ЭМПИРИЗМ В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ

П. ОТМАХОВ, кандидат экономических наук, доцент экономического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова

ЭМПИРИЗМ В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКЕ: ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА Среди современных экономистов достаточно широко распространено убеждение в том, что из всех гуманитарных и социальных наук наиболее высокого уровня развития достигла именно их дисциплина. Если физику часто называют “королевой” естественных наук, то экономика считается “королевой” наук об обществе и человеке. Эта точка зрения не лишена оснований. Вряд ли кто-нибудь решится отрицать очевидный факт, что сегодня экономическая теория значительно опережает всех своих “научных соседей” в плане разработанности аналитического аппарата и возможностей эмпирической проверки. Последнее является предметом особой гордости экономистов, ибо только опора на конкретные факты придает теоретическим рассуждениям объективный, общеобязательный характер. Скажем, трудно представить себе, чтобы искусствоведы вдруг взялись вести полемику на основе эмпирических данных по поводу того, кто гениальнее: Рубенс или Дали (и во сколько раз). Сама постановка такого вопроса просто абсурдна. Иначе выглядит ситуация в экономической науке. Вспомним, сколь остры были противоречия между кейнсианством и монетаризмом в 50– 60-е годы. Их антагонизм был настолько непримиримым, что никакое сближение казалось невозможным. Однако в ходе интенсивных эмпирических исследований оба направления уточнили свои позиции и признали, что в них гораздо больше сходства, чем различий. В начале 70-х годов М. Фридмен использовал для изложения своей концепции равновесную модель Хикса-Хансена (схему IS-LM) и заявил, что его теоретический спор с кейнсианством в основном закончен, остались лишь разногласия, касающиеся скорости приспособления экономики к несовпадению спроса и предложения денег, но они носят эмпирический характер и вполне разрешимы1. Соответственно и кейнсианцы стали терпимее относиться к доктрине Фридмена. Так, П. Самуэльсон, который долгое время был одним из главных оппонентов монетаризма, в десятом (1976 г.) издании своего учебника пишет: “Схема Хикса-Хансена может не только удачно синтезировать фискальную и денежную политику, теорию определения национального дохода и теорию денег, ...она помогает синтезировать монетаристскую и кейнсианскую макроэкономические теории... Монетаристская контрреволюция сводится теперь к спору о наклонах кривых IS и LM” 2.

Такого рода примеры вселяют оптимизм относительно перспектив экономической науки. Появляется надежда на то, что, несмотря 1 Усоскин В. Монетаристская школа в буржуазной политической экономии: истоки, эволюция, перспективы. – Мировая экономика и международные отношения, 1982, № 5, с. 84; Усоскин В. “Денежный мир” Милтона Фридмена. М., 1989, с. 31. 2 Samuelson P. Economics. 10th ed. Tokyo, 1976, p. 353.

58

Эмпиризм в экономической науке: теория и практика

на массу разногласий в научном сообществе, обилие конкурирующих точек зрения на чрезвычайно широкий круг проблем и постоянно вспыхивающие дискуссии по самым разным поводам, объективная истина в экономике все-таки достижима. Рано или поздно она станет “такой же объективной наукой, как физика”. Единственным принципиальным условием достижения цели является совершенствование инструментария и техники эмпирической проверки теории, гарантирующей ее достоверность. Насколько обоснован такой оптимизм и не перерастает ли он порой в высокомерную самоуверенность? Попытка поиска ответа на этот вопрос предпринята в настоящей статье. Сначала мы рассмотрим, как большинство экономистов представляют себе механизм эмпирической проверки: что, собственно, означает для них утверждение “теория выдержала (или не выдержала) испытание фактами”. А затем проанализируем трудности, с которыми сталкивается экономическая наука в процессе проверки на практике, что, как мы надеемся, и позволит ответить на поставленный вопрос. Принцип фальсификации: теория Необходимость эмпирической проверки экономическая наука признала не сразу. Долгое время в ней господствовал априоризм (от лат. a priori – до опыта). В его основе лежит так называемая доктрина Verstehen – доктрина понимания, особенно популярная среди австрийских маржиналистов, но оказавшая серьезное влияние на взгляды экономистов других стран – Н. Сениора, Д. Кернса, Л. Роббинса, Ф. Найта и др. Суть ее сводится к следующему. Всякая наука приходит к своим конечным результатам путем дедуктивного выведения теории из ограниченного набора фундаментальных положений. Однако процессы установления такого рода принципов в естественных и общественных науках очень несхожи. Физик или химик обязан проделать большую работу по созданию инструментов для наблюдения за внешним миром, разработать методику эксперимента, провести множество опытных исследований, индуктивно обобщить их результаты и лишь затем приступить к формулированию базовых положений, из которых в будущем последуют дедуктивные выводы. Экономист же, имея дело с человеком, избавлен от столь громоздкой процедуры; ее с успехом заменяет то, что одни называют “психологическим методом”, другие – интроспекцией, или “внутренним наблюдением”, третьи – просто основанной на здравом смысле очевидностью. Ф. фон Визер пишет: “Мы можем наблюдать естественные явления только извне, а нас самих – изнутри... Такой психологический метод служит наиболее выгодной позицией для наблюдения. Он показывает, что определенные процессы в нашем сознании ощущаются как необходимые. Естествоиспытатель приобрел бы огромное преимущество, если органический и неорганический мир предоставлял ему ясную информацию о своих законах, так почему же мы должны 59

П. Отмахов

отказываться от такой помощи?” 3. Причем, по мнению Ф. фон Хайека, преимущества психологического метода заключаются не только в его меньшей трудоемкости, но и в большей познавательной силе: он способен “найти закономерности в сложных явлениях, установить которые непосредственное наблюдение не может” 4. Именно с помощью такого метода был, в частности, открыт основополагающий для маржинализма первый закон Госсена (закон убывающей предельной полезности). “Внутри нас с ощущением необходимости происходит процесс, который составляет содержание закона Госсена..., – считает Визер. – Без всякой индукции, из нашего внутреннего опыта мы получили закон, о котором знаем, что должны считать его действующим при любых обстоятельствах” 5. Из доктрины Verstehen непосредственно вытекало, что любой способ эмпирической проверки бессмыслен и опровергнуть или хотя бы модифицировать теорию (если только в ней не найдена логическая ошибка) невозможно. Действительно, как это сделать, если исходные положения – общеизвестные факты, а правильность заключений естественным образом гарантирована логикой дедуктивного выведения из них? Наиболее яркий и последовательный сторонник априоризма Л. фон Мизес утверждает: “Если обнаруживается противоречие между теорией и опытом, мы всегда должны предполагать, что не выполнены условия, принятые теорией, или в наши наблюдения вкралась какая-то ошибка”. Значит, “никакой опыт никогда не может заставить нас опровергать или модифицировать априорные теоремы” 6. Ясно, что такая агрессивно-оборонительная установка – если факты противоречат теории, то тем хуже для фактов – способна уберечь от опровержения любую догму, но при этом начисто лишает экономическую науку ее практической функции. Однако уже в 20–30-е годы появилась настоятельная необходимость в другой методологии: во-первых, логический позитивизм с его непременным требованием эмпирической проверки теории стал явно доминировать в западной философии; во-вторых, развитие советской экономики показало, что планирование всетаки возможно, а, следовательно, большая работа со статистическим материалом необходима экономической науке в целом; в-третьих, триумфальное шествие по США и Европе начало кейнсианство (хотя сам Кейнс предпочитал теоретический подход, его идеи поддавались количественной интерпретации и должны были подвергнуться эмпирической проверке, если кейнсианцы всерьез собирались участвовать в формировании государственной политики); наконец, появилась эконометрика, выработавшая соответствующий инструментарий. Словом, априоризм был совсем не той методологией, в которой нуждалось новое, появившееся после Великой депрессии поколение

3 Цит. по: Hutchison T. The Significance and Basic Postulates of Economic Theory. N.Y., 1960, p. 132. 4 Ibid., p. 155. 5 Ibid., p. 134. 6 Mises L. Epistemological Problems of Economics. N.Y. – L., 1981, p. 30.

60

Эмпиризм в экономической науке: теория и практика

честолюбивых экономистов, страстно желавших “сделать свою науку такой же зрелой, как физика”, проявить себя на общественном поприще и создать бесперебойно действующий механизм государственного регулирования. Неудивительно, что методология априоризма не удовлетворяла их. Выражая мнение большинства, П. Самуэльсон писал: “Т. Джефферсон сказал, что если, глядя на рабство, подумать о существовании на небе Бога, становится страшно за свою страну. Так вот, в связи с неумеренными заявлениями о возможностях дедукции и априорных рассуждений, которые делались классиками экономической науки, К. Менгером, Л. Роббинсом, ... учениками Ф. Найта, Л. фон Мизесом, меня охватывает страх за репутацию моей науки”7. Пожалуй, первым из современных экономистов, кто подверг априоризм систематической критике, был Т. Хатчисон. Суть его претензий к априоризму состоит в том, что эта концепция препятствует превращению экономической теории в полноценную науку, переполняя ее лишенными эмпирического содержания псевдонаучными догмами. Число экономических законов, которые, с точки зрения Хатчисона, действительно способны претендовать на этот статус, можно перечислить по пальцам. Среди них такие эмпирические обобщения, как закон Парето, закон Гришема, закон убывающей доходности и закон убывающей предельной полезности. Хатчисон не верит в возможность построения строгой научной системы на основе базовых постулатов, полученных с помощью интроспекции. В ряде случаев такой метод может помочь, но если ученый стремится получить результаты универсального значения, он не должен опираться только на интроспекцию. Эта процедура по определению носит субъективный характер и “объективизировать” ее каким-либо общепринятым методом почти невозможно. Кроме того, и для отдельного индивидуума она крайне ненадежна. “Врач, даже если он лечит самого себя, не станет предпринимать серьезных шагов просто исходя из собственного ощущения своей температуры, он использует термометр и доверится этому “внешнему” наблюдению за температурой”8. Значит, эмпирическая наука нуждается в иной, нежели априоризм, методологии. В качестве таковой Т. Хатчисон предлагает фальсификационализм К. Поппера. К. Поппер известен прежде всего своим решением проблемы демаркации – отделением научного от ненаучного (метафизического) знания. До него философы-позитивисты, считавшиеся главными хранителями традиции эмпиризма, решали данный вопрос на основе принципа верификации, то есть подтверждаемости. Предполагалось, что если теория подтверждается конкретными данными (либо изначально получена в результате их обобщения), то она принимается и обретает статус научного закона; в противном случае – отвергается. Если же соотнести теорию с фактами не представляется возможным, она считается лишенной научного смысла и относится в область метафизики. Таким Samuelson L. Theory and Realism: A Replay. – American Economic Review, 1964, vol. 54 , № 5, p. 736. 8 Hutchison T. The Significance and Basic Postulates of Economic Theory, p. 64. 7

61

П. Отмахов

образом, верифицируемость служит демаркационной линией между наукой и метафизикой, а процедура верификации позволяет в рамках самой науки отделить научные законы от ошибочных положений. В 1934 г. К. Поппер опубликовал на немецком языке свою работу “Логика научного открытия”, где убедительно показал, что у позитивистов нет адекватных логических средств для реализации принципа эмпиризма в методологии, и верификация не в силах выполнить поставленную перед ней задачу. Изначально логической основой эмпиризма была индукция. Считалось, что только индуктивная логика способна оправдать переход от единичных утверждений к обобщающим положениям – законам науки. Однако еще Д. Юм обратил внимание на то, что у индуктивного способа рассуждения отсутствует рациональное обоснование. Действительно, почему мы должны полагать, что завтра ход событий будет таким же, как сегодня и вчера? Например, если обратно пропорциональная зависимость между уровнем безработицы и темпами инфляции наблюдалась на протяжении ста лет (кривая Филлипса), то отсюда вовсе не следует, что в один прекрасный день данная связь не может быть нарушена. Это и произошло в период стагфляции 70-х годов. Значит, вера в индукцию базируется не более чем на привычке или естественном инстинкте и, по существу, является иррациональной доктриной. Позитивисты не раз пытались защитить эмпиризм от критики Юма. Выдвигалась, в частности, гипотетико-дедуктивная модель научного метода (Р. Карнап, Г. Рейхенбах и др.). В ней теоретические положения рассматривались как гипотезы и вопрос о способах их получения естественным образом снимался, оставалась лишь проблема их обоснования. Эмпирическая обоснованность гипотезы считалась прямо пропорциональной числу вытекающих из нее следствий, которые согласуются с эмпирическими фактами. Однако Поппер хорошо видит, что проблему, поставленную Юмом, невозможно решить в принципе, в том числе и с помощью гипотетико-дедуктивной модели. Способ обоснования гипотез и в ней остается по своей природе индуктивистским. Чтобы увериться в справедливости гипотезы, необходимо бесконечное множество подтверждений ее следствий. Если мы имеем n подтверждений, то вполне возможно, что в n+1 раз она войдет в конфликт с реальностью. Отсюда Поппер делает вывод о неправомерности отождествления научного с доказательным знанием. Наоборот, принципиальная и неизбежная погрешность (фаллибилизм) является специфической чертой научного знания. Тем не менее, по мнению Поппера, хотя наука и не в силах ничего окончательно доказать, она может постоянно опровергать (фальсифицировать) ложные теории. На этом основан попперовский критерий демаркации науки и ненауки, получивший название принципа фальсифицируемости. На первый взгляд он звучит парадоксально – признаком научности знания является его принципиальная опровергаемость – но в действительности содержит простую и здравую идею: если предшествующая методология рассматривала противоречащие теории факты как свидетельство ее ущербности, то для Поппера они 62

Эмпиризм в экономической науке: теория и практика

говорят о единственно возможном способе контактирования с опытом и выступают в качестве необходимого условия прогресса познания, понимаемого как “перманентная революция” – постоянная смена одних фальсифицируемых теорий другими 9. Хатчисон соглашается с доводами Поппера. В отличие от логики и чистой математики экономика, считает он, является такой же фактологической наукой, как и все остальные; а следовательно, должна использовать и соответствующий метод. Значит, пора положить конец господству априоризма и взять за правило скрупулезную проверку каждого пункта теории на основе принципа фальсификации. Иначе экономика никогда не войдет в “семью” развитых эмпирических содержательных наук: “Помимо логиков, математиков и многих экономистов, практически все остальные ученые считают научными законами индуктивные заключения, которые обладают свойством фальсифицируемости, однако не были эмпирически фальсифицированы на практике”10. Методологическую концепцию Хатчисона научное сообщество встретило неоднозначно. С одной стороны, новое послевоенное поколение экономистов отдавало себе отчет в безнадежной устарелости априоризма (особенно в версии Мизеса, который никогда не стеснялся шокировать коллег резкостью формулировок) и саму идею эмпирической проверки восприняло с энтузиазмом. “Только фактические данные, – пишет в частности М. Фридмен, – способны показать, имеют ли категории “аналитической системы упорядочения” значимый эмпирический аналог, то есть полезны ли они при анализе определенного класса конкретных проблем”. В противном случае экономическая теория выродится в простую систему тавтологий и станет замаскированной математикой11. С другой стороны, многие сочли, что в своей борьбе с априоризмом Хатчисон “перегнул палку”. С легкой руки Ф. Махлупа за ним даже закрепился ярлык “ультраэмпириста”, и не без оснований; ведь Хатчисон требует отдельной проверки каждого пункта теории: ее фундаментальных положений, дополнительных условий, промежуточных выводов и конечных заключений. Такая установка, очень напоминающая позицию исторической школы, сводит экономическую науку к пассивному описанию непосредственно наблюдаемых явлений и лишает ее теоретического характера. В связи с этим М. Фридмен отмечает: “Этот широко распространенный взгляд является фундаментальной ошибкой и наносит большой вред. Кроме того, такой подход вовсе не дает более легких способов отсеивания необоснованных гипотез. Он лишь вносит путаницу, способствует непониманию важности эмпирических данных для экономической теории, направляет по ложному следу интеллектуальные усилия исследователей, устрем9 Панин А. Диалектический материализм и постпозитивизм (критический анализ некоторых современных буржуазных концепций науки). М., 1981, с. 22–68; Касавин И. Теория познания в плену анархии: критический анализ новейших тенденций в буржуазной. философии науки. М., 1987, с. 43; Современная западная философия: словарь. М., 1991, с. 236–237. 10 Hutchison T. The Significance and Basic Postulates of Economic Theory, p. 62. 11 Фридмен М. Методология позитивной экономической науки. – THESIS, 1994, т. 2, вып. 4, с. 24, 27.

63

П. Отмахов

ленные на развитие позитивной экономической науки, и препятствует достижению консенсуса относительно используемых в ней гипотез”12. На первый взгляд высказывание звучит странно: если только факты решают судьбу теории, то почему бы не проверить и ее исходные положения? Однако Фридмен убедительно аргументирует свою позицию. Во-первых, непосредственная проверка предпосылок не всегда возможна. Например, в физике принята гипотеза, согласно которой ускорение тела, падающего на Землю в вакууме, есть постоянная величина – g, приблизительно равная 9,8 м/сек 2 . Но идеального вакуума не существует в природе, поэтому установить верность гипотезы с помощью проверки реалистичности ее предпосылок нельзя. “Формула принимается потому, что она “работает”, а не потому, что мы пребываем в состоянии, близком к вакууму, – что бы это ни означало”. Во-вторых, – и это главное – теория тем и отличается от простого описания, что “объясняет многое малым”, то есть извлекает общие и решающие элементы из массы сложных и детализированных обстоятельств, поэтому реалистичными исходные предпосылки вообще не бывают и, сверх того, “чем более важной является теория, тем более нереалистичны (в указанном смысле) ее предпосылки” 13 . Отсюда следует, что единственно возможным способом эмпирической проверки теории служит сравнение ее выводов (предсказаний) с фактами. “Гипотеза отвергается, если ее предсказания противоречат реальным данным (“часто” или в большей степени, чем предсказания, получаемые с помощью альтернативных гипотез); она принимается, если ее предсказания не противоречат реальности; наше доверие к ней возрастает, если реальные данные многократно не могли ее опровергнуть” 14 . И далее, учитывая принцип фаллибилизма хотя и без ссылки на Поппера, Фридмен добавляет: “Факты никогда не могут “доказать” гипотезу, они могут лишь не суметь выявить ее ошибочность, что мы обычно и имеем в виду, когда (не совсем корректно) говорим, что гипотеза была подтверждена реальным опытом” 15. Более умеренная по сравнению с трактовкой Хатчисона версия фальсификационализма Фридмена после достаточно оживленного обсуждения была в целом воспринята научным сообществом 16, а затем и растиражирована популярными учебниками в качестве общепризнанного, стандартного взгляда на метод 17. Фридмен М. Методология позитивной экономической науки, с. 29. Там же, с. 29, 32, 42. 14 Там же, с. 24. 15 Friedman M. Essays On Positive Economics. Chicago, 1953, p. 9. 16 “Фридмену и Махлупу, похоже, удалось убедить большинство своих коллег в том, что непосредственная проверка предпосылок экономической теории не является необходимой и может ввести в заблуждение; окончательный вердикт по поводу экономических теорий должен выноситься в зависимости от их способности предсказывать явления, для объяснения которых они созданы” (Блауг М. Несложный урок экономической методологии. – THESIS, 1994, т. 2, вып. 4, с. 59). 17 Lipsey R. An Introduction to Positive Economics (1st ed. 1963, 2nd ed. 1966, 3rd ed. 1971). 12 13

64

Эмпиризм в экономической науке: теория и практика

Принцип фальсификации: практика Методологическая концепция Фридмена была привлекательной ввиду взвешенного решения проблемы соотношения опыта и мышления в познании экономических явлений. В отличие от “ультраэмпиризма” она разрешает начинать исследование со сколь угодно “нереалистичных предпосылок”, оставляя тем самым простор для смелого интеллектуального поиска и сохраняя теоретический характер экономической науки; но в противоположность априоризму категорически требует заканчивать работу жесткой эмпирической проверкой выводов, не позволяя ученому оторваться от реальности. Умозрительно достоинства доктрины были ясны всем, однако с 70-х годов в научном сообществе начинает нарастать скептицизм относительно ее практической эффективности. В первую очередь это было связано с кризисом, постигшим экономическую науку. Как оказалось, рекомендации экономистов, хорошо “работавшие” в 60-е годы, в последующем десятилетии не смогли уберечь капитализм от инфляции и безработицы, что стало очевидным после самого глубокого со времен Великой депрессии кризиса 1974–1975 гг. Престиж экономической науки катастрофически упал в глазах как общества, так и самих экономистов. “Если 60-е годы были десятилетием, когда уважение общества к экономической науке и профессиональная эйфория экономистов достигли наивысшей точки, – пишет М. Блауг, – то 70-е годы наполнились разговорами о “кризисе”, “революции”, переходящими порой в настоящую оргию самокритики со стороны ведущих представителей экономической профессии” 18. Естественно, что “оргия самокритики” распространилась и на сферу методологии: если теория не в силах помочь практике, значит, что-то не в порядке с принципами, по которым она строилась. Была и другая, не менее весомая причина усомниться в утвердившейся методологической концепции. Она состоит в чрезвычайно глубоких, если не революционных, изменениях в философии науки. Английский перевод “Логики научного открытия” К. Поппера появился в 1959 г. и многие профессиональные философы поспешили встать под знамя его учения. Однако не успело попперианство по настоящему утвердиться, как оказалось под огнем резкой и разносторонней критики. Так, И. Лакатош (Лакатос), Т. Кун, П. Фейерабенд и другие философы-позитивисты показали в своих работах, что научные теории даже в математизированных отраслях естествознания демонстрируют гораздо бóльшую, нежели предполагалось, устойчивость перед лицом противоречащих им фактов. В случае отрицательного результата ученые, как правило, не торопятся отбрасывать свои теории. С помощью переформулирования отдельных положений и введения дополнительных гипотез, а нередко используя риторику и прямую пропаганду, они стремятся уберечь от опровержения основное содержание своих иссле18 Blaug M. The Methodology of Economics: Or How Economists Explain. Cambridge, 1980, p. 253.

5. "Вопросы экономики" №4

65

П. Отмахов

довательских программ (по терминологии Лакатоша, “твердое ядро”). И обычно им это удается. Поэтому фальсификационалистская доктрина в чистом виде неадекватно отражает реальный ход развития науки. Пример самого Фридмена в этом отношении очень показателен. Когда кейнсианско-монетаристские дебаты были в самом разгаре, появилась необходимость проверить, действительно ли связь между динамикой денег и национального дохода так прочна, как утверждает монетаристская концепция. Многочисленные статистические исследования показали, что связь эта прослеживается недостаточно хорошо. Фридмен не стал игнорировать новые данные, но и от своей теории не отказался. Несовпадение динамики национального дохода и денежной массы он объяснил наличием длительных и непредсказуемых лагов между изменением количества денег и последующими колебаниями национального дохода. В результате центральный тезис монетаризма о предложении денег как первоисточнике экономической нестабильности “был спасен” от опровержения.

Подобный способ ведения научной дискуссии дал повод некоторым критикам саркастически заметить, что поймать Фридмена на слове труднее, чем “прибить желе гвоздем к стене”. Однако дело здесь не столько в особой изворотливости Фридмена, сколько, с одной стороны, в специфике предмета исследования, создающей большие проблемы для использования принципа фальсификации в экономической теории, и с другой – в несовершенстве концепции Поппера как таковой (она проявляется во всех науках, в том числе и экономической). В чем же суть этих проблем? Проблема несовершенства доктрины. У философов накопилось много сугубо профессиональных претензий к теории познания Поппера: абсолютизация эмпиризма, постулирование лишь негативной зависимости теории от опыта, неудовлетворительное решение проблемы демаркации науки от ненауки и т.д. 19 Но главный и наиболее важный для нас довод, который обычно приводится против фальсификационалистской доктрины, состоит в том, что она не только не в силах доказать истинность теории, но оказывается не в состоянии убедительно и однозначно доказать ее ложность. На конкретных примерах из истории науки это убедительно показал И. Лакатош, а еще раньше аналогичные соображения высказывали французский физик П. Дюэм (Дюгем) и американский философ У. Куайн. В противоположность тому, что утверждает концепция фальсификационализма (по крайней мере в ее изначальной или “наивной” версии – а именно она преподносится в качестве философской основы экономической методологии), тезис Дюэма-Куайна гласит: в силу системного характера научного знания эмпирическая проверка отдельно взятых положений теории невозможна. Поэтому отрицательный результат проверки позволяет констатировать конфликт между опытом и теорией в целом, но не дает возможности установить, где конкретно находится ошибка, какой именно из элементов теории противоречит фактам. Достаточно изобретательный ученый всегда может при желании спасти от опровержения любой теорети19 Панин А. Диалектический материализм и постпозитивизм (критический анализ некоторых современных буржуазных концепций науки).

66

Эмпиризм в экономической науке: теория и практика

ческий тезис путем видоизменения компонентов теории. Следовательно, “окончательного эксперимента”, способного раз и навсегда решить судьбу теории, не существует. Этим и объясняется устойчивость теории как целого перед лицом противоречащих ей фактов. Благодаря самокоррекции она легко избегает опровержения. Так, в свое время реально наблюдаемая орбита Урана не укладывалась в рамки ньютоновской небесной механики. В соответствии с фальсификационалистской доктриной от системы Ньютона следовало бы отказаться. Но теоретически вычисленная орбита Урана вытекала не просто из ньютоновской теории, а еще и из допущения отсутствия неизвестных планет Солнечной системы. Когда это допущение было отброшено, все стало на свои места, и эмпирическая аномалия в системе Ньютона исчезла. Данный пример, приводимый И. Лакатошем в подтверждение тезиса Дюэма-Куайна, говорит о том, что теория не несет всей ответственности за запрещаемые эмпирические ситуации. Ученые это понимают и не торопятся отбрасывать теорию в случае ее конфликта с фактами 20.

В этом отношении экономисты не составляют исключения. Подобно физикам или химикам они всегда “вакцинируют” свои теории от опровержения путем изменения ceteris paribus – прочих равных условий. Как полагает М. Блауг, “чемпионами” по части уклонения от опровержения с помощью подобных приемов являются марксисты, о чем наглядно свидетельствует их защита собственной теории империализма. Он пишет: “Богата предсказаниями эта теория, но реальный мир богат опровержениями этой теории. В самом деле, в социальных науках было, должно быть, немного теорий, которые столь многократно опровергались бы на практике, как это происходило с марксистско-ленинской теорией империализма. Ее защитники могли бы пристыдить самого Птолемея по числу эпициклов, которые они готовы создать для объяснения любого аномального события в области международных отношений – войны во Вьетнаме, когда США фактически имели лишь незначительные капиталовложения в Юго-Восточной Азии, вторжения русских в Чехословакию без какого-либо мыслимого экономического обоснования; процветания Швеции и Швейцарии, у которых нет и никогда не было колоний; высоких темпов экономического роста в Японии, Германии и Нидерландах после того, как они были лишены своих колоний, и т.д.”21.

Наверное, марксисты могли бы найти лучшее применение своим интеллектуальным возможностям, чем, как пишет Блауг, по основной канве теории империализма “плести бесконечные узоры”, которые помогли бы “сохранить ее перед лицом любого отдельного факта или их совокупности”22. Но при этом следует помнить, что и экономисты других направлений, которые в отличие от марксистов провозглашают фальсификационализм своей официальной методологией, демонстрируют не менее яркие образцы аналогичной исследовательской практики. Хрестоматийным примером в этой области может быть попытка проверки теоремы (принципа) Хекшера-Олина, в соответствии с которой причиной внешней торговли является разная обеспеченность стран факторами производства. Богатые капи-

20 Панин А. Диалектический материализм и постпозитивизм (критический анализ некоторых современных буржуазных концепций науки), с. 69. 21 Блауг М. Экономическая мысль в ретроспективе. М., 1994, с. 244. 22 Там же.

5*

67

П. Отмахов талом страны экспортируют капиталоемкие товары и импортируют трудоемкие товары; а страны, которые лучше обеспечены трудом, наоборот, вывозят трудоемкую продукцию и ввозят капиталоемкую. В 50-х годах В. Леонтьев проверил выводы данной теоремы на опыте США. Тест дал отрицательный результат. Расчеты Леонтьева показали, что вопреки ожиданиям одна из наиболее обеспеченных капиталом стран – США – экспортирует трудоемкие, а импортирует капиталоемкие товары. Казалось бы, в данном случае все кристально ясно: теорема Хекшера-Олина должна быть забыта и заменена иной концепцией. Но вместо этого Леонтьев сам же предложил способ ее сохранения. Он обратил внимание на то, что эффективность использования рабочей силы в Америке примерно в три раза выше, чем у ее торговых партнеров. Поэтому США в большей степени обеспечены трудом, чем капиталом. Включение в рассмотрение данного фактора дало возможность сохранить теорему ХекшераОлина, несмотря на отрицательный результат ее эмпирической проверки.

Таким образом, принцип фальсификации лишь декларируется, но не находит применения на практике. В связи с этим Х. Катоузиан хорошо подмечает: “Возможно, мы правы, считая, что тест Леонтьева не является опровержением теоремы Хекшера-Олина, но в таком случае мы не выступаем сторонниками позитивной экономической теории. Сложившаяся ситуация получила название “парадокса Леонтьева”. Сказано очень точно, поскольку на самом деле парадоксально, что система воззрений проповедует некую методологию, которой не следует; и еще парадоксальнее то, что та же система воззрений беспощадно требует от альтернативных теорий – как старых, так и новых – следовать методологическим критериям, которые ортодоксия проповедует, но сама отказывается применять на практике!” 23. Проблема специфики предмета исследования. Было бы неверным думать, что сторонники Поппера плохо осведомлены о несовершенстве своей концепции. Тем не менее они считают, что иного не дано; и принцип фальсификации вопреки сознательному и бессознательному сопротивлению исследователей должен максимально использоваться, несмотря на его недостатки. Свою известную книгу “Методология экономической теории” (1980 г.), которая может служить настоящей энциклопедией по этой проблеме, М. Блауг завершает словами: “Как бы то ни было, основным вопросом, который мы можем и даже должны поставить перед каждой исследовательской программой, является вопрос Поппера: какие события в случае их осуществления заставили бы нас отказаться от этой программы? Программа, не способная ответить на данный вопрос, не соответствует высшим стандартам научного знания” 24. “Высшие стандарты научного знания” попперианцы, как и позитивисты, черпают из математизированных отраслей естествознания, прежде всего из физики. Так, теория Дарвина, психоанализ Фрейда или исторический материализм Маркса, согласно Попперу, к науке не относятся, поскольку по своим логическим и методологическим свойствам не вписываются в рамки физико-математической научной модели. В таком случае уместно поставить вопрос: можно ли втиснуть экономическую теорию в прокрустово ложе попперовских пред23 24

68

Katouzian H. Ideolody and Method In Economics. N.Y., 1980, p. 70. Blaug M. The Methodology of Economics: Or How Economists Explain, p. 264.

Эмпиризм в экономической науке: теория и практика

ставлений научности и, следовательно, возможно ли использование в ней принципа фальсификации хотя бы в ограниченных масштабах? Сегодня очень многие экономисты, принадлежащие к самым разным школам, отвечают на этот вопрос отрицательно и приводят в поддержку своей позиции массу разнообразных аргументов, которые в основном можно свести к трем. Во-первых, использование принципа фальсификации предполагает получение точных прогнозов, а в экономической теории они носят либо приблизительный характер, либо невозможны в принципе. В наиболее мягкой форме эту мысль высказал сам пионер фальсификационализма в экономической науке Т. Хатчисон. В книге “Знание и невежество в экономической теории” 25 (1977 г.), вышедшей почти через 40 лет после публикации работы “Значение и базовые постулаты экономической теории” 26 (1938 г.), он признает, противореча своим первоначальным представлениям, что, хотя, согласно Попперу, именно законы, а не тенденции должны служить базой предсказаний, в экономической теории из-за специфики ее предмета серьезно можно говорить только о тенденциях. Даже закон Парето, который Хатчисон в своей первой книге считал действительно законом (одним из немногих в экономической науке), теперь однозначно трактуется как тенденция. Категоричнее ставят вопрос “неоавстрийцы” (прежде всего Ф. фон Хайек), и по некоторым пунктам с ними соглашаются посткейнсианцы (например, П. Дэвидсон)27. В свое время Ф. Найт провел различие между риском, который хотя бы в некоторой степени можно оценить, и неопределенностью, которая никакой рациональной калькуляции не поддается. По мнению Хайека, в силу распыленности, мимолетности и зачастую неявного характера информации неизбежная и непреодолимая неопределенность представляет собой фундаментальную характеристику экономической жизни. Сколь профессиональны ни были бы экономисты и какую бы совершенную технику они ни имели в своем распоряжении, весь объем циркулирующей в экономике информации всегда остается больше того, который в состоянии извлечь из нее человек. Поэтому попытки предсказания с помощью экономической теории – занятие малоперспективное. Единственно надежным способом приобретения информации была и остается такая “процедура научного открытия”, как реальная рыночная конкуренция 28 . “Неоавстрийскую” аргументацию подкрепляют институционалисты, утверждающие, что даже в условиях совершенства информации (хотя нереалистичность такого допущения очевидна) предска25 Hutchison T. Knowledge and Ignorance in Economics. The University of Chicago Press, 1977. 26 Hutchison T. The Significance and Basic Postulates of Economic Theory. N.Y., 1960 (1st ed. 1938). 27 Дэвидсон П. Посткейнсианская теория денег и проблема инфляции. В кн.: Современная экономическая мысль. М, 1981, с. 398–429. 28 Хайек Ф. Конкуренция как процедура открытия. – Мировая экономика и международные отношения, 1989, № 12, с. 5–14.

69

П. Отмахов

зуемость в экономике остается проблематичной, поскольку индивидуумы ведут себя нерационально. Так, Д. Фасфелд отмечает, что вера в возможность предсказаний основана на убеждении в рациональности человеческого поведения; однако история свидетельствует совершенно об обратном: “Двадцатый век не является эрой преобладания рациональности в общественной сфере. Две мировые войны, надвигающаяся инфляция, одна Великая депрессия и перспектива другой, фашизм и авторитарный коммунизм, террор как политическое средство, широкомасштабные программы истребления армян и евреев... – события, которые трудно объяснить в терминах рационального человеческого поведения” 29 . Ясно, что если поступки людей нерациональны и необъяснимы, то и экономические последствия их действий абсолютно непредсказуемы. Во-вторых, если предсказание все же получено, его крайне сложно проверить надлежащим образом. Во всяком случае, эмпирическая проверка в экономической теории гораздо менее эффективна, чем в физике. Отчасти это связано с тем, что обычные статистические тесты, которые проводят экономисты (например, с помощью нулевой гипотезы), – слишком слабый инструмент для обнаружения аномалий в теории. Другая проблема состоит в том, что, как правило, экономические данные подбираются статистическим образом и потенциально не полностью соответствуют переменным теории. Поэтому, если проверка дает негативный результат, теоретик имеет возможность переложить вину на статистика, заявив, что тот подобрал не те данные или неадекватным образом их скомпоновал. Но главным препятствием для проверки является невозможность постановки контролируемого эксперимента в экономической теории. Делать предсказания можно только на базе ограниченного числа предпосылок, но в реальной жизни их бесчисленное множество. Физик в лабораторных условиях может искусственно зафиксировать и отсечь одни факторы, а затем проверить и другие. Экономисту же лишь остается использовать принцип ceteris paribus, представляющий, как известно, большие возможности для уклонения от опровержения. Все подобные теоретические конструкции имеют вид “если А, то В”. Когда же оказывается, что “В” не следует из “А”, то экономист всегда может сослаться на то, что в силу тех или иных обстоятельств условие “А” не было выполнено; например, его видоизменил некий неучтенный фактор “С”. В результате получается, что если теория раз от разу дает неправильные предсказания, то физик обычно возлагает ответственность на нее, а экономист – на изменение исходных предпосылок, неадекватность статистического материала и саму процедуру проверки, спасая тем самым теорию от опровержения30.

29 Fusfeld D. The Conceptual Framework of Modern Economics. – Journal of Economic Issues, 1980, vol. XIV, No 1 (March), p. 26. 30 Wilber C., Harrison R. The Methodological Basis of Institutional Economics: Pattern Model, Storytelling and Holism. – Journal of Economic Issues, 1978, vol. XII, No 1, p. 68–69.

70

Эмпиризм в экономической науке: теория и практика Яркой иллюстрацией сказанного является судьба такого феномена, как длинные волны конъюнктуры. Экономисты обратили на него внимание очень давно. Им занимались У. Джевонс, М. Туган-Барановский, К. Виксель, Й. Шумпетер и, разумеется, Н. Кондратьев, чьим именем они и названы. Тем не менее, по мнению ряда ученых, “однозначного решения здесь пока не найдено, все расчеты, связанные с выделением тренда или периодов высоких и низких темпов роста, отмечены печатью субъективизма. Более того, в зависимости от методики на одних и тех же реальных данных можно продемонстрировать как наличие, так и отсутствие длинных волн. В результате длинные волны существуют для тех, кто хочет их видеть, и вовсе не просматриваются оппонентами”31.

Наконец, в-третьих, использование принципа фальсификации в экономической теории затрудняется тем, что она носит идеологический характер. По мнению Г. Мюрдаля, заявление о том, что “экономическая наука может быть столь же объективна, как физика”, не стоит принимать слишком серьезно: ученый, как и всякий человек, живущий в обществе, имеет религиозные (или атеистические) убеждения, нравственные принципы, политические пристрастия. При всем желании он не может отбросить свои ценностные суждения в ходе исследования: быть в свободное время, например, католиком или буддистом, симпатизировать рабочему движению или большому бизнесу, проповедовать расизм или межнациональную терпимость, но, заходя в свой рабочий кабинет, превращаться в “только ученого” 32. Поэтому, продолжает эту мысль Р.Хейлбронер, всякий экономист “подходит к исследованию с осознанным или неосознанным желанием показать пригодность или непригодность общественного устройства, которое он изучает” 33. Значит, соблазн закрыть глаза на неприятные факты у него гораздо больше, чем у естествоиспытателя, что экономисты часто и делают. И неудивительно, заключает Д. Робинсон, что экономическая теория больше походит на теологию, чем на фактологическую науку, вроде физики. Она пишет: “Как и в теологии, аргументы в экономической теории в большей степени направлены на обоснование доктрин, нежели на проверку гипотез” 34. В итоге оказывается, что проблематичность получения точных предсказаний в экономической теории, неэффективность их эмпирической проверки и идеологические мотивы фактически не оставляют возможности для использования на практике принципа фальсификации, декларируемого в качестве официальной методологический доктрины. Оказывается, что несмотря на резкий контраст между методологическим кредо Фридмена, согласно которому только фактические данные решают судьбу теории, и концепцией Мизеса, прямо заявляющего, что “никакой опыт не может заставить нас отвергать или модифицировать априорные теоремы”, на деле они трудно различимы. 31 Полетаев А., Савельева И. Длинные волны в развитии капитализма. – Мировая экономика и международные отношения, 1988, № 5, с. 73. 32 Мюрдаль Г. Современные проблемы “третьего мира”. М., 1972, с. 98–99. 33 Heilbroner R. Economics as a “Value-free” Science. – Social Research, 1973, vol. 40, No 1, p. 139. 34 Robinson J. What Are the Questions? Armork, N.Y., 1981, p. 2.

71

П. Отмахов

*

* *

Возвращаясь к поставленному в начале статьи вопросу, приходится констатировать, что экономисты в свое время переоценили познавательные возможности эмпиризма в науке вообще и в экономической науке в особенности. Несовершенство попперианской доктрины как таковой и специфика предмета исследования поставили труднопреодолимые препятствия на пути создания четкого алгоритма получения достоверного знания или хотя бы бесперебойно действующего механизма отсеивания ложных теорий. Методология фальсификационализма сама оказалась фальсифицированной реальной историей экономической мысли. Однако было бы неверно воспринимать этот вывод трагически: дескать, принцип фальсификации не работает, поэтому связь теории с фактами полностью отсутствует и, следовательно, экономическая наука умерла. Большинство критиков Поппера, даже самых суровых, не утверждают, что фальсификационализм абсолютно бесплоден. Речь идет о другом: он уже не воспринимается экономистами в качестве универсального и единственно возможного Метода (с большой буквы), неприятие которого грозило отлучением от научного сообщества. Осознание экономистами ограниченности собственной методологии – явление, скорее, отрадное, чем удручающее. В последние 15 –20 лет экономисты ведут интенсивный поиск новой методологии. Посткейнсианцы, институционалисты, идущие в русле традиции Веблена, неомарксисты, неоавстрийцы и представители других неортодоксальных направлений уже сформировали свои альтернативы фальсификационализму. Каждая из них, как и следовало ожидать, имеет свои сильные и слабые стороны. Но это – тема уже другого обстоятельного разговора.

72