способно прийти и к единому решению по поводу того, что следует понимать под грехом, отчаянием, спасением или одиночеством. Такого рода обращение к субъекту, по существу, не является выходом. Только тот, кто погружается в свое Я таким образом, что не уничтожает личностных элементов значения и ценности, еще способен найти ответ на вопросы о смысле бытия. В результате этой радикальной

==20

формализации научное интроспективное наблюдение над психикой приняло новые формы. Оно свелось, по существу, к тому же процессу, который характеризовал эксперименты и осмысление явлений в физическом мире. Осмысливающая интерпретация, полная богатого качественного содержания (как, например, грех, отчаяние, одиночество, христианская любовь), заменяется формализованными данностями, подобно чувству страха, ощущению внутренних конфликтов, чувству изолированности, либидо. Тем самым делалась попытка применить заимствованные у механики схемы интерпретаций к внутреннему опыту человека. Целью этого являлось не столько наиболее точное понимание всех сторон многообразного внутреннего содержания опыта так, как они сосуществуют в индивиде, способствуя достижению значимой цели, сколько исключение из содержания внутреннего опыта всех его конкретных черт и тем самым возможное приближение концепции психических переживаний к механической схеме (положение, движение, причина, следствие). Теперь проблема заключается уже не в том, как индивид сам понимает себя в свете своих собственных идеалов и норм и как он на основе этих норм придает своим действиям и отказу от них определенный смысл, а в том, как внешняя ситуация с доступной определению степенью вероятности может механически вызвать внутреннюю реакцию. Все чаще применялась категория внешней причинности в сочетании с идеей о необходимом следовании друг за другом двух формально упрощенных явлений. Иллюстрацией к этому может служить следующая схема: «страх возникает, когда происходит что-либо необычное», где намеренно упускается из виду то обстоятельство, что тип страха совершенно меняется в зависимости от его содержания (например, страх перед неизвестностью и страх перед зверем) и что необычными могут быть самые разные события в зависимости от того, какой порядок вещей считается обычным. Однако рассматриваемый метод предполагает именно формальную абстракцию общих характеристик этих качественно различных феноменов. Использовалась здесь также и категория функции, т.е. отдельные феномены интерпретировались под углом зрения их роли в формальном функционировании всего психического механизма. Так, например, духовные конфликты трактовались как результат двух неинтегрированных противоположных тенденций в сфере психики, как выражение плохой адаптации субъекта. Функция этих духовных конфликтов - принудить субъект, реорганизовать процесс своей адаптации и достигнуть нового равновесия. Отрицать познавательную ценность подобных методов упрощения было бы попыткой задержать плодотворное развитие науки. Эти методы легко поддаются контролю и могут быть с высокой степенью вероятности применены к множеству

==21

явлений. Плодотворность формализующих наук, работающих в терминах каузальной и функциональной связи, еще далеко не исчерпана, и всякая попытка препятствовать их развитию может принести только вред. Однако одно дело проверить степень плодотворности нового исследовательского метода, другое рассматривать этот метод как единственный путь к научному изучению объекта. Что касается последней точки зрения, то в настоящее время уже стало совершенно очевидным, что с помощью одного формального подхода нельзя получить все доступные нам сведения о мире и особенно о психической жизни людей.

Смысловые взаимосвязи, исключенные при подходе такого рода с эвристической целью (в интересах научного упрощения), для того чтобы получить формализованные и легко определяемые данности, не могут быть достигнуты в процессе дальнейшей формализации (посредством обнаружения корреляций и функций). Быть может, для осуществления точного наблюдения над формальной последовательностью психических переживаний действительно необходимо исключить конкретное содержание жизненных переживаний и ценностей. Однако вера в то, что подобная методическая чистота может заменить богатство непосредственных переживаний, была бы своего рода научным фетишизмом. Еще большим заблуждением было бы считать, что научная экстраполяция и абстрактное акцентирование одного аспекта явления только на том основании, что это явление было осмыслено именно в этом аспекте, может обогатить непосредственный жизненный опыт. Даже если мы достаточно много знаем об условиях, в которых возникают конфликты, мы можем ничего не знать о внутренних переживаниях людей, о том, как при разрушении их ценностей они теряют ориентировку и затем вновь пытаются обрести себя. Подобно тому как самая точная теория причин и функций не дает ответа на вопрос, кто я такой и что я такое на самом деле или что означает быть человеком, она не может послужить и основой для той интерпретации самого себя и мира, которая требуется даже при самом простом действии, основанном на каком-либо оценочном решении. В качестве одного из течений психологического исследования механистическая и функциональная теория имеет очень большое значение. Однако она оказывается несостоятельной, как только ставится проблема общего содержания жизненного опыта, поскольку она ничего не может сказать об осмысленной цели поведения и поэтому не способна интерпретировать связанные с этой целью элементы поведения. Механистический тип мышления может быть с успехом применен лишь в тех случаях, когда цель или ценность заимствованы из другого источника и речь идет только о рассмотрении

==22

«средств». Между тем наиболее важное назначение мышления в жизни человека состоит в том, чтобы управлять его поведением в момент принятия решений. Каждое подлинное решение (например, оценка других людей или вывод о том, как должно быть организовано общество) включает в себя суждения о добре и зле, о смысле жизни и разума. Здесь мы сталкиваемся с парадоксом, суть которого заключается в том, что экстраполяция формализованных элементов с помощью общих законов механики и теории функций первоначально возникла как средство помочь людям достигнуть своих целей. Мир вещей и психических переживаний исследовался механистически и функционально для того, чтобы посредством сравнительного анализа выявить его элементарные составные части и перегруппировать их затем в соответствии с человеческой деятельностью, направленной на реализацию определенной цели. В тот период, когда аналитический метод стал применяться впервые, еще существовала предусматриваемая действием цель (она состояла часто из фрагментов прежнего религиозно интерпретируемого мира). Люди стремились познать мир для того, чтобы преобразовать его в соответствии с этой конечной целью; анализ общества был направлен на то, чтобы найти -более справедливую и более угодную Богу форму социальной жизни; люди думали о душе для того, чтобы обеспечить себе путь к спасению. Однако чем больше успехов люди достигали в этом анализе, тем туманнее становилась для них цель, ради которой этот анализ был предпринят, и в настоящее время исследователь в этой области может с полным основанием повторить слова Ницше: «Я забыл, каковы были мои основания». Если в наши дни задать вопрос о цели анализа, то ответ на него не будет связан с проблемами природы, души или общества, разве что мы формально установим чисто технически, психически или социально оптимальные условия типа «наиболее свободного от трения функционирования»6. Это, по-видимому, единственное, что может привести в качестве своей цели психоаналитик, если, оставляя в стороне все его сложные наблюдения и гипотезы, спросить его, для

чего он лечит своих пациентов. В большинстве случаев его ответ сводится к понятию оптимальной адаптации. Определить же, для чего этот оптимум нужен, он в рамках своей науки не может, ибо в ней с самого начала устранена всякая конечная осмысленная цель. Тем самым возникает новый аспект этой проблемы. Без ценностных концепций, без какой-либо - пусть даже минимальной - осмысленной цели мы ничего не достигнем ни в социальной, ни в психологической сфере. Этим мы хотим сказать, что даже в том случае, если исследователь принимает чисто каузальную или функциональную точку зрения, он

==23

впоследствии обнаружит, какой смысл первоначально скрывался в той онтологии, от которой он отправлялся. Именно она оградила его от дробления переживания на отдельные изолированные друг от друга наблюдения, т.е. от дробления деятельности. В терминах современной гештальт-психологии это означает, что смысл, данный нам онтологией, позволит интегрировать единицы поведения и увидеть в некоей совокупности связей те обособленные элементы наблюдения, которые в противном случае могли бы остаться незамеченными. Даже если весь смысл, созданный магическирелигиозным пониманием мира, являлся «заблуждением», он тем не менее с чисто функциональной точки зрения помогал установить связь между фрагментами реальности как внутреннего психического, так и объективного внешнего опыта и привести их в соответствие с определенным типом поведения. Мы со все большей ясностью видим, что смысловые значимости (независимо от их источника и от того, истинны они или ложны) выполняют определенную социально-психологическую функцию, а именно фиксируют определенным образом внимание людей, намеревающихся сообща что-либо совершить, исходя из «определенной дефиниции ситуации». Ситуация конституируется в качестве таковой, когда она определяется одинаково для всех членов группы. То, что одна группа называет членов другой группы еретиками и, исходя из этого, вступает с ними в борьбу, может быть истиной или ложью, однако лишь в силу подобной дефиниции эта борьба становится социальной ситуацией. То, что какая-либо группа борется за построение фашистского или коммунистического общества, может быть истиной или ложью, однако только посредством этого, придающего смысл, оценивающего определения, события создают ситуацию, в которой различимы действия и противодействия, и в своей совокупности объединяются в процесс. Сопоставление ех post facto7 элементов, лишенных смыслового содержания, не создает единства поведения. По мере того как из психологической теории в значительной степени исключались все смысловые элементы, становилось все более очевидным, что и в психологии психические ситуации, не говоря уже о явлениях внутренней духовной жизни, не могут быть поняты вне смыслового контекста. К тому же с чисто функциональной точки зрения образование смысловых значений, будь то истинных или ложных, играет необходимую роль - оно социализирует события для группы. Мы принадлежим к группе не только от рождения, не только потому, что заявляем о своей принадлежности к ней, и не потому, наконец, что дарим ей свою лояльность и верность, а прежде всего потому, что смотрим на мир и на ряд явлений мира так же, как она (т.е. в соответствии со

==24

смысловыми значениями, принятыми данной группой). В каждом понятии, в каждом конкретном осмыслении содержится кристаллизация опыта определенной группы. Когда кто-либо говорит «королевство», он употребляет это слово в смысле, имеющем значение для определенной группы. Ктолибо другой, для кого королевство является просто организацией, например административной организацией, типа той, которая существует в почтовом ведомстве, не принимает участия в коллективных действиях группы, где в основу положено первое значение этого слова. Таким образом, не только каждое понятие связывает индивидов с определенной группой и ее деятельностью, но каждый источник, из которого мы черпаем смысл и значение вещей, также действует как стабилизирующий фактор на возможность воспринимать и познавать предметы применительно к центральной, руководящей нашей деятельностью цели. Мир внешних вещей и психических переживаний пребывает как бы в постоянном движении. Глаголы являются более адекватными символами для этой ситуации, чем существительные. Тот факт, что мы даем наименования пребывающим в движении вещам, непреложно предполагает некую, соответствующую направлению коллективной деятельности стабилизацию. Образование наших смысловых значений подчеркивает и стабилизирует тот аспект вещей, который необходим для нашей деятельности и который в интересах коллективных действий маскирует беспрерывный процесс текучести, лежащий в основе всего существующего. Это осмысление исключает всякую другую конфигурацию и организацию данных, которые указывали бы на путь в ином направлении. Каждое понятие представляет собой своего рода табу по отношению ко всем остальным источникам смысловых значений, упрощая и унифицируя во имя деятельности многообразие жизни. По-видимому, формализующее и функционализирующее видение вещей стало возможным в наше время лишь потому, что господствовавшие ранее табу, которые делали людей невосприимчивыми по отношению к смысловым значениям из других источников, потеряли свою прежнюю силу с того момента, как церковь лишилась своей духовной монополии. В этих условиях каждая оппозиционная группа получила возможность открыто заявить о своих, противоположных существующим смысловых значениях, соответствующих ее собственному пониманию мира. Тот, кто для одних был королем, был для других тираном. Между тем мы уже указывали на то, что чрезмерное количество противоречивых источников, из которых в одном и том же обществе возникают различные смысловые значения применительно к данному объекту, ведет в конечном итоге к распаду любой системы смысловых значений вообще.

==25

В подобном обществе, внутренне разделенном в своем отношении к любой конкретной системе смысловых значений, согласие может быть установлено только применительно к формализованным элементам объекта (например, посредством следующего определения монарха: монархом является тот, кто, по мнению большинства людей данной страны, обладает законным правом осуществлять абсолютную власть). В определениях такого типа все субстанциальное, всякая оценка, которая уже не может быть дана на основе общего согласия, реинтерпретируется в функциональных терминах. Возвращаясь к нашему рассмотрению истоков современной психологии, отправляющейся от субъекта, следует сказать, что первоначальную трудность, которую надлежало устранить посредством обращения к субъекту и концентрации внимания на нем, преодолеть не удалось. Применение новых эмпирических методов безусловно помогло многое открыть, позволило осмыслить психическое происхождение ряда культурных феноменов; однако полученные нами выводы отвлекли наше внимание от фундаментального вопроса о том, каким образом дух существует в мире реальности. Функционализация и механизация психических феноменов привела, в частности, к утрате единства духа и единства личности. Психология без души не может заменить онтологию. Эта психология сама является следствием того, что люди пытались мыслить категориями, направленными на отрицание всякой

оценки, всякого следа общего осмысления и единого образа. Однако то, что способно служить ценной исследовательской гипотезой в рамках специальной науки, может оказаться фатальным для поведения людей. Неуверенность, возникающая при попытках применить выводы научной психологии к практической жизни, становится очевидной, как только педагог или политический лидер пытается руководствоваться ими в своей деятельности. Создается впечатление, что психология существует в ином мире и регистрирует свои наблюдения для членов другого, отличного от нашего общества. Подобному опыту современного человека, приближающемуся вследствие высокой дифференциации в разделении труда к утрате всякой определенной направленности, соответствует беспочвенность такой психологии, чьи категории не позволяют осмыслить даже самый простой жизненный процесс. То обстоятельство, что эта психология в самом деле оказывается совершенно неспособной заниматься проблемами духа, является причиной того, что она не может служить людям опорой в их повседневной жизни. Таким образом, современную психологию характеризуют две совершенно различные тенденции. Обе они стали возможны потому, что распался средневековый мир, который давал людям Запада единственную систему смысловых

==26

значений. Первая из этих тенденций стремится установить сущность каждого смыслового значения и понять его исходя из его генезиса (генетическая точка зрения). Вторая тенденция сводится к попытке создать своего рода механику из элементов психического опыта, формализованного и очищенного от конкретного значения (психическая механика). Тем самым становится очевидным, что механистическая модель мышления отнюдь не ограничивается, как сначала предполагалось, миром механических объектов. Механистическая модель мышления представляет собой прежде всего своего рода первичное приближение к объектам вообще. Целью этой модели является не адекватное понимание качественных особенностей и неповторимых констелляций, но установление наиболее явных закономерностей и принципов упорядочения, связывающих формализованные элементы в их наиболее простой форме. Мы детально рассмотрели названный метод и обнаружили, что, несмотря на все те конкретные достижения, которыми мы ему обязаны в сфере жизненной ориентации и поведения, его применение во многом способствовало росту общей неуверенности современного человека. Человек, совершающий действия, должен знать, кто он, и онтология психической жизни осуществляет определенную функцию в процессе деятельности. По мере того как механистическая психология и параллельное ей в мире реальности явление - социальный импульс к всеохватывающей механизации - отрицали онтологические ценности, они уничтожали и чрезвычайно важный элемент самоориентации людей в их повседневной жизни. Обратимся теперь к генетическому подходу. Здесь следует указать прежде всего на то, что генетическая точка зрения, использующая элементы психологического подхода, в значительной степени способствовала более глубокому пониманию жизни в вышеприведенном смысле. Догматические сторонники классической логики и философии обычно утверждают, что генезис идеи ни в коей степени не определяет ее значимость или сущность. В качестве примера они постоянно приводят тривиальное утверждение, согласно которому знание биографии Пифагора, его внутренних конфликтов и т.д. весьма мало способствует пониманию теоремы Пифагора. Не думаю, однако, чтобы это правило сохраняло свое значение в применении ко всем областям духовной жизни. Я полагаю, что именно с позиций строгой интерпретации мы бесконечно обогатим свое понимание, если попытаемся истолковать библейское изречение «Последние будут первыми» как психическое выражение возмущения угнетенных слоев общества. Я полагаю, что мы лучше поймем это изречение, если в соответствии с многочисленными указаниями Ницше и других примем во внимание фактор возмущения в формировании моральных

==27

суждений. Тогда, интерпретируя, например, христианство, можно прийти к заключению, что именно возмущение дало низшим социальным слоям смелость освободиться, по крайней мере духовно, от господства несправедливой системы ценностей и противопоставить ей свою собственную. Мы не собираемся ставить здесь вопрос, можно ли с помощью этого психогенетического анализа, исследующего роль возмущения в формировании ценностей, установить, кто был прав: христиане или господствующие классы Рима. Но этот анализ вне всякого сомнения позволяет нам глубже понять значение библейского изречения. Ведь для понимания его совсем не безразличен тот факт, что эти слова не были сказаны кем-то в общей форме и адресованы ко всем людям, важно то, что в них заключается вполне реальный призыв, обращенный только к тем, кто, подобно христианам, подвергался угнетению и, движимый гневом, хотел освободиться от существующей несправедливости. В данном случае взаимосвязь между психическим фактором и мотивацией, ведущей к осмыслению, по самому глубинному смыслу отлична от той, о которой шла речь в примере с теоремой Пифагора. Специально подобранные логиками примеры могут при определенных обстоятельствах привести к тому, что мы окажемся совершенно невосприимчивы к глубочайшим различиям между смысловыми значениями и что будут допущены обобщения, затемняющие существенные связи. Следовательно, психогенетический подход может в ряде случаев способствовать более глубокому пониманию смысла явлений, при условии, что мы имеем дело не с абстрактными и формальными связями, а со смысловыми значениями, мотивы которых могут быть восприняты с сочувствием, или с осмысленным поведением, которое может быть понято в его мотивационной структуре и в совокупности жизненных связей. Так, например, если я знаю о человеке, каким он был в детстве, какие трудности и при каких обстоятельствах ему пришлось пережить, как он вышел из них, то мне известно о нем больше, чем мог бы дать ряд внешних фактов его биографии. Мне в данном случае известна вся совокупность связей , внутри которых создавались новые свойства человека и в свете которых следует толковать все стороны его жизненного опыта. Большой заслугой психогенетического метода является то, что он разрушил прежнюю механистическую концепцию, рассматривавшую нормы и культурные ценности как материальные вещи. В своем толковании какого-либо священного текста генетический метод заменяет формальное, умиротворенное признание нормы живым пониманием процесса, в котором впервые возникают нормы и культурные ценности и в рамках которого их следует всегда рассматривать для того, чтобы постоянно переосмысливать и правильно толковать. Тем самым

==28

генетический подход показал, что жизнь психического феномена есть сам этот феномен. Смысл истории и жизни содержится в их становлении и течении. Это впервые обнаружили романтики и Гегель, но с тех пор постоянно приходилось вновь и вновь делать это открытие. Однако это понятие психического генезиса, постепенно развивавшееся и проникавшее в науки о культуре (в историю религии, литературы, искусства и т.п.), было с самого начала ограничено в двух смыслах, и это ограничение грозило тем, что со временем ценность данного подхода в значительной степени уменьшится. Свое наиболее существенное ограничение психогенетический подход находит в важном наблюдении, согласно которому каждое смысловое значение следует толковать в свете его генезиса и в исконной совокупности жизненного опыта, составляющей его фон. Это наблюдение ведет за собой досадное сужение в применении названного метода, которое заключается в том, что он может быть применен

только к индивидам. В большинстве случаев генезис смыслового значения искали в контексте индивидуального, а не коллективного опыта. Так, например, если рассматривается какая-либо идея (вернемся к вышеупомянутому случаю, где речь шла о преобразовании иерархии моральных ценностей, выраженном в изречении: «Последние будут первыми») и делается попытка толковать ее генетически, необходимо обратиться к индивидуальной биографии автора и попытаться понять данную идею, руководствуясь только теми событиями и мотивами, которые связаны с его жизнью. Совершенно очевидно, что применение подобного метода может дать достаточно серьезные результаты, ибо точно так же, как источником и основой тех переживаний, которые послужили истинными мотивами моих действий, является история моей жизни, история жизни названного автора является основой его опыта. Однако столь же очевидно следующее: если для генетической интерпретации специфического индивидуального типа поведения достаточно изучения ранней стадии в истории жизни индивида (наподобие того, как психоаналитики находят симптомы позднего развития характера в переживаниях раннего детства), то для определения социально значимого поведения, подобно переоценке ценностей, преобразующей всю структуру общественной жизни во всех ее ответвлениях, одного знания истории индивидуальной жизни и ее анализа недостаточно. Вышеупомянутая переоценка коренится прежде всего в групповой ситуации, в рамках которой сотни, тысячи людей, каждый на свой лад, участвуют в ниспровержении существующего общественного строя. Каждый человек подготавливает и совершает эту переоценку тем, что под воздействием всего комплекса жизненных

==29

ситуаций действует по-новому. Поэтому генетический метод, если он обладает достаточной глубиной, не может длительное время ограничиваться историей индивидуальной жизни; применение этого метода требует сопоставления такого количества данных, которое в конечном итоге позволит поставить вопрос о взаимозависимости истории индивидуальной жизни и включающей ее в свои рамки групповой ситуации. Ибо история индивидуальной жизни составляет лишь один компонент во взаимопереплетении жизненных историй, сообща совершающих это преобразование, новая частичная мотивация отдельного индивида есть часть мотивационного комплекса, в котором различным образом принимает, участие множество людей. Заслугой социологической точки зрения является то, что она рядом с индивидуальным генезисом смыслового значения поставила генезис в рамках групповой жизни. Общей чертой рассмотренных выше методов изучения культурных феноменов, гносеологического и психологического, является то, что оба они пытаются выводить смысловые значения из их генетических корней в субъекте. В данном случае существенно не столько то обстоятельство, исходят ли они из конкретного индивидуального или из коллективного сознания, сколько то, что в обоих случаях индивидуальное сознание рассматривается в отрыве от группы. Тем самым обе эти концепции невольно привносят в фундаментальные проблемы гносеологии и психологии ложные предпосылки, которые надлежит исправить с помощью социологического подхода. В этой коррекции наиболее важно, что таким образом устраняется фикция обособленности индивида от группы, в рамках которой он мыслит и живет. Ложное представление (в различных вариантах) об изолированном и самодовлеющем индивиде лежит в основе как индивидуалистической гносеологии, так и генетической психологии; гносеология оперирует этим индивидом, как будто он от века обладал по существу всеми характеризующими человека способностями, в том числе способностью к чистому знанию, и как будто свое знание о мире он почерпнул только в самом себе посредством простого соприкосновения с внешним миром. В психологии, изучающей эволюцию индивида, этот индивид также неизбежно проходит определенные стадии развития, в процессе которого внешняя естественная и социальная среда выполняет только одну функцию - выявляет изначально существующие способности индивида. Обе эти теории сложились на почве гипертрофированного теоретического индивидуализма (характерного для эпохи Возрождения и

индивидуалистического либерализма), который мог возникнуть лишь в такой социальной ситуации, где теряется из виду исконная связь между индивидом и группой. В подобных социальных

==30

ситуациях наблюдатель часто настолько теряет из виду роль общества в формировании индивида, что выводит большинство черт, мыслимых лишь как результат совместной жизни и взаимодействия индивидов, из исконной природы индивида или из эмбриональной плазмы. (Мы выступаем против этой фикции не с каких-либо высоких философских позиций, а по той простой причине, что она привносит неверные данные в представление о происхождении знания и опыта.) В действительности утверждение, что миру противостоит индивид с более или менее определенными абсолютными способностями и что в своем стремлении к истине он создает из данных своего опыта представление о мире, совершенно неверно. Не можем мы также поверить и в то, что этот индивид сравнивает свое представление о мире с теми, которые столь же независимо создали другие индивиды, и что затем в ходе своего рода дискуссии выявляется и всеми принимается некое подлинное представление о мире. Напротив, значительно правильнее считать, что знание с самого начала складывается в процессе совместной жизни группы, в которой каждый обретает свое знание в рамках общей судьбы, общей деятельности и преодоления общих трудностей (причем доля участия в этом каждого индивида различна). Следовательно, продукты познавательного процесса неминуемо, по крайней мере частично, дифференцируются, поскольку в поле зрения членов группы попадают не все возможные аспекты мира, а только те, из которых складываются трудности и проблемы для данной группы. И даже это общее представление о мире (не разделяемое другими группами) воспринимается различно отдельными подгруппами внутри объединяющей их большей группы. Это происходит потому, что подгруппы и страты функционально дифференцированного общества обладают различным опытом в своем подходе к общему содержанию объектов их мира. В решении жизненных проблем каждой из них предоставляется отдельный сегмент, внутри которого она действует различным образом в соответствии со своими жизненными интересами. Насколько искаженную картину коллективного мышления дает индивидуалистическая концепция проблемы знания, можно себе представить, предположив, что произойдет в высокоспециализированном предприятии, где занято 2000 рабочих, если при определении его технического оснащения, организации труда и производительности исходить из того, что каждый рабочий этого предприятия работает в отдельном помещении, совершает одновременно с другими одни и те же операции и полностью изготовляет весь продукт, выпускаемый данным предприятием. В действительности же рабочие не совершают, конечно, одни и те же параллельные операции, а коллективно создают продукт на основе разделения своих функций.

==31

Представим себе на минуту, что же неправильно в этой старой теории, примененной нами к индивидуалистической интерпретации процесса коллективного труда и его результатов. Во-первых, совершенно игнорируется вся структура, которая при подлинном разделении труда определяет характер работы каждого индивида - от председателя совета директоров до последнего ученика - и разумно интегрирует природу каждого частичного продукта, создаваемого индивидуальным рабочим. Неспособность выявить социальный характер знания и опыта связана отнюдь не с пренебрежением к

роли «масс» и преувеличением значения великих людей, как полагают многие. Объяснение этого надо искать скорее в отсутствии должного анализа и признания исконных социальных связей, внутри которых в группе складывалась и развивалась вся совокупность индивидуального опыта и восприятия9. Эта исконная взаимозависимость элементов жизненного процесса, аналогичная, но не идентичная разделению труда, в аграрном обществе и в урбанистическом мире различна. Более того, различные группы, участвующие в жизни города, рассматривают в каждый данный отрезок времени-различные проблемы познания и различными путями обретают свой опыт, даже применительно к одному и тому же объекту. И только если генетический подход с самого начала исходит из того, что 2000 человек не воспринимают одну и ту же вещь 2000 раз и что в соответствии с внутренним разделением групповой жизни, с различными функциями и интересами возникают подгруппы, коллективно действующие совместно друг с другом и друг против друга, только если стать на эту точку зрения, может быть достигнуто понимание того, что в одном и том же обществе возникают различные смысловые значения, которые объясняются различным социальным происхождением отдельных членов данного общества. В своей характеристике генезиса познавательного процесса классическая гносеология бессознательно совершает еще одно искажение, как бы допуская, что знание возникает из акта чисто теоретического умозрения. Тем самым маргинальный случай возводится в основной принцип. Как правило, человеческое мышление не мотивируется умозрительным импульсом, так как для того чтобы гарантировать непрерывность ориентации на знание в групповой жизни, необходимы волевые и эмоциональные элементы подсознания. Именно потому, что знание является по своей сущности знанием коллективным (мышление одинокого индивида - лишь частный случай, возникающий на поздней стадии развития), оно предполагает наличие некоего совместного знания, вырастающего прежде всего из совместного переживания, подготовленного в сфере бессознательного. Однако как только достигнуто понимание того, ==32

что мышление в своей большей части складывается на основе коллективных действий, неминуемо должна быть признана и сила коллективного подсознательного. Господство социологической точки зрения в сфере знания неизбежно влечет за собой постепенное выявление иррациональной основы рационального знания. То обстоятельство, что в гносеологический и психологический анализ генезиса идей с таким опозданием проникло понимание роли социального фактора в знании, объясняется тем, что гносеология и психология возникли на индивидуалистической стадии развития общества. Проблемы этих дисциплин были сформулированы в период господства индивидуализма и субъективизма, в эпоху распада средневекового социального порядка и зарождения либерализма буржуазно-капиталистической эры. В эту эпоху интеллектуалы и обеспеченные, образованные люди буржуазного общества, занимающиеся данными проблемами, оказались в такой ситуации, при которой исконное влияние социального фактора неминуемо должно было остаться скрытым от них. Поэтому они вполне искренне могли рассматривать знание и переживание как типично индивидуалистические феномены. Поскольку они имели в виду тот сегмент реальности, который охватывал господствующее меньшинство и характеризовался конкуренцией индивидов, явления социальной жизни могли быть восприняты ими таким образом, будто действия и знания были результатом внутренней инициативы автономных индивидов. Под таким углом зрения общество превращалось в необозримо сложное многообразие спонтанных индивидуальных актов действия и знания. Подобный предельно индивидуалистический подход оказывается несостоятельным даже в применении к так называемой либеральной общественной структуре в целом, поскольку и здесь относительно свободная инициатива ведущих индивидов в их действиях и познании направляется и регулируется условиями общественной жизни и поставленными ими задачами. (Следовательно, и здесь мы обнаруживаем, что в основе индивидуальной инициативы лежит скрытое переплетение социальных факторов.) Безусловно верно, что существуют такие общественные структуры, где некоторые социальные слои (ввиду большого места, занимаемого свободной конкуренцией) располагают в своем поведении и мышлении большой степенью индивидуализации.

Однако определять природу мышления в целом, отправляясь от этой специфической исторической ситуации, где благодаря исключительным условиям могло возникнуть относительно индивидуализированное по своему характеру мышление, было бы заблуждением. Рассматривать подобные исключительные условия как аксиоматические характеристики психологии мышления и теории

2 К.Манхейм

==33

познания означало бы насильственно искажать исторические факты. До тех пор пока наша гносеология не признает, что знание носит социальный характер, а индивидуализированное мышление является исключением, у нас не будет ни адекватной психологии, ни адекватной теории познания. Не случайно и здесь социологический подход возник лишь сравнительно поздно. Не случайно также то, что осуществить сближение социальной сферы и сферы познания удается именно тогда, когда человечество вновь направляет все свои усилия на то, чтобы противопоставить тенденции к созданию индивидуалистического, нерегулируемого, граничащего с анархией общества социальный порядок более органического типа. В подобной ситуации неминуемо должно возникнуть ощущение, что существует некая взаимозависимость, в силу которой индивидуальное переживание связывается с потоком переживаний отдельных индивидов, а они, в свою очередь, со всеохватывающей общностью переживаний и деятельности. Таким образом, возникающая теперь теория познания также является попыткой принять во внимание то обстоятельство, что знание коренится в социальной сфере. В этой теории отражена своего рода новая жизненная ориентация, цель которой - воспрепятствовать отчуждению и дезорганизации, возникшим из преувеличения, присущего индивидуалистической и механистической установке. Гносеологический, психологический и социологический подход к проблеме составляют три наиболее важные формы постановки вопроса о природе познавательного процесса. Мы попытались представить их как части некоей единой ситуации, в необходимой последовательности возникающие друг за другом и проникающие друг в друга. В таком понимании они составляют основу предлагаемых в данной работе соображений. 4. Контроль над коллективным бессознательным как проблема нашего времени Появление проблемы многообразия стилей мышления, возникших в процессе научного развития, и обнаружение скрытых ранее мотивов коллективного бессознательного лишь один аспект духовного брожения, характерного для нашего времени. Невзирая на демократизацию знания, намеченные нами выше философские, психологические и социологические проблемы по-прежнему ограничивались рамками сравнительно небольшой группы интеллектуалов, которые стали видеть в этом интеллектуальном беспокойстве привилегию своей профессии; его в самом деле можно было бы считать специфическим свойством этой группы, если бы с ростом

==34

демократизации в политическую и философскую дискуссию не были втянуты все слои общества. В предшествующем изложении уже было показано, что корни этой дискуссии интеллектуалов уходят в ситуацию общества в целом. Занимающие их проблемы во многих отношениях составляют не что иное, как сублимированную интенсификацию и утонченную рационализацию того социального и духовного кризиса, который по существу охватил все общество. Крах объективного представления о мире, гарантом которого являлась в средние века церковь, ощущался даже самым примитивным сознанием. То, вокруг чего шла выраженная в рациональной терминологии борьба философов, массы воспринимали в форме религиозного конфликта. Когда многочисленные церкви вытеснили единую доктринальную систему, гарантированную откровением, систему, способную объяснить все существующие явления аграрного статичного мира, когда прежнюю мировую религию сменило множество мелких сект, души простых людей были охвачены смятением, близким тому, которое на философском уровне испытывали интеллектуалы, ставя проблему сосуществования множества теорий действительности и знания. В начале Нового времени протестантское учение заменило веру в гарантированное объективным институтом церкви спасение через откровение субъективной уверенностью в спасении. Это учение исходило из того, что каждый человек, прислушиваясь к голосу своей совести, может решить, угодно ли его поведение Богу и ведет ли оно к спасению. Протестантизм субъективировал прежний объективный критерий; этому соответствовало то, что современная гносеология обратилась от объективно гарантированного миропорядка к индивидуальному субъекту. От учения о субъективной уверенности в спасении был лишь один шаг до той психологической точки зрения, согласно которой наблюдение за психическими процессами, скоро превратившееся в подлинную жажду знания, стало значительно более важным, чем прежние попытки людей найти критерии спасения в собственной душе. Не способстзовало общей вере в объективный миропорядок и то, что в период просвещенного абсолютизма большинство государств пытались ослабить церковь средствами, заимствованными ими у самой церкви, т.е. заменить объективную интерпретацию мира, гарантированную церковью, интерпретацией, гарантированной государством. Тем самым они содействовали делу просвещения, которое одновременно было одним из орудий поднимающейся буржуазии. И современное государство, и буржуазия достигли успеха в том смысле, что рационалистическое, естественнонаучное представление о мире все более вытесняло религиозное; однако при этом необходимая для рационального мышления полнота

==35

знания не проникла в широкие слои общества. Более того, распространение рационального мировоззрения не сопровождалось таким изменением социального положения .'аинтересованных в нем слоев, которое привело бы к индивидуализации форм жизни и мышления. Между тем при отсутствии такой социальной ситуации, которая была бы ориентирована на подобную индивидуализацию и принуждала к ней, жизнь без коллективных мифов трудно переносима. Купец, предприниматель, интеллектуал каждый на свой лад - занимает положение, которое требует рациональных решений в делах повседневной жизни. Для того чтобы принять такого рода решения, индивиду необходимо освободить свое суждение от постороннего влияния и рационально, с точки

зрения своих собственных интересов, продумать ряд вопросов. Это не распространяется ни на прежних крестьян, ни на недавно появившийся слой низших служащих - «белых воротничков»; их положение не требует особого проявления инициативы или спекулятивного предвидения. Их поведение до известной степени регулируется мифами, традициями и верой в вождя. Тот, кто не приучен самой своей повседневной деятельностью, требующей постоянной .индивидуализации, принимать самостоятельные решения, иметь собственные суждения о том, что хорошо и что плохо, кому никогда не предоставлялась возможность разложить ситуацию на ее отдельные элементы, кто не способен достигнуть самосознания, сохраняющего свою силу и тогда, когда индивид изолирован от свойственного его группе характера мышления и предоставлен самому себе, тот не вынесет, даже в религиозной сфере, такого серьезного внутреннего кризиса, каким является скептицизм. Жизнь, как некое все время заново достигаемое внутреннее равновесие, и есть тот существенно новый элемент, который современный человек на стадии индивидуализации должен осмыслить и принять, если он хочет построить свою жизнь на рациональных принципах Просвещения. Общество, не способное при данном уровне разделения труда и дифференциации функций предоставить каждому индивиду проблемы и сферы деятельности, необходимые для развития его инициативы и формирования его суждения, также не может достигнуть действительно индивидуалистического и рационалистического мировоззрения, способного на определенном этапе превратиться в эффективную социальную реальность. Хотя было бы неверно утверждать — как это склонны делать многие интеллектуалы, - что эпоха Просвещения решительно изменила людей, поскольку религия, хотя и ослабленная, продолжала существовать в виде ритуала, культа, набожности и экстатических переживаний, тем не менее воздействие Просвещения было достаточно сильным, чтобы в

==36

значительной степени расшатать основу религиозного мировоззрения. Характерные для индустриального общества формы мышления постепенно проникали в области, связанные в какой-либо степени с промышленностью, и рано или поздно последовательно уничтожали элементы религиозного объяснения мира, Абсолютистское государство, считая, что одной из его прерогатив является разработка собственной интерпретации мира, сделало шаг, который в ходе дальнейшей демократизации общества все более становился прецедентом. Оказалось, что политика может использовать свою концепцию мира в качестве орудия и что политика не является только борьбой за власть, но обретает свое фундаментальное значение лишь тогда, когда она связывает свои цели со своего рода политической философией, с политической концепцией мира. Мы не будем здесь детально останавливаться на том, как с ростом демократизации не только государство, но и политические партии стали стремиться философски обосновать свои позиции и систематизировать свои требования. Сначала либерализм, затем, осторожно следуя его примеру, консерватизм и, наконец, социализм превратили свои политические взгляды в некое философское кредо, в мировоззрение с хорошо разработанными методами мышления и заранее предписанными выводами. Тем самым к расщеплению религиозного видения мира присовокупилось разделение в политических взглядах. Однако если церкви и секты вели борьбу с помощью различных иррациональных догматов веры и разрабатывали рациональный элемент в конечном итоге только для духовенства и для узкого слоя светских интеллектуалов, то поднимающиеся политические партии в несоизмеримо большей степени использовали в своей системе мышления рациональную и по мере возможности научную аргументацию, придавая ей гораздо большее значение. Это объяснялось отчасти их сравнительно поздним появлением на исторической арене в ту пору, когда социальный престиж науки как таковой сильно вырос, отчасти же их 'способом рекрутировать своих функционеров, которые, вначале по крайней мере, принадлежали преимущественно к вышеназванному слою эмансипированных интеллектуалов. Интересам индустриального общества в целом и собственным интересам этих слоев интеллектуалов

соответствовало то, что они основывали свои коллективные действия не столько на декларировании своего религиозного кредо, сколько на рационально обоснованной системе идей. Результатом подобного сплава политики и научной мысли было то, что политика во всех ее разветвлениях постепенно - по крайней мере в тех формах, в которых она проявляла

==37

себя вовне, - принимала налет учености, а научные взгляды, в свою очередь, принимали политическую окраску. Это сближение науки с политикой имело как отрицательные, так и положительные последствия. Оно настолько облегчило распространение научных идей, что все более широкие слои в рамках своего политического существования были вынуждены стремиться к теоретическому обоснованию своих позиций. Тем самым они учились - хотя часто только в пропагандистской манере - мыслить об обществе и политике в категориях научного анализа. Для политической и социальной науки было плодотворным то обстоятельство, что она пришла в соприкосновение с конкретной действительностью и поставила перед собой тему, служившую постоянной связью между ней и той областью реальности, в рамках которой она действовала, т.е. обществом. Кризисы и потребности общественной жизни создавали эмпирический предмет, политическую и социальную интерпретацию и гипотезы, посредством которых социальные явления становились доступными анализу. Теории Смита и Маркса - мы ограничиваемся этими двумя теориями - были разработаны и расширены в ходе попыток этих мыслителей интерпретировать и подвергнуть анализу явления под углом зрения выраженного в них коллективного опыта. Основная трудность, связанная с этим непосредственным объединением теории и политики, заключается в том, что наука, если она хочет должным образом оценивать новые факты, должна всегда сохранять свой эмпирический характер, тогда как мышление, подчиненное политической установке, не может позволить себе постоянно применяться к новому опыту. По той простой причине, что политические партии обладают определенной организацией, они не могут пользоваться эластичными методами мышления или принимать любой вывод, полученный ими в результате исследования. По своей структуре эти политические партии являются публично-правовыми корпорациями и боевыми организациями. Уже одно это обстоятельство заставляет их склоняться к догматизму. И чем в большей степени интеллектуалы становились партийными функционерами, тем больше они теряли восприимчивость и гибкость, которыми они обладали в их прежней лабильной ситуации. Другая опасность, возникающая из этого союза науки и политики, заключается в том, что кризисы политического мышления становятся кризисами научной мысли. Из всего круга этих проблем мы остановимся на одном только факте, впрочем, весьма знаменательном для современной ситуации. Политика есть конфликт, и она все более идет к тому, чтобы стать борьбой не на жизнь, а на смерть. Чем ожесточеннее становилась эта борьба, тем более она захватывала те эмоциональные глубинные пласты, которые прежде оказывали

==38

неосознанное, хотя весьма интенсивное, воздействие, и насильственно вовлекала их в сферу осознанного. Политическая дискуссия резко отличается по своему характеру от дискуссии научной. Ее цель - не только доказать свою правоту, но и подорвать корни социального и интеллектуального существования своего оппонента. Поэтому политическая дискуссия значительно глубже проникает в экзистенциальную основу мышления, чем те дискуссии, которые не выходят за рамки нескольких намеченных «точек зрения» и рассматривают только «теоретическую значимость» аргументов. В политическом конфликте, который с самого начала является рационализированной формой борьбы за социальное господство, удар направляется против социального статуса оппонента, его общественного престижа и уверенности в себе. Поэтому трудно решить, привела ли сублимация, замена прямого насилия и угнетения дискуссией действительно к фундаментальному улучшению человеческой жизни. Правда, физическое угнетение на первый взгляд как будто труднее переносить, однако воля к духовному уничтожению, которая во многих случаях заменила его, быть может, еще более непереносима. Поэтому нет ничего удивительного в том, что именно в этой сфере теоретическое опровержение взглядов противника постепенно преобразовалось в нечто значительно более серьезное, в нападение на всю его жизненную ситуацию, и что уничтожение его теорий было попыткой подорвать его социальное положение. Нет ничего удивительного и в том, что в этом конфликте, где с самого начала внимание было направлено не только на то, что говорит оппонент, но также и на то, интересы какой группы он представляет, какой практической цели его слова служат, мышление воспринималось в сочетании с существованием, с которым оно было связано. Мышление, правда, всегда было выражением жизни и деятельности группы (за исключением мышления высоких академических кругов, которому в течение некоторого времени удавалось изолировать себя от активной жизни). Однако различие заключалось либо - как это было в религиозных столкновениях - в том, что теоретические вопросы не имели первостепенного значения, либо в том, что, анализируя доводы своего противника, люди не стремились распространить этот анализ на его группу, поскольку, как мы уже указывали выше, социальные элементы интеллектуальных феноменов еще не стали зримыми для мыслителей эпохи индивидуализма. Так как в современных демократических государствах идеи более отчетливо выражают интересы определенных групп, здесь в политических дискуссиях более отчетливо проступает социальная и экзистенциальная предопределенность мышления. В принципе можно считать, что впервые социологический метод исследования интеллектуальных феноменов

==39

стал применяться в политике. Именно в политической борьбе люди впервые обнаружили бессознательные коллективные мотивации, которые всегда определяли направление мышления. Политическая дискуссия с самого начала есть нечто большее, чем теоретическая аргументация; она срывает маски, открывает неосознанные мотивы, связывающие существование группы с ее культурными чаяниями и теоретической аргументацией. По мере того как современная политика сражалась с помощью теоретического оружия, процесс разоблачения все более распространялся на социальные корни теории. Поэтому обнаружение социальных корней мышления приняло на первых порах форму разоблачения. К постепенному распаду единой объективной картины мира, распаду, который в восприятии простого человека с улицы принимал форму множества противоречащих друг другу концепций мироздания, а перед интеллектуалами представал как непримиримое множество стилей мышления, присоединилась все более утверждающаяся в общественном сознании тенденция разоблачать бессознательные

социально обусловленные мотивации в мышлении группы. Обострение наступившего в конечном итоге интеллектуального кризиса может быть охарактеризовано двумя похожими на лозунги понятиями «идеология и утопия», которые ввиду их символического значения и были взяты в качестве заглавия данной книги. В понятии «идеология» отражается одно открытие, сделанное в ходе политической борьбы, а именно: мышление правящих групп может быть настолько тесно связано с определенной ситуацией, что эти группы просто не в состоянии увидеть ряд фактов, которые могли бы подорвать их уверенность в своем господстве. В слове «идеология» имплицитно содержится понимание того, что в определенных ситуациях коллективное бессознательное определенных групп скрывает действительное состояние общества как от себя, так и от других и тем самым стабилизирует его. Понятие утопического мышления отражает противоположное открытие, также сделанное в ходе политической борьбы, а именно: определенные угнетенные группы духовно столь заинтересованы в уничтожении и преобразовании существующего общества, что невольно видят только те элементы ситуации, которые направлены на его отрицание. Их мышление не способно правильно диагностировать действительное состояние общества. Их ни в коей степени не интересует то, что реально существует; они лишь пытаются мысленно предвосхитить изменение существующей ситуации. Их' мышление никогда не бывает направлено на диагноз ситуации; оно может служить только руководством к действию. В утопическом сознании коллективное бессознательное, направляемое иллю-

==40

зорными представлениями и волей к действию, скрывает ряд аспектов реальности. Оно отворачивается от всего того, что может поколебать его веру или парализовать его желание изменить порядок вещей. Коллективное бессознательное и движимая им деятельность искажают ряд аспектов социальной реальности в двух направлениях. Источник и направление подобного искажения можно, как мы уже видели, определить с достаточной точностью. Задача настоящей работы состоит в том, чтобы проследить в двух указанных направлениях наиболее значительные фазы в этом открытии роли бессознательного так, как оно нашло свое отражение в истории идеологии и утопии. Здесь мы даем только характеристику духовного состояния, последовавшего за этим открытием, поскольку оно характерно для ситуации, в которой возникла данная книга. Сначала те партии, которые располагали новым «интеллектуальным оружием» - разоблачением бессознательного - имели огромные преимущества перед своими противниками. Последние испытывали подлинное потрясение, когда им показывали, что их идеи не что иное, как искаженное отражение их жизненной ситуации, предвосхищение их неосознанных интересов. Самый факт того, что противнику могут быть убедительно показаны скрытые от него мотивы его действий, должен был преисполнить его страхом, а того, кто пользовался этим оружием, - чувством высокого превосходства. К этому же времени относится проникновение в те пласты сознания, которые до этого человечество всячески пыталось скрыть от себя. Не случайно это проникновение в бессознательное было совершено нападающей стороной, причем атакуемый испытывал двойное потрясение: во-первых, от того, что бессознательное стало явным; во-вторых, от того, что это нарочитое выявление бессознательного было произведено с враждебных позиций. Ибо очевидно, что одно дело, когда бессознательное используется с целью помощи и оздоровления, и совсем другое - когда с целью разоблачения, В настоящее время мы достигли стадии, когда это оружие взаимного разоблачения и выявления источников бессознательного в духовной жизни принадлежит уже не одной группе среди многих, но всем социальным группам. Однако по мере того как различные группы пытались с помощью этого самого современного оружия

радикального разоблачения уничтожить веру противника в свое мышление, они уничтожали также, поскольку анализу стали постепенно подвергаться все позиции, веру в человеческое мышление вообще. Процесс выявления проблематичных элементов мышления, который латентно шел с начала Нового времени, завершился крахом доверия к мысли вообще. То обстоятельство, что все большее количе-

==41

ство людей ищет спасения в скептицизме и иррационализме, отнюдь не является случайным, более того, оно неизбежно. Здесь объединились два мощных течения, воздействуя друг на друга с неодолимой силой: первое - это исчезновение единого духовного мира прочных ценностей и норм; второе внезапное озарение скрытого до сих пор бессознательного ярким светом сознания. С незапамятных времен мышление представлялось людям частью их духовного существования, а не просто обособленным от них объективным фактом. В прошлом реориентация часто свидетельствовала об изменении самого человека. В эти ранние периоды речь шла обычно о медленных сдвигах в ценностях и нормах, о постепенном преобразовании системы отсчета, определявшей в конечном итоге ориентацию людей. В современном обществе этот процесс захватывает значительно более глубокие пласты. Обращение к бессознательному привело к разрыхлению почвы, вследствие чего теперь могли возникнуть различные точки зрения. Обнажились корни, которые до сих пор питали человеческое мышление. Постепенно всем становится ясно, что, после того как нам стали известны бессознательные мотивы нашего поведения, уже невозможно жить так, как мы жили раньше, когда мы ничего не знали о них. Речь идет о большем, чем новая идея, и поставленный нами вопрос не сводится к новой проблеме. Здесь мы сталкиваемся с основной жизненной трудностью нашего времени, которая может быть сформулирована следующим образом: как вообще мыслить и жить в эпоху, когда проблема идеологии и утопии радикально поставлена и полностью продумана во всем ее значении? Можно, конечно, избежать ситуации, в которой становится явным плюрализм стилей мышления и признается наличие коллективно-бессознательного, посредством простого сокрытия этих процессов от самих себя. Можно искать выход во вневременной логике и утверждать, что истина как таковая не запятнана, что ей не ведомы ни множество форм, ни связь с бессознательной мотивацией. Однако в мире, где эта проблема является не интересной дискуссионной темой, а вопросом существования, ктонибудь обязательно выступит против этого воззрения и скажет, что наша проблема - не истина как таковая, а наше мышление, корни которого мы обнаруживаем в действии, в социальной ситуации, в бессознательных мотивах. Укажите нам, как от наших конкретных восприятий прийти к вашим абсолютным дефинициям. Не говорите нам об истине как таковой, а научите нас, как переместить наши утверждения, коренящиеся в нашем социальном существовании, в сферу, где предвзятость и фрагментарность человеческого видения могут быть трансцендированы, где социальные корни и господство бессознательного в мышлении приводят к конт-

==42

ролируемому наблюдению, а не к хаосу. Абсолютность мышления не достигается тем, что, основываясь на общем принципе, человек провозглашает, будто он этой абсолютностью обладает, или тем, что ярлык непредвзятости и авторитетности наклеивается на какую-либо ограниченную (обычно свою собственную) точку зрения.

Не поможет и обращение к ряду положений, содержание которых настолько формально и абстрактно (например, в математике, геометрии и чистой экономике), что они в самом деле как будто и не связаны с мышлением социального индивида. Борьба идет не вокруг этих положений, а вокруг значительно большего количества фактических определений, с помощью которых человек конкретно диагностирует свою индивидуальную и социальную ситуацию, постигает конкретную взаимозависимость жизненных явлений и впервые правильно понимает сущность происходящего вне нас. Борьба идет вокруг тех положений, в которых каждое понятие с самого начала ориентировано в определенном смысле, где мы пользуемся такими словами, как конфликт, страх, отчуждение, восстание, возмущение, словами, которые не сводят сложные, не поддающиеся реконструкции ситуации к чисто внешнему формализованному описанию и которые сразу лишатся своего содержания, если изъять из них ориентацию, их оценочный элемент. Выше мы уже сказали, что развитие современной науки привело к созданию такой техники мышления, посредством которой исключалось все то, что доступно только осмысленному пониманию. Эта тенденция к концентрации внимания на восприятии чисто внешних реакций была свойственна прежде всего сторонникам бихевиоризма, которые пытались конструировать такой мир действительности, где существовали бы только доступные измерению данные, только корреляции между рядами факторов, где можно было бы предвидеть степень вероятности определенных типов поведения в определенных ситуациях. Возможно и даже вероятно, что социологии, так же, как и психологии в прошлом, надлежит пройти стадию механистической дегуманизации и формализации ее содержания, в результате которой верность идеалу педантической точности приведет к уничтожению всего, кроме статистических данных, текстов, обследований и пр., и в конечном итоге будут исключены все значимые формулировки проблемы. Здесь достаточно сказать, что сведение всего к измеряемому или инвентаризируемому описанию является серьезной попыткой определить то, что может быть твердо установлено; вместе с тем нам надлежит продумать,.что произойдет с нашим психическим и социальным миром, если он будет сведен к чисто внешним, измеряемым отношениям. Нет никакого сомнения, что в этом случае подлинное проникновение в социальную реальность

==43

будет невозможно. Возьмем в качестве примера относительно простой феномен, обозначаемый словом «ситуация». Что останется от него и будет ли он вообще понятен после сведения его к внешней констелляции различных взаимосвязанных, но лишь внешне различимых типов поведения? Совершенно очевидно, что ситуация, сложившаяся в человеческом обществе, может быть охарактеризована только в том случае, если принять во внимание представление о ней ее участников, то, как они ощущают связанное с ней напряжение и как они реагируют на это постигнутое ими определенным образом напряжение. Или возьмем какую-либо среду, например среду, в которой существует какая-либо семья. Разве нормы, которые приняты в этой семье и доступны лишь проникающей в их смысл интерпретации, не являются по крайней мере такой же частью окружающей среды, как местность или предметы домашнего обихода? Далее, не следует ли рассматривать ту же семью как совершенно иную среду (например, с точки зрения воспитания детей), если при прочих равных условиях изменились ее нормы? Если мы хотим понять такой конкретный феномен, как ситуация или нормативное содержание какойлибо среды, то чисто механической схемы недостаточно и необходимо ввести дополнительные концепты, позволяющие адекватно понять смысловые, неизмеряемые элементы. Неверно было бы утверждать, что отношения между этими элементами менее ясны и не столь доступны точному восприятию, как отношения между полностью измеряемыми феноменами. Напротив, взаимозависимость элементов, составляющих какое-либо событие, значительно более доступна нашему внутреннему пониманию, чем взаимозависимость чисто внешних формализованных элементов. Здесь вступает в силу тот подход, который, следуя Дильтею, я хотел бы определить как осмысление «исконной жизненной связи» методом понимания10. При таком подходе сразу же становится очевидным

факт взаимного функционального проникновения психических переживаний и социальной ситуации. Здесь мы соприкасаемся с той сферой жизни, где возникновение внутренних психических реакций становится очевидным фактом, и объяснить их так, как объясняется простая внешняя причинность, - в зависимости от степени вероятности их частой повторяемости - невозможно. Обратимся к ряду наблюдений, разработанных в социологии посредством метода понимания, и рассмотрим их научное значение. Если при изучении этики ранних христианских общин одни утверждали, что ее корни следует прежде всего искать в возмущении угнетенных слоев общества, а другие добавляли, что эта этическая направленность была совершенно лишена политической окраски, поскольку она соответствовала

==44

сознанию того общественного слоя, который еще не проявил никакого реального стремления к господству («Отдавайте кесарево кесарю»); и если затем утверждалось, что эта этика является не племенной этикой, а этикой в мировом масштабе, поскольку она возникла на почве уже распавшейся племенной структуры в Римской империи, то совершенно ясно, что подобные взаимосвязи между социальной ситуацией, с одной стороны, и психоэтическим типом поведения - с другой, не будучи измеряемыми, тем не менее допускают значительно более интенсивное проникновение в их сущность, чем это может быть достигнуто посредством установления коэффициентов корреляции между различными факторами. Эти взаимосвязи стали очевидны потому, что в своем подходе к исконной взаимозависимости событий, из которых возникли эти нормы, мы использовали метод понимания. Таким образом, основные социологические положения не являются ни механистически внешними, ни формальными и представляют собой не чисто количественные корреляции, а определения ситуаций, в которых мы в общем пользуемся конкретными понятиями и моделями мышления, очень близкими тем, которые созданы в повседневной жизни для практических целей. Очевидно также, что все социологические определения тесно связаны с оценочным суждением и бессознательной ориентацией наблюдателя и что критическое самоуяснение социологии самым тесным образом примыкает к нашей ориентации в повседневной жизни. Наблюдатель, не проявляющий фундаментального интереса к социальным корням меняющейся этики того периода, в который он живет, неспособный понять социальные проблемы как результат напряжения между различными общественными слоями и не обнаруживший еще на собственном опыте, сколь плодотворным может быть возмущение, не в состоянии различить описанную выше стадию в развитии христианской этики, а тем более понять ее. Лишь в той степени, в какой он, вынося оценочное суждение, участвует (симпатизируя или негодуя) в борьбе низших слоев общества, в той степени, в какой он положительно или отрицательно оценивает самый факт возмущения, он способен осознать динамическое значение социального напряжения и возмущения. «Низший класс», «социальный подъем», «возмущение» не формальные, а ориентирующие по своему значению понятия. При попытке формализовать их и устранить из них содержащиеся в них оценки модель мышления, характерная для данной ситуации, в которой новая, плодотворная норма создается именно возмущением, становится совершенно непонятной. Чем глубже анализируется слово «возмущение», тем очевиднее становится, что это на первый взгляд как будто лишенное оценки, чисто описательное для определенной установки понятие переполнено оценками. И если устранить эти оценки, ==45

понятие теряет свою конкретность. Далее, если исследователь не стремится к реконструированию чувства возмущения, его пониманию будет совершенно недоступно то напряжение, которое пронизывает описанную выше ситуацию в раннем христианстве. Таким образом, и здесь ориентированная на определенную цель воля является отправным пунктом для понимания ситуации. Для того чтобы работать в области социальных наук, необходимо участвовать в социальном процессе, однако эта причастность к коллективно-бессознательному стремлению никоим образом не означает, что лицо, участвующее в нем, фальсифицирует факты или неправильно их воспринимает. Наоборот, именно причастность к совокупности живых связей общественной жизни и является необходимой предпосылкой для понимания внутренней природы этих живых связей. Характер этой причастности исследователя определяет, как он формулирует свои проблемы. Невнимание к качественным элементам и полное игнорирование волевого фактора ведут не к объективности, а к отрицанию существенного качества объекта. Однако неверно и обратное представление, согласно которому степень объективности прямо пропорциональна степени пристрастности. В этой сфере существует своеобразная внутренняя динамика типов поведения, тормозящих elan politique11, в результате чего этот elan12 как бы сам подчиняет себя интеллектуальному контролю. Есть некая точка, где движение самой жизни, особенно в период ее величайшего кризиса, поднимается над самим собой и сознает свои границы; тогда совокупность политических проблем идеологии и утопии становится предметом социологии знания, а скептицизм и релятивизм, возникающие из взаимного уничтожения и обесценения различных политических целей, становятся средством спасения. Ибо этот скептицизм и релятивизм принуждают к самокритике и самоконтролю и ведут к новой концепции объективности. То, что в жизни представляется столь непереносимым, а именно необходимость примириться с тем, что открыты бессознательные импульсы, исторически является предпосылкой научного критического самосознания. В личной жизни самоконтроль и саморегулирование также возникают только тогда, когда мы в нашем первоначально слепом, виталистическом стремлении вперед наталкиваемся на препятствие, отбрасывающее нас назад к самим себе. В ходе столкновений с другими возможными формами существования нам становится понятно своеобразие нашего образа жизни. Даже в нашей личной жизни мы обретаем господство над собой лишь тогда, когда действовавшие ранее как бы за нашей спиной бессознательные мотивы внезапно попадают в поле нашего зрения и тем самым становятся доступны сознательному контролю.

==46

Объективность и независимость мировоззрения достигаются не отказом от воли к действию и от собственных оценочных суждений, а посредством конфронтации с самим собой и проверки себя. Критерий подобного самоуяснения состоит в том, что в поле нашего зрения полностью попадает не только наш объект, но и мы сами. Мы начинаем видеть себя не только в общих чертах, как познающего субъекта вообще, но в определенной роли, до этого момента скрытой от нас , в ситуации до этого момента нам недоступной, руководствующегося мотивами, до той поры нами не осознаваемыми. В такие моменты мы внезапно начинаем ощущать внутреннюю связь между нашей ролью, нашими мотивами и характером и способом нашего восприятия мира. Отсюда и парадокс, связанный с этими переживаниями, который заключается в том, что возможность относительного освобождения от социальной детерминированности возрастает пропорционально пониманию этой детерминированности. Люди, которые больше всего говорят о свободе, обычно наиболее слепо подчинены социальной детерминированности, поскольку они в большинстве случаев даже не предполагают, в какой мере их поведение определяется их интересами. Напротив, именно те, кто настаивает на неосознанном нами влиянии социальных детерминант, стремятся по возможности преодолеть эти детерминанты. Они

выявляют бессознательные мотивы для того, чтобы ранее господствовавшие над ними силы могли быть постепенно преобразованы в объект сознательного решения. Тесную связь между расширением нашего знания о мире, с одной стороны, и ростом самосознания и самоконтроля познающего субъекта - с другой, нельзя считать случайной или периферийной. Процесс расширения сферы индивидуального сознания может служить типичным примером раскрытия всех типов ситуационно обусловленного познания, т.е. познания, которое не является простым объективным накоплением информации о фактах и их каузальных связях, но направлено на понимание внутренней взаимозависимости жизненного процесса. Внутренняя взаимозависимость может быть постигнута лишь посредством интерпретации, пользующейся методом понимания, и ступени этого понимания мира всецело связаны с процессом индивидуального самоуяснения. Этот процесс, посредством которого самоуяснение делает возможным расширение нашего знания об окружающем нас мире, важен не только для индивидуального самопознания, но является также критерием для самоуяснения группы. Несмотря на необходимость подчеркнуть, что только индивиды способны к самоуяснению (так называемый «народный дух» вообще не существует, и группы в их целостности так же не способны к самоуяснению, как они не способны к мышлению), тем не менее совсем не одно и то же, осознает ли индивид те, ==47

совершенно особые бессознательные мотивы, которые в первую очередь характеризовали его мышление и действия в прошлом, или те элементы мотиваций и ожиданий, которые связывают его с членами определенной группы. Возникает вопрос: можно ли считать, что последовательность ступеней самоуяснения носит совершенно случайный характер. Мы склонны предположить, что самоуяснение индивидов занимает определенное место в процессе коллективного самоуяснения, социальным источником которого является общая для различных индивидов ситуация. Однако занимаемся ли мы самоуяснением индивидов или групп, их объединяет одно, а именно структура. Главная особенность этой структуры заключается в том, что мир, являясь проблемой исследования, рассматривается не как объект, оторванный от субъекта, а в его непосредственном воздействии на переживания субъекта. Действительность открывается такой, какой она являет себя субъекту в ходе его саморасширения (в процессе расширения его способности к восприятию, его горизонта). До сих пор мы скрывали от себя и не включали в нашу гносеологоию то обстоятельство, что, начиная с определенной стадии, знание в области политических и социальных наук отличается от формального механистического знания; это происходит на той стадии, когда оно выходит за рамки простого перечисления фактов и связей и приближается к модели ситуационно обусловленного знания, к которому мы неоднократно будем обращаться в данной работе. Как только взаимосвязь между социологией и ситуационно обусловленным мышлением становится очевидной (это произошло, например, в сфере политической ориентации), мы можем считать себя вправе исследовать потенциальные возможности этого типа мышления, а также его границы и связанную с ним опасность. Важно также, чтобы мы отправлялись от того состояния кризиса и неуверенности, в рамках которого были обнаружены как опасность этого способа мышления, так и новые возможности самокритики, позволяющие надеяться на выход из этого состояния. Если мы подойдем к проблеме с этой точки зрения, то именно неуверенность, превратившаяся в жизни общества во все более непереносимое бремя, составит основу, которая позволит современной социологии достигнуть совершенно нового понимания изучаемых ею явлений. Оно сведется к трем основным тенденциям: во-первых, к тенденции в сторону критики коллективно бессознательных мотиваций в той мере, в какой они определяют современное социальное мышление; во-вторых, к

тенденции создать новую по своему типу историю мышления, способную объяснить изменение идей в зависимости от социальных и исторических изменений; в—третьих, к

==48

тенденции подвергнуть пересмотру нашу гносеологию, до сих пор недостаточно принимавшую во внимание социальную природу мышления. В этом смысле социология знания является систематизацией того сомнения, которое в общественной жизни находит свое выражение в ощущении смутной неуверенности и неустойчивости. Следовательно, целью настоящей книги является дать более точную теоретическую формулировку одной и той же проблемы, рассмотренной под различными углами зрения, а также разработать метод, который посредством возрастающих по своей точности критериев позволит нам различать и изолировать различные стили мышления и соотносить их с соответствующими группами. Нет ничего проще, чем утверждать, что определенный тип мышления является феодальным, буржуазным или пролетарским, либеральным, социалистическим или консервативным, пока нет аналитического метода, посредством которого это утверждение может быть доказано, и не разработаны критерии, позволяющие подвергнуть это доказательство проверке. Поэтому главной задачей данной стадии исследования является разработать и конкретизировать такие гипотезы, которые могут быть положены в основу индуктивных исследований. Вместе с тем сегменты действительности, которые мы изучаем, должны быть в процессе анализа разделены на факторы со значительно большей точностью, чем мы привыкли это делать в прошлом. Таким образом, наша цель состоит, во-первых, в том, чтобы придать анализу значений в сфере мысли такую тонкость, которая позволит заменить грубые недифференцированные термины и понятия все более точными и детализированными характеристиками различных стилей мышления; во-вторых, в том, чтобы довести технику реконструкции социальной истории до такой степени совершенства, которая позволила бы нам увидеть не изолированные факты в их разрозненности, а социальную структуру как некую целостность, как переплетение взаимодействующих социальных сил, из которого возникли многообразные типы наблюдения над существующей действительностью и ее осмысления так, как они складывались в различные времена. Сочетание смыслового анализа значений с социологическим определением ситуации создает такие возможности уточнения, которые со временем, быть может, позволят приблизиться к методам естественных наук. К тому же метод социологии знания будет обладать тем преимуществом, что ему не придется оставлять без внимания смысловую сферу как неподдающуюся контролю; напротив, он превратит эту интерпретацию смысла в средство достижения большей точности13. Если метод интерпретации, используемый социологией знания, достигнет такой степени точности, которая посредством все более адекватных корреляций позволит

==49

показать значимость общественной жизни для духовной деятельности, то это повлечет за собой то преимущество, что социальным наукам не придется более, стремясь быть точными, отказываться от рассмотрения чрезвычайно важных проблем. Ибо не подлежит сомнению, что заимствование социальными науками естественнонаучных методов ведет к такому положению, когда объектом изучения становится не то, что хотелось бы узнать и что имело бы решающее значение для дальнейшего развития общества, а лишь те комплексы фактов, которые допускают измерения с помощью определенного, уже разработанного метода. Вместо того чтобы пытаться с наиболее возможной в

данных обстоятельствах точностью обнаружить, что является наиболее важным, обычно удовлетворяются тем, что приписывают значимость тому, что может быть измерено, только потому, что оно случайно оказывается этому измерению доступным. На данной стадии мы еще далеки от того, чтобы однозначно сформулировать теоретические проблемы, связанные с социологией знания; не разработан с предельной тонкостью и социологический анализ значения понятий. Это ощущение, что мы находимся еще в начальной стадии движения, а не в его конце, определяет и характер предлагаемой работы. Существуют проблемы, которым не могут быть посвящены ни учебники, ни стройные системы. К ним относятся те вопросы, которые еще никогда не были отчетливо поставлены и полностью продуманы. Для таких вопросов прежние времена, сотрясаемые отзвуком революций в мышлении и переживаниях людей, изобрели форму научного эссе. Метод мыслителей этого периода, периода XVI-XVIII вв., состоял в том, чтобы непосредственно погрузиться в первую попавшуюся проблему и рассматривать ее так долго и в столь многочисленных аспектах, пока, наконец, какая-либо пограничная проблема мышления или бытия не будет обнаружена и освещена с помощью какого-либо единичного случая. Подобная форма изложения, с тех пор неоднократно доказывавшая свою полезность, послужила образцом и для автора данной работы, обратившегося в этой книге (за исключением последней ее части) не к систематическому изложению, а к форме эссе. В этих исследованиях делается попытка применить новый способ наблюдения и интерпретации к различным проблемам и комплексам фактов. Эти эссе написаны в разное время и независимо друг от друга, и, хотя все они вращаются вокруг одной проблемы, каждое из них посвящено определенной теме. Эссеистско-экспериментальная установка мышления является также причиной имеющихся кое-где повторений и противоречий. Повторения не были устранены потому, что одна и та же мысль может в зависимости от контекста иметь различное значение и восприниматься в новом свете; противоречия потому, что,

==50

по убеждению автора, теоретический очерк может содержать латентные возможности, которые должны найти свое выражение для того, чтобы масштаб изложения мог быть полностью оценен14. Автор полностью убежден также и в том, что в наше время в мышлении одного и того же исследователя часто выступают различные понятия, относящиеся к противоречащим друг другу стилям мышления. Мы не замечаем их только потому, что мыслитель, склонный к систематике, тщательно скрывает существующие противоречия от самого себя и от своих читателей. Если для систематика противоречия являются источником неудовольствия, то мыслитель-экспериментатор часто видит в них те отправные точки, которые впервые позволят действительно диагностировать и исследовать противоречивый в своей основе характер нашей современной ситуации. Краткое резюме содержания отдельных глав должно ввести читателя в предпринятый в них анализ. Во второй главе исследуются наиболее важные изменения в концепции идеологии, при этом, с одной стороны, указывается на то, в какой мере эти изменения связаны с социальными и историческими изменениями, с другой - делается попытка показать на конкретных примерах, как на различных стадиях своей эволюции одно и то же понятие может то иметь оценочную установку, то не иметь ее и как сама онтология понятия связана с его историческими изменениями, что обычно остается почти незамеченным. В третьей главе ставится проблема политики как науки: может ли политика быть наукой, если принять во внимание идеологический характер мышления вообще? В этой связи делается попытка эмпирически

разработать анализ значения определенного понятия в рамках социологии знания. Так, например, будет показано, как понятия теории и практики различаются по своему значению в словоупотреблении различных групп и как эти различия в употреблении слов зависят от положения различных групп и могут быть поняты посредством рассмотрения их различных ситуаций. Четвертая глава посвящена «утопическому мышлению». В ней анализируется утопический элемент, содержащийся в нашем мышлении и в наших переживаниях. На основе нескольких ярких примеров делается попытка показать, насколько серьезно изменения в утопическом элементе нашего мышления влияют на систему отсчета, которой мы пользуемся для упорядочения и оценки наших переживаний, и как подобные изменения могут быть сведены к социальным движениям. В пятой главе предлагаются систематизированная сводка и проспект новой дисциплины - социологии знания.

==51

00.htm - glava03

Глава II Идеология и утопия Название этой книги указывает на некую глубинную связь двух последующих, самих по себе вполне законченных и возникших независимо друг от друга исследований. Они дополняют друг друга не архитектонически, ибо одна из них отнюдь не примыкает непосредственно к выводам другой. Один и тот же подход применен в рассмотрении двух проблем для того, чтобы дать новое понимание и пояснение нашей ставшей проблематичной жизненной ситуации. Оба исследования задуманы как попытка наметить основные вопросы, как первые подступы к тому, чтобы осветить ряд представляющихся нам важными связей в социальной и духовной сферах. Аспект социологии знания еще слишком нов, чтобы допускать изучение деталей, слишком незавершен, чтобы можно было уделять должное внимание систематике и архитектонике. Этот аспект должен быть прежде всего проверен на самом различном материале. В одном случае необходимо с точностью филолога отразить тот или иной воспринятый в качестве решающего момент исторического развития15; в другом фиксировать отдельные этапы всей совокупности обстоятельств, чтобы в ходе самого исследования набросать контуры все более расширяющегося плана. Ибо в данном случае, как и при любой другой новой ориентации в мире, лишь в рассмотрении вещей (руководимом латентным, незаметным для рефлексии импульсом) образуется та путеводная нить, которая затем связывает все. Любая попытка пренебречь этой изначальной ситуацией и создать на новой основе систему неизбежно приведет к тому, что будут использованы предпосылки, понятийные схемы и структурные типы вырвавшегося вперед, не содержащего еще новой действительности и поэтому заслоняющего ее видения. Социология знания находится на той счастливой начальной стадии, когда она еще не сложилась в закостенелую схему научной систематизации, в готовые умозаключения, в фиксированную точку зрения, якобы полностью подчинившую себе свой мир. В ней еще различимо то, что часто ускользает от нашего взора в так называемых школьных дисциплинах, а именно, что мышление, рассмотренное в контексте совокупности связей, никогда не является самоцелью, но всегда находится в процессе преобразования, в постоянном формировании, соответствующем изменениям исторической ситуации; оно является становящейся структурой, в рамках которой происходит и новое становление человека. Поэтому мы не отделяем исследуемые нами явления от того живого потока, где вещи, собственно говоря, и обретают проблематичность,

==52

где мышление еще тесно связано с тем непосредственным импульсом, который только и может привести к тому, что переживание становится объектом рефлексии. Мы начнем наше исследование не с того, что предположительно должно было бы служить началом систематического изучения вопроса, не с попытки отчетливо показать цепь молчаливо допускаемых предпосылок, чтобы тем самым дистанцироваться от непосредственной ситуации нашего бытия и той «неуверенности в жизни», от которой отправляются обе наши работы. Напротив, мы считаем необходимым с самого начала указать на то, что только и может сделать понятным и доступным сопереживанию все остальное. Если задачей исследования «Возможна ли политика как наука?» является последовательное рассмотрение тезиса об идеологичности мышления, то в разделе об утопическом сознании делается попытка выявить значение утопического элемента для нашего мышления и переживания. В одном исследовании проблема идеологии во всей ее полноте сопоставляется с главными направлениями современного мышления. На основании эмпирического материала делается попытка показать, что при самом простом подходе к проблеме решение даже такого незамысловатого вопроса, как, например, отношение теории к практике, всегда будет неодинаковым, хотя бы по одному тому, что при постановке проблемы понятия определяются различно (без какой бы то ни было преднамеренности) в зависимости от социальной позиции наблюдателя. В другом исследовании делается попытка показать также на эмпирическом материале (во всяком случае применительно к решающим моментам социального изменения в области истории духа), как преобразование утопического элемента обусловливает структурные изменения социального и политического сознания; следовательно, писать об истории сознания по существу вообще невозможно, прежде чем не будет достигнуто полное понимание важнейших этапов преобразования утопического элемента. Таким образом, здесь делается попытка (прежде всего на основе фактического материала) с беспощадным беспристрастием по отношению к самому себе и с полной последовательностью выявить существующую связь в двух аспектах - в аспекте идеологической и в аспекте утопической проблематики. До настоящего времени утопичность и идеологичность мышления выявлялась пристрастно (т.е. только в мышлении противника), при этом собственная позиция оставалась вне подозрения. Здесь предпринимается попытка пересмотреть под этим углом зрения все позиции мышления, чтобы тем самым достигнуть, наконец, объективной постановки вопроса. Лишь после того, как будет проведена эта необходимая для современного

==53

мышления радикализация постоянно преследующей нас проблемы, можно будет, исходя из этого, задать вопрос: как на данной ступени мышления вообще еще возможно познание, как на данной ступени бытия еще возможно духовное существование. Здесь следует подчеркнуть, что в обоих исследованиях мы придаем наибольшее значение первым их частям, основанным на конкретном фактическом материале, но по своей тенденции стремящимся к целостному пониманию, где делается попытка постигнуть тот кризис нашего мышления и бытия, который смутно ощущается даже без каких-либо размышлений научного характера. Ибо мы в недоумении останавливаемся перед проблемами такого рода, когда совершенно независимо от нашего желания, следуя простой логике естественного хода вещей, внезапно перестаем понимать самих себя

или своего партнера или когда на крайнем пределе тщательно продуманного и вполне выясненного вопроса появляется в виде некоей маргинальной ценности совершенно непредвиденный ранее элемент, разверзается беспредельная глубина понятия. Только если стремиться к самой полной ясности там, где ясность еще возможна, можно прийти к осознанию того факта, что ясность всегда существует только в стихии неясного. Достигнуть того, что этот пограничный феномен вообще будет выявлен, что посредством тщательного изучения среды, в которой мы мыслим и живем, мы станем все более отчетливо осознавать факт его существования, и является главной целью настоящего исследования. Поскольку автор данной книги сознает, что мышление находится в кризисной ситуации, и вместе с тем не сомневается в возможности найти выход из нее, он не предлагает преждевременных решений вопроса. В нашем положении попытка опрометчиво принять какую-либо частичную истину, представляющуюся нам в данный момент абсолютной, и создать тем самым непреодолимую преграду для понимания тех феноменов, которые различимы лишь в своем брожении, привела бы к значительному сужению нашей проблематики. Для того чтобы исследователь мог обнаружить подлинную природу процесса, он должен дать кризису достигнуть определенной глубины и широты, поставить под вопрос все то, что представляется неустойчивым. И прежде всего необходимо проявлять осторожность по отношению к собственному мышлению, ибо в нем заключены различные возможности, противоречивость которых мы обычно тщательно скрываем от себя. Исходя из этого, мы не будем смягчать противоречия, возникающие из различных подходов к вопросам, ибо в данный момент важно не установление правоты, а отчетливое выявление всех противоречий, чтобы в последующих попытках решения все проблематичное могло бы быть осмыслено на более высоком уровне и в более широком масштабе.

==54

Подобному намерению и подобной теме меньше всего соответствует классическая архитектоника, поскольку ее размеренное спокойствие скрывает именно то, что является проблематичным. Поэтому мы сознательно отказываемся в нашем изложении от извне привнесенного построения, чтобы тем решительнее следовать за внутренней логикой мысли. Аргументы и факты привлекаются лишь в той степени, в какой этого требуют естественные границы проблемы, и, наоборот, под вопрос часто ставится все то, что вообще может быть поставлено под вопрос в данном контексте. Ибо прежде всего важно понять, что постановка проблемы идеологии и утопии отражает не просто появление двух оригинальных, самих по себе изолированных феноменов. Слова «идеология» и «утопия» указывают не на появление двух новых исторических явлений, а на то, что актуальной стала совершенно новая тема исследования. Весь мир, собственно говоря, стал теперь объектом исследования в совершенно новом смысле, поскольку под углом зрения двух названных понятий все смысловые отношения, которые только и делают мир миром, выступают перед нами в совершенно новом видении. В чем же состоит это новое видение, которое по существу определяет наше место в мире, еще в большей степени наше отношение к самим себе и к тем идеям, которые нами руководят? В самой простой форме это можно выразить следующим образом: если раньше наивный, цельный человек жил, руководствуясь «содержанием идей», то мы все более воспринимаем эти идеи по их тенденции как идеологии и утопии. Для непосредственного мышления, руководствующегося идеями, идея есть непререкаемая реальность; ведь доступ ко всем явлениям действительности совершается посредством идеи, подлинное бытие и истинное познание мыслимы лишь посредством соприкосновения с этой высшей сферой. Тем самым мы, разумеется, совсем не хотим сказать, что люди прежних времен жили в полном соответствии с господствовавшими тогда идеями, т.е. в каком-то смысле были «лучше», - идейность их мышления не исключала брутальности, варварства и зла. Однако им либо удавалось скрывать от себя

это отклонение от нормы посредством хорошо отрегулированного механизма бессознательного, либо они воспринимали это как грех, как проступок. Человек был непостоянен и зол, но сфера идеальных норм и высшего смысла оставалась непоколебимой, подобно звездному небу. Здесь в этом пункте и произошел основополагающий, исторический и субстанциальный сдвиг в тот момент, когда человек научился не просто принимать идеи в их интенциональном значении, а проверять их под углом зрения их близости к идеологии или утопии. Общим и в конечном итоге решающим для понятия идеологии и

==55

утопии является то, что оно позволяет осмыслить возможность ложного сознания. Если это и составляет его наиболее глубокий смысл, то тем самым мы отнюдь не беремся утверждать, что само это понятие всегда достигает глубинных слоев проблематики, но потенциально они содержатся в нем. 1. Необходимость предварительного пояснения понятий Намеченную выше проблематику, назначение которой состоит в том, чтобы определить ситуацию нашего мышления в связи с нашей позицией в рамках социального бытия, невозможно даже раскрыто без ряда существенных пояснений. Предварительного пояснения требует в первую очередь понятие идеологии. Необозримая на первый взгляд многозначность этого понятия создает видимость единства, в котором совершенно различные стадии в истории значения этого понятия предстают перед нами в некоем взаимопереплетении. Помочь может в данном случае лишь анализ, освобождающий отдельные, находящиеся во взаимопереплетении элементы этой видимости единства и последовательно выявляющий в истории и совокупности событий каждый раз именно ту область, где из постоянно меняющейся структуры выступает тот или иной компонент анализируемого значения понятия. Другими словами, здесь предпринимается попытка провести социологический анализ этого значения, чтобы тем самым осветить проблемы в рамках исторической реальности. Возможность исторического и социального анализа и здесь создается прежде всего посредством точного фиксирования колебаний значения в «готовом», т.е. уже сложившемся и воспринимаемом нами понятии. Подобный анализ показывает нам, что в общем можно различать два значения понятия «идеология». Первое мы назовем частичным, второе тотальным. О понятии частичной идеологии мы говорим в тех случаях, когда это слово должно означать, что мы не верим определенным «идеям» и «представлениям» противника, ибо считаем их более или менее осознанным искажением действительных фактов, подлинное воспроизведение которых не соответствует его интересам. Здесь речь может идти о целой шкале определений - от сознательной лжи до полуосознанного инстинктивного сокрытия истины, от обмана до самообмана. Подобное понятие идеологии, которое лишь постепенно обособилось от простого понятия лжи, может быть по ряду причин названо частичным. Его частичный характер сразу бросается в глаза, если противопоставить ему понятие радикальной тотальной идеологии. Можно гово-

==56

рить об идеологии эпохи или конкретной исторической и социальной группы (например, класса), имея в виду своеобразие и характер всей структуры сознания этой эпохи или этих групп.

Общность этих двух понятий идеологии, а также их различия очевидны. Общность их состоит для нас, по-видимому, в том, что они позволяют нам постигнуть содержание мышления («идеи» противника) не посредством прямого понимания, погружения в сказанное (в этом случае мы говорим об имманентной интерпретации16), а обходным путем, посредством понимания коллективного или индивидуального субъекта, высказывающего эти «идеи», которые мы рассматриваем как функции его социального бытия. А это> означает, что наше понимание упомянутых идей как определенных мнений, утверждений, объективации, идей в самом широком смысле этого слова основано не на их имманентной сущности, а на социальном положении субъекта, что мы интерпретируем их как функции его социального бытия. Это означает далее, что мы в какой-то степени полагаем, будто конкретное положение субъекта, его социальное бытие является одним из конститутивных факторов в формировании мнений, утверждений и знаний субъекта. Таким образом, оба понятия идеологии превращают «идеи» в функции их носителя и его конкретного положения в социальной сфере. Если в этом заключается их общность, то между ними существуют и серьезные различия. Назовем лишь важнейшие из них. А. Если понятие частичной идеологии рассматривает как идеологию лишь часть высказываний противника (и только в аспекте содержания), то понятие тотальной идеологии ставит под вопрос все мировоззрение противника (в том числе и его категориальный аппарат), стремясь понять и эти категории, отправляясь от коллективного субъекта. В. Понятие частичной идеологии производит функционализацию лишь на психологическом уровне. Так, например, если говорят, что то или иное высказывание противника - ложь, что он скрывает от себя или других действительное положение дел, то при этом еще исходят из наличия некоей общей основы в той мере, в какой речь идет о ноологическом (теоретическом) уровне. Функционализация, совершаемая понятием частичной идеологии, происходит только на психологическом уровне. Здесь ложь еще может быть раскрыта, источники обмана устранены, подозрение в идеологии еще не носит по существу радикальный характер. Совершенно иначе обстоит дело, когда речь идет о понятии тотальной идеологии. Так, если говорится, что определенная эпоха живет в одном мире идей, мы - в другом, что некий конкретный исторический социальный слой мыслит в других категориях, чем мы, то

==57

имеется в виду не только содержание отдельных мыслей, а совершенно определенная система мыслей, определенный вид переживания и интерпретации. Там, где с социальным бытием субъекта соотносят не только содержание и аспект его мышления, но и форму этого мышления, в конечном итоге весь его категориальный аппарат, функционализируется и область ноологии. В первом случае функционализация происходит только на психологическом, во втором - на ноологическом уровне17. С В соответствии с этим различием понятие частичной идеологии связано обычно с психологией интереса, понятие тотальной идеологии использует в первую очередь формализованное понятие функции, направленное на постижение объективных структурных связей. Понятие частичной идеологии исходит из того, что тот или иной интерес служит причиной лжи и сокрытия истины, Понятие тотальной идеологии основано на мнении, что определенному социальному положению соответствуют определенные точки зрения, методы наблюдения, аспекты. Здесь также часто применяется анализ интересов, но не для выявления каузальных детерминант, а для характеристики структуры социального бытия. Следовательно, здесь господствует тенденция заменить психологию интереса структурно-аналитическим или морфологическим соответствием между социальным бытием и формой познания. Поскольку частичное понятие идеологии по существу никогда не выходит за пределы психологизации, здесь субъектом, с которым в конечном счете все соотносится, является индивид. Он остается им и тогда, когда речь идет о группах, ибо психические процессы происходят только в

отдельном человеке, в индивидуальной психике. Что касается словоупотребления, то часто, правда, пользуются выражением «групповая идеология»; однако групповое существование может здесь означать только то, что пребывающие в одной группе индивиды обычно реагируют однородно - это может быть непосредственной реакцией людей одного и того же социального положения или следствием прямого духовного взаимовлияния. И если это предначертано их социальным положением, они оказываются во власти одних и тех же иллюзий и заблуждений. Полагая, что идеология формируется только в акте переживания, мы отказываемся от возможности трансцендировать индивида в сторону какой-либо коллективности. Индивид как таковой может быть трансцендирован в сторону коллективного субъекта лишь на ноологическом уровне. Каждое исследование идеологии (частичной), которое проводится на психологическом уровне, постигает в лучшем случае слой коллективной психологии. Напротив, тот, кто работает с понятием тотальной идеологии и, следовательно, функционализирует

==58

связи в ноологической сфере, проводит эту функционализацию применительно не к психологическому, реальному субъекту, а к «субъекту причисления». Здесь достаточно указать на это различие, не входя в связанную с этим вопросом сложную методологическую проблематику. 2. Значение понятия идеологии в исторической перспективе Анализ понятий частичной и тотальной идеологии отчетливо показывает, что они отличаются друг от друга по своему значению; но и их исторические корни представляются нам совершенно разными, хотя в реальной действительности оба эти вида идеологии все время переплетаются. Мы не располагаем еще исследованиями, рассматривающими историю понятия идеологии, не говоря уже о написанной с социологических позиций18 истории того изменения, которое претерпело значение этого понятия. В данной связи мы не ставим перед собой задачу изложить, как изменялось значение этого понятия, даже если бы мы считали возможным на данном этапе это осуществить. Поэтому наша цель сводится к тому, чтобы из большого числа разбросанных материалов и в большей своей части известных фактов выделить те моменты, которые позволяют с наибольшей убедительностью продемонстрировать названное различие, а также показать (или только наметить), как постепенно возникла острая современная ситуация. В соответствии с тем двойным значением понятия идеологии, которое мы установили в ходе нашего анализа, можно рассматривать в двух направленичях и историю этого понятия: как историю частичной и историю тотальной идеологии. Что касается понятия идеологии, то его непосредственно подготовило то ощущение недоверия и подозрения, которые человек на каждой данной стадии исторического развития обычно испытывает по отношению к своему противнику. Но только с того момента, когда это свойственное всем людям на всех стадиях исторического развития недоверие обрело методический характер, можно говорить о подозрении в его идеологическом значении. Эта стадия достигается обычно тогда, когда ответственность за сокрытие подлинных обстоятельств перестают возлагать на отдельных субъектов и все это не объясняют больше их хитростью, но усматривают источник неискренности противника более или менее осознанно в каком-либо социальном факторе. Как идеологию взгляды противника начинают расценивать с того момента, когда их не считают больше заведомой ложью, но ощущают во всей его позиции некую неправду, ==59

которую толкуют как функцию определенного социального положения. Понятие частичной идеологии указывает на феномен, занимающий промежуточное положение между простой ложью и теоретически неверно структурированной точкой зрения. Его объектом являются пласты заблуждения на психологическом уровне, которые создаются не преднамеренно, как в том случае, когда прибегают ко лжи, но являются следствием определенной каузальной необходимости. С этой точки зрения учение Бэкона об идолах может в известной степени рассматриваться как предвосхищение современной концепции идеологии. Для Бэкона идолы «призраки», «предрассудки»; он различает, как известно, idola tribus19, idola specus20, idola fori21, idola theatri22. Они являются источником заблуждений, проистекающих в одних случаях из человеческой природы как таковой, в других - из свойств отдельного индивида; их можно относить и к обществу или традиции, и все они преграждают путь к подлинному знанию23. Нет никакого сомнения в том, что современное понятие «идеологии» так или иначе связано с этим термином, который - как было только что сказано - означает у Бэкона источник заблуждения. И понимание того, что общество и традиции также могут стать источником заблуждений, несомненно можно рассматривать как некое предвосхищение социологического аспекта24. Однако утверждать, что здесь существует реальное соотношение, прямая связь с современным понятием идеологии, которую можно рассматривать в рамках истории идей, мы не считаем возможным. Вполне вероятно, что подозрение в наличии идеологии впервые возникло в сфере повседневного опыта политической практики. И если мы узнаем, что в эпоху Возрождения в среде соотечественников Макиавелли сложилась новая поговорка (фиксировавшая общее наблюдение людей того времени), что в palazzo25 мыслят иначе, чем на piazza26 )27, то это подтверждает предположение, согласно которому политика все глубже проникала в жизнь общества. Здесь уже намечаются подступы к упомянутой стадии, когда подозрение и недоверие подвергаются методическому переосмыслению:, различие в мышлении находит свое обоснование в факторах, допускающих социологическое объяснение. И если Макиавелли со свойственной ему резко выраженной рациональностью видит свою задачу в том, чтобы установить связь между различными точками зрения и определенными интересами, если он стремится предоставить каждому носителю определенных интересов некую «medicina forte» - эффективное средство исцеления»28, то здесь точка зрения, обратившая на себя наше внимание в вышеприведенной поговорке, выражена с еще большей методичностью. Отсюда уже прямой переход - во всяком случае в той мере, в

==60

какой речь идет об общей направленности, - к рациональным методам Просвещения и к возникшей на их основе психологии интереса. И вплоть до настоящего времени одно понятие идеологии, названное нами понятием частичной идеологии, коренится именно в этих подступах. То, что было сказано об «Истории Англии» Юма29, а именно, что в этой работе предпосылка лицемерия, склонности «to feign»30, имеет очень большое методическое значение и характерна для тогдашнего рационального отношения к людям, применимо и в наши дни для характеристики определенного подхода к истории, оперирующего понятием частичной идеологии. Это мышление направлено на то, чтобы методами психологии интереса постоянно ставить под сомнение искренность противника' и тем самым оспаривать значение его высказываний. До тех пор пока речь будет идти о разоблачении частичных искажений, этот способ мышления сохранит свое позитивное значение. Подобная установка на разоблачение является основной чертой нашего времени31, и если, согласно достаточно распространенному мнению, в этом

усматривается отсутствие благородства, неуважение (и в той мере, в какой подобное разоблачение превращается в самоцель, эта критика должна быть признана обоснованной), то не следует забывать того, что эпоха преобразования, подобная нашей, порывающая с таким количеством ставших невыносимыми покровов и форм, вынуждена занять такую позицию. 3. Понятие тотальной идеологии ставит под вопрос ноологическую сферу сознания Упомянутое разоблачение на психологическом уровне не следует смешивать с тем значительно более радикальным сомнением и с той значительно более радикальной деструкцией, которая совершается на онтологическом и ноологическом уровне. Однако полностью разъединить эти два вида разоблачения невозможно. Ибо в том и в другом случае действуют одни и те же исторические силы беспрерывного преобразования. В одном случае это находит свое выражение в уничтожении маскировок, складывающихся на психологическом уровне; в другом в распаде онтологических и логических положений, связанных с определенным представлением о мире и определенном типом мышления, в уничтожении одной партией другой и на этом уровне. Лишь в мире, где происходит полное преобразование основ, в мире, сущность которого состоит не только в становлении, но и в деструкции, борьба может достигнуть такой стадии, когда одна партия ставит перед собой цель уничтожить не только конкретные ценности и идейные позиции другой партии, но и всю ее духовную основу.

==61

Пока борющиеся партии принадлежали одному миру, хотя и выступали как бы с полярно противоположных сторон, пока одна династия боролась с другой, одна клика знати с противостоящей ей, дело не могло дойти до столь далеко идущей деструкции. Лишь вследствие того, что в современном мире главные, полярно противоположные друг другу социальные группы исходят из совершенно различных ценностей и представлений о мире, стало возможным подобное углубление и расхождение на духовном уровне. В ходе этого все более радикализирующегося процесса дезинтеграции наивное недоверие преобразовалось сначала в упомянутое выше понятие частичной идеологии, которое стало применяться методически, но при этом все еще ограничивалось психологическим уровнем, однако в ходе дальнейшей эволюции оно незаметно соскользнуло на ноологически-гносеологический уровень. Уже буржуазия выступила с новым идеалом устройства мира: она не хотела просто войти в прежний сословно-феодальный мир, она явилась представителем новой «хозяйственной системы» (в зомбартовском понимании), а для этого был необходим новый стиль мышления (мы будем пользоваться этим наименованием), который вытеснил бы прежнее понимание и объяснение мира. То же, по-видимому, относится и к пролетариату. И в этом случае одна хозяйственная точка зрения борется с другой, одна социальная система с другой и в тесной связи с этим - один стиль мышления с другим. Какими же стадиями в процессе мышления было подготовлено это понятие тотальной идеологии, если рассматривать его в рамках истории идей? Совершенно очевидно, что оно не возникло просто в атмосфере того недоверия, в которой постепенно формировалось понятие частичной идеологии; значительно более глубокие, новые пласты мышления должны были вступить в действие для того, чтобы в результате синтеза многих идущих в одном направлении преобразований могло сложиться понятие тотальной идеологии. В этом процессе сыграла известную роль и философия. Не в том ее аспекте, в котором ее обычно воспринимают, не в качестве оторванной от жизни дисциплины, а в качестве последней и наиболее радикальной интерпретации преобразования, происходящего во всем современном мире; этот мир и сам есть не что иное, как доведенная до сильнейшей дифференциации форма размежевания души и духа с постоянно меняющимися коллективными событиями и решающими структурными изменениями. Мы можем здесь лишь поверхностно наметить те фазы, на которых могло возникнуть это понятие тотальной идеологии, осуществляющееся на ноологическом и онтологическом уровнях.

Первый наиболее важный шаг был сделан тогда, когда возникла философия сознания. В идее о единстве сознания

==62

и взаимосвязанности его элементов содержится определенная постановка проблемы, которая была затем (особенно в Германии) с величайшей последовательностью продумана до своего логического конца. Здесь вместо вне нас существующего мира, все более необозримого и распадающегося на бесконечное многообразие, выступает переживание мира, связь которого гарантирована единством субъекта, не принимающего принципы мирового устройства просто как данность, а спонтанно создающего их из глубины своего Я. После того как распалось объективное онтологическое единство мира, была сделана попытка спасти его, отправляясь от субъекта. Место средневекового христианского единства мира занимает в эпоху Просвещения абсолютизированное единство субъекта - «сознание вообще». С этого момента мир существует, следовательно, как «мир» только в соотнесении с субъектом, и процесс, осуществляемый сознанием этого субъекта, конститутивен для образа мира. Это, если угодно, уже можно считать понятием тотальной идеологии, хотя еще в неисторическом и несоциологическом аспектах. Образ мира составляет здесь уже некое структурное единство, а не простое многообразие. Здесь существует однозначное соотнесение с субъектом, но не с конкретным субъектом, а с воображаемым «сознанием вообще». Здесь - особенно очевидно это у Канта - ноологический уровень отделен от чисто психологического. Здесь совершается, наконец, первое разрыхление в противовес устоям онтологического догматизма, для которого «мир» существует как бы пригвожденным, вне зависимости от нас. Второй шаг был сделан, когда это тотальное (но еще надвременное) «видение идеологии» было историзировано. Это - преимущественно дело исторической школы и Гегеля. Историческая школа и, в еще большей степени, Гегель также отправляются от того, что представление о мире есть некое единство, которое может быть постигнуто лишь в соотнесении с познающим субъектом. Однако только теперь к этому положению присоединяется решающая для нас мысль, что это единство преобразуется в своем историческом становлении. В эпоху Просвещения субъект - носитель единого сознания выступал как некое совершенно абстрактное, надвременное, надсоциальное единство, как «сознание вообще». Здесь народный дух становится представителем уже исторически дифференцирующихся единств сознания, полное высшее единство которых являет собой у Гегеля «мировой дух». Таким образом, постоянный рост конкретизации философского видения происходит посредством все более полной рецепции новых идей, разработанных в политико-историческом размежевании с жизнью; все дело в том, что здесь наконец продумывается до конца и

==63

прослеживается вплоть до своих имплицитных предпосылок то, что сначала возникло в качестве непосредственной данности реальной жизни. Следовательно, не философия открыла историзм духа (так называемое «историческое сознание»), а политическая жизнь того времени. Реакция против неисторического мышления периода Французской революции оживила интерес и импульс к более

глубокому пониманию историчности. И замена общечеловеческого, абстрактного носителя представления о мире (сознания вообще) значительно более конкретным субъектом, национально дифференцированным «народным духом», по существу произошла не в области философии и истории духа - здесь она была лишь следствием изменения общей мировоззренческой атмосферы. Это изменение, безусловно, связано с эмоциональным сдвигом периода наполеоновских войн и последующих лет, когда по существу зародилось национальное чувство. Этот вывод в его общей формулировке должен быть признан правильным, несмотря на то что для обеих этих идей историчности и «народного духа» - могут быть, как всегда в подобных -случаях, найдены «предшественники» в прошлом32. Точно так же последний и решающий шаг в создании современного тотального понятия идеологии связан с историческим и социальным процессом. С того момента, когда носителем историзированного теперь сознания (духа) стал вместо народа или нации класс, та теоретическая традиция, о которой шла речь выше, восприняла сложившуюся тем временем на социальной и политической основе точку зрения, согласно которой структура социального организма и соответствующие ему явления духовной жизни видоизменяются в направлении, определяемом социальными моментами. Подобно тому как раньше «сознание вообще» было вытеснено исторически дифференцированным народным духом, теперь это все еще слишком широкое понятие народного духа заменяется понятием классового сознания, вернее классовой идеологией. Тем самым мысль движется в своем развитии двумя путями: с одной стороны, она создает синтезирующий процесс концентрации, в ходе которого бесконечное многообразие мира обретает в понятии сознания единый центр; с другой движение мысли способствует увеличению пластичности и гибкости того единства, которое обрело в этом синтезирующем процессе слишком жесткие и схематические черты. Результатом этой двойной тенденции является то, что место прежнего фиктивного единства надвременного, тождественного самому себе «сознания вообще» (которое в действительности вообще не могло было быть выявлено в качестве подобного статического единства) все более занимает дифференцированный по историческим периодам, нациям и

==64

социальным слоям субъект. Представление о единстве сознания сохраняется и теперь (объект исторического исследования не распадается больше на множество не связанных друг с другом событий), однако теперь это - динамическое единство, единство становления. При таком понимании сознания становится возможным изучать историческую действительность, исходя, с одной стороны, из наличия единства и осмысленной взаимозависимости элементов сознания, с другой - из того факта, что здесь все следует рассматривать в рамках постоянного движения, что искомое единство, следовательно, может быть лишь динамическим, подверженным постоянным изменениям. Объектом изучения становится постоянное преобразование взаимосвязанных смысловых элементов; и хотя Гегель, быть может, достиг в этой области большего, чем кто-либо другой (впрочем, его понимание взаимозависимости, с нашей точки зрения, неверно, поскольку оно носит чисто спекулятивный

характер), мы только теперь достигли той стадии развития, когда эта открытая философом теоретическая идея может быть применена в эмпирическом исследовании. Решающим является для нас то, что оба этих отдельно рассмотренных нами направления в развитии понятия идеологии, которые в действительности обусловлены одной и той же исторической ситуацией, теперь все более сближаются и в своем внешнем проявлении. Понятие частичной идеологии объединяется с понятием тотальной идеологии. Непредвзятому наблюдателю это предстает в следующем виде: раньше противника упрекали в том, что он в качестве представителя определенной социальной группы в ряде случаев сознательно или бессознательно искажает истину. Теперь нападение на противника усугубляется посредством полной дискредитации структуры его сознания во всей ее целостности, отрицается даже возможность того, что он способен правильно мыслить. Будучи переведено в плоскость структурного анализа, это простое наблюдение означает, что раньше разоблачение происходило только на психологическом уровне, поскольку именно здесь выявлялись социально обусловленные источники заблуждения, теперь же деструкция подвергается дальнейшей радикализации, в орбиту нападения втягивается и ноологически-логическая сфера, причем посредством социальной функционализации уничтожается значимость высказываний противника и на ноологическом уровне. Тем самым достигается новая (и, быть может, решающая) ступень в истории сознания, которую мы, однако, не можем отобразить, не упомянув еще об одном обстоятельстве, основополагающем для всех вышеизложенных соображений. Понятие тотальной идеологии возрождает, собственно говоря, очень старую проблему, которая, однако, только на данной стадии обретает соответствующую

==65 3 К.Манхейм

значимость; мы имеем в виду намеченную нами выше проблему возможности «ложного сознания». Только эта идея ложного сознания придает понятию тотальной идеологии особое значение - из нее проистекает глубокое беспокойство, связанное с нашей духовной ситуацией, но вместе с тем все то, что в ней наиболее плодотворно. 4. Проблема «ложного сознания» Понимание того, что ложное сознание возможно, относится к древнейшим временам. Оно коренится в религии и воспринимается современными людьми как духовное наследие прошлого. Эта проблема постоянно возникает в тех случаях, когда в среде пророка или у него самого появляется сомнение в истинности его видения или учения33. Следовательно, можно как будто утверждать, что и здесь - как это часто случается в истории унаследованы древние представления, и изменение заключается лишь в том, что этот элемент мышления древних конституируется теперь на иной основе более позднего опыта. Однако в данном, как и в других подобных случаях, этим выводам, направленным на сведение всего к прошлому, следует противопоставить уверенность, что решающей для упомянутой идеи является именно ее современая форма, а не те издавна существующие представления, о которых только что шла речь. Если раньше тезис о ложности сознания был лишь эмфатическим утверждением, то в современной его форме он обретает характерную именно для него непреклонность, ибо благодаря методам упомянутого анализа сознания он достигает уровня последовательно проведенного доказательства. Прежняя «анафема» заменяется критикой, опирающейся на научные выводы. Однако, быть может, еще большее значение имеет то изменение, о котором пойдет речь ниже. С исчезновением религиозной основы этой проблемы изменился не только метод доказательства и

выявления ложности сознания, но произошел и резкий сдвиг в системе ценностей, применительно к которой определяется истина или ложность, реальность или иллюзорность явлений. Пророк сомневался в подлинности своего видения потому, что он ощущал себя оставленным Богом; его беспокойство носило трансцендентный характер. Если же у нас возникает подозрение в том, что мы обладаем ложным сознанием, то мы опасаемся того, что окажемся несостоятельными перед лицом какой-либо светской инстанции. Для того чтобы более точно установить, в чем заключается сдвиг, который претерпел критерий реальности после исчезновения его религиозного обоснования, необходимо подвергнуть значение слова «идеология» тщательному историческому

==66

анализу и под этим углом зрения. И если это заведет нас в область становления повседневной речи, то послужит лишь доказательством того, что история человеческого мышления складывается не только в книгах и что даже решающие онтологические акценты мог/т возникать в становлении повседневности, получая затем дальнейшее распространение и определение. Слово «идеология» не имело вначале онтологического оттенка, ибо первоначально означало лишь учение об идеях. Идеологами34 называли, как известно, сторонников одной философской школы во Франции, которые вслед за Кондильяком отвергли метафизику и пытались обосновать науки о духе с антропологических и психологических позиций. Понятие идеологии в современном его значении зародилось в тот момент, когда Наполеон пренебрежительно назвал этих философов (выступавших против его цезаристских притязаний) «идеологами». Тем самым это слово впервые получило уничижительное значение, которое оно - так же как слово «доктринерский» - сохранило по сей день. Однако если исследовать это «пренебрежение» в его принципиальном значении, то окажется, что речь идет об уничижении гносеологического и онтологического характера, ибо объектом его является мышление противника. Можно более точно определить направленность этой уничижительной оценки: она носит онтологический и гносеологический характер, ибо утверждает ирреальность мышления противника. Но можно задать еще и следующий вопрос: ирреально по отношению к чему? Ответ будет гласить: по отношению к практике, практике политического деятеля. С этого момента термин «идеология» обретает дополнительный смысл, согласно которому каждая мысль, определенная как идеология, не может иметь практического значения; единственный же доступ к действительности открывает практическая деятельность, и в сопоставлении с ней мышление вообще - или в каком-либо частном случае определенное мышление - оказывается несостоятельным. Тем самым становится очевидным, как на формирование нового значения слова накладывает отпечаток позиция его создателя, т.е. политического деятеля. Новое слово санкционирует специфическое восприятие действительности, присущее политику35 , как бы пропагандирует его практический иррационализм, весьма далекий от того, чтобы воспринимать мышление как орудие познания действительности. Слово «идеология» утвердилось в этом понимании в течение XIX в. А это означает, что мироощущение политического деятеля и его представления о действительности все более вытесняют схоластическисозерцательное восприятие и мышление; и с этого момента звучащий в слове «идеология» вопрос - что же действительно есть действительное? - более не исчезает. Однако это надо понимать правильно: вопрос о

==67

природе действительности сам по себе не нов; решительным сдвигом следует считать то, что этот вопрос все настойчивее ставится в сфере общественного мышления (а не в замкнутой академической сфере) в том направлении, как того требует слово «идеология», т.е. отправляясь от восприятия политика. Поэтому, для того чтобы удовлетворить требованиям современной истории мышления, социологическая история идей должна все более концентрировать свое внимание на действительном мышлении людей, а не на мышлении, передающемся из поколения в поколение в академических кругах. Если первоначально исследователи ложного сознания обращались в своих поисках истинного и действительного к Богу или к идеям, постигаемым посредством чистого созерцания, то теперь одним из критериев действительного все более становятся законы бытия, постигнутые впервые в политической практике. Эту специфическую черту понятие идеологии сохранило, несмотря на все изменения содержания, которое оно претерпело на протяжении всей своей истории от Наполеона до марксизма. Приведенный выше пример свидетельствует также о том, что уже в словах Наполеона имплицитно содержится «прагматизм», что этот «прагматизм» стал в определенных жизненных сферах как бы естественным мировоззрением современного человека и что философия в данном случае лишь доводит до логического конца сложившиеся там представления. Мы намеренно остановились на анализе этого оттенка в словотворчестве Наполеона, чтобы отчетливо показать, как часто в повседневной речи имплицитно содержится больше философского смысла и подлинного значения для последующей эволюции проблемы, чем в академических диспутах с их тенденцией изолироваться от внешнего мира36. Еще одно обстоятельство, которое и нам поможет продвинуться в изучении данной проблемы, может быть показано на этом примере. В своей борьбе «сверху вниз» Наполеон, именуя своих противников «идеологами», пытался дезавуировать и уничтожить их. На более поздних стадиях развития мы обнаруживаем обратное: слово «идеология» используется в качестве орудия дезавуирования оппозиционными слоями общества, прежде всего пролетариатом. Одним словом, столь глубокое проникновение в структуру мышления, как то, которое содержится в понятии идеологии, не может быть долгое время привилегией одного класса. Именно широкое распространение этого подхода, вызванное тем, что люди, занимающие определенную позицию, не могут в течение длительного времени разоблачать высказывания всех остальных как идеологические без того, чтобы и остальные не воспользовались тем же методом, незаметно создает новую в методическом отношении стадию во всей эволюции нашего мышления.

==68

Одно время казалось, что выявление идеологического аспекта в мышлении противника является исключительной привилегией борющегося пролетариата. Общество быстро забыло о намеченных нами выше исторических корнях этого слова, и не без основания, ибо только в марксистском учении этот тип мышления получил последовательно методическую разработку. Только здесь сливается понятие частичной и тотальной идеологии, все более последовательно разрабатывается учение о классовых интересах, только в марксизме в силу его гегельянской основы преодолевается чисто психологический подход и проблема перемещается в сферу философии сознания; только в марксизме учение о возможности «ложного сознания»37 обретает новый смысл, а политическая практика становится наряду с экономикой решающим критерием того, что во всей совокупности идей является идеологией и что имеет реальную значимость. Поэтому нет ничего удивительного в том, что понятие идеологии связывали прежде всего с марксистско-пролетарской системой мышления, более того, даже отождествляли с ней. Однако в ходе развития истории идей и социальной истории эта стадия была преодолена. Оценка «буржуазного мышления» с точки зрения его идеологичности не является более

исключительной привилегией социалистических мыслителей; теперь этим методом пользуются повсеместно, и тем самым мы оказываемся на новой стадии развития. Начало ему положили в Германии Макс Вебер, Зомбарт и Трёльч - мы называем только самых видных представителей этого направления. Все более подтверждаются слова Макса Вебера: «Материалистическое понимание истории - не останавливающийся по желанию пассажиров фиакр; он не повинуется и носителям революции»38. Проблема идеологии носит слишком общий и принципиальный характер, чтобы она могла длительное время оставаться привилегией одной партии; никто не мог воспрепятствовать противникам марксизма подвергнуть анализу, направленному на выявление идеологичности, и это учение. 5. Возникновение новой в диалектическом смысле ситуации вследствие распространения понятия идеологии Следовательно, в данном случае вновь складывается ситуация, которую можно очень часто наблюдать в истории мышления и в социальной истории39, а именно: партия, совершающая какое-либо открытие, является лишь пионером в данной области, и принцип конкуренции очень скоро заставляет и другие партии воспользоваться сделанным открытием. Внезапно стало очевидным, что марксизм открыл и последовательно

==69

разработал такой подход к сознанию и мышлению (этот важнейший вклад марксизма в историю духа оспорен быть не может), который постепенно подготавливался в течение всего XIX в. и применение которого не может быть связано с какой-либо одной позицией. Весь этот процесс, разыгравшийся на наших глазах, мы непосредственно наблюдали и отрицать его поэтому невозможно. Интересно отметить, что в результате этого широкого распространения понятия идеологии конституируется принципиально новый аспект сознания. Здесь речь действительно идет уже не о количественном изменении феномена. Именно на этом примере можно отчетливо показать, в чем состоит смысл диалектики, которая, к сожалению, слишком часто используется в чисто схоластических целях, ибо здесь количество действительно переходит в качество. С того момента, когда в принципе все партии обретают возможность анализировать мысль противника в аспекте ее идеологичности, происходит качественное изменение всех значимых элементов, и слово «идеология» опять получает совершенно новое значение. Вместе с ним преобразуются и все те факторы, которые мы рассматривали в связи с произведенным нами выше историческим анализом значения этого слова: проблема ложного сознания, проблема действительного и пр. обретают совершенно новый смысл. Если проследить эту связь до ее логического конца, то окажется, что под этим углом зрения преобразуется вся наша аксиоматика, онтология и теория познания. Мы ограничимся здесь рассмотрением того изменения, которое претерпевает понятие идеологии. Мы уже проследили переход от понятия частичной к понятию тотальной идеологии. В настоящее время эта тенденция к преобразованию не только сохраняется, но и углубляется. Стремление выявить заблуждения противника на психологическом уровне все больше вытесняется тенденцией подвергнуть социологической критике всю структуру его сознания и мышления40. Однако до той поры, пока в рамках этого критического анализа собственная позиция не вызывает сомнения и рассматривается как абсолютная, а все идеи противника рассматриваются как функции его социальной позиции, решительный шаг к следующей фазе, которая находится в центре нашего внимания, еще не сделан. Теперь, правда, уже работают с понятием тотальной идеологии (ибо функциональный характер придается уже не отдельным высказываниям противника, а всей структуре его сознания), однако, поскольку здесь социологическому анализу подвергаются только утверждения противника или

противников, дело ограничивается таким применением этой теории, которое мы назовем особым. Переход от этого особого применения понятия

==70

тотальной идеологии ко всеобщему41 совершается лишь в том случае, если мы обладаем достаточным мужеством для того, чтобы подвести под понятие идеологии не только позицию противника, но и все возможные позиции, в том числе и свою собственную. Это понятие тотальной идеологии в его общем применении, согласно которому мышление всех партий и всех эпох идеологично, трудно обойти. Вряд ли существует такая мыслительная позиция (марксизм не составляет в этом смысле исключения), которая не претерпевала бы изменений в ходе исторического развития и в которой и теперь нельзя было бы выявить социально обусловленные различия. В марксизме также существуют различные направления, социальную обусловленность которых без труда определит каждый марксист. С появлением понятия тотальной идеологии в его всеобщем применении то, что было только учением об идеологии, превращается в социологию знания. Из арсенала духовной борьбы42 одной партии изымается открытое ею общее правильное положение, которое, однако, применяется ею в своем частном значении, - положение об «обусловленности» любого мышления «бытием» - и превращается в тему исследования в области истории духа43. Целью этого социологического исследования в области истории духа должен быть свободный от какой бы то ни было партийной предвзятости анализ всех факторов, связывающих в каждом данном случае мышление с социальной ситуацией. Эта социологически ориентированная история духа поможет современному человеку переосмыслить весь исторический процесс. Очевидно, что в этой связи обретет новое значение и понятие идеологии. Тем самым возникают две возможности. Первая состоит в том, чтобы с настоящего момента полностью отказаться в своем исследовании идеологии от стремления к «разоблачению» (это тем более необходимо, что для разоблачения чужой позиции необходимо абсолютизировать собственную - мыслительный акт, которого данное «свободное от оценки» исследовательское направление стремится по возможности избежать) и ограничиться тем, чтобы повсеместно выявлять связь между социальным положением и высказываемой точкой зрения. Вторая возможность состоит в том, чтобы все-таки соединить эту «свободную от оценки» позицию с позицией гносеологической. Рассмотрение проблемы истины может на этой ступени в свою очередь привести к двум различным решениям: либо к релятивизму, либо к реляционизму, что следует строго различать. Релятивизм возникает в тех случаях, когда современное историко-социологическое понимание того, что историческое мышление всегда обусловлено данной конкретной социаль-

==71

ной позицией, сочетается со старой теорией познания, которая по существу еще не постигла связь между бытием и мышлением, еще не определила свое отношение к этому феномену; поэтому, ориентируясь на статическую мыслительную парадигму (типа 2х2 = 4), эта теория познания неотвратимо приходит к выводу о несостоятельности всякого социально обусловленного знания,

поскольку оно является только «относительным». Релятивизм возникает здесь, следовательно, в результате несоответствия между новым пониманием действительной структуры мышления и еще не овладевшей этим пониманием теорией познания. Для того чтобы освободиться от этого релятивизма, следует с помощью социологии знания прежде всего понять, что в данном случае суждение об определенном типе мышления высказывает не теория познания как таковая, а лишь та теория познания, которая находится на определенной исторической стадии своего развития; ведь теория познания в такой же степени входит в поток становления, как и все наше мышление, и прогресс ее заключается именно в том, что она постоянно преодолевает те сложности, которые процесс становления выявляет в структуре мышления. Современная' теория познания, учитывающая соотнесенность любого исторического знания, должна, таким образом, прежде всего исходить из того, что есть сферы мышления, где нельзя себе даже представить наличие ни с чем не соотнесенного и не обусловленного социальной ситуацией знания. Даже Господь не мог бы сформулировать историческую точку зрения в соответствии с парадигмой 2х2=4, ибо все то, что доступно пониманию, может быть в каждом данном случае сформулировано лишь в соотнесенности с постановкой проблемы и с концептуальной системой, которые сами возникают в потоке исторического преобразования. Как только мы поймем, что историческое, социально обусловленное знание по самой своей природе реляционно, т.е. может быть сформулировано лишь в соотнесении с определенной позицией, перед нами, правда, вновь возникнет проблема истины, ибо неизбежно появится вопрос, какая же позиция оптимальна для постижения истины; однако на этой стадии мы во всяком случае уже оставим позади веру в то, что истина может быть свободна от какой-либо соотнесенности с исторической и социальной ситуацией. Поставив таким образом проблему, мы, конечно, еще далеко не решим ее, однако перед нами откроется широкая перспектива для более свободного осмысления возникающих перед нами актуальных проблем. Далее, решающим является то обстоятельство, что на стадии общего применения понятия тотальной идеологии мы должны различать подходы двух типов: 1) свободный от оценочного суждения; 2) оценочно (гносеологически и

==72

метафизически) ориентированный; при этом мы еще не ставим вопрос, приведет ли второй подход к релятивизму или к реляционизму. Остановимся сначала на свободном от оценки понятии тотальной идеологии в его всеобщем применении. Это понятие идеологии применяется прежде всего в тех исторических исследованиях, где временно для упрощения проблемы вообще не ставится вопрос о «правильности» рассматриваемых «идей», а в каждом данном случае все дело сводится к установлению связей, существующих между структурой сознания и социальной ситуацией. Здесь неизбежно будет возникать вопрос, как определенная структура бытия приводит к определенной интерпретации этого бытия, - Таким образом, на данной стадии идеологичность человеческого мышления не рассматривается более как неправда, ложь и т. д., но, как уже было указано, находит свое объяснение в обусловленности мышления бытием. Человеческое мышление конституируется не в свободном парении внутри социального вакуума; напротив, оно всегда уходит своими корнями в определенную социальную сферу. Однако этот факт никоим образом нельзя рассматривать как источник заблуждений. Совершенно так же, как человек, жизненно связанный с другими людьми или с условиями их существования, способен более глубоко понять их в научном отношении, и социальная обусловленность определенной точки

зрения, определенного категориального аппарата создает именно благодаря этой связи с реальной жизнью большую силу проникновения в определенные сферы бытия (мы видели, как в нашем примере пролетарско-социалистическая позиция по самой своей сущности заключала в себе возможность выявить идеологичность мышления своего противника). Однако социальная обусловленность создает не только возможности, но и препятствия. Определенное социальное положение не позволяет достигнуть необходимой в том или ином случае широты перспективы. (Мы уже видели, как, например, идеология в ее социалистическом аспекте сама по себе никогда не достигла бы уровня социологии знания.) По-видимому, одно из проявлений смысла жизни состоит в том, что жизнь в процессе своего развития стремится преодолеть частичный характер и границы, которые она создала для одной позиции с помощью других, противоположных позиций. Исследовать частичный характер подобных позиций и их взаимную соотнесенность в рамках всей социальной действительности и является задачей «свободного от оценки» исследования идеологии. Тем самым перед исследователем возникает неисчерпаемая задача проанализировать всю историю сознания - начиная от определенных позиций мышления до

==73

форм переживания - в свете ее социальной обусловленности и показать, как все это меняется в самой тесной взаимосвязи. Так, например, в области морали будет исследован не только тот факт, что люди постоянно отличались по своему поведению, но и то, что в своем поведении они постоянно ориентировались на различные нормы. Вопрос будет поставлен еще более радикально, если нам удастся показать, что само возникновение морали и этики связано с определенной ситуацией, что их основные понятия - долг, проступок, грех - не всегда существовали, что они являются коррелятами определенных социальных условий44. Господствующая в настоящее время философия неприемлема даже в ее модифицированном виде, когда она, соглашаясь с тем, что содержание всегда исторически детерминировано, с тем большей цепкостью держится за форму ценности и шкалу «формальных ценностей». Признание исторической детерминированности содержания означало уже известную уступку историзму, который все более затруднял абсолютизацию современных ценностей. Теперь же наступил момент, когда придется отказаться от предпосылки, что общественная, культурная жизнь мыслима лишь при наличии определенных ценностных сфер (формальных ценностей), подобно этике, искусству и т.п.; в нашем видении они являются просто гипостазированием структуры нашей культуры, подобно тому как парадигма «значимого» переживания «образов культуры» является лишь выражением в определенных категориях исконного типа переживания в области «культуры» — прототипом его послужило, вероятно, правовое понятие, а отчасти также понятие ценности в экономике, которое было затем обобщено. Однако нельзя же утверждать, что исконное обращение человека к искусству в каком-то смысле связано с нормативностью или что ориентированный на традицию человек (преобладающий тип человека в докапиталистическую эпоху), который действует просто в привычных этических рамках, может быть наиболее адекватно понят, если представить себе его поведение как результат сознательного следования определенным нормам. Видение всей культурной жизни в целом как некоей ориентации на объективированные нормы является типичным для современности рационализированным сокрытием исконных структур, в рамках которых отношение человека к своему «миру» значительно более исконно. То обстоятельство, что культура вообще рассматривается sub specie45 «значимости», «ценности», свидетельствует не о вневременном характере нашего мышления, а именно об обусловленности его временем. Однако даже если на мгновение принять эту формулировку, то появление определенных ценностных сфер, а также их конкретная структура станут понятны только

==74

в связи с той конкретной ситуацией и с тем материалом переживания, для которых они «значимы» («hingelten», как пишет Э. Ласк)46 следовательно, и формальная значимость (форма значимости) не может быть в качестве некоего вневременного элемента оторвана от исторически меняющегося содержания. То же выявление непостоянства в содержании и форме будет темой исследования в области истории мышления. В настоящее время уже не вызывает сомнения, что в различные исторические периоды и в различных культурных кругах мышление всегда было различным. Надо полагать, что постепенно утвердится точка зрения, согласно которой эти различия распространяются не только на содержание мышления, но и на категориальный аппарат. Однако вопрос о том, что господствующие формы мышления как в прошлом, так и в настоящем, сменялись новыми категориями именно тогда, когда терял свою устойчивость или трансформировался социальный базис групп, которые их создавали, может быть поставлен лишь теперь и, надо надеяться, будет исследован со всей точностью современных методов. Исследование такого рода в области социологии знания уже потому достигнет высокой степени точности, что нигде полная взаимозависимость в изменении смысла не может быть фиксирована с такой точностью, как в области мышления, ибо мышление представляет собой своеобразную сверхчувствительную мембрану. В каждом значении слова, именно в актуальной многозначности каждого понятия, вибрируют полярности, имплицитно предпосланные в нюансах этого значения жизненные системы, которые и здесь враждебно противостоят друг другу в своей борьбе, но существуют одновременно 47 Ни в одной области социальной жизни нет доступной столь точному постижению взаимозависимости и изменяемости, как в области значения слов. Слово, значение является подлинной коллективной реальностью, мельчайшее изменение в мысленной системе может быть обнаружено в отдельном слове и в переливающихся в нем смысловых гранях. Слово связывает со всем многообразием прошлого и отражает всю совокупность настоящего. Слово устраняет оттенки и различия в значении в том случае, если говорящий ищет общения с другими в некоей единой плоскости; однако оно готово также содействовать любой нюансировке, может подчеркнуть, если это необходимо, индивидуальнонеповторимое, исторически впервые возникшее, используя для этого новые краски в шкале значений. В ходе решения всех этих исследовательских задач будет использовано понятие тотальной идеологии в его всеобщей формулировке и в его первом, «свободном от оценки» значении.

==75

6. Свободное от оценки понятие идеологии Ученый, приступающий к такого рода историческому исследованию, может оставить в стороне проблему истины в ее абсолютном смысле и исходить из той ситуации, которая сложилась в современной науке, т.е. из того факта, что в настоящее время и в историческом прошлом выявились те связи, которые никогда ранее не прослеживались с такой полнотой. Исследователя наших дней будет интересовать не столько то, какая партия права, сколько форма эволюции, генезис возможной истины в рамках данного социального процесса. Подобный более длинный путь в решении теоретического вопроса исследователь может обосновать тем, что этот окольный путь через социальную историю способен в конечном итоге обогатить наше знание о природе истины. Исследователь не преминет воспользоваться ситуацией, когда может быть обнаружена если не сама истина, то ряд незамеченных ранее «обстоятельств», которые не могут не быть существенными для обнаружения истины. Те, кто

полагает, что они обладают истиной, закрывают себе доступ к подобному пониманию; между тем вполне вероятно, что именно наша непредвзятость в ряде случаев приближает нас к постижению того, что было полностью скрыто от людей аподиктических эпох. Совершенно очевидно, что только в нашем мире с присущим ему стремительным и радикальным преобразованием в социальной и духовной сфере идеи и ценности, рассматривавшиеся раньше как абсолютные, могут обрести такую прозрачность, которая позволит нам видеть все и вся в аспекте идеологичности. До сих пор критике подвергались какие-либо определенные идеи, но тем настойчивее абсолютизировались собственные; теперь же существует слишком много одинаковых по своей ценности и духовному значению позиций, релятивизирующих друг друга, чтобы какая-либо концепция или позиция могла обрести ту устойчивость, которая позволила бы ей претендовать на абсолютную значимость. Лишь в такого рода социально неустойчивой ситуации становится очевидным тот факт, маскировавшийся раньше повсеместной социальной устойчивостью48 и господством традиционных норм, что любая социальная позиция носит частичный характер. Вполне очевидно, что всякая деятельность требует известного гипостазирования своих взглядов, сама форма выражения мыслей - их абсолютизации. Однако в нашу эпоху функция исторического исследования (и, как мы увидим далее, представителей определенных социальных групп) заключается в том, чтобы препятствовать утверждению этого вынужденного необходимостью и неизбежного в конкретной ситуации самогипостазирования, в постоянном противодействии ему все время показывать относительность этого самоапофеоза

==76

и тем самым достичь известной открытости по отношению к возможному дополнению нашего знания видением с других социальных позиций. Требование дня состоит в том, чтобы использовать то сумеречное освещение, в котором все вещи и позиции открывают свою относительность; чтобы раз и навсегда понять, что все системы осмысления, которые составляют наш мир, являются лишь движущимися историческими кулисами и что становление человека происходит либо за ними, либо внэ их. В данный исторический момент, когда все вещи внезапно становятся прозрачными, а история открывает нам свою структуру и конституирующие ее элементы, наше научное мышление должно извлечь из сложившейся ситуации все, что можно, ибо не исключено, что очень скоро - как это уже неоднократно случалось в ходе исторического развития - эта прозрачность исчезнет и мир вновь закостенеет в едином образе. Это первое свободное от оценки понимание истории не обязательно должно вести к релятивизму; скорее оно приведет к реляционизму. Абсолютную формулировку общего понятия идеологии не следует отождествлять с иллюзионизмом (идеология на этой ступени феноменологически не идентична иллюзии); социально обусловленное познание не повисает в пустоте, социально обусловленная норма не является ни к чему не обязывающей. Реляционизм означает только взаимоотнесенность всех смысловых элементов и их взаимно обосновывающую значимость внутри определенной системы. Однако эта система возможна и значима только для исторического бытия определенного типа, чьим адекватным выражением она некоторое время является. Если бытие смещается, то ему становится чуждой «созданная» им некогда нормативная система. То же относится к познанию и к историческим взглядам. Каждое познание направлено, правда, на определенный предмет и применяется прежде всего к нему. Однако характер подхода к предмету зависит от природы субъекта. Во-первых, с точки зрения интенсивности (особенно если речь идет о «понимании», когда предпосылкой проникновения в объект

является сущностное родство между понимающим и понимаемым), но затем и с точки зрения возможности интеллектуальной формализации теоретической структуры предмета, ибо для того чтобы стать познанием, видение должно быть формализовано и концептуализовано, а формализация и концептуализация зависят от состояния теоретико-понятийной системы отсчета. Какие понятия и уровни соотнесения существуют и в каком направлении они движутся в своем дальнейшем развитии, не в последней степени зависит от историкосоциального положения ведущих (de facto)49 мыслящих, представителей определенных групп. Следовательно, темой

==77

исследования, свободной от оценки идеологии, является постоянная соотнесенность всякого познания и содержащихся в нем основных элементов со смысловой и в конечном итоге с исторической структурой бытия: попытка обойти это понимание, не придавать ему должного значения была бы отказом от возможностей уже достигнутого уровня мышления. Поэтому стало весьма сомнительным, следует ли вообще направлять свои усилия на то, чтобы искать в этом потоке незыблемые идеи или так называемые «абсолютные» ценности, является ли это подлинной исследовательской задачей нашего времени. Быть может, более высокая задача заключается именно в том, чтобы научиться мыслить не статически, а динамически и реляционно. Тревожное чувство вызывает тот факт, что на современной стадии развития мышления и социального бытия именно те люди, которые претендуют на обладание «абсолютными ценностями», преисполнены сознания своего превосходства. Подобное самовозвеличение и самовосхваление, основанное на мнимом обладании абсолютными ценностями, сводится часто к простой спекуляции потребностью широких масс в устойчивости .и их нежеланием видеть разверзающуюся перед ними пропасть, которая обнаруживается со все большей очевидностью на данной стадии бытия. Можно согласиться с тем, что жизненно необходимым условием существования и деятельности является преодоление различных возможностей и концентрация внимания на конкретных задачах и абсолютизированных непосредственных ценностях; однако в наши дни ни с чем не соотнесенного, абсолютного ищут не люди действия, а те, кто стремится к стабилизации существующего положения для сохранения обретенного ими благополучия. Наслаждающиеся уютом и покоем весьма склонны гипостазировать и стабилизировать в качестве абсолютных ценностей случайные перипетии повседневности, к которым следует отнести и романтизированные представления («мифы»), чтобы тем самым сохранить покой и уют. Так, в современном мышлении происходит странное преобразование: категория абсолютного, которая некогда была направлена на постижение Божества, становится орудием повседневности, всеми силами стремящейся замкнуться в себе. 7. Переход свободного от оценки понятия идеологии в оценивающее понятие идеологии Таким образом, свободное от оценки понятие идеологии, направленное сначала лишь на то, чтобы созерцать и исследовать бесконечное течение беспрестанно меняющейся исторической жизни, незаметно (подобно тому как это произошло с нами в только что завершенной стадии мыслительного

==78

процесса) переходит на позиции познавательно-теоретической, а в конечном итоге и онтологическиметафизической оценки. Ведь и в нашей аргументации свободная от оценки динамическая точка зрения

незаметно превратилась в орудие борьбы, направленное против определенной позиции, и тем самым в утверждение определенного видения мира, в рамках которого и возникает сама эта «свободная от оценки» позиция. Следовательно, и в данном случае - пусть лишь на завершающей стадии нашей исследовательской деятельности - проступает та латентная мотивация, которая с самого начала вела к методу всеобщей динамизации и к проведению точки зрения историзма. Подобное обнаружение определенной метафизическионтологической позиции50, проявляющейся даже независимо от нашего осознания ее, способно испугать только тех, кто все еще находится во власти минувшей позитивистской эпохи и полагает, что его мышление может быть совершенно свободно от всех оценок, всех предвзятых решений, от какой бы то ни было онтологической или метафизической окраски51. Однако чем последовательнее мы в интересах подлинного эмпиризма выявляем предпосылки нашего мышления, тем яснее становится, что именно эмпирическое исследование (во всяком случае в исторических науках) возможно только на основе определенных метаэмпирических, онтологических, метафизических решений и проистекающих отсюда ожиданий и гипотез. Тот, кто не принимает решений, не может ставить вопросы и не способен сформулировать даже эвристическую гипотезу, которая позволила бы ему исследовать историческое прошлое. К счастью, позитивизм, несмотря на его гносеологические предрассудки и претензии на научное превосходство, обладал онтологическими и метафизическими предпосылками (примером могут служить его вера в прогресс, его специфически «реалистический» подход, который предполагает наличие онтологических суждений) и именно поэтому дал много ценного; в ряде случаев результаты этого исследования сохранили свое значение и для последующего времени. Опасность онтологических решений состоит совсем не в том, что они вообще существуют и влияют на эмпирическое исследование, и даже не в том, что они ему предшествуют52, а в том, что традиционная онтология препятствует новому становлению, и прежде всего становлению базиса нашего мышления, и что до тех пор пока мы не научимся в каждом данном случае отчетливо осознавать, что привнесенная нами в исследование теоретическая система носит частичный характер, наше постижение будет сохранять косность, недопустимую на современной стадии развития. Наши требования сводятся, следовательно, к тому, чтобы мы всегда проявляли готовность признать частичный характер любой точки зрения и понять, в чем этот частичный

==79

характер заключается; и мы полагаем, что сознательное выявление имплицитных метафизических предпосылок (которые только и делают возможным эмпирическое исследование) будет в значительно большей степени способствовать чистоте научного исследования, чем их приниципиальное отрицание, вслед за которым они вводятся через черный ход. 8. Характеристика двух типов онтологических суждений, которые могут скрываться в свободном от оценки понятии идеологии После нашего экскурса в ex-post53 онтологию54 и позитивизм (он был необходим для правильного понимания того движения мысли, которое мы рассматриваем ниже, в последней фазе своего развития оно проникло и в историю) мы можем утверждать, что первоначально свободное от оценки историкосоциологическое исследование, достигнув описанной в нашем изложении стадии развития, внезапно становится открытым по отношению к двум важным решениям мировоззренческо метафизического характера. Пути, по которым de facto можно следовать в настоящей ситуации, таковы: 1) можно признавать, что в истории происходит постоянное изменение, основываясь на том, что подлинный смысл заключается совсем не в истории, не в объективации. В соответствии с этой точкой зрения, отвергается все временное, социальное, все мифы, интерпретации и осмысления, так как здесь весь смысл заключен в том, что ни с чем не соотнесено, трансцендентно по отношению к истории, и являет собой некое ничто полноты, из которой проистекает каждая историческая объективация. Следовательно, именно эта экстатическая полнота есть то, что постоянно творит историю, хотя история

всегда отклоняется от нее. Знаток истории легко обнаружит прямую связь этой точки зрения с мистикой. Уже мистики утверждали, что существует нечто за пределами времени и пространства и что пространство и время со всеми связанными с ними явлениями — не более чем иллюзия перед лицом экстатического переживания. Однако мистики еще не могли это доказать. Повседневность была еще слишком прочной в своей конкретности. Все случайное возносилось в своем наличном бытии до предопределенного Богом сущего бытия. Традиционализм сковывал динамичный по смене событий, но стабильный по интерпретации мир; к тому же экстатическое начало еще не выступило здесь в своем чистом виде, свободном от осмысления, - оно интерпретировалось в соотнесении с божественным началом, ведь мистический экстаз воспринимался как своего рода единение с Богом. Между тем всеобщая зависимость смысловых

==80

элементов от историко-социальной ситуации стала настолько очевидной, что недалеко то время, когда это превратится в трюизм. То, что некогда составляло эзотерическое знание немногочисленных посвященных, в наши дни настолько разработано методически, что может быть воспринято всеми. Таким образом, при известных обстоятельствах социологизм превратится, подобно историзму, в средство отрицания подлинной реальности повседневного опыта и истории для тех, кто ищет эту реальность во внеисторической, экстатической сфере. Вторая только что намеченная мотивация, которая может в данной ситуации привести к социологии и послужить импульсом для исторического исследования, возникает из того, что в этой смене соотнесенностей смысловых связей видят уже не произвольную игру, а пытаются обнаружить в их одновременности и в их исторической последовательности некую необходимость (сущность которой не поддается, правда, точному определению, но тем не менее может быть как-то постигнута). Как только возникает подобное отношение к историческому изменению смысловых элементов, для которого ни одна отдельная стадия исторического процесса не является абсолютной, но все становление в целом содержит некую заданную проблему, прежняя позиция экстаза с ее пониманием истории как «только истории» становится неприемлемой. И хотя в этом случае допускается, что человеческая жизнь на Земле - нечто большее, чем какая-либо особая стадия исторического и социального бытия, что экстатическая трансцендентность в каких-то формах существует, что именно она как бы дает толчок историческому и социальному развитию, а также и то, что история все время отклоняется от предначертанного ей пути, однако это не означает, что история может быть характеризована только посредством своей негативное-™, она рассматривается как арена, на которой разыгрывается также и существенное становление. Это становление сущности, именуемой «человеком», совершается и может быть постигнуто в смене норм, формообразований и творений, в смене иститутов и коллективных стремлений, в смене подходов и позиций, в свете которых каждый исторический и социальный субъект видит себя и свою историю. Легко, конечно, склониться к тому, чтобы рассматривать все эти феномены как симптомы, образующие некую систему, единство и смысл которой нам надлежит открыть. Даже если полагать, что экстатическое видение дает нам познание того, чем мы в сущности являемся, в единственно доступной нам форме, и тогда эта недоступная какому-либо наименованию цель, на которую направлены мистические чаяния, обязательно должна как-то соотноситься с исторической и социальной реальностью, чьи судьбы в известной степени являются и ее судьбой. И разве нельзя предположить, что то экстатическое начало, которое никогда не было открыто, названо или высказано в

==81

своей непосредственной сущности, может быть косвенно характеризовано благодаря следам, оставленным им в истории? Это отношение к истории и социальному бытию, безусловно основанное на особом мироощущении, приводит к тому, что границы предшествующей позиции также становятся прозрачными. Рассмотрение истории с позиций экстатической трансцендентности вряд ли способно дать какие-либо результаты, ибо прямым следствием презрения к истории должна быть неспособность увидеть в ней что-либо существенное. Нельзя ожидать подлинного понимания истории от сознания, направленного только на отрицание исторической реальности. Между тем пристальное наблюдение показывает, что в рамках истории всегда что-либо происходит, пусть даже не обретая полной устойчивости. Уже тот факт, что в истории каждая временная точка и каждый смысловой элемент имеют определенную позиционную ценность (не все может происходить постоянно и всегда, вследствие чего невозможно пребывать в абсолютной ситуации), что события и их смысловые связи необратимы, указывает на то, что история нема и лишена смысла лишь для того, кто не ждет от нее ничего существенного, и что в области истории именно та точка зрения, для которой история есть «только история», наименее плодотворна. Историей духа (а свою приверженность такому типу социологического изучения истории мы продемонстрировали всем характером предшествующего изложения) можно и должно заниматься таким образом, чтобы в последовательности, а также в сосуществовании элементов видеть нечто большее, чем простую случайность, а посредством исследования становящейся в ходе исторического процесса тотальности стремиться постигнуть ценность и смысловую значимость отдельных элементов. Последовательно разрабатывая конкретный аспект этого подхода, проверяя и обосновывая наши выводы не только спекулятивно, но и на основе имеющихся данных, мы создадим дисциплину, которая может быть названа социологической диагностикой времени. К этому мы и стремились в предыдущем изложении, когда пытались показать, как понятие идеологии может быть использовано для диагноза современной стадии в развитии мышления и когда в нашей типологии мы не просто сопоставляли отдельные случаи, а пытались выявить, как в последовательном изменении значения этого понятия (весьма, впрочем, симптоматичного) может быть в некоем срезе постигнуто состояние всего нашего бытия и мышления. Какие бы усилия ни делались для того, чтобы освободить подобную диагностику от оценочных суждений, она неминуемо соскользнет на оценочную позицию. Уже на первой стадии исследования это будет неизбежно вызвано тем фактом, что расчленение исторического процесса возможно только посредством расстановки акцентов: ==82

расстановка же акцентов и определение значимости - уже первый шаг к оценке и онтологическому решению. 9. Вторичное появление проблемы «ложного сознания» Таким образом, и здесь историческая диалектика со всей необходимостью ведет к постепенному переходу на следующую стадию, где вместо свободного от оценки тотального и абсолютного неизбежно выступает оценивающее понятие идеологии (см. с. 79). Однако эта оценка совершенно иная, непохожая на ту, которую мы изображали выше. Здесь ценности данного исторического периода уже не рассматриваются как абсолютные, и онтический акцент переносится на проблемы другого рода. Задача состоит теперь в том, чтобы среди норм, типов мышления и схем ориентации одного и того же времени отделить истинные от ложных, подлинные от неподлинных. Здесь «ложное сознание» оказывается несостоятельным не перед лицом абсолютного, вечного и неизменного бытия, а перед лицом бытия, постоянно преобразующегося в ходе сменяющих друг друга душевных процессов. Уже из этого становится понятным, почему вся энергия, вынужденная в силу диалектики мышления отказаться

от постижения вневременных ценностей, с тем большей интенсивностью направляется на то, чтобы установить, какие идеи данной эпохи являются подлинными, и отделить их от неподлинных идей. Тем самым на современной стадии исследования вновь возникает проблема ложного сознания. Мы уже сталкивались с проблемой ложного сознания в ее самом современном выражении, когда при ее рассмотрении отказались от ориентации на религиознотрансцендентные факторы и стали в духе прагматизма считать критерием реальности практику, причем практику политическую. Однако здесь еще отсутствовал элемент историзма. Мышление и бытие рассматривались еще как чистые полярности в некоей «абсолютной ситуации»; существующее между ними напряжение мыслилось как статичное. Лишь в наши дни к этому присоединяется элемент историзма. В соответствии с новой точкой зрения, ложным в этической сфере является сознание в том случае, если оно ориентировано на нормы, которыми при всем желании нельзя руководствоваться на данной стадии исторического процесса, если, следовательно, несостоятельность индивида следует рассматривать отнюдь не как его личную вину, но как результат применения недействительных на данной стадии моральных аксиом. Ложным в своей интерпретации морального поведения сознание является тогда, когда оно, опираясь на традиционное осмысление (форм жизни, переживаний, понимания мира и

==83

человеческой природы), препятствует появлению и утверждению новой морали и новому становлению человека. Ложным теоретическое сознание является в том случае, если оно в своей «мирской» жизненной ориентации мыслит категориями, которые вообще неприменимы для последовательного ориентирования на данной стадии бытия. Носителями этой «идеологической» функции могут в первую очередь оказаться устаревшие и потерявшие свое значение нормы и формы мышления, а также интерпретации мира; они не только не уясняют совершенные действия, данное внутреннее и внешнее бытие, но скрывают их подлинный смысл. Для иллюстрации важнейших, только что охарактеризованных нами типов идеологического сознания мы остановимся на ряде примеров. Для понимания того, как устаревшие этические нормы превращаются в идеологии, достаточно вспомнить историю «беспроцентной ссуды»55. Предоставление ссуды без взимания процентов требование, адекватно выполнимое лишь там, где экономической и социальной основой служит сообщество соседей. В мире подобных отношений это требование может быть полностью осуществлено. Здесь беспроцентная ссуда вполне соответствует сложившимся социальным отношениям и является адекватной им нормой поведения. Возникнув в сообществе соседей, это предписание перешло в нормативную систему церкви; и чем больше менялись «реальные основы» общества, тем в большей степени это требование принимало характер определенной идеологической позиции и становилось даже потенциально невыполнимым. Его полная «оторванность от реальной действительности» стала явной в период развивающегося капитализма, когда оно изменило свою функцию и превратилось в руках церкви в орудие борьбы против новой экономической системы. После победы капитализма идеологический характер этой нормы (тот факт, что ее можно только обойти, но следовать ей невозможно) становится настолько очевидным, что и церковь отказывается от нее. В качестве примера ложного сознания на уровне самоуяснения могут служить те случаи, когда человек скрывает исторически уже «возможное» «истинное» отношение к самому себе или к миру, искажает переживание элементарных данностей человеческого существования, «овеществляя», «идеализируя» или «романтизируя» их, короче говоря, когда посредством всевозможных приемов бегства оз" себя и от мира он достигает ложных интерпретаций опыта. Ложным поэтому является и стремление скрыть растущее беспокойство с помощью отживших абсолютных ценностей (т.е. веры в мифы, грез о «величии как таковом», претензий на «идеалистичность») и фактически шаг за шагом прятаться от самого себя под весьма прозрачной маской «бессознательности».

==84

И наконец, примером ложного сознания третьего типа может служить такое сознание, которое оказывается несостоятельным в своем познании, необходимом для ориентации в мире. Парадигмой может здесь служить тот случай, когда землевладелец, чья собственность уже давно превратилась в капиталистическое предприятие, все еще истолковывает свое отношение к рабочим и свои функции в категориях патриархального порядка. Если принять во внимание все эти примеры, ложное сознание предстанет перед нами в совершенно ином виде. С этих позиций ложным и идеологичным является то сознание, которое по типу своей ориентации отстает от новой действительности и поэтому по существу заслоняет ее с помощью устаревших категорий56. Это понятие идеологии (о понятии утопии речь пойдет, как мы уже указали, в предпоследнем разделе)57 мы назовем оценивающим и динамичным: оценивающим, поскольку оно выносит суждения об идеях и структурах сознания; динамичным, поскольку оно соразмеряет их с находящейся в постоянном движении действительностью. Оно может быть, разумеется, лишь абсолютным, тотальным понятием идеологии и являет собой тот второй тип, который мы противопоставили «свободному от оценки» понятию. Как ни сложно на первый взгляд такого рода определение понятия, оно не содержит, по нашему мнению, ни малейшей натяжки, ибо в этой дефиниции лишь додумываются до своего логического конца те проблемы, которые уже возникли и, собственно говоря, содержатся в повседневном словоупотреблении, отражающем нашу ориентацию в современном мире. Понятие идеологии (и утопии) связано с пониманием того, что помимо обычных источников заблуждений существуют ложные структуры сознания; здесь принимается во внимание тот факт, что «действительность», постигнуть которую нам не удается, может быть динамичной, что в одной и той же историко-социальной сфере могут существовать различные структуры ложного сознания, - одни из них опережают «современное» им бытие, другие отстают от него. В обоих случаях эти структуры сознания маскируют бытие, вследствие чего понятие идеологии и утопии исходит из той «действительности», которая постигается только практикой. Все предпосылки, содержащиеся в вышеупомянутом (динамическом и оценивающем) понятии идеологии, покоятся на опытных данных, игнорировать которые невозможно; в крайнем случае можно допустить лишь иную их систематику и обработку.

==85

10 . В идее идеологии и утопии содержится попытка постигнуть реальность В идее идеологии и утопии, в стремлении избежать как идеологии, так и утопии по существу содержится поиск реальное™. Оба эта современные представления являются орудиями плодотворного скепсиса; их следует всячески приветствовать, поскольку они выступают против двух серьезных искушений, порождаемых сознанием, - тенденции мышления замкнуться в себе, скрыть реальность или опередить ее. Мысль должна содержать не меньше и не больше, чем действительность, в рамках

которой она существует. Подобно тому как подлинная красота литературного стиля состоит по существу в том, что сказано только то, что следует, не больше и не меньше, истина сознания также заключается в его полном соответствии действительности. Следовательно, вместе с понятием идеологии и утопии вновь встает проблема действительности. Оба представления содержат требование, согласно которому мысль должна быть подтверждена ее соответствием реальности. Между тем под сомнение было поставлено само понятие реальности. Эту реальность ищут в своем мышлении и в своих поступках все партии, и нет ничего удивительного в том, что она является им в различных образах58. Внимательный читатель, быть может, заметит, как с этого момента оценивающее понятие идеологии вновь принимает облик понятия, свободного от оценки, сохраняя, правда, намерение найти решение в форме оценки. Эта неустойчивость понятая является следствием техники исследования, которое связано со зрелостью мысли и не проявляет готовность мгновенно принять частичную точку зрения, ограничивающую его возможности. Подобный динамический реляционизм - единственно возможная и адекватная форма поисков выхода в мире, где существует множество видений, каждое из которых, гипостазируя себя в некую абсолютность, со всей очевидностью демонстрирует свой частичный характер. Лишь в том случае, если ищущий индивид воспринял все важнейшие ряды мотиваций, которые обрели историкосоциальное значение и характеризуют в своей реальной противоречивости современное положение, - лишь тогда этот индивид может вообще помышлять о том, чтобы найти решение, соответствующее нашему современному бытаю. Мышление, не замыкающееся сразу рамками достигнутого, воспринимающее сложившиеся и продолжающие господствовать над нами напряженности, будет не прямолинейным и догматичным, а преодолевающим противоречия и диалектичным. Однако это мышление не станет скрывать от себя — в отличие от того, что мы часто наблюдаем, - ни свою недостаточную концептуализацию, ни сохранившиеся еще в нем противоречия; напротив, ==86

оно сочтет, что именно установление этих еще не преодоленных противоречий и есть та искра, из которой возгорится пламя действительно необходимых на современной стадии идей. Наша цель состоит - как мы уже указывали - в том, чтобы посредством постоянного обращения к этим обычно скрытым и тщательно ретушированным феноменам, ввести в сферу контроля то, что стало проблематичным и является тем самым проблематичным и для нас. Подобный динамический реляционизм предпочитает отказаться от «замкнутой системы», если она может быть достигнута лишь на основе той тотальности, частичный характер которой уже стал очевиден. К тому же в этой связи следовало бы задать себе вопрос, не зависит ли возможность создания замкнутой или открытой системы и необходимость того или другого от характера эпохи и социальной позиции. Ибо уже эта немногие замечания должны сделать для читателя очевидным следующее обстоятельство: как антиномическая система, так и диалектическая, как замкнутая, так и открытая являются структурами мышления, которые не создаются произвольно и не возникают случайно, а служат адекватными формами для преодоления стоящих за ними и постоянно меняющих свой облик бытия и мышления59. Если бы проблема действительности была не более чем порождением спекулятивной мысли, ее можно было бы с полным основанием игнорировать. Однако в ходе нашего анализа становится все более очевидным, что именно многообразие этого понятия определяет все многообразие нашего мышления и что любому онтологическому решению имманентно значительно выходящее за его пределы воздействие. Именно многообразие онтологического решения яснее всего свидетельствует о том, что мы уже не живем в одном и том же мире идей, что существуют взаимно противоположные системы мышления, которые в конечном счете могут быть сведены даже к различному восприятию действительности.

Можно, конечно, закрывать глаза на этот кризис мышления, как это обычно и делается в практике повседневной жизни, когда вещи и связи воспринимаются только в их частичности. Однако трудно представить себе что-либо более легкомысленное и неверное, чем следующая аргументация: поскольку любое историческое и политическое мышление покоится в известной степени на метатеоретической основе, мышлению как таковому вообще доверять нельзя; поэтому совершенно безразлично, какая теоретическая аргументация применяется в том или ином случае. Пусть каждый человек руководствуется своим инстинктом, своей интуицией или своим интересом и выбирает то, что его в наибольшей степени устраивает. Если стать на подобную точку зрения, то каждый

==87

может спокойно исходить из своего предвзятого мнения, сохраняя при этом чистую совесть. Сторонникам подобной чисто пропагандистской интерпретации нашей концепции можно возразить, что безыдейная предвзятость и иррационализм, вызванный нежеланием мыслить и ограничивающийся произвольным решением и пропагандой, коренным образом отличаются от такого стремления к объективному исследованию, которое даже после тщательного устранения всех следов сознательной оценки (это можно достигнуть методом социологии знания) тем не менее обнаруживает остаток предвзятости и жизненных интересов, свойственных самой структуре мышления60. До той поры пока вещи мыслятся только в их частичности и понятийный аппарат действует в сравнительно узкой сфере, проблематичность всей совокупности связей может остаться скрытой, и лишь время от времени будет возникать какая-либо неясность, которую на практике легко устранить. Так, повседневная практика в течение достаточно продолжительного времени соответствовала положениям магической системы, и вплоть до определенной стадии исторического развития эмпирический опыт, необходимый для примитивной жизненной ориентации, находил в рамках этой системы должное истолкование. Проблема структуры как применительно к тогдашней, так и для нашей ситуации может быть по существу сформулирована следующим образом: когда сфера группового опыта претерпевает такое фундаментальное преобразование, что несоответствие между традиционной структурой мышления и новыми, уже не доступными этой структуре мышления объектами становится очевидным? Было бы слишком рационалистично утверждать, что существовавшая в магические времена «структурная система» исчезла под воздействием соображений, связанных с критикой познания; однако и тогда изменение в социальной сфере должно было в силу простой жизненной необходимости исключить установки и схемы интерпретаций, не соответствовавшие более ряду новых фундаментальных данных внутреннего и внешнего опыта. Что касается проблемы частичности, то и наши отдельные дисциплины, относящиеся к области наук о духе, мало чем отличаются от нашего повседневного эмпирического опыта. И они рассматривают свои объекты и ставят свои проблемы в принципиально установленной обособленности. Иногда некоторые вопросы временно сохраняют внутреннюю органическую связь (не только в том смысле, что они относятся к одной дисциплине); однако обычно эта органическая связь внезапно нарушается. Постановка исторических вопросов всегда ограничена рамками монографии либо по своей теме, либо по своему аспекту. Само по себе это необходимо, поскольку

==88

разделение труда требует известного ограничения сферы каждой науки. Однако если требование, чтобы эмирический исследователь не выходил за рамки отдельных наблюдений, возводится в принцип, пусть рамки этих наблюдений и достаточно широки, то это уже не что иное, как попытка внутренне отстраниться от всего, что может поколебать основную ситуацию. Конечно, и подобное, ограниченное частичностью своих выводов исследование может обогатить наше знание и опыт. Быть может, в определенный период времени эта точка зрения была правильной. Однако подобно тому как в области естественных наук всегда пересматриваются гипотезы и основные положения, едва только обнаруживается какое-либо несоответствие в области «фактов» и дальнейшее эмпирическое исследование становится возможным только после пересмотра основных положений, так и в области общественных наук в настоящее время достигнута та стадия, на которой наши эмпирические данные заставляют нас поставить вопрос об основах этих наук. Эмпирическое исследование, принципиально ограничивающее себя определенной обособленной сферой, находится некоторое время в равном положении с повседневной практикой, т.е. проблематичность основы мышления и отсутствие в ней единства остаются скрытыми, поскольку в поле зрения никогда не попадает вся ситуация в целом. Нет ничего более несомненного, чем хорошо известное утверждение, что человеческий интеллект, пользуясь совершенно неразработанными понятиями, способен, как это ни странно, к вполне отчетливым наблюдениям; кризис наступает лишь тогда, когда исследователи обращаются к рефлексии и определению основных понятий той или иной дисциплины. Доказательством правильности упомянутого тезиса служит тот факт, что в отдельной науке может спокойно продолжаться эмпирическое исследование, в то время как вокруг основных вопросов и понятий разгорается острая борьба. Однако и эта точка зрения носит частичный характер, ибо она формирует в виде научно-теоретического афоризма, претендующего на общезначимость и типичность, ситуацию, характерную для состояния науки в данный, ограниченный во времени период. Когда в начале нашего столетия был впервые высказан этот тезис, симптомы кризиса проявлялись только на периферии исследования, там, где речь шла о принципиальных вопросах и дефинициях. В настоящее время ситуация изменилась: кризис распространился на всю область эмпирического исследования. Многообразие обоснований и определений, соперничество различных аспектов проникает уже в постижение отдельных связей. Мы не отрицаем ни значения эмпирического исследования, ни существования фактов (мы менее всего склонны к

==89

иллюзионизму). Мы также обосновываем свои утверждения фактами, однако наше понимание этих фактов носит особый характер. «Факты» всегда конституируются для познания в определенном мыслительном и социальном контексте. Само их постижение и формулирование уже имплицирует определенный понятийный аппарат. И пока он остается единым для данного исторического сообщества, ряды предпосылок, скрывающиеся за каждым отдельным понятием (социальные и интеллектуальные ценности), обнаружены быть не могут. Этим только и можно объяснить ту сомнамбулическую уверенность в обладании истиной, которая господствовала во времена несокрушимой стабильности. Однако с того момента, как наблюдение расщепляется и теряет свое прежнее единство61 , исчезает и возможность единообразной интерпретации опытных данных. Прежде всего возникают противоположные типы мышления, в результате чего (незаметно для мыслящих субъектов) один и тот же эмпирический материал поглощается различными мыслительными системами и в каждом данном случае подвергается подчас той или иной пререработке посредством различных по своему характеру категорий.

Из этого проистекает своеобразная перспективность понятий, благодаря которой определенные свойства одного и того же материала фиксируются различным образом. Тем самым наше видение «действительности» становится все более многообразным. То, что раньше было только некоей «аурой» еще непреодоленного иррационального остатка, обволакивающей отдельное понятие, в настоящее время может одновременно выступить и в противоположном понятии, которое постигает в объекте именно этот остаток. Понимание того, что проблематичной стала сама основа нашего мышления, постепенно проникло и в эмпирическое исследование. Для глубокого мыслителя это находит свое выражение прежде всего в частичном характере каждого определения. Этот частичный характер дефиниций признает, например, Макс Вебер, хотя он и считает его оправданным частичным характером каждой познавательной цели. Наше определение понятия зависит от того, под каким углом зрения проходит наше наблюдение, которое регулирует наши бессознательно осуществленные акты мышления. Мышление, обнаружившее эту перспективность понятий, сначала всеми средствами пытается преградить себе путь к систематической общей постановке вопроса. Особенно стремился к маскировке этой опасности позитивизм. С одной стороны, это действительно вызывалось необходимостью - только таким образом можно было продолжать спокойно изучать факты; однако одновременно эта маскировка вносила неясность в постановку проблемы «целого».

==90

Две типичные для позитивизма догмы особенно препятствовали постановке общих вопросов. Прежде всего теория, которая просто отрицала метафизику, философию и все пограничные вопросы и считала, что значимость имеет только конкретное эмпирическое познание - к нему она относила и философию как отдельную науку, преимущественно в виде логики. Второй способ устранения общих проблем предоставляла догма, которая стремилась найти компромиссное решение: отводя эмпирическому исследованию область, свободную от философских и мировоззренческих проблем и признавая аподиктическую безусловность этого метода мышления в частных вопросах, она предоставляла «высшему» методу философской спекуляции решать общие проблемы без права претендовать на «общезначимость» этих решений. Подобное решение вызывает по своей структуре неприятные ассоциации, напоминая девиз теоретиков конституционной монархии: Le roi regne, mais ne gouverne pas62. Здесь философии предоставляются все почести, спекуляция или интуиция рассматриваются при известных обстоятельствах как высший способ познания, однако все это только для того, чтобы в реальном процессе мышления философия не мешала позитивному и демократически общезначимому эмпирическому исследованию. Таким образом, общие проблемы вновь заслонены; эмпирическое исследование освободилось от них, а философия вообще не несет никакой ответственности; она ответственна только перед Богом и значима лишь в своей спекулятивной сфере или (в зависимости от рода обоснования) в сфере чистой интуиции. В результате этого разделения философия, существенной функцией которой, безусловно, должно быть самопознание субъекта в данной тотальной ситуации, неизбежно оказывается неспособной к этому, поскольку, пребывая в своей «высшей» сфере, она теряет контакт с ситуацией в целом; что же касается специалиста в области конкретной науки, то частичный характер его традиционной установки препятствует тому, чтобы он перешел на иную позицию, воспринял более широкие взгляды, которые уже стали необходимы по самому состоянию эмпирического исследования. Для осмысления любой исторической ситуации необходима определенная структура мышления, поднимающегося до уровня актуальной, реальной проблематики и способного охватить весь имеющийся в наличии противоречивый материал. И в этом случае все дело заключается в том, чтобы найти отодвинутую на нужное расстояние

аксиоматическую отправную точку, всеобъемлющую позицию, необходимую для понимания ситуации в ее целостности. Кризис мышления не преодолевается попыткой скрыть провалы и противоречия, как это делают трусливые и неуверенные люди, он не преодолевается и пропагандистскими

==91

приемами крайне правых и крайне левых, которые в своей пропаганде используют этот кризис для прославления прошлого и будущего (при этом они не замечают опасности, которая грозит им самим). Немногим поможет также, если этот феномен будет введен в ту или иную частичную аргументацию в качестве некоей данности, в качестве доказательства «кризисной ситуации» в лагере противника. Это удается лишь в том случае, если в данный исторический период новый метод известен только сторонникам одного направления и до того момента, пока частичный характер их собственного аспекта не стал очевидным. Только тогда, когда мы осознаем ограниченность всех позиций и точек зрения и все время выявляем ее, мы находимся хотя бы на пути к искомому целостному пониманию. Кризис мышления не есть кризис какой-либо одной ступени в развитии мышления. И если мы все более отчетливо видим трудности нашего бытия и мышления, то это не обедняет, а безгранично обогащает нас. Не о банкротстве мышления свидетельствует то, что разум все глубже проникает в свою структуру, не о его несостоятельности - то, что необычайное расширение горизонта требует пересмотра основ мышления. Мышление - это движимый реальными силами, постоянно контролирующий и корригирующий себя процесс. Поэтому самым гибельным было бы из трусости скрывать то, что уже стало очевидным. Ведь наибольшая плодотворность, связанная с данной ступенью развития, заключается в том, что мы не склонны более принимать какую-либо одну частичную точку зрения, но рассматриваем и интерпретируем частичные концепции во все более широкой взаимосвязи. Ранке в своей «Политической беседе» еще мог вложить в уста Фридриха (отражающего в данном случае точку зрения автора) следующие слова: «Крайности никогда не приведут тебя к познанию истины. Истина всегда находится вне сферы заблуждений. Даже из всей совокупности заблуждений ты не вывел бы истины. Ее надо найти, увидеть как таковую в ее собственном царстве. Все ереси мира не помогут тебе понять сущность христианства - для этого надо читать Евангелие»63. Подобная точка зрения воспринимается нами как отражение сознания, пребывающего еще на стадии чистоты и наивной уверенности, не знающего еще тех потрясений, которые претерпело знание после своего грехопадения. Однако слишком часто мы становились свидетелями того, как воспринятая в аподиктическом видении целостность оказывается при ближайшем рассмотрении самой ограниченной точкой зрения и как свободное от каких-либо сомнений принятие первой попавшейся точки зрения самым верным образом препятствует постоянному стремлению осветить всю ситуацию в целом и закрывает путь к уже возможному в неше время все более полному ее постижению.

==92

Тотальность в нашем понимании не есть непосредственное, раз и навсегда данное видение, доступное лишь божественному оку, или относительно замкнутый, стремящийся к стабильности образ. Тотальность предполагает восприятие частичных взглядов, постоянное преодоление их границ, стремление к целому, которое, расширяясь шаг за шагом в процессе познания, видит свою цель не во вневременном окончательном решении, а в предельно возможном для нас расширении перспективы.

В применении к обыденной жизни это означает, что о стремлении к целостному видению можно говорить в том случае, если человек, который занимает определенное социальное положение и выполняет отдельные конкретные задачи, внезапно пробуждается и осознает основы своего социального и духовного существования. Несмотря на то, что занимаясь только объективно поставленными перед ним задачами, он, безусловно, в большей степени ощущал абсолютное значение своей личности, его видение до упомянутого поворотного пункта носило частичный и ограниченный характер. Лишь в то мгновение, когда он впервые ощутил себя частью конкретной ситуации, в нем пробудилось стремление к постижению собственной деятельности в рамках некоего целого. Быть может, взор его и не выйдет за рамки его узкой жизненной сферы, а его анализ ситуации будет ограничен пределами маленького города или даже одного социального слоя этого города, тем не менее восприятие всей совокупности событий и людей sub specie «ситуации», в которой человек сам находится, уже нечто совсем иное, чем простая реакция на определенные воздействия и непосредственные впечатления. Однажды постигнутый метод анализа ситуации, позволяющий ориентироваться в мире, окажется тем новым импульсом, который, вне всякого сомнения, заставит данного человека выйти за узкую сферу жизни своего маленького городка и научит его понимать значение своей индивидуальности в рамках данного национального существования, а это последнее, в свою очередь, - в рамках ситуации глобальной. Совершенно так же этот человек, желая постигнуть расчленение во времени, может понять свою непосредственную ситуацию как часть эпохи, в которой он живет, а саму эту эпоху - как часть исторического процесса в целом. Этот род ориентации в данных ситуационных рамках является миниатюрным воспроизведением структуры того феномена, который мы называем растущим стремлением к познанию целого. Здесь используется тот же материал, который в виде частичных наблюдений используется эмпирическим исследованием, однако направленность в этом случае уже совершенно иная. Видение ситуации является естественным

==93

свойством мышления, связанным с любым достаточно глубоким жизненным опытом (большинство специальных наук искажает этот подход тем, что конституирует свой предмет в соответствии со своей специализированной точкой зрения). В социологии знания мы по существу только рассматриваем кризисное состояние нашего мышления в виде данных о характере ситуации и проникаем в структуру интенции, направленной на постижение целого. Если в нашем столь сложном существовании и при столь градуированном развитии нашего мышления возникают новые мыслительные ситуации, человек должен в известном смысле вновь учиться мыслить, ибо человек - это существо, вынужденное все время преодолевать трудности, которые ставит перед ним история. Между тем вплоть до настоящего времени мы пребывали по отношению к нашему мышлению (вопреки всем требованиям логики) в состоянии, аналогичном тому, которое свойственно наивному человеку в его отношении к миру: он действует, правда, отправляясь от определенной ситуации, но саму эту ситуацию, в рамках которой он действует, он не познает. Однако так же как в политической истории наступил момент, когда трудности, имманентные действиям, достигли таких размеров, что преодолеть их непосредственно, без анализа самой ситуации, стало уже невозможно, когда человек вынужден был учиться действовать, постигая ситуацию не только по ее внешним параметрам (это было первой стадией), но и по ее структуре, естественным развитием этой направленности явилось и то, что человек сначала воспринимал кризисное состояние своего мышления как некую ситуацию, а затем стал шаг за шагом все глубже проникать в его структуру.

Кризис не может быть преодолен ни опрометчивым и раздраженным отстранением возникших проблем, ни попыткой найти спасение в прошлом; преодоление кризиса возможно только посредством постепенного расширения и углубления обретенного нами видения, посредством ряда прозрений на пути к желанной цели. Мы надеемся, что два последующих очерка будут восприняты как первые лишь намечающие ситуацию попытки, направленные на то, чтобы фиксировать там, где это возможно, ростки становления нового и уловить направленность возникающих в этой связи проблем. Эти очерки возникли, как уже было сказано, независимо друг от друга, и каждый из них движется в своих собственных границах к им самим поставленной цели. Стремясь сохранить их внутреннее единство и не нарушить последовательность мыслей, мы не устранили ряд встречающихся в изложении повторений, поскольку они в каждом данном случае важны в контексте как часть всего построения в целом.

==94

00.htm - glava04

Глава III Может ли политика быть наукой? (проблема теории и практики) 1. Почему до настоящего времени не было политической науки? Появление и исчезновение занимающих нас здесь проблем регулируется еще не открытым структурным законом. Наступит время, когда даже возникновение и исчезновение целых наук будет сведено к определенным факторам и тем самым объяснено. В истории искусства уже делались попытки ответить на вопрос, когда и по какой причине возникает и становится господствующим пластическое искусство, техника рельефного изображения и т.д. Задачей социологии знания также все в большей степени становится выявление структурных условий, при которых возникают или исчезают те или другие проблемы и дисциплины, ибо с социологической точки зрения появление проблемы и ее значимость не находят удовлетворительного объяснения в наличии выдающихся людей, крупных талантов; это объяснение следует искать в характере и стадии развития сложного взаимопереплетения различных проблем, внутри которого возникает данная проблема. Наличие же этого взаимопереплетения в его целостности (но не во всех его деталях) должно быть рассмотрено и понято в рамках всей тотальности специфических жизненных связей данного общества. У отдельного мыслителя может создаться впечатление, будто возникающие в его сознании идеи не зависят от всей совокупности этих связей; действующий в рамках узкой жизненной сферы человек может легко предположить, что события его жизни изолированы и предназначены ему судьбой; однако задача социологии состоит не в том, чтобы рассматривать возникающие идеи, актуальные проблемы и события в этой ограниченной перспективе, но в том, чтобы вывести все эти изолированные на первый взгляд феномены из исконной, всегда существующей, хотя и постоянно меняющей свою структуру, совокупности жизненных связей и опыта и определить в ней их место. Если социология знания сможет когда-либо последовательно применять этот метод, некоторые проблемы, сохраняющие до сих пор известную загадочность - во всяком случае поскольку речь идет об их корнях, - станут более ясными. Мы сможем, в частности, установить, почему политическая экономия и социология возникли так поздно, почему в одних странах их развитие шло быстро, а в других наталкивалось на значительные препятствия. При такой постановке вопроса станет, быть может, понятным и то, что до сих пор представлялось нам загадочным: почему именно политика

==95

еще не стала наукой, (факт особенно удивительный в нашу эпоху), характерной целью которой является последовательная, сплошная рационализация мира. Наше знание распространяется почти на все, и в каждой области знания существуют методы передачи и сообщения имеющихся данных. Неужели именно та сфера человеческой деятельности, от которой зависит наша общая судьба, окажется недоступной для научного исследования и скроет от него свои тайны? Загадочность этой проблемы невольно вызывает тревогу, и многие, вероятно, уже задавали себе вопрос, вызвано ли это просто тем, что вопрос поставлен преждевременно, что на данной исторической стадии на него еще не может быть дан ответ, или же мы действительно наталкиваемся здесь на границу познаваемого, переступить которую вообще невозможно. В пользу первого предположения говорит уже упомянутое выше недавнее происхождение общественных наук. Следовательно, из незавершенности основополагающих наук можно как будто объяснить незавершенность этой «прикладной» дисциплины. Тогда преодоление этой отсталости было бы только вопросом времени, и в ходе дальнейшей исследовательской работы общество стало бы таким же доступным научному контролю объектом, каким является природа. В пользу второго предположения говорит смутное ощущение того, что политика являет собой совершенно особую по своему характеру область, чисто рациональное исследование которой наталкивается на специфические трудности, отсутствующие в других областях знания. В этом случае все попытки научного исследования заранее обречены на неудачу из-за специфических свойств этой сферы нашего существования. Правильная постановка вопроса уже сама по себе была бы значительным достижением; знание о незнании принесло бы известное успокоение, ибо тем самым мы бы по крайней мере поняли, почему в этой области невозможно знание и его распространение. Поэтому наша первоочередная задача состоит в том, чтобы ясно представить себе постановку проблемы. Что имеют в виду, спрашивая: «Возможна ли политика как наука?» В политике есть области, непосредственно доступные пониманию и изучению. Образованный профессиональный политик должен знать историю страны, где протекает его деятельность, а также историю тех стран, с которыми связана его страна и которые в своих взаимоотношениях образуют определенную политическую среду. Так, для политической деятельности прежде всего необходимо знание историографии и дополняющих ее статистических данных. Далее политик должен быть осведомлен о государственном устройстве тех стран, которые

==96

связаны с его сферой деятельности. Однако подлинный политик должен обладать не только юридическим образованием, он должен разбираться и в социальных отношениях, на основе которых и для которых государственные учреждения существуют. Он должен быть в курсе политических идей, в традиции которых он живет. Идейный мир его противников также не должен быть чужд ему. К этому присоединяется еще ряд более трудно постигаемых вещей, знание о которых все более расширяется в наши дни: техника манипулирования массами, необходимая в современном демократическом

государстве, история, статистика, учение о государстве.социология, история идей, коллективная психология представляют собой необходимые для политика области знания, количество которых может быть в каждом случае увеличено. Если бы перед нами стояла задача составить перечень знаний, необходимых для профессионального политика, то в него следовало бы включить упомянутые выше предметы. Однако все они дают лишь чисто фактические сведения, которые политик может использовать, в своей совокупности они также не создают политику как науку и в лучшем случае могут выполнять функции вспомогательных наук. Если бы мы под политикой понимали лишь совокупность всех фактических знаний, необходимых для политической деятельности, то вообще не возникал бы вопрос, является ли политика наукой и можно ли ей .обучить. Тогда педагогическая, дидактическая проблема заключалась бы в том, как произвести наиболее благоприятный, с точки зрения практических политиков, выбор из бесконечного количества имеющихся в наличии фактов. Однако уже эта несколько утрированная характеристика существующего положения должна убедить нас в том, что постановка вопроса, при каких условиях возможна политика как наука и как ей обучить, не может иметь в виду совокупность фактических знаний. Но в чем же состоит тогда проблема? Вышеупомянутые науки родственны по своей структуре постольку, поскольку объектом их исследования являются общество и государство как исторически сложившиеся феномены. Политическая же деятельность, напротив, занимается государством и обществом постольку, поскольку они еще находятся в процессе становления. Политическая наука изучает творческие силы данного момента, чтобы из этого потока движущихся сил создать нечто устойчивое. Вопрос сводится, таким образом, к следующему: возможно ли знание текущего, становящегося, знание творческого акта? Тем самым достигнута первая стадия в обрисовке поставленной проблемы. Что означает это противоречие ставшего и становящегося в области общественных явлений?

4 К.Манхейм

==97

Австрийский социолог и политик Шеффле указал, что общественная и государственная жизнь может быть в каждый данный момент разделена на две части: первая состоит из ряда явлений, которые уже сформировались определенным образом, как бы застыли, и регулярно повторяются; вторая — из явлений, находящихся в процессе становления; здесь принятое в каждом отдельном случае решение может привести к новообразованиям. Первый аспект Шеффле называет «повседневной государственной жизнью», второй - «политикой». Приведем несколько примеров для пояснения того различия, которое здесь имеется в виду. Когда в ходе обычной административной деятельности текущие дела решаются в соответствии с существующими правилами и предписаниями, то это, по Шеффле, не «политика», а «управление».

Управление и есть именно та область, где мы можем парадигматически постигнуть «повседневную государственную жизнь». Следовательно, там, где решение по каждому данному случаю принимается в соответствии с заранее установленными предписаниями, речь идет не о политике, а о той области общественной жизни, где явления выступают в своем застывшем, сформированном виде. Для наглядности Шеффле приводит распространенное в административной практике выражение. Если встречается случай, который можно подвести под схему «F», т.е. свести к определенному прецеденту, то пользуются немецким словом «Schimmel», «производным» от латинского «simile», которое означает, что решение по данному делу должно быть «подобным» существующим прецедентам. Однако мы сразу же попадаем в область «политики», когда дипломатам удается заключить с иностранными государствами не существовавшие ранее договоры, когда депутаты проводят в парламенте законы о новых налогах, когда кто-либо занимается предвыборной агитацией, когда оппозиционные группы готовят восстание или забастовку или когда эти действия подавляются. Следует, однако, признать, что в действительности здесь, как и во всех подобных определениях, границы текучи. Так, нечто новое может возникнуть и в повседневной государственной жизни в результате медленного перемещения в последовательности традиционных конкретных решений. И наоборот, какое-либо социальное движение, например, может состоять из «стереотипных», «оказывающих бюрократизирующее воздействие» элементов. Тем не менее эта полярность «повседневная государственная жизнь» - «политика» остается чрезвычайно плодотворной в качестве ориентирующего отправного пункта. Если рассматривать это противопоставление с более принципиальных позиций, то можно прежде всего установить

==98

следующее: каждый общественный процесс делится на застывшие «рационализированные» сферы, и на «иррациональную среду», которая их окружает.

компоненты,

Здесь для большей точности надо добавить следующее: выражение «застывшие компоненты» следует понимать фигурально. Ведь в общественной жизни даже сформировавшееся и закостенелое не является вещным, не уподобляется собранным на складе вещам. Законы, предписания, установленные обычаи существуют лишь благодаря тому, что живая жизнь все время репродуцирует их, репродуцируя в них самое себя. Застылость определенной области означает лишь то, что здесь репродуцирующая самое себя жизнь руководствуется правилами и формами процесса, которыми она уже располагает и которые все время заново создает. Выражение «рационализированные сферы» следует также понимать в широком смысле прежде всего как теоретический рациональный подход, при котором в основу рабочего процесса положена рациональная калькуляция, но также и как такую «рационализацию», когда течение процесса установлено как бы заранее, так, например, в сфере традиционных условностей, обычаев, нравов, где процесс не всегда рационально постигается, но всегда определен по своей структуре. Можно было бы обратиться и к терминологии Макса Вебера - он вводит в качестве главного понятия понятие стереотипа и различает два его подвида: традиционализм и рационализм. Поскольку у нас в данной связи нет основания останавливаться на этом различении, мы будем пользоваться понятием «рационализированной сферы» в общем значении веберовского понятия стереотипа. Таким образом, мы различаем в обществе «рационализированную структуру» и «иррациональную среду».

Здесь само собой напрашивается дальнейший вывод: наш мир характеризуется тенденцией по возможности все подвергнуть рационализации, превратить в объект административного управления и устранить иррациональную среду. То, что мы имеем здесь ввиду, может быть иллюстрировано самыми простыми примерами. Достаточно представить себе путешествие 150 лет тому назад, когда путешественник подвергался самым различным случайностям. В наши дни все происходит в соответствии с расписанием, стоимость поездки заранее точно рассчитана, и ряд административных мер превращает систему коммуникаций в рационально управляемую сферу. Установление противоположности между рационализированной структурой и иррациональной средой позволяет нам определить понятие деятельности. Деятельность, в нашем понимании, не составляют те решения, которые принимает чиновник, рассматривающий

==99

пачку актов в соответствии с существующими предписаниями; нельзя говорить о подлинной деятельности и в том случае, когда судья подводит какой-либо проступок под соответствующий параграф кодекса или когда фабричный рабочий изготовляет болт согласно разработанным методам; нет по существу подлинной деятельности и тогда, когда известные законы природы используются в определенной комбинации для достижения какой-либо технической цели. Все эти действия следует рассматривать как репродуцирующие, ибо они совершаются в рамках некоей рационализированной системы в соответствии с данными предписаниями без какого-либо индивидуального решения. Деятельность,в нашем понимании, начинается только там, где еще нет рационализации, где мы вынуждены принимать решения в ситуации, не регулируемой предписаниями. Здесь только и возникает проблема взаимоотношения между теорией и практикой, о которой, основываясь на проведенном анализе, кое-что можно сказать уже теперь. Знанием о той части общественной жизни, где все, в том числе и сама жизнь, рационализировано и организовано, мы, безусловно, располагаем. Здесь вообще не встает проблема отношения между теорией и практикой, ибо подведение отдельного явления под общий закон - действие, которое не может быть названо практикой. Однако как ни рационализирована наша жизнь, все эти рационализации все-таки носят лишь частичный характер, ибо наиболее важные области нашей общественной жизни еще по сей день покоятся на иррациональной основе. Наша экономика при всей ее технической рационализации в целом не является плановым хозяйством, хотя и позволяет производить точный расчет в отдельных ее областях. Несмотря на ярко выраженную тенденцию к росту трестов и значения организации, в ней решающую роль продолжает играть свободная конкуренция. Наше общество является классовым по своей структуре; прерогативы власти внутри государства и в межгосударственных отношениях достигаются в иррациональной борьбе, исход которой решает судьба. И эти два иррациональных центра общественной структуры формируют ту среду, в которой на первый план выступает неорганизованная, нерационализированная жизнь, в которой становятся необходимы деятельность и политика. Более того, здесь формируются и отсюда распространяются и все те глубокие иррациональные явления, которые заполняют нашу внеэкономическую жизнь, сферу наших внутренних переживаний. С социологической точки зрения здесь именно и находится та область, где начинается и может быть постигнут в своей структуре процесс их оттеснения и переформиро-

==100

вания в сторону социальной интеграции. Итак, теперь вопрос должен быть поставлен следующим образом: возможно ли знание этой сферы и связанной с ней деятельности65. Тем самым постановка нашей первоначальной проблемы достигла того наивысшего уровня, на котором уяснение ее представляется нам достижимым. Только теперь, когда мы установили, где, собственно говоря, начинается область политики и где вообще возможна деятельность в соответствии с ее подлинной природой, мы можем приступить к определению специфических трудностей, характеризующих отношения между теорией и практикой. Серьезные трудности, с которыми сталкивается здесь знание, состоят в том, что его объектами являются не заставшие в определенном образе данности, а текучие, находящиеся в процессе становления тенденции, постоянно преобразующиеся стремления и энтелехии. Трудность состоит также в том, что здесь все время меняется констелляция взаимодействующих сил. Там, где постоянно действуют одни и те же силы и где соотношение их носит регулярный характер, можно фиксировать общие закономерности. Там же, где возможно постоянное появление новых тенденций, комбинации которых никогда нельзя заранее предвидеть, там исследование, опирающееся на общие закономерности, сильно затруднено. И наконец, трудность заключается в том, что мыслящий теоретик находится не вне изучаемой им сферы, но сам участвует в столкновении борющихся сил. Это соучастие неминуемо вызывает односторонность его оценок и волевых импульсов. Еще большее значение - и самое важное - имеет тот факт, что в области политики теоретик связан с определенным политическим течением, с одной из борющихся сил не только в своих оценках и волевых импульсах; характер постановки вопросов, весь тип его мышления вплоть до используемого им понятийного аппарата - все это с такой очевидностью свидетельствует о влиянии определенной политической и социальной основы, что в области политического и исторического мышления следует, по моему мнению, говорить о различии стилей мышления, различии, которое простирается даже на логику. В этом обстоятельстве и состоит, без сомнения, наибольшее препятствие для того, чтобы политика могла быть наукой в общепринятом смысле. Ведь согласно нашим ожиданиям знание о деятельности возможно лишь в том случае, если мышление независимо по отношению к игре сил, хотя бы в своей основной структуре. Пусть даже мыслящий субъект участвует в борьбе, но основа его мышления, его позиция в наблюдении и установлении различий должна быть свободна от воздействия этой борьбы. Однако, поскольку любая проблема может быть решена только в том случае, если связан-

==101

ные с ней трудности не маскируются, а доводятся до своего логического конца, нашей ближайшей задачей должно быть рассмотрение упомянутого тезиса, согласно которому в области политики как сама постановка проблемы, так и способ мышления могут быть совершенно различны. 2. Обоснование тезиса, согласно которому познание детерминировано политически и социально

Мы ставим перед собой цель показать на конкретном примере, как структура политического и исторического мышления меняется в зависимости от того или иного политического течения. Чтобы не искать слишком далеких примеров, остановимся на упомянутой нами проблеме отношения между теорией и практикой. Мы покажем, что уже эта самая общая фундаментальная проблема политической науки решается представителями различных политических и исторических направлений по-разному. Для того чтобы это стало очевидным, достаточно вспомнить о различных социальных и политических течениях XIX и XX вв. В качестве важнейших идеально-типических представителей этих течений мы назовем следующие: 1. Бюрократический консерватизм. 2. Консервативный историзм. 3. Либеральнодемократическое буржуазное мышление. 4. Социалистическо-коммунистическая концепция. 5. Фашизм. Начнем с бюрократически-консервативного мышления. Основной тенденцией любого бюрократического мышления является стремление преобразовать проблемы политики в проблемы теории управления. Поэтому большинство немецких работ по истории государства, в заглавии которых стоит слово «политика», de facto относится к теории управления. Если принять во внимание ту роль, которую здесь повсюду (особенно в прусском государстве) играла бюрократия, и в какой мере здесь интеллигенция была по существу бюрократической,-эта своеобразная односторонность немецкой науки по истории государства станет вполне понятной. Стремление заслонить область политики феноменом управления объясняется тем, что сфера деятельности государственных чиновников определяется на основании принятых законов. Возникновение же законов не относится ни к компетенции чиновников, ни к сфере их деятельности. Вследствие этой социальной обусловленности своих взглядов чиновник не видит, что за каждым принятым законом стоят социальные силы, связанные с определенным мировоззрением, волеизъявлением и определенными интересами. Чиновник отождествляет позитивный порядок, предписанный конк-

==102

ретным законом, с порядком как таковым и не понимает того, что любой рационализированный порядок есть не что иное, как особый вид порядка, компромисс между метарациональными борющимися в данном социальном пространстве силами. Административно-юридическое мышление исходит из некоей специфической рациональности, и если оно неожиданно наталкивается на какие-либо не направляемые государственными институтами силы, например на взрыв массовой энергии в период революции, оно способно воспринять их только как случайную помеху. Поэтому нет ничего удивительного в том, что в ходе всех революций бюрократия всячески стремилась избежать столкновения с политическими проблемами в политической сфере и искала выхода в соответствующих постановлениях. Революция рассматривается бюрократией как непредвиденное нарушение установленного порядка, а не как самовыражение тех общественных сил, которые стоят за любым установленным порядком и создают, сохраняют или преобразуют его. Административно-юридическое мышление конструирует лишь замкнутые статистические системы и постоянно видит перед собой парадоксальную задачу включить в свою систему новые законы, возникающие из взаимодействия находящихся вне рамок системы сил, т.е. сделать вид, будто продолжает развиваться одна основополагающая система. Типичным примером милитаристско-бюрократического образа мыслей может служить легенда об «ударе ножом в спину» (Dolchstosslegende) во всех ее вариантах, где взрыв социальных сил интерпретируется как насильственное нарушение данной стратегической системы. Ведь милитаристыбюрократы концентрируют все свое внимание на сфере военных действий, и если там все обстоит благополучно, то и во всем остальном должен, по их мнению, царить полный порядок.

Подобный образ мыслей напоминает по своей чисто ведомственной премудрости известный медицинский анекдот: операция проведена блестяще, только пациент, к сожалению, умер. Таким образом, бюрократии всегда свойственно стремление гипостазировать собственную сферу деятельности в соответствии со своими социально обусловленными воззрениями и не замечать того, что область администрации и упорядочения определенных функций является лишь частью всей политической действительности. Бюрократическое мышление, не отрицая того, что политика может быть наукой, отождествляет ее с наукой управления. При этом вне сферы внимания остается иррациональная среда, а когда она заставляет вспомнить о себе, ее пытаются ввести в колею «повседневной государственной жизни». Классическим выражением этого мышления служит следующее, возникшее в этих

==103

кругах изречение: «Хорошее управление мы предпочитаем наилучшей конституции»66. Наряду с бюрократическим консерватизмом, в значительной мере господствовавшим в административном аппарате Германии, особенно Пруссии, существовал и развивался параллельно ему другой вид консерватизма, который может быть назван историческим. Его социальной основой было дворянство и все те слои буржуазной интеллигенции, которые по своему духовному и реальному значению занимали в стране господствующее положение, но при этом постоянно сохраняли известную напряженность в своих взаимоотношениях с консерваторами бюрократического толка. В формировании этого типа мышления сыграли большую роль немецкие университеты, прежде всего круги университетских историков, где этот образ мыслей еще поныне сохраняет свое значение. Характерным для исторического консерватизма является то, что он понимает значение иррациональной среды в жизни государства и не стремится устранить ее административными мерами. Исторический консерватизм отчетливо видит ту не организованную, не подчиняющуюся точным расчетам сферу, где вступает в действие политика. Можно даже сказать, что он направляет все свое внимание на подчиненные волевым импульсам, иррациональные сферы жизни, внутри которых, собственно говоря, и происходит эволюция государства и общества. Однако он рассматривает эти силы как нечто, всецело превышающее возможности человеческого разума и совершенно недоступное ни пониманию, ни контролю рассудка. Здесь действуют лишь традиции, унаследованный инстинкт, «созидающие в тиши» душевные силы, «дух народа»; лишь они могут, черпая из глубин бессознательного, формировать то, что находится в процессе становления. Эту точку зрения в конце XVIII в. ярко отразил уже Бёрк (прототип большинства немецких консерваторов) в следующих словах: «Науке созидания, восстановления или улучшения государства нельзя, как и любой другой опытной науке, обучить a priori67, и опыт, необходимый для усвоения этой чисто практической науки, не может не быть продолжительным»68. Социологическая основа этого утверждения очевидна. Здесь выражена идеология представителей высших аристократических кругов Англии, которая должна была служить законным обоснованием того, что и в Германии управление государством следует предоставить аристократии. Это «je ne sais quoi»69 в политике, которое постигается лишь в результате длительного опыта и доступно, повидимому, лишь тем, кто из поколения в поколение занимает высокие политические посты, должно служить легитимизацией сословного господства.

==104

Из этого явствует, каким образом и в данном случае оциальный, жизненный импульс может способствовать проницательности заинтересованных общественных групп по отношению к определенным аспектам социального бытия. Если /лП>''. бюрократа сфера политики была полностью заслонена упрчепением, то аристократ с самого начала живет именно в сфере политики. Его внимание постоянно направлено на ту область, где сталкиваются внутренние и внешние сферы государственной власти, где ничто не измышляется и не дедуцируется, где, следовательно, решает не индивидуальный разум, а каждое решение, каждый вывод является компромиссом в игре реальных сил. Теория исторического консерватизма, которая по существу является рефлектированным выражением старых сословных традиций70, в своем политическом анализе в самом деле ориентировалась на эту выходящую за границы управления сферу. Эта сфера рассматривается как чисто иррациональная: согласно этой точке зрения, она не может быть создана, но вырастает самостийно. Таким образом, решающей альтернативой этого мышления, альтернативой, с которой оно все соотносит, является противоположность между планомерным созиданием и самостийным ростом71. Следовательно, политический деятель должен не только знать, что в данной ситуации правильно, и ориентироваться в определенных законах и нормах, но и обладать врожденным, обостренным длительным опытом, инстинктом, который поможет ему найти правильное решение. В этой иррационалистической тенденции докапиталистический, традиционалистский иррационализм (для которого, например, юридическое мышление также было не сопоставлением фактов, не познанием, а интуитивным открытием истины) сочетался с иррационализмом романтическим. Тем самым было создано мышление, для которого история также является ареной действия дорациональных и внерациональных сил. С этих позиций определял отношение теории к практике и Ранке, самый видный представитель исторической школы72. Ранке не считает, что политика является самостоятельной наукой, которой можно обучить. Политик может с пользой для себя изучать историю, но не для того, чтобы извлечь из нее правила поведения, а потому, что знание истории обострит его политическую интуицию. Подобный тип мышления можно рассматривать как идеологию политических групп, традиционно занимающих господствующее положение, но не связанных с бюрократическим административным аппаратом. Если противопоставить друг другу обе рассмотренные здесь точки зрения, то можно прийти к следующему выводу: бюрократ пытается скрыть область политики, историцист же

==105

рассматривает ее как иррациональную, хотя и подчеркивает в событиях и действиях субъекта исключительно компонент традиционности. Тем самым мы подошли к главному противнику этой теории, сложившейся первоначально на основе сословного сознания, - к либерально-демократической буржуазии73 и ее учениям. Буржуазия вступила на историческую арену как представительница крайнего интеллектуализма. Под интеллектуализмом мы здесь понимаем такой тип мышления, который либо вообще игнорирует элементы воли, интереса, эмоциональности и мировоззрения, либо подходит к ним так, будто они тождественны интеллекту и могут быть просто подчинены законам разума. Представители этого буржуазного интеллектуализма настойчиво стремились к созданию научной политики. Буржуазия не только высказала подобное желание, но и приступила к обоснованию этой науки. Точно так же как буржуазия создала первые подлинные институты политической борьбы в виде

парламента, избирательной системы, а позднее Лиги Наций, она систематически разработала и новую дисциплину - политику. Однако парадокс, свойственный организации буржуазного общества, повторяется и в буржуазной теории. Подобно тому как буржуазная рационализация мира, несмотря на присущую ей последовательно рационализирующую тенденцию, внезапно останавливается перед определенными феноменами, ибо, санкционировав «свободную конкуренцию» и классовую борьбу, она как бы создала новую иррациональную сферу общественной жизни, так и для этого мышления остается некий нерастворимый в реальности остаток. И далее: подобно тому как парламент является формальной организацией, формальной рационализацией реальной политической борьбы, а не снятием этого феномена, так и буржуазная теория достигает лишь кажущейся, формальной интеллектуализации иррациональных по своей сущности элементов. Хотя буржуазное мышление и видит эту новую иррациональную среду, однако его интеллектуализм проявляется в том, что оно пытается подчинить себе основанные на власти и иные иррациональные по своему характеру отношения, которые здесь господствуют с помощью рассуждений, дискуссий и организаций, будто эти отношения уже рационализированы. Так, например, предполагалось, что политическое поведение может быть научно определено без каких-либо особых затруднений. Связанная же с ним наука распадается, согласно этой точке зрения, на три части: 1) учение о цели, т.е. учение об идеальном государстве; 2) учение о позитивном государстве; 3) политика, т.е. описание способов, посредством которых существующее государство будет превращено в совершенное государство.

==106

Для иллюстрации этого мышления можно привести устройство «замкнутого торгового государства» у Фихте; недавно его в этом аспекте подверг очень тонкому анализу Риккерт7*, который, впрочем, и сам стоит на той же исходной позиции. Существует, следовательно, наука о целях и наука о средствах достижения этой цели. Здесь прежде всего бросается в глаза полное отделение теории от практики, интеллектуальной сферы от сферы эмоциональной. Для современного интеллектуализма характерно неприятие эмоционально окрашенного, оценивающего мышления. Если же оно все-таки обнаруживается (а политическое мышление всегда в значительной степени коренится в сфере иррационального), то делается попытка конструировать этот феномен таким образом, чтобы создавалось впечатление о возможности устранить, изолировать этот «оценивающий» элемент и тем самым сохранить хотя бы остаток чистой теории. При этом совершенно не принимается во внимание тот факт, что связь эмоционального с рациональным может при известных обстоятельствах быть чрезвычайно прочной (проникать даже в категориальную структуру) и что в ряде областей требование подобного разделения de facto неосуществимо. Однако эти трудности не смущают представителей буржуазного интеллектуализма. Они с непоколебимым оптимизмом стремятся к тому, чтобы обрести совершенно свободную от иррациональных элементов сферу. Что же касается целей, то, согласно этому учению, есть некая правильная постановка цели, которая, если она еще не обнаружена, может быть достигнута посредством дискуссии. Так, первоначально концепция парламентаризма (как ясно показал К. Шмитт75) была концепцией дискутирующего общества, где поиски истины шли теоретическим путем. В настоящее время достаточно хорошо известна природа этого самообмана, объяснение которого должно носить социологический характер, известно и то, что парламенты отнюдь не являются сообществами для проведения теоретических дискуссий. Ибо за каждой «теорией» стоят коллективные силы, воля, власть и интересы которых социально обусловлены, вследствие чего парламентская дискуссия отнюдь не носит теоретический

характер, а является вполне реальной дискуссией. Выявление специфических черт этого феномена и стало в дальнейшем задачей выступившего позже врага буржуазии - социализма. Занимаясь здесь социалистической теорией, мы не будем проводить различие между социалистическим и коммунистическим учением. В данном случае нас интересует не столько все многообразие исторических феноменов, сколько выявление полярных тенденций, существенных для понимания современного мышления.

==107

В борьбе со своим противником, с буржуазией, марксизм вновь открывает, что в истории и политике нет чистой теории. Для марксистского учения очевидно, что за каждой теорией стоят аспекты видения, присущего определенным коллективам. Этот феномен - мышление, обусловленное социальными, жизненными интересами, - Маркс называет идеологией Здесь, как это часто случается в ходе политической борьбы, сделано весьма важное открытие, которое, будучи постигнуто, должно быть доведено до своего логического конца, тем более что в нем заключена самая суть всей проблематики политического мышления вообще. Понятие «идеологии» намечает эту проблематику, однако отнюдь не исчерпывает ее и не вносит в нее полную ясность76. Для того чтобы достигнуть полной ясности, надо устранить одностороность, еще присущую первоначальной концепции. Для нашей цели мы считаем необходимым ввести хотя бы две поправки. Прежде всего легко убедиться в том, что мыслитель социалистическо-коммунистического направления усматривает элементы идеологии лишь в политическом мышлении противника; его же собственное мышление представляется ему совершенно свободным от каких бы то ни было проявлений идеологии. С социологической точки зрения нет оснований не распространять на марксизм сделанное им самим открытие и от случая к случаю выявлять идеологический характер его мышления. Далее должно быть совершенно ясным, что понятие идеологии используется не в смысле негативной оценки и не предполагает наличие сознательной политической лжи; его назначение указать на аспект, неминуемо возникающий в определенной исторической и социальной ситуации, и связанные с ним мировоззрение и способ мышления. Подобное понимание идеологии, которое в первую очередь существенно для истории мышления, следует строго отделять от всякого другого. Тем самым не исключается, конечно, что в определенных условиях может быть выявлена и сознательная политическая ложь. При таком понимании понятие идеологии сохраняет все свои абсолютно положительные черты, которые должны быть использованы в научном исследовании. В этом понятии зарождается постижение того, что любое политическое и историческое мышление необходимым образом обусловлено социально; и этот тезис надо освободить от политической односторонности и последовательно разработать. То, как воспринимается история, как из существующих фактов конструируется общая ситуация, зависит от того, какое место исследователь

==108

занимает в социальном потоке. В каждой исторической или политической работе можно установить, с какой позиции рассматривается изучаемый объект. При этом социальная обусловленность мышления совсем не обязательно должна быть источником заблуждения; напротив, в ряде случаев именно она и придает проницательность пониманию политических событий. Наиболее важным в понятии идеологии является, по нашему мнению, открытие социальной обусловленности политического мышления. В этом и заключается главный смысл столь часто цитируемого изречения: «Не сознание людей определяет их бытие, а, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание»77. С этим связан и второй существенный момент марксистского мышления, а именно новое определение отношения между теорией и практикой. В отличие от буржуазных мыслителей, уделявших особое внимание определению цели и всегда отправлявшихся от некоего нормативного представления о правильном общественном устройстве, Маркс - и это является одним из важнейших моментов его деятельности всегда боролся с проявлениями подобного утопизма в социализме. Тем самым он с самого начала отказывается от точного определения цели; нормы, которую можно отделить от процесса и представить в виде цели, не существует. «Коммунизм для нас не состояние, которое должно быть установлено, не идеал, с которым должна сообразовываться действительность. Мы называем коммунизмом действительное движение, которое уничтожает теперешнее состояние. Условия этого движения порождены имеющейся теперь налицо предпосылкой»78. Если сегодня спросить воспитанного в ленинском духе коммуниста, как будет в действительности выглядеть общество будущего, то он ответит, что вопрос поставлен недиалектически, ибо будущее складывается в реальном диалектическом становлении. В чем же состоит эта реальная диалектика? Согласно этой диалектике, нельзя представить себе а priori, каким должно быть и каким будет то или иное явление. Мы в силах повлиять лишь на то, в каком направлении пойдет процесс становления. Нашей конкретной проблемой является всегда только следующий шаг. В задачу политического мышления не входит конструирование абсолютно правильной картины, в рамки которой затем без всякого исторического основания насильственно вводится действительность. Теория, в том числе и теория коммунистическая, есть функция становления. Диалектическое отношение теории к практике заключается в том, что сначала теория, вырастающая из социального волевого импульса, уясняет ситуацию. По мере

==109

того как в эту уясненную ситуацию вторгаются действия, действительность меняется; тем самым мы оказываемся уже перед новым положением вещей, из которого возникает новая теория. Следовательно, движение состоит из следующих стадий: 1) теория - функция реальности; 2) эта теория ведет к определенным действиям; 3) действия видоизменяют реальность или, если это оказывается невозможным, заставляют пересмотреть сложившуюся теорию. Измененная деятельностью реальная ситуация способствует возникновению новой теории79. Такое понимание отношения теории к практике носит отпечаток поздней стадии в развитии этой проблематики. Очевидно, что этой стадии предшествовал период крайнего интеллектуализма и полнейшего иррационализма со свойственной им односторонностью и что данному пониманию приходится обходить все подводные камни, выявленные рефлексией и опытом буржуазной и консервативной мысли. Преимущество этого решения заключается именно в том, что ему надлежит воспринять и переработать все предшествующие решения, и в осознании того, что в области политики обычная рациональность не может привести ни к каким результатам. С другой стороны, этот жизненный импульс настолько движим волей к познанию, что не может, подобно консерватизму,

впасть в полный иррационализм. В результате всех этих факторов создается чрезвычайно гибкая концепция теории. Основной политический опыт, наиболее выразительно сформулированный Наполеоном: «On s'engage, puis on voit»80 )81, находит здесь свое методологическое обоснование82. В самом деле, политическое мышление не может совершаться на основе каких-либо расчетов, производимых извне; напротив, мышление становится более ясным, проникая в конкретную ситуацию; при этом становится более ясной и сама ситуация, не только благодаря делам и поступкам, но и благодаря участвующему в этом акте мышлению. Таким образом, социалистическо-коммунистическая теория является синтезом интуитивизма и стремления к крайней рационализации. Интуитивизм находит свое выражение в том, что здесь полностью, даже в тенденции, отвергается проведение точного предварительного расчета; рационализм - в том, что в каждую данную минуту подвергается рационализации то, что увидено по-новому. Ни одного мгновения нельзя действовать без теории, однако возникшая в данной ситуации теория не находится уже на том же уровне, на котором находилась теория, предшествовавшая ей. Высшее знание дает прежде всего революция: «История вообще, история революций в частности, всегда богаче содержанием, разнообразнее, живее, «хитрее», чем

==110

воображают самые лучшие партии, самые сознательные авангарды наиболее передовых классов. Это и понятно, ибо самые лучшие авангарды выражают сознание, волю, страсть, фантазию десятков тысяч, а революцию осуществляет в момент особого подъма и напряжения всех человеческих способностей сознание, воля, страсть, фантазия десятков миллионов, подхлестываемых самой острой борьбой классов»83. Интересно, что в этом аспекте революция не выступает как взрыв присущей людям страстности, как чистая иррациональность, ибо вся ценность этой страстности состоит в возможности аккумулировать рациональность, накопленную в результате миллионов экспериментирующих мыслительных актов. Это и есть синтез, совершаемый человеком, который сам находится в иррациональной среде, знает об этой иррациональности и тем не менее не отказывается от надежды на возможную рационализацию. Марксистское мышление родственно консервативному тем, что оно не отрицает иррациональную сферу, не пытается скрыть ее, как это делает бюрократическое мышление, и не рассматривает ее, подобно либерально-демократическому мышлению, чисто интеллектуально, будто она является рациональной. Марксистское мышление отличается от консервативного тем, что в этой относительной иррациональности оно видит моменты, которые могут быть постигнуты посредством рационализации нового типа. Так, судьба, случайность, все внезапное, неожиданное и возникающая на этой почве религиозность выступают как функции еще не постигнутой рациональности исторической структуры. «Страх перед слепой силой капитала, которая слепа, ибо не может быть предусмотрена массами народа, которая на каждом шагу жизни пролетария и мелкого хозяйчика грозит принести ему и приносит «внезапное», «неожиданное», «случайное» разорение, гибель, превращение в нищего, в паупера, в проститутку,

голодную смерть, - вот тот корень современной религии, который прежде всего и больше всего должен иметь в виду материалист, если он не хочет оставаться материалистом приготовительного класса. Никакая просветительная книжка не вытравит религии из забитых капиталистической каторгой масс, зависящих от слепых разрушительных сил капитализма, пока эти массы сами не научатся объединение, организованно, планомерно, сознательно бороться против этого корня религии, против господства капитала во всех формах»84. Для этого мышления иррациональная среда не полностью иррациональна, произвольна или совершенно необозрима. Правда, в этом становлении еще нет статистически фиксированных, подчиняющихся определенным законам, постоянно повторяющихся отношений; однако и

==111

здесь не допускается все, что угодно. А это имеет решающее значение. Растущее новое находит свое выражение не в последовательности неожиданных событий; политическая сфера сама пронизана тенденциями, которые, правда, подвержены изменениям, но самим фактом своего наличия в значительной степени определяют характер возможных событий. Поэтому марксистское мышление направлено в первую очередь на выявление и рационализацию всех тех тенденций, которые в каждый данный момент влияют на характер названной среды. Марксистская теория выявила эти структурные тенденции в трех направлениях. Она прежде всего указывает на то, что сама политическая сфера создается и всегда может быть охарактеризована данным состоянием стоящих за ней производственных отношений95. Производственные отношения рассматриваются не в статике, как некий постоянно и неизменно повторяющийся круговорот экономики, а в динамике, как некая структурная связь, которая сама с течением времени постоянно видоизменяется. Во-вторых, утверждается, что с изменениями этого экономического фактора теснейшим образом связано преобразование классовых отношений, что одновременно ведет к преобразованию характера власти и к постоянным сдвигам в распределении комплектации власти. В—третьих, признается, что системы идей, господствующих над людьми, могут быть поняты и познаны в своем внутреннем построении, что характер их изменения позволяет нам теоретически определить структуру этого изменения. И, что значительно более важно, эти три вида структурных связей не рассматриваются независимо друг от друга. Именно их взаимосвязь становится единым кругом проблем. Идеологическая структура не изменяется независимо от структуры классовой, классовая структура - независимо от экономической. И именно в этой взаимосвязи и в этом взаимопереплетении тройственной проблематики - экономической, социальной и идеологической - состоит особая интенсивность марксистской мысли. Только эта сила синтеза позволяет марксизму все время заново ставить как для прошлого, так и для находящегося еще в стадии становления будущего проблему структурной целостности. Парадоксальным является здесь то, что марксизм признает наличие относительной иррациональности и уделяет ей серьезное внимание. Однако он не ограничивается, подобно исторической школе, признанием этого факта, а всячески стремится по мере возможности устранить его посредством рационализации нового типа. Перед социологом и в данном случае возникает вопрос, какое историко-социальное бытие и какие условия породили этот

==112

своеобразный способ мышления, представителем которого является марксизм. Как объяснить эту особую способность соединять крайний иррационализм с крайним рационализмом таким образом, чтобы из этого соединения возникла новая («диалектическая») рациональность? С социологической точки зрения это - теория поднимающегося класса, который не стремится к мгновенным успехам и, следовательно, не является путчистским, класса, который по свойственной ему революционизирующей тенденции должен быть постоянно зорок и бдителен перед лицом не допускающих предвидение констелляций. Каждая теория, связанная с положением определенного класса и созданная в интересах не изменчивых масс, а организованных исторических групп, должна быть рассчитана на действие a la longue86. Поэтому ей необходимо полностью рационализированное представление об историческом процессе, на основании которого всегда можно задать вопрос, где мы в данную минуту находимся и в какой стадии находится движение87. Группы докапиталистического происхождения, где преобладает элемент сообщества, могут объединяться силою традиций или общих эмоциональных переживаний. Теоретизирование осуществляет там второстепенную функцию. Напротив, необходимой предпосылкой объединения групп, не связанных в первую очередь совместной жизнью и конституировавшихся на основе сходного положения в рамках данной общественной структуры, может быть только ярко выраженное теоретизирование. Следовательно, подобная ярко выраженная потребность в теоретизировании соответствует с социологической точки зрения такой классовой структуре, где людей объединяет не взаимная близость, а одинаковое положение в обширной социальной сфере. Эмоциональные связи действуют лишь в непосредственной близости, теоретизированное представление о мире связывает и на расстоянии. Таким образом, рационализированная концепция истории служит социально связующим фактором для рассеянных в пространстве групп и связующим звеном для сменяющихся поколений, постоянно врастающих в сходные социальные положения. При образовании классов первостепенное значение имеет близость по положению в социальной сфере и по теоретическим взглядам. Складывающиеся вслед за тем эмоциональные связи всегда в той или иной степени рефлективны и более или менее контролируются теорией. Несмотря на эту резко выраженную тенденцию к рационализации, непосредственно присущую классовому положению пролетариата, эта рациональность находит свою границу в оппозиционном и еще более в революционном по самому своему назначению положении этого класса. Революционный импульс не дает этой рациональности стать

==113

абсолютной. Хотя в Новое время рационализация достигла таких масштабов, когда даже мятеж, иррациональный по самой своей сущности, обретает определенную организацию88 и тем самым бюрократическую окраску, в исторической концепции и жизненной системе должно тем не менее сохраниться какое-то пространство для необходимой иррациональности, которая и есть революция. Ибо революция ведь означает, что где-то намечается, предполагается прорыв рационализированной структуры; революция требует, следовательно, ожидания благоприятного момента, когда можно решиться на наступление. Если бы мы считали политическую сферу полностью рационализированной, то от ожидания благоприятного момента пришлось бы отказаться. Ведь этот «момент» означает не что иное, как то иррациональное «hie et nunc»89, которое каждая теория скрывает посредством своей тенденции к обобщению. До той поры, однако, пока в революции нуждаются и к ней стремятся, без этого момента прорыва обойтись нельзя, поэтому в теоретическом представлении образуется брешь,

свидетельствующая о том, что иррациональное может быть удостоено признания во всей своей иррациональности. Все это диалектическое мышление начинает с того, что подвергает дальнейшей рационализации ту сферу, которая представляется совершенно иррациональной группам исторического консерватизма; однако оно останавливается в этой рационализации там, где находившееся в процессе становления превратилось бы при рационализации в нечто совершенно застывшее. В понятии «поворота» содержится этот элемент иррациональности. Господствующие в политической сфере тенденции не конструируются посредством простого математического расчета действующих в данной среде сил; здесь принимается во внимание, что, будучи лишены своего первоначального импульса, они могут внезапно совершить «резкий поворот». Очевидно, что этот поворот рассчитан быть не может, он всегда зависит от революционных действий пролетариата. Таким образом, интеллектуализм объявляется непреложным отнюдь не во всех жизненных ситуациях; напротив, в двух направлениях интуиция как способ постижения иррациональности даже поощряется. Тем самым дана двоякая иррациональность. Во-первых, определение момента, когда господствующие тенденции достигнут зрелости и обретут способность к резкому повороту, недоступно точному расчету и является делом политического инстинкта. Во-вторых, исторические события не могут быть настолько точно детерминированы, чтобы исключить изменяющее структуру вмешательство. Таким образом, марксистское мышление предстает перед нами как рациональное мышление иррационального

==114

действия. О правильности этого анализа свидетельствует тот факт, что марксистские пролетарские слои, достигнув успеха, сразу же устраняют из теории диалектический элемент и начинают мыслить с помощью генерализирующего, устанавливающего общие законы метода либерализма и демократии; те же из них, кто по самому своему положению вынужден ждать революции, сохраняют верность диалектике (ленинизм). Диалектическое мышление есть такое рационалистическое мышление, которое ведет к иррациональности и постоянно стремится ответить на два вопроса: 1)где мы находимся? 2) о чем свидетельствует иррационально пережитый момент? При этом в основе совершаемых действий всегда лежит не простой импульс, а социологическое понимание истории; вместе с тем, однако, не делается никаких попыток растворить без остатка всю ситуацию и специфику данного момента в рациональном расчете. Вопросом к ситуации служит всегда действие, а ответом всегда его успех или неудача. Теория не отрывается от ее существенной связи с действием, а действие есть та вносящая ясность стихия, в которой формируется теория. Позитивная сторона этой теории заключается в том, что ее сторонники, исходя из своих собственных социальных и жизненных импульсов, все более ясно понимают, что политическое мышление существенно отличается от обычного теоретизирования. Позитивным является, далее, и то, что этот диалектический образ мышления содержит в себе в переработанном виде как проблематику буржуазного рационализма, так и проблематику исторического иррационализма. У иррационализма это мышление заимствоовало точку зрения, согласно которой историкополитическая сфера не состоит из застывших данностей, и метод, направленный только на выяснение законов, не дает искомых результатов. Кроме того, этот способ мышления позволяет учесть динамичность господствующих в политической сфере тенденций, распознать жизненные корни политического мышления и, следовательно, не. ведет к искусственному отделению теории от практики.

От рационализма данная теория унаследовала склонность проводить рационализацию и там, где до сих пор рационализация оказывалась невозможной. Пятой интересующей нас разновидностью является фашизм, сложившийся как политическое течение в нашу эпоху. Фашизм разрабатывает особую точку зрения на отношение теории к практике. По своей сущности он активен и иррационален. Фашизм охотно заимствует положения иррациональных философий и наиболее современных по своему типу политических теорий. В фашистское мировоззрение вошли в первую

==115

очередь (разумеется, соответствующим образом переработанные) идеи Бергсона, Сореля и Парето. В центре фашистского учения находится апофеоз непосредственного действия, вера в решающий акт, в значение инициативы руководящей элиты. Сущность политики в том, чтобы действовать, понять веление момента. Не программы важны90, важно безусловное подчинение вождю. Историю творят не массы, не идеи, не действующие в тиши силы, а утверждающие свою мощь элиты91. Это - полнейший иррационализм, но отнюдь не иррационализм консерваторов и не то иррациональное начало, которое одновременно и надрационально, не народный дух, не действующие в тиши силы, не мистическая вера в творческую силу длительного периода времени, а иррационализм действия, отрицающий историю во всех ее значениях, выступающий с совершенно новых позиций. «Для того чтобы быть молодым, надо уметь забывать. Мы, современные итальянцы, гордимся своей историей, но мы не превращаем ее в сознательный лейтмотив наших действий, хотя история и живет в нас как некий биологический элемент»92. Различным значениям понятия истории следовало бы посвятить особое исследование. Тогда можно было бы показать, что различные духовные и социальные течения по-разному интерпретируют историю. Здесь мы ограничимся следующими указаниями. Только что приведенное, отчетливо характеризованное в выступлении Бродреро определение истории отличается от консервативного, либерально-демократического и социалистического понятия истории. Ибо все эти, в остальном резко противоположные друг другу теории, исходят из общей предпосылки, согласно которой в истории существуют определенные, доступные исследованию связи, как бы устанавливающие местоположение любого события. Не все возможно во все времена93; определенные переживания, определенные действия, определенное мышление и пр. возможны только в определенном месте и в определенные исторические периоды; и эти все время меняющиеся и преобразующиеся структурные связи должны быть доступны пониманию. Обращение к истории, данная стадия в развитии истории и социального организма имеют смысл, так как умение ориентироваться в этой области может и должно стать определяющим фактором поведения и политической деятельности. Как ни различна была складывающаяся из этого обращения к истории картина у консерваторов, либералов и социалистов, все они держались мнения, что в истории существуют доступные пониманию связи. Сначала в ней искали план божественного провидения, затем высокую целесообразность

==116

духа в динамическом и пантеистическом понимании. Однако это были лишь метафизические подступы к чрезвычайно плодотворной исследовательской гипотезе, которая видит в историческом процессе не последовательность разнородных событий, а связанные совместные действия важнейших факторов. Попытка понять внутреннюю структуру исторического процесса предпринималась для того, чтобы тем самым обрести масштаб для собственных действий. Если либералы и социалисты .твердо держались мнения, что эта связь, эта структура может быть полностью рационализирована, и различие заключалось главным образом в том, что первые ориентировались по преимуществу на прямолинейный прогресс, а вторые - на диалектическое движение, то консерваторы стремились к тому, чтобы познать становящуюся структуру исторической целостности созерцательно и морфологически. Сколь ни различны эти точки зрения по своим методам и своему содержанию, все они исходили из того, что политическое действие происходит в рамках истории и что в наше время для совершения политического действия необходимо умение ориентироваться в той находящейся в становлении общей сововкупности связей, внутри которой находится субъект этой деятельности. Иррациональность же фашистского действия устраняет эту в той или иной степени познаваемую историчность, подобно тому как она уже до известной степени была устранена в синдикалистской концепции предшественника фашизма Сореля9*, который отрицал идею эволюции с близких фашизму позиций. Все то, что связывает консерваторов, либералов и социалистов, сводится к предпосылке, согласно которой в истории существует некая связь событий и форм, благодаря чему все в той или иной степени имеет значение, соответствующее его месту в истории, и не все может произойти всегда. С фашистской же точки зрения, любая историческая концепция есть просто конструкция, фикция, которую следует уничтожить в пользу прорывающегося сквозь историческое время действия . То обстоятельство, что в фашистской идеологии, особенно после ее поворота вправо, появляются идеи «национальной войны» и «Римской империи», нисколько не противоречит антиисторической сущности этой теории. Оставляя в стороне то, что эти идеи с самого начала сознательно воспринимались как мифы, т.е. фикции, эти идеи вообще не свидетельствуют об историчности данной концепции, ибо историческое мышление и историческая деятельность не сводятся к патетическому переживанию содержаний каких-либо прежних событий, а находят свое выражение в том, что человек ощущает себя внутри потока исторических событий, потока, обладающего определенной, отчетливо выраженной структурой.

==117

Это ощущение только и делает действительно понятным собственное вмешательство в ход событий. При чисто интуитивном подходе ценность всякого политического и исторического познания равна нулю, ибо в нем выявляется только его идеологичный, мифологизирующий аспект. Единственная функция мышления заключается с точки зрения активисткого интуитивизма в том, чтобы раскрыть иллюзионистский характер этих бесплодных теорий, разоблачить их как сомообман. Мышление здесь лишь пролагает путь для чистого действия. Возглавляющий движение вождь знает, что все политические и исторические идеи - не более чем мифы. Сам он свободен от их воздействия, но он ценит их, и это другая сторона данной установки, поскольку они являются «дериватами», которые стимулируют энтузиазм, приводят в движение чувства, иррациональные резидуальные пласты в человеке и одни только ведут к политическим действиям96. Здесь претворяется в практику то, что Сорель и Парето97 разработали и довели до логического конца в теории мифов и учении об элите и передовых ударных отрядах. Нетрудно понять, что подобный интуитивный подход ведет к глубокому скепсису по отношению к науке, особенно к гуманитарной. Если в марксизме проявлялось едва ли не религиозное отношение к

науке, доходящее до уровня гностической веры, то уже у Парето в качестве позитивного знания выступает только чисто формальная социальная механика. В фашизме научный скепсис этого одинокого трезвого наблюдателя позднебуржуазного общества сочетается с самоуверенностью молодого движения. Весь скепсис Парето по отношению к познаваемому здесь сохраняется, но к нему присоединяется вера в активность как таковую и собственную жизнеспособность98 . Там, где все специфически историчное считается недоступным научному постижению, объектом научного исследования могут быть только те общие закономерности, которые свойственны всем людям во все времена. Помимо упомянутой социальной механики признается еще и социальная психология. Знание ее полезно вождям как чисто техническая осведомленность: они должны знать, какими средствами можно привести в движение массы. Эти глубинные пласты человеческой души одинаковы для всех, будь то человек наших дней, Древнего Рима или Возрождения. Здесь этот интуитивизм внезапно сочетается со стремлением буржуазии поздней стадии развития выявлять только общие законы, в результате чего из позитивизма Конта, например, были постепенно изъяты все элементы философии истории, препятствующие созданию общей социологии. С другой стороны, возникновение понятия идеологии, господствующего в учении о плодотворных мифах, может быть в значительной

==118

степени отнесено к марксизму. Однако при внимательном рассмотрении здесь обнаруживаются весьма существенные различия. В марксизме, правда, также существует понятие идеологии в значении «лжи», «обмана», «фикции», однако под эту категорию подпадает не любое мышление, направленное на исследование структуры истории, но лишь мышление враждебных марксизму классов и слоев. Не всякое мышление, не всякий вывод объявляется здесь идеологией. Только те слои, которые нуждаются в сокрытии истины и по самому своему социальному положению не хотят и не могут познать подлинные связи, неизбежно становятся жертвами ложных переживаний. Таким образом, каждая мысль (в том числе и истинная) самим фактом того, что она мыслится, связана с определенной социально-исторической ситуацией; однако эта соотнесенность с бытием не лишает мышление возможности быть истинным. В отличие от этого интуитивный активизм, постоянно обнаруживаемый, хотя и в соединении с другими тенденциями, в фашистской теории, рассматривает познаваемость и возможность рационализации как нечто неопределенное, а 99 -г-

—

—

идеи - как нечто весьма второстепенное . Тонкий слои познаваемости содержится для политики лишь в данных социальной механики и упомянутой выше социальной психологии. С фашистской точки зрения и марксистское понимание, рассматривающее историю как основанную на экономических и социальных факторах структурную взаимосвязь, есть в конечном итоге только миф, и совершенно так же, как с течением времени исчезает уверенность в структурированности исторического процесса, складывается и отрицательное отношение к учению о классах. Нет пролетариата, есть только пролетариаты 100 Для подобного типа мышления и переживания характерно также представление, что история распадается на мгновенно сменяющиеся ситуации, причем решающими здесь являются два обстоятельства: во-первых, вдохновенный порыв выдающегося вождя передовых групп (элит); вовторых, обладание единственно возможным знанием - знанием массовой психологии и техникой манипулирования ею.

Следовательно, политика как наука возможна только в определенном смысле: ее функция - продолжить путь к действию. Она совершает это двумя способами: во-первых, посредством уничтожения всех тех идолов, которые способствуют пониманию истории как определенного процесса; во-вторых, посредством внимательного изучения массовой психики, особенно присущего ей инстинкта власти и его функционирования. Эта душа массы в самом деле в значительной степени послушна лишь вневременным законам, поскольку она больше, чем что-либо иное, находится вне истории, тогда как

==119

историчность социальной психики может быть обнаружена только там, где речь идет о человеке в определенных социально-исторических условиях. Исторически эта политическая теория в конечном итоге восходит в Макиавелли, у которого мы, собственно говоря, уже обнаруживаем все ее основные положения. Вдохновенный порыв выдающегося вождя предвосхищен в понятии - * ' 101

~

«virtu» ; срывающий покровы со всех идолов реализм и использование техники, целью которой является господство над психикой глубоко презираемой массы, мы также находим у . Ю2 него, хотя in concrete здесь многое носит иной характер. И наконец, у него уже намечается тенденция к отрицанию детерминированности истории и теория прямого наступательного действия. Буржуазия в своей теории также часто уделяла место этому учению о политической технике и помещала его, как правильно указал Шталь, вне всякой связи рядом с идеями естественного права, служившими ей нормативами103. По мзре того как в ходе своего утверждения буржуазные идеалы и связанные с ними исторические представления ча' гично реализовались, частично же, превращаясь в иллю^.-.ю, теряли свое значение, эти трезвые, вневременные представления все более выступали как единственное политическое знание. На современном этапе развития эта специфическая технология чисто политической деятельности все более связывается с активизмом и интуитивизмом, отрицающим всякую конкретную познаваемость истории, и превращается в идеологию тех групп, которые непосредственное взрывающее вторжение в историю предпочитают постепенной подготовке ее преобразования. Подобная направленность в различных вариантах свойственна как анархизму Прудона и Бакунина, так и синдикализму Сореля, откуда она перешла в фашизм Муссолини104. С социологической точки зрения это - идеология путчистских групп, возглавляемых интеллектуалами, которые, являясь аутсайдерами по отношению к слою либеральнобуржуазных и социалистических вождей, используют для завоевания власти изменение конъюнктуры, постоянно возникающее в период преобразования современного общества. Этот трансформационный период, ведет ли он к социалистическому или к регулируемому тем или иным способом плановому капиталистическому хозяйству, характеризуется тем, что периодически создает возможность для путчистских выступлений, и в той же мере, в какой этот период таит в своей социальноэкономической структуре иррациональные остатки, он способствует и концентрации взрывчатых иррациональных элементов в современном сознании.

==120

Подобный социологический аспект описанной здесь идеологии может быть наиболее успешно выявлен в том случае, если наблюдатель, рассматривающий с этих позиций исторический процесс, ориентируется исключительно на ту иррациональную среду, о которой шла речь вначале. Вследствие того, что он займет в потоке событий ту духовную и социальную позицию, откуда можно постигнуть лишь неорганизованное и нерационализированное, от его взора скроется все то, что в истории являет собой структуру, в социальном устройстве - консолидировавшееся построение. Можно даже установить прямую социологическую корреляцию между мышлением, предметом которого являются органические или организованные общности, и конструктивным видением истории. С другой стороны, существует тесная связь между свободно парящими агломератами и антиисторическим интуитивизмом. Чем в большей степени организованные или органические соединения подвержены распаду, тем менее способны они воспринимать конструктивные элементы истории и тем острее становится их чувствительность по отношению к невесомому и свободно парящему содержанию. Чем прочнее стабилизируются созданные велением минуты путчистские группы, тем более они склоняются к видению истории a la tongue105 и к конструктивному видению общества. В качестве формальной тенденции и эвристической гипотезы это всегда сохраняет свое значение, хотя в каждой данной исторической ситуации может возникнуть более сложное соотношение. Класс или какая-либо органическая общность не может вопринимать историю как совокупность мгновенных ситуаций, это свойственно лишь возникающим в подобных мгновенных ситуациях и отдающимся им массам; и внеисторическая мгновенная ситуация, которую стремятся использовать сторонники «активизма», также является de facto тем вырванным из исторической связи моментом, на который ориентировались путчистские группы. Специфическое понятие практики, свойственное этому мышлению, также характерно для неукротимого в своем наступлении путча, тогда как сдерживаемые общественной структурой силы длительного действия, даже оппозиционные по своей сущности, рассматривают практику как средство постепенной реализации их намерений106. В противоположности: порыв великого вождя, элиты, с одной стороны, слепые массы - с другой, проявляется идеология интеллектуалов, призванная служить не столько агитации вовне, сколько внутренней легитимизации. Это - идеология, направленная против тех слоев вождей, которые полагали, что выражают интересы компактных социальных групп. Так, вожди консервативных партий считали себя выразителями

==121

107 ,народа , либералы - выразителями духа времени, социалисты и коммунисты - пролетарского классового сознания.

Из этого различия в самолегитимизации можно сделать вывод, что группы, оперирующие противопоставлением великий вождь - масса, являются поднимающимися элитами, которые в социальном отношении еще парят свободно и еще не нашли своего места в социальной структуре. Их интерес направлен в первую очередь не на то, чтобы совершить переворот, преобразовать или сохранить определенные социальные структуры, а на то, чтобы заменить стоящие в данный момент у власти элиты другими элитами. Не случайно одни рассматривают историю как круговорот элит, а другие - как изменение исторической и социальной структуры. Каждый человек видит прежде всего ту часть общественно-исторической целостности, на обнаружение которой направлена его воля. В процессе преобразования современного общества есть (как мы уже указывали) периоды, когда созданные буржуазией институты классовой борьбы (например, парламентская система) перестают соответствовать своему назначению, когда эволюционный путь временно становится неприемлемым, возникают глубокие кризисы, классовое расслоение приходит в упадок, меркнет классовое сознание борющихся социальных слоев; в эти периоды легко формируются кратковременные образования, и после того как индивиды теряют свою органическую или классовую ориентацию, на первый план выступают массы. В такие минуты возможно установление диктатуры. Фашистская концепция истории и интуитивистская теория фашизма, которая пролагает путь для решительного действия, - не что иное, как представление об этой особой ситуации, гипостазированное до уровня всей общественной структуры в целом. Восстановленное после кризиса равновесие приводит к тому, что вновь начинает оказывать свое воздействие гнет реальных, организованных историко-социальных сил. И даже если многое стабилизируется, особенно если новые элиты сумеют посредством правильной перестановки найти свое место в общей системе связей, динамика движущих сил в конечном итоге победит. Изменилась не социальная структура, в рамках развивающегося социального процесса произошли лишь перемещения в личном составе. Современная история (mutatis mutandis)108 уже знала однажды подобную диктатуру диктатуру Наполеона. С исторической точки зрения это означало не что иное, как подъем определенных элит; с социологической - это было победой поднимающейся буржуазии, которая сумела и эти силы направить в нужную ей колею. Даже если эти прорывы и этот натиск еще не рационализированных компонентов сознания вновь и вновь находят

==122

свое умиротворение внутри компактных социальных связей, даже если именно эта иррациональная позиция менее всего пригодна для постижения важных конструктивных тенденций в историческом и социальном развитии, тем не менее именно в эти моменты внезапных вспышек освещается тот глубинный слой иррационального, который еще не постигнут историей, и быть может, вообще не может быть постигнут ею. Здесь нерационализированное соединяется с немедиатизированным и неисторизированным в нашем сознании и в нашей душе. И это открывает перед нашим взором область, которая вплоть до настоящего времени находится вне исторического развития. Это - область тех глухих жизненных инстинктов, которые в своей вечной неизменности лежат в основе каждого исторического события; постигнуть их в их внутренней сущности, интерпретировать их невозможно, но их можно в некоторой степени подчинить себе посредством определенной техники. К этой сфере внеисторического относится помимо виталистического элемента и то надысторическое духовное в нас, о котором говорят мистики; оно не растворяется полностью в истории и, будучи по своей природе неисторическим и по своему смыслу чуждым нашему пониманию, постигнуто быть не может. (В фашистской концепции об этом нет речи, однако именно это духовное начало безусловно противостоит историческому мышлению.)

Между этими двумя крайними полюсами находится, по-видимому, все то, что стало осмысленным, постигаемым, все рационализированное, организованное, структурированное, получившее художественную или какую-либо иную форму и поэтому историческое по своей природе. От взора того, кто рассматривает взаимосвязь явлений с этой промежуточной позиции, навсегда останется скрытым все то, что находится ниже или выше границ истории. Для того же, кто отправляется в своей ориентации от одного из этих крайних иррациональных полюсов, всегда будет недоступной конкретная историческая реальность. Что касается отношения теории к практике, то фашистско-активистское решение этой проблемы привлекает многих тем, что объявляет всю сферу мышления иллюзорной. Политическое мышление может в лучшем случае, воплощаясь в «мифы», возбуждать людей к действию, но совершенно не способно научно постигать политику или прогнозировать будущее. Скорее можно считать чудом, что человеку в ряде случаев все-таки удается, несмотря на ослепляющий свет иррациональности, обрести необходимый для повседневной жизни эмпирический опыт. Так, уже Сорель отметил: «Nous savons que ces mythes sociaux n'empechent d'ailleurs nullement I'homme de savoir tirer profit de toutes les observations qu'il fait au cours

==123

de sa vie et ne font point obstacle a ce qu'il remplisse ses occupations normales»109 А в примечании к этому он пишет: «On a souvent fait remarquer que les sectaires anglais ou americains, dont I'exaltation religieuse etait entretenue par les mythes apocalyptiques, n'en etaient pas moins souvent des hommes tres pratiques»110)

111

И здесь человек действует, несмотря на то, что он мыслит. Часто утверждалось, что и в ленинизме есть налет фашизма. Но было бы неправильно не видеть за общим в этих учениях их различий. Общность состоит только в требовании активности борющегося меньшинства. Только потому, что ленинизм был изначально теорией, абсолютно направленной на революционную борьбу за захват власти меньшинством, на первый план вышло учение о значении ведущих групп и их решающем порыве. Однако это учение никогда не доходило до полного иррационализма. В той мере, в какой большевистская группа была лишь активным меньшинством внутри становящегося все более рациональным классового движения пролетариата, ее активистская интуиционисткая теория всегда опиралась на учение о рациональной познаваемости исторического процесса. Своим отрицанием историчности фашизм отчасти обязан (помимо уже упомянутого интуитивизма) мироощущению поднявшейся буржуазии. В мировоззрении поднявшегося класса всегда проявляется тенденция воспринимать исторический процесс как совокупность отдельных событий. История постигается как процесс лишь до той поры, пока наблюдающий за ней класс еще надеется на чтонибудь. Только из этих ожиданий возникают «утопии», с одной стороны, концепции «прогресса» - с другой. Приход к власти ведет к уничтожению утопического элемента и все большему оттеснению a la tongue - аспектов, в результате чего духовные и душевные силы могут быть направлены на осуществление непосредственных задач. Из этого следует, что общая картина, ориентированная на тенденции развития и тотальные структуры, заменяется теперь представлением о мире, состоящем из непосредственных импульсивных действий и дискретных данностей. Учение о процессе, об интеллигибельности исторической структуры становится теперь «мифом».

Фашизм может с полным основанием заимствовать эту буржуазную тенденцию к отрицанию истории как детерминированного процесса, ибо фашизм и сам выражает интересы определенных буржуазных групп. И стремится он, следовательно, не к созданию нового мира и нового социального порядка вместо существующего, а к замене одного господству-

==124

ющего слоя другим внутри существующего классового общества112. Его шансы на победу, подобно его исторической концепции, связаны, как уже было указано, с теми этапами исторического развития, когда кризисы настолько подрывают устои буржуазного капиталистического общества, что эволюционные методы уже не могут предотвратить открытые конфликты между классами. В подобной ситуации действительно побеждает тот, кто сумеет должным образом использовать момент, двинув в наступление активные силы меньшинства и захватив таким образом власть. 3. Проблема синтеза В предыдущем изложении была сделана попытка показать на конкретном материале, как одна и та же проблема — проблема отношения теории к практике - видоизменяется в зависимости от различия в политической позиции. Между тем то, что установлено для этого самого принципиального вопроса научной политики вообще, сохраняет свою значимость и для всех остальных частных проблем. Во всех рассматриваемых случаях можно было бы показать, что в зависимости от позиции исследователя меняются не только основные ориентации оценки, содержания идей, но и постановка проблем, характер наблюдения и даже категории, обобщающие и упорядочивающие опытные данные. Осмыслив в этом аспекте всю сложность политической науки и придя на основании всей истории политической борьбы к непреложному выводу, что в области политики решение и видение существенным образом связаны, можно с известным основанием умозаключить, что политика не может быть наукой. Однако именно в этот момент, когда понимание трудностей как будто достигло своего предела, мы оказываемся на грани поворота. На этой стадии перед нами открываются новые возможности, и мы можем следовать в решении данной проблемы двумя путями. В одном случае можно сказать: из того, что в политике существует лишь обусловленное определенной позицией знание, что партийность является неизбежным структурным элементом политики, следует, что политика может быть исследована лишь с партийной точки зрения и изучать политику можно лишь в партийных школах. Я полагаю, что это и в самом деле будет одним из путей, по которому пойдет последующее развитие. Однако оказалось, и в дальнейшем это станет все более очевидным, что при сложности современных соотношений

==125

и связей прежних методов политического обучения, в значительной степени случайных по своему характеру, недостаточно, поскольку они не дают те знания, которые необходимы современному политику. Поэтому отдельные партии будут вынуждены последовательно разрабатывать программы своих партийных школ. В них будущие политики получат не только фактические сведения, нужные им для того, чтобы выносить суждения по конкретным вопросам, но и познакомятся с теми точками зрения, которые позволят им с соответствующих позиций упорядочивать экспериментальный материал и постигать его политическое значение. Каждая политическая точка зрения есть, однако, нечто неизмеримо большее, чем простое утверждение или отрицание однозначно постигаемых фактических данных. Она в каждом данном случае означает одновременно законченное мировоззрение. Важность этого обстоятельства для политика проявляется в стремлении всех партий влиять на формирование не только партийных взглядов, но и мировоззренческого мышления масс. Формировать политическую установку означает определить то отношение к миру, которое проникает во все сферы жизни. Далее, воспитать политическую волю означает в наше время видеть историю в определенном аспекте, постигать события под определенным углом зрения, искать философскую ориентацию определенным образом. Процесс этого возникновения разных направлений в мышлении и в представлении о мире, этой дифференциации и поляризации в соответствии с политическими позициями шел с начала XIX в. со все увеличивающейся интенсивностью. Создание партийных школ еще усилит значение этого явления и доведет его до логического завершения. Создание партийной науки и партийных школ - лишь один из возможных путей, возникающих как неизбежное следствие современной ситуации. По этому пути пойдут те, кто в силу своей крайней позиции в социальной и политической сфере заинтересован в сохранении раскола, абсолютизации, антагонизма и вытеснения проблемы целого. Однако есть и другая возможность выхода из сложившейся ситуации. Эта возможность является как бы оборотной стороной вышеописанной партийности политической ориентации и связанных с ней представлений о мире. Эта, по крайней мере столь же важная, альтернатива заключается в следующем. В настоящее время стала очевидной не только неизбежная партийность любого политического знания, но и его частичный характер. Этот частичный характер, это частичное бытие свидетельствует, однако, о том, что именно теперь, когда партийная обусловленность политического знания и

==126

мировоззрения становится непреложной и очевидной, следует с той же очевидностью признать, что в этом знании постоянно идет становление целого и что партийные аспекты являются дополняющими друг друга частичными пониманиями этого целого. Именно теперь, когда мы со все большей ясностью видим, что противостоящие друг другу аспекты теории не бесчисленны, а поэтому и не произвольны, но, напротив, дополняют друг друга, политика как наука становится возможной.

Благодаря современной структурной ситуации политика может быть не только партийным знанием, но и знанием целого. Политическая социология как знание о становлении всей политической сферы вступает в стадию своей реализации. Возникает необходимость в том, чтобы наряду с партийной школой существовали и такие учреждения, где политика изучалась бы в ее целостности. Прежде чем мы перейдем к вопросу о возможности подобного исследования и к его структуре, необходимо более подробно остановиться на тезисе, согласно которому частичные аспекты должны дополнять друг друга. Обратимся опять к тому примеру, которым мы иллюстрировали партийность каждой постановки проблемы. Мы установили, что различные партии проявляют проницательность лишь по отношению к определенным компонентам или сферам историко-политической действительности. Поле зрения чиновника ограничивается стабилизированной областью государственной жизни; сторонник исторического консерватизма обращает свое внимание на те сферы, где действуют скрытые силы народного духа, где, как, например, в сфере нравов и обычаев, в религиозной и культурной жизни, существенную роль играют не организованные, а органические силы; представители этого направления поняли также, что определенная сторона политической жизни относится к этой области становления. Хотя точка зрения исторического консерватизма была односторонней, поскольку в ней преувеличивалось значение этих пластов сознания и связанных в ними социальных сил, которые рассматривались как единственный фактор исторического процесса, тем не менее здесь открылось нечто, недоступное постижению с других позиций. Это же относится к остальным аспектам. Буржуазно-демократическое мышление открыло и разработало рационализированные методы в решении социальных конфликтов, которые сохраняют свою действенность и будут осуществлять свою функцию в современном обществе, пока вообще будет возможно применение эволюционных методов классовой борьбы. Этот подход к политическим проблемам является бесспорной исторической заслугой буржуазии, и он сохранил свое значение даже после того, как односторонность связанного с

==127

таким подходом интеллектуализма уже не вызывает сомнения. Сознание буржуазии основывалось на ее социально-жизненном интересе скрыть посредством такого интеллектуализма от самой себя границы осуществляемой ею рационализации и создать видимость того, что в ходе дискуссий все реальные конфликты могут быть полностью разрешены. При этом вне поля зрения оставалось то обстоятельство, что в области политики в тесной связи с этим возникал новый тип мышления, в котором теория и практика, мышление и стремление не могли быть резко ограничены друг от друга. Нигде взаимодополняющий характер частичных, социально и политически обусловленных познаний не может быть показан более отчетливо, чем здесь. Ибо здесь со всей ясностью становится очевидным, что социалистическое мышление начинается именно там, где буржуазно-демократическое мышление озарило новым светом тот феномен, который предыдущее мышление вследствие своей социальной обусловленности оставляло в тени. Марксизм открыл, что политика не исчерпывается деятельностю партий и их дискуссиями в парламенте, что последние при своей видимой конкретности являются лишь отражением экономических и социальных структур, которые могут быть в значительной степени познаны методами мышления нового типа. Это открытие марксизма, сделанное с более высоких познавательных позиций, расширяет поле зрения исследования и ведет ко все более ясному определению собственно политической сферы. С этим структурно связано и открытие феномена идеологии. Это - первая

противостоящая «чистой теории» попытка фиксировать, пусть еще весьма односторонне, феномен «социально обусловленного мышления». И наконец, возвращаясь к последнему рассмотренному нами противнику марксизма, следует сказать: если марксизм слишком резко подчеркивал - и даже преувеличивал - чисто структурную основу политической и исторической жизни, то фашизм в своем мироощущении и мышлении направляет свое внимание на неструктурированные сферы жизни, на те все еще существующие и способные стать значительными «мгновения» кризисных ситуаций, когда силы классовой борьбы как бы теряют свою интенсивность и сплоченность, когда действия людей обретают значимость в качестве действий единой, на мгновение сплоченной массы и все определяется волей господствующих в данный момент передовых отрядов и их вождей. Однако и в этой концепции присутствует преувеличение и гипостазирование одной фазы исторического процесса, когда эти (правда, достаточно часто возникающие) возможности определяют сущность исторического развития. Расхождение политических теорий объясняется, следовательно, главным образом тем, что. отдельные возникающие в

==128

потоке социальных событий наблюдательные пункты (позиции) позволяют постигать этот поток с различных расположенных в нем точек. Тем самым в каждом данном случае выступают те или иные социальные интересы и жизненные инстинкты и в соответствии с этим в каждом данном случае освещаются и становятся объектом исключительного внимания те или иные аспекты в структуре целого. Все политические аспекты являются лишь частичными, поскольку история в ее целостности слишком огромна, чтобы, наблюдая с отдельных возникающих в ней позиций, ее можно было бы полностью охватить. Однако именно потому, что все эти аспекты наблюдения возникают в одном и том же потоке исторических и социальных событий, что их неполнота конституируется в атмосфере становящегося целого, дана возможность их противопоставления друг другу, и синтез их является задачей, которая постоянно ставится и ждет своего решения. Этот требующий постоянного воссоздания синтез частичных постижений целого тем более возможен, что попытки синтеза совершенно так же имеют свою традицию, как основанное на партийных интересах знание. Ведь уже Гегель, писавший в конце относительно завершенной эпохи, пытался в своей системе переработать тенденции, до той поры развивавшиеся независимо друг от друга! И если эти синтезы оказываются каждый раз обусловленными определенной позицией и распадаются в ходе дальнейшего развития (как возникло, например, левое и правое гегельянство), то это свидетельствует лишь о том, что они не абсолютны, а относительны, и в качестве таковых указывают направление, в котором могут быть реализованы существенные для нас надежды. Ждать какого-либо абсолютного, вневременного синтеза означало бы для нас вернуться к статичному представлению о мире, присущему интеллектуализму. В сфере постоянного становления адекватным синтезом может быть лишь динамический, постоянно вновь совершаемый синтез. Но в качестве такового он всегда будет олицетворять собой одну из важнейших задач, которую вообще можно поставить и решить; эта задача состоит в том, чтобы создать то общее представление о целом, которое только и может быть дано во временном потоке. Попытки синтеза не возникают без взаимной связи, ибо один синтез подготавливает другой, поскольку каждый из них обобщает все силы и аспекты своего времени. Определенный прогресс (в смысле

утопического завершения) в виде некоего абсолютного синтеза подготавливается ими, постольку поскольку все они осуществляются на основании последова-

5 К.Манхейм

==129

тельно развивающегося мышления, и последующие всегда содержат в себе в снятом виде предыдущие. Впрочем, на достигнутой здесь стадии возникают две трудности и для относительного синтеза. Первая трудность заключается в том, что частичность аспекта не следует представлять себе в количественном смысле. Если бы расщепленность политического и мировоззренческого видения заключалась только в том, что каждая точка зрения освещает какую-либо одну сторону, одну часть, одно содержание исторического процесса, то получить суммарный синтез не составило бы труда: для этого достаточно было бы сложить частичные истины, образовав таким образом единое целое. Однако подобная элементарная концепция синтеза уже неприемлема, после того как мы пришли к заключению, что обусловленность различных партийных позиций основана не только на отборе элементов содержания, но проявляется и в расщеплении аспектов, в постановке проблем, а также в использовании различного категориального аппарата и различных принципов организации материала. Вопрос заключается в следующем: могут ли различные стили мышления (под этим мы понимаем только что характеризованное различие типов мышления) объединиться, образуя синтез? История свидетельствует о том, что подобное соединение возможно. Любой конкретный историкосоциологический анализ стилей мышления показывает, что стили мышления непрерывно смешиваются и проникают друг в друга. Причем подобный синтез стилей совершается не только в мышлении специалистов по синтезу par excellence113, которые более или менее осознанно пытаются охватить в своей системе всю эпоху (как, например, Гегель), - к нему прибегают также те, кто стоит на совершенно иных позициях, поскольку и они стремятся обобщить хотя бы те конфликтные точки зрения, которые выявляются в их непосредственной сфере действия. Так, Шталь в своем понимании консерватизма пытался объединить все тенденции мышления, формировавшие консерватизм до его времени, например, историзм и основы теизма, а Маркс соединил в своей концепции либерально-буржуазное, генерализирующее мышление с историзмом гегельянского толка, консервативного по своим корням. Таким образом, не вызывает сомнения, что синтезировать можно не только содержание мышления, но и его основы. Подобный синтез стилей мышления, развивавшихся до определенного момента изолированно, тем нужнее, что мышление вынуждено постоянно расширять свой категориальный аппарат и свои формальные средства, если оно хочет овладеть все увеличивающейся и усложняющейся проблематикой нашего времени. Если даже представители отдельных направлений,

==130

связанные узкими границами партийных взглядов, разрабатывают методы синтезирующего мышления, то это должно быть тем более свойственно тем, кто с самого начала стремился по возможности выразить в своей концепции понимание целого. 4. Проблема носителя синтеза Вторая трудность, возникающая на данной стадии в постановке проблемы, заключается в следующем: кто может быть социальным и политическим носителем того или иного синтеза, чьим политическим интересам будет отвечать задача создания синтеза и кто будет стремиться к этому в социальной сфере? Подобно тому как раньше мы соскользнули бы на позиции статичного мышления интеллектуализма, если бы вместо динамичного и относительного стремились бы к созданию вневременного и абсолютного синтеза, так и здесь нам грозит опасность забыть о волюнтаризме политического мышления, который всячески подчеркивался в предыдущем изложении, и предоставить осуществление синтеза некоему стоящему над обществом субъекту. Если мы пришли к выводу, что политическое мышление полностью обусловлено социальным положением субъекта, то и воля к тотальному синтезу также должна корениться в определенных социальных слоях. В самом деле, история политического мышления показывает, что воля к синтезу всегда свойственна определенным, однозначным в социальном отношении слоям, а именно тем средним классам, которым грозит опасность сверху и снизу и которые поэтому в силу своего социального инстинкта всегда ищут среднего положения между крайностями. Однако это также с самого начала выступает в двояком виде: в статичном и динамичном. Какой из них представляется более приемлемым, зависит в каждом данном случае от социального положения возможного носителя этого синтеза. К статичной форме впервые стремилась захватившая власть буржуазия (в период буржуазной монархии во Франции), сформулировавшая его в принципе «juste milieu»114. Однако этот лозунг представляет собой скорее карикатуру на подлинный синтез, чем его действительное выражение, так как синтез может быть только динамичным. Подлинный синтез не есть среднее арифметическое между существующими в социальной сфере требованиями. Такое решение могло бы только способствовать стабилизации существующего положения в пользу тех, кто недавно возвысился и стремился защитить свои социальные привилегии от нападок «справа» и «слева». Напротив, подлинный синтез требует такой политической позиции, которая содействовала

==131

бы прогрессивному историческому развитию, позволяющему сохранить все, что возможно, из достижений культуры и социальных энергий прежних эпох; однако вместе с тем новый синтез должен охватить все области социальной жизни и органически войти в общественную структуру, чтобы тем самым утвердить свою, преобразовательную силу.

Такая направленность требует специфической бдительности по отношению к данному историческому моменту. Пространственное «hie» и временное «nunc» в историческом и социальном смысле должны всегда присутствовать, и в каждом данном случае необходимо знать, что уже не нужно и что еще невозможно. Подобную постоянно экспериментирующую, развивающую в себе острую социальную восприимчивость, направленную на динамику и целостность позицию может занимать не находящийся в некоем среднем положении класс, а только тот слой, который сравнительно мало связан с каким-либо классом и не имеет слишком прочных социально^ корней. Обратившись к истории, мы и в данном слуза получим достаточно отчетливый ответ. Таким слоем, не обладающим прочным положением, относительно мало связанным с каким-либо классом, является (по терминологии Альфреда Вебера) социально свободно парящая интеллигенция. В данной связи невозможно, хотя бы в общих чертах, наметить сложную социологическую проблему интеллигенции. Однако не затронув ряд моментов, мы не сможем рассмотреть и решить принципиально важные для нас здесь проблемы. Социология, ориентированная только на классы, никогда адекватно не постигнет именно этот феномен. Она неизбежно будет стремиться к тому, чтобы интеллигенция считалась классом или хотя бы придатком какого-либо класса. Тем самым эта социология даст правильную характеристику ряда детерминант и компонентов этой свободно парящей социальной целостности, но не самой этой целостности в ее особом своеобразии. Конечно, большинство представителей нашей интеллигенции - рантье, живущие на проценты с капиталовложений. Но ведь это в такой же степени относится к широким слоям чиновничества и к большинству так называемых свободных профессий. Если исследовать все эти слои с точки зрения их социального базиса, то окажется, что здесь в значительной степени отсутствует та однозначность, которая присуща слоям, непосредственно участвующим в экономическом процессе. Если же к этому ориентированному на определенный временной отрезок социологическому анализу присовокупить анализ исторический, то полученное таким образом представление о структуре интеллигенции окажется еще менее однородным: ==132

сдвиги в исторической и социальной сфере благоприятны для одних групп и неблагоприятны для других, так что говорить здесь о какой-либо гомогенной классовой детерминированности невозможно. Хотя с классовой точки зрения группы интеллектуалов слишком различны, чтобы их можно было считать неким единством, между ними все-таки существует объединяющая их социологическая связь; эту совершенно новую по своему типу связь осуществляет образование. Причастность к одной и той же сфере образованности все более вытесняет различия по рождению, сословию, профессии и имущественному положению, объединяя отдельных образованных людей именно под знаком этой образованности. Сословные и классовые связи отдельных индивидов полностью тем самым не устраняются, однако своеобразие этой новой основы заключается именно в том, что она сохраняет в своей полифонии многоголосие детерминант, создавая гомогенную среду, в которой могут меряться своими силами эти конфликтующие единицы. Таким образом, современное образование исконно является сферой борьбы, миниатюрной копией борющихся в социальной сфере стремлений и тенденций. В соответствии с этим образованный человек многократно детерминирован в своем духовном горизонте. Следствием полученного образования является то, что он испытывает влияние полярных тенденций социальной действительности, тогда как человек, который не связан в результате полученого образования с целым и непосредственно участвует в социальном процессе производства, воспринимает только мировоззрение определенных общественных кругов, и его действия полностью детерминируются определенным социальным положением.

Одним из наиболее примечательных фактов современной жизни можно считать то, что здесь (в отличие от большинства предшествующих культур) духовная деятельность осуществляется не строго определенным в социальном отношении сословием (например, сословием жрецов), а социально свободно парящим слоем, который постоянно обновляет свой состав, рекрутируя его из своего все расширяющегося социального базиса. Этот социологический факт по существу определяет своеобразие современной духовной жизни, не связанной иератически, не замкнутой и не сформированной заранее, а динамичной, эластичной, постоянно преобразующейся и обремененной различными проблемами. Уже гуманизм в значительной степени опирался на подобный более или менее эмансипированный в социальном отношении слой; а там, где носителем культуры была знать, она в ряде случаев рвала узы сословного мышления. Однако совершенно свободная в социальном смысле сфера образо-

==133

ванности конституировалась только в эпоху поднимающейся буржуазии. Современная буржуазия с самого начала имела два социальных корня: с одной стороны, она сложилась из владельцев капитала; с другой - из индивидов, единственным капиталом которых было образование. Поэтому принято было говорить об имущем и образованном классе, хотя слой образованных людей совсем не совпадал по своей идеологии с теми, кто владел капиталом115. Таким образом в мире все увеличивающегося классового разделения возникает социальный слой, сущность которого малодоступна или вообще недоступна пониманию с позиций социологии, ориентированной только на классы; тем не менее особое социальное положение этого слоя может быть адекватно характеризовано. Он занимает среднее положение, но не в качестве класса. Это, конечно, не означает, что названный слой парит над всеми классами в безвоздушном пространстве, напротив, он объединяет в себе все импульсы, заполняющие социальную сферу. Чем больше число классов и социальных слоев, из которых рекрутируются различные группы интеллигенции, тем многообразнее и противоречивее по своим тенденциям становится сфера образования, которая их объединяет. И отдельный индивид в большей или меньшей степени испытывает влияние всей совокупности борющихся тенденций. Если мышление человека, участвующего в процессе производства, связанного с определенным классом и образом жизни, непосредственно детерминируется только данным, специфическим социальным бытием, то мышление интеллектуала определяется не только его классовой принадлежностью, но и содержащей все эти полярные тенденции духовной средой. Эта общественная ситуация всегда излучала потенциальную энергию, которая способствовала тому, что наиболее значительные представители названного слоя проявляли острую социальную восприимчивость, необходимую для вчувствования в конфликты динамических сил; тем самым все идеи и теории вновь и вновь подвергались пересмотру в свете постоянно меняющейся ситуации. Вместе с тем именно культурная связь создавала такую связь с целым, которая способствовала тому, что тенденция к динамическому синтезу постоянно прорывалась на первый план, несмотря на все временные сокрытия, о которых речь пойдет ниже. До настоящего времени большей частью подчеркивали и преувеличивали отрицательную сторону этого свободного парения интеллектуалов, неустойчивость их социального базиса и произвольность их мышления. Крайние политические

==134

группы, требующие отчетливо выраженных решении, порицали интеллигенцию в первую очередь за «бесхарактерность». Между тем возникает вопрос, не являются ли решения, принятые в области политики с позиций динамического посредничества, в такой же степени решениями, как беспрекословное следование принципам вчерашнего дня или одностороннее акцентирование значения будущего. Из этого промежуточного положения ведут два пути, на которые действительно вступала эта свободно парящая интеллигенция: в одном случае она, руководствуясь свободным выбором, решала примкнуть к какому-либо из различных борющихся классов, в другом - предпринимала попытку понять собственную природу, определить собственную миссию, которая состоит в том, чтобы выражать духовные интересы целого. Что касается первого пути, то на протяжении исторического развития представители этого относительно свободно парящего слоя действительно обнаруживаются во всех лагерях. Именно отсюда вышли теоретики консервативных групп, в силу своей социальной устойчивости мало склонных к рефлектирующей и теоретической позиции. Отсюда вышли и. теоретики пролетариата, не обладавшего вследствие своего социального положения предпосылками, которые позволили бы ему обрести необходимое в современной политической борьбе образование. О связи с либеральной буржуазией уже было упомянуто выше. Эта способность интеллектуалов присоединяться к чуждым им по своему классовому составу группам проистекала из того, что они могли вчувствоваться в любую позицию и что для них, и только для них, существовала возможность выбора, тогда как непосредственно связанные с определенным классом индивиды лишь в исключительных случаях выходили в своих действиях за рамки своих классовых воззрений. Принятое в результате собственного выбора решение связывало интеллектуалов с избранным им классом в политической борьбе, однако оно не освобождало их от постоянного недоверия со стороны исконных представителей данного класса. Это недоверие является несомненным симптомом того социологического факта, что попытка интеллектуалов полностью раствориться в чуждом им классе находит свою границу в их духовной и сословной обусловленности. Социологическое значение этой обусловленности столь велико, что она проявляется даже в пролетарии, поднявшемся до уровня интеллектуала. Мы не считаем своей задачей дать полное описание всех переживаний интеллектуала и его реакции на упомянутое недоверие. Укажем лишь на то, что в этой связи следует понимать и фанатизм радикализировавшихся интеллектуалов.

==135

В нем выражена духовная компенсация недостаточно прочной социальной, жизненной связи и необходимость преодолеть собственное недоверие и недоверие других. Можно, конечно, осуждать отдельных интеллектуалов и их постоянные колебания; для нас важно понять эти действия, исходя из социологического своеобразия положения интеллектуалов в общественной структуре. Социальные проступки и социальный грех - не что иное, как неправильное использование своего социального положения. Человек поддается соблазну, содержащемуся в данной ситуации, вместо того чтобы направить свои усилия на выявление тех моментов, которые

обусловливают его подлинную миссию. Нет большего заблуждения, чем готовность судить о значении социального слоя только на основании подобного отступничества, забывая, что часто встречающееся среди интеллигентов «отсутствие твердых убеждений» - лишь обратная сторона того, что только они и могут иметь подлинные убеждения. Однако в исторической перспективе становится очевидным, что история экспериментирует и на ошибках и она осудила дух нашего общества на сиротливое безродное существование. Постоянные попытки интеллектуалов присоединиться к другим классам и постоянно испытываемое ими отталкивание должно в конечном итоге привести к тому, что интеллектуалы постепенно станут отдавать себе отчет, в чем смысл и ценность их позиции в социальной сфере. Уже первый путь - прямое присоединение к другим классам и партиям - совершался, хотя и неосознанно, под знаком динамического синтеза. Ведь переходили интеллектуалы всегда на сторону того класса, который нуждался в духовной опоре. Именно они большей частью одухотворяли борьбу, которая была только борьбой интересов. Однако и это одухотворение имеет два аспекта: оно может быть пустым прославлением определенных интересов посредством сотканного из лжи оправдания той борьбы, которая ведется за них; но может быть также и позитивной попыткой ввести духовные требования в сферу активной политики. Даже если бы интеллектуалы, присоединившиеся к партиям и классам, достигли только этой одухотворенности, то уже одно это было бы их серьезной заслугой. Подобная деятельность (ее девизом могло бы быть: пополнить ряды борющихся партий, чтобы тем самым заставить их принять свои требования) неоднократно демонстрировала на протяжении истории, в чем заключается социологическое своеобразие и миссия этого свободно парящего слоя. Второй путь состоит в конкретном осознании собственной социальной позиции и возникающей из нее миссии. Теперь присоединение к какому-либо классу - или оппозиция ему - должны происходить на основе сознательной

==136

ориентации в социальной сфере в соответствии с требованиями духовной жизни. И если одна из основных тенденций современности состоит в том, что во всех классах постепенно пробуждается классовое сознание, то и данный социальный слой должен неминуемо прийти если не к классовому сознанию, то во всяком случае к ясному осознанию своего положения и связанных с ним задач и возможностей. Подобное стремление интеллигенции осмыслить свое социологическое значение и определить на этой основе свое отношение к политике имеет отнюдь не менее прочные традиции, чем первый путь с его тенденцией к саморастворению интеллигенции в других классах. Мы не ставим перед собой задачу подробно исследовать возможности, посредством которых интеллигенция могла бы проводить свою собственную политику. Подобное исследование показало бы, вероятно, что на данной стадии независимая политика интеллигенции невозможна. В эпоху, когда интересы, связанные с определенными классовыми позициями, кристаллизуются все более отчетливо, а их сила и направленность определяются действиями масс, политические действия иной ориентации вряд ли возможны. Это, однако, отнюдь не означает, что специфическое положение интеллигенции препятствует таким ее действиям, которые имеют исключительно важное значение для всего социального процесса в целом. Они состоят в первую очередь в том, чтобы в каждой данной ситуации найти ту позицию, которая предоставляет наилучшую возможность ориентироваться в происходящих событиях, - позицию стража, бодрствующего в темной ночи. Именно потому, что интеллектуал пришел к политике иным путем, чем все остальные слои, едва ли имеет смысл отказываться от всех тех шансов, которые предоставляет его особая позиция в обществе.

В то время как политические решения тех слоев, чья классовая позиция более или менее фиксирована, определены заранее, интеллигенция обладает значительно большей свободой выбора и, следовательно, потребностью в общей ориентации и перспективе. Эта определенная социальным положением склонность сохраняется несмотря на то, что она не может привести к созданию единой партии, и соответствующая целостная ориентация потенциально сохраняется даже в том случае, если интеллектуал примыкает к какой-либо партии. Следует ли рассматривать эту способность к более широкому обозрению ситуации только как недостаток? Не заключена ли в ней определенная миссия? Лишь тот, кто действительно может совершить выбор, заинтересован в том, чтобы рассмотреть социальную и политическую структуру в ее целостности и во

==137

всех ее аспектах. Только в тот период времени и в той стадии наблюдения, которые посвящены размышлениям, может образоваться социологическая и логическая сфера, необходимая для исследовательского синтеза. И только свобода, основанная на возможности выбора, конститутивно присутствующая и после принятия решения, позволяет принять подлинное решение. Только наличию подобного свободно парящего слоя, ряды которого все время пополняются индивидами различного социального происхождения, обладающими различными типами мышления, обязаны мы взаимоприникновением различных тенденций, и только на этой основе может возникнуть намеченный нами ранее, все время заново совершаемый синтез. Что же касается требования динамического посредничества, то уже романтизм, вследствие своей социальной обусловленности, включил его в свою программу; и из самой структуры этого требования вытекает, что в то время оно вело к принятию консервативных решений. Но уже последующее поколение сочло революционное решение более соответствующим духу времени. В данной связи существенно, что только в ходе этого развития сохраняется стремление к «экзистенциальному посредничеству», к соединению политического решения с предшествующей ему тотальной ориентацией. В наши дни, более чем когда-либо, наличие подобного динамического промежуточного слоя позволяет надеяться на то, что он направит свои усилия на создание вне партийных школ такого форума, где будет сохранена широта кругозора и интерес к целому. Именно этим латентным импульсам мы обязаны тем, что сегодня, когда, с одной стороны, все явственнее выступает неизбежная партийность всех политических стремлений и знаний, становится вместе с тем очевидной и их частичность. Именно сегодня, на той стадии, когда обостренное внимание ко всем направлениям позволяет нам понять становление всей совокупности политических интересов и мировоззрений в рамках социологически постигаемого тотального процесса, впервые дана возможность существования политики как науки. Поэтому, если в соответствии с общей тенденцией времени количество партийных школ будет возрастать, то тем более желательно, чтобы был создан некий форум - будь то в университетах или в специализированных высших учебных заведениях, где бы изучалась эта политическая наука высшего типа. Если партийные школы ориентированы исключительно на тех, чье решение предписано заранее, то новый тип обучения предназначается для тех, кто еще стоит перед актом выбора или решения. Чрезвычайно желательно, чтобы те интеллектуалы, чьи интересы строго обусловлены их

==138

происхождением, именно в молодые годы восприняли бы эту концепцию целостности и широкую перспективу. И в подобном учебном заведении преподавать будут отнюдь не «беспартийные», и здесь совсем не ставится цель исключить политические решения. Однако одно дело, когда педагог, для которого стадия анализа и взвешивания уже позади, излагает своим еще не принявшим определенные решения слушателям результаты своих дум и исследований, создавая таким образом общую картину взаимосвязей, и совсем другое, когда в исследовании и обучении преследуется только одна цель внедрение заранее предписанных волей партии взглядов. Политическая социология, которая не диктует решения, а пролагает путь к принятию решений, бросит свет на такие связи в сфере политики, которые едва ли вообще замечались ранее. И прежде всего она выявит структуру социально обусловленных интересов. Она откроет факторы, детерминирующие классово обусловленные решения, и тем самым характер связи между коллективной волей и классовыми интересами, что должен принимать в расчет каждый человек, желающий заниматься политикой. Будут открыты, например, связи такого типа: если кто-либо хочет достигнуть того-то, он в определенный момент происходящих событий будет мыслить таким-то образом и воспринимать процесс в его целостности таким-то. Однако то обстоятельство, что он хочет достигнуть именно этого, зависит от тех или иных традиций, которые в свою очередь коренятся в тех или иных структурных детерминантах социальной сферы. Лишь тот, кто способен поставить вопрос таким образом, может служить посредником в понимании структуры политической сферы и помочь другим достигнуть относительно полной концепции целого. Исследование подобной направленности будет способствовать все более глубокому проникновению в своеобразие историко-политического мышления и все более отчетливому пониманию того, что между видением истории и политическим решением существует прямая связь. Однако это исследование будет вместе с тем обладать достаточной политической остротой, чтобы не считать, будто политическим решениям можно обучить или их можно произвольно устранить. Твои желания могут быть только желаниями политического человека, если же ты то-то желаешь, ты должен соиб вершить то-то и таково твое место в социальном процессе Хотя мы и полагаем, что волевому решению обучить нельзя, но сделать темой сообщения и исследования изучение структурных связей между решением и видением, между социальным процессом и волевым процессом является вполне возможной исследовательской задачей. Пусть тот, кто требует

==139

от политической науки, чтобы она обучала принятию решений, поразмыслит о том, что тем самым политике как науке было бы предъявлено требование устранить политику как реальную действительность. От политики как науки можно требовать только одного - чтобы она воспринимала действительность глазами действующих людей и вместе с тем учила бы этих людей понимать своих противников, исходя из непосредственного средоточия мотивов их действий и их положения в историкосоциальной сфере. При таком понимании политическая социология должна осознавать свое

значение в качестве оптимального синтеза существующих в истории тенденций; она должна учить тому, что доступно обучению: структурным связям, а не решениям, которым обучить нельзя; можно только способствовать их адекватному осознанию и пониманию. 5. О своеобразии политического знания Подводя итог, можно сказать, что на поставленный нами выше вопрос - возможна ли политика как наука, можно ли ей обучить - следует дать утвердительный ответ. Правда, при этом надо иметь в виду, что мы в данном случае имеем совершенно особый и непривычный нам тип знания. Чистый интеллектуализм безусловно отвергнет знание такого рода, столь непосредственно связанное с практикой, и не предоставит ему места в своей системе наук. Однако то обстоятельство, что политика как наука в ее истинном облике не находит себе места в нашей научной системе и противоречит нашей концепции науки отнюдь не следует рассматривать в неблагоприятном для нее свете; напротив, это должно послужить для нас стимулом к тому, чтобы пересмотреть все наше представление о природе науки. Ибо достаточно бросить даже беглый взгляд на нашу концепцию науки и ее организацию, чтобы ощутить всю нашу теоретическую несостоятельность по отношению к наукам, так или иначе связанным с практикой. В такой же степени, как у нас нет подлинной научной политики, у нас нет и адекватной научным требованиям педагогики. Ибо мы вряд ли выиграем от того, что, убедившись в невозможности решить наиболее существенные проблемы этих отраслей знания, назовем все, относящееся непосредственно к педагогике и политике, «искусством», «интуитивной способностью» и удалим эти вопросы из сферы наших научных интересов. Наш жизненный опыт свидетельствует о том, что и педагог, и политик способен обрести в специфической сфере своей деятельности все увеличивающиеся знания и при соответствующих условиях сообщить их другим. Из этого следует, что наше понятие науки значительно уже, чем область действительно

==140

существующих типов знания, и что знание, которое может быть получено и передано, отнюдь не кончается там, где находится граница наших современных наук. Если же жизнь действительно предоставляет нам возможности знания и открывает доступ к типам познания там, где наука уже не может нам помочь, наше решение не может состоять в том, что мы отвергнем эти типы знания в качестве «донаучных» и переместим их в .сферу «интуиции», руководствуясь только желанием сохранить созданную нами систему. Напротив, наш долг понять внутреннюю природу этих еще не изученных типов знания и спросить себя, нельзя ли настолько расширить горизонт науки и ее концепцию, чтобы в нее могли войти и эти так называемые донаучные области знания. Что называть научным и что донаучным в большой степени зависит от того, как в прошлом были фиксированы границы научного. Теперь следовало бы считать очевидным, что границы этого определения оказались слишком тесны и что в качестве парадигмы был принят (по причинам исторического характера) лишь ряд наук. Так, например, известна господствующая роль математики в развитии современной духовной культуры. Строго говоря, с этих позиций следовало бы считать знанием только то, что поддается исчислению. В определенную эпоху утопическим идеалом было лишь знание, доказуемое more mathematico et geornetrico117; при этом все, относящееся к качественной стороне, допускалось только как нечто производное. И современный позитивизм (постоянно

сохранявший близость к буржуазно-либеральному сознанию и развивавшийся в этом направлении) остается верным этому представлению о науке и истине. В лучшем случае к этому в качестве объекта, достойного познания, добавлялось изучение общих законов. В соответствии с этим господствующим представлением о науке в современном сознании утвердилось стремление к квантификации, формализации и систематизации на основе определенных аксиом, вследствие чего повсюду удалось сделать доступным познанию определенный слой действительности, тот ее слой, который поддается подобной формализации, квантификации и систематизации или хотя бы сам подчинен определенным закономерностям. Однако в ходе завершения этой одной возможности исследования должно было броситься в глаза, что, пользуясь подобным методом, можно, правда, постигнуть изучаемое явление на некоем гомогенном уровне, но отнюдь не охватить действительность во всей ее полноте. Эта односторонность обнаружилась прежде всего в области гуманитарных наук, для которых, вследствие самого их характера, преимущественный интерес представляет не та узкая сфера действительности, которая может быть формализована и подчинена общим зако-

==141

нам, а вся полнота неповторимых образов и структур, вполне доступных находящемуся в центре житейских событий человеку, но ускользающих от аксиом исследователя-позитивиста. Вследствие этого находящийся в центре житейских событий человек, который инстинктивно правильно'использовал необходимые методы познания, всегда оказывался умнее теоретика, уделявшего внимание только тому, что допускали привнесенные им предпосылки. Тем самым неизбежно становилось все более очевидным, что этот человек со своим житейским пониманием обладает знанием в тех областях, где теоретик, т.е. современный теоретик-интеллектуал, уже никаким знанием не обладает. Из этого следует, что модель современного естественнонаучного знания, по существу, без всякого основания гипостазирована в качестве модели знания вообще. Прежде всего современный рационалистический стиль мышления, тесно связанный с капиталистической буржуазией, устранил интерес к качественной стороне. Однако, поскольку основной тенденцией этого современного знания была тенденция к анализу и явление обретало с этой точки зрения научную значимость лишь после того как оно было разложено на отдельные элементы, это направление утратило и способность прямо и непосредственно постигать целостность. Не случайно, что именно те тенденции мышления, которые вновь обратились к специфической познавательной ценности, заключенной в качественном аспекте явлений и их целостности, впервые проявились в романтизме, т.е. в том течении, которое в Германии и в области политики противостояло рационализирующему мировоззрению буржуазии. Не случайно и то, что в наши дни гештальт-психология, морфология, характерология и т.д., противопоставляющие свои научные методы позитивизму, выступают именно в той атмосфере, мировоззренческие и политические свойства которой определены неоромантизмом. Нашей задачей не является детально показать все взаимопереплетение мировоззренческих и политических тенденций с методологическими тенденциями научного мышления. Но одно можно считать установленным на основе всего сказанного ранее, а именно что интеллектуалистическая концепция науки, которая лежит в основе позитивизма, сама коренится в определенном мировоззрении и утвердилась в тесной связи с определенными политическими интересами. С позиций социологии знания своеобразие этого стиля мышления не получает исчерпывающего объяснения в результате выявления его аналитической квантифицирующей тенденции. Необходимо обратиться к тем политическим и мировоззренческим интересам, которые находят свое выражение в методологии данного научного направления. Они могут быть постигнуты лишь в том случае, если изучить основной

==142

ноологический критерий этого стиля мышления. Он состоял в том, что «истинным», «познаваемым» является только то, что может быть представлено как общезначимое и необходимое, причем оба эти предиката рассматривались как синонимы. Следовательно, без всякого дальнейшего анализа допускалось, что необходимо лишь общезначимое, т.е. то, что может быть передано всем. Однако само это отождествление отнюдь не необходимо, ибо легко можно предположить, что есть истины, правильные точки зрения, доступные лишь определенному складу ума, определенному типу сообщества или определенной направленности волевых импульсов. Именно такого рода истины и взгляды стремилась исключить, отрицая их существование, поднимающаяся буржуазия с ее демократическими космополитическими воззрениями. Тем самым обнаружен чисто социологический компонент данного критерия истины, а именно демократическое требование общезначимости. Это требование общезначимости имело весьма существенные последствия для связанной с ним теории познания. Ибо законными могли считаться лишь те типы познания, которые обращались к тому, что составляет общечеловеческие стороны нашей натуры. Стремление создать «сознание вообще» есть не что иное, как попытка выделить в конкретном сознании каждого человека все те слои, которые предположительно присущи всем людям (будь то негр или европеец, средневековый человек или человек Нового времени). Первичной общей основой оказалась здесь прежде всего концепция пространства и времени и в тесной связи с этим чисто формальная область математики. Возникло ощущение, что именно это является платформой, объединяющей всех людей как таковых, и прилагались всяческие усилия сконструировать на основе ряда аксиоматических свойств некоего homo oeconomicus, homo politicus118 и т.д., не связанного ни с определенным временем, ни с определенной расой. Познаваемыми считались лишь те элементы действительности, которые можно было постигнуть на основании этих аксиом. Все остальное было дурным многообразием действительности, которое не должно заботить «чистую теорию». Главной целью этого стиля мышления было, таким образом, создать очищенную платформу для общезначимого, доступного всем и сообщаемому всем знания. Всякое познание, основанное на всей рецептивности человека в целом или на конкретных чертах исторически и социально обусловленного человека, вызывало подозрения и отвергалось. Так, прежде всего вызывал подозрение опыт, основанный только на «чувственном» восприятии: из этого

==143

проистекает упомянутое исключение качественного познания. Поскольку чувственное восприятие в его конкретном своеобразии в столь значительной степени связано с человеком как с чисто антропологическим субъектом и к тому же с трудом передается другим, от его специфических данных предпочли отказаться. Совершенно так же казалось подозрительным и познание, доступное лишь специфическим историкосоциальным сообществам. Ведь целью было знание, свободное от каких бы то ни было мировоззренческих предпосылок. При этом сторонники данного направления не замечали того, что их мир чистой квантификации и анализа также был открыт лишь на основе определенного мировоззрения; это совсем не означает, что мировоззрение обязательно должно быть источником заблуждений, напротив, именно оно открывает путь к определенным областям знания.

И прежде всего позитивизм стремился устранить конкретного человека с его оценками и желаниями. Уже характеризуя современный буржуазный интеллектуализм, мы показали, как он стремится исключить человека с его конкретными стремлениями из политической сферы и свести политическую дискуссию к некоему общему сознанию, определяемому «естественным правом». Таким способом произвольно разрывается органическая связь между исторически и социально обусловленным человеком и его мышлением. Именно в этом корень того заблуждения, которое имеет здесь первостепенное значение. Конечно, заслугой формального математического знания можно считать, что это - знание, принципиально доступное каждому, и что его содержание совершенно не зависит от индивидуального или даже стоящего за ним историко-коллективного субъекта. Однако, безусловно, существует обширная область, которая доступна либо только индивидуальным субъектам, либо только в определенные исторические периоды и открывается только при наличии определенных социальных стремлений. Примером первого может служить тот факт, что только любящий или 'ненавидящий видит в любимом или ненавидимом им человеке свойства, незаметные для остальных людей, являющихся в данном случае лишь зрителями. Или что чисто бытовой предпосылкой познания (которое не может быть конструировано как таковое чисто созерцательным сознанием) является представление, будто определенные «свойства» людей познаются только в совместной деятельности; происходит это совсем не потому, что для наблюдения над другим человеком требуется время, а потому, что в этом другом человеке нет «свойств», которые можно было бы отделить от него и которые-как обычно неверно утверждают - «проявились в нем». Здесь перед нами

==144

динамический процесс, который заключается в том, что становление человеческих свойств происходит в деятельности и в размежевании с миром. Ведь и наше самопознание складывается не посредством созерцания своей внутренней жизни, а в размежевании с миром, следовательно, в ходе процесса, в котором происходит и становление нас для самих себя. Здесь самопознание и познание другого неразрывно сплетены с действиями и желаниями, с процессом взаимодействия. И тот, кто пытается отделить результат от процесса, от участия в совместных действиях, искажает самую существенную черту действительности. Существеннейшая же тенденция мышления, ориентированного на мертвую природу, состоит в том, что оно всеми силами пытается отрицать обусловленность активного знания субъектом, волей, процессом, чтобы тем самым достигнуть чистых, размещающихся на однородной плоскости результатов. Только что приведенный пример служит иллюстрацией тому случаю, когда обусловленность знания бытием проявляется в связи между определенными личностями и определенными формами знания. Однако есть и такие области знания, доступ к которым обусловлен не определенными свойствами личностей, а характером исторических и социальных предпосылок. Определенные явления в истории и в человеческой психике различны лишь в определенные исторические эпохи, когда вследствие ряда коллективных переживаний и сложившегося на этой основе мировоззрения открывается доступ к определенному пониманию. Существуют также такие феномены (тем самым мы возвращаемся к теме нашего исследования), понимание которых зависит от наличия определенных коллективных стремлений их исконными носителями являются именно определенные социальные слои. Создается впечатление, что однозначное и доступное объективации знание возможно в той мере, в какой речь идет о постижении тех элементов социальной действительности, которые мы с самого

начала характеризовали как застывшие неизменяющиеся компоненты общественной жизни. Установление закономерностей не должно, по-видимому, наталкиваться здесь на препятствия, поскольку и самый объект исследования повинуется повторяющемуся ритму в рамках закономерной последовательности. Но там, где начинается область политики, где все находится в процессе становления, где познающий коллективный субъект сам формирует в нас это становление, где мышление является не наблюдением, а активным соучастием, преобразованием, там вступает в силу совсем иной тип познания, тот, в котором решение и видение неразрывно связаны друг с другом. Здесь нет чисто теоретического отношения субъекта

==145

к объекту познания. Именно волевой импульс способствует здесь проницательности наблюдателя, хотя этот импульс способен лишь частично и функционально осветить тот срез тотальной действительности, в котором существует данный субъект и на который он ориентирован своими жизненными социальными интересами. Здесь волевой импульс, оценку и мировоззрение не следует отделять от продукта мышления, напротив, надо сохранить все это изначальное взаимопереплетение, а если продукт мышления уже выделился из него, - восстановить эту основу. Именно это и совершает социология в качестве знания политики. Она не принимает какое-либо теоретическое заключение как нечто абсолютно значимое, но реконструирует исконные позиции, с которых мир представлялся такимто, и пытается охватить совокупность различных перспектив и взглядов, исходя из всего процесса в целом. Политика как наука в виде политической социологии не может быть замкнутой, отграниченной, четко очерченной областью знания; она сама находится в процессе становления, является частью потока событий, создается в динамическом раскрытии противодействующих сил. И конструировать ее можно либо в совершенно односторонней перспективе так, как совокупность связей воспринимается какойлибо определенной партией, либо - и это является ее высшей формой - в ходе постоянно возобновляющейся попытки синтеза существующих на данной стадии аспектов, исходя при этом из импульса к синтезу, присущего динамическому посредничеству. Пусть присущий нам интеллектуализм заставляет нас постоянно взывать к надысторическому, вневременному субъекту, к «сознанию вообще», создающему знание, содержание которого может быть сформулировано независимо от каких-либо перспектив и фиксировано в виде вечно значимых закономерностей. Без насилия над объектом это сделано быть не может. Если мы хотим обладать знанием того, что находится в процессе становления, знанием о практике и для практики, то адекватную форму этого знания мы можем найти только в совершенно новых структурных рамках. 6. О возможности передавать политическое знание Первоначальный импульс к исследованию идеологии дала политическая жизнь на современной стадии ее развития. Эта проблема возникла не в результате научных ухищрений (подобных искусственно созданных проблем у нас достаточно, и вряд ли стоит еще увеличивать их число); напротив, здесь

==146

исследователь лишь доводит до логического конца то, что само сознание людей обнаружило в ходе практической деятельности как необходимую предпосылку для ориентации в социальной сфере. Это предпринятая с громадными усилиями попытка понять самого себя и своего противника в рамках социального процесса. Здесь необходимо привести еще несколько соображений о внешних границах данной науки, о возможности передавать ее другим, т.е. об адекватном формировании нашего духовного потомства. Что касается внешних границ этой науки, то из сказанного выше очевидно, что рассмотренная здесь проблематика не распространяется на ту часть политического знания, которая служит только передаче фактических знаний. Подлинная проблематичность политики как науки и подлинная политика возникают лишь в той сфере, где воля и видение переплетены, где пройденный уже путь ретроспективно все время обретает новый облик. Выше мы уже указывали на то, что и здесь существуют связи, доступные исследованию, которые, однако, именно потому, что они находятся в процессе постоянного изменения, могут быть объектом обучения только в том случае, если при характеристике каждого данного аспекта принимается во внимание и базис, который определяет, что эти связи принимают именно такой, а не иной вид. Определение «социального уравнения» должно сопутствовать ознакомлению с каждой точкой зрения; если это возможно, надо также в каждом данном случае исследовать, почему при наблюдении с данной позиции связи предстают именно в таком аспекте. И всегда следует иметь в виду - мы не устаем это подчеркивать, - что «социальное уравнение» совсем не обязательно является источником ошибки; напротив, в большинстве случаев именно оно способствует тому, что в поле зрения попадает ряд определенных связей. Выявить же, в чем именно заключается односторонность данной социальной позиции, легче всего в том случае, если мы сопоставим эту социальную позицию с другими. Политическая жизнь с ее полярными типами мышления как бы сама в ходе своего становления производит коррекцию, уменьшая слишком резкое преувеличение одной концепции данными другой. Уже по одному этому в каждой конкретной ситуации совершенно необходимо принимать во внимание По возможности всю совокупность взглядов. Наибольшую угрозу для адекватного изображения связей, причем именно тех, которые имеют наибольшее значение в области политики, представляет собой ложное созерцание, принятое в качестве установки исследования, с его тенденцией разрушить именно те реальные связи, которые больше всего

==147

интересуют политика. Надо всегда иметь в виду, что за научным исследованием (каким бы безличным оно ни представлялось) всегда стоят типы духовного восприятия, которые в значительной степени влияют на конкретный образ науки. Если обратиться, например, к истории искусства - привлекая тем самым в качестве иллюстрации близкую нам область, где теоретически изучается нетеоретический субстрат, то окажется, что основные точки зрения складываются здесь из установок знатока искусства, коллекционера, филолога и историка духовной культуры. История искусства могла бы быть совсем иной, если бы она была написана художниками для художников или с позиций субъекта, просто наслаждающегося искусством. Последняя проявляется обычно только в критике современного искусства.

Совершенно та же опасность подстерегает теоретизирующего субъекта при изображении политических связей; она состоит в том, что своей созерцательной позицией он вытесняет позицию политической активности и тем самым, вместо того чтобы выявить и последовательно разработать основные связи, затемняет их. Особенно серьезную опасность такого рода представляет собой занятие наукой в научных институтах и академиях, где связанная с определенной жизненной сферой адекватная установка затемняется созерцанием определенного рода. В наши дни стало само собой разумеющимся, что наука начинается там, где наш исконный подход к реальности разрушается и заменяется иным. В этом и состоит основная причина того, что практика не извлекает никакой выгоды из теории такого рода коллизия, которая все более углубляется современным интёллектуализтаом. Подытоживая основное различие между созерцательной интеллектуалистической позицией и связанной с практической жизнью исконной позицией, можно сказать: оно состоит прежде всего в том, что ученый всегда привносит в действительность схематически упорядочивающую тенденцию, практик же - в нашем случае политик - руководствуется стремлением активно ориентироваться в политической жизни; ведь одно дело, если в многообразии событий находят просто материал для обозрения, и совсем другое, когда оно служит средством конкретной ориентации. Стремление к конкретной ориентации заставляет нас видеть вещи внутри данной жизненной ситуации; обозрение же разрывает ткань живых связей в угоду удобной, искусственно созданной системе. Это фундаментальное различие между схематически упорядочивающей и активно ориентирующей установкой может быть показано еще на одном примере. Существуют три возможных подхода к современным политическим теориям: при первом подходе эти теории вводятся в рамки типологии, ==148

разработанной на материале истории и конкретной социальной среды. Различные типы политических теорий перечисляются здесь в последовательности, не имеющей смыслового значения, - в лучшем случае делается попытка обнаружить какой-либо чисто теоретический принцип их отличия друг от друга. Такого рода типологии (весьма модные в наше время) можно назвать «плоскостными», поскольку в них делается попытка упорядочить многообразие жизни в некоей искусственно однородной плоскости. В основе подобного упорядочения как бы лежит латентное представление, что пути жизни различны и можно следовать любым из них. Тем самым действительно создается обозрение, однако оно носит чисто схематический характер. Можно дать теориям наименования, снабдить их этикетками, однако реальная их связь будет в этой схеме уничтожена, поскольку в действительности эти теории являются совсем не различными жизненными путями, а результатом переплетения вполне конкретных ситуаций. Несколько более разработанный тип плоскостной типологии представляет собой, как мы уже говорили, та типология, в которой делается попытка найти какой-либо принцип имеющейся дифференциации, предпочтительно философский. Так, например, Шталь, первый теоретик немецкой партийной системы, рассматривал различные политические направления своего времени как варианты двух теоретических принципов - принципа легитимности и принципа революции119. Подобная классификация дает не только обозрение различных теорий, как в первом случае, но и их интерпретацию; вместе с тем здесь создается видимость наличия чисто теоретического, чисто философского принципа дифференциации, который, безусловно, существует, но не имеет решающего значения. Тем самым складывается впечатление, что политическое мышление является разработкой чисто теоретических возможностей. Если в первом случае субъект классификации относился к типу коллекционера, то во втором проявляется мышление систематизирующего философа. В обоих случаях в политическую действительность произвольно проецируются формы опыта, присущие людям созерцательного типа. Следующим видом упорядочения политических теорий является чисто историческая типология. В ней, правда, теории не вырываются из непосредственной политической среды, в которой они возникли, для того чтобы противопоставить их друг другу на некоей абстрактной плоскости, однако здесь обнаруживается другая крайность - чрезмерное внимание к историческому моменту. Историка в его

идеально-типическом значении интересует в данном случае непосредственная причинность и единичное каузальное сплетение, в котором возникают политические теории. Для установления этого он привлекает

==149

все предшествующие формы исследуемых теорий и связывает их с неповторимыми личными свойствами творческих индивидов. Тем самым подобный представитель исторической типологии настолько ограничивает свой кругозор конкретной неповторимостью исторических событий, что лишает себя всякой возможности сделать на материале истории какие-либо научные выводы. И в самом деле, историки горячо отстаивают тезис, согласно которому история ничему не учит. Если недостатком вышеупомянутых установок была их отдаленность от конкретных событий, их пристрастие к генерализациям, типам, системам, которые уводили от живой истории, то историк настолько замыкается в непосредственной исторической действительности, что его выводы значимы только для конкретных ситуаций прошлого. Между этими крайностями лежит третий путь, который составляет как бы нечто среднее между вневременной схематизацией и исторической конкретностью; именно в этой сфере живет и мыслит осмотрительный политик, даже если он не всегда это осознает. Этот третий путь состоит в том, чтобы пытаться постигнуть сущность возникающих теорий и их эволюцию в тесной связи с социальными группами (интересы которых отражены в этих теориях) и с типичными тотальными ситуациями в их динамическом изменении. Здесь мышление и бытие должны быть реконструированы в своей тесной связи. Не сознание вообще избирает здесь произвольно тот или иной путь и не отдельный индивид создает из глубин собственного духа теорию ad hoc120 для определенной единичной ситуации, но определенным образом структурированные коллективные силы создали соответствующие их стремлениям теории для определенных структурно постигаемых ситуаций и открыли соответствующие данной ситуации аспекты мышления и возможности ориентации. И только вследствие того, что эти структурно обусловленные коллективные силы продолжали существовать и вне границ единичной исторической ситуации, эти теории и возможности ориентации сохраняли свое значение и в последующее время. Лишь тогда, когда наступило изменение в структуре ситуации, когда в ней постепенно стал происходить сдвиг, возникла потребность в новых теориях и в новых способах ориентации. Осмысленно следить за последовательностью событий может лишь тот, кто способен увидеть в данной исторической ситуации, в данном историческом событии лежащую в их основе структуру, но не тот, кто никогда не выходит за пределы истории или настолько поглощен абстрактными обобщениями, что теряет связь с практической жизнью. Каждый политик, действующий на уровне современного сознания, мыслит потенциально - хотя, быть может, и не

==150

эксплицитно, - в терминах структурных ситуаций; лишь этот тип мышления придает конкретность действиям, направленным на дальние цели (мгновенные решения могут остаться в сфере мгновенных ориентации). Подобное мышление охраняет политика от пустоты абстрактных схематизации и делает его достаточно гибким, чтобы он не фиксировал свое внимание на единичных событиях прошлого, не руководствовался бы ими в качестве неадекватных моделей. Подлинно активный человек не станет задавать себе вопрос, как какой-либо выдающийся деятель прошлого поступал в определенной ситуации; его будет интересовать, как этот деятель ориентировался бы в современной ситуации. Способность быстро переориентироваться во все время меняющемся соотношении сил является основополагающим практическим качеством такого сознания, которое постоянно стремится к активной ориентации. Пробудить эту способность, поддерживать ее и способствовать тому, чтобы она проявляла себя на любом материале, и является специфической задачей политического образования. Следовательно, нельзя допускать, чтобы при изображении политических связей созерцательная установка вытесняла потребность политического деятеля в активной ориентации. Однако, принимая во внимание, что наша система обучения ориентирована прежде всего на созерцательную установку и что при передаче знания руководствуются обычно стремлением дать обзор фактов, а не обучить конкретной ориентации в определенных жизненных условиях, мы считаем необходимым в данной связи установить хотя бы отправную точку той проблематики, которая связана с вопросом подготовки будущих поколений активных политических деятелей. Мы не в состоянии развернуть здесь эту проблематику во всей ее полноте и удовлетворимся рассмотрением основного структурного принципа существенных для нашей постановки вопроса связей. Формы и типы передачи знаний в области духовной, психической жизни меняются в зависимости от характера передаваемого знания121. Один тип социальной группы и педагогических приемов приемлем для художественного обучения, другой - для научного. Так, например, для передачи математического знания необходима определенная форма сообщения и определенные отношения между учителем и учеником, отличные от тех, которые устанавливаются при обучении истории духовной культуры; в области философии они иные, чем в области политики, и т. д. История и живая жизнь непрерывно экспериментируют, бессознательно создавая наиболее адекватные формы обучения в различных областях знания. Жизнь постоянно воспи-, тывает и пестует людей. Обычаи, мораль, манера поведения

==151

складываются в моменты, когда мы даже не подозреваем этого. Формы ассоциаций людей беспрерывно видоизменяются, отношение одного человека к другому, человека к группе меняется с минуты на минуту под влиянием внушения, инстинктивного соучастия, растроганности, сопротивления и т.д. Здесь невозможно построить полную типологию форм передачи знания. Они возникают и исчезают в ходе исторического развития, и подлинное их понимание возможно также только в том случае, если они будут восприняты в связи с их социальной средой и ее структурными изменениями, а не в сконструированном вакууме. Для первоначальной ориентации мы укажем здесь на dee тенденции современной жизни, играющие значительную роль в формировании внешнего и внутреннего облика наших потомков. Это прежде всего тенденция, которая в соответствии с требованиями современного интеллектуализма направлена на то, чтобы сделать формы образования и передачи знаний однородными, интеллектуализировать их. Ей противостоит тенденция романтизма, призывающего вернуться к прежним «исконным» формам образования.

Попытаемся и здесь показать на примере, что мы имеем в виду. Наиболее соответствующим чисто упорядочивающему знанию типом преподавания является устное сообщение, лекция. Наиболее адекватной формой для систематизирования, типизирования или вообще передачи какого-либо упорядоченного материала является тот особый вид субординации, который возникает при слушании лекции. Здесь материал раскрывается в лекции, а «слушатель» в качестве только «слушающего» просто «принимает его к сведению». В основе этого акта лежит предпосылка - и она присутствует в лекции, что здесь элиминированы все волевые импульсы и личные связи. Интеллект воздействует на интеллект в некоем оторванном от конкретной ситуации, воображаемом мире. Поскольку, однако, речь здесь идет не об иератических и магических текстах, а о материалах, допускающих свободное исследование и контролирование сделанных выводов, то после усвоения лекционного материала может быть развернута дискуссия, и в этом находит свое оправдание семинарская работа. Однако и здесь существенно, что волевые импульсы и личные связи были, насколько это возможно, устранены и абстрактные возможности противопоставлены друг другу на чисто деловой основе. Эта форма передачи знания наиболее оправдана в тех науках, которые Альфред Вебер122 назвал знанием цивилизации. Следовательно, в той сфере, где отсутствует влияние мировоззренческих и волевых импульсов. Плодотворность этого способа передачи знаний в области наук о культуре вызывает сомнение, которое еще усиливается, когда возникает вопрос о

==152

тех родах знания, которые ориентированы на непосредственную практическую деятельность. Однако современный интеллектуализм в соответствии со своим родом знания и своей тенденцией гипостазирует этот определенный метод - один из возможных методов научного общения - и стремится распространить эту специфическую форму передачи знания на другие области. Эта форма научного общения и передачи знания в своих основных чертах создана и стабилизирована средневековой схоластической системой обучения и, может быть в еще большей степени, университетами эпохи абсолютизма, ориентированными на подготовку государственных служащих. Лишь секты и кружки, которые не были заинтересованы прежде всего в специальном знании и для которых предпосылкой знания и видения был акт духовного пробуждения, создавали традицию других форм человеческого общения и передачи духовных ценностей. В нашу эпоху неадекватность системы обучения, целью которой является только передача, сообщение знаний и которая ведет к субординации «слушателя», проявилась сначала в области, называемой обычно «изобразительным искусством». Здесь также создание академии привело к вытеснению прежней формы обучения, прототипом которой была мастерская (студия). Между тем мастерская создавала ассоциацию, значительно более чем академическое обучение соответствовавшую тому субстрату, который должен был быть передан. Прежде всего мастерская всегда создает между мастером и учеником отношения, основанные на совместной деятельности. Здесь тема обучения не разворачивается систематически и не принимается учеником к «сведению». Все передаваемые сведения демонстрируются в конкретных ситуациях, «при случае», а не просто сообщаются; при этом ученик участвует в работе мастера, помогает ему и завершает в течение своей жизни то, что наметил мастер. Инициатива переходит от учителя к воспитаннику и возбуждает его ответную реакцию. Совместная деятельность объединяет их под знаком становления целого. Вместе с техникой передается идея, стиль, и совершается это не посредством теоретического пояснения, а в совместном творческом достижении объединяющей их цели. Тем самым в этот процесс вовлекается весь человек, человеческое общение носит здесь совсем иной характер, чем при простом усвоении лекционного курса. Обучают не обозрению материала, а конкретной ориентации (в процессе художественного творчества передается чувство формы); аналогичные ситуации, правда, повторяются, но они каждый раз постигаются в свете вновь создаваемого творения и его единства.

==153

Мы уже указывали на то, что романтический импульс приводил к инстинктивному пониманию превосходства той формы ассоциации, которая создавалась в мастерской. Сторонники этого направления указывали на то, какой вред принесли изобразительным искусствам академии, и подчеркивали, что подлинно творческое искусство в лучшем случае существовало, несмотря на академии. Каждое движение, которое могло привести к созданию подобного рода учебных учреждений в области политики или журналистики, вызывало у них тревогу. Следовательно, и здесь интеллектуализм наталкивается на противодействие романтических течений, которые уравновешивают его недостатки. Успехи романтического течения привели в ряде областей к действительно хорошим практическим результатам. Так, например, в прикладном искусстве или - если обратиться к совсем иной сфере - в области детского обучения. Оно утвердилось во всех тех жизненных сферах, где интеллектуализм вытеснил исконные формы ассоциации, сложившиеся в мастерской, не из действительной необходимости, а на основании чисто формального стремления к экспансии. Однако свою границу это романтическое течение находит там, где систематическое знание является неизбежной предпосылкой современной жизни. Чем выше уровень обучения и чем сложнее формы прикладного искусства, тем проблематичнее становится плодотворность романтических требований, хотя и на этих ступенях развития некоторые преувеличения могут быть отнесены к ненужной сверхрационализации. (Здесь обнаруживаются прямые структурные аналогии со сверхрационализацией и сверхбюрократизацией капиталистического предприятия.) Мы можем, таким образом, совершенно точно установить, где романтическое противодействие интеллектуализму не является более оправданным. Институционализация преподавания архитектуры, например, покоится не только на гипертрофированном интеллектуализме нашего времени, но и на фактических условиях, связанных со сложностью технических знаний, которые должны быть усвоены. И еще значительно более важно следующее (и это необходимо понять в первую очередь): само существование интеллектуализма и его господство не есть продукт интеллектуалистических ухищрений; напротив, интеллектуализм и сам возник из органических условий всего процесса развития в целом. Поэтому в нашу задачу отнюдь не входит вытеснить интеллектуализм оттуда, где именно он органически удовлетворяет требованиям, возникшим в недавнее время; мы стремимся лишь освободить от него те области, где он вводит интеллектуалистические методы из чисто формального стремления к экспансии, несмотря на то что там еще продолжают плодотворно действовать непосредственные

==154

жизненные силы. Чисто техническим знаниям инженера уже нельзя обучить в мастерской; однако эти формы живого сообщества, направленные на духовное «пробуждение» и на продолжение дела, вполне можно применить там, где действуют импульсы, которые еще находятся в процессе роста. Следовательно, решение уже не может состоять в безусловном принятии того или другого способа передачи знания; и здесь необходимо живое посредничество между формирующими наше время силами, причем в каждом данном случае следует точно установить, в какой мере обучение данному специфическому предмету требует систематизации и в какой ~ методов органического непосредственного сотрудничества123.

То, что было здесь сказано о передаче художественных субстанций, может быть mutatis mutandis в значительной степени перенесено на политику. До сих пор политике обучались как «искусству» и политические знания передавались «при случае». Политическое знание и умение передавалось в форме случайной информации. «При случае» сообщались специфические политические методы и сведения. То, чем для искусства была студия, для ремесла - мастерская, для политики, особенно политики буржуазно-либерального толка, был социальный институт клуба. Клуб - это специфическая форма объединения людей, «сама собой» сложившаяся как соответствующее средство для социального и партийного отбора (в качестве платформы политической карьеры) и для выявления импульсов коллективной воли. По своеобразной социологической структуре клуба можно судить о наиболее существенных формах, которые служили для непосредственной передачи политического знания, обусловленного определенными волевыми импульсами. Однако в политике, так же как и в области художественного творчества, становится явным, что первоначальные методы обучения и образования, основанные на передаче знаний при случае, уже недостаточны. Современный мир слишком сложен, и каждое решение, которое хоть в некоторой степени соответствует уровню нашего знания и образования, требует слишком большого числа специальных знаний и умения ориентироваться в сложившейся обстановке, чтобы случайно усвоенное знание и умение могло в течение долгого времени нас удовлетворить. Потребность в систематическом обучении заставляет нас уже теперь (а со временем эта потребность будет ощущаться все острее) предоставлять политику, журналисту специальное образование. Опасность заключается в том, что в этом специальном образовании, если организация его будет чисто интеллектуалистичной, окажется вытесненным именно политический элемент. Чисто энциклопедические знания, не связанные с практикой, не принесут

==155

большой пользы. Вместе с тем возникает следующий вопрос он уже возник для того, кто способен охватить всю ситуацию в целом, - следует ли специальное обучение политиков отдать в полное ведение партийных школ? Конечно, партийные школы обладают известным преимуществом. Формирование воли происходит там само собой, пронизывает материал на каждой ступени обучения. «Клубистская», направленная на формирование воли атмосфера просто переносится здесь в исследования и занятия. Вопрос заключается в том, оправдан ли этот способ пробуждения и формирования воли в качестве единственной формы политического воспитания. Ибо при ближайшем рассмотрении оказывается, что эта передача определенной политической воли не что иное, как культивирование заранее предпосланной волевой направленности, диктуемой партийной позицией соответствующих социальных и политических слоев. Но разве нет и не может быть такой формы обучения, которая исходит из наличия относительно свободной воли, все в большей степени характеризующей современную интеллигенцию? Не слишком ли легко мы отказываемся от существенного наследия европейской истории, если, ощущая угрозу со стороны партийного аппарата, даже не пытаемся в критический момент усилить именно те тенденции, которые ведут к принятию решений на основе общей ориентации? Разве пробуждение воли возможно только посредством одностороннего ее воспитания, и разве воля, перерабатывающая в себе различные критические точки зрения, не является также волей, даже волей более высокого типа, которой нельзя просто пренебречь? Мы не должны допускать, чтобы нас втягивали в сферу влияния экстремистских политических групп, навязывали нам их терминологию и жизнеощущение. Не должны соглашаться с тем, что только определенным образом направленная воля есть воля и только революционное или контрреволюционное действие есть действие. Здесь оба крайних крыла политического движения

хотят навязать нам свое одностороннее понимание практики и тем самым скрыть от нас подлинную проблематику. Или политикой следует считать только подготовку восстания? Не является ли также действием непрекращающееся преобразование условий и людей? Значение революционных и повстанческих фаз может быть понято в аспекте целого, но и тогда они выполняют лишь частную функцию в рамках всего процесса в целом. Неужели именно та воля, которая пытается найти динамическое равновесие с точки зрения целого, лишена соответствующих традиций и типов образования? И разве желание создать больше центров

==156

политической воли с живой критической совестью не соответствует истинным интересам целого? Следовательно, необходимо иметь платформу, позволяющую сообщать нужные для подобной критической ориентации исторические, юридические и экономические сведения, обучать объективной технике управления массами, формированию общественного мнения и контролю над ним, а также специфике той среды, в которой волевые решения и видения неразрывно связаны, причем обучать всему этому таким образом, чтобы допускать существование еще ищущих, стоящих перед принятием решения людей. При таком подходе само собой определится, где следует применять старые формы лекционного обучения и где уместны те виды политических ассоциаций, которые в большей степени связаны с жизненной практикой. Мы совершенно уверены в том, что взаимосвязи специфической политической сферы могут быть постигнуты лишь в ходе подлинной дискуссии. Так, например, нет никакого сомнения в том, что способность к активной ориентации можно пробудить только посредством концентрации процесса преподавания на непосредственных актуальных событиях, которые учащиеся сами непосредственно переживают. Ибо нет лучшего способа познакомиться с подлинной структурой политической сферы, чем размежевание с противниками по самым насущным вопросам сегодняшнего дня, поскольку при таких обстоятельствах всегда выступают борющиеся в данный момент силы и аспекты. Подобная способность наблюдения, постоянно направленная на активную ориентацию, позволит поиному воспринимать и историю - не так, как это обычно делается в наши дни. История будет рассматриваться не с точки зрения архивиста или моралиста. Историография испытала уже столько трансформаций— от простой хроники, легенды до назидательной риторики и произведения искусства, картины жизненных нравов и стремления раствориться в прошлом, что она сможет претерпеть и дальнейшую трансформацию. Все эти формы были не что иное как постижения прошлого, соответствовавшие господствующей ориентации эпохи. Если возникающий теперь в политической сфере новый тип активной ориентации в жизни, который направлен прежде всего на выявление социологических структурных отношений, переместится из политики в сферу научного исследования, будет найдена и соответствующая новая форма историографии. Это ни в коей степени не должно умалять значения исследования источников или архивов или исключать другие виды историографии. Ведь и в наше время есть потребность в чисто «политической истории» и в «морфологическом»

==157

изображении. Те импульсы, которые, исходя из современного типа жизненной ориентации, направляются на постижение прошлого в свете структурных преобразований социальных отношений, теперь только возникают. Между тем наша ориентация в современной жизни не может быть полной, если она не связана с прошлым. И если этот вид наблюдения, основанный на активной ориентации, утвердится в нашей жизни, то на этой основе будет ретроспективно постигнуто и прошлое. 7. Три пути социологии знания Наша задача состоит не в том, как мы уже указывали, чтобы полностью решить поставленные здесь проблемы; нам приходится удовлетвориться тем, что мы выявляем скрытые взаимосвязи и ставим под вопрос те выводы, которые до сих пор казались непоколебимыми. При этом мы стремились не только не избегать трудностей, но ставить дискутируемые проблемы во всей их остроте. Какой смысл в том, чтобы находить успокоительный ответ на вопрос, является ли политика наукой, если подлинное политическое мышление не соответствует нашим конструктивным данным? Прежде всего необходимо понять, что историкополитическое мышление создает знание sui generis124, которое не является чистой теорией и тем не менее содержит познание; необходимо также понять, что историко-политическое знание, будучи всегда частичным, связанным с определенной перспективой, обусловленным интересами определенного коллектива и развиваясь в тесной связи с ними, тем не менее в специфическом аспекте постигает действительность. Ведь само ознакомление с историческим материалом уже показывает, как даже интерпретация историко-политическим мышлением самого себя меняется в зависимости от того, с каких позиций ставится проблема, какие переживания и традиции положены в основу ее осмысления. Этим объясняется и наш подробный историко-социологический анализ самой постановки проблемы, который должен был показать, что даже такой фундаментальный вопрос, как отношение теории к практике, решается различно в зависимости от того, рассматривается ли он с бюрократических, исторических, либеральных, социалистическо-коммунистических или фашистских позиций. Для дальнейшего понимания своеобразия политического мышления необходимо постигнуть также неадекватность обычной формы изложения специфическому знанию, целью которого является активная ориентация, и противоположность между активной ориентацией и схемой, созданной в рамках научного созерцания. И наконец, следует показать, как это различие и это своеобразие специфических, свойственных

==158

этому мышлению форм передачи знания находит свое выражение в специфическом способе духовного общения. Отсюда наше пристальное внимание к анализу форм изложения материала и методов преподавания. Только если ясно представить себе эти различия и принять во внимание связанные с ними трудности, можно дать адекватный ответ на вопрос, является ли политика наукой. Именно тот анализ, который постоянно исходит из социальной обусловленности политического знания и стремится постигнуть форму изложения с социально-активистских позиций, и является анализом в рамках социологии знания. Без такой социологической постановки вопроса глубокое своеобразие политического знания постигнуто быть не может. Этот анализ позволяет выбрать один из трех возможных путей. В одном случае, исходя из тезиса, согласно которому историко-политическое знание всегда обусловлено бытием, социальной позицией, можно, именно вследствие этой социальной обусловленности, полностью отрицать истинность и познавательную ценность этого рода знания. По этому пути пойдут те, кто в своих поисках модели истинного познания ориентируется на типы познания других наук и не отдает себе отчета в том, что каждая область реальной действительности может иметь свою особую форму

познания и что нет ничего опаснее, чем подобная односторонняя и ограниченная точка зрения на проблематику познания. После того как эти соображения приняты во внимание, возникает возможность второго подхода, который заключается в том, чтобы поставить перед социологией знания задачу разработать «социальное уравнение» для любой историке-политической точки зрения. Это означает, что перед социологией знания поставлена задача выявить в каждом данном конкретном «познании» элемент, обусловленный оценкой, социальной позицией и интересами, устранить его в качестве источника заблуждения и проникнуть в «свободное от оценки», «надсоциальное», «надысторическое», «объективно» значимое содержание этого познания. Нет сомнения в том, что эта тенденция в известной степени оправдана, ибо, безусловно, существуют такие области историко-политического знания, где содержится автономия, регулярная повторяемость, формулирование которой в значительной степени не зависит от мировоззренческой и политической позиции исследователя. Так, мы видели, что в психической жизни есть сфера, в значительной степени независимая от субъективного восприятия, которая может быть постигнута посредством законов массовой психологии; существует и область социальной жизни, т.е. самые общие структурные формы человеческого общежития («формальная социология»), подчиняющаяся общим структур-

==159

ным закономерностям. Макс Вебер в своем «Хозяйстве и обществе» стремился определить эти «объективно» постигаемые связи, чтобы тем самым выявить в рамках социологии свободную от оценки объективную область. И в политической экономии попытки освободить сферу чистой теории от сложного переплетения социального и мировоззренческого моментов также свидетельствуют о стремлении провести резкую границу между «оценочным суждением» и «объективным содержанием». В настоящее время трудно сказать, в какой степени это разделение действительно возможно. Не исключено, даже вполне вероятно, что такие области, где это осуществимо, действительно существуют; однако их «свободный от оценки», «надысторический» и «надсоциальный» характер может быть полностью выявлен лишь в том случае, если мы проведем анализ всей аксиоматики и всего категориального аппарата, которые здесь используются, под углом зрения их мировоззренческих корней. Ибо часто случается, что мы принимаем в качестве «объективных» моментов те категориальные структуры и постулаты, которые мы бессознательно сами внесли в эксперимент и которые впоследствии определяются специалистом в области социологии знания как ограниченные, исторически и социально обусловленные аксиомы того или иного направления. Ведь ничто не является более очевидным, чем тот факт, что мы менее всего способны замечать ограниченность наших собственных форм мышления и что лишь в ходе исторического и социального развития создается та необходимая дистанция, которая позволяет установить их ограниченность. Именно поэтому и в тенденции, направленной на то, чтобы выделить в объекте познания эту свободную от оценки сферу, совершенно необходимы, хотя бы в качестве корректива, «социальные» уравнения форм мышления, постигаемые методами социологии знания. Здесь невозможно предвосхитить, каков будет результат подобного исследования, но одно можно установить уже сейчас: если и после подобного резкого отграничения политически и социально обусловленного знания обнаружилась бы сфера, свободная от оценки (свободная не только от определенной политической точки зрения, но свободная и в том смысле, что используемый ею категориальный аппарат и аксиоматика однозначны и свободны от оценочного суждения), то ее можно было бы постигнуть, лишь приняв во внимание все доступные нашему знанию «социальные уравнения» мышления.

Тем самым мы подошли к третьему пути, который и является нашим. Сторонники этого подхода полагают, что там, где начинается собственно политическая область, оценочный элемент не может быть просто устранен или во всяком случае устранен в такой степени, как это делается в формаль-

==160

но-социологическом мышлении или в других сферах формализованного познания. Они настаивают на конститутивном значении волюнтаристического элемента для познания в области истории и политики, несмотря на то что в этой области в ходе исторического процесса происходит постепенный отбор таких категорий, которые все в большей степени обретают значимость для всех партий. Тем не менее наличие подобного, постепенно формирующегося слоя знания, значимого для всех партий, наличие подобного consensus ex-post125126 не должно скрывать от нас тот факт, что в каждый данный исторический период существует достаточно обширная сфера знания, доступная нам лишь в исторически и социально обусловленных формах. Поскольку же мы живем не в период полной свободы от социальных связей и не вне истории, наша проблема состоит не в том, как использовать знание, конституированное в сфере «истины в себе», но в том, чтобы понять, как человек с его знанием, обусловленным временем и социальным положением, решает задачи, которые ставит перед ним познание. Если мы считаем наиболее плодотворным метод всестороннего обзора различных аспектов, которые на данной стадии еще не могут быть объединены в систему, то лишь потому, что этот путь представляется нам оптимальным в наших условиях и мы видим в нем необходимую стадию, подготавливающую (как это обычно бывает в истории) синтез следующих ступеней развития. Однако такого рода решение проблемы следует сразу же дополнить указанием, что даже в этой склонности к всестороннему обзору и синтезу с наиболее всеохватывающей и прогрессивной позиции уже заранее заключено определенное решение, а именно решение достигнуть динамического посредничества. Мы совсем не склонны отрицать наличие подобного решения. Ведь главный наш тезис сводится к тому, что политическое познание, поскольку политика есть политика в указанном выше смысле, немыслимо без определенного решения и что тогда, когда речь идет о посредничестве, это решение находится где-то внутри общей структуры, коренится именно в самом факте поддержки динамического посредничества. Однако одно дело, когда это решение ведет к определенной точке зрения бессознательно и наивно (что в принципе препятствует расширению перспективы), и совсем другое, когда оно выступает лишь после того, как при постановке проблемы взвешено и принято во внимание все то, что может быть для нас объектом рефлексии, что уже доступно нашему знанию. Ибо своеобразие политического знания заключается, как нам представляется, в том, что рост знания не устраняет необходимости решения, а лишь все более отодвигает его, и то, что мы обретаем в этом оттеснении решений, продолжает

б К.Манхейм

==161

существовать в виде расширения нашего горизонта и постигнутого нами знания. Так, от успехов социологического исследования идеологии мы со все большим основанием можем ждать того, что малоизученные до сих пор взаимодействия между социальным положением, волевым импульсом и видением мира будут становиться все более прозрачными, что мы - как уже было сказано - сможем с достаточной точностью выразить в формальных данных коллективно обусловленную волю и связанное с ней мышление и примерно предсказать идеологическую реакцию различных социальных слоев. Однако тот факт, что социология знания дает нам подобную основу, ни в коей степени не устраняет наше собственное решение; социология знания лишь расширяет границы той сферы, внутри которой будет принято решение. И те, кто опасается, что знание детерминирующих факторов повлияет на решение, окажется угрозой для «свободы», могут быть спокойны. Ведь по существу детерминирован в своих решениях только тот, кому неизвестны наиболее важные детерминирующие факторы и кто действует под непосредственным давлением неведомых ему детерминант. И лишь в результате осмысления господствовавших до сих пор над нами детерминант мы перемещаем их из сферы бессознательных мотиваций в область управляемых, исчисляемых и объективируемых факторов. Тем самым выбор и решение не устраняются; напротив, мотивы, которые раньше господствовали над нами, теперь нам подчинены; в своем отступлении мы все более приближаемся к нашей подлинной сущности, и там, где мы раньше покорялись велению неизбежного, мы способны теперь сознательно объединиться с силами, с которыми мы можем полностью идентифицировать себя. Постоянное изучение тех факторов, которые до сих пор находились вне нашего контроля, и все больше расширяющее наш кругозор оттеснение нашего решения является, как нам кажется, основной тенденцией в становлении политического знания. Это соответствует высказанному нами ранее утверждению, согласно которому область, доступная рационализации и рациональному контролю (даже в сфере наших глубоко личных переживаний), все расширяется, а иррациональная среда соответственно этому все более сужается. Приведет ли это развитие к полной рационализации мира, вообще исключающей возможность иррациональности и принятия решения, будет ли тем самым устранена лишь социальная детерминация - вопросы, которые мы здесь рассматривать не будем, ибо такая возможность более чем утопична, очень далека и поэтому недоступна научному изучению. Одно мы, однако, вправе, как нам кажется, утверждать, что политика как таковая вообще возможна лишь до той поры, ==162

пока существует иррациональная среда (как только она исчезает, ее место занимает «управление»), что особенность политического знания, отличающая его от «точных наук», состоит в том, что здесь знание неразрывно срослось с интересами, рациональный элемент - с иррациональной средой и, наконец, что существует тенденция устранить иррациональное в сфере социального и в тесной связи с этим происходит осмысление факторов, господство которых мы раньше бессознательно допускали. В истории человечества это находит свое выражение в том, что вначале человек видит в социальной среде неотвратимую судьбу, т.е. нечто, не поддающееся его воздействию, подобно тому как мы, вероятно, всегда будем воспринимать границы, поставленные перед нами природой (рождение и смерть). К подобному восприятию следует отнести ту этику, которую можно назвать «фаталистической». Сущность ее прежде всего в требовании подчиняться высшим, неведомым силам. Первую брешь в этой фаталистической этике образует этика убеждения, в которой человек противопоставляет себя фаталистичности социального процесса. Он сохраняет свою свободу, вопервых, в том смысле, что может своими действиями внести в мир новые причинные ряды (хотя он и не

претендует на то, чтобы контролировать их последствия), во-вторых, постольку поскольку он верит в то, что его решения не детерминированы. Третья ступень в этом развитии достигнута, по-видимому, в наше время. Она характеризуется тем, что совокупность социальных связей в качестве «мира» не является уже полностью непроницаемой, фаталистичной и что ряд этих связей потенциально доступен предвидению. На этой ступени возникает этика ответственности. В ней содержится прежде всего требование, во-первых, того, чтобы мы действовали не только в соответствии со своими убеждениями, но и принимали во внимание возможные последствия этих действий в той мере, в какой они поддаются определению; затем - это мы добавляем, основываясь на наших предшествующих заключениях, - чтобы сами наши убеждения были подвергнуты критическому переосмыслению и очищены от слепо и насильственно действующих детерминант. Впервые такого рода понимание политики было сформулировано Максом Вебером. В его концепции находит свое отражение та стадия в развитии политики и этики, на которой слепые силы судьбы оказываются (хотя бы частично) изгнанными из социальной сферы и знание всего того, что может быть узнано, становится обязанностью лица, совершающего какие-либо активные действия. Если политика вообще может стать наукой, то это должно произойти именно на данной стадии, когда область

==163

истории, в которую ей надлежит проникнуть, стала настолько прозрачной, что можно различить ее структуру, и когда в рамках новой этики формируется воля, рассматривающая знание не как созерцание, а как самоуяснение и в этом смысле как подготовку пути к политическому действию.

00.htm - glava05

Глава IV Утопическое сознание (Посвящается Альфреду Веберу к его 60-летию) 1. Попытка уяснения основных феноменов: Утопия, идеология и проблема действительности Утопичным является то сознание, которое не находится в соответствии с окружающем его «бытием». Это несоответствие проявляется всегда в том, что подобное сознание в переживании, мышлении и деятельности ориентируется на факторы, которые реально не содержатся в этом «бытии». Однако не каждую ориентацию, не соответствующую данному «бытию», являющуюся трансцендентной по отношению к нему и в этом смысле «чуждой действительности», мы назовем утопичной. Мы будем считать утопичной лишь ту «трансцендентную по отношению к действительности» ориентацию, которая, переходя в действие, частично или полностью взрывает существующий в данный момент порядок вещей. Ограничивая утопическое сознание рамками той трансцендентной по отношению к реальности ориентации, которая взрывает существующий порядок, мы установили главное различие между утопическим и идеологическим сознанием. Можно ориентироваться на далекие от действительности, трансцендентные бытию факторы и тем не менее стремиться к сохранению или постоянному репродуцированию существующего образа жизни. В ходе истории люди значительно чаще

ориентировались на трансцендентные, чем на имманентные действительности факторы, и тем не менее осуществляли на основе подобного не соответствующего бытию «идеологического» сознания вполне конкретное устройство социальной жизни. Утопичной подобная не соответствующая действительности ориентация становилась лишь тогда, когда она действовала в том направлении, которое должно было приве-

==164

сти к уничтожению существующей «структуры бытия». Поэтому носители определенного «порядка» и его представители никогда не занимали враждебной позиции по отношению к трансцендентной бытию ориентации; их целью было подчинить своему контролю трансцендентные бытию, т. е. не осуществимые в данном социальном устройстве, идеи и стремления и сделать их социально безопасными посредством вытеснения за пределы общества и истории. Каждая стадия исторического бытия обволакивалась представлениями, трансцендировавшими это бытие, однако до тех пор, пока они «органически» (т. е. не оказывая преобразующего воздействия) входили в картину мира, соответствущую данному периоду, они выступали не как утопии, а как идеологии, присущие данной стадии исторического развития. Пока феодальному государству и средневековой церковной организации удавалось связывать обещания райского блаженства не с существующей социальной структурой, а с некоей трансцендентной сферой, с потусторонним миром и тем самым лишать их преобразующей силы, они еще принадлежали к данному общественному порядку. Лишь тогда, когда определенные группы людей ввели эти чаяния в сферу своей непосредственной деятельности, пытаясь их реализовать, эти идеологии стали утопиями. И если мы здесь вслед за Ландауэром127 (сознательно вопреки принятой нами дефиниции) назовем каждое значимое, действующее социальное устройство «топией», то все эти чаяния, в той мере, в какой они обладают преобразующей функцией, станут утопиями. Совершенно ясно, что в основе подобного разделения лежит определенное понимание «бытия» и соответствующее ему понимание трансцендентности по отношению к бытию и, прежде чем перейти к дальнейшему, следует полностью уяснить себе сущность этой посылки. Ответить на вопрос, что такое «действительность», «бытие» вообще, должна философия, и это не имеет отношения к нашей проблематике. Однако что следует в каждый данный момент считать «действительным» в историческом и ^ циологическом понимании, может быть определено с достаI очной однозначностью социологией знания. Поскольку человек есть существо, которое прежде всего живет в истории и в обществе, то окружающее его «бытие» никогда не является «бытием вообще», но всегда есть конкретная историческая форма общественного бытия. С социологической точки зрения, «бытие» доступно постижению только как «конкретно значимое», т. е. как некое постоянно фунционирующее и действительно существующее жизненное устройство. Каждое конкретно «функционирующее жизненное устройство» может быть с наибольшей ясностью понято и охаракте-

==165

ризовано посредством того типа экономической и политической структуры, которая составляет его основу; однако оно охватывает также все человеческие отношения (специфические формы любви, общения, борьбы и т. п.), которые допускает или требует данная структура, и, наконец, - все те формы и способы переживания и мышления, которые соответствуют данному жизненному устройству и в этом смысле совпадают с ним. (Для нашей постановки проблемы этого объяснения пока достаточно. Мы не пытаемся отрицать, что более углубленное исследование вопроса повлечет за собой необходимость дополнительного разъяснения. Степень объяснения каждого данного понятия никогда не является абсолютной; она всегда соответствует масштабам и интенсивности понимания всей структуры в целом). Однако каждое «реально существующее» жизненное устройство обволакивается представлениями, которые следует именовать «трансцендентными бытию», «нереальными», потому что при данном общественном порядке их содержание реализовано быть не может, а также и потому, что при данном социальном порядке жить и действовать в соответствии с ними невозможно. Одним словом, «трансцендентными бытию», нереальными, являются все те представления, которые не согласуются с существующим жизненным устройством. Представления, которые соответствуют конкретно существующему de facto действующему порядку, мы назовем «адекватными», соответствующими бытию. Они встречаются относительно редко, и лишь вполне ясное в социологическом смысле сознание оперирует соответствующими данному бытию представлениями и мотивами. Соответственным, адекватным бытию представлениям противостоят две большие группы трансцендентных бытию представлений: идеология и утопия. Идеологиями мы называем те трансцендентные бытию представления, которые de facto никогда не достигают реализации своего содержания128. Хотя отдельные люди часто совершенно искренне руководствуются ими в качестве мотивов своего поведения, в ходе реализации их содержание обычно искажается. Так, например, в обществе, основанном на крепостничестве, представление о христианской любви к ближнему всегда остается трансцендентным, неосуществимым и в этом смысле «идеологичным», даже если оно совершенно искренне принято в качестве мотива индивидуального поведения. Последовательно строить свою жизнь в духе этой христианской любви к ближнему в обществе, не основанном на том же принципе, невозможно, и отдельный человек - если он не намеревается взорвать эту общественную структуру - неизбежно будет вынужден отказаться от своих благородных мотивов.

==166

Это «отклонение» поведения, основанного на идеологии, от изначальных представлений может принимать различные формы, чему соответствует целая шкала различных типов идеологического сознания. К Первому типу следует отнести тот случай, когда представляющий и мыслящий субъект неспособен увидеть несоответствие своих представлений действительности по той причине, что вся аксиоматика его исторически и социально детерминированного мышления делает обнаружение этого несоответствия принципиально невозможным. Вторым типом идеологического сознания можно, в отличие от первого, счи129

"

тать «сознание - «cant» , характерным свойством которого является то, что исторически оно могло бы обнаружить несоответствие своих идей совершаемым действиям, но скрывает его, руководствуясь витальным инстинктом. И, наконец, последним типом этой классификации следует считать идеологическое сознание, основанное на сознательном притворстве, т. е. тот случай, когда идеология должна быть интерпретирована как сознательная ложь: в этом случае речь идет не о самообмане, а о сознательном обмане других. Между сознанием, трансцендентным бытию, основанном на искренней

вере, «сознанием - «cant» и идеологией в значении простой лжи существует множество переходных ступеней130. Однако здесь мы не будем подробно останавливаться на этих феноменах; в нашу задачу входит только еще раз охарактеризовать эти типы, чтобы тем самым более ясно представить себе своеобразие утопического сознания. Утопии также трансцендентны бытию, ибо и они ориентирут поведение на элементы, не содержащиеся в данном реальном бытии; однако они не являются идеологиями, т. е. не являются ими в той степени и постольку, поскольку своим противодействием им удается преобразовать существующую историческую действительность, приблизив ее к своим представлениям. Если такое принципиальное и совершенно формальное различие между утопией и идеологией представляется постороннему наблюдателю безусловным, то решить, что in concrete в каждом данном случае следует считать идеологией и что утопией, невероятно трудно. Здесь мы всегда сталкиваемся с представлениями, содержащими оценки и стандарты, и для проведения их в жизнь необходимо разделять стремления и жизнеощущения борющихся за господство над исторической действительностью партий. Что в каждом данном случае следует считать утопией и что идеологией, зависит в значительной степени и от того, к какой ступени реального бытия прилагается масштаб; совершенно очевидно, что социальные слои, представляющие существующий социальный и духовный порядок, будут считать действительными те структурные связи, носителями

==167

которых они являются, тогда как оппозиционные слои данного общества будут ориентироваться на те ростки и тенденции нового социального порядка, который является целью их стремлений и становление которого совершается благодаря им. Утопией представители данной стадии бытия называют все те представления, осуществление которых, с их точки зрения, принципиально невозможно. В соответствии с этим словоупотреблением термин «утопический» обретает утвердившееся в наши дни дополнительное значение - утопическим называют представление, реализация которого в принципе невозможна. (Мы сознательно устранили это значение в нашей узкой дефиниции данного понятия.) Нет никакого сомнения в том, что среди упомянутых трансцендентных представлений есть и такие, которые в принципе не могут быть и никогда не будут реализованы. Однако люди, мыслящие в рамках сохранения устойчивости данного социального порядка, находящиеся в плену данного мироощущения, всегда будут склонны считать абсолютно утопичными все те трансцендирующие бытие представления, которые не могут быть реализованы в рамках данного социального порядка. В дальнейшем изложении мы, говоря об утопии, будем всегда иметь в виду утопию лишь в относительном значении этого термина, т. е. утопию, которая представляется вообще неосуществимой представителям данного утвердившегося социального порядка. Попытка определить значение понятии утопии уже сама по себе могла бы служить примером того, насколько любая дефиниция в области исторического мышления отражает определенную перспективу, т. е. всю систему мышления, связанную с позицией данного мыслящего субъекта, и прежде всего находящееся за этой системой мышления политическое решение. Уже одно то, как понятие определяется и какой оттенок его значения проступает при его употреблении, содержит до известной степени решение, которое в дальнейшем определит результат основанного на нем хода мыслей. То обстоятельство, что наблюдатель, сознательно или бессознательно поддерживающий существующий социальный порядок, пользуется таким широким неопределенным и недифференцированным понятием утопии, в котором полностью стирается разница между абсолютно и относительно неосуществимым, не случайно. Здесь все дело в нежелании выходить за пределы данного социального порядка. Это нежелание лежит в основе того, что неосуществимое только на данной стадии бытия рассматривается

как неосуществимое вообще, и посредством такого стирания различий полностью устраняется возможность выставлять требования, которые носят характер относительной утопии. Называя без какого-либо различия

==168

утопичным все то, что выходит за рамки данного порядка, сторонники этого порядка подавляют беспокойство, вызываемое «относительными утопиями», которые могли бы быть осуществлены при другом социальном порядке. Напротив, у анархиста Г. Ландауэра131, для которого весь смысл заключен только в революции и утопии, а топия (т. е. социальный порядок) всегда является олицетворением зла, в качестве недифференцированного элемента выступает именно этот социальный порядок. Подобно тому как представитель данного социального порядка не видит дифференциации утопии (что позволяет нам говорить о его слепоте по отношению к утопии), анархист слеп по отношению к данному социальному порядку. Так, в работе. Ландауэра подчеркивается характерное для всех анархистов всеупрощающее и стирающее все различия противопоставление: «сторонники авторитарной системы» и «борец за свободу»; при таком противопоставлении одинаково «авторитарным» оказывается как полицейское государство, так и демократическо-республиканское и социалистическое государственное устройство, а свободным является только анархизм. Та же тенденция к упрощению проявляется и в интерпретации истории. Совершенно так же, как посредством слишком резкой альтернативы скрывались несомненные качественные различия отдельных форм государственного устройства, посредством перенесения ценностных акцентов на утопию и революцию закрывается путь к обнаружению каких бы то ни было эволюционных моментов в историко-институциональной сфере. Для такого мироощущения исторический процесс - не что иное, как постоянно возобновляемое вытеснение топии (социального порядка) посредством возникающей внутри нее утопии. Лишь в утопии и революции заключена подлинная жизнь; институциональный порядок всегда - лишь дурной остаток, сохранившийся в период спада утопии и революции. Таким образом, путь истории ведет от одной топии через утопию к другой топии и т. д. Односторонность этого мировоззрения и этой понятийной труктуры настолько очевидна, что не нуждается в доказательстве. Заслуга его, однако, заключается в том, что оно противостоит защищающему существующий социальный порядок («консервативному») мышлению и препятствует абсолютизации данного порядка, рассматривая его как одну из возможных топии, из которой сразу же выйдут утопические элементы, призванные взорвать его. Таким образом, для того, чтобы найти «правильное» (или, более скромно, наиболее адекватное из тех, которые возможны на нашей стадии мышления) определение утопии, необходимо посредством анализа в рамках социологии знания сопоставить односторонность той и другой позиции. Тогда станет ясно, в чем заключается частичность предшествующих

==169

понятий. Лишь после этого можно на основе собственного суждения прийти к более осторожному решению, в котором будет преодолена ставшая теперь очевидной односторонность. Предложенное нами выше понятие утопии представляется нам в этом смысле наиболее емким. В нем прежде всего содержится стремление принять во внимание динамический характер действительности, поскольку

оно исходит не из бытия вообще, а из конкретного, все время меняющегося историке— социального бытия132. В нем содержится, далее, стремление найти качественно, исторически и социально градуированное понятие утопии, показать различие между «относительно» и «абсолютно» утопическим. Все это делается в конечном итоге для того, чтобы не фиксировать чисто абстрактно, теоретически какое-либо определенное отношение между бытием и утопией, но по возможности отразить все конкретное богатство постоянно преобразующегося исторического и социального содержания утопии в данный период; а также и потому, что мы стремимся не только созерцать и морфологически описать это преобразование, но и выявить тот жизненный принцип, который связывает становление утопии со становлением «бытия». В этом смысле отношение между бытием и утопией может быть определено как «диалектическое». Этот термин обозначает здесь простое отношение, состоящее в том, что каждая стадия в развитии бытия допускает возникновение всего того «идейного и духовного содержания» (носителями его являются определенные социальные группы), в котором в конденсированном виде заключено все «негативное», еще не реализованное, все нужды данной стадии бытия. Эти духовные элементы становятся тем взрывчатым материалом, который выбрасывает данное бытие из его границ. Бытие порождает утопии, они взрывают его основы и ведут к образованию следующей ступени. Это «диалектическое отношение» хорошо, хотя чисто формально и несколько интеллектуалистично, сформулировал гегельянец Дройзен. Его определения понятий могут быть здесь использованы для предварительного уяснения сущности диалектического элемента. В своей работе «Grundriss der Historik» он пишет следующее: §77 «Движение в историческом мире всегда происходит вследствие того, что внутри данного порядка вещей складывается идеальное отражение этих вещей, идея того, какими они должны были бы быть...». §78 «Идеи - это критика того, что есть и не является таким, каким оно должно было бы быть. По мере того как они, будучи

==170

реализованы, воплощаются в новые условия жизни и застывают в виде привычки, инертности, косности, возникает необходимость в новой критике, и так все вновь и вновь...». §79 «Труд человека и состоит в том, чтобы из данных ус133 ловии возникали новые идеи, а из идеи - новые условия» Эти определения диалектического движения, бытия и обнаруживаемых в сфере «мышления» противоречий следует рассматривать как чисто формальную схему. Наша подлинная задача состоит в том, чтобы со все большей конкретностью проследить взаимодействие между различными формами бытия и соответствующими им различными формами утопий; тем самым наш подход к проблеме выиграет в систематичности и обретет большую историческую полноту. Ибо мы видим задачу

исследования в том, чтобы все более сближать друг с другом теоретическую систему и эмпирические данные. В целом можно прийти к заключению, что понятийный аппарат прогрессивных партий по самой своей тенденции более пригоден для систематического исследования - эти партии обладают экзистенциальной возможностью мыслить систематически^34. Напротив, исторические понятия, отражающие единичность событий, большей частью создаются сторонниками консервативных позиций. Во всяком случае, это безусловно справедливо для того времени, когда в противовес генерализирующему методу возникла идея исторической единичности и неповторимости. Поэтому можно с уверенностью ожидать возражений историка, направленных против данной нами выше дефиниции утопии. Эти возражения будут состоять в том, что наше определение «утопического» является в значительной степени теоретической конструкцией, поскольку оно, с одной стороны, не соответствует характеру произведений, получивших свое наименование по «Утопии» Томаса Мора, с другой — охватывает слишком многое, совершенно не связанное с этой отправной точкой исторического исследования. Они основаны на следующих предпосылках: а) задачей исторического исследования является только описание исторических событий в их конкретной неповторимости; б) историк должен поэтому оперировать лишь объемными понятиями, т. е. такими, которые не систематизированы настолько жестко, чтобы это мешало им отразить текучесть явлений. Объединять следует не те явления, которые могут быть классифицированы по принципу сходности, а те, которые являются компонентами единичной исторической ситуации и родственность которых определяется конкретными

==171

признаками. Совершенно ясно, что тот, кто подходит к исследованию исторической действительности с подобными предпосылками, посредством такого понятийного аппарата заранее закрывает себе путь к систематическому исследованию. Ибо предположим, что история не составляет только объект чистого созерцания и единичную неповторимость, что в ней есть структура и организация, что в известных ее пластах действуют определенные закономерности (ведь эту возможность нельзя полностью исключить); как обнаружить эти факторы с помощью понятий, «не являющихся конструкциями», отражающих только «историческую единичность»? Подобным историческим «неконструктивным» понятием является, например, понятие «утопия», поскольку в узком историческом понимании оно либо охватывает только явления, близкие по своим конкретным чертам «Утопии» Томаса Мора, либо в несколько более широком смысле относится к «романам о государственном устройстве». Мы отнюдь не хотим поставить под сомнение правомерность подобных описательных исторических понятий, основанных на индивидуальном и неповторимом, пока целью исторического познания является постижение только этих конкретных черт. Однако мы сомневаемся в том, что в историческом исследовании допустим только такой подход и такого рода познание. И утверждение историка, что сама история есть не что иное, как цепь неповторимых единичных явлений, не служит в наших глазах достаточно обоснованным аргументом против нашей точки зрения. Чему другому может научить история того, кто уже своей постановкой вопроса и формулированием понятий закрывает себе путь к получению иного ответа? И как можно с помощью понятий, не предназначенных для выявления структур, обнаружить структуры в истории? Если в понятии полностью отсутствует теоретическая направленность, известное предвосхищение такого рода данных, то исследование вряд ли достигнет успехов в этом направлении. (Здесь повторяется на более высоком уровне то, что мы уже наблюдали раньше при исследовании консервативной и

анархической позиции - возможность нежелательного опыта устраняется уже в постановке вопроса и в построении используемых понятий.) Поскольку вопросы, которые мы предлагаем истории, по самой своей сущности предназначены для того, чтобы решить проблему, существуют ли нереализованные идеи в виде представлений, способных взорвать существующий порядок, мы можем объединить эту группу явлений в единой проблематике одного понятия; в крайнем случае мог бы возникнуть вопрос, следует ли связывать это понятие со значением слова «утопия». На это может быть дан двоякий ответ. Если мы, определяя термин, указываем: «Утопией мы будем называть»... то никто не вправе упрекать нас, ибо тем самым мы

==172

признаем, что наше определение служит совершенно определнным познавательным целям. (Это отчетливо понимал Макс Вебер.) Если же мы связываем нашу дефиницию с историческим значением этого термина, то делаем это с намерением указать, что «утопии» в их историческом понимании содержат в качестве существенных моментов элементы, которые входят в нашу конструкцию. Поэтому мы полагаем, что наши абстрактно конструированные понятия не являются просто результатом мыслительных экспериментов, но черпают свой материал из эмпирической реальности, что эти понятия являются, следовательно, конструкциями cum fundamento in re135. И в самом деле, эти конструированные понятия предназначены не для спекуляции; их цель - помочь нам реконструировать имеющиеся в реальной действительности структурные элементы, которые не всегда могут быть сразу обнаружены. Конструкция не есть спекуляция, где понятие и рефлексия не выходят за свои границы; конструкция есть предпосылка эмпирического исследования, которое, если оно оправдывает содержащееся в понятии предвосхищение, или проще, дает «доказательства» в пользу правильности конструкции, поднимает ее до уровня реконструкции. Вообще противопоставлением исторического систематическому (т. е. конструкции) следует пользоваться с осторожностью. На предварительной стадии развития идеи оно может способствовать некоторой ясности. Так, когда в ходе эволюции этого противопоставления возникла концепция Ранке, она действительно внесла известную ясность в целый ряд различий. Так, например, Ранке удалось таким образом показать, в чем заключается противоположность его концепции концепции Гегеля. Однако если гипостазировать это противопоставление, правомерное только в качестве первой стадии развития идеи, до уровня абсолютной противоположности (т. е. вывести его за пределы как исторического развития, так и имманентной структуры феноменов), то окажется, что и в данном случае - как это часто бывает - отдельной стадии в развитии идеи придано значение абсолютности и здесь эта абсолютизация препятствует синтезу систематического и исторического подхода, закрывает путь к исследованию целого 136 Именно потому, что конкретное определение утопического всегда связано с определенной стадией в развитии бытия, утопии сегодняшнего дня могут стать действительностью завтрашнего дня. «Les utopies ne sont souvent que des verites prematurees» (Lamartine) 137 Утопиями обычно называют определенные идеи представители предшествующей стадии развития. И наоборот, «разоблачение» идеологий в качестве несоответствующих данному бытию, ложных представлений всегда совершается в

==173

первую очередь представителями становящегося бытия. Утопичность идей всегда выявляют представители господствующего слоя, находящиеся в полном согласии с существующим порядком; идеологичность - представители поднимающегося слоя, отношения которых к существующему порядку полны напряжения, вызванного самим их положением в данном обществе. Дополнительная трудность в конкретном определении того, что в каждый данный период на каждой данной стадии бытия следует считать идеологией и что утопией, связана с тем, что в рамках исторического процесса элементы утопического и идеологического не противостоят друг другу в чистом виде. Утопии поднимающихся слоев часто пронизаны элементами идеологии. Утопией поднимающейся буржуазии была идея «свободы». В определенном смысле она была подлинной утопией, т. е. содержала элементы, которые взрывали структуру данного социального бытия с целью создания нового порядка и после утверждения названной идеи были частично реализованы. Свобода в смысле уничтожения цеховых и сословных ограничений, свобода мысли и слова, политическая свобода и беспрепятственное самовыражение личности стали в значительной степени - во всяком случае, значительно более чем в предшествующем сословно-феодальном общественном порядке - реализуемой возможностью. Однако сегодня, когда эти утопии стали действительностью, нам доподлинно известно, в какой мере в этой идее свободы содержались не только утопические, но и идеологические элементы. Во всех тех случаях, когда эта идея свободы наталкивалась на неизбежно сопутствующее ей представление о равенстве, она рассматривала возможности, которые в требуемом ею и реализованном в дальнейшем общественном порядке были принципиально неосуществимы. Необходимо было появление нового поднимающегося слоя, который отделил бы в предшествующем ему «буржуазном» сознании идеологические элементы, от тех, которые могут быть действенны в будущем, т. е. от подлинно утопических элементов. Все перечисленные трудности, связанные с конкретным определением идеологических и утопических элементов сознания, усложняют постановку проблемы, но не превращают ее в неразрешимую задачу. Находясь в центре борющихся представлений, действительно чрезвычайно трудно установить, что следует рассматривать как подлинные (т. е. осуществимые в будущем) утопии и что следует отнести к идеологии господствующих (а также поднимающихся) классов. Однако применительно к прошлому мы располагаем достаточно достоверным критерием для определения того, что следует считать идеологией и что утопией. Этим критерием является

==174

реализация. Идеи, которые, как оказалось впоследствии, лишь парили в качестве маскирующих представлений над уходящим или возникающим общественным порядком, были идеологиями; те же идеи, которые получили в последующем общественном порядке свою адекватную реализацию, были относительными утопиями. В реализованной действительности прошлого прекращается борьба мнений по вопросу о том, что из прежних трансцендентных бытию представлений следует считать взрывающей действительность относительной утопией и что маскирующей действительность идеологией. В реализации заключен ретроспективный масштаб, позволяющий вынести суждение о фактическом положении дел в прошлом, тогда как для современного наблюдателя оно еще в значительной мере является объектом борьбы различных партийных точек зрения.

Грезы об осуществленных надеждах с давних пор известны истории человечества: туда, где будут осуществляться эти грезы («Wunschraume»), во времена, когда они будут осуществлены («Wunschzeiten»), скрывается не удовлетворенная действительностью фантазия. Мифы, сказки, блаженство потустороннего мира, гуманистические фантазии, романы о путешествиях были постоянно меняющимся выражением того, что не содержалось в действительной жизни. Они были скорее дополнительными красками в картине действительности, чем противодействующими ей, разрушающими данное бытие утопиями. Ценные исследования в области культуры138 позволили установить, что проекции человеческих чаяний подчинены постигаемым принципам и что в одни исторические периоды осуществление этих чаяний проецируется большей частью во время, в другие - в пространство. В соответствии с этим различием грезы о месте осуществления всех надежд можно определить как утопии, грезы о времени этого осуществления как хилиастические учения. Это определение понятий в культурно-историческом аспекте проблемы ориентировано только на внешний способ выражения, для нас же факт, найдут ли представления о желаемом свое выражение в пространстве или во времени, ни в коем случае не может служить решающим критерием. Для нас утопиями являются все те трансцендентные бытию представления (следовательно, не только проекции чаяний), которые когда-либо оказывали на историко-социальное бытие преобразующее воздействие. Этот первый подход к нашей теме влечет, однако, за собой дальнейшие вопросы. Поскольку в данной связи нас интересует лишь положение в Новое время, нашей первой задачей является найти ту точку, где эти трансцендентные представления впервые стали активными, т.е. преобразующими действительность силами.

==175

Здесь надлежит также задать вопрос, какие из трансцендирующих бытие элементов сознания выполняли в каждый данный момент активизирующую функцию. Ибо утопическую функцию, т. е. направленную на взрывание бытия, не всегда берут на себя одни и те же «силы», «субстанции», «представления» человеческого сознания. В дальнейшем мы увидим, что утопический элемент претерпевает в сознании изменение своей субстанции и формы: данное «бытие» постоянно взрывается этими различными трансцендентными факторами. Изменение субстанции и формы утопии происходит не в социально нейтральной среде; напротив, можно показать •и это особенно очевидно для Нового времени, - что каждая последующая форма утопии в своей начальной стадии связана с определенной стадией исторического развития и с определенным социальным слоем. Часто случается, что утопия выступает сначала как мечты и чаяния отдельного индивида и лишь впоследствии входит в число политических устремлений более широких слоев, которые в ходе исторического развития могут быть со все большей точностью определены социологически. В подобных случаях принято говорить о предтече, о его пионерской деятельности и в социологическом смысле связывать его идеи с тем слоем, для которого возникло его видение и была продумана его идея. При этом исходят из предположения, что самый факт последующей рецепции нового видения определенными слоями позволяет обнаружить социальные корни того волевого импульса и формирующего принципа, которые бессознательно отражал в своих идеях упомянутый предтеча и которые определяли направление его в остальном бесспорно индивидуальном видении. Одно из самых распространенных заблуждений заключается в том, будто социология отрицает индивидуальную творческую деятельность. Напротив, где бы могло зародиться новое, если не в оригинальном, «харизматическом», ломающем статус существующего бытия, индивидуальном сознании? Задачей социологии является, однако, показать, что зачатки нового (пусть даже оно

принимает форму оппозиции существующему порядку) ориентированы именно на существующий порядок, коренятся в нем и что существующий порядок поддерживается напряжением, созданным силами социального организма. Далее, новое в видении «харизматического» индивида будет лишь в том случае захвачено потоком социальной жизни, если оно с самого начала соприкасается с каким-либо течением, если его значение генетически коренится в ведущих тенденциях коллективных стремлений. Не следует преувеличивать значение индивидуального сознания, освободившегося от господства коллективного духа, которое обычно связывают с Возрождением. Роль индивидуального сознания здесь

==176

относительно велика, если сопоставить ее со значением индивидуального сознания в средние века или в культурах Востока, но она не абсолютна. Следовательно, если на первый взгляд утопию какого-либо социального слоя создает изолированный индивид, то в конечном итоге оказывается, что ее можно с полным правом отнести к тому слою, чьи коллективные импульсы были конформны идеям этого индивида. После уяснения проблемы социального причисления можно перейти к историко-социальной дифференциации утопии и к анализу под этим углом зрения исторического прошлого. Действенная утопия' в значении данного нами определения уже потому не может быть продолжительное время делом одного человека, что отдельный человек не в состоянии своими силами взорвать данное историко-социальное бытие. Лишь в том случае, если утопическое сознание отдельного человека поглощает уже имеющиеся в социальном бытии тенденции и выражает их, если затем эти тенденции в приданной им новой форме возвращаются в сознание целых социальных слоев и преобразуются в действия, лишь тогда наряду с существующим социальным порядком может возникнуть противодействующий ему социальный порядок. Можно пойти и дальше и с достаточным основанием утверждать, что существенной чертой самой структурной формы современного становления является то, что постепенно активизирующиеся социальные слои лишь потому могли совершать действия, преобразующие историческую реальность, что они в каждом данном случае связывали их с соответствующей формой утопии. И только вследствие этой тесной корреляции между различными формами утопии и преобразующими бытие социальными слоями трансформация современной утопии и является темой социологического исследования. Если, следовательно, в рамках подобного понимания можно говорить о социальной и исторической дифференциации утопии, то прежде всего необходимо задать себе вопрос, не следует ли в понимании ее формы и субстанции в каждый данный момент исходить из конкретного анализа историко-социальной среды, из которой она возникла, из структурной ситуации того слоя, который являлся ее носителем. Отдельные формы последовательно выступающих утопий могут быть наилучшим образом поняты в своем своеобразии, если рассматривать их не только в рамках единого процесса развития, но принимать во внимание и то, что они выступают как борющиеся друг с другом «контрутопии» и утверждают себя в качестве таковых. Различные формы действенных утопий выступали в своей исторической последовательности в связи с определенными поднимающимися социальными слоями и в целом

==177

(невзирая на многообразные отклонения) сохраняли эту связь и в дальнейшем; поэтому со временем можно со все большим основанием говорить о сосуществовании различных форм утопий, сначала последовательно появлявшихся друг за другом. Тот факт, что они существуют в союзе с отдельными социальными слоями, находящимися то в скрытой, то в явной борьбе, оказывает обратное воздействие на их форму: судьбы социальных групп, являющихся их носителями, всегда находят свое отражение в конкретных изменениях форм утопий. То структурное положение, которое заставляет их ориентироваться в этой борьбе друг на друга (даже если они выступают в оппозиции друг другу), накладывает на них определенный отпечаток. Только в качестве феноменов и частей некоей постоянно сдвигающейся тотальной констелляции139 они могут быть постигнуты социологом. Если бы в ходе социального и духовного развития находил свое выражение только тот отмеченный нами факт, что каждая социально обусловленная форма утопии подвержена изменению, то можно было бы говорить о проблеме социально обусловленного преобразования «утопии», но не о проблеме преобразования «утопического сознания». Об утопическом сознании можно с достаточным основанием говорить только в том случае, если каждая данная форма утопии является не только живым «содержанием» соответствующего сознания, но по своей тенденции, по крайней мере, проникает во все его пласты. Лишь тогда, когда утопический элемент таким образом заполняет сознание, над которым он господствует, когда в соответствии с ним организуется форма переживания, действия и наблюдения (видения), можно cum fundamento in re говорить не только о различных формах утопии, но и о различных формах и ступенях утопического сознания. Доказательство того, что подобная неразрывная связь существует, и составляет кульминацию нашей постановки вопроса. Главный формирующий принцип конкретного сознания всегда заключен в его утопических пластах. В утопическом центре сознания соприкасаются специфические по своей структуре воля к действию и видение; они обусловливают друг друга и придают известное своеобразие каждой форме восприятия исторического времени, вследствие чего мы в самом деле вправе утверждать, что важнейшим симптомом структуры сознания является в конечном итоге имманентная ему форма восприятия исторического времени. На структуре данного восприятия исторического времени можно с наибольшей ясностью показать, что это восприятие теснейшим образом связано с утопическим центром, ==178

что оно является непосредственным излучением каждой данной формы утопического элемента. То, как данная конкретная группа или социальный слой расчленяет историческое время, зависит от их утопии. То, что в своем спонтанном созерцании происходящего субъект привносит во временной поток как форму членения событий, как бессознательно ощущаемый им ритм, становится в утопии непосредственно зримой картиной или, - во всяком случае, духовно непосредственно постигаемым 140 содержанием Глубокая внутренняя структура сознания может быть наилучшим образом понята, если мы попытаемся вникнуть в присущее этому сознанию представление о времени, отправляясь от надежд, чаяний и целей

данного субъекта. Ибо эти цели и чаяния лежат в основе расчленения не только будущих действий, но и прошлого времени. События, представляющиеся сначала как простое скопление хронологических фактов, принимают под этим углом зрения облик судьбы: факты дистанцируются друг от друга, и отдельные события различным образом акцентируются в зависимости от основного направления душевных стремлений субъекта. И не в чем-либо ином, а именно в этом смысловом расчленении состоит далеко выходящий за простой хронологический порядок структурный принцип исторического времени. Однако надо сделать еще один шаг в этом направлении. Упомянутое смысловое расчленение является по существу самым важным моментом в постижении и интерпретации событий. Совершенно так же, как в современной психологии стало очевидным, что наше восприятие целостного образа (Gestalt) предшествует восприятию его элементов и что, лишь отправляясь от целого, мы, собственно говоря, и постигаем элементы, это происходит и в истории. И здесь воприятие исторического времени в качестве расчленяющей события смысловой целостности «предшествует» постижению отдельных элементов, и лишь в рамках этого целого мы по существу и понимаем весь ход исторического развития и определяем наше место в нем. Исходя из этого центрального значения, которое имеет восприятие исторического времени, мы будем в каждом данном случае подчеркивать связь между утопией и видением исторического времени. Если мы говорим здесь об определенных формах и стадиях утопического сознания, то мы имеем в виду конкретные структуры сознания, которые можно обнаружить такими, как они «жили» в отдельных людях. Мы имеем в виду не конструированное единство (подобно кантовскому «сознанию вообще») и не метафизическую сущность, находящуюся как бы вне сферы конкретного сознания индивида (подобно гегелевскому «духу»), но конкретные структуры сознания, которые можно обнаружить

==179

в каждом отдельном человеке. Поэтому мы постоянно имеем в виду конкретное мышление, действия и чувства и их взаимосвязь у конкретного типа людей. Конструкциями эти чистые типы и стадии утопического сознания являются лишь постольку, поскольку они выступают как идеальные типы. Имеющиеся типы историко-социального сознания никогда не воплощались в чистом виде в каком-либо одном человеке, но в каждом конкретном индивиде действовали - часто в соединении с элементами других типов - определенные элементы определенной структуры сознания. Намеченные нами ниже идеальные типы утопического сознания в последовательности их историкосоциального развития следует понимать как чисто методические, а не как гносеологические или метафизические конструкции. Конкретное сознание отдельного человека никогда полностью не соответствовало ни тем отдельным типам, которые будут в дальнейшем описаны, ни их структурным связям; но каждое индивидуальное сознание в своей конкретности всегда стремилось (несмотря на все имеющиеся «смешения») приблизиться к структуре одного из этих исторически меняющихся типов. Конструкции, подобные идеальным типам Макса Вебера, являются лишь средством для преодоления многообразия в прошлом и настоящем, а в нашем исследовании они направлены также и на то, чтобы постигнуть не только психологические данности, но и раскрывающиеся в них и действующие в них «структуры» во всей их «чистоте». 2. Изменение формы утопического сознания и стадии его развития в новое время а) Первая форма утопического сознания: оргиастический хилиазм анабаптистов

Решающим поворотным пунктом в истории нового времени был - под углом зрения нашей постановки проблемы - тот момент, когда «хилиастические» чаяния объединились с активным стремлением угнетенных слоев общества. Попытка фиксировать в историческом потоке начало какого-либо движения всегда связана с риском и означает пренебрежение предшественниками этого движения. Однако успех каждой попытки реконструировать то, что является наиболее существенным в историческом развитии, зависит от того, удастся ли исследователю с необходимой решительностью подчеркнуть те моменты, которые определяют данное явление. Уже тот факт, что в современной социалистической литературе возникновение социализма очень часто относят к движению Мюнцера, свидетельствует отчасти в пользу того, что это движение следует считать началом современных революций. Само собой разумеется, что речь здесь еще не может

==180

идти о пролетариате и о пролетарском классовом сознании; нет также сомнения и в том, что стремление Мюнцера к социальным преобразованиям основывалось на религиозных мотивах. Однако социологу следует обратить на это движение особенное внимание, потому что в нем обнаруживается структурная связь хилиазма с социальной революцией. Идея о близости тысячелетнего царства здесь, на Земле, с давних пор содержала революционизирующую тенденцию, и церковь всеми имеющимися в ее распоряжении средствами стремилась парализовать это «трансцендентное бытию» представление. Эта идея, которая позже вновь появилась у Иоахима Флорского - хотя здесь она еще не носила революционный характер, преобразовалась сначала у гуситов, затем у Томаса Мюнцера141 и анабаптистов в активизм определенных социальных слоев. Свободнопарящие или направленные на потусторонний мир чаяния внезапно обрели посюстороннее значение, стали восприниматься как реализуемые здесь и теперь и наполнили социальные действия особой яростной силой. Несмотря на то, что начинающееся с этого поворотного пункта «одухотворение политики» стало в той или иной степени проявляться во всех направлениях, наибольшее напряжение в социальной сфере придала ему структура утопического сознания угнетенных слоев. Это можно считать началом политики в ее современном смысле, если под политикой понимать более или менее сознательное участие всех слоев данного общества в деле преобразования посюстороннего мира в отличие от фаталистического приятия всего происходящего и покорного согласия на управление «сверху»142. Лишь очень медленно обретали низшие слои в позднесредневековый период возможность выполнять эту движущую функцию в общем процессе развития, и лишь постепенно достигли они осознания своего социального и политического значения. Если эта стадия еще очень далека - как уже было указано - от стадии «пролетарского самосознания», то она тем не менее служит началом процесса, который постепенно ведет к нему; ибо с этого момента угнетенные слои общества начинают все более явно играть определенную роль в динамическом становлении всего процесса в целом, и с этого момента становится все более различимой социальная дифференциация в стремлениях и направленности душевной напряженности.

Это, конечно, не означает, что утопическое сознание в его крайнем выражении с этого времени определяло ход исторического развития; однако наличие утопического сознания в социальной сфере всегда оказывало воздействие и на представителей противоположного мышления: даже противники

==181

утопического сознания, часто не желая и не сознавая этого, ориентировались на него. Утопическое представление пробуждало противоположное ему представление; хилиастический оптимизм революционеров породил в конечном итоге консервативную покорность и придал впоследствии политическому реализму его окончательную форму. Однако этот момент имел решающее значение не только в политической сфере, но и для тех душевных движений, которые теперь вступили в союз с действием и отказались от своей прежней оторванности от реальности. Оргиастическая энергия, экстаз связываются с мирской жизнью; напряжение, устремлявшееся раньше в потусторонность, становится взрывчатым веществом, действующим в мире, невозможное порождает возможное143, абсолютное - действительные события. Совершенно особой была субстанция этой основополагающей, наиболее радикальной формы утопии, совершенно особым был ее материал; эта форма утопии соответствовала духовной возбужденности и физическому состоянию хтонических слоев, была одновременно грубо материальной и высоко духовной. Нет большего заблуждения, чем стремиться объяснить то, что здесь происходило, в свете «истории идей»: не идеи заставляли этих людей совершать революционные действия, происшедший взрыв был вызван экстатически-оргиастической энергией. Трансцендентные бытию элементы сознания, пробудившиеся здесь к деятельности и выполнявшие активную функцию утопии, не были «идеями»; понимание всего того, что здесь происходило, как результат «идей» было бессознательным искажением с позиций следующей стадии в развитии утопического сознания. История идей - это создание эпохи господства идей, невольно преобразовавшей прошлое в свете собственного духовного опыта. Не «идеи» заставляли людей в период крестьянских войн совершать действия, направленные на уничтожение существующего порядка. Корни этих взрывающих существующий порядок действий находились в значительно более глубоких жизненных пластах и глухих сферах душевных переживаний144. Для того чтобы яснее представить себе истинную субстанцию хилиазма и сделать ее доступной научному пониманию, необходимо прежде всего различать хилиазм, с одной стороны, и те образы, символы и формы, которыми пользуется хилиастическое сознание, - с другой. Ибо нет другой сферы бытия, где бы в такой степени, как здесь, подтверждался наш опыт, согласно которому то, что уже сформировалось, нашло свое выражение, имеет тенденцию оторваться от своих истоков и идти своим путем; ведь самое существенное в этом феномене состоит в его стремлении отстраниться от каких бы то ни было образов, действий, символов и категорий. Именно

==182

потому, что движущая субстанция этой утопии заключена не в формах ее выражения, попытка рассматривать феномен хилиастического сознания в рамках истории идей совершенно несостоятельна; ей постоянно угрожает опасность отклониться от темы исследования. Работая методами истории идей, легко перейти от изучения истории хилиастической субстанции к изучению истории его ставших пустыми форм, к истории одних хилиастических идей145. Такая же опасность угрожает исследованию

судеб активных представителей хилиазма. Ибо одним из самых существенных черт хилиастического переживания является его свойство внезапно ослабевать или трансформироваться в сознании одного и того же лица. Следовательно, для того чтобы не отклоняться от подлинного предмета своего исследования, необходимо попытаться найти метод, который даст нам живое, непосредственное ощущение изучаемых явлений, и в процессе этого исследования постоянно задавать себе вопрос, действительно ли в данных формах мышления и переживания присутствует хилиастическое сознание. Ибо подлинный, быть может, единственный, прямой признак хилиастического переживания есть абсолютное пребывание в настоящем, абсолютное присутствие. Мы всегда находимся где-то здесь и теперь внутри пространственной и временной сферы, но с точки зрения хилиастического переживания это пребывание неподлинно. Для абсолютного переживания хилиаста настоящее становится брешью, через которую то, что было чисто внутренним чувством, прорывается наружу и внезапно одним ударом преобразует внешний мир. Мистик живет либо в воспоминании об экстазе, либо в мучительном ожидании его. В своих символических уподоблениях он описывает экстаз как состояние души, несовместимое с понятием пространства и времени, как обручение в замкнутом потустороннем мире146. В хилиастическом переживании в непосредственное здесь и теперь, быть может, переходит та же субстанция, но не для того, чтобы просто присутствовать в нем, а чтобы подхлестнуть его и поглотить его своей глубиной. Так, Томас Мюнцер, пророк хилиазма, утверждает: «Поэтому у всех пророков сказано: так говорит Господь; они не пророчествуют словами: так сказал Господь, будто это было в прошлом, а не в настоящее время»147. Переживание мистика носит чисто духовный характер, и если в его символах и проступают следы чувственного опыта, то лишь потому, что чувственное восприятие повседневности является наиболее удобной аналогией для понимания той непосредственной связи, которая по своему характеру выше и ниже интеллектуального постижения.

==183

У хилиаста чувственный опыт присутствует во всей его непосредственности, и столь же неотделим от духовного начала его природы, как хилиаст - от своего «теперь»; он как бы только «теперь» вступил в мир и в свое тело. Мюнцер говорит: «Я стремлюсь только к тому, чтобы вы восприняли слово живое, которым я живу и дышу, чтобы оно не вернулось ко мне пустым. Заклинаю вас кровью Христовой, примите его в сердце свое, я жду ответа от вас и сам держу вам ответ; если я не сумею это совершить, то я - лишь дитя времени и вечной смерти; иного залога спасения у меня нет»148. Хилиаст ждет единения с этим «теперь»; поэтому его повседневная жизнь не заполнена оптимистической надеждой на будущее и романтическими воспоминаниями, здесь речь идет об ожидании, о постоянной готовности, - поэтому время для него не дифференцируется. Его, собственно говоря, интересует не столько само тысячелетнее царство , сколько то, чтобы оно было здесь и теперь, возникло бы из земной жизни как внезапный переход в инобытие; поэтому предрекание будущего блаженства служит для него не отсрочкой, оно нужно ему просто как некая потусторонняя -точка, откуда он в любую минуту готов совершить прыжок. Феодальный мир средневековья в соответствии со своей структурной обусловленностью не знает революций в современном смысле этого слова150, и с момента появления этой новой формы политического преобразования мира хилиазм всегда сочетается с революционными взрывами и

одухотворяет их. В тех случаях, когда хилиазм теряет свою интенсивность и порывает с революционным движением, в мире остается лишь неприкрытая ярость масс и неодухотворенное буйство. Для хилиастического учения ценность революции как таковой состоит не в том, что она является неизбежным средством для достижения рационально поставленной цели; оно рассматривает революцию как единственный принцип непосредственного присутствия, как давно грезившийся прорыв в мир. «Страсть к разрушению - творческая страсть», - сказал Бакунин151, ибо в нем жил демон, о котором он охотно говорил, - тот демон, который действует посредством заражения. О том, что его в конечном итоге интересовала не реализация рациональных измышлений о лучших мирах, свидетельствует следующая фраза: «Я не верю в конституции и законы. Меня не могла бы удовлетворить и наилучшая конституция. Нам нужно другое: буря и жизнь и новый лишенный законов и поэтому свободный мир». И тем не менее обещание этого лучшего мира, хотя ему по существу и не придается первостепенное значение, постоянно возникает, как только это вечное ожидание начинает испытывать необходимость в расширении перспективы. Представление о

==184

лучшем мире, перемещенном в пространстве или во времени, служит для этого сознания неоплаченным векселем. Его единственная функция состоит в фиксации той уже упомянутой нами выше потусторонней точки, которая позволила бы ожидающему грядущего мгновения чувствовать себя вне потока становления. Не соединяясь с тем «дурным», что происходит здесь и теперь, он наблюдает лишь за неизбежным ходом событий и ждет того момента, когда сцепление обстоятельств приведет к совпадению его внутренней возбужденности с состоянием мира. Поэтому при рассмотрении структуры хилиастического сознания и его дальнейшей судьбы почти не имеет значения (оно важно скорее для истории мотивов поведения и их изменения), что пространственную утопию вытесняет утопия временная и что в эпоху рационализма и Просвещения вакуум, образовавшийся в утопии, заполняется замкнутой системой рациональной дедукции. Ведь в известном смысле рационально аксиоматический подход, замкнутая дедукция и внутренне сбалансированное равновесие входящих в данную аксиоматику мотивов способны в такой же мере гарантировать ту внутреннюю замкнутость и ту отчужденность миру, которую предоставляли прежние мечты152. Отрешенность от пространства и времени, от того, что правильно и значимо в чисто рациональном понимании, в определенном смысле еще более способна превратиться в «потусторонность», в находящуюся вне мирской жизни точку, чем это могли сделать утопические мечты с их посюсторонним чувственным содержанием. Нет ничего более потустороннего, чем рациональная замкнутая система, нет ничего, что при известных обстоятельствах таило бы в себе такую иррациональную мощь, как строго ограниченные своими рамками мысленные построения. Правда, в каждой рациональной системе заключена угроза того, что хилиастический экстаз ослабнет в этой сфере мысли; именно поэтому не каждая рациональная утопия может быть эквивалентом хилиастического ожидания и выполнять в этом смысле функцию отрешенности и отчужденности от мира. Абстрактность рациональной утопии, ее отрицание чувственности противоречит эмоциональной полноте хилиастического ожидания преобразующего момента. Тем самым рациональное утопическое сознание может неожиданно стать первым противником хилиастического сознания, и действительно либерально-гуманистическая утопия по своей тенденции все больше противопоставляет себя хилиазму.

==185

b) Вторая форма утопического сознания: либерально-гуманистическая идея Либерально-гуманистическая утопия также возникла в борьбе с существующим порядком. В своей адекватной форме и она противопоставляет «дурной» действительности «правильный» рациональный образ. Однако она пользуется этим образом не для того, чтобы в любой момент гарантировать возможность насильственного изменения мира, а лишь для того, чтобы иметь «масштаб» для оценки всего происходящего. Утопия либерально-гуманистического сознания есть «идея». Не греческая платоническая «идея» в ее статической пластичной полноте, не прообраз вещей, а формальная, проецированная в бесконечную даль и воздействующая на нас оттуда определенная цель, которая просто «регулирует» посюстороннее становление. Однако и здесь надо видеть различия. Там, где ситуация созрела для политического наступления (как, например, во Франции), эта утопия в образе идеи приняла резко очерченную рациональную форму153; там, где этот путь был закрыт, как например, в Германии, процесс перемещался в область внутренних переживаний. Здесь прогресс ищут не во внешних действиях, не в революциях, а исключительно во внутреннем состоянии и изменении человека. Хилиастическое сознание разрывает все связи с постоянно становящимся на наших глазах повседневным и историческим бытием. Будучи в любую минуту готово занять враждебную позицию по отношению к миру, культуре и всем мирским творениям, это сознание видит в них предвосхищение результатов, слишком быструю утрату значительно более важной, основанной на kairos154 готовности. Для внутренней установки либерала характерно приятие культуры и этическое отношение к человеческому бытию. Его стихия - критика, а не созидающая деструкция. Он не сжигает за собой мосты к становящемуся здесь и теперь, над каждым становлением он различает царство духовных целей, одухотворяющих идей. Для хилиаста дух есть тот дух, который нисходит на нас и говорит из нас; для гуманистического либерализма - то парящее над нами «иное царство»155, которое, будучи воспринято нашей духовной настроенностью, одухотворяет нас. Под знаком этого необычайного одухотворения (а не говорящего нашими устами духа) находилась и та эпоха, которая непосредственно до и после Французской революции приступила к переделке мира во имя этих идей. Эта гуманистическая идея Нового времени, созданная политической сферой, распространилась на все области культурной жизни и, достигнув своей кульминации в «идеалистической» философии, вступила в борьбу за высшую ступень самопознания. Расцвет новой философии совпадает со временем зарождения и распространения этой

==186

идеи; с ее возвращением в более тесные границы приходит в упадок и философское течение, адекватное этой структуре сознания. Судьба идеалистической философии была настолько тесно связана с социальным положением ее представителей, что игнорировать эту связь, во всяком случае на важнейшем ее этапе, невозможно. Если говорить о социальной функции философии Нового времени, то она состояла в том, чтобы уничтожить церковно-теологическое видение мира. Сначала эту философию восприняли новые поднимающиеся силы королевская власть и буржуазия; впоследствии она стала оружием одной

буржуазии, и в ней были неразрывно связаны дух, культура и политика. Королевская власть, превратившись в реакционную силу, обратилась к теократическим идеям; пролетариат, по мере того как буржуазия превращалась из его соратника в его сознательного противника, также эмансипировался от идеалистической философии, носителем которой он раньше был наряду с буржуазией. Странное явление - эта либеральная идея Нового времени, борющаяся на два фронта, возвышенная и фантастическая одновременно. Идеалистическому сознанию, далекому от визионерства хилиастов с их концепцией реальности и обращением к Богу, было столь же чуждо консервативное, узкоограниченное господство над вещами и людьми, с его «почвенническим» и временным представлением о мире. Социальным базисом этого сознания, основанного на идее, был средний слой, буржуазия и интеллигенция. Вследствие своего структурного положения данное сознание занимало среднюю динамическую позицию между витальностью, экстазом и мстительностью угнетенных слоев, с одной стороны, и непосредственной конкретностью господствующего феодального слоя, интересы которого находились в полном соответствии с тогдашней действительностью, - с другой. Это сознание слишком нормативно по своей направленности, чтобы заниматься бытием как оно есть. Поэтому оно выстроило собственный идеальный мир таким, каким он должен быть. Возвышенное, отрешенное и вместе с тем величественное, это сознание утеряло всякое понимание материального мира, а вместе с тем и всякую подлинную связь с природой. Ведь природа в этом понимании означает обычно соразмерность разуму, соотносящееся г вечными нормативами бытие. Вечное, необусловленное, мир, лишенный глубины и индивидуации, - все это отражается и в искусстве того поколения. Его скульптура - по существу лишь барельефы, а графика похожа на омертвевшую, бледную живопись156. Искусство, культура, философия и здесь - лишь излучение, формирующая мир экспансия утопии, которая в сфере

==187

определенных политических стремлений стала идеей. То же отсутствие глубины и яркости красок, которое характерно для упомянутого искусства, присуще и субстанции этой либеральногуманистической идеи. Отсутствию ярких красок соответствует пустота содержания всех тогдашних идеалов; образование, свобода, личность - лишь рамки для содержания, как будто преднамеренно оставленного без точного определения. Уже в «Письмах о поощрении гуманности» Гердера, следовательно, на ранней стадии гуманистического идеала, остается неясным, в чем же именно заключается этот идеал: в одном случае Гердер видит эту цель в идее «разума и справедливости», в другом - он призывает стремиться к «благу людей». Этой промежуточной по времени и по своей социальной основе позиции и неконкретности содержания соответствует чрезмерное внимание к форме философии и других областей знания. Отсутствию глубины в пластическом искусстве, господству линии соответствует восприятие истории как прямолинейного прогресса и развития. Это представление о прямолинейном прогрессе вышло главным образом из двух различных источников. Один компонент этого представления возник в ходе капиталистического развития Запада, когда буржуазный идеал разума был противопоставлен в качестве цели существующему статусу бытия и разрыв между (несовершенным) естественным состоянием и идеей разума должен был быть уничтожен. Это сближение нормы и бытия было достигнуто с помощью представления, согласно которому бытие развивается в направлении все большего приближения к разумному.

Если сначала эта идея постоянного приближения была смутной и неопределенной, то у жирондиста Кондорсе она обрела сравнительно конкретную классическую форму. Кондорсе как правильно показал в своем социологическом анализе Кунов157 - перенес разочарование средних слоев, наступившее после падения Жиронды, на их историческую концепцию. Конечная цель - достижение стадии совершенства здесь сохраняется, но революция воспринимается как переходная ступень. Открывая необходимые этапы и промежуточные ступени в процессе развития, которое все еще представлялось прямолинейным, идея прогресса сама ставила препятствия на своем пути. Если раньше все предшествующее отвергалось с позиций разума как «заблуждение» или «предрассудок», то у Кондорсе мы обнаруживаем уже некоторое признание того, что эти предшествующие явления могли обладать относительной значимостью. «Предрассудки» различных периодов времени признавались теперь неизбежными и включались в качестве «частей исторической картины» в представление о прогрессе, расчлененное во времени и разделенное На периоды.

==188

Второй источник представления о прогрессе следует искать в Германии. Здесь идея развития, выраженная Лессингом в его «Воспитании рода человеческого», носит, по мнению фон дер Гольца и Герлиха158, секуляризованный, пиетистский характер. Если к тому же принять во внимание, что пиетизм, завезенный в Германию из Голландии, вначале содержал элементы баптистского учения, то религиозную идею развития можно рассматривать как постепенное ослабление хилиастического элемента, как процесс, в котором ожидание, первоначально настойчивое и напряженное, становится в немецкой среде спокойным и умиротворенным, а хилиастичесчкое ощущение времени переходит в эволюционное. От Арндта, Кокцейуса, Шпенера, Цинцендорфа прямой путь к Бенгвлю, пиетистскому современнику Лессинга, который уже совершенно определенно говорит об управлении Божием и о равномерно идущем прогрессе. У него, по-видимому, заимствовал Лессинг идею бесконечного усовершенствования человеческого рода, которую он секуляризировал и сочетал с верой в разум, а затем в этом виде передал в качестве своего наследия немецкому идеализму. Каким бы путем ни возникло представление о прогрессе - как постепенное преобразование религиозного сознания или в результате контрнаступления рационализма - в этой идее, в отличие от хилиастического сознания, заключено уже приближение, внимание к конкретному «hie et nunc»159 становящегося времени. Хилиастическое ожидание свершения посредством внезапного, ежеминутно возможного вторжения в историю локализуется теперь в рамках исторического процесса. А это означает, что в отличие от прежнего понимания утопии как внезапно, «извне» врывающейся в мир силы, теперь происходит постепенный, хотя и перемещенный в далекое будущее, отказ от веры во внезапное изменение. С этих пор даже для утопического видения мир движется в сторону осуществления заложенного в нем смысла, утопии. И под другим углом зрения можно обнаружить значение, которое обрело теперь для утопии само становление: осуществимая лишь в далеком будущем идея в процессе ее постепенного становления превращается уже в настоящее время в норму, которая, будучи применена к отдельным сторонам действительности, способствует постепенному совершенствованию. Тот, кто критикует отдельные стороны действительности, оказывается в ее плену благодаря самой этой критике; интерес к здесь и теперь становящейся культуре, непоколебимая вера в институционализм и формирующую силу политики и экономики являются характерными чертами наследника прежней традиции, который хочет не только сеять, но и жать.

==189

Правда, политика этого поднимающегося слоя еще парит над социальной проблематикой, и в эпохи, когда либералы были настроены антагонистически по отношению к государству, они все еще не понимали исторического значения того, что абсолютизируется господствующими слоями, - значения власти и неприкрытого насилия. Сколь бы абстрактным ни представлялось, с консервативной точки зрения, это сознание, опирающееся на культуру и философию, а в практической сфере на экономику и политику, оно тем не менее, если говорить о внимании к исторической посюсторонности, значительно «конкретнее», чем хилиастическое сознание с его оторванностью от истории. Эта большая близость к историческому пониманию проявляется уже в том, что концепция исторического времени - верный симптом структуры сознания здесь более определенная, чем в хилиастическом сознании. В хилиастическом сознании отсутствует, как мы видели, способность к восприятию процесса становления, для него существует лишь внезапность мгновения, преисполненное смысла «теперь». Сознание на стадии хилиазма не ведает и не признает (даже впоследствии, когда его противники уже полностью приняли эти понятия) ни пути, ни развития для него существуют лишь приливы и отливы времени. Так, например, радикальный анархизм, сохранивший первичное хилиастическое сознание в его наиболее чистом виде, рассматривает всю современную эпоху, начиная с упадка средних веков, как единую революцию. «В природе и понятии революции заложено, что она подобна целительному возбуждению между двумя приступами длительной изнуряющей болезни; если бы ей не предшествовало утомление и за ней бы не следовало изнеможение, ее бы вообще не было», - утверждает Ландауэр . Несмотря на то что это сознание многому научилось у своих противников и содержит теперь как элементы консерватизма, так и элементы социализма, в решающие минуты в нем и теперь проявляется отрицание истории. Однако одно нам дало это хилиастическое сознание с его абсолютным переживанием мгновения и устранением всякой возможности понять процесс развития: качественную дифференциацию времени. Для этого сознания существуют эпохи, полные внутреннего смысла, и эпохи, лишенные смысла; это важная отправная точка для дифференциации исторических событий в свете философии истории. Значение этого подхода может быть оценено лишь в том случае, если понять, что без такой дифференциации исторического времени - часто латентной и поэтому незаметной - с позиций философии истории невозможно и эмпирическое изучение истории. И как ни маловероятным представляется это нам на первый взгляд, названный выше подход качественного

==190

расчленения времени возник вместе с отрешенностью и экстатическим прорывом, свойственным хилиазму. Нормативно-либеральное сознание также содержит эту качественную дифференциацию исторического процесса и презирает как дурную действительность все то, что завершило свое историческое становление, и все настоящее. Различие заключается в том, что здесь полное осуществление идеала перемещается в далекое будущее и возникает в недрах того, чье становление происходит здесь и теперь,

в повседневном, тогда как хилиаст связывал его с находящимся вне истории экстатическим переживанием. Именно это новое понимание способствовало - как мы уже видели - появлению типично линейной концепции развития и относительно однородной связи между целью, составляющей смысл существования, и бытием. Либеральная идея может быть адекватно понята только в ее противопоставлении экстатическому ожиданию прорыва, которое часто скрывается за рационалистическими конструкциями и всегда воплощает в себе в историческом и социальном отношении потенциальную угрозу либерализму; но вместе с тем ее следует понимать и как боевой клич в борьбе с тем слоем общества, который опирается на свою унаследованную позицию и способен сначала инстинктивно, а затем посредством рациональных соображений подчинить себе хилиастическое «hie et nunc». В различии между утопиями и формируемыми ими структурами сознания наиболее отчетливо отражено различие между двумя историческими мирами и двумя социальными представителями этих миров. Мир хилиазма был миром уходящего средневековья, периодом грандиозного распада. Все боролись друг с другом. Это был мир, где боролись князья, патриции, горожане, подмастерья, бродяги, наемники и т. д., мир взбудораженный и взволнованный, в котором обнаруживаются глубинные пласты души. В этой борьбе идеологии еще не вполне выкристаллизовались, и их социальные корни подчас бывает трудно определить. Лишь Крестьянская война, как ясно видел Энгельс161, способствовала тому, что идейное содержание различных точек зрения, возникших в водовороте Реформации, было сведено к их социальной основе. Теперь становится очевидным, что хилиастическое переживание было свойственно низшим слоям общества, что эта структура сознания объединяла угнетенное крестьянство, подмастерьев, возникающий люмпенпролетариат, фанатических проповедников и пр. Холл1®2 усматривает доказательство несостоятельности социологического анализа в том, что идеи Мюнцера, которые, по общей типологии Макса Вебера163, следовало бы связать только с низшими слоями общества, разделялись и тогдашней

==191

«интеллигенцией» (например, Себастьяном Франком, Карлштадтом, Швенкенфельдом и др.). Нет ничего удивительного в том, что подобное упрощение задач социалистического анализа ведет к безусловному отказу от него. Макс Вебер постоянно подчеркивал, что его общая типология рассчитана на выявление идеально-типических тенденций, а отнюдь не единичных констелляций164. Если же в ходе социологического анализа делается попытка исследовать конкретное соотношение сил, то при определении социологических корней интеллигенции необходимо проявлять особую осторожность. При постановке этой проблемы необходимо рассмотреть следующие вопросы: 1. Что мы имеем в виду, говоря о социологической амбивалентности интеллигенции (ведь и эта амбивалентность является социологическим признаком, особенно если принять во внимание, что она характерна отнюдь не для всех социальных слоев)? 2. Когда именно динамика исторического развития заставляет представителей интеллигенции переходить в тот или иной лагерь? 3. Как интеллигенция модифицирует идеи, воспринятые ею из других лагерей («угол преломления» в рецепции идей очень часто помогает установить социальный сдвиг).

Холл165 сам приводит очень интересные данные, подтверждающие правильность отвергаемого им социологического анализа. Он приходит к выводу, что люди, воспринявшие учение Мюнцера, не могли ни развить его, ни создать что-либо действительно новое. Они черпали свои данные не столько из непосредственного внутреннего опыта, сколько из книг - из произведений немецких мистиков, особенно из «Немецкой теологии», и Августина. Они ни в коей степени не обогатили язык. Они исказили эту своеобразную мистику в ее наиболее важных положениях и, не задумываясь, сочетали учения средневековых мистиков с учением Мюнцера о кресте. (Все это может служить обоснованием нашей приведенной выше социологической теории о возможности определить духовный «угол преломления», который образуется при заимствовании «идей» одного слоя другим.) Далее Холл указывает на то, что интеллигенция, в частности ее упомянутые выше представители, отходят от движения, по мере того как оно расширяется и радикализируется; что, например, Себастьян Франк в своей «Хронике» отзывается о Крестьянской войне даже более резко, чем Лютер; что после разрыва с Мюнцером в его мировоззрении происходит радикальное изменение, как и вообще в мировоззрении всей этой «интеллигенции», которая все более преисполняется презрением к людям, теряет свои «социальные черты»; что место хилиастической непримиримости в этом мировоззрении

==192

постепенно занимает толерантная, почти синкретическая идея «невидимой церкви»166. В этом также заключено многое доступное социологическому пониманию при условии, что будут поставлены необходимые вопросы и использован соответствующий концептуальный аппарат. До появления следующей формы утопии прошло долгое время, социальная картина мира полностью преобразилась «рыцарь стал должностным лицом, зависимый крестьянин сговорчивым бюргером» (Фрайер). К тому же выразителем следующей формы утопии был не низший, а средний социальный слой, который дисциплинировал себя сознательным самовоспитанием, рассматривал культивированность и этику прежде всего как свою самолегитимизацию (перед лицом знати) и незаметно перемещал основу своего жизненного опыта из экстатического центра в плоскость образованности. Какой бы абстрактной ни представлялась либеральная идея как хилиастическому, экстатическому, так и консервативному, конкретному в своих свершениях сознанию, эта идея имела большое значение в один из важнейших периодов новой истории. Ее абстрактность, лишь постепенно выявленная критикой справа и слева, не ощущалась первыми последователями идеи либерализма; и быть может, именно в этой неопределенности, оставляющей открытыми все возможности и тем самым стимулирующей воображение, коренилось то свежее, молодое чувство, та заря, которую ощущал, несмотря на свои консервативные взгляды, даже старик Гегель, когда он в последние годы своей жизни вспоминал о вторжении великих революционных идей. В отличие от мрачных глубин хилиастической взволнованности, движущий принцип либерального сознания открывал доступ яркому свету дня. Патетический призыв Просвещения, чтобы свет наконец сменил в мире тьму, еще сегодня, в поздний период развития, этих идей, придает им движущую силу; ведь они были знамением возникновения современного мира. Однако глубочайшая движущая сила либеральных идей Просвещения заключалась, помимо этого возбуждающего фантазию, постоянно направленного к далеким горизонтам предзнаменования, так же и в том, что эти идеи всегда обращались к свободной воле и пробуждали ощущение того, что они необусловлены, непредвзяты.

Специфика же консервативного сознания состоит именно в том, что оно уничтожило остроту этого ощущения; выражая сущность консерватизма в одной формуле, можно сказать, что, сознательно противопоставляя себя либеральной идее, оно патетически акцентировало именно обусловленность сознания.

7 К.Манхейм

==193

с) Третья форма утопического сознания: консервативная идея Консервативное сознание само по себе не предрасположено к теоретизированию, что вполне соответствует сделанному наблюдению, согласно которому человек, адаптировавшийся к данной реальной ситуации, не делает ее объектом теоретических размышлений. В этих условиях он склонен ощущать все окружающее его как часть раз и навсегда установленного мирового порядка. Не знает консервативное сознание и утопии - ведь в идеальном случае его структура полностью соответствует той действительности, над которой оно в каждом данном случае господствует. Не создает это сознание и всех теорий и интерпретаций исторического процесса, которые порождаются импульсом к прогрессу. Консервативное знание есть прежде всего господствующая, инстинктивная, а подчас и теоретически обоснованная ориентация на имманентные бытию факторы. Все то, что сохранилось от прежней напряженности (того периода, когда мир еще не был стабилизирован в консервативном смысле) в виде трансцендентного содержания, воздействует теперь только идеологически в качестве веры, религии, мифа и изгнано за пределы истории в потусторонность. Мышление на этой стадии склонно скорее, как уже было указано, принимать окружающее в его случайной конкретности как часть общего миропорядка, не содержащее каких-либо проблем. Лишь противодействующее этому сознанию движение оппозиционных слоев и их стремление взорвать существующий порядок как бы извне воздействует на консервативное сознание, заставляя его поставить вопрос о природе своего господства, философски осмыслить свою историческую роль и создать необходимую для самоориентирования и обороны антиутопию. Если бы поднимающиеся слои realiter167 не создали эту проблематику и не выразили бы ее в своей идеологии, атакующей существующий порядок, то импульсы консервативного сознания пребывали бы в плоскости чисто латентного существования, неосознанных возможностей свершения. Однако идеологическое наступление поднимающегося мира привело к осознанию установок и идей, которые до сих пор обретали свою значимость лишь в реальной жизни и деятельности. Консервативное сознание, подстрекаемое и возбуждаемое оппозиционными теориями, лишь с запозданием обнаруживает свою идею168. И в то время как все прогрессивные группы воспринимают идею как нечто предшествующее событиям, для консервативно настроенного Гегеля идея исторической действительности не случайно становится зримой лишь тогда, когда мир уже обрел свою законченную форму. Гегель пишет: «Сделаем еще одно замечание относительно поучения, каким мир должен быть; мы добавим к

==194

вышесказанному, что помимо всего прочего философия всегда приходит для такого поучения слишком поздно. В качестве мысли о мире она появляется лишь тогда, когда действительность закончила свой процесс образования и завершила себя. Этому учит понятие, и история тоже необходимо показывает нам, что лишь в пору зрелости действительности идеальное выступает наряду с реальным и строит для себя в образе интеллектуального царства тот же самый мир, лишь постигнутый в своей субстанции. Когда философия начинает рисовать своей серой краской по серому, это показывает, что некоторая форма жизни постарела, и своим серым по серому философия может не омолодить, а лишь понять ее: сова Минервы начинает свой полет лишь с наступлением сумерек»169. И для консервативного сознания сова Минервы в самом деле начинает свой полет лишь с наступлением сумерек. В своей первоначальной форме консервативное мышление не склонялось, как уже было сказано, к созданию идей. В эту сферу борьбы его едва ли не насильно ввел его либеральный противник. Своеобразие духовного развития как будто и состоит именно в том, что темп и форму борьбы диктует противник, выступивший последним. Конечно, дело обстоит совсем не так, как это стремится показать «прогрессивное мышление», согласно которому право на существование имеет лишь новое, а все остальное постепенно отмирает, в действительности же под воздействием нового старое должно постепенно преображаться и приспосабливаться к уровню своего последнего противника. Так, в настоящее время социологическая аргументация заставляет мышление предшествующих ступеней обращаться к социологическим методам доказательства. Именно так в начале XIX в. мышление, основанное на либеральной идее, вынудило консервативное мышление интерпретировать свою позицию на уровне идеи. Интересно, что такого рода истолкование своей позиции не удается осуществить исконным «почвенническим» слоям консервативных групп (Мёзеру, Марвицу), и открытие консервативной идеи становится делом примкнувших к консервативным кругам идеологов. Заслуга консервативных романтиков, и особенно Гегеля, состояла в том, что они истолковали смысл консервативного бытия на уров'не идеи и, отправляясь от этого, интерпретировали в рамках идеи отношение к миру, которое уже существовало в форме неосознанной деятельности. Поэтому то, что в консервативном мышлении соответствует идее, по своей субстанции в корне отлично от либеральной идеи. Именно Гегель противопоставил либеральной идее ее консервативного антагониста не тем, что он изобрел новую установку и манеру поведения, но тем, что он поднял существующий тип бытия и опыта до

==195

уровня идеи и определил своеобразие этой идеи в ее отличии от либерального отношения к миру. Либерально-просветительская идея представлялась сторонникам консервативного мышления чем-то легковесным, лишенным конкретности. На это ее свойство они и нападали, умаляя ее значение. Для Гегеля она была просто «мнением», представлением, только возможностью, за которой прячется, скрывается тот, кто пытается уйти от требования дня.

Этому «мнению», этому чисто субъективному представлению противопоставляется погруженная в реальную действительность «hie et nunc», обретающая в ней свое конкретное выражение идея. Смысл и действительность, долженствование и бытие здесь не разделены, так как утопическое начало, «конкретизированная идея» полностью присутствует в этом мире. В подлинных законах государства чисто формальное долженствование либерализма обретает конкретное содержание. В объективации культуры, в искусстве и науке раскрывается духовное начало, и идея ощутимо выражает себя во всей своей полноте. Мы уже заметили, что в либеральной утопии, в гуманистической идее наблюдается - в отличие от хилиастического экстаза - известное приближение к «hie et nunc». В консервативном сознании этот процесс приближения уже завершен, утопия уже с самого начала погружена в бытие. Этому соответствует, конечно, то обстоятельство, что бытие, «hie et nunc», воспринимается уже не как «дурная действительность», но как воплощение всей полноты смысла. Несмотря на то, что утопия, идея здесь полностью приблизилась к конкретному бытию, целиком вошла в него, это не привело - по крайней мере в момент наибольшего творческого подъема - к отсутствию напряженности и пассивному приятию бытия. Известная напряженность между идеей и бытием возникает потому, что не каждый атом этого бытия преисполнен смысла, что необходимо все время проводить различие между существенным и несущественным, что настоящее постоянно ставит перед нами новые задачи, предлагает нам еще не познанный материал. Для того чтобы обрести необходимый для ориентирования масштаб, надо не руководствоваться субъективными импульсами, но вызвать те объективированные в нас и в нашем прошлом силы и идеи, тот дух, который и до этого момента, воздействуя на нас, создал все сотворенное нами. Эта идея, этот дух не создается посредством рациональных измышлений, не проецируется в качестве лучшей из свободно парящих возможностей; он либо ощущается как «молчаливо действующая внутри нас сила» (Савиньи), либо воспринимается, обычно морфологически, как энтелехия, внутренняя форма, раскрывшаяся в коллек-

==196

тивных творениях конкретной общности народа, нации или государства. С этим связан морфологический аспект в изучении языка, искусства и государства. Примерно к тому моменту, когда движущаяся вперед и приводящая в движение все существующее утопия, идея, достигает своей систематической завершенности, в творчестве Гёте наступает созерцательноморфологический период. В науке этому соответствуют труды представителей исторической школы, в которых делается попытка обнаружить эти погруженные в бытие, открывающиеся в нем «идеи» не посредством спекуляций, а посредством конкретного изучения языка, нравов, права и т. д. И здесь, следовательно, идея, занимающая центральное место в политическом опыте (соответствующая данной социальной позиции форма утопии), оказывает формирующее воздействие на всю духовную жизнь. В основе всех этих поисков «внутренней формы» лежит та же эмфатически акцентированная консервативная идея обусловленности, которая, будучи проецирована вовне, находит свое выражение и в подчеркивании исторической обусловленности. С этой точки зрения, с позиции этого мироощущения, человек совсем не абсолютно свободен, совсем не все и вся возможно в любой момент и в любом историческом сообществе. Внутренняя форма исторической индивидуальности, будь то отдельная личность или народный дух, и внешние обстоятельства, а также стоящее за ними историческое прошлое, в каждом данном случае определяют образ становящегося. Именно поэтому каждый данный исторический образ не может быть сделан, он, подобно растению, вырастает из некоего внутреннего центра170. И эта консервативная форма утопии, представление об идее, погруженной в действительность, может быть полностью понята лишь в свете ее борьбы с другими, сосуществующими с ней, формами утопии.

Ее непосредственным противником является либеральная, переведенная в рационалистическую сферу, идея. Если в последней ударение делается на долженствовании, то в консервативной идее это ударение ставится на бытии. Только потому, что нечто есть, оно уже обладает высшей ценностью, будь то, как у Гегеля, из-за воплощенной в нем высшей рациональности, будь то, как у Шталя, из-за чарующего воздействия его иррациональности. «Поразительное ощущение вызывает утверждение: «Оно есть!» - «Это есть твой отец, твой друг, благодаря им ты оказался в этом положении». «Почему именно они?» «А почему ты сам - именно то, что ты есть?» Эта непостижимость состоит в том, что бытие не может быть растворено в мышлении, что его необходимость не может быть логически доказана и что его причина находится в некоей высшей, свободной силе»171. Здесь страшное напряжение между погруженной в действительность идеей и просто налично сущим (присущее

==197

лучшим дням консерватизма) может смениться состоянием полной инертности, в консервативном квиетизме же заложена возможность того, что посредством своего иррационализма он будет оправдывать все существующее. Это восприятие и мышление полностью противоположно либерализму также и в самом отношении ко времени. Если для либерала будущее - все, а прошлое - ничто, то консервативное восприятие времени находит важнейшее подтверждение обусловленности всего существующего в том, что открыто значение прошлого, значение времени, создающего ценности. Если для хилиастического сознания длительность вообще не существовала172, а для либерального существовала лишь постольку, поскольку в ней, начиная с данного момента, зарождается прогресс, то для консерватизма все существующее положительно и плодотворно лишь потому, что оно формировалось в медленном и постепенном становлении. Тем самым взор не только простирается на прошлое, спасая его от забвения, но непосредственно переживается и присутствие в настоящем всего прошлого. Теперь историческое время уже не является только линейной протяженностью, и отрезок «прошлое - настоящий момент» не прибавляется просто к отрезку «настоящее - будущее», но виртуальное присутствие прошлого в настоящем придает восприятию времени воображаемую трехмерность. «Жизнь настоящего духа есть кругообращение ступеней, которые, с одной стороны, еще существуют одна возле другой, и лишь, с другой стороны, являются как минувшие. Те моменты, которые дух, повидимому, оставил позади себя, он содержит в себе и в своей настоящей глубине»173. Хилиастическое переживание находилось вне времени, своим прорывом в настоящее оно как бы освящало случайное мгновение. Либеральное переживание устанавливало связь между бытием и утопией, превращая идею в осмысленную, перемещенную в будущее цель, которая благодаря прогрессу постепенно и хотя бы в некоторой степени получает свою реализацию в нашем обществе. Консервативное переживание погрузило-дух, который раньше нисходил на нас и говорил в нас, в то, что уже существует, объективировало его, распространило его на все измерения и придало этим каждому событию имманентную внутреннюю ценность. Консервативному переживанию предстояло выдержать борьбу не только с либеральной идеей, но и с хилиастическим сознанием, которое с давних пор противостояло ему в качестве внутреннего врага. Хилиастическое сознание, которое во времена анабаптистов активно вмешивалось в мирские дела, претерпело в дальнейшем и другие изменения, кроме тех, о которых мы уже упоминали.

==198

До сих пор мы видели в хилиастическом переживании три тенденции: оно могло либо остаться без изменения, сохраняя свой первоначальный вулканический характер и объединяясь часто с самыми различными идеологиями (примером может служить радикальный анархизм), либо претерпеть спад и исчезнуть, либо наконец, «сублимироваться» в идею. По другому пути, отличному от упомянутых, оно следует в том случае, если сохраняет свою экстатическую, находящуюся вне времени, тенденцию, придавая ей глубоко внутренний характер, отказываясь от вмешательства в мирские дела и теряя всякую связь с миром. В Германии под давлением внешних обстоятельств хилиастическо-экстатическое сознание в значительной своей части вступило на этот второй путь. Широко распространенное в немецких землях подспудное течение пиетизма можно рассматривать как такое обращенное во внутрь переживание прежнего хилиастического экстаза. Но экстатическое переживание, даже обращенное во внутрь, представляет собой опасность для существующего строя, ибо оно всегда легко может обратиться вовне; преобразовать его в квиетизм можно лишь путем длительного контроля и постоянных репрессий. Поэтому ортодоксальная вера всегда преследовала пиетизм; она открыто вступала с ним в союз лишь тогда, когда под напором революционного натиска необходимо было направить все силы общества на одухотворение господствующей власти. Обращенное внутрь под давлением внешних обстоятельств и (доступных социологическому анализу) структурных ситуаций, Хилиастическое переживание, безусловно, именно в результате этого преобразования претерпевает изменение своей субстанции, причем здесь, как и в других случаях, можно с точностью проследить все перипетии конститутивного взаимопроникновения «внешних» и «внутренних» социальных факторов. Если некогда Хилиастическое переживание обладало резко выраженной, чувственной мощью, то, будучи оттеснено вглубь души, оно стало сладостномечтательным, растворилось в чистом энтузиазме, и экстатическое чувство, в значительной степени смягченное, время от времени вспыхивает в нем лишь в пиетистском «переживании пробуждения». Однако наиболее существенным для нашей постановки вопроса является здесь то, что вследствие потери контакта со становящимся миром (причем этот контакт, если воспринимать его в рамках целого, носит политический, а не частный характер) в этой установке возникает внутренняя неуверенность. Пророческая безапелляционность хилиазма сменяется неуверенностью и колебанием, пиетистской оторванностью от практического действия. «Историческая школа» в Германии с ее квиетизмом и отсутствием масштабности может быть

==199

адекватно понята, только если исходить из ее связи с пиетизмом. Все то, что для деятельного человека является спонтанно изживающей себя, не фиксирующей на себе внимание фазой, здесь акцентируется и превращается в проблему. «Решение» воспринимается как самостоятельная, перегруженная проблемами фаза деятельности, и это сознательное разъединение акта деятельности и ""«решения» еще увеличивает неуверенность, а не устраняет ее. Внутренний свет пиетизма не способен дать ответ на большинство вопросов повседневности, а если внезапно возникает необходимость совершать действия исторической значимости, то исторические события рассматриваются как указания на предвещаемое Богом спасение. Отсюда проистекают многочисленные религиозные толкования истории174, цель которых - устранить внутреннюю нерешительность в политической деятельности. Однако вместо того, чтобы решить

проблему правильного поведения, искать перст божий в истории, пиетисты проецируют эту внутреннюю неуверенность в мир. Активистско-консервативное сознание стремится преобразовать и эту форму утопии, ввести латентно пребывающую в ней энергию в нужную ему колею. Для этого необходимо побороть представление о «внутренней свободе», которое всегда может перейти в анархизм (раньше оно уже перешло в отрицание церкви). И здесь, следовательно, консервативная, погруженная в действительность, идея оказывает умиротворяющее влияние на утопию, созданную ее внутренним противником. В соответствии с господствующей консервативной теорией, идея «внутренней свободы» с ее отсутствием определенной мирской направленности должна подчиниться объективированной нравственности. Место «внутрнней свободы» занимает «объективная свобода», к которой первая должна приспособиться. В метафизическом плане это интерпретируется как предопределенная гармония между внутренней субъективированной и внешней объективированной свободой. То обстоятельство, что это течение с его обращением к глубокому внутреннему переживанию и характерным пиетистским отношением к жизни обычно принимает эту интерпретацию, обясняется его фатальной беспомощностью в решении мирских проблем. Поэтому оно охотно передает бразды правления реалистической консервативной группе, либо подчиняясь ей полностью, либо, в крайнем случае, недовольно отступая на задний план. И сегодня есть еще консервативные течения старого толка, которые ничего не хотят знать об изменениях в структуре политики и власти, наступивших в бисмарковскую эпоху, и видят подлинную ценность традиции во внутреннем направлении консерватизма, находящемся в оппозиции к Бисмарку1".

==200

d) Четвертая форма утопического сознания: социалистическо-коммунистическая утопия Социалистическо-коммунистическое мышление и восприятие действительности (на стадии возникновения этого мышления его можно рассматривать как некое единство) также может быть наилучшим образом понято в своей утопической структуре, если рассматривать его в конфронтации с теми его противниками, которые в процессе его историкосоциального развития с трех сторон нападали на него. С одной стороны, перед социализмом стоит задача еще больше радикализовать либеральную утопию, «идею», с другой - парализовать или в случае необходимости полностью одолеть внутреннюю оппозицию анархизма в ее крайнем выражении. Угроза со стороны консерватизма вызывает опасения лишь во вторую очередь, как, впрочем, и вообще ближайший политический противник всегда вызывает значительно более резкий анатагонизм, чем более отдаленный; поскольку в первом случае соблазн соскользнуть на новые позиции значительно реальнее, против этого соблазна необходимо принять срочные меры. Так, коммунизм, например, со значительно большим ожесточением борется с «ревизионизмом», чем с консерватизмом. В этой связи становится понятным, что социалистическо-коммунистическое учение может многому научиться у консерваторов. В соответствии с этой вызывавшей многочисленные нападки ситуацией и в результате своего позднего возникновения утопический элемент выступает в социализме в образе двуликого Януса. В нем находит свое выражение некое сбалансирование, но вместе с тем и созидание, основанное на внутреннем синтезе различных форм утопий, которые возникли до него и боролись в социальной сфере.

Социализм близок либеральной утопии, идее, в том смысле, что в обоих случаях царство свободы и равенства перемещается в далекое будущее176. Однако в социалистической утопии это будущее характерным образом определяется значительно конкре^ те как время гибели капиталистической культуры. Эта солидарность социализма с либеральной идеей в стремлении обоих к цели, перемещенной в будущее, объясняется их общей оппозицией консерватизму с его непосредственным приятием бытия. Значительная неопределенность и духовность далекой цели соответствуют вместе с тем и отказу от хилиастической взволнованности и признанию того, что латентная экстатическая энергия должна быть сублимирована посредством культурных идеалов. Однако там, где речь идет о проникновении идеи в развивающийся процесс, о ее постепенном становлении, ==201

социалистическое сознание не воспринимает ее в этой духовно сублимированной форме. Здесь идея предстает перед нами в виде новой субстанции, почти как живое существо со своими определенными условиями существования, которые могут служить объектом научного исследования. Идеи здесь не грезы и требования, привнесенные из абсолютной сферы, не воображаемое долженствование; они обладают конкретной жизнью и определенной функцией в общем процессе: они отмирают, если жизнь опережает их и могут быть реализованы в момент, когда общественный процесс достигает в своем развитии определенного структурного состояния, - без этого соотношения с реальностью они превращаются в маскирующие действительность «идеологии». Противопоставляя себя либерализму, социалистическое сознание со своей стороны - иначе, чем консерватизм обнаруживает чисто формальный абстрактный характер этой идеи. Простое «мнение», представление, свойственное идее, осуществляемой только в сфере мысли, не удовлетворяет и социалистическое сознание, которое нападает на нее с иных, чем консерватизм, позиций. Недостаточно иметь абстрактные добрые намерения и постулировать в неопределенном будущем наступление царства свободы, надо знать также, при каких реальных (здесь экономических и социальных) условиях эта мечта вообще может быть осуществлена. Но следует подготовить и путь, который ведет к этой цели, выявить в современном процессе те силы, чья имманентная динамика, будучи подчинена нам, шаг за шагом поведет нас навстречу осуществлению идеи. Если консерватизм уже заклеймил либеральную идею как простое мнение, то социализм разрабатывает в своем исследовании идеологии последовательный метод критики, который сводится к уничтожению утопии противника посредством выявления ее обусловленности бытием. С этого момента начинается ужасающая борьба, которая ведет к полному уничтожению веры противника. Каждая из рассмотренных выше форм утопического сознания обращается против остальных, от каждой веры требуется соответствие реальности и в качестве этой «реальности» противнику всегда предлагается иным образом структурированное бытие. Абсолютизированной реальностью социалистов становится социально-экономическая структура общества. Она превращается здесь в опору всего духовного мира в его целостности, который уже в консервативной идее рассматривался как некое единство. Ведь понятие народного духа было первой серьезной попыткой рассматривать изолированные факты духовной жизни как эманации единого творческого центра.

==202

Однако если для либерального и для консервативного сознания этот динамический центр был духовным по своему характеру, то в социализме из давней близости угнетенных слоев к материальнометафизическому субстрату выросло прославление того материального принципа, который воспринимался раньше только как негативный, тормозящий развитие фактор. И в онтологической оценке имеющихся в мире факторов (в этих глубоко характерных для каждой структуры сознания пластах) постепенно складывается обратная - по сравнению с другими типами сознания - иерархия. То, что раньше воспринималось только как дурное препятствие на пути идеи «материальные» условия - гипостазируется здесь в свете переработанного в материализм экономического детерминизма в движущий принцип мирового процесса. Утопия, приближающаяся к посюсторонней историкосоциальной жизни, оповещает об этом приближении не только посредством того, что цель все более локализуется в рамках истории, но и посредством возвышения, одухотворения непосредственно постигаемой общественно-экономической структуры. Здесь происходит - если свести все это к наиболее существенному - своеобразное проникновение u<3eu обусловленности, присущей консервативному сознанию, в прогрессивную, стремящуюся изменить мир утопию. Однако если консерватизм, опираясь на эту идею обусловленности, глорифицирует только прошлое - несмотря на его детерминирующую функцию или именно из-за нее - и вместе с тем раз и навсегда адекватно определяет значение прошлого для направления исторического развития, то в социализме главной силой исторического момента становится социальная структура. и ее формирующие силы в их глорифицированном образе воспринимаются как детерминанты всего становления. То новое, что здесь предстает перед нами, идея детерминированности, вполне сочетается с утопией будущего. Если в консервативном сознании эта идея естественным образом соединялась с приятием настоящего, то здесь стремящаяся вырваться вперед социальная сила действует наряду с необходимостью тормозить революционное действие. Обе эти силы, вначале непосредственно связанные, с течением времени создают внутри социалистическо-коммунистического движения два взаимоотталкивающихся и тем не менее постоянно соотносящихся друг с другом полюса. Новые поднявшиеся слои, которые своей деятельностью и чувством своей ответственности за существующий порядок связали себя с ним, все больше становятся сторонниками торможения и эволюции; а те социальные слои, интересы которых еще не связаны с установившимся порядком, становятся сторонниками

==203

коммунистического (и синдикалистского) учения о преимущественном значении революционного действия. Однако прежде чем на более поздней стадии развития произошел упомянутый раскол, это прогрессивное сознание должно было утвердиться в борьбе со своими противниками: с хилиастическим принципом индетерминизма, получившим в радикальном анархизме свою современную форму, и с индетерминизмом либеральной «идеи». Решающим моментом в истории современного хилиастического мироощущения была борьба между Марксом и Бакуниным177 , в ходе которой с хилиастическим утопизмом было покончено. Чем в большей степени социальный слой, стремящийся к захвату власти, готовился стать партией, тем меньше

для него было приемлемо сектантское движение, целью которого является внезапный, не определенный во времени, мгновенный захват бастионов истории. И в данном случае исчезновение определенного мироощущения - по крайней мере в той форме, о которой здесь шла речь, - тесно связано с изменением стоящей за ней социально-экономической действительности (как показал Брупбахер)178. Как только домашняя мануфактура по изготовлению часов, способствовавшая сохранению сектантской позиции, была вытеснена промышленным производством, исчезли и передовые отряды Бакунина, анархисты Юрской федерации: место неорганизованных, колеблющихся сторонников экстатической утопии заняли хорошо организованные, воспринимающие временной процесс как некий стратегический план, марксистские деятели. Этот разгром хилиастической утопии был потрясающим по своей резкости и брутальности, однако он с фатальной необходимостью диктовался самим процессом исторического развития. Идея демонической глубины исчезает с политической авансцены, и основанное на детерминизме сознание расширяет сферу своего влияния. Либеральное мышление также было индетерминистским - в этом оно было близко анархизму, - хотя благодаря идее прогресса с/но (как мы видели) в известной степени уже приближалось к пониманию истории как процесса. Либеральное представление о необусловленности явлений основывалось на вере в непосредственную связь с царством абсолютного долженствования, с идеей. Эта сфера долженствования не связана с историей по своей значимости, с точки зрения либерала, в ней самой содержится некая движущая сила. Не процесс создает идеи, а только обнаружение, открытие идей, только «просвещение» создает силу, формирующую историю. Невероятный переворот, подлинно коперниканская революция произошла в тот момент, когда люди стали считать обусловленными не только себя, не

==204

только человека вообще, но и бытие, значимость и воздействие идей, а становление самих идей стали рассматривать в их связи с бытием, как бы погруженным в процесс развития. Однако на данном этапе задачей социализма была не столько борьба с верой его противника в абсолютную значимость идеи, сколько утверждение новой теории в своих собственных рядах и устранение сохранившихся еще там идеалистических взглядов. Поэтому очень рано началось вытеснение остатков «буржуазной утопии» описание этого процесса Энгельсом до сих пор остается непревзойденным. Утопии, возникшие в грезах Сен—Симона, Фурье, Оуэна, еще носили отпечаток прежнего мышления с его верой в идею, хотя содержание их уже было социалистическим. Пограничная социальная ситуация этих мыслителей нашла свое выражение в открытиях, расширивших социальное и экономическое видение. Однако по своим методам они не вышли за рамки индетерминизма эпохи Просвещения. «Социализм для них всех есть выражение абсолютной истины, разума и справедливости, и стоит только его открыть, чтобы он собственной силой покорил весь мир»179. И здесь необходима была борьба, и здесь идея детерминированности вытеснила другую, конкурирующую с ней форму утопии. В социалистическом сознании принципиальное снижение утопии до уровня действительности осуществлено со значительно большей последовательностью, чем это было сделано в либеральной идее. Здесь идея сохраняет свою пророческую неопределенность и индетерминированность лишь на завершающей стадии процесса, путь же бытия к реализации цели уже исторически и социально дифференцирован. Благодаря этому дифференцируется и ощущение исторического времени. Будущее время, которое для либерального сознания было прямой линией, стремящейся к определенной цели, теперь дистанцируется; в нем различают близкое и отдаленное (начатки этого обнаруживаются уже у

Кондорсе) как витально, в жизненном процессе, так и в мышлении и деятельности. Подобным образом консервативное сознание дифференцировало прошлое, но поскольку его утопия все более теряла внутреннее напряжение и совпадала с действующим на данном этапе порядком, будущее оставалось для него совершенно недифференцированным. Лишь благодаря этому сплаву идеи детерминированности с живым видением будущего удалось создать многомерное историческое ощущение времени. И структура этой многомерное™, созданной для прошлого уже консервативным мышлением, здесь совершенно иная. Каждое событие настоящего обретает указующее в прошлое третье измерение не только благодаря виртуальному

==205

присутствию каждого события прошлого - в событии настоящего подготавливается и будущее; не только прошлое, но и будущее виртуально присутствует в настоящем. Взвесить значение всех имеющихся в настоящем факторов, обнаружить тенденцию, латентно содержащуюся в отдельных реальных силах, можно лишь в том случае, если понимать настоящее в свете все более конкретизирующегося, дополняющего его будущего180. Несмотря на то, что либеральное представление о будущем носило чисто формальный характер, в нем постепенно проступала некоторая конкретизация. Правда, это будущее, служащее дополнением к настоящему, диктовалось прежде всего волей и картиной желаемого, но тем не менее эта целеустремленность способствует тому, что в исследовании и в деятельности начинает играть определенную роль эвристический выбор. С этого момента будущее как бы постоянно экспериментирует в настоящем, а смутное предвидение, идея все более корригируется и конкретизируется настоящим. В своем взаимопересечении с «действительно» происходящим эта идея не регулирует события в качестве чисто формального и трансцендентного принципа, а выступает как «тенденция», постоянно корригирующая себя в процессе своего соотношения с действительностью. Конкретное исследование этой взаимозависимости, простирающейся от экономики до духовнопсихической сферы, объединяет отдельные наблюдения в некое функциональное исследование в рамках развивающейся целостности. Тем самым история как бы обретает в нашем представлении все более конкретно дифференцирующуюся и вместе с тем эластичную структуру. Каждое событие рассматривается с точки зрения его значения и места в общем развитии структурных связей. Правда, область свободного решения становится благодаря этому более ограниченной, обнаруживается все большее количество детерминирующих факторов, так как теперь возможность каждого явления определяет не только прошлое, но и социально-экономическая ситуация настоящего. Основное намерение состоит теперь не в том, чтобы действовать, исходя из свободных импульсов, произвольно выбирая «здесь и теперь», а в том, чтобы фиксировать в существующей структуре благоприятную для действий точку. Задача политического деятеля состоит теперь в том, чтобы сознательно укреплять те силы, динамика которых действует в нужном ему направлении, и придавать всем противодействующим ему силам нужное ему направление или, если это невозможно, хотя бы парализовать их. Восприятие истории подчиняется таким образом стратегическому плану настоящего. Все исторические явления

==206

воспринимаются теперь как объект интеллектуального и волевого господства. И здесь это возникшее сначала в политической сфере видение распространилось на всю духовную жизнь: из исследования социальной обусловленности истории возникает социология; она в свою очередь все более становится центральной наукой, основные принципы которой проникают в отдельные исторические дисциплины, по мере того как они достигают определенного уровня развития. Обуздываемая сознанием всеобщей обусловленности уверенность ведет к творческому скепсису и одновременно к способности сдерживать порыв. Специфический «реализм» проникает в искусство. Идеализм эпохи бидермейера исчез, и до тех пор пока сохранится это плодотворное напряжение между идеалом и реальностью, погруженную в «реальное бытие», трансцендентность будут искать в непосредственном и близком. 3. Современная констелляция В настоящее время рассматриваемая проблема приняла своеобразную форму. Исторический процесс показал нам, как постепенно снижалась и приближалась к исторической реальности та утопия, которая сначала была полностью трансцендентна по отношению к ней. При этом характер все более сближающейся с историей утопии изменялся не только функционально, но и субстанциально. То, что первоначально противостояло исторической реальности, движется теперь - это обнаружилось уже в консерватизме - к полной утрате этой противоположности. Правда, ни одна из форм этих последовательно выступающих в историческом процессе динамических сил не отмирает, ни один момент времени не характеризуется каким-либо одним доминирующим фактором. Сосуществование этих сил, их взаимное противопоставление, а также постоянное взаимопроникновение создает формы, совокупность которых определяет исторический прогресс во всей его полноте. Из этой полноты мы намеренно (чтобы не затемнять деталями главное) изолировали и подчеркнули в качестве идеально-типического лишь то, что наиболее важно по своей тенденции. И хотя в этой полноте ничто не отмирает, можно со все увеличивающейся ясностью показать различную степень социальной значимости действующих в исторической сфере сил. Содержание мышления, его формы, психическая энергия - все это сохраняется и преобразуется в связи с социальными силами и никогда не выступает случайно в определенный момент социального процесса. В этой связи выявляется своеобразная структурная обусловленность, на которую здесь необходимо хотя бы указать: ==207

чем более широкие слои достигают господства над конкретным бытием и чем больше шансов на победу в ходе эволюции, тем больше вероятность того, что эти слои вступят на путь, предложенный консерватизмом. А это ведет к тому, что утопия растворяется в различных движениях. Однажды это уже отчетливо проявилось в указанном выше факте, когда относительно наиболее чистая форма современного хилиастического сознания, воплощенная в радикальном анархизме, почти полностью исчезла с политической арены, что означало для других форм политической утопии утрату одного фактора напряженности. Правда, ряд элементов этой душевной настроенности преобразуется и находит убежище в синдикализме и большевизме, где они ассимилируются и превращаются в составную часть учения, однако здесь они вынуждены отказаться от своей абсолютности и выступают лишь в полярном противодействии по

отношению к эволюционному пониманию детерминированности, оказывающему, впрочем, свое влияние и на них. Здесь, особенно в большевизме, их функцией является в большей степени ускорение и акцентирование революционного действия, чем его абсолютизация. Постепенно ослабление утопической интенсивности наблюдается и в другом важном направлении: каждая конституировавшаяся на новой ступени развития утопия оказывается все более близкой социально-историческому процессу. Ведь идея либеральная, социалистическая, консервативная - не что иное, как различные ступени (но вместе с тем и противостоящие друг другу формы) этого все более отходящего от хилиастического сознания и все более приближающегося к мирским делам процесса. Все эти формы, противостоящие хилиастической утопии, развиваются в тесной связи с судьбами тех социальных слоев, которые были их носителями. Они и раньше являлись, как мы уже видели, смягченным вариантом первоначальной трансцендентности бытию, а в ходе своего дальнейшего развития они теряют и последние черты утопии, бессознательно все более приближаясь к формальноконсервативной позиции. По-видимому, общезначимым структурным законом в истории духовного развития следует считать то, что новые группы, вступающие в созданные ранее социальные условия, не перенимают разработанные для этих условий идеологии, а пытаются приспособить к этим новым условиям идеи, связанные с их собственными традициями. Это закон продолжающегося действия первоначальной идеологии. Так, в условиях всевозрастающего влияния консерватизма либерализм и социализм время от времени воспринимали, правда, отдельные разработанные консерватизмом идеи, но со значительно большей

==208

охотой трансформировали в соответствии с новым положением свою исконную идеологию. Однако новое социальное и экзистенциальное положение привело к тому, что в жизнеощущении и мышлении этих слоев спонтанно возникли структуры, во многом родственные консерватизму. Свойственная консервативному сознанию точка зрения, утверждающая детерминированность исторической структуры, акцентирование, даже чрезмерное, действующих в тиши сил, постоянное погружение утопического элемента в бытие принимало в мышлении этих новых слоев то форму спонтанного созидания нового, то иногда форму новой интерпретации старых идей. Следовательно, относительный отход от утопии, обусловленный социальным процессом, происходит в ряде пунктов и в разных формах. Этот уже по самой своей динамике достаточно быстрый процесс еще ускоряется и интенсифицируется благодаря тому, что различные, одновременно существующие формы утопического сознания уничтожают друг друга во взаимной борьбе. Подобная борьба между утопиями различных форм не должна была бы, собственно говоря, вести к уничтожению утопического элемента вообще, ибо сама по себе борьба усиливает интенсивность утопии. Однако свойством современной борьбы является то, что уничтожение противника совершается отнюдь не с утопических позиций181 это наиболее ярко проявляется в разоблачении идеологии противника социалистами. Противнику совсем не стремятся доказать, что он поклоняется ложным богам; задача состоит в том, чтобы уничтожить социально-витальную интенсивность его идеи посредством выявления ее исторической и социальной обусловленности. Социалистическое мышление, разоблачавшее до сих пор все утопии своих противников как идеологии, не применило, правда, эту идею обусловленности к себе, не обратило этот релятивизирующий метод против применяемых им гипостазирования и абсолютизации самого себя. Однако утопический элемент неизбежно исчезнет и здесь, по мере того как эта идея обусловленности будет все более полно проникать в сферу сознания. Мы приближаемся к той стадии, когда утопический элемент полностью (во всяком случае в политике) уничтожит себя в ходе борьбы своих различных форм. Если довести до

логического конца существующие в этом смысле тенденции, то пророчество Готфрида Келлера: «Последняя победа свободы будет прозаичной», - не может не обрести для нас зловещего звучания. Симптомы этой «прозаичности» проявляются в ряде явлений современности; их можно с уверенностью интерпретировать как следствие распространения социальной и политической специфики на более отдаленную сферу духовной

==209

жизни. Чем больше какая-либо поднимающаяся партия участвует в действиях парламента, тем в большей степени она отказывается от своего целостного видения, связанного с характером ее первоначальной утопии, и тем больше стремится направить свою преобразующую силу на конкретные единичные явления. Параллельно этому происходящему в политической сфере изменению обнаруживается изменение и в области конформной данной партии науки, где прежнее целостное, хотя бы по своей программе, видение заменяется исследованием отдельных проблем. В политике целенаправленность утопии и тесно связанная с этим способность к видению целого распадается в парламентских совещательных комиссиях и в профсоюзном движении на ведущие направления, необходимые для преодоления многообразия, господства над ним и определения своей позиции по отношению к нему. В исследовании соответственно этому прежнее единое и систематическое мировоззрение превращается в ведущую точку зрения, в эвристический принцип при изучении отдельных проблем. Но поскольку все борющиеся друг с другом утопии идут по одному пути, они, теряя все в большей степени характер борющихся друг с другом исповеданий определенной веры, постепенно превращаются как в парламентской практике, так и в науке в соревнующиеся партии или в возможные исследовательские гипотезы. И если в эпоху господства идеи самым верным показателем социального и духовного состояния общества был характер философии, то теперь внутреннее социальное и духовное состояние общества яснее всего отражается в различных направлениях социологии. Социология преуспевающих социальных слоев трансформируется в специфическом направлении. В ней совершенно так же, как и в нашем повседневном мировоззрении, борются друг с другом остатки прежних утопий, принявших облик «возможных точек зрения». Своеобразной чертой сложившейся ситуации является то, что в этой борьбе конкурентов за правильное социальное понимание не «дискредитирует себя» ни один из этих аспектов и подходов; напротив, со все большей очевидностью обнаруживается, что любая позиция совместима с плодотворным мышлением, хотя степень этой плодотворности будет различна. Каждая из этих позиций позволяет увидеть в том или ином срезе определенные связи целого, и тем самым становится все более вероятным предположение, что исторический процесс неизмеримо шире всех имеющихся точек зрения и что основа мышления в ее существующей раздробленности не соответствует возможностям современного опыта. Горизонт того, что может быть увидено, во многом превосходит способность к систематизации и концептуализации, присущей современной стадии.

==210

Тем самым, однако, в мире, который движется к одной из кульминационных точек своего развития, поиному освещается и необходимость пребывать в постоянной готовности к синтезу. Все то, что в прешествующие периоды часто возникало спонтанно, из частичных потребностей познания, в узких жизненных сферах и социальных слоях и т. п., внезапно становится доступным восприятию во всей своей целостности, и это множество складывается сначала в довольно беспорядочную картину. То обстоятельство, что на высокой стадии зрелости социального и исторического развития допускается возможность различного видения мира и делается попытка найти всеохватывающую конструкцию с единым центром, объясняется не слабостью, а пониманием того, что любая характерная для предшествующего времени исключительность основывалась на абсолютизации частичного видения, социальные контуры которого полностью открываются в настоящий момент. На этой зрелой стадии, когда достигнута высокая ступень развития, вместе с исчезновением утопии исчезает и целостное видение. Лишь крайне левые и правые группировки сохраняют в своем мировоззрении веру в единство и целостность процесса развития. В одном случае - это неомарксизм Лукача, изложенный в его основополагающем труде, в другом - универсализм Шпанна. Здесь нет необходимости иллюстрировать социологическое различие этих двух крайних точек зрения различием в их понятиях целостности; ведь в данной связи нас интересует не полнота описания, а первое фиксирование симптоматичных для данной стадии явлений. Трёльч (в отличие от названных здесь авторов) рассматривает целостность не как онтическиметафизическое единство, а как научную гипотезу. В своем экспериментировании он привносит в материал эту целостность как упорядочивающий принцип и, подходя к материалу с различных сторон, пытается обнаружить в нем то, что в каждый данный момент его объединяет. Альфред Вебер, решительно отказываясь от основанной на дедуктивном методе аподиктичности рационализма, пытается посредством созерцания реконструировать как некое единство образа целостность прошлых исторических эпох. В соответствии с промежуточной позицией того и другого исследователя один из них избегает в своих поисках целостности оптического гипостазирования, другой - рационалистически обоснованной уверенности. В отличие от упомянутых исследователей, связанных своей концепцией целостности в одном случае с марксизмом, в другом - с консервативно-исторической традицией, другое направление этой промежуточной группы стремится

==211

вообще снять проблему целостности, чтобы тем самым обратить все свое внимание на изучение единичных связей во всей их полноте. Понимание истории как однородного процесса, при котором каждое событие теряет свой колорит времени и места, может быть достигнуто лишь в результате скептического релятивизирования всех коренящихся в утопии элементов мышления и видения в качестве идеологий. Для этого скепсиса (во многих отношениях плодотворного), возникшего из взаимной релятивизации различных форм утопии, вновь исчезает конститутивное значение времени: каждое событие подводится под вечные, постоянные закономерности, например, типы, формы, которые могут быть лишь различным образом комбинированы. Расчленение исторического времени как в социальном отношении, так и в рамках философии истории, на которое под влиянием утопического видения было в предшествующие столетия затрачено столько усилий, вновь утрачивается: качественно дифференцированное время превращается в некую однородную среду, внутри которой всегда (хотя и в различных взаимопересечениях) выступают раз и навсегда установленные структуры и типы (Макс Вебер).

Если эта скептическая точка зрения соответствует прежде всего позиции поднявшейся буржуазии, чье будущее постепенно стало настоящим, то подобная же тенденция становится характерной и для других социальных слоев, по мере того как они достигают цели; однако конкретные черты их мышления в известной степени социологически детерминированы той исторической ситуацией, в которой они возникли. Если из марксистского социологического метода изъять динамическое восприятие времени, то и здесь мы обнаружим обобщающее учение об идеологии, которое полностью игнорирует историческую дифференциацию и соотносит мышление людей только с их социальным положением. Предпосылки этой игнорирующей историческое время социологии возникли в американском сознании, которое значительно раньше, чем это произошло в Германии, пришло в полное соответствие с капиталистической действительностью. Здесь социология сравнительно рано отделилась от философии истории, и все видение мира и его становление было ориентировано на центральную парадигму жизни - господство над действительностью организации и техники. Если в Европе главным объектом социологического «реализма» была чрезвычайно сильная напряженность между классами, то в Америке с ее большей свободой в области экономики значительно более острыми являлись технические и организационные проблемы и преимущественное внимание уделялось этим сферам действительности. Для мышления европейских оппозиционных

==212

кругов социология означала решение классовой проблемы или, в более общем понимании, научный диагноз времени; для американца - решение непосредственных технических задач общественной жизни. Отсюда становится понятным, почему в европейской постановке проблемы всегда скрывается тревожный вопрос о дальнейшей судьбе и связанная с этим тенденция к пониманию целого; в американской же формулировке вопроса сказывается тот тип мышления, для которого важно прежде всего, как сделать это, как решить эту конкретную задачу. И в этих вопросах подспудно содержится оптимистическая уверенность: о целом мне беспокоиться нечего, проблема целого решится сама собой. В Европе полное исчезновение трансцендентных учений - как утопических, так и идеологических произошло не только из-за соотнесения всех теорий такого рода с социальноэкономической сферой; это исчезновение принимало и другие формы. Социально-экономическая сфера (марксизм, в конечном счете, соотносил с ней все), принятая в качестве оптического центра, допускала еще духовное и историческое расчленение, в ней содержалась еще известная (идущая от Гегеля и Маркса) историческая перспектива. Исторический материализм только назывался материализмом, сфера экономики была, несмотря на то что это подчас отрицалось, совокупностью структурных связей духовного характера. Каждая данная экономическая система была именно «системой», т. е. чем-то, конституировавшимся в сфере духа (объективного духа). Для того чтобы деструкция стала абсолютной, она должна была распространиться на оставшееся свободное пространство, и, продолжая расширяться, она достигла в конечном итоге гипостазирования вечно присущего человеческой природе субстрата, инстинкта, совершенно свободного от всех элементов исторического и духовного. Это сделало возможным возникновение генерализирующей теории, в которой все трансцендентное бытию соотносилось с неизменной структурой человеческих влечений и инстинктов (Парето, Фрейд и др.). Элементы этой генерализирующей теории влечений содержались уже в английской социальной философии и социальной психологии XVII-XVIII в в. Так, Юм говорит: «Общепризнанно, что действия людей всех наций и времен в значительной степени однотипны и что человеческая природа в ее принципах и проявлениях всегда остается неизменной. Одни и те же мотивы всегда ведут к одним и тем же действиям. Одни и те же события проистекают из одних и тех же причин. Честолюбие, алчность, тщеславие, дружба, великодушие, гражданственность - все эти душевные свойства, распределенные в различном сочетании внутри общества, от века были и являются до сих пор источником всего того, что совершалось и предпринималось когда-либо людьми».

==213

Этот процесс полной деструкции всех духовных элементов как в утопии, так и в идеологии находит свою парраллель в формах нашей современной жизни и в соответствующих им направлениях в искусстве. Разве в том, что в искусстве исчезла гуманистическая тенденция, что в эротике выступает на первый план своеобразный «реализм», что в спорте все более заметны проявления инстинкта, не следует видеть симптом исчезновения утопического и идеологического элемента в сознании утверждающихся в современном обществе слоев? Разве постепенное сведение политики к экономике (тенденция к этому во всяком случае наблюдается), сознательный отказ от прошлого и исторического времени, сознательное оттеснение любого «культурного идеала» не должно быть истолковано как изгнание утопического сознания во всех его формах даже с политической арены? В этом находит свое выражение такая установка сознания на преобразование мира, для которой все идеи дискредитированы, все утопии уничтожены. Эту надвигающуюся «прозаичность» следует в значительной степени приветствовать как единственное средство овладеть настоящим, преобразовать утопию в науку, уничтожить лживые и не соответствующие нашей действительности идеологии. Для того чтобы существовать в полном соответствии с действительностью такого рода, где совершенно отсутствует какая бы то ни было трансцендентность, будь то в форме утопии или идеологии, требуется, вероятно, едва ли доступная нашему поколению жесткость или предельная, ни о чем не подозревающая, наивность недавно вступившего в мир поколения. Быть может, для закончившего свое развитие мира (на стадии нашего самосознания) это единственная форма подлинного существования? Быть может, лучшее, чем мы располагаем в этической сфере, и есть ориентированное на «подлинность» бытие? Ведь категория подлинности не что иное, как перемещенный в духовную сферу принцип соответствия бытию, проецированный в этическую сферу принцип «реализма». Быть может, завершивший свое развитие мир сможет этого достигнуть. Но действительно ли мы настолько близки к цели, что отсутствие напряженности может быть отождествлено с подлинностью? Разве не очевидно, что в атмосфере этого постоянно увеличивающегося отсутствия напряженности будет все более угасать политическая активность, интенсивность научной деятельности, высокая ценность жизни? Если, следовательно, мы не хотим спокойно принять этот «реализм», то мы должны продолжать наши вопросы и наши попытки понять суть дела: существуют ли, помимо этих

==214

социальных слоев, способствующих упадку напряженности, и другие силы? На поставленный таким образом вопрос должен быть дан следующий ответ. Отсутствию напряженности в современном обществе противостоят две силы. С одной стороны, это еще не достигшие успеха в борьбе за социализм и коммунизм слои. До тех пор пока они являются аутсайдерами в нашем мире, сочетание утопии, видения и действия не представляется им проблематичным. Их присутствие в социальной сфере свидетельствует о наличии хотя бы одной формы утопии, а она будет время от времени пробуждать к жизни антиутопии, которые вспыхнут во всех тех

случаях, когда этот левый фланг будет переходить к действиям. Вероятность этого в значительной степени зависит от структурной формы наблюдаемого нами процесса. Если на более поздней стадии удастся посредством мирной эволюции достигнуть такой совершенной формы индустриализации, которая будет обладать достаточной гибкостью и предоставит низшим слоям относительное благосостояние, то они, подобно раньше достигнувшим успеха слоям, неизбежно испытают упомянутое выше преобразование (с этой точки зрения безразлично, сложится ли эта более совершенная форма социальной организации вследствие подъема низших слоев в рамках капиталистического общества, оказавшегося достаточно гибким, чтобы предоставить им относительное благосостояние, или в обществе, где капитализм еще до этого преобразовался в коммунизм). Если эту позднюю стадию индустриализации удастся достигнуть только благодаря революции, то повсюду вновь возникнут утопические и идеологические элементы. Как бы то ни было, в социальном центре этого крыла оппозиции заключен один из компонентов судьбы трансцендентных бытию теорий. Однако форма будущего утопического сознания и духовного склада зависит не только от судеб этой крайне левой группировки. Помимо этого социологического фактора есть и другой фактор, который надо принять во внимание в этой связи, а именно наличие в историческом процессе своеобразного социального и духовного промежуточного слоя, имеющего определенное отношение к духовной сфере, но еще не рассмотренного в нашем исследовании. Издавна во всех слоях помимо непосредственных представителей их интересов существовала прослойка, занятая духовными проблемами. С социологической точки зрения их можно называть «интеллектуалами», однако в данной связи необходимо более точное определение. Здесь имеются в виду не обладатели дипломов, свидетельствующих о формальной образованности, а те немногие среди них, которые сознательно или неосознанно стремятся отнюдь не к продвижению по

==215

социальной лестнице, а к чему-то совсем другому. С какой бы трезвостью ни оценивать положение вещей, приходится признать, что этот тонкий слой существовал всегда. Пока их духовные интересы совпадали с духовными интересами определенного поднимающегося слоя, их положение не вызывало никаких проблем. Они жили, видели и познавали мир в соответствии с той утопией, которая связывала их с определенными группами и социальными слоями. Это относится как к Томасу Мюнцеру, так и к буржуазным деятелям Французской революции, как к Гегелю, так и к Марксу. Проблематичным их положение становится каждый раз тогда, когда стоящий за ними социальный слой приходит к власти, когда в результате этого процесс развития не нуждается больше ни в связи утопии с политикой, ни в упомянутом духовном слое. Этот отказ от «духовности» произойдет и в том случае, если угнетенный слой обретет долю участия в господстве над данным социальным бытием. Однако до наступления этого момента будет все с большей ясностью проступать наметившаяся уже теперь тенденция, которая заключается в том, что свободно парящая интеллигенция духа все больше рекрутируется из всех, а не только из привилегированных социальных слоев. Эта все более отбрасываемая обществом и замыкающаяся в себе духовная прослойка противостоит с другого фланга характеризованной нами выше социальной ситуации, развивающейся в сторону полной утраты напряженности. Поскольку данная социальная прослойка не существует в таком соответствии с установленным порядком, которое бы не порождало никаких проблем, она также стремится взорвать его. Для этой отторгнутой процессом развития духовной прослойки открыты следующие четыре возможности: первая группа внутри этой прослойки вообще, собственно говоря, сюда не относится, ибо она состоит из тех, кто еще связан с радикальным крылом социалистическо-коммунистического

пролетариата. Для них - по крайней мере в этом отношении еще нет никаких проблем. Они еще не ведают раскола между духовными и социальными связями. Вторая группа, постепенно вместе с утопией отторгаемая процессом развития, приходит к скепсису и во имя подлинности совершает характеризованное нами уничтожение идеологии в науке (М.Вебер, Парето). Третья группа уходит в прошлое и пытается найти там эпоху, когда трансцендентность бытию в давно забытой теперь форме господствовала над миром; и посредством такого романтического воссоздания прошлого эта группа пытается внести одухотворенность в настоящее. Подобную же функцию осуществляют, с этой точки зрения, попытки возродить религиозность, ==216

идеализм, символы и мифы. Четвертая группа отходит от мира и сознательно отказывается от участия в историческом процессе; она непосредственно воспринимает исконную, наиболее радикальную форму утопии (от которой освободился процесс развития), не вступая ни в какую связь с радикальным политическим движением. Все то конкретное содержание, которое было уничтожено историческим и социальным процессом, все формы веры и мифа здесь также, в отличие от романтических стремлений третьей группы, уничтожаются: в центре переживания оказывается только то внеисторическое нечто, тот экстатический момент, постигнутый в своей абсолютной чистоте, который некогда вдохновлял одновременно, хотя различным образом, мистиков и хилиастов. Симптомы этого также существуют в современном обществе. Своеобразные вспышки в современном (часто экспрессионистском) искусстве и в современной философии (вне академических кругов) свидетельствуют о наличии этого свободно парящего экстаза (первые следы его обнаруживаются у Кьеркегора). Посредством такого ухода хилиазма из современной жизни, из сферы политики может быть, пожалуй, сохранена чистота экстатического начала; однако тем самым чрезвычайно обедняются все сферы бытия, до той поры считавшиеся центральными, все сферы культурного влияния и объективации. Этот уход из мира будет иметь роковые последствия и для хилиастическо-экстатического сознания; ведь мы видели, как, замкнувшись в себе, в стороне от мира, оно постепенно приходило в упадок, становилось слащавым или чисто назидательным учением. После подобного анализа неизбежно возникает вопрос, что же произойдет в будущем. Невозможность дать на это удовлетворительный ответ с наибольшей очевидностью открывает перед нами структуру исторического понимания. Попытка что-либо предсказать была бы пророчеством. А пророчество неизбежно превращает историю во вполне детерминированный процесс, лишая нас возможности производить выбор и принимать решение; тем самым отмирает и инстинктивная способность оценивать значение фактов и осмысливать постоянно меняющиеся возможности. Единственная форма, в которой предстает перед нами будущее, - это форма возможности, и долженствование есть адекватное приятие ее. Для познания будущее - во всем том, что выходит за рамки организованного и рационализированного^ - непроницаемая область, глухая стена; и, лишь наталкиваясь на нее, мы познаем необходимость стремления, а в связи с этим и обязательность долженствования (утопического). Только отправляясь от этого долженствования, можно задать вопрос о существующих возможностях и отсюда только открывается

==217

и понимание истории. Наконец становится понятным, почему историческое значение конститутивно связано со стремлениями и волей людей. Какая тенденция победит в нашем обществе, где различные утопические тенденции борются с тенденцией к исчезновению напряженности, предсказать нельзя, ибо наша действительность еще не завершилась; ответ на это еще не может быть дан. Что же касается будущего, то потенциально все (поскольку мы люди, а не вещи), вероятно многое, зависит от нашего желания. Выбор зависит в конечном итоге от решения каждого человека. Все сказанное здесь может только помочь ему осознать значение подобного выбора. И в этих решающих вопросах еще раз проявляется резкая разница в возможном восприятии реальности. В качестве одной крайности мы и в этом случае приведем точку зрения анархиста Ландауэра: «Но что вы имеете в виду, говоря об объективном, чисто фактическом аспекте в истории человечества? Ведь не почву, дома, машины, железнодорожные пути, телеграфные провода и т.п.? Если же вы имеете в виду такие комплексы связей, которые стали традицией, привычкой и объектом религиозного почитания, как, например, государство и подобные учреждения, условия и отношения, то уверенность в том, что все это только видимость, уже не может быть устранена. Ведь возможность и необходимость социального процесса, переходящего в своем развитии от стабильности к уничтожению и созданию нового, покоится именно на том, что над индивидом нет какого-либо сформировавшегося организма, а существуют только отношения, основанные на разуме, любви, авторитете. Поэтому для каждой отдельной «структуры», которая является таковой лишь до тех пор, пока индивиды привносят в нее жизненную силу, неизбежно наступает время, когда живые отстраняются от нее как от потерявшего свой смысл призрака прошлого и создают новые комплексы связей. Так, я отнимаю у того, что я называю «государством», любовь, разум, подданство и волю. Я могу это сделать, так же как я могу этого хотеть. Если же вы не можете, то это не меняет того решающего обстоятельства, что подобная неспособность неизбежное следствие ваших личных свойств, а не существа дела» 182. Другую крайность иллюстрирует следующее высказывание Гегеля: «Существуют ли индивидуумы, это безразлично для объективной нравственности, которая одна только и есть пребывающее и сила, управляющая жизнью индивидуума. Нравственность поэтому изображали народам как вечную справедливость, как в себе и для себя сущих богов, по сравнению с которыми суетные предприятия индивидуумов являются лишь игрою волн»183. В рамках нашей более ограниченной проблемы, которая относится по существу к области социологической истории

==218

сознания, мы сумели показать, что в изучаемую нами эпоху наиболее важные изменения духовной структуры тесно связаны с преобразованием утопического элемента и не могут быть поняты в отрыве от него. Из этого следует, что в будущем действительно можно достигнуть абсолютного отсутствия идеологии и утопии в мире, где нет больше развития, где все завершено и происходит лишь постоянное репродуцирование, но что полнейшее уничтожение всякой трансцендентности бытию в нашем мире приведет к такому прозаическому утилитаризму, который уничтожит человеческую волю. В этой связи следует указать на существенное различие между двумя типами этой трансцендентности: если уничтожение идеологии представляет собой кризис лишь для определенных социальных слоев и возникшая благодаря выявлению идеологии объективность служит для большинства средством достигнуть более ясного понимания самих себя, то полное исчезновение утопии привело бы к изменению всей природы человека и всего развития человечества. Исчезновение утопии создаст

статичную вещность, в которой человек и сам превратится в вещь. Тогда возникнет величайший парадокс, который будет заключаться в том, что человек, обладающий самым рациональным господством над средой, станет человеком, движимым инстинктом; что человек, после столь длительного, полного жертв и героических моментов развития, достигший наконец той высшей ступени сознания, когда история перестает быть слепой судьбой, когда он сам творит ее, вместе с исчезновением всех возможных форм утопии, утратит волю создавать историю и способность понимать ее.

00.htm - glava06

Глава V Социология знания 1. Сущность социологии знания и ее границы а) Определение социологии знания и ее разделы Социология знания - недавно возникшая социологическая дисциплина. В качестве теории она стремится поставить и разработать учение о так называемой «экзистенциальной обусловленности знания», в качестве историко-социологического исследования - проследить эту «обусловленность» применительно к различным содержаниям знания в прошлом и настоящем.

==219

Социология знания возникла в результате усилий, направленных на то, чтобы сделать предметом исследования многообразную, и прежде всего социальную, обусловленность теорий и типов мышления, которая стала очевидной в кризисной ситуации современности, определить критерии для понимания этой обусловленности и, продумав эту проблему до ее логического конца, разработать соответствующее современной ситуации учение о значении внетеоретических условий знания. Только таким образом можно преодолеть расплывчатую, непродуманную и поэтому неплодотворную форму релятивизма в науке, которая сохранится до тех пор, пока наука не осмыслит эту все более отчетливо проступающую обусловленность любого продукта мышления. Социология знания пытается решить эту проблему не посредством боязливого игнорирования данных о социальной обусловленности знания, - она стремится преодолеть растущее беспокойство тем, что вводит эти данные в рамки самой науки и использует их для корригирования научных выводов; поскольку, однако, эти данные представляются еще недостаточно отчетливыми, точными и отчасти преувеличенными, социология знания стремится свести их к твердым неоспоримым положениям, чтобы тем самым сделать более доступными методическому изучению. Ь) Социология знания и учение об идеологии Социология знания тесно связана с учением об идеологии, которое также возникло и сложилось в нашу эпоху; однако различие между ними вырисовывается все более отчетливо. Учение об идеологии ставит перед собой задачу разоблачать более или менее осознанные ложь и маскировку, применяемые отдельными группами людей, в первую очередь политическими партиями. Социология знания рассматривает не столько те случаи, когда более или менее осознанная воля ко лжи или маскировке подлинной ситуации направляет высказывания данного лица в определенную сторону, сколько те, где общественная структура со всеми ее феноменами должна быть воспринята различным образом наблюдателями, помещенными в различных пунктах этой структуры. Следовательно, во всех этих случаях причиной «односторонности» и «ложности» является не намерение скрыть подлинную

ситуацию, а различие в структуре сознания различных по своему положению в социально-исторической сфере субъектов. В соответствии с данным различием мы отнесем к учению об идеологии только те формы «неправильного» и «ложного» восприятия, которые относятся к первому его типу; что же касается всех видов односторонности, которые не могут быть сведены к более, или менее сознательному обману, то они

==220

будут изъяты из учения об идеологии и отнесены к социологии знания. В прежнем учении об идеологии еще не проводилось должное различие между этими двумя типами ложных взглядов и высказываний. Основываясь на понимании этого различия, следует стремиться к достаточно отчетливому разделению обеих этих форм ложного или одностороннего видения, которые раньше в одинаковой мере назывались «идеологиями». Исходя их этого, мы будем говорить о понятии частичной и понятии тотальной идеологии, подразумевая под первым именно те высказывания субъекта, «ложность» которых проистекает из преднамеренного или непреднамеренного, сознательного, полуосознанного или неосознанного обмана других или самого себя, совершающегося на психологическом уровне и в той или иной степени приближающегося по своей структуре ко лжи. Частичной мы называем эту идеологию потому, что она распространяется лишь на определенные высказывания субъекта, характеризуя их как маскировку, обман или ложь, и не касается всей структуры мышления субъекта. Проблемой, интересующей социологию знания, является именно структура мышления во всей ее целостности, так как она обнаруживается в определенных направлениях мышления и у различных «коллективных субъектов». Социология знания критикует мышление не на уровне высказываний с возможным здесь обманом и маскировкой, а на структурном, ноологическом уровне, который, соответственно представлениям этой науки, отнюдь не является единым для всех людей; напротив, социология знания допускает, что в ходе исторического и социального развития этот уровень изменяется и способствует созданию различных аспектов в восприятии одного и того же предмета. Поскольку в понятии тотальной идеологии полностью отсутствует подозрение во лжи, анализ в рамках социологии знания не придает термину «идеология» уничижительный в моральном отношении оттенок (это уже не бранное слово); здесь речь идет о намерении исследовать вопрос, когда и где в структуру высказывания проникли социальноисторические структуры и в каком смысле эти последние могут in concrete определять первые. Мы будем no-возможности избегать слишком перегруженного понятия «идеология» в рамках нашего научно-социологического исследования и будем говорить об «экзистенциально обусловленном или обусловленном определенной социальной позицией аспекте». 2. Два раздела социологии знания А. Социология знания в качестве учения об экзистенциальной обусловленности знания Социология знания предстает перед нами, с одной стороны, как теория (см. гл. 2А), с другой - как метод историко-социологического исследования (см. гл. 5) экзистенциальной обусловленности мышления. В качестве теории она также

==221

может выступать в двух видах. В одном случае это - просто учение, устанавливающее факты (эмпирические данные), связанные с феноменом социальной обусловленности знания; в этом случае она ограничивается феноменологическим описанием и структурным анализом этой обусловленности; однако в ходе дальнейшего мыслительного акта она может превратиться в гносеологическое учение (см. гл.2 В), задача которого - поставить проблему гносеологической значимости самого факта экзистенциальной обусловленности знания. Соответственно этому объектом нашего исследования в рамках социологии знания должна быть теория в двух ее аспектах: а) во-первых, поскольку она является эмпирической теорией (теорией эмпирии), изучающей вопрос о наличии и своеобразии социально обусловленного знания; б) во-вторых, поскольку она делает из этих фактических данных гносеологические выводы. При этом можно принимать социологию знания как новый эмпирический метод в исследовании социальной обусловленности фактического мышления, не разделяя ее гносеологических выводов. а) Эмпирическое учение об экзистенциальной обусловленности знания В соответствии с нашим делением и по возможности отвлекаясь от гносеологических выводов, мы попытаемся охарактеризовать социологию знания как теорию экзистенциальной обусловленности фактического мышления, в этой связи необходимо прежде всего пояснить: что следует понимать под экзистенциальной обусловленностью? Как легче всего показать, в чем она состоит? В качестве конкретного факта эта обусловленность может быть, пожалуй, легче всего показана на иллюстративном примере. Экзистенциальная обусловленность мышления может считаться фактически доказанной в тех областях, где удается показать: а) что процесс познания de facto развивается отнюдь не по «имманентным законам», отнюдь не в соответствии с «природой вещей» или «чисто логическими возможностями», не под воздействием внутренней «духовной диалектики», но что возникновение и формирование мышления определяют в решающих пунктах внетеоретические факторы, именуемые обычно «факторами бытия»; Ь) что эти факторы, определяющие конкретное содержание знания, имеют отнюдь не периферийное значение, «чисто генетическую релевантность», но проникают в содержание и форму идей и решающим образом определяют формулирование, объем и интенсивность нашего опыта и наблюдения, одним словом, все то, что мы определяем как аспект познания.

==222

Социальные процессы, влияющие на процесс познания. Что касается первой группы критериев для определения экзистенциальной обусловленности знания (сюда относятся все внетеоретические факторы, de facto действующие в истории мышления), то недавние исследования, проведенные в рамках социологически ориентированной истории духа, дают нам все большее количество данных, подтверждающих это положение. Ибо теперь уже ясно одно: предшествующие исследования, априорно ориентированные на то, что изменения в духовной сфере могут быть поняты только на «духовном» уровне («имманентная история духа»), с самого начала закрыли себе путь к обнаружению возможного проникновения социальных процессов в сферу «духовного». С потерей этой априорной уверенности все большее количество конкретных случаев с полной очевидностью свидетельствует о том, что: a) постановку проблемы делает возможным только предшествующий ее формулировке жизненный опыт; b) при отборе из множества данных присутствует волевой акт познающего субъекта; c) на характер исследования проблемы оказывают значительное влияние жизненные силы.

Что касается этих жизненных сил и волевых установок, которые лежат в основе теоретических положений, то в результате упомянутых исследований становится все болзе ясным, что и они носят отнюдь не индивидуальный характер; это, другими словами, означает, что они коренятся в первую очередь не в осознанной, индивидуальной воле мыслящего субъекта, а в коллективной воле группы, стоящей за мышлением индивида, которое лишь следует предписанным ею актам. В этой связи становится все более очевидным, что мышление и знание в значительной своей части вообще не могут быть правильно поняты, если не принимать во внимание их обусловленность бытием и то обстоятельство, что они формируются внутри коллектива. Мы не можем перечислить здесь все многообразные социальные процессы, воздействующие в этом смысле на обусловленность теории и ее развития «бытием», и вынуждены ограничиться одним примером (отсылая и в данном случае для ознакомления с детальной аргументацией к литературе вопроса). Ярким примером того, как внетеоретические процессы оказывают влияние на возникновение и развитие знания и познания, может служить конкуренция. Ведь конкуренция регулирует отнюдь не только экономическую деятельность посредством механизма рынка 184, отнюдь не только социальнополитические отношения, но выступает также в качестве движущего импульса в различных «интерпретациях мира»; ==223

ибо если реконструировать социальную основу этих интерпретаций, они предстанут перед нами в виде духовных экспонентов борющихся за мировое господство групп. Тот факт, что социальные факторы все отчетливее выступают в качестве скрытых движущих сил сознания, позволяет нам на данной стадии прийти к следующему выводу: идеи и теории нельзя, как уже было указано, считать гениальными открытиями отдельных великих мыслителей. Даже наиболее гениальные открытия опираются на сложившийся, переданный мыслящему индивиду коллективный исторический опыт, который, однако, никоим образом не следует гипостазировать и субстанциализировать в качестве «духа». При ближайшем рассмотрении оказывается также, что в одно и то же время существует не один коллективный опыт (как полагали сторонники учения о народном духе) с одной особой направленностью (не одно направление мыслей), но что «мир» познается различным образом, поскольку несколько одновременно существующих (хотя не одинаковых по происхождению и ценности), противоположных друг другу тенденций мышления борются за свои отличающиеся друг от друга истолкования «общего» мира, данного им в опыте. Ключ к конкретному пониманию этого многообразия дает отнюдь не «предмет в себе» (ибо тогда было бы непонятно, почему он «преломляется» столь различным образом), а различие ожиданий, стремлений и возникающих из опыта импульсов. Если, следовательно, мы вынуждены искать объяснение в игре и столкновении этих различных по своему положению в социальной сфере импульсов, то в ходе более глубокого анализа станет очевидным, что причину их столкновения следует искать отнюдь не в теории, но в том, что эти различные, противоположные импульсы коренятся в сфере общих групповых интересов. В свете социологического анализа (реконструирующего скрытые промежуточные звенья между упомянутыми импульсами и теоретическими положениями) прежние «чисто теоретические разногласия» сводятся в большинстве случаев к различиям мировоззренческого характера; а ими невидимо управляют конкретные антагонистические соревнующиеся и борющиеся группы. В качестве примера одной из многочисленных коллективных связей, которые могут создать различные интерпретации мира и типов знания, мы остановимся на проблеме поколений. Принадлежность к определенному поколению часто также предопределяет принцип выбора, формирования и поляризации теорий и воззрений, существующих в данный момент в определенной социальной сфере185. Из сопоставления данных, полученных нами в ходе исследования проблемы конкуренции и проблемы поколений и их роли в духовном

==224

развитии, явствует, что историческая форма движения, интерпретируемая «имманентной историей духа» как диалектика «духовного мира», является, с точки зрения социологии знания, движением в области истории духа, ритм которого регулируется сменой поколений и конкуренцией. Рассматривая проблему взаимоотношения между типом общества и типом мышления, необходимо упомянуть и о наблюдении Макса Вебера. По его мнению, стремление к систематизации и является часто следствием чисто схоластических соображений, желание «систематически» мыслить - не что иное, как коррелят к существующим юридическим и научным школам, и происхождение этой организующей формы мышления следует искать в непрерывной деятельности педагогических институтов186. Сюда же относятся важные замечания М. Шелера о связи между различными формами знания и определенными типами групп, в которых они только и могут возникнуть и сформироваться187. Этого, вероятно, достаточно для пояснения того, что имеется в виду, когда говорят о корреляции, существующей между типами знания и содержанием знания, с одной стороны, определенными социальными группами и социальными процессами - с другой. Конститутивное значение социального процесса для аспекта мышления. Имеют ли эти связанные с социальным процессом факторы только периферийное значение, являются ли они только причиной возникновения, только условиями фактического возникновения идей (т.е. обладают ли они лишь «генетической» релевантностью) или же проникают в самый аспект конкретных высказываний? Это следующий вопрос, который будет здесь поставлен. Исторический и социальный генезис идей был бы ноологически иррелевантным лишь в том случае, если социальные и исторические условия познания имели бы значение только для его возникновения и реализации. В этом случае две эпохи в истории знания отличались бы друг от друга только тем, что в более раннюю эпоху определенные данные еще отсутствуют или что в данный момент еще существуют определенные заблуждения, которые впоследствии будут полностью устранены. Подобное утверждение об отношении более раннего знания к знанию более позднему в большей степени справедливо для точных наук (хотя в настоящее время представление о стабильности категориальной структуры точных наук стало значительно менее устойчивым, чем оно было в эпоху «классической физики»); что касается наук о духе, то здесь.нельзя говорить о простом устранении заблуждений в процессе смены более ранних стадий развития более поздними, ибо каждая эпоха с ее различными теориями совершенно по-новому подходит к изучению «одного и того же» предмета и постигает его в новом аспекте.

8 К.Манхейм

==225

Поэтому-то тезис о конститутивном значении социально—исторического процесса для большинства сфер знания находит свое обоснование прежде всего в том факте, что большинство конкретных высказываний позволяет установить, где и когда они возникли, где и когда они были сформулированы. То, что уже достаточно однозначно разработано в области истории искусства, что произведения искусства могут быть точно датированы в соответствии с их стилем, так как каждый элемент формы возможен лишь в определенных исторических условиях и содержит характерные черты эпохи, может быть mutatis mutandis188 показано и в сфере мышления посредством фиксирования с помощью все более точных критериев «аспекта» каждого познания. По мере того как мы со все большей точностью определяем феноменологические признаки, позволяющие различать отдельные типы мышления, становится все более возможным датировать типы мышления так же, как датируются картины, и, подвергнув анализу структуру мышления, установить, где и когда мир представлялся стоящему за определенным высказыванием субъекту в этом и только в этом образе; более того, в ряде случаев анализ может быть доведен до той стадии, которая позволит ответить и на другой вопрос, почему мир воспринимался именно в таком образе. Если из утверждения 2х2=4 (мы берем в качестве примера простейший случай) нельзя умозаключить, кем, когда и где оно было сформулировано, то творение духовной культуры всегда дает достаточно оснований для того, чтобы установить, конституировалось ли оно с позиций «исторической школы», «позитивизма» или «марксизма» и на какой ступени развития каждого из этих направлений. Здесь мы вправе говорить о «.влиянии социальной позиции» ученого на результат его исследования, о «соотнесенности с бытием», т.е. о связи данных высказываний с «бытием», являющимся их основой, и противопоставлять эти высказывания тем, в которых (как в вышеупомянутом утверждении 2х2=4) подобное влияние социальной позиции субъекта отсутствует, по крайней мере в доступной нашему пониманию форме. Аспект определяет, таким образом, как индивид видит объект, что он в нем постигает и как конструирует его в мышлении. Аспект есть, следовательно, нечто большее, чем чисто формальное определение мышления, он относится и к качественным моментам в формировании познания, т. е. к тем моментам, которые неизбежно упускаются формальной логикой. Именно эти моменты являются причиной того, что два человека, применяющие одни и те же правила формальной логики (закон противоречия или формулу силлогизма), не приходят к идентичному суждению об одном и том же предмете; более того, их суждения бывают часто совершенно различными.

==226

Мы приведем здесь лишь несколько методов, с помощью которых можно характеризовать аспект какого-либо высказывания, несколько критериев, позволяющих отнести его к той или иной эпохе. К ним относятся: анализ значения применяемых понятий, феномен контрпонятия, отсутствие определенных понятий, структура категориального аппарата, господствующие модели мышления, уровень абстракции и предпосланная онтология. В последующем изложении мы попытаемся на ряде примеров показать, как эти методы и критерии применяются в анализе различных аспектов мышления, и остановимся на том, в какой мере социальная позиция исследователя влияет на его точку зрения. Начнем с того, что одно и то же слово, одно и то же понятие в устах людей различного социального положения имеет большей частью совершенно разное значение. Когда, например, в начале XIX в. консерватор старого толка говорил о «свободе», то он понимал под этим право каждого сословия жить в соответствии с данными ему привилегиями («свободами»). Если же о свободе говорил представитель романтически-консервативного или протестантского направления, то смысл этого «глубоко внутреннего понимания свободы» заключался для него в праве каждого индивида жить в соответствии с принципом своего внутреннего неповторимого миропонимания. Оба

они мыслили в терминах «качественного понятия свободы», ибо понимали под свободой право либо на историческую, либо на внутреннюю индивидуальную особенность. Либерал того же времени, говоря о «свободе», имел в виду свободу именно от привилегий, в которых консерватор старого толка видел основу всех свобод, т.е. «эгалитарное понятие свободы», которое сводилось к тому, что все люди должны обладать равными правами. Либеральное понятие свободы было понятием группы, стремившейся разрушить внешний, легализующий неравенство, общественный порядок; консервативное же понятие свободы соответствовало представлениям того социального слоя, который не стремился к изменению внешнего порядка вещей и поэтому, во-первых (если говорить о внешней стороне дела), был заинтересован в том, чтобы все сохранялось в традиционной неизменности, во-вторых, для того, чтобы сохранить в неизменности существующий порядок, вынужден был переместить проблематику свободы из политической во внутреннюю, далекую от политики, сферу. Тот факт, что либерал видел лишь одну сторону понятия и проблемы, консерватор - лишь другую их сторону, зависит, следовательно( и это можно однозначно доказать), от места того и другого в данной социальной и политической структуре189. Короче говоря, даже

==227

при образовании понятия угол зрения наблюдателя определяется его волей; наблюдение направляется по траектории, позволяющей выявить именно то, что соответствует интересам определенной историкосоциальной группы. Таким образом, из всех данных опыта в понятие всегда включается лишь то, что может быть постигнуто и использовано в интересах данного волевого центра. Так, например, вполне вероятно, что консервативное понятие «народный дух» было сформулировано в противоположность прогрессивному понятию «духа времени». Следовательно, сами понятия определенной понятийной схемы открывают непосредственный доступ к аспектам, присущим видению различных социальных слоев. Отсутствие определенных понятий означает отсутствие не только определенной точки зрения, но и отсутствие определенного динамического интереса к ряду жизненных проблем. Так, например, относительно позднее появление понятия «социальное» свидетельствует о том, что до известного периода исследование не затрагивало сферу, связанную с этим термином, а также о том, что тогда отсутствовал связанный с этим словом жизненный опыт. Однако не только понятия в их конкретном содержании отличаются друг от друга в зависимости от различных социальных позиций наблюдателей, различаться могут таким же образом и категории. Так, например, для консерватизма упомянутой эпохи (к ней относятся почти все наши примеры, поскольку интересующие нас проблемы достаточно глубоко изучены в социологическом аспекте только для этой эпохи), как, впрочем, и для консерватизма нашего времени, характерна склонность применять морфологические категории, которые направлены не на то, чтобы расчленять непосредственно воспринятый объект в его целостности, а на то, чтобы попытаться удержать его в его неповторимости. В отличие от этого морфологического подхода для мышления левых направлений того времени характерен аналитический метод, посредством которого расщепляется каждое непосредственно данное целое, чтобы тем самым определить элементы, допускающие новые комбинации и общие определения, а затем объединить их на основе функциональной зависимости или категории причинности. И в данном случае нашей задачей является не только показать, что различные социальные позиции обусловливают различное мышление, но и пояснить, по какой причине они организуют материал опыта с помощью различных категорий. Дело заключается в том, что представители левых направлений хотят создать из

элементов существующего мира нечто новое; поэтому они все время отвлекаются от бытия в его конкретной данности, прибегают к абстракциям, дробят эмпирическую

==228

реальность на отдельные элементы, чтобы затем создать из них новые комбинации. Морфологическое целостное восприятие существует там, где наблюдатель готов полностью принять то, что он видит, не внося в него никаких изменений; более того, посредством такого целостного восприятия делается попытка стабилизировать те элементы, которые еще находятся в движении, как бы благословить бытие за то, что оно именно такое, какое оно есть. Все это ясно указывает на то, что даже абстрактные, как будто очень далекие от политической борьбы, категории и принципы организации коренятся в метатеоретической, прагматической душевной направленности и формируются в таких глубинных слоях души и сознания, где и речи не может быть о сознательном «обмане» в смысле «идеологизации». Следующим фактором, способным характеризовать аспект мышления, являются так называемые «модели мышления», т.е. те модели, на которые в каждом данном случае имплицитно ориентируется индивид, подходя к изучению объекта. Известно, например, что после того как была сформулирована типология естественных наук и разработанные на этой основе категории и методы мышления стали моделью, возникла надежда, что и в остальных сферах существования, в том числе и в социальной, можно будет решить все проблемы (механистическая атомистическая концепция социальных явлений). При этом важно отметить, что тогда, когда это происходило (как и во всех подобных случаях), отнюдь не все слои общества ориентировались на эту модель мышления. Земельная знать, отстраненные от сферы власти слои общества и крестьянство не оказывали в этот период существенного влияния на ход исторического развития. Новый тип образованности, возникающие новые формы ориентации в мире соответствовали иной жизненной структуре. Формы возникающего, ориентирующегося на естественные науки аспекта мира вторгались в жизнь этих слоев как нечто привходящее извне. И когда игра социальных сил вновь выдвинула на передний фронт истории новые группы людей, представляющие названные слои и их жизненную ситуацию, функциональномеханистическому мышлению сразу же были противопоставлены противоположные ему модели, например, «организмическая» или «персоналистическая». Так, Шталь, находясь в апогее этого развития, уже способен фиксировать связи меж4QQ ду моделями мышления и политическими направлениями . Модель того, как осуществить плодотворное мышление, явно или скрыто стоит за каждым конкретно сформулированным вопросом и ответом: если последовательно от случая к случаю проследить происхождение и радиус распространения подобной модели мышления, то обнаружится ее связь с

==229

социальным положением определенных общественных групп и их интерпретацией мира. Следует подчеркнуть, что, в отличие от догматического марксизма, мы понимаем под этими социальными единствами не только классы, но и поколения, группы статусов, секты, профессиональные группы, школы и т.п. Если не принимать во внимание такого рода дифференциацию социальных группировок и соответствующую дифференциацию понятий, категорий и моделей мышления (если, следовательно, не углублять проблему базиса-надстройки), то в базисе невозможно будет выявить дифференциацию, соответствующую богатству типов знания и аспектов, выступающих в истории мышления. Впрочем, мы совсем не намерены отрицать, что наибольшее значение из всех этих группировок и социальных единиц имеет классовое расслоение, так как в конечном итоге все вышеперечисленные социальные единицы возникают и изменяются в рамках основополагающих для них отношений, созданных производством и властью. Дело заключается в том, что исследователь, который видит все богатство конкретных типов мышления и пытается «причислить» их к определенным общественным единицам, в настоящее время уже не может удовлетвориться недифференцированным понятием класса, игнорирующим все помимо него существующие социальные единицы и социальные условия; Еще один характерный признак аспекта мышления обнаруживается при исследовании того, на какой ступени абстракции останавливается данная теория и в какой мере она не допускает полного теоретического формулирования своей точки зрения. Если теория в целом или в каком-либо отдельном вопросе останавливается на стадии относительной абстрактности и ставит препятствия на пути дальнейшей конкретизации, объявляя эту конкретизацию недозволенной или несущественной, это никогда не бывает случайностью. И в данном случае все решается социальным положением наблюдателя. Именно на примере марксизма и его отношения к социологии знания может быть показано, как в ряде случаев определенная связь, установленная с определенной социальной позиции, формулируется только в той степени конкретизации, которая соответствует данной социальной позиции, и как связанному с этой позицией наблюдателю никогда не удается выявить те более общие и принципиальные моменты, которые содержатся в данном конкретном наблюдении. Ведь марксизм уже давно мог сформулировать основной принцип социологии знания о социальной обусловленности человеческого мышления вообще, так как начало этому положено марксистским учением об идеологии. То обстоятельство, что эта имплицитно сопутствующая сделанному

==230

открытию идея не получила общей теоретической формулировки (и в лучшем случае применялась лишь частично), объясняется прежде всего тем, что в конкретной ситуации эта социальная обусловленность в самом деле может быть обнаружена только у противника; но помимо этого - и подсознательным нежеланием перейти от этого конкретного понимания к скрытой в нем возможности поставить общую принципиальную проблему и к необходимости продумать до конца возникающие таким образом проблемы, способные пошатнуть собственную позицию. Следовательно, ограниченность точки зрения, связанная с определенной социальной позицией, и бессознательно утверждающий свои воззрения волевой импульс препятствуют в данном случае созданию принципиальной концепции и тормозят способность к абстракции. Здесь обнаруживается желание остаться на уровне конкретизирующего понимания в той сфере, в которой оно непосредственно дано, и даже не допускать вопрос о том, не является ли социально обусловленное познание свойством структуры мышления как таковой. Впрочем, страх марксизма перед обобщающей формулировкой социологических данных можно отчасти свести к обычному ограничению, налагаемому определенным методом мышления на восприятие реальности. Так, например, нельзя ставить вопрос, не является ли разработанное Марксом и Лукачем «овеществление» более или менее общим феноменом сознания, или предположить, что

капиталистическое овеществление - не что иное, как одна из возможных его форм. Если данная слишком сильная конкретизация и историзация феноменов возникает как следствие определенной социальной обусловленности, то обратная тенденция, т.е. мгновенное возвышение до уровня высшей абстракции и формализации, может (на что совершенно справедливо указывает марксизм) привести к тому, что вне сферы внимания окажется конкретная ситуация и неповторимая единичная динамика. Это может быть показано на примере «формальной социологии». Мы отнюдь не склонны посягать на законность ее существования в качестве одного из возможных типов социологии. Однако в тех случаях, когда она при любой попытке конкретизировать социологическую проблему провозглашает себя единственной подлинной социологией вообще, она бессознательно руководствуется мотивами, подобными тем, которые заставляли предшествовавший ей в историческом развитии буржуазно-либеральный способ мышления никогда не выходить в своей теории за рамки абстрагирующего и генерализирующего метода, формальная социология опасается того, что в ходе исторической конкретизации и индивидуализации социальной проблематики станут очевидны ее собственные антагонистические противоречия, например противоречия

==231

капитализма; совершенно так же в буржуазной дискуссии всегда проявлялась - и проявляется по ею пору - тенденция рассматривать проблему свободы только принципиально и достаточно абстрактно, только на уровне политических прав, а не социальных отношений, поскольку в последнем случае неминуемо встали бы проблемы собственности и классов и их отношения к свободе и равенству. Одним словом, подход к проблеме, плоскость, в которой ставится проблема, уровень абстракции, а также конкретизации, к которому в каждом данном случае стремится исследователь, — все это обусловлено социально и экзистенциально. В заключение следовало бы еще остановиться на основополагающем слое каждого мышления, на предпосланной ему онтологии и ее социальной дифференциации. Именно потому, что онтологический слой имеет фундаментальное значение для мышления и познания, мы не считаем возможным кратко затронуть эту проблематику и отсылаем читателя к нашей работе о консервативном мышлении191. Здесь достаточно указать на следующее: как ни оправдано обнаруживаемое в новой философии стремление создать «фундаментальную онтологию», попытка подойти к этой задаче без должного внимания к выводам социологии знания, как бы «наивно», чрезвычайно опасна, ибо эта наивность с наибольшей вероятностью приведет к тому, что вместо подлинно фундаментальной онтологии мы обретем какую-нибудь случайную, предложенную нам историческим процессом онтологию. В данной связи этих соображений достаточно, чтобы пояснить мысль, согласно которой бытие влияет не только на историческое возникновение идей, но и составляет конститутивную часть результатов мышления и отражается на их содержании и форме. Ь) Структура социологии знания и характер ее выводов Приведенные примеры послужат нам в дальнейшем для того, чтобы выявить специфическую структуру анализа в области социологии знания и его своеобразный характер. Особый подход социологии знания. Два человека, которые ведут дискуссию в одной плоскости мышления, соответствующей одинаковым историке—социальным условиям, могут и неизбежно будут веста эту дискуссию иначе, чем два других человека, выступающих с различных социальных позиций.

Эти два типа дискуссии (между социально и духовно гомогенными партнерами, с одной стороны, и между социально и духовно гетерогенными партнерами - с другой) следует резко различать. И не случайно это различение стало экспли-

==232

цитной проблемой нашего времени. Макс Шелер определил однажды наше время как «эпоху выравнивания», что в применении к нашей проблематике означает: если прежние социальные группировки существовали в большей или меньшей изоляции, при которой каждая из них стремилась абсолютизировать себя и сферу своего мышления, то теперь они в той или иной форме сталкиваются друг с другом. Не только Восток и Запад, не только различные народы Западного мира, но и различные раньше более или менее замкнутые слои общества и, наконец, различные профессиональные группы внутри этих слоев, круги интеллектуалов этого резко дифференцированного мира, - все они выброшены теперь из своего само собой разумеющегося состояния незыблемого покоя и вынуждены бороться, чтобы отстоять себя и продукты своего духа от натиска гетерогенных групп. Но как они ведут эту борьбу? В той мере, в какой речь идет о борьбе духовных сил, она, за редкими исключениями, ведется таким образом, что аргументы ее участников не сталкиваются, а идут параллельно, т.е., несмотря на большую или меньшую осведомленность каждой стороны о том, что дискутирующий с ней индивид, будучи представителем другой социальной группы, тем самым является совершенно другим по всему складу своей духовной структуры, дискуссия по конкретному вопросу ведется так, будто несогласие заключено только в понимании данного объекта, в котором здесь и теперь кристаллизовалось столкновение сторон, будто здесь противостоят друг другу не два различных мировоззрения, а только две различные точки зрения по дискутируемому вопросу. Из вышесказанного следует, что между гетерогенными партнерами могут быть столкновения двух типов. В одном случае вся полнота различия и его структура создают лишь смутно различимый фон конкретной дискуссии. Все помыслы и аффекты ее участников кристаллизуются здесь в одной определенной точке, в «вещи», смысл которой в большей или меньшей степени различен для каждого из них, поскольку каждый участник дискуссии воспринимает ее в рамках своего общего понимания мира; функция же этой вещи в миропонимании противника остается для него в значительной степени скрытой. Отсюда и неизбежность для «эпохи выравнивания» такого явления, как параллельная аргументация. Однако возможно и столкновение другого рода, когда гетерогенные партнеры вступают в дискуссию с намерением использовать любое теоретическое несогласие для того, чтобы посредством последовательного углубления взаимного непонимания показать, в чем в действительности состоят основополагающие различия, выявить все различие предпосылок, которые имплицитно содержатся в аспектах обеих сторон

==233

как следствие их различных экзистенциальных позиций и именно поэтому исключают возможность непосредственной конфронтации мнений.

В подобных случаях специалист в области социологии знания подходит к высказываниям противника не так, как это обычно делается, т.е. не отвечает прямо на его аргументы, а пытается понять его самого и определить аспект его видения как функцию данной социальной позиции. Специалиста в области социологии знания часто упрекают в том, что он игнорирует аргументы, «объект», о котором идет речь, стремясь вместо этого постигнуть основу мышления дискутирующего индивида в ее целостности и тем самым показать, что она является лишь одной из возможных основ мышления и ведет лишь к частичному пониманию объекта. Из вышесказанного очевидно, что в определенных случаях это игнорирование аргументации противника законно тогда, когда ввиду отсутствия общей основы не может быть и общего «объекта». Целью социологии знания и является устранить параллелизм аргументов в споре между антагонистическими противниками: для этого с помощью вопросов, поставленных в определенной последовательности, внимание концентрируется на выявлении источника частичных различий - проблема, которая не может оказаться в поле зрения дискутирующих, пока их непосредственной темой является то, что принято рассматривать как «объект» дискуссии. Нет, вероятно, необходимости указывать на то, что методы специалиста в области социологии знания, направленные на выявление основы мышления и социальной позиции участников дискуссии, оправданы лишь в том случае, если действительно существует непреодолимое различие аспектов (и в той мере, в какой оно существует), которое находит свое выражение в полном взаимном непонимании. Если же дискуссия проходит в рамках одной плоскости мышления и на общей основе, все это совершенно не нужно; такого рода методы, примененные без соответствующей необходимости, могут привести к попыткам отклониться от обсуждения вопроса. Процесс дистанцирования как предпосылка социологии знания. Для сына крестьянина, который вырос в узком деревенском кругу и прожил всю жизнь в своей родной деревне, мыслить и говорить так, как это принято в его деревне, нечто само собой разумеющееся. Но для сына крестьянина, переселившегося в город и приспособившегося к условиям городской жизни, деревенский образ жизни и мышления не является больше чем-то само собой разумеющимся. Он дистанцировался от деревенской жизни и отличает теперь, быть может, вполне осознанно «деревенский» образ мышления и деревенские представления от «городских». В этом различе-

==234

нии заключены первые проявления того подхода, который социология знания стремится расширить и утвердить. То, что внутри группы считается абсолютным, воспринимается извне как нечто, обусловленное ситуацией этой группы, как частичное (в нашем примере как «деревенское»). Предпосылкой для этого типа познания служит, как мы видели, дистанцирование. Это дистанцирование может быть достигнуто следующим образом: a) посредством того, что один из конкретных носителей групповых ценностей и идей (членов группы) отделяется от группы (восхождение по социальной лестнице, эмиграция и т.п.); b) посредством сдвига социальной основы всей группы по отношению к ее традиционным нормам и институтам 192 ; c) вследствие того, что в одной социальной сфере борются друг с другом две (или более) социально обусловленные интерпретации мира и взаимной критикой настолько выявляют сущность друг друга и настолько дистанцируются друг от друга, что постепенно видение с определенной дистанции (при котором обнаруживаются экзистенциальные и системные контуры противостоящих друг другу типов мышления) становится для всех позиций сначала возможностью, а затем признанным способом мышления. Мы уже указывали на то, что социальный генезис социологии знания покоится, в первую очередь, на последних упомянутых здесь возможностях. Феномен реляционирования. После всего сказанного едва ли может еще возникнуть сомнение в том, что имеется в виду, когда метод социологии знания опеределяется как «реляционирование».

Урбанизированный сын крестьянина, который характеризует какое-либо определенное (политическое, мировоззренческое, социальное) высказывание своих родственников как «деревенское», не обсуждает уже данное высказывание с позиций гомогенного участника дискуссии, т.е. не руководствуется непосредственным содержанием сказанного; теперь он соотносит это высказывание с определенной интерпретацией мира, а ее, в свою очередь, с определенной социальной структурой как ее предпосылкой. Он реляционирует его. В дальнейшем мы еще вернемся к тому, что тем самым это высказывание отнюдь не объявляется ложным. Социология знания отличается от того, что в своей начальной стадии наблюдается теперь довольно часто, лишь постольку, поскольку она сознательно и систематически ставит применительно ко всем проявлениям духовной сферы без исключения следующий вопрос: с какой социальной структурой связано их возникновение и значимость? Отождествлять это отнесение отдельных духовных образований ко всей структуре определенного исторического и социального субъекта с философским релятивизмом (с учением, отрицающим наличие масштабов и

==235

порядка в мире), столь же неверно, как применять понятие «релятивизм» (в смысле чистой случайности) к теории, согласно которой все измерения тел восходят к созданному светом отношению между измеряющим и измеряемым. Реляционизм не означает, что дискуссии не могут привести к определенному решению; в его основе лежит уверенность, что в силу самой природы определенных высказываний они могут быть сформулированы не абсолютно, а лишь в рамках социально обусловленного аспекта познания. Феномен партикуляризации. После того как реляционирование, совершаемое социологией знания, было описано как фактически совершаемый акт мышления, неизбежно возникает вопрос: в чем же смысл подобного акта отнесения к социальной позиции, на что он направлен и какова значимость определенным образом соотнесенного высказывания? (Что сказано об истинности какого-либо теоретического положения, если доказано, что его следует отнести к либерализму или марксизму?) На этот вопрос могут быть даны два или даже три ответа. a) Можно утверждать, что выявление социальной обусловленности какого-либо высказывания, которое предлагается в качестве абсолютного, влечет за собой отрицание его значимости. И в самом деле, в социологии знания и теории идеологии существует течение, которое превращает такого рода выявление в средство деструкции взглядов противника или в средство общей деструкции. b) Возможно и противоположное суждение, сущность которого состоит в том, что метод социологии знания совершенно не затрагивает степень истинности суждения, ибо генезис утверждения не влияет на степень его значимости. То обстоятельство, что данное высказывание либерально или консервативно, не имеет никакого отношения к тому, правильно ли оно. c) Существует и третья возможность судить о ценности суждений в области социологии знания, и она отражает нашу точку зрения. Согласно этой точке зрения, первое суждение упускает из виду то обстоятельство, что чисто фактическое определение социальной позиции и ее идентификация еще не содержит оценки, содержащейся в высказывании истины; в этом акте только содержится предположение, что данное высказывание может быть частичным. Что касается второго суждения, то, согласно нашей точке зрения, неправильно считать задачей социологии знания простое описание действительных условий возникновения данного высказывания (его фактический генезис); доведенный до своего завершения и до конца продуманный анализ в области социологии знания всегда устанавливает границы содержания и структуры анализируемой точки зрения; или, выражая это терминологически, не только реляционирует, но и партикуляризирует в

==236

каждом данном случае видение и значимость. К пояснению этого мы еще вернемся. В нашем примере с крестьянским парнем было достаточно ясно показано, в чем состоит основная цель социологии знания. Если этот крестьянский парень приходит к выводу, что его прежнее восприятие было «деревенским» и дает ему такое наименование, противопоставляя его «городскому», то в этом уже сквозит понимание того, что различные восприятия носят частичный характер не только в том смысле, что они возникают под различным углом зрения и что их основой являются различные сегменты тотальной реальности, но и в том смысле, что направленность восприятия и степень постижения присущи различным точкам зрения, обусловлены жизненной сферой, в которой они возникли и для которой они значимы. Следовательно, уже на этой ступени реляционирование переходит в партикуляризацию, ибо в рамках этого процесса высказывание не только соотносится с определенной позицией, но в ходе этого соотнесения совершается и ограничение значимости тех высказываний, которые раньше считались абсолютными. В последовательно разработанной социологии знания применяется по существу тот же прием, который мы иллюстрировали нашим примером с крестьянским парнем, только в сочетании с методическим контролем. С помощью последовательно проведенного анализа аспекта познания партикуляризация обретает путеводную нить и критерии соотнесения; степень постижения, присущая различным точкам зрения, становится доступной измерению и ограничению посредством изучения категориального аппарата, присущих им смысловых значений и т.д. Тенденция, свойственная определенной социальной позиции (т.е. направленность и установка, обусловленные коллективной волей), становится доступной все более однозначному определению, а конкретная причина того, что в одной и той же сфере опыта возникают картины в различных перспективах, обусловленных различными позициями, стач

1Q1

новится доступной пониманию и методическому контролю . По мере того как методы социологии знания будут становиться более тонкими, конкретное определение частичности постижения превратится в орудие измерения, применяемое в сфере духовной жизни. Посредством партикуляризации социология знания выходит, следовательно, за рамки первичного установления фактов, которым ограничивается простое реляционирование. Анализ, цель которого предначертана социологией знания, всегда достигает той стадии, на которой социология знания выходит за рамки простого социологического описания того, как определенные взгляды вышли из определенной среды, и достигает уровня критического переосмысления, ибо она

==237

реконструирует силу постижения и ее границы в отдельных высказываниях. Следовательно, анализ в сфере социологии знания совсем не является иррелевантным для понимания смысла высказываемых утверждений, но его нельзя считать и исчерпывающим, поскольку установление границ частичного

видения само по себе не может заменить непосредственное столкновение мнений в полемике и изучение фактов. Таким образом, оценивая выводы социологии знания, следует сказать, что по своей смысловой значимости они занимают неведомое нам ранее промежуточное положение в установлении истины, положение между иррелевантностью и полной релевантностью (это может быть показано с помощью феноменологического анализа общей направленности социологии знания и ее методов исследования). Анализ, применяемый социологией знания, служит лишь подготовкой к прямой дискуссии в эпоху, которая обнаружила разнородность своих позиций, отсутствие подлинной единой основы мышления и прилагает усилия для создания единства на более высоком уровне. В. Гносеологические выводы социологии знания В начале данного раздела мы утверждали, что социологию знания можно рассматривать и как эмпирическое учение об экзистенциальной обусловленности знания, свободное от всякой гносеологической проблематики. Исходя из этого, мы до сих пор исключали или оттесняли на второй план все гносеологические проблемы. Подобная презумпция возможна, подобная искусственная изоляция четко выделенной проблематики даже желательна до тех пор, пока речь идет только о конкретном, свободном от принципиальных установок исследовании определенных фактических связей. Однако после того как установлены фундаментальные связи между определенными явлениями и получены доступные такого рода анализу выводы, на первый план вновь выступает необходимость вникнуть в исконную взаимосвязь проблем, в их внутреннюю динамику. Каждый, кто склонен интересоваться этой взаимосвязью, с необходимостью вытекающей из эмпирических данных, кто, несмотря на многочисленные промежуточные стадии, неизбежные на современном уровне мышления, не теряет из виду основного смысла проблемы, тот, вероятно, уже заметил, что предложенные нами в разделе «Партикуляризация» данные по самой своей природе едва ли соответствуют чисто эмпирическому пониманию, что они выходят за рамки простого изучения фактов и требуют их гносеологического осмысления. С одной стороны, правда, то обстоятельство, что обусловленность явлений, вскрываемая социологией знания, по самой своей направленности неизбежно включает в себя партикуляри-

==238

зацию, все еще не более чем простая констатация факта (это можно было бы принять к сведению как доступную феноменологическому анализу данность, не вступая в дискуссию по поводу возможной, содержащейся в ней значимости). С другой стороны, однако, тот факт, что позиция наблюдателя de facto влияет на результаты его мышления, а также тот (намеренно внимательно нами рассмотренный) факт, что частичный характер значимости каждого аспекта может быть определен с достаточной методической точностью, должны рано или поздно привести к тому, что мы будем вынуждены принять к сведению эту интерпретацию эмпирических данных под углом зрения их смысловой и значимой релевантности и поднять ее до уровня гносеологической проблемы. Речь идет, таким образом, совсем не о том, что проблематика социологии знания может сама по себе заменить гносеологическую и ноологическую проблематику или сделать ее излишней, а о том, что в ходе социологического анализа сделаны такие открытия, которые выходят за рамки чисто фактических данных и своеобразие которых нельзя должным образом оценить, не подвергнув пересмотру определенные представления и предрассудки господствующей в наши дни гносеологии. В феномене партикуляризации находит свое выражение то новое, которое вынуждает нас пересмотреть основные посылки этой господствующей гносеологии; речь идет о том (назовем сначала самое важное), что простая констатация факта (факта частичности видения, обнаруживаемого в высказываниях людей,) может обладать смысловой значимостью, что генезис высказывания может быть генезисом его смыслового содержания, а это создает серьезные препятствия для конструкции сферы значимости, игнорирующей фактор генезиса.

При существующих в современной гносеологии предпосылках невозможно оценить это новое понимание во всем его теоретико-познавательном значении уже по одному тому, что современная теория познания исходит из положения, согласно которому фактические данные в принципе не могут иметь значения для гносеологического исследования. Это принятое в качестве непреложной истины положение позволяет обрушиваться с обвинением в «социологизме» на любое, основанное на дополнительных эмпирических данных, обогащение нашего знания, с помощью которого (пользуясь расширившимся кругозором и следуя внутренней динамике вещей) делается попытка прийти к какимлибо выводам принципиального характера. Эта априорная уверенность в том, что из мира эмпирических фактов не может возникнуть что-либо, релевантное по своей значимости, закрывает путь к пониманию того, что сама эта априорная уверенность возникла некогда

==239

как преждевременное гипостазирование фактической взаимосвязи, выведенной из высказываний одного определенного типа и феноменологически обоснованной только по отношению к ним, а затем без достаточных оснований возведенной в ноологическую и гносеологическую аксиому. С помощью возведенного до априорной предпосылки самоутверждения, согласно которому гносеология должна быть независима от «специальных дисциплин», раз и навсегда отвергаются те выводы широкого эмпирического исследования, которые могли бы привести к плодотворным результатам. Вместе с тем сторонники этой точки зрения не замечают, что упомянутое учение об автономии гносеологии, этот жест самоутверждения и заявления об иррелевантности эмпирических данных, в конечном итоге de facto ведут лишь к защите академической теории познания определенного типа от потрясений, наносимых ей развивающимися эмпирическими науками. Они не замечают что, препятствуя пересмотру основных положений гносеологии на основе новых эмпирических данных, они увековечивают не теорию познания как таковую, а лишь определенную ее разновидность, характерной чертой которой ,является то, что некогда она была вынуждена изолироваться от эмпирического исследования на ранней стадии его развития; именно тогда, основываясь на одном особом сегменте действительности и его познаваемости, она стабилизировала свою концепцию познания и отношения между генезисом и значимостью. Для того чтобы определить границы выводов, полученных социологией знания, необходимо прежде всего пересмотреть декларированное с априорной уверенностью положение о примате гносеологии над специальными науками. Лишь после такого критического рассмотрения проблемы может быть сделана попытка наметить позитивную формулировку гносеологической проблематики, в которой уже содержится проблематика социологии знания. Критическая часть. Прежде всего надлежит, следовательно, привести аргументы против абсолютной автономии гносеологии и ее превосходства над специальными науками. Гносеология и специальные науки. Взаимоотношения между гносеологией и специальными науками носят двойственный характер. По своей конструктивной направленности гносеология является фундаментальной наукой по отношению ко всем специальным наукам, ибо в ней содержится фундаментальное обоснование всех типов знания, формирующихся в процессе конкретного исследования, и представления об истинности и правильности, которыми эти науки руководствуются в своих выводах. Это, однако, не исключает того легко

==240

обнаруживаемого факта, что субстратом каждой конкретной теории познания является определенная историческая форма знания, что применительно к ней теория познания моделирует свои представления о знании и познании и таким образом в свою очередь основывается на существующем знании. В принципе, по своей теоретической направленности она имеет, правда, фундаментальную значимость, фактически же она сама основана на состоянии знания в каждый данный период. Эту ситуацию еще более затрудняет то обстоятельство, что принципиальные моменты, извлекаемые гносеологией из того субстрата, в котором ей предстает знание как таковое, обусловлены особенностью и частичностью самого этого исторически и социально предопределенного субстрата; поэтому принципиальные соображения, связанные с познанием и обосновывающие его, могут быть применены лишь к такому мыслительному акту и такой парадигме знания, которые предпосланы фактической историей человеческих коллективов и содержащихся в них в каждый данный период типов познания. Как только эти взаимосвязи будут отчетливо поняты, представление, согласно которому теория познания и ноология (вследствие их принципиальной, обосновывающей значимости) могут развиваться автономно, независимо от развития специальных наук, окажется несостоятельным; напротив, все большую силу будет обретать уверенность в том, что плодотворное развитие теории познания и ноологии возможно лишь в том случае, если представить себе их соотношение со специальными науками следующим образом: Новые типы знаний возникают в конечном итоге из совокупности коллективных связей, а отнюдь не вследствие того, что какая-либо теоретическая наука обосновала возможность их появления, т.е. не после того, как их право на существование узаконено теорией познания. Мы наблюдаем обратное: развитие теоретических наук непосредственно зависит от развития наук эмпирических, и совершающиеся в них преобразования связаны с преобразованиями в рамках конкретного, эмпирического познания. Следовательно, переворот в теоретических пластах сознания всегда наступает позже, чем переворот в пластах непосредственного эмпирического познания, и лишь посредством постоянного обращения теории познания к эмпирическим наукам ее теоретическая основа может обрести ту необходимую гибкость и широту, которые позволят ей санкционировать не только старые формы знания (для чего она первоначально возникла), но служить опорой и его новым формам. В этом своеобразном положении находятся все основополагающие теоретические и философские дисциплины. Это наиболее отчетливо обнаруживается в философии права, в

==241

науке, которая всегда претендует на то, чтобы выносить свое суждение о позитивном праве, критиковать его, фактически же большей частью выступает как его обоснование и оправдание. Подобная точка зрения ни в коей мере не умаляет значения теории познания и философии. Без их основополагающих соображений обойтись невозможно: ведь любое выступление против положений гносеологии и философии может носить только теоретический характер, а теоретическая дискуссия, которая ставит фундаментальные проблемы, ео ipso194 имеет философскую значимость. Каждой форме фактического знания необходимы обосновывающие ее теоретические пласты, которые могут по своему характеру служить ей фундаментом; однако этой основополагающей позицией, которую надлежит понимать в структурном смысле, не следует злоупотреблять, исходя из якобы присущего ей априорного права на утверждение незыблемости какого-либо смыслового содержания, превращая тем самым ее в тормоз научного прогресса и противопоставляя эту априорную достоверность выводам эмпирического

исследования. Все ошибочное и частичное в фундаментальных основах знания может и должно быть пересмотрено в свете тех преобразований, которые происходят в непосредственном процессе познания. Свет, который проливают новые фактические данные на теоретическую основу, не должен встречать преграды со стороны мышления. К этим существенным возможностям расширения нашего горизонта, возникающим в результате того, что новые эмпирические данные постоянно бросают новый свет на теоретические основы, принадлежит и то открытие социологии знания, которое с помощью понятия партикуляризации показывает, что старая гносеология является просто коррелятом определенного частичного знания; тем самым это открытие имплицитно призывает нас искать основу, соответствующую знаниям другого типа, более того, пытаться найти такую основу, которая по возможности охватывала бы все известные нам исторические типы знания. Таким образом перед нами открывается возможность показать, в какой степени гносеология и ноология носили до сих пор лишь частичный характер, были основой лишь определенного типа знания. 3. Выявление частичности господствующего гносеологического подхода а) Ориентация на модель мышления точных (естественных) наук В наши дни совершенно необходимо показать, что выводы господствующей теории познания частичны, что парадигмой идеального познания является для нее-познание естественнонаучное. Только потому, что естественнонаучное позна-

==242

ние (особенно в той его части, где применяются математические методы) позволяет исключить исторический и социальный аспекты в познании субъекта, модель истинного познания могла быть конструирована таким образом, что все типы познания, направленные на постижение качественной стороны явлений (а они неминуемо должны содержать элементы, в той или иной степени связанные со структурой мировоззрения субъекта), либо игнорировались, либо рассматривались как низшие формы познания. В момент, когда под действием историко-социальных сил в центре внимания оказываются другие типы знания, должна быть пересмотрена и та система посылок, которая, если не исключительно, то преимущественно, была создана для понимания и обоснования естественных наук. Подобно тому как Кант некогда заложил основу современной теории познания, поставив на тогдашнем уровне развития естественных наук вопрос: «Как они возможны?», - так и на современном уровне познания, направленного на постижение качественной стороны явлений и - по своей тенденции во всяком случае связанного с социально-историческим субъектом в целом, должен быть поставлен вопрос: «Как это возможно?» - и еще в большей степени: «Как и в каком смысле возможна истина при этой структуре познания?». Ь) Отношение между понятием истины и социальноисторическим «бытием» Здесь перед нами предстает еще более глубокая связь между конкретной исторической теорией познания и «бытием». Теория познания находит в конкретном состоянии знания данного периода (и тем самым данной социальной сферы) не только парадигму того, каким должно быть фактическое, конкретное познание, но и утопическое представление об истине вообще (например, в форме утопической конструкции сферы «истины как таковой»). Так же, как возможные для данного времени утопии и чаяния, эти представления о том, что уже реализовано в данную эпоху (а не является созданием совершенно свободной фантазии или результатом вдохновения), и утопическое представление о правильности, идея истины, возникает из конкретных возможностей познания данной эпохи. Таким образом, понятие истины, также не установлено

однозначно для всех времен и также подвержено историческому изменению. Следовательно, представление об истине, формирующееся в каждый данный период, не является случайным, к конструкции этого понятия ведет определенный путь: в соответствии с парадигматической формой знания и ее структурой в каждый данный период создается представление о том. какой должна быть истина вообще.

==243

Следовательно, не только представление о знании вообще зависит от конкретно имеющегося, считающегося парадигматическим знания и от осуществленных в его рамках типов знания, но и «понятие истины» обусловлено существующими в данный период типами знания. Таким образом, с помощью этих опосредствующих промежуточных звеньев образуется подспудная связь между теорией познания, господствующей формой знания и социально-духовной ситуацией данного времени. На определенной стадии анализ, совершаемый социологией знания, проникает посредством метода партикуляризации в сферу гносеологии, где подчас способствует устранению конфликта между различными теориями познания, постигая каждую из них как теоретическую основу различных типов знания. Таким образом, для окончательного решения этой проблемы следует иметь в виду, что только после конфронтации различных типов знания и сложившихся на их основе теорий познания может быть построена обосновывающая все эти типы знания и теории познания и охватывающая их гносеология. 4. Позитивная роль социологии знания После того как была правильно поставлена проблема взаимоотношения между гносеологией в качестве теоретической основы и прогрессирующими в своем развитии эмпирическими специальными науками, после того как было понято, что первая, сохраняя свою основополагающую позицию и функцию по отношению ко вторым, вместе с тем основывается на них в той мере, в какой они поставляют субстрат, основу для разработки теоретических принципов, было также установлено, что частичный характер наших прежних теорий познания объясняется их ориентацией исключительно на парадигму мышления естественных наук. В этой связи возникает настоятельная необходимость ясно представить себе, как видоизменится принципиальная проблематика при ориентации на парадигму типов знания, социальную обусловленность которых мы здесь стремились показать. Исходя из этого, можно наметить следующие основные моменты подхода к созданию расширенной ноологии и теории познания. Проверка тезиса, согласно которому генезис высказывания при любых обстоятельствах не имеет существенного значения. Резкий, лишенный всяких граней дуализм между «значимостью» и «бытием», «смыслом» и «бытием», «сущностью» и «фактом» является, как уже неоднократно указывалось, одним из аксиоматических утверждений господствующих в настоящее время «идеалистической» теории познания и ноологии. Он считается неопровержимым и

==244

служит главным препятствием для непредвзятой оценки тех положений, которые социология знания стремится положить в основу гносеологии нового типа. В самом деле: если в основу положить тип знания по образцу 2х2=4, то этот тезис окажется правильным и при его феноменологическом рассмотрении. Для этого типа знания генезис познания действительно

не влияет на полученные выводы, а отсюда лишь один шаг до конструкции сферы истины в себе, полностью изолированной от исторического субъекта. Это учение о возможности отделить содержание высказывания от его генезиса имеет большие заслуги в борьбе с психологизмом, ибо только благодаря ему удалось отделить познаваемое от акта познания. В психологии наблюдение о необходимости отделять генезис идеи от ее смыслового содержания верно и по своему феноменологическому аспекту; и только потому, что это соотношение было здесь феноменологически установлено, оно вошло, как мы полагаем, в число неопровержимых истин ноологии и теории познания. В психологии эта пропасть (например, между действием механизма ассоциации и вызванным им суждением), которую имеет в виду учение об иррелевантности генезиса суждения для его смысла, действительно существует. Ошибка заключается в том, что обнаруженное на основе этой специфической модели отношение между генезисом идеи и ее значимостью было перенесено на все виды взаимоотношения между генезисом и значимостью вообще. Заблуждение основано на том, что в примере, где действие механизма ассоциаций, создающее возможность суждения, было психологическим условием бытия, речь шла о «бытии», полностью лишенном смысла, вследствие чего здесь и можно было говорить о полной иррелевантности генезиса этого суждения для его смысла. Между тем существует множество типов и видов генезиса, которые еще до сих пор не изучены ,в своем своеобразии. К ним относится, например, хотя и в совершенно ином, отличном от прежнего, смысле, связь между экзистенциальной позицией и соответствующей ей точкой зрения. И в данном случае встает вопрос о значении генезиса, так как и здесь речь идет об условиях возникновения и существования определенного высказывания. Говоря о позиции, связанной с какойлибо точкой зрения, мы имеем в виду весь комплекс условий возникновения и бытия, определяющий высказывание в данном его виде; однако характеристика этого «бытия» была бы неверной, если бы мы понимали его как «чуждое смысловому содержанию» высказывания. Ведь определенная позиция, определенное социальное положение означает, как мы уже видели, возможность мыслить в определенном направлении (это - ориентированное на определенный смысл бытие). Историкосоциальная позиция не

==245

может быть определена посредством лишенных смыслового значения данных (например, хронологических); она может быть определена только с помощью смысловых характеристик (как, например, «либеральная позиция», «пролетарское» существование и т. д.). «Социальное бытие» является, следовательно, определенной «сферой бытия», сферой, которую полностью игнорирует господствующая онтология, утверждающая абсолютный дуализм между смыслом и лишенным смыслового значения бытием195. Генезис такого рода можно должным образом охарактеризовать, противопоставив его в качестве смыслового генезиса генезису фактическому. Если бы при установлении отношения между бытием и смыслом исходили из этой модели, то дуализм между бытием и значимостью, лежащий в основе теории познания и ноологии, не рассматривался бы как абсолютный, но в основную концепцию были бы введены градации типа «исполненного смысла бытия», «ориентированного на смысл бытия». Ближайшая задача теории познания и должна состоять, по нашему мнению, в том, чтобы преодолеть эту частичность своей ориентации посредством введения в фундаментальную гносеологическую концепцию открытого социологией знания многообразия в отношениях между бытием и значимостью, а также посредством распространения сферы ее внимания на те типы знания, которые связаны с полным смысла бытием, способным в известной степени влиять на значимость высказывания. Тем самым теория познания не подменяется социологией знания, но возникает необходимость в такой теории познания, которая ex post принимает во внимание открытия, сделанные социологией знания, и модифицирует в соответствии с ними свои теоретические положения.

Дальнейшие следствия открытий социологии знания для теории познания. После того как было обнаружено, что большинство аксиоматических положений господствующих в настоящее время ноологии и теории познания выведены из моделей естественных наук, пользующихся математическими методами, и являются как бы продолжением тех тенденций, которые сложились на основе фундаментальных для этих наук принципов, открылся и путь к тому, как переосмыслить ноологическую проблему с помощью противоположной модели более или менее социально обусловленных типов познания. Мы ограничимся тем, что кратко перечислим подступы к тем новым постановкам проблемы, которые стали необходимы после обнаружения частичного характера прежнего ноологического подхода. Открытие активного элемента, содержащегося в познании. То обстоятельство, «идеалистической» концепции знания познание в большинстве случаев рассмат-

что

в

==246

ривалось как чисто «теоретический» акт в смысле «чистого созерцания», объясняется - помимо упомянутой уже ориентации на математические модели - также и тем, что в основе этой теории познания лежит чисто мировоззренческий идеал «vita contemplativa»196. В нашу задачу не входит изложение истории этого идеала и выявление стадии, на которой эта чисто созерцательная концепция проникла в гносеологию (для этого нам надо было бы обратиться к предыстории научной логики и показать, как «созерцатель» превратился в философа, сохранив идеал «мистического созерцания»). Здесь нам достаточно указать на то, что значение, которое придается всему, воспринятому в созерцании, проистекает не из наблюдения над мыслительным актом и знанием, а из ценностной системы, основанной на определенном мировоззрении. Идеалистическая философия, представляющая эту традицию, не поколебалась в своем утверждении, согласно которому познание может быть «чистым» только в том случае, если оно сохраняет теоретический характер, и тогда, когда становилось все более очевидным, что тот тип познания, который считался ранее чисто теоретическим, составляет лишь ничтожный сегмент человеческого познания, что человек безусловно познает и там, где он ориентирует свое мышление на деятельность; более того, что в некоторых областях познание возможно лишь в том случае, если оно само является действием и поскольку оно им является, если оно проникнуто некой «intentio animi»197 таким образом, что понятия и весь мыслительный аппарат подчинены этой активистской направленности и отражают ее. Не познание и стремление, а стремление в самом познании только и открывают в определенных областях качественную полноту жизни. Даже феноменологическое обоснование того факта, что в этих областях активистский генезис проникает в структуру видения и не может быть отделен от нее, не заставил ноологию и теорию познания отказаться от игнорирования этих типов знания, существенным образом обусловленных деятельностью, или от того, чтобы видеть в них «нечистое» знание. (Нельзя не обратить внимание на этот нюанс, указывающий на магические корни этого выражения.) Проблема заключается теперь не в том, чтобы с самого начала отвергнуть этот тип знания, а в том, чтобы переосмыслить понятие познания и дать ему формулировку, позволяющую показать, что знание может возникнуть и в сфере волевой направленности. Однако подобное переосмысление ноологической проблематики отнюдь не стремится к тому, чтобы открыть доступ в науку пропаганде и оценочным суждениям. Напротив, говоря о наличии в глубочайших пластах каждого знания «intentio animi», проникающей в аспект познания, мы имеем в виду тот неодолимый остаток

==247

волевого элемента в знании, который сохраняется и после устранения всех осознанных и эксплицитных оценок и пристрастных суждений. Тот факт, что наука (так, как она определяется учением о свободе от оценочных суждений) существует не для пропаганды или распространения оценок, но для установления фактов, не вызывает сомнения; социология знания стремится лишь показать, что после того как наука очищена от элементов пропаганды и оценок, в ней всегда еще остается некий активистский элемент, который большей частью не является эксплицитным и который нельзя и не следует устранять, но который в лучшем случае можно и должно возвести до сферы контролируемого. Конститутивное значение перспективного момента в познании определенного типа. Вторым пунктом, который необходимо принять к сведению, является то, что в ряде областей историкосоциального познания знание конститутивно содержится в позиции познающего субъекта и что это не умаляет значения знания. Напротив, возможные в этих областях точки зрения обязательно должны конституироваться как перспективные, и проблема заключается не в том, чтобы скрывать и извинять эти перспективы, а в том, чтобы задать себе вопрос, как при наличии этой перспективности возможны познание и объективность. Ведь и в визуальном изображении предмета в пространстве то обстоятельство, что предмет может быть в силу природы вещей дан только в перспективе, не является источником ошибки; и проблема состоит не в том, как создать изображение, лишенное перспективы, а в том, как посредством сопоставления различных точек зрения понять сущность перспективы как таковой и тем самым достигнуть объективности нового типа. Так и здесь ложный идеал познания абсолютно изолированного внечеловеческого видения должен быть заменен идеалом человеческого видения, все время расширяющего свои границы. Проблематичность в построении сферы «значимости в себе». В ходе определения мировоззренческой основы «идеалистической» теории познания и ноологии постепенно становится очевидным, что идеал сферы значимой в себе (которая существует как бы покоясь в себе до историколсихологического акта мышления и в которой лишь участвует каждое конкретное познание) является последним отголоском той теории двух миров, которая методом удвоения бытия добавила к нашему миру имманентного свершения другой мир. То значение, которое для этой метафизики двух миров имела в области онтологии потусторонность, трансцендентность, в области познания имело создание «сферы истины, значимой в себе» (ответвление доктрины идей), а именно: ==248

постулирование совершенной сферы, свободной от следов какого-либо происхождения, в сопоставлении с которой становится очевидной ничтожность всего конечного и несовершенного. Далее, совершенно так же, как в этой предельно спиритуалистической метафизике «человеческая сущность» понимается как «только человеческая», которая должна освободиться от всех элементов витального, чувственного, исторического и социального, делалась попытка декретировать такую концепцию знания, в которой должны были раствориться все эти элементы человеческой сущности. В этой связи напрашивается вопрос, можно ли вообще конкретно представить себе понятие познания, не принимая во внимание всей совокупности черт, конституирующих человека, и можно ли без этой предпосылки даже теоретически осмыслить это понятие, не говоря уже о его практическом применении. В онтологии Нового времени дуалистическое воззрение (созданное для того, чтобы показать несовершенство «этого» мира) с развитием эмпирического исследования постепенно теряло свое значение, однако в области ноологии и теории познания оно еще сохраняло свою силу. И поскольку мировоззренческая основа в области теории познания еще не была определена с достаточной очевидностью, сложилось представление, что этот идеал надчеловеческой, надвременной сферы

значимости является не одной из возможных мировоззренческих конструкций, а конститутивной данностью для понимания феномена «мышления». Мы стремимся показать, что феноменология мышления совсем не вынуждает нас конструировать познание таким образом, будто оно является вторжением из мира действительности (осуществление акта познания) в сферу «истины как таковой» (такая конструкция имеет эвристическую ценность в лучшем случае для моделей мышления типа 2х2=4); напротив, мы полагаем, что проблематика знания становится неизмеримо доступнее, если исходить только из данных единственного известного нам реально посюстороннего мышления (независимо от идеальной сферы) и принимать феномен знания как actus198*, совершаемый живым существом. Другими словами, социология знания в соответствии с теми моделями, которыми она располагает, видит в акте познания, как в его экзистенциальном, так в его смысловом качестве, не проникновение в сферу «вечных истин», возникающее из чисто теоретической созерцательной потребности, или какую-либо сопричастность им (как полагал еще Шелер), а орудие проникновения в жизнь, которым располагает определенное живое существо в определенной жизненной сфере. Все эти три фактора - структура проникновения в жизнь, собственная конституция живого существа (как биологическая, так и историко-социальная) и своеобразие жизнен-

==249

ной сферы, особенно место и позиция мыслящего субъекта в этой жизненной сфере, - обусловливают результат мышления, а также и конструированный на основе этого результата мышления «идеал истины» данного живого существа. Представление о знании как о духовном акте, который совершенен лишь в том случае, если он свободен от следов своего человеческого происхождения, эвристически плодотворно разве только там, где - как в нашей модели мышления: 2х2=4 - может быть (с большим или меньшим основанием) феноменологически показано, что такого рода характеристики de facto существуют (на это мы уже указывали выше). Однако в тех обширных сферах доступного нам знания, где игнорирование антропологического и исторического момента полностью искажает результаты мышления, такого рода представление ведет только к заблуждениям и непониманию основных феноменов. Аргументом за или против определенных понятий в области познания могут служить только феноменологические данные, полученные с помощью имеющихся моделей мышления, но отнюдь не замаскированные мировоззренческие мотивы. Мы не видим никакого основания для того, чтобы сохранять в нашей ноологии боязнь всего телесного, чувственного, временного, динамического и социального, свойственную тому типу человека, который является носителем «идеалистической» философии. В настоящий момент друг другу противостоят, следовательно, два парадигматических по своему значению типа познания и соответственно две связанные с ними возможности ноологического и гносеологического объяснения познания. В данный момент важно прежде всего иметь в виду наличие этого двойственного подхода и фиксировать обнаруживаемые различия, а не пытаться замаскировать их. В процессе дальнейшего размежевания обнаружится, какую основу интерпретации следует предпочесть: продвинемся ли мы в нашем решении проблемы в том случае, если, принимая за основу экзистенциально изолированный тип знания (как это делалось до сих пор), будем рассматривать экзистенциально обусловленный тип знания как второстепенный и не имеющий значения; или, наоборот, - если мы сочтем экзистенциально изолированный тип пограничным и особым случаем экзистенциально обусловленного типа знания. Если же задать вопрос, каким путем пойдет теория познания, приняв вторую из упомянутых моделей мышления, т.е. исходя из конститутивной «ситуационной детерминированности» определенных типов знания и положив ее в основу своих построений, то окажется, что и здесь существуют две возможности. И в этом случае ученый должен прежде всего отчетливо показать, какие возможности принесет дальнейшая разра-

==250

ботка проблемы, выявить все намечающиеся апории и утверждать только то, что с достаточным основанием может считаться установленным на данной стадии исследования проблемы. Миссия мыслителя состоит совсем не в том, чтобы при первом же появлении какого-либо нового круга проблем любой ценой вынести решение, но в том, чтобы, полностью сознавая незавершенность процесса исследования, фиксировать то, что действительно стало очевидным. Два направления в гносеологии. В одном случае ставят акцент на экзистенциальной детерминированности и настаивают на том, что эта детерминированность является необходимым элементом прогресса социального познания, что, следовательно, и собственная позиция, по всей вероятности, также экзистенциально обусловлена и частична. Тогда теорию познания следует пересмотреть и положить в ее основу тезис о реляционной структуре человеческого познания (подобно тому как безоговорочно признается перспективность визуально воспринимаемых предметов). Подобная точка зрения не связана ни с отказом от постулата объективности и возможности принимать решения в дискуссиях по конкретным вопросам, ни с иллюзионизмом, согласно которому все является видимостью и решить вообще ничего нельзя; в основе этой точки зрения лежит уверенность в том, что объективность и принятие решений могут быть достигнуты лишь косвенным путем. Речь идет совсем не об отрицании объективной реальности или о том, что восприятие не дает должного ответа на поставленные нами вопросы, но только о том, что по логике вещей эти ответы в определенных случаях с необходимостью обусловлены авпектом познания, присущего данному наблюдателю. Результатом такого подхода также является не релятивизм в том смысле, что принять можно любое мнение; реляционизм в нашем понимании означает, что формулировка любого высказывания всегда носит реляционный характер. В релятивизм этот реляционизм переходит в том случае, если он сочетается с прежним статическим идеалом вечных, оторванных от наблюдателя и перспективы его видения истин и если о нем судят с позиций этого чуждого ему идеала абсолютной истины. Если принять тезис об экзистенциальной обусловленности мышления, объективность будет означать нечто совсем новое и иное: а) наблюдатели, находящиеся в рамках одной системы и обладающие одинаковым аспектом видения, могут именно вследствие идентичности их понятийного и категориального аппарата прийти в ходе возможной в данном случае однозначной дискуссии к однозначным выводам, а все отклоняющееся от них устранить как ошибку; Ь) если аспекты наблюдения различны, то «объективность» может быть установлена

==251

только косвенным путем; в этом случае делается попытка объяснить тот факт, что объект увиден правильно, но под двумя различными углами зрения, различием в структуре видения, и прилагаются усилия для разработки формулы, способной объединить и согласовать выводы, полученные в этих различных перспективах. После того как подобная контрольная формула разработана, уже не составляет труда отделить неизбежные при различных аспектах видения отклонения от произвольных, неверных выводов, которые и в данном случае должны рассматриваться как ошибки, Спор, возникающий при визуальном восприятии предмета, который также может быть увиден только в

перспективе (на это мы уже указывали выше), завершается не решением создать неперспективное видение (что невозможно), а стремлением, исходя из обусловленного данной позицией изображения, понять, почему другому лицу с его позиции предмет предстает именно таким, а не другим. Совершенно так же посредством сопоставления и согласования выводов устанавливается объективность и здесь. Само собой разумеется, что сразу же возникает вопрос, какую из существующих точек зрения следует считать оптимальной. Однако и для этого есть критерий, подобный тому, которым пользуются при наличии визуальной перспективы, где также предпочтение отдается тем аспектам, которые выявляют фундаментальные связи в структуре предмета, т.е. обладают наибольшей силой постижения, наибольшей плодотворностью в обработке эмпирического материала. Можно идти и другим путем, выдвигая на первый план следующие факты: исследовательский импульс может быть направлен не на абсолютизацию экзистенциальной обусловленности, а на то, чтобы именно в обнаружении экзистенциальной обусловленности существующих взглядов видеть первый шаг к решению самой проблемы обусловленности видения бытием. Квалифицируя определенное, считающее себя абсолютным, видение, как видение под определенным углом зрения, я в известном смысле, нейтрализую его частичный характер. В большинстве случаев все наше исследование этой проблемы спонтанно двигалось в сторону нейтрализации экзистенциальной обусловленности, возможности подняться над ней. В этом направлении движется учение о расширении базиса видения, способного интегрировать и обосновать все частичные точки зрения, учение о неизбежном расширении кругозора и позиции (основанных на опыте), учение о всеохватывающей онтологии, к которой следует стремиться. Подобная тенденция фактически существует в духовной и социальной истории, и она выступает в тесной связи с процессами групповых контактов и взаимопроникновения групп. На первой своей стадии эта тенденция

==252

ведет к взаимной нейтрализации различных экзистенциально обусловленных типов видения (лишает их абсолютного значения); на второй стадии она создает из этой нейтрализации более широкую и прочную основу. При этом интересно заметить, что создание этой более широкой основы связано с более высокой степенью абстракции и всегда ведет к формализации изучаемых феноменов. Названная формализация состоит в том, что анализ конкретных качественных данных, содержащих определенную направленность, все более отходит на задний план, и качественное описание данного объекта вытесняется наблюдениями чисто функционального характера, чисто механической моделью. Эту теорию все увеличивающейся абстрактности, выступающей в сочетании с дистанцированием от социальной жизни, мы назовем теорией социального генезиса абстракции. Соответственно этому социологическому выведению корней абстракции (которое прежде всего обнаруживается и прослеживается в появлении социологической точки зрения) высшую ступень абстракции следует рассматривать как коррелят к слиянию социальных групп. Свое обоснование эта теория находит в том, что способность индивидов и групп к абстракции растет по мере того, как они объединяются в большие группы и организации, в более крупные социальные единицы, способные абсорбировать локальные и иные более мелкие группы. Однако эта тенденция к абстракции на высшем уровне не противоречит учению об экзистенциальной обусловленности мышления, ибо адекватно причисленный субъект этого мышления является отнюдь не абсолютно свободно парящим «сознанием вообще», а субъектом, все в большей степени охватывающим (нейтрализующим) прежние частичные и конкретные точки зрения. Все те категории, которые (с полным основанием) формулирует формальная социология, являются продуктом подобной нейтрализации и формализации; однако в конечном итоге этот процесс ведет к тому, что на первый план выступает формальный механизм этих образований. Так, например, в рамках формальной социологии господство есть категория, которая только потому может быть абстрагирована от конкретных позиций соответствующих сторон (т.е. господствующих и подчиненных), что она не выходит за рамки структурной связи (как бы механизма) находящихся во взаимодействии актов

поведения (оперируя такими понятиями, как подчинение, власть, послушание, принуждение и т.д.). Качественное содержание конкретного господства (которое, впрочем, сразу бы придало этому «господству» исторический характер) здесь постигнуто быть не может; оно могло бы быть адекватно описано только в том случае, если бы как подчиненные, так и господствующие могли описать свои переживания и свой опыт в их социальной обусловленности. Ибо и формальные определения, ==253

которые были сформулированы, не висят в ввоздухе, но возникают из конкретной экзистенциально обусловленной проблематики данной ситуации. (В этой связи возникает предположение, требующее, правда, еще тщательной верификации, что проблематика перспективности в первую очередь касается «Quäle»199 феноменов; поскольку, однако содержание социальных и духовных феноменов прежде всего является «смысловым», а смысл постигается в акте понимания и интерпретации, можно дать и такую формулировку, согласно которой проблематика перспективности в рамках социологии знания сводится прежде всего к выяснению того, что доступно пониманию в социальном феномене. Однако тем самым мы имеем в виду отнюдь не узкую область, ибо в сфере социального даже самые элементарные «факты» могут быть постигнуты только с помощью ориентированных на значимость и допускающих интерпретацию понятий.) Однако и там, где формализация достигла наивысшей степени, где речь как будто идет только о связях, всегда сохраняется минимум определенной направленности исследователя, который полностью устранен -быть не может. (Например: если Макс Вебер, классифицируя типы поведения, различает «рациональное по цели» и «традиционное» поведение, то в этом отражается ситуация определенного поколения, одна группа которого открыла и выдвинула на первый план тенденцию капитализма к рационализации, а другая, движимая, как обнаруживается, политическими мотивами, открыла значение традиции и противопоставила ее упомянутой тенденции.) В этой ситуации возникает интерес к типологии поведения вообще, и если фиксируются именно эти типы поведения и формализуются они именно в указанном направлении, то причину такой направленности совершаемой абстракции следует искать в конкретной ситуации эпохи, которая обусловила то, что феномен поведения изучался под этим углом зрения. Если бы формальная систематизация поведения производилась в иную эпоху, то и типология была бы совершенно иной. Следовательно, в другой исторической ситуации были бы найдены и выделены из совокупности явлений другие абстракции. Социология знания совсем не должна, по нашему мнению, отрицать наличие и возможность формализованного и абстрактного мышления; ее задача только показать, что и в этом случае мышление не отрывается от «бытия» (ибо в его категориях «в себе» выражает себя отнюдь не надсоциальный надчеловеческий субъект), что нейтрализация качественного богатства явлений, возникающая в совершенно определенных условиях, приводит к созданию таких схем ориентации, которые выдвигают на первый план мышления и восприятия только определенные формальные и структурные

==254

компоненты феноменов. В своей рудиментарной форме этот процесс обнаруживается уже в правилах вежливости и общения, спонтанно возникающих при контактах между разными группами. И здесь (по мере того как эти контакты становятся все более поверхностными) все меньше внимания уделяется постижению качественной стороны собеседника; общение настолько формализуется, что в конце концов остается только «формально социологическая категория», указывающая как бы лишь на функцию собеседника в структуре общества. (Собеседник воспринимается как «министр», «чужой», «кондуктор» и т.д.) В общении реагируют только на эти данные, другими словами, сама формализация

есть выражение определенной социальной ситуации, а направленность этой формализации (подчеркивается ли, как в примере с «министром», значение политического представительства или, как в примере с «чужим», - этнические черты) зависит от социальной ситуации, которая и здесь - хотя и в ослабленном виде - проникает в категории. Сюда же относится и наблюдение, что в юриспруденции место юстиции, рассматривающей конкретные случаи и выносящей приговор в зависимости от характера ситуации, основываясь на чувстве справедливости (типа «суда кади»), формализованное право занимает именно тогда, когда международная торговля настойчиво требует наличия твердо установленных правовых положений: с этого момента внимание направлено не столько на то, чтобы справедливость была проявлена в каждом единичном случае, воспринятом в его качественном своеобразии, сколько на то, чтобы со все большей точностью классифицировать рассматриваемые случаи и подчинить их разработанным заранее формализованным категориям. Как уже было сказано, мы и сегодня не можем еще решить, какой из намеченных здесь путей теории научного познания более плодотворен применительно к имеющимся эмпирическим данным. В обоих случаях, однако, необходимо принимать во внимание экзистенциальную обусловленность как постоянный фактор природы познания и определить свое отношение к теории реляционизма и к теории меняющейся основы мышления. Тем самым представление о некоей сфере «истины в себе» следует отвергнуть как мешающую и ничем не оправданную гипотезу. Весьма поучительно, что естественные науки во многих отношениях находятся как будто в аналогичном положении; это становится особенно очевидным, если мы в основу нашего сравнения положим описание их нынешнего состояния, столь удачно выполненное В.Вестфалем. В свете этого описания оказывается следующее: после того как было обнаружено, что наши обычные способы измерения, например, ==255

часы и τ.π , и связанный с ними повседневный язык пригодны только для повседневных схем ориентации, стало очевидным, что в квантовой теории, например, где речь идет об измерении элементарных частиц, вообще нельзя говорить о результате измерения, сформулированном независимо от использованного инструмента измерения, ибо инструмент измерения выступает здесь как объект, который и сам в значительной степени влияет на координаты и импульс измеряемых частиц. Так сложился тезис, согласно которому измерения координат и скоростей могут быть выражены только в «соотношении неопределенностей» (Гейзенберг), указывающих на степень этой неопределенности. Далее, было отвергнуто близкое прежнему мышлению утверждение, что элементарные частицы сами по себе движутся по определенным траекториям; и сделано это было на основании того, что подобные утверждения относятся по своему типу к тем совершенно бессодержательным высказываниям, которые, правда, способствуют возникновению своего рода зрительных представлений, но совершенно лишены всякого содержания, поскольку из них нельзя сделать никаких последующих выводов. Сюда же относится предположение, что движущиеся тела должны обладать абсолютной скоростью. Поскольку в соответствии с эйнштейновской теорией относительности определение этой абсолютной скорости принципиально невозможно, это утверждение относится в свете современной теории к тому же типу пустых высказываний, как и тезис о существовании, наряду с известным нам миром, иного мира, принципиально недоступного нашему опытному восприятию. Если следовать этому ходу мыслей, который в своем несформулированном реляционизме поразительно сходен с нашим, то утверждение логического постулата о существовании и значимости некоей сферы «истины в себе» окажется столь же малоубедительным актом мышления, как и все названные здесь дуалистические представления о бытии; ибо до тех пор пока мы в эмпирическом познании повсюду обнаруживаем только то, что может быть определено реляционно, это установление «сферы в себе» не имеет никакого значения для процесса познания. 5. Проблемы техники историкосоциологического исследования в области социологии знания

В настоящий момент наиболее важная задача социологии знания состоит в том, чтобы утвердить свою значимость в области конкретного историко-филологического исследования и выработать в этой области критерии точности эмпири-

==256

ческих данных и способы их верификации. От стадии случайных интуиции и грубых обобщений (здесь - буржуазное мышление, там - пролетарское и т.д.) социология знания должна пусть даже ценой отказа от броских определений - перейти к стадии осторожных, обдуманных выводов. Этому она может и должна учиться, заимствуя методы и выводы точного исследования в области таких наук, как история и филология, и прежде всего методы истории искусства в определении стилей. В истории изобразительного искусства необходимость «датировки» различных произведений и «отнесения» их к определенному стилю способствовала разработке метода, который (mutatis mutandis) может нас многому научить. В этой связи основная задача исследования в области социологии знания состоит в том, чтобы фиксировать те позиции, которые постепенно возникают в истории мышления и находятся в процессе непрерывного изменения. Определение этих позиций осуществляется методом причисления. Он состоит в том, чтобы фиксировать аспект каждого продукта мышления и связать фиксированный таким образом аспект с тем или иным течением мысли (в качестве его составной части), а его, в свою очередь, «причислить» к движущим социальным силам, детерминирующим различные позиции (что еще не делается в области истории искусства). В этом «причислении» существует два уровня: причисление по смысловому содержанию и фактическое причисление. Первое занимается общими проблемами интерпретации. Его задача состоит в том, чтобы реконструировать единство стилей мышления и аспектов познания посредством сведения единичных высказываний и документов, обнаруживающих общие черты, к единому выраженному в них мировоззрению и жизнеощущению; в том, чтобы выявить целостность системы, которая имплицитно содержится в мышлении в виде отдельных фрагментов; там же, где стиль мышления не связан с замкнутой системой, достигнуть этого выявлением «единой установки» или перспективы мышления. Но и после того как все это сделано, проблема еще полностью не решена. Так, например, если удалось показать, что в первой половине XIX в. результаты мышления в большинстве случаев могут быть по своему смысловому содержанию подведены под полярность «либеральное и консервативное мышление» и причислены к ней, то возникает вопрос, соответствует ли это выявление смыслового центра, совершенное на чисто духовном уровне, действительному положению дел. Вполне вероятно, что исследователю удалось сконструировать из фрагментов высказываний противоположные замкнутые системы консервативного и либерального мышления, между тем как de facto либералы и консерваторы этого времени мыслили совсем не так.

9 К.Манхейм

==257

Фактическое причисление состоит именно в том, чтобы, принимая в качестве (необходимых) исследовательских гипотез эти созданные вышеуказанным способом идеальные типы, поставить вопрос, в какой мере консерваторы и либералы (в нашем примере) действительно мыслили указанным образом и в какой мере в их мышлении в каждом данном случае de facto находили свое выражение эти идеальные типы. Для этого каждый известный нам автор должен быть изучен под этим углом зрения и в зависимости от обнаруженных в его высказываниях смешений и взаимопересечений аспектов причислен к определенному течению в мышлении данного времени. Последовательное проведение данного метода даст нам конкретное представление о развитии и направлении процесса, который действительно совершался, о подлинной истории обоих стилей мышления. Подобный метод позволяет с наибольшей достоверностью реконструировать развитие мышления, так как он расчленяет первоначально суммарное предположение об этом процессе на отдельные, доступные анализу критерии, на основании которых совершается реконструкция. Тем самым удается ретроспективно выявить анонимные (не подвергавшиеся рефлексии) силы, действующие в истории мышления, и не в виде простого предположения или на уровне эпического повествования (на котором все еще пребывает наша политическая история и история духовной культуры), но в виде контролируемых определений. Совершенно очевидно, что только в ходе специального исследования ставится под вопрос то, что казалось твердо установленным. Так, например, из-за амбивалентного характера многих смешанных типов можно спорить о том, к какому стилю их следует отнести Но ведь и в области истории искусства плодотворность изучения стилей не только не опровергается тем фактом, что можно спорить о принадлежности творений того или иного художника к эпохе Возрождения или барокко, но, напротив, подтверждается этим. После того как разработана основная структура и тенденция развития двух стилей мышления, возникает задача их социологического причисления к определенному направлению. Как социологи, мы не станем выводить форму и изменение консервативного мышления, например, из консервативного мировоззрения, а попытаемся: 1) найти основу этого мышления в структуре тех групп и слоев, которые себя в нем выражают; 2) вывести динамику и тенденцию развития из структурной ситуации и ее судеб в рамках некоей исторической целостности (например, Германии), из постоянно меняющейся проблематики ее структуры. Цель этого метода состоит в том, чтобы посредством постоянного введения промежуточных звеньев сделать конт-

==258

ролируемыми те наблюдения о связи между социальным бытием и мышлением, которые первоначально возникли как интуитивные предположения. Если вся жизнь историкосоциальной группы есть взаимозависимая структура, а мышление - лишь ее жизненное выражение, то это взаимодействие, которое и есть ее наиболее существенная черта, может быть обнаружено только посредством детального изучения всех взаимопереплетений и всей структурной взаимосвязи жизненных проявлений. Ведущими среди тех, кто в настоящее время способствует развитию социологии знания и социологической истории духовной культуры, являются в первую очередь те ученые, которые в своей конкретной исследовательской работе обрабатывают материал с помощью методически проверенных мыслительных актов. Полемика, которая ведется в области социологии знания по вопросам конкретного

причисления отдельных явлений, свидетельствует о переходе от гипотетически-эмфатических предположений к стадии конкретного исследования. 6. Краткий обзор истории социологии знания Мы уже указали на основные структурные причины возникновения социологии знания. Поскольку возникновение социологии знания как отдельной дисциплины было необходимым следствием всего развития науки, совершенно очевидно, что мыслительные акты и типы установок, служившие ей предпосылками, постепенно возникали в самые различные периоды времени и в самых различных ситуациях. Здесь мы ограничимся упоминанием важнейших имен и этапов. Начало социологии знания положил своими гениальными указаниями в этой области Маркс. Однако у Маркса элементы социологии знания еще тесно связаны с разоблачением идеологии, и носителями идеологии являются социальные слои и классы. И хотя учение об идеологии появляется в рамках определенной интерпретации истории, которая служит ему основой, оно на первой стадии еще систематически не продумано до своего логического конца. Другой источник современной теории идеологии и социологии знания следует искать в молниеносных провидениях Ницше, который сочетал свои конкретные наблюдения в этой области с учением о структурах инстинкта и близкой к прагматизму теорией познания. Мы находим у него и социологическое причисление явлений; правда, он использует преимущественно категории «аристократической» и «демократической» культуры, к которым и относит определенные типы мышления.

==259

От Ницше развитие идет к теории влечений у Фрейда и Парето и к разработанным ими методам рассмотрения человеческого мышления как маскировки или результата механизма инстинкта. В качестве родственного упомянутым теориям направления в русле дальнейшей разработки учения об идеологии следует назвать позитивистов - Раценгофера, Гумпловича и Оппвнгеймера. К позитивистскому течению следует отнести и Иерузалема. Заслуга его заключается в том, что он стимулировал дискуссию· наших дней, не оценив, правда, трудностей той проблематики, которая возникла из дильтеевского направления в науках о духе и из историзма200. Большую тонкость метод социологии знания обрел в двух других направлениях: представитель одного из них, Лукач, обращаясь к Марксу, выявляет в его учении плодотворные гегелевские идеи и приходит на этом пути к хорошо аргументированному решению проблемы, правда, отягченному определенной концепцией философии истории, одностороннему, схематичному и догматизированному. Лукач еще полностью находится в рамках Марксова учения, поскольку проблема разоблачения идеологии у него еще не отделяется от социологии знания. Заслуга Шелера состоит в том, что наряду с очень важными отдельными наблюдениями в области социологии знания он сделал попытку вставить социологию знания в рамки общего философского представления о мире. Однако основное значение трудов Шелера относится к области метафизики. Этим объясняется и его равнодушие к трудностям, связанным с этой новой ориентацией мышления, с возникающей в ее рамках динамикой и своеобразной новой проблематикой. Он готов был отдать должное этому новому течению при условии, что оно не уничтожит ту онтологию, гносеологию и метафизику, представителем которых он являлся. Результатом этого был набросок грандиозной системы, полный глубоких интуитивных прозрений, а не однозначный исследовательский метод, пригодный для социологически ориентированной науки о духе. Если мы обрисовали социологию знания не во всех ее разновидностях, а так, как ее понимает автор данной книги, то причина этого заключается в том, что мы стремились показать внутреннюю динамику, присущую проблематике социологии знания, в таком единстве, которое облегчило бы последующие дискуссии.

==260

Примечания 1

Weber M. Wirtschaft und Gesellschaft. Bd 1. Tübingen, 1925, S. 267-296.

2

Так, например, прагматизм, как мы увидим в дальнейшем, являет собой в социологическом аспекте легитимизацию техники мышления и теории познания, возвысившей критерии повседневного опыта до уровня «академической» дискуссии. 3

О природе монополистического мышления см. Mannheim K. Die Bedeutung der Konkurrenz im Gebiete des Geistigen. - In: Verhandlungen des 6. Deutschen Soziologentages in Zürich. Tübingen, 1929, S.35-==83

4

См.: Mannheim K. Die Strukturanalyse der Erkenntnistheorie. B., 1922 (Kant-Studien Erg.-Bd. 57).

5

Я мыслю, следовательно, я существую (лат.).

6

В этом, по-видимому, заключается подлинное объяснение того, что в парламентарных государствах главы министерств избираются не из сотрудников административного аппарата, а из политических лидеров. Член бюрократического аппарата управления склонен, подобно любому специалисту и эксперту, терять из виду связь между своими действиями и конечной целью. В данном случае предполагается, что тот, кто олицетворяет в себе свободно сложившуюся интеграцию коллективной воли в общественной жизни, т.е. политический лидер, сможет с большей органичностью интегрировать доступные средства, которые необходимы в данных обстоятельствах, чем эксперт-администратор, сознательно занимающий нейтральную позицию при решении политических вопросов. (См. m. Ill, с. 97 и след.) 7

После совершившегося факта (лат.).

8

Следует обратить внимание на то, что генетический подход подчеркивает взаимозависимость явлений в отличие от механистического подхода, который атомизирует элементы жизненного опыта. 9

Нет большего заблуждения, чем попытка отождествить противоположность между индивидуалистической и социологической точкой зрения с противоположностью между концепцией «великих людей» и концепцией «масс». Социологический подход совсем не исключает по своей сущности признания роли великих людей в социальном процессе. Подлинное различие между названными концепциями заключается в том, что индивидуалистическая точка зрения в большинстве случаев не замечает значения различных форм социальной жизни в развитии индивидуальных способностей, тогда как социологическая точка зрения с самого начала стремится интерпретировать индивидуальную деятельность во всех сферах жизни в связи с групповым опытом.

10

Я пользуюсь выражением Дильтея, не касаясь того, насколько оно отличается от моего понимания этого слова.

11

Политический порыв (франц.).

12

Порыв (франц.).

Автор пытался разработать этот метод социологического анализа смыслового значения в статье «Консервативное мышление. Социологические очерки по вопросу о становлении политикоисторического мышления в Германии» (Mannheim К. Das konservative Denken. Soziologische Beiträge zum Werden des politisch-historischen Denkens in Deutschland. «Arch. für Sozialwiss. u. Sozialpolitik», Tübingen, 1927, Bd 57, H.1., S.68142; H.2, S.470-495). Здесь была сделана попытка подвергнуть самому тщательному анализу стиль мышления всех значительных представителей одного политического направления, показать, насколько иначе они использовали определенные понятия, чем представители других групп, и как с изменением социального базиса менялся стиль мышления. Если В названной работе мы действовали как бы «микроскопически» в том смысле, что предприняли тщательный анализ ограниченного отрезка

==261

духовной и социальной истории, то здесь мы пользуемся подходом, который может быть назван «макроскопическим». Мы стремимся определить наиболее важные стадии в комплексе идеологии утопии или, иными словами, осветить те поворотные пункты, которые кажутся на определенной дистанции решающими. Макроскопический подход является наиболее плодотворным в тех случаях, когда, как в данной книге, делается попытка заложить основы для целого комплекса проблем; микроскопический же - в тех случаях, когда надо верифицировать детали в ограниченном объеме. По существу эти методы связаны и должны применяться попеременно, дополняя друг друга. Читатель, который хочет получить полное представление о методах применения социологии знания в историческом исследовании, должен обратиться к названной работе. В этой связи следует указать, что во второй главе данной книги делается акцент на так называемых релятивистских возможностях одних и тех же понятий, в четвертой ·- на активистско-утопических элементах, в последней - на тенденции к гармоническому синтезирующему решению одних и тех же фундаментальных вопросов. По мере того как экспериментирующий метод мышления обращается к исследованию различных содержащихся в понятиях возможностей, становится очевидной истина высказанного здесь утверждения, а именно что под воздействием воли и меняющихся точек зрения одни и те же «факты» могут привести к созданию совершенно различных концепций одной и той же общей ситуации. Однако пока взаимосвязь идей находится еще в процессе роста и становления, следует не скрывать заключающиеся в них латентные возможности, а передавать их со всеми их вариантами на суд читателя. 15

Автор отсылает по этому вопросу к своей работе: Mannheim К. Das konservative Denken. - «Arch. für Sozialwiss. u. Sozialpolitik», Tübingen, 1927, Bd 57, H.1., S.68-142; H.2, S.470^95. 16

Подробнее об этом см.: Mannheim K. Ideologische und soziologische Interpretation der geistigen Gebilde. In: Jahrbuch für Soziologie. Bd 2. Karlsruhe, 1926, S.424-440. 1

В качестве примера понятия тотальной идеологии, функционализирующего ноологическую сферу, может служить следующая цитата из Маркса: «Экономические категории представляют собой лишь теоретические выражения, абстракции общественных отношений производства». «Те же самые люди, которые устанавливают общественные отношения соответственно развитию их материального производства, создают также принципы, идеи и категории соответственно своим общественным отношениям» (Маркс К., Энгельс Ф., Соч., изд. 2-е, т.4, с.133). 18

По библиографии вопроса я в дополнение к сказанному отсылаю к следующим моим работам: Mannheim K. Das Problem einer Soziologie des Wissens. - «Arch. für Sozialwiss. u. Sozialpolitik», Tübingen, 1925, Bd 53, Н.Э. S.577-652; Mannheim K. Ideologische und soziologische Interpretation der geistigen Gebilde. - In: Jahrbuch für Soziologie. Bd 2. Karlsruhe, 1926, S.424-440.

Наиболее важные выводы вышеприведенного структурного анализа содержались в главе о различных значениях понятия адеологии, которая была передана редакции упомянутого «Ежегодника», но не вышла в свет. (Ср. там же, примечание на S.424.) Для ознакомления с литературой вопроса см.: Allgemeines Handwörterbuch der philosophischen Wissenschaften nebst ihrer Literatur und Geschichte. Leipzig, 1833. Lalande A. Vocabulaire de la philosophie. P., 1926. Salomon G. Historischer Materialismus und Ideologienlehre. - In: Jahrbuch für Soziologie. Bd 2. Karlsruhe, 1926, S.386-423. Ziegler Η.Ο. Ideologienlehre. - «Arch. für Sozialwiss. u. Sozialpolitik», Tübingen, 1927, Bd 57, H.3, S. 657-700. Большинство исследователей идеологии не достигают в своих работах уровня структурного анализа и удовлетворяются либо изложе-

==262

нием истории идей, либо самыми общими рассуждениями. В качестве примера можно привести известные исследования Макса Вебера, Г. Лукача, К. Шмитта, а в последние годы следующую работу: Kelsen H. Die philosophischen Grundlagen der Naturrechtslehre und des Rechtspositivismus. Chariottenburg, 1928. (Vortrage der Kant-Gesellschaft, N 31). Классические работы Зомбарта, Шелера, Оппенгеймера и т.п. не вошли в библиографию, поскольку они всем известны. При более широком понимании нашей темы особенно интересны и поучительны две следующие работы: Riezier K. Idee und Interesse der politischen Geschichte. - In: Die Dioskuren. Bd 3. München, »324, S.1-13; Szende P. Verhülung und Enthüllung. Leipzig, 1922. А также: Adler G. Die Bedeutung der Illusionen für Politik und soziales Leben. Jena, 1904. Jankelevitch S. Du röte des idées dans révolution des sociétés. «Rev.philos.», P., 1908, vol. 66, N 8, p.256-280; Milltoud M. La formation de l'idéal. - «Rev. philos.», P., 1908, vol. 66, N 8, p.138-159. Dietrich Λ Kritik der politischen Ideologien. - «Arch. für Geschichte u. Politik», B., 1923, H.1, S.25-63. 19

Идолов рода (лат.).

Идолов пещеры (лат.). Идолов рынка (лат.). Идолов театра (лат.). 20 21 22 23 Характерно следующее место из первой книги «Нового органона» Бэкона (§ 38): «Идолы и ложные понятия, проникшие в человеческое сознание и укоренившиеся в нем, не только в такой степени заполнили сознание людей, что истина с трудом находит к нему доступ, но и в тех случаях, когда этот доступ осуществляется, они вновь возвращаются и препятствуют научному исследованию; это будет продолжаться до той поры, пока человечество, будучи предупрежденным об этой опасности, не примет

всех возможных мер против них» (Bacon F. The physical and metaphysical works. Ed. by J. Devey. L., 1891, p.389). Кн.1 § 43: «Существуют также идолы, возникающие вследствие взаимоотношений и сообщества людей, - их мы называем идолами рынка, поскольку они проистекают из общения людей и их ассоциаций; ибо люди общаются с помощью языка, но слова создаются по воле толпы и из дурного и непригодного словообразования проистекает поразительное по своему воздействию препятствие для сознания» (Бэкон, Op.cit, р. 390, § 43. См. также § 59). «Об идоле традиции» Бэкон говорит следующее; «Если человек когда-либо усвоил какое-либо положение в качестве истинного (то ли из-за связанного с ним удовольствия), он заставляет все остальное служить опорой и подтверждением этого положения; и пусть даже большинство фактов служит неопровержимым доказательством обратного, он либо не замечает и игнорирует их, либо сбрасывает их со счетов и отстраняет, пользуясь любым предлогом, на основании самых очевидных и нелепых предрассудков, - только бы ни пожертвовать своим первоначальным мнением» (Бэкон. Op.cit., § 46, р.382). Во дворце (um.). На площади (um.). Machiavelli N. Discorse. Vol.1. Цит. по Meinecke· F. Die Idee der Staatsräson. München-Berlin, 1925, S.40. 28 Ibid. Meusel F. Edmund Burke und die französische Revolution. B., 1913, S.102. ο Притворяться (англ.). К. Шмитт очень хорошо анализирует это характерное для нашей эпохи мышление, которое, глубоко ощущая себя обманутым, повсюду ищет нарочитую попытку маскировки, искажения и сублимации. Однако

==263

вместе с тем Шмитт обращает внимание на распространенное в политической литературе XYII в. слово «simulacre», которое можно рассматривать как предвосхищение нашей современной точки зрения (Schmitt С. Politische Romantik. 2. Aufl. München-Berlin, 1925, S.19). Здесь и далее следует иметь в виду следующее: анализ в области социологии знания в отличие от анализа в области истории идей не ставит своей целью выявить все формы, предшествовавшие в веках мотивам исследуемого мышления, ибо можно заранее предположить, что предшественники всегда найдутся: «Nullum est iam dictum, quod non sit dictum prius». («Нет ничего сказанного, что не было уже однажды сказано». - лат.) Задача этого анализа - проследить, как и каким образом духовные и душевные элементы связаны в определенный исторический период с социальными и политическими коллективными силами. (Ср. мою работу: Mannheim К. Das konservative Denken. - «Arch. für Sozialwiss. u. Sozialpolitik», Tübingen, 1927, Bd 57, H.1, S.103.) 33

«Возлюбленные, не всякому духу верьте, но испытывайте духов, от Бога ли они...» Ин. Первое послание. 4.1. 34

См. Picavet F. Les idéologues. Essai sur l'histoire des idées et des théories scientifiques, philosophiques etc. en France depuis 1789. P., 1891. Дестю де Трэси, основатель упомянутой школы, определяет эту науку об идеях следующим образом: «Cette science peut s'appeler Idéologie si l'on ne fait attention qu'au sujet; Grammaire générale si l'on n'a égard

qu'au moyen, et Logique, si l'on ne considère que le but. Quelque nom qu'on lui donne, elle renferme nécessairement ces trois parties; car on ne peut en traiter une raisonnablement sans traiter les deux autres. Idéologie me paraît le terme générique, parce que la science des idées renferme celle de leur expression et celle de leur déduction». (Destutt de Tracy A.L. Les éléments d'idéologie. 3-me éd. P., 1817, p. 4.) 35

На основании выводов следующего раздела можно было бы охарактеризовать особый поддающийся более точному стандартному определению тип политика, чье мировоззрение и онтологическая позиция здесь имеются в виду. Ибо не все политики разделяют иррациональные онтологические взгляды.

36

О структуре и своеобразии «схоластического мышления» и вообще любого мышления, возникающего в «монопольной ситуации» его носителей, см. мой доклад: Mannheim K. Die Bedeutung der Konkurrenz im Geistigen. - In: Verhandlungen des 6.Deutschen Soziologentages in Zürich, Tübingen, 1929.

37

Само выражение «ложное сознание» создано марксизмом. См. Mehring F. Geschichte der deutschen Sozialdemokratie. Bd1. B., 1960. Salomon G. Historischer Materialismus und Ideologienlehre. - In: Jahrbuch für Soziologie. Bd 2. Karlsruhe, 1926, S.417.

38

Weber M. Politik als Beruf. - In: Weber M. Gesammelte politische Schriften. München, 1921, S.446.

33 40 Подробнее об этом см. также в упомянутом Цюрихском докладе. Это не означает, что в повседневной борьбе не применяется больше понятие частичной идеологии. Таким образом, наряду с рассмотренным выше противопоставлением частичное - тотальное мы имеем теперь и противопоставление особое - всеобщее . Если в первом случае речь шла о том, называются ли идеологичными отдельные идеи или сознание в целом и производится ли функционализация на психологическом или на ноологическом уровне, то в противопоставлении особое - всеобщее principium divisbnis (принцип разделения) сводится к тому, считается ли социально обусловленным мышление всех партий или только мышление противников.

==264

42

Достаточно вспомнить выражение: «Выковывать духовное оружие пролетариата!». 43

Посредством термина «обусловленность мышления бытием» я пытаюсь освободить чисто научное социологическое содержание понятия идеологии от специфической политической и агитаторской оболочки.

44

У М. Вебера (Weber M. Wirtschaft und Gesellschaft. Tübingen. 1925, S.794) уже содержатся существенные указания на социальные условия, в которых только и может конституироваться «мораль».

45

Под знаком (лат.).

46

Lask E. Die Logik der Philosophie und die Kategorienlehre. Tübingen. 1911.

47

Именно поэтому в последующем изложении социологический анализ значения понятий будет играть серьезную роль. Мы стремимся показать, что такой социологический анализ постепенно может превратиться в учение о симптомах, основанное на принципе (он становится очевидным при внимательном наблюдении), что в сфере социального в каждом элементе содержится целое. 48

Под социальной устойчивостью мы понимаем не бедность событиями и не прочность индивидуального существования, а стабильность социальной структуры, являющейся главной гарантией стабильности «ценностей» и «идей». 49 50 Фактически (пат.}. Впрочем, это оценочное суждение и эта онтология, которые действуют как бы за нашей спиной и сами возникают лишь в процессе нашего исследования, являются таковыми на совсем ином уровне и резко отличаются от тех, о которых шла речь, когда мы выступали против абсолютизаций, направленных на возрождение (в духе романтического понимания) того, что уже уничтожено в ходе исторического развития. Неизбежная Ex-post онтология, которая независимо от нашего желания присутствует в нашей деятельности, не есть результат романтических грез, стремлений возродить прошлое, чтобы тем самым закрыть для себя горизонт реальной действительности, напротив, это и есть наш подлинный горизонт, который не может быть устранен каким бы то ни было отказом от идеологии. Именно здесь мы видим некий просвет на нашем пути, указывающий на возможное решение проблемы (хотя мы в данной книге и не пытаемся дать какое-либо решение); дело заключается в том, что выявление идеологии и утопии разрушает действенно лишь те содержания идей, с которыми мы не идентифицируем себя полностью. Возникает вопрос, не заключен ли при определенных обстоятельствах момент конструктивности уже в самой деструкции, не складывается ли новая направленность, новый тип человека уже тогда, когда возникает сомнение в незыблемости существующих идей и концепций. Так, некогда мудрец сказал: «Я часто становлюсь свидетелем того, как люди, которые приходят ко мне за советом, сами отвечают на свои вопросы». Несколько более критический позитивизм ставил более скромные требования, допуская «минимум необходимых предпосылок». Возникает вопрос, не сводится ли этот минимум к «определяемому нашим бытием нерасторжимому остатку онтологии». В противном случае эмпирическое исследование вообще не могло бы проводиться, ибо в себе и для себя налично сущее, объективированная смысловая структура, может открыться лишь задающему определенные смысловые вопросы субъекту. Впоследствии обнаруживаемую (пат.). Ср. мою работу: Mannheim К. Die Strukturanalyse der Erkenntnistheorie. В., 1922. (Kant-Studien. Erg.-Bd. 57).

==265

Исторический материал для этого примера см. в книге: Weber M Wirtschaft und Gesellschaft. Tübingen, 1922, S.801-S02.

Сознание может быть ложным, «неадекватным бытию» и в том случае, если оно опережает это «бытие». Это - тема четвертой главы, где будет дан анализ «утопического» сознания. Здесь нам важно отметить характерную черту утопического сознания - то, что оно опережает бытие. В исследовании, посвященном утопическому сознанию, мы покажем, что утопию, опережающую в каждом данном случае «настоящее», не следует рассматривать как простую негативную параллель к идеологии, маскирующей действительность с помощью идей и норм прошлого Ср. гл. IV, с. 164-168. 58

О дифференциации онтологии в зависимости от социальных условий см. мою работу: Mannheim K. Das konservative Denken. - «Arch. für Sozialwiss. u. Sozialpolitik», Tübingen, 1927, Bd 57, H. 2, S.470-495; см также Eppstein P. Die Fragestellung nach der Wirklichkeit im historischen Materialismus. - «Arch. für Sozialwiss. u. Sozialpolitik» Tübingen Bd 60 S.449-507. Ряд данных по социологии «системы» можно найти в моем «Консервативном мышлении» (Mannheim К. Op.cit, S.86 f.). 60

Подробнее об этом см. мое заключительное слово на дискуссии, посвященной моему Цюрихскому докладу, и мое выступление на обсуждении методологического доклада В. Зомбарта на том же социологическом конгрессе Подробнее о социологической причине этого расщепления см. мой рихский доклад. Цюр,

Король царствует, но не правит (франц.). 63 Ranke L. Das politische Gespräch. Hrsg. von E.Rothacker Halle (Saale), 1925, S.13. 64

К дальнейшему см. Schäffle A. Über den wissenschaftlichen Begriff der Politik. - «Z. für gesamte Staatswiss.» Tübingen, 1897, Bd 53, H.4, S.579-600.

6

В данном случае также необходимо заметить, что применяемое здесь понятие «политического» (вместе с коррелятивными понятиями «рационализированная структура», «иррациональная среда») представляет собой лишь одно из возможных понятий «политического»; оно служит чрезвычайно удобным орудием для постижения определенных связей, но никоим образом не должно быть гипостазировано в единственно возможное. Для ознакомления с противоположным пониманием этого понятия см. Schmitt С. Der Begriff des Politischen - «Arch für Sozialwiss u Sozialpolitik», Tübingen, 1928, Bd 53, H.1, S.1-33. Некролог Беккера, посвященный Белау в: «Z. der Savigny-Stiftung für Rechtsgeschichte. Germ. Abt.», Weimar, 1887, Bd 8, S.VI-VIII. Заранее, априорно (лат.). Burke E. Reflections on the revolution in France. L., 1890, p.67. 67

Нечто неуловимое (франц.). 70

См. мое исследование: Mannheim К. Das konservative Denken. «Arch. für Sozialwiss. u. Sozialpolitik», Tübingen, 1927, Bd 57 H 1 S 68142; H.2, S.470-495. 71 72 Ibid., S.472. См. Ranke L. Das polititsche Gespräch (1836). - In: Ranke L. Das politische Gespräch und andere Schriften zur Wissenschaftslehre. Hrsg. von E.Rothacker. Halle (Saale), 1925, S.21 ff., а также Reflexionen. Vom Einflüss

==266

der Theorie. (Ibid., S.6-19); Über die Verwandtschaft und den Unterschied der Historié und der Politik. (Ibid., S.38-51). 7Э

Для простоты понимания мы не разделяем здесь либерализм и демократию, хотя они и различны по своему историческому и социальному характеру. Rickert H. Über idealistische Politik als Wissenschaft. - «Akademie», ErLangen, 1925, H.4, S.147-168. 75

Schmitt С. Die geistesgeschichtliche Lage des heutigen Parlamentarismus. Leipzig, 1926.

76

К дальнейшему см·, сказанное в главе II. Здесь повторяется лишь то, что совершенно необходимо для данного хода мыслей. Очевидно, что используемое нами в данном разделе понятие идеологии соответствует тому понятию, которое по терминологии главы II определено как тотальное, общее и свободное от оценки (см. гл. II, с. 64-66). В следующей главе выступает оценивающее понятие идеологии (и утопии). Понятие применяется в каждом данном случае в зависимости от цели познания. 77

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Изд. 2-е, т. 13, с. 7.

78

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Изд. 2-е, т. 3, с.34.

79

«Когда пролетариат в ходе классовой борьбы изменяет свое положение в обществе, а тем самым и всю общественную структуру, он, познавая измененную общественную ситуацию, т.е. самого себя, противостоит не только другому объекту познания, но и изменяет в этом акте познания свое положение в качестве познающего субъекта. В теории пролетариат обретает сознание своего общественного положения, т.е. познает себя одновременно как субъект и объект общественного процесса» (Lukacs D. Geschichte und Klassenbewusstsein. В., 1923). Сознание в свою очередь становится двигателем деятельности, «... но и теория становится материальной силой, как только она овладевает массами». (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Изд. 2-е, т. 1, с.422). 80

Сначала действуешь, потом оцениваешь ситуацию (франц.).

81

Действительно, Ленин и Лукач, представители диалектической теории, ссылаются на эти слова Наполеона.

82

«Теория есть опыт рабочего движения всех стран, взятый в его общем виде. Конечно, теория становится беспредметной, если она не связывается с революционной практикой, точно так же, как и практика становится слепой, если она не освещает себе дорогу революционной теорией. Но теория

может превратиться в величайшую силу рабочего движения, если она складывается в неразрывной связи с революционной практикой, ибо она, и только она, может дать движению уверенность, силу ориентировки и понимание внутренней связи окружающих событий, ибо она, и только она, может помочь практике понять не только то, как и куда двигаются классы в настоящем, но и то, как и куда должны двинуться они в ближайшем будущем» (Сталин И.В. Об основах ленинизма. М., 1958, с.9-20). 83

Ленин В.И. Полн.собр.соч. Изд. 5-е, т.41, с. 80-81.

84

Ленин В.И. Полн.собр.соч. Изд. 5-е, т.17, с. 419.

«Способ производства материальной жизни обусловливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще» (Маркс К., Энгельс Ф., Соч. Изд. 2-е, т.13, с.7). Длительное (франц.). 87

«Без революционной теории не может быть и революционного движения» (Ленин В.И. Полн.собр.соч., Изд. 5-е, т.6, с.24). 8

«...Вооруженное восстание есть особый вид политической борьбы, подчиненный особым законам, в которые надо внимательно вдуматься.

==267

Замечательно рельефно выразил эту истину Карл Маркс, писавший, что вооруженное восстание, как и война, есть искусство» (Ленин В.И. Полн.собр.соч., Изд. 5-е, т.34, с.382). Здесь и теперь (лат.). Муссолини: «Наша программа очень проста: мы хотим править Италией. Нас постоянно спрашивают о наших программах. У нас их уже слишком много. Для спасения Италии нужны не программы, а люди и сила воли» (Mussolini В. Reden. Hrsg. H.Meyer. Leipzig, 1925, 8.105). 91

«Вы ведь знаете, я не поклонник этого нового божества, массы... Так или иначе, мы располагаем достаточными историческими примерами, свидетельствующими о том, что импульс к глубоким изменениям в человеческом обществе всегда исходил из меньшинства, от небольшой группы людей» (Ibid. S.103).

92

Выступление Бродреро на IV Международном съезде объединения по культурному сотрудничеству (Гейдельберг, октябрь 1927 г.) Довольно трудно представить фашистские идеи в виде единой теории. Оставляя в стороне тот факт, что фашизм все еще находится в процессе становления, фашизм и сам не придает особого значения единой теории. Программа фашизма меняется поэтапно в зависимости от того, к каким слоям он обращается. Для того чтобы понять внутреннюю сущность фашизма, нужно еще более чем в других случаях отделять характерную для него позицию и глубинную основу его мировоззрения от того, что является по своему содержанию простой агитацией. Существенная ^ерта фашизма заключается, как нам представляется, в абсолютном интуитивизме и активизме; исходя из этого, становится понятной и неопределенность, и роль настроения в этой теории. Мы сознательно оставляем здесь в стороне все институциональные идеи, все то, что связано с сословным государством, корпоративным членением и т.п. Наша задача состоит в том, чтобы дать анализ отношения фашизма к проблеме теории и практики и к складывающемуся на этой основе представлению об историческом прогрессе. Всюду, где это нужно, мы обращаемся и к научным предшественникам этой точки зрения: Бергсону, Сорелю, Парето. В становлении фашизма можно отчетливо различить два этапа; их можно

проследить и в области фашистской идеологии. Первый этап, продолжавшийся около двух лет, когда фашизм был только движением, характеризуется тем, что именно в этот период элементы активности и интуиции утвердились в душевной и духовной установке фашизма. В этот период в фашизм проникли и синдикалистские теории. Ведь первые «fasci» были синдикалистскими по своему характеру, а сам Муссолини был учеником Сореля. В течение второго этапа, начало которого следует датировать ноябрем 1921 г., фашизм стабилизируется и совершает затем решительный поворот вправо. В этот период на первый план выступают националистические идеи. Преобразование теории в тесной связи с изменениями, претерпеваемыми ведущими слоями, и особенно изменения, наметившиеся после того, как этот процесс захватил круги «haute finance» (финансовой верхушки) и крупной промышленности, могут быть в деталях прослежены по книге: Beckerath E. Wesen und Werden des fascistischen Staates. B., 1927. 93

В отличие от этого Муссолини: «Что касается меня, то я не слишком доверяю этим идеалам (речь идет о пацифистских идеях), но я не исключаю их, ибо я вообще никогда ничего не исключаю; возможно все, даже невозможное и в наибольшей степени противоречащее разуму» (Mussolini В. Op.cit, S.74).

Об отношении Муссолини к Сорелю: Сорель знал Муссолини еще до 1914 г. и уже в 1912 г. якобы сказал о Муссолини следующее: «Notre Mussolini n'est pas un socialiste ordinaire. Croyez-moi: vous le verrez peutêtre un jour à la tête d'un bataillon sacré saluer de l'épée la bannière italienne.

==268

C'est un italien du XV" siècle, un condottiere! On ne le sait pas encore, mais c'est le seul homme énergique capable de redresser les faiblesses du gouvernement». («Наш Муссолини - не обычный социалист. Уверяю вас, вы еще увидите его когда-нибудь во главе священного батальона салютующим шпагой итальянскому знамени. Это - итальянец XV века, кондотьер. Его еще не знают, но это - единственный человек, полный энергии способный противостоять слабости правительства»). Цит. по книге: pirou G. Georges Sorel (1847-1922). P., 1927, p.53. 95

См. статью Ziegler Η.Ο. Ideologienlehre. - «Arch. für Sozialwiss. u. Sozialpolitik», Tübingen, 1927, Bd 57, H.3, S.657-700, где делается попытка с позиций Парето, Сореля и др. уничтожить «миф истории». Если здесь отрицается идея истории как некая познаваемая совокупность связей и указываются различные современные течения, ратующие за этот антиисторизм, то у Муссолини эта же идея принимает следующее политико-историческое выражение: «Мы ведь не истеричные женщины, постоянно опасающиеся того, что принесет будущее; мы не ждем от истории ужасов и откровений». И далее: «Мы не верим в то, что история повторяется, что она следует по заранее намеченному пути» (Mussolini. Op.cit. S.129). 96

Sorel G. Réflexions sur la violence. P., 1927, p.167.

97

См. Bousquet G.H. Précis de sociologie. P., 1925

98

Из речи Муссолини: «Мы создали миф; миф - это вера, благородный энтузиазм, он не должен быть реальностью (!), он - импульс и надежда, вера и мужество. Наш миф - нация, великая нация, которую мы хотим превратить в конкретную реальность. (Цит. по книге: Schmitt С. Parlamentarismus, Leipzig, 1926, S.89.)

99

«Темпераменты больше разделяют людей, чем идеи». (Mussolini В. Op.cit., S.55).

100

Ср. Beckerath E. Op.cit, S.142, а также Mussolini В. Op.cit., S.96.

101 Доблести {um.). Конкретно (лат.). 102 103

См. Stahl F.J. Die Philosophie des Rechts. Bd 1. Buch 4. Abschnitt 1. Die neuere Politik. Heidelberg, 1830.

104 Schmitt С. Parlamentarismus... Kap.4. Здесь: как длительного процесса (франц.). 105 106

Муссолини очень образно описывает, как изменяется достигнувший успеха путчист. «Трудно себе представить, как меняется участник путча после того, как он становится членом суда или бургомистром. У него другое лицо. Он понимает, что баланс, произведенный коммунальным учреждением, надо не брать приступом, а изучать» (Schmitt С. Op.cit, S.166).

107

Савиньи первым создал для эволюционного консерватизма фикцию, согласно которой юристы в качестве особого сословия являются выразителями народного духа. (Savigny F.K. Vom Beruf unserer Zeit zur Gesetzgebung und Rechtswissenschaft. Freiburg, 1892, S.7). 108

Внося соответствующие изменения (лат.).

109

«Мы не знаем, что эти социальные мифы отнюдь не препятствуют тому, чтобы люди извлекали выгоду из всех наблюдений их повседневной жизни и выполняли свои обычные дела» (франц.). 111

«Часто замечали, что английские и американские сектанты, религиозная экзальтация которых возбуждалась апокалипсическими мифами, были весьма практичными людьми» (франц.). 111

Sorel G. Réflexions sur la violence. P., 1921, p.177.

==269

Об отношении Муссолини к капитализму: «... подлинная история ализма начинается только теперь; ибо капитализм не есть система ния, напротив, в нем воплощено сочетание самого ценного, он ет равные возможности для наиболее способных, самое развитое во индивидуальной ответственности» (Mussolini В. Reden. Hrsg. von /er. Leipzig, 1925, S.96). По преимуществу, в подлинном смысле слова (франц.). Золотой середины (франц.). Ср. работу: Brüggemann F. Der Kampf um die bürgerliche Welt-und isanschauung in der deutschen Literatur des 18. Jahrhunderts. tsche Vierteljahrsschr. für Literaturwiss., u. Geistesgeschichte». Halle э), 1925, Jg. 3, H.

1, S.94-127. В этой книге хорошо показано, как в /азных возрождался буржуазный» элемент.

либеральных

кругах

постоянно

Примерно в этом смысле (хотя исходя из совсем иных предпосы;формулировал задачи политической социологии Макс Вебер. Его ние создать форму посредничества в области политического исэвания проистекает из старых демократических традиций. Если на ешение чрезмерно повлияла предпосылка о принципиальном разнии теории и решения, то его требование создать общую платфор1Я исследования политической сферы является той целью, к котоледует постоянно стремиться. Математическим и геометрическим способом (пат.) Экономического человека, политического человека (лат.). Stahl F.J. Die gegenwärtigen Parteien in Staat und Kirche. B., 1863. Для данного случая (лат.). В противовес современному интеллектуализму феноменологиэя школа, в частности, пыталась показать, что существует ряд м знания. Ср. по этому вопросу в особенности работы Шелера: ter M. Die Formen des Wissens und die Bildung. Bonn, 1925. Scheler M. ensformen und die Gesellschaft. Leipzig, 1926. См. также Heidegger M. und Zeit. Halle (Saale), 1927. В этой работе содержится, хотя и косо, многое достойное внимания по интересующему нас вопросу. ако специфике политического знания здесь еще не отдано должное. Weber A. Prinzipielles zur Kultursoziologie. - «Arch. für Sozialwiss. u. alpolitik», Tübingen. 1920, Bd 47, H.1, S.1-49. Мы хотим обратить внимание читателя на то, что здесь перед наот случай, когда принцип «правильности» может быть установлен с эщью конкретного анализа ситуации. Если бы нам удалось совер3 это в логике, цель была бы достигнута. Правильный ситуационный мз стиля мышления мог бы определить меру его значимости. 4

Особого рода, специфическое (пат.).

5

Последующего согласия (лат.).

6

Подробнее об этом см. мой Цюрихский доклад, где речь идет о знании снове Consensus ex-post и делается попытка показать его генезис. 7

Landauer G. Die Revolution. Frankfurt a.M.,1923.

8

Тем самым очевидно, что идеологии также могут служить мотивакакой-либа деятельности; однако идеологичность (ложность) их гоит в том, что они служат таковыми не в направлении их предполалого содержания. Лицемерное (англ.). Здесь и далее перевод иностранных текстов цэажений дан переводчиком. Подробнее об этом см. в главе II «Идеология и утопия».

==270

131

Landauer G. Op.cit, S.7 ff. 132

См. сноску 170.

«,^-i^r Hall» Еы·

133

Droysen F.G. Grundriss der Historik. Hrsg. '/on b.Rothac^ (Saale), 1925, S.33 f. konse^f 134

О причинах этого см. мою работу: Man^.^· Sozialpolitik», ^υo«\ЗW· laS.83 ff.

Da

^, Bd 57,H·1. Denken. - «Arch. für Sozialwiss. u.

135

Основанные на действительности (лат.) ^ по^™^ w О практических опасностях в der образовав.^^^kes \uf см. критику Шмиттом Мейнеке (Schmitt С. Zu F.^-Ï'b·^ 9dw· Steateräson- «Archiv für Sozialwiss. u. Soaalpoli^.J"^^ столь ^3.2269.) Жаль, что проблематика, содержащаяся1° -итеоэтур6 дальнейшего отражен^^.T^wmic tl^i-y По проблеме «история и система» см.: Soi'1 192^·Jan- vo'·<- •^ ^нь\» 137

вопрс

ru ющихся авторов, не нашла

, мв1,Р·1-'1 and economic history. - «Econ. history rev.», L,

«Утопии - часто не что иное, как п^^Р^»^ (Ламартин), (франц.).

.-_,., ßeriin, 1927·

138

Doren A. Wunschräume und Wunschz^-", '-'^иейше?ι "Ρ0, s.158 ff. K этой работе мы отсылаем и для ^тлант %"€ и^Р^ блематики как на лучшее исследование "Р^оаботе идл^ з™^ rû культуры и истории идей. Мы отсылаем к это"',,,, пить fO, что »ew с библиографией. В сносках дано большей ^сты? "J^на яв^" держится в библиографии названной РаботЫ,'00^^" ^тории ^υ, как бы историей одной темы (нечто вроде ико^П^Ф^ в.vvunschZ81"") ства). Для этой цели его терминология (Wuns^"^^" ^ть оПОР""8 чрезвычайно удобна, однако для нашей попы^"^..,^^ созн^1"71 пункты социологической истории структуры '^пляи^ стал ""р0""0"""1 она может иметь лишь косвенное значение, 139

Заслуга Альфреда Вебера в том, что ^3^^^^^ методом социологии культуры; мы делаем з^8"0.—„-·' осслеД09'""1'· постановку вопроса, хотя и в специфическом ^"л'"^""· "н" поставленной нами выше проблемы. лгтооМ'4801^0 140

То обстоятельство, что в этой связи ^"Р^™6^ не ^опжю времени сформулировано трансцендентно ^ективно^™"0^^ означать, что для него нет соответствия в ^eaюw^ΌίlV^ъ ро3"0*сфере. Дело заключается в том, что мы не ^„гическомас118"® ностью поставить вопрос в объективно-онто/1-—— '' „аботь^14011 к·

141

Из литературы о Мюнцере мы назовем ^ВДУ^^ы ^тные Lufter und die Schwärmer. Tübingen, 1927, ^^^^^, относящиеся к определенной проблеме сви/t. „ ','„ _„-.^ряя И" ·'"''-'"· димых нам случаях мы будем просто ссыла'-'·'" на соответствующие страницы данной работ1"· о, ^ ρ -
Политику можно, безусловно, опреде^1' ^""'ше· оПР®^®" разом. Здесь также следует помнить сказав0® а^яи^ВД0^^ ние будет всегда зависеть от цели нашего познанияи,
==271

Уже Мюнцер совершенно сознательно говорит о «мужестве и силе для осуществления невозможного». См. Holl К. Op.cit, S. 429. Мюнцер говорит о «бездне духа», видимой только тогда, когда обнажены душевные силы (Ibid., S. 428). 145

В борьбе Мюнцера с Лютером уже наметилось указанное нами выше различие между учением, которое постулирует, что субстанция веры может быть постигнута только в переживании, и тем, которое основано на выражающих ее «идеях». Для Мюнцера Лютер относится к тем, кто верит только в букву Священного писания. Мюнцеру подобная вера представляется «краденой, не основанной на собственном переживании, обезьяньей верой» (Holl К. Op.cit, S.427). 146

Мейстер Экхарт: «Ничто так не мешает душе познать Бога, как время и пространство» (Eckhart. Meister Eckharts. Schriften und Predigten Hrsg.von Büttner Jena,1921,S.137). «Для того чтобы душа ощутила присутствие Бога, она должна находиться вне времени и пространства!» (Ibid , S.138). «Если душа намерена возвыситься над собой и вступить в сферу, где нет ни ее самой, ни ее деятельности, то она посредством благодати...» (Ibid., S.201). По вопросу об отличии средневековой мистики от религиозности Мюнцера см. удачное замечание Холла: «Если средневековые мистики искусственно, аскезой, подготавливают свое единение с Богом, следовательно, пытаются заставить свершиться это единение, то, по Мюнцеру, «Бог сам возьмет косу и удалит сорную траву в человеке» (Holt К. Op.cit., S.483). 147

Подобно этому и в следующей фразе: «Ибо он должен и обязан знать, что Бог в нем, и он не должен думать, что он в тысячах миль от Бога» (Holl К. Op.cit, S.430). В другом месте Мюнцер проявляет свою душевную и религиозную радикальность, когда, различая сладчайшего и грозного Христа, упрекают Лютера в том, что тот знает лишь второго (Holl К. Op.cit, s.426-427) Интерпретацию этого см. у Блоха (Bloch E. Op.cit, S.251 ff). 148

В искусстве этой эпохи можно найти доведенную до грандиозности параллель непосредственному слиянию откровеннейшей чувственности и высшей духовности в живописи Грюневальда. Был ли он сам связан с перекрещенцами, неизвестно, поскольку о его жизни мы, собственно говоря, ничего не знаем. Упоминание о Грюневальде должно служить лишь иллюстрацией сказанному выше (см. Heidrich E. Die altdeutsche Malerei. Jena, 1909, s.39-41, 269). См. также очень поучительную работу того же автора: Heidrich E. Dürer und die Reformation. Leipzig, 1909, где на основе имеющихся данных убедительно изображается наличие связи между хилиастами и их сторонниками среди художников Нюрнберга - Гансом Зебальдом и Бартелем Бехамами и Георгом Пенцем, а также отрицательное отношение к ним Дюрера. В искусстве Дюрера Хейдрих видит выражение лютеровского учения, в искусстве Грюневальда - параллель к хилиастической духовности. 149

Мюицер: «...чтобы мы, земные дети плоти, стали детьми Божиими через принятие Христом образа человека и были бы вместе с ним учениками Божиими, чтобы Он и Дух его учил нас и мы восприняли бы Дух Божий, полностью преобразовались бы в нем, и земная жизнь превратилась бы в жизнь небесную (Holl К. Op.cit, S.431). Для социологического понимания глубокого внутреннего переживания опыта и вообще учения о взаимоотношении между формами опыта и формами политической общественной активности важно обратить внимание на то, что по мере того как Карлштадт и южногерманские баптисты отходили от Мюнцера, хилиастическое непосредственное переживание

==272

все более вытеснялось у них другой формой переживания - оптимистической надеждой на будущее и верой в пророчество (Holl К. Op.dt, S.458). 150

Одним из свойств революции Нового времени, на которое указал уже Шталь, является то, что эта революция - не восстание, направленное против какого-либо определенного угнетателя, но стремление к полному и систематическому преобразованию всего существующего общественного порядка. Если мы будем отправляться в нашем анализе от этого стремления систематически преобразовывать мир и обратимся к поискам его исторических и идейных корней, то мы обязательно придем к хилиазму. Сколь ни мало систематично это учение в других отношениях, в одном оно проявляет тенденцию к абстрактно-систематической точке зрения. Так, например,' уже Радвани указал (в неопубликованной диссертации, защищенной в Гейдельберге в 1923 г.) на то, что хилиазм нападает не на отдельных людей, преследует не их, а принцип зла, действующий в институтах и в индивидах. По этому вопросу см. также Holl К. Op.cit, S.454. 151

Литературу о Бакунине см.ниже. Как будет показано дальше, в анархизме бакунинского толка продолжают, по нашему мнению, жить хилиастические идеи.

152

См. Freyer H. Das Problem der Utopia. - «Deutsche Rundschau», B., 1920, Bd 183, S.321-345, а также книгу Гирсбергера, о которой речь будет идти и ниже. 153

О французском понятии идеи у Гримма («Deutsches Wörterbuch») написано следующее, «...раньше во французском словоупотреблении XVII в. это слово означало мысленное представление, мысль, понятие чего-либо; в этом же смысле мы находим это слово у немецких писателей первой половины XVIII в., без сомнения под французским влиянием; иногда оно пишется даже с французским «accent» (idée). 154 155 Случайности (греч.). Ср. Freyer H. Op.cit, S.323. 156 Ср. Finder W. Das Problem der Generation in der Kunstgeschichte Europas. B., 1926, S.67-69. 15

Cunow H. Die Marxsche Geschichts-Gesellschafts-und Staatstheorie. Bd.1. B.,1920,S.158.

Goltz C. von der. Die theologische Bedeutung J.A. Bengels und seiner Schüler. - «Jahrbuch für deutsche Theologie», Gotha, 1861, Bd 6, S.460-506; Gerlich F. Der Kommunismus als Lehre vom tausendjährigen Reich. München, 1920. Эта работа, написанная в пропагандистских целях, содержит ряд упрощений и поверхностных оценок; однако ряд основных связей, как, например, те, которые были указаны выше, представляются нам намеченными верно (ср. Заключение). Дорен в цитированном выше сочинении уже дал правильную характеристику этой книги. 9 Здесь и теперь (лат.). 160

Landauer G. Op.cit, S.91.

161

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Изд.2-е. т.7, с.364-365.

162

Hol) K. Op.cit, S.435.

163

Weber M. Wirtschaft und Gesellschaft. Bd 1. Tübingen, 1925, S.267-269.

164

Ibid., S.10.

165

Holl K. Op.cit, S.435 ff., 459,460.

166

Ibid., S.459-460 Реально (лат.}.

В этой связи необходимо вспомнить и об идеологии абсолютизма, подробно останавливаться на которой мы здес!» не можем. И

==273

здесь представители идеологии, направленной на господство в данной жизненной ситуации, склонны совершенно трезво размышлять о технике господства в манере так называемого макиавеллизма Лишь позже (обычно под давлением своих противников) появляется потребность к идейному оправданию этого господства Для иллюстрации этого утверждения общего характера мы приведем фразу Мейнеке, в которой речь идет об этом процессе «Тем самым возник идеал современного государства, которое должно быть основано не только на власти, но и на культурных ценностях, и люди перестали видеть назначение государства только в том, чтобы непосредственно гарантировать власть, что в значительной степени еще было свойственно теоретикам XVII в » (Meinecke F Die Idee der Staatsräson, MünchenBerlin, 1925, S 353) 169

Известные заключительные слова Гегеля в предисловии к «Философии права» (Гегель Г В Φ Соч т 7 М-Л ,1934,с 17-18) 170

«Государственное устройство не может быть изобретено Самый умный расчет столь же бесплоден, как и полное неведение душа народа, сила и порядок, возникающие из нее, ничем не могут быть заменены, ни самыми умными людьми, ни самыми великими виртуозами» (Müller A Über König Friedrich II und die Natur Worde und Bestimmung der preussischen Monarchie B , 1810, S 49) Эта идея, возникшая в романтизме, становится здесь ведущим мотивом всей консервативной традиции 171

Stahl F J Die Philosophie des Rechts Bd 1 Heidelberg, 1830, S 272

172 Мюнцер говорит «Книжники не знают, почему следует принимать Священное Писание или отвергать его то, что оно издавна существует - подобное обоснование своей веры известно евреям, туркам и всем другим народам» (Hol! K Op cit, S 432) 73

Гегель Г В Ф Соч т 8 М-Л, 1935, с 75 Дополнительные примеры см в моем «Консервативном мышлении», с 98, где я впервые сделал попытку понять формы «ощущения исторического времени», исходя из соответствующей структуры политического сознания Штапь следующим образом характеризует ощущение времени и жизнеощущение Шеллинга, Гете и Савиньи «На каждой ступени и при каждом нюансе нам, так же, как и в жизни, представляется, что они существовали всегда, однако, оглядываясь назад, мы обнаруживаем процесс их становления Однако где и когда совершился переход^ В ходе такого же незаметного роста (') формируются, изменяются вокруг нас условия и обстоятельства То же чувство вечного и необходимого, прочного существования и вместе с тем возникновения и преобразования во времени мы ощущаем здесь, как и в нашей собственной жизни и судьбе Эта идея непрекращающегося роста, становления жизни господствует и в концепции Шеллинга, и вся его система - не что иное, как неудержимое стремление выразить это» (Stahl F J Die Philosophie des Rechts Bd 1 Heidelberg, 1830, S394f)

174

Ряд важных в этом смысле связей ясно показан в неопубликованной еще работе моего слушателя Реквадта об историке Иоганне Мюллере 175

Ср , напр , последний абзац работы Martin A Weltanschauliche Motive im altkonservativen Denken - In Deutscher Staat und deutsche Parteien Festschrift F Meinecke zum 60 Geburtstag dargebracht MünchenBerlin, 1922, S 342-384 Это относится только к социализму XIX в и более позднего времени Утопический социализм XVIII в, эпохи Просвещения, в период, когда физиократы интерпретировали историю в свете идеи прогресса, еще помещал свою утопию в прошлое, соответственно мелкобуржуазному реакционному мышлению слоев, служивших ему опорой Социоло-

==274

гически это бегство в прошлое отчасти основано на том, что в то время существовали еще остатки прежней альменды, которые в известной степени способствовали воспоминанию о «коммунистических» институтах прошлого Эти связи подробно рассматриваются в книге Girsberger H Der utopische Sozialismus des 18 Jahrhunderts in Frankreich und seine philosophischen und materiellen Grundlagen Zürich, 1924, S 94 ff (Zürcher wirtschaftliche Forschungen H 1) 177

О Бакунине см работы M Нетлау, Рикарды Хух и Ф Брур'эауэоа В работе последнего (Brupbacher F Marx und Bakunin B , 19z2) дано концентрированное изложение многих важных проблем См также обнаруженную в секретном архиве III отделения исповедь Бакунина Николаю I (Бакунин M А Исповедь M , 1921) 178

Brupbacher F Op crt , S 204 ff

179

Маркс К , Энгельс Ф Соч Изд 2-е, т 19, с 201

180

Мы приведем следующий отрывок из работы коммуниста Реваи, который может служить точным математическим обоснованием нашей теории социально и политически дифференцированного ощущения исторического времени и подтверждением всего данного выше анализа «По существу настоящее существует лишь в той мере, в какой существуют прошлое и будущее, настоящее есть форма не необходимого прошлого и нереального будущего Тактика - это будущее, выступающее в качестве настоящего» (Проблема тактики см «Kommunismus», Wien.1920.Bd 2, S 1676) Здесь отчетливо показано присутствие будущего в настоящем, что полностью противоречит точке зрения Гегеля в приведенной в гл IV, с 194 след цитате Следует также сравнить с этим другие данные о социальной дифференциации в историческом восприятии времени -с 187,188,194, 212 данной работы 181

В рамках этого общего процесса происходит то изменение значения в понятии идеологии, которое мы пытались обрисовать в гп II, с 52 и след

182

Из письма Ландауэра Маргарите Зусман от 25 1 1926 г - В кн Landauer G Sein Lebensgang in Briefen Hrsg von M Buber Bd 2 Frankfurt a M , 1929, S 122 183 r-_..__. |- D /ti i—..,, , — T II

Π

'Гегель Г В Ф Соч т 7 М-Л., 1934, с 182 184

At\·SA — -t 01

Подробнее см мой доклад: Mannheim K. Die Bedeutung der Konkurrenz im Gebiete des Geistigen - In Verhandlungen des 6 Soziologentages in Zürich Tübingen, 1929, S 35-83. 185

Подробнее об этом см в моей работе Mannheim K Das Problem der Generationen - «Kölner Vierteljahrshefte für Soziologie», Leipzig, 1928, Jg 7, H 2, S 157-185, H 3, S 309-330

186

См Weber M Wirtschaft und Gesellschaft Tübingen, 1925 Особенно раздел социологии права

См в первую очередь Scheler M Die Wissensformen und die Gesellschaft Leipzig, 1926 затем Scheler M Die Formen des Wissens und die Bildung Bonn, 1925 188 Внося соответствующие изменения (лат ) 189

См Mannheim К Das konservative Denken - «Arch für Sozialwiss u Sozialpolitik», Tubingen 1927, Bd 57, H 1, S 90 ff 190

История учения о государстве, как мы увидим по характеризуемой нами ниже работе Оппенгеймера (Oppenheimer F Systeme der Soziologie Bd 2 Jena, 1922), может дать неисчерпаемое число примеров, иллюстрирующих нашу мысль

191

Mannheim K Das konservative Denken

S 489 ff, а также с 70, 71, 80, 81,165 настоящей работы 192 См Renner K Die Reichsinstitute des Privatrechts Tübingen, 1929

==275

193

См. по этому вопросу раздел «Теории и практики», а также анализ в главе «Идеология и утопия», с.70 и след., где делается попытка применить только что намеченный метод социологического анализа аспекта познания. 194 Тем самым (лат.}. 195 См. Mannheim К. Ideologische und soziologische Interpretation geistiger Gebilde. - In: Jahrbuch für Soziologie. Bd 2. Karlsruhe, 1926, S.424-440. Созерцательной жизни (лат.). 197

Направленностью духа (лат.). 198

Акт (лат,), 199 Качественной стороны (лат.).

200 Ввиду недостатка места мы не ссылаемся в данной работе на представителей этого направления (кроме Иерузапема), так же как и на исследования французских ученых о примитивном мышлении.

==276

00.htm - glava07

Человек и общество в эпоху преобразования Предисловие В исследованиях, объединенных в данной работе, предпринята попытка сделать доступным социологической интерпретации социальный опыт последних лет, выявить научное значение современных событий. Такое побуждение обратиться к современности основано на чувстве, что для науки, без преувеличения, наступило время совести, и что поэтому не следует уклоняться от проблем, которые ставит перед нами жизнь. Подобная установка, безусловно, не лишена многих опасностей. Сколь ни несомненно, что впредь темой науки все больше должны становиться социальный процесс и политика, это отнюдь не должно вести к политизации самой науки. Именно политический человек в подлинном смысле этого слова сегодня больше, чем когда-либо, стремится избежать влияния различных форм сиюминутной политики и ставит перед собой задачу непосредственно проникнуть в механизм действия общественных сил. Исследования и в момент их проведения обусловлены ситуацией1, поэтому я осознаю неизбежность ряда недостатков и неполноты, связанной с подобной попыткой. Однако и в этом виде книга не была бы написана, если бы не помощь и участие моей жены. Я хочу также выразить благодарность Адольфу Лёве. Вследствие близости наших интересов и общих переживаний дискуссии с ним в ряде случаев способствовали прояснению и обогащению моего понимания поставленных вопросов. Подход к теме Мы живем в такое время, когда непосредственное настоящее предстает перед социологом как область нового по своему характеру знания. Социология истории, основанная на исторических источниках, очень скоро наталкивается на свой предел, так как выявить в них скрытую связь событий можно большей частью лишь посредством комментария или привлечения дополнительного материала. Правда, и актуально

==277

переживаемая история не обходится без интерпретации, однако ее преимущество состоит в том, что полнота соприсутствующего позволяет проникнуть в характер событий и взаимодействия сил.

Совокупность существенных изменений, переживаемых нами сегодня, может быть правильно понята лишь в том случае, если мы будем трактовать ее как распад старой формы общества и процесс построения новой. Изменения в обществе никогда не носят характер радикально нового, даже в так называемые революционные периоды: в процессе преобразования они всегда объединяют старое и новое. Поэтому рассмотрение событий и структур, возникающих из распада старых элементов, и их преобразования в новые не менее важно, чем соответствующее постижение радикальных новообразований. Если применить образное выражение, то следует признать, что известное сравнение процесса общественных преобразований с паровозом, колеса которого должны быть заменены на его пути, здесь более уместно, чем сравнение с домом, который надлежит построить заново. Поэтому в процессе изменения помехи, возникающие вследствие сосуществования старых и новых принципов, столь же поучительны для познания, которое они уясняют, сколь и значительны для деятельности, направленной на их устранение. Корень всех конфликтов современной эпохи, которую можно назвать эпохой преобразований, следует определить простой формулой. По всей линии речь идет о напряжении, возникающем между непреодоленным сосуществованием принципа «laissez-faire»2 и нового принципа регулирования. Никто из нас не может сегодня однозначно определить, как будет выглядеть общество, ибо из истории мы знаем, что и радикально новое обычно оказывается лишь одним из компонентов грядущей действительности, которой всегда надлежит перерабатывать целое множество сил и течений, а не только тот именно компонент действительности, который в данный момент представляет наибольший интерес для определенной группы, участвующей в процессе общественного преобразования. Но одно теперь, по-видимому, ясно - все плодотворные битвы современности ведутся за какую-либо форму планируемого общества, которая в зависимости от политических констелляций, не поддающихся еще в данный момент предвидению, может оказаться в отдельных странах различной. Теперь уже общепризнанно, что лишенное плана сосуществование обоих этих принципов приводит к серьезным коллизиям в области экономики и политики. В рассчитанном на международный обмен производстве мы рафинированными протекционистскими методами создаем национальные экономические автаркии. Технический прогресс вместе с современной

==278

политикой в области денежных отношений и кредита, направленной на рост благосостояния масс, приводит в ходе кризисов к обратному - к пауперизации масс и к упадку рынка созданных этой техникой продуктов. Мы все больше централизуем средства государственного суверенитета и устраняем в национальных рамках остатки прежних возможностей сопротивления; однако процесс интеграции останавливается, наталкиваясь на притязания больших и малых государств, которые с помощью прогрессирующих средств военной техники подготавливают не учреждение мирового порядка, а самоуничтожение. Во всех этих явлениях мы видим один и тот же процесс. Формирующие общество силы развиваются в направлении, логичным завершением которого может быть планирование в интересах всех. Однако все время и часто непосредственно перед следующим шагом, переходом к более высокому общественному единению эти силы превращаются в свою противоположность. Ответственность за это крушение несет как будто недостаточная глубина нашего мышления и ложная направленность политической воли. Ложное мышление состоит в том, что современный человек еще не познал смысл и направление спонтанных процессов роста на современной ступени развития и недостаточно ясно понял, что на этой стадии всеобщей взаимозависимости ни один член этого процесса не может длительно извлекать преимущество из несчастья своего ближнего. Направление интеграции политической воли, которая руководит и мышлением, терпит в настоящее время крах прежде всего потому, что во главе

коллективных организаций стоят такие люди и группы, которым труднее всего совершить поворот к требуемому развитию то ли из приверженности традиции, то ли из сиюминутного интереса. Цель этой книги - показать, что напряжение, характерное для нашей политики и экономики, существует и в области культуры и социального формирования человека и действует не менее разрушительно. Более того, быть может, политико-экономические противоречия отражают лишь недостатки всего общественного устройства. Если тенденции, которые должны вести к мировому хозяйству, в конечном итоге создают'нежизнеспособные автаркии, а рост политической интеграции - империалистические национальные государства, то происходить это может только потому, что преобразуются в соответствии с принципом нового объективные общественные отношения, а не человек, который должен формировать их своими мышлением и деятельностью. Как бы высоко ни оценивать значение экономических и политических ошибок, до тех пор пока общественные связи рассматриваются только исходя из них, в общественном

==279

процессе все время будут маскироваться существенные промежуточные звенья. Духовные кризисы, возникшие вследствие социального преобразования и распада, потрясения, которые испытывает в связи с этим развитие культуры, имеют так же, как экономические и политические процессы, свои структурные законы. Эти законы надлежит выявлять с наибольшим вниманием, в противном случае мы не заметим, что непосредственно в них, собственно говоря, и зарождается новый человек (который ведь должен быть самым существенным элементом в новом «общественном процессе производства»), и закроем себе путь к самому существенному в происходящем процессе. Это не следует понимать так, будто мы хотим вычленить человека и культуру из социальной ситуации и абсолютизировать их, игнорируя роль политики и экономики в общественной динамике. Но одно дело - исследовать зависимость культуры и состояние душевной жизни индивида от экономических и политических факторов и совсем другое рассматривать непосредственное воздействие функционирующих внутри культуры социальных сил. Лишь крайне одностороннее понимание социологии культуры может ограничивать ее задачу описанием того воздействия, которое оказывают на культуру экономика или политика. Видеть в культуре лишь отражение экономических структур совершенно неправомерно. Даже если бы хозяйственные связи были «независимой переменной» в общественном процессе и в них следовало бы видеть истоки всех форм интеграции и разделения функций в обществе (что мы в данном случае не хотим делать предметом дискуссии), и тогда перед нами стояла бы особая задача - иссследовать, какое действие эти формы обобществления, вызванные к жизни экономикой, оказывают в различных областях человеческой деятельности. И в этом случае воздействие социологических принципов на культурную и душевную жизнь индивида, в том числе и воздействие конкуренции, с одной стороны, и регулирования отношений - с другой, было бы предметом исследования, требующим наибольшего внимания. В этом воздействии следовало бы видеть постоянно действующее «посредничество», своего рода передаточный ремень, который переводит появляющиеся в экономике новые принципы, соответственно преобразуя формы обобществления, в область культуры. Можно, конечно, возразить, что оба принципа, разнонаправленному воздействию которых в области культуры и душевной жизни индивида в первую очередь посвящена эта книга, а именно принципы конкуренции и регулирования, сами по сути экономические. Однако такое утверждение было бы неверным. Они - общие социологические принципы; просто мы (в соответствии с особым характером

==280

нашего научного развития) открыли и внимательно исследовали их сначала в экономике. Пусть даже их возникновение и преобразование уходит своими корнями в экономическое развитие, их особое значение может быть понято, если исходить из того, что они являются формообразующими во всех видах и областях обобществления. Однако тот, кто сегодня хочет проследить в этом смысле изменения в культурной жизни и типичные процессы преобразования человека, ставит перед собой значительно более трудные задачи, чем тот, кто исследует преобразования в экономике. События в области экономики теперь настолько очевидны, что их глубинное значение очень быстро вошло в сознание человека. Такими яркими событиями являются инфляция или структурная безработица, и сопереживающему наблюдателю не требуется особого напряжения, чтобы увидеть в них следствие ошибки в функционировании общественного процесса. Напротив, сегодня не только неспециалисты, но и ученые отказываются рассматривать изменения и потрясения, происходящие в области культуры, в подобном же смысле, функционально, как следствия определенных общественных констелляций. И еще больше противоречий приходится преодолевать, пытаясь связать с социальными процессами духовные движения и их изменения. Трудность заключается не только в том, что в среднем наблюдатели не склонны, следя за душевными реакциями людей и явлениями культуры, применять научные методы и выявлять каузальные связи и структуры. Эта трудность еще усиливается необходимостью устранять в воспринимаемых формах их непосредственно зримую в явленности форму и трансформировать их в соответственные, не очевидные, но действующие на заднем плане социальные процессы. Так, нелегко заметить, что общественное мнение результат избирательного процесса, интегрирующего множество совпадающих индивидуальных оценок, поэтому человек часто полагает, что это мнение ктото придумал. Преобразование национального характера не является непосредственно продуктом социальной перегруппировки, в ходе которой модели мышления и поведения создавались медленно или внезапно образовавшимися группами вождей и элиты. Далее, новый педагогический или психологический образ мыслей складывается не непосредственно, но в едином процессе связи научных исследований и событий, намного превышающем сферы действия и возможности отдельного индивида. Каждому ясно, что в структуре материального производства мы имеем дело с отдельными частями всего общественного разделения труда, но никто не решится реконструировать исторический процесс разделения функций в духовной жизни. На этом невнимании

==281

к социологическому самопостижению культурных и социальных процессов основана иллюзия абсолютной независимости различной индивидуальной деятельности. Собственно социологическая задача - выявить в отдельных сферах жизни это не непосредственно зримое, но тем не менее всегда присутствующее структурное целое общества. Социология культуры и учение о социальном преобразовании человека - составные части этой задачи, и мы должны начать с того, чтобы переместить в область социологического понимания становящиеся непосредственно зримыми изменения в этих областях; другими словами, рассматривать их как отдельные части в общем процессе преобразования общества. Τσ, что совершил Ньютон, увидев в упавшем с дерева яблоке не яблоко, а выражение закона падения, еще не произошло в сфере понимания душевно-психологических и культурных феноменов. Они еще не анализированы и не поставлены в связь с другими рядами

событий настолько, чтобы действующий в них социологический принцип движения и отклонения получил в каждом случае соответствующую формулировку. Совершенно так же, как невозможно построить теорию денег, если воспринимать деньги в этой непосредственной зримости, в которой они предстают обычному человеку в его повседневности, но начинают понимать что-то в природе денег только тогда, когда их движение переводят в общественно-экономические функциональные закономерности, так нам предстоит последовательно провести подобную работу для осмысления других явлений, происходящих в обществе. Все это не означает, что мы не признаем также значимость психологии, эстетики, права, иными словами, других наук о человеке и о культуре. Мы полагаем только, что до тех пор, пока все эти отдельные науки неспособны, наряду с достигнутыми ими специфическими результатами, совершить работу по перемещению этих сведений в социологический аспект, они упускают из виду одну из самых существенных сторон их предмета. В наше время невозможно систематическое или историческое изложение права, религии, искусства, если не рассматривать эти феномены одновременно как общественные явления, невозможна психология и содержательная история душевных переживаний, если не познавать душу отдельного человека или многих людей в социальном аспекте. Предлагаемые исследования - первый шаг в стремлении переориентировать исследовательскую мысль на область современных событий. Когда происходит проникновение в область по-новому поставленных проблем, то направление поисков находит ясное, определенное подтверждение в правильности их постановки. Поэтому-то мы и не подходим к проблемам с уже сложившейся, устоявшейся системой мышления. Мы стремимся *

==282

в большей мере к последовательному выдвижению проблем, указывающему на исконное сплетение феноменов действительности, чем к чистому схематизму или полностью конструированной системе. Этим объясняется и то, что противоречия, возникающие при подобного рода исследованиях, не могут быть устранены, их плодотворность состоит в том, что они побуждают читателя к дальнейшим размышлениям и наблюдениям. Исходя из подобных соображений, мы стремились сохранить повторения там, где они позволяют увидеть те же факты в свете другой проблемной связи. На пути к синтезу и к мышлению о взаимозависимости, - о своеобразии которого подробнее будет сказано в третьем •исследовании («Мышление на уровне планирования»), - целесообразнее применять методы, основанные на собственных приемах исследования, чем простое сопоставление результатов отдельных наук3. Изложение должно исходить из конкретной постановки проблем, которые, если и не содержат в себе образ всей структуры, все-таки там, где надо установить исконную многомерность каждого действительного процесса, стремятся к всеохватности. Поэтому каждая глава исходит из определенной замкнутой в себе проблемы, вслед за тем в ней делается попытка прийти к постановке центрального вопроса нашего времени и достигнуть единой позиции. В двух первых исследованиях нас интересуют негативные феномены распада, кризис в духовной жизни современного массового общества, а также проблемы, связанные с недавними изменениями в области культуры. Лишь в третьем, самом существенном для данной книги, исследовании полностью доводится до сознания, в каком смысле нашей общей ситуации негативные и позитивные симптомы связаны и какой радикальный поворот происходит в нашем мышлении, какое коренное социальное преобразование человека осуществляется на наших глазах. Цель данной книги - помочь тем, кто стремится к научному пониманию настоящего. Поэтому как любой образованный человек, так и специалист несомненно будут приветствовать наличие в наиболее важных местах более пространных, чем это принято, библиографических ссылок и особенно указание

ключевых позиций, исходя из которых можно прийти к основным библиографиям. Ибо в данном случае оказывается, что трудности в научном понимании настоящего связаны не только с многообразием новых фактов, но и с тем обстоятельством, что полученные результаты разбросаны по отдельным книгам и исследованиям. Наши библиографии составлены обычно применительно к специальным областям знания, а не по принципу единой систематизации, упорядоченности проблем.

==283

Поэтому тот, кто хочет проникнуть во внутреннюю связь предмета, должен все время обращаться к обзору литературы и заниматься ее перегруппировкой.

00.htm - glava08

Глава I. Рациональные и иррациональные элементы в нашем обществе На опыте кризиса следует учиться. Проблема человека и его изменяемости для многих возникла лишь в результате со-. бытии последних лет. Два предрассудка исчезли одновременно: во-первых, вера в устойчивость «народного характера»; во-вторых, вера в постепенный «прогресс разума в истории». Внезапно стало очевидно, что наша повседневная, а большей частью и наша научная психология бессознательно пользуется предпосылками, связанными с представлением о консолидированном обществе. Стало ясно, что даже самое внимательное изучение индивида и масс создает неверный образ, если оно не уделяет внимания данному состоянию агрегата и структуре общества, служащей им основой. Устойчивость народного духа и медленное изменение характера поведения сохраняются до тех пор, пока общество константно и преобразования в нем идут медленно. Прогресс разума и сдерживание в нас хаотического начала сохраняются лишь до тех пор, пока в общественном устройстве выполняются определенные условия и соответствующие силы действуют в этом направлении. Научное уяснение роли рационального и иррационального в нас гораздо важнее, чем спасение учения о народном духе, которое всегда связано с неосознанным желанием не позволить человеку и обществу выйти за пределы данного состояния. В отличие от этого вера в прогресс испокон веку была гарантом всех устремлений к преобразованию человека и общества в лучшую сторону. Деструктивное воздействие событий последнего периода заключалось совсем не в том, что ряд групп и слоев, у которых и раньше можно было предполагать латентное господство иррациональных импульсов, теперь открыто их декларировали, а в том, что другие группы, которые могли бы противодействовать иррационализму, оказались беспомощны и как бы внезапно потеряли веру в формирующую общество власть разума. Это бессилие групп, которые раньше были ведущими, и, начиная с Просвещения, во всяком случае задавали тон в обществе, вновь показало, как важно наличие веры в свою

==284

миссию и что отнюдь не безразлично, как люди представляют себе общий исторический процесс и свою функцию в нем. Поэтому нам необходимо заново создать картину, в которой будут" отражены основные черты всего, что произошло. Исходить при этом надлежит из классификации последних опытных данных о власти иррационального в исторических событиях, что послужило, собственно говоря, причиной возникшей сумятицы. Возможно, что вера в прогресс разума в истории не более, чем заблуждение. Но возможно и то, что сложившийся ранее прогноз о постоянном росте значения разума исходил лишь из одного компонента развития и что только теперь мы увидели всю мощь других факторов, которые латентно присутствовали и раньше. Совершенно ясно, что эти размышления возвращают нас к проблемам, поставленным Просвещением. Однако нам следует безбоязненно вернуться к источникам нашего образа мира и, отправляясь от них, вновь поставить фундаментальные вопросы. Век Просвещения пытался понять, в какой мере в истории действует рациональное мышление и где предел иррациональных сил, каковы шансы на утверждение в обществе моральных действий и не играют ли главную роль в решающих ситуациях истории слепые реакции инстинктов, все эти темы следует под впечатлением современных событий поставить вновь. Сегодня у нас есть возможность значительно точнее, чем прежде, формулировать эти вопросы. Они уже не являются для нас предметом историко-философских спекуляций. За прошедшее время нами накоплены опытные данные в области психологии и социологии, и нужен, собственно говоря, только синтезирующий очерк, упорядочивающий детали в обеих дисциплинах. Последующие размышления мне хочется начать с примера, на котором можно показать смысл трех вводящих в курс дела главных тезисов настоящего исследования. Представим себе, что мы стоим на перекрестке оживленной улицы большого города. Вокруг нас все в движении. Слева человек с трудом толкает тачку, справа лошадь медленно везет телегу. С различных сторон проносятся машины и автобусы. Где-то в воздухе шумит самолет. В этом нет ничего необычного, ничего, что сегодня могло бы вызвать удивление или изумление. Только проникнув в измерение анализа, которое возвращает нас к тому, что явления повседневной жизни нечто не само собой разумеющееся, мы увидим, что и в этих, ставших в силу привычки неинтересными, фактах заключены существенные общественные связ"и и что, несмотря на их

==285

кажущуюся случайность, в них скрыты важные социологические проблемы и силы. Тачка, телега, машина и самолет - все это, каждое в отдельности, является типичным средством передвижения в различные исторические периоды и представляет собой, следовательно, конкретные фазы технического развития. Невзирая на их историческое происхождение, на их историческую неодновременность, они сосуществуют в описанной нами сцене. Их одновременное функционирование не приводит к существенным трениям. Первым обратил внимание на эту «одновременность неодновременного» историк искусства Пиндер4. В самом деле, и в области искусства сосуществование различных по своему происхождению образов и сил не должно приводить к серьезным столкновениям или даже к кризисам. Так, в старом соборе мирно уживаются друг с другом романские стены, готические колонны и барочное убранство. Однако сколь бы мирно ни сосуществовали в ряде областей социальной и духовной жизни творения различных эпох, есть ситуации, в которых эта несинхронность в своей сущности ведет к серьезнейшим

неполадкам. Достаточно соответственно изменить в нашем воображении описанную только что сцену, чтобы сразу же увидеть возникновение напряжения и связанных с ним разрушительных последствий. Представим себе, что с самолета, который только что безобидно и спокойно летел над нами, внезапно будут сброшены бомбы. В то же мгновение все опустошается, все живое уничтожается. Каждый из нас признает, что в нашем положении это изменение картины не является лишь возможной мысленной конструкцией, а относится к тем вызванным страхом представлениям, с возможной реализацией которых мы постоянно считаемся. Под знаком этого кошмара наше восхищение человеческим прогрессом, которое служило предшествующим поколениям основной догмой, непроизвольно уменьшается. Безусловно, в области технического и естественнонаучного знания люди достигли после изобретения телеги поразительных результатов. Но разве сознание людей, спрашиваем мы себя, в других областях сегодня так уж сильно изменилось со времен использования тачки? Действуют ли наши мотивы и импульсы действительно на другом или даже более высоком уровне, чем мотивы и импульсы наших предков? Что означает действие сбросившего бомбу летчика? Несомненно то, что человек способен использовать новейшие результаты технических открытий для удовлетворения древних, примитивных импульсов и мотивов. Следовательно, если с помощью технических средств современного военного искусства разрушается город, то это означает, что усиление технического господства над природой безгранично опередило развитие моральных сил и знания людьми того, как следует

==286

сохранять порядок и управлять обществом. Для того чтобы дать факту, который выражен в приведенной картине, социологическое наименование и сделать его доступным научному исследованию, мы впредь будем в подобных случаях говорить о диспропорциональном развитии человеческих способностей. То, что различные человеческие способности развиваются неравномерно, не соотносясь друг с другом, может привести к страданию, а в некоторых случаях и к гибели отдельных людей и целых групп. То, что хорошо известно из детской психологии, а именно что ребенок может духовно развиваться очень быстро, тогда как его моральные суждения или душевные качества остаются инфантильными, возможно и в жизни исторических групп. Если подобная несбалансированность в общем развитии опасна для индивида, то в обществе она рано или поздно должна привести к катастрофе. Поэтому я формулирую мой первый тезис следующим образом: современное общественное устройство ждет крушение, если рациональное самообладание всех людей и отдельных индивидов не будет идти в ногу с техническим развитием. Диспропорциональность в развитии человеческих способностей имеет двойной смысл. Поскольку она выражается в том, что в обществе техническое и естественнонаучное знание опережает моральные силы и осмысление общественного прогресса, я говорю о «всеобщей диспропорциональности в развитии человеческих способностей». Вместе с тем речь идет о том, что ни в одном более или менее сложном обществе разумность и моральность, необходимые для решения поставленных хозяйством и обществом задач, не достигают во всех группах и слоях равномерности. Этот второй вид диспропорциональности я определяю как «социальную диспропорциональность» в распределении рациональных и моральных способностей в человеческом обществе. Исходя из этого терминологического уяснения феномена, я сразу же формулирую второй тезис: рост рациональности, формирование инстинктов и моральности являются в общественном развитии не чемто случайным и отнюдь не в первую очередь делом отдельных индивидов и их способностей, а зависят от поставленных данной общественной структурой задач.

Если же обращать внимание в первую очередь на эту структуру, то неизбежно обнаружится, что место индивидов и их способностей в социальной структуре определяет каждый раз разделение функций и труда, создавая различные по своему типу шансы для образования элиты в области знания и формирования воли. Структура общества ставит определенные в этом смысле группы в привилегированное положение, принуждая одновременно другие группы к пассивности, ==287

поскольку перед одними она ставит задачи, требующие определенных мыслительных актов и решений, тогда как другие могут приспособиться к своему положению лишь отказавшись от понимания и инициативы. У индийцев, например, это функциональное разделение духовных и волевых качеств закрепилось даже в форме каст, в результате чего в касте жрецов концентрировалось все духовное и душевное развитие и высшие функции, а в касте воинов - вся воля к власти. Сходным, хотя и не столь резким, было функциональное разделение волевых и духовных сил между сословиями знати и клириков в средние века. В качестве третьего тезиса я хотел бы выдвинуть утверждение, что все предшествующие общества могли допускать диспропорциональность в распределении рациональности и моральных сил, так как они основывались именно на этой социальной диспропорциональности рациональных и моральных элементов. Общество, в котором господствует деспот, - обратимся к наиболее яркому примеру, чтобы отчетливо увидеть действие социальных сил, - функционирует именно потому, что необходимые для господства над обществом максимальное понимание и инициатива принадлежат деспоту, а остальные, рабы и зависимые люди, лишены понимания целого и инициативы. Новое в современном обществе состоит, по моему мнению, в том, что оно длительно не может выносить обе упомянутые формы диспропорциональности: ни общий недостаток рациональности и моральности в духовном господстве над общим процессом, ни их неравномерное социальное распределение. Причина того, что такого рода диспропорциональность не может длительно сохраняться в нашем обществе, объясняется двумя рядами фактов, существенных именно для современного общества. С одной стороны, в нашем индустриальном обществе все больше активизируются те слои и группы, которые до этого времени играли в политической жизни только пассивную роль. Эту радикальную активизацию я называю «фундаментальной демократизацией общества». С другой стороны, в нашем обществе возникает феномен, который мы назовем процессом всеобщей взаимозависимости. Он состоит во все более тесном переплетении различных сфер деятельности. Подробным анализом этих двух рядов фактов мы и займемся в первую очередь. Ill Все больше социальных слоев стремится сегодня к участию в образовании коллективов и государств, а также к тому, чтобы самим представлять свои интересы. То обстоятельство, ==288

что они выходят из духовно отсталой массы, несет в себе опасность именно для той элиты, которая раньше была заинтересована в духовном подавлении масс. Сдерживание духовного развития масс имело смысл для господствующих слоев до тех пор, пока элита могла рассчитывать на то, что тупость масс вообще удержит их от политической деятельности. И сегодня еще диктаторы склонны, достигнув власти, нейтрализовать активизацию воли тех масс, чья политическая активность помогла им подняться. Временно это может удаться; однако через некоторое время индустриальный аппарат начинает оказывать активизирующее воздействие, и как только массы тем или иным образом

проникают в область политики, их недостаточное духовное развитие, в первую очередь низкий уровень политического образования, становится проблемой государственного значения, судьбоносным вопросом для самой элиты. Если сегодня у нас иногда создается впечатление, что в решающие минуты миром правит массовый психоз, то это объясняется не тем, что раньше в мире было меньше безрассудства и иррациональности, а лишь тем, что они находили свое выражение в более тесных кругах, в частной сфере, и только теперь, в результате общей активизации, возникшей в индустриальном обществе, влияют на общественное мнение и в ряде случаев способны управлять им. До тех пор пока демократия была лишь псевдодемократией, поскольку она предоставляла политическую значимость только мелким группам в имущественной и образовательной сферах, а затем - постепенно - и пролетариату, она действовала в направлении роста разумности, хотя, по существу, только разумной защиты собственных интересов. Но с той поры как демократия стала эффективной, т.е. активизировала все слои общества, она все больше принимает облик того, что Макс Шелер назвал «демократией настроения», т.е. выражает уже не действительно понятые интересы составляющих общество групп, а внезапные взрывы настроения масс, ставших объектом различных манипуляций. Если раньше казалось, что в мире идет подготовка ко все более обостренной борьбе интересов, и можно было предположить, что рационализируемые интересы постепенно в виде компромисса или понимания необходимости преобразования общества смогут принять социальную форму, то сегодня создается впечатление, что размежевание будет конфронтацией между различными формами безрассудства. На стадиях революционного брожения такие силы масс все более решительно стремятся вверх. И группы лидеров, полагающие, что они только используют эти силы, все более подпадают под действие закона, в соответствии с которым они, думая, что подталкивают их, в действительности подталкиваются ими. 10 К.Манхейм ==289

В этом мы видим один источник шаткости, свойственной разумности при социальной диспропорциональности. При общей демократизации невозможно сохранять исконную несознательность масс. Если кто-то хочет демократии, он должен довести всех до хотя бы близкой степени ее понимания; в противном случае надо повернуть процесс демократизации вспять, что и пытаются сделать диктаторские партии. Вопрос только в том, в какой степени подобные попытки централизации и подчинения воли индивидов (которое только и может гарантировать возникновение и утверждение диктаторского решения вопроса) приходят к возрастающему противоречию с условиями жизни в индустриальном обществе. На данной стадии трудно определить баланс сил, выступающих за развитие фундаментальной демократизации или против него. Любая концентрация в руках аппарата, описанная Марксом и Максом Вебером, концентрация средств производства, а также средств политического и военного господства таит в себе в возрастающей степени угрозу динамичному принципу активизации и приводит, как при капитализме, так и при коммунизме, к господству меньшинства. В первом случае будет действовать тенденция к феодализации в области политики, экономики и культуры5, во втором - к тотальной бюрократизации функций знания и воли. Если оставить в стороне концентрацию и централизацию капитала, речь может прежде всего идти о трех формах монополизации господствующих позиций в обществе, которые противодействуют процессу фундаментальной демократизации: a) Если раньше господствующие группы элиты основывались в своих мнениях и решениях на общей жизненной ориентации, доступной многим общественным группам, то в процессе рационализации в широком смысле слова (в дальнейшем мы остановимся на этом подробнее) все больше растет значение образованных узких специалистов в отдельных областях. Вследствие этого понимание и дееспособность общества все больше как бы по объективным причинам концентрируется в умах небольшого числа политиков, экономистов, администраторов и специалистов в области права.

b) Рука об руку с этой монополизацией знания идет концентрация деятельности в кругах все больше поднимающейся над остальными социальными слоями бюрократии6. Существенным в различии между индивидуальными возможностями либерального века, с одной стороны, и бюрократической организацией в настоящем и в ближайшем будущем - с другой, являются не степень трудовых достижений, характер интересов и объективных представлений о цели. Решающим оказывается формирование едва ли не близкого к классу слоя бюрократии, которая уже давно вышла за

==290

пределы государственного управления, и проникла в сферу хозяйства и культуры. Выступая в качестве посредника между сталкивающимися группами общества или в качестве союзника определенных слоев, бюрократия стремится конституироваться, во всяком случае, как функциональное общество и обеспечить свою монополию с помощью всех социальных средств, чтобы создать замкнутую организацию, вплоть до наследования должностей. с) В решающей политической борьбе ближайшего времени наибольшее значение будет иметь концентрация средств военной силы. Уже в предшествующих общественных структурах господство в этой области давало преимущественные шансы для того, чтобы создать монополию власти тех меньшинств, которые ее захватили. Складывающаяся концентрация средств борьбы делает вероятным, что новые диктаторы справа и слева создадут своего рода армию янычаров, состоящую из военных техников и специалистов. Подобно армии, основавшей власть турок, войско может находиться на такой дистанции от общего населения, что его всегда можно использовать против него. Концентрация военных средств уменьшает вероятность восстаний и революций, но также и демократического осуществления воли масс7. Невзирая на эти могущественные силы, противостоящие демократии, перспективу дальнейшего развития фундаментальной демократизации нельзя считать совершенно безнадежной. Создавшие и движущие демократию силы относятся вообще к нерушимым элементам индустриального общества и могут быть уничтожены только вместе с ним. То обстоятельство, что в области формирования общественного мнения и в различных областях деятельности против них приходится выступать, применяя все более жесткие средства, - наилучшее доказательство тезиса: фундаментальная демократизация все время продолжает действовать и коренится в структуре современного общества. В природе этого общества заключено, что его клетки вынуждены все время искать новые средства активизации и учиться приспосабливаться в своей тактике к самой серьезной угрозе, в том числе и к военной8. Напротив, политическая и хозяйственная бюрократия сможет управлять сложным аппаратом развитого общества только до тех пор, пока она до известной степени уверена в поддержке мелких локальных единиц типа предприятий и союзов. IV Вторая угроза, проистекающая из диспропорциональности в развитии духовных и моральных сил, заключена в том, что современное общество в значительно меньшей степени, ==291

чем предшествующие общества, способно из-за тесной взаимосвязи всех своих частей выносить такие иррациональные моральные атаки. Современное общество в ряде отношений, правда, значительно более гибко, чем прежние общества, ибо располагает вследствие технического прогресса большими резервами. Так, например, критики капиталистической системы никогда не предполагали, что она сможет долгие годы сохранять устойчивость при наличии огромных армий безработных. Однако вместе с тем из-за взаимозависимости всех частей современной общественной структуры она оказывается значительно более уязвимой, чем, например, натуральное хозяйство. Ведь чем точнее пригнаны друг к другу отдельные части крупного механизма, чем теснее сцеплены отдельные элементы конструкций, тем серьезнее последствия даже самых незначительных помех. Так, например, для действующей на основе точного расчета железнодорожной сети последствия аварий значительно серьезнее, чем для старой системы передвижения с помощью почтовых карет, при которой с самого начала уделяется больше внимания случайностям и дорожным препятствиям. В довоенной России с ее более или менее натурально-хозяйственной организацией во время голода могли погибнуть сотни тысяч, даже миллионы людей без того, чтобы их несчастье стало несчастьем для всего мира. Напротив, при сегодняшнем переплетении мирового хозяйства перепроизводство одного рынка ведет к бедственному положению на всех остальных рынках, политическое безумие одной страны затрагивает судьбу остальных стран и взрывы настроений, вызванные грубыми инстинктами активизировавшихся масс, ведут к катастрофе, затрагивающей все слои общества во всем мире, поскольку вследствие переплетения внутри современного общественного организма каждая ошибка передается дальше с повышенной интенсивностью'. Одним словом, если нам в ближайшее время не удастся в нашем стремлении управлять обществом достигнуть той ступени рациональности и моральности, которую мы обрели в области техники, наше общество погибнет от этой диспропорции. Мы не были бы ни социологами, ни учеными вообще, если бы ограничились таким общим диагнозом и смутным предсказанием. Поставленный здесь вопрос о росте рациональных элементов, а также последующий - об их отношении к иррациональным элементам нашего общества, может быть уяснен социологическим исследованием только потому, что мы знаем о наличии определенной связи между развитием этих сил и рядом социальных ситуаций и условий. Раньше философы и социологи полагали, что существует некое заложенное в духе имманентное поступательное движение рационального и морального прогресса. Ошибочность

==292

этого ясна каждому, кто следит за современной ситуацией, ибо он может с полной уверенностью утверждать, что в области моральности и разумности мы в последние десятилетия скорее движемся назад, чем вперед. Нам становится все яснее, что человеческий дух, оказавшись неожиданно в неблагоприятных ситуациях, может внезапно вернуться к более ранним стадиям своего развития. Если же мы ставим социологический вопрос не в смысле философского учения о прогрессе, - которое возможно лишь как философская вера в некий свободный независимый от ситуации дух, - то мы должны прежде всего спросить себя, какие типичные ситуации развитого индустриального общества усиливают, с одной стороны, определенные виды рациональности, с другой - существующую иррациональность, далее, какие типичные ситуации воспитывают определенные формы эгоизма, но вместе с тем и их противоположность - чувство ответственности. Задавая такого рода вопросы, мы расчленяем философский вопрос на все более доступные конкретному наблюдению единичные социологические связи, и на этом пути, быть может, окажемся в состоянии сказать что-либо по интересующему нас широкому кругу проблем. На один вопрос мы, безусловно, никогда не сможем дать ответ, а именно: какие неповторимо-индивидуальные пути к рациональности и моральности найдет

отдельный человек. Однако мы вполне можем поставить диагноз тех ситуаций, которые вызывают типы рационального и иррационального поведения в жизни индивида и масс. V Прежде чем мы займемся самым существенным вопросом - в каких типичных, характерных ситуациях' индустриального общества возникают определенные формы рациональности или иррациональности, нам надлежит остановиться на сущности и видах рациональности и иррациональности. Немногие слова употребляются в таком многообразном и противоречивом смысле, как эти. Поэтому нам придется ограничиться разработкой двух важнейших значений употребления слов «рационально» и «иррационально», которые, по нашему мнению, необходимы в социологическом анализе. Социологи употребляют слова «рационально» и «иррационально» в двух значениях, одно из которых я буду называть «субстанциальной», другое - «функциональной» рациональностью или иррациональностью10. 1. Показать существенное в «субстанциальной» рациональности нетрудно. Под этим следует понимать просто акт мышления в той мере, в какой он стремится постигнуть объективно наличные предметность и ситуацию и в большей или меньшей

==293

степени достигает этой цели. Одним словом, акты мышления обозначаются как рациональные по своей субстанции, тогда как «субстанциально иррациональным» оказывается в этой связи все то, что не обладает в сознании структурой акта мышления, следовательно, влечения, импульсы, желания, чувства, как на уровне бессознательного, так и на уровне сознательно прослеживаемого функционирования. 2. Однако словом «рациональное» мы пользуемся как в социологии, так и в повседневном обиходе еще и в другом смысле, например, когда говорим, что та или иная промышленность или бюрократия полностью «рационализированы». В этих случаях мы под «рациональностью» понимаем отнюдь не то, что человек совершает акты мышления, акты познания, а то, что ряд действий организован таким образом, что ведет к поставленной цели, вследствие чего каждый член таких действий обретает по занимаемому им месту функциональную ценность. Подобная функциональная организация действий может, к тому же, быть и оптимальной, если она в упорядочении своих средств следует кратчайшим путем для достижения поставленной цели11. Для функциональной организации в нашем понимании такая оптимальность совсем не обязательна, как и то, чтобы цель, которая должна быть достигнута сама по себе, будучи измерена по какому-либо масштабу, рассматривалась как разумная. Чтобы достигнуть иррациональной цели, например спасения души, можно так организовать свои аскетические действия, что они приведут к этой цели - к столь же иррациональному экстазу: но именно вследствие этой организованности мы определим их все-таки как рациональные, так как, с данной точки зрения, каждое действие обладает по своему месту функциональной ценностью. Следовательно, рационализация ряда действий определяется для нас двумя критериями: а)названной функциональной организованностью, направленной на достижение цели, и б) как следствие этого, исчисляемостью для наблюдающего со стороны или готового к вмешательству третьего. На первый взгляд разница между субстанциальной и функциональной рациональностью не так уж значительна. Можно сказать, что функционально рациональный ряд действий также должен быть кемнибудь продуман по своему плану, а также мыслиться при проведении его в жизнь теми, кто его осуществляет; следовательно, обе формы являются лишь различными сторонами одной

рациональности. Однако это совсем не так или во всяком случае не всегда так. Чтобы понять это, достаточно обратиться за примером к армии. Рядовой солдат, например, точно выполняет целый ряд функционально рациональных действий, не имея представления ни о конечной цели своих действий, ни о функциональной

==294

ценности отдельных актов по занимаемому ими месту в целом. Тем не менее, его действия функционально рациональны, так как соответствуют обоим требуемым критериям· они полностью организованы применительно к некоей цели и их можно включить в свой расчет. Однако мы будем говорить о функциональной рациональности действия не только в том случае, когда организованность в конечном итоге сводится, как в армии, к решению стоящих за действующими лицами инстанций, но и тогда, когда эта организованность и исчисляемость могут быть сведены к традиционным установлениям. Общества, которые держатся на традиции, также рациональны в функциональном смысле, ибо и в них гарантирована исчисляемость, а отдельные действия, если рассматривать их, находясь в конце ряда, имеют ценность по занимаемому ими месту В крайнем случае можно указать на то, что они очень часто не организованы в соответствии с названным выше оптимумом. Следовательно, если при дефиниции функциональной рациональности придавать значение такой организованности по цели, то все, нарушающее этот функциональный порядок и мешающее ему, функционально иррационально. Подобные помехи могут быть вызваны не только проявлениями субстанциальной иррациональности - грезами наяву или яростью не владеющих собой индивидов, если говорить о крайних случаях, - но и актами мышления, которые не подходят к данному ряду действий. В качестве примера, поясняющего подобные помехи, проистекающие из субстанциальной иррациональности, можно указать на случаи, когда, например, после того как дипломаты какой-либо страны тщательно продумали ряд определенных действий и согласовали его с другими запланированными рядами действий, один из них, вследствие внезапного нервного потрясения, начинает действовать вопреки этому плану и тем самым расстраивает его. Функциональная рациональность действий дипломатического корпуса будет нарушена и в том случае, если сами по себе столь же тщательно организованные действия военного министерства окажутся противоположными им, сводя на нет результаты первых. В этом случае рационализация военного министерства должна быть названа, с точки зрения дипломатов, функционально иррациональной. Из этого явствует, что термин «функциональная рациональность» никогда не характеризует действие само по себе, а только по отношению к поставленной цели и с точки зрения направленных на ее достижение действий. После указания на эти различия мы можем уверенно установить следующую корреляцию. Чем далее общество продвигается по пути индустриализации и тесно связанных с ней разделения труда и организации, тем больше сфер человеческой

==295

деятельности становятся функционально рациональными, а тем самым и заранее исчисляемыми. Если в прежних обществах индивид лишь иногда действовал функционально рационально, то в современном обществе он вынужден действовать таким образом почти во всех сферах своей жизни Это сразу же ведет нас к описанию особого рода рационализации, самым тесным образом связанной с функциональной рационализацией действий, а именно к феномену саморационализации.

Под саморационализацией я понимаю систематический контроль над влечениями, который индивид должен заранее произвести, если он хочет осуществить объективную функционально рациональную систему действий или включиться в нее. Характер моего поведения, господство над влечениями и регулирование их будут, очевидно, совершенно иными в том случае, если я вхожу в большую организацию, в которой каждое действие должно соответствовать другому, и сильно отличаться от того состояния, когда я более или менее предоставлен самому себе и могу делать, что считаю правильным. В качестве солдата я вынужден в совершенно иной степени контролировать свои влечения и желания, чем в качестве свободного охотника, который лишь иногда действует целенаправленно и только в определенный момент должен владеть собой, например когда он стреляет в дичь. Высшей ступени функциональной рационализации современное общество достигает, пожалуй, в бюрократии, когда действующий индивид не только совершает предписанные действия, согласно заведенному порядку вещей, - такая рационализация деятельности достигла, пожалуй, еще большей степени в тейлоризации промышленного рабочего, - но и когда весь «план жизни» расписан в виде заранее установленных ступеней «карьеры». Установка на карьеру требует величайшего самообладания, ибо она охватывает не только процесс труда, но и предписывает регулирование досуга, разрешенных мыслей и чувств. Таким образом, мы видим, что различные формы функциональной рационализации тесно связаны друг с другом функциональная рационализация объективных целевых рядов принуждает в конечном счете и к саморационализации. Отдаленные воздействия объективной рационализации на душу становятся совершенно отчетливыми лишь в еще более отдаленной форме рационализации, значение которой обычно недооценивается, а именно - в форме рефлексивности. Саморационализация не есть просто рефлексивность Например, я провожу саморационализацию', если регулирую мои внезапно возникающие желания и влечения, направленные на достижение определенной цели, посредством тренировки, или придерживаюсь определенной техники труда и ее приемов, техники мышления и ее предписаний, ==296

а также если я приспосабливаюсь к определенным привычкам потребления, действующим в рационализированном хозяйственном коллективе. Рефлективность же - нечто большее, чем простая тренировка. Она является обращением луча наблюдения или действия на самого себя с целью самопреобразования. Человек направляет свою рефлексию на себя и свое действие большей частью для того, чтобы изменить и преобразовать себя. Обычно человек живет, ориентируясь на вещи, которыми хотел бы пользоваться либо изменить их, либо формировать, но не на самого себя. Его собственное функционирование остается при этом вне сферы его наблюдения. Люди живут в переживаемом акте, растворяются в нем, не постигая его Я становлюсь зримым себе в рефлексии лишь тогда, когда мне не удается какое-либо объективное свершение, и этой неудачей я как бы отбрасываюсь к самому себе. В эти мгновения рефлексия, «наблюдение за самим собой», «видение своей ситуации» обретает функцию самореорганизации. Совершенно очевидно, что людям, часто попадающим в ситуации, в которых нельзя просто предоставить вещам идти своим ходом, а надлежит все время организовываться, более свойственно наблюдать в рефлективных актах за собой и своей ситуацией, чем тем, кто, однажды приспособив свою жизнь к ряду решающих для них ситуаций, далее функционируют как бы без всяких трений. Поэтому мобильные члены общества - и среди них евреи - обычно более склонны к абстракции и рефлексии, чем так называемые «коренные» типы. Очевидно также, что общество, которому приходится применять все более длинные целерациональные ряды мыслей и действий, в определенных ситуациях с необходимостью создает тип рефлектирующего человека. Из этого явствует также, что неверно, подобно многим писателямромантикам, рассматривать рефлексию как элемент, уничтожающий жизнь. В большинстве случаев рефлексия - орган жизни, способствующий дальнейшему существованию, поскольку она помогает нам посредством внутреннего преобразования приспособиться к новым ситуациям, многообразие которых могло бы погубить наивного, не ведающего рефлексии человека.

VI Следовательно, и в этом случае мы видим, что можно довольно точно указать социологический источник рационализации и что принуждение подчиниться различным формам рациональности порождено именно индустриализацией как специфической организацией общества. Правда, рост индустриализации с необходимостью содействует только утверждению

==297

функциональной рациональности, т.е. организации поведения членов общества в определенных сферах. Он отнюдь не требует в такой же степени «субстанциальной рациональности», т е способности, исходя из данной ситуации, выносить суждение и действовать на основании собственного понимания связей в обществе. Тот, кто ждал от индустриализации общества роста средней способности суждения, должен был извлечь урок из событий последних лет. Будоражащая атмосфера кризисов и революций позволила обнаружить тенденцию, латентно существовавшую и раньше: действие функциональной рационализации парализует суждение Если при размышлении о недавних событиях имелось бы в виду проведенное здесь различие между видами рациональности, то стало бы ясно, что порожденная индустриализацией рационализация, повышая, правда, функциональную рациональность, оставляет человеку все меньше возможностей развивать субстанциальную рациональность как способность к формированию собственного суждения Более того, если до конца продумать это различие между обоими типами рациональности, отчетливо выступающее лишь при уяснении понятий, то станет ясно, что именно сущность функциональной рационализации ведет к тому, чтобы лишить рядового индивида способности мышления, понимания, ответственности и перенести эти способности на рационализацию ведущих индивидов. За осознанием этого сразу же следует уразумение и других феноменов современного общества. То обстоятельство, что в функционально рационализированном обществе продумывание рядов действий происходит в умах немногих организаторов, гарантирует им ключевое положение в обществе Лишь немногие обладают более ясным видением положения дел посредством постоянно расширяющегося радиуса обозрения, тогда как средняя способность суждения отдельного человека все уменьшается после того, как он возложил необходимость выработки и принятия решения на организатора. В современном обществе существует не только упомянутая концентрация средств производства в руках уменьшающихся в своем числе немногих, но и сокращение, - раньше лишь намечавшееся, теперь же ставшее понятным из анализа происходящих в обществе процессов, - тех позиций, с которых ясно видны важные общественные связи. Одним словом, в современном обществе остается все меньше «командных высот», и они становятся доступными все меньшему числу людей. Из этого факта можно - если следить за дальнейшими воздействиями этого феномена - вывести новое дистанцирование между массами и элитой, а также бросающуюся в последнее время всем в глаза «ностальгию по вождю». При каждом акте включения в функционально рационализированный

==298

ряд действий средний человек жертвует частью своей духовной зрелости и все больше привыкает к тому, что им руководят. Если в военное время рационализированный механизм в каком-либо своем

звене ломается, то отдельный человек неспособен исправить его собственными силами и ощущает свою беспомощность как состояние страха, вызванное неведением. Он хочет, чтобы и в кризисной для общества ситуации его освободили от напряжения, необходимого для понимания. Если для примитивного человека природа была непознаваема, а непредсказуемость природных сил вызывала в нем глубочайший страх, то для человека индустриального общества источником этого примитивного чувства становятся малопонятные ему феномены (кризис экономики, инфляция). Либеральный период в общественном развитии предоставлял значительно большие шансы для психической готовности к развитию субстанциальной рациональности. Основанное на относительно небольших хозяйственных единицах и небольшом индивидуальном владении, общество этой первоначальной эпохи индустриализации располагало значительно более широким слоем элиты, самостоятельной в своих суждениях, в задачу которой входило управлять своей хозяйственной единицей, исходя из собственных соображений. К этим самостоятельным деятелям, осуществлявшим свои интересы, присоединялась в тот период и относительно независимая интеллигенция. Вместе они обеспечивали субстанциальную рациональность. VII Теперь возникает основополагающий вопрос, можно ли для иррациональных элементов в современном обществе указать социологический источник, как это было сделано для рациональных элементов. То же крупное общество, которое рационализирует в ходе индустриализации все большее число людей и областей человеческой жизни, создает в больших городах концентрацию масс, а мы знаем (из социологически ориентированной психологии), что в массе человек значительно легче поддается влиянию, действию неконтролируемого взрыва влечений и психическим регрессиям, чем изолированный или органически связанный с небольшими объединениями и прочно пребывающий в них человек. Таким образом, массовое индустриальное общество движется, понуждаемое своим механизмом, к тому, чтобы создать самые противоречивые типы поведения как в жизни всего общества, так и β судьбе отдельного индивида. В качестве крупного индустриального общества оно создает высшую степень рационально калькулируемой системы действий, связанной с целым рядом подавлений и вытеснений

==299

инстинктивных влечений; в качестве общества больших масс оно содействует всем иррациональным проявлениям и вспышкам, характерным для концентрации масс. В качестве индустриального общества оно порождает такой тонкий общественный механизм, при котором мельчайшая иррациональная помеха может иметь глубочайшие последствия; в качестве массового общества оно обеспечивает величайшую интеграцию иррациональных возбудителей инстинктов и влияний, массовизацию влечений, которая внушает такие опасения, что может быть уничтожена вся сверхтонкая конструкция. На эти антиномии указал уже Макс Вебер, хотя он не мог, конечно, предвидеть возникшие из этих антиномий кризисы новейшего времени. Однако неверно было бы предполагать, что эта массовизация необходимо и при всех обстоятельствах должна приводить к таким катастрофам, которые она порождает сегодня Упрошенной массовой психологии, охарактеризованной Лебоном , надо всегда противопоставлять то, что, хотя сконцентрированные в конкретные массы люди действительно поддаются эмпирически доказуемым внушению и влиянию, все-таки многие члены общества не поддаются их иррациональному и экстатическому влиянию; к тому же иррациональность не при всех обстоятельствах должна разрушающе воздействовать на общество. Сегодня мы способны совершенно точно указать, какие дополнительные социологические обстоятельства вызывают взрыв иррациональности в

концентрированных массах и при каких обстоятельствах они наносят вред обществу. Остановимся здесь лишь на некоторых из них. 1. Прежде всего следует сказать, что концентрация большого числа людей сама по себе еще не является причиной экстаза и иррациональности. До тех пор пока большое общество расчленено на свои старые органические объединения - как, например, во Франции и в Англии, - оно не создает симптомов хаотической массовизации инстинктов. Тайна социального расчленения на органические объединения, рассмотренная с психологической точки зрения, заключается в том, что коллективные влечения и желания направлены в этих малых групповых единицах на их особые цели. К влечениям также применим социологический закон «divide et impera"13. Тайна табуирования и образования коллективных символов в примитивном обществе заключается большей частью в том, что интеграция препятствует свободному действию влечений и направляет их на желательные для группы объекты и действия. Лишь освободившиеся вследствие распада общества влечения, стремящиеся овладеть новыми объектами, обладают тем взрывчатым разрушающим характером, который обычно недостаточно точно определяют как признак массовой психологии любого вида. Стремление современных

==300

диктатур, установившихся в массовом обществе, состоит в том, чтобы связать посредством организации освободившиеся в период революции влечения и направить их на предписанные объекты желания. Прежнее медленно создаваемое посредством селекции «органическое» связывание влечений заменяет сознательно проводимая организация массовизированных инстинктов. Возникает, например, необходимость создавать новые религии, не только для того чтобы уничтожить прежнюю систему, но и для того, чтобы посредством новых символов направить влечения в нужном диктатуре направлении. Не исключено, даже вполне вероятно, что эти процессы действовали уже в Реформации и что после распада средневекового феодального общества новая организующая политическая власть нуждалась в том, чтобы с помощью новой религиозности по-новому связать и подчинить себе освободившуюся иррациональность. 2 Далее, следует иметь в виду, что иррациональное не при всех обстоятельствах вредно; напротив, это, быть может, самая ценная способность человека, когда она действует как мощный импульс для достижения рационально объективных целей или в виде сублимаций и воздействия на культуру создает культурные ценности, или же в качестве чистой витальности усиливает радость жизни, не разрушая беспорядочно жизнь общества. Правильно организованное массовое общество в самом деле заботится о всех этих возможностях формирования влечений. Оно ведь должно именно потому дать выход влечениям, что в каждодневной жизни необходимо их длительное вытеснение посредством всеохватывающей рационализации. В этом функция «спорта», «празднеств» в массовом обществе, да и других каналов реализации культурных установок. Каждому большому культурному обществу до сих пор удавалось придавать иррациональным силам души определенный образ в формах культуры и сублимации. Теперь мы можем пояснить, что мы понимаем под специфической опасностью иррационального. Это - такое состояние массового общества, в котором не оформленная и не включенная в общественную структуру иррациональность проникает в политику. Подобное состояние опасно, потому что массовизированный аппарат демократии вводит иррациональность в такие области, где необходимо рациональное управление. Тогда средствами демократии достигается противоположное тому, что было первоначальным смыслом демократизации. В этом случае перед нами опять тот процесс, который я в другом месте подробнее охарактеризую как «негативную демократизацию»14.

Однако то, что иррациональность массовизированной человеческой души все больше вводится в сферу политики, обусловлено не психологическими, а социологическими причинами Раскрыть, какого рода иррациональность, судорожное

==301

действие влечений в форме неврозов и т.д. вообще существует в человеческой душе, - дело психологии. Задача социологии - показать, в какие области вытесняется в существующем обществе эта иррациональность, какие социальные функции она там выполняет и какой образ принимает. Психологи, работающие без социологической ориентации, полагают, что, обнаружив определенные деструктивные силы, как, например, садизм, они могут своими методами определить их действие и значение, тогда как все дело, собственно говоря, в том, какими функциями они наделяются в данной общественной системе. В связи с этим следует сказать, что и наше индустриальное общество полностью не рационализировано в объективной структуре своего построения. Оно создает пространство для действия политической иррациональности в виде применения насилия. Существующую в человеческой душе иррациональность можно было бы направить в другие области, чтобы она там либо получила выход, либо создавала культурные ценности, если бы открытые для применения насилия области в политической структуре общества не притягивали бы к себе все время и не мобилизовали бы в своих целях эти психические данности. Зловещий характер полного порядка и организации, классовый мир в нашем современном обществе существуют в атмосфере ожидающего своего часа насилия. Никогда нельзя знать, когда и где в сфере внешней политики или внутреннего размежевания между властями мирное разделение функций будет вытеснено кровавым насилием. Эта всегда присутствующая в объективной структуре нашего общества, не получившая выхода иррациональность мобилизует в ряде случаев инстинкты массовизированных групп людей. Те же люди, которые были столь рационализированы в сфере труда, в сфере разделения труда и организации, могут в любой момент превратиться в разрушителей машин и ме ведающих сомнений ратников. Корни этой противоречивой структуры уходят очень далеко, даже в предысторию. Благодаря исследованиям этнологов и социологов мы знаем, что все высокоразвитые культуры возникли в результате насильственного завоевания кочевыми народами общин мирных земледельцев. Элемент насилия настолько глубоко проник в почти беспрепятственно функционировавшее ранее небольшое общество земледельцев, что это наложило свой отпечаток на всю его структуру и определило его дальнейшее развитие. Это противоречие не разрешено до сего дня. Индустриальное общество также вросло в эту регулируемую насилием политическую структуру и образовало с ней единый сплав. Расчет и соглашение регулируют процесс производства и распределения посредством обмена; однако «ultima ratio»15, последним

==302

доводом мудрости во внешней и внутренней политике является насилие. Психологи, изучающие лишь индивида и игнорирующие его взаимоотношения в обществе, склонны, как было указано выше, видеть причину непрекращающегося действия этой трагической иррациональности в том, что человеку присуще вечное зло, садистский инстинкт. При этом они

забывают, что со времен кочевников общество ставило перед такими иррациональными силами объективные задачи. Поэтому одна из главных целей настоящей работы состоит в том, чтобы показать связь каждой рациональной и иррациональной силы человеческой души с действием социального механизма, функционирующего в качестве возбудителя. Этот социальный механизм регулирует в индивиде конкретную функцию, усиление и вытеснение рационального и иррационального. Из сказанного следует, что для научной разработки этих проблем должно быть создано значительно более тесное сотрудничество психологов, историков и социологов и что внимание тех, кто наблюдает за повседневностью, также следует в большей степени направить на синтез психических и социальных проблем. Как война, так и социальная революция ждут своего часа, скрываясь за величайшей рациональностью и калькуляцией, и тот же человек, не вследствие своей извечной природы, а вследствие амбивалентного его определения, двойственной природы нашей общественной организации выступает то как существо, рассчитывающее свои действия до последнего предела, то как нечто, взрывающее основы и считающее себя вправе обнажать в определенный момент глубочайшие слои человеческой жестокости и садизма. VIII Та же амбивалентная структура, которую мы наблюдали в области целерациональности и целеиррациональности, обнаруживается и в области развития человеческой моральности. Здесь также выступает, с одной стороны, современное индустриальное общество со своим мощным процессом все возрастающего культивирования чувства долга, ответственности; а с другой - структура власти нашего общества создает стимулы к утрате чувства ответственности, порождая ситуацию наподобие короткого замыкания в электричестве. И в этом случае дело не в том, что человек сам по себе живет двойной жизнью своих инстинктов и исконно обладает в качестве душевного наследия как злом, так и добром. Здесь также можно точно указать те точки, в которых господствующий социальный аппарат принуждает одних и тех же людей к поведению то одного, то другого рода. Мы и в этом случае хотим

==303

проследить действие обоих рядов и установить, какой социальный механизм создает рост моральности, а какой - тенденции к ее уничтожению. Для того чтобы, пусть даже грубо, охарактеризовать человеческую моральность, необходимо рассмотреть поведение людей на различных ступенях его развития с двух точек зрения. Каких пределов достигли дальновидность и сознательность человеческого рассудка в социальном действии? В какой мере человек определенной эпохи был способен нести ответственность! Само собой разумеется, что эти два вопроса охватывают не весь феномен морали, а лишь ту его сторону, которая важна для нас в данной связи. В области морали также можно, хотя и с некоторыми модификациями, применить точку зрения функционального и субстанциального. Функциональный аспект морали находит свое выражение в тех нормах, эффективность которых гарантирует беспрепятственное функционирование общества. Существует множество таких норм: они соответственно и варьируют структуру общества. Субстанциальный аспект морали характеризуется определенным конкретным содержанием (религиозные законы, чувства и нормы), которое может быть по своему качеству совершенно иррациональным. Начиная с самых примитивных времен и до наших дней можно обнаружить две формы запретов, табуирований - одни гарантируют функционирование общества, другие отражают особые эмоциональные установки, традиции или даже идиосинкразию группы16. Чем больше современное массовое общество рационализируется функционально, тем больше в нем действует тенденция к нейтрализации субстанциальной моральности или к тому, чтобы оттеснить ее в область «частного». В публичной сфере общество стремится ограничиваться функциональными

нормами. Идея толерантности не что иное, как мировоззренческая формулировка тенденции исключить из публичной дискуссии всякое субъективное или связанное с определенными группами содержание веры, т.е. субстанциальную иррациональность, и утвердить оптимальное в функциональном отношении поведение Только если субстанциальный иррационализм побеждает посредством описанного в первой части нашего исследования механизма массового общества и в других областях общественной жизни и грозит уничтожением рационализации, и в области морали возникает религиозная борьба, борьба за качественное содержание. Дальновидность и мера ответственности представляются нам двумя наиболее существенными критериями, которые позволяют наилучшим образом проследить изменение образа функциональной моральности.

==304

В связи с этим можно различать три существенных исторических этапа: 1. Человек на стадии солидарности орды. 2. Человек на стадии индивидуальной конкуренции. 3. Человек на стадии постиндивидуальной групповой солидарности. 1. Предыстория человеческой морали начинается в известном смысле на стадии «механической солидарности», характеризующей мораль орды (как ее назвал Дюркгейм). Вспомним о вторгшихся в Европу ордах германцев, все члены которых были связаны послушанием, основанным на невозможности действовать иным образом, где успехи достигались посредством в значительной степени однородных действий, основанных на традиции и страхе. Эта стадия характеризуется с точки зрения дальновидности, сознания и способности к ответственности тем, что индивид еще не пробудился к собственному существованию, еще не способен к индивидуальному видению мира и к ответственности в субъективном смысле. Этот вид бытия и мышления может быть социологически объяснен, исходя из того факта, что вся группа в решающих ситуациях коллективно адаптируется к своим условиям жизни как единое существо, и индивид может спастись только в качестве части этого коллективного процесса адаптации, живя или погибая вместе с группой. 2 По сравнению с этим миром механической солидарности медленно возникающий из него мир индивидуальной конкуренции в определенном смысле являет собой значительный прогресс. В нем действительно рождается индивид, способный видеть мир и иным, не так, как учили традиция и условность группы. В этом мире рождается человек, способный нести индивидуальную ответственность. Каждый, принимающий участие в индивидуальной конкуренции, принужден к индивидуальной адаптации. Он должен оценивать события в зависимости от того, насколько они благоприятны для его индивидуального благополучия. Важнейшим импульсом к способности нести индивидуальную ответственность явилась, по-видимому, мелкая индивидуальная собственность. Обретя ее, индивид вынужден был господствовать над своей судьбой под угрозой гибели в конкурентной борьбе. Эта индивидуальная конкуренция создала субъективную рациональность, т.е. способность производить с собственных позиций калькуляцию и предвидеть ряды каузальных связей (конечно, не всю каузальность в обществе). Эта субъективная рациональность выражалась в

противостоящем друг другу мышлении - мышлении каждого в борьбе с другим, без какого-либо интереса к обществу в целом, которое возникало как результат всего этого множества противоборствующих друг с другом актов и

==305

множества видов индивидуальной ответственности. Эта система делала каждого индивида столь же проницательным в понимании его интереса и ближайших следствий его действий, сколь слепыми были люди по отношению к связям, касающимся переплетения этих актов в совокупности происходящего. 3. Мир, в котором мы теперь живем, представляет собой новую интеграцию больших групп, в которой ранее все больше изолирующиеся индивиды вынуждены частично отказаться от своих индивидуальных интересов и подчиниться интересам больших групп. С одной стороны, развитая индустриальная техника заставляет индивидуальных собственников отказаться от своих направленных друг против друга позиций, соединить свой капитал, создавать все более крупные предприятия и промышленные организации, которые, правда, в качестве крупных единиц направлены против других огромных целостностей, но сами отчасти уже являются результатом отказа от борьбы и противоборствующих действий. С другой стороны, рабочие и рабочие союзы, объединяясь, учатся солидарности и кооперации в борьбе против организаций работодателей. Одним словом, конкурентные, индивидуальные, направленные друг против друга действия заменяются частной солидарной ориентацией группы. Однако эта солидарность большей частью не является механической, как солидарность орды, человека до возникновения конкурентной борьбы, индивидуализации и собственной ответственности. Индивид, который учится теперь подчиняться, делает это все чаще, исходя из лучшего понимания, из более или менее продуманного воления. Он все чаще отказывается от частных выгод, так как приходит к выводу, что, отказавшись от части своих прав, он спасает целое, а тем самым и самого себя. Это значит, что самый процесс, который сначала заставил людей вступить в конкуренцию друг с другом, приводит их к самоограничению, и люди, способные раньше видеть лишь часть общественного процесса, учатся понимать события в их взаимопереплетении и начинают размышлять о целом. Одним словом, возникает, хотя и в зародыше, высшая стадия общественной рациональности и моральности: стадия планирования. Человек познает, что он должен планировать в масштабах всего общества, заранее продумывать все более длинные пути развития и в этом планировании поступать по отношению к целому, исходя из требований совести. Правда, мы находимся еще на той стадии, когда каждая господствующая большая социальная группа стремится захватить планирование в свои руки, чтобы использовать его во вред остальным группам. Хотя и возможно, что все наше поколение будет свидетелем только такой борьбы групп за одностороннее планирование, это лишь остаток того противостояния, когда каждый думает

==306

не о всем человечестве, а только о своей группе, членом которой он является. В этом процессе постоянно присутствует воспитание, цель которого - все более далекое видение, общая ответственность в планировании. Огромный шаг, который однажды уже сделало человечество, - полное преобразование поведения, переход от механической солидарности к конкуренции, служит примером тому, что благодаря одним только процессам адаптации могут возникнуть величайшие изменения в душевной жизни и характере поведения, что, следовательно, преобразование человека все-таки возможно.

IX Этой тенденции развития морали, осуществляемой силами индустриализации, противостоит совершенно так же, как раньше, когда речь шла о современной интеграции масс и демократизации, тенденция, угрожающая прервать медленный, но постоянный рост вышеописанных моральных и духовных сил. Демократизация подобна другим достижениям современной техники, радио и прессы в том, что она может служить в своем развитии средством усиления как позитивных, так и деструктивных сил. Подобно тому как техника может быть использована для открытия все большего числа медикаментов против болезней, но вместе с тем и производства все большего числа ядовитых газов, современные успехи демократизации могут содействовать и росту аморальных сил. В этом смысле демократия представляет собой аппарат социального излучения, способный распространять силы, разрушающие мораль, с такой же интенсивностью, как и те, которые ее развивают. Мне хочется в данной связи сослаться на такой пример. Фридрих Мейнеке, приводя многочисленные доказательства, показывает в своей книге17, какое сокрушающее моральное состояние вызвало у многих мыслителей открытие, что во внешней политике государства не принимается во внимание христианская и гражданская мораль. То, что мы называем «макиавеллизмом», имеет длинную историю и состоит в том, что господстсвующие слои постепенно должны убедить себя в том, что для завоевания и сохранения господства дозволены все считающиеся в иных случаях аморальными средства. Следовательно, для господствующих слоев, князя, его советников, очень рано возникает двойная мораль: в частной жизни - описанная выше медленно возникающая христианско-гражданская мораль, в государственной жизни, особенно в решающих действиях, связанных с так называемыми государственными интересами, - мораль, основанная на насилии. В историографии число авторов, которые спорят

==307

о соотношении морали и прагматической цели, не умея решить эту проблему, увеличивается. Мейнеке очень добросовестно описывает эти теории. Но поскольку он судит об этом не с социологической точки зрения, то он и не замечает, что распространение макиавеллистской литературы это не что иное, как барометр растущей демократизации, общей политической активизации, втягивающей все больше слоев в управление государством и его проблематику. Вместе с этим всеобщим распространением проблематики господства расширяется и конфликт, вырастающий из переживания «двойной морали». Если раньше существовало некое как бы социально-моральное разделение труда, посредством которого мелкий люд мог сохранить свою основанную на порядочности гражданскую мораль, и в конфликтную ситуацию попадали лишь господствующие слои, то вследствие демократизации эта проблема постепенно становится острой для всех. Прежде разбойничья мораль была осознанно значимой только в пограничных ситуациях и для господствующих групп, с демократизацией общества (в полном противоречии со связанными с ней ожиданиями) элемент насилия не только не ослабевает, но становится выражением государственной мудрости для всего общества. Невозможно себе представить, какой будет дальнейшая судьба государственной моральности, когда тайной, с которой раньше в душе едва справлялись даже небольшие управленческие слои, овладеют большие массы людей. Если широким массам будет показано, что грабеж является основой .всего государственного строя и отношений между государствами и что посредством грабежа и добычи внутри государства можно лишить целые группы успеха в труде и социальных функций, то медленное воспитательное воздействие, осуществленное индустриализацией и гражданским обществом, окажется радикально выхолощенным. Если элемент насилия станет когда-либо всеобщим принципом общества, он одним ударом уничтожит плоды трудовой этики и конкуренции. Таким образом, приобщению всех слоев к политике, принципу фундаментальной демократизации, присуща своеобразная двойная функция.

В нашем первом ряду наблюдений, где речь шла о борьбе между ц операциональным действием и экстатическим состоянием масс, демократизация служила как бы неким социальным лифтом, который иногда передавал самой по себе значительно более индивидуализированной, сдержанной и рациональной элите общества накопившуюся в концентрированных массах иррациональность и необузданность влечений, в ряде случаев, например, в ситуациях, складывавшихся в ходе войны, увлекая ее за собой. В сделанном же только что наблюдения, в котором мы описали, с одной стороны, растущую

==308

способность к ответственности и противостоящую ей двойную мораль господствующих слоев, демократизация функционировала как лифт, все в большей степени перемещавший из высших слоев в низшие. Однако если цинизм и ирония по отношению к себе первоначально являются сублимированными формами замешательства, методами уклонения души, ставшей более сложной, стремящейся нести ответственность и за то, за что ответственность нести невозможно, то при массовизации цинизм превращается в откровенную жестокость, скрывать которую уже нет оснований. Такова судьба расовых теорий и теорий насилия, связываемых раньше Чемберленом и Парето с элитой; они становятся повседневной моралью рядового человека, занимающегося сегодня дипломатией насилия, совершенно аналогичной той, которая встречалась раньше только в секретных актах ведущих государственных деятелей. И здесь демократический принцип «открытости» придает публичность действиям и мыслям, допускаемым раньше только тайно. Резюмирую. С одной стороны, мы видим, что человеческая рациональность и моральность могут подняться до планирования и чувства ответственности; с другой - что с той же силой в обществе рвется к власти воля к разрушению. Но это еще отнюдь не все. Худшее в этом развитии - то, что ничтожный человек того типа, который мы изобразили как символ диспропорциональности в развитии духа и души, узнает, как пользоваться прессой, радиовещанием и всеми остальными· техническими средствами для господства над душами людей, которые предоставило ему демократическое общество; с помощью этих технических средств он придает людям свой образ и тем самым увеличивает этот тип человека в миллион раз18. Таким образом, в процесс формирования человека вступает новый фактор. Если раньше можно было верить в то, что в ходе относительно свободной конкуренции в области образования и убеждения посредством медленной селекции сложится наиболее приемлемый для современности рациональный тип человека по образованности и культуре, то концентрация средств пропаганды может при известных обстоятельствах создать монопольную ситуацию для человека •более примитивного типа, что окончательно стабилизирует уже наступивший духовный регресс. Это - действительно новые проблемы, которые мучают человечество с той поры, как мы в значительной мере решились отказаться от того, чтобы предоставить истории свободно идти своим ходом, и стали регулировать ее процесс. Мне хочется завершить эти рассуждения постановкой вопроса, которую я намерен привести так, как она возникла, в качестве личного переживания. Недавно мы в кругу друзей

==309

дискутировали о приведенных здесь огромных возможностях, которыми человек располагает для планирования в обществе Внезапно кто-то из нас сказал: «Допустим, что мы можем планировать общество, можем планировать даже человека Но кто же будет планировать тех, кому надлежит совершить это планирование?» Чем больше я размышляю над этим вопросом, тем меньше способен уйти от него. Одно мне как будто ясно. этот вопрос имеет двойной смысл - религиозноквиетистский и реалистически-политический. В первом случае он означает мы можем, конечно, делать вид, что действуем в соответствии с собственным планом, но в действительности мы повинуемся чужому, находящемуся вне нас закону. Мы можем, правда, управлять в некоторых областях рациональными и иррациональными силами и контролировать их, однако с определенного момента они начинают действовать тайно, и тогда они господствуют над нами. В реалистически-политическом смысле значение этого вопроса таково: никто не планировал планирующих. Из этого следует, что планирующие могут рекрутироваться только из уже существующих групп людей. Поэтому все будет зависеть от того, какие из этих уже существующих групп с присущей им ментальностью сумеют проявить необходимую энергию, решимость и способность, чтобы овладеть мощным общественным аппаратом. Будут ли таковыми те группы, в которых еще сохранились остатки примитивности, еще присутствует несломленный «ветхий Адам», или те, которые в течение медленного процесса образования довели свои рациональные и моральные способности до того уровня, что могут действовать и нести ответственность не только от лица ограниченной группы, но и всего общества. Правда, подобные группы составляют сегодня лишь незначительное меньшинство. Но исход и этой борьбы, как вообще всякого противостояния в истории, будет решен незначительным меньшинством, ибо массы всегда принимают ту форму, которую им придает ведущее меньшинство с помощью общественног аппарата. Мы живем в мире нерешенных проблем и мне не хотелось бы дать неуверенный оптимистический ответ на открытый вопрос Поэтому наиболее правильным будет завершить охарактеризованную здесь ситуацию этим открытым вопросом. Пусть каждый сам решит, что он предпочитает - религиозно-квиетистскую форму. «Кто будет планировать планирующих?» - или политически-активистскую: «Какая из существующих групп совершит это планирование?»

==310

00.htm - glava09

Глава II. Социологические причины культурного кризиса наших дней

Наряду с кризисом душевной жизни людей симптомы распада современного общества и его преобразования проявляются в потрясениях, которым подвержена наша культура.

Если ученый в последнюю очередь открывает связи, соединяющие культурную и общественную жизнь, то объясняется это тем, что в спокойные времена на высоком уровне общественной дифференциации, на которой мы находимся, обе эти сферы развиваются как будто раздельно. В каждом сложном обществе культура всегда создавала не только собственные органы, но и свой мир, во многом обладающий собственным континуумом. Творцы культуры и публика чувствуют себя настолько защищенными прочностью своих институтов^ независимостью своих традиций, что даже при потрясении, которое они в настоящее время переживают, они склонны объяснять колебания всего построения случайным вмешательством так называемых общественных сил. Однако неверно было бы считать, что общественные силы воздействуют на культуру только в пограничных ситуациях и что в область культуры вторгаются только катастрофические нарушения порядка. Жизнь общества всегда присутствует в культуре, обнаруживается в ней и тогда, когда действует незаметно, и если в постановке вопроса культура и общество отрываются друг от друга и затем влияют друг на друга, то такой вопрос, по существу, поставлен неправильно. Общество само входит в культуру и ежеминутно формирует ее1'. Поэтому неверно видеть в обществе лишь экономику и политику (базис) и говорить о социологии культуры только в тех случаях, когда эти сферы влияют на культуру20. В дальнейшем мы разовьем тезис, намеченный в начале книги и покажем,, что то же напряжение, которое нарушает развитие экономики, действует и в культурной жизни. Соответственно двум важным противоборствующим принципам либеральному принципу laissez-faire и принципу регулирования наша культура испытывает угрозу с двух сторон: ей грозит определенная, точно исчисляемая опасность, пока демократическое массовое общество в понимании либерализма предоставлено самому себе. Но значительно большая опасность угрожает ей, если в этом массовом обществе формы диктатуры вытесняют свободные формы. К этим двум указаниям добавим третье, а именно, что те же социологические

==311

причины, которые приводят к распаду культуры в либеральном обществе, пролагают путь формам диктатуры. Эти три поставленные во главу изложения замечания получают научное и практическое значение для деятеля в области культурной политики лишь в том случае, если мы говорим не только об опасностях и упадке культуры вообще, как это делал, например, Шпенглер, а можем выявить и анализировать отдельные социальные силы и причинные ряды, которые ведут к распаду культуры. Следовательно, мы не стремимся к пророчествам, а ищем руководящую нить, которая поможет нам планомерно рассмотреть в области культуры действие наиболее существенных социальных факторов. Каждое исследование социальных условий культуры должно исходить из двух видов вторжения социального »фактора в сферу культуры. А. В одном случае социальный фактор совершает это в качестве свободной нерегулируемой жизни общества, которая своими спонтанно образовавшимися соединениями участвует в формировании духовной жизни. В. Затем это реализуется посредством социального регулирования и организаций, которые выступают в области культуры как институты. Мы имеем здесь в виду воздействие на духовную жизнь с помощью церкви, школ, университетов, исследовательских учреждений, прессы, радиовещания и всех видов пропагандистских организаций.

Культурная жизнь современного массового общества либерального толка подчинена главным образом тем закономерностям, которые свойственны нерегулируемым общественным структурам, тогда как в диктаторски управляемом массовом обществе на первый план выходят социологические воздействия институциональных элементов. В соответствии с этим мы попытаемся сначала подробнее рассмотреть неорганизованное воздействие на культуру предоставленного самому себе либерального общества, а затем обратимся к последствиям институциональной организации культурной жизни, хотя рассмотрим ее лишь в общих чертах. Следовательно, мы начинаем с социологического описания предоставленной самой себе социальной системы и попытаемся проследить в ней процесс роста культуры. Сначала неорганизованная общественная жизнь предстает как не подчиненный правилам, нерасчлененный комплекс. Но если приглядеться, оказывается, что во внеэкономической социальной структуре либерального порядка происходят те же процессы, ==312

которые типичны для свободного рынка, с той только разницей, что в области культуры эти процессы действуют в другом направлении и измеряются иными масштабами. Социологическое рассмотрение культуры в либеральном обществе должно во всяком случае исходить из положения производителей культуры, т.е. из слоя интеллигенции и ее места в обществе. Проблема социологии интеллигенции находится, несмотря на множество подступов к ней, на начальной стадии21 С позиций нашей науки, выразить соответственно значение культуры в различных областях социальной жизни задача интеллектуальной элиты. Существуют основные типы элиты элита в области политики, организации22, знания, искусства и религии. Если элита в области политики и организации создает интеграцию многочисленных волевых импульсов, то функция элиты в области знания, эстетики и религии - сублимировать духовные энергии, не полностью использованные обществом в ежедневной борьбе за существование Таким образом, эти типы элиты приводят в движение как волю к объективному знанию, так и те тенденции к интроверсии, созерцанию и рефлексии, которые, хотя они и являются условием существования каждого общества, не получили бы на данном уровне должного развития без более или менее сознательного управления. Мы не можем здесь подробно останавливаться на сложных психологических проблемах сублимации, интроверсии, созерцания и тд Но мы можем исходить из того, что пути культурной сублимации связаны с определенными типическими ситуациями, при этом известную роль играет характер использования людьми своего досуга и выбор групп интеллигенции, располагающих значительным досугом и особым укладом жизни. Общество, которое полностью использует свои силы для организации, не оставляет достаточной возможности для интроверсии, созерцания и рефлексии В таком обществе преобладает элита в области политики и организации, тогда как элита в области рефлексии, науки, искусства и религии почти полностью отсутствует или, во всяком случае, не может получить серьезного значения. Общество, не позволяющее сублимированному слою достичь развития, не может ни управлять культурным процессом, ни увеличить свои творческие силы Только там, где, с одной стороны, рядовой человек располагает достаточным свободным временем, чтобы подвергнуть сублимации излишек своей энергии, и где, с другой стороны, в области культуры существует группа лидеров, способная направить эту сублимацию, возникают соответствующие друг другу слои: слой, создающий культуру, и слой, культуру воспринимающий. Примером цивилизации, в которой политическая и военная элита вытесняют другие,

==313

может служить Спарта; Соединенные же Штаты характеризовались до сих пор главным образом тем, что там господствующую ментальность равно определяли задачи организации и элиты. В обществе массовой демократии также культурная сублимация, например в области искусства и моды, совершается только в том случае, если до того возникли мелкие группы знатоков (connaisseurs), формирующие вкус, откуда содержание и техника сублимации медленно распространяются на остальное общество. Во всех областях культурной жизни подобные элиты в качестве небольших групп осуществляют функцию первичного формирования духовных и душевных сил, управления коллективной экстраверсией и интроверсией; они - носители творческой инициативы и традиции. Если эти небольшие группы уничтожаются, если возникает препятствие для их правильной селекции, то в обществе исчезает основное условие создания и сохранения культуры. Кризис культуры в либеральном демократическом обществе восходит прежде всего к тому, что фундаментальные социальные процессы, развитию которых раньше способствовали создающие культуру элиты, перешли вследствие массовизации общественной жизни в свою прямую противоположность. Дело здесь обстоит приблизительно так же, как с принципом конкуренции. Можно заметить, что действие и этого принципа ведет при определенных обстоятельствах к оптимальным достижениям индивидов, качественно превосходящих других, тогда как при других констелляциях тот же принцип вызывает даже понижение социального уровня, побуждая применять в соревновании недобросовестные средства. Точно так же существуют констеляции, при которых нерегулированное действие остальных социальных сил может привести в области культуры к негативным результатам. Мне представляется необходимым назвать несколько симптомов деструктивного воздействия либерализма и демократии в области культуры на стадии массового общества и противопоставить их в качестве проявления «негативного либерализма» и «негативной демократизации» тем процессам, в которых либерализм и демократизация раньше посредством свободного саморегулирования общественной жизни влияли в высшей степени благотворно на развитие культуры. В связи с проблемой образования элиты в либеральном обществе я хочу предложить в качестве темы для дискуссии четыре таких процесса, которые имеют сегодня первостепенное значение: 1. Растущее число элитарных групп и возникающее вследствие этого ослабление их силы. 2. Уничтожение замкнутости элитарных групп. 3. Изменение принципа отбора этих элит. 4. Изменение внутреннего состава элит.

==314

III Первое воздействие либерального порядка на образование элиты находит свое выражение в разрастании элитарных групп. Сначала это увеличение числа ведущих элитарных групп создает плодотворное многообразие в отличие от закоснелости и замкнутости немногих групп, которые господствовали в относительно маленьких и легко обозримых обществах прежних времен. Однако после того как многообразие выходит за определенные пределы, оно превращается в диффузию. Чем больше элитарных групп в обществе, тем больше каждая из них теряет ведущую функцию и силу воздействия,

ибо они взаимно нейтрализуют друг друга. В демократическом массовом обществе уже ни одна из этих групп не может настолько утвердиться, чтобы накладывать свой отпечаток на все общество. IV Второе негативное изменение состоит в том, что принципиальная открытость демократического массового общества с ростом его величины и тенденции к публичности ведет не только к чрезмерному увеличению числа элитарных групп, но и лишает сами эти элитарные группы их обособленности, необходимой для образования духовных и душевных импульсов. Если утрачивается определенная минимальная мера обособленности, то целенаправленность в образовании вкуса, ведущего принципа вкуса, уже достигнута быть не может. Новые импульсы подхватываются широкими массами как простые возбудители, а не в их сложившейся форме как объективные образования, и разносятся как один из многих раздражителей, которых в современном мире с его крупными городами и так достаточно. Постоянно растущая жажда раздражений заменяет творческое терпение и стремление к совершенству. В этом заключается социологическая причина того симптома, на который уже в конце прошлого века указал известный историк искусства Ригль, а именно, что после стиля бидермейер мы не создали, собственно, ни одного стиля в искусстве и теперь занимаемся тем, что повторяем в быстром чередовании прежние стили. Такая же растерянность и отсутствие руководства царят и в других областях культуры, в области философского истолкования мира, формирования политической воли и т.д. Если тот, кто наблюдает за подобными изменениями, не привык видеть за явлениями действия социального механизма, он легко придет к выводу, что в такие периоды человеческая природа менялась со дня на день и что теперь люди обладают меньшей творческой способностью и менее самобытны, чем прежде. Выступая против таких

==315

мнений, следует настойчиво указывать на меняющиеся социальные силы, в нашем случае, когда в позднелиберальном массовом обществе отсутствует руководство, - на негативно функционирующее образование элиты. Далее следует обратить внимание на то, что возникающая общая беспомощность и отсутствие руководства дают диктаторским группам шанс на победу. Если этим группам удастся создать какую-либо политическую интеграцию, они смогут, не встречая существенного сопротивления со стороны остальных групп, утвердиться во всей сфере общественной жизни. Существенного сопротивления они не встречают потому, что все элитарные центры, формирующие волю, вкус, суждения, уже раньше уничтожили друг друга. Общая тенденция массового общества к утрате определенного направления наиболее ясно наблюдалась в послевоенной Германии, где в первую очередь инфляцией были уничтожены и атомизированы прежние средние слои. Выброшенные таким образом из своей социальной системы группы были подобны неорганизованной массе, которая лишь случайно может проявить склонность к интеграции. В этой ситуации возникла неведомая раньше интенсивная раздражительность и восприимчивость по отношению к новым формам переживания и опыта, но был утерян всякий шанс длительно сохранять определенный характер. Англия принадлежит, в отличие от Германии, к тем странам, где новые тенденции массового общества быстрее парализуются благодаря сохранению старых органических связей и связанных с ними форм переживаний23. Во Франции также сохранился уклад мелких городов и провинциальности, служивших противодействующей силой механизму, существующему в массовом обществе. V Следующий источник негативной демократизации лежит в изменении приципа отбора элитарных групп. Если, с одной стороны, решающим для творчества элитарных групп в области культуры является

стремление сохранять известную замкнутость и обособленность, то, с другой стороны, важно также, чтобы приток людей в эти группы допускал их селекцию, происходящую в определенных формах, из большого общества. Правда, замкнутые наподобие каст группы интеллигенции также создают духовную жизнь, даже в виде сверхкультуры, - достаточно вспомнить об эзотерических жреческих культурах Вавилона и Египта - однако именно вследствие нарушения социального закона они быстро достигают оцепенения24. Поэтому относительная открытость этих

==316

элитарных групп также служит, наряду с только что отмеченной обособленностью, условием их подлинной жизненности в области культуры. Каждый человек, приходящий из других сфер жизни, привносит новые импульсы, обогащает внутреннюю атмосферу элитарной группы. Одновременно он служит посредником, связывающим элиту с другими группами и слоями, к которым элите надлежит обращаться. Однако и в области отбора проявляются негативные симптомы массовой демократии. Если представить себе существенные формы отбора элитарных групп, которые известны из истории, можно различить три принципа: отбор по крови, по владению и по достигнутому успеху. В аристократическом обществе, особенно после того, как оно утвердилось, отбор производился по принципу крови, буржуазное общество постепенно ввело в качестве дополнения принцип богатства, принцип, который был действен и для образованной элиты, так как образованность в большей или меньшей степени была доступна лишь молодому поколению обеспеченных слоев. Хотя принцип успеха в соединении с двумя другими действовал и раньше, тем не менее важным новшеством последней фазы демократического развития было то, что принцип достигнутого успеха все чаще становился единственным критерием общественного признания. В целом современная демократия представляет собой комбинированный аппарат отбора. Ее элитарные группы - сочетание преуспевающих личностей, достигших своего положения посредством одного или нескольких из трех упомянутых принципов. Как бы ни относиться к этой комбинации с точки зрения социальной справедливости, следует во всяком случае признать, что она удачным образом соединяет тормозящие консервативные и движущие вперед принципы отбора. Отбор на основе достигнутого успеха представляет здесь динамический элемент. У нас нет ясной картины того, какое воздействие оказал бы отбор элитарных групп в массовом обществе, если бы ведущую роль в этом процессе играл только отбор по достигнутому успеху. Быть может, в таком обществе чередование различных элитарных групп шло бы слишком быстро и в нем отсутствовал бы континуум, создаваемый главным образом путем постепенного раширения ведущих групп в обществе. Однако подлинная угроза культуре нашего массового общества состоит совсем не в том, что принцип достигнутого успеха внезапно принимает слишком общий характер, а, напротив, в том, что в последнее время общество перестает считать этот принцип решающим в конкурентной борьбе за власть и внезапно начинает применять другие критерии, например принцип крови, которые призваны устранить принцип достигнутого успеха.

==317

Мы не будем тратить усилий на доказательство того, что недавно провозглашенный расовый подход совсем не есть, как это ни странно, подлинный принцип отбора по крови. Речь идет уже не о чистоте выпестованного благородного меньшинства и его традициях; в этом отношении сторонники данной теории обрели демократичность и готовы сразу же предоставить открытым группам широких масс

привилегию на возвышение, не связанное с успехом. До сих пор часто вызывающее зависть притязание на выполнение конкретных функций и на определенное положение в обществе было привилегией знати, основанной в первую очередь на происхождении; удача же этого притязания лишь во вторую очередь связывалась с достигнутым успехом. Теперь самый ничтожный человек обладает привилегией, позволяющей ему ссылаться не на успех, а на просхождение. Это может вновь служить характерным признаком процесса, который мы назвали негативной демократизацией: если неконтролируемый принцип свободы и конкуренции в первой фазе современного общества вел к провозглашению всеобщего равенства и тождественных ему обязанностей и прав, то в рассмотренном здесь случае он превращается в свою противоположность. Внезапно возникает требование предоставить громадным группам людей, и даже человеку с улицы, привилегию чистой расы независимо от результатов его деятельности. Сегодня в действующем негативно соперничестве политических принципов вопрос ставят уже не о правильности, а о пригодности. Поэтому, характеризуя эту борьбу идеологий, не имеет смысла указывать, что логически невозможно в течение длительного времени предоставлять привилегии каждому человеку. Я не собираюсь расписывать, как будет выглядеть массовое общество после отказа от принципа успеха; напомню только, что при возникновении этого общества оно легитимировалось именно посредством этой новой нормы в отборе и только в ней черпало мужество для борьбы с предшествующим общественным принципом традиции. VI Дальнейшие социальные помехи в формировании культуры возникают в новейшей фазе развития как следствие искусственного сдвига в составе элитарных групп; прежде всего насильственно меняется соотношение коренных и мобильных элементов25. Чтобы понять значение этого изменения, важно иметь в виду, что западная культурная элита с самого начала была сплавом локальных носителей культуры из земель и сословий с не связанными с определенной местностью интеллектуалами. Поскольку современная культура была

==318

подготовлена клерикальной образованностью, она с момента ее возникновения носила в значительной степени интернациональный характер. Ведь клерикальная культура была в первую очередь выражением интернационального порядка и лишь во вторую очередь - отражением специфических локальных и национальных ситуаций. Вслед за этим христианским гуманизмом возник светский гуманизм, который, в свою очередь, складывался на мирской основе тоже как интернациональное движение. Правда, по мере демократизации культуры в среде гуманистов и патрициев начинает действовать тенденция к ее локализации. Однако только преуспевающее бюргерство придало позднему городскому искусству подлинный локальный колорит, создало деятельность и мышление, отличающееся по своему локальному характеру. Следовательно, историческое сообщество Запада отнюдь не проходило в своем историческом развитии, как склонен себе представлять неспециалист, различные ступени, поднимаясь от локальной провинциальной культуры к национальной и интернациональной; напротив, после грандиозной стадии интернациональной, правда, ограниченной узкими элитарными кругами интеграции в эту интернациональную сферу встраивается сначала локальная и лишь позднее национальная интеграция. В Северной Европе основу культуры закладывают поселившиеся там монахи, придавшие варварским племенам надлокальную и надродовую культуру. Еще долгое время эта традиция сохраняется в нашем обществе среди странствующих, следовательно, не связанных с определенной местностью, индивидов. Лишь медленно, наряду с ними, начинают обретать свою культурную значимость коренные элементы. С этого момента в культуре каждой страны идет борьба двух групп. Одна из них связана с определенной местностью как своим внешним существованием, так и своей духовной жизнью и ощущает как чуждое и иноземное даже то, что приходит из соседней провинции. Наряду с ней действует другая группа более мобильных и не связанных органически с коренным обществом индивидов, предпочитающих действовать в сфере социальных и духовных связей,

которые подготавливают образование культурного сообщества Европы. В Великой французской революции находит свое выражение настроенность мобильной городской интеллигенции, а в последовавшей за ней контрреволюции и романтике, напротив, настроенность тех групп, которые находятся под влиянием обособленного развития провинций и округов. До тех пор пока сохраняется органическое развитие, эти две группы и эти настроения оказывают плодотворное влияние друг на друга. Тип мобильного человека препятствует духовной провинциализации человека коренного типа, которого владение, родина и заранее

==319

гарантированное будущее делают более почвенническим, но и более вялым; а он, в свою очередь, заставляет абстрактного, сверхмобильного человека с уважением относиться к конкретным ситуациям и традициям своей непосредственной среды и душевно проникаться ими. Подобно тому как в современной экономике при наивысшем развитии техники и коммуникаций рождаются движения за автаркию, возникают перебои и в культурной сфере. Сторонники локальной духовности стремятся вытеснить из своих рядов тех, кто отстаивает в культуре интернациональные связи, и таким образом уничтожить все то, что мы духовно восприняли с момента возникновения гуманистической образованности. В период образования автаркии и внутри ряда развитых стран происходит своего рода «деколонизация», о которой говорил М.Ю. Бонн применительно к экономике26: Исконно коренные группы отделяются от мобильных элементов и тем самым от всего, что привнесено в нашу культуру развитием христианства и светской интернациональной культуры. В самом деле, ряд сопутствующих .этому процессу психических и духовных явлений может быть объяснен лишь этим регрессом. Если до этого времени нормальный отбор возвышал носителей культуры или постепенно повышал культуру поднимающихся в этом процессе слоев, то теперь, в ходе негативного отбора, тон начинают задавать те, кто отстал по своему самообладанию и способности контролировать свои влечения. Вследствие их победы господствующими становятся их ценности; в душе отдельного индивида также возникает внутренняя борьба мотивов и в конце концов происходит негативный отбор такого рода, что люди начинают стыдиться культуры, которую они постепенно восприняли, ощущают склонность к ней как проявление слабости и трусости; совершенная в течение длительного времени многими поколениями сублимация постепенно распадается и вовне все больше выступает хаотическая и бесформенная сторона души. Так, в конце концов негативный отбор элиты в обществе превращается в негативный отбор господствующих переживаний и свойств характера, совершаемый в душе индивида. Действующее в каждом обществе стремление к вытеснению подавляет при культурно-позитивном отборе асоциальные и первоначальные импульсы, а при негативном отборе достигнутую в медленном культурном процессе сублимацию27 . лимацию* VII Однако задача социологии культуры не ограничивается описанием процессов, посредством которых создаются и

==320

развиваются элиты; в нее входит и исследование того, как элиты встроены в общество. В связи с этим первоочередной вопрос - это вопрос об их отношении к «публике». Для пояснения этого надо остановиться на процессе образования публики. Элиты не обращаются непосредственно к широким массам. Между элитой и широкими массами находятся социальные структуры, которые, правда, неустойчивы, но тем не менее обладают известной внутренней расчлененностью и постоянством; их функция - опосредствовать отношение между элитой и массами. И здесь можно показать, что переход от либерального псевдодемократического общества меньшинства к действительной демократии масс разрушает постоянство этого образования, именуемого публикой, и усиливает значение флюидных масс. В области литературы и театра это проявляется в том, что автор уже не может, как раньше, завоевав любовь публики, рассчитывать на то, что она, по крайней мере на протяжении одного поколения, сохранит к нему интерес. В массовом обществе место постоянного общества, составленного из сословий или из подобных сословиям слоев, занимает реально интегрирующаяся публика, которая в типичных случаях собирается лишь для одной постановки и для которой играет не постоянная труппа, а труппа, также собиравшаяся лишь для этого представления. Такая непостоянная, меняющаяся публика может быть привлечена только посредством все новых сенсаций. Следствием такой ситуации оказывается для авторов то, что успех все чаще выпадает только на премьеры; ведь при второй и третьей постановках пьесы того же автора уже нельзя рассчитывать на публику как гарантированное единство. Там, где органическое, исторически сложившееся единство публики уничтожено, авторы и элиты обращаются непосредственно к широким массам; тем самым они в большей степени подчиняются законам массовой психологии, чем в тех случаях, когда в качестве регулятора отношения между элитой и массой действует такой достаточно открытый организм, как публика. На последней стадии либерального массового общества эту беду пытаются предотвратить новым насильственным решением, феноменом организованной публики. Рабочий театр ставит спектакли для профсоюзов или иных организаций. Тем самым в пограничной ситуации либерального массового общества появляется решение, которое, вероятно, найдет себе применение и в регулируемом плановом обществе. ? будущем возникнет, вероятно, стремление заменить органическую публику и публику атомизированную искусственно организованной публикой в качестве третьей ступени развития. Показанный здесь на примере театральной жизни феномен образования публики можно наблюдать и в других

К.Манхейм

==321

областях общественной жизни, например, в сфере политики. И здесь на стадии демократии меньшинства между широкими массами и элитой существовали структуры типа публики, например, более или менее постоянная поддержка избирателей и находящиеся под влиянием прессы партии. На стадии расширения демократии и превращения ее в массовую демократию роль тех, кто раньше не участвовал в выборах, и еще не подвергшегося влиянию молодого поколения становится значительно более решающей, чем опора на охарактеризованные выше образования типа публики, более или менее подвергшиеся влиянию политических структур28. Поэтому в обществе либеральной массовой демократии, партии стремящиеся к ключевой роли, прежде всего обращаются к этим еще не организованным массам и стараются, опираясь на законы социальной психологии, воздействовать на них посредством иррациональных средств. Однако и здесь, как и в случае с театральной публикой, диктатура, как только она достигает господства, сразу же преображает существовавшую ранее интеграцию добровольных сторонников в организованную партию. VIII Дальнейшая проблема, суть которой сводится к выяснению того, как элитарные группы встроены в общество, связана с их положением в обществе, с их отношением к социальным слоям. Для судьбы элитарных групп, а потому и для господствующей в обществе духовности, не безразлично, составляют ли носители культуры часть хорошего общества, зависят ли они от отдельных меценатов, от свободно интегрирующейся публики или от организаций. Первое следствие современной демократизации образования - это пролетаризация интеллигенции29. На рынке труда интеллигенции появляется больше людей, чем нужно обществу для выполнения его интеллектуальных функций30. Подлинное значение этого переизбытка состоит не только в обесценении духовных профессий, но и в обесценении в общественном мнении самого духа. Неинтеллигентный человек полагает, что дух всегда ценят лишь ради него самого. Между тем существует социологический закон, согласно которому социальная ценность духа зависит от социальной значимости его творцов и носителей. Чтобы дух как таковой получил в качестве ценности общее признание, потребовалось не только длительное развитие; решающее значение в этом процессе всегда имело социальное положение его творцов Аристократия духа лишь медленно завоевывала свои позиции

==322

рядом со слоем военной знати, аристократией по крови. Из истории нам известны забавные примеры, когда ценность университетского преподавателя определялась тем, сколько аристократических юношей сидит у его ног. Из истории Греции мы знаем, что изобразительное искусство долгое время ценилось меньше потому, что вначале художники происходили из сословия рабов. Напротив, для общественного развития духа было чрезвычайно существенно, что абсолютным властителям княжеств внезапно понадобились образованные должностные лица, в результате чего понизилась ценность придворной теологии и ряда других наук и повысилась значимость юридического образования

В настоящее время мы являемся свидетелями обратного движения. Превышение предложения над спросом снижает ценность интеллектуалов и самого духа. То обстоятельство, что в предшествующий период развития демократического общества подобного превышения предложения над спросом в этой области не происходило, связано с тем, что эта стадия была демократией меньшинства. В культурный слой общества, наряду с аристократическими семьями, проникало путем отбора такое количество представителей имущих слоев, что имущество и образованность стали составлять замкнутое единство. Тем самым интеллигенция стала частью «хорошего общества». Можно, правда, сказать, что в восемнадцатом веке ученые были преимущественно выходцами из низших слоев, но путь их был тернист31 и покорность господствующим слоям гарантировалась зависимостью от них. Переход в наши дни от буржуазной демократии обеспеченных слоев к массовой демократии, в которой культура уже не принадлежит только немногим, имел сначала благоприятные последствия. Слишком тесно связанная с «хорошим обществом» интеллигенция воспринимала образование в смысле сословной конвенциональности и придавала ему в значительной степени сословный и престижный характер. Освобождение интеллигенции от «хорошего общества» и превращение ее в пребывающую некоторым образом между социальными слоями, делегирующуюся из всех классов духовность привело на первых порах к удивительному расцвету свободной духовной жизни. Образованность в лице интеллигенции царской России, а также в большей или меньшей степени всей Европы последних лет была общечеловеческим достоянием в лучшем смысле этого слова, в значительной мере независимым от сословных предрассудков, которые раньше всегда примешивались к образованности. Негативную направленность этот все более широкий отбор получил тогда, когда вместе с ростом предложения и сами слои, из которых производился отбор, становились все менее благоприятной почвой для культурного созидания.

==323

Наименее подходящими для духовной жизни совсем не обязательно являются беднейшие слои, ими могут быть и те, положение которых в современном производственном процессе безнадежно; поэтому возникающие в этих кругах импульсы часто создают типы, ограниченные по своей человеческой сущности. Если в обществе, которое может предоставить социальным слоям весьма различные жизненный уровень и досуг и соответственно обеспечить различное духовное и душевное развитие, если в таком обществе доступ в сферу духовного лидерства будет открыт все большему числу людей, то средняя ментальность обойденных судьбой групп неизбежно получит репрезентативное значение. Если в аристократическом обществе с культурой меньшинства низкий средний уровень образования, присущий угнетенным слоям, ограничивался их жизненной сферой, то теперь укоренившаяся ограниченность людей среднего культурного уровня получает благодаря их массовому возвышению значимость и вес в обществе и сразу становится образцом для всех. Медленный приток низших слоев может быть ассимилирован высшими слоями, как это еще сегодня большей частью происходит в Англии. Но там, где приток масс становится лавинообразным, старые слои интеллигенции теряют свою способность ассимилирования и вытеснения. В связи с этим можно спросить, почему подлинная массовизация культуры не произошла уже тогда, когда пролетариат впервые выступил со своими притязаниями на образование и обрел влияние в демократической культуре. Почему негативные симптомы упадка культуры стали очевидны лишь тогда, когда демократизация культуры вышла за пределы пролетариата и распространилась на другие слои? Для объяснения этого надо прежде всего спросить, какие, собственно говоря, социальные слои все больше захватывают в наши дни политическое и культурное лидерство. Ответ гласит: те слои, которые обычно называют «новым средним сословием» в отличие от старого среднего сословия. К нему относятся мелкие служащие, низшие чиновники, ремесленники, мелкие коммерсанты, мелкие крестьяне и опустившиеся рантье32. Можно допустить, что сам по себе этот слой мог бы не хуже любого другого выдвигать носителей культуры и что отбор элиты, который охватил бы и эти группы, должен был бы иметь благоприятные последствия. В.принципе это, может быть, и так. Однако более глубокий анализ

выявляет причины того, почему именно привлечение этих слоев приводит к изменению качества культуры. Со времени Маркса, Макса Вебера33 и других мы знаем, что общественные слои очень различаются в духовном отношении и что основополагающую структуру ментальности каждого слоя можно в значительной

==324

степени вывести из его положения в общественном производственном процессе. При этом решающей в современном обществе является заинтересованность группы в дальнейшем развитии индустриализации и рациональной технической организации. Жизнь определенных слоев и групп связана с ростом индустриализации и крупного предпринимательства. Само их положение рождает симпатию к техническому прогрессу и дальнейшему развитию рациональных и духовных возможностей людей. Совершенно ясно, что пролетариату, существование которого связано с индустриализацией, с техническими достижениями крупных предприятий и сверхорганизацией общества, свойственна бессознательная склонность развивать общество и дальше в этом направлении34. В России, например, где пролетариат - господствующая политическая сила, он настойчиво внедряет этот принцип, совершая все большее накопление и инвестиции, чтобы увеличиться как социальный слой. Совершенно иную позицию занимают по отношению к растущей индустриализации и рационализации индивидуально хозяйствующие мелкие социальные группы, такие, как мелкие торговцы или ремесленники, которые видят в технических изобретениях и крупных промышленных предприятиях врага. Для того чтобы чувствовать себя самостоятельными, им надо было бы разгромить крупные концерны, фабрики, универсальные магазины. Если бы это было в их власти, они сразу бы остановили техническую рационализацию. Однако тот, кто хоть в какой-то мере способен мыслить социологически, знает, что процесс рационализации в определенной области человеческой жизни нельзя повернуть вспять без того, чтобы это не привело к подобному же регрессу всей духовной и душевной конституции человека. Всякий, кто хочет возврата к докапиталистической структуре хозяйства и к докапиталистической организации общества, должен преобразовать и всю основу образования в такую, какой она была для человека докапиталистического общества. Следовательно, чтобы спастись, он должен искусственно затормозить весь процесс развития общества, который под действием технической рационализации все более идет в сторону дальнейшей индустриализации и сверхорганизации. Подобно тому как промышленный пролетариат стремится посредством экономических средств достичь социального преобразования, так сказать, общей пролетаризации, новое среднее сословие пытается спастись, используя все политические средства, чтобы повернуть вспять промышленное развитие, затормозить процесс рационального образования и, опираясь на свои гуманистические идеалы, повернуть в обратную сторону становление современного рационального типа. У\з предыдущего изложения ясно, что подобное преобразование общества

==325

соответственно тому, как этого хочет та или иная группа или слой, само по себе произойти не может и совершается лишь посредством насилия. Если кому-то нужны только пролетариат,

промышленность, рациональность и просвещение, то ведь человек и строй такого рода так же не могут возникнуть из предоставленного самому себе общественного процесса, как другой тип человека, тип человека докапиталистического общества, не может беспрепятственно возникнуть на нынешней ступени развития общества и должен быть систематически выпестован с помощью насилия или, во всяком случае, посредством постоянного социального и духовного воздействия. Таким образом, и в этом случае неорганизованный рост демократического общества ведет к диктатуре. А тем самым в сфере культуры возникает опасность явлений, связанных с чрезмерной институционализацией. IX Демократическому и либеральному устройству массового общества можно предъявить ряд обвинений и наша критика достаточно это показала. Однако необходимо признать одно его преимущество - то, что при всей неправильности его развития оно оставляет открытой возможность для спонтанного образования противоположных течений и коррекций. Большое преимущество либеральной структуры даже на стадии массового общества - невероятная гибкость. Было бы совершенно неправильно понимать нашу точку зрения таким образом, будто мы хотим, как это свойственно в наше время распространенному снобизму, представить массовое общество как само по себе достойное презрения. Мы твердо уверены в том, что современное общество так же сможет рано или поздно создать свои общественные формы для образования культуры, как это было в той или иной мере совершено в различных общественных структурах на предшествующих стадиях общественного развития. Основное зло современного общества заключается не в большом количестве людей, а в том, что либеральному строю до сих пор не удалось создать необходимое для большого общества органическое членение35. Современной психологией и социологией установлено, как мы уже упоминали, что большое количество людей, организованное или разделенное на группы, реагирует в психическом отношении иначе, чем те же люди, когда они выступают как неорганизованная масса36. Многократно упоминавшееся неустойчивое поведение следует относить за счет нерасчлененности массы, а неправильное развитие либерального механизма отражает, по-видимому, переходный характер стадии, на которой предполагающий

==326

узкие рамки отбор и связанные с ним институты оказываются под внезапным натиском масс. Но даже если рассматривать упомянутое неправильное развитие либерального механизма только как выражение переходной ситуации, это отнюдь не означает, что оно не может привести к гибели общества и культуры. Однако здесь следует со всей определенностью подчеркнуть, что диктатура отнюдь не является по отношению к этим перегибам и этому негативному развитию либерализма полярной формой социальной организации, т.е. она не служит противоположностью либеральнодемократическому строю, а поэтому сама по себе и не может быть средством, способным исправить все то, что там было испорчено. Сама диктатура вырастает именно из негативных действующих сил массовой демократии и оказывается не чем иным, как насильственной попыткой развивать случайную стадию либерального общества со всеми его недостатками в односторонних интересах определенной группы, а затем упрочить его. Χ Мы не можем здесь характеризовать во всех деталях весь механизм общества, управляемого диктатурой, в его воздействии на культуру. Для этого потребовалось бы рассматривать отдельные воздействия диктатуры на культуру по крайней мере так же подробно, как мы рассматривали это на примере свободного общества. Мы отказываемся от такого анализа, с одной стороны, потому, что

воздействие диктатуры, если можно так сказать, очевидно, с другой - потому, что мы до сих пор не располагаем достаточным количеством подробно изученных примеров плодотворного планирования в культурной сфере. Однако все наблюдения в этом направлении должны быть основаны на нескольких совершенно простых фактах. Прежде всего: диктатура не есть просто планирование. Возможно, что для определенной степени планирования именно эту степень необходимо со всей ясностью определить в последующем исследовании и на практике, - необходимы диктаторские полномочия37. Но попытку излечить находящееся в кризисе общество одним установлением в нем диктатуры можно уподобить поведению врача, который полагает, что он спасет ребенка, запретив ему плакать. Мы покажем на одном только примере, что диктатура еще не есть планирование. Правильное планирование культуры, которое организовало бы все в том'смысле, как это понимает тоталитарное государство, должно было бы предоставить место и критике. В нем необходимо было бы создать центр, где

==327

может быть собран и демонстрирован материал плодотворной самокритики, а именно опыт тех, кто занят планированием. Произвольная критика, безответственные, публичные разглагольствования могут действовать разлагающе, но полное уничтожение критики несет в себе только зло. Даже самый убежденный представитель либерализма вынужден признать деструктивное воздействие критики, лишенной чувства ответственности, нападкам которой при осуществлении определенных задач подвергаются действия занятых в их осуществлении групп; причем совершается такая критика лишь с одной целью - служить собственным интересам без ощущения какой-либо обязанности предложить меры к позитивному улучшению положения. Здесь перед нами вновь повернутый в негативность либерализм, который на стадии господства масс позволяет беспрепятственно использовать во вред себе заложенные в нем свободы и допускает, чтобы его противники злоупотребляли созданным им самим социальным механизмом. Чем больше мы продвигаемся в развитии либеральнодемократического общества, тем чаще его противники выступают со своими так называемыми «многообразными программами» или вообще отказываются сказать хоть что-нибудь о своих собственных будущих решениях. Оба пути вполне соответствуют законам социально-психологической суггестивности масс, но они тем опаснее, когда речь идет о преодолении общественных кризисов, поскольку они внезапно отбрасывают нас от рационального исцеления к социальной неуверенности. Составители многообразных программ оппозиции, обещающих что-либо всем недовольным группам и слоям общества, рассчитывают на неумение среднего человека мыслить. С ним часто солидаризируется профессионально образованный, но не способный к вынесению общих суждений специалист. На последней стадии преобладания демагогического развития высшей мудростью считается вообще ни о чем не высказываться, отвергать роль рациональности в будущем и требовать слепой веры. Тогда наслаждаются двойным преимуществом - возможностью использовать рациональность только при критике противника и одновременно беспрепятственно мобилизовать в своих интересах все негативные формы ненависти, которые - уже по установленному Зиммелем закону «негативное™ типов коллективного поведения»38 - позволяют значительно легче формировать массу в единство, чем поставить перед ней позитивные цели. И прежде всего таким образом предотвращается опасность создания содержательных высказываний о собственных целях партии в своей среде. Если при прежних формах общественной оппозиции работали хотя бы с так называемыми утопиями, правда, некритическими,

==328

потому что в них желаемые грезы смешивались с тем, что могло быть реализовано в обществе, то на более поздней стадии развития не было необходимости даже в таком духовном усилии, которое требовалось для обрисовки грезы, - достаточно, не размышляя, интегрировать негативные настроения и недовольство. Что касается невозможности прежней формы критики, либеральной, неконтролируемой, не введенной посредством планирования в общественные связи, то сегодня даже самый радикальный демократ должен признать, что в мире, в котором система управления требует все больше специальных знаний и наиболее важные вопросы решаются в комиссиях, а не на пленарном заседании, подлинный контроль не может заключаться во всеобщем решении и осуществляться при абсолютной публичности. То же относится к различным областям культуры, которые большей частью требуют столь тонких специальных знаний, что всякие безответственные попытки вмешаться (связанные большей частью с политикой) не могут ни контролировать, ни направлять развитие культуры. И здесь решение зависит от правильного разделения формирующих мнение инстанций, от должного направления спонтанных импульсов и опытов, от допущения и формообразования публичности, которая, в отличие от бесформенной, широкой публичности, опирается на относительно замкнутые, но подчас все-таки контролируемые группы и ограничивается ими, следовательно, и здесь решение зависит от расчлененной, демократической организации общества. После того как сегодня мы совершенно ясно увидели, куда ведет в формировании мнения, с одной стороны, полное подавление, с другой - полное laissez-faire, все дело в том, чтобы найти рациональным и экспериментальным путем такое соединение того и другого, которое представляло бы собой оптимальное выражение характера общества и культуры. Важная область для экспериментирования в изучении этих феноменов дана существующими диктатурами. Пока они функционируют, в них - хотя бы ввиду необозримости большого общества организующий центр должен располагать каналами информации и критики. Диктатура также должна располагать возможностями наблюдения за реакцией тех, кто является объектом управления. Служит ли этому в качестве наилучшего способа тайная система надзора или неконтролируемая мощь местных властей, еще не определено. До тех пор пока диктатура не заменяет прежнюю форму, с помощью которой мнения вводятся в определенные каналы парламент, прессу и т.д., - новыми, следовательно, сама не осуществляет планирование, в ней возможна только дезинтеграция^ Таким образом, и здесь диктатура без

==329

планирования приводит лишь к регрессу, так как в тех сферах, где раньше уже было создано рационализированное разделение компетенции, она вновь создает сосуществование мелких деспотий. Если в течение определенного времени планируемая критика не будет встроена в диктатуру, это приведет к гибели режима. Либо недовольство вспыхнет таким образом, что его вообще уже нельзя будет интегрировать в общественную систему, т.е. в виде восстаний и контрреволюции, либо ведущие группы потеряют контакт с животворящими клеточками общества, бюрократия утратит чувство реальности, и ее чуждое действительности управление в конце концов, «планируя», уничтожит хозяйство и культуру.

После всего сказанного можно с полным правом спросить, действительно ли на стадии массового общества все безнадежно, и мы без надежды на спасение движемся навстречу гибели общества и культуры. Мое мнение отнюдь не таково. Я полагаю, что история либерального массового общества достигла точки, когда расчет на естественный ход событий ведет к гибели. Без планирования - и в области культуры - мы не обойдемся и нам следует, наконец, признать, что система образования, рассчитанная на индивидуализированный элитарный тип в демократии меньшинства, не может быть без изменений успешно применена к массам39. Одним словом, не следует ждать, пока в ходе неправильного развития к власти придут те группы, которые под планированием понимают одностороннее, функционирующее в их интересах господство сил. Планирование не означает насилия над живыми структурами, диктаторскую замену творческой жизни. Планирование означает сознательное устранение источника ошибок, совершаемых общественным аппаратом, на основе знания всего социального механизма и живых структур; но это означает не лечение симптомов, а умение правильно переключиться на ясное осознание, т.е. умение ясно видеть и учитывать в своих действиях их отдаленные последствия. При этом не стоит забывать, что в области культуры (как, собственно говоря, и в экономике) никогда не было абсолютного либерализма в том смысле, чтобы наряду со свободно действующими общественными силами не существовало бы также регулирования, например, в сфере образования. Либеральное государство также создавало сферы, где оно не только устанавливало норму знания, которое надлежало предоставить различным слоям, но, сверх того, и создавало и предлагало элитарным группам следовать образцам поведения, необходимым для существования данного общества. Стало быть, своеобразию свободного

==330

демократического общества не противоречит утверждение, что существует оптимальная отчетливо выраженная связь между сферой свободной творческой инициативы и институциональной структурой. При этом в будущем своеобразие этой сферы свободной творческой инициативы должно обязательно включать в себя постоянный контроль над тем, чтобы в ходе развития не произошло ее перерождение. Но для того чтобы, контролируя, воздействовать в будущем на происходящее, надо прежде всего знать законы созидающих культуру и разлагающих ее социальных сил. Далее, при этом необходимо ясно понимать, что переход от демократии меньшинства к сложившейся массовой демократии происходит не спонтанно, а должен быть заранее запланирован.

00.htm - glava10

Глава III. Мышление на стадии планирования Самое существенное в преобразовании человека - это преобразование его способности мыслить и изъявлять свою волю. Подобно тому сопротивлению, которое оказывается переходу от старой экономической системы к новой, от господствующей политической позиции к отличной от нее, возникает и сопротивление, когда следует мыслить и изъявлять свою волю по-новому. Такое

сопротивление человек нашего времени может пережить и осознать в его современном историческом опыте. Одно из величайших достижений в развитии человечества заключается в том, что оно, медленно продвигаясь все дальше, привыкло записывать свою историю. Новый шаг на этом пути - его способность переживать, экспериментируя, свою историю и черпать из поднимающихся в общественном процессе сил знание и волю для того, чтобы самому создавать историю. В старой эпической форме исторической науки на первый план выступали отдельные люди и связи. Новое в социологическом исследовании прошлого и настоящего заключается в том, что история рассматривается как экспериментальное поле для наблюдения за регулирующим вмешательством. Она сама по себе очень скоро заставляет перейти от наблюдения над объективными событиями к такому же наблюдению над собой.

==331

Тот, кто хочет знать, как посредством преобразования человека можно изменить мир, должен в первую очередь произвести внимательное наблюдение над тем, как существующий мир моделирует в нас человека. Это экспериментирующее самонаблюдение является уже выражением нового отношения к происходящим в обществе событиям, которое не следует смешивать со старыми формами саморефлексии. Старые формы возникают большей частью из своего рода эгоцентризма, из концентрируемого на Я любопытства даже в тех случаях, когда они направлены на самосовершенствование или спасение. Современный наблюдатель видит себя только как часть всего того, что происходит Если он хочет изменить себя, для него все дело в том, чтобы изменить в себе часть мира. Он становится интересным самому себе, потому что при каждом преобразовании себя может сказать: то, что стало возможным для одного человека, в принципе возможно и для человека вообще. И наоборот, если он видит, как в определенных социальных ситуациях постоянно гибнут люди, он предполагает, что здесь действует структурный закон, жертвой которого станет и он, если подпадет под его действие. Все эти формы самонаблюдения подчинены тенденции к нивелированию и не принимают во внимание индивидуальных различий, ибо ориентированы только на общее в человеке и в его способности к изменению. Наилучшую формулировку для этой социологической позиции дал Лоренц фон Штейн, который вслед за Луи Рейбо характеризовал жизнь Сен-Симона как «экспериментальную жизнь» 40 Уже в самонаблюдении такого рода непроизвольно участвует планирующий рассудок. Человек не воспринимает себя и других людей в покорности, как это было раньше на религиозном уровне; не рассматривает душу, как на пантеистическом уровне, с чувством преданности и потрясения; он видит в ней часть природы, перед бездонностью которой наша мысль бессильна и перед которой мы можем лишь ощущать трепет; человек, экспериментируя, приступает к делу соответственно его новому отношению ко всем остальным вещам сущего. Чтобы полностью понять своеобразие этого поведения, мы должны уяснить себе, что мышление не является чем-то независимым, покоящимся в себе, абстрактно постигаемым. Напротив, форма и содержание мышления меняются в зависимости от ситуации и функции, в которых и для которых вообще происходит мышление. Не мышление создает мир, а в определенным образом сформировавшемся мире существует тип мышления, пригодный, непригодный или преобразующийся в сторону большей пригодности орган. «Мышления вообще» не существует; определенным образом

==332

сформировавшееся живое существо мыслит в определенным образом сложившемся мире, чтобы выполнять соответствующую жизненную функцию. Первые следы мышления, в которых обнаруживается связь поведения животного с примитивным мышлением человека, характеризуются, насколько мы можем это теперь установить, фактом нахождения. Как обмен веществ у животного, так и регулируемое обычаем и традицией поведение примитивных человеческих групп, основано на способности находить. В мире, где человек непосредственно борется с природой за жизнь, в которой все процессы регулируются естественным отбором, один индивид или группа индивидов случайно находят среди множества возможных видов поведения формы реакции, пригодные для данной ситуации. Задача мышления состоит тогда в запоминании найденных правильных решений. Естественный отбор проходит теперь в соответствии с этим актом мышления, и те группы, которые не сумели сохранить и передать дальше то, что было правильно найдено, погибают. Но для сохранения таких «находок» не требуется точного рефлективного знания среды, в которой осуществляется эта успешная адаптация. Достаточно верного соблюдения позитивных предписаний и табуированных запретов, созданных предками. Если в природной среде или в социальной структуре возникают существенные изменения, требующие нового типа поведения группы, то прежний тип должен быть либо сломан, либо настолько ограничен, чтобы в бессознательном свободном экспериментировании индивида вновь могли быть найдены соответствующие новым условиям типы поведения и адаптации. С помощью того же механизма подражания и табуирования вновь найденные типы поведения, в свою очередь, становятся традиционными и сохраняются до тех пор, пока, пользуясь этими правилами, группа может ориентироваться в обществе и функционировать в совместной общественной жизни. В качестве примера этой стадии, которая сегодня всеми признается первоначальной формой хозяйства и общества, можно назвать общество, основанное на примитивном собирательстве и охоте. Однако и мы, люди сегодняшнего дня, в ряде случаев основываем наше поведение на мышлении, связанном с «нахождением» и с соответствующим социальным поведением. Решительный скачок из этой рациональности, связанной с нахождением, совершается, когда впервые сознательно изменяются, а затем изобретаются для особой цели хотя бы отдельные орудия и институты. На этой стадии уже надо представлять себе реальную цель и предвидеть, по крайней мере на протяжении известного времени, характер деятельности, необходимой для ее достижения. В этих случаях еще

==333

нет необходимости мыслить то, что выходит за пределы непосредственной задачи. Но необходимо, по крайней мере, представлять себе возможность адаптации продуманной цели к непосредственному окружению и последующее воздействие всего процесса. На этой ступени мышления происходит развитие техники, начиная от простейших орудий и приборов, далее через применение плуга и одомашнивание животных к использованию пара и электричества; все это - изобретения, «целенаправленно» группирующие определенные акты мышления и действия, (которые позже будут более точно охарактеризованы) для достижения поставленной цели. В таком же смысле можно изобрести организацию общества, сознательно придать определенную форму армии, бюрократии и ввести их как новообразования в общество. Сохранятся ли эти изобретенные некогда предметы, методы, институты внутри общественного образования, которое как целое на этой стадии еще должным образом не регулировано, или бесследно исчезнут, зависит от происходящего за спиной мыслящих и действующих индивидов отбора. На этой стадии исторические события представляют собой своеобразный конгломерат результатов

естественного отбора и сознательно сформированных институтов. Для происходящего в обществе это прежде всего означает, что рассудок с его особой целевой установкой, собственно говоря, еще сам является продуктом природного процесса. Что в обществе дано познавать и видеть и что в нем скрыто, какие непосредственные задачи поставлены в качестве цели и соответственно каким целям следует общество - все это обусловлено здесь естественным отбором. Процесс рационализации и вытеснения у людей происходит не по их желанию, а путем индивидуальной и коллективной адаптации и принуждения, которые, в свою очередь, не создаются ими самими. Следовательно, параллельно существуют социальные процессы, направляемые рассудком, и акты мышления, регулируемые социальным процессом. В одном случае берет верх человек, в другом человеческий рассудок определенным образом направляется социальным процессом. На этой стадии мы в значительной степени находимся еще и сегодня. Но напряженность силового поля естественного отбора, которому подчинены наши сознательно поставленные цели, постепенно начинает требовать перехода к своего рода планирующему вмешательству. О планировании^ мы будем говорить в тех случаях, когда человек и общество переходят от целенаправленного изобретения отдельной вещи или отдельного института к целенаправленному регулированию и обдуманному господству над теми связями, которые действуют между этими изобретениями единичными феноменами.

==334

До этого момента они были подвластны предоставленной самой себе каузальности и регулировались борьбой, конкуренцией и вытекающим отсюда отбором. Это означает прежде всего способность и тенденцию к продумыванию до конца действия каузальных связей, первым звеньям которых мы дали толчок, предоставив их затем самим себе. Далее, это означает конструктивное дополнение доступных наблюдению первых звеньев каузального ряда, создание своего рода кругооборота событий, который большей частью конструируется под знаком равновесия действий. Перед лицом того факта, что в самодеятельном механизме отбора каждое вмешательство, направленное на целое, излишне, на стадии изобретений начинающаяся где-либо линейная цепь причин переосмысливалась как замкнутый круг двусторонних взаимосвязей, лишенный первого и последнего каузального звена; наиболее отчетливо это может быть изучено на примере классической экономики42 На высшей стадии развития различные, до сих пор конструированные как кругооборот, взаимозависимые дальние воздействия соединяются в мышлении в многомерную структуру, которая, правда, и сама меняется, но позволяет наверняка проникнуть в изменение ее членов, исходя из ее целостности. Этому новому по своему характеру мышлению соответствует и новая деятельность. Ибо запланированное вмешательство не только изменяет отдельные звенья каузального ряда, не только добавляет новые звенья к существующим, но и пронизывает все происходящее, отправляясь от имеющегося в каждой ситуации какого-либо ключевого положения. Общественный механизм кругооборота становится доступным господству и управлению только в том случае, если можно обнаружить и подчинить новому виду воздействия ключевые позиции. Действия из центра кругооборота обладают принципиально новым качеством. Ибо отсюда можно не только контролировать последующие действия, но и следить за разнонаправленными отдаленными последствиями, подчинять их посредством вмешательства или создавать заново. Вместо непосредственных целевых установок, возникающих то тут, то там, теперь появляется возможность непосредственного контроля над целым и опосредствованного контроля над отдельными звеньями. С появлением возможности планирования и обнаружения необходимых для этого ключевых позиций отдельные моменты самому себе предоставленного кругооборота теряют свою вещественную непосредственность и непреложность. Существенное в планировании заключается, следовательно, в способности добавлять к целенаправленному продумыванию непосредственно поставленных целей, связанных с ограниченным объектом, осмысливание до конца

==335

дальних воздействий этих единичных фактов. Изготовляя машину или организуя армию, представляют себе наиболее существенные изменения, которые то и другое вызовут в обществе. Ясно, что переход от изобретающего мышления, рационально реализующего непосредственные цели, к мышлению планирующему не может быть фиксирован. Никто не может указать, при какого рода предвидении и при каком увеличении сознательного регулирования начинается переход от стадии изобретающего к стадии планирующего рассудка. Этот переход так же размыт, как предшествующий переход от нахождения к изобретению. Самой примитивной формой нахождения следует, по-видимому, считать ту, в которой сочетались два фактора - бесконечная переменчивость ситуаций, с одной стороны, и конечное число возможных реакций - с другой. Из них посредством бессознательной адаптации и отбора кристаллизовалось и стабилизировалось правильное поведение. Является ли в отличие от этого нахождение, основанное на сознательных поисках благоприятных ситуаций, уже изобретением или изобретение начинается лишь там, где факторы спонтанно комбинируются по-новому? Размышлять над проблемой точного определения цезуры - напрасный труд; ведь тот факт, что существуют размытые переходы, не делает неоправданной мысль, согласно которой они могут обладать принципиальным различием. «Планирование» как новая стадия в развитии мышления и действия общества утверждается по мере того, как все больше ограничивается регулирующими мерами огромная прежде сфера социальной конкуренции и связанного с этим отбора и подвергаются сознательному контролю действующие там силы43. Однако существует непреложный закон, под действием которого мы именно находимся в настоящий момент. Оставшиеся вне планирования, регулируемые посредством естественного отбора области, с одной стороны, и целенаправленно открытые и тщательно введенные в целое области - с другой, могут сосуществовать без трений лишь до тех пор, пока преобладают сферы, не подвергшиеся планированию. Чем длиннее становятся различные отрезки общественного процесса, функционирующие по заранее определенным проектам, тем труднее становится сохранить такое сосуществование внутри еще не регулируемого общественного целого. Там, где предвидение и предусмотрительность переходят от образования и сохранения единичной вещи и единичного института (фабрики, школы, политические партии, типы человека, сложившиеся посредством культивирования и

==336

воспитания душевных сил) к тому, чтобы планировать общие социальные функции этих элементов, они уже не могут произвольно остановиться на полпути. Причем по двум причинам: во-первых, потому, что планирование всегда уничтожает мобильность индивидуального элемента и его способность к адаптации; во-вторых, потому, что возможность уклониться и шанс на индивидуальную перестановку и адаптацию все уменьшается в еще не запланированном промежутке. Что каждый продуманный для достижения отдельных целей социальный элемент отчасти теряет свою способность к адаптации, когда попадает в область свободной конкуренции и отбора, можно видеть как на примере социальных институтов, так и живых существ. Опыт экономических кризисов показывает, что мелкие хозяйственные единицы, мелкие промышленные предприятия и маленькие магазины скорее могут устоять, чем крупные, неспособные к преобразованиям организации. То же мы наблюдаем и относительно узкоспециализированного в определенной сфере труда человека, который оказывается

менее приспособленным к преобразованию по сравнению с человеком, достигшим в процессе естественного развития определенной многосторонности. Когда семьи теряют социальную устойчивость, отец семейства, обладающий специальностью инженера или чиновника, значительно труднее привыкает к новой профессии и к новому положению вообще, чем мать, не имеющая особого образования, но проявляющая гибкость, необходимую для адаптации и изменения поведения в новых условиях. Специализировавшийся для особой профессии мужчина полностью утратил из-за односторонней рационализации способность к адаптации. Напротив, женщина очень часто именно благодаря отсутствию определенной профессии сохраняет исконные формы инстинкта и мышления, которые нужнее всего в свободном социальном пространстве. Эта форма мышления44, наилучшим образом соответствующая сфере нерегулируемой борьбы, характеризуется, однако, тем, что она представляет себе следующий шаг лишь от случая к случаю и не во всем систематизирует поведение. В сфере свободно происходящих событий, где господствует нерегулируемый, определяемый борьбой отбор, слишком дальнее предвидение может оказаться даже опасным. Предвидением односторонне конструированных событий человек сам связывает себе руки. Иначе обстоит дело там, где имеется регулируемый процесс. Здесь регулирование должно быть мысленно доведено до конца, и шанс на успех зависит только от способности заглянуть далеко в будущее. Возможность для отдельного человека уклониться и гибкость в еще не запланированных сферах'общества, с одной стороны, растущее принуждение к планированию - с другой, ==337

можно продемонстрировать на примере из повседневной жизни. Если на перекрестке движения транспорта ежеминутно справа и слева появляются одна или две машины, движущиеся к индивидуально намеченной цели, то в регулировщике движения нет необходимости. Отдельные движущиеся единицы достаточно гибки в своих действиях, чтобы на широкой улице спонтанно приспособиться друг к другу, т.е. уступить друг другу дорогу. Напротив, планомерное регулирование необходимо, если с разных сторон ежесекундно появляются пять или десять машин. Вследствие увеличения числа машин они займут всю ширину улицы и уклониться от столкновения будет невозможно. При таком уплотнении движения об индивидуальном приспособлении друг к другу уже не может быть и речи. Каждая монада должна отказаться от своей индивидуальной телеологии и подчиниться касающемуся всех планированию регулировщика (который будет пропускать то один: то другой поток машин). Этот простой пример ясно показывает, что растущая плотность событий делает невозможной сбалансированность посредством конкуренции или обоюдного приспособления. Изменение характера объективных событий становится, пожалуй, еще понятнее на примере, который недавно привел один экономист либерального толка, выступая против государственного вмешательства в проблему устранения кризиса. Он сказал: «Если на прогулке в горах путь внезапно окажется скрыт туманом, я, будучи опытным альпинистом, не стану продвигаться наугад или руководствоваться сомнительными соображениями, поскольку в результате могу окончательно заблудиться, а подожду, пока туман рассеется, и тогда продолжу свой путь по открывшейся моему взору дороге». На этом примере видно, сколь неадекватными и несостоятельными оказываются действия, когда условия либерального времени переносят в позднекапиталистическую эпоху. Хозяйство и общество либеральной эпохи в самом деле были сходны с не ведающей регулирования природой, так как в то время казалось, что улучшение и ухудшение конъюнктуры, подобно изменению атмосферных условий, подчинены постоянному круговороту, ритмическое повторение которого ожидается с полной уверенностью. Но с тех пор как мы все больше рационализировали хозяйство и общество, такое ожидание может стать опасным. Ибо оно уже не основано, как прежде, на ожидании повторяющейся благоприятной стадии, которая «сама собой» может и не наступить при изменившихся условиях. Для современного положения более уместно другое сравнение. Создается впечатление, будто при рациональном конструировании машины именно в тот момент, когда возникли трудности, доверие к мышлению было внезапно утрачено и наполовину созданный продукт предоставили самому себе4'.

==338

В наше время нет больше свободного движения природных, предоставленных самим себе элементов, которые стремились бы к равновесию в прежнем понимании. Более того, элементы, которые стремятся к такому равновесию, все более подвергаются девиациям. Эти служащие «препятствием» девиации связаны отчасти с правильно или неправильно регулирующим вмешательством, отчасти с взаимодействием политических, технических и психологических факторов. Следовательно, на этой стадии развития экономический процесс может быть скорее понят, если мысленно постигнуть его зависимость от этих относительно самостоятельных, но все-таки связанных в соответствии с определенной закономерностью факторов. Однако это означает также, что мы пытаемся вместо одномерного экономического процесса создать многомерный структурный образ всего общественного движения. Внешнеэкономические факторы и раньше, при либеральном строе общества, влияли на экономику. Однако тогда это взаимодействие различных сфер оставалось скорее случайным и преходящим. В те времена не только в теоретической абстракции, но и в социальной реальности существовало нечто подобное разделению сфер действительности. Если в то время в теории ставилась задача конструировать, исходя из определенных аксиом и ясно излагаемых точек зрения, отдельные срезы действительности в качестве авто-. номных, например, чистое хозяйство, чистую этику, чистую политику, чистую психологию, то подтверждение такой возможности находили не только в аргументах, теоретически подкрепляющих абстракцию, но и в действительности своего времени. Ибо сама социальная реальность была такова, что индивид действовал в разъединенных мирах и занимал то чисто экономическую, то чисто религиозную, то чисто политическую позицию. Все практические максимы того времени и идеалы ведущих слоев общества свидетельствуют о том, что речь шла об изменении значимого прежде поведения. Индивид реорганизовывал себя, а вместе с собой имплицитно и всю общественную структуру. Идея «государства, функционирующего в роли ночного сторожа», которое не должно вмешиваться в частную жизнь отдельных людей, требование, чтобы и хозяйство было свободно от вмешательства государства, чтобы религия не влияла на воспитание, эмпирия шла своим путем и была независима от религии и метафизики, чтобы внешняя легальность права не смешивалась с областью внутренних переживаний и совести, - все эти максимы идут в одном направлении - в направлении полного разделения социальных сфер. Если мы хотим не только выявить, но и объяснить этот бросающийся в глаза параллелизм между

==339

образом мышления и структурой действительности того времени, то нам, как социологам, следует задать вопрос: с помощью какого скрытого социального механизма удалось достигнуть того, что тогдашняя действительность в большей мере, чем сегодня, функционировала в направлении разделения социальных сфер и мышление в соответствии с этим конструировало для себя мир подобным же образом? Для того чтобы ответить на этот вопрос, надо прежде всего напомнить, что организации средневекового общества, по-видимому, также не было свойственно разделение сфер, как находящейся перед нашим взором стадии общественного развития. В средневековом цехе власть, хозяйство, религия, искусство и т д. были объединены в неразрывное целое Цех регулировал в человеческой жизни все - от техники до

рыночных цен, от религии до проведения досуга. Он осуществлял это постольку, поскольку в ограниченной локальной единице городского хозяйства от него ничего не могло ускользнуть, ни индивид как некое целое, ни какое-либо проявление его бытия Центральная, организовавшая хозяйство корпорация стала тоталитарной и захватила все сферы общественных отношений, создала из них некий единый сплав, чтобы таким путем всесторонне господствовать над индивидом и планировать целостность своего общества. Тоталитарное планирование было тогда возможно потому, что отношение между радиусом действия имеющихся средств господства (в области чистого господства, экономики и психики) и величиной территории, которая должна была быть подчинена этому господству, благоприятствовало центральному регулированию В этом заключена решающая причина, так как сменившая цеховое устройство свободная экономика внедрялась там, где индивиды и предприятия либо с самого начала могли уклониться от ограниченного в пространственном отношении господства города (как, например, сельские промыслы), либо стали, несмотря на все регулирование, со временем столь могущественны внутри цеха, что могли не следовать его предписаниям С такой точки зрения либерализм представляется переходной стадией между двумя формами планирования местных властей, с одной стороны, и все яснее выступающей крупной территориальногосударственной организации - с другой Либерализм возникает и существует, собственно, только в том социальном свободном пространстве, в котором ускользнувшие от локальных властей хозяйственные субъекты могут вступить в непосредственную связь с рынком, не испытывая при этом какого-либо влияния со стороны46 И сохраняется либерализм лишь до тех пор, пока учредившееся в этом свободном пространстве государство еще не

==340

разработало соответствующих норм воздействия. Радиус воздействия этих средств достигает наконец такой степени, что на новой ступени интеграции они оказываются способны со всех сторон проникнуть в общественную структуру и подчинить ее себе 47 Если мы теперь обратимся к эпохе либерализма, то следует объяснить, каким образом субъекты этого общества постепенно сумели разложить все происходящее в обществе на отдельные сферы и отделить в своих реакциях «homo oeconomicus» от «homo religiosus», а его от «homo politicus»48. Это разделение на уровне индивидов и их действий повлекло за собой и все другие За ними следует обнаруживаемый в так называемой «объективной действительности» факт - внезапное возникновение целиком разделенных сфер, таких, как сфера чистой экономики, чистой политики и т.д. Эти объективные сферы - не что иное, как интеграция взаимно проникающих, новых по своему типу актов многих индивидов. По мере того как разделяющие сферы акты одного примыкают к соответствующим разделяющим сферы актам другого, объективно создается «сфера». Это изменение связано с двумя рядами факторов. Во-первых, с тем, что индивиды, ускользнувшие из локального единства городского хозяйства, постепенно обретающие свободу и мобильность, выступают в различных не запланированных социальных группах и сферах жизни и следуют здесь не заранее предписанному типу поведения, а попеременно непосредственно приспосабливаются к функциональному закону то одной, то другой сферы. Если мобильный человек появляется на рынке, он все более однозначно ведет себя как «homo oeconomicus», если он в своей частной жизни вступает в контакт с соседями, начинает действовать этика соседства; если он встречается с людьми, которые являются представителями далеко идущих

связей в хозяйстве и обществе, то соприкосновение с ними принимает новую форму, соответственно существующим там структурам. Наряду с этим, в его жизнедеятельность иногда вмешивается аппарат господства не слишком могущественного государства в качестве инстанции по взиманию налогов, полиции и т.д. В частной жизни религия играет известную роль, причем для ее отделения от мира в автономную сферу все более характерным становится резкое различие между буднями и праздниками; в формировании нового типа человека существенную роль играет также отделение конторы и мастерской от дома. Таким образом, различные сферы жизни общества воздействуют на индивида и при либеральном строе, но как бы последовательно и параллельно, в результате чего они могут соприкасаться лишь случайно.

==341

Благодаря второму ряду причин возникшее в эпоху либерализма разделение сфер обретает стабильность. Дело в том, что еще нет центральной власти, которая могла бы создать в больших областях центральную организацию и соединить друг с другом различные сферы действия индивидов и относительно мелкие хозяйственные единицы. Из дальнейшего развития становится еще более ясно, что интеграция хозяйственных и социальных единиц одновременно ведет к росту взаимозависимости ' их действий49. Когда, например, конкурирующих в хозяйстве и в обществе единиц становится все больше, каждая из них стремится прибрать к рукам различные компетенции (политические, юридические, административные, пропагандистские) и унифицировать их при осуществлении своей власти в собственных интересах. Тем самым на современной стадии общественного процесса как бы институционализируется новый сплав различных сфер. Соответственно этой тенденции к интеграции общественных и хозяйственных единиц, стремящихся внутренне связать различные сферы действия общественной жизни, профсоюзам удается добиться «политической награды», картелям - «гарантированных властью цен», а крупные предприятия устанавливают вместо прежней свободы потребления регулируемые его рекламой потребности. Таким образом, возникавшая раньше лишь от случая к случаю взаимосвязь между экономикой и внеэкономическим миром вводится в хозяйственный кругооборот, и разделение между экономикой и социологией в прежнем смысле устраняется само по себе. Цель всех этих рассуждений в том, чтобы показать, что существует фундаментальное различие между мышлением на новейшей ступени общественного развития и мышлением, соответствовавшим предшествующей ступени. Вероятно, теперь стало ясно, что в современном образе мыслей повторяется та же напряженность, которую мы можем наблюдать в реальных событиях нашего общества. Антиномии, на которые при этом наталкивается парциальное мышление, признающее лишь частичную рационализацию и разделение сфер, - те же, которые можно обнаружить в реальных политических и экономических процессах. Как политика, рационализирующая и интегрирующая все средства власти, оставляющая при этом нетронутым принцип борьбы, так и тщательно исчисленный вплоть до отдельных своих элементов хозяйственный процесс, который в своей динамике игнорирует психические условия общественной структуры, совершают в своей деятельности те же ошибки частичной рационализации и разделения сфер, которые методологически не может преодолеть парциальное мышление теоретиков этого типа.

==342

Соответственно стадиям нахождения, изобретения и планирования сосуществуют формы духовной ориентации. Однако пока они не настроены друг на друга и не уяснены в своем взаимоотношении, они приводят в умах к такой же путанице, как соответственные им действия во внешнем мире, направленные то на нахождение, то на изобретение, то на планирование. С появлением планирования нахождение и изобретение отнюдь не лишаются своей ^функции. Однако задачи мышления, решение которых возможно только посредством планирования, нельзя предоставлять нахождению, и, наоборот, - стадия нахождения и изобретения всегда должна предшествовать планированию. Так же мышление, направленное на взаимозависимость (которое составляет одну сторону планирования), не делает излишней разделяющую сферы абстракцию. Надо только точно знать, как обе стадии мышления относятся друг к другу и как они дополняют друг друга. На все это может быть дан ответ только тогда, когда мы будем более точно представлять себе своеобразие планирующего мышления и достаточно ясно покажем его отличие от остальных форм мышления. Ill Сосуществование двух образов мышления и двух по существу различных типов вмешательства в социальную действительность обнаруживается обычным образованным человеком, не являющимся специалистом, в невероятном напряжении между чисто научной теорией и практическим мышлением в нашей области 50. Если неспециалист чувствует, что занимающиеся социальными науками обладают в своем знании большей ясностью и точностью, чем практический деятель, но что, начиная с определенного момента, совсем не стремятся дать ответ на те вопросы, которые действительно вызывают беспокойство человека, то, в сущности, основополагающая проблема уже поставлена. Остается лишь методологически разработать и обосновать лежащее в основе этого чувства расхождение между теорией и практикой. В определенном смысле действующий в практической жизни человек несомненно прав, ибо постановка его вопросов относится к той области, где действительно возникает напряженность общества, которую надо снять. Сформулировать то, что существенно с позиций только что проведенного различия, можно следующим образом: недовольство практического деятеля отражает напряжение, возникающее из того, что наши социальные науки все еще пребывают в области парциального мышления, ==343

тогда как ориентация в практической жизни, которая исходит из реальных конфликтов социальной действительности, все чаще вынуждена рассматривать свои проблемы во взаимозависимости. Социальная наука все еще находится по своим методам и планированию на той стадии истории, когда человек стремится точно понять и, действуя в соответствии с этим пониманием, создавать отдельные объекты и связи. Но современное, возникающее из требований всей общественной ситуации, мышление практического деятеля в области экономики и политики все больше находится под влиянием тех конфликтов, которые возникают из взаимопроникновения различных сфер и прежде изолированно установленных целевых рядов. Различие между теорией и практикой состоит отнюдь не только, как это обычно упрощенно представляют себе ученые, в различии между поверхностным и точным знанием, между смутными и ясными понятиями, хотя это, безусловно, тоже имеет место. Дело также в установках, связанных со специфическими сферами действительности, и с различным характером ее постижения. По разработке понятийной чистоты и эмпирической точности научное исследование социальных феноменов находится на достаточно высоком уровне. Но по технике синтезирующего наблюдения способный журналист или ведущий практик оказываются на значительно более высоком уровне в постановке вопроса.

Мы покажем, как в методах и научных планах господствующих социологических исследований задачи парциального мышления ставятся с позиций изобретения и как именно эта направленность исключает все, что позволило бы ввести науку в сферу проблематики взаимосвязи, присущей планирующему мышлению, и тем самым в практику, действующую на сегодняшней стадии развития общества. В чем состоят и на чем основаны величайшие достижения в наших социальных науках? Поскольку здесь речь не идет о разработанной методологии и логике, я хочу сопоставить те мыслительные акты, которые больше всего обращают на себя внимание в существующих исследованиях и соответствуют нашей постановке проблемы51. В ряду, движущемся от конкретного к наиболее абстрактному, мы располагаем следующими типами подходов: А. Точное описание52 отдельных социальных объектов (например, точное описание состояния семьи, государственного устройства и т.д.). В Сравнительное описание многих отдельных социальных объектов, принадлежащих к одному роду Это необходимо для образования типов или для более точного определения признаков и объема общего понятия (например, сравнительное наблюдение над большим числом семей, ==344

типами государственного устройства различных эпох и стран и т. д.) В этом случае целью является установление возможной изменчивости, ступеней изменчивости одного и того же феноме1· на, чтобы точно определить объем понятия и его признаки или образовать в рамках общей изменчивости дифференцированные, конкретные «типы». Все это еще познание, основанное на наблюдении и описании, а не на действительном расчленении. Отсюда мы продвигаемся к: С. Понимающему, стремящемуся к каузальному исследованию социальных объектов. Для того чтобы этого достигнуть, мы превращаем мысленно сущее в ставшее. Одновременно мы расчленяем его на действующие факторы, из комбинации которых это ставшее становится объяснимым. ,Тем самым мы подходим к: D. Установке, исследующей закономерности общих факторов воздействия. Она находит свое выражение большей частью на двух ступенях: a) при схватывании факторов (сил) на стадии описывающих понятий в их конкретной наглядности и непосредственности; b) при сведении их ко все более общим, абстрактным, формализованным (все более лишенным их исторического содержания) принципам воздействия. На стадии наглядного описания государственный строй, например, можно было бы определить как основанное на договоре институциональное фиксирование основных свобод и обязанностей граждан и властителей. Лишь точный анализ показывает, что все использованные для этого понятия могут быть более глубоко исследованы и сведены к содержащимся в них простым процессам. «Государство», «договор», «институционализация», «свобода», «обязанность», «власть» и т. д. - это комплексы, которые должны быть подвергнуты в своем конкретном функционировании тщательному наблюдению и переосмыслению как экспоненты сил или их взаимодействие. Следующая формулировка, в которой государственный строй понимался бы как установление равновесия сил между группами, борющимися за господство в обществе, могла бы, правда, выйти за пределы непосредственной наглядности, если бы при рассмотрении государственного устройства за сущность феномена принималось бы не то, что непосредственно зримо, а принцип, исходя из которого становились бы понятны все содержательные определения различных государственных устройств. Однако при уяснении принципов, представляющих основные силы, можно прибегнуть к еще большей точности, поставив следующий вопрос· что же такое, собственно говоря, ==345

власть? Ответ «акт, принуждающий других к определенным действиям», - своей абстрактностью и общностью вновь выявил бы общее в еще большем ряду феноменов, радикально отличающихся друг от друга в сфере созерцаемое™. Благодаря этой абстрактности становится также различимым то, что, кроме совершенно очевидных и наглядных форм власти, выступающей в принудительной физической силе, элементы власти присутствуют также и в экономике, и в аппарате управления, и в органах, создающих общественное мнение, и что при рассмотрении вышеупомянутой борьбы за власть между борющимися за управление государством группами и при определении равновесия их власти все эти факторы должны быть приведены к общему знаменателю и приняты во внимание. Одним словом· при правильно проведенном усилении абстракции посредством все более формальных дефиниций открываются конкретные процессы и феномены, которые до этого могли рассматриваться как самостоятельные, последние данные (Таким же образом можно произвести дальнейшую формализацию «свободы» и свести ее к самым абстрактным принципам ) Тенденция всех этих мыслительных процессов - свести наглядные понятия к более абстрактным (этот путь прошли все стремящиеся к точности науки) - заключается, следовательно, в стремлении свести многообразие всего происходящего в обществе к основным процессам и понятиям, аксиоматическим по своему характеру, исходя из которых может быть объяснен и в конечном итоге создан каждый социальный факт. Одновременно в этой редукции действует тенденция, направленная на то, чтобы сделать последние простейшие факторы квантифицируемыми и измеряемыми. При этом сразу бросается в глаза, что здесь как будто умышленно опущены два момента. Во-первых, абсолютно точное восприятие единичного, так, как оно нам дано в своей единичности («случайное», «историческое»), а затем исследование тех закономерностей и связей, тех «principia media»53, которые действуют не вообще в каждом обществе, а определяют особый характер определенного общества. К этим «principia media» мы вскоре вернемся. Здесь же необходимо прежде всего ясно показать, что в основе только что описанного научного исследования лежит ярко выраженный характер мышления, который исходит из постановки непосредственных целей. Общие закономерности возникновения и изменения предметов одного рода стремится познать лишь тот, кто ощущает в себе импульс изготавливать отдельные изолированные объекты по общему правилу. Такой человек вышел за пределы нахождения, поскольку он не принимает предметы

==346

такими, как они ему представляются, он абстрагируется от специальных единичных определений и возвращается к общим факторам, чтобы создать их новую комбинацию для изобретения нового предмета. Тайный импульс, действующий даже в самых отдаленных мыслительных актах генерализирующей и ищущей законы социологии и социальной науки, сводится к вопросу: «Как мне удовлетворить ту или иную социальную потребность с помощью какой-либо меры или какого-либо института, которые могут быть созданы на основании применения общих правил?». Однако так спрашивают, не уделяя достаточного внимания тому, что этот институт находится в конкретной среде. Из непосредственно конкретного сразу же совершают прыжок в сферу самых общих законов и принципов. В этом - прежде всего в невнимании к особенному историческому пространству проявляется то, что такие мыслительные акты свойственны типу людей, который вводит, конструируя, отдельные предметы и связи в «мир вообще», не пытаясь одновременно придать новый образ конкретному жизненному пространству, где должен функционировать этот отдельный предмет. Видимость большой абстракции, господствующей в общих теориях, происходит не столько из способности конструирующего рассудка охватить весь мир, сколько из отчужденности от мира, если под «миром» понимать взаимозависимость действительно служащих основой особому событию многомерных связей. Такой в высокой степени абстрактный мыслительный аппарат является наиболее тонким методом, который позволяет исследовать и мысленно заранее определить отдельные предметы,

каузальные ряды, желания, но еще не решается обратиться к конкретному целому, в которое этот единичный предмет должен быть введен54. Человек последующей стадии общественного развития стремится уделять все большее внимание методам, применимым и к конкретным структурам, в которые вводится единичный предмет, не из высокомерия или научных амбиций, а потому, что простое сопоставление абстрактно конструированных единичных вещей и частично установленных в их дробности событий больше не работает. Практический человек раньше замечает столкновение вещей в пространстве и под влиянием этих реальных коллизий скорее задумывается над этим, чем ученый, движимый стремлением к точности, передавшемся ему от предшествующей стадии социального действия. Этот разрыв между наукой и практикой (отставание методов науки от методов практики) представляется в социальных науках конститутивным и происходящим из разделения общественных функций, которое состоит в том, что в нашей области практик обладает большей близостью к объектам, чем теоретик. И все-таки здесь, как при всяком разделении труда, надо

==347

стремиться к тому, чтобы работающие над общей задачей не слишком расходились в процессе своей деятельности Однако на той высокой ступени дифференциации, на которой мы находимся, необходимая коррекция может быть достигнута только в том случае, если мы все время будем возвращаться к первоначальному плану, сравнивать его с новой ситуацией и принимать, исходя из этого, решение о последующих шагах В чем же состоят, - если рассматривать проблему в другом аспекте, - помимо уже названных методов господствующие мыслительные акты и существенные действия в исследовательской области нашей науки? Прежде всего в специализации Специализация будет существовать всегда, до тех пор, пока в исследовании существует разделение труда Решающими поэтому остаются следующие вопросы a) в каком направлении и на основании каких принципов происходит специализация? b) в какой степени и на какой более высокой стадии исследования расчлененная специализацией действительность вновь соединится и интегрируется? Современная специализация науки идет в двух направлениях во-первых, в направлении тематики, вовторых, в направлении методики Специализация по тематике сама собой разумеется Один исследователь не может заниматься всеми предметами социальной жизни Поэтому совершенно оправданно, если один исследователь занимается только семьей или, продолжая специализироваться, семьей в определенную эпоху, или одним социальным слоем, а другой исследует таким же образом государственное устройство Такая специализация не принесет вреда, пока каждый исследователь будет понимать, что он занимается частью изъятой из совокупности связей Рассматривая специализацию по методу, следует прежде всего обратить внимание на то, что она идет в русле уже разработанной абстракции В предстающем нам целом упомянутые выше части изучаются отнюдь не со всех сторон, а только в соответствии с определенными абстрактными принципами, проведение которых создает так называемые чистые сферы Можно, например, рассматривать семью и ее явления с политической, экономической, педагогической, биологической и психологической точек зрения и создавать с помощью такой абстракции однородные поля, внутри которых будет находиться то, что связано исключительно с властью или с экономикой, только с педагогикой или с биологией, или только с психологией Подобная специализация изымет из целого не столько части, сколько отдельные

срезы и останется чистой и последовательной, если совершит в своем наблюдении это абстрактное вычленение с помощью однозначно определенных

==348

основных понятий Этот вид разделения труда при вычленении среза действительности также очень плодотворен и вполне допустим до тех пор, пока исследователь, как это было указано раньше, не забывает, что он рассматривает лишь части, срезы, сферы действительности Это идущее по двум направлениям разложение действительности еще интенсифицируется затем благодаря тому, что методы, разлагающие целое на части и вычленяющие абстрактные сферы, комбинируются и исследуют семью, государственное устройство и т π каждый раз только с одной абстрактной точки зрения Тем самым совершается двойное дистанцирование от конкретной действительности степень абстрактности, созданная расчленением, усиливается разъединением на сферы Однако и это дозволено и даже необходимо, так как без предшествующей специализации, состоящей в изучении отдельных сторон действительности, точное наблюдение невозможно, а без проведенной с различных точек зрения абстракции невозможно аналитически уясненное понятие Вопрос все более сводится для нас к тому, каким образом после обоих актов специализации совершается в нашей науке интеграция Здесь возможно следующее Либо на данной ступени нашей науки исследователи не выходят за пределы частичной специализации и никто не соединяет отдельные части в целое соответственно их действительной структуре, либо, если происходит интеграция, разделение на сферы и абстракции остаются, и интеграция совершается по отдельным абстрактным дисциплинам, возникают чистая экономика, чистая психология, чистая социология и тд Однако никто мысленно не конструирует первоначальное сосуществование частей, подлинное взаимоотношение сфер внутри данной конкретной действительности И в данном случае можно сказать, что до тех пор пока этот метод двойного расчленения действительности хорошо функционировал и человек ограничивался им в своей жизни, против него не могло быть возражений Существенный протест против этого метода как единственно возможного научного пут мышления возникает именно потому, что на стадии преобразования и планирования уже невозможно исследовать действительность с помощью только одного этого метода Таким образом, стало ясно, что без мышления, соответствующего стадии изобретения, мы обойтись не можем Нельзя отказываться ни от выраженной в этом мышлении воли к понятийной чистоте и проникновения в первичные общие факторы действия - результата абстракции, ни от точности результата специализированного изучения отдельных

==349

объектов. Но должно быть столь же ясно, что поставленные сегодня перед социальными науками задачи выходят за рамки обрисованного здесь метода исследования.

IV Направленность на общие принципы, с помощью которых познаются и формируются близкие объективные цели, предметы и связи, наталкивается на границы, когда общество начинает сознательно организовывать свою целостность. На этой стадии только и становится очевидным, что каждый предмет введен не в «мир вообще», а в особый мир со становящимися на его уже прочно проложенных путях все более плотными и застывшими структурами. Правда, и раньше было известно, что отдельный, утверждающий себя в действительности предмет есть не что иное, как комплекс общих закономерностей. Однако, поскольку принимался во внимание лишь «мир вообще», считалось, что отклонения в индивидуальном происходят под действием каких-то еще не известных, но также общих сил Единичность индивидуального факта считалась непроницаемой не потому, что он находится в особом мире с особыми силами воздействия, с «principia media», которые просто не содержатся в общих законах, а либо потому, что на отдельное явление оказывает дополнительное воздействие еще не известный общий фактор, либо потому, что индивидуальность этого явления носит особый характер Специализированное по разделению труда общество практически производило отдельные объекты, но не конкретный тотальный общественный комплекс связей. В этом заключалась причина его несерьезного отношения ко всем отклонениям, связанным с особым характером определенных общественных ситуаций и структур. Большинство институтов возникли на этой стадии сами собой и только модифицировались сознательными действиями. Все то, что измышлялось, - новое государственное устройство, новая организация армии, новый тип школ - лишь казались подлинными новообразованиями. Существенное в них возникло в результате.медленного, традиционного, отборочного процесса нахождения. Лишь на более поздней стадии государственное устройство кодифицируется, систематизируется и институционализируется - первоначально оно является непосредственным продуктом чрезвычайно сложной борьбы за власть, выражением меняющихся ситуаций, связанных со стремлением к равновесию в создании социального организма. Это в равной мере относится как к организации армии, так и к новому проекту школы: во всех случаях используется уже сложившееся, которое все

==350

более сознательно изменяется по определенным принципам в соответствии с поставленными целями, чтобы в конце концов выступить как кажущееся новообразование. Однако при этом в области социального все еще в значительной степени сохраняется надежда; надеются на то, что слишком абстрактные принципы построения смягчатся в соприкосновении с особыми «principia media», присущими особому конкретному миру, и общее образование придет на этом пути в соответствие со своим миром. Использование, практика «обработает», как надеялись, продукт абстрактных принципов и индивидуализирует его на этом пути Однако чем более организованным становится дифференцированный вследствие разделения труда социальный мир, тем меньше он может полагаться на модифицирующие, вносящие жизнь в искусственность конструкции «случайности». Со временем этому миру придется в большей или меньшей степени предвидеть и индивидуальность, если он не хочет быть разрушенным ее произволом. В ремесленном предприятии техника создания предмета еще могла быть в общих чертах передана ученикам и можно было надеяться на то, что на пути индивидуальных комбинаций и применения определенных методов будет произведен оптимальный продукт. Тейлоризированное же крупное предприятие должно исключать все индивидуальные своеобразные приемы. При прежней форме управления можно было оперировать силами вызывающей уважение бюрократии, которая со своими традиционно воспитанными сословными взглядами в сочетании с образованностью и опытом время от

времени достигала оптимальных результатов. Организация управленческого аппарата в индустриальном обществе нуждается вместо такой бюрократии в специалисте и должна подчинять правилам каждое решение, как в его формальном прохождении, так и по его внутренней настроенности и, насколько это возможно, предвидеть индивидуальный случай. Тем самым внимание оказывается непроизвольно направленным не только на необходимое и здесь знание общих законов, но и на продумывание уже действующих особых законов социальной сферы. Концентрация событий, необходимость конструировать индивидуальность и предвидеть ее индивидуальную приспособленность, которая раньше происходила сама собой, нуждается в исследовании «principia media». Допускающая точное описание общественная ситуация создает проблему, которую несомненно можно было бы поставить применительно к природе55, однако там она не возникает с такой необходимость о. Ведь в природе нам также известны особые миры. Так, уже лужа является замкнутым в себе круговоротом особых определений, которые следуют, ==351

среди прочего, из экологии, из соотнесенного друг с другом обмена веществ сосуществующих в этой особой среде живых существ и из истории образования этой лужи. Однако нам никогда не приходилось самим, создавая, конструировать всю совокупность природы в такой мере, как приходится это делать сегодня применительно к нашему обществу в целом, и тем самым проникать в историю и структуру особых сфер природы. Человечество склоняется к тому, чтобы все более последовательно самому определять целостность своего общества в его связях, но до сих пор еще не осмеливается создать вторую природу, используя силы исконных природных процессов. Если бы мы могли регулировать движение облаков и использовать силу этого движения и создаваемые им ситуации для определенных целей, причем не только на основании определенных правил, почерпнутых из опыта; если бы могли изменять климат так же, как мы преобразуем общественные факторы, если бы могли ввести все биологические законы в их конкретном действии в осуществляемое нами регулирование, то перед нами возникла бы проблема - рассматривать определенную исторически-локальную стадию в связях природы как особую по своим принципам и относительно замкнутую целостность. Однако поскольку мы еще далеки от этого и сомнительно, достигнем ли мы когда-либо подобного в области природы, мы вынуждены удовлетворяться наблюдением за общими силами и комбинированием их ради однократных частичных целей56; таким образом, здесь не возникает потребность в абсолютной взаимозависимости наблюдений, и мы можем не идти дальше смутного установления, что единичное в природе является констелляцией бесчисленных необозримых случайных данных и случайных сил. Однако эта формулировка маскирует то обстоятельство, что в определенной жизненной сфере не все данные случайны, что определенные факты, силы и принципы длительно присутствуют в ней и что вообще выражение «случайный» в его сочетании с фактами, силами и принципами лишь тогда действительно имеет смысл, когда одновременно указывается, что в коррелятивной противоположности этому считается «константным», «необходимым». Если вопрос поставлен таким образом, то становится ясным, что на стадии абстрактного мышления мы рассматривали большую часть находившегося в конкретной связи как случайное потому, что наш интерес был направлен только на создание абстрактного предмета и на определяющие его абстрактным образом факторы. Если бы мы попытались создать и его конкретную среду, то казавшееся прежде «случайным» дифференцировалось бы на такие факты, силы и принципы, которые действительно случайны, и на такие, ==352

которые в своей конкретности конститутивны для этой особой сферы: одним словом, мы оказались бы среди «principia media» особой сферы. V Настало время определить конкретнее эти «principia media»87. Мы уже знаем, что они в определенном смысле являются своего рода особыми регулирующими законами, связями определенной исторической фазы в особой социальной сфере. Поверхностное понимание их своеобразия привело к тому, что некоторые мыслители пришли к заключению об особой логике, действующей в истории, и начали конструировать специфичность исторических эпох совершенно независимо от общих законов происходящего. Они либо конструировали единичность эпохи как нечто постигаемое лишь в созерцании (романтизм), либо пытались дедуцировать неповторимую историческую диалектику (историзм и марксизм). Первое решение полностью отказывается от научного метода в историческом исследовании, второе конструировало две существующие независимо друг от друга логики: генерализирующую, постигающую лишь общее, и другую, конструирующую особую связь единичного исторического процесса. Поскольку в последенем случае «диалектика» конструируется совершенно независимо от генерализирующей науки, такой подход стал мишенью для ненаучных нападок. В своем конкретном осуществлении эта диалектика воплощала такое понимание философии истории, которое в своем видении исторического процесса отражало желания определенных групп. Однако эти «диалектики» правильно, по нашему мнению, чувствовали, что особое развитие определенных историко-социальных феноменов должно составлять тему научного исследования, а не простое эпическое изображение событий повествующими о них историками. Ошибкой было, что эту особенную структуру и развитие конструировали совершенно независимо от общих сил. То, что мы хотим ввести в исследование как «principia media», представляет в конечном счете общие силы в их конкретном выражении, так как они интегрируются из локальной контелляции и из единичного развития различных рядов действий. Следовательно, с одной стороны, они все еще могут быть сведены к содержащимся в них общим принципам (поэтому описанная прежде абстракция не является лишней), но, с другой стороны, их следует фиксировать в их конкретной связи так, как они обнаруживаются в определенной фазе развития, и рассматривать в их особой констелляции. Человек, наблюдающий мир, обычно воспринимает происходящее с помощью таких «principia media». Для его 12 К.Манхейм ==353

мышления характерно, что он, смешивает общие принципы общественного строя с их конкретным выражением, которое существует только в какую-то одну эпоху или в определенном обществе. Он не способен, во всяком случае в статические периоды, отделить общий абстрактный социальный закон от конкретных принципов, действующих лишь в определенную эпоху, так как в период незначительных изменений, они наблюдателем, как правило, не дифференцируются. Действительные константы и особенные принципы времени здесь одинаково неизменны. Теперь мы внимательнее проследим появление «principia media» в повседневном наблюдении, чтобы охарактеризовать их сначала с этой стороны. Каждый человек живет в ожидании возможных событий. В этом смысле каждая жизнь и ее продолжение окружены горизонтом ожидания. Наш горизонт ожиданий формируется событиями, обусловленными определенными константами общественной жизни, например, нравами и обычаями внутри социальной иерархии и т.д. Но он формируется также и тем, что большое число фактов не могут

быть заранее предвидены. Когда мы, например, с любопытством берем в руки газету, мы с самого начала готовы к тому, что могли произойти определенные события, интересующие нас именно потому, что они не относятся к исчисляемой части горизонта наших ожиданий. Если к существу горизонта наших ожиданий и относится оставляемое нами свободное пространство для непредвиденных событий, то это отнюдь не означает, что мы готовы к событиям любого рода. Мы считаем возможным, что газета сообщит о грабительском набеге, о падении кабинета или о колебании цен в определенной области. Одним словом, мы готовы принять факты и ряды фактов определенного типа, порядка, значимости, которые мы воспринимаем как «нормальные». Отдельные факты могут меняться, но границы, рамки, сеть и система координат, в которую они могут быть введены, остаются более или менее константными до tqx пор, пока ситуация в обществе стабильна и развитие ее непрерывно. Но совсем иным является горизонт ожиданий тех людей, которые живут в периоды изменения структуры общества. Они учитывают тогда не только то, что и человек статического общества, но и возможное изменение принципов, в соответствии с которыми создаются новые факты. Тогда учитывают уже не только колеблющуюся ценность покупательной силы денег, а серьезный кризис валюты; не только смену кабинета, а вероятность того, что будет установлена непарламентская форма правления или что государственная власть вообще не будет установлена, или, наконец, что государственная власть изменит свои принципы использования силы и убеждений.

==354

Иногда приходится учитывать и то, что не только отдельные изолгавшиеся люди не вызывают прежнего доверия, но и прежние надежность и верность внезапно исчезают из целой сферы отношений - из экономики, из частной жизни, и объясняется это тем, что война, революция, сходные с гражданской войной процессы распада разрушают рамки социального строя, на стабильности которого было в конечном счете основано прежнее поведение людей. В этом случае можно говорить об отказе от прежнего ограниченного горизонта ожиданий и о создании нового - расширенного - горизонта. В такие минуты история предстает перед человеком в своей значительно более существенной форме, она дает возможность наблюдателю непосредственно увидеть динамику тех «principia media», которые составляли рамки и структуру лишь одной эпохи в жизни общества. В подобных случаях перед учеными открывается возможность отделить структурные законы, которые они считали вечными, от действующих только в данную эпоху или на определенной стадии общественного развития. Далее, возникает возможность правильно диагностировать казавшиеся вначале отдельными и разрозненными факты, которые как бы выпадали из прежних рамок и лишь указывали на новый принцип, и сформулировать проявляющийся в них и являющийся их основой новый структурный закон. Для того чтобы дать еще более точное представление о том, что мы называем «principium media», мы остановимся на более сложных, по сравнению с упомянутыми, закономерностях, которые также носят характер связанного с определенной исторической структурой «principium medium». Современные исследования в области социологии права58 вновь и вновь подтверждают, что основоположение формального права, согласно которому каждый случай в судебной практике - по возможности без исключения - должен быть рассмотрен в соответствии с общими рациональными предписаниями посредством его подведения под эти предписания, действен только для стадии либеральной конкуренции при капитализме, а не, как полагал Макс Вебер, для капитализма вообще. Если смысл этого основоположения заключался в том, чтобы капиталистические контрагенты могли заранее предвидеть исход процесса, то на стадии монополистического капитализма, когда перед судом оказываются не равные по своему значению, как прежде, а неравные по своему экономическому и политическому весу контрагенты, все большую роль начинают играть те - раньше применяемые лишь в виде исключения - формулы, которые предоставляют судье возможность выносить решение по своему усмотрению и в этом смысле несут в себе юридическую иррациональность. Такие

==355

оговорки, как «благонравное поведение», «добросовестность» или «интерес самого дела», дают судье возможность обходить формальное равенство в применении права и открывать доступ влиянию тех, кто действительно обладает властью в обществе. То, что акционерное право все больше используется в ущерб интересам мелкого акционера, также является симптомом такого направления развития, которое благоприятствует немногим, обладающим властью, а не большинству. Таким образом, при господстве демократии на стадии монополистического капитализма готовится уже то, что затем открыто провозглашается при фашизме: неравенство субъектов права. Корреляция: капитализм на стадии либеральной конкуренции - формальное право; монополистический капитализм - рост иррационализма в праве отражает (в той мере, в какой можно доказать правоту этого) обусловленные временем «principia media». Сходный «principium medium», который устанавливает связь между допускающей исторически более точное описание социальной ситуацией и определенным социально-психологическим поведением человека, содержится, например, в высказывании, что оказавшиеся вследствие структурной безработицы на стадии развитого капитализма вне производственного процесса рабочие резко отличаются по форме мышления и переживания от занятых в производственном процессе представителей того же класса. Причина этого изменения психики заключается, как мы видели, в первую очередь в том, что при длительной безработице теряется представление о «жизненном плане» и в соответствии с постепенной утратой прежнего принципа формирования жизни начинают оказывать влияние различные типические стадии реакции на свою социальную судьбу59. Другой «principium medium», также характеризующий не общее психологическое отношение, а то, которое находится в связи с определенным социальным положением, содержится в следующем утверждении: на стадии развитого капитализма установка слоев, связанных с прежними формами хозяйства (мелких торговцев, ремесленников, мелких крестьян, служащих), до тех пор носит антипролетарский характер, пока не уничтожены их надежды на социальное продвижение и не совершилась их окончательная пролетаризация. Высказанная здесь корреляция не обладает абсолютной значимостью; она еще требует дальнейшего наблюдения и рассмотрения в условиях разных стран. Однако даже если бы она подтверждалась во всех случаях, содержащих упомянутые условия, ее всетаки нельзя было бы применить во все времена. Так, слой служащих в современном смысле существует только в позднекапиталистическом обществе; мелкие крестьяне, ремесленники и торговцы действуют параллельно только в

==356

определенных, связанных с современной формой хозяйства ситуациях. Хотя «principia media» и применяемые в них понятия («развитый капитализм», «структурная безработица», «идеология служащих») действительно необходимо историзировать и дифференцировать, никогда не следует забывать о том, что в них все-таки дифференцируются и индивидуализируются абстрактные и общие определения (общие силы действия). В определенном смысле они - не что иное, как временно упрочившаяся связь причинных рядов, которые затем действуют в своей замкнутости как единый комплекс причин. Что в них, по существу, речь идет об историзированных и индивидуализированных силах действия, можно понять из наших примеров. За

первым наблюдением стоит общий принцип функционирования общества, состоящего из свободно противостоящих друг другу субъектов права; за вторым - общее психологическое воздействие «безработицы»; и за последним - общий закон, в соответствии с которым существующие надежды на продвижение влияют на группы и индивидов как маскировка их коллективного положения. Думать, что специфическую психологию служащего в определенной констелляции можно полностью объяснить, исходя из общей психологии продвижения, - не меньшая ошибка, чем полагать, что при выявлении специфической психологии служащего на стадии позднего капитализма можно при описании конкретного поведения этого исторического типа игнорировать общие принципы человеческой психики. Приведенные здесь примеры подтверждают тот факт, что «principia media» всегда присутствуют в повседневном мышлении и что горизонт ожиданий как обыденного человека, так и практика, всегда полон ими. Неуверенность современного человека возникает, как мы видели, не потому, что происходит слишком много неожиданного и нового. К изменению отдельных фактов он в достаточной степени привык. Потрясение вызывается тогда, когда он вынужден быстро перестраивать ^принципы» своего горизонта ожидания. Если ему это не удается, он приходит в отчаяние и тогда способен лишь повторить слова героя Геббеля: «Я больше не понимаю мир». Тот, кто не постигнет своевременно эти новые принципы и не проникнет достаточно быстро в новые измерения проблематики настоящего, не только пройдет, не понимая, мимо того, что совершается в мире, но и погибнет. С начала так называемого нового времени особой задачей социологически ориентированных мыслителей стало понять «principia media» этого времени. И, с другой стороны, лишь гибель феодального мира и возникновение новой капиталистической структуры сделали возможным появление

==357

таких мыслителей, как Макиавелли или Томас Мор. В работах Адама Смита, Сен-Симона, Лоренца фон Штейна и Маркса также отражена важная стадия преобразования в жизни общества. В наше время следует стремиться к такому познанию. В нашем положении речь идет уже не о том, чтобы обнаружить отдельные новые «principia media»; нам необходимо постоянно изучать их в соотнесении друг с другом и, действуя, влиять на них. Изучая эти определяющие общество факты в их целостности, мы приходим к понятию структуры. В каждой эпохе господствует не один «principium medium», а ряд их. Множество соотнесенных друг с другом «principia media» образует структуру, в которой конкретные действующие связи многомерно соединены друг с другом. Когда мы раньше указывали на эту многомерность, мы исходили из того, что в области экономики, политики, организации, администрации, идеологии и т.д. (в зависимости от характера среза) дано одно измерение общего процесса, но что действительность всегда состоит из соотнесенности друг с другом ряда таких областей и обнаруживаемых в них конкретных «principia media». В каждом конкретном ряду событий можно обнаружить проекции отдельных измерений и действующих в них принципов. Каждое конкретное событие - например, смена кабинета или подъем и спад конъюнктурной волны - содержит в себе целое, которое при хорошем анализе может быть выявлено из ряда событий с большей или меньшей точностью. И, наоборот, каждый важный ряд событий не только отражает данную структуру, но и заставляет многомерное событие продвигаться, выходя за ранее выявленную стадию. Это созданное рядами событий изменение структуры также должно приниматься во внимание при каждом правильном описании событий. Ряд соотнесенных друг с другом «principia media» образует структуру. Взаимозависимое изменение ряда «principia media» дает ее изменение. Однако нет ничего более неверного, чем предположение, что строй и направленность движения в изменении структуры нашего общества могут внезапно открыться какому-либо мыслителю или политику. Созерцание образа может притязать на то, что оно охватывает

некоторые основные явления одним особым духовным актом - актом, который не просто суммирует предшествующие аналитически постигнутые элементы. Достаточно вспомнить известный пример, что мелодия непосредственно воспринимается как некая целостность, а не как сумма содержащихся в ней отдельных звуков и интервалов. Однако целостности непосредственно воспринимаются таким образом и могут быть поэтому постигнуты в одном духовном акте только в сфере визуального и акустического созерцания. Напротив, структура всего того, что

==358

происходит в общественной жизни и в истории определенной эпохи, не только слишком многообразна, чтобы ее можно было познать сразу в одном акте, но прежде всего недоступна непосредственному созерцанию и может быть открыта лишь постепенно в ходе длинного ряда регистрирующих, оценивающих и комбинирующих мыслительных актов. Наибольшее, что мы сегодня действительно способны видеть, это взаимозависимое изменение различных «principia media» в области политики, экономики, техники, психологии и т. д. Эти изменения следует наблюдать в их взаимозависимости, т.е. должны быть найдены те точки, где ряд преобразований в политической сфере связан с изменениями в сфере экономики, а изменение в обеих областях переходит в определенный тип духовного состояния. Если достоинство спокойных времен составляет наблюдение над отдельными фактами и их общей абстрактной закономерностью, то наш шанс состоит именно в том, что мы способны фиксировать уже в момент их появления обычно скрытые конкретные •;вязи и содержащиеся в них принципиальные изменения. Каждый исследовательский метод обладает своими особыми критериями точности и нет ничего более неправильного, чем некритическое применение критериев точности одного круга задач в другом. Тот, кто стремится постигнуть отдельные объекты и их создание, может с полным правом разлагать конкретное явление на самые абстрактные элементы и, насколько это возможно, квантифицировать их. Однако там, где речь идет об определении конкретной «тенденции» или других «principia media», такого рода квантитативная точность может быть достигнута лишь постепенно, а быть может, в своей полноте и никогда достигнута не будет. При первом приближении задача состоит в том, чтобы дать качественный анализ этих «principia media», разъединить различные факторы и тенденции и заменить хаос фактических данных правильным описанием сложной игры сил. Совершенно неверно было бы отказаться от этого качественного анализа только потому, что он не соответствует или еще не соответствует идеалу математизации. Форсирование математически исчисляемого постепенно привело к тому, что в ряде наук интересуются уже не тем, что достойно знания, а считают достойным знания только то, что допускает исчисление. Между тем, в общественных науках, во всяком случае, надлежит обязательно исходить из того, что является ближайшей задачей с точки зрения связи коллективных событий - из качественного анализа. Лишь после того, как это сделано, надо подумать о том, как разложить сложную проблему на более простые. Если и это совершено, можно задать себе вопрос, как верифицировать результат

==359

работы с простыми элементами и каким образом из верифицированных отдельных данных с необходимостью следует более объемный начальный тезис. Следовательно, здесь непременным

условием количественного анализа является предшествующий качественный анализ. Разложение комплекса социологических данных на исчисляемые элементы само по себе не требует особой научной квалификации, но подвергнуть его верификации там, где качественный анализ допускает квантитативный контроль, уже чисто научная задача. Исходя из этого, мы можем фиксировать следующие тезисы: a) квантификацил отдельных фактов и их компонентов в исследовании в области социальных наук имеет смысл лишь в том случае, если конкретные отношения в смешении элементов и сил в конечном счете используются для установления факта, после того как качественный анализ дошел до такой стадии, при которой числа не просто регистрируют факты, а верифицируют связь проблем (в ее отдельных частях или в целом); b) само определение абстрактных величин обычно неточно, поскольку в них не принимаются во внимание отклонения от общих закономерностей, которые связаны с одновременно существующими «principia media». Источник ошибок действующего посредством исчисления и измерения, ориентирующегося на общие законы исследования, которое направлено на установление вычлененных из особой исторической сферы единичных явлений, состоит в том, что оно намеренно маскирует эти «principia media». Даже при наибольшей тщательности в этой области не удается, исходя из исторических связей, достигнуть точности. Если исследование в области социальных наук хочет остаться верным своему притязанию на точность, оно должно приветствовать каждую попытку, которая, пусть даже с отклонением от признанных методов, ведет к данным о «principia media» и их действиях. Нельзя отрицать, что вначале эти принципы могут быть фиксированы достаточно неопределенно. Их действенность основана прежде всего на оценках, которые, однако, могут быть верифицированы или опровергнуты дальнейшим ходом развития. Так, если утверждают, что концентрация вооружения в относительно небольшой, состоящей из специалистов армии ослабляет шансы на демократизацию и автономию гражданского общества и вместе с тем усиливает мощь центральной власти, то этот тезис может быть доказан или опровергнут развитием военной техники или ходом политических событий. Во всяком случае история может подтвердить или опровергнуть подобные наблюдения над действиями определенных «principia media» лишь в том случае, если социальный

==360

процесс был до того разложен посредством анализа на большое число подобных «principia media». Тот, кто располагает лишь несколькими такого рода principia и, исходя из них, ставит вопрос о характере целого, легко впадает в ошибку, неправильно связывая с ними изменения, происходящие под действием другого принципа. Такая опасность угрожает, например, гипертрофированному экономизму, который, исходя из своего универсального принципа, часто либо вообще игнорирует все остальные психологические, политические и прочие факторы, либо выводит их только из экономических элементов. Напротив, тот, в чьем распоряжении целая сеть таких «principia media», может со временем находить все большее их число и со все большей точностью наблюдать их соотнесенность в рамках изменения общественной жизни. Если опасность заключается в том, что предсказания о «principia media» и их значении в социальном процессе могут быть слишком аподиктичны, например, что для какого-либо периода будет абсолютизировано значение экономики или власти, то противоположная опасность состоит в том, что эти principia сопоставляются без их соотнесения как одинаково важные силы. Вполне вероятно, что не все ряды действий имеют в обществе равное значение и что следует говорить об иерархии «principia media», особенно при построении многомерной структуры. По сравнению с методом, который уравнивает все воздействующие факторы и принципы и в лучшем случае суммирует их, бесспорным

преимуществом обладает тот подход, который дает структуре ось, ставя вопрос о «независимых переменных» или об «иерархии факторов воздействия». Однако такую «иерархию» можно конструировать только экспериментально, тогда как исследователи часто руководствуются в своих решениях о значении определенных факторов и расстановке акцентов значимости пристрастием или определенными, соответствующими вкусу времени или социального слоя ожиданиями. В этом случае специалист в области техники создает техницистское, экономист - экономическое, политик основанное на насилии, далекий от действительности ученый - идеалистическое понимание истории. Их спор не может быть решен с «философских» позиций, и их различные точки зрения могут быть применены в эксперименте лишь в том случае, если все они будут привлечены для наблюдения над действительностью. VI Трудность в обнаружении новых «principia media» состоит в первую очередь в том, что мы не можем увидеть их в законченном объекте, находящемся на определенной дистанции от

==361

нас, и наблюдать их с уверенно занимаемой нами высоты. Ведь мы сами находимся в процессе становления и в средоточии игры этих действующих сил. Тот, кто полагает, что знает заранее, в каком направлении пойдут отдельные «principia media» и тенденция к какой структуре проявляется в обществе, с самого начала ослабляет свою способность к эмпирическому наблюдению новых возникающих изменений и рассматривает находящуюся в становлении структуру как замкнутый образ. Для описания исторических процессов необходимо разработать научную технику. Она должна служить тем, кто стремится обнаружить в сущем становление, кто способен решиться представлять себе грядущее в открытых альтернативах и в движении, другими словами, принять его в гипотетической форме и в его многозначности60. Мышление такого рода противоречит как уверенности обращающейся вспять историографии, так и подобным же образом мотивированной потребности в аподиктичности борющихся политических групп. Для того чтобы показать смысл нашей установки, мы остановимся на своеобразии двух противоположных точек зрения в исторической науке. Здесь следует прежде всего упомянуть точку зрения post mortem61, присущую специалисту-историку. Она основана на утверждении, что настоящее недоступно научному изучению, поскольку оно еще не завершено, и мы не можем знать, какие ряды фактов в ней действительно значимы. Это предпочтение точки зрения post mortem, противостоящее рассмотрению in statu nascendi представляется мне следствием не объективных трудностей проблемы, а субъективной боязливости ученого. Риск упустить при рассмотрении прошлого именно то, что доступно только актуальному сопереживанию, представляется мне значительно большим, чем опасность ошибиться при оценке и взвешивании факторов настоящего. Никто еще действительно не понял настоящее, исходя из прошлого, если только он не сумел направить волю на понимание настоящего в своем подходе к прошлому. Ведь нормальный процесс состоит в том, что мы постигаем ситуации в прошлом, основываясь на возникающих вокруг нас аналогичных или противоположных им констелляциях. Это (в лучшем смысле слова) чувство актуальности, которое видит бытие in actu63 и, исходя из этого, актуализирует прошлое, остается nervus rerum64 каждого историко-социального познания Совершенно неправильна позиция post mortem и в том, что она лишь после происходившего стремится установить, какие факторы и «principia media» были важны. И, наконец, самое радикальное искажение, совершаемое в познании истории рассмотрением post mortem, заключается в том, что

==362

оно исходит из того, будто все происходившее было единственно возможным. Этим оно заслоняет то, что in statu nascendi всегда присутствует в поле зрения разумного наблюдателя, а именно что в каждом историческом событии сталкиваются множество факторов и очень часто так называемая победа одного из них отнюдь не уничтожает другие и лишь изгоняет их с видимой поверхности. Внезапное возникновение удивительных новых ситуаций - подчас не что иное, как появление скрытых или ранее оттесненных факторов. В неспокойные времена горизонт ожиданий показывает, как мы видели, присутствующие в настоящем «principia media» in statu nascendi и подчеркивает вследствие неуверенности в грядущем богатство различных возможностей. Описать «principia media» в этом значении находящихся в брожении возможностей и является задачей подлинно научного исследования. Научной позиции противоположна установка групп в их политической борьбе, которые в своем отношении к действительности рассматривают становящиеся «principia media» так, будто обладают точными сведениями об исходе этой борьбы. Тем самым они отказываются от экспериментальной установки и заменяют ее пророческой позицией. Такая позиция также является, собственно говоря, точкой зрения post mortem, no существу, очень близкой точке'зрения историка. Ведь сторонники ее поступают так, будто они могут устранить сомнительность в становящемся и поэтому вызывающем сомнение, аподиктически предвидя будущее таким, каким они его желают видеть, и в этом предвидении, как бы ретроспективно расставляют смысловые акценты на все становящееся. Быть может, для политической деятельности такая установка и имеет известные преимущества. Уверенно делая вид, что путь известен, политические деятели оказывают при определенных обстоятельствах влияние на широкие группы населения или в решающих ситуациях на занимающих важные позиции индивидов. Тем самым они не только пророчествуют об истории, но и частично создают ее. Это политическое преимущество, связанное с ориентацией на представляющуюся желанной возможность, имеет, однако, тот недостаток, что в решающих ситуациях, когда ошибки могут оказаться очевидными, догматический политик уже не может изменить свою установку. Самокорригирование, необходимое в групповой деятельности, может быть совершено лишь ценой тяжких спадов и больших жертв. Однако наряду с наблюдением истории post mortem и пророческой позицией решительно настроенного политика следует заявить о полном праве метода экспериментального рассмотрения in statu nascendi. Необходимо придерживаться такого рассмотрения, которое обращается к горизонту ожиданий, ==363

конституирующемуся в переживаниях и опыте, во всей его открытости будущему, именно как к горизонту ожиданий, а не как к географической карте, где обозначено уже существующее. Географическая карта служит путешественнику, который еще до своего путешествия проходит по заранее установленным маршрутам. Мы же, пытаясь вступить в новый отрезок нашей истории, должны сами проложить себе путь. Однако мы не можем проложить наш путь в ничем не обремененное ничто, просто соответственно нашему желанию, - мы обнаруживаем игру живых сил. На стадии магии отношение людей к ним было желанием принудить эти силы исполнить их волю, иногда обрести их тайное расположение. Эту установку сменил религиозный фатализм, который проявлял активность, когда речь шла об отдельных вопросах, но в целом предоставлял решение божеству. Существенным в планирующей позиции является то, что она в определенном смысле притязает на вмешательство в игру основных сил, правда, не как созидатель, а скорее как стратег, который лишь следит за анонимными рядами действий в обществе, чтобы своевременно заметить новые, возникающие из них возможности и ввести дополнительные силы туда, где могут разыграться решающие сражения. VII

Последнее утверждение побуждает провести ясное различие между основанием и планированием. Одна из высших ступеней изобретения - основание. Однако в смысле нашей дефиниции это не является планированием. Возникающую здесь проблему мы уже заранее наметили, говоря не о новом построении общества, а о его перестройке. Если бы социальный космос можно было формировать так, как осуществляется отдельная задача, непосредственная цель, например, организация фабрики, основание нового города, одним словом, так, как на базе абстрактных закономерностей и правил опыта создаются отдельные вещи, то планирование не было бы новым мыслительным актом sui generis65. Но так как планирование - это идущее все дальше конструирование внутри до сих пор не затронутых промежуточных областей и в конечном итоге построение всей промежуточной структуры, методы, унаследованные от стадии изобретающего мышления, здесь оказываются просто помехой. О планировании в нашем смысле не может быть речи даже тогда, когда колонизирующие территорию народы основывают целый город. Это предприятие, правда, близко планированию, но отличается от него двумя существенными признаками. Основание города при колонизации отличается от планирования, во-первых, тем, что встраивает город в абстрактную

==364

среду, что оно, следовательно, принимая в некоторых случаях в расчет окружающее пространство, тем не менее не планирует его. Несмотря на предвидение всего, что составляет внутреннюю циркуляцию событий, построение в целом включено в мир без всякого плана и при известных обстоятельствах может вследствие конкуренции соперников и ряда других ударов извне, прийти в упадок с такой же вероятностью, как исторически «сложившийся» город. Второе отличие основания от планирования состоит в том, что при основании элементы строительства сначала готовятся и приводятся в заранее определенное отношение друг с другом. Дом, который должен быть построен, заранее воздвигнут на бумаге; если готовое строение отличается от проекта, то либо в проекте, либо в исполнении заключена ошибка. Это, конечно, не означает, что основание является творческим актом. Творчеством оно было бы лишь в том случае, если бы материал по своей внутренней природе и физические, химические и прочие закономерности были бы созданы самим строителем дома. Для основания достаточно, что тот, кто создает проект, использует предписанные творческим актом силы, причем таким образом, что постольку создает с их помощью новое, поскольку все элементы, необходимые для его постройки, для основания дома, он с самого начала сам доставляет и регулирует их применение, сообразуясь со своей ближайшей целью. Соответственно дефиниции крупная организация, рационально спроектированная железнодорожная сеть, почтовая связь могут быть по своему характеру основанием66. В этом смысле общество в целом никогда не может быть основано, ибо элементы его построения мы всегда находим в определенной исторической концентрации, действующие силы выступают не как чистые силы, а связанными principia media», такими, как они имеются в определенной констелляции, в многомерной взаимозависимости постоянно меняющейся структуры. Все это не означает, что планирование невозможно; оно предполагает, что его не следует представлять себе как основание, как абсолютно новое начинание. Основания исходят из совершенно готового, априорно существующего в умах основателей проекта и, подобно фихтевским идеям, перемещаются из этого сверхчувственного агрегатного состояния в эмпирию. Проблема осуществления - проблема соответствующих средств. Напротив, первый шаг к планированию - представление о наличном. Здесь цель, средства и субстрат планирования находятся в неразрывном единстве на одной плоскости исторически сложившейся эмпирии: скопление в обществе людей и вещей - субстрат планирования. Оно предоставляет необходимые средства и, только исходя из этого, может быть

==365

намечена ближайшая цель и направление в формировании общества. По отношению к «principia media» действует не свободное решение, а лишь правильная стратегия, сообразно которой плывут или действуют в соответствии с этими принципами или противясь им, в зависимости от наиболее благоприятных точек, которые открываются планирующей воле. Чтобы правильно понять своеобразие планирования, его надо отграничить от уже деполитизированного управления, которое начинает функционировать, как только общество в его целостности выходит из стадии планирования и вступает в стадию абсолютной организованности, как только все или большая часть действующих сил, которые стали историческими и выросли в ходе борьбы, подчинили себя стратегии. Можно было бы решиться называть и эту стадию планированием. Однако мы предпочитаем сохранить применение этого слова для стратегии, в основе которой лежит предвидение и цель которой подчинить себе еще не захваченные «principia media» происходящих в обществе событий. Планирование это акт перестройки исторически сложившегося общества, в котором мы оказались, во все более совершенное, регулируемое человеком единство. Возможно, что за веком планирования последует просто управление. Возможно, что на этой более поздней стадии прекратится все то, что мы сегодня называем историей, а именно не допускающее предвидения судьбоносное действие еще не подчиненных человеку общественных сил. Поэтому планирование - еще безусловно находящееся в истории отношение к действительности. В нашем понимании оно - то способное к предвидению использование рассудка и та проявляющаяся в действиях власть, посредством которых в исторически сложившемся, до того характеризовавшемся борьбой и конкуренцией, обществе постепенно должны быть исключены всякие следы сопротивления регулированию. Удастся ли нам это когда-нибудь, мы здесь обсуждать не будем. И дело заключается совсем не в том, чувствуем ли мы какое-либо предрасположение к миру, в котором происходит планирование. Ясно должно быть одно: что эта задача поставлена перед нами, что вся атмосфера напряженности нашего времени возникает из этого de facto происходящего преобразования воли и мышления человека, что, не видя этого изменения, нельзя понять наше время. В связи с этим необходимо уяснить еще следующее. Планировать отнюдь не означает полностью организовать и заранее определить все внутренние сферы планируемого. Планирование отнюдь не исключает мысль, что в определенных областях будет действовать принцип конкуренции, борьбы, свободного формирования. И в области хозяйственной организации мыслимо, что внутри всеобволакивающей договоренности

==366

Г"

отдельные хозяйственные единицы сохраняют самоуправление Концерн может быть организован таким образом, что внутри опреленных границ отдельные филиалы совершают расчетные операции и конкурируют друг с другом. Тем не менее они полностью организованы, интегрированы, внутренне уже не подчинены полностью принципу борьбы, ибо стоящими над ними инст- . ;ями им предписано как регулирование цен, так и нижняя и р^рхняя границы их роста. Динамика жизни, конкуренции, введенная во внутреннюю сферу и сделанная в ряде случаев полезной, образует анклавы, но уже не является ведущим принципом и в конечном итоге связывается целенаправленной организующей волей. В этом смысле возможно, что более позднее регулирующее общество допустит внутри общего

планируемого построения сферы действия и анклавы для процессов селекции, сходных с борьбой и конкуренцией. Так, например, возможно, что досуг окажется настолько организован (первые контуры его намечаются в движении «doppo lavoro»68 итальянского фашизма), что место и функция радости, спорта, игры как способа отвлечь от политики или воспитать в должном духе будут продуманы заранее, но внутри отдельной игры, тем не менее, будет принят во внимание инстинкт конкуренции. При известных обстоятельствах в этих резко отграниченных от остальной жизни областях оставляют открытой возможность для проявления влечения к утверждению своей значимости или к победе в соревновании69, для тех свойств, следовательно, которые хотят исключить из других сфер общества (из политики и экономики). В подобных случаях мы оказываемся перед феноменом «планированной конкуренции»; посредством планирования отрезок самофункционирующей жизни вычленяется и направляется в желаемое место. По всей видимости, существует зависимость между развитием общества, связанным с увеличением подлежащих организации областей, и необходимостью нормализовать все больше сфер действий, а тем самым и все больше жизненных проявлений. Однако не исключено, что действительно плановая организация окажется столь осмотрительной, что будет все более дифференцирование встраивать в общественное целое становящиеся необходимыми компенсации переизбытка регулирования. Убивающая все бюрократизация не является высшей формой планирования. Жизнь общества находится под контролем и в том случае, если заранее обусловлены и соотнесены друг с другом только начальные и конечные члены определенных-процессов внутри организации. В принципе можно представить себе даже такое планирование, которое контролировало бы только последние, решающие, борющиеся друг с другом «principia media» преднайденной стадии общества как поставленную человеческой волей цель70.

==367

VIII Этим сказано также, что планирование общества не является чисто теоретическим, не связанным с практикой конкретных групп людей феноменом. Этим объясняется, почему мы выше говорили о стратегии планирования. Если планирование означает выявление тех ключевых позиций, исходя из которых можно повернуть в соответствии с собственной волей последние «principia media» общественной жизни, то внутри общества должна быть такая воля, и эта воля должна также располагать силой, способной действовать там и тогда, где и когда это необходимо71. Однако такая вторгающаяся воля не может быть индивидуальной. Подобная освобожденная от позиций власти способность к действию предполагает деполитизированное в административном отношении общество. Но, с Другой стороны, исконная воля к этому не должна быть обязательно выражена большинством Возможность того, что толчок к решениям коллективной воли и к проведению перестройки будет дан меньшинством, основана на централистской тенденции к интеграции современных экономических, политических, административных и культурных институтов. Захватившее власть меньшинство всегда может использовать этот аппарат. Однако мы уже раньше72 видели, что парадокс бытия перестроечной ситуации состоит в том, что стремящиеся к новому группы людей еще обладают прежней структурой мышления и пытаются использовать планирование односторонне в своих интересах или в интересах связанных с ними групп. Однако этим они вводят в свой замысел двойное противоречие. Во-первых, они хотят, чтобы тоталитарное образование служило отдельным частным интересам, а именно хотят использовать планирование, возможное только в общих интересах, для особых интересов определенных частных групп. Во-вторых, они тем самым разжигают конкуренцию и борьбу отдельных групп за власть, следовательно, усиливают в значительной степени не типично плановый, не рациональный, а природно избирательный элемент. Такие антиномии отнюдь не придуманы; они постоянно обнаруживаются в реальной жизни, так как борьба за власть, за позиции в планировании идет и в диктатурах, причем борьба более жестокая, чем

когда-либо раньше. Следовательно, на этой стадии одностороннего распоряжения властью нельзя еще говорить об успехе планирования, так как вся энергия борьбы, которая раньше шла между отдельными клетками общественного тела, теперь концентрируется на вершине, и напряженность борьбы за гегемонию поляризуется как внутри отдельных государств и общественных единиц, так и во всей мировой истории. Вопрос состоит в том, может ли эта борьба

==368

завершиться, может ли планирование быть проведено таким образом, чтобы эта насильственная борьба за ведущие позиции прекратилась. Может ли эта все более интегрированная, становящаяся независимой сеть быть использована не для усиления противостояния, а для сотрудничества? Или, другими словами, существует ли шанс на то, что специальный механизм повернет направленность воли, что он сам по себе или посредством планирования и управления преобразует первоначальную направленность воли на противостояние в стремление к сотрудничеству? Возможно, что в ходе этой борьбы люди никогда не мучатся думать по-новому и интегрировать свою волю. Возможно, что новая ситуация в обществе никогда не создаст нового человека. Но возможно также и то, что в социальном механизме существуют тенденции, которые при правильном управлении посредством меньшинства сделают возможным преобразование мышления и направленности коллективной воли73. Мы хотим в данном случае представить себе только формальный74 механизм, который выражен тенденциями к интеграции на нынешней стадии общества, и в этом случае также мыслить посредством открытых альтернатив. Может случиться, что борьба будет вести ко все большей интеграции, так что внутри отдельных государств и в их системе в итоге останутся лишь совсем немногие, в пограничном случае лишь две единицы власти. Для ясности мы отдельно рассмотрим этот процесс во внутриполитической сфере и во внешнеполитической области. Если интеграция крупных единиц осуществляется в соответствии с законом прежнего еще не планового общества, как борьба, то произойдет следующее. Борьба была и раньше существенным средством интеграции. Следовательно, не исключено, что и в результате насильственных мер будет идти до определенного момента все более интенсивная интеграция. В ходе такого развития в пограничном случае могут остаться два могущественных противника. Следующая за этим интеграция присходит в этой констелляции благодаря победе одной партии, которой другая полностью покоряется. В подобном случае побежденная группа сохраняет шанс на то, что она ослабит могущество группы-победительницы и повлияет на ее планирование в собственных интересах. Но возможно также, что решающая борьба завершится вничью или взаимным уничтожением. В борьбе, которая идет внутри государства, всегда еще сохраняется возможность и того, что давление извне заставит партии прийти к мирному компромиссному решению. Значительно опаснее обстоит дело, когда борьба происходит в международном масштабе и друг другу противостоят крупные интегрированные силовые единицы, нации, континенты или союзные группировки другого рода. Если и

==369

здесь работает только старый принцип борьбы, то одна из крупных борющихся групп могла бы оказаться победительницей и действовать в этой ситуации в направлении единого планирования Однако значительно более вероятна другая возможность, которая заключается в том, что подобное последнее столкновение приведет к взаимному уничтожению.

Остается еще один путь, а именно, что произойдет единое планирование на основании договоренности и компромисса, т.е что та ментальность, которая раньше была возможна только внутри общества в отдельных мирных анклавах, утвердится и на вершине общества Подобный поворот ментальности был бы истинной революцией в мировой истории, так как представлял бы следствие понимания, а не страха и принуждения. Ведь вследствие самой структуры сферы борьбы добровольное умиротворение двух борющихся групп могло совершиться только из страха перед общим врагом При условии, что действует только старый механизм борьбы, на предпоследней ступени глобальной интеграции надо было бы едва ли не конструировать внешнего врага, например, в виде обитателей Марса, который, угрожая нападением, мог бы привести к согласию обе противостоящие друг другу враждующие группы. Поскольку же исходить из наличия такого внеземного врага невозможно, необходимо поразмыслить о том, нельзя ли прийти к согласию как полному исключению насилия на другой основе. Теоретически мыслим следующий путь без гарантии, что он будет реализован. Во всех предыдущих войнах одна сторона могла надеяться на то, что уничтожит другую В отличие от этого современная война ведет к самоуничтожению, и это становится все очевиднее и яснее для каждого. Страх перед будущей войной и связанными с ней ужасными разрушениями может достигнуть такой степени, что будет действовать совершенно так же, как страх перед действительным врагом В этом случае из страха перед всеобщим унистожением государства могли бы принять компромиссное решение и подчиниться некоей возглавляющей центральной организации, которая совершала бы планирование для всех. Мы отнюдь не собираемся рисовать так называемые утопии Утопией было бы полагать, что борющиеся друг с другом люди «внезапно» обратились бы к иным действиям вследствие спонтанного изменения своей настроенности без того, чтобы их побуждал к этому социальный механизм Мы же основали постулированное нами единение на страхе как его моторном импульсе и лишь высказали надежду на то, что могут возникнуть такие ситуации, в которых страх будет действовать в упомянутом смысле. Следовательно, остается вопрос, можно ли бояться войны и связанной с ней несомненной

==370

гибели так же, как общего врага. В страхе перед врагом уже на стадии обоюдной борьбы существовал некий автоматизм, который в определенных ситуациях порождал изменения первоначальной волевой направленности и, так сказать, диалектически приводил к пониманию и компромиссу В упомянутом нами случае страшная мощь современного оружия действовала бы как вторая природа. Подобно тому как люди и раньше объединялись, противостоя враждебности природы, и на этом пути создавали организацию, основанную на разделении труда, и эта масса материала войны, ожидающего взрыва, могла бы осуществить функцию, сходную с функцией природы. Несомненно, что в пользу этой гипотезы в настоящий момент говорит немногое, именно теперь, когда мы переживаем стремительный регресс в направлении к иррациональности власти. И тем не менее нельзя считать совершенно невозможным, что на стадии постиндустриального развития будоражащие действия иррационализма масс и слишком напряженные ожидания отступят и именно поэтому возникнет своего рода «катарсис» Впрочем, такое отрезвление может привести и к летаргии. Но вполне возможно, что, подобно тому как после религиозных войн произошло трансцендирование религиозной установки и иррациональности вообще, и теперь после взрыва иррационализма возникнет новая форма обращения к разуму. Правда, при этом сравнении надо иметь в виду, что преклонение перед разумом и терпимость, свойственные веку Просвещения, действовали в то время ограниченно, внутри элитарных групп; тем не менее отрезвление было присуще и всей атмосфере в целом. К этому присоединяется то, что происходившие тогда изменения только в небольших элитарных группах в принципе могли бы в

настоящее время охватить и широкие массы - тем более что теперь речь идет о тех слоях, которые уже восприняли то, что мы назвали «фундаментальной демократизацией». Общая активизация масс и связанные с ней взрывы иррациональности могут быть расценены и приняты в расчет, исходя также из другой возможности развития, не той, о которой шла речь в первом исследовании. События, свидетелями которых мы являемся, можно воспринимать и как первую ступень общего процесса прояснения, на которой большие группы людей впервые действительно втягиваются в сферу политического экспериментирования и таким образом постепенно учатся пониманию в политике. Если рассматривать происходящее с этой точки зрения, то можно считать не вполне невероятным, что обусловленное эмоциями воодушевление масс является лишь первой типичной фазой в политизации политически индифферентных в недавнем прошлом слоев и что, ==371

несмотря на возбужденную атмосферу, здесь против воли тех, кто полагает, что направляет процесс, происходит практическое обучение масс политическому мышлению. При этом не следует забывать, что ведь рабочее движение с типичной для него рациональной установкой по отношению к тому, что происходит в обществе, началось с уничтожения машин. Конечно, все это не более чем существующие возможности, борющиеся друг с другом тенденции, и я далек от того, чтобы рассматривать эти возможные перспективы как пророчество. Однако было бы непростительной ошибкой, если бы из опасения прослыть утопистами мы не упомянули бы об определенных имеющихся факторах и игнорировали в своем изложении определенные линии развития только потому, что они в перспективе связаны с возможностью преобразования человека. IX Если наша задача состоит сегодня в том, чтобы продумать развитие экономики в ее динамике как стратегию, которая извлекла бы из наличных тенденции-решения, противоположные существующим; если новая задача политика состоит в том, чтобы перегруппировать волевые импульсы человеческих масс таким образом, чтобы они действовали, исходя из стратегически правильно определенной точки и двигали происходящий процесс в желаемом направлении, то следует заметить, что статическая психология, конструирующая из сегодняшнего человека «человека вообще», находится на неверном пути. Бросается в глаза, что именно прогрессивные мыслители в области экономики и политики исходят в психологии из вечной природы человека и непроизвольно смешивают человека вообще с человеком современного общества. В изучении человеческой души надо правильно установить среднее между этим бессознательным консерватизмом и «дурной утопией»75, ибо столь же неправильно считать, что человеческая природа вечно остается неизменной, сколь исходить из того, что она может меняться как угодно и бесконечно пластична по своему характеру. Наш подход, когда мы говорим о человеке, также отличается от подхода предшествующей эпохи. Не следует ни конструировать, исходя из абстрактного «человека вообще», ни создавать непосредственно из абстрактных закономерностей совершенно индивидуальные единичные случаи; необходимо видеть единичный факт единичного человека со всеми особенностями его души всегда соотнесенным с ситуацией76. Подобно тому как изобретающее мышление создавало из общих определений механики или организации единичную машину, единичную организацию, не конструируя одновременно

==372

«principia media» особой сферы, так прежняя психология занималась только человеческой душой вообще и in abstracto77, а в области терапии концентрировала свое внимание на индивиде, которого надлежало лечить, чьи типичные симптомы болезни диагностировались и устанавливались, исходя из общих определений. Близость планирующего века проявляется в психологии в том, что и те модификации, которые необходимо связаны с особой ситуацией индивидуального случая, мы уже не объясняем бессознательной адаптацией, «случайностью», как обычно принято говорить, но пытаемся дать оптимальную конструкцию и самой этой адаптации. На линии подобного развития находятся все те стремления, которые требуют, чтобы абстрактная психология была заменена социологической психологией (т.е. чтобы говорили не о человеке вообще, а о психологии ребенка, юноши, и еще конкретнее, о психологии юноши-пролетария, молодой работницы, безработного, людей различных профессий и т.д.) и чтобы дифференциация проблематики продолжалась в историко-социологическом направлении. В связи с этим делались попытки исследовать возникновение типа монаха, феодала, буржуа. Тем самым в психологии сделан первый шаг к взаимозависимому изучению. Не существует покоящейся в себе изменяемости человеческой души, а есть лишь разумно соотнесенная с ситуацией изменяемость (при этом, конечно, определенные ситуации, как, например, ситуация в семье, могут иметь особое значение). Но и наоборот, не существует развивающейся из себя самой изменяемости экономических и социальных структур; нельзя создать новую форму хозяйства до тех пор, пока не возникнет соответствующий тип человека78. Если психологи начнут рассматривать и социальную сферу, им прежде всего бросится в глаза непосредственная среда, непосредственная ситуация. Но затем они обязательно вступят в ту сферу общественной жизни, которая влияет не только на изменения, происходящие в среде, но и на изменения создающих эпоху социальных сил - на «princjpia media»; концентрируя свое внимание на этом слое социальной жизни, они станут объяснять изменение в человеке не только его непосредственной средой, а выводить господствующие структурные черты исторического типа человека непосредственно из соответствующих черт социальной структуры. Для различения этих двух типов исследования я предлагаю пользоваться выражениями «психология на основе социологического исследования среды» и психология на основе «структурно-социологического исследования»79. Психология будет, как я полагаю, тем интенсивнее обращаться к методам планирующего мышления, чем чаще она будет обнаруживать ключевые позиции в области структурной социологии, исходя из которых можно

==373

с достаточной вероятностью предвидеть или вынудить определенное поведение у разнящихся в остальном друг от друга по своему типу людей. Она будет прослеживать закономерности, которые изменяют направленность энергий в борьбе и ведут их к сублимации; будет наблюдать корреляции, существующие между рациональными и иррациональными импульсами человеческой души и стадией рационализации общества; будет исследовать образ мышления и переживание мира с различных позиций, возникающих в обществе, чтобы исходя из этого, приблизить к действительности понимание людей. В постановке всех этих проблем, по существу, работает уже плановый метод, который повсюду направлен, во-первых, на то, чтобы изучить изменяемость душевных движений на вариантных стадиях в состоянии одного и того же феномена; во-вторых, на то, чтобы установить связь между конкретными сферами и структурами социальной жизни с пребывающими в них типами людей. Яснее всего это намерение проявляется в новой педагогике, которая стремится создать уже не идеального человека вообще, а такого человека, в котором в соответствии с ожиданиями нуждается ближайшая стадия в развитии общества. Если, например, в каком-нибудь школьном классе отменяются отметки чтобы приостановить воспитание слишком амбициозных и склонных к соперничеству людей, то тем самым устраняют существующий - и по мере приближения к вершине общества все более преобладающий - тип человека, который видит в обогащении средство продвинуться за счет других, и вместе с тем способствует утверждению также существующего в обществе типа человека, который

стремится к «углубленности», следовательно, к благу, ни в чем не ущемляющему других. Придавая групповому воспитанию иное направление, создают тип человека для такого общества, в котором, как полагают, конкуренция и свойственная природе человека склонность к борьбе не будут решающими регуляторами его функционирования. Если до сих пор мы привыкли лишь при специальной подготовке строить воспитание человека таким образом, чтобы он обладал необходимыми техническими знаниями и выполнял свои функции соответственно структурам организации, то теперь педагогика переходит к попыткам сознательно формировать не только навыки, знания и умение, но и те, прежде предоставленные самим себе «principia media» в становлении характера, исходя из которых принцип построения общества должен быть как бы перевернут изнутри. Одним словом, эти стремления направлены на то, чтобы преобразовать человека в целом, а с его помощью и общество в его глубинных душевных измерениях. Можно, конечно, с достаточным основанием возразить, что такое стремление не ново, - ведь и церковь, например, ==374

-т

притязала на воспитание человека. Она создала тот нужный ей тип человека, который позднее по ее образцу государство воспитывало в своих подданных; до этого придворное общество видело идеал образованного человека в «придворном». Однако мы видим большое различие в двух моментах. Вопервых, сегодня делаются попытки формировать вместо того типа человека, который связан с определенным местом в обществе и может успешно развиваться только в этих рамках, тип человека, соотнесенного непосредственно с новыми «principia media» всего изменяемого механизма, и поэтому во всяком случае, как того желают, - способного утвердиться в различных социальных ситуациях общества Во-вторых, еще большее различие заключается в том, что до сих пор педагогические идеалы кристаллизовались естественным образом посредством нахождения и отбора, тогда как теперь рефлексия достигла такой стадии, что можно осмелиться сознательно конструировать идеал, исходя из социальной функции. Следовательно, дело обстоит совсем не так, что мы принимаем во внимание данного человека и должны конструировать для этой принимаемой за неизменную природы человека определенное общество; в качестве исходной точки нам дан прежний тип человека, который мы пытаемся с помощью правильной стратегии изменить в процессе становления. В смысле планирования вполне реалистична возможность поставить данного человека в такие ситуации, в которых уже действуют преобразующие силы (школа как экспериментирующее сообщество) и которые могут положить начало преобразованию реакций его души и изменению характера его мышления и деятельности. Если в ходе размышлений достигнута эта точка, то внезапно становится ясным прогрессивный смысл некоторых психологических и философских направлений, как, например, прагматизма, бихевиоризма и психоанализа. Позитивное значение прагматизма8 я вижу в том, что он отказывается от абстрактного разделения мышления и деятельности. В определенном смысле этим сделан уже важный шаг в направлении взаимозависимого мышления. Понят органический процесс адаптации каждого акта мышления к совершению действия и устранено прежнее искусственное разделение действия и чистой теории, придуманное чуждыми миру философами. Только для книжной учености сущностью может быть состояние чистого созерцания, т.е. пребывание в своих глубинах и отказ от того, чтобы быть органом жизни и деятельности. В первоначальной жизненной связи нет мышления, которое не было бы включено в действие. Не понимать эту встроенность или отказываться от нее - значит денатурализировать связанное с бытием своеобразие мышления и мыслительного процесса.

==375

Нечто чрезвычайно благотворное заключено в том, чтобы представлять себе творческое значение деятельности и видеть, что новое по своему характеру мышление может быть создано только новой по своему характеру деятельностью Следствием этой плодотворной установки является в педагогике то, что прежняя абстрактная проповедь, которая завершалась обычно лишь пустой назидательностью, заменяется уже в воспитании детей стремлением к преобразованию человека с помощью создания соответствующих сфер его утверждения, а не посредством admonitio и adhortatio Следовательно, верным в прагматической теории является то, что она устранила идеалистическую абстракцию, которая состояла в разрыве единства между мышлением и деятельностью. Ограниченность же прагматизма в том, что он видит совокупность действий, из которой непосредственно возникает мышление, слишком узко. Если практику понимать только как повседневное обращение с вещами и при этом иметь в виду лишь решение индивидом поставленных задач и преодоление им узкой сферы борьбы, то это, собственно, только мышление на стадии поиска, где первичны'живые и часто бессознательные акты адаптации живого существа, а мышление проникает лишь в те пустоты, в которых найденное должно быть стабилизировано и удержано в качестве результата Процесс освобождения мышления от нахождения дан уже там, где изобретение предвосхищает образ конструируемого предмета и конкретный случайный предмет разлагается на абстрактные элементы, чтобы создать из них новый объект соответственно собственной цели. Правда, и на этой стадии очевидно, что способность к абстракции проистекает из более высокой стадии действования, из стадии изобретающего преобразования Эта ситуация, в которой мышление обнаруживается на стадии изобретения и мы больше не видим, как оно возникло из деятельности, дала идеалистической философии возможность конструировать независимое от практических потребностей мышление. На этой стадии мышления стало возможным говорить об «идеях», предшествующих действиям и направляющих их. Идея дома предшествует в уме строителя - так гласит классический пример - постройке дома. Такое понимание привело в конечном итоге к тому, что эти «идеи» и акты сознания вообще стали конструироваться как некое a priori Однако конструировать из такой предшествующей абстракции, свойственной изобретающему мышлению, независимое от активного проникновения мира некое a priori столь же неверно, как не признавать относительный отрыв этой стадии абстракции от непосредственного действия. Мышление на стадии изобретения отделено от непосредственных действий и все-таки не абсолютно и не свободно.

==376

Решение загадки заключается, как мы предполагаем, в том, что изобретающее мышление не может быть постигнуто из совокупности действий индивида и поэтому кажется абсолютным, если под этим понимать самостоятельность (absolutum). Однако оно оказывается на всех своих стадиях обусловленным бытием и действиями, если исходить из совокупности коллективного опыта и действий исторической группы, в которой новое мышление возникает изнутри, в том смысле, как это понимает прагматизм. Уже одно то, что нахождение перешло в изобретение, зависело, несомненно, не от

индивидуальных свершений, а оттого, что группа в ходе ее коллективной адаптации перешла от более примитивной формы производства с минимальным разделением труда (например, от стадии собирательства) к более сложной форме разделения труда и в тесной связи с этим вынуждена была все больше расчленять предметы в их данности и делать их более абстрактными. Дело в том, что абстракция обусловлена отнюдь не предметом, а формами активности субъекта и особенно формой группы, в которую входят субъекты. Мыслить означает «мыслить для группы», и чем многообразнее совокупность трудовых действий, и чем для большего числа членов группы одна и та же вещь должна быть сделана постижимой в ее различных функциях, тем больше обобществленные субъекты вынуждены отвлекаться от жизненно конкретной полноты индивидуальной данности вещи и создавать доступную группе технику абстракции. При этом существует столько же путей абстракции (так называемых «точек зрения» наблюдения), сколько коллективных активных подходов к внутреннему и внешнему обращению с вещью в историческом сообществе. В каждом сообществе их всегда больше, чем действительно нужно индивиду, и, таким образом, он посредством обучения получает больше точек зрения и представлений, чем реализует, действуя в своем существовании. Этим и объясняется, что индивид, взирая на свое богатство абстракций, ощущает будто мышление дано ему заранее, - в мифологическом выражении, будто он черпает свои понятия и знания из горнего мира идей. Фактически данное богатство идей (совершенно так же, как и богатство слов) никогда не выходит за пределы горизонта и радиуса действий существующего социального сообщества. Следовательно, ошибочное представление, будто на стадии изобретающего мышления оно полностью отделено от совокупности действий, возникает потому, что в многослойном обществе, где существует разделение труда, связь коллективных действий стала уже незаметной Индивид сохраняет иллюзию независимости своего мышления, так как он больше не может обнаружить, как его особая связь действий и переживаний произрастает из коллективного начала. На стадии изобретающего

==377

мышления прагматизм значим для группы, но уже не непосредственно для индивида. То, что радиус индивидуального действия отделяется от коллективного, может быть подтверждено также посредством значительно проще доказуемых фактов. Часто замечали, что отдельные изобретения, совершаемые в обществе, являются следствием не произвольных догадок, а непрерывного роста актов нахождения и изобретения. Следовательно, совокупность индивидуально, изолированно появляющихся открытий следует направленности коллективных интересов, которые, в свою очередь, будучи опосредствованны многими промежуточными звеньями, связаны с общим радиусом действия в жизни группы. Это единственное правильное объяснение того, что при открытии, совершенном каким-либо индивидом, оказывается, что многие уже занимались поисками в том же направлении83. То, что относится к содержанию нахождения и изобретения, относится и к формам и технике познания. Следовательно, ошибка прагматизма состоит только в том, что он - дитя предшествующей либеральной эпохи - исходит только из радиуса действия отдельного индивида и не замечает, что индивид в сущности всегда представляет собой только часть сферы действия и опыта социальной группы. Исходя только из индивидуальной практики отдельного индивида, нельзя понять обусловленность мышления бытием. Если же наблюдать совокупность связей в историческом сообществе, то все чаще можно будет обнаружить те точки, где действие переходит в мышление. И конкретно зримые действия отдельного человека станут в своем подлинном смысле доступными истолкованию только тогда, когда, чтобы правильно его локализовать, реконструируется историческая стадия и вытекающие из этого задачи общества. Лишь исходя из этого центра, можно вывести особые функции отдельных слоев и индивидов, а также становящееся для них необходимым вытеснение. Социологическая история духа есть, по существу, не что иное, как последующая реконструкция функционального единства и направленности действий данного общества, из которой, хотя и с помощью ряда промежуточных звеньев, может быть понято, почему тот или иной человек вообще размышлял над той или иной проблемой и вследствие своего места в обществе должен был видеть в этом смысле положение вещей или скрывать их, На

стадии планирующего мышления расстояние между познанием и действием в определенном смысле еще больше, чем на стадии изобретающего мышления, направленного на непосредственные цели. Ибо общий план еще больше опережает непосредственное действие. Мышление как синтез всех совершенных в историческом сообществе мыслительных актов

==378

г

способно видеть значительно больше, чем того требует непосредственная задача, которую должен решить индивид. В организованном обществе с высокой степенью интеграции, в котором ряды действий взаимозависимы, индивид будет именно в совокупности своих индивидуальных действий все чаще побуждаться следствиями этих действий глубже проникать в коллективную совокупность действий. На стадии либерального общества сцепление поставленных целей очень скоро разрывается. Индивид ограничен своей индивидуальной мотивацией, например жаждой наживы, и видит лишь многих, подобных ему, индивидуально выступающих друг против друга отдельных людей, связь между действиями которых уже неразличима. В либеральном обществе экономическая и социальная интеграция происходит как бы за спиной участников. Совершившееся обобществление и последствия собственной деятельности остаются скрытыми от действующего субъекта, так как в его сознании отражается только сфера его деятельности и он мыслит только в пределах своих практических действий. Можно, конечно, прийти на спекулятивном пути к гармонической мысли, согласно которой эти противодействующие друг другу акты, несмотря на видимость, как будто это отрицающую, в конечном итоге совершают сбалансированный круговорот84. Однако такое дополнение к действительно зримому может служить только философу или теоретику в качестве гипотезы, но не как отдаленное воздействие, которое можно проследить в непосредственном акте, а как конструируемая возможность. По-иному обстоит дело на стадии все более организуемого общества В нем совершаемые действия вполне ощутимо содержат отдаленное воздействие, поскольку они не попадают сразу же в необозримую сеть конкуренции, как это происходит в либеральном обществе, а вступают на прочно проложенные, регулируемые пути уже организованного разделения функций Конечно, здесь с первым шагом не дан и последний, но все-таки дана связь действий, ведущая в общую жизнь общества. В таком обществе вследствие всеобщей растущей взаимозависимости отдельный продавец и производитель, а также остальные люди, зависимые в своем существовании, постепенно оказываются вынужденными принимать в расчет политические соображения и психологическую вероятность. Индивиды, принимающие в известной степени самостоятельные решения, - в кризисных ситуациях даже те, спокойному существованию которых грозит опасность, - все больше вынуждены, мысля, прорываться к такому уровню, откуда собственные решения представляются не случайными, а связанными с определенной значимостью своего места в обществе, и последствия действий могут быть постигнуты в терминах отдаленных воздействий. Благодаря

==379

этому у индивида есть по крайней мере шанс видеть свою ситуацию в контексте момента исторического времени, а ее β сфере всей напряженной жизни общества.

Тем самым, однако, планирующий проект еще в большей степени, чем в либеральном обществе, преследующем отдельные цели, опережает непосредственную деятельность индивида Напряженность между индивидуальной деятельностью и мышлением становится еще больше, чем она была прежде. Но зато дистанция между индивидуальным и коллективным радиусом действия становится меньше, поскольку индивид может на основе следования своим собственным действиям проникнуть в связь коллективных действий. На этом пути ему может, по крайней мере на время, удаться создать единство между собственной деятельностью и коллективными действиями, собственным горизонтом видения и коллективным, если под этим понимать интеграцию вообще становящихся видимыми связей на данной стадии развития общества. Индивид открывает или, по крайней мере, имеет возможность открыть, в собственной деятельности ту коллективную связь действий, которая была в либеральной эпохе настолько скрыта85, что, по существу, можно было лишь с трудом мысленно конструировать противоречия. Но все это становится возможным в свете новой планирующей рефлективности, которая состоит в том, что индивид может увидеть в только что описанном процессе не только все факты, не только все типы видения, которые вообще существуют в социальной сфере (и должен их видеть, если не хочет погибнуть), но увидеть и самого себя как находящегося в определенной ситуации, свое мышление - как определенное, также соотнесенное с ситуацией. Из этого возникают новые возможности планирования, которые прежде невозможно было даже мыслить Индивид может не только понять самого себя, но и, обнаружив эту прагматическую связанность, попытаться ее регулировать. В определенном смысле его мышление стало таким спонтанным и абсолютным, каким оно никогда не было, так как для него открывается возможность определять самого себя Но, с другой стороны, индивид и теперь достиг этой ступени не сам, а вместе с сообща достигнутой в коллективных действиях ступенью Его понимание - все еще продукт возникшего независимо от него исторического процесса. Однако именно посредством этого понимания своей обусловленности индивид впервые возвышается над историческим процессом - он больше чем когда-либо обретает власть над самим собой. На этой ступени становится понятной обусловленность мышления бытием, и в той мере, в какой это является источником ошибки, оно корригируется. Корригируется относительная ограниченность

==380

горизонта, поскольку расширяется бытие, окружающее человека Он устремляется вперед, чтобы высвободить себя из своей ограниченности Стремясь устранить как в сфере индивидуального, так и коллективного, несоответствие между действием и мнением, он корригирует и собственное ограниченное видение Бихевиоризм - типичный продукт сознания на той ступени развития массового общества, на которой существенно большее значение имеет исчисляемый в среднем образ действий многих, чем постижение индивидуальных мотиваций отдельных лиц, или преобразование человека вообще. В этом отношении бихевиоризм по своей сущности относится к первой ступени планирующего отношения, при котором хотят принудить индивидов в сфере поведения к «правильному» для организованного коллективного целого реагированию без изменения при этом человека в целом или тем более всестороннего включения его в совершенно измененное общество. Подобно тому как изобретающее мышление встраивает в

неизменный мир лишь отдельные предметы и ряды действий, бихевиоризм, близкий ему в этом, видит значимость лишь в определенных сферах бытия и, чтобы достигнуть этого, предпочитает проявлять равнодушие ко всем остальным86. Бихевиоризм стремится точно вычислить сферу чистого бытия и управлять ею, сферу внешнего поведения, притом лишь настолько, насколько необходимо ее знать, чтобы принимать в расчет в корреспондирующем действии. Для этого надо с самого начала исключить всю ту многозначность действия, которая вызывается внутренней мотивацией и благодаря которой оно, по существу, и является непроницаемым. Достоевский в «Братьях Карамазовых», описывая центральное для этого романа убийство и связанный с ним процесс, попытался показать, насколько психология многозначна, как одно и то же деяние может обрести совершенно разный смысл, если исходить из различных мотиваций. Именно эту многозначность бихевиоризм и стремится исключить. Для того чтобы не касаться этого многозначного слоя, доступного постижению лишь посредством интерпретации, предпочтительнее вообще отрицать его наличие. Бихевиоризм принимает в расчет человека постольку, поскольку он действует на конвейере у машины, поскольку он принимается во внимание конвейером организованного процесса в обществе: не как индивидуальность, а как достойное доверия звено в цепи действий. Поведение человека упрощается до тех пор, пока он не обретет, насколько это возможно, доступный квантификации характер. Естественное поведение, сложившееся на основе живой адаптации, наблюдается и расчленяется на абстрактные составные части и факторы до тех пор, пока оно не допускает с помощью

==381

психотехники новое конструирование объективных оптимальных действий. Бихевиористское мышление, поскольку оно абстрактно, т.е. поскольку оно стремится привести к согласию абстрактные сферы социальной действительности на уровне внешней манеры поведения, находится еще на ступени изобретения. Оно еще дизъюнктивно, не обладает подлинной взаимозависимостью, так как не направлено на познание мира и индивида как целостности. Тем не менее это мышление находится уже на пути к планирующему рассудку, но оно стремится сделать исчисляемой и доступной управлению тотальность абстрактного среза всего происходящего, среза организованного поведения всех членов общества. Правда, речь идет о том, чтобы соединить друг с другом таким образом лишь некоторые сферы общественного бытия и их постольку, поскольку они формально содержат внешние аспекты действий и организованной среды. Тем не менее здесь несомненно присутствует планирование, так как наблюдается стремление стратегически выявить определенные «principia media» эпохи, но таким образом, чтобы при этом с самого начала отказаться от преобразования действительного человека и действительного мира. Постигнув эту существенную черту бихевиоризма, нельзя не ощутить его близость фашизму87. Бихевиоризм не фашизм, но фашизм в области политики во многом есть бихевиоризм. Фашизм планирует и изменяет политический мир методами бихевиоризма. Об этом свидетельствует характер применения аппарата пропаганды в различных странах, направленный не на то, чтобы действительно изменить и просветить людей, а на то, чтобы подчинить их своей воле. Фашизм создает аппарат общественного принуждения, который приводит к подчинению господствующей идеологии и насильственной унификации всякой интеграции действий. Фашизм отказывается принимать во внимание так называемую иррациональность индивида, а также многообразие вещей. Однако у него есть абстрактный принцип упорядочения, который посредством оптимальной комбинации внешнего насилия и суггестивности, направленной только на регулирование поведения и интеграцию настроенности, изменяет человека. Фашизм использует высшую ступень функциональной рационализации, совершенно не касаясь субстанциальной рационализации. Так же, как в типе ведущих фашистских вождей точная расчетливость соединяется с иррациональной, несублимированной

страстностью, и в этой общественной структуре формально сосуществуют, не будучи связаны, максимальный порядок и постоянно тендирующий к анархии неразработанный остаток иррациональности. То, что мы пытались постигнуть с помощью анализа, с большой отчетливостью выражено в программном высказывании

==382

ведущего политика этого направления: «Темпераменты, характеры и способности людей настолько различны, что свести их к единству невозможно. В задачу политического вождя и не входит внести единообразие в это множество посредством «воспитания» единства. Каждая такая попытка обречена на неудачу. Природа человека - это данное фактическое явление и не допускает изменения в каждом отдельном случае; она может быть преобразована лишь в процессе развития, который длится века. В общем, даже для этого необходимой предпосылкой остаются изменения основных расовых элементов. Следовательно, если политический вождь захотел бы таким образом достигнуть своих целей, ему пришлось бы принимать в расчет вечность, а не годы или хотя бы десятилетия. Он может рассчитывать на то, что введет в свое движение не «идеальных» универсальных людей, а детей природы с самыми различными склонностями, которые только в своей совокупности (приспосабливаясь друг к другу) могут создать гармоническое целое. Если политический вождь уклоняется от такого понимания и стремится искать только таких людей, которые соответствуют его идеальному представлению, то он не только потерпит крушение своих планов, но очень скоро получит вместо организации хаос». Если хотят изменить человека в целом, а не только характер его внешнего поведения, необходимо, отправляясь от его внешнего поведения, проникнуть в измерение того, что доступно пониманию, и, продвигаясь от доступной поверхности, попытаться достигнуть глубоких пластов душевной жизни. Нельзя не считать симптоматичным, что психоанализ в работах Фрейда и Адлера возник в такое время, когда ряд исследователей решительно отказались от понимающего проникновения (в бихевиоризме). Психоанализ88 принадлежит, по крайней мере по своему подходу, к тем типам психологического исследования, которые рассматривают человека в его сиюминутной данности как не претерпевающего изменения. Открытие подсознательного должно, позволить проникнуть в тот скрытый механизм, исходя из которого можно будет устранить неправильное душевное развитие. Если бихевиоризм в первую очередь уделяет внимание процессу внешнего поведения и приспособления и отказывается от того, чтобы, понимая, заниматься наблюдением над внутренним движением, характеризующим жизнь души в ее глубинном измерении, то учение Фрейда и близкие ему исследования занимаются изучением разрушительных тенденций, которые в своем воздействии затрагивают душевную целостность индивида. Образующиеся вследствие внешних действий травмы относятся сюда так же, как комплекс неполноценности, возникающий в связи с механизмом конкуренции в

==383

обществе. Следовательно, в своей последней инстанции оставляя в стороне вопрос, может ли это удаться или нет, психоанализ стремится преобразовать человека, индивида89. Здесь речь идет как о получении тех последних абстрактных принципов, посредством которых можно вообще характеризовать душевную жизнь, так и о «principia media» в душевной жизни, которые характеризуют лишь тип человека или человека в определенное время и в определенной общественной констелляции. Когда сложнейшие изменения в душевной жизни сводят к нескольким основным законам учения о влечениях, к таким, как принцип удовольствия, реальности, влечение к смерти, к значимости и т.д., когда весь механизм, начиная от основных процессов, пытаются истолковать как вытеснение, сублимирование и т.д., - получают абстрактные принципы. Об обращении к «principia media», значимым только для определенных эпох, можно говорить в тех случаях, когда, как это произошло недавно, делается попытка показать, что в патриархальном обществе создаются совсем иные типичные конфигурации чувств, чем в матриархальном90. В связи с этим перед социальным самосознанием встает совершенно новая задача - исследовать каждое общество и каждую общественную ситуацию с точки зрения того, какого рода принудительное вытеснение и табуирование оно применяет, воздействуя на своих индивидов, чтобы сохранить свой особый принцип авторитета и порядка. Всякое общество, а в нем различные общественные ситуации, культивируют разнообразные неврозы, часть которых они скрывают, часть же открыто одобряют. Воля к преобразованию и планированию находит свое выражение в решимости регулировать даже то в душевной жизни индивида, что до сих пор больше всего скрывалось и действовало как сила природы: приспособление бессознательного и его ошибочные действия. Одним словом, надлежало познать, выявить и направить в оптимальную сторону аппарат торможения и возбуждения в индивиде. И, кроме того, проследить характер сновидений и восстановить целостную личность того, кто претерпел в своем душевном созидании ущерб от общественной ситуации. Правда, сначала подход психоанализа был чисто индивидуальным. В сфере его внимания находился только индивид внутри некоего абстрактного общества с испытываемым им абстрактным ущербом. В той мере, в какой речь идет о социологическом аспекте, принимались во внимание только годы раннего детства и ряд схематизированных ситуаций и игнорировалась социальная особенность семьи (скажем, пролетарской или буржуазной). К тому же индивид должен был быть преобразован изнутри с помощью процессов внутреннего озарения и катарсиса в результате правильно проведенного исследования его

==384

глубинных переживаний. Следовательно, для полного планирования психоаналитикам не хватало недостаточно использованного ими прагматизма, согласно которому бытие и деятельность души связаны, и человек может быть изменен лишь в том случае, если наряду с выявлением его старых ошибочных способов приспособления и понесенного им ущерба создаются новые ситуации, благодаря которым восстановленный, очищенный индивид следует разумному образу жизни. Не хватает также понимания того, что устранение определенных ошибочных воздействий не может быть произведено без изменения всего общества. Ситуация, в которой возник психоанализ, то, что он применялся в виде консультации в кабинете врача, имело как позитивные, так и негативные последствия. Конкретное сближение с психиатрией дало ему эмпирический шанс пристального наблюдения отдельных случаев, но позволило видеть общественную среду лишь в туманных очертаниях. Одним словом, для полного планирования не хватало выявления социологического среза общественного механизма; индивид преобразовывался как таковой, - правда, предполагалось совершать это на такой глубине, которая раньше не могла даже мыслиться. Структура изобретающего мышления еще действует здесь постольку, поскольку речь идет о восстановлении единичного объекта, единичного человека, который не вводится при этом в конкретную жизненную сферу. Планирующее же намерение здесь присутствует постольку, поскольку абстрактный процесс деятельности, правильного и ложного приспособления тщательно прослеживается с позиций всего

душевного состояния. Следовательно, подлинной проблемой становится именно то, чем бихевиоризм полностью пренебрегал Однако все то, что на первых стадиях развития психоанализа представляется нам еще продуктом либерально-индивидуалистической эпохи, - произведенная в ходе диагноза изоляция индивида, сокрытие социальной взаимозависимости и схематизация воздействия среды - все это шаг за шагом отступает и пересматривается в уже заметном процессе социологической ориентации. В процессе социологической конкретизации обнаруживается дифференциация: семью вообще заменяет семья определенной эпохи. Центральной проблемой становится душевный кризис в период безработицы, наблюдаемый у людей различного типа и на различных стадиях прохождения этого кризиса91. Вместо абстрактной проблемы детства внимание уделяется особой проблеме ребенка пролетарского или буржуазного происхождения и т. д.92 Процесс образования символов исследуется не только в жизни индивида, но и в жизни массы Массы рассматриваются уже не дифференцирование, а в их историческом и социальном расслоении; 13 К.Манхейм ==385

и прослеживается как общий механизм создает в различных историко-социальных положениях особые механизмы 93 Тем самым мы находимся уже на стадии планирования Все более выходит на первый план видение тех ключевых позиций которые соединяют душевный механизм с механизмом социальным, постижение «pnncipia media», которые характеризуют локализованный во времени и пространстве тип душевной жизни Тем самым мы, по крайней мере мысленно, вступаем в сферу, где может возникнуть идея планомерного формирования человека оптимального типа посредством целенаправленного образования его общественной деятельности и общественных задач Теперь совершается переход к устранению аппаратов торможения, которые существуют как ненужные остатки предшествующих обществ В этом, по существу, заключался уже смысл учений Просвещения, которое в своем стремлении искоренить суеверие и бессмысленную аскезу, по меньшей мере, предвидело необходимость нового упорядочения регулирования влечений в обществе и продумывания способов направлять его ко все еще необходимым отказам от этих влечений Хотя многое еще недостаточно ясно и остается туманным, а ряд констатации проблематичен, характер нынешнего подхода все-таки таков, что можно по крайней мере последовательно прослеживать цель планируя, направлять развитие людей нового типа на основе учета общественных факторов и метода психоаналитического воздействия При этом на первый план может выступать как точка зрения оптимального общества, так и точка зрения наиболее благоприятного равновесия в душевной жизни индивида В этом направлении можно еще значительно больше использовать психоаналитический подход, а также тонкие прагматические методы Дьюи 94 В нашу задачу не входит определять, с какого момента человек в своих попытках преобразования человека начинает стремиться к невозможному Безусловно, существует граница, где врожденные и индивидуальные особенности ставят преграду такому преобразованию Однако знать заранее, где проходит эта граница, невозможно Она может только сама заявить о себе в своем влиянии на проводимый эксперимент Предположительные границы возможного преобразования человека не являются темой принципиальных философских дискуссий, они необходимы для педагогического и социально активного подхода В философские дискуссии на эту тему обычно привносятся априорные антропологические представления о природе человека, которые либо взяты из ситуаций, вызывающих именно в данный момент споры, либо служат лишь тому, чтобы предотвратить усилия, необходимые для выхода за пределы социально обусловленного человеческого

==386

бытия В нашу задачу входило только показать, что в этих разбросанных, как будто изолированных друг от друга попытках в области современной философии, психологии и педагогики повсюду, хотя большей частью и неосознанно, действует планирующая воля Однако на современной стадии развития недостаточно того, что существуют, подчас ничего не зная друг о друге, отдельные разбросанные, но действующие в одном направлении устремления Планировать значит поставить на соответствующее место то, что возникает разрозненно, сделать осознанным существующее в отдельных устремлениях обычно латентное единство Можно ли считать правильным началом решения этой задачи путь к массовому преобразованию внешнего поведения, или следует начинать с тотального преобразования отдельного человека7 Отвечая на этот вопрос, следует помнить, что планирование не есть основание, где оптимальные элементы построения находят готовыми и соединяют по своему усмотрению Планирование - это стратегия, а стратегия - это метод, в котором действие обретает необходимые для его проведения средства в самом действии В подобной совокупности действий важны прежде всего не «оптимальные качества», «сами по себе наиболее благоприятные» пути, а средства которые в данном status quo85 наиболее вероятно ведут к цели и в самом действии постепенно преобразуют субъекта Следовательно, сам по себе оптимальный социально-психологический метод формирования человека может быть совершенно неприемлем со стратегической точки зрения Здесь также наиболее правильным будет мыслить посредством открытых альтернатив и раздельно представлять себе «за» и «против» обоих путей Если же исходить прежде всего из стратегической точки зрения, то при планировании придется, быть может, чтобы вообще выйти из данной общественной ситуации, начинать с бихевиористской техники Тогда сначала применяется техника, которая формирует человека, исходя из характера его поведения, и вводит общество, исходя из его доступных организации рядов действий, в правильно функционирующую взаимосвязанную структуру Только когда таким образом достигнут определенный порядок, можно, пожалуй, приступить к устранению тех несоответствий, которые возникают потому, что при этом методе, по существу, не принимается во внимание и в конечном итоге игнорируется «человек в целом» В пользу этого пути говорит то, что до сих пор человек изменялся в ходе естественного процесса роста и отбора под воздействием извне, и действительное усвоение и углубленное понимание определенного состояния приходило лишь потом Нормальный путь всегда тот, на котором человек, попадая в новое положение приспосабливается к нему посредством

==387

более или менее бессознательных актов и лишь потом совершает те внутренние духовные преобразования, которые создают необходимое для данной ситуации внутреннее равновесие. Приведем простой пример. Когда человек, так называемый «работяга», обретает в конце жизни покой и у него внезапно освобождается большая неиспользованная энергия, он будет сначала, подражая, перенимать ряд принятых в обществе форм заполнения досуга и лишь постепенно (в ходе тяжелых кризисов) преобразует свое душевное состояние. В зависимости от своих свойств и от ситуации он разовьет в себе склонность к развлечениям, к сублимации или к созерцанию. В ходе подобных процессов преобразуются и преуспевающие слои общества, которые направляют энергию, затрачиваемую на работу и конкуренцию, на повышение культуры или сублимацию лишь после того, как оказываются в новой внешней ситуации. Следовательно, естественный процесс воспитания идет извне, воздействуя на внутреннюю жизнь; и если создается впечатление, что в истории духовный переворот иногда предшествовал «реальному движению», - например, эпоха Просвещения с ее новыми настроениями и- идеями, - то при этом не замечают, что до возникновения этих «идей» им предшествовало преобразование в множестве теперь уже скрытых реальных ситуаций. Просвещение в качестве всеохватывающего духовного движения с его очевидными социальными последствиями могло интегрироваться в движение лишь после того, как

это действующее извне изменение в социальных клетках подготовило соответствующую установку душевного восприятия Еще одно обстоятельство, которое свидетельствует в пользу действующей извне техники преобразования, - это опыт, полученный при попытке воспитания беспризорных подростков. В свете этого опыта можно утверждать, например, что почти невозможно изменить отдельного члена сплоченной преступной банды, если изъять его, пытаясь улучшить, из состава группы. Необходимо придать всей группе, начиная с ее предводителя, новую направленность, только тогда за другими последует и каждый отдельный ее член96. Второй намеченный нами путь в стратегии преобразования общества состоит в том, что начинают с индивидуального внутреннего преобразования человека, чтобы затем изменить все общество. Здесь трудность состоит, само собой разумеется, прежде всего в том, что подобный метод можно применять не ко всем людям, а только к немногим, к меньшинству, ибо на данной стадии общественного строя отсутствует как политико-институциональная, так и экономическая возможность преобразования воспитания в общем масштабе Таким образом, это остается особой проблематикой наших

==388

специальных школ, где такие эксперименты проводятся на меньшинстве учащихся Даже в случае неудачи эти эксперименты можно назвать героической попыткой - достаточное основание, чтобы кратко остановиться на внутренней диалектике этого предприятия Преобразование общества, которое исходит из преобразования человека, воспринятого в его индивидуальности, позволяет создать лишь отдельные, превосходящие общее развитие типы, даже при полной удаче речь может идти об отдельных совершенных людях, которым все время грозит опасность распада и разрушения обретенной ими совершенно иной по своему характеру жизни Эти люди будут все время испытывать болезненное ощущение от того, что их внутреннее, обретенное воспитанием преобразование не соответствует преобразованию общества Правда, в этом случае закон массовой обусловленности преобразования людей, приведенный выше в примере о группах беспризорных детей, действует не в равной мере Только тот, кому изначально близка групповая солидарность, может быть преобразован вместе с группой Индивиды же, происходящие из более индивидуализировавшихся социальных слоев, поддаются, хотя и не полностью, но в большей мере, чем обездоленное дитя массы индивидуальному воздействию, - особенно если для этого предоставляются специфические условия воспитания в искусственно изолированной среде (например, в особом учебном заведении). Относительную оправданность подобного опережающего реальную социальную ситуацию «индивидуального» воспитания отдельных людей должен до известной степени признать каждый, кто вместе с нами не склонен недооценивать значение передовых групп в историческом процессе И все-таки нельзя упускать из виду, что в прежнем, социально относительно стабильном иерархически упорядоченном обществе особое воспитание элитарных групп было значительно более безопасным для отдельного человека, чем сегодня, когда не существует достаточно большой вероятности того, что эти, воспитанные для определенной ситуации немногие смогут оставаться в собственном социальном слое, в его особой атмосфере. Неэгалитарное, более или менее статичное по своему социальному расслоению обще-, тво может позволить себе, предвосхищая события, сублимировать и воспитывать в своих ведущих слоях человека в целом. В этом случае существует вероятность того, что эти группы лидеров будут утверждать свою значимость только в особой атмосфере господствующего слоя Напротив, перед новым воспитанием элиты, начинающим этот процесс изнутри, стоит парадоксальная задача -

==389

формировать такие передовые отряды, человеческая сущность которых выходит за пределы того, что допускается внешней средой и усредненным состоянием общества От этих элитарных групп ждут того, чего не требовало статичное общество, а именно, что они сохранят человеческое достоинство в неопределенной среде и в совершенно непредсказуемых ситуациях Решение может быть здесь только одно необходимо найти способ придать новым передовым отрядам, помимо привитой им прозорливости и их опережающей реальную ситуацию гуманности, достаточную твердость, гибкость и активность, которые позволят им удержаться при подъемах и спадах революционизированного мира Необходимо, следовательно, соединить в них целеустремленность и прозорливость с превосходящей обычные мерки способностью к адаптации и действиям Наиболее желательным представляется нам установление континуитета между прежними и новыми элитарными группами Такой континуитет нужен не только прежней элите, но и становящемуся новому обществу До сих пор достигнутая историческая стадия культуры никогда не могла быть сохранена без установления континуитета с носителями предшествующего культурного наследия и их техникой рационализации и сублимации Совершенно так же, как при самой радикальной революции не следует разрушать производственный аппарат, чтобы не оказаться сразу же на самой низкой ступени обеспечения, нельзя уничтожать и носителей аккумулированного культурного богатства, не вызывая резкого упадка культуры Здесь также должны быть найдены пути к планированию, на которых посредством сплава прежних и новых ведущих групп будет достигнут оптимальный синтез пригодного наследия старой элиты и волевой направленности новой Таким образом, проблемы роли, континуитета и формы встроенности ведущих групп в общество все вновь и вновь возникают при самых разных подходах, и историко-социологическое исследование функции элит имеет, очевидно, решающее значение для самосознания как старых, так и новых передовых групп Подведем итог Опасность действующего извне метода преобразования заключается в том, что он изменяет общество лишь внешне, без подлинного преобразования человека Следствием этого могут быть формальный порядок и функциональная рациональность при внутренней обездоленности и недисциплинированности, которые постоянно будут грозить обществу уничтожением Опасность метода, действующего изнутри, состоит в том, что те немногие, которые именно благодаря этому воспитанию, обладают внутренним богатством и личной культурой могут быть уничтожены, не оказав сопротивления, как только в связи с внезапной перегруппировкой в

==390

обществе распадется питающая их особая среда Здесь также может помочь только взаимозависимость деятельности и мышления, которая применит как внутренний, так и внешний подход, постепенно

связывая внешнее преобразование общества с внутренним преобразованием человека В остальном здесь дело обстоит так же как с другими теоретическими парадоксами их неразрешимость очевидна только на уровне абстрактного мышления Преувеличенная логичность односторонне последовательных рядов мыслей разрывает вещи, которые в сфере деятельности могут быть в своем соответствии друг другу приведены к постепенно развивающемуся единству Практическое разрешение таких парадоксов всегда возможно, если тщательно продуманные альтернативы используются не как формулы, а как координаты ориентации Χ Рассмотрев планирующее мышление с разных строн, мы увидели, что его сущность состоит прежде всего в новой способности видеть взаимозависимость Это означает, во-первых, что отдаленное воздействие отдельно взятого элемента рассматривается сначала в одной из абстрактных сфер (таких, как экономика, психология и тд ), а затем проблемой становится само взаимопроникновение этих сфер В этом способе мышления, как и во всяком другом, есть свои трудности К ним относятся прежде всего вопросы о разделении труда и о методе самоконтроля Абстрактное мышление, стремящееся к постижению отдельных явлений, создало прекрасно функционирующее разделение труда Это разделение труда необходимо сохранить, так как нам и впредь придется решать отдельные задачи, и эти решения должны быть проведены так, будто вопрос о взаимопроникновении не будет поставлен Существуют технические вопросы создания организации, школьного порядка, государственного устройства, которые в значительной степени могут быть решены с помощью абстрактных правил и значимость которых не ограничена определенной социальной средой С другой стороны, всегда можно будет обнаружить точку, где общие правила задачи должны быть изменены ε соответствии с конкретным жизненным пространством Сложившаяся форма определенного строя будет следовать не только абстрактному принципу функционирования Существующая организация власти, особенность господствующей хозяйственной структуры преобладающая черта в психике граждан - все это будет оказывать воздействие на конкретное функционирование государственного устройства

==391

Прежнее разделение труда в науках достаточно эффективно, пока речь идет об изучении и производстве отдельных вещей. Однако оно оказывается совершенно несостоятельным, как только кто-нибудь решится обратиться к проблемам конкретной жизни, конкретного взаимодействия отдельной вещи с ее особой средой При таком ракурсе проблемой становится взаимопроникновение ранее разъятых сфер Тогда, как это часто случается в истории, исследователь старого типа, находящийся на прежней ступени сознания, создает философию, которая должна оправдать его неспособность решать новые проблемы. И тогда либо утверждается, что свести воедино разъятые части вообще не является задачей науки, либо то, что действительность по самому своему устройству не допускает такого мысленного соединения срезов или научной реконструкции индивидуальной структуры Мы видели, что научный агностицизм по отношению к конкретным историческим структурам и к их «principia media» необходимым образом относится еще к не ведающей планирования стадии познания, когда мышление во всех областях знания оперировало открытием изолированных единичных объектов. Самой существенной целью данного исследования было показать, что притязание этого мышления на абсолютность устранено задачами, поставленными социальным процессом, и что переход к взаимозависимому мышлению стал с любых точек зрения необходимым

Совершенно очевидно, что, если и прежний объем знаний не мог быть охвачен одним исследователем, то нынешнее новое, распространяющееся по всем измерениям мышление уж тем более не может осуществляться без разделения труда Вследствие этого нам понадобится еще большее разделение труда. Только направленность этого разделения труда должна быть совсем иной Области и разделы, которыми будет заниматься отдельный исследователь, подчинены иному принципу, чем это было до сих пор. Этот новый принцип может состоять только в том, что исследователь собирает все необходимое для объяснения конкретной ситуации, незавимо от того, относятся ли затрагиваемые им темы к одной или к нескольким уже существующим специальным наукам; при этом он прослеживает все ряды взаимосвязей, которые могут быть обнаружены в конкретной ситуации или в ряду событий. Следовательно, разделение труда будет примыкать к комплексам проблем, которые постоянно будут носить характер конкретного ситуационного или структурного анализа. Абстрактное изобретающее мышление часто стремилось заменить отсутствующую в действительности тотальность чрезмерной систематизацией своих принципов и фактов. Целостность социальных процессов не становилась

==392

проблемой, но тем тщательнее создавалась пригодная для школьного обучения система социологии. Нельзя не признать, что абстрактное мышление достигает своего наиболее высокого уровня благодаря тому, что строит свой мыслительный аппарат по единому порядковому принципу, начиная от немногих аксиоматических принципов вплоть до конкретных исторических типов. Следовательно, в своей области требование системы вполне достойно признания. Однако это влечение к порядку действует совершенно неправильно, если оно направлено на то, чтобы отвлечь от исследования взаимозависимости или вторгнуться в его область. Мышление о взаимозависимости оптимально, если оно, руководствуясь постановкой проблемы, по возможности полно разворачивает предписанную самим объектом тотальность рядов действия, а не тогда, когда оно удовлетворяет порядковым принципам, привнесенным в предмет извне. Преувеличенное, особенно в американских школах, стремление к каталогизации и разрастающаяся в немецком мышлении тенденция к систематизации могут при известных обстоятельствах даже препятствовать видению самих вещей. Это происходит, когда полагают, что формально упорядоченные факты уже сами по себе полностью охватывают действительность. Система и структура совсем не одно и то же. Система основана на интеллектуальном, замкнутом в себе формальном порядковом принципе, структура - это принцип построения самой жизни, которая может быть постепенно вычленена из экспериментальных рядов с помощью гибкой постановки проблем и исследующего переплетение вещей мышления. Анализ конкретных ситуаций следует начинать с вычленения релевантных в структурном отношении связей фактов. Для этого вычленения существенного, которое может быть совершено лишь посредством упомянутого во введении к данной книге98 социологического преобразования, необходимы особая тренировка видения и соответствующая духовная традиция. Надо уметь видеть, что определенные феномены - не просто события подобно другим, что в них старые «principia media» переходят в новые и соединяются, создавая новые структуры. Мы уже видели, что такое преобразующее исследование и

такое выявление «principia media» может совершаться только в форме исканий. Сначала речь идет о нахождении ключевых позиций, о схватывании феноменов, положение которых в структуре таково, что они как бы сами насильственно вступают на путь взаимозависимости. Что же касается критериев исследования такого рода, то они не могут находиться там же, где критерии индуктивного подтверждения общих закономерностей. Результаты исследований отдельных наук должны быть использованы в объеди-

==393

няющем всю ситуацию анализе, но сами не могут создать предмет этой всеохватывающей в своем видении попытки Ибо этот метод, во многом опираясь, правда, на индуктивно найденный материал специальных наук, освобождает их от абстрактности и познает в их действенности внутри единичной констелляции Сравнение, соотнесение, общее обозрение и конкретизация - таковы элементарные операции мышления в подобном обобщении Социология в своих исследованиях допускает риск, связанный с интуитивным подходом Однако неверно было бы полагать, что этот интуитивный подход исключает элементы доказательности Новые подходы в применении сравнительного метода и метода корригирующего анализа, открытость возможностей и готовность воспринимать новые сведения служат гарантией того, что познанное посредством интуитивного подхода может быть уточнено в ходе дальнейших исследований Впрочем, без интуитивного подхода не может обойтись и изобретающее мышление, когда речь идет о недостаточно освещенных, необъясненных областях Мыслительной моделью, характерной для планирующего мышления, является «ситуация» На стадии планирования нам все более необходимо мыслить с помощью ситуаций Эта техника мышления, охватывающего взаимозависимые ряды и видение того, как отдельные вещи, отдельные институты, типы душевного отношения и тд согласованы друг с другом, становится во все возрастающей степени не только требованием практики, но и науки На первом этапе нам нужно специализированное знание, точное в том смысле, что оно с индуктивной несомненностью способно выявлять закономерности внутри намеренно ограниченной области Однако если это столь точное мышление измерить с помощью другого масштаба, оно окажется в высшей степени неточным, так как лишено горизонта и вырывает отдельный предмет из его живой среды, оно чуждо реальности, так как разрушает единство действий, для которых отдельный предмет служит элементом построения, поэтому правильной схемой ориентации является ситуационный анализ Мышление нахождения должно быть по своей сущности инстинктивным и черпать наилучшее в своем неведении По своей сущности абстрактно специализированное мышление таково, что ему следует как бы извне постоянно напоминать, что оно не является самоцелью Напротив, планирующее мышление взаимозависимости именно потому более рационально и рефлектмвно, а вместе с тем и менее абстрактно, чем изобретающее мышление, что оно всегда осознает свою живую функцию и постоянно контролирует себя, ведь планирование объединяет в себе жизненный процесс (стратегию) и мышление

==394

Опасность для обоих типов мышления, с которыми мы до сих пор встречались, состоит в том, что они все время либо опережают образ мышления, соответствующий определенной исторической стадии, либо отстают от него Между тем возможность и необходимость определенного образа мышления на конкретной исторической стадии предписаны прежде всего своеобразием стоящих перед ним задач, затем пластом действительности, в который надлежит проникнуть Вредное воздействие отставания было показано в начале данной книги, отставание возникает тогда, когда средствами изобретающего мышления, направленного на отдельные цели и разделяющего различные сферы, пытаются решить задачи, связанные с взаимозависимостью событий В этом случае перед нами ясно выраженное отставание мышления от задач, которые определенные области действительности ставят перед новой по своему характеру деятельностью (уже приступившей к регулированию «промежуточных сфер») Однако наряду с этим отставанием существует и не менее опасное «опережение», которое состоит в том, что в сферы действительности, а также в решения поставленных задач, находимые более простым способом мышления, слишком рано вводят более сложный способ, тем самым разрушая исконную «комбинацию сил», в которой действия бессознательно приспосабливаются друг к другу и к задаче Превзойти своим рассудком эти инстинктивные реакции бессознательного приспособления мы не можем Напротив, каждый рефлектирующий акт мышления притупляет инстинктивные способности в этих областях и часто служат лишь неполноценной их заменой Это не означает, что мышление само по себе есть зло, это означает только, что мышление должно быть соотнесено с задачами определенного типа Изобретение может быть помехой там, где нахождение еще успешно следует своим путем, и вполне вероятно, что от нахождения к изобретению перешли лишь тогда, когда оказалось, что поставленные задачи не могли быть решены посредством более простого подхода С другой стороны, там, где изобретение уместно, каждый акт такого мышления освобождает многие поколения от бессознательного экспериментирования, осуществляемого поисковой установкой Области действительности, которые ставят перед нами определенные задачи, сменяют в истории друг друга не в том смысле, что связанные с ними типы отношения и мышления должны вытеснять друг друга, а таким образом, что, сменяя друг друга, они допускают сосуществование различных исторических слоев И сегодня еще в нашей жизни есть много задач, с которыми мы просто справляемся, не отдавая себе отчета в том, как мы это делаем И сегодня еще каждое техническое

==395

новшество осуществляется в терминах установки изобретения, и общественный процесс производства остановился бы, если там, где необходимо абстрактное, концентрирующееся на ближайших целях мышление, оно вытеснялось бы планирующей установкой Подлинной опасностью для планирующего мышления остается возможность того, что оно само, вместо того, чтобы искать, превратится в застывшую систему То, что на стадии планирования известно как феномен «догматизма», - не что иное, как следствие того, что планирование неправильно понимает себя как чисто теоретическое мышление и забывает, что в само планирование на его высшей ступени включен ищущий жизненный акт Догматическая, логическая, систематическая последовательность возможна лишь в тех областях, где достигнута окостенелость администрирования, или там, где, как мы видели, должны быть упорядочены абстрактные, вычлененные из конкретности определения изобретающего мышления Застывшая последовательность не оправдывает своего применения там, где ищущий инстинкт наталкивается на то, что еще неизвестно, в этой области планирующее мышление также является ищущим органом Для того чтобы планирующее мышление действительно было стратегией, оно должно, правда, осмелиться на прыжок в область исследования взаимозависимости однако оно не может быть аподиктичным, так как это исключило бы содержащийся в самом планировании элемент поиска

Следующий пример пояснит это Тот, кто сегодня обращается к преобразованию человека, должен принимать во внимание все данные психоанализа и постановки целей, которые стали ему известны из исследований общества Но он окажется плохим педагогом, те плохим стратегом в области действительной душевной жизни, если захочет просто подчинить индивида своей системе и рассматривать его как случай для его «системы» или «структуры» В своих поисках, в проникновении в жизнь, следовательно, лишь на своем пути он обнаружит, в каких случаях его знание человека и общества могут ему помочь Это означает, что мыслить надо до того предела, до которого это «вообще» возможно, но в своей деятельности всегда сознавать, что планирующее мышление еще долгое время будет вторгаться в сферу неопределенности «Pnncipia media» нельзя дедуцировать, их изменение невозможно заранее предсказать И все-таки можно, заняв в своих поисках определенную позицию, мысля, продвигаться вперед θ-ύ необходимость считаться с тем, что мысленно еще полностью не преодолено, не следует смешивать с бессмысленностью, именуемой в наши дни иррациональностью В планирующем мышлении наша историческая ситуация создала противовес поднимающейся и усиливающейся иррациональности

==396

Современный человек должен добиться того, чтобы пребывать на вершине своей общественной и исторической ситуации, если он не хочет стать слепым орудием сил своего времени Он должен быть достаточно мужественным, чтобы осмыслить свое время со всей остротой научного анализа, но должен в соответствии с этим подвергнуть преобразованию не только себя, но и свое мышление То, что уже давно предчувствовало повседневное мышление, не находя, однако, для этого методологического обоснования, а именно, что существует различие между накопленным знанием и способностью суждения, между комбинированием конкретных данных и интерпретацией ситуации, становится теперь осознанной проблемой нового точного знания То, что имеют в виду под выражениями «прозревать ситуацию», «быть на высоте ситуации», обладает собственной методолологической ценностью, смысл которой научно формируется только на стадии планирующего мышления Несмотря на все возможности, содержащиеся на этой новой стадии мышления несмотря на то что они уже распространились на все области человеческой деятельности, успех того сумеем ли мы правильно и своевременно использовать эти новые пути понимания, в конечном итоге зависит от нашего решения

==397

Примечания Первое исследование было прочитано под названием «Rational and irrational elements in contemporary society» в Бедфордском колледже (Лондонский университет) и публикуется на английском языке в «Oxford university press». Второе опубликовано под заглавием «The crisis of culture in the era of massdemocracies and autarchies» в «Sociological review», Vol. 26, № 2, L., 1934. Оба исследования здесь значительно расширены по сравнению с английским текстом, а третье печатается впервые. Все библиографические описания здесь и в дальнейшем приводятся по оригиналу. - Примеч. ред

Позволяйте делать, что угодно (франц.). 3

Это не исключает того, что каждую попытку сближения различных специальных наук следует приветствовать. Назову здесь только "две· американские работы: OgburnW., Goldenweiser A. The social Scienses and their Interpretations. Boston, 1927; Meiklejohn: The Experimental College. London,1932. (В обеих даны хорошие библиографии.) 4

Finder W. Das Problem der Generation. Berlin, 1926.

По вопросу о шансах образования новой аристократии в капиталистическом обществе см.: Brinkmann С. Die Aristokratie im kapitalistischen Zeitalter //Grundriß der Sozialökonomik. Abt. IX.Teil l, S. 22 ff. Tübingen, 1931. Для дальнейшего см. главу о «Бюрократии» в работе Макса Вебера «Wirtschaft und Gesellschaft» //Grundriß der Sozialokönomik. Bd.III. Tübingen, 1922. Тайна устанавливающейся в XVIII и XIX вв. демократии заключалась в том простом факте, что один человек означал одно оружие, а сопротивление тысячи индивидов - тысячу орудий. В наше время противостоящие друг другу силы характеризуются не числом людей, а тем, сколько людей могут быть уничтожены или устрашены одной бомбой. Гарантия общей демократизации состояла в предшествующем столетии не только в индустриализации, но также и в существовании «всеобщей воинской повинности», которая прежде всего после проигранной войны могла стать орудием общего восстания. Впредь все будет зависеть от того, в какой мере военная техника будет находиться не только в руках относительно небольшой профессиональной армии, но и всего населения. 8

Можно заранее предвидеть, что за концентрацией военной техники и созданием лейбгвардий последует новая стратегия в революционной пропаганде, направленная на разложение в армии. Ведь мы уже видели, как с помощью революционной пропаганды смехотворно слабо вооруженные революционные армии одерживали победу. В этой связи Лассуэл упоминает, что в восстании швейцарских кантонов 2000 штурмовиков располагали не более чем 200 бомбами и 27 револьверами. В Шанхае на 6000 человек было лишь 150 единиц оружия. Петроградский гарнизон присоединился в 1917 г. к большевикам под действием пропаганды. Ср.: Lasswell HrD. The Strategy of Revolutionary and War Propaganda. In: Public Opinion and World Politics. Hrsg. von Qu.Wright. Chicago, 1933, p.215. 0 технике современных государственных переворотов см. также: Malaparte С. Technique du Coup d'Etat. Paris, 1931. Недавно вышла работа: Postgate R. How to make a Revolution. London, 1934. 9

О принципе взаимозависимости ср.: MuirR. The Interdependent World and its Problems. London, 1932.

Попытка привести хотя бы только важнейшую литературу о «рациональном» и «иррациональном», не говоря уже о том, чтобы выявить в постановке этой проблемы различные точки зрения, завела бы нас слишком далеко. Поэтому мы ограничимся указанием на самые существенные для социологического исследования теории. В немецкой

==398

социологической литературе понятия «рационально - иррационально» в значительной степени поставлены в центр исследования. Важнейшими представителями здесь являются Георг Зиммель и Макс Вебер. Первый в своей работе «Philosophie des Geldes» (Leipzig, 1900) пытается определить социологические последствия связанной с появлением денег рационализации. Работы Макса Вебера в конечном итоге ориентированы на вопрос,

какие социальные силы привели к созданию западной рационализации. Он пользуется понятием рационального в многообразных значениях, наиболее известным типом которого является «целерациональное действие». Несмотря на появление книжечки Граба - Grab H.J.v. Der Begriff des Rationalen in der Soziologie Max Webers. Karlsruhe, 1927 - нам понадобились дополнительные исследования для уяснения этого вопроса. Наряду с употреблением Вебером понятия рационального, необходимо указать на различие между «логическими» и «нелогическими» действиями, а также между «производным» и «остаточным» в работах Парею - это важные моменты для социологии политического мышления. Ср. работы Парето: Pareto V. Traité de Soziologie générale. ParisLausanne. 1917; Les Systèmes socialistes, Paris, 1926, a также краткое резюме его исследований в работе Bousquet G.H. Grundriß der Soziologie nach Vilfredo Pareto. Karlsruhe, 1926. В англосаксонской литературе мне представляется наиболее плодотворными для социологии различные попытки Дьюи определить понятие мышления. Здесь достаточно назвать его работы: Deweys J. How We Think. Boston, 1933; Human Nature and Conduct. New York, 1930. В связи с этим следует также упомянуть Santayana G. Reason in Society. 3.Aufl. London, 1927. В названных теориях всегда рассматривается связь между знанием и действием, проблема, которая подробно, хотя и в ином аспекте, изучалась, впрочем, и в немецкой литературе под наименованием «учения идеологии» и «социологии знания». Необходимо также определить свое отношение к теории Л.Т. Хобхауза. Ср. его книгу: Hobhause L.T. The Rational Good. A study in the Logic of Practice. London, 1921. Из английских исследователей этими проблемами занимался также М. Гинсберг в работе: Ginsberg M'. The Psychology of Society. Kapitel III «The Role of Reason and Will». 3 ed. London,1928. и

В дальнейшем мы не будем уделять внимание оптимальной функциональной рациональности, так как она не имеет особого значения для феноменов, изучаемых в данном исследовании.

К проблеме «масса и рациональность» в современном обществе, кроме библиографии, указанной во втором исследовании на с.84. см: Pareto V. Les Systèmes Sozialistes. Paris, 1926. Аналитич. таблица во втором томе. Слова: «Raisonnements par Associations des Idées», «Raisonnements et Sentiments comme motifs déterminants des actions humaines», «sentiment», «sentiments humanitaires» etc., затем Ghent W.J. Mass and Class. A Survey of Social Division. N.Y., 1904; BelbèzeR. La neurasthénie rurale. Paris, 1911; Clarence Marsh Case. Instinctive and Cultural Factors in Group Conflicts. - Amer. Journ. of Sociology, July 1922.Vol. XXVIII; Trotter W. Instincts of Herd in Peace and War. London, 1915; ConwayM. Tte Crowd in Peace and War. London, 1915; Wallace Gr. Human Nature in Politics. London, 1915; Lasswell H.D. Psychopathology and Politics. Chicago, 1930; Michels R. Psychologie der antikapitalistischen Massenbewegungen.-ln: Grundriß der Sozialökonomik. IX. 1. S.241-359. Tübingen, 1926; Ortega y Gasset. Der Aufstand der Massen, 1933. Glower E. War, Sadism and Pacifism, London. 1933. 13 Разделяй и властвуй (лат.).

==399

15

См.вторую главу настоящей книги. Последнее доказательство (лат.).

Ср Br'rffaultR. Taboos on Human Nature //The New Generation. Ed. V.F.Calverton, S.D.Schmalhausen. London, 1930. 17

Meinecke Fr. Die Idee der Staatsräson in der Geschichte. 2.Aufl. Berlin, 1925.

18

К библиографии современной техники пропаганды см. также· Lasswell H.D. Propaganda Technique in the World-War. London, 1927 Stern-Rubarth. Die Propaganda als politisches Instrument. Berlin, 1921 RossockJ. Psychologie de l'opinion et de la propaganda politique, 1921 LumleyF.E. The Propaganda Menace. New York; London, 1933. Более пространная библиография, помимо той, которая дана в цитированной книге Лассуэла, дана в его статье «Пропаганда» в Encyclopedia of the Social Sciences, Bd.XII.V. 521 ff. См. также: Joung К., Lawrence R.D. Bibliography on Censorship and Propaganda. University of Oregan, Journalism Series, no.1. Engene, Oregon, 1928.

19

Мы привыкли в наших формулировках говорить о воздействии общества на культуру. Это словоупотребление неправильно, если под «обществом» понимать замкнутую в себе, отделенную от «духовнокультурного» область; однако оно верно, если понимать общество как сумму определенных факторов и принципов, регулирующих вообще совместную жизнь и деятельность людей и в этом его значении исследовать его роль в формировании культуры. Когда мы говорим о воздействии общественной жизни на культуру, то понимаем это в вышеприведенном смысле, а именно, как различные принципы обобществления влияют на образ культуры. 20

Соответствующие разъяснения см. в разделе «Подход к теме».

21

В ряде стран существует обширная литература, посвященная элите и интеллигенции. Эти группы становятся там предметом исследования с различных точек зрения в соответствии с их социальным положением в этих странах. Впервые эта проблема была, вероятно, поставлена в царской России. Там возникло и слово «интеллигенция». Мы предлагаем обратиться к следующим работам: П.Л. Лавров. Исторические письма; Н.К.Михайловский. ПСС. Т. 1-8, СПБ, 1906-1914 Д.Н. Овсянико-Куликовский. История русской интеллигенции. (Этими данными я обязан господину М. Постану из Лондонской экономической школы («London School of Economics»).) Для понимания всей проблемы элиты большое значение имеют работы В. Паре/по, которые я здесь цитирую во французском переводе: Pareto V. Traité de Sociologie générale. Paris; Lausanne, 1917. Кроме работ Парето см. дискуссию во Франции, вызванную работой Морраса: Maurras Ch. L'avenir de l'Intelligence, более широко представленную в книгах: Benda J. La trahison des clercs. Paris, 1927, La fin de l'éternel. Paris, 1929; Maurois. Les classes dirigeantes. Noblesse. Aristokratie, Elite. Paris, 1910; RousièresP. L'Elite dans la société moderne, son rôle. Paris, 1914. О дискуссии в Германии см. Mannheim K. Ideologie und Utopie. 2.Aufl. 1930, S.121-134, а также библиографию в конце моей статьи «Социология знания». Впоследствии я исследовал проблему интеллигенции вторично - в настоящее время эта работа еще не опубликована. 22

Из литературы об элите в области организации, значение которой растет с каждым нем, приведу здесь только следующее: Marsal F. Les élites industrielles et financières. - Revue de Paris (19); (5), 19, I.X-29. Delaisi. La Démocratie et les financiers. Paris, 1910: особенно: Max Weber. Wirtschaft und Gesellschaft. Teil III, Kap.6. «Bureaukratie».

23

О значении органических связей в массовом обществе см. первую главу книги.

==400

1. О роли интеллигенции в старых неевропейских культурах см. труды Макса Вебера: Мах Weber. Gesam SS 276-536.

2

В немецкой научной литературе серьезная попытка уяснить роль коренного элемента в литературе сделана в работе Надлера: Warf/er J. Literaturgeschichte der deutschen Stämme und Landschaften. Regensburg, 1912-1928.4 Bände. Мне представляется, что сегодня было бы, по крайней мере, столь же важно повернуть вопрос и установить значение для культуры мобильного элемента. 26

Bonn M.J. The Age of Counter-Colonisation. Публичный доклад, прочитанный в 1933 г. в «The London School of Economics and Political Science», 1933. 27

Феномен регресса наблюдал уже Г.Спенсер и обозначил его термином «реварваризация». Он сводит симптомы этого процесса в первую очередь к милитаризации. Когда в стране не только существует армия, но дух армии вытесняет гражданский дух, появляются определенные симптомы. См. соответствующий раздел в его книге: Spencer H. Facts and Comments. 28

См.: Dix A. Die deutschen Reichstagswahlen 1871-1930 und die Wandlungen der Volksgliederung. Tubingen, 1930. 29

Приведу лишь несколько работ, посвященных пролетаризации интеллигенции: BeckerW.M. Aus dem Gelehrtenproletariat der nachreformatorischen Zeit. - Archiv für Kulturgeschichte, Bd.8,1911; Michels R. Zur Soziologie der Boheme und ihre Zusammenhänge mit dem geistigen Proletariat. - Jahrbücher für Nationalökonomie u. Statistik, 3.Serie, 81, 6.Juni 1932; Kassel R. Soziale Probleme der Intellektuellen. Wien, 1920; RaueckerB. Die Proletarisierung der geistigen Arbeiter. München, 1920; Eulenburg H. Die Frequenz der deutschen Universitäten von ihrer Gründung bis zur Gegenwart. Leipzig, 1907. Пояснением может служить пример, иллюстрирующий положение в Германии в последние годы. Ежегодное повышение спроса над предложением составило: для медиков 100-200; для физиков 100-200; для химиков 100 процентов. Эти цифры отражают лишь число ежегодно появляющихся квалифицированных специалистов в данных областях, и в него не входит резервная армия безработных в этих профессиях. Ср. Untersuchungen zur Lage der akademischen Berufe. Berlin, 1932-1933. Так, Винкельман, сын бедного сапожника, проводил, как рассказывают, свой рабочий день следующим образом: « в течение всей зимы он спал не в постели, а в кресле у стола в углу комнаты; на обеих сторонах стола лежали две стопки книг. После целого дня занятий с учениками и занятий в школе он работал для себя до полуночи; затем он гасил лампу и спал до четырех часов в кресле. В четыре часа он вновь зажигал свет и читал до шести, а с шести вновь занимался с учениками». Цит. по Reicke E. Der Gelehrte. Jena, 1910, S.142. Несколько характерных числовых данных могут и здесь быть показательны.

В 1830 г. около половины всех студентов были выходцами из семей так называемого высшего чиновничества и сословий свободных профессий и только 1/5 принадлежала к слою, именуемому обычно «средним чиновничеством», т.е. в то время - к духовенству и учителям. В 1930 г. процент студентов, чьи родители принадлежали к высшему чиновничеству или свободным профессиям, упал на 1/5, тогда как процент студентов из кругов среднего чиновничества поднялся с 20 до 30% Необычайно сильный приток в высшие школы молодых людей из низших слоев среднего сословия может быть иллюстрирован следующими

==401

цифрами: в 1914 г. - 30000 студентов, в 1930 г. - 60000 студентов. См. также новую работу: Michels R. Umschichtungen in den herrschenden Klassen nach dem Kriege. Stuttgart, Berlin, 1934, S.162 ff; Bibliographie zur Akademikerfrage, с которой я ознакомился, когда моя книга находилась в печати. Лучший обзор исследований этого вопроса Максом Вебером дан в главе «Сословия, классы и религия» («Stände, Klassen und Religion») его труда «Wirtschaft und Gesellschaft», Grundriss der Sozialökonomik. Bd III. Впрочем, и здесь следует добавить важный ограничительный фактор. Рабочий, оказавшийся безработным, обладает социологически другой ментальностью, чем тот, кто участвует в нормальном трудовом процессе. Нельзя недооценивать деструктивное в культурном отношении и иррационализирующее воздействие на общество длительной безработицы, так как изменение духовной позиции этих слоев выходит, конечно, за пределы их социальной сферы. Наиболее деструктивное воздействие безработицы состоит в нарушении того, что можно назвать «планом жизни». А «план жизни» является очень важной формой рационализации человека, ибо он в наибольшей степени удерживает индивида от мгновенных реакций. Уничтожение этого плана резко усиливает суггестивность и веру в быстро действующую чудесную развязку. То, что в экономике совершает бережливость, в социальной экономии душевных сил совершает перспектива на дальнейший труд и контролируемое самоутверждение. Такая установка постепенно ведет к разработке «плана жизни», к частичному отказу от мгновенного удовлетворения влечений и выполнения желаний, сдерживаемых ради социального использования запаса духовной энергии. Впрочем, и здесь следует добавить важный ограничительный фактор. Рабочий, оказавшийся безработным, обладает социологически другой ментальностью, чем тот. кто участвует в нормальном трудовом процессе. Нельзя недооценивать деструктивное в культурном отношении и иррационализирующее воздействие на общество длительной безработицы, так как изменение духовной позиции этих слоев выходит, конечно, за пределы их социальной сферы. Наиболее деструктивное воздействие безработицы состоит в нарушении того, что можно назвать «планом жизни». А «план жизни» является очень важной формой рационализации человека, ибо он в наибольшей степени удерживает индивида от мгновенных реакций. Уничтожение этого плана резко усиливает суггестивность и веру в быстро действующую чудесную развязку. То, что в экономике совершает бережливость, в социальной экономии душевных сил совершает перспектива на дальнейший труд и контролируемое самоутверждение. Такая установка постепенно ведет к разработке «плана жизни», к частичному отказу от мгновенного удовлетворения влечений и выполнения желаний, сдерживаемых ради социального использования запаса духовной энергии. 3 См. соответствующие высказывания на других страницах этой книги. 36 Начало литературе о массах положено известными работами Сигеле и Лебона', затем она охватила значительно большее число проблем. Я привожу здесь лишь несколько общих работ; в них читатель найдет дальнейшие указания на библиографию по данной теме. В немецкой литературе см.: VIeugels. Die Masse (Ergänzungsheft, № 3, der Kölner Vierteljahrshefte für Soziologie), 1930; статью: «Masse» - Handwörterbuch der Soziologie, hrsg. v. Vierkandt; Freud S. Massenpsychologie und Ichanalyse, 1923; von Weise L. System der allgemeinen Soziologie. 2.Ausg. 1933. В английской литературе - прежде всего статьи в «Encyklopedia of the Social Sciences», разделы «Толпа» и «Масса», затем: Wallas G. The Great Society, 1914: Christensen. Politics and Crowd Morality. N.Y., 1915;

Thomas. Industry, Emotion and Unrest, N.Y., 1920; TaylerJ.L. Social Life and the Crowd. London, 1923. См. также недавно вышедшую уже упомянутую книгу Ортеги-и-Гассета: Ortega y Gasset. Der Aufstand der Massen, 1933.

==402

'" Здесь необходимо попытаться по крайней мере указать на решающую причину, которая превращает современные диктатуры в диктатуры тотальные. Ни одна из прежних форм диктатуры духовного планирования не достигла такого контроля над людьми, который характерен для современных диктатур. Во всех известных нам прежних формах деспотий человек, который не находился в центре политического или духовного сопротивления, никогда не был в такой мере подчинен центральной власти, как сегодня. Так, царская Россия, например, никогда не была столь «тоталитарной», как современные диктатуры. Духовное планирование средневековой церкви, несмотря на ее проникающий в глубины совести контроль, также не было столь насильственным, как современный духовный надзор. Причина заключается, как я полагаю, в двух существенных факторах. Во-первых, в том, что современные средства коммуникации -железная дорога, телефон, радио -позволяют в значительно большей степени, чем раньше, осуществлять господство центра; но важнее второе - «фундаментальная демократизация» масс. Сопротивление, которое приходится преодолевать современным диктатурам, оказалось вследствие предшествующей активизации общества столь велико, что для осуществления контроля приходится проникать в мельчайшие ячейки и союзы (вплоть до сборища завсегдатаев пивной). Склонная к критике и оппозиции интеллигенция слишком многообразна по своему происхождению, чтобы можно было, не запугав ее, полностью подчинить ее своей власти. В средние века духовному планированию церкви никогда не требовалась такая радикальность, потому что массы были еще пассивны и могли быть приведены к повиновению посредством традиции и культа; интеллигенция же в своем большинстве находилась на службе церкви. Абсолютизм князей также еще в значительной степени мог рассчитывать на пассивность широких масс. Напротив, из характера современного общества ясно, почему теперь диктатуры, несмотря на описанную здесь громадную физическую и организаторскую власть, которая концентрирована в их руках, вынуждены опираться также и на разветвленную пропагандистсткую организацию и почему для промышленной и военной диктатур всегда целесообразно превращать определенные группы населения в инстанции по осуществлению контроля над остальными. Правда, в данном комплексе фактов существуют только факторы напряженности, составляющие внутреннюю диалектику современных диктатур. Однако, исходя из этого, намечаются очертания возможного решения проблем современной напряженности, а именно - создание своего рода авторитарной демократии, основанной на планировании, которая создаст из нынешних противодействующих принципов сбалансированную систему. Simmel G. Exkurs über die Negativität kollektiver Verhaltungsweisen в его «Soziologie», 1908, S.473^78. 39 Ср. по вопросу о педагогической проблематике третью главу: «Мышление на стадии планирования».

v. Stein L. Geschichte der Sozialen Bewegung in Frankreich von 1789 bis auf unsere Tage, hrsg. von G.Salomon, 1921, Bd.Il, S.141. Для ориентации в литературе о планировании, плановом хозяйстве и т.д. см.: Lederer E. «National Planning» in: Encyclopaedia of the Social Sciences; Meyer G. Neuere Literatur über Planwirtschaft - in: Zeitschrift für Sozialforschung, Jahrg.1.,1932, S.379 ff; Mandelbaum K., Meyer G. Zur Theorie der Planwirtschaft- Ibid., Jhrg.lll, 1934, S.228 ff. 42 i, При этом следует вспомнить следующую схему, лежащую в основе понимания Смита: технический прогресс увеличивает прибыль от капитала - большая выгода означает рост капитала и увеличение спроса рабочей силы, а тем самым и рост оплаты труда - рост оплаты труда влечет за собой рост рождаемости и тем самым на длительное время

==403

рост предложения - рост предложения повышает шансы на разделение труда, а вместе с этим и на технический прогресс - и кругооборот начинается вновь. (Я даю теорию Смита в интерпретации А. Лёве.) 43

В этом процессе постепенного встраивания нерегулируемых раньше процессов в планируемое целое важную роль играют меры, посредством которых прежняя недоступность природы господству в отдельных ее сферах преодолевается с помощью техники, и тем самым это господство превращается в часть функционирования общественного процесса. Не затронутая техникой, не втянутая в социальные связи часть природы останется и впредь вне общества. Иначе обстоит дело с втянутой в общественный процесс частью природы: она сразу же втягивается в сферу напряженного социального процесса, представляя для человека, внимание которого направлено на предвидение и планирующие действия, проблему такого же рода, как и исконный социологический процесс. Два примера могут служить иллюстрацией к нашему утверждению о преобразовании проблем природного процесса в проблемы науки об обществе. a) Регулируемый контролем над рождаемостью рост населения объясняется уже в первую очередь не биологически, а связью с другими факторами общественного процесса. Биологические силы этим не устраняются, но подчиняются социологическим. Параллелью этому процессу служит то, что коэффициент неуверенности, который прежде был непосредственно связан с отсутствием господства над силами природы, теперь возвращается в виде коэффициента неуверенности в труднее поддающемся господству общественном процессе. b) Длинный ряд открытий в области разделения труда и совершенствования техники, сначала повышающих производительность труда и таким образом спасающих определенную массу людей от голодной смерти, может в своих отдаленных последствиях настолько усложнить социальный процесс производства и распределения продуктов, что из-за невозможности понять его природу и заставить его функционировать в нужном направлении погибнет больше людей, чем погибало раньше от неспособности обрести господство над природой. 44

Англичане, наиболее последовательно разработавшие это мышление и поведение, обладают типичными выражениями, отражающими эту установку: «wait and see» (подожди, тогда увидишь) и «muddle through» (выпутаться). То же имел в виду Наполеон, человек действия, когда в требующей решения ситуации действовал и мыслил по принципу: «On s'engage, puis on verra» (сначала надо действовать, а дальше видно будет).

45

; '•эша система хозяйственного равновесия отнюдь не сходна с движением жидкости в сообщающихся сосудах. В них свободно движущиеся мельчайшие частицы приводят посредством выравнивания жидкость в обоих сосудах к одному уровню. Наша хозяйственная система напоминает скорее такую ситуацию, когда в жидкости плавает все больше застывших кристаллов, которые в конце концов вообще останавливают циркуляцию. С социологической точки зрения, свобода есть не что иное, как диспропорция между ростом радиуса организуемого центром механизма воздействия, с одной стороны, и увеличением групповой единицы, являющейся объектом воздействия, - с другой. До тех пор пока механизм воздействия отстает от спонтанной социальной интеграции, в ней существуют ситуации, допускающие выбор и возможности уклонения. Поскольку, далее, свобода по существу может характеризоваться наличием шансов на спонтанную инициативу, все зависит от того, насколько в данной ситуации велики возможности индивида для совершения выбора и какими возможностями, позволяющими уклониться от действия общественного аппарата принуждения, он располагает. Конкретные

==404

социологические формы этих допускающих выбор ситуаций и возможностей уклонения определяют поэтому и возможное формирование характера встречающихся в обществе индивидов и спонтанно складывающихся в этих условиях мелких групп. Их конкретный исторический образ в значительной степени может быть объяснен, исходя из этих возможностей. 47

Тоталитарность абсолютизма лишь кажущаяся; у него большей частью еще нет средств для того, чтобы подчинить себе всю подвластную ему территорию во всех измерениях. Экономический человек; религиозный человек; политический человек {лат.). 49

Интеграция и взаимозависимость - два различных принципа, но они взаимосвязаны.

50

Данные выше указания по поводу проблематики мышления в социальных науках являются сокращенными выдержками из более пространного, еще не опубликованного методологического исследования; здесь я касаюсь этих вопросов лишь постольку, поскольку это возможно в данной книге. Я отсылаю читателя к наиболее существенной попытке развить поставленную проблему с точки зрения политической экономии в еще не опубликованных десяти докладах А. Лёве (Löwe A. Ober die Anwendbarkeit der national-ökonomischen Theorie auf die Praxis), прочитанных им летом 1934 г. в London School of Economics and Political Science. 51

Ср. со сказанным ниже также мое исследование «Die Gegenwartsaufgaben der Soziologie, Tübingen, 1932, в котором я стремился в близких данному выше методологическому наброску рамках поставить вопрос о делении социологии и определении ее научной формы.

5

Само собой разумеется, что в этом чистом описании единичного заключены уже направленность на общее и на возможность создания (мысленная парадигма деления и изобретения). Мы ведь описываем в науке не все, а только то, что «необходимо для понимания вещи», что «характерно». А это означает, что мы описываем лишь то, что нам необходимо знать, если мы хотим изменить или создать объект. Художественное же описание единичного имеет совершенно иную направленность и руководствуется совершенно иным: оно направлено на пробуждение определенного настроения, на ценности души и т.д. 3

существенные принципы (лат.).

54

Я намеренно не касаюсь здесь той маскировки, которую совершает вся наша наука, направленная на изобретение, в конечном счете на технику, отказываясь от проникновения в познание и мир, возникающего из непосредственного физического и душевного соприкосновения с вещью (Kontagium и созерцание). Совершенно неправильно считать, что это не дает знания, - просто это знание совершенно другого рода, чем абстрактно открывающее знание, знание, стремящееся «сделать», «создать» и «использовать» вещь. Изобретающее знание бежит от созерцаемости - это мы могли уже ясно понять, ознакомившись со шкалой его мыслительных методов. Созерцающее знание держится конкретного соприкосновения с предметом и стремится извлечь из него свой опыт. Для созерцающего знания соприкосновение с вещью состоит не в возможности ее сделать; напротив, изобретающее знание в своих самых абстрактных методах направлено именно на это. Созерцающее знание отнюдь не должно быть «немым» и рефлектирующим. Совершенно так же, как умение, заключенное в нахождении, может со временем отдать себе отчет в своих бессознательных действиях, отдает себе в них отчет и акт рефлективности и сообщаемости знания, полученного в результате соприкосновения и созерцания. Все называемые «романтическими» стремления, ==405

цель которых - утверждение ценности сближения человека с миром, вытесняемые и маскируемые ростом технической рационализации, проникают, большей частью бессознательно, в эту область и обладают в этом смысле исторической функцией, которую не следует недооценивать. К таким романтическим стремлениям относятся, например, гётевское «учение о цвете», в определенном смысле современная «гештальтпсихология», феноменология и немецкая «экзистенциальная философия» и т. д. То, что здесь будет сказано о взаимозависимости в мышлении и «principia media», противоположно по своей направленности созерцающему мышлению. Мы стремимся не обходить рационализацию, как это происходит в романтическом течении, а удлинить ее радиус действия. Это верно и в том случае, когда исследователь, находящийся еще на стадии абстрактных открытий и разделения сфер, видит в мышлении о взаимозависимости вторжение в регион иррационального. Для него факты, находящиеся вне области абстракции, являются неосвоенными, иррациональными, и он охотно уступает их романтикам с их приверженностью к созерцательности и иррациональности. Но при этом он забывает о двух моментах: что эти «principia media» иррациональны лишь с позиций его абстрактной системы координат и что описанный только что метод направлен на понимание индивидуального не посредством какого-либо «созерцания» или интуиции, а посредством дальнейшей дифференциации и конкретизации рационализирующей системы координат. Ведь и технический предмет, например машина, должна быть «разработана», и скрипку надо «разыграть». 56

Здесь получает свое значение сделанное раньше замечание, что мы, собственно говоря, исключаем природу из конструируемой связи внутри общества («природа остается снаружи^. Она допускает наше социальное регулирование только в изъятых из нее частях, как, например, при ее включении в технику. То, что не охватывается техникой, не становится проблемой в радиусе наших общественных действий. 57

Выражение «principia media» использует Дж. Ст. Милль в своей работе: Mill J.St. A System of Logic, Ratiocinative and Inductive. Bd.ll, Buch VI, Kap.V, 5. Он следует здесь Бэкону. До определенного момента наше использование этого выражения близко использованию его Миллем. Различия возникают там, где наше общее обоснование отличается от его. См. также: Ginsberg M. Sociology. The Home University Library, № 174 London, 1934, S.19ff.

58

См. к этому: Neumann F. Koalitionsfreiheit und Reichsverfassung. Berlin, 1932, S.53; Hedemann J.W. Die Flucht in die Generalklauseln. Tübingen, 1933; Geiler K. Beiträge zum Wirtschaftsrecht. Mannheim, 1932.

59

Я намеренно предпочитаю приводить примеры, которыми мы пользовались в ходе исследования, чтобы присоединить методологические проблемы к общему ходу мыслей. 60

По этой причине мы в предшествующих главах всегда намеренно сталкивали ход мыслей, концентрировавшийся на определенном принципе, с идущими в противоположном направлении тенденциями. 61

После смерти (лат.).

62

В состоянии зарождения {лат.).

63

В действии (лат.).

64

Суть (лат.).

65

Своего рода (лат.).

66

Основание в чистом виде возможно, пожалуй, только при колонизации. Однако и этого достаточно, чтобы определить его принципиальную возможность. Эту возможность отнюдь не затрагивает то, что, на-

==406

пример, наши средства сообщения фактически складывались традиционно, проходя все ступени нахождения, от вытаптывания тропинок до открытия точной рационально регулируемой железнодорожной сети. 67

Фактически (лат.).

69

После работы (итал.).

6

Только этим можно объяснить, почему сегодня значительная часть людей столь привержена спорту и часто следит за спортивными известиями с большим вниманием, чем за самыми важными политическими событиями. Вытесненное из бюрократических сфер влечение к борьбе и соперничеству находит в этой области новые возможности самоутверждения и новые связи. 70

Возможность реализации подобного названного в конце планирования зависит, впрочем, в значительной степени от своеобразия обобществления лежащей в основе техники производства. 71

Фрайер, безусловно, прав, (Freyer. Herrschaft und Planung, 1933), утверждая, что планирование не является чисто теоретическим актом и немыслимо без применения силы. Это утверждение вполне соответствует нашему тезису в области социологии знания, согласно которому мышление всегда обусловлено волей и бытием. Налет фашистской теории в формулировках Фрайера заключается в том, что в результате чрезмерного акцентирования власти можно легко прийти и привести других к тому, что власть и насилие будут рассматриваться как подлинно решающее в планировании. При этом исходят из следующей максимы: если только есть власть, план возникнет сам собой. Это - позиция, которая имела известный шанс на успех на стадии нахождения и изобретения, но на сегодняшней стадии развития ведет лишь к тяжелым кризисам, так как посредством одной только диктатуры невозможно устранить антиномии, заключающиеся в действительности, но можно устранить ту животворящую мобильность элементов, которые раньше вообще давали шанс на нахождение.

Ср. книгу Тиллиха (Tillich P. Die sozialistische Entscheidung, Potsdam, 1933), где во многом найден правильный подход к этим проблемам. 2

См. первую главу этой книги.

В принципе нельзя привести никаких доводов против возможности изменить направленность человеческой воли, ибо мы пережили в истории и значительно более резкие изменения, когда социальный механизм сам оказывался носителем тенденции подобного изменения; например, когда в соответствующих анклавах феодального мира постепенно складывался тип буржуа или в экономике создавалась бюрократия из конкурировавших раньше предпринимателей. И в настоящее время мы переживаем соответствующие весьма резкие внезапные изменения в направленности воли и мышления, когда, например, к правлению приходит оппозиция. Внезапно новое положение начинает воздействовать на индивидов посредством множества новых задач в противоположном прежнему смысле. В подобных случаях в самое короткое время складывается совершенно новый тип людей. Темп преобразования может быть даже ускорен, - как мы это увидим позже, - если параллельно действующему в соответственном направлении социальному процессу идет сознательно планируемое воспитывающее в определенном духе преобразование. В тех случаях, когда отсутствуют определяющие воздействие ситуации, воспитание становится пустой проповедью, но оно ускоряет процесс перестройки, если сочетается с действующими в сходном направлении социальными силами. И здесь, решающим является, следовательно, то, удастся ли привести «principia media» в преобразовании человека в соответствие с «principia media» общественного механизма. Некоторое сомнение вызывает, правда, попытка конструировать проблему интеграции власти столь формально, как мы это здесь дела-

==407

ем, не игнорируя конкретных противников, участвующих в этом процессе. Но, с одной стороны, конкретное распределение власти не может быть в нынешней ситуации при общей нестабильности заранее определено; с другой - в нашу задачу не входит политическое пророчество. Для нашей проблемы - какие типичные социологические силы и ситуации могли до сих пор или смогут в будущем повернуть позиции борьбы в сторону рационального понимания и сотрудничества - достаточно схематичного представления о возможных констелляциях; в некоторых случаях оно даже более плодотворно для уяснения основных сил, чем полностью основывающийся на конкретных исторических констелляциях анализ. 75

И.О. Херцлер в своей книге: (Hertzler 1.0. History of Utopian Thought. London, 1923) видит характерный признак так называемых «утопистов» в том, что в своих построениях они рисуют общество будущего, исходя из несуществующей, соответствующей их идеалам человеческой природы и по существу облегчают себе свою задачу упрощением проблемы. В самом деле, конструкция, которая исходит из несуществующего и невозможного человека, достойна того, чтобы ее называли «утопической», и не имеет ничего общего с научной социологией. Другой вопрос, должны ли мы также признать, что существование человека можно себе представить только в виде человека капиталистического общества и не имеем ли мы основания точнее изучить границы изменения человека. Но и в том случае, если исследователь уверен, что человек является меняющимся существом, .планирующий рассудок обязательно должен взять в качестве точки отсчета ту форму душевных отношений, которые мы обнаруживаем в нашем обществе. Однако этот реализм в избрании точки отсчета не должен вести к тому, чтобы мы отвергали ту, иную, форму утопии, которая осмеливается считать, что отсутствующее или редко встречающееся в ситуации нашего общества может

оказаться возможным в обществе, которое должно быть изменено. В этом позитивном смысле каждая попытка планирования утопична: она ставит перед собой цель так направить существующие данные, в том числе и душевные, чтобы за пределом осуществленного в нашем обществе возникли новые факты. В области душевной жизни также нельзя смешивать невозможное в нашем обществе с тем, что невозможно само по себе. Об этом позитивном смысле утопии см. мою книгу «Ideologie und Utopie», Bonn, 1929, далее мою статью «Utopia» в «Encyclopaedia of the Social Sciences», где указана дальнейшая литература по этой проблеме. 76

В этом заключается новое нашего подхода и в области логики, и в анализе конкретного мышления. Точка отсчета «научной социологии» «обусловленность бытием», «обусловленность» мышления «ситуацией», а не мышление вообще. Ср. по ряду частных вопросов мою статью: Wissenssoziologie in:Handwörterbuch der Soziologie. Stuttgart, 1931; Grünwald. Das Problem einer Soziologie des Wissens. Wien, Leipzig, 1934.

Абстрактно (лат.). 77 - 78В связи с этим остается чрезвычайно поучительным тот пример, который побудил Макса Вебера заняться исследованием кальвинизма. В местностях, для жителей которых была характерна традиционная ментальность, хотели ввести сдельную оплату труда. В результате работницыч<атолички там, где новый принцип стремления ко все более высоким заработкам еще не утвердился, сразу же бросали работу, как только они выручали то, что необходимо для «пропитания», т.е. для их привычных потребностей. Следовательно, и капиталистическое хозяйство может функционировать лишь тогда, когда одновременно создан соответствующий тип человека, который исходит из принципа «большей» выручки. См.: Мах Weber. Die protestantische Ethik und der

==408

Geist des Kapitalismus //Gesammelten Aufsätze zur Religionssoziologie. Tübingen, 1920. Bd 1, S.44f. 79 О психологии на основе изучения среды см.: Busemann А Pädagogische Milieukunde, 1927, и изданный им сборник: Handbuch der Pädagogischen Milieukunde, hrsg. v. A. Busemann, Halle. 1932. В обеих работах дана хорошо составленная библиография. Напротив, первую главу нашей книги следует рассматривать как попытку в области структурно-социологической психологии. 80

См.: Curry W.B. The School and a Changing Civilisation. London, 1934, особенно главу: «Competition and Marks». 81

Из литературы укажу здесь только: James W. Der Pragmatismus, перевод на ием. яз. Иерузалема, 1908, и DeweyJ. Studies in Logical Theory, 1903, 1909, а также его важную книгу Human Natura and Conduct, New York, 1930. 82 83

Наставление; поощрение (лат.).

Много хороших примеров дано в книге: VierkandtA. Die Stetigkeit im Kulturwandel. Leipzig, 1908, далее у ОгборнаУ.Ф.: ОдЬигп W.F. Social Change. New York, 1922, P.90.

84

Достаточно вспомнить, как шло развитие мыслей от Мандевиля к Смиту.

85

В связи с этим не столь важно спросить, обнаруживают ли действительно эту связь, - а если нет, то почему не обнаруживают. Мы касались этой социально-психологической проблемы, когда говорили об убивающем дух воздействии функциональной рационализации. Приведенный выше анализ носит социологически-моотический характер, т. е. анализирует объективный шанс на возможность познания в социальной структурной ситуации. Сравнивая это понимание с предшествующими в данной книге размышлениями, мы наталкиваемся на парадокс, согласно которому новейшая стадия общественного развития дает большую возможность увидеть целостность общества, чем либеральное общество, но вместе с тем обладает значительно менее благоприятным механизмом для того, чтобы психологически подготовить индивида к восприятию этих шансов. 86 —

-

Так, бихевиоризм в своей радикальной и последовательной разновидности отрицает даже наличие или по крайней мере релевантность того душевного измерения, которое стремится постигнуть «понимающая психология». См. прежде всего работы Дж.Б. Уотсона: Watson J.B. Psychology from the standpoint of a Behaviorist. Philadelphia, 1919. Интересная и отнюдь не слишком догматичная попытка построить социологию на бихевиористской основе дана в работе: Davis J., Barnes H.E. Introduction to Sociology. Boston, New York etc. Bd.1-2. 1927. В обеих книгах содержится и обстоятельная библиография. Библиографический указатель по фашизму см.: Santangelo G., BracaleC. Guida Bibliographica del Fascisme. Roma, 1928. Его следует дополнить опубликованной в том же издательстве «Bibliographia Fascista». Библиографию по национал-социализму см.: UngerE. Das Schrifttum des Natoinalsozialismus, В., 1934. В Париже есть Институт по изучению фашизма. Литература по советской диктатуре дана: Mehnert K. Die Sowjet Union 1917-1932. Systematische mit Kommentaren versehene Bibliographie... Königsberg, 1933. На английском языке см.: Literature of the World Revolution, теперь выходит под заглавием International Literature, затем Moskow Daily News и Soviet Culture Review. По вопросу, как различные политические системы в различных странах воспитывают своих граждан, чтобы достигнуть их повиновения, см. серию: Studies in the Making of Citizens, ed. Merriam C.E. The Univ.

==409

Chicago Press. Вводный том написан Мерриамом и называется: The Making of Citizens. A Comparative Study of Methods of Civic Training. Chicago, 1931 Важнейшие монографии этой серии: Schneider H.W., Clough Shepard В. Making Fascists. Chicago, 1929; Harper S.N. Civic Training in Soviet Russia. Chicago, 1929; KosokP. Modern Germany: A Study of Conflicting Loyalties, Chicago, 1933. (Последняя работа посвящена периоду до прихода к власти национал-социализма.) Во всех названных работах содержатся библиографии. В качестве основного пособия по библиографии психоаналитической литературы см.: Rickmann J. Index Psychoanalyticus 1893-1926. International Psychoanalytical Library, № 14, London, 1928. См. также, помимо работ Фрейда, журналы по психоанализу: Internationale Zeitschrift für Psychoanalyse, Imago, Zeitschrift für psychoanalytische Pädagogik, Psychoanalytische Bewegung и другие публикации

издательстваInternationaler psychoanalytischer Verlag в Вене. По психологии индивида см. в первую очередь работы А. Адлера и Вексберга, а затем Internationale Zeitschrift für Individualpsychologie. Для ориентации в литературе по проблеме личности см.: KobackA.A. A Bibliography of Character and Personality. Cambridge, Mass., 1927. 89

Лучше всего эта тенденция выражена в работе Вейцзеккера: Weizsäcker V. Soziale Krankheit und soziale Gesundung. Berlin, 1930. «Врачебную позицию, которая единственно способна не изолировать невроз (и тем самым консервировать его), а переломить его, мы называем всеохватывающей. Она состоит в том, что врач с самого начала посредством установления сотрудничества с больным как бы устремляется к области действия невроза, будто он сам пребывает в той же ситуации, и таким образом находится в том, что касается знания и формирования суждения в равном положении с больным...». «С проникновением психотерапевтического принципа в медицину несомненно произойдет полное преобразование, даже частичный отказ от определенных методов психоанализа и психагогики.. ». Уже не будет дозволено смешивать здоровье человека с анатомической и физиологической нормальностью отдельных органов и функций. Эта, по существу, достаточно ипохондрическая форма наблюдения связывает, с одной стороны, мелкого специалиста с бывшей некогда величественной научной идеей, а с другой стороны - с пациентом, который стремится к тому, чтобы любой ценой лечили симптом, и ему не пришлось бы выносить более глубокое изменение своей человеческой природы, сигналом которого служит симптом». 90 См.: Malinowski В. Sex and Repression in Savage Society. London, 1927, p.178. Кроме учения Фрейда (теорию которого он принимает только с известной коррекцией) Малиновский использует также психологическое обоснование А.Ф. Шанда. См.: Shand A.F. The Foundations of Character, London, 1920. Ср. также по этой теме из антропологическо-этнографической литературы интересную работу: Briffault R. The Mothers. 3 vol., London. 1927, и книгу: Mead M. Coming of Age in Samoa New York, 1928, автор которой показывает на материале новых непосредственных наблюдений жизни молодых девушек у так называемых «примитивных» племен, что у них отсутствуют типичные для периода полового созревания душевные кризисы. Следовательно, душевные кризисы этого периода связаны не с биологической структурой, а с преисполненной конфликтами духовной атмосферой нашего общества. 91

Важная работа в этой области: Lazarsfeld-Jahoda M., Zeisl H. Die Arbeitslosen von Marienthai. Leipzig, 1933. Библиографию по проблеме безработицы см.: Sternheim A. Neue Literatur Über Arbeitslosigkeit - in: Zeitschrift für Sozialforschung. Jg.2. Heft3. Paris (Alcan), 1933.

2

Приведем несколько примеров из психоаналитической и социологической литературы: Aichorn A. Verwahrloste Jugend. Wien, 1931;

==410

Homburger A. Psychopatologje des Kindesalters. Berlin 1926 (с большой DeweyJ. Demokratie und Erziehung. Breslau, 1930 См также· Интересное собрание ста Существующий порядок вещей [лат ) Chicago. 87. См.: с. 310, где говорилось о неизбежности в обществе передовых

групп 98 См.с.282.

==411

00.htm - glava11

Диагноз нашего времени Попутный ветер не поможет тем, кто не знает, в какой порт он направляется Монтень Предисловие Настоящие статьи, за исключением одной (главы V), были написаны во время войны. Они возникли как лекции или памятные записки для студентов.желающих узнать мнение социолога о современной ситуации. Я некоторое время размышлял над тем, публиковать ли их в первоначальном виде - как отдельные статьи, или же более тесно увязать друг с другом. Будь это в обычные времена, я несомненно предпочел бы второе/ Однако в данный момент я чувствовал, что непосредственный личный контакт не должен быть принесен в жертву системному академическому подходу. Отдельные статьи, которые можно читать и обсуждать независимо друг от друга, более точно выражают основные идеи, нежели одно обширное исследование. В этой книге делается попытка применить метод и запас знаний научной социологии к нашей действительности. Я решил не откладывать издание этой книги, чтобы не терять время и использовать тот небольшой вклад, который она могла бы внести в обсуждение жгучих проблем современности. В истории бывают такие стечения обстоятельств, когда возникают определенные возможности, и если их упустить, они могут быть утрачены навсегда. Как революционер ждет своего часа, так и реформатор, желающий изменить общество мирными средствами, не должен упускать свой шанс. На протяжении уже нескольких лет я убежден в том, что на долю Великобритании выпала возможность и миссия развития общества нового типа, а также в том, что мы должны осознать это и выполнить эту миссию. Я старался выразить эту мысль в своих лекциях, она высказывается также и в этой книге. Далее я хочу привести точные данные об отдельных главах настоящей книги. Глава 1 «Диагноз нашего времени» была написана в январе 1941 г., прочитана в виде лекции на конференции Федерального союза в Оксфорде, а также в июле 1941 г. на летних курсах в Оксфордском университете, предназначенных для лиц, не являющихся студентами, затем в августе 1941 г.

==412

на Международном форуме Совета сторонников мира в Вундбруке. Глава II «Кризис оценок» написана в январе 1942г. и представляет собой лекцию из цикла публичных лекций по вопросам «войны и будущего», прочитанных различными лекторами и организованных Лондонской экономической школой (Лондонский университет) в Кембридже. Глава III «Проблема молодежи в современном обществе» написана в апреле 1941 г. в качестве приветственной речи конференции по новому образованию в Оксфорде; в мае 1941 г. прочитана как лекция в Ассоциации Масарика в Оксфорде; в июле 1941 г. - на конференции молодежных лидеров в Оксфорде, организованной министерством образования. Глава IV «Образование, социология и проблема общественного сознания» прочитана как лекция в Ноттингемском университете, организованная совместно Институтом образования (Лондонский университет), Колледжем Голдсмита (Лондонский университет) и Ноттингемским университетом; прочитана также в виде лекции для преподавателей университета в Ньюкасле, Дарем в мае 1941 г. Глава V «Массовое образование и групповой анализ» перепечатана из книги «Образование для демократии», изданной Дж. Когеном и Р. Траверсом, Макмиллан, Лондон, 1939 г. Глава VI «Групповая стратегия нацизма» Би-би-си, зарубежная редакция, 1941 г., перепечатана из газеты «The listener» за 19 июня 1941 г. Глава VII «К новой социальной философии» - см. сноску на с. 503. Я выражаю свою благодарность и признательность за разрешение на перепечатку г-дам Макмиллану и К°, а также Британской радиовещательной корпорации (Би-би-си). Хочу также выразить признательность отделу научных исследований Лондонской экономической школы за предоставленную помощь в моем научном исследовании.

==413

00.htm - glava12

Глава I Диагноз нашего времени I. Значение новой социальной технологии Давайте посмотрим на мир с точки зрения врача, пытающегося поставить научный диагноз нашей общей болезни. В том, что наше общество серьезно больно, сомнений нет. Коротко ситуацию можно охарактеризовать следующим образом: мы живем в век перехода от laissez-faire1 к планируемому обществу. Планируемое общество будущего примет одну из двух возможных форм: либо это будет диктатура с правлением меньшинства, либо новая форма правления, которая, несмотря на сильную власть, будет демократической. Если этот диагноз окажется верным, то все мы будем в одной лодке - Германия, Россия, Италия, Великобритания, Франция и США. Несмотря на все еще существующие значительные различия, мы движемся в одном и том же направлении к своего рода планируемому обществу, и вопрос заключается в том, будет ли планирование хорошим или плохим: возникнет оно на базе диктатуры или на основе демократического контроля. Однако мой диагноз - это вовсе не пророчество. Ценность диагноза состоит главным образом не в предсказании как таковом, а в выяснении оснований данных утверждений, а также в актуальности анализа факторов, определяющих ход событий. Основные изменения, свидетелями которых мы сегодня являемся, в конечном итоге объясняются тем фактом, что мы живем в массовом обществе. Управление массами не может осуществляться без ряда изобретений и усовершенствований экономической, политической и социальной технологии. Под «социальной технологией»2 я понимаю совокупность методов, оказывающих влияние на поведение человека и служащих в руках правительства сильным средством социального контроля. Что касается этих усовершенствованных социальных методов, то их характерная черта не только в том, что они в высшей степени эффективны, но и в том, что эта эффективность благоприятствует правлению меньшинства. Так, новая военная техника делает возможной большую концентрацию силы в руках меньшинства по сравнению с любым предшествующим периодом. В то время как в XVIII и XIX веках армии были вооружены винтовками, в наше время они оснащены бомбами, самолетами, газом и механизированной техникой. Человек, вооруженный винтовкой, представляет опасность лишь для нескольких человек, человек, вооруженный бомбой, угрожает жизни тысяч людей. Таким образом, модернизация военной технологии в наш век увеличивает шансы правления меньшинства.

==414

Аналогичная концентрация произошла и в области управления. Телефон, телеграф, радио, железные дороги, автомобили и, наконец, научное управление с помощью крупных организаций ускорили централизацию управления и контроля. Подобная же концентрация имеет место и в области формирования общественного мнения. В этом направлении действует механизированное массовое производство идей с помощью прессы и радио. Если добавить к этому возможность контролировать школу и всю сеть образования из единого центра, то станет ясно, что происшедший в недалеком прошлом переход от демократической формы правления к тоталитарной объясняется не столько

изменением идей в умах человечества, сколько изменением самих принципов и методов управления обществом. Новая наука о человеческом поведении Дает в руки правительства знание о человеческом разуме, которое можно либо использовать для увеличения эффективности управления, либо превратить его в инструмент, играющий на эмоциях масс. Развитие социальных служб позволяет оказывать давление на нашу частную жизнь. Таким образом, появляется возможность сделать объектом общественного контроля психологические процессы, которые ранее считались сугубо личными. Я уделяю так много внимания этой социальной технологии, ибо считаю, что она ограничивает возможности развития современного общества. Характер социальной технологии для общества даже более важен, нежели его экономическая структура или социальная стратификация. С ее помощью можно затормозить или изменить функционирование экономической системы, разрушить одни социальные классы и поставить на их место другие. Я называю эти методы технологией, поскольку они сами по себе не могут быть ни хорошими, ни плохими. Все зависит от того, как захочет использовать их человек. Главная особенность современной технологии состоит в том, что в ней содержится тенденция к усилению централизации и, следовательно, к укреплению власти меньшинства и диктатуре. Имея в своем распоряжении бомбы, аэропланы и механизированную армию, а также такие средства связи, как телеграф и радио, крупные промышленные предприятия и иерархическую бюрократическую машину в целях производства и распределения товаров и управления людьми, можно с этих ключевых позиций принимать важнейшие решения. Постепенное установление этих ключевых позиций в современном обществе сделало планирование не только возможным, но и неизбежным. Все происходящие в обществе процессы и события - это не что иное, как результат естественного взаимодействия между малыми самостоятельными единицами. Отдельные индивиды и

==415

небольшие предприятия сейчас уже больше не стремятся достичь равновесия с помощью конкуренции и взаимного приспособления. В различных областях социальной и экономической жизни существуют огромные комбинаты, сложные социальные единицы, которые недостаточно гибки, чтобы самим провести свою реорганизацию, и потому должны управляться из центра. Значительная эффективность тоталитарного государства объясняется не столько его более эффективной и крикливой пропагандой, как обычно считают, сколько пониманием того, что массовое общество не может управляться грубыми доморощенными методами, которые годились в эпоху ремесленников. Террористическая эффективность тоталитарного государства заключается в том, что, координируя методы управления, оно порабощает большую часть населения и навязывает ему убеждения, мнения и поведение, не свойственные истинной природе гражданина. При описании концентрации социальной технологии я сознательно ссылаюсь на изменения, характеризующие саму структуру современного общества. Это'означает, что если искать главную причину того, что случилось в Германии, Италии, России и других тоталитарных странах, в изменении характера социальной технологии, то вопрос о том, когда та или иная группа в пока еще демократических странах прибегнет к такой технологии, является только вопросом времени и возможности. Такие катастрофы, как война, депрессия, рост инфляции и безработица, требующие

применения чрезвычайных мер (т. е. концентрации максимальной власти в руках правительства), обязательно ведут к ускорению этого процесса. Еще до начала войны напряженность, вызванная существованием тоталитарных государств, вынуждала демократические страны принимать меры, схожие с мерами тоталитарных государств во время революции. Само собой разумеется, что тенденция к концентрации должна увеличиваться во время войны, когда становятся необходимыми мобилизация, распределение продовольствия и других товаров. После такого описания социальной технологии вы можете по праву сказать: «Что за мрачная перспектива? Есть ли у нас какой-то выход? Или же мы просто жертвы слепого процесса, который сильнее всех нас?» Ни один диагноз не является совершенным, если он не предлагает какого-то лечения. Нужно изучать общество таким, как оно есть, для того, чтобы наметить меры, которые могли бы сделать его таким, каким оно должно быть. Дальнейшие исследования позволяют нам, к счастью, освободиться от чувства отчаяния и призывают нас к действию.

==416

II. Третий путь: воинствующая демократия До сих пор я описывал социальную технологию. Подобно любой технологии она ни хороша и ни плоха сама по себе. Все зависит от того, как ее используют человеческие воля и рассудок. Если она предоставлена сама себе и развивается бесконтрольно, то ведет к диктатуре. Если же эту технологию постоянно контролировать и заставить служить добрым целям, если не технология господствует над человеком, а человек над технологией, то ее можно считать одним из самых великолепных достижений человечества. Однако мы сможем повернуть ход событий и предотвратить то, что случилось с Германией, Италией и Россией, только если будем бдительны и используем наши знания на благо всем. Принцип laisser-faire больше уже нам не поможет: мы будем вынуждены сознательно повернуться лицом к грядущим событиям, используя конкретные знания об обществе. Такой анализ необходимо начать с некоторых предварительных замечаний, которые, возможно, помогут нам определить нашу политику. Во-первых, не всякое планирование - зло. Мы должны различать планирование ради подчинения и ради свободы и многообразия. В обоих случаях велика роль координации средств социальной технологии, таких, как образование, пропаганда, администрация. Существует также различие между координацией для достижения однообразия и координацией ради разнообразия. Дирижер оркестра осуществляет координацию между различными инструментами, и от него зависит достижение общего эффекта монотонности или разнообразия. Осуществляемая диктатором координация гусиных шагов это наиболее примитивный пример правильного понимания значения координации. Истинная координация в социальной сфере означает увеличение экономии и более целесообразное использование социальной технологии. Чем больше мы думаем о лучших формах планирования, тем скорее приходим к выводу, что в наиважнейших сферах жизни надо намеренно воздерживаться от вмешательства и оставлять свободное поле для спонтанности, не искажая ее излишним управлением. Вы можете составить расписание для школы-интерната и прийти к выводу о том, что в определенные часы ученикам должна быть предоставлена полная свобода. И даже если вы остаетесь хозяином ситуации и решаете не вмешиваться в определенные сферы жизни, все равно вы во власти планирования. Такого рода намеренный отказ от вмешательства со стороны планирующего органа радикальным образом отличается от намеренного вмешательства, существующего в обществе типа laissez-faire. И хотя совершенно очевидно, что планирование вовсе не обязательно означает координацию

==417

гусиных шагов, все же именно таким образом бюрократический и воинствующий дух тоталитарных государств искажает его смысл. Есть очень простая причина, по которой в конечном итоге массовое общество не может выжить, если оно плодит лишь подчинение. Французский социолог Дюркгейм в книге «Разделение труда в обществе»3 впервые указал на то, что только очень примитивные общества могут существовать на основе гомогенности и подчинения. Чем сложнее социальное разделение труда, тем больше дифференциация его типов. Интеграция и единство большого общества достигаются не через единообразное поведение, а через взаимное дополнение функций. В индустриальном обществе людям свойственно держаться вместе, поскольку фермер нуждается в услугах промышленного рабочего, ученого, и наобороот. Кроме профессиональных различий существуют и индивидуальные особенности, необходимые для того, чтобы делать новые изобретения и контролировать развитие. Все это лишь подкрепляет наше утверждение о том, что бюрократическая и военная модель планирования должна быть заменена новой моделью планирования ради свободы. Второе замечание заключается в том, что планирование не обязательно должно основываться на диктатуре. Координация и планирование вполне возможны на демократической основе. Ничто не мешает парламентскому механизму осуществлять необходимый контроль в плановом обществе. Для успешного функционирования нового социального порядка нужно не только сохранить абстрактный принцип демократии, но и придать ему новую форму: необходимо добиться также соблюдения социальной справедливости, если мы хотим гарантировать действие нового социального порядка. Функционирование существующей экономической системы, если пустить ее на самотек, приведет в самый кратчайший срок к увеличению различий в доходах и благосостоянии между различными классами до такой степени, что это уже само по себе вызовет недовольство и социальную напряженность. Однако поскольку демократический порядок основывается на демократическом согласии, принцип социальной справедливости является не только этическим принципом, но и одним из условий функционирования самой демократической системы. Требование большей справедливости вовсе не обязательно подразумевает механическое понятие равенства. Разумные различия в доходах и накоплении богатства могут сохраняться в обществе с целью стимулирования лучших достижений, пока они не нарушают общих тенденций планирования и не вырастают до таких размеров, что препятствуют сотрудничеству между различными классами.

==418

Стремление к большей справедливости имеет те преимущество, что оно вполне осуществимо с помощью существующих средств реформирования общества: налогообложения, контроля за инвестициями, государственного механизма управления и расширения социальных служб; оно не нуждается в революционном вмешательстве, которое неизбежно порождает диктатуру. Изменения, происходящие в результате реформ, обладают по сравнению с революционными изменениями тем преимуществом, что могут рассчитывать на помощь бывших ведущих демократических групп. Если новая система начинает с разрушения прежних ведущих групп общества, то она опрокидывает также все традиционные ценности европейской культуры. Жестокие преследования либеральной и консервативной интеллигенции, а также церкви направлены на то, чтобы уничтожить последние остатки христианства и гуманизма и тем самым обречь на неудачу все попытки установления мира на земле. Если новое общество хочет жить долго и быть достойным всех предыдущих усилий человечества, то новое руководство должно смешаться со старым. Лишь совместно они смогут вдохнуть новую жизнь в те элементы традиционной культуры, которые представляют ценность и могут развиваться путем творческой эволюции. Совершенно очевидно, однако, что новый социальный порядок не может быть достигнут только благодаря более искусному и гуманному применению социальной технологии. Для этого необходимо духовное руководство, которое представляет собой нечто большее, нежели систему решений технических вопросов. Система либерального общества типа laissez-faire могла предоставить окончательное решение случаю, чудодейственным самоуравновешивающим силам экономической и социальной жизни. Поэтому век либерализма характеризовался плюрализмом целей и ценностей и нейтральным отношением к основным жизненным проблемам. Либерализм типа laissez-faire принял нейтралитет за терпимость. Ни демократическая терпимость, ни научная объективность не означают, однако, что мы не должны иметь собственного .мнения о том, что считать истинным, или что нам не следует вступать в дискуссию относительно истинных ценностей и целей жизни. Терпимость предполагает лишь то, что каждый должен иметь законную возможность изложить свои доводы, и вовсе не означает, что никто не должен им верить. Позиция нейтралитета в нашей современной демократии зашла так далеко, что мы, руководствуясь одной только справедливостью, разуверились в собственных целях, перестали думать о том, что нужно мирное урегулирование, что надо спасти свободу и сохранить демократический контроль. Наша демократия должна основополагающее различие

стать

воинствующей,

если

она

хочет

выжить.

Есть,

конечно,

==419

между воинственным духом диктатора, стремящегося навязэть своим гражданам всеобщую систему ценностей и надеть на них смирительную рубашку социальной организации, с одной стороны, и воинствующей демократией - с другой, которая стала таковой, только защищая процесс социальных изменений и те основные добродетели и ценности, которые являются основой мирного

функционирования социального порядка, - братскую любовь, взаимопомощь, порядочность, социальную справедливость, свободу, уважение к личности. новая воинствующая демократия вырабатывает новое отношение к ценностям Оно будет отличаться от релятивистской позиции laissezfaire предыдущего века и будет согласовываться с теми основными ценностями, которые приняты в традиции западной цивилизаций Угроза нацизма больше чем что-либо другое заставила нас осознать тот факт, что демократии имеют общий набор основных ценностей, унаследованных от классической античности и в еще большей мере от христианства, и что не представляет особого труда определять их и следовать им. Но воинствующая демократия воспримет от либерализма веру в то, что в высокодифференцированном современном обществе - независимо от тех основных ценностей, относительно которых необходимо будет общее демократическое согласие, целесообразно оставить за другими, более сложными ценностями свободу экспериментирования и индивидуальность выбора Синтез этих двух принципов найдет отражение в нашей системе образования, так что основные ценности и добродетели будут воспитываться у детей с помощью всех имеющихся в нашем распоряжении средств, в то время как более сложные вопросы будут оставаться открытыми, дабы избежать пагубных последствий фанатизма Основные проблемы нашего времени могут быть сформулированы в виде следующих вопросов: существует ли возможность планирования, основанная на сотрудничестве и все же оставляющая простор для свободы? Может ли новая форма планирования отказаться от вмешательства за исключением тех случаев, где свободное регулирование ведет не к гармонии, а к конфликту и хаосу? Есть ли форма планирования, приближающая нас к социальной справедливости, постепенно ликвидирующая растущие различия в доходах и благосостоянии общественных слоев? Существует ли возможность преобразования нашей нейтральной демократии в воинствующую? Можем ли мы изменить наше отношение к оценкам таким образом, чтобы стало возможным демократическое соглашение по основным проблемам, в то время как более сложные из них останутся делом свободного выбора?

==420

III. Стратегическая ситуация Наш диагноз был бы неполным, если бы мы изучили все возможности лишь абстрактно Любой социологический или политический анализ должен уделять особое внимание конкретной ситуации. Какова же эта стратегическая ситуация? Существует целый ряд сил, которые, по-видимому, действуют в указанном мной направлении Во-первых, усиливается разочарование в методах laissez-faire Постепенно растет понимание того, что они были разрушительными не только в экономической области, где вызвали цикличность производства и массовую безработицу, но и в политической, где они частично несут ответственность за теперешнее состояние либеральных и демократических государств Принцип laissez-faire, предоставляющий вещам идти своим ходом, не может конкурировать с эффективным сотрудничеством, так как развитие осуществляется слишком медленно, зависит от импровизации и поощряет излишние расходы, присущие бюрократической системе. Во-вторых, растет разочарованность в фашизме, который оказался достаточно эффективным, но его эффективность от дьявола В-третьих, серьезные сомнения вызывает коммунизм, даже в умах тех людей, для которых он, как доктрина, означал панацею от всех пороков капитализма Эти люди не только вынуждены

взвешивать шансы коммунизма на его внедрение с помощью революционных методов в западных странах с их дифференцированной социальной структурой, но и могут закрывать глаза на некоторые изменения, произошедшие со времени смерти Ленина в период господства Сталина. И чем больше они вынуждены признать, что то, что случилось, было неизбежным компромиссом с реальностью, тем больше они вынуждены учитывать наличие подобных явлений где-либо еще Существующие факты свидетельствуют о ton/i, что коммунизм является действенным и способен на большие достижения, пока речь идет о государстве народных масс Ошибки в расчетах появляются тогда, когда обнаруживается, что ни диктатура, ни государство не собираются отмирать. Маркс и Ленин верили в то, что диктатура является лишь переходной стадией, которая исчезнет с установлением нового общества Сегодня мы знаем, что это было типичным заблуждением XIX века Когда Маркс разрабатывал эту идею, можно было указать на судьбу абсолютизма, который повсюду медленно уступал место демократии Однако этот процесс в свете нашего анализа объясняется тем фактом, что в XIX веке социальная технология была еще весьма неэффективной и сильные мира сего вынуждены были вступать в компромисс с низшими слоями В современном тоталитарном государстве, где весь аппарат принадлежит одной-единственной партии и

==421

ее бюрократической системе, мало шансов на то, что она отдаст свою власть добровольно. Итак, остается возможность того, что в результате общих опасений и разочарований все более будет развиваться реформистский подход. Война создала объединенный фронт, своего рода естественный консенсус, необходимый для таких реформ. В конечном счете именно от нас зависит, сможем ли мы использовать преимущества этого единодушия. В данный момент вопрос состоит в том, понимаем ли мы глубокий смысл так называемых чрезвычайных мер. Это шаг по направлению к необходимой координации социальной технологии, которая находится в нашем распоряжении, без отказа от демократического контроля, основанного на сотрудничестве всех партий. Конечно, многие из этих чрезвычайных мер не могут и не должны оставаться постоянными. Однако некоторые из них должны продолжать свое действие, поскольку являются выражением того факта, что насущные потребности общества всегда и везде должны главенствовать над привилегиями отдельных индивидов. С другой стороны, если мы хотим сохранить великие традиции западной цивилизации, то мы должны энергично защищать те права индивида, от которых зависит истинная свобода. Ознакомившись с данным анализом стратегической ситуации, можно возразить, что политическое единство, порожденное войной, не может длиться долго после того, как исчезнет угроза со стороны общего врага. Преимущество военного критического положения с точки зрения планирования состоит в том, что оно создает единство целей. Мой ответ гласит, что каким бы ни был исход этой войны, нам грозит опасность социального и экономического хаоса, которая, возможно, придет на смену угрозе фашистской агрессии. Эта опасность может, конечно, привести к сотрудничеству между группами и партиями, если они под давлением существующего положения окажутся в состоянии отреагировать на нее творчески и на более высоком моральном уровне, основываясь на лучшем понимании ситуации, чем это требуется при нормальных условиях. Если это произойдет, то будет достигнуто сотрудничество и согласие по некоторым основным долгосрочным проблемам, и можно будет планировать переход к более высокой стадии цивилизации. Как в жизни индивида, так и в жизни нации в час кризиса обнаруживается особая жизнеспособность. Теперь мы должны подготовить почву для полного понимания важности текущего момента.

Необузданная критика форм свободы и демократии, имевшая место в последние десятилетия, должна прекратиться. Даже если мы признаем, что свобода и демократия несовершенны до тех пор, пока экономическое неравенство мешает

==422

реализации социальных возможностей, будет все же безответственным не осознавать, что они представляют собой колоссальное достижение, с помощью которого мы добиваемся общественного прогресса. Прогрессивные группы в обществе будут тем охотнее выступать за реформы, чем очевиднее становится тот факт, что современные революции ведут к фашизму и шансы революции значительно уменьшаются, когда объединенная партия возьмет в свои руки ключевые позиции и сможет предотвратить любое организованное сопротивление. Печальный опыт последних нескольких лет научил нас тому, что диктатура может править даже против воли большей части населения. Причина этого заключается в том, что технология революции очень сильно отстает от технологии управления. Баррикады, символы революции - это реликвии тех времен, когда их воздвигали против конницы. Отсюда следует, что эволюционные методы обладают несомненным преимуществом. Что касается правящих классов, то можно надеяться на то, что более разумные из них в изменившихся условиях предпочтут постепенный переход от современной неплановой фазы капитализма к более демократическому планируемому обществу, которое будет представлять собой альтернативу фашизму. Хотя фашизм формально не лишает собственности правящие классы, государственное вмешательство растет и постепенно подчиняет их. Для этих классов стратегическая проблема состоит в том, чтобы расколоть свои ряды и отделить потенциальных фашистов от тех, кто наверняка пострадает от фашистского эксперимента. Я считаю, что новый общественный порядок может быть создан, а диктаторские тенденции современной социальной технологии подлежат контролю, если у нашего поколения хватит смелости, воображения и желания, чтобы справиться с этими тенденциями и направить их в нужное русло. Это надо сделать немедленно, пока эта технология еще эластична и не монополизирована однойединственной группой. От нас зависит, сможем ли мы избежать ошибок демократий прошлого, которые в силу незнания этих основных тенденций не смогли предотвратить возникновение диктатуры. Историческая миссия нашей страны состоит именно в том, чтобы на основе давних традиций демократии, свободы и добровольных реформ создать общество, которое будет жить под знаком нового идеала: «Планирование ради свободы».

==423

00.htm - glava13

Глава II. Кризис оценок I. Противоположные философские системы Поначалу лишь немногие осознавали грядущий хаос и кризис нашей системы оценок. Они заметили, что религиозное и моральное единство, служившее интегрирующей силой средневекового общества, исчезает. Этот распад был не вполне очевиден, поскольку философия Просвещения, казалось, предлагала новый жизненный подход с помощью объединяющей цели. Из этого развились секуляризованные системы либерализма и социализма. И прежде чем мы поняли, что наше будущее зависит от борьбы между этими двумя точками зрения, появилась новая система оценок - система универсального фашизма. Основные принципы этой новой системы настолько сильно отличаются от предыдущих, что внутренние различия между последними исчезают. Так, в одной и той же социальной среде мы имеем дело с противоречащими друг другу философскими системами. Во-первых, это религия любви и всеобщего братства, вдохновляемая христианской традицией и служащая мерой оценки нашей деятельности. Во-вторых, это философия просвещения и либерализма, оценивающая свободу и человеческую личность как высшую цель и рассматривающая богатство, уверенность, счастье, терпимость и благотворительность как средства достижения этой цели. Кроме этого, нашему обществу бросила вызов идеология социализма, рассматривающая равенство, социальную справедливость и плановый социальный строй как желанные цели нашего времени. И наконец, существует самая новая философия с ее идеалом демонического человека, обладающего чистотой расы и плодовитостью, провозглашающая такие родовые и военные достоинства, как завоевание, дисциплина и слепое послушание. Нас разделяют не только различные оценки таких крупных проблем, как принципы добродетельной жизни и наилучшей общественной организации, у нас отсутствует также, особенно в демократических обществах, определенная точка зрения относительно нормативной модели человеческого поведения. И если одна модель воспитания готовит новое поколение осуществлять и защищать свой разумный интерес в мире, полном конкуренции, то другая придает большее значение бескорыстию, служению обществу и подчинению общественным целям. И если одна социальная модель руководствуется идеалом аскетизма и подавления, то другая всячески поощряет самовыражение. У нас нет общепринятой теории и практики относительно характера свободы и дисциплины. Одни думают, что

==424

дисциплина возникнет сама по себе, в результате действия саморегулирующих сил, внутренне присущих группе, если предоставить всем полную свободу и ликвидировать давление со стороны внешних сил. В противовес этой анархической теории другие утверждают, что введение строгих правил в тех сферах жизни, где это необходимо, не подавляет, а расширяет истинную свободу. Для таких мыслителей дисциплина является предварительным условием свободы. Так как мы не имеем

устоявшейся точки зрения на свободу и дисциплину, не удивительно, что нет и ясно определенных критериев для обращения с преступниками, и мы не знаем, должно ли наказание носить карательный и устрашающий характер или же оно должно носить характер его, преступника, исправления и приспособления к жизни в обществе. Мы не знаем, считать ли нарушителя закона грешником или больным, и не можем решить, кто виноват - он или общество. Этот кризис оценок проявляется не только в таких крайних случаях неадекватного приспособления к общественным нормам, как преступление. У нас нет даже общепринятой политики в области образования наших обычных граждан, ибо по мере развития общественного прогресса мы все меньше понимаем, чему их учить. На начальном уровне образования мы не можем решить, состоит ли наша цель в воспитании миллионов рационалистов, которые отбросят обычаи и традиции и будут судить в каждом отдельном случае по существу дела; или же главная цель обучения - в том, чтобы научить обращаться с тем социальным и национальным наследием, которое сосредоточено в религии. На высшем уровне образования мы не знаем, отдать ли предпочтение специализации, которая так настоятельно необходима в индустриальном обществе с его строгим разделением труда, или же готовить всесторонне развитую личность с философским образованием. Подобная нерешительность характерна не только для области образования; мы так же смутно представляем себе смысл и ценность труда и досуга. Система труда ради прибыли и денежного вознаграждения находится в процессе дезинтеграции. Люди стремятся достичь стабильного уровня жизни, однако кроме этого они хотят чувствовать, что они полезные и важные члены общества, имеющие право понимать смысл своей работы и общества, в котором они живут. В то время как в массах пробуждаются эти чувства, в рядах богатого и образованного меньшинства происходит раскол. Для некоторых их высокое положение и накопление благ означают прежде всего возможность наслаждения неограниченной властью; для других - возможность применить свои знания и умения, осуществляя руководство и взяв на себя ответственность. Первая группа - это потенциальные фашистские лидеры, ==425

вторая - те, кто хочет способствовать созданию нового общественного порядка когда во главе общества стоят компетентные руководители Как я уже указал, существуют совершенно различные интерпретации и оценки не только труда, но и досуга Пуританское чувство вины в связи с ничего-не-деланием и отдыхом все еще борется с возникающим гедонистическим культом жизнеспособности и здоровья Идея ценности уединения и размышления сталкивается с идеей массового развлечения и восторга Существуют различные мнения и в отношении сексуального поведения Некоторые все еще осуждают секс вообще пытаясь наложить на него табу, другие же видят в снятии с этой сферы жизни завесы таинственности и воздержания средство избавления от многих наших психологических недугов Наши понятия и идеалы женственности и мужественности меняются от группы к группе, и отсутствие общепринятых взглядов является причиной конфликтов не только в философских дискуссиях, но и в ежедневных взаимоотношениях между мужчинами и женщинами Итак, в нашей жизни нет ничего такого, даже на уровне таких обычных потребностей, как еда или манера поведения, относительно чего наши взгляды не расходились бы У нас нет единого мнения даже относительно того, плохо или хорошо, что существует такое разнообразие мнений, мы не знаем, что предпочесть - конформизм прошлого или современную свободу выбора Но есть одна вещь, которую все мы осознаем достаточно четко а именно тот факт, что нехорошо жить в обществе, в котором нет установленных норм и которое развивается нестабильно Мы это еще лучше понимаем в настоящий момент, когда находимся в состоянии войны, когда мы должны принимать решения быстро и без колебаний, сражаясь с врагом, система ценностей которого специально упрощена

с целью принятия быстрых решений В мирное время историк или иной мыслитель могут быть заинтересованы в том, чтобы изучить огромное количество возможных реакций на один и тот же стимул и существующую борьбу между различными точками зрения и нормами Однако даже и в мирное время это огромное множество оценок может стать неприемлемым, особенно в крайних ситуациях когда требуется дать ответ «да» или «нет» В таких ситуациях многие люди, видя с какой нерешительностью демократические правительства принимают свои решения, склонны соглашаться с известным фашистским политологом, который сказал, что плохое решение лучше, чем никакое Это верно в той степени, что нерешительность системы laissez-faire автоматически готовит почву для будущей диктатуры Так задолго до начала войны неко-

==426

торые дальновидные мыслители осознали опасность, таящуюся в кризисе оценок, и попытались найти более глубокие причины кризиса

"i

II. Противоречия в понимании причин нашего духовного кризиса Двумя главными антагонистическими точками зрения на причины нашего духовного кризиса являются идеалистическая и марксистская Религиозным мыслителям и философам-идеалистам было с самого начала ясно, что кризис оценок - это не результат, а, скорее, причина кризиса нашей цивилизации По их мнению борьба различных сил в истории человечества объясняется расхождением между приверженностью к авторитету или к меняющимся оценкам Отказ современного человека от христианских а затем и от гуманистических оценок - конечная причина нашего кризиса, и пока мы не восстановим духовное единство наша цивилизация обречена на гибель Марксисты придерживаются противоположной точки зрения По их мнению, то что происходит в мире в настоящее время, - не что иное, как переход от одной экономической системы к другой а кризис оценок - это всего лишь шум, создаваемый столкновением этих систем Сторонники либерализма считают, что нужно освободить экономическую систему от государственного вмешательства в рыночные отношения, а духовную сферу предоставить самой себе Марксист рассматривает идеологию и оценки как часть общественного процесса, однако сосредоточивается в основном на экономическом аспекте общества и надеется на то, что после установления надлежащего экономического порядка в силу диалектической взаимозависимости автоматически наступит всемирная гармония И поскольку источник наших разногласий надо искать в антагонизмах, присущих капиталистической системе то вполне естественно что уничтожение этой системы поставит все на место Я считаю крупным достоинством марксистского подхода, по сравнению с чисто идеалистическим, осознание того факта, что вся культурная жизнь и сфера оценок зависят от некоторых социальных условий, среди которых основная роль принадлежит характеру экономического строя и соответствующей классовой структуры Такая постановка вопроса открыла новое поле исследования, которое мы называем социологией культуры С другой стороны, исключительное значение, придаваемое экономическому базису общества с самого начала ограничило кругозор этой новой науки С моей точки зрения, культурная жизнь зависит от множества других социальных факторов и условий, и вокабулярий социологии, рассматривающей

==427

кризис культуры лишь с помощью категории «класса», слишком уж сильно ограничен, равно как и точка зрения, согласно которой кризис оценок объясняется лишь экономическими и классовыми факторами. Различие между двумя социологическими подходами марксистским и моим - становится еще яснее при рассмотрении предлагаемых ими способов исцеления общества. Согласно марксистской точке зрения, надо лишь установить надлежащий экономический порядок - и существующий хаос в оценках исчезнет. С моей точки зрения, здоровая экономическая система - обязательное условие выхода из кризиса, однако этого вовсе не достаточно, поскольку есть множество других социальных условий, влияющих на процесс создания и распространения ценностей, причем каждое из них надо рассматривать отдельно. Оба социологических подхода, как мой, так и марксистский, едины в том, что бесполезно рассматривать ценности абстрактно; их толкование должно быть увязано с социальным процессом. Ценности4 находят свое выражение прежде всего в том выборе, который делают индивиды: отдавая предпочтение одному перед другим, я произвожу оценку. Однако ценности предстаю" не только в субъективном решении как выбор, осуществляемый индивидами; они выступают также и в виде объективных норм, т. е. советов; делай то, а не другое. В этом случае они устанавливаются обществом и служат для регуляции человеческого поведения. Основная функция этих объективных норм состоит в том, чтобы заставить членов общества действовать и вести себя таким образом, чтобы вписываться в модели существующего порядка. Благодаря своему двойственному происхождению оценки лишь частично являются выражением субъективных устремлений, частично же они суть воплощение объективных социальных функций. Таким образом, происходит постоянное уравновешивание того, что индивиды хотели бы сделать, если бы их выбор определялся только их личным желанием, и тем, что их заставляет делать общество. Пока структура общества проста и статична, установленные оценки действуют довольно долго; однако если общество находится в процессе изменения, сразу же меняются и оценки. Изменение структуры общества обязательно влечет за собой переоценку и новое определение текущей ситуации, Новый социальный порядок не может существовать без такой переоценки, ибо только благодаря ей индивиды могут действовать по-новому и отвечать на новые вызовы. Таким образом, процесс оценки - это не просто сверхфеноменологическая суперструктура, дополняющая экономическую систему, но и аспект социального изменения во всех тех сферах деятельности, где

==428

желательно изменение поведения индивидов. И если в своих наиболее важных функциях оценки действуют в качестве социального контроля наподобие дорожных огней, то совершенно очевидно, что мы не можем внести порядок и гармонию в хаос этого контроля, пока не узнаем немного больше о тех

социальных процессах, которые приводят в действие эту систему контроля, а также о тех социальных условиях, которые могут нарушить действие этой системы. Определенно существует взаимосвязанная система социальной и психологической деятельности, в рамках которой осуществляется ценностная ориентация; ее наиважнейшими компонентами являются создание оценок, их распространение, согласование, стандартизация и усвоение. Имеются также определенные социальные условия, способствующие или препятствующие плавному ходу этого процесса. Теперь я совершенно определенно заявляю: произошло полное смещение социальных факторов, от которых зависит плавный ход указанного процесса. Однако мы были настолько слепы, что не смогли должным образом распознать эти факторы и тем более поставить все на свои места. Я попытаюсь поэтому перечислить некоторые из изменившихся социальных условий, нарушивших традиционное функционирование основных факторов этого процесса. III. Некоторые социологические факторы, нарушающие процедуру оценки в современном обществе 1. Первый набор факторов, вносящих беспорядок в сферу оценок, вытекает из быстрого и бесконтрольного расширения общества. Мы переходим от стадии, основу которой составляли так называемые первичные группы, такие, как семья и соседская община, к другой, где преобладают большие по размеру контактные группы. Как указывает Ч.Х. Кули5, происходит соответствующий переход от первичных связей и качеств к вторичным групповым идеалам. Свойства, характерные для первичных групп, такие, как любовь, братство, взаимопомощь, глубоко эмоциональны и личностны и без соответствующей корректировки они совершенно неприменимы к условиям больших контактных групп. Можно любить своего соседа, которого знаешь лично, но нельзя требовать от людей любви к тем, кого они даже не знают. С точки зрения Кули, парадокс христианства состоял в том, что оно пыталось применить добродетели общества, основанного на соседских отношениях, ко всему миру в целом. Люди должны были любить не только своих собратьев по племени (требование, вовсе не свойственное христианству), но и все человечество. Разрешение

==429

этого парадокса состоит в том, что заповедь «Люби своего ближнего» не должна восприниматься буквально, а приспосабливаться к условиям большого общества. Это означает создание институтов, воплощающих абстрактный принцип, соответствующий первичным добродетелям, - симпатии и братству. Равные политические права граждан в демократическом государстве представляют собой абстрактные эквиваленты конкретных первичных добродетелей симпатии и братства. В данном случае именно метод перевода ценностей из одной системы в другую заставляет систему ценностей функционировать еще раз. Однако лишь социальные работники могли бы сказать нам, как часто люди терпят в жизни неудачу, потому что их никогда не учили тому, как приспособить добродетели, усвоенные ими в семье, к условиям большого общества. Образование, необходимое для семейной жизни и жизни в окружении ближайших соседей, отличается от образования, необходимого для того, чтобы быть гражданином страны или мира. Наша образовательная традиция и система ценностей все еще приспособлены к потребностям узкого ограниченного мира, так что нечего удивляться тому, что люди терпят неудачу, когда им приходится действовать в более широком плане. 2. Если в данном случае метод перевода или преобразования ценностей способствовал приданию смысла первичным добродетелям в мире расширяющихся контактов, то в других случаях ценности, характерные для жизни в мире ближайших соседей, нуждаются в полной трансформации, чтобы

адекватно функционировать в современных условиях. Возьмем, к примеру, всю систему оценок, связанную с идеей частной собственности. Это было справедливое и творческое средство в обществе мелких крестьян и независимых ремесленников, ибо, как указывал профессор Тоуни6, в данном случае закон собственности означал лишь защиту орудий труда человека, делающего общественно полезную работу. Смысл этой нормы полностью меняется в мире крупной промышленной технологии. Здесь сам принцип частной собственности на средства производства подразумевает право эксплуатации большинства меньшинством. Этот пример показывает, как при переходе от более простых условий к более сложным один и тот же принцип, т. е. принцип частной собственности, полностью меняет свой смысл и превращается из инструмента социальной справедливости в инструмент эксплуатации. Однако недостаточно дать сознательную переоценку системы ценностей, сгруппированных вокруг идеи собственности; необходима полная реформа этого понятия, если мы хотим воплотить в жизнь нашу первоначальную цель, а именно - господство социальной справедливости.

==430

3. Переход от доиндустриального мира, в котором преобладали ремесло и сельское хозяйство, к миру крупного индустриального производства отражается не только в изменении смысла оценок, сгруппированных вокруг понятия собственности, но и в изменении набора эстетических ценностей, а также ценностей, регулирующих наши обычаи, связанные с трудом и досугом. Так, нетрудно показать, как в нашей оценке искусства происходит настоящая борьба между точкой зрения, основывающейся на настоящем мастерстве, и ценностями, соответствующими машинному производству. Антагонизм ценностей еще более заметен в оценках, связанных с процессом труда. Стимулы к труду и награда за труд в доиндустриальную эпоху отличаются от существующих в наше время. Престиж различных видов деятельности в обществе, в котором преобладает ручной труд, отличается от форм престижа, существующих в иерархии фабричной организации. Возникают новые формы личной и коллективной ответственности, однако очень часто отсутствие возможности взять на себя ответственность подавляет тех, кто еще отстаивает самоуважение через признание своего мастерства, вкладываемого им в работу. Было справедливо отмечено, что наше общество еще не сравнялось с машиной. Мы успешно разработали новый тип эффективности «по Тейлору», превращающий человека в часть механического процесса и приспосабливающий его привычки к интересам машины. Однако нам пока не удалось создать такие человеческие условия и социальные отношения на предприятии, которые удовлетворили бы ценностным ожиданиям современного человека и способствовали формированию его личности. То же самое относится и к нашему механизированному досугу. Радио, патефон и кинематограф способствуют созданию и распространению новых моделей досуга. Они демократичны по своей природе и вносят новые стимулы в жизнь простых людей, однако эти новые формы пока не могут создать истинных ценностей, которые могли бы одухотворить и очеловечить время, проводимое людьми вне мастерской, фабрики или конторы. , Итак, машинный век оказался не способным создать новые адекватные ценности, которые могли бы сформировать процесс труда и досуга и примирить между собой два различных набора противоположных идеалов, которые из-за своего антагонизма способствуют дезинтеграции человеческой личности. Те же результаты характерны для большинства видов деятельности современного человека, поскольку то, что он делает в одной сфере своей жизни, не связано с другими ее сферами.

4. Смятение в области оценок происходит не только из-за перехода от условий прошлого к условиям настоящего, ==431

но и из-за увеличения числа контактов между группами. Благодаря расширению средств связи и росту социальной мобильности, как, например, миграции или передвижения вверх и вниз по общественной лестнице, происходит перемешивание и изменение самых различных ценностей. Раньше можно было говорить о различных конкретных пространствах распространения ценностей: обычаи, привычки и оценки одного графства отличались от обычаев и оценок другого; шкала оценок аристократов - от шкалы бюргеров. Если же группы устанавливали контакт между собой или даже сливались, то процесс взаимной ассимиляции ценностей всегда происходил на протяжении какого-то времени, происходило своего рода объединение ценностей, так что не оставалось ни непримиримых, ни антагонистических различий. Сегодня наша система ценностей включает самые разнородные влияния, причем нет ни техники посредничества между антагонистическими ценностями, ни времени на реальное их усвоение. Из этого следует, что в прошлом происходили медленные и неосознанные процессы, выполнявшие наиважнейшую функцию посредничества между различными ценностями, их усвоения и стандартизации. Ныне эти процессы смещены, либо не имеется ни времени, ни возможности для должного их осуществления. Это уже само по себе снижает значение ценностей. Для того чтобы динамическое общество вообще функционировало, оно должно иметь возможность давать различные ответы на изменяющуюся среду; если же количество принятых моделей становится слишком большим, то результатом являются нервное раздражение, неуверенность и страх. Индивиду становится все труднее жить в аморфном обществе, в котором он даже в простейших ситуациях вынужден выбирать между различными моделями действия и оценок, хотя его никогда не учили выбирать и действовать самостоятельно. Для нейтрализации негативных последствий чрезмерного разнообразия необходимо найти метод постепенной стандартизации основных ценностей, чтобы восстановить равновесие установок и мнений. Поскольку в нашем массовом обществе такого метода не существует, постольку надо опасаться, что такая неопределенность в конце концов вынудит нас взывать к диктату ценностей. 5. Еще один источник смещений и тревог в нашей системе ценностей объясняется возникновением совершенно новых форм власти и санкций и новых методов их обоснования. Когда общество было более однородным, то религиозная и политическая власть во многом совпадали друг с другом, в остальном же между ними существовал конфликт в определении сфер их компетенции. Теперь мы имеем дело с множеством религиозных вероисповеданий и расхождением во мнениях между раз-

==432

личными политическими философиями, которым удается, поскольку они действуют одновременно, лишь взаимно нейтрализовать свое влияние на сознание людей. Кроме этого мы имеем дело с различными методами обоснования власти. Когда-то существовало только два метода оправдания законодательной силы социальных установлений: они либо являлись частью традиции («как это делали наши предки»), либо выражали волю Бога. В наше время возник новый метод оправдания ценностей, источником которого является вечный рациональный закон, якобы присущий всему человечеству. Когда вера в просветительский статус универсального Ratio как законодательной силы стала ослабевать, распахнулись двери для обоснования самых разных ценностей. Утилитарное оправдание ценностей со ссылкой на их полезность или вера в неоспоримое влияние лидера стали настолько же благовидными, как и вера в право сильного. И не суть важно, находит ли последняя свое выражение в теории вечной борьбы между расами, классами или элитами. Во всех этих случаях не видно конца затуханию взаимной вражды, поскольку оправдание как таковое признает бесконечные произвольные притязания: почему бы моему лидеру не обладать ясновидением, а моей расе или классу призванием править миром? Еще одна трудность того же порядка состоит в том, чтобы сосредоточить ответственность на каком-то видимом социальном факторе. Когда нет признанной системы ценностей, то власть рассеивается, методы оправдания становятся произвольными и никто не несет ответственности. Сосредоточение власти и распределение различных степеней ответственности между должностными лицами предварительное условие функционирования общественной жизни. Это сосредоточение, однако, затрудняется, поскольку классы, имеющие различное историческое происхождение и духовный склад, придерживаются различных норм и не делается попыток примирить существующие между ними расхождения. 6. Еще одна проблема нашего времени связана с тем, что в противоположность обществу, основанному на обычном праве, где основные ценности принимались слепо, в нашем обществе создание новых ценностей и их принятие основаны на сознательной и разумной оценке. Если любовь к ближнему и ненависть к врагу основывались, как мы видели, на вере в то, что такова Воля Божья, или объяснялись нашей древней традицией, то решение о том, должна ли наша система образования придавать больше значения изучению классиков или дальнейшей специализации, подлежит обсуждению. Даже если мы согласимся с тем, что следует отдать предпочтение какому-то иррациональному решению, это убеждение должно

==433

пройти через стадию сознательного обсуждения, в ходе которой создаются методы сознательной оценки ценностей

Хотя этот процесс ведет к большей сознательности и зрелому размышлению и сам по себе прогрессивен, в существующей социальной обстановке он нарушает равновесие между сознательными и бессознательными силами, действующими в нашем обществе Переход к сознательной оценке ценностей и принятие ее представляет собой коперниканский переворот в социальной сфере и в истории человечества, и он может привести к улучшению, только если будет по-настоящему усвоен всем обществом Нести бремя большей сознательности можно лишь при условии одновременного изменения многих других вещей (например, образования) Причины этого нововведения, нарушающего равновесие, следует искать в том времени, когда человек впервые понял, что, сознательно направляя закон, он может оказывать влияние на перемены в обществе Человек уяснил также, что может с помощью сознательного размышления управлять процессом создания ценностей, предсказывать социальные последствия и влиять на них В настоящее время то, что стало само собой разумеющимся в правовой области, переходит в другие В области образования, в социальной сфере, в пасторской деятельности ценности скорее морального, нежели правового характера, подвергаются разумному обсуждению и оценке Так, создание ценностей, их распространение, принятие и усвоение все более становится заботой сознательного Ego 7 Эти изменения довольно значительны, ибо для того чтобы сформировать законопослушного гражданина, покорность которого основана не только на слепом одобрении и обычае, нам нужно переучить человека Люди, которые привыкли слепо принимать ценности путем ли повиновения или подражания, вряд ли смогут совладать с ценностями, взывающими к разуму, основополагающие принципы которых могут и должны быть обоснованы Мы пока еще не осознали в полной степени, какую колоссальную реформу образования необходимо осуществить, чтобы могло функционировать демократическое общество основанное на сознательной оценке ценностей Любому реформатору и педагогу следует помнить о том, что новая система социального контроля требует от него прежде всего переучивания самого себя В обществе, где ценностной контроль, апеллирующий либо к условным реакциям либо к эмоциям и бессознательному, является социальным регулятором наподобие светофора, в таком обществе можно было осуществлять социальные действия без напряжения умственных сил Ego В обществе же, в котором основные изменения являлись бы плодом коллективного обдумывания, а переоценка основывалась бы на способности интеллектуального

==434

постижения и всеобщего согласия, необходима новая система образования, которая бы сосредоточила главное внимание на развитии умственных сил и способствовала бы формированию такого типа сознания, которое оказалось бы в состоянии нести бремя скептицизма и не впадало бы в панику, видя исчезновение множества старых привычек мышления С другой стороны, если наша современная демократия придет к выводу, что такой тип сознания нежелателен, непрактичен или пока невозможен для большинства людей, мы должны иметь смелость включить это положение в нашу образовательную стратегию В этом случае нам придется признавать и культивировать в некоторых сферах и те ценности, которые апеллируют непосредственно к чувствам и иррациональным силам в человеке, в то же время сосредоточивая наши усилия там, где это возможно, на раскрытии способности рационального проникновения Существуют два пути либо воспитывать привычку к иррациональным ценностям в обществе, основанном на таких ценностях, либо обучать процедуре рационального обсуждения там, где ценности допускают рациональное обоснование на почве утилитаризма, например Однако конфликт между характером преобладающих ценностей и существующими методами образования может привести к хаосу Нельзя создать новый моральный мир, исходя только из рациональной оценки ценностей, социальная и психологическая функция которых умственно постижима, и в то же время сохранить образовательную систему, методы которой предполагают запреты и которая не допускает выработки собственных суждений Как мне представляется, решение лежит в постепенном изменении образования, введении стадий обучения, на

которых как иррациональный, так и рациональный подходы займут достойное место Такое решение несколько напоминает систему, созданную католической церковью, которая пыталась представить истину простому человеку с помощью образов и театрального ритуала, а образованным людям предлагала постичь ту же самую истину на уровне теологических споров Нет необходимости говорить о том, что моя ссылка на католическую церковь должна восприниматься не как предложение следовать ее догмам, а как пример показывающий, как можно планировать образовательную политику, учитывая различные типы восприятия ценностей 8 Мы рассмотрели некоторые социальные причины кризиса нашего общества типа laissez-faire Мы видели, как переход от первичных групп к большому обществу, от ремесленного производства к промышленному, способствующий увеличению контактов между ранее обособленными сферами ценностей вызывает нарушения в оценочном процессе Мы видели также что такие факторы, как новые формы власти и

==435

санкций, новые методы их обоснования, невозможность сконцентрировать ответственность и неудача в обучении сознательной оценке ценностей - каждый в отдельности и все вместе усугубляют существующий кризис оценок. И наконец, мы видели, как механизм, который обычно автоматически регулировал процедуры оценок, постепенно ослабел и исчез, не будучи замененным никаким другим Поэтому неудивительно, что нашему обществу не хватает здоровой основы, состоящей из общепринятых ценностей, а также факторов, придающих духовную последовательность социальной системе. Если верно утверждение Аристотеля о том, что политическая стабильность зависит от приспособления образования к форме правления, и если мы согласимся по крайней мере с теми, кто понимает, что общество может функционировать только при наличии определенной гармонии между преобладающими в нем ценностями, институтами и образованием, то наша система laissez-faire обречена рано или поздно на распад. В обществе, где процесс дезинтеграции зашел слишком далеко, возникает парадоксальная ситуация, состоящая в том, что образование, деятельность в социальной сфере и пропаганда вопреки высокоразвитой технологии становятся все менее эффективными, поскольку исчезают все регулирующие их ценности В чем смысл развития самых искусных методов пропаганды и внушения, новых методов обучения и формирования привычек, если мы не знаем, для чего все это"? Зачем развивать науку о воспитании детей, вести психиатрическую социальную работу и заниматься психотерапией, если человек, который должен быть воспитателем, лишен всяческих критериев? Рано или поздно все станут неврастениками, поскольку затруднен разумный выбор в хаосе противоречивых и непримиримых ценностей. Лишь тот, кто видел результат полного вмешательства в процедуру оценки и сознательного уклонения от любой дискуссии об общих целях в наших нейтральных демократических обществах, таких, как Германская Республика, поймет, что подобное абсолютное пренебрежение (целями и ценностями. - Ред ) ведет к пассивности и готовит почву для подчинения и диктатуры. Невозможно представить себе человека, живущего в полной неуверенности и с неограниченным выбором. Ни человеческое тело, ни сознание не могут вынести бесконечного разнообразия. Должна существовать сфера, где господствуют согласованность и завершенность Конечно, если мы жалуемся на то, что наша либеральная демократическая система не имеет центра, это вовсе не означает, что мы хотим иметь регламентированную культуру и авторитарное образование в духе тоталитарных систем. Однако должно существовать нечто, своего рода третий путь, ==436

проходящий между тоталитарной регламентацией, с одной стороны, и полной дезинтеграцией системы ценностей, характерной для стадии laissez-faire, - с другой. Этот третий путь я называю демократической моделью или планированием ради свободы Он представляет собой нечто прямо противоположное диктатуре и внешнему контролю. Его метод состоит в нахождении новых путей для освобождения истинного и непосредственного социального контроля от разрушительных последствий массового общества или в изобретении новых приемов, выполняющих функцию демократической саморегуляции на более высоком уровне осознания и целенаправленной организации. Теперь, по всей вероятности, стало ясно, почему я так много времени уделил анализу основных социальных изменений, повлиявших на различные механизмы оценочной процедуры. Ясно также, почему я попытался перечислить некоторые средства и методы ценностных ориентации, как, например, перевод или преобразование ценностей, создание новых ценностей, полная реформа, концентрация власти и ответственности, обучение сознательной оценке ценностей и т д. Поскольку демократическое планирование системы ценностей вовсе не состоит в их насаждении, то настоятельной необходимостью становится тщательное исследование факторов, обеспечивающих спонтанность оценок в повседневной жизни. Если мы согласимся с тем, что настоящее планирование должно быть демократичным, из этого следует, что проблема заключается не в том, быть или не быть планированию, а в том, чтобы найти разницу между планированием диктаторским и демократическим. В мою задачу не входит рассмотрение демократического метода создания оценок, который постепенно разрабатывается в англосаксонских демократиях и получит, как я надеюсь, дальнейшее развитие в будущем. Я лишь укажу на некоторые принципы, лежащие в основе этого демократического метода. IV. Смысл демократического планирования в области оценок 1. Первый шаг, который должна предпринять демократия в противовес предыдущей политике laissezfaire, состоит в отказе от своей полной незаинтересованности в оценках. Мы не должны бояться занять определенную позицию, когда дело доходит до оценок; не следует также утверждать, будто в демократическом обществе невозможно достижение согласия относительно ценностей. С начала войны, когда главным нашим врагом стал фашизм, поле битвы изменилось и возникли новые возможности

==437

достижения согласия Вопрос состоит главным образом в том, правильно ли мы понимаем смысл этого изменения и готовы ли мы действовать немедленно Один тот факт, что демократии воюют против фашизма, а также то, что они продолжают свою борьбу в интеллектуальной сфере и после окончания войны, с необходимостью подчеркивает общие основания нашей демократической системы и прогрессивную эволюцию социального смысла демократии Это значит, что в современной ситуации существует внутренняя тенденция выдвигать на передний план ценности демократического образа жизни и демократии как политической системы и не отказываться от них ради каких-то обещаний лучшей жизни С другой стороны, я думаю, что сегодня действуют силы, которые не допустят, чтобы потребность в достижении согласия стала ширмой, за которой мы остались бы социально инертными или даже реакционными Конечно, возможность достижения согласия и

общественного прогресса - это только возможность Для ее реализации необходимо много знаний и большая смелость 2 Во-вторых, для осуществления демократической политики ценностей желательно довести до сознания каждого гражданина тот факт, что демократия может функционировать только тогда, когда демократическая самодисциплина станет настолько сильной, чтобы побуждать людей к достижению согласия по конкретным проблемам ради общего дела, даже если их мнения не совпадают в отношении деталей Однако подобное самоограничение возможно на парламентском уровне лишь в том случае, если оно существует в повседневной жизни Только когда привычка к дискуссии ежедневно ведет к примирению антагонистических оценок, а привычка к сотрудничеству - их взаимному усвоению, можно надеяться на то, что парламент с его большими организованными партиями, каждая из которых преследует свои стратегические цели, сможет выработать общую политику Недостаточно, конечно, лишь констатировать это желание Необходима большая работа для того, чтобы найти больные точки в социальном организме с его недугами, устаревшими институтами и дегуманизацией Согласованность это нечто большее, чем достижение теоретической договоренности по определенным вопросам Это общность жизненных установок И подготовить почву для такой согласованности - значит подготовить ее для совместной жизни Реформаторы общества время от времени привлекают всеобщее внимание к порокам социальной системы сейчас это надо делать систематически и масштабно Вряд ли можно сегодня полагать, что вредные последствия безработицы, неправильного питания или недостатка образования могут

==438

остаться уделом только определенных классов общества Тесная взаимозависимость событий в современном обществе вызывает у всех его членов беспокойство, что отрицательно сказывается на их физическом и моральном состоянии Чтобы подготовить почву для достижения согласия, надо устранить препятствия, существующие в нашем обществе Поэтому борьба за достижение согласованности в оценках идет рука об руку с борьбой за социальную справедливость С другой стороны, нельзя предположить, что распространение социальной справедливости на значительную часть общества автоматически приведет к согласию в оценках В массовом обществе много других источников разногласий и противоречий между индивидами и группами, которые могут привести к хаосу, если мы не найдем правильного подхода Поэтому одна из важнейших задач социолога будет состоять в изучении условий, при которых возникают разногласия и прерывается процесс группового приспособления и примирения ценностей Он должен будет проанализировать причины неудач теми же эмпирическими методами исследования, которые во многих других областях указывали адекватные меры по восстановлению и обновлению пришедших в упадок общественных структур Одно из достижений современной социологии - открытие эмпирических средств лечения социальных пороков, которые раньше рассматривались как проявление злой воли и греха Если социология смогла внести свой вклад в определение социальных причин различных типов преступности среди несовершеннолетних, законов поведения гангстеров, а также истоков возникновения расовой ненависти и других групповых конфликтов, то было естественно предположить, что она сможет найти методы, которые позволят людям урегулировать разногласия в оценках Если бы общество столько же сил тратило на смягчение расовой и групповой ненависти, сколько тоталитарные общества вкладывают в ее разжигание, то в области смягчения конфликтов можно было бы ожидать важных достижений Комитеты по примирению и третейские суды представляют собой

модели добровольного соглашения по спорным вопросам, которые в ином случае надо бы решать с помощью команды Ярким примером успешной деятельности арбитража, соединенной с социологическим знанием, является доклад Чикагской комиссии о негритянском мятеже7 Когда начался этот бунт, был создан комитет, который должен был, используя социологические знания, вскрыть причины этих волнений Хотя мы и понимаем всю ограниченность доклада комиссии, он дает все же некоторые указания относительно того, как

==439

можно было бы скорректировать механизмы коллективной адаптации и урегулировать различия в оценках, если бы для этого нашлись новые структуры 3. Задачи демократической политики в этой области заключаются не только в том, чтобы смягчать конфликты и исправлять нарушения в адаптивных механизмах после того, как они стали очевидным фактом, эта политика должна стремиться к достижению согласованности оценок по основным вопросам. Если верно социологическое утверждение о том, что ни одно общество не может выжить без координации основных оценок, институтов и образования, то должны существовать демократические пути воспитания такой гармонии в большом обществе В наших руках как новые, так и старые инструменты, такие, как система образования, обучение взрослых, суды для малолетних преступников, клиники для трудновоспитуемых детей, обучение родителей, социальная работа. Однако существование этих средств распространения, приспособления и усвоения ценностей явно недостаточно Необходимо более философское осознание их смысла, более обдуманная координация политики и сосредоточение усилий на стратегически важных пунктах Такая концентрация в нашем демократическом мире вовсе не обязательно ведет к диктатуре, ибо несмотря на демократическое регулирование политики, остается простор для эксперимента и свобода для меньшинства идти своим путем. Основная мысль в моих рассуждениях заключается в том, что демократия не обязательно подразумевает аморфное общество, не имеющее своей политики в отношении ценностей, общество, в котором постоянно достигается стихийное согласие на различных уровнях. Местные группы, группы по интересам, религиозные секты, профессиональные и возрастные группы имеют различные подходы к оценкам; эти различия нуждаются в механизме посредничества и координации ценностей, главным звеном которого является выработка коллективно согласованной политики, без которой не может существовать ни одно общество. Было бы неверно думать, что эти попытки интеграции искусственно накладываются на естественную жизнь группы, в то время как дезинтегрирующие силы, т. е. индивидуальный и групповой эгоизм, являются подлинными. Обе эти тенденции одинаково действуют в любом обществе и в каждом индивиде. Дело в том, что в массовом обществе социальные механизмы, которые должны обеспечивать посредничество и интеграцию, постоянно подавляются. Один из уроков войны заключается в том, что она показала, какие огромные психологические и институциональные силы начинают действовать в обществе, когда возникает

==440

реальная потребность в интеграции Нам следует внимательно изучить действие этих механизмов, ибо будущее общества зависит от того, сможем ли мы изобрести приемы достижения согласия по основным ценностям и методам социальных реформ В этом смысле прав психолог У.Джемс, который считает, что основная проблема современного общества состоит в том, чтобы найти моральную замену войне. Это означает, что должна быть найдена объединяющая цель, по своей силе равная войне, действующая столь же сильно на стимуляцию духа альтруизма и самопожертвования в большом масштабе при отсутствии фактического врага. Я думаю, что существует реальная возможность того, что после ужасов настоящей войны задачи по восстановлению разрушенного станут столь настоятельными, что будут восприниматься многими как интегрирующая сила, равная по силе войне Опасность же неудачи демократической перестройки мира может оказать на нас давление, подобное страху перед врагом Если этот страх подчинить силе разума, то можно решить и проблему демократического планирования Если этого не произойдет, то неизбежно порабощение человечества с помощью тоталитарной или диктаторской системы планирования; а когда такая система установлена, то ее очень трудно уничтожить.

00.htm - glava14

Глава III Проблема молодежи в современном обществе Проблема молодежи в современном обществе имеет два аспекта, которые можно сформулировать следующим образом. что может дать нам молодежь и что может ждать от нас молодежь. Здесь я попытаюсь дать ответ только на первый вопрос в чем значение молодежи в обществе, какой вклад может она внести в жизнь общества Сама формулировка вопросов показывает, что социологический подход к проблеме молодежи является новым в двух отношениях. Во-первых, социология больше не рассматривает образование и обучение как чисто надвременные или вневременные методы, а придает большое значение конкретному характеру общества, в котором воспитывается молодежь и в жизнь которого она должна

==441

будет внести свой вклад. Конечно, в психологии и социологии образования есть общие элементы, однако картина будет достаточно полной лишь тогда, когда общий подход будет сочетаться с анализом исторической обстановки и конкретных условий, в которых придется действовать молодежи. Во-вторых, новизна подхода заключается в том, что молодежь и общество рассматриваются во взаимодействии. Это значит, что ответ на вопрос, чему и как надо учить молодежь, в большой степени зависит от характера того вклада, который ожидает от молодежи общество. В рамках общества мы не можем формулировать потребности молодежи абстрактно, мы должны делать это с учетом нужд и потребностей данного общества. Современные методы образования, впервые в последние десятилетия признавшие права молодежи и ее истинные потребности, достаточно разумны,, но все же ограничены и односторонни, так как преувеличивают значение потребностей молодежи, не уделяя должного внимания нуждам общества. Современное образование с его экспериментальными школами часто

уподоблялось состоятельным родителям, которые, стремясь сделать жизнь своих детей легкой и обеспечить их всем необходимым, балуют их, снижая тем самым возможность приспособления к неблагоприятной ситуации. «Век ребенка» провозгласил, что каждый период жизни самостоятелен и имеет свои права, и тем самым оставил без внимания очень важные факторы, обеспечивающие взаимодействие между возрастными группами и обществом. В то время как старая авторитарная система образования была слепа к психологическим и жизненным потребностям ребенка, либерализм со своим laissez-faire разрушил здоровое равновесие между индивидом и обществом, сосредоточив свое внимание лишь на индивиде и игнорируя конкретное окружение общества в целом, в которое этот индивид должен внести свой вклад. I. Социологическая функция молодежи в обществе Первая проблема, с которой мы сталкиваемся, заключается в следующем: стабильно ли значение молодежи в обществе? Очевидно, нет. Существуют общества, где пожилые люди пользуются большим уважением, чем молодые. Так было, например, в Древнем Китае. В других же обществах, как, например, в США, человек после сорока лет считается слишком старым для работы и требуется только молодежь. Общества различаются не только по престижу молодых людей, но и в зависимости от того, объединена ли молодежь в группы или движения, которые влияют на ход событий. Перед первой мировой

==442

войной в Германии возникло стихийное молодежное движение, которое не поддерживалось и не поощрялось официальными группами и институтами, управляющими страной. В Англии тогда не было подобной организации молодежи, в то время как во Франции она была, но в меньшем масштабе8. В России, нацистской Германии, фашистской Италии и Японии сегодня существуют созданные государством монополистические организации молодежи, носящие милитаристские черты9. Ни в Англии, ни в каких других демократических странах нет ничего подобного. Проблема состоит в том, что, хотя всегда есть новое поколение и молодежные возрастные группы, тем не менее вопрос их использования зависит каждый раз от характера и социальной структуры данного общества. Молодежь - это один из скрытых ресурсов, которые имеются в каждом обществе и от мобилизации которых зависит его жизнеспособность. Наилучшее подтверждение этого тезиса мы имеем в сегодняшней ситуации военного времени, когда выживание каждой страны определяется мобилизацией ее скрытых ресурсов. Победа зависит от использования каждого безработного, от применения женского труда в промышленности и получения прибыли от капитала. Однако победа связывается также с использованием психологических резервов, существующих в каждом человеке и в каждой нации; с мобилизацией смелости, готовностью к самопожертвованию, выносливостью и инициативой. В этом смысле можно провести аналогию между социальным и человеческим организмами. Физиология свидетельствует о том, что любой орган человеческого тела обычно работает на одну восьмую своей мощности, а семь восьмых составляют его резерв. В так называемых нормальных условиях этот резерв является скрытым, в случае же внезапного кризиса или при необходимости перестройки основных позиций выживание организма зависит от способности быстрой и правильной мобилизации этих скрытых ресурсов. Нетрудно угадать, в каких обществах наибольший престиж имеют пожилые люди, а обновляющие силы молодежи не объединены в движение и остаются лишь скрытым резервом. Я полагаю, что статичные общества, которые развиваются постепенно при медленном темпе изменений, опираются главным образом на опыт старших поколений. Они сопротивляются реализации скрытых возможностей молодежи. Образование в таких обществах сосредоточено на передаче традиции, а методами обучения

являются воспроизведение и повторение. Такое общество сознательно пренебрегает жизненными духовными резервами молодежи, поскольку не намерено нарушать существующие традиции. В противоположность таким статичным, медленно изменяющимся обществам динамические общества, стремящиеся

==443

к новым стартовым возможностям, независимо от господствующей в них социальной или политической философии, опираются главным образом на сотрудничество с молодежью. Они организуют и используют свои жизненные ресурсы, нарушая установившийся ход социального развития. В этом отношении разница существует только между обществами, добивающимися изменений с помощью реформ или революций. И в том, и в другом случае это должна делать молодежь. Пожилое и среднее поколение может только предсказать характер грядущих изменений, творческое воображение этих поколений можно использовать для формирования новой политики, однако новой жизнью будет жить только молодое поколение. Оно будет воплощать в жизнь те ценности, которые старшее поколение признает лишь теоретически. Особая функция молодежи состоит в том, что она - оживляющий посредник, своего рода резерв, выступающий на передний план, когда такое оживление становится необходимым для приспособления к быстро меняющимся или качественно новым обстоятельствам. Мобилизация этого жизненного ресурса во многом напоминает процессы, происходящие в человеческом организме. Согласно современной биологии, самый важный физиологический процесс состоит в преобразовании действия в функцию. Так, ребенок делает огромное количество беспорядочных движений, которые представляют собой не что иное, как проявление энергии. В процессе роста, накопления опыта, тренировки и обучения эти бессистемные движения путем интеграции и координации преобразуются в функциональную деятельность. То же самое происходит и в обществе. В нем много скрытых неиспользуемых видов деятельности. Чувства, эмоции и мысли получают социальное значение лишь тогда, когда они интегрированы. Приведу пример. Общеизвестно, что самое большое порабощение, которое когда-либо знала история, испытывали вовсе не рабы, крепостные или наемные рабочие, а женщины в патриархальном обществе. Однако страдания и возмущение этих женщин не имели смысла на протяжении многих тысяч лет, пока они были страданиями миллионов отдельно взятых женщин. Их негодование сразу приобрело социальный смысл, когда они объединились в движение суфражисток, и это привело к изменению наших взглядов на место и функции женщины в современном обществе. Точно так же недовольство угнетенных классов (таких, как крепостные, рабы и наемные рабочие) не имело социального значения, пока оно было недовольством отдельных людей. И лишь когда оно было интегрировано в движение, которое попыталось сформулировать основу для конструктивной критики, можно было констатировать, что бессистемные чувства и действия были преобразованы в социальные функции.

==444

Этот пример убедительно показывает, что скрытые резервы могут быть мобилизованы и творчески интегрированы в жизнь общества с помощью особых форм. Рассматривая значение молодежи для общества, нужно выяснить характер потенциала, который представляет эта молодежь, и формы интеграции, необходимые для преобразования этого потенциала в функцию. Или же просто-напросто ответить на вопрос: что мы имеем в виду, когда говорим, что молодежь - это оживляющий посредник.

Здесь нас сразу же подстерегает ловушка. Когда я был молодым, все считали, что молодежь прогрессивна по своей природе. Эта точка зрения впоследствии оказалось ошибочной, и мы узнали, что консервативные и реакционные движения также могут организовать и увлечь молодежь. Если мы утверждаем, что молодежь - это оживляющий посредник в социальной жизни, то целесообразно было бы точно указать на те ее элементы, которые, будучи мобилизованы и интегрированы, помогут обществу начать сначала. С нашей точки зрения, одним из таких элементов помимо духа авантюризма, которым молодежь обладает в большей степени, является тот факт, что она еще не полностью включена в status quo социального порядка. Современная психология и социология молодежи10 учат, что ключ к пониманию менталитета современной молодежи надо искать не только в развитии. В конце концов этот параметр универсален и не ограничен ни местом, ни временем. С нашей точки зрения, решающим фактором, определяющим возраст половой зрелости, является то, что в этом возрасте молодежь вступает в общественную жизнь и в современном обществе впервые сталкивается с хаосом антагонистических оценок. Доказано, что примитивные общества не знали интеллектуальных конфликтов молодежи, поскольку там не было существенных расхождений между нормами поведения в семье и в обществе в целом. Более конфликтное самосознание нашей молодежи является лишь отражением хаоса, существующего в нашей общественной жизни, а ее замешательство - естественный результат ее неопытности. Для нашего анализа важно не столько конфликтное самосознание молодежи, сколько тот факт, что молодежь смотрит на конфликты современного общества как бы извне. Именно поэтому она является зачинателем любых изменений в обществе. Молодежь ни прогрессивна, ни консервативна по своей природе, она - потенция, готовая к любому начинанию. До наступления половой зрелости ребенок живет в семье и его взгляды формируются в соответствии с эмоциональной и интеллектуальной традицией семьи. В период юношества он вступает в первые контакты с соседским окружением, обществом и

==445

некоторыми сферами общественной жизни. Подросток находится, таким образом, не только биологически на стадии брожения, созревания, но и социологически попадает в новый мир, обычаи, привычки и система ценностей которого отличаются от того, что он знал раньше. То, что для него вызывающе ново, воспринимается взрослыми как нечто привычное и само собой разумеющееся. Такое проникновение в общество извне заставляет молодежь симпатизировать динамичным социальным движениям, которые выражают недовольство существующим положением вещей по совершенно иным причинам. У молодежи еще нет закрепленных законом интересов, ни экономических, ни ценностных, имеющихся у большинства взрослых людей. Этим объясняется тот факт, что в юности многие действуют как ревностные революционеры или реформаторы, а позднее, получив постоянную работу и обзаведясь семьей, переходят в оборону и выступают за сохранение status quo. На языке социологии быть молодым означает стоять на краю общества, быть во многих отношениях аутсайдером. И действительно, отличительной чертой старшеклассников и молодых студентов является отсутствие закрепленной законом заинтересованности в существующем порядке - они еще не сделали своего вклада в экономическую и психологическую структуру. С моей точки зрения, эта позиция аутсайдера гораздо более важный фактор, определяющий открытость и склонность к изменениям, чем биологическое созревание. Кроме того, она совпадает с позицией других групп и индивидов, по другим причинам оказавшихся на краю общества11, таких, как угнетенные классы, люди свободных профессий поэты, артисты и т. д. Эта позиция аутсайдера представляет собой, конечно, лишь возможность, которую правящие круги могут либо подавить, либо мобилизовать и интегрировать в движение. Подытожим результаты нашего исследования: молодежь - важная часть скрытых резервов, присутствующих в каждом обществе. Социальная структура определяет, будут ли эти резервы и какие

из них мобилизованы и интегрированы в функцию. Подросток - эта та общественная сила, ко.торая может осуществить различные начинания, потому что он не воспринимает установленный порядок как нечто само собой разумеющееся и не обладает закрепленными законом интересами ни экономического, ни духовного характера. И наконец, статичные или медленно изменяющиеся традиционные общества обходятся без мобилизации и интеграции этих ресурсов, даже скорее подавляют их, в то время как динамичные общества рано или поздно должны активизировать и даже организовать их.

==446

II. Особая функция молодежи в Англии в настоящее время Если мы попытаемся применить этот анализ к положению молодежи в современном английском обществе, то мы найдем в нем все симптомы статичного традиционного общества. Наша образовательная система и сегодня, несмотря на ее критику, является выражением традиционализма, характерного для этой страны. Чрезвычайно скромная роль молодежи соответствует эволюционному характеру общества. И если можно понять и даже одобрить тот факт, что английское общество в прошлом было очень осторожным в отношении молодежи, поскольку не хотело высвобождать ее динамические возможности, то сегодня я уверен в том, что наше общество не сможет ни выиграть войну12, ни преуспеть в мирной жизни, пока не предоставит полную свободу действий всем имеющимся в нем жизненным и духовным ресурсам, и особенно скрытым возможностям молодежи. Если данная война является войной идей и войной между различными социальными системами, мы сможем выиграть ее, лишь обладая конструктивными идеями. Нужны не просто абстрактные идеи, но реальная внутренняя перестройка, которая преобразовала бы существующую социальную и политическую систему в более совершенную форму демократии, нежели та, которая удовлетворяла потребностям XIX века. Как бы высоко ни оценивать скрытые моральные ресурсы, с помощью которых мы ведем войну - стойкость, самоконтроль, совесть и солидарность, - их будет недостаточно, если мы не дополним их идеями и стремлениями к улучшению мира. И даже если предположить, что для англичан бессознательные импульсы важнее идей и сознательных побуждений, я уверен в том, что без творческого взгляда, без помощи передового духа молодежи ни народы оккупированных стран Европы, ни более динамичные массы США не будут готовы пожертвовать всем, что они имеют, -своей работой, здоровьем и жизнью. Если наше предположение верно, то факт, что наша страна не имеет ничего сказать, когда дело доходит до формулировки идей, должен приводить нас в отчаяние. Посмотрим, однако, на происходящие в настоящее время крупные институциональные перемены, и мы поймем, что это молчание ни в коем случае не является признаком застоя. Мы можем с уверенностью сказать, что под влиянием войны происходят такие перемены, которые, будучи сознательно направленными, могут развиться в тип общества, который мог бы интегрировать в новую модель преимущества планирования и свободу демократического строя. Приспосабливаясь по необходимости к потребностям военного времени, мы не всегда

==447

понимаем, что действуем согласно принципам адаптации к новому веку. Все сейчас осознают тот факт, что после этой войны невозможно возвращение к общественному строю laissez-faire, что война как таковая произвела такую революцию, подготовив почву для новой плановой системы. Один из уроков военной экономики заключается в следующем: бизнес и финансы в такой же степени, как здравоохранение и социальное обеспечение, представляют собой общественную деятельность; если они переданы в частные руки, то это положение сохранится до тех пор, пока частное управление будет эффективней, чем коллективное. Другой урок военной экономики состоит в том, что частное владение капиталом и получение прибыли допустимо в определенных размерах, однако подлежит постоянному контролю, так, чтобы это не противоречило общественным интересам. Еще один урок военной экономики заключается в том, что право вкладывать деньги и спекулировать ad libitum13 перестает быть одним из «священных прав индивида» и решения по важным вопросам становятся частью общего плана. И наконец, последний /рок состоит, в том, что если мы согласимся с принципом, что можно планировать социальное изменение, то появится возможность мирного осуществления социальных революций; причем те, кто проигрывает от этих неизбежных изменений, должны получить компенсацию или возможность обучения новой функции, а те, кто чрезмерно выигрывает, облагаются высоким налогом. Происходящие в настоящее время изменения не представляют собой пока ни фашизма, ни коммунизма; это скорее третий путь, новая модель планового общества, которая использует методы планирования, но сохраняет демократический контроль и оставляет определенные сферы культуры открытыми для свободной инициативы, что является подлинной гарантией свободы и человечности. Все это пока находится в процессе становления и никто не решается провозгласить эти новые принципы и идеи на весь мир. Многие понимают, что любой шаг в неправильном направлении может привести к фашизму. Однако в стране имеется готовность f. жертве и большая, чем где-либо, решимость заплатить высокую цену за мирное развитие нового порядка, который должен внести в нашу жизнь новый смысл. Однако эта решимость не находит себе адекватного выражения на идеологическом уровне. Мир жаждет новой модели общесвенного переустройства. В Великобритании эта модель сейчас создается, хотя и неравномерно, попытка ее реализации может закончиться неудачно или же, если это удастся, она может пасть жертвой собственного величия, поскольку может не хватить мужества выразить ту идею, которая уже работает над созданием новой модели.

==448

Если бы обстоятельства не были столь крайними, можно было бы сказать: «Пусть случится все, что должно случиться, и не будем больше говорить об этом», если бы это сделало рождение нового мира более терпимым для тех, для кого это означает жертву. Однако при настоящем положении дел, когда устаревшие понятия о свободах мешают поиску новых форм контроля, вопрос о том, окажемся ли мы в состоянии разработать новую социальную философию, которая объяснит обществу и всему миру смысл происходящих событий, превращается в проблему нашего выживания. До сих пор ничего подобного не происходило. В этом меняющемся мире Великобритания пытается существовать, приспосабливаясь к новой ситуации лишь материально, но не духовно. Если это так, то нет задачи более настоятельной, чем выяснение глубинных причин этой фрустрации в духовной сфере. И поскольку мобилизация скрытых духовных ресурсов является одной из задач,

стоящих перед молодежью, необходимо дать более конкретную характеристику этому кризису, хотя нам придется говорить об очень неприятных вещах. Человека, приезжающего из континентальной Европы в Англию, особенно поражает отрицательное отношение к теории и общим идеям. Почти в каждой беседе с образованными людьми можно рано или поздно услышать высказывание типа: «Мы, англичане, не любим принципы и абстрактные идеи. Мы предпочитаем доводить наши дела до конца, ошибаясь и путаясь. Мы не любим теорию. Мы немногословны и хотим оставаться таковыми». Несмотря на то что эта деловитость имеет позитивные аспекты, а тенденция к конкретности очень важна в мире, погруженном в инфляцию слов и бессмысленных символов, существует предел, до которого они остаются эффективными. Нелюбовь к теории становится позорной, когда признания добиваются разные чудаки со своими доморощенными теориями. Такой парадокс возникает потому, что когда социальная система не отводит должного места теории, то последняя вынуждена проникать через черный ход. Нелюбовь к общим идеям у многих людей - это часто просто отговорка, чтобы не заниматься решением важных проблем. Тот, кто отказывается обсуждать основные принципы мирной жизни14 и социального преобразования общества, поступает так вовсе не потому, что время для подобной дискуссии еще не пришло, как они пытаются утверждать, а потому, что они боятся затронуть тему, для которой требуется творческое воображение и конструктивное мышление. В любой другой ситуации это нежелание думать можно было бы извинить. При сегодняшнем положении дел оно не способствует росту в обществе настроений, которые помогли бы нам выстоять в этой борьбе не на жизнь, а на смерть и превратить войну в источник перемен.

15 К.Манхейм

==449

К счастью, эта характерная черта англичан не является их «расовой» характеристикой, она скорее продукт развития общественных классов в особых исторических условиях, которые в настоящее время исчезают. Идеология неприязни к абстрактным идеям и к теории яснее всего была изложена Эдмундом Бёрком в его реакции на французскую революцию. Его точка зрения была выражением настроений, широко распространенных среди образованных людей в Англии. Она была воспринята ими, так как соответствовала типу приспособления к изменениям, господствующим в этой стране. Однако даже если этот подход и был частично оправдан вплоть до сегодняшнего времени, чрезмерная приверженность ему могла оказаться слишком опасной, поскольку обычно выживают лишь те нации, которые достаточно быстро осознают происходящие в социальной структуре радикальные изменения и оказываются в состоянии создать новую модель, соответствующую изменившейся ситуации. И какими бы достоинствами ни обладал традиционный тип приспособления, он вряд ли сможет решить проблемы современной жизни, поскольку это требует напряженной .работы мысли, а традиционный тип приспособления обращен к бессознательным эмоциям и привычкам. В конечном итоге мой призыв к большей четкости в формулировке мыслей вовсе не означает отказа от традиции. Он ведет скорее к

устранению некоторых социальных препятствий, вызывающих кризис. И если глубокие корни того духовного кризиса, который мешает идеям занять в английском обществе должное место, являются социологическими по своей природе, мой анализ был бы неполным, если бы я не перечислил хотя бы некоторые из них. Вот шесть основных социологических причин духовного кризиса. 1. Высокая степень безопасности и благосостояния, которыми располагает Великобритания благодаря своему островному положению и неоспоримому первенству в мире, позволяли осуществлять социальные преобразования, опираясь на традицию и с помощью постепенных реформ. Пока это было так, можно было отдельно рассматривать каждый случай плохого социального приспособления. Пока общая структура общества считалась раз и навсегда установленной и изменялись лишь детали, не было необходимости ни в систематическом мышлении, ни в осознании общих принципов. 2 Вторая причина нежелания англичан думать заранее и прислушиваться к попыткам предвидеть направление социальных изменений заключается в наличии влиятельного класса рантье. Именно в силу их чрезмерной озабоченности и благодушия во Франции и Англии были построены линии Мажино; они не хотели считать гитлеризм новой системой и

==450

воспринимать его как угрозу. Власть и влияние Гитлера могли бы быть сломлены, если бы удалось вовремя осознать размер опасности Однако если бы была сделана попытка предвидеть события и осознать угрозу во всей ее полноте, рантье пришлось бы добровольно пойти на повышение налогов, с одной стороны, и нарушение своего душевного покоя - с другой. Там, где господствует мироощущение рантье, их неосознанные страхи убивают воображение и мужество понять смысл необходимых изменений. В статичном и пресыщенном обществе эта медлительность может служить гарантией от рискованных экспериментов: когда же все течет и риск оказывается настолько большим, что безопасность превращается в иллюзию, диагноз изменившейся ситуации может быть поставлен лишь с помощью творческого воображения и конструктивного мышления. 3. Третья причина нежелания ясно формулировать свои мысли заключается в том, что англичане живут больше жизнью своих институтов, нежели размышлениями. Парламентские организации, местное правительство, добровольные общества, привычки и обычаи, пышные зрелища - все это прочно установившиеся формы деятельности, предполагающие определенный тип духовного склада. Если придерживаться определенных методов работы, предписываемых институтами, то для действующего индивида достаточно уже его духовного склада и вовсе не требуется, чтобы индивид всегда неизменно осознавал смысл этих предписаний. Человек становится демократичным, потому что институты демократичны и демократичен весь образ жизни. Во многих случаях идеальный способ усвоения демократических методов заключается в практическом их применении, а не в абстрактном их провозглашении. Однако при внезапных переменах, требующих полной перестройки приспособления, или когда очень важно, чтобы люди поняли смысл происходящих перемен, этого можно достичь лишь с помощью идей. 4. Четвертая причина недооценки идей заключается в широко распространенном пренебрежительном отношении к людям, их создающим, т. е. к интеллигенции — людям свободных профессий. Разумеется, никто не мешает интеллигенции в этой стране выражать свои взгляды. Как в политической, так и в других областях, существует свобода выражения различных мнений и критики. Тем не менее интеллигенция рассматривается в английском обществе как чужеродное тело. На нее либо смотрят

свысока, либо не принимают всерьез. Достаточно прочитать лишь рубрику «письма читателей» в газете «Тайме», появившуюся некоторое время назад под заголовком «Интеллигент». Эти письма свидетельствуют о том, что у обычных людей интеллигенция вызывает просто-напросто

==451

раздражение. Люди, которые хотели бы верить в то, что все в нашей жизни можно урегулировать в рамках привычного заведенного порядка, чувствуют раздражение, когда узнают о наличии в обществе групп людей, желающих выйти за рамки этого порядка. Так реагирует не только класс рантье, но и «практичные» бизнесмены, и некоторые группы государственных служащих. Все они не любят идей и интеллигенцию, поскольку не понимают, что маленькие кружки интеллигенции, несмотря на многие присущие им недостатки, являются благодаря своей позиции аутсайдера в обществе основным источником вдохновения и динамического воображения. Дело в том, что лишь тот, чье воображение в меньшей степени ограничивается официальным учреждением или закрепленными законом имущественными правами, может действительно создать что-либо важное в области теории. 5. Вся система образования, в которой так много внимания уделяется оценкам, экзаменам, запоминанию или выдумыванию фактов, в сущности убивает живой дух экспериментаторства, присущий эпохе перемен. Кроме того, исключение социологических знаний из учебных программ университетов и средних школ таит в себе большую опасность, так как лишает учащихся необходимости думать о важных проблемах современности. Традиционные методы преподавания были оправданы, пока их основная цель состояла в воспитании духа конформизма и готовности к приспособлению, необходимых в статичном обществе. Однако те же методы становятся тормозом на пути к пониманию меняющегося мира, так как душат духом авантюризма и затрудняют творческое приспособление к непредвиденным обстоятельствам. Сегодня становится очевидно, что демократия не выживет, если будет пренебрегать наукой об обществе, необходимой и тем, кто стоит у власти, и тем, кто считает свои достижения вкладом в последовательную систему реформирования общества. Прошли те времена, когда меньшинство могло основывать свое вечное правление на невежестве большей части населения. Необразованные и лишенные информации массы представляют сегодня большую опасность для существующего порядка, чем люди с сознательной ориентацией и разумными требованиями. Прошел век молчаливого согласия внутри правящего класса, который не хочет отдавать бразды правления, и сегодня те, кто желает, чтобы низшие слои общества остались необразованными, как правило, не в состоянии жить согласно новым достижениям социологического знания, которое только и позволяет правильно ориентироваться в совершенно изменившемся и в высшей степени сложном мире. 6. Последняя и, может быть, главная причина кризиса в духовной сфере связана с тем обстоятельством, что молодежь

==452

не занимает должного места в общественной жизни. Такое положение соответствует традиционной структуре общества, скрытая цель которого заключена скорее в нейтрализации психологических ресурсов молодежи, нежели в их мобилизации. Однако своевременное осуществление реорганизации нашего общества - это для него вопрос жизни и смерти. Выживание общества зависит от того, смогут ли начать сначала те возрастные группы, которые не связаны закрепленными законом интересами в сохранении старого образа жизни и системы ценностей и свободны в выборе новых форм реагирования

на новые жизненные проблемы. Вдохнуть жизнь в установившийся рутинный порядок вещей могут лишь те люди, для которых новые проблемы представляют реальный вызов. В викторианскую эпоху в традиционном обществе, остатки которого еще до сих пор дают себя знать, нейтрализация скрытых духовных сил молодежи происходила двумя путями. Во-первых, в качестве престижной группы рассматривались, главным образом пожилые люди и вследствие этого их мировоззрение было господствующим. Во-вторых, из-за отсутствия добровольных молодежных объединений особый дух молодежи и ее качества не могли быть интегрированы и поэтому не способствовали динамическому общественному развитию. В обществе, где личность формируется главным образом в сфере семейных отношений, а за пределами семьи сталкивается лишь с абстрактными и неличностными отношениями общественной жизни в учреждении, в мастерской, в мире бизнеса или политики, отсутствует наиважнейший социальный фермент. Дух общности и лежащие в его основе отношения лучше всего познаются в молодежных группах. Здесь молодежь учится понимать саморегулирующие силы стихийной жизни группы и дух солидарности. Если потенциальные возможности этой возрастной группы остаются неиспользованными, индивид начинает мучиться от сосредоточенности на самом себе, это сопровождается атомизацией общества, индивид оказывается в изоляции и стремится к уединению. Подавление стремления к коллективному общению в юношеском возрасте, когда оно наиболее сильно, на более поздней стадии неизбежно ведет к чрезмерному соперничеству. Средние школы, пансионы и интернаты создают, конечно, возможность такого общения, однако едва ли можно считать, что они в достаточной с.епени воспитывают саморегулирующие силы стихийной групповой жизни. Они скорее стремятся наложить жесткие искусственные рамки на установление внутреннего равновесия, для того чтобы внедрить дух иерархии, подчинения и другие свойства социальной сплоченности, необходимые для увековечения власти правящего меньшинства В демократическом обществе среди

==453

молодого поколения происходит взаимопроникновение различных классов, создается общенациональное единство и согласие, тогда как закрытые средние школы служат скорее идее сегрегации и разделению групп. Поэтому реально проблема состоит не столько в том, сохранить их или ликвидировать, а в том, как их сохранить и какова должна быть их внутренняя атмосфера. Совершенно очевидно, что система интернатов имеет целый ряд преимуществ, которые надо социализировать, а не искоренять. Однако их «социализация» и передача групповых достоинств другим классам не может быть осуществлена лишь с помощью институционального регулирования. Необходимо основательное изучение методов преподавания в этих школах. Эти методы и вся система обучения должны пройти испытание с целью определения их соответствия новым потребностям общества и решения вопроса об их более или менее устойчивой ценности. И если мы решили сохранить эти школы ради их культурного наследия, неизбежно возникает проблема ассимиляции новичков из восходящих классов. В новом типе эволюционной демократии, не верящей в то, что лучше всего начинать с самого начала, где прошлое не рассматривается только как скопление изживших себя привычек, очень серьезной проблемой становится предотвращение процесса снижения уровня культурных норм. Даже очень хорошие демократы и социалисты вынуждены признать, что слишком быстрое распространение культуры может привести к неадекватному поверхностному усвоению ее содержания и стремительному упадку установившихся норм. Как массовые демократические, так и тоталитарные общества свидетельствуют о том, что этот процесс действительно имеет место, что демократизация культуры идет на пользу человечеству лишь в том случае, если сохраняется ее качество. Если этого не удается сделать, то в упадке норм надо будет винить не низшие классы, а тех, кто не понял того, что быстрый допуск масс к ценностям культуры должен быть тщательно подготовлен как в сфере образования, так и в социальной

области. Я далек от мысли о том, что «низшие классы» по своей природе меньше способны к восприятию культурного наследия, однако тот совершенно очевидный факт, что они были несправедливо лишены преимуществ хорошего образования, объясняет довольно низкий уровень их духовного развития, что может стать угрозой для качества культуры. Постепенно приобретая равные права, они будут естественно стремиться к тому, чтобы сделать свой вкус господствующим и навязать свои желания задыхающемуся от изумления образованному большинству. Проблемы, с которыми столкнулась британская радиовещательная корпорация Би-би-си, представляют собой

==454

в миниатюре картину того, что день за днем происходит в массовом демократическом обществе. Если Би-би-си будет выполнить желания большинства, то эстрадные концерты постепенны вытеснят классическую музыку и все остальное. Правильнее было бы не отзываться о массах с презрением, а рассматривать факт социального и культурного роста восходящих классов как стратегическую социальную проблему, в которой начальной и средней школе (включая закрытые средние учебные заведения), университетам и образованию взрослые отведена особая роль В этой системе закрытым средним школам отводится роль хранителей ценных элементов культурного наследия, а также накопителей свежих и живых стимулов, являющихся характерным свойством восходящих классов. Внезапное открытие новых возможностей для групп, которые в течение столетий жили под сильным гнетом, вызывает у них своего рода новый elan15, чего нету классов, живших в течение этих столетий в богатстве и благополучии. Поэтому не совсем верно утверждать, что главная задача закрытых средних школ должна состоять в расширении социальной базы выбора, т. е. в отборе лучших представителей восходящих классов. Эти школы должны установить живые взаимообогащающие отношения между подростками из разных социальных страт. Крайне важно использовать потенциальные возможности юношеского возраста в качестве источника нового социального синтеза и духовного возрождения. Если закрытые средние школы, вместо того чтобы превратиться в оплот привилегированного слоя осознают свою миссию и выполнят ее, то они сделают очень важный вклад в преобразование нашего общественного порядка и создание новой жизни. III.Основные выводы Такови исторические и социологические предпосылки той ситуации, в которой в настоящее время находится Великобритания и на фоне которой надо обсуждать проблему молодежи. Реально в этой стране происходит следующее: социальная модель коммерческой демократии перешла на оборонительные петиции и преобразуется в демократию воинствующую, готовую к социальной реконструкции и реорганизации мирового порядка в совершенно новом духе. Ничего иного в настоящий момент и нельзя желать; не следует нам скромничать и посвящать себя мелким ограниченным задачам. Наше выживание зависит от того, сможем ли мы достичь величайшую из всех целей, т. е. рождение нового общественного порядка из демократических традиций. Эта цель стоит перед нами независимо от того, как окончится война, ибо борьба ==455

между тоталитаризмом и демократией будет продолжаться по крайней мере в течение жизни еще одного поколения. Что же касается молодежи, то она представляет собой один из важнейших скрытых духовных ресурсов обновления нашего общества. Она должна стать передовой силой воинствующей демократии. Внутри страны ее задача заключается в том, чтобы положить конец духовному кризису. За

пределами страны она должна стать проводником идеи изменения для всего мира, который стремится к решению социальных проблем. Если наша молодежь возьмется за выполнение этой задачи, то она сможет выполнить ее, только если возникнет национальное движение1®. Как я уже указывал, скрытые силы нации могут быть мобилизованы, только если они интегрированы. В статичном обществе наступление зрелости может проходить незаметно; молодежь вовсе не должна достигать настоящей интеграции с помощью объединяющей цели и на нее не возлагается определенная историческая функция в обществе. Динамичное же общество не может обойтись без одухотворения своих стремлений. И если молодежь, которая будет жить при новом порядке и распространять его идеи, не будет по-настоящему захвачена ими, то социальная реконструкция будет всего лишь набором новых правил, не рассчитанных на понимание их людьми. Если молодежь действительно должна стать проводником новой идеи, то необходима национальная молодежная политика. А это означает, что мы должны высвободить то стихийное волнение, которое происходит по всей стране, способствовать его интеграции и предоставить молодежи хорошие возможности участия в широком движении социальной реконструкции. Эта общая молодежная политика не ограничивается, однако, созданием национального молодежного движения; она должна будет воздействовать на всю систему образования, поскольку последняя должна способствовать подготовке целого поколения к выполнению совершенно новых задач. Я понимаю, что на первый взгляд мои предположения звучат как имитирующие методы тоталитарных государств в области молодежной политики. Я хотел бы, однако, убедить вас в том, что существует путь обучения на опыте прошлого, даже на опыте противника, представляющий собой прямую противоположность имитации этого опыта. Можно говорить о двух возможностях слепой имитации методов нашего противника. Первая состоит в рабском подражании всему, что они делают. Она вызвана скрытым страхом перед тем, что они всегда правы. Но есть и другая форма подражания, которая называется негативной, когда мы отказываемся учиться на опыте своих врагов, потому что хотим любой ценой идти своим путем. Я считаю это негативное подражание также

==456

рабским, поскольку в этом случае мы не анализируем достоинств их методов и приемов, а смотрим, применяет ли их наш противник. Мы можем сохранить настоящую независимость суждений, если будем полагаться на наш собственный ум в отношении достоинств общественных институтов и признаем, что многие элементы в методах и приемах наших противников - всего лишь реакция на изменение ситуации, а другие элементы вытекают из его жизненной философии, отличной от нашей и поэтому для нас неприемлемой. Применительно к проблемам молодежи в современном обществе это означает следующее: тот факт, что тоталитарные государства попытались организовать всю молодежь нации и направить ее скрытые возможности на благо общества, не имеет ничего общего с их особой жизненной философией, а объясняется скорее динамичностью общества. Молодежное движение, понимание того, что молодежь должна быть одним из важнейших факторов строительства нового мира, выражают динамичный характер современного общества, мобилизующего все свои ресурсы на служение новому общественному идеалу. Подобным же образом идея последовательной молодежной политики, охватывающей также и систему образования, есть необходимый продукт развития общества, которое решило создать новый социальный порядок, а не улучшать и совершенствовать по частям старый. Итак, если Великобритания хочет преобразовать свою традиционную модель демократии в динамичное общество, ей придется использовать молодежь в качестве передового отряда.

До определенного момента мы должны идти по тому же пути, что и любое другое динамичное общество. Разница появляется тогда, когда обнаруживается отличие наших идей социального преобразования и методов достижения социальных целей от идей и методов тоталитарных государств. Наша страна прокладывает свой путь к новому типу планового общества, которое не является ни фашистским, ни коммунистическим, а представляет собой новую ступень в истории промышленного общества, на которой ликвидированы элементы, вызывающие хаос, как это было в либеральном обществе типа laissez-faire, но в то же время сохраняются великие достижения свободы и демократического контроля. Наша страна ищет такого решения, которое обеспечит безопасность и большую социальную справедливость, не отстраняя от политического руководства тех, кто хочет участвовать в создании более умеренного и менее рискованного плана социальной реконструкции. Такое преобразование, если мы хотим избежать верховенства одной партии, может быть построено на взаимном обещании различных партий поддерживать долгосрочные изменения, о которых они договорились.

==457

Однако эти обещания должны содержать гарантии того, что согласованные ими реформы будут осуществлены под контролем парламента. При этом надо будет еще более тщательно, чем раньше, следить за сохранением тех свобод, которые совместимы с минимумом централизации и организации, без которых вообще не может существовать массовое общество, основанное на индустриальной технологии. Социальная программа должна найти отклик у той возрастной группы, которая видела упадок радикальных методов и требует социальных преобразований, но не желает, чтобы они привели к диктатуре, к террору, к возвращению в состояние варварства. Теперь скажем кое-что о методе, характеризующем третий путь. Метод важен, так как он в значительной степени будет определять дух, ценности и практическую деятельность молодежного движения и системы образования. Поскольку политические методы преобразований носят реформистский, а не революционный характер, поскольку такие идеи, как классовая, расовая или империалистическая война, не будут занимать наши умы, система образования и дух молодежного движения должны будут развиваться соответственно. Мы будем стремиться пробуждать в юношеских группах дух солидарности и сотрудничества. Идеалом будет не авторитарность или непримиримые противоречия, а взаимопонимание. Но в одном отношении этот мирный дух солидарности и сотрудничества будет отличаться от духа терпимости, характерного для эпохи laissez-faire. He будем путать терпимость с нейтралитетом в отношении того, что правильно и что нет. По этой причине я говорю о воинствующей демократии. Горький опыт последних десятилетий научил нас тому, что смысл демократической терпимости вовсе не в том, чтобы терпеть то, с чем мириться нельзя, а в том, что граждане британского содружества имеют право ненавидеть и исключать из него тех, кто злоупотребляет свободой с целью ее уничтожения. В отличие от жесткой всеохватывающей регламентации, свойственной диктатуре, когда позволен только одинединственный образ мыслей и действий, а также в отличие от пассивного нейтралитета, свойственного либерализму в обществе типа laissez-faire, воинствующая демократия будет откровенно высказывать свое мнение в отношении некоторых общих для всех ценностей и, с другой стороны, она предоставит отдельным индивидам свободу выбора и решений в отношении более сложных ценностей. Идея равновесия между согласованным конформизмом и свободой может показаться странной тем, кто посвятил всю свою жизнь идее прогрессивного образования. Однако им надо иметь в виду, что в настоящее время не только консерваторы, но и сторонники прогресса находятся на перепутье.

==458

Необходимо сознавать, что наше прогрессивное движение в области образования, охватывающее множество экспериментальных школ, в силу исторических обстоятельств играло в обществе роль оппозиции. Его историческая функция состояла в том, чтобы подчеркивать значение воспитания свободного человека. Сторонники прогрессивного образования пытались доказать, что с помощью творческих методов можно достичь гораздо большего, чем с помощью методов командных; они указывали на опасности, таящиеся в подавлении, внушении и слепом повиновении, и возвышали роль творчества, спонтанности и свободного эксперимента. Тот, кто находится в оппозиции, имеет то преимущество, что не несет ответственности за все общественное устройство. Поэтому сторонники прогрессивного воспитания могли доводить свои свободные эксперименты до крайности, не боясь, что может рухнуть все общественное устройство. Они знали, что этого не допустят силы общественной традиции и власти. Их позиция напоминала в этом отношении ранних христиан, которые, хотя и боролись против Римской империи, втайне молились за ее существование, поскольку без нее они и сами не смогли бы существовать. В плановом обществе нам придется изменить этот подход, и тем людям, которые до сих пор выступали за новые формы свободы, придется теперь позаботиться и о новых формах власти. Нам надо будет выработать новые формы власти, которые не будут основываться ни на слепом повиновении, ни на стихийном групповом опыте - идеале радикальных либералов или анархистов. Эти новые формы, с одной стороны, не должны убивать спонтанность и разумную проницательность, а с другой - они должны быть действенными в большом обществе, где не всегда можно ждать, пока добровольное согласие приведет к принятию решения. То, что такое ожидание может стать гибельным, можно было видеть на примере Великобритании и совсем недавно Соединенных Штатов. Успех Гитлера во многом объясняется той медлительностью, которую проявили демократические страны, когда им надо было принимать решение. Я думаю, что в данном случае не может быть одногоединственного правильного средства. Нам вовсе не надо выбирать между абсолютной свободой и слепым послушанием. Наоборот. Между этими крайностями существуют промежуточные ступени: есть вопросы, по которым необходимо иметь полное согласие, есть такие, которые требуют абсолютного послушания, есть же и такие, где нужен смешанный подход. У нацистов вся система образования носит односторонний характер: обучение ненависти, слепому послушанию, воспитание фанатизма. Воинствующая демократия должна стремиться к тому, чтобы применить смешанные подходы

==459

и реагировать по-разному в зависимости от ситуации. Под «смешанным подходом» я понимаю такую форму поведения, которая не бросается из одной крайности в другую - от страстной ненависти к смиренному чувству вины, а представляет собой уравновешенное состояние, достигаемое через самоконтроль и рассудочность. Я уверен в том, что такой подход может быть выработан в нашем обществе, если оно получит надлежащее образование. Наша страна имеет все для этого необходимое, поскольку здесь сочетаются самоконтроль и самообладение с упорством и духом борьбы, здоровый скептицизм с неоспоримой верой в исконные добродетели. И если считать нацистский метед примитивной формой воспитания, то с нашей стороны потребуется приложение определенных усилий и проведение экспериментов в области образования, для того чтобы разработать методы, соответствующие нашим целям.

Точно так же возможен третий путь в решении альтернативной проблемы: воспитывать ли групповой конформизм или же способствовать формированию независимой гармоничной личности? Этот третий путь представляет собой своего рода ступенчатое образование: сначала воспитывается групповой конформизм, а затем происходит формирование разносторонней гармоничной личности. Говоря о различных ступенях в образовании, я вовсе не имею в виду, что они следуют друг за другом во времени; это скорее стадии образования с использованием различных методов, ведущих постепенно к выработке групповых реакций и независимых подходов. Совершенно очевидно, что гармоничная личность формируется не сразу и вовсе не все члены общества достигают этого идеала. Итак, основное отличие интегрированной молодежной политики демократического образца от тоталитарной Gleichschaltung17 в диктаторских государствах заключается в том, что если последняя всеми средствами насаждает конформизм, то наша система вырабатывает такую стратегию в области образования, когда на низших его уровнях воспитываются конформизм, сплоченность, следование обычаям и послушание, а на высших - такие качества, которые способствуют формированию индивидуальности и независимости личности. Таким образом, у нас существование в группе, приверженность к общим принципам и эмоциональная солидарность не будут противоречить и препятствовать формированию независимой личности с критическими взглядами. Мы верим в то, что можно создать тип личности, передовой и воинствующей, но не фанатичной, в эмоциональном мире которой не преобладает эмоция страха, мы верим в то, что можно воспитать независимость суждений с помощью жизненного опыта и добиться не слепого послушания, а добровольной преданности и верности идеалам.

==460

Этот новый демократический персонализм будет отличаться от атомистического индивидуализма периода laissezfaire тем, что восстановит истинные силы, таящиеся в групповой жизни. Достичь этого можно будет, уделяя большое внимание возможностям, внутренне присущим саморегулирующимся силам группового существования. Цель национального молодежного движения должна состоять в том, чтобы преодолеть кризис, порожденный одиночеством, чрезмерной уединенностью и обособлением, и мобилизовать жизненные силы группы во имя общественного идеала. И если диктаторское государство эксплуатирует возможности первичных групп, превращая их в арену воспитания послушания и полного конформизма18, то демократическая модель использует эти возможности для воспитания такой личности, которая может жить и сотрудничать в группе и вместе с тем сохранять свободу и независимость суждений. Итак, я указал направление, в котором пролегает мой третий путь. Теперь задача состоит в том, чтобы мобилизовать творческое воображение для служения новой цели. Когда это произойдет, можно будет на основании общего опыта конкретизировать детали. Нет необходимости конструировать этот общий опыт, так как мы имеем его во всемирном масштабе. Война породила ситуацию, в которой наличествуют основные условия для нахождения третьего пути; и мы знаем, что необходимы совместные усилия всей нации для постепенного создания новой общественной модели и типа человека, способного указать выход из существующего хаоса и упадка.

00.htm - glava15

Глава IV. Образование, социология и проблемы общественного сознания I. Меняющиеся черты современной практики образования 19

Одним из важнейших изменений в области образования является постепенный переход от концепции фрагментарного образования, преобладавшей в эпоху laissez-faire, к концепции интегрального образования. Первая концепция рассмат-

==461

ривала образование как более или менее самостоятельную область жизни. Для нее характерны школы, в которых учителя преподавали предметы, указанные в программе. Успехи учащихся и косвенным образом способности преподавателей определялись с помощью системы оценок. Устраивались письменные экзамены, и если учащиеся успешно их выдерживали, считалось, что цель образования достигнута. Кое-кто сочтет мое описание карикатурным, другие упрекнут меня в том, что я отношу этот тип обучения к прошлому, а между тем он существует и поныне. Образование считалось независимой областью, поскольку школа и общество превратились в две категории, не дополняющие, а противостоящие друг другу. Образование ограничивалось тем возрастным барьером, до достижения которого человек считался способным к обучению. До определенного возраста образовательные институты пытались оказать влияние на вас и ваше поведение; после достижения этого возраста вы считались свободным. Эта тенденция к фрагментарности образования была нарушена, когда появились концепции образования взрослых, обучения вне стен университета, курсов повышения квалификации, познакомившие нас с идеей постобразования и переквалификации. Благотворное влияние концепции обучения взрослых проявилось и в том, что она заставила нас признать непрерывность образования и посредническую роль общества в его приобретении, подчеркнула значимость обучения практическим жизненным навыкам в рамках школьного образования. С этого момента цель школьного обучения состояла не в том, чтобы передать учащимся определенный набор готовых знаний, а в том, чтобы научить их эффективнее учиться у самой жизни. Барьер между школой и жизнью преодолевается не только отказом от книжной схоластической концепции обучения. Аналогичная тенденция распространяется и на другие сферы. Так, в прошлом существовал разрыв между семьей и школой. Сейчас делаются попытки объединить усилия родителей и учителей и скоординировать влияние школы и дома. Расширение сферы общественной деятельности, изучение преступности несовершеннолетних по-новому высвечивают ту роль, которую играют в формировании характера подростка различные сферы жизни. Стало очевидным, что если семья, школа, клиники, занимающиеся воспитанием детей, суды для несовершеннолетних будут действовать изолированно и не учитывать влияние друг друга, они не достигнут эффекта. Так возникла тенденция к объединению их усилий. Осознание потребности интеграции школы с жизнью общества оказало различное влияние на школу. Оно привело к интегральной концепции школьной программы. Это лучше

==462

всего можно показать на примере изменения концепции этического воспитания. Раньше, когда сама мораль считалась независимой частью жизни общества, мы думали, что отдаем ей должное, если включаем в программу религиозное или этическое воспитание. Сегодня мы знаем, что такое включение неэффективно, пока религиозное или этическое воспитание не связано с другими частями школьной

программы На формирование характера оказывает влияние все, чему мы учим, и еще в большей степени то, как мы учим. Если раньше мы думали, что можем разгадать тайну формирования характера подростка через его игры или с помощью школ-интернатов, то сегодня мы знаем, что гораздо большее значение имеют характер игр, а также внутренние детали школьной организации, нежели те ярлыки, которые мы наклеиваем на игры или школьные системы. Социальная организация школы, социальные роли учащихся и учителей, преобладание духа конкуренции или сотрудничества, наличие возможности групповой или индивидуальной работы - все эти факторы способствуют формированию личности. Интегральная концепция школьной программы является не чем иным, как выражением глубокой психологической мысли о том, что личность едина и неделима. Если мы сегодня отказываемся от прежней жесткой концепции школьных предметов и пытаемся связать знания, полученные в одном курсе, со знаниями из другого курса, то делаем это потому, что понимаем, что только координированное наступление на разум индивида может быть эффективным. Успех преподавания зависит сегодня от того, как мы соединяем новый опыт с уже существующими знаниями индивида. В конечном итоге идеальная модель обучения человека будет принимать во внимание всю историю его жизни и множество социальных факторов, воздействующих на него наряду со школой. Такое обучение является интегральным в двояком отношении: а) в силу интеграции деятельности школы с деятельностью других общественных институтов, б) в силу соответствия целостности личности. Тенденция к интеграции достигает высшей точки, когда мы не только на практике, но и в теории откровенно признаем, что образование - это всего лишь один из многих социальных факторов, воздействующих на поведение человека, и как таковой, хотим мы этого или нет, всегда служит социальным целям и сознательно направлен на формирование определенных типов личности. В предшествующую эпоху, эпоху либерализма, образование было слишком обособленным; его главный недостаток состоял в игнорировании общественных потребностей. Система образования не могла или не желала признать существование общества как важного фактора человеческих отношений, влияющего на цели и методы образования.

==463

Теория либерального образования основывалась на принципе, гласящем, что важнейшие цели и ценности образования неизменны; что конечная и исключительная цель образования - воспитание свободной личности путем беспрепятственного развертывания внутренних качеств. Интегральная теория образования в своем социологическом аспекте не отвергает этой теории как таковой; она не подвергает сомнению тот факт, что некоторые идеалы живут века и определяют нравственность образа жизни и социальной организации. Она лишь утверждает, что данная теория слишком далека от конкретных исторических условий, чтобы быть действенной. Тот, кто пытается сформулировать неизменные вечные ценности, скоро понимает, что они слишком абстрактны, чтобы придать определенную конкретную форму образованию в данный момент. Точно так же, если конечная сущность человеческой личности представляет собой нечто вечное, находящееся вне влияния окружающей среды, то мы тем не менее вынуждены принимать во внимание эмпирические и конкретно-исторические условия, те сферы, где встречаемся с другими людьми как гражданами государства, рабочими фабрик, клерками контор и просто человеческими существами, стремящимися к удовлетворению конкретных целей, достижимых в данной социальной системе. II. Некоторые причины, вызывающие необходимость социологической интеграции в образовании Наши отцы и деды могли обходиться без социологических теорий, так как взаимосвязи между институтами и человеческой деятельностью в деревне или небольшом населенном пункте были вполне очевидны и понятны каждому. Во времена наших предков социология существовала только на уровне

здравого смысла; впоследствии бурное развитие индустриального общества и скрытое действие его сил превратили общество в загадку для отдельного индивида. Самый скрупулезный анализ его окружения не может раскрыть неискушенному уму того, что происходит в глубине, как различные силы концентрируются и воздействуют друг на друга. Вера в то, что важнейшие проблемы образования и общественной деятельности можно решить лишь на основе здравого смысла, оказалась непрочной, когда различные должностные лица столкнулись с решением одной и той же проблемы. Практические правила были различными в разных областях - в образовании, судебной практике и т. д. - и определялись существующими традициями. Поэтому должностные лица имели различные мнения по отдельным вопросам

==464

(по такому, например, как польза наказания), а также по-разному оценивали влияние среды на индивида. К счастью, на протяжении последних десятилетий было накоплено много знаний в различных областях психологии и социологии. Детская психология, психология обучения, криминология, экспериментальная психология и психоанализ дали богатый материал, который был обобщен и интегрирован в науке о человеческом поведении. С другой стороны, социология тоже внесла свой вклад. Она изучала поведение человека в различных обществах на различных этапах исторического развития, а также поведение людей, принадлежащих к различным классам и находящихся в нашем обществе в различном социальном окружении. Она исследовала также воздействие на поведение человека таких социальных институтов, как семья, община, цех, группа; изучала поведение человека в условиях социальной безопасности, как деятельность по улучшению экономических условий жизни, статуса или досуга, а также в условиях отсутствия социальной безопасности, т. е. в периоды социальных волнений, революций и войн. В конце концов многочисленные случаи личной и социальной неадаптивности, вытекающие из особенностей развития промышленного общества, стало невозможно рассматривать, не учитывая накопленных знаний о природе человека. Эта отрасль социологии - еще одно связующее звено между науками, изучающими проблемы человека. Ведь вряд ли можно представить себе учителя, который не сталкивается ежедневно в воспитании детей с трудностями, которые при внимательном рассмотрении представляют собой симптомы конфликтов внутри семьи, в обществе или между возрастными группами и т.д. Есть и еще одна область социологической информации, которую должен учитывать учитель, если он стремится дать своим ученикам не абстрактное образование, а хочет воспитать их для жизни в существующем обществе. Я имею в виду тот кризис культуры, который переживает наше общество, изменения в духовной жизни, влияющие на поведение индивидов. Это прежде всего колоссальные изменения, связанные с развитием промышленной цивилизации, такие, как частичное и даже полное разрушение наших привычек, обычаев и традиционных ценностей. Это социальные процессы, способствующие распаду семьи и общества. Я имею в виду также изменение характера труда и досуга, влияющего на формирование личности или способствующего ее дезинтеграции Я принимаю во внимание тенденции развития современного общества, ведущие к разрушению его культурной жизни, к утрате связей между ученым, художником и обществом, снижению стандартов оценки общественных отношений

==465

и усилению роли пропаганды. Было бы абсурдом оставлять учителя в неведении относительно социологических исследований, посвященных роли молодежи в современном обществе, а также наблюдений, показывающих, как состояние повышенной возбудимости, связанное с половым созреванием, и социальная смута способствуют формированию поколения, которое, будучи предоставлено самому себе, не сможет выдержать надвигающихся трудностей. Одним словом, нельзя оставлять учителя в неведении относительно этих основных разрушительных тенденций, их причин и средств их преодоления, применявшихся более или менее успешно. Невозможно вернуться после войны, одной из самых бесчеловечных в истории, к условиям мирной жизни, не привлекая к этому процессу восстановления учителей для воспитания нового поколения Сегодня, говоря о мире, который наступит после этой самой бесчеловечной войны, мы не можем предложить простое возвращение к довоенной ситуации. Существует насущная потребность возрождения нашего общества. В прошлом привычки, обычаи и определенная жизненная философия передавались по наследству, и это позволяло индивидам играть в обществе роли, более или менее заранее установленные. В меняющемся обществе, таком, как наше, нам может помочь лишь соответствующее обучение, недогматический тренинг ума, позволяющий человеку возвышаться над событиями, а не слепо подчиняться их ходу. Лишь образованный ум в состоянии отличить истинные элементы, присущие традиции и обеспечивающие эмоциональную стабильность, от тех взглядов и институтов, которые приходят в упадок, поскольку теряют свои функции и смысл в меняющемся обществе. Сам факт нашего незнания того, что промышленная цивилизация оказывает дегуманизирующее влияние на ум человека, является причиной образования того вакуума, в который льют свой яд шарлатаны от пропаганды. Если современный учитель осознает себя не просто школьным наставником, а учителем жизни, то он будет стремиться овладеть всеми доступными и необходимыми ему знаниями, чтобы справиться с возникшей перед ним задачей. Он попытается воспитать такое молодое поколение, которое будет сочетать эмоциональную стабильность с гибкостью ума, и он добьется успеха, если сможет связать проблемы, волнующие молодежь, с изменениями, происходящими в мире. Подведем итог. Роль социологии состоит в первую очередь в том, что она помогает учителю преодолеть обособленность и ограниченность схоластической концепции образования, ориентируя обучение на нужды общества. Во-вторых, социология открывает возможность скоординировать процесс обучения с влияниями внешкольных учреждений, т. е. семьи, ==466

церкви, а также общественного мнения, социальных служб. Нам открылось, что истинный смысл образования может быть определен, только если оно основано на тщательном изучении всех социологических аспектов человеческого поведения. Социология способствует объяснению множества психологических конфликтов и случаев неудачного приспособления индивидов, являющихся отражением неадекватного приспособления к непосредственному социальному окружению. И наконец, социология позволяет понять глубинные корни упадка в области морали и культуры, вызванного дезинтеграцией традиции и господствующей социальной структуры. На академическом языке это значит, что для надлежащего образования необходимы следующие курсы: 1)социология образования, 2) наука о человеческом поведении, 3) социология культуры, 4) изучение социальной структуры. Во всех проанализированных до сих пор случаях социология служила средством для гуманизации образования. Мы убедились в том, что в современном сложном и быстро меняющемся обществе образование может быть адекватным лишь тогда, когда учитель знает социальный мир, из которого приходят его ученики и для жизни в котором их надо подготовить, а также если он может оценить большую часть своих действий с точки зрения их социальных результатов. Во всех этих аспектах социология является необходимым дополнением к образованию в наш век, в какой бы стране и при

какой бы социальной системе мы ни жили. Возникает вопрос, что еще может дать социология для образования применительно к данной стране и данному моменту. III. Роль социологии в обществе воинствующей демократии Ту же проблему можно сформулировать по-другому. Существует ли такой аспект социологии, который не только дает информацию по отдельным фактам и определенным причинным связям и тенденциям, но и способен также представить, кроме обзоров и описаний, синтетическую картину настоящей ситуации? Можно ли получить целостную эмпирическую информацию, которая могла бы ответить на такие вопросы, как «Где мы находимся?», «Куда мы идем?», «Может ли социология сделать ценный вклад в формирование нашей общей политики?» До начала войны такой синтетический подход к изучению социологии столкнулся бы с трудностями. Тогда признавалось, что информация об отдельных сторонах жизни общества - необходимый элемент учебной программы, но никто и не думал о том, чтобы делать выводы с целью выработки синтетического подхода.

==467

Сегодня нет ничего более очевидного для думающих людей, чем потребность последовательной и объективной точки зрения на общество, его настоящие и будущие возможности. Основное отличие довоенной демократии от нынешней состоит в том, что первая находилась на оборонительных позициях, заботясь главным образом о сохранении своего равновесия, тогда как сейчас мы знаем, что сможем выжить, только если нам удастся превратить ее в динамическую и воинствующую демократию, которая будет в состоянии приспособиться к новой ситуации изнутри и в то же время отразить характер изменений, вытекающих из новых конструктивных идей. Идеи эти должны быть истинными и своевременными, а также привлекательными как для нашего молодого поколения, которое должно их отстаивать, так и для народов оккупированных стран Европы, ждущих такого руководства. Недостаточное осознание социальной обстановки или, иными словами, отсутствие всесторонней социологической ориентации - одна из важнейших проблем настоящего момента. Поэтому предметом дальнейшего обсуждения я хочу сделать вопрос об осознании и причинах его подавления. Под «осознанием» я понимаю не простое накопление рационального знания. Осознание, как на уровне индивида, так и на уровне общества, означает готовность увидеть целиком всю ситуацию, в которой мы находимся, а не только ориентировать свои действия на конкретные задачи и цели. Осознание выражается прежде всего в правильном диагнозе ситуации. Способный гражданский служащий может знать все формальности, необходимые для осуществления административных предписаний, однако он не осознает ни конфигурации политических сил, сделавших необходимым появление такого закона, ни социальных последствий этого закона для тенденций общественного развития. Эти политические и социальные реальности лежат в другом измерении, за пределами его осознания. Другой пример: молодой человек может быть умен и хорошо обучен для определенных целей, но тем не менее не осознавать скрытые страхи, мешающие его действиям и достижению цели. Осознав свой психологический тип и глубинные истоки своих страхов, он может постепенно научиться контролировать действующие на него факторы. Поэтому осознание измеряется не только на уровне приобретенных знаний, но и на уровне способности увидеть уникальность нашей ситуации и овладеть фактами, которые появляются на горизонте нашего личного и группового опыта, но входят в наше сознание с помощью дополнительного усилия. Осознание не требует знания трансцендентальных явлений, находящихся вне сферы человеческого опыта, таких, как духи или божество; оно нуждается в знании фактов, которые становятся частью

==468

нашего опыта, однако остаются вне сферы нашего внимания, так как мы не хотим осознать их. Для настоящего специалиста в области образования эта сфера познаваемого, но еще непознанного должна быть очень важной и ценной. Что касается степени и качества осознания, то я вовсе не считаю, что надо при всех обстоятельствах стремиться к высшей степени; конкретная ситуация индивида или группы, например нации, определяет степень желаемого и возможного осознания, а также пути его достижения. Приведу еще один очень простой пример. Старый крестьянин может быть очень мудрым человеком и знать в силу своего опыта и интуиции, что он должен делать в любой жизненной ситуации. Молодые крестьянские парни и девушки могут спросить его совета по всем жизненным проблемам, таким, как семья, жизнь, любовь и др. Он всегда сможет дать им хороший совет, исходя из обычаев и своего жизненного опыта, хотя он не в состоянии дать сознательное определение всей жизненной ситуации, в которой живут он и его товарищи. Об отсутствии такого осознания свидетельствует тот факт, что он считает законы своей жизни законами жизни вообще, не понимая, что они есть законы того ограниченного социального мира, в котором он живет. Осознание жизненной ситуации может наступить для него как откровение, если он вдруг в силу стечения обстоятельств попадает из своей деревни в город и обнаружит, что его знания и мудрость не применимы к новой ситуации. Сначала он почувствует полную растерянность не только потому, что привык к совершенно иной социальной обстановке, но и потому, что его образ мыслей и оценок отличается от городского. Его выживание в новых условиях будет зависеть главным образом от его способности приспособиться к новым потребностям, а это, в свою очередь, будет зависеть от осознания им своей ситуации. Осознание в данном случае состоит в понимании того, что существуют два мира (сельский и городской), для каждого из которых характерен свой образ мыслей и действий. Отныне он должен будет каждый свой поступок сопровождать ясным пониманием той ситуации, в которой находится, и действовать в соответствии с этим осознанием. Такое осознание вовсе не будет мешать, вопреки ожиданиям многих людей, ни спонтанности его реакций, ни его привычкам. Скорее наоборот, осознание поможет ему перестроить свое поведение и переориентировать свои жизненные ожидания. Осознание становится необходимым не только при изменении среды; любое другое изменение условий жизни требует пересмотра наших привычек и переориентации ожиданий. Если подросток, достигший половой зрелости, переживает психологический и социальный конфликт, то необходимо

==469

помочь ему осознать новую ситуацию. Сам факт такого осознания часто способствует установлению нового равновесия. В связи с этим небезынтересно заметить, что если подросток проходит стадию половой зрелости без осознания им новой ситуации, велика вероятность того, что это осознание не наступит и позже, если только для этого не будут предприняты особые усилия. Потребность осознания в обществе бывает разной в зависимости от темпа изменений и характера личных и групповых конфликтов, сопровождающих происходящие изменения. Пока в обществе преобладают медленное, постепенное развитие и безопасность, нет необходимости в глубинном осознании. Если же в обществе происходят внезапные изменения, то нельзя найти правильный образ

действий, не определив смысл этих изменений. В особенности это относится к лидерам в важнейших жизненных сферах, от которых другие люди ждут примера в мыслях и действиях; они рискуют потерять своих приверженцев, если не смогут сориентироваться в новой ситуации. В век изменения социология сохраняет свою функцию тщательного изучения и описания фактов, однако сущность ее вклада будет состоять в поиске нового направления развития событий и новых требований времени. Осознание не следует смешивать с классовым сознанием в марксистском понимании, хотя последнее и представляет весьма важную форму осознания. Классовое сознание это осознание тех факторов, которые заставляют социальную группу или класс бороться против другого класса или остального общества. Классовое сознание намеренно игнорирует факторы, которые, несмотря на конфликты, способствуют сплоченности и сотрудничеству в обществе. С точки зрения классового сознания социальный мир воспринимается как борьба групп. Классовое сознание является только частичным осознанием, в то время как настоящее осознание обладает всеобщностью: оно представляет собой осознание ситуации в целом, насколько это возможно для человека в данный исторический момент. В результате сопоставления и интеграции различных аспектов частичного группового опыта возникает синтетическая картина. Для нашей страны были особенно характерны безопасность, благосостояние и постепенность изменений. Поэтому отсутствовала необходимость в постоянном пересмотре существующего положения, и социальное осознание было не развито. Лишь теперь, в результате быстрых изменений, вызванных войной, и еще более стремительных изменений в будущем возникает насущная необходимость соответствующего обучения национальных лидеров, в первую очередь учителей,

==470

в результате которого они смогли бы понять смысл происходящих изменений. Совершится ли под давлением этих изменений радикальный психологический переворот или реформа зависит главным образом от того, найдутся ли в стране лидеры, которые будут в состоянии понять ту ситуацию, в которую попали они и их сограждане, и смогут ли они разработать модель разумного приспособления. Там, где нет разумной модели альтернативы быстро меняющимся привычкам и обычаям, складывается тяжелая ситуация, и у людей наблюдаются психические расстройства. Поскольку осознание представляет собой не знание как таковое, а установку сознания, то его развитие зависит не только от инструкций, но и от устранения определенных препятствий, таких, например, как неосознанные страхи. Сопротивляемость почти всех общественных классов в нашей стране по отношению к определенным типам осознания объясняется не только счастливым развитием ее истории, обеспечившей постепенное приспособление к меняющимся условиям, но также намеренным уклонением от всяческих возможностей безоговорочного вынесения решений по судьбоносным проблемам. В этом нельзя винить только отдельных индивидов или отдельные классы. В этом одинаково виноваты как консерваторы, так и сторонники прогрессивных взглядов, говорившие о пацифизме, в то время как враг уже стучался в нашу дверь. Миротворческая политика Чемберлена представляет собой не что иное, как еще один пример того же самого нежелания смотреть в глаза нелицеприятным фактам, которое было столь характерно для лейбористских кругов, отказавшихся перевооружиться, хотя они и могли предвидеть результаты собственной неподготовленности. Такое искусственное подавление осознания не находится ни в малейшей связи с расовыми различиями. Это просто-напросто выражение определенного типа преемственности, постепенности изменений и определенного типа образования, что в своей совокупности способствовало формированию стиля жизни, несомненно обладающего красотой и эстетической ценностью. Для меня как социолога проблема заключается не в том, что представляет ценность само по себе, а в том, может ли в

совершенно изменившихся условиях продолжаться подавление осознания; а если нет, то что с ним произойдет. Для рассмотрения этого вопроса необходимо более детально разобраться в причинах, его породивших. Я хочу прежде всего сказать о двух методах, господствовавших в академическом преподавании и во многом способствовавших подавлению сознания у образованных классов общества. Затем я перечислю еще несколько факторов, действовавших в том же направлении.

==471

Первым из вышеупомянутых методов является чрезмерная специализация, которая ведет к нейтрализации истинного интереса к реальным проблемам и путям их разрешения Специализация необходима в век высокоразвитой дифференциации; однако если не предпринимается никаких усилий, чтобы скоординировать результаты специальных исследований и различные предметы, входящие в программу обучения, то объяснение этому может быть только одно: такая целостная картина нежелательна. В результате такого обучения, при котором каждый несет ответственность за одну область исследования, не связанную с другими, и никто не стремится рассмотреть ситуацию в целом, студенты оказываются совершенно неспособными не только к созданию синтетической картины, но и к критике вообще. В существующих условиях осознание неизбежно возникает, а потребность в создании целостной картины не может быть полностью подавлена. Поэтому в настоящее время возникает опасность того, что ввиду отсутствия адекватного обучения методам синтеза студенты могут стать легкой добычей дилетанта или пропагандиста, использующих эту потребность в целях своей партии. В этой стране постепенность изменений и преемственность традиций не только позволили избежать таких ситуаций, когда спорные проблемы становятся непримиримыми и требуют ясных определений, но и само социальное окружение создало такой психологический климат и стиль жизни, который в принципе избегает не только преувеличений, но и любого ясного определения ситуации. Для человека с континента одним из наиболее поразительных фактов является принятая здесь манера оставлять недосказанным то, что ясно говорится в любой другой стране. Если двое англичан хранят между собой молчание по поводу определенных вещей, весьма вероятно, что оба прекрасно понимают друг друга и без слов. Многое здесь не говорится, а просто осознается. Я, конечно, вовсе не имею в виду ни секс, ни деньги, ни власть. О них также не говорят, но по другой причине: этого требуют условности. В Англии не принято выяснять нюансы различий во мнениях. Я признаю существенную ценность такого стиля жизни, но должен указать и на его некоторые недостатки. В отношениях со странами континента этот уклончивый неопределенный язык часто был причиной недоразумений. Однако еще большая опасность такого коллективного подавления осознания заключается в том. что непонимание происходящих в мире изменений и неспособность отреагировать на них обращаются против нации. Сегодня нам ясно, что на протяжении последних десятилетий в этой стране господствовали коллективные заблуждения, состоящие в игнорировании и

==472

отрицании угрозы/исходящей от роста фашистских режимов в Италии и Германии. Люди просто не хотели нарушать свой покой и осуждали таких людей, как Черчилль, которые отваживались говорить правду. В этом настроении подавленного осознания мы не замечали также и других больших изменений, происходящих в мире. В области экономики мы не хотели признавать, что система laissezfaire отжила свой век, что современная организация нуждается в координации, что необходима определенная доля планирования, что возникает противник в лице нового типа государства, действующего методами механического грабежа. Вторым фактором нашего академического преподавания, мешающим осознанию, было наше неправильное толкование терпимости и объективности как нейтрального подхода. Как демократическая терпимость, так и научная объективность вовсе не препятствуют нам твердо стоять на своей точке зрения и вступать в дискуссии о конечных целях и ценностях жизни. Однако как раз к этому и стремилось академическое преподавание. Методы преподавания наших демократических учителей напоминали осторожную дискуссию в гостиной, где каждый избегает высказываться по проблемам, которые могли бы привести к жаркому спору в поисках истины. Именно такой нейтральный подход способствовал формированию психологического климата, который с самого начала подавлял любую попытку провести различие между важными и неважными вопросами. Академический ум гордится тем, что уделяет так много внимания пустякам и насмехается над теми, кто отдает предпочтение серьезным проблемам. В этой связи следует упомянуть также и отживший принцип, гласящий, что не важно, что учить, а важен сам факт обучения для тренировки мозгов. На это хочется возразить следующее, почему бы не тренировать мозги, изучая действительно нужные предметы? Неосознанная тенденция к нейтральному подходу в обучении и скрытое желание к саморазрушению ведут к намеренному избеганию таких ситуаций, где необходимо изучать действительно важные вещи и занимать определенную позицию. Это напоминает отказ от тщательного изучения географии своей страны из страха, что враг может овладеть картами. Враг уж как-нибудь найдет способ изучить нашу географию. А такое образование и обучение, которое пытается помешать нам мысленно объять данный предмет в целом и занять определенную позицию, неизбежно воспитывает человека, не способного к реальному сопротивлению различным доктринам и пропаганде. Сталкиваясь с важными жизненными проблемами и чувствуя свою беспомощность, он с презрением позовет кого-нибудь более «умного», чтобы тот

==473

попытался найти решение проблемы; у него постепенно выработается отвращение к мышлению вообще, а также ко всякого рода дискуссиям, т. е. сформируется по сути дела недемократический подход. Пока нашей стране не угрожал тоталитарный враг, такая нейтральная позиция была просто пустой тратой человеческой энергии. Но когда противник разворачивает идеологическую кампанию, то лучшим антиподом его доктрине будет другая доктрина, более современная, но никак не нейтральная позиция. Именно с этого нужно начинать, если мы признаем, что только воинствующая демократия может выиграть настоящую войну, которая в конечном счете является войной идей Позиция воинствующей демократии вовсе не предполагает, что на смену свободной дискуссии придет тоталитарная нетерпимость или что, устраняя нейтрализующие последствия суперспециализации, мы должны пренебречь специализацией вообще и превратить обучение в пропаганду. Он означает только, что в настоящей ситуации обучение неадекватно, если оно не учит человека осознавать целостную ситуацию, в которой он находится, так, чтобы после глубоких размышлений он был бы в состоянии сделать выбор и принять нужное решение.

Наряду с этими академическими методами нейтрализации ума действовали и другие, более основательные силы. Основной причиной того, что довоенная демократия не смогла выработать настоящее осознание, было опасение, что обсуждение жизненно важных вопросов может привести к распаду согласия, на котором базируется функционирование демократии Многие считают, что во время войны эта опасность усилилась, и именно поэтому они не отваживаются начать дискуссию по проблемам мира и послевоенного восстановления. Они полагают, что обсуждение этих проблем угрожает внутреннему единству, необходимому для победы в войне. Ясно, что рассуждающие таким образом люди попадают в затруднительное положение. С одной стороны, очевидно, что без конструктивных идей они не смогут вдохновить на борьбу ни свой собственный народ, ни другие народы, страдающие от фашистского ига. С другой стороны, они не допускают распространения этих конструктивных идей, опасаясь их возможных последствий. Очень важно, чтобы мы посмотрели в лицо этому факту, тем более что наша демократия, особенно в нынешней ситуации, имеет чистую совесть; ей нечего терять, и она многое может приобрести от роста осознания. Когда я говорю это, я вовсе не игнорирую тот факт, что как для победы в войне, так и для выживания демократии очень важно не подвергать опасности существующее в обществе согласие. Одна из существенных черт истинной демократии состоит в том, что различия во мнениях не убивают солидарность, пока существует единство

==474

относительно метода достижения согласия, т. е что мирное урегулирование разногласий следует предпочесть насильственному. Демократия по своей сути - это метод социального изменения, институционализация веры в то, что приспособление к меняющимся условиям и примирение различных интересов могут быть обеспечены договорным путем - через дискуссию, сделку и достижение договоренности. До войны стремление различных политических партий и социальных групп к согласию и совместному решению было далеко не всегда очевидно, когда слишком многие полагали, что главная дилемма состоит в противоположности капитализма - будь то в демократической или фашистской форме, с одной стороны, и коммунизма - с другой. Это противоречие многие считали неразрешимым, так как единственными методами урегулирования спорных вопросов были до сих пор классовая война, диктатура и полное уничтожение противника. Сейчас я убежден в том, что в связи с войной и распространением нацизма общая ситуация стала совершенно другой. Изменился лейтмотив истории, и если все партии продолжают твердить свои лозунги и не хотят солидаризироваться с тем общим делом, ради которого они борются и идут на большие жертвы, то это объясняется отсутствием осознания. Поистине замечательно, что действительный Leitmotif их борьбы может благодаря обстоятельствам полностью измениться, однако люди, оставаясь в неведении относительно этих изменений, могут по-прежнему воспринимать политические альтернативы под углом зрения старых различий и противоречий. В этом смысле совершенно очевидно, что такие крупные решения, как развязывание мировой войны, и спорные вопросы, послужившие ее причиной, имеют непосредственное отношение к определению главной цели нашей борьбы в будущем. Изменение лейтмотива заключается прежде всего в том, что если до войны главной альтернативой был выбор между капитализмом и коммунизмом, то сейчас она для западных стран состоит в выборе между свободой и демократией, с одной стороны, и диктатурой - с другой. Это не означает, конечно, что исчезла социальная проблема, проблема социального восстановления; она просто потеряла свое первостепенное значение. Это вовсе не предполагает, что мы создали такое счастливое государство, в котором исчезло противопоставление планирования и социальной справедливости, с одной стороны, и капитализма типа laissez-faire с ведущей ролью промышленности и финансов - с другой.

Непримиримость этого противоречия была несколько сглажена появлением новой проблемы, которая представляется всем партнерам еще более важной, чем предыдущие

==475

альтернативы Это новое заключается в сохранении свободы и демократического контроля Для обеспечения безопасности демократии нужно вовсе не исключение социальной борьбы, а ведение ее методами реформ. Еще один фактор, ведущий к смягчению этого кажущегося непримиримым противоречия, заключается в том, что в ходе борьбы за победу демократическая Великобритания в значительной степени приспособилась к планированию и принципам социальной справедливости. Непосредственным результатом войны является тот факт, что в настоящих условиях борьба за победу для всех стран, участвующих в ней, делает необходимым планирование. Демократические страны вынуждены планировать, поскольку ничто не говорит о том, что после войны будет возможно возвращение к laissezfaire В то же время в Великобритании существуют такие институты, как обременительное налогообложение, широко развитая система социального обеспечения, различного рода страхования и компенсации. В них находят свое выражение принцип социальной справедливости и идея коллективной ответственности, и весьма вероятно, что для нас не только исключен возврат к довоенному обществу с его чрезвычайными различиями в доходах и благосостоянии, но и реформы непременно должны будут продолжаться. В результате всех этих изменений две главные спорные проблемы довоенного, периода - планирование и социальная справедливость, которые, казалось, неизбежно вели к классовым войнам и революциям, постепенно начинают воплощаться в жизнь в демократических странах, хотя и в модифицированной форме. Многие из нас несомненно будут удовлетворены тем, что планирование в этих странах никогда не станет тоталитарным, а будет ограничиваться лишь контролем ключевых позиций в экономической жизни, а также тем, что большая социальная справедливость не приведет к механической уравниловке. Ибо мы должны извлечь урок из опыта тоталитарных государств, состоящий в том, что жестокая регламентация ведет к порабощению граждан, а механистическая концепция равенства терпит крах, как показывает пример России, где снова пришлось ввести различия в доходах и предпринять другие меры, ведущие к социальной дифференциации. На основе опыта России, Германии и Италии можно сказать, что в нашей стране большинство левых и правых группировок придерживаются менее бескомпромиссных взглядов и согласятся на большие жертвы, чтобы осуществить восстановление без классовой войны, революции и диктатуры. Все партии в нашей стране (за исключением небольшого количества экстремистов) едины в понимании того, что самое большое зло заключается в диктатуре.

==476

Если это так, то, следовательно, в иерархии наших ценностей произошло изменение, состоящее в том, что важными требованиями стали большая социальная справедливость и стремление к разумному плановому порядку при одновременном возрастании роли свободы и демократических методов изменения. Это означает также, что планирование переходного периода гораздо важнее, чем планирование более отдаленного будущего, поскольку, если свобода и парламентский контроль будут подавляться в период социальной реконструкции, они могут исчезнуть вообще. Очень мало вероятно, что какой-нибудь класс или группа, овладев механизмом власти современного государства, захочет добровольно отдать ее, если в обществе отсутствуют демократические средства контроля. Возможность же свержения установившегося тоталитарного режима изнутри, без войны или внешнего вмешательства очень мала. В то время как все очевиднее становятся плачевные результаты диктаторских методов, англосаксонские демократии постепенно превращаются в альтернативу фашизму или коммунизму, указывая третий путь. Этот путь предусматривает планирование, но не тоталитарное, а находящееся под контролем общества, а также сохранение основных свобод. Общепризнан тот факт, что общество не может существовать без ответственных и заслуживающих доверия правящих групп, а также что социальным средством против олигархии является не замена старой олигархии новой, а облегчение доступа одаренных людей из низших слоев к руководящим позициям в обществе. Опыт последних десятилетий показал нам, что цель общественного прогресса вовсе не в построении воображаемого общества без правящего класса, а в улучшении экономических, социальных, политических и образовательных возможностей для того, чтобы люди учились управлению, а также в усовершенствовании методов отбора лучших в различных областях жизни общества Я вовсе не закрываю глаза на существующие опасности, а также на тот факт, что необходимо демократическое осознание, чтобы выбрать из методов военного времени такие, которые ведут к установлению прогрессивного демократического режима англосаксонского образца, а также пресечь тенденции, которые под прикрытием демократии и планирования способствуют установлению новой разновидности фашистского режима. Я верю в то, что эта страна проложит путь к такой общественной модели, которая сможет стать основой демократического переустройства всего мира. И, возможно, не случайно, что стремление к социальному осознанию просыпается в этой стране как раз в тот момент, когда начался переходный период. И вряд ли можно

==477

объяснить простым любопытством тот факт, что люди, как молодые, так и старые, все снова и снова задают вопрос о человеке и его месте в меняющемся обществе. Они неосознанно чувствуют, что все зависит от их бдительности и что нам больше не нужно бояться смотреть в лицо социальной ситуации в целом и развивать нашу социальную философию. Для страха нет оснований, ибо, если нам не надо бояться существующих между нами различий, мы можем позволить себе быть недогматичными. Изменение ситуации требует, чтобы мы стали динамичными, прогрессивными и ответственными Новая ответственность означает, что критическая мысль не выродится в разрушительный критицизм, а будет понимать свои конструктивные задачи, призывая к изменению и в то же время к поддержанию в обществе согласия, от которого зависит его свобода. Сегодня все те силы, которые полны решимости бороться со злом и угнетением, сплачиваются под знаменем прогрессивной демократии, которая стремится к созданию нового строя свободы и социальной справедливости. В этой борьбе мы должны либо прийти к необходимому осознанию, которое приведет нас от трагедии войны к социальному возрождению, либо погибнуть.

00.htm - glava16

Глава V. Массовое образование и групповой анализ I. Социологический подход к образованию Недавний кризис демократии и либерализма должен помочь людям в тех странах, где они еще наслаждаются свободой, увидеть недостатки их общественных систем в меняющихся условиях. Демократия и свобода могут быть спасены, если мы изучим процесс постепенной трансформации тоталитарных государств, но не для того, чтобы подражать их методам, а чтобы обнаружить причины тех структурных изменений, которые сделали диктатуру одним из возможных ответов на современную ситуацию. Мы можем надеяться найти решения, согласующиеся с нашими демократическими и либеральными идеалами, если будем знать, почему демократические общества, не справившиеся с новой ситуацией, были вынуждены

==478

принять диктатуру. Хотя причины, приведшие их к краху, были очень сложными и заключались в первую очередь в несовершенстве современного экономического и политического порядка, нельзя отрицать, что значительную роль в этом процессе сыграла недостаточность умственной, душевной сопротивляемости. Не только система образования в этих странах не была приспособлена к массовому образованию, но и психологические процессы, происходящие вне школы, были оставлены без реального социального контроля, что естественно привело к хаосу и дезинтеграции. Крупные демократии Запада, которые в силу присущей им большей экономической безопасности еще не пережили кризиса, не должны притуплять свою бдительность, ибо их спокойствие может оказаться обманутым. В этих странах действуют те же силы, которые преобразуют общественную структуру во всем мире, и у нас нет уверенности в том, что их системы образования более совершенны. Демократические правительства не могут похвастаться тем, что они открыли удовлетворительные формы социального контроля, которые могли бы заменить исчезающую культуру общества, или новые психологические методы, пригодные для нужд массового общества. Общий психологический крах можно предотвратить, только если мы достаточно быстро сумеем осознать характер новой ситуации и по-новому сформулировать цели и средства демократического обучения. Эта реформа демократических и либеральных целей и методов, стремящаяся приспособить их к новым общественным потребностям, нуждается в социологическом подходе к образованию. Он состоит в следующем. 1. Образование формирует не человека вообще, а человека в данном обществе и для этого общества. 2. Наилучшей образовательной единицей является не индивид, а группа. Группы различаются по размерам, целям и функциям. В ходе обучения вырабатываются различные модели поведения, которым должны следовать индивиды в группах. 3. Цели образования в обществе не могут быть адекватно поняты, пока они отделены от конкретных ситуаций, в которые попадает каждая возрастная группа, и от социального строя, в котором они формируются.

4. Законы и нормы для социолога не самоцель, они представляют собой выражение взаимодействия между индивидуальным и групповым приспособлением. Тот факт, что нормы не абсолютны сами по себе, а изменяются вместе с общественным порядком и помогают обществу решать различные задачи, не может рассматриваться с точки зрения опыта отдельного индивида 20. Для него они кажутся абсолютными и

==479

неизменными законами; без этой веры в их стабильность они не будут действовать. Их истинная природа и функция в обществе как форма коллективной адаптации обнаруживается только тогда, когда мы проследим их историю на протяжении многих поколений, постоянно соотнося их с изменяющимися социальными условиями. 5. Цели образования в их социальном контексте сообщаются новому поколению вместе с методами образования. Эти образовательные методы разрабатываются не изолированно, а как часть общего развития «социальных методов». Образование может быть правильно понято лишь тогда, когда мы будем рассматривать его как один из способов воздействия на человеческое поведение и как одно из средств социального контроля. Малейшее изменение в общей технологии и контроль будут оказывать воздействие на образование в узком смысле, т. е. образование в стенах учебных заведений. 6. Чем больше мы будем рассматривать образование с точки зрения нашего недавнего опыта лишь как один из способов воздействия на поведение человека, тем очевиднее становится, что даже самые эффективные его методы обречены на провал, если они не согласованы с остальными формами социального контроля. Ни одна система образования не в состоянии поддерживать у нового поколения эмоциональную стабильность и духовную целостность, пока она не имеет своего рода общей стратегии с социальными службами, действующими за рамками школы. В наше время лишь во взаимодействии с ними можно контролировать социальные влияния, которые в противном случае дезорганизуют жизнь общества. Предотвратить массовый психоз, который возник на континенте, можно лишь путем блокирования дезорганизующего воздействия массового общества. Такой социологический подход к образованию, возможно, будет отвергнут педагогами либерального времени, для которых единственная достойная цель образования состоит в воспитании независимой личности. Они думали, что спасают автономию личности, пренебрегая анализом социальных условий, в которых человек должен жить и выжить. Сегодня мы знаем, что слепота в отношении к общественным проблемам вовсе не достоинство, а скорее устаревший взгляд на мир; игнорируя важные факторы нашего социального окружения, мы не спасем ни идею свободы, ни идею личности. В викторианскую эпоху, когда немногочисленная элита контролировала все дела демократии, идеалистический подход к образованию, игнорирующий его социальную сущность, не мог причинить особого вреда. Социальные условия, в которых вырастала эта элита, предоставляли достаточно возможностей

==480

для индивидуализации. В окружении этого привилегированного меньшинства не было ничего, что могло бы помешать развитию разносторонней личности у того, кто обладал способностью наилучшим образом использовать эти возможности. Несмотря на всю значимость социальных условий, среди массы тоже не возникали видимые симптомы кризиса. И хотя жизнь их протекала в довольно тяжелых условиях, в духовном отношении они были защищены принадлежностью к общине. Традиционные методы контроля человеческого поведения были малоэффективны по причине медленного социального развития. Однако такая слепота в отношении социальных условий, формирующих личность, остается безнаказанной, только пока эта демократия - демократия меньшинства. Оторванный от жизни метод либерального мышления превращает любую вещь в абсолют. Так, цель и методы образования рассматривались как некоторые целостности, хорошие или плохие сами по себе, независимо от социальных условий. Как только массы становятся политически активными, возникает необходимость в новых формах образования, а отбор и поддержание высокого индивидуального уровня элиты становится делом всеобщей важности. На этой стадии уже невозможно ограничить проблему образования рамками школы. Образование уже не может рассматриваться как взаимный обмен между двумя индивидами, учителем и учеником, на уровне личных отношений, а представляет собой часть общего социального процесса. Еще одна неблагоприятная тенденция вытекала из того, что характер человека воспитывался для жизни, причем «жизнь» понималась как нечто общее, как вакуум, в котором, согласно таинственной гармонии, все должно обернуться к лучшему. Сегодня мы знаем, что этот вакуум, называемый жизнью, фактически представляет собой общество с меняющимися условиями и институтами. Либеральное образование, неспособное увидеть социальную основу, функционирует хорошо, когда каждый, как это бывает во времена всеобщего процветания, независимо от своего характера, имеет хорошие шансы устроиться в жизни. Однако либеральное образование терпит крах, когда прекращается процветание и различные группы общества зависят исключительно от своих собственных ресурсов, когда безработица и отсутствие мобильности подрывают силы отдельного индивида. Игнорирование социологической точки зрения не устраняет социальных проблем, а ведет к полному хаосу, причем в обществе растет влияние тех людей, которые пытаются установить в нем порядок, но не с помощью научных методов, а путем диктатуры. Социологическая близорукость догматических мыслителей мешает нам осознать тот факт, что в рамках 16 К.Манхейм ==481

демократической и либеральной структуры уже присутствуют методы, которые, будучи правильно примененными, могли бы помочь нам справиться с меняющейся ситуацией. Но для того чтобы ориентироваться в новых условиях массового общества, не создавая благоприятной почвы для диктатуры и автоматического конформизма, демократия и либерализм должны отказаться от безответственного оптимизма и политики laissez-faire и изучить принципы, лежащие в основе тенденций общественного развития. Мы не должны думать, что знание социальных условий массового общества способствует созданию усредненной личности. Большое общество обычно можно разделить на малые единицы и в них создавать благоприятные условия, направленные на увеличение индивидуальных различий между членами группы. Нежелание привести нормы в соответствие с меняющимися историческими и социальными условиями, свойственное идеалистам прошлого, исчезает. Изучение процессов, поддерживающих или разрушающих социальную значимость отдельных этических норм, вовсе не означает релятивизма, анархии или презрения к нормам вообще, а представляет собой попытку' найти место для сократовского

размышления. Сократовское размышление в своей первоначальной форме было первым симптомом демократических изменений в обществе, где самые лучшие и проницательные люди стремились создать науку, которая должна была подвергнуть критическому рассмотрению старые моральные нормы и мифологический образ мышления. Они хотели разработать рациональные нормы, которые годились бы для городского общества и гармонировали бы с новым образом мыслей, связанным с переходом к обществу, основывающемуся на ремесле и торговле. Эта этическая система представляла собой рациональный путь восстановления этических норм в малых группах, исчезнувших вместе с исчезновением обычая. Когда мы найдем в себе смелость признать, что наши судьи, министры, врачи, учителя и социальные работники постоянно имеют дело с конфликтами, возникающими при приспособлении индивида к меняющимся условиям? Сейчас и тот человек, который нуждается в совете, и тот, кто должен дать совет, не знают, каких норм и этических правил они должны придерживаться. Когда мы, наконец, признаем, что в хаосе, в котором исчезают старые условия, а новые потребности еще не достаточно ясно сформулированы, крайне необходимо постоянное обсуждение всех «за» и «против» различных норм и правил? Когда же мы поймем, что единственный путь помешать диктаторам навязать нам свои убеждения и новые моральные заповеди состоит в том, чтобы создать в нашей среде форум, который указывал бы нам пути морального приспособления в переходный

==482

период7 Авторитет подобного форума опирался бы, конечно, не на диктаторскую власть, а на уважение к лучшим умам, руководящим его деятельностью и основывающим ее на тесном контакте с большинством населения. Я хочу также привлечь внимание к появлению двух новых проблем и возникновению новых психологических методов, которые, если получат дальнейшее развитие, обязательно внесут свой вклад в приспособление индивидов и групп в нашем обществе. Во-первых, я хочу предложить возможный подход к проблеме возникновения новых демократических норм и их приспособления к меняющимся социальным условиям Одна из глубочайших причин отсутствия безопасности в демократической культуре заключается в том, что люди теряют уважение к этическим нормам вообще. Это происходит главным образом потому, что в меняющемся обществе большинство старых норм устаревает, но не отменяется. Общепризнано, что моральные нормы, которые больше не могут выполняться, поскольку утратили связь с реальностью, увеличивают количество нарушителей- закона и подрывают веру в закон вообще. Демократическая система еще не разработала механизм удаления этих устаревших норм из морального кодекса, подобно тому как устаревшие законы удаляются из законодательства. Мы не должны забывать, что моральные заповеди - такие же средства формирования человеческого поведения, как и юридические законы. И если мы до сих пор обходились без институционального контроля в области морали, то это объяснялось тем, что большая часть этических норм повседневной жизни была создана методом проб и ошибок и передавалась по традиции. Однако метод проб и ошибок действует до тех пор, пока социальные условия благоприятствуют бессознательному выбору, т. е. пока изменения происходят настолько постепенно, что устаревшие нормы отмирают с течением времени. Но сегодня совсем другое. Сегодня темпы изменений слишком высоки, чтобы можно было положиться на бессознательный эксперимент и выбор. Индивид теряется в невидимом обществе, так как он слишком слаб, чтобы придумывать для себя новые нормы. Результат этого моральный хаос, в котором религиозные нормы, семейные традиции и мораль добрососедства теряют почву, не будучи замененными другими принципами. Диктаторские общества принимают упрощенное решение. Они просто-напросто устанавливают свой кодекс в духе тоталитарного Gleichschaltung21. Так они бесцеремонно заполняют пробел, который должен быть заполнен демократическим приспособлением, в ходе которого и специалисты, и

обыкновенные люди могли бы совместно выработать новые нормы. Однако для этого все компетентные органы наших

==483

демократических обществ, такие, как церковь, школа, социальные службы, должны подвергнуть научному анализу наши моральные нормы Они должны осознать, что эти нормы не становятся более достойными от того, что претендуют на вечность и неизменяемость. Развитие социальной науки доказывает, что разработка нового морального кодекса представляет собой часть проблемы разумного приспособления и что социальный работник постоянно вынужден сталкиваться с установившимися обычаями, но не с проблемой норм как таковой. Современная социология и психология добиваются успехов, не только изменяя моральные заповеди, но и находя новые методы приспособления масс с помощью группового анализа Здесь мы сталкиваемся с проблемой, которая уже была осознана в греческой трагедии, где был разработан метод группового катарсиса Несмотря на то что это пока еще отдельный и небольшой опыт, я осмелюсь сказать, что он представляет собой подлинную альтернативу фашистской эксплуатации групповых эмоций. Мы должны оторваться от предубеждения, что групповое взаимодействие может выработать лишь массовый психоз, что группы и массы не могут быть просвещены, что они обречены быть жертвой идеологий. Демократия должна научиться использовать эти силы группового взаимодействия в позитивном русле. Оба подхода к нашей проблеме не являются, по-видимому, образовательными проблемами в узком смысле слова Однако совершенно ясно, что они имеют отношение к образованию II. Индивидуальное приспособление и групповые потребности В соответствии с современной точкой зрения, существующей в психологии и социологии, истинный смысл любой человеческой деятельности может быть найден только тогда, когда он связан с проблемой приспособления. Приспособление означает, что организм каким-то образом соотносит свое внутреннее и внешнее поведение с потребностями окружающей среды22 Простейшая форма приспособления, осуществляемая с помощью проб и ошибок, наблюдается в поведении животного, запертого в клетке и бросающегося на решетку, чтобы убежать из нее. Когда ребенок учится чистоте с помощью внутреннего контроля над кишечной деятельностью, мы говорим о приспособлении к требованиям гигиены, существующим в его социальном окружении. Подобным же образом, если он учится приспосабливать свои эмоциональные потребности к формам самовыражения, принятым в его семье или

==484

его стране, мы все еще говорим о самоприспособлении, хотя оно происходит на более высоком уровне Каждое живое существо находится в состоянии постоянного приспособления. Тем не менее мы склонны не замечать того факта, что мы постоянно соотносимся с окружающим миром, поскольку при нормальных и постоянных условиях мы обычно следуем традиционной модели поведения Поскольку

мы можем осознать тот факт, что наше поведение основано на приспособлении лишь при меняющихся условиях, выберем в качестве примера группу, находящуюся в процессе быстрого изменения Когда мы читаем литературу о жизни групп иммигрантов, например, о жизни польских крестьян в Америке, которая так мастерски описана Томасом и Знанецким23, или о судьбе русских аристократов в Париже после русской революции, то обнаруживаем некоторые типичные процессы и конфликты На первом этапе своего пребывания в иностранном государстве иммигрантская группа склонна приспосабливаться к новым условиям в качестве единого замкнутого целого Позднее отдельные члены группы предпочитают приспосабливаться по-своему Пока преобладает коллективное приспособление, каждый член группы действует не в соответствии со своими непосредственными личными интересами, а как член социальной группы Испытываемое им чувство незащищенности и изоляции во враждебном окружении заставляет его подчинить свои личные желания потребностям группы. На этой стадии правилом является взаимопомощь и добровольное сотрудничество, и каждый человек использует свой талант в интересах группы Кроме того, мы обнаруживаем, что вся группа в целом отождествляет себя с каждым ее отдельным членом, если он подвергается нападению извне. Этот дух групповой солидарности исчезает, когда позднее, при изменившихся обстоятельствах некоторым членам группы открываются особые возможности. В особенности это касается молодых людей, изучивших новый язык, получивших соответствующее образование и приспособивших свой образ мыслей к новому психологическому климату; у них будут лучшие возможности в выборе карьеры, нежели у их родителей. С изменением объективных возможностей иной вид приобретают также и субъективные реакции. Именно на этой стадии проявляется различие между индивидуальным и коллективным приспособлением. В то время как более молодые члены группы пробивают себе дорогу с помощью индивидуального приспособления, т е используя свои собственные возможности независимо от потребностей группы, пожилые остаются приверженными к коллективной форме приспособления. И чем безнадежнее их положение в новом окружении, ==485

тем в большей мере проявляется их ортодоксальность. Они начинают придавать особое значение каждой детали своих бывших аристократических привычек, и их классовое сознание и антидемократические взгляды становятся еще более ярко выраженными. Они ведут себя таким образом, потому что чувствуют, пусть даже неосознанно, что для сохранения сплоченности их группы необходимо гораздо больше усилий, чем это имело бы место на родине. Отныне их ортодоксальность становится не просто обычной установкой, а превращается в психологическое давление, оказываемое ими на молодых с целью подчинить тенденцию к индивидуальному приспособлению групповой сплоченности. Проблему «индивидуального приспособления и групповых потребностей» можно проиллюстрировать на отдельном конфликте Несовпадение оптимального индивидуального приспособления с коллективными потребностями группы одна из главных причин конфликтов в обществе. Некоторая дисгармония между интересами индивида и группы имеет место даже при обычных условиях гармоничной общественной жизни. Определенная напряженность в повседневном приспособлении была свойственна группам эмигрантов, даже когда они еще жили у себя на родине и признаки грядущей революции не проявляли себя ни в малейшей мере Однако индивиду всегда можно было указать на то, что, пожертвовав своими сиюминутными личными интересами, он выиграет за счет своей доли в увеличившейся силе его группы Иными словами, был возможен компромисс между интересами индивида и общества.

Итак, в каждом случае человеческого приспособления мы имеем дело с более или менее сильным конфликтом между первоначальными импульсами индивида, стремящегося к максимальному удовлетворению и самовыражению, и различными табу и запретами, налагаемыми на него обществом. Джесси Тафт24 описывает, как маленький мальчик Джек пытался сломать различные предметы в ее приемной и делал другие запрещенные вещи, чтобы выяснить, до какого «предела» взрослые будут терпеть его действия Природа этого «предела »и образует социологическую проблему, поскольку запреты, налагаемые взрослым на ребенка, - это не просто выражение его, взрослого, личного мнения Они представляют собой обычные образцы поведения в данном обществе, и в процессе своего самоприспособления ребенок постепенно учится находить соответствующий компромисс между своими желаниями и коллективными требованиями общества На протяжении последних десяти-двадцати лет, характеризующихся чрезвычайным развитием индивидуализма, многие думали, что социологическое и психологическое приспособление

==486

даст нам возможность жить без подавлений и запретов. Сейчас мы начинаем понимать, что без них жить невозможно, что определенное количество запретов неизбежно. Вопрос для нас заключается не столько в том, можем ли мы обойтись без условностей и запретов, сколько в том, сможем ли мы провести ясную грань между запретами, представляющими собой лишь тяжкое бремя, и разумными принципами, без которых не может выжить общество. Тогда мы сможем сформулировать принципы, на которых основана деятельность общественных институтов как в преуспевающем, так и в несостоятельном обществах. По моему мнению, существуют три основных критерия для проведения различия между преуспевающим и несостоятельным обществами: а) преуспевающее общество применяет как можно меньше запретов и ограничений, б) оно проводит различие между гуманными и вредными запретами; в) с помощью своих институтов такое общество помогает индивиду наилучшим образом приспособиться и приходит на помощь тем, кто не смог этого сделать. Итак, наша следующая проблема заключается в том, чтобы больше узнать о характере этих норм и коллективных потребностей, их социальном и психологическом происхождении, их функциях в прошлом и в современном обществе. Прежде всего, мы должны понять, что эти нормы неоднородны по своей природе, что лучше изучать их под разным углом в соответствии с их вкладом в приспособление индивидов и групп. Я хочу, во-первых, упомянуть разумные условности и табу, выполняющие определенную функцию в данном общественном порядке. Во-вторых, я укажу на нормы, препятствующие психологическому приспособлению, так как они порождаются конфликтностью институтов. В-третьих, существуют нормы, которые когда-то были функциональными, а теперь стали иррациональными, поскольку утратили функциональный смысл В-четвертых, я укажу на нормы, которые, будучи иррациональными сами по себе, выполняют в современном обществе реальную функцию. И наконец, мы рассмотрим устаревшие условности, не выполняющие реальной функции и представляющие собой только психологическое бремя. 1 Что касается первой категории, то под функциональными нормами я понимаю такие, которые должны выполнять определенную функцию, без которой не может существовать ни одно общество, особенно наше. Так, нельзя разрешать убийство, несмотря на то, что человеку свойственна определенная агрессивность. Единственное средство, которое может применить общество, - это найти какой-то другой

==487

выход или форму облагораживания агрессивного стремления. Подобным же образом, для того чтобы в обществе стало возможным сотрудничество, индивид должен обладать определенным набором качеств, как-то: пунктуальность, дисциплина, настойчивость и добросовестность. 2. Совсем иное дело - нормы, которые хотя и выполняют определенную функцию, но находятся в состоянии конфликта с другими из-за отсутствия координации наших институтов. Так, если семья учит нас морали добрососедства и взаимопомощи, а законы рынка вынуждают становиться напористыми, то результатом столкновения этих противоречивых норм будет своего рода нервное расстройство. Так, Карен Хорни25 совершенно права, утверждая в своей интересной книге, что определенные типы неврозов представляют собой результат конкуренции в обществе. Эти конфликты никогда не будут решены самим индивидом, пока не будет необходимой координации между социальными институтами. Однако если индивид с помощью социологического анализа осознает, что источник конфликта заключается не в нем и что улучшения можно добиться лишь коллективными усилиями, сделав попытку скоординировать противоречащие друг другу институты, то это поможет ему найти подходящий компромисс между противоречивыми тенденциями. 3. Положение еще более осложняется, если конфликт в сознании индивида происходит в силу того, что нормы, служащие для него мерилом и бывшие весьма различными в прошлом, утратили свою функцию в современном обществе. Причина, почему эти устаревшие нормы выживают и сохраняются, коренится в том, что человек в своем приспособлении руководствуется главным образом не непосредственной реакцией, а действует в соответствии с культурной моделью поведения и традиционными социальными нормами. Эти модели и нормы могут принадлежать более ранней стадии развития общества, тогда как проблема, с которой он сталкивается, может носить современный характер. Фрейд показал, что эти устаревшие потребности можно объяснить формированием нашего идеала Эго. Важнейшие элементы идеала Эго формируются в раннем детстве и поэтому они часто отражают родительские потребности. Однако мы перенимаем эти потребности у наших родителей точно так же, как они у своих родителей, так что эти потребности представляют собой отражение прошедших эпох. Именно поэтому основной набор заповедей и норм, контролирующих нашу жизнь, очень часто отстает от реальности, к которой мы должны приспосабливаться. Поэтому очевидно, что в некоторых случаях слишком жесткий идеал Эго может стать, как это показал на интерес-

==488

ных примерах М. Вульф26, препятствием для нашего приспособления к действительности. Так, в случае с нашим эмигрантом аристократические традиции имели в прошлом функциональный смысл в обществе, основанном на различении рангов. Однако эти же потребности становятся бессмысленными, неприемлемыми для человека, который хочет сделать карьеру в демократическом обществе. Рациональный социологический анализ может быть в данном случае ценным для индивида, так как объясняет его трудности в приспособлении и позволяет ему избавиться от норм, утративших свой смысл.

4. С особыми трудностями мы сталкиваемся в тех случаях, когда поверхностный анализ показывает, что некоторые нормы совершенно неразумны и бессмысленны, тогда как более глубокий анализ может выявить их функциональную значимость. Множество обычаев старой аристократии, придающей большое значение всякого рода отличиям, рангам и титулам, может показаться совершенно бессмысленным молодому поколению, приспосабливающемуся к демократическому обществу, предоставляющему всем своим членам большую степень равенства. Если бы молодежь посмотрела на эти условности с точки зрения старшего поколения, она бы поняла, что эти обычаи вовсе не лишены смысла. В новом окружении старые условности приобрели новую функцию. Они превратились в защитный механизм, который тайно помогает поддерживать сплоченность между теми, кто неспособен к индивидуальному приспособлению. Таким образом, кажущиеся на первый взгляд иррациональными нормы могут иметь вторичный функциональный смысл, если посмотреть на них с точки зрения особой ситуации отдельных групп. И здесь социологический анализ помогает найти правильное отношение к этим условностям. Те, кто больше не хочет разделять судьбу традиционной группы, сознательно покидают ее, те же, кто желает сохранения таких групп даже в изменившихся условиях, понимают свой функциональный смысл. 5. И наконец, я перехожу к рассмотрению норм, являющихся полностью неразумными и совершенно ненужными в современном обществе. В нем много таких пережитков, проистекающих из беспомощности социальных организаций прошлого. Отказ от этих неразумных и бессмысленных заповедей становится оправданным, только если мы сможем выявить породивший их механизм. Я имею в виду такие объяснения некоторых запретов, которые показывают, что они возникли в силу особенностей характера какой-либо сильной личности или какого-то случая, а затем превратились в норму поведения большинства людей. Так, некоторые диеты и проведение различий между чистой и нечистой пищей, видимо, возникли

==489

первоначально по причине чьего-то личного отвращения к той или иной пище, а затем превратились в привычку и стали предметом подражания. Людям же, не знающим происхождения этих запретов, кажется, что они вызваны каким-то внутренне присущим человеку страхом. Для этой стадии характерен своего рода рационализм - попытка найти религиозное или моральное оправдание традиционным привычкам. И если групповое сознание находится на уровне магии, то оно обычно вырабатывает какую-то тотемистическую систему различных табу. Если же групповое сознание достигло более утилитарного уровня, то запреты и ограничения объясняются с точки зрения гигиены. Тем не менее совершенно очевидно, что эти оправдания, хотя и кажутся вполне разумными, все же не могут считаться объяснениями моральных норм. Возможно, возникает такое впечатление, что я признаю лишь функциональные и рациональные нормы и недооцениваю иррациональные потребности человека, коренящиеся в подсознательном. Однако это не так. В данном исследовании я не затрагиваю те иррациональные элементы, которые совершенно бессмысленны, а также те, которые удовлетворяют потребностям подсознательного27. В настоящее время давление цивилизации на человеческое сознание слишком велико, и большая часть наших неврозов суть результат излишних ограничений и запретов. По-видимому, некоторые сексуальные табу, формы аскетизма и ограничений самовыражения объясняются не столько социальными или психологическими потребностями, сколько тем, что общество вплоть до настоящего времени было слишком негибким механизмом, нередко оказывающим разрушающее влияние на психику индивидов. С другой стороны, возможно, сохранение слишком строгих табу обязано авторитарной форме общества прошлого, стремившегося к воспитанию раболепного сознания. Возможно, воспитание чувства вины и чувства неполноценности способствует формированию раболепного сознания гражданина, а табу,

накладываемые в детстве на любопытство к проблемам секса, способствуют подавлению самостоятельного мышления. Чем больше фашизм прибегает к устаревшим методам запугивания и чем более в нем проявляется общая тенденция к принуждению, к беспрекословному подчинению, тем настоятельнее становится для психолога и социолога в демократических странах потребность изучения методов, способных заменить брутальные формы социальной интеграции более гуманными формами образования. Хорошо управляемое современное общество, основанное на здоровых институтах, может обойтись без суровых репрессивных мер в своем моральном кодексе.

==490

Требование пересмотра наших моральных норм не так уж ново, как кажется. Разве Реформация и, в частности, пуританское движение не были тщательным вытеснением магических элементов из римской католической религии с целью достижения более рациональной морали? Сегодня логическим продолжением этой тенденции является ориентация на коллективные потребности, которые должны быть «функциональными, а не формальными; ясными, а не спорными; добровольными, а не принудительными; привлекательными, а не скучными»28. III. Проблема группового анализа И, наконец, я хочу сказать несколько слов о том, как общество может помочь индивиду в его приспособлении. На ранних стадиях своего развития помощь, которую оказывало общество своим неимущим членам, была материальной. Милосердие носило чисто внешний характер. И лишь психология, и в особенности психоанализ, акцентировали внимание на субъективном аспекте приспособления. Признав это, я вовсе не считаю индивидуальную помощь, предлагаемую психоаналитическим методом, последним словом социального и психологического приспособления. Я скорее склонен думать, что мы приближаемся к эпохе, в которой некоторые формы коллективного приспособления станут такими же важными, как приспособление индивидуальное. С этой точки зрения психоанализ, придающий главное значение отношениям между индивидом и психоаналитиком, представляет собой лишь одну из многих возможностей психологического лечения. Недостаток чисто индивидуального подхода состоит в том, что пациент оторван от социального окружения, поскольку лечение происходит в приемной врача, не являющейся частью его нормального окружения. Психоаналитик должен полагаться главным образом на результаты самоанализа и самоприспособления, которые не составляют неотъемлемой части повседневной жизни пациента. Далее, психоаналитический подход не учитывает должным образом все социальное и культурное окружение, которое очень часто оказывается конечной причиной невротических симптомов. Этот чисто индивидуалистический подход - симптом либеральной эры и обладает как ее преимуществами, так и односторонностью. Как мы уже видели, либеральный подход к решению проблем человека и общества всегда предполагал отрыв индивида от социального окружения. Рассматривая причины и методы лечения случаев психологической неадаптивности и неврозов, он недооценивал действие крупных социальных сил. И хотя мы понимаем ограниченность психоанализа, это

==491

не означает, что мы отвергаем его. Напротив, терапевтические отношения между двумя индивидами часто незаменимы для лечения пациента Однако мы хотим подчеркнуть тот факт, что психоаналитическое приспособление не может решить всех проблем Надо искать другие формы и применять их наряду с психоанализом. Я назвал эти коллективные формы приспособления социальным или групповым анализом. Социальный анализ рассматривает каждый индивидуальный случай не только в связи с семейными обстоятельствами, но и в контексте социальных институтов В то же время социальный анализ более сознательно использует взаимодействие между группами Такой подход постепенно приводит к контролю непосредственной окружающей среды и более широкого окружения, причем равное внимание уделяется как культурным, так и материальным элементам. Поскольку такие тенденции никогда не появляются изолированно, а всегда одновременно, я хотел бы обратить внимание на отдельные попытки, которые находятся сейчас в экспериментальной стадии Очевидно, не будет ошибкой предсказание о том, что общество, руководствующееся все более научными принципами, в будущем использует их. 1 Первый эксперимент коллективного приспособления представляет собой модификацию психоаналитического метода в применении к малым группам. Подобного рода эксперименты осуществлялись вначале в палатах клиник для душевнобольных, где надо было найти методы лечения большого количества пациентов при небольшом штате медицинского персонала. Вместо индивидуального анализа была сделана попытка произвести анализ ситуации в небольших группах. Психоаналитик начинал с обсуждения различных типов психологически неадекватного приспособления. Чем больше он работал, тем яснее становилось, что результатом является улучшение состояния больных. Оказалось, что пациенты с большим энтузиазмом обсуждают свои недуги в малых группах. Эксперимент показал, что результаты лечения зависят главным образом от способности аналитика использовать должным образом эмоциональную напряженность в группе и направить ее в терапевтическое русло. Групповая дискуссия имела положительный эффект еще и потому, что помогала некоторым пациентам установить контакт с аналитиком Несколько лет назад Луи Вендер28 прочитал доклад в Нью-йоркском неврологическом обществе, в котором детально описал этот эксперимент, и показал, в частности, что сопротивление пациентов в группе иногда бывает слабее, чем при индивидуальном анализе. Причина этого заключается, по-видимому, в том, что невротические симптомы и различные формы неадаптивности в этих случаях описываются без соотнесения их с конкретным индивидом. Таким образом, ==492

пациент учится распознавать свои симптомы у других людей и лишь позднее связывает их с собой. Этот эксперимент ни в коем случае не следует рассматривать как метод, заменяющий психоанализ, а также судить о нем по критериям психоанализа Он представляет собой нечто совершенно иное, являясь в трудных случаях не столько радикальным лечением, сколько попыткой привести в движение механизм анализа, дав ему толчок Правильный подход к этому эксперименту и его последователям возможен лишь в том случае, если понять, насколько велика сфера неисследованных методов, пытающихся использовать позитивные аспекты группового влияния. Давайте обратимся к

исследованию группового поведения Трешером30. В нем утверждается, что подростка, члена криминальной группы, невозможно изменить с помощью обучения и различных увещеваний, т. е. методами индивидуального подхода. Зато можно добиться некоторого успеха в его приспособляемости, если обращаться с ним как с членом его банды, придав ей новое социально полезное назначение. Подросток изменяется тогда не индивидуально, а как член группы; таким образом, неизведанные силы группового взаимодействия превратятся в сильное средство воспитания 2 Метод Эйкхорна31 - другая форма группового приспособления В своей работе с детьми Эйкхорн до встречи с ребенком устанавливает контакт с родителями для того, чтобы, наблюдая их поведение, найти возможные источники невротических симптомов у ребенка Его лечение и воспитание сосредоточено не столько на индивиде, сколько на невротических факторах в семье, он пытается воздействовать как на родителей, так и на ребенка Конечно, Эйкхорн понимает, что его метод не может заменить индивидуальный анализ, который при необходимости также должен быть использован, но лишь обращает внимание на то, что в большинстве случаев анализ приспособляемости эмоциональных констелляций в семье оказывается достаточным. Это очевидно ведет к контролю над окружением, которое включает не только материальные, но и эмоциональные и интеллектуальные факторы. 3 Если мы установили, что неврозы можно лечить, контролируя напряжение, возникающее в окружении индивида, то надо признать, что эта среда представляет собой не только ближайшее окружение - семью, соседей или профессиональные связи, являющиеся источником психологического давления Духовный климат общества в целом может быть источником невыносимой напряженности для индивида. Здесь я хочу привлечь внимание читателя kjoù новой отрасли знания, которая называется анализом идеологии. Под идеологией мы понимаем такую интерпретацию ситуаций, которая

==493

не является результатом конкретного опыта, а представляет своего рода искаженное знание его и попытку скрыть истинную ситуацию и воздействовать на индивида с помощью принуждения. Существование идеологии было впервые замечено в политике32 Обсуждая проблемы с фанатикамикоммунистами, фашистами или даже демократами, мы вдруг чувствуем, что они применяют не эмпирический подход, а скорее защищают свои взгляды с помощью предвзятого мышления. Однако идеология не сводится лишь к политике. Практически нет ни одной сферы жизни, которая не была бы, как показал Шилдер33, окутана идеологией. Возьмем, к примеру, такие вопросы, как отношения между полами, любовь и секс, или вопросы продвижения по общественной лестнице и карьеру34 или же наше традиционное отношение к деньгам. Эти вопросы либо не обсуждаются публично, либо обволакиваются условностями и предрассудками. Мы же знаем, что когда какой-то вопрос исключается из общественной дискуссии, он становится источником неврозов и напряженности. Поскольку большинство идеологий не изобретены индивидом, а навязаны ему обществом и обычно глубоко коренятся в подсознании, они с трудом поддаются вытеснению. Наблюдения показывают, что действуют сильные защитные механизмы, опасные тем, что формы коллективного страха, коллективной вины и коллективной ненависти не только препятствуют межгрупповому общению, но и вызывают неврозы у индивидов. Нам постепенно становится ясно, что нельзя избавиться от большинства невротических симптомов путем изолированного лечения индивидов или изменения условий в малых группах, таких, как семья или соседская община. Пока не будет предпринято широкомасштабное наступление на защитные механизмы с помощью средств образования, пропаганды и социальной работы, отравленная духовная атмосфера целой нации будет всегда сильнее, чем здоровый индивид или малая группа Пока это не будет сделано, маниакальные формы общественной идеологии будут оставаться камнем преткновения для образования и сводить на нет работу по просвещению отдельной личности. Станет необходимым всеобщее введение новой формы обучения. Чтобы осуществилась '

конструктивная работа, нужно сломать защитные механизмы. Это можно сделать, лишь обнажив скрытые источники идеологии и показав их связь с неосознанными мотивами и скрытыми интересами. Необходимо обратить внимание на то, что все мы подвержены действию каких-то защитных механизмов и что они представляют главное препятствие на пути рационального разрешения наших проблем. Лишь когда индивид готов к самоанализу, можно переходить к логическим аргументам, показывая, что идеологии крайне непоследовательны или

==494

скрывают под пустыми символами проблемы, на которые индивид закрывает глаза. На семинарах и лекциях мне часто кажется, что именно такой идеологический анализ социальных и психологических факторов не только расширяет кругозор, но и постепенно меняет отношение аудитории и вызывает своего рода катарсис. Недавно психиатр Шилдер35 попытался применить метод идеологического анализа и обнаружил его чрезвычайную плодотворность в подготовке к психоаналитическому лечению или групповому приспособлению. И тем не менее было бы ошибочным утверждать, что этот метод может заменить психоанализ. Он выполняет совершенно иную функцию в терапевтическом приспособлении. Во-первых, он позволяет более осознанно использовать силы социальной стимуляции для совершенствования человека, чем это делалось ранее. Так, новая форма анализа непосредственно обращена ко всей группе, т. е. к людям, находящимся в особой обстановке, в которой одна и та же сила, ложно направленная, порождала идеологии и душевные расстройства. Кстати, я вовсе не признаю существования мистического единства, называемого «групповым сознанием». Без сомнения существует зло, которое возникает и может быть устранено лишь в таких социальных формах, в которых групповое взаимодействие и массированная атака на сознание многих устраняют сопротивление. Я уверен, что каждый из нас в какое-то время испытал подобный опыт коллективного облегчения, посетив хорошо организованный митинг, посвященный реформам в области секса, или другое коллективное просветительское мероприятие Будучи анонимным членом аудитории, индивиду легче избавиться от определенных предрассудков, которые тяжелым бременем лежат на его сознании, чем если бы их надо было обсуждать персонально. Более того, как уже правильно отмечалось, у индивида внезапно исчезает чувство изоляции в тех случаях, когда он замечает, что не только его одного мучает чувство вины и что он разделяет его с большинством своих коллег. С учетом этого опыта в совершенно ином свете предстает развитие последних десятилетий. Процесс, начавшийся в XVII и XVIII вв и известный как эпоха Просвещения, представляет собой не только новое направление идей, но и серию попыток нового вида группового анализа. Мы не должны винить пионеров этого нового направления за их стремление устранить с помощью разума психологические камни преткновения. Я поставил бы целительную силу разума даже выше коллективного действия. Я делаю это сознательно, потому что сейчас модно думать, что последние события в Германии и других странах доказали, что массы способны лишь к иррациональным подходам и эмоциональному сумасбродству. Я не

==495

отрицаю возможности злоупотребления массовыми эмоциями именно таким образом. Однако прежде чем согласиться на такое презрительное отношение к массам, я предлагаю провести тщательный анализ конкретных случаев, как исторических, так и современных, где умелое разрешение проблем привело к просвещению и групповому катарсису. Мы часто являемся свидетелями борьбы масс за

просветительские идеалы, мы знаем также немало примеров стремления масс к образованию. Возможно, зло коренится не в самих людях, а в отсутствии доброй воли у элиты, которая не хочет помочь им, а также в нашем незнании возможных методов (борьбы с ним) и их различных реакций на отдельного индивида. Исключительное сосредоточение на индивиде ведет к полному игнорированию того социального окружения, в котором живет человек. Подобно тому как ребенок по-разному ведет себя в семье, в комнате для игры, в группе детей, также и различные институты по-разному реагируют на поведение и самовыражение индивидов. 4. Мы должны не только практически научиться наилучшим образом использовать силы массового взаимодействия, но и учитывать другую тенденцию в развитии социальной мысли. Четкое разграничение между группой и толпой показывает, что такие психологи, как Лебон и его последователи, очень ошибались, называя любое объединение людей толпой или массой. Такой подход характерен для элиты прошлого, которая не верила в современное общество лишь потому, что новые группы претендовали на место в цивилизации. Наиболее интересно такой подход представлен в исследовании Ортеги-и-Гассета «Восстание масс»36, которое страдает тем же недостатком. Отождествляя растущее число членов общества с массами, эти мыслители только препятствуют добросовестному анализу разных возможных форм групповой интеграции. Далеко не всякое скопление людей является толпой или массой. Важно отметить, что группы, имеющие определенные функции и внутреннюю согласованность, не снижают, а повышают духовный уровень своих членов, тогда как дезинтеграция личности обычно соответствует дезинтеграции общества Задача будущего состоит поэтому в том, чтобы провести ясное различие между формами групповой интеграции и точно установить, как они влияют на сознание членов группы. Ценные эксперимены уже проводились в Америке, России и других странах; они показывают, в частности, как работа в группе влияет на достижения индивида37. В этой связи было проведено изучение школьного класса как социальной группы с особыми возможностями38. Здесь очень важно понять всю значимость работы в группе.

==496

Установление сотрудничества, распределение риска и ответственности - важный фактор развития личности в рамках социальной модели. Новизна Arbeitsschule39 состоит в сознательном использовании работы в группе для стимуляции развития личности Кроме того, игра в работу и другие игры имеют не только образовательную ценность, но и вызывают своего рода катарсис. Как было справедливо замечено40, они имеют тот же эффект, что и сны, так как дают выход подавленным инстинктам и разобщающим идеям. Преимущество игр состоит также и в том, что они могут быть в различной степени индивидуальными или рассчитанными на сотрудничество. Так, в Древней Греции игры носили преимущественно индивидуальный характер, тогда как английские национальные игры с самого начала отличались сильным духом общности и сотрудничества41. Надо ли говорить о том, что фашистская концепция игр подразумевала их военную модель? Итак, теоретический анализ и эмпирические наблюдения показывают, что первые результаты превращения неорганизованных масс в институционализированные группы ведут к выработке у индивида «институционального поведения»42. Однако это лишь первый шаг. Поскольку группы должны

выполнять разные функции, между ними возникают большие расхождения. Это сказывается на способе их сочленения, соединения, что, в свою очередь, влияет на уровень менталитета их членов и вызывает у них различные реакции43. И наконец, существуют не только различия между массой и группой, но и, соответственно, между массовым и групповым лидером44 Важной психологической и социологической проблемой будущего является организация масс и толпы в различные группы, каждая из которых оказывает свое воспитательное воздействие на формирование личности. Рассмотрим в связи с этим задачи образования и новой социальной службы. Социальный работник, например, находится в выигрышном положении по отношению к своему пациенту Он встречается с ним не только в конторе или приемной, а имеет доступ к семье и всему социальному окружению. Более того, он служит «связующим звеном» между конкретными ситуациями в обществе и нашей общей социальной политикой. Он может контролировать как супер-Эго индивида, так и коллективное общественное мнение. Одним словом, он может координировать социальные изменения как в индивидуальном приспособлении, так и в коллективных потребностях. Как мы уже видели, недостатки психоаналитического подхода вытекают из того факта, что он обращен лишь к самому индивиду Поэтому он не в состоянии справиться с порочным кругом. С одной стороны, индивиды детерминированы обществом, с другой - общество состоит из индивидов. Для

==497

образования и социальной работы выход заключается в координированном наступлении на индивидов и общество. Несмотря на то что новые тенденции и психологические методы, упомянутые в данном исследовании, находятся в зачаточном состоянии, весьма вероятно, что они получат развитие, и новые коллективные потребности будут контролироваться тщательным размышлением и экспериментом. Подобно тому как юридическое законодательство выросло из нравов и обычного права, так и табу, регулирующие наши обычаи, должны будут выдержать испытание научной проверкой. Накопив конкретный опыт, мы будем знать, как эти нормы действуют в различных ситуациях и насколько велико несовпадение индивидуального приспособления с существующими коллективными потребностями. Знание факторов, препятствующих индивидуальному приспособлению, и коллективных потребностей, основанных на функциональных потребностях общества в целом, постепенно приведет нас к необходимости изменить наш моральный кодекс. На долю педагогов и представителей новой социальной службы выпала особая роль· они стоят как бы на перекрестке, откуда им видно, как функционируют психика индивида и общество. Более чем кто-либо другой они в состоянии связать возрождение человека с возрождением общества.

00.htm - glava17

Глава VI. Групповая стратегия нацизма Гитлер изобрел новый метод, который можно назвать групповой стратегией нацизма. Главная особенность гитлеровской психологической стратегии в том, что индивид рассматривается не как личность, а исключительно как член социальной группы. В данном случае Гитлер инстинктивно следует открытиям современной социологии, а именно учитывает тот факт, что на человека сильное влияние оказывают групповые узы. И что еще более важно, реакции человека зависят от группы, к которой он принадлежит. Человек по-разному ведет себя в семье, в клубе, в армии, в деловых кругах

или как гражданин вообще. Великий граф Мальборо возглавлял армию, а дома находился под каблуком своей жены. Каждая группа имеет свои традиции, свои запреты, свои формы самовыражения, и

==498

пока группа сохраняет свою целостность, она поддерживает своих членов и руководит их поведением. I. Систематическая дезорганизация общества 45 Гитлер инстинктивно чувствует, что пока люди находятся под защитой своей социальной группы, они невосприимчивы к его влиянию. Поэтому скрытый механизм гитлеровской стратегии состоит в том, чтобы сломить сопротивление индивидуального сознания путем дезорганизации групп, к которым эти индивиды принадлежат. Он знает, что человек без групповых связей подобен крабу без панциря. Эта дезорганизация должна быть такой же быстрой и насильственной, как стратегия блицкрига в войне. Однако для полного успеха необходимо создание новых групп, поведение которых соответствовало бы идеалам гитлеровской партии. Таким образом, групповая стратегия Гитлера состоит из двух этапов: разрушения традиционных групп цивилизованного общества и быстрого создания новых групп на основе совершенно новой модели. Что касается разрушения, то здесь, конечно, можно в большой степени положиться на отсутствие планомерности в экономической жизни нашего общества. Ведь отсутствие планирования - главная причина постоянной безработицы и деморализующей обстановки. Однако там, где стихийное разрушение зашло недостаточно далеко, чтобы удовлетворять целям Гитлера, он применяет собственные методы. В арсенале гитлеровской стратегии существуют различные методы воздействия на семью, церковь, политические партии и нации. Отдельные элементы этой технологии были заимствованы им у коммунистов, другие разработаны им самим непосредственно в ходе политической борьбы в Германии в 20-е годы. Он научился срывать массовые собрания, деморализовать сторонников других партий, делать вид, будто сотрудничает с соперничающими группировками, а затем губить и тех и других. Он распространил эту групповую стратегию на сферу внешней политики. Возьмем, к примеру, нации. По отношению к ним первым правилом Гитлера является неприменение силы, пока не исчерпаны все возможности деморализации. Он знает, что группы, и в особенности целые нации, живущие здоровой групповой жизнью и обладающие здоровой моралью, реагируют на открытые угрозы и прямые атаки открытым неповиновением и полным пренебрежением и еще теснее сплачиваются. Именно в здоровом моральном климате группы кроется секрет того, что фашизму не удалось сломить сопротивление Великобритании, этим объясняется также и тот факт, что Гитлер не осмелился напасть на эту страну.

==499

В том случае, когда удается найти Квислингов внутри групп, Гитлер использует технологию проникновения в группу Он посылает своих эмиссаров в качестве туристов или иным образом замаскированных с целью привлечения на свою сторону как противников существующего режима, так и людей, не приспособившихся к окружающим условиям и потерпевших крах в общественной жизни. Организовав подпольное движение, Гитлер пытается изолировать нацию от внешнего мира Основные этапы этого процесса - выход во фланг противника, его окружение и полная изоляция. Тогда жертва

полностью попадает в его власть. И все же Гитлер избегает прямых атак и предпочитает метод полной деморализации извне. Создается напряженность, распространяются слухи, страхи, соперничающие группировки натравливаются друг на друга и, наконец, устанавливается хорошо известная нацистская политика, состоящая из смеси угроз и обещаний Такие методы были применены Гитлером в Австрии, Чехословакии, Румынии, Болгарии и других странах. Секретные документы, перехваченные во время рейда на Лофотенские острова в Норвегии, свидетельствуют о систематическом применении этих методов. Инструкции нацистской армии учитывают любой возможный источник сопротивления и указывают необходимые контрмеры. II. Воздействие на индивида На этом этапе деморализация и разрушение социальных групп начинают сказываться на индивиде. Более того, они дают о себе знать у большого числа индивидов одновременно. Психологически этот факт объясняется тем, что человек, предоставленный сам себе, часто не может оказать сопротивления. Групповые узы давали ему поддержку, безопасность и признание, не говоря уже о еще более ценных узах дружбы и доверия, разрушение этих связей делает его беспомощным. Он ведет себя как ребенок, который потерял дорогу или любимого человека и, чувствуя себя неуверенно, готов пойти с первым встречным. В добавление к этому современные методы тотальной войны и тотальной пропаганды не дают индивиду времени прийти в себя, возможности сплотиться вокруг лидера и оказать сопротивление. Особенно у малых наций буквально за одну ночь может наступить полный социальный хаос и беззаконие. Это оказывает значительное воздействие и на последующее поведение индивида Дезинтеграция группы сопровождается деформацией и разрушением морали и совести индивида. Его ход мыслей оказывается примерно следующим. «Все, во что я до сих пор верил, очевидно, неправильно. Возможно, что жизнь это не что иное, как борьба за выживание

==500

и превосходство. Мой выбор состоит в том, чтобы либо стать мучеником, либо присоединиться к новому порядку. Возможно, мне удастся занять в нем важное положение. И кроме того, если я не присоединюсь сегодня, завтра может быть слишком поздно». Именно на основе этих рассуждений люди позволяли себе примиряться с утверждениями такого типа, как например, высказыванием нацистского министра правосудия Он сказал следующее: «Раньше мы имели обыкновение говорить так: «Правильно это или нет?» Сейчас мы задаем этот вопрос по-другому «А что бы сказал наш фюрер?». Именно такому образу мыслей созвучен циничный оппортунизм Гитлера, его проповедь насилия и закон всемогущества, Часто подчеркивается роль страха, ненависти, подозрений и опасений в возникновении нацистского режима Я бы, со своей стороны, добавил к этому списку элемент отчаяния. В основе всех нацистских реакций лежит отчаяние. В их мире каждый чувствует себя обманутым и изолированным, и никто больше не доверяет своему соседу. III. «Новый порядок» С успехом доведя общество до паники и отчаяния, Гитлер приступил к разработке второй части своей стратегии. Он пытается создать новый порядок по двум направлениям Одно из них ведет к порабощению масс, другое - к укреплению его руководства и терроризму его партии. Для достижения первой цели Гитлер строит военную организацию по прусской модели Эта же модель составляет основу и всей общественной организации - промышленности, труда, общественного мнения, молодежи Здесь

он опять использует страх, ненависть, терроризм Ведь гораздо легче найти выход для враждебных чувств группы, нежели использовать ее созидательную энергию. Поэтому Гитлер использует «расовую теорию» и рассматривает отдельных индивидов как козлов отпущения. Объявив евреев низшей расой и дьявольским отродьем, можно плевать им в лицо, избивать их или хладнокровно убивать. Теория козлов отпущения не только помогает освободить общество от чувства вины, она не позволяет также при возникновении недовольства направить враждебные чувства против лидера. Конечно, козел отпущения вовсе не обязательно должен быть доморощенным. Враждебные чувства можно направлять и на лидера любой страны, выступающего против нацизма Так, Гитлер обвиняет Черчилля во всех смертных грехах

==501

IV. Воспитание новых лидеров Но одной военной организации и методов подавления оказывается недостаточно. Гитлер знает, что для выживания такому типу общества нужно больше динамизма, чем регламентации. Поэтому он создает центры эмоционального возбуждения, например, отряды штурмовиков. Эти отряды напоминают послевоенные банды, которые угрожали гражданскому обществу и пытались разрушить его. Организация эмоциональных центров и их менталитет восходят в значительной степени к немецким молодежным группам периода Wandervogel46. Тайная цель этих групп состоит в том, чтобы оказывать психологическое влияние на подростков. Все это проливает свет на многие вещи, кажущиеся нам странными в нацистском государстве. Так же, как влияние семьи может быть настолько сильным, что менталитет ее членов будет запаздывать в развитии и останется на подростковом уровне, так и групповые методы могут способствовать увеличению в обществе числа людей с незрелым и необузданным менталитетом. В школах фюреров, где происходит обучение руководящих кадров, делается все возможное, чтобы произвести странную смесь инфантильного эмоционализма и слепого подчинения. Нацисты знают, что тип их лидера способен процветать только в бандоподобных группах. Именно на такую аудиторию с искусственно отсталым эмоциональным развитием рассчитаны истерические речи Гитлера. Когда же Черчилль говорит, обращаясь к своему народу: «Мне нечего предложить вам, кроме крови, слез, тяжелого труда и пота», -то его слова обращены к нации взрослых людей. Главная цель настоящего анализа состоит в том, чтобы обратить внимание на необходимость развития контрстратегии. В особенности демократические государства должны сделать все от них зависящее, чтобы нейтрализовать разрушающее воздействие промышленной цивилизации на семью и общественную жизнь. Но они должны сделать и нечто большее, нежели просто защитить себя от вредного влияния. Обнадеживающим фактором нового группового метода является то, что он может быть использован в конструктивных целях. Гитлер злоупотребил и извратил созидательные силы группы. Время наилучшего использования групповых методов настанет, когда мы столкнемся с проблемой реорганизации мира на новых принципах и с задачей изменения нацистского сознания.

==502

00.htm - glava18

Глава VII. К новой социальной философии: вызов социолога христианским мыслителям 47 Часть I. Христианство в век планирования 1) Христианство на распутье: солидаризироваться с массами или с правящим меньшинством? Во времена возрождения и либерализма христианству не удалось сохранить свою прежнюю роль основной интегрирующей силы в общественной жизни. Это привело к следующим последствиям: 1. Духовная жизнь и регулирование человеческих отношений, как общественных, так и личных, попали во власть конкурирующих общественных институтов - семьи, общины, сферы бизнеса, профсоюзов, партий, армии, общественного мнения и его средств: прессы, радио и кино; возрастных групп, групп интеллигенции, клубов и т. д. Произошедшая в начале новой эры секуляризация общественных сил способствовала большему разнообразию человеческого опыта, внедрению в умы идей спонтанности и экспериментализма, а также постоянному процессу переоценки ценностей. Однако в конечном итоге это огромное разнообразие опыта, а также тот факт, что конкурирующие системы ценностей взаимно уничтожали друг друга, привели к нейтрализации ценностей вообще. В этом заключена одна из причин того, что современное либеральное общество не может противостоять духовному и политическому вызову, брошенному тоталитарными государствами. 2. Конечно, уход христианской церкви из главных сфер общественной жизни был неполным: там, где она сохранила свое влияние на традиции и образ жизни людей, ее роль оставалась значительной. Но там, где церковь утратила связь с конкретными проблемами общественной жизни, религия во многом стала формальной, и роль ее была сведена лишь к посещению воскресных богослужений. Такова общая тенденция, хотя в этой стране она была менее ярко выражена, чем на континенте. 3. Потеря церковью опоры в обществе в целом часто сопровождалась готовностью ее лидеров сотрудничать с правящими классами и идентифицировать себя со своими имущественными правами, закрепленными законом, как в· духовном, так и материальном смысле. Однако и здесь существует различие между положением в Англии и на континенте. Поскольку в Англии возникновение капитализма и сопровождавшая этот

==503

процесс социальная революция произошли на очень ранней стадии, когда религия еще была очень сильна и пронизывала жизнь всего общества, то как консервативные, так и прогрессивные силы выработали свою философию, не выходя из религиозных рамок Поэтому в этой стране вполне возможно быть прогрессивным и в то же время религиозным, тогда как на континенте, где социальные противоречия были сформулированы до и в период Великой французской революции, можно было быть либо прогрессивным атеистом и рационалистом, либо консерватором, весьма вероятно, религиозным. 4 Тесная связь консерватизма и реакции с церковью в значительной степени способствовала тому, что общество потеряло доверие к церкви и ее предложениям относительно социальных изменений. 2) Почему эпоха либерализма могла обходиться без религии. Необходимость духовной интеграции в плановом обществе Либеральная экономика и общество конкуренции могут нормально функционировать с нейтральными ценностями, пока нет никакой внешней или внутренней угрозы, вызывающей необходимость широкого консенсуса. Это происходит очевидно в случае нападения тоталитарных государств на либеральное общество. Но не только негативный фактор угроза извне - требует такого глубокого уровня

общественной интеграции, какой в доиндустриальном обществе достигался лишь с помощью религии; необходимость планирования в нашем обществе также вызывает потребность в интеграции. И не случайно, что как коммунизм, так и фашизм пытаются разработать и внедрить псевдорелигиозную интеграцию, чтобы создать психологическую и социологическую основу для планирования. Одна из важнейших задач социолога состоит в том, чтобы указать на те новые функции в системе планирования, которые вызывают необходимость этой фундаментальной интеграции Перечислю некоторые из них. 1. Плановое демократическое общество нуждается в партийной системе нового типа, в которой право критики было бы так же сильно развито, как и обязанность отвечать перед партией в целом Это означает, что либеральное образование, служащее интеллигенции, выражающее главным образом интересы этой группы и оставляющее окончательную интеграцию на произвол естественной гармонии интересов, должно постепенно уступить место новому типу образования, воспитывающему ответственную критику, причем осознание целого по крайней мере так же важно, как и осознание собственных интересов В плановом обществе общая схема действия возникает

==504

в результате не естественного взаимодействия интересов, а сознательно разработанного и одобренного всеми партиями плана Очевидно, что новая мораль может возникнуть лишь в том случае, если глубинные истоки человеческого возрождения будут способствовать возрождению общества. 2. Как я уже показывал, первоначально существовала необходимость лишь краткосрочных решений. По мере усиления взаимозависимости различных элементов в плановом обществе возросло значение долгосрочных последствий принимаемых решений Конфликт между краткосрочными интересами и долгосрочной ответственностью становится делом чрезвычайной важности Лишь поколение, получившее религиозное образование и способное провести грань между немедленной пользой и долгосрочными жизненными ценностями, может принять жертву, которую постоянно требует плановый демократический порядок от каждой группы и от каждого индивида в интересах всего общества 3 Плановое общество нуждается в объединяющей цели. Эта цель может быть достигнута либо путем уничтожения или интернирования тех, кто не согласен, либо через духовную интеграцию членов общества. Это положение нуждается, однако, в дополнительных пояснениях Во-первых, можно возразить следующее: в области экономического планирования нет необходимости во всеохватывающей цели, в общей философской перспективе. Навязывание этой цели объясняется главным образом чрезмерным рвением отдельных групп интеллектуалов в тоталитарных государствах, которые хотят власти над другими людьми Экономическое планирование предусматривает необходимость договоренности по чисто экономическим вопросам, т. е. что должно быть произведено и в каком количестве, сколько пойдет на накопление и сколько будет немедленно потреблено. Но даже в случае всеобщего экономического планирования вовсе нет необходимости в планировании духовных элементов, так, например, достаточно скоординировать расписание работы различных железнодорожных линий и вовсе не нужно контролировать разговоры пассажиров, путешествующих по железной дороге. Однако именно этого требует от своих граждан тоталитарная система, навязывая им не только свое руководство в вопросах организации, но и пытаясь подчинить всю духовную и эмоциональную жизнь единой централизованной власти. Экономические проблемы можно в значительной степени отделить от духовных, и система планирования ради свободы в любой форме будет стремиться свести план в экономической области до минимума вмешательства, необходимого для того, чтобы избежать хаоса. И тем не менее будет существовать экономическое регулирование, оказывающее

==505

непосредственное либо опосредствующее воздействие не только на экономику, но и на остальные сферы человеческой жизни. Большинство экономических решений оказывает благоприятное воздействие на одни группы и классы общества и неблагоприятные - на другие. Планирующий орган может устанавливать из центра лишь решающие моменты, предоставляя максимальную свободу индивидуальной инициативе в разработке плана в сфере производства и личному выбору в сфере потребления; тем не менее решения этого органа неизбежно предопределяют многие другие принимаемые в обществе решения. Так, решение из центра предписывает нам определенную скорость вложений и расходования денег; указывает, куда их вкладывать, сколько надо вложить в социальное обеспечение, религию, образование, искусство, науку и т. д. Тем не менее было бы большой ошибкой рассматривать такое вмешательство как нечто совершенно новое. В конце концов любая демократическая система имеет дело с такими статьями бюджета и должна вырабатывать методы достижения согласия по противоречивым проблемам, даже если они задевают интересы групп, преобладающих в данном обществе. Новым здесь является то, что при плановой системе такое согласие вырабатывается не просто поэтапно, шаг за шагом, с помощью компромиссов по отдельным вопросам, а путем разработки единого плана, основанного на последовательных принципах и определяющего общие направления развития на следующие пять или десять лет. Существует и другая причина, по которой объединяющая цель является более подходящей для планового общества, нежели для системы laissez-faire. Есть определенные вопросы, по которым мы должны достичь согласия не потому, что они экономические по своей природе или испытывают влияние мер, предпринимаемых в области экономики, а потому, что хаос последних двадцати лет показал, что общество типа laissez-faire порождает полный беспорядок не только в экономике, например массовую безработицу, но и почти во всех остальных сферах общественной жизни. Поэтому нельзя согласиться.с экономистами - сторонниками плановой системы, утверждающими, что «надо сначала навести порядок в экономике и тогда остальные сферы общественной жизни отрегулируются сами по себе». Было бы очень желательно, чтобы все неэкономические сферы регулировались стихийными самоорганизующимися силами групповой общественной жизни. Было бы, конечно, приятнее жить в мире, в котором нет необходимости вмешиваться в духовную жизнь общества. К сожалению, великодушие экономиста - сторонника плановой системы и позиция laissez-faire в неэкономических сферах

==506

объясняются отсутствием знаний в этих областях, а также неспособностью осознать тот факт, что метод стихийного приспособления в них также не действует. Социологический анализ показывает, что то, что мы называем «моральным кризисом» или кризисом оценок48, проистекает вовсе не от злобности современного человека, а объясняется в значительной степени тем, что большое общество не смогло восстановить в крупном масштабе методы приспособления, усвоения, примирения и стандартизации ценностей, т. е. те процессы, которые активно

протекали в небольших общинах и в силу их ограниченного размера достигали своей цели, хотя протекали стихийно. Подобным же образом примитивные общества могли обходиться без последовательной и тщательно разработанной политики в области образования, поскольку в них по традиции действовали стихийные уравновешивающие силы. В изменившихся же условиях большого общества отсутствие сознательного регулирования в области образования ведет к хаосу. Приведем другой пример. Невмешательство в работу прессы гарантирует свободу мнений, пока для учреждения газеты не нужен большой капитал и всегда есть возможность найти новую газету, если существующие не говорят правду. В век больших индустриальных комплексов отсутствие контроля со стороны общества отдает власть над формированием общественного мнения в руки нескольких крупных монополистов. Перед нами всегда один и тот же процесс: laissez-faire, свободная конкуренция и свободное приспособление эффективны до тех пор, пока преобладают небольшие самоприспосабливающиеся единицы; и тот же самый laissez-faire ведет к появлению монополий и разного рода неприспособленности во всех сферах социальной жизни, как только эти единицы разрастаются и никто не замечает симптомов дезорганизации и не контролирует накапливающийся эффект некоординируемого роста. В таких условиях свобода представляет собой не невмешательство, а контроль, действующий в демократическом направлении. Мы видели, что при переходе к большому обществу принцип предоставления вещам идти своим ходом уже не соответствует принципу настоящей свободы; он просто-напросто отдает культуру во власть капиталистических интересов, которые слишком часто отражают самый низкий уровень демократической культуры, как, например, Голливуд, частные радиостанции и пресса. На современном этапе развития свобода достижима лишь тогда, когда условия жизни общества согласуются с его демократическими устремлениями. Демократические взгляды могут быть преобладающими, если общество ставит перед собой определенные цели и знает средства их достижения. И хотя даже здесь планирование

==507

ради свободы будет состоять в том, чтобы избегать там, где это возможно, вмешательства, всегда будет оставаться необходимость соглашения там, где отсутствует управление Управление же может существовать, если интеграция в обществе будет глубже, чем теперь, когда силы дезинтеграции сделали все возможное, чтобы подорвать согласие и преувеличить различия между членами общества. 4. Другой причиной, объясняющей развитие религиозных движений в наш век, является та, что переход от либеральной системы laissez-faire к плановому обществу может произойти лишь тогда, когда отношения людей и их ценности изменятся в относительно короткий промежуток времени. Психологический опыт показывает, что такое внезапное изменение привычек может произойти, лишь если новые идеи вызовут эмоциональный подъем, а важнейшие жизненные вопросы будут пересмотрены и приобретут новое значение. Этот процесс не всегда протекает мирно, а общая переоценка ценностей возможна только тогда, когда каждая новая цель является частью нового взгляда на мир и нового образа жизни. Именно этот новый взгляд придает особое значение жизни индивида и каждому виду деятельности. Отмечая необходимость нового опыта на религиозном уровне, я хотел показать, что современное общество открыто для религии и исключительно от человеческих качеств зависит возникновение истинно религиозного опыта или псевдорелигиозных движений, как это имело место в тоталитарных государствах. Конечно, полное проникновение религии в жизнь общества возможно только в том случае, если последователям христианской традиции удастся еще раз вернуться к истинным истокам религиозного опыта, осознав, что ритуальная и институциональная формы религии не достаточны для возрождения человека и общества. И только если возрождение религии, превращение ее в массовое движение и в направляющую силу возрождения общества будет согласовываться с дальнейшими общественными преобразованиями, возможно создание нового демократического христианского строя в нашей стране.

3) Католицизм, протестантизм и плановый демократический порядок В этой же связи я хочу провести различие между положением христианства, католицизма и протестантизма. Преимущество католицизма состоит в том, что он во многих аспектах сохранил докапиталистическое доиндивидуалистическое понимание христианства. Поэтому католическая традиция лучше понимает потребности неиндивидуалистического социального строя. Протестантизм в своей первоначальной форме сам способствовал становлению современного индивидуалистического

==508

сознания и развитию психологических подходов, содействующих поддержанию капитализма, конкуренции и свободного предпринимательства. С другой стороны, преимущество протестантизма состоит в том, что он лучше понимает трудности современного человека, а это может способствовать преобразованию его сознания в адекватном для нашего века направлении. Католицизм очень рано разработал - через томистскую традицию - своего рода социологию, рассматривающую социальные институты с точки зрения их функций: не так, как они представали перед личным опытом и частной жизнью индивида, а как объективные функции, выполняемые ими в жизни общества в целом. Протестантизм, придающий главное значение, согласно августинианской традиции, внутреннему опыту, имеет довольно смутное представление о социальном значении человеческой деятельности. Еще одним достоинством католицизма является смелое объединение там, где это возможно, со строгим рационализмом. В этом он - противоположность разношерстности и необузданности современных иррациональных движений. Это не умаляет, однако, роли эмоций и иррациональных элементов в человеческой жизни, а означает лишь то, что при отсутствии упорядоченной жизни, одухотворенности и рациональности эти элементы становятся разрушительными. С другой стороны, опасность католической социологии заключается в том, что она ведет к средневековью, к своего рода приспособлению средневековых моделей социальной организации к обществу. Существует огромная разница между духом общности, существовавшем в доиндивидуалистическую эпоху, и новыми формами коллективизма и интеграции, последовавшими за крахом либерализма. Первый соответствовал сельскому обществу с небольшими городами и преобладанием ремесла, последние должны будут решать проблемы массового общества, мировой экономики в век крупной промышленности и социальной технологии. Здесь сразу возникает вопрос, насколько адекватно решение возвратиться к системе гильдий, к так называемому «корпоративизму». До сих пор такая модель служила лишь фасадом для правления меньшинства фашистского типа. С другой стороны, мы не должны игнорировать некоторые преимущества синдикалистских решений. Возможно, они потерпели крах в существующих тоталитарных экспериментах, однако они обладают определенными достоинствами и могут быть использованы при реконструкции общества. Истинный вклад протестантизма обязан тому первостепенному значению, которое придается им свободе индивида, его самоопределению, добровольному сотрудничеству и взаимопомощи. Эти ценности всегда будут пред-

==509

ставлять собой антипод грядущим формам авторитарности, централизации и организации сверху. Было бы неправильно интерпретировать нашу оценку важности систематической мысли в томизме как

попытку игнорировать тот вклад, который внес протестантизм в рост современного рационализма. Как раз наоборот Исторические исследования Макса Вебера49 показали, каким образом дух современного капитализма предвидение, расчет и систематизация жизни - развивался как ответ на вызов кальвинистской доктрины предопределения Добавим, что попытки заменить церковное объяснение мира, предпринятые различными сектами и индивидами, представляют собой выражение постоянной тенденции дать новое объяснение мира, исходя из своего личного опыта. Подобные объяснения обычно прибегают к рациональному мышлению, но в совершенно новом смысле. Рационализм здесь становится индивидуализированным, он отходит от авторитарным образом установленного порядка вещей во Вселенной и обращается к восприятию мира таким, как он представляется небольшим группам и одиноким индивидам. И если я предложу назвать этот рационализм, в отличие от томистского, рационализмом индивидуалистическим, то я понимаю, что необходимо объяснить разницу между ними По моему мнению, нет сомнения в том, что современный экспериментализм рожден из этого индивидуалистического рационализма, не принимающего установившейся системы матафизики и готового изменить гипотезу, если новые факты и опыт не укладываются в старую схему. Наиболее плодотворный метод науки, а именно метод приспособления всей нашей системы мышления к постоянно расширяющейся сфере опыта, становится, будучи примененным к человеческой жизни и вопросам морали, самым большим затруднением для современного человека В ходе развития динамического рационализма в сфере морали современный человек постепенно теряет почву под ногами И если у выдающихся личностей такое падение в пропасть самости без достижения дна этой пропасти выступает как претенциозная борьба, то у среднего человека тот же динамизм ведет к бездумному поведению, потере веры во что-либо и бесконечному требованию новых ощущений. В настоящее время я лишь могу указать на эти два типа рационализма. Весьма вероятно, что будущее будет посвящено их примирению; однако лишь одно можно предсказать с уверенностью игнорирование того бедственного положения, в котором находится современное сознание, нам не поможет, но и бездонный индивидуализм не может стать основой социальной организации

==510

4) Смысл религиозных и моральных рекомендаций при демократическом плановом порядке Если мы согласимся с тем, что религия не будет и не может быть частью планового общества, а должна снова ожить в мотивах человеческих действий и воплотиться в институтах, то это не означает, что мы выступаем за религиозную форму тоталитаризма. Мы желаем как раз обратного; и пока мы являемся демократами и планируем ради свободы, весь ход наших мыслей должен быть направлен на то, чтобы избежать этой опасности. Тотальное планирование, в котором мы заменили бы Геббельса и Гиммлера на христианский клерикализм, было бы катастрофой. Это нанесло бы огромный вред самому христианству, убило бы его душу, так как придало бы ему внешний и формальный характер. Планирование ради свободы, хотя оно и включает осознание необходимости объединения и общей цели, может лишь высвободить источники глубинного возрождения, но не может навязать веру, какой бы она ни была. Для самой христианской веры лучше, если ее не будут отождествлять с какой-то одной партией и если ее дух будет присутствовать во всех партиях. На современном этапе не так-то легко предвидеть, каким будет это нетоталитарное проникновение религиозного духа в общество, поскольку это творческий процесс, который нельзя проанализировать и предсказать детально. Те, кто полагает, что планирование сможет установить правила социального и духовного изменения, забывают, что планирование ради свободы представляет собой планирование ради эксперимента и роста. Тем не менее для того чтобы способствовать правильному решению, можно попытаться сформулировать, каким не может и не должно быть истинно религиозное проникновение.

1 Из того, что было сказано выше, со всей очевидностью вытекает, что плановое общество не может строиться на нейтральных подходах конца либеральной эпохи, когда все ценности взаимно отрицали друг друга. 2. С другой стороны, очевидно, что насаждение ценностей центральной властью не может удовлетворить современное светское общество, даже если это будет религиозная власть. Из этого вытекают два требования: 1 ) общепринятые ценности должны основываться на явном или неявном согласии. В прошлом роль такого неявного согласия играл обычай. Теперь же, когда обычай исчезает, возникает необходимость разработки новых методов, в которых важную роль будут играть убеждение, подражание, свободная дискуссия и сознательно принятый образец; 2) нет необходимости навязывать согласие по более сложным вопросам в тех сферах, в которых лучшим двигателем является индивидуальная вера или свободный эксперимент Опыт либерализма показывает, что

==511

высшие формы духовной жизни лучше всего процветают в условиях свободы. Короче говоря, мы должны установить набор основных добродетелей, таких, как порядочность, взаимопомощь, честность и социальная справедливость, которые могут быть воспитаны с помощью образования и социального воздействия, в то время как более высокие формы мышления, такие, как искусство и литература, остаются такими же свободными, как и в философии либерализма. Составление списка первичных добродетелей, без которых не может существовать ни одна цивилизация и которые создают основу для стабильной и здоровой жизни общества, должно стать одной из наших основных задач. Это не означает, однако, что церковь как таковая не может давать рекомендаций по поводу того, какими должны быть христианский общественный порядок, христианское искусство, христианская философия и мораль. Вся разница состоит в том, пропагандирует ли она свои взгляды в виде рекомендаций или навязывает их силой. По мере развития века планирования становится все более вероятным, что эти рекомендации примут форму последовательной системы, напоминающей Summa50 св. Фомы, по той простой причине, что в неплановом обществе существует меньше связей между различными фазами поведения, чем в плановом. Поскольку либеральное общество основано на свободной конкуренции и постоянном индивидуальном приспособлении, постольку становится значительным многообразие возможных реакций. Существует лишь возможность давать общий совет относительно того, что правильно и что нет. Можно убедить людей в правильности принципа, но не конкретной модели. В динамичном и свободном обществе существует особое поощрение за проявление способности справиться с неожиданно возникшей проблемой, проявить нетривиальную реакцию, инициативу и ответственность в рискованном предприятии. В плановом обществе эта способность выражена значительно слабее: разумному предвидению поддаются не только более простые модели поведения, но и модели последовательного поведения. Религиозные и моральные рекомендации стремятся поэтому установить не только определенные принципы, но также и набор конкретных моделей поведения, создать образ удовлетворительных общественных институтов и определить мировоззрение общества в целом. И если эти рекомендации не навязываются меньшинством большинству в качестве диктаторских правил, а являются плодом творческого воображения и находятся в распоряжении тех, кто стремится к упорядоченному образу жизни, то они не приносят вреда, а выполняют в современном обществе такую функцию, без которой оно вряд ли сможет выжить.

==512

5) Тенденция к этике, формулирующей правильные модели поведения более позитивно, чем в предшествующую эпоху Это в то же время означает, что приходит конец преобладанию так называемой формалистической этики над этикой содержательной. Говоря о формализме этики, мы имеем в виду те этические принципы, которые намеренно отказываются давать конкретные советы относительно того, что следует делать, а вместо этого сводятся к абстрактным формулам правильного и неправильного действия. Наилучшим примером такой этики является максима Канта, которая вместо того, чтобы говорить «Делай то или иное», устанавливает общее формальное правило «Поступай так, чтобы принцип твоего действия мог стать принципом действия вообще». С моей точки зрения, этот тип этики соответствует такому социальному порядку, в котором вряд ли возможно предвидение конкретных моделей правильных действий. Кант жил в историческую эпоху, когда общество находилось в процессе перестройки, в обществе, основанном на росте и постоянном движении, на открытиях и исследовании новых областей. Это был мир раннего капитализма и либерализма, где свободная конкуренция и индивидуальное приспособление определяли сферу действий; мир, в котором конкретное предопределение моделей правильного действия могло бы лишить человека той гибкости, которая была основной предпосылкой выживания в быстро меняющемся мире. Хотя Кант, выразивший формализм новой этики, сам не осознавал социологической основы своего мышления, мы вполне можем сказать, что он пришел к такому формалистическому понятию главным образом потому, что жил в соответствующем обществе, в котором предопределение соответственных моделей поведения означало бы ограничение свободы действий первопроходцев. В противоположность кантовской эпохе средневековая система этики развивалась в обществе с умеренным динамизмом, где институты регулировались главным образом традицией. В таком обществе заведомое конкретное «материальное» определение «правильной» модели поведения не было неосуществимым. Происходящий в настоящее время переход к формализму характеризуется тенденцией, в соответствии с которой главное моральное значение придается не реальному внешнему поведению и его видимым последствиям, а намерениям индивида. Именно кантианство является наиболее ясным выражением этой Gesinnungsethik51, которая исторически представляет собой не что иное, как развитие протестантской идеи о том, что для любого действия преимущественное значение имеет совесть. С социологической точки зрения, выделение 17 К.Манхейм ==513

мотивов действия индивида адекватно такому миру, в котором существует мало шансов предсказать даже самые непосредственные последствия любого действия, поскольку он живет в обществе, характеризующемся неплановостью, границы которого, кроме того, постоянно расширяются, изменяются, и в целом оно характеризуется высокой социальной мобильностью и слиянием культур. Интересно отметить, что то, что Макс Вебер52 назвал Verantwortungsethik53 (в противоположность чистой Gesinnungsethik), т. е. нравоучением, согласно которому индивид должен предвидеть хотя бы некоторые непосредственные последствия своих действий и отвечать за них, выступает в последнее время на передний план. Это происходит, по-видимому, потому, что в нашем обществе сокращаются области свободного приспособления: вместо них по мере организации большинства сфер действия

развиваются области, где преобладают стандартные модели, в которых возможно предсказать хотя бы непосредственные последствия действий индивидов. Следовательно, ответственность за эти действия становится вполне обоснованным требованием. Итак, существует следующая взаимозависимость: формализм и Gesinnungsethik соответствуют той стадии общественного развития, на которой моральный и активный индивид должен был оставаться общественно слепым, так как в нем (в том обществе) область предварительного расчета действий и их последствий были значительно меньше, чем в обществе, которое приближается к стадии планирования либо уже находится на этой стадии: где обозначены все ключевые позиции и где нажатие кнопки предполагает, что уже заранее известны определенные результаты этого действия. Конечно, это вовсе не означает, что в плановом обществе нет места случайности и судьбе; однако в нем существуют области, в которых хотя бы в течение определенного времени процесс приспособления происходит не методом проб и ошибок, а с помощью заранее установленных моделей. 6) Напряженность между ограниченным личным миром и плановым социальным порядком Этические нормы поведения снова станут во многом более конкретными и в этом более походящими на томистскую идею конкретной системы. С другой стороны, если мы не будем придавать достаточного значения протестантской традиции (согласно которой правильное поведение может определяться лишь внутренним опытом и голосом совести), то этот объективизм может привести к дегуманизации, характерной для тоталитарной диктатуры, в которой главную ответственность за правильность или неправильность действий несет фюрер, гаулейтер или плановая комиссия. Если требовать слишком сильного подчинения религиозной сфере, то возникает опас-

==514

ность, что эта модель слепого подчинения может подготовить почву для слепой покорности нерелигиозным силам. Так, лютеранская разновидность протестантизма несомненно способствовала выработке такого сознания, которое легче, чем кальвинистское, поддается диктату в мирских делах. Очень трудно ответить на вопрос о том, как в плановом обществе, где преобладают заранее установленные модели поведения, примирить необходимый объективизм с субъективизмом, согласно которому ценность действий определяется содержащейся в ней долей индивидуальной совести и выбора. Средство решения этой проблемы можно искать различными путями. а) В образовании, которое заставляет действующего индивида понять истинный смысл модели общества в целом, не довольствуясь просто механическим выполнением отдельных задач. В этих случаях социальное осознание становится моральным долгом. Мы лишь теперь поняли, насколько вредным был тот факт, что демократия, даже в тех странах, где ее институты функционируют нормально, не смогла вызвать глубокого интереса к своим достижениям, что крайне необходимо для того, чтобы жизнь при данном социальном порядке превратилась в истинное переживание. Демократия в этих странах стала рутинным обычным делом, и остается только надеяться, что угроза тоталитаризма вызовет процесс оживления, и институты, воспринимавшиеся в обществе как должное, вновь станут делом совести. б) Может быть, не всегда возможно включить целостную личность в модели действия социального порядка, поскольку слишком многое организовано чисто механически, однако в демократическом плановом обществе возможно и даже необходимо, чтобы вопрос о совести поднимался всякий раз, когда индивид принимает какой-то новый план или осознает свою ответственность за его претворение в жизнь. В этом смысле весьма вероятно, что решающей проверкой совести индивида будут не малые решения, принимаемые ежедневно, как это имело место раньше, а способность нести ответственность за решения, касающиеся социального порядка в целом. Это значит, что в прошлом вполне можно было

рассуждать следующим образом: «Поскольку я хороший христианин в личной жизни и личных отношениях, я могу не беспокоиться относительно социального и политического строя, при котором я живу». Такой подход совершенно не годится в обществе, находящемся на стадии планирования, так как в нем организация общественного строя в сильной степени определяет то, что возможно в личных отношениях. Если общество построено по принципу тоталитарного планирования, в нем фактически невозможен полный уход в ограниченный личный

==515

мир Так социальная организация становится более чем когда-либо делом личной совести. Нельзя быть добрым христианином в обществе, основные законы которого противоречат духу христианства. Так было уже во времена Льва Толстого, который сказал, что крепостничество противостоит христианству не только потому, что низводит крепостных до уровня людей низшего сорта, но и потому, что заставляет помещика вести себя не по-христиански. Это еще более верно сейчас, когда не осталось больше ни одного укромного уголка, куда не проникало бы влияние господствующих принципов данного социального строя. Хотя совершенно очевидно, что мы должны сделать все возможное, чтобы поддержать личные отношения между индивидами, а также стихийный рост малых групп в рамках планового общества, все эти средства окажутся недостаточными, пока мы не научимся придавать совершенно новое значение контролю социальной структуры общества в целом. Сейчас еще более чем когда-либо задачей церкви становится проверка соответствия основных принципов социальной организации христианским ценностям. 7) Этические нормы подлежат проверке в тех конкретных социальных условиях, в которых они должны действовать Если это так, то совершенно очевидно, что для того, чтобы определить свою точку зрения по текущим проблемам, в особенности по проблемам планирования, необходимо социологическое знание в большем объеме, чем прежде. Теперь, чтобы быть в состоянии судить о том, как будет осуществляться этот проект, чтобы называться христианским, нужно иметь конкретное представление о том, как функционирует общество. Поэтому христианским мыслителям следует еще теснее соединить теологическую мысль с социологическим знанием Смысл нормы становится конкретным, только если соотнести ее с контекстом, в котором она действует. Вне этой соотнесенности норма остается пустой. Поэтому одна из наших главных задач - социальная контекстуализация морального кодекса. Приведу конкретный пример: является ли норма христианской или нет, может в современных условиях лучше всего судить социальный работник, учитель или приходский священник, ибо очень часто именно эти люди в состоянии наблюдать действие моральных норм в жизни современного общества, скажем, в трущобах или среди безработных. В других случаях можно пригласить специалиста в области политики или бизнеса и попросить его рассказать о том, что означает данная норма в сфере его жизнедеятельности Взятая абстрактно, ==516

'<* •ч*

норма может казаться христианской, в конкретном же воплощении она может привести к противоположным результатам. В этих случаях лишь те люди, кто имеет доступ к конкретным жизненным обстоятельствам, могут наблюдать, как социальные нормы отражаются во внутреннем опыте индивидов, и могут судить об истинной ценности нормы. По этой причине я склонен полагать, что в будущем необходимо осуществить пересмотр обычаев и норм на основе консультаций с социологами и другими экспертами Их информация поможет нам понять, как практически действуют те или другие принципы, окончательная же формулировка норм остается делом теологов и философов 8) Может ли социология, представляющая собой в высшей степени секуляризованный подход к проблемам человеческой жизни, сотрудничать с теологической мыслью? Здесь сразу же возникает другой важный вопрос, который касается характера сотрудничества между теологом и социологом В какой степени теолог может разделять экспериментальный подход социолога к ценностям? Если придерживаться радикальной точки зрения на то, что христианские ценности вечны и заранее установлены, то для такого сотрудничества остается немного шансов Только если для экспериментаторства в области оценок остается ограниченное поле деятельности, только тогда возможно использование социологического подхода Нет смысла скрывать трудности, возникающие в этой области, поэтому, чтобы как можно полнее обрисовать смысл этого конфликта, я представлю социологический подход в его наиболее радикальной форме Социология по своему историческому происхождению обладает, вероятно, наиболее секуляризованным подходом к проблемам человеческой жизни Она черпает свою силу из имманентного, т е нетрансцендентного подхода к человеческим делам Она не только избегает апеллировать к Богу как объяснительному принципу всех вещей, каковы они есть или какими должны быть, но и не прибегает к абсолютной сверхчеловеческой сущности Это становится особенно очевидным, когда речь заходит о ценностях Философ-идеалист, даже будучи атеистом, всегда ссылается на определенные ценности, являющиеся вечными сущностями в платоновском смысле Социолог был бы непоследовательным, если должен был бы начинать с признания того, что определенные ценности находятся вне исторического социального процесса. Задача социолога состоит в том, чтобы выяснить, насколько разнообразие социальных феноменов, включая преобладающие ценности, зависит от меняющегося социального процесса

==517

Ему показалось бы неразумным и методически непоследовательным исключать определенные явления из области социологического объяснения. Он не согласился бы с предположением о том, что некоторые феномены с самого начала священны и потому закрыты для социологического подхода, в то время как светские процессы для него более доступны. Так думает тот, кто понимает, что у социологии можно многому научиться, но при этом боится выступить против религии, отдавая ее во власть эмпирического анализа. Опасность этого половинчатого решения состоит, во-первых, в том, что оно ломает динамический élan54 социологического подхода, состоящего в радикальном исследовании действующих в истории социальных сил и, во-вторых, что нельзя с уверенностью заранее сказать, что может быть охвачено эмпирическим анализом, а что нет. С моей точки зрения, гораздо умнее и честнее будет позволить социологам развивать свои понятия, гипотезы и методы во всей их полноте и посмотреть, как далеко они могут продвинуться. Что касается теологов, то будет разумнее позаимствовать у них то, что кажется очевидным в свете их интерпретации, и попытаться понять вместе с ними весь спектр человеческого поведения и оценок как проблемы индивидуального и группового приспособления. И лишь тогда, когда метод использован до конца, он автоматически обнаруживает свою ограниченность.

Тогда-то станет ясно, насколько человеческое поведение и ценности можно понять в рамках функциональных категорий и где необходимо выйти за эти рамки. Поэтому предложенный метод сотрудничества между социологией и теологией кажется более последовательным и эффективным, чем ранее указанный половинчатый. Конечно, такое сотрудничество стало возможным лишь в конце эры либерализма, когда крайний рационализм истощился и стала очевидна ограниченность различных типов рационального анализа человеческих отношений. Доведя социологический анализ до его конечных результатов55, социолог сам видит, где необходимо привлечь другие подходы для дополнения полученных им данных. С другой стороны, философия и теология без знаний, получаемых с помощью социологического анализа, имеют дело с картиной мира, лишенной наиболее характерных для современности проблем и явлений. 9) Концепция христианских архетипов Если мы будем рассматривать проблему с точки зрения теологии, то возникнет вопрос, какова доля допустимого в рамках религиозного мышления экспериментализма? Если считать, что истины христианства изложены в нескольких ясных утверждениях, имеющих вечную ценность, то не так уж

==518

много останется на долю социологического мышления. В этом случае источник ошибки может быть найден лишь с помощью социологического анализа. Если стать на эту позицию, то социология будет полезной лишь как инструмент для выяснения того, почему некоторые группы не в состоянии понять истину, которой обладает человек. Если же встать на противоположную позицию и считать, что основные христианские истины не изложены в форме жестких правил, а даны в конкретных парадигмах, лишь указывающих направление, в котором надо искать истину, то тогда остается простор для творческого вклада в каждую новую эпоху. История тогда будет заключаться в материализации той христианской сущности, соответствующей изменению социальных условий, в которых вызваны к жизни поколения людей. Характерно, что архетипы христианских установок сформулированы не в виде абстрактных заповедей, а раскрываются в притчах, повествующих о жизни и учении Христа. Притча никогда не дает чистый абстрактный принцип примерного поведения, она обращается к нам через конкретный образ, воплощающий в себе историческую и социальную обстановку происходящего. Это, однако, не означает, что эта обстановка будет вечно неизменной, ибо христианин вынужден воплощать намерения Христа в различных жизненных ситуациях. Пока исторические изменения относительно просты, достаточно здравого смысла для приспособления сознания архетипов к новой ситуации. Но чем сложнее становится общество, тем больше социологического знания нужно для понимания реального смысла изменяющихся исторических условий и правильного объяснения нормативного образа. Преимущество усвоения наследуемой нормы в идиоматике конкретных образов, а не в терминах абстрактных принципов, заключается в том, что это помогает нам избежать формализма. Любая рациональная формулировка принципа ведет к заблуждению, так как предполагает логическую дедукцию, где единственным критерием истины остается разумная логика, тогда как конкретный образ одним штрихом раскрывает перед нами явное поведение, внутреннюю мотивацию, образы конкретных личностей и конкретную социальную обстановку происходящего. Одним словом, притча несет в себе огромное богатство религиозного опыта, который всегда дает больше, нежели чисто рациональный и функциональный жизненные аспекты. Пока богатство религиозного опыта поддерживается при помощи постоянных ссылок на образы христианского опыта, устраняется другая опасность социологической мысли, состоящая в том, что она может выродиться в страсть расчленения целых форм и истинного опыта на абстрактные схе-

==519

мы. Существует большая разница между использованием методов анализа для выяснения и лучшего понимания предшествующего ему опыта, и анализом, который идет ниоткуда и не ведет никуда Сегодня нам нужен анализ, позволяющий лучше понять опыт, ибо ни чистый инстинкт, ни непросвещенная интуиция не помогут нам в современной ситуации. Если такая трактовка христианской истины правильна, а именно что она дана лишь как направление, а не как жесткий рецепт, то на ее примере можно показать две важные социологические характеристики нормы. С одной стороны, такая истина оставляет большой простор для адаптации, а с другой - она не позволяет человеку потеряться в бесконечных возможностях изменения своего поведения, что в конечном итоге неизбежно должно повести к дезинтеграции личности и общества. Эта социологическая проблема наиболее ясно отражается в дилемме любого планового общества. Последнее не может ни подвергать свои основные принципы безграничным интерпретациям, ни стать настолько догматичным, чтобы в нем окончательно исчезло экспериментаторское отношение к изменению. В любом плановом обществе поэтому неизбежен институт, подобный институту священства, задачей которого будет наблюдать за установлением и поддержанием определенных основных норм. С другой стороны, необходимо предусмотреть социальные возможности, способствующие формированию абсолютно свободной мысли, каков бы ни был связанный с этим риск. Мы не должны забывать, что короткие периоды свободной мысли в истории приходились на время, когда клерикальные власти теряли исключительное право на объяснение смысла человеческой жизни и человеческих дел. Свобода мысли и блестящее развитие духа экспериментаторства в Греции объяснялись тем фактом, что там не могло возникнуть ничего похожего на восточную иерархию. В эпоху Возрождения и либерализма свободная конкуренция между церковью, религиозными сектами и группами свободных индивидов вызывала брожение в той среде, которая питала науку и способствовала развитию свободной личности. Англосаксонская модель планирования ради свободы не может поэтому опираться ни на средневековую клерикальную модель, ни на символы веры тоталитарного государства. Здесь планирование состоит в первую очередь в обеспечении простора и возможностей для появления разногласий, раскола, независимых социальных образований и роста свободной интеллигенции, но не допускает при этом вырождения свободы в анархию.

==520

Часть II. Христианские ценности и изменение среды 1) Метод исторической реинтерпретации. Преходящие и постоянные элементы идеи прогресса В предстоящий нам период изменений центральная проблема христианской мысли будет, очевидно, состоять в следующем: как изменяется применение христианских ценностей с изменением социальных и экономических условий. Эта проблема в своем полном значении может быть решена только самой жизнью. Этот процесс личного и коллективного опыта будет плодотворным, только если будет постоянно направляться сознательным обдумыванием. Мы стремимся вовсе не к абстрактному мышлению, опирающемуся исключительно на метод логической дедукции, а к такому мышлению,

которое получает свои главные стимулы из конкретной игры слов, из наблюдений за трудностями, испытываемыми христианами в среде, совершенно непохожей на ту, где впервые был выработан христианский опыт. Наша задача будет состоять в том, чтобы выяснить, в какой степени духовность может распространяться и проникать собой ситуации, отличные от тех, в которых она первоначально сформировалась. Такое проникновение в новые ситуации происходит в ходе решения текущих жизненных конфликтов. Конфликты, если их правильно понимать, представляют собой симптомы расхождений между установившимися подходами и оценками и меняющейся ситуацией. В ходе решения этих конфликтов в христианском духе происходит частичное одухотворение новой среды и новое понимание самого понятия духа. Этот процесс нового понимания продолжается постоянно; он шел уже тогда, когда раннехристианские секты должны были отказаться от своих надежд на то, что надвигается конец света и наступает Царствие Божие. Это изменение в сознании и реалистическое восприятие некоторых факторов сильно изменило поведение этих групп, хотя они возникали из одного и того же духовного начала на различных этапах развития. Пока группы небольшие и ситуация относительно проста, то группа в силу своего опыта бессознательно выполняет задачу реинтерпретации. Когда же с развитием цивилизации реинтерпретация становится сложной, то появляется необходимость участия в ней людей с религиозным опытом и экспертов по социальным изменениям И даже на этом сложном уровне реинтерпретация осуществляется только с помощью группового опыта, а люди с религиозным опытом и эксперты могут сказать свое слово, только если они являются участниками этого опыта. Их выводы основываются на предварительном обсуждении, которое вскрывает все трудности группового опыта.

==521

Обладание групповым опытом и знание казуистики дает конкретные результаты только в том случае, если мы осознаем глубокое значение вопроса. Во-первых, необходимо иметь в виду, что в наш век существуют различные способы мышления, и что они по-разному влияют на метод переоценки ценностей. В этом отношении существуют две крайности. Одна из них - это крайне жесткая позиция, отождествляющая христианство с одной особой эпохой его истории, в то время как другая сознательно или неосознанно применяет к сфере оценок модель «прогресса». Значение и ценность этих методов необходимо осознать, прежде чем их применять. Без осознания их природы и их ограниченности существует опасность, что эти методы мышления сами возьмут власть над нами, а не мы над ними. Если мы хотим избежать первой ошибки, то должны ясно видеть историческое многообразие христианских установок в прошлом. Понимая это, можно обойти и другую ловушку, а именно когда за христианство принимаются только его самые современные разновидности. Так, например, важно вспомнить о том, какие христианские добродетели и подходы преобладали в эпоху развития капитализма и какие элементы пуританства больше соответствовали потребностям новой эры, чем основным канонам христианского наследия56. Это могло бы привести, например, к переоценке аскетизма или некоторых его аспектов. В этих случаях социологическое осознание исторических разновидностей христианской темы привело бы не к релятивизму, а к освобождению творческой интуиции, которая вырабатывает соответствующие реакции на меняющуюся среду, исходя из того же самого основного источника. Совершенно очевидно, что такое отношение к истории отличается от того, которое состоит в либеральной идее прогресса или ее религиозного эквивалента, модернизма. Эти два подхода сходны в том, что считают истинно важными только события последних нескольких столетий, а также полагают, что история представляет собой непрерывный прогресс и что поэтому все старое должно, подобно старомодному платью, быть заменено новым. Эта позиция, характерная для современного сознания, быстро меняется ввиду явного упадка моральных норм в капиталистическом и тоталитарном мире.

Абсолютно ясно, что тезис об автоматическом прогрессе, а также о том, что церковь и религиозное мышление должны поспешить приспособиться к нововведениям нашего века, неверен Это разочарование в нашем веке зашло уже настолько далеко, что вера в будущее уступает место той мысли, что старое всегда лучше, потому что оно старое и что в современный мир необходимо перенести различные подходы и ин-

==522

статуты прошлого. В своей наиболее опасной форме эта позиция ведет к своего рода «Pétainism»57, стремящемуся преодолеть зло современного общества, скрывая его за великолепием прошлого (Le Régime des Notables58 ). Теперь, когда идея прогресса утратила свой романтический ореол, еще важнее осознать те элементы истины, которые она содержит. Во-первых, наука и техника, включая социальную технику, развиваются по восходящей линии. Они постоянно совершенствуются, исправляя свои ошибки, расширяя сферу своего знания и обновляя свои гипотезы. Ошибка философии, постулирующей прогрессивное развитие, заключалась в том, что она переносила модель исторического развития, т. е. идею прямолинейного развития на эволюцию морального самосознания и культуры. Я думаю, что Альфред Вебер59 был прав, когда утверждал, что культура расходится лучами из центра, а не развивается по прямой линии. Если это так, то модернизм справедливо утверждал, что религиозный мыслитель должен стоять на уровне современной науки и не препятствовать ее развитию, однако неверно было бы пытаться непосредственно включить религиозную жизнь в модель прогрессивного развития. Другой элемент истины в идее прогресса, который необходимо сохранить, заключается в том, что для живущего огромную ценность имеет «наличное состояние», которое ни в коей мере не независимо, а существует как постоянная напряженность, направленная на будущее состояние. Этот динамический элемент в наличном существовании не позволяет интерпретировать консерватизм или традиционализм как простое повторение старых ситуаций или как подавление новых конфликтов с помощью старых формул. Наличное существование в сфере морали, религиозного и культурного опыта означает постоянный возврат к тому базовому, исходному опыту, который проникает своим духом новые ситуации. Это означает постоянное возрождение, переоценку и реинтерпретацию одной и той же субстанции. Эта реинтерпретация представляет собой, с одной стороны, более чем интеллектуальную задачу, поскольку обращена к истинному опыту, к нашей способности интуиции и творческого воображения. С другой стороны, при ее правильном понимании реинтерпретация мобилизует глубочайшие возможности разума, поскольку в таком сложном мире, как наш, она может быть достигнута с помощью философского, социологического и других видов знания. 2) Планирование и религиозный опыт Совершенно очевидно, что сегодня невозможно быть последовательно религиозным интеллектуального знания, без контакта с политическим действием; в то же время суще-

без

==523

ствует опасность применения научного и технического подхода непосредственно к человеческим отношениям. Трудность нашего века заключается в том, что мы понимаем необходимость

планирования, но знаем и то, что просчеты в планировании могут иметь плачевные последствия. Вопрос о том, насколько общественные институты могут подпитывать религиозный опыт, всегда был открытым. В наш век планирования, когда число институтов увеличивается и деятельность их координируется, проблема становится еще более острой. С другой стороны, даже те, кто смотрит на планирование глазами инженера и склонны думать, что их подход к социальным делам всеохватывающ, понимают, что чисто технический и функциональный подход несовершенен и что общество, движимое чисто утилитарными мотивами, лишается внутренней динамики. Во времена мира и процветания казалось, что можно жить только Голливудом и мороженым, однако теперь, когда человечество борется не на жизнь, а на смерть за сохранение цивилизации, даже инженер понимает, что основы общества следует искать в более глубоких пластах человеческой души, чем он когда-либо думал. Особенно важно, чтобы наша страна осознала эту проблему, так как именно на ее долю выпала миссия возглавить освободительное движение всех угнетенных народов. Итак, смысл нашего вопроса заключается в следующем: что может быть сделано для восстановления движущих сил общественного развития, прежде чем все общество будет разрушено? При каких условиях планирование может стимулировать свободное раскрытие этих сил и способствовать проникновению духовного начала в жизнь общества? В отношении уместности планирования глубинного религиозного опыта возможны следующие подходы: а) абсолютно враждебное отношение, считающее вредным любое планирование и институционализацию; б) противоположная точка зрения, согласно которой выжить можно лишь при условии, если подходить к решению проблем наступательно, с помощью строгой регламентации, ортодоксального контроля и казуистики; в) точка зрения, согласно которой условия процветания глубинного опыта поддаются планированию. 3) Смысл планирования ради свободы в случае религиозного опыта Я думаю, что первые два подхода мало что нам дают, поскольку наш идеал - это планирование ради свободы, т. е. планирование общественного развития ради спонтанности жизни. Поэтому представляется куда более важным применить различные значения третьего подхода к религиозному опыту.

==524

Планирование глубокого религиозного опыта может означать просто-напросто то, что, планируя остальные сферы жизни, мы оставляем религии свободное поле деятельности, позволяя ей развиваться стихийно. Это не означает laissezfaire, поскольку предполагает тщательное наблюдение за условиями, способными препятствовать религиозному опыту и религиозной практике. Следующий подход считает неверной точку зрения, согласно которой создание (духовного) вакуума автоматически вырывает из души религиозный опыт. Силой, стимулирующей этот опыт, является традиция. Если вы разрушите социальные рамки традиции, то тем самым вы уничтожаете условия религиозного опыта. Для тех, кто придерживается этой точки зрения, чрезвычайно важно перечислить основные элементы традиции. Что есть традиция - уважение ко всему старому и привычному, подражание или духовная зараза или же это до сих пор не исследованная передача неосознанной творческой энергии, приобретающей особую форму и смысл в различные периоды человеческого существования? Существует еще мнение, что одной традиции недостаточно. Она существует не в вакууме, а связана с определенными социальными уловиями. Эти условия необходимо поддерживать для сохранения традиции. Так рассуждают те, кто желает сохранить крестьянство, поскольку оно обладает

определенной религиозной традицией, или же те, кто противится нарушению уединения маленькой мастерской и возникающему скоплению масс, ибо в таком качестве массы начинают вести себя как толпа. Можно, однако, утверждать, что сохранение религиозного опыта зависит не от непосредственного окружения и социальных групп, а от всей структуры общества, поскольку именно она благоприятствует глубинному опыту или подавляет его. Именно семья, церковь, школа, деловая жизнь и общественное мнение, фабрика и мастерская, искусство и литература, а также их взаимоотношения питают этот опыт или подавляют его. И, наконец, можно считать, что наибольшее значение имеет личностное воодушевление и поэтому задача состоит в том, чтобы создать для этого условия. Мы должны построить такое общество, в котором большое значение имеют межличностные отношения, дающие простор для свободного чувства товарищества, к которому личность как таковая оказывается сопричастной; общество, в котором человек, имеющий настоящее призвание, имеет возможность его реализовать и в котором отдается должное людям, обладающим качествами лидера. Социологическая проблема заключается в следующем: возможно ли это в искусственных условиях больших

==525

городов, где люди представляют собой аморфные массы, где добрососедство утратило свое значение, где люди не знают судьбы своих товарищей и история жизни индивида теряет свой парадигматический смысл? Этот глубочайший смысл религиозной истины был, впрочем, при более естественных условиях, выражен на примерах жизни святых, мудрецов и мудрых правителей, так же, как истории жизни Христа или Иова легче запоминаются, чем просто предписания, максимы или теологические рассуждения. Это относится также и к ситуациям, теряющим свою символическую ценность в шумном переполненном людьми большом городе, где мы, как правило, имеем дело с абстрактными деловыми целями или формами наслаждения, редко выражающими глубинный общий опыт В более примитивных обществах такие важные события, как рождение ребенка, женитьба или смерть, напоминают человеку о трансцендентальных жизненных силах. В нашем обществе они теряют этот смысл, как только становятся просто привычным делом нашего жизненного распорядка. 4) Четыре основные сферы религиозного опыта Ответ на вопрос, может ли вмешательство, заключающееся в создании институтов, и сознательное планирование сделать что-либо для религиозной жизни, будет, конечно, зависеть главным образом от того, что мы считаем сутью религиозного опыта. Я попытаюсь далее в обобщенном виде изложить важнейшие точки зрения на сущность религии. а. Согласно первой точке зрения, сущность религии обнаруживается в личном общении с Богом. Отсюда следует, что ничто другое в жизни не имеет истинного значения и что ничего не надо планировать. Тем не менее даже мистики признавали, что существуют определенные условия, благоприятствующие или неблагоприятствующие этому опыту. Жизнь монахов в монастыре - вот еще одно выражение той истины, что религиозный контакт со сверхчеловеческим связан с определенными внешними условиями. Монахам разрешалось обрабатывать землю либо жить, прося подаяние; коммерческая же деятельность считалась для них недопустимой, так как она способствует формированию духовного склада, отвлекающего ум от религиозного призвания. Планировать можно даже экстатический опыт, если правильно понимать планирование Возникает вопрос, не станет ли монашеское уединение в качестве формы полного или временного ухода от мирских дел наилучшим средством исцеления от дегуманизирующих последствий цивилизации деловых и хлопотливых людей. Если это произойдет, то монашеское уединение будет снова

==526

выполнять две функции. Первая из них будет состоять в том, чтобы предоставить все возможности людям, являющимся, так сказать, специалистами в области религиозного опыта, которые должны будут, не приспосабливаясь к новому окружению, передать открывшееся им духовное начало последующим поколениям Эти люди будут стражами духа, для которого чистота глубокого переживания важнее современности. Но, во-вторых, будут и более светские «ордена», куда смогут войти на время активные политические деятели и бизнесмены с целью размышления, вступая таким образом в контакт с людьми, далекими от борьбы за существование. Задача светского человека будет состоять, далее, в переводе воодушевления на язык современного мышления и практики. Современное общество нуждается в уединенности как противовесе массовому опыту. Одной из характерных черт русского коммунистического эксперимента является его враждебность любому уединению. Англия более чем какая-либо другая страна обладает возможностью, находясь на пороге века планирования, сделать стремление к уединению одной из характерных черт планируемого общества. Однако ни в коем случае нельзя смешивать бездуховное уединение, как, например, убивание времени, сидя у камина, с одиночеством, необходимым для глубокого религиозного опыта Бездуховная форма одиночества может скрывать в себе еще большую пустоту, чем шум толпы. б. Согласно другой точке зрения, истинный религиозный опыг может существовать лишь в личных взаимоотношениях, а Бог присутствует тогда, когда два или три человека собрались вместе во имя Бога Взаимопомощь и личностное воодушевление для таких людей гораздо важнее, чем утонченная практика мистиков, которые в своем крайнем эгоизме удаляются от светского мира Сторонники данной точки зрения посвятят свою деятельность восстановлению добрососедства и товарищества. в. Третья точка зрения заключается в том, что одна из существенных черт религиозной реальности входит в структуру социальной жизни Субъективный аспект религиозного опыта может быть очень важным, однако нельзя не заметить того факта, что частично этот опыт присутствует и в социальной доктрине, которая может соответствовать правильной или неправильной модели, быть духовно богатой или бедной. Социальная модель - это нечто большее, чем сумма различного рода деятельностей отдельных индивидов; человек создает эту модель сознательно или неосознанно. Так, граждане греческих полисов чувствовали ее, древние римляне, создатели великой империи, и англичане также приложили все свои силы для создания такой модели. Если социальная модель пропитана духовностью, то между ней и индивидами существует

==527

постоянный взаимообмен. Индивид отдает обществу свои лучшие силы и получает от него силы, намного превышающие его собственные, поскольку ему отвечает совокупная одухотворенность всего общества. Этот процесс напоминает коллективное строительство собора - анонимного творения, искусства, в котором нельзя выделить вклад отдельного зодчего или скульптора, будь то даже самого гениального, поскольку никто не может сказать, где начинается его творение и в какой степени оно может считаться плодом его индивидуального гения. Если индивид живет в таком обществе, то он обычно достигает значительно большего, чем если бы он полагался исключительно на свои индивидуальные духовные возможности. Преимущество духовно богатой социальной модели заключается в том, что индивид не может опуститься ниже определенного

уровня. (Трагедия Германии заключается в том, что ей не удалось создать истинное общество такого рода.) Опасность жизни в обществе с укоренившейся моделью заключается в том, что индивид, живя сверх своих индивидуальных возможностей, может отказаться от борьбы, ибо, следуя обычаю и усвоив должные привычки, может вести безупречную жизнь, не прилагая для этого особых усилий и не проявляя силы воли. Опасности социальной модели с религиозным опытом таятся в том, что все постепенно и непостижимо превращается в условность, причем никто не в состоянии сказать, где и когда начинается вырождение. Тот, кто полагает, что для нормального развития индивида важна вся социальная модель общества в целом, верит в своего рода коллективное спасение и придает совершенствованию социальной структуры по крайней мере такое же значение, как и улучшению условий для индивидуального спасения с помощью личного опыта или путем создания условий для возникновения чувства братства и товарищества. Важно отметить, что большевистский общественный идеал во многом представляет собой секуляризированную форму этой идеи - спасение с помощью справедливого социального порядка. г. И наконец, последняя точка зрения представлена теми, кто полагает, что истинные гарантии религиозной жизни надо искать в сохранении условностей, столь сильно презираемых современным обществом. Регулярное посещение церкви и службы, соблюдение определенных обрядов, ортодоксальность в отношении основных вопросов считаются лучшими гарантами выживания, чем сомнительный внутренний религиозный опыт, который ведет неизвестно куда. Это своего рода религиозный бихевиоризм, который существовал уже задолго до появления бихевиоризма как психологической доктрины. Подобно тому как бихевиоризм полагает, что для

==528

сохранения социального порядка гораздо важнее создание подходящих обычаев, нежели изощренных идей и доктрин, эта форма ритуальной ортодоксии видит гарантии для религии в религиозном обычае и обряде. Еще одна аналогия между психологическим бихевиоризмом и ритуальной ортодоксией состоит в вере в то, что опыт действует на человека извне. Соблюдение религиозных обрядов создает особую форму для поглощения и направления человеческой энергии. Какими бы здоровыми ни были импульсы, они истощаются, не будучи должным образом направлены в социальном и религиозном отношении. Согласно данной точке зрения, планирование религиозной жизни представляет собой заботу о формировании религиозных обрядов и создании возможностей их отправления. Из этого анализа следует.-что планирование религиозной жизни может иметь различное значение в зависимости от точки зрения на сущность религии. В каждом отдельном случае находятся различные средства в соответствии с особенностями религиозной философии. Лично я верю не в какое-либо одно, а во множество различных средств и полагаю, что религия существует во всех рассмотренных выше формах и что единственным удовлетворительным подходом к планированию может быть лишь плюралистический подход. Как мне кажется, постоянно происходит изменение содержания и сути религии. На некоторых этапах религия существует на уровне чисто личностного опыта, например у мистиков. Иногда она выливается в форму братства, порой пронизывает всю модель социальной организации или бездействует, присутствуя лишь в человеческом мышлении и устаревших обрядах. Если моя точка зрения правильна, то проблема планирования религиозной жизни состоит в признании многообразия существующих ее форм, иногда благоприятствующих, а иногда и мешающих друг другу. Нельзя планировать религиозную жизнь абстрактно, однако можно планировать различные конкретные

формы религиозной жизни, как было описано выше. Существуют различные средства спасения в зависимости от того, ощущается ли потребность в создании возможностей для уединения, внутренней духовной концентрации или религиозного экстаза. Точно так же как нет общего принципа правильного планирования и общеустановленной технологии, нет и принципов планирования религиозной жизни. В обществе существуют определенные сферы, в которых требуется строгая организация и регламентация необходимой деятельности, как, например, организация транспорта или наиболее эффективных способов нормирования продовольственных и промышленных товаров; но существуют и такие сферы, где необходимо создать простор для органического роста и с корнем вырвать семена вырождения институтов. Иногда доста-

==529

точно реорганизовать общество таким образом, чтобы сохранить естественные возможности, стимулирующие товарищество, самоуправление и спонтанность развития, а все остальное придет само собой. Есть случаи, когда все зависит от вдохновения, и планирование состоит не только в институциональных мерах, но и в индивидуальных решениях. Если человек наделен даром предвидения, ему должны быть предоставлены все возможности для реализации этого дара; если существует небольшая секта или группа, обладающая исключительным опытом, члены которой взаимно вдохновляют друг друга, то этой группе должны быть предоставлены возможности оказывать влияние. В этой сфере устранение особых форм фрустрации и борьба против vis inertiae60 закрепленных законом интересов гораздо важнее общих постановлений. Планирование ради свободы не общая регламентация, а гибкая форма развития общества, и оно состоит в дифференцированном использовании различных подходов. Следует иметь в виду еще и следующее: хотя различные формы религии очень часто сосуществуют в обществе и вносят свой вклад в одухотворение жизни, все вместе они образуют динамическую сущность и в один исторический период все может зависеть от силы личностного опыта, а в другой - от жизненности братских отношений или традиции. Выживание Великобритании связывается с тем, сможет ли она стать не только генератором идей и побуждений, но и создателем нового видения лучшего будущего, которое вдохновит людей социально и духовно на борьбу против мировой агрессии. В настоящий момент царит всеобщее чувство оцепенения. Несмотря на активный опыт Великобритании, положение этой страны и ее народа, пережившего страшные бедствия, все же во многих отношениях особое. Великобритания находится в самом центре болезненного процесса пересмотра такого склада мышления и эмоциональных установок, которые сформировались и господствовали в атмосфере безопасности и внешней стабильности. Если действительно произойдет возрождение, то будет ли оно обязано институционализированной религии? Что же поистине означают традиция и институты для людей, в которых еще-живет христианская вера? Или же более вероятно, что все внимание будет сосредоточено на личном опыте и товариществе? Существует ли возможность возрождения религии для больших масс населения или же церковь вновь непреклонно будет исключать из своих рядов людей, которые в состоянии совладать с новыми реалиями внутреннего и внешнего мира? В последнем случае опять появятся еретики и секты, которые будут жить в соответствии с требованиями времени. С другой стороны, раскол такого рода перед лицом

==530

сильного и единого врага будет опасен, и нам надо стремиться сделать все возможное для религиозного возрождения в рамках церкви. 5) Проблема архаичного и псевдорелигиозного опыта При анализе условий возрождения религиозного опыта необходимо упомянуть и наиболее радикальную точку зрения. Можно предположить, что возрождение религиозности будет обязано людям, которых не коснулось наше интеллектуальное развитие, поскольку суть религиозного переживания есть нечто исконное и в этом смысле более примитивное и несовместимое с аналитическими достижениями современного мышления История духовного развития может рассматриваться как рост и распространение такого типа софистики, которая ведет к постепенному разрушению первозданного видения - первобытных образов как основных элементов религиозного переживания. В качестве иллюстрации, подтверждающей эту теорию примитивизма, можно указать на следующий факт. Несмотря на то что философы и мыслители поздней античности, например стоики, были уже готовы воспринять новый дух, выходящий за рамки модели античного образа жизни, все же новый религиозный опыт христианства не был результатом их утонченного мышления, а возник среди низших слоев населения Иудеи и восходил к восточной мистике. Теория примитивизма, по-видимому, верна в конструктивном смысле слова, поскольку она напоминает нам о вкладе русских и других не вполне западных народов в возрождение религии. Вполне возможно, что то, что происходит в России, представляет собой попытку использования современной изощренной терминологии для приспособления исконного источника религиозного примитивного опыта к языку современного общества. Достоевский перевел архаичный религиозный опыт и старинные традиции русской монастырской жизни (ср. образ старца Зосимы) на язык современной психологии. Он увидел и осознал старый конфликт религиозного мышления в современной обстановке. Поэтому его творчество можно считать переплетением исконной архаичной религиозной сущности и современных форм интерпретации. Нечто подобное должно произойти, если мы не хотим впасть в полное варварство или же «прогрессировать» в направлении бездуховного царства голого анализа и софистики. С учетом этого нам еще труднее ответить на вопрос о том, что может способствовать возрождению, исходящему из глубины души Я думаю, что, с одной стороны, нужно отдавать себе отчет в существовании архаичных потенциальных возможностей в сознании и в обществе и не игнорировать их, а с другой стороны, ясно отличать инструментальные, аналити-

==531

ческие и полезные в борьбе за существование формы интеллектуальной деятельности от интуитивных, интегрирующих форм, непосредственно связанных с глубочайшими источниками человеческих переживаний. Здесь может возникнуть недоразумение. Любая романтическая попытка дискредитации позитивных аспектов современного мышления, таких, как рационализм, отрицание религиозных предрассудков и критический дух, может злоупотребить апологией нерациональных сил для поддержки нового увлечения средневековьем, что очень часто является современным способом выхолащивания античной традиции. Существует также опасность поклонения варварским идолам под маской нового примитивизма. Тем не менее возможное злоупотребление истиной не может помешать нам ее констатировать. Единственное, что мы можем сделать, это усилить чувство, ощущение исконного в человеческом языке и учить новое поколение отличать искусную подделку от истинного источника духовного возрождения. 6) Оценка и парадигматический опыт 61

Теперь мы должны рассмотреть соотношение между меняющимися человеческими оценками и историей исконного религиозного опыта (переживания), о котором мы говорили в предыдущих параграфах. Имеем ли мы в виду характер христианских ценностей, когда говорим о превращениях религиозности и институциональных средствах, способствующих ее сохранению? Каково соотношение между оценками и опытом, в котором выражается христианство? Здесь мы затрагиваем старую проблему в новой форме, мы возвращаемся к давнему противоречию в отношениях между религией и моралью. Мы хорошо помним парадоксальную ситуацию, когда человек может быть безупречным в моральном отношении и в то же время не быть религиозным; но мы также знаем, что безнравственный человек может порой обладать глубоким религиозным опытом. Мы знаем также, что само христианство признало существование нравственных норм в ius naturale62, хотя это право и не проникнуто духовностью. Из этого вытекает, что христианские ценности имеют два аспекта - один из них соответствует тому факту, что как ценности они должны регулировать поведение, другой аспект соответствует тому, что эти ценности выражают глубокий опыт, который вполне может быть опытом индивидуальным. Иными словами, данные ценности всегда могут быть истолкованы и как средства приспособления к реальным ситуациям, и как типы приспособления, диктуемые определенным Weltanschauung63, т. е. глубоким опытом, направляющим это приспособление. Если это так, то бесполезны оценки, которые не способствуют разрешению существующих конфликтов, т. е. проблем приспо-

==532

собления, и не помогают нам жить и действовать в этом мире. С другой стороны, успешное приспособление вовсе не превращает направлявшие его ценности в христианские или в выражение какого-либо другого Weltanschauung. Приспособительный характер оценок делает необходимым их определенное изменение с изменением окружающей среды. Этот аспект оценок постепенно поняли философы утилитаристскопрагматического направления и нельзя отрицать важность этой точки зрения. Они поняли, что ни религиозный мыслитель, ни философ-идеалист не в состоянии осознать, что жизнь человека - это постоянный процесс приспособления ко все время меняющейся ситуации и что процесс оценок есть неотъемлемая часть этого процесса. Религиозный мыслитель и философ уделяли слишком много внимания лишь одной проблеме, а именно оправданию притязания нормы на действенность; поэтому они ставили лишь один вопрос: «Почему надо выполнять приказы?» Они не спрашивали, как надо выполнять приказы в случае изменения условий, в которых эти приказы были отданы. Именно это интересовало как раз представителя прагматической школы, основной вопрос которого звучал так: каким образом совет или приказ могут разрешать проблемы, возникающие в новой ситуации, и каким образом этот совет или приказ могут создавать путем приспособления новое равновесие из неустойчивого положения, возникающего в результате дисбаланса между устаревшей реакцией и изменившейся ситуацией, и в какой степени могут авторитетные и предвзятые приказы способствовать решению возникающих в наше время новых трудностей? Тот, кто не придает значения угрозе, содержащейся в этих утверждениях, никогда не решит наших проблем и вряд ли поймет реальные трудности нашего века. С другой стороны, тот, кто подобно прагматисту думает, что уже нашел ответ на поставленный вопрос, также не видит истинного значения проблемы оценок. Недостаток прагматического решения проблемы в том, что оно либо отождествляет успешное приспособление с правильным или неправильным поведением, либо не понимает, что, поддерживая индивидуальную спонтанность в качестве абсолютного требования, оно само неосознанно вводит предвзятый идеал правильного поведения. Иными словами, оправдание типа поведения его

целесообразностью в данной ситуации вовсе не предопределяет правильность этого типа поведения с христианской или нехристианской точек зрения. Человек, отрицающий значение духовных норм, может приспособиться к определенным требованиям социальной ситуации, так же как это делает христианин. В чем же тогда разница между ними? Видимо, она заключается в том, что христианин не

==533

просто хочет приспособиться к миру вообще или к части того окружения, в котором он находится, а хочет сделать это так, чтобы это приспособление соответствовало его взглядам на жизнь. Следует отметить, что философия и социология приспособления вначале исходили из того, что существует лишь один действенный путь. приспособления к данной ситуации. Однако наблюдение над разнообразными путями приспособления показало, что даже на уровне биологического существования приспособление к одной и той же ситуации может быть различным в зависимости от биологической организации соответствующего животного или человека. Так, заяц бежит от шума, а лягушка останавливается и прячется. Подобные различия обнаруживаются и среди различных индивидов одного и того же вида, они зависят от психологического типа, сложившегося и закрепившегося в силу склада, и определяются жизненной судьбой. Так, один ребенок реагирует на внешнюю угрозу, пытаясь отразить ее, а другой убегает от нее. Поскольку возможны различные типы приспособления к одной и той же ситуации, нужен всего только один шаг, чтобы осознать, что на качество приспособления может также влиять и Weltanschauung индивидов или групп, приспосабливающихся к одной и той же ситуации. Так, одни люди христиане, а другие нет. Совершенно ясно, что должно иметь место влияние ценностей на качество приспособления в поведении индивидов, если под приспособлением понимать не компромисс (это невежественное понимание термина), а такую реакцию индивида или группы на ситуацию, с помощью которой они пытаются каким-то образом (если необходимо, то путем борьбы или бунта) решить возникшие проблемы64. Однако характер приспособления не дает полной картины поведения. К этому следует добавить Weltanschauung которое избирательно относится к существующим моделям приспособления, принимая одни из них и отвергая другие. Однако каков критерий этого выбора? Где причины принятия или непринятия определенных образов жизни, поведения, сотрудничества? По-видимому, их следует искать в глубинном опыте, который раскрывает, смысл жизни для данного Weltanschauung Weltanschauung, так же как и религия, содержит частично непреходящий чрезвычайно важный глубинный опыт и частично преходящие переживания. В этом заключается ответ на вопрос о соотношении между ценностями и христианством, между моралью и религией. Религия придает главное значение не моральному или этическому опыту и не способам регулирования поведения индивидов, а объяснению жизни с точки зрения парадигматического опыта. Можно спорить о том, что является главным в христианском опыте - первородный грех, ==534

•W

искупление, освободительная творческая сила любви или распятия или же глубокое страдание. Толкование приспособительных моделей правильного поведения зависит от того, какой вид религиозного опыта будет принят во внимание. Если этот парадигматический опыт исчезает, как это происходит в секуляризированной европейской истории, то совершенно очевидно, что проблема

ценностей сводится лишь к приспособительности человеческого поведения. Однако правильность или неправильность означают лишь эффективность, но не дают ответа на вопрос о том, эффективность для чего. Предписания и ценности рассматриваются главным образом как средства, их цели теряются. Единственный остающийся надежным критерий правильности и неправильности поведения может быть выведен из необходимости согласования индивидуального и группового приспособления65 Только такое приспособление индивидов эффективно, которое совместимо с приспособлением группы, к которой они принадлежат. С другой стороны, те, для кого парадигматический опыт еще имеет значение, но кто не понимает приспособительного аспекта ценностей, обычно приходят в замешательство от того, что испытывают желание догматически применить старые средства к новой ситуации и не понимают, что без перевода исконного опыта на язык современности они обречены на провал. Проблема христианских ценностей имеет два аспекта - осознание парадигматической основы опыта и соответствующих изменений в современной обстановке. 7) Социологический смысл парадигматического опыта Мы осознали важность парадигматического опыта, и это дает нам ключ к пониманию того, что мы обычно подразумеваем под «бездуховностью» современной жизни. Смысл этого термина состоит в исчезновении исконных образов или архетипов, определявших жизненный опыт человечества на протяжении многих столетий. Воздействие этих образов на подсознательное поняли историки искусства и культуры, психологи и философы66. Теперь, когда мы видим, что происходит, когда сила этих образов уменьшается, необходимо к уже имеющемуся на этот счет знанию добавить знание о социальном значении этих образов. Назову некоторые из этих архетипов или исконных образов: герой, мудрец, дева, святой, кающийся; в области христианского воображения: крещение, отпущение грехов, любовь к ближнему, евхаристия (причастие), добрый пастырь, распятие, искупление. Эти архетипы не могут быть до конца поняты, если считать их просто пережитками донаучной стадии развития. Их исчезновение без замены чем-то другим ведет к дезинтеграции современного жизненного опыта и человеческого поведения.

==535

Без парадигматического опыта невозможно ни последовательное поведение, ни формирование характера, ни реальное человеческое сосуществование и сотрудничество. Без них мир наших рассуждений теряет свою ясность, поведение распадается на части и остаются лишь бессвязные фрагменты моделей успешного поведения и фрагменты приспособления к постоянно меняющейся среде. Если модель приспособления к среде, которая привела к столь важным результатам в области биологических исследований, использовать не только как гипотезу в области социальных исследований, а превратить ее в мерило человеческих действий, то обязательно последует дегуманизация человеческой жизни. Результатом такого научного подхода будет полное уничтожение оценок, связанных с различными вещами и формами поведения в социальной жизни. Для людей, принадлежащих к данной культуре и действующих в ней, ценности неразрывно связаны с вещами. В процессе действия они опираются на существующую в сознании онтологическую иерархию, говоря: «Это плохо, это хорошо, то еще лучше». Научный подход начинается с нейтрализации этой онтологической иерархии в мире опыта. Для психолога один опыт так же важен, как другой, для социолога социальные условия, приводящие к воспитанию гангстера, так же важны, как и социальные условия, способствующие воспитанию хорошего гражданина. Этот нейтральный подход приводит в качестве метода научного исследования к наиболее ценным результатам. Однако если мы попытаемся превратить его в правило поведения, он становится дезинтегрирующей силой как в личной жизни, так и в жизни общества. С научной точки зрения, и опыт святого, и опыт истерика могут рассматриваться как

примеры психологического механизма; однако сознательное пренебрежение качественным различием между этими двумя видами опыта наносит ущерб обществу в том случае, если оно будет относиться к святому, как к истерику, и наоборот. Если нет парадигматического опыта, который заставляет нас придавать различное значение различным фазам действия, то нет кульминационного пункта, к которому направлено действие. Это не только расщепляет жизнь индивида и подменяет ее цельный характер фрагментарностью, но и делает невозможной координацию социального действия. Парадигматический опыт и исконные образы выполняют в жизни индивида не только функцию организующего принципа при формировании характера, но и регулятора сотрудничества между индивидами. Другая особенность парадигматического опыта заключается в том, что он придает жизни драматический смысл. Сотрудничество и совместные действия в обществе возможны

==536

только тогда, когда одни и те же вещи обозначают для каждого члена общества одинаковый опыт. Тот, кто не разделяет мнения общества о смысле этих вещей, не принимает участия в общественной жизни. Парадигматический смысл имеют, однако, не только статичные явления, но и процессы. Коллективное действие стремится к кульминационному пункту, и именно его драматический характер способствует истинному участию. Разделение труда и разделение функций без драматизма в общей конечной цели подобны системе Тейлора на фабрике. Это лишает отдельный или частичный труд смысла Именно это и происходит в современном индустриальном обществе. Модель тейлоризации, состоящая в бессмысленном расчленении общей задачи, разрушает изначальную модель драматического объяснения жизни. В конечном итоге она сводит жизненную модель индивида к хорошо составленному расписанию, в котором не допускается никакая осмысленная кульминация или подлинное направление развития. Беспредельное накопление денег, бесконечное стремление к повышению своего благосостояния, непомерное выпячивание комплекса силы, бессмысленное расточительство - эти характерные черты распространяются не только на средний класс, но и на низшие слои общества и составляют различные стороны одного и того же процесса. Полная бездуховность чувств и эмоций, бесцельно бушующих, ведет к тому, что люди ищут удовлетворения в аномальной реакции. Это лучше всего видно на примере отношения к досугу. «Давай пойдем в кино или куда-нибудь еще, все равно куда - такое неопределенное желание характерно для многих людей, испытывающих его в конце рабочего дня. Однако это внешняя сторона медали, обратной ее стороной оказывается бессмысленность труда, организованного по системе Тейлора67. Я вовсе не утверждаю, что массы в прошлом были более культурными; скорее наоборот, они были более грубыми и жестокими. Однако они не страдали от типичной для современного общества пустоты и никакая предшествующая культура не пыталась сделать свою жизненную модель преобладающей. Совершенно очевидно, что вину нельзя сваливать на массы. Они не виноваты в том, что в прошлом их уделом была тяжелая и нудная работа и что со времени промышленной революции большая часть предпосылок человеческого существования постепенно разрушалась. Свойственное капитализму превращение досуга в коммерцию с постоянным требованием новых сенсаций также характерно для нового типа сознания, как и неправильное разделение труда и социальных функций, создающее частичные задачи, почти лишенные смысла. Вопрос состоит отнюдь не в том, кто виноват во всем

==537

этом, а в том, что надо делать и как, чтобы не только ликвидировать внешние симптомы, но и вырвать зло с корнем. Наличием исконных образов, регулирующих поведение и коллективные действия, следует, повидимому, объяснять тот факт, что более примитивные группы, например сербы, сражаются насмерть, в то время как более интеллектуальные нации слишком быстро отказываются от борьбы. Истинное выражение жизненного опыта, которое проистекало из религии и придавало смысл всей нашей жизни, постепенно исчезло и ничто не пришло ему на смену, а у атомизированного сознания и общества нет ничего, за что стоило бы бороться. С учетом вышеизложенного очень важно выяснить, подкрепляется ли намерение русских бороться против Гитлера до последней капли крови старым религиозным парадигматическим опытом или же новыми созданными большевиками образами и новой драматизацией общей судьбы. Если верно второе, то это не только еще раз доказывает тот факт, насколько глубоко коренится в человеческом сознании идея братства между людьми, что эта идея черпает свежие силы из древних источников, но и что даже в наше время при определенных условиях возможно появление новых архетипов. По той же самой причине я далек от того, чтобы утверждать, что гуманистическая традиция, идущая от Возрождения через эпоху Просвещения к либерализму XIX века была совсем лишена парадигматического опыта или жизненной силы. Революционная борьба против установившейся власти, неукротимое стремление стать на собственные ноги, титанические усилия по несению груза осознания или отказ от надежды на потустороннюю жизнь - таковы были основные динамические силы этого процесса. Однако с самого начала характерной чертой этих сил было то, что они действовали, лишь пока выражали стремление восходящих классов, более того, немногих самых передовых их представителей. Исконные образы гуманистического Возрождения и эпохи либерализма в истории были в большинстве случаев символами разлада и индивидуализма и как таковые являлись источниками напряженности. Соответствующая форма сознания была далека от иррационализма; она скорее склонялась к разуму. Однако этот разум был фанатичен. Эта форма сознания стала терпимой, нейтральной и аналитической только после того, как класс, в котором она зародилась, остепенился и приобрел прочный статус в обществе. Исчезли фанатические и динамические черты сознания и связанные с ним образы. Остался скептический, ищущий, аналитический ум, способный осуществлять беспристрастный поиск фактов. При существующем положении дел очень трудно предсказать, какова будет тенденция развития событий, какой из

==538

двух великих Leitmotifs68 в нашей духовной истории станет преобладающим. Конечно, не исключено, что две силы будут действовать в одном направлении: та сила, наследием которой был религиозный дух, будет придавать человеческому опыту глубину и трансцендентность; а та, что несла из прошлого силу разума и воли, будет создавать лучший мир, используя потенциальные возможности мировых ресурсов. Возможно, не очень далеко то время, когда эти две силы осознают смысл нового великого вызова нашего времени. Возможно, они вскоре поймут, что имеют нового и чрезвычайно опасного врага, который мешает развитию их внутренних отличительных признаков. Имя этого врага, зловещая тень которого висит над всем миром, - механизированное варварство.

Даже если- эти две силы объединят свои возможности в борьбе маловероятно и даже не желательно, чтобы они полностью слились. Возможно, однако, что, несмотря на напряженность, существующую между ними, или даже в силу этой напряженности, они будут дополнять друг друга и осознают, что они представляют собой два полюса в одной исторической битве в защиту нашего общего наследия. 8) Резюме. Новые проблемы. Мы видели, что настоящее понимание проблем христианских ценностей в меняющейся среде требует ясного разграничения между основным христианским опытом и развитием христианской веры и поведением, порожденным эрой капитализма. Затем мы занялись поиском новой интерпретации философии прогресса, для того чтобы найти в ней элементы, не устаревшие и по сей день, в отличие от элементов, тесно связанных с прошедшей эпохой. Было бы неплохо заменить оптимистическую точку зрения, согласно которой происходит прогрессивное развитие во всех сферах человеческой деятельности, на более реалистичный взгляд, согласно которому ни механизация, ни индустриализация ни автоматически, ни в силу диалектики не делают человека лучше, а общество счастливее. Далее мы попытались внести ясность в смысл такого понятия, как «планирование ради религии». Каков смысл этого понятия? Ответ на этот вопрос очень важен не только для собственно религиозной сферы, но и за ее пределами, так как проливает свет на исследование смысла планирования во всей духовной сфере. Первая реакция на вопрос о том, нужно ли планирование в духовной жизни, у любого из нас будет безусловно отрицательной. Это объясняется, однако, неспособностью понять, что термин «планирование» может означать нечто иное, чем тоталитарная регламентация. Однако, немного поразмыслив, мы вынуждены признать, что даже в нашем

==539

неплановом обществе мы постоянно делаем что-либо для образования, искусства, науки и религии. Полное «невмешательство» в эти сферы не было возможно раньше и невозможно в наше время. Новой отличительной чертой века планирования будет то, что для нас значительно прояснятся принципы нашей поддержки развитию и распространению культуры; если мы будем стремиться к планированию ради свободы, то станем еще тщательнее относиться к выбору средств, способствующих развитию духовной жизни. Это приведет к еще большей ясности относительно сущности и возможных изменений планируемой нами субстанции. С точки зрения планирования необходима разработка двух аспектов христианских оценок. Первый аспект выражает приспособление. Христианские оценки, как и любые другие, пытаются регулировать отношение и поведение. Как таковые, они связаны с приспособлением человеческого действия к окружающей среде, особенно к среде изменяющейся. Христиане в большинстве своем не хотят признавать приспособительный характер христианских норм поведения. Как я указывал, это нежелание объясняется либо неправильным пониманием термина «приспособление» (что совсем не означает «компромисс», компромисс - это только одна из форм приспособления), либо тем фактом, что христианская мораль слишком часто подчеркивает достоинство непротивления. Это, однако, вовсе не означает отрицание приспособления, а всего лишь высокую оценку неагрессивных подходов к жизненным проблемам. То, что христианство на практике не могло означать отказа от приспособления и игнорирование конкретной ситуации, доказывается самим фактом выживания христианства. Этот факт свидетельствует о том, что христиане приспосабливались к изменяющейся ситуации и что это приспособление было продуктивным, однако делали они это в большинстве случаев довольно неосознанно. Пока преобладали хилиастические ожидания приближающегося конца света такое пренебрежение конкретной ситуацией могло быть оправдано. Однако когда стало ясно, что эти

надежды надо отложить, и\когда наконец получила развитие идея историчности, проблема жизни в постоянно меняющемся мире стала весьма актуальной. С моей точки зрения, именно сильная сторона прагматизма как философии делает ясным приспособительный, корректирующий характер человеческого поведения. Эта ясность и честность в отношении того, что действительно имеет место в человеческом действии, вовсе не является недостатком современного мышления. С моральной точки зрения более высокая жизненная форма приспосабливается к изменяющимся условиям скорее на сознательном, нежели бессознательном

==540

уровне адаптации. Пока наше приспособление сознательно, мы всегда в состоянии ясно и четко сказать: «До этих пор я могу признать факты меняющейся среды, здесь я должен остановиться и оказать сопротивление». Приспособление к нежелательной ситуации будет состоять в своего рода действии, индивидуальном и коллективном, ищущем средств временного ухода с арены общественной деятельности, будь то путем мятежа или реформы. Сознательное признание приспособительного характера действия дает христианину возможность быть прогрессивным, ответить на вызов res novae69, не став при этом жертвой изменений. Поскольку у христианина другой источник направления своей деятельности, кроме простого желания приспособления и успеха, он всегда может провести ясную грань между приемлемыми и неприемлемыми для него типами приспособления. Именно здесь приобретает значение другой аспект христианских оценок, находящийся вне рамок прагматизма. Этот аспект христианских оценок (как и любых других оценок, имеющих более глубокую цель, нежели простое выживание и равновесие с окружающим миром) выражается в том факте, что христианин не просто стремится приспособиться к окружающей среде, но и сделать это с помощью моделей действия, гармонирующих с его жизненным опытом. Именно из этого источника проистекает традиционалистский и консервативный элемент христианского действия. Христианское действие имеет свое направление, поскольку ему присуще определенное видение жизни, которое не исчезает, хотя и подвергается постоянным изменениям. Эта субстанция постоянно сосредоточивает мышление и деятельность на определенных проблемах и разделяет вызовы окружающей среды и ответы на них на желательные и нежелательные. Осознание важности этого видения жизни привело нас к более тщательному исследованию социологической значимости парадигматического опыта. На уровне прагматического подхода индивиды и группы могли бы выжить только в случае правильного, т. е. эффективного приспособления к постоянно меняющейся обстановке. Более глубокий анализ показал, что общество, основанное исключительно на практике эффективного приспособления, рано или поздно приходит к дезинтеграции: начинается этот процесс с дезинтеграции характера и поведения его членов, затем наступает полный паралич в сфере активности и наконец парализуется всякая совместная деятельность, поскольку исчезает ее глубинный смысл. Очень вероятно, что наблюдающаяся в настоящее время апатия в большинстве цивилизованных обществ хотя бы частично объясняется исчезновением парадигматического опыта и, возможно, ослаблением исконных образов, придававших в прошлом смысл человеческому действию.

==541

Дальнейшее исследование природы парадигматического опыта показало, что частично он восходит к древнейшей истории человечества. Эта история сохранила исконные образы, истекающие из древних глубин сознания. Эти архетипы действуют через религиозную традицию и в прошлом обеспечивали интеграцию не только человеческой личности, но и социальных моделей. Если социальный климат характеризуется общим конвенционализмом, то архетипам свойственна тенденция к окостенению. Однако даже в таком состоянии они обладают скрытой силой, которая может стать опасной, если жизнь общества приобретет динамический характер. Всегда возможны внезапные вспышки, неожиданное оживление первичного видения жизни. Еще более глубокое исследование необходимо для понимания природы гуманистического и коммунистического типов парадигматического опыта. Совершенно ясно, что по своему происхождению они в конечном итоге также архаичны. Однако их историческое преобразование отличается по своему характеру от типов, унаследованных этим веком от религиозной традиции. В них больше элементов рационализма. И в этом смысле они лучше приспособлены к преобладающей тенденции - увеличению доли Ratio70. но они разделяют также и судьбу Ratio. A судьба эта состоит, по всей вероятности, в том, что на своей ранней стадии Ratio динамичен, синтетичен, полон утопической напряженности; однако когда жизнь становится более упорядоченной, растет безопасность и развивается разделение труда, преобладающими становятся аналитические аспекты Ratio. Результаты этого процесса могут быть довольно ценными, однако модель аналитического мышления, превратившись в образ жизни, скорее подрывает человеческие отношения, нежели интегрирует их. Из различия между приспособительным характером и парадигматическим видением христианского действия вытекает, что, с одной стороны, христианин должен быть консервативным в отношении сути христианского жизненного опыта, а с другой стороны, прогрессивным для понимания изменений, происходящих в современном мире. Нет никакого противоречия в том, чтобы руководствоваться древним видением в качестве основы жизненного опыта и в то же время понимать потребности и возможности новой ситуации. Первое дает направление всем действиям, последнее способствует установлению связи с настоящим временем и не позволяет уклониться от участия в историческом процессе

==542

9) Экономические аспекты возникающей социальной структуры Если мы хотим избежать исторического абсентеизма, то одна из основных задач христианского мышления при нынешних обстоятельствах состоит в определении того, какие альтернативы социальной реконструкции наилучшим образом совместимы с основой христианского видения жизни. Ставя вопрос таким образом, следует признать, что ни христиане, ни любая другая группа не могут формировать общество, исходя исключительно из собственного видения. Существуют две или три модели социальной организации, из которых нужно выбрать одну. Поскольку это не готовые модели, а скорее динамические тенденции, было бы правильнее сказать' необходимо примкнуть к той тенденции, которая обещает создать наилучшие возможности для типа жизни, близкого к твоему видению. Наше исследование утверждает, что возникающая модель «планирования ради свободы» основывается на видении общества, которое само по себе вовсе не обязательно христианское, но создает условия, при которых в современном обществе'возможна христианская жизнь. Эта модель своевременна в той степени, в какой она сознает необходимость планового общества Она, однако, не уничтожает свободу, а скорее планирует ее рамки. Согласно этой модели, общество является планируемым, однако планирование согласовано демократическим путем, хотя смысл демократии в век массового общества

должен быть пересмотрен, во многих аспектах продуман заново и приспособлен к современной ситуации. Коммунисты и фашисты также планируют свое общество, однако они разрушают ценности западной цивилизации и уничтожают свободу, демократию и уважение к личности. В противоположность этому демократическая форма планирования будет делать все, чтобы планирование было совместимо с этими ценностями. Было бы ошибочным представлять дело таким образом, что третий путь, модель «планирования ради свободы» существует как проект. Но ведь ни коммунизм, ни фашизм не начинали с готовых планов. Можно, однако, утверждать, что в различных местах и областях человеческой деятельности работают люди, ищущие и нащупывающие третий путь в экономике, политике, политической науке, социологии, образовании и т. д. Часто они не знают о работе и вкладе других людей в это дело. Поэтому настоятельно необходимо объединить как можно больше людей и их изолированную деятельность с помощью интегрированной цельной модели. В настоящее время необходимо приложить усилия для того, чтобы еще более отчетливо разработать принципы, лежащие в основе модели демократического планирования и отличающие его от тоталитарных форм планирования. Столь

==543

же необходимо рассмотреть вопрос о том, как эти принципы могут быть применены в конкретной жизни. Если, к примеру, понаблюдать за направлением развития экономической мысли, то легко различить тенденции, более или менее сознательно действующие в одном направлении. Следует противопоставить мысли экспертов, которые как в теории, так и на практике сознают, что в будущем необходимо и неизбежно овладение техникой плановой экономики, мыслям тех экспертов, которые хотят сохранить простор для инициативы там, где она совместима с генеральным планом. Такая постановка вопросов и конфронтация точек зрения чрезвычайно необходимы, а различия во мнениях, которые непременно появятся, не должны позволить нам уклониться от ответственности. Мы можем обнаружить, например, что некоторые мыслители стремятся изменить как можно меньше в традиционной системе рыночной экономики и ввести меры централизованного контроля лишь там, где это абсолютно необходимо для ослабления разрушительных последствий экономического цикла. Другие полагают, что планирование должно глубже внедряться в экономическую и социальную структуру. Будет, разумеется, полезно открыто высказать различные точки зрения, поскольку это поможет нам увидеть, чего стоит каждое решение с точки зрения дополнительных предписаний. Если бы существующие разногласия во мнениях были тщательно проработаны, то мы по крайней мере знали бы, по каким вопросам они имеют право на существование. Обогащенные таким образом, мы не должны слепо переходить к тоталитарной регламентации, мы должны жадно впитывать все то, что мы называем свободой. Укажем на другой важный аспект: наши экономисты, полные решимости планировать ради свободы, а не ради тотальной регламентации, должны сказать нам, какие классы и группы больше всего выиграют, а какие проиграют при осуществлении той или иной программы. Мы понимаем, что планирование ради свободы имеет свою цену, и мы должны быть готовы заплатить эту цену сполна, поскольку это единственный путь сохранить гуманные условия жизни и за него не надо платить убийствами, концентрационными лагерями и отказом от необходимых жизненных свобод. Если мы будем знать, кто больше всего пострадает от каких— либо необходимых изменений, то всегда возможно продумать определенные меры компенсации для этих людей, позаботиться о них или переучить их и дать им новую функцию в обществе. Пока же cui bono71 системы покрыто мраком, возникают различные тревоги и опасения, которые могут погубить нас всех.

Наряду с тем что новая система затрагивает интересы различных слоев, за нее необходимо заплатить и моральную

==544

цену Мы много слышим о моральном возрождении, о замене стимула погони за прибылью на идею служения Христианский реализм ставит весьма конкретные вопросы перед экономистами, которые предусматривают формирование структуры, сохраняющей определенные полезные части существующей экономической системы и отбрасывающей устаревшие. Экономистам и социологам придется ответить на вопрос о том, может ли новое общество обойтись без стимула прибыли, в каких частях существующей системы этот стимул уже начинает исчезать, в каких он еще незаменим, а также где его можно заменить или дополнить стимулом служения или психологическими стимулами, еще не достаточно ясно описанными. Сотрудничество всех заинтересованных в новом порядке людей необходимо, разумеется, не только для обсуждения экономических проблем. Именно такое сотрудничество делает возможным рассмотрение проблемы личной ответственности, причем не только абстрактно, но и с учетом социальных возможностей. Нет смысла, к примеру, говорить о расширении частной инициативы и ответственности, если общая тенденция деловой жизни направлена на превращение множества мелких предпринимателей в служащих, работающих по найму, или чиновников Решение может быть найдено, если точно знать стратегические моменты в экономической и социальной структуре, где и как начинается ухудшение или появляются новые возможности для инициативы и личной ответственности. Такой подход переводит невыраженную потребность в увеличении свободы, инициативы и ответственности в плоскость конкретных практических проблем, которые могут быть решены с помощью опыта и консультаций с опытными людьми. Разработка всевозможных подходов крайне важна для нашей политики в области образования Очевидно, что образование на конкурентной основе бесполезно, если грядущий порядок не основывается на конкуренции. Нет смысла также включать в образование позицию полного пацифизма и непротивления, поскольку в нашем мире еще долго будет присутствовать война Пропаганду пацифизма можно честно проводить лишь в том случае, если у нас хватит мужества обозначить все условия, при которых эти идеи могут быть реализованы 10) Возникающая социальная структура, проблема власти и социального контроля Возможности будущих моделей поведения определяются не только экономической, но и политической и социальной структурой общества. Так, нам предстоит изучить, какие формы власти будут или должны будут существовать, как следует распределять власть и контролировать ее. Наш подход к этим 18 К.Манхейм ==545

вопросам должен быть реалистичным, т. е. он не должне быть ни реакционным, ни утопическим. Общество не может представлять собой сообщество ангелов, социальную систему, функционирующую без какого-либо давления и основывающуюся на абсолютном и добровольном согласии. Такой подход не реалистичен, а анархистски-утопичен, так как вообще отрицает необходимость власти и полагает возможным построить общество только на основе взаимопомощи, сотрудничества и любви. Противоположный подход также нереалистичен и неудовлетворителен. Этот реакционный подход благодушно принимает существующие формы социального и политического подавления как извечные и не пытается изменить используемые социальные методы. Реакционный подход исключает, таким образом, применение философии власти, он признает в конечном итоге лишь голую власть и пытается подменить всю социальную технологию методами подавления и приказов. Этот подход был наилучшим образом реализован в философии и практике нацизма. Но мы не может согласиться и с философией власти, господствующей в коммерческом обществе, согласно которой все зло, исходящее от власти, можно уничтожить, если только отказаться от применения голой власти. Эта философия не отрицает применения давления с целью достижения желаемого результата, будь то с помощью экономических или других косвенных методов. Общее обсуждение законных форм применения власти будет иметь смысл, если только рассматривать эти общие идеи в сфере их конкретного применения в будущем социальном порядке. Мы ждем от экономистов, чтобы они разработали проект нашего типа плановой экономики, который позволил нам хотя бы приблизительно психологически и морально приспособиться к его последствиям, а от политиков, чтобы они описали конкретные формы использования власти в плановом и демократически контролируемом социальном обществе. Наша просьба нарисовать картину, где экономическая и политическая структуры будет описана в строгом соответствии с существующими в ней психологическими подходами и моральными нормами, вовсе не невыполнима. Она лишь противоречит нашему традиционному образу мыслей, в котором психология и социальная структура абсолютно разделены и изолированы. И если можно при условии знания правил игры сказать, какие из этих норм и подходов будут благоприятствовать развитию сотрудничества, а какие формировать дух индивидуального соперничества и агрессивности, то возможно также с определенной долей уверенности предсказать, какие качества и психологические подходы необходимы для функционирования демократического общества и насколько планирование осложнит эту модель.

==546

Если меняющаяся структура власти будет описана в общих чертах, то можно будет предсказать, какая дисциплина будет преобладать в ней при различных обстоятельствах, а также какое обучение необходимо для обеспечения требуемой дисциплины. Весьма вероятно, что демократически контролируемое плановое общество будет основываться главным образом на новом виде самоконтроля, для которого характерно прекращение споров и разногласий в ситуации, когда надо действовать и принимать решения, а также добровольное согласие временно подчиниться своего рода внутреннему диктатору, если в противном случае альтернативой является подчинение внешнему диктатору. Этот тип демократической самодисциплины может быть достигнут только при добровольном сотрудничестве светского и религиозного образования, прессы и других факторов общественного мнения. Вполне возможно набросать в общих чертах картину нового социального порядка, достаточно подробную, чтобы можно было сформулировать новую социальную и образовательную политику.

Если нам не удастся, заменить исчезающий старый социальный контроль новым, то мы можем быть вполне уверенными в том, что появится контроль-заменитель, однако очень сомнительно, что эти случайно возникающие новые виды контроля будут более адекватными, чем те, которые могли бы быть совместно выработаны нашими лучшими учеными, теологами, философами, педагогами, социальными работниками и т. д. Если в нашем массовом обществе ни школа, ни церковь и религия не могут выработать моральные нормы, модели действия и парадигматический опыт, то кино и другие коммерческие институты берут на себя задачу обучения людей тому, к чему они должны стремиться, кому повиноваться, как быть свободными и как любить. И если нашим лучшим мыслителям кажется слишком трудной такая задача, как разработка представлений о будущем, для чего необходимо, к примеру, разработать политику в области образования, соответствующую природе общества с нашим пониманием свободы, силы и власти, то найдутся другие менее щепетильные люди, которые справятся с этой задачей. 11) Характер совместных усилий, необходимых для понимания перехода от непланируемого общества к планируемому Совершенно очевидно, что я прошу экономистов и социологов разработать временную схему действенного социального порядка вовсе не для того, чтобы переориентировать в общих чертах теологию, социологию и образование или создать утопический образ, не думая о его реализации. В настоящий момент никакая переориентация невозможна без

==547

обсуждения принципов, которые должны стать руководящими. Тот факт, что мы видим возможное направление развития, вовсе не означает, что мы не должны исходить из мира, каков он есть, а также, что планирование в переходный период менее важно, чем на последующих стадиях. Поэтому по многим причинам будет важно получить от экономистов и политологов достоверную информацию относительно перемен в направлении планирования, произошедших во время войны. И хотя многие инструкции и методы планирования исчезнут с окончанием войны, некоторые из них представляют плацдарм для послевоенного планирования в мирное время. Поэтому очень важно решить, какие типы вмешательства ведут при своем свободном развитии к фашизму, а какие могут быть использованы как средства достижения желаемого нами порядка, Мысль о том, что планирование в переходный период еще более важно, чем на последующих стадиях, ведет к предположению о том, что целесообразно начать с анализа недостатков современного общества, которые кажутся нам невыносимыми Борьба со злом в нашем обществе часто несет в себе творческие, конструктивные и позитивные предложения Так, конкретная критика существующей образовательной системы, пренебрежения молодежью и недооценки негативных последствий безработицы сами по себе будут способствовать органическим преобразованиям в обществе. Конечно, если подобная реформистская критика останется изолированной и не будет найдена взаимозависимость между симптомами, я не вижу никакого выхода на настоящей стадии развития Мы не можем успешно бороться с трудностями, не стремясь к созданию цельной картины всего общества. Именно здесь теолог, философ и социолог, задача которых думать о человеке и его жизни в обществе, могут дополнить работу государственных служащих и социальных работников, которые в силу своей профессии привыкли думать на языке изолированных симптомов и ведомств. Начиная с конкретной критики, полезно иметь в виду, что, рассматривая случай неадаптивности в современном обществе, нужно учитывать тот факт, что ее причины кроются как в капиталистической системе, так и в урбанизации или механизации. Это различие довольно важно, поскольку средства для борьбы с каждым из этих зол специфичны, а в большинстве случаев именно капитализму приписывают то зло, которое порождается урбанизацией или механизацией. Так, при рассмотрении проблем досуга эти три различных источника вредных последствий должны изучаться отдельно.

Другой существенный социальный аспект, имеющий решающее значение для перевода христианских принципов в современные условия, состоит в том, что христианские ценно-

==548

сти первоначально выражались на языке соседской общины аграрного мира Это добродетели первичной группы (Кули)72, т. е. такие свойства, которые непосредственно относятся к условиям, в которых преобладают личные контакты между людьми. В первичных группах заповедь «Люби своего ближнего» непарадоксальна, в то время как не совсем ясно, как ей следовать в большом обществе, всех членов которого вы даже не знаете лично, не говоря уже о любви - личностном отношении par excellence73. Сейчас христианство основывается на этом парадоксе. Новизна его в том, что ценности первичной группы распространяются на более широкое окружение. Принцип соседских отношений превращается в крупномасштабный принцип социальной организации. Парадокс не может быть разрешен на уровне наивного и простого сознания, которое склонно немедленно применять его ко всем и каждому Настоящее решение может быть найдено лишь в проектировании сущности парадигмы на различные социальные плоскости. В мире крупных институтов это означает терпимость лишь по отношению к тем из них, которые либо воплощают в своей структуре принципы первичных добродетелей, либо делают возможным их осуществление в личных отношениях. Так, например, демократия как политический институт представляет проекцию принципа братства на организационную плоскость, причем здесь все равны по крайней мере в отношении политических прав и возможностей. Чтобы показать, как институты могут мешать развитию межличностных отношений в христианском духе, Толстой когда-то подчеркивал нехристианский характер института крепостничества, ибо он с самого начала исключает возможность христианского братства как в поведении крепостного, так и помещика. Конечно, при более подробном обсуждении проблемы можно сказать, что всегда есть возможности применения основных заповедей христианства в межличностных отношениях вне институтов Так, например, крепостной и помещик, вдохновленные примером Христа, могли бы сломать установившиеся политические и социальные отношения и вести себя как христиане. Это, конечно, возможно и осуществимо, и долг христиан следить за тем, чтобы христианство прежде всего осуществлялось в сфере межличностных отношений, поскольку есть вещи, которые не зависят от политических факторов. Однако чрезвычайно опасно, если этот опыт будет поддерживаться как предлог и отговорка для оправдания уступчивости, праздности и подхалимства в политике в собственном смысле слова. Во все времена было трудно отделять личные отношения от окружающих социальных и политических структур В современном мире это становится еще труднее, поскольку тенденция к тоталитаризму препятствует возникновению оазисов уединенности и чисто личных отношений 74 Дух социальной системы не может быть, как правило, оценен сразу же, однако фактически он пронизывает всю сис-

==549

тему. Его негативное воздействие можно оценить, только поняв до конца смысл всей духовной атмосферы этой системы. Так, например, ограниченность древнегреческого образа жизни становится очевидной лишь тогда, когда мы вспоминаем, что Аристотель считал само собой разумеющимся тот факт, что рабов не признавали полноправными людьми. Подобный пример доказывает невозможность бегства от политики.

12) Анализ некоторых конкретных проблем, подлежащих переоценке После этого детального рассмотрения смысла реинтерпретации христианских оценок я обращаюсь к анализу самих ценностей75. Вначале я указывал на то, что реинтерпретация оценок, внутренне присущих традиции, может быть осуществлена лишь в процессе групповой работы, поскольку сами ценности присутствуют только в общем опыте. Поэтому только группы могут надлежащим образом выполнить эту задачу. Я могу лишь привести некоторые примеры, свидетельствующие о том, что переоценка находится в процессе становления, и примерно определить ее задачи. Лишь групповая работа может показать, какие разногласия существуют между теми, кто был воспитан и жил в условиях общей традиции, и теми, кто не был причастен к ней; насколько эти различные традицион•ные подходы подвергаются сомнению в новой ситуации, насколько они смогли выработать новые реакции и достичь согласия относительно новых условий с помощью демократического обсуждения. Если бы такая групповая работа была успешной, она могла бы в значительной степени прояснить возможности демократического регулирования ценностей в меняющемся и смешанном обществе. Я предлагаю рассмотреть весь спектр оценок, разделив их на три основные группы, не претендуя на то, что моя классификация окончательна: 1) общая этика, 2) этика личных отношений, 3) этика организованных отношений. В каждой из них я выделю одну проблему, которая может служить примером для многих других. К сфере «Общая этика» надо отнести все оценки, регулирующие человеческое поведение вообще, т. е. независимо от специфического типа отношений, в которых оно осуществляется. Эти оценки вытекают главным образом из нашего видения человеческого достоинства или из того, что мы считаем существенным для человека как такового. В противоположность сфере общей этики нам надо рассмотреть те оценки, которые регулируют человеческое поведение в особых отношениях - личностных или социально-организованных.

==550

Так, в области образования мы обращаем внимание на первую группу, поскольку перед нами стоит задача воспитать качества, соответствующие идеалу джентльмена, т. е. свойства, которые следует распространить на всю сферу жизни. Мы обращаемся к сфере личных отношений, когда говорим о законных требованиях, предъявляемых женой или другом к нашему поведению; и к сфере организованных социальноупорядоченных отношений, когда определяем адекватность поведения работодателя по отношению к его работникам, и наоборот Именно в этой последней сфере деловых социальнорегулируемых отношений происходит глубокий переворот, относительно которого церковь, насколько я понимаю, еще не выработала своей точки зрения. Чтобы оценить значение этой сферы отношений, достаточно вспомнить хотя бы тот факт, что достоинство человеческой личности вырабатывается не только в сфере личностных отношений, но в такой же степени и в сфере социально-организованных отношений. 1. Общая этика а) Проблема ценностей, необходимых для выживания

В качестве наилучшего примера, характеризующего дилемму нашего времени в этой сфере, я предлагаю анализ «ценностей выживания», под которыми я понимаю ценности, характеризующие всю деятельность, гарантирующую и обеспечивающую выживание индивида или группы. Угроза нацизма повинна в том, что эта проблема стоит в центре нашего внимания. В то время как в философии нацизма не существует других ценностей, кроме тех, которые служат выживанию «расы» или. «Volk»76, для нас проблема состоит в том, куда поместить эти необходимые для выживания ценности в общей иерархии ценностей. Мы не можем, конечно, полностью отказаться от них, хотя аскетические тенденции в христианстве пытались третировать их. Происходящая в наше время борьба между ценностями, необходимыми для выживания, и ценностями более высокого порядка-, такими, как вера или свобода, лучше всего выражается в известных афоризмах: «Primum vivere dein philosophari»77. «Navigare necesse est, vivere non est necesse»78, хотя последнее утверждение может быть интерпретировано не только как конфликт между ценностями высшего порядка и выживания, но и как столкновение между потребностями индивидуального и группового выживания. Группа нуждалась в правильном выборе методов и целей действий и по сравнению с этим требованием потребность индивида в выживании считалась менее важной. В настоящий момент это столкновение между ценностями выживания и ценностями

==551

более высокого порядка часто принимает форму конфликта между эффективностью и демократическим решением. Например, в некоторых случаях планирование, основанное на принуждении и раболепстве, может принести лучшие результаты, чем планирование, призывающее к добровольному сотрудничеству и опросу общественного мнения. В самой острой форме стоящая перед нами дилемма может быть сформулирована следующим образом: «На что нам демократия, если мы не сможем выжить?» или же альтернативный вариант. «Зачем выживать, если мы потеряем свободу?» В век всеохватывающей организации эта проблема становится более настоятельной, чем когда-либо ранее. Прежде, в век ремесла и общины, отсутствие эффективности какого-то одного решения могло быть скомпенсировано в других областях. Теперь мы можем выбирать между такими всеобъемлющими решениями, как принудительное нормирование потребления или добровольная экономия, всеобщая воинская повинность или добровольная служба в армии. В обоих случаях принятие неправильного решения имеет колоссальные последствия, которые не могут быть так просто скомпенсированы, ибо если нам не удастся вовремя ввести карточную систему, то мы можем проиграть войну. Так, эффективность в одной области оказывает непосредственное влияние на выживание. Поэтому нам сначала надо сделать первичный выбор в нашей иерархии ценностей между эффективностью, необходимой для выживания, и демократией. Когда мы его осуществим, мы сможем обратиться к конкретным проблемам и выработать казуистику индивидуальных решений. Особая задача теологов или определенных вышеупомянутых мною групп будет состоять в выработке этой казуистики и представлении ее обществу в форме рекомендаций. В демократическом обществе нет необходимости в навязывании оценок, однако совет и руководство все же требуются, так как обычный гражданин не в состоянии судить по существу дела в таком сложном обществе, как наше. Абсолютный выбор между эффективностью и демократией имеет место лишь в крайних случаях, ибо очень часто в результате тщательного исследования оказывается, что еще неизведанные демократические пути могут оказаться эффективными. Становится также ясно, что принцип эффективности более или менее уместен в зависимости от характера различных задач; так, на транспорте преобладает измерение эффективности во времени и затратах, в то время как в образовательных институтах измерение эффективности по затратам не имеет первостепенного значения. Тщательное исследование показывает, что термин «эффективность» в высшей степени двусмыслен, поскольку невозможна ее оценка, если мы не

==552

уясним себе, «эффективность в отношении чего». Так, например, строгие меры по взиманию налогов могут быть эффективными с точки зрения получения от налогоплательщика максимальной суммы в данный момент, однако они в то же время могут нанести удар по его платежеспособности и ослабить эту способность в будущем. Инфляция может вести к изъятию сбережений у определенных слоев населения, но и вместе с тем навсегда уничтожит их стремление к сбережениям. б) Проблема аскетизма В настоящее время происходит революция в общей оценке ценностей выживания в отношении их эффективности, а также всего того, что способствует здоровью и жизнеспособности. Эта революция представляет собой одну из сторон антиаскетической тенденции, господствующей в настоящее время во всем мире и несущей особую трудность для протестантской традиции. Совсем нетрудно признать за всем, что способствует жизни и здоровью, определенную ценность; другое дело - как пуританская традиция будет реагировать на снятие табу с различных форм и степеней самовыражения. Здесь еще господствуют аскетические тенденции кальвинизма, и вопрос состоит в том, насколько они носят временный и исторический характер и насколько они важны для христианства в целом. В данном случае необходимо провести различие между многими формами аскетизма, их достоинствами и недостатками; необходимо также решить, правы ли Макс Вебер и другие, утверждая в качестве результата своих исследований тезис о том, что аскетическая «спасительная» позиция пуританства была подготовкой к росту духа капитализма. Не исключена возможность того, что табу на самовыражение в большинстве жизненных сфер соответствовало в социологическом выражении фазе «первоначального накопления» на заре капитализма. Мелкий ремесленник мог стать предпринимателем, только если он был готов пожертвовать немедленным удовольствием ради будущего, накапливая свои сбережения, вместо того чтобы потреблять излишек. Однако появление стремления к накоплению в одной области возможно было только при условии распространения его на другие жизненные сферы. В данном случае аскетизм превратился в социальный порядок, оказывающий влияние на способ труда и потребления, модели мышления и характера, а также роль и смысл досуга и культуры. При обсуждении данной проблемы мы должны внимательно выслушать тех, кто считает данный тип аскетизма лишь одним аспектом психологии дефицита, которая больше не соответствует нашему времени. Эта психология устарела, ==553

поскольку мы живем в век потенциального изобилия, а страхи, вовлекающие нас в войны, в конечном счете лишь пережитки того мира, в котором голодная смерть всегда подстерегала нас за углом Согласно данной точке зрения, устаревшая позиция аскетизма мешает нам организовать наш мир разумным образом, так чтобы каждый мог получить надлежащую долю С другой стороны, мы должны прислушаться и к тем, кто подчеркивает тот факт, что наше беспредельное стремление к приобретению все большего количества предметов роскоши, стремление, охватившее даже низшие классы общества, - противоестественная реакция на непрекращающееся стимулирование желаний, которое вытекает из системы, основанной на конкуренции, где производители стараются превзойти друг друга, создавая потребности во все новых видах товаров Реакцией, противодействующей бесконечному стимулированию желаний, могло бы быть движение, основанное на тезисе о том, что человеку необходимы умеренность и ограничение желаний

Я не хочу принимать решений в данном вопросе Однако возникает следующий вопрос каковы постоянные и преходящие ценности аскетизма и в чем обнаруживаются их новые аспекты в наш век? Перед министрами, работниками социальной сферы и врачами стоит задача рассказать нам о том, как эти нормы аскетизма выражаются в реальной жизни, какие они вызывают конфликты в индивидуальных и социальных отношениях и какие конфликты возникают, когда аскетические оценки исчезают, не будучи замененными другими ценностями и принципами в) Раздвоение личности При обсуждении ценностей выживания необходимо сделать одно замечание общего типа Нравится нам это или нет, но жизнь в большой степени представляет собой борьбу за выживание Защита своих прав есть часть этой борьбы В этике существуют три подхода к этому факту Первый из них, нацистский, превращает этот принцип в общий принцип человеческого поведения, что в конечном итоге ведет к варварству Второй представляет собой прямую противоположность первому он полностью отрицает моральное право и тенденцию к отстаиванию своих прав Такой подход часто ведет к лицемерию, так как определенное количество эгоизма и защиты своих прав необходимо для выживания, и если наше моральное сознание не признает этого, то возникает раздвоение личности С моей точки зрения, третий путь должен выдвинуть в качестве цели не полное подавление установки к отстаиванию своих прав, а сознательный контроль в отношении этого стремления, означающий, что мы признаем его в той степени, ==554

в какой оно необходимо для выживания индивида или группы, и следим за тем, чтобы не были перейдены границы этой необходимости Конечно, такой контроль возможен лишь тогда, когда мы одновременно развиваем в себе способность осознания Чем больше мы изучаем современное общество, тем яснее становится, что без возрастания способности к осознанию в процессе образования демократический образ жизни не может существовать Не исключено, что в прошлом установка на подавление самовыражения объяснялась невозможностью быстрого создания рациональных сил, необходимых для самоконтроля, так что метод наложения табу на самовыражение превращался в обычное средство 2. Этика личных отношений а) Проблема уединенности в современном мире В этой сфере мне хотелось бы обсудить такую общую тенденцию, как постепенное исчезновение уединенности и возникновение привычки получать массовое удовольствие и стремиться к массовому экстазу Выбирая именно эту тенденцию в качестве предмета обсуждения, я вовсе не хочу преуменьшить плачевные результаты ослабления общего опыта малых групп или исчезновение значимости общественной деятельности Дело в том, что эти две проблемы часто обсуждались, в то время как проблема уединенности в сравнении с массовым экстазом нуждается в исследовании Под уединением и внутренним духовным миром мы понимаем желание индивида высвободить свой внутренний опыт из-под контроля внешнего мира и заявить на него свои права Уединение и духовный внутренний мир, очевидно, наиболее сильные средства утверждения индивидуальности, вносящие наибольший вклад в рост независимости личности Именно в этом царстве уединения и частичной изоляции наш опыт приобретает глубину и мы становимся в духовном отношении непохожими на наших сограждан В тех сферах, где мы постоянно подвержены социальным контактам и где беспрерывно происходит обмен идей, благодаря взаимному приспособлению, действует тенденция, делающая людей похожими друг на друга Этот процесс социализации нашего опыта несет в себе положительный заряд, пока он сбалансирован сферой личного уединения Без этого у человека не

остается сил, необходимых для оказания сопротивления постоянным изменениям, и индивид превращается в пучок нескоординированных моделей приспособления Не только индивид нуждается в уединении и духовной изоляции, в которую он всегда может уйти с целью взращивания и культивирования таких черт личности, которые отличали

==555

бы его от других людей и представляли бы наиболее ценную часть его самости. Само динамическое общество не может справиться с огромным разнообразием проблем, возникающих в постоянно меняющемся мире, не черпая сил у индивидов, преодолевших в своем развитии рамки конформизма и способных к незапрограммированному поведению в ситуациях, когда традиционные формы приспособления устаревают. Неудивительно поэтому, что примитивным обществам не известен феномен уединенности, и даже в современной деревне трудно провести различие между личными и общественными делами. Поскольку в деревне большую роль играют добрососедские отношения, дверь каждого дома всегда открыта и общественный контроль проникает в любой скрытый уголок семейной и личной жизни. Пожалуй, не будет преувеличением сказать, что источник нашего современного желания к уединенности следует искать в постепенном возникновении буржуазии Именно в мире промышленности и торговли мастерская и контора отделились от дома. По мере того как купцы богатели, у членов их семей появлялась возможность иметь свои комнаты, и так было положено начало разделению наших отношений и чувств на личные и общественные. В Англии этот культ уединенности достиг наибольшего развития, и одиночество превратилось в добродетель, к которой стремились не только представители буржуазии, но и всех социальных слоев общества. Протестантизм способствовал тому, что религия стала частным отношением между душой и Богом. Исключение той посреднической роли, которую играла церковь между совестью человека и Богом, - это еще одно выражение того же самого процесса превращения наиважнейшего опыта в личное дело индивида. Раннесредневековый католицизм соответствует сельскому миру, в котором первичные племенные связи еще очень крепки и общинные чувства настолько сильны, что кульминационный пункт человеческого опыта может быть достигнут лишь в общинном опыте. Святая Месса одухотворенно выражает групповой экстаз и древнее стремление к слиянию душ. Идея о том, что глубочайший опыт можно пережить лишь публично, постепенно теряет свой смысл в буржуазном мире, где любое глубокое чувство становится чисто личным делом. Монахи были первыми людьми в средневековом мире, которые не только осознали значимость духовного мира, процветающего в уединении, но и сознательно создали среду, благоприятствующую расширению внутреннего духовного опыта. Они в совершенстве овладели мастерством социальной изоляции Полная и частичная изоляция в соединении с трудом, молитвами и психологическими упражнениями способствовала

==556

воспитанию духовного состояния, которое совершенно немыслимо в деловом мире. Размышление, одухотворенность, возвышение и религиозный экстаз превратились в искусство и привилегию,

которыми обладал новый тип специалистов. Так была создана элита духовного мира - новая кастовая система, в которой лидером признавался тот, кто дальше всех продвинулся по пути внутреннего опыта, пути, доступного лишь немногим и ни в коем случае тем, кто проявлял наибольшую ловкость в приспособлении к светскому миру. Гордость и упоенность внутренним миром, уединением и аскетизмом, культивируемая монахами, была, так сказать, секуляризирована протестантами79, которые требовали от своих лидеров проявления добродетелей аскетизма, духовности и самодисциплины. Итак, традиция уединенности и духовности была религиозной в своей основе и в то же время тесно связанной с городской средой. Пока преобладающую роль в обществе играло ремесло, социальные условия способствовали распространению этого духовного подхода. Работа в маленькой мастерской, очень часто в одиночку, побуждала к размышлениям и мечтам. Не случайно, что мистик Якоб Бёме был сапожником, а религиозные секты находили поддержку в среде ремесленников. Первый удар по этим условиям, благоприятствующим уединенности и размышлению, нанесла промышленная революция, повлекшая за собой возникновение больших фабрик, механизацию труда и рост больших городов с массовым скоплением людей, массовыми развлечениями и политическими демонстрациями. Существование внутреннего мира, уединенности и размышления находится под угрозой там, где развивается массовое общество, будь то в Америке, Германии или России. Несмотря на политические различия, для массового общества характерно преобладание общих черт. На смену чувству уединенности и размышлению приходит стремление к движению, возбуждению и групповому экстазу. Андре Жид пишет в своей книге «Возвращение из СССР»: «Колхозник получает удовольствие только в общественной жизни. Дома он только спит, все его жизненные интересы сосредоточены в клубе, парке культуры, на собраниях. Чего же еще можно желать? Всеобщего счастья можно достичь лишь за счет отдельного индивида, путем лишения его индивидуальности. Чтобы быть счастливым, соглашайся». И если в Англии и Франции эти новые черты еще не проявились, то это объясняется тем, что буржуазная основа еще достаточно сильна для поддержания баланса против растущего влияния массового общества. Универмаги и фабрики обслуживают людей, которые воспитаны на массовых развлечениях, таких, как кино или танцевальный клуб, людей, политическому

==557

сознанию которых соответствуют массовые собрания и групповой подход Мы достигли такой стадии в нашей передовой цивилизации, на которой восстанавливаются групповые отношения, ранее свойственные примитивным экстатическим религиям Разве развитие иудаизма не определялось борьбой против экстатической магии сельского бога Ваала и чувственных оргий его служителей^ Более аскетическая и рациональная сторона иудейской традиции была позднее воспринята христианством, в котором сохранились лишь небольшие остатки магической традиции, позднее уничтоженные протестантизмом 6) Проблема массового экстаза Именно исходя из этих предпосылок, мы будем обсуждать достоинства и недостатки уединенности и духовности, с одной стороны, и смысл возникновения симптомов массовой истерии и массового экстаза - с другой Во-первых, нам предстоит провести четкую грань между различными формами уединения и духовности и решить, в каких случаях их выживание имеет реальное значение Однако при этом мы не должны забывать, что существование созерцательного отношения к жизни и чувства уединенности зависит не только от нашего желания, существуют определенные социальные условия, способствующие или препятствующие их развитию Лишь с учетом этих условий можно будет постичь духовную стратегию будущего Сама идея стратегии указывает на то, что мы не должны ни принимать как

должное все негативные тенденции современного общества, ни считать обреченными давние традиции уединения и духовности Наоборот, тщательное изучение социальных факторов, поддерживающих ценимые нами духовные обычаи, поможет нам спасти их для будущих поколений Что касается современных движений массового экстаза, то полностью негативное отношение к ним было бы поверхностным Маловероятно, что совсем нет позитивных ценностей, совместимых с чувствами, объединяющими большие мессы людей Это своего рода коллективный опыт, и следует задаться вопросом, возможно ли превратить его из чисто эмоционального в одухотворенный В конце концов, кафедральная месса тоже представляет собой коллективный экстатический опыт Проблема состоит скорее в том, чтобы найти новые формы одухотворенности, а не отрицать возможности, внутренне присущие новым формам группового существования 80 3. Этика организованных отношений Поскольку в нашем обществе работа и отдых, производство и потребление основываются главным образом на

==558

крупной организации, очевидно, что она оказывает заметное влияние на наше поведение и его оценку Что касается чисто личных отношений, мы можем предположить, что они сами о себе позаботятся, а совет и руководство понадобятся, только если дела пойдут плохо В сфере же организованных отношений эти отношения создает организатор, и вряд ли можно будет ожидать здесь удовлетворительных результатов, если не строить их на базе знания, морального чувства как социально осознанные Психологический и моральный кризис нашего времени в большей степени объясняется тем, что промышленная революция создала свою новую организацию очень быстро и у нее не было времени осознать психологическое и моральное значение происходящих изменений Социологи уже давно знают, что если существует разрыв между принципами организации и психологическими потребностями индивида и если институтам не удается заручиться поддержкой людей, в них работающих, то чувства людей ожесточаются и возникает общее чувство неудовлетворенности, мешающее конструктивному развитию В области крупной организации труднее найти один пример, иллюстрирующий проблему Эта трудность вытекает из того факта, что в мире организованных отношений, более чем в других областях, новая этика не ограничивается какой-либо одной фазой всего социального процесса, а пронизывает всю модель, координирующую вклад участвующих в ней индивидов Здесь никто не ищет добродетели в изоляции, все вытекает из нового духа, которому подчиняется организация фабрик, школ и сферы обслуживания Поэтому вместо того чтобы приводить в качестве примера какой-то единичный опыт или поднимать отдельную проблему моральной казуистики, я лучше попытаюсь показать зависимость различных моральных вопросов на современном предприятии друг от друга, от характера и духа организации в целом Будущее развитие этих областей частично зависит от объективного характера организованных отношений на предприятии.т е от тех потребностей, которые они должны удовлетворять, и частично от многообещающих тенденций нового времени, которые по-новому пытаются удовлетворить эти потребности В отношении последних тенденций христианам придется решать, насколько они соответствуют глубинному опыту, называемому нами христианским Что касается первых, то мы лишь можем оценить переоценки в сфере организованных отношений, например на фабрике, если нам удастся понять основные потребности, которые пытается удовлетворить новая этика Эти основные потребности имеют двоякий характер 1)они должны гарантировать объективный и эффективный рабочий порядок, 2) они должны удовлетворять психологическим потребностям индивида 81

==559

В качестве эксперимента я попытаюсь перечислить некоторые потребности, которые должна учесть любая этика организованных отношений, к примеру на фабрике. Любое организованное отношение имеет: 1 ) свои санкции - начиная от телесных наказаний и кончая штрафами, моральным осуждением и т. д.; 2) свою дисциплину - расписание, устоявшиеся привычки, связанные с работой, и т. д.; 3) кодекс поведения - по отношению к коллегам, руководству и т. д.; 4) распределение ответственности индивидуальной и коллективной; 5) стимулирование труда и вознаграждения - премии, наслаждение техническим мастерством, желание получить признание и т.д.; 6) интеллектуальную оценку цели труда, более или менее соответствующую нашей социальной системе; 7) социальный престиж труда; 8) социальную иерархию внутри предприятия и т. д. Все это определенные этапы в системе оценок, и любая попытка переоценки должна подробно рассмотреть каждый из этих этапов. Они должны удовлетворять потребность коллективной эффективности, а также принести моральное и психологическое удовлетворение тем, кто занят этой работой. Важно отметить, что как коллективная эффективность, так и психологическое удовлетворение может быть обеспечено с помощью различных систем, и переход от одной этики к другой состоит в переходе от одной технологии социального удовлетворения и этических оценок к другой (трансформации социальной технологии и ее ценностных аспектов)82. Именно здесь появляется проблема Нового Духа. Мы не можем создать его. Только если этот новый дух уже имеется, мы можем усилить в нем нужные нам тенденции. Я могу лишь экспериментально поставить мой личный диагноз новым тенденциям, которые уместны с нашей точки зрения. Это, с одной стороны, тенденция к авторитарности, пронизывающая все наши организованные отношения. Существует также тенденция внесения в сферу труда военной модели приказа и слепого повиновения. С другой стороны, часто действуют сильные скрытые тенденции, антифашистские, антикоммунистические и антикапиталистические, представляющие собой совершенно новые устремления мужчин и женщин. Они пока еще не образуют новой последовательной системы, однако возникают то там, то здесь под революционизирующим влиянием войны и независимо от политической организации общества. 1 Происходит общая переоценка, возникшая в экономической организации и направленная от чисто финансовых расчетов к мышлению в рамках «органического благосостояния»83. Раскин выразил эту тенденцию в следующих словах: «Нет богатства, есть жизнь». Сама война вынудила нас отбросить денежные расчеты и рассматривать в качестве

==560

истинного богатства природные и людские ресурсы. Расчеты отдельных расходов (например, сколько фирма тратит иа выплату заработной платы) постепенно заменяются расчетами «социальных расходов» (например, во сколько обществу обходится безработица в целом).

2. Параллельно этому в сфере трудового стимулирования наблюдается тенденция перехода от чисто финансового вознаграждения к стимулу Служения. Этому соответствует растущее желание в признании и самореализации в труде, а также потребность в более целеустремленном труде. 3. Что касается основных психологических потребностей, то наблюдается тенденция перехода от мира, в котором господствовали либо преувеличенное стремление рантье к безопасности, либо авантюризм предпринимателя и спекулянта, к интегральному подходу, в котором общая безопасность в отношении обеспечения основных потребностей соединяется с коллективным предпринимательством в социальной и культурной сферах. 4. Наблюдается также переход от понятия свободы, воплощающего финансовые капиталовложения и спекуляции, к формам этого понятия, требующим творчества и в других жизненных сферах. Так, кампания по расчистке трущоб, создание поселений и обеспечение прогресса в образовании требуют не меньше инициативы и изобретательности, чем создание независимых экономических предприятий. 5. И наконец, существует тенденция к истинной демократии, возникающая из неудовлетворенности бесконечно малым вкладом, гарантируемым всеобщим избирательным правом, в демократию, которая посредством осторожной децентрализации функций наделяет всех членов общества творческой социальной миссией. Такая истинная демократизация требует, чтобы каждый получал настоящее образование, которое не стремилось бы прежде всего удовлетворять потребности в социальном отличии, а позволяло бы нам адекватно понять модель той жизни, в которой мы живем и действуем. Эти тенденции частично перекрывают друг друга, частично противоречат другим существующим в данной системе тенденциям. Они слишком демократичны, чтобы развиваться соответствующим образом в тоталитарных системах; они слишком далеко выходят за рамки кругозора экономического человека прошлой эры, для того чтобы полностью раскрыться в рамках неплановой демократии. При существующих обстоятельствах эти тенденции не обязательно пробьют себе дорогу, однако это здоровые тенденции, возникающие и действующие не на поверхности, а в недрах общества; и те, кто стремится к планированию ради

==561

свободы, должны сделать все, что в их силах, для усиления этих тенденций Существует реальная возможность того, что после войны борьба между антагонистическими догматическими системами закончится и появится желание развивать возможности, которые в настоящее время можно назвать скрытыми тенденциями третьего пути Я сознаю тот факт, что увлечение гуманистическим аспектом организованных отношений на фабриках, на государственной гражданской службе и в других местах без реорганизации основ экономической структуры может быть неправильно использовано теми, кто хочет изменить лишь поверхностные человеческие отношения и игнорирует структурную реорганизацию общества Единственное средство против такой ошибки - социальное осознание Точно так же как в длительной перспективе невозможно гуманизировать досуг и фабричные отношения в рамках диктатуры, где модель команды и послушания распространяется на все отношения, так и невозможно гуманизировать фабричные отношения, пока основой расчетов остается эффективность, выраженная денежной прибылью вместо социального благосостояния Примечания

1

Позволять действовать, позволять идти своим ходом (стихийное приспособление) (франц ) - Прим ред

В этой книге термины «laissez-faire» и «либерализм» используются в качестве идеальных типов, т е термин не обозначает точно реальность такой, как она есть или была, а сознательно подчеркивает определенные черты, соответствующие целям изложения и господствующим в нем оценкам Без выделения таких идеальных типов, необходимых для понимания противоречий, было бы невозможно доказать свою точку зрения в политической дискуссии С другой стороны, справедливость по отношению к источнику, из которого мы черпаем средства нашего существования, будет восстановлена, если мы напомним читателю, что либерализм ни в своей философии, ни на практике никогда полностью не соответствовал тому, что может быть названо чистым laissez-faire, т е верой в то, что самоприспособление как в экономической области, так и в других сферах социальной деятельности стихийно ведет к равновесию Классический английский либерализм никогда не требовал полного отсутствия контроля Тем не менее, после того как сделаны эти оговорки, остается верным то, что идеология laissez-faire ориентирована на нечто вроде стихийного самоприспособления и в своей преувеличенной форме частично несет

==562

ответственность за распад общественного контроля на последних фазах капиталистической демократии, когда развивалось не равновесие, а кризис и монополии 2

См мою книгу «Man and Society in an Age of Reconstruction Studies in Modem Social Structure (3rd ed , London 1942), особенно гл V Данная глава представляет собой краткий пересказ и дальнейшее развитие мыслей, высказанных в этой книге где читатель может найти более подробное исследование многих указанных здесь проблем Более того, автор работает над книгой «Суть демократического планирования», в которой более систематически будут исследованы различные аспекты планирования 3

Е Durkheim On the Division of Labour in Society (transi by Simpson New York, 1933)

4

Понятие ценности, лежащее в основе настоящей дискуссии, умышленно является односторонним Оно представляет собой социологический функциональный подход Оно не исключает, однако, других подходов, а оставляет для них место Среди прочего мы имеем дело не с различиями, относящимися к внутренним качествам различных ценностей, а с социальной функцией, которую они выполняют Рекомендуется, однако, не начинать дискуссию на высшем уровне, а рассмотреть лишь ее простейшие аспекты Читатель, очевидно, заметит, что в главах II и V настоящей книги автор применяет функциональный подход, а в последней, главе VII, иногда выходит за рамки этого подхода и вводит в анализ внутреннюю качественную оценку ценностей 5

См С H Cooley Social Organisation A Study of the Larger Mind (New York, 1909)

6

R H Tawney, The Acquisitive Society (London, 1921) К данному параграфу имеет также отношение работа L L Bernard Conflict between Primary Group Attitudes and Derivative Group Ideals in Modern Society, American Journal of Sociology, vol 41 7

Чикагская комиссия по расовым отношениям, The Negro in Chicago A Study of Race Relation and a Race Riot (Chicago, 1922) Дополнительная литература

К Young, «Primitive Social Norms in Present-Day Education», in Social Forces June, 5, 1927 W l Thomas, «Persistence of Primary Group Norms in Modem Education», in Contribution of Modern Science to Education Th Veblen, «Christian Morals and the Competitive System», in International Journal of Ethics, vol 20,1910 Th Veblen, «Cultural Incidence of the Machine Process», in his Theory of Business Enterprise F Knight, «Religion and Ethics in Modem Civilization», in The Journal of Liberal Religion, vol· III, № 1 R A Woods, «The Neighbourhood in Social Reconstruction», in Publications of the American Sociological Society, vol νιιι ,1913 См С Luetkens, Die deutsche Jugendbewegung Ein soziologischer Versuch (Frankfurt a M , 1925) 9

E Y Hartshorne, German Youth and the Nazi Dream of Victory (New York and Toronto, 1941)

Для обсуждения социологии подростков важны статьи Е В Reuter, M Mead, R G Fester и др , посвященные социологическому исследованию подростков в American Journal of Sociology, July, 1936 См также M Mead, Coming of Age in Samoa (New York, 1928), С В Zachry and M С Lighty, «Report on the Study of Adolescence of the Commission on Secondary School Curriculum», Emotion and Gonduct in Adolescence (New

==563

York, 1940); P. Bios, The Adolescent Personality (New York); H.P. Rainey (ed.), How Fares American Youth? (Washington, D.C.); F. Redl, «Emotion and Group Leadership» in Psychiatry, 1942; E. De A. Partridge, Leadership among Adolescent Boys (Bureau of Publications, Teachers Gollege, Columbia University, New York, 1934). Особый интерес представляют публикации Американского совета по образованию подростков-негров: J. Dollard and A. Davies, Children of Bondage; С.S. Johnson and F. Frazer, Negro Youth at the Gross-roads; W.L. Wamer, et al., Class and the Color Barrier: а также резюме этих исследований у E.L. Sutherland, Class, Color and Personality. Из английской литературы см. А.Е. Morgan, The Needs of Youth (London, 1939); «The Young Adult in Wales», Report of the South Wales Council of Social Service, Cardiff; J.M. Brew, In The Service of Youth (London, 1943); P. Jephcott, Girls Growing Up (London, 1943). 11

В процессе восхождения нацистской партии эта типичная позиция подростков была усилена позицией аутсайдеров, в которую были загнаны почти все классы населения Германии сначала инфляцией, а затем экономическим кризисом 1929 г. Это одна из причин преобладания в нацистской партии молодежных групп, а также групп, которые больше других пострадали от депрессии и не видели для себя будущего при старой системе. (См. Hans Gerth, «The Nazi Party: Its Leadership and Composition», in American Journal of Sociology, January 1941). Вот некоторые статистические примеры: а) Преобладание молодежи в партии Гитлера (по книге Герта, с.530): Возрастной состав в процентах от общего населения в 1931, 1932 и 1935 гг. по сравнению с возрастным составом социал-демократической партии в 1931 г. и общего населения старше 18 лет в 1933 г. (исключая Саар, Австрию и Судеты). Общее ВозрастныеНационалПИСТИЯСоциалсоциаг демократическаянаселение чес кая

ГРУППЫ

парти

партия

годы

1931

1932 1933

1931

1933

18-30

37,6

42,2

35,4

19,3

31,1

31-40

27,9

27,8

27,9

27,4

22,0

41-50

19,6

17,1

20,8

26,5

17,1

после 50

14,9

12,9

15,9

26,8

29,8

Из 11160 учителей, работающих на неоплачиваемых должностях в Гитлеровской молодежной организации на 1 октября 1937 г., люди старше 40 лет составляли 15,8%, от 30 до 40 лет - 40,5%, моложе 30 лет 4,2% (Frankfurter Zeitung, August 3,1938). б) Распределение членов нацистской партии по профессиональным группам в 1933 и 1935 гг. (по Герту, с.527) Профессиональная Член группа

ы Общее личество партии ко занят гых*

годы

1933

1935

1933

1935

физического31,5

32,1

46,3

38,5

Люди труда

Чиновники белыми воротничками

с21,1

20,6

12,5

12,5

Независимые*

17,6

20,2

9,6

9,6

Служащие

6,7

13,0

4,6

4,6

Крестьяне

12,6

10,7

21,1

28,9

Прочие**

10,5

3,4

5,9

5,9

Сельскохозяйственные рабочие, работающие по найму и вошедшие в третьей колонке в разряд «людей физического труда», в четвертой колонке отнесены к «крестьянам», так что в разряд людей физического

==564

труда попали только занятые в несельскохозяйственной сфере, т. е. преимущественно городские жители. +

Искусные ремесленники, профессионалы, купцы и т.д., за исключением независимых крестьян.

''"'' Домашняя прислуга и несельскохозяйственные работники по дому. Вторая и третья группы, в которых высок процент членов нацистской партии, состоит из людей, сильнее всего пострадавших от инфляции и опустившихся по социальной лестнице. И хотя первая группа людей физического труда городской пролетариат, и пятая группа - крестьян также сильно пострадали от экономической депрессии, у них не возникла социальная озлобленность и их позиция аутсайдеров была с психологической точки зрения иной. 12

Речь идет о второй мировой войне. - Прим. ред.

13

по желанию (лат). - Прим. пер.

14

Тем временем был опубликован Атлантический устав и появилась большая готовность обсуждать проблемы восстановления на уровне общих абстракций или конкретных механизмов. Однако остается фактом отсутствие динамических идей и творческого видения, которые одни только способны интегрировать общество и организовать совместную деятельность. 15

дух (франц.).-Прим. пер.

После того как это было написано, в Великобритании была создана Национальная молодежная служба. Посмотрим, как она будет действовать. унификация: присоединение к господствующим взглядам (в фашистской Германии) (нем.). - Прим. пер. 18

См. описание жизни в нацистском рабочем лагере для девочек в работе Hartshorne E.Y., German Youth and the Nazi Dream of Victory, New York and Toronto, 1941, p.20 ff. Дополнительная литература по теме Klaus Mehnert, Youth in Soviet Russia (перев. M. Davidsohn: London, 1933) H. Spaull, The Youth of Russia (London, 1933) G.F. Kneller, The Education Philosophy of National Socialism, published for the Department of Education in Yale University (Yale and London, 1941) (with extensive bibliography)

A. Thorbum, «Psychological and Other Aspects of Recent Trends in German Education», in British Journal of Educational Psychology, vols. V VI., 1934-36Betty and Ernest K. Lindley, The New Deal for Youth (New York, 1939).

«Youth Education To-day», in Sixteenth Yearbook of the American Association of School Administrators, National Association (Washington, 1938). American Youth Commission, A Program of Action for American Youth (Washington, 1939). R. Schairer, «What English War Education teaches the World», in The Journal of Education and Sociology (New York, October, 1941). 9

В качестве дополнения к тому, что было сказано в тексте, я упомяну некоторые из моих публикаций, посвященные назначению и форме социологии. К. Mannheim, Die Gegenwartsaufgaben der Soziologie (The Task of Sociology in the Present Situation). Вступительная лекция при открытии конференции преподавателей социологии в германских университетах, проходившей во Франкфурте на Майне в феврале 1932 г. (опубликована только в Германии, Тюбинген, 1932). К. Mannheim, «The Place of Sociology», in The Social Sciences: Their Relations in Theory and in Teaching (London: Le Play House Press, 35 Gordon Square, 1936).

==565

К Mannheim, «Adult Education and the Social Sciences», in Tutors Bulletin of Adult Education, Second Series, No 20 (February 1938) К Mannheim, «German Sociology, 1918 - 33», in Politica (February 1934) См также M Ginsberg, «The Place of Sociology», A M Carr-Saunders, «The Place of Sociology», T H Marshall, «Report on the Teaching of the Social Sciences», in The Social Sciences Their Relations in Theory and in Teaching (London, 1936) С A Beard, «A Charter for the Social Scinces (Report of the Commission on the Social Studies)», in American Historical Association (New York, 1932), L С Marshall and R M Goetz, «Curriculum - Making in the Social Studies Α Social Process Approach (Report of the Commission on the Social Studies)», in American Historical Association, Part XIII (New York, 1936), Ε Horn, «Methods of Instruction in the Social Studies (Report of the Commission on the Social Studies)», in American Historical Association, Part XV (New York 1937), The Social Studies in General Education, Report of the Committee on the Function of the Social Studies in General Education for the Commission of Secondary School Curriculum (New York and London, 1938), Frederick William Roman, La Place de la Sociologie dans L'Education aux Etats-Unis (Pans, 1923), A Walther, Sozilogie und Sozialwissenschaften in Amerika (Karlsruhe, 1927), F B Karpf, American Social Psychology Its Origins, Development and European Background (New York, 1932) Дополнительная литература A Flexner, Universities, American, English, German (Oxford, 1930) R M Hutchins, The Higher Learning in America (New Haven) N Poerster, The American State University A M Carr-Saunders, «The Function of Universities in the Modern World», in Sociological Review vol 32, 1940 A Löwe, The Universities in Transformation (London, 1940) F Clarke, Essays in the Politics of Education (London, 1923) F Clarke, Education and Social Ghange An English Interpretation (London,1940) F Clarke, «The Social Function of Secondary Education», in Sociological Review, 1941 Sir Richard Livingstone, The Future in Education (Cambridge, 1941) Sir Richard Livingstone, Education for a World Adrift (Cambridge, 1943) A G Stead, The Education of a Community - today and tomorrow

(London,1942) H С Dent, A New Order in English Education (London, 1942) H M Burton, The Education of the Countryman, International Library of Sociology and Social Reconstruction (London, 1943) M Reeves and J Drewett, What is Christian Education'? (London, 1942) F H Knight, «Theology and Education», in Amencan Journal of Sociology, 1938 M W Kotschnig, Unemployment in the Learned Professions (Oxford, 1937) John Dewey, School and Society (Chicago, 1910) John Dewey Democracy and Education (New York, 1914) W H Kilpatnck, Education for a Changing Civilization (New York, 1931) l L Kandel, Competing Theories of Education (New York 1938) С A Beard, The Unique Function of Education in American Democracy, prepared for the Educational Policies Commission of the National Education Association, 1937 J V Nef, United States and the Future of Civilization J H Newlon, Education for Democracy in Our Time (New York, 1940)

==566

R Ulich Fundamentals of Democratic Education (New York, 1940) A N Whitehead The Aims of Education and other Essays (New York, 1929) 20

См также мою работу «The Sociology of Human Valuations The Psychological and Sociological Approach», in Further Papers on the Social Sciences Their Relations in Theory and in Teaching, edited by J T Dugdale (London Le Play House Press, 35 Gordon Square, 1935)

21

Унификация, приобщение к господствующей идеологии (нем ) (в фашисткой Германии)

22

Я умышленно даю гибкое определение термину «приспособление», оставляющее место для более тщательного анализа смысла этого слова Приспособление вовсе не обязательно означает механическое приспособление в котором возможен только один ответ на данный стимул И действительно, имеет место прямо противоположный факт Любое истинное приспособление человека к социальным условиям - это «творческое приспособление», в котором «весь организм» соотносится со «всем окружением» Творческое приспособление поэтому постоянно освобождает новую энергию, это процесс «дать - взять» между первоначальными условиями и человеком, это прогрессивный опыт Кроме этого, см по данной теме M P Follett Creative Experience (London and New York, 1924) 23

W l Thomas and F Znaniecky, The Polish Peasant in Europe and America (New York, 1927), 2 Vols , особенно рр 87-106 2Α

Jessie Taft, The Dynamics of Therapy in a Controlled Relationship, ch n, «Thirty-one Contacts with a SevenYear-Old Boy» (New York, 1933) См также J Dollard, Criteria for the Life History (опубликовано для Института Гуманитарных отношений Yale University Press, New Haven, 1935), см особенно рр 76 f

25 26

Karen Homey, The Neurotic Personality of Our Time (London, 1937)

M W Wulff, «Widerstand des Ich-Ideals und Realitätsanpassung», in Internationale Zeitschrift für Psychoanalyse, vol 12,1926

27

Исследование этих норм, которые удовлетворяют потребности подсознательного в сознании, только начинается и поэтому невозможно сформулировать ни позитивные, ни негативные правила или связи Однако признание существования потребностей подсознательного необходимо подчеркнуть для того, чтобы избежать претенциозного подхода, возомнившего о себе, что он может вмешиваться во что угодно Есть, конечно, что-то общее между слепым традиционализмом, для которого все старое священно, даже если его вредные последствия весьма очевидны, и тем видом утилитаризма, который рассматривает работу социального философа как своего рода инженерное искусство, основанное на ограниченном понятии эффективности В противоположность этому есть форма рационализма, которая не уклоняется от использования разума, но связывает его с чувством творческой эволюции Этот рационализм постоянно отдает себе отчет в том, что существуют силы и импульсы, которые до сих пор оставались незамеченными, так как они появляются лишь в связи с динамическими изменениями Исследование норм, удовлетворяющих подсознательные потребности, позднее предпринимается еще раз, см p 180 ss, 183-184, 185-191, 194-195 28

R G Foster «Sociological Research in Adolescence», in American Journal of Sociology, 1936

29

Louis Wender, «The Dynamics of Group Psychotherapy and its Application» (прочитано в Нью-йоркском неврологическом обществе 2 апреля 1935 г) in The Journal of Nervous and Mental Disease, vol 84, JulyDecember 1936

==567

F M Thrasher The Gang A Study of 1313 Gangs in Chicago, 2nd ed (Chicago, 1936) JA Puffer The Boy and his Gang (Boston, 1912) A Alchhorn, «Die Übertragung» in Zeitschrift für psychoanalytische Pädagogik vol 10, 1936 См также его работу Wayward Youth (New York 1935 нем изд 1925), E Heath, The Approach to the Parent (New York, 1933), К Moore, «A Specialized Method in the Treatment of Parents in a Child Guidance Clinic», in Psychoanalytic Review, vol 21 См по этой проблеме также мою работу «Ideology and Utopia An Introduction to the Sociology of Knowledge, 2nd ed (London and New York, 1939) См также AM Kernhäuser, «Analysis of 'Class' Structure of Contemporary American Society - Psychological Bases of Class Divisions», in G W Hartmann and T Newcomb (editors), Industrial Conflict A Psychological Interprétation (New York, 1939) 33

P Shilder, «The Analysis of Ideologies as a Psycho-therapeutic Method especially in Group Treatme.it», in American Journal of Psychiatry, vol 93 No 3, November 1936 В отношении идеологий, касающихся достижения успеха в жизни, см G Ichheiser, Die Kritik des Erfolges (Leipzig, 1930) P Schilder, «The Analysis of Ideologies as a P&ycho-therapeutic Method especially in Group Treatment», in American Journal of Psychiatry vol 93, no 3, November 1936 Выше в характеристике целей и методов Вендера и Шилдера я следовал их аргументации и останавливался на тех положениях с которыми был согласен сам Это означает, что особое значение придается механизмам, которые доступны психоаналитическому подходу Кроме этого, идеологии и утопии коренятся в групповых интересах и потребностях, тесно связанных с давлением, которое испытывают эти группы Поэтому удаление этих идеологий или утопий дело не только психологического анализа, а вопрос изменения социальной и экономической позиции Тем не менее, ни чисто психологическое, ни чисто экономическое и социальное приспособление не может быть эффективным, если они изолированны Интересный анализ

был предпринят недавно E Fromm, The Fear of Freedom, The International Library of Sociology and Social Reconstruction (London, 1942) 36

J Ortega у Gasset, The Revolt of the Masses (London, 1932), E Lederer, State of the Masses (New York 1940) Полный отчет и ценную библиографию по этим экспериментам можно найти в статье J F Dashietl, «Experimental Studies of the Influence of Social Situations on the Behaviour of Human Adults», in С Murchison, A Handbook of Social Psychology, part vi (Worcester, Mass , 1935) См WO Donng, Psychologie der Schulklasse Eine empirische Untersuchung (A W Zuckfeldt Verlag, 1927), A Kruckenberg, «Die Schulklasse als Lebensform», in Zeitschrift für pädag Psychologie und experimentelle Pädagogik, vol 25, 1924, A Kruckenberg, Die Schulklasse (Leipzig, 1926), N M Campbell, The Elementary School Teacher's Treatment of Classroom Problems (Bureau of Publications, Teachers College, Columbia University, New York, 1935), E Hanfmann, «Social Structure of a Group of Kindergarten Children, American Journal of Ortopsychiatry, 1935, 5,407-410 Трудовая школа (нем ) - Прим пер H Gaudig, «Freie geistige Schularbeit in Theorie und Praxis», Im Auftrag der Zentralstelle für Erziehung und Unterricht (Berlin, 1922), 0 Scheibner, «Der Arbeitsvorgang in technischer, psychologischer und pädagogischer Verfassung», в том же выпуске По проблеме «трудотерапии» и ее применении в этой стране см также A Meyer, Philosophy of Occupational Therapy, vol ι (1924)

==568

40

См M Y Reaney The Psychology of the Organized Group Game, with Special Reference to its Place in the Play-System and its Educational Value Thesis London The British Journal of Psychology Monograph Supplements № 4, 1916, НС Lehman and P A Witty «The Psychology of Play Activities (New York, 1927), E Liss, «Play Techniques in Child Analysis», in American Journal of Ortopsychiatry vol 6, January 1936, S H Bntt and S Q Janus, «Towards a Social Psychology of Play», Journal of Social Psychology, 1941 41

См Reaney, op cit

42

F H Allport, Institutional Behaviour (Chapel Hill, 1933)

43

См F С Bartlett, «Group Organization and Social Behaviour», in International Journal of Ethics, vol 35, 1924 - 25, R E Park, «Human Nature and Collective Behaviour», in American Journal of Sociololgy, vol 32, G L Coyle, Social Process in Organized Groups, in Contemporary Society Series, ed by Mac Iver, С R Rogers, «The Intelligent Use of Clubs, Groups and Camps», in his The Clinical Treatment of the Problem Child (Boston, New York, etc , 1939), E B South, «Some Psychological Aspects of Committee Work», in Journal of Applied Psychology, 1927, vol il 348-368, 437-464, HL Hollingworth, The Psychology of the Audience (New York, 1935), W R Smith, «Social Education in School Through Group Activities», in Publications of the American Sociological Society, vol 13, 1918, S R Slavson, Creative Group Education (New York, 1937), WH Kilpatnck, Group Education for a Democracy (New York, 1941 ) 44

B Bosch, «Massenführer, Gruppenführer», in Zeitschrift für pädagogische Psychologie, vol 30 (6), 1929, H W Busch, Leadership or Group Work, chap v, «Types of Group-Leadership» (New York, 1934), E A Partridge, Leadership among Adolescent Boys (New York, 1934)

45

Война предоставляет поле для исследования воздействия на сознание человека групповой интеграции и дезинтеграции Наиболее ценные результаты могла бы дать хорошо организованная работа специальной группы по наблюдению за происходящими на наших глазах изменениями Интересный симпозиум по этой проблеме был организован Медицинской секцией Британского психологического общества, на котором с докладами выступили Бейнс, Глоувер, Манхейм См мою работу «Changes in Our Psychic Economy Caused by the War», in Internationale Zeitschrift für Psychoanalyse und Imago, vol 25, London, 1940 См также German Psychological Warfare, Survey and Bibliography, ed by L Farago and L F Grittier, published by the New York Committee for National Morale, 1941, а также статьи по вопросам «морали» в The American Journal of Sociology, vol xlvil, No 3, November 1941, и в The Journal of Educational Sociology, vol 15, No 7, 1942, March 46

Юношеское туристическое движение в Германии до первой мировой войны (нем ) - Прим пер

47

Эта глава была написана для группы друзей, христианских мыслителей За исключением некоторых изменений вся аргументация оставлена в первоначальной форме и служит своей первоначальной цели стимулированию мысли и вовсе не претендует на окончательное решение поднимаемых в ней проблем Эта группа, в которую входили теологи, священники, преподаватели, государственные служащие и писатели, собиралась четырежды в год на конец недели, с тем чтобы осознать происходящие в обществе изменения в их отношении к христианству Несколько лет назад автор был приглашен как социолог стать членом этой группы и лишь в этом качестве написал настоящие размышления Вопрос, поставленный перед социологом, может касаться только отношений общества к религии и функций религии в обществе, рассматривающем религию как один из духовных феноменов социального процесса Социологический подход, ==569

какими бы ни были его результаты, не может судить о внутренних ценностях христианства и христианской этики. Автор выражает свою благодарность всем членам группы, которые помогли ему в формулировке проблем. См. гл II данной книги. 49

Max Weber, The Protestant Ethic and the Spirit of Capitalism (transi, by T.Parsons: London, 1930).

50

Имеется в виду «Summa theologiae», основной труд средневекового философа и теолога Фомы Аквинского. Этика мировоззрения (нем.). -Прим. пер. 52 См. Мах Weber, «Politik als Beruf» (переизд. в его Gesammelte Politische Schriften, München, 1921, S. 441 ff.). Этика ответственности (нем.). - Прим. пер. Стремление, усилие (франц.). - Прим. пер.

В моей ideology and Utopia: An Introduction to the Sociology of Knowledge (London and New York, 2r"l, ed., 1939) я попытался показать самоочевидные основания различных подходов к истории и политике. См. особенно гл. "Prospects of Scientific Politics". 56

См. Max Weber, The Protestant Ethic and the Spirit of Capitalism. (London, 1930).

57

Петенизм (Петен - французский маршал, капитулировавший перед Германией). -Пром. пер.

58

Режим избранных (франц.). - Прим. пер.

59

Alfred Weber, "Prinzipielles zur Kultursoziologie", in Archiv für Sozialwissenschaft und Sozialpolitik, vol. 47. 60

Сила инерции (лат.). - Прим. пер.

61

Парадигма: образец, пример (Оксфордский словарь английского языка) «Парадигматический опыт» в нашем контексте означает тот решающий основной опыт, который должен раскрывать смысл жизни в целом. Этот опыт так глубоко запечатлевается в нашем сознании, что создает своего рода шаблон, в который вливается весь наш остальной опыт.

62

Естественном праве (лат.). - Прим. пер.

63

Мировоззрение (нем.). - Прим. пер.

64

В этом смысле приспособление отсутствует тогда, когда поведение не соотносится с ситуацией, если оно не пытается решить конфликты, создаваемые окружающей средой. Но именно это как раз и происходит, если человек находится в плену ортодоксальности и действует в соответствии с установленной моделью независимо от изменений, происходящих вокруг него. Конечно, реакция ухода или уклонения от чеголибо может быть формой адекватного приспособления, пока она представляет собой приспособление, основанное на том, что по-немецки называется Auseinandersetzung (критическое рассмотрение, спор, полемика, дискуссия, стычка). Можно перефразировать удачное замечание современного писателя: «Даже голуби на Трафальгарской площади приспосабливаются к находящейся на ней Национальной галерее». однако вопрос состоит в том, адекватно ли это приспособление и соответствует ли оно реальной цели данного предмета. Значение этой проблемы еще не исследовано. Я попытался сделать это на р. 79-86 в оригинале настоящей книги. Якоб Буркхардт говорил об «исконных образах», а К.-Г. Юнг «архетипах», оба они использовали понятие, введенное Св.Августином (см. C.G. Jung. Two Essays on Analytical Psychology (London, 1928); The Integration of Personality (London, 1940); Psychological Types (London,

==570

1933*). Для нашей цели вовсе не обязательно задавать вопрос о том, были ли эти понятия переданы по наследству через поколения, или же надо ввести гипотезу наличия коллективного бессознательного опыта. (Фрейд признает только существование личного бессознательного опыта.) Для нас более важно доказать наличие этих понятий в истории нашего культурного развития, а также проанализировать выполняемую ими социальную функцию и указать на брешь, которая появится в случае их исчезновения.

67

Фредерик Уинслоу Тейлор (1856-1915) - американский инженер и исследователь, разработал теорию организации и стандартизации труда на основе принципа материальной заинтересованности. 68

Лейтмотив (нем.). - Прим. пер.

70

71

Новое (лат.). - Прим. пер. Разум, рассудок, зд.рационализм (лат.). - Прим. пер. Кому это выгодно (лат.) - Прим. пер.

72

Первичными группами в терминологии Кули являются семья, соседи и деревенская община. См. р. 1718 в оригинале настоящей книги. 73 Преимущественно, (лат.). - Прим. пер.

прежде

всего

74

См. E.Y. Hartshorne, German Youth and the Nazi Dream (New York and Toronto, 1941).

75

См. р. 119-120 в оригинале настоящей книги.

77

78 79

Народ (нем.). -Прим. пер. Сначала живи, потом философствуй (лат.). - Прим. пер. Плыть необходимо, жить не необходимо (лат.). - Прим. пер. Max Weber, op cit.

Другой подход намечен в главе V этой книги, где исследуются эксперименты группового анализа. 81

См. «The Workers'lncentive in a Planned Society», in Labour Discussion Notes, No. 26 (London, September 1941). Предложения, содержащиеся в данной статье, были использованы в данном списке. Дальнейший вклад в исследование этой проблемы содержится в работах R.G.Valentme, «The Human Element in Production», in American Journal of Sociology, vol. 22, No 4; H.W.Hess, «Human Aspects of Business in the New Consumption Era», in Annals of the American Academy of Political and Social Science, vol. 165. См. также Е.Mayo, The Human Problems of an Industrial Civilization (New York, 1933); J.N.Whitehead, Leadership in a Free Society (Cambridge, Mass., 1936). 82

См.соответствующую главу в моей работе Man and Society in an Age of Reconstruction, pp. 265 - 327

83 J.A.Hobson, Work and Wealth (New York and London, 1914).

==571

00.htm - glava19

Консервативная мысль Введение 1. Стили мышления Существуют два основных способа изложения истории идей. С одной стороны, способ «повествовательный», на основе которого мы показываем переход идей от одного мыслителя к другому и ведем эпический рассказ о ее развитии. С другой стороны, существует способ, с которым я хотел бы поэкспериментировать в данном тексте, связанный с недавно созданной социологией знания1. Ядро этого способа - понятие стиля мышления. История мысли рассматривается при таком подходе не как обычная история идей, а через анализ различных стилей мышления, их рождения и развития, слияния и упадка; ключом к пониманию изменений мысли служит меняющийся общественный фон, прежде всего судьба классов и общественных групп, которые выступают «носителями» этих стилей мышления. Англосаксонская социология выработала понятие, очень близкое к немецкому «стилю мышления», а именно «мыслительные навыки», но хотя у них много сходных черт, тем не менее нельзя забывать и об их различиях. Определение «мыслительные навыки» описывает лишь то обстоятельство, что люди автоматически пользуются уже имеющимися образцами не только во внешнем поведении, но и в мышлении. Большинство наших интеллектуальных реакций имеет нетворческий характер и представляет собой повторение определенных тезисов, форма и содержание которых были переняты нами из культурной среды в раннем детстве и на более поздних стадиях нашего развития и которые мы автоматически используем в соответствующих ситуациях. Они представляют собой, таким образом, результат условных рефлексов, подобно другим привычкам. Однако определение это нельзя счесть удовлетворительным, поскольку оно касается только одного аспекта интересующей нас проблемы. Понятие «стиля мышления» родственно ему в той мере, в какой также исходит из утверждения:

индивиды не создают мыслительных образцов, благодаря которым они понимают мир, а перенимают эти образцы у своих социальных групп. Наша

==572

концепция предполагает, однако, менее механистический подход к истории мысли. Если бы мышление развивалось исключительно через создание навыков, те же самые образцы распространялись бы вечно, а измененысли показывает, что в обществах дифференцированных и особенно динамичных образцы человеческого мышления непрестанно подвергаются изменениям. Таким образом, если мы хотим рассмотреть эти разнородные формы мышления, то должны пользоваться такой категорией, как «стиль», поскольку с «созданием навыков» далеко не уйдешь. По сути дела, именно история искусства дает нам понятие, которое вполне отражает особенности истории мысли. В истории искусства концепция стиля всегда играла особую роль, позволяла классифицировать сходства и различия, встречающиеся в разных формах искусства. Каждый согласится с мнением, что искусство развивается благодаря стилям и что эти стили появляются в определенное время и в определенном месте и по мере развития определенным образом выявляют свои формальные тенденции. Современная история искусства выработала довольно точный метод классификации важнейших стилей и реконструкции (в рамках отдельных стилей) постепенных процессов изменений, благодаря которым мелкие изменения аккумулируются, приводя к полному изменению стиля. Этот метод стал настолько точным, что позволяет практически во всех случаях безошибочно установить дату создания произведения искусства путем простого формального анализа его компонентов. Обученный историк искусства всегда сможет сказать, предварительно не знакомый с тем или иным произведением, что «оно было написано в таком-то и таком-то году художником такой-то школы». Утверждение подобного рода не является домыслом, поскольку искусство действительно развивается «стилями», а в рамках отдельных стилей мы имеем дело с постепенными изменениями во времени, благодаря чему можем локализовать неизвестные до сих пор произведения искусства. Я выдвигаю тезис, что человеческая мысль также развивается «стилями» и что различные школы мышления можно различать благодаря различным способам использования отдельных образцов и категорий мышления. Таким образом, должна быть возможна «локализация» анонимного текста как анонимного произведения искусства, если только мы дадим себе труд реконструировать различные стили мышления, свойственные данной эпохе, и их варианты, свойственные отдельным индивидам. В истории философии и литературы мы пользуемся в первом приближении подразделением на «средневековую», «ренессансную», «либеральную» и «романтическую» школы, ==573

что может создать впечатление, будто концепция стилей мышления общепринята, но в действительности мы чаще всего не отдаем себе в этом отчета по двум причинам. С одной стороны, мы полагаем, что мышление едино, одинаково у всех людей, если признать ошибки и разного рода отклонения второстепенными факторами. С другой - мы имеем дело с предположением (противоречащим предыдущему), что каждый человек мыслит индивидуально и независимо от всех остальных. В этом случае преувеличиваются неповторимые черты каждого индивидуального мышления, а влияние общественной среды при этом игнорируется. Если бы мы применили эти положения к истории искусства, то должны были бы принять либо что не существует ничего, кроме искусства как такового, либо, с другой стороны, что каждый художник представляет собой

неповторимое, самодостаточное целое. Мы не отрицаем ценности мышления об искусстве вообще, не отрицаем также различий между отдельными художниками и их вкладом в искусство, но важнейшей единицей анализа должен оставаться стиль эпохи, на фоне которого достижения отдельного индивида можно заметить и оценить. Однако именно этого среднего уровня анализа между уровнем наиболее абстрактным и наиболее конкретным нет в истории мысли. Мы слепо не замечаем существования стилей мышления, поскольку наши философы стараются нас убедить, что мысль не развивается как интегральная часть исторического процесса, а снисходит на человечество как абсолют; историки же литературы в монографиях выдающихся писателей, как правило, убеждают себя, что конечным источником всякой мысли является личность. Первая из названных концепций представляет историю мысли искусственно гомогенной и недифференцированной, в то время как другая ее атомизирует. Именно вследствие отсутствия интереса к среднему уровню мы не развивали до сих пор инструментов познания, позволяющих различать стили мышления. Мы не замечаем основополагающих различий в стилях мышления, поскольку не верим, что они существуют. Если бы мы дали себе труд исследовать мелкие изменения в развитии какого-либо способа мышления определенной общественной группы на протяжении ее истории, искусственно созданная гомогенность или атомизация уступили бы место подлинной дифференциации. Именно этим мы и хотим заняться 8 данной работе. Мы хотели бы взглянуть на мыслителей того времени как на представителей различных стилей мышления. Мы хотим описать различные способы их подхода к проблемам как отражение взглядов соответствующих групп. В рамках этого метода мы надеемся показать как внутреннее единство стиля мышления, так и те отклонения и модификации, которые должен претер

==574

петь понятийный аппарат всей группы в целом по мере того, как она меняет свое положение в обществе. Это означает, что мы должны более внимательно проанализировать понятия, использовавшиеся мыслителями из разных социальных групп, существовавших в определенную эпоху, чтобы выяснить, не использовали ли они порою идентичные термины, придавая им различные значения. Ядром нашей исследовательской техники будет, таким образом, анализ значений. Слова никогда не означают одно и то же, если произносятся представителями разных общественных групп, даже в одной стране. А небольшие различия смысла служат лучшим проводником к различным мыслительным тенденциям определенного общества. 2. Соотношение между стилями мышления и их общественным фоном Прежде чем дать в развитии наш метод доказательства того, что стили мышления существуют как относительно независимые целостности, мы должны уделить некоторое внимание общественным «носителям» этих стилей. Подобно тому как невозможно описать стиль в искусстве без описания художественных школ и общественных групп, которые «представляют» этот стиль, так мы никогда не поймем изменений в стилях мышления без исследования общественных групп, выступающих носителями этих изменений. Взаимоотношения между стилем мышления и его общественным носителем непросты. Быть может, правда, что наиболее значительные изменения классовой структуры общества лежат в основе важнейших изменений стилей мышления, но в случае более мелких изменений эта общая гипотеза нуждается в модификации. Главным показателем связи между существованием и судьбой общественных групп, с одной стороны, и определенными стилями мышления - с другой, служит то обстоятельство, что неожиданный крах определенного стиля мышления, как правило, совпадает с неожиданным крахом группы носителя этого стиля, так же как слияние двух стилей мышления соответствует слиянию групп. Есть основания предполагать, что такая же связь между стилями мышления и их носителями существует не только в поворотных точках

истории и в периоды общественных кризисов. Судьба группы явно находит отражение в малейших изменениях в развитии стиля мышления. 3. «Основополагающий мотив» Всякое исследование изменения стилей мышления, характерных для первой половины XIX века, должно начинаться с утверждения, что Французская революция подей-

==575

ствовала как катализатор на различные виды политической деятельности и на различные стили мышления. То, что мы сказали до сих пор, указывает на факт, что стиль мышления касается более чем одной области человеческого самовыражения: он охватывает не только политику, но также искусство, литературу, философию, историю и т. д. Более того, это предполагает, что динамическая сила, скрытая за изменчивостью стиля мышления, находится глубже, под конкретной поверхностью различных способов самовыражения. История искусства стала научной дисциплиной тогда, когда стала историей стилей искусства («Stitgeschichtev). Точное описание отдельных стилей искусства стало возможным только тогда, когда Ригль ввел понятие «эстетического мотива», имея в виду стремление к определенным формам искусства, выражением которых был данный стиль. Это понятие позволило ему соотнести все произведения искусства какого-то конкретного периода с основополагающим и в течение большей части времени совершенно неосознаваемым понятием, в духе которого, как очевидно, все тогдашние художники создавали свои произведения. Он не описывал эти эстетические мотивы, эти стремления к различным стилям в искусстве каким-то неясным, субъективным образом. Он показал, что они присутствуют в различных произведениях искусства этого периода. Он тщательно их анализировал, показал их развитие, распад, их слияние и переплетение с другими. Понятие «основополагающего мотива», которое мы хотим ввести как понятие более глубокое, чем стиль мышления, весьма схоже с понятием эстетического мотива, введенным Риглем, хотя между ними имеются и существенные различия. Прежде всего понятие это относится не к искусству, но выражает идею, что разные подходы к миру в конечном счете ответственны за разные способы мышления. Эта основополагающая ориентация предопределяет характеристику стиля мышления. Она воплощается в типичных для данного стиля документах и высказываниях. Но если, с точки зрения Ригля, такой стилистический принцип (этот эстетический мотив) не требует дальнейшего выяснения причин и не имеет собственных социальных корней, то социологу нельзя предполагать, что основные мотивы, проявляющиеся в различных стилях, «упали с неба». Мы должны предположить, что и они все еще находятся, так сказать, «в процессе становления», что их история и судьба связаны различными узами с судьбой групп, признаваемых их общественными носителями. Ригль писал о чистой «Geistesgeschichte», об истории идей и ни о чем более. В то время как у него свободный дух каким-то чудом сообщал нам свои приговоры, в соответствии с формулируемым здесь взглядом недостаточно выявить в процессе имманентного

==576

>* I*

анализа формального принципа («Gestaltprinzip»), формулируемого определенной школой, основополагающий эстетический мотив, поскольку необходимо еще показать, что он родился в конечном счете из борьбы и конфликтов между общественными группами. Время от времени им можно пользоваться, трактуя его как имманентный принцип, чтобы показать, что сознание не действует атомизированно, собирая бесформенные опыты, однако мы должны отдавать себе отчет в том, что даже в процессе переживания опыта определенные детерминанты, исходящие от группы, оказывают влияние на индивидуума, формируя его потенциальный опыт и знания. Эти детерминанты можно изучать, ставя вопрос об общественных причинах (внешних по отношению к «Geistesgeschichte»), которые их породили. 4. Конкретный пример: немецкий консерватизм в первой половине XIX века Следующая задача состоит в отыскании подходящего материала, на котором можно опробовать новый метод. Мы выбрали развитие консервативной мысли в Германии в первой половине XIX века. Такой выбор позволяет сосредоточиться на относительно ограниченном отрезке, на анализе одного периода, одной страны и одной социальной группы. Большое достоинство такого подхода состоит в том, что оказываются легко дост/пны все опубликованные или иначе сохранившиеся высказывания группы. Это дает возможность полностью реконструировать стиль мышления и легче выявить связи с социальными группами, скрывающимися за определенным стилем. Дополнительным обоснованием этого выбора служит тот факт, что после Французской революции развилась тенденция к «поляризации» в мышлении, т.е. стили мышления развивались в явно центробежных направлениях. Осью разделов были различия, выявившиеся под натиском событий Французской революции. Различные стили мышления развивались в соответствии с партийными направлениями, так что можно говорить о мысли «либеральной» или «консервативной», а позднее также о «социалистической». Тенденция к поляризации была особенно явственна именно в Германии, где всегда существовало стремление к крайностям в сфере извлечения конечных выводов и в логической аргументации, - эта тенденция по большей части отсутствовала в тогдашней Европе. Указанные различия легко продемонстрировать на примере романтизма. Романтизм - европейское явление, которое возникло более или менее в один и тот же период во всех странах; отчасти как реакция на идентичные обстоятельства и проблемы, связанные с рационализированным миром капитализма, отча19 К.Манхейм ==577

сти же как результат вторичных идеологических влияний. Основная причина этого распространенного исторического явления, таким образом, общая и состоит в общем сходстве глобальной ситуации в различных странах Запада. Однако в разных странах романтизм проявлялся по-разному, и эти различия всегда выступали следствием культурных и социальных особенностей соответствующих наций. Бросается в глаза, например, что, сравнивая отдельных романтиков, мы можем заметить, что во Франции романтизм развивался главным образом в поэзии, в то время как в Германии он выражал себя прежде всего в философии. Романтическая поэзия представляет собой менее характерную черту немецкого романтизма, чем немецкая романтическая философия В этом проявляется большая интенсивность реакции на философском уровне в Германии по сравнению с другими странами Европы.

Как уже показал Маркс, ключом к пониманию современности служит осознание того факта, что Германия пережила французскую революцию в плоскости философии2. В той мере, в какой центром тяжести немецкого романтического идеализма была философия, немецкая контрреволюция, или противоположность революции (если воспользоваться традиционным французским определением)3, бросила вызов революционно-либеральной мысли что в Германии нашло наибольшее выражение, по сравнению с другими странами, в сфере логики и философии. Если Франции выпала роль радикального реформатора всех просветительских и рационалистических элементов сознания, если она стала признанным носителем «абстрактной» мысли, то можно сказать, что Германия сыграла дополняющую роль, превратив консервативную, органичную, историческую мысль в оружие, дав ей внутреннее единство и собственную логику. Даже это идеологическое различие между двумя странами имеет свои корни в определенных общественных и исторических силах4. Обычно Англию считают родиной эволюционного развития, романтики же обратили внимание на консервативный характер этого постепенного развития, представив Англию как страну эволюционную и консервативную. В определенной степени это, несомненно, верно, особенно если сравнить Англию с Францией, типичной радикальной революционной страной Нового времени. Однако черты эволюционное™ мы находим также и в истории Германии В Германии не было революции (радикальной во французском смысле), в крайнем случае - внутренние неурядицы и кратковременные беспорядки. Но постепенное развитие в Англии было возможно благодаря огромной эластичности консервативных классов и их способности адаптироваться к новым обстоятельствам, что заранее обеспечивало

==578

им сохранение власти. В Германии же эволюционный характер развития был главным образом следствием сильного давления господствующих групп на низшие слои, что предотвращало революционный взрыв. Существование сильного барьера, предохраняющего от всякого рода внутренних беспорядков, несомненно связано с подчинением немецкого общества военной организации, что в свою очередь связано с географическим положением, особенно Пруссии, между двумя враждебными странами, приводящим к созданию военизированного государства. А это означало сильную поддержку консервативному движению и его интеллектуальному и эмоциональному развитию. Это различие в характере развития двух обществ, одинаково эволюционных в той мере, что в них исключались какие-либо неожиданные взрывы, но существенно различных в своем складе, должно было повлиять на форму и структуру их идеологии. Наиболее заметно это влияние проявилось в политических антагонизмах, выступивших в начале того периода, о котором идет речь. В Германии либерализм долгое время не имел связей с консерватизмом и не оказал на него заметного влияния. Только у Шталя можно обнаружить первые следы влияния либералов на консерваторов. До этого времени эти течения резко отличались друг от друга. С другой стороны, отношения между тори и вигами в Англии до 1790 г. были таковы, что практически невозможно описать их в немецких терминах. Речь в первую очередь идет о том, что партия, называвшаяся в Германии либеральной, вовсе не напоминала английских вигов. То, что основополагающие стремления и практические общественные мотивы, стоящие за консерватизмом, проявлялись в немецкой мысли в такой явной и чистой форме, связано, вероятно, с практически антитетической структурой немецкой политической жизни, то есть с ситуацией, в которой даже частичное взаимопроникновение партий и общественных слоев, имевшее место в Англии, было невозможно. Еще более важной была способность немецкого консерватизма защищать свои позиции в периоды угрозы, а также обстоятельство, что в то время как консерватизм долгое время развивался совершенно независимо от либерализма, либерализм позволил консервативным элементам внедриться на свою территорию. Насколько можно судить, Англия никогда

не проявляла такой крайней поляризации, даже в более поздний период, когда Французская революция привела к обострению общественных отношений в этой стране Более того, в Германии за консерватизмом стояло более полувека непрерывного интеллектуального развития. Таким образом, у него было время окрепнуть и философски вооружиться, не ощущая отягощения требованиями парламентской жизни, ==579

которая непрестанно втягивала бы его во фракционные столкновения и мешала его чистоте и преемственности5. Как только начинается парламентская жизнь, четкие контуры «Weltanschauungen» и идеологии моментально стираются. Они могут дожить, размытые, до сего дня потому, что период инкубации, так сказать, был у них очень длительным, идеология могла, следовательно, развиваться методично и целостно в соответствии с собственными логическими принципами. Магия Французской революции дала соответствующий стимул для занятий этими философскими и политическими проблемами, в то время как упрямые факты действительности еще недостаточно вызрели, чтобы требовать действий, которые неизбежно ведут к компромиссу и логическим несоответствиям. Итак, ситуация выглядела следующим образом: под идеологическим давлением Французской революции в Германии развивалось противодвижение мысли, сохраняющее длительное время чисто интеллектуальный характер и вследствие этого способное к наиболее полному развитию собственных логических предпосылок. Это движение было «продумано основательно и до конца». Контрреволюция появилась не в Германии, но именно в Германии были наиболее точно продуманы ее лозунги и извлечены из них логические выводы. Главный источник находился в Англии - в то время значительно более зрелой политически по сравнению с Германией. Основоположником этой тенденции был Бёрк. Немцы же внесли в этот процесс «основательного продумывания до конца» философскую глубину, укрепив заложенные Бёрком тенденции, путем'соединения их с чисто немецкими компонентами. Характерен даже способ восприятия и усвоения Бёрка. Бёрк был всем чем угодно, только не тем, чем считали его первый переводчик Бёрка на немецкий Гентц и его друг А. Мюллер. Мюллер видит в нем реакционера, в то время как Бёрк, хотя и становившийся все более консервативным по мере старения, все,же сохранял так много из концепции Свободы, что даже современные нам английские либералы могут цитировать его для поддержки своего движения6. Иными словами, Германия сделала для идеологии консерватизма то, что Франция сделала для Просвещения использовала ее до логического предела. Просвещение зародилось в Англии, в ведущей и наиболее прогрессивной стране капитализма; затем оно перешло во Францию, где приобрело наиболее радикальную, наиболее абстрактно-атеистическую и материалистическую форму. Контрреволюционная критика Французской революции также была начата в Англии, но наи-

==580

большей целостности достигла на немецкой земле. Подлинно основополагающие элементы мышления, например «историзм», в эмбриональной форме можно найти уже у Бёрка. Но «историзм» как метод и

как философское воззрение вытекает, как представляется, из немецкой консервативной мысли и появляется окончательно в Англии как эффект немецких влияний. Мэйн в «Древнем праве» (1861) выступает как ученик Савиньи7. Тот факт, что в Германии консерватизм был доведен до логического завершения, а противоречия эпохи обнажены с такой полнотой, вытекает частично из того, что здесь отсутствовал многочисленный средний класс, способный удерживать общественное равновесие и искать независимого равновесия между двумя крайностями. Если такой средний класс вообще существовал, то он либо развивался интеллектуально β рамках консерватизма, играя смягчающую роль, о чем мы еще скажем, либо срывался в крайний, либеральносхоластический догматизм, который только усиливал крайности Уже существовавшая тенденция к поляризации была усилена влиянием географического фактора. Рейнская область и Южная Германия попали под непосредственное французское влияние, превратившись в резиденцию немецкого либерализма, Пруссия же и Австрия стали бастионами консерватизма. Это географическое различие, не говоря уже о различиях экономических, обостряло противоречия. Таким образом, если принять во внимание все названные факторы, станет ясно, что противоречия между либеральной и консервативной мыслью в наиболее острой и логически цельной форме мы можем найти в Германии первой половины XIX века, поскольку общественные силы сделали здесь возможным такое развитие, которое во Франции и в Англии не вышло из стадий запутанных и сложных, а в Германии достигло наивысшей степени логической и структурной целостности. Поэтому именно в указанный период истории Германии мы можем наиболее полно выявить влияние общественных сил на логическую структуру мышления. Поэтому также мы выбрали эту проблему как исходный пункт нашего анализа значения политических элементов в развитии мысли. Однако выбор этот име»;т и недостатки, поскольку предполагает, что политическое действие всегда составляет ядро, вокруг которого кристаллизуются стили мышления. Не всегда это так. Мы только предполагаем, что в первой половине XIX века политика постепенно становилась ядром, вокруг которого развивались различия важнейших позиций, как и «Weltanschauungen» различных общественных групп. В другие

==581

периоды кристалпизирующей осью могла быть религия. Необходимо поэтому дальнейшее объяснение того, почему в рассматриваемый период политика играла эту решающую роль в создании стиля мышления. Ошибкой было бы, однако, слишком заострять разницу между политикой и философией и признавать политическую мысль социально детерминированной в отличие от философии и других типов мышления. Такие различия между философией, политикой, литературой и т. д. существуют только в учебниках, а не в жизни; раз уж эти области принадлежат одному и тому же стилю мышления, они должны происходить из общего корня. Если только исследовать их достаточно глубоко, наверняка выяснится, что определенные философские положения лежат в основе всякого политического мышления и таким же образом всякая философия несет в себе определенный образец поведения и подход к миру. С нашей точки зрения, всякая философия представляет собой не более чем глубокую разработку определенного типа действия. Понять философию означает понять природу действия, лежащего в ее основе. Это «действие», о котором идет речь, представляет собой специальный, свойственный каждой группе способ постижения социальной действительности. Наиболее конкретные формы он приобретает в политике. Политическая борьба выражает цели и стремления, которые бессознательно, но систематически артикулируются во всех сознательных и полусознательных интерпретациях мира, характерных для данной группы. Мы не хотим этим сказать, что всякий философ не лучше политического пропагандиста или что он по необходимости приговорен к сознательной солидаризации с какой-то политической точкой зрения. Философ и даже изолированный мыслитель может совсем не отдавать себе отчета в политических

импликациях собственных идей. И, несмотря на это, вырабатывать позиции и мыслительные категории, общественный генезис которых можно свести к конкретным типам политического действия. Например, Кант - это философ Французской революции не потому, прежде всего, что он симпатизировал ее политическим целям, но потому, что форма его мысли (нашедшая отражение, скажем, в его понятии «рацио», в вере в постепенный прогресс, в общем оптимизме и т. д.) принадлежит к тому же роду, что и формы, составляющие движущую силу деятельности французских революционеров. Это та же самая форма деятельного освоения мира. Это она бессознательно создает категории и способы интерпретации, общие для тех, кто связан узами одного и того же стиля мышления.

==582

Часть I. Современный рационализм и возникновение консервативной оппозиции Социальная дифференциация отражается не только в различных течениях мысли, но также и в более общей дифференциации духовного климата эпохи. Не только мышление, но даже способы чувственных переживаний различаются в зависимости от общественного положения индивида. Часто отмечалось, что наиболее характерная черта современного мышления состоит в попытках добиться полной рационализации мира. Развитие естественных наук есть не что иное, как последовательное стремление к этой цели, которая, несомненно, существовала и раньше. Нельзя отрицать, что какой-то рациональный элемент существовал в средневековой Европе или в цивилизации Дальнего Востока. Но в этих случаях рационализация оставалась частичной, поскольку слишком охотно переходила в иррациональность. Характерная черта капиталистического буржуазного сознания состоит в том, что оно не знает границ в процессе рационализации. Современный рационализм как метод мышления находит наиболее отчетливое и радикальное применение в современных точных науках. В этой форме проявилась прежде всего оппозиция двум главным течениям мысли - с одной стороны, средневековой аристотелевской схоластике, с другой же ренессансной философии природы. Нет лучшего способа понять новаторский элемент в рационализме современной науки, чем исследовать эти два течения мысли, которым он себя противопоставил. Аристотелевская концепция мира составляла оппозицию рационализму, поскольку характеризовалась качественным подходом, поскольку утверждала, что форма вещи определяется телеологической целью, имманентно в ней заключенной. Новое мышление искало концепцию мира, объясняющую частности общими причинами и законами и представляющую мир как обычную сумму физической массы и физических сил. Стремясь преодолеть качественное мышление, современные ученые обратились к математике, которую сделали основой изучения природы. Философия природы периода Ренессанса, которая сначала оказала значительное влияние на пионеров научного рационализма, составляла ему оппозицию, поскольку содержала магические элементы, а кроме того, делала выводы п.о аналогии. Этот аспект борьбы выявляет еще одну черту современного рационализма. Рационализм как противник качественного мышления и рационализм как противник мышления по аналогии и магического - это два в основе своей различных явления, лишь случайно тогда объединенные.

==583

Однако за обоими видами рационализма кроется позиция, которая их сближает. Это стремление не знать больше, чем можно выразить в значимой для всех и понятной форме, и только в этой степени и при этом условии включать знание в собственный опыт. Предпринимается попытка вычеркнуть из знания все то, что связано с конкретными особенностями и что может быть доказано только узким общественным группам, обладающим общими переживаниями. Нужно также ограничиться утверждениями, которые можно передать всем и всем доказать. Мы стремимся, таким образом, к знанию, которое можно сделать достоянием всего общества. Число и расчеты принадлежат той сфере сознания, которую каждому можно доказать. Новым идеалом знания стало, следовательно, доказательство такого рода, как доказательство математическое. Это означало приравнивание истины к всеобщей закономерности. Мы начали с совершенно недоказанного предположения, что человек обладает знанием только тогда, когда может сообщить это знание всем людям. Таким образом, с социологической точки зрения и антикачественный, и антимагический рационализм основывается на разграничении знания и личности, а также конкретных социальных групп, ведя к их развитию в соответствии с совершенно абстрактными принципами (которые, однако, могут различаться между собой). Характерная черта этой концепции знания состоит в том, что она игнорирует все конкретные и особенные аспекты предмета и все те человеческие познавательные возможности, которые позволяют индивиду интуитивно понимать мир, не давая ему одновременно возможности сообщить всем своего знания. Она исключает весь контекст конкретных отношений, в которых укоренен всякий фрагмент знания. Теория, иными словами, принимает во внимание только общий опыт, который можно назвать общим в двух смыслах. Он относится ко многим объектам и правомерен для многих субъектов. Теорию интересуют только общие аспекты объектов, в человеке же она признает лишь силы, «обобщающие» (то есть социализирующие) его, или Разум. Эта «количественная» рационалистическая форма мышления стала возможной, поскольку она появилась как часть новой духовной позиции и нового переживания мира, которую можно определить как «абстрактную» в сходном, но не идентичном смысле9. Симптом этого изменения - угасание и вытеснение пантеизма, которые сопутствуют тенденции к «количественному» подходу к миру. Часто отмечалось, что рационализм современных наук о природе имеет свое соответствие в новой хозяйственной системе. Вместе с заменой натуральной системы хозяйства системой товарной происходит изменение отношения к

==584

вещам, аналогичное изменению мышления о природе с качественного на количественное. И здесь количественная концепция меновой стоимости заменяет качественную концепцию потребительской стоимости. В обоих случаях преобладает абстрактный подход, о котором мы говорили. Этот подход постепенно распространяется на все типы человеческого опыта. В конечном счете даже другого человека начинают трактовать абстрактно. В патриархальном или феодальном мире «другой человек» считается чем-то вроде самостоятельной единицы или, по крайней мере, членом органической общности10. В обществе, основанном на товарном производстве, он также становится товаром, поскольку его рабочая сила представляет собой исчисляемую величину, которая трактуется наравне с другими величинами, а сам он склоняется постепенно к восприятию внешнего мира в категориях этих абстрактных отношений.

Остается, естественно, психологическая возможность иного отношения к людям и вещам, но существует также возможность абстрактного подхода к миру как подхода систематического и цельного. Что касается социологического фактора, способствующего развитию такого целостного рационализма, то обыденный взгляд, приписывающий его развитию капиталистической буржуазии, безусловно, верен. Не следует, однако, трактовать эту формулировку слишком вульгарно. Речь не о том, что каждый отдельный представитель буржуазии всегда и везде проявляет такой подход к миру, но о том, что общественные цели буржуазии как пропаганда капитализма сделали возможными такие последовательно абстрактные и основанные на калькуляции формы опыта. Другие социальные слои могли, конечно, разделять и присваивать такую позицию в отношении мира и среды. Однако она получила подавляющее преобладание и вытеснила другие тенденции среди тех общественных слоев, повседневная жизнь и труд которых были непосредственно связаны с отношениями этого типа. Большинство попыток описания общих черт развития современной мысли касались исключительно развития рационализма. В результате возник образ ситуации, совершенно не соответствующий историческим реалиям и миру, какой мы знаем. По сути дела этот механизированный мир, эта абстрактная форма опыта и мышления совершенно не исчерпывают нашего знания об окружающей действительности. Целостная картина ситуации показала бы фальшивость одностороннего упора на рационализм, заставила бы нас признать, что интуитивные, качественные, конкретные формы мышления, отвергаемые рационализмом, вовсе не исчезли. Наша проблема начинается в этой точке, а исследования консервативной мысли приобретают практическое значение.

==585

Мы хотим знать· что произошло со всеми теми важными отношениями и позициями и с соответствующими им формами мышления, которые были вытеснены развивающимся цельным рационализмом? Отошли ли они в прошлое или каким-то образом сохранились? И если сохранились, то в какой форме дошли они до нашего времени? Как и можно было ожидать, они действительно сохранились, но, как это часто бывает в истории, сошли в подполье и затаились, проявляясь самое большее как течения мысли, противоборствующие главному направлению Они были замечены и развиты сперва теми социальными и интеллектуальными слоями, которые оставались за рамками процесса капиталистической рационализации или играли в его развитии пассивную роль. Личные, конкретные межчеловеческие отношения, прежде доминировавшие, сохранились в разной форме и разной интенсивности прежде всего в крестьянской среде, в группах небогатого мещанства, непосредственно происходившего от прежних ремесленников, и в аристократической традиции дворянства. Отметим в особенности, что сохранение ненарушенной традиции религиозных сект, таких, как «пиетисты»11, позволило их сторонникам сохранить такой образ жизни, такие подходы и способы переживания мира, особенно в религиозной жизни, которые неизбежно угасали в жизни буржуазии, когда она глубже втянулась в процессы капиталистического развития, равно как и в жизни промышленного пролетариата. Но даже слои, связанные с развитием рационализирующих процессов капитализма, не вполне утратили прежние способы жизни. Определенные черты исчезли просто из официальной и публичной жизни их представителей Однако их интимные отношения в той мере, в какой они не были подорваны процессами развития капитализма, и дальше развивались непросчитываемым и нерациональным образом Они не стали абстрактными. Более того, явление, о котором вспоминает Макс Вебер, то есть постепенный переход в частную сферу определенных сфер жизни, прежде считавшихся публичными

(тех сфер, в которых доминируют личные и религиозные чувства), представляет собой по сути компенсацию за растущую рационализацию публичной жизни в целом - на заводе, на рынке, в политике и т. д. Таким образом, иррациональное и изначальное отношение человека к человеку и человека к вещи было вытеснено на периферию капиталистической жизни, причем в двояком смысле. Во-первых, оно оказалось вытеснено на периферию жизни индивида постольку, поскольку в отличие от все более рационального развития более репрезентативных сфер жизни только интимные и частные межчеловеческие отношения

==586

смогли, таким образом, выжить. Во-вторых, в более узком смысле, связанном с общественной стратификацией, когда именно представители нового общественного уклада - буржуазия и пролетариат - все более погружались в новые способы жизни и мышления, в то время как на периферии нового общества - среди дворянства, крестьян и небогатого мещанства - оставались живы старые традиции Здесь сохранились зародыши стиля мышления и жизни, который некогда господствовал во всем мире. Долгое время они оставались в укрытии и не проявлялись в виде явной тенденции, пока не начали соответствовать общественной борьбе и не были переняты контрреволюционными силами, которые написали их на своих знаменах. Социологическое значение романтизма состоит в его функции исторического противника мыслительных тенденций Просвещения, то есть противника философских представителей буржуазного капитализма Романтизм использовал скрытые формы жизни и мышления, спасал их от забвения, сознательно их разрабатывал и развивал и в конце концов противопоставил рационалистическим способам мышления. Романтизм перенял именно такие сферы жизни и поведения, которые существовали как подводные течения в главном направлении рационализма буржуазии. Он поставил себе целью спасти эти элементы, придать им новые достоинства и ценность. «Сообщество» противопоставлялось «обществу», если воспользоваться определением Тенниса, семья - договору, интуитивная уверенность - разуму, духовные переживания материальным. Все эти частично скрытые факторы, лежащие в основе повседневной жизни, неожиданно, благодаря рефлексии, были обнажены и сделаны предметом борьбы. Известно, что романтизм развивался со времен Просвещения как антитезис по отношению к его тезису12. Ни один антитезис не может избежать влияния со стороны его тезиса, которому он противостоит, так и романтизм постигла та же самая парадоксальная судьба. Его структура сформировалась под преобладающим влиянием подходов и методов того самого движения Просвещения, в оппозиции к которому он родился и развивался. Романтизм старался спасти вытесненные иррациональные силы, защищал их в конфликтах, но не замечал, что сам факт обращения на них внимания означал их неизбежную рационализацию Романтизму удалось рационализировать то, чего Просвещение не рационализировало бы никогда не только потому, что его методы оказались бы неподходящими для этой цели, но также и потому, что соответствующий психический материал никогда не был бы достаточно важен, чтобы на него обратили внимание. Иррационализм, как и все остальное

==587

в этот период, можно понять только в категориях доминирующего интеллектуального климата. Когда этот климат рационалистичен, даже иррациональные элементы должны быть облечены в рациональную оболочку, чтобы быть понятыми. Таким образом, романтизм можно считать собиранием и спасанием всех тех позиций и способов жизни, которые в конечном счете имеют свой источник в религии и которые были вытеснены капиталистическим рационализмом. Но это собирание и сохранение произошло на уровне рефлексий. Романтизм по сути дела не реконструировал и не оживлял средневековье, религию и иррационализм как основы и источники жизни; он сделал нечто совсем иное: стал рефлективным и мыслительным пониманием этих сил. Не такой была, по крайней мере изначально, цель романтизма. Но постепенно романтизм вырабатывал соответствующие методы, типы опыта, понятия и средства экспрессии для выражения всех тех сил, которые никогда не были доступны Просвещению. Однако они были извлечены на поверхность в старой форме не как естественная основа общественной жизни, но как намерение, как часть программы. Если подойти к проблеме социологически, то эти факторы, однажды извлеченные на уровень рефлексии, стремились к объединению с определенными антикапиталистическими тенденциями. Все те общественные слои, которые не были непосредственно заинтересованы в развитии капитализма, а скорее ставились им под угрозу, более того - были связаны традицией с утраченными способами жизни, свойственными различным докапиталистическим периодам общественного развития, использовали эти открытия против буржуазии и промышленного развития. Исторический союз просвещенной монархии и предпринимателя означал, что обе эти силы были заинтересованы в рационализме, в то время как феодальные властители, мелкие крестьянские собственники и слои небогатого мещанства, вышедшие из старых ремесленных цехов, в разной степени были заинтересованы в романтизме13. Когда романтические элементы появились в сознательной, отрефлектированной форме, все эти слои способствовали их развитию. Это касается особенно культурной борьбы, в которой сознательно используются данные элементы, поскольку в то время эти слои, о которых говорилось выше, перетрясали сундуки романтиков в поисках чего-либо, что можно включить в собственную идеологию. Цель наших рассуждений, таким образом, состоит в следующем: мы должны не только указать, каким образом правая общественная и политическая позиция начала борьбу против политической и экономической доминации развивающегося капитализма, но также как она противостояла ему

==588

мыслительно, собирая все те духовные и интеллектуальные факторы, которым грозило уничтожение в результате победы буржуазного рационализма, доходя даже до выработки «антилогики». Обычно считается, что социалисты были первыми критиками капитализма как общественной системы. Однако на самом деле мы встречаем много данных, свидетельствующих о том, что эта критика изначально исходила из кругов правой оппозиции, а затем постепенно была перенята оппозицией левой. Следует, конечно, выяснить, какие перестановки акцентов сделали возможным принятие правых мотивов левыми. По сути дела способ мышления, возникший вместе с появлением пролетариата и его общественных целей, имеет много общего с мышлением, связанным с правой оппозицией. Однако нельзя не заметить и существенных структурных различий. Пролетариат появился в результате развития капитализма: он представляет его особый продукт и не имеет традиций, выходящих за рамки капитализма. «Четвертое сословие» является не сословием, а классом. Его члены сплавились в один общественный класс через отрыв от тех «сословий» и «органических групп», в которых жили их предки. Вместе с появлением

нового мира сословия стали отходить в тень, вытесняемые классами, которые во все большей степени перенимали функции формулирования коллективных действий. Но, несмотря на это, многие группы, особенно те, которые имели сильные локальные и негородские корни, проходили эту трансформацию только частично, среди же городских групп ремесленники сохранили многие черты цеховой ментальности. Сам пролетариат, загнанный на фабрики, развился из пассивной массы в совершенно новый класс с собственными традициями. Поскольку, однако, это новое социальное образование появилось в рамках рационалистической эпохи, оно должно было проявлять черты рационального мышления в еще более высокой степени, чем буржуазия. Ошибкой было бы, однако, видеть в пролетарском рационализме только вариант рационализма буржуазного. Собственная внутренняя динамика, логика собственного положения подталкивает этот тип рационализма к превращению в специфический вариант иррационализма. Пролетарский способ жизни по сути своей рационален, поскольку положение пролетариата вынуждает его планировать революцию еще более расчетливым способом по сравнению с буржуазией. Пролетариат даже из революции делает предмет бюрократического администрирования, превращает ее в «общественное движение». Однако этот вариант рационализма и бюрократического администрирования имеет немного общего со стремлением к прочитываемое™, так характерным

==589

для победоносной буржуазии. Пролетарский рационализм, поскольку он находится в оппозиции, никогда не может обойтись без иррационального элемента, лежащего в основе революционных действий Утопический идеал буржуазии основан на таком расчете деятельности каждой фирмы, который позволил бы исключить элемент риска. Идеал этот невыполним, и риск и ненадежность остаются чертами капиталистического предпринимательства только потому, что капиталистический мир подвергся частичной рационализации и частично опирается на плановую экономику. С другой стороны, даже тогда, когда можно оценить в процентном отношении шансы на успех (скажем, в случае забастовки - благодаря забастовочной статистике), действия не зависят только от результатов расчетов, поскольку шансы проигрыша по сути дела вычислить невозможно, так как революционный порыв всегда остается непредсказуемым фактором. В этот момент становится вполне ясно, что общественная позиция пролетариата подталкивает его к иррационализму Попытка революций, пусть даже планируемая и научная, неизбежно связана с иррациональным хилиастическим элементом Это и есть принципиальное сходство с контрреволюцией. Пролетарская мысль во многих пунктах родственна мысли консервативной и реакционной, поскольку, исходя из совершенно отличных основных целей, оказывается вместе с консервативной мыслью в оппозиции к целям капиталистического мира буржуазии и абстрактности ее мышления. Дальнейшее исследование, которое мы не станем здесь предпринимать, имманентных судеб иррациональных экстатических элементов пролетарской мысли наверняка показало бы, что они в конечном счете происходят из чего-то, что можно было бы назвать «экстатическим сознанием». Следовало бы показать, как от самого своего рождения в крестьянских бунтах XVI столетия эти зародыши стали началом всех революций и как они сохранились в качестве составного элемента весьма в то же время рационализированного пролетарского мировоззрения. Мы имеем здесь дело с соединением самого крайнего рационализма с самыми крайними иррациональными элементами, что указывает, на то, что «иррациональное» при ближайшем анализе оказывается более сложным явлением, чем мы склонны были видеть вначале.

Исчерпывающий анализ должен был бы показать фундаментальные различия между иррациональными факторами, представляющими продукт «экстатического сознания», и иным типом мышления, который мы для краткости определяли до сих пор как остатки старых религиозных традиций и взглядов и к которым обращались романтики в поздний период своей деятельности

==590

Есть еще один пункт сходства революционного сознания пролетариата и консервативной традиции диалектика У Маркса это была внутренняя необходимость, вытекающая из заимствования идей диалектики консерватора Гегеля. Понятие диалектики - логической последовательности тезиса, антитезиса и синтеза - выглядит на первый взгляд необычайно рационально и фактически представляло собой попытку сконденсировать весь процесс развития в одну логическую формулу, представить всю историческую действительность доступной рациональной дедукции. Этот вид рационализма совершенно отличается, однако, от того, который находит свое выражение в буржуазном идеале естественных наук. Последний ставит себе целью выяснение общих законов природы, это демократический, а не диалектический вариант мышления Ничего удивительного, что демократическое и научно ориентированное поколение социалистов сделало все, что было в их силах, чтобы освободить марксизм от диалектического фактора. Таким образом, более пристальный взгляд на рационализм показывает, что он имеет разные варианты, которые мы должны разграничивать, подобно тому как мы констатировали, что необходимо различение иррационализма экстатического и созерцательного (мистического, романтического) В ходе дальнейших рассуждений мы поймем, что диалектика Гегеля помогает решать проблемы по сути своей романтические, которые в дальнейшем возникают в рамках исторической школы. Основная функция диалектики состоит в рациональном объяснении «исторической личности» личности во всей ее исторической разнородности и неповторимости. В рациональном поиске законов и обобщений индивид, как правило, теряется, но диалектический подход возвращает его как составляющую неповторимого процесса исторического развития и прогресса. Таким образом, попытка понять принципиально иррациональный, исторически неповторимый индивидуум в рациональных категориях ведет к парадоксу в рамках диалектики, поскольку способствует созданию такого варианта рационализма, который должен вести к отрицанию самого рационализма Другая функция всякой диалектики, связанная с ее внутренним смыслом, а не внешней формулой, состоит в прослеживании «внутренней линии» развития цивилизации Она снова рационализирует нечто в основе своей иррациональное и чуждое недиалектическому естественнонаучному мышлению В-третьих, диалектика - это подход, ведущий к открытию смысла в историческом процессе Это философская рационализация истории Ее следствием является такая форма рациональности, которую трудно согласовать с позитивизмом

==591

естественных наук, чуждых всяким этическим оценкам и метафизике вообще Принимая во внимание все сказанное, мы должны признать, что уже через Гегеля совершается тесный союз между рационализмом и консервативной мыслью, несмотря на то что последняя далека от естественнонаучного рационализма, считающего все исчислимым То обстоятельство, что марксизм мог далеко идти рука об руку со школой исторического мышления Гегеля, что на его основе вообще невозможно было противостояние пониманию законов природы в буржуазной мысли по тому же самому принципу, как и в исторической школе, хотя и с иной точки зрения, показывает, что здесь имелись элементы, которые не следует упускать из виду Тем не менее, несмотря на все родство и сходство между мыслью пролетарской и консервативной, основа пролетарской ментальное™ строго рациональна и по сути дела связана с позитивистской тенденцией буржуазной философии Позитивистский подход проявляется в методе, в котором пролетарская философия истории доказывает связь динамики событий с экономической и общественной сферой, интерпретируя движение мысли в категориях общественного движения, основанного на экономической организации общества В этот момент пролетарская мысль воплощает постепенно развивающееся буржуазное понятие примата экономической сферы Пролетарская мысль, таким образом, рациональна постольку, поскольку должна пройти через капитализм как необходимый этап своего исторического развития В определенном смысле она даже более рациональна, поскольку не только вынуждена принимать развитие капитализма, но вдобавок ускоряет его темпы Однако в той же степени она иррациональна, поскольку вынуждена основываться на «самоотрицающей» тенденции в капитализме, это самоотрицание представляет фактор иррациональный или даже «надрациональный» в противоположность непосредственно наблюдаемому конкретному переплетению причинных взаимозависимостей, рассматриваемому в буржуазной рациональности Нашей целью не является, однако, подробное исследование этого вопроса Мы должны были обратиться к пролетарской мысли, чтобы лучше понять исторический период, о котором идет речь. Поле наших рассуждений сужается Мы будем заниматься строго определенной фазой· в развитии мысли Наша проблема состоит в том, чтобы проследить развитие консервативной мысли в первой половине XIX века в Германии и выявить связи этого развития с общественным фоном эпохи

==592

. 'Д1 А

Часть II. Смысл консерватизма 1. Традиционализм и консерватизм Начнем с более подробного анализа нашего понимания консерватизма. Является ли консерватизм общим явлением в истории человечества или совершенно новым плодом исторических и социологических условий нашей эпохи? Ответ состоит в том, что существуют два вида консерватизма с одной стороны, более или менее универсальный, а с другой определенно современный, являющийся плодом определенных общественных и исторических обстоятельств, с собственной традицией, формой и структурой Первый вид можно было бы назвать «естественным консерватизмом»14, другой же «современным», если бы не факт, что определение «естественный» уже слишком отягощено многими смыслами. Лучше будет поэтому для называния первого вида консерватизма воспользоваться определением Макса Вебера- «традиционализм» Таким образом, говоря о консерватизме, мы всегда будем иметь в виду консерватизм «современный» - нечто решительно отличающееся от обычного «традиционализма».

Традиционализм означает тенденцию к сохранению старых образцов, вегетативных способов жизни, признаваемых всеобщими и универсальными Этот «инстинктивный» традиционализм может трактоваться как начальная реакция на сознательные реформаторские тенденции В своей ранней форме он был связан с магическими элементами в сознании, и наоборот - среди примитивных людей уважение к традиционным способам жизни сильно связано со страхом перед магическим злом, сопутствующим изменениям1 И сегодня мы имеем дело с традиционализмом этого рода, часто связанным с магическими пережитками старого сознания Традиционализм не должен, таким образом, даже сегодня выступать совместно с консерватизмом политическим или каким-либо иным Люди «прогрессивные», несмотря на свои политические убеждения, часто могут вести себя в большей степени «традиционалистично» в других сферах жизни Я не хочу, таким образом, чтобы определение «консерватизм» понималось в общем психологическом смысле Прогрессист, который ведет себя «традиционалистично» в частной или профессиональной жизни, или консерватор, который ведет себя «прогрессистски» вне политики, - вот случаи, которые иллюстрируют то, что я имею в виду. Понятие «традиционалист» описывает нечто, что в большей или меньшей степени является формальной психологической характерной чертой каждого отдельного сознания. Однако

==593

«консервативное» действие всегда зависит от конкретных обстоятельств. Невозможно заранее определить, кто поведет себя консервативно в политическом смысле, в то время как позиция, описываемая понятием «традиционалист», позволяет нам вычислить более или менее точно поведение традиционалиста. Нет, например, сомнений насчет реакции традиционалиста на введение железных дорог. Но реакцию консерватора можно предвидеть лишь приблизительно и то при условии, что мы уже много знаем о консервативном движении в данный период и в данной стране. Ясно только, что консервативное поведение (по крайней мере, в политической сфере) предполагает проявление чего-то большего, чем автоматические реакции определенного рода: это означает, что индивидуум сознательно или бессознательно руководствуется способом мышления и действия, который имеет свою историю, более раннюю, чем встреча с ним данного индивидуума. Этот контакт с индивидуумом может в определенных условиях изменить в определенной мере форму и развитие данного способа мышления и поведения, но даже тогда, когда данный индивидуум уже не сможет участвовать в деятельности, способ этот будет иметь собственную историю и развитие, не зависимые от данного индивидуума. Политический консерватизм представляет собой, таким образом, объективную мыслительную структуру в противоположность «субъективизму» изолированного индивидуума. Он не является объективным в значении всеобщей и вечной закономерности. Никакая дедукция a priori из принципов консерватизма невозможна. Он не существует также вне индивидуумов, которые реализуют его на практике и воплощают собственным поведением. Это не имманентный принцип закона развития, который просто реализовывали бы члены движения (быть может, несознательно), не добавляя ничего от себя. Иными словами, консерватизм это не объективное качество в верно или неверно понимаемой платоновской трактовке предсуществования идей. Но в сравнении с существованием hic et nunc (здесь и теперь) переживаний отдельного индивидуума он явно отличается определенной объективностью. Чтобы понять особую природу этой объективной мыслительной структуры, мы сперва должны ввести осторожное различие между вечной закономерностью и объективизмом. Содержание может быть объективно в том смысле, что существует вне данных hic et nunc переживаний индивидуума, это не должно быть содержание вневременное. Структура может быть объективной - она может перерастать индивидуума, которого захватила временно в поток своего опыта, - но одновременно быть ограничена с точки зрения закономерности, подвержена историческому изменению и отражать лишь раскрытие

==594

конкретного общества, в котором мы эти структуры находим. Объективная мыслительная структура в данном смысле это особая структура духовных и мыслительных факторов, которые не могут быть признаны независимыми от индивидуумов-носителей, поскольку ее производство, воспроизводство и дальнейшее развитие зависят исключительно от судьбы и спонтанного развития этих индивидуумов. Структура может быть объективна в том смысле, что-изолированный индивид не мог бы ее создать, будучи в состоянии - самое большее принадлежности одной из фаз ее исторического развития в том смысле, что она всегда существует дольше, чем отдельные ее носители. Как номинализм, так и реализм не видят существа объективности мыслительной структуры в этом понимании. Номинализм никогда не добирается до сути дела, поскольку старается растворить объективную структуру в изолированных переживаниях индивидуумов (см. понятие «интенционального смысла» Макса Вебера), в то время как неудача реализма связана с тем, что через «объективность и закономерность» он понимает лишь нечто метафизическое, совершенно не зависимое от природы и судьбы отдельных индивидуумов и носителей, нечто неизменное и нормативное (предсуществующее). Между этими крайностями есть, однако, и третья возможность, которая не является ни номинализмом, ни реализмом. Именно это я называю динамической, исторической и структурной· конфигурацией: понятие это предполагает род объективности, имеющей начало во времени, развивающейся и пропадающей также во времени, тесно связанной с существованием и судьбой конкретных человеческих групп и представляющей собой по сути их порождение. Тем не менее это подлинно «объективная» мыслительная структура, поскольку мы всегда находим ее «до» индивидуума в каждой эпохе и поскольку в сравнении с каждым простым кругом переживаний она сохраняет свою определенную форму структуру. И хотя в каждый конкретный момент такая объективная ментальная структура может предполагать существование упорядочивающего принципа, в соответствии с которым переживания и компоненты, из которых она состоит, были расположены и соотнесены между собой, ее не следует считать чем-то статичным. Конкретные форма и структура этих связанных между собой переживаний и компонентов могут быть выполнены только β приближении и только для определенных периодов, поскольку структура эта динамична и подвергается постоянным изменениям. Более того, она не только динамична, но и исторически обусловлена. Каждый шаг в процессе изменения тесно связан с предыдущим шагом, поскольку каждый новый шаг меняет нечто во внутреннем порядке и связях между составляющими той структуры, ==595

которая существовала на предыдущем этапе, так что она не является чем-то вполне новым и не связанным с прошлым. Мы можем, таким образом, говорить о развитии и об изменении. Это развитие внутреннего смысла, которое, однако, можно понять только ex post. В рамках всякой динамичной историког-структурной конфигурации мы можем выделить отдельные «основные интенции» («Grundintention»), усваиваемые индивидуумом в той мере, в какой его собственный опыт определяется «структурной конфигурацией» как таковой. Даже эта сердцевина, эта основополагающая интенция не является вечно правомерной во времени и истории. Она также возникла в истории и в близкой связи с судьбой конкретных живых людей.

Консерватизм представляет собой именно такую исторически развитую динамичную объективную структурную конфигурацию. Люди переживают опыт и ведут себя консервативным образом (в отличие от традиционалистского) в той и только в той мере, в которой включаются в одну из фаз развития этой объективной мыслительной структуры (обычно в современную им фазу), и ведут себя в соответствии с этой структурой или просто воспроизводя ее целиком или частично, или развивая ее далее через приспособление к конкретным жизненным ситуациям. Только тогда, когда особая природа объективности этой динамичной структурной конфигурации будет вполне понята, можно будет отличить поведение «консервативное» от традиционалистского. Традицирналистское поведение представляет собой практически чистую серию реакций на раздражители16. Поведение консервативное - осмысленно, вдобавок осмыслено по отношению к изменяющимся от эпохи к эпохе обстоятельствам. Ясно, что нет неизбежного противоречия в факте, что политически прогрессивный индивидуум реагирует вполне традиционалистски в своей повседневной жизни. В политической сфере им движет более или менее осмысленная объективная структурная конфигурация, но в повседневной жизни его поведение представляет собой цепь реакций. Теперь встают два вопроса. Во-первых, определение «консерватизм» следует понимать не только в политическом смысле, хотя, как увидим, политический аспект, как правило, весьма важен. Консерватизм предполагает также существование общего философского и чувственного комплекса, который может даже создавать определенный 'стиль мышления. Во-вторых, консерватизм как объективная историко-структурная конфигурация не обязательно должен исключать из своей сферы традиционалистские элементы. Напротив, мы увидим, что в действительности консерватизм может воплощаться в

==596

. 31

конкретном историческом виде традиционализма, развивая его до конечных логических выводов. Однако несмотря на частичное наложение обоих явлений, а может быть, именно поэтому различение между поведением исключительно традиционалистским и консервативным необычайно точно. Именно потому, что традиционалистское поведение имеет чисто формальную полуреактивную природу, у него практически нет истории, которую можно было бы проследить, в то время как консерватизм, напротив, представляет собой качество с явно исторической и общественной длительностью, сформированное и развитое в особой исторической и социальной ситуации, как на то указывает лучший проводник по истории -язык (само определение «консерватизм» новое и относительно свежее). Шатобриан первый придал этому слову особое значение, дав название «Консерватор» периодическому изданию, предназначенному для пропаганды идей политической и клерикальной Реставрации1 . Слово вошло в широкий обиход в Германии в 30-е годы18, а в Англии было официально принято в 1835 г.19 Появление нового термина можно считать показателем нового общественного явления, хотя это немного нам говорит о подлинной природе последнего. 2. Общественный фон современного консерватизма Современный консерватизм отличается от традиционализма прежде всего тем, что является функцией одной специфической исторической и социологической ситуации. Традиционализм - это общая психологическая позиция, выражающаяся у разных индивидуумов как тенденция держаться за прошлое и избегать новаций. Но эта элементарная психологическая тенденция может выполнять особые функции

по отношению к общественному процессу. То, что прежде представляло собой исключительно только общую для всех людей психологическую черту, в особых обстоятельствах становится центральным фактором, придающим единство особой тенденции в общественном процессе. Такое развитие традиционалистской позиции, превращающейся в ядро определенного общественного направления, не происходит спонтанно, а выступает как реакция на тот факт, что «прогрессивность» оформилась в качестве определенной тенденции. Традиционализм является, по сути, одной из таких скрытых тенденций, которые присущи каждому индивидууму. Иначе консерватизм, сознательный и рефлексивный, поскольку с самого начала он выступает как движение «против», ==597

в сознательной оппозиции «прогрессивному» движению.

к

высокоорганизованному,

целостному

и

систематическому

Появление сознательного консервативного движения указывает, что современный общественный и интеллектуальный мир сформировал определенную свойственную для него структуру Само существование консерватизма как целостной тенденции означает, что история все более развивается через взаимодействие таких целостных тенденций и движений, из которых одни «прогрессивны» и форсируют общественные изменения, в то время как другие «реакционны» и сдерживают их. Возникновение таких тенденций объясняет нам факт, что современное общество постепенно достигает состояния нового динамичного единства ценой всех старых, самодостаточных феодальных единиц, все более растворяющихся в единицах национальных; эти последние позже, возможно, растворятся в наднациональных целостностях. Хотя на первых порах нации остаются в значительной мере автономными социально и культурно, основные экономические и общественные проблемы во всех современных государствах так сходны в структурном плане, что нет ничего удивительного в том, что сравнимые общественные и интеллектуальные разделы повторяются всюду. Эти общие для всех современных государств структурные проблемы таковы· 1) достижение национального единства; 2) участие народа в правлении; 3) включение государства в мировой экономический порядок; 4) решение социальной проблемы20. Проблемы эти так важны для социальной и интеллектуальной жизни сообщества, что все внутренние разделы явно углубляются в связи с напряженностью, вытекающей из попыток решения этих основных проблем общественной структуры Религиозные столкновения превратились в политическую борьбу, и уже во время английской революции можно наблюдать политические разделы, скрытые за религиозными различиями Чем больше мы приближаемся к XIX веку, тем более это справедливо по отношению к другим интеллектуальным явлениям, тем легче описать их, обращаясь к линиям партийных разделов, в категориях, опосредованных или непосредственных связей с общественными или политическими проблемами. По мере того как сознательный, функциональный консерватизм появляется в качестве самостоятельной политической силы, он выходит также за рамки собственно политической сферы и становится определенной формой опыта и мысли. Примерно в это же время, а может быть, даже несколько раньше, чем появился политический консерватизм, сформировался также соответствующий «Weltanschauung» и консервативный способ мышления. Определения «консервативный» и

==598

«либеральный» в нашей терминологии означают применительно к первой половине XIX века нечто большее, чем политические цели. Они предполагают особое родство с определенными философиями и, следовательно, совершенно различные способы мышления. Таким образом, понятие «консерватор» означает, так сказать, всю обширную структуру мира, и социологическое определение этого слова (неизбежно более богатое, чем политико-историческое определение) также должно учитывать историческую конфигурацию, которая породила новое определение как показатель нового факта. Для того чтобы выяснить, почему «современный консерватизм» появился так поздно, нужно изучить различные исторические и общественные факты и факторы, в связи с которыми сложились условия, необходимые для его развития. Следующие факторы, в том случае, если они выступают одновременно, создают, как я полагаю, необходимые исторические и общественные условия для возникновения консерватизма. 1. Уклад историко-общественных сил должен перестать быть статичным. Он должен стать динамичным процессом направленных изменений. Отдельные события должны во все большей степени указывать в каждой сфере на ключевые проблемы развития общественной ткани. Сначала это будет происходить непроизвольно, позднее станет сознательным и добровольным действием, а осознанность роли отдельных составляющих в развитии целого будет расти. Число изолированных самодостаточных общественных единиц, существовавших прежде, также соответственно уменьшится. Самое обыденное действие, сколь бы маловажным оно ни было, теперь влияет на общий процесс развития, ускоряя или сдерживая21 его. Таким образом, можно будет все яснее и легче описывать события и позиции в категориях их функций в развитии общества как целого. 2 Далее, динамика этого процесса должна во все большей степени вытекать из социальной дифференциации. Должны появиться разные классы («горизонтальные» социальные группы, реагирующие на события более или менее однородно) Некоторые будут стремиться к подталкиванию общественного развития, другие - к тому, чтобы его задержать или даже сознательно повернуть вспять. 3 Затем идеи также нужно различать по сходным принципам Главные мыслительные тенденции, несмотря на то, какие смеси и синтезы возникнут, должны соответствовать общим чертам этой общественной дифференциации. 4. Отметим наконец, что эта социальная дифференциация (на группы с разной функцией по отношению к общественному процессу - ускоряющей или сдерживающей) должна становиться все более политической, а позднее даже чисто

==599

экономической22. Политический фактор должен быть автономен и должен стать ядром, вокруг которого кристаллизуются новые группировки. Короче говоря, развитие и распространение консерватизма как явления, отличного от обычного традиционализма, зависят в конечном счете от динамичного характера современного мира (основой этой динамики является социальная дифференциация). Они зависят также от факта, что такая социальная дифференциация направляет человеческую мысль и подталкивает ее к развитию, соответствующему этой дифференциации; и наконец, от факта, что основные цели разных социальных групп не только кристаллизуют идеи, приводя благодаря им в действие действительные изменения в мышлении, но и приводят к созданию антагонистических·· «Weltanschauungen» и различных

антагонистических стилей мышления. Одним словом, традиционализм может стать консерватизмом только в таком обществе, где происходит изменение через классовый конфликт, то есть в классовом обществе. Таков социологический фон современного консерватизма. 3. Морфология консервативной мысли Консерватизм можно изучать с двух точек зрения. Мы можем считать его относительно самостоятельным и вполне развитым плодом эволюционных процессов либо акцентировать его динамический аспект и исследовать генетический процесс, ведущий к появлению этого плода. Мы должны применить оба подхода. Однако в данный момент мы намерены дать общую описательную характеристику стиля мышления, лежащего в основе немецкого консерватизма, так что условимся сразу, что за ним стоит историческое развитие, и приглядимся к конечному результату. Историческое развитие будет предметом следующей главы, а такой исторический анализ нельзя начать, не исследовав определенные основополагающие факторы, поскольку они предопределяют характер процесса. Нашей первой задачей, которой мы сейчас займемся, будет, таким образом, относительно недифференцированное описание немецкой консервативной мысли начала XIX века. Мы сделаем это в два этапа. Во-первых, мы должны заняться неартикулированным групповым опытом, дающим основополагающий мотив, из которого вырастает стиль мышления. Затем мы сможем заняться вполне артикулированными политическими тезисами, выражающими консервативный стиль мышления, и пробовать выявить ключевую проблему, дающую стилю мышления его теоретическую цельность, определяющую его развитие и позволяющую его интерпретировать.

==600

1. Основополагающий мотив консервативной мысли Нельзя обойтись без такого анализа стиля мышления, который отсылает к основополагающему мотиву, поскольку только таким образом мы можем обезопасить себя от арбитральных конструкций, лишенных оснований в действительности. Мы должны, насколько возможно, строго придерживаться аутентичных проявлений мыслительных тенденций, которые исследуем. Это внутреннее ядро, этот источник движения в самом сердце консервативной мысли, несомненно, связан с чем-то, что мы назвали традиционализмом В определенном смысле консерватизм вырос из традиционализма: в сущности это прежде всего сознательный традиционализм. Тем не менее это не синонимы, поскольку традиционализм проявляет специфически консервативные черты только тогда, когда становится выражением определенного, цельно и последовательно реализованного способа жизни и мышления, формирующегося с самого начала в оппозиции к революционным позициям, и когда он функционирует как таковой, как относительно автономное движение в рамках общественного процесса.

Одна из наиболее характерных черт этого консервативного способа жизни и мышления - стремление придерживаться того, что непосредственно дано, действительно и конкретно. В результате мы получаем совершенно новое, очень выразительное ощущение конкретности, отражаемое в использовании определения «конкретность» с антиреволюционным подтекстом23 . Переживать и мыслить «конкретно» означает теперь стремление ограничить собственную деятельность непосредственным окружением, в котором мы находимся, и безусловное отвержение всего, что попахивает спекуляцией или гипотезой. Неромантический консерватизм всегда исходит из конкретного случая и никогда не выходит за горизонт, очерченный конкретным окружением. Он занимается непосредственной деятельностью, изменением конкретных частностей и в результате не дает себе труда заняться структурой мира, в котором живет. С другой стороны, всякая прогрессивная деятельность пользуется сознанием того, что возможно. Она выходит за рамки непосредственной действительности и обращается к возможности систематических изменений, которые в ней содержатся. Она бежит от конкретности не потому, что хотела бы заменить ее другой конкретностью, но потому, что стремится к созданию иной системной исходной точки для дальнейшего развития. Консервативный реформизм основывается на замене одних единичных факторов другими единичными факторами («улучшении»)24. Прогрессистский реформизм стремится к

==601

устранению неудобного факта путем реформы всего окружающего мира, который делает возможным существование этого факта. Таким образом, прогрессистский реформизм стремится к изменению системы как целого, в то время как консервативный реформизм занимается отдельными деталями. Консерватор мыслит в категориях системы, представляющей собой только реакцию, - либо вынужденный создавать собственную систему, чтобы противостоять прогрессистам, либо тогда, когда развитие событий лишает его всякого влияния на современность, так что он должен пытаться повернуть вспять колесо истории, чтобы вновь обрести возможность влиять на события. Этот контраст между мыслью консервативной и абстрактной, которая является одним из способов переживания окружающего мира и только затем становится чертой мысли как таковой, вместе с фактом, что для их современных форм послужил опорой разный политический опыт, вот ключевой пример стилей переживания, которые могут дождаться общественного применения, функционализации. Появление современного общества зависит во многом от того, приносятся ли в жертву целые классы ради дезинтеграции существующей общественной структуры. Такое мышление неизбежно должно быть абстрактным - оно питается потенциальными возможностями. Таким же образом мышление и переживания тех, кто стремится сохранить статус-кво и ослабить прогресс, неизбежно оказываются конкретными и не могут вырваться за рамки существующей общественной структуры. Специфическая природа консервативной конкретности нигде, пожалуй, не проявляется так явно, как в понятии собственности, отличающемся от обычного современного буржуазного понимания этого явления. Здесь стоит упомянуть эссе Мёзера, в котором он прослеживает постепенное исчезновение старого отношения к собственности и сравнивает его с современным пониманием собственности, которое уже начало оказывать влияние на его эпоху. В очерке «Von dem echten Eigentum»25 он показывает, что прежняя «настоящая собственность» была связана с собственником совершенно иначе, чем теперь. Тогда существовала особенно живая, взаимная связь между собственностью и ее хозяином. Собственность в старом, «настоящем» смысле давала хозяину определенные привилегии - например,

право голоса в государственных делах, право охоты, право войти в число присяжных. Она была тесно связана с его личной честью, и в определенном смысле ее нельзя было утратить. Когда собственник, например, менялся, право охоты к нему не переходило, а сохранение за старым хозяином права охоты явно свидетельствовало, что

==602

новый хозяин - ненастоящий. Также потомственный дворянин, покупая имение у неродовитого человека, не мог, однако, перенести на него «настоящей» собственности только на том основании, что он сам принадлежал старому дворянству. Существовала, таким образом, непереходящая, взаимная связь между конкретным имением и конкретным собственником. В эпоху Мёзера такое ощущение собственности еще существовало, хотя языковой его след уже исчез. Он оплакивает эту утрату, говоря: «Как же несовершенны язык и философия, которые не имеют уже специальных средств выражения для таких основополагающих различий». Мы видим здесь богатство дотеоретического, неартикулированного опыта, воплощающего связи самого конкретного рода между личностью и собственностью. Это богатство существовало в феодальном обществе и было затем вытеснено абстрактным понятием буржуазной собственности, которое искоренило прежнюю конкретность переживаний. Позднейшие теории, особенно романтическиконсервативные, все обращаются вспять к феодально-консервативному понятию собственности, сущность которого Мёзер ухватил, так сказать, в последний момент. А. Мюллер считает имения продолжением членов человеческого тела и описывает феодализм как амальгаму человека и вещи. Он приписывает исчезновение этой связи распространению римского права и говорит о «французской революции римлян», обвиняя ее в этом26. Это только отголоски прошлого, пристрастно извлекаемые на свет божий. Их значение состоит в доказательстве того, что живые связи, распространяющиеся на вещи, некогда действительно существовали. Акцент на интимность связи между собственностью и собственником мы находим еще у Гегеля. Для Гегеля существо собственности состоит в том, чтобы «показать, что в эту вещь я вложил мою волю»27, а «смысл собственности состоит не в том, что она удовлетворяет потребности, а в том, что в ней устраняется чистая субъективность личности»28. Интересно, что здесь выступает нечто, что мы заметим и позднее, а именно: обучение левых, оппозиционных по отношению к буржуазнокапиталистической мысли, правой оппозицией. Абстрактный характер межчеловеческих отношений при капитализме, неустанно подчеркиваемый Марксом и его сторонниками, первоначально представлял собой открытие наблюдателей консервативного лагеря. Мы вовсе не предполагаем, что различие между понятиями «абстрактный» и «конкретный» не было известно раньше, мы только указываем, что эти два различных способа переживания истории постепенно развились на противоположных флангах и получили воплощение в общей форме опы-

==603

та, характерной для разных групп в соответствии с их позицией в динамичном общественном процессе. Другим ключевым понятием при анализе разных стилей мышления и способов переживания мира является понятие свободы. Революционный либерализм понимал свободу как явление из экономической сферы, состоящее в освобождении индивидуума от средневековой зависимости от государства и цехов В политической сфере свобода понималась как право личности поступать по собственной воле и, прежде всего, право в полной мере пользоваться неотъемлемыми правами человека. По этой концепции индивидуум встречает ограничения лишь тогда, когда вторгается в сферу свободы ближних29 Равенство выступает, таким образом, логическим дополнением этого типа свободы, поскольку она не имеет смысла без принципа политического равенства всех людей В действительности революционный либерализм никогда не думал о равенстве иначе, как о постулате Он определенно никогда не трактовал равенство как эмпирический факт и на практике никогда не требовал равенства для всех людей, исключая периоды политической и экономической борьбы. Но консервативная мысль превратила этот постулат в фактическое утверждение и объявила, что либерализм провозглашает, что все люди фактически и со всех точек зрения равны Однако уже из этого социологически обусловленного недоразумения вырастает, как это часто бывало и прежде, новое понимание фактической дифференциации мыслительных тенденций Как и в случае с понятием собственности, консервативная мысль еще раз спасла более ранний, почти вытесненный способ переживания и мышления и, проявив его, позволила ему сыграть действенную роль в динамическом процессе. Политическая необходимость заставила консерваторов выработать собственное понимание свободы30, отличное от либерального. Они выработали нечто, что можно было бы назвать качественной идеей свободы в отличие от ее революционно-эгалитарной концепции. Контрреволюционная оппозиция инстинктивно поняла, что идею свободы как таковую атаковать не следует, так как она сосредоточилась на скрытой глубже идее равенства Утверждалось, что люди принципиально неравны, неравны талантом и способностями, неравны в самом своем существе. Свобода может, таким образом, основываться исключительно на способности каждого индивидуума к развитию без препятствий со стороны других согласно праву и обязанностям собственной личности. Мюллер, например, говорит: «Ничто не могло быть так враждебно той свободе, которую я описал, как понятие внешней свободы. Если свобода эта попросту общее стремление различных

==604

существ к развитию и росту, то нельзя придумать ничего более ей противоречащего, чем фальшивое понимание свободы, которое отняло бы у всех индивидуумов особые черты, то есть их разновидность»31. Такова романтическо-консервативная идея свободы, которая получает политическое значение. Революционный либерал, мыслящий абстрактно в категориях возможного, а не действительного, придерживается «абстрактного оптимизма», повторяя принцип всеобщего равенства, по крайней мере равенства возможностей, не определяя границ свободы индивидуума, за исключением границ, налагаемых существованием других людей. Романтический же мыслитель видит свободу, ограниченной тем, что Зиммель назвал «законом развития индивидуума», в рамках которого каждый должен определить как свои возможности, так и ограничения. Этот вид свободы, укорененный в природе индивидуума, типично романтичен и близок своеобразному варианту анархического субъективизма. И хотя консерваторам удалось субъективизировать проблему свободы (притупив этим ее революционное острие), субъективная анархия, которой они заменили вытекающую из либеральной концепции внешнюю политическую анархию, все еще потенциально

угрожала безопасности государства. Отдав себе в этом отчет, романтическая мысль, тотчас породила тенденцию (свидетельствующую о ее переходе к консерватизму) к различению между понятиями «качественной свободы» и свободы индивидуума и к ее перемещению к «подлинным носителям» и «подлинным субъектам» свободы, то есть к коллективам, «органическим сообществам», сословиям. С тех пор сословия стали носителями внутреннего принципа развития, в неограниченной реализации которого состоит свобода, так что ясно видно, что качественная концепция свободы происходит, по крайней мере частично, из мысли феодальной. «Свобода» различных сословий в условиях феодализма означала бы их «привилегии», а качественный и неэгалитарный привкус, заключенный в средневековой концепции, вновь оживает32. Но даже в новой форме концепция свободы еще может угрожать государству и положению правящих групп, что понимает позднейший консерватизм. Он пытается подобрать качественно отличные индивидуальные и корпоративные «свободы» таким образом, чтобы их можно было подчинить высшему принципу, репрезентативному для всего общества. Историческая школа, Гегель, Шталь и другие различаются между собой только в понимании этой высшей тотальности: формальная структура даже самых разных решений проблемы остается та же самая. Решение состоит в перенесении свободы в сферу, связанную исключительно с субъективной, частной стороной жизни, в то время как все общественные и внешние отношения

==605

остаются подчинены принципу порядка и дисциплины. Появилась, однако, проблема: что должно предотвратить столкновение между двумя сферами - субъективной свободы и внешнего порядка? Решение было найдено в предположении своеобразной «предустановленной гармонии», которую либо гарантирует непосредственно Бог, либо естественные силы общества и нации. Консерватизм явно многому научился у либерализма, от которого перенял как понятие «разделения сфер», так и понятие «невидимой руки», обеспечивающей общую гармонию. Историческая школа пользуется прежде всего понятием «нации» или «национального духа», чтобы получить то необходимое более широкое' целое, которое предотвратит деградацию личной или групповой свободы до уровня простого анархического каприза. Ротхакер показал, что в работах Ранке понятие государства постепенно заслонило понятие нации33. Решение проблемы, представленное Ранке и Савиньи, состояло во всяком случае в перенесении этой качественной свободы с индивидуумов и сословий на нацию и государство. Только государство, развиваясь свободно по своим собственным законам развития, - свободно. Индивидуум ограничен и может быть полезен только в границах этих более широких общностей. Напряжение между гармонией и свободой достигает апогея у Гегеля, который, как обычно, пробует сохранить оба элемента. Согласно Гегелю, то, что он назвал революционной абстрактной концепцией свободы, составляет промежуточную стадию в развитии к истине. «Эта негативная свобода или, иначе говоря, эта рассудочная свобода есть свобода односторонняя, но эта односторонность всегда заключает в себе определенное важное определение, поэтому не следует ее отбрасывать. Недостаток рассудка состоит, однако, в том, что определенное одностороннее определение он поднимает до уровня определения единственного и окончательного»34. Смысл «негативной абстрактной свободы» становится ясен из дальнейших рассуждений: «Более конкретно эта форма проявляется в активном фанатизме политической или религиозной жизни. Это относится к периоду террора французской революции, в которой должны были быть уничтожены все различия таланта и авторитета. Это был период потрясений, возбуждения нетерпимости против всего, что составляло хоть какую-то особенность. Ведь фанатизм стремится к абстракции, а не дифференциации; если появляются какие-то различия, фанатизм считает их противоречащими своей неопределенности и уничтожает»35. Так Гегель подходит к третьему принципу, среднему между «абстрактной свободой» и обычной «разнородностью». Это принцип конкретной свободы36 Он говорит: «Третий момент состоит теперь в постулате, чтобы

==606

Я в своем ограничении, в этом своем ином было у себя, чтобы, самоопределяясь, оно осталось, несмотря на это, у себя и сохранило цельность. Этот третий момент является, таким образом, конкретным понятием свободы, в то время как два предыдущие оказались, безусловно, абстрактными и односторонними»37. Шталь также пробовал бороться с романтической концепцией свободы38. Подобно Гегелю, он старался вобрать в себя всю консервативную традицию, а свое решение основывал на принципе авторитета («Obrigkeitsgedanke»). Отсюда следующий вывод: «Свобода не состоит в способности действовать так или иначе согласно арбитральным решениям, свобода состоит в способности сохранить себя и жить в соответствии с глубочайшим существом собственной личности. Глубочайшее существо индивидуума это индивидуальность, которая не признает никаких внешних законов и предписаний. Тем не менее те права индивидуума, которые защищают независимую частную сферу39, а также признают за индивидуумом право участвовать в политике государства, составляют существенный элемент политической свободы. Но наиболее глубокая сущность человеческой личности это не только его индивидуальность, но и мораль»40. Это подводит Шталя к окончательному решению проблемы свободы: «Цель политики - обеспечить материальную, а не только формальную свободу. Она не должна отделять индивидуум от физической власти или морального авторитета и исторической традиции государства, чтобы не основывать государства на обычной индивидуальной воле»41. Хватит пока примеров. Все эти решения проблемы демонстрируют ту же самую фундаментальную тенденцию, то же самое стремление к «конкретности» и «качеству». Всегда употребляются такие термины, как «материальная свобода» (Шталь), «конкретная свобода» (Гегель), «позитивная свобода» (А. Мюллер), подобно тому как и в случае с собственностью. «Конкретный» и «качественный» - это, однако, выражения, которые вовсе не описывают основного мотива, лежащего за всеми этими рассуждениями. Примеры, которые мы привели, служат только тому, чтобы указать на нечто более основополагающее: на обращение к более ранним образам жизни. Существует еще одна оппозиция помимо «конкретности» и «абстрактности» (близко с ними связанная), которая также очень важна для основного конфликта между прогрессом и консерватизмом. Прогрессивная мысль видит действительность не только в категориях возможности, но также в категориях нормы. С другой стороны, консервативная мысль пытается видеть действительность как результат влияния реальных факторов, пытается понять норму в категориях действительности42. В конечном счете мы и в этом случае видим два способа переживания мира, из которых вырастают два стиля

==607

мышления. Один представляет довольно разнородный подход к вещам, людям и институтам, поскольку всегда смотрит на них с требованием «так должно быть», вместо того чтобы подходить к миру как к комплексу законченных и конечных продуктов длительного процесса развития. Если мы примем первый подход, то окажется, что мы едва видим реалии нашего окружения и никогда не привязываемся к миру настолько, чтобы это позволило нам быть снисходительными к его несовершенству; что мы не испытаем чувств солидарности, которые заставляли бы нас заботиться о выживании этого мира. Но

другой подход склоняет нас к некритическому принятию действительности со всеми ее недостатками. Первая позиция основана на том, что институты переживаются и оцениваются как целое, в другом случае мы всегда тонем в море подробностей. Чтобы понять значение этих позиций, мы должны понять, что к числу характерных черт психических явлений принадлежит и то, что нельзя понять каждое из них в отдельности, но только как функциональные части большего целого. Если мы хотим что-то интерпретировать в категориях -смысла - а мыслительные феномены существуют лишь постольку, поскольку имеют смысл, - мы должны их понять как фазы в какой-то целенаправленной деятельности. Консерватор со своей сильной привязанностью к принципу quieta non movere (не менять сложившееся положение) хотел бы избежать выяснения значений в этом их понимании43, трактуя действительность как нечто, что попросту существует. Это порой приводит к нотке фатализма44. Консервативная интерпретация (или приписывание смысла) возникает как враждебная реакция на революционный способ создания или понимания смысла вещей. Консерватор умеет наделять явления смыслом только путем их «округления» и приспособления к большему целому. Но процесс, метод округления совершенно отличен от метода, известного из либеральнореволюционной мысли и опыта. Это свидетельствует о том, что и в этой сфере способы переживания мира развиваются в тесной связи с общественным фоном. Особый характер консервативного способа переживания явлений в более широком контексте основан на подходе сзади, со стороны их прошлого. Для прогрессивной мысли все в конечной инстанции обретает свое значение из чего-то вне или над собой, из утопии будущего либо из соотнесения с трансцендентной формой. В свою очередь консерватор видит всякое значение явления в том, что за ним стоит, или в прошлом как в зародыше эволюции. Там, где сторонник прогресса будет мыслить в категориях норм, консерватор - в категориях зародышей. Эту идею «прошлого, которое за этим кроется», можно интерпретировать двояко: как прошлое или как предыдущую

==608

фазу эволюции, которая может объяснять любой элемент современной ситуации. Если встать на первую точку зрения, то все имеет смысл постольку, поскольку возникло в длительном процессе развития. С другой точки зрения, все, что существовало в истории, имеет смысл, поскольку выявляет именно определенные движущие силы, определенную тенденцию духовного и психического развития. Так, второй из названных подходов предлагает нам рассматривать каждое явление «физиономически», как проявление основополагающего мотива, как определенный аспект целого, представленный в зародыше начальной фазой. Оба этих консервативных способа обобщения явления и придания ему смысла ведут, таким образом, к целостному видению, к большему целому, которое, если к нему подходят таким путем, постигается по преимуществу интуитивно45. С другой стороны, большое целое, в котором прогрессист помещает явления,, выводится из рациональной утопии, что, в свою очередь, ведет к структурному видению существующего и развивающегося общества. Может быть, сравнение прояснит проблему. Консервативное видение мира напоминает в целом образ дома, какой мы бы

получили, разглядывая его со всех сторон: это конкретный образ дома со всеми подробностями, видимый под разными углами. Но прогрессиста не интересуют все эти подробности: он ищет проект, и его образ годится скорее для рационального анализа, чем интуитивного воображения. За этим различием способов подстраивания отдельных явлений под большие целостности кроется следующее радикальное различие между прогрессистским и консервативным образцами переживания опыта - на этот раз различие в способе переживания времени46. Говоря кратко, эти различия сводятся к следующему; прогрессист переживает настоящее как начало будущего, консерватор же считает его последним пунктом, которого достигло прошлое. Это различие тем более основополагающее и радикальное, что линейная концепция истории, постулируемая здесь, является для консерватора чем-то вторичным. Консерватор переживает прошлое как нечто равное настоящему, поэтому его концепция истории скорее пространственная, чем временная, поскольку выдвигает на первый план сосуществование, а не последовательность. Мы лучше это поймем, если вспомним, что для типично феодальных групп (аристократов и крестьян) история укоренена в почве, индивидуумы - это лишь мимолетные спинозовские «modi» в этой вечной «субстанции». Земля - это настоящий фундамент, на который опирается и на котором развивается государство, так что только земля может создать историю. Мимолетный индивидуум за20 К.Манхейм ==609

меняется более постоянным фактором - землей как основой событий. Как говорит Мёзер в важных вводных фразах своей Osnabrückische Geschichte, «По-моему, история Германии приняла совсем бы другой оборот, если бы мы проследили все перемены судьбы имений как подлинных составных частей нации, .признав их телом нации, а тех, кто в них жил, хорошими или плохими случайностями, которые могут приключиться с телом»47. Каждый изолированный индивидуум и событие считаются чисто случайными и мимолетными перед этой территориальной субкультурой. Такое пространственное упорядочение событий во времени совершенно очевидно у А. Мюллера, который с языковой виртуозностью, характерной для всех романтиков, выковал консервативный контртермин «сопространственность» вместо демократически окрашенного термина «современность». В ответе на вопрос «что есть нация?» он отбросил понятие данной нации, скажем французской, как состоящей из существ, наделенных головой, двумя руками, двумя ногами, которые именно в этот отнюдь не важный момент стоят, сидят или лежат на части земного шара, называемой Францией. Он противопоставил этому определение нации как «хрупкого общества, долгой череды прошедших, настоящих и будущих поколений (...), проявляющейся в общем языке, обычаях и законах, в переплетении разнообразных институтов использования имений (...), в старых фамилиях и в конечном счете в одной бессмертной семье (...) государя»48. Он подчеркивает здесь участие минувших поколений в современности и признает временной срез, называемый современностью, несущественной фазой в развитии истории. Такое использование вневременного, пространственно обусловленного, материального индивидуума как основы истории - характерная черта как консервативной мысли, так и пролетарской и социалистической, которые развились позже. Пролетарская мысль также отвергает идею о том, что индивидуум представляет собой реальную основу исторического развития, и вместо этого вводит такие «существа», как «условия производства» и «классы». В утверждении Мёзера кроется много социологического содержания, если под «социологией» мы будем понимать способность к пониманию единичных событий в более общих категориях факторов, стоящих за ними. Но эти две «неиндивидуалистические» интерпретации истории принципиально между собой различаются, поскольку консервативная стремится проследить историю вспять до органических целостностей, прототипом которых является семья, а пролетарская видит

движущую силу истории в новых формах коллективных общностей, которые 'являются не органическими группами, но прежде всего, хоть и не исключительно, агломерациями, т.е.

==610

классами. Место, занимаемое в консервативной мысли семьей и корпорацией, в социалистической мысли занимают классы, на место же земли приходят промышленные и производственные отношения. Только буржуазная мысль, стоя на полпути между этими крайностями и начиная от той точки в истории, в которой старые связи уже подвергаются распаду, в то время как новая стратификация все еще в пеленках, видит общество в категориях, составляющих его изолированных индивидуумов, и получает образ целого как всего лишь суммы его составных частей. Буржуазно-демократический принцип, который соответствует этому взгляду на общество, делит время таким же образом: он переживает движение, но может овладеть его динамикой только постольку, поскольку в состоянии расщепить движение на временные срезы («Momentanquerschnitte»). О том, что есть «общая воля», можно узнать в любой момент из голосования. Таким образом, в буржуазнодемократическом обществе время существования общества подвергается атомизации, как и национальная «общность», делимая на отдельные атомы. Мы реконструируем временное и национальное целое только через сближения, добавляя разные срезы, представляющие разные периоды. Никакая «тотальность» совместного существования общества не может быть уловлена, разве что в виде суммы49. Таким образом, консервативная мысль сосредоточивается на прошлом в той мере, в какой прошлое живет в современности, а мысль буржуазная, принципиально сосредоточенная на современности, живет благодаря тому, что, собственно, есть новое, в то время как пролетарская мысль пробует уловить элементы будущего, существующие уже в настоящем, сосредоточиваясь на тех существующих в данный момент факторах, в которых можно увидеть зародыши будущего общества. Здесь мы добрались, наконец, до корней различия между консервативными и прогрессистскими формами опыта. Благодаря нашему анализу ряда примеров, становится все более понятным, что сегодня мы имеем дело с множеством позиций, с которых можно переживать и понимать общественные и исторические события. Каждый из нас может их видеть с различных, так сказать, мест в потоке той же самой истории. Существуют такие способы и действия в настоящем, которые опираются на образцы реагирования, характерные для условий прошлого, но существующие и сегодня. Другие появились во время борьбы за овладение современностью, а иные, хотя и рождены в лоне современности, станут доминирующими творческими факторами лишь в будущем. Важно отдавать себе отчет в том, какая из этих позиций определяет нашу оценку исторического процесса.

==611

Мы собрали уже много характерных черт консервативной формы переживаний и мышления. Мы рассмотрели- ее качественную природу, акцент на конкретность как оппозицию абстрактности, принятие длящейся действительности в противоположность прогрессистской жажде изменений,

иллюзорную одновременность, которую она видит в исторических событиях, в сравнении с либеральной концепцией линейности исторического развития, попытку заменить индивидуум имением в качестве основы истории и предпочтение органических социальных целостностей составным общностам, как «классы», которые предпочитали ее противники. Все эти отдельные черты не могут составить, однако, концепции, которая представит консерватизм как таковой. Это только примерЫгвоавещающие об основном мотиве - фундаментальном импульсе, который лег в основу этого стиля мышления. Наша цель - заглянуть дальше, за примеры, к основному мотиву, исследовать его развитие и понять его функциональный смысл по отношению к общим социальным процессам. Важно, что акцент на конкретность и другие описанные выше черты - это симптомы переживания консерватором исторического процесса в категориях отношений и ситуаций, существующих только как пережитки прошлого, а импульсы к действию, рожденные этим способом переживания истории, сосредоточены вокруг отношений, проходящих, но еще сохранившихся в настоящем. Чтобы действительно видеть мир глазами консерватора, нужно переживать события в категориях подходов, порожденных укорененными в прошлом общественными обстоятельствами и ситуациями", которые подвергались относительно небольшим изменениям до момента рождения современного консерватизма, а группы, которые культивируют эти подходы, еще не затронуты специфическими современными тенденциями общественной эволюции. Подлинно консервативная мысль черпает вдохновение и ранг, высший, чем обычная спекуляция, из факта, что эти подходы все еще живут в разных частях нашего общества. Только эти старые формы переживания мира придают консерватизму его особенный характер. Соответственно, изучать консерватизм удобнее всего в тех социальных сферах, где традиционная преемственность общественных групп с их естественным консервативным образом жизни еще не прервана. С другой стороны, консерватизм становится сознательным и рефлектирующим тогда, когда на сцену выходят альтернативные образы жизни и мышления, против которых консерватизм вынужден начать идейную борьбу. Это первая стадия формирования определенно консервативной идеологии. Это также стадия методологического осмысления, когда консерватизм пытается осознать свою сущность. Впоследствии

==612

судьбой консерватизма занимаются только на уровне сознательной рефлексии. олицетворяющий эту стадию развития консерватизма в Германии, еще целиком живет в рамках традиции, однако он уже пытается ухватить природу этого подлинного консерватизма с помощью рефлексии Однако по мере того как эти новые социальные структуры, сосуществующие со старыми, втягивают последние в орбиту своего влияния и трансформируют их, подлинный консервативный опыт постепенно исчезает. Обыкновенная привычка жить более или менее бессознательно, как будто старый образ жизни по-прежнему адекватен, постепенно уступает место попытка сохранить его в новых условиях, что возводит старый образ жизни в ранг рефлексии, преднамеренного «воспоминания» Таким образом, консервативная мысль спасает себя, если можно так выразиться, возведением в ранг рефлексии и сознательной манипуляции тех форм опыта, которые не мог быть далее сохранены в их аутентичности. Здесь, на той стадии, где опыт, основанный на чисто традиции, начинает исчезать, впервые было осознано значение истории, и все усилия были брошены на то, чтобы развить метод мышления, с помощью которого старый способ восприятия мира мог быть спасен. Этот метод возрождения старых подходов дал жизнь совершенно новому способу интерпретации генезиса исторического процесса. Наш тезис заключается том, что старый образ жизни и мышления не становится лишним и не умирает, как это может представляться кому-нибудь кто мыслит в чисто «прогрессистских» категориях. Напротив той мере, в которой эти элементы прошлого действительно живы и имеют реальную социальную базу, они всегда трудно формируются и приспособятся к новой

стадии общественного и интеллектуального развития и сохранят, таким образом «нить» общественного развития, которая в противном случае была бы оборвана, Для того чтобы современный консерватизм мог развиться в политическую философию, противостоящую либеральной философии Просвещения, и сыграть важную роль в современной борьбе идей, его исходный «основополагающий мотив» должен был существовать как подлинный стиль жизненного опыта определенных традиционных групп. Поэтому мы и не можем пренебречь задачей исследования консервативного «основополагающего мотива», в его неосознанной неотрефлектированной форме; поэтому мы и будем часто обращаться к писаниям Юстуса Мезера, представляющего тот подлинный консерватизм, еще не достигший стадии «воспоминания» и рефлексии, который правильнее было бы считать разновидностью феодального «традиционализма»

==613

Только тогда, когда этот подлинный консерватизм утрачивает свои социальные корни и приобретает рефлектирующий характер, возникает проблема его трансформации в городское интеллектуальное течение с собственными фиксированными максимами и методологическими прозрениями. 2. Теоретическое ядро консервативной мысли Вот и вторая фаза нашего исследования. Мы описали основной импульс, скрытый за консерватизмом в его дотеоретической, примитивной форме. Теперь следует задаться вопросом, существует ли какоелибо теоретическое ядро, какая-то проблема в самом центре консервативной мысли в ее более развитой форме, анализ которой дал бы нам ясное видение основных методологических черт этого идейного направления. Такая ключевая для консерватизма проблема существует. Консервативная мысль появилась как независимое течение, когда ее вынудили к сознательной оппозиции буржуазно-революционной мысли, способу мышления, основанному на идее естественного права. То, что прежде было более или менее скрытым импульсом консервативного мышления, обрело теперь теоретическое ядро, вокруг которого оно могло кристаллизоваться и развиться. У противника была «система», что вынудило консерватизм развивать собственную «контрсистему». Не следует, разумеется, попадать в ловушку Шталя, полагая, что в столкновение пришли две изолированные и четко сформулированные системы мысли. Консерватизм и либерально-буржуазная мысль - это не готовые системы, а способы мышления, непрестанно подвергающиеся изменениям. Консерватизм хотел не только мыслить иначе, чем его либеральные противники, он хотел, чтобы само мышление было иным, и именно этот импульс был дополнительным фактором, приведшим к возникновению новой формы мышления. Для консерваторов ключевой проблемой была оппозиция мышлению, основанному на идее естественного права. Проведем классификацию всех черт, характерных для мысли, посвященной натуральному праву, и сравним их с соответствующими чертами консервативного мышления. Наша классификация делится на перечни содержательных и формальных черт, их методологию. А. Содержание мысли, основанной на идее естественного права: 1) доктрина «естественного состояния»; 2) доктрина общественного договора; 3) доктрина суверенитета народа; 4) доктрина неотъемлемых прав человека (жизнь, свобода, собственность, право сопротивляться тирании и т. д.). Б. Методологические черты мысли, основанной на идее естественного права:

==614

1) рационализм как метод решения проблем;

..

2) дедуктивное следование от одного общего принципа к конкретным случаям; 3) постулат всеобщей правомочности для каждого индивидуума; 4) постулат универсальной применимости всех законов для всех исторических и общественных общностей; 5) атомизм и механицизм; составные целостности (государство, право и т. д.) конструируются из изолированных индивидуумов или факторов; 6) статическое мышление (правильное самодостаточной, автономной сферой, независимой от влияния истории).

понимание

считается

Наиболее обещающий способ проникновения в структуру консервативной мысли состоит в том, чтобы исследовать, как она противостояла всем этим аспектам мысли, основанной на идее естественного права. Консерваторы атаковали содержание концепций, основанных на доктрине естественного права, ставили по вопрос идею естественного состояния, общественного договора и принципы суверенности народа и прав человека. Методологическая критика приняла следующий оборот 1. Консерваторы заменяли Разум такими понятиями, как История, Жизнь и Нация. Таким образом возникли философские проблемы, доминировавшие в течение всей эпохи. В абстрактной формулировке такие философские взгляды сосредоточены на старых проблемах «мысли» и «бытия», но их можно трактовать и как конкретные дискуссии, то есть в свете мощного опыта французской революции. Если рассуждать социологически, большинство философских школ, ставящих «мышление» прежде «бытия», имеет корни либо в буржуазно-революционной, либо в бюрократической психике, в то время как большинство школ, ставящих «бытие» прежде «мышления», происходит из идеологического противодействия романтизма, особенно из опыта, связанного с контрреволюцией 2. Дедуктивным наклонностям школы естественного права консерватор противопоставляет иррационализм действительности. Проблема иррационализма - это вторая большая проблема данного периода: она приняла такую форму, которая заставляет искать ее социологические корни во французской революции. Проблема соотношения reнезиса и правомочности приобретает современное значение в ходе этих идейных столкновений. 3. В ответ на либеральные постулаты всеобще значения для всех консерватор ставит проблему индивидуума радикальным образом.

==615

4. Понятие общественного организма было введено консерваторами для противопоставления либерально-буржуазному убеждению, что все политические и социальные инновации имеют универсальное применение. Это понятие имеет особое значение, поскольку вытекает из естественного для консерваторов стремления остановить распространение французской революции, указав на невозможность произвольного переноса политических институтов одной нации на другую. Столь характерное для консервативной мысли подчеркивание качественных характеристик также происходит из этого импульса. 5. Противостоящий конструированию коллективного целого из изолированных индивидуумов и факторов, консерватизм выдвигает тип мышления, который исходит из понятия целого, которое не является простой суммой его частей. Государство и нация не должны пониматься как сумма их индивидуальных членов, напротив, индивидуум должен пониматься только как часть более широкого целого (см. понятие «народного духа»). Консерватор мыслит категорией «Мы», в то время как либерал категорией «Я». Либерал анализирует и изолирует различные культурные области: Закон, Правительство, Экономику; консерватор стремится к обобщающему и синтетическому взгляду. 6. Одно из главных логических возражений против стиля мышления, основанного на идее естественного права, это аинамическая концепция Разума. Сначала консерватор противопоставляет жесткости статической теории Разума движение «Жизни» и истории. Позднее, однако, он находит значительно более радикальный метод отделаться от вечных норм Просвещения Вместо того чтобы рассматривать мир как вечно меняющийся в отличие от статичного Разума, он представляет сам Разум и его нормы как меняющиеся и находящиеся в движении. Таким образом, импульс противостояния мысли, основанной на идее естественного права, действительно принес нечто новое, позволил достичь новых прозрений, которые сыграли важную роль в дальнейшей эволюции. Как мы уже отмечали, мы нигде не найдем консервативного мыслителя, который бы систематически атаковал естественноправовую мысль как целое; каждый из них критикцрт лишь определенные ее аспекты. Невозможно, таким образом, сопоставить две статичные, вполне развитые системы мышления Все, что можно сделать, - это показать два способа мышления, два способа подхода к проблемам. С нашей точки зрения, проведенный анализ дотеоретических и теоретических элементов представляет собой единственную оправданную замену определения консервативной мысли.

==616

В следующем разделе мы оставим это общее описание консервативной мысли и обратимся к более подробному историческому и социологическому анализу. Часть III. Социальная структура романтического и феодального консерватизма

После того как мы описали общий характер определенного исторического образа мышления, наша следующая задача состоит в том, чтобы исследовать его конкретно, со всеми различными течениями, развитие с точки зрения его социальной структуры и стратификации. Главная задача такого анализа заключается в том, чтобы выяснить, насколько любое новое идейное течение отражает социологические характеристики той группы лиц, которая за ним стоит и через которую это течение находит свое выражение. Феноменологический, логический и стилистический анализ, с одной стороны, и социологический - с другой, должны использоваться как взаимодополняющие методы. И здесь мы снова, как уже было сказано, представим лишь избранную часть сложной исторической ситуации. Из многочисленных течений, которые могут быть выделены в общем потоке консервативной мысли, мы рассмотрим только романтическое и феодальное. Общую характеристику интеллектуального климата страны в то или иное время лучше всего можно представить без детального анализа, через описание того, как эта страна поглощает и трансформирует иностранные культурные влияния. Изучение с этой точки зрения интеллектуальной атмосферы Германии в избранный нами период, то есть в десятилетия после Французской революции, показывает, что главным эффектом, который революция вызвала в Пруссии, этом бастионе консервативной мысли, стал антагонизм между старыми феодальными тенденциями и бюрократическим рационализмом, характерным для монархии восемнадцатого века. Французская революция, без сомнения, оказала революционизирующее влияние на прусскую буржуазию. Но еще более значительным было ее влияние, выразившееся во временном ослаблении духовного и политического союза между абсолютной монархией

==617

и дворянством, который Фридрих Великий сделал одним из краеугольных камней своей социальной политики51. Это вовсе не значит, что средние слои были маловосприимчивы к либеральным идеям революции. Мы очень хорошо знаем энтузиазм, с которым самые широкие круги немецкой интеллигенции приветствовали революционный взрыв во Франции52. Карьеры большинства реакционеров и консерваторов показывают, что в молодости они переживали революционные увлечения. Мы знаем также, что в высших чиновничьих сферах было на удивление много сторонников либерализма, и что реформы, проводимые сверху после битвы под Йеной, были следствием деятельности именно этих кругов. Однако эта либеральная реакция на революцию ограничивалась по преимуществу сферой идеологии и впоследствии во многом испарилась под воздействием реальных исторических факторов. Этот факт сам по себе не должен нас удивлять. Сложная картина мысли в каждую эпоху обусловлена исторически и социально. Определенная реакция на внешние влияния, вскрывающая ее специфическую структуру, - это лишь одна из ее характерных черт, которая ведет к преображению влияний и их приспособлению к собственным потребностям развития. Идеи 1789 г. требовали, в противоположность принципам королевского абсолютизма, строить государство «снизу», а не «сверху». Когда эти идеи проникли в Германию, они могли привести в движение, пробудить к жизни только те немецкие, особенно прусские политические элементы, которые существовали в тот момент как оформившиеся общественные силы. Это были сословия, среди которых лишь одно было политически активно, а именно дворянство53. Все остальные влияния неизбежно должны были в то время оставаться чисто идеологическими.

В первые годы XIX в. в Пруссии мы можем увидеть социологический эксперимент, показавший, что, собственно, происходит, когда идеи, выросшие изначально в более развитых обществах, перенимаются социально отсталым, но культурно зрелым обществом. Германия, и особенно Пруссия, сыгравшая большую роль в развитии консервативной мысли, отставали на десятки лет от стран Запада в области экономического развития, ориентированного на капитализм. Не обязательно принимать оценку отставания Германии, данную Фридрихом Великим54. Прав был, вероятно, Маркс, утверждая, что общественные условия в Германии в 1843 г. более или менее соответствовали французским условиям 1789 г.55 Во время французской революции ни Германия, ни тем более Пруссия не имели соответствующего третьего или четвертого сословия. Процесс преобразования феодального сословного общества в общество классовое находился в ранней фазе. Пролетариат состоял из ремесленников, которые все еще жили

==618

и мыслили в рамках цеховой системы и не реагировали на внешнее давление как класс, «Mittelstand» по сути дела не соответствовал «tiers état». Зомбарт показал, что он ни в коем случае не был буржуазией56. Политически и общественно незрелый, он не имел еще ясно определенных и осознанных целей. Будучи подвержен разнонаправленным идейным влияниям «Mittelstand» не имел определенного места в общественной системе, обусловленного его собственными интересами. В результате большинство его членов были политически инертны. Они с радостью приветствовали новые идеи, но были неустойчивы и склонны к переменам настроений, когда дело принималоХудший оборот или события не соответствовали их ожиданиям. Все эти черты были очевидными симптомами того факта, что разнородные интересы «Mittelstand» еще не интегрировались в соответствии с классовыми разделами. Французская революция оказала относительно слабое революционное влияние потому, что она вызвала только идеологический отклик: буржуазия была в то время менее способна на политические действия, чем другие социальные слои Германии. Деятельный отклик на революцию мог возникнуть в Пруссии только в тех социальных слоях, которым их собственная история и господствующий общественный уклад позволяли действовать эффективно, - в дворянстве и бюрократии. Это можно выразить с некоторым преувеличением так: важнейшее следствие французской революции заключается в том, что конфликт между королем и народом во Франции здесь воспроизводится на более «высоком» уровне. Иными словами, он принимает вид конфликта между сословием (дворянством), строящим государство «снизу», и монархией, правящей государством «сверху», - монархией, представленной в Пруссии бюрократией. В результате возникает удивительный конгломерат влияний. Революционный импульс борьбы в самой Франции оживляет и придает новое значение целям дворянства, которое стремится строить государство и управлять им «снизу», отстаивает сословные привилегии и ищет пути к «органическому» обществу, рассчитывая воссоздать корпоративную структуру средневековых общностей57. Механистические, рационалистические и центристские стремления французской революции нашли, в свою очередь, сторонников среди бюрократии и были ею использованы как оружие против дворянства. Ситуацию дополнительно осложняет тот факт, что в Пруссии революция была сначала в полном смысле навязана «сверху». (Определение «революция сверху» сформулировано фон Гарденбергом.) Реформы, которых требовало развитие государства в направлении капитализма, были проведены абсолютистским государством при поддержке его бюрократии.

==619

только частично они соответствовали интересам масс. До определенной степени они были направлены против дворянства. Во Франции революция привела к возникновению за.щитного союза дворянства, монархии и церкви. В Пруссии реальный натиск «снизу» был слаб. В результате наступило частичное ослабление союза между дворянством и бюрократией. Эта ситуация нашла свое отражение в феодальной реакции. Это было движение, интеллектуально принадлежавшее XIX в. Пользуясь новейшими идеологическими аргументами, оно стремилось достичь целей, определенных социальным положением дворянства. Оно отражало, таким образом, в современных категориях цели, общественная база и обоснование которых коренились в веках давно минувших. Идеологическая реакция на Просвещение объединялась с общественной реакцией дворянства. Романтизм приобрел феодальные черты; феодальный консерватизм дворянства приобрел романтическую окраску. Из их соединения родились характерные черты, определяемые до сих пор как «немецкое» мышление58. То, что бросается в глаза как «немецкий» способ мышления, - это доминиция романтических элементов, дополненных элементами «историческими», которые появились в одно время и благодаря одной и той же расстановке политических сил, став мощным фактором союза романтизма с феодальным консерватизмом. Чтобы понять эту особую связь, следует внимательно присмотреться к социальной природе слоев, участвовавших в той идеологической борьбе. Начнем с романтической оппозиции. Ее составляло в первую очередь дворянство, а кроме того, - «идеологи», литераторы из среднего класса и аристократии, которые стали выступать от имени движения. Романтизм, трактуемый как идеологическая сила, в истоке своем явился реакцией на Просвещение. Социальную базу его составляли - особенно в период првдромантизма социальные слои, которые стояли в стороне от общих, направленных к развитию современного капитализма тенденций. Очевидно, эти слои могут быть охарактеризованы как мелкая буржуазия («Kleinbürgertum»). Серьезную роль, вероятно, играли протестантские пасторы59. Речь идет о поколении сыновей пасторов, у которых Просвещение рождает сомнения в отношении традиционной религии, но которые отнюдь не принимают противоположной крайности абстрактного рационализма. Происходит трансформация религиозных основ. Все традиционные мыслительные навыки и эмоциональные порывы, рождаемые жизнью, окружавшей пастора, устояли под напором Просвещения. Лишенные позитивного содержания, они с удвоенной силой были обращены против рационалистической атмосферы эпохи. Восприятие иррационального было

==620 _

возможно только благодаря прежней традиции, подчеркивать рациональные элементы мышления, идеологический союз с иррационализмом мог быть заключен только потому, что Просвещение довело до крайности рационалистические тенденции. Оно смогло представить рационалистическую картину мира радикально и цельно, совершенно исключая, таким образом, иррациональные факторы, отбрасывая вместе с этим такие составляющие человеческой природы, которые делали бы процесс отрицания последовательным. Так были брошены зерна будущей реакции. Поэтому-то элементы иррационального стали предметом особого внимания со стороны тех, кто в силу личных ли

обстоятельств, социальной ли традиции еще были в состоянии мыслить и переживать в таких категориях", подобно тому, как в противоположном стане рационалистическое течение находило своих сторонников среди прогрессивной буржуазии, монархистов и бюрократии. Движение романтизма изначально было связано с различными политическими тенденциями эпохи. С большей или меньшей определенностью можно сказать, что в соответствии с господствующими настроениями предреволюционного периода доминировали прореволюционные симпатии. После французской революции разные группировки движения романтизма пошли своим путем, что определялось социальной структурой данной страны. То, что немецкий романтизм обратился к консерватизму и реакции, объясняется особенностями развития Германии60. Во всяком случае в движении усиливались те тенденции, которые с самого начала противостояли новому миру капитализма и либерализма. Особые свойства немецкого романтизма выражаются прежде всего в том, что это движение во все большей степени объединяет идеологическую и политическую оппозицию современному миру. Политическая и идеологическая враждебность к основным силам современного мира не дает, однако, нам оснований заключать, что движение романтизма представляло собой исключительно реакцию. Романтическое сознание уже переняло и нейтрализовало элементы, привнесенные современным рационализмом. Не следует поэтому представлять себе романтизм лишь как нечто диаметрально противоположное, враждебное рационализму и совершенно от него отличное. Скорее, его можно сравнить с колеблющимся маятником - резкое обратное движении от точки наибольшего отклонения в одну сторону.. Подмена рационализма иррационализмом - как в области чувств, так и в интеллектуальной деятельности личности — происходит даже у выдающихся представителей Просвещения. Так, у Руссо и Монтескье крайний рационализм соседствует со своей противоположностью61, В Германии предвестники романтизма - представители движения «Буря и натиск»

==621

Гамман и Гердер - заявляют о себе еще в период расцвета Просвещения. Только этим маятниковым движением, черпающим силу из тех же самых источников, что и рационализм, объясняется то обстоятельство, что в романтизме помимо, несомненно, диаметрально противоположных свойств обнаруживаются черты, напоминающие рационализм XVIII столетия. Это чрезмерный субъективизм (хотя данная разновидность субъективизма сильно отличается от того, что мы встречаем в Просвещении) и сосуществующая с четко декларированным программным иррационализмом тенденция к рационализации тех иррациональных сил сознания, которые рационализм Просвещения с его абстрактными методами никогда не мог действительно осмыслить. В период, когда течение романтизма приобретает черты движения, мы видим его представителей главным образом среди «социально не связанной интеллигенции»62. Поэтому его социальная база такая же, что и у движения Просвещения. Но есть и различия. В Просвещении этот слой, как и его философские глашатаи, не утерял связи с собственными историческими и социальными корнями. Буржуазные писатели Просвещения могли еще рассчитывать на идеологическую поддержку со стороны буржуазии. Обращение же к романтизму ставило интеллигенцию в положение все большей социальной и идейной изоляции63. Нигде не увидеть ярче, сколь особое явление представляет собой интеллигенция, место которой в социальном организме трудно определимо из-за ее неустойчивого общественного положения и отсутствия прочных позиций в экономике. Немецкая интеллигенция, не укорененная социально, чувствовала себя в тот период не лучшим образом. Не было газет в современном понимании этого слова. Последние годы Клейста хорошо показывают, что это значило пробовать издавать журнал вроде «Berliner Abendblätter»64. Можно было пытаться зарабатывать в качестве независимого писателя — такая профессия только что появилась. Клопшток, Лессинг, Виланд были первыми немецкими

писателями, желавшими содержать себя исключительно работой пера65 По причине трудностей, связанных с ведением интеллектуалом независимого образа жизни, нет ничего удивительного, что после бурной молодости, проходившей в оппозиции к миру и обществу, человек проявлял тенденции к поиску тихой пристани на постах в бюрократическом аппарате Биографии большинства литераторов того периода свидетельствуют об этом. Нестабильность экономического положения в соединении с интеллектуальными запросами, выходящими далеко за сферу личной жизни, приводила к тому, что писатели романтизма высказывали прямо-таки необыкновенную чувствительность наряду с моральной неуверенностью и готовностью к авантюрам, ==622

наемным услугам на поприще писания памфлетов. Составляя слой, «неукорененный» в государстве, они не могли зарабатывать на жизнь собственными силами и продавали свое перо какому-либо правительству86. Они колебались между Пруссией и Австрией. Многих привлек к себе Меттерних, знавший, как пользоваться услугами такого рода. Никогда не имея определенной чиновничьей должности, оказывая обычно услуги как тайные агенты, эти писатели отличаются неконкретностъю мышления, останавливаясь на полпути между идеалистической отрешенностью от дел окружающего мира и полной сосредоточенностью чиновника на определенных задачах. Они не являются абстрактными мечтателями, но это и не узкомыслящие практики Характерно, что они с интересом исследуют специфические черты современной им эпохи67 - прирожденные философы истории. Это положительная сторона их позиции, ибо всегда потребны люди, достаточно свободные от обычных обязанностей и повседневной рутины68. Чем более сложным предстает социальный процесс, тем нужнее люди, которые в состоянии пролить свет на направление его развития. В начале либо в одном из ключевых моментов развития, в известной мере решающего для хода истории, мы обнаруживаем в Просвещении умозрительные рассуждения на тему философии истории. Романтическая мысль выполняет ту же самую функцию, хотя пользуется при этом иными, диаметрально противоположными просвещенческими критериями ценности. И именно отсюда проистекает пристрастие немецкой социологии к историософским проблемам, пристрастие, которое все еще является ее характерной в сравнении с западной социологией чертой. Вот позитивный элемент политической мысли романтизма. Ее негативная черта - готовность узаконить любое дело и любые обстоятельства. Неукорененные интеллектуалы могли быть привержены любой философии. Этот тип идеологов находит аргументы в пользу всякого политического дела, которому служит по случаю. Их собственное социальное положение не связывает их никаким образом. Они обладают невиданно сильно развитым чутьем к окружающим их политическим и социальным течениям, способностью найти подход и внедриться в них. Сами ни в чем не сведущи, но пусть только возьмутся за какое-нибудь дело, пусть только примут как свои чьи-нибудь интересы — и будут разбираться в этом лучше, определенно лучше, чем те, кому эти интересы были навязаны самой действительностью, их социальным положением. Восприимчивость является, таким образом, особенной чертой их мышления; добродетель же их - не постоянство и непоколебимость, а чутье на перемены в череде событий в духовной и интеллектуальной жизни общества. Поэтому-то их

==623

произведения всегда фальшивы, даже сознательно сфальсифицированы. Но эти писатели всегда, однако, что-нибудь очень точно приметят. В том-то и загадка плодотворности движения романтизма на ниве наук социальных". Романтизм вскрывал проблему и бросал ее в водоворот дискуссии. Он открыл целую новую область исследований. Позднее, правда, последователи его должны были отсеивать факты от обыкновенного вымысла. «Просвещенный» интеллект французских философов вынужден был возмещать недостаток научных оснований остроумием и «esprit». У романтиков остроумие разновидность восприимчивости, служащая выявлению тонких нюансов действительности, ловкость и искусное умение эмоционального сопереживания и сочувствия. Таким образом, мыслительный процесс литературного «esprit» и романтизма создает элемент того, что можно назвать «качественным мышлением». Другой элемент такого мышления появился в то же время, хотя и совершенно иным образом, на почве представлений, связанных с феодальным консерватизмом70. Отсутствие прочных корней в социальной структуре не давало романтикам возможности осознать конечные следствия, в их мышлении не было исходного пункта - они ведь защищали то, что имело иную социальную базу, то есть слои, социально более предприимчивые. Судьба романтиков типологически сходна с судьбой интеллигенции в современном мире. Это можно последовательно проследить с XVIII века. Судьбы мира мыслей находятся в руках людей социально не укорененных, слоя, классовое родство и общественное положение которого не подлежат точному определению, который ищет цели своих устремлений среди интересов слоев, занимающих в социальном порядке более определенное место. Это обстоятельство имеет важное значение для современной мысли, так как конечные цели и направления идеологических движений детерминированы их общественной базой. Если бы эти конечные цели оказались в руках социально не связанной интеллигенции, то они были бы разрознены и разрушены. С другой стороны, однако, без наличия такого слоя социально свободных и независимых интеллектуалов все духовное наполнение нашего становящегося все более капиталистическим общества испарилось бы и остались бы одни лишь голые интересы, поскольку они лежат в основании и идей, и идеологий. Если мы хотим, описывая особую природу мысли писателей-романтиков, пойти дальше вышеназванных двух черт (интерес к философии истории и восприимчивость к качественным различиям), то трудно будет дать более точную дефиницию романтичности, нежели та, которую оставил сам Новалис. Он заявлял: «Необходимо романтизировать мир. Таков путь к его изначальному смыслу. Романтизировать это

==624

значит поднять на качественно болев высокий уровень. Благодаря этой операции низкая личность отождествится с более высокой, поскольку наша душа складывается из ряда качественно разных уровней. Эта операция нам еще совершенно незнакома. Придавая благородный смысл тому, что вульгарно, черты таинственности - банальному, знание неизвестного - известному, видимость бесконечности - конечному, я романтизирую все это»71 . Следовало бы переформулировать данную дефиницию этой мыслительной техники, сказав, что основывается она на нахождении высшего уровня и смысла среди фактов наличной ситуации. Думаю, выражаю другими словами то, что подразумевал Новалис в процитированном выше. Сразу обнаруживается, что факты и ситуация не создаются и не раскрываются мыслителемромантиком. Он их просто откуда-то заимствует. Типичный пример применения метода «романтизации» - романтический подход дворянства к католицизму. Существование дворянства - это факт эмпирический. Учитывая все его исторические пороки и достоинства, романтическая мысль вносит свой вклад, давая представление исторического развития дворянства как борьбы двух противоположных принципов. Факты, которые в глазах приверженца позитивистского подхода сами по себе составляют просто фрагмент причинно связанных ситуаций, получают новую интерпретацию как аспекты смысловой цельности. Такая «романтизация», несомненно, проливает новый свет на факты (всегда что-то будет очень точно замечено), но в то же время скрывает истинные связи72.

Мы не должны были посвящать много времени этому методу романтизации, если бы он ограничивался лишь политической сферой. Интересно, однако, что этот метод привел к повторному открытию и уяснению старого способа мышления, который, в противном случае, оставался бы в тени. Романтическая мысль не находит сама в себе политических целей. В определенной фазе своего развития она заимствует некоторые основные идеи, противопоставляемые Просвещению, из арсенала феодального консерватизма. Предварительно обработав определенные консервативные тезисы, она романтизирует и развивает их в развернутую методологию, применяя в политических целях. На важном этапе развития истории немецкой социальной мысли, когда романтизм интеллектуалов (как идеологическая реакция на Просвещение) протягивает руку течению феодального консерватизма, стоит фигура Адама Мюллера с работой «Elemente der Staatskunst»73. Он не является автором, который заслуживал бы внимания своей творческой оригинальностью либо бесспорной ценностью личных достижений. Но это одна из тех исторических фигур, решающим

==625

образом способствовавших формированию мысли их эпохи, по меньшей мере одного из преобладающих ее течений. Он прирожденный идеолог и романтик в самом прямом смысле; скорее, воспринимающий, нежели творящий, но вместе с тем знаток, одаренный превосходным чутьем родства и пользующийся им для связывания нитей в веере современных идей74. Поскольку нас интересуют исключительно основные линии мышления, мы здесь не можем подробно обсуждать зачатки политического романтизма. Немногое можно сказать и о юношеских сочинениях Новалиса и Фридриха Шлегеля. Все, что оказалось в них существенного для дальнейшего развития мысли, было тем или иным образом включено в систему Адама Мюллера. Выделяется тут чудесный очерк Новалиса «Христианство или Европа» (1799)75, но он выражает, скорее, поэтическое видение, нежели политическую мысль. Его идеологический смысл был выявлен Мюллером и заключался в критике протестантизма и хвале католической иерархии. Раскрылось странное стремление протестантов к церкви, от которой они шли. Начавшаяся вскоре волна возвращения к католицизму имела своей социальной основой интересы Австрии в Священном союзе и ее ультрамонтанство. Адам Мюллер заметил еще одну черту раннеромантической мысли, имевшую особое влияние на формирование романтической позиции. Речь идет о пантеизме, который как образ мышления оказался в причудливом противоречии с иерархической концепцией структуры мира католической мысли76. Впервые в Новое время пантеизм появился в эпоху Ренессанса, философия природы которого была мыслительным отражением пантеистического воззрения на жизнь. Как широкое идейное направление, он был вытеснен развивающимися естественными науками. Но очень заметны были его еще сохранявшиеся многочисленные ручейки. В период «Бури и натиска» пантеизм вновь сильно проявился. Известно, в какой большой степени окрашивает он воззрения Гёте77. Такая жизненная позиция стала элементом раннеромантической мысли. Поэтому есть рациональное зерно в утверждении, что, когда протестантизм становится атеистическим, он обращается к пантеизму, а когда католицизм становится атеистическим, он обращается к материализму78. Пантеистическая позиция доминирует в раннем романтизме и придает ему особую окраску Важнейшие черты этой позиции - ощущение или идея, что Бог не только стоит у начала мира, не только является Творцом, но живет в каждой крупице природы79. В определенном смысле как свойственный естественным наукам позитивизм, обобщающий и индуцирующий, так и концепции католической догматики противостоят этому типу мышления, хотя и между собой также значительно разнятся

==626

Католицизм и научный позитивизм сходны в том отношении, что представляют мир рациональным, а следовательно, доступным рациональному познанию. Потому они могут объединить силы, что часто наблюдалось в прошлом. Для католической мысли чудо (то есть иррациональное) сокрыто в самых основах, в акте Творца и в соотношении. Для естественных же наук иррациональное либо совсем исчезло, либо оказалось перенесенным в сферу трансцендентальных вещей - «вещей самих в себе» Обе системы мышления во всяком случае допускают такую чистую область, которая в полной мере поддается рациональному сознанию Пантеист же в отличие от такой позиции всюду ощущает Жизнь и Бога. Он чувствует живое, которое недоступно жесткому разуму с его абстрактными родовыми понятиями. Если уж мысль и играет какую-то роль, то с совершенно иной функцией - не распознает и регистрирует правила игры, общие принципы, управляющие миром, а гармонично следует за развитием и изменением мира. Из такого пантеизма проистекают две тенденции мышления. Первая - мыслить 80 аналогиями - видна уже в средневековой алхимии и астрологии и появляется вновь в романтических спекуляциях о природе, чтобы в конце концов обнаружиться на почве политической философии Этот способ мышления изображает мир наполненным живой материей, но вместе с тем предполагает, что может добраться до скрытых следствий и аналогий. Тенденция мыслить аналогиями не является диаметрально противоположной методу обнаружения всеобщих существенных всемирных законов, поскольку - на свой особый лад - эта форма мышления тоже стремится к открытию всеобщих законов, то есть морфологических законов наследования. Эта мысль становится совершенно пантеистичной, поскольку отбрасывает даже аналогии как модель регулярности, ощущает каждую минуту как неповторимое и несравнимое, в каждом генезисе видит проявление жизненной силы и ставит перед разумом задачу следовать ритму мира. Мысль не должна писать портрет мира - она должна сопровождать его движение Именно на этой тенденции произрастает все то, что мы называем «динамичным мышлением» Пантеизм XIX века представляет собой особый вид пантеизма, так как становится историческим - переживание истории предстает наивысшим переживанием существа жизни В последующем мы внимательнее приглядимся к различным судьбам романтического пантеизма. Сейчас ограничимся утверждением, что характерное для пантеизма динамичное мышление стало важным наследством, полученным Адамом Мюллером от раннего периода развития романтизма Заметим в то же время, что в его мышлении происходит борьба между иерархическим и вместе с тем статическим принципом

==627

католицизма и новой динамикой. В «Elemente der Staatskunst» можно указать пальцем те места, где пантеистическая концепция постепенно исчезает, уступая иерархическому образу мысли81. Ниже мы

еще порассуждаем по поводу влияния на «Elemente» двух мыслителей - Эдмунда Бёрка и Юстуса Мёзера. Но прежде рассмотрим конкретную социологическую ситуацию, в которой были написаны «Elemente der Staatskunst» и которая дает нам право считать этот труд исторически репрезентативным. Как оповещает титульный лист, книга возникла из лекций, прочитанных в Дрездене зимой 1808-1809 гг. «в присутствии Его Высочества, герцога Бернарда Саксен-Веймарского и государственных мужей и дипломатов» и опубликованных тогда же. Мы находим тут отражение состояния ума, не нашедшего еще - до формирования аристократической оппозиции Гарденбергу в 1810-1811гг. — выхода в практику политической деятельности82. Канва этой работы - превознесение роли дворянства и описание феодального образа мышления. Таково ядро, вокруг которого автор развивает свою систему политической философии, прибегая к эффективной аргументации и несравненной интеллектуальной виртуозности. Непосредственным поводом к выбору именно этой темы был памфлет либерального писателя Бухгольца под названием «К вопросу о наследственном дворянстве», который, по свидетельству Гентца, взбудоражил родовых дворян83. Не будем обсуждать то обстоятельство, что Гентц в письме к Мюллеру призывал его написать полемический ответ на книжку Бухгольца и обещал в награду «весьма благоприятные условия»84. Для нас этот факт существен лишь постольку, поскольку демонстрирует причинно предопределенный реальными социальными отношениями союз между романтической и феодальной мыслью. Два мыслительных направления, уже связанные внутренним родством, начали сливаться под воздействием внешних социальных условий. Сделав эти замечания о реальной общественной обстановке, мы можем теперь приступить к анализу творчества двух мыслителей - не романтиков, оказавших влияние на Мюллера, - Бёрка и Мёзера. Влияние первого более очевидно не только потому, что Мюллер часто на него ссылается и превозносит до небес. Мы имеем «вещественные» доказательства этого влияния - идеи, дословно заимствованные у Бёрка. Воздействие феодальной мысли на сочинение Мюллера значительно более глубокое и потому его трудно обнаружить, применяя позитивистские методы. Адам Мюллер ни разу не цитирует Мёзера85. И все же, читая Мюллера после Мёзера, нельзя не заметить повторения некоторых определений, связанных с романтическим подходом Мёзера. В сочинениях Мёзера есть приближение в наивной, неромантичной форме к

==628

старым феодальным идеям, которые появляются вновь на почве романтизма у Мюллера. Влияние это столь глубоко, что единичные черты не выявляются. Иными словами: неважно, заимствовал ли Мюллер эту позицию у самого Мёзера, лучше задаться вопросом, является ли Мёзер представителем мысли столь популярной в его эпоху, что воздействие ее на Мюллера шло через других посредников. Начнем с менее сложного влияния - с Бёрка8*. Для начала следует обрисовать социальную обстановку. Примечательность Бёрка заключается в том, что он явился первым автором, кто критиковал французскую революцию. Он был инициатором антиреволюционного консерватизма. Все позднейшие консервативные критики французской революции оставались под большим или меньшим его влиянием. Именно Бёрк больше, чем кто-либо, давал антиреволюционному лагерю идеи и лозунги. Его «Размышления о революции во Франции» явились памфлетом, направленным против прореволюционных обществ и клубов, возникавших в Англии. Его комментарии представляют собой, таким образом, спонтанную реакцию на конкретную историческую ситуацию. Если, несмотря на

быстроту, с которой Берк записывал свои наблюдения, так много поднятых им принципиальных вопросов позднее повторяются в сочинениях других консерваторов, если он был в состоянии заметить так много важных аспектов проблемы, то, очевидно, потому, что был уже готов принять ту точку зрения, которая обеспечивала плодотворность размышлений наблюдателя. Англия предлагала особо выгодную перспективу для правильного политического понимания революции, поэтому каждое конкретное замечание превращалось в принципиальный тезис, становилось «философским» - даже для ума принципиально нефилософского, каким и был наделен Бёрк. Отсюда и особые свойства этой «философии» (и единственная точка соприкосновения между Бёрком и Мёзером в отличие от случая с Мюллером). Ангажированность английского мыслителя в политическую деятельность привела к тому, что мы получили прозорливые философские наблюдения, тогда как Мюллер использует философские принципы для разрешения практических проблем. Сам по себе интересен факт, что Англия дала первое значительное описание революционной Франции, описание, которое стало основой знания многих поколений. Словно Англия мстила за сформулированный Монтескье общепринятый во Франции и навязанный в течение многих лет всему свету образ Англии87. На вопрос, какие аспекты мысли Мюллера мы находим уже у Верка, следует ответить, что речь идет прежде всего о консервативной позиции. В первую очередь это концепция

==629

«истории», если можно так выразиться. Присмотревшись внимательнее, скажем, что «история» в сочинении Бёрка не представляется еще такой сложной, глубоко романтичной, трансцендентальной, как у Мюллера или Савиньи. Эта «история» является только одним из элементов сложной целостности, хотя и очень важным, обеспечивающим «непрерывность»88. Бёрк побудил консервативную мысль учитывать историчность общества Однако у него еще не видно такого понимания исторического фактора, которое бы каждому продукту органического развития отводило определенное место на шкале ценностей. Бёрк не учитывает еще всех оттенков проблемы критериев ценности и не понимает плодотворности реалистического метода, который, родившись на почве историзма, даже для позиции наблюдателя определяет относительное место в общем процессе исторического развития. Бёрк не учитывает органической глубины концепции общества и синтетического взгляда на целостность. Он лишь знает, что лучшие результаты достигаются при постепенном развитии институтов, а не тогда, когда их начинают строить заново. Он принимает во внимание непрерывность, последовательность исторического развития: подчеркивает постепенность накопления исторических сил в прошлом ( типично английское сравнение с «капиталом»). Он оценивает прошлое так, словно рассматривает галерею с портретами предков. «Таким способом наши свободы стали дворянской вольностью. Дворянство отличается внушительными и величественными чертами. Оно имеет родословия и великолепных предков, свои гербы и свои цвета. Оценим наши гражданские институты по тому принципу, который использует природа, научащая нас оценивать отдельные личности по их возрасту либо по их предкам»89. Это все, однако, относительно бесстрастное определение принципов, а не выражение ка"кой-то переломной, новой позиции. В лучшем случае тут можно увидеть первое появление черты, которую можно назвать «позитивной исторической» концепцией истории в отличие от «негативной исторической» концепции Просвещения90. Последовательность и непрерывность исторического развития были для Просвещения элементом чисто негативным. Поэтому нельзя сказать, что консерваторы открыли историю как таковую. Они открыли особый смысл развития, то есть аспекты традиционности и непрерывности. Этот пример ярко показывает важность «социальной укорененности» для понимания истории. Историческое мышление формирует принципиальное отношение познающего субъекта к историческому процессу. Нельзя понять историю, не желая что-либо получить от нее, Сопереживающее91 проникновение в суть исторического развития, понимание его, продемонстрированное Бёрком, были бы невозможны, если бы определенные слои не ощущали угрозу

==630

своему положению и не опасались, объединиться. Историзм, как мы уже показывали, - это явление сложное и многостороннее как по своей внутренней структуре, так и в отношении социологических основ. Но в узловых точках он имеет консервативные черты. Всюду, где он появляется, он играет роль политического аргумента против революционного разрыва с прошлым. Обычный интерес к истории преображается в историзм, когда исторические факты уже не сопоставляются пристрастно с фактами современности, и развитие как таковое становится реальным переживанием. Таков общий смысл «непрерывности» Бёрка, французского традиционализма92 и немецкого историзма. Это переживание как общий элемент выступает, однако, наряду с другими, различающимися, факторами, которые определяют особенные отличия93. Вслед за фактом развития и непрерывности как главным историческим переживанием всегда следует в качестве второго элемента пристрастие к конкретной эпохе в истории и к выбранному социальному слою. И здесь Бёрк еще раз дал Мюллеру образец для подражания, облюбовав средние века и введя понятие дворянства в качестве главного двигателя истории. Исследуя значение исторического явления «дворянства», консервативные силы разрешали важную для себя проблему послереволюционного состояния. Но только при очень специфических обстоятельствах общие черты формы социальной жизни видны людям, приходящим в этот мир в данное время. Социология, даже та, которая служит исключительно для поддержки существующих институтов, нуждается в соответствующей перспективе, предполагает определенную дистанцию, но и определенную дозу солидарности с некоторыми факторами. Я уже отмечал важность социально не связанной интеллигенции для прояснения социальной структуры общества. Пример Бёрка подтверждает верность такого взгляда. Сам Бёрк к дворянству не принадлежал - был «self-made-man» и стремился получить доступ в высшие сферы аристократии. Его социальный статус был переменчив. Именно поэтому он образцово справился с определением значения и особенности природы дворянства (хотя ему и не чужды были апологетические цели). В Германии интерпретатором дворянства также стал человек среднего класса - Адам Мюллер. Франция дает нам пример того, когда само дворянство осознает значение собственного общественного положения94. Объяснение этому естественно искать в факте эмиграции дворян в период революции. Уготованный судьбой отрыв от привычного образа жизни способствовал исторической и социологической проницаемости. Во время подъема или падения по социальной лестнице индивидуум лучше всего постигает социальную и историческую

==631

структуру общества. Поднимаясь, мы понимаем, к чему стремимся, опускаясь - что теряем.

То, что справедливо для разных социальных слоев, в равной степени справедливо и в отношении разных эпох прошлого. Рука об руку с защитой дворянства идет апология средневековья. При этом речь меньше всего идет о сословной и цеховой системе или о мистицизме, а больше — о рыцарстве95. Бёрк перешагнул, однако, границы обычного пристального внимания к средневековью в то время, когда последнее считали еще веками «мрака». В его сочинениях ничто не выдает той так характерной для исторической мысли эмоциональной симпатии к предмету исследований, которая совершенно отлична от обычного приписывания позитивного значения историческим фактам. Не найдем здесь и раздувания все еще тлеющих углей прошедшего, что и делало бы возможным социально значимое возрождение прошлого. У Бёрка защита непрерывности истории дворянства, средних веков еще слишком отдает риторикой. Это пока еще рефлексия, а не особый образ мышления. Займемся теперь Мезером86, писателем, которого можно считать истинным представителем феодальной мыслительной тенденции. Сразу поражает то, что между его общим воззрением и романтизмом существует огромное различие. Его консерватизм можно назвать «личным», имея в виду то обстоятельство, что он является первой стадией в переходе от обыкновенного традиционализма к осознанному консерватизму97 . Тут нет ни саморефлексии, ни интроспекции, которые присутствуют у консерваторов-романтиков. Фронтальная атака французской революции на наследственные, традиционные позиции еще ожидает нас. Ведущий мотив рефлексии Мёзера - хвала '«старым добрым временам»98. Его мышление полностью принадлежит еще атмосфере Просвещения. Его мудрость предков холодна, практична, рациональна. Но рационализм Мёзера, - а мы исходим из того, что существует много вариантов рационализма, - это не корыстный абстрактный рационализм буржуазии. До тех пор пока плановая экономика не объединит мир, капитализм будет всегда проявлять двойную ментальность99. Одним· типичным представителем капитализма будет расчетливый бухгалтер, другим предприимчивый, многократно рискующий авантюрист. Трезвая мудрость Мёзера рациональна так, как рационален ум крестьянина. Для него не имеют значения абстрактные факторы. Речь идет о методе осторожного учета конкретных черт ситуации. В основе такого подхода — осторожность и умственная агорафобия, что не позволяет встать лицом к лицу с "динамическими факторами. Такая рациональность ни на минуту не покидает сферу непос-

==632

родственного опыта, бунтует против проникновения элементов иного мира. Она опасается распада общепринятых моральных уз, которые формируют общество таким, каким оно существует. Это консерватизм, не желающий вступать в эксперименты, которые ему непонятны. То обстоятельство, что такой примитивный консерватизм вообще стал предметом для размышлений Мёзера, случилось не вдруг, а было следствием проникновения новых идей и подходов из Франции. Они становятся предметом рефлексии. Но Мёзер никогда не романтизирует того, что произошло. Может, не желая интерпретировать историю, фактически делает это - в своих целях100. Но он никогда не пытается, осознанно или нет, что-то обосновать при помощи натянутых либо побочных аргументов или же придавая этому чему-то «высший» смысл. Романтики были полны восхищения перед церковью, средневековьем, дворянством - что-то в их собственных мечтаниях делало им эти явления близкими. Искали в них компенсации за свои трудности. Отношение романтиков к идеалу никогда не основывается на интенсивных исследованиях. Идя следом за мечтой, они едва касаются поверхности: «Это были чудные, славные времена, когда Европа была христианской страной, когда только христианство владело людьми в этом уголке света, когда единственные могущественные узы общих интересов связывали самые отдаленные провинции обширной духовной империи». Это первые слова очерка Новалиса «Христианство или Европа». Они приближают то настроение, которое в дальнейшем автор развивает, - настроение, а не тему.

Подход Мёзера совершенно иной. Он не подходит к своей теме - он в ней живет. Он не возвращается в прошлое он живет в осколках прошлого, которые еще сохраняются в настоящем. Он живет в них, и мысль из них рождается. Прошлое это не что-то уходящее, а интегральная часть жизни, не только воспоминание, но интенсивное переживание чего-то, что все еще существует и утрата чего является пока только угрозой. Тип консерватора, который живет еще в унаследованном прошлом, для которого прошлое не является еще воспоминанием и предметом рефлексии, уже упоминался в нашем общем обзоре консервативных позиций. Мы указывали, что Мёзер проявляет эти позиции в наиболее чистом виде. Нам осталось только обосновать это утверждение. Следующий ниже фрагмент великолепно иллюстрирует точку зрения Мёзера: «Когда я сталкиваюсь с каким-либо старым обычаем, который не соответствует современному способу мышления, я всегда думаю, что «наши предки не были ведь глупцами», пока не найду какого-то разумного объяснения»101. Сравним Мёзера с Новалисом. Первый исходит из конкретных данных, начинает со старого обычая и

==633

пробует дойти до его смысла. Исходный пункт романтика мыслитель, а его усилия направлены на открытие мира в той мере, насколько это возможно. Всестороннее рассмотрение предмета - характерная черта мышления Мёзера. В этом его особенный рационализм, выискивающий разумное объяснение поведению предков102. Только слепое восприятие всего старого, наследуемого является признаком иррационализма, а не нежеланием критиковать традиции. Мёзер ищет рассудочного объяснения, а. не высшего всеобщего метафизического обоснования. Конечно, может случиться так, что он будет извращать реальные предметы, придет к романтическим либо парадоксальным заключениям. Когда-то о французских традиционалистах было верно сказано, что они - «рационалисты», при103

-т-

нимающие иррациональные аксиомы . Такой автор, как Кьеркегор, тоже прибегает к этой парадоксальной софистике, использующей рациональную логику для того, чтобы выявить принципы иррациональной позиции. Мёзер пользуется парадоксом для того, чтобы поразить читателя104, а не для того, чтобы выдумывать иррациональные объяснения. Он хочет просто вернуть утраченные «разумные причины», скрывающиеся за унаследованными традициями. Иррациональным в его мышлении является исключительно убеждение, что древние должны были действовать разумно, а не те объяснения, которые Мёзер старается найти. Буржуазный расчет всегда абстрактен. Вещи и люди появляются только как фигуры интеллектуальных операций. Мышление Мёзера всегда конкретно. Он только обдумывает предметы, не считая и не трактуя их как функции в исчисляемом процессе. Он верит, что эти предметы требуют его внимания как конкретные элементы определенного социального контекста. На основе такой позиции выводится понятие так называемой «практики», вечная хвала практике в противопоставление теории (эту черту мы вновь обнаруживаем на совершенно ином фоне у романтиков). Мёзер написал неоконченный полемический очерк под названием «Теория и практика», направленный против Канта. Соответствующий фрагмент его звучит так: «Реальные события дают часто более здравые основания для верных выводов, нежели даже слишком значимые предпосылки»105 . Мёзер борется с конструктивизмом, основанным на далеко идущих предпосылках мышления во имя мышления конкретного, которое держится данных опыта: «Практика, которая придерживается конкретных частных обстоятельств и знает, как ими пользоваться, несомненно, гораздо мудрее теории, которая в своем высоком полете с необходимостью

г-

106

должна упустить из виду много обстоятельств» Целью этого очерка Мёзера было обоснование крепостничества. Нам это интересно постольку, поскольку ясно пока-

==634

зывается, как непосредственный случай, стремление защитить старые институты дает начало борьбе между двумя способами мышления и выводит на свет различия между ними, которые надолго должны были занять консервативную мысль. Речь идет о противопоставлении двух методов: один исходит из нормативных и конструктивных предпосылок, другой - из определенных данных. За обоснованием в категориях естественного права скрывается, однако, элементарное желание выводить правомерность институтов не из нормативных предпосылок, а из живого практического сосуществования социальных и исторических явлений. Можно привести еще один пример, показывающий, в какой степени противоречие между абстрактным и конкретным мышлением занимает Мёзера. В коротком очерке, названном «Моральная точка зрения»107, он пробует доказать, что ценности того или иного предмета нельзя понять на основании общих принципов, так как при применении слишком строгих критериев все должно представляться несовершенным. Следует учитывать, что все содержит в себе ту точку зрения, с которой возможно получение адекватного знания: «Можете ли вы назвать хоть одно прекрасное явление физического мира, которое сохранит свою прелесть под микроскопом? Или наипрекраснейшая даже кожа не морщится и не вянет, а наипрелестнейшая щека не покрывается морщинами? Разве розы набирают несоответствующие цвета? Все должно иметь собственную точку зрения, с которой и только с которой можно признать это «все» прекрасным». В конце очерка Мёзер пишет: «Будем добросовестны и будем признавать достоинства предметов только по их полезности либо по их природным свойствам. В этом смысле и лошадь, и железо имеют свои достоинства, так же, как герой, в соответствующей мере обладающий сталью, закалкой, холодом и жаром». Мысль Мёзера содержит и другие элементы, ставшие интеллектуальным наследием консерватизма и принятые романтиками в виде фрагментов феодальной мыслительной тенденции. Принято считать типично романтической тенденцию к крайней индиёидуализации, постулат, что каждый человек и каждый предмет содержат ключ к их постижению. Исследование мышления Мёзера показывает, что такая точка зрения в большей степени была свойственна еще феодальному мышлению. Уже в нем присутствует склонность к «качественному мышлению» как методу. Уже в нем для мысли индивидуума появляется проблема доступности. Уже в нем видим тесную связь между рефлексией о методе мышления и политическими целями. Поэтому наша задача показать, что феодальная концепция, ограничивающая взгляд Мёзера, формирует такой образ мышления, который призван отражать атаки со стороны буржуазии.

==635

Именно благодаря этим атакам консервативная мысль стала саморефлексивной и осознала свой характер. Теперь можно привести несколько примеров, выявляющих политический смысл выраженного Мёзером желания представлять каждую вещь как особую и единичную, познавать ее в категориях ее особенной полезности. В очерке «Современное пристрастие к общим правам и декретам как угроза нашей общей свободе» (1772)108 отчетливо видно феодальное происхождение акцента на индивидуальность в противопоставление тенденции к обобщению у буржуазии. Уже в предисловии автор утверждает: «Господа из Генерального департамента (центральная администрация. - K.M.), похоже, хотели бы свести все к простым принципам Если бы им было это дозволено, государством стали бы управлять согласно академической теории, а каждый советник мог бы давать распоряжения местным чиновникам в соответствии с принятым наверху планом... В сущности это означало бы отход от истинного плана Природы, которая проявляет свое богатство в разнородности: мы мостим дорогу деспотизму, когда стремимся все втиснуть в рамки нескольких правил и утратить таким образом богатство разнообразия». Совершенно отчетливо видно, что политическая борьба с централизующей и рационализирующей социальную жизнь бюрократией способствовала вдумчивому отношению к проблеме метода. Мёзер явно осознавал духовное сходство централизующей бюрократии и просвещенной монархии, видя сущность деспотизма в стремлении втиснуть все и вся в несколько формул109 Тенденцию к однородности и обобщению он называет новорожденным способом мышления110, которым можно пользоваться в целях технических, но к которому никогда нельзя прибегать в качестве критерия оценки в каком-либо конкретном случае. Каждый гражданин в определенном регионе должен оцениваться в соответствии с правами и обычаями этого региона. Смысл свободы Мёзер видит как раз в признании и соблюдении локальных различий. Вольтер смеялся над теми, кто потерпел поражение, защищая права одной деревни, тогда как мог выиграть, если бы были соблюдены права деревни по соседству. У Мёзера тоже есть что сказать по поводу этого парадокса: «Вольтер излишне беспокоился, представляя различия между двумя соседними деревнями смешными, - он мог ведь обнаружить подобные же различия у двух семейств, живущих под одной крышей»111. Если люди не выказывают послушания государственным декретам, то потому, что «мы стремимся одним положением объять слишком многое, лишить Природу ее богатства вместо того, чтобы изменить нашу систему»112. Отметив пристрастие к разнообразию и многоличию, индивидуализму и своеобразию, ==636

проявляемым на почве феодального партикупяристского представления о мире (которое у Мёзера становится только гораздо более осознанным), мы уже не удивляемся, слыша от него, что каждый маленький город должен иметь собственную конституцию 113 Коль скоро тенденция эта коренилась так глубоко в мышлении и опыте феодального консерватизма, нет ничего удивительного в том, что прусское дворянство неохотно принимало концепцию национального государства и что длительное время (даже в период подъема патриотизма в первые десятилетия XIX в.) путь этого дворянства к национальному государству был полон трудностей и противоречивых чувств. Только приняв во внимание невероятный партикуляризм феодальной позиции в ее оригинальной форме, поймем, что национализм в сравнении с провинциальным партикуляризмом эпохи может рассматриваться как переходная стадия к интернационализму Вот цитата из фон Марвица, который демонстрирует прусский вариант этого партикуляристского индивидуализма «Пруссаки в прошлом не были таким народом, как сегодня, - монолитным в отношении языка, обычаев и прав. Пруссия представляет из себя конгломерат провинций, каждая из которых отличается от других в правах и обычаях. Они никогда не станут нацией. Каждая провинция граничит с другими не как с частью собственного государства, а как с территориально более близкими, чем другие, отдаленные и

неведомые провинции прусского государства. Бранденбург, например, ощущает это в отношении Саксонии, Силезия - Чехии и Моравии, Восточная Пруссия - Курляндии и Литвы. Требование их слияния в одно целое означало бы стремление лишить их неповторимого характера, подмену живого тела трупом»114. Существует много социальных различий между фон Марвицем и Мёзером помимо того, что они отстоят друг от друга на два поколения115 Фон Марвиц был юнкером, земельным собственником во Фридерсдорфе и выразителем взглядов дворянства одной из наиболее старых прусских провинций — Курляндии. Отец Мёзера был советником в канцелярии в Оснабрюке, которому позже так везло в качестве адвоката среднего класса, что через некоторое время он стал управлять страной рука об руку с аристократами - «тайными советниками». Мёзер, будучи сыном патриция, не проявлял большей симпатии к дворянству, чем это было необходимо в его ситуации116. Он был уверен в справедливости идеи корпорационного феодального государства, хотя для себя видел «золотой век» в древних свободах и общей собственности117. Сходство двух мыслителей можно считать типичным. Но именно потому, что Мёзер защищает не дворянство, а, скорее, средневековую общественную систему с ее довольно высоким уровнем интеграции

==637

и иерархической стратификации118, феодальную структуру как таковую, а также особо интересуется позицией старого слоя крестьян, мы можем считать идейное сходство между Мёзером и фон Марвицем типичным. Следовательно, подтверждается предположение, что по крайней мере один источник упора Мёзера на индивидуальность, качество и своеобразие обнаружим в феодальном мыслительном направлении. Подобно этому акцент на «жизнь» и разнообразие как на элементы, от которых откажется буржуазный рационализм, является предзнаменованием мышления, кристаллизующегося вначале как определенное, оппозиционное бюрократическому децентрализму, течение, а затем, вторично - как оппозиция основанной на концепции натурального права революционной мысли, что уже предсказывает более позднюю «философию жизни». Старые формы мышления и переживания были атакованы со всех сторон буржуазными, абсолютистскими и бюрократическими вариантами рационализма, и им грозило вымирание. Спасли их встреча и союз с романтизмом, который их оживил и снабдил современными теоретическими основами. Самая ранняя стадия консервативной мысли, представленная Мёзером, - это уже не примитивный традиционализм. Ведь консервативная мысль выполняет уже определенную социальную функцию благодаря соприкосновению с просвещенческой тенденцией к бюрократической централизации. Под влиянием романтизма политическое значение консерватизма меняется. Противником его становится мышление, формирующееся вокруг идеи естественного права революционной буржуазии. В глазах консервативного полемиста обе формы современного рационализма кажутся сросшимися друг с другом. Под влиянием французской революции консерватизм получает возможность подвергнуть проверке также и сущность буржуазной мысли. Эпоха требовала оказать ей отпор. Французские традиционалисты, стремясь обнажить идеологические корни и причины революции, сосредоточились на метафизических и религиозных предпосылках мышления XVIII в. и на них направили острие своей атаки119. В Германии, наоборот, романтизм был склонен подвергать критике главным образом логические и методологические аспекты либеральной мысли. Случилось так потому, что во Франции контрреволюция имела уже готовую метафизику в форме римско-католических догматов, тогда как в Германии, как мы уже отмечали, раскол между протестантским и католическим учениями определил разнородность метафизических основ, и, как следствие, их ненадежность. Поэтому в Германии занялись методологическими проблемами. Поскольку революция не была заключена intra muros, можно было позволить себе выяснение мировоззренческих

==638

различий на этом весьма абстрактном уровне. Как только социальная обстановка стала критической (после 1830), консерватизм даже в протестантской Пруссии должен был замкнуться в твердыне теизма, размышления на тему догмата и метафизики вновь выступили на первый план. Чувствовалось, что пантеистические и методологические основы романтизма не безопасны. Достижением Шталя является удовлетворение возникшей потребности в восстановлении основ монархического принципа - на базе теизма. Однако в то же время (в первых десятилетиях XIX в.) пантеистическая и методологическая формы консервативной мысли развивались все еще свободно, предопределяя характер немецкого консерватизма. Адам Мюллер может поэтому заявлять, что черпал в равной мере из источников как романтизма, так и феодализма, придавая связность идеологической борьбе. Его «Elemente der Staatskunst» впервые показывают нам значительность и силу борьбы против мышления, основанного на идее естественного права. Так возникает явление, которое под именем философии жизни всегда атаковало рационализм в любом виде и сегодня делает это с удвоенной силой120. Приглядевшись к разным течениям, которые сталкиваются в мышлении Адама Мюллера, мы можем теперь поставить вопрос о новых, более широких политических импульсах, которые легли в основу унификации всех разнообразных тенденций в рамках одного мировоззрения. На том этапе консервативная мысль получила импульс к постановке акцента на жизнь в противовес понятиям от реакции не только на сам бюрократический рационализм (как это было в случае с Мёзером), но и на другой современный вариант рационализма - рационализма буржуазии121. Если рассуждать a priori на тему, какая группа делает акцент на жизни, а какая строит теории, опираясь на абстрактные неизменные понятия, то следовало бы сказать, что на жизнь упор делают прогрессисты, а консерваторы полагаются на жесткие нормы и абстракции. Однако беглый взгляд на исторические события убеждает нас, что в действительности было как раз наоборот. Причина этого заключается, очевидно, в том, что революционная мысль буржуазии возникала в союзе с рационализмом. А потому реакция натуральным образом приняла противоположную идеологию как для оппозиции, так и для более значительных целей. Революционная мысль черпает силы в желании реализовать точно определенный образец совершенства политического и общественного порядка. Консервативная мысль, противостоя реализации этой утопии, должна непременно задуматься над тем, почему современное состояние общества не соответствует этому рациональному образцу122. Импульс, коренившийся первоначально в личных

==639

интересах, делает в то же время консерватизм восприимчивым ко всем тем факторам, которые революционная мысль, действуя в собственных жизненных интересах, обходит, факторам, представляющим нерациональные элементы органической действительности. Но в то время как революционная мысль представляет эти иррациональные явления (если вообще их замечает) как несовершенство действительности с точки зрения критериев разума, мысль консервативная, прибегая к излюбленному методу экспрессии, парадокса, приписывает им сверхрациональный характер123. Однако это вопрос не только перевернутых ценностей, но и разных категорий жизни и опыта. Этот вывод мы делаем на основании, например, того факта, что дефиниция иррационального как сверхрационального приводит к классу таких философских систем, которые можно объединить понятием «философии жизни», философии, противопоставляющей обычному разуму «историю», «жизнь» или «дух». Великие

противоположности мысли XIX в «действительность» и «мысль», «понятие» и «идея», «теория» и «практика» - часто появлялись как составная часть философских систем. Но они всегда существовали и сохраняли социологический смысл благодаря взаимным политическим поляризациям либерализма и консерватизма. Наиболее примитивная форма борьбы с деструктивным рационализмом путем апелляции к Жизни состоит в противопоставлении «писаной конституции» действительности, более богатой и живой, чем писанное слово124. Выражение Фридриха Вильгельма IV «обыкновенный клочок бумаги», употребленное для осмеяния самой идеи конституции, свидетельствует о примитивнейшей форме борьбы с рационализацией. Если же мы изучим вопрос более тщательно, то окажется, что выражение противопоставляет «норму» «бытию». В таком контексте консервативная мысль противостоит представлению, что такие положения, которые содержатся в Декларации прав человека, имеют своим истоком «права человека как таковые»125. Консерватора это шокирует, так как основывается на использовании метода дедукции. Ему также чужда мысль, что подобным образом можно достичь совершенства. Он ищет альтернативного метода. В ходе своих поисков, в своей оппозиции оппозиционным силам он помнит, как до сих пор формировались государство и общество, право и предписания. Консерватор осознает, что ведущаяся дискуссия лежит в основе решения, что разум желает творить действительность, тогда как прежде все возникало постепенно под сенью обычая. Осознав это, он теряет логическую и историческую связность в исходной точке. В границах мысли, сконцентрированной вокруг естественного права, логические и исторические начала все еще рассматривались как идентичные: теория общественного

==640

договора была одновременно и логической конструкцией, и исторической фикцией. Только Кант провел четкое разделение между тем и другим. А когда разделение произошло, то соотношение бытия (развития) и нормы стало важной серьезной проблемой для всех форм мысли целой эпохи. Феодальная оппозиция имела перед собой бюрократическую форму рационализма. Поэтому чаще всего критике подвергалась оспариваемая тенденция современного рационализма к обобщениям и механистическим толкованиям. Появление на исторической сцене более радикальной формы рационализма в лице революционного рационализма буржуазии расширило поле атаки в рамках кампании против рационализма. Вообще бюрократический рационализм основывается на принципе «выравнивания» (устранения территориальных различий, а затем социальных пережитков феодализма). Он не выходит за пределы этой узкой сферы. Буржуазный рационализм революционен и радикален, поскольку стремится рационализировать весь общественный порядок, до основания и системно. Он противопоставляет существующему миру одну жесткую и статичную политическую систему (в форме писаных проектов и конституции). В ответ консерватизм начинает помимо борьбы с обобщениями борьбу с системным мышлением, с мыслью как статичной системой126. Как только жесткая и неподвижная мысль столкнулась с динамичной жизнью, открылись две возможности: можно было отбросить всякую мысль, опровергнуть ее значительность и вернуться к иррационализму. Можно было, однако, отделить жесткую форму от подвижной и за такой формой мышления признать способность благодаря внутренней динамике следовать за переменчивой жизнью. Историческая школа избрала первый путь, связав восприятие динамики с цельным и глубоким иррационализмом. С другой стороны, Адам Мюллер соединил выделенную из практической политики динамику переживания с социологически ориентированными тенденциями, замеченными им в современной ему философии. Так дело дошло до возникновения «динамичного мышления». В

существовании такой подвижной мысли он усматривал решение политических проблем эпохи. Это подводит нас к фундаментальной методологической концепции, к различению «идеи» и «понятия». Антитеза «идеи» и «понятия», представленная Адамом Мюллером в «Основах политики», является продуктом его более ранних размышлений над логикой, зачатки которых содержатся уже в его работе «Теория антитезы» (1804). Развитие его мысли ясно показывает отдельные стадии формирования концепции «динамичного мышления». Наиважнейшие из них можно назвать так а) мышление в категориях антитез; б) динамичное мышление, в) диалектическое мышление.

==641

Первая стадия - это попытка противопоставить линейной дедукции на основе аксиом мышление противоположностями127. Характерная для метода линейной дедукции жесткость преодолевается с помощью разложения всех позиций на антитезы Мысль Просвещения двигалась по прямой128· при попытках сконструировать философию истории развитие всегда понималось как развитие единичного принципа. Источник идеи прогресса находится в «однолинейной» конструкции подобно тому, как в другой области права человека можно было выводить из единичной идеи, из идеи человека. Такая конструкция далека от действительности, так как невозможно познать мир на основе единичного принципа. Попытка мыслить, опираясь более чем на одну позицию, познавать мир через большее число принципов увеличивает эффективность мышления и поэтому может рассматриваться как шаг на пути к совершенствованию познания. Метод мышления в категориях антитез и противоположностей является наследием романтизма. Это метод, который стремится к определенной степени подвижности, оставаясь вместе с тем в рамках статичной системы129. Адам Мюллер демонстрирует возможность двух альтернативных методов мышления, используя два альтернативных метода дефиниций. Первый метод (жесткий) он именует атомистическим, второй динамическим. Первый основывается на описании определяемой в изоляции природы предмета, его свойств, частей, из которых он состоит, признаков, благодаря которым он распознается. Динамическая дефиниция основывается на соотнесении с каким-либо иным известным предметом, который является противоположностью предмета «определяемого»130 (например, определение тепла через холод, любви через ненависть, мужества через женственность). С такой точки зрения сама природа является не чем иным, как «целостным организмом, состоящим из бесконечного числа противоположностей». Этот вид динамического мышления остается тесно связанным с пантеистическими спекуляциями и философией природы. Фактор аналогии борется со стремлением к динамическому мышлению и с динамическими свойствами метода, которые по существу не проявляются до поры, пока эта разновидность мышления не откажется от философии природы в пользу исторической действительности. Вторая стадия концепции динамичного мышления в системе Адама Мюллера находит выражение в соотношении понятия и идеи Один из наиболее важных фрагментов в «Основах политики» гласит: «Государство и все существенные человеческие дела отмечены тем характерным свойством, что их никаким образом нельзя охватить либо втиснуть в слова и дефиниции. Жесткие формы, раз и навсегда определенные для Государства, для жизни и для человека, формы,

==642

которыми пользуется и которые восхваляет наука, называются понятиями. Но понятия государства не существует»131 Спрашивается, а что же такое Государство? Адам Мюллер отвечает и на этот вопрос: «Если мысль, которую питает такой возвышенный предмет, расширяется, если движется и растет подобно тому, как движется и растет сам предмет, то тогда эту мысль мы называем не понятием, а идеей предмета, государства, жизни»132. Трудный вопрос о том, как трактовать мысль, не находит простого ответа, основывающегося на полном ее отрицании, как только выяснится, что между подвижной действительностью и неподвижной мыслью существуют расхождения. Решение заключается, скорее, в наименовании одной формы мысли неподвижной, а значит низшей, и в противопоставлении ей идеи подвижной формы мышления (Идеи). Идея тоже является продуктом рационализации, но она динамична Признаем, - а вышеприведенная цитата на это указывает, что Мюллер осознавал: мысль не должна постигать живой предмет через жесткое, установившееся в определенном моменте времени понятие Единичное понятие всегда может быть статичным и неподвижным. Но мысль является процессом, а процесс может участвовать в изменениях предмета. Однако теория требует, чтобы мысль двигалась и развивалась, - это требование уже намного превосходит первый шаг на пути к динамичному мышлению, выходит за границы метода обычного мышления в категориях противоположностей Речь идет уже не только о постижении объекта при помощи жесткой оппозиции. Здесь прорывается стремление сделать мысль столь же живой, как сама жизнь. Различие между таким решением проблемы и тем, что было предложено Савиньи и исторической школой, заключается в том, что романтическое решение не уничтожает веры XVIII века в разум, но модифицирует ее. Вера в силу разума, в достижения мысли не отвергается. Отвергается только один тип мышления, неподвижная мысль Просвещения, которая мыслит дедуктивно на основе одного принципа и просто увязывает жесткие понятия. Только через сравнение с таким типом мышления можно заметить расширение горизонта потенциальной мысли. И тут вновь романтическая мысль, может, и неосознанно, лишь продолжает, хотя радикальнее и при помощи новых методов, те самые процессы, которые надеялся довести до конца еще век Просвещения, - глубокую рационализацию мира. Вопрос о том, что рационально и что нерационально, в сущности относителен, или, скорее, - и именно это нам важно прояснить, - данные понятия взаимозависимы. В соответствии с принципом обобщающего и жесткого систематического мышления Просвещения границы рационального совпадали с границами этой мысли. Все, что лежало вне этих границ, ==643

признавалось иррациональным, Жизнью, обломками, которые, с точки зрения Просвещения, не поддавались анализу Идея динамичного мышления вышла достаточно далеко за эти границы. Таким образом, романтическая мысль выполнила задачу, которую поставила перед собой мысль Просвещения, но которую была не в состоянии решить, пользуясь собственными инструментами познания. Адам Мюллер получил доступ к динамичному опыту частично благодаря пантеистическим источникам романтизма, но в большей мере благодаря воссозданному опыту, связанному со старой консервативной позицией в отношении к миру. Он спас этот старый подход от гибели, снабдив его новыми инструментами мышления, соответствующими наисовременнейшим фазам сознания, инструментами, которые не только содержали мысль Просвещения, но и выходили за ее границы. Адам Мюллер помог ввести в современное сознание образ жизни и мышления, который исторически предшествовал Просвещению.

Было бы, однако; односторонним считать, что то, что мы до сих пор цитировали, адекватно отражает концепцию, идеи и понятия Адама Мюллера. Мы представили исключительно динамические интенции мысли, ясной и свободной от причуд романтизма Если продолжим цитирование с тем, чтобы присмотреться к методу мышления при помощи «идеи»133, то станет очевидным, что наш автор порой возвращается к романтической тенденции мыслить аналогиями. Каждое конкретное событие понимается в реконструкции Адама Мюллера как «равнодействующая» разных сил, в наибольшей степени противоположных друг другу - по аналогии с полами. В одном месте автор сам дает прекрасное краткое описание метода, которым пользуется «Я должен был показать природу Государства Без дефиниций, которые являются ядом науки, я описал взаимные отношения четырех извечных сословий· клира, купцов, дворян и мещан («Bürgerschaft»), я посредничал (!) между неизбежными различиями в возрасте и поле, так появилось описание природы государства, более ясное и точное, к тому же более живое, нежели результат самых точных анализов»134. Речь идет об отражении взаимодействия живых сил, имеющем характер «медиации» между различиями Все, что живет, признается живым как бы вследствие напряжения между многими антагонистическими принципами Каждая минута, каждая ситуация в жизни трактуется как моментная медиация, нейтрализация всегда присутствующих напряжений. Следующее высказывание Адама Мюллера, указывая на то, что он целиком остается под влиянием этой концепции, в то же время выявляет политический смысл, политические корни этого типа мышления: «Общественный договор не заключается в

==644

какой-то определенный момент и в каком-то определенном месте это Идея заключаемого договора, который возобновляется постоянно и в каждом отдельном пункте. Договор возобновляется каждую минуту благодаря новой свободе, которая начинает рождаться под боком старой и потому сохраняется»

135

И здесь тоже ясно, что желание мыслить динамически имеет свои социальные корни в оппозиции по отношению к связанной^ с естественным правом буржуазной мысли, в стремлении преодолеть ее не только в части содержания, но и в методах мышления. Нигде мы не увидим отчетливее фундаментального различия между двумя формами мышления. По буржуазной мысли, связанной с естественным правом, государство возникает благодаря договору сторон, и он признается на вечные времена справедливым. В мысли феодальной, романтической государство - это вечно меняющийся динамичный договор между антагонистическими группами. Что-то знакомое видится в этой концепции Сегодня нам привычна интерпретация исторического процесса в категориях таких полярных и противоречивых факторов и понимание каждой сиюминутной ситуации как синтеза (медиации) сосуществующих, но динамично сменяющихся факторов. Этот способ мышления, ставший для нас почти аксиоматическим, возник как реакция на однолинейные конструкции рационализма XVIII века. Метод мышления Идеями (если употреблять формулировку Адама Мюллера) свидетельствует о том, что романтическая и феодальная «философия жизни» создала инструмент, упорядочивающий процесс исторического роста и позволяющий постигать историю как целое. Третья стадия в развитии консервативной динамической мысли представлена диалектикой Ее следует изучать, привлекая Гегеля, которого сложная социальная ситуация подводит к весьма своеобразным мыслительным решениям. Теперь мы должны заняться третьей важной категорией в мысли Мюллера, которую можно понять только в связи с противопоставлением «понятия» и «идеи».

Обсуждая динамические концепции Идеи у Мюллера, мы несколько раз наткнулись на его любимое понятие, а именно на «медиацию». «Медиация» - это категория, характерная для романтическофеодального синтеза. Всякое мышление, даже помимо своей воли, аналитично и имеет своей целью вновь соединить воедино действительность, предварительно разложенную на составные части. Особенный характер способа мышления нигде не проявляется так убедительно, как при синтезе Рационалистическая мысль Просвещения производила анализ, разбирая предметы на части и атомизируя их Синтез заключался, таким образом, в складывании. Описанная выше романтическифеодальная мысль анализировала, ==645

деля живую целостность, жизнь или государство на полярно противостоящие движения разных составляющих. Вопрос звучал, следовательно, так: как можно достичь живого динамического синтеза? Ответ кроется в понятии «медиация». Это слово иногда напоминает обыденную христианскую идею «медиатора» в особенности, специфическую католическую 136 доктрину посреднической роли Церкви . Но здесь мы имеем дело с особой романтической конструкцией, современный смысл которой происходит из романтического стремления, которое мы описывали выше, стремления к динамичному мышлению и интеллектуальному пониманию полифонии жизни. В то же время это понятие содержит другой компонент, идущий от феодальной позиции, а именно нежелание подчинения того, что единично и специфично, одному общему принципу. Феодальный консерватизм пробует как-то создать иную дефиницию отношений между целым и частью, между деталью и совокупностью, а не прибегать к операциям подтягивания и добавления. Этот импульс нашел выражение в решении Мюллера. Чтобы уяснить смысл понятия «медиация» в системе Адама Мюллера - в связи с основными категориями «понятия» и «идеи», - мы должны вновь заняться главной позицией, согласно которой всякая живая целостность одновременно развивается и растет, представляет собой динамичный продукт противоречивых сил и принципов. Иногда, как мы уже видели, противоречие возникает между разными сословиями, которые ведут борьбу, иногда конфликт происходит между личностью и семьей137 или между вечностью и мигом138. Задача деятеля, судьи либо мыслителя не понимать данную конкретную ситуацию как особый случай общего правила или общей концепции, но проживать постоянно меняющиеся ситуации как нейтрализацию переменных факторов процесса, обдумывая их именно как таковые. Рационалистическая, обобщающая мысль действовала в отношении пары: общее право частный случай. Методология опирается на категорию подтягивания. Динамичное мышление постигает Идею, то есть внутреннюю цель и направление конкретного целого, и представляет особенное *как часть этого динамически меняющегося целого. Его методология опирается на категорию «медиации», которая иллюстрирует нам роль судьи, «посредничающего» между правом и конкретным случаем юридической практики. «Верховный судья вашей страны, - говорит Адам Мюллер, - должен представлять не целое как таковое, но цель и направление целого. Своим ограниченным способом он должен вставать - как суверен в большой и обширной сфере - между заповедями предков и потребностями современников, между правом и дискуссией, осуществляя жизненную медиацию, а не мертвые сравнения и расчеты»139.

==646

Социальные корни этой мыслительной тенденции, о которой мы уже упоминали, очевидны. Находящаяся под угрозой патримониальная юрисдикция землевладельцев как высшая форма «медиации» противопоставляется бюрократической юрисдикции администрации, которая просто подводит индивидуальные случаи под общее право 140. Не случайно судебное решение служит тут образцом. Рационализм занимается explicite чистым мышлением; теоретическим, созерцательным, бездействующей личностью, которая не принимает решений, а соглашается либо не соглашается (а это не то же самое, что принятие решений). Модель динамической мысли - это, напротив, человек, который решает, судит, посредничает. Личность созерцательная, теоретическая подводит под общие правила. Личность, стоящая в центре противоречивых крайностей жизни, принимает решения и посредничает. Концепция динамического синтеза, «медиации» заключает поэтому в себе необходимость разрыва с позицией созерцания^. Динамичное мышление схватывает частности благодаря решению и медиации. Постепенно должно становиться ясным, что многообразные формы мышления, которые замазываются выравнивающим влиянием написанного слова, оказываются четко различимыми. «Мысль» не всегда является таким же предметом, мышление отличается от мышления в зависимости от выполняемой жизненной функции. Человек, который подводит категории и систематизирует, и судья, принимающий решения, - оба мыслят, но мышление как функция судебного решения представляет собой нечто совершенно отличное от созерцательного подтягивания под категории. Чтобы надлежащим образом понять разницу между индуктивным рационализмом Просвещения и динамикой феодального романтизма, недостаточно рассмотреть только это качество динамичности. Следует также проникнуть в глубинную социальную обусловленность, которая на практике предопределяет разные формы отношения теории и практики. Приверженцы обоих подходов, кстати, задумываются именно над этой проблемой отношения теории и практики и приходят, понятно, к неодинаковым выводам. Прежде чем мы займемся проблемой отношения теории и практики, надо что-то сказать о последующих судьба> категории «медиации». Уже в «Основах политики» (где, как я упоминал, пантеизм и динамика начинают постепенно уступать место католическим и иерархическим факторам) мы находим фрагменты, в которых медиация представляется не только как автоматическая связь динамичных крайностей, но и в новом свете - как примирение. Примиряющий трибунал, стоящий над динамичными элементами, - это католическое

==647

духовенство. Оно должно быть «посредничающим апостольским сословием», целью которого является обеспечение связей между разными национальными государствами, смягчение противоречий между нуждой и чрезмерным богатством в рамках государства и забота о духе «морального равновесия»142. Таким образом, функция медиации приписывается специальной институции. То, что ею должно быть католическое духовенство, вытекает, очевидно, из католической тенденции романтизма, которая началась с Новалиса. Еще раз мы ясно видим, что даже самые основные мыслительные категории, специфические формы синтеза различаются тогда, когда условия мышления меняются в отношении социальной и исторической структуры. Один и тот же мыслитель строит разный синтез на романтическо-феодальной и католической основе. Даже формальные категории синтеза меняются одновременно с изменением ответа на главные вопросы- Насколько мышление остается в кругу пантеистической инспирации,

настолько противоречивые крайности сами достигают этапа синтеза, без внешней посредничающей силы. Католическая традиция тоже заключает в себе философию, опирающуюся на идеи противоречия, как это показал известный иезуитский ученый Пшивара143. Философию крайности находим у Паскаля, как и в доктрине Ньюмана о «противоположных добродетелях». Однако подлинное католическое мышление вообще связывает крайние элементы благодаря некоему высшему началу, которому они подчиняются. Таким началом был Бог. Но его место может занимать и Церковь. Вместе с Новалисом романтизм проявляет уже склонность к иерархическому смягчению крайностей: «Невозможно, чтобы земные силы сами находили состояние равновесия; только третий элемент, вместе и земной, и внеземной, может решить эту проблему»144. Чем более это феодальное, романтическое и пантеистическое мышление проникает в меттерниховскую Австрию с ее преобладающей католической традицией, тем больше первый пласт динамических идей закрывается другим пластом католическим, который кратко назовем иерархическим. Идея и «медиация» начинают означать нечто иное145. Поскольку мы заняты исключительно романтической и феодальной мыслью, последующие судьбы медиации нас не интересуют. Мы должчы вернуться к анализу проблемы соотношения «теория практика» в феодальном романтизме. Относительные позиции буржуазного рационализма и феодального консерватизма по этой проблеме были уже оговорены при анализе полемики между Мёзером и Кантом146. Мёзер считает практику своим основным принципом и заставляет теоретическое мышление следовать за практикой, тогда как Кант разделяет эти сферы и затем устанавливает между

==648

ними связь Замечено, что «практика», которую Мёзер противопоставляет теории как активный элемент, не только свободна от мистических элементов, но и невиданно трезва подобно тому как мёзеровские нравы и обычаи, религия и традиция являются не только иррациональными факторами, какими они стали позднее в руках романтиков и исторической школы. От феодального консерватизма консерватизм романтический перенял лишь отрицание автономии теории и концепцию укоренения мысли в жизни. Особо иррациональный, изменчивый элемент - это независимый вклад романтизма городских средних слоев. Так, романтизм в издании Адама Мюллера заменяет мёзеровскую трезвую «практику» концепцией «жизни», где «практический» элемент особым образом смешивается с эмоциональными элементами и остатками созерцательного мистического сознания. «Чистые» люди действия не удовлетворяют Мюллера так же, как и чистые теоретики, поскольку первые «ограничены узкими сферами деятельности, становятся жертвой ничтожных условий и замыкаются в таких приходских регионализмах, что им также трудно избежать педантизма, как нашим теоретикам мечтательного энтузиазма («Schwärmerei»)»147. Если для Мёзера узкая сфера деятельности все еще означала живые контакты, Мюллер усматривал в человеке дела опасность педантизма. Он начинает - и с обеих сторон - процесс мистификации, иррационализации и романтизации практики. Так, с одной стороны, он подчеркивает тот аспект практического мышления, который позже на удивление хорошо послужил как «безошибочность инстинкта». Мюллер намерен доказать, что «принципы ни на что не годятся, достаточно чувствовать, что желанно и что является благом и что мы узнали благодаря длительному опыту»148. Мёзер тоже понимал это, но исходил из иной концепции практики. Другой аспект, в который он вводит иррациональность, касается изменчивости, которая, по его мнению, характеризует Жизнь и Практику, или что угодно еще, что он может назвать противоположностью жесткой и систематической теории: «Политика, которую я имею в виду, должна рассматривать Государство как нечто непостоянное, живое, подвижное, а не навязывать ему законы и затем

бездеятельно ждать, что будет. Политик должен быть постоянно присутствующей душой гражданского общества и действовать одновременно активно и в то же время мирно»149. На трезвую «практику» Мёзера накладывается опыт динамического фактора. Мюллер стремится ухватить чистый поток и течение в понятии жизни1 . Она характеризует практику не только через факторы конкретных обстоятельств и места (эти понятия появляются как у Мюллера, так и у Мёзера). Для романтика практика является не ежедневной деятельностью, ==649

а чистым «возникновением», которое можно переживать исключительно «изнутри» Акцент на конкретное, бывший реакцией консерваторов на революцию, становится внутренним вопросом и в то же время связан с такой формой опыта, которая в религиозную эпоху проявила себя как мистицизм, а в эпоху атеистическую или пантеистическую - как чистый динамизм Такая концепция жизни (смесь «практики», «конкретного» и «чистого движения») связана, однако, с понятием, вводимым Мезером Абсолютная ценность признается чем-то вне теории, теория в отношении этого «нечто» трактуется как вторичное Здесь мысль является функцией жизни и практики, а не vice versa - практика не есть обычное применение теории к конкретной ситуации Дело обстоит не так, что теоретик решает, а практик исполняет решение, поскольку решение содержится уже в понимании конкретики на этом основывается медиация жизни, практического участника и субъекта Познание является действием и одновременно знанием, которое обнаруживается в действии Таким образом, в отличие от Просвещения, которое сознательно концентрировалось на теории и понимало действие как род подтягивания (другими словами, даже скрывало действие под категорией теории), мы можем уже признать, что живое понятие будет служить постижению конкретного предмета Синтез является не соединением и добавлением, а проводимой изнутри медиацией Важнейшие фазы феодального романтизма очерчивают, следовательно, круг специфические понятия мышления в категориях Идеи, отношения между теорией и практикой, понятие медиации взаимно проясняются как фрагменты динамичного мышления и опыта В то же время мы можем выделить динамический элемент в мышлении Адама Мюллера (заметно отличающийся от «практики» в понимании Мезера) и благодаря этому постичь консервативные корни современной концепции «жизни», выводимой из опыта «чистого возникновения», трактуемого консерваторами как Абсолют В случае Мюллера часто наблюдаем стремление ухватить конкретный предмет во всей его конкретности Но несмотря на это, он никогда не доходит до истинного реализма В момент, когда должен стать действительно конкретным, он начинает распространяться о «жизни», «возникновении», «Идее», его рассуждения не менее абстрактны (хотя в ином плане), чем «нормативные» абстракции Просвещения, реакцией на которые они мыслились Вместе с тем это вынужденное и первоначально только программное стремление к динамике дало начало важному аспекту современных философий жизни Реализм второй половины XIX в содержал в себе романтическо-консервативный элемент, который отражал интенсивное внимание к Жизни Динамика сперва постигалась в изоляции

==650

В Германии динамические концепции развивались в двух направлениях Романтическое направление становится все более интровертным В мысли Адама Мюллера - по крайней мере в намерениях - оно все еще выступает в связи со стремлением к конкретике, практике и трезвости Позже, однако, оно все более отходит от этого стремления и переживается во всей своей чистоте Возникает вид реализма, который ищет «действительности» не в эмпирическом предмете, не в «повседневной жизни», но в чистом «жизненном опыте» Это новое направление, вырастающее первоначально в тени материализма, именно в период капиталистического бума 70-х годов XIX в , получило новый импульс благодаря витальнбй философии Бергсона, понятие «durée réelle» которого является по существу открытием романтической концепции чистой динамики Многие течения немецкой мысли оказали влияние на Бергсона, и немецкая интеллектуальная жизнь в свою очередь получила от Бергсона, хотя и на более поздней стадии развития, многое из того, что принадлежало ей прежде151 Бергсоновский импульс соединился в Германии, с одной стороны, с течениями, которые создали феноменологическую школу, а с другой - с обновленным историзмом Дильтея Специфические свойства разных современных форм философии жизни можно определить в соответствии с разными тенденциями, которые ее сформировали Хотя отдельные формы витализма весьма отличались друг от друга, все они имели единое начало в (контрреволюционном) романтизме в силу общей оппозиции к кантианству и позитивизму - двум формам буржуазного рационализма, которые стремятся сохранить общие понятия и индуктивный метод естественных наук как исключительную модель всякого мышления, хотя и делают это на различных эпистемологических основаниях Все философии жизни имеют романтическое происхождение, поскольку протестуют против общих понятий, а также потому, что ищут действительность в чистом, свободном от понятийных конструкций и рационализации опыте Сегодня уже трудно назвать их контрреволюционными, так как они по большей часта политически нейтральны152 Но цели мышления и опыта этих философий первоначально - в период романтизма - выделились из основных целей консерватизма Только потому, что это первоначальное романтическое течение утеряло политическое основание (а также непосредственную эффективность, конкретные контакты с истинным окружением), оно было в состоянии изолировать «жизнь» и «чистую динамику» романтизма, выводимые из «практики» Мезера и используемые в более «интернализованном» смысле Большое значение философии жизни заключается в непрестанном подчеркивании ограничений буржуазного

==651

рационализма, который своей экспансией постепенно грозил заслонить и вытеснить на обочину все, что есть живого в мире Философия жизни всегда указывает, что признаваемое нами за «действительность» в нашем рационализированном мире является лишь отражением специфических категорий Разума, из которого современный человек сделал идола153; что, иными словами, этот якобы реальный мир есть мир капиталистической рационализации. Мир как таковой заслоняет «чистый жизненный опыт». Но даже сегодня философия жизни обнаруживает свои консервативные истоки, создавая скрытую оппозицию окружающему нас рационалистическому миру. Утратив, однако, политическое значение и заинтересованность, она не имеет непосредственного влияния на изменение положения вещей: возносит до небес абстрактную идею «возникновения» мира (хотя и рационализированного). Тем не менее философии Жизни составляют интегральную часть современных эволюционных направлений, и часть весьма существенную. Они помогают сохранять определенные формы опыта, и остается открытым вопрос, с какими тенденциями они в будущем войдут в союз154. Как позиция, с которой осуществляется познание мира, философии жизни являются полезными партнерами для мысли, остающейся под влиянием абсолютного рационализма. Ведь они учат нас всегда отстранять рационализации, которые скрывают истинное положение вещей, и избегать формирования нашего сознания по образцу только

лишь теоретической позиции. Эти философии всегда расщепляют и делают относительными то, что мы считаем «рациональным» и «объективным» С Гегелем романтический опыт чистой динамики вступил на иной путь. Противящийся методу интернализации, Гегель пытался найти объективную точку зрения и связывал динамический элемент с конкретными проблемами политического и исторического мира. Это означает, что он отказался от чисто внутреннего переживания динамики и воспользовался новым методом рационализации, заменив его на диалектику. Вместе с тем он, однако, сохранил прочное консервативное открытие движения истории, которое уместил в свою систему как метод понимания исторического развития. Дилемма «жесткая мысль - иррациональная динамика», которая явно обнаружилась в начале нового столетия, нашла свое решение у Гегеля Согласно ему, существует более высокий порядок рациональности, чем порядок абстрактной, жесткой мысли, - существует динамичное мышление. Этот ответ является окончательным триумфом тенденции, которую мы наблюдали у Адама Мюллера, то есть тенденции к расширению сферы потенциальной рационализации и к использованию нового метода для понимания истории Гегелю удалось не утратить, как утратили романтики, контакта

==652

с действительностью; он не избегал интернализованных переживаний, поскольку с неукротимой настойчивостью155 держался исторической действительности, которая тогда была главным типом действительности для консерваторов. Форма романтизма, которая была характерна для Адама Мюллера, изначально развивалась в союзе с феодальной оппозицией, но, так как последняя в длительной перспективе не могла сохраниться, осталась вскоре без реальной социальной опоры и должна была частично уйти в австрийский лагерь, чтобы сохраниться. Однако это означало отказ от чего-то, что из нее органически вырастало, что придавало ей смысл и смысл же из нее черпало. Эта форма как четкое течение не пережила Меттерниха. Как активная и влиятельная тенденция в интеллектуальной жизни она окончилась в 40-х годах, и критик такого уровня, как Гейне, совершенно не заметил ее ни в 1833, ни в 1839 г. Но Гегель, заменяя обычный опыт динамики на рациональный метод мышления, одновременно поставил проблему динамичной мысли и комплекс вопросов, касающихся правды и критерия ценности, который занимает нас до сего дня Здесь не место описывать весь круг проблем и анализировать социальное происхождение Гегелевой мысли Но следует указать, что именно эта объективная динамика Гегеля была использована в синтезе Маркса. Поэтому марксистская пролетарская мысль также имеет динамическую и диалектическую концепцию действительности. Поэтому Гегель и Маркс имеют много общего с философией жизни, подобно тому, как представители последней в состоянии делать релятивным мышление «ежедневное», «обыденное», «статичное» и «абстрактное», опираясь при этом на динамическое основание. Но в какой-то мере интернализованная философия жизни постигает динамические основы как нечто, что предшествует всякой теории, (то есть как чистую «продолжительность», чистый жизненный опыт). В этом отношении динамическая основа, по мысли Гегеля, с которой соотносится «обычное», «абстрактное» мышление, является основой интеллектуальной (рациональностью более высокого ряда), а в пролетарской мысли это - борьба классов и детерминированный экономически социальный процесс сам по себе. Не место здесь входить в частности. Нашей целью было лишь показать, что не только содержание мысли, но и сами концепции действительности двойной оппозиции в отношении к буржуазному рационализму возникли как непосредственная на него реакция, что плод философской борьбы приобретал вид концепции жизни, характеризующейся движением, и что как марксистская, так и витальная концепции действительности в течение долгого времени развивались из духа романтической оппозиции.

Помимо этих двух направлений, в рамках которых проявилось развитие элемента, почерпнутого из романтическо-

==653

феодальной философской позиции, существует еще третий путь, избранный исторической школой, которая специфическим образом решает консервативную проблему отношения между нормой и историей, между мыслью и существованием. Определение ее социальных позиций - совершенно отдельная особая проблема: ей следует отвести место между романтиками и Гегелем. Но обсуждение этого важного течения консервативной мысли также следует отложить до другого случая. Примечания Mannheim К. Conservative thought // Mannheim К. Essays on sociology and social psychology. London, 1953. 1

См. M.Scheler. Probleme einer Soziologie des Wissens. München und Leipzig, 1924; K.Mannheim. Das Problem einer Soziologie des Wissens. «Archiv für Sozialwissenschaft und Sozialpolitik» T.53; Ideologische und soziologische Betrachtung der geistigen Gebilde. Jahrb. f.Soziologie II, Karlsruhe, 1926. •\ К.Маркс. К критике гегелевской философии права. Введение. См.. de Maistre: «Nous ne voulons pas la contre-révolution mais le contraire de la révolution». 4

E.Troeltsch. Der Historismus und seine Probleme. T.1. Tübingen, 1922; P.R.Rohden. Deutscher und französischer Konservativismus. «Dioskuren» T.3,S.90-138. 5

Консервативная парламентская партия впервые появилась в прусском парламенте в 1847 году.

6

F.Meusel. Edmund Burke und die französische Revolution. Berlin, 1913; S.141; F.Braune. Edmund Burke in Deutschland. Heidelberg, 1917.

7

E.Barker. Political Thought in England. P.161.

8

Не следует говорить о «немецкой мысли», что она консервативна как таковая, или что «французская мысль» в противоположность ей оппозиционна и либеральна. Можно, самое большее, утверждать, что консервативная мысль была наиболее цельно и последовательно развита именно в Германии, что вытекает из особых социальных черт, и то же самое можно сказать о рационализме и либерализме во Франции. А.де Токвиль уже указывал, что доминация общих идей и дедуктивных систем, заметная в политических сочинениях предреволюционного периода, была скорее следствием особого социального положения французских литераторов того времени, чем какой-то внутренней черты «французского духа». (См. A.de Tocqueville. L'Ancien Régime et la Révolution. Paris, 1877, P 217). Аналогичная «количественная» тенденция в античной мысли показана в E.Frank. Plato und die sogenannten Pythagoreer. Halle, 1923, S.143. См.мнение Маркса о межчеловеческих отношениях в средние века: «Общественные отношения людей в их труде проявляются во всяком случае как их личные отношения, они не облечены в форму общественных отношений вещей, продуктов труда». Das Kapital. 9-е изд., Hamburg, 1921, S.44.

==654

G.Salomon. Das Mittelalter als Ideal der Romantik. S.118. 12 Франц Оппенгеймер называет романтизм «интеллектуальной контрреволюцией» и объясняет его генезис в категориях «имитации через оппозицию». (См F Oppenheimer. System der Soziologie. Jena, 1922. T.1, S.4.). Однако романтизм не представлял собой простого отрицания революции, поскольку имел собственное позитивное содержание. G.Salomon. Das Mittelalter..., S.111,118-119.

14

Lord Hugh Cecil. Conservatism, p.9. N.Y. and London. 15 См. M.Weber. Wirtschaft und Gesellschaft. Tübingen, 1922, S.19. (Этот «традиционализм», безусловно, не имеет ничего общего с французским «традиционализмом» де Местра или де Бональда). 16 17 Там же, S.2. См.статью Рахфаля в «Konservativ» Politisches Handwörterbuch. ed.P.Herre, Leipzig, 1923. 18 19 Там же. Lord Hugh Cecil. Conservatism, p.64. 20

L. Bergsträsser. Geschichte der politischen Parteien in Deutschland. Schriftenreihe derVeiwaltungsakademie Benin, N 4,2 изд. Mannheim, etc. S.5. 21

В средние века также существовали прогрессивные центры, носители динамического принципа: города. Они были, однако, изолированы в статичном окружении. Насколько нам известно, международная культура средних веков, представляемая Церковью, не имела элемента «направленного изменения», в рамках которого каждое событие выполняло бы какую-то роль, влияющую на целое. О трудностях формирования партий в феодальном мире см. Lamprecht K. Deutsche Geschichte. Il Erg.Hlbd., S.53. Freiburg im Breisgau, 1904 E.Lederer. Das ökonomische Element und die politische Idee im modernen Parteiwesen. «Zeitschrift für Politik» T.5,1911. Интеллектуальная жизнь в Германии определенно разделяется на консервативное и либеральное направления только после 1840г. Существование консервативного и либерального «стилей мышления» было очевидно много раньше, со времени Французской революции. Идеологические тенденции в Германии предваряли появление соответствующих социальных структур.

Об определении «абстрактности» у Берка см. F. Meusel. Edmund Burke..., S.12, 137. Гегель характеризовал свободу «абстракции» как «негативную свободу», свободу обычной рационализации и приписал ей деструктивные тенденции. (G.W.F.Hegel. Philosophie des Rechts. K §5). Социалистические левые приняли позднее категорию «конкретности» как основную в исследованиях общества - для этой группы «конкретность» состоит попросту в борьбе классов. 24

Прусский юрист Беккер выразил это следующим образом: «Хорошая администрация стоит выше наилучшей конституции». Цит. в G.v.Below. Die Anfange der Konservativen Partei in Preussen. Internationale Wochenschrift für Wissenschaft, Kunst und Technik. 1911. 25 2β J.Möser. Sämtliche Werke. Berlin, 1842-1843. T.4, S. 158 A.H.Müller. Die Elemente der Staatekunst (1809). Wien und Leipzig, 1922. T.1, S.156,162-163, 281.

27

Q.W.F.Hegel. Philosophie des Rechte. Hrsg.v. Lasson S.302.

28

Там же, S.297.

29 См. французскую «Декларацию прав человека и гражданина». 30

A.H.Müller. Die Elemente..., T.1, S.156, 313.

31

Там же, Vol.1, S.151.

==655

32

A.V.Martin. Wettanschauliche Motive im altkonservativen Denken, in: Deutscher Staat und deutsche Parteien. Festschrift für Meinecke. München und Berlin, 1922,3.345. 33

Op.cit, S.433.

34

G.W.F Hegel. Philosophie des Rechts. Дополнение $5., S.287; Примечание l, S 103 Müller (op.cit vol.l, S.313) также говорит о негативной свободе. См. G.Rexius «Studien zur Staatslehre der historischen Schule», HistZschr. Vol.107, S.499,1911.

35

G.W.F. Hegel. Op.cit, S.288.

36

Op.cit., дополнение к 7, S.288.

37

Op.cit.

38

F.J.Stahl. Die Philosophie... T.1, S.143, T.2, S.26.

39 4

Отметим инфильтрацию либеральных идей в консервативную систему мысли.

F.J.Stahl. Die gegenwärtigen Parteien in Staat und Kirche. Benin, 1863, S.5-6.

41

lbid.,S.1G.

42

См. гегелевский комментарий в предисловии к «Философии права», цитир. в F.Rosenzweig. Hegel und der Staat, vol.1,s.31, München, Berlin, 1920. У Шталя оправдание «сущего» опирается на религиозный базис Philosophie des Rechts. Vol.2, S.109. 43

У Ранке в «Политическом диалоге» Фридрих, глашатай консерватизма, заявляет: «Надеюсь, что я не говорил так, как будто хотел описать идеальное состояние. Я хотел просто охарактеризовать тот мир, в котором мы живем». (L.V.Ranke. Das Politische Gespräch. Halte, 1925, S.29). 44

Этот фатализм может приобретать самые разные формы: он проявляется как фатализм теологический, научный и исторический. 45

О праве, языке, обычаях и конституции, трактуемых как интегральные целые см. F.C.v.Savigny Vom Beruf unserer Zeit für Gesetzgebung und Rechtwissenschaft (1814), S 5. Гегель хвалил Монтескье за понимание права и законодательства «как зависимого элемента единой общности, стоящего в связи со всеми другими факторами, составляющими характер определенного народа и определенной эпохи; в этой взаимосвязи они обретают свое подлинное значение и, тем самым, свое оправдание». Op.cit, S. 21 46

Это, конечно, не означает, что каждый консерватор переживает время иначе, чем либерал, это вообще невозможно проверить. Мы утверждаем лишь то, что в высказываниях консерваторов время как категория появляется в другой роли, чем в высказываниях прогрессистов. 47

J.Möser. Samtliche Werke. T.6, S.IX-X.

48

. A.H.Müller. Die Elemente... T.1, S.145.

49

О других характерных чертах демократического образа мысли см. C.Schmitt. Die gefetesgeschichtliche Lage des heutigen Parlamentarismus. München und Leipzig, 1923, S.15.

50

См. следующее феноменологическое различение между «воспоминанием» и «традицией», предложенное Максом Шелером: «В подлинно «традиционалистском» поведении опыт прошлого не присутствует в своей неповторимости, его ценность и· смысл выступают как «современное», а не «прошедшее», как в случае «воспоминания». (M.Scheler. Vom Umsturz der Werte. Leipzig, 1909. T.2, S.202-203). Сходным образом «прогрессистское» поведение, по Шелеру, отличается от"ожиданий»: в первом будущий ход событий становится реальностью без явного предвосхищения (Там же).

==656

Фридрих Великий написал в своем Политическом Завещании в 1752 г.: «Одна из целей политики короля Пруссии - сохранение дворянства. Вне зависимости от того, какие придут изменения, он сможет найти более богатую опору, но никогда более отважную и преданную, чем дворянство. Чтобы помочь дворянству сохранить собственность, следует предотвратить возможность получения титулов и имений плебсом. Следует поощрять дворянство, чтобы оно вкладывало капитал в торговлю, чтобы только дворянин был в состоянии приобрести имение, если другой дворянин решает его продать». (Friedrich der Grosse. Die politischen Testamente, in: Klassiker der Politik. T.5. Berlin, 1922, S 33). 0 более позднем

развитии см. F.A.L.Marwitz. Ein märkischer Edelmann im Zeitalter der Befreiungskriege, ed.F.Mensel, vol.2, S.80. s2

См., например, J.Venedey. Die Deutschen Republikaner unter der französischen Republik. Leipzig, 1870; 53 См., например, J. Jordan. Die Entstehung der Konservativen Partei und die preussischen Agrarverhältnisse vor 1848. 1914, S.9-10. А также G.Kaufmann. Geschichte Deutschlands in 19. Jahrhundert. s

' E.v.Meier. Die französischen Einflüsse auf die Staats - und Rechtsentwicklung Preussens im 19.«lahrhundert. Leipzig, 1907, T.1, S.6. Мейер признает справедливым замечание Фридриха Великого о том, что идейное развитие Германии соответствовало ситуации во Франции при Франциске I, по крайней мере в начальный период жизни Фридриха. " К.Магх. Zur Kritik der Hegeischen Rechtsphilosophie, Bd..l, S.385.

56

«Mittelstand» включал в себя в то время всякого, кто не принадлежал ни к дворянству, ни к низшим классам. Он не составлял класса в нашем понимании этого термина. Иногда он выступал как группа, охватывающая всех граждан среднего достатка, иногда образованные слои общества. (W.Sombart. Die deutsche Volkswirtschaft im 19. Jahrhundert., Berlin, 1921, S. 444). См.также часто цитируемое мнение К.Ф.Мёзера: «Нам недостает промежуточной силы, которую Монтескье считал опорой и защитой хорошей монархии: le tiers état». 57

Следующее мнение Марвица может послужить иллюстрацией: «Сколь бы успешно и благодетельно ни было правительство, оно бесполезно для государства, если подвластные не понимают его и не сотрудничают с ним», или «Государство не состоит из' людей, живущих рядом, с тем, что одни правят, а другие повинуются; оно состоит из людей, живущих друг в друге, оно предсталяет собой объединенное духовное руководство их воли». Marwitz. Op cit. Bd.2, S 58. 58

Мы не можем согласиться с теми, кто считает национальные способы мышления окончательно и неизменно данными, выводимыми непосредственно из «национального характера», с теми, кто говорит о «французском», «английском» или «немецком» складе ума... Прежде всего следует учесть все те факторы, которые можно вывести из истории и социальной структуры данной нации. Если мы используем такой подход, то поймем, что те, кто говорит о «национальном» образе мышления, в действительности думают об определенном периоде жизни нации, а в рамках этого периода об определенном слое общества, который как раз оказывает рещающее влияние на национальную культуру в этот период. Они рассматривают этот четко определенный социологически и исторически образ мышления как образ мышления всей нации во все времена. И в этом смысле ошибаются. Верно то, что определенные эпохи и, в рамках этих эпох, определенные социальные слои могут оказывать устойчивое влияние на мыслительные привычки нации, особенно если эти эпохи были решающими для национальной истории и культуры. В этом смысле А.де Токвиль (L'Ancien Régime et la Révolution)

==657

совершенно справедливо выводил французскую склонность к абстрактному мышлению из социологического значения предреволюционной эпохи а ментальность этой эпохи, в свою очередь, из культурного доминирования интеллигенции, которая была отстранена от участия в правительстве и администрации. В той же мере, но в противоположном направлении, годы наполеоновских войн и последующий период реакции были решающими для характера немецкой мысли. С тех пор «немецкая» мысль была столь романтической и историчной, что даже ее собственная оппозиция, выросшая в этой атмосфере, никогда не могла вполне освободиться от этих мыслительных навыков. Гейне был романтиком несмотря на его оппозицию романтической школе; Маркс историцистом несмотря на его оппозицию исторической школе, и так далее.

59

См. основательное исследование Г. Шёффлера (H. Schöffler Protestantismus und Literatur) In: H. Schöffler: «Neue Wege zur englischen Literatur des achtzehnten Jahrhunderts». Leipzig, 1922. Предтечами романтического движения занимались: Paul van Tieghem. Le Préromantisme. In: Etudes d'histoire littéraire Européenne. Paris, 1924; A.Weise. Die Entstehung des Fühlens und Denkens der Romantik auf Grund der Romantischen Zeitschriften. Leipzig, 1912. 60

v

Описание обстановки во Франции в: C.Schmitt-Dorotic Politische Romantik. München und Leipzig, 1919 (особенно введение). 61

A.Wahl. Montesquieu als Vorläufer von Aktion und Reaktion In Historische Zeitschrift, T.109,1912.

62

Выражение Альфреда Вебера.

63

Сын пастора становится независимым писателем и т. п.

64

См. выразительное описание в: R.Steig. Heinrich v. Kleisfs Berliner Kämpfe. Berlin und Stuttgart, 1901.

65

См. K.Lamprecht. Deutsche Geschichte. T.8 (1), S.209. Другие литераторы-современники Лессинга: Вейссе, Энгель, Мориц, Душ вскоре подыскали себе более безопасную профессию. В сравнении с эпохой Лессинга условия улучшились только во времена Шлегеля и Новалиса. См. W.Dilthey. Leben Schleiermachers. Berlin und Leipzig, 1922. (2-е изд.). T.1,S.193,225. .

66

Адам Мюллер даже предложил Гарденбергу, что, оставаясь на государственной службе, будет издавать одновременно правительственную и оппозиционную газеты. 67

Очерк Фридриха Шлегеля назывался «Die Signatur des Zeitalters» («Ярлык поколения»).

6

Если осмелиться на рассуждения a priori, не принимая во внимание исторический опыт, то, что касается части социальной структуры, в которой с наибольшей вероятностью может зародиться философия истории (другими словами, интерес к целостности исторического процесса), можно, пожалуй, утверждать, что это происходит среди групп, ответственных по причине своего социального положения за целое - среди чиновников высокого уровня, дипломатов, королей. Но опыт показывает, что такое предположение верно лишь отчасти, ежели вообще можно говорить о верности. Высокие чиновники, конечно, имеют практический опыт и знание реальных сил, но в целом они трактуют общество в категориях приказа и политики силы. В такой перспективе не может сформироваться ни философия истории, ни философия социологии. «Свободная интеллигенция» несомненно имеет склонность к пустым спекуляциям. Но наибольшие шансы получить целостный взгляд на ход истории мы имеем тогда, когда интеллектуалы проявляют инстинкт в конкретных вопросах и, оставаясь свободными, вступают в союз с ре-

==658

альными социальными силами. (В этом контексте несущественно, соединяются ли они с реальными силами наверху, как в случае с Ранке или Трейчке, либо с силами снизу, как в случае с Марксом). Первому поколению романтиков постоянно не хватало этого чувства конкретного. Даже в более поздний период (Ф.Шлегель, А.Мюллер) абстрактная спекуляция и знание реальных социальных сил выступают вместе, но без связи. Ранке, Трейчке или же Маркс показывают далеко идущие ступени этих элементов; можно говорить почти о прогрессе. Несколько фраз из политического завещания Фридриха Великого 1752г. могут служить иллюстрацией тезиса, что даже «первым слугам государства» весьма

трудно, занимая исполнительный пост, иметь собственную философскую или социологическую позицию в общей социальной структуре. Фридрих Великий писал: «Чересчур дерзкие и сложные политические замыслы не имеют иной судьбы, что и слишком трудные военные мадевры». Он приводит ряд примеров и продолжает: «Все эти примеры показывают, что реализуемые слишком рано большие замыслы никогда не удаются. Политика в очень значительной мере является областью случая. Она не дает человеческому разуму власти ни над будущим ходом событий, ни над ничем, что относится к сфере случая. Искусство политики основывается главным образом на использовании подходящих случаев, а не на старательном их провоцировании заранее. По этой причине я предостерегаю от заключения трактатов, касающихся неведомых событий будущего, чтобы сохранить свободу действия и принимать решения в соответствии со временем, местом и состоянием вещей, иными словами - с интересами, которые вы будете тогда защищать». (Klassiker der PoMik. T.5, S.61-62). Даже перечисляемые затем «политические мечтания» не выходят за рамки «тактического подхода». В этом случае субъект находится слишком близко, чтобы заглянуть глубже внешних характеристик людей и вещей и проникнуть в структурные отношения. 68

О значении романтизма для историографии см.: G v.Below: Wesen und Ausbreitung der Romantik. (Это дополнение к его труду: Über historische Periodisierung. Benin, 1925. Einzelschriften zur Politik und Geschichte. Hrsg.v.HRoester. Nr 11). Также: G. v Below: Die deutsche Geschichtsschreibung von der Befreiungskriegen bis zu unseren Tagen. In: Handbuch der mittelalterlichen und neueren Geschichte. München und Benin, 1927. 70

Когда два мыслительных течения сплавляются в одно, задача социологии знания состоит в том, чтобы открыть в обоих элементы, которые обнаруживали внутреннее сходство еще до синтеза, и тем самым делали его возможным. Это одна из ведущих идей в данной части наших рассуждений. Эта методологическая проблема была замечена уже Максом Вебером. (См. M.Weber Gesammelte Aufsätze zur Religionssoziologie. T.1 1920, S.83). 71

Novalis. Schriften. Hrsg. v.J. Minor. T.2. Jena, 1907, S.304-305. (Подчеркнуто мною -K.M.)

72

В тексте мы подчеркиваем обманчивый характер романтической мысли. Можно, однако, доказать, что романтический метод мышления плодотворен в тех областях, где интерпретация является уместным действием. Это происходит потому, что духовная сфера может быть исследована на разных уровнях «глубины». Положительный смысл замечания Новалиса и всего романтического способа мышления кроется в факте, что, в отличие от Просвещения, здесь осознаются эти разные глубины истолкования. Из-за недостатка места не могу провести тут феноменологического анализа, который показал бы это детально. Анализ должен был бы также доказать, что доромантический подход к этим «глубинам» не был верным. Доминирование субъективного подхода вносит в интерпретацию элемент безапелляционности, делает невозможным для мыслителя дойти фактически до сути исследуемого

==659

предмета. Таким же образом мы выясняем возможность злоупотреблений, которые позволяет романтический метод: тенденция к интерпретации либо к выяснению «изнутри» связанных причинно ситуаций, которые по самой своей объективной природе не поддаются такой интерпретации, а также тенденция к облагораживанию низких и грубых отношений власти через их «интерпретирование». Ясно, что уже в дефиниции Новалиса присутствует возможность двойной интерпретации: одна должна зондировать глубину души, другая - осуществлять идеологический макияж реального положения вещей. Романтическое течение использовало обе возможности. 73

К.Манхейм далее в тексте переводит это название как «Elements of politics» или «Основы политики». Прим.пер.

74

Литература, посвященная романтизму, слишком обширна, чтобы приводить ее в полном объеме. Частично она отражена в: J.Baxa. Einführung in die romantische Staatswissenschaft. Jena, 1825, S.176 и во втором томе редактированного Баксой издания сочинения Адама Мюллера «Elemente der Staatskunst». Полезны соответствующие разделы в: F.Meinecke. Weltbürgertum und Nationalstaat, a также E.Troeltsch. Der Historismus und seine Probleme. Из работ более новых следует назвать: специальный том о романтизме «Deutsche Vierteljahrsschrift für Literaturwissenschaft und Geistesgeschichte». (2 Jahrg. Heft 3. Halle, 1924); R.Aris. Die Staatslehre Adam Müllers in ihrem Verhältnis zur deutschen Romantik. Tübingen, 1929; I.Petersen. Die Wesensbestimmung der deutschen Romantik. Leipzig, 1926; S.von Lempteki. Bücherwelt und wirkliche Welt. Ein Beitrag zur Wesenserfassung der Romantik. «Deutsche Vierteljahrsschrift für Literaturwissenschaft und Geistesgeschichte», 1925, S.339 f; G.A.Waltz. Die Staatsauffassung des Rationalismus und die Romantik und die Staatsidee Fichtes. Berlin, 1928. Наилучший сжатый очерк политической мысли немецких романтиков на английском языке найдем в: R.Aris. History of Political Thougth in Germany 1789-1815. T.2. London, 1936. 75

Имеется ранний перевод на английский, принадлежащий перу Дальтона (Лондон, 1844). О Новалисе см.: R.Samuel. Die poetische Staate- und Geschichtsauffassung Fr.v.Hardenbergs. «Deutsche Forschungen». T. XII. Frankfurt, 1925. 76

Что касается истории пантеизма см.: W.Dilthey. Gesammelte Schriften. T.2. Leipzig und Berlin, 1914; Idem. Leben Schleiermachers; H.Ritter. Die Halbkantianer und der Pantheismus. Berlin, 1827.

77

См.: W.Bulle. Zur Struktur des Pantheismus: die Kategorie der Totalität in Goethes naturwissenschaftlichen Schriften. «Euphorion». T.21, 1914, S.156f.

78

Эту связь заметил уже Ф.Шлегель («Signatur des Zeitalters», опубликовано в «Concordia», журнале, им редактировавшимся, 1820-1823, S.45-46). См.также F.J.Stahl. Gegenwartige Parteien. Лекция 27; A.V.Martin. Weltanschauungs Motive... Deutscher Staat..., S.374-375. 79

Можно привести фрагмент, иллюстрирующий как настроение, так и структуру пантеистической мысли: «Ощути, как весенний день, творение искусства, любимая; домашнее счастье, гражданские обязанности, человеческие дела объединяют тебя со вселенной, в которой одно искусство проистекает из другого, а художники живут вечно». A.Müller. Die Lehre vom Gegensatz. B.1. Der Gegensatz. Berlin, 1804, S.92.

80

Карл Шмидт в «Politische Romantik» исследует тенденцию мыслить в категориях аналогии и технику «устранения двузначности при помощи более высокого tertium quid», что весьма мудро с католической точки зрения. Думаю, он не отдает должного важному динамическому элементу, который кроется в этом типе мышления. 81

См. A.Müller. Die Elemente... T.1, S.218 и комментарий этого фрагмента Баксой.

==660

См. W.Steffens. Hardenberg und die ständische Opposition 1810-1811. «Veröffentlichungen des Vereins für Geschichte des Mark Brandenburg» Leipzig, 1907; F.Lenz. Agrarlehre und Agrarpolitik der deutschen Romantik. Berlin, 1912; H.Sultan. Rodbertus und der agrarische Sozial-Konservatismus «Zeitschrift für die gesamte Staatswissenschaft». T.82, 1927, S.71f; A.Lewy. Zur Genesis der heutigen agrarischen Ideen in Preussen.

83

Briefwechsel zwischen Friedrich Gentz und Adam Heinrich Müller. 1800-1829. Stuttgart, 1857, S.140.

84

Ibidem.

85

См. J.Baxa. Justus Möser und Adam Müller. «Jahrbuch für Nationalökonomie und Statistik». Séria 3. T.68. Jena, 1923. Бакса занят прежде всего выяснением сходства идей, в то время как мы должны попытаться раскрыть более фундаментальные сходства в общем образе мышления. 86

Здесь невозможно дать исчерпывающий список литературы о Берке. Для наших целей наиболее полезны: A.Cobban, Edmund Burke and the Revolt against the Eighteenth Century. London, 1929; J.MacCunn. The Political Philosophy of Burke. London, 1913; M.Einaudi. Edmondo Burke e l'indirizzo storico nelle scienze politische. Torino, 1930; F.Meusel. Edmund Burke und die französische Revolution. Zur Entstehung historisch-politischen Denkens, zumal in England. Berlin, 1913; Early Life, Writings and Correspondence of Edmund Burke. Ed. by A.Samuels. Cambridge, 1923; J.Morley. Burke. London, 1888; R.H.Murray. Edmund Burke. Oxford, 1931. 87

Образ Англии у немцев со временем менялся. Англомания молодого Адама Мюллера подчеркивала феодальную структуру английского общества. Этот же Адам Мюллер изменил - и это характерная черта — своему дружескому отношению к Англии вследствие перемен в британской внешней политике (См. F.Engel-^Jànosi. Die Theorie vom Staat im deutschen Oesterreich 1815-1848. «Zeitschrift für öffentl. Recht». 1921, S.386). Интересно, что в это время Англия казалась очень привлекательной большинству немцев. В период, когда капиталистическая Англия переживала свой первый кризис (1815-1819), восстания рабочего класса, агитацию в пользу реформы парламента, первую волну серьезной критики социальной и политической системы, немецкие современники все еще превозносили Англию до небес, хотя и по разным причинам. Так, молодой Адам Мюллер видит в Англии пример антиреволюционного, органичного социального порядка; Ф.Ю.Штапь восхваляет английскую конституционную систему; Ф.Лист, экономист, считает Англию доминирующей нацией; либералы от Крауса до Приьс-Смита прославляют Англию как родину Локка и Адама Смита, и даже Маркс берет в качестве образца для своего анализа развитие Англии. 88

Здесь можно привести некоторые характерные отрывки из «Reflections»: «Обратим внимание, что от Великой хартии до Декларации прав единым конституционным принципом нашей политики было провозглашение и подтверждение наших свобод, имеющих характер наследия предков, которое мы должны передать потомкам». (E.Burke. Works. London, 1801-1827, Т.5, р.77-78). «Политика представляется мне результатом глубокого раздумья или, вернее, счастливым результатом следования природе, которая является мудростью без рассуждения и выше рассуждения (...). Английский народ хорошо знает, что идея наследия дает нам прекрасный принцип передачи, совершенно консервативный и нисколько не отвергающий возможность улучшений», (ibidem, Р.78). «Вы (французы) все эти преимущества имели в ваших старых устройствах, но желали вести себя так, будто никогда не были организованы как гражданское общество, и должны были все начинать сызно-

==661

ва. Вы плохо начали, потому что начали с отвержения всего, что вам принадлежало. Вы занялись торговлей, не имея капитала». (Ibidem, p.82). 89

Ibidem, p.80.

90

G.Rexius. Studien zur Staatslehre der historischen Schule. «Historische Zeitschrift». T.107, 1911, S.500.

91

Гентц в комментариях к переводу сочинения Бёрка «Reflections» говорит о «полном чувства возвращении к прошлому». (E.Burke. Betrachtungen über die französische Revolution. Hohenzollern, 1794. T.1, S.408).

92

Во вступлении к немецкому изданию «Considérations sur la France» Ж.де Местра (Klassiker der Politik. T.2, Berlin, 1924, S.24) Роден исследует главный опыт французских традиционалистов, «durée» (то есть, «длительность», «течение» - прим.рзд.) и показывает, что эта понималось не «динамично», а «статично». Идя этим путем, мы можем увидеть суть немецкого историзма в том обстоятельстве, что он стал «динамичным», и тем самым мог в полной мере использовать плодотворные возможности консервативной мысли. 9

Историческое и социологическое объяснение «динамического» характера немецкого историзма вероятно может быть таким: 1). Немецкий консерватизм в своих главных течениях и в тот исторический период, о котором ведем речь, не мог являться реакционным, ибо в Германии, несмотря ни на что, не дошло до революции. Контрреволюция ведь должна сталкивать действительность с идеалом столь же окостенело утопичным, что и революция. С другой стороны, революционная позиция способствовала развитию «динамического» историзма. 2).Немецкий средний класс, со своими статичными представлениями, основанными на естественном праве, не имел интереса к консерватизму по той простой причине, что он не был еще политически значимым. 3). Немецкий историзм был в состоянии развиваться в большой мере независимо от римского католицизма, благодаря чему ему удалось избегнуть статичного подхода, свойственного последнему. (Эта независимость от католического влияния была замечена Роденом). 94

Роден указывает, что французский традиционизм происходил исключительно из идеологий землевладельческих кругов, и считает это обстоятельство особенно важным. (Введение к «Considération», de Maistre, In: Klassiker der Politik. T.2, S^l4). 95

См., например, знаменитый фрагмент из «Reflections»: «Миновал век рыцарства. Победу праздновали умники, экономисты и математики - слава Европы исчезла на века. Никогда, никогда уже мы не будем восхищаться этой благородной лояльностью к происхождению и полу, этим гордым смирением, достойным послушанием, подчинением сердца, которые поддерживали дух благородной свободы даже в самом крепостном праве». (E.Burke. Works. T.5, р.149). Цеховая система средних веков нашла своих апологетов в лице Тика и Вакенродера. 96

О Мёзере см. предисловие К.Брандиса к сборнику сочинений Мёзера в серии: Der deutsche Staatsgedanke. Séria 1. T.3, München, 1921. Подробная биография Мёзера там же, с.265 и далее. См.также H.Baron. Justus Mösers Individualitätsprinzip in seiner geschichtlichen Bedeutung. «Historische Zeitschrift». T.130,1924. 97

См. c.593 след. настоящего текста.

98

См. J.Möser. Die Spinnstube. Samtliche Werke. T.1, S.24.

99

Зомбарт различает «ментапьность предпринимателя» и «ментапьность среднего класса» («викторианскую»), рассматривая их отдельно как составные части «ментальности буржуазии». (W.Sombart. Der Bourgeois. München und Leipzig, 1920).

==662

100

«Osnabrückische Geschichte» основанная, правда, на оригинальных источниках, представляет собой по сути ткань более или менее случайных разъяснений 101

J.Möser. Samtliche Werke. T.5, S.260.

102 См.также H.Baron. Justus Mösers Individualitatsprinzip... «Historische Zeitschrift». T.130,1924, S.49. 103

Роден говорит:» Если традиционалист задает вопрос: «Что такое нация?, наивный читатель будет ожидать ответа, который для де Местра представляется просто банальным - «Совокупность всех граждан». Ответ традиционалиста звучит иначе: «Король и бюрократия». Искусство мыслителятрадиционалиста основывается на заимствовании проблематики из арсенала противника и рассмотрении ее при помощи логической аргументации через собственную жизненную позицию. Расхождения между ожидаемым «просвещенческим» ответом, постоянно присутствующим в подсознании читателя, и ответом фактически получаемым приводит к состоянию нервного напряжения» (Введение к «Considerations» де Местра в: Klassiker der Politik. T.2, S.23).

104

Процитированная выше фраза Мёзера взята из фрагмента, названного «Права человека: крепостное право». Фрагмент начинается замечанием по поводу этого названия: «Явный парадокс - подумает читатель, увидев заголовок». Таким образом, Мёзер тоже пользовался методом, о котором вспоминает Роден.

105

J.Möser. Samtliche Werke. Т.9, S.158-159.

106

Ibidem, S.168.

107

Ibidem, T.1, S.196-197.

108

Ibidem, T.2, S.20-21.

109

Это восходит к Монтескье.

110

J.Möser. Samtliche Werke. T.2, S.21.

111

Ibidem, S.23-24.

112

Ibidem, S.26.

См. очерк «Sollte man nicht jedem kleinen Städtchen seine besondre politische Verfassung geben?» Ibidem, T.3, S.67. 14

Цит. по: W.Steffens. Hardenberg... «Veröffentlichungen des Vereins für Geschichte des Mark Brandenburg». 1907, S.30. См.также Примечание 2 к этой статье, где говорится, что существовало какоето национальное чувство, хотя и перехлестываемое противоположными.

115

Мёзер родился в 1720 г., Марвиц - в 1777 г.

«Слишком много князей, слишком много дворян, слишком много ученых - вот рецепт разорения государства». (J.Möser. Samtliche Werke. T.5, S.37). 117

См.предисловие Брандиса к избранным сочинениям Мёзера в серии: Der deunsche Staatsgedanke. Séria 1, T.3, S.XXI, a также O.Hatzig. Justus Möser als Staatsmann und Publizist. «Quellen und Darstellungen zur Geschichte Niedersachsens». T.27. Что касается Марвица см.очерк Ф.Мейзеля в кн: F.A.L. v.d.Marwitz.

Ein markischer Edelmann, T.1, а также W.Andreas. Marwitz und der Staat Friedrichs des Grossen. «Historische Zeitschrift». T.122, 1920, S.44f. J.Möser. Der Staat mit einer Pyramide verglichen. Eine erbauliche Betrachtung. In: J. Möser. Samtliche Werke. T.2, S. 250 119 ,.

.

Типичным примером кампании, проводимой французскими традиционалистами против революционной мысли, был интересный очерк де Бональда «De la philosophie morale et politique du 18-me siècle» (Ouevres

==663

de M. de Bonald. Paris, 1819, p.104 etc.). Автор пробует провести сравнение теизма, атеизма, деизма и различных форм правления. Можно процитировать несколько фрагментов, которые говорят о выводах: «Демократия с яростью выбрасывает из политического общества всякое видимое единство и фокус власти; она видит суверена только в подданных, то есть в народе, подобно тому как атеизм отбрасывает первопричины мира и усматривает причинность только в результатах в материи. В системе атеизма материя производит все, в системе демократии - народу позволено все Можно, собственно, назвать демократов атеистами в политике, а атеистов безумцами либо якобинцами в религии», (р.128-129). «Роялизм» имеет эквивалент в «теизме или в христианстве». А вот что говорит он о центре: «Беспристрастные» умеренные и конституционалисты 1789 года занимают место между демократами и роялистами подобно тому, как деисты находятся между атеистами и христианами: можно, таким образом, в принципе называть выдуманную ими конституцию «монархической демократией». Они хотят иметь короля, но короля без собственной воли, без права на самостоятельное действие, короля, который, как сказал полякам ученый из того круга - Мабли, принимает почитание, но едва ли обладает и тенью авторитета. По этим признакам можно распознать идеального и абстрактного Бога деистов, безвольного, бездейственного, отсутствующего, нереального (р.129-130). 120

См.комментарии Баксы к A.Müller. Die Elemente... T.2, S. 293). Ротхакер указывает на корни этой концепции в исторической школе (E.Rothacker. Einleitung in die Geisteswissenschaften. Tübingen, 1920, S. 62f, 71). 121

О природе современного рационализма пишет Макс Вебер. См. в особенности его замечания о рационализме в юридической мысли и о форме рационализма, возникающей под влиянием обобществления рынка и введения института договора, в: Wirtschaft und Gesellschaft, S. 394-395; W. Sombart, G.Simmel. Philisophie des Geldes. Leipzig, 1900; G.Lukàcs. Geschichte und Klassenbewusstsein. Berlin, 1923. 122 Это та стадия, которую немецкий консерватизм достиг, например, в сочинении Г. фон Гуго (G.v.Hugo. Lehrbuch des Naturrechts, als einer Philosophie des positiven Rechts, besonders des Privatrechts 1798). 123

Не нам, социологам, решать, объективно корректна интерпретация в категориях «надрационапьных» или нет. Наше мнение касательно ценности иррационализма должно остаться в стороне.

124

Это в типичной форме сформулировал де Местр в своем сочинении «Considérations sur la France» (1796): «Ни одна конституция не выводится просто из решения. Права людей никогда не переписывались, а уж статьи конституции и писаные основные права наверняка не были ничем иным, как декларациями существовавших прежде прав, о которых нельзя сказать ничего больше, чем то, что они существуют потому, что они существуют». Или: «писаная конституция из тех, что правит сейчас Францией - это механизм, только притворяющийся, что живет». Отстаивая идею: ничего нельзя построить по рациональному плану, де Местр с самого начала выработал понимание различия между «творчеством» и «изменением». «В своей области деятельности человек может изменить все, но создать - ничего». Акцент сделан опять на органичном росте. Де Местр идет так далеко в своем неприятии планируемого творчества, что предсказывает: «Не верю в прочность американского правительства. Не верю также своеобразным институтам английской Америки. Города не договорились, например, в вопросе о резиденции конгресса: никто не хочет уступить этой чести другому. Поэтому было решено построить новый город, который должен был стать резиденцией правительства.

==664

Было выбрано наивыгоднейшее место над широкой рекой и постановлено назвать его Вашингтоном. Уже выделены места под правительственные здания, план же «королевы городов» ходит по Европе. В самой идее нет ничего надчеловеческого, наверняка, возможно строить города. Но все это слишком точно обдумано, слишком человечески и можно ставить тысячу против одного, что города не построят, что его не назовут Вашингтоном, что конгресс там не соберется». Счастье де Местра, что он не держал этого пари. См.также борьбу с «искусственным созданием» у Бёрка: «Сама идея создания нового правительства нам, англичанам, противна». (Цит. по: A.Wahl. Montesquieu... «Historische Zeitschrift». T 109,1912). 125

«Конституция 1795 года, как и предшествующие, появилась с мыслью о человеке. Но на земле нет человека как такового. Я видел только французов, итальянцев, русских и др. Благодаря Монтескье знаем, что человек может быть также и персом. Но я заявляю, что никогда в жизни не видел человека». (De Maistre. Considérations sur la France. Klassiker der Politik. T.2, S.72). И тут вновь имеем дело с перениманием интеллектуального мотива левой оппозицией: «Но человек - это абстрактное, оторванное от мира существо». (K.Marx. Zur Kritik der Hegeischen Rechtsphilosophie. S.384). Парадокс, заключающийся в том, что прогрессист, либерал, который без сомнения оказался более открытым по отношению к новым элементам развития нежели консерватор, перед современниками предстал «негибким», в то время как старые - традиционалистские и консервативные - формы развития выглядели подвижными и «живыми». Этот парадокс проистекает из иллюзии, которая стала уделом всех современных участников процесса исторических перемен. Лукач (Geschichte.., S.109) пытается в отношении права предложить такое разрешение парадокса: «Таким образом возникает внешне парадоксальная ситуация, в которой право примитивных социальных форм, почти неизменное на протяжении сотни, а иногда и тысячи лет, имеет неустойчивый иррациональный характер, постоянно обновляясь в судебных решениях. Право же современное, все время подвергаемое резким переменам, предстает застывшим, статичным и цельным. Этот парадокс окажется мнимым, если мы учтем, что одна и таже ситуация рассматривается в одном случае с точки зрения историка (находящегося, если речь идет о его методе, вне развития), а в другом - с точки зрения участника исторических процессов при влиянии существующей формы общества на сознание». Это несомненно верное замечание можем дополнить комментарием, что мысль о цельной статичной системе является по-существу более застывшей, чем нечто, противопоставляемое ей мыслителямиромантиками как более «живое». Если,

несмотря на это, консервативная мысль оказалась более податливой на «новшества», то причины этого следует искать не в формах консервативной мысли, а в факте, что это течение закрывает глаза на новую сущность. Вот' другой аспект парадокса: современники обращали внимание на способ мышления (форму мышления), а мы как историки сосредоточиваемся на содержании. Вот пример из раннего периода: «Слушатель действительно противостоит говорящему. Кого из этой пары назовем активным, а кого пассивным партнером в этом процессе, кто должен именоваться субъектом, а кто объектом - это вещь совершенно произвольная. Одно только существенно, если одного назовем объектом, то второго должны назвать субъектом». (A.Müller. Die Lehre vom Gegensatz, S.38). Слишком «однолинейная» форма рационализма в более поздний период порождает тенденцию к мышлению антитезами. Однолинейная мысль все расчленяет на отдельные совокупности. Она содержит эле-

==665

менты, которые могут подвергнуться эволюции, выходящей за границы самой этой мысли. В этом смысле прав Люблинский, указывающий, что в поздней фазе Просвещения шли поиски философских позиций вне Просвещения и что найдены они были как раз в просветительской мысли. Как Кант, так и Шиллер пытались в различных областях преодолеть ограничения «однолинейной» мысли через категорию «взаимодействия». По Люблинскому, попытка Шиллера представить героя, связанного с окружением взаимными связями и «взаимодействиями», свидетельствует о появлении новой позиции так же явно, как и попытка Канта ввести категорию взаимодействия. В обоих случаях суть заключается в том, что вместо рассмотрения взаимосвязанных элементов по отдельности, опыт выявляется именно во взаимодействии. И здесь еще раз обнаруживается, что новые формы мышления обусловлены более глубоким фактором, а именно - новыми формами опыта. (S.Lublinski. Literatur und Gesellschaft im neunzehnten Jahrhundert., Berlin, 1899-1900, T1, S.57). 129

ιι/

В.Мецгер указывает на романтические корни этого динамического мышления. (W.Metzger. Gesellschaft, Staat und Recht in der Ethik des deutschen Idealismus. Heidelberg, 1917, S.260-261). Он вспоминает сочинение Фридриха Шлегеля «Ironie und antithetische Synthesis». Ф.Мейнеке в вопросе о генезисе обращается к Фихте. (F.Meinecke. Weltbürgertum..., S.131). Г.Геллер пытается установить влияние Гегеля на Мюллера при посредничестве Шеллинга, с одной стороны, и на Гентца, - с другой. (H.Heller. Hegel und der nationale Machtstaatsgedanke in Deutschland. Berlin, 1921, S.139-140). Но определенное влияние касается только философии природы Шеллинга, о чем пишет Мецгер, идя вслед за ЛФридрихом. (W.Metzger. Gesellschaft.., S.260; A.Friedrich. Massische Philisophie und Wirtschaftwissenschaft. Gotha, 1903). Это влияние подтверждает сам Мюллер, когда пишет об антитезе в своем очерке о природе дефиниции, опубликованном в обозрении «Phoebus», издававшимся Г.ф.Кпейстом, и перепечатанном в: Neudrucke romantischer Seltenheiten (1924, S.37): «В 1803г. мне впервые удалось сделать важный шаг вперед в конструировании динамической логмки, потребность в которой я чувствовал в форме философии природы». (См. также A.Müller. Die Lehre vom Gegensatz. S.9, 11). Для социолога установление приоритета не так существенно, как для чистого историка, изучающего идеи. Для него отдельные открытия всегда представляют собой выражение общих социальных тенденций. Для нас не имеет значения, была ли диамическая логика примерно в одно и то же время создана Гегелем, Шеллингом и Мюллером независимо или же при взаимном влиянии. Важно обнаружить в социальной и интеллектуальной жизни те источники, которые дали импульс к поискам динамической логики. 130

A.MQIIer. Vom Wesen der Definition. In: Neudrucke..., S.37.

131

A.Müller, Die Elemente..., T.1, S. 20

132 Ср. С.Т.Колриджа, который развивал теорию Идеи, вероятно, воспринятую у Шеллинга. Подобно А.Мюллеру он признавал за ней важное место в философии. Колридж определил понятие Идеи как «концепцию вещи, которая не является абстракцией никакого отдельного состояния, формы либо способа, в которой эта вещь может существовать в какую-то минуту; ома также не является обобщением последовательностей таких форм и .способов, но вытекает из знания их конечной цели». (S.T.Coleridge. Church and State. 1852, p.11-12). 133

A.Müller. Die Elemente... T.1, S.351, 354-356.

134

Ibidem. T.2, S. 178

135 Ibidem. T.1, S.147. Ср. с Колриджем, который говорит об идее «вечно обновляемого договора». (S.T.Colridge. The Friend. 1863. T.1, p.191)

==666

6

В одном из фрагментов «Die Elemente...» (S.175) обращается внимание на религиозный контекст. Касательно религиозного происхождения термина «медиатор» см. P.Kluckholn. Persönlichkeit und Gemeinschaft. Halle, 1925. S.17. 137

A.Müller. Die Elemente..., T.1, S.179.

138

Ibidem.

139

Ibidem. S. 143

140

Другие фрагменты, в которых упоминается термин «медиация», на стр.148, 205. Обратим внимание также на^выражения в другом отрывке: «калькулирующий разум», «не только измеряемые и оцениваемые количественно... посредничающие», «постоянное миротворчество» (стр.206, 286, 305). 41

Здесь возникает далеко идущее согласие «левой» и «правой» оппозиции в отношении к буржуазнорационалистическому миру. Напр., осуждение корыстолюбивого и созерцательного характера капитализма в правовой сфере у Д.Лукача. (G.Lukacs. Geschichte..., S.109).

142

A.Müller. Die Elemente..., T.1, S.288.

143

См. его Предисловие к A.Müller. Schriften zur Staatsphilosophie. Theatiner Verlag. München. S.Vl-VII.

144

Novalis. Die Christenheit oder Europa. Schriften. T.1, S.42.

145

Поэтому Бакса (см. его комментарии к A.Müller. Die Elemente.., t.2, S.292-293) ошибается, считая, что понятие Идеи можно интерпретировать при помощи цитат из более поздних сочинений Мюллера, таких как «Theologische Grundlagen», поскольку в них Идея приобретает уже платоновски «архетипическое», теологическое значение. Подобную же ошибку допускает Гентц, пытаясь прояснить понятие Идеи, употребляемое в «Die Elemente...», основываясь только на сочинении Мюллера 1804 г. (См. Fr. v. Gentz.

Schriften. Hrsg. v. Schlesier. 1838-1840. T.4, S.359). Дело в том, что мысль даже одного и того же автора надо трактовать динамично. Задачей социолога знания должно быть всегда наблюдение за тем, каким образом меняется мысль данного мыслителя, когда переходит с одной позиции на другую в той же самой социальной среде. С другой стороны, необходимо изучать, в каких формах определенные основополагающие понятия - такие, как «Идея» или «медиация», возникают в других течениях консервативной мысли. 146

См. стр. 636 настоящего текста

147

A.Müller. Die Elemente..., T.1, S.15.

148

Ibidem, S.XII.

149

Ibidem, S.U.

150

Другие примеры чистого переживания динамики см. на р. 4, 144, 145, 193,348,365-366.

151

Вопрос существования концепции «durée» во французском традиционализме рассматривается в: P.R.Rohden. J. de Maistre als politischer Theoretiker. München, 1929, S.217. См.также рецензию Бринкманна в «Deutsche Literatur-Zeitung». 152 И снова параллели, хотя и различной структуры, можно обнаружить в левой оппозиции. (G.Lukecs. Geschichte..., passim). Насколько в настоящий момент можно понять, проявляется ли тенденция к созданию идеологического основания для современных взрывных движений (либо прогрессивных, либо реакционных). Так, например, обстоит дело с бергсоновской тенденцией, которая дала импульс как фашистам, так и сторонникам прямого действия - синдикалистам (Сорель).

==667

Нижеследующий фрагмент из «Rechtsphilosophie» (доб к π 13, S 290) звучит как исповедь «Воля, ко действительной волей Только принимая решения, человек вступает в действительность, как бы трудно это ни размышлений так как в них сохраняет для себя неограниченные возможности Но возможность - это не дей уверена в себе не теряется в том, что определяет»

Напр, сочинения Гейне «Romantische Schule» (1833) или очерк «Der Protestantismus und die Romantik Z Gegensatze», манифест, опубликованный в «Hallische Jahrbücher für deutsche Wissenschaft und Kunst» (1839)

==668

А. Малинкин О Карле Манхейме • П. Гуревич Диагноз исторического космоса

==669

==670

00.htm - glava20

А.Н.Малинкин О Карле Манхейме Манхейм, Мангейм (Mannheim) Карл (27. 03. 1893) Будапешт - 09. 01. 1947 (Лондон) - немецкий философ и социолог, один из основателей социологии знания (познания). Учился в университетах Будапешта, Фрейбурга, Гейдельберга, Парижа. Взгляды Манхейма формировались под влиянием идей Д. Лукача, Б. Залоша, Э. Ласка, Г. Риккерта, Э. Гуссерля, М. Вебера, М. Шелера - в традициях неокантианства, неогегельянства, феноменологии, марксизма (в трактовке раннего Д. Лукача). После

падения Венгерской Советской республики (1919) переехал в Германию. С 1925 г. - приват-доцент философии Гейдельбергского университета, с 1929 г. - профессор социологии и национальной экономики на кафедре Ф. Оппенгеймера во Франкфуртском университете С 1933 г., эмигрировав в Великобританию, читал лекции по социологии в Лондонской школе экономики и политической науки, с 1941 г. - в Институте образования при Лондонском университете, где в 1945 г. стал профессором педагогики. Незадолго до смерти - руководитель отдела ЮНЕСКО. Являлся инициатором и редактором «Международной библиотеки по социологии и социальной реконструкции», способствовал конституированию социологии как учебной дисциплины в Англии. В первый («немецкий») период, наиболее продуктивный с творческой точки зрения, Манхейм занимается методологическими проблемами интерпретации «духовных образований» (феноменов духовной культуры) и теорией познания сначала в русле «философии культуры» (Seele und Kultur, Budapest, 1918) и гносеологизма (Die Strukturanalyse der Erkenntnistheorgie, Berlin, 1922). Затем Манхейм разрабатывает собственную философско-социологическую методологию социологию познания, или социологию мышления (Historismus, 1924; Das Problem einer Soziologie des Wissens, 1925; Ideologische und soziologische Interpretation der geistigen Gebilde, 1926). В последующих работах Манхейм углубляет свою социологическую методологию, разрабатывая ее категориальный аппарат на конкретном социально-историческом

==671

материале - исследует происхождение консервативного стиля мышления в Германии, феномен единства поколений, проблемы конкуренции в духовной сфере, сущность идеологии и утопического сознания. Наиболее известной работой Манхейма, итогом предшествующего творчества и фундаментом для последующего, стала книга «Идеология и утопия» (Ideologie und Utopie, Bonn, 1929; третье, расширенное, издание вышло в английском переводе X. Мауса - Ideology and Utopia, London, 1952). В течение второго («английского») периода Манхейм занимается, с одной стороны, социологическим анализом опыта новейшей истории, связанного со второй мировой войной; с другой - разрабатывает социально-политические технологии для превентивной защиты демократических и общечеловеческих ценностей. Наиболее крупные публикации этого времени - «Человек и общество в эпоху преобразования» (Mensch und Gesellschaft im Zeitalter des Umbaus, Leiden, 1935; расширенное и улучшенное издание на англ. яз.: Man and Society in an Age of Reconstruction. Studies in Modern Social Structure, London and New York, 1940), «Диагноз нашего времени: очерки военного времени, написанные социологом» (Diagnosis of Our Time: Wartime Essays of a Sociologist, London, 1943). Приняв марксистское положение о зависимости общественного сознания от общественного бытия и о социальной обусловленности познания, Манхейм вслед за Шелером полагает, что общественное бытие не сводится только к «экономическим отношениям производства». «Социальное бытие», по Манхейму, -это исторический жизненный процесс, естественно порождающий из себя в разные эпохи разные «центры систематизации» - реальные жизненные доминанты, которые могут носить не только экономический, но и, как например, в средние века, религиозный или иной характер. Они определяют стиль эпохи. В рамках одной эпохи могут существовать различные «констелляции» - исторически сложившиеся расстановки социально-классовых позиций и сил. Последние обусловливают существование различных «стилей мышления», или «мыслительных позиций». Специфическая задача социологии познания - соотнести «духовные образования» с социальными позициями их носителей. Это соотнесение выявляет, сколь различным образом может представляться одна и та же ситуация наблюдателям, находящимся в различных позициях. Поэтому социология познания, считает Манхейм, должна отбросить «метафизическую иллюзию о

внеисторическом субъекте социального познания», выхваченном из социального контекста, мыслящего якобы с «точки зрения вечности», и признать тот факт, что различное положение познавательных субъектов в социально-историческом пространстве и

==672

времени обусловливает «релятивность» их познания - односторонность их познавательных перспектив, относительную ложность их точек зрения. Если правящий класс выдает мыслительную перспективу своей идеи за единственно истинную и пытается обосновать ее как таковую теоретически, то налицо, по Манхейму, «духовное образование», которое называется «идеологией». Любая идеология - это апология существующего строя, теоретизированные взгляды класса, добившегося господства и заинтересованного в сохранении статус-^0· «Идеологиям» всегда противостоят «утопии» - как правило, недостаточно теоретизированные, эмоционально окрашенные «духовные образования», порожденные сознанием оппозиционных, угнетенных классов, слоев, групп, стремящихся к социальному реваншу, а потому столь же субъективнопристрастные, как и «идеологии». По существу «утопии» ничем не отличаются от «идеологий», поскольку также стремятся «выдать часть за целое» - свою одностороннюю правоту за абсолютную истину. С приходом к власти ранее угнетаемых слоев «утопии» автоматически превращаются в «идеологии». Манхейм выделяет четыре идеально-типических формы утопического сознания: «оргиастический хилиазм анабаптистов», «либерально-гуманистическую идею», «консервативную идею», «социалистически-коммунистическую утопию». Называя свою социологическую методологию «релятивизмом», Манхейм доказывает, что она не тождественна историческо-социологическому релятивизму. По Манхейму, существует особая социальная группа, потенциально способная освободиться от «связей бытия», неизбежной для человеческого мышления. Это «интеллигенция», или - Манхейм пользуется выражением А. Вебера - «социально свободнопарящие интеллектуалы». (Das konservative Denken, Abschnitt IV). Они проникают во все слои общества, но концентрируются вокруг высших эшелонов власти, оказывая при этом влияние на политическую элиту. С интеллектуалами Манхейм связывал надежды на сохранение демократий в эпоху «массовых обществ», подверженных опасности установления тоталитарного режима. Для «английского» периода Манхейма в целом характерна социально-педагогическая направленность. Манхейм ставит диагноз европейской цивилизации: налицо кризис либерализма и демократии, движение от laissez-faire к плановому обществу. Объективные социально-исторические тенденции таковы, что общество может стать тоталитарным. Но оно может сохранить демократические свободы, если политический элите удастся направить эти тенденции в позитивное русло. Сделать это надо, по Манхейму, с помощью планомерного применения «социальных технологий» - систем научнообоснованных социальнополитических акций, призванных рационально (но не

К.Манхейм

==673

рационалистически) регулировать конкретные социальные процессы. Объектом воздействия «социальных технологий» должны быть главным образом социальные группы - групповое сознание, групповые отношения, ценности, нормы. Манхейм предостерегает от двух крайностей современного общества: с одной стороны - полная дезинтеграция (анархия) ценностей, когда каждый живет только по собственным жизненным установкам; с другой - тоталитарная регламентация общественной жизни (диктатура), когда интеграция ценностей общества достигается за счет подавления индивидуального начала. «Социальная технология» стремится к такому социальному контролю, который бы делал возможным «демократическую саморегуляцию» общества на новом, более высоком уровне осознания и целенаправленной организации. Поскольку концентрация власти в современном обществе достигает невиданных ранее масштабов, повышаются требования к интеллектуалам и политической элите: они должны быть социологически образованными, чтобы учить управлять и управлять; разработка системы ценностей, необходимых для выживания цивилизации - это, с другой стороны, одна из основных задач современной социологии. Идеи Манхейма оказали и оказывают большое влияние на социологическую мысль Запада. Его историческо-социологические исследования признаны классическими. Социология познания Манхейма - это по сути дела культурологическая методология с широкой областью применения и далеко не исчерпанным программным потенциалом.

==674

00.htm - glava21

П. С. Гуревич Диагноз исторического космоса Устарел ли Карл Манхейм? Сохраняют ли разработанные им социологические принципы свою эвристическую ценность? Отражает ли его концепция многообразие общественных изменений, их динамику? Законность этих вопросов обусловлена тем, что за последние десятилетия социологическое знание существенно обогатилось. Любая из затронутых немецким ученым областей, будь то социология познания или теория элит, во многом стала теперь принципиально иной. Вот почему, предлагая читателям первый в нашей литературе сборник его трудов, правомерно поставить вопрос: в какой мере мы может соотносить размышления классика западной социологии с нашей реальностью? Ведь он пишет именно о веке преобразований в целом, о динамичной социальной реконструкции в частности. К. Манхейм вошел в историю социологии как один из наиболее продуктивных мыслителей, изучавших социальную природу знания. Мышление в общественной жизни и политике рассматривалось им как

инструмент коллективного действия. Поэтому он пытался соотнести различные духовные образования, циркулирующие в обществе, с социальными позициями тех, кто был носителем специфических типов мышления. На развитие социологической концепции немецкого ученого оказали воздействие идеи Д. Лукача, Э. Ласка, Г. Риккерта, Э. Гуссерля, М. Вебера, М. Шелера. По мнению К. Манхейма, все продукты мышления порождаются процессом исторического развития. При этом специфические социокультурные изменения оказывают влияние не только на содержание духовной деятельности. Они определяют также конкретную форму, в которой пребывает интеллектуальный мир. Возможно, моя точка зрения покажется субъективной: полагаю, что К. Манхейм действительно в определенной мере устарел, если рассматривать его общую установку относительно всепроникающего социологического знания. Немецкий исследователь исходит из убеждения, что общественные процессы, как бы сложны они не были, можно понять. Несмотря

==675

на то, что многие социальные феномены выглядят иррациональными, социолог может учесть противостоящие друг другу общественные факторы и направить историческую динамику в нужное русло. Всеобъемлющая вера в рационалистическое знание пронизывает все работы К. Манхейма. Эта общая установка, если учесть ее просветительский пафос, представляется мне все-таки архаической. Чем полнее высветляет социология механизм социальных нововведений, тем больше загадок обнаруживает исследователь. Все чаще закрадывается сомнение: можно ли вывести из логики общественно-исторического процесса некие стойкие закономерности? Есть ли вообще в нем своеобразная предустановленность, которая может быть раскрыта? Способна ли доктринальная мысль подчинить себе социальное развитие? Попробуем изложить взгляды К. Манхейма на социологию как науку. От того, как понимается система социальных взглядов, присущая ей прогностическая функция, существенно зависит и общая задача исследователя. Позволительно ли вообще доверять социологической экспертизе? Не подвержена ли социология гордыне всепроникающего знания? Наконец, способна ли данная наука, вооруженная аналитическим аппаратом, распознать тайные пружины социальной динамики, раскрыть специфику общественной жизни во всех сферах, в том числе и в тех, которые принято классифицировать как иррациональные? Социология, по мнению Манхейма, обладает по своему историческому происхождению самым светским подходом к проблемам человеческой жизни. Иначе говоря, она черпает свою силу из имманентного, то есть земного подхода к человеческим делам. Она не только отрицает божественное объяснение вещей, каковы они есть или должны быть. Она совсем не ссылается на абсолютные сверхчеловеческие сущности. Социолог проявил бы непоследовательность, если бы начал с признания, что определенные ценности находятся вне исторического социального процесса. Такое понимание социологии вряд ли можно считать общепринятым. Лично мне в этом отношении гораздо ближе позиция H.A. Бердяева, который, касаясь «теории общественности», то есть социологического знания, усматривал во многих социальных феноменах мерцание тайны, недоступной познанию... Именно отказ от трансцендентального подхода Н.А.Бердяев оценивал как оскопление общественного знания. Он отмечал, что господствующее сознание XIX века, которое мнило себя «передовым» и «прогрессивным», заменило теологию социологией. Социология стала евангелием передовых людей века. Социологическое мироощущение и миросознание затмило тайны Божьего мира, оторвало общество, по словам H.A. Бердяева, от жизни космической.

==676

Действительно, отвлеченный социологизм одинаково противоположен и конкретному космизму, и конкретному историзму. Это отвлеченное мирочувствие порождено глубоким уединением человека, превращением его в атом. Но именно этот атомизм и пытается преодолеть К. Манхейм. Пафос его работы «Диагноз нашего времени» - в критике традиционных социологических воззрений, исходящих из идеи суверенности личности и ее едва ли не абсолютной автономности. Напротив, немецкий социолог пытается противопоставить этой персоналистской установке обновленную трактовку массы, группы. Задача социолога, как ее формулирует Манхейм, состоит в том, чтобы выяснить, насколько разнообразие социальных феноменов, включая преобладающие ценности, зависит от меняющегося социального процесса. Социальному мыслителю кажется неразумным и методически непоследовательным исключить определенные явления из области социологического объяснения. Он не согласится с предположением о том, что некоторые феномены с самого начала следует оценивать как священные и поэтому закрытые для социологического подхода. Социолог видит свою задачу в радикальном исследовании действующих в истории социальных сил. Невозможно заранее с уверенностью сказать, что может быть охвачено эмпирическим анализом, а что нет. Следовательно, лучше и не выставлять этот вопрос в качестве доказательства против социологии. Следовательно, К. Манхейм вопреки, скажем, позиции Н.А.Бердяева, отдает предпочтение социологии, оттесняя социологию на второй план? В целом данная характеристика его взглядов верна: он действительно исходит из приоритета социологии. Но вместе с тем в его концепции нет отвержения теологии как противовеса научного знания. Напротив, он уделяет огромное внимание проблеме сотрудничества между социологией и теологией. Более того, он отмечает, что такое соучастие стало возможным лишь в конце эры либерализма, когда крайний рационализм истощился и стала очевидна ограниченность различных типов рационального анализа человеческих отношений. Как мыслил себе К. Манхейм социологическое исследование? Когда социолог доводит свой анализ до конечных результатов, он сам видит, где необходимо привлечь другие способы постижения исторического космоса. Вот как формулируется у Манхейма эта проблема: может ли философия и теология обойтись без тех знаний, которые добываются социологическим анализом? Итак, очевидно, что К. Манхейм беспредельно доверяет социологической экспертизе, которую он предлагает дополнить для полноты картины чем-то иным, привходящим, то есть смежным по отношению к социологии.

==677

Но как совместить эту позицию с тем фактом, что значительную часть работы К Манхейма «Диагноз нашего времени» составляет все-таки анализ христианских взглядов"? В книге подчеркивается, что современное общество открыто для религии и исключительно от человеческих качеств зависит возникновение истинно религиозного опыта или практики псевдорелигиозных движений Полное проникновение религии в жизнь общества возможно только в том случае, если, как показывает К Манхейм, последователям христианской традиции удастся еще раз вернуться к сокровенным истокам религиозного опыта, осознав, что для возрождения человека и общества недостаточны ритуальная и институционная формы

религии Итак, немецкий социолог вовсе не отрицает тех трансцендентальных основ социального знания, из которых исходит теология, он даже видит перспективы объединения усилий теологии и социологии Но вместе с тем неоднократно подчеркивает, что теология не способна уловить социальные нововведения В какой степени теолог может разделять экспериментальный подход социолога к ценностям? спрашивает Манхейм Если придерживаться радикальной точки зрения христианские ценности вечны и заранее установлены, - то для такого сотрудничества мало шансов Напротив, социологический подход не исключает экспериментаторства, он чутко воспринимает всякого рода новации в обществе и анализирует их Какова доля экспериментализма, который можно допустить в рамках религиозного мышления? Истины христианства, как показывает Манхейм, изложены в нескольких ясных утверждениях, имеющих вечную ценность Здесь остается мало простора для социологического мышления Но можно сделать некоторое принципиальное допущение для теологии Если полагать, что основные христианские истины не изложены в форме жестких правил, а даны в конкретных парадигмах, лишь указывающих направление, где надо искать истину, то тогда остается простор для творческого вклада в каждую новую эпоху Такой подход к христианским ценностям, как мне кажется, составляет сильную сторону работы К Манхейма Ведь он подчеркивает, что архетипы христианских подходов сформулированы не в виде абстрактных заповедей, а раскрываются в притчах, повествующих о жизни и учении Христа Притча же обращается к нам через конкретный образ, воплощающий в себе историческую и социальную обстановку происходящего Христианин вынужден воплощать намерения Христа в разных жизненных ситуациях Предпринятый Манхеймом социологический анализ христианской методологии интересен Но немецкий исследо-

==678

ватель принципиально далек от уже названной нами установки H A Бердяева Он полагает, что, открыв некоторые важнейшие стороны религиозного опыта, связанного с прикосновением к истокам бытия, теология оказалась малопродуктивной для последующего анализа общественной динамики, особенно в современном мире Пока исторические изменения относительно просты, полагает Манхейм, достаточно здравого смысла для приспособления архетипов к новой ситуации Но вот общество становится более сложным, разветвленным Для того, чтобы понять реальный смысл изменяющихся политических условий, теологии уже недостаточно Можно согласиться с Манхеймом в том, что теология не может предоставить в руки исследователя тончайшие инструменты для постижения реальности Однако в богословии есть метафизическая глубина, мощь интуитивного прозрения Эти ее особенности Манхейм игнорирует Но способна ли социология осветить светом знания те противоречивые процессы, которые происходят в современном мире? Ведь немецкий социолог претендует на диагноз нашего времени, то есть на оценку глубочайших тенденций общественного развития Нет ли здесь злоупотребления социологическими абстракциями? Не возникает ли ощущение беспредельной правоты H A Бердяева, который писал «Применение абстрактных социологических категорий к конкретной исторической действительности умерщвляло ее (имеется в виду социология П.Г.), вынимало из нее душу и делало невозможным живое, интуитивное созерцание исторического космоса Вашими социологическими отвлеченностями вы разлагали историческую действительность, как иерархическую ступень космического целого, и сводили ее на простейшие элементы, открываемые

другими науками, предшествующими вашей социологии Вы упростители и смесители Поэтому реальность ускользает от вас, не дается вам, поэтому в ваших руках остаются лишь отвлеченные клочья реальности, лишь осколки бытия»1 Как можно оценить диагноз Манхейма под углом зрения антисоциологической позиции H A Бердяева, того сарказма, который выражен русским мыслителем? Не выглядит ли прогноз немецкого исследователя, который в целом отвергает сакральный взгляд на мир, архаичным? За пределами той социологической гордыни которая назойливо предлагает читателю слово «специалист», К Манхейм, как мне кажется, не устарел Напротив, он весьма актуален, потому что его рассуждения буквально врываются в наши сегодняшние дискуссии, напоминая о том, что невозможно толковать о социальном процессе, не зная основ социологического знания Общественный организм действительно сложен, многомерен· Но

==679

мы вполне компетентно может судить о том, как соотносятся его различные сферы, какие силы содействуют общественной динамике, что помогает расчистить русло для глубоких социальных преобразований По мнению К Манхейма, самое существенное в преобразовании человека - это преображение его способности мыслить и изъявлять свою волю Нам, великовозрастным детям эпохи Просвящения, все еще нередко мнится, будто мышление представляет собой прозрачный процесс, в котором мысль развертывает свой потенциал, независимо от самого жизненного потока, ибо ее предназначение раскрывать мощь умственной рационализации Мы знаем теперь, осмысливая опыт развития нашего общества, что абстрактная теория действительно может наложить отпечаток на ход исторического развития И вместе с тем очевидно в основании доктринальной схемы лежит все-таки нечто большее, нежели простое ментальное усилие Она сама встроена в жесткий социальный каркас К Манхейм полагал, что знание может анализироваться в трех основных направлениях, выступая как психологическая, логическая и онтологическая /метафизическая/ данности Теорию познания нельзя, следовательно, рассматривать как автономную науку, которая сама обеспечивает себя критериями истинности Задача эпистемолога состоит в том, чтобы анализировать знание, соотносить его с социальными факторами, которые в свою очередь изучаются фундаментальными науками, репрезентированными психологией, логикой и онтологией В работе «Человек и общество в эпоху преобразования» Манхейм подчеркивает, что для науки наступил «час совести» Иначе говоря, она должна возвыситься над политическими страстями, обратиться к честному анализу современности В качестве объекта изучения современность обладает перед прошлым несомненными достоинствами История как реальность в значительной степени утрачена Мы не может возобновить ее в том смысле, чтобы начать ее отсчет заново Говоря языком современной публицистики, история не имеет сослагательного наклонения Что было, то было Но восстановить многие компоненты прошлого уже невозможно Иначе выглядит ситуация, когда социолог обращается к современности Здесь можно видеть механизм действия общественных сил в момент, когда открыта вся панорама общественной жизни Но одно дело анализировать устойчивые функциональные связи в стабильной ситуации, где никаких радикальный сдвигов в обществе нет И совсем иное, когда общество пришло в движение и в нем все преображается Конечно, радикальные перемены все равно происходят в прежнем, относительно стабильном лоне Даже в самые

==680

революционные периоды, подчеркивает Манхейм, изменения в обществе не носят характер радикально нового Постижение радикальный новообразований невозможно без уяснения того, что составляет стержень старой формы общества То, что отвергнуто историей, постоянно напоминает о себе, возрождается, приспосабливается к новой ситуации Следовательно, увлекаясь преобразованиями, нельзя обойти прошлое Без этого невозможно проникнуть в характер событий и взаимодействие сил В работе «Диагноз нашего времени» К Манхейм пытается свести счеты с целой исторической эпохой, которую он условно называет либеральной и связывает с идеологией либерализма Суть уходящего времени состоит в том, что оно культивировало частнопредпринимательскую инициативу, отдавало предпочтение индивиду и утверждало стихийность в общественном развитии в силу именно индивидуалистической направленности сознания Эпоха предпринимательства позволила сделать огромный рывок по пути социального прогресса Она развила производительные силы, раскрыла потенциал демократии Но вместе с тем породила и разрушительные тенденции Воля отдельных предпринимателей, как полагает Манхейм, не подчиненная общей схеме, общей устремленности, вызвала хаос, стихийность, произвол Индивидуалистическое своеволие породило в конечном счете и тоталитарные режимы Именно с этой позиции Манхейм анализирует в своей работе феномен нацизма Манхейм развертывает в исследовании новый контур общественного развития Он связан с упразднением стихийности, с внедрением плановых начал в общественной жизнедеятельности Немецкий социолог осмысливает реальность государственно-монополистического капитализма как новый этап в развитии западного общества Он увлечен возможностями лепки общественных отношений на базе детального изучения социальных тенденций, учета их направленности Социология выступает как инструмент, позволяющий приступить к возведению нового общественного здания В целом концепция Манхейма привлекательна тем, что она отражает позицию реформатора Он предлагает менять общество мирными, ненасильственными средствами Так понимается им значение новой социальной технологии А вот и диагноз современное общество переживает кризис Ситуацию же можно охарактеризовать следующим образом мы живет в период перехода от laissez-faire - к планируемому обществу Но оно примет одну из двух возможных форм либо это будет диктатура с правлением меньшинства, либо новая форма

==681

правления, которая несмотря на сильную власть, станет демократической. Манхейм возглашает: если этот диагноз окажется верным, то все мы будет в одной лодке - Германия, Россия, Италия, Великобритания, Франция и США. Все мы, по мнению немецкого социолога, движемся в одном и том же направлении, к своего рода планируемому обществу. Вопрос лишь в том, будет ли планирование хорошим или плохим, появится ли планирование на базе диктатуры или на базе демократического контроля. За истекшие полвека в современном мире действительно произошли огромные изменения. Многие западные страны встали на путь целенаправленного внедрения общественных новаций. Значительно расширилась сфера государственного регулирования общественной жизни. Это и неудивительно: ведь диагноз Манхейма - не пророчество, это обобщение реальных тенденций общественного развития, учет тех факторов, которые действительно определяют ход событий. Под социальной технологией Манхейм понимал совокупность методов, которые оказывают влияние на поведение человека и служат в руках правительства сильным средством социального контроля. Но чем вызвана потребность в направляющей руке, в формовке общественных нововведений? По мнению немецкого социолога, это связано прежде всего с тем, что современное общество стало массовым. Многих западных исследователей в послевоенные годы интересовали новые формы связи между людьми и их группами, Генетически эта линия западной социологии связана с философскими учениями XIX века об иррациональности массовых движений и массового сознания. Многие социальные процессы описываются в ней как результат коллективных настроений, реализации жестоких влечений толпы. Западные социологи назвали массовым такое общество, в котором производство и потребление приобретают стандартизированный характер, политика определяется стихийными реакциями населения, а культура утрачивает уникальность и тиражируется для «всех». Переход капитализма к стадии государственного регулирования привел к растущей концентрации власти в руках монополистической элиты. По мнению Манхейма, новое знание можно использовать либо для увеличения эффективности управления, либо его можно превратить в инструмент, играющий на эмоциях масс. Характер социальной технологии, как полагает Манхейм,для общества даже более важен, нежели его экономическая структура или социальная стратификация. Что можем сказать по поводу этого прогноза мы, живущие в конце столетия? Западные страны за эти десятилетия

==682

пережили эйфорию по поводу возможностей социальной инженерии. Социальное знание было использовано для оптимальной наладки процессов, отлаживания всех сторон социального бытия. Но вместе с тем стало ясно, что никакое самое уточненное знание не постигает сложных сторон социального организма. Многие аспекты нашей жизни не поддаются регулированию. Более того, постоянно возникают эффекты бумеранга, приводящие к прямо противоположным следствиям, нежели те, на которые рассчитывали их инициаторы. Возьмем хотя бы два примера, которые иллюстрируют непредсказуемость социальных мер, направленных на общественные преобразования. Во многих западных странах в 60-е и 70-е годы расширилась сфера социальной помощи безработным. Государство взяло на себя функции устранителя общественных язв. Дело в том, что рост безработицы усиливает социальную напряженность. Гуманное

планирование по рецептам Манхейма как раз и предполагало разумное перераспределение общественного дохода. Часть денег, собранных в виде налогов, расходовалась государством для выплаты пособий. Казалось бы, нагляднейшая иллюстрация эффективности социальной технологии. Однако в реальности все оказалось намного сложнее. В западных странах постепенно складывалась социальная прослойка людей, которые вообще не хотели трудиться. Если можно выломиться из господствующей потогонной системы, сойти с дороги потребительской гонки, почему не воспользоваться этим шансом? В конечном счете такое планирование привело к снижению темпов общественного развития. В западных странах стала набирать силу так называемая неоконсервативная волна. Неоконсерваторы выступили против гипертрофированных форм социального управления. Они предлагали отвести государству, которому Манхейм пророчил роль верховной инстанции, функцию «ночного сторожа». Еще один пример. В США в отдельных странах был принят закон, согласно которому муж, оставляющий свою жену, обязан давать ей средства на жизнь. Это решение продиктовано стремлением социальных политиков каким-то образом приостановить процессы распада семьи, оздоровить нравы. Однако оставленные женщины повели себя непредсказуемо. Они охотно вступали в брак, соглашались на развод и получали финансовые компенсации. Закон, предполагающий облагораживание семейных отношений, привел к совсем иным следствиям. Идеология неоконсерватизма, которая утвердилась сейчас в западных странах, отвергает политику государственного регулирования всех экономических отношений, воскрешает практику частнопредпринимательской инициативы, про-

==683

возглашает идеалы индивидуализма. Диагноз Манхейма, если говорить по существу, оказался ошибочным. Социальная технология потерпела во многом фиаско. Как это ни парадоксально, Манхейм более проницателен в тех случаях, когда речь идет о «плохом» планировании, то есть о примерах бумерангова эффекта. Оценим по достоинству следующий абзац, который написан словно в назидание современным проектировщикам-финансистам в нашей стране: «Так, например, строгие меры по взиманию налогов могут быть эффективными с точки зрения получения от налогоплательщиков максимальной суммы в данный момент, однако они в то же время могут нанести удар по его платежеспособности и ослабить его способность вообще платить налоги в будущем. Инфляция может способствовать не только изъятию сбережений у определенных слоев населений, но и навсегда уничтожить их стремление к сбережениям.». Выходит, попытка Манхейма исследовать кризис демократии и либерализма обернулась неудачей? Такой вывод был бы в целом, на наш взгляд, несправедливым. Социологический анализ немецкого исследователя не сводится к умозрительным выводам. В работе прослеживается определенная теоретическая логика, рассматриваются конкретные социальные факторы и общественные условия. Все это помогает осознать сложные процессы нашего времени, несмотря на тот факт, что в общем развитие современного мира не пошло по пути, намеченному Манхеймом. Сохраняет свою эвристическую ценность тезис Манхейма о том, что большая эффективность тоталитарного государства (речь у немецкого исследователя идет не о способности тирании решать экономические или социальные проблемы, а об относительной стойкости режима) объясняется не столько его более эффективной и крикливой пропагандой, как это обычно считают, сколько пониманием того, что массовое общество не может управляться грубыми доморощенными методами, которые годились в эпоху ремесленников.

Не станем оспаривать и другое воззрение Манхейма, связанное со спецификой планирования. Этот термин немецкий социолог употребляет, разумеется, не как синоним тотального контроля со стороны социальной и индивидуальной жизни. Напротив, социальная технология призвана выполнить более скромные и, по мнению немецкого социолога, чрезвычайно важные задачи. Никто не может ожидать от человека, что он будет жить в обществе с неограниченным выбором. Ни человеческое тело, ни человеческое сознание не способно вынести бесконечного разнообразия. Какой вывод вытекает из данной констатации? Надо помочь индивиду сделать выбор в хаосе разноречивых и не-

==684

примиримых ценностей. Именно социолог может помочь обществу выполнить такую задачу выработать сферу консенсуса. Манхейм предостерегает от двух крайностей, которые сложились в современном обществе. С одной стороны, полная дезинтеграция системы ценностей, каждый живет по собственным жизненным установкам. С другой - тотальная регламентация общественной жизни. Социальная технология ищет пути для освобождения истинного и непосредственного социального контроля от разрушительных последствий массового общества, ищет способы, которые могут выполнять функцию демократической саморегуляции на более высоком уровне осознания и целенаправленной организации. Идея Манхейма о демократической саморегуляции общества, безусловно, сохраняет свою прогностическую силу. Для нашего общества на его нынешнем этапе развития этот идеал остается недосягаемым. Выбирая между диктаторским и демократическим планированием мы долгое время отдавали предпочтение первому. Но в то же время сама идея регулирования общественных процессов «сверху» не получила поддержки и на западе. Приветствуя процессы самонастройки внутри общества, многие западные мыслители скептически относятся к идее постоянного и целенаправленного «выпрямления» этого процесса за счет усилий государства. По мнению Манхейма, интеграция общества таит в себе огромные созидательные творческие возможности. Достаточно сослаться на опыт второй мировой войны, когда возникла реальная потребность в объединении усилий людей и целых народов. Нам надо внимательно изучить действие этих интеграционных механизмов, - подчеркивает немецкий социолог, - ибо будущее общества зависит от того, сможем ли мы обрести приемы, которые позволят нам достичь согласия по вопросу об основных ценностях и методах социальных реформ. Для читателей слово «планирование» сопряжено со сложным семантическим смыслом. Рассматривая план в качестве панацеи от всех бед мы довели этот процесс до абсурда. С одной стороны, отчетливо проявилось стремление отладить, отрегулировать все стороны социального организма, вмешаться в любые сферы индивидуальной и коллективной жизни. С другой стороны, стало ясно, что планирование не способно охватить всей сложности и динамичности социальных процессов. Оно само по себе вносит в общественную жизнь еще большую неразбериху, хаос, ибо порождает непредвиденные эффекты. Совершенно очевидно, что Манхейм не несет ответственности за такое осмысление понятия «планирование». Он специально подчеркивает: чем больше мы думаем о формах планирования, тем скорее приходим к выводу о том, что в

==685

наиважнейших сферах жизни надо намеренно воздержаться от вмешательства и оставить свободное поле для спонтанности, не искажая его ненужным управлением. Планирование, по мысли немецкого социолога, вовсе не обязательно означает координацию гусиных шагов. Но он же отчетливо сознает, что бюрократический и воинствующий дух тоталитарных государств исказил смысл планирования. Сохраняют свою ценность, как нам кажется, рассуждения К. Манхейма о социальной справедливости. Он подчеркивает, что поскольку демократический порядок основывается на демократическом согласии, этот принцип не только этический, но представляет собой одно из условий функционирования самой демократической системы. Вместе с тем автор уточняет: требование большей справедливости вовсе не обязательно подразумевает механическое понятие равенства. Это стремление, по его мнению, имеет неоспоримое преимущество: оно вполне осуществимо с помощью существующих средств реформирования общества и не нуждается в революционном вмешательстве, которое сразу же привело бы к диктатуре. Но как обеспечить всеобщее согласие в обществе? Если своеволие индивидов порождает хаос, а контроль государства чреват авторитарностью, на что можно уповать? Манхейм развивает в своей работе теорию групп, рассматривая коллективные и так называемые первичные группы как основу для достижения более надежного компромисса. Однако, как уже отмечалось, групповое сознание нередко описывалось в западной социологии в терминах коллективной психопатологии. Практика нацизма с его апелляцией к толпе еще более содействовала укреплению такой позиции. Манхейм решительно порывает с этой традицией. Он критически оценивает исследования психологии толпы. По его мнению, человек и в толпе может сохранить свою суверенность, не поддаться стадным инстинктам. Коллективы вовсе не обладают только разрушительным потенциалом. Манхейм в этом опирается на опыты и исследования первых десятилетий XX столетия, когда социологи анализировали психологические механизмы поведения людей в небольших (чаще всего производственных) коллективах. Проводя различные исследования в области промышленной социологии, жизни современного города, социологического изучения армии, экспериментаторы зачастую неожиданно для себя и даже вопреки собственным гипотезам - стали обнаруживать все новые и новые факты значительного влияния формальных и неформальных групповых отношений на усвоение единых для данной общественной системы норм и ценностей, - влияния, о котором при первом подходе (в начале века) они знали очень немногое.

==686

Тем самым как будто бы начала находить подтверждение мысль о том, что в социальной практике нужно опираться не на сознание индивида, а на сознание группы, ибо именно оно практически значимо, обусловливает единственно эффективный способ воздействия на людей. Мы видим, что анализ в целом двигался от изучения отдельного индивида, взятого в его единичных контактах с другими людьми, к изучению малой группы и далее - к рассмотрению более широких социальных общностей. Манхейм придает понятию «группа» положительный смысл. Он отмечает, что если новая система начинает с разрушения старых руководящих групп общества, то она разрушает также все традиционные

ценности европейской культуры. Лишь совместно люди могут вдохнуть новую жизнь в те элементы традиционной культуры, которые представляют ценность и могут развиваться путем творческой эволюции. Если мы хотим сохранить великие традиции западной цивилизации, то мы должны энергично защищать те права индивида, от которых зависит истинная свобода. По мнению Манхейма, прогрессивные группы в обществе тем охотнее выступают и будут выступать за реформы, чем явственнее станет угроза тоталитаризма. В либеральной концепции элитизма масса характеризуется с умеренных позиций. Предполагается, что элита способна повести ее за собой. Поэтому широкие слои населения выступают в роли опекаемых, готовых последовать за четко обозначенными провозвестиями избранных. В соответствии с этим формируются и способы достижения идеала: они, как правило, представляют собой социал-реформистские программы. Предлагая изучать принципы, лежащие в основе общественного развития, Манхейм склонен видеть большое общество разделенным на малые группы, в которых собственно и вырабатываются условия консенсуса. Именно группы, как полагает автор, помогают привести господствующие нормы в соответствие с изменяющимися историческими и социальными сдвигами. Этот вывод немецкий социолог оценивает как общесоциологический закон. Он подчеркивает, что сократовское размышление в своей первоначальной форме было первым симптомом демократических изменений в обществе, Группа интеллектуалов пыталась создать науку, которая должна была подвергнуть критическому рассмотрению старые моральные нормы, а также мифические представления. Мыслители пытались разработать рациональные нормы, которые соответствовали бы городскому обществу и гармонизировали бы с новым образом мысли. По мнению Манхейма, данная этическая система представляла собой рациональный путь восстановления этических

==687

норм в малых группах, которые растворились вместе с обычаями. Осмысливая этот опыт прошлого, автор высказывает предположение, что единственный путь помешать диктаторам - это создать в нашей среде объединение различных социальных групп. Индивид теряется в невидимом обществе, так как он не придумывает новые нормы. Это удел социальных общностей. В результате ослабления групповых уз возникает моральный хаос, в котором религиозные нормы, семейные традиции и мораль добрососедства теряют почву. Здесь Манхейм обозначает проблему, которая, как он полагает, была осознана в греческой трагедии, где был разработан метод группового катарсиса. Вопреки стойкой социологической традиции автор предлагает отказаться от предубеждения, что групповое взаимодействие может порождать лишь массовый психоз, что группы и массы обречены быть поживой идеологий. Теперь на исходе XX столетия мы можем поразмыслить: насколько оправдана вера Манхейма в очистительный групповой катарсис. Действительно ли именно группы могут приостановить разрушительные процессы в обществе? Правомерен ли призыв немецкого социолога: демократия должна научиться использовать силы группового взаимодействия в позитивном русле? В целом можно отметить лишь неоправданную идеализацию группы и массы в работе Манхейма. Нет сомнений в том, что группа действительно способна быть мощным средством социализации, утверждения норм, выработки новых типов поведения. Конечно, и сегодня крайне важно как можно больше узнать о характере коллективных норм и коллективных потребностей, о их социальном и психологическом происхождении, их функциях в прошлом и в современном обществе. Тоталитарные режимы, в частности, сталинизм, стремятся разорвать естественные групповые связи людей, семейные, родственные, профессиональные и иные узы. Основой тоталитаризма служит атомизированный

индивид, выломившийся из прочной сетки межчеловеческих отношений. С этой точки зрения укрепление группы действительно выступает как важная социологическая и демократическая проблема. Но нельзя отвлечься и от того факта, что внутри группы рождается стойкий конформизм, а иногда и фанатизм. Мы знаем сегодня, что многочисленные попытки найти в группе новую модель социальных связей часто оборачиваются неудачей. Малые образования фатальным образом копируют те модели поведения, которые складываются в большом обществе. В группах нередко проявляет себя то разрушительное, дионисическое начало, которое критически оценивает H.A. Бердяев в работе «Философия неравенства». Абстрактное противопоставление индивида и группы, на котором

==688

настаивает Манхейм, приводит подчас к дискредитации индивидуальных реакций как заведомо лишенных смысла. H.A. Бердяев считал, что в исторической действительности нельзя видеть лишь свершение судеб индивидуального человека - атома и масс, механически соединяющих эти индивидуальные атомы, произвольных человеческих коллективов. Общества - реальные организмы. Обращаясь к своим оппонентам по социальной философии, H.A. Бердяев писал: «Для вас существуют только атомы и массы»2. По мнению русского философа, в истории нужно видеть свершение судеб наций, человечества, мира как реальностей, как конкретных общностей. Критикуя либеральный подход к социальным проблемам, Манхейм отмечает, что эта идеология всегда исходила из отрыва индивида от социального окружения. Звеном, которое могло бы связать изолированного человека с общественным контекстом, у Манхейма оказывается группа. К сожалению, работа, претендующая на диагноз нашего времени, на оценку широких социальных и ценностных сдвигов, оставляет без внимания судьбы нации, народов, жизнь всего человеческого рода. Как уже отмечалось, Манхейм уповает в основном на группы. Это, конечно, обуживет социальную матрицу современно жизни. Более того, в истолковании групп автор усматривает широкую мировоззренческую традицию. Он отмечает, что уже эпоха Просвещения знаменовала собой не только новое направление идей, но и серию попыток нового вида группового анализа. Прежде чем согласиться с расхожим убеждением, будто массы способны лишь к иррациональным поступкам, Манхейм предлагает провести тщательный анализ конкретных случаев из истории и современности, свидетельствующих о том, как умелое разрешение проблем привело к просвещению и групповому катарсису. Проследуем за Манхеймом и увидим, что ничего конкретного за этой констатацией нет. Он отвергает диагноз «восстания масс», проделанный Ортегой-и-Гассетом. Немецкий исследователь полагает, что у многих западных мыслителей не проводится сознательное различие между конкретными формами групповой интеграции. Далеко не всякое скопление людей по словам Манхейма, образует толпу или массу. Но где же те группы, в которых отмечена внутренняя согласованность, где те социальные общности, что повышают духовный уровень своих членов? Никаких конкретных ссылок у Манхейма нет. Да и нам, обретшим сложный и противоречивый опыт политической практики, трудно подкрепить чем-то реальным общие социологические выкладки автора. Гораздо убедительнее Манхейм в анализе групповой стратегии нацизма. Нам понятно, что тоталитарный режим, ==689

разрывая традиционные "социальные связи, в то же время насаждал новые социальные группы, объединенные единством целей. Мы видим, что группы оказывают сильное влияние на человека. Каждая группа сохраняет свою целостность, она поддерживает своих членов и руководит их поведением. Напомним, иллюстрируя эту мысль автора, хотя бы следующее. Во время второй мировой войны пропаганда союзников была весьма неэффективной. Она наталкивалась на групповые барьеры, за пределами которых многое оценивалось именно через групповые стандарты. Немецкие летчики, сбитые над Лондоном, отказывались верить, что их ведут по улицам этого города. Ведь согласно групповым представлениям, этот город разрушен. Пленные больше верили собственным предрассудкам, сложившимся в группе, нежели реальности. Зато в конце войны, когда групповые узы стали разрушаться, повысилась и эффективность союзнической пропаганды. Пока люди находятся под влиянием своей группы, они невосприимчивы к постороннему влиянию. Манхейм подчеркивал, что механизм гитлеровской стратегии состоял в том, чтобы сломить сопротивление индивидуального сознания путем дезорганизации групп, к которым эти индивиды принадлежат. Человек без группы подобен крабу без панциря. Гитлер стремился разрушить традиционные группы и как можно быстрее создать собственные. Манхейм выступил как социальный критик тоталитаризма. Но возможно ли изобличение деспотии без анализа феномена идеологии. В западной философской и социологической литературе нет, пожалуй, другого произведения, кроме публикуемого труда Манхейма «Идеология и утопия», в котором столь развернуто был бы проанализирован феномен идеологии. Развивая исследовательские традиции, заложенные К. Марксом и Э. Дюркгеймом, немецкий социолог описал различные типы мышления, выявил их социальную обусловленность, показал психологические корни коллективных мифов, раскрыл эмоциональные и жизненные импульсы, объясняющие приверженность к фальсифицированному сознанию. Для современного читателя работа К. Манхейма «Идеология и утопия» представляет особый интерес. Наше общество пережило длительный период нарастающей идеологизации. Тоталитарный строй поддерживался всепроникающей индоктринизацией масс. Вместе с тем в общественной практике складывалось крайне упрощенное представление о возможностях воздействия на умы людей. Предполагалось, что достаточно обратиться к человеку с набором логических доводов, чтобы превратить его в своего единомышленника. Если же этого не происходило, то рождалось подозрение, будто те, что не в состоянии воспринять очевидные и непог-

==690

решимые истины, имеют некий изъян в собственном сознании. Критический настрой мысли, присущий творческому человеку, потребность вступить в дискуссию оценивались как проявление инакомыслия. Податливое, конформистское сознание, напротив, идеализировалось. Производство социальных мифов было поставлено на поток... В такой системе представлений и в самой социальной практике игнорировались феномены сознания, его многомерность, сложность. Не принималось в расчет и то обстоятельство, что мышление человека, по существу, вырастает из всей психологической структуры личности. Человек действует эффективно

только тогда, когда каждый шаг его действия апробирован личным разумом, освящен его чувствами, вызван к жизни его персональной волей. Для сведения всех этих «лучей» в одну целеустремленную точку человеку и необходима некая целостность - мировоззрение. Личность, как выясняется, не может действовать, если в ее сознании не выстроилась относительно целостная картина мира. Человек стремится обладать осмысленной картиной происходящего. Он пытается рационально и эмоционально воссоединить элементы своего социального и индивидуального опыта, ищет ответы на вопросы бытия, потому что в них оправдание и его собственной жизни. Там, где утрачивается творческая потребность к осмыслению бытия, где никнут запросы духа, критического поиска, действительно вступает в свои права пассивное существование, аппатия. Стремление к целостной, неразъемной картине мира, вероятно, глубинная, трудно насыщаемая потребность человека. Но на пути к познанию истины человек встречается с множеством помех, имеющих отношение к самой работе сознания. Потребность в философском осмыслении «человеческой природы», различных «отклонений ума», массовых заблуждений и предрассудков выявилась давно, еще в античности, начиная с Платона. Способно ли сознание отражать истинное положение вещей? Можно ли преодолеть заблуждения? Что мешает разуму в познании мира? Широкая картина внутренних коллизий сознания, нарисованная европейскими философами от Платона до Бэкона от Кондильяка до Маркса, затрагивает сложный комплекс познавательных, социологических и психологических проблем сознания и общения людей. Философы пытались раскрыть трудности взаимопонимания, особенности сознания, понять истоки склонностей людей следовать ложным схемам. Европейские философы уделили немало внимания поставленной Бэконом проблеме «идолов сознания», как английский мыслитель называл предрассудки, мешающие правильному пониманию вещей и событий. Вслед за ним многие

==691

исследователи были убеждены в том, что процесс познания можно совершенствовать, раскрывая происхождение и влияние ложных представлений. Они обратили внимание на психологические причины коллективного ослепления. В частности, отмечалась склонность людей некритически воспринимать мнения, получившие широкое распространение, что и порождает всякого рода стереотипы. Вот почему в массовом сознании интенсивная аналитическая работа нередко соседствует с преднамеренным упрощением картины мира, с тягой к облегченным стандартам. Мыслители XVII-XVIII вв. понимали духовные процессы как очищение сознания от предрассудков, надеясь с помощью просвещения окончательно преодолеть массовые заблуждения. Однако на практике они сталкивались не с исчезновением духовных трафаретов, а со стойкостью «идолов сознания», с ростом политических предрассудков. Исследователи, обращающиеся к социологическому наследию К. Манхейма, отмечают обычно схожесть его взглядов с тем, что писал об идеологии К. Маркс. Такая связь действительно может быть прослежена. Тем более, что сам немецкий социолог называл Маркса в числе основателей социологии знания. Однако вопреки расхожему мнению важно подчеркнуть, что Манхейм отнюдь не исказил и тем более не вульгаризировал Марксовой концепции «ложного сознания». Напротив, он пошел значительно дальше в раскрытии корней идеологии, ее первоначал.

Выражение «научная идеология», на наш взгляд, из разряда тех лукавых специфических образований, которые проникают в нашу лексику. Для понимания концепции Манхейма важно сразу разграничить классический миф и социальную мифологию наших дней. Миф как самостоятельная форма сознания возник в глубокой древности, еще до появления религии. Это выдающееся достояние человеческой культуры, ценнейший тип человеческого бытия. Он одухотворен идеей всеохватности, универсальности, цельности мира. В последние столетия, как отмечает и Манхейм, происходит своеобразная политизация мифа. Он как бы утрачивает онтологическое бытийное содержание, присущее классическому мифу. На первый план выдвигается его функциональный смысл, то есть способность сплачивать людей, развязывать политическую энергию. Социальный миф - это стойкое, духовное образование, которое в наглядной упрощенной форме выявляет волю и интуицию людей, аккумулирует их психическую энергию и воплощает ее в конкретных образах. Ущербность идеологии, по мнению Манхейма, в том, что она всегда связана с сектантским, партикуляристским сознанием. На характер мифотворчества влияют ценности, ==692

коллективно-бессознательное и волевые импульсы. Многообразие форм мышления, как считает немецкий социолог, не может служить помехой или вообще стать проблемой в такие исторические периоды, когда социальная стабильность становится основой и гарантией внутреннего единства мировоззрения. Всем строем своего анализа Манхейм как бы откликается на многие проблемы, которые волнуют сегодня наше общество. Мы никогда не вырвемся из оков идеологических постулатов, идеологических сетей, если будем решать свои проблемы в доктринерском доминионе мысли. Не может все богатство и многообразие совокупного духовного опыта вылиться в нечто одномерное, ибо само по себе это исключает идею многообразия. Сегодня мы находимся в ситуации, когда потребность в универсальном, всечеловеческом взгляде на жизненные процессы должна доминировать. В целом ход рассуждений Манхейма, его общие теоретические посылки, прогностический пафос не утратили своего значения. Напротив, они побуждают к более основательному диагнозу современной эпохи. Примечания 1

Бердяев H.A. Философия неравенства. Письма к недругам по социальной философии.-Париж. 1975. с.32. 2

Бердяев H.A. Философия неравенства. Письма к недругам по социальной философии.- Париж. 1975. с.33.

==693

Указатель имен'

Августин Адлер Аристотель АрндтЭ.М.189

Аврелий А.

192, 383,

570 410 550

266,

655

Бакса Я. 660, 66Î, 664, 667 Бакунин М.А. 120, 184, 204, 273, 275 Бейнс 569 Беккер Бердяев H.A. 676, 677, 679, 688,

Э.И.

689,693 Бёлау Бёме Бенгель Бергсон А. Бёрк Э. 104, 450, 580, 581, 628-

Я. И.А. 116,

632, 655, Беркли Бернард, герцог Саксен-

661, Дж.

Веймарский Вехам Бехам Бисмарк Блох Э. 272 Бональд Бонн Брандис Бринкман Бродреро Брупбахер Бухгольц Буркхардт Бэкон Ф. 60, 263,406, 691 Вакенродер Вебер 523, 658, 673

268, 662,

де М.Ю.

655,

К.

662, К.

Ф.

204, Я.

В. А.

665 18 628 272 272 200

Б. Г.З. О.Э.Л. Л.

266 557 189 651

Г. 132,

663 320 663 667 268 275 628 570 662 152,164,211,27f,

Вебер 173, 225,254,263,265, 300,324,355,398, 402, 408, 593,595, 659, 664, 671, 675

180,

М.12,69,90,99,160,163, 192,212,216, 290, 401, 553, 586,

191, 270, 399, 514,

510,

Вейссе X. 658 Вейцзеккер К. Г. фон 410 Вексберг 410 Вендер Л. 492 Вестфаль В. 255 Виланд K.M. 622 Винкельман И. И. 401 Вольтер Ф.М. 636 Вульф М. 489 Гаманн И.Г. 622 Гарденберг 658

К.А.Ф.

фон

619,

628,

Геббель Φ. 357 Геббельс И. П.511 Гегель Г.В.Ф. 173,193-197,213,216,218, 274,275,591,592,603,605607, 645, 666 Гейзенберг В. 256 Гейне Г. 653, 658, 668 Геллер Г. 666 Гентц Ф. 580, 628, 662, 666, 667 ГердерИ.Г.188,622 Герлих189 Герт Г. 564 Гёте И.В.197,274, 626

29,

63, 652-654,

65,129,130, 655,656,

Гиммлер Г.511 Гинсберг М. 399 Гирсбергер Г. 273 Гитлер А. 451, 498-502, 538, 564 Глоувер(Гловер) 569

Курсивом выделены страницы «Примечаний» 694

695

ГоббсТ.18 Гольц Г. фон дер 189 Граб Г.Й. фон 399 Гримм Я. 273 Грюневальд (Нитхардт М.) 272 Гуго Г. фон 664 Гумплович Л. 260 Гуссерль Э.671, 675 Дальтон 660 Декарт Р. 18 Дестю де Трэси А.Л.К. 264

Джеме У. 441 Дильтей В. 44, 261, 651 Дорен А. 271, 273 Достоевский Ф.М 381,531 Дройзен И.Г. 170 Душ 658 Дьюи Дж. 386, 399, 409 Дюрер А. 272 Дюркгейм Э. 305, 418, 690 Жид А. П. Г. 657 Залош Б.671 Зиммель Г. 328, 399, 605 Знанецкий Ф.В. 485 Зомбарт В. 69, 263, 266, 619, 662 Зусман М. 275 Иерузалем Иоахим Флорский 181

В.

260,

276,

409

Кант И. 18, 513, 582, 634, 641, 648, 666 Карлштадт (Боденштейн А.) 192, 272 Келлер Клейст Кпопшток Коген Кокцейус Колридж Кондильяк КондорсеМЖА.Н. КонтО.118 Краус 661 Кули Кунов Г. 273

Г. Г

фон Ф.Г. Дж. И. С.Т. де

Э.Б.

Ч

X.

67,

429,

549,

209 622,666 622 413 189 666 691 188

571

Кьеркегор 634

(Киркегор)

С.

20,

217,

Лавров П.Л. 400 Ламартин А.М.Л. де 173, 27f Ландауэр Г. 165,169,190, 218, 275 Ласк Э. Лассуэл Лебон Г. Лёве А. Лейбниц Ленин В.И. ЛессингГ.Э.189,622,658 Лист ЛоккДж. Лукач Дьердь (Георг) 211, 231,

75,

671,

Г.Д.

398, 300, 277, Г.В. 267,

402, 403, 268,

675 400 496 405 18 421

Фридрих

661 18,66f

С.

666

260,263,267, 665, 667, 671, 675 Люблинский Лютер М. 272 Мабли Г. Б. де 664 Макиавелли Н. 60,120, 358 Макмиллан 413 Малиновский Б.К. 410 Мальборо Дж. Ч. 498 Мандевиль Б. де 409 Манхейм 675-690, 692-693 Марвиц 663

К.

569,

Ф.А.Л

Маркс К. 213,216,231,259,260262, 267,268,273, 358,421,578,591,603,618, 653, 692

660,

195,637, 38,108,109, 275,

654,

671-674, 638,

657,

130,

204,

290,

324,

658,659,661,

691,

Маус X. 672 Мёзер К.Ф. 657 Мёзер 628,629,632-639, 662,663

Ю.195,602,

603,

610,

613, 648-651

Мейер Э. 656 Мейзель Ф 663 Мейнеке Ф. 271, 274, 307, 308, 666 Мерриам К.Э. 4f0 Местр Ж де 655, 662-665 Меттерних К.В.Л. 623, 653 Мецгер В. 666

Михайловский МилльДж.С.406 МонтеньМ.де20,412 Монтескье Ш.Л. 621, 629, 656, 657, 663,665 Mop Мориц Моррас Ш. 400

Η.Κ.

T.

Муссолини Мэйн Мюллер А. 580, 603, 604,607, 610,

400

171,

172,358 658

К.Ф. Б.

120,

268-270 581

Г.

625-631,639,641-^46,R49651,658-66ί,666-β67 Мюллер МюнцерТ. 180, 181, 183, 184, 191,

И.

274

Й.

401

М. l

275 275 260

192, 216, 271,272,274 Надлер Наполеон I Бонапарт 67, 68,110, 122,267,403 Нетлау Николай Ницше Ф. Новалис (Ф. фон Гарденберг)

23,

27,

259,

624-626, Ньюман Ньютон И. 282

633,

648, Дж.Г.

Овсянико-КуликовскийД.Н. Огборн Оппенгеймер Φ. 260, 263, 275,

658-

661 648 400 409

У.Ф.

655,67Î Ортега-и-Гассет Оуэн Р. 205

X.

402,

496,

689

ПаретоВ.116,118,213,216,260, 268, Паскаль Пенц Петен Пиндер Пифагор Платон Постан Принс-Смит Прудон Пшивара Э. 648

Б.

269,309,399,400 648 272 570 286 27 691 400 6β1 120

20, Г. Ф. В. M. П.Ж.

Радвани 273

Ранке Л. фон 92, 105,173, 606, 656,659 Рахфаль Раценгофер Реваи Рейбо Реквадт 274 Рёскин РигльА.315,576 РиккертГ. Роден Ротхакер Руссо Ж.Ж. 621

Ф. Г.

655 260 275 332

Л. (Раскин) П.

Дж. Р.

560 662,

Э.

107,671,675 663 606

Савиньи Ф.К. фон 269, 274, 581, 606, Сен-Симон Сигеле С. 402

К.А.

630, 205,

332,

643 358

Смит А. 38, Сократ Сорель Ж. 116-118,120,123,268, 269,667 Спенсер Сталин И.В. 267, 421

358,

403,

Г.

404,

409,

401

661 14

.

Тафт Дж. 486 Тейлор Теннис Тик Тиллих Токвиль Толстой Томас Тоуни Траверс Трейчке Трёльч Трешер Ф.М. 493

Ф.У.

431,

537,

Л. П. де

А. Л.Η.

654, 516,

У.А. Р.Г. Г. Э.

571 Ф.587 662 407 657 549 485 430 Р.413 659 69

Уотсон Дж.Б. 409 Фихте Фома ФрайерГ. ФранкС. Франциск I 657 Фрейд Фридрих Фридрих 657,659

И.Г. Аквинский

3.

213,

260,383,410,

А. Великий

II

107,666 570 193,407 192

512,

92,618,

488 666 656,

696

Фридрих Фромм Фурье Ф.М.Ш. 205 Хайдеггер Хейдрих Херцлер Хобхауз Холл Хорни Хух Р.275

Вильгельм

IV Э. M. Э. И.О. Л.Т. К. К.

640 411 270 272 408 399 192,272 488

Цинцендорф Н.Л. 189 Чемберлен Чемберлен Черчилль У. 473, 501,502

Н. Х.С.

471 309

ШандА.Ф.4М Шатобриан Ф.Р. де 597 Швенкенфельд 192 Шелер М. 225,233,249,260, 263, 270, 289, Шеллинг Ф.В.И. 274, 666

656,671,

672,

675

Шеффле А.Э.Ф. 98 Шеффель Г. 658 Шилдер П. 494, 495 Шиллер Ф. 666 Шлегель Ф. 626, 658-660, 666 Шмидт К. 660 UJMHTTK.107,263,264,27Ï ШпаннО.211 ШпенглерО. 312 ШпенерФ.Я.189 Шталь Ф.Ю.120,130,149,197, 229, 273, 274, 579, 605, 607 639, Штейн Л. фон 332, 358 Эйкхорн Экхарт Энгель Энгельс 275 Юм Юнг К. Г. 570

656,

И. Ф.

191, Д.

А. (Мейстер И.Я. 205, 18,

661

Экхарт) 262,

267, 61,

493 272 658 273, 213

697