Позывные памяти:41-45

ПОЗЫВНЫЕ

ПАМЯТИ 41-45

Алексей СУХАНОВСКИЙ

ПОЗЫВНЫЕ

ПАМЯТИ 41–45

События Великой Отечественной войны — это опорные точки нашей великой истории, неисчерпаемый источник преемственности поколений и победных традиций в воспитании молодежи. Второй важный момент — это военно-мемориальная работа, основанная на памяти о войне. Речь идет о реставрации и возведении новых памятников. Кроме того, многое предстоит сделать по паспортизации воинских захоронений, по поиску и преданию земле останков погибших воинов… В крови, в традициях нашего народа, народов России всегда была особая любовь к Родине, готовность к ее защите, к самопожертвованию, если нужно. Так было во все времена нашей великой истории. И сегодня у нас много заслуженных людей, тех, кто внес и вносит огромный вклад в защиту, в восстановление, в развитие нашей страны. А государство, конечно, обязано уделять и будет уделять этим гражданам особое внимание. Наши ветераны — это люди старшего поколения, всем им уже за семьдесят, а комуто уже и за восемьдесят лет. Это наши отцы, матери, наши дедушки и бабушки. Внимание к ним имеет огромное воспитательное значение. Не зря у нас говорят: как мы относимся к своим родителям, так и наши дети будут относиться к нам самим.

Нашей Победе — 60 лет. Великая Отечественная война далека от нас по времени и очень близка нам по духу такой понятной жертвенности, близка кровной, родственной связью с поколением фронтовиков и тружеников тыла, отстоявших нашу Россию… Ненецкий округ не был районом боевых действий. Но и будни глубокого тыла выдались неспокойными. На его территорию враг посягал с воздуха и с моря. С родной земли уходили на фронт северяне: одна команда за другой. Нарьянмарцы, печорцы, тундровики, оставившие свои дома и чумы ради святого дела — спасения Отечества. Оленеводы, рыбаки, рабочие, служащие, вчерашние школьники — все они не пожалели жизни для нашей великой Победы, стоившей так дорого и потому для нас бесценной. Тысячи и тысячи наших земляков не вернулись с кровавых полей жестоких боев… Ненецкий округ напрягал все силы, собирал последнее для нужд сражающейся армии и воюющего флота. Наш тыл был беззаветно самоотверженным тружеником. Наши солдаты на фронте прославились как отважные ратники, воевавшие стойко, мужественно, героически. Люди Ненецкого округа, защищая свою любимую Родину, отдавали Победе все. И даже немного больше… В этой книге вас ждет поразительная встреча с фронтовиками, живущими ныне в Ненецком автономном округе. Их негромкие откровения потрясающи. Ветераны не бравируют подвигами. Их монологи — короткие повести скромных героев, чернорабочих войны. Они говорят о том, как было трудно и страшно на той войне. Они скупо рассказывают о том, как жили и умирали, страдали и радовались. Они повествуют о том, что запало в душу с тех огненных времен, скрывающихся за пеленой лет. Из того давнего времени через призму их памяти светит высокая звезда нашей Победы. Запомните ее вечные позывные: 1941–1945… С Победой вас, дорогие мои земляки!

Владимир ПУТИН, Президент Российской Федерации

Алексей БАРИНОВ, глава администрации Ненецкого автономного округа

Дорогие читатели! Перед вами — книга-откровение, книга-открытие, книга от кровей нашей Победы. У России такая книга одна: в ней показаны все ныне здравствующие ветераны Великой Отечественной, проживающие в одном субъекте Федерации Ненецом автономном округе. Каждая из страниц книги пропитана живой памятью о войне, ее болью, ее будничным, негромким героизмом поколения, которое мы по праву называем стальным. Эти люди, ваши земляки, в молодые годы совершили невозможное. В грозный час испытаний они выстояли, дорогой ценой сохранив Отечество. Фронтовики и труженики тыла Ненецкого округа рассказывают о своей войне, о том, что запомнилось, о том, что пришлось увидеть и пережить. Война поставила то поколение на тон кую грань между жизнью и смертью. Они видели войну без прикрас, жили в это время большой всенародной бедой и собрали все свое мужество, чтобы победить. Им повезло остаться в живых. Вместе с народом им довелось пройти через немыслимые испытания послевоенных лет и опять-таки победить: дожить до славного юбилея 60-летия Великой Победы. Наша книга неоднородна по структуре и состоит из трех частей. Одна рассказывает о вкладе округа в Победу. Вторая — это война глазами людей военного поколения. А третья повествует о последних днях жизни нижнепёшца Алексея Калинина, летавшего в легендарном экипаже Гастелло. Он погиб в первые дни нашествия, но имя его воевало, работало на Победу и сегодня может быть близким нам примером мужества и патриотизма. Наше авторство мы разделяем с вами. В создании книги приняли горячее участие многие жители округа, ведь тема войны — священная для каждого. Нам помогали взрослые, отыскавшие в семейных архивах редкие фронтовые фотографии. Нам помогали школьники округа, нарисовавшие войну такой, какой ее видят они, дети мирного времени. Работа над этой книгой показала, насколько крепка в Ненецком округе связь времен, связь поколений, насколько прочна преемственность нашей Памяти. Ветераны вспоминали былое. Им по-человечески тяжело бередить старые раны. Временами, слушая откровения фронтовиков, испытываешь оторопь, становится просто не по себе… Услышьте этих людей душой, почувствуйте нерв времени, ощутите теплое прикосновение Победы, свято роднящей всех нас спустя и шесть десятков лет… Игорь Слободянюк, Алексей Сухановский

Отдать Победе все. И немного больше... Ненецкий округ в годы Великой Отечественной войны (1941–1945) ...........6

Стальное поколение Великая Отечественная в рассказах ветеранов войны, жителей Ненецкого автономного округа.....................................................................20

«А.А. Ка…», или Лебединый дух Пять дней из жизни дальнего бомбардировщика.......................................196

Ненецкий округ в годы Великой Отечественной войны (1941–1945)

Тундровые вездеходы войны: ненецкие олешки. Карелия, 1942 г. Оленетранспортный эшелон. Катя Ардеева, 3а класс, МСОШ № 4, Нарьян-Мар, НАО

Военные сводки. Людмила Дяченко, 7-й класс школы с. Нижняя Пёша, НАО

победе все

И немного больше…

История порой слишком увлекается модой и поветриями. Краеведение кажется более серьезным и бережным в отношении своей родной земли и ее людей. Оно бытописует лета такими, какие они есть, без особых прикрас, но и без пробелов. По совести. Поэтому, положась на кровное родство истории и краеведения, очертим круг основных событий, происходивших на территории Ненецкого округа в годы Великой Отечественной войны. Мы излагаем факты вне оценок. Эти факты сцементированы кровью фронта и потом надрывной работы в тылу. Какие-то комментарии здесь неуместны. Документы времени войны подтверждают: Ненецкий округ работал на Победу, не жалея сил и ресурсов. Оленеводы, рыбаки, охотники, авиаторы, рабочие и колхозники, речники, портовики, служащие учреждений и предприятий, домохозяйки и школьники стали настоящими героями, вложившими толику своего негромкого подвига в народное авторство великой Победы. Войну тихий и мирный Нарьян-Мар, погруженный в будничные заботы, встретил готовностью встать на защиту Родины. По всему округу прошли митинги. В окружной столице перед собравшимися выступили секретарь горкома партии Звягин, председатель окрисполкома Попов, представитель горкома комсомола Дуркин и окрвоенком Панов. Многолюдные митинги состоялись в морском порту, на лесопильном заводе, на моторно-рыболовной станции. Выступавшие на них выражали решимость разгромить захватчиков и с утроенной отдачей трудиться в тылу. «Мы, водники Печорского порта, заявляем, что будем работать высокопроизводительно, четко, по-военному, не считаясь со временем, отдавая все силы, всю энергию для Победы». Это слова одной из резолюций митинга, каких было принято множество… В военкоматы в первые дни войны поступили сотни заявлений от добровольцев с одной просьбой: отправить на фронт, в действующую армию. Партии мобилизованных отправлялись одна за другой и зимой и летом, пополняя части РККА. Летом команды призывников уходили, как правило, на пароходах по морю. Зимой новобранцы добирались до ближайшей железнодорожной станции Ираель (Коми АССР) пешком, на перекладных. Почти 700километровый путь в округе до сих пор называют Дорогой мужества. В одной из первых сводок Совинформбюро прозвучали сведения о подвиге, совершенном экипажем бомбардировщика капитана Николая Гастелло. Среди фамилий героев, совершивших огненный таран, земляки услышали имя стрелка-радиста Алексея Калинина, уроженца села Нижняя Пёша… На начало 1941 года в округе проживало 38 650 человек. В ряды Рабоче-крестьянской Красной Армии за годы войны было мобилизовано 9383 человека. С фронтов Великой Отечественной, как считалось до 1995 года, не вернулось 3046 человек. Современные исследования показали, что эта цифра больше минимум на треть. Установление имен всех жителей округа, павших на фронтах войны, ведется и по настоящее время. Наступит день, и мы назовем всех, отдавших жизнь за Отечество… 30 августа 1941 года немецкие бомбардировщики совершили налет на радиоцентр главного управления Севморпути на мысе Канин Нос. К концу года была организована система ПВО окружной столицы.

отдать

Отдать Победе все.

7

победе все

отдать Оленьи упряжки на партизанской тропе. Карелия, 1942 г.

Проводы призывников. Всех их ждет война... Нарьян-Мар, 1939 г.

В сентябре 1941 года в Нарьян-Маре была создана школа медицинских сестер с шестимесячным сроком обучения, после окончания которой выпускницы отправлялись на фронт. С 1 октября на территории округа был развернут всеобуч по 110-часовой программе для подготовки военного резерва с привлечением населения 16–50-летнего возраста, а также организовано обучение по программе противовоздушной и химической обороне (ПВХО) населения в возрастном интервале от 16 до 60 лет. 26 октября в Нарьян-Маре было проведено первое двустороннее тактическое учение с привлечением бойцов народного ополчения и всеобуча. К 1943 году большинство населения округа уже прошло ПВХО, поэтому стали обращать внимание на подготовку не привлеченных к военному обучению категорий: снятых с военного учета мужчин и женщин. Задачей ОСОАВИАХИМа, помогала армии и флоту создавать кадры бойцов, и в военное время организация готовила для фронта стрелков, лыжников, истребителей танков, радистов, пулеметчиков. В сентябре 1941 года отделение Красного креста (РОКК) в дополнение к школе медсестер организовало курсы медицинских сестер. За годы войны были сделаны два выпуска: в 1943 и 1944 годах. Осенью 1941 года сбор средств в Фонд обороны был дополнен сбором теплых вещей для воинов Красной Армии. На 15 октября 1941 года в армию из округа было отправлено109 полушубков, 18 меховых жилетов, 1222 пары рукавиц, 507 шапок-ушанок, 1083 пар нательного белья, 358 пар валенок, 908 пар шерстяных носков, 258 свитеров, 200 штук овчин, 110,2 кг шерсти, 155 пар липт, 81 пара тобоков и пим и многое другое. Специально для армейских нужд оленеводческие совхозы и артели округа шили меховую обувь — тобоки и липты. К 20 января 1942 года было изготовлено и отправлено на фронт 2636 пар тобоков и 1764 пары липт. Всего за годы войны на фронт послано более 31 тыс. различных теплых вещей. Девушки и дети посылали на фронт подарки для бойцов. Началось движение по сбору денег на строительство танковой колонны для РККА, проводились многочисленные воскресники.

Личный состав оленетранспортного эшелона на марше. Отдых в пути. Тиманская тундра, 1941 г. По инициативе школьников Оксино был начат сбор средств на постройку звена самолетовистребителей «Комсомолец Заполярья» и «Пионер Заполярья». Развернулось движение охотников под лозунгом «Больше пушнины, больше куропатки!» Народное хозяйство округа с первых дней войны перестраивалось под требования военного времени, под нужды фронта. Приоритетными задачами были определены ускоренное развитие оленеводства, увеличение рыбодобычи и заготовки пушнины. 5 октября 1941 года Архангельский обком партии обратился в ЦК ВКП(б) с докладной запиской, в которой предлагалось использовать на северном участке фронта ездовых оленей в качестве транспортного средства. Ссылка делалась на то, что оленьи упряжки успешно применялись в ходе финской кампании зимой 1939–1940 годов. 20 ноября Государственный комитет обороны своим постановлением одобрил инициативу северян. 22 ноября 1941 года военсовет Архангельского военного округа совместно с обкомом партии особым постановлением под грифом «совершенно секретно» обязал поставить для нужд Карельского фронта 6000 ездовых оленей, 1200 грузовых и легковых нарт с упряжью, мобилизовать для обслуживания этого хозяйства 600 каюров и людей, знакомых с оленеводством. Постановление со сроком реализации до 1 января 1942 года было переправлено для исполнения в Ненецкий округ. Приказом ненецкого окрвоенкома Панова было определено сформировать четыре оленетранспортных эшелона. В ноябре–начале декабря 1941 года в Канино-Тиманском районе, наиболее близком к Архангельску, были сформированы и отправлены в путь три эшелона под командованием И. Г. Дитятева, С. П. Патюкова, И. Талева. Формирование их было проведено в сжатые сроки. Каждый эшелон включал в себя до 1000 оленей с соответствующим транспортным снаряжением и до ста человек обслуживающего персонала. Сильные морозы, короткий световой день и ряд других причин не позволили в срок выполнить постановление областных властей. Первые эшелоны, вышедшие с Канино-Тиманья, достигли Архангельска и поступили в распоряжение Приморского райвоенкомата только во второй половине января 1942 года.

9

победе все

победе все

отдать

отдать

10

11 Обучение на стрельбище. Нарьян-Мар, 1941 г. В четвертый эшелон, в течение трех дней сформированный в районе Великовисочное– Коткино, вошло уже 3000 оленей. Командовали эшелоном начальник Б. В. Преображенский и комиссар А. С. Юсов. Вместе с эшелоном отправлялись в путь и мобилизованные в армию. К моменту выхода четвертого эшелона из Коткино, 15 декабря 1941 года, он состоял из четырех самостоятельных команд. Первая (командир С. С. Ноготысый, начальник оленстада А. С. Талев) имела 500 голов оленей из колхоза «Нарьяна ты». Остальные команды имели в своем составе по 1300 ездовых оленей. Вторая команда (командир Г. С. Мартяков, политрук П. И. Герасимов, начальник оленстада А. З. Рочев) комплектовалась в Ненецком оленеводческом совхозе, Нарьян-Марской зональной станции, колхозе им. Горького. Третья команда (командир Ф. П. Торопов, комиссар А. И. Рожин, начальник оленстада В. Г. Соболев) была скомплектована из оленеводов и оленей большеземельских колхозов им. Сталина и «Харп». Четвертая команда (командир И. П. Попов, комиссар Н. Н. Змывалов, начальник оленстада Я. Г. Выучейский) комплектовалась в Шапкинском оленеводческом совхозе. Четвертая команда в силу различных причин заплутала в пути и к контрольным срокам опоздала. 30 декабря 1941 года она была выведена из состава четвертого эшелона и на ее основе учрежден пятый эшелон во главе с начальником А. М. Селяниновым. 3 января, несмотря на пургу, пятый эшелон двинулся в путь от Нижней Пеши к Мезени через населенные пункты: Калино — Мосеево — Лобан — Сюмкино — Бычье. Из Нижней Пёши команды четвертого эшелона следовали по маршруту: Вижас — Несь — Семжа — Каменка Мезенского района, далее по Пинежскому тракту через Кулой — Пинегу — Сояну — Ломоносово до конечного пункта — Рикасихи. Темп движения — 50 километров в сутки. С первых же дней он не выдерживался, пройти за день удавалось не более 15–20 километров, несмотря на то, что шли по 9–10 часов. Ягельники, лежавшие на пути, были стравлены местными хозяйствами и ранее прошедшими стадами оленей. Не все маршруты были выбраны удачно. Встречались и организационные трудности. Животные страдали от бескормицы, голодали, превращаясь в сустуев. Команды вынужденно обрастали

Олений транспорт на службе Карельскому фронту. 1943 г. дополнительными ветеринарными аргишами, везшими ослабших оленей в санях. Так дошли до Мезени. Дальнейший путь в Архангельск был утвержден по новому маршруту, более короткому и с хорошими ягельниками: Сояна — Кепино — Долгощелье — Ижма. Первая команда четвертого эшелона после долгого пути вышла в район Ломоносово Холмогорского района и… распустила стадо. Потребовались решительные действия руководства эшелона, чтобы восстановить порядок. В начале февраля 1942 года вторая и третья команды четвертого эшелона вышли к 29-му лесозаводу, что в пятнадцати километрах от центра Архангельска. Пятый эшелон, двигаясь от Мезени к Архангельску, следовал по маршруту: Бобровка — Сояна — Горшок — Кучема — Перекат — Кепино — Ключевая — Светлая — Имоозеро — Ижма. 14 февраля 1942 года этот эшелон прибыл к месту назначения. Общие итоги по перегону оленей из округа в областной центр: пройдено более 1000 км, утрачено четыре процента поголовья. 22 февраля ветеринары 295-го запасного полка приняли большинство оленей четвертного эшелона с оценкой «удовлетворительно». 28 февраля пятый эшелон также вошел в состав этого полка. В последние дни февраля 42-го в Рикасихе на базе этого полка были сформированы 5-я и 6я олене-лыжные бригады, укомплектованные личным составом из Архангельской области, Ненецкого округа и Коми АССР. В течение месяца железнодорожными эшелонами эти подразделения были переправлены на Карельский фронт, под Мурманск. Эти бригады влились в действующую 31-ю отдельную лыжную бригаду. Параллельно с ней действовали 7-й, 8-й, 9-й и 10-й олене-лыжные батальоны. Оленьи упряжки использовались в условиях бездорожья, там, где местность не позволяла пройти ни автомашине, ни трактору, ни лошадям. «Арктический танк» без отдыха мог перевезти зимой груз весом 300 кг (150 гранат или 50 снарядов к малокалиберной пушке ПТО) на расстояние 50 км. Летом вьючный олень мог транспортировать на то же расстояние до 40 кг груза. На оленьих упряжках перевозили раненых, легкие орудия, боеприпасы, продовольствие

Арктический конвой. Баренцево море, 1942 г. и прочие армейские грузы, совершали рейды по вражеским тылам, проходя до 16 тыс. километров и более. За период боевых действий бригады и батальоны вывезли с фронта на Мурмане более 10 тыс. раненых, доставили на передовую 8000 военнослужащих, перевезли 17 тыс. тонн боеприпасов, эвакуировали из тундры 162 аварийных самолета. По окончании Петсамо-Киркенесской операции большинство оленетранспортных батальонов было распущено. В 1947 году в стадо колхоза «Нарьяна ты» с Кольского полуострова вернулось семь ездовых быков, одолевших в начале войны путь из Малоземельской тундры на Карельский фронт. За годы войны из колхозов и совхозов Ненецкого округа на северные участки фронта было отправлено более десяти тысяч оленей. Поголовье стад 27 колхозов и трех совхозов в военную пору, вопреки ожиданиям, увеличилось: с 85 682 голов в 1940 году до 126 573 в 1945 году. Кроме того, хозяйства сдали государству 33 500 центнеров мяса и 74 250 штук оленьих кож. Добытая охотниками пушнина позволяла пополнять валютный фонд страны. На его средства воюющая держава приобретала за границей вооружение, стратегическое сырье, оборудование, технику и прочее, необходимое для оборонной промышленности и армии. Пушным промыслом в округе в годы войны занимались около 700 человек, они сдали государству в тот период пушнины на 6158 тыс. рублей. Не меньшее значение имела рыбодобыча. Правительство страны и местные власти стремились эффективно использовать ресурсы моря для снабжения населения продуктами питания. В 1942 году Печорский рыбозавод освоил лов сельди и промысел морского зверя. Активизировалось социалистическое соревнование между рыболовецкими колхозами, отдельными бригадами и рыбаками. Планы по добыче рыбы ставились и перед оленеводческими хозяйствами, в которых создавались рыболовецкие бригады. Печорский

победе все

отдать

победе все

отдать

12

рыбозавод помогал этим хозяйствам с изготовлением снастей, рюж и командировал специалистов-инструкторов для обучения делу. Так выполнялось постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) «О развитии прибрежного лова рыбы в Белом и Баренцевом морях», принятое в январе 1942 года. За годы войны рыбаки округа увеличили вылов рыбы и сдали ее государству около 280 тыс. центнеров. Для сравнения: в 1940 году рыбодобыча составила 29 870 центнеров, а в 1944 году — 109 843. Вылов скупали четыре работавших тогда рыбозавода: Печорский в Нарьян-Маре, Индигский в Индиге, Канинский в Шойне и Чешский в Белушье. Они перерабатывали рыбу и выпускали в виде соленой, мороженой или сушеной продукции. В 1942 году на Печорском рыбозаводе был организован гослов, предприятие стало ловить рыбу собственными силами. В 1944 году здесь был пущен в эксплуатацию консервный цех, где рыбу консервировали в собственном соку, в томате и масле. На 1 ноября 1944 года цех выдал 33,9 тыс. условных банок консервов. В 1945 году на Печорском рыбозаводе был начат выпуск копченой продукции. На всех рыбозаводах округа с осени 1941 года шли строительные и ремонтные работы: возводились дополнительные помещения цехов, ледники, ремонтировалось старое и устанавливалось новое оборудование. Кадры судоводителей и рыбтехнологов выпускал Нарьянмарский рыбопромышленный техникум, начавший работу в декабре 1942 года. В этом же месяце лесозавод № 51 был передан в ведение Наркомрыбпрома СССР, поэтому кроме выпуска пиломатериалов он строил промысловые и рыбосборочные суда для предприятий отрасли. Лесозавод переименовали в судоверфь. На 20 мая 1943 года здесь было построено 29 карбасов и лодок длиной 5,5–8 м. Нарьянмарские корабелы освоили выпуск судов типа «кавасаки» и «кунгас». Их заложили в 1941 году, но в силу определенных обстоятельств спустили на воду только в 1945 году. Судостроением занимались пять плотников и четыре рыбака-колхозника, временно направленные на судоверфь Печорской МРС, а также десять женщин. Кроме того, предприятие поставляло брус и другие пиломатериалы для строительства домов переселенцев. Бондарный цех судоверфи и горпромкомбинат производили ящики и бочкотару для предприятий рыбной промышленности. Таким образом, уже к концу 1942 года в округе была создана полноценная рыбопромысловая база, обеспечивающая фронт и тыл рыбными продуктами. С самого начала войны немецкий флот блокировал порты Баренцева моря. В зоне боевых действий оказалось побережье Северного Ледовитого океана от Мурманска до порта Тикси, а потому морские грузоперевозки были ограничены. В 1941 году в водах Арктики началось столкновение военно-морских сил. Противник прикладывал немалые усилия, чтобы нарушить арктические перевозки грузов из восточных районов в порты Баренцева и Карского морей. В экипажах кораблей, шедших «дорогой смерти», были и выходцы с ненецкой земли. Гибли суда, и летели домой похоронки… Краткая хроника событий отражает меру опасности и мужественную самоотверженность советских моряков, бороздивших в ту пору арктические моря. 11 августа у мыса Святой Нос в Баренцевом море СКР-27 «Жемчуг» был торпедирован подлодкой U-451. Погиб весь экипаж — 59 человек. 28 августа на той же линии дозора у мыса Черный подлодкой U-752 был торпедирован тральщик Т-898. Погибли все 30 человек экипажа. 18 октября в северной части Белого моря подлодкой U-132 торпедирован грузовой пароход «Аргунь». Жертв, к счастью, не было. 26 октября на дозорной линии в северной части Белого моря подорвался на мине и затонул СКР-11. Погибли два человека. 15 ноября в северной части Белого моря в районе губы Панфиловской тральщик Т-889 торпедирован подлодкой U-752. Погибли два человека. В период навигации 1942 года немецкие военно-морские силы провели несколько операций в арктическом районе СССР с целью нарушения судоходства в Карском море и на трассе Северного морского пути. В январе по неизвестным причинам в дозоре со всем экипажем в 43 человека в северной части Белого моря погиб СКР-24 «Айсберг».

13

В небе тяжелые истребители Пе-3, ясавэи союзных конвоев, корабельных аргишей. Кольский залив, 1943 г.

победе все

отдать

В Малых Кармакулах 26 июля артогнем лодки U-601 уничтожено два гидросамолета ГСТ, на мысе Желания сгорели здание метеостанции, два жилых дома, склады. Один человек убит, четверо ранены. 1 августа 1942 года немецкая подлодка U-601 у острова Междушаровый потопила транспорт «Крестьянин», шедший без охранения из Нарьян-Мара в губу Белушье с грузом угля для кораблей. Погибли семь человек. 17 августа 1942 года U-209 атаковала у острова Матвеев караван небольших невооруженных судов, шедших без охранения. В состав каравана входили буксирный пароход «Комсомолец» с несамоходными судами (баржой П-4 и лихтером Ш-500) на буксире и буксирный пароход «Норд» с неисправным буксирным пароходом «Комилес» на буксире. Караван следовал из Хабарово в Нарьян-Мар. На судах находилось несколько сот рабочих и строительные грузы. Радистка буксира «Комсомолец», выпускница нарьянмарской школы № 1 Александра Кожевина успела дать тревожную радиограмму о нападении и погибла в радиорубке, разбитой артиллерийским снарядом. Были потоплены несамоходные суда (баржа, лихтер и буксир «Комилес»), подожжен буксир «Комсомолец». Буксир «Норд» сумел уйти от огня субмарины. Погибли 305 человек. В память о трагедии у острова Матвеев в Нарьян-Маре в 1968 году поставлен памятник (автор проекта инженер П. Я. Хмельницкий). Это событие оставило наиболее глубокий след в памяти жителей округа. В годы войны погибли более 120 работников Печорского порта. И это отнюдь не полный мартиролог войны в Арктике. В годы боевых действий на этом театре активно «работала» немецкая авиация: самолеты противника в этот период совершили 269 атак и разведполетов в районах, прилегающих к Ненецкому округу. В небе над ненецкой землей летали и советские летчики. В схватках с врагом наша авиация несла потери и здесь. 17 апреля 1942 года на Тимане в районе сопки Чашка при перелете из Нарьян-Мара на аэродром Ягодник, расположенный под Архангельском, самолет Г-2, принадлежавший 2-й авиагруппе ВВС СФ, потерпел аварию. Экипаж и пассажиры — 10 краснофлотцев — остались живы. 24 июля 1942 года самолет Р-6, принадлежавший 2-й авиагруппе ВВС СФ, в 20 км восточнее погранпоста Волосово на Канинском полуострове в тумане врезался в землю. Погибли пять человек: летчик старший лейтенант А. М. Николашин, штурман старший лейтенант В. Н. Некипелов, офицер управления ВВС СФ инженер-капитан В. П. Соколов и краснофлотец Морозов. Умер от ран в госпитале воентехник 2-го ранга борттехник Ф. К. Суржко. Были ранены и пострадали три человека: начальник аэродромного отдела ВВС СФ инженер-майор Евстифеев, стрелок-радист воентехник 2-го ранга Тыминский и краснофлотец Бычков. 24 ноября 1942 года близ горы Горелой на Канинском хребте в результате воздушного боя погиб экипаж тяжелого истребителя Пе-3 (бортовой номер 17) 95-го отдельного истребительного авиаполка ВВС СФ, в который входили командир старший лейтенант Б. И. Михин и штурман лейтенант Н. М. Никульников. 14 сентября 1943 года бомбардировщик СБ-2 из 16-го транспортно-авиационного отряда 3-й авиагруппы Беломорской военной флотилии ВВС СФ при перелете с аэродрома Ягодник в Нарьян-Мар в районе высоты 222 на Тимане потерпел катастрофу. Погибли командир экипажа майор И. А. Крестьянов, штурман старший лейтенант В. А. Петухов, старший техниклейтенант бортмеханик Н. И. Карцев, воздушный стрелок сержант В. В. Скоков. 29 октября 1944 года летающая лодка «Каталина» из 1-й авиаэскадрильи 44-го смешанного авиаполка ВВС Беломорской военной флотилии, вылетевшая по маршруту Нарьян-Мар — Архангельск, в условиях плохой видимости врезалась в землю в 500 метрах южнее сопки Лодка на Тимане. Погибли командир экипажа лейтенант И. И. Ветров, правый летчик сержант В. Ф. Дорофеев, штурман лейтенант А. И. Сорокин, второй штурман младший лейтенант Н. И. Гапонов, радист сержант Н. С. Дубошин, воздушный стрелок сержант В. П. Мелехин. В живых остался лишь бортмеханик М. В. Федоровых. В 2005 году в аэропорту Нарьян-Мара открыта стела в память о павших авиаторах. Активные действия врага в водах и небе Арктики влияли прежде всего на ритмичность

15

победе все

отдать

16

В составе многих партизанских отрядов Карелии и Заполярья воевали нарьянмарцы. Архангельск, 1942 г. работы Печорского порта. Через него в 1941–1945 годах переправлялись лес, воркутинский уголь (до марта 1942 года, когда была пущена железная дорога Воркута– Печора), рыба, хлеб, соль, горючее, цемент и другие народнохозяйственные грузы. Общий грузооборот Печорского порта за этот период составил 196 тыс. тонн. В зимнее время для вывоза из округа мясорыбной продукции использовался санный путь. Лошади были основной тягловой силой в городе и на селе. Осенью 1941 года была проведена мобилизация лошадей в армию. Все пригодные для службы лошади предварительно классифицировались и вносились в списки по группам предназначения: для артиллерии, обоза, вьючные или ремонтный молодняк (резерв). На 1 декабря 1941 года, как свидетельствует отчет окрземуправления, в фонд «Лошадь Красной Армии» было мобилизовано 114 лошадей. Одновременно велся сбор повозок, саней и телег с упряжью. К 1945 году поголовье лошадей в округе снизилось с 2298 в 1940 году до 2137. В военные годы в округе получили развитие воздушные грузоперевозки. Самолетами вывозили главным образом пушнину и рыбу. Из-за отсутствия аэродрома и погодных условий рейсы были нерегулярными. 12 августа 1941 года постановлением бюро обкома партии было решено в срок до 1 сентября 1941 года построить сеть оперативных аэродромов, в том числе и в Нарьян-Маре. Силами нарьянмарцев аэродром был построен. К работе привлекалось все трудоспособное население, включая школьников. Строительство велось без праздничных и выходных дней. С 1941 года в округе стала ощущаться нехватка рабочих рук. Многие оленеводы, рыбаки, охотники, работники предприятий были мобилизованы в действующую армию. Пустующие рабочие места занимали женщины и подростки. 12–14-летние, они наравне со взрослыми трудилась на рыбопутине, в оленьих стадах, на промысле пушнины. В Большеземельском районе 75 женщин-ненок работали пастухами. В том же и Канино-Тиманском районах проявили себя и женщины-охотники. Обязанности более половины председателей и секретарей сельских (тундровых) советов тоже выполняли женщины.

День Победы в Нарьян-Маре. 9 мая 1945 г.

Наследники Победы у самолета, построенного на деньги нарьянмарцев в годы войны. Нарьян-Мар, 1953 г.

Нехватку рабочей силы было решено восполнить привлечением трудовых ресурсов из других регионов страны. Архангельский облисполком 30 декабря 1942 года принял соответствующее решение. В результате вербовочной работы в округ в 1943–1944 годах прибыло 1173 семьи общей численностью 5697 человек (среди них трудоспособных — 2743 человека). Большая часть переселенцев была направлена в рыболовецкие колхозы и на рыбозаводы. На первых порах люди жили у местных жителей. В это время строилось жилье для них, выдавались ссуды на строительство и приобретение домов, покупку скота и продовольствия. С потерей южных промышленных и сельскохозяйственных регионов в стране сократились объемы производства хлеба, мяса, овощей. Завоз сельхозпродуктов в округ был уменьшен. Жители округа были поставлены перед необходимостью изыскивать внутренние продовольственные резервы, увеличивая добычу рыбы, производство мяса, картофеля, овощей в колхозах и совхозах. Поощрялось разведение коров, овец, коз в личных хозяйствах. Дополнительные источники продовольствия были созданы в пригородном совхозе № 7, в подсобных хозяйствах судоверфи, Печорского порта, рыбкоопа «Полярный» и других организаций и предприятий. Число хозяйств, держащих скот в личном пользовании, по Нарьян-Мару увеличилось со 103 в 1941 году до 462 в 1945 году. Поголовье крупного рогатого скота в них постоянно увеличивалось в течение всего военного периода. Наряду с традиционными отраслями в сельском хозяйстве округа получило развитие производство картофеля и овощей. Если в 1939 году под посевные площади в колхозах и совхозах, в личных и подсобных хозяйствах было занято 156 га, то в 1945 году — вдвое больше: 380 га, в том числе 113 га — в Нарьян-Маре. Труд на полях на первых порах был непривычен, но нарьянмарцы быстро перенимали опыт от переселенцев. В годы войны округ полностью снабжал себя картофелем и овощами. 13 мая 1942 года Архангельский обком комсомола рассмотрел вопрос «О направлении студентов и учащихся на заготовку яиц, тушек кайры и добычу рыбы на остров Новая

победе все

отдать 19 Нарьян-Мар, 9 мая 2002 года. Павших в боях чтут в дни государственных праздников...

... и в дни семейных торжеств. Август 2004 г.

Земля». Экспедиция стартовала 30 июня и прибыла в становище Малые Кармакулы 6 июля. По окончании работ 27 сентября 1942 года тральщик РТ «Сом» снял с острова 156 пассажиров и балгополучно прибыл в Архангельск. За время экспедиции молодые промысловики заготовили около пяти тысяч яиц, свыше 20 тыс. тушек кайры, выловили 360 кг гольца. По решению властей Архангельска заготовленные продукты были направлены в первую очередь в детские ясли, детсады и школы. Опыт арктической экспедиции на Новую Землю был успешно повторен в 1943 году. Жители Ненецкого округа вносили свой вклад в Фонд обороны. Он складывался из добровольных пожертвований денежных средств, облигаций государственных займов, денежно-вещевых лотерей, отчислений части зарплаты и премий, трудодней, средств, заработанных на воскресниках, из поступлений теплых вещей для армии. За годы войны жители округа внесли на строительство танков и самолетов 4502 тыс. рублей деньгами и 120 тыс. рублей облигациями. В феврале 1943 года было получено приветствие председателя ГКО И. В. Сталина с благодарностью за внесение жителями округа в Фонд обороны 3159 тыс. рублей и сдачу мяса и рыбы. В мае 1944 года руководитель обороны страны вновь благодарил нарьянмарцев за помощь Родине. 20 августа 1944 года коллектив Печорского порта, собравший деньги для строительства бомбардировщика «Работник Печорского порта», передал самолет командиру экипажа майору Томашевичу. В конце сентября портовики передали истребителю-асу Герою Советского Союза замкомэску 20-го истребительного авиаполка капитану А. К. Тарасову второй боевой самолет — «Нарьянмарский судостроитель». На этой машине он довел свой боевой счет до тринадцати сбитых самолетов противника, одержав на подаренном нарьянмарцами истребителе три победы. После войны капитан Тарасов привел самолет в окружной центр, возвратил в целости и сохранности. Долгие годы машина являлась одной из достопримечательностей города. Но со временем была утрачена…

На деньги трудящихся округа в 1944 году были построены и переданы Северному флоту два самолета: истребитель ЯК-9 и бомбардировщик ИЛ-4. Сбор средств от военных займов составил 17 711 тыс. рублей, от денежно-вещевых лотерей — 3611 тыс. рублей. Всего население округа дало взаймы государству 23 567 тыс. рублей. Из Москвы в Наряьн-Мар пришла телеграмма: «Секретарю Ненецкого окружкома ВКП(б) тов. Кузину, председателю исполкома Ненецкого окрсовета тов. Гудыреву. Передайте трудящимся Ненецкого национального округа, собравшим 1 020 000 рублей на эскадрилью самолетов «Трудящийся Ненецкого округа» для Беломорской флотилии, мой братский привет и благодарность Красной Армии. И. Сталин». Предприятия с самого начала войны включились в соревнование, шедшее под лозунгом «Все для фронта! Все для победы!» Широкое распространение получило движение ударников-«двухсотников» — за выполнение дневной нормы выработки на двести процентов. А ненецкие хозяйства, оленеводческие и рыболовецкие, работая на пределе сил, увеличивали производство и добычу в несколько раз. После окончания войны, с 1946 по 1950 год, состоялось массовое награждение отличившихся работников округа медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.». Всего этой награды были удостоены 3404 рабочих, колхозников и служащих. Факты, факты и ничего, кроме фактов… Полная история жизни и деятельности Ненецкого округа в годы Великой Отечественной войны еще не создана. Мы видим лишь общие черты объемной картины, вживленной в огромное полотно российской истории. Но, глядя из шестидесятилетней дали, мы с гордостью сознаем величие скромного подвига окраинной земли русской, отдавшей великой Победе все. И даже немного больше.

Кольчуга из медалей, Броня из орденов: Проверенная рота Гвардейских молодцов… Все подвиги избыты И пройден ад до дна, Но не комодной пылью Та давняя война –

поколение

Великая Отечественная в рассказах ветеранов войны, жителей Ненецкого автономного округа

стальное

Стальное поколение

В газете черной рамкой Помечен недолет. Рецепт в военбилете Врастает в переплет… Лекарством пахнет утро, Что брезжит, чуть дыша, Но кадр документальный Мелькнет острей ножа, Напомнит переходы, И мат, и стон, и вой, И что происходило, Как будто не с тобой…

Мой дедушка. Лора Ардеева 8 лет, НАО Солдат Победы. Аня Соловьева, 5-й класс школы с. Нижняя Пёша, НАО

Штурмовик готовят к бою. 1943 г. Ветераны войны. Александра Конанова, 8-й класс, ДДТ, Нарьян-Мар, НАО

21

«Да, был. Да, видел, знаю, Прочувствовал вполне…» В сырую землю мордой Ныряешь на войне. «Потери? Были… Ранен, Контужен. Повезло…» Из боя выйдешь вряд ли Семи смертям назло. «Демобилизовался. Работал, строил, жил…» И главное богатство Из правнуков скопил…

Вглядитесь в эти лики Бойцов войны великой. Цените эти даты Беды святой и клятой! Спокойно смотрят в вечность Последние солдаты…

Стальное поколение победителей сражалось на земле,в небесах и на море...

поколение

стальное

23

О

трады мало вспоминать первые дни войны. Для меня они закончились, как для миллионов советских солдат, пленом, в котором самое ласковое, что получаешь от немца, — пинок в задницу… 22 июня 1941 года по тревоге нашу стрелковую дивизию посадили в оборону под Минском. Посидели, посмотрели, покурили — ничего. Нас сняли и привели обратно в военный городок в местечке Ивье. В 11 часов вверху прошел немецкий самолет, высыпал листовки. Подбирать и читать их было нельзя. У кого при себе найдут — расстрел. Болтуну — расстрел. Все стало предельно строго и жестко. Мы поняли: война! В полдень по радио выступил Молотов. Мы стояли на плацу, слушали, проникались. Выдвинулись в сторону государственной границы на помощь пограничникам. Потом поступил приказ на отход. Долго скитались туда-сюда, рыли обороны, оставляли города и реки. По шоссе и проселкам двигалось в разных направлениях много войск и разрозненных частей. В Могилеве охраняли штаб армии. Неожиданно приехали особисты, арестовали командиров. Нас разоружили, поснимали ремни и звездочки. За что? Трое суток лежали, отдыхали, смотрели, как немец летает бомбить Москву. На четвертые сутки нам все вернули, мы снова стали солдатами. Пошли в бои: оборонялись, маневрировали и отступали. Таким было начало войны. Историю не перепишешь…

Александр Лочехин: «22 июня, ровно в четыре часа…»

Из окружения. 1941 г.

Александр Яковлевич Лочехин с правнуком Денисом. Нарьян-Мар, НАО, 4 марта 2005 года

поколение

стальное

25

В

спомню себя тогдашнего — порадуюсь: молодой, здоровенный, высокий! В 193-й бригаде морской пехоты под Нарвой в конце 1944 года был ранен осколком. Тогда радовался: могло бы быть и хуже! Примеров вокруг было достаточно… Награжден медалями. Тогда об этом не думал, лишь бы живому остаться. Сейчас думаю, что не надо мне никаких орденовмедалей, лишь бы здоровому быть. Войну я встретил пацаном в Киеве, где учился в ремесленном училище. «Фабзайчонок», как тогда называли учеников фабрично-заводских училищ. Сейчас часто слышу песню: «22 июня ровно в четыре часа Киев бомбили, нам объявили, что началася война…» Я был в тот день в украинской столице, смею уточнить: город немцы не тронули и налеты производили на пригороды, где дислоцировались воинские части… Кто-то скажет, что мое замечание — мелочь. Но из штрихов складывается общая картина. Говоря о той войне, нам надо быть точными.

Иван Цедик: «Лишь бы остаться живому…»

Освобождение. Надя Кожина, 4а класс, МСОШ № 4, Нарьян-Мар, НАО

Иван Андреевич Цедик, Нарьян-Мар, НАО, 10 марта 2005 года

поколение

стальное

27

В Иван Иванович Коткин за привычным делом: вязанием сетей. Лучший курорт для ветерана — на лодочке со снастью, с. Коткино, НАО, 16 марта 2005 года

В любой мороз «дед Хиус» легко и бодро идет главной улицей родного села…

споминая боевых друзей, убитых на расстоянии вытянутой руки, до сих пор говорю: «Господи, как мне повезло!» И на жизнь мне жаловаться абсолютно нечего, если уж не остался тогда насовсем в снегах под Москвой в 41-м году. Хотелось, конечно, до Берлина дойти, да куда там: в начале войны от России-то мало что осталось… Мясорубка была еще та, к ночи лучше не вспоминать. Смертоубийство — обыденность, долг, доблесть! Самого смерть царапала несколько раз, и я никого не жалел ни в штыковой, ни при зачистке. Раз с ребятами нарвались на пулеметную очередь. У меня с гимнастерки только петлицы возле шеи сорвало, а парней по бокам — наповал. В другой раз снаряд накрыл нас, трех разведчиков. Мне ноги вывихнуло, железом издырявило, руку сломало, всего опалило. Спасибо и вечная память Петру Суслову из Лабожского: откопал, вытащил, не дал пропасть. Мои же товарищи по разведке погибли. Одному оторвало голову, а от старшины вообще нашли только медаль за финскую кампанию… Когда я очнулся в госпитале, первое, что подумал: ой, мне пять годиков, опять на горшок, как маленького, садят…

Иван Коткин: «Тогда от России мало что осталось…»

В штыковую! 1941 г.

В

Федор Хозяинов: «Тундра спасла…» Судьба. Дорога к фронту. 1941 г.

поколение

войну меня спасла тундра. И не беда, что, когда меня взяли в 1939 году в армию, я еще плохо говорил и понимал порусски. Знал, как себя держать в мороз, как не околеть насмерть в мокрой одежде. Я ведь тундровик, оленевод… Ползешь по снегу в одной шинели с поддевкой, на ногах — ботинки с обмотками. Под снегом — вода болота. Температура — минус сорок градусов. Ни укрытий, ни жилья. Круглые сутки на лютой стуже. Что тут хорошего может быть с человеком? Если б был я в своей тундровой одежде, тогда бы половина горя. А там — издевательство над людьми: воевали-бедствовали, не столько перебьют, сколько перемерзнет. Не передать, как страшно слышать крики человека, замерзающего насмерть. Вот он покричит, похрипит, постонет, да и все — нежив, колом взялся… Хорошего о войне не скажу ничего. А к плохому добавить что-то трудно: мне омерзительна та легкость, с которой там убивали людей. Нас многому, что надо бы на фронте, не научили. Оленеводы! Что мы понимали в военном деле? Но я-то хоть с малолетства к ружью приучен. А были у нас и такие солдаты, из себя чернявые, которые не знали, как винтовку правильно держать. Помогла мне тундра, а то б не выжить мне в пехоте, где ни жрать, ни жить, только мука да страх, да топай, знай, вперед…

стальное

Федор Федулович Хозяинов, Нарьян-Мар, НАО, 6 марта 2005 года

29

Павел Безумов. 1945 г.

В запасном полку. Изучение матчасти. Ленинград, 1940 г.

поколение

стальное

Павел Дмитриевич Безумов, с. Великовисочное, НАО, 17 марта 2005 года

Н

30

Павел Безумов: «Самое страшное — паника!»

а войне, на фронте, в тылу повидал всякое. Самое страшное из пережитого — картина паники. Я служил на Мурмане. Немцев здесь остановили в первые дни войны. Но и это все было не так просто. Бои в районе Западной Лицы шли тяжкие. Когда мы переходили эту речку, кровь в ней текла пополам с водой. В один из тяжелых моментов вдруг прошел слух, что командир дивизии переметнулся к немцам. Что тут началось! С фронта в тыл по дороге бежали толпами. Бросали оружие. Смешивали боевые порядки. Вовлекали в бегство, в эту дурость других людей. Были командиры, пытавшиеся остановить панику, призвать к порядку, к разуму. Обезумевшие люди их попросту убивали. Сушасшедшая логика: главный в плен сдался, так эти еще и нас хотят заманить… Так проливалась невинная кровь. Долго ли человека застрелить? Паника! С ней можно бороться только решительными и крутыми мерами. Хорошо, что командир увел нас в сторону от беснующейся толпы. Да, драпали, бывало, так, что своих не узнавали… На войне много страшного. Но надо иметь силу превозмочь этот ужас, приспособиться к нему. Когда приходишь в состояние постоянного внимания, тебя трудно застать врасплох. Это очень помогало, когда мне, радисту, приходилось по несколько суток ползать по немецким тылам. Дисциплинировало только одно воспоминание о панике: напортачит один — пропадут все…

Дороги войны. 1941 г.

Атака на дзот. 1941 г. Фото Д. Ф. Онохина. Из фондов АОКМ

поколение

стальное

Иван Александрович Баракулев, с. Ома, НАО, 15 марта 2005 года

Последний взвод штрафного батальона. Александр Резенин, Ненецкая школа-интернат, г. Нарьян-Мар, НАО

35

Мы зубами рвали глотки пулеметов. Нас свинцом рубили мессера. Мы стелили жизни по полям. У дотов Падали травой… Была война! Мы горели, воя, в поседевшем небе. Билась в парашюты высота. От костей стонали взорванные степи И цвели броней… Была война! Без имен и званий в бездну славы пали, Задохнувшись пулей, на снега. Холодея, землю под собой держали. Бой нас отпевал… Была война! Кто забыл, как танки в злобном хрипе траков Хоронили заживо взвода? Мы страну прикрыли в рукопашной драке. Проклят, кто забыл. Была война!

Военные сны Ивана Баракулева

поколение

стальное

Т

36

Иван Филатов: «На оленьих упряжках...»

олько в Заполярье на войне в качестве транспортной тяги с той и с другой стороны использовались олени. Из Нижней Пёши до Рикасихи, под Архангельском, где есть ягельные пастбища, вели стада своим ходом. Отсюда на фронт отправляли животных или по железной дороге, или на своих четырех. Оленям в вагоны бросали для подкормки сено. Они его не ели. Кидали им снег вместо питья. Это было им привычнее. К Мурманску часть животных пала. На оленьих упряжках мы ходили в тыл немцев. Одна беда: мы — в маскхалатах, а на оленя его не наденешь. Потом обнаружилась еще одна проблема: при обстрелах олени с военной точки зрения вели себя бестолково. Поднимавшийся шум, треск, суету и крики они принимали за нултанку, к которой привыкли дома. Поэтому собирались кучно, сбивались плотно и представляли собой хорошую мишень. Лакомая цель для немецкого самолета: обязательно проштурмует. После мы сдавали в боевой пункт питания много оленьих туш. Олени выдержали на фронте чуть больше года. Они терпеливы, неприхотливы, выносливы, раненые не кричат, но все-таки созданы природой не для войны. Мертвых олешек мне всегда было жалко, а людей — пуще того… Иван Филатов, 1946 г.

В сиянии ратных подвигов. Мария Большакова, 7д класс, шк. № 6, пос. Искателей, НАО Иван Лаврентьевич Филатов, Нарьян-Мар, НАО, 28 марта 2005 года

поколение

стальное

39 День крут, а вечер — бос, разутый. Стекает с крыльев дальний гром. И на подушках парашютов Спит фронтовой аэродром. Под маскировкой в синем свете Разбавлен спирт и черный хлеб Разломан горкой на планшете. Молчанье. Разговор нелеп. Немые кружки — иммельманом, Чтоб третий тост молитвой пал: За тех, кому в гнилье торфяном Навеки спать лицом в штурвал. За тех, кого не вспомнят скоро Под спудом легоньких гробов… За всех, залегших под забором Остановившихся винтов.

Александра Алексеевна Смирнова, Нарьян-Мар, НАО, 6 марта 2005 года

За это раненое небо В бинтах дымов наискосок. И за ребят, идущих следом Топтать обугленный песок. Так о пропавшем командире В навеки черное число В осиротевшем капонире Механик пьяный плачет зло…

Александра Смирнова: «Ремонтировали Илы, прежде отмыв их от крови…» Александра Чертополохова (Смирнова), 1941 г.

Сборка штурмовиков ИЛ-2 на заводе № 18 в Куйбышеве, 1943 г.

поколение

стальное

41

Валентин Попов: голодная смерть в тылу

Валентин Григорьевич Попов, Нарьян-Мар, НАО, 4 марта 2005 года

В

ойну я прошел ребенком в голодном Архангельске. Мало кому известно, что в марте 1942 года иждивенческая пайка была на две недели урезана до 75 граммов хлеба. Горожане умирали голодной смертью, и это не было редкостью. Помню каких-то людей, невероятно раздутых водянкой — болезнью хронического недоедания. На них, живых, лопалась кожа, и текла сукровица… Мы, пацаны, ели все: лебеду, столярный клей, клевер, крапиву, картофельную кожуру, горчицу и вообще все, в чем видели хотя бы какое-то подобие еды. Паек в 350 граммов хлеба был слишком мал, чтобы поддерживать силы. Через Архангельский порт проходили стратегические продовольственные грузы, поставлявшиеся в СССР по ленд-лизу. Но город не видел даже крох этого потока. Главное впечатление от войны — постоянно хочется есть. На это направлены все помыслы и энергия. Сегодня даже не хочется и вспоминать. Вот только забыть невозможно…

Валентин Попов, 7 ноября 1949 г.

Слезы матери. Александра Выучейская, 11-й класс школы дер. Андег, НАО

На защиту питерских предместий, 1943 г.

Андрей Петрович Артеев, с. Каратайка, НАО, 7 марта 2005 года Передовая. Атака! Людмила Дяченко, 7-й класс школы с. Нижняя Пёша, НАО

поколение

оя война — череда неприятных эпизодов. Сегодня они выглядят цепью опасных приключений. На самом же деле ничего привлекательного тут нет. От смерти меня много раз отделяли мгновения и считанные сантиметры. Из тридцати машин, ехавших по Дороге жизни через Ладогу в Ленинград, уцелела одна. Я был в ней. Когда подъехали к берегу, началась бомбежка. Упало рядом. Всех из кузова выкинуло в ледяную кашу. Водитель утонул вместе с машиной… В городе царил страшный голод. Люди умирали везде, и их не успевали хоронить. Мы получали паек 600 граммов хлеба в сутки. Однажды в блокаду ночью с группой поиска пошли за «языком». В сплошном тумане лоб в лоб столкнулись на ничьей земле. Стрелять нельзя — всех перебьют! Начали резать друг друга ножами, врукопашную. Меня пырнули в бок, и я потерял сознание. Очнулся в госпитале… В Прибалтике наша команда попала в лесную засаду. Нас обстрелял танк. Меня шибануло осколком в ногу. Лежал и видел, как косит и валит моих товарищей. Все вокруг было в крови. Хотел привстать и не смог. Посмотрел, а у меня нет ноги. Так и отвоевался насовсем… Жив остался чудом.

стальное

М

43

Андрей Артеев — блокадный пехотинец

Перед боем. Свежая сводка Совинформбюро и постановка боевой задачи. 1941 г. Фото Д. Ф. Онохина. Из фондов АОКМ

Анна Андреевна Тарасова, Нарьян-Мар, НАО, 8 марта 2005 года Анна Тарасова, 1947 г. Блокада. Людмила Дяченко, 7-й класс школы с. Нижняя Пёша, НАО

поколение

13 июля 1941 года. Нас, заводскую молодежь, отправляют рыть окопы. 28 июля того же года наш Козихинский завод хотят эвакуировать в Омск. Наш эшелон стоял у Кировского завода 20 дней. Все пути из Ленинграда были уже закрыты, выехать невозможно, вернулись обратно на завод. Живем на заводе, дежурим на крышах по два человека, при бомбежках сбрасываем щипцами вниз зажигательные бомбы. 16 декабря 1941 года. С завода 17 человек отправляют на лесозаготовки в Мельничьи Ручьи. Дают усиленный паек: по 375 граммов хлеба. Возим дрова к железной дороге. Бригада — три человека. Очень холодно, до минус 35 градусов. Поморозила пальцы на руках и ногах. Вся истощала. Болею цингой и желудком. Поехала с подругой в Ленинград за отоваркой хлебных карточек и в поликлинику. Там в больничном листе отказали, говорят, все такие. Медсестра спросила меня о возрасте. Я сказала, что мне девятнадцать лет. Она удивилась: «Я думала вам шестьдесят!» Наконец получила больничные листки. Живу при заводе, получаю хлебные карточки, питаюсь в столовой для очень ослабленных людей. Здесь усиленное питание. Немного оправилась. Вышла на работу. Копаю братские могилы на Пискаревском кладбище, обкладываем их соломенными матами и зарываем полные могилы. 10 августа 1942 года. Получила грамоту и премию 100 руб. Брат с Дальнего Востока прислал 1200 руб., на которые я купила шарфик за 12 руб. и буханку черного хлеба. 27 января 1943 года. Прорвана блокада Ленинграда. На улицах — флаги, на заводе — митинг. Все от радости плачут, что не будут бомбить и все останутся живы…»

стальное

«

Блокадный дневник Анны Тарасовой

47

Петр Михайлович Спирихин, Нарьян-Мар, НАО, 3 марта 2005 года

Петр Спирихин, январь 1944 г.

И на рассвете бой… Александр Резенин, Ненецкая школа-интернат, Нарьян-Мар, НАО

поколение

ейтральная полоса, ничейная земля, нейтралка, самое смертное место поля брани… Мне довелось проползти по ней попластунски многие километры, увидеть и испытать все, что может ждать человека на этом смертельно опасном клочке земли… Мои мины до сих пор стоят на волховских болотах. На работу выходили ночью группами не более десятка человек. Укрепляли передок минными постановками и колючими заграждениями. Немцы были всего в восьмидесяти метрах. Пластались тихо и аккуратно. Загремишь, брякнешь — быть беде: пулемет безжалостен. Однажды пришлось пережидать его огонь, укрывшись за убитым солдатом. Чувствую, пули прошли очень близко. По спине что-то шлепнуло. Переждал, нащупал. А это руки мертвеца, отсеченные пулеметной струей… Действовали слаженно, потерь почти не имели. Ставили мины быстро, как рыбу солили: за ночь по сто ПОМЗ на брата. Пехота нам была благодарна вдвойне: за минные поля и за то, что пока мы работали, мужики могли более-менее выспаться. Когда стали готовиться к прорыву блокады Ленинграда, нам же пришлось снова лазать и вырубать изо льда собственные противопехотки, готовя коридоры для штурмовых колонн…

стальное

Н

49

Петр Спирихин: «Ставили мины, как рыбу солили…»

поколение

ля меня война стала работой, которой я никогда и не думала заниматься. В Нарьян-Мар приехала в 37-м году, работала нянькой, занималась детьми. Когда началась война, ходила в местное ополчение, окончила курсы медсестер, получила военный билет — дело обычное по тем временам. Мы все были готовы помочь воюющим мужчинам. В 43-м году меня мобилизовали в армию, попала в 155-й полк 3-й бригады НКВД. Выполняла все, что поручали. В Архангельске работала в санчасти. В качестве санинструктора возила раненых — наш полк воевал. Стреляла по самолетам во время налетов вражеской авиации на объекты Беломорско-Балтийского канала, который мы охраняли. Стерегла от финских диверсантов шлюзы в Надвоицах и Повенце. Опасность, конечно, была где-то рядом, но мне служба казалась рутиной. Много лет спустя я прочла воспоминания одного из диверсантов, действовавших в районе ББК. Признаюсь, мне стало немного не по себе. Мы были прекрасно осведомлены о жестокости, изощренности и беспощадности вражеских лазутчиков. Но были уверены, что враг на нашем участке побоится обнаружить себя. В этом случае его участь была бы предрешена…

стальное

Д

51

Валентина Присяжнюк: под прицелом диверсантов Валентина Ивановна Присяжнюк, Нарьян-Мар, НАО, 6 марта 2005 года

Валентина Волыхина (Присяжнюк), 1944 г.

Таран. Александр Дуркин, 6б класс МСОШ № 4, Нарьян-Мар, НАО

поколение

стальное

52

Н

Иван Радченко: «Он стрелял в упор…»

аш сигнальный пост и радиостанция в Гремихе стояли на бойком месте: в 15 километрах от базы. Здесь проходили в Белое море все суда и корабли. Ключевое место. Немецкие самолеты обычно шли через нас на бреющем полете. Мы всегда замечали их на подходе и сообщали силам ПВО: воздушная тревога! Там были готовы горячо встретить стервятников… Немцы догадались, кто портит им все дело. И взялись за нас. Я работал на ключе в домике радиопоста, как обычно, у стола возле окна. Слева — телефон, справа — приемник. Вдруг сзади раздался грохот. Это самолеты зашли на наше хозяйство оттуда, откуда их не ждали. Меня ударило взрывной волной, бросило под стол. Очнулся — ничего не понимаю. Рама вылетела к чертям. Темно. Пыльно. Всюду битая штукатурка и осколки стекла. Крышу изодрало. Двери вынесло. Вдруг среди этого хаоса раздается звонок уцелевшего телефона. Из базы все видели и интересуются: жив? А я уже сообразил, что, скорее, да, чем нет… Сходил, посмотрел, куда что попало: бомба угодила в камень рядом с домиком. Это и спасло. Редкость, удача, ведь он стрелял по мне в упор…

Иван Константинович Радченко, Нарьян-Мар, НАО, 6 марта 2005 года Иван Радченко, 1940 г. Воздушный бой. Катя Дуркина, 4-й класс ДДТ, Нарьян-Мар, НАО

Танковая засада: идут! 1942 г. Фото Д. Ф. Онохина. Из фондов АОКМ

поколение

ои отец и дядя погибли при бомбежке Архангельска: шли домой и — прямое попадание… Мы дежурили на крышах во время налетов. Бомбы было видно в воздухе. Били зенитки. Горели дома. Гибли люди — военные и гражданские. Пассажирские «макарки» на всех парах удирали с фарватера Северной Двины в укрытие ковшей. Самолеты-бомбовики иногда ходили низко, стреляя из пулеметов по судам, по судоремонтному заводу «Красная кузница», по биржам лесоматериалов. Все вокруг трещало и дребезжало. Поначалу возникала паника. Мои брат и сестра при первой бомбежке со страху забрались под кровать. Думали, что там они в безопасности. Потом попривыкли, потому что бомбили порой по нескольку раз на дню… Налеты на Архангельск начались в конце августа 1942 года. В первую же ночь, 25 августа, бомба разбила здание АЛТИ, где находился эвакогоспиталь. Институт выгорел, и восстанавливать его начали только лет через пять после войны. В ту же ночь дотла сгорели трикотажная и канатная фабрики. Пустырь на их месте есть и до сих пор. Позже посчитали, что на город немцы сбросили 96 фугасок и тысячи зажигательных бомб. Для деревянного города они представляли особую опасность. Архангельск спасло только то, что самолеты в первую очередь стремились уничтожить морской порт и все то, что было связано с союзными конвоями, которые представляли собой главную цель бомбардировок. По правде сказать, и без бомбежек в тыловом городе жилось несладко. Мерзли, голодали, питались мерзлой картошкой, работали до упаду. Наш дом тоже пострадал от бомб: сгорел построенный отцом флигель. А сегодня от нашего дома и вовсе ничего не осталось…

стальное

М

57

Ангелина Тарасова: «Мы видели, как падают бомбы…» Ангелина Ивановна Тарасова, Нарьян-Мар, НАО, 6 марта 2005 года Ангелина Тарасова, 1945 г.

Данил Терентьев, 1940 г.

поколение

стальное

Данил Павлович Терентьев, пос. Хонгурей, НАО, 24 марта 2005 года

59

Данил Терентьев: «Бур» — значит «хороший»!

С

41-го по самый маньчжурский поход мы с японцами жили тихо: не дай тебе шумнуть на границе! Немец и так до Волги дошел, так что не стоит тут раззадоривать еще и япошек. На дальневосточной службе я был еще с сентября 1939 года. Тянулись до Благовещенска месяц в «пятьсот веселых» телячьих вагонах. Встречали по пути ветеранов Халхин-Гола. Они говорили: «Ребятки, вы к делу опоздали, зря едете». Хвалили военачальника Жукова. А кто такой, мы, темнота, не знали. В первые дни войны нам сказали: нужны добровольцы в какой-то «бур». На моем родном языке, на коми, это означает «хороший». Ух, я сразу согласился! Оказалось, что нас набрали в Благовещенский укрепленный район. В БУРе, расположенном в нескольких километрах от границы, была большая мощь, способная остановить крупное наземное наступление. Первая траншейная линия — на границе, вторая

линия — с инженерными сооружениями и дотами. Боеприпасы в УР мы на себе доставляли только по ночам, остерегаясь волновать японцев. Народу под моим началом было вдвое меньше, чем по штатному расписанию. Возрастом — зеленая молодежь и степенные отцы, которым бы на печке дома лежать, а не сидеть на радикулитных сквозняках дота. Кормили нас неважно. Налегали на капусту и свеклу. Не голоден, но и не досыта. Ведь мешок брюквы в день не съешь, правильно? Огородничали сами. Домой на Ижму плохого не писал. Оттуда приходили письма, но со строками, вымаранными военной цензурой. Жена устала меня ждать и вышла за другого. Я сильно и не переживал: что ж, ну пусть… Стреляли близ границы мы только раз. Волки напали на сельское стадо, и старик-пастух прибежал за помощью. Мы и вжарили из «максимов» по волчарам. Попасть не попали, а отвадили. Так вышло и с японцами: пососедствовали с ними, а потом показали им кузькину мать в полный рост, во всю толщину.

поколение

оре горькое пехоты — дневная атака в чистом поле на «ура». По свистку встали, вышли из леска на опушку. Для бодрости с нами пошел один танк. Накатил на мину — порвал гусеницу, выбыл из дела. Вышел наш лейтенант: «Вперед, за Родину!» Пуля в него шлепнула — и шагу не сделал, готов. Не было у меня военного образования, но и то понимал, какой дуростью мы занимаемся. Как можно днем, в лоб, без артподдержки, с одними винтарями, по чистому полю штурмовать деревни, превращенные в укрепрайоны? Ладно, не было сил поддержать огоньком. Ну чего бы было не давануть немца ночью и с флангов? Зачем эта глупость, стоившая столько крови и страданий? Так что хреново с нами поступали, нехорошо. Пусть потом нас назвали героями, но воевать так нельзя. А наше дело — подчиняться. И мы шли, зная, что на поле обязательно убьет, а в лучшем случае ранит. Не знаю, откуда у нас, голодных и плохо одетых, была эта сила идти на верную смерть? Может, были так измучены, что казалось — все равно, плевать… Наш комвзвода чуть не умер с голодухи, он всякую чепуху есть не был приучен. А мы трескали и лошадку убитую, и картошку мерзлую, и свиную шкурку. Все ели и не подохли, хотя нормального человека с этого питания завернуло бы в больничку с первой ложки. Что меня спасло? Не знаю. Вернуться из-подо Ржева было почти невозможно…

стальное

Г

61

Ржевская окопчина Василия Малышева Василий Иванович Малышев, с. Великовисочное, НАО, 17 марта 2005 года

Василий Малышев, 1959 г.

Пехота уходит в бессмертие… 1942 г.

поколение

стальное

63

Н

Нина Петровна Сурмаметова, Нарьян-Мар, НАО, 19 марта 2005 года

а войне бывает много такого, о чем после говорить просто язык не поворачивается. Были такие моменты и в ленинградскую блокаду. Я пережила ее чудом, благодаря случайностям и человеческой доброте. Было мне двенадцать лет. Родители умерли от голода, жила у крестной. Хлебную норму регулярно урезали. Приварка никакого. Каждый день бомбежки и обстрелы, как по расписанию: в 11.00 — снаряды, с 19.00 и на всю ночь — самолеты. Бомба упала рядом — стекла вылетели, а на улице мороз за тридцать. Нет ни воды, ни света, ни бани. Люди умирали повсюду. Это стало привычным явлением. О том, что на рынке втемную торгуют человеческим мясом и студнем, знали даже дети. Маленьких тоже крали… Я бегала на проходную хлебокомбината, там иногда что-то перепадало. Добывали дуранду, которой кормили лошадей в цирке. Варили столярный клей из костной муки: он пах мясом! Пекли лепешки из лебеды на буржуйке: подсохло и — в рот. При свете фитюльки читали и без конца говорили только о еде. Блокада — мучительное ожидание, поиски еды, равнодушие к смерти.

Нина Сурмаметова: блокада без прикрас

Навались, славяне! 1943 г.

У войны неженское лицо. Г. А. Меснянкина, МСОШ № 4, Нарьян-Мар, НАО

В

поколение

стальное

Котласе из вагона с эвакуированными ленинградцами изможденный мальчик на последнем дыхании протягивал руку за милостыней. Я дала ему корочки хлеба, а у него не было даже сил сжать их в пальцах… Я видела, как прорывали блокаду Ленинграда, участвовала и знаю, чего это стоило. Так я отомстила за те котласские корочки… После операции «Искра» нас отвели на отдых к Ладожскому озеру на канал. Ранняя весна. И так тепло, красиво… Зелень появляется, и птицы поют. Сугробы тают. Нам казалось, что сама земля пахнет жизнью, солнцем. До дрожи хочется жить. Ведь мы такие молодые! А по оттаявшему каналу в Ладогу водой несло в эту пору следы зимних боев. Множество человеческих трупов — наших и немцев, убитых лошадей, птиц, окровавленные льдины с разбитым оружием и снаряжением: густо-густо и нескончаемым потоком. И в десятке метров от всего этого ужаса пел-заливался соловей…

65

Анна Харитонова, 1944 г.

Анна Федоровна Харитонова, Нарьян-Мар, НАО, 8 марта 2005 года

Регулировщица. Наташа Чупрова, 6а класс, МСОШ № 4, Нарьян-Мар, НАО

Фронтовая весна Анны Харитоновой

Фронтовая дорога. 1942 г. Фото Д. Ф. Онохина. Из фондов АОКМ

Савватий Арсентьевич Третьяков, Нарьян-Мар, НАО, 6 марта 2005 года Пехотная атака: момент истины. 1943 г.

О

т моего полка в гиблых болотах Волховского фронта осталось всего двадцать человек. Моя дивизия, брошенная туда наступать в июне 1942 года, полегла полностью. Остались знамя и горстка людей… Воевать там было особенно тяжело. Мне довелось служить в РККА в самое боевое время — с 1938-го по 1945 год. Повидал, испытал, знаю. Волховские лесоболота зимой — бездорожная, труднопроходимая местность. Глубокие снега. Под ними — незамерзающие топи. Весной эта местность просто плавает в воде, сплошной линии фронта нет, так себе, пунктир из лесных застав на высотах. Летом в этих местах не лучше. Тучи комаров и гнуса, одуряющий запах цветущего леса, лугов, мертвечины, гари и дыма. Немец бил так, что порой нельзя было поднять головы. Местами лес был изодран железом: торчали какие-то палки, огрызки деревьев, бугрились насыпи вперемешку с ложбинами, вырытыми взрывами. Да еще и торфяники дымились, напуская удушливый туман. И все это не по разу перепахивалось артналетами. В особенно пристрелянных участках земля была сплошь покрыта воронками от снарядов, мин и авиабомб. Она напоминала лунный пейзаж. Часто в этих ямах мы хоронили убитых. Братских могил, устеленных по дну шинелями и шинелками же покрытых, в лесоболотах много. Так и остались наши ребята в тех хлябях. И лежат поныне…

поколение

стальное

Савватий Третьяков, 1938 г.

Савватий Третьяков: в проклятых болотах

69

поколение

стальное

71

Прокопий Торопов: «Пройти дорогу в два конца…»

З

Прокопий Павлович Торопов, Нарьян-Мар, НАО, 9 марта 2005 года

Прокопий Торопов, 1944 г.

наменитую дорогу на станцию Ираель я вымерял по полной. Сначала осенью 1943 года шли туда с Усть-Цильмы три дня пешком. Ночевали битком в охотничьих избах, чинили разбитые тобоки, жались к печкамвремянкам. Мы добрались до железной дороги довольно быстро, а вот с Нарьян-Мара мобилизованные команды иногда шли по месяцу — бедовали, голодовали, мерзли, и это перед фронтом-то… Мне повезло остаться живым, оправиться от раны, выслужить все положенное до железки и вернуться домой. Возвращался в декабре 1947 года через Ухту. Дай, думаю, так же пройдусь пешком по своей «дороге мужества». Такое настроение было. В кирзачах едешь на телеге, ноги стынут, соскочишь и — бегом, греешься. Да это ничего! Дорогу на войну и обратно я осилил: вернулся сам, а не похоронкой.

поколение

стальное

С

72

Поликарп Дуркин: «Меня звали Коля — сталинский бандит»

ейчас так фамильярно меня уже никто не зовет. Но фронтовое прозвище отвечало сути. Сложноватое имя ребята обкарнали: так удобнее. Командир дивизии, довольный работой нашей разведгруппы, выражал полное восхищение фразой: «Сталинские бандиты, глаза и уши вы мои!» Отчаянными парнями мы были. Ничего не боялись, никого не страшились. Все могли и все умели. Голову носили на плечах и воевали с умом. По-другому там было нельзя: перещелкают. Если идешь в поиск за пленным, то сутки наблюдаешь за передним краем немцев. Втроем-вчетвером ночью проползешь через нейтралку к высмотренному месту. Кто посильней из нас, тот «языка» и накрывает. Все внезапно: ошарашил, связал, рот заткнул и тащи. Своровал! В своих окопах побыстрее немца сдашь, как с рук стряхнешь. Война страшна, но мы не боялись. У нас не трусили. Иначе не выжить. Мы были лихими, легкими на подъем, сообразительными и хитрыми парнями, здоровыми и сильными, с мужицкой хваткой. Мы могли сделать все, что угодно. Перед нами ставили непосильные задачи — мы с ними справлялись. Нас отправляли на смерть — мы возвращались героями. Такими мы были…

Поликарп Дуркин, 1946 г.

Батальонная разведка без войны скучает редко… 1942 г.

Поликарп Федорович Дуркин, Нарьян-Мар, НАО, 4 марта 2005 года

По полю танки грохотали… Никита Шевдяков, 6б класс МСОШ № 4, Нарьян-Мар, НАО

Николай Петрович Бобриков, с. Несь, НАО, 5 марта 2005 года

До звезд ночь протерли мослами, Чтоб финки, по кости визжа, Потели от крови, и псами Хрипели в руках ППШ. Простив безнадежные ночи, Винясь за убыток в штыках, Комдив дал по «звездочке» прочим, Кто не пожелал в отпуска.

поколение

стальное

Шинели затертая карта Атак и солдатских дорог В теплушке вонючей — плацкарта До станции Отчий порог. К чему эти грезы? Забыто, Сдано детство в военкомат, А юность в окопах зарыта Лопатами мужества… Брат,

Танки Т-34 и штурмовики Ил-2 — таранная броня прорыва, легенды Отечественной войны. 1943 г.

Кишками молись, повезло бы Точить лишь для хлеба ножи, Хоть плакать от страха и злобы Нам после над пеплом души… Клади в «сидор» соль и буханку — Катить веселей на восток. И вслед помаши с полустанка За отпуск и за орденок.

Николай Бобриков: отпуск по ранению

75

поколение

стальное

76

Мария Чиркова: первый круг ада

Е

сли передовая — ад, то приемное отделение госпиталя — его первый круг. Раненые прибывали в заскорузлых от крови и гноя повязках, грязные, заросшие, запаршивевшие, страшные. Бедные ребята! На вид они были почти стариками. Казалось, их одежда так пропиталась грязью передовой, что ее не возьмет ни мыло, ни огонь… Раненых в приемном отделении мыли, стригли, брили, переодевали во все чистое. И оказывалось, что почти все они — молодые, но исстрадавшиеся люди. Те, кто был поживей, уже просили оставить им челочку, а не болванить наголо. Ясно, такой жить будет! А карманы халата всегда были полны писем: отправьте! После войны в архангельском трамвае ко мне подсел мужчина. Посмотрел так… Оказалось, бывший раненый. Узнал и напомнил: «Мы вас звали Машенькой…»

Обеденный час в госпитале. Архангельск. 1943 г.

Мария Самойловна Чиркова, Нарьян-Мар, НАО, 6 марта 2005 года

Этот День Победы! Наташа Лебецкая, 7а класс, школа № 1, Нарьян-Мар, НАО

Что, хреново, ганс, в плену? 1942 г. Фото Д. Ф. Онохина. Из фондов АОКМ

поколение

самом начале войны никто не представлял, что в армии будет столько женщин. Армия не была готова к приему девушек на службу. Считалось, что армия — дело сугубо мужское, а женщина здесь — скорее исключение, чем правило. В первые годы приходилось приспосабливаться буквально ко всему. Все, что создавали для военной службы, было сделано под мужчину, под его силу, характер. Нам надо было на ходу привыкать, приноравливаться к условиям и требованиям фронтовой жизни. Несмотря на строгость военной службы, отношение командиров к нам, девчатам, было бережным, временами даже отеческим. У них был больший жизненный опыт, и они понимали что к чему. В освобожденном Львове, где стояла наша часть, жена начальника штаба и еще несколько человек поехали в ближайшую деревню менять продукты. Там их схватили бандеровцы и всех пустили под пули. После этого случая нас берегли особо. Часто не посылали на тяжелые работы, потому что мы, радисты, могли сорвать руку, которой работали на ключе. Был случай, когда нам не подвезли воду. Старшина послал трех девушек с холма, где мы жили, вниз по лестнице к колодцу. В этот момент приехало начальство из штаба корпуса. А мы поднимаемся с полными ведрами воды на самый верх. Полковник дал большой разгон старшине и сказал: «Не забывайте, эти солдаты — будущие матери!» В это время жизнь во Львове уже приходила в себя, открывала глаза после военного разорения. Еще все лежало в руинах, в пепелищах, но уже начинали работать бани, парикмахерские, кино. Мы решили сделать после помывки маникюр и вернулись в свою часть очень довольные: женщины есть женщины! Старшина, конечно, все заметил. Дал нам пообедать, а после отправил чистить радиостанцию от мазута. Так и пропал весь наш маникюр…

стальное

В

81

Антонина Козлова: женщина на войне

Антонина Ивановна Козлова, Нарьян-Мар, НАО, 6 марта 2005 года

Антонина Савельева (Козлова), 27 января 1945 г.

поколение

стальное

83

Алексей Латышев: «Ходили что-то посмотреть…»

Н

Алексей Федорович Латышев, с. Несь, НАО, 5 марта 2005 года

Глубокая топоразведка вражеского тыла, 1944 г.

а войне чего много спрашивать? Взяли — воюй! Ходил с разведгруппой к немцам в тыл за речку Сосновку. Ребята чего-то фотографировали, а мне говорили, что составляют карты для наступления армии. Бывало всякое. Утонул у нас радист Николай Талеев при переправе через реку, и мы остались в рейде без связи. Вернулись на базу вместе с Ефимом Ляховым. Он таскал с собой маленький пулемет. У меня же был сначала наганчик, а потом ППШ. Как-то в походе едва не столкнулись с немцами. Посмотрели на них и пропустили с миром. Отдыхали просто: в чем были, в том и спали. Ели, чем покормят. Жили в ямах, обложенных бревнами. А после больших боев ходили по трупам товарищей… Зачем на войне спрашивать, что да почему? По-другому все равно не будет…

поколение

первый бой идешь без страха. Ты еще ничего не понимаешь и смело топаешь вперед. А вот когда тебя хотя бы легонько куснет разок, тогда начнешь воевать с большо-о-ой оглядкой. Мы были уже стреляными автоматчиками. Наступали перебежками, прикрывая друг друга. Немцы выставили пулемет и прижали нас. Командир взвода кричит, мол, огонь по точке! Я приложился, пульнул, и тут автомат заклинило. Пилотку на голове развернул, насадил покрепче, чтоб не спадала, занялся оружием и на самую чуточку приподнялся. А он, видать, уже приметил меня и держал на прицеле. Дал короткую… Меня ровно кто по башке сзади стукнул. Оглядываюсь: кто это во время боя тут балуется?! Не сразу понял, что рикошетная пуля меня по темечку лизнула. На ноготок бы ниже и — кранты, закапывай… Чувствую, с головы что-то течет. Потрогал — кровь. Ребят, что справа и слева лежали, покричал. Оба мертвы. Зашибло той же очередью. Вот когда страшно стало. Всю войну Бога просил: «Господи, помоги мне выстоять!» Открыто, конечно, не молился. Это не то, чтобы не поощрялось, просто в ту пору не было принято проявлять свои религиозные чувства. «Ну, запел Лазаря», — скажут. Веровали наши командиры или нет, я не знаю. По душам на эту тему не беседовал. Не то место для разговорчиков. Смекал, что и они тоже ищут надежду и опору у Небес. Бывает, в окопах положит немец половину наших ребят, прибегут командиры, смотрят на беду, фуражки на затылок спихивают, матерятся и тут же Бога поминают: «О, Господи, когда же ОНА кончится?!» Всем просто остоедренила эта война… Когда уходил на фронт, пал в ноги своему отцу и просил: «Прости и благослови!» Он мне дал с собой икону, с которой я прошел через весь этот ужас. Не потерял, сохранил. Когда демобилизовался, в бане кто-то у меня эту икону украл.

стальное

В

85

Василий Филиппов: «Господи, когда она кончится?!»

Василий Григорьевич Филиппов, д. Макарово, НАО, 18 марта 2005 года

Бой за энский населенный пункт. И так всю войну… 1944 г.

поколение

стальное

86

Павел Епимахов: память шлет за миной мину… Шинель. Винтовка. Ложка. На фронт, как на парад, Спешили Кольки-Лешки, Хватило бы наград! Врага за горло — с хода! И каждый — молодцом… Страх прятали, как фото, Где дом и мать с отцом. Хоть крепко байки гнули Сольцой к армейским щам, Тоской сводило скулы В теплушках по ночам. Понюхали цветочки На станции пустой: Одним бомбежка — точкой, А прочим — запятой… Я по войне протопал — Наград не оберешь. Шинелку-то заштопал, Да боль ту не зашьешь.

Полевые занятия в Борисоглебском стрелково-пулеметном училище, 1944 г. Павел Андреевич Епимахов, Нарьян-Мар, НАО, 10 марта 2005 года

Минометный расчет меняет позицию. 1942 г.

поколение

стальное

Т

88

Петр Ружников: «Воевал в небесах, на земле и на море!» Для пехоты нет бездорожья… 1944 г.

Война и мир. Юлия Дмитриева, 7в класс, школа № 1, Нарьян-Мар, НАО

Петр Владимирович Ружников, с. Ома, НАО, 15 марта 2005 года

ак получилось, что повоевать мне довелось богато, в разных родах войск. И досталось немало: контужен, все ноги изломаны осколками. Так что сразу скажу: нигде не сладко солдату. С самого призыва готовился в полковой школе воздушно-десантных войск. 22 мая 1943 года на Ли-2 нас повезли в ближний тыл к немцам на помощь партизанам. На подлете выяснилось, что в месте высадки ситуация изменилась, и нас побросали на передний край. Ребятам с другого борта повезло меньше: они прыгнули на лес, уже занятый врагом. Всех расстреляли в воздухе. Меня на передке ранило, и после медсанбата я попал в школу снайперов, но на фронте стал минометчиком 82-мм «самоваров», командовал расчетом. В первом же деле под Белой Церковью нас нащупали и накрыли. Контузило. За три недели очухался, вернулся к своим. Там все на прежнем месте. Атака сменялась контратакой, мы перемалывали силы друг друга с переменным успехом. Чем все на этом участке закончилось, я не узнал: был тяжело ранен. В апреле 45-го приехал домой долечиваться. Но едва окончился отпуск по ранению, меня призвали на Северный флот. Там уж не война была, а так, службишка. Вот и вышло, что в войну успел я постоять за свою Родину в небесах, на земле и на море!

поколение

стальное

90

Федор Сырков: «Руку держал на гранатной чеке…»

П

о великой русской грязи натаскался вдоволь. В боевом охранении у немца на носу насиделся до первой седины. Отсюда их разведка любила полоухих таскать. Все время стоял и боялся, что незаметно подлезут и утянут к себе. Когда уходил из Нижней Пёши на фронт, отец мне говорил: «Ты, Федя, в плен им лучше не попадайся!» Вот так и стоял: глаза шарят по темени, а рука тискает гранату. Чуть навалятся, колечко дерну и тогда я им — как со стреляной собаки барабан… Стою днем. Немцы нагло копают, только каски да лопатки мелькают. Взял винтовку, стрельнул. По каске чикнуло. Она исчезла. Стою ночью. Руки замерзли. Взял винтовку, обойму высадил в темь, руки о ствол погрел, каску набок сдвинул. И тут по ней как бацнуло! Ох ты, ё, хорошо, сучок, ковырнул. Мало не убил. Вот так и обменялись: квиты!

Не оставить друга в беде… Светлана Сумарокова, 9б класс, школа № 1, Нарьян-Мар, НАО

Федор Алексеевич Сырков, с. Несь, НАО, 10 марта 2005 года

Лыжный рейд автоматчиков. 1942 г. Фото Д. Ф. Онохина. Из фондов АОКМ

поколение

стальное

95 Закалившийся недуг Ратного братания: Фронтом путается круг Нашего скитания. Молча делим на двоих Хлеб, судьбу, дороги. Не мигая, сверлит их Волчий глаз тревоги.

Трофим Ивановский: «Выжить я не надеялся…»

Знобкий сон в сыром стогу, Артналеты злые. Наши тени стерегут Призраки немые. Вместе коротаем век, Годы и мгновенья. И на лицах тает снег Знаком причащенья.

Трофим Иольевич Ивановский, с. Верхняя Пеша, НАО, 11 марта 2005 года

В диком поле выть в пургу, Снег варить с корою. Даже там, где не могу — Поровну с тобою. Бугорок среди болот Ветер не разыщет: Только смерть не расколоть Пополам, дружище…

В атаку! За Родину! Ура! 1944 г.

поколение

стальное

96

Андрей Торопов: «Одна пуля и — вся жизнь…» Я не могу взахлеб рассказывать о войне. Чего в ней завлекательного, чтобы помнить? Изо дня в день одно и то же, одно и то же, без продыху. От бомбежек земля ходит ходуном, как живая. Снайпера работают — носа не высунешь. Чуть кто где пошевелится, немец туда лепит изо всего калибра. На рожон я не лез, отирал стенки своей траншеи, сидел в земле, не подставляясь. Когда пришло время наступать, пошел вместе со всеми. За нас взялись пулеметы. Кого насмерть повалило, кого минуло, а меня насквозь ранило единственной пулей в левое колено с повреждением кости и нерва. На том война для меня и кончилась. Подвигов нету. Здоровье в 43-м там, под Кировоградом, и оставил. С девятнадцати годков с искалеченной ногой и ковыляю шестьдесят лет. Одна пуля и — на всю жизнь маета. Говорят, мол, вот бы жизнь начать сначала и все снова повторить. Я думаю так: черта с два мне это надо…

Андрей Торопов, 1940 г. Андрей Федорович Торопов, с. Великовисочное, НАО, 17 марта 2005 года Атака. Алеша Валей, 1-й класс школы пос. Харута, НАО

поколение

стальное

98

Василий Жохеев: «В походе и иголка тяжела…»

Поход в солдатских бывальщинах легендарен. Он требует не меньших сил и напряжения, чем фронтальная атака в чистом поле. В походе и иголка тяжела… До Берлина я дошел со станковым пулеметом «максим». Машина испытанная, проверенная, неприхотливая. Обычно на бой изводил 3–4 ленты по двести пятьдесят патронов. А вода в кожухе закипала с двух лент ключом. Бывало, «максим» давился патроном, утыкавшимся куда не следует. Тут все зависело от сноровки первого и второго номеров расчета. Надо было быстро раскрыть машинку, выдернуть, разобрать, наладить… Замешкаешься, так ухлопают: торопиться и вовсе будет некуда. На войне медлить нельзя. В походе «максим» — изнурительная, пыточная железина, разделяемая на тело и станок. То и другое одинаково неудобно нести, ведь на тебе еще и все остальное снаряжение солдата. Поэтому зачастую то каску выбросишь, то противогаз. Части пулемета стирали наши плечи до крови. Хоть меняйся с напарником, хоть так терпи, а все неловко. Единственной вещью, которую особенно берегли, была солдатская ложка. Потеряешь — и что? Руками есть — не ухватишь, через край хлебать неудобно. Впрочем, было бы чего и кому… Старшина, бывало, принесет обед, а есть некому: один человек из десяти остался после атаки. Кусок в рот не полезет… Василий Жохеев, 1944 г.

Взлетает красная ракета. Бьет пулемет неутомим! 1942 г.

Василий Петрович Жохеев, с. Лабожское, НАО, 16 марта 2005 года

Василий Петрович Самойлов, с. Великовисочное, НАО, 17 марта 2005 года

Василий Самойлов, 1940 г.

Пушка-колотушка: «сорокопятка» на прямой наводке, 1943 г.

поколение

а войне оружие обретало свое имя: штурмовик — «горбатый», танк — «тридцатьчетверка», реактивный миномет — «катюша», пушка ПТО — «сорокапятка»… На ней мне и довелось повоевать. У 45-мм орудия было много прозвищ. «Прощай, Родина», «колотушка», «двойной оклад — тройная смерть». Против брони танка пушечка была уже слабовата, но по зазору между башней и погоном, по гусеницам работала хорошо. У меня это получалось. Однажды, как со снайперкой, охотился с пушкой за немецкими траншеями, пуляя по пехоте. Но и «сорокапятка» была, конечно, уязвима. Ранили меня в бою с двумя немецкими танками. Взяли «в вилку» двумя снарядами и хлопнули третьим. Осколок пробил прицел и разорвал, снес мне все лицо. Кровь лилась из ушей, из глаз, из носа. Сутки я лежал один, приходя в себя и теряя сознание. Видел, как встает солнце, и жить мне хотелось просто до слез. Ранило так, что забыл все фамилии односельчан в Виске…

стальное

Н

101

Василий Самойлов: «Двойной оклад — тройная смерть»

Дивизионная артиллерия на позиции: танки! Фото Д. Ф. Онохина. Из фондов АОКМ

Как из дальних далеков В город да Архангельсков Шел, молясь на параван, Пароходный караван. Носом в серую волну Бил поклоны Нептуну. Трубами в прогар чадил — Во спасение кадил.

поколение

стальное

«Юнкерс», не крадись, как вор! Не целуй, торпеда, в борт! Бог не помощь, не броня: Вся надежа на себя. Кто дойдет — тому судьба, Сны и сытные хлеба, А коль не минует потоп, То вода, что пуля в лоб.

104

Морские дороги Тимофея Канева

Головы застил туман. Брел наощупь караван. Вахтенный, протри глаза, Глянь — не буря, не гроза? Чьей руки костлявой мах? Злоба ли визжит в зубах? На Медвежьем том мысу Точит смерть свою косу… Ай ли, ай люли, ты, тоска-кручина, спи. Ай ли, ай люли, мою память не буди.

Тимофей Канев, Черноморский флот, 1945 г.

Морской десант отправляется на боевую операцию. 1942 г.

Тимофей Васильевич Канев, Нарьян-Мар, НАО, 19 марта 2005 года

поколение

стальное

107

Владимир Федоров: «Едва не погиб на Дороге жизни…» Владимир Федорович Федоров, Нарьян-Мар, НАО, 20 марта 2005 года Военные будни. Ксения Громова, Жанна Федотова, 11б класс, школа № 1, Нарьян-Мар, НАО Володя Федоров (в центре) с товарищами на Ладоге. 1951 г.

Я

родился в блокадном Ленинграде во время бомбежки. Отец умер от голода в ополчении. В 42-м мама решилась уехать на Большую землю. Дала вместо соски вареные картофельные очистки в марле и положила меня в сундук. По дороге попали под обстрел. Близким разрывом всех нас едва не вышвырнуло из грузовика. Когда приехали на тот берег озера, я почти задохся в ящике и был уже весь синий. Шофер крепко выругал маму… Старшие брат и сестра ушли в блокадном городе побираться и пропали. Они чудом нашлись только в 1944 году. На ноги я встал только в три года, болел рахитом. Как-то с сестрой на карточки вместо хлеба взяли печенья и были рады сладкому. Голодно после войны было так, что люди до сих пор помнят ежегодные снижения цен на продукты… Когда возвращались в Ленинград, солдаты брали меня на руки, а я лепетал: «Папа, папа…»

Демьян Николаевич Канюков, пос. Нельмин Нос, НАО, 23 марта 2005 года Охрана водного района у военноморской базы. 1944 г.

На Новой Земле. Белушье. 1946 г.

поколение

а Новой Земле в войну было неспокойно. Враг ходил совсем рядом и даже не боялся показать, что он тут. Немцы все время искали, где у нас тонко. К примеру, подлодка всплывет и обстреляет метеостанцию на берегу, как это было в Кармакулах. Люди убежали в тундру, а немцы — снова в глубину ушли. Потом лодка часто ходила, как белуга, у берега. То, бывало, вражеский самолет пролетит, кинет бомбу, сделает ею котлован и попутно сфотографирует объекты Новоземельской военно-морской базы. Военные соседствовали с гражданским населением острова. Я как-то даже встречался со знаменитым Тыко Вылкой, был у него в гостях. Хороший мужик! Выпили с ним винца по чарке, поговорили по-свойски. Вылку называли президентом Новой Земли, а он в шутку именовал себя «вторым Сталиным». Мы охраняли берег и пролив между островом и материком. Тральщики искали, нет ли мин в губе. Служба была тяжелой. Не все выдерживали. Один радист застрелился. И что? Да ничего. Бросили в яму со всей одеждой и зарыли. Мне тоже не очень была по душе долгая военная служба с разными строгостями. Но чего ж стреляться-то? Достойно дослужил, с наградами. Вернулся в тундру, к стаду…

стальное

Н

109

Демьян Канюков: «В шутку он звал себя вторым Сталиным…»

Учебные занятия на полосе препятствий в запасном стрелковом полку. 1944 г.

поколение

стальное

Давным-давно окончен бой… Олеся Карева, МДС № 50, Нарьян-Мар, НАО

Иван Дмитриевич Кузьмин, Нарьян-Мар, НАО, 10 марта 2005 года

110

Э

Иван Кузьмин: «Мерли от голода в запасном полку…»

ти шесть месяцев обучения в 43-м запасном стрелковом полку под Мелекессом в 1944 году я не забуду никогда. Учились и мучились. Постелей не видели. На тридцать шесть курсантов три кирпича хлеба делили ниткой. Идешь с миской каши, знаешь, каждому должно достаться по ложке, хлеб крепко зажат под мышками. Сзади охраняют с винтовками и штыками. Но все равно голодаи налетят кучей, булки выбьют, разорвут и сожрут, а кашу с земляного пола жадно слижут… Господи! Вольнонаемные повара и поварихи приворовывали, но командиры из фронтовиков нам не стали защитой. Голодные смерти были обычным явлением. Все ходили одинаковые: кожа да кости. Нас словно нарочно морили: какие из нас вояки? Пойдем в баню: шаечки есть, воды нет. Тричетыре кружки теплой воды на голову — и бегом получать прожаренную одежду. Но вши, блохи и клопы по нам все равно ходили пешком. Выхлопаешь рубаху — вроде меньше. Потом с небольшой командой меня отправили в Архангельск служить в погранотряде. Полковник Барсуков, встречавший нас, дара речи лишился, увидев пополнение: одни скелеты… В часть нас сразу не пустили: помыли, аккуратно накормили и уложили спать. Но некоторые все равно не решились лечь на чистые простыни и счастливо уснули под кроватями…

поколение

лужба в контрразведке Новоземельской ВМБ, куда я попал стрелком в 1943 году, была мне совсем не по душе. Радостного там было мало. Одно дело — трудности службы, другое — сама служба. Какая радость рыться в чужих вещах? Как-то довелось конвоировать предателя, наводившего по рации подлодки на наши суда. Спросил его: «Надеешься?» Он ответил: «Нисколько…» Вытерпел два месяца в контрразведке и подал рапорт. Так попал на флот в дружный экипаж БО-132 «Кировец». Мы сопровождали союзные конвои. Американские «либертосы» бегали куда быстрее наших «больших охотников». Они вперед умчатся, а мы сзади плетемся. «Большой охотник» — громковато для старого судна, перевооруженного под нужды войны. Но с дисциплиной на них — полный порядок. Помню, объявили тревогу. В течение двух минут надо собраться, прибежать на пост и доложиться. Одеться я не успел. Так со штанами в руках и примчался. Трагедии на море во время войны — обыденность. Люди погибали целыми кораблями. Вода за бортом лютая: через пять минут купания останавливается сердце. Друзья погибали на моих глазах. И помочь им было нельзя… Карты моей судьбы легли иначе.

стальное

С

Игорь Дитятев: «Сердце сдавало за пять минут…» Игорь Вениаминович Дитятев, Нарьян-Мар, НАО, 4 марта 2005 года

113

Игорь Дитятев, 1955 г. Постановка задачи и — на задание! 1942 г.

Марш-бросок: война не ждет! 1943 г. Фото Д. Ф. Онохина. Из фондов АОКМ

Скоро их ждет настоящий бой. Первый и, возможно, последний… 1944 г.

поколение

стальное

Могила неизвестного солдата. Лидия Канева, 6а класс, МСОШ № 4, Нарьян-Мар, НАО

Вениамин Николаевич Храпов, Нарьян-Мар, НАО, 6 марта 2005 года

116

Вениамин Храпов: «Это было прямое попадание…»

Р

адист в пехоте, хоть и не бежит впереди всех, но мишень важная. Снайпер ни за что не упустит заметную на поле боя фигуру с металлическим коробом на спине. Оценил это, когда в июле 1943 года меня в первый раз ранили. Пуля попала в руку, наделала делов. Второй раз меня едва не пришибло, когда наступали на Ригу в 44-м. Только тогда меня уже не снайпер достал, а немецкие пушкари. Командир батальона с группой офицеров отправился в роты, естественно, я сопровождаю чуть сзади с батальонной радиостанцией наготове. Если что — быстро разворачиваюсь и даю связь. Когда мы подходили к первой линии траншей, снаряд разорвался рядом с нами. И комбата и офицеров убило сразу, как скосило. Это было прямое попадание. Почувствовал сильный удар и — все. Крупный осколок угодил в короб радиостанции и почти перерезал ее. Что было бы со мной, не будь ее на спине, понятно без комментариев. Рация приняла на себя мою смерть. Крепко побило лишь ноги. Девять месяцев кочевал по госпиталям. Радовался, что так легко отделался в серьезной переделке, и маленько надеялся выжить… Без этого солдату нельзя.

поколение

стальное

А

118

Георгий Покровский — матрос Арктического фронта

рктический фронт. Такого названия в учебнике истории нет. Но фронт был! Цепь нашей обороны, проходя через всю страну, не обрывалась в море на севере. Она шла и дальше, контролируя своими силами ключевые позиции арктического побережья. Огромные пространства были перекрыты сетью постов службы наблюдения и связи. Зона ответственности нашего Йоканьгского района СНиС простиралась вплоть до острова Моржовец на входе в горло Белого моря. Здесь стояли артбатареи, державшие под прицелом весь пролив. В помощь им были выставлены дальнобойные орудия в Поное и на Конушине. Огневой замок на морских воротах в Беломорье. Муха не пролетит! Немец не глупое насекомое, он головой думает. Субмарины врага часто показывались в прямой видимости наших берегов. Однажды подлодка незамеченной вошла в гавань базы. Выключила дизеля и тихо сдрейфовала. Дел натворить она могла бы много, нет слов. Но ее заметил матрос, дежуривший вне очереди за самовольную отлучку из части. Увидел пенные следы винтов и поднял тревогу… А так впору было писать о нашей службе: «На Арктическом фронте без перемен…»

Георгий Покровский, 1946 г.

Мирные ландшафты военной Арктики, 1944 г.

Георгий Андреевич Покровский, с. Несь, НАО, 5 марта 2005 года

Евгений Матвеевич Торопов, Нарьян-Мар, НАО, 8 марта 2005 года

поколение

а войне стреляют, часто не видя лиц. До рукопашной дело доходит редко. Это уж когда деваться некуда. Так произошло и со мной. В польском городке Опель мы попали в окружение. Такое при той маневренной войне случалось и в 44-м году… Понял, что надо выбираться. Осторожно иду, гляжу во все глаза и… на углу дома столкнулся с немцем нос к носу. Мы даже не вскрикнули от неожиданности. Я пацан — он взрослый мужик. У меня автомат Судаева — у него винтовка со штыком: пропорет насквозь, как лист бумаги! Немец и так случайно махнул оружием и поранил мне руку. Но я оказался поворотливей: высадил полрожка из ППС ему в живот. Винтовка у него из рук выпала, ноги подогнулись, свалился. Тогда я еще добавил. И, конечно, с ним было уже все… Руку лечил долго — досталось. Да еще два ранения были. Больше всего боялся, что оторвет ногу. Не надо людям проходить через ТАКОЕ, вообще ЭТОГО не надо. Век не отмолить будет…

стальное

Н

121

Евгений Торопов: «Мы столкнулись лицом к лицу…»

Евгений Торопов (слева) с братом и сестрой, Усть-Цильма, 1939 г.

Силушка идет неисчислимая… 1944 г.

поколение

стальное

Морской конвой у берегов Мурмана. 1944 г.

122

Юрий Кашунин: «Медаль утонула в море…» Юрий Васильевич Кашунин, Нарьян-Мар, НАО, 6 марта 2005 года Морской бой. Саша Желыбаев, 2-й класс, МНШ-детсад, Нарьян-Мар, НАО

Д

ивизионом драгоценных камней на Северном флоте называли четверку однотипных сторожевиков: «Жемчуг», «Рубин», «Бриллиант» и «Сапфир». На последний меня, пацанчика, военные моряки взяли юнгой в БЧ-5. Всю войну — в машине, в броняшке, на горячем месте: дизель — это ход, а ход — это жизнь. На СКР-30 «Сапфир» сопровождали морские конвои. Полностью оправдывали и название и предназначение корабля: хранить драгоценную ношу ордера. Немецкие подлодки до последнего лазали в наших водах. Топили и убивали. В боевом походе погибли наши братьякорабли СКР-27 «Жемчуг» и СКР-29 «Бриллиант». Глухой взрыв, погубивший сторожевик, я услышал даже в машинном отделении. Выскочил было наверх, но старшие меня упрятали обратно: нечего тут смотреть! И тут же поступил сигнал: «Сайгон-30, занять место!» Это требовали от нас встать на боевой курс погибшего друга. Случилась авария и с нашим СКР. Получили пробоину, боролись за корабль по колено в воде. Запомнил ее тем, что моя медаль Нахимова сорвалась и утонула в море.

поколение

стальное

124

Иван Пономарев: «Диверсант был среди нас…»

Н

емцы в 42-м году летали бомбить Архангельск через Соловки. На острова они внимания не обращали, хотя их агентура работала и подавала условные сигналы. Мы прочесывали лес в поисках диверсантов, но никого не могли поймать. И немудрено. Враг оказался среди нас! Так и ходил в цепи, ловил сам себя… Два года диверсант, оказавшийся радистом учебного отряда, пытался работать. Ничего не выходило. А ведь стоило немцам только бомбу кинуть на лесок невдалеке от кремля, так весь архипелаг бы перетряхнуло. Там сплошным ковром на земле лежали морские мины, снаряды, бомбы, торпеды, взрывчатка. В конце концов нервы у диверсанта сдали. Взял винтовку и застрелился. Особняки приехали, койку его тронули — полетели листы с записями. Так что, ребята, не все так просто было на той войне…

Иван Пономарев, 1945 г. Иван Семенович Пономарев, с. Лабожское, НАО, 6 марта 2005 года

В освобожденной деревне. 1943 г. Фото Д. Ф. Онохина. Из фондов АОКМ

поколение

стальное

129

Александр и Валентина Дресвянкины: «Война у нас одна на двоих…»

Кукушечка, кукушка… Свинец — не продохнуть. Пристреляна опушка. Не держит вдоха грудь. Штыкам не давши воли, Назад сползли, стелясь. В снегу кромешной боли Забыли скольких нас?

Кукушечка, кукушка… Я мукой сыт и пьян. Жизнь — черствая горбушка. Судьба — пустой стакан. Зачем шальные пули Не тронули меня? Играя, снег черкнули… Да где ж ты, смерть моя?

Кукушечка, кукушка… Вороний грай взахлеб. Еловая макушка Мне точно метит в лоб. Кому какое дело, Что воздух просверля, Легонько пуля спела… Услышал — не твоя.

Кукушечка, кукушка — Оптический прицел, Разборчивая мушка… Я много не успел. Кому какое дело, Что воздух просверля, Легонько пуля спела… Не слышал, что — моя.

Александр Павлович и Валентина Степановна Дресвянкины, Нарьян-Мар, НАО, 6 марта 2005 года

Занятия полковой школы в условиях фронта, 1944 г. Домой с Победой! Ирина Костина, 9-я группа ДДТ, Нарьян-Мар, НАО

поколение

стальное

Анисья Шалонина с семьей: мужем Алексеем, детьми Галиной и Сашей, 1953 г.

Анисья Меркурьевна Шалонина, Нарьян-Мар, НАО, 8 марта 2005 года

130

Анисья Шалонина: «Бедная, бедная пехотная доля…»

Санитарный поезд прибыл на фронт, 1944 г.

Б

ыть медсестрой переднего края — не сахар. Пусть с ружьем я не хаживала, но зато видела все, что случалось с людьми в пехотной атаке. Страшнее не представить. Не могу об этом думать. Не вспоминаю и вспоминать не хочу… Цепи стрелков уйдут на штурм. Мы двигаемся следом. Чем дальше, тем раненых больше. Одни выбираются сами. Других надо тащить на себе. А иногда попадались здоровенные дяди — полтора Ивана. Силенка же у меня — девичья. Но как-то управлялась, да и носили тяжелораненых в основном мужчины-санитары. Наступление в медсанбате чувствуется сразу: раненых становится больше, делается людно, тесно, нервно. Запахи лекарств, крови, давно не стиранной одежды. Стоны, проклятия. Иногда и мат. Мы просим: «Потерпи, миленький». Врачи, бывало, покрикивали грозно на раненых и сестер. Им некогда миндальничать. На очереди много других, кому срочно требуется помощь… Бедная, бедная пехота! Чего только ей не пришлось вынести. Жить под небом, да иногда и впроголодь, ночевать под шинельной полой, спать вполглаза, неделями не видеть бани и сметать с себя вшей вениками, каждый день бороться со страхом и идти вперед на смерть, без надежды дожить до Победы и встретиться с родными… Низко кланяюсь тебе, Пехота!

Сергей Павлович Самков, с. Ома, НАО, 15 марта 2005 года

поколение

стальное

Отражение налета бомбардировщиков зенитными пулеметными установками М-4, 1942 г. Зенитчики. Кирилл Канюков, 6а класс МСОШ № 4, Нарьян-Мар, НАО

133 Башка на шарнирах. Педали — в зенит. И «мессер» в болото отвесно забит. Азарт хладнокровный. Случайный расчет. Но в остальном уже — как повезет… «Прикрой, атакую!» — «Победа в зубах!» Болтает ногами смерть на плоскостях. Все это бывало, все это пустяк, В кабинах сгоревшие думали так… «Ребята, держитесь!» — «Спасибо на том…» Как долго тянуть им на аэродром. Мотор обрезает, и лопасти — вдрызг. В пробоинах ветер сорвался на визг. «Тяни на себя, загремишь на капот!» Некстати в глаза лезет режущий пот. На старте ни вздоха, раскрытые рты. Со скрежетом бьют по грунтовке хвосты. Идут на посадку на брюхо, пластом. «Взлетел исторебителем, сел — решетом». Долой парашюты! И за борт — соплей. Упал на траву — сразу в сон головой. В соли гимнастерка. Бензин в сапогах. И боль не проходит в избитых ушах. «Ну, свалка!» — «А я гада — шлеп, твою мать…» «Даю вертикаль!» — «Виражом бы дожать…» Пылит драный «виллис». Снуют технари. Им хватит работы до самой зари. Баранина, пшенка да горькой сто грамм… Жует эскадрилья с песком пополам.

Сергей Самков: «Наши зенитки были целью 1…»

поколение

стальное

В

134

Евдокия Михайловых: «Люди оставались людьми…»

ойна не сделала людей лучше или хуже. Изменилось только их отношение к жизни и смерти. У каждого оставались свои заботы, личные проблемы, семейные беспокойства. Я работала в эвакогоспитале официанткой в столовой, но, если требовалось, становилась санитаркой, уборщицей, грузчицей. Это было в порядке вещей. Работу не делили на свою и чужую, охотно помогали друг другу. Замечала, как горюют и радуются раненые солдаты, получая из дома письма с семейными новостями. Иногда приходилось быть свидетельницей целых драм вокруг павшей где-то в Сибири коровы или сгоревшего дома. Замыкались и уходили в себя парни, которых не дождались их невесты. У этих ребят теперь только одно желание было: скорей попасть на фронт, отличиться и приехать в отпуск с орденом или погибнуть, чтобы больше не мучиться от любви. Наши госпитальные девочки тоже влюблялись, ведь мы были так молоды, и нам всем хотелось возвышенных искренних чувств и простой радости. Тут закручивались целые романы, иногда с продолжением, а обычно с печальным концом. Начальство госпиталя за амурными делами смотрело строго, не одобряло улыбочек-обжимочек. А люди тосковали, радовались, бывало горько плакали, а потом снова улыбались… Несмотря на войну, мы оставались людьми. Евдокия Михайловых, 1943 г.

Выписка выздоравливающего из эвакогоспиталя, 1942 г.

Евдокия Маркеловна Михайловых, Нарьян-Мар, НАО, 8 марта 2005 года

Дождь, только дождь… Фронтовая дорога. Грязь киселем. Колея — под кардан. И, проклянув кухню, черта и бога, Спит у дороги пехотный десант. Видно, умаялись крепко ребята — Ружей не бросили даже во сне. Мокнут в осенней траве непримятой, В драных шинелях уснув по весне.

поколение

стальное

Снег, только снег… На дороге воронки. — Март, а зима, как с цепи сорвалась… — Брось, то не снег. То летят похоронки. Где-то пехота в штыки поднялась! — Глянь, у дороги, сугробом накрыты, Насмерть уставшие парни лежат. Спят, похоронной командой забыты… — Слышь, а войне уж конец, говорят? Боль, только боль… Ноги вязнут в гудроне. Дальше идти нету сил, чую край. Что ж, от дороги, горящей в погоне, Вслед за пехотой пойду в светлый рай. Ну, подымайся, десант, в бога-матерь! Ждет нас попами обещанный кров. Души засядут за белую скатерть. Наша Победа — живых плоть и кровь.

Василий Никитич Галашев, Нарьян-Мар, НАО, 8 марта 2005 года

На линии огня. 1942 г.

Ура! Вперед! Полина Кычина, 6а кл., МСОШ № 4, Нарьян-Мар, НАО

137

Василий Галашев: «От пулемета не побегаешь…»

Разбитым городом идет пехота... 1944 г. Фото Д. Ф. Онохина. Из фондов АОКМ

Виктор Иванович Третьяков, Нарьян-Мар, НАО, 10 марта 2005 года

поколение

стальное

Пехота просит тишины… Дневка. 1943 г.

Встреча с партизанами. Юрий Дитятев, 5-й класс школы с. Великовисочное, НАО

141

З

ачистка только что освобожденного города — опасная работа. Заворачивая за угол или входя в комнату, не знаешь, на что наткнешься: на пулю или на взгляд ребенка. В только что отбитом у финнов Петрозаводске творилась такая каша! Город был полон прибывающих войск, тыловых частей, гражданского населения, и вместе с тем — диверсантов, мародеров, дезертиров, всякого сброда. Постоянно вспыхивала стрельба, случалась и поножовщина, рвались гранаты. Наш особый отдел наводил порядок, зачищая Петрозаводск от оставшихся недобитков. Они выжидали в засадах и наносили удары из-за угла. Гибли люди. Создавалась атмосфера страха и неуверенности. Это было недопустимо. Дисциплина и порядок наводились жесткими, порой жестокими методами. Иначе поступать мы не могли. Не позволяли ни время, ни силы. Мы выслеживали подонков и поступали с ними по закону военного времени. Ставили к стенке и давали залп. Или вытаскивали из нор, где они скрывались, и убивали на месте, как крыс. Без жалости и с омерзением. Что бы ни говорили сейчас, эти нелюди заслуживали лютой кары, бессудной расправы. Они отстреливались до последнего или захватывались нами с оружием в руках. Отличить бродягу от диверсанта нетрудно. Мы не могли позволить им терроризировать население Петрозаводска. И не позволили.

Виктор Третьяков: «Убивали их, как крыс, с омерзением…»

поколение

стальное

142

Георгий Хозяинов: «Беда на глубине караулит везде…»

В

воде опасно всегда. Множество случаев, когда мы, водолазы УПТР Северного флота, получали травмы и несли потери. Работы было много и всякой. Самое простое — осмотр винтов. Самое нервное — работать на затопленных судах с телами погибших. Один из наших водолазов на Днепре спустился на баржу, полную останков, случайно тронул эту массу, и она стеной вдруг стала надвигаться на него, расплываясь и касаясь скафандра. Человек ослеп от ужаса, и его пришлось списать. Работали не более четверти часа за спуск и не более двух часов в сутки. Кроме пайка, давали питание, какого не видели обычные люди: молоко, колбаса, шпик, деликатесы. Но и пахать приходилось по-черному. За четыре года мне записано 800 часов подводных работ. Беда под водой караулит водолаза. Если что-то случалось, то помочь уже не успевали…

Ударная армия на марше, 1945 г.

Проводы на фронт. Лена Сало, 3-й класс ДДТ, Нарьян-Мар, НАО

Георгий Федулович Хозяинов, с. Хонгурей, НАО, 10 марта 2005 года

поколение

стальное

145 Эвакогоспиталь. Перевязка раненых. 1944 г.

В госпитале. Письмо из дома. Марина Шубарева, 8-й класс ДДТ, Нарьян-Мар, НАО

Нина Антоновна Хламова, НАО, 10 марта 2005 года

З

а войну мы привыкли к таким вещам, которые были немыслимы в мирное время, а теперь считались нормой. В нашем эвакогоспитале стало плохо с лекарствами. Порой не было даже камфарного масла! Стали готовить препараты сами в госпитальной аптеке. И испытывали их на себе, и только тогда лечили больных. У нас все шло «с колес». В эвакогоспитале я нашла своего суженого. Владимир Федорович был тяжело ранен в ноги, у него не хватало малоберцовой кости, и он ходил на костылях. Мы встретились и уже не расставались всю жизнь…

Нина Хламова: «Суженого нашла на фронте…»

поколение

стальное

Петр Иванович Бараков, с. Великовисочное, НАО, 17 марта 2005 года

Петр Бараков, 10 января 1945 г.

Колонна военнопленных. 1943 г.

147

Петр Бараков: «Мы служили, они работали…»

М

оя война была простой: охранял лагерь военнопленных немцев в Вологодской области. Призвали меня в декабре 1944-го, а домой отпустили только в феврале 1947 года. Тогда и первые партии немцем стали возвращать в Германию. Так совпало. Так что их плен — моя служба. Ничем плохим мне пленные не запомнились. Побегов у них не было. Понимали, что бессмысленно. Работали они хорошо, без нареканий. Внутренней дисциплиной занимались сами. Мы водили колонны на лесоповал и погрузку древесины. Конвой с пленными не общался. Запрещено, да и ни к чему. У них — свое, у нас — свое. Издеваться над ними было тоже настрого запрещено. Да у нас и желания не возникало. Воспринимали их как одну человеческую массу, никого не выделяли. Там, наверное, были всякие вояки, но нас их подвиги на войне не интересовали: отвоевались, теперь повкалывайте! Дело наше было простым, но требовалось внимание при работе с контингентом. Друг с другом не откровенничали. Ерундой не занимались. Мы служили. Они работали…

поколение

стальное

148

Григорий Тимесков: «Чинил раненое оружие…» Поутру резали они Атаку за атакой, А нам, хоть вой, хоть землю жри, Хоть лезь на гору раком. Но в полдень, вызверясь, в штыки, Кровавой водкой пьяны, Сошлись в шинелях мужики На сопке безымянной. Угарно дрались, как с тоски, Ножами грызлись ходко. Расплющивали кулаки, Вбивая зубы в глотки. Гуляй, пехота, до дырья В кружале рукопашной! Гуляй, кто выжил, до дурья: Медаль — похмелье павшим. Поленницами накрест-крест Лежат они в воронках… Под минометный благовест Нам завтра снова в гору лезть.

Переправа, переправа… 1944 г.

День Победы. Андрей Валей, 5б класс, НШИ, Нарьян-Мар, НАО Григорий Васильевич Тимесков, с. Красное, НАО, 18 марта 2005 года

Бронедесант идет на запад: русские танки, чужая земля... 1944 Фото Д. Ф. Онохина. Из фондов АОКМ

поколение

стальное

153 Антон Васильевич Хозяинов, Нарьян-Мар, НАО, 19 марта 2005 года

Н

Под пулеметным ветром. 1944 г. Из последних сил. Антон Выучейский, 5б класс, Ненецкая школа-интернат, Нарьян-Мар, НАО

емцы сидели — два броска гранаты. Охотились за каждым человеком. Убыль людей — постоянно. Из-за этого кормежки — завались. Ночью двое с термосами завалятся в траншею: «Ребята, жрать!» Попробуй не накорми, так накостыляем… В траншее меня и водку пить научили. Жили в подвале дома, все забито картошкой. Варить не смели. Немец по дыму снарядом кроет. Бесконечно рыли тяжелую глину. Земля вокруг — живого места нет. Деревья — лохмотья. Брали молодостью: скорей закопаться, чтоб не шарахнуло. Пули поверх — ззык-ззыкззык! Да в камень с треском. Спали урывками. Дел хватало: патроны заряжать, на посту стоять, оружие чистить, раненых таскать… Друг другу были, как родня. Когда ранило, очнулся — шкерят: ватник порют, бинтуют. Дружба фронтовая — не слова… Седым стал в один день. Было мне 22 года.

Антон Хозяинов: «Эх, жизнь наша траншейная!»

поколение

стальное

155

Игнатий Марков: «Стреляли точно — снаряд в снаряд»

К Игнатий Васильевич Марков, с. Красное, НАО, 18 марта 2005 года

Артиллерия бьет по целям ближним и дальним. 1944 г.

огда говорят «лихой вояка», вспоминаю случай военного времени, едва не кончившийся трагедией. Мы стояли артполком на острове Ягры у берега Белого моря. Наша задача — не пустить в дельту Северной Двины подлодки немцев и уничтожать морские десанты. Все время тренировались и были настороже. И вот как-то один наш лихач на подводной лодке заскочил в наши прицелы. Без заявок, без предупреждений. Хорошо, что у нас служили кадровики — люди степенные и рассудительные. Позвонили, узнали и не взяли греха на душу. А ведь дел-то было — дернуть шнур. 152-мм снаряд пришиб бы эту лодку, как каток консервную банку. В том, что мы попали бы в недотепу с первого раза, сомнений нет. Мы усиленно занимались в течение многих лет. Полк ощетинил весь ягринский берег стволами всех армейских калибров. Кто бы ни сунулся — расщелкали бы в труху. Немцы знали о наших силах и сунуться побоялись. Так мы и держали под огневой завесой водные пути в Архангельск. Там бы и лодчонка не проскочила, не то что какойто лихой вояка…

Пулемет везде пройдет. Высадка на плацдарм. 1944 г.

поколение

стальное

Темная ночь. Сергей Семяшкин, 5-й класс школы д. Волоковая, НАО

Леонид Иванович Беляев, Нарьян-Мар, НАО, 19 марта 2005 года

156

Леонид Беляев: «Осталась только кромешная боль…»

Н

е помню номера дивизии, не помню номера армии, не знаю названия фронта. В памяти осталось, что шли, что бомбили, что рвались снаряды. Кричали люди. Ржали кони. Что-то дымилось и горело. Так каждый день. Чего их всех помнить? Помню, что шли с боями через Крымский вал и сквозь Восточную Пруссию. Не помню названий городов. Не знаю, кто командовал нашим полком, не могу вспомнить фамилий убитых однополчан. Что это меняет? Я, наверное, вспомню, как разбирается автомат и как работают на полевом телефоне. Но зачем мне все это? Я выжил на войне. Получил от нее сполна. Отпустила живым, и ладно. Чего привередничать… Я точно помню очередность приема лекарств и расписание работы врачей в поликлинике. Потому что кромешная боль и христарадные медали — это все, что мне досталось от войны. И с этим я живу.

Н

Василий Абрамович Дуркин, с. Каменка, НАО, 24 марта 2005 года

Василий Дуркин, 1945 г. Стрельбы снайперов в 33-м ЗСП, 1945 г.

поколение

стальное

аш призывной год последний из всех, что попали на войну. Нас готовили к фронту по уже отработанному порядку. В декабре 44-го шли пешком до Ираеля. Поездом — в Архангельск, в 33-й запасной стрелковый полк. Это в Соломбале, у лесозавода имени Молотова. Там были 1-я и 2-я учебки, пулеметный батальон, рота ПТР. Жили в казармах. На стрельбище ходили за пять километров. Стреляли по фанерным силуэтам танков. ПТР, хоть и ружье, а стоя не стрельнешь: отдает! Кормили по третьей норме: 650 граммов хлеба на сутки, суп, каша. На деле давали меньше. Писаря мухлевали. Приварок мы искали сами. Ходили в самоволки. Наказание за проступки одно — драить полы. Старшина был фронтовик после ранения. Гонял как сидоровых коз. Но кулак не прикладывал: со всеми не свяжешься. Пролетели полгода, и нас отправили догонять японскую войну. Пришли к шапочному разбору. А служили еще долго…

159

Василий Дуркин: «В бой пошел последний год…»

Переправа. 1944 г. Фото Д. Ф. Онохина. Из фондов АОКМ

поколение

стальное

162

Валентина Коткина: «Корова плакала, как человек…»

О

т блокады Ленинграда сохранились отдельные воспоминания. Вот мама кормит пленных немцев вареной картошкой. Она сумела сохранить в осаде всех нас, трех своих детей. Жили мы плохо. Куску хлеба радовались. Одежда была одна на двоих. Вот я лежу в госпитале. Холодно. Печник ремонтирует печь. Вдруг на улице громкие крики, стрельба, салют! В палату принесли большое блюдо конфет. Оказалось — Победа! Вот окопы за городом, всюду ржавое и разбросанное военное железо, колючая проволока. Недавно тут еще сражались и умирали люди… Корова забрела в колючую проволоку, распорола себе брюхо и вымя. Ее, конечно, приговорили, ведь надежды нет. Корова стоит и плачет большими человеческими слезами. Не помню только отца. Он погиб в блокаду. Я так его никогда и не видела…

Мать. Егор Ардеев, 6а класс, МСОШ № 1, Нарьян-Мар, НАО

Валентина Иосифовна Коткина, с. Несь, НАО, 5 марта 2005 года

поколение

стальное

В

164

Алексей Прудников: «Кёнигсберг стоил нам дорого…» Проломы от прямых попаданий в стенах кёнигсбергского форта № 5. Северо-западная окраина Калининграда, октябрь 2004 года Алексей Парменович Прудников, Нарьян-Мар, НАО, 19 марта 2005 года Руины Кёнигсберга. Маршевая рота. 1945 г.

Восточную Пруссию мы прорвались из белорусских лесов. Немцы на своей родной земле дрались отчаянно. Позади у них было только море. Поэтому сопротивлялись до последнего. Бросали на нас всю авиацию, налетало до сорока самолетов. Полное небо штурмовиков и бомбардировщиков. Мы выставляли побольше средств ПВО. Пригодился и мой ДШК, установленный на «додж 3/4». Добрые машины, что крупнокалиберный пулемет, что джип! Маневр и огонь. Самое нужное в наступательном бою. И мы все время двигались в передовых порядках своей дивизии. Как писали армейские газеты, «на острие удара». Из боев не выходили всю операцию. Потом оказалось, что из всего нашего пополнения уцелел лишь каждый сотый. Истрепали нас в ветхие тряпочки. Кто в «наркомздраве», то есть в госпитале, кто в «наркомземе», то есть в братской могиле… Штурм Кёнигсберга мы начинали с южной окраины. Город уже был сильно разрушен налетами. Целые кварталы красного, кирпичного щебня. Но стреляли и они. Артиллерия прорыва стояла ствол к стволу, не скупилась на огонь. Только так двигались вперед. Штурм шел с большими потерями. Кёнигсберг стоил нам дорого. Работал из ДШК по разным целям. Очень здорово бить по бронетранспортерам. Прошивало насквозь вместе с содержимым. Кучность похуже, чем у «максима», да «крупняк» и не любил длинных очередей, сильно грелся. На бой у меня уходило в среднем одна—две коробки патронов, двадцать пять кило боеприпасов. Из Кёнигсберга немцы прорывались в Пиллау, к морю. Дело уже шло к капитуляции города, когда группа какихто бешеных врезалась в наши порядки: надеялись просочиться за кольцо окружения. Мы вовремя спохватились. Выставили ДШК и дали без сожаления. Пуля у крупнокалиберного пулемета с большой палец взрослого человека, мощь бронебойная. Руку, ногу, башку оторвет, как комару лапки. В упор не промажешь. Так что можно представить, какое впечатление точный огонь произвел на немцев. Они сразу сдались… За хорошую работу поощрили всех. Пулемету — чистку и смазку. Нам — благодарность от товарища Сталина…

поколение

стальное

166

Ансар Шамилов: «Пусть жизнь пахнет цветами, а не порохом…»

Н

а встречах со школьниками обычно просят рассказать чтото интересное о войне. Ребятам хочется послушать о военных приключениях. Но говорить обо всем я не могу, чтобы не ранить детей. В Днепропетровске видел: немецкий танк наехал на женщину с ребенком и подмял под себя. Мать под гусеницами погибла сразу, а дитя обросило в сторону. Немец еще покрутился на мертвом теле, смешав с землей. Превратил в такое, чему я не нахожу слов. Сильно они ожесточали нас. И зря. Потому что мы никого не жалели. Как говорят, кровь кипела в жилах. Прямо трясло от ненависти. Мы знали, что делать, если видели немцев… На немецкой границе меня командировали в заградотряд для зачистки городка. Искали спрятавшихся немцев-мужчин. Прямо перед моим лицом наш боец дал очередь в окно. Спас. Там был готовый стрелять враг. В одном подвале нашли большой ящик. Подозрительно. Начали ломать. Оттуда вдруг начали стрелять, полетели пули и щепки. Мы изрешетили этот ящик в труху. Снизу пошла кровь. Бабахозяйка завыла по-своему: «Ой, сынок, сынок!» Мы ей говорим: «Ведь предупреждали. Вот теперь получила. Не обижайся». И ушли. Трудно об этом рассказывать детям. Пусть у них будет другая жизнь, пусть она пахнет не порохом, а цветами…

Дороги войны. 1944 г.

Ансар Гасанбола-Оглы Шамилов, Нарьян-Мар, НАО, 8 марта 2005 года

поколение

стальное

Ананий Прохорович Марков, Нарьян-Мар, НАО, 10 марта 2005 года

Ананий Марков, ноябрь 1959 года

168

Н

Ананий Марков: «Мы — тяжелые танки прорыва…» Танковая атака «тридцатьчетверок». Восточная Пруссия, 1945 г.

ас берегли на крайний случай, а может, для парада в Берлине. Или просто «держали в кармане», чтобы в любой момент выставить на поле боя. Мы — тяжелые танки прорыва «Иосиф Сталин-3», танки штучные, дорогие. «Тридцатьчетверок» потребуется три штуки, чтобы сделать такой танк. К фронту шли тихонечко. Такие тяжелые коробки быстро не бегают. ИС-3 — махина мощная. Снаряд калибра 152 мм, проломит все, что угодно, все сомнет, как игрушечное. Если попадал в дом, то не обрушивал, а просто выворачивал наружу. Оставался один скелет, коробка.. Я командовал орудием, подавал снаряды из ящиков. Чуть замешкался — матом: и ты, и тебя. Запаздывать нельзя. Всем крышка будет. Но экипаж у нас, хоть и состоял из офицеров, был дружный. Командиры не стеснялись любой работы, даже самой грязной и черной. Это вообще характерно для танкистов: простота и достоинство. Это все шло от совместной работы. Экипаж машины боевой! Когда нас ввели в Восточную Пруссию, там еще было неспокойно. Командир соседнего танка раз высунулся из люка чего-то посмотреть. Снайпер увидел и свалил. Смерть на войне везде караулит. Даже там, где никак не ждешь. Присвистит в лоб, и — все, относи. И не спрашивай: кто, за что, почему? Так уж устроено все это безобразие…

Полковые минометы ведут налет на оборону противника. 1942 г. Фото Д. Ф. Онохина. Из фондов АОКМ

Михаил Николаевич Лукевич, Нарьян-Мар, НАО, 3 марта 2005 года

поколение

из того редкого счета фронтовиков, которым повезло пройти войну от первых дней до Победы. К июню 41-го я уже был рыбаком с годовым стажем: с четырнадцати лет рыбачил на траулерах в Мурманске. За словом в карман не лез, характер был, как шило: не пролезу, так запорю… Про начало войны узнали спустя четыре дня, когда пришли с путины. Капитан, что был мне вместо отца, приписал мне два года и оставил при себе, на траулере, переделанном в минный тральщик. Возили на Рыбачий снаряды, оттуда — раненых. Раз шли туда, и немецкий снаряд ударил по рулю. Если б в трюм, нас бы — в дым. Что делать? Выбросились на берег. Пароходу — конец. Меня — в окопы. А там… Зубы от холода стучат — не слышно, как немцы ползут. Напарник ругался: тише, услышат! И они приползли впятером. Трех прибили. Я надел снятые с убитого унты и перестал мерзнуть. В окопах и ранило. Очнулся в сарае с мертвыми. Санитары-старики принесли еще партию, смотрят на меня: «О, глянь, этот молокосос еще дышит». Медсестры из тех девчонок, с кем в детдоме бедовал, меня узнали: «Ой, это ж наш Мишка Глиста!» И, подлечив, отправили меня обратно в детдом. Не доехал, сбежал на станции, пристав к солдатам. У них человека не хватало — сбежал или потерялся. Меня и зачислили. Воевал под Ленинградом в батальоне, на треть состоявшем из бывших зэков. Там и ранило еще раз. От гимнастерки один воротник остался с комротовскими кубиками разных цветов. Оклемался, помаялся на танковом заводе в Горьком, сбежал в часть. С ней и брал Берлин. С ее флагом шел на крышу рейхстага. Туда знаменосцы лезли куча на кучу. Соревновались, кто быстрее возрузит знамя. Приказом командиров были накачаны так, что в раже колотили и своих… А флаг мы все-таки на куполе поставили. И на стене рейхстага расписались: знай наших, поминай своих!

стальное

Я

173

Михаил Лукевич: «Знай наших, поминай своих!» Солдатские автографы на рейхстаге. Справа посередине видна роспись М. Н. Лукевича

Флаг победителей. Алена Антропова, 2б класс, школа № 3, Нарьян-Мар, НАО

поколение

стальное

Я

174

Василий Матвейчук: «Легких войн не бывает…»

понский поход 45-го года в молве считается нетрудным. Мол, с такой силой навалились, что и воевать было нечего. Это ошибка. Первая трудность той войны — дойти до передовой, ведь шли через безводные степи, пустыни и горы. Эта особенность обошлась нам дорого: потерями в людях и технике. Были и обидные смерти. Мы шли колонной. Навстречу выскочили танки. Немедленно дали команду «принять вправо». А было утро, серело, все какое-то смутное. Второй номер моего ПТРа метнулся вдруг влево. И — под танк. Такую махину разом не заклинишь — несет! Солдата сбило гусеницей, размяло руку и «сидор» с котелком. Умер парень через два часа. Под кирку выкопали неглубокую могилу, завернули в плащ-палатку и похоронили у дороги. Из карабинов стрельнули, палку поставили и пошли. Перешли границу — ни одного знака. Воды нет. Жарища! Хоть бы воздух колыхнулся… Солдаты начали бросать тяжелое. Воды совсем нет. Брать из пулеметов и радиаторов нельзя — под угрозой расстрела на месте. Мучаемся. А конца походу не видно. Один парень из Вологды на обочину сел, рубаху снял, на нас глянул: «Ну, прощайте!» Бах! И застрелился. Замполит подошел, плюнул: «Собаке — собачья смерть». И мы пошли дальше, на Мукден. Василий Матвейчук, 1945 г.

Хороша страна Маньчжурия! Идешь, идешь, а края нет… 1945 г. Василий Иванович Матвейчук, Нарьян-Мар, НАО, 9 марта 2005 года

поколение

стальное

М

176

Вячеслав Попов: «Война — бесконечная жажда…»

ы шли бесконечно. Ночевали под открытым небом. Быстро собирались и снова шли весь день напролет. Солнце пекло все сильнее и сильнее. Даже вечером духота не спадала. И так повторялось снова и снова. Мы шли по степям Монголии, потом по пустыне Гоби, поднялись на Большой Хинган. И везде преследовала нас нехватка воды. Постоянное ощущение жажды. Топали в клубах пыли, кажется, что каждый по мешку ее съел. Соль с лица коркой сыпалась. Не верили — увидели. Звали друг друга солеными мордами. Смеялись: дома хотелось есть, тут — пить! Плохо приходилось тем, кто не умел терпеть. Случалось, люди падали в обмороки, сходили с ума, а то и умирали. Когда солдатская кухня привозила горячую кашу, то ее продавливали через подол гимнастерки: лишь бы добыть драгоценные капли влаги! Тех, кто готов был выпить воду из пулеметов и машин, ждал неминуемый расстрел. Потом начался сезон дождей. Лило так, что с ног сбивало. Когда дошли до района первых боев, то воочию убедились, что у нас серьезный и страшный противник. Там стояли сгоревшие дотла «тридцатьчетверки», в которые со всего маху врезались самолеты с пилотамисмертниками. Все — в куски: и человек, и самолет. Так они пытались нас запугать… Вячеслав Попов, 1945 г.

Походная колонна мотопехоты в степях Монголии, 1945 г.

Вячеслав Иванович Попов, д. Макарово, НАО, 9 марта 2005 года

Антон Виссарионович Михеев, Нарьян-Мар, НАО, 29 марта 2005 года Антон Михеев, 1945 г.

Штурмовики Ил-2 в боевом вылете. 1945 г.

поколение

ойна с Японией была короткой. Разобрались быстро. Подготовились как следует и — ударили. Перед началом наступления я трое суток почти без сна работал на телеграфе. Моя задача — связь с дивизией, поток цифр: вся информация была зашифрована. Ею занимался шифровальщик. Если случалось ошибиться, то это он замечал сразу и запрашивал подтверждение. Правильно, любая ошибочка в скромной цифре могла стоить очень дорого. Мы дислоцировались в Харбине. Если бы не китайский антураж, то можно было подумать, что ты в России. Говорят там в большинстве по-русски. Днем можно ходить по городу хоть гуляючи. Ночью Харбин был смертельно опасен. Из глубоких подземелий, нарытых под городом, вылезали диверсанты и искали слабое место для удара. Часовых они снимали артистически. Нож метали — циркачи перед ними дети неумелые. Рукопашники убойные. И так с ними каждый день: то резня, то стрельба, то взрывы. Ночью все тут кишело диверсантами. Даже на подходе к Харбину был спор между нами и танкистами: кого пускать вперед по железной дороге. Танкисты проломились, через несколько часов мы увидели их эшелон, пущенный под откос. Все лежало навалом, в крошево: танки, люди, платформы… Так что попортили нам японцы крови втихую. Этого у них не отнять — посолили…

стальное

В

179

Антон Михеев: «Люди, танки, платформы — все в крошево…»

Сеющие горе пожнут ужас: до Берлина - 63 км... Фото Д. Ф. Онохина. Из фондов АОКМ

поколение

войне мы были готовы, как ложки к каше. В запасном полку нас так выучили, выстругали и отшкурили, что придраться не к чему. На войну с Германией мы уже не успели. Поехали воевать японца на Дальний Восток. От Архангельска через всю страну нас тащили долго, с задержками. На сутки выдавали 200 граммов сухарей и по полбанки мясных консервов. А там — хоть доски грызи. С Запада на войну ехали бывалые фронтовики, с песнями, с трофейными аккордеонами. Сам черт им не брат. Видно, что ушлые ребята. Прицепились к нашим комсоставовским ремням: меняем? Подумали: все равно не сегодня так завтра своего добьются. Отдал я свой ремень за две буханки хлеба и котелок каши. На войну потом ехали верхом на Т-34. Не выдержали, слезли. Лучше пехом идти, чем так ехать: пыль! Дошли до Мукдена. Победа уже объявлена. Опоздали и на эту войну. Но ничего так сразу не кончается, забот военных было полно. Служил на охране заводов, был вторым номером дивизионной пушки. Однажды приехал вербовщик, попенял, что у нас тут скучно, и пообещал, что даст интересную работу, продукты, и будет очень весело. Соблазнился, поехал с ним. И пять лет подряд, не разгибаясь, заряжал снаряды. Вот как легла моя фронтовая дорога…

стальное

К

183

Михаил Семяшкин: «Путь на фронт был долог…» Михаил Николаевич Семяшкин, Нарьян-Мар, НАО, 10 марта 2005 года Артиллерия бьет по врагу. 1945 г.

На военной переправе. 1945 г.

Здесь хмуры в окопах дела — Всего, кроме смерти, в обрез. Сюда с пополненьем пришла Девчонка подарком небес. Ах, как захотелось нам жить! Сердца задохнулись весной. Нам воду б с лица ее пить, С души смыть жестокость долой.

поколение

стальное

Вниманьем обидеть боясь Вселенскую святость тревог, Таил задубевшую грязь Мужской с полувзгляда зарок. Цветеньем души в холода Мы грелись в девичьих глазах, Надеясь, мол, сгинет беда В завьюженных черных лесах. Но… кто загадал, тот пропал. И то не простят нам в раю, Что каждый из нас повидал Ее в рукопашном бою… Упрятав под каски глаза, Все так же с девчонкой дружны, Но душу срубила коса Неженского рода войны.

185

Дмитрий Лобанов: «На мне не осталось живого места…» Дмитрий Федорович Лобанов, Нарьян-Мар, НАО, 20 марта 2005 года Дмитрий Лобанов, 1945 г.

Отпуск по ранению. 1945 г.

поколение

осле войны я буквально не расставался с фотоаппаратом. Мне было немного жаль, что в военные годы я не имел возможности запечатлеть на пленке хотя бы отдельные картины большой войны, длившейся четыре года подряд, казалось, без срока и продыху. Много лет проработал в системе кинопроката и знаю силу изображения. Как было бы здорово снять все, что я видел даже на небольшой войне с Японией! Снял бы нас, ребят мартовского призыва 1945 года, в запасном полку на 26-м лесозаводе в Архангельске, как мы упражнялись в стрельбе и шагистике, ползали и прыгали до изнеможения. Снял бы, как мы ехали в Маньчжурию, жевали сухари, бегали за кипятком на станциях, меняли вещи на еду, считая, что война все спишет. Обязательно бы запечатлел наш пеший переход через Гоби и Хинган, где мы глотали пыль, мучились от безводья и целыми днями только топали, топали, топали по бесконечной дороге среди безлюдных мест… Я сфотографировал бы все, что видел на войне. Но это было свыше возможностей солдата-пехотинца. И сегодня, вспоминая те давние годы, мы полагаемся только на память. Глядя на то, что я успел снять в первые дни после окончания войны, я понимаю: самый тупой карандаш лучше самой острой памяти…

стальное

В

187

Виктор Вологжанин: «Мой фронтовой альбом» Виктор Владимирович Вологжанин, Нарьян-Мар, НАО, 20 марта 2005 года Виктор Вологжанин, 1946 г.

На стрельбище. 1945 г.

Александр Хабаров, 1945 г.

Александр Васильевич Хабаров, Нарьян-Мар, НАО, 3 марта 2005 года

Живым здесь не место! 1945 г.

поколение

оворят, что сапер ошибается дважды. Впервые, когда выбирает эту военную специальность, второй раз, когда подрывается… Так случилось и со мной. На мурманское направление нас после запасного полка бросили осенью 1945 года. Там вся местность после многолетних боев была сплошь заминирована. Командир сказал: «Для всех война кончилась. Для вас — нет. Работы полно, скучать не будете!» Работали только щупом. Миноискатель бесполезен, кругом осколки: железку откопаешь, а под ней — другая. В минном поле аккуратно делаешь проход, мины вынимаешь, кладешь на борок, потом — другой проход, третий, четвертый, а затем ищешь между ними, ведь мины всегда ставят в шахматном порядке. Так разбирали эти полосы смерти, до пяти метров в ширину и длиной до двухсот метров. Мины складывал в кучки. Подозрительные, сильно ржавые не трогал, рвал на месте. Время от времени выходил с минного поля передохнуть, покурить, успокоиться. Опасность была всегда рядом. Один из саперов, парень из Тельвиски, напоролся на немецкую мину-»лягушку». Ее подбросило вышибным зарядом. У парня была секунда, чтобы упасть и уцелеть, но он замешкался и триста шариков-осколков сделали из него сито… Гибло-калечилось нашего брата много. Не уберегся и я. На минном поле наступил на булыжник. Под ним стояла мина. Она и сработала, дождалась. Я почувствовал, что меня подняло в воздух, полетел! Говорят, на метр подбросило. Гляжу: сапог изуродовало, подошвы нет, два пальца оторвало… Спасибо ребятам, вытащили. Носилки спроворили и — в санбат. Отвоевался…

стальное

Г

189

Две ошибки сапера Александра Хабарова

Гвардейский залп долгожданной Победы. 9 мая 1945 года Фото Д. Ф. Онохина. Из фондов АОКМ

поколение

стальное

192

На привале. Коллективная работа детсада № 7 «Аннушка», Нарьян-Мар, НАО Бойцы вспоминают минувшие дни... Поздравить с праздником и послушать солдатские бывальщины пришел к ветеранам войны губернатор НАО Алексей Викторович Баринов Веселый час на фронте. 1944 г.

поколение

стальное

194

Стальное поколенье, Сломавшее беду, Не придает значенья Тому, что на виду. Бывальщины солдата — Примкнутые штыки: Как пуля без возврата, Как седина в виски.

Открытие мемориала памяти павших в годы Великой Отечественной в центре окружной столицы. 9 мая 1965 года, Нарьян-Мар, НАО Никто не забыт, ничто не забыто. Аня Ренжина, 2-й класс, МНШ-детсад, Нарьян-Мар, НАО Эстафета Памяти. Дер. Макарово, НАО, 9 марта 2005 года

В дешевку не оправить, В пробор не причесать — Снаряд не переплавить, А мертвых не поднять. Они крепки и грубы На правую щеку И простодушно рубят Библейскую строку…

«А. или А.Лебединый Ка…», дух Пять дней из жизни дальнего бомбардировщика

Подвиг. Даша Хатанзейская, 1-й класс школы пос. Харута, НАО

Воздушный бой. Яна Абраменко, 6-й класс школы с. Нижняя Пёша, НАО Атака. Алеша Валей, 1-й класс школы пос. Харута, НАО

Алексей Калинин, уроженец Нижней Пёши. 1941 г.

…Пламя ревущей плетью хлестало по фюзеляжу, вспузыривая красную звезду на борту. Копоть и чад дугой висли в выжженном летнем небе. Расплавленный металл живыми слезами тек с истерзанного крыла. В гуле разъяренного пожара потерялись крики и вой заживо горящих людей. Самолет был убит. Крен боевого разворота опрокидывал машину, валил на спину, в пике, в отвесную смерть. Небо падало на землю. Земля с ужасом смотрела в небо. Обреченный бомбардировщик надвигался адским посланцем, качался, как слепой, и всей своей массой — грузной, летящей, злой — целил на дорогу. Звенящий зуд моторов набирал остервенелую силу, и последней нотой в этом крике должен был стать грохотный удар. Люди, танки, грузовики, повозки, легковушки, велосипеды, броня и копыта — все, замерев, ждало исхода. Пока не перегорели тросы управления, искалеченный самолет задирал нос, скользил на крыло, выравнивался, проваливался, выбирал крен, храня в этой предсмертной болтанке безжалостный угол тарана. Бомбер ближе, ближе, ближе! Когда с дороги в упор увидели лицо пилота, смертный час отсек последнюю секунду. Всадник Апокалипсиса безвременно простер свои громовые крылья… *** Маленький тундровый дух сидел на вершине священной сопки и светло смотрел на хасырей, блестящий от утренней росы. На болотистом лугу боролись шалые ветерки, колыхая зеленый мех молодой тундры. Ночной туман, непроглядный и сырой, расстелив свой промозглый совик, улегся здесь отдыхать, убаюканный лаской золотого солнца. То вечный и деятельный Тиуй Нум запряг огненную упряжку из трех быков-хоров, пал в медные нарты с бронзовыми полозами и тронулся дозором по небесным владениям. Благостное тепло удачного лета снисходило оттуда на землю к заботам беспокойного Среднего мира, полного природной суеты и трудов. Ледяной холод Нижнего мира таился совсем близко, скрываясь под живым и теплым слоем тундры. Нылеки чертом поглядывали из обомшелых трещин над вечной мерзлотой, ища чего бы наделать дурного. Потому Великий Нум зорко наблюдал за жизнью внизу и гнал нарты особенно близко к земле. Печное дыхание солнца обволакивало дремлющую тундру. Дьяволята, дурея от жары, во все глаза озер пялились в зенит, ожидая, что отвернется грозный старикан, и тогда можно будет покудесить им, мелким пакостникам. Но строго смотрит Тиуй Нум, не отводя свой солнечный взор от бескрайних просторов, всхолмленных сопками и прорезанных синими петлями рек. Хороша тундра в нарядной ноице! Здесь видит властитель тундры все — от легкого бега волка-сармика до мошкариной колготни над глянцевитыми листьями корявого ерника. Все видит и всюду проникает… Ну да черту ли не обернуться, покуда Господь моргает? Маленький тундровый дух щурился и смотрел, потягивая комариную трубочку. Дым мошки вился и блестел под косыми лучами… Нум поручил ему беспокойное хозяйство, дав в попечение гомонливые птичьи орды. Справиться с ними тяжело даже опытному тундровому хэхэ. Потому из разноплеменного пернатого племени молодому духу (каких-то три тысячи лет от роду!) поручили только лебедей.

или Лебединый дух

День последний

«А.А.Ка…»

Жертвенному подвигу экипажей дальнебомбардировочной авиации РККА посвящается...

197

День первый 03.15 22 июня 1941 года, воскресенье. Аэродром Боровское, Смоленщина Ночь как ночь и день был как день. Все в порядке, без звоночков и заноз… Но не спится командиру эскадрильи. Пошевелился под тонким одеялом, потягиваясь и зевая. В субботу с восходом солнца полк дальних бомбардировщиков поднялся на крыло и честно отмотал налет часов. А дни долгие, а ночи короткие — солнцеворот! Но люди жадно берут от жизни все, успевая отдраить полетом небо и откаблучить «яблочко» в художественной самодеятельности. Во флагманском экипаже комэска есть такой артист. Одинаково здорово управляется с рацией, пулеметом и гармошкой. Клад, сокровище, самородок! Шаблона не признает: на дивизионном смотре развернул меха и дал! Зал — впокатку… Окончив с отличием аэроклуб, Летали над тундрой парнишки — Отчаянный летчик Иван Козолуп И летчик печальный Кубышкин. Один был красавчик, другой был неглуп, Любили вино и картишки Отчаянный летчик Иван Козолуп И летчик печальный Кубышкин.

И все в таком духе. За озорство могут от излишнего усердия и пропесочить, но — запомнят, отметят, зарубочку поставят. В военной службе — дело немаленькое, каждый знает. Так что отличился Алешка Калинин, не посрамил чести флагманского экипажа четвертой эскадрильи 207-го полка дальних бомбардировщиков. Художественный самодеятель! Зрители ладони на аплодисментах изорвали, от «биса» осипли… Понравилось. Отцы-командиры хмыкали, хлопали деликатно и сдержанно: сочли достойным, дескать, свежая струя… Не знать бы им и впредь, как командир экипажа самолично вымарал три куплета про портвейн, поварих и арктический флирт. Осязание реальностей — не для сцены… Нет, пропал сон напрочь. А Витька вон как в две дырки сопит — насосные рулады выводит. Синева ночи за распахнутым окном раздалась под силой рассвета, обозначив проем рамы, разжижилась, наливаясь шафранным цветом зари. С ветерком, колышущим длинные занавеси, в спальню вступают прохладный запах ночи, негромкий стрекот кузнечиков, сонная птичья возня да глухой за расстоянием и туманом рокоток авиамотора. Аэродром не спит — служба обязывает лишь отдыхать. Нет, все-таки на раз отрезало комэскову дрему, полезло в голову служебное, назойливо-неоткладное: прицепилось и теперь будет изводить. Хорош, думу на холостых гонять! Капитан тихо выскользнул из-под одеяла, уединился на кухне, прикрыв створки филенчатых дверей, и раскочегарил на керогазе медный чайник. Начищенный бок отражал гротескного вида дядю в черных трусах и белой майке. Думы, думы… Это на службе он — товарищ капитан, командир четвертой эскадрильи, летчик в расцвете сил и таланта, царь, бог и воинский начальник для своры гавриков, рассватанных поэкипажно и слетанных за месяц хотя бы до приемлемого уровня. Не криком единым, ребята с понятием: каждый в команде как шуруп — к месту, и шляпка надраено блестит. Так он ставил с самого своего назначения на должность комэска: давил и требовал. Другого и не мыслил боевой командир с опытом войны, летака тертый, матерый, гвоздевой. На таких вся дальняя авиация держится… Покосился в зеркало: отец семьи, крепкий, мускулистый мужик тридцати трех лет от роду, волевой, энергичный и сильный даже в спокойной, расслабленной позе домохозяина, сидящего по форме «ноль» у раскрытого в рассвет окна. Новый денек идет по России — воскресный, чуть бездельный, вольно расстегнувший пуговку обычно тугого ворота гимнастерки, самый долгий день в году. Пройдет и он, канет в кладку истории, затеряется в ней безвестным кирпичиком, среди прочих ничем не отличимый. Военные будни грядущего понедельника знаемы, все распланировано и расписано, без суеты и неожиданностей. Армейский механизм работает слаженно, без сбоев, спотыкаясь лишь на лентяях и дураках. Военные люди всегда готовы к неожиданностям, к оскалу судьбы и превратностям трудного времени, выпавшего на их жизнь. Но трудностям взяться, похоже, неоткуда. Залогом тому мощь огромной армии, сытой, вооруженной, набирающейся опыта в мелких конфликтах порубежья. Потому, думалось, пройдет беспечно этот хороший воскресный денечек, вдохнет в закат медь духового оркестра, и труба горниста позовет день новый — без потрясений и тревог. За свою тему комэск отвечает полной мерой. Спокойствие дальней авиации — богатырское, без позы и угрозы. Горе тому, кто его нарушит: сметет без следа. Не будите спящего медведя… Чайник окутался паром. Тонко дребезжа, заплясала крышка. Белые струйки стреляли из-под нее в стороны… Капитан не был чересчур эмоциональным человеком. Рациональное начало в его натуре главенствовало, являя спокойный, сдержанный, рассудительный характер. Личные качества и природный талант позволили ему твердо овладеть летным делом. На фоне прочих в военной авиации комэск стал заслуженным долгожителем, не склонным к напрасному риску. В пору увлечения воздушными рекордами, стоившими многих молодых жизней

или Лебединый дух

В полет надевали реглан и тулуп, Унты и на вате штанишки Отчаянный летчик Иван Козолуп И летчик печальный Кубышкин…

«А.А.Ка…»

или Лебединый дух

«А.А.Ка…»

198

Птица эта спокойная, гордая, разумная, к порядку привычная, в повадках величественная, а видом — царственная. В каждой избушке, конечно, свои хлопотушки, но это вам не утками заведовать. Там шуму, драк, свар не оберешься. И не гуси, с которыми столько возни в перелетную пору: прут по нахаловке, аж в небе темно от клиньев, а перо так и сыплется вниз с истрепанных крыльев. И тем более — не дурдом птичьих базаров, где двунадесять пернатых языков, коммуналка всякой летучей твари с кипением ссор, хоть уши мхом затыкай. Маленький дух покровительством лебединым стаям был доволен и горд. Лебедь — птица чистая, серьезная, основательная, неторопливо-важная, цену себе знающая. Верность родовому гнезду, родному озеру, половине своей — в крови, в характере, даже в песнях людей. Красота лебедя необыкновенна: грациозен в полете и на воде. Перебирает перья, так не скажешь, что чешется. Много в птице этой от высокого неба, от ледовитых морей, от спокойствия тундры, от водной тиши, от незыблемых далей, где скрыты истинная мудрость и сила знания. Маленький дух скользнул оком по влажно светящемуся хасырею, по глубокой синеве озерка, украшенного ослепительно-белой парой. Лебеди кружили по непроницаемой воде, разрезая отражения снежных облаков. Небо позвало птиц. Они взмахнули крылами, изящно и напряженно изогнув тонкие выи, захлопали по темным зеркалам, начиная разбег. Резкие махи, красно мелькающие перепончатые лапы, грациозно поставленные шеи, изящная устремленность. Они бегут по озеру, сильно работая крылами, оставляя позади на глади расходящиеся круги… Последнее касание на спокойной безучастной воде… Безупречная синхронность движений… Полет, начатый уверенно и сильно. А затем лишь две белые точки, исчезающие в лазуревом океане. Так тревожно ждать их возвращения! Всегда. Но так уж все устроено… Маленький дух вздрогнул и обернулся, слабея в коленках. Сам Тиуй Нум, явившись неслышно, тронул его за плечо. Два белых лебедя летели в божественных глазах властелина мира… Маленький дух понял: если сам Нум спустился к нему, то жизнь скромного тундрового духа меняется навсегда. И он к этому готов. Прощайте, лебеди!

199

*** Маленький тундровый дух оробел, глядя снизу вверх на Великого Нума. Бородой его играли несмышленые ветры, зелено-голубая малица искрилась, в густых моховых складках холодно мерцали снежники, испятнанные рыжими разводами глины. Повелитель тундры бережно поднял лебединого духа на ладонь и поднес к своим огромным глазам, источавшим тепло и свет. Скромный хэхэ не смел поднять очи, чтобы увидеть — какой он, Тиуй Нум? Люди никогда не рисовали горнего хозяина: издали он представал неконкретно, абстрактно, чаще просто солнцем, а вблизи расплывался покоряющим теплом, играл своей богатой натурой, кипел красками и сиянием, приводя в безотчетный восторг и священный трепет. Нум посмотрел на дрожащего от счастья духа и отверз тяжелые уста: — Послушай, мой мальчик. Я доволен тобой. Ты хорошо ходишь за белыми лебедями. Но тебе надо расти и браться за работу посерьезнее. Ты знаешь, что в помощь каждому человеку, живущему в моих тундрах, я назначаю духа-хранителя. Это трудное испытание и нелегкая ноша. Не всем она по силам. Люди непоседливы, своевольны, часто не очень разумны. Но они — нядко мои, и я обязан помогать им в трудах и печалях, пока не придет пора позвать их к моему очагу в стойбище Верхнего мира. Каждый, кто уходит в мир Нижний, полнит темные силы и вредит мне. Поэтому я назначаю малых духов в хранители каждому человеку. В конце пути они вместе приходят ко мне. Душа тундровика остается у меня в долгих почетных гостях, а дух вселяется в новорожденного человека и проходит круг земных испытаний. Я устроил этот порядок давно и менять его не собираюсь… Жизнь среди людей выбирает лучших среди вас. Сегодня я отправляю на испытание тебя. Верю и надеюсь. Слушай внимательно, будь готов и отправляйся. Тебя уже ждут… 04.50 22 июня 1941 года, воскресенье. Аэродром Боровское, Смоленщина Глядя в зеркало, капитан протер «шпалы» петлиц на вороте, поправил обмятую лоснящуюся кобуру с пистолетом, большими пальцами завел по ремню назад складки гимнастерки, сгоняя их в аккуратный «хвост»: к походу и бою готов! Безмятежное утро несколько минут назад потревожил телефонный звонок: «Капитан Гастелло? Срочно прибудьте в штаб. Машина вышла». На том конце, не дожидаясь ответа, бросили трубку. Комэск еще не знал, что дежурный по полку спешно поднимал на ноги комсостав. Закрывая за собой дверь квартиры, машинально отметил: дежурный нервничал и не поздоровался обычным «доброутром». Такое, впрочем, бывало не раз, и комэска-4 это не удивило. К учебным тревогам давно привык с холодной рассудительностью: страх перетерпим, а дальше радиуса вылета не пошлют. Теряться в догадках капитан считал бесполезным делом, расточительством, а нервы надо беречь, как струны на инструменте: не брякать по ним сдуру и не рвать о сучки. Постановка задач штабом разложит все по полочкам. Военная судьба приучила капитана Гастелло никогда не пороть горячку, решения принимать быстро и взвешенно, а неприятности переживать в порядке поступления. Обычно комэск ходил на службу пешком, хотя до аэродрома было довольно прилично топать, но утренняя прогулка приходилась всегда кстати — взбодриться движением, набраться бодрости, сложить нужный разговор с сослуживцем-попутчиком… Шум автомобильного мотора был слышен в тихом воздухе за квартал. Писклявый сигнал пояснил: кто-то мешкался в домашних сборах. Суетливость, понятно, не в характере летчика-бомбардировщика, но

или Лебединый дух

расслабленную позу глубокого раздумья и страдания. Наш парень — бомбер! Щелкнул ногтем по обороту почтовой карточки и — спрятал от глаз. Не надо слов о том, во что веришь. Капитан прошлепал по кухне в синих тапочках шинельного сукна, потер помятое со сна лицо и заварил свежий чай. Утро начиналось привычным порядком — буднее ли, воскресное ли: кто рано встает, тому добро в руки падает…

«А.А.Ка…»

или Лебединый дух

«А.А.Ка…»

200

и — частично — престижа страны, он размеренно занимался своим делом: утюжил небо, перенимая бомберскую науку «дойти — положить — вернуться». Потому с годами, такими весомыми в авиации (один за три и то мало!), вышел в перспективные командиры воздушного корабля, прослыл ветераном полка, оттянувшим парашютную лямку двух войн. У каждой — свой вкус, своя кровавая зарубинка и памятные всем потери. Мстили за них без горячности точной работой по целям ближним и дальним. Вылетали, работали, возвращались. Новичкам — все в приключение: страх первых рейдов, терпение привычного дела — босиком по лезвию раскаленного ножа. Втягивались-привыкали к рутинной пахоте: точность, наблюдательность, согласованность. Ничего сверх естества, чтобы держать свое место в боевом строю. Не зря в бомберы берут ребят спокойных, как сельские быки, к тому же толковых и уживчивых. Иной на вид валенок валенком, а котелок варит — дай бог всякому! Гонорок в смысле отваги хорош на боевом курсе, а для земли — пустое трясение воздуха, ветродуйство. Махать кулаками надо в рейде. Громкие слова, «аэродромное геройство» коробили капитана, а потому обрезал скоро и насмешливо: побереги пар на полеты, там пригодится пускать во все стороны. Боевой вылет с потерями мигом обдирает и петушиный пушок пинавта, и наносное позерство летуна, нюхнувшего порох первого рейда. Комэск вспомнил, как в вылете на Хельсинки зениткой был смертельно ранен самолет одного из молодых командиров. Бомбардировщик задымил, потом загорелся. Огонь овладевал машиной издевательски медленно, словно кошка играла полудохлой, вялой мышью. Внизу тянулась чужая территория. В тесном строю бомбовозов, сомкнуто ждущем атак истребителей, капитан отчетливо видел растерянное лицо обреченного летчика. Гибнущий бомбер опасно метался от одного самолета к другому, словно искал спасения и поддержки. Товарищи помочь ему уже не могли. Друзья, соратники, однополчанине погибали у всех на глазах. Каждый, тиская баранку штурвала, думал: взять бы под крылья, как под руки, дотащить… Смотрели сочувственно и тянули домой на неблизкий аэродром под Новгородом… Потом пламя выбило моторы на погибающей машине, самолет отстал, запылал яростно и чадно, теряя высоту. Отвалилось крыло, посыпались обломки из крутящегося шара огня. Взрыв разорвал его на части, в хлам вместе с людьми, превратив все в огненные струи и клубы смоляного дыма. Они повисли в сером зимнем небе темным погребальным венком. И ни одного парашютного купола. Погибли все. Обыкновенно и очень просто. На войне так бывает, объективно, без обид — судьба. Так было и на Халхин-Голе. Машину комэска (капитан тогда еще ходил у него в ведомых) насмерть искусала зенитная артиллерия. Минута — вечность. Секунда — топор. Бацнуло — клоки полетели. Пламя, дым… Тот еще антураж! Миша Ююкин капельками оставшейся жизни распорядился по уму. До последнего ждал, пока из валящегося бомбардировщика выберется экипаж (правда, штурманца у него убило, а стрелок-радист вышел удачно, «под зонтик», и вернулся на аэродром), и направил самолет к земле. Полыхнуло над степью сильнее обычного. Накрыл Миша япошек, здорово ударил — взрывная волна догнала уходящие машины, прощально потрясла за рули. Посмертное рукопожатие друга ощутила вся враз осиротевшая эскадрилья. Много чего повидал капитан на своем веку, сравнявшемся с христовыми годами. Старики говорят, что в тридцать три жизнь человека круто меняется и на этом рубеже мужчине суждено сделать в своей жизни нечто значительное, подчеркивающее суть, смысл, предназначение, определяющее выбор в грядущем. Комэск к суевериям относился внешне насмешливо, не поощрял, но своими не делился ни с кем. Цветная открытка с врубелевским «Демоном» — цыганистым, волооким и печальным, потертым от долгого ношения в планшете — талисман, счастливо обретший успокоительную силу оберега после трудного, почти безнадежного вылета. Тогда подвела матчасть. Пришлось возвращаться с полдороги. Тянули на соплях, гадая, придется выходить или нет. Не бог весть что, но гробануться могли запросто со всем добром. Пришли, сели, покурили на травке, порадовались нежности тверди земной. А открытка случайно попалась под руку в штабе полка. Так приглянулась, что выпросил и получил в подарок, с которым не расставался уже никогда. Мускулистый демон печального образа, южный, чернявенький, полный скрытой силы и отчаянного порыва превозмочь, несмотря на

201

*** Лебединый дух собирался в дальнюю дорогу. Великий Нум даровал ему трудное испытание и потому до скромного попечителя птиц снизошел с небесных нарт сам. Властелин указал маленькому духу на большое село в причудливых извивах Пёши. С открытой ладони ссадил у обычного деревенского дома у дороги над сверкающей снегами лентой реки. Тиуй Нум кивнул на прощание и ушел, раздвигая мглу, ползущую рваным покровом с открытой воды на Чёшской губе. Январь ронял последние дни 1919 года по человеческому исчислению. В доме пахло свежей ухой, печеным хлебом, устоявшимся теплым духом крестьянского житья. В плетеной люльке сыто чмокал во сне круглоголовый малыш. Хэхэ-хранитель покосился на иконы в красном углу, вздохнул и стал ждать. К этому у него был особый талант. Время людей текло в понятии лебединого духа вешней водой, быстрой, бурной, скоротечной. Век человека короток и для вечности необременителен. Лебединый дух умел ждать… Он забавлялся скучными зимами, путая пальцы в кудели поземок, пил талую воду вёсен, осушая клокотание паводков, млел под зноем удачных лет, бродил за мальчиком по болотам, налитым густым соком дождей и спелых ягод — морошечные брызги так и летели из-под ног! Маленький Алешка Калинин не доставлял особых хлопот. В доме — помощник, на реке — добытчик, в школе — не к стенке прислоненный, в дружбе — твердый паренек. Все ему по рукам, привычным к сельскому труду, полному забот

или Лебединый дух

в 82-ю тяжелобомбардировочную эскадрилью 21-й авиабригады под Ростовом-на-Дону. Начинал на ТБ-3 правым летчиком, там и перенимал жесткую науку авиации. «Праваком» был легкообучаемым, тему оседлал, проникся, делом доказал оправданность своих амбиций. И начальство это учло: меньше чем через год, пересев в левое кресло на бомбере, стал командиром воздушного корабля. Эх, где-то теперь та, первая в его жизни «Татьяна Борисовна», какие ветры высоты жмут ее гофрированные бока… Гастелло повезло. Влетался он в мирное время. Практикой удалось поверить не только теорию, но и каждую аксиому бомбардировщика. Время на то было. Потому боевой опыт не жег руки. Воевал с толком, с чувством, с расстановкой, без нервов. Тяжелобомбардировочный полк ковал свою историю не по холодку, горячо пришлось в небе Испании, Китая, над ХалхинГолом и Финляндией. Больше всего душегубствовала погода. Ломались, бились и пропадали без вести навсегда. К остервенению зенитной артиллерии и наскокам истребителей относился спокойно — кусают, но не треплют, для большого вреда они еще не созрели ни техникой, ни тактикой. Так Гастелло из рядового пилотяги-дальника, часами таскающего бомбер на руках из края в край великой и могучей, вырос в дельного кадрового командира, умеющего видеть и чувствовать воздух, управляться с летучим хозяйством и наземной командой. По течению щепкой не плыл, инициативу уважал и проявлял. Новый ильюшинский бомбардировщик ДБ-3ф весной 1941 года освоил легко, получил эскадрилью, впервые за многие годы службы и скитаний по съемным углам вселился в двухкомнатную благоустроенную квартиру в военном городке. Жена просто летала от радости, счастливо путаясь в хлопотах и заботах по дому, наводя в нем порядок и уют настоящего семейного гнезда. Сынишке уж катит девятый годок. Так все складно и правильно… Машина резко тормознула у штаба. Народ в кузове покатился по скамьям. Кто-то в досаде бахнул кулаком по фанерной кабине, едва не проломив: спишь, рулила! Только тут капитан вдруг понял, отчего так тревожно провожала его Анетка, вспомнил, что всей семьей сегодня собирались съездить в Смоленск, посмотреть на чудный город в летнем цветении, погулять по улицам, порадоваться редкой возможности побыть вместе. Комэск с благодарностью подумал о жене, о своей Анечке, настоящей командирской спутнице жизни: на прощанье она ни слова не сказала о сорванной поездке в город. Тревога и печаль были неразличимы под вуалью заботы, с которой она провожала мужа в неизвестность. Капитан спрыгнул наземь, козырнул часовому и прошел в штаб. Здесь с первого взгляда понял: в муравейник воткнули большую толстую палку.

«А.А.Ка…»

или Лебединый дух

«А.А.Ка…»

202

и заслонкой хлопать не в честь. Кстати, о летном характере. В нем не только расторопность, но еще и рассудительность. Последнее — мишень для подначек. Побасенке ухмылялись, как старой знакомой, всякий раз: «Вопрос: как со спины узнать, истребитель перед тобой или дальник? Ответ: похлопать по плечу. Истребитель мгновенно обернется и — без слов — в ухо! Бомбардировщик развернется всем корпусом и вежливо откликнется: «Да-да, слушаю вас…» Грузовик, скрипя и взвизгивая бортами на ходу, остановился. Капитан легко махнул в кузов и оттуда уже кивнул жене, тревожно-страдательно глядящей из окна. Такая доля: провожать, ждать и надеяться… Машина свернула, угол дома отрезал перспективу улицы, мысли о семье и домашних заботах. С этого момента только служба и все с ней связанное занимали комэска4. На деревянных лавках в кузове беззаботно трепались, скрывая тревогу и зная, что на такую радость день не отпустит и минуты. За немного напускной расслабленностью угадывалось напряжение неизвестности: тревожный вызов в воскресное утро — вещь, выпадающая из привычного течения полковых событий. Командиры могли предполагать все что угодно. Мучительное ожидание — худшая из пыток. Но — военная кость! — они умели держать себя в руках. Грузовик катил по проселку, ныряя в ямы, расхлестывая лужи по кюветам. Старший лейтенант Кошельков, недавно введенный в командиры эскадрильи, продолжал начатую историю, показывая, как распекал молодого пилота после провозного полета: «Ну что он мне лепечет! Чушь! Ему стахановцев катать по выходным, а не кораблем командовать. Представляете, заходим на четвертый разворот, полоса уже вот, впритык, только-только развернуться. Тут дают красную ракету! А он ко мне оборачивается и спрашивает: «А садиться можно? Ведь никого нет…» О, горе луковое! Он бы еще поинтересовался: «А спинку терли, а носки меняли, а трусы мыли?..» Молодой комэск улыбался, был доволен собой, должностью, посильной ответственностью, умением владеть ситуацией. Непогашенный еще годами задор мальчишки тянул за язык — демонстрировать свое превосходство, равенство со старшими и более опытными. Гастелло смеялся одними глазами, не встревая в похвальбу: пусть погарцует старлей! Тоже, наверное, гадает, с какого бока припекло в этот ранний неурочный час. Обомнется сокол в комэсковских перьях, наберется солидности и снисхождения, с одного взгляда научится читать человека, проницать его душу без лишних слов. Сам Гастелло от природы не слыл болтливым, но для дела язык и кулак были подвешены правильно. Экипаж для своей «голубой двойки» с позывным «Роза» подбирал сам, тщательно приглядываясь к кандидатурам: человек к человеку — оплот, опора, надежда, одна команда! Из прежних ребят, усаживаясь на ДБ-3ф, взял только двоих. Врос в экипаж и приглянулся в штурманы совсем молодой лейтенант Анатолий Бурденюк. Парень всегда собранный, сосредоточенный, с ясными глазами интеллигента-технаря, спец в своем деле отменный, все у него по полочкам, выдержки не занимать, умница из умниц, правда, несколько сух, но на то и служба, а не родство-кумовство! В экипаже с первого дня было заведено: с командиром — на «вы». Для пацанов он почти старик, человек другого поколения. Стрелку-радисту Калинину двадцать два, Бурденюку — девятнадцать. Гастелло с высоты лет немного насмешничает бывалым дядьком, подкусывает: «Да я в два раза вас обоих старше!» Толя — адепт точности — пытался было поправить комэска: «На нас двоих больше приходится!» Гастелло тогда надвинулся доверительно и театральным заговорщиком: «Слушай, друг, а ты войны мои посчитал? Там год-то за три!» И, пока штурман не опомнился, добил: «Не забывай, кстати, что день рождения у нас с тобой в один день, 6 мая. Внеси поправочку на бриз, экономим на угощении…» По жизни капитан Николай Гастелло шел с уверенным набором высоты, ощущая свою нужность и причастность к большому делу, душевный комфорт опасной профессии. Родился в Сокольниках, там же учился в школе, слесарил на механическом заводе, вступил в партию и свою отправку в летную школу воспринял как должное, как удачу. Личная тяга к небу совпала с потребностью Родины иметь мощный военно-воздушный флот. За полтора года в 11-й луганской авиашколе встал на крыло, узнал вкус неба и с тех пор не мог насытиться им. По служебной лестнице двигался, не спотыкаясь. В 1933-м получил направление пилотом

203

Так в заполярной глубинке встречали первые самолеты: всем селом – к аэроплану... Нижняя Пёши, 1932 г.

Старший сержант Калинин несся впереди всех. Не то чтобы бегал быстро, просто по давней деревенской привычке рано вставать к тревожной побудке был уже на ногах. Казарма, минуту назад тихая, сонная, пахнущая табаком, потом, сапожной ваксой, теперь грохотала. В дверь, открытую пинком, вывалились расторопно, потоком, отбрасывая в сторону мешкотных долгодумов, как взапуски бежали к стоянкам. Свет низкого солнца розово красил стоящие здесь самолеты, причудливо ломался в оргстекле «моссельпромов» пилотских кабин, бросал длинные глубокие тени по росной траве. Техники уже мельтешили со стремянками, рвали с моторов чехлы, надраивали стекла, сырые от ночного пота, колдовали с арматурой и запускали в прогрев моторы. Часовые в отдалении философски вертели цыгарки, обняв худощавых трехлинейных подруг. Покатились «зисы» с топливными цистернами на горбу, началась возня на бомбоскладе, ярко взблескивали в рассветных лучах золотистые пулеметные ленты, с треском глотали их зарядные ящики, а сухощавые, короткие ШКАСы аппетитно прикусывали самые краешки, всегда готовые сыпануть во всю дудку. Подбежав к своей «двойке» слева, Калинин ногами пересчитал ступеньки-стремена, сдернул чехол с блистера турели, спрыгнул, поднырнул под самолетное брюхо к люку — вкрутился в стрелковое гнездо, юркнул на тонкое сиденьице-чашку, проверил самолетное переговорное устройство СПУ-4ф, включил приемник-передатчик радиостанции РСБ3бис, дал настройку, сел на волну, отфиксировал рабочие частоты, опробовал микрофон. Порядок! Выдвинул наверх пулемет, посаженный в кольцо вращающейся турели. Свои ШКАСы Алешка уважал за безотказность и удивительные качества: легкая скорострелка высаживала в секунду тридцать пуль. Штурман Бурденюк, ревностный к точной цифре, както посчитал мимоходом: — При стрельбе между летящими пулями расстояние составляет двадцать семь метров. — Струя! — обрадовался Калинин. — Дрова пилить можно! — Расход, — обрезал практичный штурман. — Тысяча винтпатронов для твоей машинки стоят двести рублей. Один вылет на полигон, и ты запуливаешь мой оклад за целый месяц в белый свет! — Так я же отлично стреляю, — оправдался Алешка и тут же пошел «крутить интерес». — А сколько наш самолет стоит? — Держись крепче: восемьсот тысяч рубликов. — Ого-го! А бомба? — Калинин гнул свое, пряча за любопытством озорство и подначку. — Смотря какая. Фугаска-сотка — семьсот целковых. Фугаска-тонна — больше шести тысяч. — Да-а-а, — протянул Калинин, взбираясь на всякий случай повыше, — то-то я смотрю: как сходим на бомбометание, так командир сразу к тебе — куда бросал, во что не попал? Ухнуло командирское жалованье аж за целый год… Зачем нам штурман? Разоренье…

или Лебединый дух

05.00. 22 июня 1941 года, воскресенье. Аэродром Боровское, Смоленщина

Анатолий аж застыл на мгновение от такого оборота, посмотрел стально на верхотуру, где невинно болтал ногами в унтах этот ненецкий черт, пожал плечами: в самом деле, ни к чему мазила в экипаже, но это — не про него… Бурденюк не обижался: веселый парень Алешка Калинин, шутки его не злые, да и над собой всегда посмеется, нос не дерет. Дело свое знает, лямку тянет на совесть, без пробуксовки. Пулемет — половина дела. Другое — связь! Калинин флагманский радист эскадрильи, не от кота хвост. Самолетной радиостанцией владеет, как музыкант инструментом. Морзит мастерски, на ключе — бог! В эфире работает уверенно, если надо, поддерживает порядок, а на земле еще и закрепит должным внушением: не засоряй, ворона! Такой он, Калинин: терпит-терпит да и врежет по заслугам! На подначки плодовит, но и сам их сносит стоически. — Послушай, Алеха, говорят, ты самому Михал Иванычу Калинину, нашему «всесоюзному старосте», приходишься родней? И смеются, дураки. Будто не знают, что отец и мать флагманского радиста — коренные северяне, простые колхозники-крестьяне из Нижней Пёши, затерянной в тундровом Заполярье. Зимой — рыбалка, летом — сенокос, осенью — ягоды, весной — так-сяк, сугробы дотоптать. Небогато живут, рук от работы не отрывая. Опустишь — заголодаешь, куска никто не подаст: все ровня на селе советском. Нету лишней краюхи хлеба в тундре. Да и не растет он там. Ребята обратно шуточки разворачивают: — Не, не родня ты нашему Калинину. Глазами не схож. Подвел тебя портрет… Алексею и это — семечки, пропускает мимо. Записан ненцем, житьем — русский, а по службе — советский. Тут и отвяжись, прилепа! Смеются парни — нравится им Алешка: молчит, как боксерская груша, хоть замолотись. Но беда, если кто доскребется до самой души: вперится он раскосыми глазами, не смотрит — жжет. А по горячке, по злости и разговаривать не станет попусту: спину покажет, не тратясь понапрасну. Поневоле зауважаешь… Нет, не угрюмец Алешка Калинин, не хмурый сядей, из бревна рубленный. Добрая душа, умеет к людям подход найти, руку помощи первым протянет. Много драгоценного в его характере от сельской закалки, терпеливости тундровика, от армейской выучки и человеческого тепла. В душу не полезет, но трудную минуту в чужой жизни почувствует и не оставит. Со школьных лет — на живом месте, деятелен, притягивает к себе искренностью, душевной мягкостью, готовностью взяться за дело и довести его до точки. На баяне в пацанах еще сам выучился играть — ребят радует переборами без настойчивых просьб: разведет меха и грянет! Музыкальный слух ему в помощь на ключе передатчика — выстукивает музыку со скоростью поросячьего визга… Комиссар флагманского стрелка-радиста четвертой эскадрильи другим в пример ставит: письма домой пишет регулярно, поддерживает связь с малой родиной, не забывает отчий край. Как ни подступись к Калинину — образцовый младший командир. На борту — щит и связь экипажа. На земле — душа эскадрильи, заводила художественной самодеятельности, командованию — опора. Ставит себя высоко, но черной работы не чурается, берется первым. Заносчивости нет и в помине. «Должности соответствует…» Что еще надо от человека кристальной ясности, грамотного спеца, крепко встроенного в армейский монолит?.. Калинин выбрался из самолета, отошел от общей суеты посмотреть на картину в целом — кому чем помочь? Команда сноровисто занималась привычным, отточенным в тренировках делом. Технари косили глазом, бессловесно вопрошали: что? Алексей отмахнулся: ковыряйтесь дальше, не знаю! Хмурился, глядя на часы. Стрелка ползла по циферблату паучьей лапкой. Оружейник завяз на складе: патроны, где патроны, с голым задом оставить хочет? Авральные приготовления и обычные для них нервотрепка, беготня-суета, снование и дрыганье ногами не заслоняли ключевой вопрос этого тревожного раннего утра: что случилось? Какой комар куснул начальство, если полк дальних бомберов дернули за хвост в тихое воскресное утро? Внеплановые учения? Перестраховка по мелкому инциденту? Новый поход в ближние пределы? Волнение начало забирать вожжи. И тут Алеха спохватился: парашюты! Вчера все

«А.А.Ка…»

или Лебединый дух

«А.А.Ка…»

206

и надежд на лучшее. Обычный пёшский парнишка. Порой лебединый дух недоумевал: чего это Великий Нум так беспокоился? Удивляться удивлялся, а службу дозорную свою правил — хранил и оберегал мальчонку неусыпно, неотлучно. Все настоящие тревоги начались с того будничного мига, когда небо над Пёшей осенил крестом силуэт самолета. Биплан сделал круг над селом, в развороте сбросил высоту, круто преломив линию полета, заскользил на лыжах по заснеженному льду реки. Трубный рев авиационного мотора огласил пришествие нового времени. К месту посадки люди бежали, как на пожар, путаясь в сугробах. Падали в нарты, в розвальни и гнали на лед реки. Впереди всех с восторженными криками и свистом месили снег мальчишки. Летчик, раздирая рот, бешено орал из кабины и махал рукой: куда-куда, не подходи, зарубит винтом! Его не слышали и не понимали, торопились в упор увидеть летучее чудо. Бежал и Алешка Калинин. И тут ангел-хранитель понял: навстречу судьбе.

207

208

или Лебединый дух

*** Лебединый дух не стеснялся смотреть через Алешкино плечо на аккуратные строчки крупных букв, бегущих из-под карандашного графита по клетчатому полю. «Далеко уехал от вас, примерно за 7,5 тысячи километров. Проехали много городов, повидали кое-что новое. Жизнь в Красной Армии, отец, хорошая. Я с гордостью послужу Родине за дело партии и правительства…» Провожали в армию его дружно, как заведено, всем селом. Не последний парень на деревне: семь классов окончил, на гармони, мандолине и балалайке играет, на безобидную шутку мастак, драк не затевал — не тот характер, но разнять умел внятным, убедительным словом, по-пёшски растягивая гласные. Славный, живой, чистенький, аккуратный, обходительный паренек (всегда в белой рубашке: потаскай-ка на стирку воду с Пёши!), девчонок никогда не обидит, а смешные истории и розыгрыши — его конек! До армии успел поработать и на метеостанции в Волонге, и завклубом, и в колхозе родителям помогал безотказно. К службе был готов без слов, о чем говорил полный иконостас осоавиахимовских знаков на груди: «ГТО», «Готов к ПВХО», «Ворошиловский стрелок»… Рыбаки, бывало, пошучивали, когда Алексей наезжал на становища с концертами агитбригады и выступлениями школьной живгазеты «Смена»: «Ты, Лексей, чистый адмирал! Вон как сияешь, давай собирайся в армию, там настоящих медалек заработаешь. А то и орденок отломишь с лихого дела!» В сентябре 1939 года Калинин с новобранцами-односельчанами на пароходеколеснике «Канин» ушел от родных берегов курсом на Архангельск в новую жизнь, полную опасностей и событий. На боте до морского побережья провожали его брат и невеста Шура… Старший сержант Калинин писал домой часто, хотя и по-армейски скуповато, почти телеграфным стилем: «Мы с Григорьевым радисты. Успехи в учебе хорошие. За отличное выполнение уставов и приказаний командиров я имею одиннадцать благодарностей. 12 января 1940 года приняли военную присягу. Многие из наших разъехались к месту службы. Тут у нас стоят морозы хорошие, до 45–50 градусов. Выдали теплую одежду: две шинели, одна новая — выходная, другая старая — рабочая. На днях дадут шубу и валенки». О себе и службе в письмах рассказывал общо, больше интересуясь жизнью в родной Пёше: «Пишите мне, как вы в Пёше живете, как с кормом для скота? Был ли отчетный год в колхозе, сколько стал трудодень? Сколько у вас заработано трудодней за год и т.п. Чем занимаетесь, отец, есть ли куропатки? Как обстоят дела с рыбопутиной, есть ли навага? Где работает брат Андрюша?..» Эх, в отпуск бы, повидать стариков своих и родную сторонку! Избы над речным песчаным косогором, зеркало плеса в поплавках сетей и рюж, вольные дуги стариц, заросшие ивовыми бровями краснотала. Половить бы рыбку с верным другом Сашей Кокиным да свидеться бы с той, которую считает невестой и шлет ей самые теплые строки, надписывая конверты официально и сухо: А. Ф. Попковой… Учеба в полковой школе связи в кемеровском Ленинск-Кузнецке по силам и душе. Калинин тут один из лучших курсантов подразделения радистов, отличник боевой и политической подготовки, член редколлегии стенгазеты «Связист» и баянист нарасхват. Э-э, таких парней везде берут! После полковой школы затребовали к себе перспективного специалиста авиаторы: мы-то сделаем из дятла настоящего орла! «Купили» Алексея на корню и отправили учиться на стрелка-радиста в авиачасть, дислоцированную в Козельске: «Учиться приходится много, по 11 часов в день и в учебных кабинетах, и на аэродроме. Я уже два раза летал на двухмоторном бомбардировщике.

Работал на рации, держал связь с землей. Продолжаю учебу с полным желанием и уверенностью в деле освоения своей почетной специальности — быть воздушным стрелком-радистом. Сегодня снова летал на бомбардировщике, открывал стрельбу с самолета по воздушным целям и прыгал с парашютом. Не страшно… Снова летал на самолете. Когда-то это была моя мечта, а теперь — действительность. Победитель воздушного пространства. Вот бы растянуть свой баян, да так, чтобы все услышали, и те, что далеко на Севере. Только я оставляю его на земле. Спасибо комсомолу, спасибо армии за воспитание меня. Они открыли мне путь в жизнь, и за нее я свою не пожалею отдать, если это потребуется…» ШМАС в смоленском городке Козельске — рядовой среди прочих: учат на совесть и выпускают, не краснея за своих парней, подкованных и готовых к работе, как заряженная винтовка. Берут сюда не всякого, но из любого специалиста вылепятвымесят что надо. Знай терпи, крепись, не охай. А само имя легендарного русского города обязывает: Козельск — врагу не дался, полег до единого! «Школу младших авиаспециалистов закончил с хорошими результатами. Присвоили звание помощника командира взвода и отправили в дальнебомбардировочный энский полк. Теперь я радистстрелок…» Только — шиш, камыш да дохлая мышь: вышел приказ наркома обороны за номером 0362 от 22 декабря 1940 года, изменивший порядок несения службы младшим и средним начсоставом в ВВС РККА. И стала казарма домом родным: из нее как срочнослужащему — ни-ку-да! Вырвался было на побывку домой летом сорок первого года, да телеграммой вернули в часть уже из Архангельска: не время теплое молочко из-под родной коровки хлебать! Вот тебе и отпуск, вот тебе и свиданьице… Попей смоленского ситро да съешь мороженого ведро — вот и сходил в увольнение. Служба! Летят армейские конверты с военно-воздушными приветами в Нижнюю Пёшу, догоняют один другого, а в них не только письма, но и фотокарточки. На одной Алешка с товарищами по службе, на другой — один (похудел на казенном харче!), в буденовке и гимнастерке. Вот богато наряженный в авиационный комбинезон на меху красуется, сдерживая гордость: мол, теперь и мы таковские-растаковские, знай наших, пёшских! Друзья на селе фотографии из рук в руки передают, со двора на двор носят, одобряют бравый видок, задирают девчонок-сверстниц: что, яблоки моченые, прохлопали такого женишка, выпустили на Большую землю, черта лысого он теперь назад вернется, дуры вы, дуры толстопятые, окрутит его там какая-никакая авиэтка и рыдайте, кусайте подушки! А хорош Леха на карточке, ба-а-арин: теплейший комбинезон элегантной мешковатости, душегрейный ворот вкруговую, краги, опушенные белым мехом, собачьи валенки-унты, командирский ремень со звездой-бляхой, летный шлем с очками«консервами», сытый вид, важная поза... Молодец-удалец, богатырь, герой! «От Лешки на память. Вспомни, как в Пёше проводили свободное время. Стрелок-радист». Обзавидуешься, глядючи… Много в Пёше-речке воды убежало в море с того дня, когда Алешка Калинин в первый раз увидел самолет на льду реки, с замиранием мальчишеского сердца потрогал гулкую, барабанную перкаль крыла, вдохнул особый, технический, аромат, исходящий от еще не остывшей машины. Летчик — коренастый, медведковатый в кожаномеховом реглане, богато окрученном широким воротником, — сверкнул заиндевевшими очками, сдвинутыми на лоб кожаного шлема. Не погнал пацанов от техники, только посматривал искоса, беседуя с председателем райисполкома, выбирал пальцами лед из буденовских разлетных усов. Вдоволь насмотревшись на самолет, ребята убежали кататься с горки. Калинин остался, заговорил с командиром, засыпал вопросами. Тот поначалу отвечал чуть иронично, чуть свысока — много тут кто чего спрашивает без понятия. Объяснял, с трудом упрощая авиационную терминологию, потом увлекся, даже вынул руки из теплых краг, начал по летной привычке показывать все на ладонях. Пела Алешкина душа: захватывающий мир открывался любознательному и смышленому сельскому

«А.А.Ка…»

или Лебединый дух

«А.А.Ка…»

три подушки ПЛ-3М были сданы на переукладку, а других не выдали. Ой, бегом-бегом-бегом! Калинин круто развернулся и со всех ног бросился к складу, оглядываясь на здание штаба: без шевелений, значит, успею. «Вот так утро! Форма «У»: потные ванны на бегу, трусы и майка в скатку, язык на плече и завтрак придется отдать врагу. Хорошее начало, трах-тарарах!»

209

или Лебединый дух

парнишке. Триста оленей, сто лошадей не сравнятся по тяге с маленьким фанернополотняным самолетом! Какая силища, трудно представить! Всех колхозных коней надо запрячь в противоборство с машиной, и то не перетянут. А пролететь бипланчик может аж сто километров всего за час. И не надо ему ни дороги, ни вожжей, ни хорея… Кабина, запорошенная снежком, показалась троном небожителя. Как все сложно и непонятно устроено в ней! Сколько же надо учиться, чтобы овладеть такой техникой? Алешка был зачарован и погружен в размышления. В ту пору он уже подумывал: кем быть? Но идти в авиацию вряд ли собирался: с семью классами в Пёше ты, конечно, король, но на Большой земле этого мало, чтобы выбиться в люди. Место в родном селе он, разумеется, всегда найдет. Мир других земель так загадочен и манящ, но привычка северян, живущих на самом краю земли, — крепко держать синицу в руке, не прельщаясь журавлем в небе… Летчик из Нарьян-Мара навещал село еще не раз. Здесь открывалась аэростанция, и были другие дела в пёшском кусту. Калинин прибегал поздоровкаться, чуть красуясь и, конечно, гордясь знакомством с авиатором. Мимолетный разговор у крыла лег в самую душу, породив тягу странствий, юношеского поиска своего места в жизни. Сельский клуб уже не казался тем местом, к которому стоило бы пристать навсегда. — Алексей, ты парень грамотный, разумный. Окончишь свою семилетку. Что дальшето делать думаешь? — Схожу в армию. А потом вернусь… Ой да работы ли у нас в селе искать! Рыбу буду ловить, зверя на море бить, пушнину в тундре промышлять, сенокосить, мало ли… У нас тут хорошо, спокойно, свободно. Я сам себе хозяин. В тундре не пропаду, с оленями управлюсь, землю знаю. — А вот туман застанет в дороге, как тогда? Чего делать станешь? — Да, тогда страшно, можно совсем заблудиться. И не найдут. — То-то! В авиации надежней. Есть компас, карты, есть штурманская наука, есть радиосвязь. Вот где свобода! — Дак мне уж скоро в армию, срочную служить буду. — Вот и прибивайся к нашему делу. Характер у тебя наш, летный. Пригодишься! Будет из тебя толк. Схитрил, конечно, тогда летун, много лишку приписал могуществу авиации, пробивающей первые тропы на Крайнем Севере. Но установочку соблюл: опора — на местные кадры. Воздушный транспорт в бездорожном краю требовал быстрого и качественного развития. Страна с надеждой смотрела в высокие широты, где совершались полярные подвиги, а по большому счету создавался экономический задел на десятилетия вперед. Без устойчивого авиасообщения нечего было и думать о развитии Печоры, об освоении Арктики. Плети сети, таскай рыбу по сезону да кукуй от века к веку… Напористо, с насмешечкой агитировал летчик, аккуратненько давил на мальчишеское самолюбие. Страсти по авиации не распалил, но охоту к перемене мест заронил малой искрой. Алексей же смотрел непроницаемо, избегая прямого ответа — слово свое ценил, зря ничего не обещал… Как-то случилась с аэропланом небольшая поломка. На взлете машина уклонилась при сильном боковом ветре, и снесло ее с центра чистого снежного поля. Винт задел ледяную плитку торосика. Деревяшка раскололась, только щепки брызнули. Пилот убрал газ, разметая воздушной струей снег, крутнулся на месте, начертив лыжами на снегу, как циркулем, округлые борозды. Чертыхаясь, вылез и пошел на радиостанцию докладывать, ожидать подмоги. Исполкомовская авиация, унаследовавшая летные традиции и кадры первых русских военлетов, в чрезвычайных ситуациях с плеча не рубила. Можно, наверное, было подпилить и заровнять лопасти, чтобы благополучно взлететь и дойти до базы, но в летном деле так: лишний виток и — полный рот мерзлой морошки. Летчик не искушал судьбу и терпеливо ожидал оказии с пропеллером. Авиационное происшествие — скромное и вполне обычное — в селе обсуждали долго. Оно обрастало новыми подробностями и уже смахивало на шаманскую

«А.А.Ка…»

Старший сержант Алексей Калинин, стрелок-радист 4-й эскадрильи 207-го дальнебомбардировочного полка 42-й авиадивизии 3-го бомбокорпуса ДБА, 1941 г.

211

05.50 22 июня 1941 года, воскресенье. Аэродром Боровское, Смоленщина Военные люди умеют скрывать растерянность за бравадой и повышенными тонами. Растерянность обходится неподъемно дорого. Знаки из петлиц летят с мясом, безвозвратно. Слабинка — крест на карьере. От растерянности одно спасение — приказ. Получил — действуй. Не получил — прояви инициативу, но будь готов отвечать за последствия. Полковник Скрипко узнал, пожалуй, самый мучительный час в своей долгой жизни. Сейчас, глядя на штабистов бомбардировочного авиакорпуса, срочно собранных в его кабинете, всетаки отметил — люди при параде: день воскресный, в город собирались, оделись с шикомфорсом. Утренний звонок из Минска провел черту между прошлым и будущим — вновь щеголять, похоже, придется нескоро. Межевой ров большой беды пробороздил единственный телефонный звонок, возвестивший, что мир уже не будет прежним. К ночным тревогам привыкли, реагировали правильно. Но тут было иное: звонили по аппарату ВЧ и требовали именно командира бомбардировочного корпуса, конкретно. Николай Семенович быстро оделся, бегом примчался в штаб, взял трубку, ждал. На том конце линии подошел командующий ВВС

или Лебединый дух

Западного особого военного округа генерал-майор Копец и заговорил быстро, возбужденно, начав с вопроса, без приветствий: — Имеете ли вы какие-либо указания из Москвы? — Нет, товарищ генерал. А что случилось? — Немецкая авиация бомбит аэродромы Лида, Белосток, Гродно, Пружаны, Барановичи и другие. На двадцати шести аэродромах горят наши самолеты. Немедленно приведите все части авиакорпуса и Смоленского авиагарнизона в боевую готовность. Если не получите боевую задачу из Москвы, вам ее поставит округ. Все. Скрипко даже не стал переспрашивать и просить пояснений. Война! Не пограничная заварушка, не мелкий инцидент, не скромное недоразумение. Историческое событие с неясным пока сценарием, ибо партию белых ведет противник. Что бы теперь ни случилось еще, действия каждого будут подсудны истории. Попробуй смухлевать — намучаешься подчистками: каждый будет виден, как голый… Командир третьего БАК пренебрег неопределенностями и эмоциями — объявил тревогу. Решительное действие рождает уверенность. Бомбовый корпус становился на боевой взвод… «Судя по тону Копца, события разворачиваются ошеломительно. Авиацию бьют на земле. Значит, жди наступления пехоты и танков. Где, какими силами, с какой задачей? Вводная со многими неизвестными…» Скрипко затребовал связи с Главным управлением ВВС РККА, доложил о приведении соединения в боевую готовность, зная, что на аэродромах корпуса здесь, в Боровском, в Шаталово, в Сеще, Смоленске и в Шайковке все пришло в рефлективное движение. Ожидая звонка по ВЧ, прикидывал свои силы и возможности, зная возможности и личный состав корпуса назубок. Звонок из 42-й дивизии, на проводе — командир, полковник Борисенко. — Николай Семенович, дивизия в полной боевой готовности. Экипажи на кораблях. Ждем приказаний. — Хорошо. Ждите. Как рыба? — Какая рыба?! — Борисенко даже опешил, мгновенно сообразив, что о ночной рыбалке на ближайшем пруду начальству уже известно, успокоился, приходя из взвинченного состояния к нормальному видению реалий и событий, рассмеялся в трубку. — Хотел выбросить с расстройства, да адъютант не дал, понес на кухню. Прислать? — Бог с тобой, рыбаче. До постного ли… — Скрипко почувствовал перемену в тоне собеседника, помягчел. — Жди, Михаил Харлампиевич. Сам сижу, как рыба на сковородке, а откуда припекает, понять пока трудно. Будь на связи. В сорок второй авиадивизии порядок есть. Да, любит комдив порыбачить, но что ж с того, не в ущерб службе. Кто-то и изюм из булок таскает… У Борисенко в подчинении три полка — 96й и 207-й дальние, 3-й тяжелобомбардировочный. Дивизия в целом перевооружена на новые самолеты ДБ-3ф, но у тяжей — полны линейки ТБ-3, дорабатывающих свою эпоху. Девяносто шестой полк мало беспокоил командира корпуса. Авиачасть — из самых оснащенных: пятьдесят боеготовых бомберов при шести неисправных, 62 готовых к работе экипажа, из них 44 могут подняться одновременно на массированный удар. Летчиков-ночников здесь, правда, нет, и все командиры кораблей оттренированы по полетам днем в простых метео… Больше беспокоил командира авиакорпуса 207-й авиаполк, находящийся в стадии формирования. Комэски там крепкие, но из молодежи, в должности едва ли по месяцу каждый. Сладят ли? Без вариантов. В полку всего шестнадцать новеньких машин, все исправны, дров ребята не ломают. А вот экипажей нехватка — только девять, звенья укомплектованы не полностью, идет добор людей, кадры присылают в часть, как блины с масленичной сковородки, свеженькими, только-только из училищ и ШМАСов. Крутенько им придется: терка! И не в учебной зоне и на полигоне предстоит им менять курсантский пух на зрелое перо воздушных бойцов — на войне. Это и есть закалка — огнем боя и лютым холодом потерь. Не миновать… Пойдет мор, можно будет сманеврировать ресурсами кадров и матчастью, благо не надо перегонять машины и булгачить людей, оба полка сидят в Боровском. Начштаба полковник Козинцев на секунду показался в дверях:

«А.А.Ка…»

или Лебединый дух

«А.А.Ка…»

212

небылицу о битве титанов. Погода, как по случаю, испохабилась. Летчик, коротая время в ожидании лучших дней, съел два мешка наваги и выпил бочку чая, изведясь в непривычном зимнем безделье. Сельская жизнь двигалась своим чередом. Народ был занят своими заботушками, кому тут залетного веселить? Дел и так невпроворот. Сходи в клуб на танцы, посмущай девчонок, получи в пятак за углом от парней да не горюй. День прошел, как провалился… Авиатор, наконец, отремонтировался и решил опробовать машину. Облетать биплан позвал и Алексея, кстати прибежавшего из деревни позвать крылатого знакомца на рождественские пироги с рыбой и ягодами. Тот похлопал руками по животу — пряжка лопается! И показал на вторую, пассажирскую, кабину — лезь! Калинин на секунду остолбенел. Я? Мне?! Летчик, привыкший распоряжаться конкретно, немедленное повиновение принимавший как должное, даже рассердился на мгновенное замешательство, хлестнул обидным: «Ты что, рожать собрался?» Исполкомовский авиатор рисковал больше пацана, но менять свое решение не собирался. Алешка не помня себя всунул ногу в стремя на фюзеляже — раньше подметил! — ухватился руками за обрез кабины, второй ногой ступил на корень крыла и, как в седло, ловко забрался в кресло. Будто век только этим и занимался. Техник, явно не одобряя задумку командира, затянул парня ремнями и поднес к носу Калинина кулак: олень, ничего не трогать, сиди и смотри, выпадешь в полете — убью! Кулак пах табаком и машинным маслом. Алексей кивнул и наглухо затянул шнурок на капюшоне малицы. Грубоватый нрав авиации его не напугал. Летчики — люди строго мотивированные, ничего зря не делают. Много позже Калинин узнал, что летные инструкции до последней точки писаны кровью катастроф и аварий. Потому суровая, немногословная требовательность — основа порядка и дисциплины в воздухе… Техник метнулся перед стеклом винта с обрезиненной кувалдой наперевес. Пару раз ударил по носкам самолетных лыж, отбивая ледяные путы ночного наста. Собаки с крыльца аэростанции ревниво смотрели, как желтыми кусками слетают с лыж потеки их деловитых меток. Летчик обернулся с незнакомым лицом, упрятанным в очки«консервы» и резко двинул туда-сюда сектор газа, отрывая машину от стояночного плена, потом дал обороты. Мотор остервенело завыл, затряс биплан в горячей, живой дрожи нетерпения и бешеной силы пяти цилиндров, бросил легкое тело аэроплана в тряску и разбег. Алешке стало страшно, он едва не пожалел о своей авантюре, но в ту же секунду понял: взлетевший самолет должен сесть, возврата нет. И все, что с ним будет, надо принять как судьбу. Другого не дано… Лебединый дух восторженно восседал на пологом гаргроте, ветер взлета трепал и рвал его белые одежды: пацан, искупаемся в небе!

213

Завтра была война... В ночь на 22 июня 1941 года. Последний мирный час.

*** Есть на свете счастье! Самолет вдруг перестал трястись, всплыл, как лодка, покачиваясь на воздушной струе, отдалился от синеватых сугробов. Алешка головой закрутил, стараясь увидеть побольше, сориентироваться. Мешал неловкий капюшон, и с непривычки слегка кружило голову, но ледяной ветер быстро привел парня в чувство. Летчик заложил вираж, показав пассажиру на село, оказавшееся почемуто далеко внизу. Кажущееся нарушение логики событий рассердило Калинина. Он стал внимательнее смотреть вниз. Парень, выросший в тундре, впервые увидел свою землю в непривычном ракурсе. Нижняя Пёша выглядела просто красавицей. Аккуратные коробочки домов под белыми прямоугольными крышами, накатанные просеки улиц, долгие прямые следы санных поездов и оленьих аргишей, белые флаги дымов из печных труб, букашечья скорость няпоя, ползущего по зимнику с Вижаса, маковыми зернами — ребятишки, выбежавшие из школы поглазеть на полет аэроплана, мутное, блеклое отражение солнца в оледеневшем насте открытой тундры… Все село лежало, как на блюдце, с краями, очерченными поворотами реки. Алешка смотрел и узнавал, поражаясь новизне очевидного. Поток бил в лицо и выдавливал слезы. Летчик увел машину в глубь тундры. Теперь вокруг простиралось лишь ослепительное безмолвие снегов, похоронивших зеленые сны болот. Ни деревца, ни кустика. Ровное, белое, вылизанное хиусами, отполированное солнцем бескрайнее поле. Оторопь и печаль вдруг прокрались в Алешкину душу, закогтили сердце, сжали в кулак, как птенца: пищи-не пищи, только хрупнет. Из-за борта медленно всплыла заметенная лента реки в неопрятной щетине тальниковой заросли, клочковатой, черной и жесткой, как борода старого ненца. Только по ней видно, куда уходит река, сбегающая к морю. За пределами поймы — ничего, кроме снега, седого с проголубью неба и размытого поземкой горизонта. Когда Алексей снова разглядел свое родное село — едва не заплакал. Какое же оно маленькое, утопшее в снегах, сиротливо прилепленное к холодной земле, совершенно теряющееся на фоне огромных безлюдных пространств тундры. Отвернись на пять секунд и пройдешь воздухом мимо, не заметив никакой Нижней Пёши. Как и нет ее на свете. Куда ни посмотри — мертвая бесконечность, мерзлая земля. И только на речке-

или Лебединый дух

реченьке насыпано маленько домиков плосконьких вполукруг да как придется. Подумать только: живет тут больше тыщи человек! А посмотреть не на что: мало, черно, снегом заросло по самое некуда. Один хороший буран, и — гладенько будет на месте села, заметет по самые коньки, без следа. Неуютно парнишке от такого открытия… Пилот вдоволь натерзал машину, вниз повел — хорош кататься, ресурс палить! Другим человеком ступил на родную землю Алешка Калинин. Другими глазами посмотрел он на место, где родился и вырос. Нет, не разочаровался в малой своей родине, не попенял ей за зимнюю серость и заброшенность, за скудный, неказистый вид, растворенный в тундровой глади. Лишь ощутил то, что неизбежно чувствует, понимает, осознает с философской ясностью человек, поднявшись на самолете, словно воспарив над будничностью, в выси, толкающие к зрелым размышлениям о малости людей и огромности мира. Наверное, в тот день Алешка впервые с щемящим, двойственным чувством принял роковую необходимость, предназначенность искать себя вдали от родных мест. Он еще не знал, чего искать в далеких краях, что конкретно станет смыслом его работы и жизни… Компас судьбы крутит стрелку по картушке, дичает, как под сполохами. Мальчишки взрослеют по-разному. И так — тоже… Жизнь!

«А.А.Ка…»

или Лебединый дух

«А.А.Ка…»

216

— Штаб ВВС РККА по высокочастотной связи подтвердил: «Находиться в боевой готовности, ждать указаний». — Спасибо. Узнайте у радистов, что там с помехами, проходит ли связь? Дверь закрылась. Скрипко вызвал адъютанта, потребовал метеосводку на утро 22-го, стакан чая с медом и лимоном. Данные по погоде на территории противника не поступали. «Ветродуи» разводили руками. Связисты кляли неожиданно возникшие радиопомехи. Суммируя этот факт с обширным нарушением связи между частями и соединениями войск в округе, полковник подумал: наиболее вероятно — успешная диверсионная работа... За ориентир взяли вчерашние синоптические карты с большими пробелами над Германией и оккупированной частью Польши. Судя по всему, циклона с грозами ничто не предвещает. Ясная, спокойная погода — метеоусловия, благоприятные для молодых летчиков и штурманов, не имеющих опыта полетов в плотных порядках… Залился трелью городской телефон. Кто еще проснулся в этакую рань? Гражданским спать положено в сей час. Голос в трубке знакомый — свежий, напористый, бодрый, интонации спокойные: подполковник Голованов, командир 212-го отдельного дальнебомбардировочного полка. Умеет держать себя в руках, кремешок. — Товарищ полковник, немцы бомбят фронтовые аэродромы военного округа… — Знаю. Эта информация ушла к вам от меня. Приводите немедленно полк в боевую готовность. Ждите дальнейших указаний. Что еще? — Товарищ полковник, на корпусные аэродромы садятся истребители фронтовой авиации. Многие машины повреждены, есть раненые… — Экипажи опросить, оказать медпомощь, накормить, устроить. Результаты доложить. — Есть!

10.00 22 июня 1941 года, воскресенье. Аэродром Боровское, Смоленщина Что-то фатальное, подстегнутое спешкой, чувствовалось в аэродромном воздухе. Торопливость приготовлений, нервное напряжение, повышенная скорость движения в окрестностях летного поля, сосредоточенность персонала свидетельствовали об одном — случилось нечто необычайное. Даже гул авиационных моторов, такой привычный для слуха жителей военного городка, обрел новые обертоны — злые, надрывные, мощные, не стихающие. Поршневой хор гудел потревоженным ульем. Начальству еще не все до конца ясно, чего-то оно еще недопонимает и чем-то там не владеет, чтобы сделать выводы, а сарафанному радио уже известно: — Война, брат, нечего тут и гадать! — Снова германец с ума сошел! — Ох, накостыляем же мы им! — Точно, научим онучи мотать покруче. — Смотрите, чтоб только самим углей в штаны не насыпали… Техники в это утро оставили привычную свою степенность и вокруг самолетов сновали бегом, через три ступеньки взлетали по стремянкам и одним прыжком соскакивали вниз, держа гаечные ключи в зубах. Иногда они сталкивались друг с другом и, безадресно матюкаясь, разлетались дальше по своему делу. Копытя дерн, по зеленой траве стоянок волокли черные восьмидесятикилограммовые стартовые баллоны со сжатым воздухом. Бензозаправщики один за другим подруливали к самолетам, и змеистые шланги ныряли в горловины бездонных баков. Звенели и рокотали патронные ленты, заправленные в пулеметные гнезда на борту бомберов. Клацали замки-дзусы, фиксируя капоты на горячих, прогретых моторах. Под сапогами спецов гулко гремели самолетные крылья. Турели легко, как по маслу, вертели стволами скорострелок. С грузовиков по дощатым аппарелям скатывали авиабомбы в обшивке из желтого штакетника. Путы разбивались, и на траву в ряд ложились черные тела стокилограммовых фугасок. ФАБы подводили в бомболюки жужжащими лебедками или бережно подавали «дуру» на руках вчетвером. Бомбардировщики были окружены кипением работы — привычной, но слишком уж сноровистой, как под секундомер. Каждый, занятый своим, не отвлекался от сути приготовлений и чувствовал: это боевой вылет. Это — война. То дело, к которому их готовили всю службу: учили, кормили, поили, одевали, обували, платили, тренировали, доверяли... Страна, сошная-лапотная, давно не едавшая досыта, вкладывала в авиацию все самое лучшее, что могла оторвать от своих ресурсов: мощь науки, КБ и заводов, дорогие материалы, за золото купленные технологии

217

*** Прощание с Нижней Пёшей прошло без причитаний. Призывников в армию провожали празднично, под угощение, под напутственные речи и гармонные рулады, бродившие по селу до третьих петухов. Утром новобранцы сгуртовались на спуске к реке,

12.30 22 июня 1941 года, воскресенье. Аэродром Боровское, Смоленщина Митинг — святое дело. Без него уже никуда: привычка к напутственному толковищу откована годами и человеческой потребностью общения перед лицом грядущих испытаний. В царское время — с молебном и хоругвями, в советское — с зажигательными речами и знаменами… На войну собирались с чувством, с толком, с расстановочкой, разглаживая морщинки и перевязывая узелки. Не с кондачка… Полк построили поэкипажно, коробками летно-подъемного и летно-технического состава. Смотрелось жиденько. Негусто еще людей в 207-м бомбардировочном. Подогнали полуторку, уронили борта, прислонили стремянку: трибуна. На нее поднялись «святые отцы»: командир полка подполковник Титов, начштаба майор Павлов, комиссар, начальники служб, особист,

или Лебединый дух

куда приставал бот. В чинной толпе сельчан сновали пацанье и собаки, осатанело возбужденные необычайным переполохом. Матери плакали уже без слез, машинально поднося к глазам углы нарядных платов. Отцы и деды, наговорившись про службу вчера, обтирали бока рыбачьим разговорам. Новобранцы все еще чувствовали себя в центре внимания, виновниками торжества, этого несколько нервного праздника, но уже чуть тяготились надрывными сценами расставанья. «У нас что, кто-то помер? Бросьте, мама, я буду писать!» Мужское начало брало верх над ребячьими переживаниями: так устроена жизнь, и нечего тут мазать кашу по белому столу! В некоторых головах еще гулял хмель, побрякивали тайком стаканчики, женщины неодобрительно порыкивали на «негожих». Порой просыпалась гармошка, пытаясь то затеять перепляс на прощанье, то взвинтить тяжелую тему солдатской погибели в чужом краю. Но минута расставания близилась, и каждый переживал ее по своему разумению и настроению. Девушки, притулившись к крутым плечам парней, шмыгали носами, учась по-бабьи оплакивать разлуку. Ребята чувств открыто не проявляли и помыслами были уже в дороге, двигаясь навстречу неизвестности. Она не пугала их, привыкших к нерайским условиям быта и тяжелому труду, в котором они выросли. Холода и мошка их не брали, работа в руках горела, здоровье цвело молодой силой… Думалось им: чего бояться армии, если к порядку и субординации приучены, ружье в руках, как родное, трудности — семечки, пуля — дура, а штык — молодец… Так что кормят в армии в общем-то ни за что. Благодать! Парни уезжали из дому, пожалуй, навсегда. В последние годы мало кто возвращался на село, многие находили себя в городе, на фабрике или заводе, рабочие руки требовались везде в стране, качающей мускулатуру промышленности. Подошел бот, мягко постукивающий двигателем. На борт взбирались ловко, подхватывая и метая в воздух котомки с домашними припасами. Изредка вспыхивала истерическая суета, кто-то впопыхах, забежав в самую воду, совал наверх иконки и обереги, газетные свертки с утренними пирогами, их тут же разворачивали, разбирали и весело, крупно, азартно откусывая, жевали за компанию, без голода, на виду у всех. Для сельчан это выглядело умилительно и успокаивающе: вот славные ребята, храни вас Господь… Бот зачастил цилиндрами, полоска воды прорезалась меж бортом и желтым берегом, полным домов, людей, карбасов и лодок. Пёша махала своим кровиночкам белым платком… Парни прикончили пироги, навертели папиросок и примолкли в думах… Ехал пароходиком к морю и Алексей. На палубу успели заскочить брат Андрюха да подружка Шура. Теперь они сидели рядом. Когда улеглась на боте взвинченная суматоха прощания, установилась спокойная атмосфера пути, Калинин даже чуть пожалел, что расставание с родными, такими близкими ему людьми затягивается. Говорить было уже особо не о чем. Теперь больше молчали, все было переговорено-перетерто. Они и так, без слов, ощущали теплую кровную связь друг с другом, с рекой, с малой отчиной, низкими пёшскими берегами, плывущими назад, в невозвратное прошлое…

«А.А.Ка…»

или Лебединый дух

«А.А.Ка…»

218

и многое из того, в чем Россия отказывала своему народу. Второй сорт в авиации не признаваем ни в чем, в том числе и в кадрах, которые тщательно просеивали, провеивали и протрясали. В избранных авиацией оставались штучные ребята. И они свое дело знали назубок, на совесть. Боевой вылет! Вершина всех усилий, пик готовности к испытаниям военной удачи. 207й дальнебомбардировочный авиаполк подполковника Титова за последний год выходил на боевой курс неоднократно. Полк считался молодым, но экипажи в нем — матерые: облетаны, обстреляны, сплочены потерями и победами. Экипаж к экипажу: люди притерты на земле и в воздухе, дружны семьями, бывали в огне и закалены испытаниями, молодежь тянется за старшими. Кулак! И едва поступит приказ, 207-й поднимется в небо в полной готовности… С шести часов утра мается бездельем полк. Четыре часа подряд никакой информации, кроме уже слышанного не раз: ждите, приказ будет. А там, на западе, происходит что-то, неотвратимо меняющее привычный мир, и имя тому — война… Эхом своим докатилась она и до смоленских аэродромов. Скрипко с самого утра не снимал руки с телефонной трубки. Ухо уже об нее отмял — бесконечные звонки, доклады, распоряжения, указания. Все, кроме главного: что делать? — Полковник Скрипко, главное управление ВВС ставит вам боевую задачу. Всеми силами корпуса уничтожать скопления войск противника на сувалковском выступе, в районах Сувалки, Прасныш. Вылетать по готовности. Действовать мелкими группами. Командующий ВВС Западного фронта уточнит эту задачу… Пока командир корпуса пытался осмыслить приказ, Москва вновь вышла на связь. Звонил сам начальник Главупра ВВС РККА генерал Жигарев. Деталей он не прояснил, зато был щедр на эмоции: — Как можно дольше задержите продвижение немецких мотомехколонн. Танки идут прямо по шоссе, не встречая сопротивления наших войск. Их в глубине обороны попросту нет! Выбомбите их к чертовой матери! Действуйте со всей решительностью! — Товарищ генерал, дальние бомбардировщики не приспособлены для действий днем с малых высот. Штурмовка войск — не наш профиль. Дайте истребительное прикрытие, иначе зря потеряем людей и технику. — Связи с Минском не имею. Выполняйте поставленную задачу. Трубка дала сигналы отбоя. До Москвы далеко, до Бога высоко. А приказ в такой горячке не отменят. Если ничего не придумать с прикрытием, то вылет на боевое задание будет равносилен расстрелу. Бомбардировщики смогут защищаться только теоретически. От мессершмитов им не отбиться. Снимут, смахнут, как косой. На стол легла телеграмма из Минска от командующего ВВС Западного фронта. «Уничтожать мотомехвойска противника в районах: Сувалки, Сейны, Августов, Квитемотис и Седлец, Янов, Луков…» И никаких данных о наших войсках в районе целей. Вылететь, разведать на ходу, оперативно оценить наземную и воздушную обстановку, пробомбить наиболее крупные и опасные цели. Ни словечка о прикрытии «маленькими». Все говорило о тревожной и нервозной обстановке, усугубленной неразберихой. Когда подошли подтверждения штаба фронта на корпусные заявки по пролету полков дальников и на маршрут полета, Скрипко снова лично вызвонил Копца. — Товарищ генерал, нам необходима защита истребителей. Иначе нас перехватят на пути к цели, и мы понесем бессмысленные потери. Я не имею права… — Вы думаете воевать? Или отсиживаетесь там? — Товарищ генерал, без поддержки истребителей… — Истребителями прикрыть не можем! Нет у меня больше истребителей, понимаете, нет! Гудки отбоя. «Нет и надо» — лозунг дня? Заколодило! — Боевой вылет! Срочно передайте приказ по полкам. Дежурный, машину…

219

*** Лебединый дух был полон беспокойства. Перепархивал по отсеку стрелка-радиста, осваивался на борту, ища удобное место, штатным расписанием не предусмотренное. Устроился на шнуре антенны: и видно, и слышно, и все под рукой. Так и летал, привыкая к роли пассажира-охранителя да и к авиационной жизни вообще. В питании лебединый дух не нуждался, в обмундировке — тоже: белая малица из палого лебединого пера и пуха непробиваема на лютых ветрах высоты. Знай отмахивается дух от ледышек, срывающихся с обметанной коркой кромки крыла в сырых облаках, да любуется вольтовой дугой, дрожащей на стволе пулемета, когда машина вдруг врубается винтами в непокой грозовых фронтов. Величественные и грозные виды открываются тундровому жителю с летящего бомбардировщика… Лебединому духу, привыкшему к простой и понятной жизни птиц, все было тут внове. Как люди общаются, как работают, как отдыхают, как грустят и радуются, как ссорятся и мирятся, как едят и одеваются, как делают то, на что здравомыслящий человек тундры ни за что не пойдет. Ну как, скажите, можно запихать в мешок большую тряпку с веревками и со всем этим добром беззаветно сигануть с километровой высоты? Или забиться в долгую металлическую бочку с хрупкими неподвижными крыльями, быстро-быстро разбежаться, подмяв под себя беспутных духов воздуха, и аргишить на них неведомо куда на огромной высоте и час, и два, и полдня порой кряду, чтобы вернуться точно туда же, откуда вылетел? Мыслимо ли это? Они что, облака так выпасают? Так что толку от их тучности — одна вода да мгла. А что если ветрам захочется пошутить? И все! Несутся вниз люди, в гробовину закованные, тщатся выбраться из падающей машины, а ее и бросает, и вертит, и ломает, и все что угодно! И вот они, как осенние лохи в колхозной бочке, — попались… Громых-бах-бух-бздынь-крак-бак-пак! Совсем приехали. И смотреть не на что. У командира ноги вошли в плечи. У правого летчика приборная доска торчит из спины. Штурман весь изжеван, как кровавая тряпка. Радисту голову в лепешку раздавило. Воздушному стрелку сломало ногу, и острие кости — в сердце, готов. А борттехник вылетел при ударе, как стрела из лука, и так хлопнулся в елку, будто спорил, кто крепче: дерево или человек. Победила елка. Ну не глупость ли? В совсем безголовых чудесах упражняется авиация. Каково, умно ли бросать на землю в белые круги тяжелые железа с дымным порохом? Или дырявить из прожорливого

13.40 22 июня 1941 года, воскресенье. Аэродром Боровское, Смоленщина — Боевой вылет! — По местам! — Читаем карту! — От винтов! Экипаж замуровался в бомбере. Команда отбежала к трепещущему хвосту, пятилась под бешеным ветром винтов в глубь капонира. Техник выдернул из-под наката массивных колес металлические «башмаки». Бомбер чуть стронулся, освободившись для хода по грунту на своих троих. Командир корабля накатил фонарь кабины и открыл форточку уф, жарко, хреново взлетать, воздух в такое пекло разрежен, вот поутру бы, а тут загрузка по самые брови! Подцепил глазом нетерпеливую пляску флажков в руках стартового «махалы»: машину торопили, приглашая подняться в воздух. — Вам — взлет! — Дава-давай! — Пошел, родимец-проходимец! — Поехали, ребята! «Спаси, сохрани и помилуй! Аминь…» Шарики секторов газа накрыла сильная ладонь, сжала, толкая вперед, в горячие цилиндры орущих моторов адскую рабочую смесь, будила свирепую силу самолета. Шевеля рулями, он медленно развернулся, целя носом на осевую линию взлетного поля. Сзади подруливали остальные машины звена, отягощенные полным бомбовым грузом. Командир оглянулся, захлопнул фонарь-«моссельпром», получивший прозвище от летунов-москвичей за схожесть с модерновым зданием одной конторы в столице. Взгляд вокруг, перед собой, скороговорочкой, взахлеб прием докладов экипажа. Все! Двигаем… Вывел моторы на взлетный режим и послал самолет в тяжелый разгон против ветра… Мальчик лет девяти стоял и смотрел на летное поле, которое привык видеть в разных ипостасях с тех самых пор, когда начал помнить себя. На аэродроме всегда было шумно, оживленно и подчинено определенным закономерностям. Их логика была мальчику непонятна, жизнь воздушной гавани он принимал бесхитростно, просто — как должное. Он знал, что самолет, прокатившись по прямой, поднимается в воздух и вскоре тает в дымке горизонта, распуская за собой прозрачно-черноватый шлейф натужного выхлопа. Самолеты всегда тяжело, угарно дышали на взлете, видно, грузили их не жалеючи. Потом машина, превратившись в черточку с неразличимым уже килем, ныряла в кисель облаков и исчезала за ними. На аэродроме всегда что-то делали. Ездили, спешили, тащили, брызгали голубыми искрами сварки, ширкали пилами по металлу, колотили, строгали, грузили, заливали, ползали по самолетам, ходили от стоянки к стоянке, курили в сторонке, звенели ключами, строчили в большие записные книжки, окованные металлом обложек, запускали моторы, протирали, красили, мыли, снаряжали, подвешивали, копошились в темных чревах, подсвечивая желтым огоньком фонарей, вытаскивали и вкладывали обратно насекомоподобные черева бомбардировщиков… Узнать эту многодельную жизнь поближе всегда мешал часовой в шинели и с винтовкой. У него — приказ, и даже детям командиров было нечего делать на горячем пятачке полка бомберов. От безделья часовой затевал пустую болтовню с пацанчиком, но на аэродром не пускал: маленьким не положено, опасно! Из этого мира

или Лебединый дух

ружья тряпочный купол, который волочит по небу еще какой-нибудь полоротый облачный пастух? Ко многим странностям привыкал лебединый дух, относясь к ним как к должному и неизбежному. Увидеть и оценить крылатую профессию своего подопечного в целом, в масштабе, во всей сложности целей и задач он не умел. Да и не стремился. Хватало для рядового духахранителя и других забот. И Алешка спокойно ходил пешком по небесам…

«А.А.Ка…»

или Лебединый дух

«А.А.Ка…»

220

залетный гость из вышестоящих инстанций... Вынесли знамя. Пламенело оно кумачом и золотом букв, едва шевелило кистями на слабом ветерке. Слушали речь, проникаясь должными чувствами и пытаясь осознать, угадать судьбу. Оратор рубил фразы, ковал кулаком воздух, картинно поворачиваясь корпусом вправо-влево: «…разбойничье нападение… Никакой пощады фашистским варварам — врагам человечества… Родина в опасности… Ударим со всей силой, сметем с лица земли…» Слова ненависти вбивались в сознание людей. И они, стоявшие в строю, понимали: пришел их звездный час, подошла та работа, к которой их готовили долгие годы, и теперь надо сделать ее так, чтобы оправдать надежды Родины. Чувство общности, слитности овладевало стоящими в строю, они косили глазами друг на друга, ощущая небывалый подъем и энергию, желание действовать немедленно. В этот полдень люди полка как-то по-особому сильно ощутили себя мощной боевой единицей, способной поднять горы и воткнуть их вершинами в землю. Страхи и опасения были закручены в тиски отваги. Чувство локтя и разрушительная мощь бомберов поднимали на высоту человеческого духа. Родина обратилась к ним с просьбой о помощи, и совершить подвиг любой ценой стало внутренней жгучей потребностью каждого… Вперед выступил командир, поставил задачу разбить колонны немецкой бронетехники. «Группу поведу сам. На корабль!» И первым спрыгнул с грузовика-трибуны. Коробки строя цвета хаки и индиго рассыпались. Люди побежали к самолетам. Знамя понесли в штаб. Полк впервые пропустил урочный час обеда…

221

Дальние бомбардировщики идут к цели. Назад вернутся единицы. А может быть, и никто... 22 июня 1941 года

*** Лебединый дух сидел в тени. Несмотря на вечернюю пору, ему было нестерпимо жарко и душно. Но ничего, кроме своей волшебной малицы, носить он не умел и не желал. Хэхэ-хранитель ждал, терпеливо пропуская минутки сквозь пальцы, катая в колобки тягучие часы. Алешка хлопотал у самолета вместе с членами экипажа и технарями. Потрескивали остывающие после работы моторы. Травинки сохли на теплых ступицах колес. На промасленной тряпице тускло поблескивал инструмент. Бомбер честно отработал задание, успешно разгрузился, получив с земли несколько железных оплеух, и теперь покорно высился на своей стоянке, распространяя вокруг запах бензина и жженого лака. Люди терпеливо осматривали машину, выискивая повреждения, прикидывая, чего стоил самолету этот рискованный вылет, первый боевой вылет войны. Гнездо полка было полным. С задания вернулись все. Над Меркансом летчикамдальникам 207-го крупно повезло, что выяснилось в последующем сравнении. В 15.40, успешно и точно отработав по цели у Мерканса с тысячи метров, разгрузились над колонной у Лептунов, проштурмовали пулеметами. При бомбардировке немецких мотоколонн и на обратном пути потерь не имели, хотя огонь зенитной артиллерии и атаки мессершмитов едва не открыли полковой мартиролог. На родной аэродром возвращались без строя. Позвенно и поодиночке. На аэродромном кругу не елозили, садились резко, с прямой, налегая на ветер и быстро заруливали. Несмотря на удачный вылет, экипажи выглядели подавленно. Знали, чувствовали, что сегодня всем им несказанно пофартило и такой бедовый номерок в военной лотерее вытащить вторично доведется далеко не каждому. Летчики были хмуры, раздражены, собравшись с духом, шли на доклад, готовясь высказать и все нелицеприятное отцамкомандирам. Не в себе же кипяток держать… Тихоходные бомберы под атаками «тощих», и трассами малокалиберной зенитки сегодня спасло только чудо. Другого объяснения никто не находил. Но и счастливое это избавление воспринимали как грозное предупреждение: не подставляйтесь, не лезьте дуром — смахнут, как дохлых мух, кучей. Лебединый дух пытался разговорить опустошенную вылетом машину, обнаружив в этой железной породе некое подобие души. Бомбер отвечал неохотно, через силу. Что ему эта пустая болтовня, когда будущее определилось беспощадно ясно и так скверно. Жизни оставались считанные дни. При всей романтичности летного дела самолет опирался на воздух, а среда эта весьма переменчива: перестаешь напирать на нее, и она тебя предает. Бомбер всегда начеку. Вернулись разрозненные, вне строя самолеты 96-го полка, называемого в 207-м братским. Многие машины избиты, изувечены осколками зенитных снарядов, пропороты кривыми строчками пулеметных очередей, светятся, как сито. Ребята привезли с собой на борту убитых и раненых. Санитарный автобус метался, не в силах справиться с работой. Подогнали грузовики и убитых грузили в кузова. Неживые лица, безучастные к хмурой суете скорбной работы, белели в густеющих сумерках. Женщины заходились в крике, узнавая своих. Это было непереносимее всего в тот страшный вечер боевого дня… Некоторые самолеты из-за повреждений не могли вырулить на стоянку. Их при нехватке тягачей растаскивали тракторами, наваливались солдатской силушкой — с покриком, на «ух», с «Дубинушкой»… На стоянках 96-го полка десять мест к вечеру боевого дня так и остались пустыми. Крылатые машины на базу не вернулись. Они взлетели и ушли. В небытие, навсегда…

или Лебединый дух

словно слепо потрогала каждого из близ оказавшихся, ощупала человеческие лица и тела, запоминая всех свидетелей несчастья. Теперь у края леса на выгоревшем эллипсе травы стояла белесая взвесь. Самолеты ударной группы удалялись ровным строем, освещенные солнцем заполудня. Два полка ушли в свой первый боевой вылет такой долгой войны. Первый день — первая кровь.

«А.А.Ка…»

или Лебединый дух

«А.А.Ка…»

224

приходил домой отец, порой много рассказывал об авиации, о какой десять лет назад только мечтали и в которую верили с большим трудом. Словесными красками разрисовывал земные картины, открывающиеся взгляду с высоты птичьего полета. Но все эти богатые побасенки и описательные картины, захватывающие дух, были ничуть не реальнее, чем бублики, нарисованные на вывеске хлебной лавки… Мальчик стоял и смотрел на летное поле, по которому, удаляясь, полз бомбардировщик, распластавший тяжелые крылья. Машина, беременная тонной бомб, натужно, жалобно стенала моторами, выведенными на взлетный режим. За винтами выросли струи пыли и, как живые, потекли, расплываясь в огромные клубы, сносимые ветром на опустевшие стоянки. Возмущенный песчаный прах на несколько секунд скрыл самолет. Он показался из пыльной взвеси уже бегущим с поднятым хвостом ровно, как по туго натянутой ниточке. Узкий просвет возник и начал расти между крутящимися колесами шасси и оставленной в покое землей. Бомбардировщик поднимался тяжело, нехотя, волоча за собой расплывающиеся дорожки выхлопной гари. Тронутые слабым ветром, они показывали угол подъема машины, предусмотрительную горизонталь выравнивания и набора скорости. Потом воздух за самолетом стал прозрачным, и он лег в беззвучный разворот, отправляясь на круг ожидания. Грузные ДБ-3ф выруливали на исполнительный старт, взлетали один за другим. Полк отправлялся на боевое задание. Начальник штаба майор Павлов, расставшись с отполированной телефонной трубкой, сделал запись в журнале общего учета боевых вылетов 207-го ДБАП. С нее началась короткая бомбардировочная баллада дальников, лебединая песнь жертвенных героев, решивших судьбу России в первые дни войны. Они были первыми, кто, получая шквал ударов и страшных увечий, послал врага в качественный нокдаун на направлениях главных танковых ударов… Головная машина уже описала полный круг. В хвост ей блинчиком пристраивались ведомые экипажи звена. Правому бомберу сделать это было полегче, а левый долго канителился, балансируя на рулях и газах. Пылевые строчки, словно пороховые, вспухали на полосе, обозначая взлет следующего двухмоторника. Вслед за бомбардировщиком командира 207-го полка Титова пошли в воздух машины капитана Козлова, старших лейтенантов Кошелькова, Мултеновского, Чистякова и другие. А в 96-м полку при отсутствии комполка Мельникова (добирался из отпуска) боевой вылет возглавил майор Слепухов. Его группа направлялась в район Сейны — Сувалки — Августов — Квитемотис… Механизм взлета работал с четкой ритмичностью, отшлифованной непрерывными упражнениями. От слаженности их выполнения зависел конечный результат — успех боевого вылета. Отполировывали все, не жалея кнутов и пряников на разборе полетов: о мелочь споткнуться можно и на ровном месте. Предпоследний в вылетающей группе самолет оторвался на самой границе полосы, убирая шасси, прошел над торцом и вдруг начал с креном сыпаться вниз, набирая угол падения. ДБ3ф столкнулся с землей буднично и беззвучно, как легкая игрушка, брошенная в пыль. Из клубов праха выметнулся торчком отломленный хвост, закувыркались оторванные крылья, раскореженный металл покатился по лесной опушке. Черный, антрацитовый дым, пробитый быстрым рыжим огнем, округлыми шапками с пепельно-серым верхом поднялся над местом мгновенной трагедии. Сквозь расстояние донесся глухой, рассыпчатый звук удара. Завыла пожарная машина, вслед ей помчался санитарный автобус. Последний самолет скользнул над бедой собрата и хладнокровно ушел в левый разворот, целя в хвост уходящей колонны бомбардировщиков. Посадочное «Т» начали перекладывать в крест. Резкий треск, словно нещадно рвали толстый брезент, раздался над пылающими обломками. Горели многометровые пулеметные ленты, разнося бестолковый салют над погибшим экипажем. К месту катастрофы бежали люди, надеясь еще кого-то спасти. Чудеса на свете изредка происходят: и Господь наш босиком по водам хаживал. Наперерез бегущим вывернулся «зисок». Кто-то с подножки махал руками, останавливая спешащих на помощь: в огне остался полный боезапас. Патроны — мелочь, хлопушка, пугач, петарды. Не все еще поняли в чем дело, когда погребальный костер над разбитым самолетом взорвался оглушительно и мощно, разогнав кольцо дыма и уплотненного воздуха. Взрывная волна шибанула плотно, хватко,

225

Бомбардировщики готовят к боевому вылету. 23 июня 1941 года. Аэродром Боровское, Смоленщина

День второй 06.00 23 июня 1941 года, понедельник. Аэродром Боровское, Смоленщина Разговор по телефону с комдивом-42 шел тяжело. Груз задачи, спускаемой сверху, с высот военных титанов, на командира полка бомбардировщиков давил так, что ножки стула гнулись и трещали. Счастливо обошедшийся первый день войны ставил 207-й полк в щекотливое положение везунчика посреди общего разора огромных потерь. Ни одной царапины в день катастрофического разгрома приграничных аэродромов всего фронта, наземного расстрела истребительных сил. Успешное возвращение на базу на фоне небывалых пробоин в строю соседних полков авиакорпуса. Долго ли позавидовать… Неразбериха и дезорганизация первого дня войны уступали место другой крайности: эмоции брали верх над здравым смыслом. Бестолковщина броуновского движения прекратилась, но задача на предстоящие дни обрисовывалась убийственная. Выполняли ее всеми наличными силами, бросая в дело и воздушные линкоры, и летучие щепки. Уничтожать танки, останавливать мотомеханизированные колонны немцев, заклинить к едрене фене эту махину, прущую в глубь страны с невероятной скоростью бронированного секача — по полста верст в сутки! Погубить авиаполк — дело немудрящее, только слово сказать. И подполковник Титов слова эти, клокочущие в телефонной трубке, слушал стоя: — Вы намерены воевать или нет?! Вы там что, уже манатки собираете? Драп нарезаете? — Товарищ комдив, мои люди рвутся в бой. Вчера они видели все свои глазами. Они военные люди и понимают, что никто за них работу не сделает. Причина одна: матчасть не

или Лебединый дух

готова. Несколько машин в мелком ремонте на стоянках. Но самое главное — бомбардировщики не приспособлены для действий с малых высот в дневное время. Потери у соседей в основном от истребителей. Атакуют сзади-снизу, из «мертвой зоны». Наповал рубят, как спички горят экипажи! — Ты чего мне на соседей киваешь? Думаешь, я не знаю, что у меня в дивизии делается?! Чужими руками из огня каштаны собрался таскать? — Това… — А маневр, а огонь, а смекалка? Ты не на табурет, ты на полк посажен, подполковник! Борисенко гневался и был намерен добиться своего любой ценой: его приказ — закон. На этом все держится. Дай слабину, немцы к Уралу завтра с песнями подъедут. Ело-глодало заживо и другое: вчера он сам подставился под такую оплеуху, что и сегодня, после бессонной ночи, вспоминать тошно. Когда во время взлета в 96-м полку упала и взорвалась на ФАБ-1000 одна из машин, он, комдив, по всем правилам мирного времени остановил вылет экипажей, доложил в корпус о происшествии и просил выслать аварийную комиссию. В ответ ему вставили такую клизму на ведро касторки с патефонными иголками, что в жар стыда бросает до сих пор. Выдрал его Скрипко, как пацана. И поделом! Все, кончились бирюльки тихих дней. Думать и поступать надо совсем по-другому, воевать надо, бить немца надо! Сама человеческая жизнь обретает иную цену: невысокую, но действенную, жертвенную. Второй закон диалектики материализма: количество переходит в качество. Таково правило этой войны, и кто не понял его с первого часа беды, тот просто подлец, трус, блеющее ничтожество. Другого механизма противостоянию немцам пока нет и когда будет — неизвестно. Надеяться на грядущее нечего: все стоит на краю пропасти, и высший смысл выпавших тебе коротких лет жизни — спасти ту землю, которую ты называешь Родиной. Любой ценой, любой… И ее платили. Надо было платить. Другого не было дано. — Товарищ комдив, посылать группы без усиления обороны нижней полусферы бессмысленно. Сожгут на корню, как в тире. Я водил группу и знаю, о чем говорю. Истребительного прикрытия, понимаю, так же нет и не будет? — Не умничай там! Тебя воевать поставили, а не хитрованить. — Михаил Харлампиевич, — гнул свое Титов, как бы по служебному тет-а-тету съехав на личное обращение, — я уже докладывал вам о ремонте поврежденных машин. Разрешите оборудовать на самолетах дополнительные огневые точки. С инженерной службой согласовано, технические возможности есть. Эффективность ударов полка гарантирую. Будем работать малой кровью. Трубка молчала. Комдив Борисенко не впервые в жизни поворачивался между молотом и наковальней… Трубка молчала. Соломоново решение дается трудно: и темя не железное, и время не резиновое. И немец ждать не станет… Трубка молчала. Титов — весь на нервах — стискивал зубы и ждал, понимая: сейчас решится многое. Молчание выдавало внутреннюю борьбу на том конце провода. Приказ — палка о двух концах… Трубка безмолвствовала целую вечность. Потом комдив, казалось недовольно, буркнул: — Делай. Даю сутки. Но, если что, будь готов идти на Сувалки, могу побеспокоить. А с двадцать четвертого, Титов, работаешь всем полком без продыха. Убыль экипажей и матчасти будешь восполнять за счет 96-го полка. Часть сил тебе передадут уже завтра. И больше никаких зигзагов! Трубка хрюкнула и вновь замолчала. Судьба смилостивилась на сутки, заменив верный расстрел подобием дуэли. Борисенко не стал откровенничать по телефону о главном, что случилось ранним утром этого дня и почему он вдруг оказался так щедр, отпустив целые сутки на сколачивание сил полка. Штаб ВВС Западного фронта резко ослабил давление, находясь в кратковременном замешательстве по внутреннему ЧП, в котором погиб один человек. И человеком этим был не кто-нибудь, а командующий ВВС Западного фронта генерал-майор Копец.

«А.А.Ка…»

или Лебединый дух

«А.А.Ка…»

228

В осиротевших капонирах похоронно сворачивали моторные чехлы. Технари с гаснущей надеждой смотрели в закат. Чуда не происходило… Последними с окраины аэродрома ушли женщины: утром — жена, к вечеру — вдова. Проклятая война… Мальчик уже спал, когда домой вернулся его отец, хмурый и усталый человек, совершивший невозможное. Механически выпил рюмку водки, без вкуса поужинал, не замечая вопросительных взглядов жены, кружившей по комнате на взводе. Долго чаевничал, опорожняя стакан за стаканом. После сидел молча, подпершись кулаком и упершись глазами в ситцевую скатерку с полевыми веселыми цветами. Жена наконец решилась, спросила сквозь тихие слезы: — Что же будет? Коля, что происходит? Мужчина сжал кулаки, ударил по колену: — Они еще пожалеют. Ох, пожалеют! Бить их станем, как псов поганых. В клочья! И, не сдержавшись, грохнул по столу. Посуда испуганно задребезжала, салфетка листом слетела на пол. Женщина заплакала в голос… Лебединый дух был, как всегда, спокоен, тих, умиротворен. Казарма дрыхла без задних ног, умотавшись за день до бесчувствия, и спала без снов. Только иногда посреди разнобойного храпа и кашля вдруг слышался тонкий, скулящий вскрик. Кудлатая голова подымалась на подушке, осоловело смотрела на лампочку над дверями и падала обратно в кошмары, где все еще горел и коптил боевой день с его ожиданиями и уже случившимся. Усевшись на спинку солдатской кровати, лебединый дух гонял комариков над Алешкиным изголовьем. Пусть поспит мальчишка. Через часик его надо толкнуть, ведь он собирался помочь техникам на стоянке. Обещал и должен сделать. Пусть пока поспит. Тревоги людей и самолетов лебединому духу были не очень понятны. Мироздание он ощущал совершенно иначе и трагедии с человеческой остротой воспринимать не мог. Понимал лишь одно: жизнь Алешки Калинина сегодня сильно усложнилась, и теперь за парнем глаз да глаз нужен.

229

230

или Лебединый дух

Стрелок-радист экипажа дальнего бомбардировщика ДБ-3ф старший сержант Алексей Александрович Калинин, флагманский стрелок-радист 4-й эскадрильи 207-го ДБАП 42-й ДБАД 3-го БАК ДБА (27.01.1919 — 26.06.1941)

«А.А.Ка…»

или Лебединый дух

«А.А.Ка…»

Командир экипажа дальнего бомбардировщика ДБ-3ф капитан Николай Францевич Гастелло, командир 4-й эскадрильи 207-го ДБАП 42-й ДБАД 3-го БАК ДБА (06.05.1907 — 26.06.1941)

231

Штурман экипажа дальнего бомбардировщика ДБ-3ф лейтенант Анатолий Акимович Бурденюк, флаг-штурман 4-й эскадрильи 207-го ДБАП 42-й ДБАД 3-го БАК ДБА (06.05.1922 — 26.06.1941)

Люковый стрелок экипажа дальнего бомбардировщика ДБ-3ф лейтенант Григорий Николаевич Скоробогатый, адъютант 4-й эскадрильи 207-го ДБАП 42-й ДБАД 3-го БАК ДБА (08.01.1917 — 26.06.1941)

07.10 23 июня 1941 года, понедельник. Аэродром Боровское, Смоленщина

232

Калинин, освеженный кратким сном и свежей ночной водой, весь на подъеме затемно прибежал на стоянку флагманского ДБ-3ф. Перебросив через крыло большое брезентовое полотнище, при синих керосинках техники перебирали снятые с машины агрегаты. На огонек зашел комиссар полка, поговорил с мужиками, собственно, ни о чем, но люди, изнуренные бессонной ночью, ободрились. Вслед на самолетные стоянки прибыл завтрак, организованный стараниями того же комиссара. Ели наскоро, занятые думами о еще несделанном. Белый хлеб с маслом и сыром, чай с двойной порцией сахара, пшенная каша, свиной гуляш с картошкой. Про «наркомовские» под такую закусь даже никто не заикнулся: пошлятина. Вытерли губы, стряхнули крошки, взялись менять правый мотор на гастелловской машине. Ресурс его кончился, а тут по времени люфтик малый образовался. Команда порешила: меняем, тянуть не стоит. В мирное время на замену мотора отводилось штатных двое суток. Сейчас, прикинув, надеялись спроворить дело за четыре–пять часов, за ночь. — Хлопотно, конечно, но от греха подальше. Чуть что, все вопросы к нам. — Точно уж, к бабке не ходи… Видел, что в братском на взлете с машиной? — Во-во! Чистая картина. Полдень, воздух разогрет, разрежен. Ветерок слабый. Взлетать тяжело. И бомбер нагружен под завязку. Чуточная заминка с тягой и — амба: рано подорвал машину, скорости нет, завис, не удержал, свалился на крыло, всем — крышка, пишите маме письма, что хоронить некого… — Ну-к, харэ печалиться. Давай, взяли… Калинин вызвался помочь техникам, и это искреннее участие было принято. Каждая свободная пара рук на счету, а у Алешки они, кроме всего, еще и правильно воткнуты. Наземная команда и экипаж привыкли к ревностному трудолюбию стрелка-радиста, отвечающего за все, что касалось обустройства экипажа и самолетного хозяйства. Командир ценил: — Ты у нас больше всех работаешь! Что там у меня: газы, баранка, взлет-посадка. Что у штурмана? На боевом, люки открыл, бомбы бросил, люки закрыл. А что у тебя? Радиостанция, два пулемета — воздушный щит, наш ангел-хранитель. Да еще летаешь больше всех в экипаже — машина на взлете ведь первым делом хвост подымает. Ты уже в воздухе, а мы со штурманом на колесах еще по земле катимся… Шутит Николай Францевич. А Алешке — что? Приятно! Его разок похвали — он еще быстрее вертится. И все это знают. А потому и «грузят».

или Лебединый дух

— Калинин, тащи парашюты на переукладку! Один — на спину, другой — в руки, третий — в зубы! Пошел, пошел, пошел… — Алеха, откуда мусор в командирской кабине, какая свинья тут семечки лузгала? Разберись… — Калина, бегом за аварийным пайком, нето опять с сухарями останемся! Девки без шоколада скучают! — Так, сегодня на корабле — генеральная уборка, коммунистический субботник. На повестке дня борьба с лишним личным имуществом на борту. Ответственный — комсомолец Калинин. Выбрасывать без сожалений… Привезли со склада новенький М-87Б, сверили цифры на шильдике с документами: порядочек, № 87844, соответствует. Разбили тару, промыли бензинчиком, завели крюки талевки. Дирижировал всем техник Филоненко, наносил метки, отдавал распоряжения, остальные в полумраке работали по команде. Никакой самодеятельности и лишних движений. Все разложено, рассортировано, как в партитуре. Не гвоздь в сапоге меняли. Изношенное сердце самолета сошло с моторамы. На его место, в штыри, посадили новое, навесили винт, проверили балансировку. Срастили мотор с телом самолета трубками маслобензопроводки, проверили, подчистили, запустили. Ахнул стартовый воздух, натужился в глубинах мотора, тронул винт в раскрутку. Бдлуп-бдлуп-бдлуп-бах-бах-бах-бррр! Выстрелил с огнем синевато-седым дымом до самого хвоста, забрал — и заорал, запел! Мотор родился… Технари терли перепачканные смазкой руки о ветошь, белозубо светились улыбки на загорелых лицах, измазанных машинным маслом. Сделали… Гоняли табун в девятьсот пятьдесят лошадей на режимах — рысь, галоп, аллюр три креста, вслушиваясь в басовитый рев: хорош, молодцом, чисто забирает и ведет! Пришел инженер полка, в почтительном внимании чумазой промасленной публики наставил музыкальное ухо, чуток послушал и показал большой палец: годится! Капитан облетает и — порядок, в самую дырочку! А команда сделала работу на совесть. Алешка упал на свернутый брезент под голубым самолетным брюхом, успел завалиться на бок, зевнуть. И тут же уснул без надежды выдрыхнуться, как барбос в снежной колее пёшской улицы… Тем временем два капитана, два комэска по военной привычке — в ногу — шагали от полкового штаба к своим машинам. — Как домашние, Коля? — Спасибо, Саша, держатся. Собирают вещи. — Мои тоже пакуются. Эвакуация… Все стерплю, но эти женские слезы… — Люковые установки монтируете? — Ставим МВ-2. — Кого четвертым подсадить думаешь? — Пока отбоя не знаю. Ребята напирают — тигры! Знали бы, на что напрашиваются. — Место живое. «Худые» с него и начинают щипать. Так что надо брать глазастого да поворотливого. Чтоб с пулеметом работал плотно. Замешкается в атаке — пропал, всех немец зашибет. — Н-да, у него три точки огня, скорость, маневр… — Брось, Коля, достойного противника у них нет. Жечь неприкрытые бомберы — забава. Не доблесть. — Саша, о чем ты? Есть результат — и все! Остальное — пар, словеса кудрявые. Ах, воздушные разбойники, ох, небесные пираты. Кому тут шарики вкручивать… Они все сделали правильно. Нас выгнали с неба, как заигравшихся кутят. У нас в руках было все, этакая силища. Где все это? Немец идет, как турист, на людей, как на кур, охотится! О чем мы тут… — Командующего ВВС фронта Копца тоже спросили, где все и что он думает делать… — Ну и?... — А, говорит, стреляться буду.

«А.А.Ка…»

или Лебединый дух

«А.А.Ка…»

За десять минут до гибели он посадил свой И-16, облетев линию боевого соприкосновения. Скорость истребителя позволила генералу за полтора часа облететь тысячекилометровое пространство и увидеть небывалую, ужасающую катастрофу в полном ее объеме. Везде одно и то же: по дорогам — большим и малым — беспрепятственно двигались колонны немецкой техники, стремительно заполоняя территорию. Они шли свободно, походным маршем, местами даже несколько беспечно. На земле господствовали немецкая пехота, германские танки. В небе королями ходили истребители и бомбардировщики люфтваффе. Копец был единственным, кто воочию, в упор видел страшную панораму первого дня войны. Немцы расправились с ним, как со щенком, одним точным ударом. Авиации нет. Своих задач она не выполнила. Утратила господство в воздухе с первого часа и легла под бомбы. Все гнездовища разорены. Повсюду обломки полков, осколки дивизий, покинутые аэродромы в дымах и пожарах… Упреком, почти издевательски поблескивала на кителе золотая звездочка Героя. Генерал без воинства. Кто с таким считаться будет? Смерть не пугала Ивана Копца, бок о бок с ней он терся давно. Ужасней был позор, перенести который невозможно... На выстрел в кабинет вломились адъютанты. — Копец… Застрелился…

233

День третий 07.25 24 июня 1941 года, вторник. Аэродром Боровское, Смоленщина Мальчик с мамой завтракали. Отец еще ночью ушел на аэродром, оставив записку на столе: «Ж дите. Люблю. Целую. Коля». Авиагородок, едва попривыкший к напряженному ритму военной жизни, был спокоен. На летном поле шли методичные и спорые приготовления к полетам. Острота и жгучая тревога первого дня беды притупились. В семьях готовились к отъезду в глубь страны. Мальчик посмотрел в открытое окно, отставил чашку и налег на подоконник, увидев звено И-16, подходящее к аэродрому. Солнце блестело на козырьках пилотских кабин.

или Лебединый дух

Неожиданно истребители запутались в красных трассах пулеметных очередей. Стреляли счетверенные «максимы», установленные на грузовиках ЗИС-5. Красные звезды на крыльях и бортах, белые номера полкового регламента были отлично видны даже издалека. Ошибка! Это свои! Неужели зенитчики не читают знакомые силуэты? «Ишачки» — короткие, тупоносые, с характерными открытыми кабинами — знакомы даже пацанам. На аэродроме поднялась суматоха, стрельба… Обошлось. Зенитчики стреляли навскидку, и «ястребки» без урона ушли в сторону Шаталово. А если бы попали? А если бы сбили? Мама на эти вопросы ответила неопределенно. Мальчику казалось обидным, что на войне допускаются такие несправедливые вещи. Только с возрастом, сам став военным человеком, он поймет, что есть такое досадное, но объективное понятие «процент вероятных потерь», что свои по своим бьют всегда убойнее, чем по врагу, что на войне люди ошибаются очень часто. Но если зацикливаться на этих ЧП, то победы век не видать… Мальчик легко вздохнул и пошел играть. В его детском уголке был устроен настоящий аэродром с машинками и самолетами, подаренными дядями с папиной службы на день рождения. Главным действующим героем здесь всегда был бомбардировщик, принесенный дядей Сашей Масловым. Он взлетал из угла, разворачивался над комодом, четким маршрутом обходил кухню, спальню родителей и бросал бомбы на своем аэродроме в углу, изображавшем теперь капище, змеевник немецких истребителей. Взрывы — двумя пинками — разметали вражеские силы. Игрушки теперь в беспорядке валялись по всей комнате, знаменуя славную работу советского бомбардировщика. Мама ругалась, когда сын забывал наводить прежний порядок. Но такое случалось редко, ведь он рос в семье военного и был приучен к дисциплине. Мальчику не было скучно. Реалии окружающей жизни легко и безобидно ложились в канву его детских игр… Капитан Гастелло стоял на крыле своей «двойки», посматривая на часы, на небо, на работу наземников. Полк находился в боевой готовности. Дело привычное: ждали приказа на боевой вылет. Тут надо быть спокойным и готовым, чтобы, сохраняя душевное равновесие, из растительного ожидания команды перейти к активной работе. Классика, азы бомбардировщика… Ухо, привычное в рокоту авиамоторов, уловило новую ноту, завывающий аккорд с чужого нотного стана. Комэск повернул голову и в ту же секунду увидел, как из-за леса всплыл на хорошей скорости силуэт немецкого самолета. Ни с чем не спутаешь, если глаз наметан: Ju-88, бомбер-коллега в роли воздушного разведчика! Довернув на стоянки, он тут же сыпанул со всех стволов, расстреливая все, что попалось в сектор огня. Зенитные пулеметы, расставленные по периметру аэродрома, молчали, боясь повторить ошибку, случившуюся пятью минутами раньше. Успели получить тугую накачку и теперь внимательно рассматривали залетную ворону. А она, нагадив с хода, разворачивалась для повторной атаки. Пули, завывая, рикошетили от черепичных крыш военного городка, щербатили штукатурку стен. Комэск запрыгнул на спину бомбардировщика, юркнул в турель стрелка-радиста. ШКАС был в готовности: спасибо Лехе хоть за это! Пулемет легко вертанулся, поведя тонким стволом навстречу низко летящей цели. Немец снова начал стрелять, ковыряя длинными очередями самолеты, капониры, ангары, людей, разбегающихся среди вырванных пулями клоков зеленой дернины. Каков наглец! Карать его, сволоту, карать! Капитан взвел затвор, хищно приник к скорострелу, нащупал прицельным кольцом налетчика, взял упреждение на полкорпуса и сжал тангету на пистолетной рукояти пулемета. ШКАС оглушительно рыкнул, стремительно заглатывая ленту. Сверкающий шнур вылетел из ствола, чуть вильнул в воздухе, и тут «юнкерс» налетел на огненную струю. Пулеметная очередь вошла в левую консоль, раздирая крыло, пробежала до мотора, продырявила остекление кабины, перешла на правое крыло, издырявила и соскочила с него в «молоко». Немец успел заметить опасность и довернул машину, намереваясь погасить прицельным залпом. Дуэль! Турель потонула в пороховом дыму. Гастелло едва

«А.А.Ка…»

или Лебединый дух

«А.А.Ка…»

234

— Это полный копец, среди дела-то стреляться… Не-е-ет, Саша, я буду рвать их до последнего. Они у меня еще обратно в маму запросятся, сколотки. — Коля, все, что сможем, — наше. Так просто они нас не возьмут. Долго будет им икаться с наших гостинцев! — Побереги пыл для Сувалок. Завтра, похоже, отправят туда. Там и покропим кипятком. Как твои парни? — Зве-е-ери! Что ты! Рычат, клетку грызут. — Слышал, говорят, на цель будут посылать мелкими группами. — Хреновски это. Надо бы кулаком, массированно. Сообща и дядьку легче бить. — Оно, конечно, так. Ну, давай! Держи пять. Пока! Привет семье. Вечером ж дем на чай, когда еще вместе соберемся… — Будем. Бывай… Два капитана, два комэска: Николай Гастелло и Александр Маслов, командиры четвертой и третьей эскадрилий, назначенные на эти должности одним приказом № 01392 наркома обороны от 24 мая 1941 года. В полку они — ветераны, «деды». Вместе еще со времен службы в 21-й ростовской авиабригаде. Осенью 1940 года несколько эскадрилий перебросили под Великие Луки. Не разлучились и тут. Так и шли по жизнислужбе: крыло в крыло, душа в душу, сердца в обнимку… Внешне Маслов и Гастелло ничуть не схожи. Но в остальном — кремни одного набора. А лександр шел в авиацию обычным путем своего поколения. Родился в селе Андреевском Коломенского уезда Московской губернии. Учился, работал киномехаником в Коломне. Служил срочную в 10-м Туркестанском стрелковом полк у в Ленинграде. Окончил питерск ую военно-теоретическ ую школу летчиков, знаменитую «терк у», потом Вторую военшколу летчиков в Борисоглебске, к урсы командиров кораблей в Ейске. Год крутил баранк у старшим летчиком в 16-й тяжелобомбардировочной эскадрилье во Ржеве. В феврале 35-го в ростовской авиабригаде познакомился с Колей Гастелло, подружились. Разница в возрасте — месяцев шесть, а потому сошлись легко и общались на равных, без старшинства. Гастелло молчун, сдержанный в проявлении чувств, спокойный в крутых ситуациях, цепкий вниманием к деталям, временами жестко-требовательный и всегда авторитетный командир. Маслова с Гастелло роднит степенность, хотя А лександр Спиридонович несколько бравирует зву чностью своих инициалов: как же, А.С.! Участник событий в Финляндии и похода на Западную Украину и Западную Белоруссию, боевой летчик. В небе сидит прочно, эскадрилью с первых дней держит в к улаке, ребята из экипажей смотрят на него снизу вверх: наш командир! И пусть смотрят, целее буд ут. Комэски расстались. В тревожной готовности с самого рассвета ж дали вылета. Но приказ не поступал. Время тянулось, как резиновый бинт. И оторвалось… Простояли в тридцатиминутной готовности к вылету, а задача так и не поступила.

235

Немецкая мотомеханизированная колонна под Радошковичами, Белоруссия, 26 июня 1941 года

День четвертый 12.35 — 20.45 25 июня 1941 года, среда. Район Януши — Рудники, южнее Вильно, Литва. Аэродром Боровское, Смоленщина Арифметика войны проста. Даже с семью классами образования можно подсчитать сухой остаток полка, побывавшего в огне дальних рейдов. Шестнадцать минус десять равняется шести. Шестерка ДБ-3ф осталась в 207-м полку да связной У-2 штаба части. И былото негусто, а сейчас и не сказать, что пусто. Положение обязывает драться до полного изнеможения и исчерпания технических и кадровых ресурсов. Оглядывается порой Алешка Калинин вокруг и не узнает родной полк. Убыль самолетов налицо: пусто на стоянках, печаль в капонирах. Немного осталось и тех, кто прошел через

или Лебединый дух

кошмар штурмовых атак на немецкие мотобронеколонны. Изменились люди: построжели глазами, внутренне как-то подобрались, стали молчаливее, сосредоточенней, скупее на проявления чувств. Похоронный юмор вошел в оборот и не порицался: сегодня — ты, завтра — я, какая разница, если отказаться нет права, а позор страшнее самой ужасной смерти. Кто-то из стрелков эскадрильи сравнил их вылеты с русской рулеткой. С ним строго побеседовали где следует. Парень ходил, словно навек испуганный. Что делать, особый отдел корпуса в эти горячие дни не скучал, хлеб зря не ел. Черновой работы хватало: трудились так, что даже через многие десятилетия бывалые фронтовики и на последнем одре менялись в лице, услышав ножевое: оперуполномоченный особого отдела... Забрало как-то и Алеху. Бывает, находит же на людей от усталости, от хождения под лютой смертушкой, от безысходности. Перечикнуло в голове от такой ежедневной кутерьмы. Вот и провел в одном невеселом разговоре острые аналогии: — Была на посиделках в сельском клубе у нас в Нижней Пёше такая игра для молодежи. Ставили посреди зала стулья. Вокруг них под баян начинали ходить человек десять—двенадцать. Когда музыка вдруг прекращалась, нужно было сразу занять свободное сиденье. Одному места не хватало, и он — фить! — выбывал из игры. В следующий раз убирали еще один стул… И так, пока не оставались двое с одним стулом. Выигрывал самый ловкий. Он и получал приз — конфеты или кусок сахара… — Ну и к чему ты это, Алеха? — Да так, напомнило. — Держи-ка при себе, сейчас, знаешь, народ позлей стал, попадешь, неровен час, на заметку — мигом головенку откусят. Так-то… Казалось, вечные, нерушимые традиции дальнебомбардировочной авиации, такие солидные и почтенные, вдруг превратились в пустой звук, став неактуальной формальностью. Некому стало блюсти неписаные правила полкового сообщества, отутюженные служебно-бытовыми отношениями довоенного времени. В столовой, заполоненной приблудным народом из неведомых частей, перебазирующихся на Восток, садились как хотели и где хотели, наплевав на заведенный порядок: — Ребята, это наш стол. — Да в рот вам пароход, истребителям везде дорога! — Ладно, мы подождем, жрите да выметайтесь… Э, подавальщицу, друг, лучше не лапай — с ней командир БАО спит, он-то крутой кипяток, не гадь, где живешь. — Скажите пожалуйста, какие условности… А ведь хорошо тут бомбёров кормят! — Ага, друг, как на убой… — Ну почему уж «как»? — А в рыло, паразит? Сцепились — покатились — растащили: битый нос, два фингала да три тарелки в мелкие черепки. Пообедали братья по оружию… Хорошо, что бомберы стояли на боевой вылет, а то бы — гауптвахта. Дисциплина — дело святое, будь ты хоть герой-разгерой, закатают в трибунал да вкрутят винт по всей строгости военного времени. И правильно: лавину рождает кроха малая. Когда группа вернулась, на «губу» сажать было некого: экипаж драчунов не вернулся, война нашла достойное разрешение мелкого казуса… На четвертый день войны наземная обстановка для дальников ясней не стала. Задача одна: летать и давить немцев бомбовыми ударами. Без истребительного прикрытия, с малых высот, мелкими группами, невзирая на потери, любой ценой. Сначала им просто приказывали, ставя трудные задачи. Потом, глядя, как тает полковая линейка самолетов, с искренней проникновенностью поясняли очевидное, в думах уже тысячу раз перетертое в муку и в хлеба спеченное: — Ребята, на вас смотрит вся страна! Вы — ее надежда и опора сегодня. Истребителей в прикрытие нет и не будет. Я их не рожу и из газетки не слеплю. Если не остановить немцев, то таким маршем они пробьют нас, как рогатина бумажку. Сделайте все, что сможете. Родина, ваши жены и дети просят вас и требует выполнить священный долг!

«А.А.Ка…»

или Лебединый дух

«А.А.Ка…»

238

не закашлялся: паровоз! Мгновения: сейчас или никогда, так просто мы не разойдемся! Сейчас все решится… ШКАС загрохотал отчаянным рыком, высаживая в летящую смерть, прямо в ее наглую морду всю бешеную ярость, на которую был способен. Пулеметные трассы скрестились и не сошлись. «Юнкерс» опоздал на доли секунды и получил так, что отказался от атаки. Он потерял свою летучую силу и стал, снижаясь, планировать в сторону леса, из-за которого выскочил полминуты назад таким лихим чертом. Аэродром ликовал, бросал вверх пилотки и шлемы. Радовались и зенитчики, задним умом соображая, как бы достойно выйти из щекотливого положения. Их «максимы» так и остались холодны к налету. Гастелло, слегка обескураженный неожиданной победой, выбрался из турели, спрыгнул наземь. К нему из щелей с окраины летного поля бежали поздравлять. Но он отстранился, нашел глазами шалого со сна Калинина, выскочившего с належанных чехлов под самолетом, поманил пальцем. Алексей, почуяв вину, поник головой: опростоволосился, какая досада, никто же не отменил его обязанность охранять бомбардировщик огнем своего ШКАСа! Пусть даже и на земле. ПВО пусть себе стволами водит, а и самим не надо расслабляться. Комэск не стал пылить, только сдержанно сказал: — Все понял? На первый раз прощаю… Пополни боезапас, убери мусор. Развели тут... Гильзосборник за тебя дядя будет подвешивать? Да смотри там, осторожно, руки не обожги, ствол раскалился… Калинин просиял и бросился выметать гильзы. Пораженный «юнкерс» хлопнулся на колхозном поле. Экипаж выскочил из самолета, не растерявшись, ссадил с подвернувшейся подводы селянина и погнал к лесу. Группа захвата, высланная с аэродрома, не сплоховала. Стрелковое отделение из 257-го батальона аэродромного обслуживания нагнало немцев на машине. Красноармеец Жбанов, выпустив обойму из трехлинейки, убил лошадь. Она завалилась набок. Летчики скатились с телеги и нырнули в высокую рожь, затерялись в поле, надеясь ползком добраться до близкого леса. А там… Четырех гансов не упустили. Стрелки с колхозниками, вооруженными косами и дубьем, прочесали местность. Немцы сдались: пленным лучше, чем мертвым. Капитан Гастелло к полудню лавровый венок победителя повесил на гвоздь: ровно в 12.00 восемнадцать бомбардировщиков 207-го полка взлетели и взяли курс на запад. Цель — скопление мотопехоты в районе Бобрин — Пружаны. Сбитый комэском-4 бомбер к вечеру притащили трактором и бросили на окраине аэродрома: любуйтесь — трофей, навались на сувениры, славяне! Радости особой не было: полк в дневном вылете потерял десять экипажей. Сорок жизней стряхнуло наземь, как яблоки с дерева…

239

*** Лебединый дух изнемогал, стараясь изо всех своих чудесных сил. Война была сильнее. Она брала измором, беспрестанностью опасности, изобретательностью погибели, грозящей Алешке Калинину. Тундровый хэхэ всегда знал: не надо бороться с тем, что сильнее тебя, надо приспособиться. Человек бессилен перед бураном. Он роет в снегу яму и обживается

День пятый 08.30 26 июня 1941 года, четверг. Аэродром Боровское, Смоленщина Мальчик давно привык, что отец спозаранку уходит из дома на аэродром, оставляя ему на тумбочке какой-нибудь привет-гостинец. В это утро все было так же. Но сегодня мама сказала, что они срочно уезжают к бабушке Насте в Подмосковье, потому всю ночь провела в сборах и опять много плакала. Мальчик еще с вечера упаковал в настоящий солдатский «сидор» свои любимые игрушки. Остальные аккуратно расставил по полочкам — пусть дожидаются его возвращения. Когда зарядят осенние дожди, они обязательно, как всегда, вернутся домой… Мальчик еще не знал, что добираться с ближайшей станции Энгельгардовской до подмосковного Хлебниково, к родным отца, они будут почти месяц. Франц Павлович и Анастасия Семеновна встретят невестку и сына в горьких и бессильных стариковских слезах — свежим номером газеты «Правда» с Указом Президиума Верховного Совета СССР: «За образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с германским фашизмом и проявленные при этом отвагу и геройство присвоить звание Героя Советского

или Лебединый дух

в ней, пережидая буйство старухи-хад. Человек бессилен перед стужей. Он разводит огонь в очаге только для того, чтобы сварить себе еду, а спит, толсто завернувшись в оленьи постели. Уметь обернуть дурную силу в свою пользу, поладить со свирепой стихией — вот чему всегда учит тундра. Здесь, во фронтовом небе, это было бессмысленно. Жестокость выбора разваливала мир на черное и белое, на жизнь и смерть без возможности остаться в стороне. Лебединый дух был терпелив, все умел переносить, не впадая в панику. Сейчас он тихо мычал песню аргиша на дерущем ветру полета, крепче и крепче стискивая колпак стрелкового блистера, в котором крутился, как мышь в норе, его Алешка. Маленький хэхэ лицом встречал тугие, бухающие разрывы зенитных снарядов. Они шпыняли самолет в бока взрывными волнами, дырявили горячей сталью, проходили совсем рядом, бешено крутясь в легком облачке спрессованного тумана. Лебединый дух когда-то давно, еще в первый день этого людского сумасшествия, любопытства ради поймал на лету раскаленное мгновение. Думал внимательней рассмотреть этих разъяренных нылеков. Но увидел только безобразный кусочек металла с острыми зазубренными краями. И насмешливо подумал: — Са’лако пахатырской сютцювна сюдтей’! (Дурачок богатырским посвистом свистнул!) Лебединый дух еще не знал, что этот злой гнус войны может в одиночку выпить из человека всю жизнь. Он убедился в этом, когда самолет вошел в гиблое место и оттуда в небо взлетели тысячи стальных комаров, облепив бомбер плотным роем. Лебединый дух отмахивался изо всех сил, сшибая стальных кровососов сдернутым с головы сюмом. Война казалась ему страшной глупостью, которой люди почему-то занимались так серьезно и отчаянно, вместо того, чтобы заняться чем-то полезным. Слова, которые люди произносили с почтением и писали с большой буквы, оставались для него просто словами, пустыми звуками. Но именно в них была неосязаемая духом человеческая разница между вечным и сущим… Алешка Калинин, болтаясь в сквозняках фюзеляжа, шарил глазами по небу, водил ШКАСом, говорил по связи, грел озябшие пальцы, шмыгал носом. К бою он привык: бояться нет смысла, страх отнимает силы. Все в его руках, сжимающих оружие. Пулемет на воздушных колдобинах согласно кивал стволом. И бомбер летел — неуязвимый, стремительный, сильный, рассыпая позади белое лебединое перо, выбитое смертью из волшебной малицы тундрового духа.

«А.А.Ка…»

или Лебединый дух

«А.А.Ка…»

240

В другом месте — те же песни: — Товарищи, Родине нужны ваш подвиг, ваше мужество, ваша решительность и смелость, вся ваша отвага. Только так можно остановить вражескую лавину. Даже ценой собственной жизни! Благодарная Россия вас не забудет… В третьем — задушевно, по-дружески, тет-а-тет два комэска — без чинов и званий, на «ты»: — Слушай, не тряси воздух. Сядь. Сядь, я тебе говорю! Хватит, прикрути графин… Я сам ходил, сам водил, сам битый-стреляный. И еще пойду, и ты пойдешь, куда денешься? Думаешь, мне охота за здорово живешь хлопнуться? Других предложений нет: работа не виновата, она должна быть сделана. Скажет нам Родина «спасибо» или ничего не заметит, позаботится о родных, или мыкаться они будут без кормильца, это все пустые рассуждения. Наш долг — сделать все, что можно, а уж погибнуть, так с умом. Если получится. Мы военные люди, наше дело не рассуждать, а исполнять приказы. Не дают тебе истребителей, жгут тебя «мессера», думай, кипи разумом, возмущенный, изворачивайся! Нельзя же дожидаться бараньей смерти. Начнешь шаблонить, тут тебе и гроб. У дурака и смерть — обхохочешься. А Родина тут ни при чем. Вот она где, по самый обрез сзади, и спасать ее, кроме нас, некому. Это наша с тобой личная ответственность. Персональная! Это судьба, понимаешь, наша судьба. Она, как снаряд, летит и должна удариться в цель. Или славная смерть, или смерть позорная. Других вариантов нет… Выбирать будешь? — Иди к черту. Успокоил, друг закадычный. Вот так прямо за кадык и берешь… Ладно, откланиваюсь, поздно уже. Объяви домашним благодарность — шикарный ужин… Сегодня работали с самого рассвета без твердого знания обстановки, почти наощупь. Но ни один вылет не смог бы состояться впустую: густо шел немец, на каждой дороге к Минску километровые цели: колонны танков, бронетехники, грузовиков, тягачей, гужевого транспорта. Нет им никакого удержу… Отчаяние — гирями: бить их, бить без остановки и роздыха. Они в железе, но не железные. Кончится у немца завод, сломать ему боевую пружину — покатится, сверкая голой задницей, побежит в свой фатерланд… В этот день 207-й полк в десять часов утра смог поднять в воздух только два звена — шесть бомбардировщиков, которые повели капитаны Маслов и Гастелло. Вчера вечером комполка Титов назначил их командирами двух изорванных потерями эскадрилий. Это все, что осталось от авиачасти... Один из ведомых четверть часа спустя вернулся в Боровское из-за технических неполадок матчасти. Пять машин ушли к цели. Работали по Виленскому аэродрому: с первого захода серийным залпом разбили полосу, блокировав все вылеты, со второго точно положили фугаски на стоянки, торжествуя при виде удачных разрывов и огненного половодья в осином гнезде, с третьего, хладнокровно снизившись, полосовали пулеметами, резали очередями все, что шевелилось. Район Януши — Рудники, южнее Вильно, оставили с пустыми бомболюками. Дымы пожарища на обратном пути были видны стрелкам еще долго… Вернувшись в родную казарму, ставшую в последние дни проходным двором для разного летного люда, Калинин с удивлением обнаружил, что кто-то устроил изыскания в его шикарном отпускном чемодане. Пропали коверкотовая гимнастерка вместе с осовиахимовскими знаками, пачка шоколадных плиток и пара запасных носков. Контраст между успехом боевого вылета и низким воровством был омерзителен. Невольно вспомнил Нижнюю Пёшу, где от века человек, раз попавшийся на воровстве, становился изгоем, и места на селе ему уже не было… Уж как не любил Калинин матерщинников, не сдержался сам — отвел душу. На это мало кто вокруг обратил внимание: бывает, у всех нервы от такой жизни шалят.

241

242

10.30 26 июня 1941 года, четверг. Шоссе Молодечно — Радошковичи в районе дорожной развилки на деревни Миговка и Декшняны, Минская область, Белоруссия …С дороги в упор увидели оскаленное, бледное лицо пилота. В него отчаянно стреляли. Пули светляками, искрами костра летели в моторы, “моссельпром”, в летчика. Промахивались и попадали. Пилот смотрел перед собой и целил в дорогу… Пламя пережгло самолетные жилы, перекусив тросы управления… С этим уже ничего было нельзя поделать: только бешеное, злое сожаление длиной в три секунды… Бомбардировщик в последний миг неведомо отчего вдруг скабрировал, задирая нос с выбитым остеклением. Этого хватило, чтобы машина низко пронеслась над заледеневшей от ужаса дорогой, полной людей. Горячий дух гари и смерти ударил им в ноздри. Самолет, пролетев полем еще метров двести, завалился и, бабахнув, ударился во ржи, разламываясь, раскатываясь, щепясь и дымясь. Сразу стало как-то тихо. Зрители свистели, улюлюкали и били в ладоши. Дорога продолжала жить движением. На горящие обломки смотрели уже без восторга спасенных провидением — рядовой эпизод скорой войны: — Bum! In Scherben gehen... (Бум! Вдребезги…) — O, der Bursche hat zum Mehrheit anschlissen sich. Wahrscheinlich, er hat heute Pech... Es tut mir leid. (О, парень присоединился к большинству. Должно быть, ему сегодня не везет… Мне жаль). — Vieh! Er woll uns mitnehmen! (Скотина! Он хотел прихватить нас с собой!) — Ja, bestimmt, aber er verrechnet sich. (Да, определенно, но он просчитался). — Wie die Saat, so die Ernte. Alles ist einfach. (Что посеешь, то и пожнешь. Все просто).

14.00 26 июня 1941 года, четверг. Шоссе Молодечно — Радошковичи в районе деревень Беларучи и Шепели, Минская область, Белоруссия От этого «давай-давай» можно осатанеть! Собрали по тревоге: «Давай-давай, немец к Минску подходит! Разбейте к чертям колонны немцев на дорогах, блокируйте их движение!» При слабой зенитке и без истребителей встаем в круг и капаем на гансов по одной чушке, каплей воды по темечку. А он идет, сталкивает горелое на обочину и прет дальше. Сволочи! В десять ноль-ноль под это «давай-давай!» парой ушли Висковский и Клята. Потом прибежал Толя Бурденюк с уточнением загрузки: «Давай-давай, давай снимай ФАБ-100, вешай ротативно-рассеивающиеся бомбы, с РРАБами пойдем отсекать мотопехоту от танков на молодечненском шоссе у Радошковичей. Там сегодня жарко. Мешанина. Адова сковородка!» Как-то там Саша Маслов? Немцы в одном броске от Минска… Прибежал адъютант полка: «Давай-давай, принимай ведомого! Придают тебе экипаж из братского полка: старший лейтенант Федор Воробьев и лейтенант Анатолий Рыбас. Пойдете вместе. Машина, стоявшая в плане, и экипаж не готовы. Давай — бывай! Счастливо!» Тактак, чужим карманом кормимся, в своем дырья одни… Припылил один фрукт: «С вами комиссар перед вылетом беседовал?» Тут мотор забрал, залился ревом. Послал его под шумок и по матушке, и по батюшке, и по всем чертовым коленцам. Убежал ошпаренный… Терпеть не могу людей, которые ходят и ищут себе работу. И это — во время войны! Давай-давай! На взлет приглашают теперь без нервозности: негусто машин. Прорежены экипажи: кто — в земле, кто — в госпитале, кто — «безлошадный», кто — в нетях. Раскидало парней по недлинной войне, как мальков в щучьем озере. Полдень: поехали! Этот, как его, Воробьев неплохо держится в строю, парень с понятием о деле. Только сомкнутого интервала побаивается. Правильно и делает: на чужой киль сесть нехитро. Ну-ну, давай-давай… Тут дело командное, но думает каждый сам за себя, не надеясь на дядю.

или Лебединый дух

*** В этом кабинете потели, как лошади, закаленные маршалы и слабели в коленках продувные адмиралы индустрии, сделавшие невозможное своей работой. Здесь решались судьбы страны, и человеческая личность тут рассматривалась только с точки зрения государственной. — Товарищ Сталин, обстоятельства гибели экипажа капитана Гастелло еще не выяснены до конца. Есть свидетельство, что направил подбитый бомбардировщик в скопление вражеской техники и совершил огненный наземный таран. Биография у Гастелло определенно чистая, достойная. У Михаила Ивановича Калинина на столе лежит проект указа на присвоение звания Героя командиру экипажа. Как поступить? Прошу Вашей помощи. — Правильно сделали, товарищ Мехлис. Я как раз хотел с Вами побеседовать на эту важную тему. Завтра я выступлю по Всесоюзному радио с обращением к советскому народу по поводу нападения немцев, в котором обозначу основные моменты нашей позиции. В ближайшем будущем нам потребуется активная пропаганда фактов героизма нашего народа в борьбе с фашистами. Нам нужны герои-маяки. Беритесь серьезно за эту тему. Развейте ее всесторонне. Это должно стать нашим оружием, нашим средством моральной мобилизации всей страны на борьбу до победного конца. И не бойтесь, что где-то что-то не сойдется. Вы видели и знаете жизнь. Главное, чтобы легенда звала на подвиг, на свершения, чтобы она воевала наравне с танком или самолетом. Занимайтесь этой темой массированно, курируйте ее постоянно как начальник ГлавПУРа. Страна должна знать своих героев. Понимаю Ваше опасение, Лев Захарович. Не бойтесь делать героев. Потомки не глупее нас с вами. Разберутся и все поймут…

— Pfeifen! Gehen wir doch weiter... (Плевать! Идем дальше…) …Так на четвертый день войны в безымянном белорусском поле у развилки дорог погиб двухмоторный бомбардировщик. На следующий день местные жители освободили от обломков обгорелые и изувеченные останки экипажа. Похоронили, огородили и поставили крест. Немцы не вмешивались в погребение безымянных пилотов… На эту могилу никто никогда не носил цветы. Она заросла, и вскоре плуг пахаря равнодушно, по вековой привычке прошелся над ней… Летом 1951 года было произведено тщательное исследование места предполагаемого падения огненного экипажа. Собрали для музеев обломки бомбардировщика, нашли и вскрыли запаханную могилу в поле. Среди останков обнаружили летные очки, ключи от квартиры, планшет, расческу… В декабре радошковичевский райвоенком подполковник Котельников получил официальный ответ: «По восстановленной надписи на документе, хранившемся в пластмассовом футлярчике, который обнаружен при вскрытии братской могилы, было установлено, что данный документ принадлежит Реутову Григорию Васильевичу, 1918 года рождения, проходившему службу в должности воздушного стрелка-радиста в 207 авиавоздушном полку… Вместе с ним в самолете были капитан Маслов Александр Спиридонович, лейтенант Балашов Владимир Михайлович и младший сержант Бейсекбаев Бахтурас. П.п. Зав. Административным отделом ЦК КП(б) Белоруссии Перепелицын. 13.12.1951 г.» Через сорок пять лет указом Президента страны всем членам экипажа Маслова были присвоены звания Героев России…

«А.А.Ка…»

или Лебединый дух

«А.А.Ка…»

Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая звезда» капитану Гастелло Николаю Францовичу... Председатель Президиума ВС СССР М. Калинин. Секретарь Президиума ВС СССР А. Горкин. Москва, Кремль. 26 июля 1941 г.» Мама прочтет, вспыхнет радостью и тут же дико закричит: — Посмертно? Посмертно… Посмертно!

243

За вечный мир на смертный бой летит стальная эскадрилья! Последние минуты перед атакой цели... Район Радошковичей, Белоруссия, 26 июня 1941 года

*** Лебединый дух одобрительно крякнул — самолет, как утка, снесся. Черные продолговатые яйца с железными перьями плавно полетели вниз, в чертово гнездо. Хэхэ торжественно продекламировал: — Мерцярида хая– ялнарида то… (Только ветер его ушел — только гром его пришел…) Бомбер разгрузился и, равнодушный к стрельбе с земли, уходил прочь. В удалении он не спеша развернулся и упрямо прошелся над огрызающейся дорогой. В неторопливости был весь характер машины. Она два часа кряду месила воздух винтами и теперь солидно выкладывалась над целью опасного путешествия. Нос бомбера надвигался на желтое перекрестие дорог, покрытое черными козявками техники, нанизанной на нить колонны. Самолет затаил дыхание, перестав танцевать в воздухе, примерился и кинул помет бомбовой серии туда, где чернело более всего. Из прозрачного колпака коротко нарезал очереди Алешкин пулемет. Сверкающие трассы стальными пальцами втыкались в кабины автомашин, бочки цистерн, в лошадиные потные бока, в бледные тела под сукном пропыленных мундиров. Ветер озорно свистел в стволе, одобряя меткую стрельбу. Калинин сек расчетливо, без суеты: вколачивал не абы как, по существу. Никогда не хвастался, мол, над целью высадил все до железки. Так и дурак может. В «мессеров» на обратном пути что, гаечными ключами бросаться? А ствол пережечь — копейки? Стреляться с зениткой — занятие для умелых. Алешка может. У него чутье, рука набита. На облаке, на воде поставить автограф может. Пулемет вышивает гладью и крестиком по прикрытию бронеколонн, всполошенных налетом. Люди разбежались по канавам. Кони несут по полям. Танки съезжают в кювет, слепо давя все, что попадает под гусеницы. Вся надежда на зенитчиков, все мольбы и упреки им: снимите к черту эту корову с неба! Дайте им, мазилы проклятые! Много ли может наработать бомбардировочное звено? Высыпали добро за два– три захода, и давай чесать пулеметами. Тут уже на равных, но шансов все меньше и меньше. Стрельба с земли все гуще, злее, увереннее, точнее. Опомнились! Красные трассы, зеленые трассы, синие цепочки стремительных огоньков, высверки разрывов и снежные комья среднего калибра. Методично целят, вносят поправки, вколачивают в небо калиброванные гвозди, подбираясь все ближе к заветному кресту самолета.

Калинин в турели — на живом месте. Крутится непрерывно, осматривая воздух внимательно и медленно, сектор за сектором, слева направо, перенося взгляд из глубины в ближние пределы. Чисто! За хвостом хлопьями — разрывы и трассы МЗА. Какая каша сегодня в воздухе! Судя по отметинам, дыму, застрявшему в лесах и лощинах, по земле хорошо отработали самолеты других полков. Так их, так, сволочей! Бей, чтоб никогда, ни за что, ни наяву, ни во сне не думали соваться к нам со свиным своим рылом! Со всеми будет так! Карать их! Жечь их! Рвать их! Раскатывать в блин коровий! Кучей, толпой и каждого в отдельности! Рули, командир, сгружай остатки. Тебе решать, но, кажись, хорош гарцевать: пропололи чертополох у дороги, унести теперь бы ноги… Вертит головой Алешка: нельзя просмотреть, подпустить истребителя: изорвет очередями, как мишка шишку. Видел уже такое Калинин.. Пока везет, обольщаться нечем. Бывало, истребитель вышел в мертвую зону и изрешетил бомбер, как Господь — сито. Сквозь пулевые дыры Алексей даже успел заметить острые солнечные зайчики на остеклении пилотской кабины. И — ничего: жив-здоров! Не попало: как в борт вошло, так в другой и вышло… Бояться не надо. Надо спокойно править свою службу. Наглеет «мессер» — в лоб ему очередь: сбегает в вертикаль. Заходят парой с разных ракурсов: накорми обоих, опутай несколькими очередями, нервы у них жидкие, умирать не торопятся, в работе практикуют спортивный стиль: минимальный риск — максимальный эффект. Хлопнул справа крупный зенитный снаряд, самолет положило чуть не набок. Осколки прошли мимо. Трахнуло — фюзеляж, словно дробью жестянку, проткнуло, а они, целые и невредимые, летят. Летят!

14.05 26 июня 1941 года, четверг. Шоссе Молодечно — Радошковичи в районе болота между деревнями Мацки и Шепели, Минская область, Белоруссия

или Лебединый дух

Стальной буран метет, бросая в лицо горячий металл полными горстями. Дымные комки хлещут железом, пятная пробоинами тело бомбера. Замигала трасса слева, погасла, косо вспыхнула, переливаясь справа, изгибаясь, встала за хвостом. Сырым шаманским бубном гремит несчастное тело самолета. И нет уже силы терпеть эту пыточную муку. Война сильнее разума: она приходит и огненной дланью собирает безмерную дань… Лебединый дух в белой малице, изодранной сталью в жалкие лохмотья, терпел до последнего. Но свыше даже его сил оказалось перемогать эту бесконечную пытку. Он понимал, что совершает главную ошибку в своей недолгой еще жизни и обрекает себя. Нечеловеческое его терпение истекло. Лебединый дух, измученный, избитый, жалкий, соскользнул с самолетного крыла. Он устал принимать в себя горячую смерть, предназначенную его Алешке. Отчего мир людей так нестерпимо жесток и в жестокости этой унизительно жалок? Дух-хранитель покинул Алешу Калинина, и в тот же миг зенитный снаряд разорвался в правом крыле.

«А.А.Ка…»

или Лебединый дух

«А.А.Ка…»

246

Затерянные в небе, беззащитные в нем, заняли эшелон и тропим маршрут всего вдвоем. Вещь немыслимая еще несколько дней назад. Два инертных, втугую нафаршированных бомбовой икрой самолета — лакомая цель для каждого дурака, считающего себя повелителем неба при двух крыльях, моторе и паре стволов. При таком раскладе дойти до района цели — уже чудо! Рейд распиливаем терпеливо, аккуратно, осмотрительно, как учили и как умеем… Цель просто огромна. По шоссе с муравьиной упрямостью, безостановочно ползет монолитная колонна техники, без начала и конца. Немцев в воздухе нет. Зато лютует, зверствует зенитка. Стоит густо и работает, как лейка в жаркий день. Штурман наводит на цель. Вижу. Чертовы Радошковичи! Слезное место, горькая гарь. Густо пало тут нашего брата-дальника. Там и тут, здесь и вон — разбитые самолеты, как обгорелая и еще дымящая яичная скорлупа… Если выживу, будут сниться всегда броневое, чешуйчатое шевеление дороги, паутина зенитных трасс, роение «мессеров», ожидание коротких неприятностей. А если что — трагедии в авиации коротки… Как там, штурман? Понял, три вправо. Есть на боевом! Сыпь барахло, пусть подавятся! Как там люковый стрелок? Молодец, Гриша, отсекай уродов, за боезапасом смотри, чтоб голым не остаться — будешь карандашом отбиваться. Как там воздушный стрелок-радист? Огурцом, Алеха! Дерьмово они стреляют, в белый свет… Сейчас еще раз пройдем вдоль колонны — почеши им ломом меж лопаток… Работаем, работаем! Штурман, ломай дорогу…

247

Стрелковая турель бомбардировщика ДБ-3ф. Июнь 1941 года

или Лебединый дух

«А.А.Ка…»

Гриша Скоробогатый, впервые взятый на борт люковым стрелком в боевой вылет, оставил на четыре часика хлопоты адъютанта эскадрильи и теперь вертится под ногами на пузе, ковыряет пулеметом землю. Под себя положил тайком притащенную чугунную сковороду — нет бронещитков на бомбере, а у Гришки одно на уме: жена его ждет ребенка, а он думает плодиться и плодиться дальше. Это ничего: так-то спокойнее. Ведь летят они над земным адом, полосующим небо, совершенно голые, ничем не прикрытые от лютости огня. Каждый дурак палит по ним: хоть из ноздри, да с чувством… Рубит Алешка — дрожит ШКАС. Горячие гильзы и стальные звенья сыплются в брезентовый мешок. Пороховой дым вспыхивает сизым туманом после каждой очереди, и ветер жадно сглатывает его. Гул моторов слитен. Шевеление рулей правит полет. Пестрая земля вылетает из-под хвоста, обтекает бомбер, и на ней одно и то же — желто-зеленая равнина, бросающая вверх фонтанную ярость прицельных залпов. Обкладывает вокруг серыми, белыми и черными шапками зенитных разрывов: терпи! Что еще остается? Охотятся за ними, бомберами, люди, а им свойственно ошибаться — черт толкни их под локоть… БАХ! Звон. Треск. Каменная дробь. Белый дым. Тротиловая вонь, перебивающая дыхание. Словно вата в ушах. И сквозь нее постепенно начинают сочиться звуки исправно ревущих моторов. Алешка, сброшенный вниз, вскарабкался в разбитую осколками турель, ступая прямо по терпеливой Гришкиной спине: что там, где там?! Из бензобака на разорванном, словно проткнутом, крыле голубовато-зеленой струей хлобыщет бензин. Через секунды, наткнувшись на электропроводку, вспыхнул ярко и неостановимо, с неистовством доменной печи, форсом огня в бикфордовом шнуре. Пожар свирепо вкусился в крыло, вгрызается в фюзеляж, выдыхая аспидный шлейф траурного дыма. Штурман оглянулся на спокойно работающего пилота, вернулся к курсовому пулемету и потянул остервенелые трассы огня к далеким целям. В стрелковом отсеке в крепчающем огне и дыму метались двое, орали благими голосами, пересиливая рев огня, свист пробоин и грохот захлебывающихся моторов. Горели заживо. — Командир, хвост в огне! Гриша, прыгай! — Не могу! — Гриша! — Леха! — Давай! — А-а-а-а! — Влопаемся! — Горим! Машина гибла. По шпангоутам уже потек металл, вспыхнула краска, стремительно разливался жадный пыл беды. Машина гибла. И это надо было принять как неизбежное. И успеть все-таки хоть что-то сделать напоследок. К этой минуте они шли всю жизнь. Каждый своей дорогой, закончившейся в пламени над безымянным болотом. Она пришла неожиданно, но они к ней были готовы. Им нельзя, никак нельзя было просто так грохнуться наземь без вести, без следа, без спокойного взгляда в полные ужаса глаза врага. Пасть без вести, без славы — выше сил и понимания. Вы нас запомните, всех запомните, легших в самолетные могилы под Радошковичами! Капитан Гастелло, оставил курс возвращения и начал разворачивать горящую машину. Взглядом опытного летчика, видевшего не одну смерть товарищей, чутьем пилота он понял: сегодня не вытянуть. Их сбили. Остались считанные секунды. Самолет в воздухе пылает скоротечно: взрывается или валится кусками. Вернуться невозможно. Прыгать поздно и незачем, если можно нанести врагу последний удар. Гастелло знал, что делать… Самолет медленно разворачивался в сторону правого пылающего крыла. Высоты хватало только дотянуть до дороги.

249

Вместо эпилога

*** Лебединый дух отлетел на родину вместе с похоронкой. С тех пор прошло немало времен, но мало что изменилось в Нижней Пёше, затерянной в глубинах тундры. Красное яблоко солнца в глубокой чаше неба. Снежная дымка. Гривки леса вдоль стариц. Жужжание снегоходов на главной улице, носящей имя Алексея Калинина. Широкие следы на голубоватом снегу. Искрящийся снег крахмально визжит под ногой. Дети с санными забавами на сверкающем настом угоре, по которому давно съехал в реку подмытый калининский дом. Сельчане, черпающие речную воду из проруби. Хиус гнет лебединые шеи печных дымов. Лошади с сенным возом дышат размеренно и сильно, выдыхая клубы морозного пара. Мороженая рыба гремит в мешках, брошенных в скрипучие розвальни. Сани и нарты, опрокинутые набок после рабочего дня. Заполошный лай собак в сумерках. Треск заборов и изб в час полночной стужи. Крупные чистые звезды в черно-синем небе. Желтое тепло домашних огней в ледяной тьме спустившейся ночи. И хлебный дух в полсела поутру, и живой, молочный пар хлева, и звон пилы в дровах, и долгая звезда стоит в хрустально ясном улыбающемся небе… Неспешная сельская жизнь течет своим чередом. Все так, или почти так, как при живом Алешке. Лебединый дух одиноким, исстрадавшимся демоном сидит на закопченной трубе. Одежды его темны и грубы, лик черен, мысли метельны, дела брошены. Несчастный хэхэ то ли скулит, то ли стонет, то ли ноет в забытье. Он ошибся, он не сумел, он не вытерпел… А потому не смог и вернуться, подняться в Небо живое и стать хранителем другой души. Его никто не видит. Его никто не помнит. Его никто не знает. И потому дела до него абсолютно никому нет. Лебединый дух подвига — светлый, мятежный, стоический — заточился в себе самом навсегда. Неприкаянной душой, обреченной на вечное беспокойство и муку, он до сих пор не смеет показаться на глаза Великому Нуму… Архангельск — Смоленск — Радошковичи — Нижняя Пёша — Нарьян-Мар

или Лебединый дух

На месте падения самолета в останках двух человек нашли письмо на имя М. Скоробогатой и пластмассовый пенал смертного медальона. Когда открутили вспученную жаром крышечку, то извлекли полоску длинной грязно-желтой бумаги, на которой смогли прочитать лишь уцелевшие инициалы: А. А. Ка…

«А.А.Ка…»

или Лебединый дух

«А.А.Ка…»

250

Сквозь стиснутые зубы: — Не узнает родна-а-ая, где могилка моя-а… Бомбер пошел врукопашную. Пламя достало до хвоста и полощется, как слепящее косматое знамя… Подобрать штурвал, закрутить триммера… Заваливает… Газ полный обоим… Быстрей развернуться… Выправить педалями… Не тянет… Нет, не держит… Сваливается… Ну что ты, кляча… Огонь дожевал железку. — Простите, ребята. Так вышло. Снизу, из-под ног, поставленных на педали управления, взгляд штурмана — ясный, спокойный, все понимающий: из кулака, обтянутого перчаткой, большой палец смотрит вниз — все… Мертвый бомбер выпал из рук летчика. Он, скривясь, безнадежно пошуровал бесчувственной баранкой, в досаде ударил по штурвалу кулаком: — Эх… Ну все… Заехали! Земля косо, болотом смотрит в козырек кабины, наплывает медленно, готовясь надвинуться последним рывком и — ударить без боли. Огонь! Немилосердный огонь! На земле он давно бы убил угаром. Здесь же, на громовом ветру полета, он пожирает, испепеляет живьем, касаясь кричащей человеческой плоти огнедувным потоком, раскаленными зубами вырывает куски. Хлещет рыжим пожаром, раздирает машину. Свирепое пламя беснуется в стрелковом гнезде, заполонив в этой гремящей самолетной трубе все, проникая во все самолетные закоулки. Гришка, кажется, успел выбраться с парашютом на малой высоте. Его уже нет… Глаз не открыть, куда бы ни тыкались руки в поисках выхода — везде был раскаленный самолетный борт, трясущийся в агонии. Алешка из последних сил дышал огнем, хватал черным ртом пламя и выдыхал пепел. Жар хватал его лицо, ошпаривая кожу. Трещали волосы, дымилась, горела одежда, тлели оголовки сапогов, языки пламени резво бегали по ранцевому парашюту, сквозь прожженный комбинезон виднелось испаленное, запекшееся ожогами тело. Захлопали, затрещали враз патроны в шкасовской ленте. Ярким пылом вспыхнули сигнальные ракеты на борту. Искры поземкой мели по отсеку, вылетая в раскрытый люк, которого истерзанный Алешка не мог никак отыскать. И вдруг он увидел… Слепнущими, горящими очами он увидел покрытое копотью неземное существо. Лебединый дух, его ангел-хранитель метался над погибелью без толка и смысла, пытаясь полами белой малицы сбить ярость трубно ревущего пламени… Адскую, свирепую и одинокую смерть принял Алеша Калинин. Бомбардировщик, похожий на огненный шар, с минуту плыл в синем небе, пачкотно описывая дымную дугу. Потом свалился на крыло и упал на краю болота, далеко от людских глаз… Лебединый дух — светлый хранитель мужества, ангел подвига — опустился следом на колени среди обломков бомбера, среди обугленных, изуродованных тел, казнясь, завывая и плача. Он считал, что так ничего и не сумел сделать ни для Алешки, ни для людей, ради которых жил все последние дни. Человек в такие минуты седеет. Белые одежды лебединого духа просто стали черными…

251

В этой школе учился и рос мужественный парень, негромкий герой России Алексей Калинин. с. Нижняя Пёша, НАО, 14 марта 2005 года

СУХАНОВСКИЙ Алексей Феликсович

ПОЗЫВНЫЕ ПАМЯТИ: 41–45 Продюсер проекта Игорь СЛОБОДЯНЮК Литературный редактор Т. С. ПОПОВА Художественный редактор Д. В. БЕГУН Бильдредактор М. В. ЧИРКИН Технический редактор А. В. АНИСИМОВ Корректоры Т. С. БАЗАНОВА, Г. Е. ВОЛКОВА

Издатель Издательство «СКРоссия» Генеральный директор И. Ю. СЛОБОДЯНЮК Главный редактор А. Ф. СУХАНОВСКИЙ Коммерческий директор Н. З. КАЛАШНИК Финансы Е. Н. РОГОЗИНА Координатор-референт Т. А. ТРУДОВА Служба распространения С. Ю. ДМИТРИЕВ Системный администратор М. В. АНИСИМОВ Россия, 163045, г. Архангельск, ул. Гагарина, д. 8, корп. 1 Телефон/факс (8182) 62-61-58, 62-61-64. Email: info@sk$russia.ru www.sk$russia.ru Отпечатано в типографии Oy ScanWeb, Финляндия Цена свободная

Фотосъемка: А. Ф. Сухановский Использованы фотографии и материалы из фондов Центрального архива Министерства обороны РФ, Центрального государственного военно-морского архива, Российского государственного архива фотокинодокументов, Государственного архива Архангельской области, Государственного архива общественно-политических движений и формирований Архангельской области, архива Регионального управления ФСБ РФ по Архангельской области, Ненецкого окружного краеведческого музея, архивного отдела администрации НАО, Архангельского областного краеведческого музея, Северного государственного музея мореплавания, музея Северной государственной медицинской академии, музея Архангельского государственного технического университета, народного музея авиации Севера, из личных собраний героев фотоповести «Стальное поколение», а также фотографии из частных собраний Н. И. Алексеева, И. Н. Алферовой, С. И. Бессоновой, Н. Г. Блохина, Е. Г. Горского, А. С. Илатовского, К. С. Коробицына, А. С. Короткова, В. П. Куликова, И. Н. Маркова, О. Н. Нагибиной, А. С. Николаева, Д. Ф. Онохина, А. И. Орлова, Л. Л. Подлубной, Г. А. Севрюгина, Б. Н. Серова, Д. Г. Телятьева, А. Н. Тормосова, М. В. Чиркина, конкурсные работы и фрагменты рисунков школьников Ненецкого автономного округа, присланных на конкурс «Никто не забыт, ничто не забыто» (2005 г.). На последней странице обложки: Папка вернулся! Ольга Чупрова, 7а класс, школа № 1, Нарьян-Мар, НАО Цветоделение Издательство «СК-Россия» Подписано в печать 12.04.2005 г. Формат 210х297. Бумага LumiArt Silk. Гарнитура Литературная Печать офсетная. Тираж 15 000 экз.

Все права защищены и принадлежат ООО «Издательство «СК$Россия» Выражаем глубокую признательность и искреннюю благодарность за бескорыстную помощь в создании книги: коллективам управления культуры администрации НАО, Нарьянмарского авиапредприятия, Ненецкого окружного краеведческого музея, Архангельского областного краеведческого музея, управления социальной защиты администрации НАО, АК «Аэрофлот$Норд», а также о. Антонию (Антипову), В. А. Афанасьеву, Т. Н. Бадьян, Т. П. Балмасовой, В. А. Безумовой, А. В. Безумову, В. А. Безумову, С. Н. Бельковой, Н. А. Бобриковой, Е. П. Бронниковой, В. С. Бурковой, Т. Н. Бычихиной, С. С. Вириной, Д. В. Вылке, Л. В. Ганжиной, Л. Е. Гороховой, О. С. Григорьевой, В. Г. Дитятеву, Н. Е. Ермолиной, А. Ж. Жданову, Т. Ю. Журавлевой, М. В. Зайцевой, Г. А. Калиногорской, В. В. Калюжному, Ю. В. Каневу, С. А. Канюкову, З. И. Кириллиной, В. Д. Климкину, С. В. Козлову, А. И. Кокиной, Ю. Л. Копытову, В. К. Корепанову, В. Я. Коротич, Р. В. Костиной, Е. М. Кузнецовой, Л. В. Куркиной, Д. А. Кутенкову, А. Г. Лукашову, В. А. Любимову, Т. А. Малой, С. А. Малому, Т. А. Масловой, О. Г. Матвеевой, Р. Н. Мельниковой, Е. Г. Меньшаковой, А. Микурову, А. С. Николаеву, В. А. Нилову, Л. Н. Окуловой, Т. Н. Орловой, О. Д. Осиповой, С. Я. Пановой, В. А. Подсекину, Н. В. Подшиваловой, Н. Б. Поздеевой, Н. В. Романчук, М. Ю. Савиной, А. И. Сидорову, А. Ф. Синявской, М. Ю. Смаровоз, И. Н. Стулья, Т. И. Сядейскому, С. В. Тайбарей, Т. Г. Тарбаевой, Т. В. Титовой, К. В. Туровскому, А. А. Тярину, М. Г. Уемляниной, С. М. Филимонковой, Л. И. Цветковой, А. И. Чуклиной, В. М. Шибаеву, К. В. Шимко, Н. А. Шумилову, Э. И. Шутковской, В. А. Щипину, П. А. Явтысому.

Ветеранам Великой Отечественной войны, живущим в Ненецком автономном округе, почеловечески тяжело бередить былое... Услышьте этих людей душой, почувствуйте нерв времени, ощутите теплое прикосновение Победы, свято роднящей всех нас спустя и шесть десятков лет…