Особенности культуры в ее историческом развитии (от зарождения до эпохи Возрождения): Учебное пособие

В. П. Большаков Л. Ф. Новицкая

ОСОБЕННОСТИ КУЛЬТУРЫ В ЕЕ ИСТОРИЧЕСКОМ РАЗВИТИИ (от зарождения до эпохи Возрождения)

ББК 71.0 Б 76

Печатается по решению РИС НовГУ

Рецензенты доктор философских наук, профессор С. Т. Махлина кандидат философских наук, доцент В. Д. Лелеко кандидат философских наук, доцент И. К. Москвина кандидат философских наук, доцент Н. Н. Суворов

Большаков В. П., Новицкая Л. Ф. Особенности культуры в ее историческом развитии (от зарождения до эпохи Возрождения): Учебное пособие. – Великий Новгород: НовГУ им. Ярослава Мудрого, 2000. – 160 с., ил.

ISBN 5–7553–0018–6 Это третья книга из как бы комплекта учебных пособий к вузовским культурологическим курсам. В первых двух обосновывался и демонстрировался один из вариантов аксиологического подхода к пониманию смысла и особенностей реализации культуры. В данной книге сделана попытка последовательного применения это варианта для рассмотрения своеобразия культуры на разных этапах ее исторического бытия. Пособие ориентировано на широкий круг читателей. Оно может быть полезным студентам вузов всех специальностей при изучении ими базовых культурологических курсов, студентам и аспирантам культурологических и исторических специальностей и специализаций при изучении истории мировой культуры, мировой художественной культуры, в научной работе. Книга может помочь преподавателям высших и средних учебных заведений. Написанная достаточно просто, она вполне пригодна и для неспециалистов, интересующихся историко-культурной проблематикой.

ББК 71.0 Издание осуществлено в соответствии с проектом поддержки кафедр программы “Высшее образование” Мегапроекта “Развитие образования в России” Института Открытое Общество.

© В. П. Большаков, 2000 © Л. Ф. Новицкая, 2000

ОГЛАВЛЕНИЕ ПРЕДИСЛОВИЕ................................................................................................................................................................... 5 ГЛАВА ПЕРВАЯ. СТАНОВЛЕНИЕ КУЛЬТУРЫ......................................................................................................... 7 Возникновение культуры как проблема............................................................................................................... 7 Общие особенности начала развития культуры и роль мифологии ............................................................. 12 Роль верований в становящейся культуре......................................................................................................... 18 Осмысление человеком себя посредством зооморфических мифологических верований........................... 18 Антропоморфические ориентации первобытного человека в утверждении им своего единства с природой.................................................................................................................................................... 22 Роль первобытной магии..................................................................................................................................... 24 Культурный смысл бытовой жизни и отношений людей.............................................................................. 30 Отношения полов................................................................................................................................................. 31 Воспитательные системы................................................................................................................................... 32 Быт мужчин и женщин ........................................................................................................................................ 34 Праздник в жизни первобытных людей ............................................................................................................ 37 Ценность человека и его самоидентификация в первобытных сообществах.............................................. 38 ГЛАВА ВТОРАЯ. СВОЕОБРАЗИЕ КУЛЬТУРЫ ДРЕВНИХ ЦИВИЛИЗАЦИЙ................................................... 45 Особенности становления речных земледельческих культур ........................................................................ 45 Ценности жизни и культуры в древних цивилизациях ................................................................................... 50 Вещные “ценности”............................................................................................................................................. 50 Древняя семья ...................................................................................................................................................... 55 Отношение людей древности к смерти и посмертному существованию ....................................................... 59 Языческие верования в культурах древних цивилизаций.............................................................................. 62 Ритуальность поведения людей древности и бытие нравственности ........................................................... 67 Родственные отношения, отношения дружбы и любви ................................................................................... 71 Условия, возможности и некоторые следствия развития культуры в древности ...................................... 75 Значение достижений цивилизации для культуры древних сообществ ......................................................... 75 Пронизанность жизни художественно-эстетическим началом ....................................................................... 77 Древние цивилизации как особый этап развития культуры и культурности ............................................ 78 ГЛАВА ТРЕТЬЯ. АНТИЧНАЯ КУЛЬТУРА В ЕЕ СВОЕОБРАЗИИ ....................................................................... 81 Становление античной цивилизации как морской и торговой...................................................................... 81 Ценности жизни и культуры Древней Греции .................................................................................................. 87 Житейские ценности............................................................................................................................................ 87 Религиозные верования и ценности ................................................................................................................... 88 Древнегреческая наука и философия ................................................................................................................. 90 Нравственная культура........................................................................................................................................ 92 Эстетическая и художественная культура Древней Греции ............................................................................ 94 Эллинизм, как одно из продолжений древнегреческой культуры................................................................. 96 Особенности культуры Древнего Рима............................................................................................................... 97 Достижения античной римской цивилизации................................................................................................... 97 Характерные черты римской культуры ........................................................................................................... 101 Общее своеобразие античной культуры и культурности .............................................................................. 109 ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. СРЕДНЕВЕКОВАЯ КУЛЬТУРА В ЕЕ ОСОБЕННОСТЯХ ............................................ 111 Становление христианской Европы.................................................................................................................. 111 Блеск и нищета средневековой цивилизации и культуры............................................................................ 114 Обработка среды обитания ............................................................................................................................... 114 Оформление жизни общества........................................................................................................................... 116 Противоречивость окультуривания человека в Средние века....................................................................... 119 Средневековое христианство как феномен цивилизации и культуры ....................................................... 122 Культурный смысл средневекового рыцарства.............................................................................................. 125 Мораль и нравственность в Средние века ....................................................................................................... 127 Развитие форм отношений между полами........................................................................................................ 128

Эстетическая и художественная культура Средневековья........................................................................... 131 Специфика средневековых эстетических ценностей...................................................................................... 131 Изобразительное искусство, средневековая архитектура .............................................................................. 132 Средневековый эпос и поэзия........................................................................................................................... 134 Общая характеристика своеобразия средневековой культуры и культурности ...................................... 136 ЗАКЛЮЧЕНИЕ ................................................................................................................................................................ 139 ЛИТЕРАТУРА ....................................................................................................................................................... 140 К первой главе.................................................................................................................................................... 140 Ко второй главе.................................................................................................................................................. 140 К третьей главе................................................................................................................................................... 141 К четвертой главе............................................................................................................................................... 142

ПРЕДИСЛОВИЕ В этой книге речь пойдет не об истории культуры в обычном понимании, хотя рассмотрение особенностей культуры в развитии предполагает обращение к ее истории. Несмотря на обилие историко-культурологических исследований, вопросы о том, где, когда и как начинается становление культуры в собственном смысле слова, и как далее происходит изменение ее особенностей, – до сих пор остаются, едва ли не самыми дискуссионными. Ведь и постановка этих вопросов и те или иные попытки ответов на них зависят от того, что мы понимаем под культурой, отличаем ли мы ее, скажем, от цивилизации, и как отличаем, и что из этого следует. Важно и то, что мы имеем в виду, говоря о ценностях вообще и о ценностях именно культуры. Соотносятся ли для нас как-то понятия культуры и культурности? Выделяются ли нами уровни культуры? Причем, обо всем этом, о смысле культуры мы размышляем сегодня, а культура со времени ее возникновения могла измениться чуть ли до неузнаваемости. Но тогда как рассматривать ее начало, ее становление, ее развитие? Все же, видимо, нет другого пути, как попытаться в который раз уже осмыслить, уточнить, что представляет собой культура в нашем современном понимании, учитывая то, что мы знаем о ее прошлом. И, исходя из этого, – снова взглянуть на ее историческое бытие, чтобы проследить, как появилась она, с ее особенностями, как эти особенности изменились, и есть ли в их жизненном движении нечто инвариантное, изначально сущностное, что в известной мере определило ее последующее и нынешнее состояние. И вместе с тем, что появилось нового, своеобразного в культуре, в разное время, в разных эпохах. При этом авторы считают перспективным один из вариантов современного аксиологического понимания культуры, который пока что слабо используется в историко-культурологических исследованиях, в том числе и в претендующих на философичность. В соответствии с этим пониманием, культура, в сущности – это обработка, оформление, одухотворение, облагораживание людьми окружающей среды и самих себя. Речь идет об особой “обработке”, особом оформлении природы (природно-вещной среды), самого человека (его тела, движений, мыслей, чувств, намерений, действий, отношений с другими людьми). Оформлении, имеющем ценностный смысл, ценностное содержание: “...культура начинается там, где духовное содержание ищет себе верную и совершенную форму” [1]. Но что означает этот поиск, о какой форме для какого содержания может идти речь применительно к культуре, и когда все-таки начинается культура, не столько по времени, сколько по сути? Валерий Большаков Людмила Новицкая

ГЛАВА ПЕРВАЯ. СТАНОВЛЕНИЕ КУЛЬТУРЫ. ВОЗНИКНОВЕНИЕ КУЛЬТУРЫ КАК ПРОБЛЕМА Когда, как и почему возникает культура, т. е. образуется то, что И. Ильин называл духовным содержанием? Что означает “совершенность и верность формы”, которую это духовное содержание себе ищет? И почему только при условии такого поиска начинается культура, если начинается? Попытки ответов на эти вопросы требуют обращения к самым основам происхождения человечества. Не разбирая специально концепций его происхождения, повторим то, что не вызывает никакого сомнения, а именно – то, что человек, в отличие от всех остальных живых существ рождается без врожденной программы жизнедеятельности. Тогда как животное от рождения определено к особому роду деятельности, ему на генетическом уровне заданы и способы встраивания в пищевые ряды и формы общения с себе подобными, и способы продолжения рода, и т. д. То есть, вся жизнь от ее начала и до конца задана. Потому животное едино со средой своего обитания, оно есть продолжение этой среды, естественно слито с нею, находится с ней в гармонии, а, следовательно, гармонично и с самим собой. Иначе говоря, животное в норме находится в состоянии счастья, ибо, что такое счастье как не гармония с самим собой и окружающим миром? Человеку же в счастье отказано от века. Отсутствие врожденной программы жизнедеятельности ставит человека в принципиально иное положение – положение естественной дисгармонии. То есть, всегда присутствует разрыв между человеком и средой его обитания. Разрыв сущего и должного в самом человеке. И как в плане удовлетворения витальных потребностей, так и в отношении к более высоким духовным запросам, человек должен сам задавать себе программу деятельности. Он открытая система, а потому, он вечно себе не тождествен. Стремление к гармонии (читай – к счастью) движет человеком и в его материальной, и, тем более, в духовной деятельности. Вот этот разрыв, отрыв человека от естественной связи с миром, неопределимость его значимости и ценности естественным порядком вещей, порождает и остро актуализирует потребность самоопределения. Последняя, и может быть удовлетворена путем создания собственного духовного мира, мира собственных ценностей и значимостей. Духовные конструкты и рождаются как ответ на потребность самообретения человека – в мире, никоим образом в человеке не заинтересованном. Иначе говоря, происходит реализация нужды в создании собственной программы жизнедеятельности, которая позволяет, как бы завершить себя, и хотя бы на какое-то время, в результате этой завершенности, испытать чувство гармонии. Таким образом, мир культуры есть адекватное воплощение реализации потребности человека в самообретении. В этом мире он находит и воплощает свое

стремление к завершенности и может ощущать себя существом гармоничным и счастливым, при воплощении своего сущностного содержания в факт действительности. Восторженное высказывание А. С. Пушкина, после того как он закончил “Бориса Годунова”: “ай-да Пушкин, ай-да сукин сын !” [2] – одно из подтверждений этого. Сам факт отчуждения в действительность духовного конструкта – утверждает ценность человека, создает мир человеческого заинтересованного проявления. Человек создает собственный мир, мир культуры, где он может реализоваться. Поскольку человеку естественно не дана сфера самореализации, постольку он сам, своими силами, создает культуру – поле своего самораскрытия, своего самопорождения, в котором он может состояться в качестве человека, обрести смысл своего присутствия в мире. Правда, возникает еще один весьма сложный вопрос, связанный с пониманием порождения культуры и роли человека в этом процессе. Порой представляется, что человек создает мир культуры, своей значимости, и затем черпает из него ценности для самоутверждения. Культура тогда оказывается неким складом общедоступных ценностей, тем более богатым и способным к удовлетворению потребностей в восстановлении значимости человека, чем дольше человечество обретается на земле. Может такое представление и не заслуживало бы внимания, не будь оно столь широко распространено. Сплошь и рядом сталкиваешься с пониманием духовности как суммы потребленных культурных ценностей. И вовсе не в том дело, что созданные гением человечества ценности не должны становиться предметом потребления. Но само по себе потребление духовных ценностей, по типу потребления материальных, то есть функционально, – ничего не дает человеку. Фридрих Ницше писал в XIX веке о том, что внешне усвоенная культура, именно в вышеуказанном ракурсе, ничего, по сути, не меняя в человеке, порождает самодовольство и беззаботность, чреватые страшными бедами для всего человечества. В общем, его прогноз оказался верен. ХХ век, гордящийся своими культурными достижениями, ознаменовался двумя невиданными по варварству мировыми войнами. Очевидно, освоение культурного наследия должно было идти несколько иным путем. Видимо, мир культурных ценностей действительно осваивается и становится достоянием духовного и душевного мира человека, становится его кровью, плотью, только тогда, когда освоение идет аналогично пути создания ценности. Создания ценности, которое не имеет предшествующего намерения и целеполагания в сознании самого человека. Человек сравнительно с животным беден, ему ничего не дано. И вместе с тем он богат и даже избыточен для жизни, ибо он не ограничен никакой данностью, а, следовательно, он может создать из себя все. Понять и описать процесс такого самосозидания довольно сложно, ибо сам этот процесс возникает

как бы на пустом месте, он не имеет никаких заранее данных ориентиров. Более того, все создаваемое человеком, носит характер принципиальной новизны, созданное не имеет аналогов в природной сфере. Как и сам он не имеет своего природного аналога, а потому обречен искать свой собственный образ всю свою жизнь. Ситуация такова: богатый потенциями и возможностями, но бедный реальными достижениями, человек – в контексте полной своей невостребованности окружающей действительностью. Единственный стимул, – выживание, – не восполняет действительной потребности в обретении гармонии с собой и миром. И происходит то, о чем написал М. К. Мамардашвили: “Должно родиться движение души, которое есть поиск человеком ее же” [3]. Иначе говоря, созидание культуры идет вместе с самосознанием человека. Более того, следует отметить, что это вообще-то единый процесс, один процесс. В нем идет рождение человека как человека в процессе им же самим создаваемых духовных конструктов. “...Человек есть искусственное существо, рожденное не природой, а саморожденное через культурно изобретенные устройства, такие как ритуалы, мифы, магия и т.д., которые не есть представления о мире..., а есть способ конструирования человека из природного, биологического материала” [4]. То, что мифы древности не просто сказки, отмечено давно. Но древняя мифология была и не просто одним из способов осмысления мира, а особым способом, особой формой его освоения, культурной формой, посредством которой (хотя не только через нее) человек в большей мере становился человеком. Поэтому мифология была тогда настолько важна, что, например, по свидетельству А. П. Элкина, у австралийских аборигенов создавались специальные культовые сообщества и группы, несшие ответственность за ее сохранение, передачу, интерпретацию и применение. Кем именно создавались мифы, ритуалы – было абсолютно неважно. Они, как и почти все в зарождающейся культуре, были и сверхтрадиционными (вроде бы точно повторяемые), и, в то же время, каждый раз как бы рождались заново, действительно проживались людьми, которые были если не авторами, то соавторами мифов, ритуалов, а не просто слушателями, исполнителями, функционально потребляющими кем-то созданное [5]. В отличие от функционального потребления (когда даже ценность культуры выступает в лучшем случае в качестве символа притязания человека на какой-то уровень культуры), ценности культуры при действительной их реализации – внутренне проживаются, являясь для человека его собственным духовным опытом, со всеми его издержками, муками, восторгами. Это происходит вообще в культуре, но особенно выразительно в искусстве, когда оно: “...не читки требует с актера, а полной гибели всерьез. Когда строку диктует чувство,

Оно на сцену шлет раба, И тут кончается искусство, И дышит почва и судьба”. Б. Пастернак Вот в этом моменте “проживания”, реализации ценностей культуры, заключена возможность для человека быть культурным, быть человеком в полном смысле слова, осуществлять свою очеловеченность. Но это именно возможность, которая бывает нереализуемой (внешне “культурное” действие), реализуемой в разной мере, ибо встреча человека с собственным духовным опытом, самообретение, встреча с собой иным, познание самого себя (в сократовском смысле), – это не просто дается, не “сваливается” на человека откуда-то. Не обладая ничем заданным от природы, человек, на пути воплощения, и тем самым утверждения, собственных сущностных, сил всякий раз должен выходить за пределы своего “Я”. То есть совершать нечто такое, на что в каждый данный момент он не готов. Актуальная готовность и способность сделать нечто внутренне необходимое, а потому и свободное, рождается именно в момент самого этого “невозможного” действия. Этот процесс называется трансцендированием. Трансцендирование – это “выход человека за данную ему стихийно и натурально ситуацию, за его природные качества. Причем такой выход, чтобы, обретя эту трансцендирующую позицию, можно было бы овладеть чем-то в себе” [6]. В самом этом процессе трансцендирования слиты воедино два движения. Первое – созидание человеческого мира (читай – мира культуры) через воплощение в нем своего сущностно значимого содержания, опредмечивание человеком себя в мире. И второе: само опредмечивание актуализирует уникальность воплощенного индивидуального существования. Или иначе: преобразовывая мир, создавая свой собственный мир, человек созидает себя, и наоборот. Взаимодействуя с миром, человек вступает во взаимодействие с самим собой. Пытаясь понять неслучайность своего пребывания на земле, стремясь обнаружить свою нужность, необходимость для мира, человек создает свою неслучайность, нужность и необходимость. В. Муравьев писал: “Путем внутренней работы мы не только открываем себя и мир, но еще в большей степени делаем себя и окружение, реально и действительно приобретаем вселенную” [7]. То есть человек своей деятельностью задает параметры не только формируемого им мира культуры, но и собственной социальной значимости в контексте созданного им пространства действительно человеческой жизни, что далеко не сразу осознается. Следует обратить внимание еще на одну вещь – на путь освоения человеком собственных духовных конструктов. Он довольно специфичен. Человеку не все дано знать о себе. Духовные, культурные по сути, “наработки”, созданные человеком, ему не просто принадлежат. Для того чтобы

созданное им стало его достоянием, оно должно пройти путь отчуждения – воплощения в объективное, независимое и временами даже враждебное ему существование. Самопознание происходит путем отчуждения “своего-иного” во внешний мир, утверждения его там, в качестве чуждого, а временами даже подавляющего человека феномена. Все структурные элементы культуры создаются человеком для организации своего духовного бытия. Посредством этих “конструктов” человек, их созидающий, – осваивает мир, структурирует его, придает ему человеческую форму, тем самым, осваивая, структурируя и очеловечивая себя самого. Но вот это освоение и мира и себя возможно для человека только путем отчуждения – обретения. Это значит, что первоначально произведенные на свет организующие конструкты выступают чуждыми человеку. Они выглядят порой даже подавляющими человека господствующими над ним. И только взаимодействуя с ними, человек “узнает” себя, и у него появляется возможность присвоить это “чужое” как свое. Таким путем и происходит снятие человеком своей для себя чуждости и обретение мира культуры как своего. Внешние формы, до сей поры выступавшие в качестве чужеродных, превращаются в “органы” человеческого действия. И помимо данных от природы человеческих органов, появляются “органы” сугубо человеческого воздействия на мир, в котором человек живет, и воздействия его на себя. Тем самым реализуется возможность культивации “мира” и гармонизации человеческого бытия в нем. Таким образом, культура в ее исходно сущностном смысле является воплощением самой очеловеченности человека в формах, создаваемых им, формах разнообразных, и с самого начала истории дающих возможность его культурной реализации. Начинается это в период, который называется по-разному: антропосоциогенез, эпоха первобытности, первобытная формация и т. д. В качестве культурных и окультуривающих жизнь форм при этом выделяют и хозяйство, и половые отношения, и ритуал и магию. Но особое внимание обычно уделяют верованиям и мифологии. И это понятно, ибо: “...само отношение человека к сверхъестественному есть тигль его формирования в качестве человека; с этого открытия можно датировать появление человечества. Человек создает себя в качестве человека через отношение к чему-то сверхчеловеческому, сверхъестественному и освящаемому (то есть священному), в чем хранится память поколений – там закодирован весь опыт” [8]. Еще более четко сформулирована эта позиция следующим образом: “...одновременно мы “рождаемся” в том, что больше нас самих” [9]. Этим, помимо всего прочего, во многом определяется специфичность исторического становления культуры.

ОБЩИЕ ОСОБЕННОСТИ НАЧАЛА РАЗВИТИЯ КУЛЬТУРЫ И РОЛЬ МИФОЛОГИИ Период первобытности самый долгий в истории. Формирование и физического типа человека и первых человеческих сообществ относят ко времени примерно 800 тысяч лет назад и обычно связывают с появлением каменных орудий. Поэтому и период становления человека и общества называют каменным веком. Антропологи выделяют в этом периоде несколько этапов. Прежде всего это Палеолит (древний камень), который делится на нижний палеолит (800–100 тыс. лет назад); средний палеолит (100–40 тыс. лет назад); верхний палеолит (40 – 14–12 тыс. лет назад). Чаще всего считали, что только в верхнем палеолите появляется то, что можно рассматривать в качестве остатков жизни и деятельности разумного существа. Далее – Мезолит (средний камень) – с нижней границей 14–12 тыс. лет назад и верхней примерно 5000 лет до нашей эры. И, наконец, Неолит (новый камень) – от 5000 лет до нашей эры, кое-где до наших дней. Впрочем, иногда выделяют еще Энеолит – период перехода от каменных орудий к металлическим. Отмечают использование частью племен и этносов медных и бронзовых орудий, а примерно со второй половины второго тысячелетия до нашей эры – железа. Вся так называемая первобытная культура развивается в периоды палеолита, мезолита, и, частично, неолита. И все, что мы знаем о начальном состоянии культуры известно по интерпретациям изученных вещных остатков (орудий труда, оружия, захоронений, пещер, утвари, наскальных рисунков), а также по изучению племен и отдельных этносов, которые до сих пор сохранили в своей жизни что-то (а местами и очень многое) от периодов неолита и даже мезолита. Мезолитические племена остались в Африке, Австралии (бушмены, пигмеи, австралийские аборигены). Подобные племена сохранялись в Океании и Южной Америке (бассейн Амазонки). Что-то от древности сохранялось в традициях ряда горских и северных народов, у североамериканских индейцев. Все эти племена, народности, этносы не вышли к тому состоянию, которое мы называем цивилизованным. Ранее часто (теперь, правда, редко) им отказывали и в наличии культуры, считая их дикарями. На самом деле именно в каменном веке, судя по всему, появилось то, что обусловило возможности развития и цивилизации, и культуры. Возможности, которые потом по-разному реализовывались в разных географических и исторических условиях, а кое-где и не реализовывались вполне. Там и сохранились зачаточный уровень и характер того и другого – цивилизации и культуры. И в этом зачаточном состоянии особенно трудно отделить первичные признаки будущих цивилизаций и культуры. Для так называемых первобытных

сообществ то, что мы именуем цивилизацией и то, что культурой, в наибольшей мере совпадает. Ведь и то, и другое предполагает появление чего-то существенного в действиях и отношениях живых существ, что отличает их от существ природных. Хотя может быть одна из основных особенностей допервобытных и первобытных сообществ – их сбалансированность в отношениях с природой, относительная невыделенность из нее, которая, однако, – именно относительная. И сами существа (те, кого мы называем людьми) и их сообщества не являются биологическими. Характер и результаты их действий и отношений во многом не природны, они “обработаны”, особо оформлены, фактически окультурены. Это выразилось в первую очередь в том, что человек, в отличие от других “детей” природы, не имел заданной программы жизнедеятельности. Он был свободен (в смысле снятия с него природной определенности), но эта свобода, в отличие от “связности” животного с природой, ничего ему не давала кроме возможности беспрепятственно погибнуть, в силу “выброшенности” из ладного, так хорошо подогнанного для запрограммированной жизни, мира. Так уж случилось, что прачеловек оказался ограблен неведомо кем, и ограблен в самом важном. Он оказался в положении, когда ему, опять же в отличие от других животных, не было известно не только чем и как жить, но и зачем жить. Другим, “не ограбленным”, это впрочем, тоже известно не было, но им не было известно и то, что им это неизвестно. Тогда как прачеловек, лишившись блаженного незнания, обрел кучу мучительных проблем, которые и предоставили ему возможность реализоваться в качестве человека. Прежде чем начать описывать тот путь, которым прачеловек выбирался из такой ситуации, надо специально отметить что все глаголы, которые будут здесь употребляться, неточны в описании состояний и действий первобытного человека. В языке нет слов, которые бы могли тонко и адекватно протеканию описать тот смутный и тяжкий путь (именно потому, что он был смутен), что прошли наши предки, прежде чем обрели возможность более или менее ясно обозначать и свои действия, и свои намерения. Итак, будучи, в положении ненужных природе существ, пралюди были вынуждены решать задачу выживания в этих условиях. В самом простом варианте задача эта представляет собой, прежде всего, необходимость встраивания в пищевые и деятельностные ряды в природе. Но там человека не ждали. Ему там места не было. По-видимому, с этим связано появление и использование сначала естественных, а потом, и главное – искусственных орудий: от примитивных до очень совершенных (отщепы, ручные рубила, палки-копалки, каменные ножи и топоры, копья, бумеранги, духовые трубки, луки и т. д.). Пралюди занимались собирательством (занятие преимущественно женщин и детей), охотой, а там, где были водоемы – рыболовством (дела мужчин).

Постепенно осуществляется переход от присваивающего хозяйства к воспроизводящему, то есть от собирательства к огородничеству и полеводству, от охоты к скотоводству. Этот переход ознаменовывается еще и переходом некоторой части первобытных племен к оседлому образу жизни. Жизнь, основанная на потреблении продуктов, взятых у природы, необходимо должна быть жизнью бродяжьей. Смена места поселения была связана с тем, что нужно было поспеть к урожаю тех или иных плодов, или с особенностями перемещений животных и рыб. Надо сказать, что меню первобытного человека было весьма разнообразно и включало все, что можно потреблять: не только грибы или ягоды, не только травы и молодые побеги некоторых деревьев. Ели насекомых, личинок, червей, мхи, разнообразные коренья, плоды самых разных деревьев и все, что только можно себе вообразить. Африканский континент богат флорой. Казалось бы, дикари должны были бы жить в сытости, однако это далеко не так. В лучшие, наиболее сытые, времена первобытные люди питались не более одного раза в день. А ведь бывали и не лучшие времена. Может потому, и жили в первобытности в среднем около 20 лет. Довольно долго женщина поставляла основное количество продуктов, и именно ее усилиями племя как-то выживало. Собирательство, хотя и не самый эффективный по количеству произведенного продукта вид деятельности, отличается, тем не менее, все-таки довольно большим постоянством. Худо ли, бедно ли женщина всякий раз что-то приносит, чтобы можно было хоть как-то накормить голодную семью. “Когда после неудачной охоты мужчина, молчаливый и усталый, возвращается в лагерь и бросает рядом с собой лук и стрелы, воспользоваться которыми ему не пришлось, женщина извлекает из своей корзины трогательный набор: несколько оранжевых плодов пальмы бурити, двух крупных ядовитых пуков-птицеедов, нескольких ящериц и их крошечные яйца, летучую мышь. Маленькие плоды пальмы бакаюва или уагуассу и горсть кузнечиков... Потом вся семья весело истребляет обед, которого не хватило бы для утоления голода одного белого” [10]. Охота же, конечно, много богаче по результатам, но результаты-то не часты. В особенности до изобретения первого дистанционного оружия – лука. Практически безоружный, не обладающий ни одним превосходящим животного качеством, наш далекий предок испытывал громадные трудности на охоте. Успех не преследовал его. Хотя, когда ему удавалось добиться своего, то это бывал праздник. Наверное, ни один цивилизованный человек не в состоянии понять, что значила еда в те далекие времена, в особенности – изобильная еда. Есть некоторые странности в наших современных обычаях. В частности – наше отношение к еде: почему люди все время едят? Едят, собираясь вместе на праздник, едят, когда, похоронив и еще не оплакав близкого человека, садятся за стол. Нет ни одной религии, которая бы не обращала внимание на то, как, сколько, когда и что должен есть человек. Не является ли это наше столь пристальное

внимание к еде – реакцией на долгие и долгие времена постоянного голода, который испытывало человечество? Еда была праздником, торжеством жизни над смертью, наслаждением, не сравнимым ни с каким другим. Еда была индивидуальной победой над всеми силами зла, собравшимися, чтобы изничтожить человека. К. Леви-Строс в “Печальных тропиках” так описывает состояние сытости после голода. Он был в экспедиции, стоял период засухи, вся дичь ушла и люди голодали. Однажды удалось подстрелить дикую свинью. “Недожаренное с кровью мясо произвело на нас более возбуждающее действие, чем вино. Каждый съел не меньше фунта, и тогда я понял, чем объясняется распространенное среди многих путешественников мнение о прожорливости “дикарей”. Достаточно хоть немного пожить их жизнью, чтобы испытать ненасытный голод и понять, что его утоление приносит нечто большее, чем насыщение, – счастье”. Там же он пишет, что вскоре они попали во влажный лес, откуда доносились звуки животных. “В течение трех дней мы ходили на охоту в лес и возвращались в лагерь, нагруженные дичью. Нас охватило какое-то исступление: мы только и занимались тем, что готовили пищу и ели” [11]. В отличие от животных, первобытные люди стали обрабатывать природные продукты для употребления их в пищу. Большую роль в этом (и не только в этом) сыграло добывание и использование огня. Первоначально приспособляя для жизни пещеры, постепенно человек научился строить жилища (общие дома, вигвамы, чумы и т. д.). При освоении особых климатических зон стала развиваться и одежда, в том числе и в довольно сложных формах. Таким образом, вся жизнедеятельность людей была специально и разнообразно обработанной, оформленной и совершенствуемой, в сравнении с тем, что было у природных существ. В использовании и производстве пищи, вещей, и в самих создаваемых предметах явно воплощался духовный опыт, которого не могло быть без развития мышления (хотя бы так называемого “ручного”), а также форм общения, знаковой (языковой) деятельности. Все это говорит о том, что появились определенные приемы обработки, создания и использования вещей и знаков, чего нет в природе. Появились и неприродные, негенетические способы хранения и передачи приемов и навыков. Это ведь были не наследственные программы поведения, как у пчел или муравьев. Возникла вроде бы примитивная (по нашим, не всегда верным меркам), но явно духовная активность. В жизни родоплеменных сообществ огромную роль играли разные формы научения различным видам деятельности, в том числе, формы ритуальные и игровые. В этих сообществах появились устойчивые неприродные формы быта, отношений между людьми, связывающие их, нормы действий. Фактически для всех изученных сообществ были характерны специальные захоронения умерших, особые верования, изобразительная деятельность, развитые ритуалы, мифологическое сознание, разнообразная магия.

То есть, жизнь первобытного человека в сравнении с жизнью природных существ, оказывается специфически (неприродно) оформленной. В ней появляются формы, которые уже можно считать формами культуры, благодаря которым люди искусственно встроились в окружающую среду, на иной, чем природные существа, основе. Это состояние стало возможным и пригодным к дальнейшему развитию, ибо пралюдьми, первобытными людьми была преодолена может быть самая большая трудность в их встраивании в окружающий мир. Эта трудность состояла в необходимости преодоления, или, лучше сказать, выявления, своего ценностного статуса, своего места в мире. Для чисто природного существа такой трудности нет и быть не может. Животное тождественно себе и природе в себе, потому ничего подобного не возникает. Прачеловек же оказался отчужден от природы в самом себе, и чтобы это отчуждение снять, он должен был построить некоторый конструкт, определяющий или задающий ему место в мире. Иначе говоря, конструкт определяющий ценностную значимость его актуального присутствия. А создание такого конструкта, несущего в себе функцию отнюдь не объяснительного, но в первую очередь, организовывающего и ценностно-образующего характера, и создает реальную возможность “встраивания” прачеловека в мир, определения там своего места, в том числе в деятельностных и пищевых рядах. Здесь происходит обратный обычному процесс – не от места в природном мире зависит ценность, а от определения ценности прачеловека образуется то или иное его место в мире. Но такого рода “обратность” вполне обычное для человеческого мира явление. На протяжении всей человеческой истории мы будем видеть, как именно этим путем человечество движется все дальше и дальше. Таким образом, отчуждение человека от природы может быть снято путем создания собственной ценности за счет искусственного конструкта, определяющего значение прачеловека в бытии. Этот конструкт не может не носить искусственного характера. Первой вехой на этом пути, как отмечает И. Н. Лосева [12], было создание общности на некоей единой основе. А в связи с этим внутренним конституированием, становится возможным и выделение данной общности как чего-то определенного из аморфной неструктурированной действительности. Основой общности выступает некий ритуал, который содержит в себе базовые позиции бытия первобытного человека, как то: восприятие своей слитности, выраженной в самоидентификации по типу “мы”; отделение этого “мы” от остальных “они”, которые воспринимаются обычно враждебно (как писала О. М. Фрейденберг: “Борьба – единственная категория восприятия мира в первобытноохотничьем сознании, единственное семантическое содержание его космогонии и всех действ, ее воспроизводящих” [13]); закрепление и передача опыта, включающего моменты как хозяйственной (охота, возделывание земли, способы

собирательства, изготовление орудий труда и др.), так и социальной деятельности (способы организации общины, брачные отношения, властные структуры и пр.). Но сама эта ритуальность бытия первобытного человека, сами эти способы организации бытовой, хозяйственной, половой и прочей жизни имеют своей подосновой общее представление о себе и своем месте в мире. Таким представлением выступает миф. То есть, можно сказать что идеальной основой ритуальной деятельности первобытного сообщества является миф как представление первобытного человека о себе и том месте, которое он занимает в окружающей природе. И миф, и ритуал постоянно повторяются в жизнедеятельности первобытной общины, как если бы первобытные люди постоянно затверживали трудный урок, в воспроизведении которого они боялись ошибиться. Видимо, так оно и было, и связано это с тем, что любая деятельность прачеловека была для него неестественна (правда, естественной у него не было), а потому действительно требовала максимально возможного внимания, чтобы не сбиться в ее воспроизведении. А сбиться было нельзя ни в коем случае, это грозило страшными бедствиями. М. Мамардашвили писал, что: “...миф есть способ организации и конструирования человеческих сил или самого человека... Миф...восполнение и созидание человеком себя в бытии, в котором для него нет природных оснований” [14]. Давнее представление о том, что мифология есть способ объяснения непонятного мира, конечно же, не выдерживает критики. Сама непонятность мира должна быть еще обнаружена. Это вовсе не просто – увидеть мир непонятным. В обыденной жизни он понятен, и нужна серьезная дискурсивная деятельность для того, чтобы выявить проблематичность мира. Миф же выступает в истории культуры как способ самосозидания человека через созидание мира. Б. Малиновский отмечал: “миф, каким он существует в первобытной общине, т. е. в его живой первозданной форме, – это не история, которую рассказывают, а реальность, в которой живут... практическое руководство первобытных верований и поведения” [15]. Потеряв свое природное предназначение, прачеловек теряет и ощущение единства и гармонии с природой и самим собой. И вот эту гармонию, разорванную потерей единства с природой, он и старается восстановить. Задавая собственную ценность, он как бы затягивает разрыв в естественной гармонии, создавая новую, но уже искусственным путем, путем мифотворчества. Миф становится органом самоорганизации человека через утверждение его ценности, которое достигается развертыванием определенной картины мира вокруг человека, понятого как ее смысловой центр. Тем самым бытию во всех его проявлениях придается ценностный смысл. Это придание смысла задает и определенный “сценарий” деятельности человека во всех сферах, как хозяйственной, так и социальной жизни. Но не нужно думать, что все протекало именно в такой причинной последовательности. В первобытности

жизнедеятельность обладает синкретичным характером, при котором все виды деятельности слиты, потому ничто не может быть выделено ни в качестве детерминанты, ни в качестве детерминируемого. Все взаимосвязано, все взаимопроникает друг в друга, все взаимообусловлено. А. Ф. Лосев в работе “Диалектика мифа” также пишет, что “Миф – не идеальное понятие и также не идея и не понятие. Это есть сама жизнь... Миф не есть бытие идеальное, но – жизненно ощущаемая и творимая, вещественная реальность и телесная, до животности телесная действительность” [16]. В мифе задаются параметры бытия человека во всех сферах его жизнедеятельности, но главным, основным в мифе является то, каким способом миф “встраивает” человека в действительность. Надо отметить, что обязательной принадлежностью мифа выступает его понятность. Миф как бы обязан сделать мир простым и понятным. Он настаивает на принципиальной внятности действительности человеку. И сама эта понятность позволяет таким образом организовывать жизнь, чтобы снять все возможные трагические противоречия и создать слаженную и обозримую картину. М. К. Мамардашвили писал: “в мифе работают совершенно другие структуры сознания, на основе которых в мире воображаются существующими такие предметы, которые одновременно и указывают на его осмысленность. В мифе мир освоен, оформлен, причем так, что фактически любое происходящее событие уже может быть вписано в тот сюжет и в те события и приключения мифических существ, о которых в нем рассказывается” [17]. И далее: “мифический мир есть мир освоенный, осмысленный, понятный. То есть события в этом мире... являются носителями смысла” [18]. РОЛЬ ВЕРОВАНИЙ В СТАНОВЯЩЕЙСЯ КУЛЬТУРЕ Осмысление человеком себя посредством зооморфических мифологических верований Основным пафосом мифотворчества того периода истории человечества, как впрочем, и во все времена, было придание некоего смысла существованию человека. Первобытный человек вел поиск этого смысла в ходе своего “встраивания” в природу. Мы, будучи выброшены природой на свободу, потеряли при этом ощущение гармонии, и в поисках ее зачастую стремимся назад, наивно полагая, что там мы что-то обретем. Такого рода движения имели место в разные периоды истории человечества и лозунг “Назад в природу” порой выражал вполне серьезные намерения изменить действительность подобным образом. Стоит вспомнить хотя бы рассуждения Ж. Ж. Руссо по этому поводу. В первобытности же такое движение было более чем естественно.

Основная интенция первобытного сознания – вернуться назад в природу. Идеологически это достигалось посредством ряда верований, получивших широкое распространение. Условно их можно разделить на два направления: зооморфизм и антропоморфизм. Зооморфизм реализовывал это стремление путем утверждения единства человека с природным миром, постулируя их единосущность, с акцентом на животности человека. Иначе говоря, зооморфизм смотрит на человека сквозь зверя. Наиболее выразительно эта тенденция проявилась в тотемизме, древнейшем первобытном веровании, смысл которого в утверждении единого происхождения людей какого-либо племени и того животного, которое у них исполняет роль тотема. Слово “тотем” на языке североамериканских индейцев означает “его род”. Тотем – животное или растение (что реже) – воспринимается как реальный предок всего рода и каждого ее отдельного члена. Важен еще один момент: род людей и виды животных и растений объединяются в единый организм и ведут как бы общую жизнь. Взаимоотношения человека с тотемом обладают известной сложностью. Тотем не может стать предметом охоты. Его никогда не употребляют в пищу. Ему поклоняются. Его побаиваются. О нем заботятся, правда, на свой лад, – устраивают магические церемонии, призванные с точки зрения первобытного человека поспособствовать размножению рода тотемических животных. Члены тотемической группы несут ритуальную ответственность за размножение своего тотема. Обычно тотемом становится животное, живущее в данной местности. Но если фауна скудна, то тотемом может выступать даже насекомое или растение. Тотем бывает не только родовой, но и еще половой и индивидуальный. В Австралии, например, все мужчины рода имеют своего тотема, а женщины – своего. Кроме общего тотема мужчина может иметь и индивидуального, но только в том случае, если он занимает какое – то особое положение в роде, как то: знахарь, колдун, вождь. В этом случае тотем наследуется от отца или приобретается при посвящении. В Австралии тотемов называют “это наш старший друг” “наш отец”, “наш старший брат”. Люди могут отождествлять себя с тотемом. Индивидуальный тотемизм также основан на веровании, что человек и животное ведут общую жизнь. Праздник в честь тотема предполагает проведение церемонии, имитирующей обычное поведение и процесс размножения тотема. Именно это, по мысли первобытных людей, должно способствовать улучшению жизни и самого тотема и его рода. Во время этого ритуала люди часто одеваются так, как выглядит тотем, и по утверждению Дж. Фрезера, дикарь ощущает себя в этом наряде не как человек, одевшийся специфическим образом, а как само это животное. Он не видит принципиальной разницы между животным и человеком. Человек – тоже животное, только несколько иначе выглядит. А, одевшись в одежду, имитирующую облик животного, он становится самим этим животным. Нет в этом ничего невозможного [19].

Запрет потребления тотема в пищу не носит абсолютного характера. Иногда его просто нельзя есть, но убивать можно. Но даже тогда, когда и есть и убивать запрещено, в одном случае это все-таки делается: при исполнении магических обрядов. Но здесь потребление не носит сугубо гастрономического характера. Тотема едят не для того, чтобы насытиться, хотя, возможно, насыщение и происходит. Цель такого потребления – подтверждение связи человека и тотема. Иначе говоря, оно есть символ утверждения: “Мы с тобой одно”. А это – основание магической связи человека и тотема, при которой они могут взаимно влиять друг на друга. Это очень важно, так как тотем обычно представляется как существо доброе в отношении к своему роду: он помогает людям во всех их делах, может предупредить об опасности, спасти от смерти. К нему же обращаются женщины для того, чтобы вымолить себе ребенка. Идея родственности животного с человеком конституирует последнего в качестве естественного природного существа, во всяком случае – в представлении первобытного человека. “Однако наиболее интересным выражением единства природы и человека – пишет Г. Элкин – является классификационный тотемизм” [20]. Вера в то, что человек и природные явления и существа образуют общие группы (называемые фратриями, родами или классами) в которых человек не отделен, но, скорее, объединен с природой. Притом, что и природа разделена на фратрии. Так что дикарь может указать на деревья, животных и другие природные явления как на то, что принадлежит к одной с ним фратрии, или к чуждой ему группе. Можно предположить, что со специфической ролью тотема в жизни наших предков связан запрет инцеста в первобытности. Проблема, почему в первобытности существовал запрет на кровнородственные половые связи довольна любопытна. Ее решение существенно для понимания того, каков был человек в те давние времена. Дело в том, что знания первобытного человека отнюдь не давали ему возможности однозначно определить пагубность такого рода полового общения для потомства, как это иногда пытаются представить. Ничто из того, что он знал и понимал, никоим образом не вело к запрету инцеста. Более того, генетики до сегодняшнего дня не пришли к однозначному выводу о влиянии на потомство такого рода браков. Древний же человек вовсе не мог до этого додуматься по множеству причин: и потому, что срок жизни был столь невелик (около 20 лет), что не позволял выделить никаких закономерностей, и потому, что язык был беден и в высшей степени конкретен. Бедность и конкретность языка – это ведь бедность и конкретность мышления. Да к тому же язык очень быстро менялся, вследствие совершенно специфического отношения к слову в первобытности. У нас сейчас слово только знак, выражающий определенное значение, хотя психолингвистика разрабатывает проблемы зависимости звучания и значения. В те далекие времена слово было не знаком, а как бы самой вещью. Такая онтологизация слова сохраняется довольно долго в истории человечества. Некоторые аспекты такого

употребления слов сохранились до сегодняшнего дня. Более того, в древности слова, поскольку их было мало, выступали не только в роли обозначения предметов и отношений, но они же использовались и в качестве имен. И если с человеком, носящим определенное имя, которое одновременно было обозначением некоего качества, например, смелости, случалось что-то нехорошее (например, на охоте его смертельно ранил кабан) – то слово-имя изымалось из “словаря”. Его нельзя было больше использовать как имя, в силу того, что оно в полном соответствии с магическими представлениями древних, несло в себе страшную судьбу гибели на охоте. Но представление о смелости оставалось, и оно нуждалось в обозначении. Это обозначение находилось в другом звуковом конструкте. Понятно, что при постоянно меняющемся словаре не было возможности усмотрения закономерности. Но даже и это не самое главное. Дело в том, что человечество на ранней стадии своего развития довольно долго не знало причинной связи между половыми взаимоотношениями и рождением детей. Половые контакты осуществлялись привычно- физиологично. Дети же рождались, как считалось, по воле тотема, когда последний относился к людям хорошо и желал продолжения рода. Потому и женщины у тотема просили ребенка, как иногда и сейчас вымаливают дитя у бога, хотя теперь и знают, что не от молений дети рождаются. Но устойчивы представления о том, что такое чудо как зачатие жизни не может обходиться без участия высшей воли. Есть некоторые проблемы и с самим инцестом. Мы говорим инцест, а это не совсем верно в отношении к первобытным племенам. Там запрет налагался не столько на кровнородственные отношения, сколько на половые связи внутри тотемного сообщества. Табуированы были только связи принадлежащих к одному тотемному сообществу людей. Тогда как половые связи людей, пусть даже и состоящих в кровном родстве, но принадлежащих к разным тотемным родам, не запрещались. Так в чем же дело. Почему? Довольно любопытное объяснение выдвигается Вс. Вильчеком [21]. Он пишет, что прачеловек, будучи лишен врожденной программы жизнедеятельности, для того чтобы выжить, начал списывать программу жизнедеятельности с недефектных животных. Таким образом был создан специфически человеческий тип жизнедеятельности – тип искусственной программы. Для животного эта жизнедеятельность врождена, для человека она “списана”с образца, потому искусственна. Животным-“информатором” повидимому и выступал тотем. И программа списывалась безо всяких изменений. В том числе неизменна она была и в сфере взаимоотношений полов. А это составляло проблему, да еще какую. Большинство живущих на планете животных имеют половые взаимоотношения в строго ограниченный период. Тогда как половая жизнь приматов длится круглый год. Списанная программа задавала параметры половых взаимоотношений синхронизированные с течкой животногоинформатора. Но естественная потребность нуждается в удовлетворении, и потому был найден выход. Половые взаимоотношения в течение круглого года

были возможны с представителями другого тотемного рода. В этом случае нет никаких ограничений. Когда же неупорядоченные половые взаимоотношения сменились браком – тогда эта норма приобрела универсальный характер.

Антропоморфические ориентации первобытного человека в утверждении им своего единства с природой В мифологических представлениях первобытных людей имело место и представление о том, что все природные предметы, как то: деревья, реки, ручьи, камни, горы, пещеры и пр. – обладают душой. Это представление получило название анимизма (от лат. anima – душа). Дикарь довольно рано ухватил понимание нецелостности своего бытия. Сон, обморок, галлюцинаторное действие наркотических веществ (которые были известны в некоторых регионах), а также алкоголь вводят человека в состояние, в котором он видит действительность несколько отличной от обычного ее бытия. Да и сама раздвоенность человека, помимо прочего, дает знать ему, что есть иная действительность, где может пребывать что-то во мне, но не весь я целиком. Так вырабатывалось представление о душе, некоей невидимой, но, тем не менее, ощущаемой части человеческого существа. А коль скоро душа есть у человека, так она есть и у природных предметов, в силу нашего с ними единства. Представление об одушевленности мира природы создает довольно серьезные трудности в бытии дикаря. Кроме действительных практических дел, первобытный человека должен в своей деятельности постоянно учитывать присутствие некоторых невидимых душ, а посему ему следует совершать некоторые церемонии, направленные на ублаготворение этих душ. Или, во всяком случае, действуя, – никак не обижать и не “задевать” эти души. Кроме душ, которые живут в природных предметах, еще существуют души умерших, то есть души, не имеющие предмета, в котором они воплощаются. И существуют эти души в пространстве вокруг человека. Они очень обидчивы, и любое действие может быть ими истолковано в обидном и, естественно, опасном для человека смысле, так как души эти мстительны. Поэтому ритуальное поведение первобытного человека содержит в себе много такого, что не может быть понято с точки зрения современного рационализма. Так, прежде чем срубить дерево, стараются выманить дух этого дерева, для чего наливают недалеко от него на землю пальмовое масло. Дух выскочит полакомиться, и за это время дерево срубают. Если же, по верованиям дикарей, этого не сделать, то дух дерева может разорвать порубщиков на куски. Дикари очень боятся воды. И человека тонущего никогда даже и не пытаются спасать, так как по их воззрениям человек тонет не потому, что стал тяжелее воды,

нахлебавшись ее, а потому что его утягивает к себе дух данного водоема. Если же начнешь вытаскивать, то и тебя дух воды затянет в пучину. Поэтому, если дикарю необходимо преодолеть водную преграду, он перед началом этого, в высшей степени рискованного, действия несколько раз сбегает к реке и сообщит ее духу, что сегодня он переправляться не будет, а, пожалуй, будет завтра. Уверив, таким образом, духа реки в том, что ему нынче ничем не поживиться и уверившись, сам в том, что дух реки, разочаровавшись, ушел с этого места и не поджидает его, человек спокойно переправляется на другой берег. Знаменательно, что человек нисколько не страшится обманывать духа. Очевидно, дух мог нанести некоторый вред и его следовало опасаться, но бояться его вообще как чего-то сверхъестественного, необъяснимого не было никаких оснований. Эти духи не были чем-то запредельным, ужасным и непереносимым. Они не обладали большим знанием, чем человек, почему собственно и возможен обман. Так, Богораз-Тан писал, что северные народы, чтобы избежать мести духа, погубленного ими тюленя, сообщали ему, что это не они его убили, а русские. И видимо бывали совершенно уверены, что обман не вскроется. Отношение к духам можно назвать даже “панибратским”. Их хотя и опасаются, но ужаса не испытывают. Нет, духи вполне естественны для человека, нужно только по отношению к ним соблюдать некоторую, если так можно выразиться, “технику безопасности”. “Мы одно” – говорит человек природе, приписав ей душу. “Мы одно” – говорит человек природе, постулировав свою единосущность со зверем. Двумя разными путями, но в одном направлении движется дикарь – в направлении возврата в материнское лоно природы, где есть гармония и простота, столь желанная, и столь уже недоступная человеку. Первобытный фетишизм действует в том же направлении. Фетиш – священный предмет, предмет, которому приписаны сверхъестественные (в нашем понимании) свойства. Фактически фетишами являются амулеты, славянские “обереги”, священные камни. Вещь, предмет в данном случае выступает как заместитель, представитель чудесного свойства, которое необходимо человеку в его жизни. И как это ни странно, вера в особую силу фетишей, помогала человеку. Важен был именно момент веры. То же самое касалось идолопоклонства (близкого фетишизму), а также колдовства и магии. Первобытные люди отрабатывали “механизм” веры как способа преодоления непреодолимого в мире, как путь, каким создается новое, как путь, каким создается собственно сам человек. Особость человеческого положения в мире такова, что человек практически ни к чему не готов. Он приходит в мир, не умея ничего. И для того, чтобы что-то создать, ему необходимо поверить в то, что он это сможет сделать. Между человеком и тем, что он должен сделать, лежит пропасть (под названием “не могу”), которую нужно “перепрыгнуть”. Это оказывается возможным только в том случае, когда вера создает мостки на трудном пути творения нового. Что-то сделать, тем более новое, для человека, возможно только, если поверишь, что

сможешь. И наши далекие предки создали для нас этот, в принципе культурный, механизм. Они научились верить и заложили развивающийся опыт веры в воспитательный процесс. Он сохранился и воспроизводится из поколения в поколение, способствуя движению человека за заданные ему пределы. Собственно этим же определяется и культурообразующая роль магии. Роль первобытной магии Первобытная магия – это совокупность представлений о возможности воздействовать на мир. На наш рационалистический взгляд, магический путь воздействия представляется сверхъестественным. Для первобытного человека ничего особенного в таком воздействии не было. Ибо вера в него покоилась, вопервых, на представлении о единосущности человека с миром, обеспечивающим способность человека воздействовать на последний. И, во-вторых, магия опирается на понимание мира, как имеющего объективные закономерности взаимодействий. Она и пыталась установить эти закономерности. Другое дело, что подчас они оказывались поверхностными. А, установив некоторые “закономерности”, первобытные люди полагали себя вправе использовать их для необходимого им изменения окружающей действительности. В магии вообще первобытные люди декларировали свою веру в то, они могут достичь желаемой цели с помощью магического воздействия на мир. Дж. Фрезер писал [22], что на ранней стадии люди, не зная тех узких пределов, в которых они могут вмешиваться в природу, присваивали себе такие функции, которые мы сейчас считаем сверхъестественными. Он же называл магию псевдонаукой. И действительно, как отмечал Малиновский: “Магия сродни науке в том смысле, что и та и другая направлены к определенным целям, тесно связанным с человеческой природой, потребностями и стремлениями людей” [23]. Ложность этой псевдонауки Б. Малиновский видит в том, что “Магия основывается на специфическом опыте особых эмоциональных состояний, в которых человек наблюдает не природу, а самого себя, в которых истина постигается не разумом, а раскрывается в игре чувств, охватывающих человека. Наука стоит на убеждении в универсальной значимости опыта, практических усилий и разума; магия – на вере в то, что человеческая надежда не может не сбыться, желание – не исполниться. В теории познания центральное место отводится логике, в теории магии – ассоциации идей под воздействием желаний” [24]. Магию можно различать по сферам применения: промысловая, военная, вредоносная, лечебная, любовная, воздействующая на атмосферные явления, и др. Во всех этих сферах магические действия покоятся на разных принципах, различаются по способу действия, что позволяет выделить разные виды магии. Так, магия имитационная или гомеопатическая, покоится на принципе подобное производит подобное или следствие похоже на причину, его

породившую. А потому, чтобы добиться чего-либо, человеку следует сделать это “понарошку”, и действие произойдет или не произойдет (если таков был замысел). Дж. Фрезер в цитированной выше книге дает много примеров такой магии. Довольно часто этот вид магии используется в промысловой, в особенности, в охотничьей деятельности. Например, племена Западной Британской Гвинеи в копье около древка сажают жука, который живет на кокосовой пальме. Считалось, что как жук вгрызается в дерево, так и копье вопьется в жертву. Потом охотники будут держать пулю во рту перед тем, как зарядить: как она побывала во рту, так же попадет в цель. Может в этом смысл того, что рыбак поплевывает на червяка, перед тем как забросить удочку в воду. Когда дичь не идет в силок, то охотник раздевается донага, потом идет лесом и как бы случайно оказывается в сетях – “О, да я, видно, попался!”. Ну, теперь дичь уж точно забредет в этот силок. В обязанности членов рода входит забота о том, чтобы их тотем размножался. У племени аранда мужчины тотема личинки совершают обряд, имитирующий ее размножение: возводится длинное и узкое сооружение, напоминающее личинку. Внутри него мужчины, ползут на корточках и поют песню о разных стадиях проходимых насекомым, и когда выползают, продолжают петь. Считается, что это способствует размножению. Члены клана эму рисуют страуса эму на песке и поют о нем, а танцоры в головных уборах, похожих на голову эму, изображают, как страус стоит и вертит головой из стороны в сторону. В книге датского писателя и этнографа Арне Фальк-Ренне [25] описывается церемония, которой подвергаются при встрече все новые люди, прибывшие на территорию племени асматов. Асматы – это первобытное племя, находящееся на уровне развития каменного века, которое живет на одном из островов Океании – Новой Гвинеи. Асматы считают себя единственными настоящими людьми, и для того, чтобы можно было вступить в общение с чужими, этих чужих следует “сделать”как бы своими, настоящими людьми или чем-то похожими на людей. Для этого вновь прибывшие должны пройти через процедуру под названием йеу. Йеу символизирует рождение новеньких женщинами асматов и состоит в следующем: женщины выстраиваются цепочкой от берега до самого мужского дома, расставляют ноги, откидывают плечи и человеку нужно проползти у них между ног до самого мужского дома. После этого человек уже настолько считается своим, что с ним разговаривают на языке асматов, полагая, что в результате пройденной процедуры он должен его понимать. Иногда к имитационной магии прибегают, чтобы избежать несчастья – сымитировать его, и как бы уже пережить, чтобы настоящей беды не произошло. Например, на Мадагаскаре у каждого человека судьба зависит от момента его рождения. Если девушке на роду предписано потерять детей, то она проводит процедуру похорон с кузнечиком: ловит, умерщвляет, оплакивает, хоронит, и потом может жить спокойно, так как нельзя плакать и хоронить дважды. Довольно просто избавиться и от бедности с помощью магии. Надо всего лишь купить пару

дешевых жемчужин, зарыть их в землю. Вскоре разбогатеешь, так как только очень богатые могут швыряться жемчугом. Естественно, используется магия и в любовных делах. У южных славян девушка берет землю из следа возлюбленного, наполняет ею горшок, садит неувядающие бархатцы – также неувядаема будет его любовь. Второй вид магии – магия контактная или контагиозная. Принцип этой магии – вещи, которые однажды пришли в соприкосновение друг с другом, продолжают взаимодействовать и после прекращения контакта. А потому можно совершить некоторые действия по отношению к некоей вещи, то ли бывшей частью человека (например, его остриженные ногти или волосы), то ли принадлежавшей ему. Тем самым будет оказано воздействие на самого человека. Довольно широко применяется это во вредоносной магии. Обычно изготавливается фигурка человека из воска, глины или еще чего-нибудь. В нее вкладывают какие-то принадлежащие объекту воздействия вещи: волосы, ногти, зубы, может быть, кусочек ткани одежды. И эту фигурку протыкают в том или ином месте для нанесения урона тому или другому органу тела. Но не только для причинения вреда, а и в других сферах деятельности этот тип магии находит применение. Так в племени ку-ку-ку-ку сын поедает мозг умершего отца с тем, чтобы мудрость и духовная сила последнего передалась ему [26]. Этот тип магии стал основой для большого количества табу. Табу – (полинезейское) нельзя. Просто запрет, смысл которого часто непонятен. Но если рассмотреть его в контексте магии, в особенности, контагиозной, то многое становится понятным. Например, пищевые ограничения. На Мадагаскаре воины не едят мясо дикобраза, полагая, что могут стать боязливыми как это животное. Или если съесть погибшего в битве петуха, то и самому возможно придется погибнуть в битве. Существует большое количество запретов во время разнообразной деятельности. Например, при рытье ямы во время загонной охоты, нельзя чесаться (иначе яма развалится), плевать (добыча отвернется от ямы), смеяться (осядут стенки), и т. д. Есть запреты на некоторые виды деятельности женщин во время военных или охотничьих походов мужчин. Например, нельзя прясть, так как добыча будет вертеться как веретено. Распространены запреты на прикосновения к определенным людям-магам, родственникам определенной степени родства, вождям и т. д. В конечном итоге, табу были сориентированы на защиту социальнозначимых форм жизнедеятельности общества. Табу воспринималось довольно специфично, во всяком случае его нарушение (обычно случайное или по незнанию) поражало нарушителя таким ужасом, что часто становилось причиной смерти. Третий вид магических процедур “может быть назван проективной магией” [27]. Этот тип магии описан как широко практикуемый в жизни австралийских

аборигенов. Смысл данной магии в том, что исполнитель ритуала насылает желаемый результат на свою жертву, без использования чего-либо ранее этой жертве принадлежащего, или того, что ее изображает. Действие здесь носит совершенно символический характер и обозначается как “указание или указание костью” [28]. Используется как вредоносная магия. Обычно она становится причиной по мнению дикарей внезапной болезни или смерти человека. Довольно труден вопрос о том как, собственно, действует магический ритуал. Или, проще говоря, сам ли человек путем магических действий, напевов, заговоров добивается предполагаемого изменения в природе, или действия человека только активизируют природные силы, а те уже сами двигаясь в заданном направлении, достигают нужного человеку результата. Тогда получается, что эти природные силы существуют независимо от вызвавшего их к жизни человека, и что они значительно больше его самого, и над ними он не имеет полной власти. В таком случае для человека есть прямая необходимость соблюдения некоторых охранных процедур. По наличию такого рода охранных процедур, наверное, и можно было бы судить о том, какова роль человека, совершающего магический ритуал в достижении предполагаемого результата. В литературе существуют разные мнения на этот счет. Так А. П. Элкин полагает, что дикарь понимает, что не собственными силами он добивается нужного ему результата, а только спровоцировав природные магические силы на необходимое действие. В особенности это касается черной, то есть вредоносной, магии. Дикари по его мнению опасаются, что в результате неправильного действия, силы, которые они будят своими действиями, могут обернуться против них самих. Он же приводит пример, когда два этнографа уговорили старика показать как пользуются специальными палочками для нанесения вреда. Старик бросил палочки, но потом сильно испугался и стал говорить, что часть злой магической силы вошла в его голову. И это беспокойство было вызвано тем, что не он сам сделал эту палочку, не он совершил напев над ней, и не знал, что за магическая сила в ней содержится [29]. Потому такого рода действия могут выполняться только специально подготовленными людьми. Б. Малиновский, напротив, настаивает на том, что “магическая сила не растворена в универсуме бытия, не присуща чему бы то ни было вне человека. Магия – это специфическая и уникальная власть, которая принадлежит только человеку и обнаруживает себя только в магическом искусстве, изливается человеческим голосом и передается волшебной силой обряда” [30]. И даже указание на то, что по верованиям туземцев Меланезии испорченное колдовство остается в брюхе мага, или что волшебная сила может сосредоточиться в гортани, и тому подобное, трактуется им как чисто человеческая способность и действие. Она никогда – утверждает Б. Малиновский – не считалась в первобытной культуре природной силой, а “магия , не только является существенным достоянием человека, но и буквально находится внутри человека в любой момент его жизни, а

также может передаваться только от человека к человеку по строгим правилам посвящения в таинство, наследования и инструкции” [31]. Вообще дикарь не признает пределов своей власти над природой. Если в случае вредоносной магии требовалась специальная выучка, хотя бы для овладения специальными заклинаниями и умением действовать, не нанося вреда себе, то в обыденной жизни каждый человек был магом сам себе. Громадная, чрезвычайная важность таких магических действий человека состояла в том, что человек, производя эти действия, вселял и укреплял в себе уверенность в благоприятном исходе предпринимаемого дела. Магия дикарями используется далеко не всегда, а только тогда, когда нет большой надежды на удачу. И потому укрепление в себе уверенности действительно способствует достижению успеха в задуманном деле. Уверенность действует успокаивающе, что позволяет снять напряженность, сосредоточиться, произвести все необходимые действия более четко и вдумчиво, не расходуя свои силы на посторонние, отвлекающие от дела, эмоции. Потому и достижение желаемого здесь более вероятно. Уверенность во многом зиждилась на первичных знаниях людей о свойствах, скажем целебных трав, и некоторых других веществ. Причины той же целебности были неизвестны, но благотворное действие, как результат чего-то, – оно очевидно было. Для магии конечно характерен и психологический механизм, когда отмечаются совпадения значимых событий и того, что им предшествовало. До сих пор существует, например, вера в вещие сны. Когда нет совпадения (что чаще всего), запоминать нечего, а когда есть – это отмечается. Но вообще говоря, представления о возможности магических, колдовских действий, не вовсе бессмысленны. На людей и на события действительно возможно разнообразно воздействовать. Вопрос только в том, какие связи, какие “пружины” при этом срабатывают, почему воздействуют вещи, слова, жесты, звуки и т. д.? Понимание природы как одушевленной и единосущностной с человеком задает определенные представления о том, что, как и почему в этом мире происходит. В обыденной жизни всегда значимо понимание того, что выступает причинным основанием происходящих событий. В особенно острой форме вопрос об этом возникает тогда, когда случается некое экстраординарное событие: несчастный случай, смерть, неурожай, болезни и пр. В такой ситуации естественно возникало напряжение и в первобытной общности людей. Стрессовая ситуация, испуг, неуверенность должны были быть сняты, чтобы можно было дальше продолжать жить и действовать. Для этого следовало определить причину случившейся беды. Поскольку природный мир мыслился как система личностных взаимоотношений, то и причины событий в мире также имели личный характер. Причина бедствия находилась, но она почти всегда бывала не “что”, а “кто”. Это значит, что довольно часто причиной бедствия в понимании дикаря оказывалось не объективное положение дел, но чье-то злое желание. Это могло быть колдовство, наговор, магическое воздействие.

При этом надо отметить, что и там, где возможно было проследить неличную причину действия, дикарь, тем не менее, не отказывался от представления о том, что кто-то устроил ему эту беду. Для колдовства место всетаки находилось. Так, Э. Э. Эванс-Причард приводит такой пример: в племени азанде, как-то раз, один из подростков, когда был в лесу, споткнулся о пенек, ранка на ноге не была очищена и начала гноиться. И хотя причина болезни была очевидна, тем не менее пострадавший считал, что здесь замешано колдовство. Он соглашался с тем, что удар о пенек привел к возникновению ранки. Но почему же споткнулся? Ведь он всегда очень внимателен. Значит, кто-то заколдовал его, и это обусловило то, что он не увидел пенек и споткнулся. Дикари отнюдь не отвергают естественной причинности, а только утверждают, что “колдовство ставит человека в такое отношение к событиям, что он терпит неудачу” [32]. Потому и лечение болезни всегда включает в себя специальные процедуры знахарей, призванных снять заклятие, которое-то и есть истинная причина заболевания, по их мнению. Тогда как внешние проявления заболевания (анамнез) есть только проявления этой причины. И если вылечить человека и все симптомы болезни исчезнут, то это еще не значит, что человек выздоровел. Нужно еще устранить причину, а это доступно только специально обученному знахарю. Но даже когда все процедуры были пройдены, и ничто не помогло человеку, и он умер, дикари не делали вывода об объективности процессов в природе и в человеческом теле. По-прежнему оставалось убеждение, что все существует по чьей-то воле. И больной умер потому, что его болезнь была наказанием за нарушение табу. Или же, как считали аборигены Австралии, наговор в данном случае был совершен без применения каких-либо необходимых предметов. А тогда избавить человека от болезни оказывается значительно труднее (в случае правильного использования при вредоносной магии нужных палочки, кости, камня – знахарь как бы извлекал их из тела больного и тот начинал выздоравливать), или вовсе невозможно. Понятно поэтому, что за каждым событием в природе стоит чей-то интерес. Что бы ни произошло, всегда это происходит скорее зачем-то, а не почему. Идея безличной закономерности, на этом этапе развития человеческого сообщества, по-видимому, ему недоступна. И не только на этом этапе. Довольно часто желание поквитаться за неудачу и сейчас застилает глаза на объективную невозможность успеха, и человек стремится выместить на ком-то, как на виновнике, все свое недовольство. В древней Греции недаром существовал “институт”козла отпущения – фармак. Часто в селении даже специально держали человека, – преступника или раба, или неполноценного – чтобы в случае какихлибо бедствий именно на нем выместить свою злобу и горечь. В целом мифы (еще не те, которые будут сложными в древних цивилизациях и античности), верования (еще даже не собственно языческие) и действия (колдовские, магические) становятся моментом обработки жизни людей, обработки самого человека, оформления первично-человеческого в нем. Они

задают как бы направление для будущего развития ценностных систем. Все это, с одной стороны, кажется еще не вполне определенным в плане очеловечивания человека, по крайней мере на наш взгляд. Например, с верой в магическую силу жизни и был связан первобытный каннибализм. Скажем папуасы, верили, что плоть и кровь человека хранят в себе ману – высшую жизненную силу, которая может увеличивать мужество. И если они убивали миссионера, то потому, что нуждались в его мане, так как им угрожали враги. Иногда каннибализм объясняют и желанием спасти душу умершего, переселить ее в души съевших его. Где уж тут связь с культурой в ее аксиологической трактовке? Однако этот и некоторые другие моменты (как и более поздние человеческие жертвоприношения), так или иначе, были изжиты. А механизм верований имел-таки не это частное, а общее значение. Направление развития ценностных систем, которое, повторяем, не было четко определено в плане культуры в ее современном понимании, был достаточно определенным, чтобы образовывать традиционность жизни, создавать отлаженные механизмы отношений человека с природой (при его относительной выделенности из нее) и механизмы межчеловеческих отношений – родоплеменных, – позволяющих еще и сейчас некоторым сообществам людей существовать в сложной гармонии и с окружающей средой и, в ничуть не менее сложной, противоречивой, гармонии внутренней, основанной на организации, регулировании важнейших сфер жизни: размножения, воспитания. И вообще – обеспечения жизни не только в материальном плане, но и в примитивно-духовном. КУЛЬТУРНЫЙ СМЫСЛ БЫТОВОЙ ЖИЗНИ И ОТНОШЕНИЙ ЛЮДЕЙ Ранее было сказано о хозяйственной деятельности первобытных людей, об особой ценности еды в их жизни, о ритуальности пиршеств. И с одной стороны, это говорит вроде бы о примате витальных ценностей над всеми остальными. Но, с другой стороны, и об оформлении, обработке процесса потребления пищи и об отношении к ней. В крестьянской среде до ХХ века будет держаться уважительное отношение ко всякой снеди, но особенно к хлебу. Та же неоднозначность характерна для бытия и других важнейших ценностей и особенностей культуры в их становлении. Это касается вообще сферы быта, сфер размножения и половых отношений, возрастных отношений, организации первобытного воспитания. Во всей жизни первобытных племен огромную роль играли половые и возрастные различия. Не только в хозяйственной стороне жизни, но и в других, различна роль мужчин и женщин, взрослых и детей. Разное половое доминирование в разных регионах – в разное время в разных моментах

производства и быта – оказывало существенное влияние на жизнь, на становление культуры. Отношения полов Несмотря на значительную роль женщины в хозяйственной деятельности, она далеко не везде занимала господствующее или хотя бы особое положение. Видимо, матриархат господствовал не по всей территории распространения первобытного человека. Но понимание ее особости было, хотя для этого нужно было дойти до определенного уровня развития. Так Уильям Бакли [33] в своих воспоминаниях о годах, проведенных среди австралийцев не отмечает, что к женщине относились как-то особенно. Женщины так же участвовали в хозяйственной деятельности, как и мужчины, так же принимали участие в войне, как и мужчины, – правда, войны в те времена были ничем иным, как драками, и они продолжались у австралийцев до первой крови или первого трупа. Иногда, как указывает все тот же У. Бакли, по окончании боя мужчины, не утолившие в нем своей агрессивности, набрасывались с кулаками на своих же женщин. Но вот причиной драк часто бывали женщины: вступали в бой с теми племенами, которых подозревали в краже своих женщин. Видимо, женщина была ценностью в двух аспектах: как продолжательница рода и как возможный партнер в сексуальных отношениях. Женщин постоянно не хватало, их умирало довольно много, в особенности во время родов, так как в условиях жуткой антисанитарии того времени этот период оказывался для жизни женщины чрезвычайно опасным. В сохранившихся до сегодняшнего дня первобытных племенах роль женщины очевидно неоднозначна. Так в племенах, обитающих на острове Новая Гвинея, что в Океании, женщины не представляют особой ценности. Правда, нужно отметить, что племена эти находятся на уровне каменного века. У племени ку-ку-ку-ку социальная структура такова: мужчины, затем свиньи (основной продукт питания, разведением которых заняты женщины) и только потом женщины. Ниже женщин по социальному статусу оказываются только те юноши, что не смогли пройти испытаний во время инициаций. Но последние и вовсе не рассматриваются как люди, они едва ли не изгои. По отношению к ним, возможно, любое, вплоть до убийства, действие. Но традиционно высоко ценится брак. Посредством брака укрепляется племя, рождаются дети, из которых вырастут новые воины. Племя очень воинственно, а потому к браку стремятся. Брак ознаменовывается рядом ритуалов, призванных укрепить семью и наделить данный союз особой плодовитостью. Так же высоко ценится брак и в племенах первобытных людей в Мезоамерике. Семья там главная экономическая и социальная единица. Но нравы у этих народов мягче. К женщине относятся как к нежному и ценному имуществу,

хотя и второго сорта. В племени намбиквара мужчины говорят о женщине доброжелательно и с состраданием. В личных взаимоотношениях мужчина к женщине внимателен, и “Мужское бахвальство уступает здесь место совместным действиям двух партнеров, отдающих себе отчет в той главной ценности, какую они представляют друг для друга” [34]. И все-таки различия довольно серьезные, что подчеркивается даже в той судьбе, что ждет мужчину и женщину после смерти. Так намбиквара считают, что после смерти души мужчин воплощаются в ягуаров, а души женщин рассеиваются в небе. И женщины воспринимают себя иначе, чем мужчины. И ведут себя иначе, в особенности молодые. Женщины постарше менее склонны подчеркивать различия. В мезоамериканских племенах вообще значительно более развиты собственно личностные взаимоотношения между полами. У намбиквара муж и жена проявляют внимание, сердечную заботу и нежность друг к другу. Формы брачных отношений чрезвычайно разнообразны: от неупорядоченных половых взаимоотношений через пулануальный брак (брачные взаимоотношения между большой группой женщин и большой группой мужчин), полиандрию и полигамию, до парного брака. Кое-где исследователи выделяют патриархат и матриархат, какие-то народы обошлись без матриархата. Женщина чрезвычайна важна в жизни сообществ еще и потому, что часть функций, которые она выполняет никто кроме нее и выполнить не может. Так, женщины не только рожают, но растят и воспитывают ребятишек. Во всяком случае, все дети до определенного возраста находятся при женщине, тогда как мужчины уходят с утра на охоту или весь день проводят в мужском доме и не имеют никакого отношения к подрастающему поколению. Только когда ребенок уже достаточно подрос, чтобы можно было начинать готовить его ко взрослой жизни, тогда подключаются и мужчины. Воспитательные системы Воспитание детей дело непростое, и оно в первобытном обществе покоится на нескольких общих положениях, выработанных в процессе самой жизнедеятельности общины. Во-первых, это воспитание общественное, то есть ребенком занимается не только мать, но при необходимости любая женщина племени поможет ребенку. Дети находятся все время в обществе женщин и других детей. Во-вторых, это воспитание трудовое. Довольно скоро ребятишки начинают понимать, что основная беда и проблема всей жизни – это прокормиться. Потому дети, как только смогут, начинают участвовать в собирательстве вместе с женщинами. И, в-третьих, дети растут в атмосфере любви и уважения. Первобытные люди, которых часто называются дикарями, в действительности весьма деликатны и вежливы. И не только с чужестранцами, но и друг с другом,

также и со своими детьми. Их никогда не обижают, не бьют, не ругают. Более того, им даже ничего не запрещают. То есть, то чувство собственной ценности, которое естественно привито каждому живому существу, не подвергается деформации таким образом, чтобы потом была необходимость “по каплям выдавливать из себя раба”. Довольно долго дети живут вместе с женщинами, но наступает время, когда мальчиков изгоняют из племени. Испуганные, обиженные, привыкшие, к тому, что их встречают с лаской, они уходят из племени и недалеко от него обосновываются. Начинается период инициации. То время, что они будут жить вдали от своих, посвящено освоению всех тех умений и навыков, что имеют мужчины данного племени. Их научат навыкам охоты, борьбы, воинственным действиям. Кроме того, их приобщат к знанию священных мифов и преданий своего народа. Для этого взрослые мужчины будут наведываться к ним. За это время мальчики подрастут, наберут силу, научатся терпеть боль и тяготы бытия. Но самое главное, чему они должны научиться, вернее, чему должны их научить, – так это стойкости и преданности своему роду. Стойкости и преданности такого уровня, чтобы необходимость отдать жизнь на благо рода не вызывала сомнений и раздумий, а совершалась буквально автоматически. Этому способствует не только физическая тренированность человека, но в еще большей степени здесь нужна тренированность и закалка духа. Последнее становится специальной задачей воспитания. Осуществляют ее путем специальных действий, в частности, есть такой способ как испытание молчанием. Ребенок должен молчать довольно долгое время, и не просто с ним никто не разговаривает, нет, совсем наоборот, его как раз постоянно провоцируют на то, чтобы он заговорил. Но он должен держаться, что бы ни произошло. Еще более трудное испытание – это испытание тайной. Не выдержавший испытаний во время инициации теряет всякий социальный статус и уважение. Потому понятно, что каждый стремится всеми силами выдержать положенные испытания с тем, чтобы с триумфом войти, как равному в сообщество взрослых мужчин. Это происходит, когда заканчивается время инициации. Тогда устраивается праздник, на котором новый член общества должен продемонстрировать то, насколько он готов ко взрослой и ответственной жизни. Первое, что он должен сделать – это показать себя как умелого воина, рыбака или охотника. Так в племени ку-ку-ку-ку вновь принимаемый должен в ночь накануне праздника пойти в чужое племя, убить там человека (это племя людоедов и военное дело и убийство чужих почитается там единственно достойным видом деятельности мужчины) и приволочь труп в свое поселение. Затем неофиты должны продемонстрировать стойкость в испытании физической болью. А эти испытания бывают фантастически тяжелыми: например, ребятишек бьют (как это делают в племени ку-ку-ку-ку; там для этого употребляют розги из лианы и стегают до тех пор, пока не пойдет кровь), выбивают зубы, или надрезают кожу и в порезы втирают смесь соли с золой, или подвешивают за ноги над костром, так, чтобы пламя не касалось человека, но чтобы дым донимал его вволю, и др.

Выказывая терпение в перенесении страданий, юноши убеждают тем самым членов своего племени, что они стойки настолько, что, сколько бы их враг не мучил, они все могут выдержать, и не предадут интересов своего рода. И вот когда все испытания пройдены, наступает собственно праздничное действо; здесь и угощение и ритуальные танцы. Тогда же происходит торжественная церемония наделения неофитов знаками мужского статуса, которая включает в себя ритуальные действия, призванные обеспечить покровительство духов, или тотемов. У разных народов – разные символы, разные ритуалы, но смысл общий. Теперь эти юноши полноправные члены рода, могут принимать участие во взрослой деятельности, могут жениться. Теперь они могут посещать мужской дом. Это самое важное, самое значимое событие в жизни человека первобытного общества. Так, самый известный африканец, живший до начала ХХ века, зулус Чака тоже прошел через церемонию инициации. У зулусов она, видимо, в силу развитости племени, носила несколько менее сложный характер. Обычно эта церемония проводилась после достижения ребенком половой зрелости. Он сам оповещал племя о происшедшем, но в весьма деликатной форме, а именно, после первой ночной поллюции подросток покидал свою хижину до восхода солнца, тайком выводил весь скот из крааля и угонял его в вельд. Потом к нему присоединялись пастухи. Вечером стадо домой не возвращалось. За ним посылались девушки с прутьями в руках, они устраивали бой подросткам, и пригоняли их, вместе с коровами, домой. А вот потом мальчик, ставший причиной этих треволнений, получал из рук своего отца различные снадобья, воду, нагретую раскаленным топором, и фартук – умушта, который носят взрослые. Потом подростки и взрослые задавали ему трепку, а потом уже совершались обряды, включающие временную изоляцию, омовения и пост [35]. Воспитанию девочек обычно не придалось такого значения. Быт мужчин и женщин Для всего быта первобытных людей характерно довольно выразительное половое разграничение. Это связано с тем, что сама деятельность разделяется по половому признаку. И потому то, как проводят время мужчины и женщины, довольно серьезно разнится. Более того, многие вещи, которые делают мужчины, просто табуированы для женщин, в частности это относится к исполнению некоторых ритуалов. И если женщина случайно станет свидетельницей исполнения такого ритуала, то ее ждет смерть. Так в племени форе женщина не должна видеть играющего на дудке мужчину [36]. В одном из племен Новой Гвинеи есть специальный торжественный диалект, на котором могут говорить только мужчины, женщина не просто не может на нем говорить, она и слышать его не должна. Если же это случится, то “она должна вонзить в живот бамбуковый холим мертвого врага с такой силой, чтобы сразу умереть” [37]. В племени

намбиквара есть священные церемонии, которые исполняются в начале сельскохозяйственного периода, на них мужчины исполняют мелодии на флажолетах (музыкальный инструмент типа флейты). Женщины на эти церемонии не допускаются. К.Леви-Строс пишет об этом “Присутствие среди нас женщины было бы недопустимым; ее, проявившую нескромность или неосторожность, убили бы на месте” [38]. Женщины, занимаясь собирательством, приготовлением еды, или ремеслом, все это время проводят вместе с детьми. А это накладывает определенный отпечаток на их времяпрепровождение. Так женщины, там где есть возможность ходят вместе с детьми на реку купаться, играют с ребятишками; бывает, что шутят, смеются. Матери, по ходу дела, чему-то научают ребятишек. Ласка, выказываемая детям, делает атмосферу более теплой и радостной. Мужское дело – охота, рыболовство – обычно уводит мужчину из дома на целый день. Возвращается он только к вечеру, все основное время он проводит вдали от своего очага. Вечерние часы, если они не заняты какой-то специальной деятельностью, отдаются семье, в тех племенах, в которых женщина занимает сколько нибудь уважаемое положение. Но и в таких племенах основное время мужчины предпочитают проводить вместе, вдали от женщин. Даже в том случае, если мужчины не уходят из селения на промысел, и их время посвящено отдыху, то и тут они остаются не в своем доме, а проводят это время в так называемом мужском доме. У индейцев это довольно большая хижина, которая строится посередине селения. Семейные хижины расположены вокруг нее по кругу. Мужской дом табуирован для женщин, они не могут там показываться ни под каким видом. В мужском доме ночуют холостяки, гости мужского пола, и проводят свое свободное время мужчины. В мужском доме племени асматов на Новой Гвинее хранятся еще реликвии племени, обладающие по мнению их владельцев магическими свойствами: куши – черепа врагов, украшенные бусинами, ракушками, и долженствующие приносить удачу племени. Чем заняты они в мужском доме? Болтают, курят, иногда едят, так как есть строгая система повинностей, определяющая очередь по которой поставляется еда в мужской дом. Мужской дом выполняет роль клуба, то есть места для общения; спальни (как отмечалось уже, в нем ночуют холостяки и гости), гостиной – там принимают гостей. В нем же мужчины выполняют те виды церемоний, на которые не допускаются женщины. Так К. Леви-Строс описывает то, что происходит в мужском доме племени бороро, живущем в Латинской Америке: мужчины делают там ромбы – музыкальные деревянные инструменты, оно производят шум, приписываемый духам, которые приходят в деревню. Женщины не должны видеть эти инструменты. Если же с кем-то из них такая беда приключится, то горька и страшна ее участь. Там же готовятся к религиозным празднествам. Мужской же дом становится местом, где мужчины занимаются изготовлением своего наряда. Для дикарей, одежда которых обычно минимальна до предела, характерно

желание как можно более выразительно украсить себя. В особенности это касается мужской половины рода человеческого. У женщин это бывает по-разному. В некоторых племенах женщины также украшают себя, в некоторых же женщины более чем скромны во внешнем своем проявлении. Церемониальные костюмы дикарей чрезвычайно красочны и сложны, в них используются перья птиц, шкуры, когти животных, также разная краска для лица, волос, и так далее. Но даже в обычной жизни, когда не одевается церемониальный костюм, дикарь старается хоть чем-то скрасить свой обычный вид. И эта страсть довольно сильна. ЛевиСтрос описывает мужчин одного племени: “Многие надевают короны: меховые повязки, украшенные перьями; плетеные венчики, также с перьями; или что-то вроде чалмы из когтей ягуара, вставленных в деревянный круг. Но они приходят в восхищение от сущего пустяка: высушенная соломенная полоска... наскоро подправленная и раскрашенная, составляет хрупкий головной убор... Иногда для той же цели обрывают все цветки с дерева. Кусок коры, несколько перьев дают неутомимым модельерам повод к изготовлению потрясающий ушных подвесок” [39]. А потому мужской дом временами становится мастерской, в которой в разных углах мужчины, строгают, полируют, клеят, и для того только, чтобы несколько часов покрасоваться в новом наряде. Женщины этого племени также украшают себя, и такими же способами. Вообще, наряды их весьма богаты и разнообразны. Так, бороро носят еще изготовленные из волос жены длинные плетеные шнурки, которые наматывают на голове в виде тюрбанов, подвески в форме полумесяцев из когтей броненосца, украшенные инкрустациями из перламутра, бахромой из перьев. Разные другие головные уборы из перьев аиста, попугаев и других птиц. Настолько значимы для дикарей украшения, что они даже специально приручают попугаев, ощипывают их живьем и всегда имеют перья для причесок, как это делают индейцы племени бороро. Хотя первобытные народы очень заботятся о своей внешности, не надо думать, что их особенно беспокоит лишь внешняя привлекательность своего лица и тела. Наверное, этот момент присутствует в их внимании к внешности, но он не основной. Леви-Строс пишет, что у племени намбиквара одним словом обозначается и молодой и красивый, и точно так же некрасивый и старый обозначаются одним словом. Не красоты и привлекательности добиваются дикари своей раскраской и особой формой тех немногих одеяний, что у них есть. А утилитарный смысл их одежды часто вовсе отсутствует. Видимо смысл здесь состоит в чем-то другом – это знак определенной обработанности, окультуренности внешности. Ведь только животные не изменяют себя. Постольку, поскольку я человек, я могу и должен свое лицо и тело обозначить как человеческое, то есть специально и сознательно измененное. Так, Леви-Строс пишет, исследуя стиль росписей племени кадиувеу (Латинская Америка), что индейцы сами ответили на вопрос о том, для чего эти росписи служат: “Росписи на лице прежде всего придают личности человеческое достоинство; они совершают переход от природы к культуре, от “тупого” животного к культурному

человеку . Затем, будучи различными по стилю и композиции в разных кастах, они выражают в сложном обществе иерархию статусов” [40]. А вот то, что после этого лицо и тело становятся значительно красивее, на взгляд первобытного человека, это уже следствие первоначального замысла. При этом взгляд на то, что красиво, а что нет, у дикарей до того отличен от нашего, что нам, видимо, никогда не понять друг друга. Так индейцы, называющие себя “мунде”, удаляли с себя все волосы. И с отвращением смотрели на европейцев, у которых были брови, ресницы на лице. Видимо, последние казались им дикарями. Праздник в жизни первобытных людей Обыденная жизнь человека первобытности наполнена трудами и заботами. Добывание пищи: охота, рыбалка, собирательство. Время от времени племя мигрирует, поспевая вслед за урожаем того или иного плода. Иногда приходится принимать участие в военных действиях. Случаются события, которые вызывают особый резонанс в жизни племени. Это может быть рождение двойни, неожиданная смерть, связанная, по мнению соплеменников, с колдовством и др. В целом же, жизнь довольно однообразна. Но ткань однотонного бытия разрывается праздниками, которые играют громадную роль в жизни первобытного сообщества. Праздник всегда событие экстраординарное, даже если праздник заранее “запланирован”. Это особое время, которое не просто прерывает будни, но во время которого снимаются некоторые очень важные в обычной жизни запреты. Праздник позволяет человеку реализоваться иным, более выразительным, образом, а тем самым снять эмоциональное напряжение, вызванное монотонностью и тяготами обыденности. Более того, праздник структурирует бытие человека, разрывая время на определенные отрезки. Кроме того, праздник всегда за пределами работы, это что-то, что противоположно работе. То есть на нем делаешь не то, к чему принужден обстоятельствами и жизнью, а то, что хочется. Как правило, в доисторические эпохи, а это сохранилось и в последующем – праздником отмечалось окончание какой-то очень важной и трудной деятельности, напряжение которой снималось в ходе праздничной деятельности именно за счет свободного делания того, что обычно было запретным. А также за счет более выразительного эмоционального проявления человека. Напряжение человека первобытности, вынужденного жить в условиях неестественного для него бытия, снимается на празднике в виде асоциального поведения, когда позволяется деструктивная деятельность, направленная на “выпускание пара”. Ритуальная часть праздника в очередной раз подтверждает ценности единения общины внутри себя и ее единения с тотемом, тем самым как бы успокаивая человека на сей счет. Все в порядке, ничего не изменилось и не изменится, а посему возможны и некоторые отклонения.

Более того, праздник, как правило, содержит в себе момент эмоционального выхлеста в виде танцев, песен, игр, когда накопленное напряжение снимается эмоционально-позитивной деятельностью. Праздник в первобытности обычно предполагал и употребление обычно табуированных алкогольных или наркотических веществ, одурманивающих и создающих некий иной мир. Так как для дикаря не было разницы между действительным миром и миром сна, галлюцинации или видения, то он с полным доверием относился к тому, что ему привиделось. А это означало еще и то, что праздник – это время, когда приоткрывается некая завеса и можно приобщиться к иным пластам бытия. В празднике выполнялась не только функция снятия эмоционального напряжения, подтверждения единства рода, но здесь происходило как бы приобщение к глубинным, значимым основам бытия человека. Таким образом, праздник был не просто действием бытового порядка, а он скорее носил характер мировоззренчески ориентирующего действа. То есть праздник, – это не менее, а может даже и более серьезно, чем сама обыденная трудовая жизнь, направленная на поддержание жизни рода. Праздник также выполнял именно эту функцию, но иным образом. Вообще, всякая активность первобытного человека была нацелена на сохранение жизни.

ЦЕННОСТЬ ЧЕЛОВЕКА И ЕГО САМОИДЕНТИФИКАЦИЯ В ПЕРВОБЫТНЫХ СООБЩЕСТВАХ Для людей первобытного сообщества факт собственной окультуренности имел громадное значение. По-видимому, основная причина этого состояла в понимании того, что только этот путь позволит выжить. И потому, кроме подчеркивания своей особости сравнительно с остальными, это понимание рождало еще и столь долго сохраняющийся у человечества настрой на неизменность, неизменяемость, принципиальную консервативность бытия. Основным аргументом для утверждения истинности того или другого положения, действия, обычая долгое время в жизни человечества оставался аргумент, что так заповедано предками. Это же составило и основу общей нелюбви человечества ко всякого рода новизне. Не только традиционное общество имеет такую тенденцию, но и до сегодняшнего дня новое, в особенности в сфере взаимоотношений людей, принимается чрезвычайно трудно, если вообще принимается. Так, например, такая развитая страна как Япония всеми силами противится хотя бы каким-то изменениям в области межличностных взаимоотношений, да и вообще во всей сфере быта и культуры страны, стремясь сохранить тот тип жизни, что был у народа многие и многие века. Сопротивление настолько мощное, что создаются

школы для научения тех японцев, которые в силу обстоятельств, либо довольно долго прожили вне своей страны, либо, что значительно хуже, родились за ее пределами. Когда они возвращаются, их ждут эти школы, для того чтобы сделать из них настоящих японцев. А именно, – насадить, привить им те нормы бытия, что существуют неизменно вот уже многие тысячелетия. В первобытности эта тенденция понятна: слишком большой риск. Ведь то, что от нового будет какой-то толк еще неизвестно, а вот разрушить основы социальности, которые только и составляют возможность существовать в этом мире, оно может. Потому человечество так медленно развивалось, в особенности в рассматриваемую эпоху, и потому же долгое время человечество вынуждено было камуфлировать новое под старое. Камуфляж шел отнюдь не как сознательное действие обмана. Только то новое могло быть принято, которое сумело проявить и доказать свою теснейшую связь и единосущность с уже утвержденным. Общая консервативная установка человека первобытности есть то основание, на котором произрастает и такая характерная норма, как уважение к старости. Во-первых, потому что старики были носителями социальности, а еще потому, что любое традиционное общество имеет единственный источник научения уму-разуму, – это собственный опыт. Потому, – чем старше, тем мудрее, а, следовательно и уважение выше. И потому в те времена в моде была солидность как свидетельство прожитых лет. Ценность собственной социальности была столь высока, а консервативность столь сильна, что она не позволяла признать нечто другое в той же мере ценным. Только то, что есть здесь и сейчас может быть принято как истинное, любое отклонение – негативно. Это стало основой требования неизменности, жесткой затвержденности поведения человека того времени. Вариативность деятельности не только не приветствовалась, но жесточайшим образом каралась по вышеприведенным причинам. Канон поведения и деятельности был не просто жестким, он был единственно возможным. Всякая норма бытия была не просто единственной, она была единственной в том виде, в котором она задавалась. Насаждение именно такого типа поведения было основой воспитания достойного члена общины. И именно в этом жестко затверженном виде ценность того или иного действия расшифровывалась членами сообщества. Иначе, любое, даже малое изменение в действии, делало воплощенную в нем ценность неузнаваемой. Не нужно понимать это так, что будто кто-то в общине насаждал жестко заданные нормы, тогда как остальная часть стремилась к более свободным формам самовыражения. Вовсе нет. Способы реализации были очень небогаты, и они и мыслились единственно возможными. И нарушения, если они происходили, носили совершенно случайный характер. Сами эти нарушения были просто убийственны для нарушителя. Особенно выразительно это видно в случае нарушения табу. Человек, сотворивший это по неведению, переносил совершенно невероятные муки, которые иногда даже вели к смерти.

Другим следствием такой жесткости была полная неспособность восприятия иного типа бытия, а потому и негативное отношение представителей одного племени к представителям другого племени. Общий тип отношений между племенами был таков: мы – хорошие, культурные, они – плохие, некультурные. Некультурность других состояла только в том, что они были не таковы как мы. Неважно, может эта их инаковость способствовала выживанию и укоренению человека в большей степени, чем привычный для данного племени тип бытия. Это не имело значения. Плохи уже потому, что другие. Думается, что именно этот тип восприятия, родившийся в столь отдаленные времена и сохранившийся до сих пор, и составляет основу всякого национализма и расизма. Самовосприятие человека данной эпохи носило совершенно специфичный характер. Кроме отмеченного ранее стремления слиться с природой, что было характерно на “макроуровне”общины, в индивидуальном плане человек не отделял себя от родовой общины. Он был в социальном плане с нею слит. Не просто представитель данной общины (в таком случае есть уже понимание индивидуальной жизни), а именно слиянный с нею во всех аспектах своей жизни человек. Первое деление общества на “мы”и “они”именно это и фиксирует. Индивида еще нет, он всеми своими помыслами, действиями, ожиданиями, чувствами, и прочее и прочее, – есть “орган” рода. Нет смысла говорить о порабощении индивида или о коллективизме, что иногда еще встречается в литературе. Ни того, ни другого здесь нет. Ибо порабощение предполагает некое насилие над человеком, тогда как здесь эта слиянность столь естественна, что если бы можно было представить первобытному человеку ту свободу, которой пользуется современный человек, то он воспринял бы ее как кошмар. Первобытному человеку комфортно в тех условиях, он не просто не хочет других, он и помыслить их себе не в состоянии. Ему совершенно необходима та слиянность, в которой он пребывает. Наверное, это возможно – представить процесс становления человека в истории как аналогию процесса индивидуального становления человека. Как маленькому ребенку для своего развития некоторое время совершенно необходима слиянность его с матерью, отцом, семьей, так и всему человечеству, чтобы прийти к человеку, как отдельному автономному существу, нужно было пройти стадию вот такой слиянности. Стадию, когда по словам А. Ф. Лосева, “личность еще не проснулась”. Не могло быть речи и о коллективе, так как последний предполагает единение отдельных личностей по тому или иному поводу. Здесь же совершенно нерасчленная форма. Она как кокон, в котором человек в качестве личности вызревает, чтобы потом, когда это свершится, отделиться и навеки потерять благостное ощущение слиянности и единения. Уже в античности раздадутся голоса, тоскующие о “золотом веке”, когда все были вместе и не противостоял человек человеку. Не нужно думать, что это было совершенно беспроблемное, в плане взаимоотношений людей, время. Нет, конечно. Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что нормы взаимоотношений уже существовали. Но регулировали они

отношения людей, имея в виду не интерес отдельного человека. Они были достаточно ритуализованы. Основные значимые в жизни общины действия были строго очерчены, по большей части по существу, но и довольно часто по форме проявления. Смысл заданного значения действия имел в виду интерес сообщества, а не отдельного человека. И регуляция поведения предполагала, что люди будут и должны себя вести таким образом и порядком, чтобы интерес всех был соблюден. Можно подумать, что это очень жесткое давление на человека, но между тем, интерес общины в целом состоял, в первую очередь, в том, чтобы сохраниться, а значит и сохранить жизни ее членов. В сферах же, где интерес сообщества не был четко выражен, или вовсе не был выражен никак (в понимании современников), вариативность и индивидуальность поведения вовсе не подавлялась. Выше уже говорилось о способах украшения себя, которые для определенных церемоний были жестко фиксированы, так как определенные виды украшений несли в себе смысловую нагрузку. И в сакральное время вольности были недопустимы. Тогда как обычное время позволяло действовать с большей свободой. Что-то похожее выразилось и в развитии так называемого первобытного искусства. Никакого искусства в нашем понимании тогда не было и быть не могло. Характер изобразительной, песенно-танцевальной (если ее можно так назвать) и иной прахудожественной активности, видимо целиком, определялся ритуально-магическими представлениями и необходимостью практической. Обрядовые пляски первобытных людей, наскальные изображения животных, орнаменты, театрализованные действа – явно связаны с производственноохотничьей магией, с культом плодородия (женские статуэтки – “неолитические Венеры”). Во всем этом недаром видится синкретизм религиозного, практического и зачатков эстетически-художественного начал. Последнее есть, ибо есть зримый, слышимый механизм передачи духовного опыта. Есть эмоциональная окрашенность изображений, их выразительность, выразительность движений, ритмичность, образность, иногда, пожалуй, даже поэтичность И, по-видимому, наряду с очевидной традиционностью изображений, движений, образов – во всем этом проявлена и первичная потребность в самовыражении, удовлетворяя которую человек развивает художественные средства, художественные и иные языки. Создавая их, сохраняя и их и результаты деятельности (осуществленной с их помощью), как ценности, значимые даже более, чем современные музейные, человек начал утверждать таким образом свою ценность, ценность своей человеческой сущности. Конечно, ценность человека в первобытности определялась именно в связи с ценностью той общины, к которой он принадлежал. “Патриотизм” покоился на определении собственной значимости в связи с чем-то, какой-то организационной структурой, к которой “я” принадлежу. И чем в большей степени человек соответствовал стандартам, задаваемым данным сообществом, тем в большей степени он был ценен не только в восприятии современников, но и в собственном. Ценность личности таким образом, определялась внешним образом. Но надо

иметь ввиду, что община – это единственное, что действительно было ценно для человека того времени. То единственное, где он становился человеком, хотя бы и в формах, которые будто бы отрицали в нем и человеческое и индивидуальное, так как стандартизировали его проявления, четко задавали набор определенных функций, которые были необходимы человеку в его служебной, по отношению к общине, деятельности. Тем самым человек как бы оказывался в совершенно сервильной позиции, где не могло быть и речи об индивидуальном развитии. А между тем, только таким путем и могло что-то состояться в плане индивидуального развития. Человек ведь становится человеком только на пути служения чему-то большему его самого. Этот путь есть путь созидания не только того большего, чему человек служит, что он силою своего духа созидает, но это тот же путь на котором он может состояться сам, на котором он самосозидается. Только в контексте значимого действия реализуется человеческое в человеке. Заканчивая рассмотрение древнейшей эпохи с точки зрения развития культуры, можно подвести следующие итоги. Во-первых, первобытность, будучи первой стадией развития человека, задала основные формы культурной реализации человека. Именно здесь были созданы важнейшие механизмы самосозидания человека и общества. Долгим и тяжким путем наши прародители создали механизм веры, позволивший людям создать все, что было создано. Далее, громадную роль играет конструкт, который не совсем точно можно было бы назвать системой ценностных ориентаций в мире, позволяющий человеку выяснить для себя степень значимости того или иного действия или вещи. Механизм передачи опыта и знаний, структурирование времени на будни и праздники, создание запредельных для опыта, но ценностно-значимых форм опознания мира природы и мира человека, начальные еще смутные и амбивалентные формы эстетического освоения мира, становление норм взаимоотношений между людьми, – взаимоотношений между людьми и созданными ими же богами, – не только создали человека, но и оставшись базовыми, задали определенный путь становления человечества в целом. Когда мы в конце ХХ века рассматриваем период становления культуры, надо помнить об опасностях, которые подстерегают исследователя на этом пути, о чем предупреждал еще Тайлор. Во-первых, об опасности недооценки архаических культур, когда европейцам индейцы или бушмены кажутся людьми, которые ниже их по культурному развитию. Во-вторых, об опасности и переоценки, когда идеализируют первобытную в основе “мораль”, создавая образ суперблагородного индейца. Воспевают естественную простоту нравов и красоту “райской”жизни в нетронутой природе. Тайлор, например, писал о племени караибов, которое отличали одновременно и поражающая европейца честность и настолько же поражающая утонченная жестокость в мучении военнопленных. Что касается вообще ценностей культуры, всегда надо помнить о том, что их реализация в первобытности настолько непохожа на нашу, что иногда их просто трудно узнать.

Тем не менее, становление культуры, появление ее ценностей – относятся именно к первобытности. Конечно, культура, рождаясь, очевидно проявляется на своем низшем витальном уровне, когда у людей естественно доминирует потребность в собственной жизни. Но если сравнивать с цивилизованными народами, и эта потребность существенно иная – не столько в жизни отдельного человека, сколько – рода, племени. И ценности начальной ступеньки культуры выступают как значимости, значимые для рода (племени) нормы жизни, поведения, отношений. Конечно (еще и потому, что мало достоверного материала) очень трудно судить о проявленности высших уровней, тонкостей культуры: о зачатках любви, совести, деликатности, тактичности, о действительной ценности добра, красоты в нашем современном их понимании. Однако наследие архаических культур, первые шаги цивилизации в жизни первобытных племен – очевидны. Это ведь и амулет в космическом корабле и татуировки и боязнь темноты. Вообще, чем большее значение имеет жизненная ситуация (роды, похороны, заключение брака, смерть, болезнь), тем заметнее следы первобытности: ее обрядов, ритуалов, символов. Люди и сейчас создают мифы, пляшут над трупами врагов, преклоняются перед кровавыми вождями, падают ниц перед чудотворцами, якобы дающими мгновенное исцеление, внимают гадалкам. В известных смыслах архаичное в жизни (и в цивилизации и в культуре) сохранилось, изменяясь. И это тем более заметно при рассмотрении особенностей культуры древних цивилизаций, самых близких к архаике, тех сообществ, в которых уже можно увидеть то, что относится к цивилизующим действиям и то, что представляет собой собственно культуру, притом, что то и другое остается тесно взаимосвязанным.

1. Ильин И. Основы христианской культуры // Собр.соч. М.: Русская книга, 1993. Т.1. С.291. 2. Цит. по: Пушкин в портретах и иллюстрациях. М., 1953. С.145. 3. Мамардашвили М. Введение в философию. – В кн.: Мамардашвили М. Необходимость себя. М.: Лабиринт, 1996. С.10. 4. Там же. С.19. 5. В философии и культурологии давно муссируется мысль о том, что вообще автором текста является не сам создатель (писатель, драматург, композитор), а читатель, зритель, слушатель, создающий на основе первичного текста и своего жизненного опыта новый действительный текст, новый смысловой образ. 6. Мамардашвили М. Введение в философию - В кн. Мамардашвили М. Необходимость себя. М.: Лабиринт, 1996. С.24. 7. Муравьев В. Внутренний путь // Вопросы философии. 1992. № 1. С.107.

8. Мамардашвили М. Введение в философию – В кн. Мамардашвили М. Необходимость себя. М.: Лабиринт, 1996. С.111–112. 9. Там же. 10. Леви-Строс К. Печальные тропики. М.: Мысль, 1984. С.154. 11. Там же. 12. Лосева И. Н. Миф и религия в отношении к рациональному познанию // Вопросы философии, 1992. №7. С. 64. 13. Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра. М., 1997. 14. Мамардашвили М. Введение в философию – В кн. М. Мамардашвили. Необходимость себя. М.: Лабиринт, 1996. С.18. 15. Цит. по: Лосева И.Н. Миф и религия в отношении к рациональному познанию // Вопросы философии. 1992. №7. С.65. 16. Лосев А. Ф. Диалектика мифа. – В кн.: А. Ф. Лосев. Миф – Число. – Сущность. М.: Мысль, 1994. С.14. 17. Мамардашвили М. Введение в философию – В кн. М. Мамардашвили. Необходимость себя. М.: Лабиринт, 1996. С.13. 18. Там же. С.14. 19. Об этом подробнее в кн. Дж. Фрезер Золотая ветвь. М., 1986. 20. Элкин А. П. Австралийские аборигены. – В кн. Магический кристалл. М., 1994. C.135. 21. Вильчек Вс. Алгоритмы истории // Нева. 1991. №7. 22. Фрезер Дж. Цит. соч. 23. Малиновский Б. Магия, наука и религия. – В кн. Магический кристалл. М., 1994. С.96. 24. Там же. С.97. 25. Фальк-Ренне А. Путешествие в каменный век. М., 1985. С.39–40. 26. Фальк-Ренне А. Путешествие в каменный век. М., 1985. С.130. 27. Элкин А. П. Указ.соч. С.161. 28. Там же. С.161. 29. Элкин А. П. Указ.соч. С.166. 30. Малиновский Б. Указ.соч. С.89. 31. Там же. 32. Эванс-Причард Э. Колдовство. Оракулы и магия у азанде. - В кн.: Магический кристалл. М., 1994. С.64. 33. Бакли У. Австралийский Робинзон. М., 1966. 34. Леви-Строс К. Печальные тропики. М.: Мысль, 1984. С.155. 35. Риттер Э.А. Зулус Чака. М., 1989. С.38. 36. Фальк-Ренне А. Путешествие в каменный век. М., 1985. С.170. 37. Там же. С.97. 38. Леви-Строс К. Цит. соч. С.157. 39. Леви-Строс К. Цит. соч. С.109. 40. Там же. С.154.

ГЛАВА ВТОРАЯ. СВОЕОБРАЗИЕ КУЛЬТУРЫ ДРЕВНИХ ЦИВИЛИЗАЦИЙ ОСОБЕННОСТИ СТАНОВЛЕНИЯ РЕЧНЫХ ЗЕМЛЕДЕЛЬЧЕСКИХ КУЛЬТУР Общественные образования, которые называют древними, или древнейшими, цивилизациями, стали появляться в разных регионах Земли не ранее чем 10 тыс. лет назад. Примерно с этого времени в истории человечества наметились три “русла” развития. Часть племен продолжает традиции древнекаменного века. Некоторые из них – вплоть до 20 столетия (бушмены, пигмеи, аборигены Австралии, многие жители Океании, крайнего Севера, бассейна Амазонки, отдельные горские народы и т. д.). Они остаются в основном собирателями, охотниками, рыболовами. Но в разных регионах Земли происходило стихийное открытие возможностей активного скотоводства и целенаправленного земледелия. На той и на другой основах возникают более или менее крупные объединения племен, начинается формирование этносов и становление (хотя бы в зачаточном виде) принципиально новой организации общественной жизни – государственных устройств. И скотоводы и земледельцы для своего специфического производства и для жизни, иной, чем у родоплеменных общностей нуждаются (хотя и в разной степени) в развитии ремесел. Но скотоводческие объединения исходно менее устойчивы, нежели земледельческие. Развитое скотоводство требует постоянного передвижения скота (на новые пастбища). Скотоводы – это кочевники. У них слабо оформляются центры объединений и ремесла. Да и само ремесло ограничено нуждами скромного быта, приспособленного для перемещений, а также – потребностями ведения войн, изготовления оружия. Перемещаясь, скотоводы, неизбежно сталкивались с другими скотоводами и вторгались во владения земледельцев. При серьезных вторжениях происходила ассимиляция, формировались новые общности людей. Нередко победившие скотоводы, становясь элитой смешавшегося (с частью побежденных) общества, усваивали обычаи, традиции, культуру покоренных земледельцев, хотя вносили во все это и что-то свое. Собственно скотоводческие объединения (царства, ханства) как скифское, гуннское или монгольское, были временами очень мощными прежде всего в военном отношении. Они породили некоторые ценности своих цивилизаций, своей скотоводческой культуры: сами приемы одомашнивания и разведения скота, выделки кожи, эпос, песни, нормы отношений и т. д. И все-таки эти объединения оказались менее устойчивыми, чем земледельческие – осёдлые, ценности их культур – менее овеществленными, не столь разнообразными.

Все объединения людей, позже получившие название древних культур или древних цивилизаций, были главным образом земледельческими, хотя они испытывали воздействия скотоводов и сами занимались ограниченным скотоводством, наряду с земледелием. Причем, первобытных культур, использовавших земледелие, было видимо довольно много. Но цивилизовались только некоторые из них, попавшие в особые условия, в которых земледелие могло стать основным фактором коренных изменений жизни людей. Это произошло там, где земледелие оказалось эффективным видом хозяйственной деятельности (даже при примитивной обработке земли), видом хозяйства, создающим существенные излишки производства. Для этого подходили не любые климатические зоны. Все древние земледельческие цивилизации появились в достаточно теплом климатическом поясе. Кроме этого, все они возникли в долинах крупных рек или лощинах межгорий. Вода и природный речной ил или естественные минеральные удобрения (в горных районах), давали возможность, при определенной технологии, получать урожаи зерновых до 200, а то и до 300 зерен на одно посеянное зерно. На базе земледельческого производства с такими богатыми возможностями развились все особенности и достижения древних цивилизаций, древних культур. Их называют и цивилизациями и культурами. И это вполне оправдано. Ибо различие между тем, что мы сегодня считаем цивилизованностью и культурностью, в то время только начинает проявляться. Достижения ранних цивилизаций, в том числе и использование созданного (открытого) людьми первобытными (освоенный ими огонь, созданные искусственные орудия и приемы деятельности, те или иные навыки), – все это выступало не только в собственно цивилизующей функции, но и в окультуривающей, хотя бы на витальном уровне культуры. И все это также создает возможности для порождения и развития культуры духовной, для хранения и передачи духовного опыта. Переход к цивилизации был связан с отходом от естественного существования, с созданием искусственной среды обитания, с расслоением населения, с появлением в жизни людей организованного насилия, рабовладения. Но зато этот переход позволил создать организованное общество, дал возможности использования все более разнообразных ресурсов для повышения комфортности жизни и для появления знания, просвещения, для духовного роста, расцвета строительства и архитектуры, для становления художественной деятельности. Вместе взятые взаимосвязанные цивилизационные и культурообразующие процессы стали возможными и реализовались там, где сложились общества осёдлых земледельцев. Это произошло в долинах таких великих рек (с мощными разливами) как Тигр и Евфрат (Древняя Месопотамия), Нил (Древний Египет), Инд и Ганг (Древняя Индия), Хуанхэ (Древний Китай). Недаром эти культуры часто именуют земледельческими речными. Несколько позже по времени подобные цивилизации сложились в лощинах гор Мезоамерики. Все названные и

некоторые другие древние цивилизации своеобразны, во многом непохожи одна на другую. И все они, в плане цивилизационного и культурного развития, явно сходны, имеют общие черты. Прежде всего, земледелие, давшее возможности становления древних цивилизаций – это ирригационное земледелие, требовавшее объединения усилий многих людей, населявших долину одной реки (или одну местность в лощине гор). Ирригационные устройства, обеспечивающие полив земельных участков, распределение воды, ее сохранение в засушливые времена (специальные водохранилища), – эти сооружения сложны, требуют постоянного ухода за собой и четкого властного управления. Одна река – одна власть. Ирригационное земледелие предопределило процессы централизации, объединения разрозненных племен и их союзов. Создавались центры управления, возникали города. Вообще цивилизация – это такой тип развития общества, который связан с наличием двух взаимодействующих факторов – фактора города и фактора сельской местности (у кочевников – первый фактор очень слабо оформлялся, у них не было городов). Город у земледельцев становился средоточием управленческих структур, концентрировал армию, богатства, ремесла, торговлю. Сельская местность решала вопросы производства продуктов сельскохозяйственных. Области сельской местности (периферия) и города связываются водными и сухопутными путями передвижения. В древних цивилизациях передвижение и ограничивалось в основном своей замкнутой территорией. Одна из общих черт всех древних культур – их относительная замкнутость. И в связи с этим – доминирование вертикали над горизонталью, и в устройстве общества, и в мышлении. Древние культуры, таким образом, – это культуры земледельческие, речные и “вертикальные”. Цивилизации эти складывались вдоль рек (или в межгорье), и обычно узкая полоса среды обитания была окружена пустыней, степью, горами. Это (в отдельных случаях и море или океан) ограничивало передвижения по горизонтали. И мысль устремлялась вверх и вниз. Все мировоззрение жителей древних цивилизаций – космогонично. Весь мир запредельного существования – уходил вверх и вниз. Боги располагались в небесном мире. И или само Небо (как в Древнем Китае) оказывалось божественным, или, что чаще всего, – главное божество данной цивилизации отождествлялось с Солнцем, которое давало людям все. От Неба и от Солнца зависели урожаи, солнце давало свет и тепло. Но оно же могло и сжечь посевы. Небо и солнце – чрезвычайно важны для земледелия. Столь же важна и земля. Зерно сеется в землю и прорастает из земли. Человек после смерти уходит в землю. И если Боги – наверху, то предки (и некоторые Боги) – существуют в подземном мире, или проходят через него, прежде чем попасть на небо. Вертикальность древних культур выражалась и внешне: в тенденции к строительству все более высоких сооружений, храмов и пирамид; в устройстве

земной жизни, общества, в его иерархичности. Одним из оснований последней стало возникновение разделения труда. А именно, появление управленческого труда, возникновение ремесел, также выделение в особый вид деятельности служения богам, интеллектуальный труд. Важно еще и то, что на территорию цивилизации с момента ее образования обычно притекают новые народы, поскольку существование в рамках такой организации дает очевидные преимущества. Среди них, пожалуй, важнейшим выступает защита от бесконечного перманентного состояния войны всех со всеми, столь характерного для первобытности. Оказываясь в новой обстановке, пришедшее племя должно было найти хозяйственную лакуну, которая бы позволила вновь прибывшим существовать безбедно. Но основные виды деятельности – те, что считались наиболее престижными, уже были заняты коренным населением. Следовательно требовалось что-то изобретать самим. Изобретения вели к большему разнообразию как мира товаров, так и мира услуг. Но ранее прибывшее племя, “застолбив” свой участок деятельности, не допускало на него прибывших позднее, создавая тем самым замкнутую общность, недоступную для других. Чем ранее прибыло племя, тем более высоким социальным статусом обладало сословие, которое оно образовывало. Так создавалась иерархическая лестница, существование которой способствовало утверждению вертикали как основного смыслообразующего конструкта древности. Причем иерархия носила обычно довольно жесткий характер: движение вверх в ней было невозможно, тогда как вниз – довольно свободно. Например в Китае в эпоху Цинь, если в семье было несколько сыновей, только старший оставался в том сословии, к которому принадлежал по рождению. Остальные спускались на одну ступеньку вниз. Вообще сохранение иерархии почиталось делом первостепенной важности, ибо порядок мыслился только в таком виде. Это был не просто основной, но единственный, мыслимый в качестве организующего, принцип бытия. В первобытности человек ощущал себя некоей слиянной с сообществом частицей, практически неотличимой и равной другим таким же. Теперь же самоощущение человека пошло по пути определения своего места в мире, в строго организованной системе. Очень важно, что это место не просто занимаемое мною, но оно представляет собой детерминирующий меня как члена сообщества и человека фактор. То есть место в иерархии сущностно значимо для человека. Оно существенно организовывает человека для жизни. И действительно, общество, образованное по иерархическому принципу отличается особой стройностью и устойчивостью. Но не только в организации общества работал этот принцип, любая организация строилась именно таким образом. Даже семья, которая мыслилась как аналогия государства, и соответственно, наоборот. Так, в Китае император был не только главой иерархической лестницы, но и рассматривался как отец и мать народа. И ему следовало подчиняться столь же безоговорочно, сколь безоговорочна власть отца в семье. Более того, любое покушение на власть отца каралось самым

жесточайшим образом, именно потому, что мыслилось как попытка подорвать власть императора, к которому полагалось проявлять сыновнюю почтительность. Он считался неограниченным властелином подданных и их собственности. “Нет земли, которая бы не принадлежала императору; тот, кто есть плоды этой земли, – подданный императора” [1]. Вся страна мыслилась как одна большая семья, где отец – император. Потому злодействовать против отца, значит злодействовать против императора. Такого рода преступления карались с невероятной жестокостью. И дело не только в том, что власть носила деспотичный характер. Просто общество защищало себя от тех, кто способен был столкнуть его на уровень бесструктурного состояния, на доцивилизационный уровень. Одно время были установлены такие наказания за отцеубийство: убийцу четвертовали, его младших братьев обезглавливали, дом разрушали, его главного учителя казнили через удушение, соседей, живущих справа и слева наказывали, отрезая им уши (Они должны были слышать и донести куда следует), другим выкалывали глаза (они должны были видеть и предотвратить преступление) [2]. Убийство отца, конечно, страшное преступление, но жестокость наказания была связана именно со страхом вернуться в бесструктурное состояние, “коммунитас”. Самоощущение древним человеком самого себя как человека цивилизованного, культурного воплощалось во многих, создаваемых им самим, факторах его бытия. Но главным оказывалось вертикальное строение мира и определение своего места на определенной ступени в этом мире. Это вносило в жизнь порядок, внутри которого человек мог ориентироваться и как-то устраиваться. Очень важно было, что этот порядок приобрел внешний, и потому авторитарный, характер. Все древнейшие государственные образования были по преимуществу тираническими или тоталитарными. Одной из причин этого было то, что для древнего человека чрезвычайно важен оказался авторитет некоего высшего в отношении к нему порядка. Некий идеально-связующий пласт бытия, в соответствии с которым человек и жил. Иначе он чувствовал себя потерянным, все было не так. У китайцев есть поговорка: “Ни старшего, ни младшего”. Смысл ее в том, что в таком случае – все перемешалось и испортилось, то есть сломались структурирующие общество нормы и градации. Именно поэтому во всех древних цивилизациях устанавливалась четкая иерархия, и в осуществлении власти, и в положении слоев населения в отношении друг к другу. Деление на варны (или касты) в Древней Индии – только самый выразительный пример иерархии сословий. Их соотношение должно было сохраняться, ибо иначе рушилась упорядоченность жизни, основанная на общих закономерностях вселенной. Поэтому несправедливости в том, что были высшие и низшие слои, не ощущалось. Наоборот, как это выражено в одном из древнеегипетских текстов: несправедливо, если в жалкое рубище одет царевич, а сын бедняка и голодранца облечен в роскошные одежды. Важно именно сохранение положения каждого, ибо жизненно значима упорядоченность бытия. Жители древних государств знали, что нарушения этой упорядоченности вели к страшным бедствиям. Ведь при этом

обычно разрушались, переставали действовать ирригационные сооружения, рвались торговые связи. В стране начинали царить опустошение и голод. Весь мир, в том числе и собственно человеческий, социальные и бытовые отношения, должен был быть упорядоченным. И мир этот был вытянут по вертикали, представляя собой фактически три мира: подземный (мир предков, куда уходили умершие); срединный (собственно мир живых, от рабов до полубожественных императоров или фараонов); запредельный, небесный – мир Богов, который стал крайне важным в цивилизационном плане, в плане окультуривания жизни. В общем, в ходе развития древних цивилизаций постепенно изменялась жизнь людей, она по-новому упорядочивалась, оформлялась. Появлялись новые виды и устойчивые формы деятельности, поведения, отношений между людьми. В чем-то долго сохранялись черты первобытности. Но все более уходило то, что сближало людей с окружающей их природой (когда они были вполне органичными частями ее). Все более появлялось искусственных, неприродных форм и результатов жизнедеятельности. Создавалась вторая, искусственная среда обитания, существенно преобразовывалась естественная среда. И вырабатывалось отношение к природе как к средству достижения целей человека, то есть, – деятельное отношение. В долине и дельте, например Нила, фактически создался “большой дом”, искусственный оазис. В Древнем Египте это были возделанные поля, ухоженные луга, сады с водоемами прямоугольной формы, с деревьями по берегам, виноградники. Древние города, которые давно превратились в пыль, были великолепны, храмовые культовые сооружения – величественны. Быт состоятельных людей становился все более комфортным: дома знати с ванными, гардеробными, уборными, с красивой мебелью, складами для вещей и продуктов. Всеми этими достижениями цивилизации обеспечивался витальный уровень культуры. Искусственная среда – конечно функциональна, вещи служат людям. Но и человек начал испытывать потребность в новых вещах, в удобстве, комфорте. Изменялась потребность в собственной жизни, появлялось стремление к хорошей, богатой своей жизни. И начала ощущаться ценность жизни: ее удобств, особо приготовленной еды, и т. д. Труд рабов и зависимых общинниковземледельцев давал небольшому, но активному слою знати, жречества, чиновничества – возможности и для отдыха и для “интеллектуального”труда и для духовного развития. В жизни людей стали появляться ценностные ориентиры, ценности жизни, цивилизации и становящейся культуры. Ценности, с которыми уже жизнь начала соотноситься, в плане которых она стала оцениваться как хорошая или плохая жизнь. ЦЕННОСТИ ЖИЗНИ И КУЛЬТУРЫ В ДРЕВНИХ ЦИВИЛИЗАЦИЯХ Вещные “ценности”

Уже было отмечено, что в древних цивилизациях жизнь начала ощущаться и осознаваться в качестве ценности, или, может быть точнее сказать, – значимости. Правда, значимость ее была различной, в зависимости от того, как в данной цивилизации люди представляли себе загробную жизнь. Или, как в древней Месопотамии, в качестве ухудшенного мучительного аналога земного существования. Или, как в древней Индии, – виделась возможность и ухудшения и улучшения существования в новой (загробной) жизни, в сравнении с этой жизнью на земле. Однако, в том и в другом случаях земная жизнь должны была быть прожита хорошо. В ней виделись возможные удовольствия, радости, блага, ценности. Примечательно, что главной ценностью жизни во всех древних цивилизациях (в отличие от первобытности) оказалось имущество, богатство. Материально-вещная сторона жизни древнего человека занимала важнейшее место в его бытии. Вся жизнь понималась как имеющая смысл при том условии, что человек создавал и приумножал материальное благосостояние: свое, своей семьи, своего рода. Материальное благополучие создавало ощущение укорененности, незыблемости пребывания на земле и обеспечивало (скажем по древнеегипетским представлениям) правильное погребение, а значит и хорошую жизнь после смерти. Это вполне понятно. И в современности ощущение устойчивости бытия есть прежде всего у тех, у кого имущественное положение достаточно прочно. А в древние времена само состояние неустойчивости жизни воспринималось гораздо острее. Материальное благосостояние позволяло притупить чувство неустроенности человека на земле. Обладание вещами, землей, скотом, домом в те времена имело еще один смысл, почти исчезнувший сейчас. Владение вещью означало и владение качествами, присущими этой вещи. В книге, посвященной Месопотамии И. С. Клочков отмечал: “между человеком традиционного общества и тем, чем он владеет, существовала тесная связь” [3]. Здесь осуществлялось просто и естественно распредмечивание вещи, снимающее ее чисто функциональное потребление. Отношение к вещи носило личностный характер. И сама вещь не была просто чем-то неодушевленным; призванным исполнять вполне определенные функции, нет. Она была личностным представителем своего владельца. Хорошая вещь могла быть и изготовлена хорошим человеком и принадлежать только хорошему человеку. Клочков утверждал, что “имущество в древней Месопотамии являлось одной из важнейших величин, конституирующих человеческую личность, своеобразным “продолжением” человека за пределами тела” [4]. В одном из древневавилонских текстов отец писал сыну: с хорошо устроенным имуществом, сынок, ничего не сравнится. В разных цивилизациях шли сходные в этом плане процессы. Сформировалось особое отношение к вещам, которыми владеешь. Чем лучше вещь, – тем благороднее человек, ею владеющий. При этом устанавливалась

специфическая роль золота, серебра, драгоценных камней. Золотое имя фараона, золотая маска мумии фараона в Египте. Желтый цвет, цвет золота – принадлежность императора Поднебесной в Древнем Китае, нефритовое (цвета плевка, который считался самым благородным) надгробие Будды. Кроме того, – многочисленные статуэтки богов из драгоценных камней, а также многочисленные украшения из благородных металлов и самоцветов во всех культурах. Качество вещи ценилось во всем, а не только в вещах созданных из этих дорогостоящих материалов. Самые простые вещи, – как то: глиняная посуда, металлические инструменты, деревянная мебель, да и все остальное, что использовали в быту, – делалось очень хорошо и качественно. “Положительность” (по терминологии И. П. Вейнберга) вещи было свидетельством положительности”человека [5]. Важно было не только качество вещи, но и количество вещей. Как отмечает И. П. Вейнберг, есть прямая зависимость “между статусом человека и количеством вещей, его окружающих; количество вещей воспринималось как показатель положительных качеств человека” [6]. Значит, чем большим количеством вещей человек обладает, тем более он укоренен в жизни, тем устойчивее его положение, в мире, тем надежнее закрепился род в этой жизни. В известном сюжете из Библии об Иове, когда Бог, уверившись в преданности Иова, возвратил ему свое расположение, то он не просто вернул все, что “забрал” (а там была и семья и дом, и имение Иова), но удвоил возвращенное против того, что отнял, когда испытывал его. Очень важен момент этого дважды увеличенного имения; он есть показатель того, что значило для древнего человека владение им. Потому и грабеж в те времена мыслился как дело героическое, грабеж ведь не только решал экономические проблемы грабителей, но едва ли не в первую очередь, был лишением человека его ценности, его человеческой ценности. Личность оказывалась ограбленной тогда, когда человек терял все свои вещи. В особенности тяжело было терять своих идолов. Морально человек (или народ) оказывался совершенно раздавленным, и потому его легче было обратить в рабство. Социальная ценность и значимость человека без вещей, терялась, пропадала, и человек, становясь никем, был готов к рабскому положению. Что-то от этого сохранилось и в ХХ веке. В фильме А. Тарковского “Иваново детство” в самом начале есть эпизод, когда в разбитом в результате военных действий деревенском доме, совершенно потерянный старик, очевидно, в шоке, пытается как-то восстановить былое привычное жизненное пространство, и при разбитых стенах, разрушенной печи прибивает фотографию в рамке на дверь. Видимо, действительно, человек не есть только отграниченное кожей от мира тело человека. И даже если присоединить к этому душевный мир, окажется, что это далеко не все. Человек для себя – значительно больше и шире. Весь освоенный человеком мир есть человек. И разрушение мира есть разрушение самого человека. М. М. Бахтин, рассуждая о принципиальной различности восприятия человеком себя и другого, отмечал, что себя человек видит

неотделенным от мира, воплощенным, вложенным (хотя и не до конца) в этот мир [7]. Отзвуки такого архаического воззрения до сего дня присутствуют в сознании современного человека. Показательны в этом отношении так называемые писатели – “деревенщики” [8]. Можно провести мысль даже дальше: человек всеми силами стремится создать “механизмы”своего утверждения в мире. Эти механизмы, будучи созданы самим человеком, выступают посредниками, связывая человека и чуждый ему мир, утверждая своим действием человека в нем. Одним из таких механизмов выступает и мир вещей. Притом что вещей было, сравнительно с современностью, значительно меньше, и они далеко не всегда имели функциональный характер. Часто вещь появлялась, как отмечала О. М. Фрейденберг, “у человека не в силу потребностей” [9]. Конечно, какую-то функциональную нагрузку вещь несла. Но, по всей видимости, эта функциональность не была основной в значимости вещи для человека. В другой своей работе О. М. Фрейденберг проводит интересное рассуждение. Она пишет, что такое простое, казалось бы, дело как потребление еды, как насыщение несет в себе сакральный смысл жертвоприношения. Довольно подробно разбирая обычай “агап” – совместных вечерних трапез в церквях, совместной трапезы в первобытности, пасхальной литургии как движения к хлебу, – автор говорит об “увязке еды с воскресением и о преломлении и вкушении хлеба как спасении” [10]. Но еда, в данном случае хлеб и вино, – первые вещи, к которым люди сознательно стремились. Это первые сознательно созданные или найденные вещи, значимость которых невозможно переоценить, ибо они действительно, напрямую спасают человека от смерти. И вот эта функция спасения от смерти от исчезновения, в какой-то мере присуща всем вещам. Именно создание вещей, их значимость в жизни человека создает тот культурный слой, который опосредует уничтожающее человека воздействие естественной среды. Потому и значение вещи в древности было качественно иным, настолько иным, что нам приходится в этом специально разбираться. Из “вещей” же, обрабатываемых и создаваемых человеком, выделялись земля и жилище. Земля занимает совершенно особое место в жизни человека. Связь ее с человеком обрабатывающим неразрывна. К земле питают особые чувства, ибо она кормилица. Даже родина во многих языках в дословном переводе звучит, как земля рождения. Кроме того, что земля еще и рождает урожай, она всегда мать, которая терпеливо делает свою тяжкую работу. Потому земля для древнейшего человека – почти интимная ценность. Она настолько близка и понятна, человек настолько чувствует себя единым с нею, что он в ряде довольно живописных обрядов, протекающих по большей части в начале и в конце земледельческих работ, как бы помогает ей совершить те дела, которые она должна сделать. Так, весенние празднества обычно приуроченные ко времени окончания сева, связаны

со стремлением понудить землю принять в себя семя, брошенное в нее человеком. Поскольку человек от природы не отделен, то, как мыслили наши далекие предки, возможна аналогия. Посему и весенние праздники обычно сопровождались свободным сексуальным поведением, снятием (только на время праздника) традиционных сексуальных табу. Праздник Ивана Купалы у славян, Лиго у прибалтийских народов – как раз и есть эти самые весенние праздники, призванные помочь земле зародить в себе жизнь. В Древнем Египте в конце последнего зимнего месяца и начале первого весеннего совершались мистерии Осириса. Осирис – бог производительных сил природы и бог подземного царства. У него был довольно трудный жизненный путь, который привел к тому, что он занял такое положение. Он считался сыном бога земли Геда и богини неба Нут, мужем и братом Исиды. Осирис первым, согласно легенде, царствовал над Египтом, учил египтян разного рода искусствам и ремеслам, в том числе врачеванию, строительству, религии. Его брат Сет из зависти решил извести Осириса, и ему это удалось. Он убил его. Жена Осириса, Исида, нашла тело мужа, чудесным образом извлекла из него жизненную силу и зачала от мертвого бога сына, названного Гором. Когда Гор вырос он вступил в бой против убийцы своего отца Сета, победил последнего и смог оживить своего отца. То есть, вся эта история повествует о том, как из неживого возможно произойти живому, что выступает очевидной аналогией возрождения всего на земле весной после зимнего анабиоза природы. Французский исследователь Древнего Египта П. Монтэ склонен считать, что при посевах древний египтянин акцентировал свое внимание не на моменте зарождения жизни, а на уходе семени под землю, что означает захоронение, погребение. И это тоже вело к мысли об Осирисе, боге, который дал людям полезные растения, да и сам символизировал возрождение после смерти [11]. И. С. Клочков отмечает, что: “Связь между землей и владельцем... была очень сильна... на периферии Месопотамии собственность на землю оставалась исключительным правом коллектива общины; отчуждение земли за пределы общины или круга кровно связанных родственников было невозможно .... Та же картина просматривается и на материале, происходящем из других областей и относящимся к другим эпохам” [12]. Тот же автор пишет о социальном институте “мишарум” – справедливость. Смысл его состоял в том, что время от времени месопотамские правители объявляли Справедливость, то есть издавали указы, по которым прощались некоторые долги, а проданные земли и дома возвращались к прежним владельцам [13]. В этой же работе И. С. Клочков подробно останавливается на доказательстве того, что вещи не имели “голой”экономической или потребительской ценности, рассматривая процедуру купли-продажи. Процедура эта была сложна, цена вещи не была чем-то простым и ясно выраженным в деньгах. Кроме денег, за вещь отдавалась еще так называемая “приплата”, размер которой устанавливался

покупателем и которая выражала и оцениваемую покупателем степень привязанности хозяина к вещи и стремление приобрести ее. Но был еще и подарок, который делался не только продавцу, но и его домочадцам, что может быть понято как компенсация за то, что вещи теперь у них не будет, и, что они не просто обеднели, но, лишившись ее, как бы в чем-то потеряли себя: “... для обитателей Месопотамии вещи, тесно связанные с жизнью индивида, имели некую внутреннюю ценность и смешивались с личностью владельца” [14]. В связи с этим такая форма взаимоотношений между людьми как дарение приобретает совершенно особый смысл. Подарок не просто нужная и ценная вещь, но вместе с подарком передается как бы часть души от дарителя к одаряемому. И она не просто передается, но подарок устанавливает именно взаимоотношения зависимости и уже ненарушаемой связи между двумя людьми. Где-то здесь можно проследить элементы, следы первобытной магии, когда вещь оказывалась навечно связанной со своим владельцем. Качество и количество вещей были настолько важны, что этим определялось положение человека не только в земной жизни, в отношениях с другими людьми, но и в отношениях с запредельными силами. Вполне естественным казалось то, что если человек имеет хорошо устроенное имущество, владеет многим, – значит ему покровительствуют Боги. Недаром и в русском языке слово “богатство” имело смысл имущества, Богом данного. Кроме имущества, и наряду с ним, Боги могли обеспечить и иные ценности жизни, особо значимые в древних цивилизациях: здоровье, долголетие, здоровое и большое потомство. Древняя семья В традиционных обществах древних цивилизаций высоко ценилась семья, объединение родственников, пришедшее на смену роду. Однако что-то от родоплеменных отношений сохранялось. Нередко несколько семей с общим предком по мужской линии образовывали по сути “клан” (названия такого объединения были разными в разных сообществах). Что-то вроде кланов, образовывалось как большые общины в древних Китае, Вавилонии, Египте и т. д. В “деревне” родственники вели при этом общее хозяйство, в городе – занимались одним ремеслом. Эта, как бы большая семья, выступала ответственной перед всем обществом и государством за своих членов. Все решения “клана” неукоснительно выполнялись его членами. В случае тяжелого материального положения “большая семья” оказывала “малой” поддержку. Древняя семья, как отдельное образование, была несколько замкнута, отгорожена от внешнего мира, от остальных. Во многом она ориентировалась на прошлое, на поддержание и воспроизведение опыта предков. Поэтому особенно ценилась мудрость старших, стариков.

Будучи значимым объединением, семья обладала стабильностью, оформленностью, сравнительной частотой контактов между ее членами. В семье создавался человек, и в прямом и в переносном смыслах. В семье передавались из поколения в поколение социальный и нравственный опыт, культурные завоевания А поскольку в семье значительно более интимное и интенсивное общение между людьми, чем где бы то ни было, постольку эффективность воспроизведения традиций культуры – здесь значительно выше. Потому внимание семье уделялось большое. Уважение к семье, к “клану” было характерно для всех государственных образований. Но и ответственность у семьи за ее членов была высока. В Китае семья преступника отвечала за его действия полностью. А если преступление особо тяжкое, то вся семья уничтожалась на основании рассуждения о том, что если они смогли породить такого изверга, следовательно, что-то неправильно и преступно в самой семье. Во всяком случае для древневосточного человека семья стала не просто важной социальной группировкой, и даже не просто самой важной. Она была единственным условием достойного человеческого существования. Как отмечает И. П. Вейнберг: “Вхождение в семью есть один из водоразделов, отличающих человека от “недочеловека”, свободного от несвободного” [15]. В семье особое место занимал глава семейства – отец. В Китае все благочестие строилось исходя из представления об уважении к отцу. Государство и семья рассматривались по аналогии. Государство – это большая семья, и в нем власть принадлежит императору, тогда как в малой семье – отцу. Отец мыслился как представитель императора в семье. Сыновнее благочестие, обязанность служить отцу – вот основа основ жизни в китайской обществе. Так же как и в обществе, в семье существовала определенная иерархия, которая приводила к необходимости субординации членов семьи. Во главе стоял отец, он над всеми, все же остальные соотносились по принципу главенства старшего над младшим, родителей над детьми, мужчин над женщинами. Единство достигалось путем подавления младших. Дети должны были служить родителям и всеми силами стремиться к тому, чтобы им угодить, даже если это шло вразрез с их личными жизненными интересами. Безропотность – вот термин, который лучше всего подходит для характеристики тогдашнего отношения ребенка к родителям, в особенности к отцу. Организующим центром семейной жизни являлась задача поддержания жизни всех ее членов. Для этого существовало домашнее хозяйство, в котором все трудоспособные члены семьи принимали участие. Семья могла быть богатой, бедной, но все члены семьи, так или иначе, должны были принимать участие в домашней хозяйственной деятельности. В ней существовало разделение видов деятельности по половому признаку. Домашняя работа по преимуществу выполнялась женщинами, другие же виды деятельности, в особенности связанные

с тем, когда необходимо покидать дом, лежали на плечах мужчин. Хотя в деревне работа в поле могла одинаково выполняться как мужчинами, так и женщинами. Большой ценностью в семейной жизни того времени считались дети. Семья собственно для того и существует, чтобы продолжился род. Потому, чем больше детей, тем счастливее считалась семья. У китайцев существует поговорка, что лучше быть многодетным и бедным, чем богатым и бездетным. Чадолюбие сохранилось на Востоке и по сегодня. И политика (которая проводится в Китае с 70-х годов), по сокращению населения за счет уменьшения рождаемости, находилась под угрозой фиаско именно вследствие этого традиционного чадолюбия. В особенности ценились мальчики. Женщина, родившая сына, тем самым как бы повышала свой статус в семье. Судьба же бездетной была ужасна. К женщине в те времена относились как к существу второсортному. Вне зависимости от сословной принадлежности, она была обречена на вечное служение мужчинам, на вечное выполнение однообразной домашней работы. Радости и праздники ей доставались чрезвычайно редко. С детства девочку приучали к разного рода домашним делам. Довольно рано ее отрывали от возможности общаться с другими детьми, в особенности с мальчиками даже своей семьи. В Китае родители должны были научить девочек трем правилам и четырем добродетелям: “Три правила подчинения: дома повиноваться отцу; когда выйдет замуж, повиноваться мужу; когда останется вдовой, повиноваться сыну. Четыре добродетели: супружеская верность, правда в речах, скромность в поведении, усердие в работе” [16]. Считалось, что лучшие качества женщин это покорность, робость, сдержанность, умение приспосабливаться к характеру мужа [17]. Отец обладал абсолютной властью над своими сыновьями и дочерьми. Даже если дети вырастали и уже имели свои семьи, они все еще находились под властью отца. Дочь, правда, уйдя в другую семью теряла над собой власть отца, сын же всю свою жизнь находился под нею. Более того, сыновья в Китае особенно ценились еще и потому, что именно на них лежала забота о посмертном существовании человека. Отношение к женщине особенно рельефно выступало в тех мотивах, которые присутствовали в процессе заключения брака. Поскольку семья, как социальный институт, ценилась очень высоко, постольку брак был делом высокой степени важности. К его заключению подходили с пониманием ответственности за последствия, которые он влечет за собой. Найти невесту, провести все необходимые переговоры, а потом и провести саму свадьбу – все это было делом родителей. Невеста подыскивалась довольно долго, и должна была отвечать многим критериям. Во-первых, она должна была быть хорошего рода, имеющего добрую славу в нескольких поколениях, не запятнавшего себя никакими худыми действиями. Во-вторых, большое значение имели гороскопы молодых (в Китае и Индии, в особенности). По ним определяли насколько благоприятно расположены звезды к этому браку. Следующими требованиями к невесте – были здоровье и

красота. Часто здоровье и означало красоту. И потом желательно было, чтобы девушка происходила из рода, женщины которого отличались многодетностью. Кроме того, конечно, речь шла о приданом, присматривались к благосостоянию семьи, и так далее. То есть, единственное, к чему действительно проявлялось внимание – это внешняя, с современной точки зрения, сфера, а самое главное – любовь, или хотя бы приязнь к человеку, с которым предстоит жить всю жизнь, оставались без внимания. И не потому, что тупы или жестоки были родители, а потому, что и самим молодым это не было особенно нужно. Личностное начало не было столь богато развито, чтобы с ним считаться. Интегрированность в среду была столь высока, что любое действие, желание, все поведение в целом должно было быть по сути однотипным. И это долженствование носило не внешне принудительный характер, а присутствовало как момент самой личности. Столь высока была значимость социального сообщества, что рождалось стремление к полной с ним слиянности. И даже если и были какие-то личные предпочтения, они легко забывались перед лицом необходимости быть как все. Собственная отличность не только не считалась чем-то ценным, она не имела возможности проявиться в виде осознанного желания, в силу того, что даже намек на некую особость подавлялся человеком едва ли не автоматически. Невеста входила в дом как хозяйка, жена и мать, и этого от нее, собственно, и ждали. Круг ее жизни, а значит, и образ ее личности был заранее определен и четко выверен. И от того, как она справляется со своими новыми обязанностями и насколько полно соответствует заранее заданному и одобренному образу, зависела и ее дальнейшая жизнь, определяющую роль в которой будет играть отношение к ней родных ее мужа. Женщина, как и все остальные в этом обществе, – не человек с собственным уникальным лицом, с которым она могла бы быть и матерью, и женой, и дочерью, и бабушкой, но оставаться собой, ни на кого не похожей, и представляющей ценность именно сама по себе. Она скорее представлялась сочетанием (в зависимости от места) функций: функций жены, матери, дочери и др. И именно они определяли ее социальное и человеческое лицо. Потому, по видимости, так одинаковы все лица в том далеком времени. Впрочем, это если судить по оставшимся источникам, и на наш, небезошибочный, взгляд. Кроме того, внимание хотя бы к физическому облику спутника жизни уже существовало. Выбирали красивого, полагая в том числе, что красота – лучшее свидетельство здоровья человека. Красивым зачастую считался человек полный, обладающий достаточно объемным телом. Худоба была показателем или болезни или скверного характера. Во всех древних культурах полнота, в особенности для женщин, мыслилась одним из критериев красоты, разве что, кроме Китая. В Китае же наоборот считалась красивой девушка, что “блистала гармонией прямых линий” [18]. Для этого у китаянок бинтовали грудь, когда она начинала расти. Кроме того, для китайских аристократок обязательным условием красоты являлась стопа, изуродованная так, чтобы она напоминала лепесток лилии. Этим занимались с детства: девочкам в возрасте 6-7 лет подгибали все пальцы, кроме

большого, и прибинтовывали их к пятке. За несколько лет таких мучений девушка получала ножку – лилию, на которой она едва могла ходить. Обращали внимание и на краски лица и на линии тела. Вообще в развитых цивилизациях тело уже было предметом особого внимания. Человек переставал быть неразрушимым единством тела и души. И время от времени то или другое становилось объектом специального интереса. Средневавилонская поэма “О невинном страдальце” описывает состояние больного как бы изнутри, через его ощущения собственного тела. “Во мраке лик мой, рыдают очи, Затылок разбили, скрутили шею, Ребра пронзили, грудь зажали, Поразили тело, сотрясли мои руки...” [19]. И. П. Вейнберг говорит, однако, что такая психологичность восприятия тела для древнего человека скорее эпизодична, чем закономерна. И указывает на то, что другим, и преобладающим отношением к нему, была скорее “ликующая телесность” [20]. Отношение людей древности к смерти и посмертному существованию Отношение к телу во многом определяется представлениями о смерти. Так в культурах, где предполагалось посмертное бытие человека в условиях близких земным как, например, в Египте с их идеей “реинкарнации” или в Китае [21], к телу было очень бережное отношение. В Китае отношение к собственному телу связывалось с почтением к родителям. Человек не должен был пренебрегать своим телом, напротив, должен всячески заботиться о нем, поддерживать его. Подосновой такого долженствования являлось представление о том, что твое тело дано тебе родителями, оно, собственно, не совсем твое, а родительское, а посему, будь добр, – пестуй его и лелей. В Китае бытовали представления и о том, что после смерти человек уходит на небо и там будет вести тот же образ жизни, что и на земле. То есть, там он будет также есть, пить, одеваться, он может жениться, и т. д. Потому люди очень следили за тем, чтобы при жизни сохранить тело как можно лучше, ибо в каком состоянии будет оно в момент смерти, таким оно и останется в вечной жизни на небе. Египетская мумификация и сохранение тел в специальных гробницах – тоже один из вариантов заботы о будущей “жизни”. Самым страшным было потерять какую-то часть тела. Ущербный человек не мог пользоваться вниманием и уважением в своем посмертном существовании. Особенно страшным считалось, если человека казнили путем усекновения головы. Хуже уже ничего не могло быть. Ему ведь даже поесть было нельзя. Ни поговорить, ни поесть, ничего не видеть – в общем, ожидалась масса трагических “неудобств”.

Единственное отличие загробной от земной жизни состояло в том, что на небе невозможно добыть никаких продуктов, и вообще ничего. Базой разнообразного рода товаров для умерших являлась земля. Причем, для того, чтобы у тебя после смерти была не скудная жизнь, на земле кто-то должен был специально заниматься поставкой вещей на небо. В древнем Китае в этой роли выступал первый сын в семье. Его так и называли – сын могилы. Именно на его плечи ложилась забота о предках своей семьи. Именно он устраивал кормления и отправку вещей на тот свет своим близким. В первую очередь он должен был заботиться о достойных похоронах своих родителей. А это вовсе не простое дело. Почтительный сын уже при жизни должен был уделять этому время и силы. Так почтительному сыну полагалось при жизни подарить родителям на 59-летие смертную одежду. Обычно она была синего цвета с иероглифом шоу, что означало долголетие. Эту одежду по торжественным случаям одевали и при жизни. Специально заботился человек и о том, какой у него будет гроб. Он мог купить его сам. Но мог его подарить опять же на день рождения, и сын. Это был очень хороший поступок. Гроб хранился дома, на чердаке. Его обихаживали: красили, если облупился лак, заделывали щели, пазы и т. д. Чрезвычайно важным было найти хорошее место для захоронения. Хорошим местом было то, где стечение духов “фын-шуй” было особенно сильно. Такими местами обычно считались холмы. Особенно хорошо, если холм был в виде какого-либо животного. Или – холм невдалеке от воды, или роща. Место могли искать довольно долго, а тем, кто захоронил своего покойника неудачно, приходилось делать все снова. Ибо неудачное захоронение означало расстройство всех дел в семье, так как покойник мог рассердиться, и не только не помогать семье, а наоборот – вредить. Семья обычно не жалела средств для поиска хорошего места для могилы. При захоронениях, в могилу с покойником отправляли довольно много вещей – одежду, его любимую книгу, трубку, предметы профессиональной деятельности и т. д. Богатые наполняли гроб драгоценными камнями, золотом, серебром. Потом еще разжигался костер, в котором сгорали необходимые покойнику в той жизни вещи. Довольно обременительно было семье хоронить своих родных. Со временем реальные вещи стали заменять глиняными, деревянными, и даже бумажными их имитациями. Мебель, посуда и другие предметы обихода (даже деньги) изготавливались из бумаги в миниатюрном виде и сжигались “вдогонку” покойнику. Кроме того, в любом китайском доме существовал домашний алтарь, на котором стояли поминальные таблички предков. Обычно перед ними раскладывались жертвоприношения. Там же выставлялись изображения богов. Домашний алтарь находился в храме предков (его имели обычно зажиточные семьи). В бедных семьях специально выделялось священное место, где устраивался этот алтарь. Отношение к поминальной табличке было точно такое же, как к идолу. То есть она, по убеждениям китайцев, содержала в себе душу усопшего. Для вселения в табличку души – устраивали специальную церемонию.

Табличка представляла собой дощечку до 30 см длиной и 10 см шириной. Она была покрыта лаком красного цвета, и по нему золотой краской был написан титул, посмертное имя усопшего, и имя старшего сына, который заказал табличку и к которому переходила забота о предках. На табличке писали имя, которое покойник носил при жизни, время и место, как рождения, так и смерти, а также название места погребения. Кроме поминальной таблички, применялись еще и родовые свитки, на них записывали имена умерших. В торжественные дни их вывешивали на видном месте. К ним относились с таким же почтением, как и к табличкам. Был обычай рисовать портреты покойников. Все эти реликвии передавались из поколения в поколение. Таким образом, человек даже после своей смерти как бы присутствовал в семье. Во всяком случае при жизни, великое одиночество смерти не пугало человека. Потому для китайца эмиграция – трагедия еще и в том смысле, что он оказывается один не только при жизни, но и после смерти. Стремление вернуться на родную землю было заветной мечтой всякого покинувшего Китай человека. Ну уж, хотя бы быть похороненным в родной земле, на родовом кладбище. Таким образом, усопшие как бы присутствовали в жизни семьи. И более того, они имели возможность влиять на дела семьи. Если дела шли плохо, возникало подозрение, что предки чем-то недовольны. И семья по совету специального человека, который мог толковать желания покойника, совершала какие-то действия, призванные успокоить и задобрить предков. Довольно часто приходилось менять место захоронения. И время от времени отправлять в мир теней очередное количество продуктов и вещей. Иногда, кроме вещей для своих родных, делались вещи и для бродячих духов, для тех, кто силою обстоятельств оказался без родственников на земле, и о ком некому было позаботиться. Довольно сложной была процедура соблюдения траура. Траур длился долго, обычно несколько лет. Хотя это зависело от степени родства. Так жена по мужу должна была носить траур в течение всей своей жизни. Правда, муж по жене – только год. Во время траура жизнь приобретала совершенно аскетичный характер: ни праздников, никаких увеселений. Ничего, что могло бы отвлечь человека от печальной созерцательности и сосредоточенности. Траур был социально значимой традицией. Носящие траур имели некоторые привилегии. Так, им временно позволялось оставить службу. Их нельзя было тревожить, отрывать от дум, выводить их из состояния приличествующего скорбящему человеку. Вообще, все связанное со смертью, составляло довольно обширный круг обязанностей и занимало чрезвычайно важное место в жизнедеятельности китайской семьи. В контексте этого понятно, почему для китайской семьи так важно иметь сына – собственно именно на сына возлагалась ответственность за посмертное существование родителей и вообще всех предков. И потому в Китае широкое распространение получила практика усыновления. Причем могли

усыновлять человека, у которого были свои родители. Просто он брал на себя заботу о двух родах. Часто таким сыном оказывался муж дочери. Традиция обязывала навещать могилы не менее одного раза в год. Праздник могил наступал в апреле. Длится эта церемония до 30 дней, и смысл ее состоит в наведении порядка на могильном кургане, принесении жертвоприношений, обращений к родным с просьбами о помощи в земных делах, высказывании своей почтительности и верности семейному клану. С почившими родными беседовали, рассказывали о семейных делах. Таким образом, осуществлялась связь времен, связь разных поколений, сохранялась социальная память, создавался конструкт, который определенным образом позволял человеку найти свое место в системе заданных извне связей и сохранить наработанные социальные и нравственные формы бытия в мире. Отмеченное отношение к смерти и посмертному существованию в Древнем Китае, при всей специфичности китайских традиций и церемоний, проявлялось, по-своему, и в других древних культурах. Погребальный культ, при этом, был лишь частью верований, которые стали важным моментом жизни людей древности. ЯЗЫЧЕСКИЕ ВЕРОВАНИЯ В КУЛЬТУРАХ ДРЕВНИХ ЦИВИЛИЗАЦИЙ Как бы хороша временами, как бы богата и комфортна ни становилась жизнь в уже искусственной среде (и ведь не для всех, для избранных!), – природа была все равно мощнее человека. Что-то распоряжалось жизнями людей, их благоденствием, куда-то уходили они после смерти. Это “что-то” как раз и представлялось людям в виде божественных сил и божественной, или даже сверхбожественной, судьбы. Представления о Богах, о судьбе складывались во всех древних цивилизациях на ранних этапах их развития. Причем, первоначально, – на основе верований родоплеменных. Многобожие, именно его развитие, помимо всего прочего, объяснимо тем, что в каждом из племен (или союзов), объединяемых каждой из становящихся древних цивилизаций, – была вера в своих Богов, божков и духов. При объединении племен и их территорий, происходило и объединение верований и их изменение. Складывались представления о взаимосвязях между разными Богами, в которых олицетворялись разные, или по разному те же, – силы природы. Различные верования переплетались и создавался все более сложный пантеон Богов в пределах каждой данной древней культуры. Боги задавали в жизни человека древнейших цивилизаций основные жизненные и мировоззренческие ориентиры, в силу того, что ничего иного в плане мировоззрения в древности не было и не могло быть. Боги были той инстанцией, к которой человек обращался в поиске и своего места в мире и самого себя. Создавая своих богов, человек создавал самого себя. Но он мог создать и своих

богов только по своему и своего мира образу и подобию. Он закладывал в них то понимание себя и мира, которым обладал. Но создавая себе богов, он и сам развивался и рос. В богах было (в превосходной степени) представлено все, чего ждал человек от мира и себя, и чего он опасался. Все языческие боги олицетворяли собой те или иные силы природы. А поскольку природа чрезвычайно разнообразна, постольку и богов в древности великое множество. В Китае и поныне сохранились представления о существовании нескольких десятков тысяч богов и различного рода духов. Эти боги внимательно следят за тем, как живут люди на земле. И вообще смысл их существования в том, чтобы максимально активно присутствовать в жизни человека, воздействуя на него, помогая или препятствуя достижению им поставленных целей. Среди громадного количества богов обычно выделялся один бог, главный, основной, от которого все произошло. Этот был бог-демиург, бог создатель всего, что есть на земле. Он пользовался большим уважением, и порой вызывал у людей страх. Но при этом к нему проявляли некоторое равнодушие, поскольку он отошел от дел и актуального значения в жизни человека уже не имел. В Древнем Египте таким богом был бог Ра, у Шумеров – Мардук, в китайском даосизме – Нефритовый бог. Остальные боги, хотя и носили вторичный характер, но были более актуализированы в жизни человека, ибо они занимались делами, важными для жизни человека постоянно. Пантеон богов язычества был выстроен по иерархическому принципу. Были более далекие боги, занимающие верхние ступени иерархии, и обладающие более широким спектром действия, и более близкие боги, вплоть до домашних богов и даже личных богов человека. Где-то это напоминает ситуацию с мужскими и личными тотемами в первобытности. Видимо, это было использованием той же самой структуры. Боги ощущались как нечто константно присутствующее в мире, здесь и сейчас. И с одной стороны, это создавало атмосферу некоторой чудесности и опасности, с другой – человек привыкал к тому, что в его делах могут принять участие боги. Домашние боги, хранители домашнего очага, должны были помогать хозяину во всем, давать советы в трудной ситуации, принимать участие в делах. Так в Египте большой популярностью в этом плане пользовался Аменхотеп I, первый из фараонов Нового царства, устроивший свою усыпальницу в Долине царей. После его смерти, к его статуе обращались за разрешением споров. И он помогал в этом трудном деле. Причем всегда был справедлив [22]. Вообще-то участь человека мыслилась как служение богам. Но дела, которыми должно было осуществляться это служение, были насущными бытовыми делами самого человека. И чем лучше человек осуществлял свое предназначение на земле, тем более угоден он был богам. Основная интенция человека того времени, таким образом, выступала как стремление утвердиться на земле в качестве самодостаточного физического существа, способного обеспечить

свою жизнь, и жизнь последующих поколений. Потому на первый план собственно и выходили ценности или значимости, обеспечивающие физическое существование человека. Боги при этом требовали от человека поклонения, которое, в частности, осуществлялось в виде жертвоприношений идолам. Любопытно восприятие идола, показательное для менталитета древнего человека. Идол – это не изображение Бога, это сам бог. Но идол – это не весь бог. В случае, скажем, если идол был изуродован или вовсе уничтожен, это не означало, что исчез бог. У бога могло быть много идолов, он входил в разные свои тела. Идол – это живое существо, которое вело обычный образ жизни, он чувствовал, действовал. И присутствуя таким образом в жизни человека, он как бы приближал человека к Богу. На этом миропонимании нисколько не сказывалось то, что идолы изготавливались самими людьми. Так, в Китае, идолов по большей части изготавливали из глины, хотя могли для этого употреблять и другие материалы. Сделать статую старались как можно более натуралистично; в спине и в голове сзади делали дверки, через которые в тело вкладывались внутренние органы и мозг. После того как “новая статуя идола была “изваяна”, раскрашена и позолочена, она торжественного переносилась в храм, где уже находился точно такой же идол. Участники торжества падали на колени перед божеством-ветераном, умоляя его отдать часть пребывающей в нем чудодейственной силы новой статуе. Нового идола переносили в храм, для которого он был предназначен, и водружали на алтарь. Из стоявшей на алтаре старого идола курительной чаши брали немного золы и насыпали в ритуальную чашу у пьедестала нового идола. Золе курительных свечей, приносимых в дар божеству, приписывалась чудодейственная сила. “...Водворив в храм новую статую, жрец смазывал идолу глаза, нос и уши (а иногда руки и ноги) красной тушью или кровью. Этим способом новому богу “открывали”органы чувств. После такой операции идол-бог, по убеждению верующих, получал возможность сноситься с внешним миром. Теперь он уже был в состоянии выслушать обращенные к нему мольбы и отозваться на них; мог насладиться жертвенными дарами и благоуханием фимиама” [23]. Жертвоприношения – обязательная форма взаимоотношений человека с богами. Она была призвана умилостивить богов и обратить их внимание на людей. Жертвоприношения осуществлялись как подношения идолам продуктов питания – мяса, хлеба, вина, пожертвований в виде денег. Люди как бы кормили богов, за что и ждали от них помощи в своих делах на земле. Здесь осуществлялся принцип взаимности: “Даю, чтобы ты дал”. Древность знала и человеческие жертвоприношения. Хотя – только в особых случаях, когда помощь богов была нужна в чрезвычайных обстоятельствах. Но вообще приношения богам как бы давали право человеку требовать от богов исполнения обязанностей по отношению к себе. И если случалось так, что боги не спешили выполнить свой долг, то их можно было наказать. Так в Китае верующие могли бранить богов, плевать на них и даже избивать. Нередко доставалось богам в случае засухи. Если

после всех молений дождь не приходил, то верующие стягивали с идола одежды и вытаскивали его из храма во двор под действие палящих лучей. Могли “арестовать” идола и даже подвергнуть наказанию в виде избиения бамбуковыми палками. Последнее часто приводило к полному физическому уничтожению идола. А последний – не просто изображение бога, но, в известном смысле, сам бог. Выходит в древности допускалось такое вот “панибратское” отношение к богам. И не только не было страха перед ними, но было возможно проявление гнева и негодования, вплоть до физического воздействия. То есть, боги не были вполне отделены от человека. Человек и боги были едины в выполнении одной задачи – встраивания человека в действительность, утверждения его в мире как полноправного физического существа. И боги были в первую очередь помощниками в этом трудном деле. Через них, и посредством них, человек обретал свое лицо, свое место, свое предназначение. И если богу было угодно пренебречь этой своей обязанностью, то человек не позволял ему долго отвращаться от нее. Боги-помощники обладали большими возможностями; ведь они – всесильны. Но не всеведущи. “Панибратское”отношение предполагало, скажем, возможность обмана богов. Такого рода действие не было табуировано. Конечно, в каждом обществе ложь осуждается, но ни для кого не секрет, что, тем не менее, она существует. В монотеизме ложь невозможна. Бог всеведущ, он читает в сердце человека. Здесь же была возможной. Почему? Наверное, потому, что есть уверенность, в том, что она не будет раскрыта. Языческий Бог не имел никакого отношения к миру помыслов человека. Он был скорее занят внешними проявлениями жизни, тем, что объективируется. А это – свидетельство того, что человек значимой сферой своего проявления мыслил мир действия, внешний мир. Это значит, что душа, дух еще не нашли в нем ценностного воплощения. Это, вопервых. И, во-вторых, кому человек может солгать? Тому, уважение к кому не носит тотального характера. Этим опять же подтверждается специфичность отношения к богам в древности. В Древнем Египте, например, существовало сочинение под названием “Книга мертвых”. В 125 главе этого сочинения дана оправдательная речь усопшего на суде богов. Эта речь состоит сплошь из отрицательных предложений. “Я не чинил людям зла. Я не нанес ущерба скоту. Я не совершал греха в месте Истины... Я не творил дурного” [24], и так далее. Но человек – существо несовершенное. И на самом деле творил хотя бы чтото из того, от чего отказывался “на суде”. А чтобы боги не распознали лжи в словах усопшего, ему в рот клали высушенного жука-скарабея. Он, по мнению древних египтян, обладал свойством скрадывать качество лживости в словах людей. И вместе с тем, по словам греческого историка – Геродота, египтяне были самыми набожными из людей.

К такого же рода феноменам относился и древний по происхождению обычай одевать мальчиков как девочек в течение нескольких лет после рождения, основанный на желании обмануть смерть, если она вдруг захочет “забрать”мальчика. Моряки в Китае, перед выходом в море, бросали в него бумажную джонку, для того, чтобы злые духи топили ее, а не настоящую. Во всех языческих религиях боги постепенно оказывались все менее “природными”(растительно или животнообразными) существами и все более обретали человеческие черты: и внешние и поведенческие. В позднем развитии Древнего Египта у богини – Исиды от ее первоначального облика коровы сохранились только рога, а в изображении бога Гора (Хоруса), иногда – голова сокола. Все боги Древнего Египта, судя по древнеегипетским текстам, начали вести себя как люди: ссорились, обманывали друг друга, и т. д. Но в то же время, в их образах, в верованиях в них, было воплощено и самое лучшее человеческое, что уже стало осознаваться людьми в качестве такового. Милосердие, свойственное богам, их нетерпимость ко злу, обману, угнетению, сквернословию, – стали идеалом и человеческого поведения, в качестве угодного богам. В древнеегипетском гимне богу Атону (богу – солнечному диску!) содержится похвала за множество благодеяний, оказываемых им: скот радуется на лугах своих, деревья и травы зеленеют... Все животные прыгают на ногах своих. Все крылатое летает на крыльях своих – все оживает, когда озаряешь ты их сияньем своим. Отдельные боги становились символами очеловеченности, цивилизованности, упорядоченности жизни. Богиня Маат в Древнем Египте была символом порядка во Вселенной. Религия Осириса и Исиды стала религией спасения, хотя еще не спасения души. Все это говорило о том, что людьми были осознаны во многом пока еще идеальные нормы поведения. То, к чему при жизни человек должен стремиться, а что-то и реализовать через соответствие своего поведения – обычаям, традициям, моральным установлениям, божественным образцам, ритуально-церемониальным формам. Кроме большого множества богов, в жизни древнейших цивилизаций присутствовало еще громадное количество иных форм и сил – как то: духи, по большей части зловредные; животные, обладающие способностью наносить вред человеку, а иногда и превращаться в человека; деревья и кусты, носители определенных сил, к которым тоже надо относиться определенным образом, чтобы не навлечь на себя беды, и так далее. То есть, древний человек никогда не бывал предоставлен сам себе, он был вечно окружен разного рода существами, которые постоянно чего-то от него требовали. В известной мере может и это способствовало выработке жесткого ритуального поведения, которое включало в себя изначально и способы охранения от неподобающего, поведения, провоцирующего опасные силы.

РИТУАЛЬНОСТЬ ПОВЕДЕНИЯ ЛЮДЕЙ ДРЕВНОСТИ И БЫТИЕ НРАВСТВЕННОСТИ Можно предположить, что общественная ритуальность поведения, (порожденная еще первобытностью), вполне соответствовала и новой жесткой иерархической системе построения общества, и старой охранительной тенденции в общении с миром духов и других таинственных существ. Действительно, ритуал очень удобен в этих смыслах. Ритуал включает в себя основные социальные акценты. Он устанавливает способы взаимоотношений представителей разных сословий, строго определяя, что каждый из них может делать по отношению к другому, с тем, чтобы никто не был обижен. Это очень важно. Были созданы формы взаимоотношений, которые носили жесткий “каркасный” вид, что препятствовало проявлению человеческой индивидуальности в поведении, задавало вполне определенное движение и положение человека. И от последнего мало что зависело. Он раз и навсегда был “определен” и, говоря словами мультипликационного персонажа, “сосчитан” случайностью рождения в рамках того или иного сословия. Образ человека задавался посредством его сословия, а отсюда вытекал и определенный кодекс поведения, который состоял не из принципов или нравственно-психологических установок, в соответствии с которыми человек индивидуально мог строить линию своего поведения, а из заранее созданных и отрегулированных сценариев поведения на все случаи жизни. И как ни тяжек, как это нам теперь представляется, был внешний, довлеющий человеку стандарт, тем не менее, для человека тех древнейших времен это был единственно возможный поведенческий вариант существования. Он включал в себя ценностно отработанный рисунок поведения для участников, в котором уже было отмечено и место каждого из них в иерархической системе, и ценность сословия, к которому они принадлежат и, соответственно, ценность каждого как личности. Здесь была заложена форма выражения ценности человека во времена, когда индивидуальная ценность еще никак не могла быть понята и выражена отдельной личностью, ибо личности еще почти нет. Далее, за вот этой стандартной формой, укрывающей человека как щит, оказывалась возможным индивидуальное развитие человека. Ведь стандарт действительно не только навязывается как нечто чуждое, но, будучи освоен, он способствует развитию человека, как формы культуры. Ценности, заложенные в нем, становятся ценностями индивида. И потом, стандарт закрывает внутренний мир человека от внешних посягательств, тем самым, создавая возможности неспешного индивидуального развития. В древних цивилизациях громадное значение придавалось уважительному отношению к человеку. Нормы, по большей части, были направлены на то, чтобы в каждом конкретном случае никто из участников не “потерял лицо”. Вежливость, обходительность стали важнейшими нравственными ориентирами в поведении человека того далекого времени. И это работало, как по отношению к сословиям,

находящимся на верхних ступенях иерархической лестницы, так и защищало сословия нижние. Самурай, конечно, мог посчитать взгляд простолюдина дерзким и отрубить ему голову, но он был обязан тут же покончить с собой путем харакири. То есть церемонность, и ритуальность поведения создавала необходимое структурирование общества, благодаря чему оно не теряло своей устойчивости. Кроме того, это, хотя и несколько парадоксальным образом, образовывало лакуну, где оказывалось возможным индивидуальное развитие человека. Правила поведения, закрепленные в ритуалах людей, древнейших цивилизаций не заменяли и не решали всех нравственных проблем, возникавших в отношениях между людьми. Процесс освоения ценностей через ритуальные действа, – довольно долог. А ценности из внешних постепенно становятся внутренние присущими человеку, и жизнь чуть ли не каждый день требует разрешения тех или иных коллизий. Нравственное регулирование для того, чтобы осуществляться должно, опираться на некие, кажущиеся естественными для людей основания, в качестве которых выступают основные ценности общества. Такими ценностями для древнейшего человека как было показано, выступают материальное благополучие человека, здоровье, единство внутри рода и семьи, и еще долголетие. Это правильная, хорошая жизнь, и ничто ее не должно нарушать. А если все же нарушается, то должно урегулироваться таким образом, чтобы нанесенный ущерб был отмщен равным ущербом обидчику. Первым принципом морального регулирования в древнейших цивилизациях выступал принцип равного воздаяния или Талион (от лат. talio – столько же). Этот принцип выражен в очень простой и набившей оскомину фразе “око за око, зуб за зуб”. Такой принцип “работал” уже в первобытности. Да и в современности он не исчез. Он отличается рядом специфических характеристик, которые довольно выпукло обрисовывают мироощущение человека того времени. Во-первых, масштаб действия этого принципа задается извне, внешним образом, а значит, источник активности лежит вне самого действующего существа. То есть, действие носит реактивный характер. Кроме того, само отмщение должно быть таким же, каков был нанесен ущерб. Во-вторых, акцент на отмщении как обязательном, едва ли не автоматическом действии, свидетельствует о том, что реакция идет только на поступок, и вовсе не принимаются во внимание ни намерение, ни произвол, ни желание преступника. Даже личность преступника не имеет никакого значения. Человек вовсе не является предметом мести. Восстанавливают справедливость, понятую как равенство воздаяния. Но талион далеко не универсален как средство регуляции взаимоотношений, и, с усилением динамики социальных изменений, он перестает удовлетворять всем условиям. Это проявляется в том, что перестают настаивать на скрупулезной точности исполнения воздающего действия. Смертью карается уже только смерть, другие же виды преступлений могут быть оплачены деньгами.

Талион хорошо работал в условиях цельности, спаянности родственного коллектива, его безусловной поддержки. Это было возможно в условиях взаимной вражды между родами. Когда же устанавливается взаимная связь и зависимость, как различных сословий, так и этнических образований в условиях цивилизации, тогда соблюдение талиона перестает быть эффективным, ибо, нанося ущерб другому, человек, так или иначе, наносит ущерб себе. Дело равного воздаяния становится в условиях цивилизации делом семейным. Но поскольку семьи призваны разрешить конфликт, то это более интимный контакт. Тогда уже волей-неволей обращают внимание на мотивацию поступка, то есть на человека, а не только на само действие. Более того, зло начинают искать в помыслах, более чем в самом поступке. В таких условиях талион оказывается недостаточным принципом регуляции; обращение к нему далеко не во всех случаях морального затруднения помогало разрешить конфликт. Именно в силу того, что талион был принципом регуляции общества, в котором преобладала коллективная ответственность. Появление индивидуальностей, хотя далеко не в полной мере, если судить с точки зрения сегодняшнего дня, потребовало более тонкого регулятора. Таким стало Золотое правило нравственности: (не) поступай по отношению к другим так, как ты (не) хотел бы, чтобы они поступали по отношению к тебе. Оно начало существовать в виде как положительного (что более точно выражает его смысл), так и отрицательного определения. Первые упоминания о нем в VI веке до нашей эры в Махабхарате [25]. Встречается это правило и позже у Конфуция. Отличия Золотого правила нравственности от талиона в следующем: 1. Действия в Золотом правиле нравственности имеют источником активность самого человека, тогда как в талионе человек выступает только как персонифицированная реакция на чужое действие. То есть, центр тяжести, в отличие от талиона, переносится внутрь. Само требование получает реальность и оказывается осуществимым только тогда, когда оно внутренне принято индивидом, одобрено им, приняло форму его субъективного желания. А это значит, что человек не просто подумал, перед тем как начать действовать, а, выступая инициатором действия, – берет на себя ответственность за то, что он сделает. И каким бы социально значимым ни было нравственное действие, тем не менее, его осуществление или неосуществление зависело от отдельно действующего самостоятельного человека. Таким образом, Золотое правило нравственности требует в качестве условия своего существования индивидуализированного человека. Тогда как талион вполне мог существовать, и только тогда и мог существовать, когда человеческая индивидуальность еще не выкристализовалась. 2. Внутренняя потребность в действии, которое задается в Золотом правиле нравственности, вовсе не есть проявление эгоистического своеволия. Это правило содержит, во-первых, мысль о единосущности всех людей. То есть другой, по сути, ничем от меня не отличается, и то, что для меня худо, будет худо и для него.

Более того, здесь присутствует характерная для нравственности черта – равенство всех перед лицом морального закона. Здесь нет своих и чужих, как это присутствует в талионе. И потому можно сказать, что это правило, – волюнтаристично по существу, а скорее, оно есть выражение момента абсолютной истины во взаимоотношениях людей. Это совершенно беспристрастное суждение, и обращение к человеку ни в коей мере не есть выделение его из ряда себе подобных. Вообще-то нравственное отношение может состояться только тогда, когда агенты его равны и нравственное требование может иметь по отношению ко всем им одинаковую силу. 3. Золотое правило нравственности, появившееся во времена Древнейших цивилизации, свидетельствует о том, что развитие человека фактически дошло до начала его личностной обособленности. Потому уже, что норма, содержащаяся в Золотом правиле нравственности, не просто обеспечивает возможность совместного существования людей (это имело место и в талионе), но она настаивает на уважительном отношении к человеку, ибо субъектом нравственного требования выступает сам человек. 4. Золотое правило нравственности в снятом виде содержит представление о человеке, как самостоятельном субъекте действия. В самом деле, Золотое правило нравственности предполагает в индивидах способность действовать в соответствии с собственными желаниями. Собственно речь идет не столько о желании, сколько о воле человека к действию. Оно требует от человека поступать в соответствии с обязанностями, которые он сам на себя накладывает. Действовать не по внешнему принуждению, а из внутренней необходимости. Кроме того, нравственное требование в Золотом правиле задает только общее направление действия, не предписывая способа исполнения, оставляя на волю индивида решение того, что и как он будет делать. То есть, оно дает большую свободу, которая кроме ответственности задает и высокий уровень уважения к человеку. Более того, нравственное требование в Золотом правиле содержит в себе возможность для индивида выбирать основания своего действия самостоятельно, а, следовательно, дает возможность проявить творчество. Не просто исходить из существующих норм, но и отнестись критически к тому, что есть и двинуться дальше. Золотое правило нравственности содержит в себе тенденцию движения в будущее, а не стремление задержать тот уровень развития, который к данному моменту был достигнут. В Золотом правиле не присутствует указания на санкцию в случае невыполнения правила. И это тоже чрезвычайно важный показатель того, что оно нацелено не на внешнюю форму послушания, а на внутренний мир личности, когда решение о действии принимается индивидуально с полной мерой ответственности. Можно сказать, что появление Золотого правила нравственности свидетельствует о кардинальном изменении человека в ту эпоху, когда человек приобретает некоторую независимость от подавляющего его окружения.

Деятельность человека становится более свободной, самообязывающей. Конечно, всю свою историю человек еще будет за это бороться, но начало было положено здесь. Золотое правило нравственности, появившееся в эпоху Древнейших цивилизаций, – важный показатель уровня развития человека и культуры, но оно есть общее правило отношения. Это общее правило декларировалось в утверждении определенных правил и ценностей. Нравственные правила содержательно были по большей части отрицательными, то есть такими, которые отвращали от греха, как, например, “не лжесвидетельствуй”. В то же время, в Древних цивилизациях была и реализовывалась необходимость в более жестком упорядочивании отношений между людьми. Это вызвало к жизни появление и развитие права. Обычаи, традиции, нормы, дополнялись законами. Известен, скажем, свод законов Хаммурапи (в Древней Месопотамии), в котором предусматривались наказания за небрежность или невнимание земледельца к оросительным сооружениям, за плохо сделанную строителем работу, за неудачную операцию врача. Эти законы охраняли и семью. Законы Хаммурапи были суровы, жестоки, но они вводили элемент нормы в отношения людей, упорядочивали их. Законы, кодексы жестко регламентировали и цивилизовали жизнь, вводя в нее моменты социальной искусственной организованности. Однако было необходимым и развитие более тонкого нравственного регулирования отношений между людьми, ибо они становились все более разнообразными. Наряду с традиционными, возникали и развивались новые отношения, новые формы и способы их регулирования, выражавшие характер и степень их окультуривания, одухотворения. РОДСТВЕННЫЕ ОТНОШЕНИЯ, ОТНОШЕНИЯ ДРУЖБЫ И ЛЮБВИ Уже отмечалось, что первой формой взаимоотношений между людьми были формы родства. Люди, с которыми древний человек вступал в частые контакты, были обычно родственниками или свойственниками. Это было характерно еще для первобытности, где тип близких родственных контактов был почти единственным. Он сохранился и в обществах древних цивилизаций, где перестал быть единственным, хотя и оставался доминантным. Производственная деятельность в древности не давала больших возможностей вступать во взаимоотношения с чужими. Поскольку дело, производство, если оно было ремеслом, а тем более в деревне, – организовывалось в рамках семьи или большой семьи. Поселения по большей части бывали таковы, что родственники селились рядом. Потому контакты за пределами собственной семьи были исключительны. Только мимолетное общение на улицах, рынках. Такая форма взаимоотношений

отвечала задачам выживания и упрочивания человека на земле. Сильная организация семьи давала крепкую защиту ее члену, потребность человека в общении бывала удовлетворена в рамках самой семьи. Тем более что человек того времени, собственно, и не имел много свободного времени, которое можно было бы использовать для общения. Но, тем не менее, постепенное усложнение жизни, развитие торговли, и связанное с ней перемещение в пространстве, как собственного государства, так и за его пределами, рождало новые формы общения людей. Кроме знакомства, для которого характерны кратковременность и поверхностность связей, появляется довольно устойчивая форма – соседство. Соседство важно для человека, поскольку отношения с теми, рядом с кем тебе приходится проводить всю свою жизнь, не может быть поверхностным. Более того, соседство, в отличие от знакомства имеет, так же как и родство, базу для длительных контактов – это хозяйственная деятельность. Соседство и отличалось, по большей части тем, что объединяла соседей взаимная помощь по хозяйству. У японцев есть поговорка, что близкий сосед лучше далекого родственника. К последнему уж точно за помощью не обратишься. Но древность знала и еще одну форму, которая в ней и появляется – это дружба. Становление отношений дружеских показывает, насколько недостаточны оказались в новых условиях только кровнородственные связи. Первоначальное деление на “мы и они”, где они всегда плохие, видимо, не снимается до конца никогда. Но, тем не менее, общение (даже если оно вынужденное) с чужими показывает, что они бывают не так уж и плохи. Но самое главное это необходимость вступления в разного рода отношения с чужими. Перед людьми встала проблема осмысления и организации этих новых отношении. Не имея никакого другого механизма добрых отношений, кроме как отношений родственности, древнейший человек и эти неродственные отношения пытался представить как родственные. Видимо сработало еще и то, что человечество в норме не любит нового, и потому всякое новое для того, чтобы быть признанным вынуждено, довольно долго камуфлироваться под старое. Дружба первоначально, вроде бы и выполняла функции, характерные для родственных отношений. Но были и отличия, и довольно существенные. И. С. Кон отмечает несколько особенностей, которые характеризуют отличие дружеских отношений от родственных. Это отношения “партикуляристские: взаимные обязательства их участников всегда подразумевают конкретного другого” [26]. Это личные отношения, и добровольные. И четвертая особенность – эти отношения “полностью институциализированые” [27]. Вот это последнее свойство делает древнюю дружбу внутренне противоречивой, каковой она остается и по сей день, правда по другим причинам. Институциализированность дружбы состоит в четком оформлении ее отношений. Так, у скифов дружба оформлялась специальным договором с клятвой. В договоре оговаривались обязанности каждой из сторон. Клятва же

состояла в заявлении верности. В дружбе, с тех времен и до нынешних, более всего ценится верность. После произнесения клятв производился следующий обряд: надрезались пальцы, друзья смешивали свою кровь в сосуде, отведав этой крови, они становились побратимами, и считалось, что ничто уже не разлучит их. Обязанности друзей состояли во взаимной помощи в ратном деле (по большей части дружба была распространена среди воинов), помощи в быту, помощи и заботе о семье в случае смерти друга. Ценилась дружба очень высоко, поэтому много друзей не бывало, так как при множестве друзей невозможно хорошо исполнять свои дружеские обязанности. Верность в дружбе в те давние времена была прочной. Не столь уж еретична мысль о некоторой аналогичности между процессами духовного становления человечества и человека. Дружба и в древние времена напоминала ее суть и становление в отношениях между подростками всех времен и народов. В Илиаде Гомера изображается война древних людей (более древних, чем это было в развитой древнегреческой античности). Одна из линий гомеровского повествования касается дружбы двух ахейских воинов Ахилла и Патрокла. Оба они на десятом году войны отказались воевать против троянцев, так как вождь ахейцев Агамемнон отнял у героя-Ахилла его добычу, пленницу. Отказ Ахилла воевать вместе с Агамемноном и другими ахейцами из-за обиды вполне понятен. Но ведь отказался и Патрокл, которого не обижали, обидевшись вместе с другом, за него. В дружбе, стало быть, уже в то время важна была эмоциональная поддержка. Дружба уже виделась в качестве бытия “одной души в двух телах”. Оставить друга, не поддерживать его, считалось предосудительным. В случае с Ахиллом и Патроклом, изображенным у Гомера, это ярко выявилось. Когда дела ахейцев (без Ахилла) пошли совсем плохо, Патрокл попросил своего друга разрешить ему участвовать в сражении в котором его и убили. Ахилл, узнав об этом, разъярился настолько, что забыл обиду, вступил в сражение. Отомстил за друга, убив его убийцу, совершил еще много подвигов и затем погиб сам. Ему было предсказано, что он либо погибнет на Троянской войне, либо проживет долгую жизнь. Вроде бы разумным для Ахилла было устраниться от этой войны, хотя бы когда его обидели. Но, во-первых, он был воином-героем, а во-вторых, не мог не отомстить за друга. Инструментальность дружбы, которая казалось бы очевидна в связи с ее институциализированностью, оказалась преодоленной. Друг ведь ценен не из-за чего-то, а сам по себе. Способы же, формы, выражения ценности дружбы определяются временем, они различны для древности и современности, хотя по сути дружба остается той же человеческой ценностью. В этом же плане показательна и традиция одаривания. В дружбе она занимала значительное место. Подарок, помимо всего прочего, был еще и выражением и подтверждением отношений и, как бы добровольной передачей другу части своей души, воплощенной в даре. Возможно, правда, что высокая ценность и эмоциональность дружбы, связаны с тем, что брак в древности был слабоэмоционален.

Однако и отношения между людьми в браке и вообще отношения между полами развиваются в древних цивилизациях в смысле проявлений эмоциональности и в смысле разнообразия форм этих отношений, форм выражения чувств. За редкими исключениями в древних государствах и в семьях тех времен главенствовали мужчины. Отношение к женщинам в этих обществах было двойственным. С одной стороны, их статус был явно ниже, чем статус мужчин, а подчиненное положение – обычным. В литературе, скажем древнеегипетской, женщин называли сонмом всех пороков, мешком всевозможных хитростей. Их описывали как легкомысленных, капризных, лживых, мстительных, неспособных хранить тайну. Но, с другой стороны, в древних сообществах людей появились и половая любовь, и супружеская взаимная забота, и верность, и страдания в случае гибели одного из супругов или возлюбленного, и наслаждение близостью, и физической и духовной, и культурные формы взаимоотношений между полами. Женское очарование стало предметом любования, что отразилось в поэзии и изобразительном искусстве. В одном из древнеегипетских текстов влюбленный сетовал: Семь дней не видал я любимой, Болезнь одолела меня, Наполнилось тяжестью тело, Я словно в беспамятство впал. Развитие чувственности в отношениях полов на Древнем Востоке (Индия, Китай) в любом случае поразительно, хотя культурный смысл этой чувственности и форм ее выражения трактуется сейчас неоднозначно и, очевидно, не без грубых искажений. Конечно, надо иметь ввиду и то, что все древние цивилизации, кроме брачных отношений, знали и развивали разнообразные формы внебрачных, в том числе разного рода проституцию (в частности храмовую, культовую). Тем не менее, сама возможность наслаждения не только в случае простой физиологической близости или почти физиологического же удовольствия от созерцания красоты, возможность и потребность в действительной любви, в духовной и в то же время чувственной близости, – появились в древних цивилизациях. Любовь как ценность культуры рождается в эту древнюю эпоху. И реализация этой ценности происходила, хотя бы в исключительных случаях. Вообще все то, что касается собственно жизни духа, духовного развития, одухотворенности мыслей, чувств, намерений, действий человека, – все это впервые становилось актуальным в древних цивилизациях.

УСЛОВИЯ, ВОЗМОЖНОСТИ И НЕКОТОРЫЕ СЛЕДСТВИЯ РАЗВИТИЯ КУЛЬТУРЫ В ДРЕВНОСТИ Значение достижений цивилизации для культуры древних сообществ В жизни древних цивилизаций, в отмеченных выше и других отношениях, огромную роль сыграло появление письменности, зачатков науки (целенаправленного познания мира), а также – становление художественной деятельности в ее специализированной специфичности. В мировоззрении древних людей продолжали доминировать мифы, легенды, верования. Однако они претерпели существенные изменения. То, что ранее было сказано о мифическом мире, как о мире освоенном (родоплеменной организацией людей), мире осмысленном, своеобразно понятом людьми, – в полной мере относится и к мифологии земледельческих речных цивилизаций. Но в них отдельные мифы складываются в более или менее стройные системы сказаний о богах и героях, о сотворении мира. При этом мифы, с одной стороны, становятся все более поэтизированными, с другой же – более логизированными, рационализованными. В дополнение к мифам, и наряду с ними, в процессе освоения и осмысления окружающего мира появляется кое-что иное: элементы научных и научноприкладных знаний. Так, в Древнем Египте жрецы обнаружили связи между разливами Нила и положениями небесных светил. Астрономические наблюдения позволили им предсказывать приближение трудных для египетского сельского хозяйства (а значит и для всей жизни египтян), засушливых лет. Строительство пирамид, храмов, дворцов, деление земельных участков, – все это продуцировало потребность в измерениях, вычислениях, в геометрических, и иных математических, и не только математических, знаниях. Успехи мумифицирования были бы невозможны без некоторых знаний анатомии человека и химических процессов. Но знания мудрецов, их размышления не ограничивались тем, что было важно чисто прагматически. Во-первых, в ходе прикладного познания порождалась вообще любознательность. Во-вторых, шли размышления и о человеке, о его жизни и смерти, о его отношениях с богами и судьбой. В древних цивилизациях (что чрезвычайно существенно для культуры) впервые появляются идеи совершенствования человека и его жизни. Совершенствования и человеческого тела и духа. В Древнем Китае, Древней Индии наиболее очевидно это было выражено в религиозно-философских учениях даосизма, буддизма и в конфуцианстве. Йога, древнекитайский физический тренинг, психотренинг, боевые искусства, древняя медицина – представляли собой разные варианты

внешней и внутренней культуризации человека. Более того, в даосизме, но еще отчетливее в буддизме и конфуцианстве были уже прямо выражены мысли о значении нравственного совершенствования бытия. Надо иметь ввиду, однако, что отмеченная “культуризация”жизни (хотя бы в намерении) воспринималась не как ее изменение, а напротив, – как проявление естественности, как результат сохранения в ней ритуально-традиционного, как реализация власти прошлого, опыта предков. Изобретения, новации, новые знания – старались представить в качестве уже известного, восстановления древнего опыта. Так, великий древнекитайский мудрец Конфуций ввел в активное употребление понятие “жень”– человеколюбие, присущее благородным мужам, чья нравственность ведет к уничтожению жестокости, грубости, “разбоя” и жадности. Конфуций призвал к нравственному совершенствованию посредством познания. Он говорил: не радостно ли учиться и постоянно совершенствоваться! Но познавать новое – предлагал через изучение старого (с опорой на авторитеты), а нравственно совершенствоваться, – сохраняя традиционные нормы и ритуальность поведения. В даосизме вообще сложилось подозрительное отношение к книжной мудрости и учености. Однако сами даосские мудрецы много размышляли и, стремясь к постижению Дао (правильного пути жизни), попутно обогащали знание о мире и человеке. Таким образом, в Древних цивилизациях происходило развитие мышления, познания, накопление знаний, средств и форм их передачи. Это был процесс цивилизационный, во многом совпадавший с развитием собственно культуры. Огромной в этом смысле была роль письменности, например иероглифического письма в Древнем Египте и Древнем Китае, клинописного в Древней Месопотамии. Сама по себе письменность порождается в связи с практическими потребностями. Ее появление – практично во всех отношениях. Наличие письменности – одно из важнейших условий и один из главнейших признаков цивилизованности. И именно письменность – лучший пример взаимосвязи между тем, что называется цивилизацией и собственно культурой. Она дает возможность дистантного общения между разными людьми и разными культурами. С ее помощью осуществляется хранение и передача духовного опыта, воплощение ценностей культуры и знаний о них в системы знаков, доступных для восприятия различными поколениями, в том числе и через тысячелетия. В Древних цивилизациях возникает не только письменность, но и формы ее культурного функционирования – библиотеки, архивы. В ассирийской столице Ниневии была библиотека, собрание более чем 30 тысяч глиняных табличек, на которых были записаны мифы, легенды, математические и медицинские тексты, справки и т. д. Письменность дала возможность как бы заново родиться устному народному творчеству. Создала условия для дальнейшего развития речи (и устной) и для рождения литературы, в том числе и художественной.

Пронизанность жизни художественно-эстетическим началом Самостоятельное развитие художественных элементов в жизни людей – тоже характеризует культуру Древних цивилизаций. Когда в этой книге шла речь о первобытности, к слову искусство добавлялись слова “так называемое”, поскольку оно почти никак не реализовывалось самостоятельно: ни по замыслу, ни по восприятию, ни по функции. Только применительно к жизни древних цивилизованных сообществ впервые можно с уверенностью говорить об искусстве в значении этого слова, близком к нынешнему. Хотя, конечно, и это искусство весьма своеобразно, на наш взгляд, и связано в своем бытии с другими видами человеческой активности гораздо больше, чем современное. Во многом оно имело все же характер прикладного Но, будучи таковым, развилось до необычайной степени и, осуществляя прикладные функции, как бы попутно, стало собственно искусством, породив новые приемы, формы и возможности эстетического и художественного освоения мира. Ведущим видом художественно-прикладного творчества во всех древних цивилизациях являлась Архитектура (или Строительство!), развитие которой было связано с верованиями, с культом мертвых и с умножением потребностей в жизненном комфорте. В грандиозных Египетских пирамидах, Великой Китайской Стене, разнообразных храмовых и дворцовых комплексах Древнего Египта, Древней Индии, Древней Месопотамии, Мезоамерики, и т. д. – всюду выявляется вертикаль, устремленность к Небу. Всюду в таких сооружениях выражены идеи величия власти и возросших сил человека данной цивилизации. Повсеместно архитектура совмещалась со скульптурой, выявлявшей разнообразие форм и стилей. Скульптурные изображения древности колеблются от фантастических животно-растительно-человекообразных (как в Древней Индии), до почти натуралистических в Древнем Египте, где стремление к точности воспроизведения вызывалось особенностями религиозного культа. В этой скульптуре и в самом строительстве храмов и жилищ, в их планировке, убранстве проявлялись и прикладной характер, конструктивность и декоративность, художественное мастерство. Всю жизнь древних людей принизывало художественно-эстетическое начало. Оно проявлялось не только в грандиозности построек и памятников. Это, может быть в первую очередь, касалось развития ремесла, керамики, вазописи, мелкой пластики. Древние шеумеры овладели искусством чеканки и инкрустации. В Древнем Китае, где само письмо стало искусством, делали прекрасные вещи из фарфора, слоновой кости, металла. Поражают изяществом найденные в гробницах изделия древнеегипетских мастеров: украшения, туалетные принадлежности, золотая и серебряная посуда. Древние ремесленники были чрезвычайно искусны, хотя мастерство оставалось очень трудоемким, а инструменты – примитивными. Камень сверлили вручную сверлом с деревянной рукояткой, зажимая заготовку

между коленями и вращая сверло ладонями. Ремесленники украшали и предметы культа и знаки власти, и оружие, и мебель и музыкальные инструменты. Ткали великолепные ковры, изготавливали разнообразные ткани, одежда из которых усложнялась, эстетизировалась, разделившись на повседневную и парадную, праздничную. Музыку древних трудно себе представить. Но она играла существенную роль, сопровождая, озвучивая праздники и торжественные церемонии. Духовые, ударные, щипковые инструменты – часто изображаются в древних рельефах и росписях, так же как и танцовщицы. Постепенно развивалась и словесность. Выразительность, поэтичность древних текстов впечатляет и сегодня. Это уже настоящее искусство слова высокого уровня. Конечно, древность еще не знала собственно изящной литературы, музеев для наслаждения ценностями изобразительного искусства, концертных залов для слушания музыки. Эстетическое и художественное начало было вплетено в повседневную жизнь. Но это были уже явные и яркие проявления становящейся эстетической и художественной культуры, реализуемой в жизни центральной художественно-эстетической ценности – красоты. ДРЕВНИЕ ЦИВИЛИЗАЦИИ КАК ОСОБЫЙ ЭТАП РАЗВИТИЯ КУЛЬТУРЫ И КУЛЬТУРНОСТИ В целом, человек в древних цивилизациях становился более человеком (в нашем понимании). Вопрос же о характере и степени культурности людей и их сообществ, состоит во-первых, в том – насколько и как проявляется в жизни потребность не только сладко поесть и поспать, обладать имуществом и быть физически здоровыми? Хотя даже процесс еды может протекать в диких или в сравнительно окультуренных формах. Но главное, – есть ли уже более высокие, духовные потребности? Во-вторых, вопрос и в том, есть ли, и в какой мере, не только умение пользоваться природой и благами цивилизации, но и создавать ценности, творить и ценить творческую форму деятельности и ее результаты? То и другое проявляется постепенно. Прежде всего по мере развития искусственной среды обитания человека, создавая и обогащая искусственную среду, цивилизация обеспечивает наличие первого, низшего, витального уровня культуры и ее ценностей как значимостей. Вместе с этим, и на этой основе получает развитие упорядоченность, организованность жизни (государства, сословия, традиции, ритуалы, церемонии, нормы взаимоотношений), разделение деятельностей, в том числе и профессиональное. Начинает “работать” второй уровень культуры – специализированный. И основой его становятся ценности в качестве норм, в частности норм поведения. Традиционность, нормированность жизни задает ее устойчивость. Вырабатываются внешние формы культурного (цивилизованного)

поведения и взаимоотношений, внутренним содержанием которых становится “должное”, связанное с традицией. В то же время специализированная культурность обеспечивает некоторое, и весьма существенное, движение форм цивилизованного бытия, искусности различных деятельностей, умения правильно себя вести. Все это продуцирует и обогащает потребности людей в общении с другими людьми. Изменение проявлений этих потребностей в древних обществах очевидны: от “коллективных” форм слитности первобытности – к большей индивидуализованности взаимодействий людей друг с другом, к большей ценности каждого отдельного человека, к ее осознанию и чувствованию. Это создает условия для появления потребности в другом человеке, базовой для высшего уровня культуры. Наличие отношений дружбы, любви, проявлений милосердия, развитие нравственности, форм эстетической и художественной культуры – все это говорит о том, что возможной стала реализация таких ценностей как Добро, Истина, Красота и т. д. Но возможности их реализации ограничены. Цивилизационные сдвиги, конечно, обеспечивают становление культуры, подпитывают ее. Цивилизация, в том числе и древняя, использует культуру. Но по сути она же “работает” и против последней. Цивилизованный человек становится средством для государства, общества. И высший уровень культуры в рабовладельческих цивилизациях не может быть проявлен в достаточно полной мере даже у культурной элиты. А без этого стимулы к духовному развитию или вовсе пропадают в обществе или оказываются слишком аморфными, недейственными. Во всех древних обществах возникали, связанные с этим цивилизационные кризисы. Цивилизация излишне традиционализовалась, формализовалась, застывала, развиваясь лишь в деталях. Внешние столкновения с другими, молодыми культурами оказывались, в том числе и поэтому, гибельными для старых цивилизаций. А эти молодые, становящиеся, новые, начинали обычно как бы с нуля, лишь потом, и частично, используя то ценное, что сохранилось от погибших цивилизаций и культур. 1. Сидихменов В. Я. Китай: страницы прошлого. М.: Наука, 1978. С.199. 2. Там же. С.304. 3. Клочков И. С. Духовная культура Вавилонии: человек, судьба, время. М., 1983. С.48. 4. Там же. С.49. 5. Вейнберг И. П. Человек в культуре древнего Ближнего Востока. М., 1986. С.79. 6. Там же. С.75. 7. Бахтин М. М. Автор и герой эстетической деятельности. – В кн. М. М. Бахтин. Эстетика словесного творчества. М., 1979.

8. Наиболее выразительно эти взгляды представлены в произведениях В. Белова и В. Распутина. 9. Фрейденберг О. М. Миф и литература древности. М., 1978. С.63. 10. Фрейденберг О. М. Поэтика сюжета и жанра. М., 1997. С.55. 11. Монтэ П. Египет Рамсесов. М., Наука, 1989. С.114. 12. Клочков И. С. Духовная культура Вавилонии: человек, судьба, время. М., 1983. С.50–51. 13. Там же. С.51. 14. Там же. С.53. 15. Там же. С.104. 16. Сидихменов В. Я. Китай: страницы прошлого. М.: Наука, 1978. С.307–308. 17. Там же. С.308. 18. Там же. С.296. 19. Цит. по Вейнберг И. П. Человек в культуре древнего Ближнего востока. М., 1986. С.90. 20. Там же. С.90. 21. Более подробно об этом см. Сидихменов В. Я. Китай: страницы прошлого. М., 1978. 22. Монтэ П. Египет Рамсесов. М.: Наука, 1989. С.282. 23. Сидихменов В. Я. Китай... М.: Наука, 1978. С.45. 24. Цит. по : Монте П. Египет Рамсесов. М.: Наука, 1989. С.303. 25. Древнеиндийский эпос, сложившийся в VI–II веке до н. э. 26. Кон И. С. Дружба. М., 1980. С.21. 27. Там же.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. АНТИЧНАЯ КУЛЬТУРА В ЕЕ СВОЕОБРАЗИИ СТАНОВЛЕНИЕ АНТИЧНОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ КАК МОРСКОЙ И ТОРГОВОЙ Античной обычно называют культуру древнегреческой и древнеримской цивилизации. Сам термин “античность” (от лат. “anticus” – древний) был введен в употребление итальянскими гуманистами эпохи Возрождения для определения греко-римской культуры, древнейшей из известных в их время. Позже стало ясно, что Восток древнее, что влияние на античность оказывали и Древний Египет (довольно существенно), и Месопотамия (слабо), а может быть и Древняя Индия (что проблематично). Однако античная цивилизация не была продолжением развития этих эпох, и им подобных культур. Она самостоятельно, и очень своеобразно, развивалась. Ее становление (как с предисторией) связывают с так называемой эгейской культурой, существовавшей в средиземноморском регионе уже во 2-ом тысячелетии до нашей эры. В истории культуры Древней Греции выделяют архаический период, примерно до 500 г. д. н. э. и классический: от 500 до 338 г. д. н. э., до времени, когда Греция попадает под власть Македонии. Но древнегреческая культура не исчезла, оказалась продолжена. С одной стороны, в явлении “эллинизма” (на Востоке), а с другой – в развитии римской цивилизации, сильное воздействие на которую она оказала, будучи в ряде отношений с ней сходной. Римское государство возникло в VIII в. д.н.э. и просуществовало до V в.н.э. Но и ее история далее продолжалась Византией, наследовавшей что-то и от Древнего Рима и от Древней Греции. Таким образом, античная цивилизация и культура развивалась примерно 3 тысячелетия. Все культуры оригинальны, все ценны сами по себе. Но античная культура оказалась необычайно значимой в истории мировой культуры, став существенным моментом культуры европейской (в том числе и современной) и повлияв на развитие ряда восточных культур, с которыми она взаимодействовала. Древнегреческая цивилизация складывалась как земеледельческая, и это роднило ее с речными земледельческими цивилизациями. Древние греки выращивали злаки, разводили оливки, возделывали виноградники. Но они обрабатывали для этого неподатливую почву. В Древней Греции не было ни таких масштабов земледелия, ни таких урожаев, как, скажем, в Египте. И в Древнем Египте (и в древних Индии и Китае) – сложились цивилизации “вертикального” типа, что было связано с ирригационым характером земледелия и относительной замкнутостью культур. Там доминировали деспотический тип правления, четкая сословная иерархия, мировоззрение, направленное более вверх и вниз, чем вдаль (ибо слишком-то двигаться было непродуктивно), углубленная саморефлексия

(углубление более в себя, в свой внутренний, а не во внешний мир). В Древней Греции и Древнем Риме неизбежным стало иное: широкое освоение мореплавания, движение вдаль с развитием торговли, а где-то и разбоя. В Древней Греции не сформировалось большого государства. Там появился целый ряд торговых и военных центров. Цивилизация древних греков (и при всем их своеобразии, – древних римлян) развивалась как морская и торговая, динамичная, открытая для воздействий (и воздействующая!), впитывающая в себя многое, направленная на открытие и усвоение. Этой цивилизации была исходно свойственна скорее горизонталь, чем вертикаль, и целенаправленность не на саморефлексию (хотя и это было), а на практическое действие в динамике, Древние греки – не созерцатели, не традиционалисты, а деятели, устремленные к завоеванию жизненных благ и постижению окружающего их мира. Торговля, динамика хозяйства не продуцировали деспотии, и греки тяготели к созданию государств иного типа. В наиболее развитых центрах Древней Греции появились своеобразные формы демократического управления. В целом этот тип цивилизации и культуры, родившийся в Средиземноморском регионе, был направлен к увеличению власти человека над природой. Люди здесь очевидно стремились утвердить свою человеческую сущность, усовершенствовать саму природу человека, улучшить его жизнь. Поэтому греческую цивилизацию не без оснований называют гуманистической. И древние римляне, при всех особенностях их культуры, во многом были устремлены к тому же. Но и античная цивилизация выросла из таких же первобытных отношений, как и все другие. Она сохраняла черты первобытности, а на ее закате (особенно очевидно это для Древнего Рима), приобрела некоторые моменты цивилизованности, гибельные для нее. Не надо преуменьшать достижений и богатства античной культуры, но не надо и преувеличивать, забывая о ее несовершенстве. Гуманистическая цивилизация, развиваясь, упорно сохраняла некоторые древние обычаи. Андре Боннар описывает, как в утро битвы с персами (битвы при Саламине), когда афиняне спасали независимость греческих племен, их главнокомандующий Фемистокл, чтобы склонить на свою сторону успех, принес в жертву богу Дионису – Пожирателю Сырого Мяса трех юношей-пленников, собственноручно задушив их на виду у всего флота [1]. Боннар отмечает и то, что во всех древнегреческих городах (кроме Фив) долгое время отцу семейства представлялось неограниченное право избавляться от своих детей при их рождении. Детей просто выбрасывали, продавали работорговцам. Такие обычаи и самые дикие суеверия сосуществовали с глубокими мудрыми размышлениями и действительными ценностями культуры. Одним из условий блестящего развития античной цивилизации стало рабовладение. В общем, цивилизация и здесь распускалась и взращивалась на том же “черноземе суеверий и мерзостей, на котором выросли все народы мира” [2].

Но некоторые благоприятные обстоятельства развития этой цивилизации позволили ей до поры прогрессировать необычайно, быть подвижной, а не застойной, и стать во многих отношениях культурой в высшем смысле этого слова. Греки, которые впервые создали такую цивилизацию, были на берегах Средиземноморья народами пришлыми, и видимо в основном кочевыми. Около 2000 года до н. э. все они еще занимали Дунайскую низменность и только продвигались на побережье Эгейского моря, смешиваясь с коренным населением этих мест (пелазгами или эгейцами, или критянами – по центру на острове Крит). Уже было отмечено, что в качестве предыстории античной цивилизации исследователи указывают на так называемую эгейскую культуру, культуру минойского (от мифического царя Миноса) Крита. Эгейская культура была, повидимому, развитой, своеобразной и богатой. Столицей около 1700 года до н.э. стал Кносс на Крите, где были потом найдены развалины великолепного дворца с удивительными росписями, характерной выразительной мелкой пластикой. Однако об этой культуре известно немногое, хотя она видимо оказала существенное влияние на завоевателей – ахейцев, обосновавшихся в Микенах и Тиринфе. Эгейскую культуру, более позднюю, именуют еще крито-микенской. Сами ахейцы, похоже, были грабителями, ставшими мореплавателями, воевавшими с Троей (в Малой Азии), орудовавшими в дельте Нила. Но, повидимому, они усвоили культуру эгейско-критскую, преобразовав ее. Волна завоевателей ахейцев была одной из первых. После них пришли эолийцы, ионийцы и, наконец, – дорийцы, около 1100 г. до н.э. Дорийцы знали употребление железа, имели хорошее оружие, были воинственны и быстро захватили материковую Грецию, до них заселенную другими греческими племенами. Материковая Греция была страной гористой. Горы делили страну на множество маленьких территорий, позже обозначенных как “полисы” (города, укрепления, государства). Постепенно образовались десятки полисов, которые воевали друг с другом, объединялись в союзы, снова разъединялись. Но полисы соперничали на только в военном отношении, они вели соревнования и иного рода. В Древней Греции возникли разнообразные спортивные состязания, в том числе и знаменитые Олимпийские игры. Были, порой грандиозные по тем масштабам, конкурсы трагедий, комедий, танцев, лирической поэзии. Победители прославляли не только себя, но и свой полис. Соревнования так высоко ценились, что на время национальных игр, – прекращались войны, в судах не разбирались дела, казни преступников откладывались. Таким образом, полисная разобщенность создавала обстановку конкуренции: военной, торговой, ремесленной, спортивной, художественной. В результате обеспечивались высокие достижения в разных сферах цивилизации и культуры.

Полисная разобщенность, правда, несколько и ослабляла, скажем военную силу древних греков. Их военные союзы были недолговечными. Объединенной армии, как и единого государства, не сложилось вплоть до македонского господства над всей Грецией. А это был уже закат древнегреческой культуры, хотя и такой закат, с которым по яркости не сравнятся иные эпохи расцвета. И все же, несмотря на очевидную разобщенность, в Древней Греции постепенно складывается некое не столько этническое, совсем не государственное, а скорее цивилизационно-культурное единение людей, называвших себя эллинами, а материковую Грецию “Элладой”. А. Боннар цитирует историка Геродота, который писал, что эллины едины по крови, говорят на одном языке, имеют одних богов, приносят те же жертвы, имеют одинаковые обычаи и нравы. Эллинам противопоставлялись все остальные – варвары. В слово “варвар”не вкладывалось уничижительного смысла. Варвар – это иностранец, говорящий не по-гречески, бормочущий “бар-бар-бар”, так что его не поймешь. Греки могли восхищаться многими достижениями, скажем египтян, персов, но они чувствовали себя отличными от них по своей культуре и по тому, что эллины – исходно свободны: для рабства варвар рожден, а грек для свободы! От варваров и от соседних полисов древних греков отъединяли и защищали горы. Объединяло же и устремляло свободных эллинов к движению – море, видное почти отовсюду, море с прекрасными удобными гаванями. Море было лучшей дорогой для освоения иных земель, которые древние греки колонизировали весьма успешно. Мореходы одного только из полисов – Милета, – основали 90 поселений на берегах Черного моря. Боннар считает, что именно море цивилизовало древних греков. Но морские, и такие дальние, походы, укрепление удаленных колоний, – были очень трудными. И если это делалось в огромных масштабах, стало быть, была и насущная потребность в этом. Действительно, древние греки, при растущем населении и ограниченной технике обработки земли, – не могли без этого прокормиться. Масло и вино, имевшиеся в изобилии, – далеко не все, что нужно. Свои леса (а Греция поначалу была лесистой), быстро свели почти на нет. Почва не позволяла иметь мощного земледелия, а пастбища – расширяющегося скотоводства. Обыденная жизнь древних греков была в общем довольно бедной. Ячменный и ржаной хлеб был привозным. Своими были, помимо масла и вина, овощи, фрукты, рыба, сыр и козье молоко. Мясо и дичь употреблялись в пищу по праздникам, или богачами, которые постепенно выделились из расслаивающегося населения. Расслоение населения в Древней Греции было одним из важнейших условий развития цивилизации и культуры. И это расслоение в некоторых отношениях отличалось от вроде бы такого же расслоения, происходившего в других древних цивилизациях. Хотя начальный момент был и здесь и там одним и тем же: наряду с общинным владением землей появляется частная собственность на землю. И наряду с крестьянами-общинниками, появляются слои средних и крупных собственников-землевладельцев (последние из которых представляют

аристократическую верхушку обществ, бывшую родоплеменную “знать”). Вместе с этим, и в результате внешних столкновений, появляются зависимые обедневшие работники (обращаемые в рабство) и рабы-варвары. В связи с особенностями древнегреческих религиозных верований, жречество не складывается в существенный по значению социальный слой. Но зато относительно велики и значительны были слои торговцев и ремесленников. В границах отдельных полисов, при отсутствии сильной единой общегреческой власти, между социальными слоями возникает политическая борьба, в ходе которой рождаются различные формы социально-политического управления, в том числе и такая немыслимая для других древних сообществ, – как демократия (власть народа: демос – народ, кратос – власть). В Афинах, где эта форма политической жизни была наиболее развита, большую роль в ее становлении сыграли реформы Солона. Солон, аристократ по рождению, обедневший и восстановивший свое богатство торговлей, в 594 г. до н. э. был облечен чрезвычайными полномочиями. Это было время кризиса афинского полиса: крестьяне были обременены долгами; знатные превращали афинян за долги в рабов. Земля и власть сконцентрировались у немногих. Все это вызывало сопротивление, порождало кровавые беспорядки. Для ремесленников и торговцев жизненная ситуация оказалась слишком неустойчивой. И они, и аристократы, дали право Солону провести реформы, чтобы вернуть жизнь Афин в устойчивое русло. Солон сумел провести такие реформы, защищая и знать и плебс от неумеренных нападок. Он не стал отнимать все привилегии знати, но после его реформ благородное происхождение само по себе перестало давать политические преимущества. Зато такие преимущества давало теперь богатство. Солон именно по этому признаку, по степени богатства, разделил граждан на слои. При этом он уничтожил долговое рабство, освободив неоплатных должников от уплаты, и запретив давать взаймы под залог людей. Он ввел раздел имущества между наследниками после смерти отца и разрешил любому афинянину приобретать родовые земельные владения. Власть отца ограничивалась, и совершеннолетний сын стал равноправным с отцом. Конечно, реформы Солона проводились в интересах имущих. Более зажиточные слои имели право теперь занимать более высокие должности в управлении жизнью полиса. Но они же должны были при этом нести и большие государственные расходы. Граждане низшего слоя вообще не платили налогов и освобождались от необходимости военной службы. Это была цензовая демократия, которая совершенствовалась постепенно, так, что через 100 лет политические права стали доступными всем гражданам, независимо от богатства. Но уже Солон ввел право всем – голосовать в народном собрании и любому – говорить в нем. Древние греки начали обсуждать свою жизнь публично. Это было очень важным Позже Фенелон заметит, что всё в Греции (точнее в Афинах) зависело от

народа, а народ зависел от слова. Недаром именно в античности развилось ораторское искусство. Но и эта цензовая, неполная демократия, и демократия века Перикла, более поздняя, более развитая, – натыкалась на ограничения, не позволившие ей ни вполне развиться, ни утвердиться. Одним из таких ограничений стало, повидимому, рабовладение. Цивилизация Древней Греции была рабовладельческой. В V веке до н. э. население Афин наполовину состояло из рабов. Раб был предметом собственности, купли-продажи. Он считался вещью, одушевленным орудием. Хозяин имел над рабами полную власть. В Спарте с рабами обращались жестоко, в Афинах значительно мягче. Но и там и тут – рабство считалось вполне нормальным явлением, неотъемлемым условием жизни свободных людей. И так оно и было. Рабство служило основой древнегреческой цивилизации и культуры, хотя и ограничивало в какой-то мере их развитие. Организованное в античности применение “говорящих орудий” практически во всех сферах жизнедеятельности – сравнимо в этом плане по своему значению с применением машин и операционного разделения труда в Европе XVII – XIX вв. Конечно, наличие рабского труда породило у части населения презрение к труду вообще, особенно к физическому. Но рабы своим трудом высвободили время и силы свободных для занятий организацией общества, управленим, разнообразной интеллектуальной деятельностью. Презрение к труду было, но не у всех, и по большей части к технической деятельности (нетворческой). А Праздность как таковая в периоды и становления и расцвета древнегреческой и древнеримской культур – презиралась. Также, как и отупляющий рабский труд. И у гражданина греческого полиса и у римского гражданина были обязанности, была необходимость быть деятельными. Это касалось горожан: рабы и крестьянство обслуживали процесс бурной жизнедеятельности античных городов. Цивилизованная жизнь была городской (и в римских провинциях, по возможности, строилась на манер городской). Это была жизнь с разнообразным деловым и досуговым общением в специально организованной (по-городскому) искусственной среде. В отличие от других древних цивилизаций древние греки создали не один “большой дом”, оазис в долине реки, а множество домов в материковой Греции, на островах, в греческих колониях (а Рим стал цивилизовать, окультуривать среду в широких масштабах). И жизнь античных людей развивалась от бедной в физическом, в комфортном, интеллектуально-ценностном отношениях – ко все большему цивилизованному и культурному богатству и разнообразию, в том числе и к богатству потребностей в ценностях жизни и культуры и возможностей их удовлетворения.

ЦЕННОСТИ ЖИЗНИ И КУЛЬТУРЫ ДРЕВНЕЙ ГРЕЦИИ Житейские ценности Если одной из главных ценностей древних цивилизаций было богатство прежде всего как имущество, то для древних греков – это не так. То же самое и с семьей. Богатство в Древней Греции ценилось, но не само по себе, не в качестве накопления сокровищ, обладания вещами, или землей (очень высоко ценившейся у земельных собственников, у крестьянства). Богатство было важно и ценно в качестве условия общеполисной устойчивости, как необходимое для наличия и роста возможностей цивилизованно-комфортной и культурной жизни свободных греков. Семья в общеполисном целом тоже не являлась доминирующей ценностью, как и количество детей (если не брать архаический период развития), хотя домашнее хозяйство велось и требовало участия женщин. Но семья, как ценность, была все же второстепенной в отношении к социальному слою, тем более к полису. Положение женщин тоже отличалось от их положения в древневосточных цивилизациях; оно подчиненное, но не столь зависимое. Положение женщины в древнегреческом обществе зависело от ее статуса. В речи, приписываемой афинскому оратору Демосфену, говорилось: у нас есть куртизанки для развлечения, любовницы, чтобы о нас заботиться и жены, чтобы рожать законных детей. Участие жен в обыденной жизни было ограничено кругом домашних обязанностей и задачами воспитания детей до 7-ми летнего возраста. Из политической жизни женщины были практически исключены. В остальных сферах социального бытия проявляли себя отдельные женщины, не состоявшие в обычных брачно-семейных отношениях. Но характерно, что именно в Древней Греции ее культуру представляли несколько выдающихся женщин, занимавшихся поэзией (как поэтесса Сафо) или философией, прославившихся своей красотой. Отношения между полами в греческой античности были своеобразными в том плане, что физическая и душевная близость могла реализоваться и между мужчинами (и в дружбе и в любви), и между женщинами (лесбийская любовь), и между мужчинами и женщинами. Предосудительным не было ни то, ни другое, ни третье. Причем, телесная красота ценилась равно: и в женщине и в мужчине. Впрочем, и душевная тоже. Цивилизованность в этом смысле касалась и элементарной гигиены и телесного здоровья, которое ценилось во всех древних сообществах. Но у древних греков само телесное здоровье, наряду с физической крепостью, предполагало и красоту, гармонию частей тела, свободу владения им. Фактически (в нашем понимании) в Древней Греции получила развитие физическая культура, ибо дело

было не только в заботе о своем здоровье, а в том, что нездоровое, хилое, некрасивое тело и его неуклюжие движения оскорбляли эстетический вкус многих людей. Физические упражнения (гимнастика в специальных местах – гимнасиях), спортивные состязания были ценны поэтому не только в плане подготовки воинов и обеспечении здорового потомства, а именно в плане культурного развития в стремлении к достижению гармонии, единства прекрасного тела и прекрасной души. По мнению древних греков человек хороший должен был быть и красивым, а красивый – хорошим. Надо было заботиться и о теле и об этосе (настрое души) о, говоря современным языком, психическом и нравственном здоровье, о своем земном совершенстве в целом. И не потому, что это обеспечит хорошее послеземное существование. Жизнь на земле для древних греков была ценна сама по себе, и в отношении к загробному существованию она была предпочтительнее. Ахилл, герой Илиады Гомера, говорил о том, что лучше быть на земле простым погонщиком мулов, чем царем в царстве мертвых. И хотя погребальный культ и уважение к умершим предкам в Древней Греции существовали, но они не имели такого значения, как в традиционных древних обществах (например, в египетском). Религиозные верования и ценности Вообще верования древних греков развивались весьма своеобразно. Для Древней Греции характерно прогрессирующее очеловечивание божественного, нарастание антропоморфности религии. И именно поэтому из всех древних религий – греческая в наибольшей мере оказалась феноменом культуры, выражением окультуривания жизни, отношений людей и природы, людей с людьми. Религия эта была языческой, многобожием. Божественное проявлялось везде и всюду. Согласно греческим представлениям, в лесах, в горах, в земле, под землей, в реках, морях жили разнообразные существа: кентавры, циклопы, нимфы, мелкие божки и великие боги. Их роли и значение менялись со временем. Очевидно, происхождение веры в них от первобытных природных охотничьих верований и новых земледельческих культов. Но постепенно появились и богипокровители ремесла, торговли. При этом сформировались как бы две линии верований. Одна, которую связывают с культом Диониса, Деметры и других божеств природы, загробного мира, – сохраняющая многое от первобытности, от представлений о грозных, слепых и таинственных силах, с которыми возможны только эмоциональномистические контакты. Эти верования дополнялись проникновением различных варварских культов, отовсюду, но особенно с Востока. Это была религия неистовая, экстатическая, чувственная, бежавшая от ясности, связанная с духовным и физическим опьянением. В ней сохранилось то, что было первоначально в мифическом мышлении греческих племен.

Древнегреческие мифы были поначалу натуралистичны, грубоваты (по нашим понятиям). В них отражались беспорядочность, хаотичность, несоразмерность мира, доходившие до уродства. Боги при этом представали (как и обычно в древности) в растительных и животных образах. Бог Дионис недаром остался связанным с виноградной лозой, Афина – со змеей. Весь мир смотрелся как некое живое, животно-растительное и, одновременно, человекообразное целое. В нем были сторукие великаны, кровожадные гидры, полулюди-полурыбы и т. д. Но постепенно началось осмысление мира как упорядоченности, гармоничности. Это происходило, видимо, в процессе упорядочивания, гармонизации людьми окружающей среды и своей жизни. Знаменитый миф о смене поколений богов, когда старшие боги во главе с Кроном уступили в борьбе младшим (во главе с Зевсом, сыном Крона) – свидетельствует об этом. Младшие боги, победив старых богов и разнообразных чудовищ, обосновались на горе Олимп, в связи с чем их и назвали олимпийскими божествами. Родилась вторая, наряду с дионисийской (хотя сам Дионис был тоже олимпийцем), линия верований, менее мистическая, более государственная, более гражданская (чем групповая). Это было поколение богов, в котором установилась довольно четкая иерархия и специализация. Кроме Зевса – громовержца и верховного владыки (с его женой – Герой), в мире воцарились: бог моря, брат Зевса, Посейдон; бог подземного царства – Аид со своей супругой Персефоной; бог Гефест, кузнец, основатель и покровитель ремесел; Афина – богиня мудрости и организованной войны; Аполлон – бог света и солнца; Афродита – богиня любви и красоты; Гермес – бог торговли и путешествий. И множество других богов, связанных между собой разнообразными родственными и иными отношениями. Очевидно изменились внешний облик богов и их функции. Они стали представляться в виде людей, только более совершенных. Появились и героиполубоги (Геракл, Тезей и др.). Фемида, которая раньше была предвестницей бедствий, превратилась в богиню правопорядка. Как и везде в древности, в Древней Греции было представление о силе более мощной даже чем боги. Для Древней Греции – это Рок, Судьба, которая олицетворялась вначале в образах трех страшных старух, Мойр, прядущих пряжу. Одна из них в какой-то момент могла перерезать любую из нитей, нитей жизни любого смертного. И боги не могли помешать этому. Однако, в более поздних вариантах представлений о Мойрах они, не теряя своих функций реализации судьбы, стали изображаться в виде послушных молодых и веселых дочерей Зевса. Гармонизация и облика и функций богов была выражением развития цивилизованности жизни, ее разумности. Греческая олимпийская религия (да и дионисийская) не была догматичной. Греки не создавали особых священных книг, катехизисов, проповедей. Жреческое сословие, в той мере в какой оно было, не стало единым, многочисленным и влиятельным в общественно-политическом плане. Хотя ритуальные обряды греками выполнялись, жертвы богам

приносились, боги почитались, с ними (через оракулов) советовались. Но боги эти были уж очень похожи на людей, как бы даже из плоти и крови. Один из героев Илиады Гомера ранил богиню Афродиту, так что она закричала от боли. Эти боги ссорились между собой, мирились, обманывали друг друга, прелюбодействовали. Но они были бессмертны, порой грозны, величественны. Греки воздвигали им храмы, ставили их статуи, испытывали трепет перед ними. Но не только трепет, а и радостные чувства. Боги не только карали, но и защищали, помогали. Древние греки были людьми верующими. Но веровали они непринужденно. В древнегреческих мифах, традициях человек зачастую бросал вызов богам, и не только богам, но и судьбе. Как отмечает В. Л. Круглов: “…рок, судьба не есть нечто довлеющее в жизни эллина, а суть “пред-назначение”, в русле которого проявляется и раскрывается человек” [3]. Религиозные представления греков очеловечивались все более. Но, очеловечиваясь, религия становилась мирской, светской. Религиозное чувство постепенно стало сливаться с полисным, патриотическим, гражданским чувством. В каждом полисе чтили по предпочтению своих богов. А в позднегреческой истории появился и явный скептицизм в отношении к богам в человеческом облике, да и к богам вообще. От богов начали требовать справедливости. Это и многое другое привело к сомнению в их существовании. В Древней Греции очевидно проявилась тенденция к преодолению многобожия, к вере в одну высшую, в известной мере абстрактную, силу. Тяготение к этому не в последнюю очередь продуцировалось характером развития античной науки, древнегреческой философии.

Древнегреческая наука и философия Наука сама по себе не является феноменом культуры. Но она связана и с цивилизацией и с культурой теснейшим образом. Во-первых, цивилизация немыслима без познания, а прогресс ее без научного познания. Во-вторых, культура: ее уровень, характер, функционирование, – зависит от степени и характера развития познания. Тем более в условиях, в которых это знание еще во многом целостно, когда еще нет развитой специализации наук и ученых, когда ученый, философ, естествоиспытатель, гуманитарий – это одно лицо. В античности это именно так. Наука в это время философична, а философия практична, хотя бы в намерении. И философия существует в качестве любви к мудрости (филео – люблю; софия – мудрость). Для античной науки и философии характерны, с одной стороны, утилитарность (практичность), тяготение к рационализованности знания. Недаром выше всего ценилась математика, а в пределах математики – геометрия. Но, с другой стороны, античная наука – еще мифологична, ей свойственны образность

мышления и выражения мысли, проблемность в рассмотрении мира и человека, целостность постановок проблем. Древнегреческие мудрецы, познавая окружающий мир, размышляя о нем и о жизни человека, уже задают философские вопросы: что значит знать? Что есть истина? Что есть благо? И, в конечном счете, так или иначе ставят проблему: как жить человеку в этом мире? Античной философии свойствен широкий и глубокий подход к миру с попытками объять все мироздание в целом и систематизировать все знание. Древние греки очень высоко ценили разум, знание, мудрость и презирали невежество. В греческий период античность породила колоссальное количество ученых, мыслителей, развивавших разнообразные направления в познании и применении знаний (Фалес, Гераклит, Пифагор, Архимед, Эвклид, Сократ, Платон и т. д. и т. п.). В Древней Греции возникло множество философских школ. Свобода размышления была почти ничем не стеснена. Гениальные догадки, правда, соседствовали с нелепыми представлениями. Скажем, разрабатывавший учение об атомах, философ Демокрит, считал, что магнит притягивает потому, что имеет душу. Древнегреческая наука была и “инструментом” цивилизации, и ее следствием. И в гораздо большей мере, чем где-либо, в Древней Греции наука, философия, мудрость были в то же время явлениями развивающейся культуры. Применительно к древневосточным цивилизациям то же самое можно сказать о религиозно-философских учениях, таких как буддизм. Но в древнегреческой мудрости религиозно-мистическое содержание вытеснялось разумно-логическим. Обожествленным оказался именно разум. Человечность человека связывалась с ним. При этом разумность еще не могла быть и не была сухой рациональностью, а практичность – узкой функциональностью. Разум древних греков поэтичен. Но это разум, поэтичность его не безмерна. Стремление к мере, вообще во всем, – пронизывает мировоззрение древнегреческих мыслителей. Разумный мир – это мир меры, гармонии частей, частей и целого. Разумная жизнь – гармонизированная по высшей мере, устроенная, упорядоченная. Важно, чтобы жизнь строилась не в соответствии с, как угодно увиденной, природой вещей, а исходя из того, как человеческий разум (человеческая природа), человеческий дух постигли действенную природу сущего. В. Л. Круглов недаром замечает, что для греков: “Логос – размеренность, упорядоченность, гармоничность течения жизни, – выше, совершеннее стихии проявления алогического, случайного, спонтанного” [4]. Античная рациональность, разумность не только объясняла мир и жизнь, но поддерживала стабильность жизни не на основе соблюдения ритуалов, традиций, “естественного” порядка вещей и отношений, а на основе признания разумности и нравственности порядка, гармонии, и неразумности, безнравственности хаоса, анархии, дисгармонии. Именно исходя из так трактуемой разумности древнегреческая философия в качестве одной из высших ценностей выдвигает добродетель, нравственность в отношениях людей друг к другу, в поведении человека разумного.

Нравственная культура Развитие древнегреческой обыденной морали вроде бы типично для всех древних цивилизаций. Сначала развиваются и осознаются добродетели воина: мужество, стойкость, и добродетели земледельца-труженика: трудолюбие, умеренность. И в раннегреческой философии, например у Демокрита, в качестве идеала жизни выдвигается умеренное удовлетворение людьми своих жизненных потребностей. Меру же дает и позволяет соблюсти мудрость, которая ведет к полезным действиям и отвращает от бесполезных: отказывайся от всякого удовольствия, которое не полезно (Демокрит). То есть, самое главное – это жить спокойно, занимаясь своими делами, и не лезть в чужие. Хотя в случае общей нужды – предполагалась взаимопомощь. И кроме того, оказывать некоторые благодеяния другим считалось полезным, ибо это помогает преодолевать одиночество, может вести к чувству дружбы. Однако древние греки были не только земледельцами и воинами, но и мореплавателями, и торговцами, и горожанами-ремесленниками. Их кругозор, в том числе и моральный, – довольно широк. И дело не столько в том, что ценятся ловкость, хитрость, даже умение обмануть противника, иногда подшутить над человеком. Важно то, что, во-первых, в Древней Греции (при не очень сильно развитом культе предков) появляется полисная мораль с ее полисным (гражданским) патриотизмом. Грекам были свойственны гордость за свой полис, способность к переживанию его бед и радостей. Позже это чувство стало более широким – гордостью свободного эллина, представителя цивилизованной Эллады, ее культуры. Во-вторых, постепенно, с усложнением внутриполисных и внешних связей и отношений, усложняются и нравственные проблемы. Это отражено в древнегреческой литературе, в трагедиях Эсхила, Софокла, Эврипида. Так в трагедии “Антигона” Софокла разворачивается проблема противоречия между фанатизмом порядка, традиции и силой любви, милосердия, сострадания. По сути речь шла о борьбе нового духовного богатства со старыми моральными нормами. Как и везде, нравственная культура проявлялась на низшем уровне в требованиях обыденной морали, довольно утилитарной. Мерилом этой морали являлась польза. Но у древних греков появились и другие нравственные ценности. На первый план выдвинулась не практическая польза, а долг гражданина, долг человека. На этой основе стало происходить утверждение норм человеческих взаимоотношений. Древнегреческая философия и искусство много сделали в этом направлении и помогли людям достаточно определенно в возможностях их развития выходить на специализированный уровень нравственной культуры, на котором именно нравственность, сама по себе, добродетель оказывалась высшей ценностью жизни. Некоторые из философов и художников Древней Греции

видели уже необходимость и возможность выхода и с этого уровня на высший уровень нравственной культуры, на котором основой нравственности становится не долг как таковой (тем более не традиция), а доминантная потребность человека в жизни другого человека, практическое признание Другого высшей жизненной ценностью. Ярче всего это выражено в судьбе и учении легендарного Сократа (469–399 г.г. до н. э), человека, полюбившего истину более всего на свете. Истина, которую полюбил Сократ не была безличной, безразличной к человеку. Речь шла об истине жизненно значимой. Сократ, который ничего не писал (все что мы знаем, известно в передаче его учеников и комментаторов), почти 30 лет вел беседы с учениками на афинском рынке, на улицах Афин. Содержание этих бесед было необычным, занимательным, острым. Сократ сбивал спесь с записных мудрецов, с правителей тогдашних Афин, показывая, что им не дается истина, что они не знают того, что должно знать человеку. А нужно знать прежде всего, что такое добродетель, о которой они якобы так пекутся. Сократ при этом демонстрировал оригинальный путь размышлений над этим и другими вопросами, не давая готовых ответов. Он возмущал народ, заставляя даже афинских зевак смеяться над общепринятыми определениями высшего Блага или гражданского долга, над некоторыми устоявшимися ритуалами и верованиями. Он издевался над афинской демократией, которая привела к власти демагогов. Сам вечно сомневающийся, и, в то же время, уверенный, парадоксальный, он жалил всех и вся, “соблазнял” юношество, уча его сомнению, свободному размышлению и добродетели. И его осудили, приговорив к смертной казни за неверие в богов (в которых он нестандартно, но верил), за развращение юношества. Но метод и суть его размышлений (сомнение, ирония) были направлены к одному, к утверждению высшей истины – той, что счастье и добродетель – это одно и то же. Даже лучшие афинские умы, исключая некоторых учеников Сократа, не могли подняться до такой нравственной высоты. Защищая себя в суде, Сократ говорил, что он только и делал, что ходил и убеждал каждого, молодого и старого, заботиться раньше и сильнее не о телах или деньгах, но о душе, чтобы она была как можно лучше. И жить и умирать, как показал Сократ, человеку необходимо в согласии с высшей добродетелью, с Благом. Но конкретно Сократ не обозначал, в чем же это высшее Благо состоит. Его ученики, такие как Платон, киники, киренаики пытались поразному развить далее мысли Сократа о совершенном бытии человека. И в общем для Древней Греции характерно создание идеала развития человека к совершенству; человека в единстве его телесности и духовности, чувственности и разумности. Недаром в Древней Греции идеальный человек – это человек калокагатийный (от “калон” – прекрасный и “агатон” – добрый, благородный), прекрасный во всем: и телом и делами, и мыслями и их выражением, и чувствами и поведением. Причем, в плане его внешнего обнаружения, выражения в жизни, в реальных отношениях между людьми идеал этот должен был быть вполне

очевиден. Эллин в реализуемом идеале бытия и поведения, с точки зрения древнегреческой философии, должен был стремиться к культуре (хотя самого слова “культура” еще не было). И двигаться, и говорить, и мыслить, и чувствовать следовало свободно, с ориентацией на других людей, в границах меры, выявляя таким образом свою человеческую сущность. Так, в древности, во время погребалных обрядов женщины в скорби рвали волосы на голове, царапали ногтями лица, громко рыдали. В классический период Древней Греции такое поведение считалось недостойным и безобразным. Любые аффекты требовали человеческого оформления. Скорбь ведь может проявиться и как дикая и как облагороженная. К последнему, к облагораживанию жизни во всех ее проявлениях тяготело античное общество, хотя бы в устремленности. Далеко не во всем и не всегда это тяготение выявилось в реальной жизни древнегреческих полисов. Изображение древнегреческой культуры есть некая ее идеализация. Но, вопервых, кое-что видимо проявлялось все-таки в этой жизни как высокая культура. А во-вторых, наличие самой вот такой возвышенной, хотя бы теоретической, мировоззренческой устремленности к культуре – это уже завоевание человеческого духа. В связи со всем этим, столь мощно и своеобразно, наряду с культурой нравственной, в единстве с ней, в Древней Греции развилась культура эстетическая и художественная. Эстетическая и художественная культура Древней Греции В отличие от других древних культур, в Древней Греции эстетическая и художественная культура оказалась столь развитой (во всяком случае в классический период), что, во-первых, вся жизнь древнегреческих полисов была, так или иначе, пронизана ею, и, во-вторых, ее воздействие на культуру человечества продолжается до сих пор. Пытаться описать особенности античной эстетической и художественной культуры подробно в нашем случае невозможно, да и нецелесообразно. Но вполне возможно указать на некоторые общие черты, в которых выявилось эстетическое и художественное своеобразие культуры Древней Греции. Прежде всего это усиленное стремление к упорядоченности, завершенности, цельности, гармоничности. Именно в связи с этим, мировоззрение древних греков эстетично по сути. Космос виделся ими как завершенное целое: гармоничное, прекрасное, звучащее. И не безмерное (как скажем в Древней Индии). Это была Человеческая Вселенная. В древнегреческих мифах создание мира представляется его гармонизацией. Греческие боги (олимпийские!) – прекрасны и гармоничны. Даже Судьба (Рок) при всей своей грозности, эстетична. Древнегреческий эпос естественно складывался в завершенные целостные поэмы (Илиада, Одиссея) и циклы сказаний. Древнегреческие трагедии и комедии стремились к совершенству

своего построения. То же касалось и архитектуры, стремившейся к завершенности форм в человеческих масштабах. И скульптуры, в которой складывались каноны, более гибкие, чем древнеегипетские, а главное – антропометрические, математически и зрительно выверенные, основанные на пропорциях правильно сложенного человеческого тела. Это был “канон природы”, но обработанной, ставший “каноном культуры”. Ведь и живое человеческое тело обрабатывалось, оформлялось в занятиях гимнастикой. Человек оказался действительно “мерой всех вещей” (Протагор) во многих отношениях, и всегда – мерой совершенства. В этом плане древнегреческое искусство действительно классично. Но эта классичность его не была столь узкой, формальной, как позже в европейском классицизме, выросшем на основе греческих и римских образцов. Второе, что характерно, – это впервые так глубоко осознаваемая и ощущаемая древними греками ценность красоты. В Благе, к которому, по мнению многих греческих мыслителей, должна была стремиться жизнь человека, красота занимала одну из ведущих позиций. Платон считал, что эллина прежде всего отличает именно любовь к прекрасному. И в этом утверждении была-таки доля истины. В. Татаркевич, рассматривая античную эстетику, отметил, что позднейшие архитекторы (Виолле-де-Дюк) предполагали наличие “абсолютного зрения” у древних греков. Если не все они, то очень многие могли оценить красоту архитектурных сооружений и скульптуры, которая не была музейной. Скульптурные изображения (богов, героев, победителей разных игр и конкурсов) ставились повсеместно. Украшенность жизненной среды, жизни вообще, – была поразительной. Это касалось не только архитектуры и скульптуры, но и одежды, вещей, обстановки, театральных представлений, празднеств, искусства слова. Жизнь древнегреческого полиса была реально эстетичной во многих отношениях. Огромное множество произведений искусства изобразительного, предметов для эстетического созерцания. Гимнастика, спортивные состязания, которые были вполне обычными, частыми. Обнаженные, атлетически развитые, прекрасные тела постоянно созерцались и служили основой для ваяния. Поэзия участвовала в самых разных сторонах жизни, в том числе и в политической. Музыка понималась и применялась как средство врачевания, создания душевного настроя. Древнегреческий театр волновал зрителей, поднимая самые животрепещущие проблемы, порождая состояние “катарсиса” (очищения души), давая выход чувствам. И все это было связано с ценностью свободы, не только собственно гражданской, но и свободы во владении телом, в одеяниях, в мысли и слове. Необычайно развилась риторика, ораторское искусство, логика. Свобода духа проявлялась в поиске красоты мысли, выражаемой образно, почти ничем не стесняемой, и гармонично, изящно оформленной. Разумеется, это далеко не все из особенностей древнегреческой эстетической и художественной культуры. Но и этого достаточно, чтобы ее воздействие на мировую культуру было заметным через тысячелетия. Античная

художественная классика выросла из убеждения в том, что высшая красота содержится в формах, пропорциях, масштабах живых существ и, прежде всего, – человека. Искусство, как считали греки, черпает красоту из природного источника. И целью художника было познание и выявление объективного совершенства через подражание (мимесис). Ибо природа, космос, – заключает в себе гармонию. При этом выше всего оказывалась красота в состоянии устойчивости и равновесия: и в природе, и в человеке, когда красота – это единство духовного и телесного, это – мера. Фукидид передавал слова вождя афинского общества Перикла, который говорил: мы любим красоту, соблюдая умеренность, любим мудрость, не впадая в слабость . ЭЛЛИНИЗМ, КАК ОДНО ИЗ ПРОДОЛЖЕНИЙ ДРЕВНЕГРЕЧЕСКОЙ КУЛЬТУРЫ Классический период развития древнегреческой культуры продолжался гдето немногим более 100 лет, начиная примерно с 500 г. до н.э. до 338 г. до н.э., когда Греция попала под власть Македонии. Огромный период до этого часто именуют архаическим, а существование античной культуры после македонского завоевания – периодом эллинистическим или эллинизмом. Когда завершился знаменитый поход Александра Македонского, и он погиб, огромная держава (все завоеванное им) распалась на ряд государств (Египет Птолемеев, Сирия Селевкидов и др.). Пришлые греки и македоняне (завоеватели) слились с местным населением. Произошло то, что называют наложением культур. В условиях монархий образовалась культура (точнее – культуры), связанная с культурой классической Греции, наследовавшая ее достижения. Даже языком эллинистической культуры стал измененный (в диалектах) греческий. Конечно, в новых условиях никакого полисного патриотизма быть не могло. Но культуру греческую монархи и знать эллинистических государств ценили высоко, и стремились использовать. Особенно активно это делали Птолемеи в Египте, в Александрии, где был создан музей (храм муз), где существовала богатейшая библиотека. В Александрии развивалось образование, была впервые создана единообразная школьная система. Впервые государство и города стали заниматься специальным обучением детей, начальным, элементарным образованием, в основном платным. Обучали чтению, письму, немного риторике. В то же время физическое развитие всех перестало быть актуальным, в связи с тем, что армия в эллинистических государствах стала наемной. Физическая культура – все более превращалась в спорт, в игру. В эллинистических государствах, наряду с развитием просвещения, выросла и роль религии, причем в мистических ее вариантах, что было связано с почвой и влиянием Востока. Развивались культы восточных богов (Митры, Индры), а из

греческого “арсенала” – диониссийское, неистовое начало (культы Деметры, Персефоны). В эллинистической философии появляются мотивы стоицизма, эпикурейства, скептицизма. В художественной практике какое-то время держится общая греческая традиция (в архитектуре и скульптуре особенно). Достижения эллинистического периода в этом плане весьма заметны. Достаточно напомнить о том, что в это время создаются такие скульптурные шедевры как Афродита (или Венера) Мелосская (с острова Мелос), Ника Самофракийская (остров Самофракия), Лаокоон. Эти изваяния долгое время считались вершинами древнегреческого изобразительного искусства. А это были теперь разно оцениваемые феномены его блестящего заката. Правда, опять-таки, такому закату могут, как говорят, позавидовать иные эпохи расцвета. Эллинизм был одним из вариантов продолженности древнегреческой цивилизации и культуры. Вторым же вариантом, в котором они продолжились частично, оказались цивилизация и культура Древнего Рима, а потом и Византии.

ОСОБЕННОСТИ КУЛЬТУРЫ ДРЕВНЕГО РИМА Достижения античной римской цивилизации Далеким предком римлян считался Эней, сын богини Венеры, спасенный ею при падении Трои. Но основателем Рима был не он, а легендарный Ромул, сын бога войны Марса. Ромул, которого вместе с его братом, по преданию, выкормила волчица, основал Рим в VIII веке до нашей эры, и сам, в конце жизни стал богом под именем Квирин (римляне называли себя квиритами). Так что залогом величия Рима было множественное божественное покровительство. И это величие постоянно поддерживалось героическими усилиями римских граждан. Они при этом исполняли свой долг по отношению к римской общине – civitas. Civitas – это община и гражданское состояние, и с этим словом связан термин цивилизация. Римские граждане были напрямую причислены к судьбе Рима, к его осознанноцивилизованному (хотя не сразу конечно) развитию. Гражданский долг, гражданские обязанности были очень важными в жизни Рима. Сам Рим состоял как бы из двух частей: собственно города и “римского поля” за его стенами. Стена была городской чертой. Внутри действовали разнообразные правила. Туда, например, нельзя было входить вооруженным, и даже в военном одеянии. В городе римские граждане ходили в особых одеждах, так называемых тогах. Тога была признаком римлянина. Римлян поэтому называли “тогатус” (носящие тогу). Вне пределов стены было “марсово поле”. Там

могла стоять армия, постоянная существенная составляющая жизни Древнего Рима. В римской республике одной из первых обязанностей граждан было участие в войнах. Один раз в пять лет в Риме производился специальный опрос граждан – ценз. И первым вопросом было: в каких военных кампаниях и под чьим командованием гражданин воевал. Общественная активность ценилась и в мирное время. Ценной считалась жизнь, отданная на благо республики (res publica – общественное дело), на благо римского общества и государства. Все это, о чем писали многие историки, характеризует конечно отдельные и разные периоды в развитии италийцев, а в эти периоды – лишь некоторые существенные особенности их жизни. Но очевидно то, что античная цивилизация не одномерна, что римский ее вариант был исходно, и реализовался, как своеобразный, отличавшийся от греческого, хотя и был похожим по типу и оказался тесно связанным с последним, испытал воздействие греческой культуры. Эта, римская цивилизация, как и другие древние, складывалась на основе объединения разных племен: латинян, сабинян, этрусков, италиков, населения греческих колоний в южной Италии. Но на Апенинском полуострове не сформировалось таких полисных образований, как в Греции. Борьбу с соседями, войны с ними, вел именно Рим, постепенно выросший в большой центр с зависимыми от него областями, а позже – провинциями на огромной территории нынешних Европы, Ближнего Востока, Африки. Сформировалось большое и все увеличивавшееся государство. Как и во всех древних обществах, поначалу сохранялись многие “первобытные” или полупервобытные отношения между людьми. Обыденная жизнь римских гражданских общин была простой и бедной. Ускоренное развитие римской цивилизации началось где-то в III-II в.в. до н. э. Оно оказалось связанным с ростом самого Рима и ряда других городов – центров областей, с уже продвинутым расслоением населения, с появлением больших масс рабов. Римская цивилизация по типу сходна с греческой, как тоже земледельческая, морская и торговая. Но море у берегов Италии – более бурное, гавани – похуже, чем в Греции. Греки колонизовали отдаленные земли, путешествуя по отдельности из каждого полиса. И они не завоевывали других стран, а именно поселялись в них, торгуя и взаимодействуя с местным населением. В становлении и развитии Рима играло важную роль другое – войны. Они обеспечивали не только защиту (это было и у греков), но и зависимость от Рима территорий, включение их в состав римского государства. В организации армии и ведения войн Рим существенно преуспел. Римские легионы с их разнообразным вооружением, развитой стратегией и тактикой, великолепными полководцами (такими, как например, Цезарь) обнаруживали свое превосходство над карфагенянами, галлами, испанцами, германцами и т.д. Армия Рима сравнительно быстро стала профессиональной, наемной, и поэтому –

грозным оружием в борьбе не только с внешними противниками, но и в борьбе за власть в самом Риме. Римская экспансия была куда более мощной, чем греческая, и она объединяла растущее государство вокруг одного центра – Рима, “вечного города”. Войны, помимо всего прочего, давали рабов. Римское рабовладение стало чрезвычайно существенным фактором цивилизации. Оно было интенсивнее, чем где бы то ни было, не столько по масштабам, сколько по организованности применения рабского труда во всех сферах жизни. Так что по социальному признаку население Рима разделилось прежде всего на рабов и свободных римлян, кроме которых, позже, в пределах самого города и римского государства жили и свободные “варвары” (не римляне) и рабы, отпущенные на волю. Наряду с этим, существенным было и деление населения по происхождению (знатности), богатству и могуществу. Патриции (букв. “отцовские семьи”), представители знатных семей, возвышались над плебеями (незнатными): мелкими собственниками (сельский плебс), ремесленниками и торговцами (плебс городской). Знатные и могущественные землевладельцы-рабовладельцы ( а позже и владельцы мастерских, рудников и т. п.) составляли высшее сенаторское (сенат – собрание старейшин) сословие. Сословие так называемых “всадников” объединяло торговые и финансовые слои, оказывавшие большое влияние на жизнь Рима. Плебеи, в отличие от рабов, от неграждан, имели избирательное право и сравнительно легко, хоть и не без борьбы, отвоевали себе место во властных структурах. Рабы были фактически вне общества, хотя они тоже различались по положению (обслуга, учителя и врачи, гладиаторы, работники в мастерских, в рудниках). Рабам, чтобы выжить нужны были и сила и ум и изворотливость. Рабство постепенно вводило-таки в обиход презрение к труду как к занятию низменному и, вместе с войнами, давало простор для развития жестокости, высокомерия. Рабство, развиваясь, вело к разорению мелких собственников и формированию слоя городских люмпенов (свободных бездельников, черни), часть которых во II в. н. э. стали брать в армию, на жалованье. Обыденная жизнь римлян, вначале суровая и бедная, постепенно менялась. Шло нарастание сложности социальных отношений и комфортности быта. В императорском Риме различия между богатыми с их невероятной роскошью, и беднотой – достигли огромных размеров. Императорский Рим поражал не только разгулом всевозможных страстей, властолюбия, честолюбия, безнравственности, но и богатством, роскошью, великолепием зданий и сооружений. Римская цивилизация в целом развилась чрезвычайно. Римляне овладели разнообразными приемами строительства. Они проложили множество прекрасных дорог, которые в Европе использовались и в эпоху Средневековья. Римляне строили сложные водоводы (акведуки) и достигли многого в организации бытового комфорта. Достаточно вспомнить о знаменитых термах (своеобразных общественных банях). Все это требовало и определенного уровня цивилизованности и, одновременно,

выступало средствами развития и цивилизации и культуры. Во всяком случае, что касается витального уровня последней. В Риме вырабатывались разнообразные формы культурной (облагороженной) жизни, отличавшей римлян от варваров. При этом большая масса населения в городах оказывалась на положении иждивенцев государства. В I-II в.в. их количество в Риме доходило до 200 тысяч. И каждый получал ежедневно 1,5 кг хлеба, а впоследствии еще и масло и мясо. Иногда происходили раздачи денег. Эта праздная толпа требовала не только хлеба, но и зрелищ, проводя время на площадях, в харчевнях, банях, цирках (где глазели на бои гладиаторов, травлю зверей). Растущее чиновничество было занято интригами. В целом жизнь была разной: временами мрачной и страшной, временами вполне сносной. Многое зависело от положения человека в обществе и от общей политической ситуации. Государственность и политическая жизнь Рима развивались от патриархального царства к республике и от республики – к империи. Хронологически это выглядит примерно так. Период патриархальных царств: VIIV в.в до н. э. Римская республика, возникнув после устранения царской власти, продержалась от V до I в. до н. э и закончилась диктатурой Суллы и фактической диктатурой Цезаря, убитого Брутом в 44 г. до н. э. С конца I в. до н. э. и до V в. н. э. существовал императорский Рим, частично как бы продолженный далее в Византии. Характерно, что политика и другие, связанные с ней стороны жизни, в Древнем Риме достигали высокой степени цивилизованности прежде всего путем и с помощью развития правовых отношений. В этом плане именно Рим дал очень многое, что было использовано в дальнейшем развитии европейской, а через это и мировой цивилизации в движении к так называемому “правовому государству”. Раннее римское право получило свое выражение и оформление в известных, принятых в 450 г. до н. э., законах XII таблиц (хотя до них уже были правовые акты, законы, регулировавшие жизнь в становящейся республике). Эти и последовавшие юридические документы и, главное, действия, имели большое значение. Римскими юристами постепенно все четче оформлялись права собственности, семейно-наследственные права, политические права и обязанности граждан и государства, его органов управления вырабатывались законы по уголовным и иным преступлениям. Основными источниками права становились законы (а не обычаи), эдикты (указы) римских магистратов и решения Сената, которые дополнялись декретами. В императорском Риме неограниченная законодательная власть оказалась у императоров, которые продолжали законотворческую деятельность. В результате сложились кодексы, своды законов, эдиктов и т. д., в которые включалось то, что было принято ранее, и новые юридические акты. Особенно популярным стал кодекс императора Юстиниана (527–565 гг.), послуживший источником рецепций римского права в средневековую и нововременную Европу.

По отношению к отсутствию права и малоразвитому правовому состоянию, солидная и тщательная разработка его и действенность правовых актов стали важными моментами не только развития цивилизации, но и окультуривания жизни. Отношения между людьми по мере их совершенствования в правовых аспектах, в большей мере организовывались, упорядочивались, и очеловечивались, хотя в этом процессе были издержки, и немалые. Правовые установления формировались и закреплялись неизбежно в пользу определенных слоев населения, господствующих слоев. Раб, например, не был вообще субъектом права. И излишняя жестокость рабовладельца осуждалась только в качестве злоупотребления им своим правом на имущество (коим считался раб) и расточительного распоряжения им. Однако некоторые элементы римского права все же носили характер “блага для всех”, правовой защиты любого римского гражданина, защиты от беспредела. При отстаивании законных прав укреплялось и чувство человеческого достоинства. Римское право в своем развитии видимо недаром испытало воздействие греческой культуры, с ее мощным антропоцентризмом, возвышавшимся в отдельных моментах до гуманизма. Впрочем, это воздействие сказывалось на сфере правовых отношений не прямо, а опосредованно, через реализацию общих связей между двумя античными культурами, в чем-то схожих, в чем-то принципиально отличных друг от друга. Характерные черты римской культуры Римская культура в сравнении с культурой греческой По мнению известного исследователя истории Рима Т. Моммзена, эллины и италийцы весьма существенно отличались друг от друга: “Эллины всегда приносили общее в жертву частному, нацией жертвовали для общин, а общинами для отдельных лиц” [5]. Их идеалом была созерцательная жизнь, часто переходившая в праздность. Политическое развитие шло по линии усиления отдельных полисов-государств (фактически племен), а затем разрушения устойчивости общественных связей и внутри полиса. “В религиозном отношении эллины сначала низвели богов до человека, а затем и вовсе их отвергли. Они любили зрелище борьбы обнаженных юношей и предоставляли полный простор человеческой мысли во всем его страшном великолепии” [6]. Римляне же, согласно Моммзену, воспитывали детей в почтении к отцу, граждан к государству, и всех – в почтении к богам. Они ничего не уважали, кроме полезной деятельности и требовали каждый миг отдавать труду. У них считался худым гражданин, который хотел жить не как другие. И из отвлеченных идеалов они ценили не абстрактное благо или красоту (как в Греции), а любовь к родине, к Риму. Они были уверены в нерушимой вечности Рима и его бесспорном праве управлять миром.

Эти и иные видимые различия не мешают тому, что древнегреческую и древнеримскую культуры исследователи объединяют в едином понятии “культура античности”. В той и другой культурах обнаруживается немало общего [7]. Так, отмечается, что и там и тут базой развития культуры была в целом однотипная античная гражданская община. Она (весь ее строй) определяла совокупность основных ценностей жизни и культуры, существенно отличную от совокупности ценностей других древних цивилизаций. Для античной общины, по мнению ее исследователей, было значимо ее изначальное единство, при неразрывной связи блага отдельного человека с благом общины в целом, служить которому – долг каждого ее члена. Греческий полис и Рим представляли собой похожие варианты развития общинного единства. И в Греции и в Риме по-разному, но развивалась идея верховной власти народа, что совершенно нехарактерно ни для Древнего Египта, ни для древней Месопотамии, ни для других древних цивилизаций. Эта идея реализовывалась в греческой демократии, в римской республике. И для греков и для римлян (для полисов, города и их граждан) была особо ценной идея свободы и независимости, в противопоставлении рабству. В Древней Греции и Древнем Риме в жизни общины (полиса, Рима) обнаруживалась ее тесная связь с богами и героями, как бы членами общины, пекущимися о ее делах, подающими знаки своей воли, требующими скорее уважения и почитания, чем истового поклонения. В других древних обществах боги, более грозные, установившие вечный социальный порядок, тоже могли помогать в делах (хотя чаще наказывать), но как бы извне, со стороны, свыше. В Риме, как и в Греции, жречество не сложилось в особое сословие или касту, не претендовало на власть в государстве. В религиозных верованиях античности, в отношении к ним людей оказалась возможной относительная свобода. Во всяком случае религия практически не мешала свободному поиску мысли, становящейся науке, философии. Свобода, как реализуемая ценность, проявлялась и в особенностях политической борьбы и правовых отношений. И для Греции и для Рима стали характерными открытые публичные “схватки”политиков, открытые судебные процессы, стимулировавшие развитие ораторского искусства и логики доказательств. Однако, при всей схожести двух античных цивилизаций и культур, они, как уже было отмечено, существенно разнились. Рим с самого начала своего существования вел, в общем успешные, войны с соседями, варварами. И если греки создавали мифы о происхождении мира, богах и полубогах, то в центре римской мифологии был сам Рим, его героический победоносный народ, его героические представители [8]. Достаточно напомнить римскую легенду о Муции Сцеволе (левше), который демонстрировал мужество и стойкость римлянина, держа руку в огне жертвенника во время разговора с царем варваров Порсенной (с которым Рим вел трудную войну). Римляне были уверены, что победы в войнах достигаются именно людьми. Боги только помогают победить.

Римляне были в гораздо большей степени воинами, чем греки, разве что, исключая спартанцев. Колоссальные военные успехи Александра Македонского, при всей их значимости, – это все же частность, отдельный всплеск. Римляне вели войны практически постоянно на протяжении истории Рима. Войны же требовали развития железной дисциплины и “добродетелей” воина: мужества, стойкости, верности, суровой непреклонности, гордого достоинства, не допускавших и в мирной жизни шумного “детского” веселья. И в мирной жизни, как и на войне, важнее всего оказывался долг: долг гражданина, долг отца, долг старшего. Римляне были в целом и суровее и прагматичнее, нежели греки. И это сказывалось на всех сторонах жизни, в том числе и жизни религиозной. Римская религиозная жизнь и культура Для Рима, с его серьезной и глубокой традиционностью, в большей мере, чем для Греции, был характерным культ предков. В семейной и гражданской жизни римляне высоко ценили старших. Власть отца семейства (т. е. фамилии – большой семьи) была на протяжении длительного исторического периода полной и пожизненной. Лишь постепенно государство ограничило эту власть. Умершим старшим поклонялись, сохраняя память о них, изготовляя специальные бюсты (имагинас – изображения), которые хранились в домах, которые члены семьи несли во время торжественных процессий. Римляне чтили семейных божеств, или как бы божеств, духов. Среди них выделялись Лары, Весты (духи домашнего очага). И у Рима была своя Веста, которой служили весталки (девы-жрицы). В религии римской, при всех моментах ее своеобразия, было использовано очень много заимствованного. Что-то римляне взяли еще у этрусков и сабинян, что-то с Востока и от других варваров. Но зрелое римское многобожие более всего схоже с древнегреческими верованиями. Верховный бог римлян Юпитер – громовержец стал подобным Зевсу, Марс – Аресу, Юнона – Гере, Венера – Афродите, Вулкан – Гефесту, Артемида – Диане, Меркурий – Гермесу, и т. д. Это что касается олимпийской линии греческой религии. Диониссийское же начало проявилось в Риме в культе Вакха – бога живой природы, в честь которого разворачивались известные “вакханалии”, веселые разгульные действа с непристойными шутками в состоянии всеобщего опьянения. При всей внешней схожести греческого и римского политеизма, различия между ними значительны. Т. Моммзен отмечал, что если у греков боги – живые, человекоподобные (личностные?), олицетворенные (в мифах о них), то у римлян религиозность иная – искренняя, но не возвышенная, не поэтическая. Римлянин хотел от богов прежде всего пользы. Он исполнял обрядность и ждал, что боги за это будут к нему благосклонны. Римская религиозность в целом – более прагматична. И ее окультуривающее воздействие на жизнь, на поведение людей –

более формализовано, чем в Греции. Собственно духовная составляющая римской религиозности – несколько приземлена. Ее прагматичность, по-видимому, содействовала тому, что чужое в сфере верований усваивалось довольно легко. Чужие боги входили в римский пантеон, менялись имена своих богов, распространялись варварские культы. И скептическое отношение к религии (от эллинов пришедшее) распространялось тоже без особых затруднений. Многобожие в Риме начало расшатываться в гораздо большей мере, чем в Греции. Шло интенсивное соединение культов. И религия начала сливаться, или с философией или с мистикой. Постепенно появилась и стала утверждаться вера в бессмертие души и в зависимость ее посмертного существования от поведения человека на земле, вера близкая в ряде моментов к зарождающейся христианской. Сам интерес к поведению человека в этой земной жизни, к его оценкам – был не случайным. В период кризиса Римской империи действия людей в отношении друг к другу становились просто кошмарными. Прежде всего – в среде аристократии, ожесточенно боровшейся за власть и свое выживание. Аристократы и олигархи Рима, римские чиновники вовлекали в эту борьбу толпы римского населения, армию. Все это делало остроактуальными нравственные проблемы. Разваливающийся политеизм не мог стать никакой основой для их решения. И у римских философов-стоиков и у первых христиан именно нравственная проблематика недаром заняла центральное место. Развитие нравственности и нравственных ценностей Нравственная жизнь римского общества, его нравственные ценности прошли сложный путь развития. В республиканском Риме, по свидетельствам историков, жизнь и поведение каждого гражданина в общем строго и точно определялась старинными формами и приличиями. Действовали традиции нравственной жизни, нравственной оценки деяний и поступков. Римлянин, как считалось, должен был, ведя свои дела, поддерживать строгую отчетность, хорошо исполнять все свои гражданские обязанности и любить родину. Р. Ю. Виппер писал о том, что древние римляне отличались простотой нравов в дореспубликанский и ранний республиканский периоды [9]. Даже вожди, военачальники были весьма скромны в быту и золото не имело над ними власти. В республиканском Риме у его граждан и сохранялись и развивались нравственные добродетели, достойные восхищения. Это и трудолюбие, и непреклонная честность, и обостренное чувство справедливости и несправедливости, верность долгу и клятвам [10] . Республиканская римская армия еще не была наемной, она защищала интересы родины. Юношей воспитывали на примерах доблестных предков и современников. Всячески поощрялось соблюдение исконных обычаев, традиций. Нечестно нажитые богатства, взятки, подкупы, хищения казны – все это

бывало, но осуждалось и преследовалось. Римляне при расцвете республики становились именно гражданами, не противопоставлявшими себя обществу, государству. Общество, государство не были ориентированными на угнетение своих граждан. Изменения в этом плане происходили постепенно. Высокомерие и заносчивость продуцировались трудными, длительными, но победоносными войнами. Завоевания приводили к росту состояний, давали возможности римлянам приобретать деньги, вещи и множество рабов. Оживлялась деловая жизнь, требующая смекалки, инициативы. Росли потребности и возможности их удовлетворения. Усиливалось расслоение общества. Количественно выросшее население стало превращаться в массу, толпу. Нравственные устои явно расшатывались. С начала I века до н. э. римский мир принизало властолюбие [11]. В борьбе за власть аристократы, диктаторы использовали чернь. Правда, простые люди императорского Рима были разными. Римское общество слоилось. В нем были представлены и торговцы и ремесленники. Они, особенно последние, ценили в людях доброту и справедливость, честность. Они, как и военные, в массе своей были людьми энергичными, ценящими труд и радости земной жизни. У императоров и их дворов была другая жизнь и иные ценности. Уже у Юлия Цезаря (еще не императора) девизом было: если уж право нарушить, то ради господства, а в остальном надлежит соблюдать справедливость. Хотя до садизма и мелочной жестокости Цезарь не опускался, но шел на нарушение законов и порядков, был ради власти готов поступиться любыми нравственными нормами. Позже, при Октавиане Августе, и особенно после него, все, даже по видимости республиканские, учреждения в государстве переродились. Сенат раболепствовал. Император Тиберий, покидая его заседание, промолвил: О, люди, созданные для рабства! Император Калигула уже требовал, чтобы ему поклонялись как богу и говорил: пусть ненавидят, лишь бы боялись. Император Нерон был по-звериному жесток, нагло лицемерен. И императорские дворы вполне соответствовали безнравственности властителей. Соперничество, жестокость, убийства, интриги, вероломство, разврат, непомерная роскошь – все это характерно для верхов позднеримского общества. Как бы в оппозицию этому, в сознании некоторых римлян зреет иное. Сначала возникает философское учение стоицизма с его идеалами духовной свободы (но не произвола), равенства всех перед лицом неумолимой судьбы, ее неизбежностью, неотвратимостью. Стоики, такие как придворный Нерона, философ Сенека, император Марк Аврелий, раб Эпиктет, – выступили с призывом к человеку, который, по их мнению, даже в самых страшных условиях, вопреки им, должен стремиться к нравственному совершенству. Человек, беспомощный перед коварством и злобой себе подобных, игрушка судьбы, – мог и должен был, по убеждению стоиков, найти опору в самом себе, в своем разуме. Опору столь мощную, что его внутреннюю свободу – никто не в силах отнять. И эта свобода

позволяет человеку самому стать добродетельным и активно утверждать в жизни добро. Наряду со стоицизмом, в Риме постепенно расширяет свое влияние христианство, появившееся в римских провинциях. Ранее христианство, как мировоззрение, оказалось во многом близким к стоицизму. Но стоицизм был все же несколько аристократичным, обращенным к разуму. Христианство же не является философией, это религия, основанная на вере. Оно возникло как массовое явление, распространенное поначалу в низах общества, уже потом захватывая и его верхи. Христианство принесло нечто совершенно необычное в нравственность и привлекло к себе представителей самых разных социальных слоев. Нравственность христианская оказалась одновременно и индивидуализованной, личностной и всечеловеческой. Нравственное совершенство и несовершенство каждого человека и человечества оказались связанными с жизнью вечной, важными для той или иной продолженности земного бытия в небесном, потустороннем, истинном бытии. Нравственная культура и нравственные ценности в древнеримский период реализовывались, таким образом различно, на разных уровнях культуры. Добро и добродетель на низшем уровне явно связывались с их полезностью для общества, общины, Рима, а поэтому и для каждого гражданина. Но в Риме очень рано, и все более уверенно, добродетель начала проявлять себя и как норма, в связи с долженствованием добра, во всех его ипостасях. Римляне ведь были убеждены в том, что служение Риму (и в войнах, и в других делах) есть нравственный долг гражданина, долг, который выше его личных интересов, дороже самой жизни каждого. Как норма поведения гражданина рассматривались и мужество, стойкость, верность, честность, справедливость. То, что творилось в императорском Риме, выглядело поэтому как кошмарный кризис нравственности, ее упадок. Но, как ни парадоксально, именно в кризисное время вызрело движение культуры к уровню возвышенных нравственных идеалов, при сознании личной ответственности человека за происходящее. Добро и добродетель, не переставая быть должными, становились страстно желаемыми в связи со стремлением к Богу, освященными верой, верой по существу человечной. Римское общество не избежало нравственного обескультуривания, но при этом появилась возможность (только возможность) выхода на самый высокий уровень культуры, к собственно культуре. Возможность, обнаружившаяся в пределах римской империи, порожденная в римских провинциях в условиях взаимодействия и взаимопересечения различных культур, заимствований, переосмыслений. Эстетическая и художественная культура Древнего Рима Эстетическая и художественная культура древнеримского периода античности также развивается в условиях активного диалога своего и чужого,

взаимопроникновений, заимствований. Заимствуя многое у греков и варваров, Рим и в этой сфере культуры создает ценности, в которых высвечивалось сотворенное до его владычества и, в пределах римского государства, и римлянами и неримлянами. Для мировой культуры оказалось существенным то, что Рим, как бы принявший культурную эстафету от Греции, именно Рим, прежде всего и передавал ее дальше – на Восток и в средневековую, возрожденческую и послевозрожденческую Европу. Античное воздействие на развитие европейского классицизма, например, шло в гораздо большей мере от Рима, чем от Греции. С древнегреческой скульптурой Европа познакомилась через римские копии греческих скульптурных памятников. Римляне очень хорошо овладевали тем, что “наработала”в сфере художественной деятельности Греция. И греческими архитектурными ордерами, и жанрами, и приемами литературного творчества. Но, во-первых, из богатейшего арсенала древнегреческой художественной культуры римляне брали в основном то, что соответствовало настрою и вкусам римского общества в каждый период его развития. Во-вторых, римляне превзошли греков в ряде цивилизационно-технических достижений. Так, в строительствеархитектуре применение обожженного кирпича и так называемого римского бетона дало им возможность строить сложные сооружения, возводить своды и купола больших объектов. Техника обработки мрамора, облицовки мрамором достигла в Риме очень высокого уровня. Все это позволило римлянам создавать грандиозные инженерные и архитектурные сооружения (акведуки, цирки, дворцы, особняки, бани-термы). И эти сооружения, помимо всего прочего, выражали идею величия Рима, особенно императорского. В скульптуре для этого наиболее подходили величественный стиль Фидия и атлетическая красота статуй Поликлета, греческих скульпторов, на которых стали ориентироваться скульпторы римские. Но они превосходили греков в тонкостях деталей и отделки мраморных статуй. И кроме общей идеализации, в статуях, в частности портретных, сказывалась особенность римской художественной культуры, – нацеленность на выявление портретного сходства с острыми изобразительными характеристиками. Эта особенность видимо связана с римской традицией изготовления “имагинас”, точных скульптурных изображений умерших старших. Во всяком случае, реализм римского скульптурного портрета, органично сочетающийся с элементами идеализации образов, до сих пор производит чрезвычайно сильное впечатление. Римские скульпторы стремились схватить и изобразить самое характерное в человеке, вплоть до выражения особенностей его внутреннего, духовного мира, душевного настроя. К концу империи, правда, и величественность сооружений и реалистичность скульптурных портретов – как бы смазываются. Кризисные явления в жизни вызывают в изобразительном искусстве тяготение к помпезности, эклектичности и повышенной, порой безвкусной, декоративности. Наряду с изобразительным искусством, в Риме мощно, хотя и сравнительно поздно, развивается литература. В III в. до н. э. появляются первые известные

поэты и римский театр. Театр в Риме, как и в Греции был связан с культовыми действами. Это был один из видов “игр”во время празднеств. Но если в Греции появились великие трагики и социально заряженные комедиографы (Аристофан, Менандр), то в Риме явное преимущество имела комедия, которая начинает ориентироваться на буффонаду, комизм бытовых ситуаций, комедию интриги. Такие римские комедиографы как Плавт и Теренций, заимствуя некоторые сюжеты и приемы у греческих драматургов, осмеивали жажду накопления, ростовщичество. Они, во всяком случае Плавт, стремились и умели возбуждать смех и создавать яркие гротескные типажи. Римская проза в ее становлении оказалась существенно связанной с ораторским искусством, красноречием и историческими сочинениями (Цицерон, Цезарь, Тит Ливий, позже Тацит, и др.). В I–II вв. н. э. в Риме появляется новая прозаическая форма, так называемый “античный роман”, с сатирическим, комическим содержанием, низменнобытовыми действиями героев и шутками (“Сатирикон” Петрония и “Золотой осел” Апулея) [12]. Сатира, причем порой очень злая, получила в Риме значительное развитие. Эпиграммы Марциала и сатиры Ювенала, желчные, яростные, и сегодня производят огромное впечатление на читателей. Впрочем, это были уже стихотворные сатиры, появившиеся тогда, когда поэзия достигла в Риме своего расцвета, начавшегося в I в до н. э. Одним из первых поэтов этого периода был Катулл. Лирика Катулла, особенно любовная, связанная с любовью к женщине под вымышленным именем “Лесбия”, – до сих пор вызывает восхищение. И. М. Тронский напоминал, что Катулла любил и переводил А. С. Пушкин. В ХХ веке, используя стихи Катулла, немецкий композитор Карл Орфф создал музыкальный шедевр “Катулли Кармина” (песни Катулла). Римская поэзия достигла своих высот в так называемый “век Августа”, “золотой век” римской литературы. Известный Меценат был другом принцепса (фактически императора) Августа. К кружку Мецената принадлежали такие поэтические знаменитости как Вергилий и Гораций. Примерно в то же время разворачивается творчество Овидия, певца любви и любовного томления. Римские поэты используют многое из того, что было создано их предшественниками – греками: сюжеты, мотивы, жанры, и т.д. Но они достаточно своеобразны, чтобы развивать далее само поэтическое искусство и теоретически осмыслять это развитие, как это делал Гораций в своем сочинении “Об искусстве поэзии”. В сравнении с греческой поэзией римская более разнообразна, более разработана в своих приемах, но и более рационализована, порой более нравоучительна. Она вроде бы несколько менее ориентирована на некоторые сферы жизненной практики, не выступает столь откровенно в качестве военной, политической. Она, пожалуй более направлена на получение от нее чисто художественного наслаждения, рассчитана на успех у читателей, организована для этого, мастерски “выполнена”, и в этом смысле вполне классична.

В целом римское искусство очень богато и разнообразно. Эстетические моменты и в самой жизни и в искусстве видимо ценились римлянами чрезвычайно высоко. Для Рима была характерной все более пышная театрализованность праздников, церемоний, правда, тяготеющая к безвкусице, фальшивому блеску. Римляне уважали и ценили торжественность и спокойную пластичность движений и одеяний, украшали свои жилища мозаиками и росписями. И все же греки были более озабочены красотой и ценили ее выше, тяготея к мере и гармонии во всем. У римлян же скорее проявлялась тенденция к безмерности, грандиозности, вычурности, хотя в лучших художественных творениях им давалась классическая строгость, иногда, впрочем, излишне рассудочная, холодноватая. Греческая гармоничность (даже каноны) – была более природно-естественной, ориентированной на человеческий масштаб. В Риме стремились все свести к нормам, правилам: и в жизни и в искусстве. Римская культура уже не видела в красоте высшей ценности. То есть, красота для римлян, в отличие от греков, не совмещалась с Благом, красота имела как бы более внешний смысл. В Риме и в его провинциях недаром намечается подозрительное отношение к красоте, которое станет характерным для Средневековья. Вообще же, в становлении религиозной жизни, права, нравственности, искусства, римская культура реализует себя, развивая человечность отношений (вырабатывая цивилизованные формы этих отношений), как бы вопреки реальным жестоким условиям, жестким взаимодействиям между людьми. ОБЩЕЕ СВОЕОБРАЗИЕ АНТИЧНОЙ КУЛЬТУРЫ И КУЛЬТУРНОСТИ Многое из того, что было сказано о культурах Древних цивилизаций, вполне применимо и к античной культуре. Ведь она тоже одна из Древних. И все же – не просто “одна из”. Конечно, ее иногда считают вершиной культурного развития древности, поскольку она оказалась в немалой степени идеализированной в представлениях прежде всего европейцев. Но эта идеализация имела-таки серьезные основания. Античные цивилизация и культура, в сравнении с другими, наиболее ярко и определенно выявили нацеленность на оформленную облагороженность человека в самых разных ее воплощениях. Античная устремленность к гармонии человеческого масштаба, органичному единству телесного, умственного, душевного, к красоте действий, чувств, мыслей и их выражения, к единству свободы и меры (нормы, канона) во всем, а в общем к единству Истины, Добра, Красоты, – все это, вот такая устремленность (при относительности ее реализации), сделала слово “античность”почти синонимом культурности. Существенно и то, что античная культура с ее динамизмом и пластичностью оказалась наименее традиционной (по характеру) из всех традиционных культур.

Может быть она поэтому (кроме иных причин) оказала и продолжает оказывать мощное воздействие на культуру Европы, а через это и на культуру всего мира. При этом, надо помнить еще и о культуре Византии, восточно-римской империи, своеобразие которой по-видимому удобнее рассматривать отдельно, в связи с развитием особенностей славянских культур. 1. См.: Боннар А. Греческая цивилизация от Илиады до Парфенона. М., 1992. С.18. 2. Там же. 3. См.: Круглов В. Л. Эстетическое сознание Древней Греции. Основные характеристики мифологемы. Учебно-метод. пособие. Красноярск, 1998. С.6. 4. Там же. С.7. 5. Моммзен Т. история Рима. СПб.: Лениздат, 1993. С.12. 6. Там же. 7. См. об этом подробнее: Культура Древнего Рима. М.: Наука, 1985. С.8 и далее. 8. См.: Культура Древнего Рима. С.8–9. 9. См. Виппер Р. Ю. История древнего мира. М.: Республика, 1993. 10. См. об этом: Культура Древнего Рима. М.: Наука, 1985. С.23–33. 11. См. об этом: Федорова Е. В. Люди императорского Рима. М.: МГУ, 1990. 12. См. об этом; напр.: Тронский И. М. История античной литературы. М.: Высшая школа, 1988. С.423.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. СРЕДНЕВЕКОВАЯ КУЛЬТУРА В ЕЕ ОСОБЕННОСТЯХ Термин “средневековье” употреблялся и употребляется до сих пор в самых разных смыслах и значениях. Долгое время к нему добавлялись эпитеты “мрачное”, “темное”. Общества так называемых “средних”веков казались просвещенным европейцам по-варварски недоразвитыми. Понятие средневековой цивилизации выглядело по меньшей мере странным. А средневековая культура оценивалась в качестве низкой ступени культурного развития. При этом, средневековое европейское общество во многом отличалось от подобных ему японского, китайского, среднеазиатского, российского наконец. Оно и внутри себя не было однородным. Средневековье на севере западной Европы и, скажем, в Италии или Испании, – разное. Но ведь было и что-то общее, что проявилось в разных регионах Земли (и даже не в одно время) в периоды после умирания древних цивилизаций, или там, где их не было, – выросло прямо из первобытности. Очевидно, впрочем, что модель средневекового общества, которую позже “наложили” на все похожие, была создана при осмыслении более чем тысячелетней жизни Западной Европы, начиная с падения Рима, с V века нашей эры. СТАНОВЛЕНИЕ ХРИСТИАНСКОЙ ЕВРОПЫ Процесс формирования своеобразной европейской цивилизации и культуры начался даже несколько ранее V века, и шел сложно местами до XV, а местами и до XVII века включительно. А что касается европейских славянских стран, то этот процесс захватил XVIII и, в чем-то, даже XIX века. Средневековая европейская цивилизация возникла на развалинах античной: земледельческой, морской, торговой. Но она многое взяла и от других культур, в том числе и типологически отличных от античной. Римская империя, расширившаяся за счет овладения землями соседей-варваров, уже с III века испытывала мощные варварские вторжения в свои пределы. Племена аламанов, франков, готов, аланов, тайфалов, гуннов, сарматов, вандалов и т. д., – разрушали империю извне. Внутри же империя с ее провинциями представляла собой конгломерат разноязычных племен: галлов, германцев, разных азиатских этносов, и др. Позиция Рима в отношении в варварам была, как отметил Ж. Ле-Гофф [1], явно двойственной. Римляне воевали с ними, частично порабощали, но и селили пришлых на землях империи, не препятствуя сохранению их нравов и обычаев. Римляне использовали их в своих интересах, не считая полноценными людьми. Римские авторы описывали варваров как существ диких, необузданных, жестоких,

вероломных, видя в них врагов. На деле римляне поздней империи едва ли не превосходили своих противников в жестокости, вероломстве, пьянстве, разврате. Варвары воевали с Римом, расселялись в пределах империи, смешивались с другими племенами (с которыми тоже воевали). Они осваивали часть достижений римской цивилизации, частично перенимали римские нравы. Их властители делали образованных римлян своими советниками. Происходила сложная конвергенция римской и разных варварских культур. Рим также варваризовался, разрушаясь и изнутри, и под ударами оседлых беженцев (спасавшихся от орд кочевников) и кочевников. Новая цивилизация возникала на обломках старой. И начальный этап ее возникновения недаром характеризуется как упадок и цивилизации и культуры. Европа после падения Рима, казалось, утратила все, что дала или предлагала ей античность. Прекрасные сухопутные римские дороги и города, ремесленные и торговые центры, – разрушались. Торговля измельчала. Для нее, как пути, стали использоваться в основном реки. Освоение морей для торговли и путешествий произойдет значительно позже, как бы заново. Хозяйство в целом аграризовалось, став замкнутым, как для Европы в целом, так и в пределах многочисленных маленьких ее областей. Главным богатством стала земля с домашним скотом. Но технология и организация сельского хозяйства оказались примитивными, и эффективность его – крайне низкой. Варвары, хотя и пытались воспринять от римской цивилизации и культуры то, что от них оставалось, – больше утратили и разгромили. Комфортность жизни, достигнутая верхушкой римского общества, теперь отсутствовала даже у очень состоятельных людей, у родоплеменной знати раннего средневековья. Раннесредневековый мир (как показывают разные его исследователи) был ослабевшим, нищим, полуголодным, терзаемым эпидемиями. Сравнительно высокое развитие античной нравственности – уже в римской империи, и особенно перед ее падением и после него, – было фактически забыто. Процветали насилие, разбой, грабежи, всяческий разврат и, если была возможность, – обжорство. Множество мелких властелинов-деспотов враждовало друг с другом. Знаменитое римское право вспомнили значительно позже, а пока, если и действовали, то законы наподобие “салической правды” (Кто вырвет другому руку, ногу, глаз или нос, платит 100 солидов, но если рука еще висит, то 63 солида...). В этом, во многом еще языческом хаосе, начинается становление христианской Европы. Христианская церковь занимает активную и ведущую позицию. Епископы и монахи к своей религиозной роли именно на этом этапе добавили роль политическую. Они, наряду с рыцарями-воинами, оказались также властителями в отношении к остальному населению. И не просто духовными пастырями своих прихожан. Христианская церковь, скапливая земли, увеличивая доходы, все лучше организуясь, – стремилась к полноте власти и в отдельных регионах и в Европе в целом. Она, правда, наталкивалась при этом на

сопротивление слоя воинов, которые тоже хотели обогатиться, иметь неограниченную власть, а поэтому были вынуждены как-то организовываться. Крупная попытка организации европейского (германского) мира была предпринята в VIII–X веках, когда на территории Франции, Северной Италии и Германии сложилась Каролингская (по имени Карла I) империя, боровшаяся с мусульманами и горцами-басками в Испании. И боровшаяся уже, вроде бы во имя Христа, с иноверцами. Папа римский вручил Карлу императорскую корону. Империя каролингов приобрела на время солидную военную силу, идеологическое единство, некоторый внешний блеск. Но она оказалась неустойчивой и быстро разваливалась под ударами викингов, мусульман и мадьяр. И уже на развалинах этой империи стали складываться европейские нации и государства, и вообще – западный христианский мир, христианские цивилизация и культура. Может быть точнее – цивилизации и культуры, но единые по типу и духовной основе. Складывание этой цивилизации выразилось в медленном, но все-таки развитии торговли и городов (торговых центров), некотором прогрессе сельского хозяйства, ремесла и строительства (замкового и соборного). Постепенно шло увеличение населения Европы, которое с 27 млн в 700 году возросло до 73 млн в 1300 году. Замкнутое и слабое сельское хозяйство не могло обеспечить его нужд. Освоение новых земель происходило повсеместно через уничтожение лесов, осушение болот, отвоевывание участков земли у моря. Началось и военное продвижение Европы, в основном на Восток и на Юг, связанное с имущественными и торговыми интересами и с интересами церкви, осуществлявшей посредством крестовых походов насильственную или полунасильст-венную христианизацию. Походы на Восток, несмотря на то, что в военном отношении они не были очень удачными, – расширили связи Европы с иным миром, породили новые потребности (в том числе и в роскоши) у европейцев, для удовлетворения которых развились торговля с восточными странами, а также некоторые ремесла. Оживление городов, становившихся центрами не только торговли и ремесла, но и, в известной мере, христианства (с городскими соборами, школами, оттеснившими монастырские), – вызвало к активной жизни расширившийся слой горожан – ремесленников и купцов, наряду со слоями духовенства, крестьян и военныхфеодалов. Сословное деление населения постепенно приобрело определенность. Оно и вообще было важно в жизни средневекового общества. Но в нем существенно выделение духовенства (как специфического слоя), городских слоев (что особенно сказалось в позднем средневековье) и рыцарей-феодалов, чьи отношения между собой и с крестьянами-земледельцами стали едва ли не определяющими для общества данного типа, которое часто именуют феодальным. Феодализм – это система личных связей иерархически объединяющих членов высшего слоя общества, между которыми устанавливаются сеньоро-

вассальные отношения на основе так называемого “вассального договора”. Договор мог быть и письменным и устным, когда будущий вассал заявлял сеньору: сир, я становлюсь Вашим человеком Вассал обязывался участвовать в собраниях вассалов, оказывать сеньору военную и иную помощь за жалованное пожизненное владение – феод (франц. – фьеф) или бенефиций. Сначала можно было вступать в ряд вассальных связей, но потом стали добиваться вассальной верности (особенно короли от вассалов своих королевств). Центром каждой из мелких феодальных организаций был укрепленный замок сеньора (герцога, графа, барона). Сеньор организовывал и осуществлял защиту вассалов округи и всего населения сеньории. Ему принадлежала экономическая, политическая и судебная власть, хотя вассальная зависимость была не всеобщей, а только прямой. Действовало правило: вассал моего вассала – не мой вассал. Сеньоры и вассалы представляли собой “истинную знать”, рыцарей, которые, впрочем, тоже делились на более и менее знатных, на богатых и бедных. Но крестьяне (мужланы) были вполне зависимы от них. Зависимость эта могла быть неоформленной, но чаще всего, хотя и по-разному, оформленной. В любом случае, и сами крестьяне и, тем более, феодалы считали, что удел крестьянина – работать на феодала, на господина, защищавшего своих крестьян от разбоя других феодалов. В связи с развитием торговли и ремесла происходит укрепление городов, повышается их роль в жизни регионов. Горожанам, особенно крупных торговых центров, стала выгодной тенденция к централизации власти, к устранению мелочного деления земель данной местности на отдельные независимые сеньории (каждая со своими порядками, а точнее – с произволом каждого властителя). Наиболее крупные феодалы и горожане поэтому оказались едиными в борьбе за установление и укрепление монархий, обеспечивающих необходимую для торговли степень централизации, необходимый порядок, придающий цивилизации (в пределах этноса) устойчивость, дающий некоторые возможности для культурного развития данного этноса, складывающейся нации. В средневековой Европе начинается становление национальных культур с их своеобразием (английской, французской, немецкой, испанской, и т.д.). Причем, цивилизационная база культуры во всех регионах примерно одинакова. В качестве же единой духовной основы, так или иначе (на юге раньше, на севере позже); утвердилось христианство, взаимодействующее с местными языческими культами. Постепенно начало складываться и общеевропейское торговое пространство и его центры в разных странах. БЛЕСК И НИЩЕТА СРЕДНЕВЕКОВОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ И КУЛЬТУРЫ Обработка среды обитания

Представление о своеобразии средневековой цивилизации и культуры в целом и в деталях дают очень многие сочинения, такие как: “Осень средневековья” Й. Хейзинги; “Цивилизации средневекового Запада” Ж. Ле-Гоффа; “Элементы средневековой культуры” П. М. Бицилли; “Европа в Средние века” Ж. Дюби; “Категории средневековой культуры” и “Средневековой мир: культура безмолвствующего большинства” А. Я. Гуревича, и мн. др. Специфика средневекового рыцарства специ-ально рассмотрена, к примеру, в книгах Ф. Кардини и М. Оссовской. Основываясь на том, что отмечается этими и рядом других авторов, возможно указать на некие характерные особенности культуры Средних веков, т.е. на то, в чем наиболее ярко выразилась обработанность, оформленность, облагороженность среды и человека, окультуренность природной и искусственной среды обитания, хозяйственной, социальной и политической организации жизни, человеческой телесности, намерений и действий, мыслей и чувств людей. Природа, окружающая человека среда, в Средние века могла радовать своей прелестью (прекрасный Божий мир с его тварями). Но в гораздо большей мере эта среда была все-таки враждебной человеку. В ней было слишком много места для дьявола и его козней, для языческих страшных существ. Человек уже отделялся от природы, но пока что не чувствовал себя ее повелителем. Он старался ее использовать вполне утилитарно, хотя далеко не всегда рационально и эффективно; скорее хаотично. Результаты вмешательства человека в естественную среду будут замечены позже. Но уже в Средние века начиналось осушение болот, отвоевание земли у моря, уничтожение лесов: и в целях земледелия, и для отопления, и для строительства. Люди создавали свою, вторую, искусственную среду обитания, защищаясь от первой, от дикой природы, компенсируя ее недостаточность. Средневековье – это мир в основном дерева и, в какой-то мере, камня, и, в очень малой мере, – железа. Лес ценился очень высоко, наряду с землей. Камень употреблялся в строительстве (вместе с деревом) замков, крепостей, соборов. Редкое и дорогое железо – в основном для вооружения, хотя средневековые ремесленники применяли его и при создании некоторых механизмов. Энергия, которая обеспечивала разнообразную деятельность человека Средних веков, – это энергия ветра и воды (ветряные и водяные мельницы и др.), рабочего скота. Но более всего, и в мирном и в ратном труде использовалась мускульная сила человека. Вообще для средневековья характерен ручной труд. Механизировать его удавалось плохо. Тем более, что в обществе Средних веков господствующим был антитехнический настрой. Не только техническое, а и любое нововведение рассматривалось не как успех, а скорее как грех. Ибо считалось, что Бог устроил этот мир наилучшим образом, и не человеку менять его устройство. Идеал средневекового общества – не движение, изменение, а устойчивость, покой. Транспорт, средства передвижения, средства связи были в общем недоразвиты.

Средневековое общество – вполне традиционное. Оно использовало традиционные формы всюду, где это было возможным, в том числе и в хозяйстве. Хозяйство оставалось в той или иной мере замкнутым, натуральным. Торговля была, но старались обходиться своим, произведенным у себя. Земля обрабатывалась “как всегда”, то есть одними и теми же способами на протяжении столетий, и обрабатывалась в общем плохо. Урожайность в среднем была очень низкой: не то что в Древнем Египте или Месопотамии. Недороды случались часто. Целью хозяйства было обеспечить лишь средства к существованию, самое необходимое. Если речь и шла о роскоши знати, то для нее это не считалось излишеством. И искусственная среда строилась как необходимая для жизни и обороны. Замки-крепости феодалов всегда имели крепкие стены, но не повышенную комфортность. Развитие строительства, и замкового и городского, отражало конечно изменения, происходившие в культуре. Б. В. Марков [2] отмечает своеобразие средневековых городов (в отличие от античных), говоря о том, что они возникали как укрепленные поселения, которые лишь постепенно приобретали развитые городские функции. Причем, феодальные города господствовали над сельской местностью и жили за счет присвоения силой продуктов крестьянского труда. Но, в то же время, в городах вместо натурального обмена складывались товарноденежные отношения купли-продажи. Крестьяне округи от нападений врагов укрывались за городскими стенами. Велико было и значение храмов, соборов, которые входили в центр города. Церковная архитектура в Средние века развивалась от романского стиля (с его мрачностью, величием и тяжестью построек) – к готике (с ее великолепием и наличием устремленности к небу, свету). Налицо был явный поворот от горизонтали, скорее свойственной античности, снова к вертикали (характерной для речных земледельческих цивилизаций). Культура Средних веков – действительно скорее вертикальная, хотя бы потому, что в основе социальной организации оказалась иерархия (в частности сословная). А в политической жизни проявилась общая тенденция к централизации (единовластной), в пределах ли сеньории или большого государства. Оформление жизни общества В средневековом обществе происходило формирование и сословий и этносов и национальных государств, что было чрезвычайно важным. Для индивида, уже выпавшего из родоплеменной общности, стала необходимой групповая, сословная, регионально-этническая закрепленность, так как она давала ощущение стабильности. Ведь весь мир, природный и социальный, выступал как неустойчивый в отношении к человеку. Племенные группы, возникающие этносы воевали, боролись между собой. Оставаться вне общности, быть “свободным”,

было опасно, “непродуктивно”. В свободе, так ценимой античностью, средневековый человек не видел никакого смысла. Свободой для него оказывался гарантированный статус (определенность включенности в общество). Свобода могла реализоваться только в состоянии зависимости. Свободнее всегда был тот, у кого более могущественный покровитель. Для властелина или для церкви таким покровителем выступал Бог. Крестьяне, позже когда началось их освобождение от крепостной зависимости, задавали вопрос: а кто же будет тогда защищать нас? Индивид в Средние века вообще ценен не сам по себе, а лишь как член группы: сословной, этнической, цеховой, семейной и т. д. (у знатных – это род). Поэтому так важны были родовая, и сословная, и цеховая солидарность, честь рода, кровная месть. Сословность, пока не сложилось этнически устойчивых образований, да и после этого, – стабилизировала отношения между людьми и была в этом плане необходимой. Около 1000 г., по мнению Ж. Ле Гоффа, христианское общество описывалось по новой (к тому времени) схеме, как “троякий люд”: священники, воины, крестьяне. Это были три разные категории людей, дополняющие друг друга: молящиеся, воюющие и работающие. В позднем средневековье эта трехчастная схема легла в основу деления на духовенство, дворянство и так называемое “третье сословие”, к которому тогда уже относились не все миряне, даже не все богатые из них, а лишь наиболее богатые купцы, торговцы и ремесленники. Крестьянская масса, работники в цеховом производстве находились вообще за пределами основного сословного деления. Само это деление становилось все более дробным, мелочным и не столь существенным. Скорее – отживающим представлением о статусе того или иного человека. Но в целом, как отмечают многие исследователи, деление по сословиям в Средние века, а позже и по этническим группам, позволяло преодолевать неуверенность и вводило жизнь в рамки традиционности, нормативности. Считалось, что стремление подняться выше своего сословия – греховно (гордыня – великий грех). Всяк сверчок должен был знать свой шесток. Внутри сословий и каждой из социальных корпораций была своя регламентация отношений: и у крестьянства, и у бюргерства, и у рыцарства. У всех были разные формы поведения, но устойчивые для каждой данной группы: как жили раньше, по божьему установлению, ибо именно Бог разделил людей по сословиям. Регламентация, корпоративность, закрепленность отношений особенно важны, когда жизнь плохо обеспечена и защищена. Уверенность средневекового человека в завтрашнем дне могла гарантироваться только традиционностью всего быта. Бытовая жизнь сословий конечно различалась. Но в целом, при установке на создание в основном необходимого здесь и сейчас, избыток продуктов производства бывал только в отдельных монастырях и у крупных феодалов. И весь средневековый Запад был постоянно терзаем страхом голода, что не забывают отметить все исследователи. Люди мечтали о пище, хотя бы о хлебе в

достатке. Хлеб в это время недаром являлся объектом чудес. В разных странах Европы слагались песни о еде и питье. Обжорство не только не было признаком дурного тона. Это был идеал хорошей жизни. Обжорство прославлялось в литературных описаниях пиров. С оттенками юмора, но и уважения, обжорство изображено, например, в книге Ф. Рабле “Гаргантюа и Пантагрюэль”. Голод угрожал средневековому населению постоянно, и время от времени уничтожал массы людей. Низкая урожайность и неумение обеспечить скот на зиму кормами, плохое хранение продуктов, их отвратительное транспортирование, – все это приводило к голоданию порой целых провинций, а иногда и стран. В этих условиях, и при отсутствии элементарной гигиены, плодились полчища крыс, возникали эпидемии чумы, холеры, кожных заболеваний, туберкулеза и других болезней. В 1032–34 г.г. был великий голод во Франции, во время которого, судя по описанию: когда съели и диких зверей и птиц, неодолимый голод заставил людей подбирать падаль и творить такие вещи, о каких и сказать страшно. Речь шла о случаях людоедства, детоубийства. Таким образом, общая нищета, бедствия, голод тогда были просто ужасающими. Но именно поэтому столь существенны стали витальные ценности жизни и культуры. Й. Хейзинга подчеркнул, что в условиях голода и холода, подбитый мехом плащ, жаркий огонь очага, мягкое ложе, хорошая еда, винодоставляли огромное наслаждение, которое стало едва ли не самым ярким выражением житейских радостей вообще. Во всяком случае, в Средние века эти ценности явно доминантны во всех слоях общества. Некоторое исключение составляла видимо только незначительная, аскетически настроенная часть духовенства и, в позднем средневековье, тоже небольшая, часть рыцарства, начавшая ценить богатство духа более, чем наслаждения плоти. Но обе эти части населения были как раз неплохо обеспечены. Элементарные формы и ценности цивилизованного быта, развитые во всех древних обществах, в средневековой Европе “изобретаются” как бы заново и утверждаются с большим трудом. Так, грязь, в том числе и телесная, была поначалу настолько привычной, что даже короли не мылись иногда с рождения и до женитьбы. Есть описание, как одного такого короля отмывали к его свадьбе. Тем не менее, быт, хотя и медленно, цивилизовался, окультуривался. Бани, которых, скажем в Париже в 1292 г. было уже 26, становились вполне обычными. При этом они были не только местами омовений, но и наслаждений разного рода. В описании Эрфуртской парильни XIII века говорится об удобствах отдыха с намеками на возможность эротических удовольствий. Голод, по свидетельствам историков, часто свирепствовал, церковь призывала к постам. Пищей крестьян была в основном жидкая каша и овощи. Но в праздники роскошествовали все, каждый по своим возможностям. Крестьяне в декабре закалывали поросят. А уж верхушка общества и в праздники, и не только, – предавалась всяческим излишествам. В поэмах о героях сцены пиршеств

красочны и обычно занимают большое место (хотя потом буржуа превзойдут рыцарей в гурманстве). В целом же и еда, и жилище, и одеяния все более разнообразились. Й. Хейзинга, говоря о контрастности средневековой культуры, в частности замечает, что неказистость и простота одежд крестьянства явно контрастировала с блеском великолепия нарядов и оружия знати. Противоречивость окультуривания человека в Средние века Обработка, окультуривание человека касалось всего, начиная с телесности. Конечно, большинство населения средневековой Европы было физически нездорово. Болезни, недоедание и тяжелый физический труд вели к нервным заболеваниям (эпилепсия, истерия). В сравнении с античностью, уделявшей много внимания физическому здоровью и телесной, если не красоте, то гармонии (и гармонии тела с душой), Средние века о теле вроде бы совсем не заботились. Ибо утверждалась ценность бессмертной души. А тело, Григорий Великий, например, называл “омерзительным одеянием души”. Людовик Святой считал, что когда человек умирает, он излечивается от проказы, каковой является его тело. Монахи усмиряли свою плоть бичеваниями. В монашеских уставах указывалось максимальное количество ванн и туалетных процедур. Это считалось роскошью и проявлением изнеженности. Нагота телесная была всячески порицаема. Но в то же время, физическая сила, крепость его, выносливость высоко ценились в этом обществе воинов. И рыцарский идеал, идеал воинственности был вполне телесным. Юные герои поэм – всегда атлетически сложены, кудрявы, белокуры, белокожи. Тела святых (а не только души) вызывали поклонение, попытки их сохранить. Кроме того, одним из главных средств выражения был телесный. Ж. Ле Гофф показывает насколько развита была культура жестов, когда все клятвы и соглашения сопровождались жестами. Существенны были жесты молитвы, покаяния, благословения и т. д. Жестами объяснялись. Это было настолько характерным, что у Рабле в “Гаргантюа и Пантагрюэле” есть сатирическое описание ученого диспута, проводившегося при помощи одних жестов. Во всяком случае жесты были необходимым сопровождением выражения чувств и мыслей той эпохи. Мышлению, познанию Средних веков оказались несвойственны ни свободное мудрое миросозерцание древних, ни рассудочная рациональность послесредневековой (и послевозрожденческой) Европы. Средневековое мышление неустойчиво, опасливо; оно ищет прочной опоры. Оно поэтому в известной мере догматично, но и одновременно фантастично, символично, аллегорично. Ле Гофф очень удачно определяет своеобразие этого мышления, открывающего скрытые значения, как бы непрерывно священнодействующего. В этом плане очень

большое значение имело слово, название. Назвать вещь уже значило ее объяснить. Диспут, спор (часто именно о словах) были одними из основных инструментов познания. И средневековая педагогика недаром выделяла грамматику, риторику и диалектику (тривиум) как первый цикл обучения. И от буквы (буквального понимания) – шли к фигуральному, аллегорическому смыслу явления (вскрывая его). Это касалось и чтения Библии и ее толкований. Библия, была основным авторитетом в познании. Средневековое общество и в мысли стремилось уйти от неустойчивости, опираясь на Священное писание, на традицию, на авторитет. К авторитету Священного писания добавлялись авторитеты отцов церкви и святых. На практике потребность в истине удовлетворялась просто цитированием. Но суждения авторитетов часто трудно приложимы к практике, вследствие своей абстрактности. Поэтому они прояснились специальными толкованиями-голоссами. При этом и авторитеты, конечно, привлекались всякий раз по своему вкусу. Тем не менее, всякое новое при доказательствах истины старались представить как старое, уже известное. В доказательствах авторитетами, и в дополнение к ним, активно использовали логику, успешно развивавшуюся средневековыми теологами и философами. Но и к этому прибавлялись доказательства чудом, о чем, опять-таки, подробно пишет Ж. Ле Гофф. Средневековые умы привлекало не то, что повторяется (закономерно), а то, что необычайно, сверхъестественно, ненормально. Средневековая наука особенно интересовалась землетрясениями, кометами, затмениями, и была очень близка к астрологии, а химия собственно и развивалась как алхимия. В чудеса верили все, о них повсеместно рассказывали. Они могли быть и главными доказательствами истины: и в науке и в судебных разбирательствах. Характерен средневековый, так называемый “Божий суд”, смысл которого состоял в том, что Бог всегда на стороне правого. Судебная практика в этом случае предполагала испытание подозреваемого огнем, водой. Например, бросали связанного человека в воду: если Бог спасет, значит не виноват, а если утонет – виноват. Или давали в руки кусок раскаленного железа, который надо было пронести несколько шагов так, чтобы на коже рук не осталось следов. Истина, таким образом, могла открыться по воле божьей. Мог открыться и смысл события, явления, открыться за внешними его признаками, символами. Символы в то время видели чуть ли не во всем: в растениях, животных, драгоценных камнях, цветах, числах. Символика иногда была очень простой, иногда очень сложной. Христианский крест символизировал распятие Христа, но в то же время, в качестве формы, базирующейся на квадрате (четыре основных направления), он же символизировал христианскую вселенную. В Средние века распространена была любовь к ярким, сверкающим цветам и к свету, что зримо проявилось в готической архитектуре с ее цветными витражами и общей устремленностью ввысь. Дорога в рай у итальянского поэта Данте была восхождением к свету. Возможно в этом сказывалось и общее стремление

средневековых людей “уйти” от земного суетного мира с его трудной жизнью, уйти в сон, грезу, чудо. Об этом по-разному пишут многие авторы (Ле Гофф, Й. Хейзинга и др.). С этим связывают активное использование в Средние века возбуждающих средств, порождавших галлюцинации, а также внимание к снам, которые явно заботили и тревожили людей. Во сне могла открыться судьба, прилететь ангелы и подстеречь дьявол. Средневековый человек и наяву готов был верить видимости, кажущемуся. Хотя церковь пыталась убеждать верующих относиться к видимому земному миру и его ценностям с подозрением и презрением. Ведь земное: земная жизнь, земные радости, видимость, чувственность, телесность, – все это бренный сор в сравнении с жизнью вечной, жизнью души, о спасении которой только и надо заботиться. Средневековый человек и на самом деле вынужден был заботиться о своей душе, ибо, хотя в отдельные моменты он бывал удивительно крепок и стоек, но в целом душевно слаб и неуравновешен. Многие авторы отмечают характерность для средневековых людей массовых психических расстройств, повышенной возбудимости. Отсюда и религиозность этих людей оказывалась неистовой. Представители всех сословий того времени отличались наивной доверчивостью, которая не исключала хитрости. В них вполне уживались грубость, порою черствость, видимая жестокость с трогательной жалостливостью, слезливостью. Впрочем, то, что нам представляется жестокостью, им таковой не представлялось. Они жили в мире чрезвычайно жестком, точнее жестоком незавуалированно, откровенно. Они с детства привыкали видеть грязь и кровь, человеческие убожества и зверства. Они смотрели на казни, как на развлекающие зрелища. Их во всем привлекала яркость: действий, выражения чувств, внешности. На фоне ужасающей обыденности тяжелой жизни все необычайное становилось любопытным и достойным внимания. И все поэтому было действительно ярче, чем сейчас. Й. Хейзинга, описывая яркость и остроту жизни средневековых людей, отметил, что современному городу неведомы непроглядная темень и мертвая тишина города средневекового. На этом фоне и свет и звук, по контрасту, были ярче и громче. В общей унылости и бесцветности жизни процессии, церемонии, выходы и выезды вельмож, казни – были ярчайшими зрелищами. Казнь и обставлялась и строилась как спектакль. Без всего этого жизнь становилась совершенно пустой. Именно пестрота форм (зрелищных прежде всего), затрагивавших умы и чувства, возбуждала и разжигала страсти, проявлявшиеся в неожиданных взрывах восторга, грубой необузданности, звериной жестокости, а порой и душевной отзывчивости. Причем, все это было переменчиво, неустойчиво. Странствующие проповедники легко возбуждали толпу. Мы, замечает Й. Хейзинга, привыкшие к газетам (а я добавлю и к телевидению), выучившиеся в школах, едва ли можем себе представить ошеломляющее воздействие звучащего слова на неискушенные, невежественные умы. Современные средства массовой

информации делают примерно то же самое, но более скрыто, зато с более долговременным эффектом. В Средние века, слушая проповедника (иногда часами) люди внимали ему, то рыдая, то загораясь воодушевлением. Их можно было подвигнуть на многое, и разом. Столь велика была душевная восприимчивость, впечатлительность. Верили слову истово, и публично, тут же, выражали свои чувства по поводу сказанного. Люди того времени (впрочем, и нашего времени тоже) очень любили трогательные истории, в том числе сказочные: об утраченных коронах и долгих скитаниях, и об обретении счастья после этого. Но когда один проповедник уходил, другой мог столь же легко повернуть чувства в иную сторону. Люди вообще легковерны, а средневековые люди – в особенности. Поэтому и суеверия оказались в ту эпоху столь широко распространенными и глубоко укорененными. Это касается верований в нечистую силу. Средневековый человек испытывал глубокий страх перед дьявольскими кознями. В XV веке, уже в конце Средневековья, в Европе была прямо-таки эпидемия ведовства, чародейства, которой были захвачены и вельможи и короли. Появилась масса чернокнижников. Повсеместно пытались навести порчу на своих врагов (швыряя фигурки из воска в огонь, протыкая их иглой). В противовес этому, церковь развернула кампанию “охоты на ведьм”; ведь ведовство отождествлялось с языческой ересью. Вере в колдовство способствовали красочные рассказы самих ведьм и колдунов, о своих действах, полетах на шабаш, которые они сочиняли, или набивая себе цену, или под пытками инквизиции. Средневекового христианина подстерегала опасность быть обвиненным в ереси, его многое пугало, смущала собственная физическая и душевная неустойчивость. Чувство неуверенности надо было как-то преодолевать. Опору находили в какой-то мере в социальной группе. Но более всего – в вере. Проявления средневековой культуры, то есть обработанности, оформленности, относительной облагороженности жизни, были чрезвычайно пестры и контрастны. Эта культура выглядит и нищей и очень богатой, рафинированно-утонченной и грубо-вульгарной, буйной, опрокидывающей все устоявшиеся формы (разнузданно-карнавальной) и, в то же время, упорядоченной и оформленной в ритуалах, следовании традициям, в новой религии, развившейся в эту эпоху. Для средневековой Европы такой религией стало христианство, конституировавшееся в Средние века, ставшее, по масштабу, мировой религией и бывшее главной духовной компонентой Средневековья.

СРЕДНЕВЕКОВОЕ ХРИСТИАНСТВО КАК ФЕНОМЕН ЦИВИЛИЗАЦИИ И КУЛЬТУРЫ

Жизнь средневекового человека была всесторонне проникнута религиозными пред-ставлениями. Все в этой жизни приводилось в связь с христовой верой. Все основывалось на религиозном восприятии вещей и событий. Это было время действительного расцвета искренней веры. Христианство очевидно имело тогда цивилизующее значение и являлось фактором окультуривания жизни. Прежде всего потому, что утверждение веры в единого (одного для всей Европы) Бога, вместо разнообразия языческих верований, – обеспечивало возможность развития духовного единства населения Европы, разнородного, разноплеменного, разноязыкого. И этносы в нации преобразуются не без участия христианства. Некоторое время в общении европейцев-христиан использовался даже единый язык – латынь, язык богослужений. При всем том, что и складывающиеся нации, и группы (социальные и этнические) внутри наций, воевали, враждовали, разбойничали, – все это вытворяли уже “братья во Христе”, которые вместе с этим, должны были проявлять христианское милосердие, хотя бы в каких-то моментах отношений. Убийство на войне конечно не осуждалось, но излишняя жестокость, явно разбойные действия могли оцениваться как грех. Христианство – религия спасения, спасения душ человеческих. Но для того, чтобы спастись, надо было жить в соответствии с христианскими заповедями. И не только ветхозаветными (не убий, не лги, не кради, не прелюбодействуй и т. д.), но и новозаветными, позитивными, призывавшими возлюбить не только Господа, но и ближнего своего. Ницше потом осуждал христианство как лицемерное выражение эгоизма слабых, как религию рабов. И ведь христианство исходно действительно было религией обездоленных, униженных, тружеников. Они, в качестве детей божьих, оказывались не только не ниже, а порой и как бы выше богатых и знатных. Христианство пришло в мир с идей равенства всех перед Богом. Оно принесло с собой взгляд на человеческое страдание как на высокую ценность. Христианином оказывался прежде всего тот, кто пострадал за веру, и не только за веру, а и за других людей. Как Христос, который являл пример нравственной самоотверженности. Следуя этому примеру, христианин и должен был по-христиански относиться к божьему миру, божьим тварям и, тем более, к людям. Христианская вера, если не порождала, то усиливала чувство стыда за собственное несовершенство, будила совесть в случаях, если поведение человека не соответствовало божьим установлениям. Таким образом, поведение людей вводилось в определенные рамки, оформлялось в соответствии со Священным писанием. Кроме Христа, идеал облагороженности жизни выражали святыевеликомученники. Помимо этого, и наряду с этим, цивилизация, окультуривание земной жизни происходили через просвещение. Центрами же мудрости, в частности книжной, в Средние века являлись поначалу (да и потом) именно монастыри. Позже школьное образование стало концентрироваться в городах, в которых школы устраивались прежде всего при кафедральных соборах. И наконец, в позднем средневековье

появились и начали множиться европейские университеты. Изучение Библии и богословия, теологии и в школах и в университетах занимало важнейшее место. Но и элементы светского образования постепенно становились все более значимыми. Средневековому обществу понадобились специально подготовленные (для целей реализации дел веры и дел управления, государственного и местного), образованные люди. При все этом, в Средневековом обществе напряженная эмоциональная религиозность очевидно сочеталась с формализацией веры, ее рационализацией, ритуализацией, обмирщением. Именно во время полновластного господства церкви в жизни, когда все на свете соизмерялось с религией, когда она переплелась со всей жизнью, жизнь в ее нерелигиозных формах стала оказывать существенное воздействие на религию. Исследователи отмечают, что напряженная религиозность не могла действовать столь напряженно везде и всюду. И там и тогда, где и когда напряжение отсутствовало, – все, чему надлежало укреплять религиозное сознание и рвение, глохло, впадая в “ужасающее повседневное безбожие” (Й. Хейзинга). Священное, сакральное как бы растворялось в житейском (соприкасаясь с ним), обретало пусто-рациональные или даже гротескнокомические формы. Хейзинга упоминает о том, что народные проповедники могли обсуждать со слушателями вопрос о том, принимала ли Дева в зачатии Христа достаточно активное участие, чтобы действительно считаться матерью Божией. Церковные праздники проходили среди необузданного веселья с игрой в карты, пьянством, бранью. Церкви порой становились местами свиданий, куда молодые люди приходили поглазеть на девиц и дам, щеголявших прическами и нарядами. Паломничества к святым местам нередко превращались в путешествия с развлечениями. Церковь обрастала своим “чиновничеством”, превращаясь в подобие светских государственных организаций. Жизнь народа текла в привычном русле поверхностной религиозности, при весьма прочно укорененной вере с ее восторженными порывами и страхами. Это касалось отношения к Богу, проповедником которого выступало духовенство. Но к самому духовенству в Средние века выработалось общее презрительное отношение, хотя отдельные проповедники и священники могли вызвать страстную любовь и уважение. Презрение объяснялось, во-первых, тем, что в народном восприятии никогда полностью не исчезала неприязнь к тем, кто не умеет держать в руках ни орудий труда, ни оружия и, к тому же, обязаны соблюдать целомудрие. Во-вторых, высшее, да и среднее духовенство обмирщалось, жило вполне светской жизнью, зачастую роскошествовало ничего не производя. А низшее духовенство оказывалось именно низшим, “деклассированным”. И те и другие, нисколько не меньше, чем миряне грешили, развратничали, жадничали, злословили, нарушали все божественные заповеди. Так что и крестьяне, и ремесленники, и купцы, и рыцари – все сословия насмехались над распутными

попами: обжорами, сластолюбцами, лицемерами. В европейской литературе поп чаще всего оказывался персонажем отрицательным. Но это презрительное отношение могло меняться на почтительное. Для Средних веков вообще характерна импульсивная совмещенность благочестивого и греховного. Французский король Филипп Добрый, который жил среди роскоши, имел множество внебрачных детей, был расчетливым, гневливым, надменным повелителем, – это же король мог поститься четыре дня в неделю, подолгу молился, даже рискуя проиграть из-за этого сражение. Греховность и благочестивость вполне уживались. Человек мог истово устремляться к святости и грешить, не зная меры и удержу. Но, по мнению Хейзинги, как правило, существовало шаткое равновесие между тем и другим. И церковь старалась поддерживать его, не допуская крайностей. Церковь стремилась ввести своих прихожан в русло нормированности, ритуализованности. Вместе с этим, религиозная впечатлительность, экзальтированность были велики. И это способствовало складыванию культов. Культов святых, и иных культов, в том числе и светских. Христианство в его развитии стало весьма противоречивым феноменом культуры, и не только культуры. Христианская вера в ее земной реализации могла быть выражением культуры самого высокого уровня и явного бескультурья: невежества, аморальности, лицемерия. Эта двойственность сказывалась в таком явлении как монашество. В светской жизни столь же двойственным было еще одно порождение средневековой цивилизации – рыцарство. КУЛЬТУРНЫЙ СМЫСЛ СРЕДНЕВЕКОВОГО РЫЦАРСТВА В рыцарстве вроде бы проявился прежде всего культ физической силы, героизма, войны. Ж. Ле Гофф недаром цитирует средневекового поэта, рыцаря Бертрана де Борна, который восклицал: Любо мне видеть щиты ярко-алые и лазурные; Флаги и знамена всех цветов. Любо разбивать палатки, ставить шалаши и богатые павильоны, Ломать копья, и протыкать щиты и разрубать вороненые шлемы, Бить и получать удары. И меня охватывает ликование, Когда я вижу в походе в боевом порядке Вооруженных конных рыцарей [3].

Позже, когда минут рыцарские времена, другой поэт, в России напишет: Люблю воинственную живость Потешных марсовых полей, Пехотных ратей и коней, Однообразную красивость А. Пушкин В войне, войне рыцарской была своеобразная эстетика. И драться, и убивать, и умирать рыцарям полагалось красиво. Вообще в рыцарстве выразился не только и не столько культ грубой силы, сколько идеал облагороженной мужественности. Сила конечно была нужна, хотя бы для того, чтобы носить доспехи, весившие 60, а то и 80 кг. Нужна была и своеобразная ловкость, умелость в обращении с оружием и с конем. Но рыцарь (идеальный рыцарь) заботился едва ли не больше, чем об этом и даже о победах, – о славе. Каждый из рыцарей хотел быть первым и известным. Знаменитый круглый стол легендарного короля Артура, за которым собирались самые великие рыцари, был круглым как раз затем, чтобы не было споров о первенстве. Но ни побед, ни славы не могло быть без мужества. Мужество в рыцарские времена ценилось чрезвычайно высоко. Боязнь быть заподозренными в трусости часто вела рыцарей к нарушению элементарной стратегии, и порой к гибели. Мужество, стойкость были ценнее самой победы. Рационализм, прагматичность не были свойственны рыцарям. И не только мужество должно было быть безрассудным, но и щедрость. Для рыцаря лучше было разориться, чем прослыть скупым. Высоко ценились верность слову, клятвам, договорам (в том числе и вассальным), а также великодушие. Один из рыцарей Круглого стола Ланселот Озерный сказал: “Я никогда не убью рыцаря, который упал с коня. Храни меня Бог от такого позора” [4]. Противника всегда надо было довооружить (до равного вооружения) В период расцвета рыцарства стал ценимым благородный аскетизм. Рыцарь виделся как небогатый, благородный борец, защитник обиженных и слабых, свободный, странствующий, ищущий подвигов. Рыцарская идея содержала такие оттенки как требование воздержанности, любезности, учтивости, хороших манер (хотя последнее не сразу). Во многом это была прекрасная фикция, что отмечается многими исследователями. В жизни (а не в литературе) рыцари проявляли и жадность, и грубость, и тупость, и вероломство. Но в качестве идеала рыцарство стало-таки приобретением культуры, европейской и мировой. В идеале рыцарства выразилось стремление к прекрасным формам бытия, облагороженного бытия. Ценности рыцарства выявлялись и на уровне нормы (обязательных форм и содержания поведения), и на уровне высоких духовных идеалов. До сих пор с рыцарем сравнивают благородного мужчину, реализующего в отношении к другому человеку не силу (тем более не грубую силу), а именно благородство. От рыцарства (пусть отчасти выдуманного) в культуре осталось многое из того, что, хотя бы в виде норм внешнего поведения,

выражает самые возвышенные идеалы, в том числе и нравственные. Но судить о средневековой нравственности по рыцарскому идеалу невозможно. МОРАЛЬ И НРАВСТВЕННОСТЬ В СРЕДНИЕ ВЕКА Мораль Средних веков, по мнению большинства исследователей, – традиционна, корпоративна, сакрализована и весьма противоречива. В этот период в Европе впервые утверждается идея духовного равенства всех людей, равенства перед Богом. Бог оказывается высшей ценностью жизни во всех отношениях, и в нравственности тоже. Средневековый человек обретает смысл жизни, который состоит в служении Богу. В христианстве человек рассматривается как творение божие, ему подобное, но земное, телесное, смертное, ибо это существо отклонилось от божьего, отпало от Бога, впало в грех, и потому оно – несовершенно. И суть нравственных усилий верующего должна состоять в преодолении своего несовершенства, возвращении к подлинной божьей сущности, в спасении своей души. А спастись эта душа может тоже, благодаря божественному вмешательству. Приход Христа в мир дал возможность спасения. Христос дал и пример отношения к земной жизни, образец поведения, которому надо следовать. И прежде всего Христос призывал людей возлюбить Господа всем сердцем, всею душою и всем разумением. А также – возлюбить ближнего своего, как самого себя: “на сих заповедях утверждается весь закон и пророки”(Евангелие от Матфея). Причем, обе эти заповеди взаимосвязаны, так как любовь к ближнему и есть важнейшее проявление любви к Богу. Другие заповеди, такие как “ не убий”, “не лги”, “не укради”и т.д., – все укладываются в первые две, как бы конкретизируют их. Таким образом, все поведение человека начинает рассматриваться в отношении к Богу, к божьим установлениям, к Священному Писанию, в котором они даны. В обычной жизни были и есть ложь, обман, воровство, сластолюбие, себялюбие, убийство, – но все это, по христианским меркам, оценивается как действия, ведущие в ад, как грехи, которые отвращают человека от Бога. Всего этого надо избегать, а если что-то из этого произошло-таки, то надо стыдиться, раскаиваться. Хотя убийства совершались и во имя Бога (карающего грозного судии), и воспринимались порой как проявление божьей кары. Все человеческие действия оценивались по-разному, в зависимости от понимания их отношения к Богу. В конце-концов, считали, что только Бог знает, кому быть грешником, а кому праведником. Чрезмерное религиозное рвение осуждалось, как граничащее с гордыней. Более того, говорили: “не согрешишь – не покаешься, не покаешься – спасен не будешь”. Исходное несовершенство человека как бы должно было проявляться. Духовное равенство всех перед Богом не означало одинаковости пути к нему, не отменяло различий между людьми, различий житейских,

социальных, сословных, имущественных. Наоборот, в средневековой морали доминировало поддерживаемое церковью представление о том, что разделение людей по слоям, сословиям, имущественному и социальному положению – установлено Богом, что власть (земная!) проистекает от Бога, богатство дается Богом, который, правда, может его и отнять. Средневековая мораль, несмотря на то, что в основе ее были одни и те же христианские заповеди, нормы, ценности, – явно “слоилась”. Нормы нравственности, нормы поведения устанавливались как корпоративные (сословные, цеховые и т. д.), и уже внутри корпорации выявляли свою традиционность. Мораль крестьянства, духовенства, рыцарства, горожан в Средние века существенно разнилась. Так, например, норма “не убий” для крестьян и для рыцарей имела разный смысл. Но что было общим, так это само стремление иметь и удерживать внутренние для социальной группы нравственные нормы, традиционные нормы поведения. Это стремление видимо выражало тенденцию к устойчивости жизни. Поэтому и крестьяне, и ремесленники, и торговцы, и рыцари, и духовенство – ценили жизнь без особых новшеств. Жить надо было, как Бог учил, как жили отцы и деды. Однако у горожан позднего средневековья и у рыцарства (аристократии) появилось и нечто очевидно новое в нравственности, что тоже, правда, стремились закрепить в кодексах и ритуальных формах поведения. Ярко проявилось это в появлении небывалых до того форм половых отношений, половой любви. РАЗВИТИЕ ФОРМ ОТНОШЕНИЙ МЕЖДУ ПОЛАМИ Отношения между полами в Средние века достаточно сложны. Очевидно в общем подчиненное положение женщины в мужском военном обществе. Христианство вполне официально освящало такое положение, ибо “Муж есть глава жены” (Ап. Павел). На женщину возлагалась основная вина за первородный грех. Из всех видов дьявольских искушений наихудшими считались именно те, что были связаны с женщиной. Но в крестьянской работе женщина была почти равной мужчине. Уважение к матери семейства обычно поддерживалось и у крестьян и у горожан. В высших слоях общества женщина проявляла себя в качестве хозяйки дома, где, в условиях натурального хозяйства, изготавливались предметы потребностей и роскоши (дорогие ткани, вышивки и т. д.). В северных эпических поэмах упоминались имена высокоуважаемых и героических женщин (Эмер, Брунгильда). Женщины ценились и в том плане, что они рожали детей, новых работников (у крестьянства и ремесленников), обеспечивали продолжение жизни знатных родов. Это было тем более ценно в условиях высочайшей детской смертности. Хотя, вот кроме этого утилитарного, никакого особого интереса дети в средневековье не вызывали. Специальное внимание к воспитанию стало проявляться кое-где уже в позднем средневековье. А для всей эпохи характерна масса внебрачных и брошенных

детей. Детства, как золотой поры незрелости, почти не было. При малой продолжительности жизни и высокой смертности, ребенок или рано умирал, или быстро взрослел, и был занят в изнурительном крестьянском и ремесленном труде, или в ратном деле. Так что отношение и к ребенку и к женщине в средневековье отличалось утилитарностью. Но это отношение постепенно менялось. Некоторое повышение статуса женщины проявилось в культе Девы Марии (в XII–XIII вв.). Стали говорить об искуплении греха женщин Марией (новой Евой). В XII в. появился и культ святой Магдалины. И наконец, в рыцарском обществе, наряду с подвигами во имя любви к Богу и ради рыцарской чести (или вместо таковых), стали цениться подвиги во имя Прекрасной Дамы, дамы сердца. И сама любовь к даме сердца, служение ей стали выглядеть как самое важное и прекрасное, что отличает рыцаря от других людей. Вырабатывается новый идеал рыцаря. Вместо грубого, мощного вояки – рыцарь бедный, худой и бледный, посвятивший жизнь Мадонне и даме сердца. Черты аскетичности, мужественного благородного самопожертвования оказались связанными с эротической стороной жизни. Эта сторона жизни, начавшая проявляться в определенных этизированных и эстетизированных формах, была как бы заново и по-новому создана (после своеобразной античной эротики и наряду с развитием ее на Востоке). Сексуальность, любовное желание обрело формы культуры. Поначалу это видимо произошло в литературе, которой стала подражать жизнь. Рыцарский аспект любви не был наверное выдуман поэтами, а был, рожденный в жизни, подхвачен ими и расцвечен. Первичным романтическим мотивом стали отношения рыцаря и дамы его сердца, проявления героизма ради любви. Обозначился, как отмечает Й. Хейзинга, самый непосредственный переход чувственного влечения в нравственную самоотдачу, самоотверженность, при необходимости перед лицом дамы выказывать мужество, красиво демонстрировать силу, подвергаться опасностям, терпеть страдания, истекать кровью и даже умирать, проявляя благородство. Росла и распространялась томительная (по выражению того же Хейзинги) мечта о подвиге во имя любви, мечта, переполнявшая сердца, опьянявшая. В качестве литературной темы все это подверглось тщательной разработке, и значит, – была потребность в таковой. Сама любовная страсть, разрастаясь, вносила все новые краски в грезы с любовными терзаниями. Рыцарь должен был выступать защитником дамы, спасать ее от грозящих ей опасностей, верно служить ей. Образ защитника, при этом, был соединен с образом вздыхателя и страдальца. Восторги любовной романтики проявлялись на рыцарских турнирах, когда дамы следили за поединками и поощряли своих избранников. Быть влюбленным стало обязательным для рыцаря. При этом влюблялись часто в хозяйку дома, в замужнюю даму. Шла ли речь о любви платонической, или нет, – вопрос спорный до сих пор. С одной стороны, влюбленные (в литературных разработках) иногда умирали, видя друг друга только на расстоянии. Но, с другой стороны, речь нередко шла о любви к чужой жене. И некоторые знатоки средневековья считают

куртуазность узаконенной неверностью и проявлением бигамии. Кроме того, отношение к знатным дамам и простолюдинкам было разным. Заботливость и обожание относились только к дамам своего, высшего сословия. Для бедного рыцаря жена богатого была недосягаемой, хотя обожание издалека – возможным. Знатная дама часто была окружена вздыхателями, которые на деле, используя это, искали утилитарных выгод, связанных с положением ее мужа. Что касается верности, то и с этим в Средние века тоже далеко не все однозначно. Прелюбодеяние официально осуждалось. Супружеская неверность (женщины) наказывалась сожжением на костре. В рыцарской литературе очень большое место занимала тема верности в любви. Но в то же время, о святости семьи твердило только духовенство. Любовь между супругами вовсе не исключала любви вне брака и внебрачных связей для мужчин. Более того, в одном из литературных сюжетов, средневековый аристократ убеждал обыкновенную дворянку в том, что между супругами любви вообще быть не может. Ибо любовь требует тайны и поцелуев украдкой, ревности, тревог. Официальное осуждение прелюбодеяния сочеталось с тем, что симпатии окружения чаще всего были на стороне любовников, а не обманутых супругов. В литературе того времени даже Бог позволял себя обмануть на ордалиях (божьем суде), когда героине надо было скрыть факт измены. Идеал рыцарства и рыцарской любви был далек от реальности. Критики рыцарей (крестьяне, духовенство, горожане) обвиняли их в разбое, ограблении церквей, нарушении клятв, разврате, битье жен, невежестве и т.д. Рыцари, в массе своей, действительно не были интеллектуалами и вряд ли обладали внутренней культурой высокого уровня. Но их эмоциональная жизнь была довольно яркой и богатой. Этикетные формы отношений выявили хотя бы внешнюю их облагороженность. И хотя идеалы воплощались в реальность минимально, важным стало то, что эти идеалы сыграли значительную роль в европейской культуре. Их воздействие продолжается и сейчас. Были созданы культурные формы для проявления отношений между полами. Созданы и разработаны. Отсюда пошли: любовная переписка, ухаживания, разнообразные оттенки галантности, выражения нежных чувств и высокой страсти, подарки возлюбленным, амурные игры, любовная музыка и поэзия. Любовь, как идеал (не обязательно реализуемый), возвысилась до божественного чувства, до возможности реализации нравственных и эстетических ценностей. Конечно, формы, о которых шла речь выше, зачастую были (как и сейчас) внешними, риуально-церемониальными, что сразу же породило возможность формализации живых отношений. Этикет, в том числе и в любовных отношениях, и в придворных, и в других, – это только одна из возможностей реализации культуры, воплощения духовного содержания, когда таковое есть. Выхолощенные этикетные формы могут быть, и бывают, лицемерным прикрытием внутреннего бескультурья. И тем не менее, само по себе создание форм культурного (галантного) поведения, т. е. возможностей обнаружения культуры отношений, –

было очень важным. Тем более, что этикет недаром иногда называют “эстетикетом”. Ибо формы культуры, ее видимость (вовсе не только внешняя) связаны с развитием эстетического чувства, эстетического и художественного вкуса, вообще сферы эстетических явлений и, в том числе, искусства. ЭСТЕТИЧЕСКАЯ И ХУДОЖЕСТВЕННАЯ КУЛЬТУРА СРЕДНЕВЕКОВЬЯ Специфика средневековых эстетических ценностей Что касается эстетических и художественных ценностей, их создания, функционирования, то, при всем региональном своеобразии, для средневековой культуры в целом характерно и нечто общее. Или новое, то, чего не было в древних цивилизациях, или какие-то изменения, в том, что было. Способность осознавать собственную ценность эстетического наслаждения и умение выразить это словесно дается Средним векам не сразу. Ученые утверждают, что даже в XV веке само понятие о художественно-прекрасном еще отсутствовало. Не потому, что совсем не было эстетических чувств, художественного мастерства и восприятия его результатов. А потому, что, скажем красота искусства и природы, казалось чудесной, волшебной, повергала в трепет. Ощущение красоты непосредственно выявилось как чувство божественной наполненности или радости жизни. И, оно же смущало и пугало средневекового человека, очень не просто совмещаясь с христианскими ценностями. Отношение к Красоте было явно двойственным. Святой Августин, например, считал, что земная жизнь имеет свою прелесть, “благодаря некоей своей красе и согласию со всеми земными предметами”. Но именно поэтому, с его точки зрения, может легко проникать в душу грех. Соблазнительная чувственная красота способна приводить к забвению Господа. Музыка, которая могла цениться, если побуждала к набожности, оказывалась предосудительной, поскольку направлена к услаждению слуха, увеселению. Зрелища, в том числе и театральные – отдавали чем-то бесовским. Как и во всем остальном, поскольку главная ценность этой эпохи – Бог, красота оценивалась, исходя из этого, в сопоставлении и связи с божественным, с путем к Богу или отклонением от него. Когда красота все же начинает осмысляться, она сводится средневековыми мыслителями к понятиям “совершенства”, “соразмерности”, блеска и сияния (ясности). Подлинная красота для средневекового ума открывается в гармонии божьего мира. Все иное оценивается как низкосортное, подозрительное, обольстительно-дьявольское. Эстетическое и художественное чувство (и сознание) Средневековья колеблется между этими двумя ипостасями красоты. Эстетический и художественный вкус того времени в чем-то груб, в чем-то тонок. Обыденные “критерии” красоты наивно-зрелищны: блеск, яркий цвет, сочный звук (особенно колокольный звон). В высших слоях общества большое

внимание уделялось блеску одежд и оружия, аксессуарам, головным уборам, украшениям с драгоценностями, дорогим тканям, мехам. Красота телесная, при этом, скорее скрывалось. Именно средние века породили так называемый “каркасный” тип одежды, которая не подчеркивала формы тела, не открывала его и не освобождала для движений, а создавала искусственные формы. Художественно-ремесленное мастерство, особенно позднего Средневековья, было чрезвычайно тонким и разнообразным. Это касается изготовления предметов быта, оружия, шитья. Искусство Средневековья почти во всем было ремесленно-прикладным, тесно связанным с жизнью. Его задачей стало наполнять красотой формы, в которых протекала жизнь, а также – содействовать укреплению христианской веры. Как искусство, в нашем его понимании, оно еще не было осознано и оценено. Первые ростки любви собственно к искусству появились в то время у знати, в связи с нарастанием художественной продукции, уже “бесполезных”, но ценных предметов, предметов роскоши, и в связи с усложнением форм бытового общения, развлечений знати. У простого народа, впрочем, наблюдалось нечто подобное в русле так называемого “народного творчества”, с песнями, танцами, балаганными представлениями. Из видов искусства в Средние века, помимо чисто прикладных, особенно активно развиваются архитектура, вместе со скульптурой и иконописью, и литература. Изобразительное искусство, средневековая архитектура Архитектура Средневековья начала мощное развитие где-то после 1000 года. Во всяком случае к XI–XII вв. относится расцвет ее “романского” стиля. Сам этот эпитет “романская” появился в XIX веке, когда были обнаружены связи средневековой архитектуры с древнеримской. Архитектура романского стиля развилась тогда, когда Европа вступила в полосу относительно устойчивой жизни, когда уже укрепились феодальные отношения, христианская церковь, и наступило некоторое экономическое оживление. Влияние церкви в этот период было огромным. У нее скопились большие материальные средства. Она и выступила основным заказчиком архитектурных сооружений. Главной задачей строителей-архитекторов при этом было создание каменных, по большей части монастырских, храмов, отвечавших требованиям церковной службы. Храм оказывался выражением могущества церкви и развивающихся городских коммун, морских республик. Храм становился и центром города. Романские храмовые постройки отличали толстые стены, выложенные из камня или кирпича, усиленные снаружи специальными устройствами (контрфорсами). Форма храма была простой, прямоугольных очертаний, крыша –

двускатной. В мощных стенах делались узкие проемы окон. Храм был массивен, слабо освещен извне, со скромным интерьером. Все создавало впечатление величавости, строгости, зачастую до суровости. Светская архитектура этого периода была еще скромнее. Замки и городские здания переняли кое-что от церковных строений. На стенах романских храмов, при обилии свободных плоскостей, развились монументальная фресковая живопись и скульптура в виде рельефов. Сюжеты изображений были религиозно-поучительными, в назидание входящим в храм. Художники не стремились создавать иллюзию реального мира, не искали правдоподобия в изображении фигур, помещали разновременные события бок о бок, очень слабо использовали объемность. Но попадались верно схваченные, художественно-выразительные детали. Хотя в целом изображения отличались наивной непосредственностью. Кардинальное изменение стиля, не только архитектуры, произошло в XIII – XIV веках, когда расцвела “готика”. Термин, опять-таки, условный, возникший тогда, когда это искусство казалось варварским (искусство готов). Но к реальному племени готов этот, северный по происхождению, стиль не имел никакого отношения. Также как и вообще к варварству. Главными отличительными чертами готики в архитектуре стало наличие в здании стрельчатых арок и неудержимая устремленность ввысь всех форм и структурных элементов. Готическая архитектура (и не только она, но и мода в одежде периода) выражала чувство религиозного порыва эпохи, которая пережили массовый фанатизм крестовых походов за овладение священной землей. В XIII– XIV вв. шел быстрый рост процветания средневековых городов. Творческая деятельность в них стала определяться не только и не столько церковью, сколько обогатившимся третьим сословием. Соборы становились гордостью именно городов, как необычные строительные сооружения с пышно расцвеченными декоративными формами. Громадные окна этих соборов заполнялись легким каменным переплетом, в интервалы которого вставлялись цветные стекла. Образовалось как бы каменное кружево. Внутрь здания через витражи лились потоки разноокрашенного света. Фрески и рельефы, для которых не оказалось места на стенах, заместились скульптурой, украшавшей и внутренность храма и его фасады. В каждом из храмов было огромное количество скульптур; в некоторых – более 2-х тысяч. Тематика скульптурных изображений осталась религиозной с элементами мистики и фантастики. Но повышалась и роль светских сюжетов, усилилось правдоподобие деталей, активно использовалась объемность скульптуры. И все скульптурные изображения в каждом храме подчинялись общему замыслу в связности символики. Каждый храм по-своему отражал в этом плане как бы общую структуру христианского мира, замысел его творца. Замковая архитектура стала перенимать многое от готической соборной с ее основным мотивом – устремленности в Богу, к небу, ввысь. Вертикальность

средневековой культуры нашла, наконец-то, адекватное архитектурное, и вообще стилевое, воплощение. Средневековый эпос и поэзия Не менее, если не более, чем в архитектуре, своеобразие культуры Средневековья выразилось в литературе этого периода: в ее разнообразных формах, в оформлении текстов и книг, в так называемой книжной миниатюре. Причем, если брать раннее Средневековье, то литература, как и у всех “варваров” была слабо выделена из полусинкретичности народного искусства, в котором выделяют трудовые, обрядовые и календарные песни. Песни с элементами танца и театрализованного действа, когда в основе – ритм и напев, а в содержании сочетаются лирика, эпос, драма и языческая мифология. В литературе среднего Средневековья важнейшее место начал занимать эпос. Складываются эпические сказания, содержание которых историко-героикомифическое, отражающее события жизни более ранних этапов. Таковы Кельтский эпос (ирландцев, шотландцев, уэльсцев), исландский эпос. По-видимому, исполнители (и соавторы) эпических произведений, которые называются сагами (прозаические рассказы с поэтическими вставками), пользовались огромной популярностью на севере Европы. В зимнее, непроизводственное и невоенное, время их рассказы и песни были едва ли не единственным развлечением. Саги не сразу после их создания, но были записаны христианскими монахами. И уже представляли собой целые циклы сказаний о героях и сказочных происшествиях. Они содержали в себе зерна народной мудрости. В них действовали Боги и герои, среди которых особенно популярным был Сигурд. Зигфрид у германцев в их знаменитой Песне о Нибелунгах явно родствен этому герою. На юге Европы несколько позже, но тоже сложились эпические поэмы, такие как “Песнь о Роланде” (у франков), “Песнь о моем Сиде” (у испанцев). В центре повествования были герои, боровшиеся с маврами за христианскую веру. Прославлялись их битвы и победы. В этих поэмах явствен и чисто средневековый мотив служения государю, беззаветной преданности, вассальной верности. В них перемешаны мифическое, сказочное и историческое; есть мотивы “драконоборчества”, что-то от сюжета “спящей красавицы”. В них изображаются сильные страсти, коварство, жестокость. Всем им свойственна идеализация героев и романтизация чувств. В связи с развитием городской жизни, появилась и литература горожан (будущих буржуа), которые в своих прозаических рассказах (фаблио, шванки и др.) посмеивались над крестьянами, духовенством и феодалами-рыцарями. В слое феодалов, с его окружением, создавалась совершенно другая литература. В этой среде не только воевали, но и развлекались: и на турнирах, и на пирах, где зачастую слушали стихи поэтов, танцевали. Постепенно такое общение

в присутствии дам становилось все более изысканным. Поэты и исполнители стали изощряться в тонкостях словесного и музыкально-словесного искусства. Настоящий расцвет рыцарская поэзия пережила в Провансе (на юге Франции). Известны тысячи имен провансальских поэтов, которые творили на протяжении каких-то 50 лет. Их называли трубадурами (видимо, от слова “трабор” – творить). Трубадур обязательно обладал рыцарским званием. Он непременно был влюблен и в стихах о любви прославлял даму своего сердца (впрочем, дама могла быть и выдумана). И поскольку тема была примерно одна и та же, то трубадуры изощрялись в ее разработках. Они создали рифму, создавали музыку к стихам, разрабатывали изысканные формы и жанры в поэзии. Ими были созданы жанры “альбы” (утренней песни влюбленных при расставании); серенады (вечерней песни под окном дамы); пасторали (песни пастуха и пастушки); канцоны (любовной песни); баллады (вначале плясовой песни); романса (выражавшего грусть об ушедшей возлюбленной), и т. д. Прованс был мал, но очень богат и имел влиятельнейших врагов. В результате противостояния Прованса и его окружения, Папа Римский нашел в нем еретиков и объявил крестовый поход на Прованс. Через 20 лет войн – поэзии трубадуров не стало. Но след в культуре Европы она оставила весьма заметный. Впрочем, не только поэзия трубадуров, но и так называемые “труверы”, авторы рыцарских романов, таких как “Окассен и Николетт”, “Тристан и Изольда”, и даже целых циклов романов, например, о короле Артуре и его рыцарях. В этих, очень поэтичных произведениях, развивались темы подвигов во имя возлюбленной, страстной, нежной и верной любви. В литературе аристократов-рыцарей и горожан, особенно в позднем Средневековье, начало отражаться некоторое ослабление Веры, ее расшатывание и обмирщение. Святость, патетика стали соседствовать с буффонадой. Религиозные предметы и сюжеты – становились основой для юмора и сатиры. Особенно характерной в этом плане была поэзия так называемых “вагантов” (бродяг). В эпоху Средневековья каждый человек должен был быть при своем месте. Но по дорогам Европы бродило множество людей, выпавших из социальной колеи: бродяг, паломников и др. Вагант – это название, применявшееся к монахам, покинувшим монастыри, священникам без приходов, а, в позднем Средневековье, и к студентам, переходившим с места на место. Вагант были именно человеком без определенного места. Дисциплина и нравственность этих людей оставляли желать много лучшего. Их недаром осуждали церковные соборы. Но если ваганство среднего Средневековья было просто сбродом людей полуграмотных из низов духовного сословия, то в позднем Средневековье этот слой существенно изменился. К этому времени начало цениться знание. Рыцарство и бюргерство стали активно использовать образованных людей для ведения своих дел. В ответ на потребность в образовании развились соборные школы, а в XII-XIII веках – первые университеты Европы. Но уже в XI веке любознательные ученики

переходили из школы в школу, собирали знания, искали лучших учителей, следовали за ними. Целью обучения было занять в обществе приличное место. Появилось довольно много энергичных, деятельных школяров, из которых, однако, далеко не все хорошо устраивались. Часть из них скиталась в поисках мест. Причем это были часто неплохо образованные молодые люди, знавшие латынь, имевшие духовное звание, и, значит, – неподсудные светским судам. Ваганты, по-видимому, частенько буйствовали в городах, на церковных и иных праздниках, в трактирах, изощряясь в самых разных вольностях. Они были кабацкими завсегдатаями, но умевшими сочинять песни и стихи на латыни. Стихи вагантов отличались вольным языком, разнообразием размеров, свободой выражения мыслей и чувств. Они распевали свои издевательские кабацкие, попрошайные, любовные песни, многие из которых до сих пор поражают читателей поэтическим совершенством. Позднее Средневековье породило в литературе вершины, которые или не вполне или совсем уже не укладываются в рамки средневековой культуры. Ярким выражением этого является поэзия Франсуа Вийона, лиценциата и магистра искусств (окончившего Сорбонну), связавшегося с преступниками, скитавшегося по тюрьмам и дорогам Франции. Поэзия Вийона – земная, “телесная”, со смешением патетики и буффонады, трагизма и юмора, – удивительна. Она свидетельствует о том, что средневековая культура вышла на высокий уровень саморефлексии: Я знаю, как на мед садятся мухи. Я знаю смерть, что рыщет все губя. Я знаю книги, истины и слухи. Я знаю все, но только не себя. Ф. Вийон В целом эпоху Средневековья можно рассматривать как подготовительный этап развития европейской буржуазной цивилизации и культуры, непосредственно возникающих в позднем Средневековье с его “пламенеющей готикой” и в эпоху Возрождения. ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА СВОЕОБРАЗИЯ СРЕДНЕВЕКОВОЙ КУЛЬТУРЫ И КУЛЬТУРНОСТИ Итак, средневековая культура проявилась в обработке, оформлении, облагораживании и природы (окружающей человека среды) и самого человека. Что касается природы, то она оформлялась и в крестьянском труде (природопользовании) и в труде ремесленном, создававшем своеобразную эстетику быта, в строительстве храмов, замков (и иных сооружений), насыщении их произведениями искусства.

Обработка человека касалась и его внешности, и поведения, и духовного мира. Разнообразие одеяний, причесок, украшений, развитие к концу Средневековья личной гигиены, – все это и многое другое, было моментами и цивилизующими и окультуривающими жизнь. И, тем не менее, не это дает представление о своеобразии именно культуры. Для собственно культуры (высшего уровня) характерным стало то, что высшей ценностью жизни стал христианский Бог (вера в него), и, в то же время высокой ценностью мог оказываться сам верующий человек. Действительно культурный человек эпохи средневековья должен был быть, во-первых, христианином, и быть неформально. То есть, он должен был похристиански относиться к окружающему божьему миру и, особенно, к людям (даже если они не были христианами), и жить по-христиански добродетельно. Во-вторых, независимо от того, к какому социальному слою он принадлежал, ему должно было быть свойственно рыцарское отношение к миру (реализующее рыцарский идеал), отношение Христова воина, мужественного защитника сирых и слабых, галантного кавалера, умеющего проявить чувства любви и сострадания. При этом речь не идет о святости, об аскезе (хотя и это могло быть), как о скучной добродетели или о рациональной мужественности. Напротив, проявления и страстного аскетизма и буйства чувств могли быть яркими, переходящими грань допустимого, грань разумного (это не “мера” древних греков). Но нарушения христианских заповедей, рыцарских норм отношений вызывали столь же яркое искреннее раскаяние, сильные мучения совести. В-третьих, в культурном средневековом человеке должен был жить и художник, поэт; пусть только в восприятии эстетических и художественных явлений. Ему должно было быть свойственно умение оценить красоту природы, поступка человека, художественную привлекательность ремесленных творений, архитектурное изящество, поэтичность литературных произведений. А чтобы, последнее стало возможным, он должен был знать языки. И не только латынь (что для культурного человека Средних веков стало, в конце концов, обязательным), но и языки искусств. Разумеется, такой идеал не мог воплощаться в конкретных людях целиком и полностью. Как и обычно, культура в Средние века в большей мере могла реализоваться на ее специализированном уровне – в самопроявлении человека, реализации его способностей в “ролях” рыцаря, священника, монаха, ремесленника и т. д. Подавляющее же большинство населения средневековой Европы достигало лишь низшего уровня культуры в стремлении выжить, обрести устойчивость, относительный покой в жизни, гарантию хотя бы минимального вещного и душевного благополучия. Для массы средневековых людей было характерным то, что житейские чувственные радости были чрезвычайно остры и ярки на фоне общего безрадостного существования. Поэтому особенно ценились и разные

околокультурные развлекательные формы бытия: празднества, пиры, процессии, зрелища, иногда весьма сомнительные в нравственном отношении развлечения. В сравнении с более ранними историческими этапами, Средневековье создало и новые ценности культуры и возможности для дальнейшего роста духовного богатства. Хотя в эту же эпоху уничтожались ценности античной культуры и были порождены чудовищные антикультурные явления, подготовлено многое из того, что позже стало “работать” против культуры в Европе и за ее пределами. Эпоха Возрождения, продолжила и то и другое, став воистину переходной. 1. Ле-Гофф Ж. Цивилизация средневекового запада. М.: Прогресс, 1992. 2. Марков Б. В. Философская антропология. СПб., 1997. С.254. 3. Цит. по: Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. М.: Прогресс, 1992. С.316. 4. Цит. по: Оссовская М. Рыцарь и буржуа. Исследования по истории морали. М.: Прогресс, 1987. С.88.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ Конечно, говорить об особенностях культуры в ее развитии можно поразному. Можно (что порой делается) сделать акцент на том, что в истории человечества существовали разные культуры, каждая со своими особенностями. И это будет верным. Но, в то же время, в развитии человеческих культур было нечто, что позволяет-таки объединять разные культуры по принципу их однотипности (на различных основаниях). И более того, можно усмотреть и то, что К. Ясперс в ХХ веке назвал “осью”, некоторую единую направленность, если не всех культур, то многих. Согласно Ясперсу, при этом был и доосевой период существования культур. Но нам кажется, что ось, проявившаяся ярко в эпоху древних цивилизаций, проявилась не случайно, т. е. не случайно – именно эта ось. Да и в первобытности, в первых цивилизационно-культурных моментах жизни становящихся людей, содержалось нечто, в известной мере определявшее особенности того, что мы сейчас называем культурой и культурностью. При всей противоречивости дальнейшего развития, многозначности и многовариантности культуры, – постепенно все яснее обозначался ее ценностный смысл, не вполне осознаваемый даже в начале нововременной эпохи, не говоря уж о Средневековье. И “гнусный” по выражению Н. Данилевского, европоцентризм (в исследовательских подходах к культуре) – не случаен, ибо именно в европейской цивилизации, в Новое (в широком смысле) время, становится наиболее очевидным этот ценностный смысл, в связи с более чем где-либо реальными, обоснованными опасениями его утраты. Такие ценности культуры, как Истина, Добро, Вера, Красота, Любовь, Свобода, трудно рождавшиеся в качестве ценностей, развивавшиеся в самой разнообразной содержательности форм в культурах Древних цивилизаций, в Античности, Средневековье, – все эти ценности, в которых воплощалось становление человеческого в человеке, были в Новое время высвечены, рационализованно осмыслены, чувственно обогащены, и, в конце концов, вошли в противоречие с феноменами и характером цивилизационных сдвигов, противоречие все более острое, чем ближе к нынешним дням. Это противоречие оказалось обостренным, ибо, во-первых, культура и цивилизация не исходные антагонисты, они во многом взаимопересекаются, взаимодополняются, в чем-то и совпадают в плане реализации цивилизованности и культурности. А во-вторых, потому что культура и внутренне противоречива, и чем дальше, тем больше. Поэтому из дней нынешних мы пытаемся вглядываться в прошлое культуры, которое ведь не прошло, или не вполне прошло. Вглядеться, в частности, в особенности культуры, развивавшейся до эпохи Возрождения, чтобы лучше понимать, что происходит с культурой, начиная с этой эпохи и кончая сегодняшним состоянием и перспективами хотя бы ближайшего будущего человеческой культуры и ее ценностей.

ЛИТЕРАТУРА ИСПОЛЬЗОВАННАЯ И РЕКОМЕНДУЕМАЯ К первой главе Алексеев В. П. Становление человека. М., 1994. Бакли У. Автралийский Робинзон. М., 1966. Борисковский П. И. Древнейшее прошлое человечества. М., 1990. Бородай Ю. М. От фантазии к реальности. М., 1985. Бородай Ю. М. Эротика – смерть – табу. М., 1996. Васильев М. И. Основные черты и особенности культуры первобытного общества. Новгород, 1997. Вильчек Вс. Алгоритм истории // Нева. 1991. № 7. История искусства зарубежных стран. Первобытное общество. Древний Восток. Античность. М., 1981. История первобытного общества. М., 1986. Кликс Ф. Пробуждающееся мышление. У истоков человеческого интеллекта. М., 1983. Леви-Брюль А. Сверхестественное в первобытном мышлении. М., 1994. Леви-Строс К. Первобытное мышление. М., 1995. Лосев А. Ф. Миф – Число – Сущность. М., 1994. Лосева И. Н. Миф и религия в отношении к рациональному познанию // Вопросы философии. 1992. № 7. Магический кристалл. М., 1994 (Малиновский Б. Магия, наука и религия; Элкин А. П. Австралийские аборигены; Эванс-Причард Э. Э. Колдовство, оракулы и магия). Мамардашвили М. К. Необходимость себя. М., 1996. Риттер Э. А. Зулус Чака. М., 1983. Роуз Ф. Аборигены Австралии. М., 1989. Столяр А. Д. Происхождение изобразительного искусства. М., 1985. Тайлор Э. Б. Первобытная культура. М., 1989. Токарев С. А. Ранние формы религии. М., 1990. Фрезер Дж. Золотая ветвь. М., 1998. Фрейденберг О. М. Поэтика сюжета и жанра. М., 1997. Элиаде М. Священное и мирское. М., 1994. Ко второй главе Артамонов С. Д. Сорок веков мировой литературы. Кн.1. Литератруа Древнего мира. М., 1997.

Ашвагоша. Жизнь Будды. М., 1990. Библия. Ветхий и Новый Завет (любое издание). Бонгард-Левин Г. М. Древнеиндийская цивилизация: философия, наука, религия. М., 1980. Васильев Л. С. История религий Востока. М., 1988. Вейнберг И. П. Человек в культуре древнего Ближнего Востока. М., 1986. Гачев Г. Д. Образы Индии. М., 1993. Гусева Н. Р. Индия: общество и традиции. М., 1990. Ерасов Б. С. Культура, религия и цивилизация на Востоке. М., 1990. История искусства зарубежных стран. Первобытное общество. Древний Восток. Античность. М., 1981. Керам К. Боги, гробницы, ученые. М., 1986. Клочков И. С. Духовная культура Вавилонии: человек, судьба, время. М., 1983. Кравцова М. Е. История культуры Китая. СПб., 1999. Крамер С. Н. История начинается в Шумере. М., 1991. Массон В. М. Первые цивилизации. Л., 1989. Матье М. Э. Избранные труды по мифологии и идеологии Древнего Египта. М., 1996. Махабхарата. Рамаяна (любое издание). Мелларт Д. Древнейшие цивилизации Ближнего Востока. М., 1982. Монте П. Египет Рамсесов. М., 1989. Неру Дж. Открытие Индии. Кн.1. М, 1989. Оппенхейм А. Л. Древняя Месопотамия. Портрет погибшей цивилизации. М., 1980. Померанцева Н. А. Эстетические основы искусства Древнего Египта. М,. 1985. Рак И. В. Мифы Древнего Египта. СПб., 1993. Редер Д. Г. Мифы и легенды Древнего Двуречья. М., 1965. Сидихменов В. Я. Китай: страницы прошлого. М.: Наука, 1978. Фрезер Дж. Фольклор в Ветхом завете. М., 1987. Фрейденберг О. М. Миф и литература древности. М., 1978. Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра. М., 1997. К третьей главе Арсеньев Н. Пессимизм и мистика в Древней Греции. Путь. Кн.1. М., 1992. Артамонов С. Д. Сорок веков мировой литературы. Кн.1. Литератруа Древнего мира. М., 1997. Боннар А. Греческая цивилизация. От Илиады до Парфенона. М., 1992. Виппер Р. Ю. История древнего мира. М., 1993. История искусства зарубежных стран. Первобытное общество. Древний Восток. Античность. М., 1981.

Круглов В. Л. Эстетическое сознание Древней Греции. Учебно-метод. пособие. Красноярск, 1998. Культура Древнего Рима. В 2-х тт. М., 1985. Куманецкий К. История культуры Древней Греции и Рима. М., 1990. Легенды и сказания Древней Греции и Древнего Рима. М., 1990. Лурье С. Я. История Греции. СПб., 1993. Мертлик Р. Античные легенды и сказания. М., 1992. Моммзен Т. История Рима. СПб.: Лениздат, 1993. Петров В. К. Античная культура. М., 1997. Петров М. К. Искусство и наука. Пираты Эгейского моря и личность. М., 1995. Татаркевич В. Античная эстетика. М., 1977. Тронский И. М. История античной литературы. М., 1988. Федорова Е. В. Люди императорского Рима. М., 1990. К четвертой главе Артамонов С. Д. Литература Средневековья. М., 1993. Библия. Ветхий и Новый Завет. Любое издание. Бицилли П М. Элементы средневековой культуры. СПб., 1995. Грановский Г. Н. Лекции по истории Средневековья. М., 1987. Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. М., 1984. Гуревич А. Я. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства. М., 1990. Донини А. У истоков христианства. М., 1983. Дюби Ж. Европа в Средние века. Смоленск, 1994. История искусства зарубежных стран. Средние века. Возрождение. М., 1982. Кардини Ф. Истоки средневекового рыцарства. М., 1987. Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. М., 1992. Марков Б. В. Философия антропология. СПб., 1997. Оссовская М. Рыцарь и буржуа. Исследования по истории морали. М., 1987. Свенцицская И. С. Раннее христианство: страницы истории. М., 1987. Хейзинга Й. Осень средневековья. М., 1988. Ястребицкая К. Л. Западная Европа XI–XIII вв. Культура. Быт. Костюм. М., 1986.