Познание и перевод. Опыты философии языка

Серия основана в

1999 г.

в подготовке серии принимал и участие ведущие специалисты

Центра гуманитарных научно-информационных исследований

Института научной информации по общественным наукам, Института всеобщей истории, Института философии Российской академии наук

Российская академия наук

Институт философии

Наталия Автономова

Познание и перевод Опыты философии языка

~ ГН(

Москва росспэн

2008

УДК

ББК А

13; 80 (04) (082.1) 87; 81.2-7 18 Главный редактор и автор проекта «Ншпаппав. с.я. Левит Заместитель главного редактора И.А Осиновская Издание осуществлено при поддержке Российского гуманитарного научного фонда (РГНФ) Проект

Ng 07-03-16020

Редакционная коллегия серии:

Л.В. Скворцов (предселатель), п.п. Гайленко, ИЛ. Галичская. ВД. Губин, Б.Л. Губман, г.и. Зверева, АН. Кожановский,

Л.А Микешина, Ю.с. Пивоваров, И.И. Ремезова, АК. Сорокин

Редактор И.И. Ремезова Художник п.п. Ефремов

Автономова Н.С.

А 18

Познание и перевод. Опыты философии языка

/

Н. С. Автономова.

- М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2008. - 704 с. (Humanitas). ISBN 978-5-8243-1022-7 Тема «познание И перевод» сопровождала автора всю жизнь: от уни­ верситетскойкурсовой о переводах Шекспира, через «Слова И вещи- Фу­ ко, изданные в период «застоя», К недавним переводам работ из области психоанализа и цеконструкции, А потому «познание И перевод»

сфера личного опыта, в которой много всего

-

-

это

и практики, и размышле­

ний по ходу дела, и сопоставления подходов к переводу в разные периоды

и в разных странах. Перевод

-

антропологическая константа человече­

ского бытия и условие возможности познания в гуманитарных науках; вместе с тем это не чисто академическая материя, но сфера страстей

и столкновений. Почему перевод стал в наши дни философской пробле­ мой? Обо всем этом и пойдет речь в книге. В ней два раздела: первый о познании и языке, второй

-

-

о переводе как рефлексивном ресурсе

понимания.

Книга рассчитана на широкий круг читателей, интересуюшихся исто­ рией познания, проблемами философии, языка, культуры.

УДК ББК

ISBN 978-5-8243-\ 022-7

13; 80 (04) (082.1) 87; 81.2-7

© с.я. Левит, составитель серии. 2008 © Н.с. Автономова, 2008 © Российская политическая энциклопедия, 2008

Михаилу Леоновичу Гаспарову

-

Наставнику, собеседнику, другу

На всей земле был один язык и одно наречие. Двинувшись с Востока,

они нашли в земле Сеннаар равнину и поселились там. И сказали друг другу: наделаем кирпичей и обожжем огнем. И стали у них кирпичи вместо камней, а земляная смола вместо извести. И сказали они: по­

строим себе город и башню, высотою до небес; и сделаем себе имя, прежде нежели рассеемся по лицу всей земли. И сошел Господь посмо­ треть город и башню, которые строили сыны человеческие. И сказал Господь: вот, один народ, и один у всех язык; и вот, что начали они делать, и не отстанут они от того, что задумали делать. Сойдем же, и смешаем там язык ИХ, так чтобы один не понимал речь друго­ го. Ирассеял их Господь оттуда по всей земле; и они перестали стро­ ить город. Посему дано ему имя: Вавилон; ибо там смешал Господь язык всей земли, и оттуда рассеял их Господь по всей земле ... Бытие,

11, 1-9

к этой теме так или иначе обращались почти все мои герои, кото­ рые писали о переводе. Рассказу о строительстве Вавилонской

башни 1 уже почти сорок веков: он почти на тысячу лет старше ос­ новной библейской истории. В приведенных выше девяти стихах (это все, что в Библии говорится о Вавилонской башне) мотивы строителей башни объясняются более или менее внятно: они хо­

тели «сделать себе имя», то есть увековечить память о себе, поче­ му-то уже опасаясь дальнейшего рассеяния по земле.

Менее

понятно, почему башня была разрушена. Объяснений этому в по­ зднейших комментариях дается несколько. Чаще всего такое: раз­ рушение башни

-

это наказание людям за гордыню и спесь,

за стремление выйти за пределы, отделяюшие небо от земли, бо­

жественное от человеческого. Иногда в этом рассказе видят пе­ чальный символ научно-технического прогресса, карабкающего­ ся

вверх,

Иногда

-

но

обваливающегося

под

собственной

тяжестью.

призыв уважать невербальную культуру, которая, в от­

личие от словесной, ближе к подлинной общности людей. Но есть и другие трактовки рассказа о Вавилонской башне; среди которых

мне ближе всего рикёровская. В этом рассказе речь идет не о меВавилонская башня, как поясняют историки культуры,

-

это монументальное

культовое сооружение из обожженного кирпича с многочисленными лестницами, сплошное внутри (таинства вавилонской религии свершались снаружи).

5

Познание и перевод. Опыты философии языка

сти разгневанного Бога, но о наступлении новой стадии в сущест­ вовании человека и человечества. «После Вавилона» повзрослев­ ший человек вынужден взять в свои руки ситуацию многоязычия,

разделяющего людей. И он обращается к пере воду. Ведь и дар ре­ чи, и способность учить чужие языки присущи всем людям, объ­

единяют людей. Конечно, работа перевода не легче, чем строи­

тельство башни, только она не притязает достичь небес. Она связана с риском и отвагой, преодолевающей страх перед чужим,

перед непереводимым. Человеческим уделом становится другое строительство

-

не башни, но той области соизмеримого опыта,

в которую каждый из нас, отказываясь от гордыни поиска абсо­ лютного совершенства, приносит нечто свое, понимая (как это понимает каждый переводчик), что нет приобретений без по­

терь ... Встречая в этой работе перевода Другого, человек только

и может строить себя. Слово «Вавилон» стало названием всемир­ ной ассоциации переводчиков.

Введение

Все европейские философии, кроме, кажется, греческой, воз­ никали в процессе перевода с одного языка на другой, с одной

культуры в другую и связанного с этим творчества (так складыва­

лись философские понятия и категории в латинском, итальян­ ском, французском, немецком и других языках). Несмотря на это, философия не всегда замечала перевод как заслуживающую вни­ мания деятельность, равно как не всегда она замечала и проблему языковых средств Формирования мысли. Разумеется, «возникать в процессе перевода-

не значит «возникать ТОЛЬКО из заимство­

ванных слов и понятий». дЛЯ того чтобы философия могла воз­ никнуть, каждый раз нужны, помимо определенных социальных

условий, внутреннее побуждение, тяготение, определенное на­ правление умствования и, разумеется, та интенсивная работа пре­ творения чужого в свое, которая и находит свое наиболее яркое

выражение в переводе. В наши дни проблема перевода возникает на стыке нескольких дисциплин

филологии, философии, исто­

-

рии, наук о культуре, текстологии и др. Эта проблема, обычно ка­ завшаяся вспомогательной, технической, приобретает самостоя­

тельный статус.

Перевод предстает не только как посредник

в межкультурном и межъязыковом обмене, но и как условие воз­ можности любого познания в социальной и гуманитарной обла­

сти. Обычно обращают внимание на роль перевода в развитии на­ циональных литератур, в расширении приемов художественного

творчества. Мой акцент иной

-

на философском и научном пере­

воде, на его роли в создании понятий, концептуальных систем,

философских языков. Заглавие этой книги звучит непривычно. Почему

-

отчасти по­

нятно. Слова «познание» И «перевод» вместе, как правило, не упо­

требляются-: познание чаще всего изучают как мыслительную деятельность или социальный институт, а перевод

-

как лингви­

стический или культурный феномен. Подчеркивая здесь взаимо­ связь познания и перевода (познание как перевод и перевод как познание), я хочу вывести в свет общего внимания огромное про­ блемное поле, которое обычно, будучи скрыто от нас другими сло-

Мне известна лишь одна

-

немецкая

-

книжка с таким названием, написанная

с позиций когнитивизма: Wils W. Коgпitiоп und Ubersetzung. Zu Theorie uпd Praxis der mепsсhliсhеп uпd maschinellen Ubersetzung. Tlibingen. 1988.

7

Познание и перевод. Опыты философии языка вами,

категориями,

понятиями,

утоплено

как

подводная

часть

культурного айсберга ... На самом деле тезис о познании и/как пе­ реводе не такой уж странный. Еще Платон в «Геэгеге. фактически утверждал, что познание есть способ языкового выражения опы­ та, точнее

-

перевод мнений в словесную форму. В этой процеду­

ре есть нечто такое, над чем мы обычно не задумываемся, однако

перевод прямо связан с потребностями работающей мысли. Тема - как филолога и как философа. В отличие от Тихо Браге, у меня не было обсерва­ познания и перевода интересует меня всю жизнь

тории, куда нужно было бы каждый день подниматься для наблю­ дений над звездным небом, но зато у меня есть другая лаборато­ рия

-

для наблюдений за жизнью языка и мысли, выраженной

в языке (языках}', и я приглашаю всякого, кто захочет, в неё вой­ ти. Впрочем, и входить в эту лабораторию не надо

-

мы всегда уже

в ней находимся, только, как правило, не даем себе в этом отчета. В ней накапливается трудный опыт (как положительный, так и от­

рицагельный) познания и перевода. Эта лаборатория находится на пересечении МНОГИХ дорог и МНОГИХ дисциплин, Связь познания и перевода затрагивает раз­ ные области культуры

-

философию, филологию, лингвистику,

психологию, историю идей и пр. Таким образом, перевод оказыва­ ется поистине междисциплинарным

предметом,

ХОТЯ, к сожале­

нию, островки разных знаний о переводе порой слабо связаны или вообще не связаны друг с другом. Для исследования каждой из пе­ речисленных выше областей практика перевода и его осмысление дают ценный материал, который невозможно получить никаким

иным путем. Так, практика перевода научной и философской ли­ тературы и опыт дискуссий со специалистами, ДЛЯ которых язык

оригинала является родным (у меня была счастливая возможность таких дискуссий), вводит в действие смысловые элементы, кото­

рые не зафиксированы ни в каких словарях. В ходе этих обсужде­ ний постепенно нарабатывается новый слой дискурсивной соот­ несенности языков, культур, способов мысли, выводятся в свет

сознания ранее не осмысленные взаимосвязи, выковывается (или ткется, как ковер, одновременно с разных кониов и с разных сто­

рон) общая сфера соизмеримости опыта, такой культурной умопо­ стигаемости, которая не только не противоречит критериям раци­

ональности, но и поддерживает их. В таких дискуссиях носители разных языков вместе переправляют текст через культурные и кон-

в русском языке имеется одно неудобство: языковая способность как таковая и отдельные конкретные языки именуются одним и тем же словом

-

язык, тогда

как во французском, например. эти инстанции различаются и нет необходимости постоянно уточнять

-

в языке как таковом или же в конкретных языках

8

...

Введение

цептуальные границы: один довозит переводимое до середины ре­

ки, а другой подхватывает и препровождает его на другой берег.

Но, конечно, гораздо чаще всю работу пере возчика приходится де­ лать одному человеку. Располагая этим трудным опытом культур­ ного перевозчика на стыке дисциплин, я надеюсь, что изучение те­

мы «познание И перевод»

в чем-то продвинет вперед работу по

созданию пролегомен к общей теории перевода

-

этого связующе­

го звена между различными сферами мысли и культуры. Иногда думают, будто перевод

-

это школярская, второстепен­

ная работа, например, одна из Форм обучения иностранным языкам. С известным пренебрежением относятся к переводу и не­ которые философы. Зачем учить чужие языки? Диссертацию о Ницше можно написать и не зная немецкого: ведь философские

смыслы не зависят от их языковой оболочки, так пусть с перево­ дами ковыряются филологи и преподаватели иностранных язы­ ков.

Есть и другие

сходные

рассуждения:

в принципе вне языкового панциря, а язык

-

мысль существует это сброс неподлин­

ного: так зачем же им специально заниматься? Философская мысль должна оградить себя от всего случайного и ненужного, ее цель

-

общаться на уровне смыслов и поверх языковых различий,

а потому перевод философии, собственно, и не нужен. Читая пе­ реводной текст, мы и в самом деле нередко забываем о его переве­

ценности И ссылаемся. например, на Платона так, как если бы он изъяснялся по-русски.

Но ведь такая забывчивость

-

как раз

и есть свидетельство некогорой эписгемологической наивности.

Это, конечно, вовсе не значит, что мы должны стать полиглотами и научиться читать на всех языках мира, однако учесть в строе сво­

их размышлений о любых философских предметах этот момент

перевода. пере воза и переноса" наших идей, конструкций, выра­ жений было бы полезно, а подчас

-

просто необходимо.

Понятие перевода (с языка на язык) не сразу сложилось в исто­

рии, хотя сейчас оно кажется нам само собой разумеюшимся>.

4

В русском И других европейских языках на первом плане именно эта троица ос­

новных понятий -« I1еревод» , « пере!IOС» ..« перевоз» ,акцентируюшихвнимание на

разных аспектах переводческогодействия - « вести за собой»

, (' нести

на себе», « вез­

ги в повозке» и др. На уровне бытового языка, отметим, русское слово

('

перевод»

употребляется, например, когда мы говорим о перссылке денег, о переводе стрелок

'!аСОВ, о переволе на другую должность или в следующий класс, о выражении опре­ деленных количеств в других мерах или единицах. Когда мы плохо используем что­ то ценное, говорят:

(, добро

перевоцят»

;

когда, напротив, хотят похвалить хорошее

ведение Шел или материальную удачу, говорят: <, у них {нечто] не перевоцится-

.

ер. в латинском: глаголы уепеге (поворачивать), ехрпгпеге (выжимать), геddеге

(отдавать), ггапыегге (переноситъ. перевозить). imitагi (подражать),

traducere

ремешить. проволить) и другие могли также означать «переводить-

-

9

(пе­

С языка на

Познание и перевод. Опыты философии языка

в случае межъязыковом пере водить

-

значит «перелагать, перено­

сить из одного языка в другой», давая тем самым эквивалент тек­

ста или высказывания'', Но, спрашивается, что такое эквивалент? Попробуем перефразировать эту мысль: перевести

-

значит «ска­

зать то же самое на другом языке». Однако замена «эквивалента»

на «то же самое» мало что меняет: что значит «то же самое»? К че­ му относится перевод

-

мыслям, словам, замыслам, воздействи­

ям, реалиям или еще к чему-то? Какими средствами мы его пости­ гаем?

Если семиотическими, поиск эквивалентов будет далее

разветвляться

на

синтаксис,

семантику,

прагматику,

семантика

потянет за собой проблемы референции, универсалий, возможно­ сти воплощения

идеальных значений в терминах конкретных

языков и т. д.: при этом цепочка проблемных расширений здесь

только начинает развертываться. На первый план в процессе пе­ ревода могут выходить различные Функции языка

-

референци­

альная, экспрессивная, коннотативная, поэтическая и др. Иначе говоря, у нас нет «того же самого», которое бы относилось разом ко всем уровням переводимого текста.

К тому же перевод может рассматриваться не только в узком

(или «собственномь"), но И В широком смысле слова. И тогда пе­ реводом можно будет назвать, вслед за Романом Якобсоном", не только межьязыковой перевод, но также перевод внугриязыко-

язык. Специалисты утверждают, что греческий глагол «ейегпхегп» стал значить «пе­ реводить на греческий лишь во времена перевода библейских текстов, тогда как раньше совмещал значения «говорить по-гречески»

, «правильно говорить» - то есть «вести себя

«вести себя как свободный цивилиэованный человек»

И даже

по-че­

ловечески». А в немецком, например, сушествует несколько глаголов, означающих те или иные формы перевода (оолпегзспеп, ubeгtragen,

ubersetzen,

йЬегliеfегп), при­

чем именно от глагола «ооггпегэслеп. образовалось русское «толмач»

.

И если гер­

манское «йЬегliеfегп» подчеркивает положительную связь перевода с передачей на­ следия, с традицией (именно этот смысл обыгрывают и Хайдеггер, и Гадамер). то романское «ггаоцсеге» (ср. итальянскую поговорку водчик-ттрепатель»

) вносит в

traduttore-tradittore .И

перевод смысловой обертон «не верности»

«пере­ все это

лишь крошечные фрагменты головокружительной мозаики смыслов, роящихся вокруг идеи и практики перевода.

6

Эко У. Сказать почти то же самое. Опыты опереводе. СПб.,

2006.

С.

28.

И тогда речь идет об отрыве слоя означающих от означаемого и переформули­ ровании,

переодевании

содержания

в другие

одежды

-

языковые,

культурные.

При этом ни один перевод никогда не переводит все, что содержится в оригинале, и каждый перевод добавляет нечто от себя. Поэтому при переводе всегда важно осознание компромисса и отсутствие иллюзии схватывания всего сразу и целиком.

8

Именно Роман Якобсон предложил эту классификацию видов перевода (вну­

триязыковой, межъязыковой и межсемиотический). которая стала классической:

[акобноп

R. Liпgllistiс Aspects of Cambridge (Mass.), 1959.

Тгапslаtiоп

10

11

Brower R.A. ed.

Оп ТгапsJаtiоп.

Введение

вой (перифраза") или межсемиотический (между разными комму­ никативными системами, например из романа в фильмг'". Еще один слой переводческой проблематики

-

это перевод между кон­

цепциями: к нему обращается, например, Томас Кун в поисках

выхода из тупика несоизмеримости теорий 11; хотя, по собственно­ му признанию. он этого и не достиг, само направление поиска для

нас показательно. Однако есть и еще более широкий круг перево­ да

-

когда речь идет не о переводе из одной языковой (семиотиче­

ской, дискурсной) системы в другую, но о переводе опыта невер­

бального в артикулированную форму. Такого рода переводы

привлекали внимание Ю. Лотмана, который фактически считал переводом любой акт мысли, а в общекультурном плане видел от­ ношение перевода между всей сферой семиозиса (культурой) и ре­ альностью (феноменальной или ноуменальной), с которой она со­ пр икасается.

Вся эта палитра смыслов перевода участвует в наших размыш­ лениях о познании и переводе, привлекая к обсуждению огромное

количество научно-гуманитарных и философских проблем. Преж­ де всего, акцент на понятии «разные языки»

В связи с переводом

заставляет нас взглянуть на философию как на особый язык (язы­ ки), особый способ письма, который не дается нам спонтанно и интуитивно, как родной язык. В этом смысле философский язык для нас в известном смысле нам «чужой», И ему нужно учиться, его

нужно культивировать и разрабатывать ... далеко не все с этим со­ гласятся. Глубокий мыслитель и опытный переводчик В.В. Биби­ хин, например, считал, вслед за Хайдеггером, что философский язык произрастает сам собой, если ему не мешать, и в него нужно только вслушиваться, отодвинув как можно дальше теоретические

подходы к языку, приемы лингвистики и семиотики. В этом смыс­ ле его блестящие переводы подчас оказывались не столько перево­ дами, сколько записями тех интуиций, которые диктовал ему осво­

божденный от исследовательского отношения язык ... Напротив, я подчеркиваю здесь познавательные, дискурсивные, интерсубъ­ ективно значимые аспекты перевода и вижу в

переводе.

Когда мать понятиым образом разъясняет ребенку значения слов,

перевод. Ср.: Пас О. Перевод народов. М., 10

1987.

С.

(1975) //

Перевод

-

-

прежде

это тоже

средство взаимного сближения

159.

Лотмаи расширял эту область межсемиотического перевода. включая в нее

эписгемологические отношения между языками-объектами и языками описания, соотношения между семиотическими системами как языками культуры и даже

-

между различными уровнями культуры (семиосферы).

IJ

Кун Т дополнения J969 года. Раздел 5: Образцы, несоизмеримость и револю­

ция

//

Кун т Структура научных револючий. М.,

] ]

1975.

С.

249-257.

Познание и перевод. Опыты философии языка

всего, помощника работающей мысли. Конечно, в переводе неиз­ бежно присутствуют интуиция, искусство, личностная вовлечен­

ность. Но для меня все эти важные аспекты перевода подчинены

познанию, причем и сам перевод выступает как особого рода по­ знание, которое претворяет опыт в вербальные формы, подталки­ вает к смене этих форм; в конечном счете перевод

и в его широкой трактовке

-

-

в его узкой

проявляет себя как своеобразный ре­

флексивный механизм, позволяющий по аналогии исследовать и другие механизмы научно- гуманитарной мысли.

Когда философия заметила в себе не только то, что она работа­ ет с языком, но и то, что она сама является языком, письмом, что

она существует в формах тех или иных национальных языков, это стало подчас восприниматься как удар по рациональности и все­

общности мысли. Раз философская мысль выражена в языке, зна­ чит универсально значимое пропущено в ней через исторически конкретные структуры языковых форм, накладывающие на нее свой отпечаток, и по сути доступа к универсальному у нее нет.

Но все это

-

не вариация доводов Сепира и Уорфа относительно

отпечатка, который язык накладывает на мысль и мировоззрение

людей: в известной степени этот тезис верен, а в абсолютизиро­ ванной форме

-

абсурден. Так называемую проблему непереводи­

мости по-разному ставили в зависимости от своих общих фило­ софских предпосылок позитивисты-аналитики и герменевты, Куайн и Гумбольдт, Кроче и Бланшо, а также целый ряд других мыслителей. Каждый из них фиксировал свою грань проблемы

(так, Куайн подчеркивал не надежность механизма проверки на­ ших суждений наблюдением за функционированием чужого язы­

ка, Гумбольдт

-

различие языковых картин мира и способов фор­

мирования мировоззрения, зависящего от этих картин и др.). Таким образом, непереводимостей может быть много. Каждый перевод и каждый переводчик сталкивается с непереводимым, но

из

этого

вовсе

не

следует,

вопреки

тому

что теперь

иногда

утверждается, что непереводимое становится новой универсали­ ей. Как работают парадоксы непереводимости и какие стратегии мы можем им противопоставить

-

это я надеюсь показать во вто­

ром разделе книги.

Что дает философии и гуманитарным наукам взгляд на позна­ ние сквозь призму перевода? Прежде всего

-

иное представление

о способах существования научно-гуманитарных объектов: это новая несубстанциальная онтология, предполагающая осознание непервозданности

(переведенности,

переложенности,

переска­

занности, переформулированности) объекта. Но дело не только в онтологии и образах бытия: затрагивая все сферы человеческой деятельности, перевод выступает также как средство познания,

12

Введение

как условие возможности рефлексии о научно-гуманитарных

предметах. Перевод не подменяет друтие проблемы, но вносит в их постановку новые аспекты динамики, становится стимулом

к выработке концептуальных языков. Вскрывая обычные для функционирования человеческой мысли механизмы субстанциа­ лизации и эссенциализации терминов и понятий, он позволяет конструктивно критиковать их, вносить в их понимание истори­

ческие сдвиги, динамику мира человеческой мысли. Перевод ну­ жен для современной философии, и тем более он необходим для

тех разновидностей философии (в Европе их большинство), кото­ рые считают историю философии основанием современного фи­

лософского рассуждения. Я полагаю, что перевод лежит в фундаменте любого человече­ ского действия: так всегда и было, только на это не обращали вни­ мания. Деррида некогда сказал: везде письмо. Я говорю: везде пе­ ревод, хотя и не могу согласиться с тезисом о том, что оригиналов

не существует. Просто в культуре никто, ничего, нигде и никогда не сказал в первый раз. При этом в анализе механизмов перевода нередко бывает заметно то, чего обычно не удается увидеть в дру­

гих формах и видах познания: а именно как различные слои

и фрагменты опыта переходят из сферы неявного и невыраженно­ го в регистр того, что доступно операционализации и интерсубъ­

ективной проверке. Именно на этом пути эпистемология пере­ вода вырабатывает свои средства против эссенuиалистского

гипостазирования тех или иных морфологических структур язы­ ка, тех или иных сторон языковой семантики

-

тенденций, под­

питывающих позицию непереводимости ... Перевод дает то, что можно назвать продуктивной релятивизацией познавательного предмета в гуманитарном познании: он предполагает отрыв от на­

ивной сращенности предмета и слова и показывает, что эта связь гораздо сложнее, чем мы думаем

...

В современной философии повсюду идет борьба за актуаль­

ность, она идет и в России. Что сейчас самое важное в философии, сохранившей, несмотря на все катаклизмы и метаморфозы, дина­

мику и заинтересованность в происходящем. этика, эстетика, фи­ лософия науки? Что вообще значит для философии «настоящее», «актуальное», современное? Сорок лет назад в знаменитой «статье

трех авторов»

-

Мамардашвили, Соловьева и Швырева'?

-

была

сделана попытка определить это, придав вес и значение тем рост­

кам нового, которые тогда еще в России были мало кому заметны

12

Мамардашвили М.К, Соловьев З.Ю., Швырев В.С Классика и современность:

две эпохи в развитии буржуазной философии С.

28-94.

13

//

Философия и наука. М.,

1972.

Познание и перевод. Опыты философии языка

из-за

стен,

разделяющих

культурное

пространство

Европы.

Для людей того времени это была наиболее радикальная попытка наметить болевые точки социально-культурного пространства, обнаружить места интенсивного роста, прописать соотношения

нового, «некпассического», С европейской философской тради­ цией в изменяющемся мире. В наши дни, в конце первого десяти­ летия нового века, ощущается насущная потребность уловить и сформулировать новые схематизмы, определить соотношения

основных мыслительных сил и тенденции их развития. Если в схе­ ме трех авторов современная философия представала в двух глав­ ных формах

-

как критико-рефлексивная и как этико-гумани­

стическая, то вскоре стало заметно,

как быстро размывается

абстрактная чистота этих типов: возникали все новые и новые скрещения проблематик

-

феноменологии и герменевтики, фе­

номенологии и семиотики, герменевтики и структурализма и др.

В статье трех авторов внимание к языковой проблематике вы­ ступало

как

одна

из

характерных

черт

неклассического

этапа

в развитии философии; однако наша нынешняя, современная не­ классика уже успела отойти от понятия языка

-

как слишком ор­

ганизованного, структурированного, нагруженного символикой

и законосообразностью

-

в сторону воображения, полета жизнен­

ных энергий, пафоса спонтанно растущего, «ризоматического» ... Общие процессы эстетизации завышают общекультурное значе­ ние экспериментов в современном искусстве, подрывающих вер­

бальные составляющие культуры в пользу визуально-образных. В гносеологии это все больше приводит к вытеснению эпистеми­ ческого эстетическим. Это особенно характерно для постмодер­ нистской мыслительной схематики, которая представляет собой

не особую философию, но умонастроение некоей переходной ста­ дии, находящее различные формы выражения. Опыт постмодерна не заслуживает ни обожаний,

ни проклятий: в нем выражена

симптоматика реальных проблем. Однако сейчас все заметнее ста­ новится зависание

постмодернистских

мыслительных

схем,

по­

вторение холостых ходов, а потому тем актуальнее становится за­

дача присмотреться и

к настоящему, чтобы разглядеть в нем

ростки иного, и к прошлому, чтобы заметить в нем неиспользо­ ванные ходы мысли. Сейчас, когда эпистемологии приходится до­ казывать свое право на существование в споре с политической

философией, социальной философией, философией культуры, истории, религии и даже с мифопоэтикой в ситуации общей эсте­ тизации мысли (культ новых впечатлений, созерцания разгляды­ вания, те или иные формы апологии непосредственного удоволь­

ствия), разработка проблем, связанных с языком и переводом, дает эпистемологии новый материал и новое дыхание, становится

14

Введение

для неё вызовом и поводом для обнаружения в себе новых воз­ можностей.

Проблема познания и перевода представляет собой последнее,

наиболее актуальное звено философской проблематизации язы­ ка

-

после понимания, коммуникации и диалога. Когда-то линг­

вистический поворот воплощался, в частности, схемами аналити­

ческой и лингвистической Философии. Сейчас мы находимся в уже более продвинутом этапе «неклассики»; его доминантой стала неподконтрольная интертекстуальность

-

умножение роя­

щихся текстов и их взаимопересечений без конца и без начала. Ме­ ханизм перевода создает некоторый противовес этой неуправляе­

мости. Новое здесь занимаются,

не сама работа перевода, которым люди

-

наверное,

столько же,

но осознание ее актуальности

-

сколько существует человек,

в контексте общей проблематики

посредников мысли и действия, разросшейся в самостоятельную

сферу. Да, в истории познания были моменты, когда казалось, что можно изучать историю идей, отвлекаясь от языка как от их несу­

щественной оболочки и рассуждая лишь о географических и куль­ турных перемещениях тех или иных концептуальных сущностей.

Такое рассмотрение, как правило, тяготело к каузально-детерми­ нистским схемам в понимании интеллектуальной истории. Теперь такое понимание поставлено под вопрос. Для современного иссле­ довательского

взгляда очевидно,

что знание

может

«циркулиро­

вать» лишь в конкретных языковых формах, которые его содержат, поддерживают и в чем-то определяют. Из этого многое следует.

Главное Перевод

-

необходимость перевода и обеспечение трансмиссии. это передача содержаний и смыслов, созданных в одном

языке и культуре, средствами другого языка и культуры. Осуществ­ ляется ли такая передача

-

это зависит от многих причин; некото­

рые из них будут далее рассмотрены. Перевод, как теперь становится понятно, всегда предполагает пересечение границ

-

но не только языковых, что всегда было бо­

лее или менее очевидно, но также культурных, социальных, исто­

рических и проч. Перевод никогда не осуществляется одним про­

стым и однозначным движением. Он предполагает целый ряд взаимосвязанных операций и прежде всего

-

ту или иную форму

интерпретации. Перевод, интерпретация, те или иные способы ре­

цепции мысли, запечатленной в текстах,

-

все это в общем виде

формы посредничества, роль которых в культуре постоянно растет. Вместе с тем внимание к той стороне знания, которая связана с пе­ реводом, интерпретацией, показывает нам, что знание в гуманитарных и социальных науках

-

-

особенно

есть феномен гораздо бо­

лее сложный и объемный, чем мы привыкли думать. В него входят не только предметные содержания, но и те слои смыслов, которые

15

Познание инеревод. Опыты философии языка привносятся социально-культурными предпосылками, а также пе­

реводческими выборами тех или иных слов и понятий, направляю­

щих наше понимание текста. Это относится прежде всего к переве­ денным текстам культуры, но также и к собственным её текстам, включающим те или иные когда-то переведенные понятия, кото­

рые вошли в язык и мысль и уже успели стать «своими». В рамках этой не натуралистической эпистемологии вопрос о соизмеримо­ сти различных способов познавательного опыта встает по-новому: он требует учета динамики знания, которое путешествует как в пространстве (из контекста в контекст), так и во времени.

При этом даже моменты языкового и культурного «непонимания­ В процессе «циркуляции» знания могут быть продуктивными, если они осознаются как таковые, а не маскируются иллюзией совер­ шенного диалога с другими народами и эпохами.

Я думаю, что поставленный мною вопрос о познании и перево­

де

-

исключительно актуален. И что осознание этой актуальности

нарастает

-

и в России, и на Западе. Однако именно в России

в связи с ее особым культурным опытом, с открытием границ к со­ временной западной мысли в течение двух последних десятиле­

тий, эта проблематика приобрела исключительное значение. То, что мне довелось участвовать в этом процессе и как посреднику

между культурами, и как человеку с двумя профессиональными квалификациями

-

философской и филологической, сделало ме­

ня носителем опыта, имеющего не только личное, но и более об­

щее значение. Этот нарочито заостренный смысловой акцент «всё

-

перевод» позволяет по-новому ставить проблемы как в фи­

лософии, так и в научно-гуманитарном познании. много обсуждают перевод,

однако

На Западе

нередко уходят при

этом

в «маргиналии»: это перевод особенно сложных для перевода про­ изведений (таких, как Джойс или Хлебников), это перевод с ред­ ких языков или же, особенно в Америке, языков меньшинств; воз­ никает и проблема глобального английского, причем она ставится как извне, так и изнутри англоязычного культурного мира. На­ против, в России сейчас обсуждение перевода

-

это не столько об­

суждение маргиналий или же перспектив глобалистики, сколько

задача реапроприации, реабилитации, выработки основного со­ става проблемной концептуальной лексики, без которой мысль не может ни дышать, ни говорить.

Таким образом, если определить мой подход терминологиче­ ски, можно будет сказать, что это рефлексия о познании и перево­ де, которая носит одновременно эмпирико-трансцендентальный

и историко-эпистемологический характер. Это значит, что она немыслима вне конкретного опыта познания и перевода и вместе

с тем невозможна без попытки понять условия возможности это-

16

Введение

го опыта. Это также значит, что она опирается на историческую ситуацию, но делает из ее осмысления выводы, существенные для познания в целом и для эпистемологии как учения о познании.

Полагаю, русской мысли на этом этапе довелось почувствовать то, что важно для

перь

-

всех,

но что острее

всего ощущается

здесь и те­

в высококультурной европейской стране, преодолевающей

огромные концептуальные дефициты и осваивающей свой и чу­ жой исторический познавательный опыт.

Все это и приводит

К проблематизации перевода как первостепенной философской и научно-гуманитарной задачи.

Философский текст всегда экзистеициален, связан с жизнью того, кто пишет. Одни говорят об этом открыто, другие пытаются это скрыть на уровне высоких абстракций и выверенных методо­

логических программ. Однако движение проблематики, которую я анализирую, основано на обеих формах опыта

-

экзистенциаль­

ной и познавательной. Можно сказать, что эту книжку, которая не является

законченной структурой

и сохраняет в самой

своей

фактуре повороты и сомнения, я писала всю жизнь: начала дав­ ным-давно

и

никогда

не

закончу,

даже

поставив

в

этом

тексте

последнюю точку. С детства переживание различных ситуаций че­ ловеческого непонимания поселяло во мне некое тогда еще неяв­

ное упование

-

надежду на язык как таковой и на разные челове­

ческие языки как главный путь выхода из этих провалов. Самым первым опытом самостоятельной работы в университете было для

меня сравнение стиля и образов в сонетах Шекспира и в их рус­ ских переводах Маршака,

которые счита.пись тогда примером

удачного пересоздания английского шедевра на русской культур­

ной почве. Моим неофициальным руководителем был та.пантли­ вый, но непризнанный молодой ученый М. Гаспаров. Он учил ме­ ня тому, что для большинства университетских преподавателей

было «образцом того, как не надо было делать». Наша совместная работа, использовавшая все самые надежные для того времени средства текстологического анализа, показала,

что этот «идеаль­

ный» русский перевод вводил на место шекспировской страстной барочной лексики общераспространенные клише эпохи русского

романтизма, которые производили на советского читателя 40-х годов впечатление спокойствия и умиротворенности. Публикация этого исследования 13 вызва.па возмущение моих преподавателей на кафедре английского языка, мои надежды на филологическую аспирантуру рухнули,

13

и

мне

пришлось искать других исследова-

Автономова не, Гаспаров М.л. Сонеты Шекспира -

Вопросы литературы. М., труды. т.

11.

М.,

1997.

С.

1969. NQ 2/ 105-120.

переводы Маршака //

Псрспеч., напр. в: Гаспаров м.л. Избранные

17

Познание и перевод. Опыты философии языка

тельских путей. Словом, получилось так, что именно проблема перевода вытолкнула меня из филологии и привела в философию. То, что меня больше всего увлекло в философии, не существова­ ло тогда ни в русском языке, ни в русской культуре: работа с текста­

ми так называемого французского структурализма и постструктура­ лизма требовала продвижения по целине. Тексты этого нового направления научно-гуманитарной и философской мысли, к сча­ стью, были тогда доступны в библиотеках или через межбиблиотеч­

ный абонемент!". Все они требовали прочтения, интерпретации, понимания, но также и просто пересказа, поиска словесных экви­ валентов основным понятиям в русском языке, а также поиска по­

нятий, посредством которых можно было бы описать эту проблема­

тику (такими понятиями

-

отчасти заимствованными, отчасти

изобретенными по мотивам прочитанного, стали для меня прежде всего понятия децентрации, опосредованности, преломленности).

Таких образом, еше до того, как стал возможным «перевод-для­ других», мой предмет уже существовал как объект «перевода-для­

себя». В работе с переводом я видела путь к общезначимому: поиск этого пути был не внешней задачей, а внутренним побуждением.

Вся моя дальнейшая работа так или иначе сопрягала познание и перевод на всех этапах. Кандидатская диссертация, посвящен­ ная французскому структурализму, была для меня не только пере­ волом с языка на язык,

но и переводом из культуры в культуру,

с одного строя концептуальных предпочтений в другой. Все рабо­ тавшие в то время знают, что непременным условием публикаций

о современной западной философии был тогда более или менее явный перевод западных концепций в терминологический язык

марксизма. Думаю, что мне тогда удалось ухватиться за такие средства концептуального перевода, которые выводили за рамки

любой догматики: это было прежде всего разработанное Мамар­ дашвили на основе Марксовых идей понятие превращенных форм сознания и деятельности, сохраняющее свою эвристическую цен­

ность и поныне. Но дело вовсе не ограничивалось необходимо­ стью (частичного) перевода проблематики в условно-марксист­

ский

язык.

Из-за долгого

западной мысли в

периода отрыва

от

современной

30- 80-е годы в российскойкультуре образовал­

ся дефицит слов и терминов, способных переводить западный мыслительныйопыт, причем это относилосьдаже к тем направле­

ниям, которые когда-то ярко начинали в России, например фено14

Так, в начале 1970-х из французской национальной библиотеки мне исправно

доставили

Ecrits

Лакана: в течение месяца н могла пользоваться книгой в читаль­

ном зале, а потом. сделав микрофильм, ее отослали в Париж: всякий, кто видел этот почти тысячестраничный том, догадается, что вглядываться в Лакана на ма­ леньком экране проекционного аппарата было нелегко.

18

Введение

менологии и психоанализу. Соответственно, из-за отсутствия на­ работанных традиций перевода их приходилось потом отчасти восстанавливать, отчасти изобретать. В последнее десятилетие прошлого века произошли радикаль­

ные преобразования социальной и политической жизни России. Ранее закрытые шлюзы открылись, и на месте некогда скудного

ручейка переводной литературы разлилось целое половодье. Глав­

ной составляющей этого потока была современная западная мысль, почти не переводившаяся в советское время. Перевод стал одним из самых востребованных занятий в культуре. На головы читателей одновременно обрушилась вне какой-либо логической

и хронологической последовательности масса информации. Вме­ сте с тем становилось все более очевидно, что одно наличие пере­

веденных текстов в книжном магазине еще не обеспечивает их восприятия и усвоения, не включает их спонтанно в процесс куль­

турного и интеллектуального взаимодействия людей, что помимо

перевода важна и рецепция

-

слов, понятий, концепций. Опыт

работы за рубежом показал мне, что в принципе сходная пробле­

ма рецепции существует в любой стране, не только в России: на­

пример, восприятие работ русских мыслителей (Бахтина, Лотмана или Выготского) тоже зависит от качества переволов и коммента­ риев, от механизмов и обстоятельств межкультурной рецепции.

Так, продолжительный период работы в Международном фило­ софском коллеже (Париж), где я была избранным директором программы «Русский язык под влиянием современной западной

мысли'>

15

tale.

(1998-2004)15,

вывел меня к пониманию того, что речь

По-французски: La langue russe 11 Гергецуе de 'а репхёе contemporaine occidenНа русский язык это название оказалось практически непереводимым: не на­

до говорить о культурном «испытании» русского языка западной мыслью (фран­ цузское слово ергецуе

значит,

в частности,

испытание ... ).

нужно постоянно

подчеркивать не момент воздействия, а момент взаимодействия, говорили мне

коллеги. Однако у меня есть и союзники, например Вяземский, который по насто­ янию Пушкина тоже разрабатывал русский концептуальный язык (Пушкин гово­ рил «метафизический язык» И имел в виду абстрактную лексику; об этом подроб­

нее

во втором разделе).

Помимо желания

(и писателей) с новым французским романом «Адольф»,

«... имел

познакомить русских читателей речь шла о романе Б. Констана

-

Я еще мне собственную цель: изучивать, ошупывать язык наш,

производить над ним попытки, если не пытки [так что можно сказать, что заглавие моей программы «Русский язык на испытании современной западной мыслью»

подсказал мне не кто-нибудь, а П.А. Вяземский.

-

прим. мое.

-

НА.], и выведать,

сколько может он приблизиться к языку иностранному, разумеется опять без увечья, без распитья на ложе Прокрустовом. Я берегся от галлицизмон слов, так сказать синтаксических или вешествсниых. но допускал галлицизмы понятий,

умозрительные, потому что тогда они уже европеи змы ... ». См.: Вязем­ ский п.А. Адольф. Роман Бенжамен- Констана. От персводчика (1831) / / Перевод­ средство взаимного сближения народов. М.,

19

1987.

С.

35.

Познание и перевод. Опыты философии языка

в культуре, взятой как uелое, разумеется, идет не об однонаправ­ ленном

переводе,

но прежде всего о взаимопереводимости тек­

стов, концепций, понятий, культур, языков. Одним из важнейших для современного культурного и интел­

лектуального развития России я считаю вопрос о формировании и развитии русского языка понятий, или иначе

го языка.

2007 год

-

концептуально­

был объявлен годом русского языка!"; немалые

усилия прилагаются к тому, чтобы защитить права его носителей

в ближнем или дальнем зарубежье, в диаспорах, везде, где русский

язык не является (или перестал быть) государственным языком, а возможности получения образования на этом языке серьезно урезаны или же практически отсутствуют. На фоне активно про­

возглашаемого возрождения фольклорных,

мифопоэтических

и иных традиций в преподавании русского языка и литературы

(или, как сейчас стали говорить, словесности) в самой России, практически не уделяется внимания преподаванию русского язы­

ка как инструмента мысли, средства для ведения дискуссий.

В этой книге речь идет не о литературном, а о научном и философ­ ском переводе, а потому на самое видное место выдвигается зада­

ча формирования концептуальных средств русского языка. В пе­ риод решающего

культурного

перелома,

который

мы

сейчас

переживаем, эта работа должна осуществляться не только как спонтанное расширение словаря понятий, позволяющих отечест­ венной

культуре

взаимодействовать

с

другими

культурами,

но именно как осознанная и целенаправленная работа. Сейчас мы переживаем такой культурный период, когда язык находится в со­ стоянии расплавленной лавы, податливой на изменения, а потому

от этих формирующих усилий зависят концегггуальные возмож­ ности языка не только в настоящем, но и в будущем. Начав с ана­ лиза чужих переводов, принявшись затем за работу над собствен­ ными переводами научных и философских текстов, я переходила от анализа конкретных случаев к обшей проблематике перевода

как особого рода практики и познания. Редкой жизненной удачей была для меня работа в секторе теории познания Института фило­ софии РАН, который являл яркий и редкий (и в прошлом, и в на­ ши дни) при мер достойного сосуществования людей, говоривших

в философии на разных языках. А потому опыт философского раз­ ноязычия и сейчас кажется мне гораздо более плодотворным, чем попытки консолидироваться по типу одноязычных кружков, при-

16

Это было сделано по указу президента РФ: в рамках года русского языка про­

воднлись различные культурные и научно-практические мероприятия, в которых

официально участвовали представители многих зарубежных стран, в частности. Финляндии, Китая и др.

20

Введенне

нимающих язык и проблематику лидера и обороняющихся от все­ го того, что находится вовне.

В книге два раздела. Первый посвящен проблеме языка и по­ знания, второй

-

проблеме перевода и рецепции. Познание и пе­

ревод скрепляются языком как связующим звеном. Первый раз­

дел имеет дело с той гранью проблематики, где речь идет о языке и познании, этой первой ступени лингвистического поворота. Здесь я ставлю вопрос о значении структуры для современной на­

учно-гуманитарной методологии, об оценке структурализма как

историко-научного явления. Вопросы, связанные с судьбой гу­ манитарных наук, с перспективами и горизонтами философии, стоят сейчас иначе, чем двадцать или сорок лет назад,

-

в чем-то

радикальнее, в чем-то, напротив, размьпее иневнятнее. Приме­ нение структурных методов в истории гуманитарного познания

ХХ в. было мощной попыткой превращения языка в объект науч­ ного познания, а затем

-

распространения языковой методоло­

гии на другие области познания человека и общества. В наши дни эта тематика, которая может уже показаться архаичной, отжив­

щей, приобретает актуальное звучание. Отчасти это видно во Франции, где публикуются новые работы о судьбе структура­ листского наследия. Но еще более это заметно в России, где ре­ цепция содержаний, связанных со структурными методами и их постструктуралистскими идеологическими изводами, стала мас­

совой совсем недавно

-

в связи с выходом в свет переволов глав­

ных работ этого направления. Спецификой ситуации является их рецепция сквозь призму американских взглядов и прочтений.

А потому нам предстоит заново проанализировать археологи­ ческие

слои

даже

такого,

относительно

недавнего

В любом случае встает важный вопрос:

прошлого.

что есть структура

сегодня? Сама эта формула

-

«познание И язык»

-

может наполняться

разным содержанием в зависимости от того, идет ли речь о позна­

нии языка как предмета, о познании другого предмета с помощью языка, о познании другого предмета с помощью методов познания

языка, о схватывании несобственно языковых содержаний с по­ мощью общей языковой аналогии, языковой

метафоры

и др.

Примерами анализа этих проблем станут концепции классиче­ ского структурализма (Леви-Строс), постструктурализма (Фуко,

Деррида) структурного психоанализа (Лакан). При этом я пыта­ юсь хотя бы в какой-то мере заполнить пробел, который возника­ ет

в

результате

современных

тенденциозно

политизированных

или эстетизирующих трактовок концептуального наследия этих

мыслителей. Для меня все они интересны прежде всего в плане эпистемологическом, наименее изученном, как свидетельство по-

21

Познание и перевод. Опыты философии языка

явления новых конструкций субъекта и объекта в гуманитарном познании

-

на стыке философии с другими областями. Особой за­

дачей является анализ своеобразного перевода бессознательного в язык, совершенного Лаканом и его последователями. Познание бессознательного, с точки зрения классической теории познания, это парадоксальная и неразрешимая задача: трактовка бессозна­ тельного как особого рода языка стала концептуальным ответом

на этот парадокс. Однако перевод бессознательного в язык осуше­ ствим лишь отчасти: за пределами возможного перевода остается

эмоция, аффект, суггестия и другие явления, не сводимые к язы­

ковым даже в самом широком смысле слова. Немало актуальных вопросов возникает в связи с приобщением современной россий­ ской культуры к психоаналитическим движениям и практикам.

Возникает, в частности, задача формирования психоаналитиче­ ского языка, русскоязычной терминологии, которая могла бы справиться с изобилием новых содержаний и подходов, обеспе­ чить их осмысленную переработку и освоение.

Во втором разделе книги

-

«Перевод, рецепция, понимание»

-

две большие главы: первая посвящена проблеме перевода и рецеп­ ции

-

в основном тех авторов, чьи концепции мне довелось пере­

водить самой, вторая строится вокруг тех теоретических и истори­

ко-эпистемологических проблем,

которые возникают в связи

с переводом и рецепцией новых культурных и концептуальных со­ держаний. При этом вопрос о переводе трактуется в духе умерен­ ного оптимизма: различные

затруднения бросают нам

познавательные и лингвистические

вызов,

подталкивают к обсуждению

подчас головоломно трудных проблем. Однако разнообразные по­ пытки их решения дают возможность накапливать опыт перевода,

который не может отменить вавилонских разрушений, но позво­ ляет

трактовать

притчу

о

вавилонском

столпотворении

не

как

проклятье, но как вызов, который человек способен достойно

принять. В плане обшефилософском перевод может рассматри­ ваться

как один

из наиболее надежных механизмов пере носа

внешнего опыта во внутренний и обратно, как одна из форм ре­ флексивности. В плане социологическом перевод предстает как практика

культурной

медиации,

включенная

трансмиссии и рецепции. В плане культурном

-

в другие

схемы

как способ сохра­

нения наследия и приобщения к нему, а отсюда

-

образователь­

ное значение перевода для истории философии и гуманитарных наук. В плане эпистемологическом проблематика перевода позво­ ляет вплотную подойти к вопросу о познании Другого, располагая средствами, допускающими проверку опыта, так что здесь пере­

вод выступает как новая методологическая стратегия. Что зна­ чит

-

быть верным оригиналу, если при любой интерпретации

22

Введение

происходит не только усвоение, но и пересоздание? Проблема объективности в ситуациях культурного и понятийного перевода привлекает к сотрудничеству многие дисциплины,

способные

найти общие ракурсы обсуждения и выработать соизмеримые формы умопостигаемости, интеллигибельности, рациональности. Деррида некогда заметил: опыт перевода «берет на себя всю ответ­ ственность за судьбу разума, или иначе, всей грядущей мировой

всеобщности»!", Думается, это не преувеличение: речь идет о по­ стоянно возобновляемой эстафете, о передаче слов и мыслей

-

от

культуры к культуре, от языка к языку.

***

Число людей, которые внесли огромный вклад в разработку рассматриваемых мною проблем, очень велико, а формат книги, даже и такой объемной, очень ограничен: в нее вошла лишь малая

часть того, что заслуживало бы обсуждения в связи с проблемой познания и перевода. Осью для отбора персонажей (и их исследо­ вателей) и общим ракурсом рассмотрения были методология и эпистемология: именно эта точка зрения смоделировала мое ре­ альное участие в невавилонском строительстве человеческого вза­

имопонимания, или хотя бы мою работу по расчистке простран­ ства для такого строительства.

А теперь несколько слов о технических деталях оформления книги. Я нередко цитирую оригиналы (в собственном переводе), иногда даю скорректированные мною цитаты

из существующих

переводов, специально не обсуждая вопроса о том, что и почему менялось (эти вопросы требуют отдельного исследования и, мо­

жет быть, даже отдельной монографии). Ряд понятий встречается в книге в различном написании и оформлении

-

в зависимости от

контекста и от более или менее закрепившихся традиций. Это от­ носится, например, к понятию Я. В отношении этого понятия мною были приняты следующие условные правила оформления. Так, «я» у Декарта оформляется обычной строчной буквой (я мыс­ лю, следовательно

... и

т. д.) без курсива, «я» во второй фрейдон­

ской топике (также как и другие ее члены) ной буквы и курсивом (Я

-

Оно

-

-

с пишутся с заглав­

Сверх-Я). Между этими двумя

полюсами остается огромное множество философских контекс­ тов, в которых я использую заглавную букву без курсива

-

Я, тем

более, что такие прецеденты в исследовательском сообшестве уже есть. (Сама я не всегда пользовалась такой графикой, например,

17

Den'ida J. Voyous. Dеих essais sur la raison. Рапз, 2003. Р. 168. Это относится не

только к переводам с латыни и на латынь. о которых идет речь Б этом высказыва­

нии. но и о любых других культурных опытах перевола.

23

Познание и перевод. Опыты философии языка

употребляла закавыченное обозначение

-

«я»). Такое решение

унифицировать разнобой контекстов связано не с желанием воз­

величить Я, но со стремлением графически закрепить его особую (несклоняемую) позицию. Конечно, это упорядочивающее реше­

ние, как и любое другое, иногда выглядит неуместным, но с этим приходится мириться. Например, в соседних фразах могут встре­ титься я строчное и Я заглавное

-

даже применительно к одному

и тому же автору. Когда Декарт говорит «Я мыслю'> (а Леви-Строс об этом рассуждает), я будет строчным, но как только встает во­

прос «что есть Я?,> (где я становится предметом рассуждения и пе­ реходит из области склоняемых местоимений первого лица един­ ственного числа в область несклоняемых элементов, выпадающих

из морфолого-синтаксического строя фразы), оно пишется с за­ главной буквы написания

-

Я. Итак, Я заглавное обобщает единообразием

целый ряд различных смысловых контекстов,

где

встречаются Я воображаемое и Я реальное, самотождественность Я, множественность Я, образ Я, отчуждающие функции Я и мно­

гое другое. Более того, даже у Фрейда за рамками уже упоминав­ шейся триады понятий, используется написание Я (например Идеал-Я и Я идеальное). При этом Я нерелко встречается в сопо­ ставлении с Другим

-

тоже с заглавной буквы. Унификация гра­

фики может раздражать своей монотонностью, подравнивающей под одну гребенку многообразие философских контекстов обсуж­ дения этой проблемы, но одновременно дает возможность избе­ жать неупорядоченного

мельтешения

различных

написаний,

которые все равно не удается последовательным образом разгра­

ничить. Далее. После многих сомнений я решилась писать знаме­

нитое понятие Деррида вой в иентре

differAl1ce

-

-

дифферанс

и в оригинале

и

(dimSrance)

с заглавной бук­

в переводе (соответственно

и различАние), чтобы сделать это его понятийное нов­

шество, за которым трудно уследить в тексте, более рельефным и заметным. Подчеркиваю: у Деррида заглавной буквы в середине

слова

-

нет; это мой прием для опознания этого графического

и семантического неологизма.

Пояснения требуют и некоторые другие употребляемые мною понятия. Например

-

«русский концептуальный язык». Вводя это

понятие, я не про вожу четкого различия между понятиям и и кон­

цептами (об этом существует большая литература и единой пози­

ции между исследователями не существует) и использую его при­ мерно в том же смысле, в каком Пушкин говорил о «русском метафизическом языке», подразумевая при этом общеязыковой

слой абстрактной лексики. Кроме того, я включаю в понятие рус­ ского концептуального языка терминологические слои филосо­ фии и гуманитарных наук. Оговорок требует и понятие

24

discours

Введение

В русском языке преобладает прилагательное «дискур­

(discursif). сивный»

(например, дискурсивные практики у Фуко), которым

я тоже долго пользовал ась, однако в этой книге перимента

-

-

в качестве экс­

я пытаюсь разграничивать значения «дискурсный»

(условно говоря, относящиеся к дискурсам как социально рег­

ламентированным

речевым

практикам) и «дискурсивный»

-

В традиционном логико-лингвистическом смысле: линейный, по­ следовательный,

вербализованный

(в противоположность си­

мультанному, одновременному, образному). у этой книги есть еще одна особенность

открытая структу­

-

ра, а потому в нее можно входить (или выходить) в любом месте. Она не подчиняется строгим правилам логического развертыва­

ния, а потому в изложении неизбежно возникают круги, смысло­ вые переклички. Эта особенность усиливалась наличием двух планов рассмотрения «одного И того же»: сначала в первой части книги, в связи с вопросом о познании и языке, затем части,

в связи с разбором

-

во второй

конкретных контекстов перевода

и рецепции.

***

я хочу выразить безграничную признательность Михаилу Лео­ новичу Гаспарову (13.04.1935 - 07.11.05), который был для меня главной опорой на пути познания; его уже нет с нами, но я мыс­

ленно беседую с ним, продумывая все важные для меня вопросы. Я решила посвятить эту книгу его памяти не потому, что сочла се­ бя «достойной» такой чести, но потому что все в этой книге или

иначе,

прямо

или

косвенно,

согласием

или

-

так

несогласием

-

связано с нашими разговорами и обсуждениями. Эта книга не могла бы состояться без административного, науч­ ного и личного участия целого ряда людей, прежде всего

-

заведу­

ющего сектором теории познания Института философии РАН, академика РАН Владислава Александровича Лекторского и заме­ стителя директора Института высших гуманитарных исследований

им. Е.А Мелетинского при РГГУ Елены Петровны Шумиловой.

-

Бориса Исаевича

Пружинина, Татьяну Геннадьевну Щедрину,

Я благодарю моих дорогих друзей и коллег

Ирину Игоревну

Мюрберг

-

за то, что они побудили меня к написанию этой кни­

ги, а когда я на это решилась, неустанно вдохновляли и поддержи­

вали меня на всех этапах работы. Мне бескорыстно помогали также многие зарубежные колле­

ги, среди которых в первую очередь назову Шарля Маламуда, Маргерит Деррида. Ивона Бреса, Лидье Эрибона, Катрин Перре, Тома Рокмора, Хенрика Барана. Многолетний руководитель До­ ма наук о человеке в Париже Морис Эмар неоднократно содей-

25

Познание и перевод. ОПЬ/ТЫ философии языка

ствовал моим стажировкам в Высшей школе социальных исследо­ ваний и других исследовательских учреждениях Франции. С чувством любви и признательности я мысленно обращаюсь

к моей матери Надежде Ивановне Автономовой (24.06.1922 23.02.2008): светлая память о ней всегда будет со мной. Я благода­ рю мою замечательную дочь, Ольгу Муравьеву: ее специаль­ ность

-

международное

право,

но

она

постоянно

интересуется

моей работой и поддерживает меня во всех моих делах. Выражаю признательность Российскому государственному на­

учному фонду за предоставленную мне финансовую возможность опубликовать эту книгу.

Раздел первый Познание и язык

Глава первая

Мысль О структуре и проблема -обратнего перевода-

§ 1. Структурализм

и постструктурализм: прошлое и будущее

э

тот параграф представляет собой своего рода введение ко

всему данному разделу. В нем пойдет речь о различных фрагментах моего опыта (как читателя,

исследователя,

переводчика), связанных с вопросом о познании гумани­

тарных феноменов

через язык.

Эти фрагменты

опыта

относятся к областям, которые можно с известной долей прибли­ зительности

назвать

«классическим»

структурализмом,

пост­

структурализмом и структурным психоанализом. Речь идет о том,

что было для меня предметом чтения, перечигывания,

ния, перевода. Здесь будут показаны

-

понима­

с более близкой и более

дальней точек зрения, то есть вообще и в частности,

-

различные

способы перевода явлений человеческого мира, явлений сознания и бессознательного

в план языка, языковой методологии, язы­

-

ковой метафорики и других ипостасей языкового бытия. В хроно­ логическом смысле

в 1960-е годы и затем

это

-

означает возврат фокуса внимания движение навстречу нынешнему моменту.

Такой возврат одушевлен не просто ностальгией по уже пережито­ му, но и мыслью о том, что этот период в культуре и в познании

был пройден «слишком быстро», на лету, так что многое из того, что содержалось в концепциях и дискуссиях того периода, было

попросту потеряно. Нам теперь предстоит заново прочитать неко­ торые страницы этой истории и, возможно, обнаружить актуаль­ ное в том, что, казалось бы, давно ушло в тень.

Французский структурализм не бьm ни школой, ни совместно принятой программой, но в нем очень высока степень проблем­ ной общности и перекличек

-

отчасти потому, что он содержал

целый пласт философской и общеметодологической проблемати­ ки. Сам структурализм

-

это, полагаю, не философия, но скорее

общая методология, имеющая определенные философские пред­ посылки. Этот методологический аспект (акцент на отношениях, а не на элементах,

на функционировании, а не на генезисе,

на синхронных взаимодействиях, а не на диахроническом генези­

се и др.) никуда не девался. Он остался в науке как один из воз­ можных подходов, перестал вызывать споры, но вошел в набор

29

Познание и перевод. Опыты философии языка привычных

процепур,

отчасти породил

-

иногда от противного

(но всегда с учетом того, что было сделано в структурализме), не­ которые современные подходы, в частности те, что отказываются

от бинарных оппозиций в пользу анализа непрерывности нараста­

ния тех или иных качеств или же градуальных схем, более слож­ ных, нежели двоичные, структуралистские. В любом случае, в гу­ манитарной области и поныне осталось огромное множество явлений, не только не исследованных с точки зрения их структур­ ности, но и просто не описанных и, следовательно, настоятельно

требующих и

насколько

возможно

объективного

описания,

и структурного анализа, без которых научные предметы размыва­ ются до вкусовых интуитивных картин.

Но в структурализме нам важна не только методология, но и общий познавательный импульс, и те философские вопросы, которые были им поставлены. Подчас неосознанно для нас они присутствуют в размышлениях сегодняшнего дня. Чтобы увидеть это, не обязательно быть адептом структурализма. Например, Жак Деррида, яркий и яростный критик структурализма, выросший, впрочем, на плодотворной почве структуралистских проблемати­ заций, незадолго до смерти с горечью говорил о том, что период

60-х годов был пройден слишком быстро, что теперь нам нужно любой ценой удержать и переоценить его. В этой позднем внима­

нии к 60-м есть, конечно, и то, что относится к структурализму, определявшему идейное лицо этой эпохи. Интеллектуалы той по­ ры, при всем накале публичных страстей, были далеки от всеоб­ щей и всепоглощающей медийности, они еще не стали рупорами

транслируемых идеологий и ставили настоящие вопросы. Можно полагать, что и у Деррида эти мысли

-

не просто историческая но­

стальгия по ушедшим временам. Таким образом, у нас есть осно­ вания присмотреться к тем историческим возможностям мысли,

которые не были использованы или были слишком быстро забы­ ты в последующих взвихрениях постмодернизма. Что в них оста­

лось актуальным? Что может быть актуализировано? Даже беглый взгляд на историю гуманитарного познания пока­ зывает, что мысль о структуре

-

путешественница: она не идет по

прямой линии, но проходит ряд эпизодов, претерпевает ряд мета­

морфоз, пропитывается разными влияниями, вписывается в раз­ личные социокультурные конъюнктуры, шествуя

го ХХ века

-

-

в течение все­

по Европе и по миру. Здесь мы будем говорить о так

называемом «французском структурализме», который возникает

на стыке гуманитарной науки и философии. Французский струк­ турализм

интересен

для

нас

среди

прочего

тем

«порождающим

эффектом» прорастания философской проблематики сквозь спе­ циально-научную, который на нем виден очень ярко.

30

.f!iздел первый. Познание и язык. Глава первая. Мысль о структуре ...

французский структурализм

это явление неоднозначное!".

-

Наиболее бесспорным его представителем считается обычно все­

мирно известный французский этнолог Клод Леви -Строс, С целым рядом оговорок сюда же можно отнести также структурный психо­

анализ Жака Лакана, «археологию знания» Мишеля Фуко, некото­ рые литературоведческие и культуроведческие работы Ролана Бар­

та и др.!",

французский структурализм не является жестким

единым целым ни идейно, ни организационно, ни хронологически. Его представители

-

люди разных поколений, разных исследова­

тельских традиций и философских пристрастий. К тому же логиче­ ская

последовательность

этапов

структурализма

не

совпадает

с хронологической. Начальным моментом французского структу­

рализма можно условно считать встречу Леви-Строса с Романом

Якобсоном в 1943 г. в Свободной школе в Нью-Йорке, вдохновив­

шую Леви-Строса на перенос методов структурной лингвистики в область антропологии или этнологии. Затем структурализм пере­ кинулся на другие области

ропейские

-

-

как культурно экзотические, так и ев­

литературу, массовую культуру у Барта, психоанализ

у Лакана, историю идей у Фуко .. .На одной известной карикатуре изображались четыре мушкетера в туземных костюмах и под паль­

мами

это быяи Леви-Строс, Лакан, Барт и Фуко ... Не образуя ни

-

школы,

ни

группы,

они

сложились

в

сознании

современников

в единый образ. И не только карикатуристы, но и такие серьезные

и различные по своим установкам мыслители, как Франсуа Валъ-?

18 Sens et usages du tenne «зпцсшге. dans les sociales / Ed. раг R. Bastide. La Науе­ Paris, 1962; StructuraJisme et marxisme // Репвее. 1967. Ng 135 (Numero врёс.). Р.I-192.

19

Один лишь Леви-Строе открыто признает себя структуралистом, другие на­

званные исследователи не единодушны в вопросе о структурализме. Так, Фуко ха­ рактеризует его в «Рождении клиники» как плодотворный метод, в «Словах И ве­ щах»

-

как «разбуженное» сознание современной эпохи, но уже в «Археологии

знания» и «Порядке дискурса»

-

как этикетку, скрывающую другие проблемы. Ла­

кан не видит возможности выделигь структурализм как некое идейное единство

(Daix Р. Entretien ауес Jacques Lacan / / Lettres fгаш;аisеs. 1966. Ng 1159). Барт пола­ гает, что «те авторы, которых обычно связывают с этим словом, не чувствуют себя

солидарными в теории и борьбе»

(Barthes R. Essais critiques. Paris, 1964. Р. 213).

Ра­

зумеется, самосознание исследователей не может быть решаюшим основанием для отнесения их к тому или иному течению, но в данном случае оно симптоматично:

в известной мере определенность французского структурализма как некоего един­ ства идет не «изнутри», а «извне», от социальной ситуации, что, однако, не исклю­

чает определенного единства возникаюших при этом философских, методологиче­ ских, мировоззренческих проблем.

20 Wah! F. La philosophie entre l'avant et Гаргёь du structuralisme / / Qu'est-ce que lе structuralisme? Paris, 1968.

31

Познание и перевод. Опыты философни языка

или Жиль Делёзл, вполне серьезно воспринимали структурализм как определенное единство (в случае Валя

Делёза

-

-

ускользающее, в случае

вполне четкое и доступное росписи по признакам), описы­

вали его характерные черты. Очень важными для становления этой

мысли о структуре были труды Луи Альтюссера, который в 60-е годы сформулировал программу неидеологического марксизма и поле­

мически заостренный лозунг «теоретического ангигуманиэмаь-', Хронологически начальный этап французского структурализ­ ма

-

50-е годы, когда он еще не имел общественного резонанса:

так, в

в

1958 г. вышла «Структурная антропология» г. - лакановский манифест структурного

Леви-Строса,

психоанализа «Функция И поле речи и языка в психоанализе», а также, напри­

1953

мер, «Нулевая ступень письма» Барта. Кульминация этого идей­

ного движения

- 1966 г.,

когда вышли в свет программные труды

Лакана, Фуко, Барта. Когда в середине 60-х г. структурализм пользовался огромным вниманием, о нем повсюду писали, ему

посвящали специальные номера изданий, у тех, кого считали его

представителями, брани интервью; страсти кипели в яростной

полемике Леви-Строса с Сартром и Рикёром, Фуко с Сартром; отдельные фразы из этих полемик вокруг структуры и истории, структуры и человека, вошли в философский фольклор. Впро­ чем, уже в момент кульминации стали заметны и некоторые тен­

денции постструктуралистской (в известном смысле, внутрен­

ней) критики: наиболее характерны в этом отношении работы Деррида. В 70-е годы общественный интерес к структурализму пошел на спад, хотя научное развитие в каждой из названных об­

ластей продолжалось своим чередом.

Наибольшей исследова­

тельской и программной устойчивостью отличался Леви-Строс, который работает и поныне, разбирая и публикуя собственные архивы.

Моментом исчерпан ия структуралистской программы

принято считать конец 1960-х майские события не

выходят

1968 г.

на улицы»:

-

начало 70-х годов. А точнее

некоторые

увидели

фиаско структура.пизма на всех фронтах ческом, громко

идеологическом. возразить:

-

и облетевший весь мир тезис «структуры

-

в

нем

констатацию

научном, полити­

Правда, Лакан не упустил повода

именно структуры

как раз и

выходят на ули-

21 Deleuze J. А quoi гесоппап-оп 'е structuralisme'l // La philosoplJie. Т. lV. Le хх е siecle. Paris, 1973. Р. 299-335.

Altl1Usser L. Роцг Магх. Paris, 1965: рус. пер.: За Маркса. М., 2006: fdem. Lire 1е Capital (амес Ba1ibar Е. е! Macherey Р.). Paris, 1965. См. об этом: Автономова Н. Эта­ пы идейной эволюции Л. Альтюсеера / / Зарубежные концепции диалектики. Кри­ тические очерки. М., 1987. С. 187-234. 22

32

Rаздел первый. Познание и язык. Глава первая. Мысль о структуре ...

цы 2 3 , но так как любую его фразу можно было трактовать много­ значно, то и опорой для отпора критикам она не стала.

Логическая последовательность его этапов несколько иная-", Вспомним, что структурализм в гуманитарных науках

-

явление

не только междисциплинарное, но и международное. Первый его этап (30-40-е годы)

создание методов исследования языка

-

в различных школах американского и европейского лингвистиче­

ского структурализма. Его смысловая доминанта

-

исследование

языка как системы, причем точность исследования достигается за

счет отвлечения от «внешних» факторов

исторических, геогра­

-

фических, социальных и др. Последовательность в проведении этого общего принципа

-

трактовка языка как системы смысло­

различительных единиц различных уровней

-

сильно варьирова­

лась от школы к школе (наибольшие различия обнаруживаются

здесь между Пражской функциональной лингвистикой и датски­ ми глоссематиками), но сам принцип оставался неизменным.

Второй этап (50-60-е годы)

-

перемещение структурализма на

французскую почву. Классический представитель этого этапа К. Леви-Строс. Его смысловая доминанта

-

поиск новых методов

-

в теоретической этнографии и, что особенно важно, попытка при­ менить здесь некоторые приемы структурной лингвистики (пре­ имущественно фонологии), а также представить различные соци­ альные механизмы как взаимодействующие знаковые системы.

Поначалу методы, заимствованные из теоретической лингвисти­ ки, еще сохраняют свою строгость (правда, некоторые лингвисты с этим не соглашаются даже применительно кЛеви-Стросу, не го­

воря уже о его последоватеяяхг". Третий этап (в особенности 60-е годы) пространение

и

-

более широкое рас­

«размывание» лингвистической методологии.

С одной стороны, структурализм наследует установки предшест­ вующего этапа

-

пере нос методов исследования языка на другие

области культуры 23 в

-

историю науки (Фуко), литературоведение

Это произошло на обсуждении доклада Фуко в «Философском обществе»

1968 г.

Лакан встал на защиту Фуко, атакованного представителем так называе­

мого генетического структурализма Люсьеном Гольдманом. См: Дискуссия по до­

кладу М. Фуко «Что такое автор".

/ / Фуко М. Воля к истине. По ту сторону знания, 1996. С. 46. Вопрос о том, были ли эти майские собы­ тия опровержением структурализма или, напротив, его подтверждением, - остал­ ся открытым при всей его абсурдности ... См. также: Gritti J., Toinet Р. Le structuralisme: science et ideologie. Paris, 1968. Р. 12. власти и сексуальности. М.,

24

Лишь первый этап предшествовал другим и логически, и хронологически, вре­

менной разрыв между прочими минимален или вовсе отсутствует.

25 Mounin Р.23.

С. Linguistique, structuralisme et marxisme / / Nouvelle critique. 1967. N2 7.

33

Познание и перевод. Опыты философии языка

и массовую культуру (Барт); с другой же стороны, он чем дальше, тем больше отдаляется от исходных методологических образцов

(каким была для Леви-Строса, например, структурная фонология

Н. Трубецкого и Р. Якобсона). Если Барт в работах 60-х годов еше пытался перенять вслед за Леви-Стросом методы структурной лингвистики, то у Лакана, например, язык из метода преврашает­ ся в метафору

-

образный способ представления в чем-то сход­

ных с языком, но не являющихся языком содержаний (бессоз­ нательного) .

Четвертый этап (конец 60-х

-

70-е годы)

-

это критика и са­

мокритика структурализма, выход его в широкие общественные

движения (у позднего Фуко, у тель-келистов-"

-

это выход в поли­

тику: язык есть социальная сила) или в более широкие области ис­ тории культуры (концепция Жака Деррида), Тем самым как бы замкнулся круг, который начал чертить лингвистический структу­

рализм:

минуя этапы научной замкнутости

структурализм размывания

-

(лингвистический

язык-объект), экспансии методов (язык-метод),

методов

(язык-метафора),

превращения

языка

в «символическую собственность», подлежащую присвоению или экспроприации (язык-социальная сила), язык возвращается на круги социальной проблематики, от которой лингвистический

структурализм некогда принципиально отказался. Этим этапам соответствует и различное понимание знака как основной едини­

цы языковой коммуникации: Леви-Строс опирается на знак как

на устойчивое целостное образование; Фуко и Лакан расщепляют

знак на смысл и форму и делают акцент на последнем «<означаю­ шее- у Лакана, «дискурс» у Фуко); критика и самокритика струк­ турализма онтологизируют языковую реальность,

ее социальное

(етель-келисты») или общефилософское (Деррида) значение. Эти перипетии судьбы языка становятся в структурализме стержнем всех других проблем. Но эта линия логического расчленения про­ блематики дает перебои и накладки. Даже столь широкое «научное»

определение структурализма,

как исследование знаков и знаковых систем, не проходит на дан­

ном материале безоговорочно. Так, Ф. Валь, редактор и один из

авторов известного сборника «Что такое структурализм?»?", утверждает, что и при широком понимании структурализма он ос­

тается классификационно неуловимым: одни концепции поме­ шаются «по сю сторону», другие 26

«по ту сторону» той идеальной

Krisfeva J. Sешеiоtikе. Recherches pour ипе хегпапагуяе. Paris,

d'епsешЫе

27

-

/ Textes de

М.

Foucault, R. Barthes, J. Derrida

е.а. Рапь,

1969; 'Птеопе ]968.

Wah! F La philosophie entre Гамагп е! Гаргез du struсtuгаlisше // Qu'est-ce que le Paris. 1968.

stгuсturаlisше')

34

f!lздел первый. Познание и язык. Глава первая. Мысль о структуре ...

модели, которая задается определением. Например, концепция Фуко (вследствие пережитков онтологизма) оказывается недоста­ точно структурной, недостаточно знаковой, и концепции Лакана ИЛИ Дер рила

-

уже «пост-структуралистскими», расщепляющими

единство знака (Лакан) или подрывающими самое основу онто­ фоно-логоцентрического мышления (Деррида). Когда-то главными вопросами при его изучении были вопросы

идентифицирующего плана. Что это

-

метод или система? Наука

или философия? Новация или продолжение традиций? Как он связан с

предшествовавшими

и

современными

ему «структура­

лизмами»? Можно ли дать ему сколько-нибудь строгое определе­ ние или же нам остается счесть его французской модой, быстро

расцветщей и быстро угасшей? С какими общественными движе­ ниями

-

прогрессивными или консервативными,

«правыми.

-

«левыми» или

он смыкается? И т. д. Критические оценки, с кото­

рыми мы сталкиваемся во всех почти наугад ВЗЯТЫХ высказывани­

ях, отличаются разноголосием. «Структурализм не является ни школой, ни движением», а потому нет оснований выводить его из научного мышления, лучше попытаться построить более широкое

его описание. «Структурализм

-

это, безусловно, научный ме­

тод»28. «Структурализм оказывается на редкость плодотворным способом рассмотрения социальных и культурных явлений, хотя и не теорией культуры и общества» (с этим, безусловно, не согла­

сятся некоторые его сторонникиг". «Структурализм В собствен­ ном смысле слова

-

это признание того, что различные ансамбли

могут быть осмыслены не вопреки, а благодаря их взаиморазличи­

ям, упорядочение которых и становится целью исследованияь-". «Структурализм - это не наука! Это также и не Философия! ... Это

<... > подход,

нацеленный на то, чтобы раскрыть в явлениях не

столько их причины или их функции, сколько их значение внутри

тех ансамблей, составной частью которых они являютсяь ". Структурализм - это «некая распространенная лишь во Франции болезнь, при которой работы серьезных мыслителей таинствен­ ным образом распространяются за рамки узкого круга посвящен­ ных, для кого они собственно и предназначены, и становятся объ-

28 Еаапёп: 1. Le structuralisme ептге la science et la philosophie / / Tijdschr. моог filosofie. Гецмеп- Utrecht, 1971. Jg. 33. NQ 1. Р. 66. 29

Struсtшаlism: ап [птгооцспоп / Ed. Ьу D. Robey. Oxford, 1973. Р. 4.

30

Pouillon J. Ргеяепгатюп: цпе essais de definitio]] / / Temps mоdегпеs. 1966. NQ 246.

Р.774. 31

Cf.: Milet А. Роцг

Рапз, 1968. Р. 94.

Oll

сопгге lе struсtшаlismе. Ставое Levi-Strauss et son сепуге.

35

Познание и перевод. Опыты философии языка

ектом культа»32. Структурализм это позитивистский «идеализм понятия-Ч; ТОЛЬКО это уже «не ПОЗИТИВИЗМ фактов, а позитивизм энаковь-". Хотя «под именем структурализма сосредоточиваются науки о знаках, о знаковых системахь '>, это вовсе не означает воз­ врата к позитивизму; это вопрос о «возможности построить науки

в тех областях, статус которых в данный момент не имеет четкой

определенности--". Структурализм - это идеология тоталитарно­ го общества."; да нет же, это скорее «несчастное сознание челове­ ка в развитых обществахе-Р и т. д. И т. п. С точки зрения теоретической структурализм, при всем разно­ образии его конкретных форм, имеет общие параметры: это не уточнение формальных принципов построения знания (как это было в «классическом» логическом позитивизме), а расширение содер­ жаний; не очищение субъективности от объекта (как это было в феноменологии и экзистенциализме), а очищение объективнос­

ти от субьекта'". Где взять точку опоры для столь радикальной перестройки?

Классический рационализм видел свою опору

в очевидностях сознания, мыслящего Я; экзистенциализм видел

свою опору в очевидностях дорефлективного уровня; француз­ ский структурализм сделал своей опорой ДЛЯ фиксации нового опыта работу в языке и с языком, языковые или подобные языку

механизмы культуры. 8неиндивидуальная природа языка мыс­ лится здесь как опора для методологически (и мировоззренчески) трудного самоустранения: язык с его исконной «социальностью»

«объективнее, сознания, и потому его использование позволяет надеяться на более успешную борьбу с предрассудками собствен­ ной культуры, на более надежные переходы не только от одного Я к другому Я, но и ОТ одной культуры к другой культуре. П о сути, тут мы видим проблему познания и перевода в действии. Методо-

Claude Levi-Strauss: the Anthгopologist as Него // Ed. Ьу E.N. а. Т. Hayes. Cambridge (Mass.)-London, 1970. Р. 3. 33 Dufrenne М La philosophie du пео-розшмыпе / / Esprit. 1967. а. 35. Ng 5 (пшпего зрёс.). Р. 786. 34 Sartre J. -Р. Sartre гёропё / / Quinzaine Ппёгагге : Bibl. des idees. 1966. Ng 14. Р. 5. 35 Qu'est-ce que lе structuralisme? Paris, 1968. Р. 10. 36 /bid. Р. 8. 37 Hiidecke W Structuralismus - ldeologie des Status Оцо? // Neue Rundschau. Frankfurt а. М., 1971, Jg. 82. Н. 1. S. 45-59; Ср. также: Lefebvre Н. Au-de1a du зтгцс­ turalisme. Paris, 1971. 38 Auzias J.-M Clefs роиг 1е structura1isme. 2 ёс. Paris, 1967. Р. 14. 32

39

В терминологии Гуссерля это означало бы «эпохе наоборот». Задачу очишсния

объективности от субъекта Леви-Строе поясняет примерами застольного этикета. показываюшими,

как

uss

туземен. С.

что европеец

напротив,

боится

боится

запачкать себя

запачкать

Mytho1ogiques. Paris, 1968. Т. 3. L'origine des

36

окружаюшим.

окружаюшее гпагпегез

собою

de table.

Р.

тогда

(Levi-Stгa­

422).

Хаздел первый. Познание и язык. Глава первая. Мысль о структуре ...

логическая задача французского структурализма в том, чтобы, на­ лагая языковые мерки на самые различные объекты культуры, по­

лучить их объективный образ, или, иными словами, сделать их пе­ ревод в языковые формы и схемы. Эта работа происходит в разных областях по-разному

-

подробный перечень этих исследований

представлен в моей книге о струкгурализме". Структурализм был попыткой провести некий рациональный импульс в особых условиях времени и культуры: он предполагал 01Талкивание как от классического рационализма, так и от совре­

менных им концепций субъективистской и персоналистской ори­ ентации. Прямо соприкоснуться с другими рационалистическими тенденциями, которые развивались в других направлениях, он не

смог. Соответственно, если отвлечься от частных различий, то об­ щими объектами критики в структурализме окажутся, с одной

стороны, концепции субъективистской, экзистенциалистской, персоналистской ориентации, с другой стороны, концепции клас­ сического рационализма. Быть может, именно в этой междоусоб­ ной позиции и необходимости самоопределения по отношению к этим двум, столь распространенным и влиятельным во Франции течениям мысли, заключена большая доля своеобразия француз­ ского структурализма, в отличие от других европейских «структу­

рализмов», развивавшихся более замкнуто. Впитывая новые плас­ ты социальных и культурных содержаний, научное мышление

посягало на традиционные привилегии философии

-

ее роль в со­

здании «образа» человека (экзистенциализм) или «образа» под­ линного научного знания (классический рационализм). Отноше­ ние структурализма к классическому рационализму,

имеющему

во Франции многовековые традиции, пронесенные от Декарта до

Башляра, а также к экзистенциализму, пережитому французской интеллигенцией в годы войны и оккупации с такой остротой, ка­

кой не знала ни одна другая европейская страна, противоречиво.

Отказываясь от одних тезисов классического рационализма (и прежде всего от абсолютизации европейских критериев рацио­ нальности как всеобщих и необходимых), от тезиса о тождестве

бытия и мышления), структурализм заимствует и воспроизводит другие (прежде всего саму направленность на рационалистичес­

кое обоснование возможности гуманитарного знания). То же от­ Носится и к экзистенциализму: отказываясь от переживающего

40 Для более полного ознакомления с литературой по французскому структура­ ЛИзму

отсылаем

читателя

к

библиографическому

списку

в

кн.:

Автономо­

ва не Философские проблемы структурного анализа в гуманитарных

(Критический С.258-270.

очерк концепций

французского

37

структурализма).

науках.

М., 1977.

Познание и перевод. Опыты философии языка

субъекта как основы для построения научного знания, от тезиса о тождестве исторического (в европейском смысле слова) и гума­

иистического ", структурализм воспроизводит некоторые другие его мыслительные установки, например, поиск дорефлексивной определенности, внесознательных побуждений человеческого сознания и действия. Пожалуй, именно в силу этой ожидаемой альтернативности экзистенциализму и при явной нехватке во

Франции сколько-нибудь весомого присутствия логического по­ зитивизма и сложился «сциентистский», или позитивистский,

«образ» структурализмакак некоего «царства формулы», «убиваю­ щей» человека.

Тенденция к математизации и формализации во французском структурализмене столь уж очевидна, за единственным исключе­

нием: это использование математики у того же Леви-Строса, да и то лишь применительнок системам родства и правилам бра­ ков,

-

уже в мифах математическое моделирование, в частности

приемы топологии, оказываются скорее удобством для записи разнородного материала, нежели конструктивным средством его

развертывания (трудностьприменения математики в мифахЛеви­ Строс видит, в частности, в том, что единицы мифа не однознач­ ны по своей функции: они могут выступать то как термины, то как

отношенияг'-. Это относится и к Лакану, для которого топология есть лишь средство нагляднее представить некоторые свойства

психических структур'['. Что же касается обвинений в антигуманизме, то и в наши дни, как далекий отзвук тех давних споров, можно услышать мнение:

41

Ср., например. отрицание тождества «я мыслю - Я есмь», опосредованных (Lacan J. Ecrits. Paris, 1966. Р. 517); отрицание принципа cogito как «фоку­

языком

са». удостоверяющего бытие мыслящего, на самом деле не очевидное

(/bid. Р. 517); (/bid. Р. 284); отказ от тези­ (/bid. Р. 666) у Лакана. Вот не­

необходимость пересмотра «вечного» понятия субъекта

са о «соприродности- познающего и познаваемого

сколько соответствующих примеров из Леви-Строса: критика сознания как пред­

мета философии и гуманитарного знания (Levi-Sfrauss с. Mythologiques. Paris, 1971. т. 4. Р. 562-563); критика современного экзистенциализма, «опьяненного свободой» Р.

577);

субъекта

(/bid.

Р.

572),

«отягощенного мистицизмом под видом гуманизма»

предпочитающего субъекта без рациональности

(/bid.

Р.

614);

-

тезис о необходимости стирания субъекта

реждения «анонимной мысли»

(/bid.

Р.

559)

(/bid.

рациональности без

(/bid.

Р.

564)

и уч­

как методологических приниипах на­

учного мышления, опять-таки в противоположность экзистенциализму, который стремится превратить «историю» В последнее прибежище трансцендентального гу­

манизма (Levi-Sfrauss с.

La репзее sauvage. Paris, 1962.

Р.

347).

42

Le~'i-Sfrauss с. Mythologiques. Рапз, 1971. Т. 4. Р. 568.

43

Lacan J. Ecrits. Paris, 1966. Р. 861. Среди последних работ на эту тему:

Юран А. Пространство и время в психоанализе (httр://www.lасап.гu/агtiсlеs/

space_alld_time.l1tml).

38

f!1здел первый. Познание н язык. Глава первая. Мысль о структуре ... структуралисты

накаркали

несчастье: они провозгласил и смерть

человека и дождались чего-то вроде самоисполняющегося пред­

сказания. Но такое утверждение

-

ошибка памяти: напомним, что

по крайней мере самая знаменитая фраза из «Слов И вещей», ко­ торая давала повод приписывать Фуко «антигуманистические» взгляды, была построена в сослагательном наклонении, которое, как известно, означает гипотезу, предположение; чтобы убедить­

ся в этом, нужно перечитать текст некогда знаменитой книгит'. Но если в наши дни реальность «потеряла человека», как она по­

теряла и «объектный мир, растворившийся в симулякрах», то ви­ ны «структуралистов» В этом нет. Нет их вины и в майских собы­

тиях

1968

года, указавшего на социальный и духовный кризис.

Думать иначе, как это делали, в частности Ферри и Рен0 4 5 , - под­ тасовка. Защитники структурализма поясняли, что речь могла ид­ ти об освобождении от привычных предрассудков прекраснодуш­ ного

гуманизма,

косвенно

-

о

критике

данного

социального

порядка и даже о радикальном разрушении традиций. Однако,

ставить вопрос о том, что важнее в «Словах И вещах» Фуко

-

«от­

чаяние» человека, помещенного в «эпистему», или, напротив, «га­

рантии»

стабильности, даваемые эписгемой",

-

тоже значило

поддаться прямолинейным идеологическим позывам, а на уровне эпистемологическом

-

впасть в смешения теоретического и соци­

ально-прикладного, допустить своего рода онтологизацию и нату­

рализацию теоретического описания.

Конец 1960-70-е годы во Франции

-

это, условно говоря, все

большее превращение структурализма в постструктурализм или, иначе говоря, переход к выявлению всего, в чем запечатлелась не структура и порядок, но несистемное, хаотичное, размытое, дина­

мичное и др. Обратим внимание на то, что собственного имени у постструктурализма нет, и сам этот термин

-

скорее внешняя

Этикетка, нежели самохарактеристика: на место символического,

законосообразного выводятся воображаемое, неязыковое,

им­

пульсивное ... Дальнейшие процессы сосуществования структура­ листской и постструктуралистской проблематики, чем дальше,

44 Ср.: «Если эти диспозиции исчезнут так же, как они некогда появились (речь Идет об эпистеме как совокупности предпосылок познания определенного перио­

да.

-

Н.А.), если какое-нибудь событие, возможность которого мы можем лишь

предчувствовать, не зная пока ни его облика, ни того, что оно в себе таит, разрушит их, как разрушена была на исходе да

-

можно поручиться

-

XVIII

века почва классического мышления, тог­

человек исчезнет, как исчезает лицо, начертанное на

ПРибрежном песке». Фуко М. Слова и веши. С.

487.

45

Ferry L.. Renault А. La репяёе 68 е! «Гапп-пшпагпьгпе сопгегпрогагп». Paris, 1985.

46

Colombel J. Les гпогь de Foucault е! les choses / / Nouvelle critique. 1967. N2 4. Р. 8.

39

Познание и перевод. Опыты философии языка

тем больше, облекали ее в постмодернистские одежды, хотя ни у кого ИЗ этих крупнейших французских мыслителей ни термина, ни строя мысли обобщенного постмодернизма не было и в поми­

не. Те Фуко, Деррида. Лакан, которые за последние десятилетия стали в переводном виде массово доступны и в России, во многом зависят от их американской рецепции. Американский опыт про­ чтения сделал из мыслей и опытов французских мыслителей «французскую теорию», транслируемую затем во все уголки зем­ ного шара. Американский акцент на всяческих идентификациях, приложение французских идей к опыту жизни меньшинств (куль­ турных,

расовых, этнических, сексуальных и др.) отодвинули

в сторону французские идеи общности (у Фуко новременно индивидуации

-

-

gешSга1itе) и од­

учета доли «случайного» И «собы­

ТИЙНОГО» В общем. Все это привело в США к серьезным передел­ кам смысла и направления современной французской мысли.

Современный мир постмодерна

-

не мир предметов, а мир зна­

ков, моды, рекламы, соблазнов, внушений, химер

в чем-то

-

вполне средневековый. В целом же это состояние перехода, пово­

рота, кризиса; это умонастроение, а не философия. Что же касает­ ся Фуко или Деррида, то они, безусловно, были философами.

Произошедший в 1970-80-е годы во Франции сдвиг от споров о познании человека к политической и отчасти этической пробле­

матике был настолько мощным, что к из

памяти

очевидцев

и

участников

1990

году он подчас стирал

истории

то,

что

случилось

двадцатью годами раньше. Так, на международном конгрессе «Ла­

кан и философы», проходившем в зале заседаний ЮНЕСКО, Эть­

ен Балибар?", выступивший в качестве со-дискутанта по моему докладу, ВЫДВИНУЛ тезис о том, что даже для Леви-Строса, не го­ воря уже о Лакане, эпистемологическая проблематика никогда не имела серьезного значения

(

а имела значение лишь проблемати­

ка этическая и политическая), но в устах участника бывщей аль­

тюссеровской группы и автора статей из сборника «Читать Капи­ тал»

такое суждение звучало по меньшей мере неожиданно.

Очевидно, нападая на меня, Балибар стремился (сознательно или, скорее, неосознанно) сокрушить во мне как «представителе Со­

ветского Союза», дерзнувшем рассказывать французам о Лакане, свои собственные ВЗГЛЯДЫ четвертьвековой давности, хотя ничего альтюссеровского

в

моем

достаточно

«академичном»

докладе

о Лакане и Канте не было. Эта перепалка, уверяют меня знакомые

47

Дискуссия по моему докладу «Лакан И Кант» в присутствии двухтысячной

аудитории и бурная полемика, которая при этом возникла, заслуживала бы публи­ каuии (с персводом всех материалов дискуссии) и отдельного обсуждения. См. ма­ териалы конгресса:

Lacan

ауес

les philosophes. Paris, 1991.

40

.f!1здел первый. Познание и язык. Глава первая. Мысль о структуре ...

французы, до сих пор осталась в памяти всех, кто был тогда на конгрессе.

В 80-е годы ушли из жизни Барт, Фуко, Лакан, не оставив пря­ мых идейных наследников. Сейчас из всей плеяды «властителей дум» живет и работает один Леви-Строс (род.

1908). При этом

вид­

но, что многие тезисы из тех, что разрабатывались им так давно, сейчас приобретают все большую актуальность

-

это связано с по­

пыткой понять морфологию культуры путем анализа ее структур и языков, с исследованием того, что можно бьvIO бы назвать гло­ бальной экологией человеческого сушествования, а главное

-

с самой установкой на поиск возможностей объективного позна­

ния человека. Структурная антропология Леви-Строса стала де­ визом нового гуманизма, не ограниченного пространством исто­

рической Европы: он отчетливо звучит и в наши дни, когда мы

приближаемся к 100-летней годовшине великого ученого ... К настоящему моменту структурализм успел стать многослой­ ным явлением культурной памяти и забвения; на нем лежат слои перепрочгений, переволов на другие языки и в иные категориаль­

ные системы, многое из его наследия было развеяно по ветру или

перенесено в «чертоги» постмодерна. Оказалось, что даже сравни­ тельно недавнее прошлое требует настоящих археологических рас­ копок, так как слой культурных отложений нарастает слишком бы­ стро, и подчас счистить его бывает технически даже сложнее, чем с явлений более далеких во времени. А потому сейчас стоит вновь

вглядеться в те сообщения, которые транслировали нам француз­ ские мыслители-шестидесятники, очистить их от позднейших на­

пластований, заново перевести эти произведения в контекст их

создания, чтобы увидеть в них то, что исчерпывается этим контек­

стом, а что выходит за его рамки. Среди гипотез о том, что именно сейчас стоит прочитать заново, одной из первых можно назвать

мысль о том, что язык

-

это не фантом воображаемого, но симво­

лический прообраз всех других структур в человеческом мире. Сей­ час, когда лингвистика, ранее считавшаяся «передовой наукой»,

утратила свои привилегии в обшем познавательном поле, и на пер­ вое место вышли

различные реализации неструктурных принци­

пов, например, воображения, язык все равно остается универсаль­ ным

механизмом артикуляции

и связывания

внутрипсихических

и внепсихических содержаний, восприятия человеком себя в окру­

жаюшем мире. Сохраняется и его роль модели и аналога для позна­ ния других явлений, даже если при этом меняется понимание того,

что представляет собой язык и как он функционирует". Нам пред48 В частности, внимание начинает уделяться градуально-континуальным схемам функционирования объектов, которые в классическом структурализме мыслились

41

Познание и перевод. Опыты философии языка

стоит сейчас понять, что все другие посредники в человеческом

мире возможны лишь при учете (прямом или по отталкиванию) центральной роли языка среди других систем человеческой ком­

муникации. При этом отдельного анализа требует способность языка

-

низма,

как критического и одновременно конструктивного меха­

на который может опираться

познание,

противостоять

явному идеологизму (этот потенциал содержится в некоторых ва­ риантах дискурсного анализа).

Но прежде всего

-

это вопрос

о перспективах и возможностях объективного познания человека.

Вопрос, который ранее обобщался в провокативно заостренной

форме теоретического антигуманизма, по сути, нисколько не по­ терял своей актуальности.

Кроме этих проблемных моментов в наследии 60-х нам важен во многом утерянный опыт тесного сосуществования (но не слия­ ния!) научных и философских идей. Структурализм, разумеется,

это не философия, но в нем есть пласт философских идей и важ­ ные поводы для дискуссий, которые великие ученые (Леви-Строс и др.) вели с великими философами (Сартр, Рикёр и др.). Опыт подобных взаимодействий позволяет проанализировать стыки

и артикуляции между философией и гуманитарными науками.

Во Франции 60-х это были те «новые науки», которые завоевыва­ ли свое место в схватке с «классическими» дисциплинами универ­

ситета: их знаменем была лингвистика, антропология, структур­

ный (в его лакановской версии) психоанализ и др. (Как известно, Фуко не жалел сил на то, что добиться на уровне Министерства образования введения преподавания этих новых наук в програм­ мы лицейского обучения философии). В нынешней российской

ситуации соотношение философии и гуманитарных наук (старых или новых) иное: оно заслуживает изучения и описания, однако несомненно актуальным представляется отказ от нерасчлененно­

го синкретизма различных форм в общем познавательном поле и вопрос об их артикуляции.

Помимо этого в структурализме нам важен опыт меЖдИСЦИП­ линарного взаимодействия, которое было самосознательным, ре­

флексивным и почти всегда предполагало опору на профессиочерез бинарные оппозиции. Однако сам переход к этим нынешним воззрениям

стал возможен лишь на основе тщательной проработки бинарных схем. Так, ны­

нешние специалисты-антропологи (среди самых крупных фигур

Descola Ph.

Раг-сета

nature et culture. Paris. 2005),

-

Ф. Дескола; ср.:

соотносясь с наследием Леви­

Строса, который строил свою схематику на основе бинарной оппозиции природы и культуры. подчеркивают скорее более плавные переходы (и на этой основе при­ ходят к иным интерпретациям таких культурных ритуалов. как тотемизм). однако сама отсылка к тому. что было сделано в рамках структурной антропологии. оста­ ется дли них в силе.

42

Раздел первый. Познание и язык. Глава первая. Мысль о структуре ...

нальные знания в одной или нескольких областях. В ситуации нынешних трансдисциплинарных тенденций, раздуваемых в ми­ ровом масштабе как панацея против всех познавательных затруд­

нений, представляющих познание в форме удовольствия, игры в любые кубики, как правило, при отсутствии профессиональных компетенций, напоминание об этом моменте осмысленного взаи­

модействия крайне полезно. Новый российский интерес к этим феноменам

может отчасти

опереться

на новые французские

исследования, хотя их и не так много. Среди работ, посвященных современной рецепции структурализма, соотношению реальных воспоминаний с конструкциями памяти, назову, в частности, ра­

боты Досса", Мильнера'", Пароли>'. Разумеется, спор не завершен и не скоро завершится, тех,

для

кого

структуралисты

слишком

рационалисты,

спор

и

тех,

ДЛЯ кого они недостаточно рационалисты. Одни будут ГОВОРИТЬ о том, что структуралисты недостаточно радикальны в сносе ста­

рого здания субъектоцентризма, другие

-

о том, что их мера ради­

кальности уже была убийственной. Да и какие же они рационали­

сты? Ведь они. за исключением К. Леви-Строса, подпали под соблазн стиля, под власть экспрессии, которая демонстрирует ра­

боту языка, все они были захвачены поэтическим импульсом, со­

блазнившим философию. И действительно, идолопоклонство пе­ ред

силами

поэтического

языка

все

время

сдвигало

мысль

с

ее

путей 52, однако в целом их работа на различном материале культу­ ры не переставала быть аналитической даже в весьма двусмыслен­

ных скрещениях элементов. Относительно моих героев осмелюсь утверждать, что никакие эксперименты с языком и стилем не ума­

ляют структурной мощи конструкций Фуко или аналитических потенций текстов Деррида. Иные тенденции не отменяют того, что перед нами

-

важный эпизод европейской мысли о структуре.

Парадоксальным образом сейчас,

персбрасывая мост через

культурные пространства и времена (последние три десятиле-

49 Т.

Dosse F. Н istoire du чгпсшгайкгпе. Т. 1. Le спагпр du signe. 1945-1966. Рапз, 1991: 2. Le chant du сурпе. 1967 а nos jours. Paris, 1992.

50

Mi/ner J. - С. Le репр!« structural. Figure et рагасйягпс. Paris, 2002.

51

Рапий М. La гпооегппе гпапсце du ыгцсшгайзгпе. Paris. 2004.

52

Так что структурализм не отработал в культуре своего потенциала. Во Франции

этому помешал не только языково-эстетический соблазн. интенсивно проникав­

щий в структуралистские тексты. но и социально-политический диктат. То, что в СССР была идеология, которая мешала это понять, ясно: но 'ПО во Франции бы­ ли свои идеологические лиспозиции. которые мешали это понять,

.-

в частности,

политизированный до истерии контекст интеллектуальной жизни. менее ясно. но должно быть понято.

43

Познание и перевод. Опыты философии языка

тия), Я берусь утверждать, что деилеологизируюший подход ста­ новится не менее (хотя и в ином смысле) актуальным, нежели он

был в начале 70-х годов. Например, Фуко был утоплен в социаль­ но-политической проблематике, а теперь пришла пора его «про­ сушить» И получше рассмотреть

-

слава богу, его «архивы» на ме­

сте, так что для этого нужны лишь время и желание. Фуко сейчас существует для нас в основном как политический мыслитель, как автор концепции знания-власти, которая релятивизирует позна­ ние, как носитель позитивизма с элементами ницшеанского ни­

гилизма (Декомб). Но Фуко совершенно к этому не сводится, а потому я и хочу предпринять его «обратный перевод», который, быть может, будет интересен не только мне. Моя цель

-

реакти­

вировать его познавательный импульс, его убеждение в том, что к человеку, к его сознанию и поступкам стоит подходить не по за­

конам априорных интуиций , а посредством выработки эмпири­ ко-трансцендентальных форм знания, включающего как вопрос

об эмпирическом опыте, так и вопрос об условиях его возможно­

сти. В отличие от тех давних времен, вопросы о «возврате К субъ­ екту» и о «реакгуализации структуры» сейчас встают перед нами

одновременно. Они не исключают друг друга, только субъект по­ нимается иначе

-

и это новое понимание выработано на путях,

пройденных мыслью о структуре, с учетом опыта этой мысли. Об­ щий спад интереса к познанию, растворение его в иных мотива­

циях (как замечает Луман в любой своей книжке, у нас теперь преобладают не познавательные побуждения, а совсем иные реактивные)

-

-

очевидны, однако у нас еще есть шанс заново,

и без ложной патетики, утвердить идею познания как главного средства, выработанного социумом для выживания рода чело­ веческого.

Все эти «археологические»

вопросы имеют свое особое имя

в контексте нашего размышления о познании и переводе. Это

-

обратный перевод. Я заимствую его у известного переводчика­ германиста и историка культуры А.В. Михайлова, который разви­ вал идею перевода в более широком, нежели перевод с языка на язык, смысле слова. И отдельный человек, и культура могут пло­

дотворно изучаться как особого рода языки. Среди методов, кото­ рыми пользуется история культуры и история идей, ратного перевода.

«Главный метод истории культуры как науки ревод постольку,

-

метод «об­

и тем самым «возврата вещей на их места».

поскольку вся

-

это обратный пе­

история заключается

в том,

что

разные культурные явления беспрестанно переводятся на иные, первоначально чуждые им культурные языки, часто с предельным

переосмыслением их содержания. Итак, надо учиться переводить назад и ставить вещи

на свои первоначальные места; здесь уже

44

Раздел первый. Познание и язык. Глава первая. Мысль о структуре ...

много достигнуто и, главное, осознана сама проблема--", Эта мысль

как

нельзя

лучше

поясняет

мою

задачу

применительно

к структурализму. Перевод на «чуждые языки» должен сопровож­ даться «обратным переводом» как возвратом вещей на свои места и попыткой посмотреть, какими могли бы быть их альтернатив­

ные пути. На пути обратного перевода успех так же проблемаги­ чен, как и на пути перевода прямого. Но это не должно нас отпу­ гивать от важного начинания

...

Как уже говорилось, французский структурализм не был ло­ кальным явлением. При всех радикальных несходствах и в рос­ сийской истории науки есть своя значимая параллель, не говоря уже о великих предшественниках европейских структурализмов

Р. Якобсоне и Н. Трубецком. Франция

1960-x

-

и Россия периода

послесталинской оттепели сходным образом обратились к языку и лингвосемиотическим механизмам в поисках возможностей

объективного познания. Эта параллель мало что объясняет, одна­ ко утешает

-

показывая одновременно и уникальную событий­

ность, и закономерность рождения научных идей и способов их развертывания в разных социальных контекстах. А потому не

только на французском, но и на отечественном материале осмыс­ ление истории познания может дать значимые продвижения в на­

стоящем. Как известно, в 1960-70-х годах у нас существовал свой вариант структурализма, который теперь называется московско­

тартуской семиотической школой. В соответствии с изменившим­ ся направлением ветров времени у нас сейчас стало обычным

отрицать за главой этой школы Ю.М. Лотманом его структура­ листское прошлое, акцентируя в его наследии то, что знаменовало

разрыв с установками структурализма и объективного познания.

Прислушаемся, однако, к размышлениям Лотмана о структура­ лизме,

высказанным

незадолго

до

смерти:

«... это

направление

возникло в силу каких-то случайностей, которые, однако, в исто­ рии культуры повторяются. Между прочим, в культуре, как в био­

логии ... Скажем, в природе вдруг по не очень понятной причине все заливают муравьи ... происходят какие-то такие взрывы ... Тоже самое в культуре. Глухая пора бывает, пастернаковская глухая по­ ра ... и вдруг выплескиваются талантливые люди ... В тот период,

когда создавалась тартуско-московская школа>, на поверхность выплеснулась целая волна гениальных людей. Многих из них уже 53

Михаилов А. В. Надо учиться обратному переводу / / Обратный перевод. Русская

и западно-европейская культура: проблемы взаимосвязей. М.,

54

2000. С. 16.

За последнее время общеупотребительным стало название «Московско-тарту­

ская семиотическая школа», хотя до этого чаще говорили, как это делает Лотман в приводимом здесь высказывании, «тартуско-московская школа».

45

Познание и перевод. Опыты философии языка

нет ... Не всегда, конечно, гениальные возможности дают гениаль­ ные результаты, это сложный процесс. Но в тот период пульс

культуры как бы забился в этой сфере--> ... Таким образом, структурализм

-

это не шелуха омертвевшего

прошлого; он был взрывом, событием, энергия которого не взя­ лась невесть откуда, но была вынесена на поверхность глубокими

тектоническими процессами в познании и культуре. То, в чем не­ когда бился «пульс культуры», заставляет нас теперь заново при­ смотреться ко всей череде метаморфоз структуралистской пробле­

матики в Европе и в мире, удерживая в памяти свидетельства участников этих событий.

§ 2. Структурализм

Познание сознания

и поныне не только материал из архива исто­

рии. И сейчас актуальными для нас остаются многие проблемы, которые были в центре внимания структуралистов. Одна из них

-

проблема сознания и познания сознания. Трудность здесь заклю­ чается в том, что структуралистская концепция сознания нигде не

представлена в обобшенном виде: она вплетена в конкретную ра­ боту с материалом и плохо поддается изъятию из исследователь­ ского контекста.

Структуралистская концепция сознания не сводима к какому­ либо типу анализа сознания

-

натуралистическому или же рефлек­

тивистскому, характерным для западной философии в целом ". Так, структуралистскийподход к сознанию в основном не являет­ ся натурализмом (натурализм трактует сознание как «вещь», сход­ ную С вещами внешнего мира, а возможностьпознания, в том чи­

сле

и

познания

сознания,

видит

во

взаимодействии мира

и сознания как двух материальныхсистем или же воздействия од­ ной из них на другую): некоторые элементы натуралистической

трактовки сознания мы встречаем, пожалуй, только у К. Леви­ Строса. И тем более структуралистскийподход к сознанию не яв­

ляется рефлективизмом(рефлективизмтрактует сознание как «не­ натуральный» объект, данный субъекту или же эмпирическому

-

-

трансцендентальному

во внутреннем опыте, а в субъективной

способности самоотчета и самосознания видит гарантию возмож­ ности познания внешних объектов). Более того, концепции клас­ сического рационализма, и прежде всего лекартовская, построен-

55

Лотман Ю. М. На пороге неггрелсказуемого / / Человек. м., 1993. NQ 6.

56

Эти два основных типа сознания и познания со всеми их возможными вариан­

тами проанализированы в кн.: Лекторский В.А. Субъект. Объект. Познание. М.;

1980.

46

Раздел первый. Познание и язык. Глава первая. Мысль о структуре ...

ная на принципе самоочевидности

cogito,

и современные концеп­

ции «субъективистской» ориентации (экзистенциализм,

персо­

нализм) становятся в структурализме объектами критики. Свое­ образие структуралистского

подхода к сознанию

во

многом

обусловлено именно его междуусобной позицией. Как уже отмеча­ лось, отношение структурализма к тому, в чем можно было видеть основные параметры классических представлений о рационально­

сти (ее всеобщности, необходимости), было отрицательным, тогда как другие аспекты классической рациональности (и прежде все­ го

-

сам поиск форм и способов обоснования знания) воспроизво­

дились и развивались в различных подходах структуралистской

ориентации. Столь же неоднозначным и противоречивым было и отношение структурализма к позициям, представленным экзи­ стенциализмом

или же персонализмом:

разумеется,

переживаю­

щий субъект в структурализме не мог мыслиться в качестве основы знания о человеке и знания о сознании, но в то же время те про­

блемные прорывы, которые привели, скажем, феноменологиче­

скую традицию к анализу языка и его роли в объективизации смыслов человеческой деятельности, находили отклик и выраже­ ние в структуралистской системе понятий,

В этой борьбе с субъективизмом пафос структуралистов, безус­

ловно, позитивистский. Они чувствуют себя первооткрывателями новых содержаний.

провозвестниками

подлинной научности

в море субъективизма; эмпирически обоснованное позитивное знание для них

-

это устойчивая опора в зыбком мире иллюзор­

ной свободы. Вещи и судьбы, влекомые потоком гуманистически интерпретируемой истории или, напротив, пригвожденные к ме­

сту тяжестью своей непроницаемой для разума субстанции, начи­

нают обретать строгие и стройные формы ных

структур,

на

уровне

-

соотношений

на уровне синхрон­ между

элементами.

Структуралисты, как алхимики, стремятся расплавить все ложные синтезы, построенные прежней культурной традицией, складывая из обломков

-

точнее, усматривая под обломками

-

четкие, похо­

жие на кристаллы структуры, в которых светится внутренняя упо­

рядоченность и законосообразность (этот ход мысли особенно четко прослеживается у Леви-Строса).

Характерно, что структуралистские построения не впечатлили англосаксонских

позитивистов,

уже давным-давно

миновавших

неопозигивисгский этап, почти не затронувший Францию, и по­ грузившихся В хитросплетения «посгпозитивиэма», который В на­ ши дни уже пришел к своему релятивистскому логическому завер­

шению.

При

этом

им

не

казался

убедительным

не

только

«метафизичный» Фуко или «эссеисгичный. Барт, но и наиболее последовательный из всех структуралистов

47

-

К. Леви-Строс, ко-

Познание и перевод. Опыты философии языка

торый воспринимался ими не столько как ученый, доказывающий свои тезисы научными доводами, сколько как «юрист, защищаю­

щий дело в суле»>'. Таким образом, однозначный ответ на вопрос о специфике структуралистского подхода к сознанию в философском плане за­

труднителен. С позитивистами структуралистов роднит и опора на позитивное знание, и безусловный антиметафизический, анти­

философский пафос, характерный для всех исторических разно­ видностей позитивизма. Однако если для «настоящих» позитиви­ стов любое знание, не основанное на фундаменте эмпирических фактов, оказывалось под подозрением, то для структуралистов де­ ло обстояло иначе. Само признание априорных структур, не сво­

димых к фактам и не выводимых из фактов, свидетельствовало о воздействии рационалистической традиции. Таким образом, обе эти характеристики (позитивизм или рационализм) оказываются односторонними,

а попытка объединить их не исчерпывает

своеобразия рассматриваемого объекта. Однако при этом обнару­ живался еще один элемент, противоречаший и эмпирико-позити­ вистским, И рационалистическим характеристикам структурализ­

ма, но соелиняющий обе эти тенденции в рамках весьма особой конфигурации. Этот элемент

-

романтический. Характерная чер­

-

та романтического умонастроения

разлад между мечтой и дей­

ствительностью, между реальностью и идеалом, ввергающий мыс­

лящего в ту или иную форму скептицизма. Таким скептицизмом отмечены

и

структуралистские

концепции:

структуры

просто

суть, они не сводимы ни к протокольным предложениям, содер­ жащим эмпирические констатации, ни к априорным истинам ра­

зума. И в этом утверждении есть пессимистическая нота: вопрос о природе структур, равно как и вопрос о природе языка или со­ знания, по сути, не разрешим ни на путях эмпиризма, ни на путях

рационализма. Оборотной стороной этого романтического скеп­ тицизма подчас оказывается своего рода демонизация структур.

языка, означающего, управляющих человеческой судьбой.

В этой связи возникает новый вопрос: а не является ли струк­ турализм особой разновидностью европейского (<<неостровного»

)

позитивизма, возникшей в лоне философских традиций, отлич­

ных от англо-американского аналитического эмпиризма? Вспом­ ним, что исторически исходный, местный французский эмпи­ ризм

«первого позитивизма»

ни

в коей

мере

не предполагал,

например, отказа от метафизики или же предполагал его в совер-

57

Это замечание, сделанное известным английским антропологом Элмунлом

Личем, касалось прежде всего левистросонских локазательств универсальной при­

роды человеческого разума.

Leach

Е.

Claude Uvi-Strauss. N.

48

У.,

1970.

Р.

13.

f!'здел первый. Познание и язык. Глава первая. Мысль о структуре ...

шенно ином смысле и иных формах, нежели этот отказ состоялся и был разыгран в ходе последующей эволюции англо-американ­

ского постпозитивизма. Не обнаруживаем ли мы здесь иных ре­ сурсов позитивного мышления в философии науки, оставшихся вдали от историко-научных магистралей, но, тем не менее, суше­ ствовавших и продолжающих существовать как возможность, как тенденция в

и

даже,

структурализме,

думаю,

как

нечто

противоречиво

отчасти

реализованное

соотносящем

эмпирическую

и рационалистическую мыслительную схематику? Эта гипотеза требует дальнейших исследований.

Предлагая охарактеризовать структуралистский подход к со­

знанию как вариацию на темы романтического позитивизма>", я вижу основания такого подхода к сознанию и познанию челове­

ка в особых обстоятельствах, определивших для структурализма его познавательную ситуацию. Она совпала по времени с прито­ ком новых содержаний в самых различных областях познания и практики

-

содержаний. требовавших позитивной проработки,

но не укладывавшихся в рамки позитивного знания. Этот мате­

риал

требовал

не

только

упорядочения

и

классификации,

но и осмысления в рамках более широкой мировоззренческой схематики. В свою очередь, эту схематику определяли весьма раз­ нообразные процессы как внутри страны, так и за ее пределами: это антиколониальное движение в странах, именовавшихся тогда

странами «третьего мира», и обновившийся в связи С этим интерес к первобытным и восточным культурам во всей их экзотической

самобытности, это студенческие волнения в Америке и Европе

60-70-х годов, оживление феминистских движений и в целом

-

возросшее внимание к так называемым «маргинальным» социаль­

ным группам (молодежь, женщины, больные и пр.), это новые ме­

ханизмы функционирования массовой культуры, радикальные перемены в среде обитания человека на земле и в космосе и т. д. И т. п. В результате целый ряд проблем, которые в первой полови­ не ХХ столетия волновали лишь узких специалистов или художе­

ственную элиту, стали во второй половине ХХ в. массово воспри­ нимаемой

реальностью,

воздав тем самым

ощутимую угрозу

привычному образу человека, пронесенному без существенных

изменении со времен европейского Возрождения. Только теперь, когда отдельные очевидности

начали

складываться

в осознание

того, что жить и мыслить по-старому больше нельзя, на повестку

58

Такое определение Ж. Дслёз дает концепции М. Фуко (De/euze С. UI1 поцуе!

archiviste // Critique. 1970. Ng 274.

Р.

195-209).

Я придаю этому словосочетанию

иное значение и полагаю. что оно может использоваться для характеристики об­ шей позиции структурализма.

49

Познание и перевод. Опыты философии языка

дня встала задача

-

переосмыслить и образ человека, и образ на­

уки в мире традиционных ценностей европейской культуры, в том

числе

-

иначе задать понимание сознания как важнейшей спо­

собности и атрибута человека.

Спрашивается: где взять точку опоры для столь радикальной перестройки? Классический рационализм видел опору в очевид­

ностях трансцендентального сознания

-

той части мыслящего Я,

которая может быть очищена от всех искажающих образ очевид­ ности наслоений. Экзистенциализм видел свою опору в очевид­ ностях сознания субъекта, обладающего не только духом, но и те­

лом,

потребностями и

анализировал

нуждами (поздний Сартр), однако он

человека лишь в плоскости свободного выбора,

придающего смысл абсурдному миру. Структурализм выбирает в качестве опоры то, что было в экзистенциалистской программе

абсолютным препятствием для всех человеческих реализаций, а именно бессознательное

-

момент объективного в мире субъек­

тивных очевидностей. При этом возникает парадокс: в самом со­ знании обнаруживается нечто такое, что сознанием не является, но, тем не менее, его определяет. Экспликация этого тезиса и со­ ставляет суть структуралистской концепции сознания. При этом структуралистское бессознательное обнаруживает себя не как стихийная космическая сила, но прежде всего как объективная

формальная структура. То, что структуры выступают здесь как не­ что бессознательное и объективное, означает, в частности, и то, что

они

не

даны

никакому

непосредственному

восприятию:

для их обнаружения, фиксации, исследования нужно проделать работу,

подобную работе

геолога, углубляющегося

в земную

твердь, или археолога, обнаруживающего на основе случайных, казалось бы, деталей быта неизвестных человеческих поселений строгие формы их бытия и культуры. Что же дает средства для работы с бессознательным, отыска­ ния в нем структурных упорядоченносгей. что делает его, по мыс­ ли структуралистов, позитивным и конструктивным, а не просто

ограничивающим условием познания сознания? Ответ на этот вопрос для всех структуралистских концепций, сколь бы различ­

ны они ни были в иных отношениях, один: это язык, это анало­ гия между бессознательным и языком, структурами бессозна­ тельного

и

структурами

языка.

И

ответ этот не тривиален

и в исторической перспектине. и в сопоставлении с другими со­ временными концепциями.

Как известно, для классического рационализма самостоятель­ ный вопрос о языке не стоял (скажем, просветители понимали язык как творение разума, подвластное сознанию и способное ис­ черпывающе представить логические структуры мысли). Для эк-

50

Раздел первый. Познание и язык. Глава первая. Мысль о структуре ...

зистенциалистской философии язык был одним из главных огра­ ничений человеческой свободы, частью «практико-инертного», тем, что способствует порабощению и отчуждению человека (так, одним из условий подлинной человеческой свободы Сартр считал

полную диалектическую перестройку языка>"). Паже в дильтеев­ ской герменевтике, где вопрос о языке должен был бы иметь первостепенное

значение,

проблемаличной

он

отдельно

не

ставился,

а

потому

оказывалась сама возможность переходов от

субъективного опыта автора текста к субъективному опыту истол­ кователя-герменевга, терялись критерии значимости при рекон­

струкции смысла произведения. Эти затруднения и попытались разрешить структуралисты,

выдвигая на место трансценденталь­

ной или эмпирической субъективности бессознательные структу­ ры и считая их подобными языку и доступными познанию с помо­

щью языковых механизмов. Последовательное проведение такой исследовательской установки должно было привести в плане эпи­ стемологическом уже не к очищению субъективности от объекта,

как это было в феноменологии и экзистенциализме, но к очище­ нию объективности от субъекта.

Внеиндивидуальная

природа

языка должна была явиться здесь точкой опоры для методологи­ чески и мировоззренчески трудного самоустранения: язык с его

исконной социальностью «объективнее» сознания, и потому его использование

позволяло надеяться,

по мысли структуралистов,

на более успешную борьбу с предрассудками собственной культу­ ры, на более надежные и прочные переходы не только от одного Я к другому Я (этот переход оказывался неосуществимым в фено­ менологической герменевтике и экзистенциализме), но и от од­

ной культуры к другой культуре. Методологическая задача струк­ турализма в плане анализа сознания заключается, следовательно,

в том, чтобы, налагая языковые мерки на самые различные объек­ ты культуры, на самые различные образования, бессознательно представленные в сознании (индивидуальном и коллективном), получить их объективный образ.

Таким образом, можно сказать, что проблема сознания пара­ доксальным образом

видится в структурализме сквозь призму

трех «объективностей-

-

структуры, бессознательного, языка. Все

эти объективности не рядоположны и не самолостагочны: лишь

в совокупности своей они образуют концептуальное ядро, вокруг которого кристаллизуются более частные аспекты проблемы со­ знания. При этом образуются и цепочки круговой зависимости: бессознательное

-

языкополобио и структурно, структура

-

бес­

сознательна и языкоподобна, язык (языкоподобные механизмы 59

SшtгеJ.-Р. L'ecrivail1 с! la ]al1gllc// RCVlJC d'cstbltiquc. ]965. Ng 18. Р. 331.

51

Познание и перевод. Опыты философии языка

культуры)

-

структуре н и бессознателен. Однако одного только

вычленения этого триединства, этой концептуальной клетки не­ достаточно: теперь нужно показать, каким образом взаимодей­

ствие этих трех объективностей создает, по мысли структурали­ стов, условия познания сознания.

Уже на рубеже

XIX

и ХХ в. В бессознательном стали искать

условия объективного познания сознания. Так, для Фрейда это был вопрос о прочтении «следов» бессознательного как расшиф­ ровке особого рода языка, хотя отдельно проблему языка Фрейд

не ставил'". Фрейдовская, как и юнговская, интерпретация бес­ сознательного не удовлетворяет структуралистов: фрейдовское бессознательное для них слишком содержательно наполнено, оно представляет собой скорее картину, нежели структуру. Структу­

ралистское бессознательное

это абстрактный формсупоря­

-

почивающий и формопорожцающий механизм определяющая

возможности

расчленения,

-

«матрица»,

упорядочения,

взаи­

мосоотнесения и, следовательно, символического Функциониро­ вания любых других образований сознания. Наиболее разверну­

тый образ структуралистского подхода к бессознательному мы

находим у К. Леви-Сгроса, и потому любые нюансы его трактов­ ки бессознательного имеют прямое отношение к нашей теме. Для Леви-Строса бессознательное функционирование социаль­ ных норм и правил (например, правил родства и браков) служит

основанием возможности их объективного познания: ведь оно не затрагивается и не искажается ни пристрастиями исследователя,

ни самоинтерпретациями носителей кульгурыч'. Глубинные структуры бессознательного

-

это уровень, на ко­

тором определяются условия взаимодействия сознаний, непо­

средственно несопоставимых и несоизмеримых.

Не выходя за

пределы самого себя, но углубляясь в собственное бессознатель­ ное, исследователь оказывается способен достичь такого уровня, где на скрижалях бессознательного записаны возможности мен­

тальной жизни человека вообше

-

человека любой эпохи и любой

культуры. Набор возможностей, представленных в бессознатель­ ном,

подразумевает

не

только

опосредование

цивилизованного

60 Delrieu А. Levi-Strauss lесtеш de Freud. Рапз, 1993. Ср. также: Laurent Е. Роsitiоп de la рsусhапаlуsе dапs la sсiепсе: Ггеш! [ц раг Lасап / / Саггеfошs sсiепсеs sociales : le тотепt moscovite / SOLlS la dir. de Dогау В., Rеппеs J.-M. Paris, ]995. Р. 297-410. 61

Сартр, конечно, не может согласиться с тем, что абориген неосознанно подчи­

няется подобным правилам браков: нет, абориген сознательно подчеркивает свою принадлежиость именно данной социальной группе и стремится доказать эту свою

принадлежиость следованием этим

dialectiqLle.

Рапх,

1960.

Р.

правилам

487-493).

52

(Sartre J.-P.

Сппоце

de la

гагкоп

!аздел первый. Познание и язык. Глава первая. Мысль о структуре ...

и нецивилизованного, но также опосредование одного Я и друго­ ГО Я в одной и той же культуре или же опосредование различных

слоев и уровней внутри Я

например, Я субъективного и Я объ­

-

ективированного. Леви-Строе соглашался, когда его концепцию бессознательного сравнивали с кантовской идеей категорий, вы­ являюших пределы и тем самым возможности мысли.

В зависимости от такого понимания бессознательного склады­ вается и определенное понимание субъекта и объекта

-

познания

сознания, осуществляемого через бессознательное. Как уже гово­ рилось, углубление в условия бессознательного позволяет достичь уровня взаимной переводимости различных систем и кодов друг

в друга. Именно на этом уровне кристаллизуется объект, или, точ­ нее, нечто «лриобретает характер объекта, наделенного своей соб­

ственной реальностью, не зависимой ни от какого субъекгаь--. Соответственно этому образу объекта определяется и субъект изу­ чения бессознательного: это «несубстанциальное место, предо­

ставленное анонимной мысли для того, чтобы она развертывалась в нем, отстраняясь от самой себя, обнаруживала и осуществляла свои подлинные склонности и организовывалась в соответствии

с внутренними принуждениями своей собственной природы-'<. Таким образом, специфика этой гносеологической пары кате­ горий

-

субъект и объект

субстанциальности

заключается в данном случае в не­

-

объекта

и

не-субъектности

субъекта;

их

взаимоотношения не становятся, однако, отношениями субъект­

объектного типа, поскольку и субъект и объект выступают здесь, по сути, как «несубстанциальные места», как функции, не зависи­ мые ни от какого конкретного содержания.

Таким образом, в исследовательском сознании пересекаются события, которые не им порождены и не в нем возникли: они воз­ никли не в сознании, а в «других местах». Так и возникает методо­

логический эффект «стирания субъекта»: мифы познаются мифа­ ми же, структуры структурами и т. д. И т. п. При этом «замкнутая, автономная, саморегулирующаяся» синхронная структура оказы­

вается неким абсолютом, некоей безусловностью: раз отвлекшись

от разнородных фактов и обратившись к уровню их бессознатель­ ного структурирования, мы, кажется, уже не сможем вновь вер­

нуться к фактам, так что тезис о всеобшности структур бессозна­ тельного

остается

нежели аргументом

скорее

принимаемым

в споре,

на

оперирующим

веру

постулатом,

конкретными дока­

зательствами.

62

Levi-Strauss с. M~1hologiques. Т. 1. Le сги et lе cuit. Paris, [964. Р. ]9.

63

Levi-Strauss С. M~hologiqLles. Т. 4. L' Ногпгпе пц. Paris, 1971. Р. 559.

53

Познание и перевод. Опыты философии языка

Впрочем, дело не только в сложности переходов от всеобщих бессознательных структур к их конкретным обнаружениям. Некое противоречие заключено и в самом тезисе о всеобщности структур

бессознательного. Казалось бы, коль скоро структуры бессозна­ тельного всеобщи, коль скоро они отображаются в любых соци­ альных продуктах и установлениях неким универсальным спосо­

бом, коль скоро, наконец, они изучаются методами структурного анализа, предполагающего набор операций (прежде всего

-

би­

нарные оппозиции), изоморфных, как надеется исследователь, тем операциям, которые «на самом деле» запечатлены в структуре

самого объекта, следовательно, не должно быть никакого принци­ пиального различия между, скажем, структурным исследованием

«анонимного» мифа туземцев и структурным исследованием ин­ дивидуального произведения культуры, между изучением культу­

ры южноамериканских индейцев и исследованием произведений

и любой другой культурной традиции. Коль скоро логика бинар­ ных оппозиций универсальна, она должна быть равно представле­

на и доступна исследованию и в мысли дикаря, и в мысли Гамле­

та, решающего вопрос о том, «быть или не быть?»64. Однако абсолютную всеобщность универсальных структур бес­ сознательного

гораздо

легче

постулировать,

нежели

доказать:

на месте искомой всеобщности неискоренимо всплывают дуализ­

мы. И дело здесь не только в конкретных примерах. Не более убе64

Именно разрешение этого вопроса определяет, по Леви-Стросу, все движение

человеческой жизни и мысли. «Главная оппозиция, порождаюшая все другие оппо­ зиции , которыми изобилуют мифы,

<...> -

наивно ПРОВ031лащаст в виде альтернативы

та же самая, которую Гамлет несколько

-

быть или не быть,

-

ведь человеку не

дано выбирать между бытием и небытием. Умственное усилие. неотделимое от всей его истории и дляшесся вплоть ло его исчезновения с вселенской сиены, требует, чтобы человек принял эти взаимно противоречивые очевидности, столкновение которых приводит его мысль в движение и порождает (для нейтрализации этой оп­

позиции: бесконечный ряд других бинарных различении, которые, не в силах раз­ решить

эту

изначальную

антиномию,

лишь

воспроизводят

и

увековечивают

ее

в меньших масштабах: это. с одной стороны, реальность бытия, персживаемая че­ ловеком в глубине его существа как то, что единственно способно дать основание и смысл его повседневным лейстниям. его морали и чувствам, его политическим

пристрастиям. его вовлеченносги в социальный и прировный мир, его практиче­ ским начинаниям и научным достижениям, и вместе с тем

-

неотступное предчув­

ствие реальности иебытия: ведь человеку выпадает на долю жить и бороться, мыс­ лить и верить, сохранять мужество, когда его не отпускает иная очевидность

--

что

раньше его не было на земле, что жизнь его не вечна, что он исчезнет с поверхности планеты, тоже обреченной на уничтожение, так что его труд. его радости и горести.

надежды и произведения станут тем. чего как бы никогда и не было, ибо ничье со­ знание уже не сможет хранить воспоминание об этих мимолетных движениях, ос­ ганугся лишь еле заметные черты, быстро стираюшиеся с липа земли, отныне не­ возмутимого,

-

как просроченнос удостоверение в том, что все это некогда имело

место, иначе говоря

-

не имело ничего». См.:

54

Levi-Stmllss с. Г'Ногтппе пц. Р. 621.

Раздел первый. Познание и язык. Глава первая. Мысль о структуре ... дительным оказывается, скажем, доказательство ТОЖдественности

дикарского и современного европейского мышления со ссылкой

на то, что первобытная логика чувственных качеств (представ­ ленных в виде набора бинарных оппозиций) находит свое место в самой современной науке (например, послеэйнштейновской физике), некогда отказавшейся от изучения качественных харак­

теристик своего объекта. Доказывается ТОЖдество рода человече­ ского через ТОЖдество мышления и в самом деле становится похо­

же на «защиту В суде», о которой говорил Э. Лич, во всяком случае оно распадается на два отдельных тезиса: тезис об отрицании ев­ ропоцентризма и о несводимости культур друг к другу и тезис об

универсальной сущности всякой культурьг>. Та же сложность об­ наруживается и в познании человека, познании сознания: знание

об исторически-конкретных «практиках,

И знание о вневремен­

ном функционировании бессознательного или о «праксисе. ока­ зывается абсолютно разнотипным, содержательно чужеродным,

что нисколько не приближает нас к искомому единству гумани­

тарного знания. Остается одно: из науки исключается все, что не относится к бессознательному функционированию синхронных структур, а все остальное выступает лишь как более или менее слу­ чайное обнаружение этих структур.

На практике вопрос о применимости структурного анализа для исследования произвелений, принадлежащих к различным куль­

турным традициям, фактически получает отрицательный ответ не только у теоретических противников структурализма,

но и у его

адептов. Так, отвечая Рикёру на вопрос о том, можно ли исследо­

вать Библию структурными методами-", Леви-Строе решительно высказывается против перенесения методов, а известную работу

Э. Лича по структурному анализу библейских текстов называет остроумным курьезом. Однако это плохо согласуется с тезисом об

универсальности бессознательных структурб". Не значит ли это, ЧТО в случае собственной (а не «экзотической», чужой) культурной

традиции интуитивно ощущаемая потребность выявить специфи­ ку изучаемого предмета, восстановить тот содержательный оста-

65

Аврамова С. Структурализмът: метод и идеология. София, 1977. С. 155.

66

Le,'i-Strauss с. Reponses а quelques questions / / Esprit. Nou\'. serie. 1963. NQ 11.

Р.628-653. 67

Библию, говорит Леви-Строе, нельзя исследовать структурными методами по­

тому, что нам неизвестен социальный контекст, необходимый для интерпретации обнаруживаемых структур (причем, это несколько неожиданно в устах исследова­

теля, который считал миф совершенно свободным от какой бы то ни было «соци­ альной арматурыь'): узнать нечто об этом контексте можно лишь из самой Библии, и при объяснении получается порочный круг.

55

Познание и перевод. Опыты философии языка

ток, который не поддается методам структурного анализа, факти­

чески приводит к отказу от постулата об универсальности объекта гуманитарной науки и универсальности ее метода? Могут ли помочь уловить специфику исследуемого объекта языковые механизмы, посредством которых структуралисты рас­

членяют и упорядочивают бессознательное? Ведь, казалось бы, язык для структуралистов

это движущая сила перевода бессоз­

-

нательных структур в те или иные социальные образованияэ", сво­ его рода базис для надстройки, который служит проводником воз­ действия

бессознательного

на

социальную

жизнь

человека.

Однако язык и языковые механизмы для структуралистов

это

-

скорее средство редукции ко всеобщему, нежели средство синтеза

конкретного. Образно говоря, из двух его функций

«прямого»

-

перевода бессознательных структур в социальные продукты и «об­ ратного»

перевода социальных продуктов в бессознательные

структуры и еще глубже

-

во всеобщие структуры мозга

-

именно

вторая функция оказывается более важной: язык должен обеспе­ чить последовательную редукцию социального к логическому, ло­

гического

к природному, природного

-

логического

-

-

К биологическому, био­

к физико-химическому и т. д. Иначе говоря, язык

вкупе с бессознательным должен редуцировать специфически че­

ловеческое (и прежде всего

-

сознание) к неспецифическому, ор­

ганически обусловленному. Потому-то в конечном счете структу­ раписты

и

отказываются

от

опоры

на

сознание

и

апеллируют

к бессознательному: в таком ходе мысли видится нанкратчайший путь к

всеобщности человеческой

природы,

определяемой

на

уровне бессознательных ментальных структур.

Какую бы «объективность» структуралистской трактовки со­ знания мы ни взяли

-

бессознательное, структуру, язык,

-

всюду

обнаруживается причудливая двойственность элементов позити­

вистской и романтической интерпретации. Одна структура

-

со­

вокупность отношений между фактами, которые более однород­

ны

и вместе с тем более

структура

-

понятны, чем сами факты. Другая

вполне метафизическая «вешь В себе», некий абсо­

лют, та самая субстанция, которую мы, казалось бы, оставили за скобками, переходя к анализу отношений. Одно бессознатель­ ное

-

внутри себя упорядоченная возможность объективного по­

знания сознания. Другое бессознательное

-

фатум, который де­

терминирует человеческую жизнь. Один язык

6Х

-

метод, средство

«Язык - это одновременно и факт культуры раг excellence, отличаюший чело­

века от животного, и факт, посредством которого устанавливаются и упрочивают­

ся все формы социальной ЖИЗНИ». Levi-Stгauss с. 195~. Р.

392.

56

Anthropologie

згшсшга!е.

Paris,

Хаздел первый. Познание и язык. Глава первая. Мысль о структуре ...

рациональной

проработки материала сознания, объективного

анализа различных обнаружений человеческого духа и подхода к самим его структурам. Другой язык

-

демоническая сила, от ко­

торой зависят все перипетии человеческой судьбы (еоэначаюшее,

у ж. Лакана). Так, в виде онтологизированной структуры, ирра­ ционального

бессознательного,

в романтический

демонического означающего

позитивизм структурализма входят призраки

субъекта, исключенного ради объективности науки, ради ее сво­ боды от метафизики и идеологии.

§

з. Язык: объект и средство

Проблема обоснования знания поначалу возникает перед ме­ тодологическим сознанием исследователей-структуралистов, так

сказать, «по аналогии», при взгляде на другие, более теоретически продвинутые области социального и гуманитарного знания, при­ чем ее постановка характеризуется отчетливым стремлением за­ имствовать из других дисциплин те приемы,

которые оказались

в них плодотворными. Как известно, на одном из первых мест среди современных гуманитарных наук по использованию точных методов при построении своего теоретико-концептуального и ме­

тодологического аппарата стоит лингвистика. Заимствование ря­ да приемов и

методов из структурной лингвистики оказалось

вполне эффективным для целого ряда наук: в некоторых разделах этнологии (например, в изучении систем родства, в меньшей сте­ пени

-

в исследовании мифического мышления), в некоторых

разделах литературоведения (например, в фольклористике). Од­ нако границы распространения лингвистической методологии в других областях гуманитарного знания способом простого пере­

носа далеко не очевидны. А многие логико-методологические проблемы не решены еще и в самой лингвистике

-

и тем более

проблематичны их поспешные экстраполяции в другие науки. Пе­ ренос методологии из одной науки в другую, а также из одной

сферы научного знания в другую (как это имеет место в данном

случае с естественным и гуманитарным знанием)

-

это явление

полезное и продуктивное. При этом унификация методологиче­ ского аппарата наук, находящихся на разных ступенях теоретиза­

ции, далеко не всегда оправданна: например, поскольку собствен­ ная структура объекта в ряде областей

гуманитарного знания

находится в процессе становления, попытки формализации и ма­ тематизации оказываются здесь порой преждевременными.

Другой путь обоснования гуманитарного знания заключается в попытке обнаружить некоторые предельные философско-мето­

дологические ориентиры познания. Отдельные науки в динамике

57

Познание и перевод. Опыты философии языка

своего развития ищут такого самообоснования, которое могло бы функционировать в «теле» науки в качестве ее необходимой пред­

посылки и условия, фактически вырабатывая слой философской проблематики внутри себя и тем самым посягая на некоторые

привилегии философии. Такая ситуация артикулированного вза­ имодействия науки и философии имела место несколько десяти­ летий назал, и французский структурализм, содержащий в себе

развитый слой философской проблематики,

служит хорошим

примером; в наши дни, пожалуй, можно говорить о нарастании

фузионной слитности некоторых философских инефилософских методологических схематик

-

с потерей интенсивности взаимо­

действий между ними, а потому вопрос о том, как строились неко­

торые попытки структуралистского обоснования науки, затраги­ вавшие как научный, так и философский уровни, интересен для нас и сейчас. Такое обоснование предполагает два пути

-

экстен­

сивный и интенсивный: во-первых, это критико-рефлексивный анализ уже существующих в познании схем и испытание их на но­

вом материале; во-вторых,

-

это попытка продумать и сформули­

ровать новые схемы познавательной работы, которые подтверж­

дали

бы

свою

плодотворность

на

этом

новом

материале.

Остановимся теперь последовательно на обеих составляющих структуралистского проекта обоснования знания

-

критической

и позитивной.

Опорные установки классического рационализма в исследова­ нии механизмов познавательного процесса предполагали, во-пер­

вых, нахождение незыблемой точки отсчета в данностях сознания и, во-вторых, построение такой проекции этих данностей созна­ ния на внешний мир, в которой внеположная сознанию структура

реальности выступает фактически как место воплощения содер­

жаний субъективного сознания, как второе «я» вершина классического рациона.Тlизма

-

сознания. (Так,

концепция Гегеля

-

ис­

ходит из того, что развертывание объективного духа есть не что иное, как его самоуяснение. и, наоборот, процесс самопознания

духа предполагает его вынесенность вовне, его объективацию.) Объект выступает здесь как нечто вторичное, подчиненное само­

развертыванию абсолютного субъекта. Классическая схема запад­ ноевропейской философии вообще не позволяет помыслить со­

знание как объект, поскольку сознание в этой схеме не объект, а условие объективирован ия (с этим парадоксом столкнулся еше

Кант при выяснении возможности построения психологии как науки). А коль скоро гуманитарные науки непосредственно стал­ киваются с сознанием именно как со своим объектом и при этом наследуют

некоторые

классические

схемы

возникает ряд специфических сложностей

58

мышления,

то

здесь

методологического

К!здел первый. Познание и язык. Глава первая. MbIC;Ib о структуре...

и эпистемологического характера. Трансцендентальный меха­ низм обоснования естественно-научного знания о мире запреща­ ет объективацию субъективности, объективацию сознания пото­ му, что в противном случае получился бы регресс в бесконечность:

представляя сознание, т. е. «условия возможности» объекта, как

объект, мы должны были бы сделать и следующий шаг, ввести не­ КИЙ дополнительный механизм, удостоверяющий то, что ранее не нуждалось в обосновании, представить бывшее обосновывающее

первоусловие в роли обосновываемого механизма. Лишь остава­ ясь принципиально необъективируемым, трансцендентальное со­ знание могло выступать как условие возможности познания лю­

бых объектов опыта. Но как же в таком случае представить субъект и объект гумани­

тарного знания? Каким образом возможно сочетать в пределах од­ ного механизма субъективность трансцендентальную и субъек­ тивность опредмеченную,

представленную

как объект

(этот

вопрос будет далее рассматриваться применительно к вопросу

о познании бессознательного у Лакана)? Очевидно, этот парадокс неразрешим в пределах трансцендентальной схемы обоснования

знания. И это объясняет те подспудные или осознанные методо­ логические усилия, который направил структурализм на преодо­ ление

унаследованных

от

классического

рационализма

схем

и разработку новых принципов обоснования знания. Прислушаемся к размышлениям Леви-Строса о том, каким дол­ жен быть субъект, исследователь этого «нового» объекта. В «Мифо­ логиках», подводя некоторые итоги, он высказывает эпистемологи­

ческие соображения в виде отчета о жизни и познании: Двадцать лет исследовательского опыта человека, изучающего первобытное

общество, мышление, культуру, институты, свидетельствует о том, что прочное и самотождественное Я, эта главная забота всей запад­

ной философии,

-

разрушается, не выдерживая этих постоянных

усердных «занятий одним И тем же предметом'", который целиком поглошает и пропитывает его непосредственным чувством соб­

ственной ирреальности. Ибо ведь та реальность, на которую Я еще может претендовать

-

это реальность единичности, в том смысле,

который придают этому термину астрономы: это взаимосвязь места в пространстве и момента во времени, где прошли, проходят или

пройдут события, относительная плотность которых

лении с другими событиями пыленными,

-

-

-

в сопостав­

не менее реальными, но более рас­

позволяет приближенно его описать, причем этот

Пучок прошедших, действительных или возможных событий суще­ ствует не как прочная основа, но как место взаимосплетенных слу-

69

Речь здесь идет прежде всего об изучении мифов.

59

Познание и перевод. Опыты философии языка

чайностей, которые бесконечно возникают не в нем, а где-то еще,

появляясь, чаще всего, неизвестно откуда-". Таким образом, продолжает Леви-Строе,

-

ясно, почему «стирание (ейасегпепг)

-

субъекта представляет собой, если можно так выразиться, необхо­ димость методологического порядка: оно подчиняется настоятель­

ному стремлению объяснить все в мифе посредством самого же мифа и, следовательно, исключить точку зрения судьи, "расследу­

ющего" миф извне и потому склонного находить для него внешние причины. Следует, напротив, проникнуться убеждением, что поза­ ди всякой системы мифов вырисовываются как весомые, определя­ ющие ее факторы, другие мифические системы; это они говорят в ней и откликаются эхом друг на друга, если и не до бесконечно­ сти, то по крайней мере вплоть до того неуловимого момента, когда

<...> человечество создало свои первые мифы»l. Как уже отмечалось, Леви-Строе отрекается от той разновид­ ности философии, которая «предпочитает субъекта без рацио­

нальности щенной

- рациональности без субъекта» 72, философии, «отяго­

мистицизмом,

редко

признаваемым

открыто

и

чаще

замаскированным под именем гуманизма» 73, И считает своим дол­ гом пояснить свои филиппики в адрес философии субъективно­ сти одновременно в теоретико-познавательном и методологиче­

ском плане: «... философия слишком долго и успешно держала гуманитарные науки в порочном кругу, не позволяя сознанию за­

метить какой-либо другой объект для изучения, кроме самого се­ бя. Отсюда

-

и практическая беспомощность гуманитарных наук,

и их иллюзорный характер,

-

ведь сознанию свойственно самооб­

манываться»?". В качестве этого-то объекта и должна выступить многослойная структура отношений,

не доступных непосред­

ственному эмпирическому наблюдению, но, тем не менее, обла­ дающая определенной объективной и эвристически-познавагель-

70

Levi-Strauss с. Mythologiqlles. L'hошше пи. Р. 559. Необходимо иметь в виду,

что в критической части структуралистской про граммы далеко не всегда четко рас­

членены различные уровни возникаюшей здесь проблематики. Порой критика «субъекта» или «принпипа субъективности» в познании смешивается с критикой

«гуманизма», точнее, антропологических предрассудков. По сути же 'ЗДесь мы сталкиваемся с явлениями разных уровней: абстрактное понятие трансценлен­

тальной субъективности

-

это понятие собственно философского плана, в то вре­

мя как понятие гуманизм, например, выступает уже как его конкретизация.

71

Levi-Strauss с. Mythologiques. L'hоmше пи. Р. 561-562.

72 /bid. Р. 614. 7з /bid. Р. 577.

74/bid. Р. 562-563.

60

Раздел первый. Познание и язык. Глава первая. Мысль о структуре ...

ной ценностью: «Изменяя уровень наблюдения и исследуя отно­

шения, лежащие вне эмпирических фактов и объединяющие их, он [структурализм} показывает и доказывает, что эти отношения более просты и понятны, чем те вещи, между которыми они уста­

навливаются; хотя их основополагающая природа, быть может, не будет познана до самого конца, однако эта непрозрачность

временная или окончательная

-

уже не будет препятствием к их

-

истолкованию» 75. При этом не только у Леви-Строса с его экзотическим матери­ алом, но и у Фуко, Барта, Лакана очевидно стремление построить свой собственный объект гуманитарного знания, «другой объект»,

не являющийся сознанием и не относяшийся к сфере сознания. Конечно, идеальное представление о том, каким должен быть этот «новый» объект, сильно варьируется в зависимости от того мате­

риала, который привлекается для его разработки, однако он име­ ет и некоторые общие черты. На уровне идеальной модели такой объект должен был бы обладать принципиально не редуцируемой многослойностъю отношений внутри синхронно-иерархической

структуры, одновременно с этим обладая динамикой, направлен­ ной на взаимопреобразование этих структур. При этом главным средством для построения «нового» объекта в концепциях струк­

туралистов выступает язык (в той широкой его трактовке, которая характерна для структуралистов). Он при зван совмещать в себе сразу две или даже три функции

-

объекта познания, схемы обос­

нования условий возможности познания и, наконец, средства по­

знания. Эта абстрактная реконструкция замысла показывает уровне аналогий

-

-

на

что на язык в структуралистской схематике

возлагается, в частности, та задача обоснования знания, которую

в классической западной философии выполняет сознание. Соот­ ветственно уровень языкового функционирования должен, по мысли структуралистов, предшествовать всем тем субъектно­

объектным разграничениям, которые уже вторично возникают в поле дискурсных взаимодействий. Именно на фоне этого функ­ ционирования лингвистических механизмов с их «смещениями»,

«сгущениями», «узлами» И «сочленениями» (они выступают в ро­ ли необъективируемого условия познания) «субъект», «сознание» могут далее быть представлены как объекты познания.

Основания, по которым на роль условия и одновременно объ­ екта познания был избран именно язык, речь, дискурс, весомы.

Ведь язык выступает в пространстве познания человека и общест­ ва как наиболее общий, может быть, даже как всеобщий модус.

75

Ibld.P.614.

61

Познание и перевод. Опыты философии языка

С одной стороны, в языке заключаются условия возможности

функционирования любой системы культуры. С другой стороны, именно язык является средством формирования и фиксации лю­ бого продукта культуры, который становится предметом позна­ ния. Помимо этого ясны и те причины (вне зависимости от того. насколько четко они осознавались самими структуралистами), по которым функционирование языка и обоснование знания че­

рез язык фактически заняло в концепциях французских структу­ ралистов

место

схемы

трансцендентальной

субъективности

и обоснования знания через сознание. Именно язык, по замыслу структуралистов, должен воссоединить в единстве своего функци­ онирования разобщенные полюса трансцендентальной схемы: с одной стороны, необъективированное и принципиально необъ­ ективируемое условие возможности объективирования, а с дру­ гой,

-

тот объект или объекты, которые могут быть помыслены

лишь благодаря существованию объективирующей. но не объек­ тивируемой

субъективности.

Воссоединение

обоих

полюсов

трансцендентальной схемы в плоскости языкового функциониро­ вания меняет отношение между этими полюсами: объект переста­

ет быть антропоморфным, а обосновывающее условие теряет ха­ рактер абсолюта,

независимого от тех предметов,

появление

которых обусловливается в конечном счете его объективирующей

деятельностью. Этот «новый» объект, для которого сознание уже не является «центром», вполне может быть представлен как мно­ гомерное и многоуровневое образование, причем, в отличие от

«формального» характера трансцендентального обоснования, оно должно иметь характер «реальности». Эти изменения в соотноше­ нии двух полюсов классической философской схемы обоснова­ ния знания предполагают вычленение еще одной функции, кото­ рая

в трансцендентальной

воплощения,

-

схеме

не

находит обособленного

а именно функции опосредования, которая соб­

ственно и соотносит обосновываемое и обосновывающее.

Итак, первая роль языкового и речевого функционирования в концепции структуралистов

-

это роль некоего предельного обос­

нования, первичного по отношению к позициям субъективности,

«задаваемым» лишь вторично. Мы помним, как Леви-Строс писал об «анонимном дискурсе», или же об «анонимной мыслю>, которые служат тем местом пересечения и сгущения многообразных собы­ тий, придающих в конечном счете реальность конструкциям типа

Я. Вполне понятно, что Я как место пересечения событий, возник­ ших не здесь, а в иных краях, уже не может претендовать на роль са­

мотождественного основополагающего субстрата этих событий,

но лишь служит как бы их «вместилищем». Именно функциониро­ вание этого «анонимного дискурса», или бессознательного, актуа-

62

Раздел первый. Познание и язык. Глава первая. Мысль о структуре ...

лизирует ту индивидуальную подсознательную «лексику», которой

обладает каждый индивид, преврашает ее в речь и тем самым при­ дает ей смысл. Так и в концепции Лакана «символическое» функ­ ционирование

речи

первично

и

по

отношению

к

«реальному»,

И К «воображаемому». Лишь символическое действие механизмов языка и культуры способно скорректировать те иллюзорные кон­

струкции, которые измышляет Я воображаюшее, и тех запросов, к удовлетворению которых стремится Я реальное. Так и у Фуко

эпистема фактически выступает как бессубъектное и бессознатель­ ное условие возможности конструирования тех объектов, которые мы видим и о которых мы можем говорить. Барт ставит вопрос сходным образом: его интересует, каким образом различные типы

и формы «письма» преломляются в индивидуальном творчестве; какая совокупность приемов обеспечивает условия возможности литературы и ее познания. Всем этим конструкциям можно найти

определенное соответствие и в понятии «проблемагика» у Г. Баш­ ляра. В любом случае все эти модели условий возможности позна­

ния (<<эпистема» Фуко, «проблематика. Башляра, «письмо» Барта, «анонимная речь» Леви-Строса, «поле, где говорит Оно» Лакана) призваны так или иначе противостоять такому пониманию позна­

вательного процесса, в котором царил суверенный индивид, реали­

зуюший свои возможности в накопительной динамике науки.

Для структуралистов познание

-

это процесс производства научно­

го знания, предполагающий определенные предпосылки, средства, условия, орудия и механизмы, с помощью которых исходная перво­

материя преобразуется в новый продукт с другой структурой и дру­ гими свойствами.

Таким образом, в той схематике, которую мы сейчас рассмат­ риваем,

язык

-

структуралистов

это

не

язык

лингвистики.

Для указания на этот феномен им приходится прибегать к иноска­ заниям

-

«нечто, находяшееся на границе дискурсов» И др. Так,

Фуко нас предупреждает: дискурсные практики (о понятиях «дис­ курсии» И «дискурса» применительно к Фуко деле)

-

-

см. во втором раз­

это не система лингвистических знаков, психологических

или логических разграничений

-

все они ВТОрИЧНЫ по отноше­

нию к дискурсным взаимодействиям. Фуко считает дискурс не столько предметом, сколько функцией, модальностью существо­ вания знаков. Таким образом, разделяя с трансцендентальной

субъективностью это модальное, функциональное, непредметное Существование,

дискурс,

однако,

сушествует

не

только

в

про­

странстве познания, но и в пространстве «реальности высказыва­

ний», выступая именно как способ их сушествования. При этом все опорные понятия в анализируемых концепциях

несут фактически тройную нагрузку. Так, дискурсная формация

63

Познание и перевод. Опыты философии языка

у Фуко выступает как совокупное условие речи об объектах, как набор этих объектов и, наконец, как средство связи первого и вто­

рого. Так, у Лакана означающее, или «поле, где говорит ОНО», это одновременно и условие ВОЗМОЖНОСТИ всех других речей, и ма­

териал, над которым будет работать психоаналитик, и средство анализа.

Помимо этих двух ролей мого

-

-

обосновывающего и обосновывае­

язык в концепциях структуралистов, как мы уже говорили,

выступает в третьей роли, понимается как посредник, как связую­

щее звено в познании. И это испытание тройной нагрузкой, по­

видимому, было непосильным. Так, функция трансценденталь­ ной

субъективности

(точнее,

обосновывающая

функция),

структуралистский пересмотр которой заключается в снятии ее

формального характера, в установлении связи между всеобщим условием возможности и индивидуальным его воплощением в ви­

де тех или иных продуктов культуры, реализуется в конечном сче­

те таким образом, что равно обоснованным, возможным и допу­ СТИМЫМ

оказывается

и сознания.

фактически

любой

продукт

культуры

Осуществление промежуточной, посреднической

функции языка приводит в итоге к тому, что исследовательское сознание, погружаясь в анализ языка как посредника, как бы «за­ бывает»

о его посредническом статусе и зацикливается на нем.

Пожалуй, наиболее сконцентрирован но эти сложности сосредо­ точиваются в проблеме объекта. Тот объект, который призван по­ явиться в итоге структуралистских исследований, должен был бы обладать многослойностью и многоуровневостью, не сводимыми к представлению о плоском, линейном, кумулятивно развертыва­

ющемся объекте, однако языковые взаимодействия вряд ли могут быть подходящим средством для такого конструирования. Но мы не увидели бы этого, если бы большая часть пути не была пройде­ на. И в этом находит свое выражение один из парадоксов структу­

ралистской мысли: без прорыва к философским проблематизаци­ ям научная мысль не живет, однако такие проблематизации неизбежно превышают наличные (или мобилизуемые, создавае­ мые) познавательные ресурсы. Таким образом, язык

-

это не только орудие и средство комму­

никации, но также предпосылка и условие формирования челове­ ческого сознания и познания, накладывающая свой отпечаток на все стороны духовной и материальной практики человека, незави­

симо от того, протекает ли она непосредственно в языковой фор­ ме, включает ли она артикулированный язык как один из своих компонентов или же никак непосредственно не связана с языком,

хотя и предполагает его в качестве фактора, опосредуюшего лю­

бую форму социальной деятельности человека. Будучи обязатель-

64

!аздел первый. Познание и язык. Глава первая. Мысль о структуре ...

ным И неотторгаемым условием порождения и функционирова­ ния любых продуктов культурного развития человека, язык тем

самым включается в систему объективных превращений внутри социального организма.

Перевертывание порядка отношений

означающего и означаемого, видимость смысловой насыщенно­ сти каждого отдельно взятого элемента в отрыве от объемлющей

его системы

-

все это феномены «знакового фетишизма» (анало­

гичного товарному фетишизму). Реальная сложность этой про­ блемы, не заканчивающейся в структуралистских построениях, требует погружения в более широкие социальные контексты функционирования знания: динамика любой области социально­ гуманитарного познания осуществляется не только за счет внут­

ренних ресурсов ее «саморазвиваюшегося» объекта, но прежде всего за счет ее «открытости» не которому общему проблемному полю, в социально-культурном контексте которого она в конеч­ ном счете находит свое укоренение.

§ 4. Язык и человек Антропология как специализированное учение о человеке воз­ никла, по-видимому, в

XVIII в.,

и с тех пор ее место в составе науч­

ного и философского знания неоднократно ставилось под вопрос и менялось. Одна из преобладающих моделей антропологии в за­ падной мысли ХХ в. трактует человека как особого рода бытие, противостояшее абсурдному миру, причем право судить об этом

бытии отдается Философии. Ее антиподом выступает модель, ко­ торая стремится согласовать образ человека с данными научного познания, вписать человека в объективные параметры его бытия.

Экзистенциализм и структурализм так или иначе разыграли в ис­ тории мысли это противостояние подходов, методов, ориентаций.

А потому структуралистская антропология" понятна лишь на фо­ не того, чему она себя противопоставляла, и прежде всего 76

-

раз-

Терминологическое словосочетание «структуралистская антропология» упо­

требляется здесь в собирательном значении

-

антропология структуралистов. Су­

ществует и другой вариант этого словосочетания

-

«структурная антропология».

Так назвал К. Леви-Строс (р. 1908) два фундаментальных сборника своих работ (см.: Levi-Strauss с. Anthropologie structurale. Paris, 1958; Jdem. Anthropologie struc-

turale deux.

Рапь,

1973) и

всю свою концепцию в целом. «Структурная антрополо­

гия» Леви-Строса ~ это наиболее интересная и последовательная версия структу­ ралистской антропологии,

по

ней можно судить о тех тенденциях,

которые

в других структуралистских концепциях представлены менее ярко, а потому ана­

лиз леви-стросовской антропологии будет здесь взят за основу для размышления о структуралистской антропологии в целом; другие концепции привлекаются да­

лее лишь для сопоставления. Отсюда не который разнобой терминов «структур­

ный. и «структуралистский» В данном параграфе.

65

Познание и перевод. Опыты философии ЯЗыка

личных субъектоцентристских подходов. Ее место и роль в мысли­

тельном поле определились тогда, когда в 50-60-е годы во Фран­ ции обнаружилась социально-историческая и философская исчер­ панность

экзистенциалистского

варианта

антропологической

проблематики. Концепция человека, подлинная природа которого проявляется лишь в свободном выборе фундаментального проек­

та, в пограничной ситуации, была вполне обоснована логикой до­ стойного поведения в условиях фашистской оккупации, но стала анахронизмом в послевоенный период. Насущной потребностью стало объективное знание о человеке и наука, способная дать это

знание; при этом возникло противостояние, принявшее форму ан­

титезы философии и науки, причем барометр общественных на­ строений явно свидетельствовал о первенстве науки.

Это умонастроение хорошо передается в следующем высказы­ вании:

«.. Яростной

оппозицией встречается всякая попытка фи­

лософской интеграции. Пробил час, когда никто больше не хочет быть философом. Та область, исследовать которую призваны фи­ лософы, кажется отныне и слишком обширной, и совершенно бесплодной. Поиски ответа на кантовский вопрос "Was ist der

Mensch?" утрачиваютсвой смысл»?". Иными словами, смысл про­ блемы человека ищется отныне не на путях умозрительногокон­ струированияабстрактнойсущности человека (и не на путях под­

новления некогда смелых экзистенциалистскихидей

-

«свобода»,

«тотальность» и пр., превратившихся в мыслительные штампы), но на пути конкретного анализа, детальных разработок в тех или иных отраслях знания о человеке, причем проблемы и перспекти­ вы познания человека становятся стержнем идейных битв и про­

тивостояний. Именно на уровне специально-научных разработок антропология прежде всего и существует в структурализме, хотя

она представлена также в виде общеметодологической и фило­ софской проблематики, возникающей в результате самоосмысле­

ния и самообоснования научного знания в общем философском и идейном контексте. В основе структуралистской антрополо­

гии

-

две главные составляющие. Это мировоззренческая состав­

ляющая (все, что связано с проблемой соотношения между антро­

пологией и гуманизмом) и методологическая составляющая (все. что связано с построением новых несубъективистских методов

анализа). Ниже я попытаюсь показать обе эти линии рассуждения в их проблемных перекрещиваниях.

«Теоретический антигуманизм» или «новый гуманизм»? Как из­ вестно, на полное и исчерпывающее выражение философского 77

Gutman С. L'avant-mai des philosophes / / Magazine Ппегане. 1977. Sept. Р. 17.

66

f!здел первый. Познание и язык. Глава первая. Мысль о структуре ...

гУманизма претендовал именно экзистенциализм. Одна из работ )К.-П. Сартра так и называется

«Экзистенциализм

-

-

это гума­

}1ИЗМ» 78. Если считать экзистенциалистский субъективистский гуманиэм подлинным гуманизмом, тогда структуралистское от­

рицание экзистенциалистских позиций неизбежно предстает

как «антигуманизм». Этот лозунг }1ИЗМ»

}10

«теоретический антигума­

-

был найден и произнесен, хотя и не по поводу собствен­

-

структурализма?". Пафос экзистенциалистского гуманизма

-

это опора на ценность произвольного действия, вдохновленного

только эмоцией и утверждающего чистую, абсолютную свободу воли, творчества, самоубийства (вспомним слова Камю: един­

ственная философская проблема

-

это проблема того, стоит ли

вообще житъ-"). Момент произвольности выбора начисто закры­ вает для

него другой

-

непроизвольный,

момент свободы. Это-то и послужило блемных связей

-

-

антипроизвольный

в плане логических про­

источником альтернативной, структуралист­

ской трактовки человека и его свободы как стержневой пробле­ мы гуманизма.

Структурализм обнаруживает новые грани необходимости там, где экзистенциалистское восприятие видело неучгенные наукой

и догматическим рационализмом резервы свободы: свобода ока­ зывается для структуралистов гораздо теснее связанной с необхо­ димостью, нежели с произволом, а произвол выступает как вопло­

щение несвободы. Необходимость, согласно структуралистским «антигуманистическим» интерпретациям, есть то, что обнаружи­ вает себя в самом же произволе, если опуститься ниже уровня са­

мотождественности Я на уровень подлинно универсальной чело­ веческой природы, если суметь расшифровать язык, на котором говорит с нами бессознательное, если увидеть за хаосом, аморф­

ностью, беспорядком логику функционирования нерефлектив­ НЫХ слоев человеческой психики и поведения, если проанализи­ ровать

эту

логику

средствами

современных

наук

о

человеке.

Альтернатива, таким образом, сформулирована; для экзистенциа­ лизма свобода есть произвол (етюзади меня ничего нет» или «по­ зади меня

-

пустота»,

-

пишет Сартр, резюмируя этой фразой

суть экзистенциалистского гуманизма'"), а для структурализма 78

См.: Sartre J. -Р. L'existentialisme est ип humanisme. Рапь, 1946.

79

Этим остро провокационным словосочетанием Л. Альтюссер называл кон­

цеП!lИЮ зрелого Маркса в противоположность идеям раннего

Маркса.

См.:

Althusser L. Роцг Магх. Р., 1965: ер. также его статьи в кн.: Lire lе Capita1. Paris, 1965. Т. 1, 2. 80 8!

См.: Сатиз А.

Le mythe de Sisyphe. Paris, 1942. Р. 15.

SartreJ-P. L'ecrivain et 1а langlle // Revue d' esthetique. Nouv. зепе. 1965. N2 18. Р. 314.

67

Познание и перевод. Опыты философии языка

свобода есть фикция, видимость, случайность (и потому Леви­ Строс видит свою задачу в достижении того уровня объекта, на ко­ тором «открывается закономерность, имманентно при сущая ил­

люзии свободы-Ч), Даже по этому лаконичному очерку позиций можно судить о том, что квалификация структурализма как «теоретического ан­ тигуманизма» или же как концепции «смерти человека» требует учета всех полемических коннотаций. Отрицается не просто гума­ низм,

но

гуманизм как идеологическая конструкция,

скрываю­

щая от субъекта как «начала всех начал» подлинный образ необхо­

димости. Утверждается, однако, возможность некоего нового, более широко понимаемого гуманизма,

«вдохновительницей»

которого И должна стать структурная антропология. Приводя ис­ торико-теоретические доказательства в защиту тезиса о возмож­

ности «нового гуманизма», Леви-Строс вычленяет три последова­

тельных этапа становления гуманизма". Начальный этап гуманизма

-

конец Средневековья и Возрож­

дение, эпоха открытия Античности, изучения латыни и греческо­

го языков, включения их в систему образования. Человеческий

космос ограничен здесь пределами Средиземноморья. Второй этап - XVIII-XIX ВВ., эпоха Просвещения, которая вписывает в свою картину мира Индию и Китай и начинает высказывать (Руссо, Дидро) догадки о возможностиоткрытия в будущем неве­ домых отдаленных цивилизаций. Наконец, третий, нынешний этап гуманизма связан с интересом к немногим уцелевшим под

натиском европейской цивилизации «примитивным- обществам.

Экстенсивный период развития гуманизма на этом завершается, поскольку не остается более неизвестных обществ, которые нуж­ но было бы описывать и изучать, хотя возможности развития гу­

манизма вглубь далеко не исчерпаны. Эти три этапа отличаются друг от друга, во-первых, объектом, пространственнымохватом;

во-вторых, набором средств и приемов исследования (так, антич­ ные и восточные цивилизации доступны нам по письменным па­

мятникам и могут изучаться историко-филологическимиметода­

ми, современные же «примитивные. общества вообще не имеют письменности и требуют новых методов исследования, в част­ ности «полевого»

исследования их культур «из первых рук»):

в-третьих, широтой социального охвата: так, после аристократи­

ческого гуманизма Возрождения и буржуазного гуманизма Про-

Н2 Levi-Strauss с. Mythologiques. Т. 1. Paris, 1964. Paris, 1973. Р. 18. 83 СМ.:

deux.

Levi-Strauss с. Les trois humanismes / / Levi-Strauss с. Anthropologie structuralc 319-322.

Р.

68

!!'здел первый. Познание и язык. Глава первая. Мысль о структуре ...

свещения нынешний, третий этап гуманизма должен стать гума­ низмом подлинно универсальным, подлинно демократическим.

Универсальный гуманизм, или «новый гуманизм», не суше­ ствуег в виде решения, это

-

задача, которая стоит перед антропо­

логом, это решающий жизненный эксперимент (именно его Ле­

ви-Строе

называет

experimentum crucis),

предполагающий

психологическую готовность и теоретическую способность при­

нять Друтого путем переосмысления самого себя-". Этот экспери­ мент требует самоотдачи, отказа от собственной самотождествен­ ности,

раскрытия

навстречу

другому

леви-стросовской методологии,

-

или,

говоря

языком

«радикальной объекгивацииь'"

всех собственных установок и предрассудков, отказа от всего, что кажется привычным

и

естественным,

а также культивирования

в себе способности к «изначальной идентификации-'", или ина­ че

-

чувства сопринадлежности Другому, сопереживания со всем

живым и страждущим. Ритуалом посвящения в профессию (этно­ лога или антрополога), миссией которой является утверждение универсального

гуманизма,

служит

«полевое

исследование»:

готовность к голоду и болезням, готовность к такому изучению Другого, которое будет одновременно и его принятием, и его

зашитой'". Жизнь в тропиках

это лабораторная ситуация, про­

-

буждающая «антропологическое сомнение» как подлинно фило­ софское отношение к действительности»; «антропологическое со­ мнение заключается не только в осознании того, что ты ничего не знаешь, но и в решимости подвергнуть и свое знание, и свое неве­ жество, все милые сердцу мысли и привычки унижению и опро-

84

Эта установка на психологическое и теоретическое принятие Другого, инако­

вого, отличного (сравним: «ад

1947.

Р.

\67),

-

это другие»:

Sartre J.-P. Huis clos.

Глёапе.

Paris,

характерна для всех конuепuий структуралистской антропологии.

«Экэогический» объект Леви-Строса

это лишь чистый случай инакового.

-

Levi-Strauss с. Jean-Jacques Rousseau, fondateur des sciences de l'homme // LeviStrauss С. Anthropologie structurale deux. Р. 49.

85

86

/bid.P.51-55.

87

Утопический проект Леви-Строса рисует вымираюших индейцев достойными

звания человека, а их способ жизни пическая задача антрополога

-

-

достойным человека способом жизни. Уто­

сохранить эту жизнь в виде прекрасной кристалли­

ческой структуры, воплощаюшей для грядуших поколений некую общечеловече­

скую возможность: «Именно В этой явно утопической точке зрения находит свое обоснование социальная антропология, поскольку формы жизни и мысли, кото­ рые она изучает, приобретают нечто большее, нежели просто исторический или

сравнительный интерес. Они начинают соотноситься с некоей постоянной воз­ можностью человека, блюсти которую

-

и при звана социальная антропология»

(Mass.), 1970.

Cambridge

особенно в черные для человека дни

(The

Р. 196).

69

Anthгopologist

as

Него.

r Познание и перевод. Опыты философии языка

вержениюэй'

-

со стороны всего того, что может в наивысшей сте­

пени им противоречить. Приводя все мысли и чувства во взвешен­ ное состояние, логу

«стать

антропологическое сомнение помогает антропо­

новым

человеком»,

осуществить

«психологическую

революцию-'", отнестись к «дикарю», «туземцу» не со страхом, от­ вращением или равнодушием, едва преодолеваемыми миссионер­

ским стремлением спасти дикарские души религией или просве­

тительским разумом, но с полным признанием его собственной человеческой ценности

-

словом, спасти собственную душу, осу­

ществить в самом себе своего рода «интеллектуальный катарсис». Очевидно, однако, что для построения «нового гуманизма» как реальной практики и как теоретической концепции недостаточно определенного эмоционального настроя, психологической готов­ ности:

для

этого

нужны

надежные

интеллектуальные

средства,

продуманные мыслительные координаты.

«Сверхраиионализм» в обосновании «нового гуманизма». Пробле­ ма универсального гуманизма для структурной антропологии

-

это проблема построения общего людского дома, перепроверки

всего уже построенного по кирпичику, причем начиная с фунда­ мента, с того, что является действительно общим для всех обита­ телей этого дома, а не с его верхних этажей. В самом деле, целый ряд качеств отличает современного европейца от современного «дикаря» (хотя общества, к которым принадлежат тот и другой, просуществовали на земле примерно одинаковое время и потому не могут рассматриваться соответственно как «зрелые» или же как

«недоразвитые»); вместе с тем целый ряд качеств объединяет тех

и других. Именно эти последние качества и служат опорой учено­ му-гуманисту: он должен углублять изучение общего фундамента человеческой культуры, покуда не обнаружит такие уровни, отно­

сительно которых он сможет с уверенностью сказать: это наше об­ щее достояние.

Если общечеловеческий язык как фундамент общечеловече­ ского дома не обнаруживается на уровне сознания, он может быть найден на уровне бессознательного; если он не обнаруживается на уровне исторического действия (<<примитивные» общества не зна­ ют истории в европейском смысле), его надо искать на уровне ста­ тических структур; если он не обнаруживается на уровне разума,

воплощенного в современной науке, он может быть найден на

88 Levi-Strauss с. Le champ de l'апthюроlоgiе: Гесоп inaugurale ... // Levi-Strauss с. Anthropologie struсtшаlе deux. Р. 37.

89

СМ.: The Апthюро/оgist as Нею. Р. /90~ /94.

70

f!tздел первый. Познание и язык. Глава первая. Мысль о структуре ...

уровне «логики чувств», прочитываемой как особого рода язык, точнее, он может быть обнаружен в той единой, структурно орга­ низованной, хотя и бессознательной, основе, где чувственное не противопоставляется рациональному, но взаимодействует с ним.

-

Это и есть «сверхрационализм-

рационализм, интегрировавший

в себя чувственность и неотрывный от нее?", Вопрос о возможно­ сти «сверхрационализма» как нового единства чувственного и ра­

ционального

-

это, с точки зрения структурной антропологии, во­

прос не только академический: ведь речь идет об обосновании универсального гуманизма, о единстве человеческой природы в ее фундаментальных проявлениях, о единстве человека и природы

во вселенском масштабе. Конкретной формой сверхрационализма в структурной антро­

пологии Леви-Строса выступает переосмысление мыслительного фундамента европейской цивилизации с позиций первобытной ло­

гики в ее общечеловеческих потенциях. Доказательству логично­ сти,

т. е.

структурной

упорядоченности,

законосообразности

и стройности, «дикарского» мышления и тем самым доказательству

«сверхрациональности», более глубокой логической обоснованно­ сти современного мышления (ведь именно логика чувственных качеств определила еще в эпоху неолита возможности нынешней

научно-технической цивилизации, считает Леви-Строс) и посвя­ щены, по сути, все работы французского антрополога.

Под зыбкими поверхностями явлений, которые могут пока­ заться современному наблюдателю хаотичными и случайными, просвечивает в глубине их общая рациональная (точнее, «сверхра­

циональная» ) основа, обнаруживается смысл и порядок, бессоз­

нательно функционирующая структурированность. На при мерах систем родства и браков, тотемизма или пластического искусства

(например, масок), мы можем, уподобляя их особого рода языкам и применяя в их изучении некоторые методы исследования языка

(прежде всего метод бинарных расчленений), обнаружить упоря­ доченные системы правил их порождения. Особенно четко эта ло­ гика чувственных качеств проявляется в мифическом мышле­ нии

наиболее свободном и спонтанном, ибо не привязанном

-

жестко ни к какому объекту. Последовательно включая в рассмо-

90 Устремленность к «сверхрационализму» В той или иной мере присуща и другим Конuепuиям.

которые

«сверхраuионализм»

мы называем

(surrationalisme)

здесь структуралистскими,

хотя термином

пользуется один лишь К. Леви-Сгрос. Дело

в том, что сама идея структуры есть идея преодоления многих характерных мысли­

тельных антитез, таких, как априорное

-

альное)

конкретное, формальное

-

раuиональное, абстрактное

Ное (все это

-

-

апостериорное, эмпирическое (факту­

-

содержатель­

различные ипостаси того, что было выше представлено как антитеза

Чувственного и рационального).

71

Познание и перевод. Опыты философии языка

трение все новые и новые мифьг", Леви-Строс намечает стройные переходы от собственно логики чувственных качеств к логике

форм и далее

-

к элементам логики высказываний. Тем самым

удается восстановить все больше и больше ступеней, ведущих от «мысли дикаря» к высотам современной науки: между ними обна­ ружится не пропасть, а именно лестница, по которой некогда про­ шло человечество и по которой каждый человек может спуститься и вновь подняться при условии определенного умственного уси­

лия, расшифровывающего логические формы человеческого духа. Эта логика «сверх-рационального» (или, можно сказать, «над­ рационального» ) функционирования человеческого духа вводит исследователя в сферу некоей бессознательной комбинаторики,

общего мыслительного арсенала, представляющего собой набор мыслительных возможностей и ограничений, по-разному задан­

ных в разных обществах и разных культурах. В этом наборе мен­ тальных возможностей и воплощается единство чувственного и ра­

ционального, природного и духовного. При этом само «орудие мысли»

-

человеческий мозг

-

находится как бы на стыке природ­

ного и неприродного, объединяя эти сферы самим своим функци­ онированием: те расчленения, которые существуют в сфере духа, уже существовали «в теле», а этим последним предшествовали об­ щие структурные закономерности при родного мира. Принцип би­

нарных расчленений вых структур

-

-

уже на уровне функционирования мозго­

создает условия возможности знакообразующей,

смыслополагающей деятельности человеческого сознания тельности,

-

дея­

которая находит свое предметное воплощение в раз­

личных коммуникативных системах и подсистемах внутри общей

социальной организации. Тем самым глубинный уровень «сверх­ рационального»

выступает одновременно как уровень «знакового

рационализма» или «рационализма означающегоэ'". Таким образом, логика универсального гуманизма предполага­ ет совместные усилия всех наук, как гуманитарных, так и естест­

венных. Иначе невозможно решить задачу структурной антропо­ логии и построить такую «систему истолкований, которая имела

бы в виду физический, физиологический, психологический и со­

циологический аспекты всех видов поведения»?". Все это поясня91

Levi-Strauss с. MythoIogiques. Т. 1-4. Paris, 1964-1971; рус. пер. Мифологики. 1999-2007.

В4т.М.,

92

На эту особенность структуралистского рационализма было некогда обращено

внимание в статье:

структурализма

Зимин А.и. Структурная

// Философскиенауки.

М.,

антропология

1982. Ng 6.

С.

как разновидность

112.

93 Levi-Strauss с. Introduction а I'oeuvre de Marce! Mauss / / Mauss М. Sociologie е! anthropoIogie. Paris, 1950. Р. ХХV.

72

Раздел первый. Познание и язык. Глава первая. Мысль о структуре ...

ет те парадоксальные тезисы структурной антропологии, которые

обычно при водят в доказательство её «теоретического антигума­ низма»:

«.. 'цель

гуманитарных наук не конституировать человека,

а растворить его»?", «ре интегрировать культуру В природу-'" И т. д. И т. п. Это означает, что утопическая задача научного мышления

-

представить каждый социальный и культурный продукт как нечто

порожденное всеобщими структурами мозга, а в структурах мозга прочитать условия его возникновения в живой, а в конечном сче­

те и в неживой материи. Намечается, таким образом, огромная ткала редукций, где социальное сводимо к логическому, логиче­

ское

ское

-

к природному, природное

-

к биологическому, биологиче­

к физико-химическому и т. д. Поиск логического прохода

к всеобщему путем весьма сильных редукций

-

характерная черта

структурной антропологии. Различия между теми или иными кон­ цепциями

-

ность мысли

в уровне и глубине редукции, сама же направлен­

-

к объективным всеобщностям

-

остается неизмен­

ной. Что же представляют собой эти объективные всеобшности, как и где они строятся? От субъективно всеобщего к объективно всеобщему. Программа «универсального

гуманизма»,

выполняемая

средствами

струк­

турной антропологии, осуществляется, как видно из редукций

к уровню всеобщего и объективного, о которых речь шла выше,

ценой целого ряда допущений. «Платой» за достижение объек­ тивно всеобщего является сдача тех «крепостей», В которых со­ средоточивались субъекто-центрические версии антропологии, а именно

-

истории, субъекта, (само)сознания. В качестве новых

опор антропологического подхода выступают «три кита» струк­

турной

антропологии

-

структура,

язык,

бессознательное.

Редукцией субъективно всеобщего к объективно всеобщему (ис­ тории

-

к структуре, субъекта

-

к языку, сознания

-

к бессозна­

тельному) структурная антропология надеется преодолеть то, в чем она видит тупики субъективистской мыслительной схема­ тики в построении гуманитарного знания, которое, начиная уже

с Дильтея, столкнулось с дефицитом объективных средств для анализа познания и сознания, а потому структуралистская ин­

терпретация этих субъективных всеобщностей имеет принципи­ альное значение и для самоопределения самой структурной ан­

тропологии.

Особое

место

занимает

здесь

интерпретация

Истории, поскольку она предстает как главное содержание от-

94

Levi-Strauss с. La репьее sal\vage. Paris, 1962. Р. 326.

9S

Jbid. Р. 327.

73

Познание и перевод. Опыты философии ЯЗыка

вергаемого

структурной

антропологией

«трансцендентального

гуманиэмаэ'". В трансцендентальном гуманизме, этом последнем прибежище «ясновидящей» (т. е. кумулятивно-телеологической) истории, Ле­

ви-Строе видит идеологический коррелят трансцендентальной фи­ лософии сознания от Декарта до Сартра. Эта философия опирается на принцип трансцендентализма и обосновывает сознание и позна­

ние структурами и механизмами самого же сознания. Декартовокий принцип

единства

самосознания

и

субъективности

(cogito),

утверждает Леви-Строе, делает философию пленницей «мнимых

очевидностей» Я97. Когда Декарт говорит: «я мыслю, следователь­ но, я существую», он не задает себе дальнейших напрашивающихся

здесь вопросов: «что есть Я?» и «есть ли Я вообще» (Я как некое са­

мотождественное место содержаний самосоэианияг/'". Двигаясь от внутреннего опыта к внешнему, Декарт, по мысли Леви-Строса, пропускает целые социально-исторические миры; несколько сто­

летий спустя, Сартр в своей «Критике диалектического разума» вводит в свое рассуждение социальное измерение. однако замыка­

ется в пределах одного типа общества: иначе говоря, он расширяет. но все равно не может окончательно преодолеть тюрьму самосозна­

ния. Универсальный гуманизм требует навести мосты не только между одним Я и другим Я, но также между одним обществом и другим обществом, найти средства взаимоперевода общечелове­ ческого опыта с одного языка на другой, даже если при этом при­ дется пожертвовать тем, что представляется нам уникальным и со­

кровенным (например, механизмами европейского исторического

самосознания). Так, если высшие достижения цивилизованного разума можно, хотя бы гипотетически, принести в жертву ради по­ строения

общечеловеческой

логики

«чувственных

качеств»,

то можно пожертвовать и тонкими механизмами европейского ис­ торического самосознания

-

ради подлинно всеобщего, ради ком­

бинаторной структуры возможностей (и ограничений), частным

порождением которой оказывается и европейский историзм?". Трактовка исторического измерения человеческого бытия как привилегированного упускает из виду огромное множество других

96

Jbid. Р. 347.

97

Levi-Strauss С. Апthroроlоgiе ыгцсшга!е сецх. Р. 48.

%

Jbid. Р. 49.

99

«Нужно иметь много эгопентризма и наивности, чтобы верить, будто человек

целиком находит себе прибежище в одном из способов его исторического и геогра­

фического бытия, тогда как истина человека заключается в системе их различий и общих свойств»

(Le}'i-Strauss

с.

La

репвсе

saLl\'age.

74

Р.

329).

f!1здел первый. Познание и язык. Глава первая. Мысль о структуре ...

способов человеческой жизни и ее организации.

Вычленяя три

главных типа соотношения между обществами (удаленные в про­ странстве, удаленные во времени, удаленные в пространстве и во

времени), Леви-Строс подчеркивает, что идея кумулятивного исто­ рического развития может быть приложима лишь к обществам, со­ относящимся по второму типу. Главная задача структурной антро­ пологии

-

построения нового всеобщего гуманизма

предпочесть один тип обществ

-

-

не позволяет

общества «горячие» (с расширен­

ным воспроизводством и кумулятивной историей) другим общест­ вам

-

«холодным», живущим как бы на нулевом градусе историче­

ской температуры, обществам, которые удовлетворяются скудным,

но стабильным функционированием и употребляют свой человече­ ский разум для поддержания этой стабильности и порядка. По­ скольку история трактуется здесь лишь как один из модусов челове­

ческого и социального бытия (как один из способов, которым человек строит значимые структуры), постольку западная цивили­ зация, которая интериоризирует историю и делает ее опорой соб­ ственного самосознания,

не может рассматриваться

как наивыс­

ший способ существования человеческого общества вообше'Р''. Развенчивая, таким образом, историческое бытие как един­ ственно достойное человека, мы лишаемся оснований считать ис­ торическое познание привилегированным способом

познания.

История, замечает Леви-Строс в полемике с Сартром, есть не кон­ тинуум событий, но прерывность выбора тех или иных событий.

А потому исторический факт есть не интимно переживаемое ста­ новление, но результат абстракции, кодирования, выбора, уста­ новления хронологических последовательностей и т. д. И т. п. Ис­ тория

возникает

постольку,

поскольку

человек

про изводит

разграничения в недифференцированиом континууме событий, а исторические факты выступают не как изначальные моменты и свойства этих событий, но как продукты осуществляемой чело­ веком концептуализации. Потому-то Леви-Строс и не согласен

С Сартром в том, что история является привилегированным спо­ собом обнаружения человеческой сущности. На самом же деле,

полагает Леви-Строс, история есть «абстрактная схема действий, рассматриваемых в синхронной тотальности». Если же за истори­

ей сохраняется титул привилегированной и «ясновидящей», тогда она оказывается для европейского самосознания таким же мифо­

творческим механизмом, каким для первобытного сознания вы­ Ступает первобытный миф.

100 Точнее, у первобытных обществ тоже есть своя история, но она как бы остает­ ся вовне, не преврашаясь в механизм внутреннего самоосознания социального ор­

ганизма, замечает Леви-Строе.

75

Познание и перевод. Опыты философии языка

Опора на трех китов субъективизма мо)сознание

-

-

историю, субъекта, (са­

погружает современную Философию в «антропо­

логический сон», убаюкивает человека «очевидностью» его само­

достаточности. Подобно тому сну разума, который, как написал Гойя на одном из СВОИХ офортов, «порожлает чудовищ», антропо­ логический сон современного мышления порождает уродливые

фигуры догматизма 10]. И потому задача подлинной антропологии как критической мысли заключается в том, чтобы разрушить си­ стему мыслительных условий, порождающих такое кругообразное доказательство, иначе задать условия знания о человеке.

Для того чтобы пробудить мысль от «антропологического сна», каждый действует сообразно материалу и личным предпочтениям:

Леви-Строс предлагает «антропологическое сомнение» как реша­ ющий жизненный эксперимент, а в конечном счете исследует че­

ловека в контексте биологических и физико-химических законо­ мерностей объективного мира; Лакан отказывается от опоры на непосредственные данные сознания и ищет уровня Закона, уров­ ня символических закономерностей, определяющих человеческое

сознание и поступки; Фуко вычленяет ряд сменяющих друг друга «эпистем» ИЛИ «дискурсных формаций», показывая, что человек в том виде, как он мыслится нами ныне,

-

-

«есть творение недав­

него времени и конец его, быть может, недалек-Ч". А потому на месте всего того, что заставляет мыслить человека на основе само­

го себя, воцаряется система условий, обеспечивающих более ши­ рокую перспективу

-

задание человека на основе того, чем сам он

не является. Так, на месте интериоризированной истории как способа бытия и способа мысли воцаряется глубинная структура, с точки зрения которой можно вместить и понять инаковое;

на месте самотождественного сознания

-

бессознательное, до­

рефлективное, обусловливающее, помимо сознания и вне ведома человека, его, казалось бы, осознанные и свободные мысли и по­ ступки; на месте субъекта

-

язык как предпосылка, условие воз­

можности и средство КУЛЬТУРЫ и познания.

Бессознательные СТРУКТУРЫ, таким образом, и представляют тот уровень объективных всеобщностей, к которому устремляется структурная антропология, а язык в его своеобразной и достаточно широкой трактовке служит движущей силой и средством этого пои­

ска. Опора на язык как средство обнаружения бессознательных структур, воплощающих саму идею искомой объективной всеобщ­

ности, 101

-

это специфическая черта структурной антропологии. Она

В ОДНОМ из разделов книги «Слова И веши», который называется «Антрополо­

гический сон», Фуко изобличает подобные догматические ходы мысли. 102

Фуко М. Слова и веши, М., 1977. С. 487.

76

..

Раздел первый. Познание и язык. Глава первая. Мысль о структуре ...

и определяет все своеобразие идеи структуралистского «сверхраци­ онализма» в полемике с традиционным рационализмом декартов­

ского толка, с субъектоцентристскими концепциями современной философии и с аналитическим эмпиризмом англо-американской

антропологической науки. Язык для структурной антропологии

-

это само воплощение бессознательной структурированности, арти­

кулированное бытие как таковое, и потому именно язык (в его ши­ роком определении, то есть как система взаимоупорядоченных ар­

тикуляций, расчленений) оказывается той основой, над которой надстраиваются все другие определения человека.

Аналогия с языком позволяет представить различные социаль­ ные системы (в том числе и доязыковые, внеязыковые, не оформ­ ленные в языке) как коммуникативные означающие системы,

в известном смысле однотипные. Именно презумпция языкопо­ добности, а тем самым и осмысленности любого социального и человеческого факта в рамках объемлющих его структур означа­ ющего формирует и сам объект структурной антропологии как умопостигаемое, но вещественно не данное (ненагуралистиче­ ское) бытие. В плоскости этого бытия человек выступает как функция коммуникативных социальных систем различной степе­ ни

сложности,

как

нечто,

порождаемое

пересечениями

этих

системных взаимодействий. Вместить эту специфическую пред­ метную реальность структурной антропологии не могут тради­

ционные история, психология или культурология. А потому и воз­ никает

новый

цикл

научных

дисциплин

-

«структурная

антропология» Леви-Строса, «археология» или «генеалогия» гума­ нитарных наук Фуко, «структурный психоанализ» Лакана и др. Слишком поспешным было бы, однако, представление о том, что редукция субъективных всеобщностей и построение знания о человеке на основе объективных всеобщностей есть нечто пол­ ностью осуществленное в рамках структурной антропологии

и эпистемологии. Дело в том, что «редуцируемые» субъективности не исчезают: они подспудно уходят В область предпосылок, скрыто обосновывающих сам ход рассуждения, но в явной форме ему про­ тиворечащих. Образуется своего рода романтический привесок, в котором сосредоточивается все, что не поддается рационализа­

ции,

оставаясь невербализуемым, недискурсивным, «мистиче­

ским». Предпосылка человека как целостности упрямо витает над

всеми попытками прочесть его природу на уровне объективных всеобщностей

-

языка, структуры, бессознательного. Во всяком

случае, очевидно, что структуралистская антропология, претенду­

ющая на объективность и всеобщность, оказывается во многом за­ висима от тех нередуцируемых к объективно всеобщему остатков, Которые она сознательно оставляла за рамками рассуждения.

77

Познание и перевод. Опыты философии языка

Тем самым структурная антропология обнаруживает в своей основе не только «сверхрационализм», казалось бы, устраняющий основные дуализмы философского мышления, но и «романтиче­

ский позитивизм». В свою очередь, романтический позитивизм структурной антропологии оттесняет ее назад,

к сохранению

и культивированию основного каркаса общефилософских дуализ­ мов. «Современная мысль обречена на своего рода прикладное ге­ гельянство: на поиск себя в Другом. Европа ищет себя в экзоти­ ке

-

в Азии, на Среднем Востоке, среди бесписьменных племен

некоей мифической Америки; усталая рациональность ищет себя в безличной энергии сексуального экстаза или наркотиках; созна­ ние ищет свой смысл в бессознательном; гуманистическая про­

блематика ищет забвения в "ценностной нейтральности" и коли­ чественных методах науки. Опыт "Другого" приводит К грубому опустошению Я. Но в то же самое время Я занято "колонизацией" всех чуждых областей опыта. Современная чувствительность на­ правляется

двумя

по

видимости

противоречивыми,

но

по

сути

взаимосвязанными побуждениями: с одной стороны, это подчи­ нение экзотическому, чужому, другому, с другой стороны, это по­

рабощение экзотики, главным образом посредством науки-'<'. Если согласиться с этой констатацией относительно мысли

60-70-х годов ХХ в. И допустить, что она в известной мере приме­ нима и к структурной антропологии, то окажется, что этот новый

парад логики раба-господина или победителя-побежденного до­ вольно далек от универсального гуманизма, ради которого струк­

турная антропология растворяла субъективные всеобщности. На­ пример, мы «порабощаем. бессознательное, рационализируем его средствами языка, а оно возрождается как некая мистическая си­

ла, определяющая человеческую судьбу (ср. некоторые трактовки «означаюшеп» у Лакана), или же проясняем язык как условие ра­ ционализации бессознательных структур и содержаний. а он вста­

ет на нашем пути как самозаконное бытие и впечатляет нас самой угрозой стать «могильщиком» человека.

Однако не будем смешивать идеологические напластования с эмпирическими и теоретическими разработками структурной

антропологии, которые обогатили наши представления о челове­ ке. Структурная антропология далеко продвинулась в поиске воз­ можностей объективного изучения человека, открыв на этом пути новые формы обусловливания человеческих дел, а тем самым

-

продвинувшись к более широкому и трезвому пониманию челове­ ческой свободы.

1113

Тпе Antl1ropologist as Нею. Р. lR5.

Глава вторая

Фуко: «диагностика иасгеяцегоо«

§ 1. Между

П

«философией понятияэ И «философией смысла»

р и попытках

осмысления

творчества

Мишеля

Фуко

обычно возникает ощущение несоответствия между еди­ нодушно

признаваемой

мощью

фигуры

-

читаемой

и почитаемой, комментируемой, переводимой во всем

мире, и одновременно некоторой фундаментальной не­

ясностью относительно его места в науке и философии. Кто Фу­

ко

-

философ? Ученый

тель? И

-

историк науки? Политический мысли­

какой ориентации:

скорее либеральной или скорее

анархистской? А если вспомнить, что в молодости он был «почти голлистом», то спектр неясностей еще более расширяется.

Помимо этого, отмечу, такая неодноэначносгь характеристики связана также и с тем, что Фуко всю жизнь фактически осуществ­ лял некий само перевод: переводил свои концептуальные интуи­ ции

в разные языки,

и при этом, ретроспективным движением,

как бы стирал прошлое, переходя от одного слоя терминологии и предметности в другие. Мне не случалось видеть или слышать

мнения о стратегии самоперевода у Фуко. Однако мнение о том, что он подчас стирал предыдущий способ концептуализации, пе­ реходя к следующему, ясно выразил один из проницательных его

исследователей

-

Фредерик

r p O l05. В связи С этим для меня здесь

104 Эту способность к «диагностике настоящего» Фуко в 60-е годы приписывал структурализму. В одном из интервью

1967 г.

с весьма показательным для этого пе­

риода заглавием «Структуралистская философия позволяет диагностировать, что

есть "сегодня"» Фуко различает два вида структурализма: структурализм как ме­ тод, используемый в частных науках (лингвистика, история религий, этнология

и др.), и «общий. (gепегаlisе) структурализм,

-

это постановка ряда вопросов, за­

трагиваюших современный мир, «совокупность практических и теоретических от­ ношений, определяющих нашу современность»: этот структурализм есть некая

«философская

деятельность,

роль

которой

заключается

в

диагностике»

Foucault М. Dits et Ecrits. Т. 1. Paris, 1994. Р. 581. И далее: «Что Я попытался сделать, так это ввссти структуралистского типа анализ в такие области, куда он ранее не

проникал, а именно: в область истории идей, истории познаний, истории теорий".

М. Dits et Ecrits. Т. 1. Paris, 1994. Р. 583. Gros F Foucault гасе а son оеште // Lectures de Michel Foucault. Vol. 3. Lyon, 2003. 93-1 О 1: ср.: /deт. Michel Foucault. Paris, 1996; /deт. Le courage de 'а мегпе. Рапз, 2002.

Foucault 105

Р.

79

Познание и перевод. Опыты философии языка

важен вопрос о специфике философского языка Фуко, о движе­ нии его понятий.

Однако понятия познания, языка, перевода присутствуют в этой главе еще в двух важных смыслах

а методологических.

Так, для

меня

-

уже не предметных,

чтение

Фуко (с

начала

1970-х годов и по сей день) всегда было фактически переволом

-

для себя, а позднее и для других. «<Слова И вещи. стали удивитель­ ным для той эпохи расцветшего застоя переволом для других, сде­

ланным без каких-либо купюр'Р''). Наконец, то, что я предприни­ маю сейчас, четверть века спустя, соотнося актуальные состояния

рецепции Фуко с различными образами исторической памяти и доступного мне «архива», есть своего рода «обратный перевод».

Иначе говоря,

-

это попытка заново обратиться к тем явлениям,

которые слишком быстро ушли в тень, а вместе с ними был поте­ рян содержавшийся в них заряд актуальной проблематики, свя­

занной с парадоксами познания человека. Иными словами, по­ знание, язык и перевод образуют в данном случае несколько слоев пересекаюшихся проблематик,

где познавательные предметы

включаются в разные слои исторической памяти.

Мой взгляд на этого мыслителя несколько отличен от распрост­ раненных ныне мнений. Разноречие этих мнений крайне велико, я собираюсь возразить против двух для меня в данном контексте

наиболее сушественных. В обобщенном выражении те мнения, ко­ торым я противопоставляю свое, можно сформулировать так: пер­

вое

-

Фуко не структуралист и к структурализму отношения не

имеег'Р? (да и вообще

-

существует ли структурализм?); второе

-

стержнем творчества Фуко выступает некая динамичная нео­ ницшеанская

интуиция

бурлящего

бытия,

онтологической

стихийности'Р". Напротив, я полагаю, что Фуко в той или иной, но существенной для его собственного пути, мере наследует струк­ туралистскую проблематику анализа образований мысли и культу­ ры через призму языка (в разные периоды эта линия выражена по-

]06 Об этом тоже подробнее во втором разделе.

107 Так, С. Табачникова. автор-составитель и переводчик прекрасного сборника работ Фуко, фактически считает, что структурализм Фуко ~ это изобретение рос­ сийских (или советских) критиков (значит ся.

-

-

и мое, хотя прямо это и не говорит­

Н.А.), что явная передержка, с которой, впрочем, совершенно реЗ0ННО не со­

гласен В.П. Визгин. Другая. по-моему изрядно преувеличенная, черта портрета

Фуко у Табачниксвой.

-

это его любовь к постоянным ускользаниям и смене ма­

сок, что, как говорилось выше. есть лишь поверхностный слой других порядков.

10S Этой позиции придерживается, например, серьезный исследователь творче­ ства Фуко В.П. Визгин (ер.: Визгин В.п. Генеалогический проект Мишеля Фуко:

онтологические основания

//

Мишель Фуко и Россия. СПб.,

80

2001.

С.

101-103).

Раздел первый.~Познание и язык. Глава вторая. ФУКО: «диагностика настоящего»

разному: идеей языково-семиотического основания эпистем как

конфигураций познавательной почвы, идеей «дискурсных прак­ тик» и, наконец, уже на этической почве

-

идеей волыюречия или

парресии как существенного проявления субъектной позиции), Далее, я полагаю, что именно познание, познавательная установ­

ка, а не общеонтологические интуиции были для Фуко существен­ ными и определяющими во все периоды творчества.

Когда я опубликовала свой первый обзор о Фуко в журнале

«Вопросы философииь'?", меня очень удивляло, что больше никто о нем не пишет, и радовало, что мой обзор заинтересовал коллег,

которые задавали мне в коридорах Института философии разно­ образные вопросы. Через четверть века после этого, в начале 1990-х годов, наступила эпоха широких персводов и массового чтения, и сейчас почти все основные книги Фуко уже переведены на русский язык. Однако «все переведено» не значит, что все осво­ ено. Главные потоки этого процесса освоения устремились в сто­ рону размытой проблематики власти (со всеми вытекающими

отсюда релятивизирующими следствиями). Интерпретация и ре­ цепция Фуко

-

американская, а позднее и российская

-

неумоли­

мо увлекали его в область постмодерна и делали его протагони­

стом

(актером

первого

плана),

хотя

ни

самого

термина,

ни каких-либо значимых его коннотаций мне у Фуко обнаружить

не удалось. И все равно многие исследователи вписывают Фуко в постмодернистскую парадигму

кать,

-

на том основании, что он, дес­

перепутывает и перемешивает все дисциплинарные и жан­

ровые границы. Этот образ Фуко ярко выражен влиятельным аме­

риканским философом Фредриком Джеймисоном , который рассуждает так: одним поколением раньше существовал профес­ сиональный дискурс

-

«строгий терминологический дискурс

профессиональной философии

-

великие системы Сартра и фе­

номенологов, произведения Витгенштейна, аналитической фило­ софии, или философии обыденного языка вместе с отчетливым разделением различных дискурсов других академических дисцип­ лин, таких как политология, социология или литературная крити­

ка. Сегодня мы все в большой мере имеем некий род письма, на­ зываемого просто "теорией", которая представляет собой все эти дисциплины сразу и ни одну из них в отдельности. Этот новый тип дискурса, обычно связываемого с Францией и так называемым постструктурализмом (Ггепсп

Theory),

становится очень распро­

страненным и означает конец философии как таковой. Можно ли, 109 Подробнее о рецепции Фуко в России и о тех, кто формировал ее своей рабо­ Той, см. во втором разделе.

81

Познанне и перевод. Опыты философии языка

например, назвать деятельность Мишеля Фуко философией, ис­ торией, социальной теорией или политической наукой? Этот во­ прос является неразрешимым; и я утверждаю, что подобный "тео­

ретический дискурс" также можно причислить к манифестациям постмодерна» 110. Постараюсь последовательно сформулировать мое понимание этих вопросов. Прежде всего постмодерн и постмодернизм не бы­

ли собственными понятиями Фуко, да и те конкретные преломле­ ния, которые получили его идеи в США, где во главу угла была по­ ставлена идея дробных идентичностей,

вовсе не были Фуко

свойственны. Да, он не хотел говорить о всеобщем, но очень тща­ тельно строил категорию «общего», «общности», прекрасно пони­

мая, что без этого никакое познание не возможно, а оно, полагаю, было ему всего дороже. В тексте, посвященном Канту и его рабо­ те «Что такое Просвешение», слово «постмодерность»

(postmoder-

ппё) у Фуко встречается, что само по себе большая редкость. Од­ нако оно взято в кавычки (то есть это не свое, а чужое слово), стоит в паре с пред-модерностьюи характеризуетсякак нечто «за­

гадочное и тревожное» (enigmatique et шошёгапте ппе") 11\. Роль обеих этих позиций - «до» И «после» тельно

в

том,

чтобы

оттенить

главный

для

"postmoder- исключи­

Фуко

момент

актуального настоящего.

далее, вопрос о стирании у Фуко всех профессиональных или, точнее, дисциплинарных границ. Читатель действительно найдет у Фуко высказывания, в которых дисциплина и дисциплинар­ ность, причем в обоих своих смыслах (дисциплина как контроли­ руемое поведение и дисциплина как профессионально ограни­ ченная область исследования) близко сопрягаются, что может

показаться насмешкой над любым профессионализмом. Не забу­ дем, однако, что бросаясь в марево новых содержаний и стремясь

по-новому прочертить границы предметов, Фуко каждый раз на­ чинал не с нуля. Можно даже сказать, что он имел полное право на свои междисциплинарные эксперименты (чего, как правило, ли­ шены те, кто приветствуют его за внедисциплинарностъ,

-

к ши­

роко образованному Джеймисону это, разумеется, не относится).

И прежде всего

-

потому, что сам он был достаточно образован­

ным профессионалом в тех областях, о которых прежде всего брался рассуждать

110

-

в психологии, психиатрии, отчасти медици-

Джеймисон Ф. Постмодернизм и общество потребления / / Логос: Философ­

ско-литературный журнал. М., 111

2000. NQ 4.

С.

64:

Foucaulr М. Qu'est-ce оце les Гштпёгеэ? // Foucault М. Dits et Ecrits. Т. IV. Рапя,

1994.

Р.

568.

82

Раздел первый. Познание и язык. Глава вторая. фуко: «диагностика настоящего»

He 112. А это, думаю, достаточные основания для того, чтобы усом­ ниться в правоте джеймисоновской характеристики; другие дово­

ды против трактовки Фуко как постмодерниста будут изложены далее

-

в процессе размышлений о его отношениях со структура­

лизмом и познавательными практиками.

Фуко никогда не считал себя структуралистом, хотя поиск ин­ вариантных конфигураций культурной почвы (эпистем), отказ от диахронического фактособирательства и опора на лингвосемио­

тические механизмы культуры (особенно в «Словах и вещах»), равно как и проблематизация всех «антропологических иллюзий», сближают его подход с идеями структурализма. Таким образом,

если Фуко 1960-х годов это, с какими-то натяжками

-

структура­

лист, а Фуко 1970-х, сосредоточенный не на «языке» И «структу­ рах», а на «теле» И «власти»,

-

скорее постструктуралисг, то Фуко

1980-х годов вновь откликается на зов «досгруктуралистской. «гу­

манистической»

проблемагики. хотя Сартр с его философией

жизненного порыва, а не взвешенной «позитивной» мысли, на­

всегда остался его главным философским противником. Полагаю, что при этом одна из важнейших черт Фуко

не­

-

укротимый познавательный импульс, страсть к знанию, любозна­ тельность. Систематический труд всегда был его жизненной опо­

рой, удивительная дисциплина (тысячи карточек с росписями материала), сидение в библиотеках дни напролет и представление о счастье

-

не на баррикадах, а среди книг. К тому же у него, быть

может, единственного из поколения, близкого французским структуралистам, ность, причем

есть

своя

мощная

леви-строссовская

независимо от красот стиля,

систем­

приглушенных в по­

следних сочинениях, риторика у Фуко нигде не забивает мысли: даже в «Словах И вещах», где её много, преобладает четкая фор­ мальная конструкция

...

Подчас, перечитывая теперь различные свидетельства его «не­ системности» и «непостоянсгва- (например, в конце «Археологии знания»,

где он

нам

говорит:

ищите

меня,

ищите,

все

равно

не

112 Так, он имел дипломы по психологии и психиатрии, почти десять лет препода­ вал общую психологию, увлекался экспериментальной психологией (тестами Рор­ шаха, в частности), когда-то в молодости работал лаже с энцефалографической диагностикой

-

с целью определения дальнейшего пути медицинского и социаль­

ного сопровождения заключенных. Словом, он хорошо знал материал, социаль­

ную историю которого брался писать. И разумеется, междисциплинарные полеты на основе высокого профессионализма

-

это совсем не то, что транслисциплинар­

ные скрещения нси звестных величин или полеты над вовсе невеломыми террито­

риями. Об этом хорошо рассказано в ряде книг о Фуко, в частности, уД. Эрибона (Егйэоп О. гетпрогашь.

Michel Гоцсашг (1926-19t14). Paris, 19t19; Paris, 1994).

83

Гает. Мгспе!

Foucault et ses

соп­

Познание и перевод. Опыты философии языка

найдете, не поймаете; идентичность му режиму

-

-

то, что нужно полицейско­

ДЛЯ слежки и опознания, а меня вы не поймаете,

а когда решите, что поймали,

-

я уже буду далеко, в совсем другом

месте ...), мы невольно поддаемся психологической убедительно­ сти подобных свидетельств. Однако не стоит упускать из виду и другое

-

удивительную, хотя и по-своему реализованную, си­

стемность, упорядоченность его интеллектуального пути. Это проявляется во многом

-

в психологических склонностях, в сви­

детельствах сторонних наблюдателей, но прежде всего

-

в выстра­

ивании своих предметов и в способах работы с ними. Например,

ДЛЯ нас сейчас не безразлично, как отозвался о Фуко преподава­ тель философии в последнем классе лицея в Пуатье, где он учился (впрочем,

оценки

Фуко

по

философии

были

неважными):

«В дальнейшем у меня были ученики, которые казались мне более одаренными, но не было таких, кто был бы способен столь же бы­ стро

схватить

главное

и

столь

же

строго

организовать

свою

мысль» 113; были и другие аналогичные свидетельства ... Для Фуко была характерна и динамика преодоления установ­ ленных канонов, выдаваемых за вечные, и поиск в гуще материа­

ла, в который он никогда не боялся погрузиться, системы и поряд­

ка. Фуко очень любил Ницше, но в своих реализациях, подчас многотомных, подчиненных развернутым планам, пусть и меняв­

шимся, он явно не следует Ницше. И при всей любви к художест­ венным эффектам и к литературе, для современной французской Философии в целом очень характерной, никакие красоты стиля не отменяют архитектонической выстроенности его книг. Они не разрознены, не афористичны, не составлены из кусков: при всех прорывах, нарушениях и преодолениях, видно, что они продумы­

вались и писались по плану ... Эффект стиля тут вторичен по отно­ шению к эффекту системной продуманности, а не первичен, как, кстати сказать, нередко бывает, например, у Деррида ... В этом напряжении между системностью и ее превэойдением намечается путь к трактовке упорно обсуждавшегося вопроса

о том, был ли Фуко структуралистом или нет. Можно найти до­ статочно свидетельств и тому, и другому, так что однозначное ре­

шение здесь, по-видимому, невозможно. Быть может, будущие историки, владеющие техниками надежного сопоставления дис­

курсных образований, когда-нибудь скажут нам об этом более определенно. Но уже сейчас очевидно, что у нас достаточно осно­

ваний для тесной связи Фуко 1960-х годов со структурализмом. Существуют свидетельства интереса и даже страсти Фуко 60-х го­ дов к системе: «Мы воспринимали поколение Сартра как храброе 113

Eribon D. Michel Гоцсацн (1926-J984). Paris, J989. Р. 26.

84

Раздел первый. Познание и язык. Глава вторая. Фуко: «диагностика настоящего» и щедрое, имевшее страсть к жизни,

политике, существованию.

Но мы обнаружили нечто иное, другую страсть

страсть к поня­

-

тию И тому, что я назову "системой?»!". Сартр как философ хотел повсюду увидеть смысл. Но для Фуко, как ясно из сказанного, главная интуиция другая, и формулируя ее, он ссылался прежде

всего на «структуралистов»: Дюмезиль, Леви-Стросс, Лакан (ДЛЯ бессознательного) показали нам, что смысл возможен лишь как поверхностный эффект

-

зеркальное отражение, пена, тогда как

то, что пронизывает нас из глубины и поддерживает нас в про­

странстве и времени,

-

это система. Существуют также и свиде­

тельства о влиянии Дюмезиля с его идеей структуры (и это не

только риторика вежливости) на научные взгляды и судьбу Фу­ K0 115. Впрочем, среди его учителей были и те, кто держался смыс­ ла и субъекта, как Ипполит, и те, кто держался концепта и систе­ мы, как Кангилем. Творческий поиск Фуко вписывается в идейный контекст его времени. Главным моментом в конфигурации сил во французской философии послевоенного периода было именно это противосто­

яние двух основных вариантов мысли

-

«философии понятия

И системы», с одной стороны, и «философии субъекта и смыс­

ла»,

- с лругой-'". Концепция Фуко остро реагирует на это проти­

востояние: Фуко идейно близок к философии понятия и системы, но вместе с тем остро чувствует этико-политические проблемы, и из этого напряжения вырастает позднее его неэкзистенциалист­

ская этика 1980-х годов. Точнее было бы, наверное, сказать, что ни смысл, ни система не были его собственными категориями, од­ нако очень важно, что Фуко вырабатывал свои философские язы­ ки в ответ на эту концептуальную антиномию системы и смысла,

так или иначе учитывал ее. В этой динамике самоопределения

Foucault М. Entretien амес Made1eine Chapsa1 / La Quinzaine litteraire. Рапз, 1966. NQ 5. 16 mai // Foucault М. Dits et Ecrits. Т. 1. Paris, 1994. Р. 514.

114

115 Чем повлиял на Фуко историк религий Дюмезиль? Фуко уверенно отвечает: «Своей идеей структуры. Как и Дюмезиль по отношению к мифам, я попытался обнаружить структурированные нормы опыта, схему которых дификациями

et Ecrits.

Т.

-

-

с некоторыми мо­

можно было бы встретить на различных уровнях».

1. Рапз, 1994.

Р.

Foucault

М.

Dits

168.

116 Главная линия, которая разделяет основные философские подходы, «это ли­ ния, отделяющая философию опыта, смысла, субъекта от философии знания, ра­ циональности и понятия. С одной стороны а с другой

-

наследие Сартра и Мерло-Понти,

Foucault М. Dits е! Ecrits. T.IV. Рапв, 1994. Р. 764. Это обобщение философской ситуации взято из статьи Фуко о ж. Кангилеме: La vie: Гекрепепсе е! la science / / Revue de metaphysique е! de тога1е. 90 е аппёе. NQ 1: Cangui1hem. Janv.-mars. Рапз, 1985; имеется рус. пер. С. Та­ бачниковой (Вопросы философии. 1993. NQ 5).

-

Кавайеса, Башляра, Койре и Кангилема».

85

Познание и перевод. Опыты философии языка

фактически ставился и вопрос о соотношении философии и нау­ ки, который обострился во французской интеллектуальной жизни

в связи с полемиками между «структурализмом» И «философиями субъективностих (Сартром, Рикёром и др.). И, видимо, не случай­

но сакраментальное слово «система» появилось В вии кафедры Фуко в Коллеж де Франс

-

1970 г.

и в загла­

«история систем мысли»

(как известно, кафедры в Коллеж де Франс не наследуются как та­ ковые, а фактически каждый раз пересоздаются под нового кан­ дидата, хотя новые выборы происходят только после кончины од­

ного из профессоров) ... Что же касается собственно структурализма, то, отвечая на

многочисленные вопросы журналистов, Фуко давал очень четкие и внятные характеристики этого явления

-

более четкие, нежели

целый ряд его сторонних защитников или критиков этого направ­

ления. А именно: для Фуко 60-х годов структурализм

-

это одно­

временно и плодотворная методология, распространенная в част­

ных науках,

и

актуальная

обшая

установка в

спорах с

так

называемыми философиями субъективности по вопросу о челове­

ке и возможностях его познания'!". Структурная методология применяется

в

ряде

дисциплин

-

лингвистике,

антропологии,

психоанализе и др. Обобщенный философский структурализм. не притязая на конкретную работу в тех или иных областях, извле­ кает из этих частных использований общие способы анализа «на­

шей современности». Потому он и оказывается способен дать «диагностику настоящего». И даже уже полностью отрицая свою

вовлеченность в структурализм в более позднем разговоре с Дрей­ фусом и Рэбиноу, готовившим О нем книгу, Фуко признавался, что не смог противостоять риторическим соблазнам структура­

лизма. Разумеется, дело тут не только в соблазнах и не только в ри­ торике. Вместе с тем, нельзя не обратить внимание и на то, что те­

зис о при частности Фуко структурализму провозглашался обычно как упрек из вражеского стана: для философов субъективности,

нерелко связанных с марксизмом, как в случае Сартра, структура­ лизм выступал в качестве философии ыашз вичности

системы

quo,

а признание пер­

представлялось заведомым

исключением

самой возможности «прогрессивной политики». Правда, к струк-

117

О значимости для него обоих этих структурализмов -

и обобщенно-философского

-

конкретно-научного

свидетельствует. как уже говорилось, тот факт, что

Фуко обращался в Министерство образования с предложением о реформе фило­ софского образования

-

в частности. о включении в программу по философии для

лицеев пре подавании философских проблом лингвистики. антропологии, психо­

анализа (это, как мы логалынаемся. были как раз те ДИСlIИПЛИНЫ, в которых в 60-с годы процветали структурные методы) и болел душой за судьбу этого так и не реа­ лизовавшегося проекта.

86

г рщ,. "р.ы,. п,"',,,., • "ы•. г.", ""р". ФУ'" -ДО',,,,,,,'" ",,""щ,m. туралистам Фуко вполне безоговорочно относили, в известный период, не только враги, но и друзья, например, Жиль Делёз в сво­

ей знаменитой статье-!". С марксизмом, точнее коммунизмом, Фуко после недолгого романа, увенчавшегося вступлением в ком­

партию (это вполне типичный эпизод на пути французских интел­ лектуалов его эпохи), разделался довольно быстро, причем, ка­

жется, его личная неприязнь к жестким формам группового поведения в партийных ячейках тут была важнее теоретических

соображений ... А вот отвести обвинение в реакционности (невоз­ можности построить «прогрессивную политику») было гораздо сложнее. Так что бегство от структурализма в некогорой степени

было для Фуко спасением от возгонки политических страстей 119. Именно с вопросом о структурализме связан и другой вопрос:

является ли Фуко философом или кем-то другим. Интеллекту­

альная жизнь людей поколения Фуко была пронизана новыми тенденциями в понимании философии и ее места в культуре и в жизни. Ранний послевоенный период, по отзывам современ­

ников, был периодом безусловного господства философии, на­ дежд на философию: литература, искусство

-

все это так или ина­

че охватывалось философией и прислушивалось к ней. Впрочем, на фоне растушего влияния гуманитарных наук этот процесс ста­

новился все более напряженным и проблемным: философия болезненно реагировала на потерю былых привилегий и ставила вопрос о своем «конце». Вопрос О дисциплинарной принадлеж­

ности Фуко наталкивается на реальные затруднения. Полагаю, что проблемы Фуко

-

это проблемы философии, открывшейся

вовне и столкнувшейся с тем, что ранее она в себя или близко к себе не допускала. В его работах всегда присутствует проблем­

ное одушевление пусть не всеобшими, но «общими- вопросами.

Но вместе с тем в ней слишком много опытного (эмпирического) материала, явно не вмешающегося в рамки академически пони-

118 Deleuze J. А quoi гесоппап-оп [е structuralisme" / / La Philosophie. Т. IV. Le хх­ siecle. Paris, 1973. Р. 299-335.

119 Когда в Швеции конца 60-х Фуко рассказывал журналисту о структурализме, он подчеркнул

-

явно учитывая возможные упреки в политической реакционно­

сти или. как минимум, в бездействии

-

что структурализм это не кабинетная ин­

теллектуальная деятельность; он может дать политическому действию нужный ему аналитический инструмент. так не будем же обрекать политику на слепоту и неве­ жество ... Однако идеологическая истерия вокруг структурализма оказалась силь­

нее. А когда Жан Мари Доменак из журнала «Эспри- спросил Фуко, не лишает ли его мысль (о принуждениях системы и о прерывностях в истории духа) основания

любое политическое выступление, Фуко на это ответил; прогрессивна политика. понимающая исторические условия, в которых ведется. и специфические правила практики, которую ведет

...

87

Познание и перевод. Опыты философии языка

маемой философии'З''. При этом целый ряд «вольностей» или, скажем, «натяжек»

В пользовании этим материалом подчас меша­

ло счесть эти организованные массы эмпирии обычным «пози­ тивным

знанием»,

удовлетворительным

с

точки

зрения

узких

специалистов. Получалось так, что философские идеи погружа­ лись в материал, а материал оказывался в известной степени

«подвешенным» ... В любом случае его материал никогда не был

чисто историческим, он всегда (слишком) подчинялся той или иной идее и замыслу (например, не репрессивного, но побуди­ тельного отношения к сексу в западной культуре), что нередко

приводило к эмпирическим натяжкам. С другой стороны, у него никогда не было желания строить абстрактные философские тек­ сты: у него всегда было чутье края или предела и одновременно желание

иного

«иным»

если оценить всю массу им написанного и опублико­

ванного сается

-

путем

выхода

за

эти

пределы.

Главным

было, конечно, познавательное, знаниевое. что же ка­

практико-полигической составляющей

его творчества.

то она вошла в его жизнь прежде всего под влиянием Даиьеля Де­ фера, его друга на всю жизнь, на четверть века ... Концепция Фуко

-

это философия, написанная в форме исто­

рии науки, в которой менялись акценты и способы построения

концептуального языка, а также сфера теоретических предметно­

стей, вовлекаемых в рассмотрение. Так, в 1960-е годы ее оттенок явно эпистемологический (как строится объект науки, как знание

вообще может претендовать на объективность"), в 1970-е

-

поли­

тико-философский (каковы внедренные в знание внепознава­

тельные факторы и детерминации), в 1980-е можно

формирование

и

-

этический (как воз­

самоформирование

субъекта). Философская история науки

-

морального

область, исследованию

которой Фуко посвятил всю жизнь, меняя фокус и оптику (эпи­ стемологическая, политическая, этическая),

-

актуальна сейчас

в российском контексте философского преподавания и исследо­ вания. При этом смена акцентов не меняет стержневого напряже­

ния, которое, как представляется, одушевляет все поиски Фуко. Это, как уже говорилось. - напряжение между философиями субъекта и смысла, с одной стороны, и философиями системы, концепта, рациональности

-

с другой; оно принимает разные

формы и конфигурации, но сохраняет свою актуальность. 120

Конuептуальную поддержку такой интеллектуальной истории косвенно ока­

зывали. при всем различии общих схематик. французская историческая эпистемо­ логия (Башляр, Кангилем , Кавайес, тесно связанная с «региональным» опытом от­

дельных научных областей), а также собственно история в виде Школы Анналов и дальнейших развстнлсиий этого подхода. построенного на учете специфики ма­ лых мест и времен и олнонременно

-

«больших исторических протяжеиностей».

88

Раздел первый. Познание и язык. Глава вторая. Фуко: (,диагностика настоящего»

Один из сложных вопросов в изучении Фуко

-

периодизация

его творчества. Лет двадиать назад в ряде энциклопедических ста­ тей и других текстов я предложила членение его творчества по де­

сятилетиям на три периода

-

археология знания (1960-е годы), ге­

неалогия власти-знания (1970-е годы), эстетика существования (1980-е годы). Археология знания представлена прежде всего тре­

мя основными работами, в заглавии которых присутствует сам термин «археология»: это «Рождение клиники: археология взгляда медика»

(1963),

«Слова и вещи: археология гуманитарных наук»

и «Археология знания (1969). Генеалогия власти-знания представлена двумя главными работами. Это «Надзор и наказа­

(1966)

ние»

(1975) и «Воля к знанию» «<История сексуальности», т. 1, 1976). Основные работы периода эстетики существования «Пользование удовольствиями» И «Забота о себе» (обе - 1984; со­ ответственно, гома П и III «Истории сексуальности»).Доминанты этих периодов, согласимся в этом с Делёзом, - это, соответствен­ но, знание, власть, субъект. Хотя сейчас некоторые российские

исследователи это деление на периоды оспаривают (зачем нам эти

периодизации, ведь Фуко такой текучий, ведь он так любит ме­ нять маски ...), я считаю необходимым сохранить эту периодиза­

цию как дидактически полезную и в основном верную. На мой взгляд

-

и тогдашний, и теперешний, схема трех периодов

-

не

ложная, но несколько упрощенная (впрочем, не более, чем, на­

пример, схема трех эпистем у самого Фуко). Разумеется, не всё написанное в тот или иной период и к тому

же не полностью входит в эти указанные рубрики!". Кроме того, многое в трактовке этих периодов зависит от понимания основ­

ных терминов (прежде всего

-

археологии и генеалогии), которое

вовсе не было однозначным и у самого Фуко. Что это

-

разные

стороны чего-то единого, разные взгляды на общий предмет или

же разные предметы вкупе с разными подходами к ним? Сущест121 Были ли радикальными разрывы между периодами более внимательном присматривании

-

- чисто внешне да. но при

нет. То внимание к субъекту практик, на­

правленных на собственное становление. которое мы находим у позднего Фуко, стало возможным после радикального очищения от антропологических предрас­

судков трансцендентализма и эссенциализма, а выход за пределы европейской со­ временности в античную и эллинистическую эпоху был следствием уходящего глубже в историю поиска параллелей между различными формами человеческого

... Главный прием и материал для него - это археология и соответ­ - поиски слоев и уровней иного опыта. иных соотношений между элементами - как условие возможности переписывать и переосмысливать ис­

опыта свободы

ственно архив его

торию. Что же касается генеалогии. то эта ницшеанская метафора, по-видимому, Не вполне подходит к его проблемагике: она намекает на происхожление и потому в некотором смысле на непрерывность звеньев цепи. а в концепции истории по­

Знания у Фуко эти смысловые моменты совершенно отсутствуют.

89

Познание и перевод. Опыты философии языка вуют трактовки скорее методологические или скорее предметные: например, археологию можно трактовать прежде всего структур­

но-функциональным образом, а генеалогию

генетическим,

-

в археологии можно видеть прежде всего знание, а в генеалогии

-

социальные воздействия на знание. Иногда у Фуко археология и генеалогия выступают почти как синонимы, иногда

-

как суще­

ственно различные подходы: археология как особый взгляд на ис­ торию познания, а генеалогия как взгляд на ту же историю в свя­

зи с воздействиями «власти». В одном из своих поздних текстов Фуко рассматривает археологию как изучение уже функциониру­ ющих форм производства знания, а генеалогию

-

как изучение

самого процесса возникновения этих форм. Как бы то ни было, и археология, и генеалогия выступают в концепции Фуко как сво­ его рода промежуточные ступени между эмпирическими история­

ми и уровнем философского рассуждения. При этом существуют тематические нити, которые пронизывают все работы Фуко: так, и в «Рождении клиники», и, конечно, в «Истории безумия» уже есть элементы трактовки властных воздействий на образование

предметов познания. В любом случае, целый ряд «археологиче­ ских» И «генеалогических» тем и мотивов в творчестве Фуко сосу­ ществуют, что, однако, не отменяет той определенности акцен­ тов,

которая

и

позволяет вычленять в его творчестве отдельные

периоды. Остановимся далее на их основных чертах.

§ 2.

История как археология

Итак, археология знания О960-е годы)

-

это прежде всего но­

вый подход к истории, отказ от идей и концепций кумулятивного

развития знания, основой которого был бы абсолютно надежный наблюдатель

-

трансцендентальный субъект. Археолог должен

увидеть подпочву знания как связную структуру. Для археологии знания не интересны ни вещи как таковые, ни познающий их

субъект: она нацелена на взаимодействие субъективного и объек­ тивного, в результате которого возникают предметы познания, со­

циальные практики, научные дисциплины.

При этом разрывы

между качественно своеобразными периодами важнее тех связей преемственности, которые мы привыкли между ними устанавли­

вать. Среди всех «археологий» самая известная

-

«Слова И вещи:

археология гуманитарных наук». В ней представлены эпистемы

-

общие познавательные схемы или конфигурации, преобладавшие в тот или иной период европейской культуры Нового времени. Все эти конфигурации определяются у Фуко через специфику знаковых отношений между «словами» И «вещами». Эти отноше­ ния радикально меняются в истории: так, ренессансная эпистема

90

Раздел первый. Познание и язык. Глава вторая. Фуко: «диаrностика настоящеrо»

предполагает тождество слов и вещей друг другу; классический

рационализм (XVIl-ХVIIl вв.) исходит из того, что слова и вещи опосредованы сферой мышления, представления; современная

эпистема (с конца

XVIII

в) видит в отношениях слов и вещей

прежде всего то, что к представлениям

-

не сводится,

«жизнь»,

«ТРУд», «ЯЗЫК». Эта общая схематика, по Фуко, лежит в основе тех областей знания, которые мы сейчас называем биологией, линг­ вистикой, экономикой: они не вызревали из древних зачатков по­ знания в современные теории, но возникали при очередном пере­

ломе познавательной картины. То, что кажется нам их прямым предшественником (например, всеобшая грамматика для совре­

менной лингвистики), может быть понято лишь из своей, совре­ менной ей эпистемы, из синхронного, а не диахронного соотно­ шения познавательных элементов.

Если связи между эпистемами не рассматриваются или же от­ рицаются, то,

напротив,

внутри эпистем устанавливаются новые

связи между тем, что мы привыкли размежевывать. При этом Фу­ ко с удовольствием обыгрывает парадоксы и разного рода неожи­

данности: так, мы привыкли видеть в Кювье любителя классифи­ каций,

а

в Ламарке

-

предшественника эволюционистской

биологии, а ведь они оба относятся к одной эпистеме, к общей

структуре условий познания. То же касается Рикардо и Маркса: нас учили подчеркивать различия между ними, а схематика мысли

у них общая

-

это вопрос об освобождении истории из-под власти

антропологически ограниченного, конечного бытия: только Ри­ кардо приходит в конечном счете к идее стабилизации истории,

а Маркс

-

к идее ее убыстрения и революционного перелома.

Главный вопрос «Слов И вещей»

-

это вопрос о возможностях

познания человека. Может показаться, что у Фуко этот вопрос решается сутубо нигилистически (перспектива современного че­ ловека

-

изгладиться из современной культуры как «лицо, начер­

танное на прибрежном песке»). Однако, по сути, речь идет о спе­ цифике постановки вопроса о человеке, о новых формах изучения человека в контексте «жизни», «труда» И «языка» как форм конеч­

ного бытия. Сейчас эта книга почти забыта, но она нуждается в пе­ речтении и переосмыслении. Когда-то своим «антигуманистиче­ ским» пафосом она разила, как копье, потом казалась слишком абстрактной и нереалистичной, еще позже была сметена новым

пафосом властных отношений в познании. Но именно эта книга задала место Фуко в культуре, расставила вокруг него интеллекту­ альные силы, а когда Фуко позднее говорил, что она

-

самая не­

удачная, это лишь подчеркивало его горечь инеравнодушие

...

В основу археологии знания как своеобразной дисциплины Фуко кладет темы, взятые у Фрейда, Ницше, Маркса, но прелом-

9\

Познание и перевод. Опыты философии языка

ленные сквозь призму французской эпистемологии (Г. Башляр,

Ж. Кангилем) с ее акцентом на радикальной прерывности в раз­ витии знания. Археология знания опирается не на сознание, а на

бессознательное; не на факты, а на высказывания; не на субъек­ тивные очевидности, а на устойчивые функциональные механиз­ мы; не на телеологию накопления знаний, а на связные ансамбли

синхронных закономерностей. Для философии она слишком эм­ пирична, а для специальной науки

-

слишком готова быть неточ­

ной, жертвуя фактами ради общих принципов ... Ученые ги,

лингвисты,

историки

-

спорили

насчет

отнесения

-

биоло­ тех

или

иных фактов к той или иной эпистеме, указывая на пропуски, на­ тяжки, но при этом подмечая главное: мощный познавательный

импульс, не ограниченный голословной критикой субъективист­ ских иллюзий, открывающий перед философией массивы новой для нее культурной и познавательной эмпирии.

И в нашей стране, и за рубежом подлинная известность Фуко справедливо связывается с появлением книги «Слова И вещи: архе­

ология гуманитарных наую)122

(1966,

рус. пер.

1977,

переизд.

1994).

Эта книга, некогда очень популярная, а в наши дни забытая, заслу­ живает внимания, так как ставит вопросы, и поныне актуальные.

Она обросла многочисленными интерпретациями, среди которых есть и произвольные, инебескорыстно приспособленные к той

или иной философской позиции

-

иметь Фуко в своих союзниках

хотели бы многие. Вот почему и сейчас стоило бы напомнить глав­ ные концептуальные новации этой книги, освободив их от излиш­ не усложненных толкований и восстановив ту архитектоническую

ясность, которую эти новации имеют у самого Фуко. Реальный смысл «Слов и вещей» заключается в прослеживании парадлельной истории трех областей знания, оформившихся к нача­

лу

XIX

в. в филологию, политическую экономию и биологию. Фуко

вычленяет в этой истории три независимых друг от друга познава­ тельных поля, или -эписгемы.

-

возрожленческую, классический

рационализм в современную. При этом специфика внутренних свя­

зей в каждой данной эпистеме для Фуко важнее и интереснее связей преемственности между ними. Единственное звено, объединяющее эпистемы,- это способ их организации: тот или иной тип семиоти­ ческого отношения «слов» И «вещей», лежащий в основе всех других

проявлений культуры любого исторического периода.

В эпоху Возрождения, по Фуко, внутренняя организация по­ знания основана на единстве слов и вещей, мира и описывающих

его слов. Возрожленческая эпистема строится по круговому прин122 Фуко М. Слона и вещи. Археология гуманитарных наук. М.,

1994), далее

uитируется

I-e

издание.

92

1977 (псреизц.

!аздел первый. Познание и язык. Глава вторая. Фуко: «диагностика настоящего»

ципу: вещи обосновывают слова, которые говорятся о вещах (ибо слова

-

тоже род вещей), а слова, в свою очередь, обосновывают

вещи (ибо вещи могут быть прочитаны как слова). Фуко не ищет ввозрожденческой эпистеме «зачатки» научного знания будущего

с его более совершенными формами, он стремится воссоздать ее собственный своеобразный порядок, ее внутреннюю связность, хотя они и могут показаться лишь причудливой смесью рацио­ нальных догадок с иррациональными предрассудками.

Аналогично этому Фуко строит свое рассуждение об эпистеме классического рационализма. Здесь уже областью связи слов и ве­ щей выступает не онтология (мир слов и вещей в их взаимотожде­ ственности), но мир мыслительных представлений, который от­

ныне

обосновывает и

возможность

познания

как таковую,

и возможность тех или иных теорий. Внутренняя связь между представлениями обеспечивается здесь языком, который уже не сливается с миром вещей, но служит посредником в области по­

знания. В соответствии с этим новым семиотическим принци­ пом

-

связь слова и

вещи через

представление

-

строится

все

познание классической эпохи и, в частности, те три области по­

знания, которые Фуко выбирает для сопоставления: «анализ бо­ гатств», «всеобщая грамматика» и «естественная история». Так, всеобщая грамматика исследует только те свойства языка, кото­

рые позволяют ему быть средством логического мышления; а ана­ лиз богатств усматривает в связях мыслительных представлений

(т. е. в осознании нехватки материальных благ и возникающих при этом потребностях) стимул для накопления и оборота бо­

гатств, для всего функционирования экономики.

Третий этап

-

современная эпистема

-

строится на новом

принципе: единое пространство представления, которое связыва­

ло слова и вещи в классической эпистеме, разрушается и уступает

место таким онтологическим факторам, как жизнь, труд, язык.

Выявление жизни, труда, языка в их самобытности и несводимо­ сти к мышлению

-

это и есть основа современных наук: биологии,

политической экономии и филологии. Так, предметом биологии становится функциональное единство организма как целостность и жизнь как скрытая основа этого единства; предметом политиче­

ской экономии

-

реальное экономическое производство как ос­

нова всех экономических процессов (т. е. труд производителя, а не представления потребителя);

предметом языкознания

-

соб­

ственные закономерности языков: не формальное тождество их логической структуры, но родство их звуковых или грамматиче­ ских систем, сходство законов их эволюции.

В основе смены эпистем лежат главным образом перипетии судьбы языка в культуре: язык как тождество с миром вещей,

93

Познание и перевод. Опыты философии языка

язык как связка мыслительных представлений, язык как самосто­ ятельное бытие. Особенно значимым оказывается здесь послед­ ний перелом

-

между классической и современной эпохами.

Обособляясь от структур И форм мышления, с которыми ранее он неразличимо сливался, язык, во-первых, становится полноправ­

ным объектом познания (отсюда возможность лингвистики как самостоятельной науки);

во-вторых,

приобретает особое кри­

тическое значение для анализа самого мышления и других про­

дуктов культуры

(отсюда

огромная

роль

интерпретаторской

практики в современной культуре); в-третьих, по-новому прояв­

ляет себя в практике литературы (отсюда своеобразная «матери­ альность»,

вещность

языка

в

произведениях

современного

искусства).

Фуко связывает представление о человеке с положением язы­ ка в различных эпистемах. Образ современного человека не тож­ дествен ни ренессансному,

ни классицистскому его образцу.

Предельно заостряя эту мысль, Фуко заявляет даже, что вплоть до конца

начала

XYIII -

XIX

в. образ человека в европейской

культуре вообще отсутствовал. Появляется же он одновременно с

распадением

единого,

универсального

языка

классической

эпохи и возникновением наук о жизни, труде, языке. Современ­ ный человек рого

-

это не возрожденческий титан, могущество кото­

заключено

в

слиянии

с

миром

природы

и

прозрении

ее

тайн, и не гносеологический субъект классического рационализ­

ма с его безграничной познавательной способностью. Современ­ ный человек конечен, поскольку отныне ни природа. ни куль­

тура

(он лишен

тождества

и с

миром

природы,

и

с

миром

мышления) не могут дать ему гарантий бессмертия, поскольку его жизнь определена и ограничена биологическими механизма­ ми тела, экономическими механизмами труда и языковыми ме­

ханизмами общения. Но и эта позиция человека не вечна. Если произойдет существенная перестройка данной эпистемы, дан­

ной структуры мыслительных возможностей эпохи (а симптомы

возможных изменений Фуко видит в языке с его новыми функ­ циями), то, быть может, исчезнет и сам человек, точнее, исчез­ нет тот образ человека, который мы привыкли считать самопод­ разумеваемым

.

Возникает вопрос: не видим ли мы здесь слишком радикаль­ ный

«перевод»

проблемы

человека на уровень бытия языка

и функционирования знаковых конфигураций? Книга Фуко была со вниманием встречена критикой и широкими кругами читате­

лей. И теперь, когда с момента выхода в свет прошло уже более

сорока лет, споры о ней не затихают. При этом разноречивые мне­ ния критики свидетельствуют и о том, что книга затронула жиз-

94

Раздел первый. Познанне н язык. Глава вторая. Фуко: <,днагностика настоящего» ненно значимые вопросы, и о том, как сложны и противоречивы

ее проблемы'<'. Какова главная мысль книги? Какова философская позиция

ее автора? Феноменологи и экзистенциалисты упрекали Фуко

в позитивизме

-

будь то «поэитивиэм понятий» (Дюфренн),

«ПОЗИТИВИЗМ энаковэ (Сартр) ИЛИ просто позитивиэм как абсо­

лютизация готовых, застывших форм знания (Лебон). Позити­ висты отказывались записывать Фуко в свой лагерь: что же это

за позитивизм, если он не соответствует лабораторным крите­ риям подлинной научности? (Будон). Многие критики усмат­

ривали у Фуко характерные черты феноменологического мыш­

ления (Валь), например появление бытия в хайдеггеровоком смысле (Дюфренн), и даже видели в «Словах и вешах» чуть ли

не «введение в философию бытия яаыка» (Парен-Вьяль). На поверку оказывалось также, что эпистемы в концепции Фу­

ко имеют гораздо больше общего с кантовскими априорными структурами

познания,

переосмысленными

с

точки

зрения

нового познавательного опыта, нежели с применением лингви­

стических моделей в леви-строссовском смысле (Доменак, Па­

рен- Вьяль). Порой роль «Слов и вещей» в обосновании совре­ менного

гуманитарного

знания

даже

прямо

сопоставлял ась

с ролью кантовской «Критики чистого разума» в обосновании естественных наук (Кангилем).

Да, впрочем, и структурализм ли это? Кем считать Фуко

-

«доструктуралисгомь, не понявшим до конца задач структура­

лизма как современной науки о знаках и знаковых системах

(Валь)? Или, быть может, «постотруктуралистоме или «анги123 [е Воп S. Un positiviste desespere: Mic!lel Foucault // Les temps modernes. 1967. Ng 248; Boudon R. Роиг ипе philosophie des sсiепсеs sociales / / Revue philosophique. 1969. Ng 3-4; Burgelin Р. L'archeo!ogie du savoir // Esprit. 1967. Ng 360; Canguilhem С. Мог! de Птогпгпе ои ершзетпегп du cogito? // Critique. 1967. Ng 242: Colombelf. Les mots de Foucault е! les choses / / La поцмеПе critique. 1967. Ng 4 (185): Corvez М. Les ьггцсшгайыез. Paris, 1969; Domenach J.-м. Le ьузгегпе е! lа personne // Esprit. 1967. Ng 360; Dufrenne М. La philosopllie du пео-роыпмыпе // Esprit. 1967. Ng 360; Furet F. The French Left // Survey. 1967. Ng 62: Entretiens sur Michel Foucault О. Ргоцзг, J. Stefanini, Е. Уегlеу) // La Репзёе. 1968. Ng 137; Оиеаег А. Foucault. Paris, 1972: Labeyrie V Remarques sur l'еvоlиtiоп du сопсерг de biologie // Репвее. 1967. Ng 135; Le.febvre Н. Роsitiопs сопгге les technocrates. Paris, 1967; Parain- Vial1. Analyses structurales е! ideoJogies ыгцсшгайые«. Toulouse, 1969; Реюпоп 1.-м. MicJlel Foucault е! l'Espagne / / La Репвее. 1968. ? 139; Pettit Ph. The Сопсер! of S(гuсtшаlism: а Critical Analysis. DubIin, 1976; Piaget 1. Le structuralisme. Paris, 1968; Toinet Р. et Gritti 1. Le ыгпсшгайвгпе: хсгепсе е! ideologie. Paris, 1968; Vilar Р. Les mots е! les choses dапs la репвес есопогпшце // La поцмсйе critique. 1967. Ng 5 (186); Wahl F. La рпйояорп!« епгге Гамапт е! Гаргез du ьпцсшгайыпе / / Qu'est-ce que le впцсшгайэгпс? Paris, 1968: White Н. Гоцсацп Decoded: Notes [гот Ul1dergГOlll1d // History and Thcory. Studies iп the Philosophy 01' Ныогу. Middle(owl1 (СТ), 1973. Yol. ХН. Ng 1.

95

Познание и перевод. Опыты философии языка

структуралистом:'>,

давно

превзошедшим

структуралистский

лингвоцентризм ивышеюпим за рамки лингвистической мето­

дологни (Петтит, Уайт)?

Столь же разноречивы и мнения критиков Фуко, взятые в плане социально-идеологическом. Выражает ли концепция

Фуко периода «Слов и вещей» интересы левых сил (Фюре) или, напротив. защищает интересы крупной буржуазии (Лефевр)?

Отображает ли она массовые идеалы потребительского общества или общий мыслительный поиск французской интеллигенции, «перестройку мыслительного поля» В современной французской культуре (Гедез)? Анализ критических мнений о «Словах и вещах» в социаль­ но-научном плане также не проясннет картины. Одни исследо­

ватели упрекают Фуко в отсутствии или слишком беглой трак­ товке «великих

имен»

(Корвсз ), другие,

напротив,

видят

достоинство работы в ссылках на малоизвестных авторов и ма­ лоизвестные произведения (Кангилем). В зависимости от про­ фессиональных интересов одним критикам не хватает на стра­ ницах этой книги Боссюэ и Паскаля (Туане, Гритти), другим

Ньютона и Лавуазье (Верле), третьим

-

«Политической эконо­

-

мии» Монкретьена (Вилар), четвертым

-

анализа языковедче­

ских трактатов ХУН в., созданных вне рамок пор-рояленской

грамматики (Стефанини). Затем спор о фактах перерастает

в спор по вопросам более общего характера, связанным, напри­ мер,

с

возникновением

тех

или

иных

наук

или

вычленением

в их развитии качественно своеобразных периодов. Так, совре­ менная биология возникла много позже, че~1 кажется Фуко (Лабери), а современная политэкономия, напротив, гораздо раньше (Вилар), На каком основании, интересуются критики­ «пуантилисгъп

(этот термин принадлежит Сгефанини), Сер­

вантес в трактовке Фуко относится к докпассической эпистеме, а, скажем, «Менины» Веласкеса

-

к классической, ведь хроно­

логический разрыв между ними не столь уж велик? (Пелор­

сон). Почему в работах Фуко так мало материала из итальян­ ского Возрождения. разве не с Италией мы привыкли прежде

всего связывать представление о науке и культуре Ренессанса? (тот же Пелорсон). Где английские политэкономисты конца

ХУП в.? (Вилар). Короче

-

концептуальная постройка Фуко

столь «галлопентричиа», что сам «король-солнце» позавидовать;

мог бы ей

а можно ли на основе исследования материала

преимущественно французской культуры делать выводы отно­ сительно всей Европы в целом?

И вообще насколько обоснован сам замысел Фуко нить

мыслительное

единство

не

96

только

в

-

отдельных

вычле­ науках.

Раздел первый. Познание и язык. Глава вторая. Фуко: «диагностика настоящего,>

но в целых периодах культурного развития Европы? Ведь этот замысел заставляет его сильно преувеличивать единство внутри

эпистем за счет многообразия их элементов. Фуко вынужден со­ поставлять между собою явления разных размерностей (Пелор­ сон, Пиаже), ставить на одну доску ученых разного ранга и веса, рассматривать уже сложившиеся науки в сопоставлении с теми

областями знания, которые в ту или иную историческую эпоху еще вообще не были науками (Корвез). Подчинение познания конкретной исторической эпохи единой схеме не позволяет по­

нять и объяснить ведущую роль одних наук в сравнении с дру­ ГИМИ, например преимущество физики и математики перед ис­

следованием языка в

XVH

в. (Корвез). Оно скрывает от Фуко

качественную специфику различных периодов внутри эписге­ мы, например, значение перехода от механицизма к динамизму

и от каргезианства к ньютонианству (Бюржелен) или различия в трактовке человека Декартом и французскими просветителя­ ми

XVH

В., равно зачисляемыми в классическую эпистему (Вер­

ле). Единственность эпистем и жесткость их внутренних св я­ зей

-

вот что мешает нам понять смену мыслительных структур

в исторической перспективе (Верли), приводит к «катастрофиа­

муе разрывов между ними (Коломбель). При этом связь между элементами внутри эпистемы только кажется жесткой, на самом деле она оказывается одновременно и произвольной, и круго­

вой: поскольку эпистема является вся сразу и одновременно,

связь составляющих ее элементов может быть лишь связью слу­ чайного совпадения (Лебон). Многим критикам кажется, что ис­ следование споров и столкновений во мнениях внутри эпохи ин­

гереснее поисков общей основы их единства, если она вообще доступна вычленению (Лабери), а анализ преемственности в идеях и научных достижениях важнее выявления качественно

своеобразных периодов развития науки (Стефанини, Вилар).

Нет, воэражают другие критики, замысел Фуко и интересен, и плодотворен (Пруст). Он

-

именно как замысел

-

значитель­

но превосходит замысел известной и популярной книги Т. Куна «Структура научных революций»: Кун лишь описывает те или

иные признаки парадигм, а Фуко стремится вычленить подлин­ ные познавательные структуры. Причина того, что это не впол­

не удалось Фуко, не в порочности замысла, а в несистематично­ сти

метода,

приведшего

к

«неразумию

развития

разума»

при

переходе от одной эпистемы к другой (Пиаже).

Однако, пожалуй, самая важная проблема, к обсуждению ко­ - и о фактах в концепции Фу­

торой сводятся все другие споры

ко, и о ее философском и методологическом смысле,

блема человека и истории.

97

-

это про­

Познание и перевод. Опыты философии языка

Для того чтобы научиться действовать в настоящем и ос­ мысленно строить будущее, человек должен научиться пони­

мать свое собственное прошлое

-

время культуры, пронизыва­

ющее и во многом определяющее его. Действие в настоящем

и тем более устремленность в будущее предполагают выход за пределы данного, выявление в человеке еще не раскрывшихся

возможностей. Для современного человека своеобразной реког­

носцировкой такой способности выходить за собственные пре­ делы оказывается познание истории. История в собственном смысле слова не может быть переделана, но она может быть пе­ - это не объ­

реосмыслена. Для современного человека история

ект музейного любопытства и не учебник с готовыми рецепта­ ми действия на все случаи жизни. История не дает всеобщих рекомендаций, но зато она скрывает в себе множество смыслов, гораздо больше того, что черпает из нее каждая конкретная эпо­ ха, избирающая и развивающая лишь одни и опускающая дру­ гие возможности гуманистического осмысления прошлого. Все

сказанное в полной мере относится и к области истории науки и культуры, которую исследует Фуко. Исследование истории в целом, а также истории науки и культуры в частности критич­ но по самому своему замыслу, поскольку оно учит отрешаться от всех предлагаемых современным мышлением некритических

стереотипов мысли, языка, действия. Историческое исследова­ ние показывает их несамоподразумеваемостъ, их истоки и нача­ ла,

их

конкретно-исторические

причины,

а следовательно,

их

преходящий ограниченный смысл. Оно подрывает эгоцентризм человека каждой

конкретно-исторической эпохи, показывая

возможность и неизбежность также и других способов социаль­ ной жизни, других установок, ценностей, идеалов. Именно по­ этому в наши дни трактовка истории культуры

-

предмет горя­

чих споров и идеологических столкновений ...

Расширяя перспективу и круг исследуемого материала и вклю­

чая в него те работы Фуко, которые были написаны раньше «Слов И вещей» и после этой книги, мы видим, однако, что ни самозамк­ нутость эпистем, ни резкость разрывов между ними, ни оторван­

ность их от социального контекста, ни обращение к языку для ре­

шения эпистемологических вопросов, ни постановка проблемы человека в столь заостренной негагивистской форме не были для Фуко чем-то постоянным и неизменным. И вместе с тем в других его работах есть нечто такое, что, казалось бы, абсолютно отсут­

ствует в «Словах И вещах» 124, - это прежде всего проблематика со\24

Создается впечатление, что «Слова И веши- были во многом подготовлены НС­

главной линией творчества Фуко в первой половине 60-х годов, связанной с его со-

98

Раздел первый. Познание и язык. Глава вторая. Фуко: «диагностика настоящего»

циальной обусловленности познания. Она возникает уже в первой работе Фуко «Психическая болезнь и личность» (1954), развивает­ ся в его докторской диссертации, опубликованной под заглавием «Безумие и неразумие: история безумия в классический век»

в «РОЖдении клиники»

(1961),

(1963,

ее подзаголовок

-

«археоло­

гия взгляда медика»), а затем и в работах следующего периода

«Надзоре И наказании»

тории сексуальности»,

(1975), «Воле к знанию» (первый том «Ис­ 1976). Таким образом, работы 60-х годов,

вместе взятые, выступают как первый этап творческой эволюции

Фуко, который можно назвать «археологическим». Проблемно­ концептуальный костяк этого периода образуют три «археоло­

гии»

-

«РОЖдение клиники», «Слова и вещи» и позже

-

обобщаю­

щая и замыкающая этот период «Археология знания» (1969). В основе «Истории безумия» лежит традиционная для фран­ цузской буржуазной социологии антитеза нормы и патологии.

В данном случае она становится критерием различных эпох в ис­

тории европейской культуры. В этой работе нет столь четкого, как Б «Словах И вещах», членения на периоды, однако качественно своеобразные этапы намечаются и здесь. В период Средневековья

и ВОЗРОЖдения норма и патология, рациональное и иррациональ­ ное, «разумное» И «безумное» пока еще не разделены жесткой гра­

ницей. даже «корабли дураков», посредством которых общество отторгает от себя анормальное, не нарушают диалога между «ра­ зумным»

И «безумным»,

поскольку иррациональное остается

Б культуре источником вдохновения, областью поэзии и фанта­ зии, которая не только не ЧУЖда разуму, но, быть может, выступа­ ет как его высщее проявление.

Разрыв между рациональным и иррациональным унаследован

нами, полагает Фуко, от эпохи Просвещения, которая исключает возможность их единства, диалога, обмена, помещая безумие за

решетку. И это не метафора: речь здесь идет о вполне определен­ ном социальном институте, о так называемых «общих больни­ цах», или стационарах, в которых содержались начиная с середи­

ны ХУН в. не только психически больные, но и многие другие категории людей, чье поведение отклонял ось от норм буржуазной морали и общего принципа контроля страстей разумом: гуляки,

моты, тунеядцы, богохульники, неблагодарные дети и пр.

Вовсе не собственному развитию медицины, настаивает Фуко,

общество обязано возникновением психической болезни как фе­ Номена

-

болезни души наряду с болезнями тела, но определен-

Трудничеством в журнале

«Critique».

Же монография «Раймон Руссель-

Практически все статьи этого периода, а так­

(1963)

строятся вокруг проблематики языка

и его нового места в культуре.

99

r Познание и перевод. Опыты философии языка

ным социальным обстоятельствам: во-первых, это массовый страх (эпидемиями, рассадником которых считались именно «общие больницы», вследствие этого туда впервые были направлены вра­

чи).

Во-вторых,

это социально-экономические

потребности

развивающегося капитализма, нехватка рабочих рук, всеобщее принуждение к труду, которое требовало освобождения из заклю­

чения всех трудоспособных (и тем самым вьщелялась категория больных, не способных трудиться). Таким образом, именно соци­ альные побуждения превращают психическую болезнь в самосто­ ятельную категорию, а медицина лишь закрепляет в системе своих

понятий то отношение к помешательству, которое уже сложилось

в обществе. Фигура врача

-

это, по Фуко, воплощение разума

классической эпохи, подчиняющего себе все неразумное и ирра­

циональное, а психическая болезнь

-

это лишь констатация того,

что поведение данного человека не соответствует общеПРИНЯТЫ1\! нормам: это категория социальная, но никак не явление общей патологии или специальной психопатологии.

Тот же методологический принцип, а именно опора в изучении знания на целый комплекс социальных обстоятельств

-

юридиче­

ских и моральных, мировоззренческих и политических,

теризует и следующую работу этого цикла Археология взгляда медика». клиники

как особого

XVIII-XIX

вв.

-

-

-

харак­

«Рождение клиники.

Конечные причины «рождения»

медицинского

учреждения

на

рубеже

в общегосударственной задаче охраны общест­

венного здоровья (осознанно поставленной после Французской буржуазной революции), в необходимости контроля за врачами, разоблачения шарлатанства и защиты потерпевших законом, в из­

менении социального статуса больного и пр. Все эти обстоятель­ ства неизбежно при водят к перестройке самого «пространства» болезни: лечение больного становится уже не столько делом се­

мьи, сколько задачей всего общества. История медицины прославляет свои победы, а реальность да­

ет иную картину. Как получилось, что безумец явился в облике ду­ шевно больного, а не очага борьбы с дьяволом? Этим и занимает­ ся «археология». «Археологический» подход предполагает весьма нетрадиционный взгляд на, казалось бы, привычные концепту­

альные и исторические реалии, на всю историю познания. Так, медицинские и, в частности, психиатрические понятия, утверж­

дает Фуко в работах этого периода, не заданы внутренним разви­ тием

соответствующих областей познания; они определяются

прежде всего социальными

мировоззренческими

-

-

экономическими, политическими,

причинами. При этом естественно, что

понятия медицины и психиатрии в значительной мере лишаются

у Фуко своей естественно-научной определенности, так что, на-

100

Раздел первый. Познание и язык. Глава вторая. Фуко: «диагностика настоящего»

пример, собственно нейрофизиологическая симптоматика оказы­ вается лишь побочным моментом при рассмотрении телесных

и особенно душевных болезней. Уже в работе «Психическая бо­

лезнь и личность» Фуко трактует психическую болезнь как след­ ствие социального отчуждения, как зашитную реакцию организ­

ма,

неспособного

нормально

регулировать свои

отношения

с социальной средой. Трактовка эта как бы следует за двузначно­

стью французского слова айёпацоп, которое означает одновре­ менно и «отчуждение» И «помешательство».

Общество получает доступ к регулярному наблюдению за чело­ веческим телом, а сообразно этому меняются методы понимания

и лечения болезни: «классификационная» медицина родов и ви­ дов, иерархий признаков и аналогий уступает место анатомо-кли­ нической медицине, основанной на патанатомии и регулярной

практике вскрытия трупов. Классификационная медицина вдох­ новлялась идеями Декарта и Мальбранша, для которых «видеть» значило «воспринимать» В свете разума в иерархии абстрактных признаков; для анатомо-клинической медицины видеть

-

значит

постигать в опыте живое, хотя и бренное, человеческое тело. Этот новый опыт конечности человеческого бытия (бренность, смерт­

ность), считает Фуко, и превращает индивида в возможный объ­ ект позитивного познания, а медицину

-

в методологическую или

даже онтологическую основу наук о человеке.

Мы видим, таким образом, в работах Фуко первой половины 60-х годов одновременно два направления исследований: с одной стороны, это исследование социальной обусловленности знания

вне явной связи с проблемой языка 125 «<Психическая болезнь и личность», «История безумия-Ч", «Рождение клиники»), С дру125 Нельзя сказать, что проблема языка совсем отсутствует в «Истории безумия» и «Рождении клиники». Однако в первой работе ее место весьма незначительно

(речь здесь метафорически идет о соотношении «языка разума» и «языка безумия» в различные исторические периоды), а в «Рождении клиники»

-

работе, во многом

подготавливаюшей тематику «Слов и вешей- (обе эти «археологии» служат в даль­ нейшем материалом для третьей

-

«Археологии знания»),

-

проблема языка воз­

никает прежде всего в феноменологической плоскости. как вопрос о единстве

«voif»

и «Нге. (ьзримости.

и «словесной выразимости») как специфическом при­

Знаке «медицинской рациональности», понятийного строя медицины

XIX в.

Нель­

зя сказать также, что тема социальной обусловленности совершенно отсутствует в работах «языковой» проблемной линии. Однако здесь она предстает лишь в сугу­

бо метафоризированном виде: например, жизнь, труд, язык, отличаюшие, по Фу­ ко, современную эпистему от классической,

-

это соответственно персонифика­

ция биологических, социальных и культурных факторов.

126

Первая крупная еше «доархеологическая» работа - вышедшая отдельной кни­

гой диссертация «Безумие и неразумие: История безумия в классический вею>. Го­ лос безумия был принужден к молчанию, и это не факт природы, а факт цивилиза-

101

Познание и перевод. Опыты философии языка

гой

-

исследование языка в широком культурном смысле вне яв­

ной связи с анализом его социальной обусловленности (литерату­

роведческие статьи первой половины 60-х годов, «Раймон Рус­ сель», «Слова и веши»), Ретроспективным синтезом обеих линий исследования становится трактат о методе «Археология знания»

(1969),

а программой будущих исследований - доклад в Коллеж де (1971). Практическое осуществление этого

Франс «Порядок речи»

синтеза относится уже к работам следующего периода (70-е годы). Итак, в «Археологии знания» возникает вопрос о методологи­ ческом синтезе двух ранее наметившихся направлений исследова­

ния, обнаруживших к этому времени свою ограниченность и свои внутренние сложности.

Социальная обусловленность знания ранее доказывалась, как правило, либо достаточно абстрактными тезисами (таков в особен­

HocTи тезис о социальном отчуждении как источнике болезни в «Психической болезни и личности» и отчасти в «Истории безу­ мия»), либо отдельными яркими примерами (таковы многие инте­ ресные архивные находки в «Истории безумия» и «Рождении кли­ ники»). При этом оставалось неясно, можно ли выделить между

наиболее общими положениями и конкретными фактами устой­ чивые взаимосвязи, типичные случаи, закономерности «среднего

уровня» И проанализировать их на достаточно широком и разнооб­

разном материале культуры. Лишь много позже, в работах 70-х го­

дов, Фуко нашел такую методологическую константу для описа­ ния социальной подосновы знания,

называя ее «отношениями

власти»; а пока, в «Археологии знания», общая канва социального обусловливания знания именуется им «недискурсивной. сферой. ции. Теперь нам необходимо погрузиться в архивы. чтобы услышать этот го­ ЛОС ... Цель автора - построить археологию молчания о безумии, рассказать об опы­ те безумия

-

еше до его пленения знанием и научным дискурсом. Вычленяя раз­

личные исторические эпохи отношения

к безумию,

Фуко показывает,

как

в Средневековье безумные изгонялись из человеческого сообщества на «кораблях дураков», как в классическую эпоху безумие оно подвергалось исключению (его пример Фуко видит у Декарта в первом рассуждении о методе) или же заточению, интернированию (ср. «общие больницы», в которых безумные находились бок о бок с бездельниками, попрошайками, бродягами, венерическими больными и другими нарушителями социальных норм). Затем наступил новый этап вычлене­

ния безумия как психической болезни: в приют вошел врач. И все же проблема бе­ зумия не была и не может быть решена, ибо истина человека находится в загадке

безумца, и напрасно современный человек надеется, что подчинил себе безумие.

«Рождение клиники»

(1963) продолжает «Безумие

и неразумие». Главный вопрос

-

о реорганизации медицины как практики и как науки в связи с появлением пата­

натомии. Подобно тому как психология рождается из опыта безумия, медицина

становится наукой об индивиде, включая конечность бытия в арсенал своих на­ блюдений и методов, так что можно сказать, что опыт индивидуальности в запад­ ной культуре связан с опытом смерти.

102

Раздел первый. Познание и язык. Глава вторая. Фуко: «диагностика настоящеl'О»

Что касается проблемы языка в культуре, то и здесь также вы­ явились к этому времени свои сложности

и,

прежде всего,

раз­

дробленность различных аспектов проблемы. Так, в работах пер­

вой половины 60-х годов главным определением языка было «освобождение.

от мышления; единственным его позитивным

проявлением оказывались образные и стилистические приемы модернистской литературы. В «Словах И вещах» тот или иной тип обращения с языком становится основной характеристикой раз­

личных исторических периодов, небезосновательно напоминая о «духовных тотальностях»

-

традиционной, но критикуемой Фу­

ко теме «истории идей». И в том и в другом случае оставался от­ крытым вопрос о механизмах порождения языка и знания, о спо­

собах

понятийного

выражения

их

внутренних

типических

закономерностей. Ответ на этот вопрос позволил бы более кон­ кретно проанализировать соотношение языкового слоя культуры

с собственно социальным. В «Археологии знания» вводится поня­ тийный аппарат для такого анализа (это «дискурсивные практи­ КИ», которые образуют «дискурсивные формации», сами слагают­ ся из «высказываний» И остаются в истории в виде «архивов»

-

материализованных предпосылок культуры и познания). Понятийное выражение «языковосги» И «социал15НОСТИ» В виде «дискурсивного»

И «недискурсивноп»

типов практики позволяет

охватить гораздо более широкий круг явлений и взаимодей­ ствий

-

как раз того срединного уровня, который практически

оставался за пределами исследования и в языковой и в социаль­

ной сфере, и, следовательно, уловить единство явлений, которые ранее представлялись разноразмерными и несвязанными. Конеч­

но, одновременно с этим обнаружением новых связей происходит и противоположный процесс «размывания» тех единств, которые

ранее представлялись замкнутыми и устойчивыми. От теорий языка, социальных институтов мы устремляемся к до-теоретиче­

скому, до-языковому, до-институциональному уровню. В самом деле, что такое, например, дискурсивность, дискурсивные (рече­ вые) практики, о которых столь много говорится в «Археологии

знания»? Термин этот чрезвычайно сложен для перевода. В «Сло­ вах и вещах» он обозначал, как правило, специфику языка класси­ ческого рационализма с его способностью структурировать и упо­ рядочивать мышление,

приводить его к логически отточенным

формам. Очевидно, что к «дискурсивности» «Археологии знания» такая трактовка этого термина неприменима. Здесь дискурсив­ НОСТЬ уже не укладывается в рамки обычных представлений о язы­

Ke как форме выражения мысли или системе средств общения: дискурсивные практики

-

это скорее лишь некие яэыкоподоб­

ные, т. е. похожие на язык своей структурирующей способностью,

103

I

Познание и перевод. Опыты философии языка

механизмы познания и культуры. Область дискурсивных практик, по замыслу Фуко, не совпадает с традиционными разграничения­ ми по предметам и методам (в языкознании или логике, психоло­

гии или социологии); она обнаруживается, напротив, лишь ценой отказа от привычных понятийных И методологических расчлене­

ний и в результате «археологической» работы, вскрывающей не­ видимые пласты.

В «Археологии знания»

(1969)

схема «Слов и вещей» ретро­

спективно подверглась серьезному переосмыслению. На месте

резких разрывов между эпистемами были введены дискурсные практики, а сами соотношения между дискурсными и недискурс­

ными

(экономическими,

политическими)

практиками стали

трактоваться как мотор познавательных изменений. При этом эпистемы

предстали

как

своего

рода

исторические

В них не хранятся ни вещи, ни бумаги, архивы

-

«архивы».

это наборы пра­

вил, «исторические а рпоп», по которым В ту или иную эпоху об­ разуются предметы, понятия, высказывания. Каждый такой архив всегда конечен, но эта его ограниченность «позитивна»: она зада­

ет веер реальных возможностей высказывания в тот или иной ис­

торический период. Вместо трехчленки «сознание

-

познание

-

наука», на которую опирался эпистемолог-традиционалист, осью

концептуальной постройки для археолога становится «дискурсная

практика

-

знание

«дискурсные факты» «знание»

(savoir) -

-

наука».

Центральное

понятие

здесь

и «дискурсные практики» , порождающие

то, что не является зрелой наукой, не достигло

формализации и теоретизации, но внимательно работает с много­ образием своего материала. «Дискурсные факты» - это высказы­ вания, произведенные в социуме по определенным правилам, они

отличны от логических суждений, языковых предложений, психо­

логических установок, однако их собственную, специфическую

определенность уловить непросто. Напомним, что в «Словах И ве­ щах» дискурса вообще не было, точнее он трактова.пся как лискур­

сия, как линейное представление мысли в языке. Но уже в «Архе­

ологии

знания»

понятие

(1969)

проблемный комплекс

«дискурс»

analyse du discours,

входит

В

новый

который сложился

в этот период во Франции на стыке лингвистики, социологии и психоанализа.

Если в отчеканенных формах познания, языка, социальности далеко не всегда видны их взаимосвязи и взаимодействия, то по­ нижение уровня анализа (разумеется, не в ценностном, а в топо­ логическом смысле), выход к до-теоретичности, до-языковости, до-институциональности

сти

-

-

дискурсивности

и

недискурсивно­

обнажает их подспудные и незаметные смычки. Становится

виднее, как из недискурсивной сферы дискурсивные практики

104

r

Раздел первый. Познание и язык. Глава вторая. Фуко: «диагностика иастоящего»

черпают свой материал, подлежащий структурированию и форма­ лизации на других этапах научного знания; как совокупность не­

дискурсивных практик обусловливает в конечном счете такие со­ бытия дискурсивной сферы, как, например, выбор одной теории из числа нескольких равно возможных, равно обусловленных мыслительными средствами той или иной исторической эпохи; как дискурсивные события смыкаются снедискурсивными, при­ обретая социальную определенность.

§ 3.

Власть-знание: от археологии к генеалогии

Продолжая тенденции «Археологии знания», Фуко, уже в рабо­ тах 70-х годов, трактует язык как воплощение социальной реально­ сти. Язык

-

это область приложения социальных сил, объект

борьбы, завоевания, обладания, господства, средство прямого под­ чинения и угнетения и, следовательно, путь к освобождению, к снятию отчуждения через присвоение языка, средств духовного

производства, символической собственности (здесь очевидна не­ посредственная перекличка между тезисами Фуко и программой леворадикального литературного и общественно-политического журнала «Тель кель», представители которого, в частности, активно

участвовали в протестных движениях второй половины Тематика «власти-знания»

(pouvoir-savoir)

60- х годов).

не явилась в гото­

вом виде неизвестно откуда. Строго говоря, уже анализ дискурс­ ных механизмов был переломом в сторону генеалогии, то есть анализа властных механизмов на стыке познавательного и соци­

ального. Если в «археологиях знания» неясными оставались меха­ низмы переходов от одной познавательной конфигурации к дру­ гой, то в генеалогиях этот вопрос задним числом получает свое решение: эти переходы определяются взаимодействием дискурс­ ных и недискурсных практик, которые складываются в историче­

ски конкретные схемы власти-знания. Как раз на переломе между

археологией 1960-х и генеалогией 70-х находится «Порядок дис­

курса» - программа работы в Коллеж де Франс, заявленная в ина­ угурационной лекции 2 декабря 1970 г. Отправным пунктом рас­ суждения

служит

внутренне

противоречивая

очевидность:

для западной культуры характерна одновременно подчеркнутая

любовь к слову (логофилия) и страх перед той непредсказуемой силой, которая таится в произносимом слове, в массе сказанных

вещей и самих высказываниях как событиях (логофобия). дис­

курс, по Фуко, необуздан, нескончаем, наделен собственной вла­ стью: он порождается социальными порядками, но может им про­

тивостоять, А потому общество устанавливает особые процедуры контроля над тем, что мы говорим,

-

105

прежде всего, в тех областях,

Познание и перевод. Опыты философии языка

где задействованы власть и желание. Это механизмы запрета (го­ ворить можно не всё, не обо всём, не всем и не всегда), а отсюда табу на определенные объекты, отсюда

-

ритуалы, закрепляющие

привилегии тех или иных групп говорящих субъектов, и др. Имен­ но

потому,

что

язык

есть

непосредственная

социальная

сила

и скрытая пружина многих социальных процессов, «боязнь» язы­

ка (логофобия) в течение долгих веков удерживала западноевро­ пейскую мысль от углубленных занятий этим предметом. Иссле­ дование этой «логосферы», насквозь пронизанной социальными

конфликтами, и должно отныне стать задачей дисциплины, ранее называвшейся «историей идей». Соответственно этому измене­ нию предмета и происходила у Фуко переориентация истории идей в «археологию знания», а археологии знания, в свою очередь, в «генеалогию власти».

Конкретное развитие этой программы мы находим в лекцион­ ных курсах Фуко в Коллеж де Франс и, в частности, в публикации совместно со студентами архивных материалов по судебному делу

некоего Пьера Ривьера

(1836).

Документы, собранные и проком­

ментированные здесь, наглядно иллюстрируют «борьбу речей»: это

взаимопротиворечивые

свидетельства односельчан,

врачей

всех рангов, судебных экспертов вместе с взаимоисключающими «приэнаниями. самого подсудимого. Социальная реальность да­ ется здесь через слово, а слово выступает ареной борьбы мнении и позиций, ареной социальных конфликтов.

Работы Фуко 70-х годов, и прежде всего «Надзор И наказание»

(1975)

и «Воля к знанию»

(1976)127,

подчинены решению более об­

щей задачи, связанной с выявлением «механизмов»

(pouvoir-savoir)

власти-знания

или, иначе, «эпистемологическо-юридического

комплекса», одновременно и параллельно с «генеалогией совре­

менной души»128. Как возникают знание о человеке, науки о чело­ веке? Как возникает человеческая индивидуальность, с которой современная

культура

связывает столько

гуманистических на­

дежд? И то и другое, замечает Фуко, подчас трактуется как нечто возникаюшее вопреки социальному порядку, вопреки буржуаз­

ным социальным отношениям. В этих двух книгах на различном материале (етенеалогия души» И «генеалогия тела») Фуко опровер­ гает эти представления: знание не есть нечто ЧУЖдое функциони­ рованию социальных механизмов; напротив, оно и порождается

и существует не вопреки, а благодаря конкретному социальному 127

Foucault М. Surveiller е! punir. Paris, 1975; Jdem. Histoire de la ьехцатпс. Т. 1. La de savoir. Paris, 1976.

vо10пtс

12Н Подробнее об этом см.: Автономова Н. С. От «археологии знания» к «генеало­ гии власти»

//

Вопросы философии.

1978. N2 2.

106

Раздел первый. Познание и язык. Глава вторая. Фуко: «диаrностика настоящеrо»

порядку, конкретному типу «отношений власти». Важнейшая сфе­ ра эмпирических исследований и теоретических обобщений этого периода

-

история «рождения» тюрьмы как всеобщего пенитенци­

арного учреждения Западной Европы. Средневековое добывание истины под пытками, связь судебных реформ ХУIII в. и распрост­ ранения тюрем с теориями общественного договора, выковывание

в тюрьмах и казармах, в полицейских досье и историях болезни

XIX

в. «эмпирической базы» будущих наук о человеке

примеры убедительно говорят о том, что знание

-

-

все эти

это не убежище

от социального порядка, но его средоточие. То же самое относится и к человеку: внутренний мир с его неприкосновенностью и суве­ ренностью

-

это весьма иллюзорное укрытие,

и душа «планируются»

поскольку и тело,

И порождаются механизмами власти имен­

но как воображаемые убежища от системы «всеполнадзорности».

При этом работа «Надзор и наказание» интересна прежде всего ра­

дикализацией социальной темы в творчестве Фуко, переходом от «археологии знания» к «генеалогии власти» (исследование собст­

венно языкового пласта не играет здесь особенной роли), а первый том

«Истории

сексуальности» (точнее, «истории речи о сексе») во

многом продолжает и языковую тему, включая анализ способов «проговаривания», словесного выражения сексуальности.

Имя новой дисциплины, предлагаемой Фуко в последних рабо­ тах,

-

«генеалогия власти», и здесь подразумевается нечто боль­

шее, нежели простое переименование «археологии знания». Преж­ ний поиск оснований знания внутри самого знания оказывается

недостаточным. Знание в каждую конкретную историческую эпо­ ху определяется, по Фуко, той или иной «социальной механикой», «социальной технологией».

Не существует чистого знания, по­

скольку знание всегда строится «по канве» отношений власти, но, с другой стороны, не существует чистой, то есть чисто негативной, чисто репрессивной власти: механизмы власти всегда позитивны и продуктивны, в частности, именно они порождают ту или иную

реальность, тот или иной тип знания. Знание никогда не может быть «незаинтересованным»: знание иногда

-

зло и всегда

-

сила,

оно одушевляется не безличным поиском истины, но страстями И инстинктами, побуждениями, желаниями, насилием. Власть по­

рождает знание, а знание есть власть. Именно различные истори­ ческие типы взаимоотношений власти и знания

(pouvoir-savoir)

Становятся объектом рассмотрения в последних работах Фуко. Этот сдвиг исследовательского интереса Фуко, его переход от теоретико-познавательной и

историко-научной проблематики

к анализу социально-политических условий (но не генезиса!) зна­ НИя был вызван не индивидуальным «политическим темперамен-

107

Познание и перевод. Опыты философии ЯЗЫка

ТОМ», но скорее реакцией философа и ученого на ту совокупность социальных явлений, которая, по словам Фуко, обусловила в на­ чале 70-х годов «политизацию» интеллигенции. Этот достаточно емкий термин обозначает прежде всего слом социально-психоло­ гического

мироощущения

«новых средних слоев»

на рубеже

60-70-х годов. Отголоски революционных событий мая 1968-го года вых»

-

этой кульминации французского движения «новых ле­ не стерлись в памяти и не превратились в историческое

предание. Эти события запечатлелись в сознании очевидцев и со­ временников как мощный взрыв революционных устремлений масс, неминуемо заставивший переосмыслить многие традицион­

ные представления. Прежде всего это иллюзии привилегирован­ ного «представительства» интеллигенции по отношению к аморф­

ной массе людей, лишенных собственного «языка» и понимания социальной реальности, равно как и способности к осмысленно­

му действию. Дар понимания и красноречия уже не может счи­ таться привилегией интеллигенции (этого «мыслилища» И «чув­ ствилиша.

масс),

всегда

находившейся

«чуть-чуть

впереди

и чуть-чуть в стороне», а теперь низвергнутой в повседневность.

Все эти смягчающие действительность иллюзии опираются на ложную, или, точнее, устаревшую, концепцию власти как подав­

ления, ограничения и запрета, как инстанции, говорящей «нет»,

но лишенной собственной продуктивности. В основе их лежит,

по Фуко, «монархически-юридическая- модель, представляющая власть, во-первых, как некую собственность одного лица (монар­

ха) или группы лиц (правящего класса); во-вторых, как силу, иерархически нисходящую из единого центра; в-третьих, как аб­ солютную привилегию государства и государственного аппарата.

Напротив, власть буржуазного общества, во-первых, не есть при­ вилегия лица или группы лиц (механизмы власти, согласно Фуко, в чем-то однотипные,

пронизывают

всю социальную структуру,

очагами ее являются в равной мере казарма и лицей, семья и каби­

нет врача);

во-вторых, она не ограничивается иерархически

нисходящим подчинением, но осуществляется повсюду, устрем­

ляется во все стороны (практически каждый человек может ока­ заться в зависимости от своей социальной позиции и в подчинен­ ном и господствующем положении); наконец, в-третьих, как ясно

из вышесказанного, отношения власти не являются привилегией государственного аппарата, но осуществляются многими людьми, во многих позициях, с разными целями и результатами.

«Надзор И наказание»

-

***

это историческое введение к исследо­

ванию современной «души», «сопоставительная история совре-

108

Раздел первый. Познание и язык. Глава вторая. Фуко: «диагностика настоящего»

менной души и способности осужденияэ Р". Основой для такого исследования не может быть, по Фуко, ни изменение «коллектив­ ной чувствительности», ни «прогресс гуманизма», ни «развитие гуманитарных наук», но лишь одновременная и параллельная ис­ тория

власти-знания,

или

«эпистемологическо-юридического

комплекса». При этом важнейшей «материальной» его стороной выступают те или иные способы подчинения тела (еполитанаго­

мия тела») отношениям власти (емикрофизика власти»). Лишь наука, исследующая способы этих соотношений, способна стать

«генеалогией или частью генеалогии современной души»130. Из сказанного у Фуко не следует, что история «тела» до сих пор не исследовалась вообще. Тело описывалось как вместилище био­

логических потребностей, физиологических процессов, и в ре­ зультате становилось очевидно, что исторические процессы на­

кладываются на биологический фундамент. При этом ускользало от внимания другое: человеческое тело всегда и везде оказывается непосредственно пронизанным и «заполненным» соотношения­

ми социальных сил, которые принуждают его к работе, обрядам

или ритуалам, казнят или контролируют. Это пронизывание, по Фуко, не метафора: оно осуществляется не посредством идео­ логических механизмов отчуждения,

но именно непосредствен­

ным, материальным, зримым образом. Наиболее ярким воплощением этой зримости и материально­ сти выступает тип наказания, используемый тем или иным обще­

ством, а также смена типов наказания в истории. Наказание не выводится непосредственно ни из экономических или юридиче­ ских законов, ни из структуры государственного аппарата или со­

циальных институтов. И, быть может, именно поэтому в нем наи­

более отчетливо прослеживаются те модальности власти, которые скрыты в других ее проявлениях. «Наказание» В обществе произ­ водно не от преступления (или, по крайней мере, не непосред­ ственно от преступления), но от целого комплекса социальных условий и установок.

Исследуя различные типы наказания, Фуко вычленяет три ос­ новные модальности власти, которые отчасти сменялись, отчасти

перекрещивались в буржуазной культуре Нового времени. В пери­ од Средних веков основным способом наказания была публичная казнь, вершившаяся на теле преступника долгими часами или да­

же днями как театрализованное зрелище. Поскольку, считает Фу129 Следует иметь в виду, что французский глагол, так же как и соответствующий русский, означает одновременно «судить»,

«выносить суждение»

и «осуждать»,

то есть несет в себе и «эпистемологические», И «юридические» коннотации.

130

Foucault М. Surveiller et punir. Paris, ]976. Р. 27.

109

Познание и перевод. Опыты философии языка

ко, социально-упорядочивающая функция монархии еще не отде­

лилась здесь от функции военной, казнь рассматривалась как лич­ ная месть монарха своему врагу, посягнувшему на незыблемость

его власти. И допрос, и пытки, и сама казнь были неотъемлемыми моментами в перипетии проявления истины.

В век Просвешения публичная казнь ужаса

-

-

этот театр ада, театр

практически исчезает или же уступает место мгновенной

смерти

(гильотина).

установлениям

того

Согласно правовым теориям и судебным времени,

центр тяжести должен

падать на

суждение о преступнике (о мотивах и причинах его действий, а не

только о самом факте преступления) и на осуждение преступника (душевные страдания, ведущие к его перевоспитанию, важнее те­ лесных мук). Эта новая диспозиция власти трактует наказание в соответствии с теориями общественного договора: преступник нарушает договор и, следовательно, становится врагом всего об­

щества (а не объектом мести монарха). Наказание может и не быть ярким, но оно должно быть абсолютно неизбежным (необхо­ димость

в

постоянной

слежке

и

надзоре

приводит

позднее

к учреждению полиции как особого института). Вместе с тем расследование

преступления

не

должно

опираться

на

пытки

и ограничиваться достижением признания: необходимо полное и

исчерпывающее

доказательство,

проводимое

в

соответствии

с научными эмпирическими критериями истины: нужна не судеб­

ная казуистика, а судебная психология и криминалистика. Наконец, (ее начало

-

«пенитенциарная. рубеж

XVI11 и XIX

доминанта современной эпохи вв.)

-

это дисциплинирование те­

ла и души, манипулирование ими, дрессировка. Главный ее прин­ цип

-

«всеподнадзорность»

-

пронизывает

всю

социальную

структуру и находит свое преимущественное воплощение в инсти­

туте тюрьмы как обобщенном типе наказания. Новый стиль взаи­ моотношений между политической властью и телом, новый ре­

жим

власти-знания

в новоевропейском обществе

может быть

описан с различных точек зрения. Это «физика власти» купность

используемых ею способов принуждения,

подчинения. Это «оптика власти»

-

-

сово­

контроля.

учреждение власти как органа

постоянного наблюдения за населением, создание полиции, орга­ низация системы архивов с индивидуальными карточками и дру­ гие конкретные механизмы «всеподнадзорности» И «паноптизма».

Это новая «механика власти»

-

расчленение, изоляция, перегруп­

пировка индивидов, локализация тем в социальном пространстве, наилучшее использование сил посредством распределения време­

ни и энергии. Это новая «физиология власти»

-

включение испра­

вительных нормируюших механизмов: либо наказания, либо терапии. Именно в результате действия этих социальных механиз-

110

Раздел первый. Познание и язык. Глава вторая. Фуко: «диагностика настоящего»

мов

-

социальной физики, оптики, механики, физиологии

и рождается в

XIX

в. возможность научного знания о человеке,

утверждает Фуко. Как уже отмечал ось, эти три модальности вла­

сти

-

«месть»

-

«наказание»

-

И «дисциплинированиеэ О! лишь

условно приурочиваются к той или иной эпохе. Пережитки старо­ го удерживались подолгу, черты нового складывались постепенно

в недрах предшествующих систем. Так, согласно Фуко, в течение всего классического века

(XVII-XVIII

вв.) подспудно происходи­

ло дисциплинированиечеловека, преврашение его в машину, за­

вершившеесялишь в современную эпоху. Образ человека-маши­ ны рождался одновременно в трудах медиков и философов,

учеников и последователейДекарта, а также в казармах ибольни­ цах, школах и мастерских, где выковывались практические при­

емы и орудия социального контроля и дисциплинированиятела.

Точно так же не является новейшим изобретением система

надзора. Как замечает Фуко, неоднократно ссылаясь на мысль Маркса из

1 тома «Капитала»,

надзор постепенно становится орга­

нической частью процесса производства. Обобщение принципа всеподнадзорности, по мнению Фуко, убедительно доказывает, что власть в ее современном выражении не является свойством

или привилегией отдельных лиц; это безликий дисциплинарный принцип.

Исследование механизмов власти, действующих посредством дисциплинирования и надзора, помогает понять одно из важней­

ших событий в истории европейских пенитенциарных систем, а именно повсеместное превращение тюрьмы в главный способ

наказания. Ни один из «великих реформаторов» Европы

-

теоре­

тиков (Беккария), юристов (Серван), законодателей (Лепелле­ тье)

-

не считал тюрьму всеобщей формой наказания. Напротив,

их теории, отрицая публичные казни во имя гуманности, предпо­ лагали

совершенно

иные модели

наказания:

как возмездие для

тех, кто лишил свободы других людей, или как пристанище на

время выплаты долгов или принудительных работ. Все отрица­ тельные стороны тюрьмы были совершенно ясны: это способ на­ казания, не учитывающий личности преступника и специфики

преступления; это рассадник праздности и безнравственности.

Это, наконец, весьма неэкономичное предприятие. Тюрьма не Способна избавить от рецидивизма, исключить преступления: она 131 «Монарх с его властью, социальное тело, административный аппарат. Метка, Знак, след. Обряд, представление, упражнение. ЩИйся субъект права, подчиненный

Побежденный

непосредственному

враг, исправляю­

принуждению

индивид.

Тело, которое казнит, душа, прелставлениями которой манипулируют. тело, кото­ рое дрессируют.

Эти позиции, противостоящие друг другу ... эти технологии вла­

сти»

Surveiller е! punir.

(Foucaulr

М.

Р.

134).

111

Познание и перевод. Опыты философии языка

лишь сортирует и классифицирует их, пресекая одни, подавляя другие, поощряя и используя третьи и подключая их к более об­

щим социальным механизмам (например, при вербовке провока­ торов среди бывших преступников).

И, однако, вопреки всем

этим мнениям специалистов, за какие-нибудь несколько десяти­

летий, уже в начале

XIX

в., тюрьма становится главным пенитен­

циарным институтом буржуазного общества и обосновывается задним числом как якобы наилучшая возможность исправления преступника.

Возникновение научного знания о человеке в столь различных областях, как медицина, криминалистика, педагогика, психоло­ гия, психопатология и др., требует двух, казалось бы, взаимоис­ ключающих условий: одновременно и нормирования и индивиду­

ализации. С одной стороны, процедура власти в дисциплинарном обществе предполагает вычленение нормы и приведение к норме: не антитеза дозволенного

-

запрещенного и освящающий ее за­

кон, но упорядочивающая и усредняющая власть нормы становит­

ся основой новых социальных тактик и стратегий власти. С другой стороны, однако, определяющим условием социального порядка и его познания становится понижение порога индивидуализации,

инверсия оси политических отношений: в феодальном обществе индивидуализация

-

это привилегия

власть имущих,

все

прочие

безлики и безъязыки; напротив, в современном обществе механиз­ мы власти становятся все более анонимными и функциональны­ ми, а ее объекты в целях лучшего контроля и подчинения все более индивидуализируются. Так, ребенок индивидуальнее взрослого,

больной

-

врача, сумасшедший

-

нормального, заключенный

-

надзирателя. Именно эти первые прежде всего и становятся объек­ том

познания

и

подчинения:

они

описываются,

анализируются,

классифицируются, сравниваются и нормируются механизмами власти в школах и больницах, приютах и тюрьмах, хотя, конечно.

не избегают этого и вторые, только за ними следят уже более высо­ кие надзирающие инстанции социальной пирамиды.

Таким образом, результат этого процесс а принулительной ин­

дивидуализации

-

современный индивид

-

это, по мнению Фуко,

не бесплотный атом идеологических представлений, но вполне определенная реальность, планомерно создаваемая дисциплинар­

ными механизмами власти. Вышколенное тело порождает вы­ школенную душу, а дисциплинированная душа, в свою очередь,

изнутри (и даже не по внешнему принуждению) сковывает тело

дисциплиной. В рамках этого замкнутого круга рождаются все

мысли, чувства, побуждения современного человека, не способ­ ного ни сломать этот круг, ни хотя бы раздвинуть его рамки. Чело­ веческая душа «вовне не рождается греховной и достойной нака-

112

Раздел первый. Познание и язык. Глава вторая. Фvко: «диагностика настоящего"

зания, подобно душе в представлениях христианской теологии, скорее она рождается из процедур наказания, надзора, кары или

принуждения. Эта душа, реальная и бестелесная, ни в коей мере не есть субстанция; она

-

стихия, в которой результаты опреде­

ленного типа власти сорасчленяются со знанием; она

-

сцепле­

ние, посредством которого отношения власти дают возможность знания, а знание выступает как проволник и усилитель результа­

тов власти ... Душа

мии, душа

-

результат и инструмент политической анато­

-

тюрьма тела»132.

«Воля К знанию»

(1976) -

***

стала общим введением к будущей

многотомной истории сексуальности, которая должна была про­ следить историю сексуальных отношений и речи о сексе в Европе с начала христианства вплоть до новейших вариаций фрейдизма. Основные ходы мысли в этой книге повторяют путь рассуждения

в «Надзоре И наказании». И здесь Фуко определяет свой проект как

генеалогию

-

в

данном

случае

генеалогию

науки

о

сексе.

И здесь предельным уровнем анализа объявляются отношения

власти, ее механизмы, воздействия, результаты. И здесь эти отно­ шения рассматриваются прежде всего в позитивном смысле; речь

идет о том, каким образом отношения власти побуждают и фор­ мируют «секс» И «сексуальность» (эти термины употребляются Фуко весьма широко, их значение не сводится к взаимоотноше­

ниям полов и воспроизводству жизни). И здесь из этого делаются определенные

практически-политические

выводы:

поскольку

буржуазные отношения власти порождают, а не подавляют секс, постольку и надежды на сексуальную революцию как средство ре­

шения социальных проблем беспочвенны. Вся книга, по сути,

-

это ответ на провокационный вопрос:

можно ли считать пресловутого анонимного англичанина, напи­

савшего с мельчайшими подробностями многотомный дневник

своих сексуальных наслаждений под заглавием «Моя тайная жизнь», ниспровергателем викторианской морали или, напротив, ее характерным выразителем? Быть может, это «наслаждение ана­

лизом» требуется самими механизмами власти? Историческая и методологическая основа ответа на этот во­ прос

-

в выявлении исторически менявшегося режима власти-зна­

ния-наслаждения. Каждый из этих режимов поддерживается спе­ цифической формой «воли К знанию»: отсюда и заглавие книги.

Фуко выделяет в истории две процедуры постижения истины сек­ са. Одна из них ars егопса (Китай, Япония, Индия). Здесь сущность l32 Foucault М. SurveiJJer et punir. Р. 34.

113

Познание и перевод. Опыты философии языка

секса исторгается из самого наслаждения и не требует удостовере­ ния в знании, оторванном от практики; приобщение к этой истине происходит посредством «посвящения»

димой наставником

sexualis

-

или «инициации», руково­

хранителем традиций. Другая

- scientia

(западная культура), «наслаждение анализом». На месте

непосредственного

практического

практику исповеднического типа

«посвящения»

-

«признаниеэ

она

водружает

(ауец). Ритуал

признания, пишет Фуко, пустил глубокие корни во все области культурной жизни Запада. Характерна, например, связанная с ним метаморфоза литературных вкусов и традиций: на место «героиче­ ского» рассказа об испытаниях храбрости или святости встает, уже в Новое время, другая задача

исторжение из глубин собственной

-

души истины в форме «призиания». Контрреформация и распространение протестантизма выводят ритуал признания из области религии, где он первоначально воз­

ник, в более обширную сферу социальной практики (отношения детей

-

родителей, учеников

ступников

-

-

учителей, больных

-

врачей, пре­

судей и пр.) и, кроме того, связывают его с областью

научного познания. Так складывается социальная основа знания о человеке, так возникает возможность всех будущих и столь при­ вычных нам дискуссий о значении интроспекции, переживания,

данности сознания самому себе и пр., говорит Фуко. Условие воз­ можности всех этих вопросов, по Фуко, в соединении религиоз­ но-юридической модели «призиания» (необходимость обнаруже­ ния скрытого) с правилами научного познания (необходимость отыскания причин прежде всего). Именно этот «познавательно­ юридический» механизм делает сексуальность областью всеобщей

(хотя и нечетко очерченной) причинности, подлежащей обнару­ жению и словесному выражению, а не сокрытию и замалчиванию,

загадкой человеческой природы, к познанию и овладению кото­

рой следует неустанно, хотя и безнадежно, стремиться. Конкретные свидетельства внимания к сексуальности мы на­

ходим в самых разнородных областях знания и практики. Напри­ мер, в архитектуре при постройке колледжей в

XVIII

в. заметно

учитываетсядетская сексуальностьи необходимостьэффективно­ го контроля за нею; в медицине, а позже психиатрии этиология

многих душевных и телесных болезней начинает включать и сек­ суальные нарушения. В уголовном праве и криминалистике акцент переносится с преступления на преступника, на его инди­

видуальную историю, на его психологию, психопатологию,сексу­

альную организацию. Во всех этих областях познания и практики постепенно выковываютсясредства и приемы управления сексом

и контроля за ним. Происходитодновременновыделение аспекта сексуальности там, где он раньше не замечался (дети, больные,

114

Раздел первый. Познание и язык. Глава вторая. Фvко: «диагностика настоящего.>

преступники), распространение механизмов сексуальности на но­

вые области, дифференциация и спецификация старых областей вокруг проблемы секса.

Интересный аспект «генеалогии»

секса Фуко обнаруживает

при сопоставлении буржуазной «сексуальности» со средневеко­ вым

институтом

родстве,

«альянса». Альянс основывался

поддерживался

моральными

законами

на кровном

дозволенного

и недозволенного, связывал партнеров строго определенного со­

циального статуса сильными экономическими связями (в частно­ сти, законами наследования). Напротив, диспозиция буржуазных отношений сексуальности характеризуется более слабыми связя­ ми с экономикой, поддерживается менее жесткими требованиями морали и осуществляется не через наследование благ и богатств, но через потребляю шее и самовоспроизводящееся тело. Аристо­ кратическая символика «голубой крови» и древности предков сменяется буржуазной историей сексуальности, которая опреде­

ляется уже не прошлым, а будущим, не длиной родословной, а здоровым потомством и, следовательно, заботой о теле. Если альянс подчеркивает момент воспроизводства, гомеостатического равновесия

социального

организма,

то

принцип

сексуальности

предполагает возможность нововведений и дополнений для все более полного подчинения индивидуального тела социальному; предельная установка здесь

-

не воспроизводство данного, но ин­

тенсификация тела как объекта знания и как составляющего эле­

мента в отношениях власти. Сексуальность, подчеркивает Фуко, была дня буржуазии не объектом угнетения, но формой само­

утверждения, одной из исходных форм «классового сознания». Начиная с

XVIII

в. постоянно складываются несколько основ­

ных направлений или стратегий в осуществлении отношений вла­

сти-знания и управления сексуальностью. Это социализация пола: общественный контроль за всем тем, что связано с продол­ жением рода (экономические побуждения, слежка за нравствен­ ностью); это педагогизация пола ребенка, то есть при знание дет­

ской

сексуальности

воспитания;

это

и

принятие

истеризация

«нервной женщины»

необходимых

тела женщины

как следствие

-

мер

для

ее

появление типа

переизбытка социальных

функций женского тела и, следовательно, перенасыщенности его сексуальностью и подверженности патологии; это психиатриза­

ция сексуальных извращений, то есть трактовка их не как пре­

ступлений против природы, но как специфического типа сексу­ альности.

Оглядываясь назад, мы видим, таким образом, у Фуко несколь­ ко этапов углубления в «археологическую» почву знания и культу­

РЫ: знаковый культурологизм «Слов и вещей»

115

-

дознаковая дис-

Познание и перевод. Опыты философии языка

курсия «Археологии знания» в «Пьере Ривьере»

-

социальная трактовка языка

и «Порядке дискурса»

-

отношения власти

в «Надзоре И наказании» и «Истории сексуальности». Каждая по­ следующая работа в чем-то переосмысливает и вместе с тем разви­

вает предыдущую. Так, «Археология знания» с акцентом на дина­ мизм и дознаковость дискурсивных практик была в известном смысле отрицанием «Слов И вещей», где исторические структуры познания

-

эпистемы

-

осмыслялись как нечто абсолютно стати­

ческое, а обоснования переходов между знаковыми системами

культуры оставались за пределами исследования. В свою очередь, «Надзор И наказание» и «Воля К знанию» в известном смысле от­ рицают методологические установки «Археологии знания»: лис­ курсные практики лишаются роли предельного обоснования зна­

ния,

уступая место отношениям власти.

И, однако,

каждая

последующая работа немыслима без предьщущей и служит ее ло­

гическим продолжением. Так, без «Слов и вещей», этого предель­ ного выражения статического подхода к рассмотрению эпистемо­

логической проблематики в культурном контексте (выявившего все его сильные и слабые стороны), немыслим и поиск новых ме­ тодологических возможностей, свидетельство которому

-

«Архео­

логия знания». С другой стороны, именно в «Археологии знания», Где предельно четкое выражение получает проблема досемиотиче­ ских дискурсных практик, возникает тот вопрос, ответом на ко­

торый стали позднее «Надзор И наказание» и «Воля К знанию»,

-

вопрос о соотношении дискурсивного и недискурсивного, о соот­ ношении языка, познания и социальности.

Теперь, когда эволюция основных тем в пределах «археологи­

ческого»

(60-е годы) и «генеалогического (70-е годы) периодов

творчества Фуко в общих чертах обрисована, попытаемся от­ влечься от конкретного материала и выделить главные эпистемо­

логические моменты в их единстве с исторической, социальной,

языковой проблематикой. Эта задача связана с тем, что у Фуко эпистемологическая проблематика представлена, как правило, в неотчлененном от специально-научных исследований виде.

Главный критический стержень эпистемологии Фуко

пытка избежать традиционной для Философии

XIX,

-

это по­

отчасти

и ХХ в. концептуальной альтернативы: спекулятивного трансцен­ дентального априоризма, с одной стороны, и позитивистского эм­

пиристского фактицизма

-

с другой. Эта задача объединяет раз­

ные страны, школы, традиции. Она стоит перед представителями постпозитивизма и феноменологии, структурализма и герменев­

тики. Решение этой задачи требует двунаправленного мыслитель­ ного

движения.

Во-первых,

это

переосмысление

трансцен­

дентальных априори (этого важнейшего момента классических

116

Раздел первый. Познание и язык. Глава вторая. Фуко: «диаrиостика настоящеrо»

концепций обоснования знания) в соответствии с новым опытом современной науки, породившим сначала «революцию» В естест­

вознании, а позднее, уже ко второй половине хх в., серьезные концептуальные сдвиги в структуре социального и гуманитарного

знания. Опыт современного познания свидетельствует о том, что невозможно дать универсальных гарантий истинности познания

для всех времен (именно такова была эпистемологическая претен­

зия трансцендентального априоризма), но вполне можно выяс­ нить обшие механизмы порождения и функционирования знания в тех или иных историко- культурных условиях. Во- вторых, это пе­ реосмысление эмпиристского позитивизма с его опорой на факт

как «хлеб науки», как гарантию (опять-таки

-

предельную) истин­

ности И объективности. Опыт переоценки тезиса о «фактуальной» достоверности знания, с наибольшей силой персжитый и осмыс­

ленный уже позитивистскими школами ХХ в., говорит о том, что

даже, казалось бы, очевиднейшие факты относительны, реля­ тивны, что они преломляются по меньшей мере дважды альным

и

культурным

контекстом,

в котором они

-

соци­

существуют,

и теоретическим контекстом, в котором они отбираются, осмыс­

ляются, объясняются. Предлагаемое Фуко решение этой задачи весьма характерно для всего современного этапа эпистемологиче­

ских исследований в западной философии и науке. Оно заклю­ чается в выявлении уровня исторического, или конкретного, ап­

риори. Это уровень условий возможности знания,

который

одновременно и историчен (в отличие от вневременных транс­

цендентальных априори), и априорен (в отличие от беспредпосы­ лочных «непосредственно данных» фактов позитивизма). Следующий круг проблем, которые можно было бы назвать проблемами

«бессубъекгной эпистемологии», отчасти связан

с первым, хотя и не определяется им однозначно. Прежде всего, это отказ от понятия трансцендентального субъекта как основы синтеза предсгавлений, как гарантии непрерывности и кумуля­

тивности опыта. Сомнению подвергается также и эпистемологи­ ческий статус его земного двойника

-

эмпирического субъекта:

может ли эмпирический субъект с его мыслями и чувствами, же­ ланиями и намерениями быть основой для построения объектив­ ного научного знания? Вовсе отвергая трансцендентальную субъ­ ективность как опору обоснования специально-научного знания,

Фуко считает эмпирическую субъективность инстанцией, спо­ собной не на обоснование знания, но лишь на реализацию тех Мыслительных и языковых возможностей, которые уже заданы

Эпохой: эмпирический субъект

-

это переменная величина,

например, функция речевых, дискурсных практик «<Что такое автор?.

). 117

Познание и перевод. Опыты философии языка

Если воспользоваться терминологией англосаксонского пост­

позитизма, то можно было бы сказать, что проект Фуко

-

это по­

строение «эпистемологии без познающего субъекта», прояснение «неявноп» знания

-

знания, не выявленного в общепринятых

и даже «парадигмальных» концепциях и понятиях. Обнаружение этих неявных посылок и предполагает построение на месте трой­

ного отказа ма

-

-

от априоризма, от фактицизма и от субъективиз­

специфической реальности «знания», «архива», «позитив­

ности», «исторического априори». Вполне понятно, что выход на уровень неявного знания требует огромной «деконструкгивно­ конструктивной» или «разборочно-сборочной- (по мотивам тер­ мина Ж. Деррида) работы: критического пересмотра всех и вся­ ческих

синтезов,

при ни маемых

той

или

иной

эпохой

за

предзаданные. Это требование относится к наукам, предметным областям, теориям, понятиям и даже таким «атомарным» едини­ цам, как «имя» или «произведение- (по Фуко, имеет смысл иссле­

довать лишь «авторскую функцию», Т. е. способ связи между ав­ тором и произвелением).

Историографическим следствием априористекой эпистемоло­ гии был линейный эволюционизм (телеологическое выстраивание всей исторической реальности по единой прямой прогресса), а эм­ пиристского фактицизма, соответственно

-

кумулятивизм (пони­

мание истории как копилки позитивных фактов); цель работы со­

временного историка,

как полагает Фуко, далека от поиска

аналогий и ассоциаций, предносхищений нового в старом, влия­ ний и традиций, столь характерных для традиционной истории

идей. Это, напротив, поиск разрывов и пределов, границ и уровней (как в общей истории, так и в частных историях, например, в исто­

рии познания); причем на смену интереса к всеобщему или же ин­ дивидуальному приходит интерес к особенному, типическому.

Проблематике «бессубьектной:

эпистемологии также можно

найти параллель в области социальной истории, истории наук и искусств, в методологии исторического познания. В критиче­ ском плане это отказ от так называемой «парадной истории»: ис­

тории великих имен и произведений (деяний), истории королей и полководцев. В позитивном плане это для Фуко (вслед за Шко­ лой Анналов) опора на малые или вовсе незначительные имена

(объект многих критических замечаний в адрес «Слов и вещей»), а в дальнейшем (в «Археологии знания», докладе «Что такое ав­ тор?») и еще более решительный отказ от имен и «произведений», попытка сосредоточиться исключительно на анализе общих мыс­ лительных тенденций, возможностей данной эпохи, запечатлен­

ных в ее дискурсивных практиках. Позитивный итог этой крити­ ки (помимо понятия исторического априори, которое «работает»

118

Раздел первый. Познание и язык. Глава вторая. Фуко: «диагностика иастоящего»

одновременно и на эпистемологию, и на историю) ция

«архива»

как совокупности

-

это концеп­

материализованных мыслитель­

ных предпосылок данной исторической эпохи, отложившихся в ее истории, в ее языке. Архивы не состоят из отдельных фактов, но не образуют и замкнутых целостностей: это склад полезных ин­ струментов

определенным образом упорядоченных механизмов

-

порождения тех или иных конкретных исторически обусловлен­ ных фактов.

Следующий,

и логически и исторически концептуальный

пласт в текстах Фуко

-

социологический.

Подобно тому как

в эпистемологическом плане важнейшей задачей была критика априоризма,

а

в

историческом

-

критика

кумулятивизма,

так

здесь важнейшей для Фуко оказывается критика «монархическо­ юридической» концепции власти «<Надзор И наказание», «Исто­

рия сексуальности», выступления 70-х годов). Подобно кумупяти­ вистской

истории,

обосновываемой

трансцендентальным

субъектом, «монархически-юридическая. концепция власти так­ же может быть представлена как проекция некоторых исходных

эпистемологических постулатов. Она представляет власть как собственность одного лица или группы лиц (монарх, правящий класс), как силу, иерархически нисходящую из единого иентра,

как абсолютную привилегию государственного аппарата. Этой модели Фуко противополагает свою «генеалогию власти», иссле­ дование ее «микрофизической», «капиллярной» структуры. Во­ первых, власть в современном обществе не есть привилегия одно­ го лица или группы лиц (механизмы власти, в чем-то однотипные, пронизывают всю социальную структуру: не .только кабинет ми­ нистров, но казарма и лицей, семья и кабинет врача являются ее

«очагами»

).

Во- вторых, власть не ограничивается и не исчерпыва­

егся иерархическим подчинением (каждый человек может ока­ заться одновременно и в господствующем и в подчиненном поло­

жении, кроме того, и в каждой данной ситуации возможны

в результате борьбы и натиска

-

-

хотя бы временные оборачивания

сил). В-третьих, как ясно из вышесказанного, отношения власти не есть привилегия государственного аппарата, они осуществля­

ются многими людьми во многих социальных позициях. Про­ грамма конкретного исследования механизмов власти, формиру­ ющих и порождающих определенный образ человека и знание

о нем, осуществлял ась в работах Фуко 70-80-х годов. Тем самым, анализ эпистемологической проблематики выводит во внетеоретическую область «знания», анализ исторической про­

блематики

-

в неписанную историю «архивов», анализ социальной

проблемагики

-

во внеинституциональную «социологию» знания,

в «микрофизику власти». В итоге обнаруживается стержневая эпи-

119

Познание и перевод. Опыты философии языка

стемологическая микроструктура,

безотносительная к тем

или

иным стадиям в эволюции концепции Фуко. Ее можно обозначить так:

выявление исторических и социальных условий познания

сквозь функционирования языка и дискурса. В этом механизме сов­ падают собственно эпистемологические условия познания, прочи­ танные исторически; исторические условия, прочитанные некуму­ лятивистски;

социальные

условия,

прочитанные

с

точки

зрения

«микрофизики. власти. При этом выход в дотеоретическую эписте­ мологию,

в неписанную историю, в неинституциональную власть

осуществляется с помощью языка. В самом деле, итогом эпистемо­ логических переосмыслений, завершающихся у Фуко построением «знания», «позитивности», были понятия дискурсной (речевой)

формации и дискурсной практики. Итогом исторических переос­ мыслений, завершающихся построением «архива», было понятие

«высказывания» (предельного элемента речи, обеспечивающего ее повторение, воспроизведение). Наконец, итогом социологических переосмыслений, эавершаюшихся построением «капиллярной» концепции власти, было осознание области дискурса как поля дей­ ствия социальных сил и средства их обнаружения.

Для того чтобы выявить эту способность языка к структуриро­ ванию содержаний. лежащих за порогом устойчивых норм воспри­

ятия, понятий или институтов, Фуко строит различные проекции, изображения функций языка в культуре: так, в литературно-кри­

тических статьях первой половины 60-х годов язык

-

это некое

«вещное» самобытное образование, противоположное прозрачно­

сти логических структур мышления; в «Словах И вещах» культуротворческая опора познания; в «Археологии знания»

-

это ме­

тодологическая опора знания; в «Пьере Ривьере» и «Истории сек­ суальности»

-

передатчик социальных механизмов власти.

Анализ этих изменений в трактовке языка выводит нас из кон­

цепции Фуко в культуру, в породившую ее ситуацию. Почему эпи­ стемология Фуко столь тесно связана с языком? Почему важней­ ший перелом в трактовке языка происходит во второй половине

60-х годов, как раз на гребне протестных движений? Почему соци­ ологизация

языка

происходит

одновременно

и,

по-видимому,

взаимообусловленно со столь же очевидным повышением интере­

са к проблемам социальной детерминации знания? Основная причина всех этих процессов, как считает сам Фуко, в «политизации» интеллигенции. Политизация интеллигенции

-

это вынужденное следствие ломки ее самосознания, потери преж­

них представлений о своем месте, роли и значении в обществен­ ной жизни, это реакция на массовые протестные выступления во

второй половине 60-х годов. Доказанная практикой участия в этих выступлениях способность масс думать и вразумительно действо-

120

Раздел первый. Познание н язык. Глава вторая. Фуко: «диагностика настоящего»

вать (при всех, конечно, нигилистских и гошистских издержках этих выступлений) по колебала традиционное представление об избранности и исключительности интеллигенции как квинтэс­

сенции разума эпохи и поставила перед нею новые задачи. Эти за­ дачи будничные и приземленные: они заключаются в анализе всей окружающей социальной реальности как сети непрерывных отно­

шений власти, в том, чтобы дать свой язык, право голоса всем со­ циальным группам, чтобы довести до общественного осведомле­ ния социальную механику отношений власти в семье и школе,

в казарме и в больнице 133. При этом некоторые исторические сопоставления позволяют предположить, что постановка языковой проблематики в социаль­ ном ключе вообще характерна для периодов, наступающих вслед за большими культурными переломами и социальными потрясения­ ми. Потрясения социальных структур определенным образом ме­ няют и отношение различных общественных групп к слову, языку, культуре. Речь при этом идет преимущественно об интеллигенции,

для которой «логосфера-

-

слово, язык

-

это главная область прак­

тики. Отношение спокойного «законного» наследования культуры, слова, языка сменяется в такие культурные периоды отношением

экспроприаторства. После существенных социальных потрясений, обрывающих все привычные связи человека с культурными тради­ циями, романтическое восприятие культуры изнутри, ощущение,

будто субъект сам из себя «выпрядает- слово,

-

ему, следовательно,

принадлежащее, его воле и намерению подвластное,

-

полностью

исчерпывает себя. Слово, которым пользуется человек,

-

не его

собственность и не его порождение: оно должно быть им «перевзя­ ТО», заимствовано у предшествующих эпох,

которые оставили на

нем свои отпечатки, материальные следы истории. Казалось бы, здесь очевидно потребительское,

а не творческое отношение

к культуре, но в этом только половина правды: в известном смысле

критический пересмотр культурного наследия

-

это условие буду­

щего творчества, рекогносцировка его возможностей.

§ 4. Однако

переходами

к «генеалогическим»

133

ПОЗДНИЙ Фуко о человеке и этике

от «археологических»

пластов

знания

закономерностям микрофизики власти, по-

В 1971-1973 ГГ. Фуко руководил организованной им совместно с Д. Дефером

«Группой информации о тюрьмах»; ее задачей было обнаружение и исследование «очагов власти» в различных, преимущественнопериферийных, сферах социаль­ Ной реальности, предоставление права голоса и высказывания «маргинальным» социальным группам.

121

Познан не н перевод. Опыты философии языка

рождающим и человека, и знание о нем, эволюция Фуко не завер­ шилась. В работах 80-х годов

и «Забота о себе»

-

«Пользование наслаждениями»

-

за привычным, казалось бы, стилем историче­

ского повествования

мы видим

новые концептуальные акценты

и новые понятия. В этот новый круг идей нас вводит такой, к при­

меру, фрагмент из работы «Пользование наслаждениями»: «Чего бы стоила страсть к познанию, если бы она должна была обеспе­ чить лишь приобретение знаний, а не послужить опорой иначе, насколько возможно

-

-

так или

познающему субъекту в его блужда­

ниях? В жизни бывают моменты, когда вопрос о том, можно ли мыслить иначе, не так, как ты мыслишь, воспринимать мир ина­ че, не так,

как ты воспринимаешь, становится настолько важен,

что, не решив его, вообще невозможно продолжать видеть и мыс­

лить

<... > Что же

тогда такое современная философия, я бы ска­

зал, Философская деятельность, если не критическая работа мыс­ ли над самой собой? Если не попытка понять, как и до какого предела возможно мыслить иначе

известного?

-

а вовсе не обоснование уже

<...> "Опыт", то есть испытание

себя в игре истины, а вовсе не упрощающее

целях

-

присвоение другого,

-

-

и изменение самого в коммуникативных

такова живая плоть философии,

по крайней мере в том случае, если она остается тем, чем была

раньше,

-

"аскезой", т. е. упражнением себя в мыслиэ Ч".

Жизнь И свобода, этика, самообладание, роль философии в че­ ловеческой жизни, возможности и достоинства человека в мире

-

мыслительная стилистика последних книг Фуко и его многочи­ сленных самоистолковывающих интервью покажется ошеломля­

юще новой и непривычной тому, кто привык к метафизической метафорике «Слов И вещей». Предмет исследований в этих по­

следних книгах-" из цикла «История сексуальности»

-

«человек

вожделеющий», человек как носитель страстей, влечений, жела­ ний, побуждений. Каким образом человек формирует из себя

субъект наслаждений? Как и насколько его поведение определя­ ется структурой морального сознания с его предписаниями и ус­

тановками? Этот герой исследуется на новом для Фуко материале античности, который ранее был для него едва ли не «фигурой умолчания». Акцент в историческом рассмотрении материала, как

и всегда у Фуко,

-

на специфическом, а не на общем. Предписа­

ния и запреты иудео-христианской морали не вневременны и не

вечны, они далеко не исчерпывают область морального сознания; 134

Foucault М. Histoire de la зехцайте. Т. 2. L' Llsage des plaisirs. Paris, J984. Р. J4-15.

135 Подробнее о концеппии Фуко периода «эстетики существования» см.: Автоно­ мова не Концеппия человека у позднего М. Фуко ли, ценности, идеалы. М.,

1988.

С.

35-72.

122

//

Современный человек: це­

Раздел первый. Познание и язык. Глава вторая. Фуко: <.диагностика настоящего»

более того, этически созвучны современным устремлениям ско­

рее те исторические периоды, где свободный самоформирующий поступок считается более важным для человеческой жизни, чем

подчинение заранее заданному предписанию. Потому-то Фуко и выбирает классическую и отчасти эллинистическую Грецию пе­ риода ломки жизненных границ и сложившихся стереотипов: мо­

ральный опыт здесь оказался важнее кодов и законов, хотя это от­

носилось

лишь

К

небольшой

части

общества

-

взрослым

и свободным мужчинам. Итак, предметом исследования в двух последних книгах

М. Фуко из цикла «История сексуальности»

наслаждениями» и «Забота о себеь по

многочисленным

«hопю ....»

-

аналогиям,

-

-

«Пользование

мог бы быть назван,

«человек

вожделеющий»,

автор не называет его прямо так, потому что соот­

ветствующего латинского прилагательного подобрать нельзя,

в языке не было соответствующих оппозиций. В этих двух то­ мах герой исследуется на античном материале

-

с постоянным

противопоставлением материалу нового, христианского време­

ни, которому был посвящен первый том. Главный тезис Фуко здесь

в

том,

что

для

античности

вожделение,

наслаждение,

плоть не зло сами по себе: они становятся злом лишь от неуме­ лого пользования ими,

-

для христианства же все это есть зло

само по себе. В заключении к третьему тому читаем: «Сексуаль­ ная деятельность склоняется к злу лишь по виду и результату,

но субстанционально, сама по себе, злом не является» 136. Конечно, эта мысль не нова, новыми представляются как

фундаментальность вопроса, поднимаемого Фуко,

-

а именно,

вопроса о связи в человеке того, что наиболее интимно, с тем, что наиболее пригодно для выявления общественными сред­ ствами (моралью, политикой, государством, институтами),

-

так и двояко акцентированный способ рассмотрения материа­ ла

-

с точки зрения того, что от античности передается в другие

культурные эпохи, и того, что отличает именно античный пери­

од: при этом более силен, как всегда бывает у Фуко, акцент на специфицирующем, а не на общем. Точнее предмет данного исследования можно определить

так: это проблемагизация «человека вожделеющего», человека как носителя вожделений, страстей, желаний. Речь идет о том,

как именно сам человек формирует себя в качестве субъекта на­ слаждений. Механизмы этого формирования могут быть пред­ ставлены в следующей цепочке взаимосвязей: всякий челсвече136 Еоисаип М.

Histoire de la зсхцаше. Т. 3. Souci de soi. Paris, 1984. Р. 273.

123

Познание и перевод. Опыты философии языка

ский поступок вписывается в поведение со всеми общими принципами

его

осуществления;

поведение

вписывается

в структуры морального сознания, определяется его установка­

ми и предписаниями; формирование этого морального созна­

ния происходит не само собой, но путем особого упражнения (в этой связи

CDyKo И применяет греческое слово «аскесис»,

причем, пожалуй, именно с христианскими ассоциациями).

Три общих знаменателя этих работ Фуко следующие: 1) гре­ ческое общество было «естественным», и наслаждение счита­ лось в нем естественным инепредосудительным;

2)

греческое

общество было «мужскимэ и потому, например, в сексе четко различались активная и пассивная роли;

3)

греческое общество

было «агонистическиме и потому, даже и не имея внешнего со­ перника, греку было сравнительно легко вступать «в борьбу с самим собой», каковою, в частности, и является «аскеза», или. иначе, упражнение в умеренности поведения.

На дельфийском храме было семь надписей, в том числе

«ничего через меру» и «познай самого себя»; первая из них бы­ ла актуальна главным образом в раннюю и классическую эпоху (это «умеренность», «софросюнэ»

-

слово, довольно часто ис­

пользовавшееся историками греческой культуры) и нашла свое

философское завершение у Аристотеля; вторая же стала акту­ альной после Сократа и вплоть до конца античности. Автор не

говорит об этом прямо, но раскладывает свой материал по то­ мам именно в соответствии с этими принципами.

Итак, стремление к наслаждению естественно, но чтобы на­

слаждение было полноценным, нужно соблюдать меру

-

во

всех четырех областях, включаемых автором в «наслаждение». При этом Фуко упорно подчеркивает, что применителыю к грекам речь не шла ни о каких универсальных правил ах или канонах, но скорее лишь о принцилах стилизации поведения

сравнительно небольшой части общества ных мужчин,

-

-

взрослых, свобод­

тех, кто в состоянии стремиться придать своей

жизни прекрасную завершенную форму. Запреты иудейоко­ христианской морали, на которых мы часто и поныне склонны строить свои представления о моральном сознании, не универ­

сальны и не вневременны. Для грека же моральный опыт сам

по себе важнее каких бы то ни было кодов и законов, а следо­ вательно, и примснигельно к материалу античной культуры для нас важнее не история моральных заповедей, но история

«этики», понимаемой как разработка форм отношения к само­ му себе, позволяющих индивиду стать субъектом морального

поведен 1151 и осознать себя в качестве такого субъекта. Фуко называет три главные для грека «самстехникия

124

(techniql1es-de-

Раздел первый. Познание и язык. Глава вторая. Фуко: «диагностика настоящего,>

soi)137 диэтетикой, экономикой и эротикой и подчеркивает, что, провозглашая эти сферы «самопрактикованияь, греки не руко­

водствовались никаким общим законом и не стремились органи­ зовать поведение (сексуальное

-

в широком смысле) одной­

единственной системой принципов. Например, тот же принцип умеренности по-разному предстает в сферах диэтетики, эконо­

мики, эротики. А именно, в диэтетике главное

-

это упражнение

в умеренности, учитывающее подходящий момент наслаждения,

необходимое соотношение между состояниями тела и временами года и пр.; в экономике формы умеренности другие: здесь важен

не выбор момента или времени года, но постоянство контроля и власти мужа над женой, поддержание иерархического порядка,

в котором лишь человек, способный властвовать над собой, спо­ собен властвовать и над другими; в эротике требуется умерен­ носгь иного типа, а также иное восприятие времени: здесь важны

не смена времен года (в отношении к собственному телу) и не по­ стоянство (в отношении к супруге), но именно бегущее, меняю­ щееся время (это оно лежит в основе отношения к мальчику,

в котором надлежит видеть будущую мужественность и свобо­ ду). Как раз в этой области жизни, в размышлениях о любви к мальчикам складывается соотношение между любовью, отка­ зом от удовольствий и доступом к истине. Для Фуко здесь важ­ но, повторяем, то, что упорядочение сексуального акта, с точки

зрения грека, идет не от божественной инстанции и не от каких­

либо институтов, которые требовали бы соблюдения заранее за­ данных запретов, а потому греки в противоположность людям

более ранних (а отчасти и более поздних) культур чувствовали

себя более свободными для выбора, изменения, инноваций в этой области

-

области морального поведения, привилегиро­

ванным случаем которого является сексуальное поведение.

Итак, умение учитывать все многоразличные обстоятельства

наслаждения может быть достигнуто только «энкрагейейэ или, иначе,

-

агонисгической борьбой с самим собой за себя с помо­

щью «аскезы» или упражнений в умеренности. В результате этой

борьбы достигается свобода, т. е. порабощение себя природного собой разумным, а разум в человеке

-

это все равно что возница

при конях у Платона, педагог над дитем у Арнстогеля или хозя­

ин над домом у многих писавших об этом античных авторов 1 38 . 137 Представляется, что такие предложенные мною термины, как «самотехники» или «самопрактикование», предпочтительнее часто упогребляюшегося в наши дни

выражения «техники себя»

(techniques-de-soi).

138 Корректность трактовки античных сюжетов у Фуко выверена мною с помощью м.л. Гаспарова, сделавшего ряд ценных замечаний.

125

Познание и перевод. Опыты философии языка

Все, что в классическую эпоху думалось о сексе, одинаково относилось и к женщинам, и к мальчикам: это не два типа пове­

дения, а две модальности в одном поведении. Упражнения

в «умении пользоваться наслаждениями», в «самообладании» приводили в пределе к полному воздержанию и сублимации

в высокую платоническую любовь (тут, вопреки обычному хо­ ду рассуждений, автор находит прежде всего не контраст, а ана­ лог в Новом времени

-

это постепенное нарастание элемента

«нелоступносгиэ в рыцарской куртуазной любви, и такое сопо­ ставление представляется очень удачным). При этом автор поч­ ти не касается заведомых «нравственных ограничений» естест­ венного

наслаждения,

существовавших

в

древности,

решительного осуждения, например, феллации или лесбийской

любви, не говоря уже об инцесте. Об этом упоминается лишь мимоходом по поводу Артемидоровых снов и не очень убеди­ тельно говорится, что и эдесь «все границы нечеткия

и презре­

ния к плоти как таковой нет.

Заглавие третьего тома «Забота (попечение) о себе:

-

тоже

греко-латинское выражение. Постепенный пере нос внимания с поведения человека на носителя этого поведения (важно не

то, как сумел сдержать себя человек, а то, что он вообще может сдержать себя в любой момент) легко выводится К! общего рас­ пространения индивидуализма в послеполисном мире больших государств; автор этот социологический исток признает, но ВСС­

таки настаивает, что тенденция к «забоге о себе. нарастала са­

ма собой, необусловленно-Ч О ней пишут все философы элли­ низма и Рима, это

-

труд по самосовершенствованию, «лечение

души» (самооценка больного), нарастающий культ воздержа­ ния; само наслаждение ценится llO «беслревожиости. его (Эпи­ кур). Вот она

-

персмена в самопостроении и самооценке мо­

рального субъекта. Материал третьего тома подбирается так, чтобы подкрепить это (берутся прежде всего философы-моралисты, а не, напри­ мер, Петроний). Брак сразу становится и более общественным

(<<напокаэ»), и более интимным (важен брак не как часть «эко­ номики», а более интимное состояние брака как таковое: отсю­ да осуждение измен, добрые письма Плиния к жене и пр.). В сфсру «заботы о себе» впервые включается и политическая деятельность

-

это происходит потому, что политика перестает

быть делом необходимости и становится дслом свободного вы­ бора (ср. рассуждения Плутарха о «добродетельном правиге­ лея - это наука «строить себя» для политики). Врачи, как и фи119

Foucault М. Нтзтопе de la sexualite. Т. З. Souci de soi. Paris, 1984. Р. 57.

126

Раздел первый. Познание и язык. Глава вторая. Фуко: «диагностика настоящего»

лософы, подчеркивают опасность неумеренности, в частности,

в сексе (оргазм здесь сравнивается с эпилепсией, но не было ли того же у Гиппократа?); отвергаются "мнимые желания», «фан­ тасии»,

наслаждение

начинает

представляться

не

самоцелью,

а атрибутом размножения. Отношения с женой рекомендуются как средние между полным воздержанием и отношением с гете­

рами, сосредоточенными только на наслаждении (по существу,

это продолжение «культа меры» ). Любовь к мальчикам начина­

ет сравниваться с любовью к женщинам, чего раньше не было (ср. диалоги Плутарха и псевдо-Лукиана), она «депробдемати­ зируегся», превращается во вкусовое развлечение. Популяр­

ным чтением становятся любовные романы, восхваляющие вер­ ность и целомудрие.

И все-таки, утверждает автор, это не

начало плавной выработки позднейших христианских взглядов на плоть и

наслаждение, это все еще античное представление

о естественности наслаждений и т. д. Видимо, перестройка предсгавлений о «человеке вожделеющем» между древностью и

Средневековьем

-

это для автора революционный слом;

но как и почему он наступает, в рамках этих двух томов не рас­ сматривается.

Таково в основном содержание двух последних работ М. Фуко. Некоторые пояснения относительно замысла работы и обраще­ ния

именно

к античному

материалу содержатся

в предисловии

к «Пользованию наслаждениями». «Прежде всего я хотел пораз­

мыслить о самом понятии "сексуальность", столь обыденном и столь недавнем, посмотреть на него со стороны, обойти его при­ высшую

очевидность,

проанализировать

тот

теоретический

и практический контекст, с которым оно связано-г'''. Само слово «сексуальность» появилось довольно поздно, в начале

XIX в.;

оно

связывается и с развитием познания (биология, социология и пр.), и с функционированием системы правил и норм, опираю­ щихся на определенные религиозные, юридические, педагогиче­

ские, медицинские практики. Однако оно связано и еще с одной сферой, в которой индивиды так или иначе определяют смысл своего поведения, своих желаний и долга, чувств и настроений. «Словом, речь идет о том, чтобы понять, как в современных запад­

ных обществах возник такой "опыт", посредством которого инди­ виды смогли при знать себя субъектами "сексуальности", откры­ той к весьма различным областям познания и пронизанной целой

системой правил и принуждений-И'. 140 Еоисаин М. 141

Histoire de la зехцайн'. Т. 2. L'usage des plaisirs. Paris, 1984. Р. 9.

Ibid. Р. 10.

127

Познание и перевод. Опыты философии ЯЗыка

Озабоченность моральными проблемами в данном случае во­ все не обусловлена соблюдением тех или иных запретов и предпи­

саний, но скорее самой возможностью свободы и ее осуществле­ ния. История сексуальности

-

как сферы наиболее наглядных

взаимопереходов между душой и телом, существенных для само­

формирования субъекта,

это для Фуко не цель в себе: понять

-

основания этической проблематизации сексуальности

-

значит

определить и более широкий спектр условий, в которых человек совершает свои поступки и творит свою жизнь при довольно ши­

роком понимании свободы

-

возможностей изменения, выбора

стилистики поведения, борьбы с самим собой с помощью «аске­ зы»

(последовательного упражнения в умеренности) и пр. Это

и есть «искусства существования» (неотделимые в своем значении от практики, ремесла)

-

совокупности осознанных или спонтан­

ных практик, посредством которых человек способен строить жизнь

как

произведение,

отвечающее

определенным

эстетиче­

ским и стилистическим критериям. В христианскую эпоху, заме­

чает Фуко, эти практики вырождаются: они становятся частью па­ сторской или государственной власти, переходят в компетенцию

профессиональных педагогов и врачей, хотя в некоторые эпохи и периоды значимость вопроса о необходимости человеческого «самоизобретения. опять выходит на передний план. Так проис­ ходит, например, в современную эпоху, когда «эстетика существо­

вания» призвана ответить на исчезновение человечески значимой «морали кодов И правил», мобилизовать жизненные ресурсы для осмысленного выбора собственного существования, поскольку субъект, конечно же, создается не только практиками подчине­

ния, как это было показано в «Надзоре И наказании», но и практи­ ками [само]освобождения; именно этот последний концептуаль­

ный акцент здесь лля Фуко важнее. Именно потому и античный опыт построения

подобных практик на основе эстетических

и

критериев

стилистических

может

пригодиться

современному

человеку'<. Откуда и как возникает эта задача? Откуда эта перекличка про­ блем жизненного строительства через века и традиции? Речь, по­ видимому, идет о не которой типологической общности ряда исто-

]42

Правда, профсссиональн ые историки античности напоминают нам: поздний

Фуко,

периода

1980-х годов. периода построения этики самоформирования,

слишком подчеркивает «само» И недооценивает момент «познания», «высшего ра­

зума» и других моментов, без которых не мыслила себя античная и даже эллини­ стическая философия, на которую он ссылается (это подчеркивает, в частности,

П. Ало, с которым Фуко обсуждал античные сюжеты). Учтем, что философы подчас строят свои концепции так, будто все предшествовавшие авторы говорили

их устами, и Фуко тут не единственный.

128

r

Раздел первый. Познание и язык. Глава вторая. Фуко: «диагностика настоящего»

рических «конъюнктур»: крушение традиционных условий жизни

и традиций в Афинах времен Сократа и Аристофана, упадок элли­ нистического мира, концепция метафизики у Канта, современ­

ные проблемы, порождающие интерес мыслителя к эстетике

существования и выбору самого себя 1 4 3 . Во всех этих случаях воз­ никает особое отношение к реальности, этос которой заключает­ ся в том, чтобы стойко смотреть в лицо распадающемуся порядку.

Так делали софисты, гностики, стоики, так делал и Кант. Со­

временный этос для Фуко также именно в этой способности встретить кризис трезво и взвешенно, искать новые способы

действия, даже не будучи уверенным, что найдешь нечто спаси­ тельно новое.

Существенные пояснения такого поворота интересов и тема­ тики дало нам некогда эпохальное интервью 25 апреля 1984 г. с Алессандро Фонтана, опубликованное под заглавием «Превра­ тить жизнь В про изведение искусства. Новая мораль по Мишелю Фуко

-

на античный манер». Это интервью уточняет для нас, что

же, собственно, сам Фуко считал существенным при перебрасы­ вании столь длинного моста между античностью и современно­

стью l 44 . Ясно, что античная этика, взятая в целом, для нас непри­ емлема, но существенный момент этой этики

-

а именно этика

как эстетика существования (сообразно с критериями античной каллокагатии)

-

может быть использован и современным челове­

ком в его жизнестроительстве. Фуко неоднократно высказывал мысль о том,

что начиная с античности происходит разделение

морали на ту, что повернута прежде всего к законам и установле­

ниям, и ту, что повернута прежде всего к практической этике-<'. Не проводя этого разделения слишком жестко (ибо, скажем, и в христианской морали, где, наряду с идеей подчинения божест­

венной воле, зафиксированной в писании, и жестким кодексом моральных правил, имели место и более свободные практики су­

ществования), Фуко все же настаивает, что именно в античности мораль

-

это прежде всего жизненный стиль, практика, свобода,

так как она не регламентирована универсальными установления­

ми и общезначимыми правилами. Нормы, конечно, существуют

и здесь, но воля морального субъекта направлена прежде всего на поиск индивидуальной этики существования, на построение до143 Dreyfus HL., Rabinow Р. Наоеппаз ег Foucault: Qu'est-ce que Г age d'homme? / / Michel Foucault: Dи monde entier. Paris, 1986. Р. 867-869.

Foucault М. Une esthetique de l'existence: Entretien амес А. Fontana // Monde. 1984. 15-16juil. Р. XI.

144

145 Deleuze J. Foucault. Paris, 1986. Р. 110; Dreyfus HL., Rabinow Р. Michel Foucault: Beyond Structuralism and Hermeneutics. Brighton, 1983. Р. 302-304.

129

Познание и перевод. Опыты философии языка

стойной жизни свободным усилием. Античность интересна Фуко потому, что в наши дни, подчеркивает он, идея морали как подчи­ нения заранее заданному кодексу правил «исчезает или даже уже

исчезла»!". На это отсутствие морали и призвана ответить эстети­ ка существования. Наше историческое исследование, продолжил

Фуко свою мысль, нужно не для того, чтобы разъяснять людям, что именно они должны делать, как именно они должны мыслить,

но для того, чтобы, показав набор существующих в данный исто­ рический период форм принуждения, дать людям возможность самоопределиться на основе знания, сделать осмысленный выбор

собственного существования. Субъект создается не только прак­ тиками подчинения, как можно было бы заключить из «Надзора И наказания» или первого тома «Истории сексуальности», он со­

здается также, добавляет Фуко нечто сакраментальное, и практи­ ками освобождения. Опыт античности, где подобные практики строились на основе стилистических канонов, эстетических в ши­ роком смысле критериев, может, следовательно, ему пригодиться.

Как видится такой сдвиг позиций, при котором происходит ре­

конфигурация проблем в рамках иных философских контекстов? Среди работ эмпирико-аналитического направления выделя­ лись

ются

-

и до сих пор не потеряли своего значения и часто цитиру­

работы Я. Хэкинга'"? и Дж. Рейчмена'Ч, на которых по­

этому целесообразно остановиться подробнее. При восприятии концепции Фуко в рамках позитивистской и постпозитивистской традиции, считает Хэкинг, возникают две главные области «ирра­

циональности» и соответственно - причины непонимания фоку­ са, цели, объекта исследований Фуко. Первая - там, где Фуко ра­ ботает с «неразвитыми» науками, находящимися ниже порога

научности, характерного для естественных наук. Области, иссле­ дуемые Фуко, предполагают другую организацию знания, вводят качественно иные единицы анализа (это не гипотетико-дедуктив­ ная проверка, которая сохраняется в постпозитивизме, несмотря

на все ее модификации, но система возможностей, подлежащая оценке по значимости, по интенсивности ее принятия или отвер­

жения и пр. (Тут Хэкинг, по-видимому, вписывает в Фуко некото­ рые критерии парадигматического функционирования науки по

Куну). Соответственно, проблема соизмеримости-несоизмеримо-

146 Foucault М. Une esthetique de I'existence: Entretien ауес А. Гоптапа / / Monde. Paris, 1984. 15-16juil. Р. XI. 147 Hacking J. Michel Foucaul's Immature Science / / Nous. Bloomington, 1979. Yol. 13. NQ 1. Р. 39-51. 148

Rajchman J. Michel Foucault: The Freedom of Philosophy. N .У., 1985.

130

Раздел первый. Познание и язык. Глава вторая. Фуко: «диагностика настоящего,> сти

здесь уже

не

может

ставиться

применительно

к

отдельным

теориям или группам теорий, но лишь применительно к наборам мыслительных альтернатив.

Вторая область «иррациональности» возникает из-за того, что Фуко «неоправданно- вводит В анализ этическую проблему свобо­

ды. Этот довод в контексте нашего рассмотрения особенно важен. По сути, мы имеем здесь дело с различными модальностями совре­ менного восприятия и истолкования классического философского (и прежде всего

-

кантовского) наследия. Если аналитико-эмпи­

рическая традиция блюдет эпистемологический пафос кантиан­ ства, но жертвует при этом этическими сюжетами, неспособными

стать полноценным объектом исследования, удовлетворяющего строгим (или модифицированным) эмпирическим критериям,

то Фуко сохраняет обе эти модальности кантовского рассужде­ ния - эпистемологическую и этическую. Фактически можно даже сказать, что Фуко изобретает новую форму посткантианской фи­ лософии познания: подход Фуко скорее критический, нежели обосновывающий, он представляет собой одновременно и этику, и эпистемологию, что позволяет ему поставить проблему свободы,

учитывая включенность субъекта в те сферы, где конституируется

знание. Вывод такой: Фуко - «наипарадоксальнейший кантианец, ухитрившийся прослыть иррационалистомь'<'. Фуко не ставит вопроса об опыте вообще, а значит (в отличие от современных немецких неотрансценденталистов, с которыми

он разделяет общие критические устремления) не ставит и транс­

цендентального вопроса как такового. Однако Фуко говорит о снятии «самоочевидностей» наличного опыта: он скептически относится к «посткангианским- догмам универсальной значимо­

сти и субстанциональной антропологической обоснованности

опыта; пафос Фуко

-

в утверждении таких форм опыта, которые

позволяют открывать новые возможности мысли и действия. Та­

ким образом, в основе скептицизма Фуко как раз и лежит прин­

цип свободы 150. В истолковании Фуко, свобода не связана с транс­ цендентальной

природой

человека

как

антропологического

существа: она заключена в его способности проблематизировать границы любого наличного опыта, оспаривать и изменять ано-

149

/bid. Р. 104.

150

Симптоматично, считает Рейчмен, что Фуко столь большое внимание уделяет

модернистской литературе и искусству с характерным для них нарушением всех пределов и границ общепринятого языкового опыта: авангардистское искусство

располагает средствами проникновения в такие глубины и истоки, которых иначе можно достичь лишь ценой безумия. В этом смысле искусство становится фунда­ ментом превзойдения границ во всех других сферах человеческого опыта.

131

Познание и перевод. Опыты философии языка

нимные практики. Такая «реальная» свобода в философии Фуко «ни прескриптивна, ни чисто дескриптивна; это случай, искра, вызов, это риск, ибо она не гарантирована, не имеет заранее за­

данных опор и обоснований и всегда остается незавершенной» 151. Вводимые Фуко понятия свободы, этики, философского этоса философ­

имеют и более четкую локализацию во французском ском поле. Свобода

-

понятие, которое, по общему признанию

французских исследователей этой проблемы, сделал центром фи­

лософского размышления Ж.-П. Сартр. В иенаписанной Сартром экзисгенциалистской этике свобода

-

это одно из главных опре­

делений человеческого бытия, спонтанный, ничем не обоснован­ ный и не гарантированный акт, человеческая значимость кото­ рого не обусловлена ничем ни в познании,

ни в реальных

детерминациях жизни индивида. Фуко трактует свободу не так, как западногерманские неомарксисты, но и не так, как Сартр. «Свобода для Фуко это не освобождение - процесс, который име­ ет свой конец. Свобода это и не свойство, принадлежность каждо­

го отдельного индивида. Скорее, это движушая сила и принцип скептицизма Фуко: бесконечное вопрошание конституированно­ го опыта. Опираясь на исторический анализ нового типа, Фуко за­ ново изобретает скептицизм нашего времени. Этот современный

скептицизм и есть вопрос о нашей свободе» 152. Различия подходов к свободе и вообще взаимоотношения Фуко с Сартром

-

это вза­

имоотношения не отдельных мыслителей, а целых философских тенденций. По свидетельствам С. де Бовуар и Ж. Коломбель, Фу­ ко и Сартра, совместно участвовавших в 70-е годы во многих со­ циальных акциях, связывали дружеские отношения. Вряд ли мож­ но сказать, что Фуко «занял место» Сартра или стал «Сартром своего поколения» т. е. воплощением ангажированного, честного

и способного на открытый протест интеллектуала: место Сартра так и осталось незанятым, да и место Фуко может быть «занято»

только огромной коллективной работой/53, однако некоторое сближение позиций Фуко и Сартра в последние годы

-

важное

свидетельство, при том что свобода у Фуко совсем не экзистенци­ алистская, не безотносительная к знанию, ибо практическая эти­ ка

-

спектр и возможности осмысленного выбора

-

во многом

обусловлена рефлексией, историческими исследованиями. На фоне этих обобщающих свидетельств легче понять внешне

Фрагментарную, но, по сути, достаточно стройную конфигурацию

151

Rajchman J. Michel Foucault: The Freedom ofPhilosophy. Р. 123.

152

/bid. Р. 7.

153

Maggiori R. Sartre et Foucault / / Liblration. 1984. 30 juin-l juil. Р. 24.

132

Раздел первый. Познание и язык. Глава вторая. Фуко: «диагностика настоящего»

поля откликов на концепцию Фуко. Так, М. Гейн, например, назы­ вал трактовку человека у Фуко одновременно «антигуманистиче­ ской И ангиструктуралистской-Р", Казалось бы, одно должно ис­ ключать друтое, однако в этом противоречии фиксируется дилемма новой аналитики субъективности. То же самое противоречие фак­ тически отмечали Л. Ферри и А. Рено: противоречие между ранним «антигуманизмомх И поздним поворотом Фуко к человеку снимает­ ся здесь различением этики субъекта и этики индивида, в свете ко­ торой этика позднего Фуко

-

это бессубъектная (не апеллирующая

к трансцендентальной субъективности) этика индивида'<'. О неяс­ ности гуманистического проекта Фуко и необходимости поиска новых его истолкований (отказе от «экспланаторноп» эссенциаль­ ного

гуманизма

в

пользу

«эпистемологического»

гуманизма

как

философского самоосмысления гуманитарных наук) писал Р. Пей­ ден в статье «Антигуманизм Фуко»156. Удачно резюмировал эту спе­ цифику позиции Фуко известный американский культуролог

Клиффорд Гирцг": с его точки зрения, Фуко

-

это немыслимый,

«невозможный объект: неисторический историк, антигуманисти­ ческий гуманитарий и противосгруктуралисгский структуралист».

Эта мировоззренческая контроверза отчасти проясняет другой слой полемики, который затрагивает прежде всего принципы по­

строения знания. Что у Фуко важнее: статика или динамика, структура или событие, «нормальная наука» или взрывы и сломы

и т. д. И т. П.? И вообще можно ли ответить на этот вопрос в общей форме, предпочитает ли он статические конфигурации, образо­ ванные отношениями ПРИНУЖдений и дисциплинирующих стра­ тегий власти, или, напротив, моменты сопротивления и изме­

нения? Одни полагали, что концепция Фуко

- это апология «нормальной науки»158, описывающей даже такие трудно концеп­

туализируемые явления, как, скажем, душевная болезнь, на языке

«здравомыслящего представителя западной цивилизации, присо­

единяюшегося к традиции рациональной ученосги-Р". Другие, 154

Towards а Critique of Foucault / Ed. Ьу Gane М. N.Y., 1986. Р. 8.

155

Ferry [ .. Renault А. La репвёе 68 et «I'anti-humanisme сопгегпрогаш». Paris, 1985.

Р.156-161.

156 Paden R. Foucault's Antihumanism / / Foucault Memorial Issue. Dordrecht егс., 1987. Р. 123-141. 157

Это отмечают, в частности, Х. Дрейфус и П. Рэбиноу.

Hacking 1. Michel Foucaul's Immature Science / / Nous. Вюопппятоп, 1979. Yol. 13. No 1. Р. 39-51. 158

159 Brown P.L. Epistemology and Method: Althusser, Гоцсацп. Derrida / / Cultural Hermeneutics. 80st011. 1975. Yol. 2. Р. 158.

133

Познание и перевод. Опыты философии языка

напротив, были склонны видеть в концепции Фуко прежде всего «экстатическую, катаклиэматическук» мысль, пересекающую лю­

бые установленные границы-б", работающую «на прелелахьч", возвеличивающую случайность, событие, изменение'Ч, искали в ней не объективное знание, но активацию чувства человеческо­

го сострадания к себе подобным и усиление взаимопонимания посредством гуманитарного познания (в такой интенции Р. Рорти

видит общность между Фуко и Дьюи) 163. Разноголосица мнений и оценок не затухает и в

XXI веке:

дис­

куссии идут по любому фрагменту его наследия в зависимости от интереса исследователя. Англоязычные философы-аналитики го­

ворили: хорошо, что Фуко любил Кавайеса, этого философа-по­ зитивиста, но как же можно было при этом помещать позитивизм и феноменологию в одну общую эпистему, как можно было отож­ дествлять их на уровне исторических условий возможности мыс­

ли? Американцы подгоняли Фуко под свою идеологию идентичности человеческими меньшинствами

-

-

поиска

которой у него,

вопреки всем возможным видимостям, никогда не было. В. Де­

комб (а вслед за ним также Рорти'г', Бувресс'<' и др.) некогда провел различительную черту между американским Фуко и фран­

цузским Фуко. Американский Фуко, как уже отмечалось, напоми­ нает модернизированного Дьюи, только без ницшеанства, а фран­ цузский

Фуко,

напротив,

Американский Фуко

-

-

ницшеанец

с

головы

до

ног.

либерал, которому близки такие понятия,

как объективность или рациональность, при условии, что они не

притязают на универсальность. Французский Фуко

-

анархист

и релятивист, который постоянно озабочен тем, чтобы писать не­ что нарушающее любые каноны, но равнодушен к тому, понима-

Miklenitsch W La репвес de Гергсепггапоп // Michel Foucault: Ои monde еппег. Paris, 1986. Р. 824.

160

161 Мооге М. С. Ethical Discourse and Foucault's Соисерпоп of Ethics / / Foucault Memoriallssue. Dordrecht егс., 1987. Р. 94. 162 Foucault М. Foucault, раьзе-Тгоппёгсэ de la philosophie (inedit): Entretien аусс Droit R.-P. // Мопсе. Paris, 1986.6 sept. Р. 12; Sheridan А. Michel Foucault: The Will to Truth. London, N.Y., 1980. 163 Rorty R. Меглопе: science sociale et езроп social // Michel Foucault: Ои monde еп­ tier. Paris, 1986. Р. 873-897. 164 Rorty R. Мorаl Identity and Private Autonomy: the Case of Foucault / / Essays оп Heidegger апd Отпегз. Рпйоворшса! Papers, мо]. 2. 1991. 165 Bouveresse 1. L'objectivite, la соппаissапсе et lе роцуоп / / L'iпfп!quепtаblе Michel Foucault. Непоцмеацх de la репнее critique / Sous la dir. de О. Eribon // Actes dll Colloque аи Сепгге Georges-Pompidou, 21-22juiп 2000. Paris, 2000. Р. 133-145.

134

Раздел первый. Познание и язык. Глава вторая. Фуко: «диаrностика настоящеrо»

ют ли его сограждане, причем его диагнозы подчас близки к тому, что Хайдеггер называл современным нигилизмом. В современной ситуации, когда без поиска согласий и конвенций мир рушится,

философское диссидентство Фуко выглядит архаично, однако его иронии

по

поводу

сегодняшнего

поведения

интеллектуальных

кругов, считает Бувресс, нам явно не хватает, так что Фуко стоит и сейчас старательно читать и перечитывать ...

Таким образом, идейная эволюция Фуко включает в себя три главных этапа: 60-е годы

гия власти», 80-е

-

-

«археология знания», 70-е

-

«генеало­

«эстетика существования». Фуко весьма после­

дователен в развертывании своей идейной программы, а потому по его концептуальной эволюции вполне можно судить и о неко­ торых общих тенденциях европейского сознания последнего вре­

мени. Образ этой объемлющей любую частную мысль эволюции в принципе таков: «чистая» познания,

эпистемология уходит в социологию

а социология, в свою очередь,

-

в персонологически

окрашенную и онтологически ориентированную проблематику.

На примере различных философских школ окантианских, Феноменологических мысль»

-

-

позитивистских, не­

мы видим, как «чистая

уступает место анализу социальных и культурных измене­

ний познания, как граница между познавательным и социальным

постепенно и, как правило, с релятивизирующим эффектом раз­ мывается, как устанавливается

-

чем дальше, тем больше

-

при­

мат онтологической проблематики. Обычно сама эта динамика производит настолько сильное впечатление на исследователей,

что они теряют из виду познавательные аспекты этой достаточно

особой онтологии, которую Фуко называет рядом близких терми­ нов

-

«онтология настоящего», «онтология нас самих», «онтоло­

гия актуальности».

По поводу этой новой онтологической терминологии, сменив­

шей эпистемологическую и политическую, тоже было немало споров. Кто-то радовался: наконец-то философ и бунтарь вписал­ ся в свой онтологический поворот. Кто-то сомневался: да нет же,

эти разговоры об онтологии совсем не подходят к призывам Фуко (autrement) - ведь онтология, волей­

действовать и думать «иначе»

неволей, вводит момент судьбы, чуждый истории настоящего ...

Кстати, что вообще это значит рии

-

-

быть в истории? В какой исто­

истории как памяти, истории как тексте, истории, которая

превращается в архив? Можно ли сказать, что Фуко строит исто­ рию, чтобы ее изменить, как это было у Маркса (например, изучая душевную болезнь, включает это изучение в программу измене­

ния мира)? Или же эта история не предполагает никаких преобра­ зующих задач? Быть может, «онтология нас самих» и есть то ме­ сто, где история событий и история как исследование сходятся,

135

Познание и перевод. Опыты философии языка

а потому и становится возможной «диагностика настоящего»? Как уже упоминалось, в 60-е годы Фуко наделял способностью к диа­ гностике настоящего именно структурализм

-

в том его обобщен­

ном виде, где он представал как структурализм философский. Со­ храняя общую познавательную установку, поздний Фуко видит ее воплощение уже не в «анонимной мыслю>, но В так или иначе ин­ дивидуализированной этико-познавательной инстанции.

Прояснить проблемы этого сдвига, этого последнего самопере­ вода, осуществленного Фуко, помогает одна из последних его ра­

бот

-

текст

отклик на статью Канта «Что есть Просвешение'ъбб. Этот

-

не довесок к ранее сделанному, но интенсивная внутрен­

няя перекличка с более ранними тезисами. И прежде всего

-

с ка­

залось бы давно забытой книгой «Слова и вещи», когда-то мощно поставившей некий антрополого-эпистемологический вопрос, или, иначе

-

вопрос о возможности познания человека в истори­

ческих конфигурациях знания. Пожалуй, само наличие этой на­ пряженной пере клички в данном случае опровергает тезис о пере­

воде одной проблематики в другую, по крайней мере, это значит, что такой перевод осуществляется лишь отчасти, что прежние

концептуализации не растворяются целиком в новой проблемати­ ке. Фактически в этой работе о Просвещении, которая фактиче­

ски стала его духовным завещанием, Фуко вновь ставит свои во­ просы, перекликающиеся с той проблематикой 60-х, которая отошла в тень в период «власти-знания» 70-х.

Вопрос, который некогда ставил Кант в своей статье «Что такое соответствует широкой просвешенческой трак­

Просвешениен

товке проблемы человеческой зрелости. Зрелость

-

это способ­

ность недогматической самостоятельности суждений. А в целом Просвещение

-

это «выход человека из состояния своего несовер­

шеннолетия, в котором он находится по собственной вине»167, об­ ретение способности пользоваться собственным рассудком без руководства со стороны кого-то другого. Фуко спрашивает: что значит у Канта это слово «выход»

-

свершившийся факт, текущий

процесс, задание, обязанность? По сути, мы не знаем, станем ли когда-нибудь совершеннолетними, так что выход из несовершен­ нолетия

-

это, прежде всего, установка, погруженная в познава­

тельные практики. И реализуется она, напоминает нам Фуко, не в призывах и порывах, но прежде всего в «разнообразных ис166 Кант И. Ответ на вопрос: Что такое Просвещение? (1784) 11 Кант И. Сочине­ ния в 6 т. Т. 6. М., 1966. С. 25-36. Роисаин М. Оп'еы-се )cs Ltlmiercs? 1/ Foucault М. Dits et ecrits (1954-1988) 1 Sous 1а dir. de О. ОеГеГ! et F. Ewald ауес la col-

1aboration de J. Lagrange.

Уо1. IУ.

Paris, 1994.

Р.

562-578.

167 Кант И. Ответ на вопрос: Что такое Просвещение? С.

136

27.

Раздел первый. Познание и язык. Глава вторая. Фуко: «диагностика настоящего»

слелованияхы'", Наше нынешнее отношение к Просвещению требует «терпеливого труда, придающего форму нетерпению сво­ боды»169.

Как известно, для Канта главной опасностью на пути человека

к Просвещению был «догматизм». Для Фуко главной опасностью для человека (по крайней мере, в «Словах И вещах») было названо

то, что погружает его мысль в «антропологический сон»!"

-

ина­

че говоря, сковывает ее той формой догматизма, преодоление

которой представлялось Фуко наиболее актуальным в Идейных битвах 60-х годов. Однако этот вопрос о догматизме и «антрополо­ гическом сне» не остался в прошлом. В работе Фуко о кантовской трактовке Просвещения в центр внимания встают современные формы догматизма

-

фактически это те призраки гуманизма,

с которыми он вновь ведет войну. Это они мешают человеку до­ стичь зрелости, приобрести способность суждения или, словами

Фуко начала 80-х годов, встать в «рефлексивное отношение к на­ стоящему». А потому насущным делом становится предельно чет­

кое разведение Просвещения и гуманизма, которые, сетует Фуко, слишком часто смешивают. При этом опасность нынешних форм гуманизма Фуко видит ему уже не в их субстанциональной вне­ историчности, как в 60-е годы, но прежде всего в их гибкости и из­ воротливости, в их готовности в любой момент переопределиться,

подстроиться под обстоятельства (сколько взаимоисключающих видов гуманизма мы уже видели: опора на науку сменялась в них отрицанием

науки,

опора

на

религию

-

отрицанием

религии

и т. д.). Гуманизм как идеология оказывается слишком гибким и неуловимым, чтобы стать опорой для мысли или, точнее, «стать

16Х Более того: эти исследования (епоцётез diveгses, епоцётез historiques) должны иметь метолологическую, теоретическую и практическую внятность и связность.

См.:

Foucau/t М. Qu'est-ce

'ех Ьшгпёгез? / /

Foucau/t М. Dits е! ёсгпэ. т. IV (далее по­ - НА.) Фуко четко формулирует мето­

страничные ссылки даются на это издание дические

и

методологические

установки

реализации

просвещенческого

этоса:

для этого требуется «перевести философскую установку в разнообразные конкрет­

ные исследования» (Р.

577), провести «насколько возможно тщательные историче­ 572), «открыть поле исторических исследований» (Р. 574)

ские исследования» (Р.

и др. Лишь предприняв предельно широкие и тщательные исторические исследо­ вания и одновременно подвергнув себя испытанию реальностью и актуальностью,

субъект может стать автономным. Таким образом, и для «позднего» Фуко этика не живет без эпистемологии: «иетерпение свободы» немыслимо и нереализуемо без постоянного исследовательского труда

169

ческая установка

170

...

/bidem. Р. 578. Таким образом, свобода - это не пустой сон, а историко-крити­

-

одновременно и исследовательская, и экспериментальная.

Фуко М. Слова и веши. С. 436. Современный сон философии - не сон догма­

тизма, а сон антропологии.

137

Познание и перевод. Опыты философии языка

осью рефлексииэ гч. Так как суть просвешенческой зрелости, на­ помним,

-

«рефлексивное отношение к настоящему», то это озна­

чает, что протеиформный гуманизм для рефлексивной позиции не годится. (Здесь обнаруживается интересный поворот мысли: в известном смысле можно сказать, что современный взгляд на проблему Просвещения видит в опасности догматизма и в опас­

ности релятивизма две стороны одной медали). А потому обращение к Просвещению, в любом случае,

-

это не

догматизм прошлого и не релятивизм настоящего, но скорее обра­ щение к собственному настоящему через историю. При этом вряд

ли можно сказать, что Фуко дает адекватное описание кантовской трактовки Просвещения. Важнее другое: его работа подтверждает

свою связь с тремя кантовскими критиками как способами уста­ новления условий законного применения разума и одновременно требует переосмысления самой модальности критической мысли.

Если у Канта критика заключалась в выяснении границ, за кото­

рые познание не должно выходить, то Фуко преобразует критиче­ ский вопрос в позитивный. Вопрос не в том, чего нельзя преодо­

леть, но в том, что преодолеть можно (и должно). Только для этого нужно учесть (в этом помогут тщательные эмпирические исследо­ вания и неизменная «рефлексивная установка»)

-

долю единич­

ного и случайного (а потому и преодолимого) в том, что нам дано

как всеобщее и необходимое 172 . И это, заметим,

-

вполне трезвое

и внятное переосмысление трансцендентальной проблемы в свете

современного опыта. Что же касается «постмодернизма. (или по­ сле-современности), то о ней Фуко специально не задумывается: ему хватает дел с современностью, которая выступает не как исто­

рический этап, но опять-таки как определенная установка: она не

освобождает человека от заботы о себе, но принуждает заняться собой

-

неустанно культивировать и обрабатывать самого себя.

Таким образом, в этом тексте мы вновь слышим отзвуки не за­ вершенных, но оборванных идейных споров

-

о структуре и сво­

боде, о системе и смысле, о структуре и истории, о человеке и си­

стеме и пр. И Фуко, несмотря на все происшедшие идейные сдвиги и пересмотры, в конце жизни вновь подтверждает свои по­

зиции. В самом деле, к кому обращены слова о «терпеливом труде,

придающем форму нетерпению свободы»? По-видимому, опять

к Сартру, с которым он никогда не переставал спорить. Нетерпе­ ние, страсть к глобальным политическим переломам выпускают

на свободу худшие тенденции человеческой истории, а потому

17\

Роисани М. Qu'est-ce les Гцпиегея? Р. 573.

172

Ibidem. Р. 576.

138

Раздел первый. Познание и язык. Глава вторая. Фуко: «диагностика настоящего»

нам не стоит торопиться. А как же быть со структурами, которые обрушатся на голову человеку, если он откажется от

( перманенг­

ной) революционности? Фуко как бы все время отвечает невиди­ мому критику: отказ от политиканства не означает допущения не­

допустимого

(intolerable).

А чтобы не попасть в плен структурам,

нужно неустанно трудиться, возделывать себя и изучать историю.

Но в этом исследовательском труде просто обязана быть своя «си­ стемность», своя «гомогенность» И своя «общность»,

-

настаивает

Фуко, словно пишет не только новую этику, но и новый «трактат О методе». Системность есть не что иное как связь субъекта позна­ ющего, субъекта, осуществляющего (или претерпевающего) отно­

шения власти, и субъекта эгического'Г. Общность есть то, что вы­ является анализом исторической повторяемости определенных

отношений и ансамблей отношений (в таких областях, как разум и безумие, преступление и закон, болезнь и здоровье, сексуаль­

ность и др.). Гомогенность есть соизмеримость элементов позна­ вательного опыта на дискурсном уровне. Эти обстоятельные ре­ цепты

плодотворной

исследовательской

работы

позволяют

предположить, что, вопреки всем внешним карнавалам и «сменам

масок», именно «терпеливый труд» И был для Фуко самой люби­ мой игрой ния

-

-

с самим собой, с другими, с миром, ведь игры позна­

неисчерпаемы,

не ограничены самостью,

они постоянно

подпитываются исследуемым предметом (он никогда не был у Фу­ ко чистой конструкцией) и всей сетью отношений, в которую он включен. Таков он

-

отзвук былой «страсти к системе», характер­

ной для целого поколеиия-?". Сам Фуко определил свой проект (под вымышленным име­

нем

-

в известном «Словаре философов» Д. Юисмана!" достаточ­

но традиционно и вполне по-кантовски: это тод

исторического

исследования»

мысли», причем «мысль»

или

-

«критический ме­

«критическая

история

трактуется широко: как «акт, полагаю­

щий субъект и объект в многообразии их возможных отноше­

ний»!". Его целью был анализ конкретных обстоятельств, форми­ рующих или изменяющих отношения субъекта к объекту как

основу всякого возможного знания. Фуко был человеком, в кото­ ром было много разного, сложные скрещения и миграции интере-

173 /bideт. Р.

576.

174 В конце концов Фуко перестает пользоваться своими любимыми терминами «археология» И «генеалогия», он уже достаточно утвердил специфику своего под­ хода и потому спокойно и без обиняков пишет

-

история, исторический ...

175

Dictionnaire des philosophes / / Dir. О. Huisman. А-]. Рапз, 1984. Р. 941-944.

176

/bidem. Р. 942.

139

Познание и перевод. Опыты философии языка

сов. Как мы видели, в БО-е годы он ярче всех подчеркнул фило­ софскую значимость неантропоморфного, можно сказать, струк­

туралистского, знания «<археология знания»); в 70-е годы наибо­ лее трезво показал момент сформированности мысли и действия

социальными техниками «<генеалогия власти-энания»), а в 80-е годы, когда во французской мысли наметился новый этический поворот, вернул на философскую сцену морального субъекта

-

человека другой эпохи, занятого «самоформированием. И само­ определением «<эстетика существования»). Однако на протяже­

нии тридцати лет его исследовательского пути ему не было равных в способности строить свою философскую «диагностику настоя­ щего», блистательно улавливая смысл главного социально-фило­ софского вызова, остро реагируя на него и побуждая читателя принять жизненный и исследовательский вызов. И последнее, вместо эпилога. Деррида, всего четырьмя годами

младший, был учеником Фуко в Высшей нормальной школе. В дальнейшем их резко развела полемика о Декарте, о разуме и бе­ зумии,

о

самой

возможности

написать

«историю

безумия».

Но в конце их вновь объединила общая отсылка: в своей речи на праздновании 20-летия Международного философского колле­

жат, за год до смерти, Деррида обратился к той же теме, которая волновала Фуко, - к Канту и Просвещению. И лишь затем, как уже отмечал ось, выступил с переоценкой ушедших БО-х, слишком быстро пролетевших'Ч, называя Фуко в числе самых значимых своих собеседников. Последуем же призыву Деррида, не пожале­ ем сил, чтобы вернуть в нынешнюю эпоху тех замечательных со­ беседников, разговор с которыми мы продолжаем ...

177 Derrida J., Nancy 1. -Е. Ouverture !! Rue Descartes. Les 20 ans du eom~ge international de philosophie. Paris, 2004. N2 45. Р. 26.

17Н «Речь идет о досрочно закруглившейся эпохе, а не только о той или иной лично­ сти. Необходимо спасти эту эпоху, любой ценой добиться ее возрождения. Эта от­ ветственность не терпит отлагательств: она призывает к непреклонной борьбе с

00-

КСОй, С теми, кого сейчас называют «интеллектуалами при еми», с теми, чьи речи заранее отформатированы под шаблон. с теми, кто господствует над средствами массовой информации. в свою очередь подвластными политико-экономическим.

а также нередко издательским и академическим лобби». Затем: «Различия и споры бушевали в этой среде. которая была какой угодно, но только не однородной.

не такой. которую можно было бы обобщить идиотским лозунгом "мысль 68",,: и наконец: «Что касается меня, то я и сейчас продолжаю спор, например. с Бурлье. Лаканом, Делёзом , Фуко: они по-прежнему интересуют меня гораздо больше, не­

жели те, на кого работает пресс прессы ... »

жить (последнее интервью Жака Деррида) С.

133-144.

!! Деррш)« Ж. Наконец-то научиться !! Вопросы философии. 2005. N2 4.

Глава третья

Деррида: «необходимое и иевозмпкиоеи»

§ 1.

С

п р а ш и в ается :

«на

конструировалась

каком

Вавилон идеконструкция

языке

Вавилонская

конструировалась

башня»?180.

и де­

На языке,

внутри которого собственное имя «Вавилон» могло, В си­ лу некоей путаницы, (точнее

быть переведено как «смешение»

как то, что мы переводим как «смешение»).

-

Деррида вспоминает о вольтеровской иронии по этому поводу: по­

чему в книге бытия Вавилон (ВаЬе1) означает смешение: ведь Ва это

значит отец, а Веl

-

град Божий-"? То ли потому, что, возведя свое

строение, строители пришли в замешательство, то ли потому, что

смешались их языки? Бог как отец города аннулирует свой дар язы­ ков, отравляет свой подарок, что и становится источником множе­

ственности наречий, тогда как до «Вавилонской деконструкции» ве­ ликая семитская семья жаждала универсальности своей империи

и своего языка. Происходит рассеивание потомков Симовых и де­ конструкция башни как универсального языка ... Все это «сразу И на­

вязывает, и запрещает перевод-Г", принуждает к нему и обрекает наши усилия на провал. И менно с тех пор перевод становится «не­ обходимым и невозможным». «История эта рассказывает среди про­ чего об источнике смешения языков, о неустранимой и невозмож­

ной задаче перевода, его необходимости как невозможностиь'<',

179

Необходимое и невозможное - это перевод после разрушения Вавилонской

башни. Деррида Ж. Вокруг Вавилонских башен

/ Пер. В.Е. Лапицкого. СПб., 2002. 19. (Обратим внимание на то, что здесь нам представлены башни во множест­ венном числе - как и на обложке книги, которую читатель держит в руках). Ср.: Les tours de Babel. Essais sur lа traduction ( Вегтап А., Granel G., Jaulin А., Mailhos G., Meschonnic Н.). Mauzevin, 1985. С.

180 Деррида Ж. Вокруг Вавилонских башен. С. 181

Там же. С.

11.

10.

Комментарий В. Лапицкого: это «ошибочная этимология, воз­

водящая слово Вавилон

(Babel)

к глаголу

balal - (смешивать, 80.

правильного ~ Bab-Еl (врата Бога)», Там же. С. 182 Деррида Ж. Вокруг Вавилонских башен. С. 183 Там же. С.

19.

141

17.

спутывать) вместо

Познание и перевод. Опыты философии языка

А что есть перевод? Деррида, как и все мы, обращается по это­ му поводу к известной классификации Романа Якобсона: сущест­ вует внутриязыковый перевод (переименование ), существует межсемиотический перевод и,

наконец,

перевод между двумя

языками, или «собственно перевод». Иногда нам кажется, что с «собственно переволом- нам все ясно, но это далеко не так. Бо­ лее того: даже с одним-единственным именем, таким как Вави­ лон, у нас сразу возникают проблемы: мы не знаем, принадлежит ли оно одному языку или нет, и попадаем в область некой нераз­ решимости. Бог предлагает семитам свое имя «Яхве.

(одновре­

менно и собственное, и нарицательное), налагая запрет на их стремление к универсальной империи и универсальному языку.

Тем самым он подчиняет их «закону необходимого и невозможно­ го перевода, одним махом, своим собственным

непереводимым

-

-

переводимо­

именем он высвободил универсальный разум

(который уже не будет подчиняться империи какой-то частной нации), но одновременно и ограничил саму эту универсальность:

прозрачность запретна, однозначность невозможна. Перевод ста­ новится законом, обязанностью и долгом, но с долгами уже не расквитаться. Подобная

несостоятельность оказывается

щенной в самом имени Вавилона

-

поме­

которое сразу и переводится,

и не переводится, принадлежит, не принадлежа, к языку и влезает

к самому себе в неоплатный долг, к самому себе как другому. Вот

в чем, вероятно, вавилонское действиеьё". Этот архетипический и аллегорический сюжет вводит в любую проблематику теории перевода. Произнося слово «Вавилою>, мы всегда подразумеваем неадекватность одного языка другому и не­

адекватность языка самому себе. Вавилон выступает как образ неустранимой множественности, не возможности завершить си­

стему и конструкцию. В свою очередь, эта множественность одно­ временно и ограничивает возможность «верного»

бует постоянно возобновляемого усилия. «необходимое и невозможное»

-

перевода, и тре­

Перевод как нечто

так формулирует Деррида апо­

рию перевода в своей работе «Вокруг Вавилонских башен». Под сенью этого рассказа случаются все наши индивидуальные опыты,

связанные

с

языком,

так

или

иначе

воспроизводящие

и эту необходимость, и эту не возможность перевода.

Деррида многократно признается: тот единственный язык, на котором я говорю, который культивирую, обрабатываю, в ко­ тором живу, более того, в свой кокон,

-

-

в который я замкнут как солипсист

не мой язык (созвучие с немотой тут приходит ОТ

русского языка и во французском не подразумевается). При этом, 184

Там же. С.

24-25.

142

Раздел первый. Познание и язык. Глава третья. Деррида: «необходимое и невозможное»

уточняет Деррида, говоря «не мой», Я вовсе не говорю «чужой»185. Это язык Друтого, скажет он позже. Правда, тут немедленно воз­ никает некое «перформативное противоречие»: я изъясняюсь на этом языке настолько хорошо,

что никто не заподозрит во мне

«груцящегося-иммигранта» ИЛИ «получившего убежище» в стране

этого языка. Таким образом, если я, хорошо говорящий по-фран­ цузски, говорю, что это не мой язык, это напоминает парадокс

лжеца: то, чтО я говорю о языке, на котором я говорю, есть ложь, потому что демонстрируемый при этом способ моего владения

этим языком перформативно опровергает сказанное.

Если ввести этот опыт в форму МЫСЛИ, получится свидетельство, разорванное противоречием: и

2) я

1)

я говорю лишь на одном языке

никогда не говорю на одном языке: и прежде всего потому,

что не существует таких чистых наречий или «идиом», которые представляли бы собой один-единственный язык. По рождению

я

франкоязычный франко-магрибец (и все это

-

-

потому, что де­

кретом Кремьё 1870-го г. алжирским евреям была дана француз­ ская национальность, которая потом была временно отнята прави­ тельством Виши в период оккупационного режима, и это жестко

коснулось ДеРРИда, изгнанного из школы). Люди, говорящие по­ французски, живут и в других странах

-

в Канаде, в Бельгии, в Се­

верной Африке. Но не только они, никто вообще не живет и не на­ ходится в одном-единственном языке. И философ обязан это понять: ведь всякая философия софия

-

-

полиглот и потому всякая фило­

переводчик; она говорит на многих языках, она имеет спо­

собность к изучению чужих языков, все философские тексты про­ низаны другими текстами.

И

вообще,

в любом

языке,

уже

предназначенном для перевода, уже находящемся в ситуации пере­

вода, не может быть «собственности» как единолично присущего

или же подлежащего изъятию. А потому все наши призывы к эман­ сипации, революции в языке и посредством языка оказываются не­

осуществимыми. Вместе с тем оказывается, что в языке никто себе не тождествен: каждый находится в процессе обретения идентич­

ности, который в принципе никогда не завершается. Так что судьба человека, единственный язык которого

-

не его язык, не уникаль­

на. В некоем парадоксальном смысле это судьба всех людей. В рам­ ках «метафизического кода», говорит Деррила, нахождение в язы­ ке

-

это некое изначальное отчуждение, а к тому же язык (как нечто

цельное и единственное) вообще не существует: в нем есть вкрапле­ ния, прививки, заимствования, протезы, подмены, транспозиции.

Иначе говоря, в функционировании языка всегда присутству­

ет перевод, который занимает особое место среди всех других 185

Derrida J. Le monolinguisme de Гашге. Paris, 1996.

143

Познание и перевод. Опыты философии языка

проявлений «несамогождественносги» языков. Перевод сразу по­ мещает нас в ситуацию множественности языков инечеткости, нечистоты всех границ

-

между языками, наречиями, идиомами.

Переживание личной судьбы в языке и языках неизбежно обра­ щает нас к архетипическим и аллегорическим сюжетам, объеди­ няющим нас под сенью общезначимого. Архетипом, вводящим

в проблематику теории перевода, выступает для философии Ва­

вилонская башня. О чем идет речь? Что все это значит

-

спраши­

ваем мы себя, уже в который раз. Как быть со словом «Вавилон», которое является одновременно именем собственным и именем

нарицательным? Как перевести имя города, которое несет в себе и событийно уникальное и нарицательно всеобщее? Наверное, в подобных случаях можно лишь комментировать и разъяснять, но не пере водить.

Вопрос о переводе и непереводимости оказывается неразреши­ мым: «Я не думаю, что нечто когда-либо является непереводимым,

как, впрочем, и того, что нечто является переводимымэ О". Но из этого не следует, что задача перевода теряет свою настоятельность.

Деррида называет перевод «прекрасной И ужасной ответственно­

стью»187, «неоплатным долгом» (во Французском языке долг как долженствование и долг как материальное обязательство выража­

ются разными словами

- devoir

и

dette),

он восхищается перевод­

чиками, которые «единственные умеют читать и писать-Р". Иначе говоря, умеет читать и писать только тот, кто пере водит.

Паралелль этим своим мыслям о необходимости и неразреши­

мости переводческой задачи Деррида находит у Беньямина'з", Для них обоих, Деррида и Беньямина, в языке всегда уже есть пе­ ревод, стало быть, перевод не вторичен, но современен оригиналу

или даже парадоксальным образом ему предшествует; в любом случае нет оригинала, который не запрашивал бы перевода - это­ го ярчайшего проявления «несамотожлественностил языков. Все эти вопросы представлены в тексте Вальтера Беньямина «Задача переводчика»

картин»

-

вступлении к немецкому переводу «Парижских

Бодлера. Перевод, по Беньямину,

ответственность; его задача

-

-

обязанность, долг,

«вернуть смысл»

(Sinnwiedergabe).

Вокруг перевода клубится вся эта лексика дара и долга, психоана-

186

Derrida J. Qu'est-ce сп'ппе ггаопспоп «relevallte,,// Quillziemes assises de lа traduc-

поп Ипсгалс 1R7 188 189

(Arles 1998). Paris, 1999. Р. 25.

/bid. Р. 21. Jbid. Беньямин В. Задача персводчика / Пер. с нем. Е. Павлова. Приложение / / дер­

рида Ж. Вокруг Вавилонских башен. С.

87-111.

144

Раздел первый. Познание и язык. Глава третья. Деррида: <.необходимое и невозможное»

литического переноса с его противоречивыми эмоциями любви

и ненависти. Деррида читает Беньямина одновременно и в ориги­ нале, и впереводе (Морисаде Гандильяка), он увлекается мыслью Беньямина, рассуждающего о возможности иневозможности пе­ ревода, цитирует рассуждения Беньямина по поводу Малларме и его непереводимости:

«... существует философский

гений, самой

характерной чертой которого является ностальгия по языку, заяв­

ляющему о себе в переволее"?". Как возможно то возмещение смысла, которое должно содержаться даже в самом банальном

процессе перевода? Для Беньямина три главные формы передачи или, точнее, воз­

мещения смысла - это перевод (Ubersetzung), перенос (Ubertragung) и пережитие (Шэепеоеп), причем этим последним термином Деррида активно пользуется в целом ряде своих текстов'?'. В лю­ бом случае речь не идет об усвоении текста переводимого в тексте переводящем: нет между ними и отношения образа или копии.

Требование перевода существует априорно, равно как и запрос на переволчика

-

того, кто обеспечивает оригиналу возможность,

превращаясь и «дозревая», жить дальше. Тем самым именно ори­ гинал оказывается самым первым заказчиком перевода. В терми­ нах Деррида этот тезис Беньямина звучит так: оригинал выступа­

ет как должник и проситель, он фиксирует «нехватку» перевода, мольбу о переводе. побуждающую языки к тому, что можно было

бы назвать договором о переводе. Это не тот общественный дого­ вор, который бы заключался и осуществлялся в виду единого язы­

ка, подавляя идею множественности пере вода. Парадоксальным образом не договор первичен по отношению к переводу, а пере­ вод

-

по отношению к договору: договор о переводе есть априор­

ная форма всех последующих возможных договоров. В классичес­ кой

философской

терминологии,

напоминает Деррида,

мы

назвали бы этот договор трансцендентальным и сказали бы, что все другие договоры возможны лишь потому, что первоначально

имел место (хотя бы и условно) этот договор О самой возможнос­

ти договора и самой возможности языковой деятельности (Iап­

gage),

о возможности различных языков

(Ies langues).

Если, вслед за Деррида и Беньямином, увидеть в родстве язы­ ков аналог кантовскому возвышенному, то перевод

-

это аналог

нашей способности представить это родство, наша неадекватная и несовершенная человеческая мера постижения того, что иначе

190 Деррида Ж. Вокруг Вавилонских башен. С.

28.

191 Мой вариант перевода соответствующего французского термина

(sur-vie) -

«пере-жить»: он входит В несколько иной круг лексических ассоциаций, чем соот­ ветствующий немецкий термин.

145

Познание и перевод. Опыты философии языка

нам недоступно. Разные языки, воссоединяясь, подобно черепкам разбитой амфоры, указывают на целое и этим указанием порожда­ ют, высвобождают некий «чистый язык»

(die reine Sprache),

в ко­

'тором разные языки демонстрируют важнейшую форму своего бытия

-

«бытие-к-переводу». Если в одиночестве языки останав­

ливаются в росте, засыхают, то при скрещивании они дают друг

другу то недостающее, что обеспечивает их взаимное возрастание

и «вечное продолжение жизни». Чистый язык есть то место, где происходит расширение, растягивание собственных органов раз­ ных языков, где входящие во взаимодействие языки меняются,

превращаясь в нечто более широкое и вместительное. Иначе гово­ ря,

задача

переводчика

-

позволить

языку

перевода

зазвучать,

прийти в движение и преобразиться под воздействием языка ино­

странного.

Высвобождая нечто «необъяснимое, таинственное,

поэтическое», перевод становится оригинальным, он становится

как бы оригиналом, выступает как свойство оригиналов, стремя­ щихся к продолжению собственной жизни. Беньямину хочется думать, что закон «переводимости» вне всяких исторических до­ водов доказывает родство

человеческих языков

и

преодолевает

чуждость языков друг другу, хотя окончательное ее преодоление

не в силах человеческих. Если на горизонте романтической мысли Беньямина брезжит идея «интеграции множества языков в еди­

ный, истинный-г", то траектория мысли Деррида идет в ином на­ правлении: для нее важнее не чистое и единое, но неустранимая множественность языков.

В собственной концептуальной системе ДеРРИда перевод зани­ мает не всегда заметное, но очень важное место. Так, стадией и эта­

пом перевода фактически оказывается и опорное для него понятие деконструкции 193, а потому этот беглый взгляд на проблему перево­ да у Деррида может помочь нам войти в пространство его мысли.

§ 2.

О понятиях И приемах мысли

Здесь встает вопрос уже не об отношении самого Деррида к пере­ воду, но опереводе Деррида

-

но не с языка на язык, с французско-

192 Деррида Ж. Вокруг Вавилонских башен. С.

101.

193 Самый близкий план этой темы дается в «Письме японскому другу» (Derrida J. Lettre 11 цп ami japonais // Psycbl. 1nventions de I'autre. Paris, 1987. Р.

387-394;

рус. пер. А. Гараджи

//

Вопросы философии.

1992. NQ 4),

где речь идет

о переводе понятия «деконструкция» на японский язык и о тех ловушках, которые полстерегают переводчика на этом пути. Иначе говоря, программнос слово <.декон­ струкция» возникло при осмыслении проблем перевода и сушествует оно не само по себе, но лишь в цепочке замен и разветвлений, продолжаюшихся от языка к языку.

146

Раздел первый. Познание и язык. Глава третья. Деррида: «необходимое и невозможное»

го на русский (об этом речь пойдет в следующем разделе), но о воз­ можности перевода его мысли в понятия, о ее объективации ...

Самому Деррида очень не хочется, чтобы его описывали «как объект». Поэтому сам он никогда не даст разрешения на какое бы то ни было описание собственной концепции в констагативной форме и в третьем лице единственного числа (типа

«5 есть

Р»). Каждое сло­

во, термин, понятие он обставляет бесконечными оговорками запретительного свойства: это не понятие, не термин, не метод,

не операция, не акт ... Применительно к каждому слову-понятию

Деррида фактически строит запрещение его абстрактного использо­ вания: так, скажет он нам, метафизики «как таковой», философии «как таковой» или скажем, деконструкции «как таковой» не бывает

(по-французски

-

это как бы запрет на употребление определенно­

го артикля, то есть во всех трех упомянутых случаях

-

артикля «[а»).

Должны ли мы понимать все это буквально и верить всему сказан­

ному на слово? Например, если Деррида где-то сказал, что он снял оппозицию «логического» И «риторического» (или метафорическо­ го), можно ли считать такое утверждение само собой разумеющим­ ся и даже не задавать себе вопроса о том, как это вообще возможно

или что стало бы с философией, если бы это действительно было возможно? Несмотря на все вышеприведенные отрицания, мы все же полагаем, что у Деррида есть понятия, которые совершают свою понягийную (а не только акробатическую или танцевальную, вслед за Ницше) работу

-

ничуть не хуже, чем другие философские и не­

философские понятия. Далее, он подчеркивает особый статус тех концептуальных единиц, которые он использует для развертывания

своей мысли. Словарь Деррида весьма обширен: это различие, раз­ личАние, след, письмо, протописьмо, разбивка, перечеркнутость (это понятие находится в не котором особом положении среди дру­ гих: Деррида пользуется им тогда, когда он вынужден вводить ка­

кой-либо термин традиционной метафизики, подчеркивая одно­ временно его ввод и его «подвешивание»), текст, графика, грамма, программа, грамматология, означающее, означающее означающего

и многое другое. Далее будут введены в действие две различные

стратегии. В этом параграфе (в основном тологии»,

1967) я

-

на материале «Грамма­

попробую более или менее жестко концептуализи­

ровать мысль Деррида, предлагая, вопреки его запретам, некоторые

классификации и определения, а в следующем параграфе (в основ­ ном

-

на материале «Почтовой открытки»,

1980) -

оставить его

мысль работать на воле, извлекая пользу, подчас неожиданную,

из ее литературно-художественной раскованности. Постулируемая

Деррида неразрешимость перевода будет, таким образом, искать разрешения, причем в обоих случаях, кажется, можно надеяться на

эпистемологически плодотворные наблюдения.

147

Познание и перевод. Опыты философин языка

Мощно вступив на французскую философскую сцену в

1967 г.

с тремя сильными работами 194, Деррида сводит воедино ряд опор­ ных положений структурализма и одновременно выступает как

его критик, опирающийся на философские традиции Гуссерля,

Хайдеггера, Ницше, на эксперименты в литературе и искусстве. Сложность и парадоксальность концепции Деррида заключается в том, что она, как уже отмечалось, замыслена как преодоление

западноевропейской метафизики. Но поскольку Деррида факти­ чески отождествляет с метафизической всю европейскую культур­ ную традицию, то он оказывается бессилен выйти за рамки ее язы­

ка и ее принципов. Один из связанных с этим парадоксов заключается в том, что те его собственные понятия, которые на методологическом уровне исследования должны были бы пред­

ставлять собой понятия-объекты, обладают у него непреодолимо амбивалентным статусом: они вынуждены самоуничтожаться и самостираться в решающий момент, чтобы не гипостазировать­

ся и не приобрести метафизический статус. Конструируемая ран­ ним Деррида дисциплина «грамматология» должна, по мысли ис­ следователя,

выявить

такие

первоначальные

основания

мысли,

по отношению к которым все другие внутриметафизические раз­ граничения окажутся вторичными, проиэводными, а следователь­

но, не абсолютными и не универсальными. Таким образом, слож­ ность изложения его концепции, которая и сама по себе описана весьма сложным языком, заключается в том, чтобы соотнести обе позиции

-

и критикуемую автором, и предлагаемую им взамен.

Материалом, на котором Деррида стремится помыслить децен­ трированность структуры, выступает вся история культуры. Она прочитывается методом «симпгомного прочтения», т. е.

посред­

ством выявления пустот, пробелов, умолчаний о проблематике письма или

же чисто негативных его характеристик, свидетель­

ствующих для Деррида об умалчиваниях о значимом.

Письмо

скрыто из поля зрения истории культуры в самые различные ее

периоды: об этом свидетельствуют диалоги Платона, где живой логос уподобляется родному сыну, а мертворожденное письмо

-

безродному и отверженному ублюдку; об этом говорит апология природного. естественного, живого голоса у Руссо, который от­ вергает письмо как опасное восполнение природы, или же взгля­

ды Соссюра, для которого письмо было не столько самостоятель­ ной знаковой системой (хотя формально он и признавал ее независимость), сколько образом, репрезентацией звуковой си­ стемы языка (это противоречило его тезису о произвольнасти зна­ ковых систем, не допускающей, стало быть, отношения репрезен194 Это «Голос И феномен». «Письмо и различие» и «О грамматологии».

148

Раздел первый. Познание и язык. Глава третья. Деррида: «необходимое и невозможное»

тации между ними).

В результате Деррида приходит к выводу

о «значимом» отсутствии проблематики письма или чисто нега­ тивной ее трактовке на протяжении всей истории культуры.

В число метафизиков, и тем самым логоцентриков попадают у Деррида не только Платон или Руссо, но также и современные философы, которые, пожалуй, наиболее явно претендовали на ос­

вобождение от метафизических предрассудков

-

Ницше, Фрейд,

Гуссерль, Хайдеггер. В концепциях этих мыслителей он видит наиболее радикальные попытки помыслить децентрированную

структурность структуры. Так, у Ницше понятия бытия и истины заменены понятиями игры, интерпретации, знака. У Фрейда по­ нятия сознания, самотождественности присутствия растворяются

в анализе безличных механизмов бессознательного, уподобляемо­ го им самим «работе» иероглифического письма. Однако при этом ни Ницше, ни Хайдеггер, ни Гуссерль, ни Фрейд не были до кон­ ца последовательны в своем отношении к метафизике

-

в этом

Деррида видит характерную черту современной эпохи, которая осознала подорванность, сдвинутость своих мыслительных усто­

ев, но пока еще не смогла найти радикального выхода. Так, у Хай­

деггера критика метафизики сочетается с постановкой самого во­ проса о бытии, а тем самым о логосе и смысле. Подобно этому у Гуссерля (который, пожалуй, более, чем какой-либо другой со­

временный философ, повлиял на Формирование концепции Дер­ рида) «феноменологическая критика метафизики есть лишь внут­

ренний момент утверждения метафиэики-Г>, поскольку Гуссерль, наряду

с

утверждением

трансцендентального

смысла

различия,

со всей развитой им проблематикой определения пространстве н­ но-временных параметров мыслительного действия, мыслитель­ ного жеста, все же отдает привилегированное место в своей систе­ ме

знаку-выражению,

а

не

знаку-указателю,

хотя

именно

последнее понятие, по мнению Деррида, более способствовало бы концептуалиации работы чистого различения. Логоцентризм

-

вот имя, которое дает этой картине присут­

ствий и отсутствий, умолчаний и обнаружен ий Деррида. «Лото­ центризм

-

замыкание мышления на себя самого как на порядок

присутствия перед самим собою, апелляция к разуму как к ин­ станции закона, удерживаемой вне игры, свободной от диспер­

сии, над которой она властвуег-Г". Внутри этой логоцентриче­ ской системы западноевропейской метафизики логос и голос непосредственно едины, дыхание

195

голоса есть то,

что

непосред-

Derrida J. la voix е] le рпепогпёпе. Paris, 1967. Р. 3.

196 Wahl F. la philosophie entre Гауагп е] Гаргез du struсtшаlismе // Qu'est-ce que le structuralisme'? Paris, 1968. Р. 406.

149

Познание н перевод. Опыты философии ЯЗыка

ственно присутствует в душе,

Запись голоса

-

письмо

богоданный закон и

порядок.

в таком случае может быть лишь грехо­

-

падением, т. е. извращением отношений между телесным и духов­

ным, между душой и телом, вторжением внешнего во внутреннее, низвержением духовности в телесность.

Для рассмотрения вопроса о том, что же позволяет филосо­ фии, которая остается в каждый момент продуктом развития дан­ ного конкретного общества, достигать измерения всеобщности и универсальности историко-культурного процесса, Деррида об­

ращается к философской поддержке Гуссерля, которому, как уже говорилось,

он

обязан

многими чертами своей

концепции.

На рубеже веков Гуссерль, подчеркивает Деррида, почувствовал в современной ему ситуации симптомы кризиса абсолютных трансцендентальных предпосылок и поднял проблематику исто­

рико-культурной опосредованности научного знания. Именно Гуссерль,

как

полагает Деррида,

впервые

поставил

вопрос

о «структурных», «исторических»

или «материальных» априори,

предполагающих

донаучного

исследование

мира

культуры,

вскрытие тех напластований, тех предпосылок, которые могут

объяснить конкретно-историческую обоснованность различных структур мировосприятия, но требуют далее обращения к исто­ рии как таковой, в которой только и можно вскрыть измерение

всеобщности. Следуя в этом за Гуссерлем, Деррида стремится объяснить особую роль философии в познании противоречиво­ стью ее природы: с одной стороны, философия, как и любое дру­ гое социально-культурное образование, погружена внутрь исто­ рической целостности культуры на том или ином ее синхронном

срезе; с другой стороны, философия отличается от любого друго­ го порождения культуры и, в том числе от науки, тем, что она яв­

ляется «установкой на высказывание гиперболического»

dire l'hyperbole),

что она

-

(voHloir-

граничащее с безумием напряжение

рациональности, всеобщности. Таким образом, можно было бы продолжить мысль Деррида: если одной своей составляюшей фи­

лософия включена внутрь замкнутых культурных эпистем, то ее гиперболизирующее усилие самопревзойления (столь же пара­ доксальное, как и поднятие себя за волосы) позволяет ей ото­ рваться от своей историчности, укорененность в которой грозила

бы ей релятивизмом, и выйти в измерение собственно истории, уловить тот всеобщий горизонт, в котором можно увидеть взаи­ мопереходы

между тем,

что

представляется

полностью

ненным. «Помыслить "выход за пределы философии" Деррида скептически,

-

-

отъеди­

замечает

куда сложнее, чем обычно кажется

людям, воображающим, будто с молодецкой легкостью они со­ вершили его давным-давно,

на деле увязнув всем телом своего

150

Раздел первый. Познание и язык. Глава третья. Деррида: «необходимое и невозможное.>

дискурса в той метафизике, от которой они намеревались его освобод итъ. 197. Это гиперболизированное усилие философии, превосхолящей свои собственные конкретно-исторические определения, не яв­ ляется иррационалистическим порывом, но является действием

разума

-

действием собственно философским: «Непревзойденное

царственное величие порядка разума

-

то, что делает его не фак­

тическим порядком или структурой, не исторически детермини­ рованной структурой или структурой среди многих других воз­ можных, заключается в том, что нельзя воззвать к тому, что ему противоречит, не взывая к нему самому, нельзя протестовать про­

тив него иначе, как внутри него самого; он позволяет нам прибе­ гать к помощи маневров и стратегий лишь внутри своего соб­

ственного поля. Отсюда и получается, что всякий исторически детерминированный разум должен явиться перед судом разума

как таковогоэ Г". Весьма показательно, что в своей оценке структурализма Дер­

рида далеко не однозначен. Сделает ошибку, полагает он, тот бу­ дущий историк идей, который станет анализировать структура­

лизм как объект среди других объектов, увидев в нем лишь преходящую моду или «симптом кризиса», но забудет о его глав­ ном историко-культурном смысле, о том, что структурализм

-

это

прежде всего «пере ворот В способе задавать вопросы любому объ­ екту»

и особенно объектам исторической социальной природы,

о том, что это мощное движение представляет собой «беспокой­ ство о языке», каковое не может быть ничем иным, кроме как бес­

покойством языка и внутри самого себя. Итак, Деррида критику­ ет структурализм

как одно

из самых отчетливых проявлений

лого-Фоно-центризма и вместе с тем воздает должное «другому» структурализму, который выступает как самокритика по отноше­

нию к самому себе, как исследование границ собственных воз­ можностей и пределов собственных предпосылок.

Итак, наша цель

-

попробовать перевести мысли Деррида в ре­

гистр определяемых понятий; начнем эту операцию с деконструи­

руемого ряда, а затем перейдем к де конструирующему. Так, деконструкции у Деррида подлежит все то, что относится к «нали­

чию» (присутствию) И может быть обобщено как «логоцентризм. И «метафизика»; В качестве деконструирующих средств выступают

«след» (прото-след), «различием различАние) и «письмо» (прото­ письмо). Деконструкция, пошутил как-то М.Л. Гаспаров, 197

это

Derrida J. Г'еспшге et 'а difference. Р. 416. Рус. пер. Деррида Ж. Письмо и разли­ 2000. С. 453.

чие. СПб.,

198

-

/bid.

Р.

58.

151

Познание и перевод. Опыты философии языка

латинский перевод греческого слова «анализ». Слово это у всех на слуху

-

по крайней мере в России. Деконструируемые понятия

-

это те, которые Деррида находит в философской традиции запад­ ной мысли: например, сущность, явление, цель, онтология, мета­

физика, наличие ... Деконструирующие понятия

-

различного

происхождения. Это могут быть такие понятия (главное среди них

знак'), которые находятся внутри традиции, но выходят за

-

ее рамки, позволяя нам переосмыслить всю проблематику означе­

ния, и обычные понятия, взятые в особом повороте (письмо). Итак

-

в путь!

Наличие (рзёзепсе), Способ бытия всего, что существует (и в он­ тологическом, и в антропологическом смысле). Это огромная по силе и объему абстракция, прежде всего

венным

придуманная Деррида. Истоки ее

хайдеггеровские. Однако ее можно считать собст­

-

понятием Деррила, концептуальным артефактом, по­

скольку ничто в предшествующей традиции не может сравняться

с приписываемой наличию содержательной емкостью. Наличие

-

это опорное понятие всей западной метафизической традиции. Этим общим именем могут быть обозначены события, относя­ щиеся к разным понятийным рядам. Понятие наличия пересекает материальное и идеальное, эмпирическое и трансцендентальное, рациональное

и

иррациональное,

сенсуалистическое

и

рацио­

нальное и т. д. И т. п. Атрибут наличия будет равно относим к по­

нятиям Спинозы и Гуссерля, средневековых мистиков и совре­ менных структуралистов.

В широком плане равно наличными

будут и интеллектуальные очевидности разума, и чувственные

данные, и жизнь в целом, и грудь кормилицы для ребенка. Эта сверхмощная абстракция предполагает такие характеристики, как полнота, простота,самотождественность, самодостаточность, со­

средоточенность на том, что в современном философском языке называется «здесь И теперь» (настоящем как вечно присугствую­

щем), нередко

-

данность сознанию.

Наличие и наличность могут быть представлены в разных фор­ мах: как нечто просто наличное (аристотелевский «стол»): само­

наличное (точнее, наличное перед самим собой

ргёзепг а

-

soi

~

тут уже Деррида фактически фиксирует некоторую несамогожде­

ственность, выход за пределы самодостаточности)

-

таковы субъ­

ект, самосознание, когито, со-наличное (я и другой). Все это мо­ дальности наличия уточняют набор и распределение основных

признаков понятия, но не меняют самой возможности общего подведения наличной «вещи» под «понятие».

Логоиентризм. Способ данности, предъявленности наличия в рам­

ках западной философской традиции в целом. Подобно «нали-

152

Раздел первый. Познание и язык. Глава третья. Деррида: «иеобходимое И невозможное»

ЧИЮ», «логоцентризм»

-

это не реально употреблявшееся поня­

тие, но ретроспективно построенный образ умопостигаемости, преобладающий в западной философской традиции.

Рассмотрим оба корневых момента этого составного слова. «Логос» по-гречески это разум, слово и реже

-

пропорция. Преоб­

ладающим является первое значение, но для Деррида явно важнее второе

-

тут он следует одновременно и Евангелию от Иоанна,

и современному структурализму. «Центризм», центрированность

предполагает иерархию: для Деррида наличие центра

-

это поме­

ха беспрепятственной игре взаимозамен между элементами внут­

ри структуры 199. Центризм

-

это такой способ идентификации

или самоидентификации чего бы то ни было, при котором выде­

ленный фрагмент вещи рассматривается как ее средоточие, и все стягивается к этому центру, ядру, основе. Для Деррида (как и для его французских современников) главное в «логоцентризме»

-

это логос как «слово» или даже логос как «звук» (фония) И только потом

-

как учение, знание, разум.

Иначе говоря, мысль, данная в слове и выраженная в звуке, становится опорой самоотождествления и гарантией самодоста­

точности любых образований человеческого сознания. Отметим тут две важные вещи:

1) что

в греческом слове «логос» представле­

ние о звуке начисто отсутствует, поэтому Деррида иногда прихо­ дится усложнять свою конструкцию логоцентризм;

2)

-

предъявляя ее как фоно­

что русский язык, по чистой случайности, тут

очень помогает Деррида: «логос» И «голос» так близко созвучны

в русском, как им не удается быть во французском языке. Слово и звук непосредственно являют нам жизнь человеческой души,

нарушая все критерии внутреннего и внешнего, близкого и дале­ кого: даже если нам кажется, что наш голос идет откуда-то извне, он на самом деле выступает как первое и самое непосредственное

проявление нашего душевного состояния.

Как и в случае с наличием, сказанное не означает, что все фи­ лософы многовековой традиции пишут только в логоцентриче­

ских понятиях: в их текстах может не быть ни «логоса», ни «голо­ са»

как таковых, но все равно фактически предполагается, что

через какое-то число опосредуюших звеньев эти тексты и понятия

можно свести к этой логосно-голосной основе. Поэтому тезис о логоцентричности западной культуры и западной философии провозглашается как нечто абсолютное и непроблематичное, а от­ дельными формами, так или иначе сводимыми к логоцентризму,

оказываются и онтоцеитризм, и телеоцентризм и главным обра199 Derrida J. La ыгцсшге, lе signe е! le jeu dans lе discoнrs des sciences humaines / / Derrida 1. Г'ёспшге е! la ditTerence. Paris, 1967. Р. 402-428.

153

Познание и перевод. Опыты философии языка

зом геоцентризм. Знаковость и теоцентричность соединения греческой мысли с христианством

нимы. (Позднее к этому списку «центризмов»

фоно- и пр.

-

-

с момента

-

это почти сино­

онто-тео-телео­

Деррида добавит и психоаналитический «фалло­

центризм» под влиянием лакановской концепции фаллоса как

главного означающего.) Тут возможны и разные другие кентавры и гибриды, вроде онто-теологии, онто-телеологии и пр. И начала

-

и концы, и причины и цели

все это, устремляясь к умопостига­

емости, должно быть представлено в логоцентрической форме. Метафизика. Дисциплина, оформляющая проблематику нали­ чия и логоцентризма в единое целое. В философский словарь нам лучше не смотреть: метафизика в данном случае не означает ни учения о бытии в противоположность учению о познании, ни ме­ тода

познания,

противоположного

диалектическому

учению

о противоречиях. Метафизика предстает здесь прежде всего в сво­ ем этимологическом смысле

-

как «после-физика». Нам известно,

что рождение метафизики потребовало огромной умственной ра­ боты; нужно было отвлечься от чувственно данного, например, в зрительном «виде» увидеть незримый (видимый лишь умствен­ ному взору) эйдос, а в руке, держащей палку, угадать возможность

«хватания» (понятия, поятия) вещи умом. Потом люди забыли и об исходных чувственных впечатлениях, и о самой работе метафори­ ческого переноса

(

«метафорай» написано в Греции на машинах,

развозящих грузы населению). Им стало казаться, что они всегда находились в послефизике и что ее понятия само собой подразуме­ ваются. В качестве такого само собой подразумевающегося богат­

ства метафизика сохранила многие понятия (тело идея, означающее

-

означаемое, явление

-

-

душа, вещь­

сущность), которые

имеют вид оппозиций, но на самом деле всегда предполагают уже

достигнутое первенство второго

-

«послефизического» (духовно­

го, душевного, сублимированного, бестелесного). Обшая форма

оппозиции, которую утверждает западная метафизика,

-

это оппо­

зиция чувственного и умопостигаемого. Понятия метафизики

-

это основной объект расчленения, деконструкции для Деррида. Нам важно понять, что метафизика

-

это именно некое дис­

циплинарное пространство, топос, место. Все, что относится к об­ ласти наличного и дается нам в логоцентрическом модусе (как

логос-голос), может быть увидено, засечено, схвачено, перерабо­ тано

-

деконструировано

Отсюда

-

-

только в определенном пространстве.

множество пространственных метафор, метонимий,

других тропов, с помощью которых Деррида косвенно пытается

наметить для самого себя и показать нам одновременно и способы движения мысли в метафизике и

-

самое главное

поставить это движение под вопрос.

154

-

возможность

Раздел первый. Познание и язык. Глава третья. Деррида: «необходимое и невозможное»

Вот лишь некоторые из этих объектов и вместе с тем средств де­ конструкции: внутри и вовне, наружа и нутрь, по сю сторону и по

ту сторону, превзойдение, пропасть, рисковать, действовать как контрабандист (исподтишка), высиживать добычу как охотник

(точнее, охотничья собака, которая имеет тонкий нюх на добычу), сокрушить слабейшего, обмануть сильнейшего, составить план

местности, топтаться на сю сторону метафизического загона, ограды, предела (сюшге), но так близко к забору, что уже, кажет­ ся, начинает виднеться что-то и по ту сторону ограды ... Постоян­ но подразумевается и явно требуется «двойное прочтение», «двой­ ная наука», «двойная игра»: читать как бы внутри метафизики и читать, обращая внимание на трещины-расселины или на то,

что выпирает на общем фоне. Пусть каждый сам продолжит эту увлекательную работу

-

выбрав из общего перечня способов обра­

щения с метафизикой то, что ему больше подходит. Нам же стоит только помнить самое главное «революционных»

-

неуместность

порывов: никакими наскоками нам не удастся

разрушить западноевропейскую метафизику, да собственно и не­ зачем это делать, если у нас ничего, кроме нее, нет, и неясно, мо­

жет ли еще быть. Позицию эту можно было бы назвать нереволю­ ционно-радикальной (слово «радикальный» Деррида особенно любит за его этимологический смысл: ведущий к корням, глядя­

щий в корень). Вопрос о принадлежности инепринадлежности какой-либо концепции или понятия к метафизике для Деррида навязчивый вопрос (подчас

-

-

в жестких спорах, как, например,

в споре с Гадамером по поводу Хайдеггера и Ницше). Деррида ча­ сто говорит, что в этих вопросах он не хочет и не может судить,

«рубить с плеча», но все равно нередко

-

судит.

Разумеется, и речи быть не может о том, чтобы все в текстах за­ падной философской традиции покорно укладывалось в наличие,

логоцентризм или метафизику. Они полны противоречий, несты­ ковок,

«симптомов»

всякого рода

-

от психоаналитического до

поэтического, которые свидетельствуют о том, что что-то тут не

так (епрогнилоя или всегда хромало). Деррида явно сомневается в возможности когда-либо выйти из метафизики и потому даже

свое самое знаменитое понятие «различ.Ание. (diШ~гAnсе) он уве­

ренно назовет «метафизическим» понятиемё'" (в «Различении», докладе 1968-го г.). И все равно он строит свою программу на том, что нам доступно,

-

на «борьбе» с метафизикой, на выявлении ге­

неалогии метафизических понятий, и обобщает эту работу-борьбу словом «де конструкция».

200 Derrida J.

La differance / / Derrida J. Marges - de la pl1ilosophie. Paris, 1972. P.12.

155

Познание и перевод. Опыты философии языка

Деконструкцияё", Один из лучших путеводителей по програм­ ме деконструкции - «Письмо японскому другу»202. Тут говорится О том, что по сути главный вопрос деконструкции

-

это вопрос

о переводе. Само слово «деконструкция. было введено в работе

«О грамматологиие Ч', хотя тогда Деррида еще не думал, что оно станет лозунгом, установкой целого направления исследований.

Поначалу он просто пытался получше перевести немецкие поня­ тия Destгuktion и

Abbau,

найти для них хорошие французские эк­

виваленты. То, что получалось при переводе, звучало слишком разрушительно, и Деррида продолжал поиск уже по французским толковым словарям (в одном из них он даже встретил уже более

уместное значение

-

разборка целого для пере возки на новое ме­

сто), покуда в словаре Бешереля не нашел наконец то, что искал. Искомая деконструкция имела или хотя бы подразумевала и нега­ тивный, и конструктивный смысл: так, «леконсгрукцией» оказы­

вались при переводе слом и переделка иностранной фразы слова, а «конструкцией»

-

воссоздание этой фразы на родном языке.

Очевидно, что деконструкция требует одновременно и струк­ туралистской, и постструктуралистской методики. Структурализм предполагает разбор наличных целосгностей (социальных, куль­ турных) и затем сборку структур как совокупностей взаимодей­

ствующих элементов. Постструктурализм требует выхода за пре­ делы

структур,

он

ищет

в

структурированном

неструктурное.

Одним из путей выхода за пределы структур было рассмотрение того, как данная структура была построена, выявление «генеа­

логии»

образующих ее понятий. В этом последнем смысле де­

конструкция вовсе не будет разрушением, хотя она и требует подвешивания, приостановки действия, перечеркивания всех тра­

диционных понятий (слово «перечеркивание» или «похерива­ ние-

-

наложение буквы «Х» при гашении марки

-

следует пони­

мать буквально: слово не вымарано, его можно прочитать под перечеркивающим его знаком).

201 Итак, Деррида скажет нам, 'ПО говорить одеконструкции вообше - нельзя: можно лишь обрашаться к отдельным формам, проявлениям, контекстам декон­ СТРУКТИВНОЙ работы. Деконструкция

струкции, а во множественном числе

-

ПОВСЮДУ, но точнее ГОВОрИТЬ не о декон­

О леконструкциях ... Они по-разному ОСУ­

ществляются в философии, юридической и политической области, они могут «принимать форму» тех или иных техник, правил, процелур. но в сущности ими не являются. А впрочем, даже деконструкция доступна формализации

до известного предела. Ср., в частности, Ргез. раг Е.

Weber. Paris, 1992.

Р.

Derrida J. Points de

susрепsiоп.

- правда, Entretiens /

368.

Петаа J. Lettre 1\ ип amijaponais // Derrida 1. Рзуспе. Гпуеппопэ de Гашге. Рапх, 1987. Р. 387 -394.

202

203

lbidem. Р. 388.

156

Раздел первый. Познание и язык. Глава третья. Деррида: «необходимое и невозможное.>

Деконструкция, по мысли Деррида. не должна быть ни анали­ зом (в ней нет сведения к простейшим элементам), ни тем более

-

синтезом (хотя некоторые критики, например Р. Гаше, приписы­ вают ему некие прото-синтезы на инфраструктурном уровне). Это не критика (в обыденном или в кантовском смысле слова); не ме­

тод (хотя в США критики склонны считать деконструкцию мето­ дологией чтения и интерпретации), не акт, не операция. Деррида стремится

уйти

в

трактовке

деконструкции

объектных определений: деконструкция екта, а «событие» или в конце концов го-то иного

-

-

-

от

субъектно­

это не стратегия субъ­

тема, мотив, симптом че­

какой-то другой проблемы

-

тут Деррида по

обычной для него установке уходит от ответа. Что же касается де­ конструкции как события, то очевидно, что само по себе событие деконструкции случиться не может: для того чтобы оно состоя­ лось, нужны усилия, стратегии, средства.

Часто под деконструкцией понимается такое обращение с би­ нарными конструкциями любого типа (формально-логическими, мифологическими, диалектическими), при котором оппозиция разбирается, угнетаемый ее член выравнивается в силе с господ­ ствующим, а потом и сама оппозиция опускается или переносит­

ся на такой уровень рассмотрения проблемы, на котором мы видим уже не оппозицию, а саму ее возможность (или невозмож­ ность). Критики много спорили о том, удается ли Деррида «сни­

мать», разбирать бинарные оппозиции западной культуры или он лишь меняет знаки, эмансипируя униженные элементы оппози­

ций.

Читатель сможет сам судить об этом, прочитав работу

«О грамматологии», где дается множество ярких примеров раз­ борки оппозиций. Деррида предлагает нам понять деконструкцию не вообще, но лишь в конкретном ее осуществлении, то есть в це­ почке замещений между понятиями, отчасти синонимичными,

такими как письмо, след, гимен, фармакон, парергон ... Этот лист по определению открыт и

... бесконечен.

А сейчас мы переходим, условно говоря, к понятиям декон­ струирующей группы: они выступают как результаты деконструк­ ции, но затем уже и сами могут применяться как ее средства и ору­

дия. Главные среди них

-

след (прото-след), различие (разлинАние)

и письмо (прото-письмо). Некоторые понятия уже использовались

в философии или психоанализе (след) или в лингвистике (разли­ чие), но были заимствованы и усилены Деррида, некоторые были взяты из обыденного языка и превращены в концептуальные ин­

струменты (например, письмо). Каждое из названных понятий окружено веерами (или продол­ жено в рядах) других, более конкретных понятий. Так, например, разверткой понятия «след» будут и «метод», И тропинка-пикада,

157

Позиаиие и перевод. Опыты философии языка и

механизм

письма как сохранения следа путем нацарапывания

(по-гречески писать и значит «царапать»). Конкретизация поня­ тий в системе может предполагать не детализацию, а иной угол

зрения: в этом смысле понятие различия, например, будет связано с понятием повторения ИЛИ, точнее,

-

невозможности тождест­

венного повторения и пр.

Эти три выделенных нами И «письмо» ным

-

-

понятия

-

«след»,

«различие»

резко противоположны по смыслу ранее показан­

«наличию»

И «логоцеитризму», хотя между ними нет логи­

ческого отрицания и они не образуют бинарную оппозицию. Так, если главными признаками наличия были полнота, простота, са­ модостаточностъ,

самотождественность, то «след»

заведомо лишенные

полноты

и

И

«различие»,

самодостаточности,

воплощают

не наличие или антиналичие; если логоцентризм воплощал един­

ство звука и смысла, то «письмо» (и тем более

-

прото-письмо)

предстает как отрицание логоцентризма.

След, прото-след. Общая форма неналичия, находящая свое выражение в такого рода множественной соотнесенности всего со всем, при которой задача определения того, что именно с чем со­

отнесено, становится неразрешимой. След (тем более самостира­ ющийся)

-

главная форма неналичия, и потому понятно, что уст­

ранение, редукция следа

-

общая тема метафизики. В рамках той

картины (мира), которую предлагает нам Деррида, нет ничего на­ личного

-

простого, полного, «здесь И теперь» доступного, само­

тождественного и самодостаточного. Деррида нагружает след пол­ ным набором взаимно противоречивых предикатов:

след не

наличествует и не отсутствует; он и наличествует, и отсутствует;

он столь же (весьма двусмысленное уточнение) наличествует, сколь и отсутствует. След равно относится и к природе, и к куль­ туре. Он предшествует всякой мысли о сущем и неуловим в про­

стоте настоящего, наличного, тождественного. Движение являет и скрывает след: он неуловим в простоте настоящего. Но по сути след есть удержание другого внутри тождественного, и потому нам

необходимо вырвать след из классической схемы мысли.

Чтобы понять, что такое след (и прото-следг-?", попробуем в порядке эксперимента встать на иную

204 В таких выражениях, как «прото-след-

-

не привычную и не «на-

или «прото-письмо- (агсгп-ёспшге.

archi-trace) умышленно или неумышленно смешиваются два греческих корня: хи» (командовать) и «архе» (начинать), однако так как по-русски «архи» прежде всего «сверх» или «самый>"

«ар­ это

то есть нечто здесь совершенно неуместное, я

и перевожу эти понятия соответственно как «прото--слел, «прото--письмо (о вы­ боре русских эквивалентов см. в конце этого очерка). Я не буду даже пытаться по­ казать весь корпус понятий Деррида

-

наверное, это лучше будет сделать в отдель­

ной работе.

158

Раздел первый. Познание и язык. Глава третья. Деррида: «необходимое и невозможиое»

ивную»

-

точку зрения. Попробуем увидеть предметы не готовы­

ми и ставшими, а только становящимися, а сами пространствен­ но-временные координаты, в которых нам так или иначе даются все предметы,

-

не заранее заданными, а тоже лишь складываю­

щимися в процессе восприятия. Тогда, пожалуй, станет немного яснее, как в бесконечном переплетении элементов, фрагментов, частей, узлов и сочетаний (живого инеживого,

природного

и культурного, физического и психического), искомый смысл от­ ступает и дается лишь как след (бывшего или не бывшего),

но и след уходит куда-то в бесконечность, обрекая любой поиск первоначала на неудачу.

Возможны различные конкретные формы следа. След может быть «мотивированным»

(например, психический отпечаток

внешнего впечатления) «условно мотивированным» слово «стол»

(например,

при отсутствии стола, который я только что видел,

а сейчас не вижу). Но могут быть и следы с утерянной мотиваци­ ей: это усложненные цепочки следов, неизвестно к чему относя­

щихся. Наконец, возможен и такой след, мотивацию которого во­ обще невозможно отыскать. Назовем его прото-следом: в этом случае абсолютная первичность следа заведомо исключает пер­ вичность чего бы то ни было другого, хотя это и не означает само­

достаточности следа. Сам вопрос о следе у Деррида ставится под

- такие понятия Фрейда, (Nachtriiglichkeit), «пролагание путей»206

влиянием психоанализа (главное здесь

как «последействиее-Р>

(Bahnung).

Следы памяти и «проложенные следы» в психической

работе часто оказываются аффективно нагруженными.

Помимо Фрейда, другими предшественниками мысли ДеРРИда о следах были, по его собственному признанию, Ницше, Хайдег­ гер, Гуссерль, Левинас, биологи, психологи, причем каждый под­

черкивал в следе

-

свое. Особенно важной здесь оказывается фе­

номенологическая концепция внутреннего восприятия времени:

время как бы растянуто между прошлым и будущим «удержания»

-

в опыте

прошлого И «предвосхищению) будущего. Однако

феноменологическая установка, по Деррида, не справляется со следом. Она полагается на дословесные интуиции и не улавливает

того бессознательного (или пред-сознательного) опыта, который 205 Этот русскоязычный вариант слова

Nachtraglichkeit, предложенный впереводе

«Словаря по психоанализу» Лапланша и Понталиса, представляется мне наиболее удовлетворительным.

(nachtraglich)

Обычно

для

перевода

соответствуюшего

наречия

в русском языке используется выражение «задним числом», что

вполне осмысленно, только вот опорное существительное при этом остается без перевода.

206 Это также мой вариант, предложенный в переводе «Словаря по психоанализу» Лапланша и Понталиса.

159

Познание и перевод. Опыты философии языка

Фрейд закрепил в понятии «последействия»

(Nachtraglichkeit):

смысл опыта не дан человеку прямо и непосредственно, он стро­

ится не в настоящем, а в будущем, обращенном в прошедшее, он развертывается постепенно, на других «сценах»; но В любом слу­

чае

-

для того, чтобы этот сложный, как бы заторможенный, но по

сути очень трудный и интенсивный процесс мог происходить,

требуется, чтобы следы опыта надежно сохранялись.

Помочь нам разобраться со следом может знак лонна в метафизике

-

-

эта пятая ко­

то, что, всецело принадлежа метафизике,

позволяет нам ее деконструировать. В каком-то смысле след

-

это

знак вдинамике. И если вначале был знак (а не вещь, не референт, не интуиция), то это лишний раз показывает, что в начале был

след. Однако помимо явных следов

-

словесного знака, замещаю­

щего вещь в ее отсутствие, или письма как нацарапанного следа

речи

-

есть и другой след, о котором уже упоминал ось,

-

Деррида

называет его прото-следом. Это конструкт, артефакт, экспери­ ментально помысленный нами след того, чего не было: общий принцип артикулированности и расчлененности, на основе кото­

рого только и могут далее появляться тождества и различия, нали­

чия и неналичия. Если ранее мы представляли себе хотя бы какое­ то начало (начало начал), до которого простирается

пустота,

преодолеваемая усилиями креационистских геологий, то теперь

о началах не может быть и речи. Нет ни хороших, ни плохих на­ чал

-

ни начала как акта творения, ни пришествия зла в нечто веч­

ное и неизбывно благое (и это уже показывает нам, где стержень спора Деррида с руссоистской идеологией и его теорией возник­ новения языка и письма).

Конкретных примеров следа на страницах этой книги

-

мно­

жество: так, это и общий рельеф местности, и тропинка-пикада, и поломанная телеграфная линия (в главах о Леви-Стросе), и игра с понятием «метод» (метод как пролатаемый путь), и бо­

розда, оставляемая плугом на пашне, и бустрофедон (тип вспаш­ ки и способ письма, доходящего до края страницы и затем пово­ рачивающего вспять: такой порядок, однако, удобнее для чтения,

чем для письма). Все эти следы прочерчивают, артикулируют пространство и время человеческой жизни и образуют средства их постижения.

Различие, разлинАние. Как увидеть различие'? Это значит уви­ деть в наличном

неналичное,

а в тождественном нетождествен­

ное. Достаточно сосредоточиться на настоящем, и мы увидим тре­ щины,

свидетельствующие о том,

что всякое настоящее

нечто в себе тождественное: в нем «еще»

не есть

сохраняется прошлое,

и «уже» предначертывается будущее, причем эти различия прояв­

ляются внутри наицельнейшего переживания

160

-

как то, что отли-

Раздел первый. Познание и язык. Глава третья. Деррида: <.необходимое и невозможное»

чает в нем настоящее от самого себя. Различие расчленяет настоя­ шее и наличное внутри них самих.

Итак, различие

-

это противоположность наличию как тожде­

ству. Изначальность различий, различенность

-

это следствие ан­

тропологической конечности человека, несовпадения бесконеч­

ного и конечного, занимает

de jure

промежуточное

и

de facto,

место

в

веши и смысла. Человек общей

структуре

бытия.

От животного его отличает нереактивносгь, сдерживание непо­ средственных побуждений, превращение физиологических по­ требностей во влечения, которые по определению не могут удов­ летворяться тут же и на месте, а в известном смысле и вообще не

могут удовлетворяться. От Бога его отличает неспособность к не­ посредственно интуитивному, прямому усмотрению смысла бы­

тия вообще (и собственной жизни стов

-

-

событий, поступков, тек­

в частности). Твореи Вселенной не имеет различия между

творимым бытием и смыслом бытия, они для него едины. Чело­ век, и даже самый творческий, в этом смысле

-

не творец, а пости­

гатель Вселенной. Тем самым различие, различенность дважды, с двух разных концов, выходит на первый план

-

как промедлен­

ность в сравнении с животными реакциями и как отсроченность

смыслов в сложном и опосредованном процессе означиванияе". Различие у Деррида (и у других современных французских авто­

ров) это понятие, навеянное прежде всего Гегелем и Соссюром. Первый момент

-

это расщепление гегелевской диалектической

пары противоположностей «тождество-различие»,

разнесение

элементов этой пары по разным регистрам (самодостаточных пол­

нот и дифференцирующих следов), в результате чего различие, различение выводятся на первый план. В остальном выяснение от-

207

Позже Деррида повернется к проблеме различия не только с метафизической

или »огопентрической стороны, но также со стороны Э,ИКИ И ПОШПИКИ. ПО сути дела, проблемы различия кладутся в основу таких привычных нам вопросов, как

сообщество, национальное государство, демократия и даже

-

Новый интернацио­

нал. Во всех этих случаях концептуальная связка-противоречие между единством

и множественностью сразу делает вопрос неразрешимым. Нам нужна не множест­ венность как таковая, а гетерогенность, которая предполагает различие, расчле­

ненность, разделенность как условие установления отношений между людьми.

И в этом тезисе можно видеть своего рода идеал внятности! Опаснее всего такие единства, которые принимают вид однородных органических целостноегей

-

вну­

три них нет места для ответственности, решений, этики, политики. По сути, и чи­ стые

единства,

и

чистые

множественности

оказываются

именами

опасного,

нежизненного состояния, именами смерти. В любой идентичности есть саморас­ члененность, дифференциация: отправной пункт рассуждения

-

невозможность

быть в единстве с самим собой. Для того чтобы сообшество могло существовать (любые синкретические слитности этому помеха), нужно уметь вычленять себя и другого

-

как «абсолютно другого».

161

Познание и перевод. Опыты философии языка

ношений Деррида с Гегелем и диалектикой

-

это бесконечный во­

прос, в котором ясен только абсолютный отказ Деррида от идеоло­

гии «снятия» (Деррида предложил переводить цузский как гегемег). Второй момент

-

Aufuebung на фран­

это отношение Деррида

к понятию различия в его структуралистском (соссюровском) ис­ толковании. Как известно, для лингвистического структурализма,

а затем и для структуралистской мысли, перенесенной в другие об­ ласти гуманитарного познания, различие

-

это всегда системное

смыслоразличающее качество: те различия, которые не являются

смыслоразличаюшими, вообще не входят в систему. Так вот имен­ но эти внесистемные и несмыслоразличаюшие различия и абсолю­

тизируют постструктурализм вообще и Деррида, в частности. Однако этими спецификациями понятие различия у Деррида не ограничивается. Он вводит еще одну радикально усиливающую различие и различение операцию, закрепляющую сложное и опо­

средованное отношение человека к смыслам. Она названа нео­ (differAnce): на слух это понятие не от­

логизмом «различание»

личается от обычного

difference

(различие) и выявляет свою

специфику только в письменном виде. Этот неологизм или нео­ графизм Деррида трактует как семантический эквивалент средне­

го залога в греческом яэыке-". РазличАние предполагает трещину между бытием и сущим: это формирование формы, условие озна­ чения, след. Позитивные науки могут описывать только те или

иные проявления различАния, но не различАние как таковое. Раз­ личАние лежит в основе оппозиции наличия и отсутствия, в осно­

ве самой жизни.

По сути, различАние подытоживает и психоаналитическое по­

нятие «последействия»

(NachtragJichkeit),

и вообще всю феноме­

нологическую проблематику следа, хотя и показывает ее в особом

повороте. И прежде всего различАние пространства

и

времени

Иначе говоря, различАние

как

-

опор

-

это двоякая деформация

восприятия

и

осознавания.

это про медленность, отсроченность,

постоянное запаздывание во времени и отстраненность, смеще­

ние, разбивка, промежуток в пространстве. Выше у нас шла речь о том, что наличие представляет собой единство «здесь И теперь»,

настоящего момента и данного места. И это единство разбивается различАнием: его временной аспект промедляется, а его про­

странственный аспект включает «разбивку», «интервал», пред­

полагает отстранение и откладывание. При этом оба типа де­ формаций, и временные, и пространственные, взаимодействуют

208

Греческий средний залог. на который часто ссылается Деррида,

- это не актив­

ность. обрашенная на другого, и не пассивность, претерпеваемая от другого, но ак­

тивность, обрашенная на себя, и пассивность, претерпеваемая от себя.

162

Раздел первый. Познание и язык. Глава третья. Деррида: «необходимое и невозможное»

и переплетаются. В слове «различ.Ание. слышатся, таким обра­ зом, разные значения: различаться, не быть тождественным; за­

паздывать (точнее, отсрочиваться во времени и откладываться в пространстве); различаться во мнениях, спорить (фр,

ditferend).

Следуя Гуссерлю, в подобных случаях особенно важно учиты­ вать

именно

взаимосоотнесенное

становление

пространства

и времени, это временное становление пространства и простран­ ственное становление времени, или, иначе, становление времени

пространством и становление пространства временем. В отличие от Гуссерля, который отступает к своим первичным доязыковым интуициям и еще дальше

-

в горизонты времени, Деррида устрем -

ляется в другом направлении

-

не к первоначалу, а вперед

-

туда,

где происходит откладывание-отсрочивание всего в человеческом мире, причем такое, что откладываемое-отсрочиваемое не накап­

ливается, а включается в ряды взаимозамещающих подстановок.

Однако в итоге эта конструкция отсрочивания и откладывания выступает как наиболее изначальное начальное, как то, раньше чего ничто другое невозможно.

Письмо, прото-письмо. Общая артикулированность, членораз­ дельность в работе психики, сознания, культуры (письмо в обыч­ ном смысле слова редко встречается на страницах этой книги;

иногда речь идет о культурно-исторических формах письменно­ сти). Если след был прежде всего опровержением самодостаточ­ ности, а различие

-

чия, то

(и

письмо

опровержением самотождественности нали­

прото-письмо)

-

это

В

первую очередь

опровержение логоцентризма как тождества логоса и голоса в за­

падной культуре. Собственно говоря, уже показанное преодоле­ ние наличия следом и различием уже создает возможность пись­

ма, материализуется в письме. Применительно к письму вступает в силу полный набор отрицательных характеристик: оно не зави­ сит ни от наличия, ни от отсутствия, ни от причин, ни от целей

и выступает как опровержение любой диалектики, теологии, теле­

ологии, онтологии и т. д. И т.п. 2О9 . В данной книге вся западная культура трактуется как отображение того или иного состояния

письменности, а появление науки, философии, познания вооб­ ще

-

как следствие распространения фонетического письма. Ха­

рактернейшая черта западной метафизики

-

это забвение или

унижение письма по познавательным (несущественное, вторич­ ное), моральным (подмена, маска), политическим (замена лично­

го участия представительством) основаниям-!". 209

Ср., в частности: Derrida1. Marges - de la philosophie. Р. 78.

210

Письмо и риторика, сама витиеватость письма выступает как особая психоана­

литическая реальность. Сцена письма

-

сцена сознания, она предполагает работу

163

Познание и перевод. Опыты философии языка

Почему Деррида выбирает именно письмо? Это в любом случае емкое обозначение (применявшееся, например, Бартом) и не вы­

зывавшее отрицательных понятийных ассоциаций-!'. Быть мо­ жет, точнее было бы назвать дисциплину, возможности которой проясняет Деррида. не грамматологией, а какой-нибудь «артроло­ гией» (суставоведением), наукой о членоразделах любого типа,

но и этот термин уже был использован-Ч Артикуляция, при веде­ ние к членораздельности, членоразделение

-

это общее условие

любого человеческого опыта. В этом смысле нанесение следов

-

это тоже вид артикуляции. Кстати, в проблематике письма инте­ ресно читать проблематику следов

-

одну в другой, и смотреть,

как они концептуально обогащают друг друга. Во всяком случае в книге «О грамматологии» мы найдем всевозможные типы наре­

зок, насечек, гравюр, связей, расчленений-сограсэчленений. На­ пример, на материале руссоистской теории возникновения языка мы можем проследить все этапы и стадии превращения условно

чистой вокализации в членораздельную речь, а они предполагают постепенное

наращивание

артикулированности

-

от

первона­

чальных хрипов голосовых связок в северных районах (руссоист­ ский идеальный певучий язык, напомним, рождается в южных

районах) через увеличение числа согласных в языке и до уже за­ метных глазу нацарапываний собственно письма в каком-то проч­

ном и сохранном материале-Г, на следах, обходные пути, пролагание путей, а также удовольствие от письма и тек­

ста. Для Фрейда психоаналитический жест

-

писать и стирать. Таким образом.

в понятии письма для Деррида есть психоаналитический подтекст: нечто скрыва­ лось, то есть имело место заинтересованное подавление.

211

«Нулевая ступень письма» Р. Барта вышла в

1953 Г.: бартовское письмо соци­

ально и исторически нагружено, оно фиксирует привязку интеллектуала к истории и рассматривается в перспективе контраста между буржуазной однородностью и постбуржуазной плюралистичностью, причем само понятие нулевой ступени Барт, по собственному признанию, берет из лингвистики.

212 «Артрология»

- тоже бартовский проект. Исходя из соссюровской концепции

знака, Барт полагал, что произволсгво знака в любой означаю шей системе есть

прежде всего факт расчленения, артикуляции, а язык это область артикулирования по преимушеству. Отсюда следует, что будушая задача семиологии заключается не в том, чтобы установить средства лексического описания объектов, но в том, что­ бы обнаружить те первичные артикуляции (членоразделы), которые человек нала­

гает на реальность. Потому Барт и надеялся, что нынешние только-только рожда­

юшиеся семиология и таксономия когда-нибудь объединятся в новую науку о расчленениях и разделах (paгtages)

-

артрологию.

213 Руссо, один из главных героев книги «О грамматологию>, подробно описывает

этот процесс нарастания артикулированности, консонантности. Условный мифи­ ческий язык (язык южных страстей) был всецело голосовым, напевным, состоя­

шим из одних гласных. Однако расселение человечества по земле, необходимость

164

Раздел первый. Познание и язык. Глава третья. Деррида: «необходимое и невозможное,>

Устный, речевой знак

-

знак вещи; письмо

«знак знака». Гра­

-

фический знак выступает как знак устного знака, он замещает его

в его отсутствие. Но это лишь одна сторона дела. В случае с пись­ мом нам важен сам ход отступания на свои следы, на те позиции,

которые собственно письмо (письмо в узком смысле слова) никог­ да не занимало (парадокс первоначального следа, с которым мы

уже столкнулись). Обычное письмо для Деррида почти ничего не значит. Это лишь частный случай (результат) гораздо более важно­ го процесса. Для него важно не собственно письмо, а, можно ска­ зать, письмо в широком смысле слова

-

когда вариантами письма

мы можем назвать и хорео-графию, и спектро-графию, и рентгено­

графию или даже просто любую про-грамму (по-гречески: пред­ писание). Но и это еще не все: важнее письма в широком смысле,

то есть важнее любой фактически осуществляемой записи в том или

ином

пространстве

и

материале,

оказывается

некое

письмо: уже не собственно запись, а сама ее возможность,

прото­

-

усло­

вие возможности записи, то есть любой дискурсивности, любой расчлененности, любой артикулированности

-

теперь уже речи

и письма в равной мере. Строго говоря, прото-письмо лишь словес­ но связано с просто «письмом» особой связью однокоренного обра­ зования; на самом же деле оно столь же близко просто письму, как и речи (уже артикулированной) или, скажем, танцу (хорео-графии). Итак, письмо не единично: оно существует в одном ряду

с граммой, грамматологией, грамматографией, графологией, гра­ фией, графикой, записью. Сюда в принципе относится все, что относится и к следам. Так, прото-письмо, прото-след и различА­ ние отчасти синонимичны и в любом случае сочленимы. В основе всех трех операций лежат сходные процессы

-

отступания на сле­

ды и квазиобосновывающий ход мысли. Именно это, согласно Деррида, и не позволяет нам видеть во всех этих случаях простые бинарные оппозиции

-

только с акцентом на другом, ранее уни­

женном члене оппозиции. Так, мы не можем трактовать «след» (даже и самостирающийся) как оппозицию наличию, чие»

-

как оппозицию тождеству, «письмо»

-

«разли­

как оппозицию ре­

чи (или в целом логоцентризму).

жизни в более суровых условиях, трение голосовых связок и возрастающая хрипо­ та приводили к появлению и разрастанию согласных звуков: сначала они сущест­

вовали наряду с гласными, а затем все больше вытесняли их, пронизывая напев­

ность артикулированностью. Возникновение письма (нацарапывание значков для передачи сообщения отсутствующему человеку) было следующим этапом нараста­

ния членораздельности в языке. Письменная артикуляция стала более прочиой и долговечной, нежели артикуляция при устном произнесении согласных звуков.

Письмо

-

это усиление артикуляционного принципа, самой установки на члено­

раздельность.

165

Познание и перевод. Опыты фнлософии языка

Деррида строит иную картину. Обратим внимание: наличие и логоцентризм остались позади, достигнуты и укреплены некие новые позиции

-

«след»,

«различие»,

новых позиций он опять уходит

-

«письмо»;

однако и с этих

в иные пространства и времена.

В самом деле, след отошел на позиции прото-следа, различие на

позиции различАния, письмо

-

на позиции прото-письма. Уста­

новлена круговая оборона сложно достигнутых позиций диф­ ференцирующей и дифференциальной мысли по отношению к мысли, ориентированной на самодостаточность и самотождест­

венность. Так, прото-след есть отступание на такие позиции, с ко­ торых может быть построена сама оппозиция наличия и отсут­

ствия.

Прото-различие (различАние) есть отступание на такие

позиции, на которых возможно и тождество, и различие, данность

чего-либо как наличного. Прото-письмо есть отступание на такие позиции, с которых возможны и речь, и письмо в узком смысле

слова. Вся эта конструкция обороны, однако, не должна превра­ титься в новый бастион, новую более тонкую и хитро задуманную ограду вокруг обороняемого от набегов города-государства мета­

физики. Тут нам надлежит увидеть в действии сам принцип арти­ куляции любых содержаний сознания и психики, механизм рит­ мического расчленения опыта, новых возможностей означивания в рамках иначе прочерченных координат пространства и времени.

Вопрос о статусе этой новой «ограды» вокруг фактически раз­ рушаемой старой «ограды» метафизики очень непростой. Наив­ ная мысль, которая берет предметы и сущности так, как они ей яв­

ляются здесь и теперь, тут не ПОДОЙдет. Трансцендентальный ход мысли нагружен теми презумпциями, от которых Деррида вместе со всей современной философией так или иначе пытается изба­ виться. И все же в этом ходе остается много от трансценденталь­ ности. По сути, это реализация «трансцендентально-эмпириче­

скоп» дублета, о котором годом раньше, в писал в «Словах И вещах»

, характеризуя

1966 г.,

Мишель Фуко

противоречивое положе­

ние человека и знания о человеке в современной эпистеме. Мы еще вернемся к вопросу о трудностях пролагания этого пути.

Теперь мы переходим к последнему из отдельно вводимых здесь понятий

-

понятию восполнительности: оно занимает со­

вершенно особое место в этой книге. В отличие от всех предыду­

щих, оно взято из нефилософских текстов Жан-Жака Руссо. Од­ нако

это

не

частное

понятие,

а своеобразный логический

оператор, приводящий в действие все другие понятия.

Восполнение, восполнительность. Общий оператор всех процес­

сов, введенных указанными выше понятиями. Что такое различА­ ние в действии? Как наличное теряет, вновь обретает и заново теря­

ет свою определенность?

В самом деле,

166

как осушествляется

Раздел первый. Познание и язык. Глава третья. Деррида: <.необходимое и невозможное»

постижение отсроченного, про медленного, взвешенного? Как сле­ ды и их сочетания обретают свои осмысляемые конфигурации? Как прото-письменное пролагание путей любой артикуляции и любому расчленению

наполняется конкретным,

эмпирическим

содержа­

нием? Как живет это содержание внутри знания и за пределами

знания? Ответ: по логике восполнения, восполнительности. Восполнение

-

это общий механизм достраивания/доращива­

ния всего в органическом и культурном мире (в природе и культу­ ре) за счет внутренних и внешних ресурсов, соотношение которых

не предполагает ни механического добавления извне, ни диалекти­ ческого раскрытия предзаданных внутренних возможностей путем

разрешения противоречий. Всеобщая восполнительность обеспе­ чивает и органическую выживаемость (в северных районах людям нужны тепло, огонь, в южных

-

вода, прохлада), и психологиче­

скую выносимость жизни (каЖдОМУ из нас нужны различные заме­ ны или компенсации незаменимого). Так герою Руссо из «Испове­ ди» требовались в качестве компенсации природных нехваток

-

онанизм, а вместо невыносимого лицемерного и искусственного

общества

-

простая и близкая к природе подруга Тереза).

Выше мы уже видели процесс нарастания артикулированно­

сти: он всецело относится к процессу складывания языка. МеЖдУ грубой органикой и тонкой психологией есть много опосредую­

щих звеньев. На примере языка мы видим, как изменение геогра­ фических, климатических, а также социальных условий (рассея­

ние или более компактное проживание) меняет облик языка как главного средства человеческого общения: в пределе всех измене­ ний языки с певучими интонациями превратятся в языки, изо­ бильные согласными, а следующей ступенькой в нарастании ар­

тикулированности будет письмо: по Руссо, язык страсти родился

на Юге, а письмо «невма,

-

-

на Севере. Но в любом случае чистая

вокализация без артикуляций, язык до языка

-

это уто­

пия, мыслительный конструкт. Вопреки идеальному образу изна­ чальной полноты и чистоты «всегда-уже»

-

замены, подстановки, вытеснения

начались, и в этом не повинна какая-то злая сила.

Книга «О грамматологию>

это энциклопедия конкретных

-

форм восполнения и самого механизма восполнительности. Это понятие (восполнение, восполнительность) было не только сохра­ нено в переводе, но даже несколько усилено нами за счет этимоло­

гически родственных корней во французском языке, восходящих

к общему латинскому корню. Восполнение необходимо на всех этапах человеческой жизни, поскольку человек и все его объекты по разным причинам дефектны.

Ребенок РОЖдается незрелым,

и для него восполнениями различного рода нехваток будут и мате­ ринская забота, и кормилицыно молоко, а немного позже и руко-

167

Познание и перевод. Опыты философии языка

водство опытного наставника (чтение книг, воспитание доброде­ телей). Однако ущербен и взрослый человек. Из-за того, что Земля вращается, в каждом месте на Земле (кроме разве что умеренной по климату Франции, наиболее предрасположенной для развития лю­ бых человеческих способностей) чего-то недостает. Кроме этих природных причин, есть и собственно человеческие основания для необходимости восполнений. строятся

не только

Психика, сознание, воображение

как механизмы постижения существующего,

но и как схемы компенсации недоступного, построения программ

будущих действий (так, человек, который боится людей, воспол­ нит нехватку общения наукой, составлением гербария, прогулка­

ми на природе, уйдет с головой в писательство). Герой Руссо в «Исповеди» восполняет природную робость в от­ ношениях с женщинами пылким воображением и практикой она­ низма, а его знаменитая подруга Тереза выступает как почти ми­

фический посредник, медиатор между природным и культурным: она позволяет избавиться от зла онанизма (культура побеждает природу), но вместе с тем выступает как природная компенсация

общественной фальши и лицемерия: однако Тереза не способна стать успешным посредником и заменой

-

она не заменяет ни ма­

меньку, ни обшество, ни людское признание.

Онанизм соединяет в себе яд и лекарство, недуг и лечение

-

подобно фармакону, яду-лекарству из «Платоновой аптеки». Она­ низм полезен как зашита от болезней, как сублимация влечения к недоступной женщине, как возможность обладать в своем вооб­ ражении всеми женщинами сразу, наконец, как средство выжива­

ния душевно хрупкого человека, наделенного безмерной способ­ ностью испытывать любовь (полнота переживаний всех восторгов любви была бы для героя, по его собственному признанию, губи­ тельна). Однако онанизм вреден как растрата природных сил, как повод для переживания вины, как психологическая фрустрация

и т. д. Иначе говоря, трата и бережливость, гибель и спасение, от­ сроченное наслаждение и немедленное эрзац-удовольствие ока­ зываются почти неотличимыми.

Понятийный аппарат восполнения и восполнительности у Рус­ со-Деррида очень разветвлен: это однокоренные слова с частично

разошедшимся значением зцрргегпегпапе, зцрр'егпетпагпе, зцрр'еапсе, зцрр'ёагп и др. В словарном значении зцрртегпегп пред­ полагает дополнение и замену, однако механизм осуществления

этих операций у Деррида. по сути, отрицает как дополнение, так и замену (ничто не приходит лишь извне, и ничто не вытесняет

исходное полностью). Кроме того, у Деррида введен ряд частичных

синонимов, связанных с добавлением меной

(substitut, remplacer).

При

168

(addition, (s)ajoiter)

и с за­

переводе словесного ряда

Раздел первый. Познание и язык. Глава третья. Деррида: «необходимое и невозможное·>

с зцрргегпегп я фактически ввела архисемему, построенную на бо­ лее широкой (латинской, а не французской) основе

-

как некото­

рое этимологическое упражнение в духе языковых игр самого дер­

рида. Фактически весь смысловой ряд понятия зцрр'ёгпепт таков: приложение (минимальная связь между элементами), добавление (несколько большая связь между элементами), дополнение (мо­ мент увеличения полноты в том, к чему нечто прибавляется), вос­ полнение (компенсация исходной нехватки), подмена (краткое или как бы нечаянное использование извне пришедшего вместо изначально данного), замена (полное вытеснение одного другим). Читатель может проследить работу механизма «восполнигель­

ности. по текстам Руссо (в скобках даются страницы французско­

го текста «О грамматологии»,

1967). В

самом деле, знак выдает се­

бя за нечто самодостаточное, а на самом деле лишь восполняет

нехватки и убожество речи

(208);

материнская забота невосполни­

ма, ибо она достаточна и самодостаточна

(210); ния

(209);

задача воспита­

восполнить нехватку природных сил и подменить природу

дети быстро научаются командовать взрослыми, чтобы та­

ким образом восполнять то, чего им не хватает (свои слабости)

(211);

разум человека восполняет (читай

-

недостаюшие для жиз­

ни и выживания) физические силы (212); жест служит восполнени­ ем к речи, ее нехваткам и недостаткам (334); развитие языков под­ чиняется

закону

восполнительности

и

замены

(например,

напевные интонации стираются новыми артикуляциями, чувства

восполняются идеями);

(369)

огонь восполняет нехватку природ­

ного тепла; язык восполняет наличие, то есть отстраняет-отсрочи­

вает его, одержимый желанием вновь соединиться с ним

благо -

письмо

и

это констатация отсутствия вещи

-

(397);

одновременно и зло,

тот запас, который всегда прорабатывает истину фено­

менов, производит и восполняет ее

(412);

разум еше не настолько

развился, чтобы своей мудростью восполнить природные порывы

(412);

детство взывает к восполнению в ситуации природной не­

хватки; системы воспитания перестраивают все здание природы

восполнениями

(s'ajoute) как полно­ (208); онанизм выступает как опасное восполнение, которое обманывает природу (215); в Те­ резе герой Руссо нашел восполнение, в котором нуждался (225); ре­ альное «
восполнение добавляется

та, обогашаюшая собой другую полноту

Какова логика восполнения'? Его часто уподобляют добавке, избытку

-

по отношению к некоей уже готовой и цельной тоталь­

ности. Однако это неверно: если бы это было так, то восполнение было бы «ничем», полнота и цельность наличествовала бы и без него. Но восполнение

-

не «ничто», а «нечто»: если имеется вос-

169

Познание и перевод. Опыты философии языка полнение, значит, целое есть уже не целое, а нечто, пронизанное

нехваткой, внутренним изъяном. Восполнение

-

это структурное

праВИЛО,игра,порядок,цеПЬ,структура,система,заКОН,правило,

логика, структурная необходимость, графика, механизм, стран­ ный способ бытия (предполагающий одновременно и избыток,

и нехватку) и даже целая «эпоха». Восполнение не есть ни наличие, ни отсутствие, ни субстанция,

ни сущность, ни явление, ни свойство, ни атрибут (хотя оно есть форма того, что свойственно человеку,

-

речи, общества, страсти).

Есть и некий предел, о который спотыкается всякое восполнение, восполнительность (это природа, детство, безумие, божество, невма

-

нечленоразлельное пение). Логика восполнения и воспол­

нительности

-

«из круга вон выходящее»

(exhorbitant).

Руссо ее не

видит и не понимает, хотя и чувствует ее. Я сохраняю это понятие (восполнение, восполнительность) в тексте перевода, напрягая

русский язык: каждый почувствует, что есть случаи, где хотелось бы видеть другое слово (например, «замена»), но тогда единое понятие уникальной мощности потеряется в разнообразных и несоизмери­ мых контекстах и никто даже не догадается, что оно тут было.

Понятие восполнения, восполнительности для Деррида одно­ временно и общее, и уникальное. Взятое из Руссо, связанное с

конкретными и даже интимными смыслами жизни его героя,

оно становится логическим оператором уникальной и почти бес­ предельной мощности. Деррида совершает работу, не сделанную Руссо. В самом деле, Руссо пользовался этим понятием, но не вла­

дел всеми его ресурсами и потому столь часто соскальзывал в об­ ласть наличия, метафизики. Что же касается Деррида, то для него оно, по сути, стало ведущим в общем ряду понятий деконструк­

ции. Однако это не просто понятие, но понятие на редкость боль­ шого объема и леконструктивной силы при сохранении сугубой конкретности. А потому разбираемая книга (<<О грамматологии»), в которой оно вводится и широко прорабатывается,

-

это не про­

сто книга наряду с другими, но целая энциклопедия деконструк­

ции. Так, подобно платоновскому фармакону, руссоистское вос­ полнение «<опасное восполнение»)

-

это и лекарство, и угроза.

Подобно маллармеанскому гимену, оно указывает и на интимный личный опыт, и на те области жизни, которые связаны с краями, пределами, порогами, головоломными переплетениями внутрен­

него и внешнего. Однако

supp1ement

вмещает и потенциально со­

держит в себе все это, тогда как другие понятия деконструктивных рядов чаще всего указывают лишь на те или иные отдельные воз­

можности общей логики (или графики) восполнительности. Восполнение входит и в более сложные конструкции, где оно вскарабкивается на метауровень (восполняющее (восполнитель-

170

Раздел первый. Познание и язык. Глава третья. Деррида: «необходимое и невозможное»

ное) добавление, восполняющее приложение, восполняющая за­ мена и пр.). Это непосильное бремя для разума

-

как помыслить

структуру, выходящую за рамки языка и механизмов метафизики?

Восполнение сводит с ума, ибо не может быть помыслено разу­ мом, будучи его условием: тут мы уже видим то, что потом ярко покажет Деррида,

-

невозможность помыслить принцип устрое­

ния системы внутри самой системы. Для разума парадокс в том, что тут он должен помыслить свое другое, себя как не-себя. Оно, как говорит Руссо, «почти непостижимо для разума». Отсюда

-

слепота к восполнению, неспособность увидеть и постичь его как структурный закон метафизического мышления. Запечатлетьдви­ жение, динамику механизма восполнительности в классической

логике тождества невозможно. Руссо не способен помыслить вос­ полнение: точнее, он хочет превратить его в простую добавку!

будь то благого или (чаще) злого. Восполнение

-

-

это неразреши­

мый парадокс «<изначальное дополнение», или «существенная случайность»

).

В принципе можно было бы иначе построить и все изложение схемы понятий

-

исходя из того, что восполнение выступает как

оператор, который при водит всю схему в движение. Если бы мы поместили понятие восполнения непосредственно после наличия,

логоцентризма, метафизики и деконструкции, то сразу увидели бы, как система самодостаточных и самотождественных определе­ ний сдвигается с места, как каждое из них оказывается несамодо­

статочным и несамотождественным, а под ними обнаруживаются следы, выводящие к дифференцирующим механизмам всего, что вообще происходит с человеком и в жизни, и в культуре.

В любом случае все понятия Деррида заданы так, что между ни­ ми имеются переходы и переправы. «елею>, «различие», «письмо», «прото-след», «различАние», «прото-письмо- и, конечно, воспол­ нение, восполнительность

-

образуют почти синонимический

ряд, однако понятия этого ряда указывают на различные состоя­

ния мысли.

Читатель сам увидит в последней трети работы

«О грамматологии», как восполнительность почти всегда высту­ пает в качестве синонима различАния с его способностью про­

медления и отстранения. Например, протекание времени и диф­ ференциация

настоящего

момента

могут

быть

осмыслены

в терминах следа, письма, различАния, восполнения. Отрицание наличия и расщепление полноты настоящего момента

-

это как

бы единая матрица для порождения всех других продуктивных

расчленений. И вообще

-

каждое из понятий этого ряда может

быть описано в терминах всех других, выступая как то, что подме­

няет, или как то, что подменяется. Так, промедление-отстояние в реализации человеческого желания наиболее весомо характери-

171

Познание и перевод. Опыты философии ЯЗыка

зует различАние, но может быть отнесено и к следам, и к письму в широком смысле слова.

А можно сказать и иначе, используя более привычную нам те­ перь терминологию: след, различие, письмо

нения пространства и времени

-

-

это три узла-сочле­

каждое со своим собственным.

но и сопряженным с другими обоснованием (как уже отмечалось, для следа

-

личия

различАние).

-

это прото-след, для письма

-

прото-письмо, для раз­

Все эти понятия сплетаются в единую

ткань, образуют единый текст. Наверное, можно сказать, что Дер­ рида маниакально терпелив в описании разными словами одного и того же.

Наши ряды только намечены, но не закончены. Вокруг каждо­ го понятия гнездятся десятки других, контрастных или родствен­

ных. Читатель по желанию продолжит эти ряды: он увидит, как (перво)начало

-

понятие вполне «метафизическое»

между традиционным

«ПРОИСХОЖдением»

И

тем

разрывается

-

деконструкцио­

нистским началом, которое есть либо «повтор», либо, скорее, та­ кая (перечеркнутая) изначальность, которая дает возможность как оригиналов, так и копий (по сути, неразличимых); он убедится в

том,

как

все

попытки

мысли

удержать

наличие

-

например,

на пути представления (ре-презентации) сколь угодно тщательно

организованного повторения

-

оборачиваются абсолютным раз­

личием в рамках новой ситуации и нового контекста; как «соб­

ственное»

и

«свойственное»

(истинно

наличное)

дрейфуют

в сторону следов и различий, то есть своей собственной невоз­

можности, и многое другое. Однако при всех этих ограничениях нам хочется думать, что начало построению открытой системы понятий деконструкции все же положено.

А теперь оглянемся на то, что у нас получилось. Мы строили общий ряд понятий книги как цепочку так или иначе переходя­

щих друг в друга смыслов, чтобы не потерять общую нить рассуж­

дения. Но если посмотреть на все это шире, с более отстраненной точки зрения, мы увидим две не сочетаемые (не конфигурируе­ мые) проекции: на одной будут преобладать наличия и полноты. а на другой

-

следы или разрывы. Сразу возникает законный во­

прос: где истина, а где фантасмагория? В одном изображении ис­ тиной выступит наличие, а иллюзией оборот,

-

разрывы, а в другой, на­

полноты и единства окажутся фантасмагорическими.

а следы и различия

-

реальными. Больше того, оба мира окажутся

несамодостаточными: так, Руссо, герой, живший среди сущно­ стей и наличий, интуитивно прозревает неналичное, а читатель (и даже сам автор), перебравшись в мир следов и различий, тут же начинает испытывать ностальгию по покинутому миру наличия.

Соответственно, встает вопрос и о деконструкции: ведет ли она

172

Раздел первый. Познание и язык. Глава третья. Деррида: <.необходимое и невозможное»

нас от иллюзий к истине или наоборот, позволяет ли она нам хоть как-то держаться в безумном и фантасмагорическом мире? Когда-то в самом начале своего творческого пути Деррида кра­

сиво опроверг центральность и иерархичность как таковые-!", и этот иконоборческий жест казался заведомо оправданным. Так ли это выглядит тридцать лет спустя? Для начала вспомним, что и тогда Деррида, по сути, отрицал и центрированную структуру,

и бесцентровую (и следовательно, беспрепятственную) игру зна­ ков. Уже там Деррида намекает на что-то третье

-

на «игру мира»,

как бы снимающую оппозицию между жесткой центрацией и сво­

бодной игрой. Так вот, дальнейшее движение Деррида предпола­ гает такие предметы, события или состояния, которые, с одной стороны, не подчиняются логике тождества и наличия, а с другой

стороны, кладут предел бесконечным знаковым замешениям (среди них смерть, вера, дружба, дар, справедливость, сообщество

как невозможные, но необходимые события). Переломный момент в традиции мышления о структуре насту­ пает

тогда,

когда

начинает

осмысляться

структурированность

структуры без центра: «С этого момента пришлось осознать, что центра не сушествует, что его нельзя помыслить в форме налично­ сушего,

что

у него нет естественного места,

а есть лишь некая

функция, некая неуместность, в которой до бесконечности разы­

грываются замешения знаков-Ч>. Именно в момент, который не­ возможно

точно

датировать

в

культуре,

в

момент

осознанного

снятия единственного, священного центра, язык, понимаемый как механизм знаковых замещений, и получает возможность по­

всеместного распространения: «В этот момент все становится дискурсом чальное

<...>,

т. е. системой, в которой центральное, первона­

или трансцендентальное

означаемое

никогда не присут­

ствует абсолютно вне системы различий--".

§ 3.

Языковые обнаружения философии

Наши представления о познании претерпели за последние де­

сятилетия сушественные изменения. Особенно глубокому пере­ смотру подверглась ренних

методология

характеристиках,

историко-культурными,

и

в

научного

ее

связи

с

познания

и в ее внут­

мировоззренческими,

социально-психологическими

и другими

Derrida J. La structure, 'е signe et le jeu dans le disсошs des sciences humaines / / Derrida 1. Г'еспшге ег la ditference. Paris. ]967.

214

215

Derrida J. Г'еспшге et la difference. Paris, 1967. Р. 411.

216

/bideт. Р. 411.

173

Познание и перевод. Опыты философии языка

параметрами его развития. Совершенно очевидно, однако, что проблемы методологии научного познания самым тесным обра­

зом связаны с проблемой предмета, его конституирования, фор­ мирования. Методолога интересуют прежде всего не готовые объ­ екты вне зависимости от путей их конституирования, но именно сами эти пути, различные этапы и стадии того сложного процесса,

которым и является процесс оформления представлений о пред­

мете научного познания. И потому особое внимание исследовате­ ли уделяют прежде всего «нижним этажам» формирования пред­ мета

познания,

так

как

именно

здесь

складывается

спектр

познавательных средств. При этом вопрос о предмете науки, оче­ видно, не может решаться ни формально и априорно, ни прагма­ тически иконтекстуально

-

в каждом конкретном случае прило­

жения заранее заданного метода к новым предметным областям.

Но тогда как же должна складываться такая определенность, ка­ ковы ее параметры?

Когда мы рассматриваем столь характерное и вместе с тем столь яркое сов

-

-

в смысле всех этих интересуюших нас здесь процес­

явление в современном гуманитарном познании, как струк­

туралистские исследования (в частности, во Франции), нам при­ ходится дать себе отчет в том, сколь многое

нам еше здесь

непонятно. Вполне очевидна неполнота социально-психологиче­ ских характеристик структурализма как реакции на субъективизм, равно как и узкометодологическая его трактовка, сосредоточен­

ная на проблемах применения заранее выкованного метода в ши­ роких сферах гуманитарного познания, хотя именно эти качества структуралистской методологии позволили выявить общие струк­ турные закономерности в самых, казалось бы, несопоставимых

областях. Вместе с тем совершенно очевидна здесь и неполнота ИЛИ даже суженность методологической рефлексии относительно применимости познавательных средств структурализма в тех или

иных областях. К чему собственно прилагается структуралист­ ский метод?

Каков предмет структуралистских исследований?

Можно, по-видимому, высказать гипотезу о том, что в структура­ ЛИСТСКИХ исследованиях мы имеем дело с особой предметной областью, которая пока еще не может быть представлена в дис­ кретных и дискурсивных формах, которая скорее угадывается, улавливается как тенденция (и потому схватывается самими пред­ ставителями структурализма подчас на уровне иллюзорном, дале­

ком от предметной глубины и концептуальной расчлененности),

нежели постигается как отчетливый сформировавшийся предмет научного осмысления. То, что формирующаяся теория определя­ ется не только методом, но и предметом, даже если он еще не сло­

жился в знании, мы видим на при мере такого видного мыслителя

174

Раздел первый. Познание и язык. Глава третья. Деррида: «необходимое и невозможное»

структуралистской

и

постструктуралистской ориентации,

как

Жак Деррида. У него нет своего объекта в том смысле, в каком ис­ пользуются, скажем, ритуал или миф у К. Леви-Стросса, феноме­ ны

массовой

культуры,

а также литературные

произведения

у Р. Барта или даже история у М. Фуко; нет у него и такой «приви­ легированной» точки употребления метода, как, допустим, «поле» для этнолога или «диван» для психоаналитика. Тот материал, на котором формируется научный предмет Деррида,

-

это языко­

вые обнаружения философии. Это не звучит оригинально. Осмысление роли языка в форми­ ровании мышления, вполне самостоятельной и не прикладной,

стало необходимостью практически для всех направлений совре­

менной западной философии, хотя, конечно, способы такого ос­ мысления могут быть весьма различными. Философия позити­ вистской ориентации, например, уже почти столетие ставит своей

задачей очищение мысли от изначальной языковой метафорично­ сти, от нестрогих и расплывчатых обыденных значений языка; философия Хайдеггера и хайдегтерианцев, напротив, предполага­ ет не искоренение метафоричности языка любыми средствами и не превращение его в строгое, точное, однозначное орудие вы­ ражения мысли, но как раз полное погружение в язык и исконную

языковую метафоричность как пристанище бытия и всякой пра­

вомочной мысли о бытии. Деррида идет здесь своим путем; за феноменальным уровнем

своего материала

-

языковыми проявлениями философии, он,

по сути, нащупывает предмет, который в своих определениях мо­

жет быть только метаязыковым (или прото-языковым?) и не/око­ ло-философским. В самом деле, если взять язык «как он есть», то мы увидим систему достаточно устойчивых и заранее заданных

категориальных расчленений, навязываемых языком всякой мыс­ ли (например, систему бинарных оппозиций типа присутствие

отсутствие, белый

-

-

черный и т. д.). Если же взять философию

«как она есть», то она должна будет раскрыться перед нами как са­ модостаточная и самообоснованная система устоявшихся катего­

рий. Деррида рассматривает и язык, и философию в особом пово­ роте, где за языком и в языке просвечивает то, что можно было бы назвать чистым «письмом», а за «полнотой присутствия» объекта

в философии обнаруживаются «различия», «следы», «про-грам­ мы» И Т. д. И т. П., образуя сами условия возможности акта мысли, означения, смыслополагания.

Отправляясь от своего материала

-

языковых обнаружений

философии в понятиях философских текстов

-

Деррида осуще­

ствляет многократные операции, которые выше былм названы

«челночными»: он идет от языковой эмпирии текста к философии

175

Познание и перевод. Опыты философии языка

и философским смыслам и затем опять возвращается к эмпирии на новом витке. При этом язык приводится во «взвешенное» со­ стояние: вступают в действие далекие аналогии между словесны­

ми формами и смыслами, перетряхиваются привычные языковые ощущения, переструктурируются устойчивые смысловые поля,

проблематизируются априорные категориальные расчленения; при этом, по сути, мощный концептуальный аппарат «обессмыс­

ливания» при водит язык к тому, что можно было бы назвать «ну­ левой ступенью смысла». Одновременно на место этих нейтрали­ зованных значений

и категориальных расчленений

вводится

в действие множество новых понятий, придуманных Деррида или

чаще взятых из анализируемых философских текстов, где они ка­ зались несущественными,

малозначимыми:

в

новом

исследова­

тельском повороте они начинают обнаруживать и новые смысло­

вые возможности. В результате таких поступательно-возвратных движений между языковой эмпирией и философскими смыслами и должно осуществляться

-

постепенно, «по крупице»

-

дискур­

сивное прояснение тех мыслительных солержаний, которые пока

еще не имеют дистинктивной формы и как бы пребывают на уров­ не нерефлексивного опыта, и одновременно осторожное снятие тех дискурсивных расчленений, которые, будучи для нас привыч­ ными, оказываются слишком грубыми и прямолинейными в от­

ношении формируемого мыслительного содержания.

Само взаимодействие и взаимоопосредование между сферой расчлененности, дискурсивности, дистинктивности (в термино­ логии Деррида

-

«различие»,

«различ.Ание», «след»,

«грамма»

И пр.) И сферой тайны и сокрытости, неясности, нерасчлененно­ сти, неочерченности (в терминологии Деррида, «вуаль», «покров», «пелена», «гимен» И пр.) предстают перед нами как гигантская ме­ тафора акта означения,

пронизывающая все работы Деррида

и в каждой из них обнаруживающая свои особые качества и аспек­ ты. Главный герой, главное «действующее лицо» всех произведе­ ний Деррида

-

письмо в его особом смысловом повороте, письмо

как метод расчленения и различения мыслительных содержаний. но, по сути, и как предмет

-

тот противоречивый и парадоксально

задаваемый предмет, который прорисовывается в «деконструк­

тивных- актах работы философа. Хотя, однако, письмо и выступа­ ет в концепции Деррида как протагонист, оно может осуществ­ лять свои функции лишь при поддержке других соответствующих ему понятий. Присмотревшись далее более подробно к некото­

рым основным понятиям метода Деррида. мы попробуем прояс­ нить некоторые черты в том предмете, который стоит за всеми

операциями его мыслительной работы и, по сути, формируется ими как особый научный предмет.

176

Раздел первый. Познание и язык. Глава третья. Деррида: ,.необходимое и невозможное,>

Метод Деррида заключается, таким образом, в «деконструк­

ции.

философских текстов путем «различания», обнаружения

в них следов и различий, посредством «письма» В чистом виде. Что

все это значит? Процелура «деконструкции» текстов предполагает обнаружение (или точнее

самообнаружение) в этих текстах их

-

внутренней самопротиворечивосги, непоследовательности, нару­

шающей замкнутость системы и обесценивающей ее прежние опоры. Де конструкция , как ясно из уже сказанного, предполагает особого рода работу с языком, с текстом, выявление меры само­ стоятельности языка со всеми его концептуальными расчленени­

ями и со всей его метафоричностью лительным

содержаниям,

-

которые

по отношению к тем мыс­ в

нем

запечатлеваются

и выражаются. Деконструкция, в свою очередь, невозможна без

работы «различ.Ания-

(dit1erAnce),

погружаюшей нас в своего ро­

да «неразрешимую диалектику». Этой диалектикой пронизан и сам термин «различание.

-

неографизм, который призван обо­

значать одновременно и различие как результат,

и различие как

процесс, как акт разпичения-огсрочивания (таковы два основных

значения французского глагола

-

ние

«differer»).

«Грамма как различа­

это структура и движение, которые не могут быть помысле­

ны на основе оппозиции присутствия/отсутствия. Различание

-

это систематическая игра различий, следов различий, размещения (курсив автора),

посредством которого элементы соотносятся

друг с другом. Это размешение есть производство, одновременно

и активное, и пассивное (буква "а" в слове "различ Ание" указы­ вает

на

неясность

в

отношении

активности

или

пассивности,

на то, что не может управляться и распределяться этой оппозици­

ей)

-

тех интервалов, без которых "полные" термины не могли бы

означать, не могли бы вообще функционировать--!".

217

Derrida J. Роыиопз. Егпгепепз. Рапь, 1972. Р. 38~39. Впереводе БиБИХИНа этот - это структура

фрагмент звучит так: «Грамма как разнесение, в таком случае,

и движение, которые уже не поддаются осмыслению на основе оппозиции ПРИСУТ­

ствие/отсутствие. Разнесение

-

это систематическая игра различений, следов раз­

личений, размещения, через которое элементы соотносятся одни с другими. Это размещение есть продуцирование. одновременно активное и пассивное (необыч­

ное а в слове

«differAl1ce» указывает

На эту взвешенность между активностью и пас­

сивностью, на то, что еше не поддается упорядочению и распределению при помо­

щи этой ОППОЗИШ1И), тех интервалов, без которых -полноценныс» элементы не

были бы означающими, не функциониропали бы»

. Деррида

r. Скарпеттой.

с А. Ронсом, Ю. Кристевой , Ж.-Л. Улбином,

Ж. Позиции Беседы М.,

2007.

С. 39~40.

Подробнее опереводе Деррида см. во втором разделе. Главное здесь то, что знаме­

нитые опорные термины Деррида diffегепсе чие

-

-

diПёгАllсе я перевож у как «разли­

различ Ание», а Бибихин как "разность ~ разнесение»: в результате в его ост­

роумном переводе теряется смысловая связь этой пары терминов с философской традицией (где присутсгвует, разумеется, не «разность», а «различие» в его соотне-

177

Познание и перевод. Опыты философии языка

Особенно наглядно эти деконструктивные процедуры различа­ ния проявляют себя в анализе текстов, посвяшенных истолкова­ нию взаимосоотношения «письма»

И «речи» В истории культуры

и в современном ее состоянии. На огромном числе примеров (от Платона до современных структуралистов) Деррида обнаруживает осознанное или подспуднос выдвижение на первый план речи

(прямое и непосредственное орудие коммуникации) и трактовку письма (косвенное средство представления представления) как «паразитического», «вторичного», несушего с собой ложь и лице­ мерие, разобшенность и вражду людей. При этом именно момент

говорения и одновременно слушания и пони мания собственной речи

(s'entendre-parler)

осмысляется как та основа, на которой

звук и значение, внутреннее и внешнее, материальное и немате­

риальное соединяются в единой цепи коммуникативных актов.

Справедлива ли такая привычная для нас иерархия? Нет. Коль скоро те качества знаков, которые и делают их орудиями комму­

никации, ярче всего проявляются именно на письме (например, на письме легче закрепляются такие смыслоразличительныепри­

знаки, которые на слух не воспринимаются, и др.), значит, пись­

мо «важнее» речи; но коль скоро «письмо» И «речь» В обычном их понимании связываются отношениями взаимообусловливания, значит, должен быть обнаружен другой, более фундаментальный уровень, на котором бы определялись условия возможности и то­ го,

и другого, как письма, так и речи в привычном смысле: так

вводится понятие «прото-письма» как игры различий, как умно­ жения

«следов»

И

варьируюших саморазличаюшихся повторов

элементов.

Но зачем нужны Деррида все сложности с «различанием», «протописьмом»,

«деконструкциями»,

нием на месте кажущихся «полиот.

«следами»,

С

прочерчива­

И «присугсгвий.

множества

следов, свидетельствующих о различиях и отсрочках, о смещени­

ях и границах, о пределах и других «антиметафизических. фено­ менах в действии? Зачем ему нужно бесконечное умножение по­ нятий, денотат которых остается неясным или, в самом лучшем случае

«прочерченно- неяоным.

,

«прослеженно-эавуалирован­

ным»? И каков статус той дисциплины

-

«грамматологию>

-

кото­

рая, не стремясь к синтезу и не достигая его, так или иначе обоб-

сениости с тождеством). Кроме того. для того. чтобы подчеркнуть в неографизме

dit1erAnce

необычный графический элемент а, Бибихин вынужден время от време­

ни переходить к французскому написанию; в моем варианте это а так или иначе присутствует и в русском варианте термина (различАние); третий вариант обозна­

чения

ditTerAnce впереводе

Бибихина

-

оттяжка. оттягивание. так что единого тер­

мина русский читатель не опознает ...

178

Раздел первый. Познание и язык. Глава третья. Деррида: «необходимое и невозможное»

шает и объединяет методические приемы и методологические принципы «деконструкгивной» работы «письма»'?

Сам Деррида дает на эти вопросы различные и не очень ясные ответы, в которых, по сути, аргументируются различные подходы.

Первый можно было бы назвать интенционально-динамическим: здесь

грамматология

характеризуется

прежде

всего

как

некое

устремление, задача, настроенность мыслительной работы с тек­

стами. Второй подход

-

статический, связанный с характеристикой

наличных состояний и результатов: здесь грамматология трактует­

ся как область «соучастия корней--" различных наук и дисциплин (в том числе, философии и тех или иных «региональных» ИЛИ спе­ циально-научных

дисциплин).

Раскрывая

методологические

и эпистемологические намеки этого определения, мы считали ра­

нее уместным говорить в этой связи о проблеме условий возможно­ сти гуманитарного познания, и, по-видимому, небезосновательно. Однако ныне представляется необходимым пополнить рассмотре­ ние вопроса об условиях возможности познания анализом пробле­

мы реального формирования нового, почти не изученного предме­ та, который обнаруживает себя противоречиво и парадоксально. Область такой особой, не сложившейся в знании предметности тонко предчувствовал ась и отчасти уже описывалась во многих ра­

ботах структуралистов, хотя, как правило, в них шла речь скорее о конструировании

-

в постнеокантианском смысле

-

нового объ­

екта гуманитарного познания, нежели о первоначальных этапах по­

знания уже существующего в действительности предмета.

Однако и сам Деррида, и целый ряд его исследователей катего­ рически возражают против самой возможности определить те или

иные шаги осуществления проекта Деррида как шаги познания

особого научного прелмета-!". Никакая научная предметность не соответствует и важнейшему для Деррида понятию «прото-пись­ ма». «Это самое прото-письмо

<...> не может и

никогда не сможет

считаться объектом науки. А все дело в том, ЧТО оно никогда не сможет быть сведено к форме присутствия. Присутствие же управ­ ляет всей объективностью объекта и всеми познавательными от­

ношениямие Ч". При этом аргументация Деррида такова: декон­ структивная

методология

не

соответствует

никакому

научному

предмету, ПрОТО-ПИСЬМО и другие, родственные ему понятия ни­

когда не смогут стать объектами научного исследования, так как само понятие научного объекта есть не что иное, как видоизме-

21Х

DerridaJ. Dе1аgгаmmаюlоgiе. Paris, 1967. Р. 131, 140, 142.

219 Jhid. Р.

13,42,74,88,109,124.

220 /hid. Р.

83.

179

Познание и перевод. Опыты философии языка

ненное «метафизическое» понятие присутствия, тогда как суть ар­ хиписьма и др.

-

как раз в выявлении «отсугствий- И «различий».

(Тем самым понятие научной объективности, как и вообще поня­ тие объективности сводится всецело к возобновляемому и вос­ производимому

присугствию,

К

полаганию

самотождественных

предметов, явлений, ситуаций.) И далее: никакая наука

-

наука о значении или некая новая семиотика и т. д. И т. п.

скажем,

-

невоз­

можна за пределами метафизики, так как наука принадлежит «ме­ тафизической» эпохе и вне ее теряет свой смысл, ибо лишается главного понятия

-

объективности. Подчеркивая связь объектив­

ности в научном и в философском (еметафизическом») смысле,

Деррида трактует само понятие объективности повторяющегося присутствия

-

-

как устойчиво

в Феноменологистическом духе.

Но такая трактовка объективности не учитывает других модусов существования и обнаружения того «особого» объекта, о котором

идет речь-". Важно здесь и вот еще что. Деррида считает и по­ стоянно

подчеркивает,

что

в

каждом

тексте,

принадлежащем

философской (в его терминологии «метафизической», «логоцент­ ристской-

)

традиции обнаруживается «сосуществование» в опре­

деленной пропорции собственно метафизических постулатов и предпосылок, более или менее ясно выраженных, с тем слоем текста, с теми темами, которые можно назвать критическими в от­

ношении этих метафизических предпосылок. Но ведь тогда, оче­ видно, и вопрос об объекте и объективности должен ставиться как-то иначе, более дифференцирован но в отношении обоих этих

фрагментов текста: по-видимому, здесь можно было бы говорить о своего рода многоуровневой объективности, постигаемой на

различных уровнях различными способами. Хотя Деррида и отрицает объективность своего объекта, мно­ гие его особенности прочерчены им достаточно отчетливо. Оче­

видно, что это нефилософский объект, несмотря на то что он весь­ ма близок к философии и без посредства философии вообще не может быть замечен, осмыслен, обрисован. Этот объект не стоит «перед» нами, как того требовала бы этимология слова «объект»,

«предмет», но задается косвенными, обходными, окольными пу­ тями и средствами. При этом очевидно, что в его состав так или иначе включаются необычные способы языкового существования

и обнаружения философии и других форм интеллектуальной дея221 Правда. в размышлениях Деррида о снятии трансцендентального означаемого в современной философии фактически содержится мысль о расширении, высво­ бождении тем самым пространства гуманитарных наук и, соответственно, возмож­ ности объективного познания в этой области.

dans le

disсошs

des sciences

пшпашеэ

//

(Derrida J. La зггцсшгс, le signe et le jeLl J. Г'ёспшгс е! la ditTerencc.

йетаа

Р.409-428).

180

Раздел пер8ЫЙ. Познание и язык. Гла8а третья. Деррида: <.необходимое и не80зможное»

тельности работы;

многие возникающие при этом проблемы

должны были бы, по-видимому, в будущем заинтересовать, в ка­ ких-то

своих

аспектах,

теоретическую лингвистику,

которая

за

последние десятилетия продвинулась вперед в анализе различных

способов «письма», различных текстовых структур, форм их орга­ низации, зависимостей от передаваемого содержания и т. д. И т. п.

Наконец, что особенно важно, пытливая мысль ученого, форми­ рующая представления о «новом»

предмете, во многом выступает

как попытка продвижения вперед от дихотомических, формаль­ но-логических рассудочных определений в сторону осмысления многих

парадоксов в

соотношениях

мыслительных

категорий

и понятий. По сути, мысль Деррида, отказывающегося от бинар­ ных категориальных расчленений структурализма (и всего пред­

шествовавшего ему «метафизического» мышления), очень близка моментами

к

диалектическому

утверждению

тождественности

противоположных определений. Утверждение «самостираюшей­ ся- данности своего объекта, умножение парадоксальных, оксю­ моронных определений, дробление привычных смыслов, по сути, подводит нас к более широкой схематике, нарушающей формаль­

но-логические каноны интуицией, фантазией, вымыслом

-

не

как прихотью, но как необходимостью. Здесь, конечно, не место и не время для сколько-нибудь по­ дробного рассмотрения эволюции творчества Жака Деррипа, мыслителя, по-своему очень последовательного, одержимого од­

ной идеей, выпускающего на авансцену всегда одного и того же

протагониста

-

«письмо» «<прото-письмо»), хотя В разных формах

и обличьях, в рамках сочинений различных жанров. Однако, если взять разные моменты этой динамики

-

ранние работы о Гуссер­

ле 60-х годов, с одной стороны, и, скажем, «Почтовую открытку»

(1980) -

это середина его пути, то перед нами прочертится одна из

важных тематических линий творчества Деррида 2 2 2 . 222 Это именно логическая, а не хронологическая эволюция, поскольку уже в ран­ них работах Деррида. по сути, содержалась идея единства «разумного» И «неразум ного» В разуме, требовавшая выхода за рамки категориально-логического анализа

(Derrida J. Г'еспшгс е! Ja ditтегепсе. Рапь, 1967. Р. 86.96). а также идея cogito с его способностью высказывать фантастическое. гиперболическое. предельно усилен­ ное,

(!hid.

наряду

Р.

83).

с

исторически

упорядоченным.

укорененным,

структурированным

Фактически и следующая за «Почтовой открыткой» работа Деррида

«Об апокалиптическом тоне, иринигом ныне в философии»

apocalyptique

аёоргё паguсге еп

philosophie.

Рапз,

]983)

-

(Derrida J. D'uп !ОП

(перифраза заглавия работы

Канта «О высокомерном тоне. припятом ныне в философии», направленной про­ тив современных ему мистификаторов философии)

-

продолжает ту же линию.

Речь в ней идет о том. 'по можно было бы назвать аффективным субстратом фило­ софии, о том, что связано с человеческими желаниями и проявляет себя в колеба­

ниях и модуляциях тона философского рассуждения.

181

Познание и перевод. Опыты философии языка

Логический предел возможного движения от строгих, вполне академичных работ раннего периода, от «сгрого--философского анализа, очевидно, не удовлетворившего Деррида. к «литератур­

но--философским экспериментам уже достигнут. Дальнейший шаг на этом же пути невозможен, движение

по этой линии

и в этом направлении предстанет, по-видимому, как исчерпавшее

себя. Однако воплощения этой тенденции

-

вовсе не «отрица­

тельный пример», но скорее самостоятельный философско-бел­ летристический аргумент в пользу единства и взаимосвязи фило­

софии и искусства, философии и литературы, единства форм самоосуществления творческой разумности во всех возможных

сферах человеческой деятельности, а одновременно философско­ эпистемологический аргумент в зашиту реального существования

того зыбкого предмета познания, которому Деррида отказывает в статусе объективности. Казалось бы, что обшего между вполне строгим рассуждением на тему о научном

-

точнее, ненаучном

-

статусе «прото-письма» И этим экспериментальным сочинением,

жанровые признаки которого соединяют философский трактат с сентиментальным романом в письмах, роман в письмах

-

с па­

родией на эпистолярный жанр как таковой, фарс с трагедией, автобиографические заметки (с указанием места и времени) с чи­ стейшим вымыслом, отчет о научных командировках

-

с галлю­

цинаторными прозрениями относительно смысла бытия'? Но об­ шее есть: главный неперсонифицированный герой этих текстов, как уже говорилось,

-

письмо, единое в своей многоликости.

Сюжетная канва романа рыхла и непритязательна: это собра­ ние писем и отрывков из писем (даты точно указаны

3.06.77

и

30.8.79);

-

между

их пишет своей любимой в Париж человек, ко­

торый путешествует по свету (Оксфорд, Йель, Женева и т. д.), преподает в университетах,

ведет исследовательскую работу;

по многим признакам это «сам Деррида. (например, один из се­

минаров посвяшен теме «Различание»). Однако главный герой ро­ мана, как уже говорилось, не лицо, но именно письмо

-

письмо,

которое спорит с речью, голосом, словом, с прямой и непосред­

ственной коммуникацией и всегда выходит победителем; письмо, которое

одновременно

и

расплющивается

в

следах,

различиях,

пробелах (письма испещрены пробелам и и разрывами, полны не­ законченных мыслей, недоговоренностей, вплоть до того, что са­

мое главное письмо, отосланное героем, безвозвратно теряется), но вместе с тем и несмотря ни на что все же улавливает ускольза­

ющее, самостирающееся, дифференцируюшееся,

запечатлевает

нетленную полноту момента.

Статус письма, подобно любому другому понятию Деррида, противоречив: оно одновременно и достигает, и не достигает ад-

182

Раздел первый. Познание и язык. Глава третья. Деррнда: «необходимое и невозможное»

ресата. Деррида пытается спорить с лакановским высказыванием по поводу «Украденного письма» Эдгара По: Лакан считает, что «письмо всегда приходит к своему адресату» (за этим высказыва­ нием, вполне понятно, лежат многие сюжетные перипетии анали­

зируемого Лаканом рассказа и намек на глубокий смысл финала). Нет,

-

возражает Деррида. письмо никогда к адресату не прихо­

дит, а если приходит, то не к тому, кому оно послано, в конечном

счете заставляя усомниться даже в том, тому ли оно действитель­

но предназначалось, кому было отослано-". В итоге, однако, Дер­ рида все-таки вынужден здесь признать правоту Лакана: несмотря на все неопределенности плана, замысла, намерения, несмотря на

неуверенность в самой возможности коммуникации, письмо все же достигает адресата.

И здесь очень существенно, что французский термин

nataire -

«получатель почтового отправления», «адресат»

-

destiимеет

смысловые коннотации, начисто отсутствуюшие в бюрократиче­ ски звучашем русском слове

«получатель»:

это

не только

пункт

прибытия, но и место осушествления судьбы. Лишь в свете этих более «возвышенных» смысловых коннотаций нам становится бо­

лее понятно, зачем Деррида вообще нужно спорить с Лаканом: речь

идет

не

только

о

том,

доходит

ли

письмо

до

адресата,

но и о том, осушествляется ли судьба, нечто обетованное. И когда герой Деррида называет адресата топ

unique destine,

он играет

смыслами «судьба моя» и «единственный человек, которому я пи­

шу и кто получает мои письма». В свете таких «судьбоносных» коннотаций осмысленным оказывается и такое личностно-психо­

логическое переосмысление декарговского

cogito,

которого еше

не знала философия: «я существую, значит, я следую за тобой»

(оно основано на омонимии в je

suis и je te suis )224.

Универсальная и как бы самоосушествляюшаяся стихия пись­ ма в конечном счете торжествует (герои принимаются вновь пи­ сать друг другу даже тогда, когда они, казалось бы, встретились,

чтобы более не расставаться); тем самым необходимость опосре­ дованности торжествует над фантазмами непосредственности (будь то фантазм непосредственности идеального

-

истина или фантазм непосредственности реального

абсолютная

-

рождение

ребенка как незнаковое обшение между людьми). Эта игра письма серьезна как жизнь и как смерть, в ней есть и фарс, и высокая тра­ гедия.

Главные эмоции, которыми движим герой,

-

это стыд

223 "Кто пишет? Кому? Что хочет отправить, адресовать, доставить? <...> Я должен в конечном счете чистосердечно при знаться, что не знаю этого» (Derrida 1. La carte

postale: de Socrate 224

а

Freud et

ац-пега, Р.

9).

/bid. Р. 128.

183

Познание и перевод. Опыты философии языка и страх перед ясностью и понятностью, перед открытостью своего сокровенного другому, чужому, чуждому, перед вмещением уни­

кального содержания своей жизни в безликие, общедоступные формы «<Мне стыдно стремиться к понятности и убедительно­ сти ... мне стыдно говорить на общем языке, говорить, а значит

и писать, обозначать что бы то ни было ...»225;

«... когда Я

пишу, да­

же здесь, на этих бесчисленных открытках, я уничтожаю не толь­ ко то, что я говорю, но и тебя, моего единственного адресата ..,

а значит и саму возможность послаиия--ё".

Но страх перед

умерщвлением уникального общезначимым, перед открытостью и незащищенностью открытки, отдаваемой в чужие руки,

-

это

лишь одна сторона медали. Может ли открытость открытки нести любимой смерть, если та же самая открытка обратной стороне

-

изображение на ее

становится открытием и откровением для ге­

-

роя? если оно дает жизнь даже тем людям, которые умерли двад­ цать пять столетий назад? Так, в реальную жизнь героев романа включается «нереальная»

жизнь персоиажей

-

Сократа и Платона, изображенных на сред­

невековой миниатюре в книге о предсказании судьбы (рукопись

XlIl

в. хранится в той самой знаменитой библиотеке, где работает

герой) и массово тиражированных на обложке почтовых откры­ ток, которые герой и шлет своей возлюбленной. Открытие этой открытки было для него потрясением, тайной, шифром, требую­ щим разгадки. Внимание героя приковано к миниатюрестранным и никак не объяснимым «сродством» его собственной концепции с концепцией средневекового художника. Герой Деррида увидел

в изображении пишущего Сократа, пишущего и пером, и резцом, пишущего вопреки всем известным историческим сведениям,

-

парадоксальное иконографическое подтверждение своей концеп­ ции главенства письма как протописьма, как условия возможно­

сти всех расчленений, знаков, следов. Герой воспринимает раз­ гадку

этого

загадочного

изображения

как

личную

и ответственность, а сам образ Сократа и Платона

-

задачу

как негатив,

который должен проявиться именно в нем и через него, хотя бы

и двадцать пять столетий спустя-". Смысл здесь не в каком-то конкретном ответе на поставленный вопрос,

-

ибо предлагаемые героем Деррида истолкования нарочи­

то опрошенны, приземлены, окрашены фарсовостью, а подлинно

«научный» ответ с трактовкой смысла расположения фигур его все

225

/bi(J. Р. 12.

226

/hid. Р.З9.

227

/bid. Р. 14.

184

Раздел первый. Познание и язык. Глава третья. Деррида: «необходимое и невозможное"

равно не удовлетворяет,

-

но именно в неистребимой жизненности

самого усилия и решимости ответить на этот вопрос. Но если для героя Деррида загадочен смысл изображения, то для нас пока оста­ ется загадочным отношение героя к вопросу о смысле этого изобра­ жения. Для чего понадобилось ему так упорствовать в своем вопро­ шании, давая при необсуждаюшейся презумпции величия этих

мыслителей столь нелепые истолкования их изображения (ср. Со­ крат

-

скромный секретарь, готовый записать мысли авторитарно­

го оратора

-

Платона; Сократ

-

переписчик партитуры музыкаль­

ного произвеления, которым готовится дирижировать Платон; Сократ

-

старый дед, у которого капризный ребенок

чего-то требует; Платон

-

поза неустойчива

правляющийся поезд, или толкает коляску

-

-

-

Платон

-

спешит сесть на от­ с младенцем? стари­

ком? калекой"; сцена суда, на который Платон требует, чтобы Со­ крат записал свою последнюю волю, свое завещание и т, д. и т. п.)?

По-видимому, ответ на этот вопрос лежит в той области, где проясняются смысловые основания обшности между более ранни­ ми работами Деррида, где, как мы уже говорили, постепенно и под­ спудно формируется «особый», «новый» объект, не вмешающийся в готовые категориальные членения мысли и языка, и теми его ра­

ботами, где центр тяжести переносится на экспериментирование

в околофилософской области литературного письма, Общность между этими областями простирается гораздо дальше, чем может

показатъся, Мы уже упоминали о том, что в основе структурной ор­ ганизации обеих сфер лежит принцип соотнесения значений по принципу оксюморона, только в первом случае, условно говоря,

в «научно--философских работах этот принцип пронизывал упо­ требляемые понятия, а в данном, рассматриваемом примере «лите­

рагурно--философского письма он затрагивает чувства, намере­ ния, поступки людей (примеров такой оксюморонности можно привести огромное множество: спрятать открытку или открыть ее

всему свету? сжечь письмо или увековечить написанное? освобо­ дить свое письмо от излишеств тона, жанра, стилистических кра­

сот, оставив лишь самое необходимое, или, наоборот, наделить его всеми мыслимыми и немыслимыми красотами, провести через все

веками отработанные возможности выражения? и т, д. и т. п.). Но это еше не самое главное: важнее то, что идеи и люди, фи­ лософские понятия (или воплощаюшие их персонажи, скажем, Сократ и Платон) и реальная жизнь оказываются в конечном сче­ те звеньями единой цепи взаимосвязей: переживания «маленьких людей» по поводу утерянной почтой открытки достойны высокой

трагедии, а великие философы зато достойны бессмертия и, зна­ чит, самой обыденной жизни, реальной жизненности «без всяких

скидок», во всех ее бытовых и повседневных перипетиях, Отсюда,

185

Познание и перевод. Опыты философии языка

наверное, и все эти опрошивающие приемы, все изобретенные для Сократа и Платона героем Деррида формы реальной жизни. Тогда и цепь коммуникаций не кажется более смертельно опасной для в малом и великом уникального (ведь в конце концов герои

Деррида заслужили право «заново изобретать» свой собственный язык или «наш чужой» язык, как они говорят), а Сократ и Платон, став реальной и необходимой частью жизни героев, заслужили са­

му возможность того, чтобы их «просто полюбили». Получается, что к одному и тому же вопросу мы подходим с разных сторон: спросить о том, вмещается ли жизнь в мысль, и спросить о том,

вмещается ли мысль в жизнь,

по сути, одно и то же. И еще: если

-

удержать в сознании оба эти вопроса одновременно, тогда и пер­ спективы ответа на любой из них по отдельности предстают как

более оптимистические. В самом деле, разве нам труднее вместить Сократа и Платона (или, иначе говоря

-

го

жизнь

существования,

нежели

вместить

мысль) в формы реально­ и

все

возникающие

в ней «новые объекты» в новые мыслительные формы? Одно не­ мыслимо без другого, неосуществимо без другого. Итак, «Послания» Деррида

-

произведение сложное, но вовсе

не безнадежно бессмысленное. В самом деле, нагнетание неопре­ деленносгей (неизвестно

-

кто, кому, зачем, о чем пишет) не пре­

вращает героя Деррида в экзистенциалистекого упрямца, который абсурдно борется с абсурдом, оставаясь в недрах абсурдного: ско­ рее,

это

упрямство

мыслительного,

душевного усилия,

которое

может быть и не чуждо игре, выдумке, фарсу, самоиздевке, но на­

чисто лишено скуки и безразличия, таким может быть лишь само­ ощущение

человека,

воспринимающего акт

мысли

как жизнен­

ную задачу. (В этом мне видится коренное отличие такой этики от

экэистенциалистской: самоутверждение человека не требует здесь отвлечения от объективной мысли и сосредоточения на экзистен­ циальных

переживаниях,

но

предполагает

взаимопронизывание

мысли и жизни как равно необходимых слоев человеческого бы­ тия.) Читатель Деррида

-

это человек рафинированной культуры,

тонко чувствующий, и потому у него есть возможность, хотя и аб­ страктная, но при иных социальных условиях вполне осушестви­

мая,

-

понять глубокие истины и утонченные принципы, про­

зреть их именно благодаря своей культуре, благодаря своей развитой фантазии и воображению. В любых условиях воспитание

читателя, развитие его восприимчивости к новому, свободы обра­ щения с мыслительным материалом, способности самостоятель­

но оперировать многоязычными понятиями многовековой фило­ софской традиции не может считаться маловажным делом. Какова же для нас та гносеологическая мораль, которую мож­

но было бы извлечь из обращения Деррида к «литературноь-фило-

186

Раздел первый. Познание и язык. Глава третья. Деррида: «необходимое и невозможное»

софскому письму как одной из возможностей, содержашихся в «прото-письмея как условии всех возможностей дискурсивно­

сти? Соотнесение философии и литературы

-

далеко не новость

в историко-культурной традиции. Во многих смыслах правомер­ ной представляется точка зрения, согласно которой само сущест­

вование философии всегда зависело от литературного дискурса, а отказ, самоочищение Философии от некоторых типов языка как «фиктивных» И «риторических» был одним из способов самоопре­

деления самой философии. В этом отношении есть и другая сто­ рона: само по себе полагание литературы как чего-то вынесенно­

го вовне, чуждого, осмысление отношения между философским и литературным как достаточно жесткой оппозиции было спосо­ бом и формой признания той «угрозы», которую язык представля­ ет для философии. Получается так, что отводя языку в литературе особое место, где он может раскрыть все стороны своей «языково­ СТЮ>, а затем трактуя эту сферу как производную, проблематич­

ную и несерьезную, философия «заклинает угрозу»228. Обычно соотношение между философией и литературой трак­ туется весьма сходно с тем, как Деррида трактует соотношение

между речью и письмом. А именно: философия (она же

-

речь)

наделяется способностью прямого отношения к истине, а литера­ тура (она же

-

письмо) рассматривается как нечто производное,

вторичное, несамостоятельное. Иначе говоря, непосредственно­ еть философски-речевого отношения к истине покупается ценой третирования письменно-литературного отношения к истине, хо­ тя на самом деле отторгнутая литературность выступает как «свое

другое» философии. «Деконструктивный- ход размышлений Дер­ рида должен был бы заставить нас помыслить некую прото-лите­

ратуру (или прото-философию"), представляющую условия воз­ можности как философии-речи, так и литературы-письма в их

обыденном смысле. При переводе деконструктивных процедур на более привычный для методолога язык, становится очевидно,

сколь плодотворна взаимная обращенность философии и литера­ туры, сколь полезны, следовательно, исследования литературного

слоя философских текстов (и прежде всего

-

анализ их риториче­

ского строя, системы тропов и фигур, участвующих в построении

собственно философской аргументацииг--? и одновременно сколь полезно рассмотрение тех компонентов литературы,

22R Си//ег J. Тассцсз

где она по-

Derrida / / Structнralism апс Sil1ce. From Levi-Strallss to Derrida.

Oxford, 1982. 229 Интересное развитие этой темы мы находим в работе Derrida J.

La mythologie bIanche: la гпегарлоге dans le texte philosophique / / Derrida 1. Marges - de ]а phiJosophie. Paris, 1972. Р. 247-324. Об этом подробнее во втором разделе.

187

Познание и перевод. Опыты философии языка

своему разрабатывает общие ДЛЯ всех видов разумной человече­ ской деятельности ресурсы мысли и выражения.

Строгая философия и «литературность», как справедливо заме­

чают некоторые исследователи Деррида, сосуществуют в его рабо­ тах не на манер компромисса, но

кальной форме;

-

каждый в достаточно ради­

и это придает работам Деррида своеобразие

и силу. Лишь теперь ДЛЯ нас проясняется место работ Деррида, определяемое в двух пересекающихся кругах методолого-лингви­

стических исканий хх в., с одной стороны, и культурных феноме­ нов от Гуссерля до новейших литературных течений

-

с другой.

Неправ будет, видимо, критикДеррида, ограничивающийся впол­ не определенными (и вполне понятными) идеологическими кон­ статациями. Неправы будут и те исследователи, которые остано­ вятся

перед стеной непонятного в фактически исследуемом

Деррида предмете, не увидев за ней трудного прорастания ростков научного постижения новой проблемной области, и те исследова­ тели, которые сведут свою полемику с Деррида к выявлению его апологетических в отношении современной авангардистской ли­ тературы претензий. Ответ первым должен был бы, наверное,

предполагать наряду с демонстрацией тех феноменов в концепту­ альных построениях Деррида, которые свидетельствуют о нали­ чии формирующегося в знании предмета, такие историко-науч­

ные экскурсы, которые могли бы оказаться убедительными при анализе начальных стадий Формирования ныне уже признанно сложившихся научных предметов в родственных проблемных по­

лях. Ответ вторым должен был бы, наверное, содержать напоми­ нание о том, что литературный авангардизм, как и вообще модер­ низм

в

искусстве

-

это

явление,

которое

вовсе

не

сводится

к вполне определенным идеологическим уровням, содержит в се­

бе и иные потенции, давшие первоначальные «эксперименталь­ ные» проработки многих художественных замыслов, позднее раз­ витых уже в системах других художественных средств и т. д.

Деррида занят не бессмыслицей. а тонкими, еще не вполне очерченными проблемами, он идет к овладению высшими прему­ дростями метода, и потому для него не случайность

-

само обра­

щение к современному литературному материалу. В результате применения своей достаточно изощренной техники анализа он

в состоянии усмотреть логику, структуру в, казалось бы, совер­ шенно хаотичном мышлении, уловить мало заметные взаимосвя­

зи между абсурдными текстами, которые, по видимости, «ничего не отражают»,

и действительностью,

породившей эти тексты.

Апологетика того, что некогда называлось «контркультурой», тем

самым до известной степени присутствует в текстах Деррида. Од­ нако ограничиться такой констатацией

188

-

значило бы допустить

Раздел первый. Познание и язык. Глава третья. Деррида: <.необходимое н невозможное»

грубейшее упрощение, ибо перед нами достаточно утонченное понимание реальной диалектики языка, литературы, философии,

гносеологии. Отсюда и тот интерес к категориальным новшест­ вам, который заставляет Деррида бесконечно умножать и диффе­ ренцировать употребляемые им понятия. Когда мы говорим о двух ипостасях Деррида

философской,

-

«строгое-философской И «литературно»­

мы даем себе отчет в том, насколько простым,

-

понятным и вполне объяснимым шагом было обращение Деррида к литературе и литературным экспериментам при анализе предме­

та, который неопределенен, рассудочными понятиям и не уловим

и потому естественно предполагает выход в область художествен­

ного творчества, где необходимостью становится вымысел, ин­

туиция, фантазия. Когда мы размышляем об этих двух ипостасях Деррида, мы не сводим его ни к одной из них и полагаем, что их

противоречивое единство, равно как и многообразные способы фиксации этой противоречивости в его работах, служат весьма интересным

материалом для

методолога и

эпистемолога,

чутко

относяшегося к новым формам и обликам гуманитарной мысли.

§ 4. Можно Итак, мы проследили

ли реконструировать деконструкцию?

основные понятия грамматологии,

их

сцепления в тексте. А теперь мы хотим понять: зачем нам Дерри­ да

-

здесь и теперь? Для этого нам нужно будет подытожить то,

что мы увидели и, хочется надеяться, поняли из Деррида (не дове­ ряя ему на слово и не позволяя ему постоянно ускользать от всех

определений), и затем попытаться истолковать полученную кар­

тину с более общих позиций.

Систематизация несистемного Мы уже много раз видели, как Деррида пытается ускользнуть от всех возможных определений (так, единицы, которыми поль­

зуется Деррида,

-

не понятия, не объекты, не методы, не акты,

не операции, не ...). В конечном счете мы к этому привыкаем

и стараемся сами что-то понять. Он берет то, что кажется завер­ шенным и систематизированным, и выявляет в этом незавершен­

ное инесистематизированное. Р. Гаше, один из наиболее тонких и благожелательных исследователей Деррида, считает его целью поиск «инфраструктуры несистемагичностей философской мыс­ ли»: они не образуют единств и остаются лишь квазисиитезирую­

щими конструкциями-". Для Гаше все понятия Деррида 230 Сазсп«

(Mass.),

-

прото-

R. The Tain ofthe Mirror. Derrida and the Рпйозорпу of Retlection. Cambr.

Гопсюп,

1986.

189

Познание и перевод. Опыты философии языка

-

след, различАние, восполнение-замена

суть при меры подобных

конструкций.

Вопрос о том, что именно и как разбирается при деконструк­

ции, двусмыслен. Собственно говоря, система или не система это во многом зависит от точки зрения

-

извне или изнутри. Дер­

-

рида отказывается определять свое место или же определяет его

«неразрешимым.

образом: а именно

его деконструкция есть

-

структурированная генеалогия философских понятий или, иначе говоря, нечто «наиболее внутреннее», но построенное «из некоей

наружи--!'. Эта принципиальная оксюморность позволяет ему за­ нимать любую позицию

-

систематическую или несистематиче­

скую, внешнюю или внутреннюю. Важно выявить нечто скрытое, запрещенное

и

построить генеалогию

этого

заинтересованного

подавления (психоаналитический аспект).

Но с чего начать, как приступить к этой работе? Это может быть какая-то яркая деталь, а может быть очевидная (или только предпо­

лагаемая) неувязка в самой систематизированной мысли. Однако где именно следует внедряться в текст, чтобы за системой увидеть неси­

стему, никогда не ясно. Соответственно и метод работы с «почти» объектами оказывается «очень непрямым»: чтобы уловить и исполь­ зовать все «случайности»

(необходимые возможности) означения,

приходится использовать военные (стратегические) или охотничьи (обманки) приемы. ДЛя определения тех мест, где де конструкции стоит внедриться и развернуться, Деррида пользуется не методом (систематическим набором процедур, употребляемых с определен­ ной целью), а чутьем, интуицией, «нюхом» выбор не подлежит обсуждению,

(f1air).

А это значит, что

доказательству,

опровержению.

Деррида движется сам и призывает нас двигаться тихой сапой. Обма­ нуть, сделать вид, будто принимаешь те понятия и условия, которые нам навязаны,

осуществить

разведку

на местности

в пространстве

лотоцентрической метафизики, чтобы лучше понять, где и как мож­

но попытаться пойти на прорыв. ческой главы)

-

L'exhorbitant (название методологи­

это одновременно чрезвычайность, чрезмерность,

отсутствие систематичности, то есть метода.

В целом его де конструкция

-

это разборка концептуальных оп­

позиций, поиск «апорий», моментов напряженности между логи­

кой и риторикой, между тем, что «хочет сказать» текст, и тем, то он

ПрИНУЖден означать. В этих метафорах, примечаниях, поворотах

в аргументации, то есть именно «на полях» текста, и работают эти

будоражашие силы означения-У. Текстовые операции, которые 23 \

Derrida J. Positions. Paris, 1972. Р. 15.

232 Ср.: для Барта важна не структура, а структурация, не логика. а взрывы, толч­ ки, вспышки, сам акт означивания. Бесконечные ассоциативные цепочки имеют

190

Раздел первый. Познание и язык. Глава третья. Деррида: «необходимое и невозможное,> совершают и автор, и читатель, сливаются в незавершенное дви­

жение, которое отсылает и к самому себе, и к другим текстам: ос­ тается учиться читать тексты по краям и между строк, то есть там, где, кажется, ничего не написано, но на самом деле написано все

главное для Деррида.

Однако дело ведь не в том, заметить или не заметить несистем­ ное, а в том, что с ним дальше делать: вовсе отказаться от поиска си­ стемности или строить из несистемного систему, покуда хватит сил.

К тому же противоположность системного и несистемного во мно­ гом совпадает с противоположностью ставшего и становящегося.

Ни то, ни другое не дано нам в чистом виде: за любой системой бу­

дут маячить несистемные остатки, в нее не вошедшие, а в любой хаотической картине какие-то фрагменты будут складываться в не­ что более упорядоченное. Этот спор системного и несистемного яр­ ко разыгрался в отношениях структурализма и постструктурализма.

Деррида подчеркивает парадоксальность, апорийность огром­

ного количества философских и нефилософских слов, понягий, ситуаций, событий. Среди них есть такие случаи, когда внутренне противоречивая

семантика

видна,

так сказать,

невооруженным

глазом. Но есть и случаи менее очевидные, в которых Деррида выявляет неявное, а подчас, возможно, и преувеличивает «нераз­

решимость» выявленного. Логики считают некоторые виды «не­ разрешимостей» рядовым явлением: таковы, например, все сверх­ общие понятия, которые определяются только друг через друга (материя

-

то, что не есть сознание, а сознание

-

то, что не есть

материя); таковы ряды перечислений (первый, второй, и т. д., В которых «второй» выступает как условие возможности первого

и наоборот); таковы реляционные понятия (типа младший, стар­

ший); и конечно

-

таковы акты самореференции-Ч Мы рассмот­

рим лишь несколько типических случаев апорий по Деррица, сгруппировав их в три класса

-

лексико-семантические, синтак­

сические, прагматические.

«Неразрешимости»: лексика-семантические. Они возникают в тех случаях, когда двусмысленные или многозначные слова не

обшеэротический, а не познавательный смысл. Этому

-

по логике конвергенции,

а не влияния ~ вторит и поздний Лотман: главное в литературе

-

взрыв как взгляд

в запредельное пространство (но нам нужно философское понятие взрыва, а не разрушения). ер. у Дер рида в «Позициях»: главное

-

чтобы система была открыта

к источнику неразрешимостей и подпитывалась им.

233 Известны лингвистические парадоксы самообозначения. которые в какой-то степени парадоксальны в любом высказывании, где субъект высказывания-акта

(епопс.апоп) и субъект высказывания-результата (епопсё) систематически не сов­ падают. Различные формы и модусы апорийности совпадают в обозначении по­ граничных ситуаций , особенно

-

смерти.

191

Познание и перевод. Опыты философии языка

могут быть сведены к однозначности. В ряду таких слов (их наби­ рается десятки) «фармакон. смерть),

восполнение у

у Платона (лекарство-яд, жизнь­

Руссо

(наличие-отсутствие, дополне­

ние-подмена), «гимен» у Малларме (девственность-брак, сохра­ нение-нарушение) и многие другие. Но посмотрим внимательнее

-

действительно ли они «неразре­

шимы» ? Например, греческое слово «фармакон- означает нечто отклоняющееся от нормального уровня здоровья (как физическо­ го, так и духовного), а потому оно может выступать и как яд, и как лекарство, и кроме того метафорически

В общем виде, можно сказать,

-

-

как козел отпущения.

речь идет о контрастных значени­

ях с отсутствующей (нейтрализованной) серединой, и таких при­ меров среди явлений языка и культуры можно найти сколько

угодно. Скажем, героем в романтической поэзии может быть либо святой, либо дьявол

-

но никогда не «нормальный мещанин».

В этом смысле «романтический герой»

сходен с платоновским

«фармаконом». Или возьмем «гимен» Малларме. Можно ли счи­ тать семантику этого слова «неразрешимой», если при введении

в контекст она всякий раз отступает? Так, в учебнике по гинеко­ логии нам будет заведомо ясно, что речь идет о плеве-мембране.

а в поэтическом тексте, у Малларме, потенциальных значений на­ верняка будет значительно больше, нежели то, что описывает Деррида. И это различие контекстов диктует различное обраще­ ние со словом: в поэтическом тексте задействовано все многооб­ разие оттенков значения каждого слова, а в учебнике господству­ ет

установка

на

однозначность

и

строгую

терминологичность.

Иначе говоря, жизнь слов в культуре устроена либо гораздо слож­ нее, либо гораздо проще того, что нам говорится.

Семантику Деррида, кажется, не любил

-

из-за общей непри­

язни к проблеме референции; прагматика была занята жестко определенными философскими позициями (в частности, филосо­

фов-аналитиков); оставался синтаксис, синтагматика. Однако вряд ли можно сказать, что Деррида развивал область языкового синтаксиса, ибо, погружаясь в этимологические или словарные изыскания, он предпочитал «рассеиваться» В миражах ассоциаций

любого типа

-

смысловых или чисто звуковых, «случайных». Воз­

никают бесконечные отсылки означающих друг к другу, но в этом

мареве всегда присутствует и инаугурационный жест (именование - это новое рождение).

в теологическом смысле

Неразрешимости: синтаксические. Уже в эссе «Различаиие» Деррида приходилось доказывать свою непричастность

(1968)234

«негативной теологии». Однако если о негативной теологии мож234 Включен в Оетаа

1. Marges - de lа philosophie. Рапя, 1972.

192

Раздел первый. IIознание и язык. Глава третья. Деррида: ,'необходимое и невозможное,> НО спорить, то негативная семантика у него уж точно есть: это иг­

ры двойных (или многократных) отрицаний, при которых логиче­ ское отрицание нередко само себя упраздняет. К примеру, след описывается как то, что не наличествует и не отсутствует; и нали­ чествует, и отсутствует; столь же наличествует, сколь и отсутству­

ет, и т. д. Когда Деррида говорит, что ни одно понятие метафизи­ ки не может описать след, и накапливает отрицания (не видимый, не слышимый, ни в природе, ни в культуре), его язык все равно

работает в таком режиме, чтобы указать на не-первоначальное можно было только с помощью слова «первоначало», хотя бы

и перечеркнутого-". Пути синтаксического развертывания негативной семантики ведут нас к мифу, фольклору. Вот древняя загадка: мужчина не мужчина камнем не камнем убил не убил на дереве не на дереве птицу не птицу. У нее есть разгадка: евнух комом земли попал в летучую мышь, сидевшую на кусте. Но в нашем случае разгадок нет и быть не может. Мысль буксует, слова разбухают и интерио­ ризируют весь словарь: так, любой «тимпан» будет одновременно

означать все, включая гидравлическое колесо. По сути любой

фрагмент текста у Руссо, Соссюра, Платона его в увеличительное стекло и вне контекста

-

если разглядывать по рождает эти са­

мые неразрешимости.

Неразрешимости: nерформативно-nрагматические.

Примени­

тельно к грамматологии они покамест почти не проявляют себя, но важны для общего очерка позиции Деррида. В самом деле, бы­

вают такие неясности, которые Письмо часто порождает двусмыс­ ленности, которые нельзя устранить обращением к контексту или

к намерениям автора. Возьмем речь Деррида на праздновании

двухсотлетия американской Декларации независимости-Х (в ко­ торой, как известно, представители США, собравшиеся от имени народа этих колоний, торжественно заявляют, что эти объединен­ ные колонии являются и должны являться свободными независи­

мыми штатами ...). Для него главное

-

это именование себя в каче­

стве представителя какой-то социальной общности и подпись под учреждающим документом

они

-

-

как перформативные акты.

Кто

эти первые представители народа? Что легитимирует их

235 О том, что безраздельно доверять операторам отрицания было бы наивно, нас уже давно предупреждал психоанализ; чем больше мы отрицаем что-либо, тем

больше у психоаналитика оснований считать, что как раз отрицаемое «истинно»: недаром проблема отрицания и отрицательного суждения о состоянии сознания

и состоянии реальности

-

одна из сложнейших у Фрейда.

236 Derrida J. Declaratiol1s d'il1depel1dal1ce / / Otobiographies. L'el1seigl1emel1t de Nietzsche et lа ройпоце dLl пот propre. Paris, 1984. Р. 13-32.

193

Познание и перевод. Опыты философии ЯЗЫ1(а

речь? Как соотносится момент установления закона в саму ситуа­ цию политического представительства? Как понять сам переход

от до-общества без конституции к новому политическому поряд­ ку? Это ставит особые вопросы юридического высказывания

-

как в речи, так и на письме: одни исследователи считают все юри­ дические

положения

и

ситуации

сводимыми

к

констатация м

о положении дел, другие утверждают, что логически перейти от декларации к реальному учреждению социального института не­

возможно из-за порочного круга: чтобы иметь взаимные обяза­ тельства, нужно, чтобы союз уже был заключен. Для Деррида в из­ вестном смысле все речевые акты «неразрешимы».

И

потому

требуется скачок, акт веры, некое «необходимое лицемерие», что­

бы обеспечить политическое, военное, экономическое действие, вводящее какой-то новый порядок и связанное с применением или демонстрацией силы.

Наверное, мы могли бы разбить перформативные парадоксы на части и подчасти и преодолеть апоретическую ситуацию сту­

пенчатостью суждений (мы, здесь собравшиеся, объявляем себя представителями

несуществующего

государства;

мы,

здесь

со­

бравшиеся, представители еще не существующего государства, объявляем это государство существующим, и т. Д. -

покуда новое

государство не будет объявлено свободными штатами), но Дерри­

да этого не делает. Однако, даже если часть представленных Дер­ рида апорий и разрешаются логическими средствами, все равно,

проработав в них и логическое и нелогическое, мы становимся бо­

лее чувствительными к несистемным «остаткам», софизмам

-

всему тому, что, как правило, выбрасывают за борт как третье­

сортную логику или вообще нелогику.

Логический набор.

Из

чего

состоит набор

(не)логических

средств Деррида? Посмотрим сначала, чем мы обычно располага­ ем:

формальная логика позволяет нам разводить контексты

и уточнять смыслы; диалектическая логика противоречия, а при осмыслении развития

тие»

-

искать и разрешать осуществлять «сня­

(удержание лучшего из предыдущих стадий); мифологиче­

ская (и структуралистская) логика показывают,

как строить

бинарные оппозиции (близкий-далекий, сырой-вареный) и на­ ходить подходящих посредников между членами этих оппозиций;

тернарные схемы манят нас каким-то особым подходом, но, ка­

жется, чаще всего сводятся к бинарным. А что есть у Деррида? К формально-логическому расчленению своих апорий он не при­ бегает; диалектический путь отрицает (особенно за идеологию «СНЯТИЯ»), хотя его взаимоотношения с Гегелем

-

вопрос слож­

ный и требующий отдельного рассмотрения; в мифологической логике видит лишь материал для деконструкции.

194

f!1здел первый. Познание и язык. Глава третья. Деррида: «необходимое и невозможное»

А что остается? То, что можно было бы назвать взаимоналоже­ нием гетерогенных элементов без «поглощения», «переварива­

ния. низшего высшим. Эти приемы работы похожи на пластику наклеивания, аппликаций, коллажей, а ее результаты напомина­ ют палимпсест (когда старую запись можно расшифровать под но­ вой),

на хайдеггеровские перечеркивания без вымарывания;

на связь поверхностей в ленте Мёбиуса (ее концы склеены так, что внутреннее и внешнее плавно переходят друг в друга), на внешне

абсурдные

эшеровские

картинки.

Один

из

самых

главных

механизмов, которые Деррида находит у своих героев, а затем пре­ вращает в концептуальный инструмент

-

это механизм восполне­

ний-изъятий: он предполагает уже не бинарные противопостав­ ления,

а

некие

сериально-градуальные

схемы

развертывания

значений (нарастание или убывание качеств по схеме от «внешне­ го прибытия нового» до «подмены исходно данного»; яркий при­

мер

-

соотношение природы и культуры у Руссо, которое можно

представить по следующей схеме: приложение

полнение

-

восполнение

-

замена

-

-

добавление

-

до­

подмена). Итак, мы сталки­

ваемся здесь с разнообразными квазипространственными форма­ ми конфигурирования мыслительных элементов. Свои средства Деррида берет из словесной художественной практики; невер­ бальной пластической практики; из материала, не использован­ ного логикой (мелочи, «обманки», софизмы); из психоаналитиче­ ского

материала

и

схем;

из

материализованной

языковой

метафорики в текстах различного типа. Учет телесной пластики (при наличии аналогий и параллелей между жизнью мысли и жиз­ нью тела) нередко позволяет по-новому взглянуть на мыслитель­

ные процессы, учесть общие механизмы сбора и объединения впечатлений, их обработки и пр.

Метафорика. Концептуальные единицы, используемые Дер­

рида, можно назвать поэтико-терминологическими'Ч, И здесь воз­ никает

вопрос

-

о

соотношении

логического

и

риторического

в генезисе и истории философии и о соотношении философии и литературы в нынешней судьбе философии. Дискуссий о мета­

форе и ее роли в современной философии проходит много, и по­ зиции в этих спорах часто оказываются несоизмеримыми из-за

того, что оппоненты размещают метафору в разных местах смыс­ лового пространства. Если поместить ее ближе к референту (меж­ ду смыслом и референтом), тогда метафора будет иметь познава­ тельный смысл, а весь язык окажется фигуральным, если же ее Поместить куда-то ближе к предпосылкам понимания «<между 237 Agamben G. Pardes. Г'еспшге de la puissance / / Revue philosophique de la France et de Гётгапяег. Numeгo зрес.: Derгida. 1990. N2 2. Р. 135.

195

Познание и перевод. Опыты философии ЯЗЫка

сказанным и подразумеваемым--У), тогда место метафоры в по­ знавательном пространстве затенится.

Если вспомнить об изначальной метафоричности текста, тогда придется признать, что во всяком философском тексте (и вообще в любом тексте) скрыты два забвения: первоначального прямого значения слова, а также самого процесса пере носа. Получается, что «стирание» первоначал становится неосознаваемой сутью фи­ лософии: чувственное непременно должно быть побеждено ин­ теллигибельным. Солнце, свет (у Платона, Аристотеля, Декарта)

в известном смысле выступают как метафоры-": свет

знание,

-

темнота - невежество. В результате преодоления метафоры фило­ софский язык становится необразным, нефигуративным, метафо­ ра превращается в понятие: она стирается философским желани­ ем обобщать, интериоризировать, «снимать» .. Вся история философии была в той или иной мере логичной или риторичной, она была одновременно и текстом, написанным в той или иной манере или стиле, и рассуждением, в принципе от­

делимым от стиля и манеры (иногда гда

-

-

почти безболезненно, ино­

с трудом). Исторически труд отрыва мысли от мифа и от ме­

тафоры был огромным, он был работой, а не удовольствием, как нынешние игры возврата в метафорический слой языка. При этом возникавшая наука старалась предельно отдалиться от метафоры, хотя ей это и не удавалось, а искусство старалось никогда не забы­ вать об истоках: даже Вольтер пишет сочинения на философские темы прозрачным языком прозы, а стихи или трагедии

-

в образ­

цовой риторической манере-е", Критики часто считают, что Дер­ рида

-

когда

это персонаж периода современной «поздней софистики», мыслительная дисциплина

уже

превратилась

в

риториче­

скую игру. Разумеется, Деррида никогда не согласится с тем, что

часто застревает на уровне игры слов, на уровне метафор: он счи238 Зенкин С. Преодоленное головокружение: Жерар Женетт и судьба структура­ лизма

// Женетт Ж.

Работы по поэтике. Фигуры. М.,

1998. Т. 1. С. 29-30.

Derrida J. La mytho10gie blanche. La гпетарлоге dans lе texte philosophique / / Derrida J. Marges - de lа philosophie. Paris, 1972. Р. 247-324.

239

240 Однако в известном смысле риторичны и наука, и поэтическое творчество. обще троп

-

80-

механизм порождения неоднозначности, вносящий в семиотические

системы культуры необходимую им степень неопределенности. Каждое явление культуры воспринимается на своем фоне: так, на фоне романтизма эстетика реа­ лизма воспринимается как антиромантизм, как особая антириторическая эстети­

ка. Поскольку любое сочетание ранее несовместимых элементов рано или поздно начинает восприниматься как естественное и даже банальное, постольку индиви­

дуальные стили часто развиваются от усложненности к классической простоте; и тут Лотман цитирует Пастернака: "в коние пути впасть, как в ересь, в неслыхан­ ную простоту»

...

196

---

Раздел первый. Познание и язык. Глава третья. Деррида: «необходимое и невозможное.>

тает, что строит метаметафорику или метафору метафоры. Фило­ софия

вообще

склонна

вытеснять

свой

письменный

характер:

именно эту логику подавления от греков до наших дней Деррида и стремится проследить в своей грамматологии.

Но тут он не был первым: уже Валери, на которого он ссылает­ ся, показал, что философия есть прежде всего «род письма», род литературы, близкий к поэзии, и тем самым стал как бы декон­ отрукционистом до деконструкционизма.

Валери писал и о роли

образного языка в Философии, о неконтролируемых семантиче­ ских сдвигах и забытых метафорах в составе философских поня­ тий. То, что все это говорит поэт, вполне естественно, но то, что это берет на вооружение философ, свидетельствует о своего рода эстетическом повороте в философии. По-видимому, он возникает

потому, что философия сталкивается с новыми проблемами, но не имеет собственных средств для их решения: она должна их создать

или найти где-то вовне. В данном случае «литература», «поэзия» И воспринимаются как такое «вне», которое требуется «изнутри».

Можно полагать, что для философа внимание к стилю и манере письма может быть лишь первым шагом: следующий так или ина­

че потребует более жесткой дисциплины в работе рефлексивного, критического

сознания.

Пространственность. Деррида, приходит

-

Важная

часть средств,

«виртуально»

-

употребляемых

из современных пластиче­

ских искусств. Ранее пространство и время предполагали какие-то четкие

координаты

(близкое-далекое,

внешнее-внутреннее,

верхнее-нижнее), в которых фиксировались предметы созерца­ ния, восприятия, постижения. А теперь и предметы, и те про­ странственно-временные

меты,

теряют

свою

координаты,

устойчивость.

в

которых даются

Новые

пред­

возможности

их

соотнесения так или иначе обнаруживаются в разрядках, разбив­ ках, промежутках, интервалах, артикуляциях, а также незаметных

переходах пространства и времени друг в друга.

Современные эксперименты с пространством в самых разных областях культуры были, по сути, отсроченным ответом на ту про­

блему, в которую некогда уперся Кант, утверждая невозможность пространственного

представления

внутреннего опыта,

а потому

и невозможности теоретических гуманитарных наук (например,

знания о душе или теоретической психологии). Современные ис­ кусства и соответствующий им опыт мысли перевернули пред­ ставления

о

внутреннем

и

внешнем,

верхнем

и

нижнем

и пр.

Предлагаемые обоснования знания и опыта уже не подразумевают внутреннего очищения содержаний сознания, их возгонки к сущ­

ностям: они исходят из достраивания и доращивания образов, предметов, которые никогда не завершаются. Коль скоро ни цель,

197

Познание и перевод. Опыты философии языка ни средства, ни предметы, ни пути заранее не определены, топо­

логия мысли оказывается почти сказочной: пойди туда, не знаю

куда, принеси то, не знаю что... Куда ни повернешься сплошь заколдованные

места: думая,

что удаляемся

все

-

от них,

мы

вновь к ним приближаемся, а надеясь вернуться, никогда не попа­

даем туда, откуда вышли. Двойное движение приближения-отда­ ления становится в себе неразличимым. Плотный строй текстовых ассоциаций по сходству (метафор) и по смежности (метонимий) создает это непривычное простран­ ство действий мысли и языка. Архаика и архисовременность,

фольклор и гипертекст в нем уравниваются: ни там, ни тут нет ни начал, ни концов; ни центра, ни периферии; ни определенного входа или выхода; нет ни отправных пунктов, ни пунктов назна­

чения, и мы вообще забыли, куда едем, только какие-то промежу­ точные станции мелькают ... Может быть, отсюда

-

исключитель­

ная избыточность текста Деррида; подчас он с маниакальной настойчивостью повторяет почти одно и то же, но это именно не одно

и

то же,

поскольку

записано

в

разных

контекстах:

такие

понятия, как след, письмо, различАние, восполнение, нередко вводятся почти дословно сходными, синонимичными средства­

ми. Эти различающе-уравнивающие механизмы позволяют наве­ сти интертекстуальные мосты между любыми произведениями, которые

оказываются

сплошь

вторичными,

состоящими

из

подлинных или мнимых цитат, отсылок, реминисценций, в кото­

рых всякое слово

-

чужое и вместе с тем все чужое может войти

в твой текст.

Четкой границы между мыслью и бытием, природой и культу­ рой не существует, достраивание и подмены имеют место везде.

Как действует мысль? Собирает все разнородное, просеивает, отбирает сходное и пр. Но все это вается синтезом, тем более

-

-

материал, который не схваты­

мгновенным, для этого нужны от­

странение в пространстве и отсрочка во времени. Можно предпо­ ложить, что схемы тела и сознания связаны между собою более тесно и более интересно, чем мы раньше думали, а потому экспе­ рименты с предметами и координатами могут породить и другие

абстракции, и другие пластические формы. Существенно то, что человеческое сознание по сути своей гетерогенно и предполагает не только операции с дискретными элементами и текстами как цепочками сегментов,

но и учет одновременного сосуществова­

ния смыслов. И все эти механизмы по-разному проявляют себя в разных взаимодействиях телесного и духовного.

Доминанта современного сдвига антропологической блематики

заключается

в

осмыслении

во-площенности

про­ ре­

флексивного сознания и одухотворенности телесного. Это звучит

198

раздел первый. Познание и язык. Глава третья. Деррида: <.необходимое и невозможное» ~

архаично, но содержит радикально новое понимание основ чело­

веческой жизни и понятийных схем ее постижения. Важны не только сознание как рефлексивная способность, не только интуи­ тивный акт, но и жизнь сознания, укорененного в теле (теле инди­ вида и теле культуры). Наверное, именно это пытается показать нам абстракция прото-письма:

интуиция не оставляет следов,

а письмо царапает (по-гречески «писать»

= «царапать») и оставля­

ет следы. Но для этого требовалось ввести в зону философской ре­ флексии такую эмпирию, которая сопротивлялась бы «возгон­ кам» и «сублимациям», сохранялась бы в виде следов, не теряла

своей энергии, в конечном счете «поддерживающей» любые фи­ лософские абстракции. Ткань текста, письмо плетется в результа­ те челночного движения между рефлексивным и эмпирическим,

трансцендентальным и телесным-". Парадоксальные объекты. Оппозицией активного и пассивного Деррида практически не пользуется, но все же можно утверждать,

что динамическая позиция ему ближе. Означение в динамике порождает неожиданные эффекты взаимоналожений, о чем уже

говорилось. Даже те термины, которые имеют более или менее точный смысл, в силу отсрочки и отстранения все равно поглоща­

ются и размываются новым контекстом. Все случается «не вовре­ мя» И поглощается маревом чуждых резонансов. И это, наверное, вполне реалистическая метафора того, как вообще происходит означение в человеческом интертекстуальном мире.

Большая эпистемологическая сложность

-

«почти немысли­

мое» как предмет мысли. Что делать с этой «незавершеностък»

?

Достроить объекты до определенных, опознаваемых состояний или предметов или, напротив, урезать их до того, из чего они не­

когда вышли (так, руссоистское «почти общество» можно и до­

строить до общества и урезать, вернув назад в природу). Главные средства в нашем распоряжении

-

технологические (достраива­

ние) и биологические (прививки и выращивание): они по-разно­ му использовались в метафорике формализма, структурализма

и постструктурализма, что заслуживало бы отдельного изучения. А пока мы находимся в пределах грамматологии, эти невоз­ можные объекты только-только начинают появляться

241

-

главным

Парадоксально-пространственны почти все главные понятия Деррида: пись­

мо, след, различАние, восполнение (как достраивание-изъятие). Среди сравни­ тельно недавно обнаруженных новых мест

Это

- хора (площадь) из «Тимея» Платона. - открытость, которая подрывает всю его систему, особое место, к которому

не относятся никакие определения (не умопостигаемое, не чувственное, не логос,

не миф, но оба сразу и пр.), но это

-

вместилище гостеприимства, дружбы и дара

как событий. Тем самым хора вступает в общий ряд с другими парадоксальными Местами (такими как «парергон. нли «восполнение-изъятие» И др.).

199

Познание и перевод. Опыты философии языка

образом в текстах Руссо: в них есть «почти-общество», «почти­ язык», парадоксальные переживания (любовь, посттравматиче­

ское состояние, пережитое героем на острове Сен-Пьер). Вообра­ жение

позволяет

человеку

совершенствоваться,

не

достигая

совершенства, а потому все необходимое в человеческом мире

оказывается как бы невозможным. Это балансирование на грани возможного иневозможного,

невозможного, но необходимого

становится чертой философии, которая не боится зияний, трещин и пределов. Со временем у Деррида нарастают (и числом и весом) эти новые «предметы»

-

вера, смерть, дар, дружба, сообщество,

справедливость.

Все они предполагают такую форму «неразрешимости», кото­ рая повернута к сообществу, к отношениям между людьми. На­ пример,

«дар»

-

это

парадоксальное

состояние

и для дарителя

и для получателя; оно исключает благодарность, признательность, необходимость отдаривания, чувство долга

-

осознанное или не­

осознаваемое. В традиционных обществах дарообмен предполагал непрерывные цепочки отдариваний и замен, но в данном случае

дар останавливает конвейер замещений. Точно так же и акт госте­ приимства должен быть безусловным, быть даром, чтобы вообще

быть. Здесь интересна идиома Деррида

«pas d'hospitalite,> -

одно­

временно и шаг (жест) гостеприимства, и не возможность госте­

приимства-Ч; Далее

-

это смерть: как возможна моя смерть и высказывание

о ней? Здесь парадокс раздваивается: одно дело

-

ситуация умира­

ющего, в которой он выступает, едва ли не впервые в сознатель­

ной жизни, как единственный и незаменимый (подмены возмож­ ны только

в сказках); другое дело

-

ситуация остающихся

в живых: они принуждены к работе скорби, к отделению от себя тех сторон жизни, которые были связаны с умершим, к обучению жизни без умершего, а эта работа, по определению, незавершима и сугубо индивидуальна, хотя и важна для любого человека, по­ скольку не только смерть, но и другие значимые утраты предпола­

гают подобного рода усилия. Возьмем справедливость:

она путает карты любого расчета

и подсчета (отмщений или воздаяний) и может быть описана только как «дар». Справедливость всегда неравна самой себе, не­

однородна и несамотождественна: она требует постоянного пре­ взойдения данных условий и потому никогда не осуществляется

полностью. Стало быть, суждение о справедливости не может быть теоретическим: оно как бы требует от нас каждый раз заново

242

Derrida J. Ое I'hospitalite (А.Оufошшапtеllе iпvitе 1.0. а геропсге). Рапх, 1997.

Р.129.

200

.f!!здел первый. Познание и язык. Глава третья. Деррида: «необходимое и невозможное,>

изобретать условия справедливости-ъ'. Конечно, по началу мы И считаем и рассчитываем, следуем правилам, законам и обычаям, но в какой-то ответственный момент все это в нас должно остано­ виться

-

чтобы могло наступить состояние, в котором должен со­

вершиться акт другого порядка значимости.

Сродни справедливости

-

вера. Деррида различает религию

И веру, как и Киркегор, для которого вера (в отличие от религиоз­ ного учения) парадоксальна. Подобно справедливости и дару, она предполагает радикально деконструктивный жест, который равно

относится ко всем религиям (по крайней мере, иудаизму, христи­

анству, исламу). Вера в этом смысле нерелигиозна, она не может быть полностью определена никакой конкретной религиозной

позицией, текстом, системой, институтом, и именно в этом смыс­ ле она абсолютно универсальна. А без веры (равно как и речевого акта, каждый из которых есть обет, обещание, свидетельство),

без акта доверия другому никакое общество невозможно. Филосо­ фия «на пределе», философия с помощью предельных понятий обязана помыслить это: вся сложность в том, чтобы потом соотне­ сти с этими ее мыслями этику и политику, демократические ин­

ституты, всю социальную жизнь. Политика, мораль и право это не должно экономить на сомнениях, на апориях; они

-

-

все

усло­

вие их осушествления.

Другие мыслительные координаты? Общий фон: европейское и французское. Если оглянуться на поч­ ти столетнюю историю развития европейской философии, то мы

увидим, что с некоторых времен Философы стали заботиться не столько о продолжении общего дела, сколько о ниспровержении всего того, что было до них. Все они ниспровергают предыдущее

(как метафизику), а потом и сами попадают под шквал очередных ниспровержений. Чем больше философия становилась не общим делом мысли, а стремлением к неповторимости личной манеры,

тем ближе она подходила к искусству и дальше отходила от науки.

Как и раньше, философия ощущает и внутреннюю потребность переосмыслений, и вызов извне, со стороны современной жизни,

науки, искусства, социальной практики. То и другое смыкаются: чтобы хорошо опровергать предыдущее, нужно найти точку опо­ ры

-

а где ее искать

-

внутри или вовне?

Были периоды, когда философия имела четкое представление о своих возможностях, исходя из определенного набора антропо­

Логических способностей человека. Кант мог смело проводить

243 Derrida

J. Force de loi. Paris, 1994.

201

Познание и перевод. Опыты философии языка

разграничительные линии

между наукой,

сферой свободного суждения

-

искусством,

этикой.

и все потому, что он знал, как

именно чувственность обобщает данные внутреннего и внешнего

опыта в формах пространства и времени, рассудок подводит этот опыт под общие понятия, разум имеет дело с более высокими син­ тезирующими

принципами, применение которых к недозволен­

ным объектам неизбежно приведет к апориям и т. д. Как известно, Кант считал свою схему универсальной, хотя строил ее в соответ­ ствии с опытом естественных наук своего времени и сам был не

только философом, но и ученым. Однако теперь эти представле­ ния пошатнулись: кто, что, чем и как познает, какой результат по­

лучает и чем может его обосновать? Это предполагает и новый взгляд на мыслительный аппарат, и новые представления о воз­ можном предмете познания.

По целому ряду причин (среди них

-

сопряжение высокоана­

литичного наследия картезианства с немецкими глубинами по­

знавательного синтеза) во Франции происходил и многие инте­ реснейшие мыслительные эксперименты

последнего столетия.

В общей лаборатории прорабатывались и наследие феноменоло­ гии (когда, вслед за Хайдеггером, Сартр применил феноменологи­ ческие процедуры к свободе, Мерло-Понти

-

к телу, Рикёр

-

к значению, а Деррида обобщил их, поставив под вопрос сам фе­ номенологический жест мысли), и экзистенциалистский проект, и альтюссеровский крен в сторону зрелого Маркса (безличные структуры «Капитала»), и несрационалистическая идея «эписте­ мологического разрыва»

в познании, и яркие поэтические экспе­

рименты со словом, которое хотелось вырвать из сферы влияния «агрессивного» разума. Особенностью французской культурной ситуации 50-60-х годов было отсутствие чего-либо равноценного европейской философии науки (неопозитивизму, логическому позитивизму). Когда субъективистские схемы индивидуального выживания исчерпали себя, возник общественный запрос на на­

учную философию. Именно в этой ситуации французский струк­ турализм, который был не философией, а методологической тен­ денцией,

связанной

с

распространением

лингвистических

методов на другие культурные объекты, прогремел как новейшая

научная философия и идеологически сплелся с лозунгами «теоре­ тического анти гуманизма».

Леви-Строс, Лакан, Фуко, Барт, Кристева

-

на разных полях

-

показали и заострили значимость языковой доминанты культуры.

Но этот период социальной затребованности «научной филосо­ фии», роль которой по совместительству выполнял структура­ лизм, быстро прошел. Вряд ли можно сказать, что он исчерпал се­

бя, хотя социальные эмоции после 1968-го года хлынули в совсем

202

Раздел первый. Познание и язык. Глава третья. Деррида: «необходимое и невозможное»

другие дела (этику и политику). В 70-е годы, в противоположность БО-м, все уже забыли об оппозиции науки и идеологии, ранее столь значимой, а «новая философия» начала охотиться за прояв­ лениями «репрессивного» разума в близкой и дальней истории.

Научный проект структурализма перестал быть массово интерес­ ным,

хотя

свою

плодотворность он

сохраняет и

поныне

-

ведь

в гуманитарном познании многие области и поныне даже не опи­ саны по единообразным основаниям и не систематизированы, не говоря уже об отсутствии общей теории объекта, так что линне­ евской работы в гуманитаристике хватит еще как минимум на сто­ летие, хотя современная мода этого не поддержит.

Полный отказ от прежнего пафоса науки и научности привел к росту антисциентистских умонастроений, когда во главу угла

ставилось все неструктурное и нелогичное (аффекты, потоки, те­ лесность, динамика), сосредоточиваясь вокруг «желания», при­

внесенного в философию психоанализом, но сублимированного в ней до общеэротического опыта жизни тела и души. Общим ме­ стом постструктуралистских концепций, формой смешанного те­ лесно-духовного

удовольствия

стало

наслаждение

чтением

и письмом как универсальными процедурами культуры: начина­

ется период массового писательства, при котором каждый волен

творить (еписатъ»}, присваивая себе что угодно чужое, в формах внежанровой полуимпровизации

-

эссе. И это интертекстуальное

пространство стало своего рода амортизационной подушкой,

смягчающей удары реальности (все равно непостижимой) и сти­ мулирующей полеты воображаемого «<во сне и наяву») и опера­ ции символического мышления. Целью становится такое затруд­ ненное

письмо,

которое

не

способствует коммуникации,

а,

наоборот, затрудняет ее. Этот принцип современного искусства стал в философии модой, хорошим тоном, а потом и привычкой. Обоснованием этой манеры был призыв не поддаваться языку, который лепит из нас то, что хочет, подмять его под себя любой ценой и оставить свой след, пусть и самостирающийся, среди дру­

гих следов. Эта интертекстуальная сфера разрасталась как бы сама по себе

-

тексты продуцируют тексты о текстах (метатексты),

а потом складываются в гипертексты с всеобщими цитатами, под­ менами, карнавалом

«Грамматология»

... -

во Франции и у нас. Обстановка, в которой

язык стал для философии новой эмпирией, этим перегруженным

сверх всякой меры объектом, заставляла Деррида определять свой предмет на фоне уже сделанных выборов. Этим предметом стали ДЛя него, как уже отмечалось, философские тексты (точнее, неси­ стемное в философских текстах) и те художественные тексты, ко­ торые заостряют нашу способность видеть эту несистемность.

203

Познание и перевод. Опыты философии языка

Итак, эмпирией деконструктивной работы и стал (по крайней ме­

ре, для раннего Деррида) текст: не сознание и не язык, но нечто близкое и тому и другому (правда, любовь Деррида к термину «текст»

довольно

скоро

угасла,

по-видимому,

не

в

последнюю

очередь потому, что он был вотчиной филологии и лингвисти­

ки)244. Конечно, интерес к «несистемным» философиям не был уникальным для Деррида: увлечение Ницше, например, было почти всеобщим. Но вопрос от этого не снимается: если главные европейские философы несистемности (будь то Киркегор, Ницше или экзистенциалисты) имели для этого свои основания (болезнь,

безумие или бомбы над головой), то как быть со страстью к неси­

стемности в 60-70-х годах? Требовалось перевести личную уязви­ мость в общую уязвленность, найти общезначимые формы отчета о своем опыте.

Тем самым на долю Деррида выпало осмысление важного во­ проса,

который

периодически

возобновлялся

в

философии,

но в последние десятилетия вышел на первый план. Каков соб­

ственный язык философии

-

не ее представления о языке,

но именно тот язык, на котором она пишет, каковы формы ее письменного бытия (тексты, перевод, истолкование, литература)? По-видимому, сейчас завершается относительно цельный период в развитии европейской Философии, а потому вновь возникает потребность в том, чтобы говорить, думать, действовать иначе.

Как при этом, не справляя модных поминок по Философии, соот­ нести в ней понятие и образ, логическое и риторическое, понять

ее универсальные критические функции в новой ситуации? Кажется, что срок, отпущенный на чисто литературное бытие

философии, подходит к концу. И мы начинаем вспоминать, что любая новинка превращается в нечто привычное, а потом и ба­ нальное, что она всегда предполагает в культуре определенный

фон восприятия и господствующую традицию. В любом случае приходится помнить, что никакого «снятия логического и рито­

рического» (о чем говорят критики

-

кто с радостью, кто с трево­

гой) не происходит, и если бы такое было возможно, это постави­

ло бы под вопрос всю Философию и ее возможности. К счастью, Деррида не кашевар, а дистинктивист. Даже если подчас он быва­

ет невнятен, он не потакает невнятности в принципе. Да, он дей­ ствительно провозглашал единство (почти до слияния) филосо­ фии

и литературы

-

в тот

период,

когда ему важно

было

244 Ныне любимый широкой публикой термин «дискурс. тогда еше только скла­

лывался в своей новой роли: а сейчас забавно видеть. как дискурсом ранний Дер­ рила, вопреки всем позднее эакрепившимся смыслам. называет «живое осознан­ ное представление текста в опыте пишущих и читающих».

204

~здел первый. Познание и язык. Глава третья. Деррида: <'необходимое и невозможное»

отмежеваться от традиции и догмы. А теперь он скорее подчерки­

вает, что никогда не смешивал философию с литературой и всегда четко различал их. Деррида много работал как художник и на­ слаждался этим. Но главная ценность того, что он сделал, заклю­ чается для нас все же не в поэтической игре словами, а в разведке

«дологических возможностей логики»245. С момента выхода его залпом прогремевших работ 1967-го года прошло более 40 лет. Это достойный срок жизни любого художе­ ственного или мыслительной направления или школы

-

предел,

за которым нужны новые импульсы и радикальные пересмотры

всего, что уже было сделано. Когда художники призывали читать философию как поэтический текст, это было ново и интересно. Когда философы принимались читать свои тексты как «литерату­ ру», это тоже было ново и интересно. И этот угол зрения дал мно­

го нового материала из жизни значений и смыслов. Кажется, что Деррида нарыл, настроил и оставил в подвешенном состоянии

множество интересных текстовых конфигураций: запасники му­ зея этих виртуальных реальностей переполнены, а сроки хранения

ограничены. Что с ними делать дальше? В студентах ходят теперь едва ли не внуки тех, кто когда-то сто­

ял на баррикадах. Экзотика словесных игр для них не новость, а вчерашний день, и потому она их не интересует. Толковые сту­

денты-философы во Франции начинают обращаться к собствен­ ной истории и эпистемологии науки, к англо-американским ког­

нитивистским разработкам.

Но все это продолжает оставаться

экзотикой для зарубежья

американского, где де конструкция

-

разветвилась на несколько самостоятельных направлений, почти

не затрагивающих философию, и отчасти европейского, и для не­

которых экзотических и трудно развивающихся стран (Деррида очень популярен в Индии, в Латинской Америке). Перед русским читателем стоит непростая задача. грамматологии

-

История

это не его история, даже если популярные жур-

245 Его книги напоминают бесконечные диалоги с самим собой. где мысли избы­ точно повторяются каждый раз в новом месте, тогда как в ситуации, хотя бы отда­

ленно напоминаюшей диалогическую, он оказывался неспособен вести диалог. Он всегда говорит по писанному тексту. Видимо, ему важна письменность, писан­

ность, поскольку речь, которую он обвиняет в метафизической мощи, гораздо бы­ стротечнее или незаметнее. Иногда его сравнивают с Сократом. Если с «реаль­ ным»

-

это странно, а если с апокрифическим, который пишет двумя руками на

средневековой миниатюре, причем под диктовку Платона, - то отчего бы и нет'? Однако Сократ был добродушный экстраверт, а Деррида - замкнутый интроверт, который пишет, пишет ... Текст

-

это броня от обшества. Он признавался, что все­

гда испытывал чувство тревоги в официальных педагогических учреждениях, при том что, по отзывам всех, проходивших у него историю философии, он был

блистательным преподавателем.

205

Познание и перевод. Опыты философии языка

налы уже, кажется, все разобъяснили про Деррида и про его гал­

стуки и про гастрономические привычки. Если открыть любой литературный, искусствоведческий, популярный журнал

-

пост­

модернистский «дискурс» бьет в глаза, ослепляет и оглушает. Од­ нако слова, рожденные опытом постмодерна,

-

это не наши сло­

ва. Наш социальный опыт относится скорее к прото- модерну, по крайней мере для нас важнее было бы, наверное, обсуждать

проблемы догоняющей модернизации, нежели громить чужие концептуальные постройки. Собственная историческая и куль­ турная специфика

-

это наследство, с которым приходится счи­

таться: просто перескочить непройденные этапы нельзя, а вот

проработать и промыслить при желании

-

можно.

Тут приходится учесть и различие социальных ситуаций

-

рос­

сийской и условно западной. На Западе состояние постмодерна (тут следовало бы различать постмодерн и постмодернизм, далее

отношение философии к постмодерну и постмодернизму, отно­ шение постмодернизма, то есть различных современных практик

в искусствах и литературе, к философии и, наконец, саму филосо­ фию постмодернизма) весомы, но не всеобъемлющи: они возник­ ли на фоне другой ва

-

-

«нормальной» (или В широком смысле сло­

вполне «рациональной») работы с философией в лицее,

в университете, на фоне достаточно успешно функционирующих (пусть даже и догматических, школярских) институтов. Иначе го­ воря, вся философская жизнь от постмодернистских «жестов» не

прерывается, более того, сама уместность этих жестов прямо зави­ сит от

воспроизводства того, против чего провозглашается про­

тест: если бы в средних школах Франции не учили «нормальной» философии, тогда аудитория потенциальных читателей декон­

структивистских текстов поредела бы. Если не будет воспроизво­ пяшейся философской традиции, нечего будет деконструировать. Это, разумеется, не отменяет того, что эксперименты Деррида в культуре были далеки от критериев академической приемлемо­

сти и проводились им на свой страх и риск (не случайно, что он

так и не был выбран профессором во Франции). Так или иначе, он защишает и философию как предмет цеях, когда его пытались упразднить,

ми некогда созданный,

-

-

-

в ли­

и как институт, его усилия­

Международный философский коллеж,

нетрадиционно определяющий свои отношения с внефилософски­ ми областями культуры. Между прочим, та рубрика программы, в которой Деррида преподавал в парижекой Школе высших иссле­

дований в социальных науках, называлась «философия И эпистемо­ логия- (а, скажем, вовсе не «де конструкция И диссеминация»). Насчет грамматологии некоторые российские исследователи рапортова.пи: заявка на новую дисциплину не была выполнена,

206

f!здел первый. Познание и язык. Глава третья. Деррида: «необходимое и невозможное»

потому что она была невыполнима. Да и сам Деррида убеждал чи­ тателя в том, что никакой дисциплины он создавать не собирался

и написал-де книжку, чтобы показать, что она невозможна. Я имела возможность спросить у него, что он сейчас об этом дума­ ет, но не стала этого делать: мало ли что он нам скажет, задним

числом переосмыслив сделанное. В любом случае ясно, что писать толстую книгу для того, чтобы по казать невозможность написать ее,

-

не стоило бы. Когда Деррида говорит, что грамматология не

является и никогда не сможет стать наукой, он исходит из исто­ рически заданного критерия научности, который принимает за

вечный и универсальный. Тут нужно было бы сказать иначе: не является «наукой» В том смысле слова, в каком понятие науки

употреблялось до сих пор.

Однако в том, что некоторые воспринимают как провал, мож­ но видеть и победу: нужно лишь заново вглядеться в «подвешен­ ное» и «изъятое» из старых системных контекстов и увидеть в этом

материале новые мыслительные возможности. ограниченность метафизики, напомним,

-

Историческая

это для Деррида не ко­

нец философии. Да и сама его мысль о том, что любой протест против разума может формулироваться только в формах разума,

-

это все же не выражение деконструктивистского скепсиса, а кон­

статация некой антропологической неизбежности. Деррида

-

са­

мый рациональный из всех радикальных нерационалистов. Хит­

роумный Одиссей не может желать того, чтобы философия была слепой к тем своим интересам, выходящим за рамки знания, но не

может зашищать и тех, кто поспешно на каких бы то ни было ос­ нованиях отвергает разум. Безумие подстерегает нас на каждом шагу, и потому нужно быть бдительными, беречь мысль

-

что

и делает разум 246 . Конец ли это или начало? Или, может быть, пока

-

намек на

новый способ определения разума и его границ? Возможно, мы видим тут формирование какого-то нового, пока еще не существу­

юшего предмета мысли философии

-

-

многомерность языковых обнаружений

для схватывания которого у нас нет дискурсивных

средств, а есть пока лишь тонкие наблюдения над связями языка,

литературы, философии. Когда люди говорят, что предмет Дерри­ да никогда не станет научным, они берут феноменологическую картинку научности с полновесно наличным объектом, тогда как наш

-

прочерчено-неясный

-

денотат функционирует по прин­

ципу оксюморона. Апоретическая, нерассудочная логика подво­ дит нас к пределам более широкой разумности, включающей ин­

туитивное, вымышленное, фантастическое. 246

Derrida J. Points de suspension. Епггепепз. Р. 374.

207

Познание и перевод. Опыты философии ЯЗыка

Новые задачи. Итак, этап взвешенности всего и вся обновил взгляд на вещи и принес пользу, которой

-

в ином случае

-

мож­

но было бы веками ждать от более корректных и педантичных операций с языком. В результате этого коллективного экспери­ мента было проработано коллективное «пространство»

мысли

О языке и субъекте. Опыты с языком в поэзии открыли нам новые пространства ДЛЯ мыслительной работы. И вместе с тем они дока­ зали

от противного

-

-

что философия, к счастью, не сводится

к тому, что от нее остается при ее литературном прочтении. И это действительно важный результат.

Что с нами всеми будет в философии, как сложатся ее взаимо­ действия с другими пограничными и более отдаленными областя­

ми культуры, знают, наверное, только пророки. Сейчас остается только гадать о том, можно ли было в рамках деконструктивного проекта более «синтетично» учесть обе опоры знания

-

опытную

(знание о конкретных формах письма) и априорную (письмо как интеллектуальная конструкция: членораздельность как критерий

и условие любой интеллектуальной работы)? Сейчас, задним чи­ слом, но и с пожеланием на будущее, можно сказать, что стоило бы, наверное, более гостеприимно пустить на свою территорию

и теоретическую лингвистику, и философскую риторику Жерара

Женетта, и некоторых теоретиков современного искусства. А по­ ка мы видим скорее отчужденность между философией и наукой, несмотря на призрачную видимость противоположного (эта тема уже не формулируется, как некогда у Сноу, как противополож­ ность двух культур

-

естественно-научной и гуманитарной: и ли­

нии связи, и линии раздела проходят иначе и прочерчиваются ме­

нее жестко). А иначе получается, что философия собственными силами не со всем справляется, особенно когда в качестве равно­

значного материала для анализа (скажем, проблемы гостеприим­

ства) берутся и современные политические процессы в Южной

Европе, и коллизии Софоклоной «Антигоны». Разобранная на ча­ сти эмпирия оказывается вполне своенравной: в результате она

либо вообще сопротивляется концептуализации, либо тянет фи­ лософию к более традиционным ходам, нежели сама же в иные моменты подсказывает.

Но за всем этим маячит новая познавательная перспектива. Деррида не берется определять ее, но глухо ссылается на что-то вдали

-

недаром деконструкция подается в конечном счете как те­

ма, мотив, симптом какой-то иной огромной задачи. Деррида ча­ сто отсылает нас вперед (об этом позже, но это «позже» так и не наступает), манит и подталкивает. И это правильно

-

дистанция

между ныне достигнутым (или не достигнутым) и в принципе ис­ комым огромна. И если не бояться старых слов, можно сказать,

208

.fаздел первый. Познание и язык. Глава третья. Деррида: «необходимое и невозможное,>

чТО вся эта работа, которая нередко выглядит как бессмысленная, ерническая, насмешливая, издевательская, некоммуникабельная,

нарочито дразнящая людей других философских традиций, уже есть наметка путей для другой мысли, которая была бы способна на концептуальное использование всего того, что уже было добы­ то в модусе игровом.

А теперь оглянемся назад

-

туда, где мы попытались нарисо­

ватьдве картинки: одну под знаком наличия, другую различия

-

-

под знаком

и попытаемся подвести некоторые итоги деконструк­

ции. Мы уже задумались о том, где же все-таки место самого Дер­ рида. Сейчас, кажется, можно сказать, что Деррида

-

не там, где

царят наличия и метафизическая серьезность, но и не там, где

игровые подмены сметают все опоры. Его место скорее там, где с трудом построенное различительное и различающее простран­

ство дает свои изводы: где возникают «прото-письмо-

письма, «прото-след.

как извод

как извод следа, «различАние» как извод

различия. Однако и все эти «прото-следьп не были пределом де­ конструкции.

Открыв все шлюзы и породив всеобщий поток расчленений и деиерархизаций, леконструкция начинает теперь высматривать

среди этого всеобщего потопа то, что составляет минимальные не­ обходимые условия человеческого выживания в культуре

-

то, что

на самом деле не поддается никаким играм, подменам и стирани­

ям. Напомним, что постепенно мы уже собрали большое количе­ ство этих новых предметов

-

таких, как вера, смерть, дружба, со­

общество, гостеприимство, дар, справедливость. И это уже совсем другой ряд, нежели ряд всеобщих оборотней (фармаконов, гиме­ нов и пр.), которые можно истолковать как угодно. Правда, в ито­ ге получилось нечто странное: традиционалистское и даже архаи­

ческое изумление перед некоторым набором вечных человеческих

тем 2 47 . Когда Деррида прямо спрашивают, можно ли говорить о его философии, он чаще всего отвечает «нет». Подобно тому как не существует ни деконструкции вообще, ни метафизики вообще, но лишь отдельные конкретные случаи работы с ними, точно так же нет и философии Деррида

-

французски: ни

ни

la philosophie,

ни вообще, ни в частности (по­

une

рпйоьоргпе). А что же тогда

247 По-видимому, вместе с этим происходит и уточнение критического мотива: важно отрицание не просто uелостностей, но именно органических, слитных це­ лостностей, не просто иерархий, а репрессивных иерархий, и не просто центроп

(центр необходим человеку как точка притяжения к невозможному), но догмати­ чески стабилиэируюших иенгров, прекрашаюших всякое движение. Таким обра­ 30М, леконструкция

мым

-

и

вешей.

-

это неустанный поиск невозможного как такового, а тем са­

парадоксальным

образом

неВ03МОЖНОС1ЪЮ.

209

подпитываемых

самой

этой

Познание и перевод. Опыты философии языка

собственно есть? Есть некий опыт: Деррида так и говорит

-

«не

моя философия, а мой опыт--". Слово «опыт» привлекает его многими своими коннотациями и обертонами: оно предполагает и путешествия, и испытания, и пересечения с жизнями других лю­

дей, и уникальность собственных (наивных или рефлексивных)

мыслительных поступков. Опыт многое может, но он обязательно упирается во что-нибудь невозможное ... Мы видели, сколько у Деррида тончайших поворотов и оттен­ ков мысли в бесконечно варьирующихся

контекстах,

сколько

у него умственного блеска со всеми его интеллектуальными ассо­

циациями и этимологическими перетолкованиями. Но пусть ху­ дожественный блеск и все соблазны яркого стиля не закроют от

нас хода мысли

-

умной, хитрой, сильной, светскойй",

-

наверня­

ка способной сделать больше того, что нам пока показали. Дерри­ да, как когда-то Леви-Стросс перед намбиквара, преподал нам урок письма

-

урок тонкого аналитизма, членораздельности и ар­

тикулированности. И за этот урок внятности противного

-

-

пусть даже и от

мы не можем не быть ему благодарны.

Уже сейчас несомненно, что эстетическое (в широком смысле слова) переосмысление разума даст нам очень много, если после всех своих глубоких погружений разум сможет вновь обрести кон­

цептуально значимую форму. Но тогда в памяти останется и про­ ект грамматологии ляции,

как

-

«науки О письме» как основе любой артику­

искомой

и

обретаемой

человеком

внятности

и членораздельности мысли, заданной его местом между живот­

ным и божественным. Урок чтения и письма нужен всем

-

не

только забытым богом намбиквара, но и русским, и французам. Читать и писать нельзя научиться раз и навсегда

требует от нас нового усилия.

-

каждая эпоха

Без мыслительной гимнастики,

без гибкости всех суставов и сочленений мысли, способной и к погружению в неизведанное и к внятному отчету об всем поня­ том, ничто В человеческом мире не удержится.

24Х Ср.: Петаа J. Points de ьпьрепыоп. Ептгепепя. Р. 373. 249

И напрасно некоторые пытаются погрузить ее в глубины русско-европейского

мистицизма. Ср. Гурко Е. Божественная ономатология. Именование Бога в имя­ славии, символизме и леконструкции. Минск,

2006.

Глава четвертая

Лакан: парадоксы познания бессознательного

§ 1. Бессознательное

Л

акановская

концепция

структурировано как язык

сопровождала

меня на разных эта­

пах жизни. Вехами на этом пути были публикация в

1973

г.

в «Вопросах философи.и» моей статьи (первой в России) о Лакане, пленарный доклад на Тбилисском симпозиуме

по бессознательному

об эпистемологии лаканов­

(1979)

ской концепции, который когда-то поразил французских

участников (видимо, тем, что «советские» не висят на деревьях

и про что-то рассуждают...) и получил отклики во французской

интеллектуальной периодике. В 1990 году я по приглашению Рене Мажора, выступавшего некогда в Тбилиси, и Жака Деррида (ко­ торый передал мне официальное приглашение во время своего визита в Москву весной

1990

года), я выступала в зале ЮН ЕСКО

перед двумя тысячами людей как посланец страны, запретившей психоанализ. Сам по себе этот конгресс был событием уникаль­ ным.

В нем приняли участие М. Деги, Ж. Деррида, А. Бадью,

Ф. Лаку-Лабарт, С. Вебер, К. Жамбе, Ж.-Л. Нанси, Ж. Гранель, Э. Рудинеско,

П. Машре,

М. Борш-Якобсен, С. Видерман, Ж.­

К Мильнер, П. Анри, У. Ричардсон, Р. Мажор и другие. Было главных докладов, и к каждому

-

7

ряд содокладов, подготовленных

заранее по разосланным письменным текстам. Я выступала в пер­ вый день с докладом «Лакан И Кант» (Рене Мажор очень хотел,

чтобы это была тема «Лакан И Маркс», впоследствии широко раз­ вернутая С. Жижеком, но я на это не согласилась). У меня было

4

содокладчика (3. Балибар, Б.Ожильви, К. Конте и Ж. Рагозен­ ски) и замечательный председагель - Ж.-Ф. Лиотар. Идеология и политика на месте эпистемологии

-

такова была доминанта вы­

ступления первого содокладчика Э. Балибара, резко выступивше­

го против моего, достаточно спокойного и академичного (по от­ эывам слушателей) доклада. Видимо, Балибару важно было в тот период как можно резче отмежеваться от всего, что могло иметь Отношение к марксизму, так как он в тот период стремился рас­

КВитаться со своим, весьма интересным, марксистским прошлым.

Этот «перформанс- столкнул меня

211

- в очередной раз - с ярким

Познание н перевод. Опыты философии языка

событием идеологической непереводимости ... В будущем я наде­ юсь перевести, опубликовать и обсудить материалы этих дискус­

-

сий

в контексте архива истории идей и идейных столкновений.

Когда в конце

1980 -

начале 1990-х годов начались настойчивые

приезды лаканистских групп в Москву, я отказалась от чести быть вдохновителем российского лаканистского сообщества, а также

от чести взяться за перевод наследия Лакана. Между тем, его про­ блематика не уходила из поля моего зрения все эти годы, состав­

ляя важную часть моей интеллектуальной биографии. данная глава посвящена структурному психоанализу Жака Ла­ кана

(1901-1981) -

самого крупного французского психоаналити­

ка; внимание будет обращено прежде всего на те тенденции его творчества, которые связаны с постановкой вопроса о языковом,

символическом характере бессознательного, о самой возможно­

сти

-

вслед за базовой интуицией Фрейда

-

осмыслить бессозна­

тельное как особого рода язык. По сути, речь пойдет о возможно­ сти перевода бессознательного в язык: где и в какой степени это осуществимо, а где этот процесс сталкивается с непереводимым

-

в виде аффектов, эмоций, других неязыковых явлений, традици­ онно относимых к области внушения и в течение долгого времени отрицавшихся классическим психоанализом, но от этого не менее

существенных в работе индивидуальной человеческой психики,

в человеческих взаимоотношениях, в функционировании челове­ ческих коллективов и даже самих психоаналитических институтов.

В

1966 году вышел

нений,

в свет почти тысячестраничный том его сочи­

включающий работы тридцатилетней исследовательской

деятельности, главным образом отдельные статьи и выступления на

конгрессах и симпозиумах с теми добавлениями и заметками, кото­

рые внес в них автор, готовя эти материалы к печати-и'. Как видно, Лакан не торопился делать свои сочинения достоя­

нием широкой публики, хотя интенсивно работать в области психоанализа он начал еще в 30-е годы. В течение нескольких де­ сятков лет его влияние на духовную жизнь французской интелли­ генции осуществлялось главным образом через семинары, прово­

димые им в

Ecole normale

и

Ecole

ргапоце, среди слушателей

которых был, в частности, и М.Фуко, в молодости много занимав­ шийся проблемами практической психиатрии. Выход лаканов­ ской концепции за пределы университетских аудиторий сразу же

заставил критиков заговорить о Лакане не только как о «великом

шамане» современной французской кульгуры->', но И как о «под250 Еасап

J. Ecrits. Paris. 1966.

251 Chatelet F. Rel1dez-vous dal1s deux апк // Le поцуе! observateur. 1967. [ап«, 11-17. N2 113. Р. 38.

212

f!1здел первый. Познание и язык. Глава четвертая. Лакан: парадоксы познания ...

пинно независимом источнике струкгурализма--У, причем неко­ торые исследователи шли в своей оценке еще дальше, утверждая,

что Лакан наряду с Деррида и Соллерсом, а в известной мере бо­ лее чем они,

выходит за рамки «классического» структурализма,

открывая внутри него новые тенденции и перспективы->'. При этом исследователи и критики единодушно сетуют на чрезвычайно сложный, витиеватый, эзотерический стиль Лакана: автор то играет в стилистическую тяжеловесность Гегеля, то как бы воспроизводит узоры символической поэзии; он с одинаковой

легкостью ссылается на Канта и де Сада, на «Алису в стране чудес» и на «Феноменологию духа», на плагоновский «Пир» И на русских формалистов. Лакановская концепция не лежит на поверхности текста, ее не­ обходимо вычленять и реконструировать на основе заметок, внешне хотя и мало систематизированных, но, тем не менее, пред­

ставляющих собой единое целое. И в этой связи манера изло­ жения действительно становится серьезным препятствием, спо­

собным

порой

отвратить

читателя

от

работы,

обладающей

несомненной научной ценностью. Впрочем, эту эзотеричность едва ли можно рассматривать лишь как черту индивидуального ав­

торского стиля. В известной мере это симптом общекультурного плана, свидетельствующий о том, что современная эпоха еше не

выработала средств для глобального объективного самоописания: расширяя

поле

рационального,

научно-теоретического

охвата

действительности в одних областях, она вынуждена ослаблять точность описания в других, вместо понятийной строгости поль­

зоваться суггестивными намеками->. Расширение и углубление той почвы, на которой развертывает­ ся переосмысляющая рефлексия современной европейской куль­

туры, связаны с разрушением былых устоев человеческого бытия, с изменением его биологических, психологических и социокуль­ турных параметров. В общем контексте этого переосмысляющего самоопределения, осуществлением сти, вся современная наука

252

-

которого увлечена,

в сущно­

не только гуманитарная, но и есте-

Caws Р. WI1at is Structuralismry // Partisan Review. Boston, 1968. NQ 1. Р. 83.

253 См. Daix Р. Fгащоis

Qu'est-ce que 'е ыгпсшгайыпе? Uл елtгеtiеп de Ргегге Daix ауес Wall1/ / Lettres fгащаisеs. Paris, 1969. NQ J268.

254 Существует, однако, и другое мнение: лаканонский стиль

- это вовсе не «игра».

но осознанный педагогический прием. Прежде чем учить медиков и психоанали­ тиков теории бессознательного, Лакан своим «педагогическим гонгоризмом. де­ монстрирует своеобразный эквивалент того языка, который им предстоит пости­

гать и распутывать в ходе терапевтической практики. См.

Lacan / / La nouvelle

сгitiquе.

Paris, J964-1965. NQ 161-162.

213

Р.

AJfhusser L. Freud

96.

е!

Познание и перевод. Опыты философии языка

ственная,

-

проблема психического, и в частности проблема пси­

хической болезни как «неслучайного.

отклонения от «нормы»,

выявляющего ограниченную «предельность» самой нормы, при­

обретает особый смысл и значение. Этой проблеме посвящена од­

на из уже упоминавшихся ранних работ М. Фук0 2 5 5 : она послужит весьма полезным введением к исследованиям Лакана.

Даже если ограничиться европейской культурой Нового вре­ мени, говорит Фуко, становится очевидным, насколько изменчи­ во отношение между «нормальным»

И «ненормальным», «разум­

ным» И «безумным». Это отношение опосредовано целой сетью других отношений ских,

религиозных,

-

экономических, политических, юридиче­ сплетающихся

внутри единой социальной

структуры. Фуко выделяет три периода в отношении разума и безумия: средневеково-возрожденческий, классический и со­

временный. Между ними выявляются отношения четкой оппо­ зиционности.

Позднесредневековое и ранневозрожденческое сознание вос­ принимало фигуру

безумца

как

посланца из другого мира.

При этом безумие не отделялось от других проявлений человече­ ской жизни: и Лир, и Дон Кихот, пишет Фуко, живут среди «нор­ мальных» людей и странствуют на свободе. И даже когда «корабли дураков», которые не являлись исключительно порождением ли­

тературной фантазии, но были реальным явлением общественной жизни, символически отправляли «безумцев» в изгнание, отчуж­

дая их от остального общества, то и тогда эта отверженность не была лишена привлекательности и даже величия.

Другое дело

-

классический век. Если ренессансный «безумец»

приходит из другого мира, то «безумец» классического века

-

это

тот, кто осмеливается выходить за рамки данного мира, и потому

ренессансное общество отпускает его на свободу, а буржуазное

общество периода классического рационализма XVlI-ХVllI в. са­ жает за решетку. Именно в эту пору учреждение «исправитель­ ных» домов становится общеевропейским явлением. В отноше­ нии буржуазного общества к безумию сливаются моральные и экономические требования: с одной стороны, осуждение празд­ ности, с другой стороны, принуждение к труду, ставшее особенно

необходимым в обстановке экономических затруднений разви­ вавшегося капитализма. Исправительные дома были не медицин­ скими, но администрагивно-юридическими учреждениями, с по­

мощью которых классический разум, рассматривавший безумие не как болезнь, но как звериное начало в человеке, подавляет это

начало социальным принуждением к труду. Между психическим 255 Еоисаин М.

Folie е! оега.зоп. Histoire de la folie 11 I'age classique. Paris, 1961.

214

f!здел первый. Познание и язык. Глава четвертая. Лакан: парадоксы познания ...

больным и обществом воздвигается абстрактная фигура разума как мерила и стандарта, под который должен подстраиваться боЛЬНОЙ для того, чтобы приобрести право вернуться в общество, откуда он оказался изгнанным.

Расширение исторического и географического горизонта евро­ пейской культуры начиная со второй половины под сомнение эти критерии рациональности,

XIX

в. поставило

ранее казавшиеся

незыблемыми. Прошли времена успокоительного остракизма, ко­ торому общество некогда могло подвергнуть фигуру безумца, обе­ регая тем самым кажущуюся незамутненной чистоту своих собст­

венных устоев и критериев. Сознание «нормального»

человека

раздвигает свои рамки и лишается четких очертаний: «безумие и неразумие» а как

нечто

проявляются уже не как нечто инородное сознанию, родственное,

с

и вести диалог. Подсознание

чем

-

сознание

может

иметь

контакт

это, по определению Фуко, «брат­

ское и близнецовое Другое» сознания,

является той связкой, че­

-

рез которую чистая и самопрозрачная рефлективность сочленяет­ ся снеясными несамопрозрачными,

не

приведеиными

(или

в принципе не приводимыми) к умопостигаемой рациональной форме содержаниями. Безумие представляется теперь болезнью­ болезнью разума, его оборотной стороной, а это в корне меняет отношения врача (которого общество использует в качестве по­

средника между собою и болезнью) с пациентом. Врач уже не во­ площает в своем лице судящую и карающую инстанцию, облада­

ющую

абсолютно

врачом

-

истинными

знаниями

о

пациенте.

Перед

нераспуганный клубок хитросплетений неповторимой

индивидуальной человеческой жизни, несводимой к трансцен­ дентным ей критериям социальной истории, и в результате вместо

монологического декретирования врача в отношении больного между

ними

устанавливается

взаимосоотнесенность

диалога.

Диалогичносгъ как способ и стиль познания утверждается одно­ временно и на уровне индивидуальности и в социальной исто­

рии-". Позиция современного историка также в известном смыс­ ле аналогична позиции исследователя психической реальности

256 Эта диалогичность не предполагает, однако, непрестанного «говорения», лишь меняюшего

свое

направление

между вопросом

и

ответом

на

манер

катехизиса.

Суть диалогичности в том, что она, «материализуя отсутствие,', включает тем са­ мым в сферу культурно осмысленного пробелы, прерывности, молчания, паузы.

Лакан специально подчеркивает, что отношения врача и пациенга становятся диа­ Логом из-за внимающего (пусть даже и молчаливого) присутствия врача. Именно это присутствие не дает речи больного рассеяться в пространстве, но, напротив, возврашает ее к «исходному пункту», И тем самым в сознание больного «входят» его собственные, «свои», но уже преломленные , преобразованные самим ходом своего развертывания содержания.

215

Познание и перевод. Опыты философии язы'S!!.

человеческого сознания, поставленного перед запутанной, зажа­

той в комплексы историей индивидуальной психики. Современ­ ный историк работает в другом стиле, нежели историк эпохи клас­ сического рационализма: он не подавляет специфику прошедших эпох критериями сегодняшнего дня, представленными в виде вне­

временных идеалов, но стремится бережно реконструировать их

своеобычный язык

-

не ради «музейного» накопительства куль­

турных ценностей, но во имя подлинной живой историчности-У, Таким образом,

поле «археологического» самообоснования

и переосмысляюшей рефлексии в современной культуре поисти­ не необъятно: европейское сознание вынуждено самоопределять­ ся по отношению к неевропейским, экзотическим и «примитив­

НЫМ» формам сознания и социальности; современное сознание вынуждено самоопределяться

по отношению к несегодняшним,

иногда к давно прошедшим стадиям социокультурной жизни; ра­

циоцентристское сознание, прозрачным, к иным

-

вынуждено

кажушееся целиком рефлексивно самоопределяться

по

сосуществующим или предсуществующим

отношению

-

слоям или

этапам своей организованности. Устремившиеся вглубь и вширь направления этой переоценки сохраняют тесную связь друг с дру­ гом: так, например, человек не может овладеть подсознательными

глубинами своей психической структуры, не овладевая одновре­

менно с этим формами своего социокультурного бытия. В некоторых случаях переоценка и переосмысление оснований европейской культуры зашли настолько далеко, что это вызвало резкую перемену перспективы и диаметрально противоположный

выбор исходных опорных точек. Так, например, европоцентризм оборачивается подчас апологией «примитивного» общества, пре­ зентицентризм

-

любованием исторически удаленной экзотично­

стью средневековых идеалов, рациоцентризм

-

бегством в бо­

лезнь и патологию. Одна из форм этой инверсии обнаруживается в трактовке своей европейской рациональности не только не как критерия духовного здоровья, но, напротив, как воплощения бо­

лезни и безумия. Как известно, З. Фрейд связывал некоторые формы

массовой

психологии (оказавшиеся

весьма сходными

с формами массовой психологии и поведения при фашистских ре­

жимах) с параноидным бредом 2 5 8 . Ж. Лакан подхватывает эту тра-

257

Эти тснлеиции отчетливо прослеживаются в сопиально-психологических ис­

следованиях истории, связанных, в частности. с французской «школой Анналов».

25Х Жиль Дслёз и Феликс Гваттари идут в своих сопоставлениях еще дальше: они ставят формы, типы и стадии психических заболеваний в непосрелственное соот­

ветствие с формами, типами и стадиями капиталистического производства. См.

Deleuze С.,

Оиапап

F. Capitalisme et schizophrenie.

216

Т.

1.

Рапя,

1972.

разДел первый. Познание и язык. Глава четвертая. Лакан: парадоксы познання ... ~

д»цию: для него терапевтическая линия в индивидуальной психо­

аналитической практике

-

обнаружение и лечение болезни

-

тес­

НО связывается (по крайней мере теоретически) с терапией всей современной западной цивилизации.

***

Свое собственное место в духовной жизни современной Фран­

ции Ж. Лакан определяет весьма лаконично и однозначно: я тот, кто прочитал Фрейда, говорит он в одном из интервью->", ха­ рактеризуя при этом свою концепцию как полностью детермини­

рованную этим прочтением. Судя по одной из ранних работ Лака­

на, «По ту сторону принципа реальности»

(1936),

он видит

главную заслугу Фрейда в открытии нового духовного «континен­ та»

-

психической реальности, закономерности которой не сво­

дятся к органическим и биологическим факторам и потому не поддаются рационализации естественно-научного типа (антитеза механистическому ассоциационизму), но в то же время остаются умопостигаемыми и в принципе доступными рациональной фик­ сации и объективному истолкованию (антитеза интроспекцио­

нистской психологии). Однако Лакан не является «правоверным» интерпретатором фрейдизма.

«Неортодоксальносты лаканонской позиции обусловлена тем, что в его концепции понятие несводимой и специфической «пси­ хической реальности» и проблема ее научного изучения тесно сплелись с другой важнейшей проблемой, в полной мере выявив­ шейся лишь в современной познавательной ситуации. Мы имеем в виду проблему языка. Борясь с многосторонней редукцией тео­ ретического объекта психоанализа, ставшего в духовной ситуации

буржуазного Запада объектом массового культурного потребле­ ния и «жертвой неслыханной идеологической эксплуатации», Ла­ кан стремится опереться на строгую чистоту критериев современ­

ной лингвистики

-

от Соссюра до Хомского. Однако речь здесь

идет, собственно не об исследовании языка, а скорее о лингвисти­ ческой проблематике в самом широком смысле слова. Если новое Соотношение разума и «неразумия» стало одним из аспектов рас­

ширения области умопостигаемого, то язык в этой ситуации вы­ ступает как «первомагерия-

исследовательской работы, как ос­

Новное средство ее концептуальной фиксации и как результат Познавательной деятельности сознания.

По сути лакановская концепция может быть представлена как результат соединения двух основных проблемных линий 259 Daix Р. 1.

-

психо-

Р. Епtгеtiеп ауес lacques Lасап / / Lettres fгащ:аisеs. 1966. NQ 1159. 1-7 dec.

217

Познание и перевод. Опыты философии языlS!.

аналитической и лингвистической, ведущих начало от Фрейда и Соссюра. Об этом объединении свидетельствует само парадок­ сально заостренное выражение смысла лакановской концепции:

«бессознательное

-

это ЯЗЫк», «бессознательное структурировано

как язык». Вполне очевидно, что попытка синтеза этих проблем­ ных линий не может не вызывать значительного переосмысления

обеих:

как

фрейловекого

понимания

бессознательного,

так

и трактовки языка как формы логического мышления (а никак не

бессознательного). Направленность лакановского переосмысле­ ния фрейдонской концепции позволяет говорить о своеобразной «дебиологизации», «десексуализации- В трактовке человека и его

психики, о стремлении Лакана понять с точки зрения социальных механизмов языка и культуры даже те уровни и слои психической

структуры, которые у Фрейда оставались достоянием биологии. Направленность лакановского переосмысления соссюровской концепции языка позволяет говорить о своеобразной «десемиоти­

зации» этой трактовки. Это означает проблематизацию связи «знака» В

И «значения»

рамках

или, точнее, «означающего» И «означаемого»

атомарного

знака:

представление

о

непригнанности

и скольжении означаемого и означающего друг относительно дру­ га, о самостоятельности первого по отношению ко второму.

Роль языка в фиксации и удержании специфики психической реальности определяется тем, что речь больного в психоаналити­ ческой ситуации является нейтральной почвой, на которой оста­ ются следы психических состояний, процессов и структур самых

различных уровней. Тем самым язык выявляется именно как та среда, которая позволяет осуществить требование «несистемати­ зации», «несведения», «без-выборности», то есть непредпочгения

каких-то одних психических проявлений другим. Выполнение этого требования Лакан считает необходимым для защиты объек­ та психологии и психоанализа от механистического ассоциацио­ нистского редукционизма.

Аналогия между бессознательным и языком обосновывает и второй полемический момент, значимый для лакановской кон­ цепции,

-

возможность научного познания в области психологии.

«Дискурсивность», расчлененность, определенная формоупоря­ доченность языков и языкоподобных механизмов делает возмож­ ным рациональное, логическое (а не интуитивное) познание пси­

хических процессов, основанных на этой аналогии.

В рамках

психоаналитической теории это означает, что бессознательное лишается своего «архаического», инстинктивного характера, бу­ дучи структурированным и структурирующим механизмом, а речь

больного, выявляюшая это бессознательное, выступает для врача как поле анализа, содержащее некоторым образом структуриро-

218

-

раздел первый. Познание и язык. Глава четвертая. Лакан: парадоксы познания ...

ванный и упорядоченный материал, доступный для рационально­ го схватывания и осмысления.

В результате синтеза этих двух проблемных линий

-

литической и лингвистической

-

психоана­

вопрос о психическом заболева­

нии и тесно связанная с ним проблема бессознательного ставятся

в концепции Лакана «с оглядкой» на язык 2 6О , а проблема языка со­ относится не только с мышлением и сознанием, но прежде всего

с бессознательным. Бессознательное

-

это речь другого, это язык,

бессознательное структурировано как язык

-

эти формулы чаше

всего цитируются, когда речь идет о сути лакановской концепции.

Такое «уравнение» языка и бессознательного на первый взгляд весьма неожиданно: ведь речь традиционно связывается с созна­

нием,

а

уровень

языкового

мышления

противопоставляется

бессознательному. Парадоксальность лакановской формулы объ­ ясняется тем, что она подразумевает уже совсем не то бессозна­

тельное и не тот язык, с которыми имели дело Фрейд и Соссюр и соответственно

лингвистика.

классический психоанализ и классическая

Мы постараемся охарактеризовать направления

этого переосмысления.

Сопоставляя лакановскую трактовку бессознательного с кон­ цепцией классического фрейдовского психоанализа, нетрудно за­ метить довольно четко выступающую линию различия. Напри­ мер, фрейдонское понятие желания, влечения

(Trieb, libido) Лакан

последовательно переводит как pulsion и трактует не как энергети­ ческий импульс биологического порядка, не как заряд сексуаль­ ной энергии, требующий разрядки или последуюшего культур­ ного

упорядочения,

биение

-

а

скорее

как

расчленяющую пульсацию,

уже опосредованное и преломленное в психических

представлениях и уже достигшее определенной структурной упо­

рядоченносги-О. И это далеко не единственное расхождение меж­ ду Лаканом и Фрейдом. Существенные отличия в трактовке соот­ ношения сознательного и бессознательного выявляются также при сопоставлении трехчленной схемы психической структуры,

обрисованной Фрейдом в работах 1920-х годов, с лакановской схемой психической структуры.

260

«Психоаналитический опыт вновь открыл в человеке императив Слова, кото­

рый является законом, сформировавшим его по своему образу и подобию. Этот

опыт пользуется поэтической функцией языка для того, чтобы придать человече­ скому желанию символическую опосредованность. Так пусть он позволит нам по­ нять, что лишь в этом даре речи заключена вся реальность его результатов, ибо лишь посредством этого дара реальность подошла к человеку и лишь вновь и вновь

Совершая акт речи, человек ее удерживает». 261

Lacan 1. Ecrits.

/bid. Р. 803.

219

Р.

322.

Познание и перевод. Опыты философии ЯЗЫКа

Как известно, концепция позднего Фрейда предполагает про­ тивоборствующее наличие уже не двух элементов

-

сознательного

и бессознательного, как это было в ранний период, но трех эле­

ментов

- id, ego и superego. Срединный член - это центр динами­ ego сдерживает и опосредует натиск двух про­

ческого равновесия;

тивоположно направленных сил: с одной стороны, биологических импульсов

id,

с другой

-

социокультурных принуждений, провод­

ником которых выступает центра

между

superego.

антисоциальными

Играя роль координирующего

инстинктивными

влечениями,

подчиняющимися лишь «принципу удовольствия», И социальны­

ми императивами, грозящими слишком сильно подавить перво­

природные побуждения человека,

ego,

стремящееся отыскать ка­

кие-то компромиссные формы соотнесения этих крайних членов, выступает как воплощение «принципа реальности».

Схема психической структуры у Лакана тоже трехчленная: со­ ставляющие ее элементы

-

это сферы «реального», «воображае­

мого» и «символического». (Терминами

ego и superego Лакан

фак­

тически не пользуется; он считает, что их коннотативная нагрузка

вводит сознание исследователя в заблуждение отзвуком привыч­ ных форм рациональности, не позволяя в полной мере учесть

своеобразную новизну тех явлений психической жизни, которые Фрейд обозначает этими терминами.) Реальное

-

это непосредственные жизненные функции и от­

правления. Воображаемое

-

психические представления, связан­

ные с этими жизненными функциями. Символическое

-

пред­

ставления, опосредованные речью и в корне преобразованные этим опосредованием. Соответственно этим трем уровням кон­ стигуируются три типа субъекта: на уровне «реального» «потребности»

(besoin),

лания»

на уровне символического

(desir),

на уровне воображаемого

раженного обращения, «запроса»

-

-

субъект

субъект «же­

- субъект словесно вы­ (demande). Эта лакановская схе­

ма, имеющая некоторое сходство с фрейдовской, тем не менее значительно от нее отличается. Так, лакановское «реальное», В ко­

тором можно было бы отыскать черты сходства с фрейдовсхим id, фактически выводится за пределы исследования; главное внима­

ние уделяется двум другим уровням. Срединный уровень лаканов­ ской схемы выступает у него не как центр регуляции и вопло­

щение

принципа

заблуждения».

реальности,

но,

напротив,

как

Именно на уровне «воображаемого»

«функция создаются,

по мнению Лакана, все иллюзорно-синтезирующие, центрирую­

щие, идентифицирующие Я представления. Не случайно Лакан

озаглавил свою уже упоминавшуюся раннюю работу «По ту сторо­ ну принципа реальности»

- это перифраза известной работы Фрейда «По ту сторону принципа УДОВОЛЬСТВИЯ». Если Фрейд 220

-

раздел первый. Познание и язык. Глава четвертая. Лакан: парадоксы познания ...

снимает «принцип удовольствия», воплощаемый побуждениями

id, утверждая «принцип реальности» как ruero функционирования ego, то Лакан

основу самосохраняю­

(речь идет не об этой

именно работе, а обо всей его концепции) снимает «принцип ре­ альности», воплощаемый иллюзорным самоконструированием,

происходящим на уровне воображаемого, утверждая в качестве

важнейшего бессознательное осуществление принципа символи­

ческого. Конструируемое воображением Я (в лакановской терми­ нологии - moi, в отличие от je как субъекта лингвистического вы­ сказывания) не «действительное», а «страдательное», вторичное по отношению к трансцендирующей его сфере символического.

Таким образом, противопоставление сознательного и бессоз­ нательного предстает в лакановской концепции как противопо­

ставление воображаемого и символического. Символическое выступает в качестве определяющего момента структуры психиче­

ского не только логически и «топологически»; выход на уровень

символического и подключение к интерсубъективным механиз­ мам культуры и языка

-

таково направление и онтогенетического,

и филогенетического развертывания человеческой психики. Так, определяющим моментом в формировании психики ребенка яв­

ляется, в терминологии Лакана, переход от «зеркальной» стадии К «эдиповской», что В известной мере соответствует переходу от

воображаемого к символическому. Отказываясь от воображаемо­ го слияния с матерью как с единственным объектом своих потреб­ ностей и желаний (то есть отказавшись от своего безграничного «желания желания Другого», от стремления быть единственным

объектом материнского внимания и заботы), ребенок «допускает» в свой двойственный союз с матерью третьего члена

-

отца: он на­

чинает понимать, что его отношение к матери всегда выступает

как опосредованное, что он относится к матери только постольку,

поскольку та относится к отцу. Выходя из стадии нарциссическо­

го самоотождествления с объектом своего желания в сферу симво­ лического, ребенок тем самым включается в мельчайшую клеточ­ ку социальной жизни

-

сына,

которого

существование

семью

-

на правах «третьего», то есть

опосредовано

существованием

двух других человеческих существ. На месте воображаемого отож­ дествления с

матерью

воцаряется

закон,

запрещающий такое

отождествление (Лакан обозначает его как Имя-Отца, и в этом специфическое отличие лакановского «словесного» психоанализа

от фрейдовского); на месте воображаемого обладания объектом потребности и желания утверждается постоянный разрыв с этим предметом, невозможность его достижения и обладания им. И ре­ альная «потребность», и воображаемое «влечение» к идентифика­ ции с Другим подчиняются ограничивающему и оформляющему

221

Познание и перевод. Опыты философии язы~

их влиянию Закона; они как бы сбрасывают свою материальную и

идеальную

вещественность,

пере воплощаясь

в

материальную

расчлененность потока речи, социальной единицей которой и вы­ ступает «запрос».

Итак, лакановское «перепрочтение.

Фрейда имеет вполне

определенную направленность: оно осуществляется как своеоб­

разная

«денатурализация»,

«десексуализация.

фрейдовского

бессознательного. Биологические импульсы приглушаются и вы­ водятся за пределы исследования, бессознательное, концентриру­ ющееся в верхних слоях схемы психической структуры, не «витальные»

-

это уже

жизненные интенции, а нечто причастное поряд­

кy языка и строю культурной жизни человеческого коллектива.

Интерпретация бессознательного в терминах культуры вызвала

возражения с научной, в том числе лингвистической-Ч, точки зре­ ния. Кроме того, сближение этих двух факторов вплоть до их отож­ дествления (пример которого мы ВИдели в исходной лакановокой

формуле: бессознательное

-

это речь Другого) фактически привело

бы к стиранию достаточно плодотворного разграничения сознатель­ ного и бессознательного, позволившего Фрейду по-новому очер­ тить область психического и ввести в сферу научного исследования ряд психических явлений, ранее находившихся за его пределами.

Трактовка, отождествляющая бессознательное с тем, что традици­ онно рассматривалось как собственно сознательная деятельность,

то есть с языком, лишь сняла бы фактически поставленную Фрей­ дом проблему «моста» между природным и культурным В человеке (правда, не нашедшую у Фрейда адекватного разрешения). Представляется, однако, что Лакан вовсе не отождествляет бессознательное с языком и не снимает тем самым вопрос об опо­ средовании природного и культурного, но переносит эту пробле­

му на другой, более глубокий уровень, задает ее в иных, нежели

это было у Фрейда, терминах и понятиях. Говоря О том, что бес­ сознательное

-

это и есть язык, речь, Лакан имеет в виду не язык

в повседневном обиходном смысле и не язык в лингвистическом

смысле слова-з". На поверку оказывается, что те механизмы, с ко­ торыми Лакан отождествляет бессознательное, располагаются не

262 См., например.

Benveniste Е. Ргоогегпсз de linguistique generale. Paris, 1966. Р. 85-86.

263 Подобно тому, как Фрейд пользовался терминами энергетической физики Гельмгольца или Максвелла, Лакан опирается на лингвистическую терминоло­ гию. Неалеквагностъ, «непригнанностъ. терминологической и понятийной сторон В лаканонской и фрейдовской концепциях, необходимость реконструировать ис­ тинное эпистемологическое отношение, существуюшее между понятиями и их со­

держаниями, значительно осложняют задачу научного исследования обеих кон­

цепнии. См.

Althusser Г: Freud

ет

Lacan.

Р.

90.

222

-

раздел первый. Познание и язык. Глава четвертая. Лакан: парадоксы познания ...

тоЛЬКО на уровне символического, но фактически уже предпола­ ГаЮТСЯ наличествующими и функционирующими и на других

уровнях психической структуры. Так, например, получается, что влечение, желание, конституирующееся на уровне воображаемо­ го, уже предполагает «ЯЗЫк», который, по лакановским канонам, связывается и логически и генетически лишь со следующим, вы­

шележащим, символическим уровнем. Таким образом, несомнен­ но, что под «языком» Лакан имеет в виду лишь нечто причастное языковой дискурсии, некоторый внутренний механизм, структу­ рирующий принцип, который, находясь в основе всех уровней

психической структуры, делал бы возможными их соизмерение, соотнесение, а тем самым и переходы от одного уровня к другому.

Между тем у Фрейда именно принципы преобразования непре­ рывности биологического импульса в дискретные продукты куль­ туры остались необъясненными. Лакановское «отождествление» сознания с языком

-

это не что

иное, как попытка ответить на знаменитый парадокс начала по­

знания: как я могу начать познавать нечто, что само себя не осо­

знает? В данном случае этот вопрос формулируется по-другому: каким образом языковая дискурсия и другие формоопределяю­ щие разграничения могут накладываться на нечто такое, что само

по себе чуждо какой бы то ни было расчлененности? Однако сим­ волическое в лакановском смысле не есть нечто накладывающее­

ся на сырую материю содержаний сознания в качестве формооб­ разующего принципа расчленения и упорядочения.

В самом

материале сознания уже должно быть нечто, позволяющее такое наложение, делающее его возможным; в нем должна наличество­

вать определенная предрасположенность к расчленению. В свою очередь, и уровень символического, для того чтобы упорядо­ чивать и расчленять, должен быть определенным образом струк­ турированным.

Вопрос

о

структуре

символического

уровня

и механизме действия символической функции приводит нас, в логических лабиринтах концепции Лакана, к понятию означаю­ щего и тем самым заставляет обратиться ко второму, «лингвисти­ ческому» источнику лакановской мысли.

Понятие означающего было заимствовано Лаканом из концеп­ ции Соссюра. Как известно, в концепции Соссюра отношение Означающего к означаемому

-

это одна из главных дихотомий,

С помощью которых исследователь вычленяет объект структурной ЛИнгвистики. При этом под означающим Соссюр имеет в виду акустический образ,

психический отпечаток звукового аспекта

Слова, под означаемым он подразумевает понятие-б". Результат 264

См. Соссюр Ф. де. Курс общей лингвистики. М., 1933. С. 78.

223

Познание и перевод. Опыты философии язы~

взаимодействия этих двух психических сущностей и есть языко­

вой знак. Иначе говоря, знак в концепции Соссюра

-

это идея це­

лого, в которую включена идея чувственной стороны одновремен­ но с понятием.

Как известно, именно Соссюру принадлежит вызвавшая мно­ гочисленные дискуссии

мысль о том,

что

в

языке

«нет ничего,

кроме раэличийь-ё>. Этим афоризмом Соссюр подчеркивает, что основное коммуникативное свойство языка

к передаче смысла

-

-

его способность

связано со способностью лингвистических

единиц на всех уровнях языковой структуры взаимопротивопо­ ставляться и взаимопротивополагаться друг другу.

Однако

эти

различия

и

противопоставления

относятся,

по Соссюру, лишь к плану означаемого или к плану означающего, взятым в отдельности, но не к знаковому уровню языка, представ­

ляющему собой единство этих двух планов.

Если Соссюр постоянно подчеркивает принцип непрерывно­ сти в отношении означающего и означаемого, то Лакан делает упор на идею «скольжения»

(glissemel1t)

означаемого относитель­

но означающего, что приводит в его концепции к идее разрыва

между ними и обособлению означаюшего-ч'. Задумываясь над правомерностью этого обособления, необхо­ димо иметь в виду, что оно во многом обусловлено спецификой лакановского объекта, конституирующегося в диалогических от­ ношениях врача и больного. Представим себе процедуру психо­

аналитического сеанса. Речь пациента и в самом деле выступает для врача единственным источником информации о больном: как было установлено в ходе клинических исследований, различным психическим заболеваниям соответствуют различные типы рече­ вых нарушений. Речь выступает как то «поле», на котором развер­ тывается терапевтический курс, ибо именно в речи, в диалоге вра­

ча и пациента, происходит обнаружение и снятие тех или иных болезненных «симптомов», выражающихся нераспутанными уз­

лами речи. В данном случае положение врача перед пациентом аналогично положению исследователя перед носителем неизвест­

ного ему языка с непривычной структурой, не позволяющей де-

265 Там же. С.

119.

266 Сходная мысль развивалась русским филологом С. Карцевским в его концеп­ ции «асимметричности языкового знака» (см.

du signe linguistique / / TCLP. T.I. 1929. В. Скаличкой (см.

Karcevskij S.

Ои сцайыпе аьугпёгпопе

Р. 88~93) и была резюмирована чехом

Скалинка В. Асимметричный дуализм языковых единиц

Пражский лингвистический кружок. Сб. ст. М .•

1967.

//

С. 119~127). В отличие от

этих лингвистических конпепций Лакан делает более решительные выводы из «скольжения» означающего и означаемого, утверждая их принципиальный разрыв.

224

f@3дел первый. Познание и язык. Глава четвертая. Лакан: парадоксы познания ... ;..--

)lатЬ умозаключения и переносы по аналогии. То первоначально данное, с чем имеют дело оба исследователя,-это речевой поток, протекающий на уровне означающего в плоскости сменяющихся П переливающихсядруг в друга материальных форм. В практике

психоаналитическогосеанса эти означающиеформы не соотнесе­ ны ни с «объективной реальностью», существующей вне зависи­

мости от сознания больного, ни с содержаниямипсихики больно­ го (ибо пациент их осознанно подавляет и скрывает, а выявляет лИШЬ неосознанно, случайнымидеталями речи и поведения). До­ ступная пеихоаналитикузадача не может заключаться в том, что­

бы реконструироватьреальные обстоятельства,внешние по отно­

шению

к

истории больного, или

же

проникнуть в

глубь

содержаний его сознания: его цель

-

протекающего перед ним потока,

означающего структуру этого

реконструировать на основе

потока, которая и есть, считает Лакан, не что иное, как структура бессознательного.

Переход к анализу структуры означающего в отрыве от означа­ емого расщепляет двустороннюю целостность лингвистического

Знака, являющегося самой мелкой, далее не разложимой едини­ цей речи «нормального» пользующегося

среднего носителя языка и культуры,

типичными

моделями языкового

и

культурного

общения. В данном патологическом случае устойчивое культур­ ное единство означающего и означаемого распадается.

Таким образом, лакановские переосмысления двух «классиче­ ских» истоков современного структурализма

да и Соссюра

-

-

концегший Фрей­

имеют на первый взгляд прямо противоположную

направленность. Первое можно было бы условно обозначить как тенденцию к «десексуалиэации» бессознательного, второе

-

как

тенденцию к «десемиотизации. языка. «Денатурализация» И «де­

сексуалиэация.

фрейдовского биологического импульса

-

это

движение внутрь культуры, «десемиотизация» соссюровского зна­

ка

-

это движение вовне, прочь от культурной нормативности.

Однако обе эти линии

-

uентростремительная и центробежная

-

очерчивают в своем встречном движении вполне определенную

область.

В противоположность непрерывности фрейдовского

энергетического импульса и непрерывности семиотического опы­

та человеческого коллектива характерный признак этой новой,

Очерчиваемой Лаканом области,

-

прерывность.

Уровневость, прерывность, преломленность «идеальности» оз­ начаемого через «материальность» означающего, разведение их по разным плоскостям, вплоть до возможности разрыва

-

вот самые

общие знаменатели той проблематики, которая возникает на пе­ ресечении этих двух указанных нами линий

переосмысления

«классических» традиций. Разрыв между означающим и означае-

225

Познание и перевод. Опыты философии язык!.

мым В концепции Лакана является наиболее общим выражением

других антиномий, например, отношения сознательного к бессоз­ нательному, воображаемого к символическому. Это не случайно; ведь, по мнению Лакана, прерывность означающего и означаемо­

го и есть тот самый разрыв, который стремится «залатать» (Лакан здесь устойчиво

пользуется

глаголом

suturer -

«накладывать

швы») вся современная буржуазная культура, ощущая свою болез­ ненную разорванность. Все с большей и большей настойчивостью в ней возникает вопрос «о структурах самой эпистемологической

традиции», о переосмыслении того образа, который обрисовыва­

ется на пересечении субъекта, объекта и означающего. Переосмысляющее «вопрошание», по мнению Лакана, пока­ зывает, что субьект и объект «неклассическоп» структурализма,

развертывающегося на том уровне, где «говорит Оно 26 7 , - это не «классический»

субъект, обладающий единством и автономно­

стью, и не классический объект как внеположное субъекту и не за­ висимое от него «вещное» образование. В свою очередь, и отно­

шение «неклассических. субъекта и объекта не есть отношение их «внешнести»,

экстериорности,

преодолеваемое

активностью

субъекта. «Неклассические» субъект и объект не внеположны друг другу в своей самодостаточности, но сочленены и взаимосоотне­

сены, причем сама возможность взаимоотношения требует, чтобы оба эти элемента включали в себя постоянную и неопреодолимую «нехватку»

(manque),

заставляющую их стремиться друг к другу,

раскрываться друг перед другом. При этом взаимоотношение

субъекта и объекта преломляется, с одной стороны, сферой интер­ субъективности, в которой субъект взаимодействует с другими субъектами, с другой стороны

материальной расчлененностью

-

означающего, опосредствующего эти отношения. объект, считает Лакан,

-

Подлинный

это не реально присутствующая вещь,

но «нехватка», отсутствие. Эту диалектику отношений непрозрач­ ного, «затуманенного»

eclipser,

субъекта (здесь Лакан использует глагол

означающий «затмевать»,

словоформу

fading

«исчезать», или английскую

с теми же значениями и коннотациями) и объ­

екта как «отсутствия», «нехватки»

Лакан прослеживает на всех

трех уровнях вычленяемой им психической структуры: реальном,

воображаемом и символическом. Все эти уровни как бы «сбрасы­ вают»

соответственно

реальное,

идеальное

и

лингвистически­

смысловое «присугствие- объекта в «материальность» его отсут­

ствия, в расчлененный поток означающего. Дискурсия языковой расчлененности свидетельствует, говорит Лакан, об «умерщвле­ нии» реального или воображаемого объекта, но зато она дает воз267

Lacan J. Ecrits. Р. 649.

226

-

раздел первый. Познание и язык. Глава четвертая. Лакан: парадоксы познання ...

можность повтора и коммуникации постоянного влечения субъ­ екта, направленного на постоянно отсутствующий, «потерянный»

объект.

Разумеется, этот «потерянный» объект, с таким трудом «зацеп­ ленный» нами на границе психической структуры, в щели между

символическим и реальным, не имеет ничего общего с тем синте­ зом символического и реального, на котором покоится «абсолют­ ное знание» Гегеля. Единство символического и реального в геге­ левской концепции, замечает Лакан, предполагает одно четко определенное условие:

«хитрый» разум с самого начала знает

«свое желание», знает, чего он хочет. Однако, продолжает Лакан, эта

возможность

двух планов

уяснения,

-

-

предвидения,

основанная

на

ОТОЖдествлении

реального развертывания и символического само­

есть не что иное, как «искушение безумия».

Особенно отчетливо эта критика классической интерпретации субъектно-объектного отношения выявилась в лакановском раз­ боре известной формулы

cogito ergo sum;

иЫ

cogito ibi sum.

Это

представление о гомогенности трансцендентального, мыслящего

субъекта с реальным, экзистирующим, субъектом есть, по Лакану,

лишь иллюзия воображающего «я». Формула, связующая бытие и сознание, не может быть двучленной, ибо мысль обосновывает бытие не непосредственно, а лишь соотносясь с речью.

Cogito

не

исчерпывает субъект, а потому его очевидности не влекут за собой экзистенциальных утверждений.

Трансцендентальное и реальное не сосуществуют на одном уровне. В противоположность декартовскому uЫ

cogito ibi sum Ла­

кан фактически вводит свой собственный тезис: «я мыслю там, где я не есть, и я есть там, где я не мыслю». Разгадка этой загадки та же, что и разгадка лакановского отрицания исходной формулы

Декарта: субъект мышления и субъект существования не находят­ ся на одном уровне, найти для обоих единую точку отсчета невоз­

Можно. Интерпретация лакановского тезиса «я мыслю там, где я не есть» предполагает обнаружение несоответствия тех кон­ струкций, которые измышляет «я воображающее», и реальному,

и символическому. Таким образом, продолжает Лакан, современ­ ное познание открыло гетерономность психического, его объем­ Ность и структурность, характеризующиеся несводимостью раз­ ЛИчных его уровней.

Именно сдвиг внимания с плоскостности на уровневость, с Тождества на дисперсию, с первоначал на одновременность рас­

'lЛененного поля сознания, с континуальности и непрерывности На прерывность является, по мнению ряда исследователей, пока­ зателем «неклассичностия современного познания, в том числе и в его структуралистских тенденциях.

227

---

Познание и перевод. Опыты философии ЯЗЫКа

Однако представление о Лакане как о строго последовательном «неклассическом»

структуралисте,

видимо,

не вполне справедли.

во. В этой связи характерно, что, несмотря на, казалось бы, пол­ ную растворенность субъекта в цепи означающего, Лакан считает

возможным сохранить Фрейлову метафору, определяющую СУбъ­ екта (лакановского

субъекта,

«расплющенного»

как «ядро бытия». Эта «центрирующая-

метафора

в означающем)

не единствен­

-

ное, что ставит под сомнение лакановские призывы к радикаль­

ной неклассичности.

Показательно также отношение Лакана

к некоторым моментам соссюровской концепции. Например, Ла­ кан говорит о своем стремлении снять соссюровскую линеарность

цепи означающего и заменить ее полифоническим многоплано­ вым образованием, в котором наряду с горизонтальным консти­ туируется также и вертикальное измерение, заполняемое метафо­ рическими

«сгущениями»,

И

метонимическими

«смещениями»

означаемых относительно означающих. Эти смещения и сгуще­ ния и есть те нераспутанные узлы в речевом потоке, по которым

врач определяет присутствие болезни.

Таким образом, получается, что полифоничность лакановской речи создается, в сравнении с соссюровской линеарностыо, лишь за счет «патологии», за счет тех петель и узлов, которые в терапев­

тической практике подлежат преобразованию, «распутыванию»,

Слова Лакана о том, что «симптом это И есть истина», повисают

в воздухе. Истина, вернее, условие ее достижения больного,

-

-

излечение

зависит от того, насколько удачно врач сумеет распу­

тать непроясненные содержания сознания, иными словами, исти­

на в этом смысле может быть только линейной. Кроме того, неяс­ но,

каким

образом Лакан

надеется

при

этом

построить

из

выровненной цепи означаюшего, в которой линейно сочленяют­

ся обломки разрушенного им воображаемого, мистифицирован­ ного единства, иной синтез, тот подлинный, «свой» образ, кото­ рый больной должен ассимилировать и осознать для того, чтобы излечиться. Хотя Лакану как многоопытному практикующему врачу, по-видимому, известны практические способы такого кон­ струирования, он никак не обосновывает его теоретическую возможность. На теоретическом уровне Лакан показывает не по­ строение структурной многомерности, но лишь приведение спу­

танностей речи к гомогенным линейным цепям. А следовательно,

и его субъект остается плоским и линейным. Не случайно, что противостоящий этому плоскому дезинтегрированному субъекту врач

-

другой субъект

-

оказывается уже не собеседником (в этом

некогда усматривалось одно из главных выражений фрейдовской революционности), а «обладателем истины», конституируюшейся в процессе речи.

228

ел пе вый. Познание и язык. Глава четве тая. Лакан: па адоксы познания ...

Эти неоднократные отступления от идеала «неклассической» расчлененности и прерывности показыва~т, что даже с точки зре­ ~»я

внутренних

критериев

лакановскои

концепции

ее

задачу

нельзя признать решенной. Тем более неадекватными представ­ J1Яются некоторые лакановские постановки проблем и предлагае­

МЬ1Й способ их разрешения, если подойти к проблеме психическо­

ro

не с точки зрения требований

110

в более широкой эпистемологической

психоаналитического

сеанса,

перспективе. Хотя, ис­

ходя из возможностей психоаналитического сеанса, сосредоточе­ яие на речи субъекта и отвлечение от каких-либо внеположных ей

факторов было в известной мере оправданно, внутренних

практических

при переходе от

задач к научному теоретическому

рас­

суждению вопрос о природе объективного окружения, находяще­

гося вне психической реальности сознания больного, не может не быть поставлен.

«Клетка» детской психики, которую Лакан стремится постро­ »ТЬ, несамодостаточна: она должна быть соотнесена с тем контек­ СТОМ, в который она вписывается и в котором она функциониру­

ет.

«Прорыв»

В

неклассичность

на уровне

индивидуальных

психических механизмов не может быть осуществлен без другого подобного же «прорыва», осуществляемого на уровне социокуль­

турного бытия. Лакану не удалось «переосмыслигь» основы совре­ менного бытия и познания, ибо эта задача ставится им в отрыве от

более широкой перспективы социальных взаимозависимостей.

§ 2. Символ

-

Символизм: от Канта к Лакану

одно из самых сложных из всех известных нам поня­

тий, и это обусловило его трудную судьбу в истории человеческой мысли. Философ и литературовед, психолог и лингвист, социолог и математик в принципе не могут обойтись без этого понятия.

Вместе с тем первые же попытки сколько-нибудь строго опреде­ лить смысл понятия «СИМВОЛ»

сталкиваются с непреодолимыми

трудностями. Это порождает подчас ситуацию своего рода эписте­

мологического отчаяния. Как всегда в таких случаях, слабость Возводится в добродетель и возникает искушение сказать себе: а Вовсе и не надо определять эти понятия, ОНИ в принципе не под­

даются определению и вообще решение дефинитивных проблем это чисто схоластическое занятие,

-

не достойное современной

ЭПистемологической мысли, которая уже давно преодолела схола­ стику, строгим правилам логики не подчиняется и вправе вводить

свои основные понятия с помощью намека или метафоры. И все ж.е, я думаю, наступят времена, когда необходимость использо­ Вать понятие позволит определить его со всей доступной логике

229

Познание и перевод. Опыты философии язы~ строгостью и никакого эпистемологического разрыва между науч­

ным размышлением и логикой не будет. Все это заставит вновь обратиться к основному содержанию используемых понятия и определить их таким образом, чтобы все основные заложенные в них познавательные возможности раскрыли свое значение.

В данном параграфе я попытаюсь, исходя из вполне рациона­ листических позиций, определить сущность символа как такой

категории, в которой из начально (или, как говорят математики, по определению) заключено нечто не поддающееся рационали -

стическому прочтению. Эта задача заставляет вспомнить того мыслителя, который первым обнаружил возникновение антино­ мий всякий раз, когда познание приближается к исследованию

своих границ. Речь идет, конечно, о Канте. Именно этому мысли­ телю в новой европейской философии принадлежит попытка ра­ ционально истолковать все то, что, казалось бы, не поддается ра­ циональному истолкованию.

В

силу этого

Кант неизбежно

обращался и к понятию символа. Что же именно сделало неизбеж­

ным появление символа в размышлениях Канта? Отвечая на этот вопрос, я попытаюсь показать, что некоторые важнейшие моти­ вы, по которым это понятие возникло в сочинениях Канта, были,

по существу, сходны с теми, по которым эта проблема возникла

в сочинениях Лакана, хотя момент сходства будет для нас фоном оттенения несходства или даже контраста. Рассуждения об этимо­

логии символа в Новое время поневоле заключены в определен­ ные хронологические и интеллектуальные рамки: от Канта к Ла­ кану и от Лакана к Канту. Эти вехи обозначают важные повороты в истолковании многих философских понятий, но среди них по­

нятию символа, несомненно, принадлежит особое место. Сама историческая логика ВЗГЛЯДОВ на СИМВОЛ свидетельствует о том,

что движение мысли в познании символа и явлений символизма не произвольно, не спонтанно, а подчинено некоторым законо­ мерностям.

Итак, исходным пунктом размышлений о символе как живой категории познавательного процесса и культурной реальности бу­ дет для меня представление о внутренней противоречивости, на­ пряженной двуплановости этой категории, что и придает динами­

ку ее бытию. Символ всегда выступает как знак и, следовательно, может быть соотнесен с некоторым означаемым; в то же время символ никогда не сводится к такому взаимоотношению и всегда

выходит за рамки рациональных соотношений в область, которую в принципе нельзя однозначно определить. Тайна присуща сим­ волу не потому, что мы недостаточно его знаем, а потому что

уничтожение этой таинственности, «отблеска незнаемого на зна­ емом», «ореола открытости»

приводит К вырождению символа

230

---

раздел первый. Познание и язык. Глава четвертая. Лакан: парадоксы познания ...

в знак, однако при этом возникает другой символ или символы.

ЭТО И ставит в тупик рационалиста, как только он приближается

к символу. Именно поэтому в наших размышлениях о символе в первую очередь появляется имя Канта, столкнувшегося с этой

антиномией. Выходило так, что символ используется там, где не­ возможно знать предмет непосредственно, где, выражаясь фило­ софским языком, невозможно объективировать некоторое содер­ жание

и приходится

рассмотрел

знанию,

такую

лишь

намекать

ситуацию

а не как результат

как

на него.

принципиально

его недостаточности

Кант

впервые

присущую

по­

или неполноты.

Некоторые содержания наиболее адекватно передаются символа­

ми. Почему? Этот вопрос Кант решал, в частности, в «Критике способности суждения», в «Антропологии с прагматической точ­

ки зрения»26S. Здесь логика Канта с неизбежностью и даже, быть может, вопреки его собственным стремлениям

-

ведь Кант наме­

ренно изгоняет из своих рассуждений все понятия, на которых ле­ ЖИТ оттенок мистики,

-

приводит его к категории символизма.

Для доказательства реальности наших понятий, говорит Кант,

нужно чтобы им соответствовал предмет, который мы могли бы созерцать, усматривать. Для этого в случае эмпирических понятий нам нужен пример, в случае чистых рассудочных понятий

-

схема,

а в случае понятий разума (то есть идей), объективная реальность которых в принципе не может быть показана никаким созерцани­

ем, приходится вводить символы. Символы, стало быть, вводятся по аналогии, на основе общности в работе способности сужде­ ния

-

в разбираемом случае символизации того, что явно не дано,

и в случае употребления чистых рассудочных понятий. Кант при­ водит пример соотношения наглядного и не-наглядного в симво­ ле,

сравнивая

монархическое

государство

в

одном

случае,

при правлении в «народном духе», с органическим телом, в дру­

гом, при деспотическом правлении, с ручной мельницей. Конеч­ но, это сопоставление подразумевает не чисто внешнее сходство, но скорее сходство между правилами размышления о том и дру­

гом. Кант тут же добавляет, что вопрос о символах очень важный

и заслуживает углубленного изучения. Сфера, где он находит мно­ го символических понятий,

-

это те слова естественного языка,

которые имеют вещественное значение, но употребляются в неве­

Щественном смысле: например, «за-висеть» «<быть подвешенным Сверху») или «вытекать» (вместо «следоватъ»). Наша мысль о Боге,

268

Кант И. Критика способности суждения. Часть первая. Книга вторая. § 59.

О Красоте как символе нравственности // Кант И. Соч. в 6 т. Т. 5. М., 1966. С. 373-377; Он же. Антропология с прагматической точки зрения. Кн. первая. О способности обозначения // Там же. Т. 6. м., 1964. С. 428-432.

231

Познание и перевод. Опыты философии язь~

по Канту, может быть только символической. Это же относится к нравственно доброму, к свободным поступкам, связанным с нс­ представимой безусловностью «вещи в себе». Важно, что симво­

лом нравственно доброго для Канта оказывается прекрасное При этом Кант всячески предостерегает от расширительного ис­ пользования понятия символа, которое выводит за пределы какой

бы то ни было рациональности: нельзя, говорит он в «Антрополо­ гии С прагматической точки зрения», считать явления нашего ми­

ра символами мира интеллигибельного, как это делает, например,

Сведенборг, попадая в область мистики. На этом пути рассуждения внимательный читатель, я надеюсь, вместе со мной проследит за перипетиями в судьбе понятия «сим­

вол» И выйдет к той проблемной ситуации, в которой Лакан отче­ канил свою знаменитую формулу: «Бессознательное структуриро­

вано как ЯЗЫк». МЫ встретимся с различными, но не лишенными внутренней логики попытками решить проблему символа: а имен­

но с концепцией «символических форм», «символических си­ стем» и, наконец, уже у Лакана

-

«символического порядка». Дви­

жение в этом направлении так или иначе задается изначальным

импульсом кантовских размышлений, и потому мы будем посто­ янно возвращаться к его имени.

Символизм в концепции Канта

-

это одно из проявлений того

«коперниканского переворота», который он совершил в филосо­

фии. Смысл его

-

в отказе от натуралистического взгляда на мир

и мысль о мире, в антропологическом повороте, заставившем че­

ловека обратить внимание на условия любой своей мысли и любо­ го мыслимого содержания и, соответственно, учесть специфику

философского языка, особые условия возможности Философ­ ствования. Как известно, человек в кантовской системе

-

сущест­

во двуплановое: он принадлежит к уровню явлений, и к уровню

вещей в себе, и к уровню причин, и к уровню свободных поступ­

ков. Символы в человеческом сознании

-

это доступный челове­

ку способ откликнуться на существование ноуменального мира,

который соотнесен с феноменальным миром, как нечто бесконеч­ но возможное

-

с чем-то уже определивщимся. Значит, символ

-

это способ косвенного отнесения меня к тому, что во мне от меня

самого не зависит и не может быть «выполнено» в опыте. Симво­ лы существуют для схватывания идей без их объективации: ведь в виде символов нам дано лишь мыслимое, но не познаваемое.

Иными словами, введение символов свидетельствовало одновре­

менно о весьма строгих ограничениях на способность и возмож­ ность человека говорить о себе, о своей душе, сознании, психо­ логии,

внутреннем

мире.

Душа

не

дается

в

пространстве

представления, как другие внешние предметы. Отсюда, по Канту,

232

,~ел первый. lIознание и язык. Глава четвертая. Лакан: парадоксы познания ...

следует и невозможность, например, рациональной психологии,

то есть психологии как теоретического знания (равно как и рацио­

flЗЛЬНОЙ теологии и метафизики). Ведь не только мир в целом, Бог, но и душа, Я даны нам симво­ }lИчески

-

как особые понятия, которые можно лишь мыслить без

усмотрения. Введение символизмов особенно четко показывает разграниченность познаваемого и только лишь мыслимого, раз­ ницу между тем,

относительно

чего

возможно

строгое

научное

знание с его критериями всеобщности и необходимости, и тем,

относительно чего, по мнению Канта, рациональное и объектив­ ное знание невозможно. Так и выходит, что у Канта под запрет­ запрет на объективацию, на предметное представление мысли

-

попадает все то, что нынче относится нами к сфере так называе­ иых гуманитарных наук.

Последующее развитие философской мысли о символе фикси­ рует нарушение этого запрета на объективацию «души», на пред­ ставление ее в виде «предмета» науки,

гуманитарного познания.

Если Кант подчеркивал символичность тех средств, которыми охватываются сушности, не входящие в рациональную науку, фи­

лософию, метафизику, то уже для Гегеля таких ограничений не су­ ществует: для понятийного предметного мышления нет никаких

принципиальных преград. Философской мысли достойно лишь понятие, а не символ. Символы для Гегеля

-

это суррогаты чистых

понятий в их философских определениях-б", Гегель уверен, что философия не нуждается в помощи символов: если постичь поня­ тийную определенность форм, то символы вообще окажутся из­ лишними

-

везде, кроме сфер, относящихся к искусству. Таким

образом, Гегель фактически сводит символ к знаку и тем самым уничтожает саму проблему символа в познании.

В марбургском неокантианстве резко меняется смысл и функ­ ции символизмов. Символ

-

это уже не примета запрета (Кант)

и не недоразвитое понятие (Гегель). Символизация рассматрива­ ется

-

прежде всего у Э. Кассирера

веческого сознания, а человек

-

-

как основная функция чело­

как «животное, создающее сим­

Волы». Именно символическое понятие начинает претендовать на

Особую роль

-

на приведение к единству всех форм и видов чело­

Веческой духовной деятельности (языка, мифа, искусства, рели­

ГИи, науки и пр.). Символические Формы у Кассирера

-

это, од­

liако, не только понятия, но своего рода «органы реальности»

-

2'69"Гегель Г-В.-Ф. Наука логики. Кн. первая. Раздел третий. Глава первая. Отно­

l!lеНие обеих сторон как качеств. Примечанис // Гегель Г-В.-Ф. Наука логики.

СПб., 1997. С. 307-312; Там же. Книга третья. Раздел первый. Глава первая. Поня­

гие. Примечанис. С. 561-567.

233

Познание и перевод. Опыты философии язь~

то, благодаря чему реальное становится доступным пониманию

видимым для нас. Конечно, концепция символических форм по~

требовала расширенного понимания опыта в сравнении с Кантом

который, по словам Кассирера, не мог заниматься «всей действи.

тельностью духа и его спонтанности»

из-за неразвитости гумани­

тарных наук в тот предромантический период. Если для Канта

опыт ограничен сферой рассудка, то кассиреровское пониманив опыта включает также дологические формы и способы концепту­ ализации (восприятие, фантазия, сон и пр.).

Важнейшим средством для снятия запрета на объективацию ста­ ла для Кассирера теория константности восприятия. Она предпола­ гает,

что еще на дологическом уровне восприятие осуществляется

в соответствии с законами, позволяющими различать видимое и ре­

альное, осуществлять в восприятии такие преобразования, которые дают истинный цвет, форму, размер предметов в отдельных перцеп­

тивных актах. Этот закон, считает Кассирер, позволяет достичь объ­ ективности восприятия как условия объективности всего познания.

Конечно, это не означает, что между гуманитарными и естественны­ ми науками будет преодолено всякое различие. В любом случае по­ нятия гуманитарных наук, в отличие от естественно-научных поня­

тий,

не

предполагают

полного

подведения

единичного

под

всеобщее, а их целью оказывается не предсказание развития того или

иного явления в будущем, но постижение «целостности форм волических форм

-

-

сим­

в которых реализуется человеческая жизнь». Ес­

ли у Гегеля проблема сужалась до отождествления символа и знака, то у Кассирера символ трактуется чрезмерно расширительно, по су­ ти, отождествляясь с сознанием, и этот ход мысли нельзя не признать

по-своему закономерным. Но что самое важное: концепция мар­ бургского неокантианства с его формальной трактовкой символа

-

это прямая подготовка трактовки символа у Клода Леви-Строса. Концепция Леви-Строса

-

следующая ступень на пути объек­

тивации необъективируемого. Здесь мы видим переход от сим­

волических форм к символическим системам. С точки зрения Леви-Сгроса, «всякая культура может рассматриваться как сово­ купность символических систем, среди

которых важнейшие

-

язык, брачные правила, искусство, религия. Все эти системы наце­ лены на то, чтобы выразить некоторые аспекты физической реаль­ ности и социальной реальности, а кроме того отношения, которые устанавливаются между этими двумя типами реальности, а также

между различными символическими сисгемами--?". Ансамбли за­ конов, управляющих символической функцией в человеке и обще27О Levi-Strauss с. lntroduction а Гсецмге de Магсе] Mauss / / Mauss М. Sociologie et anthropologie. Рапв, 1950. Р. XIX.

234

"::J'! ;

раздел первый. Познание и язык. Глава четвертая. Лакан: парадоксы познания

;;----

стве,

-

...

это и есть, по Леви-Стросу, бессознательное. Вот потому-то

Леви-Строс и соглашался с тем определением его философии, ко­ торое дал Поль Рикёр, - «кантианство без трансцендентального субъекта». Здесь имеет место изъятие субъекта, поскольку речь JfДeT о некоем абсолютном объекте, который как бы сам себя мыс­ лит. И потому объект структурной антропологии

-

не всеобщая

мыслительная способность, но коллективные мыслительные спо­ собности, запечатленные в многочисленных и разнообразных си­ стемах представлений, в символических системах.

Среди всех символических систем, в принципе равноправных, выделяется все же одна

-

это языковая символическая система.

уже Кассирер, вслед за Гумбольтом, отводит языку особое место:

ведь именно язык формирует человеческий интеллект и создает общий мир человеческой жизни, а будучи связкой индивидуально­ го и всеобщего, выступает как прообраз любого познания

-

и гума­

нитарного и естественно-научного. Для Леви-Строса же особая эпистемологическая ценность языка как символической системы определяется иным

-

прежде всего его яркой

и непреложной

структурностью. Язык выступает как часть, продукт и условие культур и других символических систем. Язык преодолевает огра­ ничения на объективность гуманитарного познания: ведь языко­ вое поведение строится на уровне бессознательного, а потому ни самоистолкования, ни воздействие наблюдателя не мешают функ­ ционированию языка как познаваемого объекта и его исследова­

нию. Здесь напрашивается очень важное замечание. Мы помним, что символ у Канта вводился по аналогии между работой способ­ ности суждения в различных случаях

-

более известном и непонят­

ном. Следуя принципам иной эпохи, Леви-Строе одним ударом разрубает гордиев узел кантовской проблематики способности суждения. Только по аналогии с языком для Леви-Строса возмож­ но познание любой другой символической системы. Отсюда уже недалеко до той ступени в понимании символизма, которая связы­

вается с именем Жака Лакана. Его мысль устремляется в сторону Лингвистического истолкования символизма как условия возмож­

ности познания. Именно теперь, как мне кажется, становится яс­ но, почему мы связываем эти два имени

-

Канта и Лакана: они вы­

Ступают как звенья одной познавательной цепи. Дело, однако, не сводится к общей интеллектуальной преемственности. Поэтому далее мы будем подробнее рассматривать те сложные отношения, Которые складываются у Лакана с символическим. Акцент на символическом порядке, как известно, не был для

Лакана изначальным. В 30-40-е годы он следовал скорее канонам экзистенциалистско-феноменологического мышления и нахо­ ДИлся

под влиянием французского неогегельянства.

235

Соответ-

Познание и перевод. Опыты философии язы~

ственно, главными понятиями в его концепции были Зга, вообра­

жение, субъективность, историчность, а процедуры психоанализа, к которому он обратился в полемике с тенденциями медицинской психиатрии, предполагали прежде всего гуманистическое переот­

крытие смысла человеческих явлений, исторической жизни субъ­

екта. «Структуралистский» Лакан 50-х годов движется от симво­

лических систем Леви-Строса к единственности универсального символического порядка.

Первичность символического порядка, его абсолютное гос­ подство по отношению к другим порядкам (прежде всего

ному и воображаемому) закрепляется в языке.

-

к реаль­

В соответствии

справилом параллелизма между онтогенетическим и филогенети­ ческим символический порядок постепенно выходит на первый

план и в развитии ребенка. На ранней, доязыковой стадии ребенок живет на уровне «воображаемого» единства, иллюзорной слитности с матерью, однако с наступлением языковой стадии ему открывает­ ся доступ в символический порядок: это предполагает признание

символической роли отца в семье (биологически эта роль не оче­ видна) и отказ от единоличных притязаний на мать. Входя в симво­ лический порядок

-

порядок культуры и языка, субъект начинает

определяться в своем становлении правилами соотношения озна­

чаюших, то есть языковых форм, свободных от сколько-нибудь же­ сткой связи с означаемыми (предметами в мире или предметами

мысли): субъект, замечает Лакан, есть то, что одно означаюшее по­ казывает другому означающему. В любом случае, бессознательное при символическом его прочтении не есть нечто, наполненное ор­

ганическими, природными побуждениями, поскольку любое орга­ ническое побуждение может войти в коммуникацию только будучи

опосредовано символами. Бессознательное, таким образом, объ­ ектно, но не вещественно объектно: плотность объекта ему прида­ ют языковые или языковоподобные связи, образующие сетки отно­ шений, следов, пробелов, присутствий и отсугствий, но оно не вещно в смысле натурально данного предмета.

В результате рушится граница между познаваемым и непозна­

ваемым, которая у Канта была отмечена символом: она перестает быть внеположной человеку. Эта граница как бы переходит во­ внутрь самого человека и знания о человеке, внутри него отмечая

различные уровни, слои, разрывы и пределы: «Своим открытием Фрейд включил вовнутрь науки ту границу между объектом и бы­

тием, которая, казалось, отмечала ее прелель-?'. Это знаменатель271

Еасап J. Ecrits. Р. 527. Попутно заметим. что для Фрейда понятие символа не

имеет большого значения. Символы для Фрейда

-

это прежде всего обшечеловече

ски й фонд образов. проянляюшихся , например, в сновидениях.

236

.f!здел первый. Познанне и язык. Глава четвертая. Лакан: парадоксы познания ...

ная фраза! Она ясно характеризует то изменение в представлени­ ях о возможности или не возможности научного познания и, соот­ ветственно

-

в истолковании символа, которое осуществил и сам

Лакан по отношению к классической познавательной традиции.

А именно, для Канта, как уже было показано, сама граница между «объектом» (предметом науки) и бытием (непознаваемым и ноу­ менальным) проходила вне науки, тогда как последующее превра­ щение необъективируемого в предмет познания поглотило эту границу, стерло ее, включило ее вовнутрь нового формируюшего­ ся предмета.

Как стало возможно такое изменение границ? Традиции струк­ туралистского мышления и затем

-

некоторые подходы в филосо­

фии последних десятилетий вводят то условие, которого как раз

и недоставало Канту для того, чтобы человек, душа, сознание и все их атрибуты могли стать предметами научного размышле­ ния

-

а именно,

пространственное созерцание, пространствен­

ную расположенность.

Когда Кант размышлял о построении

предмета психологии, он указывал на трудность этого действия.

Условие построения предметов внешних чувств и время, а внутреннего чувства

-

-

пространство

только одно время. Предмет вну­

треннего чувства вовсе не дан в пространстве и потому не может

быть полноценным предметом теоретического поэнания-Ч, Как раз эту нехватку

-

недостаток пространственной заданно­

сти применительно к «предметам внутреннего чувства»

компен­

сирует познавательное развитие послекантовской мысли. Струк­ турализм,

отмечает Лакан, вводит в гуманитарные науки тип

объекта (точнее, тип субъекта, который становится объектом), ко­

торый может быть обозначен только топологически-"; то есть только в пространственных категориях и понятиях. Структура­ лизм, а за ним французская философия последних десятилетий одержимы идеей «плоского пространства», лишенного глубины

и изнанки. Объект познания «души» строится не в сознании, а на «другой сцене», точнее

-

«в поле речи и языка», как свидетель­

ствует знаменитая лакановская речь 1953 г. Именно язык становится у Лакана главным представителем символического порядка, а символ выступает как «общее место»

языка, бессознательного и структуры. Как уже отмечалось, сим­ Вол

-

это противоречие и одновременно глубокое единство двух

сторон, полюсов. В нем слиты математико-алгебраическое (ана-

272

Кант И. Критика чистого разума. Часть вторая. Книга вторая. Опаралогизмах

чистого разума

273 Еасап J.

//

Кант И. Соч. в

6 т.

Т.

3.

М' о

Ecrits. Р. 861.

237

1964.

Познание и перевод. Опыты философии язы~

литическое) и мистическое, «таинственное». Эта мысль соответ­ ствует традиции истолкования символа в трудах таких отечествен­

ных мыслителей, как А.Ф. Лосев, СС Аверинцев, К.А. Свасьян. Однако символическое в лакановской концепции оказывается су­ щественно обедненным, а идея символа

-

урезанной, ибо здесь

налицо тройная редукция символа: к языку, к знаку, к означаю­

щему, которая применительно к такому предмету, как бессозна­

тельное, особенно проблематична.

Возникает вопрос: почему

происходит такое обеднение символа? И неизбежно ли оно? В том ли дело, что берутся не те средства объективации познаваемых со­

держаний (сознания и бессознательного), или в том, что подходя­ щие средства неверно при меняются? Или в чем-то другом, о чем мы пока не догадываемся? Все эти вопросы заставляют вновь обратиться к языковой про­ блематике. Вопрос, который нас теперь занимает, выходит за рам­ ки частного и при обретает более ощутимую форму. Назовем его вопросом о методологических экспансиях, или проще

-

о перено­

се методов из одной области познания в другую. В данном случае речь пойдет об экспансии лингвистических методов. Уподобление бессознательного языку и распространение на него методов и приемов изучения языка влечет за собой одновременно и разра­

стание (гипертрофию) функций языка как метода, и исчерпание (обеднение) языка как объекта (точнее, речь идет о бессознатель­ ном, представленном как язык, структурированном подобно язы­

ку). Именно этот механизм, как мне кажется, лежит и в основе обеднения символов в лакановской трактовке символического порядка.

Конечно, уподобление бессознательного языку открывает, как представляется,

заманчивые

перспективы,

вводит

«презумпцию

осмысленности» применительно к тому, что представляется бес­

смысленным или вовсе немыслимым. Однако на поверку оказы­ вается, что объект и метод при наложении друг на друга взаимоде­

формируются.

Бессознательное в той

мере похоже на язык,

в какой оно совсем не бессознательное, а нечто иное. Язык, кото­ рый является структурным принципом бессознательного симво­

лического порядка,

-

это совсем не язык в общепринятом смысле

слова. При этом должны ли мы считать язык частью бессознатель­ ного, а бессознательное

-

частью языка? должны ли мы предпола­

гать, что язык есть то, что структурирует бессознательное? или же

просто счесть, что бессознательное

-

это и есть язык?

Разъяснения на этот счет не так легко найти у Лакана. Когда Леви-Строе строил концепцию системы родства как символичес­ кой системы, он действительно стремился выделить в своем мате­

риале такие мельчайшие смыслоразличительные моменты, кото-

238

раздел первый. Познание и язык. Глава четвертая. Лакан: парадоксы познания ... ~

рые бы позволили построить, скажем, аналог фонемы как пучка дифференциальных признаков. У Лакана же мы, по сути, не най­ дем ни одного при мера прямого использования лингвистических

методов (такие понятия, как, например, «метафора» И «метони­ мия» (или смещение и сгущение) для обозначения соответственно симптомов и желаний

-

это скорее общериторические, нежели

лингвистические понятия). При этом язык «раздут», расщеплен бесконечностью возложенных на него функций, но означающих

-

-

как цепочка

лишен реальной содержательности. Ему неоткуда,

оказывается, черпать силу, ибо он замкнут сам на себя и истощен этой самозамкнутостью.

Методологическая причина этих редукций более или менее по­ нятна. Часто говорят о том, что главной идеей, которую Лакан взял в лингвистическом структурализме и прежде всего у Соссю­ ра, была идея произвольности языкового знака. При этом мы не найдем у Лакана проработки самой этой идеи произвольности, пределов ее уместности. А ведь в самой лингвистике (Бенвенист и др.) эта идея была продумана достаточно детально. А именно, произвольность на уровне единичного знака (единичного соотно­ шения означаемого и означающего) не исключает непроизволь­ ности, то есть обязательности, заданности отношения знака к че­ ловеку как члену культурного коллектива, который пользуется

данным языком. Произвольность нарушается и там, где от рас­ смотрения

единичных

знаков

мы

переходим

к

знаковым

си­

стемам. В них знак оказывается по меньшей мере дважды мо­ тивированным

-

синтагматическими

отношениями

в

цепи

высказываний и парадигматическими отношениями в ряду сло­

весных ассоциаций. Проработка вопроса о соотношении областей произвольного и непроизвольного, причинностного и свободного позволила бы гораздо яснее представить себе реальное бытие язы­

ка, вычленить в этом бытии ТО, что входит в объект лингвистики, и ТО, что остается за рамками объективации. Непроработанность этого вопроса постоянно при водит к тому, что смешиваются, ска­

жем условно, поэтическая и формализующая функции языка. На­ пример, в одном из самых знаменитых своих высказываний Лакан

ведет речь о необходимости для достижения научности формали­ зовать такие новые для исследовательского внимания сферы опы­ та, как историческая теория символа, интерсубъективная логика

и темпоральность субъекта-?". Здесь невозможное провозглашает­ ся в качестве возможного или хотя бы желательного. Это свиде­ тельствует о гигантском смещении, учиненном нарушением кан­

товского запрета на объективизацию. 274

Lacan J. Ecrits. Р. 289.

239

Познание и перевод. Опыты философии языка

Еще одно полезное прояснение того же вопроса об исчерпании символа и редукции лингвистической методологии как средства

работы с символом мы находим в области, где эпистемология смыкается с этикой. Обратимся к тексту Лакана «Кант С Садом». К нему обычно прибегают для иллюстрации этических проблем,

например, разделения у Канта высшего блага и наслаждения, доб­ ра и желания (даже желания делать добро) и культурно-историче­

ских последствий такого разделения. При этом справедливо гово­ рится, что Кантов категорический императив

это чистая форма,

-

закон, лишенный своего объекта, императив как таковой. Лакан, рассматривая кантовскую позицию, заметил, что «истину»

этой

позиции высказывает не кто иной, как маркиз де Сад275. В самом деле, именно де Сад вывел необходимые следствия из кантовско­ го расчленения блага и желаний: отныне получается, что желание может или даже «имеет право»

соединяться со злом. Поэтому

в «исправленной» де Садом форме категорический императив на­ полняется таким содержанием: используй тело другого человека для собственного удовольствия и не знай в этом наслаждении ни­

какого предела и ограничения. Очевидно, что Лакан, усматривая «истину» Канта в Саде, сам так или иначе претендовал на истину в отношении их обоих. В самом деле, Лакан собирается удержать и момент садовский (желание) и момент кантовский (закон, сим­

волический порядок). Как ему это удается? И какой ценой это де­ лается? Ценой тех самых редукций, о которых уже шла речь. Лакан строит такое однородное пространство,

в рамках которого язык

и желание могут удерживаться вместе и даже как бы единым дви­

жением

-

это пространство означающего. Недаром ведь Лакан не­

однократно

уточнял,

«символически

что

в

опыт

опосредованные»,

психоанализа а

не

просто

сросшиеся с реальностью, желания. Что значит опосредованные»,

мы

уже

знаем,

-

входят

только

какие-то

сырые,

-

это значит

«символически представленные

в рамках означающего и посредством означающего.

Когда Кант ставил категорический императив перед умствен­ ным и душевным взором своих читателей, «граждан мира», как

и он сам, он полагал, что категорический императив должен быть своего

рода

воротами

в

открывающееся

за

ним

пространство

нравственно узаконенного поведения и задавал лишь общую фор­ му поступков, которые надо совершать, чтобы войти в эти ворота

и тем самым ния

этих

-

в цивилизованное обшество. Конкретные содержа­

поступков

и

энергетические

импульсы,

при водящие

к осуществлению, в расчет не принимались. Кант как бы выносит желание за скобки именно потому, что естественным образом ш Ibld. Р. 766.

240

!!здел первый. Познание и язык. Глава четвертая. Лакан: парадоксы познания ...

предполагает, что человек, который видит в цивилизованном со­

стоянии благо, не может не желать туда войти. Лакановская ситуация иная. Вход (или переход) в «цивилизо­ ванное состояние» уже произошел и обнаружил далеко не только

свои благие стороны. Оборона от разрушительной силы животных инстинктов, страх наказания со стороны символического автори­

тета остались позади. Природа как бы уже растворилась в культу­ ре. «Клеймо символического» уже лежит на теле (тело и слово срослись, метафора «символического отца» с его угрозой кастра­ ции уже не имеет устрашающего воздействия). Но вхождение при­ роды в культуру не прибавило культуре жизненных сил: перед

нами фактически бесплотное (а вовсе не материальное') означаю­ щее и десексуализированные символы (недаром среди всех значе­

ний фаллоса у Лакана сексуальное дается в числе последних). Желание, сросшееся со словом,

-

это слово, лишенное осмыслен­

ности, и тело, лишенное телесности. Таким образом, «истина», объемлющая

Канта

и Лакана, действительно высказывается,

но какая истина и какой ценой? И здесь перед нами встает вопрос о жертвах, которые прихо­ дится платить за само стремление к объективации символических

запретов, к построению наук о человеке. То, что эти жертвы постоянно приносятся, нам ясно уже хотя бы потому, что мы по­ вседневно ради четкости жертвуем полнотой, ради умопостигае­ мости

-

сложностью, ради общезначимости

-

субъективно пере­

живаемым и т. Д. И т. п. Еше при жизни Лакана и затем после его смерти во французской культуре обозначились разнообразные на­ правления поисков, которые как раз и выявляли более точно эти

Жертвы, определяли цену достигнутого. Таковы исследования, посвященные генеалогии психоанализа, специфике его эписте­ мологических предпосылок, психоанализу как социальному ин­

ституту (проблема социального контроля за деятельностью анали­

Тиков стоит сейчас во Франции весьма остро).

Болезненный

процесс распада лаканонской школы, доктринальные распри Между новыми группами усилили значение всех этих процессов, Связанных с прояснением институционального, эпистемологиче­

ского и историко-научного статуса психоанализа

-

и, прежде все­

ГО,лакановского.

Выдвигается мнение, что Фрейд, а вслед за ним и Лакан пре­ Увеличили «эпистемологический разрыв»

между психоанализом

и предшествующими ему видами психотерапии, чистоту символи­

Ческих процедур обшения между психоаналитиком и пациентом Во время психоаналитического курса, а также общения между са­ м:ими психоаналитиками внутри психоаналитического института.

Утверждается, что на самом деле фрейдовский, а затем лаканов241

Познание и перевод. Опыты философии язы~

ский психоанализ унаследовал от дофрейдовских подходов к бес­ сознательному

моменты

гипнотического

внушения,

что

психо

аналитический сеанс замаскировал формами словесного обмена воздействие аффективно-эмоциональных факторов, а структура психоаналитического института скрыла невозможность нейтраль­

ной и объективной позиции психоаналитиков и по отношению к пациентам, и по отношению друг к другу.

Недаром после Лакана усилились процессы, направленные вспять, прочь от структуры и символики, понимаемой по анало­

гии с языком. Во многих современных постмодернистских сочи­ нениях выявляется изнанка структуры и символа, если понимать

последний в рациональном, объективирующем и тем самым от­

чуждающем смысле. Эти концепции демонстрируют, что жизнь, событийность, воображение, реальность, аффективность, эмоция и еще много другого,

что первостепенно значимо для человека,

в концепции символического порядка не присутствует или даже

исключается. Подлинный психоаналитический опыт ненно наполненного желания и аффекта

-

-

опыт жиз­

не дан и не может быть

дан в форме представления, в символическом виде, в словесной оболочке. Стало быть, связка между языком и желанием, со­ здающая у Лакана однородное пространство познания бессозна­ тельного, распадается. Возникает любопытная ситуация. Совре­ менные

антирепрезентативистские

концепции

походят

на

кантовскую в том, что они отказывают знанию о бессознательном

в праве на существование. Ведь словесное прояснение на уровне символических вытесненных переживаний того возраста, когда

ребенок уже владеет языком

-

подлинное бессознательное не под­

дается ни припоминанию, ни осознанию, ни прояснению. Одна­ ко по содержанию эта позиция далека от кантонской: в ее основе

лежит своего рода неовитализм

-

идея жизненной силы человече­

ского существа, объединяющей его со всем живым. Эти концеп­ ции, глубоко погружающиеся в «а-концептуализм», не устанавли­ вают границ между четко познаваемым и размытым.

В своем

крайнем выражении они ведут в область недистинктивного, не­

расчлененного, аморфного, из области мысли

-

в область непо­

средственных жизненных проявлений либидо. Все эти сомнения или ниспровержения лакановского симво­ лического порядка нельзя рассматривать лишь как внешнюю кри­

тику людей более проницательных, чем сам мэтр французского психоанализа, «французский Фрейд». Уже сам Лакан примерно со

второй половины 60-х годов стал, как кажется, яснее понимать многообразные теоретические неувязки и практические сложно­ сти, связанные с использованием языковой модели бессознатель­ ного, языковой модели символического, да и с самой концепцией

242

-

раздел первый. Познание и язык. Глава четвертая. Лакан: парадоксы познания ...

символического порядка. Кстати, многие возражения против Ла­ кана относятся, по сути, не столько к реальному строю его мысли,

сКОЛЬКО к тому, чем она была бы, если бы язык и в самом деле по­

нимался Лаканом в обыденном смысле слова, а это не так. Символическое и у Канта, и у Лакана во многом репрессивное, отчужденное. Кант, говоря о категорическом императиве (символ

выражает «непредметностъ. этого императива), считал, что он ну­ жен, как полиция в гражданском обществе. Немало доказательств

«репрессивности» символического порядка у Лакана при водится его критиками

-

это и «гипостазирование»

означающего, и возвы­

шение символического над реальным и воображаемым и пр. Одна­ ко «репрессивность» обеих символик не окончательная: она

-

не

последнее слово в обеих концепциях. Причем, она снимается даже не внешним, но скорее внутренним движением, выявляющим не­ предельность

символики,

ее

укорененность

в

чем-то

ином

-

в иной силе и власти, способной не только к оформлению, форма­ лизации, запретам и санкциям, но также к реконструкции душев­

ной жизни человека. В этом Кант и Лакан едины

-

оба они прибе­

гают к тому, что можно назвать продуктивным воображением. В плане рассматриваемой проблемы можно полагать, что глав­ ное у Канта не то, что обычно считают таковым

-

не чувствен­

ность, не понятия рассудка, не идеи разума и даже не категори­

ческий

моральный

императив.

Главное

-

то,

что

приводит

В движение всю его систему, снимая статичность отдельных ее ча­

стей и фрагментов,

-

это спонтанное, бессознательно действую­

щее воображение, его активность?". Эта мысль Канта актуальна в свете наших современных поисков продуктивной эвристики.

Обоснование этой мысли в процесс е исторического становления

человека звучит у Канта даже вполне «психоаналитически». Им­ пульс к Формированию высших способностей души,

считает

Кант, был дан именно способностью воображения, посредством которого человеческие влечения (в отличие, скажем, от полового

возбуждения животных) способны принимать длительный и ин­

тенсивный характер, исключая, однако (из-за удаленности объек­ та, предоставляемого воображением), возможность пресышения. Продуктивное воображение (в отличие от репродуктивного вооб­ ражения,

которое подчиняется лишь эмпирическим законам ас­

социации, и от интеллектуального синтеза, который обходится одним рассудком) осуществляет немыслимое действие

-

синтез

чувственности и рассудка, которое понятийно уловить и предста­

вить невозможно. Таким образом, не символ (запрет) и не симво276 Кант И. Антропология с прагматической точки зрения. Часть первая. О вооб­ ражении

//

Кант И. Соч. в

6 т.

Т.

6.

М.;

1966.

243

Познание и перевод. Опыты философии язь~

лически обозначенное, но продуктивные начала самой жизни, ре­ альные

основания

мысли

о жизни

можно

считать средоточием

кантовской философии. Аналогичное, хотя и на другом уровне, движение мысли от символического к воображаемому мы находим и в концепции

Ж.Лакана. Учение Лакана, в котором идея символического поряд­ ка занимала

-

и логически и хронологически

-

центральное ме­

сто, обрамлена мыслями и спорами о воображаемом и вокруг во­ ображаемого;

фактически

лакановская

концепция

символа

выходит из воображаемого и в каком-то смысле к нему возвраща­

ется. Поначалу воображение понималось им как нечто, связанное с нарциссизмом Я, потом символического,

наконеи

-

как нечто, что находится под пятой как

нечто,

создающее

мост

между

символическим и реальным, «невозможным И реальным». Таким

образом, лаканонское представление о господстве символа в пси­ хической жизни человека не было ни изначальным, ни незыбле­

мым. Переход к воображаемому или, по крайней мере, некоторая смена концептуальных акиентов связана с разочарованием в креа­

тивных способностях языка и речи, в символической трактовке

трансфера. Ведь анализ, врашающийся в кругу символических преобразований языка, бесконечен

-

он никогда и не может кон­

читься, ибо не касается реальности, не затрагивает ее. А потому

психоаналитик не может быть лишь «практиком символической функции», лишь Тиресием, исполнителем прорицагельской, сим­ волической функции, выраженной в слове. Хотя психоаналитиче­ ский трансфер сопровождается речью, перевод в символическую

форму не исчерпывает те содержания переживаний, с которыми пациенты обрашаются к психоаналитику. К тому же ведь и само символическое,

концентрируясь в языковых и речевых отноше­

-

ниях, не лишено внутренней двусмысленности

например, в тех

же соотношениях языка и речи: так, в безумии мы наблюдаем язык без речи, в неврозе

-

напротив, речь, оторванную от языка

и жестко склеенную с теми или иными симптомами, и т. д. И т. п.

Так на чем же все-таки стоит поставить акцент речи? А язык есть что

-

-

на языке или на

стена, о которую разбиваются все комму­

никативные ингенции, или, напротив, радикальное условие пол­

ной, освобожденной и освобождаюшей речи?

Обелненностъ символами заставляет аналитика обрашаться к энергетическим, эмоциональным, гестивным

процессам,

далеко

аффективным,

выходящим

Намечая концепцию воображения в

60-70

за

рамки

гипносуг­ символа.

годы, Лакан как бы

воссоздал в символическомто, что сам же изъял у него в структу­

ралистский период: «если между реальным и символическим нет

поддержки, требуется воображаемое». Воображаемое порождает

244

" .tаздел

первый. Познание и язык. Глава четвертая. Лакан: парадоксы познания ...

функцию влечения, соотносит между собой те душевные и теле­

сные инстанции (символическое и реальное), которые без него оставались бы лишенными надежды когда-нибудь найти себе со­

ответствия. Причем воображаемое у позднего Лакана более глубо­ кое, чем у раннего. Если поначалу воображаемое фактически сво­ дилось

к

изображению

в

зеркале,

то теперь это многомерный образ

-

к

плоскостному

образу,

«борромеев узел» (герб знат­

ного миланского семейства), представляющий собой три сплетен­ ных в различных плоскостях кольца. Эти кольца ражаемое и символическое

-

-

реальное, вооб­

«содержащая форма» единства,

данная воображению.

***

Мне бы не хотелось, чтобы за канвой эпистемологических рас­ суждений исчезла драматическая сторона судеб символа в европей­

ской культуре. Символ, по сути, каждая эпоха понимала по-своему, и такое понимание не было лишь результатом развития в рамках

внутренней логики.

Разнообразие человеческой риторики, все

грандиозные события, протекшие со времен Канта, заставили во многом переосмыслить параметры и характеристики духовной дея­

тельности человека. Нельзя упустить из виду этот общегуманитар­ ный смысл изменений в значениях символического. Осмысление символа у Лакана, как я пыталась показать, неиз­

бежно влекло его к исходному пункту эпистемологических раз­ мышлений о символе

-

к Канту. Но кантовские антиномии при­

менительно к символу возрождались у Лакана, как феникс, далеко не всегда продвигая вглубь понимание символического.

От того, как мы сейчас поймем символ

-

в свете того, что о нем

говорилось на протяжении более двух столетий,

-

зависят судьбы

не одной, а нескольких научных дисциплин, а также многие важ­

ные стороны духовной и практической жизни людей. Путь к ду­ ховному и душевному здоровью должен включать в себя этот пункт

-

осмысление человеческой символической деятельности

во всей полноте многообразных функций обшения. Драматичная судьба проблемы символа у Лакана позволяет, как мне кажется, извлечь

несколько

серьезных

уроков,

отнюдь

не

сводяшихся

к наивному моралите. Осмысление символического у Лакана

-

это не итог, а запрос, искание. Разрешение кантовских антино­ мий, связанных с символом, должно, по-видимому, осуществ­

ляться на иных путях, чем те, на которых велся поиск Лакана.

Но не отказ от лакановских метаний, а постановка их в более ши­ рокий контекст символической деятельности и культуры вооб­

ше

-

следующий шаг, который должен быть сделан в осмыслении

проблемы символа.

245

Познание и перевод. Опыты философии язык.!!

Значит ли это, что лаканонский мессианизм

-

всего лишь ка­

нувший в Лету эпизод истории идей? Нет, не значит. Сделав ак­ цент на символическом, Лакан дал

новый

импульс

желая того или не желая

-

поискам,

устремленным

в

-

при­

другом

направлении. Речь фактически идет об изучении аффектов, эмо­

ций, гипноза, эмпатических феноменов

и это было отчасти сти­

-

мулировано тем, что можно было бы назвать «жизненным стилем»

Лакана,

который подчас выступал как зримый контраргумент

к его концепции символического. Если история вообще чему-то учит, то она учит и тому, что такие усилия не пропадают зря. И по­ этому последующие поиски в эволюции наших взглядов на про­

блему бессознательного и проблему символа будут всякий раз не­

избежно соотноситься с именем Лакана.

§ Англо-американский логические

или французский

и психоаналитические

феноменологической

з. Путь мэтра ...

неофрейдизм,

концепции

психо­

экзистенциально­

или, напротив, бихевиористской

ции различаются пониманием роли бессознательного,

ориента­ его места

в общей структуре и организации сознания и поведения индиви­ дов и, следовательно, оценкой средств и возможностей их научно­

го познания и практической перестройки. Среди этих концепций структуралистское прочтение психоаналитической проблематики

уЖ. Лакана занимает свое особое место. Множественность трактовок бессознательного во всех назван­ ных школах и направлениях во многом обусловливается также не­ однозначностью их исходного варианта

фрейдовской концеп­

-

ции бессознательного, которая, во-первых, содержала скрытые и

явные

противоречия

и,

соответственно,

возможность

весьма

различных прочтений и истолкований, а во-вторых, существенно видоизменялась

-

и

самим

ее

автором,

и

его

последователями.

Не случайно поэтому история психоанализа, для которого та или иная концепция бессознательного есть основа основ и в теории, и на практике,

-

это история непрерывных «расколов», размеже­

ваний и отпочкований, открытого «вероотступничества» или под­

спудно вызревавших разногласий. И вместе с тем, очевидно, что психоанализ обнаруживает во всех этих внутренних и внешних столкновениях некую «неоспоримую жизненность».

Жизненность эта заключается не столько в мировоззренческих и методологических основаниях фрейдизма, сколько в его реаль­ ном содержании: привычной

1)

в выявлении бессознательного (или, в более

нашему читателю терминологии,

психической

деятельности)

как

неосознаваемой

специфической

246

реальности,

f .fаздел первый. Познание и язык. Глава четвертая. Лакан: парадоксы познания ...

не сводимой к нейрофизиологическим процессам , но тем не ме­ нее доступной рациональному постижению;

2) в обнаружении ак­

тивной роли бессознательного в самых различных формах челове­ ческой деятельности;

3)

в исследовании структурного характера

психики, каждое проявление которой обнаруживает свой смысл лишь в соотнесении с целостностью других проявлений психиче­

ской жизни человека;

4) в раскрытии противоречивого,

внутренне

конфликтного характера психических процессов и связанных с этим «вытеснения» И «конверсии» (т. е. перевода исходных пси­ хических

мотивировок

в

другие

и

превращения

вытесненных

мотивировок в физиологические симптомы болезни); ждении значения половой жизни и

-

шире

-

5)

в утвер­

сексуальных моти­

вировок и побуждений для психологических и особенно психопа­

тологических процессов. Эти основные моменты оказались во фрейдонской концепции серьезно перекошенными: бессозна­ тельное

утверждалось

за

счет

осознаваемых

аспектов

человече­

ской психики и поведения, динамика бессознательного

-

путем

преувеличения сексуальной мотивированности поведения, кон­

фликтность психической структуры

-

ценой ее единства и т. д.

Однако реальность всех этих проблем была впервые показана

Фрейдом, который вписывает сам факт бессознательного в созна­ тельный опыт современного человека.

Идея бессознательного вовсе не нова в европейской культуре. Мысль о существовании бессознательного и проблемах его осо­ знания в той или иной форме можно встретить у Декарта и в ан­ тичности, у Лейбница и немецких классических идеалистов,

у Шопенгауэра и Э. фон Гартмана. При этом господствующим было представление о «космической» природе бессознательного,

и даже тогда, когда речь шла о человеке, бессознательное психиче­ ское трактовалось как осколок космических сил и взаимосвязей,

а возможность его познания соотносилась с божественной ин­ станцией, которая будто бы в принципе не может лгать человеку.

Иное дело рубеже

- у Фрейда, концепция которого складывалась на XIX и ХХ в. Отличительные ее черты - это, во-первых, ан­

тропологическая конкретизация идеи бессознательного (бессоз­ нательное связано не с божественностью человека, но с его конеч­ ностью, смертностью, специфичностью в мире универсальных природных закономерностей) и, во-вторых, утверждение о воз­

можности специально-научного психологического (а не только философского, как это было ранее) познания бессознательного.

Модель бессознательного у Фрейда конкретизирована и «драма­ тизирована», она как бы проиграна в лицах и отношениях (Эдип, кастрация, борьба инстанций внутри Я, отцовская роль Сверх-Я и пр.) сообразно человеческим масштабам.

247

Познание и перевод. Опыты философии язы~

Антропологическая конкретизация бессознательного у Фрейда была с методологической точки зрения одновременно и благом,

и опасностью. Благом

поскольку она помогла конкретно и даже

-

наглядно, хотя и метафорически, представить бессознательное средствами специальной науки и расширять в дальнейшем связи

психоанализа со специально-научным знанием

(как известно,

Фрейд весьма охотно пользовался представлениями современной

ему биологии, механики, термодинамики и пр.). Опасностью

-

поскольку она допускала, во-первых, овеществление этой нагляд­

ной модели, превращение ее из условной символической схемы в реальную картину, во- вторых, замкнутость представлений о че­ ловеческой психике в рамках внутрииндивидуальных или межин­

дивидуальных (но не собственно социальных) отношений и взаи­ модействий.

Обе

эти

тенденции

отчетливо

проявились уже

у самого Фрейда с характерной для его концепции натурализаци­ ей бессознательного (и преувеличением роли сексуальных моти­ вов как ее следствием) и индивидуализмом в трактовке человека

(социально-культурные процессы рассматриваются Фрейдом как проекция психических взаимодействий между различными уров­

нями и инстанциями личности). Пожалуй, именно эти два момента концепции Фрейда видуализм и биологизм ся

его учениками

и

-

-

инди­

более всего оспариваются и критикуют­

последователями,

ственно «дебиологизацию»

и

предлагающими соответ­

«социализацию»

фрейловекого

бессознательного. Примеров здесь можно привести много; это

«аналитическая психология» К.- Г. Юнга, в которой бессознатель­ ное прежде всего «коллективно» И «символично», а не «индивиду­

ально» и «биологично.

(архетипы

-

это обобщенные образцы

жизни человека и его борьбы за существование); это психоанали­ тическая концепция А. Адлера, который пытается включить свою «индивидуальную психологию» В социально-экономический кон­

текст и осмыслить бессознательное Фрейда как процесс компен­ сации исходного для человека «комплекса неполноцениости»; это

«сексуально-экономический» психоанализ В. Рейха, культурно­ философская психопатология К. Хорни, «межличностная психи­

атрия» Г. Салли вана, «гуманистический» психоанализ Э. Фромма и другие более или менее известные имена и концепции. К этой

же линии социально-культурного переосмысления Фрейда в из­ вестном смысле примыкает и структурный психоанализ во Фран­ ции, самым ярким представителем которого бесспорно считается

Ж. Лакан. Лакан провозгласил своей главной критической и позитивной

задачей «возврат К Фрейду». Психоаналитическим концепциям, с которыми ему вследствие этого приходится полемизировать, нет

248

f!lздел первый. Познание и язык. Глава четвертая. Лака": парадоксы познания ...

числа: это экзистенциалистские (Сартр), феноменологические (Мерло-Понти), нейрофизиологические (Эй), культуралистские (Кардинер, Мид), бихевиористские (Р. Дальбье), «это-психологи­

ческие»

(А. Фрейд) прочтения фрейдовского бессознательного,

равно как и уже упоминавшийся англо-американский неофрей­ дизм. Эта множественность критических отсылок может быть,

на наш взгляд, сведена к двум основным. Во-первых, полемика с разнообразными редукционистскими концепциями, сводящи­ ми высшие проявления психики к элементарным реакциям, к раз­

ряду внеположных психике физиологических, биологических яв­

лений, и защита психической реальности как специфического объекта исследования. Во-вторых, полемика с субъективистски­ ми, интуитивистскими, феноменалистскими концепциями, усма­ тривающими в методе непосредственного вчувствования» единст­

венное соответствие психической реальности, и забота о научной строгости исследования психики при всей ее специфике. С одной стороны, выступая против редукционизма (и в частно­ сти, ассоциационизма), для которого все психические явления суть лишь ослабленные подобия чувственных ощущений, а позна­

ваемость их достигается ценой сведения к биологическим и физи­

ологическим закономерностям, Лакан напоминает о том, что истина для психолога так или иначе соотнесена «с неопределен­

ностью живого

человеческого переживания,

она есть ценность,

связанная с порывами мистика, правилами моралиста, путями ас­

кета, равно как и находками мистагога»?". С другой стороны, вы­ ступая против субъективизма, Лакан поднимает вопрос о дости­

жении

научного

статуса

психоанализа.

Средством

такого

научного (не субъективистски-интуитивистского, но вместе с тем

и не естественно-научного) постижения человеческой психики

в ее нормальном и патологическом функционировании и служит Лакану аналогия между бессознательным и языком, речью. Язы­ ковая при рода бессознательного, по Лакану, позволяет избежать редукционизма и уловить специфику психической реальности и вместе с тем преодолеть иллюзию непосредственного контакта

с бессознательным, структурировать и рационализировать его ес­

ли и не собственно научным, то по крайней мере нацеленным на

научность и объективность способом. Именно языковая трактовка бессознательного составляет спе­ цифику учения Лакана среди других, содержательно родственных

ему социально-культурных подходов к бессознательному. «Соци­ альность»

входит в концепцию Лакана не посредством распро­

странения индивидуальных механизмов на общество, как это бы277

Lacan J. Ecrits. Paris, 1966. Р. 79.

249

Познание и перевод. Опыты философии язы~

ло у Фрейда, но именно через язык, понимаемый одновременно и как материал, и как орудие, и как результат аналитической рабо­

ты. Хотя Лакан и опирается в этом метафорическом уподоблении

бессознательного языку на Фрейда, однако он развивает эту мысль вширь, рассматривая всю реальность бессознательного как особого рода язык, и вглубь, усматривая в языке, по сути, един­ ственный инструмент для обнаружения психической патологии

и дальнейшей, направленной на излечение, работы с ней, что в конце концов неизбежно приводит его к значительному измене­

нию и переосмыслению фрейдовских понятий, методов, схем.

«Неортодоксальносты лакановского прочтения Фрейда и превра­ щает его в постоянный объект критики со стороны традиционно­

го французского психоанализа и других психоаналитических школ и направлений.

В настоящий момент во Франции насчитывается несколько психоаналитических обществ. Самое давнее среди них

рижское психоаналитическое общество», созданное в

- это «Па­ 1926 г. Ма­

рией Бонапарт и ее коллегами в качестве французского ответвле­ ния

«Международной

психоаналитической

французском сокращенном именовании

в

-

ассоциации»

(во

АР!) и образовавшее

1953 г. организационно-учебный Институт психоанализа -. В том 1953 г. происходит первый раскол «Парижского психоаналити­

же

ческого общества»: Жак Лакан, Даньель Лагаш, Франсуаза Дольто и др. выходят из его состава и образуют независимое «Француз­ ское психоаналитическое общество». Причины раскола выходят за рамки личных отношений: Лакан и его сторонники не согласны с господствующими во французском психоанализе методами ис­ следования и терапии (в частности, это-психологией) и встречают

отпор

В

«Международной

1963 г.

психоаналитической

назревает новый конфликт

ассоциации».

на этот раз внутри «Фран­

-

цузского психоаналитического общества». Его истоки

в спорах

-

об обучении психоанализу и институциональном статусе врачей, так

называемых

«дидактов»:

должно

ли

это

учение

протекать

в рамках и под контролем университетов или же независимо от

них?

Соответственно

размежеванию

позиций

«Французское психоаналитическое общество»

в

1964

в

этом

споре

раскалывается

г. на «Парижскую школу фрейдизма» во главе с Лаканом

(она объединяет сторонников независимости от университетов,

отлученных вследствие этого от

API)

и «Французскую психоана­

литическую ассоциацию» (объединившую сторонников подчине­

ния университетам, выступавших как составная часть АР!). Но­ вый кризис

-

произошел в

теперь уже в лоне «Парижской школы фрейдизма»

1969 г.

Причина его

-

-

в глубоких политических рас­

хождениях позиций относительно

250

майских событий

1968

г.

"'~~здел первый. Познание и язык. Глава четвертая. Лакан: парадоксы познания ...

и всплеске «гошистскихя

настроений, потрясших внутреннюю

структуру Школы. Так родилась независимая «Четвертая группа», сплотившаяся

нального.

под знаменами

(sans ecole)

так называемого

«неинституцио­

«лаканизма» И занимающая в ОСНовном ле­

вые «антипсихиатрические: позиции. Как мы видим, Лакан был во многом катализатором раскольных процессов во французском

психоаналиэе-". Эта его роль была весьма неолнозначной, что неоднократно отмечалось, в частности, французскими исследова­ телями: с одной стороны, Лакан

-

неоспоримый борец против

догматизма, авторитаризма, за обновление педагогических, ис­ следовательских и терапевтических методов психоанализа; с дру­

гой стороны, именно Лакан во многом повинен в критическом состоянии французского фрейдизма с его внутренней организа­ ционной расшатанностью и отсутствием единой теоретической

и практической программы дейсгвий-?". Единство критических и конструктивных задач сложилось в концепции Лакана не сразу и к тому же никогда не было моно­ литным. В его творчестве условно (ибо жесткой границы между

ними нет) можно вычленить два периода: 30-40-е и 50-70-е годы, различающиеся пониманием целей, методов, задач психоанали­

тического исследования. Первый период можно условно назвать «экзистенциалисгским», он совпадает с наиболее широким рас­

пространением экзистенциализма во Франции. Его критическая задача

-

отмежевание от редукционистского

его философская опора,

-

ассоциационизма;

пожалуй, именно экзисгенциалисгско­

феноменологическая; его объект

-

образный слой сознания, не­

сводимый к биологическим проявлениям, а метод исследования

и терапии

-

фрейловекий метод свободных ассоциаций.

Второй период можно условно назвать «структуралистским».

Его критическая задача

-

все более решительное отмежевание не

только от ассоциативизма естественно-научного толка, но также

и от экзистенциально-феноменологических теорий психическо­ го. Методологическими кумирами Лакана чем дальше, тем боль­

ше становятся Леви-Строс, Якобсон, русские формалисты. Глав­ ный объект исследования в этот период

-

символический слой

сознания, несводимый ни к биологическим импульсам, ни к об­ разным структурам, а метод исследования

-

расшифровка «язы­

ка» бессознательного. 278

Последняя стадия этого процесса, связанная с кризисом и роспуском лаканов­

ской школы Гасап?

- Парижекой школы / Ed. J. Sedat. Paris, 1981.

фрейдизма, ярко показана в работе: Кеюцг а

См.: Roudinesco Е. Iпtrodисtiоп а ипе politique de la рsусhапаlуsе / / Europe. Paris, 1974. Mars. (Freud). Р. 108-109.

279

251

Познание и перевод. Опыты философии язь~

Эти два периода не разделены непроходимым барьером: если

судить хотя бы по заглавиям сочинений Лакана-"; их вообще затруднительно разграничить. Так, языковая проблематика при­ сутствовала и в лакановских работах первого периода, хотя она не

занимала в нем определяющего места, и, напротив, феноменоло­ гические и экзистенциалистские ходы мысли (особенно в крити­

ке трансцендентальной классической философии и принцила суверенности сознания со всеми ее лакановскими непоследова.

тельностями) сохраняются порой и во второй период. Попытаем­ ся теперь выявить основные

методологические подходы,

харак­

терные для обоих периодов творчества Лакана. Программная статья первого периода

ципа реальности»

(1936).

-

«По ту сторону прин­

Она должна была, по замыслу Лакана,

определить специфику отношения «второго поколения»

психо­

аналитиков к наследию Фрейда, выявить особенности объекта психологии и психоанализа в свете нового клинического опыта,

зафиксировать

его

основные

методологические

принципы.

Именно в этой статье Лакан сосредоточивает силы на борьбе с «живучими»

призраками ассоциативизма, неправомерно притя­

зающего на объективность и материалистичность. Основные по­ нятия этой теории

-

«энграмма» (в-печатление) и «ассоциативная

связь» между психическими явлениями. Оба они, по мнению Ла­ кана, ошибочно считаются чисто опытными, а в действительно­ сти основываются на тех или иных методологически неоправдан­

ных допущениях: первое

-

на атомарности психофизических

элементов и пассивности их по отношению к внешним воздей­ ствиям, второе

-

на представлении о том,

что на человеческую

психику можно перенести данные о реакциях животных в экспе­ риментальных

условиях,

полагая

связей.

при

-

еще только требуется доказать,

этом

доказанным

то,

что

само наличие ассоциативных

Методологические изъяны ассоциативизма становятся,

по мнению Лакана, еще более очевидными при сопоставлении его с

другими,

нередукционистскими

подходами

к

исследованию

психики: анализом целостных форм психики, или гештальт-пси­ хологией, и феноменологическим анализом интенциональной 280 Основные работы первого периода: «По ту сторону принпипа реальности»

(1936),

«"Стадия зеркала" как фактор формиронания функции Я»

сивность в психоанализе»

(1948),

(1949),

«Агрес­

«О психической причинности» И др. Основные

работы второго периода: «Функция и поле рсчи и языка в психоанализе» <,'Вешность" во фрейдизме или смысл возврата к Фрейду lJ психоанализе» «Психоанализ и обучение психоанализу»

(1957).

(1953), (1955),

«Ситуация психоанализа и фор­

мирование психоаналитика» (1956), «Статус письма в бессознательном или после­ фрейловекий разум»

(1957),

в бессознательном у Фрейда»

«Ниспровержение субъекта и диалектика желания

(1960),

«Наука и истина»

252

(1956-1966)

и др.

~:~ел первый. Познание и язык. Глава четвертая. Лакам: парадоксы познания ...

I1РИРОДЫ психического, на которые, собственно, и ориентируется )1акан в этот период.

Не только эмпирический ассоциативизм, вдохновляюшийся старым локковским принципом: «в разуме нет ничего такого, чего

ранее не было бы в чувствах», но и его, казалось бы, методологи­

- трансцендентальная диалектика, опирающаяся cogito как синтеза представлений в сознании, - суще­

ческий антипод

на единство

ственно обедняют, по мнению Лакана, психическую реальность. фактически оба эти подхода сводят образ

-

это важнейшее

и сложнейшее по своим функциям и богатейшее по своему содер­

жанию психическое явление - к информации, растворяют чувст­ ва, верования, интуиции, сны в «материальности» физиологиче­ ских

или

биологических

реакций

или

же

«идеальности»

трансцендентального сознания, ВИДЯТ в патологии, например гал­

люцинациях, только ошибку чувств или заблуждение разума. Лакан защищает специфику психической реальности в такой форме, которая может показаться обскурантистской: «истина СО всей ее ценностью лежит вне науки: наука может гордиться своим союзом с истиной, она может исследовать ее проявления и значе­ ния, но она ни в коем случае не должна считать достижение исти­

ны своей собственной целью»?". Дело здесь, однако, не в том, что Лакан вообще отвергает причинность и закономерность в психи­ ческих явлениях;

он отказывается определить эти закономерно­

сти естественно-научным путем.

Как это ни парадоксально, но, по мысли Лакана, именно «нена­ учное-

внимание к человеческим страданиям, этот ход к психике

через патологию позволил Фрейду признать реальность того пси­ хического материала, который необходимо прояснить и преобра­

зовать, чтобы вылечить больного. Показания больного представ­ ляются

бессмысленными лишь с точки

зрения

абстрактной

истины, руководствуясь которой можно было бы сортировать пси­ хические явления на значимые и незначимые, выбирая какие-то одни явления и взаимосвязи и опуская другие, быть может, не ме­ нее важные ДЛЯ понимания целостного смысла психики больного.

Права психической и особенно психопатологической реальности

на самостоятельность, согласно Фрейду и следующему за ним Лакану, необходимо гарантировать двумя методологическими по­ стулатами врачебной практики

-

правилами безотборности и не­

систематизирования, которые наделяли бы презумпцией осмыс­ ленности

любые

предчувствия,

проявления

психики:

бред. Терапевтический

представления,

сны,

процесс, основанный на

этой «презумпции осмысленности», сосредоточивается вокруг пе281

Lacan J. Ecrits. Р. 79.

253

Познание и перевод. Опыты философии ЯЗЫка

реетройки в сознании больного образа его собственной истории, содержащей пока еще скрытую психическую травму. Этот образ прорисовывается сквозь хитрости и уловки больного, сквозь коле­ бания его желаний и намерений, детские воспоминания и сиюми­

нутные побуждения. Целостный образ собственной истории не предшествует анализу. Он создается врачом на основе весьма раз­ нородных следов в речи и поведении больного и воплощается

в процессе переноса, трансфера. Перенос

-

это двунаправленное

движение строящегося образа: поначалу образ переносится боль­ ным на врача и как бы реально проигрывается, испытывается, при­ меряется посредством этого отнесения, а затем ложная проекция

на врача рущится и образ занимает собственное место в сознании больного, «узнается», принимается им. Следовательно, в психо­ аналитической практике происходит постоянное взаимодействие

«наблюдателя» И «объекта»: узнавая себя в новом образе, больной опровергает

свою

прежнюю

историю,

«размеченную

мерными

столбами воображаемогоэ-Ч, а это, в свою очередь, вызывает под­ спудную работу по перестройке его сознания и поведения и исчез­ новению патологических симптомов.

При этом необходимость выявления скрытых мотивов поведе­

ния больного не обеспечивается классическими познавательными схемами типа «восприятие - осознание». Ведь познавательное от­ ношение врача к больному не прозрачно, ибо больной сопротив­ ляется проникновению в его психику: тем самым в психоаналити­

ческий сеанс входит агрессивность. В этой связи перед врачом возникают две задачи: с одной стороны, он дояжен преодолеть

агрессивность больного, равно как и возможную собственную не­ приязнь к нему, с другой стороны, однако, он должен сознательно вызвать раздражение или даже агрессивность больного

-

чтобы

высвободить энергию, направив ее затем на самоанализ. Так, в ос­ нове пере носа своего психического состояния и господствующих

в нем образов на врача и последующего их возврата в сознание

больного лежат определенные переливы и перераспределения масс

психической энергии. Психоаналитическая практика, связанная с переносом и изживанием агрессивности, показывает, что созна­

ние не есть центр очевидностей, но, напротив, источник многих сопротивлений и вытеснений:

центростремительное движение

психики к целостности как бы уравновешивается центробежным ее движением к распаду, особенно отчетливо проявляющимся в са­

мом явлении агрессивности как сопротивлении осознанию-О, 2R2

2Ю

Lacan 1. Ecrits. Р. 92. Эта вторая составляющая человеческой психики, подчеркивает Лакан, выхо­

дит на первый план, как правило. в переломные моменты индивидуальной исто-

254

.f!1здел первый. Познание и язык. Глава четвертая. Лакан: парадоксы познания ...

Источник самой способности образных уподоблений и «рас по­ доблений,>, используемых в психоаналитической практике, не за­

дан, однако, больному самим фактом его рождения. Основу этих психических процессов Лакан видит в так называемой «стадии зеркала,>. Мысль о «стадии зеркала» (это оригинальный в сравне­ нии с Фрейдом момент лакановской концепции) возникла у Лака­ на уже в конце 30-х годов, однако лишь десятилетие спустя (<<"Стадия зеркала" как фактор Формирования функции Я»

1949) он

-

вводит это понятие в психоаналитический обиход уже не

только как намек, но как продуманный комплекс идей. Стадия

зеркала

-

это определенный период в развитии младенца: 6-9-ме­

сячный ребенок, не умеющий ни ходить, ни говорить, радостно

приветствует свое отражение в зеркале, тогда как обезьяна с гораз­ до более развитым к этому возрасту «инструментальным интел­ лектом» никаких эмоций при созерцании себя в зеркале не испы­

тывает. Ребенок, пока еше неспособный отождествлять самого себя в отношениях с другими людьми, учится отождествлять себя с собственным зрительным образом, создавая тем самым симво­

лическую канву для дальнейшего построения Я. «Функция зерка­ ла,

-

поясняет Лакан,

-

это частный случай функции образа, ко­

торая и заключается в соотнесении организма с его реальностью,

или, иными словами, внутреннего мира с внешним миром,>284. Необходимость в построении из обломков телесных образов неко­ его целостного образа «я» связана с тем, что рождение человека разрывает его связь с телом матери, а «преждевременностъ» этого

рождения (или, иначе, биологическая непредзаданность способ­ ности к самостоятельному питанию и передвижению) не позволя­ ет ему сразу же включиться в новую цепь координаций и взаимо­ зависимостей. Целостность зрительного образа в стадии зеркала предвосхищает будущую целостность человеческого организма, которая пока еще не сложилась.

Смысл этого этапа в формировании человеческой психики, по Лакану, не столь однозначен. «Стадия зеркала» дает не только

первые наброски самотождественности Я, но и первый опыт его рассогласованности: ребенок находится одновременно и там, где

он себя ощушает, и там, где он себя видит. Эта противоречивость

рии человека, связанные с важнейшими фазами его биологического развития (от­ нятие от груди, Эдипов треугольник, половое созревание, зрелость, материнство, КЛимакс, смерть), а в архетипическом своем виде присутствует в таких образных представлениях, связанных с разрушением тела. как кастрация, пожирание, по­

ТРошение, разрывание и пр. (которые столь часто встречаются в играх маленьких детей).

284

Lacan J. Ecrits. Р. 96.

255

Познание и перевод. Опыты философии ЯЗЫКа психического

опыта

сосредоточенности

и

рассредоточенности

служит в дальнейшем основой самоотождествления в отношениях

с другими людьми, основой диалектики межличностных взаимо­ связей.

В работе «О психической причинности»

(1946)

Лакан подыто­

живает первый период своих размышлений об объекте психоло­ гии и смысле психоаналитической

можно сказать, что образ

(imago)

практики:

«По-видимому,

есть собственный объект психо­

логии»285. В его основе лежит особая форма психической причин­ ности, которая обосновывает явления: «идентификация, непод­ властная никаким редукциям, и образ определяемая

внутри

(imago),

то есть форма,

пространственно-временного комплекса

воображаемого, роль которого именно в том и заключается, чтобы решающим образом идентифицироватьту или иную психическую

фазу или, иначе говоря, преобразовывать отношения индивида

к себе полобному--ё". В работах первого периода, как мы видели, Лакан опирается преимущественно на экзистенциально-феноменологическуюоб­ разную трактовку психики с ее первоначальным нарциссизмом,

отчуждающей функцией Я и агрессивностью в отношении Друго­ го. Однако уже здесь целый ряд явлений, обнаруженных психо­ анализом и не охватываемых рамками классических схем «просве­

тительекого. сознания (в частности, сопротивление осознанию,

агрессивность), требует иных опорных схем для теории и практи­ ки.

Просто осознание еще не

преодолевает агрессивности,

да и для того, чтобы осознать, необходимо сначала преодолеть агрессивность, а образные уподобления и расподобления сами по

себе

-

это неналежное средство и слишком зыбкий материал для

такого преодоления. Здесь нужна сила, лежащая как бы вне созна­ ния, но способная воздействовать на сознание (и бессознатель­

ное) и перестраивать его. Лакан отмечает, что, касаясь «той экзи­ стенциальной негативности, реальность которой ярко выведена

на первый план современной философией бытия и ничто»287, мы, однако, не находим силы, способной вывести за пределы созна­

ния. Ничто, по мнению Лакана, не свидетельствует против экзи­ стенциализма сильнее и резче, нежели те субъективистские тупи­

ки, которые им самим порожлаются. Силу, способную выйти за пределы сознания и высветить бессознательное, следует искать не в воображаемом, а в «другом месте». Эту силу Лакан находит

285

/bid. Р 188.

286

/bid.

287

/bid. Р. 98~99.

256

Раздел первый. Познание и язык. Глава четвертая. Лакан: парадоксы познания ...

в языке, новый тип отношений вую опору

-

в символическом

-

в речевом взаимодействии, но­

слое сознания,

преодолеваюшем

сущностную неустойчивость его образных компонентов.

Программное сочинение второго периода, в котором содер­ жатся обоснования нового подхода к психоаналитической про­

блематике, - «Функция и поле речи и языка в психоанализе» Ранее язык определялся преимущественно как средство

(1953).

фиксации и выявления патологии; в соответствии с этим своеоб­

разная логика каждого типа душевной болезни запечатлевается в определенным образом направленных искажениях смысла тер­

минов, жестких сращениях идей с их словесной оболочкой, «гиб­ ридах» в словаре, смысловых неологизмах, деформациях синтак­ сиса,

складывающихся

в

то

или

иное

единство

стереотипов

и форм или же в средство выявления субъективных интенций, ко­ торые пациент сознательно подавляет, а неосознанно обнаружи­ вает. Язык фиксирует общую направленность психического состояния больного сивную

-

требовательную или карательную, агрес­

или искупительно-жертвенную:

язык,

выполняющий

свою социальную функцию выражения, «обнаруживает одновре­ менно и единство значения в намерении, и конститутивную дву­

смысленность в качестве субъективного выражения

-

что свиде­

тельствует против мысли, лжет ей»288 (об этом речь идет в более ранней работе

-

«По ту сторону принципа реальности»).

Теперь все эти определения языка и его роли в психоанализе оказываются недостаточными: между «миражами монолога»

с его

«удобными фантазиями» и «каторжным трудом речи без отписок, которую психолог не без юмора и врач не без лукавства украсили

именем "свободных ассоциаций'ъё", лежит пропасть. Этот «ка­ торжный труд» речи, этот напряженно развертывающийся диалог врача и пациента, мучительно завоевывает каждую новую ступень

понимания

-

сквозь фрустрацию, агрессивность, регрессию, во­

преки соскальзыванию психики на примитивные ступени ее раз­

вития при столкновении с непосильными для нее задачами. Глав­ ная опасность в терапевтическом курсе заключается, как теперь

говорит Лакан, даже не столько в агрессивности и сопротивлении

больного, сколько в его отождествлении себя с каким-то одним образом. Чтобы не допустить этого, требуется все искусство анализа как искусство диалога. Терапевтическая суть диалога заключается не

в перестройке образов в пределах воображаемого, но в переходе на 288

lbid. Р. 83. Этот фрагмент взят из работы "По ту сторону принuипа реальности»

(I 936). 289

/bid. Р. 248.

257

, Познание и перевод. Опыты философии ЯЗЫКа

качественно новый уровень понимания

в область символиче­

-

ского. Этот переход необходим, поскольку символический слой сознания господствует над образным и определяет его механизмы.

Этот переход возможен, если мы считаем, что бессознательное структурировано как язык и, следовательно, принципиальной не­

проходимости между различными уровнями психики нет. И тем не менее он очень труден. Ведь понятия воображаемого и симво­ лического принадлежат различным понятийным рядам: с вообра­ жаемым связываются единство, отсутствие разрывов и различий,

аналогичность, сходство, образность, выразительность, непос ред­ ственность отношений; с символическим

-

расчлененность, раз­

личие, разрыв, ограничение, опосредствование.

Соответственно и субъекты этих двух уровней го и символического

-

-

воображаемо­

различны. Я как субъект воображаемого­

это основа всех центраций. всех иллюзорных идентификаций, об­ ладаюшая лишь видимостью подлинного синтеза всех проявле­

ний психической структуры. Субъект символического

-

это сам

принцип расчлененности и дискретности психической структуры

в действии, язык. Речь воображаемого, несмотря на ее кажущую­ ся полноту, сти,

а

речь

-

«пустая», лишенная подлинной внутренней связно­ символического

-

«наполненная»,

осмысленная,

превращенная из хаоса разрозненных архивных документов инди­

видуальной истории больного в упорядоченную и последователь­

ную историю. На месте видимого синтеза обнаруживается, таким образом, бессвязность, а на месте разрывов и расчленений

-

но­

вые смыслы. Следовательно, диалог врача и пациента, речевая практика больного представляют собой нечто вроде лаборатории, в которой непрерывно и подспудно осуществляются и анализ,

и синтез: и расшифровка воображаемого, т. е. симптомов болезни, и воссоздание символического, т. е. новой «полной- речи, нового

психического облика человека-?". Симптомы болезни сосредоточиваются в местах особой напря­ женности, вскрываемых работой речи,

-

там, где налицо разрывы

или, наоборот, сгустки в речевой uепи: метафорические сгуще­ ния,

нагромождения,

иерархические

напластования

элементов

или их же метонимические смещения. Таким образом, и метафо­ ра и метонимия, эти традиционные приемы риторики и стилисти­

ки, служат для врача и для больного средством перехода с вообра290 О некоторых подходах к трактовке самой аналогии язык - бессознательное см.: КrШеvа J. Witl1in the micгocosm of «the talking сиге» // Interpreting Lacan / Ed.

J. Н. Smith, W. Kerrigan. New Иауеп - L., 1983; Leavey S. А. The image and the word!! Interpreting Lacan / Ed. J. Н. Smitl1, W. Kerrigan. New Науел - L., 1983; Ату« М.

Linguistique е! psychanalyse: Ггсцс, Saussure, Hjelmslev, Lacan е! les autres. Paris, 1986; Менапет R. Langage е! tolie: Essais de рзуслогпегопоце. Paris, 1986, etc.

258

f!'здел первый. Познание и язык. Глава четвертая. Лакан: парадоксы познания ...

ждемого уровня на символический, мостом между бессмыслицей

и смыслом. Для того чтобы сделать речь больного свободной и на­ полненной, мы вводим его «в язык его желания», в котором,

без его ведома, «держат речь его симптомы». Именно потому, что симптомы бессознательного представляют собой сгустки или раз­ рывы речевой ткани, т. е. структурированы как язык, они и спо­

собны разрешаться в анализе языка, в анализе речи больного. Симптомы болезни нельзя назвать заблуждением, а результат ле­

-

чения

истиной в смысле классической теории познания, по­

скольку врачу недоступно ни положение дел в объективной реаль­

ности (он знает лишь о тех событиях, о которых ему рассказывает

сам больной и в его интерпретации), ни его субъективное осозна­ ние (поскольку больной его тщательно скрывает и «выдает» лишь отрывочно: о нем можно судить лишь по отдельным деталям речи

и поведения). Однако

-

здесь Лакан остро полемизирует с англо­

американскими неофрейдистами, упрекая их в забвении истины ради социальной реадаптации больного любой ценой,

-

истина

в психоаналитическом опыте возможна и достижима. Истина

-

это и есть реальность симптома, зафиксированная в речи; причем достигается эта реальность выяснением его взаимоотношений с другими симптомами и психическими проявлениями, среди ко­

торых патологический симптом «разрешается», т. е. обретает свою смысловую наполненность.

В итоге получается, что соотношение между бытием истины и бытием языка в психоаналитической практике парадоксально: язык,

как мы уже

видели,

оказывается одновременно и местом

лжи (т. е. местом фиксации патологических симптомов и материа­ лом, в котором они запечатлеваются), и средством достижения истины (т. е. инструментом артикулирования, распутывания ре­

чевых узлов, соответствующих психическим нарушениям). Сле­ довательно, истина терапевтической практики

-

та межсубъек­

тивная истина, которая может быть достигнута лишь средствами языка,

-

вообще не связана с каким-либо конкретным содержа­

нием: скорее это совокупность некоторых условий, делающих са­

мо обозначение возможным. Она заключается не в моей речи и не в речи моего собеседника, но в чем-то третьем

-

в некоторых об­

щих для нас обоих символических условиях или, как говорит Ла­

кан, «условностях» обозначения-?'. Сама постановка вопроса об условиях обозначения в концеп­ ции Лакана показывает, что он не считает связь знака и значе­ ния

-

означаемого и означающего

ся

выяснить,

как,

при

каких

291

Ср.: Lacan J. Ecrits. Р. 266-289.

-

заранее заданной, но пытает­

условиях,

259

по

каким

критериям,

Познанне и перевод. Опыты философии язь~ в каких ситуациях означаемое может соединяться с означающим,

а значит, и обозначение как таковое становится возможным. Ле­

чение болезни происходит вовсе не на уровне оперирования кон­ кретными смыслами, значениями, и даже не на уровне соедине­

ния

атомарных

знаков,

в

которых

означаемое

и

означающее

связаны в единую структурированную цепь, но в результате при­

ведения бессвязных, но конкретных смыслов к некоторой, хотя и лишенной конкретности, но приобретшей внутреннюю связ­ ность и формоупорядоченность, абстрактной формальной систе­

ме условий обозначения. В самом деле, язык бессознательного невозможно понять, если

сводить его к реальным жизненным функциям или воображаемьм элементам: его расшифровка происходит на символическом уров­

не или, иначе, на уровне означающего. Здесь все реальные или воображаемые проявления психики выступают в своем опосредо­

ванном символическом виде. Именно подключение к символиче­ скому порядку, овладение условностями языка и культуры, воз­

вращает

в

общество

символического

отторгнутых

уровня

не

от

него

определена

НИ физиологически, ни чисто социально

-

ни

больных.

Логика

«архетипически»,

она есть логика озна­

чающего, взятая в ее наиболее формальных аспектах. Выявить ее не так-то легко. «Для того чтобы вычленить означающее, ет один из последователей Лакана,

-

-

счита­

вовсе не нужно восстанавли­

вать его онтогенетическое или филогенетическое, историческое

или логическое первоначало ... Нужно заставить означающее по­ явиться вне знака, оторвать его от того, ЧТО постоянно сопровож­

дает его в опыте,

-

от означаемого,

которое является лишь его

следствием-З'". Это и делает Лакан. Сосредоточиваясь на сколь­ жении означаемого относительно означаюшего и даже на разры­

вах между ними, Лакан совершает тем самым парадоксальный ход: он направляется как бы вспять культуры, поскольку все ее формы

-

наука, религия, искусство

-

пользуются знаком как

устойчивой коммуникативной единицей.

Этот деструктивный ход обосновывается у Лакана соответству­ ющей концепцией культуры. Истоки языка бессознательного

-

в глубинах первоначальных пар оппозиций, составляющих усло­

вие и механизм формирования культурного сознания (да плюс

-

минус, наличие

-

отсутствие). Их общий смысл

-

-

нет,

как раз

различение, прерывность. Биологическая потребность непрерывна, она взывает к непосредственному удовлетворению; для того что­

бы стать человеческим желанием, ей необходимо символическое

Bertherat У. Ng 366. Р. 988.

292

Ггеш! ауес Lacan оц la science ауес la psychanalyse / / Esprit. 1967.

260

раздел первый. Познание и язык. Глава четвертая. Лакан: парадоксы познания ...

....-

опосредствование, структурирование и словесное воспроизведе­

ние, формулирование. Таким образом, и сам порядок культуры,

1'1 причастная

ему психическая реальность человека, и определяю­

IL(ИЙ ее закон символического, считает Лакан, по сути своей ком­ пенсаторны: они исходно формируются в пробелах (или «дырах» бытия)

-

биологической жизни с ее реакциями, потребностями,

l'Iнстинктами. Точнее, человеческая культура возникает в бреши,

в пробеле между биологической потребностью и ее непосред­ ственным

удовлетворением,

вследствие

отсрочки

этого удовле­

творения, задержки, нехватки и возникающей при этом напря­

женности.

Если

считать,

как

это

делает Лакан,

реальным

в человеке биологическую природу с ее потребностями, а вообра­ жаемым

-

представление биологических потребностей в созна­

нии, тогда символическое

-

это логика опосредствования, пред­

варяюшая сами эти потребности (ср. закон запрещения инцеста). Следовательно, по отношению к логике природы логика культуры

есть логика промедления и прерывности, а культура в самом фор­ мальном своем определении оказывается средством закрепления

прерывности,

способом принудительного воспроизведения ее

в человеческом сознании и поведении.

Это помогает нам понять символический смысл некоторых психоаналитических понятий, в буквальном своем истолковании неясных.

Так, смысл «Эдипа» В том, что это бдяшее око культуры, предо­ стережение против нарушения ее запретов, а кастрация, напри­ мер,

-

это одновременно включенность в культуру и наказание

тому, кто из нее «выпадает». Эта «прерывность», составляющая специфику культурных механизмов в сравнении с природными, удерживается с трудом, постоянно подвергаясь синтезированию,

центрированию по схемам воображаемого с его способностью к компенсации и восполнению. Следовательно, культура не есть некое раз и навсегда достигнутое состояние; это непрерывно во­

зобновляемое усилие, прорыв на уровень подлинно первичных механизмов символического.

В области психоанализа есть своя особая истина и своя особая логика, но это не «логика логиков», выявляющая абстрактные

связи мышления, а логика означаюшего, логика разрыва. Эта ло­ гика означаюшего и порождает одновременно и расщепленный

между различными плоскостями психики субъект, и «потерян­ ный» (т. е. навсегда «отсроченный», непосредственно не данный) объект

-

мир объектов его желания. «Объект психоанализа,

-

обобщает свои мысли о специфике лакановского объекта Ив Бер­ тера,

-

это подвижный и навсегда исключенный центр структуры.

Познание классического типа пытается его центрировать, сделать

261

Познание инеревод. Оныты философии языlS!

непосредственно прозрачным для мысли и для речи. Функция психоанализа, следовательно, заключается в том, чтобы удержать­ ся в немыслимой области критической настороженности по отно­

шению ко всем этим воображаемым синтезам-с", И далее: «Это и превращает психоанализ в не возможную науку, в познание не­ коего незнания, результаты которого, однако, не лишены ни ис­

тины, ни реальносгие-?". Сама постановка вопроса о символических условиях жизни со­ знания, о специфике означающего как логики языкового типа (в противоположность другому возможному вопросу

-

о механиз­

мах функционирования «готовых» знаков и знаковых систем

в культуре) характерна не только для Лакана, но и для других представителей французского структурализма. По сути своей она свидетельствует о стремлении проследить, каким образом в ре­ зультате действия определенных формообразующих механизмов возникают

все

продукты

человеческого

сознания

и

культуры.

В известном смысле прояснение логики бессознательного, свое­ образной логики патологии, разрывов и пределов в порядке куль­

туры может способствовать такому исследованию. Вместе с этим

очевидна и ограниченность такого исследования. Ясно, что лака­ новское уравнение языка и бессознательного нельзя рассматри­ вать как отождествление их в категориальном или методологиче­ ском

плане,

но

скорее

как

попытку

рационализировать

новую

область внерационального или даже иррационального опыта. В рамках этой аналогии и «языю и «бессознательное» понимают­ ся, как мы видели, далеко не самоочевидным способом: бессозна­ тельное, которое родственно языку, родных

истинктов,

но

нечто

-

это не темная область при­

причастное

а язык, который родствен бессознательному,

порядку

-

культуры.

это не форма по­

нятийного мышления, а некий структурирующий механизм, дела­

ющий возможным соизмерение различных элементов и уровней

психики. Это показывает, что аналогия между языком и бессозна­ тельным заведомо ограниченна: языковые механизмы не налага­

ются на бессознательное без остатка, а затрагивают лишь некото­ рые его аспекты и стороны.

В таком ограниченном смысле

лакановское уравнение языка и бессознательного представляется правомерным и плодотворным

-

и в научном, и в практически­

терапевтическом смысле.

Лакан, однако, не ставит вопроса о границах применимости этой аналогии, выводя ее за рамки психоаналитической ситуации

293

/bid. Р. 1002-1003.

294

/bid.

262

-

раздел первый. Познание и язык. Глава четвертая. Jlакан: парадоксы познания ...

13 область самых широких философских и методологических обоб­

тениЙ. Вследствие этого сфера символического, сфера означаю­ тего становится главным определением человеческой судьбы 130-

обше: «[Субъект] не является причиной самого себя, он носит

13 себе ... причину, которая его расшепляет. Причина эта

-

означа­

ющее, без которого в реальном вообще не было бы субъекта. Этот субъект есть то, что репрезентируется означающим, а оно способ­

но что-либо репрезентировать лишь для другого означаюшего-?". Таким образом, не субъекты, общаясь между собой, определяют содержание и форму (означаемое и означающее) того, о чем они говорят, но, напротив, означающее, отделившееся и освободив­

шееся от означаемого, или, иначе говоря, формальные структуры речевой цепи, оторванные от какого-либо содержательного на­ полнения, «освещают» субъекта в его разрыве с самим собой, в его «гетерономности»,

Т. е.

непригнанности его различных граней

и аспектов друг к другу. Согласно такой трактовке, и сам субъект возникает из взаимодействия означаюших, поскольку именно пе­ ремещения

и

переструктурирования

означающих

определяют

судьбу человеческих существ. Здесь, по сути, сосредоточена та двойная редукция объекта ис­ следования, которая до сих пор проступала не очень ярко, хотя

и пронизывала подспудно все звенья лаканонской концепции. Во­ первых,

человек,

человеческая

психика

полностью

сводятся

к языку И своим языковым обнаружениям. Во-вторых, язык, обла­ дающий в принципе множеством функций и аспектов, сводится

к уровню означаюшего, т. е. к безличной формальной структуре речевой цепи. Именно на этой исходной редукции крепятся все

дальнейшие выводы философского, методологического и миро­ воззренческого плана, в том числе вывод о «ниспровержении» или

«падению> субъекта, который вовсе не является единственно воз­ можным выводом из терапевтических и гносеологических слож­

ностей психоаналитической ситуации. Лакан полагает, что, по­ скольку

отдельно

в бессознательное

-

взятый

субъект

не

способен

проникнуть

это возможно лишь для ряда субъектов, свя­

занных цепью означающего,

-

единство каждого отдельного зве­

на в этой цепи заведомо исключается и упраздняется. В противо­ положность классической декартовской формуле

«cogito ergo

зшп», в основе которой лежит тезис о полном совпадении объекта

мышления и субъекта существования, Лакан вводит, как уже от­ мечалось, другую формулу: «я мыслю там, где я не есть, и я есть там, где я не мыслю». И значит, проблема заключается не в том, чтобы искать возможные смычки между 295

Lacan J. Ecrits. Р. 835.

263

«cogito»

и «зшп»

-

ибо эта

Познание и перевод. Опыты фидософии язь~

задача заведомо неосуществима,

-

но в том, чтобы выяснить, тож­

дествен ли «Я говорящий» И «я говоримый», или, иначе, субъект речи и объект речи, даже если, казалось, говорю заведомо я сам и говорю заведомо о самом себе. В противоположность традици­

онному для западной Философии пониманию субъекта как центра отсчета содержаний сознания, «субъект бессознательного»

(это

заведомое противоречие в определении), мыслимый по аналогии с функционированием речевой означающей цепи, «настигает» се­ бя, т. е. совпадает с самим собой, лишь внутри речевых разрывов, и

прежде

всего

внутри

главного разрыва

-

между означающим

и означаемым.

Теоретико-познавательные следствия такого понимания субъ­ екта весьма обширны. Построение гуманитарной науки, или нау­ ки о субъективном, человеческом как лозунг и цель есть не что иное, как противоречие в определении, поскольку в науке не су­

ществует «субъекта»

(есубъект-

во французском языке означает

одновременно и «субъект» И «подданный», И Лакан, по-видимому,

имеет в виду эту игру значений). Так, в теории игр, продолжает он свое рассуждение, субъект фактически сводится к матрице знача­ щих комбинаций; в лингвистике опять же не может быть и речи о целостном субъекте: на различных уровнях анализа

ском, морфологическом, Фразово-синтаксическом

-

-

лексиче­

субъекты

различны, что и позволяет, в частности, выделять различные нау­

ки в пределах общей лингвистической проблематики. Специфика структуралистского подхода к проблемам гуманитарного позна­ ния заключается, по мнению Лакана, во введении особого типа субъекта, обозначить который можно только топологически: наи­

более подходящей его моделью является лента Мёбиуса. Свои раз­ мышления на тему о субъекте как прерывности в реальном Лакан выводит далеко за рамки психоаналитической ситуации.

По­

жалуй, беда не в том, что Лакан считает конструкции типа Я, ИНДИВИдуальное

сознание,

самосознание

производными

и

вто­

ричными по отношению к миру реальных человеческих взаимо­

действий, но в том, что он сводит этот мир межсубъектных взаи­ модействий исключительно к речевым, языковым отношениям,

к тому же понимаемым очень узко. Измерение языковых взаимо­ действий действительно является одним из аспектов «реального

бытия», опосредующего полюсы «бытия» и «мышления», однако

оно вовсе не исчерпывает собой это бытие. В самом деле: для Лакана проблемы соотношения сознания и бессознательного ограничены рамками психопатологии и реша­

ются недвусмысленным утверждением

первичности бессозна­

тельных механизмов символического над сознательными структу­

рами иллюзорного «воображающего» слоя психики. Вместе с тем,

264

rаздел первый. Познание и язык. Глава четвертая. Лакан: парадоксы познания ...

----отношение

это не столь ограниченно и не столь прямолинейно:

оно меняется в зависимости от видов, типов и форм человеческой деятельности, сновидного

а потому то,

что

имеет

или же механического

силу для

патологического,

сознания и поведения,

не при­

менимо к тем видам практики, где творческий и целеполагающий

момент выходит на первый о том, что первично

-

план.

В известном

смысле вопрос

сознание или бессознательное, осознавае­

мые или неосознаваемые формы психической деятельности,

-

по-видимому, вообще неправомерен: его решение может быть только конкретным и функциональным, относящимся к тому или

иному виду человеческой практики. Эта абсолютизация бессозна­ тельного

-

не единственная в концепции Лакана. Порой создает­

ся впечатление, что акцент на расшеплении в бессознательном делается здесь в ушерб логике синтеза, акцент на логике центро­

бежных психических процессов и др. Однако то и другое

-

в ущерб центростремительным

-

это различные модальности психиче­

ских процессов, два вектора личностной топологии: отсутствие

какого-либо из них делает психическую жизнь человека невоз­ можной.

Своеобразный отпечаток на концепцию Лакана безусловно на­ лагает специфика его предмета

-

психической патологии. Ход

к психике через патологию приводит исследователя лишь к той границе и пределу, где едва намечаются ее очертания и механиз­

мы, но конкретизировать их невозможно. Вследствие этого язык и оказывается в его концепции почти чистой негативностью, мо­ ментом аналитического расчленения, но не конструктивного син­

теза, а значит, и не построения нового целостного облика больно­ го

(хотя

по

замыслу

язык

должен

был

бы

играть

также

и конструктивную роль). Лакан при этом не рассматривает тех об­ стоятельств жизненного формирования человека, когда языковая практика играет явно конструктивную роль: во-первых, это роль

языка (через наименование вещей) в построении предметности, т. е. в формировании восприятия внешнего мира (как показывают психологические эксперименты, эта способность не дается от

рождения); во-вторых, это роль языка в формировании человече­ ской субъективности, неоднократно отмечавшаяся лингвистами

и психологами: удерживая субъективность Я как нечто самотож­ лественное, язык способствует одновременно и его индивидуали­ зации, и его включению в символический порядок культуры.

С проблематихой языка связаны наиболее сильные и наиболее уязвимые моменты лакановокой концепции. С одной стороны,

аналогия язык-бессознательное обладает большими познаватель­ ными возможностями. В самом деле, ведь человеческая психика

-

это весьма многомерное образование, различные уровни которого

265

Познание и перевод. Опыты философии язык..!

могут рассматриваться в биологии и антропологии, в социологии

и философии. В этой ситуации аналогия язык-бессознательное дает определенные средства для построения единой гносеологи­

ческой проекции функционирования психики, соизмерен ия раз­ личных ее уровней, единого объекта исследования в области пси­

хического. Пересадка энергетических импульсов фрейдонского бессознательного на почву языка

-

это, пожалуй, один из возмож­

ных способов показать положительную определенность бессозна­ тельного, выйти за рамки тавтологического уравнения: бессозна­ тельное

не

равно

сознанию,

бессознательное

-

«оборотная

сторона» сознания.

С другой стороны, эта аналогия при буквальном ее истолкова­ нии может завести исследователя в тупик. Тот язык, который

соизмерим с бессознательным, есть лишь некий принцип разбие­ ния, структурирования и упорядочения линейной цепи означаю­

шего безотносительно к означаемому. Тем самым язык трактуется здесь

как

механизм

бесконечного

скольжения

элементов.

На самом же деле, как признает и сам Лакан, даже язык патологии в терапевтической ситуации не таков: цепи метонимических заме­

щений прерываются метафорами

-

пучками иерархически на­

слаивающихся друг на друга элементов, и лишь вследствие этой

многоплановости

(как минимум двуплановости) означающих

структур создается эффект смысла. Даже если считать, что язык состоит

из

рядоположных

элементов,

принципы

их связывания

лежат на другом уровне, нежели сами эти элементы: означаюшее

как условие смысла неизбежно предполагает означаемое. Итак, что же все-таки для Лакяна язык: онтологическая суш­ ность или формальная структура, реальность симптома или условие возможности смысла, способ общения врача и пациента или пло­ ская лента означающего, лишенного какой-либо предметной соот­

несенности? Соответственно с исходной для Лакана аналогией язык

-

бессознательное

-

бессознательного: что это

это одновременно и вопрос о реальности

-

«вешь» или формальный принцип су­

шествования и функционирования психики? По-видимому, эта двойственность объекта указывает на противоречивость двух мо­ дальностей сознания в его концепции. Признание в бессознатель­

ном особой реальности, особой онтологии

-

это элемент мораль­

ного сознания (именно в сострадании больному Лакан вслед за

Фрейдом видит источник и условие признания этой реальности). Формализация объекта

-

бессознательного, сведенного к совокуп­

ности исходных условий возможности обозначения,

-

это элемент

научного сознания. Между этими полюсами возникает смысловая напряженность: с одной стороны, своего рода моральное миссио­ нерство, погружение в патологическое сознание как данность, при-

266

!аздел первый. Познание и язык. Глава четвертая. Лакан: парадоксы познания ...

нятие (и даже абсолютизация) ее специфики; с другой стороны, на­

учный анализ, рассечение психической ткани и бесстрастное вы­ членение патологии, ее распутывание

-

любой ценой, пусть даже

ценой редукции смыслового и субъективного содержания при по­ строении концепции бессознательного как особого рода языка.

Средством разрушения этого противоречия для Лакана и выступа­ ет язык. Однако подобно тому как биологизация бессознательного у Фрейда была в основном метафорой, метафорой представляется и языковость бессознательного у Лакана, так что речь здесь идет не о роли лингвистических методов в психоанализе, но о познаватель­

ном смысле и эстетическом значении (еноэтика», безусловно сосу­ ществует здесь с поэтикой) лингвистической метафоры в области психологии психоанализа. Само наличие в лакановской концепции всех этих столь разнородных элементов рального,

эстетического

плана

-

-

собственно научного, мо­

свидетельствует,

по-видимому,

о том, что перед нами здесь знание особого синкретического типа.

Учитывать эту полифункциональность необходимо при истолкова­ нии любого элемента данной концепции.

***

Сквозь все творчество Лакана все более настойчиво проходит повторяющаяся тема «освобождения речи», «излечения словом».

Эта тенденция сохраняется и у нынешних пропагандистов его идей. Но дело здесь не только в языке. Мы наблюдаем период ши­ рокой дисперсии идей Лакана, при которой осуществляется свое­ го рода универсализация метода «освобождения речи». Собствен­ но говоря,

психоанализ уже давно претендовал на то, чтобы

воздействовать на всю систему культуры, духовную жизнь обще­ ства, а такая претензия не могла не привести его к сфере полити­

ки. Во Франции процесс «политизацию> психоанализа и одновре­ менно его проникновение в широкие социальные слои были

стимулированы майскими событиями

1968 г.

логические барьеры между различными

Социальные и идео­

идейными течениями

уменьшились, и психоанализ, отвергавшийся во Франции дольше и последовательнее, чем в других западных странах, все более ста­ новилея формой объединения разнообразного опыта, оспариваю­ щего

status quo,

моментом пересечения антитрадиционалистских

движений (антипсихиатрического,феминистскогои пр.). Эта политизация французского психоанализа и его широкое цроникновение в культуру есть феномен, остроумно названный

<Фрейловой Французской революциейь-". Главной фигурой, 296 СМ.: Turkle Sh. Psychoanalytic Politics: Freud's French Revoll1tion. Cambridge (Mass.). 1981.

267

Познанне и перевод. Опыты философии ЯЗЫка

протагонистом этой «революции», ее символом и стал для фран­

цузских интеллектуалов Жак Лакан. С одной стороны, лаканов­ ские

концептуальные

формулы

и

антиинсгитуционалъная

программа воспринимались как средства освобождения от тради­ ционных политических штампов, а резкая критика всей прежней

психоаналитической практики импонировала интеллектуалам ле­

вой ориентации, стимулировала процессы брожения, мыслитель­ ные поиски, зачастую приводила к уяснению позиций, поляриза­

ции взглядов, политическим размежеваниям. С другой стороны. психоаналитический бунт Лакана против «унифицирующей. И «тоталиэирующей» речи не выводил интеллект за рамки «ре­

прессивного сознания», а потому в принципе и не был опасен для него

-

известно, что лакановские идеи стремились использовать

в качестве своего идеологического знамени самые различные со­

циальные группы

-

от современных конформистов до наиболее

реакционных представителей «нового правого» движения. Запу­ танный язык лакановских построений открывал широкое поле для всевозможных интерпретаций и перетолкований, в которых «подрывные»

тенденции

структуралистского

психоанализа

под­

час при обретали прямо противоположный смысл. Впрочем, дело здесь прежде всего не столько в неолнозначнос­

ти восприятия Лакана и лаканизма, сколько в реальной противо­

речивости психоаналитического феномена как такового, наиба-­ лее

наглядно

противоречие

и

ярко

между

проявившейся

интеллектуально-словесным компонентами

и

именно у Лакана.

«познавательным»

сторонами

и

И

Это

«энергетическим»,

эмоционально-аффективным

психоаналитического

опыта

почти

неизбежно приводило (у Фрейда и еше заметнее у Лакана) к про­ тиворечию между теоретическими и

практическими,

исследова­

тельскими и терапевтическими задачами психоанализа. Как мож­ но предположить, Лакан искал средство для преодоления этой

внутренней рассогласованности в своей Школе (Парижская шко­ ла фрейдизма,

1964-1980).

Однако Школа, учрежденная «мэт­

ром» В борьбе с официальными психоаналитическими инстанци­

ями (а незадолго до смерти самолично же им распушенная). несмотря на протесты «верных» И «неверных» учеников и даже су­

дебные разбирательства лишь выявила во всей наглядности про­

тиворечие между «освобождением» как целью психоаналитиче­

ской практики и авторитарностью самой Школы, устремленной. как и другие социальные институты, на защиту корпоративных

интересов и соблюдение внутренней иерархии. Применительно к обсуждавшимся здесь сюжетам это означает.

что программа вербализации и интеллектуального прояснения бес­ сознательного, которой после Фрейда следовал и Лакан, содержит

268

fаздел первый. Познание и язык. Глава четвертая. Лакан: парадоксы познания ...

существенный

пробел,

перерастающий

в

трудноустранимый

дефект. Он связан с недостаточным вниманием, а подчас просто за­ малчиванием сферы эмоционально-аффективных, гипносуггестив­ ных феноменов, которая генетически предшествовала возникнове­ нию «интеллектуального» фрейдовского психоанализа, а синхронно и логически сосуществовала с уже возникшим психоанализом (об

этом свидетельствует, например, феномен трансфера, эмоциональ­ ного контакта между врачом и пациентом, во многом определяю­

щий и ограничивающий возможности интеллектуальной проработ­

ки и вербализации психоаналитического опыта). Иначе говоря, и Фрейд, и особенно Лакан преувеличивали специфику психоана­ лиза по отношению к другим формам психотерапии и потому недо­

оценивали в психоанализе то, что имеет аффективную природу и не пере водится в словесное, понятное, расчлененное. А потому на по­ вестку дня

встают исследования и практики,

направляющие свое

внимание на те явления непереводимости в слово, которыми богата история знаний о бессознательном, психоаналитическая практика

и судьба психоаналитического иисгигута-?".

§ 4.... и судьба дисциплины Жизненный и творческий путь Жака Лакана уже завершен, од­ нако Лакан и по ныне не принадлежит всецело истории: споры о нем продолжаются, и уже одно это свидетельствует о незауряд­

ности, своеобразии его творческой личности. Он был ученым

и педагогом, поэтом и математиком, актером и философом. В нем сосушествовали, но постоянно спорили между собой разные лю­ ди, один из которых вел семинар, публиковал свои работы, снача­ ла устно произносившиеся (так собственно и возник сборник

«Ecrits»29~, сделавший его знаменитым в середине

1960- х

годов),

создавал школу и строил здание концепции, напоминавшей своей

величественной бессистемностью индийский храм, а другой отли­ чался страстью к эпатирован ию, шокингу, которую не всегда мог­

ли объяснить даже преданные ученики,

-

это приводило к ситуа­

ции перманентного раскола французский психоанализ, а его

297 Это в первую очередь яркие работы Ф. Рустана по критике психоанализа, в ча­ стности лакановского (Roustang F. Un destin si funeste. Paris, 1976; Гает. El1e пе 1е 1ache plus. Рапь, 1980; /dem. Lacan: de Гсошмоцце 11 I'impasse. Рапз, 1986), а также ис­ следования Л. Шертока и его коллег. посвященные допсихоаналитическим фор­ мам психотерапии и современным возможностям гипносугтестивной практики

(Chertok L. Suggestio rediviva Рапз,

1984;

298 Lacan J.

!! Resurgence de l'hурпоsе:

ипе

bataille de deux 1982.

Шерток Л. Непознанное в психике человека. М.,

Ecrits. Рапх, 1966.

269

сепts апs.

Познание и перевод. Опыты философии язь~

самого

-

к одиночеству. Нельзя не видеть, что своеобразие лично­

сти многое объясняет и в теоретических построениях Лакана, и в дальнейшей судьбе его идей, оказавших большое влияние на целое поколение французской интеллигенции.

Подобная личность могла проявиться лишь в своеобразной об­ становке, на определенном этапе развития французской философ­

ской и научной мысли. Кризис субъективистских мыслительных схем выявил объективную потребность в научном знании о челове­ ке. Этому требованию эпохи следовал и Лакан, пытаясь сделать психоанализ наукой, освободить знание о бессознательном от ир­ рационализма, субъективизма, психологизма. Однако осуществить этот замысел оказалось далеко не просто. В поисках метода Лакан отказывается как от ортодоксальных трактовок знания о бессозна­ тельном, ориентирующихся на медицину, биологию и физиоло­

гию, так и от «неортодоксального. англо-американского неофрей­ дизма, считая его модель психики прагматической, направленной

на приспособление больного к социальному окружению любой це­

ной. Образцом, альфой и омегой научности стали для Лакана гума­ нитарная наука структурно-семиотической ориентации (особенно этнология, лингвистика), а также логика и математика. Именно

в методах структурного анализа Лакан видит средство онаучивания

психоанализа. Однако область наличных знаний о бессознательном оказалась недостаточно развитой, не подготовленной для сколько­

нибудь строгой формализации (для Лакана формализация

-

это

в известном смысле синоним научности), а принципиальная аисто­ ричность структуралистского метода заведомо исключала некото­

рые, быть может, более эффективные для анализа бессознательно­ го; эти нехватки восполнялисьдругими, вненаучными, средствами.

Судить об этом мы можем и по теории, и по практике Лакана. Основные идеи Ж. Лакана уже были освещены в нашей фило­

софской литературе-?', и потому мы вкратце остановимся здесь лишь

на

самом

главном,

отвлекаясь от

этапов

становления

его

идей, от периодизации лакановского творчества.

Бессознательное структурировано как язык. Это

-

определяю­

щий тезис. Напомним еще раз, что стоит за этим: прежде всего, предполагается, что по особенностям речи больного можно, неза­ висимо от его воли и сознания, судить о тех событиях его жизни, которые были вытеснены и забыты, превратившись в симптомы болезни. В языке шифруется болезнь, но в языке осуществляется и излечение, если врачу удается построить на месте прерывистого,

клочковатого рассказа больного связную и упорядоченную исто299

См., В частности, посвяшснные Лакану статьи в первом томе трудов симпозиу­

ма: Ьессоэнательное: прирола. функции, методы исследования. Тбилиси,

270

1978.

.f!1здел первый. Познание и язык. Глава четвертая. Лакан: парадоксы познания ...

рию, а больному

-

признать эту историю своей и соответствую­

шим образом пере строить свой образ и поведение. Бессознательное субъекта

это речь Другого. Бессознательное

-

это не тайники души и не анонимные давления извне. Оно пред­ стает как абсолютное Другое, отличное от Я, сознания, субъектив­ ности, и действует на «другой сцене». Однако бессознательное есть такое Другое, которое способно «говорить», то есть проявлять себя в дискурсивном,

-

что

структурированном

без ведома субъекта

Реальное

-

-

воображаемое

виде;

оно

говорит

потому,

структурировано культурой, языком.

-

символическое (у Фрейда этой триа­

де приблизительно соответствует «вторая топика»: Я

Оно

-

Сверх-Я). Эта триада связана с предыдущим тезисом. Другое

-

-

это

и есть символическое, это порядок (языка, культуры), объектив­ ная структурирующая сила, господствующая и над реальным (оно

у Лакана «вне игры»), И над воображаемым. Если символиче­ ское

-

это культурное, объективное (11 доступное объективному

познанию), универсальное, безличное, то воображаемое своего рода индивидуальная вариация символического

-

-

это

субъек­

тивное, иллюзорное, организованное вокруг «я».

Означающее есть то, в чем объективно представлено символиче­ ское. Это срез языка, который одновременно 11 материален (эта

материя может быть акустической, графической 11 т. д.) И форма­ лен

-

лишен смысла. Смысл означающего (означаемое) вытеснен,

он проявляет себя лишь косвенно, в «игре» означающих (ведь и буква, и даже слово сами по себе лишены смысла, они приобре­

тают смысл, входя в структуру фразы). Объективность познания означающего есть степень его Формализованности. Десубьективированный субъект есть то, что «включено В систе­ му, но исключено из игры», то, что одно означающее представля­ ет другому означающему,

щими,

между

-

связка в отношениях между означаю­

означающим

и

означаемым,

между

реальным,

воображаемым и символическим. Такой субъект лишен самодо­ статочности, он выступает как функция детерминирующих его факторов

-

«Другого», «символического», «означающего».

Вся эта система понятий, связанных круговыми определения­

ми, скрепляется в единство языком. Бессознательное, обнаружи­ вающее себя как «речь Другого», как символический Порядок, как игра означающих, раскрывается только через язык. Эта широко понимаемая аналогия между языком и бессознательным позволя­ ет, как полагал Лакан, ухватывать позитивную определенность

бессознательного, объективно интерпретировать ее 3 ОО • 300

Лакан был не столько первооткрывателем, сколько «ритором», искусным

прежде всего во вэаимопереволе понятий из разных областей и увязывании их в не-

271

Познание и перевод. Опыты философии язы~

Очевидно, что установка на научное познание предполагала выявление объективных структур бессознательного, а затем фор­ мализацию структурированных содержаний психического. Одна­ ко в самой практике психоанализа трудно было найти опору для подобных устремлений к научности. Одно дело

теоретика, другое дело тельнее удавалось,

-

-

работа Лакана­

работа Лакана-практика: чем последова­

скажем,

структурировать и формализовать

психоаналитический опыт в одних его аспектах, тем очевиднее

проступали в этом опыте все те мистические, фантастические, ин­ туитивные моменты, которые изгонялись за пределы теории; чем

строже становился «язык» бессознательного на одном полюсе, тем весомее оказывались несводимые к языковым проявлениям слои

бессознательного на другом полюсе, а при насильственном натя­

гивании языка (метода) на бессознательное (объект) и сам язык становился иррациональным, лишался возможности рационали­

зировать бессознательное. То же относится и к практике Лакана: реальная помощь больному, облегчение его страданий, терапев­

тический эффект игры с означающим не вытекают как следствие из теории и метода работы с бессознательным как с языком (отсю­ да, кстати, и не которая неясность относительно того, что же пред­

ставляет собой терапевтическая практика Лакана вом»

или

«лечение

молчанием»,

во

всяком

-

«лечение сло­

случае,

к

позднему

Лакану, по-видимому, относится, скорее, второе). Терапевтиче­ ский эффект достигается, таким образом, не благодаря теории и методу, но как бы вопреки им или независимо от них.

Все это свидетельствует о том, что аналогия между языком и бессознательным

-

основа лакановского онаучивания психо­

анализа и рационализации бессознательного

-

может использо­

ваться лишь с оговорками и требует сопутствующего размышле­ ния о границах его применения. А пока модель психоанализа как

науки, основанная на языке, выступает в виде еше одной метафо­ ры в ряду других метафор

-

вслед за биологической, энергетиче­

ской метафорикой, которой в духе своего времени пользовался Ф ре Йд 3 0 1 .

По-видимому, все это в какой-то степени понимал и сам Ла­

кан. Отсюда

-

и «темный» стиль Лакана, ставший притчей во язы­

цех. Можно предположить, что лакановская темнота

кое

новое единство.

Так.

идея бессознательного

-

это не

как языка содержалась. хотя

и в виле намека, у Фрейда; идея бессознательпого как речи Другого инспирирова­ на переосмысленным Гегелем; трактовка символического обнаруживает прямое

воздействие К. Леви-Строса; трактовка означающего многим обязана Ф. лс Сос­ сюру и т. д. Ср.: С'етет с 301

Vies е! legendes de Jacques Lacan.

L' Ecole freudienne de Paris (1964-1980).

272

Рапь,

1980.

Р.

58.

~здел первый. Познание и язык. Глава четвертая. Лакан: парадоксы познания ... стоЛЬКО «поза»

или «мода», сколько признание неразрешенности

(или неразрешимости) главной задачи, намек на не поддающиеся рационализации слои бессознательного и методы работы с ним в психоаналитическом сеансе.

Лакановская теория и лакановская практика не находили опо­

ры друг в друге. Лакан попытался опереться на нечто третье

-

на

созданную им школу302, которая должна была стать рупором его идей и цитаделью борьбы с догматизмом официального психоана­ лиза. Создание школы не было внешним фактом, безразличным к судьбе собственно теоретических его идей: она была нужна Ла­ кану как поддержка, как способ взаимоувязывания того, что не согласовывалось внутри него самого. Однако школа не стала сред­ ством разрешения противоречий, не разрешенных в его собствен­ ном творчестве: учитель оказался глубже и тоньше многих своих учеников, догматизирующих и абсолютизирующих осколки его противоречивой мысли.

Так, одни ученики видят зерно истины в Лакане «светлом» (дискурсивном, рациональном, логизирующем) и пытаются при­ вести все содержание лаканонской мысли к ясности и логичности или

-

что еще хуже

-

представить лакановскую концепцию как

единоличное воплошение научности современного психоанализа.

Другие ученики Лакана видят зерно истины в Лакане «темном», В мистическом опыте, гаяшемся под покровом схем и формул.

По сути вся проблематика противоречивого единства теории и практики Лакана обсуждается в двух руслах: с одной стороны,

это вопрос о том, какова теория Лакана, можно ли считать «лака­ низм. научным или нет (если нет, то здесь большой спектр воз­ можных ответов с акцентами на религии, мифе, искусстве, мора­ ли,

политике и пр.), с другой стороны, вопрос о том, какова

практика Лакана, можно ли считать ее авторитарной или, напро­ тив, антиавторитарной в отношении к пациентам, коллегам, об­ ществу?

Конечно, оба направления неизбежно пересекаются,

то или иное решение вопроса о теории Лакана небезразлично для оценки его практики, и наоборот. Споры по обоим вопросам при­ ходят в конечном счете к решениям в языковой плоскости: так,

спор о Лакане научном или ненаучном, «светлом» или «темном», рациональном или иррациональном упирается в проблему двой­ ственности символического (символ «алгебраический» или сим-

302 Поэтому вряд ли правы те исследователи, которые пытаются строго разграни­ чить Лакана как главу школы и Лакана как теоретика: если школа и «плоха» (авто­ ритарна, логматична). это, дескать, не порочит его теорию. Ср. в этой связи выска­

зывания С. Видермана

(Viderman S. La гпасшпе de-fОГl1lаtгiсе / / Сопfroпtаtiоп. 1980. 3. Р. 34). Наивность такой позиции справедливо подчеркивает Ф. Рустан (Roustang F. ... ЕНе пе 'е IHclle plLls. Paris, 1980. Р. 176). Сагпегз

273

Познание и перевод. Опыты философии язы.!S!.

вол «мисгический»), а спор о Лакане авторитарном или ангиавгь. ритарном упирается в проблему интерпретации основных идеоло­

гических функций языка (язык как средство отчуждения или язык как средство освобождения человека). А теперь попытаемся почувствовать накал страстей и предста­ вить себе ожесточенные баталии, бушевавшие вокруг лакановоко.

го наследия в последние годы его жизни и после смерти. Одна за другой выходят статьи, памфлеты, книги. По одним только их на­ званиям можно судить об их полемической заостренности: «СЫ­ новья Фрейда устали», «Жизни И легенды Жака Лакаиа», «Психо­ аналитические

машины»,

«Психоанализ

-

мать

и

шлюха»,

«Судьба, столь печальная», «Он вас не отпустит» (речь идет о пси­

хоанализе), «Теория как вымысел» и пр.303. РоспускЛаканом сво­ ей школы и попытка организации новой школы-" лишь обостри­ ли эту борьбу. Трудно было подумать, что один из некогда активных участни­ ков лакановского семинара, приобретший репутацию человека, солидно владеющего методами структурного психоанализа, некто

Франсуа Жорж (он некогда сотрудничал с Сартром в экзистенци­ алистском журнале «Тан модерн»), подложит под здание лаканиз­

ма бомбу столь большой взрывчатой силы. Вышедший в

1979

г.

памфлет Ф. Жоржа 3 О 5 с остроумием и не без ехидства высмеивал секту лаканистов на основании личного опыта «отступника». Это теперь уже давний инцидент остался в памяти

-

и противников,

и адептов. Общее критическое содержание памфлета вполне укла­ дывалось в схемы экзистенциалистской полемики со структура­

лизмом (любые «объективистские» способы постижения челове­

ка

-

неаутентичны, а признание бессознательного как силы,

управляющей человеком,

-

это форма отчуждения, нарушаюшая

постулат о человеческой свободе), однако в нем очерчивались и новые моменты этого старого спора.

Основные

Ф. Жорж,

-

понятия

это

лакановской

своего

рода

-

считает

«а-концептуальные»

концепции,

(термин

Ж.-А. Миллера) определения, недоступные ни трезвой критике, ни экспериментальной проверке. Они вводят нас в сферу дву­

смысленности как методического принципа. Этот лаканонский 3113 (Летет с. Les fils de Егецо зопт t'a!igues. Рапз. 1978; idem. Vies е! legendes de JacqLles Гасап. Paris. 1980; Соппогпапоп. Сашегз 3: Les тасhiпеs analytiques. Paris. 1980; Roudinesco Е., Dc/uy Н. La рзуспапшуьс: теге е! сhiеппе. Рапь, 1979: Roustang F. Uп destill si t'uпеstе. Рапз, 1976; idem . ... ЕНе пе 'е laclle plus. Рапз. 1980: Mannoni М. La гпёопе согпгпе йспоп. Paris. 1979. 3114

«La Cause (гецотеппе».

3115

GeOlxe

F. L' EfTe! 'Уаи de Роё!« de Lacan ет des lасапiепs. Paris. 1979.

274

-

раздел первый. Познание и язык. Глава четвертая. Лакан; парадоксы познания ... эзотеризм

-

не невинная игра,

поскольку он скрывает внутрен­

f{ИЙ «порядок» И «принуждение. (в соответствии с игрой смыслов

французского термина «огсге»). И порядок, и принуждение

110 Ф. Жоржу,

-

-

это,

не только внутренние моменты лаканонской кон­

JJ:епции, но и те реальные силы, которые нужны Лакану для под­ держания определенной структуры власти, для отбора посвящен­ ных и изгнания неугодных.

Казалось бы, продолжает Ф. Жорж, формалистическая трак­ товка основных лакановских понятий, И, прежде всего, понятия означающего, должна заведомо исключать всякий мистицизм.

Однако

«обожествление»

означающего,

преувеличение роли

означающего в человеческой судьбе и упование на формализа­ цию означающего

как единственное условие

научности психо­

анализа как раз и ведут к мистицизму, а затем и к собственно ре­

лигиозным интерпретациям. Формализованная и потому даже аскетичная интерпретация человека как «говорящего существа»,

человеческого желания как бесконечного и асексуального, чело­ веческого языка как бесплотного, оторванного от живого чувст­

венного опыта, делает Лакана скорее последователем Ори гена и христианских мистиков, нежели наследником мысли Фрей­

да 3О 6 . Психоанализ оказывается, по Ф. Жоржу, не механизмом снятия невроза, но механизмом «продолжения невроза другими средствами»

-

путем создания квазирелигиозных сект и пропове­

ди идеологических догм.

Филиппики Ф. Жоржа вызвали сложные чувства не только в душах правоверных лаканистов. С одной стороны, не замечать очевидных изъянов лакановского подхода к бессознательному бы­

ло просто невозможно. С другой стороны, слишком многое в пам­ флете напоминало действия осла, лягающего умирающего льва, и уже одно это придавало малоприятную эмоциональную окраску

перипетиям дальнейшего спора. Один из наиболее резких отзывов

на памфлет Ф. Жоржа принадлежит перу К. Клеман-?": хотя пери­ од увлечения лаканонской мыслью остался для нее позади, она 306 «Означающее, по сути, отсылает к единственно истинному и подлинно присут­ ствующему»

(George F. lbidem.

Р.

93),

к трансцендентным условиям человеческого

бытия. Подтверждение подобных выводов Ф. Жорж находит в работах одного из

участников лакановского семинара, священника Дени Васса (1bidem. Р. 92-93). Конечно, аргументация, касаюшаяся, например, сходств и различий между верой религиозной и верой в психоанализ. может быть выписана гораздо тоньше, неже­

ЛИ это сделано у Ф. Жоржа

sq.),

(cf. Roustang F. Un destil1 si шпеые. Paris, 1976.

Р.

31-37

однако сама возможность интерпретации Лакана в религиозном ключе оста­

ется: как достаточно серьезная тенденпия она осушествилась. например, в работах

Ф. Дольто, 307

С'етет С. Vies ет legendes de JacqLLes Гасап. Paris, 1980.

275

Познание и перевод. Опыты философии ЯЗЫка

в принципе не может согласиться с трактовкой лакановского на­

следия Ф. Жоржем. Ответ Клеман на острый памфлет Жоржа выглядит внешне респектабельно и спокойно.

Клеман мысленно возвращается

к этапам творческой биографии Лакана, успевшего при жизни стать «легендой», подчеркивает противоречивость его интересов

и занятий. Многие замечания К. Клеман в адрес лакановского психоанализа по видимости сходны с упреками Ф. Жоржа, хотя их акценты

-

иные. Лаканонский авторитаризм дозволяет религиоз­

ной секте учеников лишь одну любовь

любовь к Мэтру, считает

-

Ф. Жорж. Нет, Лакан, как всякий крупный мыслитель, учил люб­ ви в высоком философском смысле, и этот урок

-

едва ли не глав­

ное, что остается в душе бывших учеников, даже если они разоча­

ровываются в его идеях, возражает К. Клеман. Критика Ф. Жоржа упускает из виду духовные поиски Лакана, не учитывает ситуацию трудного рождения знания, сводит внешние перипетии лаканов­

ской судьбы к желанию властвовать. К. Клеман пытается предста­ вить те же самые события как боренье духа, как поиски человека новых, затребованных временем подходов к изучению психики и психоаналитической работе.

В другой книге К. Клеман «<Сыновья Фрейда устали», 1978) да­ ется острый, не лишенный сатирических красок социологический портрет современных психоаналитиков

(подразумевается

здесь

прежде всего школалаканистов, хотя прямо о Лакане речь не идет). «Сыновья Фрейда»

-

психоаналитики

-

это своего рода нувориши

в области беллетризма и высокого интеллектуализма: они «устали» от своей трудной профессии и стыдятся честного ремесла

-

лечить

людей; они ищут более респектабельных форм самоосмысления и самовыражения. Психоаналитику более импонирует роль изгоя, отверженного, чья социальная миссия заключается в разрушении

системы, в которую он оказывается включеннымч", либо, что го­ раздо характернее, роль творца в сфере изящной словесности. или беллетриста (тем более что повседневное общение с гениаль­

ным творцом

-

бессознательным

-

дает много яркого материала).

Вопрос только в том, в каких формах словесности следовало бы за­ печатлевать речь бессознательного: во всяком случае романиче­ ский жанр, на который так или иначе опираются психоаналитики.

для этого не подходит, ибо никакой сон, никакой фантазм не рас­ сказывается в столь ритуализованной и конвенциональной фор3О8 Одну И3 причин такого маргинального самосознания автор видит в том. что французский психоанализ лишен самостоятельного юридического статуса: напри­ мер. даже попасть в систему социального страхования психоаналитики могут лишь

по ведомству психиатрии или психологии. с которыми они ведут ожесточеннуЮ борьбу.

276

Раздел пеРВblЙ. Познание и язык. Глава четвертая. Лакан: параДОКСbl познания ...

ме 3 О9 . Даже лучшие книги по психоанализу, иронизирует К. Кле­ ман, напоминают слоеное пирожное: слой клиники, слой иллюс­ тративного материала, слой художественной словесности по слу­

чаю и т. д.

Клеман предлагает свое, полушутливое объяснение

страсти психоаналитиков к беллетризму. Психоаналитик, вместе с ученым и литератором, путешествуют по той пограничной обла­

сти, которая отделяет в любом обществе норму от патологии. Все трое становятся контрабандистами, которые перевозят социально опасный, «запрещенный»

товар, находя те или иные социально

приемлемые формы его обращения. Бок о бок с ученым и с литера­ тором, подражая им, в особенности последнему, работает и психо­ аналитик, который пере возит чужие слова и мысли в языке бессоз­

нательного

и

затем

расшифровывает

их.

Таким

образом,

дЛЯ К. Клеман, в отличие от Ф. Жоржа, деятельность психоанали­ тика ближе художественной, нежели религиозной.

Почему же вообще оказывается возможным такой разброс мнений в оценке психоанализа: с одной стороны, психоанализ как наука, с другой стороны, психоанализ, как религиозная или

художественная деятельность? Очевидно, что в психоанализе есть нечто,

допускающее

в нем важнее

-

различные

интерпретации,

но

все

же

что

научно формализуемое, мистически невыразимое

или выразимое, но не научными (допустим, художественными) средствами'? Важное уточнение по этому вопросу мы находим

в работе В. Декомба «Двусмысленность символическогоэ-!". Проблема символического всегда была очень важна для Лака­ на. Символическое

-

это главная детерминация человека, это

сфера наиболее аутентичных его проявлений; возможность объек­

тивации и структурирования сферы символического выступает

как условие возможности науки о человеке вообще. При этом сфера символического предстает у Лакана как нечто единое, как некий символический Порядок, доступный формализации в духе

К. Леви-Строса. Единство это скрывает, однако, различные и да­ же

взаимопротивоположные

дело

-

значения

термина

символ «алгебраический», другое дело

-

«символ»:

одно

символ «мистиче­

ский». Если соотнести оба типа символа с языковым выражением,

то символ в первом значении есть нечто надъязыковое (если речь Идет и в самом деле об алгебраических символах) или же собствен309 Как показывают беллетристические эксперименты в уже упоминавшейся кни­ ге Э. Рудинеско и А. Лелюи. дли этого не годите}! и наиболее утонченные жанры средневековой куртуазной поэзии, некогда использовавшиеся трубадурами и тру­ верами.

310

Descombes V. L'cquivoque du symbolique / / Согпгопгапоп. 1980. Cahiers 3.

Р.77-95.

277

Познание и перевод. Опыты философии ЯЗh-!!S!!. но языковое, результат

во

всяком

социального

случае

это символ-конвенция,

установления,

пусть даже

и

не

символ­ осознан,

ного, а символ во втором смысле есть нечто доязыковое, довер.

бальное, это источник символизации, творческой деятельности

сознания вообще. Таким образом, все заботы Лакана и его учени­ ков об объективации и формализации означающего относятся

к сфере символа «алгебраического», а все, что остается за рамками рационализации

-

интуитивное, фантастическое, «ненаучное»,

-

относится, К сфере символа «мистического». Подобная нелорас. члененность сферы символического в психоанализе обусловлена его теоретической незрелостью, при которой строгая дифферен­ циация значений термина «символическое» И однозначный выбор того или иного значения оказывается преждевременным и потому

трудно выполнимым требованием"!'. Все споры о научности психоанализа происходят не в вакууме, а в определенном идейном контексте. Это обусловливает наличие постоянного идеологического и политического фона при обсужде­

нии всех проблем психоанализа, его теории и практики, а подчас и выдвижение на первый план вопросов, связанных с соотношени­

ем сил, с господством и подчинением.

Крах голлистских идей

сильной власти и авторитарного режима, кризис экономической модели патернализма, все более обнаруживающие себя явления

манипулирования сознанием, призрак грозящей инфляции

-

все

это при водит к реанимации правых тенденций в политической

жизни общества, к господству в социальной мысли «новых пра­

вых» тенденций, к концу очередных либерально-буржуазных ил­

люзий. Специфику этой ситуации необходимо учитывать, когда мы стремимся понять сложность позиций в спорах о Лакане, вы­

шедших за рамки собственно психоаналитических проблем. Тако­ вы были споры и на Тбилисском симпозиуме

1979 г.,

где даже ли­

беральная позиция французских интерпретаторов Лакана была идеологически крайне заострена и выступала в своем политиче­

ском обличье. Конечно, споры о том, кому вым»

-

лучше служит лакановский

-

«правым» или «ле­

психоанализ,

начались не

здесь. Так, некоторые представители новых правых, например, Г. Лардро и К. Жамбе, усматривали у Лакана культ сильной лично­

сти (и здесь они вполне могли бы, заметим, сослаться на знамени­ тую венсанскую речь Лакана перед некогда бунтовавшими студен­

тами 3 1 2 . 311

Напротив, представители либеральной интеллигенции

С]. Roustang Т... Elle пе Ie lache plus. Paris, 1980. Р. 68.

312 Lacan J. L'lmpromptu de Viпсеппеs // Маяахгпс Ипстапе. NlImero хрес. 121: Jacqlles Lacall. tiSv. 1977. Р. 24: «То, что привпекает вас своей революционностыо. есть на самом деле Господин (Мацге). Так вы его и получите».

278

-

раздел первый. Познание и язык. Глава четвертая. Лакаи: парадоксы познания ...

склонны видеть в лаканизме протест против репрессивной маши­ НЫ государства и авторитаризма в человеческих отношениях.

Характерно, что основные аргументы и в этом споре черпают­

ся опять-таки из языковой области. Как правило, позиция тех, кто видит

в

лаканизме

воплошение

авторитаризма,

опирается

на

трактовку языка как орудия социального порабощения. Эта трак­

товка близка экзистенциалистской: как известно, Ж.-П. Сартр считал язык частью овеществленного «практико-инертного» мира

и одним из условий человеческого отчужления-' '. Противополож­ ная позиция

-

трактовка психоанализа как средства освобожде­

ния индивида от репрессивного общества ментацией,

-

подкрепляется аргу­

согласно которой язык есть некое

неотчуждаемое

«базисное» явление; если надстроечные структуры выступают как

механизм «порабощения», то «базисносты неотчуждаемо прису­ шего, врожденного каждому индивиду языка воспринимается как

средство избавления от «господ, богов, тиранов». Различные ва­ рианты этого подхода представлены в докладах ряда французских участников Тбилисского симпозиума

-

С. Леклера, Э. Рудинеско,

Р. Мажора, несмотря на все нюансы индивидуальных различий

между их поэициями-!". Так, С. Леклер виртуозно и вполне в лакановском стиле проде­ монстрировал

игру

означающих

в

психотерапии,

аргументируя

в терминах психоанализа один из главных тезисов всей современ­ ной буржуазной философии: самое важное в человеке

-

не созна­

ние или разум, но язык и тело, они сходны своей расчлененностью

(этимологически, настаивает С. Леклер. слово «секс» К латинскому

«sectus» -

восходит

расчлененный, разделенный). Соответ­

ственно освобождение тела через освобождение языка. овладение языком

как

неотчуждаемой

символической

собственностью

и есть средство более общего социального освобождения. Вряд ли нужно особо доказывать, что при этом воспроизводятся и некото­

рые весьма зыбкие аргументы фрейдо-марксизма. Итак, споры о психоанализе как теории (наука или не наука), равно как и споры о психоанализе как практике (авторитарная

или антиавторитарная) оказываются во многом логомахней

-

Cf. Sartre J.-P. L'Ecrivain et la langLle // RevLle d·esthetiqLle. NOLlv. Serie. Paris. 1965. NQ 18. Р. 306-334.

313

Cf. Lec/aire S. Un sOLllevement de спеыюпв. Le гпопуегпеги psycllanalytiqLle апппе octobre 1979) decision politiqLle (Техге dLl гарроп ргевегиё аи Symposium de Tbilissi) / / /bidem. Р. 175-178. ДЛЯ Р. Мажора бессознательное- не столько место осуществления власти, сколь­ ко путь выхода за пределы ВСЯКОЙ власти или силы, место. где царит «Анархия» / / /bidem. Р. 178. 314

раг Тасоцсь Lacan (Техге dLl гарроп ргезепгё ац SymposiLlm de Tbilissi // Соптгогиапоп. Cahiers 3. 1980. Р. 69-76; Major R. Г'Гпсопзсгетп: ппе

279

Познание и перевод. Опыты философии Я3~

борьбой, ведушейся вокруг языка и средствами языка. Помогает ли нам, однако, осознанное учетверение термина «язык» (в одном случае язык (точнее

-

ский», В другом случае

символ) «алгебраический» или «мисгич-,

-

язык «отчуждаюший. или «освобождаю ,

ший») разрешить изначальную лакановскую антиномию между

теорией и практикой психоанализа, между исследованием бессоз­ нательного и терапевтическим управлением им? Лишь отчасти, ибо в стороне все же остается за детализацией позиций главное область единства теоретического и практического в психоанализе

как область действенности символики (термин К. Леви-Строса)

-

в ней коренится условие возможности психоанализа как специ­

фической деятельности, связанной одновременно и с понимани­

ем и с практически м преобразованием, лечением. Между теорией и практикой психоанализа есть связи, но они более тонкие и вме­ сте с тем более реальные, нежели те, которые дает нам вычленение языковых аспектов того и другого.

Внеязыковая сфера властно входит в отношения между врачом

и пациентом в форме знаменитой проблемы трансфера. Ф. Руста н утверждает даже, что «психоанализ возник ИЗ попыток построе­

ния теории весьма специфического опыта, связанного с феноме­

ном трансфера--">. Трансфер хотерапевтической

- это перенос на врача в рамках пси­

ситуации

патогенных

эмоций

больного.

относяшихся В его истории к каким-то другим лицам (как прави­

ло, к лицам, облеченным властью, и прежде всего

-

родителям).

Этот перенос позволяет больному вновь пережить эти эмоции. а затем, совершив определенную внутреннюю работу (в ней участ­

вует не только рефлексивное сознание, но и силы сопротивления сознанию, и силы, позволяющие снять это сопротивление), осво­ бодиться от этих эмоций и от влияния врача, найти в себе способ­ ность для дальнейшего самоконструирования. Таким образом,

конец лечения, как подчеркивали и Фрейд, и Лакан, должен сов­ падать со «снятием трансфера», с выходом в сферу реальных меж­ личностных отношений. Привлекает внимание тот факт

-

он много и разносторонне

обсужлался в спорах о Лакане и лаканизме,

-

что при обучении

будущих психоана.питиков (оно происходит путем личного анали­ за, про водимого опытным психоаналитиком

-

«дидактом») тако­

го снятия трансфера и выхода за пределы психотерапевтической сферы не получается. Напротив, конец курса и пожизненное «по­ священие» в психоаналитики блокирует будушему аналитику вы­ ход в реальную непсихоаналитическую ситуацию, по крайней ме­ ре, в сфере профессиональной деятельности.

3\5 Rouslung F. LJI1 dеstiп si пшеые. Р. 79.

280

Вследствие этого

,вздел первый. Познание и язык. Глава четвертая. Лакан: парадоксы познания ...

.....--

психоаналитики

подчас

оказываются

людьми

с

«неснягым

тРансфером», с бациллой авторитаризма в душе, причем речь идет

]ie только

о рядовых психоаналитиках, которые почему бы то ни

было не преуспели в самоанализе и очищении собственного бес­

сознательного, но и о фигурах столь крупных, как Лакан и даже сам Фрейд. Анализ биографии Лакана и судьбы его школы неиз­ бежно приводил к их сопоставлению с биографией Фрейда и судь­ бой его учеников. Биография основателя психоанализа оказалась при более близком рассмотрении полна ссор и дрязг, споров о приоритете, взаимных уличений в плагиате, кровопролитных

битв на идейной и личной почве (не случайно Фрейд называл сво­ их учеников «дикой ордой»), вплоть до душевных болезней и са­

моубийств его учеников,

-

все эти факты по-новому осветили

и образ Фрейда и последующую историю фрейдизма-". В биогра­ фии Фрейда стали видеть отражение дальнейшей судьбы его шко­ лы и подтверждение того, что подобная судьба обусловлена самой

природой психоанализа; на этом фоне и судьба лаканонской шко­ лы начинает трактоваться как нечто абсолютно закономерное и даже предопределенное.

В свете этих исканий особое значение приобрели работы Ф. Рустана. Не ограничиваясь историческими параллелями и пе­ реоценками, он проводит и эпистемологически обосновывает ряд идей, свидетельствуюших о резко критическом отношении к ла­

кановскому психоанализу. Ф. Рустана характеризует та «эписте­ мологическая озабоченность», которая необходима для анализа реальной проблематики лакановского психоанализа и которой,

как отмечает Ф. Рустан, как раз и не хватает современным психо­ аналитикам.

Именно поэтому Рустану удалось зафиксировать

суть проблем психоаналитической теории и психоаналитической практики в их единстве. Ни те, ни другие проблемы не решаются

в языке,

-

так возражает Ф. Рустан Ж. Лакану.

Сравнивая тезисы рустановской концепции бессознательного

с соответствующими тезисами программы Лакана, мы обнаружи­ ваем вполне последовательное расхождение позиций. Можно ли

представить бессознательное как язык? Нет. Эта аналогия уместна только по отношению к сознанию и предсознанию. говорит Ф. Ру­ стан, апеллируя к Фрейду; собственно бессознательное есть некий

гипотетический предел мыслимого и сущего-"?

- предел, лишен-

316 Яркие, острые экскурсы в историю психоанализа, детальное освешение взаи­ моотношений Фрейда со всеми его учениками см. в вышеназванных работах

М. Маннони. Э. Рудинеско. Ф. Русгана. в целом ряде статей, опубликованных в альманахе «Конфронтасьон».

317

Roastan,C; F ... ElIe ле le lilche pllJS. Р. 152. 153, 170.

281

Познание и перевод. Опыты философии яз ..~

ный какой-либо структурированности, не говоря уже о языкопо.,

добной дискурсивности. Может ли психотерапевтическая практи, ка сводиться к языковым процедурам, к игре с означающим? Нет, психотерапевтическое отношение врача и пациента не развертыва,

ется в языке: скорее, язык, речь выступают только как средство,

условие возможносги-Р трансфера как переноса эмоциональных отношений. Можно ли сказать, вслед за Лаканом, что человек есть «говорящее существо» (рапёгге)? Можно, если иметь в виду подчи­ нение человека порядку означающего; нельзя, если определять все

в человеке определяется языковыми отношениями-"? и т. д. И т. п. Само эффективное использование языка в психотерапии свиде­ тельствует, по Рустану, о том, что оно опирается на какие-то более глубокие уровни психики, которые по «своей природе не являются

языковыми и не устанавливаются языкоме Ч". Психоаналитическая теория бессознательного зависит, следо­ вательно, от опыта,

в котором реализуются

отношения, но и отношения иного типа,

мые,

например,

внушение,

не только языковые

к языковым

гипноз (говоря о роли

не своди­

внушения

и гипноза в психоанализе, Ф. Рустан опирается на исследования

Л. Шертока и его коллег-"). Если психоаналитическая теория от­ крыта к неязыковому опыту, она не может существовать в виде за­

конченного свода знаний, усвоение которых само по себе давало

бы практический эффект. Каждый новый анализ

-

это и новая

версия теории, и новая практика. Так же «обречен на новизну»

и психоаналитик: он не может сказать о себе: «Я

-

создатель тео­

рии», но лишь: «Я занимаюсь построением теории-Ч', А потому

J18

/bidem. Р. 151.

319

lbidem. Р. 151, 156.

320

Тот способ, которым Лакан сближает бессознательное и Я3ЫК, не единственно

возможный. Пожалуй, более перспективным было бы не столько персбрасывание моста между этими достаточно различными сущностями (мост в действительности оказывается слишком зыбким, а под ним пропасть), сколько попытка последова­ тельного прояснении и фиксации различных ступеней, ведущих от словесной мыс­ ли к мысли дословесной, или, иначе, от знакового языка в единстве формы и смыс­

ла к дозиаковому языку как совокупности чистых форм. Некоторые перспектины такого

изучения

намечены,

в

частности

ский Л. С. Мышление и речь. М.-Л., ний Л.с. Вы готского. М.,

1982.

Т.

у

Л.с. Выготского

[см.:

Выгот:

1934 (работа перепечатана в Собрании сочине­ 11)]. Так. Выготский обращает внимание на

степень и способ вербализании совержании сознания (предикативность-непреди­

кативность,

рювернутость-сжатость

и т. д.).

В этой связи

см. также:

Бас:

син Ф. В. У пределов распознаииого: к проблеме иред-речевой формы мышления / / Бессознательное: прирола. функции, методы исследования. Тбилиси, 321

Rousrang F.... ЕВе пе le laclle plus. Р. 107. 130.

322 Roustang F. Uп dеstiп

si timeste. Р. 99.

282

1978. Т. 111.

-

раздел первый. Познание н язык. I'лава четвертая. Лакан: парадоксы познания ...

и объединение «теоретизирующих» психоаналитиков в какую бы

то ни было организацию со своим уставом

-

это противоречие

в определении: психоанализ недогматический может быть только «а-социальным».

Эпистемологическая задача психоанализа,

как ее понимает

Ф. Рустан, заключается в том, чтобы на основе конкретных ситуа­ ций вычленять общезначимое и вводить в сферу коммуникации то, что, казалось бы, недоступно сообщению и передаче от одного лица к другому (именно такой нередко представляется «монофем­

ная» речь больного). Это стремление к общезначимому логиче­ скому выражению индивидуального опыта, к «прирученик» ирра­

ционального дает психоанализу место в «поле науки». Однако на нынешней ступени своего развития психоанализ наукой не явля­

ется. В самом деле, ведь научная теория предполагает возмож­ ность выдвижения гипотез и их экспериментальной практической

проверки. О какой же научной теории бессознательного можно вести речь, если и общая теория бессознательного (скажем, фрей­ довская или лакановская), и тем более конкретные «теории», ко­ торые аналитик вынужден строить в каждой пракгической опыт­

ной ситуации (Фрейд и вслед за ним Рустан называют такие теории «консгрукциями»), по сути никакой опытной проверке не

подлежат? Конструкция врача есть его гипотеза относительно тех или иных эпизодов реальной истории больного

-

забытых,

или вытесненных. Хорошо, если «конструкция» помогает больно­ му вспомнить реальное событие (это и есть подтверждение теоре­

тической конструкции). А если нет? Тогда врачу приходится дей­ ствовать

убеждением,

внушением,

а

больному

принимать

предлагаемую ему версию собственной истории на веру

-

а ведь

сам механизм внушения эпистемологически не выверен и не сво­

боден от более или менее явного манипулирования сознанием.

Есть и третья возможность: больной не вспоминает реального со­ бытия, не принимает на веру и доводы врача - он отказывается признать конструкцию врача частью собственной истории. За­ ставляет ли это врача изменить свою конструкцию? Сомнительно: Как правило, врач объясняет подобное упорство неснятым сопро­

тивлением осознанию. И кто же оказывается в данном случае су­ дьей? Человек с «неснятым трансфером»: в нем живут свои ком­ плексы, которые при случае тоже могут переноситься на больного

(т. н. «контртрансфер-

).

Я говорю здесь так подробно обо всех перипетиях психоанали­

гического познания и практики, чтобы понятнее стал тот вывод, К которому в конце концов приходит Рустан. Главная цель психо­ анализа

-

излечение

-

достигается не столько теоретической ра­

ботой аналитика, сколько собственной творческой работой бес-

283

Познание и перевод. Опыты философии ЯЗЫка

сознательного, раскрывающейся в снах или фантазмах и создаю­ щей причудливый узор, который как бы живет собственной жиз­ нью

-

не только самодостаточной, но и способной послужить точ­

кой отсчета и

опоры

при самосозидании возрождающегося,

выздоравливающего человека. Рустан показал, что художествен­ ное творчество может рассматриваться как научный (терапевтиче­

ский) акт. Потому-то относительно психоанализа и не верна оп­ позиция или-или: или искусство, или наука.

Таким образом, лакановское противоречие между теоретиче­ скими

и

практическими

аспектами

психоанализа

не

страшит

Ф. Рустана. Теория психоанализа существует, поскольку в психо­ аналитическом знании о бессознательном есть момент детерми­ низма, без которого невозможна никакая наука; теории психоана­ лиза

не

существует,

поскольку

нарушается моментом открытости

-

цепь

причин

и

следствий

необходимостью интерпрета­

ции всякий раз новой конкретной единичной ситуации. Ф. Руста н фиксирует здесь противоречие любого, не только лакановского, психоанализа, любого психоаналитического опыта: психоанализ не может существовать, не стремясь быть наукой, однако если бы

эта тенденция к научности осуществилась, если бы была построе­

на в конце концов формализованная теория психоанализа, то это было бы не высвобождением психоанализа из мистических одежд прошлого, не научным возрождением того, что существовало ранее на уровне фантастических предположений и интуитивных дога­ док, но концом психоанализа

-

концом всего того, что есть в нем

теоретически истинного и практически эффективного. Вряд ли это заключение Рустана можно счесть справедливым. Если бы встреча каждый раз с новой ситуацией означала дезавуирование научного

подхода, то тогда не могла бы существовать никакая наука,

и в частности, психология, медицина и пр. Психоанализ, по-види­ мому, выступает как бесконечный процесс опосредования уже

имеющегося знания о бессознательном в той или иной конкретной ситуации межличностного общения

-

общения, которое вряд ли

может быть объектом строгой науки, хотя и содержит в себе воз­ можность косвенного выявления реальных социальных отноше­

ний

-

более широких, нежели собственно психотерапевтические

отношения врача и пациента. В этом более широком контексте приобретает свой позитивный смысл и попытка выявления языко­ вых аспектов бессознательного как ступеней, ведущих от до-язы­

ковой мысли к мысли, выраженной в языке-". ер. Бассин Ф. В. У пределов распознанного: к проблеме предречевой формы мышлении // Бессознательное: природа. функции, методы исследования. т. Ш.

323

Тбилиси.

1978. С. 735-749.

284

Раздел первый. Познание и язык. Глава четвертая. Лакан: парадоксы познания ...

Стремление познать бессознательное весьма осложняется теми идеологическими и мировоззренческими ситуациями, в которых

концепции бессознательного выступают не только как предметы академического интереса, но как повод для кровопролитных боев между

представителями

различных

социально-идеологических

позиций. Об этом свидетельствует, в частности, и полемика во­ круг интерпретации бессознательного на Тбилисском симпозиу­

ме

(1979).

Так, в выступлениях таких французских участников

симпозиума, как С. Леклер, Р. Мажор и ряда других 3 2 4, представ­ ляющих неоргодоксальные позиции лаканизма, был заявлен про­ тест против современного «репрессивного»

общества и всех его

официальных институтов. В отличие от фрейдовского психоана­ лиза как традиционного института, лаканонский психоанализ,

опирающийся на язык как базисную, неотчуждаемую природу че­ ловека, представляется им подлинно нонконформистским учени­ ем, ниспровергающим, в силу неисповедимой аналогии секса

и политики,

-

«хозяев», «богов», «тиранов» (С. Леклер). Однако

темный язык лаканизма допускает и прямо противоположные ин­

терпретации. Известные представители теперь уже давно бывших

«новых правых», например, Г. Лардро и К. Жамбе, видят у Лакана культ «Мэтра», сильной личности, словом, что угодно, но только

не попытки ниспровержения «тиранов». Таким образом, спектр французских рецепций Лакана был и остается весьма широк.

Лакан, стремившийся следовать за Фрейдом, углубляет фрей­ довские противоречия. Глава школы и «шаман», эрудит И поэт эзотеричный, туманный, блестяще играющий словами

-

-

на манер

французских сюрреалистов, с которыми он был дружен, Лакан, конечно, не был не только шаманом и любителем эпатировать

публику. По отзывам знавших его людей, он был блестящим диа­

гностом и врачом. Однако об этом знают лишь немногие, бывшие его пациентами, и люди из близкого окружения. В памяти потом­ ков он остался реформатором психоанализа, продвинувшим его

в направлении сближения с искусством, и почти энциклопедиче­

ским эрудитом в различных областях гуманитаристики. Лаканав­

ские понятия

-

означающее, Имя Отца, триада «реальное

-

вооб­

ражаемое - символическое», сменившие Фрейдаву трехчленку Оно-Я-Сверх-Я, - проникли в сознание и бессознательное фран­ цузских интеллектуалов и, угнездившись в нем, стали активным

элементом культуры. Однако сейчас, когда произошла смена ос-

324

Ср.: Leclaire S. Un эошёуегпеги de оцезпопз. Le mouvement рьуспапагупсцеапипё

раг

Jacques Гасап (Техте du rapport ргехепге аи Symposium de Tbilissi) / / 19. Cahiers 3. Р. 69-76; Major R. L' Iпсопsсiепt: uпе decisioJ1 politique (Техге du гарроп ...). Jbid. Р. 175-178. Согпгопгапоп.

285

Познание и перевод. Опыты философии яз~ новных

парадигм

и

структуралистская

увлеченность

логикой

культуры в отрыве от ее развития уступила место ПОСТСТРУКТура_

листскому интересу к культурной динамике, аффектам, телу, вла­ сти и пр., воображаемое стало подчас теснить символическое

фантазмы - подчинять себе язык. Эти понятийные элементы ны, нешней и уходящей интеллектуальной ситуации сложно взаимо­

действуют друг с другом. Вокруг этих вопросов ведутся ожесто­ ченные споры между сторонниками и противниками Лакана (так

было в последние годы жизни Лакана, так обстоит дело и после его смерти). А потому проблеме «авторитарности»

или «репрес­

сивности» психоанализа, проблеме межличностных отношений

между «мэтрами- психоанализа (Фрейдом, Лаканом) и их учени­ ками, с одной стороны, и между психоаналитиками и пациента­ ми

-

с другой, посвящена теперь уже огромная литература. На во­

прос о том, был ли лакановский психоанализ «возрождением» или «концом» психоанализа, я бы ответила так. Очевидно, что «конец» психоанализа

-

это обожествление Школы, Позиции, Лидера

-

словом, всего того, что уводит его теорию в мистицизм, а его прак­

тику

-

ском,

в авторитаризм. В психоанализе, в том числе и лаканов­ есть,

однако,

и другие возможности;

они связаны

прежде

всего с экспликацией дорефлексивных аспектов реального опыта, с выявлением общезначимого смысла различных жизненно-прак­ тических ситуаций, с осмыслением взаимосвязей между до-язы­

ковыми и собственно языковыми формами мышления тием тех тенденций, которые способны слова и магии власти.

-

с разви­

противостоять магии

Глава пятая

Фрейд, Лакан и другие: в спорах о теории и практике психоанализа

§ 1. Наука

Ф

ность

р е йд , как известно,

стремился

ли психоанализ?

к тому, чтобы сделать

психоанализ полноправной наукой в духе

XIX в., -

нау­

кой, способной устанавливать факты, объяснять их при­ чины и предсказывать хотя бы некоторые следствия.

В истоках фрейдонского подхода

господствовавшими

в

его

время

неудовлетворен­

-

концепциями

сознания,

либо мистическими, либо грубо натуралистическими,

причем

в первом случае лишался смысла вопрос об источниках сознания, а во втором

-

утверждалась жесткая зависимость от внешних воз­

действий. Фрейд ставит вопрос иначе: в сознании есть нечто та­ кое, что не определяется сознанием и в то же время не исходит от

мира, отображаемого сознанием. Исследование этой обусловлен­ ности и есть цель психоанализа как научной дисциплины.

Однако Фрейд изобретал психоанализ не только и даже не столько как научную теорию, но прежде всего

-

как особую пси­

хотерапевтическую практику, направленную на то, чтобы помочь больному самостоятельно (хотя и при участии врача) определить

причину своей травмы

-

вспомнить вытесненное событие, осо­

знать его и тем самым устранить или ослабить болезненный симп­ том. Причем важнейшим моментом создания психоанализа был отказ Фрейда от гипноза. В современной нам западной литерату­

ре одни видят в этом отказе роковую ошибку Фрейда, другие счи­ тают его закономерным шагом на пути познания тайн бессозна­

тельного. Несомненно, однако, что для самого Фрейда отказ от гипноза был одним из главных признаков перехода от донаучной

психотерапии к научности и объективности. Фрейд считал, что психоанализ с его опорой на «свободные ассоциации»

-

это на­

дежная, подотчетная врачу методика работы с бессознательным.

Коль скоро теоретические гипотезы подтверждаются практиче­ ским эффектом лечения, подчеркивал Фрейд, психоанализ впол­

не можно считать наукой без всяких скидок-". 325 Когда Фрейду пришлось дать короткий и внятный ответ на вопрос о том, что же такое психоанализ, он счел необходимым выделить три различных смысла это-

287

Познание и перевод. Опыты философии ЯЗЫl<.а

~

Важнейшим выражением научности психоанализа была дЛя Фрейда возможность устанавливать причинные связи в сфере Че­ ловеческого сознания и поведения. Так, детский опыт (в частиь. сти, стадия детской сексуальности от двух до пяти лет) опрелело.

ет, по Фрейду, жизнь взрослого человека; сексуальный опыт (в широком смысле) определяет все другие стороны человеческой жизни; прошлые события определяют течение настоящих и буду­

щих событий и пр. При этом Фрейд связывает свои представление

о научности психоанализа как с возможностями теоретического

описания объекта или, иначе говоря, с описанием «топики» (мес­

та), «динамики» (способа функционирования) и «энергетики» (движущих сил) бессознательного, так и с практикой клиниче­ ской работы, выявляющей причины заболеваний методом сво­

бодных ассоциаций. учность

В первом случае (на уровне теории)

психоанализа

механизмов психики,

выражается

в

поиске

на­

естественных

функционирующих по схеме накопле­

ние-разрядка энергии либидо и установлении как можно боль­ шего числа непрерывных причинных цепочек в человеческом по­ ведении

-

с учетом того,

что звенья,

«пропущенные»

на уровне

сознания, могут быть восстановлены на уровне бессознательного.

Во втором случае, применительно к клинической практике, речь идет о конструировании особой ситуации психоаналитического лечения

-

искусственной, чем-то похожей на долгий лаборатор­

ный эксперимент: в этой ситуации перенесение травматогенных

эмоций больного со значимого в прошлом лица (чаще всего роди­ телей) на врача позволяет и заново пережить эти эмоции, и осво­

бодиться от них. В соответствии с изменениями в сфере теоре­ тических

исследований

и

клинической

практики

менялись

и представления Фрейда о научности психоанализа. Переосмыс­ ливалась структура психики

-

менялись «топики», возникали раз­

личные варианты концепции влечений. Причем общая тенденция изменений прослеживается достаточно отчетливо: например, пого термина. Психоанализ, заявил Фрейд в энциклопедической статье

1922

г.,

-

это,

во-первых, способ исследования психических процессов, иными путями недо­

ступных; во-вторых, метод лечения невротических расстройств, основанный на этом исследовании; в-третьих, ряд понятий психологии, опираюшихся на выше­

указанные методы исследования и лечения,

-- эти понятия сообша формируют об­ (Freud S. «Ряуспоапа'узе» und «Libidotheorie» // Епли! S. Standard Edition. London, 1953-1966. Т. 18. Р. 235). Правда, отмечают авто­

лик новой научной дисциплины ры

знаменитого

французского

«Словаря

по

психоанализу"

Ж'Лнплннш

и Ж.Б. Поиталис. в нашу эпоху «мода на психоанализ привела к тому, что многие обозначают этим термином исследования, которые по своему содержанию, методу

и результатам имеют лишь самое отдаленное отношение к психоанализу в собст­ венном смысле слова»

Paris, 1967.

Р.

(Lap/anche J.,

Ротань

352).

288

J.

В.

Vocabulaire de la psychal1alyse.

,-

[раздел первый. Познание и язык. Глава пятая. Фрейд, Лакан и другие: в спорах ...

';tK~,,:

с)1едний вариант концепции влечений

-

взаимоотрицание Эроса

и Танатоса (связи и деструкции) сам Фрейд называл уже не нау­ кой, но «нашей мифологией». Ослабевала уверенность в практи­ ческОй эффективности психоанализа как средстве подтверждения его научности. Эйфорические настроения 10-х годов (периода «покорения» Америки) сменились к концу 30-х годов «<Анализ конечный и бесконечный») сомнениями и даже скепсисом. А па­ раллельно шел еще процесс расширения психоанализа

-

с одной

стороны, превращения его в идеологический и социально-куль­ турный феномен, а с другой,

стов культуры

-

-

пронизывания им различных пла­

от бытового до философско- мировоззренческого.

Эти три аспекта психоанализа

-

практический, социально-культурный

познавательный, лечебно­

-

не образовывали прочно­

то единства и могли развиваться в относительной независимости

друг от друга. В частности, взаимодействия этих планов психоана­ лиза по-разному выглядят скажем, в англо-американском регионе

и во франкоязычных странах. Крен в медико-биологическую сто­

рону привел психоанализ в США и Великобритании к быстрому его включению в социальный истэблишмент, сближению с психиатри­

ей, преобладанию адаптивных стратегий в лечении больных

-

субъ­

ект при этом рассматривается как данность, а вопрос о социальной

роли психоанализа не возникает вовсе. Другое дело

Франция, где

-

преобладает интерес к психоанализу как социальному и культурно­ му явлению, где расцветает так называемый университетский пси­

хоанализ-",

-

ведутся постоянные дискуссии по вопросам психо­

аналитической теории

и психоаналитической этики,

жизненно-практические,

социально-критические

и

изучаются

другие

воз­

можности психоанализа. Разумеется, речь здесь идет лишь о преоб­ ладании, а не об абсолютном господстве той или иной тенденции.

И тем не менее, с одной стороны, мы достаточно отчетливо видим прежде всего заботы о психотерапевтической эффективности пси­ хоанализа; с другой

-

дискуссии, приводящие к новому осмысле­

нию субъекта, но оттесняющие терапевтические заботы на задний план (главным персонажем в таком переосмыслении психоанализа

во Франции был Жак Лакан). В 90-е годы экспансия психоанализа в странах Восточной Евро­ ПЫ и России характеризуется интересом к его социально-истори­

ческой проблематике и выдвижением быстрых обобщений (такова

была, в частности, трактовка процесса реабилитации психоанали326 Университетский психоанализ

- это в большей мере научные занятия, нежели

овладение практически м ремеслом, Обучение в университете не предполагает кур­

са личного анализа, а это непременное условие дальнейшей собственной работы в качестве психоаналитика,

289

Познание и перевод. Опыты философии язь'-'9!.

за в СССР как симптома гласности

-

раскрепощения «слова-).

В последнее десятилетие все больше нарастают клинические, праг.

матические и институциональные интересы. Однако и тогда и сей­ час эпистемология отхоит на задний план, хотя свои традиции эпистемологической трактовки психоанализа в отечественной

культуре есть. Попытка проследить некоторые эпистемологиче. ские аспекты как теории и практики будет предпринята и здесь.

Этапы полемики. Вот уже

100лет психоанализ самим фактом сво­

его существования бросает вызов нашим обычным представлениям о науке и познании, заставляя предположить, что здесь мы имеем

дело с совершенно особым феноменом. Тем не менее, в течение дол­ гoгo времени главная канва спора о природе психоанализа опреде­

лялась противостоянием давно сложившихся философских пози­ ций

-

позитивистской (в той ее форме, которая господствовала

в соответствующий момент) и феноменолого-герменевтической.

По сути своей эта оппозиция восходила к спору «объясняющих» и «понимаюших.

стратегий, противопоставленных неокантианст­

вом в науках о природе и науках о духе. (Заметим, кстати, что с этим

противопоставлением в свое время полемизировал сам Фрейд.) Если мы воспользуемся критериями научности, предложенными

в рамках одной из наиболее «жестких» версий методологического по­ зитивизма,

-

критериями верификационизма, то мы обнаружим, что

к собственно науке можно будет отнести лишь немногие дисципли­

ны, и уж точно психоанализ в их число не попадег-". Да и вряд ли с этой точки зрения вообще можно говорить о познании бессозна­ тельного

-

скажем, логики сновидений или смысла слов: речь ведь

идет скорее об изобретении такой логики и такого смысла, а это изо­ бретение подчиняется прежде всего эстетическим, а не собственно

познавательным критериям (такова позиция Л. Витгенштейна). Однако неудачи разнообразных попыток применить позити­ вистские критерии к психоаналитическому знанию не отпугивали

исследователей. По-видимому, в самих этих попытках как таковых содержалось нечто положительное,

конструктивное.

К. Поппер

был поражен тем, с какой легкостью психоаналитическая теория

находит себе подгвержценияР". Причем нередко оказывалось, что ее «подтверждают» прямо противоположные способы поведения. Более того, подчеркивал Поппер, расширяя область привлекаемого 327

Р. Карнап, впрочем, приветствовал работу своих коллег, пытавшихся переве­

сти психоанализ на физикалистекий язык, но при этом он советовал изменить проиедуру такого перевода: начинать с особых гипотетических понятий и лишь по­

степенно, через правила соответствия, переходить к предложениям наблюдения

(см.: Сатар Р.А. 328

R. Intellectual autobiogгaphy/ / The Philosophy ot'Rudolph Сагпар / Ed. Schilpp. La Sa]Je, Illinois. 1963. Р. Х5)

См.: Поппер К. Логика и рост научного знания. М.; 1983. С. 242 и др.

290

ьу

.rаздел первый. Познание и язык. Глава пятая. Фрейд, Лакан и другие: в спорах ...

материала с фрейдовского психоанализа на адлеровскую индивиду­ альную психологию и на марксистскую теорию истории, вообще

невозможно придумать «такой формы поведения, которую нельзя было бы объяснить на основе каждой из этих теорий». Как извест­

но, именно эти размышления привели Поппера к формулировке методологической концепции фальсификационизма: если теорию невозможно опровергнуть каким-либо мыслимым событием, такая теория ненаучна, так что неопровержимость

-

вовсе не достоин­

ство теории, а ее порок-". Но вдумаемся в символический смысл этого факта: при самом рождении критического рационализма, определившего собой полувековую эволюцию позитивистских

про грамм в западной философии науки, присутствует тень «вели­ кого шамана», на геометрически строгом здании попперовского ра­

ционализма лежит отблеск проблематики бессознательного. Своей загадочностью психоанализ вновь и вновь заставляет строгих теоретиков, воспитанных на выверенных неопозитивист­ ских канонах, усложнять картину научного познания, вводить но­

вые, более гибкие критерии демаркации между научным и ненауч­

ным. Однако ослабление критериев разграничения, демаркации

неизбежно при водит к тому, что область научного чрезмерно рас­ ширяется. В соответствии с фейерабендовским критерием «вседоз­ воленности»,

решающими

оказываются

не эпистемологические,

а социально-прагматические критерии: сам факт решения опреде­ ленной социальной задачи снимает тогда вопрос о научности­

ненаучности теории. Так позитивистская аргументация возвраща­ ется

к исходной точке:

на основе

жестких критериев

наука

практически невозможна (и психоанализ, разумеется, оказывается мифом); на основе размытых критериев «наукой» оказывается все что угодно (в том числе и психоанализ, который, согласно, напри­ мер, Х. Патнему, вполне отвечает такому определению, как «спо­ соб конструирования реальности»,

-

только речь в данном случае

идет об особой, невротической реальности). Именно к этой общей методологической линии размышлений

о психоанализе принадлежат, например, и работы А. Грюнбау­ ма 3 3 О , которые продолжают традиции англосаксонского аналитиз­ ма. Однако в грюнбаумовском подходе есть и свои особенности. 329

Для Поппера неопровержимость психоаналитической теории вовсе не значит,

что в ней нет ничего правдоподобного, более того. в будушем, полагает Поп пер, некоторые клинические наблюдения психоанализа, возможно, станут проверяе­

мыми, Пока же, с его точки зрения, фрейловекая «метапсихология. (в частности, «Вторая топика») не более подтверждена, нежели астрологические прогнозы или

ГОмеровская мифология.

330 См., например: Сптдаит А. The топпоапопз оfрsусhоапа\уsis: а phi\osophica\ critique. Berke\ey, \983.

291

Познание и перевод. Опыты философии язь~

с одной стороны, в отличие от своих противников-герменевтов

Грюнбаум не считает, что исторический опыт познания свидетель, ствует в пользу противопоставления наук о природе и наук о ДУхе:

историческое измерение важно для любых форм знания. С другой стороны, в отличие от Поппера и попперианцев, Грюнбаум пола­ гает,

что психоанализ вполне

поддается проверке

и

опроверже­

нию, но только не на уровне метапсихологии, где Поппер обсужда­ ет психоаналитическую аргументацию, а на уровне клинических аргументов,

а

также

некоторых

экспериментальных

критериев.

Грюнбаумовский подход разделяет с другими аналитическими подходами их сильные и слабые стороны: он характеризуется од­ новременно и надежностью выводов, пусть малых, и ощутимой

потерей чего-то существенного, относящегося к самому ядру пси­

хоанализа как научной и терапевтической процедуры-". Однако коль скоро никакие критерии аналитической про вер­ ки

-

ни верификация, ни Фальсификация, ни гипотетико-дедук­

тивный вывод вы

-

К психоанализу не приложимы, быть может, пра­

оказываются

противники

позитивистского

аналитизма

-

экзистенциалисты и герменевты, упрекающие Фрейда и психоана­ лиз (по выражению Хабермаса) в «сциентистском самонепонима­

нии»? Быть может, ненаучность психоанализа

-

это не недостаток,

а, напротив, его сильная черта? Быть может, необходимо признать,

что применительно к психоаналитическим феноменам важны не законы и причины, а мотивы и мысли, запечатленные в рассказе

(<<нарративе»

)

больного? Тогда вывод таков: психоанализ значим

для нас именно как эмансипирующая, освобождающая практика, которая использует герменевтические процедуры.

Психоанализ оказывается потрясением не только для позити­

виста, но и для феноменолога-". Прежде всего психоанализ за331 Позиция Грюнбаума стала предметом широкого обсуждения (см. об этом:

Behavioral and Brain Sciences.

SOllthampton~N.Y.,

1986. Уоl. 9. N 2. Р. 217-284).

Сре­

доточием споров был вопрос о специфике психоаналитической причинности и возможностях ее изучения. В частности, речь шла о неприменимости причин­

носледственныхсхем к сфере свободных ассоциаций (Эрлели): о специфике при­ чинных выводов на основе неколичественных и неэкспериментальныхданных

(Эделсон); о возможности естественной науки об индивидуальном (Коз); о необ­ ходимости учитывать в подходе к психоанализуцелый комплекс причин ~ биоло­ гических, социальных. психосоматических и пр. (Мармор); о целесообразности

одновременнойпроверки параллельныхрядов гипотез (Форбс) и др. Если считать. вслед за Грюнбаумом, что фрейдовский психоанализ не дает достоверных клини­ ческих выводов и не имеет практических преимуществ в сравнении с другими ви­

дами психотерапии, возникает вопрос: так что же такое психоанализ

-

псевдонау­

ка (Поппер) или, может быть, заблужлаюшаяся (развивающаяся) наука'?

332 Приходится при знать, что грюнбаумовская трактовка Ю. Хабермаса каК

полноправного представителя герменевтики неточна. См. об этом: Wolfenstein Е. V.

292

~ел первый. Познание и язык. Глава пятая. Фрейд, Лакан и другие: в спорах ... ;<{'

'ставляет, отказываясь от опоры на непосредственные очевидности

сознания, искать более надежные, хотя и более трудные пути к по­ ниманию сущности сознания: эти пути ведут через весь универсум

законов к «конкретной рефлексию>, к тому, что единственно до­ ступно «раненому когито», которое не является «само себе госпо­

дином». Психоанализ, таким образом, оказывается (ДЛЯ Рикёра, например) ни чем иным, как герменевтикой культуры

-

одной из

форм культурной практики, которая постепенно меняет речь чело­

века, его психику, его взгляд на самого себя. Парадоксально осво­ бождающим является постижение человеком своей трагической

участи, конфликтности человеческого существования, неизбеж­ ности страданий, которые доставляют человеку его тело, мир, дру­ гой человек. Так, психоанализ напоминает человеку девиз софок­

ловского Эдипа - «страдая, постигай». Спор между теми, кто искал в психоанализе естественно-научные факты и процедуры, и теми, КТО считал психоанализ дисциплиной, которая может претендо­ вать на научность лишь по инерции или недоразумению,

-

про­

должается уже несколько десятилетий. При этом ни одна, ни дру­ гая позиция не оставались неизменными: чем дальше, тем больше

их взаимодействие приводило к обогащению, а жесткое противо­ стояние осознавалось как тупик: общая картина должна стать бо­ лее объемной, чем любой предшествующий образ психоанализа

-

как эмпирико-аналитический, так и экзистенциально-герменев­ тический.

Психоанализ и фактологический фундамент знания. Все до сих пор известные попытки понять особенности психоанализа как по­

знания упираются в специфику психоаналитического факта. Это

серьезное обстоятельство, поскольку «фактов» В психоанализе не­ много. Психоаналитический факт одновременно и доказывает су­ ществование бессознательного, и лежит в основе психоанализа как

терапевтического метода. Соответственно, психоаналитический

факт можно толковать двояко. С одной стороны, его можно рас­ сматривать как познавательное образование, относящееся к опре­

деленному предмету и фиксирующее данный предмет в теории, которая констатирует и взаимоувязывает некоторые характеристи­

ки человека и его бессознательного. С другой стороны,

-

это факт,

с которым имеет дело врач 3 3 3 , факт индивидуальной биографии конкретного человека. Только факты первого рода могут быть про­ верены (например, статистическими методами) и подкреплены

А Мап Knows Not Where to Науе it: Наоеппаь, Gri.inbaum and the Epistemological

Status of Psychoanalysis / / [пгегпапопа! Review ofPsychoanalysis. 1990. У. 17. Р. 23-24.

ззз Слово «врач. употребляетсяздесь в широком смысле слова - как обшая тера­

Певтическая. исцеляющая инстанция.

293

Познание н перевод. Опыты философии язь~

экспериментами. В этом случае мы можем заранее предполагать

(в соответствии со статистической вероятностью появления нев­ розов и других заболеваний), каковы будут психические послед.

ствия той или иной травмы. Конечно, такая картина может быть лишь вероятностной: болезнь возникает не у каждого. отсюда

впрочем, и еше одна важная особенность психоаналитической ра,

боты: аналитик вынужден принимать какую-то версию раскрыва. юшегося перед ним патогенного процесса до того, как он сможет

сколько-нибудь надежно проверить правоту этой версии: иными словами, он всегда вынужден исходить из общей картины, откры­ той для поправок и пересмотров.

Сложность процедуры верификации психоаналитического факта в том, что внутри него единой цепью связаны разнородные события, относящиеся к разным временным отрезкам. В психо­ анализе мы, по сути, вообще не имеем ни «атомарных» (позити­

вистских), ни «нарративных- (герменевтических) фактов, но лишь

своеобразные фактообразуюшие цепочки, состоящие из несколь­ ких звеньев. Почему, например, факт вытеснения - единственный общепризнанный факт, подтверждающий существование бессоз­ нательного,

-

не может быть удостоверен как нечто цельное и ато­

марное? Можно предположить, что причина этих ограничений в том, что бессознательное образуется в результате двухступенча­ того вытеснения или, точнее, взаимосоотнесения в памяти и пси­

хике двух сходных событий, из которых лишь второе выступает как вытеснение в собственном смысле слова.

В самом деле, ведь психоанализ как познание

-

это проработка

неосознаваемых детских влечений и побуждений, связанных пре­ имущественно с широко понимаемой телесностью, со становлени -

ем пола и воздействием этих процессов на жизнь взрослого челове­

ка. Среди всех живых существ на земле у человека самое длинное детство и, соответственно, самый долгий период полной и безус­ ловной зависимости от других людей. Переход от детства к взрос­ лости

-

качественный рубеж, отмеченный многими царапинами.

Следы детских впечатлений сохраняются как бы в латентном со­ стоянии (первичное вытеснение), пока их активизация в чем-то сходным событием

-

-

другим

не приведет к травме, которая уже

и становится пусковым механизмом болезни.

Предлагаю представить, что бессознательное строится как бы в трех пространствах, на трех различных сценах (события, в них происходящие, разновременны и соединяются лишь в воображе­ нии или в памяти). Начало кристаллизации факта (или, иначе, «первая сцена» или «первое вытеснение»)

-

это какое-то сильное

переживание детства (как правило, еще на доязыковой стадии)

-

событие, смысла которого ребенок не понимает. Следуюшая стадия

294

раздел первый. Познание и язык. Глава пятая. Фрейд, Jlакан и другие: в спорах ...

~

этого процесса (непрерывности туг нет, и события разделяют ино­ гда долгие годы) - подкрепление первого впечатления задним чи­ слом (на «второй сцене», в результате «второго» вытеснения или собственно вытеснения). Однако и этот подкрепленный «факт»

-

еще не факт, ибо он собственно вытеснен, т. е. как бы «забыт» или

же сублимирован (хотя обычно не полностью, продолжая воздейст­ вовать на психику и поведение). Для того чтобы эта канва или заго­ товка факта стала настоящим фактом, он должен, по мысли Фрей­ да, предстать в ясности воспоминания и осознания и,

вследствие

этого, прекратить свое травмирующее воздействие. Иначе говоря,

факт должен быть «достроен» В совместной работе аналитика и па­ циента. Но для этого нужна «третья сцена», на которой развертыва­ ется психоаналитический курс, состоящий из сеансов. Получается, что прошлый факт становится (может стать) травмой значительно позднее, а прекратить свое травматическое воздействие в еще более

дальней перспективе, в ходе психоаналитической (или иной психо­

терапевтической) практики. Событие случается в одном времени и пространстве (на одной сцене),

становится травматогенным

в другом времени и пространстве (на другой сцене) и может прекра­ тить свое болезнетворное воздействие в третьем

-

эксперименталь­

ном психоаналитическом времени и пространстве (на третьей

сцене)ЗЗ4. Факт в психоанализе литик

-

не

«гинеколог

-

души»

не точка, а след, так что психоана­ И

не

«исповедник

дьявола»,

как

нередко говорится, но прежде всего именно «следопыт». Таким об­ разом, психоаналитический факт тивация

нескольких

следов

и

-

это сплетение и взаимная реак­

нескольких

времен

-

«реальных»

(жизненных) и экспериментальных (психоаналитических). Факт как бы все время находится в процессе конструирования, в стадии достройки, причем последний этаж этой сложной конструкции до­

страивается в самом психоаналитическом сеансе. Неудивительно,

334 Это построение факта в рамках психоаналитического сеанса также не одномо­ ментно: оно подчиняется закону «последействия» (как уже отмечалось, таков мой перевод знаменитого фрейловекого термина

Nachtriiglichkeit,

который мне пред­

ставляется удачным). В нем особенно важны две стадии ~ эмоционального пере­ Носа и интеллектуального прояснения. В «лабораторной» психоаналитической си­ туации,

далекой

от

привычных жизненных

реалий,

пациент

обращается

к аналитику с «запросом», то есть со своей бедой и страданием, и, не получая иско­

мого ответа (такова тактика сеанса), регрессирует к уже пройденным ступеням

Своего развития, как бы возвращается в детство. Соответственно, те эмоции, кото­ РЫе ранее

-

в исходной или повторно-подкрепляющей ситуациях образовались

как реакция на значимых в его жизни персенажей (прежде всего

-

на родителей),

Ныне обращаются на психоаналитика, который выстраивает истолкование этих ЭМоционально окрашенных событий. И лишь после эмоционального изживания

И. повторения психологические зажимы могут быть устранены,

факт может

ВСПлыть в воспоминании, удостоверен как событие жизненной истории пациента,

ЧТо может стать началом выздоровления.

295

Познание и перевод. Опыты философии ЯЗЫка

что перед столь сложно организованным образованием все способы

про верки фактов оказываются в тупике. Все они учитывают лишь какой-нибудь один фактообразующий момент, не отмечая другие,

не менее значимые. Но ведь если выпустить хотя бы одно звено начальное

ли,

повторно-подкрепляющее

терпретативное и пр.

-

или

-

эмоционально-и н­

психоаналитического факта не будет.

И тем не менее констатация трудностей в построении и обнару­ жении психоаналитического факта

-

это вовсе не аргумент в пользу

иррационалистических и релятивистских трактовок. Прочность пси­

хоаналитического факта, при всей его кажущейся зыбкости, обеспе­ чивается механизмом, который можно назвать «двойным перево­

дом»

-

взаимоувязыванием двух отношений.

Первое отношение

связывает первоначальный психический след и его закрепляю шее

повторение (причем само это отношение уже есть некая предпосыл­ ка будущей структуры психоаналитического факта); второе отноше­ ние связывает эти подкрепленные следы с их изживанием и вербаль­

ным прояснением в пространстве психоаналитического сеанса. Оба эти отношения вместе взятые оформляют телесно-психический ма­ териал и создают особым образом обработанную и достроенную пси­ хоаналитическую реальность, не ТОЖдественную ни физической, ни психической, ни биологической реальности. Возникает вопрос: а можно ли вообще проверить такой факт

-

ведь проверка отчасти включается в саму конструкцию факта? Но дело не только в этом. Главный способ подтвердить ту или иную гипотезу о событии, повлекшем за собой травму,

-

это, с точки

зрения Фрейда, воспоминание больного о действительном собы­ тии. Но ведь память ненадежна, причем подчас особенно склонны

вводить в заблуждение как раз «сверхъясные»

(uberdeutlich)

воспо­

минания (ясность в них оказывается результатом вторичного взаи­ моувязывания более сложного узора следов памяти) и так называ­ емые экранируюшие воспоминания (один из способов защиты от

бессознательного). Впрочем, даже если бы память всегда была надежной, а воспо­ минание действительно могло считаться удостоверением факта,

как быть, если воспоминания так и не приходят? Заметим, что шансы всплыть в памяти далеко не одинаковы у первично вытес­

ненных и вторично вытесненных событий. Если в случае вторич­ ного вытеснения в психике уже сушествуют достаточно развитые

структуры, способные удерживать следы памяти, то в первом слу­

чае «воспоминание» как бы оказывается за порогом памяти и, со­

ответственно,

вне пределов возможности воспоминания.

Если

воспоминание не приходит, Фрейд советует положиться на работу истолкования

-

реконструкции

предполагаемого

события­

При этом психоаналитик делает допущение насчет некоего класса

296

f!1здел первый. Познание и язык. Глава пятая. Фрейд, Лакан и другие: в спорах ...

возможных травматогенных событий (например, предполагает со­ бытие типа «сексуальное совращение детей взрослыми»), а паци­ ент его принимает или же отвергает. Но ведь и сам факт такого вы­ бора

-

согласия

или

отвержения

-

вряд

ли

можно

счесть

достоверным свидетельством за или против той или иной рекон­

струкции. Такой выбор может заранее обусловливаться убежден­ ностью больного в правоте психоаналитических схем, стремлени­

ем угодить врачу и др. Иными словами, кабинет психоаналитика­ это все же не совсем лаборатория по проведению научных экспе­

риментов, как того иногда хотелось Фрейду. Особенно много путаницы вносят в проверку психоаналитиче­

ских фактов связи и разрывы между словесным и аффективным или, иначе говоря, отношения пере вод им ости или непереводимо­

сти

между различными элементами и уровнями

психической

структуры и ее функционирования. Дело в том, что в психической жизни

человека смысловые и

эмоциональные

моменты

нередко

подчиняются совершенно различной логике, и соответственно их

динамика оказывается подчас разнонаправленной. Если, напри­ мер, в сознании слово и предметное представление тесно связаны,

а в так называемом предсознании такое соотнесение, по крайней

мере, в принципе возможно, то в бессознательном все связи между предметными

представлениями,

словесными

представлениями

и аффектами отсутствуют. Иногда случается так, что одна часть предметного (вешного) представления входит в сознание (минуя

цензуру, отделяющую бессознательное от предсознания), а дру­

-

гая кие

остается неосознаваемой, расшепляясь далее на более мел­

части,

которые

то

сгущаются,

то смещаются,

прикрепляясь

к новым объектам, а в итоге бессознательное представление так и остается скрытым от сознания и обнаруживает себя не иначе как в виде фантазма или симптома. Поскольку переводимость бессознательного в язык ограничен­

на, языковые представления нагружены-" эмоциями и аффектами,

ЗЗ5 Во втором разделе, посвященном переводу и рецепции разбираемых здесь тек­ Besetzung. англ. cathexis, франu. investissement). Пока в русском психоаналитическомязыке мое предложе­

стов, речь пойдет о моем выборе термина «нагрузка» (нем.

ние не при вилось. Соответственно в тех местах, где я говорю об энергетической нагрузке. разгрузке, перегрузке тех или иных образований психики, в текстах

(и переволах) других исследователей читатель встретит либо (если речь идет о вли­ Янии английского психоаналитического языка) термины «катексирование»,

«катексический,>, «сверхкатектирование», либо (если речь идет о влиянии фран­ ЦУзского психоаналитического языка) термины «инвестирование», «дезинвести­

РОвание» и пр. Впрочем, еще неизвестно, как дело повернется в будущем, уж боль­ НО

уродливы,

хотя

и

сциенгистски

впечатляющи,

эти

«сверхк.атексисы»

И «дезинвестиuии» В русском языке. У Фрейда на этом месте стоит простое и обыч­

lioe слово обыденного языка ...

297

Познание и перевод. Опыты философии ЯЗbl~

постольку и логика суждений, выраженных в языке, также иена­ дежна: например, согласие пациента с истолкованием психсанали.

тика всегда нуждается в дополнительной проверке, в сличении по­ казаний в сходных ситуациях, а отрицание часто свидетельствует

лишь о том, что вытесненное представление находится как бы на полпути к осознанию: оно уже названо, но пока еще продолжает

подвергаться отрицанию (например, оно может быть принято ин­ теллектом, но отвергаться чувствами); за этим может последовать и эмоциональное принятие того, что ранее сознанием вытеснял ось.

Однако если проверка психоаналитических фактов столь нена­ дежна, если для нас не достоверны ни факт воспоминания (или

осознания) травмы, ни целительный эффект наступившего осо­ знания, то с чем же тогда связано целительное воздействие психо­

анализа? В последнее время все настойчивее звучат гипотезы о том, что в основе психоаналитического воздействия лежат

гипноз-"; эмпатия-",

-

словом, интенсивные, эмоционально ок­

рашенные межличностные отношения между пациенгом и психо­

аналитиком. Среди философских обоснований гипноза и внуше­ ния особое место занимают неовиталистские концепции: для них

главный, если не единственный способ, каким нам дается бессоз­ нательное,

-

аффект, не переводимый в словесные формы; иначе

говоря, даже то, что всплывает в сознании, воспоминании, нельзя

назвать собственно бессознательным,

-

это лишь его поверхност­

ные слои-", под которыми сосредоточено то, что относится к мат­ рице первоначальных человеческих отношений, именуемых «вли­

янием»

(Ф. Рустан), «трансом»

(Борш-Якобсен), Этот подход

к сознанию и бессознательному противопоставляет себя «солил­ систскому- подходу З. Фрейда. Когда сторонники аффекта, эмоции, эмпатии в психотерапии критикуют Фрейда за чрезмерное доверие интеллектуалистским критериям осознания и вербализации, в их доводах есть момент пра­

воты. Конечно, словесное выражение пережитого. осознание, объ­ яснеюте не всегда лечат и даже, быть может, не всегда участвуют

в психотерапевтическом лечении. Однако не учитывать именно этот уровень механики бессознательного применительно к субъекту как «говорящему существу»

(рапёгге, Ж. Лакан) было бы совершенно

неправомерно. К тому же язык, который изучает и истолковывает

336

Эту точку зрения развивают Л. Шерток (в том числе в соавторстве с Р. де Сос­

сюром), а также Ф. Рустан, О. Маннони и др.

337 Этой точки зрения придерживались прежде всего американские исслсдовате.п'

и практики послевоенной поры

-

Боулби, Масуд Кан и др.

338 См. об этом работы Мишеля Анри, в частности: Неnту М.

chanalyse. Paris, 19R5.

298

Genealogie de la рху­

fаздел первый. Познание и язык. Глава пятая. Фрейд, Лакан и другие: в спорах ...

психоаналитик,

-

не интеллектуальный, не концептуальный, не по­

НЯТИЙНЫЙ, ЭТО язык бессознательного (или бессознательный язык), который состоит из цепочек означающих, не осложненных соотне­

сенностью с означаемым. Элементы такого внутренне расщеплен­ ного, «незнакового» языка способны прочнее, чем обычный язык,

срастаться с теми или иными аффектами. Первоначальное освоение языка для ребенка эмоционально окрашено принятиями и отторже­ ниями, связанными с непосредственным телесным опытом, и пото­

му язык пропитан «эротикой» И постоянно расцвечивает обертона­ ми этого опыта весь последующий жизненный опыт, все перипетии

психического становления человека-Р. В работе с бессознательным язык важен и как форма, фиксирующая упорядоченности психиче­ ских процессов, и как способ закрепления норм и запретов, и как

вместилище эмоционально нагруженных'< содержаний. Здесь по­ добное лечится подобным: раскрепощение языковых форм в про­ цессе свободного ассоциирования раскрепощает и соотнесенные с определенными языковыми элементами психические содержания.

Тем самым могут быть устранены зажимы, увеличена возможность новых сочетаний элементов психического опыта, расширен спектр

шансов конструктивного выхода из болезни.

О некоторых парадоксах психоаналитической теории. Как из­ вестно, связи между фактами порождают идею, связь идей

-

гипо­

тезу, а если гипотеза имеет доступные проверке следствия, то при

выведении подтверждаемых следствий мы получим теорию. В пси­ хоаналитической ситуации таким подтверждением теории должно

очевидно быть излечение или хотя бы улучшение состояния паци­

ента. Однако разве не может излечение оказаться артефактом или же результатом спонтанно протекающего процесса, а вовсе не пси­

хоаналитическойметодики? Основание для всех этих вопросов и сомнений дает нам прежде всего отмеченная выше невозможность учесть в теории ВСЮ слож­

ность психоаналитического факта. Но дело этим не ограничивается.

Те составляющие психоаналитической теории, которые Фрейд вы­ двигал на первый план, а именно: существование бессознательного, сопротивление и вытеснение, сексуальность, Эдипов комплекс

-

фактически предполагали в самом составе психоаналитической тео­ рии сосуществование как теоретических, так и практических ин­

станций. А это подчас приводило к парадоксальным результатам.

Конечно, в отличие от концепций своих предшественников, в кото339 Пауьа-Мепап! М. L'hysterique entre Freud et Lacan. Corps et langage еп psychanalyse. Paris, 1983; ер. также работы С. Леклера. 340

См. выше сноску с комментарием по поводу моего перевода фрейловекого по­

НЯТИЯ

Besetzung.

299

Познанне и перевод. Опыты философии язь~

рых все эти элементы присутствовали порознь, Фрейду удалось объ­ единить их в достаточно связное концептуальное единство, в общую

теорию бессознательного-", Но вместе с тем в этом единстве пере­ вернутыми оказывались все обычные отношения между теорией

и практикой, фундаментальным и прикладным. «Чистый психоана­ лиз'>

-

это

на самом деле

психоаналитическая теория,

непосред­

ственно примененная на практике, а «прикладной психоанализ» это,

напротив,

использование

областях познания

-

психоаналитических схем

-

в ДРУгих

этнографии и социологии, в истории и искус­

ствоведении, вовсе не предполагающих практику в психоаналити­

ческом смысле. В результате оказывается непросто ответить на вопрос, что собственно в психоанализе является подлежащим про­ верке следствием из теории, если практическая погруженность тео­ рии не позволяет толком выделить саму проверочную ситуацию, де­

лает ее постоянно открытой? Что в нем считать непротиворечивой и относительно самостоятельной теорией,

если

практика, под­

тверждающая теорию, заведомо нагружена неосознаваемыми пред­

посылками? А может быть теории в психоанализе вообще быть не может? Или же она есть, но оказывается неэффективной

-

неЮ1\1

концептуальным украшением или данью требованиям естественно­

научного типа знания? Отвечая на этот вопрос, следует прежде все­ го иметь в виду специфику предметной области психоанализа и спе­

цифику «субъекта» аналитической теории-э". Как выясняется, ни из врача, ни из пациента нельзя сделать полностью объективных и беспристрастных наблюдателей, на ко­ торых можно было бы проверять воспроизводимость опыта, устой­

чивость фактов и прочность связей между ними. Так, врач, несмо­ тря

на

свою

нейтральную

установку,

вовлечен

в

ситуацию

эмоционального переноса, трансфера и, как правило, не способен устранить эту вовлеченность по собственному желанию, ибо эмо­

циональная реальность зачастую оказывается сильнее любого со­ знательно задуманного эксперимента.

341

Причинами эпистемиче-

До Фрейда психологи. которые многократно сталкивались с бессознательиым

и экспериментировали с ним. не пытались связать свои и

наблюдения воелинс

найти какие-либо закономерности его функционирования.

Бессознательное.

по сути. терялось где-то между сознанием, которое казалось единственно возмоЖ­

ным способом функционироваиия нормальной психики. и физиологией, с помо­ шью которой они пытались прояснять бессознательные феномсны (например.

ссылками па «слабость нервной системы>, и пр.). Патологическое заведомо зиачи по недоступное обобшению, теоретизированию, концегггуализаиии.

342

При этом речь идет не столько о персонаже житейской драмы. ввеленном

в психоаналитическое пространство. сколько о приниипах организации знания и психоаналитической практики, об УСЛОВИЯХ построения какой бы то ни быЛО психоаналитической теории.

300

~здел первый. Познанне и язык. Глава пятая. Фрейд, Лакан и другие: в спорах ...

ской ненадежности пациента может быть его доверие врачу или,

скажем, эффекты «плацебо». Психоаналитический субъект, таким образом,

-

это ни аналитик, ни пациент в целом, это несамотожде­

ственная инстанция

-

те аспекты психики, в которых в наиболь­

шей мере сосредоточен опыт «расшепленности» (Фрейд пользо­ вался в подобных случаях термином «Брапцпя»).

Говоря о расщепленном субъекте, ФреЙД, вслед за своими колле­ гами и предшественниками, подразумевал прежде всего психопато­

логический феномен расщепленного сознания и личности, т. е. су­ ществование в психике параллельных рядов явлений, которые

непроницаемы друг для друга и не сводимы друг к другу. Однако

Фрейд ставит этот вопрос и в более общем смысле. Фактически фрейдовский тезис о расщепленности субъекта становится основой всей его концепции бессознательного (при этом отметим, что само

понятие бессознательного имело для Фрейда скорее описательный, нежели объяснительный смысл). Другое дело, что сама констатация феномена расщепленности субъекта подталкивала мысль к дальней­ шему движению: почему субъект оказывается оторван от какой-то весьма значимой части своих собственных прелсгавлений и состоя­

ний? Используя понятие расщепленного субъекта, Фрейд изучает такие феномены, как фетишизм, психическая защита, психотиче­ ский отрыв Я от реальности и др. В послефрейдовскую эпоху (преж­ де всего, у ЖакаЛакана) концепция расщепленности субъекта при­

обретает более общие философские очертания. Она фиксирует разрыв между влечением и принципом, наслаждением и законом,

желанием и познанием, так или иначе

-

между мыслью и бытием

(ея мыслю там, где я не есть, и я есть там, где я не мыслю»), Как быть с этим парадоксом расщепленного субъекта? В боль­ шинстве эмпирико-аналитических концепций, которые различа­

ют мотивы и причины действий субъекта, переводят разнородный опыт в какую-то одну плоскость

-

чаще всего, нарративную, ком­

муникативную, этот парадокс отбрасывается в сторону как нечто несущественное. Однако можно поступить иначе тиворечивость

-

на правах аксиомы

-

-

ввести эту про­

в состав теоретического зна­

ния, отказавшись тем самым от всех попыток привести психоана­

литическую теорию

к

непротиворечивому

виду.

Тем

самым

в теоретическое знание вводится тезис о расщепленности воли, по­

знания, символически опосредованных желаний и др. Сохраняя, а не устраняя в дальнейшем развертывании психоаналитической теории эту противоречивость, с ней можно работать дальше, под­

вергая ее операциям многоуровневых переводов-ъ'. 343

при всей специфике данной ситуации в истории науки можно найти немало

ПРимеров подобного рода. Так было, считает французский эпистемолог психоана-

301

Познание и перевод. Опыты философии языка

Следствиями подобных операций оказываются неопределен­ ность и противоречивость начал знания, а также неопределенносгь и противоречивость его «концов», как в познавательном, так и в те­

рапевтическом смысле. Открытость начал подчеркивает возмож­

ность самокоррекции знания, в частности анализом феноменов «последействия», т. е. запаздывающего прояснения симптома или другого психического явления в новом

практическом контексте.

При этом особое значение приобретает сохранение концептуаль­

ных «остатков»

-

всего того, что не вошло в область понятого и по­

сгигнутого-", Однако дело даже не в самом наличии «остатков», но В активном обращении с ними: они вводятся в исследователь­

скую мысль, тематизируются, так или иначе артикулируются. Их учет позволяет уловить непонятное среди уже понятых связей, ухватить вытесненное внутри представленного, учесть след и отпе­ чаток изъятого, включить то, что реально и материально не вошло

в изображение, в общую картину,

-

словом, превратить «вне­

смысл» В стимул К дальнейшим поискам смысла.

В этой работе с парадоксами психоаналитического субъекта свя­ заны две главные стратегии: одна из них направлена на то, чтобы ограничить субъективность и уникальность опыта и поставить их

под контроль, другая

-

на то, чтобы удержать, сберечь, развернуть

их. Для выполнения первого требования строятся или предлагаются многоступенчатые схемы, внутри которых можно в деталях просле­

дить продвижение от наиболее полного «включения» моментов

субъективности и уникальности в концептуальную схему до наибо­ лее полного их «исключения». Например, при движении к объек­

тивности субъективное подвергается обобшению (из него изымают­ ся «эгоцентрические»,

как говорил

Рассел, частности),

в нем

выделяется главное (не все, что есть в составе субъекта, включается

механически в субъективность) и т. д., И т. п. Для выполнения вто­ рого требования

-

сбережения субъективности

-

используются,

например, принципы типологического подхода, при котором персо-

лиза Жоэль Дор, В истории математики, когда иррациональные числа перестали изгоняться за пределы математики и были введены в систему чисел, когда несоиз­

меримость некоторых числовых величин стала основанием их определения (см.:

DorJ. L'a-scientificite de la psychanalyse. Paris, 1988. Т. 2.

Р.

121-150).

344 Как передко отмечается, именно признание «остатков» И «внесмыслов» (т. е. признание неттолной переводимости

-

в различных смыслах этого слова) и отли­

чает прежде всего психоанализ от религии или мифа. Последние тяготеют к гло­ бальным объясняющим схемам, не знающим исключений и пробелов, и потому универсалистскан тенденция, также присутствуюшая в психоанализе и направлен­

ная на обобщение психоаналитического опыта, отнюдь не исчерпывает его кон­

цептуальные возможности. См. об этом: Вептпа М., Dorцy В.

Psychanalyse et sci-

епсех sociales. Paris, 1989. Р. 18-21; Leclaire S. La fonction ethique de la psychanalyse / /

Aspects du malaise dans

lа

civilisation. Paris, 1987.

302

Раздел пеРВblЙ. Познание и язык. Глава пятая. Фрейд, Лакан и другие: в спорах ...

нальные «случаи» болезни трактуются как типы психических рас­

стройств (для Фрейда таковы «Дора», «Шребер», «маленький Ганс» и др.). При этом «персональное» становится применимым и к другим случаям, сохраняя момент жизненной событийности, не выветрив­ шийся при типологизации уникального человеческого материала.

Размышления о специфике субъекта в психоаналитической тео­ рии неизбежно приводят нас к проблематизации психоаналитиче­ ского объекта. Расщепленному субъекту может соответствовать лишь объект, недоступный усмотрению. Этот объект столь же пара­ доксален, как и субъект психоаналитической теории, и потому воз­

никает задача его косвенного схватывания. В самом деле, человече­ ская психика (в частности, ее бессознательные слои) одновременно может и не может быть предметом познания. Ее «непредметность» связана с тем, что это особый модус экзистенциальной реальности, данной на уровне переживания, иногда при измененных состояни­

ях сознания. Ее «предметиосгь», однако, связана с тем, что она не лишена своеобразной «телесности», пространственности (это одно из следствий конструирования психоаналитического факта) и даже

возможности представления. До нее нельзя добраться ни при­ чинными путями, ведущими от физиологии (ибо действие физиоло­ гических причин здесь прекрашается), ни причинными путями,

ведушими от сознания (ибо прямой дороги от сознания к бессозна­ тельному просто не существует). И тем не менее становится ясно, что уже сейчас нам удается уловить и артикулировать некоторые ас­

пекты состава, структуры и функций психоаналитического объекта.

Статус знания о бессознательном: о специфике психоаналитичес­ кого объекта. Психоанализ можно было бы назвать сферой транс­ дисциплинарных или над-дисциплинарных исследований. дело в том, что бессознательное как объект психоаналитического по­

знания и практики качественно неоднородно. Хотя Фрейд и вклю­ чал понятие бессознательного в число основных элементов теории психоанализа,

однозначности в его трактовке у него никогда не

было (достаточно сказать, что сам термин «бессознательное» при­ сутствовал у него только в Т.Н. «первой топике», а во второй исчез

под именем Оно). Так что бессознательным в психоанализе зача­ стую называют совершенно различные инстанции, не образуюшие

единого предмета. Это, кстати, можно обнаружить и в истории психоанализа, где на первый план последовательно выходили раз­

Личные уровни бессознательного (по сути, различные виды бессоз­

нательного)

-

биологическое, социальное, языковое и пр. А это

означает в нашем случае, что и перевод бессознательного в созна­ ние, и переводы между различными уровнями бессознательного

Имеют свои пределы. При всей условности «предметного» изобра­ Жения того, что лишь отчасти может быть названо предметом,

303

Познание н перевод. Опыты фнлософии язь~

при всей ограниченности и упрошенности всякой нагуралисти,

ческой

картины бессознательного,

можно предложить такую

условную трехчленную схему: в бессознательном сосушествуют «животное» (архаическое) бессознательное, «групповое» (психоло­ гическое, психосемейное) бессознательное, «социальное» бессоз­ нательное и, возможно, какие-то другие его виды.

В животном бессознательном сосредоточены наиболее древние или даже атавистические слои бессознательного

-

то, что почти не­

посредственно связывает человека с животными. Это слои инстинк­ тов, едва оторвавшихся от своей животной первоосновы,

ческие потребности, импульсивные влечения.

-

биологи­

История ПОНЯТИЯ

«влечение» у Фрейда показывает все его колебания относительно места влечений в бессознательном

-

где-то на грани биологическо­

го и психологического. По-видимому, именно на этом уровне в на­ ибольшей мере сосредоточиваются бессознательные

влечения

и потребности младенческого периода, т. е. периода предельной беспомошности и зависимости человеческого сушества от других людей и обстоятельств. Можно предположить, что с этим периодом длительной зависимости связано в дальнейшем бессознательное воздействие гипнотических механизмов, в частности в психотера­

певтической практике. При регрессии психики на уровень животно­ го бессознательного (младенческого, архаического) человеческая развитость «съеживается»

И дает волю стадным инстинктам.

В групповом бессознательном речь идет о психологических ме­ ханизмах групповых взаимодействий

-

прежде всего о психосемей­

ном бессознательном (конечно, все другие уровни бессознательно­ го тоже могут быть отнесены к бессознательному психическому и

представлены

на уровне

психологических

механизмов,

однако

это не отменяет их специфичности). В этом слое бессознательного запечатлеваются психосемейные и групповые конфликты, перипе­

тии приобретения семейных и половых ролей, моменты полового созревания ребенка (начиная от первоначального осознания поло­ вой принадлежности до будущего принятия своей половой роли),

налагаюшего свой отпечаток на весь душевный опыт человека. Ко­ нечно, предпосылки половой идентификации складываются еше на стадии «животного бессознательного» (например, когда мать «первая совратительница»,

-

-

ухаживая за ребенком, прикасается

к его генигалиям-э-). Однако более развитые структуры психосе­ мейных отношений складываются в период овладения языком,

способным закрепить запрет на кровосмешение и включить ребен.145 Эту стадию становления «обобшенную

теорию

влечений в психическом опыте включает в свою

сопрашеиия-

Laplanche 1. Nouveaux fondements

роиг 'а

или

соблазна

Жан

psychanalyse. Paris, 1987).

304

Лапланш

(см.:

f

~. f!tздел первый. Познание и язык. Глава пятая. Фрейд, Лакан и ДРУl'ие: в спорах ...

ка в культурный символический порядок. Отметим, что психосе­ мейный слой бессознательного

-

это еще не собственно социаль­

ный его слой, хотя некоторые предпосылки развитой социально­ сти,

возможно,

уже

присутствуют на психосемейном уровне,

подобно тому как предпосылки психосемейного бессознательного, возможно, складываются еще на «архаическом»

его уровне.

Социальное бессознательное качественно своеобразно, оно ни в коей мере не сводится ни к динамике изначальных влечений,

ни к конфликтам психосемейной идентификации. Не случайно некоторые ученики Фрейда (прежде всего Юнг, а также, позднее, представители неофрейдизма), увлеченные исследованиями соци­

ального (коллективного) бессознательного, по сути отказываются от концепции сексуального содержания бессознательного. В соци­ альном (коллективном) бессознательном представлены не сексу­

альные влечения, хотя бы и сублимированные, но социальные ин­ тересы групп и классов, национальных общностей и др.

С известной долей условности можно предположить, что все эти страты в бессознательном представляют собой, по-видимому, продукт различных исторических эпох, а также разных периодов

индивидуального человеческого развития, однако все одновремен­

но, так или иначе взаимодействуя, функционируют в психике от­ дельного человека. А потому иногда так трудно бывает понять, с каким слоем или уровнем бессознательного мы имеем дело в дан­ ный момент. Например, в социальном бессознательном действуют межличностные механизмы, подобные гипнотическому или сугге­ стивному воздействию: когда фрагменты более низкого уровня включаются в целое, они отчасти подчиняются логике взаимодей­

ствий более высокого уровня, отчасти сохраняются как специфи­

ческое образование в составе целого. Так, биологические импуль­ сы, побуждения, желания присутствуют на уровне психесемейного

бессознательного, однако не определяют его специфику

-

она им

не подвластна. Точно так же психосемейные механизмы участвуют в функционировании социального бессознательного, однако его логика лишь в упрощенном и метафорическом смысле может ха­ рактеризоваться по психосемейной или же по архаической (живот­ ной) схематике, например, как стадный поиск «сильного отца- или

«бегство от деспотичной матери» (или напротив

-

обращение к го­

сударству как к безусловно «любящей матери») и т. д. И т. п. Эта мысль о слоистости бессознательного поясняет многие трудности в его познании. Одна из таких трудностей связана с по­ иском в бессознательном причинных цепей, которые, как подчер­

кивал Фрейд, не знают разрывов. Дело в том, что причинные цепи, как ясно из сказанного выше, возникают на различных уровнях

бессознательного, так что перекрещивание различных причинных

305

Познание и перевод. Опыты философии язь~

рядов сильно запутывает общую картину. Само взаимолействи, разноуровневых причинных цепочек порождает феномен «сверх­

причинности. говоря,

-

(или над-детерминированностиг'<' или, иначе

множественности причинных цепей и узлов, КОТОРЫе

складываются

в компромиссную

нежесткую

причинную опреде­

ленность. Психоанализ не может и не должен претендовать на то, чтобы объять все бессознательное. По сути, его предмет

-

это сре­

динное, «психосемейное- бессознательное, а потому перенесение закономерностей этого уровня на другие слои бессознательного является в той или иной мере проблематичной экстраполяцией.

В разные периоды своей жизни Фрейд искал объяснения тем ду­ шевным процессам, которые он наблюдал в своей медицинской

практике, либо на биологическом и физиологическом уровне (В ранний период), либо на уровне социально-мифологической схематики (в последние десятилетия), и это, по-видимому, можно истолковать как выход за пределы психоаналитического объекта,

как набег на недоступную психоанализу территорию. Специфика объекта определяет, как известно, специфику соот­ ветствующей дисциплины. Термин «метапсихология», которым

Фрейд пытался обозначить нечто существенное в создаваемой им науке (то, что находится за рамками узкоклинической аргумента­

ции), представляется гораздо более точным, чем может по казаться

на первый ВЗГЛЯд. Очень часто метапсихологию трактуют то как совокупность натуралистических, биологических представлении

о бессознательном в ранних работах Фрейда, то, напротив, как со­ циальную мифологию позднего психоанализа. Однако приставка

«мета»

означает одновременно и «за», «после», И «над». Можно

предположить, что, создавая психоанализ, Фрейд строил именно мета-психологию, то есть новую психологию, которая идет вслед тому,

что

существовало

тогда

в

виде

а может быть «ПРОТО-ПСИХОЛОГИЮ»

-

психологического

знания,

анализ предпосылок любого

знания о психике в ее телесной погруженности. Но если учесть, что в большинстве традиций психологии телу, желанию, языку в их несводимости к сознанию места не находится, тогда придется при-

346

Под сверхпричинностью Фрейд имел в виду одновременное действие в бессоз­

нательном нескольких причин и соответственно ~ наличие различных способов истолкования. Например. сверхпричинность истерических симптомов подразуме­

вает: наличие общих причин (скажем. наследственную предрасположенность). специфических причин (сексуальную травму) и дополнительных или сопутствую­ щих причин. Что касается. например. сновидений. то сверхпричинность возника­

ет здесь в результате смешении и сгущений различных событийных цепочек. В 110лобных случаях требуется

«сверхтолковапие»

ИЛИ.

иначе.

-

компромиссное.

объемлющее истолкование. См. об лом в «Исследованиях истерии» ковании сновидений»

(1900).

«Лекциях ПО введению в психоанализ»

306

(1895). «Тол­ (1916-1917).

-

раздел первый. Познание и язык. Глава пятая. Фрейд, Лакан и другие: в спорах ...

звать, что психология и психоанализ, независимо от того, что ду­

м-ал по этому поводу Фрейд,

-

это картины различных реально­

стей, не сводимые к общему знаменателю. Своеобразно не только отношение психоанализа к своей бли­ )l(айшей соседке

-

психологии, но и его соотношения с религиозны­

ми, этическими, философскими компонентами культуры. Некото­ рые из этих отношений закрепились в истории его возникновения и теперь так или иначе воспроизводятся в составе психоаналитиче­

ских процедур.

Возникнув на стыке различных форм познания

и практики, психоанализ принял на себя различные функции. На­ пример, после того как процесс секуляризации в Европе

XIX

в.

уничтожил, в частности, и ритуал исповеди, очищения и проясне­

ния души, освобождения ее от страстей и грехов, психоаналитик

действительно предстал как «исповедник дьявола». Лишаясь своего этико-религиозного смысла,

приобретать

психоаналитическая

психотерапевтическое,

исповедь может

освобождающее

значение

в светском смысле слова-". Этот аспект психоаналитической дея­ тельности продолжает свое существование в соответствующих пси­

хоаналитических формах и ритуалах, способствуя, в частности, рас­ крытию эти ко-познавательной направленности психоанализа.

Возникновение психоанализа стало симптомом и следствием мощных социальных и культурных сдвигов. Меняются формы об­ щения между людьми, критерии и способы включения социально­

го в индивидуальное, формы межличностных контактов. Расши­ ряется понимание самого феномена человека. И подчас именно психоанализ становится ведущим звеном в различных практиках

межличностного общения, связанных с преобразованием душев­ ного и телесного опыта.

Психоана.пиз воочию показывает нам

многообразие способов участия низкого в высоком, телесного

в духовном, «отбросов жизни'> в ее благородных порывах и сверше­ ниях. Участие телесного в жизни человеческой психики усложняет

выбор между теми или иными побуждениями, мотивами, целями, задачами, способами их решения, заставляет искать компромисс­

ные формы поведения. Человеку вообще трудно научиться быть

347

По-разному, заметим, сложилась судьба главного момента исповеди - призна­

ния

-

в гуманитарном знании и в психоанализе. Так, гуманитарные науки возникли

на месте ритуала признания. ибо процедуры социального обобщения стали возмож­ ны там, где душа уже предстала как разъятая и расчлененная (так видит судьбу гума­ нитарных наук М. Фуко в своей «генеалогии власти-знания»). Напротив, психоана­ лиз возникает как знание наряду с ритуалом признания. он соотносится с ним, но не

ОТменяет его. Ритуал признания сохраняется в психоанализе в трех главных смыслах

слова «признание»:

1) признание как раскрытие души (всего мелкого и низкого, не­ 2) признание как вновь узнавание ранее известного;

пристоиного и подрывного);

3) признание

как уважительное отношение на почтительном расстоянии.

307

Познание н перевод. Опыты философии язы.!s!.

человеком

работать, радоваться жизни, любить. В этой СВЯЗИ

-

опыт психоанализа как поиск цивилизованных форм личностной свободы дает не просто интеллектуальное знание, но и умение быть собой, прислушиваться к своим внутренним побуждениям, понимать логику собственных поступков. Теперь психоанализу открыта дорога и в жизнь отечественной культуры

-

не только как феномену западной цивилизации, изуча­

емому главным образом по книгам, но и как духовио-пракгическо­

му явлению-е". Разные голоса в спорах о психоанализе вновь зазву­ чали и у нас. Для одних психоанализ - это новая философия-". Для других

-

лософии,

ни

особая «форма жизни», которая не сводится ни к фи­

к экспериментальному научному познанию-о''.

ДЛя третьих психоанализ

-

это подлинная, вполне зрелая наука,

и уж во всяком случае «наука не в меньшей степени, чем физи­

Ka»35l.

Такое яркое многоголосие не может не радовать слух, одна­

ко оно не заменяет критико-рефлексивной

позиции, а в против­

ном случае рискует стать скорее букетом эмоциональных реакций

на старые запреты, чем итогом новых размышлений. Конечно, психоанализ отличает стремление к научности и объ­ ективности, однако последовательное

объективистской

тенденции

осушествление

в нем этой

означало бы смерть всего, что есть

в нем уникального, творческого и событийного. Конечно, психо­ анализ

отличает

также

стремление

бождающему воздействию

-

к раскрепощающему

и осво­

и оно иногда осуществляется. Однако

любая победившая психоаналитическая схематика тяготеет к дог­ матизации и ритуализации, к круговому воспроизводству психо-

34Х На первом этапе практические формы бытования психоанализа в России были весьма отличны от западных. Аналитики первого призыва сетовали на то, что даль­ ность расстояний в большом городе не позволяет проводить сеансы несколько раз в неделю (чаше всего

-

один сдвоенный), что жилишная стесненность не позволя­

ет новоявленным психоаналитикам уединяться с цациентом в кабинете с сакраль­ ной кушеткой для пациента

-

сеансы нередко прохолят в обшей жилой комнате

и т. д. Все это довольно сильно влияет на сам механизм переноса эмоций и другие аспекты психоаналитической практики. За истекшие с этого времени полтора деся­ тилетии

условии

жизни

изменились,

и

аналитики

и

пациенты

стали

несколько

богаче. однако какие-либо выводы здесь были бы прежлевременны, так как сколь­

ко-нибудь надежного социологического исследовании функционировании россий­ ского психоанализа (подобно классической работе Сержа Московиси на магериале франпузского психоанализа) пока не существует, хотя современный российский психоанализ сложился в интересный предмет социологического изучении.

349 Лейбин В.М Фрейд, психоанализ и современная западная философия. М ..

1990.

350 Руткевич А.М. Репензия на кн. Лейбина В.М. Фрейд. психоанализ и современ­

ная западная философии

//

Вопросы философии.

1990. N2 6.

351 Белкин А.и. Зигмунд Фрейд: Возрождение в СССР

1989.с.6.

308

С.

172.

// Фрейд З. Избранное. М ..

Dздел первый. Познание и язык. Глава пятая. Фрейд, Лакан и другие: в спорах ...

аналитической схемы в культуре, когда факты подстраиваются под схему, а схема заранее существует в культуре как нечто самооче­

ВИдное 3 5 2 . В психоанализе соединились различные компоненты природного и духовного мира, искусство и социальная мифология, этика и ремесло, философия и практическая рецептура. Однако проблемный стержень психоанализа создается все же именно по­

знавательной интенцией. Соответственно и вызов, который броса­ ет нам психоанализ,

-

прежде всего эпистемологический, хотя

в наши дни это не так уж легко заметить.

Открытие бессознательного вовсе не было философским от­

крытием Фрейда, хотя оно, безусловно, имело философское значе­ ние: главное в том, что Фрейд смог представить бессознательное на уровне научных возможностей своего времени. У нас кажется, нет

нужды ни спасать Фрейда от психоанализа (вместе со сциентист­ скими критиками психоанализа), ни защищать психоанализ от

Фрейда (вместе с теми его истолкователями, которые убеждены, что, претендуя на научность, психоанализ сам себя не понимает). Скорее нам нужно сохранить трезвость рационального подхода

к бессознательному как к фактору человеческой жизни,

-

подхода,

который призван «ни пугать, ни утешать», но помогать нам понять

самих себя, смягчая болезненные противоречия между индивиду­ альными склонностями и теми требованиями культуры, которые несет с собой развитие цивилизации.

§ 2. Особенности

практики: словесное инесловесное

Интерес к механизмам и содержательной стороне общения (спе­ цифически человеческим способам взаимодействия с себе подоб­ ными) проявляют в наши дни не только лингвисты, психологи или

педагоги. Проблемы человеческого общения становятся важными и для тех людей, которые по традиции считали область своих заня­

тий далекой от проблем общения, независимой от них. Оказывает­ ся, что для философов, эпистемологов, методологов науки понять механизмы порождения и функционирования знания невозможно

вне анализа тех многообразных способов человеческого общения, тех коммуникативных

процессов,

которые стимулируют

развитие

знания и формируют его содержание, способствуют его передаче 352 Эта точка зрения в чем-то близка позиции М.Фуко в его оценках официальной медицины. Прежде чем лечить психическую болезнь. такая медицина сначала ее

создает, достраивает ее до тех практических и концептуальных форм, в которых бо­ лезнь становится ей понятна. Именно в этом смысле и психоанализ подвергался

обвинениям в том, что он порожлает те самые формы (например, по Ж. Делёзу и Ф. Гваттари

-

«семейный ошейник», наброшенный на свободу человеческого

бессознательного), которые затем принимается «исправлять» или «лечить».

309

Познание и перевоп. Опыты философии языка

между отдельными людьми, поколениями, эпохами. Быть может, именно эта пронизанность всей социальной ткани коммуникатив­ ными механизмами долгое время мешала обратить внимание на по­ знавательные и практические особенности этого феномена. люди сообщают друг другу не только то, что осознанно решают передать: их общение предполагает и менее определенное, дискретно не вы­ разимое, существующее в терминах и на уровне бессознательного. Привилегированный пример тому дает психоаналитическое меж­

личностное общение. Оно предполагает доверие, выбор, готов­ ность одного человека раскрыться перед другим, оно связано с по­

пыткой

подойти к неинтеллекгуальным несловесным уровням

психики через слово, осуществить перевод следов бессознательно­ го в план выражения и на уровень осознания, но также, как мы да­

лее увидим, и с ограниченностью этого пути, если без внимания ос­

таются аффективные недискурсивные слои бытия и психической организации человека. Далее будут прослежены обе эти стороны психоаналитического подхода к общению.

***

Концепция основателя психоанализа Зигмунда Фрейда может, по-видимому, быть представлена именно как концепция общения, поддерживаемого практиками перевода. но постоянно сталкиваю­

шегося

с

непереводимым.

В

самом деле,

полем,

на котором

проявляется патологическая симптоматика, развертывается иссле­

дование, происходит проработка и снятие симптомов в ходе психо­ аналитического курса, а также методом анализа и разрешения пси­

хических конфликтов выступает не что иное как общение двух

людей

-

врача и пациента->'. Иначе говоря, патогенное общение

(например, травматическая семейная ситуация, пережитая в дет­

стве) повторяется, подвергается переработке в терминах другого, са­

ногенного (или призванного быть саногенным) «искусственного» общения (врач-ттациенг). Тем самым спровоцированная психиче­ скими травмами неспособность к общению (например, наличие стойких нарциссических схем отношения к миру и к другим людям)

сменяется возможностью вновь пережить и вспомнить конфликт, а тем самым

353

-

освободиться от него. Общение пронизывает все зве-

Как уже отмечалось. использование слова «врач» В качестве синонима СЛОВУ

«психоаналитик". ограниченно уместное ляя русскоязычного и англоязычного чи­

тателя. абсолютно исключено в рамках франкоязычной терминологии. так как французский психоанализ последовательно зашищает свою независимость от ме­

дицины. Вопрос оправе практиковать психоанализ без медицинского диплома был предметом долгих и ожесточенных споров между различными течениями француз­

ского и международного психоанализа и, в частности, поводом споров между ЖЛа­ каном, заитишавшим немелицинский психоанализ, и его противниками.

310

Раздел первый. Познание и язык. Глава пятая. Фрейд, Jlакан и друrие: в спорах ...

нья концептуальной системы Фрейда, все моменты психоаналити­ ческой практики. Если неадекватные формы общения в истории больного были причиной появления той или иной симптоматики, а жесткие структуры его психического аппарата (в ней, заметим, об­

щение предстает в обезличенном отчужденном виде взаимодейст­

вия различных инстанций

-

Оно, Я, Сверх-Я) как бы блокировали

разрешение возникающих конфликтов, то, открывая психоанали­ тическую ситуацию как особую разновидность общения, обладаю­

щую специфическим эпистемологическим и психотерапевтическим смыслом,

мы находим средство,

которое можно охарактеризовать

как «лечение подобного подобным»

-

общения общением.

Учитывая ту схематику построения психоаналитической реаль­ ности «на трех сценах», о которой шла речь в предыдущем пара­

графе, я попытаюсь здесь обрисовать более рискованную, но, как представляется, эвристичную схему перевода и преобразования со­ бытий, реальностей, историй, развертывающихся на этих сценах.

Главный фрагмент этого переводческого процесса в широком смыс­ ле слова

-

это соотнесение травматической истории жизни паци­

ента с психоаналитической историей как формой ее изживания и прояснения. По сути, жизненный и познавательный смысл психо­ аналитической ситуации заключается в переводе, трансформации реальной истории с нереальными событиями (иначе

-

история-Г) под

действием нереальной истории с реальными событиями (иначе

-

исто­

рия-2). Конечно, сами эти обозначения условны, однако они схва­ тывают некоторые существенные моменты соотношения двух схем

общения, образующего своего рода хиазм

-

риторическую фигуру

с попарно противоположными членами. Поясним это более деталь­ но. История-Г, или история пациента, сложившаяся к моменту его обращения к психоаналитику, является «реальной историей» с «не­

реальными событиями». Иначе говоря, это

-

«настоящая», пережи­

тая человеком история, события которой приобрели в его сознании те или иные «нереальные», превращенные формы (ср. рассказы па­ циенток Фрейда об отцах-соблазнителях). При этом те прототипи­

ческие события, которые можно было бы считать «реальными», не­ возможно восстановить

-

из-за того, что желания были вытеснены,

их удовлетворение обреталось на косвенных заместительных путях,

а те события, о которых рассказывает больной, оказываются фанта­ зиями, результатом работы его воображения. Что же касается исто­ рии-2, или, иначе, самого психоаналитического курса, то это

-

тория

врача

со

своим

особым

«хронотопом»:

она

и пациента на продолжительное время (иногда

-

связывает

ис­

на долгие годы) ре­

гулярными сеансами. Искусственность, «нереальность» этой исто­ рии проявляется во многом: в том, что она разыгрывается в экспери­

ментальной

ситуации общения

и должна стать катализатором

311

Познание и перевод. Опыты философии языкв вновь-переживания пациентом некоторых существенных моментов

его реальной истории; в том, что она сжата во времени (подчас

огромные промежутки времени должны быть вновь-пережилы за краткий миг, искусно подготовленный часами психоаналитической

работы); в том, что аналогом событий в этой экспериментальной, «нереальной» истории выступают прежде всего слова и жесты, и др.

Однако события истории-2 по-своему «реальны»: они развертыва­ ются здесь и теперь, в психоаналитическом курсе, в межличностном

общении двух людей, обусловливаются чувствами взаимной прияз­ ни или неприязни, могут стимулулировать переосмысление исход­

ной истории и др. Развертывание этой искусственной, «нереаль­ ной»

психоаналитической

истории

взаимодействий

больного

и врача, благодаря правилу своеобразного «словесного анархизма» (выговаривать все что угодно), приводит К расшатыванию психиче­ ской структуры с репрессивными инстанциями. Дезорганизация языка как некий аналог психической дезорганизации позволяет на­ щупать рычаги динамических переключений, перевода из одного

психического регистра в другой, а затем

-

и более адекватные спо­

собы «внешнего» межличностного поведения->'. Под действием ис­ тории-2 история-l начинает распутываться, поддаваться действию тех или иных приемов, практик, схематик.

А теперь посмотрим, что же собственно происходит в процессе переработки и своеобразного перевода истории-] в историю-2, ре­ альной истории с нереальными событиями в формы и схемы нереаль­

ной истории с реальными событиями. При этом изменениям подвер­ гаются как история-Г, так и история-2, а стало быть, меняется и сама схема общения. Так, «нереальные. фантазматические события ис­ тории-l в благоприятном случае постепенно приобретают очерта­ ния реальных событий, так как пациент набирает психологическую и

интеллектуальную

готовность яснее определить реальное место

травмирующего события в своей истории. Напротив, «реальные» со­ бытия психоаналитического курса, переживаемые в данный момент времени и в данной точке пространства, все более «ирреализуются»:

любовь пациента к врачу в ситуации эмоционального переноса ока354

Принцип словесного воздействия К. Леви-Строс определил как «действен­

ность символики». то есть способность различных структур вызывать изменения

в других

гомологичных им структурах. Лови-Строс усматривал гомологичпыс

структуры на уровнях органики. бессознательного психического, рефлексивного мышления. Поскольку «сила слова». коренящаяся, в частности. в языковой поли­ семии и возможности перевода слова из одного контекста в другой. провоцируел

смену регистров. постольку леэорганизаиия языка становится способной лечить

телесную и психическую лезорганизапию. См. об этом. в частности. в книге. кото­ рая парадоксальным образом не потеряла своей актуальности за три десятилетия:

Клеман К Истоки фрейлизма и эволюция психоанализа. / / Клеман К. Брюно п.. Сэв Л. Марксистская критика психоанализа. М .•

312

1976.

С.

83.

Раздел первый. Познание и язык. Глава пятая. Фрейд, Лакан и другие: в спорах ...

зывается ложно построенной связкой прошлых переживаний с со­

временными. Тем самым важным моментом на пути выздоровления оказывается тот, когда пациент вдруг осознает, что все его, казалось

бы, «реальные» чувства, направленные на врача, на самом деле бы­ ли направлены на третье лицо и связаны именно с вновь-пережива­

нием событий собственной истории, с переигрыванием неудавших­

ся в прошлом контактов и взаимодействий. Таким образом, в конце курса отношения между исгорией-] и историей-2, между двумя ви­ дами обшения, по схеме хиазма уступают место отношениям по схе­ ме параллелизма. «Нереальные.

события истории-Т нарашивают

свою реальность, а «реальные» события истории-З или психоанали­ тического курса, напротив, ее теряют. Этому должен соответство­ вать момент интеллектуального прояснения и душевного успокое­

ния.

Вновь пережитая собственная история становится уже не

просто «реальной историей», но «реальной историей с реальными событиями», а психоаналитическая история лечения

по сути, была И раньше,

-

-

тем, чем она,

экспериментальной историей обшения,

реализуюшей определенные терапевтические цели.

Как же объясняет такую перестройку души и поведения сам Фрейд? Как он трактует установки изобретенного им общения

психоаналитического взаимодействия двух людей? Для пациента это осознание, для аналитика

ций 3 5 5 опыта для врача

-

-

-

поиск конструкций и интерпрета­

таков, с точки зрения Фрейда, главный

путь психоаналитической работы. При этом Фрейд особо подчер­ кивал «нейтральность» аналитика, его «свободно паряшее внима­

ние» и «свободные ассоциации», запечатлеваюшиеся в речи боль­ ного.

«Нейтральность»

предупреждение,

врача

-

это

в частности, о том,

этико-методологическое

что в ситуации «переноса»

(трансфера) чувства больного относятся не лично к врачу, но к тем персонажам и событиям прошлого, которые оживают в рассказе

больного и лишь проецируются на аналитика. Выражение «сво­ бодные ассоциации» применительно к пациенту тоже нуждается

в пояснении; дело в том, что эти ассоциации как раз не свободны

-

они определяются внутренней логикой психических процессов,

протекаюших на пересечении тех двух историей, о которых шла

речь выше, и механизмами переводов одной в другую. Говоря о нейтральности аналитика и свободных ассоциациях пациента,

Фрейд стремился подчеркнуть отличие психоаналитического ме­ тода общения от ранее практиковавшихся им гипноза и внуше­ ния

355

-

механизмов, парализуюших волю и сознание пациента.

В концептуальном аппарате психоанализа «интерпретация». «инсайт. обычно

отождествляются с собственно познавательными процедурами и противоностан­

ляются гипнозу. трансферу. эмпатии и пр.

313

Познание и перевод. Опыты философии языка

Сам Фрейд прекрасно умел работать с аффектами, сопротивле­ ниями осознанию и вытеснениями, но главные выводы, которые

он делал из своей практики, все же имели интеллектуалистский от­

тенок: так или иначе формулой всех изменений душевного опыта

обшения в психоаналитическом сеансе было ДЛЯ Фрейда «излече­ ние через осознание». Однако эта формула во многом не соответ­ ствовала реальной специфике психоаналитического общения, осу­ ществляющегося

в ситуации особого единства практических

и познавательных моментов. Последующее развитие психоанали­

за, по сути, заставило усомниться в правомерности формулы «из­ лечение через осознание»: чем дальше, тем больше оно свидетель­ ствовало о возрастании интереса к моментам аффективного, эмоционального контакта в общении как необходимым условиям

исцеления. И этот интерес все более расширялся, ВЫХОДЯ за рамки самой психоаналитической практики в историю (предысторию психоаналитических идей) и социологию (проблему возможности

психоанализа как особого социального института). Так, историки психоанализа заметили, что, подчеркивая новые моменты своего подхода, Фрейд оставлял в стороне те моменты в

концепциях

своих

«проблематичный.

предшественников,

в

которых

содержался

момент «непереводимости» бессознательного

в сознание через слово, момент живого общения, насыщенный «та­

инственными», но терапевтически эффективными возможностями (речь идет об эмпатии, обмене «флюидами» (Месмер) и др.). Пре­ уменьшая значение эмоционального момента в истоках психоана­

лиза, Фрейд, по-видимому, недооценил его и в собственной психо­ аналитической работе

-

в ситуации переноса или трансфера

(переноса чувств больного на врача) и контртрансфера (противопе­ реноса чувств врача на больного), а также и момент внушения со стороны психоаналитика, по сути, подчиняющий пациента в боль­ шей мере, нежели это допускает постулат аналитической «ней­

тральности--». Фрейд полагал, что ситуация эмоциональной зави­ симости больного от врача должна исчезнуть сама собой после того,

как главная душевная травма бупет выведена в сферу ясного осо­

знания: момент «растворения» или «снятия» трансфера должен со­ ответствовать моменту исцеления больного. Опасность запутать пациента внушением, внедрив в него то, чему веришь сам, он счи­

тает СИЛЬНЫМ преувеличением. Справедливости ради, нельзя не от­ метить, что в оценке «аффективного» компонента лечения и, в ча-

35(, "Опасность запутать папиен га внушением. внедрив в него то, чему веришь сам .

... представляется, конечно, сильно преувсличениой». Гкеш! S. Constructions il1 Analysis. S.E. Yol. 23. 1937. Цит. по: Chertok Е. Suggestio rediviva // Resurgence (!е /'hypnose. Рапь, /984. Р. 13.

314

Раздел первый. Познание и язык. Глава пятая. Фрейд, Лакан и другие: в спорах ...

стности, гипноза Фрейд колебался. Так, в

1918 г.

на психоаналити­

ческом конгрессе в Будапеште он высказал желание и намерение в будущем «слить воедино чистое золото анализа с медью внуше­ ния», причем надеялся, что «свое место здесь может найти и гипно­

тическое возлействие-Ч', В рамках психоаналитического института также возникает ряд проблем, связанных со спецификой личност­ ных взаимодействий в передаче психоаналитических навыков, с опасностью работы в психоанализе лиц с «неснятым трансфе­ ром», С нередко возникающей институционализацией «пожизнен­ ного неравноправия.

между членами психоаналитического сооб­

щества. Один из видных теоретиков французского психоаналаза С. Видерман писал: «Фрейд стремился к институционализации психоанализа. Он видел в психоаналитическом институте осязае­ мое, хотя и запоздалое доказательство признания своего открытия,

объективированного отныне в некоей социальной организации,

более того

-

на уровне международном. Он и не догадывался, что

большинство наших теперешних трудностей будет следствием это­

ГО. А он должен был бы это предвидеть (курсив мой В психоаналитической рялись

именно

те

- HA.)>>3S8.

теории и практике Жака Лакана заост­

интеллектуально-интерпретативные

моменты,

которые считал существенными сам Фрейд, и потому лакановский девиз «назад К Фрейдуя и его самохарактеристика «я тот, кто про­ читал Фрейда»

сохраняют свой смысл, несмотря на все произве­

денные им переосмысления фрейдовской программы. Лакан дела­ ет новый

шаг в трактовке

психоаналитической

особой ситуации общения: он истолковывает

ситуации

как

эту ситуацию как

языковую, речевую прежде всего. Языковая онтология и языковая методология пронизывают все звенья лакановской психоаналити­

ческой концепции. Именно через языкЛакан вводит все, что отно­

сится в его концепции к общению: «Функция языка заключается не в информации, а в побуждении. Именно ответа другого я ищу

в речи. Именно мой вопрос конституирует меня как субъекта-г". Лакан вводит языковые определения вовнутрь бессознательного

и делает это гораздо решительнее, чем Фрейд. При этом Лакан чет­ че, нежели Фрейд, дифференцирует сам механизм общения. Так, общение

на уровне воображаемого

-

это бинарные, непосред­

ственные симбиотически слитные отношения между людьми (та­ ковыми можно было бы считать слияние младенца с матерью или

слияние человека с объемлющим его первобытным коллективом). Напротив, отношения общения на символическом уровне - это 357

Cf.: Chertok L. Suggestio rediviva. Р. 30.

358

Viderman S. La гпаспше de- топпатпсе / / Сопfroпtаtiоп. Cahier З. Paris, 19~O. Р. 26.

359

Lасап J. Ecrits. Р. 299.

315

Познание и перевод. Опыты философии ЯЗыка

«тройсгвенные» отношения, общение с опосредованием, не допу­ скающим возможности слияния в единое целое. В душевном раз­ витии ребенка

-

это включение отца в слитный симбиотический

мир связей с матерью, в обществе

-

принятие языка и символиче­

ского закона, организующих отношения между людьми.

Стратегия исцеления

-

это продвижение от воображаемых

слитносгей (различные их формы характерны для психозов, не­ врозов и других заболеваний) к принятию символического закона опосредования всякого человеческого желания

-

закона, который

одновременно и индивидуализирует субъекта, и включает его

в мир человеческих отношений. В терминах собственно языкового общения это дает картину переработки «пустой» речи, замкнутой в кругу иллюзорных нарциссических самоудвоений, в «полную»

речь, где пробелы восстановлены, а запутанные места распутаны.

«Полнота» этой речи, следовательно, не онтологическая, а психо­ аналитическая характеристика: она связана с принятием символи­

ческого закона, а символический закон, в свою очередь, зиждется на признании некой нехватки, изначального отсутствия объекта желания, на утверждении в качестве онтологического субстрата человеческого

существования

«вечно

потерянного

объекта».

В этом смысле главный этический и теоретический императив Ла­ кана

-

продвижение

от

уровня

воображаемых

иллюзорных

единств к уровню символической опосредованности как стадии

зрелости: на этом уровне субъект принимает не возможность суще­ ствовать в слиянии с другим, быть растворенным в другом, и начи­ нает рассматривать весь мир социально-культурных опосредова­

ний как условие собственного становления и возмужания. Поскольку в качестве условия такого продвижения выступают именно языковые, коммуникативные механизмы, постольку сло­

весно фиксируемые параметры общения выступают в психоанали­

тической практике на первый план: «Даже если речь ничего и не сообщает, она представляет само существование общения (курсив мой.

-

НА.). Даже если она и отрицает очевидность, она утвержда­

ет, что именно слово создает истину. Даже если она обречена за­

блуждаться, она полагается на веру в истину»360. В этом фрагменте четко сформулированы многие важные моменты: речь есть сама стихия общения между людьми, ее психоаналитическая эффектив­ ность относительно независима от смысла передаваемых сообще­ ний; слово не принадлежит измерению непосредственного данно­

го (<<отрицает очевидность»),

но приводит К символическому

порядку, в котором только и может существовать истина общения

и истина человеческого бытия, состоящая в опосредовании и, сле360

Cit.: Маппоп! О. Са пегпрёспе раз d'existcr. Рапя, 1982. Р. 168.

316

Раздел первый. Познание и язык. Глава пятая. Фрейд, Лакан и другие: в спорах ...

довательно, в отсрочке исполнения непосредственных желаний;

наконец, слово нельзя счесть обладателем и распорядителем исти­ ны: истина непосредственно не дана, а бесконечный процесс язы­ ковой работы с материалом может лишь приблизить к ней, но не обеспечить обладания ею. Этот последний тезис о работе в языке и над языком как условии продвижения к истине очень важен для понимания той схемы чело­ веческого общения, которая представлена в лакановских текстах.

Собственно говоря, на известном уровне абстракции в лаканов­ ском сеансе исчезают активные персонифицированные инстан­ ции

-

аналитик, пациент,

-

а остается некое саморазвитие языко­

вых взаимодействий и интерпретаций.

По отзывам очевидцев,

Лакану нередко случалось сводить живое общение, совместную ра­

боту врача и пациента над интерпретацией событий, о которых рас­ сказывает пациент. Роль врача сводится к пунктуации этого расска­ за, неожиданной и по-видимости произвольной, С внезапными перерывами и завершениями (так, в случае предельного минимума

его сеансы длятся

2-3

минуты вместо обычных

45

минут), да и во

время самого сеанса Лакан, по отзывам его пациентов и учеников,

обычно вел себя отчужденно и безразлично-б'. Однако тем самым, как бы изымая себя из самого психоаналитического процесса и по­

мешая себя на некое привилегированное место, Лакан чем дальше, тем больше сам превращался в того «субъекта, которого считают

обладателем знания»

(SSS -

1е

sujet зцррозё savoir),

в верховного су­

дью, а не просто в свидетеля и участника языковой работы. В творчестве Лакана немало свидетельств интеллектуализации

психоаналитической работы: поначалу это было сведение к языко­ вому уровню в широком смысле слова,

а затем

-

уже не просто

к языку, но к языку математическому (по его терминологии, к «ма­ теме»). В плане когнитивно-интеллектуальном он подчас рассмат­

ривал даже такие явно эмоционально-аффективные компоненты психоаналитического общения, как трансфер. Так, в семинаре, по­ свяшенном трансферу, Лакан четко определяет ориентацию анали­

за на знание, видит прототип будущего пациента в Алкивиаде из

361 Сторонники Лакана, оспаривая многочисленные трактовки столь коротких се­ ансов как выражения стремления к наживе, полагали, что расчленение психоана­ литического курса на короткие сеансы выносит главные моменты самоистолкова­

ния сеанса,

в пространство

между сеансами,

заставляя

пациента

в одиночестве

пережить свои фрустрации и самому добраться до нового уровня понимания. См. об этом, в частности, 5chneidennan 51. Jacques Lacan: the Death of ап Intellectual

Нею. London, 1983. Р. 133-138; Perrier F. Voyages extraordinaircs еп Translacanie. Paris, 1985. Впрочем, необходимо постоянно учитывать, что в отличие от других ВИДов психотерапии психоанализ активно использует не только теплые. дружеские

ЧУВства, но и чувства отрицательные, как более сильные энергетически.

317

Познание и перевод. Опыты философии языка

Платонова «Пира» И считает целью психоаналитического общения

знание, которым располагает аналитик

(SSS или sujet вцррове savoir:

«субъект, которого считают обладателем знания»). Как уже отмеча­ лось, Лакан не считал целью анализа исцеление и полагал, что оно может быть лишь случайным, побочным результатом. Одновремен­ но с этим он усугублял те умолчания, о которых применительно к Фрейду речь шла выше: это относится к эмоционально-аффек­ тивным аспектам психоаналитического общения, но также к его историческим и социально-институциональным моментам.

В самом деле, гипноз и внушение, из которых вырос психоана­ лиз, Лакан оставляет почти без внимания, если не считать несколь­ ких страниц из «Введения К комментариям Жана Ипполита по по­

воду "Отрицания" Фрейда», «Четырех фундаментальных понятий

психоанализа» и «Сочинений Фрейда по технике психоанализа». Взгляды Лакана на гипноз и внушение в основном соответствуют

фрейдовским-<, хотя и тут Лакан несколько спрямляет фрейдов­ скую мысль 3 6 3 . Однако и обсуждая другие сюжеты, например, отношение пере­ носа между врачом и больным, с одной стороны, учителем и учени­ ком

-

с другой, а также взаимоотношения между психоаналитиками

как членами сообщества и между различными институтами, Лакан практически никогда не выводит из этого теоретических следствий,

хотя, казалось бы, огромный личный опыт «раскольнической» рабо­

ты внутри французского психоанализа вполне поддавался хотя бы некоторым обобщениям. Так, описывая свое отлучение от МеЖдУ­ народной психоаналитической ассоциации, Лакан трактовал его как индивидуальный казус, как событие, которое имеет историче­ ские прецеденты (такой прецедент Лакан видел, например, в отлу­

чении Спинозы от религиозной общины), но в рамках психоанали­ тической теории особого осмысления не требует. На самом же деле во внетеоретических формах деятельности Лакана (например, в судьбе его семинара, безраздельно подчинявшего слушателей гип­

нотической власти мэтра, и его школы

(1964-1981),

учрежденной

и затем распущенной единоличной волей Лакана) так или иначе вы­ ражалась эмоциональная подоплека коммуникативных процессов,

подвергаласьсомнению правота лакановской расстановки акцентов

в анализе психоаналитического общения. По-видимому, при всей 362

"Фрейд. насколько это в его силах. отвергает внушение. чтобы предоставить

субъекту возможность вобрать в себя то. от чего он оказался отторгнутым из-за со­

противления». Еасап J. sеmiпаiге. т.

Paris. 1975. 363

Р.

1. Les есгпк techniques de Freud (1953-1954).

35.

Ведь Фрейд признавался: «мы должны дать себе отчет в том. что наш отказ ОТ

гипноза был приемом. приведшим к обнаружению внушения в форме трансфера».

Freud S. Introduction а

'а

psychanalyse. 1916-1917.

318

Рапь,

1947.

Раздел первый. Познание и язык. Глава пятая. Фрейд, Лака" и другие: в спорах ...

неповторимости личности Лакана, это были закономерные явле­ ния, во многом обусловленные спецификой психоанализа как осо­ бого праксео-гносеологического комплекса, в котором суггестив­ ные, эмоционально-аффективные моменты неизбежно играют не менее важную роль, чем когнитивно-интеллекгуальные.

Многочисленные переосмысления во французской психоана­ литической ситуации 70-х годов (затем они периодически возоб­ новлялись, привлекая каждый раз разные теоретические обосно­ вания) устремились в тех трех главных направлениях, по которым

у Фрейда и Лакана шло «вытеснение» глубинных эмоционально­ аффективных компонентов межличностного общения

-

это исто­

рия идей, структура психоаналитического сеанса и функциониро­ вание психоаналитического института. Прежде всего становится очевидным не только присутствие аффективных элементов (на­ пример, внушения, гипноза) в психоанализе, но и наличие преем­ ственности между психоанализом и предшествовавшими ему пси­

хотерапевтическими практиками: «Трансфер

-

это то, что остается

от одержимости, он получается в результате ряда изъятий. Дьявол упраздняется, припадочные остаются. Магический антураж упра­

здняется, "магнетизированные" Месмера остаются. Месмеров­

ский чан 3 64 упраздняется, гипноз и связь между врачом и пациен­ том остается. Гипноз упраздняется, трансфер остаетсяе-'". Кроме того, в психоанализе как таковом вновь обнаружилось

нечто напоминающее гипнотическое внушение. Зависимость гип­ нотизируемого от гипнотизера, установление избирательной, ин­

тенсивной, сомнамбулической связи, способность испытывать

-

внушение, воспринимать передаваемые мысли,

лось В самом средоточии аналитического курса

-

все это прояви­

в форме трансфе­

ра 3 6 6 . Но верна и обратная зависимость: все то, что имеет значение для психотерапии, имеет значение и для внушения. «Если в пере­ носе есть внушение, то это значит, что в психоаналитической ситу­

ации производится и воспроизводится В абстрактной форме сущ­ ность

всякого

межличностного

отношения,

которое

содержит

в себе желание воздействовать и самому испытывать воздействие,

активно или пассивно подражать

<...> психоаналитикам стоило бы

признать, что трансфер не случайно возник из внушения и гипно­

за, что в них обоих есть нечто такое, что присутствует в любом от­

ношении врача и пациента-Ч", Тем самым признается, что нали364 Сосуд, С помощью которого Месмер обеспечивал циркулиронание -флюида-. 365

Маппоп! О. Uп соmmепсеmепt qui п'еп tiпit pas. Paris, 1980. Р. 49-50.

366

Воксп-Гасоозеп М. Le sujet fгеudiеп. Paris, 1982.

367

Ноипап); Р Uп "discouгs пашге!» 11 Critique. 1983. Mars. Р. 209.

319

Познан не и перевод. Опыты философии язы~ чие в психоанализе элементов, сходных с внушением и гипнозом,

свидетельствует об ограниченности трактовок психоаналитиче­

ского общения как подконтрольного сознанию и рефлексии, дис­ курсивно выразимого.

Далее, эта тематизация «тайны» психоаналитического общения

позволила обнаружить гипно-суггестивные моменты в самом фун­ даменте психоаналитического института, в структуре психоанали­

тического сообщества, во взаимоотношениях учителя и ученика

-

и прежде всего применительно к Фрейду и Лакану. «Последовате­ ли Лакана смогли прочитать Фрейда как текст, подлежащий ана­ лизу, а не как текст, изрекающий истину, потому, что Лакан совер­

шил за них эту работу. Они могут отстраниться от Фрейда или, иначе, устранить свой пере нос (трансфер) на Фрейда, лишь пото­ му, что в этой работе их защищает непроанализированный ими пе­ ренос на Лакана как подлинного гаранта истинной интерпрета­

uии.

Изначально и на веки веков они присягают на верность

Лакану. Цитаты из Лакана функционируют в группах как истина

в последней инстанции, как вердикт ... »368. И еще одно яркое сви­ детельство: «Лакановское учение

-

это не передача знания, но осу­

ществление силы. Университетский преподаватель, отдавая свое знание, перестает быть его единоличным обладателем, так что в итоге студент должен в принципе знать о предмете почти столько

же, сколько знает его учитель, и ему остается лишь поблагодарить

учителя и уйти. Но от Лакана невозможно уйти с прибылью. Учи­ тель хранит свое сокровище

но которое

- то знание, которым он не обладает, - воплощаете-б", Эти напряженные, страстные свиде­

тельства дают нам не подлинный лаканонский портрет, но скорее доказательства теснейшей эмоциональный связи между учителем и учениками, тех надежд и разочарований, которые говорят нам

о психоанализе подчас больше, чем многие спокойно и система­

тично написанные учебники. Они говорят нам об остроте пробле­ мы человеческого общения, которая не только не миновала психо­ анализ, но, напротив, нашла в нем свое яркое выражение.

Итак, в результате этой историко-логической реконструкции,

которая началась с попытки выявить специфику психоаналитиче­ ского общения, наметить пределы перевода истории жизни в исто­

рию психоаналитического курса, а также зафиксировать те преоб­ разования,

которые

в

этом

процессе

происходят,

мы

подошли

теперь с другого конца к проблеме перевода, предстающей перед

нами другой своей гранью. Речь идет о проблемности соотнесения сознания и бессознательного, неосознанного и языкового, языко-

.16R Roustang Т. UI1 dcstil1 si шпеые. Paris, 1976. Р. 36 . .169

Georp,e Г. L'EfГсt 'Уац de Роеге de Lасап е! се [асагпепз. Paris, 1979. Р. 36.

320

Раздел первый. Познание и язык. Глава пятая. Фрейд, Лакан и другие: в спорах ...

вого И аффективного. Мы увидели ряд диаметрально противопо­ ложных подходов к истолкованию опыта психоаналитического об­

шения. При установке на «излечение через осознание» (иначе го­ воря,

понятое

перестает

быть

патогенным,

травмируюшим)

первичными и определяющими оказываются вербально-концеп­

туальные моменты. При установке на «осознание через излечение» (иначе говоря, понять можно лишь то, что становится эмоцио­ нально приемлемым и «впускается В сознание»)

первичными

и определяющими оказываются невербальные, аффективные мо­

менты. Установка на «осознание через язык» своеобразна по отно­ шению к обоим этим путям: она требует широкой трактовки языка

и несет с собой как схемы прояснения, так и слои аффективно окрашенного опыта.

В любом случае современные тенденции

в осмыслении психоанализа так или иначе вынуждены признавать

и прорабатывать не только то, что может быть пере несено в план языкового выражения, но и те слои опыта, которые в той или иной

форме ставят проблему психоанализа как межличностного отно­ шения со всеми его нерациональными «остатками».

По-видимому, ния

-

«большой КРУГ»

психоаналитического обше­

назовем его так, хотя тут нет ни круговой замкнутости,

ни каких-либо буквальных повторений, гические отношения учителя

-

охватывает как педаго­

и ученика, так и интерпретативно­

терапевтические отношения аналитика и пациента. Он намечается в результате поиска более свободных форм общения и одновре­ менно включения в это обшение все новых регистров, способных стимулировать взаимодействия эмоции, слова, концепта. Быть мо­ жет, поначалу тип схватывания и «исследования» этих инноваций

в опыте общения должен быть прежде всего художественным.

Вспомним Стендаля, который в своем трактате о любви вполне строго рассуждал о способах кристаллизации любовного чувства.

Понятно, впрочем, что не только художественными средствами можно описывать, скажем, созерцательные или динамические ас­

пекты общения или же восприятие эстетического предмета. Есть на что обратить внимание в этом материале и с позиций познава­ тельной, рефлексивной установки: именно потому, что человече­

ское общение в психоанализе представляет собой не сырую мате­ рию

сим биотических слияний,

но

в

известном

смысле

уже

абстрагированный от такой нерасчлененной слитности процесс, мы и можем ставить перед собой задачу «теорегизации. психоана­

литического опыта общения. Вполне понятно, что такая теоретизация предполагает промыс­ ливание различных компонентов во взаимодействии эмоциональ­ но-практического, концептуального, словесного в психоаналитиче­

ском общении. Особую сложность составляет, например, анализ

321

Познание и перевод. Опыты философии языка

соотношений между языковыми и аффективными представления­ ми, а также, шире,

-

между уровнем представлений и дорепрезента­

тивным уровнем. Если согласиться с тем, что для психоанализа и других форм «психопракгики. целью все же является излечение (сколь бы различно ни понималось это в разных школах и подходах), то какой из уровней общения больше вносит в реализацию этой це­ ли

-

словесный или дословесный, эмоциональный или концепту­

альный? Можно предположить, что словесные и несловесные, дис­ курсивные и додискурсивные формы общения, соотносятся между собой соответственно как побуждающая причина и условие реали­ зации. Так, вербальное общение, в известной мере управляющее по­ токами душевной энергии, подталкивает к тому, что можно назвать

саногенными изменениями. Однако важнейшим условием реализа­ ции этого побуждения выступает эмоциональный контакт на доди­ скурсивном уровне. Если нет этого глубинного контакта, проблема­ тичным становится и включение языковых механизмов общения.

Таким образом, если вернуться к нашей начальной схеме, иллюст­ рирующей специфику психоаналитического общения через своеоб­ разный перевод жизненной истории в психоаналитическую исто­

рию,

то

можно

предположить,

что

побуждающей

причиной

к изменению выступает вербализация травмы (рассказ и работа со словом), а условием его реализации

-

довербальные механизмы об­

щения. Таким образом, мы видим здесь не только феномены пере­ вода и непереводимости, но и определенные формы их парадок­ сального взаимодействия, в которых собственно и вырабатываются многоплановые схемы перехода от психических травм к исцелению

или хотя бы душевному облегчению

-

через высказанное слово, вы­

раженную эмоцию, выстроенное понятие.

§ 3.

Следы истории: перевод под вопросом

Речь здесь пойдет об одной «идеологически

книге

-

непереводимой»

«Рождении психоаналитика: от Месмера к Фрейду»

Р. де Соссюра иЛ. Шертока. Путь этой книги к российскому чита­

телю был долгим и трудным-?". Во Франции она вышла в начале 1970-х годов и была переведена на многие языки. В СССР судьба изданий, посвященных бессознательному, психоанализу, фрей­ дизму, складывалась непросто, сейчас все об этом забыли, а пото­ му полезно будет напомнить некоторые моменты. Я перевела эту

книжку сразу после Тбилисского конгресса по бессознательному

(1979),

в начале 1980-х годов. Однако в течение десяти лет она про-

SoussSllre Я., Chertok L. La naissance d'un psychanalyste: de Mesmer а Freud. Paris. ]973; в рус.пер.: Шерток Л, Соссюр Р. де. Рождение психоаналитика: от Месмера

370

322

Раздел первый. Познание и язык. Глава пятая. Фрейд, Лакан и другие: в спорах ...

лежала в портфеле издательства «Прогресс. под спудом. Ни добрые

отношения одного из ее авторов, Л. Шертока, с издателями, ни его готовность изменить заглавие, где стояло запрещенное тогда слово

«психоанализ» (вместо «РОЖдения психоаналитика» предлагался, например, вариант «Одиссея психогерапии»), результата не прино­

сили: сдвинуть дело с мертвой точки не удавалось-", Напомню, что Тбилисский симпозиум по бессознательному

1979 г.

был реабили­

тацией бессознательного, но вовсе не был (и не мог быть) реабили­

тацией психоанализа. А потому при попытке издания книги я столкнулась с тем, что можно назвать непереводимостью по идео­ логическим причинам: даже при наличии готового перевода книга

не могла быть опубликована, не могла пересечь культурную грани­

цу. Она вышла в свет уже после смерти Л. Шертока

-

в самом нача­

ле постсоветского периода, который ознаменовался новыми собы­ тиями и прежде всего попытками более интенсивными,

-

-

поначалу робкими, а потом все

возродить психоанализ в России.

Издание этой книги в России стало одним из первых знаков до­ брых пере мен. Для любознательного читателя это учебник по исто­ рии психотерапевтических учений, который читался как детектив­

ный роман

-

роман идей и событий, связанных с осмыслением

человеческой психики, межличностных отношений, с тем, что

близко затрагивает

к Фрейду. М.,

-

наряду с профессионалами-психотерапевта-

1991. Авторы

этой книги

-

широко известные ученые. Раймон де

Соссюр одним из первых представил психоаналитические идеи франкоязычному миру: его книга «Психоаналитический метод» появилась в

1922 г.

с предисловием

самого Фрейда. В дальнейшем он стал вице-президентом Международной психо­

аналитической ассоциации и президентом Европейской психоаналитической фе­ дерации. Леон Шерток, видный клиницист, историк науки (Ср. его монографии

«Гипноз» (М.,

1972) и

«Непознанное в психике человека» (М.,

1982), а также ста­ / / Бессознательное: природа, функции. методы исследования. Т. ТУ. Тбилиси, 1985; Он же. От Лавуазье к Фрейду (совме­ стно сИ. Стенгерс) / / Вопросы истории естествознания и техники. М., 1988. NQ 3; Он же. Шарко, Бернгейм, Фрейд, Лакан / / Психологический журнал. М., 1990. NQ 2. и др.). Л. Шерток - участник Сопротивления, кавалер ордена Военного кре­ тьи: Возврашаясь к проблеме внушения

ста, он был одним из главных организаторов Тбилисского симпозиума по пробле­ мам бессознательного

(1979). Среди последних его прижизненных работ «Сердце (Chertok L., Stengers 1. Le соеur е! lа raison. L'hypnose еп quеstiоп: de Lavoisier 11 Lacan. Paris, 1989) и автобиографическая книга «Мемуары еретика» (Chertok L., Stengers 1., GiIle D. Мёгпопез d'un пёгепсце. Paris, 1990). Посмертно опубликован­ и разум»

ные работы Шертока обобшают проблему отношения между врачом и пациентом

(Chertok L. L'enigme de lаtiоп гпёоесш-рапепт. 371

lа геlаtiоп аи соеиг

de lа

гпёшсше.

Paris, 1992 (псрсизл.:

Са ге­

Paris, 2000).

К тому же обнаружилось еше одно препятствие для выпуска книги на русском

ЯЗыке: в ней упоминалось о добрачном периоде «одиноких практик» Фрейда, что примеиительно к творцу новой научной дисциплины, пусть и подозрительной, Считалось совершенно недопустимым.

323

Познание и перевод. Опыты философии языка

ми и психологами

-

каждого человека. Речь в этой книге идет,

конечно, прежде всего о Зигмунде Фрейде и его учении о бессозна­ тельном, психоанализе, возникшем в коние

XIX

в. и распростра­

нившемся ныне по всему миру. Но не только о нем. Ведь психоана­ лиз

не

родился

на

свет

как

нечто

раз

и

навсегда

завершенное

и самодостаточное. В каждом конкретном акте познания человече­ ской души,

всех ее нормальных и патологических проявлений

вновь оживают те обстоятельства и предпосылки, которые некогда

вызвали появление психоанализа и были им так или иначе учтены:

прошлое входит в настоящее инезримо присутствует в нем. Вот почему эта книга,

посвященная истории

возникновения

психо­

анализа, драматическим судьбам предшествовавших ему учений

о флюиде, внушении, гипнозе, важна для нас не только как исто­ рический документ. Она и сейчас полезна нам как настольное

практическое пособие для психолога и философа, для педагога и воспитателя, ДЛЯ каждого, кто хочет лучше понять самого себя, свои мотивы и поступки, свои отношения с другими людьми.

История идей, представленная в книге,

-

не собрание нейтраль­

ных фактов: она «исполнена страстей и сама вызывает страсти». Конвульсии и кризы, чудесные исцеления и жестокие преследова­ ния, опасности и сопротивления рапии

последних двух

веков

-

в истории европейской психоте­

мы

находим немало увлекательных

эпизодов, то трагичных, то не лишенных комичной театральности. Бережное обращение с фактами не мешает авторам живописать яр­

кие портреты - блистательного Месмера, благородного П юисегю­ ра, великодушного Льебо, мудрого, чуть ироничного Шарко. Меж­ ду ними

-

сознательно или неосознанно

-

идет перекличка идей,

происходит накопление знаний о человеческой душе.

То общее, что проясняется на страницах этой книги, может, на первый взгляд, по казаться нам теперь простым и даже гриви­

альным. В самом деле, идейный стержень, вокруг которого сосре­ доточены все умственные и душевные усилия

европейской психотерапии

XVIII-XIX

вв.,

-

представителей

это идея межлично­

стного отношения врача и пациента. Сколько времени и сил потребовалось, однако, ДЛЯ того, чтобы, как Месмер, перейти от изучения влияния планет и воздействия магнитов к идее универ­

сального флюида

-

особой физической субстанции, более гармо­

ничное распределение которой в контакте врача и пациента при­

водит к исцелению больного-Ч; чтобы заметить, как Пюисегюр, 372 Это развитие идей сопровождалось в данном случае поистине революционным сдвигом в медицинской практике: посредством особых пассов и прикосновении врач добинался У больного припадка, сопровождавшегося потерей сознания, а за­ тем, вследствие «перераспределения флюида»,

324

-

улучшения состояния пациента.

Раздел первый. Познан не и язык. Глава пятая. Фрейд, Лакаи и другие: в спорах ...

что помимо «магнетического флюида» ДЛЯ излечения необходимо отчетливое желание исцелять у врача и особое, похожее на любовь,

состояние зависимости у пациента; чтобы понять, как де Виллер в его «Влюбленном магнетизере», что не только желание врача «ис­ целять», но и собственное желание больного выздороветь стано­ вится условием успеха в лечении, и т. д.

Эти исследования, представившие важный фрагмент истории бессознательного, помогают нам теперь понять, почему осмысле­ ние этого аспекта психотерапии давалось так нелегко, увидеть, что этому

мешали

не

только

«эпистемологические

препятствия»,

но и различные внеэпистемологические обстоятельства. Не слу­ чайно ведь месмеровский «животный магнетизм» был осужден как

«опасный для нравов» (экземпляр доклада Байи, члена специаль­ ной комиссии короля Людовика XVI, с таким заключением хра­ нился в личной библиотеке Фрейда), а его исцеляюшее воздей­ ствие на больных было приписано воображению. Сексуальный элемент магнетизма, а в дальнейшем внушения и гипноза, надолго стал камнем преткновения для экспериментов и исследований

в этой области. И дело здесь, пожалуй, было не только в пуритан­ ской морали, но и в более глубоко укорененных социальных табу, десакрализовать

которые

не

смог,

вопреки

распространенному

мнению, и сам психоанализ-", Только осознавая это, мы начинаем понимать, что наукообраз­

ная естественно-научная форма размышлений о гипнозе и внуше­ нии в

XIX в. -

это лишь одна сторона медали, что за сухостью опи­

саний подчас скрывается стремление избежать нравственной

опасности, исключить возможность злоупотреблений. На мысль об этом наводят и нейрофизиологическая трактовка гипноза у Брейда, и чисто физиологическое его описание у Бернгейма, полностью ис­ ключающее роль межличностного фактора в лечении, и акцент Шарко на механических, телесных реакциях при гипнозе, никак не связанных, по его мнению, с человеческими страстями и привязан­

ностями, и полное отрицание межличностных отношений у учени­

ка Шарко П. Рише, объяснявшего гипнотическое воздействие по­

вышенной тактильной чувствительностью, и пр.374. Это в корне противоречило официальной медицине того времени с ее предписани­ ями и канонами: врач не имел права при касаться к больному и обращался, непре­ менно по-латыни, с наставлениями к его душе.

373

См.:

Спепок L. Ряуспотпёгар!е et зехцаше. Сопыёсгапопз historiqLles е! Psychotherapie. Paris, 1981. Ng 4. Р. 218.

ерistешоlоgiqLlеs / / 374

См. об этом замечательные историко-архивные исследования Жаклин Карруа:

Саггоу 1.

Hypnose, sLlggestion е! psychologie. L'invention de sujets. Paris, 1991: ideт. Les personnalites dOLlbles ег ШLlltiрlеs. Entre science е! fiction. Paris, 1993. Ср. также: Importance de l'hypnose / SOLlS 'а dir. d'lsabelle Stengers. Paris, 1993.

325

Познанне и перевод. Опыты философии ЯЗЫка

Новую и одновременно законченную форму придает этой психотерапевтической идее концепция Фрейда. Эта форма пара­

доксальна: Фрейд признает несомненную реальность межличност­ ного взаимодействия в психологическом (а не только физиологи­ ческом) плане и вместе с тем предельно отстраняется от этой реальности, стремится «изъять» себя из ситуации личностной во­

влеченности, доказать свою объективность, беспристрастность и нейтральность. Акт творения психоанализа и рождения психо­

аналитика был для Фрейда одновременно и отказом от гипноза и внушения (в его сильной, прямой форме), и признанием особой реальности «трансфера», или переноса эмоций пациента на врача

(а также обратного пере носа или контртрансфера-Ч). Фрейд отка­ зался

от гипноза и

внушения

по

нескольким

причинам:

гипноз

ограничивает свободу пациента, мешает осознанию сопротивле­

ний и, стало быть, прошлых травм; кроме того, число больных, способных входить в глубокое гипнотическое состояние, несоиз­ меримо меньше, чем число больных, которых можно подвергать

психоанализу

-

оно практически неограниченно. Интеллектуаль­

ное решение Фрейда, связанное с созданием психоанализа и ситу­ аций экспериментальной «трансферентной- любви, подконтроль­ ной врачу, было обусловлено, разумеется, не только такой личной

особенностью Фрейда, как «страх перед сексуальностью». На при­ нятом Фрейдом решении сказались - прежде всего в его трактовке трансфера

-

каноны естественных наук того времени с их требова­

нием воспроизводимости наблюдаемых явлений, их подвластно­ сти контролю экспериментатора и др.

Для возникновения психоанализа нужны были, помимо откры­ тия трансфера, и другие компоненты, например, идея психологиче­

ской (а не чисто физиологической, как считалось ранее) природы истерии, важности детских психических травм (включая и сексу-

375 Сейчас в русском психоаналитическом языке все больше закрепляется смешан­ ное латинско-русское слово «контрперенос», А теперь насчет терминов «перенос»

И «трансфер», которые употребляются в тексте книги взаимозаменимо. Разумеется. в русском психоаналитическом языке слово «перенос» предпочтительнее «трансфе­ ра». Однако закреплению этого термина мешают, в частности, ситуации, в которых оно используется в форме прилагательного (это могут быть прилагательные «Транс­ ферный», относяшийся к трансферу. или «трансферентный», гюрожлаемый транс­

фером: например «трансферентная любовь» - тот самый «мезальянс» - «ложный альянс», который возникает в результате переноса чувств пациента на аналитика). Вряд ли можно сказать «переносная любовь»: ведь слово «переносный» уже имееТ

в русском языке эакрепивгпееся, семантически неприемлемое значение. Однако и от «трансфера» терминологического счастья нет. тем более что за последнее деся­

тилетие это слово стало употребляться повсеместно (трансфер [или трансферт] де­ нег, путешественников и пр.) Словом, для меня этот вопрос пока остается откры­ тым, а термины «перенос» И «трансфер» Я употребляю взаимозаменимо.

326

Раздел первый. Познание и язык. Глава пятая. Фрейд, Лакан и другие: в спорах ...

альные) в дальнейшем развитии личности и в образовании тех или иных патологических симптомов, владение техникой гипноза, спо­

собность вызывать, а затем устранять экспериментальные неврозы,

доказывая тем самым действенность бессознательного, выявление в истерии сексуальных аспектов, разработка самого понятия бес­ сознательного и пр. Все эти составные элементы были объединены в одну общую теорию в

1895 г.

Однако связывает все эти различные

линии воедино, с точки зрения авторов книги, именно концепция переноса,

в котором

препятствие к познанию и

психоаналитиче­

ской работе превращается в стимул и движущую силу такой работы. для того чтобы понять, как, собственно, происходит такое пре­ вращение, постараемся еще раз представить себе психоаналитиче­

ский сеанс. Основное правило для больного

-

говорить все, что

приходит в голову. Он обычно лежит на кушетке, видимый врачу, но сам не видящий врача, и рассказывает, что хочет. Поначалу

Фрейд принимал содержание рассказов своих пациентов за реаль­ ность, но вскоре понял, что речь идет о неосознанно искаженных

событиях, о фантазмах

-

воображаемых слияниях желаемого

и действительного. Одни только паузы или, скажем, ограничен­ ность, бедность ассоциаций применительно к какому-то событию или предмету уже могут свидетельствовать для врача о наличии вы­

теснений

-

то есть о передвижении травмирующих событий в бо­

лее спокойные зоны бессознательного, где они уже не причиняют невыносимой душевной боли, но лишь косвенно проявляются в изменениях речи и поведения. Как заключал Фрейд на основе анализа сновидений

-

особенно плодотворного материала для на­

блюдения за игрой ассоциаций,

-

язык, речь больного, независи­

мо от тех вторичных переработок и рационализаций, которые при­ дают рассказу о сновидении связный вид,

позволяют судить

о наличии тех или иных психических травм, как правило, пережи­

тых в детском возрасте. В любом случае сгущение (совмещение различных понятийных рядов) и смещение (выдвижение на перед­ ний план какой-то одной, на первый взгляд незначительной дета­ ли и соответственно искажение всего повествования) элементов речи свидетельствует о психической патологии и требует дальней­ шей работы

-

распутывания запутанного и восполнения отсут­

ствующего. Во время рассказа психоаналитик, как правило, мол­ чит,

но

поддерживает

рассказ

своим

вникающим

слушанием.

Нередко пациент обращается к врачу с вопросом или, как позднее стал говорить Ж. Лакан, с «запросом». Следуя правилу «нейтраль­ Ности», врач понимает, что чувства пациента направлены не на не­

го лично, а на некое «третье» лицо (на какой-то значимый в его .жизни персонаж), и потому не поддается на «провокации», не от­ вечает ни на положительные, ни на отрицательные чувства паци-

327

Познание и перевод. Опыты философии ЯЗЫка ента, направляя тем самым его душевную энергию на осмысление

событий собственной жизненной истории. Неудовлетворенный «запрос», странствуя по различным уровням психики, меняя свою

форму,

все ближе подходит к тому архаичному психическому

слою, где в сколь угодно искаженном и запутанном виде запечат­

лены неразрешенные психические конфликты или

-

еше глубже

-

потребность в материнской (родительской) любви. Как известно, Фрейд считал свою концепцию психоанализа и, в частности, трансфера, научной и рациональной. Воспоминание, прояснение и осознание жизненных травм должны были, как ему

казалось, привести к излечению больного. Трактовка трансфера как рационально контролируемой процедуры должна была под­ твердить необратимость генезиса психоанализа как научной дис­ циплины из донаучных видов психотерапевтической практики:

по сути, Фрейд считал психоанализ излечением через осознание. Таким образом, он преувеличил силу разрыва психоанализа с его

эмоциональными, гипносуггестивными истоками. Именно этот момент со всеми последующими сомнениями Фрейда ярко показан в книге Шертока и де Соссюра. Отказавшись в своей практике от гипноза, ФреЙД, по-видимому, недооценил и сложность устране­ ния взаимного переноса эмоций между врачом и пациентом, и на­ личие

в

психоанализе

неконтролируемого внушения,

подчиняю­

щего больного воле и мысли врача в большей степени, нежели это допускает тезис о «нейтральности» И «невовлеченносги» психоана­

литика. Столь же избирательно Фрейд воспринимает те трудности, которые связаны с функционированием психоанализа как особого

социального и нститута-". Речь идет прежде всего об отношениях между членами психоаналитического сообщества, учителями и уче­ никами. Как известно, условие самостоятельной практики для пси­ хоаналитика

-

ководством

опытного

ПРОХОЖдение курса личного психоанализа под ру­

наставника

«<дидакта»).

При

передаче

психоаналитических навыков и знаний особую роль приобретает личная эмоциональная зависимость ученика от наставника и, сле­

довательно, возникает опасность работы в психоанализе лиц с «не­ снятым трансфером», институционализация пожизненного нерав­ ноправия между членами психоаналитического сообщества.

376

Фрейд, как известно, не только организовал Международную психоаналитиче­

скую ассоциацию. которая была призвана распространять и иропагандировать его

учение; он верил в возможностъ организации-братства и даже подарил своим бли­

жайшим сподвижникам (Ференци, Абрахаму, Джонсу, Заксу, Ранку. Эйтингону) камни для изготовления перстней в знак взаимной верности и дружбы. хотя и его отношения с учениками, и отношения его учеников межлу собой были. мягко гово­ ря. далеки от идиллических, а подлинные причины этого не могли ограничиваться «несходством характеров» или же обычными «теоретическими разногласиями».

328

Раздел первый. Познание и язык. Глава пятая. Фрейд, Лакан и другие: в спорах ...

Дальнейшее

развитие

психоанализа заставило

усомниться

в правомерности самой формулы «излечение через осознание». Интерес к аффективно-эмоциональным сторонам межличностно­ го отношения все более усиливался. Споры и обсуждения вызыва­ ют прежде всего такие вопросы: столь ли радикален «эпистемоло­

гический разрыв», отделяющий психоанализ от предшествующих

видов психотерапии (внушения, гипноза)? Столь ли подконтроль­

на сознанию психоаналитическая практика? Столь ли специфичен психоанализ как социальное установление среди таких авторитар­

ных институтов, как церковь или армия? Все эти три аспекта недо­ оценки эмоционально-аффективного компонента в психоанали­ зе

-

исторический, практико-терапевтический и социальный

-

были оспорены его последующей исгорией!". Однако это произо­ шло не сразу. Сначала предстояло сделать еще один шаг по пути развития тех традиций психоанализа, которые предполагали вер­

ность Фрейду. И для понимания этого шага необходимо обратить­ ся к той странице истории психоанализа, без которой многое оста­ ется неясным в идейном подтексте его современной ситуации.

Одним из крупнейших последователей Фрейда, сохранивших и усиливших ингеллектуалистский пафос психоанализа, был Жак Лакан. В психоаналитической теории и практике Лакан заостряет именно те интеллектуально-интерпретативные моменты, которые

считал существенными и сам Фрейд, и потому лаканонский девиз «назад К Фрейду- сохраняет свой смысл, несмотря на все произве­ денные им переосмысления фрейдонской программы. Франция довольно

сильно

психоанализа:

запоздала

с

признанием

и

распространением

вплоть до конца Второй мировой войны число

практикуюших психоаналитиков здесь было невелико. Именно

с Жаком Лаканом, «французским ФрейдомьЧ", связан подъем французского психоанализа в послевоенные годы. Лакановское

отношение к психоанализу было попыткой «большого синтеза», стремлением включить в психоанализ данные современных гума­ нитарных

наук

-

этнологии,

антропологии,

литературоведения,

математики, философии и, прежде всего, лингвистики. Акцент на языке и речи, на символическом уровне психики, где, собственно, и действует язык, порядок, закон, новая ступень деперсонализа­

ции психоанализа, при которой общение врача и пациента пред­ стает, по сути, как саморазвитие языковых интерпретаций, а роль

377 Это показано, в частности, в очерке Л. Шертока «Возрожденное внушение»

Chertok L. SLlggestio rediviva / Рапз, 1984. Р. 11-38. 378

Rеsшgепсе

de

Гпурпозе. Uпе

bataille de

оецх

cents

//

апз.

Взгляд на Лакана как на «французского Фрейда» раскрывается в книге:

Turkle Sh.

Рзуспоапа.упс

Politics.

Ггешг'э Ггепсп

329

Revolutiol1. L.. 1981.

Познание и перевод. Опыты философии язык1!. врача сводится к пунктуации этого движения языка,

-

все это сви­

детельствует о том, что в Лакане. несмотря на все головокружи­ тельные языковые игры, было стремление к своего рода интеллек­

туализации психоаналитической работы. Об этом свидетельствует, в частности, его радикальный отказ от гипноза и внушения (в про­

тивоположность более мягкой позиции Фрейда) и широкая, вклю­ чающая не только вербальные, но и топологические модели, опора на истолкование и прояснение. Как известно, Лакан не ставил це­ лью излечение и полагал, что оно может быть лишь случайным по­ бочным следствием психоаналитического процесса товку

можно

считать

как

подтверждением,

так

и

-

и эту трак­ отрицанием

проясняющей позиции. Что же касается внетеоретических форм

деятельности Лакана, то в них с достаточной определенностью вы­ ражалась эмоциональная гипносуггестивная подоплека психоана­ литических процессов, гторождая сомнения в правильности акцен­ та

на

интеллектуально-интерпретативную

сторону

психоанализа

в ущерб его эмоционально-аффективной стороне'?". Справедливости ради нужно отметить, что уже в 20-е годы уче­

ники Фрейда Ференци и Ранк подчеркивали значение эмоцио­ нально-аффективных компонентов в психоанализе, утверждая, что осознание позволяет устранить симптомы лишь в тех случаях,

когда мы имеем дело не с собственно бессознательным, а лишь

с предсоэнательным, неполно вытесненным: само бессознатель­ ное, которое существует где-то на до вербальном уровне, невоз­

можно ни вспомнить, ни пережить, ни осознать-б", Актуальность всех этих пророческих предупреждений в полной мере выявилась

в рамках французского психоанализа к концу 70-х годов. Сомне-

379

В самом деле, конфликт с Международной психоаналитической ассоциацией,

закончившийся отлучением Лакана от официально признанного психоанализа, ситуация массовой и ВПО"1не «гипнотической» зависимости учеников и паииентон от слова и поступка мэтра, многократные расколы в лоне французского психоана­ лиза, сложная и почти «скандальная. обстановка создания, а впоследствии роспу­

ска Парижской школы фрейдизма

(1964-1980) -

все это лишь подчеркивало саму

ситуацию воли к власти, болезненное противоречие между теорией и пракгикой, между инливидуальным и институциоиальным, между «призванием-

К психоана­

лизу, за которое ратовал Лакан. и необходимостью каких-то внешних форм соци­

ального контроля и социального обеспечения этой «невозможной профессии». Вокруг этих проблем в современном психоанализе идут бурные споры (см., напри­

Green А. Iпstапсе tierce ои rapports du пегсе? 11 Le Мопdе. 1990. 1О fev. Р. 2). Ср.: Green А. Idees directrices роцг uпе рsусhапаlуsе сопtеmрorаiпе. Месоппа.зьапсе е! ге­ соппаissапсе de !'iпсопsсiепt. Рапз, 2002. мер:

s.. Rank О. The оемеюрпзепт of ркуспоапагуз!». N. У.. Washington. 1925. См. Chertok L. Le conf1it Freud - Ferenczi OLI Тпёопс е! pratique еп рхуспапагузе 11 Sixiemes [оцгпеез de fоnnаtiоп сопtiпuе. Paris, janvier. 1986. Ср.: Bertrand М. е.а. Гегепсп. рапегп е! рsусhапа!уstе. Рапь, 1994: Bokanowski Т. Sапdог Ferenczi. Рапь, 1997. 380 Еегепсп

также:

330

Раздел первый. Познание и язык. Глава пятая. Фрейд, Лакан и другие: в спорах ... ния И переосмысления сосредоточились как раз в тех трех направ­

лениях, по которым у самого Фрейда, а затем и у Лакана шло «вы­ теснение»

глубинных эмоционально-аффективных компонентов

психоанализа. Все более очевидным становится не только при­

сутствие в психоанализе аффективных моментов (в частности, внушения и гипнозагч", но и наличие непосредственной преемст­ венности между психоанализом и предшествовавшими ему психо­

терапевтическими практиками. Кроме того, гипносуггестивные моменты обнаруживаются в самом фундаменте психоаналитиче­ ского сообшества,

во взаимоотношениях учителя и ученика

-

прежде всего по отношению к Фрейду иЛакану. Ныне подвергается сомнению главный тезис Фрейда о господ­ стве осознания над чувствами, о преимушественной роли интел­

лектуального истолкования в излечении больного. Эти сомнения возникли прежде всего в среде англо-американских психотерапев­

тов и психоаналитиков (Боулби, Малер, Масуд Кан, Уинникот,

Когут и др.) после Второй мировой войны. Философское обосно­ вание такого подхода дается в работах О. Маннони, Ф. Рустана,

М. Борш-Якобсена-Ч и прежде всего - М. Анри 3 83 , который утверждает, что понять Фрейда - значит по-новому взглянуть на «генеалогию» психоанализа. Раз процессы архаического, симбио­ тического уровня, участвующие в психоанализе,

развертываются

там, где еше нет Я и вообще каких-либо аналогов субъект-объект­ ных структур, значит, на этом уровне невозможно представление

чего-либо, относяшегося к бессознательному, в вещной, предмет­ ной форме, а потому

-

невозможно забывание, вспоминание, осо­

знание тех или иных бессознательных содержаний в форме пред­ ставления.

Говорить

о

представлении,

полагают

М. Анри

и М. Борш-Якобсен, можно лишь применительно к вторично или неполно вытесненным психическим содержаниям, сформировав-

зя: Ср.: "Зависимость гипнотизируемого от гипнотизера, установление избира­ тельной, интенсивной. сомнамбулической связи, способность испытывать внуше­ ние. ВОСПРИНИ\1ать передаваемые мысли

-

все это вновь обнаружилось в самом

средоточии аналитического курса в форме трансфера» [гешйеп. Рапь,

Borch-lacobsen

М.

Le sLljet

1982. Р. 189.

3Х2 Русская транслитерация фамилии этого исследователя примеиительно к фран­ цузскому периоду должна была бы звучать как Борш-Якобсен. а применительно

к следующему американскому периоду соответственно

-

Борч-Джекобсен (как его

сейчас и гранслитерируют в нечистых ссылках на русском языке). Так как у меня речь идет прежде всего о его работах французского периода. в которых еложились основные концептуальные моменты его подхода к анализу и критике психсанали­

'Ш (В американский период эта критика лишь все более радикализируется), я исхо­ жу из французского произношения его имени.

3Х3 Henry М. Genealogie de 'а рsусhапаlуsе. Paris, 1985.

331

Познание и перевод. Опыты философии язы~

шимся на стадии эдиповых конфликтов. Их действительно можно забыть, вспомнить, осознать

-

но ведь это не бессознательное или,

точнее, не все бессознательное, но лишь его наиболее поверхно­ стная часть. Наиболее решительный ВЫВОд, который в таких случа­ ях делается, таков: бессознательное вообще не может быть объек­ том научного познания, коль скоро оно, по сути своей, никогда не

дано нам в форме представления. А раз у нас нет надежных знаний о бессознательном, значит, у нас не может быть и практики, осно­ ванной на знании о бессознательном.

Подобно тезису о первенстве интеллектуального перед аффек­ тивным, сомнению подвергается и понятие трансфера как сред­ ства разрешения трудностей межличностных отношений на уров­

не осознания.

Проводя своеобразную де конструкцию понятий

«трансфер» И «внушениеь.Шерток обнаруживает истоки обоих по­ нятий в преданалитическом опыте, показывает неправоту или ог­ раниченность современного психоаналитического «логоцентриз­

ма»384. Ведь и сама речь в психоанализе пронизана аффективными отношениями. А разве «свободные ассоциации-

действительно

«свободны» и могут быть свидетельством освобождения субъекта?

Если Шерток видит элементы внушения (особенно косвенного) не только в гипнозе, но и в психоанализе, то М. Борш-Якобсен про­ водит еще более глубокую реконструкцию психоаналитического

процесса. Он усматривает общее звено между психоанализом и внушением

не в доаналитическом гипнозе, а на уровне транса.

Таким образом, поиск общего целительного компонента в различ­ ных видах психотерапии подводит ко все более глубоким и архаич­ ным формам существования психики.

В самом общем виде вопрос о внушении, гипнозе и их месте в психоанализе

-

это вопрос одновременно

и о внутренней,

и о внешней границе психоаналитического опыта. Однако сход­ ство между гипнозом и психоанализом вовсе не означает, что гип­

ноз и внушение призваны заменить психоанализ. Гипноз и психо­ анализ

-

это различные и по-разному ориентированные практики:

в психоанализе есть много такого, что никак не связано ни с вну­

шением, ни с гипнозом, и, наоборот, гипноз

-

это вполне самосто­

ятельная разновидность психотерапевтической практики (в совре­ менных исследованиях,

например, выдвигается гипотеза о роли

гипноза в повышении иммунитета и соответственно

-

в противо­

раковой терапии). Кроме того, хотя гипноз и психоанализ в чем-то близки, один воздействует прежде всего на волю, а другой

-

на со-

1Х4 Современные американские исследователи (прежде всего Нэд Лукачер и Гер­ ман

Рапа порт) истолковывали этот мыслительный путь в духе предлагаемой

Ж. Деррида деконструкции европейской логоцентристской метафизики.

332

Раздел первый. Познание н язык. Глава пятая. Фрейд, Лакан и другие: в спорах ...

энаниез>. В любом случае изучение гипноза проливает свет на проблему пределов и границ собственного опыта психоанализа, определяющих и его дальнейшую судьбу.

Из всего сказанного становится очевидно, что исследование Шертока и де Соссюра в известной мере противостоит как класси­ ческой традиции психоанализа, так и некоторым его современным

вариантам. Однако водораздел между этими позициями проходит не там, где, как нам кажется, мы его видим. Позицию авторов не «гносеологический сентиментализм» с его предпочтением чувств

и аффектов абстрактному разуму и это не антирационализм с ха­ рактерным для него стремлением укрыться от свободы, от ответст­ венности, от концептуально организованной мысли на уровне

«симбиотических. слияний; скорее это попытка прорваться к но­

вым пластам осмысления аффекта, эмоции, чувства

-

в соотноше­

нии с разумом, а не безотносительно к разуму. В частности, призы­ вы

к

междисциплинарным

исследованиям

гипноза

и

внушения

как раз и подразумевают возможность более глубокого рациональ­

ного постижения тех областей человеческой души и тела, о кото­ рых нам еше так мало известно.

Итак, основная идея книги

-

значимость аффективных факто­

ров, внушения и гипноза в генезисе психоанализа, в психоанали­

тической практике, вообще

-

в структуре межличностных отноше­

ний. Возникает вопрос: насколько актуален для нас сегодня этот урок? Нужен ли он нам вообще? Существует мнение, что для нас эта проблематика не очень актуальна, поскольку у нас есть свои русские традиции психоанализа, для которых разрыв между гип­

нозом (внушением) и психоанализом никогда не был характерен. Согласно одной из традиций в рамках русского психоанализа, гип­ ноз и трансфер

-

это разные проявления одного и того же врож­

денного механизма, обеспечивающего в первые годы жизни ребен­ ка

усвоение

тех

или

иных

навыков

поведения

в

общении

с близкими. Другая традиция была связана с интересом к физиоло­

гическим обоснованиям учения Фрейда: в 20-е годы это нашло свое отражение в обращении русских психоаналитиков к сеченов­

ской рефлексологии. Интересовался физиологическими механиз­ мами психоаналитического воздействия и И. П. Павлов. Однако в данном случае речь идет прежде всего о физиологических, а не о психологических подходах к гипнозу и внушению. Однако ника­ кой непрерывной традиции анализа данного круга проблем в рос-

385 Однако гипноз, как утверждается. в частности, в «Возрожденном внушении», должен стать частью профессиональной подготовки психоаналитиков. Это позво­ лит, снимая табу, и поныне тяготеющие над гипнозом, прояснить его роль в пси­ хотерапии.

333

Познание и перевод. Опыты философии языка

сийском читательском восприятии не сушествует-Ч", хотя усилия­ ми целого ряда исследователей эта традиция раскапывается, вос­

станавливается, формируется-". В целом же нынешнее отношение к Фрейду в России нередко складывается в искаженной исторической перспективе. Налицо, безусловно, отрадные изменения: это публикация обширной лите­ ратуры, создание обществ, активная работа по освоению психоана­ лиза; однако подчас возникает, или даже сознательно насаждается,

иллюзия, будто это первые шаги возрождения русского психоана­

лиза после пятидесятилетнего застоя. При этом, чаще сознательно, чем неосознанно, обходится молчанием или даже искажается роль

тех исследователей (прежде всего

Ф.В. Бассина, А.Е. Шерозии

-

и др.), чья деятельность в эти трудные десятилетия подготовила

почву, на которой ныне возможен серьезный интерес к Фрейду, бессознательному, психоанализу; преуменьшается значение такого

крупного общественного и научного события, как Тбилисский

симпозиум

1979 г. 3 8 8

и публикации четырехтомного собрания работ

по психоанализу, которые в течение целого десятилетия были едва ли не единственным источником знаний о бессознательном и пси­

хоанализе в пространстве Советского Союза. Тбилисский симпози­ ум стал событием мирового масштаба, первой крупной встречей по проблеме бессознательного между российскими (советскими) и за­ падными учеными. С тех пор идеология страха и недоверия к дан­

ному кругу проблем была подорвана в корне. После печально зна­ менитой Павловской сессии, закончившейся разгромом всей «инакомыслящей» психологии, это действительно было первое со­

бытие, «реабилитирующее» в России Фрейда

-

правда, в лоне про­

блематики бессознательного, а не практики психоанализа. 3Н6 Как известно. Россия была одной из первых стран. с энтузиазмом принявших учение Фрейда. В 20-е годы были изданы на русском языке почти все работы Фрейда, созданы Государственный психоаналитический институт и Русское пси­ хоаналитическое общество. С конца 20-х годов начинается долгий сталинский пе­ риод политической. экономической и культурной изоляции. во время которого

Общество и Институт были закрыты. а слово «бессознательное». как и само имя Фрейда. практически изъяты из употребления. Как пишут западные историки рус­ ского психоанализа. «советский фантазм. полной социальной интеграции проти­

воречил конфликтной теории психики. предложенной Фрейдом.

3Н? Отметим здесь прежде всего работы В.М. Лейбина, В.И. Овчаре н ко (ср. Овча­ ренко В.И Психоаналитический глоссарий.

M .• 1994; Лейбин В.М., Овчарен­ 1998; Овчаренко В.И, Лей­ психоанализа. В 2 т. М., 1999; ср. также работы

ко В.И Психоаналитическая литература в России. М., бин В. М. Антология российского

последнего о западном психоанализе, в частности: Лейбин В. Постклассический психоанализ. Энциклопедия. В

2 т.

М ..

2006)

и др.

3НН См.: Бессознательное: Природа. функции, методы исследования. Тбилиси, (т.

1-111). 1985 (т. IV) /

1978

под рел, Ф. В. Бассина, А. С. Прангишвили , А. Е. Шерозии.

334

Раздел первый. Познание и язык. Глава пятая. Фрейд, Лакан и другие: в спорах ...

Нынешний момент в истории психоанализа в России с начала постсоветского периода

-

имеет особое значение. И здесь уже за­

метно различие между 1990-ми и 2000-ми годами. Первое десяти­ летие возврата психоанализа на российскую почву столкнулось С ситуацией идеологического раскрепощения языка и мышления

и одновременно

-

с травматическим обострением разрыва между

желаемым и действительным, между словом и реальностью. В за­ падной, да и российской литературе эта ситуация как правило ис­

толковывается как массовый общественный инфантилизм, отсут­ ствие сколько-нибудь сформировавшейся «эдиповой стадии»: нет

«зрелого поколения», которое бы стремилось «занять место отца» и было готово взять на себя ответственность за собственные по­ ступки и решения,

-

напротив, общество состоит из «детей разных

возрастов'), стремящихся укрыться от ответственности в лоне госу­

дарства

-

как любящей матери, обязанной заботиться о своих де­

тях. Существуют и другие истолкования этой ситуации:

soveticus задавлен

homo

«строгим отцом», он постоянно прислушивается

к авторитету, хотя и ненавидит его. Между этими исголкованиями, пожалуй, нет противоречия, поскольку они отмечают различные

аспекты в общей ситуации интеллектуальной и психологической беспомощности с характерными для нее попытками спрятаться за

«мы'), за коллективного субъекта-б". По-видимому, многое из того опыта, которым сейчас распола­

гает западный психоанализ во всех его разнообразных ответвлени­ ях, может нам пригодиться. Еще в

1984 г.,

размышляя после одной

из своих поездок в СССР о будущем психоанализа в нашей стране

(заметка была в шутку названа «Зигмунд В гостях у Карлаэ-?"), Л. Шерток высказал предположение, что, вероятно, на повестке

дня вскоре будет создание (возрождение) Психоаналитического общества и соответственно просьбы о его включении в Междуна­

родную психоаналитическую ассоциацию. Правда, Шерток думал тогда, что все это

-

перспектива не «завтрашнего дня'). Однако

«завтрашний день» наступил скорее, чем можно было надеяться, принеся с собой множество серьезных и требующих безотлагатель389 Одним из самых показательных социальио-психологических явлений 1990-х годов были так называемые сеансы А. М. Кашпировского, применявшего класси­ ческую модель прямого (авторитарного) внушения, весьма распространенного в Европе

XIX

в. Правда, такого ошеломляюшего успеха этой практики вряд ли

можно было бы увидеть где-либо еще, кроме высокогипнабельной российской ау­ дитории, готовой

-

при нехватке лекарств и квалифицированной медицинской

помощи - верить в чудо и ждать его. В любом случае, бум вокруг Кашпировского лишний раз показал реальность феноменов гипноза и внушения, а также необхо­ димость их экспериментального, клинического и теоретического изучеиия.

390

Chel10k L. Sigmund chez Кагl / / Le Monde. 2.9.1984.

335

Познание и перевод. Опыты философии языка

ного решения проблем,

-

в частности. связанных с теоретической,

практической и организационной подготовкой психоаналитиков.

Осмысливая возможности психоанализа как института и как разновидности психотерапевтической практики, нельзя не при­

нять во внимание исторические доводы. В 1990-е годы сам факт от­ вержения психоанализа в эпоху сталинизма, безусловно, способ­

ствовал его популярности, а в 2000-е этот довод отошел в тень, и на первый план стали выходить не только общеидеологические , но также и прагматические пристрастия. Некоторые, однако и по­ ныне еще настроены на волну сакрализации Фрейда и «защиты»

психоанализа'?'. Нужна ли широкому российскому читателю, ма­ ло знающему о психоанализе и легко внушаемому, новая икона? Конечно, нет. В канонизации не нуждается и сама величественная фигура Фрейда. Психоанализ

-

чать на критику в его адрес: за

учение, способное достойно отве­

70

лет, прошедших после смерти

Фрейда, его концепция неоднократно демонстрировала способ­ ность к ответу на новые исторические вызовы. Конечно, гнаться за потерянным временем, повторяя все зигзаги пути, пройденного

различными видами и формами западного психоанализа, было бы

нецелесообразно. Но каких-то явно непродуктивных поворотов, по-видимому, можно и нужно избежать, учитывая и осмысляя ис­

торический опыт «рождения психоаналитика-г". Большинство современных исследователей психоанализа на За­ паде отличаются отчетливо выраженной антигносеологической ус­

тановкой. Справедливо считая безнадежными любые поиски анало­ гий и соответствий между психоанализом и развитыми науками

естественно-научного типа, они склонны вовсе отрицать научный и

-

шире

-

познавательный смысл психоанализа, усматривая в нем

прежде всего особый опыт личного раскрепощения, достигаемого

через освобождение речи. Конечно, психоанализ способен не про­ сто включать пациента в отторгнувший его (или отторгнутый им) социум, но И учить его быть самим собой без «бегства от свободы». Однако свобода речи

-

это еще не вся свобода, как мы теперь убеж-

391 Свидетельства этому мы находим в сборниках материалов в кн.: Зигмунд Фрейд ~ основатель новой научной парадигмы: психоанализ в теории и прахтике

(к 150-летию со дня рождения Зигмунда Фрейда). Материалы Международной психоаналитической конференции.

16-17 декабря 2006 г. / 2 т. Т. 1. М., 2006.

Под рел. А.Н. Харито­

нова, П.с. Гуревича, А.В. Литвинова. В

392 Впрочем, некоторые исследователи усматривают в книге Шертока и де Соссю­ ра иреувеличение роли французских влияний (а именно Шарко и Бсрнгейма) в ге­

незисе психоанализа. Гоитеу

G. Мезгпет to

В этом упреке,

по-видимому, есть доля

Lеоп Cheгtok апd Rауmопd

Ггеш!

истины.

См.:

de Sallssure. The 'Птетареш!с Revollltioll: Fгom // ]ollrllal of the History от' пте Behavioral Sciellces. 1983. NQ 3.

Р.297-299.

336

Раздел первый. Познание и язык. Глава пятая. Фрейд, Лакан и другие: в спорах ...

даемся на собственном опыте. Здесь представляется уместным одно важное замечание в связи со свободой и зависимостью, индивиду­ альными

и

социальными

аспектами

психоаналитического опыта.

В большинстве западных концепций, которые ищут основу челове­ ческого существа в архаических, инфантильных, симбиотических взаимодействиях, этот уровень трактуется как фундамент социаль­

ности, особенно в аспекте отношений в группе и в массе. Тогда досоциальное становится основой анализа социального, а эмоцио­

нально-аффективное, гипносуггестивное трактуется как социоген­ ное: вряд ли можно согласиться с таким порядком зависимостей

применительно к развитой стадии общественных взаимодействий,

хотя для филогенеза была характерна именно такая последователь­ ность. Очень часто в качестве примера фундаментального аффек­ тивно-биологического факта, лежащего в основе социальности, приводится отношение матери и ребенка. Но ведь такое отношение лишь отчасти биологично, поскольку биологические потребности выражаются здесь в основном человеческими и социальными, а во­

все не чисто биологическими средствами.

Хотя в психоанализе подчас трудно провести грань между мифом и теорией, между художественным и собственно познавательным опытом, это не означает, что нужно вообще отказаться от таких по­

пыток. При этом мы неизбежно сталкиваемся с проблемой соотно­ шения аффективного и когнитивного, суггестии и осознания. Обоб­ щение

психоаналитического

опыта

на

всех его

этапах

и

уровнях

требует осмысления всех звеньев взаимодействия эмоции и слова,

жеста и понятия. Эта сложнейшая задача заключается в том, чтобы «обнаружить универсальное на основе бессмысленного, утвердить

возможность общения на основе некоммуникабельного ..,»393. Особенно трудно устанавливать соответствия между языковы­ ми и аффективными представлениями, а также между уровнем

представлений как таковых и дорепрезентативнымуровнем. Если согласиться с

тем,

главный критерий

что

-

дJlЯ

психоанализа как

«психопрактики»

излечение, то что важнее в этом процессе:

слово или эмоция? Вряд ли здесь уместны однозначные ответы. Для тех заболеваний, которые связаны с нехваткой эмоционально­

го тепла в раннем возрасте (это почти все психосоматические забо­ левания), целительным будет прежде всего аффективно-эмоцио­ нальный контакт. Однако для тех заболеваний, которые возникают

вследствие психических конфликтов более зрелого периода (здесь имеются в виду вторичные вытеснения представлений, которые

уже имели словесную форму и потому могут быть осознаны), боль­ шую роль будет играть ортодоксальная фрейдовская схематика 191 Rоustaщ~ F. Un destin si [цпехге. Paris, 1976. Р. 9Н.

337

-

Познание н перевод. Опыты философии языка

умственные

конструкции

пережитой

истории,

воспоминание

и прояснение. Если согласиться с такой трактовкой, то придется предположить,

что

и

соотношение

элементов

«гипноанализа.

И собственно психоанализа будет в этих случаях различным. Вряд ли найдется такой опытный специалист, который смог бы заранее,

без учета конкретных реакций пациента, с уверенностью сказать,

какой способ лечения окажется наиболее эффективным. В любом случае нам придется смириться с тем, что Фрейд нам «не всё ска­

зал»394, что во многом нам придется разбираться самим.

§ 4.

Психоанализ и науки о человеке

Одним из самых ярких событий на оживленном, но голодном и безотрадном фоне российской интеллектуальной жизни начала 1990-х годов была российско-французская

анализ и науки о человеке» (март-апрель

конференция «Психо­

1992)395,

и потому О ней

стоит рассказать подробнее. Речь пойдет об этом эпизоде не столь уж давней истории

-

о попытке культурного диалога на стыке пси­

хоанализа и социально-гуманитарных наук, которая, по сути, была

событием, но не нашла в России продолжения. Иными словами, получилось так, что «пере нос»

не стал «переводоь«

И пониманием,

и тому были свои причины культурного и историко-познаватель­ ного характера.

Если первый французский десант в Тбилиси

(1979) привез

с со­

бой (наряду с более традиционными подходами) учение Лакана как средство борьбы против всяческого авторитаризма, то этот, второй

французский десант в Москве стремился представить в России то, как реально работает психоанализ в тесном контакте с социально­ гуманитарными дисциплинами, в каких аналогиях, подходах, мето­

дах он присутствует в этих познавательных областях. Показать это россиянам приехали не только психоаналитики, но и крупнейшие

французские специалисты в социально-гуманитарных дисципли­ нах

-

антропологии, психологии, социологии труда, истории и др.

Однако, по-видимому, именно здесь (кроме, пожалуй, философов и эпистемологов) обнаружилось непонимание и отчуждение: в Рос­ сии психоанализ (и тогда, в начале 90-х, и поныне) не имеет никаких форм значимого присутствия в профессионально сложившихся

11 L'Express.

394

Ггеш! l1'avait pas тощ dit

395

По следам конференции вышли сборники в России и во Франции: Психоана­

Рапь, 1989. Ng 1.

лиз и науки о человеке. По материалам россииско-французской конференции

1992 г.) 1 Под рел. Автоно­ sociales : le moment Rеl1пеs J.-M. Paris, 1995.

«Психоаналиэ и науки о человеке» (За марга-З апреля

мовой

Н.с., Степина

moscovite 1 sous

lа

dir. de

В.с. М., Оогау В.,

1996:

Саггстошз кстепсез

338

Раздел первый. Познание и язык. Глава пятая. Фрейд, Jlакан и другие: в спорах ...

и академически солидных областях гуманитаристики. К тому же эта

московская встреча-" БЬU1а фактически последним знаменатель­ ным событием среди тех, что подготавливали нынешнее распро­ странение психоанализа в России после трудной и долгой паузы со­ ветских

времен;

уже

наступала

другая

эпоха,

намечался переход к психоанализу клиническому

все

-

увереннее

респектабель­

ному, важному, весьма не бедному, а также к психоанализу институ­ циональному, озабоченному вопросами статуса, имиджа, клиенту­ ры,

общественного

веса

той

или

иной

западной

традиции,

продвигаемой на российской культурной почве. В начале 90-х ситу­ ация была иной: обший интерес к психоанализу был не только есте­ ственным следствием предыдущих запретов, но и тем, что отвечало

потребностям людей, которые в ситуации слома прежних мировоз­ зренческих устоев искали человечески значимых целей и смыслов, испытывали нужду в психологической помощи, в психологической

работе с травматическими разрывами поколений и контекстов.

Своя мотивация к проведению этой конференции в Москве бы­ ла и у французской стороны. Судьбы психоанализа во Франции

и в России имеют общие черты (хотя во Франции не было ни ре­ прессий, ни гонений): нигде больше

-

ни в Европе, ни в Америке­

психоанализ не приобрел такого обще идеологического и фило­

софского веса, как во Франции, не стал средством осмысления субъекта и его места в мире, явлением социальной жизни, содер­

жанием массового сознания. Есть во всем этом, конечно, и другая сторона: во Франции очень много психоаналитических обществ и школ, а потому вопрос о сферах влияния приобретает для фран­ цузских психоаналитиков отчасти миссионерский, отчасти поли­ тико- идеологический характер.

Прежде всего, как уже отмечалось, психоанализ во Франции

-

это нечто гораздо большее, чем анализ психического по определен­

ной методике. Это достаточно органичная и как бы само собой под­

разумеваемая часть массового сознания. Число людей, доверяющих психоаналитику, прошедших курс личного психоанализа или гото­

вых его пройти, считающих его нужным и полезным не только в бо­

лезни, но и в обычной, повседневной жизни, во Франции очень ве­ лико. В обстановке кризиса главных философских направлений и господствующих идеологических систем (ситуация, в чем-то сход­ ная с нашей) все направления гуманитарной мысли повернулись 396 В ее подготовке участвовали, с российской стороны, учреждения Российской академии наук (Институт философии, Институт социологии, Институт мировой экономики и международных отношений, Центр наук о человеке), а с француз­ ской

-

исследовательский центр «Межминисгерская миссия научных исследова­

ний и экспериментальных разработок>' (сокращенно уки и технологии.

339

MIRE)

и Министерство на­

Познание и перевод. Опыты философии языка

к человеку как индивиду. А понятия психоанализа

-

это прежде все­

го понятия, концептуализируюшие структуры и процессы индиви­

дуальной психики, определяющие человеческую судьбу. Силой, цементирующей все эти процессы, стала во Франции психоанали­ тическая и философская концепция Жака Лакана. Лакан оказался властителем дум целой эпохи, он сумел привлечь на свою сторону гуманитарную и художественную интеллигенцию самых различных

ориентаций-?", Важно также иметь в виду - и на московской конфе­ ренции это нашло свое выражение

-

что марксистская мысль во

Франции в течение долгого времени развивалась в сфере притяже­ ния к психоанализу, выступавшему как область анализа субъекта,

языка, символа, форм социального обмена, как средоточие много­ плановых междисциплинарных пересечений.

Разнообразие форм и способов такого взаимодействия психо­ анализа с науками о человеке с трудом уместилось в рамки секций.

На заседаниях рассматривались вопросы и кластеры вопросов, за­ трагивающие одновременно многие социальные

дисциплины: так,

экономические, социальные,

и гуманитарные

психологические

аспекты денег изучались в секции экономики (В. Топалов, А. Ани­

кин 3 9 8 ) , смысл труда, мотивации, конфликты

-

в секции психоло­

гии трудовых процессов (Н. Кло, В. Ядов), право вые нормы, от­ клонения,

социальную

памяти и амнезии

-

-

динамику

психологии (К. Фожерон,

в

секции

социальной

Б. Грушин), феномены исторической

в историко-психологической секции (К. Ин­

герфлом, В. Зинченко), трансляцию ценностей и процесс социа­ лизации ных

-

в секции, посвященной проблемам этики и современ­

социальных

процессов

(Ж. Мэтр,

О. Генисаретский);

пленарные заседания были посвящены проблемам психоанализа

и теории познания (П. Гийомар, В. Лекторский), социогуманитар­ ной экспертизе сложных социальных объектов (Н. Шварц, В. Сте­ пин), кризису цивилизации и трансформации менталитетов. 397 До сих пор продолжаются жаркие споры об аутентичном прочтении работ Ла­ кана, об истолковании тех или иных аспектов его концепции, а также оправе пред­ ставлить эти идеи широкой публике

водить его

сочинения.

Многое

и

-

комментировать, популяризировать, пере­

при

жизни

Лакана,

и

после

его смерти

определялось в этих спорах спецификой исорлинарной харизматической личнос­

ти Лакана, его «шаманством», И поныне вовлекающим адептов в кровавые баталии за раздел духовного наследия. Однако именно Лакан во многом определил и ту особенность французского психоанализа. о которой здесь идет речь.

-

его откры­

тость всему полю социально-гуманитарных исследований. По сути, именно лака­ новская концепция бессознательного как особого рода языка привлекла к психо­ анализу

внимание

различных

дисциплин,

таких

как

лингвистика,

риторика.

литературоведение. культурология, социальная антропология и др.

398 В скобках здесь и далее

- имена руководителей секций с французской и рус­

ской стороны.

340

Раздел первый. Познание и язык. Глава пятая. Фрейд, Лакан и другне: в спорах ...

Раздел конференции, посвященный проблематике денег, их ре­ ального и символического значения, вызвал у собравшихся боль­ шой интерес и некоторое недоумение. Когда в кармане пусто, а го­ лодных студентов и вовсе можно осчастливить бесплатным кофе

в фойе Академии управления, где проходила конференция-?", аб­ страктные рассуждения об анальном эротизме как основе опреде­ ленного социального характера «<скупого рыцаря») звучали неубе­

дительно. Ясно, что понятие денег не одно и то же у тех, кто еле сводит концы с концами, у тех, кто копит деньги, чтобы открыть собственную лавочку, у тех, наконец, кто мечтает «потребительски»

растратить их на те или иные дорогостояшие удовольствия. Это раз­

ные «вещи», разные образы, источники разного рода фантазмов

-

будь то в снах или в бодрствуюшем состоянии. Фрейдоно убеждение в том, что в снах нам является универсальный набор сновидных

символов

-

мысль, усиленная Юнгом,

-

релятивизируется уже при

таком нехитром мысленном эксперименте, как сопоставление раз­

личных субъективных позиций по отношению к деньгам. Не очень трогали российского читателя, лишенного элементар­ ной медицинской помоши, а подчас и самых простых лекарств,

и проблемы бесплодных пар, прибегаюших к дорогостоящему ис­ кусственному оплодотворению. Проблемы будущей самоиденти­ фикации еше не родившегося человека, которые порождаются ум­ ножением

вокруг него

материнских и отцовских персонажей

(физических, юридических и пр.), и вообше

-

проблемы умного

«прочтения. человеческих желаний (не всякое желание супруже­ ской пары, формулируемое как желание иметь ребенка, действи­ тельно свидетельствует о таком желании: за ним могут стоять трав­

мы

детского

и пр.)

-

развития,

сложности

отношений

с

родителями

все эти проблемы не ДЛЯ «бедных» были интересно рас­

крыты Л.Сэвом, известным философом, психологом и специали­ стом по биоэтике.

Концепции российских экономистов и финансистов, высту­ павших на конференции, не имели видимых точек соприкоснове­ ния с психоаналитическими подходами, однако русская «идеали­

стичность»

И

бесшабашность

с

печальной

убедительностью

предстала в докладе А. Аникина о мотиве денег в русской литера­ туре и в размышлениях Н. Макашевой об исторической эволюции

отношения к деньгам в России. Кто не помнит прагматичного Ан­ дрея Штольца из гончаровекого «Обломова»? Его образцовая бур­ жуазная обязательность живописно оттеняется притягательной ле­

нью Ильи Ильича, отрекшегося ради диванного спокойствия от всех хозяйственных забот. С некоторыми последствиями такой 399 Ныне Академия государственной службы при президенте Российской Федерации.

341

Познание и перевод. Опыты философии языка

жизненной установки мы, по-видимому, имеем дело даже теперь.

Послереволюционное «вытеснение»

мотива денег (а Ленин, как

известно, предлагал с педагогическими целями сделать в будущем из золота отхожие места) сменилось ныне их слишком безогово­ рочной реабилитацией. Но так как трудовая мораль у россиянина за истекшие между революцией и началом постсоветского периода годы почти полностью выветрилась, условием выхода из хозяйст­

венной разрухи опять должен стать, как полагала Макашева, давно забытый нами «душевный подъем». Правда, было не очено понят­ но, как его добиться, если морализаторские призывы надоели рос­

сийскому труженику так же, как некогда занудный, но неэффек­ тивный контроль за трудовой дисциплиной.

С начала 90-х годов и до настояшего момента россиянам прихо­ дится сталкиваться с нелестными суждениями о своей стране как

сырьевом придатке развитых стран. А потому судьба племени ба­

руйя из Новой Гвинеи, досконально изученного видным антропо­ логом

Морисом

Годелье, оказалась для российских участников

семинара хотя бы в чем-то поучительной, независимо от професси­ ональных дискуссий по этнографическим вопросам. Годелье пока­ зал, как преврашение так называемых соляных денег (они некогда служили для баруйя одновременно непосредственной потребитель­ ной ценностью и эквивалентом при обмене на другие предметы) в государственные деньги (они стали компенсацией за разработку западными концернами природных ресурсов), которые распреде­ ляются и перераспределяются между племенами и кланами, поро­

дило множество новых иллюзий. В сознании местных жителей го­ сударственные деньги превратились в фетиш, а государство

-

в «дойную корову», В то, что воспринимается как прямой источник денежного обеспечения,

причем сращение этих

представлений

сформировало современные формы воображаемого, регулирую­ щие социальные процессы в обшестве баруйя. В историческом плане система реального, воображаемого, сим­ волического (это лакановские понятия) применительно к деньгам

сложилась не сразу, напоминает философ Ж.-Ж. Гу. у Маркса ха­ рактеристики соответствуюших форм денег (деньги как сокрови­

ще, деньги как всеобщий эквивалент и деньги как простая запись,

оператор при обмене) сопределяют их исторические метаморфозы и формы их одновременного сосушествования. В чем-то сходные механизмы фетишистского сознания функционируют примени­

тельно к деньгам и применительно к языковым знакам. При этом,

подчеркнул ж.-ж. Гу, открытый Марксом товарно-денежный фе­ тишизм остается одной из форм завуалированного и иллюзорного, но именно потому столь мошного механизма воздействия «объек­ тивных мыслительных форм» на реальные процессы.

342

Раздел первый. Познание и язык. Глава пятая. Фрейд, Лакан и другие: в спорах ...

Так или иначе, очевидно, что специфику психоанализа среди других областей гуманитарного познания составляет именно этот интерес

к

символическим

измерениям

сознания

и

практики,

к способам наделения переживаемой ситуации смыслом. Сетку символических взаимодействий можно изучать не только в рели­ гии, мифах, социальных идеалах, но также, например, в процессах

и формах организации труда. Символические представления могут быть поставлены на «службу производству. для

постмарксистских

программ

в

-

что весьма актуально

социальных

науках.

Так,

во Франции проводились широкие исследования символического аспекта повседневной жизни, трудовых процессов, в частности,

конвейерного производства с присущими ему особыми формами организации жизненного и символического пространства и ориен­

тации в нем человека (об этом рассказал на конференции психиатр и философ Б. Доре). Общественное и индивидуальное, субъективное и объективное выступают как два полюса в социологическом или психологиче­

ском подходах к реальности. Возможности участия психоанализа в

понимании социальных

или

индивидуальных

психологических

явлений зависят от того, к какому полюсу тяготеет концепция;

в формулировке философа и психолога Люсьена Сэва, нам важно отличать тенденцию к «социологизации

индивида» от тенденции

к «психологизации общества». Фрейд считал свою модель универ­ сальной и полагал, что Эдипов конфликт, специфика действия бес­ сознательных механизмов, в частности вытеснений, проявляемых

в семье, характерны для человечества в целом. Модель Фрейда не­ редко считают абсолютизацией «иудейско-христианских- мотивов человеческого морального сознания и

поведения в качестве уни­

версальных. Вместе с тем, данные этнопсихиатрии и этнопсихоана­ лиза свидетельствуют о том, что даже в обществах, казалось бы, предельно далеких от западных по своим системам родства, браков, наследования, воспитания, можно увидеть, в конечном счете, не­

что напоминающее структуру семьи-треугольника с характерной

для нее функцией отца (даже если эта роль выполняется не физиче­ ским отцом, а другими родственниками, причем не обязательно мужчинами). Вопрос остается: можно ли неметафорически пользо­

ваться предложенной Фрейдом аналогией вытеснения, нарушения

равновесия, заболевания и пр. применительно к обществу в целом? Казалось бы, хорошо известные Фрейду работы французских соци­ ологов (прежде всего

-

Тарда и Лебона) предостерегают от таких

аналогий. И все же эти аналогии и поныне используются, подчас без должного учета того, что отношения между инстанциями «я»

И «мы» В коллективе, в симбиотических отношениях матери и ре­ бенка (и им подобных), в толпе, вертикально подчиненной вождю

343

Познание и перевод. Опыты философии языка

и горизонтально объединенной отношениями «заразительности»,

весьма различны. Они предполагают разные типы бессознательных представлений, обслуживаюших подобные отношения. Символические механизмы, действуюшие в пространстве соци­ альных представлений, основаны на различении верха и низа, цен­

тра и периферии, далекого и близкого и др. Они лежат в основе трансляции ценностей и различного рода илеализаций. Формы пе­ редачи этих коллективных систем ценностей, по мысли социолога

д. Берто, исторически изменчивы. Передача богатства (имущесг­ ва), капитала, духовных ценностей, направленных на поддержание

обшественной устойчивости, сменяется ныне передачей навыков, умений, средств работы, способствуюших выживанию в постоян­ но изменяюшихся условиях, в ситуации «открытой состязательно­

сти». Может ли семья быть передаточным звеном в цепочке такого рода ценностей? Какие ценности передавала семья в советском (русском) обществе: конформизм или диссидентство, традицион­

ную мораль или навыки, способствуюшие изменчивости? Можно ли предположить, что семья учит ребенка ценностям прошлого, улица

ценностям

-

по идее)

-

настоящего,

а школа

(по крайней

мере,

ценностям будущего? Очевидно, что на основе этих во­

просов можно было бы построить интересную программу культур­ но-сопоставительных исследований.

Если социолог д. Берто исследовал то, что содействует соци­ альным трансляциям, то психоаналитик К. Рабан, напротив, со­ средоточился на том, что мешает таким трансляциям

-

и на уров­

не индивида, и на уровне общества: речь идет о табу, фобиях и фетишизме. Целый ряд употребляемых Рабаном понятий (таких, например, как «отцовская метафора») выдают их родство с лака­ иовекой психоаналитической парадигмой в отличие от традицион­ ных социологических и антропологических трактовок данных яв­

лений. Впрочем, психоанализ, некогда заимствовавший понятие фетишизма из антропологических исследований, наполнил его

специфическим содержанием и «вернул» обогашенным. д. Берто говорил об уже оформленных обществом энергиях в процессе пе­

редачи сил и способностей. К. Рабан тоже говорил об энергиях, но иных

-

это энергии хаоса, таяшегося под внешне устойчивым,

но хрупким покровом порядка, это архаичные силы агрессии и на­

слаждения

-

те самые, что впоследствии были вытеснены в тайни­

ки бессознательного и усмирены уздой законов обшежития. Закон и запрет (родственник древнего табу) содержат в себе воспомина­ ния о запретном наслаждении

-

а потому и само упражнение в за­

конопослушании может быть причастно искомому наслаждению.

Табу

-

это запреты для всех, в противоложность фобиям как запре­

там индивидуализированным. Изощренное разнообразие фобий

344

Раздел первый. Познание и язык. Глава пятая. Фрейд, Лакан и другие: в спорах ...

показывает, что можно бояться практически всего, чего угодно, что индивидуальных вариаций исконного запрета на наслажде­

ние

-

множество. Напротив, фетишизм

-

это запрет на неудоволь­

ствие. Он может быть индивидуальным, групповым, социальным, сближаясь в этом последнем случае с религиозным или национа­

листическим фанатизмом. Внешне прочный современный рассу­ док с трудом сдерживает натиск этих разрушительных энергий, так

что проповедникам благости стихийно-природного начала стоит, наверное,

задуматься о действительном смысле первозданного

единения человека с природой.

В объекте, изучаемом психологом, специалистом по социаль­

ным представлениям Дениз Жоделе, древнее и современное пере­ се каются на уровне социологической, психологической, психо­

аналитической проблематики. Речь идет о практике содержания душевнобольных в семьях-кормилицах: она распространена в од­

ной из коммун на юге Франции и финансово поддерживается го­ сударством.

Как строится система социальных представлений,

позволяюших

«кормильцам-

разрешать

психологическое

напря­

жение между осознанием выгоды содержания больных и социаль­

ной угрозой для своей репутации? Вынужденная зашишать свой статус, группа обращается к символическим средствам и строит та­ кие объяснительные схемы, которые вполне мог бы взять на воору­ жение ярый сторонник социального остракизма и сегрегации.

Здесь и фантастические представления о болезни, неукоснительно передаюшиеся в этих семьях из поколения в поколение, и рацио­

нально не объяснимые фобии (например, страх заразиться через мочу больного), и символическая организация социального про­

странства (жесткое закрепление мест пребывания больных и за­

прет на появление в других местах). Таким образом, ожидание то­ го, что дети

из семей с давними традициями гостеприимства

к душевнобольным подадут нам при мер терпимости, совершенно не подтверждается. Анализируя рассказы детей о своих снах и сво­ их фантазиях, исследователь видит, что в отличие от обычных дет­ ских страхов

-

атомной войны или смерти родителей,

-

дети из се­

мей, где живут душевнобольные, больше всего на свете боятся

лишиться рассудка. Группа охраняет себя, укрепляет этим свою

способность к выживанию посредством табу, фобий и фетишиз­ мов, а социальная норма и социальная патология при этом умопо­ мрачительно смыкаются.

Под рубрикой «История и амнезия» вновь и вновь ставился во­ прос: можно ли считать, что вытеснение 13 иидивидуальной психи­ ке и вытеснение в памяти социальной группы, класса и пр. анало­

гичны и соизмеримы'? По-видимому, у нас все же есть основания полагать, что культура приучает членов одного сообщества сход-

345

Познание и перевод. Опыты философии языка

ным образом определять и вытеснять прежде всего то, что относит­

ся ею к области «неприличного: И «подрывного». В последнее вре­

мя в России много говорится об исторической памяти, об ее отли­ чиях от собственно истории, от официальной истории. В отличие от устоя вшейся истории, специально обработанной профессиона­ лами,

память предстает как нечто уязвимое инестабильное,

но вместе с тем

-

как нечто очень долговечное. Прекрасный ана­

лиз строения, динамики и функционирования памяти был дан ис­ ториком М. Полляком. Память, с одной стороны, внутренне рас­ членена, иерархизирована (в нее входят памяти различных групп, слоев, классов и пр.) и окаймлена рамкой, казалось бы, непреодо­ лимых ограничений, но, с другой стороны, память или организо­ ванная система памятей предполагает динамику постоянных пере­ строек, смены иенностных знаков, погружений в молчание или,

напротив, выговаривания, перевода в план выражения. Удиви­

тельное свойство памяти

-

молчание без забвения. Причины его

могут быть разные: подчас об одном и том же событии молчат и па­

лач, и жертва: один из страха разоблачения, другой

-

от застарелой

и неизбывной боли. Более того, даже в одном и том же разговоре человек может внешне и отчасти внутренне менять свою группо­ вую принадлежность

-

становясь, например, то «немцем», то «ев­

реем» в зависимости от ожиданий собеседника и от собственных душевных колебаний. Удивительно еше, что при такой нестройной картине памяти она может сохраняться, передаваясь из поколения

в поколение. Французские подходы к этим вопросам немыслимы без «археологии знания»

и «генеалогии власти-знания»

Мишеля

Фуко. Его программа изучения того, кто, что, когда, в каких ситу­ ациях должен (или не должен) говорить в данном обществе, входит в изучение системы архивов, в известной мере определяющей

функционирование социального бессознательного. Постыдное и подрывное в социальной и групповой памяти час­ то сплетены. Об этом говорилось в выступлениях историков, по­ священных «темным пятнам»

национальной памяти: о периоде

коллаборационизма во Франции (А. Руссо) и о конъюнктурных метаниях Французской коммунистической партии в ее оценках

лиц и событий (М.-к. Лавабр). Эта тематика могла бы быть близка россиянам, однако они не стали ее обсуждать. Французские участ­ ники недоумевали: почему ни один российский участник не захо­

тел поделиться размышлениями об этих «больных» вопросах? Воз­ никало впечатление, что в «свободной» стране с новорожденной демократией возникают новые табу и новые умолчания ... Впро­ чем, быть может, французам легче рассуждать о «темных местах»

памяти: у них есть разработанные теоретические опоры такого ана­ лиза, в частности, программа изучения бессознательной истории

346

Раздел первый. Познание и язык. Глава пятая. Фрейд, Лакан и другие: в спорах ...

«мест памяти» в традициях школы Анналов. Но вопрос остается: ведь ничего подобного психоаналитическому сеансу в истории на­ рода не происходит

-

как же тогда порождается ситуация публич­

ного покаяния, перехода к безжалостному анализу прошлого?

Интересные вопросы были поставлены в эпистемологическом развороте психоаналитической проблематики. Травма как источ­ ник порождения мысли

-

таков предмет размышлений философа,

социолога и психоаналитика Мишель Бертраьг-". Понятие психи­ ческой травмы принадлежит к числу традиционных психоаналити­

ческих понягий. Однако М. Бертран находит новые пути к осмыс­ лению травмы, опираясь на идеи Шандора Ференци, талантливого

ученика Фрейда, которые имеют сейчас все больше сторонников

и во Франции, и за ее пределамиэ?'. Судьба, жизнь, природа зла в мире, страх потерять любовь близких и, следовательно, расшеп­ ленность психики тии

смерти

как

-

все это резюмируется в символическом поня­

последнего

предела,

как

ситуации

отчаяния,

при которой человек оказывается не способен быть тем, кем он хо­

чет быть, и не способен отказаться от желания быть тем, кем он быть не может. Это емкая и глубокая формула. Обнаружить субъ­ ективные мотивации к работе мысли

-

вовсе не значит построить

индивидуальный портрет личности или растворить общезначи­ мость философского устремления в индивидуальной симптомати­

ке. Тема субъективного генезиса мысли позволяет яснее предста­ вить себе, как мысль делает человеческий мир обитаемым (так как

-

умопостигаемым), позволяет жить и действовать в нем.

Весьма закономерно вырастает из такого подхода к травме про­ блематика идеала, различных способов идеализации

политике, морали, науке и пр. Идеализация

-

в религии,

-

и это важно для

понимания всего контекста рассуждений М. Бертран

-

есть кон­

струкция, воздвигаемая человеком, нарциссизму которого был на­ несен удар, в качестве защиты против меланхолического расщеп­

ления личности. Это своего рода смерть, только смягченная, символическая: самопожертвование в надежде заслужить в буду­ шем ответную любовь. Проблема травматического генезиса мыс­ ли, актуальная для России 90-х годов, сохраняет все свое значение и в наши дни. Очевидно, что в ситуации постоянной психической расколотости большинство выбирает не мысль, а нечто ей проти­ воположное

-

вытеснение травмы, т. е. скорее уход из ситуации,

нежели овладение ею. В чем же здесь дело: в индивидуальных или 400 Ср. также: Вептпа м..

Doray В. Psychana!yse е! scicnces sociales. Рапь, J 989; La репьее et 'С ггацгпа. Entre рьуспапагузе е! philosophie. Рапз, 1990. 401 Ср. М. Bertrand е.а. Гетепсы. patient et ряуслапагуяс. Рапя, 1994; Bokanowski Т. Sal1dor Ferenczi. Paris, 1997. Bertrand

М.

347

Познание и перевод. Опыты философии языка национальных,

культурно-исторических,

ческих (вспомним травмированных жертв

литературно-типологи­

-

персонажей Достоев­

ского) причинах и обстоятельствах? Травма находит свое непосредственное жизненное проявление в аффективной жизни человека. Роль аффектов в телесных и ду­ ховных процессах показала психоаналитик и философ Моник Шнейдер. Сам этот акцент на эмоционально-аффективных ком­ понентах психоаналитической практики не тривиален. Ведь тра­ диционно считалось, что врач обязан занимать «нейтральную» по­

зицию В отношении пациента. Однако в последние десятилетия эта позиция подвергается самому радикальному пересмотру, что

в корне меняет общее представление о психоаналитической тео­

рии и практике. Помощь больному требует аффективной вовле­ ченности аналитика, поскольку психоаналитический опыт несво­ дим к осознаванию

-

он открыт всему спектру взаимодействий

между людьми, погруженными в ситуацию психоаналитической

коммуникации.

М. Шнейдер анализировала, в частности, сны

и фантазмы больных детей, оставшихся без помощи взрослых 11 не способных к нормальной коммуникации с миром. Так вот

-

эти

дети склонны изобретать нечто вроде господа Бога (или трансиен­ дентального субъекта), который находится далеко и высоко, «как летчик в небе», и сверху видит все, что происходит с ребенком.

Причем речь идет вовсе не о психологическом соучастии или вчув­ ствовании в страдания другого (наблюдатель в фантазиях этих де­ тей

-

это инстанция, лишенная чувствительности, словно голова,

оторвавшаяся от тела): речь идет именно о сохранении и удержа­

нии немыслимого и непереносимого опыта. Особенно интересно то, что сферой генезиса этих, по сути, эпистемологических аб­ стракций выступает не пространство чистой философии, но пси­ хика маленького человека, который держится за жизнь.

Свежий и одновременно классически ясный подход к проблеме генезиса психоанализа в его отношениях с психологией представил

философ и историк психологии Ивон Брес 4О 2 . В истории западной психологии Брес видит гораздо больше материала для осмысления

истоков психоанализа, чем обычно замечают. Во Франции велика тенденция жестко разъединять эти области познания и практики;

идя наперекор этой тенденции, Брес утверждает, что для Фрейда четкое

противопоставление

психоанализа

смысла. Ведь психоанализ у Фрейда часть

-

-

психологии

не

имело

это и есть психология или ее

самая важная, фундаментальная. Анализ классических тек-

4112 Среди последних работ Бреса об истории психоанализа, основанных на тща­ тельном анализе текстов: Вке: У. Гшсопзс.епг.

Paris. 2006.

348

Paris, 2002; idem. Freud ...

еп

liberte.

Раздел первый. Познание и язык. Глава пятая. Фрейд, Лака" и другие: в спорах ...

стов психоанализа, считает Брес, показывает, например, что от­ крытый Фрейдом, совместно с Брейером, метод лечения истерии

(воспоминание под гипнозом) Фрейд считал чисто психологиче­ ским (в отличие от медицинских подходов), что он не противопо­

ставлял психоанализ психологии ни в Проекте

1895 г.

(где речь шла

о необходимости введения психоанализа в состав естественных наук), ни в исследовании возможностей психологического экспе­ римента, ни в трактовке соотношений между психоанализом и ху­

дожественной литературой, ни в изучении проблемы бессознатель­ ного. Откуда же тогда сам тезис об опасности психологизма, приводящей в ужас большинство французских психоаналитиков?

Исторические истоки этого тезиса Брес связывает с Вольфовым разграничением между рациональной и эмпирической психологи­

ей (ни Спиноза, ни Декарт даже не подозревали, что в их сочинени­ ях, наряду с их философской частью, содержится некая «эмпириче­

ская психология». А ныне психологизм стал восприниматься как особая форма эмпиризма и одновременно субъективизма, как до­ ступ к глубинному, но непосредственному (в рамках европейской

философии это

-

парадокс) опыту-".

Итак, перед нами широкий спектр позиций и подходов к пробле­

мам психоанализа в его взаимодействии с науками о человеке. Ин­ тересы психоанализа и социальных наук плодотворно пересекаются

в целом ряде пунктов. Но если это разные типы знания, то как мы должны их сопоставлять? Мишель Бертран предлагает ВИдеть в пси­ хоанализе не столько знание, сколько особое отношение к знанию: готовность пересматривать любые гипотезы и теоретические кон­

струкции, принимать как должное те «остатки» событий, вещей и реальностей, которые не включаются в законченные смысловые

структуры и требуют дальнейшей аналитической проработки. Если

считать (как это делает Ж. Лапланцг-") главным в человеке его стремление к самоистолкованию, и соответственно к десимволиза­

ции иресимволизации, т. е. к подкреплению и пересмотру той структуры изначальных символов, которая складывается у ребенка в первые годы жизни, тогда, по-видимому, мы можем рассчитывать

на психоанализ как своего рода «фермент преобразований. при вза­ имодействии его с другими формами гуманитарного знания. Отнюдь не случайно в кулуарах конференции ее нередко назы­

вали «Тбилиси

2». И

для россиян, и для большой группы француз­

ских психоаналитиков Тбилисский симпозиум по проблеме бес-

403

О прошлых И современных формах отношений между психологией и психоана­

лизом во Франции см. содержательную работу: Саггоу

de la psychologie 4114

еп Fгапсе.

Xlxe-xxe siecles.

Рапх,

J.,

Опауоп А.,

Plas R. Histoire

2006.

Laplanche 1. Nouveaux fопdеmспts роur lа рsусhапаlуsе. Рапз, 1987.

349

Познание и перевод. Опыты философии языка

сознательного в так

-

1979 г.

был крупным событием. Вышло, однако,

история часто шутит

-

ЧТО В наши дни очень многим хоте­

лось бы об этом забыть. Ведь многие наши соотечественники неко­

года ознаменовали Тбилисский симпозиум либо неучастием, либо активным противодействием, а теперь склонны отзываться о нем

пренебрежительно. Что же до французов, то они в те далекие вре­ мена едва не пошли на поводу априорных иллюзий о необходимо­ сти политических демонстраций любой ценой

-

вне зависимости

от места, времени и конкретных условий. Бури и грозы таились

в накаленной атмосфере Тбилиси. Но теперь уже точно можно сказать: четыре увесистых тома материалов симпозиума, взрастив­

ших целое поколение исследователей в духе интереса к проблема­

тике бессознательного,

-

это была настоящая победа.

На Московской конференции все было иначе: царила атмосфе­ ра взаимного доверия. Однако от доверия еще далеко до понима­

ния. Российских исследователей устрашали и неумопостигаемое разнообразие школ французского психоанализа, и тонкости док­

тринальных различий между ними. Французы искренне изумля­ лись тому иррациональному контексту, в котором расцвел у нас

здесь интерес к душе, телу, бессознательному. В самом деле, рели­ гия, магия, увлечение оккультизмом или астрологией

-

ко всему

этому трезвый (хотя и увлекающийся) ум француза может отно­

ситься либо иронически, либо сочувственно

-

как к проявлению

душевной болезни общества. Но важнее другое. Сотрудничество с Западом в области гуманитарного познания еще пару десятиле­ тий назад было вовсе немыслимо или выглядело как дипломатиче­ ская игра по заранее установленным правилам, теперь же оно ста­

ло в принципе возможным. К сожалению, эту попытку диалога нельзя признать улавшейся. Но от нее остался слой произнесенно­

го, выговоренного (и даже отчасти опубликованного) познаватель­ ного опыта, который может дать новые всходы, если российские

психоаналитики, углубившиеся ныне в инсгитуциональные дела и

клиническую

практику,

вновь

заинтересуется

психоанализом

как теорией, как особой формой знания о человекет".

405 Во Франции московская встреча дала, напротив. импульс к продолжению меж­ дисциплинарных исследований, пересекаюшихся с психоанализом. Одним из его результатов был междисциплинарный семинар, организованный антропологом

Морисом Годелье и психоаналитиком Жаком Хассуном. Философы, антропологи, социологи, психоаналитики обсуждали проблемы социальных и семейных связей,

а также структуры субъекта в обществах разного типа. Ср.: Meигtгe

de 'а зехцайгё. Approches апthroроlоgiquеs et Godelier М., Наззоцп Г. Paris, 1996.

рsусhапаlуtiquеs

du Рёге. Sacritice / Sous la dir. de

Раздел второй Перевод, рецепция, понимание

Глава шестая

«На бранном поле перевода-

э

то заглавие

-

метафора, но не только ... Оно было навея­

но заголовком одной из американских рецензий на не­

удачный

перевод

Translation»

французской

книжки

-

«Lost in

(что можно было бы приблизительно переве­

сти как «погиб на бранном поле перевода-

):

речь в ней

шла о переводе книги Симоны де Бовуар, в котором содержались самые разные ошибки лингвистического и концептуального

пяанат". Однако ситуация борьбы не на живот, а на смерть с бес­ численными языковыми, культурными, концептуальными слож­

ностями

чиков.

-

не индивидуальный казус, а общий удел всех перевод­

Эта

рецензия,

в

свою

очередь,

отсылала

читателя

к известному фильму Софии Копполы

(Ос­

кар

аме­

2004 г.

за лучший сценарий).

«Lost in Translation» По сюжету герои фильма -

риканцы, волей судьбы оказавшиеся в Токио и не знающие ни языка, ни обычаев (это актер, приехавший. чтобы сняться в рек­ ламе виски, и молодая девушка, жена фотографа, постоянно за­ нятого своими делами), живут с обостренным чувством потерян­ ности в чужом мире, время от времени попадая в абсурдные

положения. Нерв сюжета

-

обостренный поиск себя в столкнове­

нии с другим. По-антлийски

lost in (thought, admiration)

может

значить «быть поглощенным, увлеченным», но более далекая ас­ социация, которая мне сейчас прежде всего важна, иная: это

именно «погибнугь в битве, на бранном поле» (в сводках с фрон­ lost in action - не вернулся с поля боя). И дело здесь

та говорится:

не только в крайнем напряжении и жизненной важности индиви­ дуальной переводческой работы, но и в ее социально-психологи­ ческих и социально-политических измерениях: это столкновения

интересов, стратегий, групповые и индивидуальные битвы за тер­

ритории влияния, скрытые и явные противостояния. Перевод во­ обще занятие очень эмоциональное, нервное, страстное. За хоро­ щее

406

никто

не хвалит,

за нехорошее

с

удовольствием

ругают

-

G/azer S. Lost in Translation / / New York Times Book Review. 2004. 22 August. Р. 13.

353

Познание и перевод. Опыты философии языка

хорошо еще, когда за дело ... Переводчики перестали быть народными героями,

какими были,

например, для современников

-

Пушкина Гнедич и Жуковский

переводчики Илиады и Одис-

сеи. Правда, речь здесь о литературных переводах не идет, а рас­

считывать на народную любовь к переводчикам научно-фило-t софекой литературы было бы по меньшей мере странно. Эта глава посвящена трудностям российской рецепции и перевода за-

падной мысли

-

главным образом той, в переводе которой я при­

нимала участие. в языке перевода,

Поиск слова,

-

перевоплощающего оригинал

это каждый раз приключение, даже детектив-

ная история. Эта глава состоит из нескольких параграфов-эпизодов, посвященных рецепции и переводу Фуко, Деррила, психо­ анализа в современной России; к этому набору рассказов о героях я прилагаю фрагмент из российской истории перевода (о Хайдег-

гере впереводе Т.В. Васильевой), он оттеняет специфику совре­ менного периода по сравнению с недавним прошлым. Все эти эпизоды различны по жанру и стилю и ни в коей мере не пре­

тендуют на исчерпывающий охват и обзор этой бездонной про­

блематики.

§ 1. Открытость Открытость к современной западной мысли

к западной мысли -

новая черта фи­

лософской ситуации в России, которую и представить себе было

невозможно

20

лет назад. За эти последние десятилетия фило­

софская ситуация в России претерпела много важных изменений: смена мировоззренческих ориентаций и отказ от обязательного преподавания диамата, истмата и научного коммунизма, более

свободное преподавание философии и общественных наук, отме­ на цензуры стали ее основными вехами. Вместе с тем открылись два шлюза, наглухо замкнутые в течение почти всего советского

времени. На общественную сцену были допущены русская фило­ софия (русская религиозная философия) и современная западная

философия, которые с 20-х по 80-е годы существовали лишь в спецхранах и в отдельных личных библиотеках. В данном случае для нас особенно важен второй момент

-

широкое вторжение со­

временной западной мысли на культурную сцену, где она ранее

I

I

присутствовала лишь в пересказах «критиков современной запад­

ной философии» или В крайне редких переводах. Весь советский период классическая западная философия (особенно домарк­ систская) достаточно интенсивно и квалифицированно перево­

1

дилась на русский язык, не говоря уже об античной философии. А вот современная западная философия на культурной сцене практически

отсутствовала,

или

354

присутствовала

клочками

I

j

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. <.На бранном поле ... »

и урывками

-

в изложен иях тех критиков «современной буржуаз­

ной философии», которые любили свое дело и могли рассказать читателю что-нибудь увлекательное. Переводы современной за­

падной философии были редкостью, и каждая интересная книга надолго запоминалась.

Следствие этой беспрецедентной открытости к внешнему ми­ ру

-

поток текстов, разнородных и разновременных, и потерян­

ность читателя, на голову которого он обрушивается. В ситуации ускоренного развития культуры «постмодернизм.

подчас вступал

на сцену раньше «модернизма», очень не поощрявшегося в совет­

ский период

-

ни как практика, ни как теория искусства; нео­

феноменология порой появлялась на интеллектуальной сцене

раньше Гуссерля, а пафос критики всей западной философии опе­ режал ее самое элементарное усвоение, которое было нередко (по

самым разным причинам) затруднено как в дореволюционной,

так и в советской России. С тех пор как Петр

1 «прорубил

окно»

В Европу, разные области культурной и общественной жизни раз­ вивались с разной скоростью. Военные успехи были достигнуты уже при его жизни, литературные

-

век спустя, а экономические

и сейчас заслуживают лишь сдержанной оценки.

А как обстоит дело с философией? Нынешние трудности ее су­ ществования обусловлены как русской, так и советской истори­

ей. Западная философия развивалась, критикуя свои прежние подходы, но сначала их вырабатывая

-

у нее был материал для са­

моосмысления. Можно ли считать, что в России объекты фило­

софской критики

-

те же самые? Мнения на этот счет высказыва­

ются разные: что философия в России покамест не доросла до

западной, что философия в России переросла западную, что фи­ лософия в России идет с ней в ногу, синхронно и параллельно,

но с разными акцентами. Эти вопросы заслуживают отдельного обсуждения. Главное, что представляется необходимым подчерк­ нуть, это наличие в русском концептуальном словаре многих ла­

кун и дефицитов, которые за последнее двадцатилетие стали ак­

тивно восполняться, а также необходимость развития русского философского языка

-

в работе перевода, интерпретации, крити­

ческой дискуссии.

Что именно было переведено? Каким было восприятие ново­

го? Какие новые идеи принесла с собой в Россию эта беспреце­ дентная открытость к современному западному миру? В течение 90-х годов больше всего

привлекала внимание современная

французская мысль, причем наиболее объемно переводилась ли­

тература

60-

80-х годов (философия, история, социология, ан­

тропология). Она вызывала интерес не только среди философов, но среди ШИрОКОГО круга читателей - критиков, художников, ли-

355

Познание и перевод. Опыты философии языка

тературоведов. Среди наиболее ярких французских фигур на рос­ сийской сцене

-

Фуко, Делёз, Деррида. Лиотар,

Бодрийяр

и др.407. Современная французская мысль в качестве предмета такого обuцего интереса оказалась разобрана на слова-пароли, слова-лозунги:

литературная

и

художественная

среда

клянется

и божится деконструкцией и диссеминацией, ризомами и симу­

лякрами. При этом особенно велик интерес к философии, заме­ шанной на литературе, чувствительной к художественным экспе­

риментам и стилевым новшествам. И французская философия дает яркий пример такого рода философии. Итак, именно французская философия (при всей условности такого общего термина применительно к разнообразным и раз­

номерным явлениям) в общем составе западной философии в те­ чение целого десятилетия

привлекала наибольшее внимание

постсоветского читателя. Среди причин этого явления и традици­

онный интерес к Франции и ее культуре, и издательские усилия «программы Пушкин» французского посольства в Москве, поощ­ ряющей некоммерческие публикации переводов из области фило­

софии и гуманитарных наук. Вместе с тем, по-видимому, фран­ цузская философия привлекает российского читателя нынешней, переходной эпохи яркостью языка, отсутствием жестких жанро­

вых канонов. Она не так технична, как англо-саксонские разно­ видности аналитической философии, не так систематична, как

немецкая философия с ее традиционной приверженностью марк­ сизму (в нынешней

407

России аллергически не

принимаемому),

За последнее десятилетие на русский язык были перевецены работы Деррида

(Начало геометрии. М., 1996; Позиции. к., 1996; Эссе об имени (в него вошли ра­ боты Страсть, Кроме имени, Хора). СПб., 1998; О грамматологии. М., 2000; Пись­ мо и различие

-

в

2000

году вышло сразу два перевода этой книги в Москве

и в Санкт-Петербурге); Призраки Маркса. М., Диссеминация. М.,

2007); Лакана

2006;

Маркс и сыновья. М.,

2006;

(отдельными изданиями вышли: Функция и по­

ле речи и языка в психоанализе. М.,

1995, и

Инстанция буквы в бессознательном,

или судьба разума после Фрейда. М' о 1997, а также несколько книг семинаров - Ра­ боты Фрейда по технике психоанализа (1953/1954). М., 1998; «Я,) В теории Фрейда и в технике психоанализа

(1954/1955). М., 1999; Образования бессознательного 2002; Четыре основные понятия психоанализа (1964). М., 2004; Этика психоанализа (1959/1960). М., 2006); Фуко (История безумия в классиче­ скую эпоху. СПб, 1997; Рождение клиники. М., 1998; Археология знания. СПб, 2004; Воля к знанию, Порядок дискурса и др. в сб.: М. Фуко. Воля к истине. По ту сторону знания, власти и сексуальности. М., 1996; Надзирать и наказывать. М., 1999; в данный момент идет издание курсов Фуко в Коллеж де Франс: Ненормаль­ ные. СПб., 2004; «Нужно эашишать обшесгво». М., 2005; Герменевтика субъекта. СПб .. 2007; Психиатрическая власть. СПб., 2007); Делёза (Логика смысла. М., 1995; Ницше. СПб, 1997; Различие и повторение. СПб, 1998; вместе с Ф. Гваттари: Что такое философия') М., 1998) и многие другие. (1957/1958).

М.,

356

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимаиие. Глава шестая. «На бранном поле ... »

и вместе с тем дает средства для Формирования обобщенного кри­ тического взгляда на состояние западной философииэ'". Однако рецепция Французской мысли в постсоветской России нередко опирается на такие сходства воспринимаемого и воспри­ нимающего, которые приходится признать весьма условными или

даже мнимыми. Французские 60-е и российские 90-е могли пред­ ставляться сходными своей революционностью и подчас эти внешние переклички затушевывали временной разрыв, отделяв­ ший время создания переводимых текстов от времени их восприя­

тия. Игра сходств и несходств, подобий и смещений составляет основу всякого взаимодействия культур. Однако в данном случае непосредственное «вживание», ситуация уподобления неподоб­ ному основывалась на том, что иногда вслед за Шпенглером назы­ вают

«псевдоморфоэом»

(ложным

уподоблением

несходных

форм, при котором формы более развитого культурного состоя­

ния уподобляются Формам менее развитого состояния). Казалось бы, так просто уверить себя в том, что западный постмодерн

-

это

и есть наши российские проблемы, а после этого прямо включать­

ся в разговор, который вели и ведут западные коллеги. Несмотря на внешнюю привлекательность такой позиции «непосредствен ного ответа», она не представляется оправданной.

Так, мы не вправе отождествлять распадение или разрушение

старых Форм зрелой культуры (выражающееся, например, в рас­ падении жанровых канонов, в стирании прежних дистинкций) с тем внешне сходным состоянием, которое наблюдается в менее

зрелой культуре, еще не выработавшей этих форм: состояния «уже не»

и «еще не», даже в случае морфологического сходства,

не должны уподобляться. Конечно, Фундамент этих контексту­ альных аберраций не индивидуально-психологический, а скорее

социальный, экономический, политический. На Западе «модерн» давно остался позади, в России в лучшем случае речь может идти о «догоняющих модернизациях». А отсюда

-

культурные разли­

чия, порой доходящие до несоизмеримости: пресыщение культу­

рой и собрание всех дефицигов, преизбыток анализа и отсутствие навыков логической работы, старые гнетущие институты и отсут­

ствие нормального академического сообщества, в расслаблении

-

потребность

нужда в собранности ... Для этих рецепций важ­

но прежде всего то, что многим хочется считать «постмоцернист-

408

При этом мало кто задается вопросом о том, что представляет собой француз­

ская философия во всей широте ее нынешних поисков. Да и можно ли назвать

«французской философией», скажем, изучение в современной Франции Витген­ штейна, Спинозы или Венского Кружка? Никакого обшего представления о спек­ тре философских интересов во Франции у российского читателя нет, толковых развернутых обзоров никто не пишет

-

интересно. но не выгодно ...

357

Позиаиие и перевод. Опыты философии языка

ские» проблемы французской культуры «нашими собственными проблемами» и действовать так, как если бы постсоветский «про­ томодерн- был эквивалентен современному западному «постмо­

дерну». Отсюда

-

разнообразные культурные парадоксьгч? ...

Наряду с попыткой отождествления с воспринимаемой про­ блематикой в рецепции французских идей есть и другая тенден­

ция. Спрашивается: что стоит, а что не стоит обсуждать, пости­ гать, заимствовать? О чем

мы вообще говорим? В прежних

российско-французских контактах речь шла о зажигательных ев­

ропейских философских новшествах, которые Франция трансли­ ровала в Россию. Такими новшествами в

XVIIl

в. были мысль

Вольтера, поставившая вопрос о смысле жизни вне рамок религи­ озного мировоззрения, в

Фурье, в ХХ в.

-

XIX

в.

-

социалистические идеи Шарля

яркое экзистенциалистское понимание свободы.

Теперь же возникает впечатление, что «реальный идейный кон­

такт между культурами утраченьэ!", Быть может, никаких идей во Франции, да и во всей Европе, просто не осталось? В этой позиции есть своя правда, хотя и не столь прямолиней ная. Если взять за точку отсчета такие «глобальные», одним сло­ вом-лозунгом выразимые идеи, как, например, экзистенциалист­

ская идея свободы в абсурдной ситуации жизни, то таких общих идей в современной жизни сейчас, наверное, нет. Или, можно сказать, есть идея отсутствия общей идеи. Все «присугсгвуюшее.

подозрительно как наличное, бытийное, субстанциональное. Есть также идея отсутствия общих и обобщающих нарративов, повест­

вований. Ее четкую Формулировку обычно приписывают Лиотару

и его книге «Состояние постмодерна-"!'. Можно сказать и иначе. 409

Характерна здесь, например, рецепция работ Ролана Барта, переводы которых

вышли в свет несколько раньше основного потока переводной литературы. Яркий тезис Барта о том, что вообще любой язык с вписанными в него принуждениями

является фашистским по определению, отвратил, можно сказать, целое поколение искусствоведов и арт-критиков, а также и некоторых литературоведов от какого­

либо стремления к научности своих суждений. Этот лозунг вырабатывался во

Франции на переломе 1960-70-х годов в ситуации контркультурной революции и протеста неакадемической мысли против слишком жестких традиций институ­

циональной философии, а в постсоветской России он преобразовался в обобшен­ ный деструктивно-эстетический импульс. В ранний постсоветский период этот те­

зис немало способствовал глобальному инедифференцированному отврашению к «языку советской эпохи'>, всячески подталкивая к де конструктивной игре слов и смыслов.

410 Беседа с петербургским писателем Самуилом Лурье. Интервью Т. Вольтской

//

Paris- Париж. Paris, 2001. NQ 1. С. 62. 411 Лиотар Ж-Ф. Состояние постмодерна

/ В пер. Н. Шматко. СПб., 1998. С. Фо­

кин предлагает переводить это заглавие знаменитой книги (франц.: Сопспюп роьт­ mоdегпе) как «Постсовремснный удел».

358

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. «На бранном поле ... '>

Нет обобщающей идеи общего, но есть обобщающая идея множе­ ственного,

нередуцируемого

ни к чему

единому, распыленного, гетерогенного, отсроченного.

различного,

несводимого,

И, конеч­

но, она, как и другие философские идеи, транслируется в Россию с Запада и, прежде всего, из Франции. А если уж говорить о различных этапах трансляции

опыта,

то придется напомнить, что в послевоенной России (СССР) ника­ кого реального философского экзистенциализма не было. Герои­ ческий экзистенциализм «Бытия и Ничто» появился лишь В ны­

нешний постсоветский период-Р, а стыкующаяся с марксизмом «Критика диалектического разума» (1960) и вовсе не появилась, а в течение всего советского периода находилась, знаю это по соб­ ственному прошлому опыту Ленинской библиотеки, в спецхра­ нах, и значит очень мало кому была доступна. Иначе говоря, со­ ветский

читатель совершенно не знал экзистенциалистской

мысли, он ловил её из художественных книг Сартра, ловил как ин­ туицию, жест, порыв.

Что же касается 60-х г. во Франции, то это уже была эпоха геро­ ического структурализма, выхода в свет «Слов И вещей»

Фуко,

«Есгпв- Лакана, «Критики И истины» Барта, «Первобытного мыш­ ления» и «Мифологию Леви-Строса, первого прорыва на интел­ лектуальную сцену работ Деррида «<Голос и явление», «О грамма­

тологии», «Письмо И различие»). В России 60-х об этом почти ничего не знали. Зато в Советской России существовал свой имма­ нентно возникший структурализм, который много ругали и мало

понимали и в 60-е годы, и теперь, когда он либо ниспровергнут, ли­ бо вписан в более поздние изводы постструктуралистской пробле­

матики. Так что уже в 60-е годы главным философским посылом из Франции была отнюдь не экзистенциалистская свобода, но «теоре­ тический антигуманизм- Альтюссера и ранних структуралистов ...

Реакция, начавшаяся после структурализма,

1968

г., шла в направлении анти­

затрагивая все стороны структуралистского ми­

ровоззрения и утверждая на месте структуры, порядка, разума

динамику, непредсказуемое движение, эмоцию. структурализм

превратился в постструктурализм

-

Казалось, что

-

однако он не

умер (как было поспешно провозглашено в средствах массовой информации), но скорее ушел из области пристального общест­

венного интереса и внимания. Постепенно формируется обоб­ шенная идеология гетерогенности, распыления, отсрочки, устра­

нения оппозиций и других элементов структуры.

Происходит

отторжение многих опорных моментов культурной жизни Запада последних

200

лет, идеи прогресса, просветительского проекта,

412 Сартр Ж.-п. Бытие и ничто. М;

2000.

359

Познание и перевод. Опыты философии языка

либерально-гуманистической идеологии, идеи возможности вы­

свобождения человека из материальной нужды и политического угнетения. Оказывается, что сам этот проект угнетает человечест­

во, ставит жесткие рамки действию.

Ранний

протест против

структурализма как тоталитаризма заявили во Франции А. Глюк­ сман и Б.-А. Леви, дошедшие до Советской России лишь редкими упоминаниями в специальных трудах, но вскоре эта «новая фило­

софия» сошла на нет. В этой главе я постараюсь показать различные способы рецеп­ ции и перевода в России некоторых протагонистов современной

французской мысли. Разумеется, это будут лишь наброски, а не законченные портреты. Представляется, что сейчас, в конце пер­

вого десятилетия ХХ' в., первичное насыщение информацией уже произошло и на повестку дня встает более интенсивное усвоение

(или более решительное отбрасывание) тех или иных концепту­ альных персонажей, Но пока еще, несмотря на усилия серьезных исследователей и переводчиков, в массовой рецепции преоблада­

ют некоторые упрощенные обобщения. Так, Фуко, как уже отмечалось, чаще всего воспринимался в связи с концепцией власти-знания при почти полном забвении

структуралистского периода 60-х годов, поставившего важнейшие вопросы объективного познания человека. Деррида вызвал волну

подражаний, однако остался непонятым и непринягым и в Рос­ сии, как, впрочем, и во Франции (за исключением страсбургской

группы и прежде всего Ж.-Л. Нанси и Ф. Лаку-Лабарта). Он насы­ щал свои тексты непереводимой игрой слов и подчеркивал языко­ во-идиоматический характер бытия философии, а потому подра­

жать Деррида сравнительно просто, а изучать его идеи (хоть во французском, хоть в каком-то ином языково-идиоматическом контексте) трудно. Лакан, который был, говорят, клиницистом божьей милостью, по одному жесту открывания двери пациентом видевший все, что может распознать опытный психиатр, вплыл

в российский контекст противоречиво и неоднозначно. Его рос­ сийской рецепции на раннем этапе помешали агрессивные стра­

тегии членов его школы (в тот период

-

Ес01е

de

1а

Cause),

видев­

ших в прозелитизме свою главную задачу. Сейчас, на общем фоне перехода его былых российских адептов к более традиционным установкам, идет процесс спокойного освоения: постепенно со­

здается лакановская библиотечка на русском языке: вышли пере­ воды нескольких фундаментальных статей из сборника Ecrits 4 13 ,

413

Локон Ж. Функпия И поле речи и языка в психоанализе. М' о 1995; Локон Ж. Ин­

станция буквы в бессознательном, или судьба разума после Фрейда. М.,

360

1997.

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. «На бранном поле ... "

пере водятся отдельные тома «Семинаровь-!", появился даже пер­ вый посвященный Лакану «комикс» (точнее, популярная книжеч­

ка) российского производства-'>, притом вполне удачный. Кажется, наиболее очевидный любимец российской публики среди главных французских «властителей дум»

Жиль Делёз.

-

Благополучно складывается его издательская судьба; он увлекает читателя современной версией витализма, своей яркой неклас­ сичносгью, воплощением немыслимого инеструктурированного

(процессуального, динамичного) в мысли. Делёз с его органиче­ ской образностью оказывается весьма удобным поводом для са­

мых разных трактовок и использований. Могу привести здесь три вылаюшихся и одновременно характерных примера использова­

ния его ярких идей российскими коллегами

-

в области эстетики,

философской антропологии, философии науки. Так, идея «корневища», беспорядочно растущего во все сторо­ ны и чуждого всякому линейному или системному порядку, при­

влекла сотрудников сектора неклассической эстетики Института философии РАН, прежде всего В.В. Бычкова и Н.Б. Маньков­ скую, к созданию периодического альманаха под заглавием «Кор­ невище». Цель альманаха

-

классической

включающий

эстетики»,

собрать вокруг себя весь опыт «не­ эстетическое сознание

народов Востока, Древней Руси, а в западном мире

-

средневеко­

вые или современные маргинальные феномены. Провозглашае­ мый метод работы ще»

-

«смотреть В корень», воспринимая «корневи­

как «жизненно-сущностный

центр культуры».

При

этом

западная «ризоматика» , предложенная Делёзом и Гваттари, при­ звана войти одной И3 составных частей в российскую «корневи­

шематику», а их призывы «<будьте ризомой, а не корнем, не са­ жайте, а сейте, будьте не единым, а множественным ...») прямо

перекликаются с текстом российской программы-"! •.

414

Локон Ж. Семинары. Кн. 1: Работы Фрейда по технике психоанализа (1953/54).

М. О

1998; Он же. Семинары. Кв. 2: «Я" в теории Фрейда и в технике психоанализа (1954/1955). М., 1999; Он же. Семинары. Кн. 5. Образования бессознательного. М. О 2002; Он же. Семинары. Кн. 11. Четыре основные понятия психоанализа (1964). М., 2004, Кн. 7. Этика психоанализа (1959/1960). М., 2006. 415 Мазин В.А. Введение вЛакана. М. О

416

2004.

Ср.: «надеюсь, Делёз и Гваттари не обиделись бы

<... >, что

пользуем, эксплуатируем удачно найденный ими, вернее

rhizome

в русском переводе

-

-

мы цитируем, ис­

примененный , термин

то есть совсем другой термин, и в иных смыслах,

и в иных значениях, выявляя иные его уровни, и пласты и срезы, ибо в России все иное, хотя и все

-

похоже". См.: Бычков В. Нсклассическая эстетика как корневи­

ще. «КорневиШЕ как неклассическая эстетика сической эстетики. М. О

1998. С. 10.

361

//

КорневиШЕ ОБ. Книга неклас­

Познание и перевод. ОПЬ/ТЬ/ философии языка

Сотрудники сектора аналитической антропологии В. Подороги

того же Института философии тоже активно используют для по­ строения собственной философии понятия Делёза и Гваттари. Коль скоро Делёз не включен в западную философскую традицию, то, быть может, «русская традиция» улучшит И продвинет понима­ ние его концепции? На сей раз в основе концептуальных заимство­ ваний, наряду с «ризомой», такие понятия, как «шизоанализ», «со­ бытие», «тело без органов»

и др. Так, «тело без органов»

-

это

отправная точка, от которой ветвятся понятия-метафоры (тело­ аффект, тело-организм, тело-орудие, тело-событие и др.); «собы­ тие»

-

природное, историческое, психобиографическое

-

это опо­

ра всего того, что может быть индивидуализировано (в отличие от

нейтральности и пассивности явлений). Вслед за Делёзом и Гват­ гари, целью анализа объявляется «картография» сложных объектов в понятиях, не знаюших бинарных противопоставлений, текучих

и переходяших друг в друга. Главным предметом философского анализа при этом становится художественная литература ХХ в., ко­ торая умеет манифестировать интенсивное желание: нет смысла объяснять,

как устроены литературные произведения,

но есть

смысл показывать в литературе и искусстве формы и механизмы

становления телесного опыта, связанного с желанием. Эта механи­ ка «машин желания» в разных сферах культуры, по сути, и стано­

вится синонимом «новой антропологии-'"?

...

Введенные Делёзом понятия довольно активно используются и в философии науки. Его концепция трактуется как одна из зна­

чительных попыток осмысления новой неклассической науки-!", Революционные изменения в естествознании показали, что ради­

кальная смена взгляда на мир предполагает одновременно и но­ вый мир, новый предмет исследования. Российские последовате­ ли Делёза видят в его логике смысла гигантскую машину, которая позволяет строить новую «науку О хаосе»; те или иные элементы

и формы знания возникают в точках бифуркации, разветвления, выбора вектора эволюции, причем они не уходят в безопасные аб­ стракции, но как бы постоянно сохраняют связь с хаосом. Близко к этой трактовке стремление рассматривать нелинейный мир по­

стнеклассической науки у Делёза с помощью идей «синергети­

ки»419. В ряде случаев Делёз предстает не только как исслелова417

Дальнейшее представление об этом пути дает. например. сб.: Авто-био-гра­

фия. Тетради по аналитической антропологии 418

Ср., например: Маркова

о хаосе

//

/

Под ред. В.А. Подороги. М.,

2001.

ПА. От математического естествознания к науке

Вопросы философии. 2003.

Ng 7. С. 78-91.

419 Ср.: Свирский я.и. Послесловие. Философствовать посреди ...// Делёз Ж Крити­ ческая философия Канта: учение о способностях. Бергсонизм. Спиноза. М.,

362

2000.

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. «На бранном поле ... »

тель, который применил идеи постмодернизма к осмыслению

преобразований, происшедших в современной философии и есте­ ствознании, но и как исследователь, дающий возможность по-но­

вому определить место религии и путь к Б о гу420. Среди этого разноречия весомо слышны и резко отрицательные мнения, объединяемые общей ненавистью к «постмодерну- как ис­

-

точнику и воплощению всех зол

и теоретических, и моральных.

Постмодернистская свобода трактуется тогда как «реакция невро­ тизированного таланта, изощренного, эстетизированного, пылаю­

щего жаждой "новаторства" интеллектуализма, обделенного, одна­

ко, жизнеутверждающей силой»421. Или еще: опыт постмодернизма «обостряет и усугубляет» ситуацию современного беспрецедентно­ го напряжения «между претензиями разума, науки

-

с одной сторо­

ны, и срывами общественного сознания в иррациональную стихию

насилия, мистицизма

-

с другой»422, а потому мы должны отсту­

пить на шаг назад и опереться на более традиционные ценности, построив новый синтез духовного опыта с помощью «трансценден­

тальной феноменологии, постчеловеческой персонологии, синер­

гетики, семиодинамики или глубокой семиотикиьё-". Это последнее утверждение об «отступлении на шаг назад» со­ держит серьезную проблему: должны ли мы, в самом деле, отри­ нуть этот парадоксальный опыт, отступив назад, или же пройти

через него, конструктивно его переработав? Она не решается на

420 Маркова л'А. Философия из хаоса. Ж. Делёз и постмодернизм в философии, науке, религии. М.,

2004.

С.

3. В этой связи

можно назвать идругие попытки соеди­

нения концепций постструктурализма и постмодернизма с религиозными идеями,

в

частности,

концепциями

ва Е.М. Человек как миф

-

русской

евхаристия

uузских постструктуралистов

jj

религиозной

-

философии.

Ср.:

Вороно­

текст в понимании А.Ф. Лосева и фран­

Методология гуманитарного знания в перспекти­

ве ХХI века. К 80-летиlO профессора Моисея Самойловича Кагана. Материалы международной научной конференции.

18 мая 2001 г. СПб. Серия «Symposium,). N2 12. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество. 2001. С. 193-197; Гурко Е. Божественнаяономатология. Именование Бога в имяславии, символизме и деконсгрукции. Минск, 2006. Выпуск

421 Дубровский ли. Постмодернистская мода, интернет-версия:

l1ttp:j jапthгороlо­ 2001, N2 8.

gу.гujгujtехtsjduЬгоvskуjkаgап_08.html, ср. также: Вопросы философии,

На философском уровне Д.И. Дубровский видит специфику постмодернистского сознания в пренебрежении онтологическими и эпистемологическими функциями философии 13 угоду аксиологическим и праксеологическим,

422 Обе цитаты взяты из статьи: Гульчинский Г'Л. Трансценлентальный субъект, постчеловеческая персонология и новые перспектины гуманитарной парадигмы,

Интернет-версия httр:jjапtl1Гороlоgу.rujгujtехtsjtUlchiпjsliпiп.html, см. в сборнике: Я (А. Слинин) и МЫ: к 70-летиlO профессора Ярослава Анатольевича Слинина.

СПб., 423

2002.

С.

528-555.

ТаЛ1 же.

363

Познание и перевод. Опыты философии языка

бумаге, но прорабатывается во всем множестве индивидуальных

и коллективных актов рецепции. Тем временем появляются все

новые работы, посвяшенные тем или иным аспектам постмодер­

нистской проблематики в литературе и искуссгве/?", а также в фи­ лософии (в частности, в эстегике'<'), причем симптоматично, что выходят они не только в столицах, но и в провинциальных городах

(Томск, Екатеринбург, Ростов-на Дону и др.). При этом специфику российской рецепции французских идей не только оттеняет, но и во многом определяет их американская

рецепция, некоторые особенности которой мы далее эскизно об­

рисуем. Те читатели, которые, не зная французского, предпочита­ ли

англоязычные

переводы

и

критику,

повсеместно упоминают

в связи с французским материалом Кристофера Норриса и Джона­

тана Каллера, Джона Капуто и Фредрика Джеймисона, а подчас и более тонко дифференцируют имена в этих списках (например, аналитичный Каллер кажется некоторым более скучным, а де Ман

-

более эвристичным ...). В России до сих пор нет ни одной

сколько-нибудь заметной монографии, специально посвященной

Фуко или Деррида. тогда как в США культурный слой, образовав­ шийся в результате попыток усвоения французского материала, достаточно плотен: появились уже сотни книг

-

индивидуальных

и коллективных, посвященных одному автору, или сборников, «продвинутых» или рассчитанных на неопытного читателя. В обо­ их случаях вторжение французской мысли стало стимулом к пре­ образованию наличных традиций и получило резонанс за рамками

профессиональных сообществ. Возникает впечатление, что обе ре­ цепции

-

и российская, и американская

-

являют черты эстетиза­

ции концептуального материала. Однако при этом для историка мысли поучительны

и различия ситуаций,

институциональных

условий, концептуальных предпосылок рецепции, способов пре­

образования заимствуемого материала. Основные проводники французских влияний в США

-

универ­

ситетские преподаватели французского языка (а вслед за ними 424 Постмодернисты о посткультуре.

-

Интервью с современными писателями

и критиками. М.;

1998;

ВГИК. М.,

Скоропанова и.с. Русская постмодернистская литература: новая

2000;

В поисках постмодернизма

философия. новый язык. СПб,

2002;

М.;

2006 и др.

Маньковекая НЕ. «Париж СО змеями» (Введение в эстетику постмодернизма).

1995;

Липовецкий М.Н Русский постмодернизм. Очерки исторической поэти­

ки. Екатеринбург,

1997;

Терещенко НА., Шотунова ТМ. Постмодерн как ситуация

философствования. СПб. о

2003; Алейник Р.М. Человек в философском посгмодер­ 2005; Карцев и.Е. Жиль Делёз. Введение в посгмолернизм. Философии эстетическая имагинация. М., 2005 и др.

низме. М., как

Книга мастерской киноведов

Постмодернизм: что же дальше? Художест­

венная литература на рубеже ХХ-ХХI вв.) М., 425

/

364

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. «На бранном поле ...

>'

преподаватели английского и сравнительной литературы). Господ­

ствующие философские направления аналитической (и отчасти лингвистической) философии, за исключением индивидуальных вероотступников от позитивистских программ, были скорее враж­

дебны к французским философским влияниям. В России такого аналитического заслона против французского постмодернизма не было, перегородки между областями знания пористы и проницае­

мы, а потому проникновение

современной

французской мысли

в философию было гораздо более интенсивным. Далее,

в Америке существовали

некоторые

предварительные

формы культурного знакомства с философским экзистенциализ­ мом или феноменологией, а кроме того существовали наработки, которые позволяли заимствовать новое с опорой на свое (таковы были, в частности, концепции множественного Я, альтернатив­

ные психиатрические теории, требующие подходящих форм кон­ цептуализации,

и др.). Напротив, в России, как уже говорилось,

не было ни концептуальной подготовки к восприятию идей совре­

менной западной философии, ни собственного опыта, требовав­ шего сходных концептуализаций, за исключением разве что худо­

жественных экспериментов

-

в основном более раннего периода.

Соответственно этой специфике институциональных условий

восприятия постмодернистские теории пересаживались в США с абстрактных высот философии: точнее сказать, они перекон­ струировались на почве литературоведческой теории. Одновре­ менно с этим происходил процесс обобщения и некогорой стан­ дартизации французских концепций. То, что «в оригинале» имело подвижные границы и достаточно рыхлую консистенцию, стано­

вилось единым и цельным блоком. Так, во Франции Деррида или

тот же Бодрийяр спорили с Фуко, Лиотар бросал критические упреки Бодрийяру и так далее. При перемещении в трансанланти­ ческие

просторы

«теория»

консолидировалась,

различные

кон­

цепции приобретали некие единые очертания, как бы вставлялись в общую рамку. При этом на месте явных французских разногла­ сий вперед выходил поиск сходств

-

В частности, в трактовке

субъекта, репрезентации, истории. И конечно, многочисленные учебные пособия и антологии, полезные для распространения французских

концепций,

еще

сильнее сглаживали

различия

и подчеркивали сходства как при показе общих тенденций, так

и в пределах творчества отдельных авторов. Если Франция высту­ пала с акцентами на универсальном и одновременно на различ­

ном, то в США на первый план выходила проблема идентичности и идентификации с коммунитаристским подтекстом.

Все это и привело к образованию единого конструкта рии» или «французской Теории»

-

-

«Тео­

странной теории в «непереход-

365

Познание и перевод. Опыты философии языка

ном. смысле слова-". Эта теория появилась на свет в результате определенных междисциплинарных сдвигов, перекличек филосо­

фии с литературой, арт-практиками, правом и другими собствен­ ными областями американских исследований, такими как различ­

ные формы

феминизма

«французская теория»

-

или

«cultural studies».

Понятно,

что

это не прагматическая теория в американ­

ском духе и не немецкая философская теория. Однако это в некото­ ром смысле вообще не предметная теория, но скорее дискурс о са­

мой

себе

и

условиях собственного

в последнее время делаются

производства.

В

России

попытки осмыслить этот американ­

ский вклад в российское освоение французской мыслиё-", однако сам термин «французская теория» в России сколько-нибудь замет­ ного хождения не имеет. Во Франции «тюрьма», «больница», «го­ мосексуальность» воспринимались как «места» борьбы за принятие себя обществом; в США дробность различного была радикально усилена, вплоть до того, что едва ли не каждый человек может быть

представлен как особый случай идентичности. В итоге американ­ ская «французская теория» стала не столько рецепцией импортиру­ емого, сколько изобретением своего в связи с рецепцией европей­ ского наследия. В России вопрос об идентификации меньшинств не стоит сколько-нибудь остро, происходит скорее идеологическое опознавание и социальное привыкание к новым социальным стату­

сам и состояниям (определяемым через «тендер»,

«queer» И др.).

Итак, французская мысль на американской почве (как и на российской, хотя и в иных смыслах) есть нечто весьма отличное от

своего культурного и концептуального оригинала. Можно ли счи­ тать такие «переводы» И «переноськ оправданными? Впрочем, что особенного в том, что современная французская мысль ведет себя как своего рода «теория-путешественница», которая, теряя часть

начальных сил, приобретает в иных контекстах новые силы? Ведь

сам этот феномен не уникален: если взять Францию, то Гегель чи­ тался там в духе экзистенциалистской и исторической проблема­

тики (а, скажем, не философии природы), Гуссерль

426

-

с акцентом

Ср. коллективное заочное обсуждение в России статьи Хиллиса Миллера

(Миллер Х. Триумф теории и производство значений

1990.

//

Вопросы литературы. май

Мне довелось участвовать в этом обсуждении: Автономова Н. Важна любая

ступень

//

Там же. С.

101-107.

Об этом свидетельствовала и этому содействовала публикация фрагмента из книги Франсуа Кюссе «Французская теория. Фуко, Деррида. Делёз & компании:

427

изменения интеллектуальной жизни в США,>

(Cusset F. Ггепсп Theory. Foucault, Derrida. Deleuze & Cie et les mutations de lа vie ппейесшейе aux Etats- U пis. Рапз, 2003,2005) в русском переводе вместе с другими работами российских и американ­ ских исследователей в сборнике «Республика словесности. Франция в мировой интеллектуальной культуре», М.,

2005.

366

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. «Па бранном поле ... »

на эмоциях и воображении (а не на методе трансцендентальной

редукции) и т. д. И т. п. Создавая французскую феноменологию и экзистенциализм, французские переводчики и «перевозчики»

- одновременно с этим порождают новые объекты ... А сейчас новые объекты порождает, оче­

Валь, Кожев, Левинас философские

видно, американская (но также, по-своему, и российская) рецеп­

ция французской мысли. Исторически важно, что американская рецепция французской мысли не была, так сказать, узурпацией

и насильственным изменением. Ведь в самой Франции, начиная примерно с середины 70-х годов, интерес к этому кругу явлений заглох,

так

что

возникало

впечатление,

что

переход

на

другое

культурное поле придал новые силы тому, что уже, казалось бы,

лишилось жизненной энергии. Хотя российская рецепция воз­ никла значительно позже,

подобные соображения (мы лучше

поймем то, что не поняли на родине) иногда слышны и здесь.

«Французская теория» постепенно укрепляла свои позиции в 70-80-е годы во время осознания кризиса в поле гуманитарных наук

и

поиска

нового

инструментария,

направленного

против

дисциплинарных преград и теоретических тупиков. Институцио­

нальные условия восприятия «французской теорию> в Америке были, конечно же, связаны со спецификой жизни кампусов, ото­ рванных от окружающего мира, но насыщенных событиями арт­ жизни с участием музыкантов, галеристов, художников и др. Од­ нако

при

всем

этом

отрыве

именно

в

пространстве

кампусов

происходила возгонка и драматизация вопросов, которые волно­

вали все общество, именно здесь возникали сильные эффекты эмоционального (и концептуального) резонанса. При этой своей самостоятельности и одновременно прагматической заинтересо­ ванности в привлечении наибольшего количества студентов аме­ риканские университеты оказались наиболее склонными к вос­

приятию нового ... Французская теория, считает Франсуа Кюссе, попала в стык между ограниченным пространством университета

и

кажущимся

безграничным

контекстом

контркультурьг-".

В постсоветской России центрами крисгалпизации концептуаль­

ного резонанса были некоторые издательства (и прежде всего

Marginem,

Ad

которое потом эволюционировало и сейчас поддержи­

вает националистические дискурсы и произведения), отчасти так

называемые «европейские университеты» (в Санкт-Петербурге, 428

Некоторые пояснения вопроса об американской рецепции французской мыс­

ли содержатся в разделе «"Франuузская теория": путь на запад и на восток» (в уже упоминавшемся сборнике «Республика словесности»). См. содержательную ста­ тью Дмитриев А.Н «Русские правила для франuузской теории: опыт

дов»

//

ре. М.,

J990-x

го­

«Республика словесности»: Франция в мировой интеллектуальной культу­

2005.

С.

177-190.

367

Познание и перевод. Опыты философии языка

Минске), а также «французские коллежи» в Москве и Санкт-Пе­ тербурге, организовывающие систематические приезды в качест­ ве преподавателей известных французских авторов.

«Французская теория» стала средством сближения таких полярно далеких университетских центров, как Нантерр и Колумбия, а также

послужила основой Формирования в США других центров изучения

французской мысли (среди них такие университеты, как Йель, Хоп­

кинс, Корнел). В России сцена рецепции довольно широка, она включает и провинцию, однако о сколько-нибудь эквивалентном об­

мене с другими французскими или американскими университетами в обсуждаемой области (несмотря на наличие тех или иных форм со­

трудничества) говорить не приходится. Когда в Америке формирова­ лась «французская теориях

-

это 1970-е

-

начало 80-х годов,

сии на этом месте было почти пустое поле,

-

-

в Рос­

обзорные статьи и пара

переводов. Если немного пофантазировать, то можно предположить, что на российской почве эти новые тенденции (в случае присоедине­ ния

к

ним,

например,

альтюссеризма,

не

вызвавшего

интереса

в США, а также психоанализа) могли бы дать какие-то новые инте­ ресные формы неомарксизма, критики идеологии, анализа дискурса (вскрывающего за

-

-

на стыке философии, лингвистики и психоанали­

упорядоченности и границы социально значимых видов говоре­

ния). Но всего этого не произошло: Альтюссера в России не перево­

дили 429 , а психоанализ появился в качестве практики и институции достаточно недавно. Но какие бы новые формы ни приняла совре­ менная французская мысль на российской почве, «французская тео­ рия» по-американски останется одним из значимых влияний в этой

культурной рецепции. А это означает лишь, что в аналитической ра­

боте мы должны учитывать еще один слой культурных напластований Но какими бы ни были рецепции или рецепции рецепций, они опосредованы процессом перевода в прямом или широком смысле

слова. Так как мне довелось участвовать в первичном, начальном процессе проникновения современной французской мысли в Рос­ сию, я расскажу в этой главе о моем опыте перевода и рецепции на

фоне более общего процесса межкультурных и межъязыковых взаи­ модействий.

§ 2. Фуко

в России: перевод и рецепция

Из истории переводов (в жанре воспоминаний) С работами Фуко российский читатель познакомился намного раньше, чем с другими мыслителями современной Франции 429 Первый перевод

- Альтюссер Л. За Маркса (1965) ~ вышла в свет на 40 лет поз­ 2006 г.).

же французского оригинала (в

368

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. «На бранном поле ... ,>

и шире

-

современного Запада. Первая публикация о Фуко по­

явилась в СССР в журнале «Вопросы философии» В

1972 Г.,

и я ра­

да, что мне довелось быть ее автором: многие знакомые и незнако­ мые люди обращались ко мне тогда с расспросами, приглашали

выступить у них на семинарах, подробнее об этом рассказать, в любом случае они не остались равнодушными ... Столь же счаст­ ливым обстоятельством стала для меня и возможность публика­ ции перевода «Слов И вещей». Сейчас, разговаривая с молодыми людьми, для которых всё это

-

незапамятные времена, приходит­

ся заново объяснять им (и самой себе), зачем все это тогда было

(мне) нужно. Самым важным для меня моментом была тогда ан­ тиидеологическая и лишь в этом смысле «антигуманистическая» позиция структурализма, установка на познание, а не на продви­

жение тех или иных идеологических интересов. В СССР этот про­ вокативно-антигуманистический тезис вызывал тогда яростный протест официально-догматических инстанций, но также тех лю­ дей, которые стояли на позициях экзистенциализма и персона­

лизма. Так, талантливые исследователи г. Батищев и л. Филип­ пов говорили, что не стали бы со мной здороваться, если бы не

знали меня лично,

-

и все из-за моего увлечения французскими

структуралистами и постструктуралистами, девизом которых был провокационно сформулированный «теоретический антигума­

низм», В «Словах И вещах» Фуко исследовал, как строится знание о человеке, каковы главные опасности на его пути (прежде всего «антропологический сон»,

который

гипнотически

принуждает

строить все конкретные объяснения человека, исходя из его вне­ временной сущности).

Новая структуралистская антропология

искала опору в знании, а не в идеологии. В этом же заключался па­

фос не понятого ни в 1960-70-е годы, ни в постсоветское время московско-тартуского структурализма

-

при всех различиях меж­

ду позициями французских исследователей и

позициями этой

школы, которые я здесь обсуждать не берусь.

Появление в советский период «Слов И вещей» в

1977 г.

в поч­

ти открытой печати было событием столь удивительным, что о не­

которых обстоятельствах публикации этой книги стоит, как мне кажется, рассказать подробнее. Разговоры об издании книги ве­ лись с начала 1970-х годов

-

долго и безрезультатно. Я рассказы­

вала о моем желании перевести эту книгу Дмитрию Ханову, кото­ рый тогда работал редактором в «Прогрессе»; он пытался, как мог,

этому содействовать, но дело не двигалось с места. Когда, нако­ нец, он позвонил мне и сказал, что решение принято и что мне по­

ручается перевод и предисловие, это была огромная радость. Из­ дательские сроки были очень сжатыми, и потому было решено

искать второго переводчика. Им стал В.П. Визгин, который И пе-

369

Познание и перевод. Опыты философии языка

реводил первую часть книги. Мы работали независимо друг от друга и свои варианты терминов не соотносили (к тому же терми­

нологическое оснащение первой и второй частей книги было до­ статочно различным), хотя, кажется, некоторые мои варианты,

например термин «дискурсия», были в конечном счете распрост­

ранены на весь текст. Издательский редактор О.И. Попов, чело­ век добросовестный, но, по-видимому, отчаявшийся разобраться в этой книжке, внес в текст перевода немало личной правки,

от которой потом пришлось избавляться путем долгих разъясне­ ний и дипломатических увещеваний, а кое от чего избавиться так

и не удалось. Кроме того (сейчас предоставляется хороший случай покаяться), обстоятельства сложились так, что я не читала кор­ ректуру книги, а потому в ней сохранились досадные «очепятки»,

В том числе существенные, смысловые. Поспешное переиздание

книги в

1994 г.

не только не озаботилось исправлениями, но и вне­

сло от себя новые недостатки, а потому приходится ждать шанса

на несуетливое переиздание книги, тем более что ее актуальность от времени не тускнеет.

Что же касается неофициального редактирования, то его дела­ ли два человека, в опубликованной книге не упомянутые. Более того, об одном из них приходилось даже умалчивать, потому что

это была иностранка

-

дочь известного французского математика

Рене Тома Франсуаза. В те давние времена, в середине 1970-х го­

дов, Франсуаза Том, изучавшая русский язык и одновременно со­ ветскую идеологию (впереди ее ждала незаслуженная репутация антисоветчицы), проходила многомесячную стажировку в Моск­

ве, работая в архивах. Она отнеслась к мысли о том, что книга Фу­

ко выйдет на русском языке, с огромным энтузиазмом'Ч. Когда ее родители, Рене Том с женой, приехали в Москву навестить дочь,

Франсуаза не поднимала головы от рукописи «Слов И вещей», на чтение которой у нее было очень мало времени.

Мою часть перевода редактировал также м.л. Гаспаров'ч'. Это был мой первый большой перевод с французского, и можно даже

430

Я познакомилась с ней через ее русскую подругу. дочь русского математика

Владимира Михайловича Алексеева, Лену. Елена Алексеева уже давно замужем за бельгийским математиком Пьером Делинем. живет в Принстоне, вырастила двух детей,

Наташу и Алешу, и

все последние годы

истово разбирает храняшиеся

в Принстоне мандельштамовские архивы.

431

К текстам представителей современной французской мысли Гаспаров отно­

силея настороженно, однако, вопреки сушествуюшим представлениям, некоторые

из них он достаточно хорошо знал. Когда Гаспаров упорно называл «деконструк­ цию» Деррида «дсструкцисй». он делал это не потому, что не знал французского понятия, но потому, ЧТО он считал его несуразным: «деконструировать»

равно как «раз-за-вязать"

...

-

это все

«Слова И веши» он считал работой напыщснно рито-

370

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. «На бранном поле ... »

сказать, что в известном смысле я учила французский на переводе «Слов И вещей». Поначалу книжки у меня дома не было, и я от ру­

ки переписывала книгу в Ленинской библиотеке, но вскоре эк­ земпляр удалось раздобыть. В Москве, как позднее выяснилось, эта книга была, например, у Мамардашвили, получавшего фран­ цузские новинки через иностранных друзей, и, наверное, еще у кого-то.

Выход «Слов И вещей» на гребне застоя

(1977)

был тем исклю­

чением, которое и сейчас изумляет западных критиков, доказывая

лишь, что нет системы без щелей, за которыми не хватает сил над­ зирать и в которые поэтому можно проникнуть. Книга была для того времени событием, глотком нового, она описывала события

интеллектуальной сферы не в связи со структурами экономиче­ ского базиса, как это было принято, а «изнутри надстройки», В связи со спецификой знаковых отношений между «словами»

И «вещами». характерных для той или иной эпохи. Эта книга была выпущена издательством «Прогресс» С указанием «для научных библиотек», но при тираже в пять тысяч экземпляров все крупные

библиотеки в СССР ее получили, и она стала доступной достаточ­ но широкому кругу читателей. Этим переводом пользовались чи­

татели из бывших социалистических стран, а в Болгарии, по рас­ сказам

коллег,

«Слова

И

вещи»

были

в

среде

мыслящих

гуманитариев настольным чтением ... В книге были, в частности, вольные суждения о

марксизме (типа:

марксизм

принадлежит

своему времени, а вне его теряет почву под ногами, «перестает ды­

шать»), за которые в ту далекую эпоху иностранные книги обычно отправлялись в спецхран, а оттуда выдавались только узким спе­

циалистам по специальному допуску, но у этой книжки была бо­ лее счастливая судьба. Когда сразу после выхода «Слов и вещей. я попыталась разузнать, нельзя ли теперь, по проложенному сле­

ду, перевести и издать еще что-нибудь из Фуко, например «Архео­ логию знания» (я нарочно предложила самую «нейтральную» ра­ боту),

заведующий

редакцией

психологии

в

«Прогрессе.

В. И. Евсевичев, выпускавший «Слова и вещи», посмотрел на ме­ ня, как на сумасшедшую: радуйтесь тому, что вышло, новых шан­

сов скоро не будет. И он оказался прав, хотя для этого не нужно было быть пророком. Новые шансы возникли только через

20 лет,

ричной И многословной; проработку античных сюжетов у позднего Фуко (по моей просьбе он прочитал второй и третий том «Истории сексуальности»

-

«Заботу о се­

бе» и «Пользование наслажлениями») воспринимал как растянутый пересказ вто­

ростепенных источников, которые какой-нибудь английский историк уложил бы в один печатный лист. Вопрос о подходе Гаспарова к переводу современных фран­ uузских текстов я надеюсь подробнее разобрать в бупушсм.

371

Познание и перевод. Опыты философии языка

когда во второй половине 90-х годов работы Фуко начали выхо­ дить в русских переводах.

для «постсоветскоп» человека все это теперь давняя история.

Критика Маркса давно ни для кого не новость, и возникает скорее потребность в том, чтобы внимательнее присмотреться к тому, что в марксизме, быть может, до сих пор дееспособно, отделив это от

того, что отмерло бесповоротно. Для современной читающей пуб­ лики любимое произведение Фуко

(1975) -

-

«Надзор и наказание»

трактат о механизмах власти, порождаюшей все то, что

долгое время могло представляться «свободным», мым», «эмансипированным», прежде всего

-

«независи­

знание о человеке.

При такой расширенной трактовке власть рассматривается как всепроникающий дисциплинарный механизм, который пронизы­

вает все социальное целое. В постсоветскую эпоху такая трактов­ ка воспринималась как созвучная современным переживаниям по

поводу различных форм социальной несправедливости и угнете­ ния. При этом и России, и в других странах Восточной Европы,

анализируемые Фуко механизмы власти нередко трактовались именно

сти

как «угнетение»

И

«подавление»,

а другие ее

порождение, побуждение, стимулирование

-

-

модально­

в частности,

того самого знания, которое мы называем «гуманитарным»

-

ос­

тавались в тени 4 3 2 . По надобился особый поворот внимания, умст­ венное усилие, чтобы заметить, что механизмы власти, о которых

пишет Фуко, именно не «репрессивные» (в его терминологии), или не только репрессивные, но и продуктивные, порожлаюшие

всю текстуру общественных взаимосвяэей--', В

1980-е годы полномасштабных переволов Фуко не было,

но работа специалистов велась (это были, в частности, работы

В. Визгина, Т. Клименковой, В. Подороги, В. Черняка и др.), Фу­ ко начал проникать в пособия и словари. Ситуация радикально изменилась в постсоветскую эпоху, когда культурная и интеллек­

туальная сцена беспрецедентно открылась для современной за­

падной мысли и французские книги стали одними из наиболее

432

Ярким свидетельством этой тенденпии была ДЛЯ меня конференции «Запад­

ный Фуко на Востоке

-

Гоцсацп

~ Роцсашт уи

d'Oues\

еп

Est

взгляд на Фуко с Востока» (ее французскос название

de \'Est) (\993,

София), в которой приняли

участие франпузские,болгарские. румынские, русские исследователи.Ср. матери­

алы конференции: спгорееппев 433

I

Sous

\а

Micl1el Гопсапп: Les jeux de la verite et du pouvoir. Etudes dir. d'Л\аiп Вгоззаг. Nallcy, \ 994.

Ср.: Сокулер З.А. Знание и власть: наука в обществе модерна. СПб., 2001. Кон­

цепция власти Фуко как -везлесушей» И «продуктивиой» дает. по мнению автора. новую схему для интерпретации самого широкого круга явлений современного об­ щества

-

особенно тех. что свяэаны с анализом происхождения и особенностей

различных форм и видов знания.

372

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. «На бранном поле ... »

читаемых и почитаемых. В этот период Фуко оказался едва ли не самым популярным. Во второй половине 90-х годов почти все главные его книги были переведены на русский язык, причем

удачных переводов, хочется думать, было больше, чем неудачных; в 2000-е вышли три томика, собранные из материалов избранного

французского четырехтомника «Сказанное И написанное»

Ecrits)434,

(Dits et

а также некоторые курсы лекций в Коллеж де Франс-".

Заметной была российско-французская

Фуко и Россия», состоявшаяся в

конференция

«Мишель

2000 г. 4 3 6. 25-26 сентября 2006 г.

в центре им. Андрея Сахарова состоялась Московская встреча, объединившая

правозащитников,

исследователей,

журналистов из России и Франции. В октябре

2006

адвокатов,

г. в Высшей

школе экономики за круглым столом, приуроченном к 80-летию мыслителя, обсуждалось «Наследие Мишеля Фуко в современном гуманитарном и философском знании» 437. Ни в коей мере не притязая на исчерпывающий обзор рецеп­

ции Фуко (как и других моих персонажей) в России будут написаны книги и диссертации,

-

-

об этом еще

отмечу, что везде в мире

рецепция Фуко движется сходным путем. Поначалу, еще при его жизни, главным было внимание к той или иной вновь выходив­

шей книге. После смерти Фуко рубежными стали два события, важные для формирования корпуса его текстов. Первое

-

выход

четырехтомной антологии его интервью и небольших статей под

общим заглавием «Сказанное И написанное», а второе

- начало публикации курсов его лекций в Коллеж де Франс (сам Фуко был

против посмертной публикации его работ, не прошедших автор­ ского редактирования, однако после того, как этот запрет был на­ рушен итальянскими издателями, он стал нарушаться и в других

странах; по-видимому, его наследники будут вынуждены офици­ ально скорректировать это неписаное правило). Соответственно внимание исследователей, комментаторов, читателей сдвигалось: поначалу с крупных работ на малые (и поныне обсуждается во­

прос о том, что важнее для пони мания Фуко

-

отдельные большие

сочинения или те малые формы, которые позволяют проследить изменение и развитие его взглядов), а в последние годы 434 Интеллектуалы и власть. Статьи и интервью

-

на те ис-

1970-1984. Части 1-3. М., 2002-

2006. 435 Фуко М. Ненормальные. СПб.,

2005; СПб.,

2004;

ОН же. «Нужно зашишать общество». М.,

ОН же. Герменевтика субъекта. СПб.,

2007;

ОН же. Психиатрическая власть.

2007.

436 Мишель Фуко и Россия

/ Под ред. О. Хархордина. СПб., 2001.

437 Харламов НА. Мишель Фуко и современное гуманитарное знание

М.,

2007. NQ 3.

373

/ / Человек.

Познание и перевод. Опыты философии языка

следования и программы исследований, о которых он рассказы­

вал своим слушателям в Коллеж де Франс за

14 последних лет сво­

его там преподавания. В России, в связи с тем, что дверь в совре­ менную западную мысль открылась сравнительно недавно, лишь

с конца 80-х годов, в явной форме прослеживаются не все эти эта­

пы: так, при жизни Фуко Россия никак не участвовала в массовой рецепции его произвелений, да и сейчас его малые работы (<<Ска­ занное и написанное») остаются лишь ограниченно доступными русскоязычным читателям; правда, курсы в Коллеж де Франс по­

следовательно публикуются-У. В российской рецепции Фуко можно условно вычленить не­ сколько периодов. Первый

-

период единичных прочтений: в это

время отношение к Фуко было не столько познавательным, сколько идеологическим: читать Фуко значило чувствовать себя

немного больше человеком, чем без этогот'". Второй

-

экстенсив­

но-ознакомительный с элементами проблематизации. Третий, который, хочется надеяться, уже настает: уже сейчас видны при­

знаки более внимательного и одновременно свободного отноше­ ния

к текстам; оно дает шанс лучше понять то, что мы читаем,

43S Наряду с профессиональным интересом к Фуко. в наши дни существует инте­ рес учебный и педагогический: Фуко широко присутствует в университетских про­ граммах

-

по эпистемологии. антропологии. политологии. этике и др. К сожале­

нию. до сих пор не появилось ни одной фундаментальной работы о его творчестве. ни одного серьезного пособия. Наряду с концептуальным дефицитом, чувствуется

огромный дефицит того. что можно было бы назвать ситуативно-культурным по­ ниманием «реалий», нехватка элементарных сведений о французской системе об­ разования, о его институuиях, ингеллеклуальных традициях. без которых многое

в творческой биографии Фуко (и других французских авторов) остается за кадром.

В результате возникают разного рода недоразумения. Например. в Интернете ви­

сят (и распространяются среди студентов) тексты. повествующие о том. что Фуко закончил «педагогический институт», поступил работать на кафедру «истории си­ стем мысли» (как если бы эта кафедра ранее существовала и ему нужно было толь­

ко стать «завом»). И называющие Коллеж де Франс Академией наук ... Для многих так и остается неясиым, зачем Фуко так стремился в какую-то Высшую нормаль­

ную школу, разве не в Сорбонну должны поступать молодые дарования во Фран­ ции? Широкому читателю явно не хватает информации о том, что Высшая нор­ мальная школа

--

это не простой «педагогический институт», но самое престижное

учебное заведение Франции, куда можно поступить. лишь пройдя огромный кон­ курс (тогда как в другие университеты студентов записывают по результатам атте­

стата зрелости). или что Коллеж де Франс не имеет ничего общего с Российской академией наук: организованный в начале ХV' 13. в пику реакционной Сорбонне, он объединяет ныне самые яркие фигуры в разных областях, избираемые другими преполавателями , которые читают лекции дли широкой, фактически разношерст­

ной, публики и ведут семинары (в Коллеж де Франс Фуко страдал от того. что пуб­ лика. переполнившая аудиторию. не в состоянии задать толковый вопрос) ...

439 Об изменении отношения российского читатели к Фуко в творчески-автобио­ графическом аспекте см. в работах В. Розина.

374

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. <.На бранном поле ... »

и более осмысленно соотнести прочитанное с собственными культурными традициями.

Продуктивным был в России, однако, и второй, экстенсивный

этап. В частности, применительно к Фуко разрабатывались идея ар­ хива (В. Подорога), «репрессивная гипотеза» и ее критика (М. Рык­ лин), механизмы власти с позиций философии и социологии науки

(3.

Сокулер) и др. Некоторые итоги этого этапа освоения Фуко де­

монстрирует уже упоминавшийся сборник трудов франко-русской

конференции в Сан кт- Петербурге. Отдельные элементы концеп -

ции Фуко применялись к дисциплинарным практикам в импер­ ской России (А. Эткинд), к феномену юродивости (Л. Янгулова), к проблемам женской сексуальности, рассматриваемым на мате­

риале современных опросов (А. Тёмкина). Возможности методоло­

гии Фуко в области объяснения социальных явлений рассматривал А. Бикбов, а философские и историко-научные идеи Фуко -

В. Визгин, А. Марков, В. Каплун, О. Хархординт'", К сожалению, по-прежнему остается непроработанной идея дискурсных практик

у Фуко, имеющая большой методологический потенциал. При ис­

пользовании идей Фуко для анализа конкретных событий или практик дореволюционной, советской, постсоветской истории воз­ никает, как правило, впечатление, что эти идеи остаются внешни­

ми тем событиям, к которым их пытаются применить. Правда, не­ которые думают иначе: «механизмы внутреннего дисциплинарного

контроля могут уживаться и с прямой деспотией, и с законом как средством непосредственного принуждения, причем в разных об­ ществах они могут быть распределены радикально несхожим обра­

эом-т". Иначе говоря, пусть либеральное обшество в России так и не возникло, это не лишает нас возможности мыслить события 440 Хорхордин О. Фуко и исследование фоновых практик; Визгин В. Генеалогиче­

ский проект Мишеля Фуко; Бикбов А. Пространственная схема аналитики Фуко: социальное объяснение как инструмент разрыва с горизонтом обьщенной очевид­

ности; Марков А. «Думать иначе»: этика и логика в «философской деятельности» Мишеля Фуко; Каплун В. От Ницше к Ницше: об одном пересечении двух фило­

софских биографий (Семен Франк и Мишель Фуко; Эткинд А. Фуко и имперская Россия: дисциплинарные практики в условиях внутренней колонизации; Янгуло­ еа Л. Юродивые и Умалишенные: генеалогия инкарперации в России; на А. К вопросу о женском удовольствии: сексуальность и идентичность

шель Фуко и Россия. СПб ..

Тёмки­

//

Ми­

2001.

441 Живое В.М. Что делать с Фуко, занимаясь русской историей"

zines.russ/ru/aLlthors/z/zhivov/).

Ср.: Новое литературное обозрение.

(http://maga2001. NQ 49.

Отвечая на поставленный вопрос, автор напоминает нам о том, как реализовыва­

лись дисциплинарные механизмы в различные исторические периоды. В Екатери­ нинскую эпоху в России примерами таких механизмов могут послужить вновь со­ здаваемые

«воспитательные дома",

а

в большевистский

формы отношений к индивидам в группах, например, хордин на примере комсомольских ячеек.

375

-

период

~

различные

те, что исследовал О. Хар­

Познание и перевод. Опыты философии языка

русской истории через призму идей Фуко, возникших в результате осмысления обшества западного типа.

От того, как сейчас прочгем Фуко, зависит не только россий­ - вслед за французским, немецким, аргентинским

ский образ Фуко

или американским. От этого кое-что зависит и в нашей жизни,

и в познании. Прежде всего Фуко становится для нас меркой воз­ можностей объективного познания человека на фоне сменявшихся за последние десятилетия подходов и ценностных установок.

Когда-то Фуко бросил яркую фразу про «страсть К системе»

как черту целого поколеиияй-. Она емко выразила существовав­ шее во Франции 1960-х годов предпочтение философии понятия и системы перед философией экзистенции и смысла. Это был ло­ зунг момента: запрос на структуралистский подход, на освобож­ дение от субъективизма, выражаемого экзистенциализмом и пер­ сонализмом; структурализм выражал эти стремления наиболее четко, развернуто, методологически осознанно, обращаясь к са­

мому широкому кругу явлений, что для Фуко всегда было важ­ но,

он никогда не строил чисто абстрактных схем. Именно

-

структуралистский подход представлялся ему в 60-е годы наилуч­ шим способом «диагностики современности». В 70-е годы ин­ терес

к

системе

сменился

нагнетанием

и

выпячиванием

всего

несистемного и антисистемного в системе; причем само стремле­

ние к объективному познанию было расценено как проявление догматизма и тоталитаризма. Эти установки успешно трансли­ руются

и массово воспринимаются современным

российским

читателем.

Однако к сегодняшнему дню все эти антисистемные установки уже успели сложиться в свою систему, «окуклиться» И В известной

мере отработать свой взрывной потенциал. Нынешние россий­ ские студенты читают «Ризому. Делёэа и Гваттари так, словно они в ней родились, а сама легкость их обращения с этим материалом свидетельствует отчасти о том, что некогда взрывное стало почти

что новым каноном. Иногда кажется, что антиструктуралистский пафос набирает высоту, переформулируется в постмодернистской программе стирания жанров, нейтрализации всех иерархий, отка­

за от любой серьезности (кроме пародийной), растворения разли­

чий между дисциплинами и др. Как уже отмечалось в главе о Фу­ ко, такой образ Фуко настойчиво транслируется нам из Америки. Это Фуко-постмодернист, который будто бы смешал все виды дискурсов, снял границы между всеми дисциплинами и сформу­ лировал основные принципы ныне царящего философского пост-

442

Еоисаин М. Dits е! Ecrits. Т. 1. Paris, 1994. Р. 514.

376

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. «На бранном поле ... »

молерииэма-Ч Тем самым Фуко помещают в общее пространство с мыслителями следующей волны, во главе с унесенными постмо­

дернизмом Касториадисом и Бодрийяром с его заботой о том, как

бы поэффектнее «забыть Фуко»444. Однако Фуко вовсе не был постмодернистом и, как уже отме­ чалось, понятие это использовал с большой осторожностью. Ему было свойственно редкое исследовательское рвение, глубокие по­ гружения в познавательную эмпирию; он вовсе не тот безразлич­

ный к референтам защитник релятивизма, которого можно уви­

деть на американских картинках. к систематической мысли

-

Откуда столь явный

вкус

кстати, в отличие от Барта, Делёза,

отчасти и Деррида? Когда, размышляя о Канте и Просвещении, Фуко трактовал актуальные задачи философии, он фактически вслед за Хабермасом, с которым обычно спорил, трактовал ста­ дию «модерна» как незавершенную и призывал нас взрослеть в ра­

боте над собой, формируя способность к самостоятельному суж­ дению. Строить на руинах догматической антропологии новую антропологию, способную связать знания, институты и человече­ ские

практики,

антропологию,

которая,

по

сути,

синонимична

«критической истории мысли», помогал ему любимый Кант. Сей­ час, когда иенность познания (и самоформирования), кажется, вновь становится актуальной в российской культуре, Фуко может стать нашим спутником на этом пути.

Между дискурсией и дискурсом в работе над переводами Фуко ментов из «Археологии знания»

-

«Слов и вещей», а затем фраг­

и «Пользования удовольствия­

ми», которые выходили в ротапринтных сборниках Института фи­ лософии,

-

проблем для меня было, кажется, меньше, нежели

позднее при переводе психоаналитических понятий или концеп­ туального строя Деррида. Однако интересные случаи были: на од­

ном из них, связанном с понятием

«discours», мы здесь остановим­

ся подробнее.

Но сначала несколько слов о переводе других понятий. Еще до того, как перевод «Слов И вещей» стал реальным делом, возник вопрос о передаче на русском языке главного понятия этой кни­

ги

-

французского слова «ергзтегпе. (греческого происхождения).

В редких его упоминаниях в тогдашней советской литературе, на443

Ср. уже приволившееся мнение влиятельного философа: Джеймисон Ф. Пост­

модернизм и общество потребления

С.

// Логос. Философско-литсратурныйжурнал.

М. О

2000. NQ 4.

444

Брошюра Бодрийяра была перевепена на русский язык, но, кажется, особенно­

64.

го впечатления на читателей на произвела: Бодрийяр Ж. Забыть Фуко. СПб.,

377

2000.

Познание и перевод. Опыты философии языка

пример у М.Н. Грецкого,

предлагалась калька

-

«эпистеме­

(с ударением на последнем слоге), что делало это слово крайне не­

удобным в русскоязычном употреблении. И потому уже в самых первых публикациях о Фуко при поддержке м.л. Гаспарова, я ре­

шительно ввела слово «эпистема», которое затем и эакрепилосьт'>. Работа над «Словами и вещами» была для меня периодом со­ здания моего личного франко-русского словаря (у каждого пере­ волчика есть свой словарь и свои предпочтения тех или иных ва­ риантов

перевода

среди

других

возможных

и

допустимых).

Но речь шла, разумеется, и о более общих вещах.

Например,

я апробировала здесь русское слово «априорность» В единствен­

ном и множественном числе (например, «исторические априор­

НОСТИ» вместо «исторические а рпоп» (409)446, что позволило пи­ сать это слово-понятие кириллицей и склонять его по нормам

русского языка). При переводе пары понятий

и «!е

«Identite»

Мете» я примеривала варианты: Тождество и Тожество (сущест­ вительное от «То же самое»), а также Тождество и Тождественное Случалось придумывать и неологизмы; один из них

(487).

-

пере­

вод слова «ашсшег» (оно значит: «расчленять», «сочленять», «со­ членять, подразумевая расчлененность») как «сорасчленятъ. (это новое слово по своей семантической структуре немного напоми­ нает слово «леконструкция- И, кажется, неплохо работает в целом

ряде контекстов, освещавших соотношения слов и вещей). Средоточием многих сложностей было понятие «дискурс»

cours).

(dis-

Казалось бы, что тут обсуждать? Разве по поводу «дискур­

са» как словесной единицы (теперь уже и в русском концептуаль­

ном языке) у нас есть какие-либо сомнения? Дело, однако, в том,

что именно в творчестве Фуко запечатлелись два важнейших эта­ па существования французского понятия «дискурс» (проследить судьбу этого понятия в английском и немецком языке было бы от­ дельным увлекательным занятием), причем при переходе от пер­

вого этапа ко второму слово «дискурс» фактически раздробилось на два разных понятия, что не было толком ни замечено, ни отме­ чено

-

ни самим Фуко, ни его критиками. В итоге омонимичны­

ми, то есть обозначаюшими разные вещи посредством обшей 445

Впрочем, в своем переводе «Позиций» Перрида В. Бибихин предпочитает ис­

пользовать слово «эпистеме» ... В дальнейшем при переводе с французского я все­ ша старалась искать русские слова, которые были бы морфологически и синтакси­ чески

гибкими.

Например.

в

русском

языке

я

предпочитаю

использовать

существительные на месте французских субстантивированных глаголов и прилага­

тельных: так. на месте «Надзирать И наказывать» Фуко

«<Surveiller et

ршпг») я бы

предпочла «Надзор И наказание>, и др.

446 Здесь и далее ссылки в скобках ~ на издание: Фуко М. Слова и вещи. Археоло­ гия гуманитарных наук. М;

1977.

378

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. «На бранном поле ...•,

звуковой формы

оказались

discours,

стическая развертка представления и

discours как логико-лингви­ discours как социально рег­

ламентированное высказывание, не

к логике, ни к лингвистике. тивоположен

Discours

одномоментному

имеющее

отношения

ни

в первом смысле слова про­

интуитивному

схватыванию

и представляет собой «последовательное выражение мысли по­ средством слов и предложений» (одно из определений слова discours в Словаре А. Лаланлат"). Discours во втором смысле слова выступает как совокупность социальных и идеологических огра­

ничений, определяющих, кто, что, кому, каким образом и при ка­

ких обстоятельствах может или не может говорить.

Discours( 1)

(именно он преобладает в «Словах и вещах») я переводила как

«дискурсияьт", а discours(2)

-

как «речь»449, реже

-

«дискурс». Как

это ни парадоксально, этот социально-идеологический дискурс как раз «недискурсивен»: во всяком случае, он противоположен

«дискурсивностиэ В логико-лингвистическом смысле слова. А по­ тому к этому новому дискурсу следовало бы применять скорее прилагательное «дискурсный», оставив прилагательное «дискур­

сивный» для обозначения логико-лингвистического упорядоче­ ния речи, рассуждения; это позволило бы избежать как путаницы

терминов, обозначающих различные вещиг", так и потери важ­ ных понятийных дистинкций.

447

Lalande А. Уосаошапе tесlшiquе et cгitique de lа pl1ilosopl1ie. Рапя, 1988. Р. 11-12.

448 Это слово, хотя и нечасто, употребляется в текстах русской философии для обо­

значения противоположности интуитивному постижению. Ср.: Шпет ГГ Опыт по­ пуляризации философии Гегеля.

//

Щедрина ГГ <'Я пишу как эхо другою». Очерки

интеллектуальной биографии Густава Шпета. М.,

2004.

С.

299.

449 Ссылаясь на книгу Д. Менгено, Патрик Серио в своем предисловии к работе «Квадратура смысла. Французская школа анализа дискурса» (Прогресс,

1999)

на­

поминает нам, что дискурс может быть эквивалентом понятия «речь» (в соссюров­ ском смысле); новой единицей лингвистического анализа, иревосходяшей отдель­ ную фразу; указанием на социальные и идеологические ограничения, налагаемые

на (потенциальную) бесконечность высказываний, задаваемых языком, и др.

450 И тогда при переводе таких понятий Фуко, как «fогшаtiопs

tiques discursives»

discllrsives». «рга­

(из «Археологии знания»), мы должны были бы писать «дискурс­

ные формации», а не «дискурсивные формации», «дискурсные практики», а не «дискурсивные практики»,

-

ведь русский язык позволяет здесь пользоваться раз­

личными формами прилагательных. Тем самым нам бы удалось различить «дис­ курсивный»

(развертываюший

представление в линейной

последовательности

слов) и «лискурсный» (принадлежаший дискурсу как социально санкционирован­

ной или не санкционированной совокупности высказываний, специфицирован­ ных сообразно месту, времени, обстоятельствам, субъекту и тематике). Конечно, все мы задним умом крепки, и к тому же само это долженствование обнаружилось не сразу. В результате первый, логико-лингвистический дискурс умер неестествен­ ной смертью, а второй, языково-социальный. превратился в слово-езонгик», кото­ рый может значить все на свете ...

379

Познание и перевод. Опыты философии языка

в творчестве Фуко этот сдвиг терминов происходил как раз между «Словами И вещами» и последующими работами

-

«Архео­

логией знания» (1969) и «Порядком дискурса» (1970). Насколько мне известно, Фуко нигде прямо не говорил об этом переломе в значении слова и понятия «дискурс». Однако в процессе работы над переводом, как это часто бывает, эта метаморфоза сразу бро­ силась в глаза. Подчеркиваю: именно «в процессе», а не «в резуль­ тате»: в конце концов слово «дискурс»

закрепилось, восторжест­

-

вовало и стало казаться самоподразумеваемым

тем более при

нашей нынешней тенденции к калькированию иностранных тер­

минов без попытки их действительного «перевода.

на русский

язык. Но оно не всегда таковым было, более того, в новом своем значении оно существует сравнительно недавно.

Сам термин «дискурс» имеет свою судьбу. Он происходит от латинского

discurro

(разбегаться в разные стороны). В своем

смысле, обозначенном выше как Франции примерно

40

оно сушествует во

discours (2),

лет, оставаясь практически непереводи­

мым и лишь калькируемым во многих других языках. Во Франции 50-х годов слово

discours

означало «публичное выступление»,

«рассуждение». К середине 60-х годов это слово стало довольно быстро превращаться в модный термин, который постепенно за­ менил и «текст», И «теорию», И «стилистически окрашенную речь»

и пр.451. Употребительность этого нового слова нарастала лавино­ образно. Примерно с начала 70-х годов все ранее господствовав­ шие словесные жанры выравниваются в своем статусе дискурсов:

таким образом, это слово действительно становится симптомом

стушевывания жанровых границ. Однако терминологическую четкость оно имело разве что в направлении

analyse du discours,

выясняющем социальные закономерности функционирования текстов в обществе. В американской лингвистике слово

discourse

возникло как тер­

мин для обозначения сверхфразовых единств. Статья З. Харриса «Анализ дискурса» была впервые напечатана в 1952 г. и переведе­ на на французский язык в 1969. Во Франции «анализ дискурса» 70-х годов стал направлением, объединившим лингвистику, со­ циологию, психоанализ, теорию идеологий, философию. Отдель­ ными составляющими анализа дискурса стали здесь лингвистика

(Бенвенист, вслед за Соссюром), критика идеологий (Альтюссер,

вслед за Марксом), психоанализ (Лакан, вслед за Фрейдом), изу­ чение механизмов интеллектуального производства (Фуко, вслед за Марксом, Ницше, психоаналитиками и лингвистами). Так,

451

М. Гаспаров в шутку предлагал переводить discollГS в этом недифференциро­

ванном значении

как «разговоршииа-.

380

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. «На бранном ПО,1е ...•>

в своей статье «Фрейд И Лакаю> Альтюссер писал о том, что за мнимой прозрачностью механизмов говорения нужно вскрыть

нечто иное

-

дискурс бессознательного, а в работе «Идеология

и идеологические аппараты государства»

(1970)

предложил ан али -

зировать идеологический дискурс на примере политических тек­ стов. В целом «анализ дискурса» как дисциплина изучает те соци­ альные ограничения, которые налагаются на всю бесконечность потенциально возможных высказываний конкретным местом и временем. В известном смысле «дискурс» вообще не есть нечто

непосредственно эмпирически данное. Это скорее объект, по­ строенный на стыке языка и социума, языка и идеологии: он при­

зван скорректировать лингвистический подход, который забывает об истории, а также идеологический подход, который растворяет

язык в идеологии. В судьбе этого слова и термина запечатлелись важные сдвиги значений,

свидетельствующие об изменениях

в философском и научном мышлении. В данном случае Фуко ока­ зывается для нас весьма подходяшим персонажем для рассмотре­ ния сюжета, далеко выходяшего за рамки его творчества.

В «Словах И вещах», где царит ню,

-

«дискурсия.

discours(1) (мой перевод, напом­ ) И практически нет discours(2): именно discours( 1)

был символом и основой эпистемы «классической эпохи», а тем са­

мым и всей системы представлений классической философии. Для современного российского читателя, близкого к филосо­ фии, слово «классический» вполне привычно; обычно оно упо­ требляется в паре «классический»

-

«неклассический». Кажется,

впервые в советской философской литературе эта пара понятий появилась в уже упоминавшейся знаменитой статье трех авто­

ров 4 5 2 . Точнее, в ней речь идет не о классическом и неклассиче­ СКОМ, а о «классическом» И «современном-->'. Точно так же об­ стоит дело и у Фуко, который в «Словах И вещах» о «классическом» И реже

ведет речь

«современном». В статье трех авторов

-

понятия «классический» И «не классический» употреблялись при­

менительно к физике/>'. Однако в русском языке советского пе452

Мамардашвили М.К, Соловьев З.Ю., Швырев В.С. Классика и современность:

две эпохи в развитии буржуазной философии очерки буржуазной философии. М., 453

/ / Философия и наука. Критические 1972. далее ссылки даются на это издание.

В статье трех авторов говорится о «классической» философии И философии

«уже не классической (курсив мой ности, технике интерпретации

- НА.) по своей восприимчивости, рефлектив­ ....> (Мамардашвили М.К, Соловьев З.Ю., Швы­

рев В. С. Классика и современность: две эпохи в развитии буржуазной философии.

С.

32). Иначе

говоря, огрицание при слове «классический» здесь стоит отдельно от

слова; это значит, что -неклассическое» В цельно-отрицательном значении еше не родилось.

454

Там же. С. 32.

381

Познание и перевод. Опыты философии языка

риода понятия «классический» И «неклассический» вскоре сложи­ лись и стали употребляться в более широком смысле, а в постсо­ ветский

период

они

стали

повсеместно

употребительными.

Напротив, во французском языке, где «не» (поп)

-

приставка срав­

нительно редкая (в отличие от русского языка, где модель словооб­ разования с отрицательной приставкой очень продуктивна), поня­ тийные пары

«классика

неклассический.

-

неклассика» или «классический

-

как таковые не сложились. Однако в «Словах

И вещах» слово и понятие «классический» употребляется очень ча­ сто: так, речь здесь идет о классической эпохе, классическом веке

классическом языке, классическом порядке языка (385),

(309,326),

просто классическом порядке

(293),

классическом понимании различия

классической мысли

(356),

(292),

классическом опыте

(401), классическом и современном мышлении (406), классиче­ ской философии (406), классической теории знака (434) и др. Так, в системе понятий «Слов И вещей»

классическая эпоха

определяется через господство «дискурсивности представления»

(133).

Язык классической эпохи сводится к роли дискурсивного

механизма, способного к линейному выражению одновременно­

го. В этом качестве он рассматривается в различных теориях язы­ ка; например, «всеобщая грамматика

-

это изучение словесного

порядка в его отношении к одновременности, которую она долж­

на представлять. Таким образом, ее собственным объектом оказы­

вается

<... > дискурсия (discours),

ность словесных знаков»

(137).

понимаемая как последователь­ Аналогичных примеров немало:

«классическая мысль порождает не что иное как мощь дискурсии­

(401); « ... в

течение всего классического века язык утверждался

и рассматривался как дискурсия, то есть как спонтанный анализ представления»

(431); и др. (Discours),

(309),

«простая и протяженная линия дискурсиш

Иногда у Фуко это слово пишется с заглавной буквы чтобы

риторически подчеркнуть его

смысловое

господство: оно служит основанием всей философской классики

как системы мысли и всех возникаюших в ту эпоху форм знания. Между

XYHI

и

XIX

вв. происходит перелом от классической

эпистемы к современной. Суть его опять-таки связана с

discours,

только в отрицательном смысле: это «исчезновение дискурсии И ее однообразного господства» богатств

-

(486), это замена дискурсии -

языками,

производством, пространства мысли, в котором класси­

ческая эпоха упорядочивала тождества и различия,

-

историей, от­

ныне диктуюшей свои законы производству, языкам и живым орга­

низмам. Что же касается современной эпистемы, то в ней «анализ дискурсиш вытесняется «аналитикой конечного человеческого бы­ тия»

(434).

Так обстояло дело в «Словах И вещах», где «дискурса»,

напомним, еще нет. Однако уже в «Археологии знания» поднимает

382

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. «На бранном поле ... »

голову новорожденный омоним (новое слово в той же звуковой форме) и в действие вступает «дискурсная формация» как совокуп -

ность высказываний, фиксирующих исторически меняюшиеся способы производства знания, а в «Порядке дискурса» вовсю ору­ дует дискурс как социальный механизм гторождения высказываний системой норм, запретов и предписаний.

Но ведь можно и усомниться: как проверить, что на месте одно­ го слова родилось другое с радикально иным значением, почти ан­

тоним? Мысленным экспериментом. Попробуем подставить на ме­ сто классической «дискурсии-

«Слов И вещей» неклассический

«дискурс» из «Порядка дискурса» (во французском, как мы пом­ ним, и то и другое именуется

discours) и посмотрим, что из этого по­ - «уход дискурсии привел

лучится. Берем фразу из «Слов И вещей»

к раздроблению единого поля эпистемы», заменяем «уход лискур­ сии» на «уход дискурса» и видим, что результат такой подстановки

оказывается абсурдным. В самом деле, в отличие от «дискурсии», «дискурс» никуда не «уходил», напротив, он наступал, приближал­ ся, а через каких-нибудь два-три года стал главным понятием в но­

вой концепции Фуко (хотя и не так долго продержался в этом сво­ ем качестве). Или еще пример. Берем фразу «разрыв классического порядка и исчезновение Дискурсии», заменяем «дискурсик»

на

«дискурс» И опять попадаем в провал абсурда: исчезает, конечно же, не дискурс, а Дискурсия (тем более

-

с заглавной буквы'), дискурс

же, можно сказать, уже стучится в дверь. Конечно, в J966 г., когда «Слова И вещи» были опубликованы во Франции, вряд ли кто­ нибудь мог предсказать такое развитие событий, но теперь, задним числом, мы хорошо знаем, что «анализ дискурса» уже тогда насту­

пал на пятки «анализу дискурсии». Поразительно, что сам Фуко ни­ где ничего нам не говорит об этом понятийном сдвиге: не потому ли, что в стихии родного языка, сохраняющего одну и ту же слово­

форму

(discours),

это менее бросается в глаза?455.

Спрашивается: идет ли речь здесь о частном случае и локальном эпизоде недавней истории? Нет, это не так, что выясняется на при­ мере другого эпизода турбулентной истории понятия

«discours»

у Фуко. Оказалось, например, что моя первоначальная попытка пе­ ревести французское

«discours»

как «речь»

-

не только мое изобре­

тение ... Примерно в то же время, когда я в Москве работала над пе­

ренодом «Слов И вещей», во Франции лингвистка Марина Ягелло,

455

Правда, и в «Словах И вещах» употребление слова discours не ограничивается

«классической дискурсней- как анализом прелставлений в линейности словесного ряда. В частности, встречаются такие словоупотребления. как: «анализ пережива­

ния есть дискурс, достаточно неолнородный» «наивный дискурс"

(413),

(413).

«пророческий дискурс»

но эти употребления нетерминологичны.

383

(413).

Познание и перевод. Опыты философии языка

переводившая книгу Бахтина (Волошинова) «Марксизм и филосо­ фия языка», увлеченно ставила на месте русскоязычных слов

«речь», «высказывание», «слово')

-

французское слово

«discours,).

По-видимому, это происходило потому, что она работала над пере­

водом в момент бурного расцвета «анализа дискурса» во Франции, и ее затянуло

в воронку господствовавших

тогда концептуальных

предпочтений. А в результате явившийся во Франции конца 70-х годов М.М. Бахтин предстал как необыкновенно актуальный мыс­ литель в строю последователей Бенвениста с его теорией высказы­ вания. Но теперь эти переводческие предпочтения Ягелло постав­ лены под вопрос, а в Лозаннском университете Патрик Серио со своими сотрудниками

готовит к публикации новый перевод на

французский язык книги «Марксизм И философия языка», в кото­

«discours,)

ром слово

в качестве терминологической замены будет

полностью исключено. Интересно, что почувствуют при этом те интерпретаторы

Бахтина, в частности Юлия Кристева, которым

Бахтин казался предтечей французских теорий дискурса? Конечно, в отличие от коренных французов,

Кристева наверняка читала

книжку ло-русски и видела, что слова «дискурс» там нет, но гипноз

чаруюшего звучания слова-отмычки ко всем дверям был сильнее прямого читательского впечатления. Впрочем, кто знает: быть мо­ жет, Бахтин и впрямь предвосхитил французские теории дискурса,

хотя и не пользовался самим словом «дискурс»? Одновременно с франкоязычными русистами, которые пыта­ ются сейчас освободиться от своего родного слова «дискурс», что­

бы лучше понять русского исследователя, продолжим наши мыс­

ленные эксперименты. Что будет, если в наши дни какой-нибудь молодой переводчик возьмется перевести «Слова И вещи», что на­ зывается,

«с чистого листа»?

Почти наверняка,

под влиянием

господствующих в современной постсоветской культуре предпо­ чтений, он

-

в качестве главного понятия классической эпохи

твердой рукой введет сакраментальное слово «дискурс». Интерес­ но все-таки: отметит ли он, хотя бы в примечании, что «классиче­

ский') дискурс парадоксальным образом антагонистичен «неклас­ сическому», тем самым вновь погружая читателя в мир смысловых

и переводческих загадок?

Метаморфозы слова «дискурс» у Фуко очень поучительны. Фуко был одним из пионеров анализа дискурса во Франции; по крайней мере, почти все представители нового направления так или иначе

принимали во внимание концепцию дискурса у Фуко

-

даже если

сами строили ее иначе, например, в русле проблематики интертек­

стуальности, как Барт, Кристева, Женетт и др. Но вопрос остается:

чем объяснить то олимпийское спокойствие, с которым Фуко пере­ шел от одного значения термина к другому, его исключающему'?

384

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. «На бранном поле ... »

А может быть, и впрямь новое понятие дискурса не мыслилось Фу­ ко как антагонистичное предыдушим употреблениям? Может быть,

-

продолжим мы эту линию рассуждения вместе с Фуко,

-

классическая дискурсия способна быть частным случаем дискурса,

одним из возможных дискурсных режимов? Тогда получится, что в новом дискурсе способы связи говорящего с тем, что он говорит, не ограничиваются линейным логико-лингвистическим упорядо­

чением представлений и предполагают более широкий спектр взаи­ мосвязей, более обширный набор практик, определяющих темати­ ку, обстоятельства, позиции, предпочтения и запреты в процессе социального, группового и индивидуального производства выска­

зываний. Очевидно, однако, что если мощь дискурсии держалась на ее единстве и единообразии, то власть современных дискурсов предполагает апологию различий в способах производства дискур­

сов. Не будем сейчас обсуждать вопрос о том, насколько вероятно такое предположение применительно к Фуко и можно ли согла­

ситься с Фуко, если бы он и в самом деле так думал ... В любом слу­ чае можно выдвинуть еще одну гипотезу: а не является ли нынеш­

нее

discours

словом, семантически более близким к исходному

словарному значению disсuпо

-

«разбегаться В разные стороны»,

нежели его значение в классическую эпоху западной философии? И тогда нам придется признать в духе обшей стратегии разрывов,

характерной для Фуко в 60-е годы, что классическая дискурсия как словесная линейная логическая упорядоченность мысли была хотя и продолжительным, но все равно всего лишь эпизодом, после ко­ торого историческое течение жизни слов вновь вывело на свет то,

что когда-то было оттеснено на периферию? Но это соображение нужно будет тшательно проверить ...

и последнее. Использованному мною в «Словах И вещах, слову «дискурсия. явно не повезло. В качестве перевода французского

cours

оно просуществовало свой короткий век лишь как

ad hoc

disре­

шение в процессе движения смыслов между языками: переводчики

знают, что новые (или, как в данном случае, старые новые) слова­ это всегда лишь гипотезы, а не окончательные решения. Но все рав­ но, как переводчику и исследователю мне обидно: из русского кон­

цептуального языка пропало не просто слово, но важная понятий­

ная дистинкция. Жаль, что ее не успели занести в Красную книгу ...

§ 3. Деррида

в России: перевод и рецепция Этапы освоения

Рецепция творчества Жака Деррида в разных странах различна и нередко неожиданна. В США он читаем и почитаем больше, чем

385

Познание и перевод. Опыты философии языка

во Франции; в Индии (знаю это по собственному опыту) его имя знакомо даже людям «с улицы». Новые оттенки в этот спектр вос­

приятий вносит теперь и постсоветская Россия, где Деррида вы­ ступает и «сам по себе», и как классик современной французской философии. Каков он за рамками расхожих антиномий (ниспро­ вергатель всех ценностей или утвердитель новых, поп-звезда или

серьезный ученый)? Оборотной стороной популярности станови­

лись журналистские эскапады в любом случае

-

-

то хвалебные, то ругательные,

небезразличные. Так, мужской журнал «Мед­

ведь» рассказывал читателям про его галстуки и гастрономические

пристрастия, а корифеи постсоветской литературы наперебой хва­ стались перед публикой запанибратскими отношениями с мэтром. Звонкое имя Деррида распевалось в студенческих частушках, а термин «деконструкция- был у всех на устах. После смерти Дер­ рида общая тональность этих откликов изменилась: стали очевид­ нее масштаб потери и место той проблематики, которая была

намечена, очерчена, пройдена Деррида в общем раскладе возмож­

ностей философии на рубеже ХХI века. Однако огромное количе­ ство вопросов остается. Быть может, только сейчас, когда первое любопытство от нового явления удовлетворено, есть шанс, что начнутся более серьезные и вдумчивые исследования

-

уже не ра­

ди моды и престижа, а ради интереса к поднятым им проблемам.

Ни в коей мере не претендуя на развернутый анализ рецепции Дер­ рида в России, я постараюсь хотя бы схематично очертить некото­ рые аспекты нынешнего сушествования Деррида «на русском язы­ ке». Восприятие Деррида в современной России оказалось своего рода симптомом культурного кризиса. И сейчас еще иногда кажет­

ся, что Деррида

-

это звезда, которая светит так ярко, что оставля­

ет лишь слепое пятно: у читателей, пораженных стилем и техни­ кой, нет ни сил, ни желания разбираться

-

что, к чему, почему ...

Конечно, серьезная профессиональная работа над текстами Деррида началась в России не сегодня. На рецепции творчества

Жака Деррида в России отчетливо видны ныне разные стадии то­ го, что можно было бы назвать распахиванием «окна В Европу».

В СССР первые подходы к философии Деррида содержались

в диссертации (1973), а потом и книге автора данных строк 4 5 6 , а также в статьях талантливого исследователя Л. Филиппова'?", В 80-е годы внимание к работам Деррида ограничивалось в основ­ ном некоторыми словарными

и

энциклопедическими статьями.

В 90-е годы стали появляться интересные исследования ознако456 Автономова Н. С. Философские проблемы структурного анализа в гуманитарных науках. Критический очерк концепций французского структурализма. М;

457 Фuлunnовл.и. Грамматология Ж. Деррида// Вопросы философии.

386

1977.

1978. Ng 1.

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. <оНа бранном поле ... »

мительного или проблемного характера. Среди О. Вайнштейн,

Н. Маньковской,

них

М. Маяцкого,

-

работы

М. Рыклина,

И. Ильина, Б. Соколова и других исследователей-ч. Два приезда Деррида в Москву в начале 90-х годов всколыхнули московскую публику - увидеть живого классика, да еще такого, кто защищает Маркса, когда его пинают, как раненого льва! Слушателям запом­ нились его лекции

-

о деконструкции, о дружбе и справедливости

как человеческих состояниях и философских идеях. Однако шанс

живого впечатления был привилегией немногих. Вскоре начался

процесс публикации статей и книг Деррида'<", интенсивность ко­ торого до какого-то времени нарастала, а сейчас волна первично­ го интереса, кажется, схлынула. Когда я начала переводить «Грам­

матологию»,

ничего из крупных работ Деррида по-русски не

существовало. Работа шла долго, и когда перевод, наконец, про­ бился к публике, мы в чем-то уже были «впереди планеты всей»: например, появились сразу два перевода «Письма И различия»

(см. об этом в последнем параграфе данной главы) ...

Обстоятельство, осложняюшее рецепцию Деррида, было свя­ зано не в последнюю очередь с тем, что первой переводной рабо­

той Деррида в России стали «Шпоры Ницше»

-

яркий и провока­

тивный текст, который вряд ли годился на роль путеводителя или

хотя бы введения. Сейчас по-русски появились и некоторые дру­ гие тексты Деррида и прежде всего

-

знаменитая трилогия его

классических ранних работ (<<Голос и явление», «Письмо И разли­ чие», «О грамматологии»), однако важный этап усвоения был по­ терян

-

не хочется думать, что безвозратно. В итоге сейчас среди

читателей и некоторых критиков преобладает эстетико-эмоцио­

нальная, а не интеллектуальная реакция. Главный ее момент

-

458 Ср.: Вайнштейн О. Деррида и Платон: деконструкция Логоса / АгЬог Mundi. ]992. NQ ]. С. 50-72; Рыклин М. Предисловие / / Жак Деррида в Москве. м., 993; Соколов Б.г. Маргинальный дискурс Деррида. СПб, 1996; Маяцкий М. Там и тогда. Послесловие переводчика / / Гуссерль/Деррида. Начало геометрии. М., 1996; Бибll­

]

хин В.В. Примечание переводчика

]996; Ильин

И. Жак Деррида

-

//

Деррида Ж. Позиции. Сб. интервью. Киев,

постструктуралист

sans pareil // 1996, и др.

Он же. Постструк­

турализм. Деконструктивизм.Постмодернизм. М.,

459 Деррида Ж Шпоры: стили Ницше / Пер. А. Гараджи // Философские науки. М., 1991. NQ 3 и 4; Жак Деррида в Москве: леконструкция путешествия / Подг. М. Рыклин. М., 1993; Гуссерль / Деррида Ж. Начало геометрии / пер. М. Маяцкого, М., 1996; Деррида Ж. Позиции. Сб. интервью / Пер. В. Бибихина. Киев, 1996; Он же. Страсти, Кроме имени, Хора

вой открытке

/

Пер. Н. Шматко. СПб.,

1998;

Он же. О почто­

/ Пер. 1999; Он же. О грамматологии / Пер. Н. Автоно­ мовой. М., 2000; Он же. Письмо и различие / Пер. В. Лапицкого, А. Гараджи, С. Фокина. СПб., Академический проект, 2000; Он же. Письмо и различие / Пер. Д. Кралечкина, М., Академический проект, 2000. /

Пер. Г. Миха.лкович. Минск, J999; Он же. Голос и феномен

С. Кашиной, Н. Суслова. СПб.,

387

Познание и перевод. Опыты философии языка

подражание: имитация внешних приемов стиля (этимологические подкопы, фонетика-семантические ассоциации), растаскивание текстов на отдельные слоганы и причудливое их склеивание.

Критики в основном либо относят всего Деррида к расплывча­ то понимаемому постмодернизму со всеми его пороками (отрица­ нием

всех

основ,

продвинутыми

технологиями

и

всяческими

играми), либо (реже) трактуют его в вульгарно социологическом

духе. В самом деле: несет ли нам Деррида новое слово или дура­ чит? Ну конечно, дурачит: сам прожил жизнь сыто и насыщенно, а нас учит пустотам и пробелам. Или с социально-психологиче­ ским уклоном: алжирский еврей-эмигрант столкнулся с тяжелой бюрократической машиной и стал искать средства психологиче­

ской защиты

-

иначе откуда у Деррида взялись такие «квазитер­

мины», как «отсрочка», «различие», «подпись»? А есть и более «мягкие» варианты интерпретации деконструкции с заботой о на­

родном благе: де конструкция полезна России потому, что она раз­ мягчает западный разум, делает его менее жестким, менее давя­

щим

-

позволяя нам свободно произрастать по своему разумению

без репрессивного западного влияния ...

Таковы первые отклики на появление в переводе классических

крупных работ Деррида. Иногда они явно поверхностны. Однако серьезная работа не делается быстро; настанет очередь другого прочтения и других дискуссий

-

как о самих текстах, так и о при н -

ципах и результатах их переводов. Пока же нередко возникает впечатление, будто рецензенты сильнее поддаются обаянию ярко­ го стиля Деррида, нежели проникаются содержанием его идей.

То, что создавалось как эффективный критический язык, направ­ ленный против ограниченности новоевропейских способов фило­ софии, воспринимается в эстетическом ключе, что мешает заме­ тить и должным образом оценить критические эффекты этого письма и его возможные конструктивные применения. Не слу­ чайно, что художники, арт-критики сейчас больше говорят о Дер­ рида, чем философы. В общем, кажется, получается так: в советское время Деррида игнорировали или заушательски критиковали, а в постсоветское

стали либо воспевать, либо дьяволизировать вместе с другими

условными лредставителями постмодерна, якобы повинного во

всех нынешних российских бедах. В массе своей такое нерефлек­ сивное отношение преобладает и

поныне,

когда,

например,

цеконструкция, сложное двухприставочное образование, воспри­ нимается чаще всего эмоционально, по семантике первой при­ ставки, как об этом свидетельствуют многие десятки примеров из

Интернета, которые можно обобщить двумя фразами, тоже из Интернета: «Наступают хаос и деконструкция, в простаречии

388

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. <.На бранном поле ... »

именуемые злом ...», И «де конструкция не переводится на русский

языю

...

В целом Деррида успел стать общим местом раньше, чем

был переведеи, и, быть может, именно поэтому так быстро пре­ вратился в России в лозунг. Его виртуозная аналитичная работа с языком мысли осталась при этом в тени.

Однако в последнее время совершаются и попытки более анали­

тичного прочтения Деррида. о чем свидетельствует, например, дис­

куссия в журнале «Новое литературное обозреиие-э'<. Чем важен Деррида российскому читателю? Прежде всего он

-

мыслитель, об­

новивший «теоретический горизонт», «изменивший сам облик со­

временного знания о человеке и культуре». Как философ Деррида

-

тот, кто «доводит до предела феноменологическую традицию», одновременно с этим ВОЗРОЖдая какие-то «потерянные метафизи­

кой» возможности (А. Магун). Деррида мыслит на пределах и вы­ ступает с постулатом «уникальности каЖдОГО прочтения- (А. Ски­ дан). В отличие от других главных фигур современной французской мысли, Деррида, как считают участники беседы, больше всех не по­

везло на российской интеллектуальной сцене. В отличие, скажем, от Фуко и Лакана, так или иначе освоенных историками и психо­ аналитиками, несмотря на языковые и стилевые сложности, Дер­ рида остается как бы ничьим. Его чураются и философы, и гумани­ тарии, так как своей критикой метафизики и метафизических оснований гуманитарного познания он оказывается всем им опа­

сен, но к нему следует внимательнее присмотреться. Постсоветско­ му читателю полезен и артистизм Деррида. и его готовность быть «более точным, артикулированным и даже более структурным» (И. Кукулин). В целом участники дискуссии считают, что попытка

усвоения Деррида в России не увенчалась успехом. Они считают, что именно им предстоит строить рецепцию Деррида, так как у предшественников

мало что

получилось:

трудности

советского

периода всем известны, а в постсоветские времена началась пере­ водческая разноголосица, которая и свидетельствует о кризисе ре­

цепции. Если, однако, под разноголосицей подразумевается отсут­ ствие общих эквивалентов при переводе. то это скорее нормальная

ситуация. Ни французские слова, ни их американские эквиваленты

(заметно, что по-французски Деррида и сейчас мало кто читает) са­ ми собой границу русского языка и культуры не переходят. Тут нужны направленные усилия, тем более

-

после советского перио­

да, в который современная западная мысль для широкого читателя

не существовала. Хотя читатели сами язык не вырабатывают, имен-

Наш Леррида ? (Анализ рецепции и стратегии перечтения) / Круглый стол в ре­ 22 ноября 2004 г. / / Новое литератур­ Ное обозрение. М .. 2005. NQ 72. С. 61-97.

460

дакции «Нового литературного обозрения»

389

Познание и перевод. Опыты философии языка но за ними остается последнее слово в вопросе о том, что из пред­ ложенного

переводчиками

станет,

пусть на ограниченное

время,

русскоязычным эквивалентом какого-то термина, а что останется

историческим казусом. Однако, даже если судить только по этой дискуссии, некоторые согласия вокруг слов и терминов все же по­

степенно начинают складываться. Например, для перевода мучи­

тельной пары diffегепсе-diffегАпсе большинство пишущих, кажет­ ся,

пользуются

некогда

предложенными

мною

вариантами

«различие-различАние» и, напротив, не пользуются терминами «разность-разнесение» (а также оттяжка, оттягивание или просто

предложенными Бибихинымё", или же терминами «от­

differance),

личие-отличение», предложенными Зенкиным (об этом более по­ дробно далее). Итак, насчет разнобоя верно, однако, по-видимому, некоторые

из

предлагаемых эквивалентов все

же

закрепляются.

Расширяется и география исследовательских усилий, что не может

не раловатъ'<', Но и насчет того, что полноценной рецепции не получилось,

-

тоже верно. Кажется, это относится и к другим современным французским мыслителям, несмотря на больший энтузиазм во­ круг Делёза или Фуко. В том что касается Деррида. сложности рецепции

-

это не в последнюю очередь следствие того несвое­

временного переводческого предпочтения, о котором уже упоми­

налось. Многое зависит от того, читается ли текст в первый, вто­ рой или энный раз.

Важен также фон ожиданий: нам может

показаться событием то, что более или менее тривиально в другом

культурном контексте, и наоборот. Любое восприятие, как бы нам ни хотелось абсолютно нового, строится в контексте уже извест­ ного. Работая над диссертацией по французскому структурализму,

я когда-то подошла к Деррида уже после Алътюссера, Леви-Стро­ са, Фуко, Лакана и Барта.

На фоне громких лозунгов насчет

«смерти человека», безмерно усиленных внешним контекстом,

программа Деррида в его ранних книгах, особенно в «Голосе и фе­ номене», «Грамматологии»,

казалась удивительно трезвой, со­

бранной, неидеологичной, нетреекучей. Эти ранние работы были для меня прежде всего весомым и своевременным распростране-

461

Деррида Ж. Позиции. 2 изд. М., 2007. Ср .. например. с. 16, 17 и далее.

462

Одно из свидетельств тому - Материалы междунаролного междисциплинарно­

го симпозиума памяти Жака Деррида на тему «Ситуация

post: что после?». Ростов­ 5-7 июня 2005// Симпозиум. Ежегодный междисциплинарныйжурнал. Ростов н/Д .. 2005. Вып. 2. Ч. 1. Представленные в сборнике материалы посвящены на-Дону.

двум темам: леконструкции «<Деконструкция: вчера, сегодня. завтра») и постмо­

дерну как состоянию мысли и культуры (<<Состояние постмодерна. Логика пара­ докса и игра смысла-л. Ср. также: Ольшанский Д. Собственный язык (в) филосо­ фии Деррида.

http://anthropology.ru/ru/texts/o!sl13nsky /гussiа_IЗ.html.

390

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. «На бранном поле ... »

нием вопроса о знаке, следе, структуре на область философии. А затем круг материала расширялся, но выводы оставались сход­

ными: наличие в любом мыслительном построении метафизиче­ ского фундамента и ограниченность самой метафизики опреде­ ленным набором постулатов, повторяющихся в разных вариациях

и изводах. Не забудьте, напоминает нам Деррида, ограда (очер­

ченность, сlбturе) метафизики не есть конец философии ... Да и са­ му метафизику мы не упразднили. Вот мы используем знак как пя­ тую колонну метафизики, чтобы ее пошатнуть, поколебать, но это

вовсе не значит, что кто-нибудь из нас когда-нибудь обойдется без знаков ... Главным оказывается не отрицание знака и структуры, но внимание к тому, что в структуре неструктурно: а в ней есть ще­ ли и дыры, в которых происходят совсем иные процессы, нежели

то, что описывалось более привычно структурированной мыслью. В реализации этого проекта менялись акценты, материал, кон­

фигурации. Крайне огрубляя ситуацию, можно сказать, что ран­ ний Деррида сводил все к лотоцентрической метафизике. Сред­ ний стал все больше подчеркивать апорийность любого начала,

любой концептуальной опоры. Поздний поставил проблему воз­ можности невозможно го (морали, политики, институтов, практи­ ческой этики, например, гостеприимства). А самый поздний

-

подчеркнул необходимость утверждения «безусловного»: регуля­ тивные идеи

-

это хорошо, только

нам нужно «здесь И теперь»

быть уверенными в возможностях разума, в перспективах всегда «грядущей» (а

venir)

демократии. Между разными этапами

-

мас­

са перекличек, а между началом как точкой наибольшего самоут­

верждения и концом как точкой наибольшей направленности на друтого

-

дистанция немалого размера. О ней свидетельствует хо­

тя бы такой факт: вместе с Хабермасом, своим давним теоретиче­ ским недругом, Деррида поставил свое имя на их обшей книге, со­ стоящей из выступлений, посвященных

«11

сентября».

Политическая мысль поначалу не была у Деррида на первом плане, и за ее отсутствие его когда-то критиковали. Зато для позд­ него Деррида этическая и политическая мысль становится важ­ нейшей. Главная социальная и политическая задача, решению ко­ Торой философия должна в полную меру сил содействовать,

-

построить новую Европу, которая обладала бы памятью о про­

шлом И могла бы взять на себя ответственность за будущее челове­ чества, поднявшись и против американской гегемонии, и против

«арабско-исламской» теократии. Но в ней значимы и эпистемоло­ ГИческие мотивы, и прежде всего

-

постановка вопроса о разуме

И его перспективах. Здесь мы сталкиваемся со своего рода новиз­

ной традиционности. А это подчас дорогого стоит. Недаром КНИжка «Разбойники»

(подразумеваются так называемые «госу-

391

Познание и перевод. Опыты философии языка

дарства-разбойники»; о значении и этимологии слов

states или моуоц в

rogue

в

rogue

ётагв-моуоцв Деррида рассуждает подробно) име­

ет своим подзаголовком «два очерка о разуме»463... До Франции споры о рациональности докатились позже, чем до России (точ­ нее

-

до СССР), но и в собственной траектории Деррида

-

это по­

здний, но вызревший, не случайный вопрос. «Спасать честь разу­ ма», согласно девизу Канта и Гуссерля,

-

разумно ли это? Может

ли разум иметь интересы: ведь он же незаинтересованный? Как связан «великий вопрос О разуме» с вопросом о человеческих же­

ланиях? Если мир

-

это регулятивная идея разума, то сам разум

тоже регулятивная идея?

-

Разум существует в разных формах

и конфигурациях (эпистемы, парадигмы, науки о духе, науки о природе и т. д. И т. п.), но не получается ли, что вера в разум пре­

восходит сам разум? Другая грань социально-политической мысли

-

это вопрос об

институтах, учреждениях (социальных, образовательных, полити­ ческих), воплощающих разумное демократическое начало. Он ставился Деррида в разных контекстах. Можно ли сказать «мы, нижеподписавшиеся», учреждая новую социальную общность, если само это «мы» возникает только после того, как ставится под­

пись? А кто же тогда пишет? Как существует коллективная воля в процессе выработки любого общественного договора? Отноше­ ние Деррида к институтам было сложным. Личной, но социально реалиэовавшейся утопией Деррида было создание особого откры­ того института. В

1983

г. вместе с группой коллег, среди которых

были Ф. Шатле, Ж.-П. Фай и другие, он создает при поддержке социалистического правительства Международный философский

коллеж в Париже и становится его первым руководителем-б". Во Франции, где междисциплинарные перегородки очень жестки, где профессионально заниматься философией можно только с дипломом о соответствующем базовом образовании, это было яркое новшество: Коллеж и создан был для того, чтобы сделать французскую философию более восприимчивой к проблемам гу­ манитарных

наук,

этики,

политики,

психоанализа,

искусства,

чтобы повернуть ее к другим философиям, существующим в ми­ ре ... Казалось, что такой необычный институт долго не протянет, 463

Derrida J. Voyous. Оецх essays sur 1а raison. Рапь, 2003.

464 Сказать «директором»

было бы неправильно, так как научного директора

в МФК нет. есть только «президент коллегиальной ассамблеи», который избирает­ ся членами коллежа (всего их

50 человек: 40 французов

и

10 ииостранцев).

В прин­

ципе всякий, кто предложит заинтересовавший коллег проект научной работы и семинаров, может стать руководителем программы. Работа Межиународного фи­ лософского коллежа известна мне не понаслышке, так как в течение шести лет

(1998-2004)

я была в нем руководителем программы.

392

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. «На бранном поле ... »

но нет

-

несмотря на все перемены политической конъюнктуры

и все нападки, он жив и продолжает свое парадоксальное сушест­

вование. В

2003

г. Коллеж торжественно праздновал двадцатиле­

тие, и Деррида. уже тяжело больной, пришел, чтобы произнести вступительное слово

...

Часто спорят о месте Деррида в философском процессе: что он завершает, что начинает, что критикует, что утверждает

-

«субъ­

ективно» и «объективно»? Но влюбом случае нам важно знать, ка­ кими были его итоговые мысли по этому поводу. В своем послед­

нем интервью газете Монд, опубликованной в расширенном виде

в книжечке «Наконец-то научиться жить»465, Деррида всех критик и де конструкций

-

-

после

«благословляет» поколение фран­

цузских 60-х годов, последним представителем которого его часто называли. Эта эпоха преждевременно завершилась, но требует возрождения. На верность этому наследию (Лакан, Альтюссер,

Фуко, Барт, Делёз, Бланшо), общему в различном, он и присягает, оставляя неопределенно открытым вопрос о своих собственных

наследниках'<'. В этом тексте Деррида с пронзительной простотой формулирует задачу философии: ради жизни научить умирать. Идея смерти была для Деррида навязчивой, а отсюда и проблема­ тика «пережизни. ни

к смерти,

(suг-vie), которая не сводится ни к жизни,

но подразумевает

прячется от неизбежного,

интенсивную жизнь,

которая

не

но и не утешает себя бессмертием

трансцендентального субъекта или будущим сушествованием в виде «архивов», К которым Деррида был так неравнодушен. Перед исследователем возникает неизбежный вопрос: как пи­

сать о Деррида? Литературы широкого профиля, которой могли бы пользоваться непрофессионалы и учашиеся, практически нет.

При этом встает, в частности, и старый вопрос о мысли и стиле. В какой мере стиль есть выражение мысли? Надо ли воспроизво­

дить стиль, чтобы понимать Деррида? А может, и понимать его не надо

-

достаточно ответить на его

демаршем

провокацию стилистическим

(это соображение наивно выражено в послесловии

к московскому изданию «Письма И различия»). Наверное, все же писать о Деррида по-дерридиански не имеет смысла. Это будет лишь ухудшенный Деррида. Вряд ли стоит и буквально следовать его запретам периода «бури и натиска» (мои тексты

-

не анализ,

не синтез, не метод. не ... и т. д): конечно же, мы находим у Дер-

465

Den-ida J. Арргепоге а vivre cnfin. Entretien амсс Jean Birnbaum. Paris, 2005. Рус.

пер.: Деррида Ж. Наконец-то наУ'!ИТЬС51 жить. Пер. с франц., прим, и послесл.

Н.с. Автономовой

/ / Вопросы философии. М., 2005. N2 4. С. 133-144.

466 Произительным свидетельством этой верности является и сборник некроло­ гов, написанных им за 20 лет: «Конец света, каждый по-своему» (2003).

393

Познание и перевод. Опыты философии языка

рида при меры изощренного анализа.

Вряд ли стоит пытаться

транслировать Деррида как эстетический феномен эпохи «пост­ модерна» в нашу ситуацию «прото-модерна». Эстетических экспе­ риментов на российской земле всегда было в избытке, а понятий­ ной мысли

-

не хватало. К тому же творчество Деррида было не

столько фонтанированием литературного таланта, сколько реали­ зацией

-

каторжным трудом

-

концептуально-критического за­

мысла, причем даже прививку поэтического к философскому поздний Деррида парадоксальным образом рассматривает прежде

всего как «логическую необходимость». Как и любой другой ав­ тор

-

Шекспир или Лакан

-

он существует в культуре для разных

людей и на разные потребности, поэтому и дайджесты, и переска­

зы кому-то нужны. ПО крайней мере, пересказать своими словами то, что говорится в его текстах,

-

это важная культурная задача,

если речь идет не о подражании, но об усвоении на пути к само­ стоятельной мысли ...

В прошлом году мне довелось читать лекции (в том числе

о Деррила) в одном учебном заведении. В коридорах, как это те­ перь принято, висели портреты Хайдеггера, Бердяева, Соловьева, висел и некто, названный «Жак Деррида». Вижу

-

это совсем не

Деррида: говорю, не он, головой ручаюсь, однако еще несколько месяцев портрет не снимали и не переименовывали ... Время «на­ стоящего» Деррида еще не пришло, а кто-то хотел его поторопить,

но оконфузился .. .Хотелось бы, чтобы это время пришло. Если из­ бежать рабства подражательности, мы увидим, что многое из того, что делал Деррида, может нам пригодиться. Прежде всего как «урок письма»

-

мыслительного владения теми базовыми артику­

ляциями, над которыми надстраиваются все другие формы внят­ ности в человеческой культуре.

Но эта страница истории рецепции Деррида в России, безус­ ловно, не последняя. Его острая, цепкая, отточенная мысль вряд ли

поддержит детскую завороженность движением означающих

независимо от смыслов. Своей трезвой парадоксальностью она,

хочется надеяться, будет участвовать в создании профессионально зрелого философского сообщества, которого в России пока нет (тогда как во Франции оно уже успело догматизироваться). А для

этого нам нужно будет строить и апробировать новые способы дискуссий, переводов, пониманий (и непониманий)

-

на грани­

цах миров, еще недавно бывших почти не проницаемыми. В самое последнее время наметилась новая линия в подходе

к Деррида

-

это попытка соотнести его с русской и советской

культурой, использовать его понятия для концептуализации рус­

ского и советского духовного опыта. В целом здесь видна попытка

скрещивания тех двух тенденций открытости (к русской фило-

394

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. "На бранном поле ... »

софской мысли И К современной западной мысли), которые в на­ чале постсоветской эпохи существовали параллельно и независи­

мо друг от друга. Так, Е. Гурко поставила вопрос о связи некото­ рых тенденций философии

языка у Деррида

с

традициями

русского имяславия и символизма-'", развертывая при этом доста­ точно фантастические представления о difft~rance как божествен­ ной инстанции; сам термин differAnce Гурко вообще не перево­ дит,

обращаясь с

ним как с элементом сакрального языка.

Начались также попытки соотнести опыт Деррида с некоторыми

тенденциями советской культуры и искусства-б": Деррида зафик­ сировал ситуацию, при которой мир раскололся на противопо­ ложности, которые нельзя ни принять, ни синтезировать, но вы­

ход есть

-

он находится в точке пересечения различных традиций

культуры и выступает под именем российской альтернативы пост­

модернизму. Можно предположить, что обе эти линии гибридиза­ ции будут иметь своих продолжателей ... Ни в коей мере не претендуя на исчерпывающий анализ рос­

сийской рецепции Деррида. можно сделать лишь несколько об­ щих наблюдений. Как уже отмечалось, в отличие от Лакана или Фуко, так или иначе разобранных профессиональными сообщест­ вами (или, по крайней мере, группами), Деррида не является предметом явной групповой апроприации. За исключением стра­

сбургской группы (Ж.-Л. Нанси, Ф. Лаку-Лабарт), он, кажется, не имеет прямых продолжателей, влиятельных в российском ме­ диамире, поэтому пока работа над наследием Деррида вряд ли бу­

дет в России особенно широкой. Можно предположить, что в бу­ душем основными тенденциями работы с текстами и практиками

Деррида будут попытки их применения к визуальным искусствам, к этике и к политической теории. Перспективным представляется и эпистемологический анализ Деррида, хотя пока это наименее

разработанная область его рецепции-б"; в частности, много инте­ ресного можно обнаружить, изучая различные формы сушество­

вания гуманитарных предметов с необычным познавательным статусом при явной нехватке процедур для их фиксации и описа­ ния. Параллельно с этим, наверняка, будут внимательнее прора­

батываться историко-философские параметры концепции Дерри­ да и его критика западной метафизики (особый интерес в этом СМысле представляет феноменологическая традиция), а также ис467

Гурко Е. Божественная ономатология. Именование Бога в имяславии, симво­ 2006.

лизмс и цеконструкции. Минск.

468 469

Арсланов в.г. Постмодернизм и русский «третий путь». М .. 2007. Можно назвать работы. в которых отчетливо видны следы его эпистемологиче­ 2007.

ского прочтения. Это. например: Керимов т.х. Неразрешимости. М .•

395

Познание и перевод. Опыты философии языка

тория его полемик и дискуссий с представителями других фило­ софскими направлениями. Препятствием в этом отношении вы­ ступает то, что для историко-философского анализа Деррида его нужно читать в оригинале, тогда как читают его у нас (да и в дру­

гих нефранкоязычных странах), как правило, по-английски

-

в совершенно ином строе языковой Идиоматики.

В отличие от Фуко и особенно Делёза, концепты которых могут далее отвлекаться от материала, на котором они были выработа­

ны, вербально-семантический пласт концептов Деррида труднее поддается абстрагированию, так, «зцрртёгпепп (восполнение) ос­ тается как бы приросшим к Руссо, а, например, «фармакон:

К Платону. В любом случае, «диффереисуферансу.

(difference)

-

и «диф­

(diffегАпсе) никогда не стать такими же любимыми

и узнаваемыми, как, скажем, делёзианская ризома: они слишком аналитичны, а она завлекающе образна... Необходимость и невоз­

можность перевода поворачивается к нам в случае Деррида то од­ ной, то другой своей гранью. Иногда, наверное, любому перевод­

чику Деррида хочется прекратить свои тяжкие труды и оставить

все а

как

есть пусть зцрргёгпепг будет «супплементом», «дифферансом»! Между прочим, это может потра­

differAnce -

фить любителям экзотики и иностранных слов, которые неизвест­ но что значат, но зато «про изводят впечатление», интригуют, по­

буждают

к

повторению

и

закреплению.

Так

может

быть,

и скучноватое «восполнение» В форме «супплемента. станет более

затребованным? Однако, если мы хотим, чтобы Деррида был в России мыслью, а не оттенком цвета в образной палитре, пере­ водить его нужно, даже если это и невозможно

... Стратегии перевода

«...перевод -

дело куmПУРНО-IЮЛСЗllOе, а статья при перево­

де может сказать гораздо больше, чем статья (или даже книга) без перевода. Только не поддавайся соблазну апостольства и апологетики: будь критична. Деррида как мыслитель для рус­ ского читателя уже не открытие: ВСС худтисе у него уже с ветру пер снято нашими интеллектуала~п[-аваIlгардистами, и

по-рус­

ски уже случается видеть тексты с такими зигзагами мысли, что

куда там Деррида. Я бы лучше подчеркнул в статье (и в перево­ лс. конечно), что такое Деррида как художник

-

его артистизм

(или антиаргистизм, все равно), которого не хватает его подра­ жателям. В конце концов, все иррациональное

-

достояние не

науки, а искусства, а Деррида нарочно говорит только о нес ка­

зуемом и невыразимом: бароккомысли. барочное «сближение далековатых понятийя

(и объектов), как выражался Ломоно-

396

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. «На бранном поле ... »

сов. Ты можешь об этом сказать лучше, чем кто-нибудь: ты фи­ лолог среди философов, это сильная твоя сторона, ею нужно

пользоваться, а не приглушать ее. Хорошо, что это серия

Ad

Магgiпеш: она не обязывает тебя ставить его в один ряд с Пла­ тоном и Гегелем, а позволяет и с Захер-Мазохом. Во Франции философия спокон века считалась частью изящной словеснос­ ти: в

XIX -

ля (так

в. это означало ясность и прозрачность мысли и сти­ еще у Бергсона), а в ХХ в. стало означать нарочитую

темноту и бесшабашную громоздкость (с кого это началось? С Сартра? Или раньше?). Деррида в своей словесной акробати­ ке оперирует и тем и другим,

-

если ты его впишешь в эту тра­

дицию, он будет интересовать, но не будет завораживать (хотя ему хочется именно завораживать своим эпатажем). А это рус­ ским

читателям

и

нужно:

привычка

завораживаться

у

них

(у нас) в крови, а она вредная. Не знаю, об этом ли говорится в книге под названием «Философия, риторика и конец объек­ тивности», но могло бы: философия и риторика соперничали и взаимообкрадывались со времен софиста Горгия, сейчас

-

очередной тур их кадрили, а конец объективности провозгла­ шался уже столько раз, что говорить о нем

-

несерьезно. Объек­

тивности как полного соответствия мысли абсолюту не было никогда, а объективность как интерсубъективный консенсус была всегда и продолжает быть

-

конец ее наступит, когда лю­

ди перестанут понимать друг друга и вымрут, а этого пока еше

нет. Напиши, пожалуйста, «проблемную (т. е. с отсебятиной) рецензию», это очень хороший жанр

-

такой же просветигель­

ный, как наши переводы со статьями и комментариями ...);>

(М. Гаспаров

-

Н. Автономовой

3 декабря 1994

г. 4 7 О ) .

Этот отрывок из письма М. Гаспарова посвящен очень важным вещам: как пере водить Деррида? Как вводить его в русскую куль­ туру? Как вообще пере водить? В нем содержится целая программа перевода и его роли в культуре. Всякий перевод

Шиллер в переводе Жуковского

-

-

а не только

разрушителен для оригинала,

однако у филолога правила в этой разрушительной работе должны быть систематически выдержаны. Текст типа «Глокая куздра штеко булданула бокра и курдячит бокренка-

-

это не просто вы­

думанный Л. Щербой случай: именно такой вид имеют промежу­ точные стадии работы по переводу с тех языков, которые только­

только начинают расшифровываться. Я стремилась построить текст на русском языке, то есть сделать перевод не только с языка

470

Это письмо М. Гаспарова, стало быть. относится к тем временам, когда я еще

сомневалась, стоит ли мне браться за перевод "Грамматологии».

397

-

НА.

Познание и перевод. Опыты философии языка

на язык, но и с культуры на культуру. В процессе перевода было интересно наблюдать жизнь смыслов, которая в родном языке аб­

солютно незаметна и течет как бы сама собой. Как приблизить Деррида к читателю и читателя к Деррида? Каковы тактики и стратегии в этой работе перевода? Приходится исходить из того, что ни один перевод не переводит всего в оригинале. Всякий пере­ вод чем-то жертвует ради чего-то, а кто думает иначе, тот заблуж­

дается

-

либо сознательно, либо бессознательно. Большинство

переволов делается без учета этой ограниченности, и стало быть непоследовательно (в одном месте переводится термин, в дру­

гом

-

стилистический прием). Обычно люди самозабвенно недо­

оценивают то, чем жертвуют: то, что им нравится, застит им глаза.

Деррида сопоставляет перевод с работой деконструкции: в «Письме японскому другу» он рассказывает о том, как искал словесное

выражение

в процессе перевода

-

своего

замысла

и

нашел

нужное

слово

как мы бы сказали, в узком и широком

смысле. Прежде всего речь здесь идет о переводе понятия «декон­ струкция- на японский язык и о тех ловушках, которых на этом

пути желательно было бы избежать. Однако «темная» проблема перевода возникает не в тот момент,

когда мы начинаем

искать

эквивалент французского понятия на японском языке: она встает уже тогда, когда слово первоначально ишется в языке оригинала при

попытке

перевести

в

план

выражения

то,

что

лишь

под­

разумевается.

И здесь нам очень важно

-

еще раз

-

напомнить саму ситуацию

рождения термина «деконструкция». В ней есть и момент случай­ ности, и момент систематичности

-

как вообще в жизни языка.

Само это слово возникло при переводе хайдеггеровских понятий Dеstгuktiоп и

Abbau,

относившихся к архитектонике западной ме­

тафизики. Французский перевод dеstгuсtiоп не устраивал Деррида своим

чисто отрицательным значением,

не схватывающим

сути

переосмысления. Более подходящим показалось ему слово «де­ конструкция»: оно всплыло при переборе толковых словарей и

попытке

примерить

различные

предлагаемые

в

них

смыслы.

В словарях, толкующих деконструкцию, предлагались различные значения: вычленить части целого, разобрать механизм при пере­

возке его на другое место и даже

-

изменить структуру фразы при

переводе на другой язык, соответственно «конструкция»

-

это

воссоздание фразы в новом языке), что прямо свидетельствует о переводческом характере деконструкции. Итак, опорное слово

всей концепции Деррида возникло при осмыслении проблем пе­ ревода: оно существует не само по себе, но лишь в цепочке замен и разветвлений, ведушей от языка к языку. А потому, как уже от­ мечалось, Деррида вслед за Беньямином заявляет, что перевод не

398

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. «На бранном поле ...•) вторичен и производен, но, напротив, современен оригиналу или

даже парадоксальным образом ему предшествует: в любом случае нет оригинала, который не запрашивал бы пере вода. Выбор стратегии определяется тем, как переводчик понимает

позицию автора и возможности читателя.

Наиболее распро­

страненные типы переводческих подходов к текстам Деррида в России

-

интуитивистско-харизматический, подражательский,

игровой. И все они представлены людьми талантливыми (интуити­ висгский

-

например В. Бибихиным, подражательский

-

напри­

мер А. Гаралжой, и др.). Но есть и просто неумелые переводчики, которые ограничиваются транслитерацией важнейших авторских

понятий, отчаявшись найти им русские эквиваленгы'?'. В любом случае ясно, что одного-единственного перевода, кото­

рый бы удовлетворил всех переводчиков и всех читателей, быть не может. Но если этот вопрос о переводческих стратегиях встает при­

менительно к любому моностилевому тексту (научно-терминоло­ гическому или, напротив, художественному), то они тем более воз­ никают применительно к переводам работ Деррида. Ведь основные единицы его текстов

-

поэтико-терминологические

(термин

Дж. Агамбена): они подчас представляют собою столь же понятия, как и образы. Его мысль ищет свой стиль

-

по-разному в разные пе­

риоды и в разных сочинениях, и это создает дополнительные труд­

ности для переводчика. В «Грамматологии» раннего периода

-

-

классической работе

концептуальное начало все же явно преобладает

над метафорическим. А потому, давая себе отчет в этой стилевой двойственности, я все же делаю акцент на концептуальной, а не стилистической стороне текста и предлагаю перевод, который мож­

но назвать «терминологическим». И это шение, а также ответственность как ситуацию

нехватки

и их выработки

-

-

-

осознанный выбор, ре­

в ситуации, которую я определяю

средств русского

концептуального языка

прежде всего, в процессе перевода.

Тот, кто будет утверждать, будто ему удалось перевести все

в оригинале, вольно или невольно заблуждается. Как правило, вы­ бор бывает неосознанным, в результате чего действия переводчика

оказываются особенно непоследовательными. Лереводчики часто настаивают на интуитивном выборе эквивалентов родного языка.

Однако, как бы важна ни была роль интуиции в этом процессе, она не все определяет. Требуется выйти на такой уровень работы, кого-

471

Один из примеров этого -

Е. Гурко. которая приложила к своим очеркам

о Деррида перевод одного из его программных текстов. отказавшись при этом от перевода основного понятия

-

diШ:rапсе. Ср.: Гурко Е. Жак Деррида. Деконструк­

ция: тексты и интерпретация. Минск.

цензию С. Фокина на эту книгу

2001. См. квалифицированную и острую ре­ (http://www.guelrnan.ru/slava/nrk/nrk8/27r.htrnl).

399

Познание и перевод. Опыты философии языка

рый в принципе был бы доступен проверке и обсуждению. Тот или иной выбор эквивалента может проверяться критериями историко­

семантическими (занято ли данное слово в русском языке и что оно привычно означает), морфологическими (может ли данное слово способно образовывать однокоренные слова, сохраняя понятийное

гнездо), орфоэпическими (речь идет, например, о «произносимо­ сти. слова, о его длине или краткости: в русском языке слова обыч­

но длиннее французских, что заведомо утяжеляет фразу) и другими. Учет всех этих требований, как представляется, позволяет сохра­ нять при переводе смысловые ядра, пересиливая господствующую тенденцию к эстетизации восприятия за счет смыслов.

В порядке эксперимента я выбрала в тексте «Грамматологию> полтора десятка базовых понягий, постаралась найти им эквивален ты в русском языке и последовательно выдерживать их, предъявив

читателю словарь соответствий. В тех контекстах, когда сохранить выбранный эквивалент почему-либо не удавалось, это оговарива­

лось особо. Конечно, философия не живет только в словах, но она не живет и вне слов, а потому задача закрепления базовых терминов оригинала в базовых терминах языка перевода, апробирование се­ мантических возможностей тех или иных слов и словосочетаний

русского представлялось мне важным этапом работы. Как последо­ вательно выдержать выбранные эквиваленты? Всякий переводчик знает, что это очень трудно, ибо в разных языках семантические объемы даже, казалось бы, «тождественных» слов не совпадают, как не совпадают их способности к синтаксическим сочетаниям, к мор­ фологическому словообразованию и др. Когда то или иное француз­ ское слово или понятие в языке перевода дробится, то подобные

случаи я поясняла отдельно, чтобы читатель мог опознавать понятия и термины оригинала как определенные единства.

Еще один важный момент, сопутствующий переводу и в изве­ стном смысле так же являющийся переводом,

-

это построение

комментария (того, что стоит под одной обложкой с текстом Дер­ рида, но не в форме «Я И Деррида», как случалось у иных перевод­ чиков, а в виде знающего свое место предисловия). Наверное, это

главное средство приближения читателя к автору. В предисловии к «Грамматологии», например, была сделана попытка показать ситуацию возникновения книги, пересказать (своими словами') ее содержание, наметить анализ проблематики, показать принци­

пы пере вода. Я стремилась реконструировать то, чем (основные

понятия г ", что (основное содержание), как (отклики и оценки), 472

Среди основных понятий. которым прилавались последовательно удерживае­

мые русские эквиваленты, были еспшге, агсгп-еспшгс (письмо,

differel1ce, dilterAl1ce (различие,

ПРОТО-ПИСЬ\10);

различАние); сзрассгпепг (разбивка); ргёьепсе (нали-

400

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. «На бранном поле ... '>

для чего (замысел) исследует Деррида. Приходилось выбирать тот уровень, где есть возможность коллективной работы, обсуждения

с коллегами по ремеслу, и этот обмен бесценен. Я провела не­ сколько лет жизни в работе с мыслью Деррида, не будучи ни сто­ ронницей, ни последовательницей Деррида. чему удивлялись все

мои знакомые в России и во Франции. Но это время было для ме­ ня плодотворным: надеюсь, что мне удалось воспринять и «пере­

вести» некоторые интеллектуальные вызовы, содержащиеся в раз­

номасштабных «неразрешимостях» его текста.

При выработке эквивалентов приходится иметь в виду, что сре­

ди русских переводов современной западной философской литера­ туры наметились две крайности: либо уход в русскую этимологию слов, что при массивном использовании делает перевод неудобочи­

таемым, неоправданно затрудненным для мысли, либо построение таких текстов, которые выглядят как транслитерация иностранного

текста в русском алфавите. Сейчас представляется важным такое осмысление переводческой работы, которое исключало бы хариз­ матическую трактовку перевода как откровения для избранных.

Иначе говоря, требуется развивать не столько «поэтику» перевода. сколько «науку О переводе», его трудностях и закономерностях. Ес­ ли бы каждый переводчик счел возможным делиться результатами

своего труда с читателями и коллегами, давать себе и им отчет в тех (в принципе общезначимых) основаниях, по которым он выбирал в качестве русских эквивалентов те или иные термины, это позво­

лило бы сделать мощный рывок в развитии концептуальных ресур­

сов русского философского языка. Перевод слов и перевод мыс­ лей

не одно и то же. К языку перевода мыслей одно требование:

-

каждое понятие должно быть так или иначе сохранено и определе­ но,

даже

если

определение

каждого

понятия

в

принципе

уходит

в бесконечность. И в этом смысле в наши дни на передний план вновь выходят забытые слова

-

«ремесленник» И «шедевр». Подыс­

кивать переводческие эквиваленты приходится долго, часто на свой

страх и риск. И любой публикуемый перевод должен быть «шедев­ ром»

-

но не в смысле «лучшим на все времена» (в переводе такого

просто не бывает), а в средневековом смысле

-

«лучший образец

моей работы, который, при всем его несовершенстве, я осмелива­ юсь предъявить в гильдию, коллегам по ремеслу».

чие); ьцрр'сгпсги , ыгрр'егпспшгпе (восполнение, восполнительность) и др. В каждом конкретном случае выбор русского термина требовал взвесить другие возможные или преллагавшиеся варианты и принести доводы в пользу предложенных мною эк­

виваленгов, Например. нужно было объяснить, почему я выбираю «письмо» (а не

«письменностъ»). «прото-письмо- (а не «архи-письмо»); «разбивку- (а не «спасиали­

зацию» ~ это иногда используемый «русскоязычный» эквивалент слова еsрасеmепt), «восполнение» (а не «прибавку», «приложенис» или просто «супплемент-

401

)

И др.

Познание и перевод. Опыты философии языка

При этом одна из важных технических задач

-

это перевод

вторгшихся в русский язык, но не проработанных им иностран­

ных терминов. Спациализация, ретенция, протенция, диссемина­

ция, депрезентация ... Однако ведь даже абстракция вне логики это отвлечение, аргумент ция (вне технологии)

замысел, анализ тивостоять

-

такому

-

-

-

это довод, а Фиксированность, фикса­

это прочность (устойчивость), проект

-

разборка. В меру возможного я пыталась про­ заимствованию

непереваренного:

например,

«аудио-фоническая система» переводилась как «устройство, поз­ воляющее слышать звук»; «мануально-визуальное письмо»

-

как

«письмо рукой для глаза»; «оральность. (не в психоаналитическом смысле)

-

как «работа голоса». Однако найти подходящее русско­

язычное слово удается далеко не всегда, фактически

-

редко ....

Разумеется, я не призываю возрождать шишковские общества за­ щиты словесности, так как иностранные слова неизбежно входят в язык, однако огромный объем нынешних заимствований во всех

сферах жизни требует заботы языка о себе

-

своей роли, силе,

концептуальном статусе (во французской культуре периодически принимаются меры для защиты от внедрения упрощенного англо­

американского), и даже если результаты не соответствуют чаяни­ ям, нужно делать в этом направлении все, что можно.

И последнее. Так как все перевести невозможно, весь вопрос за­ ключается в том, что выбрать и как удержать то, что будет выбрано.

Если мы выберем десяток значимых терминов и последовательно проведем их через весь русский текст, то наш читатель не будет пла­

вать среди неясных до вербальных смыслов; он сможет работать с понятиями, выраженными в его родном языке. А потому в случае необходимости я предпочитала жертвовать второстепенным, на­

пример, стилистическими красотами, ставя акцент на передаче гиб­ кой и сложной мысли. Полагаю, что это сейчас важнее и для читате­ ля, и шире

-

для функционирования русского философского языка.

Отрадно, что в последние годы, наряду с массой безответствен­ ных публикаций

-

как переводов, так и рецензий на переводы,

стали появляться информативные и компетентные рецензии: на­

кал страстей утихает, уступая место серьезной работе, вниматель­ ному чтению и комментарию. Применительно к пере водам Дер­

рида хочу назвать прежде всего прекрасные рецензии С. Фокина,

В. Мазина, А. Ямпольскойэ'". Опираясь на эти рецензии, россий473 Ср. Фокин С. Рен. на кн.: Гурко Е. Жак Деррида. Деконструкuия: тексты и ин­

терпретация. Минск, 200 l(httр://www.gLlеlшап.ГLl/slаvа/nrk/llгk8/27г.l1tml); Ма­ зин В. Рен. на кн.: Деррида Ж. О грамматологии / Пер. Н. Автономовой. М., 2000; Деррида Ж. Письмо и различие / Пер. В. Лапицкого, А. Гараджи, Б. Фокина, СПб .. Академический проект,

М.,

2000;

Академический проект,

Деррида Ж. Письмо и различие

2000

/ Пер. Д. Кралечкина. (httр://www.gLlеlшап.ГLl/s!аvа/пrk/llгk6/ 18Г.htшl);

402

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. (,На бранном поле ... »

ский читатель будет, к примеру, знать, чему можно, а чему нельзя

доверять в том или ином переводе (например, в петербургской версии «Письма и различия» неудачно переведена феноменологи­ ческая терминология, а в московской

-

психоаналитическая).

Особенно полезны широкие сопоставления различных перевод­

ческих

выборов,

обсуждение

их достоинств

и

недостатков.

При этом обсуждаются и более широкие проблемы перевода. и ус­

ловия рецепции французской мысли в России. Применительно к Деррида В. Мазин подчеркивает, в частности, «самостираю­

щийся- статус его понятий. И это

-

верно. Спрашивается однако:

как влияет на способ перевода понятий тот факт, что Деррида в некоторых редких случаях (иначе текст невозможно было бы чи­ тать) сначала пишет то или иное понятие, а затем перечеркивает его

-

крест накрест или горизонтальной чертой? Вряд ли Деррида

думал, будто «самостирающиеся» понятия должны переводиться нетерминологично, кажлый раз по-разному, на основе контексту­

альных вариаций смысла, ведь это не позволило бы читателю, не знакомому с оригиналом, опознавать эти понятия в перевод­

ном тексте. Да и сам Мазин, как бы споря с тезисом о самостира­ ющихся

понятиях,

означаюшем

невозможность

ность установления терминов (или иначе

-

и

неправомер­

словесно-понятийных

единиц, в принципе стремящихся к однозначности)

-

твердой ру­

кой соотносит разные переводы и анализирует в них именно спо­

собы передачи базовых терминов. Отмечу в его рецензиях редко­ стный для этого жанра публикаций спокойный и взвешенный

тон, лишенный критического натиска, и обстоятельность разбо­ ров

-

принципиально важных для нынешней стадии разработки

русского концептуального языка. Ведь от того, какой своей гра­ нью смысла, звучания, внутренней образности иностранное слово повернется к русскоязычному читателю, зависит и дальнейшая судьба переводимых текстов и концепций в культуре.

О переводческих трудностях Не случайно моменты рецепции и моменты критики переволов так тесно сплетаются: одно невозможно без другого. Здесь я рас­ скажу о некоторых трудностях моей работы над переводом клас­ сической работы Деррида «О грамматологии»: в ней впервые тер­ минологически развернуто ставится вопрос о де конструкции.

Ямпольская А. Свобода (от) вопроса. Реп. на кн.: Деррида Ж. Письмо и различие / Пер. Д.Ю. Кралечкииа. М., Академический проект. 2000. и Деррида Ж. Письмо и различие. Пер. А. Гаралжи , В. Лапинкого. С. Фокина. СПб .. Академический Проект. 2000// Логос. Журнал по философии и прагматике культуры. М" 2001.

NQ 5-6 (31). С. 174- )77, ber/200 1_5_6/16.html.

в

Интернете:

403

httр://www.гвthелiа.гв/lоgоs/пum­

Познание и перевод. Опыты философии языка

Прежде всего одно важное уточнение для читателей: при пере­ воде этой книги пользоваться каноническими русскими перево­ дами из тех персонажей,

которые являются концептуальными

героями Деррида (иллюстрирующими как действие «логоцентри­

ческой метафизики», так и пути ее преодоления) Гегеля или Руссо

-

из Соссюра,

-

не представлялось возможным. Не потому что

эти переводы были плохими или «неправильными», а потому что

Деррида прочитывает всех этих авторов «по-своему», обращает внимание на те вербальные и смысловые элементы, темагизация которых не включалась в поле внимания переводчиков, а подчас

даже и самих авторов. Так, в одной из опорных цитат из Соссюра русский переводчик развивает те ассоциации, которые вытекают

из понимания понимание

mot как «речи», тогда как у Деррида предполагается mot как «слова» (например, он говорит далее о графи­

ческом и устном слове как различных «атомарных елиницах», что

применительно к

mot

как «речи» заведомо исключено). Казалось

бы, Руссо уже успел прочно войти в русскую культуру и, стало быть, нам есть на что опереться. Однако применительно к тому, что Деррида считает важным в Руссо, чтение этого автора по-рус­ ски оказывается бесполезным,так как важное для Деррида не те­

матизировалось Руссо и не сохранялось его персводчиками на русский язык. Например, в русских переводах Руссо слово

sl1pplement

либо растворяется как единое слово-термин и исчеза­

ет, либо переводится как «замена», что не соответствует той на­

грузке, которую возлагает на этот термин Деррида. Приводить со­ ответствующие русские

цитаты,

каждый

раз

указывая, что

и почему было в них изменено, значило бы непомерно утяжелять

изложение. Поэтому приводя цитаты из русских переводов, я ста­ ралась сохранить в них все, на что можно опереться, не указывая

каждый раз разночтений и потому не давая ссылок на русские из­

дания. Большие трудности с переводом возникали из-за отсут­ ствия в русском философском языке традиции перевода феноме­ нологических и

психоаналитических терминов;

десятилетие,после культурногоразрыва в

за

последнее

60 лет, обе эти традиции

стали вновь активно разрабатываться. В данном случае дело ос­ ложняется дополнительным культурным и концептуальным пре­

ломлением: речь идет о немецкой феноменологии (или немеиком

психоанализе) в ее французской интерпретации. А теперь перехо­ дим к конкретным примерам. Они касаются перевода лингвисти­ ческой терминологии, а также таких понятий, как письмо (и nро­

то-письмо), различие (и различАние) , разбивка, восполнение и др.

Langage -

ЯЗЬ/К или речь? Среди общеязыковых сложностей

это один из частых примеров. «О грамматологии»

404

-

-

книга, на-

Раздел второй. Перевод, рецепция, поиимание. Глава шестая. <.На бранном поле ... »

СКВОЗЬ пропитанная языковой проблематикой, а потому все, что относится к языку, имеет здесь первостепенное значение. При пе­

реводе «Грамматологию> возникают проблемы, обычные для язы­ КОВ с различным количеством опорных слов для обозначения са­

мой языковой деятельности: так, во французском таких терминов

три

(langue/ langage/ раro!е), а в русском два (язык и речь). Особен­

но затрудняет дело перевод французского «langage». При переводе

соссюровской концептуальной трехчленки из «Курса общей линг­ вистики»

(langlle, langage, paroJe) langage

принято переводить на

русский язык как «речевая деятельность». Однако в нашем случае этот эквивалент подходит лишь в редких случаях (в близком со­

седстве с французским

parole).

Не помогают, а порой и вводят

в заблуждение, и словари, где первым и главным значением фран­ цузского термина гическом смысле

langage - в общем, а не специально терминоло­ - объявляется «речь» ... Если переводить словом

«речь» большинство случаев употребления этого термина в дан­

ной книге (что нередко делают авторы работ о Деррида. рассуж­ дая, например, об инфляции «речи», когда дело идет о языке), то нередко получается бессмыслица. А отсюда мораль для моло­ дых переводчиков: глядя в словарь, не верьте глазам своим! В ча­ стности, французское

«langage» -

это самое общее и абстрактное

слово среди всех, имеющих отношение к языковой деятельности

(и языковой способности), подобно русскому слову «язык». Пере­ вод его на русский язык как «речь» заведомо сужает смысл, инди­ видуализирует и психологизирует его.

Письмо, прото-письмо (еспиае, агст-ёспиае). Трудности с пе­ ренодом «Грамматологии» начинаются с самого первого слова.

Так, уже в восприятии главного понятия всей книги

-

«письмо»

-

русскоязычный читатель будет заведомо лишен некоторых важ­

ных смыслов французского эквивалента. Так, если для француза

ecriture -

это и письмо, и письменность, и писание (священное),

то библейские ассоциации в русском «письме» начисто отсутству­ ют, а культурно-исторические присутствуют лишь при обсужде­ нии исторических типов письменности.

Для перевода французского ёспшге иногда предлагают слово

«письменностььэ". Однако это решение неприемлемо, причем по целому ряду причин. Среди них:

1) потеря

философского контек­

ста: «письмо» у Деррида соседствует с «письмом» у Барта или Делё­ за, где конкретно-исторические виды «письменности» вообще не подразумеваются;

474

2)

потеря единого термина и соответственно

Это предложение Е. Гурко. О неуместности такого эквивалента см.: Фо­

кин С. Реи. на кн.: Е. Гурко, Жак Деррида. Деконструкция: тексты и интерпрета­

ция. Минск.

2001. (http://www.guelman.ru/slava/nkr/nkr8/27r.html).

405

Познание и перевод. Опыты философии языка

раздробление его на «письмо» В философском смысле (общий принцип артикуляции содержаний) и «письменность» В культур­

но-историческом смысле;

3)

невозможность структурно связать

значимые эпизоды текста (такие как «урок письма», «сцена пись­ ма»

4)

-

но, разумеется, не «письменности») С главной темой книги;

потеря тесной и постоянно подразумеваемой связи между «чте­

нием» и «письмом»;

5) удлинение

слова, играющее отрицательную

роль при необходимости (как в данном случае) образовывать одно­ коренные

слова,

отягошенные

дополнительными

смысловыми

элементами (прото-письмо) и др. В тексте книги есть единичные контексты, в которых слово «письменность» было бы уместнее, од­

нако это не может быть основанием для выбора общего термина.

Термин «агсш-ёспшге- большинство переводчиков передают как «архи-письмо», И Я В самых ранних публикациях оДеррида пользовалась этим термином, однако другое решение в дальней­

шем перевесило. Дело в том, что в русском языке (как, впрочем, и в современном французском) значения единого греческого «ар­ ХЭ»

разошлись, и в результате «архи.

(<<самый», «главенствую­

ший») И «архе- (сначальный, «древний») стали разными словами. Стало быть, писать «архи- (архи-письмо), подразумевая ход мыс­ ли, отступающий в прошлое, на свои следы, было бы семантиче­ ски неуместно. Поэтому я и решила остановиться на англоязыч­

ном варианте «прото-письмо-э ", уходяшем от игры ненужных двусмысленностей«архе. (начальный) и «архи- (командный). Хо­ тя, как мне казалось, Деррида подчас поигрывал этими этимоло­ гическими различиями и смешениями, эти игры явно были вто­

ричны по отношению к основному смыслу предшествования-". Между прочим, некоторые русские исследователи, почувствовав смысловую неуместность «архи-письма», иногда пишут даже «ар-

475

Кстати сказать. элемент «агспг» встречается еше в целом ряде французских тер­

минов, и во всех этих случаях пере водится мною как -прото»- (прото-сингез, про­

то-след и др.). Почти синонимичны всем этим понятиям с «агсп» понятия с при­ лагательным «опяшале-

(у меня соответственно первосинтез, первослед и др.).

Эти пары варьирующихся понятий (прого-слсд и пер вослед; прото-синтез и пер­

восинтез) не имеют в оригинале четких смысловых различий. По-видимому, воз­ никновение параллельных схем терминообраэования обусловлено разными язы­

ковыми

истоками:

в одном случае греческим. а в другом

-

немецким (так.

французские термины с огigiпаiге возникают при переводе немецкого

Ur-).

В лю­

бом случае читатель может быть спокоен: я последовагсльнопереводила archi- как про го-, а огigiпаiге - как перно-.

476

Напомним. что во французском и нскоторых других европейских языках слово

«игра» имеет далеко нс только разилекательный. как в русском. но прежде всего­

функциональный характер: например. 0110 может употребляться. когда речь идет о функционированиикакого-то мехаиизма: иногда такое различие семантических коннотаций имеет очень важное значение.

406

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. «На бранном поле ...•)

хЕписьмо: это семантически обоснованно, но выглядит неуклюже инеуместно

-

как выглядело бы, например, написание «архИоло­

гический». принятое из сколь угодно благих побуждений.

Различпние ции

-

(dijJerAnce).

Этот термин

-

опору всей деконструк­

у нас подчас вообще не переводят: либо транслитерируют

русскими буквами, либо просто пишут латиницей. И это естест­ венный соблазн, поскольку определить разницу между обычным

difference

(с суффиксом

-ence)

и необычным differance (с суффик­

сом -апсе) можно только на письме, на слух эти слова неразличи­

мы. Однако я решила подкрепить зрительное различие слуховым и предложила свой вариант: различие (иногда

difference

и различАние

-

для

difterance.

-

различение) для

Этот последний термин

(различаниеу передает своим неопределенно несовершенным ви­ дом ллящееся действие различения, смысловую динамику этого

французского неографизма термина (хотя Деррида любил подчер­ кивать, что самой антиномии активности и пассивности у него нет, динамика все равно была ему ближе). Различание (различие различия) существует в цепи других «понягий», ЭТО главное обо­ значение нетождественности и анти-тождественности

-

и прежде

всего в процессе снятия бинарных противопоставлений. Чтобы время от времени напоминать читателю о конкретном содержа­ нии термина различание, я иногда привожу его полную смысловую

развертку: «различАние как отсгранение-отсрочивание- (то есть откладывание в пространстве и промедление во времени).

Русские переволчики немало мучились над переводом слова

среди предложенных вариантов были различие-раз­

«differance»:

лиШие (от слова «лишитъ»), И различение-разлУчение (от слова «разлучить»), И просто различие-различЕние (последний вариант

был бы не плох, если бы не стертая семантика слова «различение»: слово

«differAnce»

во французском языке необычно и потому обя­

зано резко выделяться в тексте), так что в моих переводческих

страданиях я не одинокаг?", Разбивка

(espacement) -

разделение, расчленение, рассосредо­

точение, расположение в пространстве. Через смысловую бли-

477 Как отмечает в своей рецензии на три вышедших почти одновременно перево­ 73). слово dijjerance переводит как раз­

да Деррида В.Мазин (ер. Мазин В. (сноска

личание также и Лапинкий (мне неизвестно, пришел ли переводчик к этому под ВЛиянием моих предложений в рецензии на его пробный перевод или же независи­ мо; как бы то ни было. наши терминологические сходства проявляются в перево­

дах терминов различание и восполнение). Что же касается Д. Кралсчкииа, то он, МОЖно сказать. с термилологической передачей термина

differance

не справился

(или не считал нужным справляться: Мазин пишет «справился», ставя это слово в кавычках). так как, отказавшись от поиска единого эквивалента, он просто пере­

дает

differance

разными словами по контесту.

407

r Познание и перевод. Опыты философии языка зость С «промежутком», «интервалом»

устанавливается связь меж­

ду пространственными и временными значениями этого термина;

разбивка выступает как своего рода условие любых операций

с пространством, а также со(рас)членения пространства со време­ нем,

подкрепляя

differAl1ce.

этим

пространственно-временной

смысл

в русских работах о Деррида иногда используют лати­

низм «спасиализация». Однако У Деррида есть другой термин

spa-

сгайьацоп, в отличие от езрасетпепг, крайне редкий; его я перевожу словом «опространствливание: (а зрасгайге, соответственно,

-

«пространственность» ).

В подавляющем большинстве контекстов употребления слова езрасегпегп в «Грамматологии» значение расчленения простран­ ства безусловно преобладает над значением пространства как вме­ стилища. Так, разбивка

-

это синоним пунктуации (пауза, пробел,

интервал); это природное и культурное явление (тропинки в тро­ пиках; разделение слова при письме); а язык тем более требует раз­

бивки и размещения в пространстве: он просто обречен на разбив­ ку и ситуации людского рассеяния; разбивка

-

это артикуляция

образов в пространстве живописи и музыкальном времени и др.

Членораздельность, артикуляция (аrtiсиlаtiоn). Главные имею­ щие хождение варианты перевода этого термина

-

членораздель­

ность, артикуляция, реже: расчленение, сочленение, узел. Язык, например,

-

это «членораздельная» речь, но когда имеется в виду

развитие языка, можно сказать, что в этом процессе напевная ин­

тонация сменяется «артикуляцией».

Восполнение,

восполнительность (зиррлётет, зиррлететате).

Знаменитый термин, взятый Деррида у Руссо. В русских переводах

Руссо на его месте стоит либо слово «замена», либо ничего не сто­ ит, поскольку оно не было терминологическим ни для Руссо, ни естественно

-

-

для его русских переводчиков. У Деррида оно может

означать настолько разные вещи, что оказывается фактически не­

переводимым. С одной стороны, оно обозначает интимный опыт Руссо, связанный с мастурбацией (так в «Исповеди» Руссо говорит о сапяегецх зцрртёгпепг, то есть об опасности этой греховной прак­ тики, причем эта фраза становится заглавием важного раздела в «Грамматологии»). С другой стороны, оно обозначает у Деррида особую логику,

неподвластную логике исключенного третьего.

Найти такое слово, которое годилось бы и для обозначения интим­ ного опыта, и для предельных обобщений в логике «нетождества», практически невозможно. В общем смысле под зцрр'ёгпепт Руссо имеет в виду разнообразные процессы, связанные с переходом от природы к культуре, от доязыкового состояния К языку или даже с таким агрессивным

вторжением извне, которое нарушает изна­

чальную полноту и безмятежное тождество природы. Однако логи-

408

f!lздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. <,На бранном ПО.le ••• »

ка самого Деррида иная: природная полнота и чистота

это миф,

-

а то, что кажется «вторгающимся извне», на самом деле изначаль­

но присутствует в природе. У Деррида это относится не только к природе, но к любым процессам в человеческом мире.

В списке вариантов этого термина (вцрртёгпепт и зцрр'ёгпеп­ тапгё), предложенных переводчиками и исследователями Дерри­ да, чаще других встречаются следующие:

дополнение, дополнительность. возникающая при этом ассоциа­ ция с «принципом дополнительности» Нильса Бора либо неумест­ на,

либо ограниченно уместна;

согпр'егпегп, согпртёгпептале

ности) и зцрр'егпегп,

-

к тому же

тут часто

путают

(это ближе к боровской дополнитель­

supplementaire, что далеко не одно и то же 47 8 ;

прибавка, прибавочность: неуместные политэкономические ас-

социации" 79; добавка: слишком конкретное слово;

приложение: слишком узкий ПО смыслу термин'<". За неимением лучшего мне пришлось остановиться на слове «восполнение», завидуя переводчикам на те европейские языки,

которые здесь могли ограничиться калькой. Оно имеет достаточ­ но широкое и нейтральное значение и позволяет образовать более абстрактное понятие (восполнительность), хотя и непривычное, но не нагруженное неуместными ассоциациями. Конечно, прихо­ дится сожалеть о том, что корневой элемент в этом слове

-

«пол­

нота»: это не тот смысловой обертон, которого в принципе просит

деконструкция. Однако тот же корень и в русском «до-полнении»,

И конечно во франко-латинском зцр-ртёгпегп. Не забудем и о том, что позиция этого слова в книге неоднозначная: мысль Руссо по­

мешает его в мир наличий и полнот, однако Деррида выводит его в другой мир и другую логику

-

логику неналичности и нетожле­

ственности, в которой восполняюшее, добавляясь к восполняемо­

му, занимает его место. Логика восполнения позволяет Деррида

уклоняться от прямых противопоставлений (речи и письма, жела­ ния и его реализации), заменяя их набором восполняюших функ­ ций: в реконструируемой таким образом жизни Руссо восполняю478

Проблематику дополнительности Н. Бора применительно к деконструкuии

рассматривает в своей монографии Плотницкий:

AntiepistemoIogy after Bohr 479

Plotnitsky J994.

А. Соmрlеmепtагitу:

апd Derгida. Duгham; Lопdоп,

Впрочем, иногда (но не всегда) яцрр'егпспг у Деррида перскликается с «приба­

ночной стоимостью (plLls-vаILlе).

480

В уже приводившейся рецензии В. Мазина отмечается еше один вариант пере­

вода слова зпрр'егпеги

-

«добавление» (использован Кралечкиным): нсалекват­

ность этого слова в данном случае связана с тем, что оно не покрывает второй важ­ нейшей операции, фиксируемой словом хпрртсгпегп , а именно подмены. замещения.

409

-

операции

Познание и перевод. Опыты философии языка

щую функцию выполняют письмо (как замещение речи) и мас­

турбация (как замещение желанного полового акта)481. Таким образом, очевидно, что подбор эквивалентов есть столь же дело интуиции, сколь и расчета. Любое интуитивно принимае­ мое решение всегда может быть оспорено или подтверждено це­ лым рядом общезначимых критериев, и потому в принципе долж­

но обсуждаться, а не восприниматься как откровение. Отсюда

и своя мораль. Идеальных решений практически не бывает. Всегда можно назвать такие контексты, в которых больше подходило бы

друтое слово. Однако разовая неуместность

-

это еще не основа­

ние для отказа от термина, который уместен в подавляющем боль­

шинстве случаев. Выбор эквивалента, который сохраняется как терминологическая единица, требует «системного подхода»: учета всех смысловых контекстов употребления слова, его синтаксиче­

ских и морфологических возможностей (и прежде всего, способ­ ности образовывать другие слова от того же корня), сравнительной

орфоэпической простоты и пр. Сочетание интуиции с возможно­ стью анализа делает перевод близким как науке, так и искусству.

Наличие (рпёзепсе). Выбор русских эквивалентов для терминов для ргёзепсе (ргёзепг) потребовал долгих размышлений. В русском языке в данный момент имеют хождение два слова

-

«наличие»

И «присугствие». В немецком этому термину Деррида соответству­

ет

Praesenz,

тогда как прилагательное ргёзегп переводится словом

другого корня

- gegenwiirtig,

так что прочного романского гнезда

«наличия» у немцев не существует. Деррида подчеркивает, что

французское ргёзепсе

-

это перевод двух немецких понятий, сбли­

жавшихся у Хайдеггера, а именно

Gegewiirtigkeit

Anwesenheit

(наличие во временном смысле

(наличие вообще)

-

настоящий мо­

мент)4Ю. После долгих размышлений я выбрала русский термин 4Х I В данном случае я не только не отступаю от столь любимого Деррида этимоло­ гического принuипа, но даже усиливаю его, обращаясь через голову существую­

щих различий к исходному латинскому корню. В самом деле, яцрргёптегп

-

это

стержень группы однокоренных слов, смыслы которых в современном француз­

ском языке разошлись: это речь, далее

-

хцрргсапсе ,

supplementaire. supplementarite, о которых уже шла suppleant (заменитель, сменщик), а также зцрр'ёег (может

означать и добавление, и замену). Различные контексты употребления этих слов покрываются введенным мною термином «восполнение». В тексте встречаются случаи, когда передаваемыйсмысл требовал бы

-

в идеале

-

полной развертки всех

упомянутых выше замен и сдвигов, происходящих при движении извне вовнугрь

(приложение, добавление, дополнение, восполнение, замена, подмена), однако

приходится в переводе ограничиваться каким-либо одним словом из этого ряда.

Не забудем, что Деррида пользуется целым рядом частичных синонимов: для них я зарезервировала соответственно «замену" (для слов от глагола

substituer, remplacer) additionner).

и «добавку», «лобавление» (для слов, образованныхот глагола ajouter,

4Х2 Derrida J Marges - de 'а philosophie. Р. 75.

410

Г' !!Jздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. <,На бранном поле ... »

«наличие» (наличный), так как это слово интуитивно кажется ме­ нее казенно-бюрократическим, чем «присутствие», а кроме того, легче образует составные слова, хотя, разумеется, были случаи,

когда я предпочла бы «присугствие». Словом

-

термин «наличие»

был введен без удовольствия и по совокупности критериев.

Когда я переводила «Грамматологию», русских переводов Дер­

рида практически не было. Когда я ее издала, одновременно вы­ шли несколько других переволов. А сейчас слово «присутсгвие» является гораздо более распространенным, и случаи моего пред­

почтения «наличия» подвергаются критике. Подробно разбирает

этот пример Мазин: «Доводы Автономовой сводятся к тому, что, во-первых, «присутствие, имеет казеино-бюрократический отте­ нок, во-вторых, с «присутствием» сложнее образовывать сложно­ сочиненные

слова

типа

«самоприсутствие»,

«соприсутствие»

И т. д. Однако не менее важным нам представляется и другой аргу­ мент ... когда речь идет о деконструкции метафизики, важным

оказывается корень слова скорее суть (essence) присутствия, чем

лицо наличия; и, кроме того, именно присутствие (presence), а не наличие образует симметричную оппозицию с отсутствием (аЬ­

зепсе)» 4Ю. Мне кажется, что в этом споре вкусовые суждения есть с обеих сторон, только для моего критика первостепенно важна оппозиция присутствия и отсутствия, а для меня

-

разрешимо­

неразрешимая оппозиция наличия (опора метафизики) и разли­ чия (опора операций деконструкции), которая, в случае моего вы­

бора терминов, оттеняется также и созвучием. Несколько забегая вперед, отмечу, что с моим выбором термина «наличие» другой за­

мечательный критик, С. Зенкин, не только согласился, но факти­ чески построил на этом слове ряд однокоренных слов для характе­

ристики концепции Деррида (это, например, «не-наличности», «обезналиченный мир» и др.). В.

Бибихин предпочитает «присутствие» и даже уверяет, что

окончательный выбор этого термина в качестве соответствия

Dasein

определила для него церковная проповедь «своим присуг­

ствием нести истину»... При этом элемент, так сказать, казенно­

бюрократический Бибихин видит как раз не в русском слове «присутствие»,

а

в

том

«принижающем-

использовании

слова

<ргёзепсе», которое он находит у Деррида. Правда, примеры в под­ тверждение своей мысли Бибихин берет не из текстов Деррида.

Мазин В. Рец. на кн.: Деррида Ж. О грамматологии / Пер. Н. Автономовой. М .. 2000; Деррида Ж. Письмо и различие / Пер. В. Лапинкого. А. Гаралж и, Б. Фокина, СПб., Академический проект. 2000; Дер рила Ж. Письмо и различие / Пер. д. Кра­ лечкина. М., Академический проект, 2000 (http://www.guelman.ru/slava/nrk/nrk6/ 18.html)

483

411

Познание н перевод. Опыты философии языка

а из обыденных контекстов франкоязычного словоупотребления

(например: раг 'а ргёзегпе ...( «настоящим уведомляю») или ргёзеп­ «<взять на караул» )484 ...

ter les аппез

Что можно на все это ответить? Если мне доведется готовить переиздание «Грамматологии», Я еще раз перепроверю все кон­

тексты употребления слова ртевепсе и однокоренных слов4 8 5 . И потом постараюсь продумать все заново. Пока что у меня воз­ никает впечатление, что мои критики учитывают лишь само сло­

во

presence

в форме существительного и не учитывают всего изо­

билия сложных и составных терминов, роящихся вокруг него и требующих сохранения семантического гнезда. Вот в этих-то до­ полнительных контекстах термин «наличие» И оказывается почти

всегда предпочтительным. Так, усиленный вариант «наличия»

-

ёгапг-ргёвепг; я пере вожу его как «налично-настоящий», будучи

-

уверена, что это лучше, чем «суший-присугствуюший.

неизбежный для тех,

вариант,

кто не только выберет «присугствие»,

но и решит быть терминологически последовательным.

Далее, слово «ргёзепсе.

-

главное из «деконструируемых».

На нем держатся и многие другие. Это «самоналичная речь» (ра­

role ргёзепте а soi),

самоналичие субъекта (Iа ргёзепсе а soi du sujet), это сознание как «самоналичие когито- (ргёзепсе а soi du cogito) и пр. Конечно, а soi точнее было бы переводить «перед самим со­ бой» (но никогда не «в себе», что тоже иногда встречается). Поста­

раемся запомнить это: «самоналичный.

(самоналичное когито)

означает «находящийся как бы перед самим собой». Прежде чем выбрать «наличие» как вариант, позволяющий нам удержать наи­

большее количество смысловых контекстов, не раздробив терми­

на, я примеривала и другие варианты «<перед -собой - поставлен­ ность», «к-себе-повернугость» И даже «на-себя-обращенностъ»). И, разумеется, ваю,

-

-

я это не только признаю, но и охотно подчерки­

были такие отдельные случаи, в которых «присугствие. бы­

ло бы гораздо лучше «наличия»

(например, интенциональность

как «соприсутствие» себя и другого), но опять-таки, повторяюсь,

единичные исключения

-

не основание для «фальсификации» об­

щего эквивалента.

Нередки сочетания слов «наличие», и

pleinement

«наличный»

С

pleine

(полный, полно): в качестве прилагательного это да­

вало в моем переводе «полноналичный». Были, наконец, и кон­ тексты, в которых «наличие» играло с «наличностью»

-

не обяза­

тельно «денежной», но В любом случае имеюшей накопительные 4k4

Бибихин В. Примечачия персводчика

В.В. Бибихина. М.,

11

Хайлеггер М. Бытие и время

1997. С. 450.

4k) Мазин В. Указ. соч.

412

1 Пер.

г

I

f.l!здел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. <.На бранном поле ... »

количественные характеристики (когда речь идет,

например, об «упорядочении наличностей (ргёьепсез) в библиотеке»). Во всех подобных случаях возможность сохранения игры смыслов (нали­ чие-наличность) представлялось лишним доводом в пользу «на­ личия», а не «присутствия».

Представление, репрезентация (геогёзетаиоп), Для Деррида (точнее, для Руссо, потому что именно о Руссо здесь прежде всего идет речь) язык

-

это основа, от которой протягиваются нити во

все другие области бытия. Один ИЗ ярких случаев зависимости

и параллелизма контекстов - это представление (гергёзегпапоп) языка в письме и представительство (гергёзепгацоп) как делегиро­ вание полномочий другому человеку в социальной структуре.

у Руссо речь шла о процессах, одновременно при водящих к заме­ не устного общения письменным языком и замене народного со­ брания отчуждающим институтом представительства. Впереводе

«Курса общей лингвистики» Соссюра

representation

обычно пере­

водится как «изображение» языка. Однако в тех случаях, когда на первый план выходила аналогия между языковыми и социальны­ ми процессами, я оставляла термин «представление» также и при­

менительно к языку, чтобы подчеркнуть этот важный смысловой параллелизм языкового и социального.

(Первозначало

Этот термин переводился мною как

(origine).

«происхожление» во всех классических и традиционных контекс­

тах (в частности, в заглавиях работ Руссо и Кондильяка и в описа­ нии их концепций), но как «(первогначало. применительно к соб­ ственной

мысли Деррида, имеющей явно антигенетический

смысл. Слово «(первотначало», полагаю, крепче держит непере­ ходный смысл, чем слово «происхождение», которое требует до­ полнения. Иногда переводчики предлагают вариант «исток», од­ нако

он

одновременно

и

конкретен,

и

требует дополнения

(я использовала слово «исток» для перевода «зоцгсе»). Собственный, собственность, собственно, свойственный, свой­ ство (ргорге, рпзрпеге,

proprement).

Помимо основных значений

(есобственностъ», «свойство», «собственный смысл») можно вы­ делить два контекста употребления этого термина: «ргорге. В про­

тивопоставлении цосгавлении

«согппшп-

«figure»

означает «прямой», точный

«образному»,

(noms communs)

а «ргорге.

-

-

В противо­

В противопоставлении

означает собственное имя

- в проти­ Le ргорге du пот n'existe pas - прямого

воположносгь имени нарицательному (Ср.: собственное свойство имени;

le sens

ргорге

Смысла не существует).

Внутренний-внешний. Это семантическое поле представлено четырьмя парами понятий (однокоренных и неоднокоренных).

Я использовала следуюшие варианты перевода: наружа-нутрь

413

Познание и перевод. Опыты философии языка

(dehors-dedans),

внутренний-внешний(ппёпевг-ехгёпеш),внут­

риположность-внеположность(ппёпогпё-эехгёпогпе), интерио­ ризация-экстериоризация(ппепопзапоп-эехгёпопзапоп). По­ требность в неологизмах (или, как уточняет С. 3енкин, ниже

-

-

об этом

в обыденных словах, возведенных в ранг терминов) «нару­

жа-енугрь.

была обусловлена головокружительным использова­

нием их в качестве существительных «<наружа В наруже наружи», «наружа подражает нутри» И др.), а также неоднократным их при­

менением в независимой позиции

-

в заглавии разделов. Латин­

ская версия последней пары понятий «интериоризация-экстерио­

ризация-

была принята мною как уже достаточно привычная

в русской переводной литературе.

А теперь разберем несколько несобственно терминологиче­ ских слов частого употребления.

Почать

(entamer) -

один из любимых глаголов Деррида. В его

семантике соединяются два важных момента: агрессивное начало,

разрыв с предыдушим (так хирург вскрывает полость, приступая

к операции) и обреченность на осуществление, к концу (если дирижер взмахивает палочкой,

-

при водящее

значит симфония

будет сыграна): иначе говоря, в начале действия уже содержится его конец, в рождении было «починать» (реже

tamer:

-

смерть. Моим главным эквивалентом надрезать). Вот примеры с глаголом еп­

«структура восполнения сводит с ума, поскольку оно не яв­

ляется ни наличием, ни отсутствием, и починает и наше удоволь­

ствие, и нашу девственность» (222)486; «восполнительность всегда и уже починает наличие»

(233)

и др.

Сюда же относится группа слов, обозначающихразличные во­

енные хитрости ман),

-

(aventure, contrebande,

[ецгге

-

риск, уловки, об­

вполне в соответствии с заявленным Деррида отношени­

ем клогоцентризму и метафизике. Слово «контрабандой» нередко используется в значении «исподтишка» описал нечто еп

contrabande -

(например, Леви-Строс

то есть скрыто, неявно. Можно ска­

зать, что Деррида ведет себя с западной метафизикой так же, как Леви-Строс с девочками из племени намбиквара, которых он на­ страивал друг против друга, чтобы выведать у них секреты имени взрослых: Деррида обманывает метафизику, чтобы уловками вы­

ведать генеалогию ее понятий (имен), даже если она о них забыла или не хочет раскрывать свои тайны.

При переводе часто используемых Деррида слов с разруши­ тельной семантикой я старалась выдерживать следуюшие эквива­

ленты: стирать

(effacer),

стушевывать

(obliterer),

вычеркивать (га-

486 В скобках здесь и далее страницы оригинала ука:зываются по изданию:

Derrida 1.

Ос

la grammatologie. Paris, 1967.

414

X!tздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. <.На бранном поле ... »

шгег,

biffer).

В слове «стушевывать» есть и момент забвения (забы­

вание собственных имен, включение их в систему классификации как механизм становления языка), и момент «похеривания. (хе­ рить

-

налагать «литеру Х»

-

некогда знак гашения почтовой мар­

ки). В группе отрицательных слов

как «распад»;

degradation -

«depravation» (в основном - как «порча».

dislocation

переводилось мною

как «упадок» (понижение рангом),

применительно к истории, обществу,

языку)

Всё это

***

-

при меры сложностей при переводе понятий. Я ана­

лизирую в первую очередь именно понятийно-терминологичес­ КИЙ аспект перевода, однако из этого не следует, что стилистиче­

ские приемы игры словами остаются в сторонеё". Далее будут представлены примеры перевода словесных игр в самой важной

концептуальной главе «Грамматологии», посвященной вопросу

о мегодет'", Главная сложность в этих наших примерах заключалась в пере­

даче разветвленных словесных перекличек. которые придают фи­ лософской ткани свойства поэтического произведения и одновре­ менно делают ее более плотной и насыщенной: Разумеется, это механизм не логический, а поэтический: он в известной мере схо­ ден

со

скольжением

смыслов

в

«тесноте

стихотворного

ряда»

(Ю. Тынянов), где возникают взаимные тяготения смежных или близко расположенных слов. В философской прозе стихотворных рядов нет, но могут возникать ПОВТОРЫ однокоренных слов, напо­

минающие об их этимологической общности, и такие синтаксиче­ ские структуры (в пределах абзацев и между абзацами), внутри ко­

торых

читатель

способен

воспринимать

эти

ПОВТОРЫ

слов

и смыслов. Современные французские философы, и в частности

Деррида. позаимствовали этот принцип этимологических перекли­ чек (иногда не с ученой, а с ложной, «народной» этимологизацией

487 На самом деле - скажем это со всей определенностью - последовательный (а не «абы как-) перевод стиля, наверное, требует не меньше внимания и самолис­ ЦИплины, чем перевод понягий. И потому приходится лишь сожалеть о том, что переводчики,

ярко переводившие

стилистические аспекты

текстов Леррида.

и прежде всего А. Гараджа и В. Лапицкий, почти ничего не рассказывают нам об

этой стороне своей работы. И вообще было бы здорово иметь одно и то же про из­ ведение Деррида в двух разных переволах. один сделанный на пределе стилистиче­

ской изощренности, другой

-

на пределе концептуальной аналитичности ... Это

МОгло бы серьезно расширить наш горизонт восприятия Деррида сразу в обоих на­ правлениях.

488

Деррида Ж. Из круга вон вы ходя шее (l'exhorbitant) / / Леррида Ж. О граммаголо­

ГИи. С.

312-319.

415

Познание и перевод. Опыты философии языка

по созвучию) у позднего Хайдеггера. При этом нередко происходит

то, что можно назвать материализацией метафоры: возврат аб­ страктных значений, возникших в результате прежней возгонки не­ шественных смыслов, к их «первоначальным. состояниям.

Так, немецкое слово Веgгiffэтимологически предполагает пря­

мой физический акт хватания и лишь переносно

«схватывание

-

умом», «понятие». Словесную игру вокруг того же корня (рус. «хват», франц.

prise)

Деррида строит, обсуждая в «Грамматологии»

вопрос О методе. Только речь здесь идет не о «понятиих вообще,

а об особом понятии «восполнение» (зцрр'ёгпетп), о его роли у Рус­ со и в собственной концепции Дерриля. Как мы только что виде­

ли, зцрр'ёгпепт у Деррида

-

это не столько отдельный смысл,

сколько оператор взаимодействия между различными текстовыми

фрагментами, связанными отношением достраивания, доращива­ ния или, напротив, изъятия. В оригинале в игру вводятся при этом

слова

prise,

sшрrisе, зпгрепапт (зцгргепаптез). При поиске вариан­

тов для перевода приходилось апробировать разные гипотезы.

При первом появлении слова зцгргепагпез из этой смысловой

группы его хочется перевести как «удивительныеьё'?

-

удивитель­

ные возможности. Однако при развертывании контекста, сталки­

ваясь с другими словами того же корня

-

«рпзе»,

«sllrprise»49U

(французское «сюр-приз» буквально значит «захват сверху»), мы чувствуем,

как эта первонача.льная

ливается, подвешивается

интуиция смысла приостанав­

и уступает место действию других сил,

процессам актуализации других смыслов. При этом появление ве­ щественного «рпве. (захват) задним числом окрашивает своей се­

мантикой

ранее

про мелькнувшие

невещественные

«зшрпье­

и «зшргепапгеэ». Чтобы сохранить эту изощренную словесную пе­ рекличку и не потерять опорные слова, приходится

во всех случа­

ях употребления слов с корнем «рпзе», независимо от узко контек­ стуальной уместности, привлекать слова с русскоязычным корнем

«хват» (это соответственно

-

охват, захват, захватывающий). В ре­

зультате то, что по началу представало как «удивительные возмож­ ности»,

перенастроилось

в

«захватывающую силу»

-

В соответ­

ствии с общей тональностью семантического гнезда, введенного в контекстуальные переклички.

4Х9 DerridaJ. Ое la grammatologie. Paris, 1967. Р. 226. 490 «МЫ должны дать себе строгий отчет в этом охвате или захвате

de cette surprise),

(de cette prise оп

в том, что писатель пишет, находясь внутри языка и внутри логи­

ки, и потому его дискурс. по определению, не может полностью овладеть их соб­ ственной системой, законами, жизнью как таковыми»... Деррида Ж. О грамматоло­ гии. Рус. пер. М ..

2000.

С.

3 12. Само

это различие между тем, чем писатель владеет.

и тем, чем он не владеет в своем языке, нужно нам для того, чтобы вырабатывать прииципы критического 'пения.

416

!!-здел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. «На бранном поле .... >

А вот еще один пример. Он строится вокруг слова «ехогойапт», которое торжественно стоит в заглавии раздела о методе. Вне кон­

текста, в словаре оно может значить «чрезмерный», <преувеличен­

н:ый» и даже «из ряда вон выходящий». Деррида рассказывает чи­ тателю о том, как при выборе текстов для разбора он опирался на

небольшие, мало известные, иногда

-

посмертно изданные тек­

сты Руссо и что его внимание к этим «мелочам» может по казаться

«exorbitant» -

т. е. «чрезмерным», «преувеличенным». На этом ме­

сте в моем переводе читатель видит словосочетание «из круга вон

выходящий» (буквально «находящийся вне орбиты», «сходящий

с орбиты»). Откуда такое переводческое решение? Напомню, что в «Грамматологии» Деррида впервые представил читателю проце­ дуры деконструкции; для того чтобы сделать это, он ищет точку вне лотоцентрической системы, из которой можно было бы попы­

таться деконструировать целостность. В этом поиске участвует метафорика круга, противоположного линии. Деррида показыва­ ет, как мысль постоянно, но тщетно стремится вырваться за пре­

делы метафизического круга: перед нами проступает след, про­ черчивающий круг

(orbis), возникает пространство, допускающее (orbita)491, и т. д. Чем дальше, тем яснее становит­ начального предположения «<exhorNtant» как «преуве­

круговой обзор ся, что от

личенный») придется отказаться. Обок с такими словами, как

orbis

и

orbita

(круг, круговой обзор) вокруг слова

«exorbitant»

на­

чинает кристаллизоваться новый смысл, который и был зафикси­ рован в нашем итоговом варианте перевода

дящий».

Радоваться

такому

решению

-

«из круга вон выхо­

не

приходится,

получилось громоздким, однако по смыслу вполне ным

-

оно

безупреч­

прежде всего потому, что словосочетание «из круга вон вы­

ходящий» сохранило узнаваемость русской идиомы (еиз ряда вон ВЫХОДЯЩИЙ»), перестроив его семантику с линейной на круговую: отрицание круговой семантики и есть одна из черт деконструкции

В действии. Но на этом игра с метафорикой круга не заканчивает­ ся.

Выход из замкнутого круга очевидностей предпринимает

и Руссо, обличая подавление письма полновластной речью. Пря­ мого пути для такой критики нет, и Руссо делает разные обходные маневры с помощью особой, «из круга вон выходящей» логики: Восполнение как оборотень скользит, меняя свои функции, меж­

ду дополнением, заменой, вредительством, помощью и др. При Случае было бы интересно обменяться опытом с переводчиками

Деррида на другие языки и узнать, как им удалось сохранить те ИЛИ иные авторские приемы, придумав им идиоматические соот­

Ветствия в своем родном языке. 491

Деррида Ж. О грамматологии. Рус. пер. м., 2000. С. 3 J 7.

417

r Познание и перевод. Опыты философии языка

Различие и отличие (спор оприставке) Мой перевод «Грамматологии» вместе с большой вступительной статьей, в которой была сделана попытка восстановить историче­

ский и концептуальный контекст создания книги, обосновать принципы подхода к переводу вообще и выбора конкретных вари­ антов перевода в частности, стал предметом оживленной полемики.

Она интересна как иллюстрация тех общих процессов, о которых у нас здесь все время идет речь. Терминологический подход к пере­ воду? Но это же насилие над динамичным и от всех дефиниций ускользающим Деррида,

-

говорил один критик; такой перевод ис­

кажает суть его концепции. Вовсе нет, возражал другой критик: пе­ реводчица «рабски- следует Деррида (как, впрочем, и другие жен­

щины-исследовательницы его творчества) ... Если отвлечься от анекдотической стороны дела, то окажется, что эти критики слева и справа в известной мере исключают друг друга. Но есть и другие

подходы. Так, есть рецензии, составленные так «искусно» 492, что читатель постоянно находится в подвешенном состоянии, не пони­

мая, где говорит Деррида, где нец, переводчик

-

-

Руссо, где

-

рецензент, где, нако­

вот уж поистине интертекстуальность в дейст­

вии! Есть рецензии, в которых в духе упрощенного социологизма

утвержлаегсяч", будто социологическая основа концепции письма у Деррида

-

«поэднекапиталистическая экономика с ее бюрократи­

ческой циркуляцией документов», основанная на бумажной запи­ си, и соответственно

-

возможности проволочки, промедления.

Среди всех откликов своей серьезностью и компетентностью выделяется разбор, сделанный С. Зенкиным. Он формулирует важные разногласия в вопросе о том, как пере водить Деррида на

русский язык, каким ему быть по-русски'?". Зенкин: суть критики. Деррида, напоминает Зенкин читате­ лю,

-

трудный мыслитель для понимания и перевода. Он основы­

вает все на анализе чужих текстов, а потому сформулировать его общие выводы, тезисы, методологические соображения за рамка­

ми конкретного анализа практически невозможно. На этом фоне,

492

Уланов А. Реи. на КН.: Деррида Ж. О Грамматологии / Пер. и вет. ст. Н. Автоно­

мовой

/ / Русский журнал. 20.06.00 .. ер. также: Ганжа Р. Писать «О» Деррида / /

Там же: второй рецензент рассуждает о том, возможен ли в России Деррида «без кавычек» или, иначе говоря, возможно ли в России «реальное присутствие реаль­ ного Дсррида».

493

Пензин А. «Made in Ггапсе, eaten in Russia. Постструктурализм на последнем ды­

хании»

//

Художественный журнал. М.,

2001. Ng 37/38.

494 Зенкин С. Н. Наличие и отличие

логический

/ Как переволитъ Леррила? Философско-фило­ спор // Вопросы философии. М., 2001. Ng 7. С. 158-163.

418

...

!!здел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая .• На бранном поле ... »

считает Зенкин, то, что делает Автономова, когда она строит си­

стематический очерк философии Деррида, берется пересказывать содержание

своими словами и даже определять

понятия,

-

это

«героическая попытка пойти наперекор собственному дискурсу

французского философа, обобщить то, что у него не поддается обобщению; деконструкция деконструктора, де конструкция на­

оборот»495. В целом эта попытка, считает Зенкин, удалась. Пере­ водчица Формулирует концепцию Деррида на языке связного тезисного изложения, высвобождает мысли Деррида из декон­ структивной игры и представляет его интенции почти без опоры

на чужое слово, избегая при этом интерпретативного насилият" (с этим комплиментом Зенки на многие рецензенты не согласны

-

об этом речь в следующем параграфе). Другая трудность перевода Деррида, отмечаемая рецензентом,

-

в том, что его предметом является нечто небытийное или не- налич­

ное. Важнейшее место в работе Деррида занимает концептуализа­ ция отсутствия, нетождественности, негативности. В русском язы­ ке и литературе, подчеркивает Зенкин, нет тех навыков, которые позволяют французской интеллектуальной (философской и худо­ жественной) литературе свободно оперировать не-наличностями, хотя и во французском соответствующие слова звучат нестандарт­

но. Зенкин описывает мой путь как «некоторое прояснение этих ситуаций с не-наличностями, что достигается за счет ввода от себя дополнительных слов (коньектур)». Несколько моих конъектур критик одобряет. Однако, разбирая понятие «внеположности- (ех­ тепогпё), высказывает опасение общего и принципиального харак­ тера: своим присутствием конъектуры «создают балласт наличия, нагружают им, чтобы не улетело в пустоту, слишком неуловимое,

слишком безбытийное понятие абсолютной внеположносги--?"; тем самым «хочешь не хочешь, но перевод получается не вполне

верным оригиналуь-" ... И это первый важный упрек ... В том, что касается конкретного подбора эквивалентов, Зенкин принимает и даже рекомендует другим переводчикам целый ряд

предложенных мной слов и понятий: среди них «восполнение» у Рус­ со, «нулевая ступень» у Барта (вместо абстрактно-математической «нулевой степени», которую обычно используют в качестве эквива­

лента другие переводчики), «самодельщина» у Леви-Строса (часто ВСТречающийся термин «бриколяжх Зенкин называет «невразуми-

495

Там же. С. 159.

496 Там же. 497

Там же. С. 160.

498

Там же.

419

Познание и перевод. Опыты философии языка

тельной транскрипцией»). Среди моих эквивалентов понятий Дер­ рида Зенкин приветствует и «разбивку»

(espacement),

и «починать»

(ептагпег), и даже такие рискованные новации, как «наружа»

И «нугрь- (вместо французских

dedans

и

dehors).

Однако за этими

конкретными согласия ми высится монблан генерального несогла­

сия: оно относится к решающе-неразрешимым терминам Деррида

difftSrence и differAnce. При этом Зенкин не только критикует выбран­ ные мною термины (различие, различАние), но, что еще важнее, предлагает иные, свои термины (отличие, отличение). На это, заме­

тим, решится только мастер высокого класса (хотя сплошь и рядом предлагают свои эквиваленты люди без переводческого опыта, кото­ рые видят в первом подтверждающем их мысль примере общее дока­

зательство своей правоты). Каковы доводы Зенкина?

В русских словарях слово

difference

передается двумя словами,

выступающими как синонимичные: различие, отличие. Но никакая синонимия не бывает абсолютной, эти слова не вполне равнознач­ ны, и зря переводчики смотрят только на «различие». Слово «отли­ чие» для Зенкина семантически богаче и интереснее: оно предпола­

гает возможность и активного и пассивного смысла; оно фиксирует не только взгляд извне, но и взгляд изнутри; оно может быть асим­

метричным (а различие только симметричным

-

что от чего отлича­

ется); наконец, отличие задает бинарную линейную структуру,

а различие действует во всех направлениях сразу. При этом Зенкин считает (я с этим согласиться не могу, см. об этом далее в моем отве­

те), что для Деррида характерна именно такая линейно-векторная семантика слова

difference.

Изначально предмет дифференцируется

сам от себя, а потом выстраивается цепочка его отличий от других предметов и соответственно

-

Итак, утверждает Зенкин,

подмен и замещений ...

difference -

это скорее отличие, чем

различие: причем это касается не только текстов Деррида, но и дру­

гих современных ему французских мыслителей, например, Мише­ ля де Серто, Жана Бодрийяра, С. Зенкин считает, что слово «отли­ чие»

вполне удовлетворительно играет роль русского эквивалента

в подавляющем большинстве случаев, за исключением нескольких

«слабых», нетерминологических употреблений слова. И наоборот, «различие», по его мнению, оказывается неадекватным в некото­

рых особо ответственных, философски напряженных формулиров­ ках. Например, в такой: «можно помыслить различие лишь между

различнымиэ-?",

-

эта фраза по-русски является тавтологией, зато

она обретает важный и нетривиальный смысл в варианте «отличие

мыслимо лишь между (уже) отличнымиь-'". 499 Там же. С.

395.

500 Там же. С.

]62.

420

r

f!1здел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. <.На бранном поле ... »

А теперь, продолжает Зенкин свое рассуждение, обратимся к термину

difft:SrAnce:

это линейно-векторная структура отсрочки,

обобщенно-процессуальная

форма отличия, если угодно

-

отли­

чие до отличия ... Предложенный переводчицей вариант «разли­ чАние» семантически скуден, если не бессмыслен. А потому рус­

ский эквивалент слову differAnce следует, с его точки зрения, искать именно в поле отличия, а не различия. Идеального и безу­ пречного эквивалента все равно не найдешь, таких по определе­

нию не бывает, воспроизвести в условиях русской орфографии различия в написании одинаково звучащих корней практически

невозможно, а потому Зенкин предлагает взять, к примеру, «отли­ чение»

-

естественное

слово,

А можно ввести в термин гание.

органичное для русского языка

differAnce

или «отлагательное отличие»

...

уточнение: «отличение-отла­

...

Ответ на критику. В отклике на эту рецензию я предложила

свое понимание поднимаемых С. Зенкиным вопросов-?'. Предлагая свой вариант перевода двух главных понятий Дер­ рида, рецензент утверждает, что проверил все значимые для тако­

го решения контексты. Однако могу утверждать, что собственно философских контекстов среди них нет

ни современного. Почему так получилось

-

ни исторического,

трудно сказать. Мо­

жет быть рецензент считает философию не самым значимым кон­ текстом для Деррида (что совсем не абсурдно), а, может быть, фи­ лософия до известной степени растворяется для него в других проявлениях культуры (прежде всего, литературы и литературной критики) ... Если это так, то подобные мотивы окажутся созвучны

современному российскому восприятию Деррида и, условно гово­ ря, «посгмодернисгской» проблематики в целом, при котором в философии выбирается не столько понятийное, сколько стиле­ вое, образное.

Нельзя не согласиться с тем, что по своей манере письма Дер­ рида дает основания сомневаться в его философской принадлеж­ ности. Он отказывается от общих понятий, любит конкретные контексты, поражает читателя сложностями стиля. Его концепту­ альные орудия подчас выглядят как полутермины-полуобразы,

однако образные элементы его мысли не безбрежны и не самодо­ Статочны. По сути, лишь наличие более мощных и фундаменталь­ ных скреп мысли позволяет им функционировать как концепту­ альные орудия, иначе они так и остались бы образами.

50!

Автономова Н. С. Приставка как философская категория / Как переводить Дер­ / / Вопросы философии. 2001. Ng 7.

РИДа? Философско-филологический спор

С.163-169.

421

Познание и перевод. Опыты философии языка

Когда говорят «стиль

-

это человек», это верно прежде всего

относительно художника, который не сушествует без приметной,

яркой, легко узнаваемой манеры. А философ'? Конечно стиль мысли очень важен, и теперь ему уделяется гораздо больше вни­ мания, чем раньше, когда казалось возможным всех подверстать

под один безликий шаблон выражения. Но все же было бы, види­ мо, неправомерно утверждать, что «философ

-

это стиль», при­

равнивая, вслед за Ницше и Валери, философа к художнику. В са­

мом деле, в Деррида есть и художественное и концептуальное. Однако мне кажется, что Деррида-мыслитель интереснее Дерри­ да-художника, а эти вещи взаимосвязаны, но не неразрывно. Ведь

стиль воспринимается легче, чем мысль, и подражать стилю Дер­ рида

проще,

чем

пересказать своими

словами,

о

чем

идет речь

в той или иной его книге. Именно поэтому я и решила переводить прежде всего мысль, которая, в отличие от стиля, не бросается в глаза. Ее приходится извлекать бережно и с трудом, пытаясь в первую очередь подобрать и удержать эквиваленты основных понятий, и лишь во вторую очередь, по мере возможности, пере­ дать художественные стилистические моменты.

Думаю, что это так или иначе соответствует потребностям раз­ вития философии в России: для современной русской культуры

Деррида-философ важнее Деррида-эстета, а опыт мысли важнее опыта стиля. Опять-таки именно поэтому я и позволила себе про­ ясняющий перевод, иногда вставляя отдельные слова по контек­

сту (это немногие места, обозначенные квадратными скобками). Мне говорят: «это не Деррида». Скажу иначе: то, что получается вместе со скобками,

-

это не стиль Деррида. И с этим я не только

соглашусь, но буду настаивать на этом со всей возможной твердо­ стью, так как именно здесь мы вплотную подходим к важнейшему

вопросу о переводческом выборе и стратегии. В этой полемике между мыслью и стилем ной

-

-

проблеме отнюдь не только современ­

у меня был образец, хотя признание в этом сразу покажет,

насколько я от него далека. Это перевод мл. Гаспаровым «По­

этики» Аристотеля Ф. Столкнувшись с трудностями «темного» Ар истотеля , м. Гаспаров сделал перевод с пояснениями в скоб­ ках, так, чтобы читатель, предпочитающий «стиль», мог читать

текст, пропуская эти пояснения, а читатель, предпочитающий «мысль», мог читать весь текст. И это представляется наиболее удовлетворительным способом работы при столкновении с про­ блемой «мысль и стиль».

502 Речь идет. подчеркивал М. Гаспаров. об издании 1978 Г., так как при переизда­ ниях этого перевола. по требованию редакторов. специфика этого необычного пе­ ревода все больше сгmIЖИ!Jалась ...

422

~тороЙ. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. «На бранном поле ... »

Спрашивается, а зачем вообше такие резкие суждения

-

вы­

бор, предпочтение? Пусть переводчик переведет, а читатель потом сам разберется, что кому нужно. Ну конечно же, читатель разбе­ рется, но только если ему прямо и без обиняков скажут, что и как

переводилось. Как уже многократно отмечалось, ни один пере­ водчик никогда не переведет всего, и это даже не вопрос компе­

тенции, так как передать в равной мере и мысль и стиль в перево­

де невозможно по законам функционирования языка.

Можно

пере водить спонтанно и интуитивно (и, как правило, непоследо­

вательно), но для читателя полезнее получить отчет о том, какой был сделан акцент.

Деррида безусловно мыслитель сложный. Он попытался пере­ осмыслить всю традицию западной философии, вскрыв в различ­ ных ее текстах незаметные авторам противоречия, особенности и парадоксы, выведя их на первый план и применив, в частности,

в этой своей работе приемы художественного обращения с тек­

стом. У него безусловно есть и понятия и даже категории (понятия огромного объема), хотя таких слов он не любит как слишком на­ поминающих о традиции. Но ведь от нее никуда не деться. Просто так перенестись на ковре-самолете в какое-то новое пространство

мысли невозможно. Поэтому он ищет в самой традиции то, что подталкивает к выходу за ее пределы, и уже на этой основе пыта­ ется строить что-то свое.

Переведенная книга посвящена странному герою, несуществу­ ющему объекту

-

письму (в прямом И В расширенно-метафориче­

ском смысле) или иначе различимым, ощутимым следам артику­

лирующей, дифференцирующей работы человеческой мысли в самых разных областях. Реабилитация письма строится на ши­

рочайшем историко-философском материале и, более конкретно, на концепциях трех главных героев

-

Соссюра, Леви-Строса

и Руссо, мысль которых имела и традиционные черты, не позво­ лявшие заметить письмо, и новые черты, это письмо схватываю­

щие. Письмо в широком смысле слова и есть совокупный опыт

различения, артикуляции, расчленения. Заметить в означаемом Означающее (Соссюр), заметить в напевном языке будущие труд­ ные артикуляции согласных (Руссо), а в простом подзывании од­ ного человека другим классификацию; вписываюшую индивида в сетку различий (Леви-Строс),

-

все это и значит обнаружить

в мнимой полноте и самотождественности мысли и бытия момент «различия», следы «письма».

Главных понятий, обслуживающих такую реабилитацию пись­ ма, в книге три. По французски это presence, difference, differAnce.

в нашем переводе - наличие, различие, различАние. Наличие -

это обобщенная характеристика всей классической мысли о тож-

423

Познание и перевод. Опыты философии языка

дестве и самодостаточности. Различие

-

это понятие классичес­

кой философии, которое одновременно и принадлежит ей, и вы­ ступает в ней, вместе с понятием знака, как пятая колонна (позво­ ляет заметить

иное

в

том,

что

кажется

абсолютно

полным

и самодостаточным). Наконец, третье, собственно понятие Дер­ рида

-

различАние

-

это обобщенная форма различения, фикси­

рующая прежде всего временной аспект, а кроме того весь сопут­

ствующий рой следов, промедлений, откладываний, разрывов,

перебоев и других конкретных форм нетождесгвенности. Проблемы, связанные с переводом философской мысли Дер­ рида,

вовсе не начинаются, как в рецензии, с дифференции

(diШSгепсе). Они начинаются уже с наличия. В самом деле, нали­ чие, несмотря на его многочисленные прототипы, можно считать

собственным понятием Деррида. Именно у него оно достигает не­ виданной степени охвата, обозначая все, что самодостаточно и са­

мотождественно (независимо от того, является ли оно бытием или сознанием, идеей или телесностью, так что к «не-бытийности» оно

вовсе не сводится: это лишь один из аспектов). Конкретных имен наличия в книге не счесть (тождество, целостность,

полнота,

смысл, трансцендентальное, идеальное и пр.), но само это понятие

надежно собирает в некое парадоксальное единство все то, от чего отталкивается мысль Деррида. В русскоязычной философской ли­ тературе, как уже отмечалось, существует вариант «присугствие»,

который В ряде случаев был бы уместнее, так что это был для нас случай трудного выбора по совокупности многих критериев.

Термин различие (лат. diШSгепtiа) давно и прочно закрепился в русских переводах философской литературы и сомнений не вы­ зывал. Так что следующим сложным моментом было различАние (дифферАнс), попытка обобщенно представить этот различаю­ щий и различительный опыт. Поясняя это необычное слово, Дер­ рида вводит и момент «динамики» (именно этим значением он во­

шел в знаменитый 9-томный «Словарь»

Робера), и отсутствие

выбора между активностью и пассивностью, и аналог среднему за­ логу греческого глагола (эллинистов это ставит в тупик)

понимайге,

как знаете.

-

словом,

Пожалуй, обобщенно-динамический

смысл преобладает здесь над прочими, но важен здесь также и опыт отсрочки, промедпения

-

впрочем, он не ориентирован

только линейно и только вперед, как полагает рецензент. Он пред­ полагает скорее возможность разнонаправленных, в том числе ре­

курсивных ходов, осмыслений задним числом: недаром Деррида так любит фрейдовское понятие последействия

(Nachtriiglichkeit).

Итак, мои эквиваленты для французской пары понятий

(difference, differAnce)

это соответственно «различие» И «различА­

ние». Но об этом думали и другие исследователи. Среди препла-

424

~дел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. «На бранном поле ... »

гавшихся вариантов, как уже отмечалось выше, были и остроум­ но-экзотические

(различие-разлишие,

различие-разлучение),

и: стерто-усредненные (различие-различение), и отказы от поис­ ка

единого

эквивалента

транслитерация

и

с

даже

переводом

сохранение

по

контексту,

написания

и

простая

латиницей.

На этом фоне предложенные мною варианты представляются предпочтительными. Так, первое слово хорошо держит понятий­ ную традицию, второе выделяется необычностью (оно весьма не­

обычно и во французском языке). Рецензент не согласен с моим выбором. Он предпочитает «отличие», В котором больше «телес­ ности»,

И

«отличение»,

которое «естественно»

И даже

«органич­

но». Представляется, однако, что приводимые им доводы свиде­

тельствуют не в пользу «отличия», а против него. и должно

слова

-

-

Различие

в общей своей форме, в терминологическом смысле

быть абстрактным. А различАние (дифферАнс) и должно

быть необычным, зацеплять необычностью. Тут я безусловно на­ стаиваю на приставке «раз» И не настаиваю на суффиксе (в прин­

ципе дифферАнс можно было бы перевести и более привычным словом «различение», хотя по вышеприведенным соображениям мой вариант представляется предпочтительным).

Читатель, далекий от проблем перевода, скажет: подумаешь, приставка! «Раз» или «от»

какая разница? Впрочем, и франко­

-

язычному читателю нелегко было бы понять суть спора, так как

в слове

difference,

заимствованном, как и в других европейских

языках, из латинского слова

differentia,

есть оба значения: разли­

чие, отличие. Однако разница тут есть, и немалая: русскоязычные приставки «раз»

И «от», достаточно близкие, на первый ВЗГЛЯд,

разнятся по своей этимологии и по смыслу.

Прежде всего приставка «раз» В слове «раз-личие» (как и латин­

ская приставка

«dis»

в слове

«differentia»:

от глагола

(dis)fero -

«разносить», нести в разные стороны) этимологически предпола­ гает именно рас-ступание,

раз-лом, рас-пад, раз-дел, движение

в разные стороны (а не так, чтобы одна часть оставалась на месте, а другая от нее откалывалась). Движение от чего-то в одну сторо­

НУ, отделение части от целого ставкой «де». (Например,

- от-личие - обозначалось бы при­ declinatio - склонение, или от-клонение

От-пад-ающих пад-ежных форм от неподвижной эталонной но­ минативной формы). Ощущение этой этимологии сохраняется у каждого носителя языка, независимо от того, насколько она осо­

Знается. И не случайно все французско-русские словари, пере­ числяя значения дифференса, начинают с «различия»: «различие, отличие», а не «отличие, различие». Но и в собственной семанти­ ке и онтологии Деррида. где зыбкий мир расползается во все сто­ роны и различия множатся сразу во многих направлениях, где

425

Познание и перевод. Опыты философии языка

«дифференция: зияет между двумя расколовшимися частями не­ коей (не)мыслимой субстанции, без какой-либо возможности ос­ таться на безопасном берегу,

ся

именно

термин

-

более уместным мне представляет­

«различие».

Этот

выбор

подтверждается

и другими особенностями семантики слов «различие- и «отличие» В русском языке.

Во-первых, слово «отличие. требует дополнений и овеществля­ ющих конкретизаций (что, от чего и чем отличается), тогда как

«различие» таких дополнений не требует и может употребляться

в абсолютном и обобшенном смысле, гораздо более уместном в по­ давляющем большинстве философских контекстов.

Во-вторых,

у слова «отличие» есть свое семантическое облако, явно мешающее

его философскому употреблению: это облако ярко положительных значений (отличник; ср. у Даля: «его начальство отличает»; иногда в ироническом смысле

-

«отличился»

...),

тогда как «различие: не

имеет таких неуместных семантических «шлейфов».

Совокупность всех этих обстоятельств уже представляется до­ статочной,

чтобы объяснить,

почему в русском философском

языке закрепилось именно слово «различие», а также почему оно

оказывается уместнее при передаче радикально несубстанциа­

лисгской мысли Деррида. Но если все же заняться проверкои предложенного рецензентом эквивалента на историко-философ­ ском материале, значимом для данной книги, мы сразу же убедим­ ся в том, что он «не проходит». В противном случае пришлось бы

переписать всю историю философии от Платона и уж по крайней мере

-

от Гегеля до Делёза, критиковавшего Гегеля, так как имен­

но общеразличительный, а не специфицирующий, раз-делитель­ ный, а не от-делительный смысл общеевропейской «дифферен­ ЦИИ» так или иначе выходил в ней на первый план. В частности, именно (анти)гегелевский контекст, скрепленный категориями тождества и различия (а не тождества и отличия), для Деррида первостепенно важен. Конечно, в русском слове «различие» есть и момент «отличия»

-

его однокоренного соседа. Однако если уж

встать на уровень тонкой семантики, предлагаемой рецензентом, то окажется, что момент отличия, отличения при движении мыс­

ли вовсе не всеобъемлющий, а, напротив, промежуточный: так, поначалу мы

воспринимаем

просто различие,

потом

выясняем,

что, чем, от чего отличается (это и есть момент отличения), а по­ том опять выходим к различию, которое несет в себе обобщенный опыт различения, дифференцирования. При этом не так уж важ­

но, строим ли мы понятия по Гегелю или по Карнапу. Более того, приняв предложенный вариант (отличие, а не раз­ личие), мы должны были бы переписать и новейшую историю лингвистики, начиная с Соссюра, для которого, как помнят с пер-

426

r

~дел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. "На бранном поле ... »

вого курса все филологи, «в языке нет ничего кроме различий» (differences). Это фраза из «Курса общей лингвистики» не только легла в основу структурной лингвистики, но и стала опорой струк­ турных

методов

в

других

гуманитарных

в структурной антропологии. Иной перевод

кроме отличий»

-

науках,

-

в

частности

«в языке нет ничего

стал бы выталкивать и Соссюра, и Леви-Строса

в иные концептуальные пространства.

Луж затруднений по более конкретным поводам было бы про­ сто не счесть. Так, «Письмо И различие» (Г'еспшге et difference) книга Деррида, вышедшая почти одновременно с «Грамматологи­

ей», стала бы «Письмом и отличием»503. Фундаментальная работа Делёза «Difference et гёрётшоп» преобразовалась бы из «Различия и повторения» в «Отличие И повторение». Да и вся французская «философия различия» 60-70-х годов стала бы «философией от­ личия» со всем шлейфом требуемых конкретизаций

-

что, от чего,

чем отличается. Таких превращений не вынесут не только Гегель, но и современные мыслители от малых до великих (от Франсуа Ларюэля до Жиля Делёза). Вряд ли Барт с Кристевой, так или ина­ че опиравшиеся на структурную лингвистику, поддержали бы это предложение.

Каков же итог? Все сказанное свидетельствует о том, что пред­ ложенный рецензентом вариант «отличие» не может служить еди­

ным эквивалентом. По сути, его введение предполагало бы раз­ дробление единого французского термина на два подтермина (В некоторых случаях

-

различие, а некоторых

-

отличие) или же

перевод по контексту. Вполне возможно, что в отдельных случаях «отличие» звучало бы уместнее «различия», что регулярно случает­

ся при подборе терминологических эквивалентов, поскольку в раз­

ных языках семантические объемы соотносимых слов и их упо­ треблений не совпадают, но это не может служить основанием для

отказа от поиска единого эквивалента. Терминологический подход желателен всегда, но он просто необходим применительно к тем несущим, базовым понятиям, о которых здесь идет речь, тем более

к терминам вполне классической, академической работы Деррида.

Однако труда, потраченного на проверку выдвинутых гипотез, вовсе не жаль. В итоге мы обогатились вниманием к полезным и важным смысловым оттенкам слов, так что это не бесполезная

работа, даже если вместе придумать новый вариант трудного по­ нятия пока не удалось. Придется подумать еще: может быть, вер503

Если полностью отвлечься от истории философии. можно сказать: а почему бы

и нет" Персводит же Бибихин это название как "Письмо и разность». пусть будет для разнообразия «Письмо и отличие». Однако ни о Гегеле. ни о Соссюре 110М трамплине для отталкивания и полета деконструкuии му и никогда не напомнят ...

427

-

-

мош­

такие переводы нико­

Познание и перевод. Опыты философии ЯЗЫка

нуться К «разлике», «различке. (Даль). Или, в самом деле, отка­ заться

от

поиска

русского

эквивалента

«дифференцию» И «дифференциацию»

и

узаконить латинскую

на всех фронтах. Кроме

того, по ходу обсуждения становятся видны и более общие сюже­ ты, все шире открывается поле совместной философской и фило­ логической работы (только не импрессионистической, а той, ко­ торая

стремится

тщательно

выверять

свои

ассоциации

и

свои

интуиции).

В последнее время споры философов и филологов в России стали культурно заметным явлением. И это не случайно. Они сталкиваются и при обсуждении традиции (заведомо «великой»

литературы и, скажем так, трудно развивавшейся философии), и при исследовании проблем развития русского философского языка, и, конечно, прежде всего

-

в связи с многообразными

проблемами перевода. Обладая некоторым опытом профессио­ нального использования языка обоих сообществ

го и филологического

-

-

философско­

я хотела бы подчеркнуть: речь не должна

идти о том, кто кому даст урок или, иначе, кто кого (или сам се­ бя) «выпорет» перед всем честным народом. Продуктивным было

бы

предельно широкое сотрудничество, а не соперничество.

Только для этого и философия, и филология должны были бы от­ казаться от чувства своего превосходства и

принять за аксиому.

что им есть чему учиться друг у друга. Конечно, мысль складыва­ ется не только в словах, она во многом затрагивает предсловесное и засловесное, но именно поэтому так важно словесное выраже­

ние, закрепление отдельных ее стадий, этапов, которые обеспе­ чивают ей подвижность и возможность экспериментов с другими

контекстами. В случае концептуально трудных переводов, строго

говоря, ни философ, ни филолог друг без друга не справятся. Фи­ лолог не сможет выделить точно базовые концептуальные едини­

цы философского текста, а философ не сможет последовательно провести и сохранить в новом тексте чужой опыт, выраженный

в словах. В этом смысле каждый переводчик философского тек­ ста сам себе и философ, и филолог. В этой работе по артикулиро­ ванию мыслей, поиску слов, выработке языка нет мелочей, о чем

свидетельствует и судьба маленькой приставки, несущей фило­ софский смысл.

Раки, пиво и ... метафизика Начну с цитаты:

«... герменевтическому

чепуховедению я бы попытался проти­

вопоставить (и может быть, еше сделаю это далее) особый мотив «подлежащего» В кулинарном или закусочном смысле: что под что

есть или пить. Пиво

-

не смысл раков, да и раки не прорываются

428

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. «На бранном поле ... »

к пиву, одно не понимается через другое. Глупо редуцировать пи­

во к ракам или наоборот. Так же, как и текст и его шум. Что под чем? Или «мы вместе»? Можно сказать, что шум

-

от текста сего,

а не как у нормальных философов «не от мира сего». Карта такого шума для меня

-

не более, чем окаменелость, неразвившийся за­

родыш, который испугался того, что его примут за нечто большее.

А может быть, он просто ленив (только представьте себе такого ле­ нивого эародыша)?» ... Как вы думаете

-

кто это говорит и по какому поводу? Может ли

этот текст быть философским анализом философского произведе­ ния

-

к тому же, теперь уже почти что философской классики, хо­

тя до сих пор у нас не прочитанной и не проанализированной? Кто

не знает ответа, тот никогда не догадается. Это отрывок из после­

словия д. Кралечкина к его же переводу одной из самых важных и трудных книг Деррида «Письмо И различие». Послесловие назва­ но загадочно и претенциозно: «Деррида (перечеркнуто) запись од­

ного шума»504 ... О самом переводе текста я здесь говорить не буду, сошлюсь еще раз на мнение компетентного рецензента А. Ямполь­

ской50S , которая дает внушительный перечень его недостатков и не­ сообразностей, особенно в переводе психоаналитических понятий. В данном случае речь у нас здесь пойдет о другом

-

о послесловии

и тем самым о том способе, которым Кралечкин представляет рос­ сийскому читателю этот сложный текст чужой культуры. 504 Кралечкин Д. ~ запись одного шума (послесловие) и различие / Пер. д. Кралечкина. М.: Академический проект. явление этой книги на свет

-

// Деррида Ж. Письмо 2000. С. 479. Само по­

не вполне понятная история ... Когда кто-то прислал

Деррида экземпляр этой книги, изумленный автор попросил у меня разъяснений: два перевода одной книги в издательствах с одинаковыми названиями «Академиче­

ский проект»

- одно в Петербурге, другое в Москве (Перрида Ж. Письмо и разли­ / Пер. А. Гараджи, В. Лапицкого. С. Фокина. СПб.: Академический проект, 2000; Деррида Ж. Письмо и различие / Пер. д. Кралечкина. М.: Академический проект, 2000). Однако петербургское издание получило авторские права (я была од­

чие

ним из рецензентов пробных переволов петербургского издания, и знаю это не по­

наслышке), а московское, естественно, никаких прав на издание не имело ... Мне пришлось объяснить Деррида. что дело тут в рецидиве старого советского отноше­

ния к международному праву в области ингеллектуальной собственности ... В своем тексте д. Кралечкин при водит шутливо-пространные списки своих друзей и знако­ мых, побуждавших его к переводу книги, однако эти ссылки на «семейное право» от

юридической ответственности, по-видимому, все же не избавляют ...

505 См.: Ямпольская А. Свобода (от) вопроса. Реи. на кн.: Деррида Ж. Письмо и различие

2000: Дерри­ / Пер. А. Гаралжи, В. Лапицкого, С. Фокина. СПб.: Ака­ демический проскт, 2000// Логос. Журнал по философии и прагмагике культуры. М., 2001. NQ 5-6 (31). С. ]74-]77 (в Интернеге: httР:l/www.гuthепiа.Гll/lоgОS/ПlJm­ Ьег/200 1_5_6/16.html). Это яркий, местами просто блестящий текст, отличающий­ /

Пер. д.Ю. Кралечкина. М.: Академический проект,

да Ж. Письмо и различие

ся иереводческим профессионализмом и умением распознать более общие фило­ софские проблемы, стоящие за персводом.

429

Познание и перевод. Опыты философии языка

Это послесловие

-

поток вольных словесных ассоциаций на

общую тему «перевод И переводчик», оно претендует быть «слож­

ной аранжировкой шума». Текст представляет собой вязь слов и образов, переходящих одно в другое и трудно поддающихся ка­ кому-либо пересказу. Но все же попробуем. Итак, лейтмотив тек­ ста

-

образ шума: что это за шум, кто шумит

-

Деррида. которому

вроде бы должен был быть посвящен текст? Да нет, шумит разбу­ янившийся переводчик и автор послесловия. Он выходит на пуб­ лику в качестве коверного клоуна (клоун в цирке

-

это не моя пе­

редержка, но самохарактеристика пишущего-'"): он смешит публику своими выходками и каламбурами, его текст

«трону­

-

тый», «съехавший», безумный. А потому, чтобы дать читателю хо­

тя бы какое-то представление об этом тексте, мне остается лишь наметить в технике коллажа несколько цепочек ассоциаций, на­

низываемых Кралечкиным ... Итак, текст аранжирует некий шум. Какой шум: большой или малый (посторонний)? Малый шум

ШУМОК ... делать что-то под

...ЧТО

ШУМОК... делать что-то под что-то

под что нужно есть и пить:

то ли раков под пиво, то ли пиво под раков ... Эта гастрономиче­ ская аранжировка перебивается производственно-механической: перевод

-

это машина, которая работает на износ, а потому верче­

ние его (перевода) шестеренок производит много шума

...

этим лязганьем уставшего механизма слышен и другой шум

Но за

-

шум

битвы, сражения: ведь переводчик пишет послесловие, он машет кулаками аргиs

coup

(по-французски это значит буквально «после

удара»), то есть после драки ... Перевод

работа жестокая и крова­

-

вая, переводчик пишет (или не пишет) кровью (своей или не сво­

ей), работает (или не работает) до кровавого пота, но ведь кровь состоит из воды, а где вода, там

водяные знаки

-

меты

письма,

расплывающиеся перед глазами ... Переводчика-воина сменяет переводчик-растяпа,

напоминающий фрейдонского пациента

с его постоянными ошибками. Переводчик

ет 5О 7 , у кого все валится из рук, а перевод

-

тот, кто всё роня­

текст, который урони­

-

ли, ушибли, которому нанесли урон, но урон полезный, несмотря

50б «Клоунада И фокус» у Кралечкина - это «насмешка над феноменом», а вместе с

ним

-

над

всеми

возможными

смыслами

и

КИН Д. ~1 запись одного шума (послесловие). С.

репрезентациями...

507 Д. Кралечкину очень нравится собственная переволческая "находка» нять

(faire tomber)

Кролеч­

484. - "ро­

означающее». и он всячески это обыгрывает. На самом деле.

здесь был бы гораздо уместнее вариант, предложенный в петербургском переводе

«Письма и различия»

-

«упускать». «опускать» (Деррида Ж. Письмо и различие

Пер. под релакпией В. Лапицкого. СПб.,

2000.

С.

268.

что при переводе и смене языка меняется «означающее тело» текста

меется, согласится любой переводчик.

430

/

У Деррида речь идет о том.

-

с чем. разу­

.f.аздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. «На бранном поле ... »

на синяки ... Словом, как уже было сказано, сочинение послесло­ вия (да и работа перевода) - это цирковое представление, клоуна­ да. Каково их отношение к оригиналу? Можно ли сказать, что они продолжают,

с ним

-

развивают,

начинают,

знаменуют

очередное «возвращение Деррида.

текст,

а

вместе

в Москву? Вместе

с именем Деррида на сцене появляется новый предмет для ассо­ циативной игры

-

слово оецуге,

oeuvres

(произведение, сочине­

ния), многозначное и к тому же входяшее в состав разных слож­

ных слов. Кралечкин напоминает нам, что «Письмо И различие»­ не единое произведение (оецуге), а множество отдельных проде­

лок и маневров

- manoeuvres

(первый корневой элемент этого

слова напоминает о латинском и французском слове «рука»). Но­ вая цепочка ассоциаций тянет за собой вереницу тягот: тяжелая

ручная работа, чернорабочие, работа, сделанная начерно, и даже черновик (Деррида, как строгая учительница, своей деконструк­ цией превращает чужие чистовики в вечные черновики ...). После тяжкого труда вольная фантазия автора опять забредает в гастро­ номические сферы, чему после раков и пива мы уже не удивляем­

ся: оепуге -

это произведение, а

hors-d'oeuvre -

закуска; соотно­

шение еды (смысла) и закуски всегдадвусмысленно: закуска

-

это

добавка, которая превращает еду в закуску: «философия на закус­

ку»508 и есть «феноменология духа» деконструкции ... Вывод (это слово нужно было бы пере черкнуть как условное) таков: только клоун-переводчик,

который умеет падать, «ронять текст»

и не

страдать по этому поводу, принимает Деррида всерьез ... Этому тексту не откажешь в остроумии, однако «тронутость»

придает этой манере письма специфическую окраску. Этот текст вполне мог бы сорвать аплодисменты гусующейся публики или

поразить воображение участника какого-нибудь Интернет-фору­ ма ... Удивительно другое: не только молодежь, которой свойст­ венно тянуться к тому, что кажется необычным, но, видимо, и бо­ лее искушенные критики и рецензенты попадают под магию этих

заклинаний и полагают, будто подобные тексты есть единственно

адекватный ответ на вызов Деррида. Так, К. Семенов в жесткой (или, как говорят, «крутой») рецензии из авангардного «Книжно­ го обозрения» вообще удостаивает положительной оценки одно

только это издание Деррида в России-'", а, например, А. Беляева 508 У автора за «философией на закуску» следует «закуска ОТ философии», где ОТ ассоциативно связывается с «высокой

(haute,

по-русски произносится "от") мо­

дой» ... Кралечкин Д. ~ запись одного шума (послесловие). С.

488.

Иногда воз­

никает вопрос: а может быть такое взвихрение и не-(у)-держание ассоциаций ~ это Тоже болезнь')

509 Семенов К. Глядя разными глазами. Как у нас издают Деррида? обозрение. М.,

2001. - 3.09.

431

/ / Книжное

Познание и перевод. Опыты философии ЯЗЫка

чуть ли не отождествляет культурную миссию Деррида и Кралеч­

кина: «Эти тексты (курсив мой.

-

-

В. Лапицкого, Ж. Деррида и Д. Кралечкина

н.А.)- очень разные, но им удается делать пример­

но одну и ту же работу: подтачивать философию наличия и акаде­

мичный стиль, как ее порождение и выражение ...»510 (в этот впе­ чатляюший перечень напрасно подверстан Лапицкий, склонный самоутверждаться

за счет автора оригинала).

вовсе не Однако

и этого мало: подобные тексты, по мнению Беляевой, продуктив­

но «усиливают опасность и эффективность приемов Деррида»>!'. Что же получается

-

герой антиметафизического сражения

Кралечкин и есть наш местный, исправленный и усовершенство­ ванный Деррида? К тому же ведь и Кралечкин в своем послесло­ вии намекает, что с переводом все так запутано, что в постмодер­

нистской оптике автор и переводчик меняются местами, а потому кто кого порождает, кто от кого зависит

-

неясно

...

По поводу всех этих претензий на избирательное сродство при­ ходится со всей определенностью заявить: никакого отношения

к мысли Деррида (ни к его мысли вообще, ни к его мысли о пере­ воде) рассматриваемый нами здесь текст Кралечкина не имеет. И это несмотря на то, что в нем есть тайные и явные переклички с некоторыми темами и словесными оборотами Деррида; правда. их увидит только специалист, а читателю остается только барах­

таться в цепях ассоциаций

... Для

нас здесь наиболее важно то, что

большинство словесных ассоциаций текста роятся вокруг выска­

занной Деррида мысли о необходимости и не возможности пере­

вода 5 1 2. Однако для Деррида эта тема никогда не была поводом для шутовства. Когда в своих лекциях он приводил какую-нибудь не­ мецкую фразу и давал свой перевод, то обычно оговаривался

-

здесь в аудитории сидят германисты, они лучше знают ... Он вни­ кал во все, связанное с переволом. и очень болезненно реагировал на то, что ему не нравилось. Он говорил мне, что испытывает страх и благоговение перед переводчиком, который по многу раз перечитывает текст и подчас видит больше того, что видит автор. а

каково это сознавать автору,

который,

перечитывая текст,

многое написал бы уже иначе? Перевод, говорит Деррида,

-

это

«прекрасная И чудовищная ответственность» и одновременно «не­

оплатный долг». Во французском языке «долг как долженствова­ ние» и «долг как материальное обязательство» выражаются разны510 Беляева А. Деррила, «Леррила. и Деррина: по следам стиля.

(http://www.cel1-

хцга. гц/агпс'еь/оегпсаягу!е.htm, Witll# _ fi 111 # _fi 11\)

511 Беляева А. Там же. 512

«Перевод И задан, и запрещен, перечеркнут и обобщен». Кралечкин Д. ~

запись одного шума (послесловие). С. 4~ \-4~2.

432

!!здел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. <,На бранном поле ... »

МИ словами (соответственно

devoir и dette),

которые здесь и обыг­

рываются. При этом Деррида строит свои словесные ассоциации, подчиняя их определенной задаче

-

передать мысль. Многое из

того, что говорится о переводе, пронизано восхишением людьми, которые этим занимаются, и завистью к ним

-

единственным, кто

«умеет читать и писатъэ Т'. И такой комплимент в устах творца по­ нятия «письма» И особой стратегии чтения

-

«деконструкции»

-

дорогого стоит. Так за что это и почему? Да потому, что перевод, больше чем любая другая языковая работа, помещает нас в ситуа­ цию множественности языков и нечистоты всех границ

-

между

языками, наречиями, идиомами, в ситуацию, где сам он становит­

ся «необходимым и невозможным»>!", подвергает людей страда­ ниям и испытаниям. Явные или неявные отсылки к теме перевода

рассеяны по многим текстам Деррида и тесно связаны с другими важнейшими тезисами его концепции.

Судя по тому, как Кралечкин пишет о Деррида. о Киркегоре он стал бы писать в дневниках, а о Ницше

-

афоризмами ... К тому

же, напомним, любые эксперименты со стилем становятся со вре­ менем своего рода традицией, так что и Ницше для нас теперь

-

это уже определенная традиция философского письма, и её мож­ но изучать как особую систему средств

образом. В том, что Ницше

-

-

вполне рациональным

философ, хотя и выламывавшийся

из философии, теперь, кажется, никто не сомневается. Когда-ни­

будь, наверное, никто не будет в этом сомневаться и относительно Деррида, который вне традиции не существует и чем дальше, тем четче признает это: работа деконструкции «необходимо предпола­

гает память, поиск новых связей, историю философии, внутри ко­ торой мы находимся даже тогда, когда думаем, что из нее выхо­

дим», пишет Деррида в одном из малоизвестных своих текстов ... Деррида много играл словами, но этим он всегда подчеркивал мысль, а потому, несмотря на все экспериментальные выходы за

пределы философии, оставался философом, заинтересованным в усилении и уточнении своей аргументации. При этом, разумеет­ ся, даже тезис о несамотождественности лотоцентрической мыс­

ли

-

это тоже мысль, да еще какая! Что же касается автора после­

словия, то он глух к мысли Деррида и совершенно не замечает ее сложной аналитики. Кажется, он видит на месте мысли одно толь­ КО руководство к действию, и это

-

печальный русский обычай.

Так некогда читали Маркса, не думая о том, что Маркс

- это тоже

513 Derrida J. Оп'скг-се оп'цпе ггаоцспоп «relevante,>!! Ошппигпеь assiscs dc 'а ггаспс­ tiol1liltt:raire (Arles, 1998). Мапаемп. 1999. Р. 21. 514 Деррида С. 17, 19.

Ж. Вокруг Вавилонских башен! Пер. В.Е. Лапицкого. СПб., 2002.

433

Познание и перевод. Опыты философии ЯЗыка

движение интеллектуальной традиции, Словом, в мысли Деррида автору послесловия

интересно

все что

угодно,

только

не мысль,

и понятно почему. Мысль требует особых условий, внимания, тер­ пения, напряжения, необходимости держать в голове много раз­ ных понятий, что-то С чем-то соотносить по определенным прави­ лам,

а не просто

нанизывать ассоциации по принципу «все,

что

приходит В голову». В этом отказе от мысли есть много детского, архаичного, безумного. Так сейчас общаются дети

-

не словами,

а образами: посылают друг другу картинки или какие-то иерогли­ фические сокращения; так в словесных набалтываниях строятся архаичные заговоры, так гипнотизирует нас, вызывая полную по­

терю ориентировки в реальности, театрализация безумия. А на фо­ не всего автор (вот я какой смелый, ничего не боюсь, делаю, как хочу!) транслирует одуревшему читателю свой миф о Деррида. При этом происходят различные метаморфозы, в которых Кра­ лечкин по-видимому не отдает себе отчета. Так, ему кажется, буд­ то его смелые ассоциации «помогают» нам бороться с метафизи­ кой, тогда как словесные осколки его ассоциаций, вырывающие

мысль Деррида из ее контекстов, застывают в своей чудовищной вещественности, словно материализуюшиеся образы прошлого

у героев лемовского «Соляриса». Раки и пиво, кровь и вода, вещи и состояния, в превращениях которых автор видит предельную де­

субстанциализацию, оборачиваются чем-то ужасающе материаль­ ным: так на задворках мысли рождаются новые метафизические монстры ... Они возникают, заметим, не там, где нас приучили их бояться,

-

где «сушностъ», «бытие», «причина», «цель. или «ло­

гос» держат победу над письмом и различием (ебытииствеиных, слов И понятий Кралечкин, разумеется, не употребляет). Эти но­

вые призраки поселяются там, где их не ждут,

-

вырванные из об­

шего контекста мысли и ее связей, они гипостазируются в ассоци­ ациях, застывают в псевдоустойчивых этимологических единствах и, несмотря на кажущуюся ассоциативную динамику, образуют

квазивешественные метафизические склейки ...

Как уже отмечалось, подход Кралечкииа соблазнил многих. На­ иболее ярко следствия этого соблазна прочитываются в уже упоми­

навшейся интернет-статье А. Беляевой>'>. Казалось бы, мало ли что висит в Интернете, далеко не все заслуживает отдельного обсужде­

ния. Однако текст, подписанный этим именем, не ограничивается

портретом Кралечкина как образцового борца с метафизикой. Он достаточно развернут, по-своему аргументирован, и к тому же в нем

содержится весьма распространенная в наши дни позиция. Поэто­ му нам есть смысл остановиться на этом тексте и его доводах.

515

Беляева А. Дсррила, «Дсррила. И ДеJЭfЭtlliа: по следам стиля. Там же.

434

.f!tздел второй. Перевод, рецепция, поиимание. Глава шестая. «На бранном поле ... »

в общем и целом Деррида для Беляевой

-

это попытка выхода за

пределы метафизики с помощью особого стиля. Для Деррида, счи­ тает Беляева, стиль гораздо важнее мысли, потому что только через эксперименты со стилем можно уловить новые, неметафизические идеи. С точки зрения Беляевой, мой подход к Деррида

-

это «иде­

альный образец» академизма, а мое предисловие к «Грамматоло­

гии»

-

«идеальное академичное повествование» о Деррида, где

«сказано все, что может быть сказано о Деррида и его философии

в академичном стиле»516. Такой подход не в состоянии разглядеть неакадемичный стиль, а потому бьет мимо цели: ведь у Деррида нет смыслов, его тексты говорят лишь «намеками», «вокруг да около».

Академичный текст «насилует» восприятие еще до того, как Дерри­ да будет прочитан. Соответственно задача критика мнимую «всеохватносты

И «непреодолимость»

-

низложить эту

текста Автономо­

вой. Еще резче и идеологичнее те же тезисы развивает и К. Семе­ нов: он видит в моем предисловии к «Грамматологии» Деррида раз­ новидность

былого

«советского

конвоя»

к

«идеологически

чуждым» произведениям-!". Значит ли это, что для рецензента лю­ бое «неигровое- или, его же словами, «академичное» предисловие

тождественно «советскому» или «идеологическому»'? Это остается не очень понятным, так как за попытки разобраться «в сути дела»

достается и редактору петербургского «Письма и различия», вдум­ чивому переводчику В. Лапицкому. Как видим, в отношении к Ла­ пицкому Беляева и Семенов расходятся, но в выборе героя-освобо­ дителя они абсолютно единодушны: это

-

Кралечкин ...

В тексте Беляевой простовато ставятся те точки над «[», которые

не позволил себе поставить высокопрофессиональныйисследова­ тель и переводчикС. Зенкин, хотя в известномсмысле это было бы Логичным продолжением некоторых его тезисов

-

и прежде всего

его предпочтения Деррида во всем блеске словесных перекличек перед Деррида во всей собранности концептуальных стратегий (не

буду здесь повторять, что мысль и стиль невозможно передать в равной мере и что это вопрос, который требует выбора). Беляева, еще решительней, чем Зенкин, делает свой выбор в пользу стиля и тем самым показывает нам, от противного, что получается, если

Все строить только на стиле (чего Зенки н не делал). Главные тезисы Беляевой можно сформулировать следующим образом. Подход и стиль Автономовой псевлонейтральны, что не

516

Отмечу, что сама Беляева пишет очень внятно, без стилистических красот

и словесных игр: видимо, она хочет. чтобы ее мысль была адекватно понята чита­ телями ...

517

Семенов К Глядя разными глазами. Как у нас издают Деррида? // Книжное 03.09.2001.

Обозрение от

435

Познание н перевод. Опыты философии языка

соответствует «интенциям» Деррида. Стиль Автономовой струк­ турирует тексты

по

тем

самым

правилам

наличия-присутствия,

которые Деррида отрицает. Академичное представление текстов Деррида

-

это агрессия и репрессия, которая прячется за многове­

ковую традицию,

поддерживаемую

школами

и университетами,

и требует ниспровержения.

На это можно сказать следующее: Мой стиль вовсе не нейтрален, я просто стараюсь писать,

-

насколько могу

-

внятно, провозглашая отличие моего стиля от

мыслительной стилистики Деррида; это вопрос о понимании то­ го, что у Деррида важнее, а также о понимании места и времени, в котором мы его воспринимаем. Деррида подчас играл языком, но он делал это на фоне уже устоявшихся философских тради­

ций

-

феноменологии, психоанализа, которые в России, после

долгого перерыва, еще только обретают свой язык и концептуаль­

ные средства. В этой ситуации подражание жестам на неясном

фоне устраняет, а не выявляет мысль автора, так как у Деррида словесные

игры

почти

никогда

не

самодостаточны:

они

служат

цели донести философские доводы автора в их специфической точности и строгости.

-

С метафизикой наличия (или присутствия) дело обстоит не

так просто, как кажется Беляевой. Не случайно Деррида обнару­ живал элементы метафизики и философии наличия даже у тех фи­ лософов, которые, казалось бы, дальше всего от этого отошли, на­ пример, у Гуссерля, Фрейда, Хайдеггера, Фуко и др. К тому же его задача была, как теперь нам все яснее видно, не столько в том, чтобы разрушить философию наличия,

сколько в том, чтобы

очертить ее пределы и показать еще один слой парадоксального укоренения в другом того, что считает себя самообоснованным.

К тому же, если уж быть последовательными, нужно следовать Деррида и в его тезисе о том, что никакие констатативные утверж­ дения о его концепции не имеют значения, и тогда бессмыслен­ ными окажутся вообще какие бы то ни было попытки его изучать,

в нем разбираться. А такой эпистемологический нигилизм

дей­

-

ствительно не моя позиция.

-

Представление академичности как агрессии

-

это одна из

парадоксальных форм онтологизации знания, только уже не как

сущности, а как воплощения властных отношений. Сторонники такой точки зрения и не замечают, как, опровергая метафизику с одной стороны, они пропускают ее в святая святых своих анти­

метафизических анклавов. Знание как воплощенная власть

-

это

уже вовсе не тезис Деррида даже по далеким отголоскам; это фак­ тически мозаика из отголосков разных идей в воображении рос­ сийского читателя. Разумеется, при столь расширенном понима-

436

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. «На бранном поле ... »

нии «агрессия» И «репрессия» теряют смысл и к тому же бросают

тень на тех, кто об этом говорит: наверное, провозглашая разру­ шение академии, они сами хотят власти, хочется только спросить,

какой и ради чего? Напомним, Деррида существует только на фо­ не академической традиции, он с ней соотнесен, вне ее его соб­ ственные построения не имеют никакого смысла

-

ни позитивно­

го, ни негативного, ни самотождественного, ни рассеянного

...

Если бы мои критики были последовательны в своей трактов­ ке стиля как средоточия мысли (с этим я не согласна), они могли бы принести российской культуре пользу, сделав перевод, специ­

ально заостренный на передаче стилистических эффектов; тогда читатель мог бы пользоваться разными и взаимодополнительны­

ми переводами Деррида. Однако о тщательной работе по переда­ че стиля речь не идет. Главное ется,

что

в

этом

случае

нам

-

производить эффекты. Получа­

нет дела до

перевода,

да

и

какая

разница, как переводить, важны эффекты, а сопоставлять их Бе­

ляева, видимо, собирается на глазок, по вкусу ... Однако разгово­ ры о свободе Кралечкина от Деррида

-

лукавство. Местами его

текст выглядит как умелое пародирование (подчас почти то же, но не то), местами

-

как апологетика, местами

-

как попытка со­

ответствовать вызову (что и было отмечено Семеновым). Если ав­ тор предпочитает не раскрывать нам свое отношение к Деррида. это его личное дело. Но если он помещает свой текст в книге, ко­

торая выходит тиражом 3тыс. экземпляров, приглашая тем са­ мым своих читателей, в том числе и тех, кто не имеет никакого

культурного багажа, строить по его образцу свое представление

о де конструкции и о продвинутом способе Философствования по поводу деконструкции, то за это, строго говоря, полагалась бы публичная пор ка ... Перевод Кралечкина, видимо, не лучше, но и не хуже некото­ рых других, но в нем обнаруживаются области невежества, кото­

рых вполне можно было бы избежать, если бы автор потратил силы не на пародию, не на самовозвеличивание (или самоуничижение), а, скажем, на сверку терминологии и названий цитируемых произ­

ведений, работы тут по горло. Огромная сложность для русского переводчика французской философской литературы, пронизан­ ной немецкими влияниями, заключается в том, чтобы при отсут­ ствии сложившейся традиции перевода, скажем, феноменологиче­ ской и психоаналитической литературы передавать французские Интерпретации этих концептуальных традиций. В такой ситуации

ответственному переводчику, ей-богу, не до пародий, только бы разобраться в этом инфернальном треугольнике культур, тради­

ций, взаимопересечений и взаимоисключений. Значит что-то тут

не то: самоутверждение для автора важнее чужого текста. Но разго-

437

Познание И перевод. Опыты философии языка

вор у нас сейчас идет не об ошибках, а о самой позиции, об отно­ шении к делу, нарочито смешиваемому с потехой ...

Честно говоря, Деррида

вовсе не герой моего романа, но меня

-

всегда очень интересовала его мысль, и ее изучение принесло мне

огромную интеллектуальную и человеческую пользу. Я никогда ему

не подражала, не использовала его терминологию-Р и прямо гово­ рила об этом, однако это отнюдь не лишало меня его дружбы и до­

верия, мне кажется, скорее наоборот-!", История моих отношений с Деррида долгая. Когда Деррида впервые приехал в Москву, МЫ были уже знакомы; тогда он привез мне официальное приглашение сделать пленарный доклад на международной конференции «Лакан И философы», проводимой Международным философским колле­

жем совместно с ЮНЕска (она состоялась в мае 1990 г.). А когда много лет спустя было принято решение о праздновании 20-летия Международного философского коллежа, в котором я была тогда руководителем

программы,

прелседагельсгвовать

на торжествен­

ном заседании, по настоянию Деррида, было поручено мне 5 2О • Воз­ никает вопрос: стал ли бы Деррида настаивать на этом, если бы счи­ тал, что мой подход убивает его философию? Все сказанное вовсе не значит, что Деррида любил, когда его анализировали как «объ­ ект» (в предисловии к «Грамматологии» Я утверждаю прямо проти­ воположное) Важнее другое: Деррида был слишком умен, чтобы

везде искать полражагелей-?' . 518 Суть этого важного познавательного принципа М. Гаспаров (Н одном из писем. побуждавших меня к простому и ясному письму) формулировал так: «чтобы изу­ чать лягушку, не нужно уметь квакать». причем этот принцип в равной мере отно­

сится и к познанию приролы. и к познанию человека. (Часть этих писем сейчас го­ товится к печати.).

519 Кажется, в России мне доводится быть едва ли не единственным исследовате­ лем и персводчиком Деррида. который ни прямо, ни косвенно не является его по­ следователем и не принадлежит ни к каким тусовкам. блюдущим языки внутри­

кружкового понимания. Любопытно. что в разные периоды разные сторонние

люди. знавшие что-то о моих занятиях Фуко. Лаканом или Деррила, упорно при­ писывали меня к сектору (лаборатории) неклассических исследований. руководи­

мой В. Подоротой. хотя я всю сознательную жизнь просуществовала во вполне «классическом» секторе теории познания. Видимо сочетание моего -постмолер­ нистского» предмета с «академической" институпией многим кажется невозмож­ ным: к апостолу постмодернизма нужно подходить с особыми мерками и приема­ ми

-

не познания, а восприятия. имитации, яркого реагирования.

520 На этом заседании Деррида и Нанси делали доклады. вели дискуссию друг с другом. а потом и с аудиторией

-

по поводу прошлого. настояшего и будушего

коллежа. Материалы этого обсуждения с фотографиями см.: йетаа J. & Nancy J.-l.. Оцмтшге / / RLle Descaгtes. Les 20 апs оц СоШ:gе iпtегnаtiопаl de philosopllie. Рагis.

2004. NQ 45.

Р

26-55.

521 Я рассказывала Леррида о своей работе. о том. 'по и как я делала и делаю. на­ пример. когда-то давно он с большим интересом откликнулся на мой рассказ о на-

438

.fаздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. «На бранном поле ... »

А вот одно стороннее свидетельство: на конференции о перево­ де в Институте политических исследований в Париже в июне

2006 г.

один из французских исследователей, профессор Университета Со­

фия-Антиполис в Ницце, известный переводчик Али Бенмаклуф заявил при обсуждении моего доклада, что именно такой

нологический и осознанно нацеленный на мысль

-

-

терми­

перевод Дерри­

да был бы сейчас актуален и ДЛЯ самих французов: иначе говоря, он выступал за перевод с французского на французский, потому что, подчеркивал Бенмаклуф, во Франции правят бал подражатели, ко­ торые ничего не прибавляют к мысли Деррида, но при этом отни­

мают у читателей возможность анализа и дискуссии. Может, кто-то подумает, будто Бенмаклуф

ненавистник Деррида из многочи­

-

сленной когорты его противников в официальной университетской среде. Но это совсем не так: именно он был организатором конгрес­ са франкоязычной философии, пригласившим Деррида выступить

с пленарным докладом на тему «Грядущий мир просвещения-У'. Однако нам здесь важны не французские, а российские читате­ ли. Современное отношение к Деррида русскоязычного потреби­ теля современной западной мысли тесно связано с его отношени­

ем к своему языку и своей культуре. В нынешний период своего развития русский язык подчиняется воле и установкам перевод­

чиков и носителей языка гораздо больше, чем в иные, более спо­ койные периоды. Но и замусоривать это общее пространство, в котором строятся и/или разлаживаются трудные межкультурные

взаимодействия, стало проще. При этом, желая «помочь» Деррида сокрушить метафизику, игривые переводчики и комментаторы шей с Гаспароным работе над русскими переводами сонетов Шекспира. О том, как он сам переводил Шекспира (даже если это была всего одна строчка из «Вснсциан­ ского купца»

- Whel1

гпегсу кеазопэ

jllstice...),

Деррида увлекательно рассказал

в своем докладе на сессии персводчиков в Арле:

Derrida J. Оцеч-се оп'цпе ггасцс­ tion чеlеvапtс»/ / QLliпziешеs assises de la tгaduction Ппегапе (Arles, 1998). Машемп, 1999. Между прочим, родной брат жены Деррида. Мишель Окутюрье, один из луч­ ших во Франции специалистов по Пастернаку, переводчик его поэзии на француз­ ский язык

-

был одним из главных предметов изучения М. Гаспарова, анализиро­

вавшего на материале переволов Окугюрье ЭВОЛЮНИЮ современной французской метрики и ритмики ... Это вовсе не значит, что леконструкция где-то пересекается с младоформалистскими поисками точной гуманитарной науки, но все-таки что­

то значит ... Жена Деррида Маргерит, прекрасно знающая русский язык, иногда

переводила ему русские тексты, в том числе, как писал мне Деррида. она читала ему отрывками мое предисловие к «Грамматологию> ... Как бы то ни было, прочитав

Мой отчет о приниипах моего перевода во французской статье, Деррида попросил Меня написать об этом для специально посвященного ему сборника Г'Негпе.

522 Этот конгресс назывался «Будущее разума. Становление рапиональностей-: Веnmаkhlоцf А .. Lavigne J.-F (ес). Амепп de [а га.воп. Оеvепiг des гаиопайгсз. Paris, 2004. доклад Деррида на конгрессе был также опубликован в его знаменитой кни­ Ге

Derrida 1. Voyous.

Оепх

essais

ьцг

la

гаisоп. Рапз,

439

2004.

Познание и перевод. Опыты философии ЯЗыка

даже не замечают, как она в новом обличье нависает у них за спи­ ной. Мысль заботится о связности, о контексте, она не существу­ ет вне традиции, даже если отрицает ее. Мы уже видели, что при вырывании мысли из контекста рождаются новые метафизиче­ ские сущности, а разорванные личные ассоциации пишушего (те

самые раки и пиво) по рождают ту самую вещественно-наличную. натуралистическую метафизику, где слова магически превраща­

ются в вещи ... Играть словами независимо от смысла стало модно и престижно, хотя в философии стиль, не участвующий в мысли,

бессилен. Оставим каждому право на субъективные прихоти. Но позаботимся о том, чтобы это не помещало читателю найти де­ ло получше, чем нелепое подражание подражателям.

Психоанализ в постсоветском пространстве:

§ 4.

перевод и рецепция

Условия рецепции в исторической перспективе Усвоение нового

-

всегда трудный процесс. Тем более это отно­

сится к такому течению, как психоанализ, который представляет

собой одновременно теорию и практику, идеологию и набор кон­ кретных методик. Как можно «перевести», «перенести» психоана­

лиз и соответственно освоить. усвоить его? Может ли вообще это порождение западной культуры быть перенесено через свои грани­

цы

-

идеологические, социальные, исторические.Р-". Этот вопрос

523 Мне пришлось стать свидетелем того, как идеологические барьеры постепенно преодолевались в пролессе развиваюшегося сотрудничества российских и фран­ цузских исследователей. Яркими историческими вехами на ЭТО:\1 пути явились со­ бытия, в которых мне довелось принимать непосредственное участие: междуна­

родный симпозиум «Бессознательное: прирола. функции, методы исследования» (Тбилиси, октябрь

1979);

первый советско-фраицузский семинар «Науки О приро­

де, науки о духе. психика» (Париж , Дом наук о человеке, октябрь-гноябрь конгресс «Лакан И философы» софский колледж совместно с

1986); (Lacan ауес les pllilosophes) (Международныйфило­ Юнеско - май 1990), круглые столы - «Психоана­

лиз И эпистемологии», «Психоанализ И русская культура» школа совместно с унивсрситетом Париж ско-французская конференция

март-апрель

1992).

7,

июнь

«Психоанализ

1990), И

(Высшая нормальная

прелставительная россии­

науки

о человеке» (Москва.

Ср. публикации материалов всех этих конференций: «Бессоз­

нательное: природа. функции. методы исследования», Тбилиси, Тбилиси,

1985,

т.

IV;

1978,

тт. I~III;

заключительный том. подводящий итоги конгресса вышел

также во французском переволе. Iпсопsсiепt: la disсussiоп continue / Sous la гес. dc А. Ргапglliсllvili, F. Ваssiпе, Р. Слосгппе. Моьсоц, 1989; Lасап а-сс les рпйоьорлеь.

Paris, 1991; Psychanalyse

сп

Russie / Sous la dir. de

М.

Bertrand. Paris, 1992;

Психоана­

лиз и науки о человеке. По материалам россииско-французской конференции

«Психоанализ И науки о человеке»,

(30

марта-З апреля

440

1992

г.). М.,

1995;

Сапеюшъ

Rаздел второй. Перевод, рецепция, понимание.

r;taBa

шестая. <.На бранном поле ... »

всегда остро стоял в истории психоанализа

-

и при жизни Фрейда

и после его смерти. Тем более остро стоит этот вопрос примени­ тельно к нынешней постсоветской ситуации, которая не имеет «нормального» непрерывного исторического опыта усвоения пси­

хоанализа и должна сейчас осваивать сразу многое и разное. Анализируя историческую обстановку, при которой психоана­

лиз может укореняться и развиваться, Элизабет Рудинеско отме­

тила четыре необходимых условия--", А именно: наличие в обще­ ственном сознании такой концепции душевной болезни, которая не прибегала бы к ссылкам на сверхъестественные причины; на­ личие правового государства, признающего ограниченность своей

власти над гражданским обществом и индивидами и, в частности,

«свободу слова»; сформированность слоя интеллигенции, осозна­ ющей свои права и обязанности и способной их защищать; нако­ нец, развитие «модернистской» литературы как особой культуры

обращения со словом, чувствительной к открытиям психоанали­

за. Это, конечно, не столько «необходимые условия», сколько фактические обстоятельства, сложившиеся в Западной Европе

в эпоху Фрейда. Но именно с них начинается отличие в судьбе психоанализа в Европе и в России. Во Франции все эти условия сложились не сразу, но развились все. В России имелись, хотя и в ограниченном виде, первое и по­ следнее условия

-

медицинеко-психиатрическая концепция пси­

хической болезни, с одной стороны, и вкус к модернистской лите­

ратуре,

-

с другой: как известно, в первой четверти века Россия

славилась своими литературными

и художественными

экспери­

ментами, и эти открытия из культуры не исчезли. Однако в России не было (и нет) ни второго, ни третьего условий: ни правоного го­

сударства, ни самостоятельно мыслящей и способной защищать свои права интеллигенции. Все эти нехватки уже сыграли роковую

роль в исчезновении психоанализа в 30-е годы, а ныне от развития этих сторон общественной жизни в известной мере будут зависеть и дальнейшие шансы российского психоанализа на выживание.

Первое пришествие Фрейда на российскую почву началось, как уверяют историки, уже в конце

XIX

в. В последнее предре­

волюционное и первое послереволюционное десятилетие психо­

анализ был довольно широко распространен в России: с одной стороны, в среде земских врачей, а с другой

-

в декадентской

литературной среде (Бенедикт Лившиц, например, называл себя sсiепсеs

J.-M. 524

sociales е! рsусhапа\уsе: le Paris, 1995, и др.

гпогпегп шоsсоvitе

/ Sous la dir. de

В.

Doray

е! с!е

Rеппеs.

Roudinesco Е. Согпгпегп еспге \'histoire de la рьуспапагуке? / / Сапегоше sсiепсеs е! рsусhапаlуsе... Р. 255-263.

sociales

441

Познание и перевод. Опыты философии языка

в «Полутораглазом стрельце» убежденным фрейдистом). В после­ революционной России психоанализ воспринимался как послед­ нее слово западной материалистической науки, но также и как средство раскрепощения энергии, сдавленной вытеснениями, об­

ращения ее на общее дело, на пользу человечеству. Таким обра­ зом, акцент ставился на психоанализ как науку и как эмансипа­

тивную (освободительную) практику. Речь шла, конечно, прежде всего об освобождении энергии пролетариата. В более умном ви­ де эти идеи развивались В.Н. Волошиновым, в менее умном, и да­

же гротескном, скажем, А. 3алкиндом. Однако этот период был недолгим: смена социокультурных приоритетов, переход от рево­ люционного порыва к централизованному планированию и госу­

дарственному

регулированию

упразднил

установку

на

личную

эмансипацию. В 30-е годы лозунг «освобожденного труда» сме­ нился лозунгом выполнения директив пятилетнего плана любой ценой. В соответствии с этим сдвигом общественных настроений былые адепты психоанализа переменили область своих интересов еще до того,

как политико-идеологические давления принудили

психоанализ исчезнуть со сцены-": Второе пришествие Фрейда на российскую культурную поч­ ву

-

с перерывом в

60 лет -

началось с конца 1980-х годов. В ны­

нешнем возобновлении интереса к психоанализу в России пере­ крещиваются разные побуждения: заполнить мировоззренческий вакуум, отведать ранее запретный плод, облегчить боль от ран и травм, в изобилии выпавших на долю российского человека.

При этом подчас возникает соблазн прямо противопоставить уте­ рянной идеологической опоре в лице марксизма новую

-

фрей­

дистскую. Таким образом, ни «научного», ни «эмансипагивного. интереса второе пришествие психоанализа на российскую почву не содержит: этот интерес скорее «идеологический» (замена ста­

рому мировоззрению)

и «психотехнический»

(поиск быстрого

успеха в лечении). Принятие психоанализа после долгого переры­ ва несло в себе и шансы открытия, и возможности догматизации. С одной стороны, возникали различные формы «нормальной» ра­ боты

-

это издание журналов, переводы, создание ассоциаций,

практика и обучение (в основном через зарубежных учителей, при­

езжающих в краткие командировки) и пр. С другой стороны, осо­ бенно поначалу, неофиты были явно склонны к лакировочному

догматизму и в отношении к Фрейду и в отношении к самим себе. 525 Эти процессы трактуются историками психоанализа по-разному. что заслужи­ вало бы отдельного обсуждения. ер. Пружинина А.А., Пружинин Б.и. Из истории отечественного психоанализа

венной философии. ХХ век.

pays des Soviets.

Рапз,

2001,

/ / Философия не кончается ... Из 1920-50-e годы. М .. 1998. С. 47-86;

и др.

442

истории отечест­ МiIlег М. Freud аи

Rаздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. «На бранном поле ... »

Так, Фрейд подчас представал как героическая личность, окружен­ ная любяшими учениками, как творец радикально нового миро­ воззрения и создатель чудодейственного лечебного средства. Сами же адепты подчас выдавали себя за давних и убежденных психо­ аналитиков, издавна практиковавших где-нибудь в Сибири ...

Чем больше возвышалось и героизировалось собственное ме­ сто в истории психоанализа, тем заметнее было стремление за­

молчать или хотя бы преуменьшить роль тех исследователей бес­ сознательного и психоанализа, работа которых предшествовала

нынешнему «ренессансу». Так, недооценивая советский период в исследовании проблематики бессознательного, некоторые кри­

тики

как в России, так и на Западе

-

замалчивали чрезвычайно

-

важную роль Тбилисского симпозиума

1979

г. по проблеме бес­

сознательного, а также роль его организаторов (Ф.В. Бассина с со­

ветской стороны и Леона Шертока

-

с французской) в развитии

франко-российских гуманитарных контактов. Это было особенно

выгодно тем, кто в более поздние времена стал претендовать на лавры и кредиты первооткрывагелей. На самом деле, четырехтом­

ные Труды симпозиума-", доступные в библиотеках, в течение десяти лет (с

J979 по J989 г.)

давали достойный материал для раз­

мышлений всем тем, кто интересовался бессознательным и пси­

хоанализом. Эти публикации свидетельствовали о трудной реаби­ литации проблематики бессознательного, но не были и не могли

быть знаком реабилитации психоанализа, хотя и сыграли важную роль в подготовке сообщества к восприятию психоанализа. Во время «второго пришествия. психоанализа постсоветский читатель сталкивается с таким идейным хаосом, какого не было во

времена «первого пришествия.

Фрейда на российскую почву.

Ранний и классический Фрейд, его ближайшие ученики (особен­ но Юнг с его архетипами), неофрейдистские социальные перетол­

кования (Хорни, Фромм, Салливан), парадоксальный «возврат К Фрейду» Жака Лакана--", исследования немецких аналитиков на стыке с герменевтикой, но также работы, посвященные восточ­ ным психотехникам,

измененным состояниям сознания,

диционным формам религиозного опыта,

-

негра­

все это одновременно

претендует на читательское внимание. От разных «других» исхо526 Бессознательное: природа, функции, методы исследования. Т.

1978;

Т.

1-1I1. Тбилиси.

IV. Тбилиси, 1985.

527 Когда-то, очень давно мне довелось представить Лакана советскому читателю (Психоаналитическая концепция Жака Лакана

// Вопросы философии. М., 1973. 143-151). Среди моих статей о Лакане на французском языке см.: Ауюпотоуа N. Lacan: renaissance ои fin de 'а psychanalyse // L'lnconscient: la discussion continue. Мозсоц. 1989. Р. 313-328; idem. Lacan амсс Kant: I'idee сп symbolisme / / Гасап аусс les рпйокорпея. Paris, 1991. Р. 7-85 (амсс 'а discussion), и др. Ng 11.

С.

443

Познание и перевод. Опыты философии ЯЗЫКа

дят противоречивые импульсы. Через кого и как самоопределять­ ся растерянному читателю? Чтобы разобраться в этом, необходи­

ма мошная исследовательская и просветительская работа. Она де­ лается лишь отчасти.

Например,

работы Лакана переводятся

и публикуются-", но не сопровождаются ни понятийными ком­ ментариями,

ни

вступительными

статьями,

а

потому,

выходя

в свет, они не становятся предметом обсуждения за пределами до­

статочно узкого круга читателей-о'. А жаль: если бы лакановская концепция человека как изначально расшепленного сушества,

концепция, трагическая по сути своей,

-

-

была переводима на бо­

лее доступный язык, она могла бы оказаться (несмотря на все раз­

личия в понимании субъекта) более созвучной сути «русского ха­ рактера»

и «русской души»,

нежели

некоторые американские

рецепты взбадривания и адаптации любой ценой

-

независимо от

индивидуального состояния и наклонностей человека.

Нам хочется лечиться побыстрее и поэффективнее, но более осмысленным, видимо, было бы не обрашение к чудодействую­ щим рецептам, а установка на то, что лечение может быть долгим,

а его результаты

-

нестабильными. В принципе, чем шире умения

и навыки психотерапевта или психоаналитика, тем лучше, ибо это позволяет выбирать приемы работы сообразно ситуации и варьи­

ровать подходы. должны ли при этом психоаналитики быть вра­ чами или это необязательно? Это вопрос не простой, однако мне кажется, что здесь и сейчас

-

должны: слишком неразвиты у нас

528 Как уже отмечалось. на русском языке вышли такие важнейшие работы Лака­ на, как «Функция и поле речи и языка в психоанализе» М., 1995; «Инстанция бук­ вы в бессознательном, или судьба разума после Фрейда». М.,

1997, а также некото­ (1953/1954). М .. 1998; Кн. 2. «Я» в теории Фрейда и в технике психоанализа (1954/1955). М., 1999: Кн 5. Образования бсссозиательного. (1957/1958). М., 2002; Кн. 11. Четыре основ­ ные понятия психоанализа (1964). М., 2004: Кн. 7. Этика психоанализа (1959/1960). М., 2006. рые его семинары: Кн.

1. Работы Фрейда по технике

психоанализа

529 Впрочем, и это отрадно, за последние годы появились интересные работы о Лакане или вокруг Лакана: ер .. например. Юран А., Рисков В., Мазин В., Черногла­

зов А. Лакан и космос. Серия «Лакановские тетради». СПб., странство и время

htm);

Он же.

в психоанализе

Психоанализ и

2006; Юран А. про­ (http://www.lacan.ru/artic1es/space_and_time.

эпистемологический разрыв на рубеже веков

(http://www.lacal1.гu/articles/t11e_gap.lltml); Он же. Путешествиебуквы в сетях озна­

чающих (!lttp://www.lacal1.ru/articles/l1aming_l1etworks.html); Он же. «Утраченный­ аффект психоанализа

(http://psyagora.l1arod.fll/affect.doc);

Черноглазов А. Лакан

с высоты птичьего полета (ответ на статью П.Ка'13лова «Лакан: заблуждение тех. s­ кто не считает себя обманугыми») (!1ttр://www.lасап.Гll/агtiсlеs/Гrom_thе_Ыгd

еуе_view.htm1); Ставиен с.н. Язык и позиция субъекта

/ / Формы субъекгивностн 62-78; Смирнов И. Реальность и фантазм. От «Обшества спектакли к «Матрице- (llttp://www.lacan.ru/artic1e s/ геайту _andfal1tasm.1Hml) и др. в философской культуре ХХ века. СПб.,

2000.

444

С.

---

раздел второй. Перевод. рецепция, понимание. Глава шестая. «На бранном полс ... »

слУЖбы душевного здоровья, а от умения распознавать случаи, где

нужна срочная фармакологическая помощь, а где возможна кли­ ническая работа, странах,

как

мы

может зависеть человеческая знаем,

эти

вопросы

жизнь.

решались

В других

по-разному.

Во Франции лаканевский отказ от медицинской специализации психоаналитиков

привлек к психоанализу

новые культурные

си­

пы, однако он же сделал возможной широту, граничащую с шар­

латанством. Но именно во Франции в последние годы вновь ожи­ вает излишнее доверие к фармакологии или, как говорит

Э. Рудинеско в работе «Почему

- психоанализт--", вновь возни­

кает ситуация «бегства от бессознательного» (и это, по-видимому,

лишь новый виток нестыковок между российской и французской идейными конъюнктурами

-

при нашей нынешней повальной

увлеченности бессознательным). В нынешней России идет довольно быстрая институционали­ зация психоанализа без должной его проблематизации бы, размножаются институты, ассоциации, группы

-

-

как гри­

как прави­

ло, ориентированные на те или иные западные традиции. Можно назвать многих энтузиастов, трудящихся на ниве российского

психоанализа. Однако парадокс нынешней ситуации заключается в том, что практически все составляющие психоанализа в совре­

менной России еще не «созрели», еще находятся в процесс е ста­ новления. Так, еще не возник «пациенг» , «анализанг»

-

или ина­

че говоря, тот слой материально, социально, интеллектуально подготовленных, высоко ценящих свое душевное здоровье людей,

для которых психоанализ стал бы жизненной потребностью. Не существует и аналитика, который мог бы с полным правом на­ зывать себя психоаналитиком, то есть прошедшим должную под­

готовку в виде личного и дидактического анализа. Осознаюшие это люди скромно считают себя психотерапевтами «с ориентаци­ ей на психоанализ», менее скрупулезные люди, напротив, бесце­ ремонно говорят от имени лиз

-

психоанализа,

преподают психоана­

например, в частных университетах, где «психоаналитиков»

готовят одновременно с «социальными работниками». «Дикий анализ»

встречается и в среде практиков, и в среде «прикладных

аналитиков»,

сочиняющих психоаналитические портреты

тических деятелей

-

поли­

от Чаадаева до Путина ...

При попытках сопоставить опыт часто возникают затруднения даже в пределах общей системы понятий; они связаны с теми со­ циальными ситуациями и культурными традициями, которые за

Ними стоят. Даже и не располагая надежными социологическими данными о структуре и динамике семьи,

530

можно утверждать, что

Roudinesco Е. Poнrquoi - lа psychanalyse') Paris, 1999.

445

Познание и перевод. Опыты философии язь~

«семья» В российском понимании и функционировании

-

совсем

не то же самое, что семья в ее западном понимании; учитывать эти различия весьма важно при изучении перехода психоанализа че­

рез культурные границы. Так, отсюда нам кажется, что французы, например,

находятся под властью навязчивых идей семейного

треугольника,

слишком

жесткого

и отцовских ролей и вообще

-

разграничения

материнских

надоедливых дистинкций разного

рода. Напротив, французам при взгляде на нас кажется случае этот акцент восприятия существен

-

-

в данном

что мы ярко воплоща­

ем доэдиповскую, иицесгуозную (то есть, детскую) фазу развития, на которой человек еще не подвергся «кастрации», или опыту ли­

шений, не прошел необходимой инициации, или, проще говоря,

не научился от чего-то отказываться, чтобы взамен что-то мочь и уметь, короче говоря,

-

он не принял над собой власти Закона.

В самом общем виде речь идет о том, что в российской семье во многом затруднен процесс преемственности и четкой смены по­

колений, недостаточно дифференцированы половые, родитель­ ские, семейные роли. Вследствие всего этого обычны ситуации, при которых один из родителей претендует на роль обоих, старшее поколение вмешивается в жизнь взрослых детей, взрослые дети проживают с родителями, бессознательно отказываясь от собст­ венной взрослой жизни, люди берут на себя не свои роли и навя­ зывают свой выбор другим и пр. Психологические следствия все­

го этого

-

вина, тревога, жертвенность. Различные коллизии

взрослой жизни (и весь набор сценариев типа «муж пьяница и же­ на страдалица», девиз «а Я его спасу» и др.) укоренены в проблемах

семейного детства. Конечно, многое тут связано с нашей эконо­ мической отсталостью (наверное,

чтобы выживать в качестве

«атомарного индивида», нужно быть богатым), но что-то, видимо, обусловлено и культурными привычками.

Вполне резонно предположить, что недостаточная дифферен­

цированность семейных и половых ролей мешает и другим фор­ мам самоидентификации человека как члена гражданского обще­ ства. Подчас возникает впечатление, что общество в западном смысле слова в России еше не вполне сложилось, что оно не нара­ стило мускулов; когда нас призывали «голосовать сердцем», пола­

гая, что такое голосование объединяет людей поверх всех культур­ ных и социальных различий, общество понималось или из манипулятивных соображений

-

-

искренне

как «одна большая се­

мья». В разных психоаналитических языках эта российская спе­ цифика семейных структур и соответствующей позиции субъекта

может именоваться по-разному. В вещном и мифологичном язы­ ке Фрейда речь пойдет об Эдипе, инцесте, кастрации и др. В неве­ щественном языке Лакана речь пойдет об Имени отца, о символи-

446

!!!-здел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. <.На бранном поле ... »

ческом, о механизме отвержения (forclusion) реальности. Однако какУЮ бы систему психоаналитических терминов мы ни избрали, важно улавливать точки совпадений/несовпадений между теми социальными и психологическими реальностями, которые стоят за психоаналитическими схемами.

Психоанализ не сводится к теоретическим конструкциям, по­ стигаемым из книг (он не может быть подменен, скажем, грамот­ ными социологическими рассуждениями о семейных или поло­

вых ролях). Но он имеет и свою «техническую» специфику, хотя прямые сопоставления между различными видами психотерапии

по эффективности результатов трудны или даже невозможны. Психоанализ, по-видимому, является особой экспериментальной ситуацией изучения опыта человеческого созревания и структури­

рования в семье через работу с языком. Именно в языке так или иначе фиксируются нарушения или нехватки структурирования семейных отношений, ролевые нечеткости: например, ассоциа­ тивно-словесные скольжения в терминологически значимых ме­

стах могут указать на те места в ткани бессознательного, где нуж­

на помощь психоаналитика. Люди, не прошедшие психоанализа, особенно антах

-

-

в его лингвистически заостренных французских вари­

как правило, не отдают себе отчета в специфике психоана­

литического отношения к языку. Ведь психоаналитик, который строит свою технику вокруг идеи бессознательного как языка, во­

обще не беседует с нами, не отвечает на наши вопросы, не ведет с нами ничего похожего на диалог или обсуждение, но лишь воз­

вращает нам фрагменты нашей речи, так что его искусство заклю­ чается в расчленении нашего речевого потока, в самом выборе

этих значимых фрагментов. Такое словесное выделение неосознаваемого (или неполностью осознаваемого) представляет собой рефлексию особого рода.

Схваченное в языке удерживается прочнее, чем построенное вооб­ ражением, и охватывает более широкую область, нежели сфера собственно осознанного. Возможность построения высказывания

(и тем более

-

целого рассказа о своей жизни) иногда оказывается

единственным средством динамизации заблокированной ситуа­ ции, а предъявление нам нашей собственной речи другим челове­ ком

-

единственной возможностью встать во внешнюю позицию,

как-то отнестись со стороны

-

к себе, к другим людям, к знанию.

Подобно тому как мы не можем увидеть себя, не имея зеркала, так рефлексивность, связанная не с образом, а с выражением, верба­ лиэацией опыта переживания, требует присутствия другого чело­ века, способного обеспечить те «возвраты» нашей речи, которые

так или иначе структурируют наши образы самих себя, собствен­ ного тела, ближайших других, подталкивают нас к тому, чтобы

447

Познание и перевод. Опыты философии язык.!

учиться быть «ДРУГИМИ», сходя с наезженной колеи бесконечного повторения чем-то нам «выгодных» жизненных неудач.

Сталкиваясь ныне с многообразными формами западного пси­ хоанализа,

мы

находимся

в

ситуации

радикального отставания.

Однако от нас самих зависит, будет ли этот процесс простым по­ вторением пройденного. В принципе новый культурный контекст вполне может стать обогащающим

-

если только у нас хватит сил

пробраться через дебри несоизмеримых психоаналитических жар­ гонов, уже выработанных на Западе и уже перекочевавших к нам, критически-конструктивно отнестись и к себе, и к чужому опыту и позаботиться о выработке не только своего языка, но и некоего

психоаналитического метаязыка, которого не существует и в Ев­ ропе. Наше запаздывание нас к этому побуждает и одновременно дает нам шанс. Кроме того, как ныне нередко подчеркивается, на­ копленный

Россией опыт (прежде всего

художественный,

-

например, у Достоевского) и поныне остается кладезью психоана­ литических прозрений, а те западные исследователи, кто внима­

тельно прорабатывал этот материал, открыли в Достоевском но­ вые для психоанализа моменты. К сожалению, радоваться этим открытиям не приходится, ибо речь идет о новых формах агрес­ сивных и деструктивных влечений (например, об агрессии роди­ телей по отношению к детям), но все равно

-

о человеческих пре­

делах и границах лучше знать как можно больше правды и иметь на этот счет как можно меньше иллюзий.

Выработка средств выражения,

формирование языка,

как

представляется, соответствует некоторым собственным потребно­ стям российского человека, выходящим за рамки психоанализа.

Сейчас ему позарез необходим грамотный и связный язык для описания душевного опыта, ибо повсюду приходится сталкивать­

ся с захлестом эмоций, с неумением учитывать конфликтность и резкую смену душевных побуждений, которую «<грешить И ка­ яться») Фрейд отмечал, читая Достоевского. Русская культура все­ гда потакала эмоциям и эмоциональным состояниям (таким как

жертвенность, вина, страдание) и имела репутацию скорее глубо­ ко чувствующей, нежели глубоко мыслящей. При этом само нали­ чие травм нередко трактуется в наши дни как своего рода алиби против мысли: мы-де слишком много страдали, чтобы понимать, однако этот стереотип, по-видимому, входит в противоречие с по­

требностями собственного развития российской культуры и ее взаимодействия с другими культурами.

При этом важно помнить, что психоанализ

в частности,

-

-

везде и в России,

это не абстрактная схема, налагаемая на любой ма­

териал. Ему еще предстоит найти свое место в культуре, почувст­ вовать тот социальный запрос, на который он так или иначе отве-

448

.f!iздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. <.На бранном поле ... »

чает, соотнести себя с той реальностью соотношений между поко­ лениями, полами, ролями, в которой он применяется. В свете осо­ бого психоаналитического опыта

копления

впечатлений при

-

учета длительного периода на­

неспособности

их осмыслить

-

полезной будет проработка тонких зависимостей познания от

эмоций и аффектов. Однако психоанализ

это не путь потакания

-

амбивалентным эмоциям, но скорее путь обучения расчленению, работа с культурными нехватками и разрывами

-

межпоколенны­

ми, межполовыми, межролевыми; это не потворство беспорядку,

а, напротив,

механизм становления субъективности через про­

-

работку душевной боли и хаоса. Попробуем учиться с помощью психоанализа

трезвому

дистинктивизму,

а

не

синкретичности,

которой у нас и без того хватает. В этот начальный период, когда у нас очень мало подготовленных психоаналитиков, большую

роль играют тексты, книги. Казалось бы, в переводческой работе должно быть меньше двусмысленностей, нежели во всех других

областях психоанализа. Но здесь есть свои трудности, к которым мы сейчас и переходим.

о переводе Словаря Лапланша и Понталиса Перевод психоаналитической литературы труден для всех

культур и языков. Во Франции, как известно, до сих пор не суще­ ствует Полного собрания сочинений Фрейда, но уже много лет идет работа по его созданию, причем предлагаемые терминологи­

ческие новшества регулярно вызывают бурные споры. В России переводы фрейдовских работ в начале века иногда выходили рань­ ше, чем в других европейских странах, однако из-за почти шести­ десятилетнего перерыва в существовании психоаналитической

традиции ряд предложенных некогда терминов ныне безнадежно устарел. К тому же с самого начала некоторые термины вводились

бессистемно

разными переводчиками и в разные периоды. За­

-

падные издания Фрейда на русском языке (Лондон, Нью-Йорк) не решили этих проблем, и к тому же были крайне труднодоступ­

ными, Нынешние издания Фрейда представляют собой в подавля­ ющем большинстве случаев перепечатки старых переводов без

УКазания на переводчиков и годы издания, без какого-либо науч­ ного аппарата и комментария. Справочная психоаналитическая Литература ныне чаще всего переводится с английского, что пере­

Носит на русскую почву те смысловые обертоны, которые опреде­ Лены английским выбором эквивалентов.

Перед современным

Российским читателем возникает возможность выбора

-

к кому

примыкать, как вырабатывать свои подходы.

Переводческая и текстологическая работа может идти в разных направлениях

-

либо в сторону унификации и упорядочения тер-

449

Познание и перевод. Опыты философии языка

минологии, либо, напротив,

-

предельного внимания к разнооб­

разию употребляемых терминов без их жесткой унификации. Су­ ществует,

однако,

и

еще

одна

возможность:

она

подразумевает

упорядочение, не завершающееся догматизацией. В нынешней ситуации в России существует возможность роспективно и со стороны

-

-

при взгляде рет­

лучше соотнести между собой те пси­

хоаналитические языки и жаргоны, которые сейчас в Европе нередко сами друг друга не понимают и остаются взаимно отчуж­

денными. Однако такая работа требует различать, где они, эти раз­ ные языки. Такая работа являлась бы по сути метапсихоаналити­ ческой, однако она подразумевала бы не построение единого «нарратива», а поиск взаимопонимания и взаимопереходов между концепциями и подходами.

Для того чтобы наметить пути такой работы я расскажу здесь о моем опыте перевода классического французского Словаря по

психоанализу, созданного известными психоаналитиками Ж. Ла­ планшем и Ж.-Б. Понталисом по инициативе и под руководством замечательного

(1903-1972)

французского

психолога

и впервые увидевшего свет в

Даньеля

1967 г. 5 3 1 . Я

Лагаша

начала рабо­

тать над переволом Словаря в начале 90-х годов, когда на русском языке не существовало сколько-нибудь солидной справочной ли­ тературы. Здесь я расскажу о том, как шла работа, какие трудности

возникали на этом пути. Давно опубликованы переводы Словаря на основные европейские языки; готовятся его переводы на вос­

точноевропейские языки. Спустя годы, прошедшие после первого издания

Словаря,

многое

изменилось:

вышли

новые

словари

и справочники, в том числе фундаментальный словарь по психо­ анализу, созданный большим авторским коллективом под редак­

цией П. Кафмана-Ч, словарь под редакцией П. Шсмама-", широ­ ко учитывающий

проблематику

лакановского

психоанализа,

Словарь под редакцией Э. Рудинеско и М. Плона--", отдельным изданием

вышли

статьи

Encyclopedia Universalis535

по

психоанализу

из

французской

и др. Однако ничто не отменяет и не

умаляет значения Словаря Лапланша и Понталиса: он остается 531

Laplanche /. et Pontalis /.-8. Vocabulaire de la ряуспапагузе. Paris, 1967. Рус. пер.: 1996. Сейчас Словарь

Лапланш Ж., Понталис Ж.-Б. Словарь по психоанализу. М., готовится к переизданию.

532 L'appoгt

freudien: e1emel1ts роцг цпе епсусгорёсйе de la рьуспапагузе / Sous la dir. de Paris, 1993.

Р. Кашгпапп. 533

Оюгюппагге de la ряуспапшуве

/ Sous la dir. de Р. Chemama. Paris, 1993.

Roudinesco Е., Plon М. Dictionnaire de la рзуспапагуье. Nouvelle edition mise ajour et augmentee. Р., 2006. 534

535

Оюгюппапс de la рзуспапагузе. Епсусюресйа Universalis. Paris, 1997.

450

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. <.На бранном поле ... »

для будущих психоаналитиков и всех, кто интересуется психоана­ лизом, настольной книгой, незаменимой основой теоретической

и практической работы.

Н ыне во Франции существуют десятки психоаналитических школ, и в этой пестрой картине нет единства: многие из них свя­ зывают свою деятельность с так или иначе понимаемой концеп­

цией Лакана (причем, между представителями различных подхо­ дов идут непрерывные баталии), другие склоняются в пользу более традиционных установок, разделяемых

Международной

психоаналитической ассоциацией, третьи избирают в качестве опоры тех или иных последователей Фрейда (например, А. Фрейд,

М. Кляйн) или же Лакана (например, Ф. Дольт0 5 3 6), четвертые ув­ лечены концепциями гипноза и внушения (в частности, недирек­

тивного, эриксоновского-" и др)538. Среди всех этих подходов позиция авторов этого Словаря доста­ точно

традиционна,

но

вовсе

не

догматична

и

не

тривиальна.

От Лакана их в конечном счете отдалило сдержанное отношение к истолкованию бессознательного через язык и попытки выхода

в сферы реальности, не сводимые к языку. В результате то сложное и

радикальное

переосмысление,

которому

подверг

психоанализ

Жак Лакан, мало представлено в Словаре, хотя ряд существенных

моментов концепции Лакана ческого, «отвержение

- стадия зеркала, проблема символи­ (forclusion) - находят в нем свое отражение.

В целом авторов Словаря отличает установка на «нейтраль­ ность» или беспристрастность

-

в той мере, в какой она вообще

осуществима. Используя различные формы словарных статей (от

536 В 90-е годы было опубликовано, например, новое двухтомное собрание ее ста­ тей и выступлений:

537

Dolto F. Les chemins de l'education. Paris, 1994.

GodinJ. La поцеейе hypnose: Yocabulaire, principes et гпеглоёез. Paris, 1992.

538 В соответствии с этой расстановкой сил происходило самоопределение тех российских психологов или психиатров, которые склонялись к психоаналитиче­

ской ориентации и стремились получить на Западе сертификаты профессиональ­ Ной интегрированности в психоаналитическое сообщество. При этом те из них, кто по собственному почину или под давлением лакановских групп, начавших за­ воевание российского рынка уже в конце 1980-х годов, декларировали лоначалу приверженность лаканизму, в большинстве своем перешли позднее к более спо­ КОйным и

-

в международном масштабе

-

более респектабельным ориентациям

под эгидой Международной психоаналитической ассоциации

(IPA).

Таким обра­

зом, их прошлое содержит неоднозначные процессы самоопределения на внутрен­

Ней и внешней арене. Сейчас в основном расстановка сил так или иначе закрепи­ Лась и стало отчетливо

видно,

кто,

при

какой западной

психоаналитической

IIнстанuии и в каком качестве смог найти себя ... Пример такой попытки отчета

о прошлом см.:

La psychanalyse

еп

Russie: ёгат des Нецх et perspectives /

Inteгview

d'

Н. Menegaldo ауес У. Рогарома et Р. Katchalov // Slavica Occitania. Toulouse, 2004. NQ 4. Р. 283-294.

451

Познание 11 перевод. Опыты философии язы~

крошечных эссе до огромных текстов, больше напоминающих са­ мостоятельные исследования,

-

см. статью «Я»), Лапланш и Пон

,

талис сумели передать читателю свои знания, свой аналитический

пафос и сделать его сопричастным динамике фрейдонского по­ знавательного поиска. В любом случае Словарь не гасит мысль чи­ тателя видимостью прочных решений, но, напротив, понуждает теоретическое любопытство тех, кто в состоянии видеть пробле­ матичность и в изложении, внешне не нацеленном на дискусси­

онность и полемичность. Словарь был свидетельством наиболее плодотворного периода совместной работы авторов, хотя в даль­

нейшем их пути разошлись. Именно Жан Лапланш был одним из инициаторов обучения психоанализу в университете и его органи­

затором на факультете гуманитарных клинических наук в универ­

ситете Париж-7 5 3 9 . Так как в наши дни, после более чем полувекового перерыва, психоаналитические учения распространяются и в России, где со­ здаются ассоциации, издаются журналы, возрождаются прежние

и появляются новые формы преподавания или шире

-

«передачи»

(трансмиссии) психоанализа, вопрос о том, как, где, кому (да соб­

ственно

-

и зачем?) преподавать и распространять психоанализ,

становится актуальным и у нас. При этом дискуссионными ока­ зываются многие вопросы

-

от эпистемологического статуса зна­

ний о бессознательном до конкретных методов практической кли­ нической работы. В самом деле, чему можно научиться по книге,

чему

-

только от живого наставника, чему

-

лишь в процессе соб­

ственной практической работы? Таким образом, проблема, кото­ рую условно можно обозначить как «психоанализ В университете»

(во Франции интересный журнал, посвященный этой теме, изда­ вался довольно долго при университете Париж-7, но в конце кон­

цов закрылся из-за финансовых трудностейй"), возникает и на российской почве. 539 В течение ряда лет у меня была счастливая возможность преподавать на этом факультете, близко познакомиться с постановкой обучения будуших психологов и психоаналитиков на всех этапах педагогического процесса. Университетские программы факультета, где имеется аспирантская (докторантская) специализация по клинической психологии и психоанализу, включают патопсихологию, лисцип­

лины нейробиологического цикла, историю и эпистемологию, клиническую и со­ циальную

психологию,

проходимую

под

контролем

наставника

клиническую

практику и, конечно, множество обших и специальных курсов по истории, теории

И практике психоанализа. Во Франции университетское преподавание психоана­ лиза имеют только парижские университеты Париж-? и Париж-В. 540

Рsусhапаlуsе а Гцпгссгвпе.

Revue trimestrielle. Этот журнал издавался Центром de Recherches еп Рsусhапаlуsс «клинических гуманитарных наук» (U.E.R. Sсiепсеs

по изучению психоанализа и психопатологии (Сепtге

et Psychopatologie)

отделения

Нumаiпеs С/iпiquеs) университета Париж-7.

452

-

раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. «На бранном поле ... '>

Сама подоплека споров о психоанализе в университете оказы­

вается различной во Франции и в России. Во Франции много об­ суждается специфика психоаналитического опыта и психоанали­ тических

институтов,

достаточно

остро

стоит

и

вопрос

о

том,

J{аскОЛЬКО психоанализ как особая форма познания и практики может быть вписан в традиционные для европейской культуры

университетские формы передачи знания. Если во фрейдовскис времена функция учителя-просветителя и функция личного на­ ставника в психоанализе еще могли как-то совмещаться, то в на­ ши дни такое совпадение считается неэтичным и непродуктив­ ным, и потому, например, преподаватели университета, ведущие лекционные или семинарские занятия по психоанализу, не могут

одновременно быть психоаналитиками своих студентов, которые проходят личный анализ (а также, в случае дальнейшей специали­ зации

-

контролируемый учебный анализ) за пределами универ­

ситета. Однако теоретическое изучение исторических, философ­ ско-методологических, психоанализа

социологических

при знается

вполне

и

уместным

прочих и

в

аспектов

университете.

В России дискуссий об официальном месте передачи психоанали­ за практически не ведется, так как преобладает установка на без­ условную правомерность социальной и культурной легитимации

теории и практики, которые долгое время были под запретом.

Конечно, те или иные подходы к вопросу о психоанализе в уни­ верситете здесь во многом зависят от нашего общего понимания психоанализа, от того, видим ли мы в нем

-

прежде всего

-

науку

или терапевтическую практику, форму эмансипации человека, его освобождения от социальных и индивидуальных запретов и при­

нуждений, или особый социально приемлемый ритуал, помогаю­

щий людям лучше приспособиться к тем или иным формам совме­ стного бытия. Уже неоднократно говорилось о спорах по поводу

«аутентичного» психоанализа и «аутентичного» Фрейда. Кто он: «сциенгист», желавший видеть в психоанализе науку или, по край­ ней мере, фундамент научной психологии, или «гуманист», разо­ чаровавшийся

в

позитивистском

оптимизме

и

поставивший

в центр внимания проблему человека, его психики, его деятельно­

сти, его места в культуре?541 Когда Фрейд развивал свой идеал Выс-

541 В наши дни принято ценить не «науку». но скорее «гуманизм», причем в сопо­ ставлениях позиций великих основоположников мировоззрения ХХ В" среди кото­

рых во Франции неизбежно оказываются не только Фрейд. но и Маркс. периоды СЦиентизма и гуманизма соответственно меняются местами: Маркс начал как ро­

Мантический гуманист и пришел к науке «<Капитал,»; напротив. Фрейд, человек ДРУГой исторической эпохи. начал с апологии позитивистской науки. а потом все дальше отходил от этого идеала. хотя и никогда окончательно с ним не расставался.

453

Познание и перевод. Опыты философии язы~

шей школы психоанализа, в ее программе планировались как ме­

дицинские дисциплины (введение в биологию, наука о сексуаль­

ности, клиническая психиатрия и др.), так и немедицинские дис­ циплины

(история

культуры,

литература,

изучение

мифов,

психология религий и др.). Лишь глубокое научное погружение

могло бы, по Фрейду, обеспечить понимание психоаналитическо­ го материала. Ведь именно познавательная сторона психоанализа

была для Фрейда во многом определяющей: как известно, он счи­ тал психоанализ прежде всего местом познания бессознательных

явлений, иначе недоступных мысли, далее

-

теорией'<' этих явле­

ний (пусть не законченной, а находящейся в стадии становления) и, наконец,

-

способом лечения, вытекающим из этой теории

и метода. Однако эта обширная программа универсального науч­ ного обоснования психоанализа никогда не была осушествлена. Да и мог ли бы кто-нибудь единолично ее осуществить? Некогда Фрейд был совершенно уверен в том, что психоанализ (как наука в настоящем или хотя бы в будущем) непременно дол­ жен иметь свое место в университете и что все психоаналитики бу­ дут только радоваться такой перспективе. Однако ничего подоб­

ного не произошло;

по крайней мере, многие французские

психоаналитики настроены в этом отношении весьма враждебно, а перспектива университетского существования вызывает у них

страх перед внешним принуждением и контролем. Впрочем, спор о разделении властей между университетом и психоаналитиче­ ским сообществом не нов. В любом случае очевидно, что психо­

аналитическая тяга к специфике оказалась сильнее универсаль­ ных университетских притязаний.

То

место в

культуре,

где

Фрейду хотелось видеть отношение передачи знания, оказалось на самом деле местом конфликтов и борьбы за власть в психоана­ литическом сообществе. Наверное, уже одного только беглого взгляда на современные дискуссии о социальном и познавательном статусе психоанализа

достаточно для того, чтобы почувствовать, насколько непроста проблема «психоанализ в университете». Конечно, свои осмыс­ ленные доводы есть и у сторонников, и у противников их сближе-

542

Что касается психоаналитической теории. то она может подразумевать совер­

шенно различные вещи: теории самих пациентов или даже собственно детские те­ ории относительно раннего жизненного опыта с его травмами; теории аналигиков по поводу «инфантильных» теорий пациентов: теории бессознательного: психо­ аналитические теории, включающие теорию бессознательного как один из момсп"

тов; более широкие теории, в которых психоаналитическое знание соотносится

с другими науками (о психике, о мозге, о становлении человека в онтогенезе и фи­ логенезе и пр.): здесь мы видим очень непростую иерархию уровней теории и вза­ имоотношений между ними.

454

~здел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. «На бранном поле ... »

нJ1я. Да, амбиции отдельных психоаналитиков и психоаналитиче­ ских обществ, дорожащих своей неограниченной властью над анализируемым и полностью отвергающих университетский пси­

хоанализ, неправомерны. Но не более обоснованны и позиции та­ кого университетского психоанализа, который прислушивается лишь к критериям естественно-научного типа и не внимает голо­

су психоаналитической практики с ее личностными и историче­

скими смыслами, жертвуя ради общезначимого уникальным и не осознавая приносимой жертвы. Между этими позициями возни­ кает неизбежное противоречие, и надеяться на способность сто­ рон переубедить друт друга в этом споре было бы утопично.

Разумнее было бы, как признают все больше участников пери­

одически обостряющихся дискуссий<', попытаться гибко опо­ средовать эти крайние позиции, отказавшись от построения гло­

бальных черно-белых схем и создавая конкретные, локально

продуктивные модели истолкования, учитывающие специфику личных и межличностных отношений в психоаналитической си­

туации (между аналитиком и анализируемым), в психоаналитиче­ ском сообществе (между коллегами), в университете (между пре­

подавателем и студентом) и пр. Однако в любом случае очевидно, что университетскому

психоанализу

придется

научиться

сохра­

нять и развивать свою открытость к другим формам социального и экзистенциального бытия психоанализа, не забывая о том, что рамки его компетенции весьма ограниченны: конечно, изучение

теоретических и исторических аспектов психоанализа в универси­ тете еще не дает права практиковать психоанализ, однако эта ис­

торико-теоретическая подготовка

-

одно из необходимых усло­

вий будушей работы аналитика. Нынешнее столкновение разновременных и многообразных влияний западной мысли на современной русской культурной

почве может, как представляется, дать в будущем веке интересные результаты в области познания человеческой души, если, конеч­

но, удастся соотнести эти внешние влияния с собственной куль­ турной традицией и опытом. Замечательным материалом для та­ Кого познания человеческой души россияне обладают

-

уже по

праву рождения в соответствующем языке и культуре, значит, де­

ло за его осмыслением. О том, что Россия русской классической литературы,

-

это, скажем, страна

насыщенной психологиче­

СКим опытом, западные психоаналитики никогда не забывали, а ныне упоминают все чаще. При более внимательном рассмотре­ Нии оказывается, что в творчестве Достоевского, например, под-

Они подытожены в специальном номере журнала: Transmettre, enseigner la psychanalyse / / Cliniques гпеёпёггапёеппеь. Paris, 1995. Ng 45-46.

543

455

Познание и перевод. Опыты философии ЯЗЫКа

спудно содержится целый ряд психоаналитических открытий, не­

ведомых Фрейду и еще не обретших общезначимой концептуаль­

ной формы>". Но дело не только в этом. Культурные, социальные, мировоз­ зренческие, идеологические условия формирования науки и об­

щественной мысли в России

XIX

в. были достаточно своеобраз­

ными в сравнении с Европой. Например, материализм в России

второй половины

XIX

ма,

в

расцветшего

в. весьма отличен от западного позитивиз­

тот

период,

когда

материалистические

идеи

европейского Просвещения уже потеряли свою социальную зна­

чимость и мировоззренческий заряд. На российской почве «рыца­ рями духа»

нередко оказывались именно материалисты-естество­

испытатели, а глубинные духовные прозрения не исключали здесь огромной социально осознаваемой и даже «революционной» зна­

чимости естественных наук, их роли в развитии свободомыслия (так, например, научные идеи и программы молодого физиолога И.П. Павлова формировались именно под влиянием чтения ро­ манов Достоевского, особенно «Братьев Карамазовых», и это бы­ ло не исключение, а веяние времени). По-видимому, «гуманизм» И

«сциентиэм»,

О

несогласованности

которого

применительно

к Марксу и Фрейду уже упоминалось, не расчленялись на россий­ ской почве столь же радикально, как это происходило в Европе. Можно предположить, что в России существовали и существуют собственные культурные традиции, дающие возможность помыс­

лить человеческую душу без привычного российского самолюбо­ вания и «мистики».

Как уже отмечалось, нынешние российские тенденции к взаи­

моувязыванию психоаналитических идей с религией и мистикой

неизменно поражают западных коллег. Но работа со Словарем, к которому мы сейчас направленно переходим, таких тенденций не поддержит. Она не даст и готовых образцов рассуждений и от­ точенных до упрощенности дефиниций. В отличие от тех попу­

лярных словарей, которые снабжают читателя такими дефиници­ ями, не делясь с ним материалом, на основе которого они были построены, Словарь Лапланша и Понталиса открывает читателю самые глубокие слои своей научной и профессиональной эруди­ ции. А уже на основе этого материала читатель сам может научить­ ся отличать камни, поставленные в психоанализе «во главу угла»,

от более высоких этажей в его постройке, разбираться в том, Где этот фундамент был едва ли незыблем, а где

-

почти что хрупок.

Проходя по различным периодам концептуальной истории пси­ хоанализа, он воочию увидит ту историческую логику, которая нз-

544

Маппо» V Figures de crime спез Dostoevski. Paris, 1990.

456

.f!;!Дел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. (.На бранном поле ... »

I1равляла сначала мысль Фрейда, а затем

-

концептуальные стран­

стВИЯ его учеников, последователей и критиков.

Итак, Словарь этот написан на французском языке и в основе

еГО лежит французская терминология. Это создавало для перевод­ чика особые трудности. На русском языке, к сожалению, не суше­ ствует устойчивой традиции перевода психоаналитической тер­ минологии,

а

потому

на

этой

стадии

работы

приходилось

нащупывать русскоязычные термины собственными силами. Среди достоинств Словаря Лапланша и Понталиса

-

его много­

язычие; эквиваленты соответствующих фрейдовских понятий

даются в нем на пяти языках: английском, французском, испан­ ском, итальянском, португальском, а это означает, что самоопре­

деление русскоязычных психоаналитических понятий складыва­

ется на плотном фоне европейских терминологических традиций. Читатель сразу увидит, что приводимые в Словаре эквиваленты на

различных языках лишь изредка представляют собой кальки с не­ мецкого оригинала. В целом ряде случаев эти эквиваленты позво­ ляют судить о жизни психоаналитических понятий в разных куль­

турах: тот или иной язык осуществляет свой выбор, в котором, как правило, есть чему поучиться, подражая другим языкам и тради­

циям или же отстраняясь от них.

Сложность в данном случае заключалась впереводе француз­

ских интерпретаций немецкой терминологии. Вместе с тем, в рабо­ те помогала эта самая возможность использовать терминологиче­

ский

опыт,

накопленный

другими

европейскими

языками

и психоаналитическими традициями. Можно было бы привести не­ мало примеров того, как совокупный опыт перевода, зафиксиро­ ванный в разных языках, в той или иной мере направляет и выбор

русскоязычных эквивалентов. Вот лишь один такой пример. Речь идет о знаменитом фрейловеком понятии

СКИ

- investissement).

Besetzung

(по-француз­

Это, по Фрейду, опорное понятие для всей

экономико-энергетической системы психики. Нет таких языков, В которых выбор термина достаточно близко соответствовал бы не­ мецкому эквиваленту по всем смысловым параметрам. Немецкое

Besetzung предполагает «оккупацию- (города, страны, места). Соот­ ветствующий французский термин в военном смысле предполагает Скорее окружение, нежели занятие места, но гораздо чаще исполь­

зуегся в Финансово-экономическом смысле

-

размешение капита­

ЛОВ, вложение их в предприятие и др. В английском психоаналити­ ческом языке, напомню, для перевода греческое слово

cathexis,

Besetzung

было предложено

однако в более современных английских

переводах стало все чаше появляться и слово

investment.

В данном случае, чтобы сохранить на русском языке герман­ Ское единство понятия, я избрала романский путь, исходя из тех

457

Познание и перевод. Опыты философии язы~

смысловых обертонов, которые привносятся в немецкое его испанским и португальским

(carga),

итальянским

Besetzung (carica) эк­

вивалентами. Этот путь привел меня к русскому слову «нагрузка». Оно хорошо соответствует энергетическим смыслам фрейдонской концепции функционирования психики (ведь фрейдокский экономизм

-

это прежде всего энергетизм). И вместе с тем, что

весьма важно, оно допускает необходимое в данном случае обра­ зование близких по смыслу понятий от того же корня. Ведь в не­ мецком языке мы сталкиваемся не с единичным термином, а с це­

лым понятийным гнездом.

Выбор слова «нагрузка»

позволяет

(с помощью приставок) сохранить понятийную цельность этой смысловой группы «<раз-грузка», «противо-нагрузка», «сверх-на­ грузка» и др.). Насколько мне известно, ни в одном из русских пе­

реводов Фрейда это понятийное единство не было сохранено на уровне терминов.

Кажется, мне удалось сохранить и другую

важнейшую для Фрейда и обычно теряемую в русских переводах концептуальную группу с немецким корнем «работа». В немецком

языке это

psychische Yerarbeitung, Durcharbeitung, Arbeitungsmechanismen и др. Французскийпсихоаналитическийязык сохра­ няет это единство лишь отчасти (e!aboration и per!aboration), теряя

одну

из

его

важных

Arbeitungsmechanismen

составляющих

и

как гпеспагпзгпе de

переводя

немецкое

degagement.

По-русски

же здесь, надеюсь, мне удается сохранить все гнездо однокорен­

ных понятий: а именно, это (психическая) обработка, проработка. отработка (механизмы отработки) и др.

Однако раздробление единого немецкого термина иногда ока­ зывалось печальной неизбежностью. Так понятие

Angst,

которое

у Фрейда участвует во многих терминологических сочетаниях, пе­ редавалось мною как «страх» «<невроз страха», «истерия страха"

[по-французски соответственно пемове

goisse], goisse)

d'angoisse, hysterie п'ап­ [signa! d'an-

но иногда и как «тревога» «<сигнал тревоги»

или даже «тревожность». Отметим, что применительно

к данному термину (равно как и в других аналогичных случаях) французская редакционная коллегия Полного собрания сочине­

ний Фрейда запрешает раздробление термина-">, однако это тре­ бование, в принципе вполне понятное, не всегда оказывается осу­

шествимым из-за различия смысловых объемов слов в языках оригинала и пере вода.

Выбор терминов при переводе во многом определяет (иногда

в ложном направлении) дальнейшее истолкование соответствую­ ших понятий. Известный при мер, который важен и в нашем слу-

545

Traduirc Frcud. А. Bourguignon, Р. Согет, J. Гартапспе, F. Robcrt. Paris, 19S9.

Р.79-81.

458

Х!!-здел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. <.На бранном поле ... »

чае, связан с фрейдонскими терминами

Instinkt и Trieb ( в старых Trieb на француз­ как instinct породил много

русских переводах иногда «позыв»). Перевод ский как

pulsion

или на английский

споров (отметим, что современные английские переводчики ино­

гда предпочитают drive

отвергнутый при со­

ставлении

- вариант, некогда Standard Edition). Слово pulsion,

в отличие от его не­

мецкого прототипа, не принадлежит обыденному французскому

языку, и это нередко отмечается как его недостаток. Что же каса­ ется английского instinct, то этот термин при водит к явной физи­ ологизации понятия, причем именно эту физиологизациюи нату­ рализацию пере носят

в

нынешнюю российскую трактовку

фрейдовских понятий изобильные переводы с английского, не вникающие в историю переводческихпроблем.

Некоторые понятия трудно поддаются истолкованию на всех

языках. Например, фантазия, фантазм. Как известно, Фрейд предпочитал термин «фантазия» или «фантазирование»; греч. «фантасма» встречается у него крайне редко. Как поступили

с этим термином другие европейские языки? Французы использу­ ют только термин «фантазм», усилив тем самым специфически «морбилные», связанные с болезнью моменты. В английском пси­ хоаналитическом языке была сделана отчаянная попытка хоть как-то (пусть графически чальных букв

- f

и

ph)

-

соответственно через различие на­

разграничить оттенки смысла: так, более

близкое к уровню сознания фантазированиепредлагалосьимено­ вать

«fantasy», а содержания бессознательных психических про­ - «рлапгазу»; однако эта попытка не привела и вряд ли мог­

цессов

ла привести

к успеху,

ибо открывала дорогу произвольным

истолкованиям. В моем переводе термин «фантазия» использует­ ся в более общем смысле (детские фантазии, бессознательные

фантазии), а термин «фантазм. - В более конкретном смысле (например, фантазм материнской груди). При этом приходилось учитывать, что в ряде случаев понятие «фантазмагический: (на­ пример, фантазматический объект) очень близко понятию «вооб­ ражаемый».

В ряде случаев происходит перекрещивание понятий: так по­ нятие еп

Abreagieren (у меня - «отреагирование. ) пересекается с mise acte (Аятегеп, асппа out) (у меня - «отыгрывание»), хотя при

Этом теряются такие значения последнего, как «актуализация»,

«драматизация». Постоянно пересекались и

lch-ideal

и

Ideal-ich

(Я идеальное и Идеал-Я), которые подчас не четко разграничива­ ются у самого Фрейда. Немало сложностей было с поиском экви­ Валента для

gleichschwebel1de

Ашгпегкзагпкеп

-

характеристики

Внимания психоаналитика во время выслушивания пациента: это

Внимание не должно быть ни к чему пристрастно

459

-

оно не может

Познание и перевод. Опыты философии языК!!.

быть ни отвержением, ни приверженностью, оно должно все впу­ скать в себя, сохраняя до того момента, когда этот материал смо­

жет включиться в работу. Поиск эквивалентов в других языках позволяет судить о том, насколько этот выбор непрост: так, Фран­

цузский язык предлагает «плавно плывущее» а

(egalement Попапте), (емегпу suspended

английский «равномерно подвешенное»

[poised])

внимание. Я остановилась (и считаю этот вариант удач­

ным) на «свободно парящем- внимании. В некоторых случаях происходит перераспределение внутрен­ них смысловых связей между оригиналом и переводами. Особен­ но сложен на всех языках выбор понятий, означающих отрицание

в различных его аспектах. Соблюдение соотношения между фрейдонскими понятиями Verneinung (фр. negation, на русский

перевожу

-

«отрицание»),

Verleugnung

(фр,

deni [de

1а геайге],

на русский перевожу как «отказ [от реальности]»), (фр.

forc1usion,

на русский перевожу как

Verwerfung «отвержение» - это

знаменитое лакановское понятие, характеризующее специфику психоза), подчас перекрещивающимися, было также делом не­ легким.

Изредка я позволяла себе изменять русскоязычные (в сравне­ нии с немецким) словоформы фрейдонских понятий: так, в ряду знаменитых модальностей рассмотрения психики

экономической и динамической

тивном смысле, кажется, только «топику». устойчив введенный мною ряд

-

-

топической,

Фрейд употреблял в субстан­

-

Риторически более

топика, динамика, экономика,

хотя ясно, что все эти понятия (особенно

-

экономика) использу­

ются здесь в сугубо метафорическом смысле слова. Поначалу я предполагала переводить понятие «экономический» как «энер­

гетический» (с таким истолковывающим выбором, между прочим,

согласился, в частной беседе, и такой знаток фрейловекой кон­ цептуальной системы, как Поль Рикёр). Однако в конечном счете «экономическая»

метафора была сохранена, хотя необходимо

иметь в виду, что в русском языке материальный акцент экономи­

ки оказывается заведомо более сильным, нежели во французском или английском, где слово «экономия» может означать любую си­ стему функционирования

взаимосвязанных элементов,

нечто

вроде динамической системы взаимосвязей. Писать по-богослов­ ски «икономия.

В точном смысле «домостроительство душевное»

я все же не решилась.

Ряд недоразумений возникал при переводах психоаналитиче­

ской литературы с других языков (не немецкого), когда в качестве русских эквивалентов фрейдовских терминов вводятся переводы переволов. Слабо дифференцированы в английском языке

sion

и

supression,

repres-

что подчас порожлает и в самом английском тек-

460

f!!здел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. «На бранном поле ... »

сте. и тем более в переводах на русский (как это имело место, ска­ жем, в русских переводах Поппера) путаницу между фундамен­

тальными фрейдовскими понятиями - Verdrangung (франц.: ге­ foulement, англ.: repression) и Unterdriickung (франц.: repression, англ.:

suppression).

В немецком языке имеются близкие по смыслу, отчасти сино­ нимичные, понятия «представление» И «репрезентация»; пользу­

ЯСЬ их оттенками, Фрейд образует такой важный термин, как Vorstellungsrepresentanz [чапг], что было - с неизбежной неудов­ летворительностью

-

переведено на французский через тавтоло­

гию гергёвегпагп-гергёзепгапоп, а на английский

representative.

-

как

ideational

Поскольку в русском языке, как и в немецком, име­

ют хождение оба корня, я предложила громоздкий, но достаточно точный вариант перевода: «представление как репрезентация (или репрезентатор) влечения».

Естественно, что в ряде случаев мне приходилось прибегать и к неологизмам. Некоторые неологизмы возникали при переводе слов с немецкой приставкой Пг- и образовании таких сложных русскоязычных слов, как «первофантазии», «первовьпеснение», «первосцена- И другие (по-французски это соответственно «ге­

foulement

опяшапе», «зсёпе

originaire», «fantasmes originaires»).

К группе неологизмов можно отнести такие предложенные мною эквиваленты, как «целепредставление. (нем. Zielvorstellung, фр. гергёьегпапоп-Ьш), «Я-сообразный» (нем. Ichgerecht, фр. conforme аи

moi),

«последействие» (нем.

Nachtraglichkeit,

фр. аргез-соцр)

и др. В любом случае критериями выбора понятий были смыслы «кандидата В термины» в языке перевода, его смысловые оберто­

ны, его морфологические возможности и, в частности, способ­ ность к словообразованию, особенно важная для сохранения не­ мецких понятийных гнезд, и др.

Публикация этого классического словаря терминологии клас­ сического фрейдизма, как хочется надеяться, позволяет ввести минимум порядка в хаотическую пестроту подходов, выковать не­

которые концептуальные ориентиры в поле заново рождающего­

ся российского психоанализа. Пользуясь этим Словарем, читатель легче сможет разбираться в логике и хронологии развития психо­ аналитической мысли

-

ее основных понятий, ее ранних изводов

и ее позднейших приобретений. Все это лишь малая часть терми­ нологических вопросов, которые возникали при переводе. Разу­ меется, полный рациональный контроль над переводом в прин­ ципе невозможен, в нем всегда остается много неосознанного.

Однако спор о терминах

-

это не просто обсуждение каких-то тех­

нических деталей. Выработка вариантов перевода базовых терми­

Нов классического фрейдизма (в Словаре их более

461

300)

позволяет

Познание и перевод. Опыты философии ЯЗЫка закрепить и опыта и,

основные

элементы

психоаналитического

в конечном счете, расширить возможности

познания критиче­

ских дискуссий, связанных с освоением и развитием психоанали­

за. Не мне судить о том, какие из них останутся в языке, а какие будут заменены другими. В любом случае читатель получает воз­ можность пересечь болото по мосткам, а не утонуть в его трясине.

Сейчас русский концептуальный язык быстро меняется: непри­ вычное становится привычным, апробируются новые варианты, в языке закрепляются слова, ранее не имевшие хождения. Эти процессы жизни языка, развития понятий, накопления психоана­

литического опыта необходимо будет заново учитывать в каждом

новом издании Словаря.

о новых переводческих впечатлениях За последние

20 лет,

которые отделяют нас от начала публика­

ЦИИ работ Фрейда и других представителей психоанализа в Рос­ сии, произошли разительные изменения. Если в начале 90-х, как уже отмечалось, не сушествовало практически ни одного серьез­

ного издания энциклопедического типа, то сейчас психоанал:ити­ ческая литература чрезвычайно широко издается и представляет

собой одну из наиболее востребованных

-

людьми близких к пси­

хоанализу профессий и широкими слоями читателей. В России существуют психоаналитические общества, группы, институты

-

нередко с иностранной поддержкой, проводятся конференции, мастер-классы, обучающие занятия в группах, судя по разным признакам, процветает личный психоанализ, хотя число людей, имеющих право его проводить (то есть прошедших достаточно

продолжительный собственный анализ, а затем дидактический анализ под руководством опытного наставника),

по-прежнему

очень невелико. Велика потребность в общении, в обмене опы­ том, однако на этом пути возникают свои сложности. Каков он

-

нынешний психоанализ по-русски? Каковы его характерные при­

знаки, перспективы, шансы? Если

20

лет назад психоаналитическое поле в России было

практически свободно, то сейчас оно перенасышено разноголоси­ ем подходов, тенденций, языков. Однако при этом в результате перекрещивания тенденций,

приносимых в

Россию главными

европейскими традициями психоанализа, сушествующего на не­ мецком, английском, французском языках, в восприятии читаю­ щих,

мая

слушающих,

путаница.

практикующих возникает подчас

неразреши­

Причем степень возникающего здесь хаоса мы

подчас не осознаем. Недавно мне довелось участвовать в конгрес­

се, посвященном 150-летию со дня рождения Фрейда и даже со­ председательствовать на секции, посвященной истории, теории,

462

R!здел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. <,На бранном поле ... »

методолОГИи психоанализам", В секции работало около

30 участ­

ников из разных городов России, а также с Украины; заседания были весьма оживленными. Однако во время этих заседаний воз­ никали ситуации понятийных провалов, по-видимому, не опозна­

ваемые большинством присутствующих. Эти провалы происходи­ ли в те моменты, когда докладчики использовали

и самостоятельные

-

-

как различные

такие термины и понятия, которые при об­

ратном переводе дали бы одно общее понятие из учения Фрейда. общий способ образования таких расхождений вполне ясен: сна­

чала то или иное фрейдовское понятие раздробилось, разойдясь по разным западно-европейским традициям перевода и истолко­ вания, а сейчас, в наши дни, это порождает в русской культуре

и языке еще дальше расходящиеся ответвления. Открывая какую­ нибудь переводную книжку, опытный исследователь всегда дога­

дается, с какого языка ского

-

она

-

немецкого, английского или француз­

переводилась,

даже

не

заглядывая

на

первую

страницу, где стоит имя автора.

В том случае на конгрессе, о котором я хочу здесь рассказать,

самым ярким примером оказалось то самое фрейдовское понятие

Besetzung,

о котором у нас шла речь в предыдущем параграфе.

у Фрейда оно обозначает обращение психической энергии на то или иное представление, часть тела, предмет и пр. По-французски

этот термин передается как по-английски как

cathexis

investissement

(иногда

- occupation),

(греческое слово, введенное по иници­

ативе издателей Стандартного издания), по-испански итальянски

- carica

carga,

по­

и т. д. В итоге одна докладчица, увлеченная

поиском физиологического субстрата бессознательного, строила свою энергетическую и материалистическую концепцию «калек­

сисов» И «сверхкатексисов-й", другая рисовала герменевтически ориентированную картину наполненных смысловой энергией, «инвестированных»состояний И предметов, а третья

-

рассказы­

вала о блокировках психической динамики, опираясь на понятия

«оккупация», «оккупированный». Но при этом все они говорили об одном и том же: это можно было бы увидеть, если предпринять

«обратный перевод» употреблявшихся ими слов в систему фрей­

довских понятий. Как уже отмечалось, при переводе Словаря Ла­ планша и Понталиса я предложила для перевода 546 Зигмунд Фрейд

Besetzung,

хотя

- основатель новой научной парадигмы: психоанализ в теории

и практике (к 150-летию со дня рождении Зигмунда Фрейда). Материалы Между­

народной психоаналитической конференции.

16-17 декабря 2006 2 т. М., 2006.

г.

/

Под ред.

А.Н. Харитонова, П.с. Гуревича, А.В. Литвинова. В 547

Кстати, в Москве существует психоаналитическое общество, названное этим - «Катексис».

красивым, но непонятным греческим словом,

463

Познание и перевод. Опыты философии язы~ и с нелегким сердцем, за неимением лучшего, русское слово «на­

грузка», которое в сочетании с многочисленными фрейдонскими приставками дает более или менее приемлемые РУССКОЯЗЫЧНЫе термины

«<сверх-нагрузка»,

«противо-иагрузка»,

«разгрузка»)

И др., сохраняя то смысловое ядро исходного термина, которое за­

крепилось в его романских эквивалентах (ср.

carga, carica -

груз).

Полагаю, что этот вариант хорош своей образной поиятиостью выгодно отличаясь этим от «дезинвестирования», «сверхкатекти­ рования.

и других современных монстров русского психоанали­

тического языка 5 48 . Поначалу я думала, что мое терминологиче­ ское

решение

осталось

индивидуальным

казусом,

но

недавно

с радостью увидела, что мой термин публично используется хотя

бы одним уважаемым мною исследователем; в данном случае не важно, сам ли он его придумал или согласился с моими довода­ ми,

-

важно, что эта гипотеза русского психоаналитического ЯЗЫ­

ка не обречена и еще может раскрыть свои шансьг-" ... Из этого рассказа, по-видимому, следует, что в наши дни ре­ флексия по поводу терминов и понятий, направленная на то, что­ бы соотносить и артикулировать мысли, нужна не одним перевод­

чикам,

но

фактически

любому пользователю.

И

тем

более

рефлексивный подход, размышление об использовании понятий, об их возможностях и границах (ни одно понятие, даже предло­ женное в каком угодно словаре или справочнике, не подойдет

с одинаковой уместностью ко всем возможным случаям его ис­

пользования) важны для научных и

педагогических изданий.

Об этом свидетельствуют не только устные дискуссии, но и неко­ торые публикации переволов.

Недавно мне подарили книгу под названием «Французская психоаналитическая

школа»

-

сборник переводов, сделанных

и отредактированных специалистами французского (не лаканов­

ского) психоанализа, прошедшими (или завершающими) свою

профессиональную подготовку. Книга была выпущена под гри54, А вот фрагмент из недавно вышедшегосборника (не буду называть переволчи­ ка, это в конце концов не так уж важно), иллюстрирующеготу же генленцию тер­ минологическогоразброла: «это открытис плотины, сдерживаюшейаффекты. ка­ жется более близким экономическому решению простой лезинвестиции. чем к разрешению символического смысла истерического порядка» или «истощение

<... > инвестирования

репрезентаиии объекта», Мне кажется, что в этом фрагменте

вполне можно было бы заменить «леэинвестицию» И «истощение иивсстирования­

элементарной «разгрузкой». Надеюсь, что по составу употребляемых терминов л 10бой, даже не самый подготовленный читатель догадается, что речь идет опереводе психоаналитического текста с французского языка ...

549 Так, В. Мазин псреводит GеgеЬеsеtZLlllgеп Фрейда так же, как я предлагаю в Словаре

-

как -противонагруэки» ... Мазин В. Призраки Фрейда

тический вестник.

2005. Ng 14.

464

//

Психоанали­

~здел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. "На бранном поле ... »

фом Международной психоаналитической ассоциации, получила финансовую поддержку этой ассоциации и других французских инстанций, рекомендована в качестве пособия для студентов по специальностям

«психология»

И

«клиническая

психология».

На первой же ее странице объявлен список членов научно-редак­ торского комитета, а также того, что именуется Российским тер­

минологическим комитетом по психоанализу (под председатель­

сТВОМ А.Ш. Тхостова)

-

все это уважаемые имена-" ... Казалось

бы, от работы двух комитетов мы вправе ждать результатов, кото­ рые бы помогли соотнести различные терминологические тради­

ции, наметить наиболее приемлемые пути их практического ис­

пользования. Однако в результате не удалось согласовать не то что базовые термины (здесь я не буду приводить списки существен­

ных разночтений по разным статьям в пределах одного издания),

но даже одно-единственное имя - основателя психоанализа. Нам просто объявляют, что по инициативе П.В. Качалова и при под­ держке большинства его коллег отныне следует писать и произно­

сить не Фрейд, а фрОЙД551. Впрочем, это делают не все участни­ ки сборника (да и трудно было бы на это решиться: ведь тогда пришлось бы переписывать и многие другие имена, давно вошед­

шие в культуру, не говоря уже о географических названиях ... ), так что возникает разнобой, который ставит в тупик начинающего

студента, для которого книга предназначена-У. Представляется, что уважаемая комиссия должна была бы объяснить пользовате­

лю-студенту, на каких основаниях вводятся Фройд/Фрейд или другие странные термины из смежных областей знания, широко

используемых французскими психоаналитиками. Но таких объяс­ нений нет

-

даже тогда, когда впереводах П.В. Качалова из Андре

Грина соссюровское

langage

(языковая деятельность, языковая

способность - из знаменитой триады

реводится как «языкование» (!)553,

550

langue -langage - parole) пе­ signifiant (означающее - из би-

Это П.В. Качалов. В.Л. Потапова, А.Ш. Тхостон. А.В. Россохин, М.И. Луком­

екая и др.

551

Французскан психоаналитическая школа / Под реп. А Жибо, АВ. Рассохина.

СПб., 2005. С. 13.41 и далее. 552

Там же. С. 13. Впрочем, уже в следующей большой книге французских пере во­

ДОВ: Уроки французского психоаиализа. десять лет франко-русских коллоквиумов Попеихоанализу

/

Под рел. П.В. Качалова и АВ. Рассохина. М.,

2007 -

Фройд вро­

Де бы опять стал Фрейдом. Надолго ли')

553

Сложности перевода соссюровской триады на русский язык общеизвестны,

и до сих пор не было предложено ни олиого всецело удовлетворительного пере во­ Да - это связано как с морфоссмангическои структурой языков. так и с особенно­ стями терминологического употребления слов у данного автора, однако предлага­ емый вариант, насколько я могу судить, не оправдан ни с какой стороны. См.:

465

Познание и перевод. Опыты филосоФии язы~

нарной оппозиции «означаемое

тель»554, Ie

Reel (реальное -

-

означающее»)

-

как «означа­

из лакановской концептуальной трой­

ки реальное-воображаемое-символическое)

-

как «Реалия»555.

Хотелось бы знать, обсуждались ли эти переводческие решения на терминологической комиссии и что она по этому поводу думает ...

Вообще вопрос о дискуссиях персводчиков очень важен

-

та­

кие дискуссии должны стать правилом и необходимой стадией ра­

боты, только вот дискуссия дискуссии рознь. Одно дело

ные разборы терминологии, другое дело

-

серьез­

-

которых становится больше 5 5 6,

кавалерийские наскоки. Этой последней практикой

увлекся, например, И. Романов, выступивший в качестве состави­ теля содержательного сборника переводных психоаналитических

работ-". Однако в его предисловии к книге эмоции, кажется, пе­ ревешивают стремление к содержательности.

Расскажу лишь

о том, что относится к моим пере водам. На двух первых страницах своего предисловия

Романов подвергает критике один-един­

ственный пример из психоаналитических эквивалентов, предло­

женных мною в переводе Словаря, а именно мною терминов «отождествление»

-

употребление

И «самоогожлествление,

вме­

сто «привычного слова иленгификация--У и видит в этом «ловуш­ ку русификации», особенно пагубную в некоторых производных от этого переводческого выбора случаях. По этому поводу автор вводит тяжелую риторику, сетует на то, что переводчик не посове­

товался с сообществом, не изучил, как строят свой психоаналити­

ческий канон англичане или французы ... Спрашивается, нужно ли вообще на это отвечать

-

пусть каждый пишет как хочет и как

может? Однако за этими суждениями и обобщениями (можно бы­ ло бы привести другие примеры, где мои предпочтения могли бы, напротив, трактоваться как явная латинизация

-

так что тут жела­

тельно было бы системное рассмотрение) проглядывает весьма распространенная в наши дни тенденция, о которой, думаю, сто­

ит поговорить подробнее ...

Уроки французского психоанализа. десять лет франко-русских коллоквиумов по

психоанализу 554

/

Поп реп. П.В. Качалова и А.В. Россохина. м.,

2007.

С.

28.

Там же. С. 26.

555 Этот последний термин тут же, через запятую, поясняется через слово <,Дей­ ствительность» (с заглавной буквы), что еше больше запутывает читателя.

556 См. пример такой содержательной дискуссии десятилетней давности, которая

не потеряла своей актуальности: Возможность и пределы психоанализа

//

логос.

1998. NQ 1. С. 249-175. 557 Романов И. О приниипах перевода литических исследований. М.,

558

Там же. С.

2005.

// Эра контрпереноса.Антология психоана­ 7-19.

С.

8.

466

f!!:3Дел второй. Перевод, рецепция, flOнимание. Глава шестая. <.На бранном поле ... ·)

Итак, попробуем разобраться. «Привычное слово идентифика­ [(ия»

Qac

...

Спрашивается: для кого привычное? С каких пор? Да, сей­

это слово используется

столь же часто, как «проект»

или «дис­

курс». Да, оно и раньше активно использовалось в психологии, но КТО сказал, что его фрейловскос понимание совпадает с «привыч­ ным» психологическим?

Кажется автор путает периоды, стадии

изменения языка, он не видит, откуда пришел русский (или пост­ советский) психоанализ. Между прочим, в России интерес к пси­ хоанализу сохраняли для нынешних пеколений не западные гран­

годатели,

а местные философы,

«тождество» И «тождественность»

для которых именно термины были и остаются первичными

по сравнению с любыми «иленгификациями» Ми».

Однако

и для русского

И «идентичностя­

терминологического

языка слово

«идентичность» не самое привычное. Ведь еще совсем недавно пе­

реводчики знаменитой книги Броделя

«Identite de

lа Ргапсе. че­

канно выводили «Что такое Франция?», причем им и в голову не приходило примерить вариант «Идентичность Франции». В нача­ ле 90-х, когда началась моя работа над переволом Словаря (он вы­

шел в

1996),

вариант с «идентичностью» я, честно скажу, приме­

ряла, но все же тогда его отвергла.

Резоны мои были такие:

современный русский психоаналитический язык только начал

формироваться-У, быть может, «самогожлесгвенносгь Я» прижи­ вется и в психоаналитическом контексте? Видимо, не прижилась, однако радоваться этому мне как-то не очень хочется. Прежде все­ го

-

из-за одной печальной склонности русского языка, хорошо

известной филологам. Это, скажем так, слишком явная тенденция русского терминологического языка «латинизировать» любые на­ учные термины, которые без этого кажутся их пользователям не­

достаточно солидными. Напомним, что такие слова, как «ургент­ НЫЙ»,

«морбидный»,

«перверсный-

И

многие другие являются

в западных языках совершенно обыденными (но могут в соответ­

ствующих контекстах употребляться терминологически), а в рус­ ском, который почему-то избегает их «переводиты И предпочита­

ет калькировать, они образуют особый ряд «ученых» терминов.

Зная о такой склонности, всякий, кто переводит на русский язык, Просто обязан в первую очередь рассмотреть русскоязычные вари­

анты и лишь во вторую очередь, в случае необходимости, при-

559 Кстати сказать, и сейчас. вопреки тому. что полагает Романов о возможности его нынешней канонизации, психоаналитический

МИроваНИR

~ в этом абсолютно

язык находится в стадии фор­

правы упоминавшиеся

выше

изцатели трудов

Французской психоаналитической школы: «Психоаналитическая терминология в России не только не устоял ась - можно сказать. что ее еще и не существует» / / Французская психоаналитическая школа / Под ред. А. Жибо. А.В. Рассохи на. СПб., 2005. Предисловие редакторов. С. \\-\2.

467

Познание и перевод. Опыты фююсофии язы~

бегнуть к иностранным. И все это

-

не правило для участников

шишковского общества «Беседа», но совет здравого смысла, забо­ тящегося о том, чтобы развивался именно перевод на русский

язык, а не различные формы калькированияч" ... Кстати, это золо­ тое правило издавна провозглашалось в русской культуре: его

сформулировала президент Российской академии наук княгиня

Дашкова при обращении к терминологической комиссии, созда­ вавшей в конце ХУII 1 в. первый Словарь Русской академии. Как видим,

это

правило

по-прежнему сохраняет

в культуре и

языке

свою актуальность.

Таким образом, оценка тенденций к латинизации и русифика­

ции далеко не столь однозначна, как кажется автору. Если, ска­ жем,

ему

придется

переводить психоаналитическую терминоло­

гию на украинский язык, он столкнется с еще более сложными

соотношениями между аналогичными тенденциями. Как призна­ ется соотечественница Романова, ег. Уварова (президент Укра­ инской ассоциации психоанализа), терминологические проблемы

в Украине стоят еще острее, чем в России, что создает серьезные препятствия для развития психоанализа в Украине. Ведь украин­ ские переводы Фрейда оказываются еще более многоступенчаты­ ми, причем чаще всего речь идет о следующей цепочке переводов:

с немецкого на английский, с английского на русский и, наконец, уже с русского

-

на украинский. Причуды жизни понятий В Укра­

ине в данный момент допускают

немецкого термина

ние», иногда «инстинкт»

«гриб.

-

-

например, в качестве перевода

такие слова, как «влечение», «жела­

Trieb -

или «импульс»,

но также «драйв»

или

В зависимости от того, с какого языка и в какой период

был сделан перевод. В русском языке, к счастью, есть удовлетво­

рительный эквивалент слову

Trieb

«<влечение»), тогда как в укра­

инском его не сушествует. А потому, сетует Уварова, в Восточной

Украине при лицензировании программ психоаналитического института фрейдовское Trieb было обозначено как «потяг» (этим же словом в украинском языке называется «поезд», что вносит за-

560 Честно признаюсь. что на страницах предисловия Романова меня ожилали также и приятные сюрпризы, причем в самых неожиданных местах. Например, ру­ гая неэацачвивого переволчика, который перевел фрейловскос обозначение пси­ хоаналитичсской установки во время сеанса как «свободно плавающее внимание".

Романов противопоставил этому «свой» вариант

ние»

...

-

«своболно паряшее внима­

Это хорошее предложение. и я сама с удовольствием его поддержу, тем бо­

лее, что это и есть мой вариант перевода glеiеllsсhwеЬепdе

дованный в издании Словаря Лаплапша и Поиталиса в

Aufmerksamkeit. обнаро­ 1996 Г. Также под сурдинку

принимаются и некоторые другие мои варианты, в том числе постаточно пробле­ матичные: так, автор пользуется, например. моим совершенно не само собой ра3у­

меюшимся переподом немецкого

Naehtraglichkeit

как -послелействие»: ну И хоро­

шо ... значит все эти слова в русском языке работают ...

468

Каздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. «На бранном поле ... »

труднительную двусмысленность'), а в Западной Украине закре­

пилась привычка к немецкой кальке триб или манов

Trieb 561 . Но если Ро­

харьковчанин, то как тогда объяснить его склонность

-

к термину "Тпео'ы» (по крайней мере, в авторских текстах, выве­

шенных в Интернете)? А ведь З. Фрейду хотелось, чтобы психо­ анализ говорил на простом языке. Воистину на слове «влечение» можно наблюдать человеческую «судьбу влечения»

...

Что же касается совета следовать западным «каноническим»

изданиям Фрейда, то не столь уж понятно, с кого брать пример. Хотя, впрочем, несомненно, что любой исторический опыт ложительный и отрицательный

-

по­

для нас сейчас бесценен. Навер­

-

ное, брать пример с английского Стандартного издания, несмотря на все его достоинства, все же не стоит. Ведь оно, как стало массо­ во ясно только задним числом, вписало Фрейда в мыслительную схематику сциентистской психологии и медицины первой трети хх в., учитывая институциональные интересы врачей, медицин­

ского эстеблишмента, что привело к отчуждению от естественно­

го языкового контекста, а это не было целью Фрейда, лишь огра­ ниченно

пользовавшегося

медицинским

жаргоном

своего

времени'<'. Что же касается выходяшего ныне во Франции Пол­ ного собрания сочинений Фрейда, то что тут скажешь? Специали­ сты знают, что научная редколлегия издания изначально выдви­

нула

спорные

(и

фактически

невыполнимые)

требования

к переводам; а именно, это требование сохранения единого тер­

мина там, где в немецком стоит единый термин (как известно лю­ бому переволчику, это не всегда возможно), а также требование

соблюдать немецкий синтаксис фразы ... Пафос этой направлен561 Ср.: Уварова СГ. Сопротивление психоанализу: драма или трагедия'? мунд Фрейд

--

основатель новой научной

парадигмы:

психоанализ

// Зиг­

в теории

и практике (к 150-летию со дня рождения Зигмунда Фрейда). Материалы Между­

народной психоаналитической конференции.

16-17

декабря

А.Н. Харитонова. П.с. Гуревича, А.В. Литвинова. В 2-х т. Т. аналитическое общество.

2006.

С.

2006 г. / Под реп. 1. М.: Русское психо­

366.

562 долгое время авторитет Стандартного издания казался незыблемым и об этом переводческом выборе было не принято говорить, однако теперь уже эта проблема

переводческого выбора и ее следствия обсуждаются достаточно широко (во Фран­ ции

-

вслед за Бруно Бетельхаймом. но также и в среде англоязычных психсанали­

Тиков (ср.

eds. New

Freud in Exi1e. Psychoanalysis and its VicissitLldes/ Е. Timmes and N. Segal. and London, 1988). подвергших анализу само понятие «стандартно­

Намеп

сти» Стандартного издания. На читателей, пользующихся переводами из Стан­ дартного издания. грузом ложатся «инстинкты» вместо «влечений», -катексисы­ Вместо «нагрузок», «парапраксии. вместо «ошибочных действий»,

id ego,

ьцрегеро

Вместо 0//0. Я и Сверх-Я и еще многое другое. Английское Стандартноеиздание во­

Все не является плохим или некачественным.однако при его использованиинеоб­ Ходимо учитывать пределы. границы и предпосылки выбора терминологии,лежа­ Щей в его основе ...

469

Познание и перевод. Опыты философии язык.!!

ности вполне понятен, так как издание публикует новые переводы многих работ, по началу переведенных живо, но вольно, и потому,

как это часто бывает при повторных переводах. стремится быть

как можно ближе к оригиналу. Однако несмотря на целый ряд за­ мечательных нововведений этого издания, оно доказывает

противного

-

-

от

что обойтись без квалифицированной филологиче­

ской (и я бы сказала

-

философской') помощи при столь мас­

штабных начинаниях психоаналитикам не удастся. Наверное, общая мораль здесь такая: нужно вырабатывать свой собственный подход, максимально используя опыт предыдущих изданий

на

основных европейских языках,

но ориентируясь

прежде всего на немецкий оригинал ... Насколько я могу судить, именно такова общая концептуальная установка научных редак­

торов Полного собрания сочинений Фрейда на русском языке, предпринимаемого Восточно-европейским Институтом психо­ анализа. Каким будет новое издание? Как помыслить его идеал: как общий текст метауровня, сводящий к елииствам все существу­

ющие варианты? Или как двуязычное издание с комментариями и приведением разночтений? Важно, что сформулирована здравая и плодотворная мысль: путем обратного перевода повернуть пере­

водческую работу в русло исходных германоязычных понятийч'. Это издание планируется как совместная работа «переводчиков. психоаналитиков, филологов-германистов и специалистов по ав­

стрийской культуре конца

начала ХХ в.>,564.

XIX -

Весь этот параграф был посвящен переводу психоаналитиче­

ской терминологии на русский язык. Однако психоанализ оказы­ вается привилегированным объектом для исследования пробле­ матики перевода сразу во многих смыслах

-

не только впереводе

понятий, но и В изучении психоанализа как знания и как практи­

ки. Так, в психоанализе проблема перевода возникает между раз­ личными уровнями сознания в широком смысле, между разными языками,

разными

планами рассмотрения, разными семиотиче­

скими системами. Царский путь бессознательного

сновидение

-

и трактовка сновидных мыслей, преобразованных в образы и сю­

жеты, а потом рассказанных,

-

это тоже разные формы перевода.

хотя переводу в любом случае подлежит не само бессознательное,

но те следы, которые оно оставляет, и те превращенные формы, Мазин В. Рождение психоанализа в переводе (послесловие) // Фрейд 3., Брей­ ер Й. Исслелования истерии // Фрейд З. Собрание сочинений в 26 т. Т. 1. Восточ­

563

но-свропейский институт психоанализа. СПб .. Фрейда

//

Психоаналитическийвестник.

2005. С. 369-410; 0/1 же. 1999. Ng 1 (17). С. 187-201.

Переволь'

564 Решетников М. Почему появилось это излание? (предисловие главного редак­

тора)

//

Фрейд З. Собрание сочинений. В

26 т.

470

Т.

1. СПб .. 2005.

С.

6.

Rаздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. «На бранном поле ...•'

которые оно принимает в сознании. Механизмы перевода работа­

ют (или же не работают, ломаются) при переходе образного в сло­ весное, при различного рода афазиях

речевых нарушениях,

-

возникающих при сохранности органов речи и слуха, при образо­ вании тех или иных телесных симптомов как компромиссного от­ вета на

ций,

пережитые душевные

напряжения,

при

отнесении

эмо­

пережитых в прошлом в контакте с близкими людьми,

на аналитика, а в самой обшей форме

-

при том пере носе неосоз­

наваемого в язык, который собственно и выступает как условие

возможности психоанализа. В любом случае, изучение различных форм психоаналитического перевода может в дальнейшем обога­ тить нас как эмпирией, так и теоретическими прозрениями.

И, наконец, последнее замечание. Оно касается не собственно перевода, но проблемы соизмеримости контекстов, в которых су­ ществует психоанализ. Как уже говорилось, психоанализ не раз­

вивается в безвоздушном пространстве, он всегда отвечает (или не отвечает) более широким социальным и культурным запросам

и потребностям. Когда-то, в дореволюционной России психоана­ лиз был принят сообществом земских врачей и вписан в опреде­ ленные формы социального запроса и культурных практик.

И пропал он

-

не будучи репрессирован

-

тогда, когда перестал

соответствовать этому культурному запросу. Так что напрасно нынешнее поколение, открывшее для себя психоанализ, полагает, будто западные гранты и кредиты

-

единственное, что обеспечит

ему устойчивость, поможет набрать терапевтический и культур­ ный вес. Если игнорировать эту культурную составляющую пси­ хоанализа,

формирование подлинного

культурного интереса,

при котором именно такой тип межличностного отношения будет иметь свой смысл, все опять может кончиться крахом.

Поэтому, постигая приемы, методы, техники, мы не должны оставаться слепы и глухи к тому, что поддерживает его или пре­

пятствует ему в разных культурных ситуациях. И в этой области обмен историческим и современным опытом

-

это важный фон

любых процессов, имеющих отношение к психоанализу. За ны­ нешним интересом к клинике и практике угасли те эпистемологи­

ческие импульсы, которые, повторяю, поддерживали в России Интерес к психоанализу, когда психологи и психиатры боялись об Этом говорить. К тому же сейчас группы и кружки, импортирую­

щие те или иные приемы и техники, фактически отворачиваются от того более широкого жизненного фона, который так или иначе питает существование психоанализа в любой стране. Все это отно­

Сится прежде всего к ситуации психоанализа в России. Но не толь­ ко. Мне не доводилось слышать о том, чтобы хотя бы один пред­ Ставитель французских традиций психоанализа, практикующий

471

Познание и перевод. Опыты философии язык~

в России, рискнул публично поставить вопрос о драматических

событиях психоанализа последних лет во Франции, где вновь обострились массивные нападки на Фрейда (и Лакана) как шарла­ танов, магов, подтасовывающих факты и фальсифицирующих ре­

зультаты. «Черная книга психоанализа», содержащая полный пе­ речень обвинений, и теперь уже многочисленные ответы на этот

выпад,

-

все это вновь, как и

20

и

лет назад, обострило во­

40

просы, которые никогда не уходили целиком с поля психоанали­

тической проблематики в ее споре с другими подходами к чело­

веческой душе и человеческому здоровью.

Конечно,

в этой

французской полемике много прагматики, прямой борьбы за кли­ ента на рынке

медицинских и

психологических услуг,

но

в них

участвуют также и некоторые новые тенденции (например, ТСС­

traitement cognitivo-comportementaliste когнитивных

и

лечение, основанное на

компортменталистских

стратегиях,

которые

рекламируют себя, в противоположность психоанализу, как более быстрые и более эффективные), с которыми психоаналитикам все

равно придется научиться разговаривать.

Но слишком много

прагматики, по-видимому, и в умалчивании обо всех этих напад­ ках и спорах. Во всяком случае это мешает понять, в каких контек­ стах укореняются (или не укореняются) основные схемы психо­ анализа,

прослеживающего

перевод

душевных

конфликтов

в телесные симптомы и обратный перевод телесной боли в выска­

занное слово, иногда способное исцелять ...

§ 5.

Об ОДНОМ состязании с Хайдеггером

В заключение мне хочется рассказать читателям об одном яр­ ком исследователе и переводчике

-

Т.В. Васильевой, которая уже

в советское время предприняла попытку пересоздать на русском

языке немыслимый стиль хайлеггеровской прозы. Татьяна Вади­ мовна Васильева реально с Хайдеггером не встречалась, никогда в глаза его не видела. Она узнала о Хайдеггере и стала его читать тогда, когда «живые» встречи советских людей с иностранцами не логгускались.

а

книжные

встречи для

многих

интересных

книг

ограничивались спецхраном (правда, Хайдеггер, кажется, никогда

туда не попадал). Зато у меня была реальная встреча с Т. Василье­

вой, которой могло бы и не быть. Я встретилась с ней в ИМЛИ у М'л. Гаспарова, и она за руку привела меня, выпускницу фило­ логического факультета М ГУ, в Институт философии, где меня взяли в аспирантуру, а потом и оставили на работе. Я благодарна судьбе за эту встречу.

Сектор, куда она меня привела и где сама недавно стала рабо­ тать (бывший диамат, ныне теория познания), блистал яркими

472

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. <.На бранном поле ... "

фигурами (Ильенков, Трубников, Никитин, Батишев и др.). Ей, выпускнице кафедры классической филологии М ГУ, не просто было на новом месте: филолог среди философов, женщина среди

мужчин, начинающая

среди маститых ... Она искала место, где

-

бы могли соединиться ее собственно филологические интересы и интересы окружавших ее людей. Она искала себя. Это важное место стыка между философией и филологией она нашла в Хай­ деггере. Это был Философ, которого философы тогда не знали (это сейчас они клянутся Хайдеггером на каждом шагу), и это давало

ей шанс

-

попасть в такую философию, которую бы она, как фи­

лолог, могла открыть философам.

Интерес к Хайдеггеру у нее появился еще в университете,

под влиянием германиста А. В. Михайлова, который в 60-е годы переводил и комментировал Хайдеггера, хотя ее реальная работа Над переводами началась лишь в И нституте философии. Это была

программная статья Хайдеггера «Учение Платона об истине». Помню, Т. Васильева дала мне в вечное пользование перепечатку своего свежеиспеченного перевода, а также перевода другого важ­

ного хайдеггеровского текста

-

«О существе и понятии фюсис»

у Аристотеля. Это было как раз в те времена, когда в научных кру­ гах царил «академический самиздат»

-

машинописные перепечат­

ки под копирку, в которые от руки вписывали греческие термины;

они предназначались ближайшим коллегам, а время масштабных издании еще не пришло,

В 60-е годы в СССР стали появляться интересные работы о Хайдеггере, и прежде всего

-

работы П.П. Гайденко; все это шло

в русле нового (в России, как всегда, запоздавшего) интереса к эк­

зистенциализму и феноменологии. В целом концепция Хайдегге­ ра вписывается в общее движение пересмотра оснований мысли и бытия. Хайдеггер ставил вопрос о смысле бытия и провозглашал необходимость «деструкции» всей европейской философской и культурной традиции:

ведь она, считает Хайдеггер, утеряла

бытие, рассматривая его по аналогии с сущим, вторичным, эмпи­

рическим. Наперекор этой тенденции мы должны добраться до первоисточника бытия. Путь к нему проходит через «здесь-бытие» а у позднего Хайдеггера

-

- у раннего Хайдеггера (Dasein, которое и есть мы сами),

через язык «как дом бытия» (эта мысль

содержится в статье Хайдеггера «Учение Платона об истине»).

Этот путь идет от метафизического мышления, подталкивающего к науке и технике, омассовлению, урбанизации,

-

к досократов­

ской и допарменидовской Греции, которая еще жила в истине бы­ тия и умела слышать в языке поэзию. Эта хайдегтеровская «спеку­ лятивная филология» была построена в традициях немецкого романтизма;

она

возвращала к

истокам,

473

но исключала

возмож-

Познание и перевод. Опыты философии ЯЗЫка

ность рационального познания бытия. Поворот позднего Хайдег­ гера от систематических форм мысли к поэтико-эссеистическому стилю представлялся новым, интересным шагом.

Т. Васильева говорила, что философско-экзистенциалистская суть концепции Хайдеггера ее не очень интересовала. Главным вызовом для нее стала виртуозная хайдеггеровская работа с язы­

ком, с языками

греческим и немецким. Требовалось пересоз­

-

дать Хайдеггера на русском языке и в русской культуре. Как «дать родной словесности русского Хайдеггера»? Для этого нужно сдви­ нуть русский язык с места, почувствовать и найти в нем новые

средства, проделать работу филолога, чуткого к новой философ­ ской интерпретации текстов. К этому времени Т. Васильева (ав­ тор переволов платоновских диалогов «Крагил- и «Теэтет») уже была профессиональным переводчиком, хотя с немецким ей предстояло преодолеть многие трудности. Ведь это был не обыч­ ный немецкий, а язык, употреблявшийся как средство «деструк­

ции» всей западноевропейской метафизики: без игры с «нечистой силой», без колдовства и магии такого не сотворишь. Было ясно, что Хайдеггер использует слова далеко за гранью их рационально­ го смысла, но не было ясно, как построить русский текст, эквива­ лентный радикальному хайдеггеровскому перепрочтению антич­

ной

традиции.

Переводить

приходилось

изнутри

плотного

и «тесного» риторского контекста, изобилующего напряженными ритмами и полетами вербальных ассоциаций, возможности

пользоваться

существующими

-

при полной не­

переводами

антич­

ных авторов, цитаты из которых вкраплены в хайдеггеровские

тексты. При этом, учитывая оригинал, переводить приходилось даже не с греческого, а с того немецкого, которым Хайдеггер пере­ давал греческий, по многу раз проверяя и перепроверяя те или иные словесные единицы в словарях

-

целиком и частями, по от­

дельности и в составе однокоренных семантических гнезд. О том, как шла эта работа

перевод и осмысление

-

-

и что из нее получи­

лось, и позволяет судить сборник, включивший «семь встреч» Т. Васильевой с Хайдеггером.

В основе книги

-

переводы трех статей Хайдеггера (кУчение

Платона об истине», «Изречение Анаксимандра», «О существе

и понятии фюсист И три статьи Т. Васильевой о Хайдеггере «<Сти­ хослагающая герменевтика М. Хайдеггера», «Философский лек­ сикон Аристотеля в интерпретации М. Хайдеггера», «Божествен­ ность "под игом" бытия». Первые три поэтической «деструкции»; вторые три

-

свидетельство магии попытки противодей­

ствия магии слова собственным рассуждением. Условно говоря. эти три статьи Т. Васильевой

-

это соответственно творческое

славословие, синопсис и подражание. «Стихослагаюшая герме-

474

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. «На бранном поле ... »

невтика» остается под властью хайдеггеровской магии, хотя и по­ казывает непосвященному, как колдует колдун. «Философский

лексикон Аристотеля. (где Хайдеггер пересматривает весь поня­ тийный словарь аристотелевской физики, стремясь освободить

его от наслоений схоластики)

это фактически сокращенный ва­

-

риант перевода, который сокращает количество связок и увеличи­

вает обобщенность текста (этот жанр, вполне полезный, теперь, к сожалению, больше не существует).

игом" бытия»

-

«Божественность "под

это попытка написать о Хайдеггере в манере са­

мого Хайдеггера, это апофеоз философского творчества и самоут­

верждения. Т. Васильева не участвует в критической дискуссии, она поглощена соревнованием, из которого выходит, с блеском пересоздав

на

русском

языке

головокружительные

ассоциации

хайдеггеровской поэтической прозы.

т. Васильева последовательно шла своим путем. Она сосредо­ точивалась на поэтическом строе хайдеггеровского философство­ вания, строила образ «своего Хайдеггера» «<Мой Хайдеггер»

-

это

похоже на цветаевское «Мой Пушкин»). Она была уверена в своей правоте: «раз Я знала такого Хайдеггера, значит он такой и есть», а точнее было бы сказать

«...значит,

он есть и такой» ... Конечно, ее

жизненный опыт, как и любой человеческий опыт, по-своему без­ условен. Но можно было бы, наверное, сказать и иначе: раз я так

понимаю Хайдеггера, значит есть и другие люди, которые его по­ нимают так же, и им пригодится то, что я делаю ... Итак, Т. Васи­

льева категорически утверждает, что статьи Хайдеггера этические

произведения,

которые,

стало

быть,

и

-

это по­ дОлжно

переводить как поэтические произведения. иначе они перестанут

говорить то, что они должны говорить. Но она вполне отдает себе отчет в том, чего это требует от переводчика: он становится сорев­ нователем автора, и если переводчик, как в данном случае, с че­

стью выполняет свою работу,

-

это дает уникальный результат.

Однако пределы такой соревновательной работы ограничены. Можно поэтически образцово перевести одну или несколько ста­ тей, однако взяться за перевод, скажем, «Бытия и времени» Т. Ва­ сильева себе не позволила, ибо эту работу нельзя было бы сделать образцово в свете тех требований, которые она к себе предъявля­ ла. А когда за такой перевод брался человек, без достаточных на то оснований притязающий на конгениальность автору, получались

катастрофы, которых мировое хайлеггероведение уже насчитыва­ ет несколько.

т. Васильева фактически сняла сам вопрос о верности/невер­

ности, адекватности/неадекватности своего перевода и считала такую неоценочность фундаментальным принципом герменевти­ ки. Конечно, конгениальный перевод поэтического произведения

475

Познание и перевод. Опыты философии ЯЗЫКа

бессмысленно разбирать и оценивать. Однако не всегда переводы конгениальны оригиналам. Не все ассоциации хороши, не все ги­ потезы равноиенны. К тому же герменевтика не обязана оставать­ ся в одиночестве

-

аналитика может ей помочь, и тогда трудные

вопросы могут стать хотя бы отчасти разрешимыми. Они неразре­ шимы лишь в общем виде. Но если спросить себя, в каком смыс­ ле, с какой точки зрения тот или иной перевод лучше или хуже другого, то окажется, что на этот вопрос вполне можно дать ответ.

Критерии перевода историчны, их набор и сравнительный вес ме­ няются от ситуации к ситуации, а внутри каждой ситуации суще­ ствует ряд критериев, вокруг которых можно строить интерсубъ­

ективное обсуждение пере вода. Так что преподаватель будущего,

имея в своем распоряжении десяток переводов Хайдеггера, всегда сможет объяснить студенту, какой перевод лучше с точки зрения целого, какой

-

с точки зрения частностей, а какой и вовсе

-

еди­

ничностей (уточнив при этом, на каких страницах такие единич­

-

ности попадаются), в каком

лучше передан стиль, а в каком

-

концептуальная связность и т д.

Однако я не буду пытаться оценивать представленные в книге переводы, сопоставляя их с оригиналами или с другими варианта­

ми переводов, вышедших за эти десятилетия. Важнее их направ­ ленность, обусловленная духовным поиском незаурядной лично­ сти в определенном историческом контексте. А для этого нужно понять различие переводческих ситуаций

-

той, в которой работа­

ла Т. Васильева, и нынешней.

Ситуация, в которой создавались переводы 60-70-х годов

-

угасающая оттепель, когда смелые стенгазеты, ранее висевшие на

стенах Института философии, уже перекочевали в домашние хра­ нилища, и свободу нужно было опять индивидуально искать. строить, быть может, в форме профессионального труда над неве­ домым публике предметом. Показать коллегам, что поэзия может быть способом философствования,

-

это был тогда необычный

шаг. Однако в наши дни, когда современная российская культура наводнена переводами с западных языков (главным образом

современных

французских

последователей

Хайдеггера),

-

из

это

утверждение о поэтическом бытии философии стало расхожим. хотя и спорным, общим местом.

Кроме того, в 60-70-е годы речь могла идти лишь о штучном пересоздании подлинника искусным мастером. В наши дни пере­ воды встали на поток, и случилось целое наводнение: современ­

ная западная мысль выходит из берегов, а российская культура от­ крывает

шлюзы,

закрытые

в течение

всего советского периода.

В результате на головы российских читателей обрушиваются llе­

лые потоки содержаний. которые они осваивают с трудом. Оказы-

476

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. "На бранном поле ... »

вается , что травма от недостатка и травма от избытка сходны по

своим последствиям. Во всяком случае, главным культурным тре­ бованием стало не воссоздание яркой стилистики единичных пер­

сонажей, а работа по выковыванию

-

коллективными усилиями

-

новых возможностей русского концептуального языка, так как

наличный философский язык, доставшийся в наследство постсо­ ветской эпохе, со своими смысловыми и коммуникативными за­ дачами явно не справлялся.

Далее. Для современного читателя особую роль в конкретиза­ ции некоторых хайдегггеровских интенций играют современные

французские концепции, выросшие под безусловным влиянием Хайдеггера и ныне представленные в России. То, что послево­ енный Хайдеггер стал во Франции чуть ли не главным нацио­ нальным

философом,

мы

видим

по

Ж.-Ф. Лиотару, ж-л. Нанси и особенно

э. Левинасу,

-

М. Анри,

по ж. Деррида. кото­

рый преврашает хайдеггеровскую деструкцию в деконструкцию,

обобшает замыслы мастера, расширяя критику метафизики на всех фронтах, а поэтическую работу с языком делает главным ис­ следовательским приемом. Сейчас эти приемы ве первопрорыва, но в качестве моды

-

-

уже не в качест­

пришли в Россию и вызва­

ли бездну подражаний стилю и языку без попытки разобраться

в аналитике аргументации. Всего этого в 60-е годы в России нель­ зя было ни видеть, ни предвидеть.

Когда в споре мысли и стиля Т. Васильева предпочла стиль, этот выбор был адекватен культурному моменту и запросам, свя­ занным с работой над новым культурным материалом. Но ситуа­ ция изменилась. И потому сейчас перевод нужен нам не столько

как работа культурного гения (поле своеволия слишком сильно разрослось), а как работа профессионала, отвечаюшего за свои выборы понятийных эквивалентов и готового обсуждать свои

предпочтения с коллегами и читателями. Это вовсе не призыв к тому, чтобы пере водить в равной мере адекватно и стиль,

и мысль, что просто невозможно

-

в силу специфики функциони­

рования языка и границ человеческого внимания. Единственный известный нам эксперимент по удержанию этой двуединой задачи

(сохранение авторского стиля плюс мысли, разъясненной в квад­ ратных скобках)

-

это, как уже отмечал ось, перевод «Поэтики»

Аристотеля М. Гаспаровым. Однако автор перевода признавался, что работа над этим небольшим текстом была для него настояшей каторгой и что перевести с такой же самоотдачей, скажем, «Мета­

физику» он бы никогда в жизни не решился. Сейчас, когда пере­ вод становится массовым занятием и предполагает более демокра­ гичные процедуры обсуждения принятых решений, для перевода

философской словесности, по-видимому, нужен акцент на пере-

477

Познание и перевод. Опыты философии ЯЗЫКа

воде мысли с вкраплением более или менее развернутых иллю­ страций, дающих адекватное представление о стиле ...

Несколько пояснений в связи с этим последним утверждением. Дело в том, что восприятие стиля перевода никогда не тождест­ венно восприятию стиля оригинала. Так, Аристотель или Хайдег­ гер на русском языке более непривычны, чем на немецком или на греческом (хотя они трудны для чтения и на греческом, и на не­

мецком). Вследствие этого стиль в переводе в большей мере отвле­ кает от содержания. Это происходит потому, что в оригинале го­ раздо

шире

развернут

успокаивающий

восприятие

спектр

возможных перекличек непривычного с привычным. В языке пе­ ревода

-

иначе, там этого фона нет, и стилевые моменты оказыва­

ются более выпуклыми и яркими. Поэтому и подражать более рез­ кому стилю перевода (разумеется,

мы говорим о

ттереволах,

способных воспроизвести стиль) гораздо легче, чем внятно вос­ произвести чужую мысль своими словами (и, разумеется, стиль

легче пародировать). А потому при вторжении огромного количе­ ства новых философских произведений путь через стиль слишком сильно отвлекает от мысли, особенно

-

на первых порах.

Весь опыт Т. Васильевой включен в рамки фундаментального вопроса западной культуры

-

вопроса о слове и понятии, о фило­

софии и филологии. Философ хранит мысль, предметность, фи­ лолог более адекватно представляет стиль. Но вместе с тем фило­ лог реконструирует и понимает тексты, а философ просто их берет, пользуется ими для своих нужд и своих ассоциаций, ничего не выверяя и не проверяя. История философии вообще невоз­

можна без филологов. Соотношение философии и филологии любви к мудрости и любви к слову

-

-

это универсальная проблема

европейской культуры. Она не всегда выходит на первый план, но сейчас в российской культуре, где идет интенсивное обогаще­

ние концептуальных средств русского философского языка, она приобретает особую актуальность. Работа с Хайдеггером и была для Т. Васильевой полем рассмо­ трения этой фундаментальной проблемы. Мне доводилось слы­

шать от Т. Васильевой характеристику Хайдеггера как «философа для филологов». Не знаю, вошла ли она в ее письменные тексты.

Наверное, это своего рода метафора. Однако поэтические опыты Хайдеггера подчас действительно выглядят как сочный материал для филологической критики Неогумбольдтианские приемы язы­ ковой практики Хайдеггера предельно далеки от тех подходов, ко­

торые стремились подвести знания о речи и языке как можно бли­ же к области, доступной научному постижению. Для Гумбольдта «язык есть исповедь народа», вечный гарант сопряжения слов

и вещей, для Хайдеггера

-

«язык есть дом бытия». Все, что отно-

478

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. <,На бранном поле ....)

сится У Хайдеггера к филологии, слишком далеко от того, что в филологии может, хотя бы в принципе, быть научным. Нечто похожее происходит сейчас в восприятии весьма популярного

в России Деррида. Его тоже иногда называют «филологическим философом». Представляется однако, что это недоразумение. И в хайдеггеровском, и потом в дерридеанском подходе нет ни грана той филологии, которой дорога фактуальность и доказа­ тельность. Главное для них

-

творческое пересоздание исходного

материала, которое ближе к искусству. Но в этом разговоре, разу­ меется, все зависит от того, как мы понимаем слово «филология», как мы видим ее возможности и задачи.

Т. Васильева не сводила с Хайдеггером критические счеты; за­ вершив ранний романтический этап соревновательства, она про­

сто вышла из него и перешла в другое состояние. После многолет­ них рвавших душу поисков она пришла к самой себе, к своему слову, своему языку, научилась писать просто, но не упрошенно, о самых сложных предметах античного наследия в современности,

выработала свой научный стиль. В работах последнего десятиле­ тия ей уже не нужно было доказывать себе или кому-либо, что она

философ. Она была им, оставаясь филологом. И если в период увлечения Хайдеггером красочная романтическая философия по­ теснила в ней филолога, то теперь баланс сил выровнился, и она со всем своим авторитетом и вместе с тем

-

деликатностью суме­

ла напомнить своим коллегам-философам о пределах их компе­ тенции в античном материале, который они интерпретировали,

следуя больше собственным интуициям, чем фактам, и затем при­ меняли эти интуиции при доказательстве своих философских по­

ложений. То, что этот соблазн охватывал не только рядовых, но и крупных, великих мыслителей (М. Мамардашвили, М. Пет­ рова), делало тему, которую подняла Т. Васильева, особенно важ­ ной. Достоинство философа не будет ушемлено, если он увидит между философией и филологией границу и будет переходить ее более осмотрительно. В любом случае, без филологов, которые ра­ ботают с текстами, фактами и исторической конкретикой, фило­ софу не обойтись.

Книга о встречах с Хайдеггером вышла в свет в то время, когда время работы Т. Васильевой над Хайдеггером далеко позади. Ны­ нешнее поколение знает другого Хайдеггера. Полные немецкие издания, русские переводы, перевод «Бытия и времени» Бибихи­

ным, подготовка нового перевода ... Но материал, представленный в книге,

-

кусок живой истории. Если сравнить эти две ситуации

знакомства с Хайдеггером, то разница получится такая, как между Тонким ручейком и мошной, хотя и грязноватой, рекой. Хайдегге­

ра стало больше, но ситуация не стала лучше. Сейчас мы видим,

479

Познание и перевод. Опыты философии языка

что эти переводы и парафразы 60-70-х годов делались старатель­ нее и умнее, так как человек чувствовал большую ответственность за свое дело, а потому не только блестящие переводы, но и тща­

тельные разъяснительные комментарии Т.В. Васильевой сохраня­ ют свое значение и при всем изобилии нынешних персводов и критических текстов.

Сравнительная значимость тех или иных аспектов перевода ме­

няется, и то лучшее, что есть впереводах т.В. Васильевой (совер­ шенство стилистического воссоздания оригинала), для нас сейчас,

быть может, не самое главное. Однако неизменно значимым оста­ ется то, что может показаться самым хрупким: одушевленность со­

здававшего их человека, его жизненные принципы

-

«работай без

халтуры», «как В последний раз», само стремление к совершенству.

Когда такие шедевры, как «Изречение Анаксимандра», вступят в светлый круг культурного внимания, новый читатель, внима­ тельный к историческим контекстам и происходящим в них пре­

вращениям, сможет

-

хочется надеяться

-

увидеть в них и образцы

поэтического стиля, и нелегко досгавшийся глоток свободы, а так­ же

-

венец труда, «избранного стать делом жизни».

Глава седьмая

Перевод как рефлексивный ресурс понимания

§ 1. Рефлексия

и перевод:

исторический опыт и современные проблемы

в

этом разделе будут рассмотрены три группы вопросов

-

о классической и современных формах рефлексии, о пе­ реводе как рефлексивной процедуре и, наконец, о фор­ мировании в культуре рефлексивной установки, связан­ ной с выработкой концептуального языка.

Рефлексия -кяассическая- И -некявссвчесввв-

Рассмотренный в предыдущих разделах материал позволяет нам теперь расширить перспективу анализа сразу в двух направле­

ниях

-

переходя от современного этапа «переводческих битв»

к историческим прецедентам,

ского опыта

-

а от индивидуального переводче­

к более общему слою возникающих при этом тео­

ретических проблем. Я исхожу из того, что цепочка операций в процессе культурной «трансмиссии» предполагает первичное схватывание (понимание), затем проработку посредством анализа

и рефлексии и, наконец, новый этап пони мания

-

уже на основе

этой предыдущей проработки. Без этого не может быть освоения, усвоения и передачи содержаний и смыслов, не привязанных жестко к одному месту, но путешествующих между разными уров­

нями культуры или между разными культурами. Одной из главных действующих сил этого процесса выступает перевод во всем спек­

тре значений и употреблений этого слова. Думаю, что перевод вы­ ступает в современной культуре как одна из форм научно-гумани­ тарной рефлексии. Сразу скажу, что понятие рефлексии в этом параграфе у меня «дрейфует», «скользит»: речь пойдет сначала об индивидуальной, затем о культурной рефлексии, внимание будет уделяться как рефлексии, обращенной вспять, к с одержан ия м

собственного сознания, так и рефлексии, обращенной на средст­ ва мысли, на выработку концептуального языка.

Но для начала оглянемся на другие исторические формы ре­ флексии в философии и науке. Представляется, что в отличие от Таких форм сознания, как религия или мораль, наука в известной мере обладает свойством саморефлексивности: она способна не

481

Познание и перевод. Опыты философии языка

просто отображать и воспроизводить в знании те или иные формы и содержания реальности, но также сознательно контролировать

некоторые условия и основания процесса познания. Правда, в те­ чение долгого времени это свойство науки затушевывал ось той

привилегией на анализ познания и сознания, которой «фактичес­ ки» (и «юридически») обладала философия. Способность науки к саморефлексии наиболее ощутимо проявляется в периоды ми­ ровоззренческих

переломов

и

методологических

перестроек

-

в особенности после того, как наука достигает определенной ста­

дии теоретической зрелости. В естествознании эти процессы на­

блюдались на рубеже

XJX-XX вв.

в (кризис В философскихосно­

ваниях физики), а в ряде областей современного гуманитарного знания они начали интенсивно развертываться во второй поло­

вине хх в. При этом, наряду с познанием своего предмета, в ма­ териале науки и ее структуре образуется относительно самостоя -

тельный слой

или уровень методологической

рефлексии

-

размышления ученого о нормах своей деятельности или даже

о критериях науки как таковой. Можно сказать, что тем самым сквозь ткань конкретных познавательных практик про растают во­

просы, которые традиционно считались прерогативой филосо­ фии: они так или иначе связаны с субъект-объектными взаимо­ действиями, с критериями обоснования знания и др. Со второй половины ХХ в. методологическая рефлексия в гума­ нитарных науках приобретает особое значение; это связано с их переходом в ряде разделов от эмпирической стадии к теоретиче­

ской, с использованием методов формализации и математизации и, следовательно, с неизбежно возникающим при этом вопросом об отличиях (и сходствах) их норм и критериев от норм и критери­ ев естественно-научного типа. При этом методологическая ре­ флексия, направленная на процессы обоснования гуманитарного знания, не выявляет какой-то один образец, стандарт точности и строгости. Скорее она сталкивается с целым спектром позиций, расположенных,

условно

говоря,

между

полюсами

-

точности

и размытости, «овеществленности« И «персонифицированности», объективности

естественнонаучного

типа

и

«понимаюшего»

проникновения в «чужой» мир. Тем самым уже внутри гуманитар­ ного знания воспроизводится та дихотомия «<объяснение

-

пони­

мание»), которая некогда фиксировала противостояние естествен­

но-научного и гуманитарного знания.

Предел вещности

-

это

предел «монологического» уподобления гуманитарного объекта и гуманитарного познания естественно-научному. Предал персо­ нифицированности

-

это искомое или предполагаемое «многого­

лосие» пони мающего общения с иными культурами. На первом полюсе сосредоточивается то, что есть общего между естественны-

482 Ji

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ... ми

и

гуманитарными

науками,

на втором

-

то,

что есть между

ними различного. Устремления первого рода указывают на воз­ можность воспроизводимости «экспериментов», верификации ре­ зультатов, а устремления второго рода «восполняют» объективиру­

ющую рефлексию естественно-научного типа напоминанием о специфических чертах гуманитарного объекта. Между этими по­ люсами вскоре обнаружились взаимные тяготения, проявившиеся в разнообразных поисках иных конфигураций и скрещений струк­

турализма с герменевтикой, феноменологии с семиотикой и др. Если окинуть взглядом полуторавековую историю гуманитар­ ного знания, можно обнаружить смену образов научности или, иначе говоря, смену основных моделей и аналогий, которые лежат в основе построения объекта и вместе с тем определяют выбор

средств его исследования. Применительно к знанию, нацеленно­ му из «овеществление», такие модели строились по образцу меха­

ники, физики, биологии, социологии (иногда они сменяли друг друга, иногда оказывались сосуществующими в одной и той же

области знания в одно и то же время); применительно к знанию, нацеленному на «персоиификацию», главной областью заимство­ ваний были гуманистические ответвления психологии, искусство, литература.

Особенностью развития гуманитарного знания во

второй половине ХХ в. стало объединяющее обе тенденции при­ менение языковой модели:

объект исследования уподоблялся

особого рода языку, а средства его постижения

-

средствам иссле­

дования языка. В самом деле, обращение к языку и языковой методологии характеризует, с одной стороны, структурно-семи­

отические подходы, которые в принципе предполагают форма­ лизацию объекта как особого рода языка, и с другой стороны,

-

историко-герменевтические подходы усматривают в языке анали­

зируемых текстов средоточие неформализуемой, «переживаемой» исторической традиции. Отмечая это интересное совпадение, мы сталкиваемся с проблемой, средствами специально-научной ре­ флексии не разрешимой: каков методологический и мировоззрен­ ческий смысл такого «схождения» К языковой проблематике в тех сферах гуманитарного знания, где прежде использовались различ­

ные познавательные средства? В какой мере такое обращение к языку определяется внутренними потребностями

познания

предмета, или, быть может, каким-то новым витком превраше­

ний 56 5 в самом исследовательском сознании? Богатым материа565 Понятие преврашенных форм сознания и деятельности, вылвинутое Марксом и разработанное М.к. Мамардашвили (См.: Мамардашвили М.К Форма превра­ Щенная // Философскаяэнциклопедия. Т. 5. М., 1970. С. 386-389), нисколько не потеряло своей актуальности - в частности, для современной философии и мето­ Дологии науки.

483

Познание и перевод. Опыты философии языка

лом для прояснения этой проблемы служит эволюция схем ре­ флексии от ее классических конфигураций к неклассическим и те

изменения предмета и средств рефлексии, которые при этом про­ исходят.

Под рефлексией обычно понимается определенный подход

к анализу сознанияч": он не может быть подвергнут верифика­ ции, исходя из каких бы то ни было внележащих оснований, и предполагает такую самонаправленность сознания, при которой

оно предстает как область самопричинения и саморазвертывания .

Для рационалистической философии, в которой рефлексивный подход к анализу сознания представлен наиболее широко, фунда­ ментом рефлексивного движения становится безграничное дове­ рие разуму, его способности к прояснению внутренних и внешних

содержаний на основе очевидности

cogito.

В эмпирико-сенсуа­

листской философии рефлексия как внутренний опыт ума, само­ направленно анализирующего свои собственные построения, не­

обходимо дополняет внешний опыт. Все то, что выходило за

рамки таким образом понимаемой рефлексивности и выступало, следовательно, как не-рефлексивное, трактовалось разумом как нечто несущественное.

Вследствие смены мировоззренческих и познавательных ори­

ентиров при переходе от классической философии к современной маргинальное оказывается центральным: на первый план выходят

те самые нерефлективные содержания и образования, которые ра­

нее не были предметами философского интереса. Общий знаме­ натель самых разнообразных содержаний этого опыта

-

их не­

предъявленность сознанию и вместе с тем их воздействие на сознание,

нарушающее

представление

о

его

самопричинности

и саморазвертывании. Это такие образования, как тело, желание, инстинкты, архетипы, воля, стремление к власти; в них видятся

подспудные основания мысли. Соответственно и в языке как ору­ дии рефлексии, осуществляемой на этом новом материале, под­ черкиваются додискурсивные и дорефлексивные его аспекты,

равно как и его способность к прояснению других нерефлексив­ ных содержаний: это язык как бессознательное (структурный пси­ хоанализ), язык как стихия обыденного сознания, язык как ору­

дие социального господства (Хабермас, Фуко), язык как скрепа

566 Рефлексия как направленность души на саму себя принимает в философии разные формы. Декарт отождествил рефлексию со способностью ИНДИВИда сосре­

доточиваться на содержании своих мыслей, связав рефлексию с сушествованисм мыслящего субъекта; Локк разделил внешнее, чувственное, и внутреннее воспри­

ятие и познание (это последнее и есть самонаблюдение или рефлексия). Кант и Гуссерль вновь подчеркнули характерную для европейской философии в целом связь рефлексии с субъектом при анализе разных форм опыта.

484

fаздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. ПеревоД как ...

любого опыта полисемичности и метафоричности (Рикёр) и др. Все эти столь разнородные по своим формам «прорывы» поля ре­ флексии,

некогда казавшегося

отрицании «пустого»

однородным,

основываются

на

cogito трансцендентальной философии и по­

пытках проработать материал под новым углом зрения, обнару­ жить те или иные элементы нерефлексивного, «анонимного», не поддаюшегося рационалистической редукции опыта.

Единство самосознания уже более не скрепляет фрагментар­ ный опыт культуры, а потому объединяющим различные опыты

моментом становится поле и проблема языка, заведомо лишенно­ го той центрации, которой, казалось, могло обладать сознание

в рефлексивном повороте. Следовательно, в обращении к языко­ вой проблематике, «занявшей в философии место мышления, мыслящего самого себя» (Гадамер), можно видеть естественную реакцию на исчерпанность рефлексии традиционного типа. В от­ личие от позиции, отказываюшейся от какого-либо прояснения

нерефлексивного опыта, обращение к языку, в каких бы формах оно ни проявлял ось, позволяет надеяться на прояснение и рацио­ нализацию этого опыта

-

таковы прежде всего попытки построе­

ния «неклассической- или «конкретной» рефлексии. Если «клас­ сическая» рефлексия замкнута в сфере сознания и с очевидностью удостоверяет данность сознания сознанию, то

«конкретная»

не-классическая,

рефлексия неизбежно развертывается в ситуации

погруженности в культуру. Следовательно, она не притязает на постижение абсолютных первоначал своего собственного движе­ ния, не ищет непосредственных очевидностей, не требует бес­

предпосылочности. Поскольку ей заказана целостность, самодо­ статочность и самопрозрачностъ

cogito,

постольку и движется она

косвенным, окольным путем, как это собственно и предполагает

этимологический смысл латинского слова

ref1exi0 567. Выступая

в качестве условия возможности для рефлексии нового типа, язык в любых несоизмеримо различных философских интерпретациях, так или иначе берет на себя весьма ответственную миссию

-

арти­

кулировать ту нерефлективную почву, на которой вырастает лю­

бое движение рефлексии. При этом неуловимая амбивалентность языка, который и связывает и разъединяет людей, его способность одновременно и к обнаружению и к сокрытию тех или иных со­ держаний, его отягощенность невыразимым и вместе с тем его

способность постоянно раздвигать пределы выразимого

-

все это

позволяет надеяться на возможности прояснения дорефлексив­

НЫХ контекстов и подтекстов мысли. Эта амбивалентность и мно567

Reflecto, flexi, flехшn, reflectere - загибать, закидывать назад, поворачивать: - поворачиваться. обращаться.

в страд. залоге

485

Познание и перевод. Опыты философии ЯЗыка

гоиспостасность языка в полной мере проявляет себя и в работе перевода

-

как новой области рефлексии и одновременно нового

её средства.

Перевод как практика и перевод как рефлексия Наряду с классической философской рефлексией и методологи­ ческой рефлексией науки, я предлагаю в дополнение к ним рассмо­ треть шансы историко-эпистемологической рефлексии опереводе

и выработке концептуальных языков. В ней есть и философские и научно-гуманитарные аспекты. По материалу и способам осуще­ ствления это

-

рефлексия нового этапа, возникаюшая на новом

витке лингвистического поворота

-

вслед за проблемами языка,

понимания, коммуникации. В ряду других форм рефлексии, суще­ ствовавших в истории философии (эмпирическая, логическая,

абсолютная, трансцендентальная, конкретная и др.), рефлексия пе­ ревода (и о переводе) выступает как смешанная, эмпирико-транс­

цендентальная-'ё. Так, она опирается на конкретику переводческих и других познавательных актов в культуре, но одновременно видит

в этих актах и самой их схематике условие возможности любого гу­ манитарного познания, отсюда

-

этот эмпирико-трансценденталь­

ный дублет. Рефлексия о переводе не подменяет, но расширяет, ак­

туализирует целый ряд философских вопросов. Представляется, что эта рефлексия еще не дала в качестве своего результата общую тео­ рию (хотя, наверное, многие авторы лингвистических теорий пере­

вода с этим не согласятся), однако безусловно можно видеть протяжении веков, а в наши дни

-

десятилетий

-

-

на

нарастание внят­

ности В мысли О переводе, более четкое осознание того, о чем мы ве­ дем речь, какими словами можно назвать это явление и эту практи­

ку (происходила специализация лексики, относящейся к переводу), как и зачем делается и может делаться перевод. Здесь я не буду пы568 Фуко периода "Слов и вещей» считал эмпирико-трансценлснтальной любую рефлексию современной философии (Фуко М. Слова и веши. М., 1977. С. 436).

При этом Фуко сетовал на то, что отсутствие рефлексии или же ее недостаточность погружает современную философию в сон, только уже не догматический. как в трактовке Канта, пробужденного Юмом от догматического сна, но антропологи­

ческий. По сути, современные формы антропологии, исходяшей из вневременной сушности человека. и выступают у Фуко как современные формы догматизма.

Представляется, что этот вопрос об антропологическом сне современной филосо­

фии с излишней поспешностью был сдан в утиль вместе со структурализмом. Мыс­ лям о человеке на основе априорных сущностей Фуко противопоставлял «фило­ софский смех», но это вовсе не означало отказа от рефлексии. Напротив, требуетсЯ со вниманием отнестись к новому опыту. к свидетельствам о том, что при отнесе­

нии человека к немыспимому (ппрспзе) все привилегии тралиционной рефлексИИ как мысли, мысляшей самое себя, должны были исчезнуть, и весь вопрос теперь за­

ключается в том. как и где обрести иные опоры для мысли (Там же. С.

486

418).

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ... таться жестко увязывать различные позиции, однако намечу между

ними ряд связей и взаимосвязей, образующих то густую и плотную, то более разреженную сеть.

Само понятие рефлексии и близкие ему понятия, образованные от того же латинского

-

главных регистрах

корня,

исторически

существовали

в трех

умственном (размышление, направленность

на самого себя), оптическом (отражение от гладкой поверхности),

и физиологическом (непроизвольный ответ на раздражение). Та­ ким образом наиболее важная ДЛЯ нас здесь рефлексия в первом смысле входит в такие ряды бинарных сопоставлений и противо­ поставлений, ный

-

как осознанный

-

неосознанный, преднамерен­

спонтанный, направленный на себя

контролируемый

-

бесконтрольный.

-

направленный вовне,

Рефлексия в оптическом

смысле является частым обертоном этой умственной рефлексии. А рефлексия в третьем смысле слова выступает в современной рос­ сийской культуре в качестве некоего исторического казуса, укоре­

ненного в постмодернистских практиках визуальных искусств-б", где рефлексивный этим словом

-

-

как правило, незаметно ДЛЯ пользующихся

сближается с «реактивным».

Для того чтобы понять, что дает нам рефлексия, учитывающая практику и осмысление перевода, мы должны будем погрузиться

в конкретный историко-культурный материал. Речь здесь пойдет о практике

перевода,

который выступает как аналитический

и синтетический, научный и художественный акт.

Рефлексия

о переводе в широком смысле возникает в тот момент, когда свой

собственный язык оказывается в позиции не единственно воз­ можного: тогда мы начинаем осознавать его границы и одновре­

менно

-

его возможности, иначе не заметные, в сравнении с дру­

гими языками, другими способами вербального выражения. Этот трудный опыт рефлексии, осложненной многоязычием, постоян­

но сопровождает нас в процессе переводческой работы. Поста­ новка проблемы переводимости и непереводимости

-

это новая

ступень в осознании языковой (точнее, многоязычной) составля­

ющей любого человеческого опыта и его выражения. Рефлексия о переводе, с одной стороны, продолжает движение неклассиче­

екой рефлексии, имеющей дело с нерефлексивным опытом как

базовой очевидностью, а с другой стороны, усиливает шансы классической установки на схватывание и прояснение всей этой массы неподконтрольных сознанию содержаний и механизмов.

Как уже неоднократно отмечалось, рефлексия

-

это непрямое

Движение, огибание, возвращение на свои следы, отступление,

569

Схематика этой понятийной подмены рассмотрена в статье: Барабанов Е. Ста­

ДИЯ рефлексии

//

Рефлексия. М.,

2005.

487

Познание и перевод. Опыты философии языка возврат

-

нечто такое, что позволяет иначе увидеть уже свершив­

шийся опыт.

Введение проблематики перевода усложняет ре­

флексивную схематику. Перевод ведет за собой сразу целую сеть новых отношений: перевод и подлинник, перевод и другие пере­

воды (если они есть)

-

в своей культуре и в других культурах, пе­

реводы современные и прошлые

-

а также и будущие

-

в той мере,

в какой иногда удается уже сейчас наметить области несделанно­ го,

которые могут стать средоточием новых переводческих уси­

лий. А как сравнивать переводы

-

есть ли у нас «третья» (помимо

оригинала и вырабатываемого перевода) область, из которой мож­

но было бы заимствовать критерии для сопоставлений? Готовой площадки для сравнения у нас нет, однако в процессе рефлексии

над переводом мы постепенно строим и расширяем эту сферу умопостигаемости: это не платоновские идеи, и не «третий мир»

Поппера, но динамичная область многообразно детерминирован­ ных взаимоотношений между людьми. Парадоксальным образом перевод, предполагающий выход за пределы как иностранного,

так и родного языка (в том виде, в каком он предшествовал пере­ воду) дает нам новые шансы приближения к универсальному

-

только не заранее заданному, но искомому и отчасти достигаемо­

му в процессе постоянного расширения интеллигибельного про­ странства. Проблематика перевода не устраняет другие философ­ ские

и научные проблемы,

но способствует их проявлению

и развертыванию; примером такого развертывания послужат ДЛЯ

нас в этой книге проблемы рефлексии, перевода и понимания. Осознание специфики перевода и его значения происходило

в истории постепенно-?". Критерии точности, верности, адекват­ ности тоже складывались постепенно, а когда сложились, все рав­

но менялись от эпохи к эпохе, от культуры к культуре. Поучитель­ на

и

захватывающа

история

выковывания

слов,

означающих

перевод в европейской культуре. В греческом и латыни не было даже специальных глаголов, означающих перевод с языка на язык:

как правило, это были вполне конкретные и вещественные глаго­

лы, которые при случае могли означать также и межъязыковой перевод. Французский термин traduire возник из латинского па­

ducere -

слова, которое буквально значит «выводить вовне», «вы­

водить за пределы». Чтобы переводить, нужно иметь как минимум два языка. Древние греки, даже говоря на других языках, стремят­ СЯ оставаться в своем собственном логосе, в своем языке, в гордом

570 Среди множества исторических очерков на эту тему не могу не отметить тексты

об истории перевода. написанные группой авторов (с. Auvray-Assayas, С. Вегпег­ В. Саззш, А. Рац] , 1. Rosier-Catach). См.: Vocabulaire ецгорёеп des pI1ilosophies / SOllS

la dir. de

ВагЬага Сазып. Рапь,

2004.

Р.

1305-1319.

488

Раздел второй. Перевод, ре1iепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

однояэычии>". Как утверждают специалисты, глагол

ellenizein

жет значить «говорить по-гречески», «говорить правильно»

мо­

и даже

«вести себя по-человечески». Получается, что правильно (хорошо) говорить, хорошо мыслить и хорошо жить

-

это вещи взаимосвя­

занные. Чтобы хорошо говорить, нужно соблюдать правильный по­ рядок слов, учитывать семантическую нагруженность слов (упо­

треблять

правильные

грамматическую

«Ellenizein»

слова,

избегая

принадлежность

и

двусмысленностей),

предметную

их

отнесенность.

могло значить также «учить греческий язык», а позднее,

уже во времена перевода Священного Писания на греческий,

-

«выражать на греческом языке», «переводить на греческий». Значе­ ние перевода передается и другими греческими глаголами с при­

ставками мета- и пери- (в значении пере-нос, пре-образование).

В классическом греческом языке все эти понятия обозначают раз­ личные формы работы с текстом, однако значение «переводить» встречалось лишь изредка, как одно из возможных значений. Коль скоро перевод не вычленялся как отдельная проблема, это означа­ ло, что различие между языками пока еще не принимал ось всерьез:

чем больше слов могли обозначать перевод, наряду с совершенно другими действиями, тем меньше перевод был выделен в культуре,

тем слабее осознавалось его значение. Важным моментом в форми­ ровании слов, обозначающих собственно перевод, был период ра­ боты над переводом Священного писания на греческий язык (Сеп­

танта), заказанным в Александрии; так, глагол [теппепецегп стал означать смысловую связку между интерпретацией и переводом.

Известные нам переводы с греческого на латинский лишь ча­ стично удовлетворяют современным критериям перевода; все гла­

голы, которые в латинском относятся к переводу

еге,

(vertere, сопуеп­ exprimere, reddere, transferre, interpretari, imitari) - могут

одновременно обозначать и «буквальный» перевод, и свободную адаптацию греческого текста к потребностям публики. В класси­ ческой латыни перевод воспринимался как этап рецепции грече­ ской культуры: переводить

-

значило придавать чужому тексту

блеск в своем собственном языке. Плавт, например, употреблял слово

vertere

для обозначения вольного перевода-адаптации гре­

ческой пьесы: речь вообще шла не о подчинении языку оригинала

(на фоне греческого все остальное

только варварское), но о том,

-

чтобы писать на своем языке, создавать свой язык. Цицерон определял свои принципы философского перевода

(<<переводить

-

приспосабливать

-

творить») В связи с практикой

57\ Впрочем, эта точка зрения оспаривается. О роли языковых и диалектных взаи­ Модействий в генезисе понятии, выраженных в терминах греческого языка см., на­

Пример, в работах французского германиста П. Пениссона.

489

Познание и перевод. Опыты философни языка

основателей латинской литературы: подобно поэтам, переводя­ щим греческие пьесы, переводчик Платона или Аристотеля дол­ жен сослужить добрую службу своим согражданам, приблизив

к ним божественных гениев. Иначе говоря, речь фактически шла о том, чтобы отобрать философские привилегии у греков и пере­

нести их в Рим. Одним и тем же глаголом

transferre

(переносить)

Цицерон обозначал и переводческое действие, и пере нос смысла в метафоре. Тем самым, заметим, он установил связь между пере­

водом и собственным письмом как способами обогащения языка. Отныне Рим воспринимает себя как место, где деятельность пере­ вода важна и нужна, где перевод и литературное письмо (точнее.

метафоры в риторике)

-

это способы заимствовать то, что нужно

сделать своим. Так, для Лукреция его поэма «О природе вещей» была лишь переводом учения Эпикура и тем самым

-

средством

придать блеск туманным открытиям греков: по логике зрительной

метафоры, переводить значило обеспечивать свечение смыслов, делать чужое живым и непосредственно воспринимаемым.

В дальнейшем послевавилонская культурная ситуация в мире

постоянно демонстрировала значимость переволов фундамен­

тальных текстов культуры

-

Свяшенного Писания, Гомера, Шек­

спира или Сервантеса, причем эти фундаментальные переводы

всякий раз выступали как ответ на запросы времени, как форма поиска

идентичности,

как

переопределение

своего

отношения

к культурному наследию. Средоточием аналитических, герменев­ тических, интерпретативных усилий на протяжении столетий бы­

ла исполненная драматизма история

переволов Священного

Писания: сколько ошибок и негочностей было исправлено после­ дующими

переводчиками, сколько персводов было обвинено

в ереси против канонических текстов и сколько еретических тек­ стов становилось со временем каноническими.

Перевод Библии на греческий в известном смысле не только не

опровергает,

но

скорее

подтверждает

«монолингвизм.

гре­

ков 5 72 , так как дух этого перевода, считают историки культуры, скорее еврейский, чем греческий: этот перевод возник из стрем­

ления сделать эту книгу доступной на греческом как важнейшем

культурном языке. Согласно легенде, в конце

72)

II в. до Н.э. 70 (или ученых, получив заказ от главного хранителя Александрий­

ской библиотеки

-

в ответ на пожелание Птолемея филадель­

фийского, создали каждый свой перевод, причем результаты этой работы оказались совершенно идентичными. Это был перевол 572 Содержательный анализ множества исторических примеров перевода религИ­ озных и философских текстов мы находим в «Словаре непереволимостей» под реп.

Б. Кассен: 'а

dir. de

Vocabulaire ецгорёеп des philosopl1ies (шспоппагге des il1traduisibles) / SollS Paris, 2004.

В. Саьз!п.

490

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

Моисеева Пятикнижия. Филон Александрийский считал грече­ ский перевод Священного Писания столь же «боговдохновен­ ным», как и его древнееврейский оригинал. Моисей выступал ис­ толкователем (пеппепецв), выразителем всей полноты смыслов

божественной речи: термины смысл которого

-

hermeneia,

выражать,

пеппепецв (от глагола,

обозначать,

интерпретировать)

постепенно специализировались и стали обозначать собственно перевод. Знаменитым продолжателем великого переводческого

дела становится Св. Иероним

(348-420) -

впоследствии святой­

покровитель всех переводчикав, переводчик и писатель, способ­ ствовавший развитию христианской латыни, в противополож­

ность латыни классической; занимался поначалу пересмотром

существовавших переволов Свяшенного Писания. исправлением ошибок и устранением приписак, но затем предпринял собствен­ ный перевод

-

непосредственно с древнееврейского на латин­

ский. В ХНI в. латинская библия, созданная на основе работы Иеронима,

но включавшая также другие,

ские», тексты, получила название

VLllgata (что

«девтероканониче­

значит «общеприз­

нанная»), стала официальным текстом Свяшенного Писания для римского

католицизма

и прослужила

в этом качестве до середи­

ны ХХ в., заложив основу для переволов на европейские нацио­

нальные языки У'. Еще один термин, относящийся к переводу, вый термин

translation,

-

это средневеко­

который находился на пересечении раз­

личных наук и искусств (грамматики, логики, риторики) с теоло­

гией. В широком смысле слова речь здесь шла о «переносе», «переводе», смещении смыслов

-

от собственного к несобствен­

ному, а в более узком смысле (вслед за Квинтилианом)

-

о тропах

как украшающих изменениях значений. Средневековые знатоки

грамматики и лексикографии стремились определить, на каких основаниях два термина могут быть соотнесены. Таких оснований два: одно из них обретается при движении назад (этимология),

другое

-

при движении вперед (интерпретация). Эти рассуждения

не являются собственно переводческими, но они близки смыслу

переводческой проблематики. Важная тема средневековой мыс­ ли

- translatio studii

(еперенос знаний»), путешествовавших из

Греции в Рим, а из Рима далее

-

в христианский мир; подобно

этому опереводе (переносе) философии

(translatio

рпйоворгпае)

говорил Роджер Бэкон, и эта тематика переноса и перевода ближе Подходит к нашей теме познания и перевода.

573

Кстати. именно Св. Иерониму приписывается переводческий принцип verbum

pro verbo,

хотя его конкретные переводческие шаги были на деле далеки от лей­

СТвительного буквализма.

491

Познание и перевод. Опыты философии языка

Нередко утверждают, что современный немецкий язык был создан во многом именно лютеровским переволом Библии. Рас­

суждая о своем переводе. Лютер употреблял глагол vегdеutshеп (буквально: «онемечивать»). Уравнивая два немецких глагола, обозначавших перевод, устный,

обыденный

vегdеutsсhеп

-

dоlmеtsсhеп (этот глагол означает

-

перевод)

и

вышеупомянутый

глагол

он стремился сделать такой перевод, который был

бы понятен простому человеку>". Шлейермахер считал отноше­ ния «толмачесгвая (искаженное русское от

Dolmetscher)

«простым

обменом» в отличие от подлинного, письменного перевода (гла­

гол

iibersetzen),

требующего рефлексии, а Гадамер в «Истине И ме­

тоде» употреблял слово Ооппегвслег просто в значении «устный переводчик». В дальнейшем глагол

iibersetzen

стал покрывать бо­

лее широкое поле значения, а слово dolmetschen было фактически полностью вытеснено из философского словаря. Другая важная пара понятий тип

переноса,

iibersetsen передачи,

и

ubertragen:

последнее означает любой

перевода как трансмиссии, тогда как

iibersetzen предназначено для перевода (переноса) написанной ре­ чи. У Канта (<<Религия в пределах только разума») эти два термина

выступают как взаимодополнительные: недостаточно знать Свя­

щенное Писание впереводе (Шэегзецеп), его нужно также пере­ дать (iiЬеrtгаgеп) потомству. Близость терминов «перевод» И «пере­ дача» связывает во французском языке перевод с традицией

(tгаduсtiоп/tгаditiоп), а в итальянском - перевод с предательством

(traduttore/tradittore).

Хайдегтеровский немецкий подразумевает

под переводом (ОЬегsеtzuпg)переправу с одного берега на другой, осуществляемую переводчиком как

перевозчиком: перевести

с языка на язык значит ввести произведениев другую среду и дру­

гую культуру. Перевод - это не просто лингвистическая процеду­

ра, но этап в становлении духа. Эта мысль присутствовала уже

574 В своем «Послании О переноде» Лютер обосновывает те изменения, которые он внес в переводимый текст. Так, в «Послании К римлянам» он перевел слова ап. Павла Arbitramuг попппегп

illstificari

ех

fide absqlle

орегйшь (мы признаем. что чело­

век оправдывается лишь верою, независимо от дел закона). добавив от себя усиления мысли

-

-

для

это «лишь верою», которого в тексте не было, и Лютер это хоро­

шо знает. Но он все равно дополняет текст, считая, что этого требуют, во-первых. смысл. а во-вторых. чистый и ясный немецкий язык, не доступный его критикам­

папистам, которые просто не умеют говорить по-немецки (разумеется. в первоМ отношении

-

прояснить смысл

-

Лютеровский довод вполне уместен, OilHaKO

к понятному разговору на немецком данный случай все же отношения не имеет). Или еше пример: ангел говорит Марии: «полная милостью'> (gratia

plena).

мецки, утверждает Лютер, нужно сказать «благолагная». а еше лучше

А по-не­

-

просто

«милая Мария» ... При этом Лютер утверждал. что перевел Новый Завет как топьк? мог добросовестно, что он не заставляет никого читать его перевод. оказывая услу­ гу тем. что не может сделать это лучше.

492

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

у Лютера, Гердера и Новалиса, которые рассматривали языковой

обмен как условие воспитания-">. Хайдеггер усиливает эту тради­ цию немецкой мысли о переводе, подчеркивая, что перевод вы­

ступает как передача традиции

вслед за ним эту

(iiberliefern);

мысль развивает Гадамер. Во всех этих примерах мы видим, как некоторые формы языковой специфики подталкивали размышле­ ние о переводе в том или ином направлении; общее между ними

-

то, что во всех этих случаях перевод, предполагающий возмож­

ность сдвига в понимании, становится своего рода безосновным основанием мысли.

Таким образом, осознание специфики перевода как практики происходило в истории постепенно. Первой и, наверное, самой крупной переводческой антиномией является антиномия «по ду­

ху» И «по букве», а в некоторой модификации

-

антиномия «воль­

ного перевода- и «буквального перевода». Однозначного решения она не имеет ни в теоретическом, ни в историко-культурном пла­

не, так как примеры шедевров мы находим в русле обоих подхо­

дов. Так, среди вольных переводов есть такие шедевры, как люте­ ровский перевод Библии или лермонтовский перевод «Горных

вершин. Гёте 5 7 6 , а среди шедевров точности, например, переводы Шекспира, сделанные Лозинским. Должен ли перевод передавать слова оригинала или же идеи

оригинала? Стиль оригинала или же стиль переводчика? Должен ли перевод читаться как перевод или же как оригинальное про из­

ведение? Должен ли он читаться как произведение, современное

оригиналу, или же произведение, современное переводчику''>" 575 Этот

Berman

вопрос

А. Г'ергецуе

рассматривается,

de

Гёпапяег.

в

частности,

у

Антуана

Бермана:

Paris, 1984.

576 В русской литературной традиции установка на вольный перевод представле­ на, например, переводами Жуковского

-

да еще не стояли) или же Пастернака

в ту эпоху, когда они уже стояли достаточ­

-

в ту эпоху, когда задачи точного перево­

но остро, но сам автор, работая над переводами, из-за не возможности писать свое, предпочитал

считать

перевод таким

же

видом

творчества,

как и

оригинальное.

Из этого следует, 'по читать пастернаковские переводы «Сонетов» Шекспира мож­ но из интереса к Пастернаку, но не стоит из интереса к Шекспиру, потому что в па­ стернаковских переводах Шекспира мы видим Пастернака, а о Шекспире подчас

не можем даже догадываться ... (Швейцер АД. Пастернак о стратегии перевода

//

-

переводчик: к вопросу

Язык. Поэтика. Перевод. Московский государственный

лингвистический университет. Сборник научных трудов. Вып. NQ 426. М., 1996. С. 155-161). Столь же вольными, хотя и на иных основаниях, были и переводы Со­ нетов Шекспира Маршаком, о чем уже говорилось.

577 Все эти антиномии и некоторые другие перечислены в книге: Ср.

Art ofTranslation. Boston, 1968. Сходные

Savmy Т. The

мысли и аналогичные антиномии (со ссыл­

ками на Сейпори или без таких ссылок) высказывали И. Левый, Швейцер, Комис­ саров и многие другие крупные теоретики перевода. Ср. также: Крюков А.Н Анти-

493

Познание и перевод. Опыты философии языка

и т. д. И т. п. Но есть и еще более важная антиномия: должен ли пе­ ревод подводить читателя к пониманию текста на оригинальном

языке или же так преобразовать текст, чтобы сделать его доступ­

ным культуре и читателю языка перевода? В наши дни нередко звучит позиция, согласно которой рассуждать об оригинале вооб­ ще нет смысла: зачем спорить о верности оригиналу, если у каж­

дого цивилизованного народа в ту или иную эпоху есть свой Ге­ гель, свой Кант, а теперь вот уже и свой Хайдеггер ... И к тому же в

каком-то смысле перевод все

равно

невозможен

-

во

всяком

случае при радикально разных структурах языков ... На это можно ответить, что человеческий опыт в основных своих чертах соизме­ рим, равно как соизмеримы и способы его осмысления, а потому и доводы сторонников тезиса о непереводимости нельзя считать

убедительными, несмотря на множество аспектов оригинала, ко­ торые реально не переводятся, а также те аспекты перевода (на­

пример, связанные со структурой и семантикой языка перевода), которые в оригинале отсутствуют, а в переводе появляются. Даже в случае работы с текстами радикально несходных языков перевод все равно возможен: более того, он может указать культуре ориги­ нала

и

культуре

перевода

важные

пути

взаимопрояснения.

На примере греческого и китайского это ярко демонстрирует

в своих многочисленных работах французский исследователь

Франсуа Жюльен' ". Общность между радикально различными языками и культурами может быть найдена в самой способности перемешатьсяот одной формы умопостигаемостик другой: в ито­

ге таких перемещенийпроисходитмногократноереконфигуриро­ вание, ре категоризация мысли и в итоге намечается общая сфера интеллигибельности.

И все же: что за веши и сущности стоят, например, за Илиадой во всех ее переводах на разные языки

-

вещи в себе, к которым

у нас все равно нет доступа, или какие-то иные какие-то вневре­

менные идеальные сущности? Реальная практика перевода, чем дальше тем больше, отказывается от однозначных решений. Это

номии В теории перевода и их разрешение.

//

Язык. Поэтика. Перевод. Москов­

ский государственный лингвистический университет, Сборник научных трудов.

Вып.

N9 426.

М .•

1996.

С.

100-111.

Jullien F. Fonder 'а morale. OialogL1e de Мепсшч амес цп philosophe des Елптиёгеэ. Paris, 1995: Idem. Le оёгоцг е! Гассея. Strategies оц sens еп Chine, сп Сгесе. Paris, 1995: [ает. L'ombre аLl (аЫеаL1. ОL1 та! OLI dL1 ncgative. Paris, 2002. Думаю. здесь намечается плодотворная 578

Жюльен Ф. Трактат об эффективности. М., 1999; ср. также:

аналогия между проблемой соизмеримости теорий и проблемой соизмеримости различных форм интеллигибельности. Ср.: Лысенко В.г. О переводе санскритских

философских текстов

2004.

// Труды Русской антропологической школы. Вып. 2. М.,

С. 220~228.

494

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ... относится и к главному вопросу: о переводимости и взаимопере­ водимости: речь идет скорее о мерах, степенях, о некое м асимпто­

тическом приближении к оригиналу, и при ЭТОМ об интенциях, тенденциях, установках переводчиков. Так что действует здесь не логика абсолютного максимума,

но скорее логика оптимума,

при обязательном наличии компромиссов. Предвидеть весь набор факторов и обстоятельств, которые необходимо учесть при выбо­ ре эквивалента, не сможет даже самый продвинутый компьютор,

не говоря уже о том архаичном старателе, которому

примерах, приводимых Умберто Эко,

-

в забавных

не удавалось отличить дух

-

Божий от алкоголя

(spirit), а Сочинения Шекспира от Предприя­ of Shakespeare) ... перевода - это очень важный способ понимания позна­

тий Шакеспеаре (Works Работа

вательной деятельности. В процессе рецепции новых произведе­ ний, новых мыслей, чувств, выражений танно

и

осознанно

-

происходит

-

он может идти и спон­

пере нос

текстов,

смыслов,

концепций из одного культурного контекста в другой. В период культурных кризисов особенно важным становится осознанный ПОДХОД, учет и преодоление разрыва ОСНОВНЫХ контекстов

-

преж­

де всего контекстов создания и восприятия. Подчас переводчик работает, как Сталкер, переводя нас через трясину, через которую нет иного пути. Переводчик выступает одновременно и как про­ водник,

и

как

перевозчик

-

через

культурные,

цептуальные границы-". Что мы переводим

-

языковые,

кон­

слова'? идеи'? Кто

переводит и по какому праву'? для кого и с какой целью осуществ­

ляется перевод'? Как он делается'? В зависимости от ответа на все эти вопросы переводы могут делаться по-разному, они могут быть ориентированы на малоподготовленного или же на опытного чи­

тателя, на воспроизводство оригинала или же на развитие нацио­

нального языка,

самое важное

-

на первичное знакомство с памятником,

когда

содержание, или же на повторный перевод, когда,

как правило, большее внимание уделяется жанрово-стилистичес­

кой

специфике

оригинала...

Сами

термины,

обозначающие

в культуре то, что переводится, и результат перевода на другой язык в наши дни далеко не всегда называют «оригиналом» И «пе­

реводом».

Чаще здесь используются две основные метафоры.

В английском языке перевод метафорически мыслится как прице­ ливание, стрельба в тир (соответственно язык перевода именуется

target-language);

при этом процедуры, посредством которых чужой

текст втягивается в свою культуру или, напротив, подтягивает чи­

тателя к культуре оригинала, обозначаются, соответственно, гла579

В Словаре Российской академии, вышедшем в конце ХУН! в., переводчик

предстает как «преволник. (с омегой ...).

495

Познание и перевод. Опыты философии языка

голами

«domestificate»

и

«[oreignize»580.

цузском МЯ этого используется

В итальянском или фран­

иная, транспортная

метафора:

язык перевода характеризуется как «пункт прибытия» или «пункт

назначения»

(1angue ои texte de destination ...)581.

И тем не менее среди всего спектра позиций вычленяется одна главная антиномия, которая, полагаю, не может быть ни диалек­

тически синтезирована, ни снята. Именно эта антиномия органи­ зует

все

пространство

дискуссии

о

переводе,

и

соответственно

принятие той или иной позиции организует далее всю переводче­

скую работу. Важнейшая заслуга в истории культуры в формули­ ровке этой антиномии

принамежит

Фридриху

Шлейермахеру.

Это сейчас нам может показаться, что сама эта антиномия осозна­ валась всегда и что ее ясная формулировка в себе не содержит.

никакого открытия

Однако это не так. Вот как ставит вопрос

Шлейермахер в своей знаменитой работе «Различные методы пе­ ревода»: «Либо переводчик делает все возможное, чтобы оставить в покое писателя, и движет ему навстречу читателя, либо он дела­ ет все возможное, чтобы оставить в покое читателя, и движет ему

навстречу писателя. Эти два пути настолько отличны друг от дру­ га, что, встав на один из них, нужно пройти его до конца со всей

возможной строгостью. От попытки пройти оба пути сразу можно ожидать

лишь

самых

сомнительных

результатов

рять как писателя, так и читателяьч'". Так вот они

с

-

риском

поте­

два пути, меж­

ду которыми переводчику приходится выбирать: либо он продви­ гает читателя в сторону писателя, либо, наоборот,

-

писателя

580 Когда мне довелось переводить итоговый документ по программе «Сложности перевода текстов социальных наук», составленный по-английски, я решила пере­

вести «погпекпйсаге» и

<'foreignize»

обыденно-юмористическими словами «одо­

машнить- и «обыностранитъ», хотя в других переводах с английского мне где-то

уже попадались величественно-нелепые в русском языке слова «форснизировать» и «доместицировать» ... Боюсь, что в связи с укрепившейся ныне тенденцией к ла­ тинизации русскоязычной терминологии, именно эти слова как раз и укорснягся в русском терминологическом языке

...

581 Соответственно во Франции с легкой руки известного специалиста по теории перевода Ж.-Р. Ладмираля переводчихи. которые ориентируются более на ориги­ нал, именуются язык перевола.

sourciers (от слова souгce - источник), а те, что ориентируются на - ciblistes (от слова cible - мишень, цель). При этом Ладмираль со­

вершенно справедливо отмечает, что между теоретическими декларациями перс­

водчиков и их конкретной практикой подчас обнаруживается значительное рас­ хождение. источник

Так,

Беньямин и

(sourciers),

Берман , в теории явные сторонники

опоры на

на ирактике нерецко сказывались увлеченными в сторону по­

требностей читателя перевода

(ciblistes).

582 Шлейермахер Ф. О разных методах перевода. Лекция

1813 года. Schleiet'macher F. ОЬег die vегsсl1iеdепеп Меthоdеп des LJЬегsеtzепs. Paris (ed. Ы1iпguе), 1999. Р.48.

496

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

в сторону читателя. Разумеется, Шлейермахер был не единствен­

ным, кто заметил это противоречие <', однако именно он выразил его с наибольшей ясностью - как практическую и теоретическую антиномию:

пути

возможны

различные,

но идти

можно только

одним из них, избегая смешения, так как в противном случае пи­ сатель и читатель могут вообще не встретиться. Анализируя этот

тезис, Умберто Эко полагает, что такой строгий критерий приме­

ним либо к древним, либо к культурно несхожим текстам-ё'. Позволю себе с ним не согласиться, опираясь на авторитет рус­ ского филолога и переводчика М.Л. Гаспарова, который в прин­ ципе относил то, что можно было бы назвать «строгим критерием

Шлейермахера», к любым текстам. Рефлексия

над переводом

выводит из этой антиномии не­

сколько важнейших следствий. Любой перевод оказывается не только лингвистическим, но и культурным и концептуальным яв­ лением, а потому не существует перевода лишь с языка на язык,

но всегда также и перевод с культуры на культуру. Если недооце­ нить это обстоятельство, перевод может вовсе не войти в чужой

контекст или остаться в нем незамеченным. Но если его переоце­ нить, возвеличив инстанцию «читателя» В ущерб «писателю», пе­

ревод «с культуры на культуру» может вообще перестать быть пе­ ренодом и стать как бы самодовлеющим образованием в культуре языка пере вода.

Другое следствие этого тезиса о необходимости выбора заклю­ чается в признании ограниченности любого перевода. Ни один перевод не переводит абсолютно все, что-то неизбежно остается 583 Этот же принuип фактически формулирует и П.Л. Вяземский. который рабо­ тал над своими переводами с французского в тесном контакте с Пушкиным. Ср. у Вяземского: «Есть два способа переводить. один независимый. другой подчинен­

ный. Следуя первому, переволчик, напитавшись смыслом и духом подлинника. персливает их в свои формы; следуя другому. он старается сохранить и самые фор­

мы, разумеется соображаясь со стихиями языка. которые у него под рукою. Пер­ вый способ превосходнее, второй нсвыгоднее; из этих двух я избрал последний» Вяземский п.А. Адольф. Роман Бенжамен-Констана. От персводчика (IЮl) тология: Перевод- средство взаимного сближения народов. М.,

! 987.

С.

/

//

Ан­

34. Дру­

гой ВИД той же самой антиномии (перевод перестраивающий ~ перевод воссозла­

ющий) формулирует блестящий переводчик советской эпохи М. Лозинекий. 584

Эка У Сказать почти то же самое. Опыты о ттереводе. СПб .. 2006. С. 230.

При этом Эко утверждает. что выбор ориентации (на источник либо на адресата) остается критерием, который подлежит обсуждению (.01' фразы к фразе». Позволю себе не согласиться и с последним утверждением. Выбор ориентации при пере во­ де того или иного произведения. разумеется. реализуется и конкретизируется на

любом малом фрагментетекста, однако 13 целом ~ это стратегический выбор, отно­

сящийся ко всему произведению. а не «алхокный», тактический выбор по случаю. хотя, разумеется.

в разных конкретных случаях этот принцип

более или менее последовательно. более или менее жестко.

497

может применяться

Познание и перевод. Опыты философии языка

нелереведенным. Что именно

-

это нам предстоит каждый раз ре­

шать, причем желательно, чтобы этот отбор был продуманным,

а не случайным. Так, при переводе стиха верность ритму и мело­ дии неизбежно придет в столкновение с грамматикой и смыслом.

Если в художественном произведении переводчика больше инте­ ресует этическая сторона, то стилистические красоты отойдут на задний план, если же переводчик постарается полностью овладеть

музыкальной стороной, в пренебрежении окажется логический элемент, и т. д. И т. п. При этом в работе перевода действуют меха­ низмы компенсации: то, что трудно выразить на одном уровне,

можно попытаться провести через другой, то, что невозможно вы­

сказать в данном месте, можно ввести в другом, и пр. Всякий, кто хотя бы раз сравнивал стихотворный оригинал с переводом, во­

очию убеждался в том, как различно распределяются в оригинале и переводе возможное и невозможное, места абсолютных при­ нуждений и места относительной свободы, как при переводе тек­ стов разного рода на общеязыковые ограничения накладываются слои других ограничений, и пр.

Среди классических сочинений о переводе стихов

в лигеле- В. Брюсова

(1905)585.

Эта фраза

-

-

«Фиалки

цитата из Шелли. Раз­

ложить фиалку на составные элементы и потом вновь ее создать

-

вот задача того, кто задумал переводить стихи. Тайна стихотвор­ ного впечатления связана с его образным строем, а еще раньше того

-

с языком: в тесноте стихотворного ряда слова ведут себя

иначе, нежели в обыденной речи ... У поэтов всегда возникает ис­

кушение бросить понравившуюся им фиалку чужих полей в своей тигель. Так, Пушкин переводил Парни, Шенье, Мицкевича, Лер­ монтов

-

Байрона, Гейне, Гёте, Тютчев

-

Гейне, Гёте, Шиллера,

большую часть жизни отдал переводам Жуковский, Фет перево­ дил всю жизнь - немцев, а также Горация, Вергилия, Овидия, Ти­ булла, Катулла. Все эти поэты и сами были способны творить и творили, однако их постоянно влекло к «бесплодному» И небла­ годарному труду

-

воспроизводить

чужеязычные

стихи

по-рус­

ски. И делалось это, по-видимому, вовсе не из снисхождения к не­ образованным людям,

но скорее из желания «овладеть чужим

сокровищем», показать, что и свой язык может не только вместить

чужой творческий замысел, но и достойно развернуть его. И пока с рода человеческого не снимется проклятие вавилонского сме-

5Х5 Брюсов В.я. Фиалки в тигеле (1905) / / Перевод - средство взаимного сближе­ ния народов. М ..

1987. С. 291-297. Ср.: «Стремитьсяпередать создания поэта с од­ - это то же самое, как если бы мы бросили в тигель фиалку.

ного языка на другой

с целью открыть основной принцип ее красок и запаха. Растение должно возник­ нуть вновь из собственного семени или оно не дает цветка

-

в этом-то и заключа­

ется тяжесть проклятия вавилонского смешения языков». Там же. С.

498

291.

Раздел второй. Перевод, рецепция, поиимаиие. Глава седьмая. Перевод как ...

шения языков (а этого, сетует Брюсов, никогда не случится), тиге­

ли для разложения фиалок на составные элементы останутся во

всех поэтических лабораториях-'" ... Тот же принцип

-

отбора того, что подлежит переводу,

-

отно­

сится в принципе и к переводу прозы, философских текстов. Так, Ницше можно переводить как писателя, введшего определенную литературную традицию, или как автора философского текста, хо­ тя и непривычного по форме, и соответственно результаты таких подходов будут разными. Кто-то скажет: перевод тем лучше, чем больше он смог учесть всего понемножку: немножко автора, не­ множко читателя, немножко ситуацию создания, немножко ситу­

ацию рецепции и так далее. Однако такой подход ножку

и

всегда

непоследовательно

-

-

всего понем­

невозможно

признать

продуктивным: более ценными представляются последователь­ ные переводы, которые акцентируют тот или иной осознанно вы­

бранный аспект произведения. Кроме того, напомним, сушест­ венно

различны

в

культуре

места

первого

и

последующих

переводов: одно дело первый, ознакомительный перевод, кото­

рый, как правило, приближает подлинник к возможностям и вку­ сам читателя, другое дело

-

последующие переводы, которые, как

правило, больше ориентируются на подлинник и стремятся точ­ нее его передать

...

При переводе прозаических текстов культуры, различного рода интеллектуальных документов эпохи, главным проблемным сты­

ком при переводе становится пересечение проблем семантики и прагматики. Так, вопрос о семантической эквивалентности пе­ ревода оригиналу поведет нас в дебри проблемы референции, проблемы универсалий, теории значений, проблемы воплощения

идеальных значений в терминах конкретных языков и др. Вопрос о прагматической эквивалентности укажет в область реальной прагматики оригинала, которую нам предстоит передать на дру­

гом языке (это может быть манифест или руководство к медита­ тивным практикам, научный текст или отчет какой-нибудь непра­

вигельственной органиэации-''? и др.); задачей перевода в любом 586 Там же. С. 587

293.

Замечательным опытом эксперимента с разнофункциональными переводами

было дЛЯ меня участие в программе организованной Американским советом науч­ ных обществ

(ACLS),

которое провопило опыт по переводу текстов разных жанров

на разные языки и их сопоставительного анализа. результатом которого стало об­ щее "Руководство по переводу текстов социальных наук». Участвовавшие в экспе­ рименте персводчики (с английского, французского, русского и

китайского)

должны были в сжатые сроки перевести восемь текстов разных жанров, параллель­

но ведя дневник переводческих сложностей. Среди попавшихся мне, как подопыт­ ному кролику, текстов были главы из научных монографий, статья для широкого

499

Познание и перевод. Опыты философии языка

случае будет воссоздание коммуникативного эффекта, произво­ димого оригиналом в его культуре, с учетом различий между дву­ мя языками и культурными ситуациями, а также условий рецеп­

ции пере вода.

В любом случае над переводческой эмпирией

надстраиваются те или иные типы теорий перевода: они всегда так или иначе ориентированы на практику,

но при этом они могут

быть и нормативно-предписывающими (делай так), и описатель­

ными (делают так), и продуктивно-прагматическими (ДЛЯ такой­ то цели можно делать так, для другой

-

так ...).

Таким образом, рефлексия о переводе (рефлексия перевода) показывает нам, что единственно правильных решений о том, как следует переводить, не существует: это зависит от эпохи, от каче­

ственной стадии развития культуры (экстенсивной или интенсив­ ной, направленной на охват все новых слоев читателей или же на более глубокое овладение новыми содержаниями), от того, впер­ вые или же повторно произведение пере водится в данной культу­

ре, и от много другого. Однако все это вовсе не означает, что не су­

ществует вообще никаких переводческих критериев. Они есть, только

построить

на

основе теоретического или

практического

применения этих критериев общую теорию перевода оказывается

задачей пока что невыполнимой, а быть может и не актуальной. Дело в том, что ныне существующие переводческие теории на­ столько исключают одна другую, что оказываются не способны

конфигурироваться и образовывать обшее поле проблематики с надежными внутренними переходами. А потому то, что я здесь

предлагаю, это не столько теория, сколько позиция. Она склады­ вается на пересечении различных теорий, учитывая и взаимно ог­

раничивая их претензии. Представляется, что эта позиция, средо­ точием

которой является взаимосвязь познания

и перевода.

удачнее всего позволяет соотнести и взаимоувязать фрагменты наличного материала. м.л. Гаспаров, с которым мы много обсуж­ дали проблемы перевода, предложил емкую формулу: «Перевод есть равнодействующая того, что переводчик должен, может и хо-

читателя (это была замечательная статья П. Рикёра о переволе. впервые опублико­ ванная в интеллектуальной газете « Монл. ниц», юридический документ и листовка

J, годовой отчет о работе «врачей без гра­ -

из разряда тех. что вешаются на заборе.

привлекая публику к участию в демонстрации или акции протеста. Чувствами

и впечатлениями персводчика в экспериментальной ситуации я надеюсь в буду­

шем поделиться с читателями. Текст итогового руководства ~ GlIidelines Translation ofSocial Science Texts. American Соцпсй ofLearned Societies, N.Y..

for the 2006-

вышел в переводах на арабский, китайский, французский,японский, русский. ис­

панский и вьетнамский языки. Ср. также:

ACLS Web site: wwww.acls.orgjsstp.htm.

Этот текст должен рассматриваться как промежуточный итог в прололжаюшейс" дискуссии и как призыв к дальнейшему обсуждению.

500

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ... чет: что он должен, задает подлинник, что он может, определяют средства его языка; что он хочет

-

это его предпочтения и вкусы,

по которым он отбирает что-то из этих срелств»>". В этой форму­ ле, связующей должное, возможное и желаемое, именно соотно­

шение этих трех факторов определяет, каким быть переводу. Она предлагалась

в

ответ

на

задачу

анализа

поэтического

перевода.

Однако она безусловно применима и к переводу философской и научной литературы, где большинство проблем возникают на стыке между лексико-семантическими возможностями оригинала и лексико-семантическими возможностями пере вода.

Рефлексия о переводе дает нам важные эпистемологические

прояснения. Она позволяет заметить, что в переводческой прак­ тике и в осмыслении перевода нередко улавливается то, что оста­ ется незаметным в других познавательных актах: дело в том, что

в процессе перевода некоторые важные познавательные приемы

впервые получают доступ к вербальному выражению и тем самым переходят в регистр, доступный наблюдению, операционализа­

ции,

проверке.

Рефлексивная установка выявляет впереводе

сдвинутость, несамотождественность всех истоков, корней и пер­

воначал

-

характеризует любую работу человеческого духа. Не­

смотря на постоянно действующую тенденцию к образованию ги­ постазированных сущностей, закрепленных в сращениях слов со

смыслами в данном конкретном языке, перевод (совместно с дис­

курс-анализом) умеет ей противостоять-б". Вот один-единственный конкретный пример того, как дей­

ствует этот механизм гипостазирования. Все мы сталкиваемся в

русском

языке

с

параллельными

рядами

терминов

-

русско­

язычных и заимствованных (чаще с латинскими корнями); это в большой мере СВОйственно немеикому языку, но не свойствен­

но, скажем, французскому и английскому. Наличие терминологи­ ческого параллелизма имеет свои сильные и слабые стороны: это дает возможность возможность различать тонкие оттенки смыс­

лов, но нередко приводит к умножению сущностей. Отсутствие терминологического

588

параллелизма

придает существующим

тер-

В письме: Гаспаров М'л. ~ Автономовой Н.с. (14 октября 2001, из Энн Арбо­

ра, Мичиган). В письме он рассказывал о своем докладе и о поиске формулы, ко­

торая могла бы связать материал; этот доклад на манлельштамовской конферен­ ции в Принстоне был опубликован: Гаспаров М.Л

319 сонет Петрарки впереводе // Человек-кульгура-сисго­ 2002. С. 323-337.

О. Мандельштама: история текста и критерии смысла рия: В честь семидесятилетияЛ. М. Баткина, М., 589

Один из способов такого противостояния - отказ от единожды достигнутого

как вечного и постоянная готовность к коррекции и самокоррекции в свете иного ОПыта.

501

Познание н перевод. Опыты философии языка

минам большую определенную, однако порождает огромные за­ труднения при переводе с языков, имеющих такие параллельные

терминологические ряды. Используя такие термины, как «реаль­ ность»

И «действительность», «деятельность И активность», «об­

щение и коммуникация», вылаюшийся русский философ Г.С Ба­ тищев упорно наделял «местные»

термины этого ряда, а именно

«действительность», «деятельность», «общение» безусловно поло­ жительными смыслами, а соответствуюшие слова с латинскими

корнями

«реа.пьность», «активность», «коммуникация»

-

-

сугубо

отрицательными: первые, как ему казалось, являли высокий нрав­

ственный смысл, а вторые лишь рассудочно фиксировали специ­ фику тех или иных прагматических ситуаций.

Впрочем, в этом Генрих Степанович отнюдь не был одинок в русской культуре. Задолго до него Вл.С Соловьев построил раз­ вернутое обоснование сравнительной концептуально-нравствен­ ной значимости таких слов, как «реальность» И

«действитель­

ностъэ-?". Так, рассматривая идеи как синтезы формы и материи или как «действительные реальности», Соловьев уточнял, что дей­

ствительность и реальность соотносятся между собою как произ­ водящее и произведенное

(natura naturans

и пашга пашгага). На­

пример, творческая идея художника имеет действительность.

но до своего воплощения она не имеет реальности. По мысли Со­ ловьева,

отсутствие этого

ценного концептуального различия,

свойственного немецкому и русскому, в английском и француз­ ском языках подрывает их концептуальные ресурсы, отрицатель­

но влияет на их философскую судьбу. В самом деле, в русском

и немецком, помимо слов реальность, Rea/itiit (они взяты из ла­ тинского источника, подобно французскому геаlitеи английскому

reality) ,

используются слова «действительность»,

«Wil'klichkeil».

Французский и английский обделены смысловыми возможностя­

ми: одно-единственное слово служит в них и для обозначения «ре­ альности», и для обозначения «действительности», В результате

чего эти понятия отождествляются. Точнее, «понятие действи­

тельности исчезает, будучи поглошено понятием реальности»>?'. вследствие чего француз и англичанин склонны признавать лишь реализованную, вещественную действительность, лишь то, что су­

шествует в твердых, определенных формах. Так, в английском языке акцент на вешественном заметен на таких понятиях, как

«ничто» (нем.

nichts):

(оно передается как «понипг», иначе говоря,

не вещь или никакая вещь) или «нечто» (нем.

etwas)

(оно передает-

5911 СО,106Ы'6 В. С. Философские Начала цельного знания / / Соловьев В. С. Сочине­ ния. В

591

2 т.

Т.

2.

Там же. С.

М.,

1990.

С.

285-288.

287.

502

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

ся как

«something» , иначе

говоря, некоторая вещь). Грубый реализм

англичан проявляется также и в словах nobody, somebody (то есть, «никакого тела», «некоторое тело»), передающих смысл никто, не­ кто. С этими особенностями языка Соловьев склонен связывать бедность и поверхностность умозрения как У французов (после Декарта и Мальбранша), так и у англичан. Разумеется, все эти и другие подобные наблюдения, при всей их тонкости, обнаруживают склонность к гипостазированиюслов

и понятий как вневременных сущностей. Единственноелекарство против такой субстантивации

-

исторический взгляд и анализ

слов не в их индивидуальной семантике, но в составе тех или иных

дискурсных практик. Если раздвинуть исторические рамки, мы увидим, что в русском языке и культуре соотношения между воз­

вышенной «действительностью»

И

вещно-телесной

«реальнос­

тью» исторически менялись, что можно заметить и на достаточно

коротком отрезке исторической памяти людей старшего поколе­ ния. Даже не имея частотных словарей философских дискурсов советской эпохи (их создание

-

дело будущих исследователей),

можно с уверенностью сказать, что из-за преобладания марксист­ ской парадигмы

слово

«действительность»

господствовало над

«реальностью», было более частым и более значимым. И это

-

не­

смотря на «объективную реальность, данную нам в ощущению>, которая, как известно, пришла в марксистский понятийный язык

ИЗ иных, англоязычных философских источников. Однако уже к концу советской эпохи наметилась тенденция к эмансипации

слова и понятия «реальность», В частности, в философской психо­ логии (ср. понятие «субъективной реальности»), а в постсоветских дискурсах

«реальность»

с «действительностью»

явно

-

вырвалась

вперед

по

сравнению

не в последнюю очередь, в связи с вы­

рвавшимися вперед переводами с английского и французского,

потеснившими немецкие-'" ...

592 Совсем недавно мне пришлось править перевод моей статьи, посвященной пе­ реводу, для американского журнала, и я сама попала в туник, не зная, какие англо­

язычные эквиваленты предложить переводчиху для перевода русскоязычных «дей­

ствительностъ» и «реальность». Впрочем, не будем смотреть на своих иноязычных коллег свысока. Как рассказывали мне коллеги, преподававшие русский язык в Гарвардеком университете, русский язык оказывается, к примеру, несравнимо

объемнее в области слов, обозначающих эмоции, и несравнимо беднее в области слов, означающих социальные отношения. Эти наблюдения нужно было бы, ко­ нечно проверить. однако очевидно, что там, где мы можем видеть лишь однотон­

ность и худосочность смысла и мифически трактовать ее как нечто субстанцио­ нальное,

присутствуют

какие-то

иные

смысловые

ресурсы,

не

улавливаемые

сознанием русскоязычного читателя. Так, нам не просто держать в сознании, что греческий «логос»

-

это одновременно слово, разум, пропорция и др.

503

Познание и перевод. Опыты философии языка

Рефлексия о переводе демонстрирует, что мы всегда имеем де­

ло не с чистыми сущностями, а с переработанными, сдвинутыми пластами культурных содержаний, хотя само это обстоятельство

как правило «вытесняется» из актуального поля сознания. она представляет перевод как одну из неосознаваемых предпосылок

мысли, как универсального посредника в человеческой жизни и в культуре. Насущной необходимостью в наши дни становится построение эпистемологии перевода: именно она позволит изба­ виться в этой переводческой работе как от техницизма лингви­

стов, так и от спекулятивных импровизаций философов.

Культура и перевод: от спонтанного к рефлексивному Итак, рефлексия

-

это философское открытие: рефлексия как

обращенность сознания на самое себя, связанная с субъективно­

стью, стала основанием всей западноевропейской философии. В европейской семье находится и Россия, однако ее культурный,

языковой, концептуальный строй имеет свою специфику. Рас­ смотрение предъявленного здесь материала позволяет прояснить

некоторые аспекты того, как складывался общий литературный язык, как строились концептуальные языки, каким образом фор­ мировалось отношение к наследию европейской интеллектуаль­

ной традиции. Здесь будут рассмотрены лишь несколько важных моментов

этого

отношения

-

прежде

всего

под

углом

зрения

перевода и познания. Стержневой момент для нас здесь траектория выработки рефлексивного подхода

-

-

это

не только как

отточенной философской процедуры, но и как постепенно скла­ дываюшегося отношения к языку, к жизни в культуре, преодоле­

вающего спонтанность. Этот переход от спонтанного к рефлек­ сивному

выводит

на

первый

план

возникновение

самой

потребности в мысли, осознание ее роли в делах, торговле, науке, необходимость взаимодействия с ближними и дальними соседя­ ми. Разумеется, философская рефлексия из этой первичной куль­ турно-исторической рефлексии прямо не выводится, однако от­

сутствие такой культурной потребности в мысли о самих себе, нехватка средств ее формирования лишили бы философскую ре­ флексивную работу реальных оснований. Потребность культуры в рефлексивной установке

-

это вопрос о языке литературном, во­

прос о языке мысли, вопрос о концептуальных языках и термино­

логических ресурсах, необходимых для развития науки и образо­ вания

и

соответственно

-

вопрос о

переподе

с

языка

на язык,

из культуры в культуру.

Вопрос о развитии русского языка как литературного и кон­

цептуально-терминологического имеет огромное значение. К то­ му же он нагружен идеологическими обертонами, прямо с языком

504

Раздел второй. Перевод, рецепция, поиимаиие. Глава седьмая. Перевод как ...

и культурой не связанными. Несколько лет назад мне довелось со­ ставлять отчет о состоянии русского языка и его исследований,

преподавания, культурных функций для доклада на юбилейной конференции, посвященной 50-летию ЮНЕСКО. Некоторые те­ мы доклада были фактически связаны с нарастающими тенденци­ ями этнодетерминизма в подходе к языку, культуре, обществу и прежде всего

с примысливанием этнической, национальной

-

составляющей в любое изучение общества и культуры. В этой свя­

зи нам важно понять, где вопрос о собственной культурной спе­ цифике должен быть заострен, а где взят в скобки

-

-

скорее приглушен или даже

если, конечно, мы стремимся включить те или

иные локальные процессы в более широкую

общеевропейскую

-

или даже всемирную перспективу.

Те проблемы, которые важны сейчас для русской культуры, су­

-

щественны и для других культур

в частности, в тех новых госу­

дарствах, которые были образованы после распада Советского Союза. Несмотря на так называемые «лингвистические войны»,

происходившие в

1990-e

годы, на выдвижение проблемы нацио­

нального языка в центр социально-политического самоопределе­

ния, на декларативные заявления о том, что учебники по всем от­ раслям знания могут быть в одночасье созданы на том или ином языке, не имеющем прочных навыков терминологического слово­

употребления, развитие языка и культуры не поддается таким во­ левым импульсам. А потому все то, что мы говорим о дефицитах,

нехватках, о необходимости развития русского концептуального языка, относится также (и даже в еще большей степени) к другим

языкам и культурам

-

украинской, белорусской, сербской, хор­

ватской и пр. В русской культуре можно вычленить три основных периода

осознанной работы над языком и переводами

(середина ХУН в.), первая треть

XIX

-

послепетровский

в. и постсоветский период

(последние два десятилетия). Эта периодизация в известной мере условна (не менее важен, например, и рубеж

XIX

и ХХ в.), однако

при всей ее условности она все же позволяет сосредоточиться на

существенных моментах темы

познания, перевода,

выработки

средств для познавательной и переводческой работы.

Итак, первый период

***

-

послепетровский. Общая ситуация,

с которой столкнулась культура, открывавшаяся к Западу, пред­ полагала осознание ограниченности собственных ресурсов. В си­ лу целого ряда историко-культурных обстоятельств, на которых мы сейчас

не будем

специально останавливаться, российская

культура приняла христианство «не на греческом, а на болгар-

505

Познание и перевод. Опыты философии языка СКОМ», иначе говоря, она взяла античную культуру через посред­

ство языка, изначально мало понятного людям и постепенно де­

лавшегося все менее понятнымх": Эта картина развития русской философии, которую рисует Г. Шпет, в наши дни нередко подвер­ гается критике, в частности, и по отношению к оценке возможно­

стей церковно-славянского языка. Взгляд на историю развития русской культуры и языка, предлагаемый Шпетом, я отнюдь не считаю единственно возможным, однако не могу не отметить, что

он (среди всех других мне известных) лучше всего согласуется с тем эмпирическим материалом, который мне удалось поднять

в работе над темой. В той картине развития русской культуры

и русского языка, которую предлагает Шпет, для меня особенно важны два концептуальных момента: с одной стороны, трезвая

констатация нехваток и дефицитов, а с другой

-

фиксация поло­

жительных и продуктивных усилий по преодолению этих нехва­

ток

-

как достойная человеческая позиция в культуре.

Отправным моментом и стимулом к развитию были ощущение (или осознание) культурных и концептуально-языковых нехваток

и стремление к их преодолению. Шпет эмоционально и подробно описывает это состояние: «Языков древнего мира и, следователь­

но, языка евангелий и языков отцов церкви мы не знали. Мы не могли даже переводить. За нас переводили греки, болгары, сербы, и переводили не на наш русский язык, а на язык чужой, хотя

и близкий к нашему. Но и переводной литературою мы были ни­

шенски бедны. Невежество, как известно, не только не умеет от-

593 Шпет гг. Очерк развития русской философии

/ / Шпет

r.r. Сочинения.

М ..

1989. Как известно, с гораздо большим энтузиазмом относился к переводу свяшен­ ных книг на церковнославянский язык М.В. Ломоносов. В известном трактате «Предисловие О пользе книг церковных в российском языке»

(1758)

он, в частно­

сти, писал: «Б древние времена, когда елавенский народ не знал употребления письменно изображать свои мысли, которые тогда были тесно ограничены для не­ ведения многих вещей и действий. ученым народам известных, тогда и язык его не мог изобиловать таким множеством речений и выражений разума, как ныне чита­

ем. Сие богатство больше всего приобретено купно с греческим христианским за­ коном, когда иерьковные книги перевецены с греческого языка на елавенский для славословия божия. Отменная красота изобилия, важность и сила эллинского сло­

ва коль высоко почитается. о том довольно свилетельстнуют словесных наук люби­ гели». И далее: <'... Правда, что многие места оных пере волов не довольно вразуми­ тельны; однако польза наша весьма велика. При сем хотя нельзя прекословить. что сначала пере водившие с греческого языка книги на славенекий не могли миновать и довольно остеречься, чтобы не принять в перевод свойств греческих, славенско­ му языку странных, однако оные через долгое время слуху славеискому перестали

быть противны, 110 вошли В обыча й. И так что предкам нашим казалось нсвразуми­ тельно, то нам ныне стало приятно и полезно»

изведения. М.,

1986. С. 473-474.

506

//

Ломоносов М. В. Избранные про­

Раздел второй. Перевод, рецепция, поиимание. Глава седьмая. ПеревоД как ...

вечать на вопросы, но не умеет и задавать их,>594. И в самом деле, ес­ ли в Европе по-латыни понимал каждый дьячок, то в России даже просвешенные люди скорее отстранялись от греческого ингеллекту­

ального наследия-?", нежели следовали ему. Одной из причин этого была, по-видимому, именно культурно-языковая ситуация: приня­

тие варварским Западом христианства на латинском языке позволи­ ло некоторым обшественным слоям и, прежде всего, образованному духовенству и знати, ощущать себя подлинными преемниками ан­ тичной культуры, тогда как русская культура была оторвана от этих прямых истоков мысли и культуры; а отсюда

-

все величие задач,

связанных с разработкой собственного языка мысли. А отсюда

-

и огромная роль переводной литературы в культуре

московской Руси, которая была отмечена целым рядом историков и филологов. Тому есть убедительные свидетельства. Среди важ­

нейших

- работы А.И. Соболевского-'", который показал гораздо

большее значение переводной литературы, в сравнении с ориги­ нальной, в период с

XIV

по ХУН в. русской культуре и снабдил пе­

речень переволов краткими, но емкими филологическими коммен­ тариями,

которые

и

в

наши

дни

позволяют читателю

составить

представление о сложностях на пути выковывания русскоязычной терминологической лексики (ср. его ремарки о языке переводов:

тяжелый; ученый, но неудобочитаемый; удобочитаемый с вкрапле­ нием полонизмов и малорусизмов и т. д. И т. п.). А потому стоит

привести здесь в развернутой форме некоторые свидетельства Со­ болевского о развитии переводов в России XIV-ХVlI вв. «Переводная литература в древней

Руси

имела гораздо

большее значение, чем оригинальная,

Она была несравненно богаче, чем оригинальная.

594 Шпет Г.Г Очерк развития русской философии. С. 55. 595 «... какое у нас могло бы быть Возрождение, если бы наша интеллигенция мос­ ковского периода так же знала греческий, как Запад

-

латинский язык, если бы на­

ши московские и киевские предки читали хотя бы то, что христианство не успело

спрятать и уничтожить из наследия Платона, Фукилила и Софокла ... Вместо того открывший собою наш московский «Ренессанс" первым провозглашением идеи третьего Рима старец Елизарова монастыря похвалялся: «Аз

-

сельский человек.

учился буквам. а еллинских борзостей не текох, а риторских астроном не читах. ни с мудрыми философы в беседе не бывал,

-

учюся книгам благодатного закона.

аше бы мощно моя грешная душа очистити от греха». Это

-

просвешенный пред­

ставитель века, в нем уничижение паче гордости. А современная ему непритяза­ тельная приходская паства формулировала просветительные итоги

восточного

православия прямее и общее: «зеЛ1ЛЯ, господин, такова: не можем найти, кто бы го­

разд был грамоте". Цит, по: Шпет ГГ Очерк развития русской философии. С.

29.

596 Соболевский А.и. Персводная литература Московской Руси XIV-XVII веков. СПб ..

1903.

507

Познание и перевод. Опыты философии языка

в первые века существования русской письменности число переводов, сделанных южными славянами с греческого на цер­

ковнославянский язык и пере шедших от южных славян к нам,

было довольно значительно. Можно думать, что в это время русские уже могли читать почти все те южно-славянские пере­

воды

IX-X

веков, которые мы знаем по дошедшим до нас спис­

кам. Между тем число русских оригинальных литературных

произведенийбыло совсем ничтожно».

< ...>

«С половины

XVI

века южнославянскиепереводы, как

древнейшие, [Хэ-Х веков, так и более поздние,

XHI-XV

веков,

особенно первые, перестают в Московской Руси читаться, бу­

дут для русского читателя уже малопонятными;впрочем не бсз исключений. Но с того же времени появляются, и чем ближе к концу ХУН века, тем все в большем количестве, - новые пере­ воды и с греческого, и особенно с латинского, польского и не­

мецкого языков. Они наполняют собою литературу Москов­ ской Руси ХУН века, и срсди них почти затериваются русские оригинальные произведения того же времени>'>.

< ...>

«Что бы мы ни взяли из области народного поэтическо­

го творчества, верования, легенды, сказки, песни, духовные сти­

хи

-

во всем мы заметим следы влияния именно переводной ли­

тературы. Новые эпохи в истории древнерусской литературы составлялись также переводами; иначе говоря, культурные дви­

жения в Московской Руси находили себе выражение не в ори­ гинальных произведениях, а в подборе переводов, в стремлении заимствовать переведенные у южных славян произведения И:3­

вестиого содержания или в усилиях организовать в Москве пс­

реводные работы в определенном направленииэ э", При этом большинство переведенных книг представляли со­

бой толкование церковных ритуалов, мест из Свяшенного Писа­ нин,

святоотеческие

произведения;

кроме

того,

переволились

книги по арифметике, геометрии, астрономии, астрологии, эко­

номии, сельскому хозяйству, коннозаводству и пр. Характерно также большое количество астрологических и поваренных книг

-

что вполне соответствует некоторым предпочтениям нынешнего

времени. К счастью, историки и филологи собрали И сберегли для

нас бесценную информацию о том, кто, что, как переводил. Эту работу делали преимущественно персводчики из посольских при­

казов, монахи (более образованные, но также вынужденные пере­

водить все без разбору

-

и анатомию, и географию, и проповеди):

книги для перевода рекомендовали служилые иноземцы 597 Там же. С.

Y-Yl.

508

(

срели

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

них попадались и ценные произведения);

переводы делались

большей частью с латинского (как языка науки в Польше и в За­ падной Европе), с польского (им владело большинство перевод­

чиков), а также немецкого, белорусского и голландского; прямые переводы с других западно-европейских языков в допетровское

время были почти неизвестны. Например, труды римских класси­ ков, средневековых и современных авторов

-

англичан, итальянцев, испанцев

-

немцев, французов,

переводились или с голланд­

ских изданий XVI-ХVlI в., или с польских переводов. Практика перевода с оригиналов, без польского посредничества, начинает­ ся в России лишь при Петре

1.

В русской культуре огромной проблемой была, таким образом, неразработанность русского литературного языка и тем более

-

русского концептуального языка; отсутствие слов, которые могли

бы стать эквивалентами переводимым терминам и понятиям. Пе­ реводчики и ученые Петровского и послепетровского времени приложили немало усилий к тому, чтобы продвинуться на этом пути. Если в литературе удалось справиться с этими задачами до­

статочно быстро, то в области научной терминологии этот про­ цесс шел медленнее. Уже в царствование Петра

1 в России не толь­

ко создавались навигацкие, инженерные, артиллерийские школы, столь нужные отечеству,

но и делались переводы книг по

науч­

ным, административным, правовым вопросам. Петр призывал пе­

реводчиков писать понятным языком-?", считал необходимым из­ давать

переводы

одновременно

с

подлинниками,

поощрял

создание учебников и словарей (так, в его время были изданы не­ мецкая азбука, а также латинские, славянские, немецкие слова­

ри), заказывал книги для перевода'"? и др. Среди главных деятелей русского просвещения и одновре­ менно переводчиков послепетровской эпохи назовем прежде

всего Василия Тредиаковского

(1703-1768). Тредиаковский 1732 по 1745), потом про­ (1745-1759) при академическом уни-

был персводчикомАкадемии наук (с фессором красноречия 598 «... И

не надлежит речь от речи хранить в переводе, - писал он в 1709 году Ни­

ките Зотову,

-

но точно сене вразумев, на своем языке уже так писать, как внятнее

не может быть». Цит. по антологии: Перевод

родов. М., 599

-

средство взаимного сближения на­

1987. С. 16.

И даже иногда сам проверял выполнение (<<Почему мешкаете?» - речь идет

о переводе книги Вергилия Урбино о начале всяких изобретений.

-

«Не выдавать

жаловании, пока не перевелут!» и пр.). См. об этом: Пекарекий п.п. Наука и лите­ ратура в России при Петре Великом. Т"}. Введение в историю просвещения в Рос­ сии ХУJI! столетия. СПб., см. на с.

! 862. Сведения

о переводах и переводчиках этой эпохи

198-263.

509

Познание и перевод. Опыты философии языка

верситете. Подчеркивая культурную роль иностранных языков,

он одновременно отстаивал необходимость владения родным языком. Разработка русского философского языка стала до­ ступна Тредиаковскому сразу по нескольким обстоятельствам. Во-первых, он был профессиональным переводчином (и слу­ жил в этом качестве в Академии наук с чил образованис в

1732

по

1745

г.), полу­

России (Славяно-греко-латинская ака­

демия) и за границей (Сорбонна, магистр богословия). Во-вторых, он был профессиональным литератором (придвор­ ным поэтом императрицы Анны Иоанновны), автором тракта­

та, обосновавшего возможность силлабо-тонического стихосло­ жения

в

России,

автором

литературных

произведений.

следовавших эстетике Буало. Наконец, в третьих, он был также

-

персводчиком ряда работ (в том

числе «Новой Атлантиды»

«историком философии»

Фрэнсиса Бэкона), автором соб­

ственных философских произведений. Таким образом, именно широкий спектр умений и навыков лектуальных, важную,

переводческих

можно

сказать,

-

-

художественных, интел­

и позволил ему сыграть такую

основополагающую

роль

в

создании

русского философского яэыка'Ч". В своих работах, например в «Слове о премудрости, благора­ зумии и добродстели'Ч'

-

философском трактате о пользе пре­

мудрости и вреде ее хулителей (подразумеваемый предмет кри­ тики

тут

-

Ж.-Ж. Руссо),

Тредиаковский

утверждал,

в мысли (или, как он говорил, в «умствованиие

что

заключается

главное положительное качество рода человеческого. При этом дело не ограничивалось декларациями: Тредиаковский вел ак­

тивную работу по созданию и развитию русского философского языка, причем делал это вполне систематично. Так, трактат «Слово о премудрости.

написан но-русски. Однако в постра­

ничных сносках к этому сочинению он дал латинские (классиче­ ские или средневековые) эквиваленты всех важнейших поня­

тий, а в конце текста для пользы усвоения «философических

эианий» теми, кому было легче читать по-француэски, прило­ жил перечснь французских эквивалентов всех основных поня­

гий, употребленных в трактате. По-видимому, такой двойной пе-

600 Важнейшую работу в том же направлении проводил и его современник Антиох Кантемир

(1708-1744),

который в переводах с французскогоизобретал соответсг­

вуюшие русские термины, IJ языке отсутствовавшие (так, впереводе «Бесед о мно­ жественности миров» Фонтенеля он ввел такие, теперь нам привычные термины, как плотность, прозрачное и непрозрачное тело, наблюдение и пр.).

6111

Тредиаковский В. Слово о премулрости. благоразумии и добродетели// Тредиа­

ковский В. Сочинения. Т.

2.

М.: И-здание Смирлина,

5]0

IR49. С. 481-561.

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

ревод был необходимой для читателей поддержкой философ­ ского письма на русском языке. При этом Тредиаковский изоб­ рел русские эквиваленты для ряда фундаментальных философ­

ских понятий: это бытность, бытие (ехistепtiа), существо

(suЬstапtiа), сущность (essentia), ум (гпепз), разум (intellectus разумность (iпtеllеgеntiа), чувственность (sепsаtiо) и др.

purus),

Тредиаковский предложил собственно перевод, а не просто транслитерацию таких социально-политических терминов, как

демократия (его вариант: народодержавие), аристократия (бла­ городных держава), олигархия (не многих нарочитых начальст­ вование), монархия (сдинопачалие царское) и др. Многие поня­ тия, явно еще не устоявшиеся, приводятся в разных вариантах,

таковы «истина" и «истииствоэ (veritas), «бытность" и «бытие" (ехistепtiа), «протяжение», «раснростертие»

(extentio)

и др.

Мы, конечно же, сразу обращаем внимание на то, что, хотя в приложенном словарике французских соответствий есть, ра­

зумеется, и

sujet

и оЬjеt, у Тредиаковского таких привычных

нам теперь философских слов, как «субъект» и «объект", нет: у него это соответственно «подлежащее" и «предлежащее". Со­

временное Ha:Vl понятие «обраэованиез предстает у Тредиаков­ ского как «воображение" (вхождение в «образе ), а потому со­ временный читатель теряется, без историко-лингвистического комментария, в таких, например, местах трактата, где «образо­ вание" выступает как корень, источник страстей. И сейчас для нас интересны такие предложенные Тредиаковским варианты

словопонятий, как «делание в нашем уме"

(operatio),

«подвиг­

новение» (iшрulsiо), «служащий орудием" (instгuшепtаlis), «данное опытами" (ехрегiшепtаlis)и проч. По крайней мере, всё это

-

переводы, а не просто транслитерации, как в наших ны­

нешних «операции», «импульсе», «эксперименте". Пшмегэаца (универсалии) Тредиаковский переводит как «повсемествен­ ные»,

seria -

как «ряды", что и сейчас представляется актуаль­

ным и уместным. В некоторых случаях мы видим у Тредиаков­ ского процесс поиска термина и некоторые не закрепившисся затем

в

языке

гипотезы

-

так,

он

говорит

о

числах

«целых"

и «ломаных» (<<дробных»). Он не только делает ряд предложе­ ний по переводу понятий из истории философии, но и вводит само понятие «философской истории», В которой речь идет

о «любителях", «распрослраиятеляхе и «возоБНОВlпелях» (очень точный и полезный для нас сейчас набор терминов) «философического знания". в своем «Очерке развития русской философии» Г. Шпет, с при­ стальным вниманием относившийся к тем аспектам русской культу-

511

Познание и перевод. Опыты философии языка

ры, которые были связаны с развитием языка и других средств мыс­ ли, отмечает, что за столетие между серединой

XYIII

XYII

и серединой

в. было сделано огромное количество переводов'Ч", в частно­

сти, в списках переведенных работ стоял целый ряд греческих

и римских авторов'Ч', Проблема заключалась в друтом: эти книги некому было читать, они почти никого не интересовали: «Но кому,

кроме переВОДЧИКОБ, это было на пользу? Отпечатанные экземпля­ ры кучами валялись в типографии и на складах, сбывались под ма­

кулатуру или сжигались. Читателя не было. Но

было еще важнее

-

-

что, может быть,

языка не было (курсив Шпета»>604. В. Н. Карпов,

переводчик Платона в

XIX В.,

пишет о своих предшественниках Па­

хомове и Сидоровском, переводчиках Платона в ХУНI в., оправды­ вая их педантизм, а также изобилие церковно-славянской лексики: «с тогдашним русским языком можно ли было сделать что-нибудь

удачнее?»605. Шпет заключает, что вряд ли это было возможно: «Рос­ сия не вышла еще из того состояния, когда у народа нет своего лите­

ратурного языка»606. При этом важнейшее для нас

602

-

даже не само

Любопытно сравнить эти данные с данными по предыдущим векам. Согласно

П. Милюкову (Милюков п.н. Очерки по истории русской культуры. Ч. нализм и общественное мнение. Вып. первый. Издание второе. СПб.,

3. Нацио­ 1903), стати­

стика русских персводов с иностранных языков по предшествующим полувекам

следующая:

1550-1599 - 16

книг,

1600-J649 - 24

книги;

1650-1699 - 94

книги.

Среди сюжетов переводных работ абсолютно преобладали религия, нравствен­ ность, затем шли история, космография и география, медицина и словари. Несмо­ тря на подозрительное отношение к иностранцам в Смутное время (кто говорит на

двух языках, тот изменник.

-

Там же. С.

7),

несмотря на изданный в

1672

г. указ

о запрете, наложенном на распространение иностранных книг «<в городах, на по­ садах и слободах, и в уездах, в селах и деревнях, во всех местах, всяких чинов лю­ дям учинить заказ крепкий с большим подкреплением, чтобы те люди польской и латинской печати книг никто у себя в домах тайно и явно не держали, а прино­

сили бы и отдавали бы воеволе»). П. Милюков считает этот указ уже явным ана­

хронизмом (Гам же. С.

109):

европеизация надвигалась. и необходимость тесного

контакта с иностранцами была уже на пороге.

603 Шпет г.г. Очерк развития русской философии. С.

39.

604

Там же.

605

Там же. Шпет приволит, в частности. свидетельство другого переволчика.

сголкнувшегося с той же проблемой

..

«недостатком слов В изображении терми­

нов»: «Сей недостатоктак было меня тронул, что я начатый уже труд мой рассудил оставить; однако потом, следуя других совету, что лучше хотя малым чем отечест­

во пользовать, нежели ничем, предприял оный совершеннокончить-.э- Основания умственной 11 нравоучительной философии обще с сокращенною историею философи­ ческою, сочиненные Иоанном Готтлобом Гейнекцием, с латинского языка на рос­ сийский перевеленные. Печатаны при Императорском Московском Университете

в

1766 году. См. Предисловие к благосклонному читателю, ad Пп». Гам же. Сноска 3.

606

Там же. С 39. Через 100 лет после свидетельства И.Г. Гейнекция Карпов в сво­

ем предисловии ко второму изданию Сочинений Платона (первый том,

512

1863) де-

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ... наличие языковых и

концептуальных нехваток, но скорее то,

что

в культуре предпринимались осознанные усилия по развитию рус­

ского языка и, в том числе, русского концептуального языка, при­

чем иногда

-

на уровне самой развитой европейской науки.

Одним из самых замечательных памятников истории создания русского языка как литературного и научного является Словарь российской Академии, вышедший в конце

XVJlI

в. Он составлял­

ся по модели Словаря французской Академии. Ряд историков, в частности, М.И. Сухомлинов, изучавший структуру и принципы словаря сто лет спустя, считал его исключительно ценным дости­

жением науки того времени. В самом деле, этот словарь собрал

весь наличный материал тогдашнего литературного языка

(434000

слов), а также представления о языке, о происхождении слов,

об отношении книжных и разговорных жанров, об иностранных словах и технических терминах в русском языке и др. Члены ко­ миссии по подготовке Словаря (филологов среди них, к сожале­ нию, не было, однако тогдашняя филология не была развитой дис­ циплиной) собирали слова, начинавшиеся на те или иные буквы алфавита, составляли таблицы, писали комментарии к словам, расчленяя их, в частности, на древние, областные, технические. При этом пояснительный материал брался из трудов российских

писателей (Ломоносов, Сумароков), из летописей, из предшеству­ ющих изданий различных словарей. Согласно филологическим понятиям того времени, русский и церковно-славянский рассмаг­

ривались не как отдельные языки, но как разные способы выражелится С читателем аналогичными горькими размышлениями: «Найдет ли у нас Платон довольно читателей? Эта мысль долго колебала меня; я думал, передумы­

вал, представлял направление нынешнего образования, соображал требования со­ временного обшества, вслушивался в толки о философии, ожидал внушений Со­ кратова

гения;

но

ничто

не

просветляло

моей

мысли

и

не

наклоняло

ее

к чему-нибудь определенному. Одно только обстоятельство делало легкий перевес в пользу издания: это

-

пробуждение духовенства к развитию в своей среде учено­

литературной деятельности и старание министерства восстановить на кафедрах его училиш здравую и плодоносную в своих основаниях философию. Почему же, ду­ мал я, в такую пору всеобшего стремления к установлению прочной учености в России не пригодились бы идеи Платона, когда и в прежние времена, за три века пред этим, его именно творениями открывалась эпоха возрождения наук на западе

Европы?» (Цит, по: Шпет Г. Там же. С.

176). -

и самого Шпета: «Конечно, перевод Карпова

В свою очередь, сомнения мучают бессмертная заслуга перед русской

философией. Но не был ли он преждевременен или, наоборот, не запоздал ли он?» (Шпет Г. Там же). Подробный обзор русских переводов и оригинальных работ по истории философии, преимущественно древней, см. в книге: Яшеяко А. Русская БИБлиография по истории древней философии. Юрьев: Типография К. Маттисе­ на,

1915. Наряду с обзором энциклопедических словарей и хрестоматий, а также сочинений по отдельным периодам и отдельным частям философии, в этой работе Содержится ценная обобшаюшая информация о русских переводах Платона и Аристотеля.

513

Познание и перевод. Опыты философии языка ния; различия между ними не в содержании, а в стиле: говорить на­

до по-русски, а писать по-славянски (русский язык называется в словаре то российским, то славянороссийским). В словаре было представлено не только московское наречие, но также элементы

наречий Малороссии, Сибири, Камчатки, Урала, Поволжья и др.

При издании Словаря активно обсуждалея вопрос о том, стоит ли включать в словарь только общеупотребительные слова, или также слова, взятые из различных искусств, наук и ремесел. В результате споров одержало верх второе мнение, причем было решено пред­ ставлять

эти

понятия

«или

принятыми

уже

русскими

словами,

или вновь, по правилам произведения слов, сделаннымиэ'Ч'. И это

-

свидетельство важнейшей культурной установки

осозна­

-

ния необходимости вырабатывать язык понятий, действительно овладевать заемными средствами мысли, а не просто имитировать,

транслитерировать их внешний облик.

Таким образом, в этом Словаре было впервые в русской куль­ туре было систематически провелено научное требование

-

выра­

батывать русскоязычную терминологию в различных областях

знания. При этом самые даровитые и осторожные не изобретали русские слова по собственному произволу (как это делал потом

адмирал и писатель Шишков, требовавший русификации любой ценой), но обращались в поиске слов к древним формам русского языка. Наряду с общим требованием строить русскоязычные сло­ ва,

в

порядке исключения допускалось и

использование иност­

ранных (среди них были, в частности, математические понятия, обозначения чинов и должностей, а также ряд слов бытового зна­ чения, вошедших в обиход из-за долгого соседства с азиатскими

народами), как уточняла кн. Дашкова, бывшая тогда президентом Российской Академии. Судить о результатах выполнения этого предписания мы можем теперь по итоговым спискам терминов,

предложенных в Словаре: так, медицина именуется там «врачеб­ ной наукой», ботаника писанием», астрономия

-

«травоведением», география

хранилищем», обсерватория 607

-

«звездословием», библиотека

-

«наблюдалишем.

«землео­

-

«книго­

И др.60S. Как

Сухомлинов М.и. История российской Академии. Вып. 8. СПб., 1887. О слова­

ре российской Академии. С.

111. Для

составления Словаря было решено пригла­

сить членов Академии, компетентных в той или иной области, «чтобы они, всяк со своей стороны, в той науке, в какой кто упражняется, составили слова по корню рос­

сиискому» (источник курсива в книге не указан.

-

НА.). Гам же. С.

1 f 1. Так

как

спеuиалистов-естествоиспытателей среди членов Академии было явное большин­ ство. наиболее разработанной в русском языке оказалась чувствуем и поныне

-

названия видов животных, птиц, растений ...

60S

Гам же. С.

.-

вперед, на века, мы эТО

именно естественно-научная терминология, в частности­

1] 2-118.

514

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

видим, ни одно из этих нововведений не удержалось в терминоло­ гических слоях русского языка: все они были позднее заменены словами с иностранными (латинскими или греческими) корнями.

Но сама установка на развитие родного языка при умеренно сдер­ живаемом заимствовании иностранных слов весьма поучительна

и для всех дальнейших периодов русской культуры и истории,

в том числе настояшегоб", В целом, несмотря на отдельные допу­ щенные ошибки (особенно в вопросе происхождения слов), уче­ ные последующих поколений считали Словарь «превосходным произведением», а Карамзин, например, подчеркивал, что в этой работе Академия впервые обратила внимание на необходимость филологической разработки русского языка. Так что можно быть уверенными: герои и предшественники на ниве словесно-терми­

нологической у нас есть ...

*** Второй важный период русской культуры, в который была осо­ знана необходимость переводов и выработки понятийного языка,

связан с самым важным после Петра событием войной

1812 года

и походами в Европу

- Отечественной 1813-1814 ГГ.: они имели

широкое образовательное значение, требовали установления

многообразныхкультурныхсвязей с Европой. Военная победа над Наполеоном лишь подчеркнула социальные и культурные дефи­ циты русской культуры на фоне культуры европейской. С какими ресурсами входит в этот культурный мир Россия? Об итогах пред­ шествующего периода в развитии образования, культуры, языка

есть немало свидетельств. Среди них

-

живые конкретные наблю­

дения. Вот одно частное, но весьма характерное свидетельство де­

фицитов русского концептуального языка; его дает нам немецкий профессор Роммель, работавший по приглашению в Харьковском университете.

Его наблюдение над жизненными установками

и интеллектуальными ориентирами российских студентов отно­

сится к первым двум десятилетиям

XIX в.

Сейчас оно может пока­

заться нам парадоксальным, тем более интересно внимательно к нему приглядеться.

Вот оно, это свидетельство, приводимое

в книге профессора Багалея, посвященной истории Харьковского университета.

«Вообще везде высказывалось преобладающее

609 Что же касается Словаря, то в нем в результате общей стратегии работы, на­ Правленной на создание собственных терминологических ресурсов, заимствован­ ные иностранные термины составили в Словаре лишь одну пятидесятую часть об­

щего словарного объема. латинские

(107),

В порядке убывания это были слова греческие

(342),

французские (92), татарские (33). а кроме ТО['О, еврейские, поль­

ские арабские, турецкие, итальянские, венгерские, шведские и даже одно норвеж­

СКое, сарматекое «<вор»

-

русское «тать»).

515

Познание и перевод. Опыты философии языка

стремление русских к практическим наукам, в особенности к ма­

тематике, в которой они оказывали (так!

-

НА.) изумительные

успехи. Зато понимание высшей философии и филологии было почти недоступно им. Так впоследствии при переводе одним сту­ дентом на русский язык моего введения в дидактику, в котором встречались отвлеченные понятия: ум, разум, остроумие и другие

душевные качества, я заметил, что они сами не понимали тонких

различий своего органического, отмеченного печатью древности, языка или же открывали эти отличия только чрез сравнение с со­

ответствующими корнями немецких слов»610. Сразу замечу: немецкий профессор, по-видимому, прав, упре­ кая студентов в незнании родного языка и его концептуальных

возможностей, однако, он явно неправ, упрекая студента

водчика своей работы

-

-

пере­

в том, что он улавливает специфику рус­

скоязычной терминологии лишь при сопоставлении ее с немец­ кой: именно так, на ранних стадиях развития концептуальных

языков, только и можно уловить специфику терминологических возможностей родного языка. При этом проф, Багалей проница­ тельно уточняет причины и основания настороженно-опасливого

отношения студентов к «высшей философии И филологии»: «Что же касается трудности усвоения высшей филологии и философии, то она объясняется неразработанностыо тогдашнего русского науч­ ного языка, и в этом деле иностранные профессора, не знавшие nо­ русски, не могли оказать слушателям никакой помощи и поддержки

(курсив мой.

- HA.»)611.

Необходимо еше раз подчеркнуть оба эти

тезиса: ресурсы собственного языка становятся нам заметны лишь в сопоставлении его с другими языками, однако развить свой язык

и концептуальное мышление, заполнить концептуальные дефи­ циты можем только мы сами

-

иностранные профессора тут ни

при чем ... Впрочем, кажется, вскоре цифры обучающихся естест­ венным наукам, с одной стороны, и философии с филологией, с другой, выравниваются, во всяком случае философов и филоло­

гов становится больше, чем в тот момент, о котором пишет проф. Роммель. И этому поколению образованных людей предстояло взять на себя осуществление культурной задачи по развитию рус­ ской культуры, русского языка, русскоязычной терминологии.

Однако без определенной рефлексивной установки, без опреде­

ленной позиции в культуре эта работа осуществляться не могла. Как известно, судьба философии и ее преподавания в России

была тесно связана с революционными событиями в Европе 610

Проф, Багалей ди. Опыт истории харьковского университета. Том 1-6.

(1802-1815). 611

1830,

Вып.

Там же. С.

1-3.

С.

829.

829-830.

516

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

1848,1871

ГГ., когда каждый раз под подозрение попадали кафед­

ры философии как источники европейской мыслительной «зара­ зы». В середине матова:

XIX

«польза

возможен»

-

в. знаменитая формула Ширинского-Ших­

философии

не

доказана,

а

вред

комично противоречила стараниям

от

нее

профессоров

уваровского времени доказать пользу философии. Специфика развития русской философии

-

с точки зрения вопроса о форми­

ровании понятийного языка и средств мысли

-

заключалась

в том, что предметом, на котором впервые пробудилось рефлек­

сивное отношение к предмету и потребность в формировании осознанной мысли о нем, стала литература, а не наука, как это бы­

ло в Европе. И произошло это одновременно с творческим усвое­ нием и пересозданием гениями Пушкина и Жуковского европей­ ского романтизма.

В любом случае, без предварительной духовной работы фило­

софия появиться не могла: требовалось выработать не утилитар­ ное, а рефлексивное отношение к культуре, к мысли. Рассуждая об этой культурной необходимости, Г. Шпет опирается на Викто­ ра Кузена и заимствует у него представление о рефлексивной

установке в противовес спонтанной. Это различение в контексте вопроса о генезисе философской установки в культуре представ­

ляется мне удачным и полезным, и я тоже им пользуюсь. Кузен, по мысли Шпета, «удачно выбрал термины, противопоставив по­

знание спонтанное познанию рефлексивному. Первое дается всем, второе

-

немногим, желающим отдать себе отчет в первом, из че­

го и видно, что второе без первого не бывает, но зато оно способ­

но вновь стимулировать это первое-э'". А отсюда

-

важнейший

для нашего рассуждения поворот мысли: в русской культуре не

было еше науки, над которой можно было бы рефлектировать, но уже развивалось культурное творчество, работа над языком, шло создание собственной литературы: прежде всего язык и был

объектом культурного творчества, а затем

-

литература и история.

В свете этого представления о рефлексии над языком становится ясно, что когда россияне в петровский и послепетровский период Призывали немцев в учителя, это учение вполне могло касаться навыков мысли, но еще не имело подлинно своего предмета,

-

можно даже сказать, что предмет этот оказывался в известном

смысле фиктивным

(objecturn ficturn),

что научной рефлексии не

на чем было развиваться. А отсюда и вопрос: какой от всего этого црок? Быть может, это хотя бы в какой-то мере оправдывает не­ задачливого студента профессора Роммеля из Харьковского уни­ верситета, 612

а также тех студентов,

Шпет Г Там же. С. 312.

517

которые

некогда увлекались

Познание и перевод. Опыты философии языка

утилитарными материями и не особенно стремились учиться фи­

лософии и филологии ...

Отныне побуждение к рефлексивной работе все отчетливее прорастало в культуре. Одно дело народности, другое

-

спонтанное развитие русской

«луч рефлексии», который дает ее осознание

-

и подталкивает к построению сознательной истории. В этом поис­ ке опоры для самостоятельного движения и обреталось, уже как определенная внутренняя установка, «непреодолимое побужде­

ние к рефлексивной работе мыслиь-'". Особую и огромную роль сыграло в этом

процессе освоение европейского

романтизма:

на российской почве он «превращался из чувства в философскую задачу, в радикальном решении которой рассеивалась сумереч­

ность спонтанного переживанияьб!". Собственная литература, развивавшаяся в России, уже имела свой собственный объект для

размышлений. И это был момент эмансипации от внешних влия­ ний: раз литература образовывал ась своя, значит и рефлексия на нее должна была быть своею. Периоды впитывания французской культуры (протагонистом этого процесса был Карамзин), а также немецкой культуры (протагонистом этого процесс а был Жуков­ ский) привели к необходимости не только почувствовать, но и по­ нять, как именно эти влияния могут у нас преломляться: усвоить

их было необходимо, однако «нужно было отдельно учиться при­

менить их к решению своей проблемы (курсив мой.

-

Н,А.),>615.

Под совокупным воздействием французского, немецкого, анг­ лийского романтизма в России возникло нечто свое, националь­ ное. Одна из возможных параллелей, которая заслуживала бы от­ дельного

изучения,

-

это

создание немецкого концептуального

языка, давшего толчок развитию немецкой философии в первой трети

XIX

в. Немецкий терминологический язык интенсивно вы­

рабатывался начиная со второй половины

XIX

в., однако роман­

тическая эпоха дает ему новый импульс.

При этом возникло интереснейшее культурное явление, кото­ рое мы не всегда учитываем сейчас, рассуждая, например, о лите­ ратуроцентризме русской культуры: именно литература, высту­ павшая как нечто самодостаточное, заведомо неутилитарное, как

цель в себе, фактически подталкивала философию на путь само­ стоятельности и самоопределения. Однако философия не могла состояться вне системы языка и концептуальных средств, пригод­

ных для рассуждения на уровне других философских языков Ев-

613

Там же. С.

3 15.

614

Там же. С.

319.

615 Там же. С.

3 17.

518

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

ропы. При этом другие переводческие опыты культурной Европы

далеко не всегда оказывались примером. Так, Пушкин подчерк­ нул, как мы бы сейчас сказали, неадекватность французских «ис­ правительных переводов», когда в угоду собственным предсгавле­ ниям

о

хорошем

вкусе,

выдвигавшимся

за

универсальные,

переводчихи переписывали и Гомера и Шекспира. Русскому ха­ рактеру, «переимчивому И общежительному», вовсе не нужна та­

кая переводческая и обще культурная установка. Тезис о литерату­ ре как привилегированном объекте рефлексии побуждает нас сейчас внимательнее присмотреться к тому, какими способами

литературное творчество прорастало в философскую рефлексию. Эти прорастания были опосредованы задачей выработки русского метафизического языка, то есть отвлеченного языка понятий. Лучшие умы того времени все яснее осознавали необходимость развития понятийного (прозаического) языка

-

такого, какой су­

ществует в более развитых (скажем прямо, не боясь обвинений в политнекорректности) литературах. Во времена Пушкина и его современников такой язык называли «метафизическим языком». Так, в письмах П.А.Вяземскому Пушкин рисует целую программу этой реформы: «Когда-нибудь должно же вслух сказать, что рус­

ский метафизический язык находится у нас еще в диком состоянии. Дай бог ему когда-нибудь образоваться наподобие французского (ясного точного языка прозы, т. е. языка мыслей

-

(Курсивы мои.

-

НА.». Об этом есть у меня строфы три в Онегине-б". Или еще, в отрывке под заглавием «О причинах, замедлявших ход нашей словесности»: «Ученость, политика и философия еще по-русски не

изьяснялись

-

метафизического языка у нас вовсе не существует ...

Даже в простой пере писке мы принуждены создавать обороты

слов для изъяснений понятий самых обыкновенных ... (Курсив мой - НА.»>617. В этих письмах Пушкина, прежде всего лю и переводчику, во многом

-

-

Вяземскому, писате­

единомышленнику, содержится

целая программа развития русского языка как языка мысли; пред­

лагается развивать русский язык не в самом себе, но глядя на дру­ гие языки и используя сопоставительный опыт (так, сопоставле­

ние с французским присутствует здесь постоянно). Фактически здесь ставится вопрос о создании языка понятий в таких областях,

как «ученость, политика, философия», которые, по словам Пуш-

Пушкин А. С Письмо Вяземскому П.А. от 13 июля 1825 г. из Михайловского // Пушкин А.С Полное собрание сочинений в 10 т. Т. 10. М.-Л., 1949. С 153.

616

в Царское село

617

Пушкин А. С О причииах, замедлявших ход нашей словесности // Там же. Т. 7.

С.18.

519

Познание и перевод. Опыты философии языка

кина, не имеют возможности «изъясняться по-русски». «Пред­ прими постоянный труд, пиши в тишине самовластия, образуй

наш метафизический язык, зарожденный в твоих письмах

-

а там

Бог даст»бl8. Нагнетая глаголы в повелительном наклонении: «предприми ...ТРУД, пиши, образуй наш."ЯЗЫК.,,», Пушкин поощ­ ряет творческую работу друга. При этом хотелось бы узнать у тек­ стологов-специалистов, что в данном случае значит «В тишине са­

мовластия»? Значит ли это «пиши, направляя силы на то, что сам считаешь нужным (иначе говоря, будучи автономным, властвуя

собою)»? Или же «трудись - там, где внешнее давление (самовла­ стие) приглушено и оставляет тебе свободу творческого труда?» И вот еще что важно. Пушкин уточняет: пиши, образуй метафизи­ ческий язык, «зарожденный В твоих письмах». Это значит, что пе­ реписка образованных людей была индикатором понятийных не­ хваток «<даже В простой переписке мы принуждены создавать

обороты ДЛЯ изъяснений понятий самых обыкновенных»), так

и лабораторией новых возможностей языка. Это не абы какое письменное общение, но общение людей, свободно владевших несколькими языками и потому способных сопоставлять их смыс­ ловые и креативные возможности. Таким образом, русский поня­ тийный язык, если обобщить эти высказывания Пушкина, может и должен

развиваться

в

трех

главных

в собственном творчестве и, конечно

-

контекстах:

в

переписке,

в переводе с иностранных

языков.

Именно поэтому Пушкин с надеждой смотрит на переводче­ скую работу друга (сам он делал лишь поэтические переводы)

-

следит, поощряет, подробно объясняет, чего именно он от нее ждет. В частности, вопрос о разработке «русского метафизическо­ го языка» встал применительно к переводу с французского по­ следней романтической новинки

-

романа Бенжамена Констана

«Адольф», над которым работал Вяземский. Насколько можно су­ дить по собственным высказываниям Вяземского, он полностью принял пушкинскую программу развития русского метафизичес­

кого языка, так что ее вполне можно назвать «программой Пуш­ кина-Вяземского». Так, Вяземский видел свою цель переводчика не только в том, чтобы познакомить читателя с неизвестным ему

произведением иностранного автора, но и в том, чтобы «изучи­ валь, ощупывать язык наш, производить над ним попытки, если

не пытки», и выведывать, насколько он сможет приблизиться

к языку иностранному

-

«без увечья, без распягья на ложе Про­

крустовом». При ЭТОМ для обоих литераторов и мыслителей харак618 Пушкин А. С. Письмо Вяземскому П.А. от в Москву

//

Тал/же. Т.

JO.

С.

42.

520

1 сентября 1822 Г. из Кишинева

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

терна способность к тонкой дифференциации суждений ума

и вкуса. Пушкин, как известно, не особенно любил современную ему французскую поэзию. Он был, как уже отмечал ось, решитель­ но против французских «исправительных» переводов, и потому с надеждой приглядывался к шатобриановскому переводу Миль­ тона, ожидая увидеть в нем переломный момент к новой эстетике

и логике перевода. Однако он очень высоко ценил французский прозаический язык понятий, впитавших в тот период европей­

ский мыслительный опыт. Именно этот французский он считает мерилом развития русского метафизического языка. Так что Вя­

земский трудился над творением не столько французским, сколь­ ко европейским, представителем не «французского общежития»,

но «светской, так сказать, практической метафизики поколения нашего». При этом программа Пушкина-Вяземского далека от какого-либо националистического пафоса, от стремления к инди­ видуализации любой ценой. Вырабатывая русский понятийный

язык, Вяземский ориентировался на слой общей понятийной лек­ сики европейских языков; и в самом деле, нелепо было бы стре­ миться удержать все свои «прихоти» И особенности, когда «меже­

вые столбы, внизу разграничивающие языки,

права, обычаи,

не доходят до той высшей сферы. В ней все личности сглаживают­ ся. Все резкие отличия сливаются, Адольф не француз, не немец,

не англичанин: он воспитанник века своего-б!". Иначе говоря,

Вяземский осуществляет замысел

о создании «русского метафизического языка»

Пушкина

и одновременно

реализует ту программу, о которой писал Шпет в «Очерке разви­ тия русской философии». Он преврашает пересоздание художест­ венной ткани европейского романа в процесс выработки понятий русского языка; при этом он осознанно сортирует «галлицизмы»

на «вещественные», «синтаксические» нужно сторониться,

-

И «понятийные»: первых

придумывая русскоязычные названия пред­

метов, вторые пере водить в схемы и обычаи русского синтаксиса, а третьи, «галлицизмы понягий.

-

общезначимый слой общеев­

ропейской концептуальной лексики

-

бережно транспонировать

в русский язык. При этом он выступает как переводчик, который осознанно выдвигает установку на оригинал и его понятийные

слои (а не на потакание «прихотям- читателя) как более трудную для переводчика и одновременно более полезную для русской культуры. Тем самым Пушкин и Вяземский намечали путь к уни­

версализации, к просвещению и образованию. Однако их вклад в выработку русского концептуального языка (в отличие от языка

619

Вяземский п.А. Адольф. Роман Бенжамен-Констана. От персводчика (1831) / / - средство взаимного сближения народов. М .. 1987. С. 35.

Перевод

521

Познание н перевод. Опыты философии языка

литературного) до сих пор по достоинству не оценен. Сделать это сейчас

-

наш долг.

Обратим внимание на то, что необходимость особой работы, на­ правленной на развитие русского понятийного языка, осознава­ лось людьми разных эстетических, политических, стилистических

и других ориентаций. Так, В.Г. Белинский, известный нам как представитель русской революционной демократии, как литера­ турный критик, всячески защищавший самобытность и народность русской литературы и боровшийся с проявлениями «искусства для искусства», во главу угла ставил развитие и распространение пере­

волов как средства совершенствования мысли, выражаемой на рус­

ском языке. Фактически Белинский прямо подчеркивал необходи­

мость переволов

-

как в науке, так и в литерагуреб-". Зачем это

нужно? Прежде всего, говорит он,

-

«для образования нашего еще

не установившегося языка; только посредством их можно образо­ вать из него такой орган, на коем бы можно было разыгрывать все

неисчислимые и разнообразные вариации человеческой мысли~)621. Белинский не только выдвигал это требование, но и внимательно следил за его реализацией; так, в своих рецензиях на серию брошюр по естественно-научной тематике он обращал внимание не только

на их содержание, но и на стиль, но прежде всего

-

на тот понятий­

ный язык, которым они написаны'<-. Таким образом, для философии работа над своим языком как языком понятий есть существенная часть развития. Философия как знание (а не как мораль и нравоучение) складывалась в Рос­ сии постепенно

-

по мере того, как в обществе образовывался

62n «В самом деле, у нас вообще слишком мало дорожат славою персводчика. А мне кажется, что теперь-то именно и должна бы в нашей литературе быть эпоха переволов или, лучше сказать, теперь вся наша литературная деятельность должна

обратиться исключительно на одни переводы как ученых, так и художественных

произвелений. Теперь уже курс на российские изделия чрезвычайно понизился: публика требует дельного и изящного и, не находя на отечественном языке ни то­

r.

го. ни другого. поневоле читает одно иностранное». / / Белинский в. "Изгнанник. исторический роман ... », соч. Богемуса. Пер. с нем. (] 835) / / Перевод - средство взаимного сближения народов. М ..

621 Там же. С

1987. С 37.

38.

622 "Истинно философский язык. только совсем не русский! Воля г. автора, а мне кажется, что изучению философии должно предшествовать изучение грамматики. так же как изложению философии должно предшествовать умение ясно, понятно

и толковито изъясняться на своем языке. Вы хотите писать для людей светских, вы посвяшаете вашу книгу даме: тем более должны вы стараться говорить живым на­ родным словом, а не мозаикою школьных и подьяческих слов. согласованных

между собою синтаксисом волостных правлсний: мало этого. вы должны дойти до

педантизма в отделке слова-/,' Белинский в.г Полное собрание сочинений в Пол рел. СА. Венгерова. Т.

11.

СПб.,

1900. С 420.

522

12 т.

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ... идеал

незаинтересованного

знания,

чистого

созерцания,

ствия утилитарной пользы и прямой назидательности.

отсут­

Какой

должна быть философия? Мечтой о всеобщем счастье, уверенно­ стью в щи роте собственной души, трактовкой дисциплины ума

как узости, догматичности, односторонности? Нет, рефлексивная установка должна привести к знанию, которое достигается мето­

дическим трудом, а не фантазерством, не отсылками к «неизре­

ченному. или рецептами достижения всеобщего счастья. Преоб­ ладание философско-исторического, философско-религиозного и философско-моралистического аспектов над философско­ познавательным, рефлексивным, пока отличает русскую филосо­

фию. Весь вопрос в том, пишет Шпет в драматичном

1922 году, за­

вершая работу над «Очерком русской философии», каким будет ее дальнейший путь ...

***

Третий этап в выработке русского концептуального языка, на котором я здесь кратко остановлюсь,

-

это постсоветский пе­

риод или, иначе, последние два десятилетия. Это поистине приви­ легированная эпоха для перевода и внимания к современной и бо­

лее ранней западной философской научно-гуманитарной мысли. Отличительная особенность этого периода в том, что ему предше­

ствовало в течение почти

60

лет единоличное господство марк­

систского философского языка, в который так или иначе должны были переводиться все осваиваемые содержания. С конца 80-х от­ крылись две шлюза и на культурную авансцену хлынули два по­

томка

-

отечественная (религиозная) философия и современная

западная мысль. Оба эти потока, хотя и в разных отношениях, ис­ пытывали огромную потребность впереводе.

Применительно

к отечественной философии это была задача восстановить тради­ ции

чтения,

интерпретации,

понимания,

вписать ее

в

контекст

современной философской проблематики, без которой она обре­ чена оставаться лишь уделом историков философии. Примени­ тельно к западной и особенно современной западной мысли это была задача перевода с языка на язык, с культуры на культуру, восстановления

утерянных

и

построения

несложившихся

кон­

цептуальных связок. Предшествующее господство марксистской философии в ее более или менее догматических вариантах всегда предполагало «перевод» всего ценного, что могло бы быть найде­ но в ДО-,

не- или постмарксистских концепциях,

в рамки марк­

систских понятий, что ставило предел проработке других возмож­

ностей

мысли.

Все эти долгие годы и русская философия,

и современная западная философия были недоступны массовому

читателю и могли прорабатываться лишь узким слоем профессио-

523

Познание и перевод. Опыты философии языка

налов, способных найти не переиздававшиеся с начала ХХ в. (или изданные на Западе) русские книги или добыть из-за рубежа со­ временную западную философскую литературу, нередко не дохо­ дившую даже до «спецхранов». Конечно, многие исследователи современной западной философии стремились как можно точнее

представить того или иного зарубежного автора, передать читате­

лям свой интерес к анализируемой концегшии'<'. Однако.не про­ пустив через себя современный опыт развития мировой филосо­ фии, русский концептуальный язык не мог быть адекватен тем актуальным задачам, которые встали перед ним в постсоветский период.

Начиная с

XVIII

в. философская переводческая работа в Рос­

сии обычно предполагала синхронность оригинала и перевода.

И произведения философов Просвещения (с которыми одновре­ менно велись диалоги в письмах), и религиозно-миссионерские

книги переводились примерно тогда же, когда возникали. Этот принцип отчасти сохранялся и в

XIX, и в начале ХХ в.

Бердяев или

Франк полемизировали с теми авторами, которые творили одно­ временно с ними, прежде всего с неокантианцами и Бергсоном, с авторами, переводы которых публиковались в сборниках «Но­ вые идеи в философии».

В советское время ситуация стала иной. Мошное усилие при­ общения к «мировой культуре» вызвало к жизни переводы Гегеля,

Маркса, Фейербаха, Спинозы, Канта, Лейбница, Декарта, Шел­ линга, то есть «классики» Нового времени, и в целом эту работу можно назвать переводческим подвигом. Настояшим достижени­ ем были переводы Платона и Аристотеля (новые или повтор­

ные)624. Однако это были переводы именно классики. Утыкаясь в марксизм, до-не-постмарксистская мысль замирала. Полчерки623 Нефилософский парадокс заключался тут в том, что «критики» обычно выби­ рали в качестве своих объектов то, что любили. и умели показать читателю свое поплин ное отношение к этим объектам

-

уважительным обилием хорошо переве­

денных цигат, сравнительными пропорциями в тексте «критики»

И

«псресказа»

И пр. Многие представители среднего и старшего поколения, работавшие в русле «критики современной буржуазной философии», могут поделиться опытом

-

при­

мерами и приемами из собственного любовно-критического арсенала.

624 Подробный обзор дореволюuионных русских персводов и оригинальных работ

по истории философии, преимущественно древней, см. в книге: Яшенко А. Русская библиография по истории древней философии. Юрьев: Типография К. Маттисе­ на,

1915. Обратим

внимание на то, что издание вышло в той самой серии, которая

много позже прославилась как «Ученые записки Тартуского государственного

университета". Наряду с обзором энциклопедических словарей и хрестоматий. а также сочинений по отдельным периодам и отдельным частям философии. в этой работе содержится ценная обобщающая информация о переводах Платона и Арнстогеля в России.

524

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

ваю

-

для большей части философской аудитории так называемой

«современной буржуазной философии»

практически не сущест­

вовало, а философская классика существовала вне реального кон­ текста ее возможной актуализации: советский читатель не имел

никакого представления о том, как читал Гегеля Кожев, а Канта Хайдеггер (то есть о том, что делалось с философской классикой в современной западной философии), а редкие обзоры мало чем тут могли помочь.

Очень важно то, что теперь это изменилось: западная филосо­ фия перестала быть «чужой» и стала восприниматься как филосо­ фия «для нас», как часть того языка, на котором русская культура

говорит о русской культуре. И это породило множество проблем, социологическое и культурное значение которых прямо затраги­

вает тысячи реальных «потребителей» философии. Сейчас я наме­ ренно сосредоточиваю свое внимание не на том, что было, а на том} чего не было, что поэтому даже сейчас дается нам с трудом.

И потому «пропаганду достижений» я считаю делом идеолога, а про работку культурных дефицитов с установкой на восполнение пробелов (с широким, по возможности, использованием местных

ресурсов)

-

позицией исследователя, причем саму констатацию

трудностей я воспринимаю не как признак слабости, но как выра­ жение личного достоинства и гражданской позиции.

О культурных дефицитах говорить не стыдно

-

тем более, если

знаешь, как это поправить. Пушкин, например, знал и потому

-

не стыдился. В пушкинские времена, как уже говорилось, нераз­ витость русского языка как языка отвлеченной мысли и науки

ощущалась очень остро, по крайней мере, умными и образован­

ными людьми. Среди важнейших культурных задач нынешнего дня необходимо подчеркнуть все значение не только работы по переводу, изучению, комментированию, освоению, преобразова­ нию мысли, созданной на других языках и в других культурах, в

мысль,

существующую

на

русском

языке,

но также

значение

преподавания русского языка как языка мысли, разума, рефлек­ сии. Приходится отметить, что эти аспекты языка сейчас нередко замалчиваются, хранятся под спудом.

В целом необходимость развивать русский язык начала осозна­

ваться как актуальная и у нас: об этом пишут, принимают госу­

дарственные документы, созывают научные ковференции--". 625 Ср.: Челышев ЕП. Отчетный доклад о деятельности ОЛЯ РАН в

1997 году / / Из­ 1998. С. 3-11; Совет по русскому языку Президенте РоссийскойФедерации / / Русская речь. 1996. NQ 4. С. 52-53; Рус­

вестия АН. Сер. Лит. и язык, июль-авг.,

при ский язык как государственный.Материалы международнойконференции (Челя­ бинск, 5-6 июня 1997 года). М., Челябинск, 1997; Березин Ф.М. Место и роль рус­ ского языка в постсоветской России // Языкознание. М.: ИНИОН РАН, 1997.

525

Познание и перевод. Опыты философии языка

При этом выдвигаются программы «защиты» (языка) и «прослав­ пения. (моральных качеств русского народа, создавшего замеча­ тельный язык и культуру). Как известно, научные кадры у нас со­

средоточены главным образом в крупных городах, а еще более того

-

в столицах; эти научные силы, как правило, видят в пробле­

ме нынешнего статуса русского языка и языковой политики ка­ верзный идеологический вопрос, а потому нередко получается,

что за эту работу по «защите»

И «прославлению.

на свой страх

и риск берутся провинциальные преподаватели. Исходя из луч­

ших побуждений и одушевляемые гуманистическим пафосом, они сосредоточивают свои усилия на лексике, фразеологии и иди­ оматике (наиболее вещественно-значимых аспектах языковой си­

стемы) и на основании подборки, скажем, тех пословиц и погово­ рок, которые положительно характеризуют русский народ (без соответствующих статистических проверок и не учитывая матери­

ал, прямо противоречащий утверждаемому,

слой пословиц типа «работа не волк

-

-

скажем, мощный

в лес не убежит»), прямо пе­

ре ходят к утверждению нравственных достоинств русского народа

как повода для национальной гордости 6 2 6 . Не забудем, однако, и о том, что логика типа «а Я лучше» или «а Я древнее»

еще никог­

да не приводила к пониманию в напряженных межэтнических си­

туацияхэ-". Строго говоря, в словесности (как и в философии) объективно нужны не «защита» (всегда от кого-то или от чего-то), а собственные усилия, направленные на выработку русскоязыч­ ных слов и понятий там, где их в культуре по той или иной причи­ не нет (результат в этом процессе можно получить быстро, а мож­ но ждать долго; просто другого пути решения проблемы никто еще не придумал). А на месте «прославления» русского характера на основе анализа идиоматической лексики объективно нужна была бы работа с русским языком Вып.

J 3.

С.

5-20.

-

как языком «формирования

Немало мероприятий состоялось в

2007

году. прошедшем как

«год русского языка» в России и некоторых других странах.

626 Мне недавно пришлось подготовить информаuионно-исследовательский до­ клад на эту тему, и я могу назвать десятки работ, написанных с этих позиций: дело здесь не в перечне. а в общей установке.

627 Когда национальные языки при водят обоснования собственной развитости, они, как правило, указывают на наличие фольклора или эпоса на родном языке, а также на его древность (для казахов в качестве такого обоснования выступает принадлежиость казахского к тюркским языкам,

всегда «подпитывавшим» рус­

ский или, иначе говоря, своеобразное «право старшииства»). И тут же сразу следу­ ет современное требование: в одночасье

-

и фактически на почти пустом месте

-

создать на родном языке «научные словари» по «всем» областям современной на­ уки и техники. Скачок И3 фольклора в новать те

или

иные

промежуточные

XXI

век требует сил, средств. времени, а ми­

стадии

в сказке о ковре-самолете.

526

развития

можно,

наверное, лишь

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

разумного суждения» (Вдаль), причем на всех уровнях образова­ ния

-

начальном, среднем и высшем.

А сейчас даже младшие школьники, по подсказке педагогов,

воображают будущее России по сказочно-фольклорным моделям (Василиса Премудрая, Спящая царевна, которую разбудит принц,

и даже Аленушка

-

заботливая сестра Иванушки'ч''), а старшие,

например, пишут (в качестве «наиболее актуальных для современ­

ной молодежи») сочинение по картине Крамского «Христос В пу­ стыне». Воспитание в детях чувства собственного достоинства, уважения к своей культуре, поиск педагогами средств для разви­ тия эстетического или морального сознания

-

всему этому можно

было бы только радоваться, если бы все это не осуществлялось

в ущерб мысли'<". Разумное не противоречит ни воображению, ни образности, но и не сводится к ним. А пока наши дети нередко даже не умеют «просто читать учебники», не в состоянии самосто­

ятельно озаглавить отдельные параграфы, пересказать прочитан­ ное

«своими словами»,

и бьют тревогу

-

но педагогов,

который замечают это

единицы. Совершенно очевидно, что следовало

бы учить детей русскому языку прежде всего как языку мысли и общения, и лишь потом, если угодно, как языку, романтически

выражающему «народный дух» (не забывая при этом, что фоль­ клорные образы «Кольца Нибелунгов. других

-

-

эпоса не хуже и не лучше

удобно легли в основу вполне определенной идеологии).

И, конечно, учить словесности (а теперь в средних школах вводит­ ся на европейский и прежний русский

lettres -

манер словесность

-

как объединенные уроки языка и литературы) стоило бы

не только на примерах из художественной литературы, но и на адаптированных, доступных учащимся текстах гуманитарных на­

ук (истории, социологии, психологии). Здесь бы и объединиться философу и словеснику! Вот почему полезным интеллектуальным упражнением пред­

ставляется мне погружение в работу с текстом, хотя навыка и при­ вычки к чтению и интерпретации текстов в русской культуре не

было и нет. Практика

close reading of the text,

628 Мишатина н.л. Образ России на уроках в

столь привычная

5 классе / / Русский язык в школе.

1996. Ng 2. С. 41-45. 629

Подобных перекосов не допускали мыслители прошлого - даже те, от кото­

рых, казалось бы, трудно было этого ожидать. Так, архимандрит Гавриил, автор учебника по истории философии, уделяет проблеме языка немалое внимание,

причем трактует язык прежде всего как путь к новым понятиям: «В нынешнем со­ стоянии общих познаний, слова суть не что иное как знаки мыслей; следователь­ но, языки только средство к достижению новых познаний, или, лучше сказать, пу­

теводители к новым понятиям»

//

Архимандрит Гавриил. История философии.

Казань: Университетскаятипография, 1840. С.

527

118.

Познание и перевод. Опыты философии языка

в Европе, всегда у нас отсутствовала и сейчас только начинает по­ являться в учебных программах. Мой опыт работы со студентами разных уровней свидетельствует в целом об их неумении и неже­ лании «внимательно читать тексты». Когда я попыталась прочи­ тать со студентами-культурологами «Недовольство культурой»

Фрейда, потребовав внимательного отношения к каждому доводу и каждому повороту мысли, они быстро устали: если нам это по­ надобится для диссертации, мы и сами прочтем, а так лучше уж

Вы сами нам что-нибудь расскажите ... Иногда звучит и другая точка зрения (как правило, вдохновлен­

ная американским опытом преподавания философии): зачем читать тексты, когда можно учить философии и без текстов, на ос­ новании устной беседы, диалога. Такова распространенная амери­

канская практика, тоже в чем-то интересная. Однако можно ду­ мать,

что

педагогический подход

и там зависит от возраста

и уровня учашегося: одно дело дошкольник, а другое

-

аспирант.

А кроме того, известно, что американцы вообше совершенно ина­

че относятся к истории, к истории философии, к истории Европы, и нам вряд ли стоит копировать это отношение. В Америке процве­ тает гегемонизм одного языка, который сплавляет гетерогенные

фрагменты разных культур в единое целое, а в Европе все выглядит иначе. да, математики и естественники всего мира уже давно пи­ шут по-английски, если хотят, чтобы их поняли и узнали повсюду.

Однако в гуманитарных областях дело обстоит иначе. Конечно, ре­ зюме на упрощенном английском, похожем на эсперанто, будут требовать и сочинять все шире и шире, однако авторские работы должны по-прежнему писаться на родном языке, где мысль может

быть выражена наиболее адекватно и глубоко. А потому каждый из

культурных языков Европы нуждается в неустанной разработке, чтобы быть на уровне общеевропейских требований научного

и культурного обмена'<". Можно полагать, что в ближайшие деся­ тилетия перед странами Европы и России как части культурной 630

Ср. мысли известного французского лингвиста К. Ажежа: «Языковая Европа

имеет свою собственную судьбу и не должна вдохновляться иностранными моде­

лями. Если в США принятие определенного языка вновь прибывшими было печа­ тью идентичности. то напротив оригинальность Европы запечатлевается в огром­ ном

разнообразии языков и

отображаемых ими

культур.

Господство единого

языка, например английского, не отвечает ее судьбе. Ей отвечает лишь неизмеиная

открытость к множественному. Европа должна воспитывать своих сыновей и доче­

рей в разнообразии. а не единственности языков. Для Европы это одновременно и зов прошлого, И призыв булушего». (См.

destil1s des parlers d'Europe. Paris, 1992.

Hagege CI. Le sоuПlе de la [апяце. Voies е!

К будущей судьбе русского языка автор от­

носится скептически; на это можно сказать лишь, что место русского языка и рус­

ской мысли в европейском культурном пространстве будет во многом зависеть от нас самих.

528

Раздел второй. Перевод, рецепция, поиимаиие. Глава седьмая. Перевод как ...

Европы будет стоять задача развития своих культур и языков, вы­ работки средств европейского взаимопонимания.

Разумеется, философский язык не замкнут в себе, он выраба­ тывается на фоне других потоков заимствований в общенацио­ нальном языке и в специализированных языках отраслей и дис­

циплин.

Лексикографический

анализ

различных

областей

культуры, социальной, политической, экономической жизни де­ монстрирует огромное

количество заимствований

или

новых

(расширенных или уточненных) употреблений ранее сушество­

вавших понятий. Так, в вопросах государства, права, обществен­ ных институтов особенно велика в последние годы роль француз­

ских заимствованийб!'. Те слова и понятия, которые в конце 1980-х

-

начале 90-х годов лишь начинали вводиться для обозна­

чения этих новых реальностей,

стали теперь

полноправными

и широкоупотребительными понятиями. К сожалению, в области философского языка и философских дискурсов аналогичной со­ поставительной работы не проводится, а жаль: она позволила бы

631

В политической и социальной лексике видно явное стремление соответство­

вать международным стандартам. Ср. такие лексические елинииы , как парламент (ранее: только по отношению к другим странам). кабинет министров. премьер (ра­ нее: совет министров, председагель ... ). мэрия, мэр, вине-мэр (ранее: горисполком.

прелседагель горисполкома). губернатор (возрождение более раннез о заимствова­ ния). государственность (эоцмсгашегй

d'lll1

ёгаг). пенитенииарная система (новое

распространенное словосочетание) и многие другие. Новыми являются такие по­

нятия. как толерантность, идентичность,ментальность,менталитет (ранее пере­ водилось контекстуально: как склад ума. нравы. психология).реноме, респонденты, популизм, популистскии, тоталитарный и тотальный, унитарный (в противопо­

ложность федеративному) и др. Позитивный смысл приобрели такие понятия. как плюрализм (ранее относившееся только к буржуазным теориям). деидеояогизация (новым является не само слово. но его позитивная оценка. во всяком случае в ран­ ний постсоветский период: отказ от коммунистической идеологии). Расширилось значение таких существовавших ранее терминов. как днаспора (отныне он может обозначать русское население за пределами нынешних границ России. а ранее от­ носилось только К другим национальностям). натурализаиия (принятие граждан­

ства в какой-либо бывшей союзной республике). пользователь (ранее употреб­ лялось только в

юридическом языке. сейчас обозначает любого человека.

пользуюшегосячем-либо и имеющего определенные права) и др. В связи с ломкой структур социальной и хозяйственной жизни продуктивным стала французская

приставка де-: (например. деструкция или десоветизаиия), важное словообразова­ тельное значение приобрел суффикс «<ировать» (дезавуировать -

ранее употреб­

лялось только при описании норм международного права. а сейчас расширило

сферу употребления и семантику; идентифицировать, репрезентировать, инкрими­ нировать, реанимировать, инспирировать и т. д .. И т. п. Среди материалов по лекси­ ке конца 80-х годов. полезных для сопоставлений с нынешним периодом. отме­

тим:

Haudressy D. Ces mots qLli disel1t Гасшайге. Les гпшапопз de 'а lal1gLle гпьье. Гпыпш сЕпшеэ Slaves. 1992. Ср.: Русский язык конца ХХ столетия (1985-1995). М., 1996. Русский язык в современном обществе: функциональные и статусные харак­

теристики. М.,

2006.

Кронгауз М. Русский язык на грани нервного срыва. М .•

529

2007.

Познание и перевод. Опыты филоеофии языка

отследить способы вхождения в язык и закрепления в нем новых терминов и понятий, так что прояснение этой социолингвистиче­

ской стороны существования постсоветской философии остается задачей для будущего историка мысли.

Однако культурные процессы нелинейны

инеоднозначны.

Верно, что за два последних десятилетия постсоветская филосо­ фия во многом освободилась от догматов формы, содержания, от жестких идеологических привязок и пр. Правда, состояние, ко­ торое казалось, если угодно, позитивно «неидеологическим», дли­

лось недолго. Как остроумно заметил некогда русский филолог Михаил Леонович Гаспаров, современный период в русской куль­ туре характеризуется сменой «принудигельной идейности» «при­

нудительной духовностью-Ч'. Эта емкая фраза многослойна. За призывом к «духовности» могут стоять идеи национального ве­ личия, культурного своеобразия, некое го принципиального отли­

чия «русской мысли» от рационально-прагмагической мысли За­ пада (тезис о таком отличии, характерный для всей русской

культуры

XIX

в., незаметно перекочевал и в наше время). Одним

своим концом эти идеи упираются во вполне осмысленные сооб­ ражения о защите «национальных интересов», а другим

-

в раз­

личные формы националистической идеологии. При этом отчетливо обрисовалось притяжение философии к некоей, условно говоря, «национально ориентированной» линг­

вистике, которая в ряде своих разделов (лексикография, лексико­ логия, семантика) все охотнее опирается на произвольно трактуе­

мые фольклорные и этимологические разыскания. При этом соблазн народных этимологий, вполне в духе позднего Хайдеггера, кажется, обещает прямой доступ к архетипическим слоям созна­

ния (в соответствии с обетованиями весьма популярного в России к.г. Юнга). Эта тенденция к расцвету националистических ориен­ таций в самой лингвистике особенно поражает на примерах ярких

фигур, в прошлом прозападной ориентации, таких как Ю. Степа­ нов или Е. Падучева. В постсоветской России чрезвычайно попу­ лярна польско-австралийская

исследовательница языковой се­

мантики Анна Вежбицкая, в то время как французский «анализ дискурса» на стыке философии, лингвистики, социологии, психо­ анализа, как уже отмечалось, совершенно не при вился и никакого

успеха не имеет. Несомненно, однако, что работа в языке, работа с концептуальным языком может и должна служить противовесом

632 О гаспаровской «научной филологии» И О равнодушии постсоветской филосо­ фии к этому проекту на фоне огромного энтузиазма по поводу. скажем. м. Бахти­ на или А. Лосева как фигур. интерпретируемых в религиозном ключе и в духе об­ ретения подлинного национального наследия, см.: Автономова Н. м.л. Гаспаров: свой путь в науке

//

Стих, язык, поэзия. м.,

2006. С. 13-24.

530

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

расправляющей крылья националистической идеологии. В част­ ности,

противостоять идеологическим сползаниям

в национали­

стическую идеологию может дискурсный анализ, оперативно вы­

являющий смены словоупотреблений, сдвиги значений, способы заимствования и передачи чужой речи, а через все это

-

некоторые

важные и на первый взгляд не заметные способы отношения к се­

бе, к своему прошлому и настоящему ...

В общем, освоение западного и осмысление собственного кон­ цептуального наследия продолжается, и этот процесс становления

философии и философского языка в современной России не сво­ дим к однозначным формулам и рецептам. да, конечно, все евро­

пейские философии возникли в процессе, важной составляющей которого был перевод с других языков и других культур. Однако «возникать В процесс е перевода» вовсе не значит «возникать толь­

ко из заимствованных слов и понятий». для того чтобы философ­ ские понятия и категории могли появиться, каждый раз нужны,

помимо определенных социальных условий, внутреннее побужде­ ние, тяготение, определенное направление умствования.

Каждый человек должен успеть сформулировать свой опыт,

принять вызов времени и ситуации. Каков же он ский вызов'? Для философа

-

-

этот постсовет­

прежде всего интеллектуальный,

концептуальный. Каким должен быть ответ? В нем должно быть достойное мыслительное содержание и надежная концептуальная

форма. То, что в России есть замечательные писатели и известные «любомудры».

-

обшеизвестно. А теперь хотелось бы увидеть не

только художественное или религиозное Философствование, но и мощный концептуальный прорыв без скидок на специфику и трудности российской культурно-интеллектуальной истории.

Если концептуальные дефициты нынешней культурной ситуации будут поняты как собственная потребность и как вызов, тогда и достойный ответ найдется.

§ 2.

Ипостаси языка и подходы к переводу

От «мышления, мыслящего само себя»,

-

к языку

Существуют, кажется, две главные формы философии языка:

либо языковое знание трактуется как сокровищница мудрости (Пла­ тон, Августин, Прокл, каббала, романтики, символисты), либо оно трактуется как свалка заблуждений (Сократ в «Кратиле», логи­

ческий позитивизм и лингвистическая философия). Фетишизация языка и его критика как бы взаимно порождают друг друга. Язык многолик, но мы нередко забываем об этом, сосредоточиваясь на ка­

ком-то одном его аспекте, и тогда может возникнуть субстанциализа-

531

Познание и перевод. Опыты философии языка ция или гипостазирование, представление его как единственного, са­

модостаточного, вещного. При переводе подобные «объективные пре­ вращения» возникают весьма настойчиво. «Задача переводчика» (та­ ково заглавие знаменитой работы Беньямина) в том, чтобы не дать этой опасности укорениться, отказавшись от такого представле­

ния об универсальности, которая делает перевод ненужным, и от

такого представления о той специфичности языков и культур, которая делает перевод невозможным. Но это и не вопрос о золотой середине или удачном «снятии» противоречия во вновь обретенном рае, где

полнота смыслов сосуществовала бы рука об руку с их многообрази­ ем. Самое главное здесь для нас заключается в том, чтобы, сохра­ няя представление о специфике мысли, воплощенной в слове, убе­ речься от представления о том, что те или иные виды связи форм и содержаний в разных конкретных языках и культурах и есть един­

ственно возможные и в таком своем качестве абсолютно неповто­

римые и невоспроизводимые. В области перевода мы постоянно сталкиваемся с обеими этими «очевидносгями.

-

И С тем, что сво­

еобразные срашения форм и содержаний составляют во многом специфику языков и культур, и с тем, что эта сращенность тем не менее не абсолютна, что она допускает или предполагает неравнове­ сия, сдвиги, переносы

-

а тем самым и перевод. Иначе говоря, пе­

реход от одной формы связи между словом и мыслью к другой форме связи между словом и мыслью, которая может быть нами вос­ принята как «почти то же самое», как адекватное отображение пер­ вой связки во второй, так или иначе возможна.

то, что читатель найдет в этом параграфе, лишь косвенно связано с этой задачей, но может быть направлено на ее реализацию. Я по­ стараюсь показать, достаточно схематично, наличие разных ипос­

тасей языка, сушествование разных проекций языковой работы на другие культурные сферы, а также наличие разных подходов к язы­

ку в науке и философии. Эти подходы я условно называю здесь формализацией, методологизацией, онтологизацией и социологиза­ цией. Разумеется, это не исчерпывающий перечень, и, кроме того, каждая из этих тенденций во многих случаях не исключает другие: во всяком случае,

нию

-

это относится к методологическому использова­

практически любого другого подхода, или же к онтологическо­

му аспекту, который в том или ином пони мании присутствует и в лю­

бом другом, по крайней мере, ни формализация, ни социологизация

вовсе не исключают онтологической плоскости рассуждения. (Они не связаны друг с другом отношением логического подчинения и не

имеют общего основания.) После этого я постараюсь ки условно и схематично

-

-

опять-та­

показать некоторые формы пробле­

матизации перевола. которые были сформулированы в рамках то­ го ИЛИ иного подхода к языку.

532

Раздел второй. Перевод, рецепция, поиимаиие. Глава седьмая. Перевод как ...

Вопрос о соотношении языка и мышления уходит в глубь ве­ ков. Вопросами философской грамматики занимались уже древние греки, пъггаясь обнаружить, на чем же собственно основано взаимное

понимание говорящими друг друга. Интерес к языковой проблемати­ ке в ее соотношении с мышлением, с разумной способностью че­

ловека мы находим у Гераклита, Демокрита, Эпикура, в платонов­

ских диалогах (особенно в «Кратиле», где ставится вопрос об «идеальных»

именах,

общих для всех языков и выражающих

устойчивую вечную сущность вещей), у Аристотеля, стоиков и др. И в Новое время не было, пожалуй, ни одного вьшающегося мыс­ лителя, который бы не пытался так или иначе строить философию

языка как некое необходимое или желательное дополнение к филосо­ фии в собственном смысле слова

-

к «общей философии». В течение

долгого времени преобладал логизируюший подход к языку. Это ярко проявилось

В

классическом

рационализме

XYIl-ХУIlI

вв.,

но в ранних своих формах представлено уже у Арисготеля, надол­ го определившего судьбу европейского языкознания. У Аристоте­

ля, как позднее и в средневековой философии, связь линтвисти­ ческих

вопросов

с

философскими

выражается

прежде

всего

в безоговорочном подчинении грамматических категорий логиче­ ским: язык трактуется в аристотелевской, схоластической, а потом

и рационалистической традиции Нового времени преимущест­

венно как нечто, не имеющее особого субстанционального статуса, как нечто, растворенное в мышлении, а роль языка при этом сводится

фактически к прояснению и фиксации логической структуры мышле­ ния, в принципе тождественного для всех времен и народов.

Тем самым был схвачен важнейший аспект соотношения языка и мышления, однако за рамками такогологизирующего подхо­

да оставалось все то самобытное, что делает язык явлением особого рода, не сводимым к мышлению и не тождественным ему, все то, что выходит в языке за рамки «орудия мысли» И позволяет рассматривать

его как «творческое» И «творчески применяемое. орудие. Понять эту конструктивную

самостоятельность

языка,

задаться

вопросом

о конструктивности языка в отношении мышления позволил по­

началу сам факт несовпадения, нетождественности языка и мышле­ ния. Хотя, конечно, язык и мышление (членораздельная речь и аб­ страктное обобщающее мышление) развивались одновременно и параллельно, взаимно обогащаясь и получая друг от друга стимулы для развития, однако, по-видимому, представление о строгом па­ раллелизме между развитием мышления и развитием языка и тем са­

мым

-

о возможности сведения языка к форме существования и вы­

ражения мышления, было бы неправомерным. Между формами языка и формами мышления, между словом и понятием, суждени­ ем и предложением нет и не может быть полного взаимного соот-

533

Познание н перевод. Опыты философии языка

ветствия. Тому есть несколько причин: одна из них связана с услов­ ностью исходной физической основы знака по отношению к обозна­ чаемому им содержанию, другая

-

с тем, что, раз возникнув, язык при­

обретает определенную самостоятельность, независимость своего существования, функционирования, исторического развития. Так,

когда в языкознании

XIX

в. мыслительной доминантой стал истори­

зируюший подход, вневременное тождество языка и мышления по­ теряло свою силу и язык начал трактоваться в более широкой си­ стеме взаимосвязей: он мыслился как развивающийся, подобно

природному биологическому объекту, организм, как отображение исторического своеобразия жизни наций и народов, как способ влия­ ния на их мышление (в самой лингвистике при этом происходит «открытие»

санскрита, составление сравнительных грамматик

индоевропейских языков, исследование исторической эволюции от­

дельных языковых фактов, преимушественно звуковых, и пр.).

Доминантой мысли о языке в ХХ в. стало осознание самостоя­ тельности языка, специфичности его как предмета научного изуче­ ния. Конечно, такой подход не мог возникнуть сразу и вдруг: превра­ шение

языка

в

самостоятельный

объект

изучения

некогда

закладывалось уже в процессах, ограничивавших сферу мифиче­ ского мышления с его отождествлением «слов» И «вещей» И посте­

пенно Формировавших субъект-объектное отношение в системе «че­ ловек

-

мир». Одним из следствий этого было постепенное осознание

раздельности внешнего мира и самого человеческого сознания, фор­ мой существования которого и служит язык. Теоретическому осозна­

нию самостоятельности языка, по-видимому, некогда поспособ­ ствовало

и

возникновение письменности,

и

-

позже

-

появление

искусственных языков, значительно отличаюшихся от языка естест­

венного. Как бы то ни было, историческое становление всех этих предпосылок осознания самостоятельности языка стало тем фоном, на котором

-

уже в ХХ в.

-

возникли И логистические трактовки,

в принципе отождествлявшие язык с мышлением, и историцистские

трактовки, растворявшие целостность языка в многообразии от­

дельных эволюционных линий. При этом в отличие от несколько пря­ молинейнога логицизма рационалистических подходов, мыслитель­

ной доминантой языкознания ХХ в. становится осмысление языка как системы

-

только не системы мыслительных элементов. а систе­

мы материальных элементов, разноуровневые взаимоотношения ко­

торых служат общению, передаче смыслов. да, язык - это прежде всего форма связи мысли и предмета, мысли и действия. Но в языке со всей его структурностью и дискурсивно­ стью есть свои специфические способы фиксации «немыслимого­ или «неосмысленного», схватывания допонятийного содержания.

И одновременно

-

в нем есть свои особые механизмы шлифовки, от-

534

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

работки концептуального содержания мысли на пути от того, что можно бьvю бы назвать «первометафорой», К понятию. Если задаться вопросом о том, что же все-таки важнее, изначальнее

-

мышление или

язык, то при анализе конкретных примеров можно столкнуться с са­

мыми разными случаями: бывает, что язык как бы «забегает впе­ ред», опережая мысль (ср. футуристические построения, где бес­ цельная, казалось бы, работа с языком приводит В конечном счете к обогашению смысловых возможностей), бывает, что язык «запазды­ вает» по отношению к мысли (например, когда понятийные содержа­

ния

-

по разным признакам

-

уже вроде бы выкристаллизова­

лись, но еще не нашли адекватного языкового выражения). Самое интересное здесь, однако, то, что все эти случаи «непригнанности.

мысли И языка постоянно имеют место в повседневной языковой

и познавательной практике. В языке постоянно работают те или иные механизмы взаимоприлаживания забегающих вперед и запазды­

вающих форм и содержаний. Безусловно, эти механизмы отры­ вов и несоответствий чрезвычайно важны в процесс е перевода, где

с необходимостью происходит смена означающих форм и тем самым, в какой-то мере,

-

влекомых ими за собою содержаний.

При этом язык неким парадоксальным образом выступает пе­ ред нами одновременно и как средство систематизации, категори­

зации, дискурсивного оформления мысли, и как особый механизм схватывания ее «бессознательных», нерефлексивных определений, а потому современное изучение языка все больше обращается в нем к тому, что относительно слабо структурировано. Парадоксальный

и антиномичный характер языка вступает в круг философского осознания во второй половине ХХ в. Вот лишь одно принадлежа­

щее

Рикёру свидетельство осознания этой антиномичности:

«Язык ... это посредник между двумя уровнями. Первый уровень

конституирует его идеал как идеал логичности, как его "телос": все значения должны быть доступны переводу в логос рационально­

сти; второй уровень уже не строит идеала воначало,

Ursprung.

-

это почва, "земля", пер­

До языка можно добраться "сверху", отправ­

ляясь от его логического предела, или же "снизу", отправляясь от его

предела в безмолвном опыте, постигающем первоначала бытия. Сам по себе язык - это медиум, опосредствование, обмен между "телосом"

и "Первоначалом'ъ'Ф. «Рационалистические» трактовки

языка представлены

глав­

ным образом в философии позитивизма и в самой лингвистике.

633 В этом отрывке из лекций в университете Джона Хопкинса в США, где Рикёр с блестяшей простотой представил главные напряжения европейской философ­ ской мысли, речь идет о концепции языка у Гуссерля. См.: Юссеиг Р. Husserl and Wittgenstein оп lапguаgе / / Рhепоmепоlоgy and Ехistепtiаlism. Baltimoгe, 1967. Р.209.

535

Познание и перевод. Опыты философии языка

Как известно, позитивизм существовал и развива.пся понача.пу как логико-лингвистическая концепция, которая подходила к реше­

нию всех основных проблем посредством логического проясне­ ния структуры искусственных языков или языков науки,

же

-

а поз­

путем ана.пиза логической семантики. Однако этот подход

столкнулся

с

внутренними

трудностями,

сневозможностью

полной форма.пизации естественных языков. Потребова.пось со­ держательное расширение и обогащение способов,

которыми

описыва.пись естественные языки. В свою очередь это привело к тому, что метаязыки, использовавшиеся для описания тех или

иных фрагментов знания, все больше приближа.пись к структуре естественных языков, к механизмам обыденного языка.

Кон­

текст, от которого поначалу казалось возможным абстрагиро­ ваться, превращался (во всяком случае, это произошло в филосо­

фии лингвистического ана.пиза) в едва ли не главный объект ана.пиза. Таким образом, различные подходы к языку в самой лингвистике, семиотике, социально-гуманитарных (а отчасти и есте­

ственных) дисциплинах, в философии не позволяют говорить о ка­ кой-то одной четко очерченной проблеме:

проблематика языка

-

возникает именно

обширное поле с многими «входами»

И «выходами». При этом постепенно складывалось то, что можно было бы назвать концепцией языка «в самом широком смысле слова». Что это такое

-

поясняет приводимое ниже высказывание,

в котором фиксируется целый ряд важных звеньев эволюции язы­ ковой проблематики. Язык в широком смысле слова возникает в рамках подхода, начинавшего с форма.пьных определений мыш­ ления и языка, проходивших все стадии процессов форма.пиза­ ции, но в результате пришедшего к общей идее языка как структу­

ры, как «способа организации мышления».

При этом для нас

важным будет и еше один момент: процессы складывания отно­ шений между различными научными дисциплинами обнаружива­

ют не менее явную потребность в идее междисциплинарного пе­ ревода, нежели практики «простого»

перевода с языка на язык.

«Прояснение значения (содержашегося либо в форма.пьных определениях, либо в иллюстративных при мерах)

происходит

лишь тогда, когда определяемые термины "сцеплены" с человече­

ским опытом. Это серьезная проблема, поскольку опыт различ­ ных людей, хотя он в чем-то и пересекается, весьма различен.

В частности, и в нашей научной жизни это различие опыта может быть очень значительным. Ведь наш опыт мышления,

а

мышление

слова (курсив мой.

-

-

это во многом опыт

регулируется языком

в широком смысле

НА.), т. е. способом организации идей, а раз­

личные способы организации идей задаются той или иной "дис­ циплиной". Дисциплина

-

значит принуждение. Дисциплина

536

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

очень важна для любой организованной деятельности. Так, в на­ учных дисциплинах дисциплина значит принуждение в способе

мысли. Она предписывает репертуар понятий, модели класси­ фикации, правила очевидности, этикет речи. Следовательно, междисциплинарная деятельность зависит от способности людей

мыслить в терминах более чем одного языка (курсив мой.

-

НА.)

-

от

искусства более трудного, нежели, скажем, способность думать по-английски и по-французски, поскольку языки научных дис­ циплин различаются не только словарем и грамматикой (как

обычные языки), но также более глубокими своими аспектами, значение которых, как представляется, и может быть передано фра­

зой "принципы организации мышления'ъ'ч'. Это глубокая мысль: формализация языка неизбежно при водит к содержательному расширению наших представлений о языке, к концепции «языка В широком смысле» и к идеям меЖдИСЦИПЛИ­ нарного перевода, весьма продуктивным для ныне столь популяр­

ных идей научной междисциплинарности. В том же направле­

нии двигалась и лингвистика. Поначалу она отвлекалась от всего «внешнего» иконтекстуального, устремлялась ко все большей

Формализованности и абстрактности вычленяемых и анализируе­ мых структур, пока не было замечено, что у нас нет возможности выявить общие структуры языка и способ их функционирования,

не обращаясь к «контексту», С одной стороны, и к «субъекту», к языковому сознанию говорящего

-

с другой. Тем самым

и в лингвистическое исследование вошла вся проблематика текс­

та и контекста, текста и подтекста, формализуемого и «вне­ рац ион ал ь н о го»,

«П орождающего»,

«нерефпективного.

И пр. Одновременно с этим возникали совершенно иные подходы к языку, питавшиеся в известном смысле самой неосуществлен­ ностью и неосуществимостью всех проектов исчерпывающей

формализации языка. Главная из этих тенденций

-

герменевти­

ческая, трактующая язык в плане, противоположном интенциям

на формализацию и обобшение, и максимально приближаю­ щая язык к «антиметодологическому» по сути своей бытию.

Проблематика языка, возникаюшая в зоне напряжений между усилиями формализации, с одной стороны, и стремлениями к по­ иску дорефлексивных определений языка и мысли

-

с другой, зани­

мает в современной философии важнейшее место. Сорок лет назад Гадамер поставил вопрос, вобравший в себя эпоху и ставший ее символом, - это вопрос о роли языка в современной философии. Он звучит так: «Почему В сегодняшней философской дискуссии 634

RapoportА. Various Meanings 01' -Тпеогу-

Technology.

Возгоп.

11 Philosophical ProbIems 01' Science and

1974. Р. 259.

537

Познание и перевод. Опыты философии языка

проблема языка приобрела такое же центральное положение, как примерно J50 лет назад понятие мышления или мышления, мыс­

лящего самого себя?»635. Этот вопрос разворачивается далее в це­ лую цепочку других вопросов, связанных прежде всего с сущест­

вованием науки в контексте других форм человеческого опыта.

«С помощью этого вопроса,

-

продолжает Гадамер.

-

я хотел бы

косвенно ответить на другой вопрос, который должно обозначить как

центральный вопрос Нового времени, данного нам существовани­ ем современной науки. С ХУН века собственной задачей фило­

софии стало опосредовать это новое применение человеческо­ го

умения

знать

и

умения

делать

целостностью

нашего

человеческого жизненного опыта. Это выражается во многом и включает в себя также попытку сегодняшнего поколения, кото­

рое делает тему языка

-

этого способа великого осуществления

нашего бытия в мире, этой всеохватывающей формы мирового

порядка

- центральным пунктом философии-б".

Спектр трактовок языка в той самой современной филосо­ фии, которую описывает Гадамер, очень велик: каждое сколько­ нибудь развитое философское построение непременно содержит в себе более или менее выявленную концепцию языка: это может

быть язык как бессознательное (Ж. Лакан), язык как социальная

сила (Ю. Хабермас, М. Фуко), язык как условие возможности конкретной рефлексии (П. Рикёр), язык как показатель несоиз­

меримости теоретических построений (Т. Кун, П. Фейерабенл) и др. Эти интерпретации языка настолько различны, что могут по­ казаться несоизмеримыми, однако исходным для них в той или

иной форме оказывается именно это стремление построить аль­ тернативу классической философии сознания и самосознания, а также такому идеалу знания, который опирается на идею его

«самодостаточносги» , «непосрелственности»,

«беспредпосы­

лочности. (напротив, язык выступает как стихия опосредованности и носитель различного рода предпосылок). Последние десятилетия расширяют и конкретизируют тот набор проблем, о которых рас­

суждает Гадамер: прежде всего все больше осознается несубстан­ циональность языка среди других

коммуникативных возможно­

стей, практик, схематик. Вместе с тем, получается так, что язык, перегруженный массой возлагаемых на него функций, начинает

все более «зацикливаться на самом себе». И тем самым, вместо ре­ альной альтернативы философии сознания и самосознания повторяет те

же

круговые схемы:

язык

635 Обычно его цитируют негочно

начинает

истолковываться

в

языке

- в сокращенном виде и в форме утверждения.

Cadamer н-с. [)ie Univeгsalitat des пеппепецпхспеп PгobIems // PhiJosopl1isches Jallrbllch.1. 73. Halbband 11. Мцпспеп. 1966. S. 215. 636

538

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

и посредством яэыкач". Но именно обращение к проблеме пе­ ревода становится в последние десятилетия одним из симпто­

мов выхода из замкнутого круга, значимого объединения раз­ личных

контекстов,

прорастания

языковой

проблематики

в некое новое качество. Эта проблема еще далека от всеобщего и по­ всеместного

осознания,

но демонстрирует

свою

весомость

во

все

большем количестве познавательных и жизненных ситуаций.

Проблема языка возникает в ХХ в. В связи С кризисом обще­ ния, кризисом культуры как неотъемлемой частью общего социаль­ ного кризиса. Ломка традиционных устоев социальной жизни, чело­ веческого общения, крушение прежних мировоззренческих систем, придававших индивидуальному опыту целостность и

ность, а отношениям между людьми

-

осмыслен­

естественность и понятность,

потребовали выработки новых жизненных устоев, новых рецептов и критериев понимания человеком самого себя, мира, общества. Про­ светительские рецепты постепенного индивидуального самоуяснения

и социального объяснения, т. е. обучения и «просвещения», ока­ за.пись

с

точки

зрения

нового

социального

опыта

устаревшими.

Культурный мир западно-европейского человека, скроенный, как некогда

казалось,

вполне

по

мерке

естественных

человеческих

масштабов и потребностей, перестал быть самопонятным: он потерял

четкость границ и целостность внутренней структуры. Те пласты и уровни бытия, которые некогда вовсе исключа.пись из сферы опы­

та или же оттеснялись на его периферию, выявились теперь во всей своей качественной самобытности и тем самым потребовали пе­ реосмысления

границ

и

критериев

понимания

самого

разума.

Для того чтобы понять эти новые содержания, сделать их частью

внутреннего мира человека, нужно было найти способ взаимодейст­ вия с ними, расшифровать их «ЯЗЫк», понять, что такое язык вообще, какова природа разнообразных механизмов культуры, органи­ зующих и передающих человеческий опыт.

Кризис общения вызывает, таким образом, обостренное внима­ ние к языку в самых различных областях: и в самой лингвистике, и в других социальных и гуманитарных науках, прямо или опосре­

дованно связанных с языком, а также в Философском, художест­ венном, нравственном, обыденном сознании. В лингвистике это

при водит к вычленению в начале ХХ в. собственного объекта, 637 дж. Джеймисон вспоминает в этой связи известную притчу о дереве. которое захотело перестать быть деревом и потянулось вверх и вширь, но в результате по­

рождало все больше и больше листьев и ветвей. Эта притча очень наглядно под­ твсрждается

в

истории,

например,

структуралистского

замысла:

средства,

при­

званные вывести в область радикально новой проблемагики. «одеревеневают».

И

«тюрьма языка остается тюрьмой».

Jameson

Princeton, 1972.

539

Е.

The

Рпьоп-Ноцве

of LangLIage.

Познание и перевод. Опыты философии языка

функционирование которого не сводимо к логическим, психологиче­ ским, биологическим, историческим и другим закономерностям; к определению методов изучения языка как системы: отдельное слово,

взятое само по себе, не соотносимо ни с мыслью об объекте, ни с са­ мим объектом. В философии

-

к постановке, уже на новой осно­

ве (язык не тождествен мышлению, он способен Формировать мышление в некоторых его структурах), вопроса о соотношении языка и мысли, языка и культуры. В ряде других социально-гума­ нитарных наук это приводит к заимствованию из самоопределив­

шейся лингвистики методов и приемов исследования, к вычле­

нению языкового или языкоподобного пласта во всех областях человеческой деятельности, к пониманию культуры как сово­ купности «языков», К смыканию лингвистики с семиотикой

и образованию единого комплекса лингво-семиотических иссле­ дований. В той типологии подходов к языку, которая здесь пред­

лагается, язык будет рассматриваться как опора формализуюших процессов, как метод познания других явлений, как род бытия, как социальная сила. Соответственно этому разные повороты языка и языковой проблематики будут рассматриваться здесь в ас­

пектах формализации, методологизации, онтологизации, социо­ логизации.

Эти четыре аспекта рассмотрения языковой проблематики мо­ гут одновременно являться характеристиками различных мысли­

тельных направлений. Так, формализация языка является харак­ терным признаком неопозитивистской программы на ее ранней стадии, методологизация

-

характерным признаком структур­

ного анализа в гуманитарных науках, в какой бы конкрет­ ной форме он ни проводился , онтологизация

-

характерным

признаком феноменологических и герменевтических интерпрета­ ций языка, социологизация

-

одним из определений концепций,

пересматривающих марксизм, центрирующихся вокруг проблемы

власти, вокруг возможностей радикальной политики и пр. Разу­ меется, жесткое закрепление различных

аспектов языковой

проблематики за тем или иным мыслительным направлением было бы натяжкой. При более близком рассмотрении оказывает­

ся, что в каждом мыслительном направлении, если взять его обоб­ щенно-суммарно, придав ему, стало быть, те черты, которые ред­

ко сочетаются в пределах одной концепции, можно обнаружить

почти все названные выше аспекты или типы языковой проблема­ тики,

хотя,

конечно,

и

пропорции

в сочетании

этих элементов,

и взаимосвязи между ними будут во всех этих случаях весьма раз­

личными. Вычленение основных типов этих проблем и, следова­ тельно, основных типов трактовок языка позволит нам уловить сход­ ства

и

различия

в

постановках

тех

540

или

иных

частных

вопросов

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ... и наметить, как уже говорилось, те возможные трактовки перевода,

которые при этом возникают.

о некоторых трактовках перевода в связи с языком Формализация и ее недостижимость. Термином «формализа­ ЦИЯ»

обозначается здесь тенденция к «очищению»

языка как

средству достижения научности описываемого в языке

знания.

Эта мечта об идеальном, свободном от случайностей обыденного словоупотребления языке характеризует устремления логическо­ го позитивизма. Вряд ли можно рассматривать эту тенденцию

к формализации как прямое воплощение и продолжение гносео­ логических установок классического рационализма, в частности

проекта построения «шаthеsis шпмегьайэ»: в

вв. фор­

XYH-XYHI

мализация языка, вытекавшая из его логизации, была исходным

постулатом, в ХХ в. она становится искомым, но недостижимым идеалом, поскольку обнаруживаются принципиальные пределы формализацииязыковых систем (так, гёделевские теоремы о не­ полноте формальныхсистем и о невозможностидоказать непро­ тиворечивость формальной системы средствами самой системы показывают принципиальнуюневозможностьформализацииче­ ловеческого мышления). Пример языковой формализации - это развитие в хх в. языков математики и математической логики, построение исчислений и аксиоматических систем, конечный, хотя и весьма отдаленный прообраз которых усматривается в не­ которых синтаксических свойствах естественного языка.

Мысль о переводе в рамках формализующих тенденций так или иначе фиксирует эту недостижимость, настаивает на ее прин­ ципиальном характере. Рассматривая возможности и невозмож­ ности концептуального перевода, мы обращаемся в первую оче­

редь к концепции онтологической относительности Куайна, которая

заостряет

различие

между

концептуальными

языками

или, иначе говоря, теориями и их онтологиями (совокупностями объектов, о которых можно говорить в данном концептуальном языке): логически несоизмеримые теории возникают как вслед­ ствие различия языков, так и вследствие различия онтологий.

В любом случае онтология зависит от языка, хотя это и не зна­ чит, что она не имеет отношения к реальному миру, к объектив­ ной реальности: просто делать те или иные утверждения насчет

онтологии данной теории можно не внутри нее самой, а лишь

выходя за ее пределы. Тем самым возникает удвоенное требова­ ние перевода: язык одной теории и вытекающие из его принятия

Онтологические допущения должны быть сопоставлены с другим языком и вытекающими из его принятия онтологическими попу-

54]

Познание и перевод. Опыты философии языка

щениями. Можем ли мы осуществить такое усложненное, двой­

-

ное сопоставление? Куайновский ответ на этот вопрос

ради­

кальное сомнение.

Куайн ставит вопрос в радикальной форме, показывая, что да­ же обычный лингвистический перевод, если взять его в экспери­ ментальных

условиях,

оказывается

невозможным

или,

точнее

говоря, неопределенным или недоопределенным. Отсюда и выте­ кает тезис Куайна о неопределенности радикального перевода.

Радикальный

-

значит, такой, который осуществляется на преде­

ле всех сложностей

-

без переводчика, без словаря, перед лицом

чужой культуры, почти без всяких посредников. Его мысленный

эксперимент предполагает лишь наблюдателя, туземца, зайца и чисто поле ... Внутри европейского культурного пространства, где многие трудные места текстов культуры уже «намолены», поли­

ты слезами многих поколений переводчиков, представить себе такую

культурную

tabula rasa

было бы сложно, а на «диком Западе»

-

очень даже возможно. Этот при мер Куайна, который должен был про иллюстрировать

неопределенность

радикального

перевода,

стал хрестоматийным. Исследователь «в поле» видит быстро бегу­

шего зайца, слышит возглас информанта «гавагай», но не знает точно, к чему он относится

-

к зайцу в целом, к какой-то его «не­

отделимой части», к «появлению зайца в поле зрения в данный момент времени», к зайцевости как таковой и т.Д. Все эти гипоте­ зы могут показаться нам искусственными, однако для американ­

ского исследователя, живущего бок о бок с людьми, говорящими, например, на языках североамериканских индейцев (отличных от так называемого «среднеевропейского стандарга»),

-

языках, где

предложение не делится на части, представляет собою непрерыв­ ную

протяженность,

не

членимую на подлежащее

и

сказуемое,

и проч., каверзный вопрос об аспектах, длительностях и моментах становится вполне осмысленным и совсем не надуманным.

Как уже отмечалось,

радикальный перевод оказывается не

столько невозможным, сколько неопределенным или, скорее, не­

доопределенным. Конечно, опытный лингвист-практик, привыч­ ный к полевым исследованиям, сможет оперативно отсечь ненуж­ ное

и

в

конце

концов

принять

решение,

диктуемое

здравым

смыслом, но все равно это будет означать, что в объективно нео­ пределенную ситуацию он внес нечто от себя, доопределил ее на свой страх и риск. Разумеется, выдвигая все новые аналитиче­ ские гипотезы, развертывая систему контекстуальных отсылок,

проводя более детальные сопоставления, можно значительно про­ двинуться в переводе, однако даже лучший результат на этом пути

все равно не разрешит проблему его неопределенности. Ведь круг взаимных отсылок остается: а это значит, что употребляемый че-

542

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

ловеком язык каждый подтягивает его к своей онтологии, к свое­ му кругу объектов, а каждый новый перевод будет менять содер­

жание теории и ее онтологию. По этому поводу, как правило, го­ ворят,

что

при

терпеливом

рассмотрении

таких

аналитических

гипотез, которые учитывали бы возможно более полную инфор­ мацию культурно-исторического или культурно-антропологи­

ческого свойства, вопрос о переводе все же приблизился бы к раз­ решению

в

рамках

уместной

степени

строгости,

а

также

констатируют, что, несмотря на всю свою специфику, куайнов­

ский тезис о неопределенности радикального перевода в конце концов не так уж сильно отличается от представлений континен­

тальной философии о естественных языках как различных формах видения мира

...

Если Куайн ставил вопрос о переводе как о возможности проверки аналитических гипотез в осложненной ситуации на­

блюдения, то Кун, впрочем, активно ссылавшийся на куайнов­ ские размышления о переводе, ставит вопрос о переводе в совер­

шенно иной плоскости. Ему важен не мысленный эксперимент в крайне осложненной ситуации, но перевод в ситуации весьма

обычной и даже повседневной, регулярно наблюдаемой в истории науки при столкновении различных концепций и возникающих

при этом ситуациях радикального непонимания. Другое дело, что эти с

ситуации

коммуникативных

несоизмеримостью,

редко

кризисов

в

рассматриваются

науке, как

связанных

ситуации

не­

удачного перевода. Именно на это и указывает Кун, когда он ста­ вит во главу угла перевод не индивидуальный, а интерсубъектив­

ный,

перевод как реальную и взаимно направленную работу

людей, попавших в неразрешимые коммуникативные ситуации.

Кун ввел гипотезу о целительной роли перевода именно столкнув­ шись с феноменом несоизмеримости научных теорий и несоизме­ римости парадигм в ситуации разрушения научной коммуника­

ции. Сейчас об этом эпизоде его творчества исследователи почти не вспоминают, но к нему стоит заново присмотреться.

Свои предложения по урегулированию кризиса несоизмеримо­ сти с помощью перевода Кун изложил в дополнениях

1969

г. к ос­

новному тексту «Структуры научных революций». Здесь Кун при­ зывает нас обратиться к переводу: участники

процесса ломки

«... все,

чего могут достигнуть

коммуникации,

-

это

осознать друг

друга как членов различных языковых сообществ и выступить за­

тем в роли переводчиков с одного языка на другой,>638. При этом нам предлагается следующий путь действий: прежде всего

638

-

очер-

Кун Т. Структура научных революций. М., 1975. С. 254. Ср. также: Куайн У. Он­

тологическая относительность

//

Современная философия науки. М.,

543

1994. С. 23-36;

Познание и перевод. Опыты философии языка

тить область согласия, а она всегда есть, пусть и небольшая; да­

-

лее

попытаться понять причину трудностей в научной коммуни­

кации,

вычленив основные

места разногласий, те выражения

и термины, которые являются средоточием непонимания. Затем­ опереться на собственный здравый смысл и поупражняться в уме­ нии поставить себя на место другого человека, пытаясь при этом как бы говорить на чужом языке, представляя себе одновременно и то, что сказал бы другой в моей ситуации. Если приложить все возможные усилия, то через некоторое время мы научимся более или менее правильно предсказывать поведение друг друга (для Ку­ на определяющими являются бихевиористские критерии

наблю­

-

дение за актами поведения, которые осуществляются под воздей­

ствием тех или иных стимулов). Так как Кун ссылается на работы

Куайна и Найльг-", он, по-видимому, исходит из аналогии между ситуацией концептуальной несоизмеримости и изучением языков

ЧУЖдых сообществ, когда наблюдатель постепенно научается пред­

сказывать поведение своего объекта. Только в куновском случае речь идет не о наблюдении за объектом, а о взаимных усилиях по

-

переводу

важно уже одно то, что взаимоперевод признается ве­

щью в принципе достижимой: «КаЖдЫЙ научится переводить тео­ рию другого и ее следствия на свой собственный язык и в то же вре­ мя описывать на своем языке тот мир,

к которому применяется

данная геория-'<'. Кун не ограничивается ситуацией несоизмери­ мости в данный момент времени и расширяет свою гипотезу, точ­

нее, свой мыслительный эксперимент с переводом, на область ис-

Лекторский понимания

НА. Концепция онтологической относительности; Перевод и проблема

//

Субъект. Объект. Познание. М.,

замечания (к разделу «Релятивизм» С.

12-23;

//

1980. С. 212-246;

Печенкин А.А. Вводные

Современная философия науки. М.,

1994.

о проблеме концептуального перевода. в частности, см.: Роджеро А.Н Герме­

невтика и научная рациональность (понимание как методологическая проблема куль­

турно-исторических исследований)

са,

1999.

С.

7-26;

Кirk

R.

/1 Труды семинара по герменевтике.

Тгапslаtiоп Dеtегшiпеd. Охfогd,

1986 и

Вып.

1. Одес­

др.

639 Qиinе

WO. Word апd Object. СашЬгidgе (Mass).-N.Y., 1960. Ch. 1, П; Lil1guistics апd Еthпоlоgу пт Тгапыапоп РгоЫешs / / Нугпев О. (ed.). Lal1guage апс Culture il1 Society. N .У., 1962. Р. 90-97. Кун, однако, полагает, что Е.А.

Nida

Куайн «мало говорит о степени, в которой переводчикдолжен быть способен опи­ сать

(

курсив автора) мир, к которому применяется язык, требующий перевода»,

и все это

-

потому, что Куайн , очевидно, «полагает, что два человека, испытываю­

щие одно и то же воздействие, должны иметь и одинаковое ощущение»

254, 640

сноска

(

Кун Т. С.

17).

Кун Т. С. 254. В русский перевод цитаты внесены некоторые изменения -

НА. Как мы видим, эта ситуация движения навстречу друг другу совсем не та, в которой Шлейермахер описывает активность переволчика, подтягивающего чи­

тателя к автору или автора к читателю. В ситуации научных споров речь идет о пе­ реводе в широком смысле и о взаимоотношениях двух живых агентов коммуника-

544

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

тории науки. Попытка перевода при изучении объектов прошлого

«составляет постоянную работу историка наукиь'<': во всяком слу­ чае, добавляет Кун, по-видимому, сомневаясь в переводческой усидчивости своих собратьев по истории науки,

-

такая работа

есть «именно то, что ему надлежит делать»642. Если перевод ока­ жется

удачным,

он

поможет

участникам

эксперимента ощутить

некоторые из достоинств и недостатков точек зрения друг друга и,

возможно, принять иную точку зрения. А потому в переводе Кун

видит «мощное средство и для убеждения и переубежденияь'<', Однако как раз по поводу убеждения и переубеждения возни­ кают проблемы. Даже научившись переводу и добившись того, чтобы и наш собеседник научился нас переводить, мы не можем

быть уверены в своей способности переубедить коллегу, ведь даже восприятия одного и того же у разных людей разные. При этом

Кун вполне отдает себе отчет в том, что его предложения о пере­ воде как коммуникативной и концептуальной технике не триви­ альны; во всяком случае «для большинства людей перевод пред­ ставляет

собой

процесс,

угрожающий

нормальной

науке

и совершенно ей не свойственныйьэ". Наверное, это не должно особенно нас удивлять: перевести теорию на язык другого научно­ го сообщества, надеяться найти новых приверженцев можно лишь в том случае, если мы покажем, как она практически мыслится

и работает. Кроме того, между разумным убеждением в правиль­ ности той или иной теории и ее эмоциональным, аффективным принятием

подчас

простирается

пропасть;

даже

находясь

уже

в рамках новой теории, некоторые ведут себя в ней как чужестран­ цы в незнакомой стране: «ни достаточные основания, ни пере­

вод с одного языка на другой не обеспечивают переубеждения-б". Потому-то Кун, столь весомо напомнивший нам о переводе, остает­ ся в принципе при своей начальной точке зрения: большинство революционных изменений в науке являются «переключени­

ем гештальга», возможным лишь при наличии переубеждающе­

го опыта. И все же, запомним это, в состав самого переубеждаю­ щего опыта отныне входит и гипотеза о роли перевода. А потому

Кун Т. С.

254.

642 Кун Т. С.

254.

641

643

Там же. С. 255.

644

Там же. С. 256. В русский перевод цитаты внесены некоторые изменения. - НА.

645

Там же. С. 257. Как мы видим, Кун явно колеблется, потому что на предыдущей

странице он утверждал, что «перевод представляет собой мощное средство и для убеждения и переубеждения». Вводя гипотезу о взаимопереводе как пути к выходу из тупиков несоизмеримости, он все же не очень-то верит в ее результаты

545

...

Познание и перевод. Опыты фнлософии языка

поиск соизмеримости теорий 646 , выраженных в разных научных языках, не может отныне обойтись без перевода языков, концеп­ ЦИЙ, форм опыта. В целом эти предложения Куна в связи с пере­ водом, как представляется, не получили надлежащей проверки,

хотя некоторые исследователи'<', продвигаясь по этому пути, рискнули осознанно допустить в перевод элементы истолкования

и одновременно принять возможность изменений в собственном языке, полагая, что в этом случае сопоставление теорий через ме­

ханизмы перевода получит более широкую и прочную основу. В этом контексте уместно будет напомнить о том, что само

понятие несоизмеримости

(incommensurability) ,

которое ждала

в будущем философская слава, активно использовал ось еще Се­ пиром в 20-е годы: при этом автор имел в виду не возможность по­ элементных и поуровневых связей между различными языками.

С этим часто связывалась релятивистская гипотеза лингвистиче­ ской относительности, хотя Се пир вовсе не был релятивистом и даже увлекался проблемами создания общего языка типа эспе­

ранто. Собственно эта гипотеза была сформулирована учени­ ком Сепира Бенджаменом Уорфом. Судьба гипотезы Уорфа нео­

бычна: она была сформулирована не в том виде, в каком ее представлял сам исследователь, далее отвергнута большинством

исследователей за крайнюю формулировку, не при надлежавшую автору, а когда ей стали придавать большое значение, это дела­ лось, как правило, исходя из общефилософских, а не профес­

сионально-лингвистических соображенийбч. Сама гипотеза, по сути,

646

Детальную трактовку проблемы несоизмеримости у Куна см., в частности,

в книге С. Фуллера:

Fuller S. Thomas Kuhn. Chicago and London. 2000.

А

Philosophical

Histoгy тог Ouг

647 Например: Hoyningen-Huene Р. Reconstructing Scientific Thomas S. Kuhn's Philosophy of Science. Chicago-London, 1993. 648

Times.

Revolutions.

Умберто Эко весьма скептичен по отношению к любым проявлениям чего-ли­

бо близкого гипотезе Сепира-Уорфа. Так, его смущают размышления Ортеги-и­ Гассета в «Блеске и нищете перевода.

(1937):

пусть де баскский язык и вполне со­

вершенен, однако обозначения Бога в нем нет (для его обозначения баскам приходится прибегать к парафразам типа «Господин того, что сверху»), а потому баски столь отчаянно сопротивлялись обращению в христианство. Если бы Орте га был прав, размышляет далее У. Эка, из этого вытекало бы, что латинянам было трудно обратиться в христианство, потому что их обозначение Бога ляется хозяйственным и политическим термином, англичанам

обозначение

(Lord)

-

(dominus)

звучит так, будто речь идет о члене одной из палат парламента

и т.д. и Т. п. Ср.: Эко У Сказать почти то же самое. Опыты опереводе. СПб., С. бы

яв­

потому, что их

192. Конечно, тут вспоминается и неразрывную связь мысли

о

2006.

классический пример. иллюстрирующий яко­

Боге с

морфологической структурой

глагола

«быть»: принять онтологическое локазательство бытия Бога трудно носителям тех языков, где различные формы глагола «быть» в настоящем времени систематиче-

546

г Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

не была ни подтверждена, ни опровергнута, так как она подняла вопросы, для решения которых, несмотря на обилие фактов, у ис­ следователей не было и нет ни практического инструментария,

ни понятийного аппарата'<'. Эта гипотеза была сравнительно ма­ ло заметна в первой половине ХХ в., но стала важна в связи с ком­ муникативным поворотом второй половины века, вновь заставив

обратить внимание на связи мысли с языком и культурой.

Методологизаиия: язык как метод в структурно-семиотиче­ ской перспективе. Термином «методологизациях обозначается здесь совокупность научных и культурных явлений, связанных с методологическим самоопределением лингвистики и ее воздей­ ствием на другие социальные и гуманитарные науки: литературоведе­ ние,

искусствоведение,

этнологию,

психологию,

историю

и др.

Так, примерами метолологизации языка могут послужить «фор­ мальная школа»

в русском литературоведении, московско-тарту­

ская школа структурно-семиотических исследований культуры,

и в особенности французский структурализм 60-70-х годов, связанный прежде всего с пере носом методов исследования ес­ тественного языка на другие области исследования культуры.

Во всех этих направлениях мы видим либо прямое заимствова­ ние приемов и методов исследования языка при анализе весьма

разнородного материала культуры, либо апелляции к языку как

аналогии, модели, на которой можно изучать свойства объектов, включающих языковой пласт, или целиком мыслимых в качестве

структур, подобных языковым структурам. Процесс методологи­ зации особенно усилился после смыкания лингвистики с семи­ отикой и возникновения единого комплекса лингвосемиотиче­

ских исследований, преодолевших атомарный подход к знаку

и создавших возможность семиотики культуры'<". Столь большое ски опускаются: стало быть, из русского «Бог благ» бытие Бога не выводится, а из латинского

Deus bonus est вполне

выводится

(Deus bonus est ergo Deus est)...

649 Алпатов В.М История лингвистических учений. М.,

1998. С. 219-226. Если

в 70-80-е годы ХХ в. В философии И лингвистике преобладал акцент на обшно­

сти принципов человеческого общения, то в 90-е годы усилился акцент на ее не­ универсальности (отсюда большая и даже преувеличенная популярность - особен­ но в России

650

-

концепции А. Вежбицкой).

Сегодняшняя семиотика включает различные ответвления проблематик и ме­

тодов и соответственно намечает разветвленные пути межсемиотического перево­

да. Это зоосемиотика; коммуникация посредством осязания, жестов; традицион­ ная

медицинская

семиология,

связанная

с

изучением

симптомов

различных

заболеваний и проблемами диагностики; это новые аспекты лингвистической коммуникации,

включающие, например,

интонационные

или ритмические ас­

пекты словесного языка (паралингвистика); это изучение архитектоники социаль­ но-культурного пространства; это анализ визуальных сигнальных систем различ­

ной сложности (от дорожных сигналов до живописи); анализ структур содержания

547

Познание и перевод. Опыты философии языка

разнообразие сфер, методов, приемов и перспектив семиотиче­ ского анализа заставляет задуматься над вопросом, «существует ли

В принципе общая перспектива, которая связывает или должна свя­

зывать эти различные подходы?»65! . Если идти от определения знака, то такое единство представля­

ется невозможным: знаками являются и слова, и жесты, и образы, и нелингвистические звуки. При этом и пирсовская семиотика, де­ лавшая акцент на отношении знака к объекту, и моррисовская се­

миотика, делавшая акцент на интерпретаторе (восприятие которо­ го только и способно сделать знак знаком), строились на основе определенных логико-психологических посылок, которые были в полной мере осознаны лишь их последователями в наше время.

И акцент на субъекте как интерпретаторе знака, и акцент на объек­

те как референте знака связаны в этих концепциях с представлени­ ем о самом знаке как о вещественной сущности, оставляя в тени

специфику знака как отношения, функции. Другой подход к семи­

отической проблематике был предложен Ф. де Соссюром, который уделил главное внимание не субъекту-интерпретатору, и не объек­ там, к которым отсылает знак, но структуре отношений, определя­ ющих знак как таковой: это отношение означаемого и означающе­

го (Соссюр понимает его как взаимоотношение двух психических образов

-

акустического и понятийного), настаивая при этом на

произвольности этого отношения и произвольности языка как со­

циально установленного целого'<-. Как показало последующее раз­ витие семиотики, соссюровская трактовка семиотической проблелитературных произведений (в частности, применение классификационных си­ стем классической риторики к современному материалу); наконец, это типология различных текстов культуры

-

от произведений искусства до текстов массовой ком­

муникации. Семиотика, таким образом, обладает очень большим полем деятельности, которое выходит за рамки собственно языковых или каких-либо конвенuиональ­ ных

систем

значений,

специально

создаваемых

с

целью

коммуникации,

но имеет своим фундаментом исследование систем естественного языка.

651

Есо U. Looking [ог а Logic ofCultuгe // Times Liteгaгy Supplement. 1973.5 Oct. Р. 1149.

652

Наиболее серьезный довод против того тезиса о произвольности был позд­

нее выдвинут Бенвен истом, заметившим, что произвольность характеризует лишь отношение целостного знака к реальности, но вовсе не отношение ком­

понентов знака между собой

-

они связаны в сознании носителя языка самой

тесной исторически обусловленной связью. Одним из уязвимых мест соссюров­

ской концепции была идея атомарного знака, сменившаяся у последователей Сос­ сюра (ссылавшихся здесь на самого же Соссюра, который переходит от атомарного знака в «Курсе обшей лингвистики» к идее текста в «Анаграммах», к последова­

тельности знаков, знаковой цепи, тексту. Однако в связи с этой обшей переориен­ тацией возникли новые коицегггуальные сложности. Вычленение в кодах плана со­ держания

и

плана

выражения

породило

в

дальнейшем

трудности

при

их

соотнесении. В самом деле, бывают коды с одно-однозначным соответствием меж­

дy элементами плана содержания и плана выражения (азбука Морзе); бывают КО-

548

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

матики с ее акцентом на реляционной сущности языка оказалась

для последних десятилетий наиболее плодогворной'<', Об этом свидетельствуют, в частности, исследования Р. Барта (литература и массовые коммуникации), А.-Ж. Греймаса, Ц. Тодорова (повест­ вовательные структуры фольклора и литературных произведений), К. Метца (кино как специфическая знаковая система), Л. Прието (логика

систем

визуальных

коммуникаций),

А.-Ж. Греймаса

и Ж. Фонтания (семиотика эмоций) и др.654. В контексте нашего рассуждения наиболее интересно то, что семиотические исследования смогли стать методологией анализа

культурных феноменов. Эта тенденция ярко обнаружила себя уже

в

20-30 годы ХХ в. В идеях Пражского лингвистического кружка, - в том скрещении проблематиклингвистики и антропо­

а позднее

логии, которое было порождено творческой встречей Леви-Строса

и Якобсона в Нью-Йорке в 1943 г. Средоточием нового подхода было использование естественного языка и его методологии как

аналога при анализе других явлений, лишь отчасти включавших

языковую составляющую или вовсе ее не включавших. Эта трак­ товка языка как метода особенно ярко проявилась в различных ва­ риантах научно-гуманитарного структурализма. Яркими предстады, в которых цепочкам плана выражения соответствуют нерасчлененные блоки плана содержания; наконец, встречаются и такие коды, где мы имеем дело с неким

глобальным соответствием планов содержания и выражения, при котором вычле­

нение каких-либо отдельных единиц представляется проблематичным. Эти слож­ ности особенно отчетливо проявляются при расширении исследования за пределы естественного языка, где корреляции планов содержания и выражения пронизы­

вают пласты, большие, нежели знак, фраза, предложение, и разыгрываются на уровне текста.

653

Именно в постсоссюровской традиции возможности межсемиотического пе­

ревода раскрываются в наибольшей мере, хотя, справедливости ради, необходимо отметить, что и у Пирса были весьма интересные идеи интерпретации как перево­ да, которые некогда привели в восторг Якобсона: его очень привлекало в Пирсе то обстоятельство, что, пытаясь определить понятие интерпретации, Пирс постоян­

но обращался к идее перевода. У. Эко уточняет при этом две вещи: что лексика Пирса «изменчива И импрессионистична» и что понятием «перевод» он пользует­ ся скорее как синекдохой (то есть обозначением части вместо целого): иначе гово­ ря, перевод для Пирса

-

это часть интерпретации. Однако энтузиазм Якобсона

был безграничен: «Одна из самых удачных и блистательных идей, перенятых об­ щей лингвистикой и семиотикой у американского мыслителя

-

это определение

значения как "перевола знаков в другую систему знаков". Скольких бесполезных дискуссий о ментализме и антиментал изме можно было бы избежать, если бы к по­ нятию сигнификата подходили в терминах перевода! Проблема перевода. с точки зрения Пирса, является основополагающей, и она может (и должна) использовать­ ся систематически».

Jakobson R. (1977)

А

Few Remarks

Эко у Сказать почти то же самое. Опыты о переводе. СПб.,

оп Peirce. 2006. С. 274.

Цит.

по:

Henault А. Нistoire de lа зёпиопоце. 2 ed согпяее. Paris, 1992; Greiтas A.J, Fontanille J. Semiotiques des passions. Des etats de choses aux ёгать d'eme. Paris, ]991.

654

549

Познание и перевод. Опыты философии языка

вителями этой тенденции методологического использования се­

миотики стали, как уже отмечалось, французский структурализм

60-70-х годов, Московско- Тартуская семиотическая школа 60-80. При таком универсализируюшемсемиотическом подходе к раз­ личным явлениямкультуры трактовкалингвистическойметодоло­

гии как ядра метода предполагает- прежде всего у Леви-Строса­ и наличие перевода в широком смысле слова различными

уровнями

культуры,

между

-

перевода между

различными

языками

и семиотическими системами. Эта широкая концепция перевода представлена и у Лотмана, с его идеей семиосферы и перевода между различными уровнями культурных систем,

между отдель­

ными языками, а также перевода как перехода от довербального опыта к построению культурных текстов. Таким образом, различ­

ные формы анализа способов, посредством которых данное обще­ ство воспринимает, организует, преобразует мир, т. е. «логики культуры», предполагает изучение механизмов культурной перево­

димости и непереводимости и фактически складывается вместе

с ними в единый комплекс проблем'ч>. Для Лотмана перевод

-

это метод семиотического исследова­

ния, однако применяется он не только в собственно семиотике, но, скажем, и в историческом познании. Лотман возражает про­ тив таких исторических подходов, при которых «мир объекта»

и «мир историка» сливаются и даже полностью идентифицируют­ ся (в данном случае он имеет в виду концепцию Коллингвуда). Напротив, путь исследователя «предполагает предельное обнаже­ ние различий в их структурах, описание этих различий и трак­

товку понимания как перевода [курсив автора] с одного языка на

другой»656. Схема перевода прилагается к этой ситуации взаимо­ увязывания мира объекта и мира историка в силу некой презумп­ ции многоязычия: историк и история, объект и наблюдатель «го655 Анализ знаковой функции не позволяет пока построить единственную и еди­ ную семиотическую теорию, но позволяет вычленить единый объект различ­ ных

семиотик,

главную

цель

семиотических исследований,

смыкающихся

с лингвистическими и образующих единый комплекс лингво-семиотических ис­

следований: эта цель

-

построение «логики культуры». Это как раз и выражает дру­

гими словами то самое, к чему стремились Локк. Соссюр и Пирс, «Знаковое отно­ шение существует, когда любой данный материальный континуум сегментирован, подрасчленен на значимые единицы посредством абстрактной системы операций.

Единицы, которые эта система делает значимыми, составляют, согласно Ельмсле­ ву, план

жания,

выражения;

в

он

соотнесен посредством кода с единицами

плана содер­

котором другая система оппозиций сделала значимыми некоторые

семантические единицы, чтобы культура могла "мыслить" и "передавать тот не­ дифференцированный (Есо

U.

Loоkiпg [ог а

континуум,

каковой

Logic ofCulture // Times

656 Лотман Ю. Семиосфера. СПб.,

и

есть

мир,

Цгегагу Supplemellt.

2001. С. 388

550

с

их

помощью"»

1973.5 Ост.

Р.

1150).

Раздел IПОРОЙ. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ... ворят на разных языках»; вследствие этого они описываются раз­

ными языками, а при их соотнесении возникает необходимость постоянного, многократного перевода.

Семиотическое пространство в целом Лотман трактует как

«многослойное пересечение различных гексговь'<", имеющих сложные взаимоотношения и соответственно разную степень пе­

реводимости и непереводимости. Он ставил не только вопрос о переводимости различных семиотических языков друг в друга,

языка объекта и языка описания

-

друг в друга, но также и вопрос

о переводимости реальности (как феномена и даже как ноумена) в текстовое пространство. Проблема перевода у Лотмана требует отдельного исследования,

и

моя

задача здесь только указать на

плодотворность пути, на который указывают многие высказыва­

ния ученого. Хотя Лотман прямо этого, кажется, и не говорит, можно предположить, что именно схематика перевода в извест­

ной мере обеспечивает соотношение между функционированием культуры, рассматриваемой как совокупность семиотических си­ стем, и динамическими прорывами в новые семиотические систе­ мы, а также соотнесение, условно говоря, системного с несистем­

ным как аспект и этого функционирования, и этой динамики.

Для Лотмана фактически разные формы соотношения между пе­ реводимым и непереводимым подготавливают и запускают в дей­

ствие взрывные процессы, осуществляют прорывы семиосферы в запредельные пространства. Лотман очень четко говорит о том, что абстракция одного-единственного языка общения (здесь име­ ется в виду прежде всего якобсоновская схема) является лишь

ограниченно полезной, а если на нее безоговорочно полагаться, и вовсе становится вредной, дурной абстракцией. Причина этого в том, что идентичность языка передающего и языка принимаю­

щего, которую предполагает эта абстракция, встречается на эмпи­ рическом уровне не как правило, но, напротив, как редкое исклю­

чение

из

обычной,

«нормальной»

модели

коммуникации

-

принципиально многоязычной.

Мне уже приходилось анализировать концепцию Лотмана по другим поводам, и потому здесь я не буду углубляться в подробно­

сти трактовок и полемик. Однако есть еше один вопрос, который необходимо рассмотреть более внимательно: это вопрос о соотно­

шении диалога и перевода в концепции Лотмана. Вот одно из ключевых мест, где Лотман, рассуждая о диалоге и переводе, стро­ ит то, что выглядит как жесткая дефиниция их соотношения: «Мы

говорили, что элементарный акт мышления есть перевод. Теперь мы можем сказать, что элементарный механизм перевода есть диа657

Там же. С. ЗА.

551

Познанне и перевод. Опыты философии языка

лог» (курсив МОЙ.

-

н.А.)658. При взгляде на эти высказывания

у большинства читателей может возникнуть мысль о том, что речь идет о сопоставлении перевода с концепцией диалога в духе Бах­ тина (такова для большинства читателей первая ассоциация при

слове «диалог»), что Лотман подчиняет перевод диалогу

-

как вза­

имодействию равноправных «голосов». Такому впечатлению бу­

дут способствовать и те исследования, в которых позиции Бахти­

на и Лотмана по вопросу о диалоге уравниваются или по крайней мере предельно сближаются. Мне представляется более обосно­ ванной совершенно иная точка зрения: несмотря на отдельные высказывания,

казалось бы,

свидетельствующие о сближении

Лотмана с Бахтиным начиная с середины 70-х годов, в целом и по сути концепция диалога у Лотмана радикально отличается от бах­ тинской, а иногда оказывается даже противоположной ей по

смыслу. Это происходит прежде всего потому, что Лотман тракту­ ет диалог, развивая свои структурно-семиотические позиции, во­

все не отказываясь от них, вопреки ныне распространенному мне­

нию, тогда как Бахтин неоднократно выражал решительное, принципиальное неприятие семиотической позиции: пусть для

других важны системы и коды, а он, Бахтин, везде слышит «голо­

са»659 ... Как известно, Лотман видел диалог и в общении живот­ ных, и в межполушарных взаимодействиях. А потому «КОДЫ»

Лотмана и «голоса» Бахтина и в познавательном, и в экзистенци­ альном смысле суть явления диаметрально противоположные.

А теперь вернемся назад, к тому высказыванию Лотмана, где цитата была прервана на полуслове: «Мы говорили, что элемен­

тарный акт мышления есть перевод. Теперь мы можем сказать, что элементарный механизм перевода есть диалог».

-

Этот фраг­

мент фразы уже был приведен выше, но Лотман продолжает свою мысль:

«.. .Диалог подразумевает асимметрию,

асимметрия же вы­

ражается, во-первых, в различии семиотической структуры (язы­ ка) участников диалога и, во-вторых, в попеременной направлен­ ности сообщений. Из последнего следует, что участники диалога

попеременно переходят с позиции "передачи" на позицию "при­

ема"»660. Как видно, Лотман здесь развивает мысль о диалоге в бы658 Там же. С. 659

268.

«Мое отношение к структурализму. Против замыкания в текст. Механические

категории: "оппозиция" о "смена кодов" (многостильность "Евгения Онегина" в истолковании Лотмана и в моем истолковании). Последовательная формализа­ ция и деперсонали зация: все отношения носят логический (в широком смысле

слова) характер. Я же во всем слышу голоса (курсив автора) и диалогические отно­

шения между ними». Бахтин М.М. Разрозненные записи Соч, Т. 6. М; 2005. С. 434.

660 Там же. С.

268.

552

//

Бахтин М.М. Собр.

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ... товом И лингвистическом смысле: диалог для него

-

это попере­

менный обмен репликами между говорящим и слушающим: речь идет о смене позиций «прием»

-

«передача» как общесемиотиче­

ском и общелингвистическом механизме. Для Лотмана такое по­ нимание диалога как обмена репликами является основным, а у Бахтина мы вряд ли вспомним хотя бы один контекст, где диа­

лог трактовался бы подобным образом. Далее, у Лотмана позиции обшаюшихся асимметричны, они

говорят на «разных языках»

(и семиотические структуры этих языков различны). Фактически любой диалог возможен лишь при наличии общего языка, но для того чтобы его выработать, нам и нужен перевод. Именно в этом смысле я считаю перевод условием возможности диалога, а не на­

оборот. Если все время помнить, что диалог Лотман трактует со­

вершенно не по-бахтински, то тогда с его формулировкой предпо­ чтений (элементарный механизм перевода есть диалог), пожалуй, можно было бы даже и согласиться: в самом деле, механизм пере­ вода в живом общении есть попеременный обмен репликами между говорящим и слушающим, а механизм перевода в рамках

тех или иных семиотических систем, даже и не являюшийся жи­ вым общением, предполагает механизм «прием

-

передача», ана­

логичный обычной схеме языкового общения. Однако чтобы из­ бежать дальнейших недоразумений, точнее было бы сделать в этой формуле инверсию: иначе говоря, воспользовавшись лотманов­ ской формулой, мы сказали бы, что «элементарный механизм ди­ алога есть перевод». Именно перевод, который обеспечивает по­ нимание сообщений на разных языках, выступает как условие диалога, а не наоборот ...

Для меня важно, что Лотман вводит в понятие перевода не только перевод в узком и собственном смысле слова (с языка на

язык), но и перевод в широком смысле слова. Фактически Лотман трактует как перевод (перевод не вербального в вербальное) любое построение текста и шире

-

любое преобразование опыта в текст.

Главное для Лотмана в культуре то, что она функционирует как знаковая

система,

при

том

что

самым

главным

структурным

(и структурирующим) устройством в ней выступает естественный язык. А потому проблема перевода возникает уже в тот момент,

когда жизненный опыт претворяется в культуру: «Само существо­ вание культуры подразумевает построение системы, правил nере­

вода непосредственного опыта в текст (курсив мой.

- H.A.)>>661.

ДЛЯ того чтобы можно было запомнить то или иное индивидуаль­ ное событие, его нужно отождествить с тем или иным элементом

в структуре «запоминающего устройства» 661

и включить в разверну-

Лотман Ю.М. Избранные статьи. Т. 111. Таллинн. 1993. С. 329.

553

Познание и перевод. Опыты философии языка

тую систему языковых связей

-

только тогда можно сказать, что

станет элементом памяти, элементом культуры. Трактовка этого базисного культурного процесса как перевода у Лотмана последо­ вательна и непреклонна: «... внесение факта в коллективную па­ мять обнаруживает все признаки перевода с одного языка на дру­

гой, в данном случае

-

на "язык культуры"»662.

Онтологизация языка (в феноменологии и герменевтике). Этим термином обозначается здесь совокупность явлений, фиксирую­ щих превращение языка в

некое самодосгагочное,

«непрозрач­

ное» бытие, не сводимое к каким бы то ни было закономерностям внеязыкового плана (иногда

-

как самодостаточное бытие, недо­

ступное никаким объективациям). По-видимому, внутри данного

проблемного типа существуют различные варианты; например, в проекции на объект при этом могут строиться онтологии «реля­ тивного» или «субстанционального» характера, а в проекции на субъект

-

онтологии «субъектного» или «внесубъектного- харак­

тера. Так, несубстанциональная онтологизация языка

-

это пред­

ставление о языке как осамодостаточной сушносги, специфика которой определяется в системе отношений, абсолютно независи­

мых от своего субстанционального воплошения (это представле­ ние мы находим в некоторых постсоссюровских лингвистических

направлениях, например, у Ельмслева). С другой стороны, суб­ станциональная онтология

-

это представление о том, что язык

есть самобытная сила, «грубое бытие», неподвластное человече­ скому вмешательству, более того, способное навязывать человеку

свои законы. Оно характерно для модернистских и постмодер­ нистских течений в искусстве и литературе. Пример субъектной онтологизации в каком-то приближении можно видеть в концеп­

ции языка позднего Гуссерля, который отказался от идей чистой универсальной грамматики в пользу анализа субъектного акта вы­

сказывания, ситуативно обусловленной речи, включенной в обы­ денный «жизненный мир», или же в идеях М. Мерло-Понти, счи­ тавшего язык важнейшим

компонентом онтологии личности,

формирования «внутреннего» опыта. Обе эти трактовки языка во многом определили интерпретации языка в современной герме­ невтике. Характерный при мер «внеличностной. онтологии

-

это

хайдеггеровская концепция языка как «дома бытия». К этому же подтипу онтологизации языка тяготеют также концепции языка

как особого рода бытия, определяюшего мышление, культуру и,

следовательно, круг вопросов, связанных с так называемой гипо­ тезой «лингвистической относительности». 662

Там же.

554

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

Онтологическая

проекция языка в концепции Хайдеггера

означает несколько взаимосвязанных тезисов. Главное для Хай­

деггера

-

это высказывание своего слова о бытии, а потому нача­

лом всякой философской работы должно быть сопоставление слов, обозначающих бытие и сущее. Судьба бытия

-

не поэтиче­

ский предмет и не научный, но в нем есть общечеловеческий смысл, который мы и обязаны так или иначе разыскать в каждом высказывании текстов, которые мы толкуем и переводим. Ни ис­

торико-научный, ни собственно филологический подход к таким пересмотрам нас не призывает, однакобез филологической рабо­

ты вряд ли можно осуществить подобный пересмотр. С одной сто­

роны, у Хайдеггера есть основательная подготовка, открывшая ему путь к языку греческой мысли, и довольно широкое знаком­

ство с научной филологией своего времени (хотя он, отмечает, на­

пример, Т.В. Васильева, этого не подчеркивает и даже скорее это скрывает). С другой стороны, его прочтения недвусмысленно тен­ денциозны и противоречат слишком многому в научной филоло­

гической работе. У Хайдеггера мы видим фактически работу на уровне внутренних образов слова и того, что соответствует (или не

соответствует) им в разных языках'<'. В любом случае Хайдеггер скорее художественно убедителен, нежели научно доказателен.

Насколько возможен русский Хайдеггер, если даже немцы жалу­ ются на его непонятный язык? А вот и объяснение того, как это должно осуществляться

-

на

основе хайдеггеровского понимания перевода: «Изречение мыш­

ления поддается переводу лишь в собеседовании мышления с его

изреченным. Мышление, однако, есть стихослагание, причем не только некий род поэзии в смысле стихотворчества (версифика­

ции) или песнопения. Мышление бытия есть изначальный спо­ соб стихослагания. В нем прежде всего речь только и приходит к речи, а это значит

-

приходит в свое существо. Мышление ска­

зует диктат истины бытия. Мышление есть изначальное

dictare.

Мышление есть прапоэзия, которая предшествует всякому сти­ хотворчеству, равно как и всякому поэтическомув искусстве, по­

скольку то выходит в творение внутри области речи. Всякое сти­ хослагание, в этом более широком и

более тесном смысле

поэтического. в основании своем есть мышление. Стихослагаю­ щее существо мышления хранит силу истины бытия. Поскольку мыслящий

перевод

тем

самым

стихослагает,

стихотеснит

(сйсптег), постольку перевод, которым могло бы высказаться это древнейшее изречение, оказывается необходимо насильствен663

Васильева тв. Предисловие // Васильева тв. Семь встреч с Хайдеггером. М' о

2004.

С.

5.

555

Познание и перевод. Опыты философии языка

ным»664. Этот отрывок переплетает этимологические сближе­ ния

-

dichten, латинское dictare и связывает то и другое dicht (тесный, плотный, густой - отсюда собственно

немецкое

с немецким

и смысл притеснения и насильственности). Филологи-професси­ он алы критиковали Хайдеггера за надуманность и неточность его этимологии. Статья, из которой взят этот фрагмент, есть попытка перевода известного, но малопонятного фрагмента Анаксимандра о воздаянии за несправедливость сушествуюших вещей ... Каковы критерии понимания изречения досократика? Есть ли у нас осно­ вания для пересмотра устоявшейся традиции в изучении мысли

досократиков? Хайдеггер предполагает, что платоновско-аристо­ телевская традиция задает такой путь, который не подходит для

чтения и толкования досократиков, и пытается вернуть фрагмен­ ту полноту и силу начала.

При этом Хайдеггер исходит из романтической трактовки язы­ ка как исповеди народа, а в этимологии ишет внутренний образ слова, который не подвластен истории и не может быть исследо­

ван, но лишь услышан чутким слухом и душой. Вера Хайдеггера в то, что главное впереводе

-

это истолкование истины бытия, об­

наруживает себя и в его переосмыслении Аристотеля «<О сущест­ ве и понятии фюсис»]. Чтобы услышать и увидеть истину как несо­ крытость бытия, нужно отойти от схоластики Нового времени, которая мыслит Аристотеля «не по-гречески». Однако «поскольку этот «перевод» есть, собственно, истолкование, то к нему требует­ ся одно только разъяснение: этот «перевод»

ни В коем случае не

есть перетаскивание греческих слов под специфическую нагрузку нашей речи. Он собирается не заменить греческий текст, но лишь

только ввести в него и как введение в нем исчеэнутъ-'<. Перевод как поэтическое истолкование под сенью онтологии

-

такова до­

минанта хайдеггеровской трактовки перевода. Хайдеггеровский подход к переводу во многом разделяет Гадамер, осушествляя «онто­

логический поворот герменевтики на путеводной нити языка»666 и тем самым переводя философские вопросы понимания в онтоло­ гический план. Он побуждает переводчика, который должен сохра­ нитьсказанное в контексте другого языкового мира, следовать путем

664 Это фрагмент из «Троп В чащобе» (иной перевод: «Лесных троп») Хайдеггера в переводе тв. Васильевой; см.: Васильева тв. Семь встреч с Хайдеггером. М. О

2004.

С.

100.

665 Васильева Т Философский лексикон Аристотсля в интерпретации М. Хайдег­ гера / / Хайдеггер М. О существе и понятии фюсис. Аристотель. Физика. вефб-1 / Пер. с нем. ТВ. Васильевой. М.,

1995.

С.

7.

666 Так называется третья часть книги Хэ-Г. Гадам ера «Истина И метод».

556

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

«онтологической герменевтики», разбирая и проясняя судьбу чело­

века, «живущего В яэыке-'<'. В качестве попутной ремарки отмечу, что в русских перево­

дах Хайдеггера мы и поныне видим много различий в выборе и трактовке терминологических эквивалентов. Так, в целом ря­

де вариантов существует знаменитое

Dasein.

Есть вариант «бы­

тие-сознаниеь'<", или иногда просто «человеческое бытие» (во Франции хайдеггеровское Dasein переводилось и трактовалось, по крайней мере поначалу, как existence Ьшпаше'<"). Бибихин да­ ет этому термину красивый перевод, ставший, кажется и наиболее привычным

-

<<присутствие», ссылаясь на то, что он укрепился в та­

ком переводческом решении в церкви, на проповеди'Р''. Существу­

ет вариант «сию-бытностъэб?". Есть варианты, присоединявшие к «бытию»

(Sein)

элементы здесь- (здесь-бытие) или тут- (тут-бы­

тие). Есть переводчики, которые просто оставляли термин как

есть без перевода и даже без транслитерации и писали просто

Dasein 672 . Е. Борисов впереводе «Пролегомен к истории поня­ тия времени» предлагает вариант «вот-бытиеь'<'. В отличие от многих других переводчиков, Борисов достаточно развернуто

излагает свои основания для выбора терминов. Вообще приведе­ ние списка своих эквивалентов во введении или заключении следо­

вало бы считать прямой обязанностью переводчиков, однако ча­ ще

всего

они

предпочитают

не

выносить

свои

трудные

отношения с оригиналом на всеобщее обозрение. Борисов в указанном издании делает неоценимую услугу читателю, приво-

667

Gadamer H-G. Die Universalitiit des hermeneutischen Problems. S. 224. Вполне ес­

тественно, что при таком понимании язык не имеет ничего общего с языком при

семиотическом подходе, (<<Язык

в отношении которого Гадам ер резок и полемичен

это не система сигналов, которую человек пускает в ход с помощью кла­

-

виатуры в своем бюро, на работе или на телеграфной станции-

... /bidem.).

668 Мотрошилова Н В. Драма жизни, идей и грехопадения Мартина Хайдеггера Философия Мартина Хайдеггера и современность. М.,

//

1991. С. 16, 17, 19.

Rockmore Т. Heidegger and French Philosophy. Humanism, Antihumanism and Being. London-N.Y., 1994.

669

670 «В отношении

Dasein окончательный выбор определила фраза православного

священника на проповели. "вы llОЛЖНЫ не словами только, но самим своим при­

сутствием нести истину?». См.: Бибихин В.В. Послесловие

и время. 671

/

Пер. Бибихина В.В. М ..

//

Хайдеггер М. Бытие

1997. С. 450.

Ср. заглавие «Сущность человека (сию-бытность) как место бытия» // Хайдег­

гер М. Введение в метафизику. / Пер с нем. Н.О. Гучинской, СПб.,

672

1998.

Хайдеггер М. Кант и проблема метафизики. / Пер. О. Никифорова. М.-П., 1997.

673 Хайдеггер М. Пролегомены к истории понятия времени.

TOMCK,1998.

557

/ Пер. Е. Борисова.

Познание и перевод. Опыты философии языка

дя перечень своих терминологических расхождений с Бибихи­ 11ым

" который, в свою очередь, списка своих эквивалентов не при­

67 /

водит, возможно, по принципиальным соображениям: ведь для него

проблема терминологии вторична и даже враждебна основным установкам его философии языка как свободно цветущего (а не концептуально кристаллизующегося) организма.

Социологические аспекты языка и перевода. Этот термин обозначает взаимодействие языка уже не просто и недифференцированно с «культурой», но С обществом, расчлененным на группы и клас­

сы. Язык в его социологической проекции трактуется как нечто такое,

что запечатлевает отношения социальных сил, тенденции

борьбы «за власть», господство одних социальных групп и подчи­

нение других. Таково, например, представление о языке у Ю. Ха­

бермаса, позднего М. Фуко и некоторых представителей лите­ ратурно-критического и политического журнала «Гель кель» и др. Язык как носитель отпечатков социальных сил, «материаль­ ных» следов социальных взаимодействий так или иначе становится

в этих концепциях объектом борьбы за власть, а присвоение дис­ курсов

вкупе

со всеми

условиями

и

орудиями

«символического

производства. становится политическим требованием (ср.: про­

грамма «Гель кель», лозунги «новых левых» в майских событиях

1968 г.

во Франции). Социологизация языка в крайнем своем выражении уподобляет работу языка экономическому производству, а ради­ кальную перестройку правил присвоения символической собствен­

ности приравнивает к осуществлению социальной революции. Среди характерных примеров социологизации

-

анализдискурсных практик

Мишеля Фуко. Это был, фактически, перевод проблематики, ранее анализировавшейся в эпистемологическом или онтологи­

ческом плане (в «Словах И вешах»), в анализ социальных позиций участников дискурсных процессов. Вообще-то «анализ дискурса»

(или, как говорят, следуя англоязычной версии этого понятия, «дискурс-анализа»)

-

это имя проблематики, возникшей на пе­

ресечении ряда научных дисциплин; она представляет собой ис­ следование текстов, произведенных в определенных инстигуциональ­ ных

рамках,

налагающих

на

высказывания

те

или

иные

ограничения, в зависимости от позиции говорящего в дискурс­

ном поле. Во всем рассеянном множестве высказываний Фуко вы­ деляет «дискурсные формации»

-

места сгущения и пересечения вы­

сказываний и соответствующих им дискурсных практик. Формально термин «анализ дискурса» - это перевод заглавия статьи Зеллига Хар674 Борисов Е. От переводчика времени. С.

/ / Хайдеггер М. Пролегомены к истории понятия

342-344.

558

r Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

риса «Discourse Analysis», которая была напечатана в 1952 г. (переведе­ на на французский язык в 1969). В лингвистическом Пространстве дискурс-анализ - это исследование сверхфразовых единств, ранее не изучавшихся. Дискурс-анализ у Фуко и вообще вся обширная тра­ диция анализа дискурса во франкоязычном научном мире 67 5 подра­ зумевают возможность объективного схватывания одного важного момента

бессознательной проекции в дискурсе субъекта его со­

-

циальной позиции, налагающей ограничения на бесконечность возможно порождаемых высказываний.

Отправным пунктом дискурс-анализа, по Фуко, служит внутренне противоречивая очевидность: для западной культуры характерна од­

новременно логофилия, подчеркнутая любовь к слову, и логофобия, страх перед той непредсказуемой силой, которая таится в произноси­ мом слове, в массе сказанных вещей и самих высказываниях как собы­

тиях, нарушающих привычные формы мысли и бытия. Дискурсы,

по Фуко,

-

это совокупность речевых практик данного общества

в данном историческом контексте, это социальные способы расчлене­

ния мира, которые мы навязываем вещам. Это

-

не нейтральная сре­

да: дискурс необуздан, нескончаем, наделен собственной властью: он порождается социальными порядками, но может им противосто­

ять. А потому общество устанавливает особые процедуры контроля

-

прежде всего в тех областях дискурса, где задействованы власть и же­ лание. Это прежде всего механизмы запрета: говорить можно не всё, не обо всём, не всем и не всегда (всё это в свою очередь определяет та­ бу на объекты, задает определенные ритуалы обстоятельств, привиле­ гни тех или иных групп говоряших субъектов и др.). В некоторых ис­ торических ситуациях в дело вступают и более общие процедуры, например, расчленение и отторжение: так, в истории европейской

культуры безумие было отторгнуто от разума и стало восприни­ маться либо как нечто социально незначимое, либо, напротив, как

нечто сверхзначимое (пророческое). Даже в самой фундаментальной оппозиции истинности и ложности можно увидеть определенные ме­

ханизмы сортировки дискурсов, а также определенные формы «воли К истине». Эти формы определяются социальными институтами

- осо­

быми практиками, системой педагогики, издательского дела, органи­ зацией библиотек, построения научного сообщества и пр.

Фактически те или иные формы анализа дискурса подразу­ меваются и в ряде современных подходов к анализу переводов, Ха­ рактерный и яркий пример такого подхода дает концепция Лоренса

Венутиб'". В своей некогда нашумевшей книге про переводчика-неви675 См. об этом Серио Л. Почему публикуется этот сборник в России сейчас? / / Квадратура смысла. Французская школа анализа дискурса. М.,

1999.

676 Venuti Е, The Тгапыатог'в Il1visibility. А History от Тгапыапоп. Гопооп, 1995.

559

Познание и перевод. Опыты философии языка

димку известный испанист не только делится с читателем своим пере­

волческим опытом, но и изобличает «идеологичность» тех или иных переводческих жестов и практик. Читать перевод как перевод

-

зна­

чит учитывать те условия, в которых он написан, те ограничения,

которые его определяют, те контексты, в которых он читается. Пере­ вод никогда не стоит ни осуществлять, ни преподавать как установ­

ку на прозрачное развертывание текста. Любой перевод есть фор­ ма переписывания оригинала,

которая несет в себе не только

определенную поэтику, но и определенную идеологию. Иначе говоря, переписывание

-

это так или иначе манипулирование властью, дея­

тельность на службе у власти. Переписывание, которое предпри­ нимает

переводчик,

может

ввести

емы, а потому история перевода

-

новые

понятия,

жанры,

при­

это всегда в той или иной мере

история литературных инноваций, формируюшего воздействия одно­ го общества и одной культуры на другие,

-

воздействия, которое спо­

собно также подавить и ограничить возможные инновации. В любом случае изучение «манипулятивных стратегий» перевода позволяет нам лучше понять мир социальных коммуникаций, в котором мы живем.

Л.

Венути ставит под вопрос особую, маргинальную ситуацию

перевода (и переводчиков) в современной англоамериканской культуре,

привлечь

внимание

к

тому,

как

делаются

переводы,

и побуждать переводчиков делать их иначе. Эпиграф из американ­

ского переволчика Нормана Шапиро, гласящий, что перевод есть попытка произвести текст столь прозрачный, что он вообше не выглядит как переведенный текст, служит отправным моментом

рассуждения. Правда ли, что хороший перевод похож на стекло и что мы замечаем его только тогда, когда на нем есть царапины,

которых в идеале быть не должно? Что перевод не должен привле­ кать к себе внимание? Если это так, тогда переводчик (во всяком случае, в современной англоамериканской культуре) оказывается человеком-эневидимкой»:

он

образцово

владеет английским

и оперирует с ним как иллюзионист, добивающийся этого эффек­

та прозрачности. В Англии и США перевеленный текст любого жанра издавна ценится за гладкость языка, отсутствие лингвисти­

ческих или стилистических особенностей, за ту самую прозрач­

ность, которая и создает видимость без помех отображенной лич­ ности автора и созданного им оригинального текста. Разумеется,

авторитет того, что можно назвать

«plain

stуlеs»б77, строился в анг­

лийском постепенно, в течение веков, одновременно с продвиже­

нием к стандартизованной грамматике и написанию. И все же требование гладких

переходов,

искоренения всех неловкостей

оригинала, всего, что заставило бы заметить язык как таковой, 677

ЯСНЫЙ ПрОСТОЙ СТИЛЬ (англ.).

560

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ... а также

-

перевод,

это

не

просто лингвокультурная

установка,

но и определенная идеология.

Подход автора

-

иной. Нужно не уничтожать переводческий дис­

курс, но, напротив, момент насилия

- выпячивать его 67 8 . В любой деятельности есть (violence), который нужно подчеркнуть и вывести на

первый план. В самом деле, ведь перевод есть насильственное замеше­ ниелингвистических и культурных черт иностранного текста теми

чертами, которые могут быть опознаны читателями переводного текста: оригинальные различия подвергаются редукции и исключе­

нию, а на их место встают другие. Цель перевода заключается в том, чтобы сделать культурного другого узнаваемым, знакомым, «тем

же самым». Из-за этого и возникает риск «одомашнивания» ино­ странного текста, его присвоения в соответствии со своими соб­ ственными культурными, экономическими, политическими условия­

ми. Англоязычная ценности,

культура

дискурсные

рецепции

условия

и

тем

самым

нарушает

институциональные заданности

исходного текста. Л. Венути протестует против такого этноцент­ ризма и гегемонизма англоязычных наций и тех неравных культур­

ных обменов, в которые они включают своих партнеров по всему миру. А отсюда

-

и протест против навязанного образа переводчика­

невидимки. На месте традиционной историографии, телеологии и объективизма Венути стремится сделать методом этой новой исто­ рии культуры генеалогический подход Ницше и Фуко. Генеалогия у Венути есть такая форма исторической репрезентации, которая изо­ бражает не постепенное продвижение вперед из единого начального ядра, но прерывный ряд различий и иерархий, господств и исключе­

ний, всего того, что дестабилизирует мнимое единство настоящего,

строя прошлое как множественное и гетерогенноеб?", За таким мето­ дологическим ходом автор хочет видеть и политическую программу:

он надеется, что такой подход к переводу сможет увести нас и от воен­

ных столкновений, и от поиска абсурдной выгоды, направить ко все более широкому пониманию других людей, больщей толерантно­ сти и политической мудрости

.,.

Подход Умберто Эко к переводутоже приходится отнести в рубри­ ку социологизации. Во-первых, потому, что его главная переводче­ ская метафора

-

это процесс переговоров (негоциаций), а во-вто­

рых, потому, что Умберто Эко один из тех авторов, кто ведет огромную «социальную»

работу,

принимая личное участие во

многих переводах своих многочисленных научных и художествен-

678

Venuti L. Ibidem. Р. 18.

679 По сути, Венути, по собственному признанию. следует злесь основным уста­ новкам генеалогического метода Фуко, как они изложены в работе «Ницше, гене­ алогия. история».

561

Познание и перевод. Опыты философии языка

ных книг, обсуждая с переводчиками на тот или иной язык возмож­

ности, детали и нюансы перевода. Переводческие переговоры вы­ являют пределы растяжимости смыслов и словесных единиц: все

концепции перевода, по Эко, выступают под знаком переговоров.

Смысл метафоры переговоров применительно к переводу заклю­ чается в том, что в этом процессе стороны, чтобы получить одно, вынуждены

отказываться

от

другого,

а

результатом

дискуссии

должно быть чувство взаимного удовлетворения на основе прин­ ципа, согласно которому иметь все невозможно.

Тенденция

к

пониманию значимости перевода прорастает

и в рамках коммуникативного подхода к языку. Так, французский

исследователь Ф. Растъе'<" высказывает свое сожаление по поводу того, что в нынешних науках о языке перевод занимает второстепен­

ное место

на фоне коммуникативного и прагматического подхо­

-

дов. Как правило, перевод рассматривается как частный случай коммуникации, однако эту зависимость следует перевернуть: ком­

муникация есть частный случай перевода. Конечно, сама возмож­ ность перевода предполагает определенный «грамматический раци­ онализм»

и,

в

конечном

счете,

-

существование

универсальных

концептов. Найти их нелегко, но и отказываться от поиска не стоит.

Именно перевод позволяет ввести в процесс коммуникации дина­ мику интерпретации, взаимодействие семиотических систем. И хо­ тя полный и окончательный перевод в принципе невозможен, вер­ ность подлиннику (вовсе не исключающую «творческого момента»

в переводе) стоит рассматривать не только как «рабство», но и как проявление взаимного уважения между людьми и культурами.

Между этими основными типами языковой проблематики наме­ чаются определенные взаимосвязи. Так, формализация (и, в частно­ сти,

такое

установление

«родства»

между

различными

языками

культуры, которое основано на выявлении набора смыслоразличи­ тельных признаков и их взаимоотношений) дает в принципе воз­ можность методологизации (т.е. использования сходных методов

для исследования различных «языков» культуры); методологизация в свою очередь предполагает в языке некое первичное онтологиче­

ское условие объективации содержаний сознания в разнообразных продуктах культуры и тем самым смыкается с онтологизацией; он­

тологизация может допускать социологизацию как частный случай онтологического представления о языке. Эту цепочку взаимосвязей

можно проследить и в противоположном направлении: формализа­ ция смыкается с социологизацией через проблему социальных ком­ муникаций и взаимодействий между различными языками культу­ ры; социологизация смыкается с онтологизацией через трактовку

еяо Rastier F. Согпгппгпсапоп

Oll

ггапяппзыоп? / / Сеьцге. 1995. NQ 8. Р. 153- 195.

562

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

слова, языка, как особого рода бытия, как «вещи», подлежащей за­ воеванию, уничтожению или освобождению; онтологизация смы­ кается с мегодологизацией через перенос представлений о языке как

особого рода объекте на лингвистику и другие области исследования

культуры; наконец, методологизация смыкается с формализацией, в

частности,

через лингвосемиотические

исследования

культуры,

через поиск общего метода описания всех продуктов культуры. И это лишь набросок, лишь малый фрагмент общей картины взаи­

мосвязей между различными аспектами языка, различными форма­ ми отношения к языку и теми подходами к переводу, которые име­

ют тенденцию сквозь них прорастать.

*** Наконец, еще один ракурс рассмотрения

культурные доми­

-

нанты, которые определяли преобладающие каноны обращения с языком и соответственно

-

переводческую практику того или

иного периода (разумеется, из этого не следует, что провозглашав­ шиеся теоретические программы всегда выполнялись на практи­

ке, однако сама их формулировка в более или менее явной форме уже заслуживает внимания).

Европа богата различными подходами к переводу и размышле­ ниями о переводе, которые в тот или иной период в той или иной

стране становились определяющими, парадигматическими. Эта смена установок, отчетливо связанная с динамикой культурных до­ минант, со сменой центров тяжести, заслуживает внимательного

сопоставительного изучения. Это «исправительный» подход К пе­ реводу во французской культуре XYII-ХУIlI вв., это немецкая установка на аутентичность переволов оригиналу в конце

первой четверти

XIX в.,

XYIII -

это современные переводы на английский,

в которых все больше проступает озабоченность культурным импе­

риализмом глобального английского, навязывающего норму глад­

козвучного перевода текстов других языков и культур. Особого вни­ мания

заслуживает

та

динамика

осознания

своих

культурных

потребностей, которая была характерна для русской культуры трех последних столетий

-

в связи с выработкой литературного языка,

научной лексики, развитием собственных переводческих практик,

об этом у нас шла речь в предыдущем параграфе.

Итак, для нас поучительно вспомнить, как, например, во Фран­ цИИ ХУН в., переводы делались исходя из представлений о непогре­

шимости французского художественного и литературного вкусаб 8 1 . Начиная со второй половины ХУНI в., и особенно в период Наполе681 «Долгое время французы прснебрегали словесностию своих соседей. Уверен­ ные в свом превосхолстве над всем человечеством, они ценили славных писателей

563

Познание и перевод. Опыты философин языка

оновских войн И расцвета романтизма, Германия отталкивается от этой исправительной практики и развивает огромный по силе и мас­

штабу проект перевода, который был призван осуществиться осуществлен

-

-

и бьш

одновременно с построением собственного литера­

турного и философского языка. Немецкий концептуальный язык возникал в процессе интенсивных переводов с латыни, английского

и французского во второй половине ХУН! в. В переводах Вольфа, со­ здававшего язык математики и Философии, Готшеда, публиковавше­

го Лейбница и переводившего Фонтенеля, а также, скажем, Брей­ тингера мысль ищет и с трудом находит себя в формах немецкого языка. Все эти исследователи стремились сделать немецкие термины внятными, отчетливыми, следуя той модели ясности, которую дава­

ли латинские и французские сочинения, утверждая ценность немец­ кого не на путях спецификации, а на путях обретения универсально­ сти. У Вольфа, например, в пределах одной фразы сосушествуют и соревнуются слова латинского, французского, немецкого проис­ хождения. Исследователи этого периода утверждают, что такие по­ вторы были не риторическим упражнением, а частью процесса, ко­

торый был одновременно и эвристическим и дефиниционным'Ч

-

поиском новых содержаний, и выковыванием новых форм мысли. И это неудивительно, это

-

общая закономерность. Парадоксально

другое: вскоре после того, как немецкий философский язык окреп и заработал в полную силу, некоторые философы (и прежде всего

Фихте в «Речах к немецкой нации-'<') стали прославлять немецкий язык как уникальный, возвышающийся над всеми языками в своей иностранных относительно меры, как отдалились они от французских принычек

и правил, установленных французскими критиками. В пере водных книгах, издан­ ных в прошлом столетии, нельзя прочесть ни одного предисловия, где бы не нахо­ дилась неизбежная фраза: мы думали угодить публике. А с тем вместе оказать услу­

гу и нашему автору, исключив из его книги места, которые могли бы оскорбить образованный вкус французского читателя. Странно, когда подумаешь. кто, кого

и перед кем извинял таким образом!» Пушкин А. С. О Мильтоне и шатобриановом

новом переводе «Потерянного рая»

(1836) // Пушкин А.с. Полн. собр. соч. в 10 т. 7. М.-Л., 1949. С. 488-489. 6Х2 Penisson Р. Pl1ilosophie аllеmапdе et lапguе du Nord // Ое I'iпtгаduisiblееп pl1ilosophie. Rue Descaгtes. 1995. N2 14. Р. 125-137. Т.

6Х3 Fichte J. С. Rеdеп ап die deutsche Nаtiоп / / Fichte J. С. Werke iп sechs Вапсеп. Fliпftег Вапd.

Leipzig, 1910.

В нынешнем русскоязычном Интернете немало ссылок

на эти идеи Фихте. И почему-то никто не ссылается на Гердера, который упорно напоминал, что философский язык ~ не дар богов, что он не впитывается с моло­ ком матери, что это тот «чужой» для нас язык, который строится и развивается

-

в упорном труде взаимодействий с другими культурами. Гердер полагал, что по от­

ношению к живому немецкому философия

-

это язык иностранный. Наверное.

не только потому, что она использует для своих нужд иностранные слова, но и по­

тому, что она идет наперекор непосредственному пониманию и требует сначала для построения, а потом для освоения

-

особого усилия. В этот период изобрета-

564

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

способности понимать другие языки и переводить с других языков,

таких способностей лишенных. Немецкий воспринимается как яко­ бы изначально наделенный единством, северный, германский

-

подчеркнуто нероманский и нелатинский. В Берлинской академии появляется немало исследований, прославляющих богатство и древ­ ность немецкого языка, якобы столь же древнего, как и греческий, в отличие, скажем, от славянских языков, представляющих собой бо­

лее поздние смеси. Связи немецкого языка с кельтским были тогда неизвестны, а потому фихтеанская концепция немецкого как чисто­ го

и

первозданно правильного,

иерархически

превосходящего все

другие языки, не казалась сгранностъю-ч. Эта поучительная история показывает нам сразу две очень важные вещи. Первая: мы видим, как немецкий понятийный язык, этот «гадкий утен ок», за полвека огромного, осознанного труда по пере воду с других языков, собст­ венного языкового творчества и рефлексии стал тем царственным

лебедем, тем языком, которому современная философская мифоло­ гия отдает пальму первенства

-

по силе, гибкости, глубине выраже­

ния мысли среди всех живых языков, сопоставляя его с одним грече­

ским. Вторая: мы видим, как работают культурные механизмы замалчивания перевода как механизма, в чем-то мешающего пред­

ставлениям о чистоте философской рефлексии. Среди современных англоязычных подходов к переводу, как мы уже отчасти видели, ярко прозвучали концепции, трактующие перевод как явление социальное, связанное с властью, определен­ ным

культурным

насилием,

иерархическими

представлениями

о сравнительной ценности языков и культур. При этом выдвигает­ ся тезис о необходимости пересмотра приоритетов, связанных с господством глобального английского в мировом культурном пространстве и экономическом порядке. И прежде всего

-

это

требование отказа от установки на «ясный И прозрачный англий­ ский текст», на легкодоступность инокультурных текстов, так как

эта установка избавляла англоязычного читателя от труда собст­ венной работы, движения навстречу чужому языку и чужой куль­ туре. Все эти тенденции, и прошлые и современные, так или ина­ че

участвуют

в

новых

процессах

европейской

культурной

рефлексии, в перегруппировке сил и устремлений внутри заново

объединенной Европы и за ее пределами ... ется много новых слов: некоторые остаются в языке, некоторые исчезают или заме­

няются другими словами, в любом случае язык возникает на основе работы с чужи­ ми словами и мыслями, открытости иному и гибкости осмысленного ученичества.

684 Эти тенденции немецкой культуры очень важны для сопоставительного изуче­ ния становления русского философского языка. И чувство непревзойденного ве­ личия (русский язык как «великий, могучий И свободный»), и сокрытие метиссажа в основаниях философских терминов, все это сходно.

565

Познанне и перевод. Опыты философии языка

§3.

Проблема пони мания и перевод

о разрывах мыслительных связок и проблеме понимания Возникновение

проблемы понимания.

по-видимому, связано

с возможностью и реальностью непонимания. В том, что касается непонимания текстов, речь может идти прежде всего об обнаруже­ нии разного рода разрывов

-

внутри одного текста, между текста­

ми или даже между языками, нередко они возникают при разрыве

контекстов сознания и восприятия текстов. Обычно преодолевать эти разрывы нам помогает и наше владение языком и метаязыко­

вые возможности самого языка

-

его способность к установлению

отношений между различными своими элементами путем пара­

фразы или персводач". Сушествуют интересные попытки теоре­ тического осмысления практики понимания как практики языко­

вого перевода: назовем здесь в первую очередь работы Ж. Мунена

и И. Левог0 6 8 6 . И понимание, и перевод не были, но стали фило­ софскими проблемами. В философском плане проблема понимания возникает или, точнее, обостряется в переломные моменты развития культуры, когда

распадаются

внутрикультурные

связки

между

основными

«предельными» для каждой эпохи понятиями, которые в совокуп­

ности своей определяют «фоновое», «контекстное» знание и со­ ставляют основу мировоззренческих схем, «канонов смыслообра­

зования», характеризующих ту или иную эпоху. В этом смысле в рационализме Нового времени (взятом в его схематически обоб­ щенном виде) проблема понимания не стояла именно потому, что в нем поддерживалась и воспроизводилась сама ткань взаимосвя­

зей между опорными моментами и предельными предпосылками культуры и познания, а это,

в свою очередь,

гарантировало воз­

можность познавать мир при роды и внутренний мир человека,

а также общезначимым образом выражать познанное и понятое в языке, структуры которого считались в основном совпадающи­

ми с логическими структурами мысли. Эта триада взаимосоотне­ сенных понятий

-

бытие-гмышление-гязык

-

опиралась на ре­

флективный подход в философствовании, т. е. такое движение сознания внутри сознания, при котором значение полагается бес-

685

06 этой естественной языковой -мегаязыковости» говорил В своем докладе на

Тбилисскомсимпозиуме по бессознательиому(1979) Р. Якобсон, пытаясь опроверг­ нуть логиков, считающих построение метаязыка абсолютной иривилегисй исследо­

вателя, а не моментом естественного функционирования языкового организма.

686 Моипт да. М ..

G. Liпguistiquе et traduction. Bruxelles, 1976; Левый И. Искусство персво­ 1974.

566

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

предпосылочно и непосредственно данным «чистому» субъекту

(то есть субъекту, который определяется лишь самим актом мыс­ ли, а не тем, что, как, на основе каких предпосылок он мыслит).

Проблема понимания особенно остро встает на рубеже

XIX

и хх вв., хотя сходные симптомы ВИдны уже в романтической Иде­ ологии начала

в. Периодизация герменевтической проблема­

XIX

тики в ХХ в. (первый период, можно считать, связан прежде всего с именем В. Дильтея, второй

в 60-е годы ХХ в.

-

с именем М. Хайдеггера, третий, уже

С именами П. Рикёра и Х.-Г. Гадамера как про­

-

должателя линии Хайдеггера) дает представление о поэтапной про­

работке разрывов между опорными философскими понятиями, су­ шественными

для

концептуализации

проблемы

понимания,

о фиксации, углублении или же преодолении этих разрывов. Так, несколько упрошая картину, можно было бы сказать, что герменев­ тика первого периода обрашает внимание прежде всего на разрыв

между бытием и мышлением, а герменевтика второго периода

-

на

разрыв между мышлением и языком, тогда как хайдеггеровское

связуюшее звено

-

это прежде всего фиксация разрыва между бы­

тием и языком и попытка преодоления этого разрыва.

Философская проблема понимания в ее дильтеевском выраже­ нии сфокусирована на разрыве между мышлением и бытием. При этом упор делается на бытии, осмысляемом как «жизнь». Дильтей отсекает мышление как в его трансцендентальной фило­ софской, так и в его эмпирической естественно-научной форме. При этом целостности рационально-логического мышления про­ тивопоставляется

целостность

переживания,

а

мыслительным

установкам экспериментального естествознания, нацеленного на

схематизацию и объяснение фактов,

-

понимание как метод науки

о духе (оно достигается, по Дильтею, средствами описательной

психологии или герменевтики). Философия жизни, улавливаю­ шая целостность переживания, вырывается из движения сознания

в круге сознания, движения понягий в круге понятий и противо­

стоит рефлективности классического типа. Вся сложность дильте­

евской позиции, как она обозначена в «Критике исторического разума», заключается в том, что, в отличие от кантовского «чисто­

го разума», который синтезирует предметность в результате соб­ ственных

конструктивных

операций,

«исторический

разум»

Дильтея сталкивается с предзаданным в истории синтезом пред­ метности, с такими отложениями сознания, которые не прозрач­

ны для его рефлексии. Следовательно, методы самопрояснения исторического разума должны быть отличны от классических ме­ тодов самопрояснения чистого, теоретического разума.

Естественным пределом дильтеевской герменевтической фило­ софии (как и всякой другой философии, нацеленной на «вчувство-

567

Познание и перевод. Опыты философии языка

вание», «переживание», «интуицию»), оказывается проблема вы­ разимости прочувствованного, пережитого, интуитивно постигну­

того на уровне общезначимого (коль скоро доведение пережитого

до общезначимого мы в любом случае считаем задачей филосо­ фии). Столкновение с этим естественным пределом было одним из внутренних стимулов дальнейшего движения и развертывания гер­ меневтической проблематики в культуре

-

движения, приведшего

к более тесному сближению Философии понимания и Философии языка (дЛЯ Дильтея проблема языка в известном смысле самостоя­ тельного значения не имела, а имела лишь подсобное). По мысли П. Рикёра, это движение герменевтической пробле­ матики характеризовалось переходом от «романтической» герме­

невтики к герменевтике «лингвистической-Р". Представляется, что именно этот переход, подтолкнувший философскую герме­ невтику к языковой проблематике в широком смысле слова, обес­ печил неорефлективному подходу средства развертывания как раз в тот момент, когда антирефлекгивная позиция осознала свою ис­ черпанность.

В типологическом плане Хайдеггер с его онтологической герме­ невтикой и вместе с тем акиентом на языке

-

это мост между пси­

хологической герменевтикой Дильтея и лингвистической герме­ невтикой Рикёра, реализующего установки конкретной рефлексии. Концепция Хайдеггера

-

этого «философа для филологов», зало­

жившего основы герменевтической онтологии уже в «Бытии и вре­ мени»

(1927), требовала выхода к языку.

Ведь хайдегтеровская несо­

крытость бытия была способна явить себя прежде всего именно

в языке, ибо язык для Хайдеггера

-

это дом бытия, а речь

-

это фун­

дамент этого дома. Следовательно, косвенное вопрошание языка­ анализ этимологии ключевых философских слов

-

дает подступ

к бытию (сущего), которое в сущем скрывается и оказывается «за­ бытым •. Эти установки онтологической герменевтики находят свое воплощение в работах позднего Хайдеггера, посвяшенных кон­

кретному анализу поэтических и философских текстов. Итак, фик­ сируя разрыв между бытием и языком, Хайдеггер преодолевает его ценой рассмотрения бытия

sub specie linguae,

усматривая в языке

единственный способ обнаружения и раскрытия бытия. 6Х7 Ни феноменология. ни экзистенциализм не обнаруживают специального ин­ тереса к проблемс языка. Эволюция Рикёра к языковой герменевтике была, по его собственному при знанию, обусловлена работой над проблемами этико-антропо­

логического смысла (зла, вины), при которой Рикёр столкнулся с яркими приме­ рами косвенного символического использования языка и нсобховимостью их осо­

бого исследования. Из всей огромной эволюции Рикёра в течение его долгой творческой жизни меня здесь интересует прежде всего лигнь линия многообразных

заострен ий проблемагики языка, которая тянется из 1960-х в

568

1990-e.

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

Внимание к языку и языковой проблематике в широком смыс­ ле сближает во второй половине ХХ в. мыслителей, изначально при надлежавших к самым различным направлениям (например,

позднего Витгенштейна и позднего Хайдеггера). Во всех этих пре­ врашениях языковой проблематики

в культуре накапливается

опыт фиксации, и далее либо углубления, либо преодоления раз­ рыва между мышлением и языком. Так, с одной стороны, фикси­ руется прямой антагонизм между мышлением и языком: (язык

идет «вспять» по отношению к мышлеиию'ё''), он «уничтожает И вытесняет» мышление (как в экспериментальных литературных практиках), с другой стороны, вводится широкое понимание как языка, так и мышления, при котором их единство (или хотя бы

взаимосвязь) сохраняется. При этом накапливаются свидетель­ ства одного очень важного для нас парадокса: язык и языковая ме­ тодология становятся средством рационализации культурных со­

держаний, основой соизмерения несоизмеримого, а тем самым и опорой неорефлективных процессов, и вместе с тем в языке все более проступает все то, что в нем не подчиняется логическому порядку или даже противоречит ему.

Это рассмотрение метаморфоз языковой проблематики в куль­ туре позволяет охарактеризовать главную задачу рефлексии, по­ новому понимаемой в герменевтике послевоенного периода, как задачу косвенного,

через анализ языка осушествляемого,

освое­

ния и «присвоения- содержаний сознания как содержаний куль­

туры. Эти изменения сопровождаются другими. Если нерефлек­ сивный психологизм был проявлением установки на специфику

гуманитарного знания и его безусловное противопоставление ес­

тественно-научному, то неорефлективизм в герменевтике 60-х (равно как и в других течениях) свидетельствует не столько о вза­ имопротивопоставлении различных типов знания, сколько об определенной тенденции к единству знания в рамках более широ­ ко пони маемых предпосылок.

Главным становится выявление

глубинных механизмов работы сознания, для которого самосо­

знание

-

не исходная светящаяся точка внутренней очевидности,

но лишь возможный итог окольного продвижения по символиче­ ским слоям культуры.

Соответственно, для философов второй половины ХХ в. харак­ терно не столько противопоставление «объяснения» и «понима­

НИЯ», как это было у неокантианцев или Дильтея, но, скорее, стремление заново обнаружить их взаимодополнительность. Так, Рикёр ставит саму эту дихотомию под вопрос и предлагает поис­ кать новые формы взаимодействия ее элементов

-

это будут уже

688 Ср .. например. Foucault М. La репвсе dLl dehors // Спгкше. 1966. NQ 229. Р. 525.

569

Познание и перевод. Опыты философии языка не

взаимоисключающие

полюса,

а

относительные

моменты

в сложном процессе, называемом интерпретацией. И эта мысль многократно, в разных вариантах, повторяется. Настаивать на разрыве объяснения и понимания могли бы, по Рикёру, лишь уз­ ко мыслящие структуралисты, ограничивающиеся анализом вну­

тренних формальных функций текста в отрыве от намерений ав­ тора,

восприятия

читателя

и

от

содержания

передаваемого

сообщения, или же представители «романтической герменевти­ ки», которые верят в понимание, напоминающее телепатический

обмен мыслями между автором и читателем либо живой диалог с глазу на глаз. На самом же деле структурный анализ форм и фи­ лософия субъективности опосредованы герменевтикой и обраще­

ны друг к другу689. Это И позволяет надеяться на преодоление бесплодной антиномии формально лингвистического анализа и непосредственного схватывания

переживаемого

-

за рамками

какой-либо верификации: причем сама «прививка» языкового анализа на феноменологию, от которой движется Рикёр, изменя­ ет «дичок», помогает ему обрести «второе дыхание».

Итак, при более широком понимании структурализма, равно как и герменевтики, возникает возможность более гибко соотне­

сти объяснение и понимание посредством интерпретации. Всякое понимание требует объяснения, ибо непосредственный диалог невозможен, как невозможно и непосредственное чтение или слу­ шание

-

оно направляется и намерением автора, и кодами пове­

ствования, отчасти похожими на грамматические коды, и многим

другим. Следовательно, объяснение

-

это не могильщик понима­

ния, но скорее необходимый этап опосредования данных содер­ жаний в процесс е их истолкования. Более того, объяснение, ини­

циированное неким предпониманием,

неизбежно завершается

пониманием на другом уровне, так как объяснение

абстрактного, возможного в системе, а понимание актуализации возможностей

-

это момент

это момент

на пути от системы к событию,

в частности, от языка как системы к конкретному высказыванию.

Если следовать этой логике, то момент аналитического объясне­ ния становится частью общего процесса интерпретации, продви­

гающейся от первоначального «наивного» понимания, через объ­

яснение, к умудренному,

«понимающему:

пониманию. Таким

образом, объяснение и понимание оказываются соотнесены, hX9

ер. также «... здесь не место противопоставлять два способа понимания [струк­

туралистский и герменевтический.

-

НА.], проблема скорее в том, чтобы связать

их друг с другом как объективное и жизненное (или экзистенuиальное!). Если гер­ меневтика

-

к конкретной

это этап в присвоении смысла, переход от абстрактной рефлексии

<... >, то

она не может не увидеть в структурной антропологии свою

опору, а не противника ...•) (Rica!ur Р.

Le conflit des

570

ппегргёшпопв.

Paris, 1969.

Р.

34).

Раздед второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ... но не замкнуты друг на друга: между тем идругим, например, меж­

ду объективным анализом структур повествования и субъектив­ ным пониманием его значений находится слой посредников

-

это

«мир текста» и «мир возможных путей реального действия».

Текст, можем мы сказать, это скорее сфера связывания проце­ дур объяснения и понимания, нежели их разграничения. Текст

это не только последовательность фраз, но и нечто большее

-

структурированная целостность, в которой разнообразные виды полисемии выходят за рамки линейности, а потому и конфликт интерпретаций есть нечто неизбежное, а не исключительное:

по Рикёру, он свидетельствует не о бессилии понимания, но о его

достоинстве. Итак, понимание по отношению к объяснению вхо­ дит в процесс многократных опосредствовований: а именно, по­

нимание (точнее, пред-понимание) предваряет объяснение, со­ путствует объяснению в процессе того, что можно было бы

назвать интерсубъективной коммуникацией, и, наконец, понима­ ние завершает объяснение, позволяя приблизить текст к тому, кто

его воспринимает. Однако и понимание без объяснения тоже не­

возможно

-

и фактически и теоретически, так как именно объяс­

нение способно развернуть, выразить, артикулировать различные

стадии постижения в процессе понимания. Рикёр завершает свои

рассуждения о понимании и объясненииэ?? девизом, под которым могли бы подписаться многие: «больше объяснять, чтобы лучше пони мать» (впрочем, можно было бы сказать и иначе: «лучше объ­

яснять, чтобы больше пониматъ», суть дела от этого не меняется). Это рассуждение позволяет продвинуться в анализе целого ряда конкретных проблем, например, в спорах опричинности

в гуманитарном знании. Отказываясь от противопоставления «причины», «закона», «факта», С одной стороны, и «проекта», «на­ мерения», «мотива»

С другой, Рикёр выдвигает образ единого

-

спектра, на одном краю которого находится «каузальность без мо­

тивации», а на другом

-

«мотивация без каузальности». Человече­

ский феномен, человеческое желание как стимул действия пред­ полагает одновременно и движущую силу (причину,

которую

нужно объяснить), и основание действия (мотив, который нужно понять): ведь человек есть существо, которое так или иначе при­ надлежит одновременно и порядку причинности, И порядку моти­

вации, порядку объяснения и порядку понимания. При этом по­ нимание предшествует объяснению, сопровождает и как бы обволакивает его; напротив, объяснение развертывает понимание

аналитически. Эта диалектическая связь между объяснением 690

Т.

РИКёр П. Понимание и объяснение / / Новая философская энциклопедия. В 4 т. 3. М .. 2001. С. 283-285.

571

Познание и перевод. Опыты философии языка

и пониманием в известной мере отображает сложные и подчас па­ радоксальные отношения между социальными

и естественными

науками.

Философская герменевтика позволяет увидеть нечто глубин­ но-общее для различных типов знания. Это общее связано с про­ цессами символизации как одной из важнейших функций созна­ ния. Символическое мышление в его широком понимании

-

это

любой акт обозначения, в котором прямое, буквальное совмеща­

ются с непрямым, переносным. Именно в символическом харак­ тере мышления на его дорефлективных уровнях Рикёр видит то, что обусловливает и возможности рефлективного мышления. Ос­ воение символического мира выступает для Рикёра как область превращения абстрактной рефлексии, основанной на достовер­

cogito,

ностях индивидуального

в так называемую «конкретную

рефлексию», бережно раскрывающую многообразные формы символической деятельности.

Задача конкретной рефлексии возникает во всей своей слож­ ности потому, что процесс перевода символических пластов куль­

туры в формы более строгого знания (или, иначе, «десимволиза­ ции-

)

идет подспудно,

но постоянно, усиливая

человеческое

отчуждение и самоотчуждение и требуя «ресимволизируюшей.

подпитки. «Таким образом, рефлексия

-

это критика, но не в кан­

товском смысле обоснования науки и долга, но в том смысле, что

cogito

может быть вновь схвачено лишь на обходном пути, через

расшифровку документов его жизни. Рефлексия

-

это присвоение

нашего усилия существовать и нашего желания быть в произведе­

ниях, которые свидетельствуют об этом усилии и об этом жела­

нии ...»691. Всякое стремление опереться на так называемое непо­ средственное сознание неизбежно оказывается иллюзией: Маркс, Ницше, Фрейд, считает Рикёр, научили нас разоблачать уловки этого ложного сознания:

«Следовательно,

возникает необходи­

мость присоединить критику ложного сознания ко всякому ново­

му обнаружению субъекта фия

рефлексии

должна

cogito

в документах его жизни; филосо­

быть

полностью

противоположна

философии сознанияьб'". Таким образом, «философия рефлек­ сии», противоположная философии сознания, находит свое обос­ нование в языке: глубже «я мыслю» находится «я есмь», глубже «я есмь»

-

«я говорю». Именно через «я говорю», через языковые

определения

«романтическая»

герменевтика

получает

доступ

к большей объективности, а абстрактная рефлексия становится конкретной. Тем самым, через язык, освобожденный от одно691

RicU?ur Р. Le сопйп des ипегргегапопь. Р. 21.

692

Jbid. Р. 22.

572

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевол как ...

значной связи с мышлением, и рефлексию, освобожденную от од­

нозначной связи с философией сознания, можно видеть новую

- взамен той, которая распалась XIX и хх вв.: эта связь «сотрясает И усиливает наше чув­

связь языка, мышления и бытия

на рубеже

ство реальности».

Дальнейшая эволюция программы Рикёра предполагает целый

ряд расширений и модификаций: слово ние

-

действие

-

-

фраза

-

повествова­

перевод. По десятилетиям эти проблемные рас­

ширения можно представить себе примерно следующим образом: обращение к проблеме метафоры как творческого механизма язы­ ка (70-е), далее

-

изучение различных механизмов повествования

(рассказа) и через него

-

включения индивида в более широкий

культурный контекст (80-е), анализ проблем этики и политики, а также механизмов исторической памяти (90-е). Параллельно этим расширениям и сдвигам нарастает, по-видимому, и некото­

рое проблемное напряжение, подтолкнувшее Рикёра в конце 90-х годов к проблеме перевода. Рикёр не успевает исследовать про­ блематику перевода сколько-нибудь развернуто, однако успевает заметить ее важнейшую роль в культуре и набросать, со свойст­

венной ему ясностью и широтой ума, общий план ее эпистемоло­

гических, онтологических, этических разворотов. Полагаю, мы вправе сказать, что проблема перевода как условия, без которого

понимание невозможно, стала у Рикёра новой стадией его разра­ ботки проблемы понимания (подробнее об этом

-

в следующем

подпараграфе).

Творческий языковой процесс придания формы человеческо­ му разуму и миру бесконечен, ибо граница между выразимым

и невыразимым постоянно раздвигается. Эта при надлежавшая еще Гумбольдту и развиваемая Рикёром мысль весьма сходным образом формулируется и Х.-Г. Гадамером. И для Гадамера имен­ но язык

-

неуловимый для понятийного мышления, необъекти­

вируемый, творчески подвижный

-

запечатлевает и отображает

сущностные структуры бытия. Вследствие этого традиционный философский вопрос о том, как возможно познание, преобразует­ ся у него в вопрос о том,

как через язык возможно понимание.

При этом, по Гадамеру, задача философской герменевтики не ме­ тодологическая, а онтологическая. Ни филология, ни формали­ стическая экзегетика не могут прояснить универсальную суть фе­ номена

понимания,

который

материале, на разных объектах

-

выступает

на

самом

разном

как научных, так и вненаучных.

Более того, герменевтическая проблема вообще может возникнуть лишь тогда, когда мы освобождаемся от того методологизма, ко­ торый пропитывает все современное мышление, от всех его взгля­

дов на человека и традицию. Этот слой допредикативного опыта

573

Познание и перевод. Опыты философии языка

предстает перед Гадамером прежде всего как слой «пред-сужде­ НИЙ», В которых закрепились неотрефлектированные воззрения на мир, установки здравого смысла и пр. и которые в совокупно­

сти своей образуют и очерчивают мировоззренческие горизонты понимания.

Самодостаточность сознания

и

возможность понимания,

с точки зрения Гадамера, исключают друг друга: «быть историче­

ским

- значит не ограничиваться самопознаниемь'ё". Если исхо­

дить из универсальности герменевтического феномена, герме­ невтический круг перестает быть проблемой: мы всегда уже находимся в этом круге, так как все наши познавательные акты определены неким пред-пониманием и пред-суждением, которые

и требуется прояснить. Это, однако, не значит, что мы обретаем

некое беспредпосылочное понимание. Необходимо не снять эти предпосылки и прелсуждения, но как бы встряхнуть их вместе с самой тканью пред-понимания, выявить их динамику и их вли­

яние на любое порождение человеческой жизни, позволить им

сложиться в тот «объемлющий» горизонг-?", который определяет историческую традицию понимания. Таким образом, антитеза объяснение титезу:

понимание преобразуется у Гадамера в другую ан­

-

беспредпосылочность

-

традиция

(культурная

преем­

ственность, культурный авторитет). Средством разрешения этого

противоречия выступает опять-таки естественный язык: «Языко­ вая традиция

-

это традиция в собственном смысле слова, то, что

передается, а не остается как задача изучения и толкования, уна­

следованная от прошлого. То, что к нам пришло путем языковой традиции, есть не то, что остается, а то, что нам передается, гово­

рится, будь то в форме непосредственного высказывания, а имен­ но в форме мифа, саги, обычая или моральной нормы, будь то в форме письменной высказывания, знаки которого становятся

непосредственно ясными всякому, кто умеет читать»695. Но все же

-

почему именно язык становится опорой для про­

яснения нерефлективного опыта пред-пони мания и пред-сужде­

ния? Во-первых, язык всеобщ: он сопровождает любое отношение

Cadamer н-с. Wal1fheit цпо Мспюпс. Grul1dzuge ешег рпйоьоргпьспеп 4 Лuf1. Тi.iЫпgеl1. 1975. S. 285. В ряде случаев я при вожу собственные переводы, в иных - ссылаюсь на существующие.

693

Неппепецпк.

694

/bid. S. XXIl.

695

/ЬИ S. 367. Этот пример - один из многих. на котором мы видим трудно пере­

даваемое на другие языки семантическое богатство немеuкой терминологии, име­

юшей отношение к переводу. Так, опорный термин привелениого выше высказы­

вания - Uberlieferul1g - означает одновременно и перевод, и передачу. Что же касается соотношения

liberliefem

и

libertragen,

то первый глагол означает скорее

перевод. передачу в традиции, в истории, а второй

574

-

передачу в пространстве.

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ... к миру как его предельное условие; во-вторых, язык неподвластен

каким-либо осознанным произвольным изменениям и потому об­ разует кладезь традиции; в-третьих, язык в силу своей всеобщно­ сти может служить универсальным посредником

в межличност­

ной и межкультурной коммуникации; в-четвертых, язык занимает в известном смысле как бы срединное промежуточное положение

между тем, что вовсе не может объективироваться и рефлектиро­ ваться, и тем, что объективируется по естественно-научному ти­

пу

-

с другой. В языке конкретно представлены горизонты наше­

го мира: на нем лежит печать прошлого, но он представляет жизнь

прошлого в настоящем: не существует, по Гадамеру, некоего «ми­

ра в себе» или мира позади содержаний. представленных в языке, не существует какого-то внелингвистического контакта с миром,

который лишь потом выражался бы в словах.

Иначе говоря, язык

-

это не инструмент, который можно от­

ложить в сторону, когда он нам не нужен, но всеобъемлющее

условие нашего знания о себе и мире 69 6 . В соответствии с главной установкой герменевтической онтологии именно в языке до отно­ шения к тому или иному конкретному объекту дается отношение к целостности бытия, и это отношение не поддается осознанной

объективации. Тем самым, по Гадамеру, язык образует целостный контекст интерсубъективного понимания, определяющий гори­

зонт любого культурного значения. Иначе говоря, языковое отно­ шение к миру объемлет любые операции сознания, сосредоточи­ вая

на

одном

полюсе

возможности

максимально

рефлексивного прояснения, а на другом

-

полного

полисемантические

и метафорические ресурсы: раздваиваясь и расщепляясь, язык вы­ ступает

как

предельное

основание

связности

и

непрерывности

опыта о мире.

Понимание и перевод в rермепевтике Представляется, что для герменевтической традиции проблема перевода должна иметь первостепенное значение.

И

Гадамер,

вслед за Хайдеггером, это признает: «Условия, в которых осуще­ ствляется всякое взаимопонимание, лучше всего видны на приме­

ре усложненных и препятствующих взаимопониманию ситуаций. 696

У Гадамера язык - это особая реальность, внутри которой застает себя человек.

Лингвистическое восприятие того же феномена срашенности человека с языком ср. у Э. Бенвениста: "Невозможно вообразить человека без языка и изобретаюше­ го себе язык. Невозможно представить себе изолированного человека, ухитряюше­ гося осознать сушествование другого человека. В мире сушествует только человек

с языком, человек, говорящий с другим человеком. и язык, таким образом, необ­ ходимо принадлежит самому определению человека» (Бенвенuсm Э. Общая линг­ вистика. М.,

1974. С. 293).

575

Познание и перевод. Опыты философии языка

Так, особенно поучителен тот языковой процесс, который созда­ ет возможность разговора

на двух,

чуждых друг другу языках,

-

процесс перевола-э?". Переводчик должен сохранить смысл в кон­ тексте нового языкового мира, выразив его по-иному. «Поэтому всякий перевод уже является истолкованием; можно даже сказать,

что он является завершением этого истолкования-э'". Однако делая этот существенный шаг в признании роли про­ блемы перевода, Гадамер

-

и это очень важно для моей темы

-

фактически останавливается перед одним из аспектов реальной

специфики перевода и тем самым

-

того, что проблема перевода

в наши дни приносит в философию. А именно, говоря опереводе, он не тематизирует и не проблематизирует собственно ситуацию

многоязычия, разноязычия. Более того, даже когда Гадамер гово­ рит о переводе, он как раз эту подлинную сложность ситуации пе­

ревода в известном смысле затеняет. Происходит это отчасти по­ тому, что он начинает рассуждение о переводе в тот момент, когда

уже можно говорить о существовании общего языка, объединяю­ щего говорящих или как-то иначе общающихся людей. А раз

общий язык уже есть, то, собственно, и перевод не нужен: пони­ мание нам все равно обеспечено. Гадам ер употребляет распрост­

раненную метафору обьшенного языка:

-

«говорить на разных

языках» (иначе говоря, не понимать друг друга)

-

и трактует ее как

то, что исключает возможность понимания. «Там, где достигается

взаимопонимание, там не переводят: там говорят. Ведь понимать чужой язык

-

значит, собственно, не нуждаться в переводе на

свой собственный.

Если мы действительно владеем языком,

то нам уже не только не требуется перевод, но перевод кажется

нам иевоэможныьоэ?". Здесь я пытаюсь провести другую точку зрения: ситуация раз­ говора «на разных языках», то есть реального многоязычия, с од­

ной стороны, неизбежна и сопровождает любую коммуникацию, а с другой стороны, она продуктивна для выработки понимания

посредством перевода. Собственно разноязычие (или многоязы­ чие) и есть та стержневая сложность, с которой мы имеем дело, ставя вопрос о понимании. На это Гадамер, наверное, сказал бы,

697 С.

Гадамер Х.-Г Истина и метод. Основы философской герменевтики. М,, 1988.

447.

Немецкая полифония терминов, обозначающих перевод, не находит отра­

жения ни в русском (ни в английском) переволе. которые ограничиваются одним словом (ьпсрсвод, ИЛИ же «тгапыапоп»)

- там, где в оригинале стоят два части синонимичных: «перевод, передача» (Ubersetzung. Ubeгtragung).

слова, от­

69R Там же. 699 С.

Гадамер Х,-Г. Истина и метод. Основы философской герменевтики. М., 1988.

448.

576

г Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

что это пережиток филологического (или теолого-экзегетическо­ го) подхода к пониманию, от которого он отмежевывается. Одна­

ко я вижу проблему перевода именно как философскую, а не узко­ лингвистическую техническую

или

литературоведческую

или

вообще

-

...

Итак, ДЛЯ Гадамера «говорить на разных языках»

-

это не по­

буждение к переводу и не формулировка самой проблемности пе­ ревода как пути к пониманию, но скорее метафора человеческого

непонимания как такового'Р". Фактически мысль строится так: если

нужен

перевод,

значит,

понимание

заведомо

невозможно,

иначе говоря, перевод и понимание друг друга исключают. Ведь перевод для него

шенно ненужное

-

нечто искусственное, нежизненное и совер­

особенно с того момента, когда мы входим

в область родного языка, смыслы которого нам даны изначально.

А потому ситуация «разговора на одном языке» абсолютно преоб­ ладает в его рассуждениях: герменевтический процесс в принципе

всегда идет на одном яэыке?", Таким образом, схема герменевти­ ческого пони мания строится у Гадамера, по сути, вне перевода и без перевода: он для нее лишний. Здесь напрашивается тот же упрек, который некогдаЛотман обратил к Якобсону с его концеп­ цией коммуникативного акта, предполагающей у двух общаю­ щихся людей один общий язык: в реальном функционировании культуры один язык и один код

-

это не правило, но редкое ис­

ключение, так что процесс понимания как практики и познания постоянно имеет дело с реальным многоязычием.

700 Гадамер. Хг-Г. Философия и герменевтика красного. М.,

1991. С. 14. Даже там,

// Гадамер Х'-Г. Актуальность пре­

где, казалось бы, это мое замечание отводится

{«... когда люди "говорят на разных языках", герменевтическая задача и встает со всей серьезностью, задача поисков общего языка. Общий язык разыгрывается между говорящими

-

они постепенно "сыгрываются" и могут начать договари­

ваться, а потому и тогда, когда различные "взгляды" непримиримо противостоят

друг другу, нельзя отрицать возможность договориться между собой». Там же), оно фактически остается в силе. Ведь общее признание возможности «договориться» у Гадамера практически не включает перевода. так как перевод рассматривается

лишь как случай затрудненной коммуникации. Для преодоления этих коммуника­ тивных сложностей Гадамер прибегает к понятиям «беседа», «разговор», «диалог». Однако, как представляется, это не снимают проблему, так как, полагаю, диалог не возможен без перевода. предшествующего диалогу или хотя бы сопровождаю­ щего диалог как условие его возможности

...

701 Ср.: «Всякий разговор исходит из естественной предпосылки, что собеседники

говорят на одном и том же языке (курсив мой.

-

НА.).

<... > Необходимость прибег­

нуть к переводу есть предельный случай, удваивающий сам герменевтический про­ цесс, то есть разговор: он превращается в разговор перевоцчика со вторым участ­

ником и в наш собственный разговор с переводчиком». Гадамер Хг-Г. Истина и метод. Основы философской герменевтики. М.,

577

1988. С. 448.

Познание и перевод. Опыты философии языка

Концепция Гадам ера строится на очень далеко идущей онтоло­

гизации языка (ебыгие, которое может быть понято, это язык» 702) И понимания: достичь понимания можно только живя в языке, на­

ходясь в нем неким естественным образом. «Понимание языка са­ мо еще не является действительным пониманием и не включает

в себя никакой интерпретации

-

это жизненный процесс. Мы по­

нимаем язык постольку, поскольку мы в нем живем: тезис, кото­

рый, как известно, относится не только к живым, но и к мертвым

языкам-б". В этом высказывании есть много верного: ведь мы дей­ ствительно «не переводим», если, например, хорошо владея язы­

ком, читаем на нем книжку по известному нам предмету. Однако ситуаций, в которых необходим перевод, значительно больше. Так или иначе подразумевая согласие в пользовании языком, Гадам ер исходит из сушествования языка в жизненном мире. Если же пере­ меститься в сферу научно-гуманитарных споров и разногласий, так сказать, в область концептуального разноязычия, обычную для

людей с разными взглядами, то мы увидим, что эта презумпция

разговора на общем родном языке здесь тем более не работает, хо­ тя, конечно, и перевод здесь может пониматься лишь в расширен­

ном смысле слова. Гадамеровские рассуждения прекрасно согла­

суются с любой концепцией, обосновывающей фундаментальную роль диалога (или, как говорит Гадам ер , «разговора»; правда, это

вещи, кажется, и для него самого не тождественные). И все же, ди­ алог (или разговор) возможны лишь тогда, когда сам факт первич­ ного разноязычия говоряших был уже переработан языковой куль­

турной практикой. Любопытно, что эту «жизнь В языке» Гадамер относит и к мертвым языкам. Для немеикого интеллектуала обще­ ние с древними языками действительно могло быть «формой жиз­ ни», однако такое уравнивание «живых» И «мертвых»

языков сгла­

живает их существенное отличие: жить в чужом языке можно лишь

после того, как он будет выучен

-

с помошью учителей, грамма­

тик, упражнений и прочих «искусственных» форм обращения с языком. Предположение, из которого исходил, например, рус­ ский филолог М. Гаспаров, было радикально противоположным гадамеровскому:

чужими для нас являются не только «мертвые»

языки, но И «живые», так как все языки

альные

-

-

культурные и индивиду­

нам изначально непонятны, даже если нам хочется ду­

мать иначе, а потому их можно и нужно учить, чтобы хотя бы в ка­ кой-то степени добиваться взаимопонимания ... 702 См., В частности:

Cadamer н-с. Wahrheit und Methode. S. XXII. В русском пе­

реводе предисловие ко второму изданию книги, из которого взят этот отрывок, от­ сутствует.

703

Там же.

578

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

Много общего с гадамеровским

подходом обнаруживается

и в концепции В.8. Бибихина, для которого язык есть то, что дано

не объяснением (как в мысленном эксперименте Куайна по де­ шифровке незнакомого языка)

и,

конечно,

не наблюдением,

но прежде всего переживанием и настроением. Язык

-

это пер­

вичная схема ориентировки организма в своей среде, это естест­

венная репрезентация мира, данная любому сообществу. Мир из­ начально

значим

для

человека,

и

структуры

языка,

имеющего

бытийственные онтологические корни, соответствуют мировым взаимосвязям. Знаки естественного языка не поддаются редук­ ции, а слова, обеспечивающие постоянное движение смыслов,

не поддаются дефиниции. Как и для Хайдеггера, язык для Биби­ хина есть не средство, а дом обитания (дом бытия). Отсюда

-

его

протест против самой идеи метаязыка и вообще других рацио­ нально-технических подходов к языку: язык как первичная репре­

зентация мира в принципе не позволяет заглянуть за себя. А пото­ му предметом его критики становится и лингвистическое знание.

Ведь любые лингвистические подходы (будь то сравнительно­ исторические,

сопоставительно-типологические,

структурно­

аналитические) так или иначе обслуживают потребности культур­ ной унификации планеты, а «инерция научной методологии независимо от воли исследователя толкает его на путь редукции

явлений к рационализованным структурамь Р', 8сем техническим формам овладения языком, всем заботам о терминологии следует противопоставить, считает В. Бибихин, иную заботу

-

о «вольном

цветении языка, наблюдающемся в периоды фольклора-Ч'. Условным знакам, в которых «подавлена природа слова», Биби­ хин противопоставляет естественные словопонятия, которые ни­

когда не произвольны (облако от обволакивать, обязанность от

обвязывать и пр,706). Если (вслед за романтиками) при слушаться к языку, особенно народной речи, которая возвышается над всеми

его культивированными формами, подчиняясь своей интуиции, то мы сможем обрести нужные слова. Эта позиция, ярко раскры­ тая в работах Бибихина, имеет давнюю историческую традицию, проходя через Хайдеггера и Гадамера. По сути, такой же интуити­ вистский подход господствует и в его трактовке переводческой ра-

704

В сжатой форме этот подход к языку изложен в энциклопелической статье (Би­

бихин В.В. Язык

//

Новая философская энuиклопедия. м.,

а в расширенном виде

-

Бибихин В.В. Язык философии. М,, Узнай себя. Сйб.,

1998,

705

Там же. С. 506.

706

Там же.

2001.

Т.

IV.

С.

507),

представлен в его многочисленных работах (например:

1993;

Он же. Слово и событие. М.:

и др.

579

2001; 011 же.

Познание и перевод. Опыты философии языка

боты. В целом такая трактовка мне не близка, однако дыхание его таланта делает ее ценным предметом изучения нынешних и буду­ щих исследователей и переводчиков.

Если Гадамер, даже и рассуждая о переводе, как бы отодвигает на задний план тот механизм многоязычия, от которого, как мне

представляется, зависит возможность понимания, то Рикёр, на­ против, ясно видит и герменевтический, и общефилософский

смысл проблемы перевода Р". Как уже упоминалось, в последние годы Рикёр написал несколько статей о переводе, вышедших от­

дельным изданиемё". Фактически это стало его последней при­ жизненной работой и тем самым своего рода философским заве­ щанием.

Главный

перевода

тезис

рикёровской

программы

изучения

- «понимать - это И значит переводитъ-Р". Прежде

всего, Рикёр крайне серьезно воспринимает сам факт множест­ венности языков или, по крайней мере, наличия двух языков,

приглушенный в гадамеровской герменевтике. Сама эта множест­ венность языков

-

факт удивительный. В самом деле, почему

у нас не единственный язык? И главное

или

6 тысяч?

- зачем их так много - 5 Ведь, кажется, это не соответствует никаким крите­

риям полезности и выживания, и вредит общению между людьми.

Миф о Вавилонском столпотворении называет это явление в гео-

707

Это различие отношения к переводу. быть может, хотя бы отчасти связано со

следуюшим обстоятельством. Рикёр идет скорее от Дильтея , а Гадамер

-

скорее от

Хайдеггера. Рикёр следует логике объективации, Гадамер относится к ней с подо­ зрением; Рикёр опирается прежде всего на науки, занятые пониманием, Гада­ мер,

-

на искусства, где объективация играет менее важную роль (двигаться по мо­

дели наук, 'по всегда значит

-

точных наук, значит

-

заведомо деформировать

гуманитарное знание). Для онтолога Гадамера Рикёр остается на уровне методоло­ гии

-

вот одна из причин, по которым диалог между двумя мыслителями оказался

весьма затруднителен.

708

Вкоги» Р. Sur 'а traduction. Grandes difficultes et petits bonheurs de la traduction.

Paris, 2004.

При этом он и сам был переводчиком, опубликовавшим, в частности,

перевод гуссерлевских «Илей [», а также, как ни странно это может выглядеть, про­ водником во Франции идей англо-американскойаналитической философии; эта просветительская широта всегда позволяла ему отстаивать позиции, лишенные

крайностей и какого-либо однобокогодогматизма.

709

Ricceur Р. Sur 'а traduction. Р. 50-51. Выдвигая этот тезис, Рикёр ссылается на Sfeiner С. Аргез Babel.

Дж. Стайнера и его книгу «После Вавилона» (во фр. пер.:

Paris, 1998).

При этом процесс языкового перевода. замечает Рикёр, осложняется

языковой многомерностью: язык может лгать, скрывать, фальсифицировать, ис­ пользовать разные модусы говорения

-

возможный, условный, желательный, ги­

потетический, утопический и др. А к тому же, сопротивляясь переводу. язык при­ слоняется

к

загадкам,

тайнам,

герметизму,

и,

как

это

ни

парадоксально,

некоммуникабельному. (Рикёр указывает, что Дж.Стайнер противопоставлял ком­ муникации

-

как инструментальному использованию языка

жется, такое уточнение импонирует и ему самому).

580

-

интерпретацию; ка­

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

графическом смысле рассеянием, а в коммуникативном

-

смеше­

нием языков. Однако ни рассеяние, ни смешение не устраняют важнейший и противостоящий им момент универсальности: все

люди говорят, и сам по себе этот факт (использование знаков, ко­ торые не являются вещами, но обозначают вещи), для человека специфичен, наряду с изготовлением орудий труда и погребением мертвых. В целом это рассеяние людей и смешение языков, счита­

ет Рикёр, не следует, вопреки весьма распространенным мнени­ ям, трактовать как катастрофу или же игру злого бога, ревниво от­

носящегося к человеческому строительству. Эта притча, так же как и рассказ о потере человеком невинности и изгнании его из рая, символизируют наступление зрелого и ответственного чело­

веческого возраста?". Так, убийство Авеля символизирует мо­ мент, после которого братство уже не могло рассматриваться как простая природная данность, оно стало этическим проектом, вы­

полнение которого требует осознанных усилий. Точно так же и смешение языков

-

это призыв к тому, чтобы учиться языкам,

овладевать искусством перевоца"!'. Человеку даны средства про­ тив угрозы некоммуникабельности: это человеческая способность выучивать чужие языки, а кроме того, рефлексивно относиться к своему собственному языку

-

говорить о нем, смотреть на него

как бы со стороны, трактовать его как один из многих, а не един­

ственно возможный,

-

все это обеспечивает в конечном счете

и возможность пере вода.

В отношении к переволу. подчеркивает Рикёр, следует избегать парализующих альтернатив и прежде всего

-

альтернативы пере­

водимости и непереводимости. В любом случае Рикёр выступает против идеи непереводимости и тем самым

-

против идеи разо­

рванных «языковых миров», В какой бы версии она ни представа­ ла.

Если считать перевод теоретически невозможным, языки

и тексты окажутся априори не пере водимыми друг в друга. Рикёр

предпочитает считать перевод фактически существующим (по­ добно тому, как Кант считал естественные науки уже существую­ щими, так что вопрос мог стоять только о том, как они возможны,

если они уже реализованы). И потому наша задача

-

оправдать

сам факт его существования, найти такой общечеловеческий ре­

сурс, который обеспечивает возможность перевода. Только вот где его искать

-

в первоязыке, породившем все остальные языки

(эти поиски мало что дадут), или же в будущем универсальном

языке, который, быть может, удастся когда-нибудь создать? Но как построить такой совершенный язык? Ведь устранить несовер710

lbidem. Р. 34.

711

lbidem. Р. 35.

581

Познание и перевод. Опыты философии языка

шенства естественных языков невозможноч-. Однако затруднени­ ем для нас оказывается не только несовершенное строение языков,

но и несовершенный способ их функционирования. Проблемы пе­ ревода, которые накладываются на проблемы структуры и функци­ онирования языка, вводят множество дополнительных и требую­

ших учета обстоятельств: так, в устном (а отчасти и письменном) переводе это позиция говоряшего, позиция его собеседника, сооб­ щение, способ расчленения реальности, особое отношение смыслов

к референтам и др. Как со всем этим быть? Персводчики письмен­ ных текстов, по крайней мере, знают, что опорным лля них являет­ ся ход от целого к единицам, а не от единиц к целым: иначе говоря,

идти от культуры к тексту, фразам и словам, а не наоборот, так что, скажем, установление терминологического словаря, необходимое для перевода концептуальной литературы, будет итогом предвари­

тельной работы, а не начальной процедурой в процессе перевода ...

Свое понимание перевода Рикёр проводит через сетку понятий

психоанализа. Так, перевод это «работа скорби» (Ггацегагоепг">, это согласие на неминуемые жертвы и потери и уже вследствие

этого

-

преодоление страха перед сопротивлением инертной мас­

сы чужого языка, перед иностранцем как угрозой нашей собствен­

ной языковой идентичности (разновидностью этих страхов ока­

зывается,

между прочим, и страх перед непереводимостью).

Но чужое, иностранное

-

не единственный страх, который пара­

лизует волю переводчика: еще пагубнее фантазм совершенного перевода, под влиянием которого любой перевод может быть по определению лишь плохим.

Как известно, особенно труден перевод поэзии. Но и перевод

философии очень сложен: семантические поля словопонятий не совпадают друг с другом, главные слова

mots), 712

(Grundwbrter,

тпацге­

такие как АufhеЬuпg, Dаsеiп, Vогstеlluпg, Егеigпis7 1 4 , -

Так, Хомский некогда показал нам (и с тех пор вроде бы никто этого не опро­

верг), что даже если на уровне порождаюших грамматик и можно достичь важных результатов,

все равно на уровне, скажем, лексикологии возникают непреодоли­

мые препятствия. И главным образом потому, что у нас нет согласия насчет исход­

ных идей «<Примитивов,», которые должны были бы затем сочетаться ~ и прежде всего потому, что мы не можем создать исчерпывающий перечень всех сушествую­

щих языков, устранить условность в отношении между миром и языком, освобо­ дить известные нам эмпирические языки от их изменчивой историчности и др.

713

Некоторым русскоязычным переводчикам больше нравится термин «работа

траура», который, по-моему, менее удовлетворителен: в ситуации потери требует­ ся научиться с нсй справляться, а носить ли при этом внешние ритуальные знаки

горя (ьтраур») не столь уж важно ...

714 Заметим, что в качестве главных философских слов Рикёр, пишущий по-фран­ цузски , при водит слова немецкие (наверное, это результат трудно устранимого пи­

етета философии перед «греческим И нсмецким») ...

582

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. IIеревоД как ... в

разных

языках

не

просто

различны,

но

также

имеют

разные

культурные и концептуальные коннотации. Помимо этого, на­ циональные языки различаются построением фразы, сохраняе­ мым

ими

культурным

наследием,

которое

переводчик

должен

учитывать. В любом случае, у нас нет такого текста-посредника,

с помощью которого можно было бы переводить философские тексты один в другой ... Но если философия хочет существовать как общее дело, эти слова должны переводиться. Тем самым, по Рикёру, перевод оказывается поиском «эквивалентности без адекватности» и без возможности доказать идентичность перево­

дящего переводимому ">. Иными словами, эквивалентность не дана, а задана: она есть то, чего мы ищем. Работа перевода в куль­ туре не может делаться быстро: она предполагает большие вре­ менные протяженности

европейской

латинскими,

-

как это имеет место, например, в индо­

культурной

зоне,

германскими,

в связях между славянскими,

англосаксонскими

яэыками Ч''.

При такой долгой работе презумпция эквивалентности переводя­

щего и переводимого набирает вес, приобретает обоснованность; иначе

говоря,

культурное

родство

скорее

производится

перево­

дом, нежели предполагается им 7 1 7 . Но самое важное для понима­ ния роли перевода в концепции Рикёра и в философии вообще

-

это тезис о том, что именно перевод строит соизмеримое, сопоста­

вимое, создает пространство умопостигаемости, интеллигибель­

ности между языками и культурами/". В построении сравнимых миров и заключается великая роль перевода в культуре. Как кон­ кретно это делалось в истории культуры, мы видим на примерах

переводов Священного Писания"!", а также различных произве715 Блссеи» Р.

Sur lа ггасшспоп. Р. 19,20,40. Если Рикёр, говоря о переволе. различа­ - это в лучшем случае

ет эквивалентность и адекватность, полагая, что перевод

«эквивалентность без адекватности», то у других исследователей встречаются и прямо противоположные формулировки: в переводе можно достичь в лучшем

случае «адекватности, но не эквивалентности». Так что, сличая подходы к перево­ лу, приходится прежде всего сопоставлять те системы терминов, в которых форму­ лируются рассуждения и выводы.

716 Это перечисление вытекает из французских классификационных привычек. В рамках российской филологической традиции оба языка, английский и немец­ кий,

717

-

это, разумеется, «германские» языки.

Ibidem. Р. 63.

718 Вне связи с переволом этот процесс конструирования соизмеримого рассматри­ вается Марселем Детьенном в книге: Detienne М. Согпрагег Ппсогпрагао!е. Paris, 2000. 719 Как считает известный американский исследователь перевода Ю. Найда, текст Библии требует лингвистического пересмотра каждые

3-5 лет,

но не для того, что­

бы всякий раз много править (править нужно как раз как можно меньше, чтобы не вводить верующих в смятение от потери текстовых опор), просто нужно держать

583

Познание и перевод. Опыты философии языка

дений культурной и литературной традиции. «Строить соизмери­ мости» (сопыгшге

des comparabIes) -

таков и собственный девиз

Рикёра как теоретика понимания и перевода. Таким образом, на месте утопического всеобщего языка можно представить себе бесконечную сеть всеобщего перевода, нечто вроде всеобщей биб­ лиотеки, где мир предстает как книга, как бесконечно разветвлен­

ная сеть переводов всех произведений на все языки-". Перевод

это область нужного и должного: без него невоз­

-

можны никакие человеческие дела

ни путешествия. Однако перевод

-

-

ни торговля, ни обмены,

это также и человеческое же­

лание, которое выходит за рамки нужды и пользы. Именно это же­ лание некогда одушевляло немецких мыслителей (таких как Лю­ тер, Гёте, Гумбольдт, а позднее - Новалис, братья Шлегели, Шлейермахер, Гельдерлин, тот же Беньямин и др.). Люди, стре­ мившиеся пере водить, тянулись прежде и просвещению

(Bildung),

всего к образованию

но также и к расширению горизонта

собственного языка (ведь некоторые его возможности можно рас­

крыть, как это ни парадоксально, только через переводг ". В ито­ ге можно сказать, что перевод ставит перед нами не только интел­ лектуальнуюзадачу

этическую

-

-

теоретическую или практическую, но также

это задача языкового гостеприимства, принятия Дру­

гого. На месте всех страхов и заместительных конструкций Рикёр предлагает

-

в связи с переводом и посредством перевода

ски емкое понятие «языкового гостеприимства»

-

-

этиче­

удовольствия

проживать в чужом языке и удовольствия принять в своем доме

чужую речь 7 2 2 . Таким образом, он проницательно увидел, что вне вопроса о переводе, поставленного в широком философском пла­ не, проблема понимания теряет импульсы к дальнейшему разви­ тию и обогащению. В его подходе к переводу, начертанном схе­ матично,

но

глубоко

продуманном,

слышны

отзвуки

всех

предыдущих проблематизаций, через которые прошел Рикёр, ан аруку на пульсе языковых изменений, накапливая исторические свидетельства, ко­

торые рано или поздно придется учесть в новом переволе. Ср. прекрасную работу

о переводах Библии: Ваард Я. де, Найда Ю. На новых языках заговорят. функцио­ нальная эквивалентность в библейских переводах. СПб.,

1998.

720 В романтическом идейном воплошении и словесном одеянии эта греза о до­ стижении всеобщего языка через всеобщий перевод посешала и Вальтера Бенья­ мина. Правда, по Рикёру, эта поэтическая ностальгия Беньямина, претворенная в эсхатологические ожидания, ничем не может помочь переводческой практике, так что и «задачу персводчика.

Riссшг Р. 721

Sur la traduction.

Рикёр советует формулировать более трезво.

Р. ЗА.

lhidem. Р. З9. Так, Гёльдерлин хотел, чтобы его немецкий перевод говорил по­

гречески, стремился достичь немыслимого синтеза немецкой и греческой поэзии.

722

lhidem. Р. 20.

584

Раздел второй. Перевод, рецеш\Ия, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

лизируя вопросы языка, понимания. связи понимания и объясне­

ния, роли повествовательности в человеческом мире и др. Эта

последняя программа

-

(<парадигма перевода-Ч'

дыдущие под сень единого замысла

-

-

собирает пре­

создания пространства умо­

постигаем ости через работу перевода и понимания.

Понимание, метафора, перевод В эпистемологическом плане спектр трактовок проблемы по­ нимания весьма широк: это понимание в понятиях и понимание

как инсайт, понимание текстов и понимание, с текстами не свя­

занное, и пр. На одном его краю можно условно расположить все те

концепции,

в

которых

понимание

рассматривается

объективно-онтологическом, безличном плане

-

внекоем

как неосознавае­

мые условия знания, трактуемые обычно в социально-культурном

смысле и служащие основой «предпонимания». На другом

-

те

концепции, где понимание трактуется в субъективном, «присваи­ ваюшем» смысле

-

как усвоение или освоение уже существующе­

го и запечатленного в человеческих произведениях свода знаний,

как создание нового на основе такого освоения. Между этими по­ люсами

располагается

все

множество других трактовок понима­

ния. Важное место среди них занимает интерпретация понимания как одной из познавательных процедур; при этом исследователи спорят о том, что «важнее» И что «первичнее»

-

знание или пони­

мание, объяснение или понимание и т. п. Одни считают, что зна­ ние первичнее, а понимание иерархически значимее (ибо понима­

ние венчает знание), другие, напротив, полагают, что понимание без знания вполне возможно (ибо понимание как «неявное» зна­ ние

предшествует

возможностям

ния), а вот знания без понимания

его

-

дискурсивного

нет (ибо знание

-

упорядоче­

это артику­

лированная форма представления уже имеющегося понимания). Каждая концепция понимания фиксирует определенные по­

знавательные сложности. Осознанно или неосознанно аргументы различных сторон переплетаются, отвечают один на другой. Еще давно,

в локковскис

времена

эмпирико-аналитическая

концеп­

ция познания сталкивалась с проблемой: как возможно понима­

ние, как его достичь? Собирать факты? Делать обобщения? Но где взять силу для концептуального скачка? Быть может, мы поймем нечто, если продолжим цепь индуктивного обобщения достаточ­ но далеко. Однако подобный ход мысли может привести к накоп­ лению фактов в бесконечности неполной индукции, но никакое фактособирательство не может привести к общей картине: иными 723 Так назынаегся одна из статей, включенная в книжечку Рикёра о переводе.

/bidem.

Р.

21-52.

585

Познание и перевод. Опыты философии языка

словами, получить методом простого обобщения синтетические суждения априори невозможно. Как раз эта проблематика апри­

орного синтеза ставится и обсуждается, по сути, современными концепциями, сохраняющими в качестве главной неокантиан­

скую ориентацию, через Дильтея перешедшую в современные герменевтические концепции, особенно немецких авторов.

Герменевтика была постоянной противницей позитивистской интерпретации понимания и его места среди других познаватель­

ных процедур. Для нее, как правило, уже не понимание, а объяс­ нение выступает как нечто подчиненное: объяснение становится небольшим фрагментом общего процесса понимания, а понима­ ние в свою очередь предстает как главная составляющая гумани­

тарного познания. Так, позитивисты еше отстаивали идеи «чисто­ го

опыта»,

а

сторонники

герменевтики

уже

говорили

о

его

«нечистоте», О перспективах и горизонтах понимания; позитиви­

сты еще спорили о формуле развития (кумулятивное накопление или перерыв постепенности), а сторонники герменевтики уже по­ стулировали схему герменевтического круга,

может быть понято только из частей, части же

при котором целое

-

из целого. Допу­

щение герменевтического круга снимает проблему неполной ин­

дукции. Однако при этом оказывается, что всякое понимание опирается на уже существующее понимание (<<предпонимание»); каждый новый шаг понимания позволяет эксплицировать еще один слой предпосылок знания, но по логике такого движения

и сам уводит в бесконечность. Например, когда исследователь­ герменевт берется ответить на вопрос о том, что же представляют собой эти предусловия, эти структуры «предзнания», или «пред­

понимания», то, как правило, он обращается к феномену «культу­

ры», который еще нуждается в осмыслении. Можно предполо­ жить,

что

существуют

различные

особые

способы

задания

целостности, которые практически разрешают герменевтический парадокс части и целого: это некоторое «опережение»

целостно­

стью частей при последующем «достраивании» частей, фрагмен­

тов, фактов на основе уже витаюшей в сознании целостности. Можно ли построить такое общее представление о понимании,

которое так или иначе включало бы различные формы понимания в его постоянном опосредовании объяснением? Один из таких пу­ тей

-

трактовка понимания как синтезирующей функции разума,

работающей при участии воображения ?". Понимание в наиболее развитой своей форме - это функция охвата и удержания в рамках теоретической разумности всех предшествующих ей дискурсив-

724

Такой подход предлагался в работе: Автономова Н. С. Рассудок. Разум. Рацио­

нальность. М ..

1988.

586

Раздел второй. Перевод, рецепция, поиимание. Глава седьмая. Перевод как ...

ных И недискурсивных способов построения целостности. Каков,

однако, механизм такого охвата? Как он складывался? Очевидно, что

понимание

как деятельность разума сложилось в человече­

ской истории не сразу. В историко-генетическом плане можно предположить, что человек начинает строить образ мира на самой ранней стадии развития сознания, предшествующей даже мифу,

человек строит образ мира путем переноса своих первоначальных впечатлений и ощущений на неизвестные ему предметы. И это ос­ таюшееся непроясненным понимание осуществляется здесь как

перенос известного на неизвесгное, т. е. как метафора в широком

смысле слова. Миф предполагает уже более развитые формы тако­

го метафорического переноса и схватывания целостностей, он со­ держит в себе попытки системного, определенным образом упо­ рядоченного

и

организованного пони мания

окружающего мира

путем антропоморфного пере носа собственных человеческих свойств на этот мир. Преодоление антропоморфизма, не закон­ чившееся и поныне, происходит тогда, когда человеческая мысль

сталкивается с препятствиями, постигая отличия собственных по­ строений от того, что находится вне ее; однако само действие ме­ ханизма метафорического переноса при этом не прекращается, хотя подчас меняется его направленность. По-видимому, именно

метафорический перенос как чувственно выполненная ипостась аналогии является

главным

механизмом понимания

на всех его

уровнях. Именно в таком понимании обнаруживается родство по­ нимания и перевода в широком смысле слова: «Перевод (метафо­ ра) есть слово от одного на другое переводимое. Перевод бывает четырех видов: или от неодушевленного к одушевленному; или от одушевленного к одушевленному, как например, кто царя назовет

пастухом людей (гомерическое выражение пастух народов): ибо пастух собственно овчий; но оба, иесарь и пастырь,

-

предметы

одушевленные. От неодушевленного к неодушевленному, как, например, кто-нибудь скрывши уголь в пепле, скажет: скрыл ог­

ненное семя; или скажет: большое пламя изливается из дерева; потому что изливаться может только что-нибудь текучее. От оду­ шевленного к бездушному, например, когда кто вершину горы на­

зовет главою горы, потому что голова собственно принадлежит

предметам одушевленным. От неодушевленного к одушевленно­ му, как сказано: море видело и бежало: видеть говорится только об

одушевленных» 725. 725

Этот отрывок, В котором метафора (этимологически это вполне оправданно)

именуется переволом (и наоборот), принадлежит Георгию Хёробоску и приводит­

ся В лекциях по русской литературе Ф.И. Буслаева

//

Буслаев Ф.Н. История рус­

ской литературы. Лекпии. читанные Его императорскомуВысочеству наследнику

Цесаревичу Николаю Александровичу(1859-1860). Вып.

587

1. М., 1904. С. 224.

Познание и перевод. Опыты философии языка

Конечно, таким образом понимаемая метафора не ограничива­

ется лишь сферой языка, однако лишь в языке могут быть зафик­ сированы наиболее развернутые формы переноса как механизма понимания. При анализе языка Философских, да и любых других культурных текстов обнаруживается, что сам способ образования слов-понятий изначально предполагает метафору (перенос чувст­ венно-конкретного смысла на иной, в чувствах не данный объ­ ект), что закрепление такого переносного значения в качестве ос­ новного

происходит

не

вдруг,

закрепляется

постепенно

и

что

теперь в наших герменевтических штудиях мы подчас стремимся

осушествить своего рода «обратный перевод»: раскопать началь­ ное в том, что сейчас преобладает, но когда-то было второстепен­ ным. При этом происходит своего рода инверсия метафоры: так, изначально при складывании абстрактного смысла того или ино­

го слова-понятия, скажем, «идея» (ЭЙДОС), метафора заключалась в

пере носе

конкретных

смыслов

на

неконкретные

содержания

(еидея есть то, что видимо духом»), теперь же мы видим в слове «идея» прежде всего нечто нематериальное, необразное, и, только

вникнув в первоначальный его смысл, вспоминаем об образной созерцательной компоненте значения. В «восходящей. словооб­ разовательной метафоре заключается, таким образом, перенос с

конкретного на абстрактное,

а в «нисходящей»

с чувственного на духовное;

словоистолковательной метафоре

-

перенос

с духовного на чувственное, с духовного на материальное. В этом смысле метафоричны, например, многие ранние натурфилософ­ ские построения (например, концепция четырех элементов) и та­

кие более поздние философские понятия, как Декартов «естест­ венный

свет»

(то,

что

позволяет

видеть

ясно

и

отчетливо,

не будучи само видимым). Более того, фундаментальные оппози­ ции философского сознания (природное ное

-

-

духовное, природ­

чувственное и т. д.) возникают, по-видимому, в результате

такого метафорического пере носа чувственно-образного на то, что мы теперь называем духовным.

В метафоре соединяются рефлексивное инерефлексивное, дискурсивное и недискурсивное,

выраженное

иневыраженное.

Метафора многолика: это одновременно и средство артикуляции

сознания, еше не расчленившегося на отдельные сферы, и то, в чем можно видеть все новые проявления онтологического един­

ства мира. Одним из продуктивных способов изучения этой обла­ сти, где понимание и перевод идут рука об руку, представляется анализ метафоры как стержневого принципа работы сознания на пути от доязыкового опыта к языковому значению, от спонтан­ ного зарождения смыслов внутри интуитивных и полуинтуитив­

ных представлений внутри сферы воображения, к их рациональ-

588

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

ной

фиксации,

интеллектуальному

расчленению

и

прояс­

нению-": Анализ процессов метафоризации как пути образования язы­ ковых значений свидетельствует о весьма тесном взаимодействии

начал мысли с началами языка. В своем развернутом состоянии «метафора - это вторжение синтеза в зону анализа, представления (образа) в зону понятия, воображения в страну интеллекта, еди­ ничного в царство общего, индивидуальности в "страну" классов.

Метафора стремится внести хаос в упорядоченные системы преди­ катов (курсив мой. - НА.), но, входя в общенародный язык, в конце концов подчиняется его семантическим эаконамэ ?". В са­ мом деле, с точки зрения прямолинейной логики, метафора

-

это

категориальная ошибка (она относит предмет к тому классу, к ко­ торому он в действительности не принадлежит), это помеха ком­

муникативной функции языка, однако именно метафора форми­ рует те ресурсы смысла, без которых не возможна никакая вообще

коммуникация 728. В последние десятилетия время проблемы метафоры и метафо­ ризации

выходят

за

рамки

трактатов

по

эстетике

и

начинают

играть заметную роль и в исследованиях науки. При этом осозна­

ется, что и в научном мышлении метафора

это не случайная по­

-

меха: она выступает как репрезентатор собственно эвристическо­ го, эстетического момента в любом человеческом познании.

На пути превращения метафорического в концептуальное лежит еще одно звено

-

аналогия: если метафора

ипостась аналогии, то аналогия

-

-

это художественная

своего рода эпистемическая вы­

жимка из метафорической материи. В любом случае углубление в метафорические основания работы сознания помогает прояс­ нить те практико-символические структуры, в которых заклады­ вается и возможность научного, теоретического, рационального отношения к миру.

Жизнь метафоры в языке выводит наружу его основной пара­ докс, зафиксированный и впереводе

-

язык соединяет и разъеди­

няет людей; как мы уже видели, и на уровне философского мыш­ ления

язык

может

одновременно

воплощать

универсальное

726 См.: Аверинцев С. С. Риторика как подход к обобщению действительности

//

Поэтика древнегреческой литературы. М. о фора. Л.,

1981. С. 15-46; Гусев С. С. Наука и мета­ 1984; Phi1osophica1 Perspectives оп Metaphor. Мшпеаройв, 1981; etc. Хоро­

шая подборка материалов содержится в сборнике Теория метафоры н.д. Арутюновой. м.,

727 Арутюнова н,д. Языковая метафора: синтаксис и лексика и поэтика. М.,

1979.

С.

150.

Сост.

/ / Лингвистика

Эта давняя статьи известного лингвиста и сейчас зву­

чит актуально.

728

/

1990.

Там же. С. 164.

589

Познание и перевод. Опыты философии языка

и уникальное, формально отточенное и невыразимое, «идеальные и «замшелые первоначала». Метафора как функциональ­

цели»

ный механизм человеческого сознания направлена одновременно и на аналитическое уточнение, и на содержательное расширение

смысловых ресурсов языка. За пределами поэтического языка, где ей суждена долгая жизнь, метафора весьма динамична: она всегда возникает как нечто «единожды сказанное», но со временем, со­

храняя прежний языковой облик, стандартизируется и входит в языковую картину мира того или иного народа. Однако все это не только внутриязыковые процессы. Сущность процесса мета­

форизации заключается в переработке материала различных ви­ дов человеческой деятельности ной, перцептивной

-

-

интеллектуальной, эмоциональ­

в языковые значения, а затем и в схемы

межъязыкового и межкультурного переноса и перевода.

Проблема метафоры некогда стала предметом интересного спора между феноменологической герменевтикой и деконструк­

цией,

между Рикёром и Деррида.

Их спор не потерял своего

значения до сих пор, потому что на кон ставилась взаимосоотне­

сенность или же, напротив, абсолютная внеположенность важ­ нейших тенденций современной западной философии. У Рикёра

и Деррида весьма разное отношение к философии, к смыслу и со­ ответственно

-

к герменевтике, к деконструкции. Условия спора

были необычны для обеих сторон. Рикёр, который не любил пуб­ личной полемики, вдруг обратился к Деррида с критикой, сосре­

доточенной вокруг понятия метафорьг-". А Деррила, который всегда умел ответить жестко, так что противнику не поздоровится,

недоумевал: не вижу оснований для критики, у меня есть все то,

в отсутствии чего меня упрекаюг/Ч. Не будем здесь обсуждать по­ дробностей этого спора, возьмем лишь малый его фрагмент, одну из линий, относящихся К вопросу О метафоре и метафизике. Ключевые понятия для обоих мыслителей

-

философия, мета­

фора, метафизика. Однако отношение к философии у них разное: для Деррида с его обостренным чутьем к проблеме границ вопрос о том, находится ли он внутри философии или вне ее, первосте­

пенно значим, а для Рикёра он не главный, а фоновый. Деррида бьется вокруг вопроса: коль скоро философский дискурс метафо­ ричен и даже избыточно метафоричен, то каковы следствия этого 729 Влсоги« Р. Га гпегарпоге

Paris, 1975.

vive. Etude VIII. Chap. 3. Мета-рпопсце ет meta-pllysique.

Эта критика направлялась против концепции Деррида. представленной

в очерке «Белан мифология»: Derrida 1. l.a mythologie Ыапспе. La гпегарпоге dans le texte philosophique / / Derrida 1. Marges - de 'а pllilosophie. Paris, 1972.

730

Den'ida J. Le Retrait de 'а гпегарпоге (1978) // Derrida J. Рзусле. Гпмеппопь de Paris, 1987.

Гашге.

590

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

для статуса Философии? По-видимому, то, что философия долж­

на иметь свою теорию метафоры, которая могла бы объяснить ее функционирование, а в противном случае статус философии под­ вергается опасности: она содержит в своем составе то, что состав­

ляет пружину ее языка, но не умеет справляться с этой своеволь­

ной стихией.

Рикёр

на это отвечает: о статусе философии

беспокоиться нечего, так как метафора в философском дискурсе (уже) стерта, и потому статус философии она не подрывает. В этом смысле линия рассуждений Рикёра примерно та же, что была представлена выше, когда речь у нас шла о лексикализации мета­

фор естественного языка, а также Философии

-

в той мере, в ка­

кой она использует естественный язык. При этом Рикёр ссылает­ ся на одного из персонажей самого Деррида (точнее, «Садов

Эпикура»

Анатоля Франса, которого цитирует Деррида). Этот

персонаж, по имени Полифил, рассуждает о стирании метафоры и о забвении первоначала метафизики, при котором метафизиче­ ское понятия выступают как стертая метафора. «Белая мифоло­ гия» (образ, помешенный в заглавие очерка Деррида)

-

есть не что

иное, как метафизика, которая стерла сиену своего рождения, вернее записала ее белыми чернилами и покрыла слоями других

знаков, как палимпсест. Метафора навсегда остается метафизиче­ ским понятием, она заключена в поле классической философской

метафизики. В основном Рикёр рассуждает так, словно он отож­ дествляет позицию Полифила и позицию Деррида в этом вопросе. Однако в тексте самого Деррида нечто сопротивляется такому прочтению. Деррида не идет за Полифилом, но скорее стремится деконструировать речь Полифила и те метафизические схемы, ко­ торые лежат в ее основе. Соответственно он не только не привет­ ствует тему стирания метафоры, но, наоборот, стремится ее де­ конструировать. Он даже утверждает, что имеет место не стирание метафоры, но стирание стирания метафоры; более того

-

проис­

ходит наращивание метафоричности, порожпающей нечто вроде прибавочной стоимости. Деррида исходит из захлестывающего изобилия и неподконт­

рольности метафорики философскому мышлению. Отсюда, как говорилось, и вопрос: означает ли это «смерть философии», выход за пределы философии? При этом собственное письмо Деррида. как уже неоднократно говорилось разными исследователями, од­

новременно «поэтическое И философское-Г", терминологическое и метафорическое, во всяком случае метафорика из него неустра-

731

Amalric J.-L. Riсreш, Dепidа. L'enjeu de la гпетарпогс. Vend6me, 2006. В этой ра­

боте я нашла поддержку некоторым моим соображениям по вопросу о роли мета­

форы в деконструкции.

591

Познание и перевод. Опыты философии языка

нима. Чтобы оправдать это, нужно было бы построить такую

философскую

-

-

теорию метафоры, которая могла бы зафиксиро­

вать это обстоятельство и понять его вес и функции в философ­ ском дискурсе. Так вот, оказывается, что, несмотря на все недора­

зумения в полемике Рикёра и Деррида, такая теория имеется

именно у Рикёра. Более того, экспериментальное применение этой теории к собственным построениям Деррида в конечном счете

-

пунктиром

-

намечает то место, где рикёровская критиче­

ская герменевтика могла бы встретиться с деконструкцией. Иначе говоря,

независимо

от

внешнего

строя

полемики

между

двумя

мыслителями, в концепции Рикёра есть момент, представляюший собою нечто вроде непреднамеренного ответа на сомнения Дер­ рида: у него есть та самая философия метафоры, отсутствие кото­ рой, по мысли Деррида, столь пагубно для философии. Рикёр обращается к метафоре на путях расширения зоны гер­ меневтической интерпретации и понимания,

а потому подход

к метафоре в 70-е годы был значимым этапом в его творчестве. Он

ищет место, в котором можно было бы засечь метафору, не удов­ летворяется

классическими теориями риторики, указывающими

прежде всего на замену значения слова. Для Рикёра метафора со­ средоточена не в словах и даже не в фразах, но в глаголе «быть» и тех его формах, которые составляют ядро операций иредика­

ции?32. Тем самым, метафорическое «есть» означает одновремен­ но «не есть»; иначе говоря, метафорическая истина су шествует

в модусе постоянной напряженности (один из аспектов этой на­ пряженности

вносится

витгенштейновским

различием

между

«видеть ЧТО» И «видеть как»). Метафора есть не что иное, как меха­ низм предикативного напряжения между «есть»

И «не есть», спе­

цифической референции без конкретных референтов. В этом сво­ ем

виде

она,

кажется,

вполне

соответствует

тому

теорию лишенной собственного, буквального смысла

запросу

(sens

на

ргорге)

метафоры. Более того, рикёровская концепция метафоры улавли­ вает и нечто существенное в функuионировании деконструкuии. Если для лингвистов, изучавших метафору, состояние «преди­ кативного напряжения» (об этом в других терминах писала, как мы видели выше, Арутюнова)

-

это лишь этап или стадия на пути

лексикализации метафорических значений, то в рикёровском фи­ лософском определении фиксируется метафора как таковая, взя­ тая на пределе ее внутренней динамики, которая сохраняет, а не

разрешает свое внутреннее напряжение. Взятая в таком гипербо­ лическом модусе, метафора не может стираться: быть может, именно поэтому у Деррида и идет речь о «стирании стирания» ме732

RiСrEШ' Р. La гпегарпогс vive. Рапх, 1975. P.II.

592

Раздел второй. Перевод, рецеш\Ия, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

тафоры и даже ее усилении.

(differance)

В конце концов и «дифферанс. у Деррида может трактоваться как изначальное напря­

жение между силой и формой, порывом и структурой, словом

-

как место изначальной метафоричности. Принять метафориче­

ский статус философских понятий (Рикёр, конечно не согласится на это, да и я на это не соглашусь) значит осознать «иевозможную

возможность» философии: а именно, невозможность ФИЛОСОФИИ присутствия и одновременно возможность таких ходов мысли, ко­ торые

вычленяют и создают условия,

позволяющие

«встретить»

(1aisser venir

другого, увидеть «приближение» другого

Гашге),

не потерять его между ячейками той решетки, той схематики вос­

приятия, к которой мы привыкли. Таким образом, нечто фило­

софски очень важное продолжает жить и в деконструкции, и по­ нять это нам помогает концепция метафоры как предикативного напряжения, предложенная Рикёром. Я не буду пытаться ставить точки над

i

в вопросе о философской теории метафоры; здесь су­

ществует немало иных подходов. В частности. мое собственное представление о метафоре оказывается ближе к рикеровскому

в том смысле, что предполагает, наряду с философской гипербо­ лой сохраняющегося напряжения, и учет реального культурного

механизма выветривания метафорических значений. Но мне важ­ нее здесь показать хотя бы точечные элементы соизмеримости между теми концепциями, лежащими в русле постструктурализма

и герменевтики, которые обычно предстают как напрочь исклю­ чающие друг друга.

И в заключение

-

намек на еще один контекст, связанный уже

не с метафорой, но опять-таки с герменевтикой и проблемой по­ нимания в более широком смысле слова. Неудивительно, что де­ конструкция в общем враждебна герменевтике, которая опреде­ ляет

себя

как

искусство

пони мания

и

изначально

полагает

умопостигаемость. Деррида видит и порицает в ней некую «интер­

претативную

тогализациюэ Ч>,

желание

исчерпать

смыслы,

слепоту к тому в человеческом опыте, что несет на себе рану, на­

носимую языковыми предсхематизациями. С этих позиций де­ конструкция предстает как необходимость выкорчевать сам гер­

меневтический принцип. Сторонники герменевтики не узнают себя в подобных описаниях: герменевтика не НУЖдается в напоми­ наниях

о

том,

что

существует

несказусмое

и

понимание

имеет

свои пределы. Однако в некоторых аспектах критика, которую де­ конструкция обращает к герменевтике, вполне справедлива: на­

пример, это упрек в попытке присвоения, захвата Другого, а тем

733

Derrida 1. Schibbolcth. Paris, 191\6. Р. 50.

593

Познание и перевод. Опыты философии языка

самым

- в отказе искать в нем иное, специфическое'>'. В резуль­

тате обмена речами и текстами между Гадамером и Деррида (ДЛИВ­ шегося довольно долго и бывшего частью обшего германо-фран­

цузского

диалога

80-90-х

годов,

оставшегося,

по

общему

признанию немногочисленных исследователей этого интересней­ шего явления, диалогом глухих), наметились интересные сдвиги.

Так, по-видимому, именно Деррида подтолкнул позднего Га­

дамера к некоторой ревизии концепта пониманияё". Во всяком случае, в тех работах, где Гадам ер так или иначе обрашается к Дер­ рида, понимание уже не выглядит как применение или «присвое­

ниея Другого, но скорее как ответ на его призыв, а в целом Гада­ мер, вопреки обыкновению, больше говорит о пределах языка, нежели о его универсальности. Можно даже сказать, что опыт по­ нимания в какой-то мере отступает перед опытом ограниченности

(и в этом смысле

-

«о-пределенности») сказанного. Тем самым га­

дамеровекая герменевтика, для которой разноязычие и многоязы­

чие не стали отдельной темой размышления (а потому, напомню,

проблема перевода в ряде важнейших ее смыслов отошла на вто­ рой план), начинает узнавать себя в де конструктивистском лозун­

ге «более одного языка» ный язык

-

(plus d'une langue):

ведь один-единствен­

этого «никогда не достаточно».

К этому могу

добавить, что в свою очередь и поздний Деррида становится не­ сколько иным, в частности, более внимательным

-

если и не к по­

ниманию, то, по крайней мере, к традиции. Таким образом, полу­ чается,

что даже то, что

вполне обоснованно кажется

извне

диалогом глухих, оставляет свои следы, которые не зарастают. Ко­ нечно, выявление этих фрагментарных концептуальных сопряже­

ний

-

это лишь начало раскапывания области несоизмеримого

между герменевтикой идеконструкцией

-

в том месте, где когда­

нибудь, быть может, удастся осуществить не только метафориче­ ский перенос, но и концептуальный перевод.

Об изучении перевода: опыт филологического анализа и интерпретации

Здесь читателю будет представлен один из моих прежних опы­

тов работы над темой «язык И перевод» 736. Этот текст был написан 734

Так считает. например, один из французских специалистов по Гадамеру

Ж. Гроплен

(Grondin 1. Le гоцгпагн

Ьеггпёпешкше

de

lа рпспогпспоюя:«.

Paris, 2003).

735 Псречисление свидетельств этого сдвига по отдельным работам Гадамера см. в кн.: Grondin 1. Le гоцгпапт Ьеггпёпеппоце de la рпепогпепоюя!с. Р. 116- 118. 736 Как уже говорилось во введении, это была моя первая печатная работа. сделан­ ная по курсовой, исофициальным руководителем которой был М. Гаспаров: Авто­

номова Н. с.. Гаспаров М.л. Сонеты Шекспира

594

-

переводы Маршака

//

Вопросы

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ... примерно в то же время, когда выходили в свет классические ра­

боты Деррида (е Голос И феномен», «Письмо И различие», «О грам­

матологии» - 1967) или Рикера «<Об интерпретации: Очерк о Фрейде», 1965, «Конфликт интерпретаций. Очерки герменевти­ ки», 1969) и др. Он представляет собой результат «медленного чте­ ния» И сравнительного статистического анализа лексики оригина­

ла и перевода

-

Сонетов Шекспира и переводов Маршака. В наши

дни желание понять, что хотел сказать нам Шекспир, нередко расплывается в фантазиях популярного «нового историзма». Та дисциплина, в рамках которой некогда проводился этот анализ, называлась «лингвостилистикой»: она находилась на стыке линг­

вистики и литературоведения, так что это исследование было по­ настоящему междисциплинарным. Оно может быть иллюстраци­ ей того, как работают механизмы рефлексии и понимания на конкретном литературном материале. В целом представленный в статье анализ переволов. по-моему, не устарел и сейчас, только из-за трудоемкости его редко применяют: сочинить нечто о пере­

воде можно и за два часа, а на эту работу ушел год напряженного

труда. Этот текст касается литературного перевода, который я в данной книге не рассматриваю, однако вопрос о «познании И переводе- составляет его внутренний стержень, и потому я ре­

шилась предложить его читательскому вниманию. Я вижу в этом

тексте повод для дальнейших философских размышлений о том, что такое понимание, интерпретация, перевод.

Сонеты Шекспира - переводы Маршака Сонеты Шекспира впереводах с.я. Маршака

-

явление в рус­

ской литературе исключительное. Кажется, со времен Жуковско­ го не было или почти не было другого стихотворного перевода. ко­ торый

в

сознании

читателей

встал

бы

так

прочно

рядом

с произведениями оригинальной русской поэзии. Их много хва­ лили, но

-

как это ни странно

-

редкость интересно. Особенно

их мало изучали. А изучение их на

-

с точки зрения основной про­

блемы, с которой сталкивается переводчик художественного тек­

ста: проблемы главного и второстепенного. Всякому переводчику во всяком переводе приходится жертвовать частностями, чтобы сохранить целое,

второстепенным

чтобы сохранить главное;

-

но где тот рубеж, который отделяет частности от целого и второ­

степенное от главного? Целое всегда складывается из частностей, и отступления в мелочах, если они

литературы.

1969. NQ 2.

последовательны

«Вся проработка матсриала приналлсжит Н.с. Автономо­

вой. а основная мысль и словесное изложение труды. В

3 т.

Т.

2.

М.,

и система-

1997.

С.

120).

595

-

мне» (Гаспаров М.Л. Избранные

Познание и перевод. Опыты философии языка

тичны, могут ощутимо изменить картину целого. Как это проис­ ходит, лучше всего могут показать нам именно сонеты Шекспира в переводах Маршака.

Присмотримся к переводам двух сонетов; оба перевода отно­ сятся к признанным удачам Маршака. Вот сонет

33 -

в подлинни­

ке и впереводе:

Full тапу а glorious morning have 1seen Flatter the mountain-tops with sovereign еуе, Kissing with golden [асе the meadows green, Gilding pale streams with heavenly alchemy; Апоп permit the basest clouds to ride With ugly rack оп his celestial [асе, And from the forlorn world his visage hide, Stealing unseen to west with this disgrace: Еуеп so ту sun опе early тоrn did shine With аН triumphant splendour оп ту brow; But ош, alack! he was but опе hour mine; The region cloud hath mask'd him from те now. Yet him for this ту love по whit disdaineth; Suns ofthe world тау stain when heaven's sun staineth. я наблюдал, как солнечный восход Ласкает горы взором благосклонным, Потом улыбку шлет лугам зеленым И золотит поверхность бледных вод. Но часто позволяет небосвод Слоняться тучам перед светлым троном. Они ползут над миром омраченным, Лишая землю царственных щедрот. Так солнышко мое взошло на час, Меня дарами щедро осыпая.

Подкралась туча хмурая, слепая, И нежный свет любви моей угас. Но не ропщу я на печальный жребий,

-

Бывают тучи на земле, как в небе. М.М. Морозов в послесловии к книге сонетов Шекспира в пе­ реводах С. Маршака пишет по поводу этого перевода: «Знание языка поэтом заключается, прежде всего, в отчетливом представ­

лении о тех ассоциациях, которые вызываются словом. Мы гово­ рим не о случайных ассоциациях, но об ассоциациях, так сказать, обязательных, всегда сопровождающих слово, как его спутники.

596

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

Вот, например, буквальный перевод первого стиха сонета 33: "Я видел много славных утр". Но этот буквальный перевод является неточным,

поскольку на английском языке эпитет "славный"

(gIorious) в отношении к погоде обязательно ассоциируется с голу­ бым небом, а главное, с солнечным светом. Мы вправе сказать, что эти ассоциация составляют поэтическое содержание данного

слова. Перевод Маршака: "Я наблюдал, как солнечный восход"

-

обладает в данном случае большей поэтической точностью, чем

"буквальная" копия оригиналаэ Ч'. Такли это? Бесспорно,

gIorious

гпопцпя

это прежде всего утро с голубым

-

небом и солнечным светом. Но не только это. Значение «славный» В английском эпитете

glorious

сохраняется, а в сонете Шекспира

не только сохраняется, но и подчеркивается всей лексической

и образной системой произведения. В самом деле: у шекспиров­ ского «славного»

солнца

-

«державный взор»

(зомегетяп еуе)

и «всегоржесгвуюший блеск» (аВ тпцгпрпагп вргепоош), а тучи, за­ слоняющие его, - «низкие», «подлые» (basest), «позорящие» (dis-

grace).

Поэтому, отказавшись от понятия «славный»,

Маршак

должен отказаться и от этих образов-спутников. Так он и делает: вместо «державного взора» у него «блеска»

-

-

«благосклонный взор», вместо

«щедрые дары», вместо «позора»

-

«лишение щедрот».

Шекспировское солнце прекрасно потому, что оно

-

блистатель­

ное и властное; у Маршака солнце прекрасно потому, что оно

-

богатое и доброе. (Вульгарный социолог старого времени мог бы

прямо сказать, что шекспировское солнце - феодальное, а мар­ шаковское - буржуазное.) Маршак называет свое солнце «сол­ нышком» (и Морозов [там же,

178] горячо это приветствует);

шек­

спировское же солнце назвать «солнышком» немыслимо. Перед нами два совсем разных образа. Эта разница достигается не только лексическими средствами,

но и более тонкими

-

грамматическими. У Шекспира фраза постро­

ена так: «солнце ... позволяет тучам ковылять перед своим небесным ликом и скрывать его образ от мира, между тем как оно незримо кра­

дется к западу». Подлежащее во всей длинной фразе одно у Маршака подлежащих два

-

-

солнце;

солнце и тучи. При чтении Шекспи­

ра взгляд читателя прикован к образу солнца; при чтении Маршака взгляд этот хоть на мгновение, но отрывается от него, и впечатление ослепительного всевластия незаметно смягчается.

Эта разница чувствуется не только в построении центрального образа, но распространяется и на второстепенные: умеряется ве737 Морозов М.М. Послесловие

1948.

С.

// Сонеты Шекспира в переводах Маршака. М.,

183.

597

Познание и перевод. Опыты философии языка

щественность и яркость, усиливается «воздушность»

И

мягкость.

Исчезает «золотой лик», исчезает «небесная алхимия» (а вместе с ней вещественное содержание слова

gild -

«ЗОЛОТИТЬ»), «поце­

луй. заменяется на «улыбку»; зато появляются образы не вещест­ венные, а чисто эмоциональные: туча «хмурая, слепая», «нежный

свет любви», «печальный жребий». Правда, появляется и «трон», но не «золотой трою>, каким был бы он у Шекспира, а «светлый трон»

-

не земного царя, а небесного или сказочного.

Эта разница может даже выходить за пределы образного плана и ощущаться в более высоком и сложном плане

-

композицион­

ном. И здесь лучше всего это можно увидеть на примере другого «сонета О солнце»

-

сонета

7.

Вот его текст и перевод:

Го!

in the orient when the gracious light Lifts ир his burning head, each under еуе Doth homage to 11is new-appearing sight, Serving witll looks his sacred majesty; And having climbed the ыеер-цр heavenly hill, Resembling stгong уошп in his middle age, Yet mortallooks adore 11is beauty still, Attending оп his golden pilgrimage; But when fгom higllmost pitch, with weary саг, Like feeble age, he reeleth погп the day, The eyes, for duteous, now converted аге Fгom l1is low паст and look another way: 50 thou, thyself out-going in thy 11О0П, Unlooked оп diest, unless thou get а son. Пылающую голову рассвет

Приподнимаетс ложа своего, И все земное шлет ему привет, Лучистое встречая божество. Когда в расцвете сил, в полдневный час,

Светило смотрит с вышины крутой, С каким восторгом миллионы глаз Следят за колесницей золотой. Когда же солнце завершает круг И катится устало на закат,

Глаза его поклонников и слуг Уже в другую сторону глядят. Оставь же сына, юность хороня,

Он встретит солнце завтрашнего дня! Как и в предыдущем сонете, солнце здесь при переводе стано­

вится менее царственным и величественным, более близким и до-

598

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

ступным: эпитет «милостивый» (gracious) выпадает, «почет» (homage - феодальный термин) переводится как «привет», «служение» (serving) - как «встреча», «величественное божество» (sacred majesty) преврашается в «лучистое божество». Но главное не в этом.

В шекспировском сонете солнце

этот

-

-

это человек, и человек

адресат сонета. Небесный путь солнца

фора жизненного пути человека восхождением и [ееЫе

age;

(having climbed)

-

(pilgrimage)

развернутая мета­

с его постепенным

и нисхождением, с его

middle age

и концовка гласит: «Так И ты, вступающий ныне

в свой полдень, умрешь, и никто не будет смотреть на тебя, если

ты не родишь сына». В эпоху Шекспира такое уподобление чело­ века солнцу никого не могло удивить. В эпоху Маршака

-

другое

дело. И Маршак решительно сводит своего героя с неба на землю: его герой не сам становится солнцем, он только «встречает солн­

це» с земли, как будет встречать и его сын. Человек остается чело­

- выпадают having climbed,

веком, а солнце остается только солнцем,

упомина­

ния о

выпадают

middle age

и [ееЫе

age,

выпадает

царственные метафоры зачина, а вместо этого появляется образ «завершает круг», уместный для астрономического солнца, но не­

уместный для шекспировского: у Шекспира солнце, как человек, рождается и умирает только раз и

ни

«круга», ни

«завтрашнего

дня» для него нет.

Так изменение трактовки одного образа влечет за собой изме­ нение строя и смысла всего стихотворения.

Остановимся и оглянемся. Попытаемся систематизировать те отклонения образной системы Маршака от образной системы Шекспира, которые мы могли наблюдать в двух рассмотренных сонетах.

1.

Вместо напряженности

-

мягкость: солнце не целует луга,

а улыбается им, человек не закатывается вместе с солнцем, а толь­ ко присутствует при его закате.

2. Вместо конкретного ride with ugly rack, stealing. и

ощутимым становится

абстрактное: выпадают

golden

[асе,

to

В частности, менее вещественным

величие:

солнце не блистательное,

а кроткое и доброе. Слишком конкретные образы, почерпнутые

из области социальных отношений

(alchemy), исчезают. 3. Вместо логики -

(homage,

seгving) или науки

эмоция: восклицательная концовка второго

сонета, образы, вроде «нежный свет любви», «печальный жребий». Иными словами: вместо всего, что слишком резко, слишком

ярко, слишком надуманно (с точки зрения современного челове­

ка, конечно), Маршак систематически вводит образы более мяг­ кие, спокойные, нейтральные, привычные. Делает он это с заме-

599

Познание и перевод. Опыты философии языка

чательным тактом, позволяя себе подобные отступления, как пра­ вило, только в мелочах

-

в эпитетах, во вспомогательных образах,

в синтаксисе, в интонации. Но этих мелочей много (мы видели, что только в двух сонетах их набралось более двух десятков), а пе­ реработка их настолько последовательна, настолько выдержана в одном и том же направлении, настолько подчинена одним и тем же принципам, что эти мелочи сами складываются в единую по­

этическую систему, весьма и весьма не совпадающую с системой шекспировского оригинала.

Умножать примеры таких изменений можно почти до беско­ нечности. Мы при ведем лишь немногие, почти наудачу выбран­ ные образцы, по возможности взятые из наиболее популярных со­

нетов. В других сонетах можно найти при меры и более яркие.

1.

Вместо напряженности

-

мягкость. В сонете

104

Шекспир

хочет сказать: «прошло три года». И говорит: «Три холодные зимы стряхнули с лесов наряд трех лет; три прекрасные весны обрати­ лись в желтую осень; три апрельских аромата сгорели в трех зной­

ных июнях». Маршак переводит:

... Три

зимы седые

Трех пышных лет запорошили след. Три нежные весны сменили цвет На сочный плод и листья огневые, И трижды лес был осенью раздет. Мощное «стряхнули наряд» заменяется сперва на мирное «за­ порошили», а потом на осторожное «раздет». Эффектное «три аро­ мата сгорели» (обонятельный образ) исчезает совсем. Чувственные

эпитеты «холодные» И «прекрасные» заменяются метафорически­ ми «седые» И «нежные». И наконец, буйный шекспировский хаос не поспеваюших друг за другом времен (лето осень, весна

-

-

зима, весна

-

лето) выстраивается в аккуратную и правильную по­

- зима, весна - осень, осень - зима. 19 начинается у Маршака прекрасными по силе строчка­ ми: «Ты притупи, О время, когти льва, / Клыки из пасти леопарда рви, / в прах обрати земные существа / и феникса сожги в его

следовательность: лето

Сонет

крови». Трудно подумать, что у Шекспира эти строчки еше энер­

гичнее: «Прожорливое время, заставь землю пожрать собственных милых чад ...» Маршак после двух напряженных строчек дает чита­

телю передохнуть на ослабленной; у Шекспира напряженность непрерывна. Мало того: у Шекспира время совершает все свои гу­ бительные действия буквально на лету

-

весь сонет пронизан сло­

вами, выражающими стремительное движение времени: гпоц

fleets, swift-footed, long-lived, fading, 600

эцссеесйпя,

old, young.

У Мар-

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ... шака эти слова, все до одного, опущены, и картина разом стано­

вится спокойнее, важнее и уравновешеннее.

Сонет

81: «Тебе ль меня

придется хоронить

/

Иль мне тебя,

-

не

знаю, друг мой милый»; у Шекспира вместо этого мирного равен­ ства в смерти

-

драматическая антитеза: «Я ли переживу тебя, что­

бы сложить тебе эпитафию, ты ли останешься жить, когда я буду

гнить в земле» (whеп

1 iп earth агп

гопеп...). И антитеза повторяет­

ся в восьми строчках четыре раза: Ог

I - ог уои; your тетогу - [п each рап; your пате - though 1; и, наконец, the earth сап yie1d те but а соттоп grave - whеп уои епtотЬеd iп гпеп 's eyes shall1ie. Мар­ те

шак сохраняет только два последних повторения, но и в них эту

антитезу он ослабляет. Ослабляет он ее вот каким образом.

8

шек­

спировской последовательности антитез поэт о себе говорит все время одинаково

-

«я», а о своем друге каждый раз по-новому:

«ты», «память О тебе», «твое имя», «(твой образ) в глазах потом­

ков»; тем самым, с каждым разом образ друга становится все более бесплотным и потому бессмертным, а от этого еще острее его кон­ траст с образом поэта, который будет «гнить в земле». У Маршака нет ни этого нарастания бестелесности с одной стороны, ни, ко­ нечно, этого «гниению> С другой.

Сонет

29.

Здесь тоже перед нами ослабление антитезы, но не

образной, а композиционной. тяжело и горько

-

«8

раздоре с миром и судьбой» мне

но стоит мне вспомнить о тебе, и «моя душа не­

сется в вышину». У Шекспира эти две части строго разграничены:

СТ.

1-9 - мрак, СТ. 10-12 - свет. У Маршака эти две части пере­ плетаются, захлестывают друг друга крайними стихами: СТ. 1-8-

мрак, СТ.

9-

свет, СТ.

1О -

мрак, СТ.

11-12 -

свет. Переход от мра­

ка к свету становится более постепенным и плавным. К тому же

у Маршака и мрак не столь мрачен, и свет не столь светел.

8 скор­ (outcast state), (myse1f a1most despis-

би герой Шекспира страдает от изгнанничества

от зависти к другим, от недовольства собой

ing);

у Маршака первый мотив стал более расплывчат и отодви­

нулся в прошлое «<годы, полные невзгод»), второй ослабился (из

пяти поводов к зависти выпали два: featured 1ike him и that тап's третий совсем исчез. А картина радости у Маршака омра­

scope),

чена напоминаниями «Я

судьбе»,

-

малодушье жалкое

кляну»

И

«вопреки

у Шекспира этих оговорок нет. Так и здесь сглаживают­

ся контрасты, смягчается напряженность и драматический тон оригинала становится спокойным и ровным.

Маршак настолько последователен в смягчении Шекспира, что, когда он передает шекспировский образ не смягченно, а точ­ но, этот образ кажется выпадающим из общего стиля перевода.

Сонет

98

начинается так:

601

Познание и перевод. Опыты философии языка

Нас разлучил апрель цветущий, бурный. Все оживил он веяньем своим. В ночи звезда тяжелая Сатурна

Смеялась и плясала вместе с ним. Это прекрасные стихи, и это настоящий Шекспир, но в книге Маршака это четверостишие кажется инородным телом.

2.

Вместо конкретного

родственно

ность

-

уже

-

абстрактное. Это, как легко понять,

описанной

противоположности

«напряжен­

мягкость»: конкретный образ всегда эффектнее, напря­

женнее, чем отвлеченный.

а) Мы наблюдали эту особенность прежде всего там, где Мар­ шак устранял слишком яркий (слишком безвкусный для него) блеск шекспировских драгоценностей:

golden

[асе, аН

triumphant

sрlепdош. Этого принципа он придерживаетсясистематически.

В сонете 27 «<Трудами изнурен, хочу уснуть ... ») Шекспир гово­ рит, что тень возлюбленной,

black night beauteous, -

like ajewel hung in ghastly night, makes

Маршак переводит: «и кажется великолеп­

ной тьма, когда в нее ты входишь светлой тенью». Вместо ренес­

сансного блеска драгоценного камня

- романтическая «светлая 55 у Маршака начинается: «Замшелый мрамор царст­ венных могил ... »; у Шекспира нет «замшелого мрамора», у него есть «мрамор И позолоченные памятники владык» (gilded топи­ ments). Снова вместо ренессансного образа - романтический, с замшелыми руинами. В сонете 65 (знаменитое «Уж если медь, гранит, земля и море ...») у Шекспира опять появляется jewel, и опять он исчезает у Маршака: «Where, alack, shall Time's best jewel [гот Time's chest lie hid?» - «Где, какое для красоты убежище найти?» В сонете 21 «<Не соревнуюсь я с творцами од ...») Шек­ тень». Сонет

спир говорит, что его возлюбленная прекрасна как смертная жен­ шина, «а не как эти золотые свечи в воздухе небес»

fixed in heaven's

(gold candles

ап); Маршак переводит: «а не как солнце или ме­

сяц ясный». Снова изгнана роскошь Возрождения, а ее место не­ ожиданно занимает образ русского фольклора, к счастью доста­ точно стертый.

б) Но эта борьба с чрезмерной (для современного вкуса) кон­ кретностью образов не ограничиваетсяобластью ювелирногодела.

Каждый слишком вещественный, слишком картинный образ гро­ зит отвлечь внимание читателя от «главного», И поэтому каждый такой образ по мере возможности затушевывается персводчиком.

Мы уже видели, как в сонете тафору:

entombed in

теп 's

eyes.

81

Маршак обходит сложную ме­

М ы уже касались сонета

55 -

там

не только «позолота» заменена «замшелостью», там еше и выбро­ шен образ «Марса с его мечом»: мифология в наши дни вышла из

602

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

моды. В сонете ба «<Как движется к земле морской прибой ...») у Шекспира неистовствует олицетворенное Время: оно «отбирает им же данные дары, пронзает цвет юности, пропахивает борозды на челе красоты, пожирает все лучшее в природе, и ничто не усто­

ит против его косы». У Маршака от этого остается только спокой­ ное: «Резец годов у жизни на челе Все лучшее, что дышит на земле,

/

/

За полосой проводит полосу. Ложится под разящую косу»,

/ -

вместо пяти картин две, вместо одного подлежащего (Время!) на четыре сказуемых

-

два подлежащих на два сказуемых (вспомним

ту же тонкость в переводе сонета

137 (это сонет, ко­ «Thou blind [001, степенном переводе: «Любовь слепа...») Маршак пре­ 33).

В сонете

торый в энергичном подлиннике начинается:

Love... »,

а в

красно передает сложный шекспировский образ: «И если взгляды

сердце завели

/

и якорь бросили в такие воды,

ходят корабли ... »

и Маршак кратко заканчивает: ды?.

/

Где многие про­

но следующий образ для него уже чрезмерен,

-

«... зачем

ему ты не даешь свобо­

между тем как Шекспир безудержно продолжает: «зачем из

-

лживости своих взглядов ты сковала крючья

([orged hooks), к кото­ 128 возлюбленная

рым причален выбор моего сердца?» В сонете

поэта развлекается музыкой, и Шекспир завидует «этим клави­ шам, которые проворно подскакивают, чтобы поцеловать твою нежную руку, а мои губы, вместо того чтобы самим пожинать эту жатву, праздно краснеют за бесстыдство этих деревяшек». Мар­ шак выбрасывает «жатву», выбрасывает изощренный образ губ, краснеющих от стыда, и

-

самое главное

клавиши у него вооб­

-

ще не оживают, не бесстыдничают и не отвлекают внимания чита­

теля от образа музицирующей дамы: «Обидно мне, что ласки неж­ ных рук/ Ты отдаешь танцующим ладам ...

/

А не моим томящимся

устам».

в) Другого рода конкретность исчезает, например, в сонете

77

«<Седины ваши зеркало покажет ...»). Это сонет, написанный на за­ писной книге, которую поэт дарит другу; у Шекспира он весь на­ писан во втором лице: «ты», «тебе», «твое»,

это

thou

- 18

раз повторяется

и его производные.У Маршака - ни разу: вместо обраще­

ния к живому другу у него

-

отвлеченное раздумье обо всем чело­

вечестве, вместо «морщины, которые правдиво покажет твое зер­

кало, напомнят тебе о прожорливых могилах» он пишет: «По черточкам моршин в стекле правдивом

/

Мы все ведем своим утра­

там счет ...» «<прожорливые могилы» тоже выпали, но к этому мы

уже привыкли). Такое преврашение личной ситуации в безличную

у Маршака

-

обычный прием: когда он пере водит (сонет

стательный мне был обещан день, дом»,

- это значит,

/

34): «Бли­

и без плаща я свой покинул

что в подлиннике было: «Зачем ты обешала мне

блистательный день

/

и заставила меня пуститься в путь без пла-

б03

Познание и перевод. Опыты философин языка

шат... Особенно часто это в начальных сонетах, где Шекспир так страстно твердит другу: «твое одиночество пагубно», «твоя красота увянет», «ты умрешь»; но друг давно умер, а сонеты остались, и по­

этому Маршак последовательно переводит: «всякое одиночество пагубно», «людская красота увядает», «все мы смертны» ... Не надо думать, будто все дело в том, что Маршак просто боль­ ше любит абстрактные выражения, чем конкретные. Совсем не­ трудно найти примеры и противоположные, такие, где у Шекспи­ ра

-

отвлеченное суждение, а у Маршака

конкретный образ.

-

Но каковы эти примеры? У Шекспира сонет 74 кончается слова­ ми: «The worth ofthat is that which it contains, and that is this, and this

with thee

гегпагпз», Здесь

that =

ту

life, this =

ту

verse,

и весь эф­

фект двустишия - в изысканной игре этими that и this. Для чита­ телей Маршака эта игра чересчур тонка и сложна, и Маршак ре­ шительно вводит конкретный образ: «Ей <смерти>

разбитого ковша, тебе

-

черепки

мое вино, моя душа». Или другой пример.

-

Сонет 23 кончается так: «О, lеаrn to read what silent [оме hath writ: to hear with eyes belongs to love's fine wit». Последний стих - сентен­ ция, которая могла бы прозвучать в «Бесплодных усилиях любви».

Именно поэтому Маршак ее меняет: «Прочтешь ли ты слова люб­ / Услышишь ли глазами голос мой?. Вместо общезна­

ви немой?

чимой констатации

-

живой вопрос к живому человеку; это для

того, чтобы эмоциональный взлет хоть сколько-нибудь оправдал перед нынешним читателем изысканную метафору «слышать гла­

зами». Иными словами, Маршак борется не за абстрактные обра­ зы против конкретных, он борется против слишком абстрактных и слишком конкретных

-

за золотую середину, за уравновешен­

ность и меру во всем.

Любопытно, что когда Маршак вводит от себя конкретный об­ раз, то конкретность его обычно иллюзорна. М ы читаем в перево­

де

65

сонета: «Как, маятник остановив рукою,

/

Цвет времени от

времени спасти? ..» - и вряд ли кто из нас представляет себе насто­ ящий маятник и задерживающую его руку. Аесли бы кто это пред­ ставил, то, наверное, он бы задумался и припомнил, что при Шек­ спире

маятников не

было:

первые часы

с

маятником

были

построены Гюйгенсом через сорок лет после смерти Шекспира. В подлиннике, конечно, стояло: «чья мощная рука удержит стре­ мительную ногу времени»

и т. д.

г) Образы, почерпнутые из области политики, экономики, юриспруденции, военного дела и пр. В поэзии Возрождения, как известно, это был излюбленный художественный прием: творче­ ское сознание, упиваясь широтой и богатством распахнувшегося перед человеком мира, радостно увлекалось каждым аспектом че­

ловеческой

жизни

и деятельности,

604

эстетически утверждая его

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

в искусстве. Любовь, основная лирическая тема, изображалась и как отношения повелителя и подданного, и как отношения за­

имодавца и должника, и как судебный процесс, и как военная кампания. Шекспир разделял это увлечение со всеми своими со­

временниками. Кажется, нет ни одной статьи о сонетах Шекспи­ ра, где бы не подчеркивалось обилие в них подобных жизненных реалий. Маршак, разумеется, в меру необходимости их передает. Без «хозяйственных» образов сделок и растрат не мог бы сущест­

вовать 4-й сонет, без «политических» образов данника и посла

26-й сонет, без аллегории суда писи

-

-

46-й сонет, без аллегории живо­

-

24-й сонет. Но там, где подобные мотивы образуют не ядро

сонета, а его образную периферию, где они являются не структур­ ными, а орнаментальными,

-

там Маршак при первой возможно­

сти старается избавиться от них или упростить их: они для него слишком конкретны.

Мы видели, как Маршак устранил из сонета 7 феодальные по­ homage и serving, заменяя их «приветомя И «встречей». То же

нятия

самое он делает и в сонете 94: из «They аге the ютов and owners of their faces, / Others but stewards oftheir ехсейепсе- получается рас­ плывчатое «Ему дано величьем обладать, а чтить величье призва­

ны другие». То же и в сонете 37: «beauty, birth... entitled in thy parts do crowned sit» - «едва ль не каждая твоя черта передается мне с твоей любовью». В сонете

141 Шекспир называет свое сердце «thy proud heart's slave and vassal», - Маршак сохраняет привычно­

го «раба» и вычеркивает «вассала» (хотя В другом месте для «васса­

ла» у него есть отличное слово «данник»). А в сонетах у него выпадает и «раб», в сонетах

нетах

57, 126, 153 -

«державный»

28,31, 109 (sovereign).

64, 124, 154

«царствовать», в со­

С понятиями экономическими происходит то же самое. Шекс­

пир пишет: «мысли, арендаторы сердца» (сонет

46), «природа 67), «какую компен­ сацию дашь ты, муза, за то, что ... » (сонет 101); «любовь, подлежа­ щая отдаче, как недолгая аренда» (сонет 107), «ты обирала чужие постели, урезывая поступления в их приход» (сонет 42). Все эти tenants, bankrupt, exchequer, amends, forfeit to а confined doom, геу­ enues of their rents у Маршака начисто отсутствуют. Правда, в со­ нете 126 он сохраняет образ «предъявит счет и даст тебе расчет», банкрот, у которого нет иной казны» (сонет

но у Шекспира этот образ выражен терминами гораздо более спе­ циальными,

quietus

и

audit.

Не приходится и говорить о том, что

метафорические упоминания «богатства»

или «убытка»

(напри­

мер, «Память О твоей нежной любви для меня такое богатство»

в уже разбиравшемся сонете

88, 119, 141)

29; ср.

сонеты

13, 18,28,30,34,67,77,

удаляются из перевода Маршака так же последова­

тельно, как и метафорические упоминания о царской власти.

605

Познание и перевод. Опыты философии языка

С понятиями юридическими

то же самое. В сонете

46 у Шек­ quest impaneled), за­ слушивают истца и ответчика, который отвергает иск (the defendant doth the plea deny), и выносят официальное решение (verdict) о разделении собственности между взглядом и сердцем (the clear eye's moiety and the dear heart's part). У Маршака от этого остается только - «собрались мысли за столом суда»; вместо тяжбы у него­ «спор», вместо раздела - «примирить решили», защитника и иска нет вовсе, - судебное разбирательство превращается в полюбов­ ное улаживание домашней ссоры. В сонете 87 Шекспир рассужда­ ет: «Ты слишком дорога, чтобы я мог обладать тобой ... цена твоя, записанная в договоре (the charter of thy worth), возвращает тебе свободу; сроки моих долговых обязательств истекли...» и т. д. -

спира мысли собираются на суд присяжных (а

Маршак пере водит: «Мне не по средствам то, чем я владею, и я за­ лог покорно отдаю». Получается юридическая нелепость: герой владеет и ценностью (возлюбленной), и залогом, под который он

ее получил. В шекспировской точной терминологии это было бы

немыслимо. Нет нужды разбирать сонет до конца: юридические термины здесь в каждой строке, и переводятся они всюду одина­

ково неопределенно и приблизительно.

С понятиями военного дела ра

-

-

то же самое. Сонет

2: у

кие траншеи через поле твоей красоты ... »; у Маршака

твое чело избороздят

154:

Шекспи­

«когда сорок зим поведут осаду твоего чела и пророют глубо­

/

-

«когда

Глубокими следами сорок зим ...»; сонет

у Шекспира «легионы сердец», у Маршака

-

«девы»; у Шек­

спира «полководец жаркой страсти» (Амур), у Маршака

-

«дрем­

лющий бог». Более мелких случаев не приводим.

Образов религиозных у гуманиста Шекспира мало. Но у Мар­ шака их еще меньше. В сонете

29

с его контрастом мрака и света

мрак подчеркнут у Шекспира упоминанием мольбы к «глухим не­

бесам», а свет

gate);

-

гимном души «у врат небес»

(deafI1eaven, heaven's - «выши­

у Маршака в первом случае «небосвод», во втором

на», а «гимн» вообще отсутствует

чивается. В сонете

146 тело

-

напряженность антитезы утра­

названо «бренным жильем» души, ее

«излишком», ее «бременем», ее «служителем»; В переводе тело ува­

жительно именуется «имущество, добытое трудом»

(?).

Любопытно, однако, что как Маршак ослабляет черты религи­ озности у Шекспира, так же точно ослабляет он и черты того куль­ та человеческой любви и красоты, который столь характерен для Возрождения. В только что рассмотренном «юридическом» соне­ те

87

Шекспир всюду говорит: «я владею тобой», «ты вручила мне

себя»

и т. д.; Маршак смягчает: «пользуюсь любовью», «дарила

ты» любовь и т. д. В сонете 106 «<Когда читаю в свитке мертвых лет ...») Шекспир говорит: «of sweet beauty's best - of hand, of foot,

606

r

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

of1ip, of еуе, of Ьгом»;

Маршак переводит: «глаза, улыбка, волосы

и брови»; «руку» и «ногу» он предпочитает опустить (а «улыбку»

добавляет от себя). Его идеал красоты сансный культ тела для него

-

-

более духовный. Ренес­

такая же крайность, как и средне­

вековый «гимн души у врат небес»; а крайности нет места в его уравновешенной поэтической системе.

3.

Вместо логического

этой статьи, что в сонете

- эмоциональное. 7 Маршак заменил

Мы видели в начале концовку повество­

вательную «<так И С тобой будет то-то, если ты не сделаешь то­

то») концовкой восклицательной «<Оставь же сына ... Он встретит солнце! ..»). Мы видели потом, как в сонете

23

появлялись рито­

рические вопросы, чтобы оправдать эмоцией изысканную мета­

фору: «Услышишь ли глазами голос мой?» Все это - излюблен­ Шекспир, как человек

ные средства Маршака-персводчика.

ВОЗРОЖдения, радуется новооткрытой моши разума и развлекает­

ся тем, что всякую мысль и всякий образный ряд строит с неуяз­ вимой логической связностью: «если

быть», «тот

-

-

то», «так как

стало

-

который». Современному читателю это должно, по­

видимому, казаться искусственным и вычурным, и Маршак идет ему навстречу: всюду, где можно, он старается заменять подчи­

ненные предложения

-

сочиненными, а эффект мысли

-

эффек­

том чувства. Приводить примеры здесь было бы слишком долго

и громоздко. Так, Шекспир пишет: «Подобна смерти эта моя мысль, которая может только плакать о том, что в ее руках

-

то,

что она боится потерять» (сонет 64); Маршак переводит: «Л это­ смерть! .. Печален мой удел. Каким я хрупким счастьем овладел'. Если доставить себе труд подсчитать, сколько раз Маршак заме­ няет в конце сонета точку восклицанием и наоборот, то окажет­ ся: эмоциональное восклицание появляется в четыре с лишним раза чаще.

Но пожалуй, главное даже не это. Главное

-

это та лексика, ко­

торую Маршак вводит в свои переводы «от себя», на место выбро­

шенных им слов и образов. В только что цитированном сонете мы прочли: «Печален мой удел'. В сонете

33,

с которого мы начина­

ли, мы читали: «Не ропщу Я на печальный жребий». Там же был «нежный свет любви», там же была «туча хмурая, слепая». Сонет

81

открывался словами: «Тебе ль меня придется хоронить

мне тебя,

-

добавление переводчика. В сонете ленной

/

Иль

не знаю, друг мой милый»; этот «друг мой милый»

128 -

-

о музицирующей возлюб­

герой Маршака мечтает стать клавишами, чтобы затре­

-

петать под пальцами,

«когда ты струн коснешься в забытьи»;

у Шекспира нет ни романтического «забытья», ни романтических «струю),

-

струн здесь и не может быть, потому что инструмент,

на котором играет дама, клавишный.

607

Познанне и перевод. Опыты философии языка

Мы обращаем внимание не на количество таких добавлений

-

в стихотворном переводе они всегда неизбежны, и при присталь­

ном рассмотрении их всегда больше, чем на первый взгляд. Мы обращаем внимание на характер этих добавлений

-

на то, что все

они при надлежат к эмоциональной лексике русской романтиче­

ской поэзии пушкинского времени. Это, так сказать, тот общий стилистический знаменатель, к которому Маршак приводит все элементы своего перевода. Мы составили довольно большой спи­ сок романтических добавлений Маршака к Шекспиру. Стилисти­ ческое единство их поразительно. Вот некоторые из них (перечис­ ляются,

конечно,

только

те

обороты,

которые

не

имеют

в подлиннике никакого соответствия или имеют очень отдален­

ное): увяданье (сонет

1), аромат

непонятная тоска

у Шекспира просто

муки

(12),

(8),

(8;

грозный рок

(9),

цветущих роз

(5), седая sadly), тайная

зима

(6),

причина

вянет, седые снопы, красота отцвела

увяданье, весна, юность в цвету

це охладело, печать на устах

(23),

у камня гробового

певец

(15),

светлый лик

(18),

серд­

томит тоскою, грустя в разлуке

(32), нежно, кроткий (34), увя­ (43), вольные стихии, тоскую (45), мечта (47), тайна сердца моего (48), уныло, душа родная, с тоскою глядя вдаль (50), трепетная радость (52), замшелый (55), весна (56), горькая разлука (57), жду в тоске (58), ошибка роковая (62), отрада (64), роза алая, светлый облик (65), весенний (68), роза (69), весна (70), рука остывшая, туманить нежный цвет очей лю­ бимых, тоска (71), седины (77), приносит дар (79), вольный океан (80), земной прах (81), молчания печать (83), певец (85), жертва (88), отрада (90), печальный жребий ... блажен (92), дарует, розы (94), сад весенний (99), зимы седые (104), поэт (106), привет (108), приют, дарованный судьбой (109), приют (110), розы (116), пре­ ступленья вольности (1] 7), печаль и томленье (120), томящиеся уста (] 28), сон, растаявший, как дым (! 29), фиалки нежный лепе­ сток, особенный свет (130), томленье, в воображеньи (131), седой ранний восток, взор, прекрасный и прощальный (132), прихоть измен, томиться (133), вольный океан (135), приют (136), терзаясь (143), мой приговор - ресниц твоих движенье (149). Этот список (28),

дая, благодать

(37),

(31),

туманно

можно было бы очень сильно расширить. Разумеется, называть эту лексику «романтической» мы можем только по интуитивному

ощущению: настояший словарь русского поэтического языка пер­

вой трети

XIX

века никем пока не составлен. Но думается, что яр­

кость этих примеров и без того достаточна. Здесь есть и туман, и даль, и романтические розы, а «душа родная» выглядит прямой реминисценцией из Владимира Ленского.

Поэтика русского романтизма пушкинской поры, лексика Жу­ ковского и молодого Пушкина, стиль достаточно эмоциональ-

608

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

ный, чтобы волновать и нынешнего читателя, и в то же время до­ статочно традиционный, чтобы ощущаться классически велича­ вым и важным,

-

вот основа, на которой сложилась переводче­

ская манера Маршака. Вот чем определяются те границы его образной системы, за пределы которых он с таким искусством из­

бегает выходить. Вот почему столь многое, характерное для Шек­ спира и Возрождения, оказывается в его переводе опущенным, за­ тушеванным или переработанным. Пора переходить к выводам. Меньше всего мы хотели бы, чтобы создалось впечатление, буд­ то цель этой статьи

-

осудить переводы Маршака. Победителей не

судят; а Маршак был бесспорным победителем

-

победителем

в двойной борьбе всякого переводчика: с заданием оригинала и с возможностями своего языка и литературной традиции. Таков приговор читателей и критики, и обжалованию он пока не подле­

жит. Да и нелепо было бы делить средства переводчика на дозво­ ленные и недозволенные или требовать, чтобы он точно воспроиз­ водил образ ради образа: достоинства перевода меряются не этим.

Для чего же была написан этот текст?

Во- первых, хотелось указать на следующее. Сонеты Шекспира в подлиннике читают у нас сотни любителей, но сонеты Марша­

ка

-

миллионы. Если эти миллионы будут составлять свое пред­

ставление о стиле Шекспира по стилю Маршака, они окажутся

в затруднении. Спокойный, величественный, уравновешенный и мудрый поэт русских сонетов отличается от неистового, неисто­

щимого, блистательного и страстного поэта английских сонетов.

Английский Шекспир писал сонеты для друга и дамы, русский Шекспир

для нас и вечности. Это не отрицание заслуг Марша­

-

ка. Переводы Жуковского из Шиллера

-

тоже драгоценность в со­

кровищнице русской поэзии. Но никто никогда не будет судить об идеологии Шиллера по переводам, куда Жуковский от себя вписывал строчки:

«И смертный пред Богом смирись»

или

«Смертный, силе, нас гнетущей, покоряйся и терпи». Об идеоло­ гии Шекспира по переводам Маршака судить можно, но о стиле Шекспира

-

никогда. Сонеты Шекспира в переводах Маршака

-

это перевод не только с языка на язык, но и со стиля на стиль. Чи­ татель об этом должен быть предупрежден. Во-вторых, чтобы призвать внимательнее исследовать технику Маршака-переводчика. Именно исследовать, а не отвлеченно вос­ торгаться ею. Победителей не судят, но искусству победы у них учат­ ся. Переводы Маршака могут нравиться или не нравиться, но учить­

ся у них есть чему. И прежде всего редкому умению подобрать,

организовать, подчинить единой цели все бесчисленные образные и

стилистические

мелочи

перевода

-

умению,

многочисленные

примеры которого мы приводили выше. Это мастерство станет еще

609

Познание и перевод. Опыты философии языка

очевиднее, если сравнить работу Маршака с работой прежних пере­ водчиков

-

Н. Холодковского, В. Мазуркевича, Ив. Мамуны или

Эспера Ухтомского. Не надо думать, что они менее точны: если под­ считать поштучно отклонения от оригинала у них и у Маршака,

то разница будет не так уж велика. Старые переводы были плохи не неточностью, а бесстильностью: там можно в одной строчке найти точнейшую передачу ярчайшего шекспировского образа, а в следу­ ющей

-

самый стертый и банальный поэтический штамп из арсена­

ла надсоновского безвременья. Маршак стушует шекспировскую яркость, но никогда не допустит надсоновской тусклости; мало то­

го, если он взял за образец романтическую лексику Жуковского, можно быть уверенным, что в нее не проскользнет ни слова из ро­ мантической лексики, скажем, Лермонтова: для чуткого слуха это уже будет диссонанс. Вот этой стилистической чуткости и должен учиться у Маршака всякий переводчик.

И наконец, в-третьих, чтобы напомнить: нет переволов вообще хороших и вообще плохих, нет идеальных, нет канонических.

Ни один перевод не передает подлинника полностью: каждый пе­ реводчик выбирает в оригинале только главное, подчиняет ему второстепенное,

опускает или заменяет третьестепенное.

именно он считает главным и что третьестепенным

-

Что

это подска­

зывает ему его собственный вкус, вкус его литературной школы, вкус его исторический эпохи.

Собственный вкус Маршака

-

это сдержанность, точность, яс­

ность, мягкость, это поиск внутренней глубины и отвращение

к внешнему эффекту и блеску. Достаточно перечитать литератур­ ные статьи и заметки Маршака, чтобы в этом не осталось никаких сомнений. Литературная школа Маршака

-

это тот большой поэт,

который в годы молодости Маршака едва ли не один стоял в сто­ роне от бурных экспериментов русского модернизма, как строгий

хранитель заветов высокой лирической классики: Иван Бунин. Маршак учился на классике, но классику он воспринял через Бу­ нина, а не через Брюсова. «Бунин и Маршакдаже не поставленная

-

тема, до сих пор

в нашем литературоведении,

и,

конечно,

не в этой заметке ставить ее в полный рост, но будущему исследо­ вателю стихи Бунина еще многое откроют в раннем Маршаке-по­ эте, а переводы Бунина

-

в зрелом Маршаке-персводчике.

Наконец, эпоха Маршака

-

это время, когда схлынула волна

литературных экспериментов, начавшая свой разбег с началом ве­ ка, когда у нового общества явилась потребность в новой, совет­

ском поэтической классике, когда величественная законченность и уравновешенность, поддержанная высокими традициями

про­

шлого, стала признаком литературного стиля эпохи. В 20-х годах Маршака не замечали, в 30-х о нем стали говорить: «Именно так

610

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

надо писать для детей», в 40-х уже никто не сомневался, что имен­ но так надо писать решительно для всех. В 40-е годы и явились пе­

ред читателем сонеты Шекспира в переводах Маршака. О вкусе

эпохи Шекспира по ним судить нельзя, но о вкусе эпохи Марша­ ка по ним судить можно и полезно.

Времена меняются, вкусы борются, эстетические идеалы колеб­ лются; наступит пора, когда новое поколение захочет увидеть нового

Шекспира, в котором главным будет то, что Маршак считал третье­ степенным. И пусть этому поколению посчастливится найти пере­ водчика, который создаст ему нового Шекспира с таким же мастер­ ством, с каким Маршак создал того Шекспира, которого знаем мы.

P.S.

в качестве заключительного пояснения отмечу, что имя

Маршака в те годы, когда писалась эта статья, было окружено

пиететом, за его переводами Сонетов была слава «русского Шекс­ пира», а потому эта статья была воспринята как иконоборческая,

что вытолкнуло меня из рядов филологов, а М. Гаспарова лишило

участия в подготовке готовяшегося тогда Собрания сочинений Маршака и на целую четверть века закрыло для него возможность опубликовать свои исследования эволюции собственного творче­ ства Маршака. В своем постскриптуме к одной из публикаций

этой статьи Гаспаров отмечает «В советское время была выдвину­ та программа "реалистического перевода": переводить нужно не литературные произведения, а ту действительность, которую от­

ражали

эти

произведения.

Эту

программу

сформулировал

И. Кашкин, а наилучшим образом воплотил (еще до Кашкина) Б. Пастернак, когда "от перевода слов и метафор ... обратился

к переводу мыслей и сцен" (предисловие к переводу "Гамлета"). Совершенно то же делал и Маршак, хотя "мысли и сцены" шек­

спировских сонетов выглядели для него совсем иначе, чем для Па­

стернака-Г". К чему это привело в данном случае

-

мы видели.

Изучение переводческих принципов и их смены в одной культуре и в нескольких культурах может стать важной темой будущих ис­ следований. Пока же отметим лишь одно: перевод, а также анализ перевода

-

могут быть делом взрывоопасным, тем более если речь

идет о повышенно значимых, «отмеченных» текстах своей или ми­

ровой культуры. Шекспир, конечно, в их числе.

§ 4. Контексты

непереводимостей и перевод

На фоне разных культур и разных традиций перевод выступает

в современном мире как глобальное явление, усиленное действием 738

Гаспаров м.л. Избранные труды. В 3 т. Т. 2. М., 1997. С. 120.

6] 1

Познание и перевод. Опыты философии языка

других глобальных факторов

-

геополитических, экономических,

демографических и др. Здесь я постараюсь очертить два «объемлю­ щих» подхода к переводу, условно говоря

-

североамериканский

и европейский; они будут представлены на материале концепций, сделавших эпоху не только в своих странах, но и в мировом сооб­

ществе исследователей перевода. С одной стороны, это американ­ ский бестселлер

в

2006 году в

-

книга Эмили Эптер «Зона перевода», вышедшая

Принсгонег", с другой

-

фундаментальный «Словарь

непереводимостей», созданный на материале европейских фило­

софий и вышедший в Париже в

2004 году

под редакцией Барбары

Кассен/<. Разумеется, эти примеры неравновесны: в первом слу­ чае перед нами индивидуальная монография, во втором

-

резуль­

тат десятилетней работы большого авторского коллектива. Однако в обеих книгах, посвященных переводу, четко прочитываются те

общие тенденции, которые нам важно здесь осмыслить. Сразу за­ мечу, что протагонисты обеих исследовательских инициатив

-

«филологи», но С одной важной оговоркой: Эмили Эптер, профес­ сор на кафедре французского языка и сравнительной литературы в Принстоне, не является профессиональной переводчицей, а Бар­ бара Кассен, филолог-классик и философ, работающий в Нацио­ нальном центре научных исследований в

Париже (а теперь

и в культурно-лингвистической комиссии в Брюсселе), является переводчицей и исследователем (российскому читателю она изве­

стна как специалист по лосократикам?"). Таким образом, разли­ чие между исследовательскими компетенциями достаточно вели­

ко, однако нам это скорее на пользу. Так как обе концепции российскому читателю не известны, они заслуживают более или менее подробного аналитического описания.

Глобальный английский в «зоне перевода. Книга Эмили Эптер собирает воедино те разнородные, но име­ ющие отношение к переводу, болевые импульсы, которые пере­

живает автор как представитель своей культуры. Заглавие этой книги, получившей известность не только в Америке, провока739 Apter Е. The Translation Zone. А New Comparative Litегаtше. Princeton and Oxford, 2006. 740

de

Le Vocabulaire ецгорёсп des philosophies. Dictionnaire des intraduisible / Sous la dir. Paris, 2004.

В. Саssiл.

741 Кассен Б. Эффект софистики

/ Пер. с франц. А. Россиуса. M.-СПб., 2000. Это

книга об «учителях Греции» «досократиках», софистах, о сложностях соотношения

философии, риторики и софистики, о борьбе этического законодательства с эсте­ тическим в построении «эффектов значения». Автор строит не историческую исто­ рию философии, а проблсмную, исследуя моменты вхождения в "резонанс» древ­

них и современных мыслителей.

612

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

тивно - «Зона перевода». Откуда оно? Это намек на стихотворе­ ние Гийома Аполлинера «<Зона» 1912), посвященное конкретной «психогеотрафическойх

территории,

-

парижскому пригороду,

где живут мигранты, маргиналы, богема ... Так что «зона» здесь

-

метафора: зонирование предполагает разного рода разграничения (например, между центром и периферией), промежутки между территориями (ср. «санитарный кордон»), различного рода вкрап­ ления, анклавы (и в этом смысле зоной можно считать, например,

существование какого-либо языка в диаспорег'<'. Провокативно эклектичны и

20 тезисов о

переводе, предваряющих книгу в каче­

стве своеобразного эпиграфа. Их скрепляет лишь антитеза между первым, отрицательным тезисом «<ничто не переволигся») и за­ ключительным положительным тезисом «<все переводится-

),

од­

нако при этом никакого реального или логического продвижения

от начала к финалу не наблюдается. Этот эпиграф заслуживает то­ го, чтобы привести здесь его целиком:

«Ничто не переводится; глобальный перевод есть лишь иное название сравнительной литературы; сфера гуманистического

(лат.

translatio) -

это критический секуляризм<'; перевод

-

это

зона войны; вопреки мнению военных стратегов США, арабский

язык переводим; перевод - это petit mйtiег7 44 , переводчики - это пролетариат литературы; смешанные языки Ч> противостоят империи глобального английского; перевод это

-

Эдипово напа-

742 В расширенном смысле слова «зоной перевода», угочняет автор, являются «эпистемологические промежутки между сферами политики, поэтики, логики, ки­ бернетики, лингвистики, генетики, медиа. экологии; ее динамику можно охарак­

теризовать и через психологический трансфер, и через технологическую передачу информации», Артег Е. Р.

6.

743 Взгляд, согласно которому мораль и образование не должны носить религиоз­ ный характер.

744 Скромная работа (фр.). 745 Согласно Лингвистическому энuиклопедическому словарю (М.,

1990), речь

идет о языках «пилжин или же «креольских» языках. Они возникли на английской или испанской основе в Африке, Азии, Америке и Океании; на них говорят

25-30

млн. человек. В их основе лежит упрощение фонетическойсистемы языка­

источника, упразднение словоизменения, морфологии и синтаксиса; большин­ ство таких языков имеют одноморфемнуюструктуру слова. Как правило, это бес­ письменные или т. н. младописьменныеязыки. Языки «пиджин» возникают при наличии и одновременно ограниченности контактов между носителями языков;

но уже в последуюших поколенияхпиджины превращаютсяв родные языки, кото­

рые собственно и называются «креольскими». В словаре указывается, что термин «смешанные языки» В

российской лингвистической традиции, как правило,

не употребляется. Однако я сохраняю этот термин активно им пользуется.

613

(mixed

lапguаgеs), так как автор

Познание и перевод. Опыты философии языка

пение на ролнойг" язык; перевод - это травматическая потеря своего собственного языка/е"; перевод - это многоязычный и постмедиальный экспрессиониэмг"; перевод это Вавилон, это всеобщий язык, который никому не понятен; перевод планет и чудовищ; перевод

перевода перевод

-

это язык

это технология; смешанные языки

это общие языки глобальных рынков;

(translationese) -

-

-

это всеобщий язык техники; перевод

-

это механизм

обратной связи; перевод способен превратить природу в инфор­ мацию; перевод

вод

это интерфейс между языком и генами; пере­

-

это системный объект; все переводимо-Р".

-

Однако из этого нарочито хаотичного перечисления можно вы­ членить ряд сквозных тем

-

это тема войны, тема т. Н. «смешанных

языков», тема технологий пере вода. Тема «война И перевод» имеет свои теоретические,

идеологические,

психологические, диплома­

тические аспекты. Под этой рубрикой в книге Эптер обсуждаются языковые аспекты «обычных»

войн, формы сопротивления гло­

бальным языкам (языкам бывших или нынешних угнетателей), а также разные виды творческого оспаривания «смешанными» язы­

ками глобальных языков и создаваемых на них про изведений. Раз­ личные формы осмысления этой темы не ограничиваются только одним регионом. Подтолкнувшее к этим размышлениям знаковое

событие ще

-

11

сентября

2001

г. было уникально и вместе с тем всеоб­

как проявление нарастающих в мире общих тенденций терро­

ризма. Это чувство опасности в мире, полагает автор, обостряется не только от прямых форм террора, но и, например, от постоянно расширяющегося господства «глобального английского», который поглощает другие языковые и культурные компетенции (недаром

в сентябре

2001

г. в США возникла паника из-за нехватки араби­

стов, способных анализировать шифровки). А потому для нас важ­ но все, что ставит эту гегемонию под вопрос, что активно противо­

стоит ей. И прежде всего 746

-

это феномен «языковых войн»750.

В английском «родной язык'> называется «материнским языком'> (mother

tongue). 747 В оригинале 748

native language.

Устойчиво повторяюшийся в книге тезис об «универсальном экспрессиониз­

ме» предполагает креативность, способность к творческому самовыражению носи­ гелей любых языков

749

-

малых и «глобальных». канонических и креольских и пр.

Аргег Е. The Translation Zone. А New Comparative Literature. Ргiпсеtоп and

Oxford, 2006.

Р.

XI-XII.

750 О языковых войнах русскоязычные читатели знают по своему собственному не­ давнему опыту: обретение самостоятельности новыми государствами, ранее входив­

шими в состав СССР, сопровождалось провозглашением языка титульной нации единственным государственным языком при решительном вытеснении русского.

614

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

Формой противостояния глобальному английскому становится изучение его различных вариантов

(Englishes)

или, иначе говоря,

всего множества английских языков">'. В центр внимания ставится при этом опыт любых меньшинств, реабилитирующий их творче­ ские возможности, и соответственно - их способность к самовыра­

жению, наряду с творением собственных идентичностей. Эптер рассуждает так: когда для той или иной категории населения недо­ ступны экономические, военные или научные поприща, главной

сферой их творчества становятся язык и литература

-

они обеспе­

чивают наиболее демократичную площадку, на которой возможно соревнование с уже утвердившими себя языками и литературами, борьбп за внимание читателей и литературные рынки. На языке по­ нятий литературной теории эти явления можно было бы назвать

«провинциализацией литературного канона». В самом деле, когда языковая изобретательность авторов, пишуших на креольских язы­ ках, завоевывает успех у публики, воспитанной на каноническом

английском, это становится продуктивной формой такой провин­ циализации. Впрочем, примеры активного многоязычия, отрицаю­ щего канон, не обязательно искать у тех, кто пишет на креольских языках: мы находим их у многих европейских и американских авто­

ров от Льюиса Кэррола и Джойса до современных. Хотя тема переводчика как представителя угнетенного сосло­ вия,

«пролетария умственного труда»

перечисляется

среди

важ­

нейших, она лишь эскизно намечается у Э. Эптер (в уже упоми­ навшейся книге Лоренса Венути о «переводчике-невилимке, она предстает весомее).

Много внимания уделяется «смешанным

языкам» (пиджин, креольские). Этот своеобразный лингвокуль­ турный

феномен

рассматривается

как

средоточие

разных

социальных процессов: речь здесь идет о малых языках в противо­

положность глобальным, о «смешанных» языках в противополож­ ность «чистым», О языках бесписьменных или младописьмен­ ных

-

в противоположность языкам с традициями литературного

письма, уходящими в глубь веков и др. Эптер напоминает, что в нынешней экономической ситуации именно «смешанные язы­

ки» обслуживают потребности глобальных рынков, объемлют огромные геополитические пространства. Для того чтобы дать этим языкам их культурный шанс, созданные на них произведе­

ния нужно пере водить на другие, в том числе «глобальные» языки, хотя трудности такого перевода совершенно очевидны.

751 Является ли американский английский английским или американским'! Во

всяком случае, ремарка «перевод С американского» сразу указывает на проблему или несколько проблем ...

615

Познание и перевод. Опыты философии языка

Таким образом, вырисовывается апория, или неразрешимое противоречие. С одной стороны, в мире нарастает монолингвизм,

одноязычие

(причем

речь

идет

не

только

об

английском,

но и о других глобальных языках, например испанском), и это без­ условно

ограничивает

возможности

самовыражения

людей,

для которых эти языки не являются родными. С другой стороны, нарастает тенденция к плюрализации действующих языков, к со­ противлению глобальным языкам и их канонам, к литературному творчеству

на малых,

цивилизационно

не

продвинутых языках.

Если мы, продвигаясь в своей теме, зададимся вопросом о том, где же собственно находится «переводимостъ», а где

-

«непереводи­

мость», И решим, что переводимость сосредоточена на полюсе од­ ноязычия, а непереводимость

-

на полюсе многоязычия, то ско­

рее всего ошибемся. Для Эптер область глобального английского (вопреки ожиданию) и есть область непереводимости. Напомним, что пере водят в мире в основном с английского, на английский же переводится гораздо меньше, а то, что переводится, подвергается

обработке в теми критериями понятности и прозрачности, о кото­

рых нам уже говорил, например, Л. Венути. Что же касается переводимости, то мы вряд ли обнаружим ее там, где работают переводчики со «смешанных языков», уж кому­

кому, а им хватает сложнейших проблем с переволом. Судя по развернутому эпиграфу к книге, непереводимое для автора сосре­ доточивается скорее в зоне политической и военной, а переводи­

мое

-

в зоне технической и технологической. Так, в царстве поли­

тики, нацеленной на глобальное, царит непонимание локальных

проблем, глухота к специфическому. Напротив, в сфере цифровых технологий, программирования и др. переводимость становится по крайней мере более достижимой, нежели там, где всего этого

нет. При этом, вслед за Бернаром Стиглером и Сэмьюэлом Вебе­

ром 7 5 2 , автор возлагает надежды на так называемую «эписгемоло­ гию умений», способную работать с любым материалом (так, ее ис­ точниками могут быть де конструкция , прагматизм, теория систем,

теория информации, лингвистика, символическая логика, про­ граммирование, искусственный интеллект, коммуникация, эсте­

тика, кибернетика, кино, телевидение, перформансы, психоана­ лиз,

разнообразные

интернет-технологии

и

многое другое),

осуществляя всеобщие превращения или переводы между разны­

ми формами и видами передачи информации, знаний и умений. Все эти потоки перечислений и разрозненных обломков зна­

ний кажутся совершенно хаотическими. Однако их так или иначе 752

ер. их статьи в сб.: The Ethics ofTranslation / Berman S., Wood М., eds. Princeton,

2005.

616

Раздел второй. Перевод, реuепuия, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

организуют две главные идеи. Первую автор называет «переводче­

ским трансиационализмом. элемента «транс»

(translational transnationalism:

повтор

В русском переводе теряется). «Переводческий

транснационализм-

направлен

против традиционного для

евро­

пейской культуры отождествления языка и нации. Национальное

и языковое, заявляет автор, неизоморфны: об этом свидетельствует, в частности, существование языков, которые не определяют и не

именуют нации (например, каталанскийР", баскский">', гэль­ ский 7 5 5 и др.), но питают интересную и многообразную литературу. Чтобы прервать мысленную ассоциацию между нацией и языком, следует опираться не на родство, но на соседство языковых сооб­

ществ 7 5 6 , и уметь выводить из этого соседствования многообразные культурные и этические следствия. В конце концов, нам важно все, что теснит гегемонию глобального английского и других мировых

языков, определяющих баланс сил в производстве мировой культу­ ры. А потому на повестку дня ставится предельное расширение

проблематики перевода и вэаимоперевода: она должна побуждать и поощрять переводы с креольских языков, межмелийный перевод, изучение экспериментов литературных авангардов и пр.

Вторая идея получает название «транснационального гуманиз­ ма»

(transnational humanism).

Его тоже не удается удовлетворитель­

но перевести на русский язык. дело в том, что в английском цепоч­ ка

однокоренных

слов

связывает

все

формулируется эта идея: (человеческое

(humankind) - гуманизм manities) - гуманитарная

(lшmапism)

-

те

понятия,

(human) -

в

которых

человечество

гуманитарные науки

помощь (lшmапitагiап

aid)

(hu-

и др.): тем са­

мым смысловое единство «человека» И «гуманитарных наук»

живо

и непосредственно воспринимается в самой языковой материи. По мысли автора, этот исторический ряд терминов с основой «че­ ловек»

(human) служит своего рода историко-культурнымопровер­

жением идеи субъекта и одновременно выражением новой «не­

субъектной» формы гуманизма/У. Отказываясь от ренессансного 753

Один из романских языков, распространенный в Испании и Франции.

754

Один из двух офипиальиых языков Страны басков. автономной провиннии

Испании. 755

Диалект ирландского языка, распространенный в Северной Шотландии.

756

По при знанию автора, эту идею «соселствования» она заимствовала из работ

Кеннета Райнхарда, посвященных Левинасу. Напомню, что еще в работах 20-30-х годов Р. Якобсон развивал тезис о языковых союзах, возникающих по принципу соседства, а не родства.

757

В частности, понятие «человеческого» (lшmап) вводит в рассуждение то, чего

не может дать гюнятие субъекта (и прежде всего

-

это все поле биологической жиз­

ни): с этим связывается один из главных путей концептуального обновления гума­ нитарных наук.

617

Познание и перевод. Опыты философии языка

гуманизма с его опорой на античность и от европейской филоло­ гии, воплощавшей гуманистические идеалы в области познания языка, основы «транснационального гуманизма» иные: это прежде

всего «универсальный экспрессиониэмь-", который ставит во гла­ ву угла ценность любого языкового самовыражения и творчества как наиболее трудно отчуждаемых свойств отдельных людей и це­ лых сообществ. Дисциплина, которая претендует на охват всех этих новых про­

цессов, называется сравнительной литературой. В США, а теперь, все шире, и в Европе,

-

это одна из важнейших дисциплин совре­

менного гуманитарного цикла. Планетарный процесс распростра­ нения текстов от языка к языку, многоязычные практики поэтов

и прозаиков в больших и малых литературах, развитие новых язы­ ков маргинальными группами по всему свету ствует

о

новом

этапе

«лингвистического

-

все это свидетель­

постнационализма».

А потому новая сравнительная литература, считает Эптер, должна поставить во главу угла работу пере вода. Ведь проблематика пере­ вода в целом, по мнению автора, плодотворно соединяет литера­

турный и социальный анализ, а педагогика перевода, можно наде­

яться, приведет в будущем к обновлению различных структур социальных взаимодействий, в том числе структур дипломатии, принуждеиной сталкиваться (но не умеющей взаимодействовать)

с культурным и социальным Другим. Выдвигая на первый план работу перевода. сравнительная литература исходит из факта лингвистического и культурного разнообразия, отказываясь при

этом от подходов, которые, вслед за Куайном или Гумбольдтом, 758 Тезис об «универсальном экспрессионизме», по сути. не впервые возникает в западной культуре. В европейской традиции идея экспрессионизма (правда, в со­ четании со скепсисом относительно возможностей перевода) была характерна для такого яркого мыслителя, как Б. Кроче (ср.: Кроче Б. Эстетика как наука о выра­

жении и как общая лингвистика

(1902).

М.,

2000.

С.

75-81).

Для нас здесь важно,

что у Кроче эта идея скептически оттеняет не возможность перевода. а у современ­ ной американской исслеловательницы. напротив, подчеркивает возможность пе­ ревода. Кроче подчеркивает, что ничто в жизни не повторяется. что постоянному

изменению содержаний соответствует изменение выразительныхформ, эстетиче­ ских синтезов впечатлений, а отсюда иневозможность перевода. уподобляемого персливаниюодного выражения в другое, персмешения его в сосуд с иной формой. Подобия, которые все же обнаруживаются между отдельными индивидуальными

выражениями, нельзя зафиксировать в абстрактных характеристиках (посредст­ вом илснтификации, субординации, коорлинации и др.): они состоят в том, что называется «семейным сходством», И вытекает из обшности историческихусловий и душевного родства художников. Тем не менее Кроче признает переводы «отно­ сительно возможными»: они не могут воспроизвести оригинальные выражения.

но могут создать подобные или близкие выражения. Хороший перевод ~ это, ста­ ло быть. приближение. обладаюшее ценностью подлинного художественногопро­ изведения и имеюшее самостоятельноезначение.

618

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ... очерчивали ВОКРУГ каждого языка круг, за пределы которого нель­

зя выйти. Поэтому она сближается с проблематикой перевода в рамках «мультикульгурализма» И «культурных исследований»

(сшшга!

studies)759.

Каков,

однако,

эпистемический

статус этой дисциплины?

Представляется, что целый ряд черт делают ее скорее артистиче­ ским,

художественным,

нежели

исследовательским

мероприяти­

ем. Акцент на маргиналиях, во многих смыслах полезный, не мо­ жет быть безусловным в исследовательской перспективе, так как часть вне общего фона заведомо непонятна. Без учета этих соот­ ношений акцент на маргинальном неизбежно приводит к фети­ шизации данных, к сакрализации наличного состояния языка или

диалекта, тем самым тормозя естественные изменения, происхо­

дящие в каждом языке, и их изучение. Если считать новую срав­ нительную литературу, как это имеет место, особой «постдисцип­ линарной»

практикой,

и другие медиа

-

включающей,

наряду

с

литературой,

в частности, кино и телевидение, можно ли по­

прежнему называть ее исследованием

-

ведь она не имеет никаких

внятных критериев сравнения, описания, анализа? Сравнитель­ ная литература ничего не выбирает и не предписывает: она счи­ тает возможным

пользоваться любыми

подходами в разных

пропорциях и смешениях'б'': Недаром сокращенное название сравнительной литературы

(comparative [пегашге) - comp-!it (от­ complete - полный), а ее повсемест­

метим частичное созвучие с

ное, всеохватное распространение обозначается термином согпр759 Вместе с тем. в новой сравнительной литературе присутствует и борьба за интеллектуальную территорию, за культурный капитал. а само слово «наследие.

(11eritage)

на перекрестке подходов пользуется большим идеологическим спросом.

760 В Европе до сих пор су шествует определенная специализация философско­ лингвистических подходов к языку: так. отделения английского языка так и иначе отождествляются

с

наследием

эмпирико-аналитических

мом. отделения немецкого языка ские

-

-

подходов.

с

прагматиз­

с теориями рецепции и дискурса. француз­

с леконструкцией (даже после того. как деконструкция мигрировала в дру­

гие области). Характерная черта сравнительной литературы по-американски соединение

исследований литературы

с

исследованиями

культуры.

-

убеждение

в репрессивном отношении современно общества к женщинам. меньшинствам, людям с особыми сексуальными ориентациями. коренному населению Северной

Америки. выходцам из Азии в Северной Америке как особому социальному слою и др. При этом требования политкорректности предполагают. что изучать расо­ вый. этнический. генлерный и др. аспекты культуры безусловно важнее и безус­ ловно предпочтительнее изучения «великих» литератур. Таким образом, если но­ вая

критика

некогда

проводила

четкие

границы

между

литературой

и не-литературой и делала акцент на изучении литературного языка. то сравни­ тельная литература ныне отказывается от всех ранее вылвигавшихся приоритетов.

Такая упрощенная логика переворачивания сушествуюших иерархий во многих случаях приводит к примитинным. идеологизированным выводам.

619

Познание и перевод. Осеыты философии языка

Jit-ization.

Она претендует на статус инновационной платформы

культурных и языковых практик, претендующих на статус межна­

циональных исследований нетрадиционного типа, а потому нам не безразлична судьба этой дисциплины, быстро распространяю­

щейся и в России. Можно составить целый перечень тех натяжек, в результате ко­ торых маргиналии предстают здесь как явления более существен­ ные, нежели «канон»

(хотя без осознаваемого «канона»

никакие

маргиналии не имеют ни смысла, ни облика). Если бороться против изоморфизма нации и языка, взывая к примерам басков и цыган, или же отвергать подобострастное отношение переводчика к ори­

гиналу, опираясь на те редчайшие случаи литературных мистифи­

каций, при которых оригинала, по сути, вообще не существуег'Ч, то все выглядит как явные преувеличения. При этом критерии тра­

диционной филологии отвергаются представителями сравнитель­

ной литературы как «квазииаучныееЧ, однако, спрашивается, приобретает ли сама «новая сравнительная литература»

статус? Или же это

-

научный

вопрос, который она не хочет себе задать?

Как известно, в США именно представители сравнительной ли­ тературы, а вовсе не философы, стали передаточным звеном в ре­

цепции французского структуралистского и постструктуралистско­ го наследия. Главные французские кумиры Э. Эптер

Делёз с его

-

идеей универсальности сингулярного и Деррида с его анализом апорий перевода, которые развертываются не только между языка­

ми, но и внутри языков. Что означает, например, статус франко­ магрибца, оторванного от своих еврейских и арабских корней,

но блестяще владеющего «неродным- французским? Это означает, как выражался Деррида. что мой единственный язык

-

«не мой»;

что он лишает меня экзистенциальной опоры, хотя и открывает пе­ редо мной огромное поле, в котором рассеивается и сохраняется

текстовое наследие. Представляется, что американская рецепция

Деррида в рамках сравнительной литературы далека от проработки его сложных аналитик, да и проблематику перевода она подчас по-

761 Это, как правило, редкие случаи подделок, когда собственное творчество выда­ валось за переводы. Таковы. например знаменитые "Песни Оссиана»

-

литератур­

ная мистификация Дж. Макферсона, который издал в качестве перевода собствен­ ные сочинения, воспринятые как подлинные произведения легендарного воина

и барда кельтов.

762 Однако разве не навыки научной филологии дают Эдварду Саиду возможность доказательно интерпретировать такие ныне распространенные слова и идеи. как «цжихад» или -алькаица», показывая, что в них не содержится того агрессивного

и деструктивного смысла, который вчитывают в них все стороны современных со­

циально-политических процессов?

N.Y., 2003.

Р.

Said

Е. Нumапism

68-69.

620

and

Dеmосгаtiс

Criticism.

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

вертывает своей идеологической стороной

-

всеобщим оборотни­

чеством, превращениями всего во все. Однако тот факт, что сравни­ тельная литература делает перевод своим девизом, говорит о мно­

гом и, в частности, об очевидно возрастающей роли переводческой проблематики на всем мировом культурном пространстве ...

Перенесемся теперь на другую, европейскую сцену современ­ ных размышлений о переводе. На ней разыгрываются разные сю­ жеты гии

-

в частности, те, в которых традиции европейской филоло­

применяются

к

современному

материалу

в

нынешних

социально-политических условиях. Европа отнюдь не стремится упразднить свое огромное языково-культурное разнообразие, бо­ лее

того,

за

последнее

время

оно

лишь

нарастает

-

и

вширь,

и вглубь. Исследование вширь показывает огромные области Ев­ ропы, одушевленные языковым и переводческим беспокойством как вопросом государственной, общекультурной и вместе с тем личной важности. Лава терминообразования и концептообразова­

ния кипит на рубежах старой Европы

-

главным образом, восточ­

ных и южных: в странах, образовавшихся из бывших республик

Советского Союза и отчасти в странах, ранее входивших в социа­ листическую систему. Огромное значение имеет практика перево­

дов и размышления над ней в современной России, о чем у нас да­ лее пойдет речь. Исследование вглубь показывает, как в странах «старой» Европы встает вопрос о внутренних ресурсах, о концеп­ туальной соизмеримости категориальных систем, о возможностях

трансмиссии культурного и познавательного опыта. Заново скла­

дывающееся ныне европейское сообщество не может оставить без анализа и такую важную сферу дискурса, как научная терминоло­ гия и философские языковые практики, в которых оттачиваются универсалии культуры.

Сходство и различие, соизмеримость и радикальная инако­

вость опыта волнуют и «старую» И «новую» Европу во всех ее угол­ ках. Современные европейцы все больше дают себе отчет в том, что понимание в отношениях между людьми и странами не изна­

чально, не первично, не дается само собой, но представляет собой результат работы - перевода, интерпретации. Все эти моменты многое определяют в том, какой быть Европе,

-

например, на­

сколько воплотятся в жизнь проекты интеграции и реального вза­

имодействия в сферах труда, обучения, культуры/О. 763 Ср.:

Judet Р., Wisтann Н. L'Avenir des langues: Repenser les гшгпаппсз. Paris, 2005.

В этой работе, первоначально прслставлявшей собой отчет для Министерства культуры Франции, речь идет о роли изучения языков и шире

тарных исследований

-

в нынешней технократической Европе.

621

-

научно-гумани­

Познание и перевод. Опыты философии языка

Социальная ситуация в Европе и в России последних

20 лет дает

мощные стимулы к разработке проблемы перевода в социальном,

культурном, историческом и философском плане. Для современ­ ной

Европы это задача построения европейского социального

и культурного пространства, которая неизбежно предполагает со­ отнесение мыслительных ресурсов различных языков, культур, раз­

личных традиций философии, записанных в языке. Яркий пример такой работы

-

европейский «Словарь непереводимостей», подго­

товленный большой группой философов, филологов, историков,

текстологов из разных стран 7 64 ; в нем представлены проблемные места в терминологиях главных европейских философий, тради­

ций, языков. При всех различиях стиля, замысла, подхода между «Зоной перевода- и европейским «Словарем непереводимосгей. есть нечто значимо общее. Они одушевлены идеей конструктивно­ го отказа от лингвистического национализма, от такой абсолютиза­ ции возможностей и средств отдельных языков и культур, которые

бы становились основанием их социальной и политической гегемо­

нии. Однако для того, чтобы можно было отказаться от абсолюти­ зации лингвистических и концептуальных различий, их нужно сна­ чала со всей возможной тщательностью изучить.

Европейский Словарь «неперевовимосгей» А теперь перед нами тяжелый фолиант

-

свидетельство огром­

ного труда, редкое и даже уникальное событие. Это

-

ответ на вы­

зов, который и сам остается вызовом. Он фиксирует опыт осмыс­ ления перевода, характерный для Европы последних 15-ти лет

-

новой Европы, находящейся в процессе становления. Мыслящий европеец не удовлетворяется теперь «духом времени» или свобод­

но странствующими идеями: он хочет помыслить философию в ее языковом обличье, посмотреть, как способы языкового воплоще­

ния мысли воздействуют на формы философствования. Этот сло­ варь

-

не очередная философская энциклопедия, которая бы рас­

сматривала понятия вместе с их авторами, и не история понятий: он

исходит из идеи одновременного различия

и

соизмеримости

языков и строит некую разбегающуюся вселенную философии как она высказана, записана, рождена и сформулирована в разных языках. Тем самым главным становится сопоставительное изме­ рение, не опирающееся на заранее заданные сущности слов и по­

-

нятий; задача словаря нятиями

и

словами,

по казать поле взаимодействий между по­

наметить и

подчеркнуть переходы,

дороги,

тропинки, переносы между мыслительными мирами.

764

Напомним его название: Vocabulaire ецгорйеп des pllilosopllies (diсtiОПl1аiге des

il1traduisibles) / SOL1S la dir. de

В. Саssiп. Рапз,

2004.

622

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

В словаре совмещены разные жанры. Он соединяет энцикло­ педическую компетентность с

неакадемической открытостью

и являет собой модель реального различия культур, языков, тер­ минологий, традиций, трудностей взаимного перевода и взаимно­

го осмысления. Если искать аналогии, то наиболее близким и причем осознанным

-

-

его прообразом является словарь Эмиля

Бенвениста, посвященный спецификам и общностям индоевро­

пейских социальных институтов-б>. Для автора замысла и руково­ дителя этого важнейшего проекта, занявшего и длившегося всего читать

-

10 лет,

150 исследователей - это прежде

Барбары Кассен, переводить

читать тексты, написанные на том или ином языке,

учиться работать с их своеобразной материальностью, видеть

в них нечто многослойное, разбираясь с тем, что лежит под тек­ стом

и

что

помещается

нами

поверх

уже

существующего.

При этом слово «непереводимости» В заглавии словаря не следует понимать буквально:

«непереводимости» свидетельствуют не

о фиаско человечества перед лицом трудностей перевода, а о не­ устанно возобновляющихся усилиях в работе над тем, что для

перевода наиболее сложно.

Непереводимости

и пределы, но, в любом случае,

-

это границы

не те места, где работа перевода

-

прекращается: напротив, столкновение с непереводимым моби­ лизует силы и позволяет наращивать слой умопостигаемого (ин­ теллигибельного), развивать техники сопоставления, переходить

ко все более тонкой рефлексии

-

по поводу текста, сопротивление

которого мы чувствуем, и по поводу собственной работы с тек­ стом, ее приемов и операций. Иначе говоря, непереводимости

-

это трудности, симптомы языковых различий 7 66 в действии. Це­ лью словаря было составление своего рода «карты» таких сложно­

стей на всем поле европейского философского перевола'<'. Авто­ ры словаря были людьми двух-, трех-, иногда четырехъязычными,

или, по крайней мере, способными сравнивать и анализировать письменные тексты на этих языках ... Сам словарь да воплощение утопии

перевода,

-

положительного,

ного взгляда на Вавилонскую башню

-

это своего ро­ оптимистич­

со многими входами и вы­

ходами; строительство башни никогда не закончится, но сама эта работа одушевляет и сближает людей. В словаре

400

статей, а всего

-

четыре тысячи слов и выраже­

ний на пятнадцати языках (иврит, греческий, арабский, латин-

765

В русском переводе: Бенвенист Э. Словарь индоевропейских социальных тер­

минов. М.,

1995.

766

11ttp://www.revue-texto.net/Dialogues/Cassin _inteгview.html.

767

Cassin В. Dе l'intradLlisible еп philosophie // Rue Descaгtes. 1995. NQ 14. Р. 9.

623

Познание и перевод. Опыты философии языка

ский, немецкий, английский, баскский, испанский, французский, итальянский,

норвежский, португальский,

русский,

шведский,

украинский). В нем три типа статей, графически выделенных. Это соответственно статьи о терминах, статьи о языках и статьи-путево­

дители (руководства к пользованию словарем). Самая большая группа статей посвящена терминам и понятиям, которые раскры­

ваются либо через отношения омонимии или полисемии (напри­ мер, русское «мир» может значит «состояние не-войны», «вселен­ ная»

и «крестьянская община»), либо через сеть разветвленных

смежных понятий, взятых из других языков (так, французское

sens sensus и греческим nous, английскими meaning, sense и др.):

[чувство, смысл] связывается с латинским с немецкими

Sinn, Bedeutung,

с

и в этом последнем случае в заглавной строке статьи даются не столько переводы соответствующих терминов, сколько их аналоги,

слова из ассоциативно близких контекстов. Что же касается фило­ софских примеров, то они во многом берутся из материала круп­

нейших европейских философских концепций

-

Платона, Аристо­

теля, Боэция, Цицерона, Декарта, Лейбница, Канта, Гегеля, Гёте,

Хайдеггера, Локка, Рассела, Витгенштейна и др.7 6 8 • Центральное место в словаре отводится терминам французско­ го, немецкого, французского и английского языков. Принцины

отбора тех, а не иных понятий специально не оговорены. Среди германоязычных понягий читатель найдет понятия общей фило­ софии

и

философии

сознания

(снятие

[Ашпеоеп},

понятие

[Begriffj, явление [Егвспелшпя], предмет [Gegetlstatld], науки о ду­ хе [Geisteswissetlschaftel1], долженствование [Sollen], мир [Welt], свободная воля [freie Wille], желание [Wunsch]), понятия культур­ ной истории (человечество [в обоих вариантах - Ншпаппаг, Мепзслеп], Новое время [Neue Zeit]), а также термины филосо­ фии психоанализа, философии ценностей, хайдеггеровской си­ стемы

(Dasein, Sorge, Vorhanden

и др.).

Большинство англоязычных терминов берутся из социальной

сферы, это, например, «поведение»

[behaviour],

«мнение»

[beliefj,

«эксперимент», «опыт» [ехрепепсе], закон [law], либерализм [liberalism], мультикультурализм [multiculturalism], сила [югсе], «государст­ во всеобщего благоденствия» [welfare state] и даже «сплин» [spleen]. Французские термины - самые многочисленные и самые мно­ гообразные; в их состав входят действие [аспоп], душа [агпе], кра-

768 К сожалению, некоторые очень нужные статьи не вошли в словарь: как отмс­ чает Б. Кассен, это. в первую очередь, статьи о различных формах языковой мета­ форичности, статья о способах выражения отриuания в разных языках и разных философских коннепциях и лр., но ведь словарь а продолжаюшееся дело

...

624

-

это не завершенная сущность.

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

сота [Ьеашё], дискурс

[discours],

экономия [ёсопоппе

1,

существо­

вание [existence], правовое государство [ётаг de droit], эпистемоло­ гия [epistemologie], интенция [ппеппоп], язык Папяце], общее ме­ сто [Iieu сопппцп], Просвещение [Ецппёгез], слово [mot]. прощение

[pardon],

восприятие [регсерпоп], народ-раса-нация

[рецрте-гасе-папоп], предложение-фраза-высказывание[proposi-

поп-рпгаве-епопсё}, разум [гагзоп], реальность [геашё], репрезен­ тация [гергёзепгапоп], означающее [sigl1ifical1t], означаемое [sigl1iПе], здравый смысл

[sens согпгпцп], смысл [sens], труд [travail] и др. - знак-символ [sigl1e-symbole].

Самая длинная статья в словаре

Открывая ту или иную статью, мы не знаем заранее, что в ней встретим

-

уточнение деталей перевода. общий взгляд на перевод,

обзор переволов данного понятия или что-то еще. С разных точек зрения рассматриваются те европейские языки, которые удостои­

лись отдельной словарной статьи. Например, в статье об испан­ ском

языке

рассматриваются

прежде

всего

два

разных

глагола

«быть», соответствующие устойчивому и меняющему бытию; в не­ мецком

-

судьба философских языков Канта и Гегеля в их перево­

дах на французский язык; в русском язычия

-

сосуществование

-

феномен культурного дву­

церковнославянского

и

русского

языка; португальский представлен исключительно как «язык ба­

рокко»; в английском подчеркиваются те его морфосемантиче­ ские и синтаксические особенности, которые, как утверждается в словаре, делают его, вопреки общепринятым очевидностям, ед­ ва ли не самым «непереводимым» языком (отсюда

-

и стремление

писать сразу по-английски у неанглоязычных философов эмпи­

рико-аналитической ориентациитё". Подробное описание словаря

-

дело непосильное, да и ненуж­

ное. Открыв ту или иную статью, читатель увидит, как каждое сло­

во опутывается сетью бесконечных соответствий, как от него в разные стороны расходятся

цепочки смыслов,

на пересечении

которых кристаллизуются термины и понятия. Ни один философ­

ский язык, ни одна философская культура не может подменить и упразднить другую культуру, лишь вместе они складывают об­

щий реестр человеческих ресурсов мысли и языка. Словарь снаб­ жен обширными указателями

-

прежде всего имен собственных:

это указатель авторов, указатель цитированных авторов и указа­

тель переволов 769

-

начиная с

Цицерона и

Боэция до Бермана

В словаре, в частности, утверждается , что английские антиметафизические

тексты остаются непереводимыми на французский язык. Прежде всего что опорные для английских текстов обороты с геруилиими

ются на французский оборотами типа

«le t'ait de ... »

-

потому

«(!oil1g, seeil1g) переда­

«<сам факт делания» или «сам

факт видении»), тогда как в английском эти «делание» И «вилеиие» как раз факта­ ми и не являются.

625

Познание и перевод. Опыты философии языка

и Клоссовского. Однако в нем, заметим, нет обычного алфавитно­ го указателя статей, что создает огромное неудобство при пользо­

вании словарем. Можно ли хотя бы в какой-то степени объяснить это тем, что словарь задуман как конструкция с многими входами

и выходами (термины в нем вводятся каждый раз на своем языке­

вплоть до баскского

gogo (душевная сила), арабского lёv - (серд­ dor (исполненное печали желание), хотя

це) или румынского

и описываются по-французски? Есть в словаре, правда, общий указатель (без указания страниц) всех встречающихся в словаре терминов

-

независимо от того, посвяшены ли им отдельные ста­

тьи, но это иногда только больше запутывает читателя, который

должен каждый раз наудачу просматривать огромный фолиант в поисках нужного текста ... И это

-

еще один элемент этой вели­

чественной, но вызывающе неупорядоченной конструкции.

Словарь строится вопреки идее единственного и универсаль­

ного философского языка (Лейбниц), а также единственного и

уникального

направления

истории

-

от

греков

к

римлянам,

немцам и англичанам. Это не платоновский словарь, который тя­ готел бы к идее, спрятанной позади слов и контекстов. Цель сло­ варя

-

построить картографию различий между европейскими

философиями, используя знания о переводе и знания переводчи­ ков. И тем самым

-

найти путь между логическим универсализ­

мом (Аристотель, Лейбниц) и онтологическим национализмом, который строит иерархию языков, способных к философии. Под­ ходя к философии под углом зрения перевода, словарь позволяет исследовать более тонкие зависимости и взаимодействия, понять,

насколько философия греками,

-

-

с того момента, как мы перестали быть

рождается из перевода и постоянно им питается, живет

путешествиями и заимствованиями (Лукреций переводил Эпику­ ра, средневековые переводчики создавали латинские версии Ари­ стогеля на основе арабских версий, Шлейермахер переводил на немецкий Платона и т. д. И т. п.). Скорее это путешествие через

симптомы

-

те места, где слова не проходят. И здесь опять, как

и у столь многих наших героев, благая весть та же: философская Европа не боится ситуации наступившей после разрушения вави­ лонской башни и смешения языков. А это значит, что приходится отказаться от сакрализации греческого и немецкого, от идеи при­ вилегированных языков, стояших выше других в искусстве стро­

ить философское рассуждение (эта сакрализация долго была ха­

рактерна для французского академического истеблишмента).

Каковы провалы и достижения переводческого акта, действия? Когда мы начинаем переводить, мы сталкиваемся прежде всего

с непереводимым телом языков (Деррида) дел этой сложности

-

-

с означающим ... Пре­

перевод поэзии, но аналогичные сложно-

626

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

сти, хотя И В менее сгущенном виде присутствуют в любом тек­

сте ... Вопрос перевода

-

вопрос осознания того, что мы философ­

ствуем в языке и в словах, а не только в понятиях. Переводчик

-

это проводник между мыслительными мирами: он идет от языка

к языку, от мысли к мысли, от культуры к культуре. Тем самым главным становится сопоставительное измерение, не опирающее­

ся на заранее заданные сущности слов и понятий; задача слова­

ря

показать поле взаимодействий между понятиями и словами,

-

наметить и подчеркнуть переходы, дороги, тропинки,

между мыслительными мирами/?", Все мы

-

переносы

переводчики, хотим

мы того или нет, и нас делает переводчиками факт существования множества языков и их различия.

В словаре немало понятий русского языка и русской культуры.

Это Богочеловек, соборность, воля-свобода, общинность, народ­ ность, самость, мир, поступок (в бахтинском смысле слова), дру­ гой (главным образом из-за этимологии слова: «другой» от «друг», а не от «чуждый»), правда-истина и др. Такой список порадует

поборников специфики русской мысли?", Кажется, вот они

-

идеальные примеры «непереводимостей». Однако при всей ярко­ сти материала, скажем, о «правде»

И «истине» вряд ли стоит при­

писывать им жесткую понягийность, отличную от европейской.

Анализ использований этих слов и понятий показывает, что эти слова не были

понятийно закреплены:

«правда» И «истина»

контексты,

в которых

могли противопоставляться друг с другом, со­

существуют с контекстами, в которых такого противопоставления не происходило.

В целом, однако, получается, что русский мыслительный опыт при таком подборе терминов невольно оттесняется в словаре в об­

ласть специфического, а не общезначимого. Кроме того, эти при­ меры принадлежат больше прошлой, чем актуальной, современ-

770

Спрашивается: каковы пределы и границы этой работы? Ответ напрашивается

сам собой: это пределы и границы наших сил, те места, где у нас просто не получа­ ется лучше

771

...

Описать эту спеuифику постарапась бригада философов с Украины (А. Василь­

ченко, Т. Голыченко, В. Омельянчик, К. Сигов и лр.). и спасибо им за их труды. Почти единственное исключение составила статья «мир», написанная известным

французским индологом и знатоком русской культуры Шарлем Маламулом. Укра­ инская бригада писала про русскую философию и теперь, вдохнонленная содеян­ ным, собирается перевести словарь на украинский язык но

важное

культурное дело

(создание

-

и это будет чрезвычай­

несушествующей

в языке

и

культуре

терминологии). К сожалению, на русский язык переводить этот словарь никто по­ ка не берется. И отчасти понятно, почему: русскоязычный конпегггуальный опыт

несравнимо богаче украинского, но его нужно было бы собрать и ввести в сло­ варь раз

-

-

на правах авторов, а не только переволчиков, а для этого нужна работа и еше работа.

627

Познание и перевод. Опыты философии языка

ной истории МЫСЛИ в России. Наверное, важнее было бы сейчас проанализировать не только специфические, но и более общие терминологические ресурсы, например, соотнести использования

в русском и других европейских понятийных языках таких поня­

тий, как субъект и агент, деятельность, действительность и реаль­ ность, эпистемология, онтология, метафизика, философия. Спра­ шивается, как понимались эти всеобщие философские категории в тех ситуациях развития русской мысли, где они сосуществовали

в кругу совсем иных понятий

контекстов, и в России

XIX

как это было, при всем различии

-

в., и в России советского периода (то

есть, скажем, бок о бок с «соборностью» или же с «мелкобуржуаз­

ным интеллигентом»

...).

Было бы, конечно, замечательно переве­

сти словарь на русский язык. Но не менее важно было бы при этом «достроить» его своим материалом, вписать свой опыт в общую

копилку на равных, а не только в специфических казусах. Совре­ менная российская культурная ситуация не самозамкнута, и мы можем опереться в ее изучении и на российский, и на западный

опыт. Было бы интересно выяснить самим и рассказать западному читателю, как строился русский понятийный язык, как переводи­

лись и комментировались в разные периоды отдельные философ­ ские фигуры. В любом случае, для русского читателя тема «пере­ воды Гегеля в Россию> была бы не менее захватывающей, чем для французского «переводы Гегеля во Францию> (общая франко­ язычная ориентированность делает словарь в ряде разделов полез­

ным прежде всего для специалистов). Это, безусловно, очень цен­ ное пособие,

но кроме того

-

стимул и

перспектива нашего

участия в общей европейской работе по осознанию своих ресур­

сов и своих дискурсных воэможностей-",

Перевод: конъюнктуры и объективность Как уже отмечалось, два рассмотренные выше при мера (амери­ канский и европейский), при всех их различиях, солидарны в од­ ном: узконациональные подходы к культуре изживают себя: ну772

Когда европейцы говорят о себе и стремятся понять свою культурную и языко­

вую специфику, они обычно противопоставляют свое реальное многоязычие США как оплоту монолингвизма. Однако броня этого монолингвизма, как мы уже виде­ ли, все больше поддается натискам извне и изнутри. Среди интересных проектов последнего времени уже упоминавшийся проект Американского совета научных обществ

(ACLS),

связанный с разработкой «Руководства по переводу текстов со­

циальных наук». Я уже рассказывала о том, что была участником этого проекта как переводчик и исследователь с российской стороны. Целью проекта было выявле­

- как они возни­ Guidelines for the Council of Learned Societies, 2006 (он

ние основных трудностей при переводе текстов социальных наук

кают и как они преодолеваются. См.

Тгапslаtiоп

of Social Science Texts.

итоговый документ:

Агпепсап

был опубликован в переводе на арабский, китайский, французский, японский,

628

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

жен более широкий ВЗГЛЯД, без которого мы погружаемся в маре­ во местных (или же скрытых под видом глобальных) «этнодетер­

миниэмове Г". Какими бы ни были основные ставки перевода и его типичные тупики (енелереводимосги»), эта установка на «над-национализм»

(транснационализм и др.) в обоих случаях

утверждается ярко и весомо, только Эптер ищет выхода в перевод­ ческих перспективах «сравнительной литературы»

на американ­

ский манер, а исследователи под руководством Кассен

-

в поиске

соизмеримосгей в европейских ресурсах мысли и языка.

Оба подхода являются носителями определенных идеологий и мировоззрений. Вместе с тем они оба касаются другого важней­ шего аспекта проблемы, связанной с идеологией,

соотношения

-

идеологии и науки в гуманитарном познании, а проблема эта, не­ смотря на видимость противоположного, своей актуальности не

теряет. Идеология Эптер

-

это во многом привычная нам идеоло­

гия постмодернизма, погруженного в хаотическое многообразие

фактов при отсутствии какой-либо иерархии между ними, акцент на роли медиа, на пластике всеобщих метаморфоз

-

в дисципли­

нах, подходах, интерпретациях. При анализе этой концепции в по­ ле зрения

попадают и элементы демагогии,

дозы политкорректности.

и явно повышенные

При этом, утверждая определенную

идеологию перевода и переводимости как способа борьбы с терро­

ром глобализма, Эптер, кажется, не учитывает другой важной и не­ редко реализуемой возможности. Это

-

позиция отторжения пере­

вода, в котором видится «манипулирование»

сознанием, желание

прочесть скрытые мысли, давление официальных инстанций на неподотчетную человеческую свободу (это касается, например,

различных форм интерпретации бессознательного как языка) и т. д. В этих лапидарно обобщенных лозунгах, направленных про­ тив «насилия», «власти», «террора», под видом борьбы с идеологи­

ей террора за право любых индивидуальных и групповых иденти­ фикаций, может подспудно расцветать своя идеология всеобщей релятивизации через

ния

-

перевод,

и не

про пустить этого

превраще­

было бы очень важно. Когда нам говорят, например, о том,

что любое «понимание» есть «присвоение», необходимо разобрать­ ся с тем, чту именно в этом процессе (какие слова, понятия, мыс­ ли) Другой берет у нас и чту мы отдаем Другому, как слова и поня­

тия,

не являющиеся чьей-либо пожизненной собственностью,

выковываются в работе, вовлекающей разные языки и культуры. русский,

испанский

и

вьетнамский

языки.

Ср.

также:

ACLS

Web site:

wwww.acJs.orgjsstp.htm. 773 См. об этом: Автономова Н. С. Современный этнодетерминизм и пути его фи­

лософской критики

j j Философские науки. 2007. NQ 9. С. 27-47.

629

Познание и перевод. Опыты философии языка

Идеология подхода Кассен иная: она предполагает опору на ев­ ропейскую традицию, которая осознает необходимость своего пе­

ресмотра на новой культурной и геополитической карте Европы, куда,

наряду

с

прежними

включаются новые

-

лингвокультурными

диспозициями,

соседствующие (как Украина), младоевро­

пейские (точнее, лишь недавно введенные в состав объединенной Европы),

внутренние,

но

маргинальные

(баски)

культурные

и языковые образования. Разумеется, стержневым моментом ана­

лиза по-прежнему остается культурный центр Европы и те интел­ лектуальные традиции,

которые сложились в рамках немецкого,

английского и французского языков. Определенная идеологиче­

ская позиция, как уже отмечалось, присутствует и в статьях Сло­ варя по русской тематике, несколько заостряющих специфиче­ ское

в ущерб общему,

хотя такой

подход,

насколько можно

судить, не был изначальным замыслом проекта, но скорее итогом мотиваций пишуших на те или иные темы авторов.

В этой связи мне важнее по казать не столько конкретные иде­ ологические позиции и повороты в тех или иных концептуальных

построениях, сосредоточенных на проблеме перевода. сколько те

силы и ресурсы, которые в рефлексивно осознаваемых механиз­ мах перевода противодействуют ицеологизации. для гуманитар­ ного познания вопрос о соотношении науки и идеологии

-

перво­

степенно значимый, хотя в советское время он был тенденциозно опрощен, а в постсоветское

-

до неузнаваемости размыт. Пред­

ставляется, что граница между наукой и идеологией в гуманита­

ристике все же существует, хотя она подчас является зыбкой, скользящей. Я полагаю, что перевод как культурная практика ре­ флексии, осуществляемой в постоянном контакте с мыслью, вы­ раженной в другом языке, способствует расщеплению идеологи­

ческих кристаллизаций.

И

прежде

всего

-

тех склеек между

формами и содержаниями родного языка, которые нередко при­ водят к гипертрофированию идеи самоценности самобытного и становятся отправной точкой для более жестких идеологических

построений. Как известно, идеологизация смыслов нередко воз­

никает при субстанuиализаuии (гипостазировании) терминов, слов и понятий, В свою очередь причинами субстанциализации являются неразличенность омонимичных терминов, выражаемых

одним словом, забвение исторической эволюции значений слов, а также неучет (или недоучет) социальных разноречий, использу­ ющих различные значения одного и того же слова или различные омонимичные слова.

Эта илеологизирующая тенденция к субстанциализации свой­

ственна не только слабым, но и великим умам. Выше уже приво­

дился фрагмент работы Вл. Соловьева, в котором речь фактически

630

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

шла об исконной неполноценности английской и французской

философии на том основании, что в английском и французском языках, в противоположность немецкому и русскому, нет возмож­

ности прямого различения смыслов через различие слов, обозна­

чающих вещную «реальность» И духовную «лействигельносгьь"?". Дело в том, что в процессе перевода мы постоянно сталкиваемся

с такого рода спецификой, однако она не должна становиться са­ моценным, определяющим моментом рассуждения. Таким обра­

зом, дело не в том, чтобы отрицать эту действительно существую­ щую лексико-семантическую специфику того или иного языка, но в том, чтобы осознать (а при случае и показать) иные свиде­ тельства,

например,

французского

-

лексико-семантическую

изощренность

на фоне русского или того же немецкого?".

Обычно идеологические ходы возникают при угасании различи­ тельных и связующих (сопоставительных) функций разума, когда различения в ткани человеческого опыта зарастают,

следы сгла­

живаются, а субстанции смыслов, как бы упрочиваются. Однако работа перевода во всем спектре введенных им в действие челове­ ческих сил и способностей не позволяет считать такие склейки и сращения окончательными, «вечными», самоценными. Тем са­ мым перевод релятивизирует ресурсы одного языка перед лицом

других языков и вместе с тем укрепляет данный конкретный язык

осознанием его специфики, которая вообще может проявиться лишь на фоне Другого. А теперь, после этой отсылки к идеологическим сюжетам, по­

дытожим некоторые философские аспекты рассмотренной здесь проблематики. Если оглянуться назад, на все то, что было пред­ ставлено в этой книге, то перед нами раскинется обширное про­ странство эмпирии, уловленной и так или иначе выраженной

с помошью самой разной интеллектуальной оптики. Общее и ин­ дивидуальное, роды и виды, типы и отдельные случаи, историче­

ские этапы и современные состояния, склейки и потоки, отдель­ ные авторы

или даже отдельные

доминанты парадигмы и стратегии

понятия

-

и

общекультурные

все это было так или иначе

задействовано в развертывании моего сюжета. Хочу подчеркнуть, что я специально отказалась от каких-либо попыток стянуть все

774 См. параграф "Рефлексия и перевод: исторический опыт и современные про­ блемы», подпараграф «Перевод как практика и перевод как рефлексия».

775 Достаточно вспомнить уже приводившийся пример франuузской триады тер­ минов, обозначающих языковую деятельность (lапguе,

langage, раго!е), в которой (langage) и отдельные

весьма полезно различаются язык как общая способность языки

(langues).

О том, как сложно пере водить французскую лингвистическую тер­

минологию на русский язык. знает всякий переводчик.

631

Познание и перевод. Опыты философии языка эти ракурсы взглядов и ресурсы смыслов в нечто единое, привести

их к общему знаменателю. Представленные здесь проблемы на­ столько сильно привязаны к эмпирическому материалу, что лю­

бой общий тезис оказывается ущербным: он оставляет в стороне те другие особенности данного конкретного случая, без которых о нем, кажется, вообще не имеет смысла говорить. В итоге здесь возникает нечто напоминающее логику прецедентного права: нам

важны не линейно развертывающиеся тенденции, а конкретные

случаи в наборе их конкретных характеристик. Однако это вовсе не означает отказа от концептуальной собранности и от попыток

нерелятивистским образом выявить закономерное через события

и случайности, с их помощью. Презентация этого материала на письме выявила новые его аспекты: в отличие от устно проговари­

ваемой мысли, на письме первостепенную роль играет простран­ ственная развертка, а в ней видны не только связи, но прежде все­

го

-

лакуны и зияния. Они говорят сами за себя, и потому я не

пытаюсь скрыть их «аргументами по случаю». Так вот, процесс письма еще больше укрепил меня в мысли, что строить единую теорию перевода пока рано, хотя представленный материал впол­

не может послужить созданию пролетомен к будущей философ­ ской теории перевода/?". Минимальная единица перевода

-

не факт, но отношение

между языками, культурами, мыслительными традициями. Эта реляционность в переводе выражена с остротой, беспрецедентной среди других явлений культуры. Кроме того, изучение механизмов перевода дает доступ к обычно неосознаваемым мыслительным

операциям. Тем самым перевод становится основанием наших представлений о возможности общения, о специфике социально­ гуманитарного познания, которое имеет дело с формами естест­ венного

языка

и

конструкциями,

построенными

на

его основе.

Перевод обнажает в текстах отношение и относительность, делает их открытыми объектами, несмотря на всю видимость замкнуто­

сти. Таким образом, перевод

-

это бесценное средство одновре­

менно и против разрывов (несоизмеримостей), и против жестких

кристаллизаций, склеек, нарушающих кровообращение в системе культуры и познания. Это не переключение гештальта из одной образной системы в другую, но именно пере-вод, пере-нос, пере­

ход. Здесь важна семантика всех этих значений обьшенного язы770

То. что предстает как теории перевода в насгояший момент, это либо «част­

ные» теории перевода (построенные на материале каких-нибудь двух языков, на­

пример. русского и английского). либо «специальные» теории перевола (представ­ ляюшие перевод в определенной предметной области, скажем, юриспруденции). Бывают также теории перевола. которые кладут во главу угла его рефереиииальные или же, скажем. его коммуникативно-прагматические стороны и т. д.

632

И т. п.

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

ка

-

переход (по мосту или вброд), перенос (когда, переходя сам

через какое-то препятствие, ты несешь нечто в руках или на пле­

чах), перевод (когда идешь не один, но ведешь за руку или просто сопровождаешь кого-то или ЧТО-ТО). Итак, переводческая рабо­ та

-

это мошение мостов и налаживание переправ; это огромный

и неблагодарный (подчас

-

действительно Сизифов) труд, без ко­

торого нельзя обойтись и на котором нельзя сэкономить ... Сами собой культурные содержания не путешествуют и через культур­ ные границы не переходят, их транспортировкой должен зани­

маться посредник

перевозчик, переносчик, переводчик. Ведь

-

задача переводчика

-

воспринять и осознать содержание, выра­

женное в формах чужого языка и подобрать те средства своей культуры и языка, которые бы воссоздали это содержание в новой форме. Конечно, вычленить содержание и изолировать его полно­ стью еше никому и никогда не удавалось. Да и перевод

-

это не

смена одеяний: это процесс, в котором анализ и синтез интенсив­ но переплетаются на всех стадиях.

Перевод может рассматриваться как предмет практики, как

объект познания, как средство в процессах рефлексии и понима­ ния. Перевод есть объект познания, весьма интересный в эписте­ мологическом смысле. Знание о переводе строят по-разному: как описание

готовых переводов,

как предписание насчет того,

как

следует (и не следует) переводить, исходя из тех или иных общих

соображений о переводе. Главный вопрос заключается в том, как построить продуктивную модель переводческой работы, вычле­ нить основные работающие в этой практике понятия. Парадок­ сальным образом в течение долгого времени перевод оставался

слепым пятном философской рефлексии. С этим связана в наши дни необходимость разработки логики и особенно эпистемологии

перевода?". Перевод материально ограничен текстами (оригинала и переводов), но в принципе всегда незавершен инеокончателен.

Он вводит в действие как сходства, так и различия языков и куль­

тур (без первого он был бы невозможен, без второго

-

не нужен).

Перевод обязательно переделывается, не может быть такого само­ го гениального перевода, который бы сгодился на все времена, так как меняются естественное состояние языка, отношения между его элементами, используемые в языке понятия и термины, соот­

ношения принятых терминов с новыми понятиями И терминами

и т. д. Словом, перевод затрагивает всю сеть отношений

-

языко­

вых, культурных, мыслительных. В этом смысле слова классиче-

777

Ladmira! J.-R. Тгасшге des philosophes // Тгасшге les philosophes / SOllS la dir. de

J. Мошацх, О. Вloch. Paris, 2000; /dem. SOllГciers е! ciblistes // Кемце d'estbltiqlle.

1986. NQ 12.

633

Познание и перевод. Опыты философии языка ские

переводы

сохраняют

культурно-историческое

значение

за

рамками тех эпох, когда они делались, оставаясь национальным достоянием культуры, мысли, языка.

Однако главный вопрос любого обсуждения перевода

-

это во­

прос о его соотношении с оригиналом (в каких бы терминах это

соотношение ни выражалось), о значении (свободной) интерпре­ тации в переводе, о соотношении творческого и воспризводящего

моментов. Как уже отмечалось, критериев адекватности (иначе эквивалентности,

-

верности, точности) перевода очень много,

и к тому же их понимание у разных исследователей существенно

различается. Однако это вовсе не означает полной релятивизации суждений опереводе: профессионал и специалист всегда скажет, где хороший, а где плохой перевод, и в каком смысле. Нередко

главная переводческая антиномия формулируется так: что важ­ нее

-

перевод как верность оригиналу или удобочитаемость текста

на языке перевода? Или еще: что важнее «по духу»

-

-

перевод «по букве» или

перевод слов или перевод смыслов? И тут опять трак­

товка антиномии зависит от понимания значения терминов. Ино­ гда буквальным называют робкий, неумелый перевод, а смысло­

вым

-

умелый и зрелый. Но есть и другое понимание терминов,

при котором переводом смыслов мы называем тот, что приближен к родному языку читателя

и передает содержание переводимого

текста, а переволом «буквы» (или «формы»)

-

тот перевод, кото­

рый нужен более подготовленному читателю, способному овла­ деть не только содержанием сообщаемого, но и

ре

-

в какой-то ме­

приемами другого языка и культуры. Несколько блестяших

-

работ о культурной значимости буквальных переволов в противо­

положность «вольным» написал М. Гаспаров, в частности, на ма­ териале брюсове кого перевода «Энеиды» Вергилия.

Сейчас, в контексте размышления о познании и переводе, важ­ нее всего следующее: акт перевода и его осмысления формализует то, что обычно не формализуется в других актах сознания (чтения, истолкования и др.), он заставляет нас держать в сознании не только работу со смыслами, но и работу со словами, фразами, структурами двух языков. Представляется, что именно в переводе, работающем одновременно на стыке двух языков и двух куль­ тур,

-

больше, чем в любой умственной человеческой деятельно­

сти, другое и Другой (другой человек, другой опыт) сушествует как непреложная отправная позиция,

которая заставляет принимать

эту инаковость в полном объеме и выводить из нее все возможные

следствия. А потому осмысление роли перевода дает нам возмож­ ность подойти (но это уже тема отдельного обсуждения, которое здесь можно только наметить) к одному из самых влиятельных

философских мифов современности, который сформировался

634

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

в размыто понятой бахтинекой традиции. Это миф о всеобщем диалоге между людьми и культурами. Если между людьми диалог еще как-то возможен, хотя это и не столь просто, как кажется сто­

ронникам диалогической утопии, то применительно к взаимодей­ ствию культур говорить о диалоге вообще вряд ли стуит. Опыт

философской и филологической работы, прежде всего переводче­ ской, показывает, что перевод есть условие возможности диалога, а не наоборот. А также, что перевод есть базовый культурный ме­ ханизм, более доступный операционализации, чем диалог. В лю­ бом случае диалог

-

это, можно сказать, парадная часть человече­

ского общения. Его черновой ход ведет через трудную, каторжную работу перевода, выковывающую сами механизмы понимания и его рефлексивные ресурсы.

Наверное, для того, чтобы философия смогла заметить в себе самой работу перевода, ей придется произвести новую декон­

струкцию. Лишь этот решительный жест позволит философии понять, что в ее основе

-

взаимодействия с другим

не самозарождение понятий, а процесс

-

другой мыслью, другим языком, дру­

гой культурой. Именно поэтому диалог

-

это не исходная, а ито­

говая точка в общении индивидов, культур, психологий: услови­ ем его возможности выступает перевод.

Перевод есть знание

о самом себе, и в этом смысле осознанная основа своей языковой идентичности. Конечно, каждый человек является носителем ка­ кого-то языка, но часто не осознает возможностей и границ сво­ его языкового мира, считает его самодостаточным и само собой

разумеющимся. Только в столкновении с другими языками и дру­ гими языковыми

мирами мы осознаем себя,

свой язык, его

возможности, узнаем себя в том, каковы мы есть. Именно меха­ низм перевода позволяет нам познавать себя и Другого, себя че­ рез Другого. При переводе ле слова

-

-

как в узком, так и (тем более) в широком смыс­

мы держим в сознании постоянное наличие в человече­

ской практике, в любой человеческой работе духа «всегда-уже» происшедшего сдвига, смещения, пере носа любых корней и пер­

воначал. Мы всегда имеем дело не с чистыми сущностями, а с пе­ реработанными, сдвинутыми культурными пластами, хотя само это обстоятельство, как правило, «вытесняется», не сохраняется

в сознании. Если угодно, здесь обнаруживается аналогия с дерри­ дианекой категорией письма: письмо везде, однако оно не замеча­

ется, и для того чтобы его заметить, нужны особые текстовые экс­

перименты, особый поворот аналитической рефлексии. В любом случае, мы никогда не начинаем жить в культуре с чистого листа,

но всегда с середины. Все это запечатлевается в истории мысли и истории философии, если уметь это читать.

635

Познание и перевод. Опыты философии языка

в континентальной Европе история философии играет кон­ ституирующую роль в построении и осознании самой себя совре­

менной философией. А потому проблема чтения, интерпретации

и перевода философских текстов выступает здесь как важная со­ ставная часть педагогических стратегий. Вопрос стоит не только о том, чту переводить, но и о том, как переводить и как издавать

переведенное: например, войдут ли Лакан или Делёз без коммен­ тариев и справочного аппарата в процессы понимания и обсужде­

ния? В любом случае, студенту и аспиранту, любому читателю мы обязаны дать понять, что чтение философских текстов

-

работа,

которая не делается автоматически, что знания букв и способно­ сти составлять из них слова тут недостаточно, что понятия сами

собой не дрейфуют через культурные границы, что для их рецеп­ ции нужна особая работа. Прежде всего

-

переводческая. Перевод

нужен для современной философии и тем более абсолютно необ­ ходим для истории философии, которая выступает как фундамен­ тальная часть и основание современной философии. А отсюда

вывод: перевод нуждается в философской рефлексии, а филосо­ фия

-

в трезвом осмыслении той роли, которую постоянно играет

перевод и трансмиссия (передача, перенос) в создании ее вербаль­ ной и концептуальной фактуры. Работа чтения и перевода науч­ но-гуманитарных и философских текстов нужна нам и для того, чтобы почувствовать себя своеобразной частью, но все равно

-

ча­

стью новой Европы. Это Европа полиглотов, которая бережно от­ носится к национальным языкам и стремится развивать их в про­

тивоположность

общепринятому

упрощенному английскому

международного общения.

Ставки переводческой работы огромны. Если освободиться от льстивых суждений типа «наша культура и наш язык

-

самые осо­

бые, самые выдающиеся среди других», то обнаружится, что, в ко­ нечном счете, именно перевод является предпосылкой и условием интеллектуальных процедур,

знания,

коммуникации,

на которых крепятся процессы по­

человеческого

в культуре ничего «изначального»

взаимодействия,

ибо

нет, а всегда присутствует уже

смещенное, сдвинутое, подмененное, другое. И все же: почему я считаю актуальной практику, которая возникла, по-видимому, одновременно с возникновением человечества, и ее связи с позна­

нием, которое существует столько же давно? Дело в том, что соот­ ношение познания и перевода вышло в осознание и предстало как

проблема, массово и массивно, лишь на определенном витке «лингвистического поворота». А именно

-

тогда, когда возобла­

давшая в философии антиметафизическая установка предъявила мысли задачу перехода от бытия и сознания к языку, пониманию, коммуникации, диалогу и теперь, наконец, переводу. Постепен-

636

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

ные сдвиги проблем от философии сознания и самосознания к философии языка, от философии языка к философии понима­

ния и, наконец, от философии понимания к философии перевода образуют звенья единой цепи.

Долгое время считалось, что основной набор философских ка­ тегорий уже создан и происходит лишь их переосмысление.

Но это не так. Категориальная динамика философии предполага­ ет, что некоторые категории

-

навсегда или временно

-

выходят

из употребления, а другие категории появляются, когда этого тре­ бует осмысление познавательного опыта. Вслед за пониманием

и диалогом на статус категории и в любом случае на статус фило­

софской проблемы претендует перевод. Тем самым оказывается, что философские категории образуют открытую систему. За по­ следние tOО лет мы были свидетелями того, как вследствие взаи­ модействий между философией и наукой некоторые понятия из нее выпадают, а иные

-

в неё входят, приобретая философский

статус. Это последнее относится к проблеме понимания, которая была специально научной (филологической, герменевтико-экзе­ гетической), и лишь позднее нашла свое место в рамках философ­

ской герменевтики. То же относится и к понятию перевода, кото­ рое, выйдя из области специальных разработок, заявляет ныне

о своих правах на статус философской проблемы. Как уже отмечалось, важный момент в структуре европейского

философского знания

-

история философии, где возникает необ­

ходимость чтения и перечтения произведений философской клас­

сики. И в этой работе вступает в силу противоречивая необходи­ мость содружества философии с филологией

-

несмотря на то,

что схематика смыслообразования в истолковании филологиче­ ских и философских текстов, по-видимому, различна. В отличие

от «живого процесса философствования» история философии до­ пускает вовнутрь себя филологическую работу, исходяшую из по­ стулата об опосредованности всякого знания, о не возможности «чистого», «непосрелственноп» восприятия текста другой эпохи

и культуры. Философы нередко считали, что, находясь в поле фи­

лософского понимания (спрашивается: как в него попасть?), мы можем непосредственно начать читать и понимать любого автора

из любого места. Однако при этом нередко возникают случаи, когда философ читает в историко-философских текстах скорее са­ мого себя, нежели изучаемого автора. Такое чтение вполне может быть свойственно не только новичкам в философии, а, напро­

тив,

-

тем, кто имеет собственную сложившуюся концепцию/?".

778 В качестве примера здесь можно назвать М.К. Мамардашвили . заслуги которо­ го перед российской философией нельзя переоценить. Ознобкина Е. «Точка схода»

637

Познание и перевод. Опыты философии языка

Похоже, что без филолога философ рискует слишком поддаться естественному нарциссизму собственной позиции. Филологиче­ ский

постулат опосредованности

гласит:

невозможно

познать

Платона интуитивно и непосредственно, нельзя писать диссерта­ цию о Платоне, не зная греческого языка, и в этом, наверное, ни­

кто не усомнится. Но вот применительно к тому же Декарту сто­ ронников необходимости профессионального знания латинского

и особенно французского будет меньше. Еще меньше сторонни­ ков компетенции в области германистики будет, наверное, в слу­

чае Гуссерля. И это не случайно: чем ближе к нынешнему момен­ ту, тем больше нам кажется, будто все в чужом тексте можно понимать непосредственно, так, словно они написаны на родном

и привычном нам языке. Но это, конечно, иллюзия: сравнитель­

ная эпистемология, которая питается опытом истории, филоло­ гии, философии, лишний раз напоминает нам о том, что «непо­ средствеиное.

чтение текстов невозможно.

Ввод понятия «перевод» В систему философских понятий позволяет, в частности, увидеть новые грани в философии как форме познания и одновременно

-

бытия знания. В частности,

перевод или, иначе говоря, «переведенность. всех форм человече­ ского опыта, указывает на несамотожлественностъ, сдвинутость,

неисконность любых перноначал. Этот тезис, прелполагающий участие другого в любом культурном наследии, в любой культур­ ной работе, имеет многочисленные социальные, политические,

идеологические следствия. Проблема перевода приобретает фи­ лософский статус,

а философия выступает как особый язык,

не данный непосредственно, вопреки всем мнениям герменевти­

ческой философии, которой хочется верить в самопроизводное

и спонтанное цветение философского языка. Язык философии для нас

-

«чужой язык», но это не порицание, а заведомое призна­

ние уважения к тому, чего мы в нем не понимаем и чему готовы

учиться. Это значит, что сначала его нужно осваивать и лишь пои «фигура возврата» в опыте мысли Мераба Мамардашвили. См.: Встреча с Декар­ том. М.,

143-148.

«И в тексте о Декарте, и в тексте о Прусте можно встретить такие

места, когда, именуя кого-то Декартом, а кого-то Пруслом или Кантом,

-

Мераб

Мамардашвили говорит буквально одно и то же. Это совершенно неслучайно». (с.

144). '"

«может быть, именно в этих точках схода существует наибольшая веро­

ятностъ обнаружения того места, где располагается сам Мамардашвили- ... «Ма­ мардашвили читает Декарта остановками, не считывая его систему аргумента­

ции .... Мамардашвили не двигался по параграфам трактата .... он собственно не осуществлял систематической работы в области классической метафизики, но по­ стоянно создавал ситуацию понимания. то есть пытался провоцировать изначаль­

ную ситуацию метафизического понимания» (с.

]47).

Вообще говорит «... только

ОН сам, а фигуры, на которые он опирается, являются скорее фоновыми и даже

в определенном смысле фантомальными фигурами» (с.

638

143).

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

том к нему прислушивагься, чтобы понять, что на нем говорится ...

Философия

-

полиглот, она говорит на разных языках, хотя в те­

чение довольно долгого времени это было нелегко заметить, она

способна к изучению чужих языков, все философские тексты все­ гда пересечены чужими текстами. В ситуации кризиса общения и коммуникации философский язык

-

как то, что мы постигаем,

и одновременно то, что мы разрабатываем,

-

играет важнейшую

роль в культуре, так как в нем сосредоточены и рефлексивно про­ работаны и операции различения, и операции универсализации.

Перевод в его философском осмыслении позволяет обобщенно представить многообразные механизмы различения, действую­ щие в поле гуманитарного познания, и вместе с тем

-

наметить

новые пути универсализации познавательного опыта. Перевод без универсалий невозможен, хотя в опыте перевода мы видим, что универсалии

эти

имеют

множественную

определенность,

сами

находятся в процесс е изменения и не даются нам как априорное

знание. Отсюда вытекает определенная этика перевода: отказ от «своецентричного. присвоения и готовность к совместным дей­

ствиям на основе фактического, а не вербального признания Дру­ гого. Перевод и переводимость

-

это универсалия, но не чистая

абстракция: столкновение с непереводимым насыщает ее экзи­ стенциальным и смысловым напряжением, готовностью к усили­

ям, которые подчас могут показаться бесперспективными. Иначе говоря, перевод может осуществляться только тогда, когда жела­

ние встречи с Другим, направленность на Другого превозмогает страдание от собственного несовершенства и страх перед непере­ водимым.

Таким образом, когда мы говорим о том, что проблема перево­ да приобретает философский статус, речь идет не только о перево­ де философских понятий, но И О трактовке перевода как одной из предпосылок мысли, как универсального посредника в человече­

ской жизни и в культуре. В нынешней Европе интерес к перево­ ду

-

это свидетельство кризиса оснований культуры, необходимо­

сти заново

прояснить для

себя

статус

ее

фундаментальных

текстов. «Перевод есть единственное доказательство того, что че­ ловечество существует

-

не только на уровне генетического взаи­

мооплодотворения, но и на уровне семиотической трансмиссии, гарантирующей, что мы имеем дело не только с тем же самым,

но и с другим, что интерпретация есть не только преобразованная верность тому, что уже было сказано, но и новый вклад других

культур, которые отныне уже нельзя считать вражлебными- "? Тем самым очевидно, что вавилонская ситуация множественно779

Rastier F. Communication ou ггапзппьзюп? / / Сехцге. 1995. Ng 8. Р. 184.

639

Познание и перевод. Опыты философии языка

сти языков сумела выработать в практиках перевода и его осмыс­ ления свой важнейший ресурс познания и творчества.

А как быть России, как быть в России

-

здесь и сейчас? Надеж­

дами на свою специфику мы уже переболели, а потому сейчас об­ щий интерес российской культуры

-

играть не на противопостав­

ления с Западом, а на общий поиск выхода из тех проблем,

в которые попала европейская цивилизация. Отличия найдутся всегда, но особого русского пути нет. М ы видели, как в «Словаре непереводимостей. русский мыслительный опыт волей-неволей,

самим выбором словарных статей, загонялся в гетто специфика­ ции. Но это, как опять-таки уже отмечалось, не вина исследовате­ лей из других стран, но наша собственная недоработка

-

нехватка

любовного и внимательного анализа концептуальных ресурсов русского языка.

Как бы отвечая на эту потребность, в последние годы все боль­ ше прорисовывается российских

правоведов

продуктивная тенденция

и западных социологов,

-

взаимодействия

экономистов,

историков,

но не в поисках своеобразия, а с акцентом на общие

задачи. А потому разработанность русского концептуального языка касается их не как примечание к основному тексту, но как

условие партнерского понимания общего предмета. За этими тен­ денциями совместной работы

-

большое будущее. В многонацио­

нальном и многокультурном мире именно работа, одушевленная подлинным интересом друг к другу, приносит наиболее заметные

плоды. Она заставляет нас искать, формулировать те механизмы и эффекты «обратной связи», которые имеет в мире культуры каж­ дое человеческое действие.

Заключение

Итак, познание и перевод

-

не просто какая-то связка слов,

идея, неизвестно откуда взявшаяся. В ней опыт моей жизни

-

мысли, перевода. изучения языков, столкновения с непереводи­

мым, рецепции, осмысления рецепции и др. При этом читателю был представлен не технологически отточенный результат, а от­

крытая структура, в которой точки над

i

не расставлены: хочется

надеяться, что он сможет здесь найти какую-нибудь продуктив­

ную для себя ассоциацию

-

с тем, что ему ближе. Все сюжетные

нити книги так или иначе собираются к основному тезису

-

пере­

вод стал философской проблемой со всеми вытекающими отсюда практическими и теоретическими следствиями.

Книга про водит нас через целый ряд позиций и возможных от­

ношений к переводу. Так, в первом разделе главное

-

это опыт то­

го, что можно было бы условно назвать переводом-для-себя: чте­ ние на иностранных языках, попытки разобраться в новом для

отечественной культуры материале. Во втором разделе предметом рассмотрения становится

«перевод-для-других»,

а тем самым

-

рецепция переводов, так или иначе вошедших в культуру, жаркие

споры, с этим связанные, теоретические вопросы, возникаюшие

в связи с практикой и осмыслением перевода.

Когда-нибудь

о российской рецепции Фуко или Деррида напишут книги буду­ шие аспиранты - наши и западные 780. Захватывающий сюжет

-

развитие самого переводимого мною

и коллегами предмета, который вводился в культуру,

-

француз­

ского структурализма и постструктурализма: Фуко и Лакан, о ко­

торых я писала в самом начале 70-х годов, потом еше долго жили, работали, менялись. Менялись и способы их существования в рус­ ской культуре: от ограниченной рецепции горсткой людей к мас­

совому переводу и рецепции в 1990-е годы. То, что когда-то чита­ лось в первый раз, теперь вывешено в Интернете на всеобщее обозрение и воспринимается как нечто привычное и потому три­

виальное. Структурализм возник, прогремел (как фанфарами, так

780 И мне небезразлично, что в силу превратностей нашей архивной практики мо­ ей первой книжки про французский перевод теперь уже в общественном доступе

нет - в РГБ из нее сначала вырвали все страницы, а теперь она и вовсе исчезла. ТО, 'ПО она имеется в Библиотеке конгресса США и в фондах медонских иезуитов во Франции, не очень-то меня утешает ...

641

Познание и перевод. Опыты философии языка

и агрессивной риторикой его критиков), отошел в тень,

вот возвращается как нерешенная, но важная проблема

-

а теперь

с новы­

ми акцентами и в измененной форме: те импульсы, что его ожив­ ляли, значимость провозглашенной им познавательной интенции в культуре, не ушли в никуда.

В любом случае я несу ответственность за то, что когда-то вво­ дила в русскую культуру этот материал, равно как и за то, каким

именно образом я это делала

-

а делала я это предельно антиидео­

логическим образом, подчеркивая его научное содержание и при­

глушая сопровождавшие его идеологические коннотации. Когда­ то

это

была

единственная

возможность

ввести

содержания

западной мысли в отечественную культуру, а теперь, после вновь пережитого нами периода вульгарных идеологизаций, неидеоло­

гическая позиция с акцентом на фундаментальном научном со­ держании вновь становится актуальной. Сейчас былые предметы моего первоначального чтения-перевода отдрейфовали так дале­ ко, их втянуло в воронки таких переинтерпретаций, как правило, чуждых их исходным замыслам и их позднейшим реализациям (это прежде всего интерпретация структурализма и постструкту­

рализма как постмодернизма), что перед нами возникает задача своеобразного «обратного перевода».

Теперь нередко можно

услышать мнение, что заботиться о сохранности оригиналов во­ обще не нужно, что это отжившая музейная установка. Какая раз­ ница, каков Платон (или Фуко) «на самом деле», если у каждого поколения и в каждой стране он свой. Но с этой позицией нельзя согласиться. Практика перевода характерна именно тем, что, не­ смотря на все наслоения различных интерпретаций, оригинал

иначе говоря, предмет, референт, подлинник

-

-

существует и по­

буждает нас с ним считаться, если, конечно, мы не заняли пози­ цию столь популярного ныне креативизма любой ценой, при ко­ торой исследование, познание, не обеспечивающее смены ярких

впечатлений, фактически объявляется устаревшим иненужным. Во втором разделе я попыталась показать, что проблема пере­ вода была всегда, но только сейчас, в ситуации кризиса общения и понимания, онадостучаласьдо нашего философского сознания. Тем самым слепое пятно, место преврашений и вытеснений, ста­ новится областью, подлежашей осмыслению и разработке. Пере­ вод входит в категориальную сетку философии; все те философ­ ские проблемы, которые в этой связи обсуждались проблемы рефлексии и понимания

-

-

прежде всего

так или иначе связаны с пре­

одолением культурных и интеллектуальных разрывов (задача со­ измерения несоизмеримого)

и с преодолением возникающих

в восприятии склеек между означающими формами и передавае­ мыми содержания ми (задача критики, направленной на субстан-

642

Заключение

циализацию мыслительных образований). Обе эти функции раз­ мышления опереводе

дят

К

расширению

-

критическая и конструктивная

пространства

умопостигаемого,

-

приво­

интеллиги­

бельного.

Перевод

-

это рефлексивный ресурс понимания. Разумеется,

он выступает как антропологическая константа человеческого су­

ществования и как этический императив. Однако в рамках наше­ го рассмотрения важнее всего то, что перевод являет себя как ме­ тодологическая

стратегия,

фоне более продвинутых

-

которая

долго

оставалась

в

тени

на

диалога и интерпретации. Однако весь

наш опыт свидетельствует о том, что без перевода ни диалог,

ни интерпретация невозможны, более того, именно перевод вы­ ступает как условие возможности диалога: все претензии на по­

стижение другого посредством одних интуитивных прозрений,

без выработки общего языка, неизбежно заканчиваются прова­ лом, гипертрофией своего, выдаваемой за познание другого. Та­ ким образом, если поначалу познание и перевод могли показатъся разнородными предметами, то теперь,

после того как я провела

эти понятия по многим контекстам философии языка, можно, на­

деюсь, увидеть их как особую,

sui

gепеris концептуальную пару:

познание в целом ряде своих аспектов выступает как перевод или

же предполагает перевод, а перевод, в свою очередь,

-

как позна­

ние или же практику, реализующую познавательное отношение.

Все проблемы и все достижения перевода

-

это проблемы и до­

стижения познания. Все трудности перевода, и в частности про­ блема переводимости и непереводимости, одновременно и броса­ ют вызов эпистемологии, и оснащают ее пути новыми средствами.

Конечно, все эти операции и механизмы работы сознания

-

ре­

флексивные и нерефлексивные, дискурсивные и интуитивные

-

переплетены, и нам приходится, расчленяя их в абстракции, опо­ средовать эти расчленения челночным движением, выплетающим

ткань взаимного познания и пони мания.

Разумеется, в книгу вошла лишь небольшая часть материала, относящегося к этой теме. Перевод художественной литературы, в частности поэзии, где особенно сложно сохранять свойства ори­ гинала, литературоведческие и лингвистические теории перевода.

процессы обучения языку, психолингвистические проблемы би­ лингвизма, творчество писателей, пишущих не только на родном

языке, но и на других языках, новые проблемы машинного пере­ вода и цифровых технологий

-

все это в принципе изучено лучше,

чем «простой» вопрос О познании и переводе. Однако теперь, по завершении работы над книгой, я вижу во всех этих проблемах дальнейшие направления исследования: философский и методо­ логический смысл этого материала для гуманитарного познания

643

Познание и перевод. Опыты философии языка

еще предстоит выявить. Интересной перспективой дальнейшей работы будет, в частности, и вопрос об объемных культурных

стратегиях перевода

-

исправляющем переводе во Франции

(ХУПI в.), о переводе как специфике немецкого гения в его ро­ мантическом исполнении мирной литературы»

(XIX

в.), о проекте «библиотеки все­

в замыслах Максима Горького (ХХ в.)

-

и в этой связи о «принципах советской переводческой школы») И др.

-

во всех этих подходах запечатлена связь подходов к перево­

ду с общими социальными и культурными потребностями мест

и времен. При этом изучать перевод без примеров, в абстракции, непродуктивно, он выступает как своего рода прецедентное зна­

ние, вроде английского права. Огромный материал перевода со­ временной западной мысли накоплен в России за последние

20 лет:

он нуждается в изучении и обобщении, в разборе достиже­

ний и ошибок. В этой книге упомянуто много имен, но еще боль­ ше тех, кто, всячески заслуживая изучения, не был даже упомянут; хочется надеяться, что мне еще удастся написать о переводе дру­

гую книжку, восполняющую эти пробелы ...

История русской культуры

-

кладезь сведений о культурных

и познавательных практиках перевода. Когда-то на Бостонском

всемирном философском конгрессе я выступила с тезисом о необ­ ходимости выработки русского концептуального языка

-

после де­

сятилетий информационного и познавательного дефицита, воз­ никшего вследствие

отрыва русской мысли

от

современной

западной мысли. Некоторые русские участники конгресса встре­ тили этот тезис негодующими возгласами: разве русский концеп­

туальный язык до сих пор не сложился? Во втором разделе книги приводится обширный исторический материал, свидетельствую­

ший о том, как воспринимали эту проблему классики русской культуры, насколько важной они считали

-

на разных этапах

-

за­

дачу развития русского понятийного языка. Сейчас для нас важно продолжать изучение этого опыта: вот переводы Платона, сделан­

ные Карповым,

-

скорее буквалистские, вот переводы Владимира

Соловьева, создавшие образец для последующих переводов; про­

двигать историческую рефлексию о переводе и переводах следует и ради Платона, и ради нас самих. При этом одного-единственно­ го

алгоритма

не

существует:

многое

зависит

от

этапа развития

культуры (вширь или вглубь) от предполагаемого читателя, от того, впервые или повторно делается перевод, и еще от многого другого.

Ну так и каков же итог: можно ли сказать, что ситуация Вави­ лона, отчуждающего многоязычия, преодолевается? будет ли она в принципе преодолена? Вряд ли, скорее даже наоборот: текстов

на других языках (а всего на свете языков, напомним,

5 или 6 ты­

сяч, хотя далеко не все имеют письменность) будет все больше, хо-

644

Заключение

тя И навыки перевода тоже усовершенствуются. Конечно, писать

философские трактаты на хопи или баскском (что будет с этими языками дальше

-

на них людей)

вряд ли кому-нибудь удастся, хотя сочинять

зависит в большой степени от воли говорящих

прекрасные стихи можно налюбом языке. Так что Вавилон сохра­ нится, только

-

вслед за Беньямином, Рикёром или Деррида,

за многими другими, обсуждавшими этот вопрос, проклятье,

а

как творческая

задача:

как

-

испытание,

уже не как в

котором

формируется и личное достоинство человека, и его способность слышать другого. Иначе говоря, нам важно сейчас понять пози­ тивный и реальный смысл метафоры «говорить на разных язы­

ках». Конечно, поиск общего языка неотъемлем от нашей жизни и в ее повседневности и в ее более специализированных проявле­ ниях, однако не будем строить иллюзий: эта работа никогда не

закончится. А потому «задача переводчика» неизбывна и беско­ нечна. Род человеческий состоит по определению из людей пере­ водящих (даже если они об этом и не подозревают)

-

с языка на

язык, из культуры в культуру; кроме того, все мы осуществляем перевод внутри своего родного языка, перевод между разными се­

миотическими системами (литература, кино, танец, музыка) и др.

Нам стоило бы заняться сбором о том,

рах

-

-

по крупице

-

информации

как делаются и осмысляются переводы в разных культу­

для создания когда- нибудь, под эгидой ЮНЕСКО, единой,

общечеловеческой библиотеки переводов и работ по их осмысле­ нию. Этот опыт будет бесценен для ведения всех человеческих дел

-

в политике, праве, экономике, торговле, научном обмене

или художественных практиках

...

За последние годы мне довелось участвовать в нескольких рос­ сийских и зарубежных конференциях по переводу. На них обсуж­ дались многие важные проблемы: как влияют на перевод раз­ личные

установки

и

стратегии

-

интерпретации,

адаптации,

переделки, воссоздания? Какую роль играет в этом процессе исто­ ричность языка, возникновение новых культурных потребностей,

приводящих к созданию новых переводов? Особый круг пере ВО­ доведческих вопросов касался того, что имеет сложно фиксируе­ мую форму (следы, отголоски, отдаленные соответствия, аффек­ ты, молчание, семантические ценности ритма и тембра, словом, все то, что находится как бы между строк

-

в языках, контекстах,

культурах). Среди всех этих вопросов, тонко затрагивающих пере­ водческие маргиналии (на самом деле, в переводе все важно), можно отметить продвижение к той теме, которая рассматрива­

лась в данном исследовании. Так, на недавно состоявшейся в Па­ риже конференции ставился вопрос о переводе как «современной эпистеме», или, иначе, как «операторе»

645

современных гуманитар-

Познание и перевод. Опыты философии языка

ных наук, без которого невозможно плодотворное переосмысле­ ние новых познавательных ситуаций, сложившихся в истории, со­

циологии, исследованиях культуры и других познавательных об­

ластях'<'. По всем этим вопросам возможно и целесообразно как можно более широкое научное сотрудничество. Хотя тут есть и своеобразие: как представляется, на данном этапе в России, где в силу социально-исторических обстоятельств имел место долгий отрыв от современной западной мысли, главное

БОльшее, чем на Западе,

-

-

и в принципе

внимание должно уделяться переводу

основного корпуса понятий философии и гуманитарных наук. Сейчас, в начале

XXI

В., некоторым в России кажется, будто

«эпоха переводов» уже завершилась, безвозвратно канула в про­ шлое. При этом также отмечается, что завершилась «французская интеллектуальная революция в России», экспансия французской

философской и критической мысли в постсоветскую Россию. И в самом деле, в ближайшем будущем мы, наверняка, не увидим такого мощного переводческого процесса, какой видели в 90-е го­ ды. Однако хочется надеяться, мы станем свидетелями более ин­ тенсивного усвоения того, что довольно поверхностно распрост­

ранялось в 90-е годы. При этом, подчеркивая все своеобразие нынешнего периода, будем помнить и о его исторических преце­

дентах. В России, как известно, всегда чередсвались периоды «от­ крытости» И «закрытости» ПО отношению к Западу и, соответ­ ственно,

приливы

и

отливы интереса к переводу.

осознанность

и неосознанность самой задачи выработки концептуальных язы­ ков, выработки своего языка (во взаимодействии с другими). Быть может, российская культура имеет свой собственный ритм разви­

тия, при котором периоды восприятия Запада как «своего друго­ го» чередуются с периодами самопогружения, а взрывы интенсив­

ной работы с языком сменяются более спокойной и медленной выработкой языковых средств мысли. Хочется думать, что яркие

эксперименты наших предшественников ковского, Пушкина и Шпета

го языка

-

-

-

Ломоносова и Тредиа­

по созданию русского понятийно­

это не только глухое прошлое, но и более осознанное

будущее русской культуры. Перевод для нас

-

это не только куль­

турный факт, но и культурный ВЫЗОВ. «Зашита И прославление» русского языка не должны быть культурной политикой для юби­ лейных годовщин: нам нужно не любование достигнутым, но по7~I «Перевод И переводы: столкновения. переговоры. творчество» (Париж 8. но­ ябрь

2007).

Интерес к переводу нарастает и в России: социокультурные аспекты

перевода. этноментальиый мир человека. межкультурная коммуникация и пере­ вод

-

всё это темы конференций и летних школ. проволившихся в последние годы

в Воронеже. Тамбове. Ульяновске. Волгограде, Курске, Хабаровске, Астрахани и других городах, не говоря уже о столицах.

646

Заключение

стоянные, чуткие к потребностям современности усилия, оп ира­ ющиеся на исторический опыт.

Перевод выступает как форма существования истории культу­ ры, культурной памяти, а потому опыт перевода и само переведен­ ное

-

это национальное достояние, выкристаллизовавшееся с уча­

стием опыта других культур. Перевод воочию показывает, как сохранить самостоятельность,

не

выставляя

кордонов,

как стре­

миться к универсальному (только не заданному заранее, а меняю­ щемуся и к тому же множественно определенному), не теряя само­ го

себя.

Перевод

культурных усилий

в

-

культуре

предстоит

как

огромное

больших и малых. Все эти практики

-

поле

спон­

танные или осознанные, любительские или профессиональные, все эти стремления различных дисциплин, все больше прислуши­ вающихся

друг

к

другу,

прямо

или

косвенно

свидетельствуют

в пользу той позиции, которую я здесь пытаюсь очертить: не толь­ ко отношение к своему родному языку, но и осознание множест­ венности человеческих языков, понимание того, что все мы гово­

рим «на разных языках», определяет человека в его бытии, в самой

возможности мыслить. Абсолютных побед на пути перевода нет, но все равно есть упорные, вновь и вновь возобновляемые попыт­

ки пробиться К пониманию из марева страхов, отчаяния, безна­ дежности...

Перевод

-

это общечеловеческое дело,

в котором

может участвовать и реально участвует каждый. Диалог без перево­ да - это метафора или, можно сказать, прекрасный философский миф: для того чтобы он стал реальностью, нужна работа перевода ... А потому скажем, не боясь преувеличений: перевод есть самое пре­ красное доказательство того, что человечество все же существует

...

Литература

I'intraduisible du rиББе (апа]УБе des mots traduits еп et «discours» / / т raduire les рпйоворлеэ / Sous lа dir. de J. Moutaux, о. Bloch. Paris, 2000. 2. Agamben G. Pardes. Г'ёспшге de lа рuissапсе // Derrida. Numero зрёс. Revue phi!osophique de 'а Fгапсе et de Гёпапяег. 1990. N2 2. 3. Althusser L. et аl. Lire le Capital. Рапв, 1965. 4. Althusser L. Freud et Lacan / / La поцуейе critique. 1964-1965. N2161-162. 5. Althusser L. La decouverte du Docteur Freud / / Dialogue Ггапсоsovietique sur la рsусhапаlуsе. Toulouse, 1984. 6. Althusser L. Роцг Магх. Paris, 1965. 7. Amalric J.L. Кюоецг, Derrida. L'enjeu de la шёгарпоге. Paris, 2006. 8. Amiot М. Le relativisme culturaliste de Michel Foucault / / Temps modernes. 1967. N2 248. 9. The Anthropologist as Него. Cambridge (Mass.), 1970. 10. Antipsychiatrie, antipsychanalyse: Епtгеtiеп ауес F. Guattari / / Magazine Нпёгане. Mai 1976. 11. L'apport freudien: elements роцг ипе епсусюрёоте de la рsусhапаlуsе. Sous la dir. De Р. Kaufmann. Paris, 1993. 12. Арге« Е. The Translation Zone. А New Comparative Literature. Princeton апd Oxford, 2006. 13. Arrive М. Linguistique et psychanalyse: Freud, Saussure, Hjelms]ev, Lacan et les autres. Paris, 1986. 14. АиЫп V. La philosophie п'а pasde patrie // Le Figaro Ешегапе. 2004. 21 oct. 15. Аuthiег-RеvuzJ. Ces mots qui пе vont pas de soi. Boucles ref1exiveset поп­ cciincidences du dire. Еп 2 vol. Paris, 1995. 16. Auzias J. - М. CICfs рош le structuralisme. 2 ed. Paris, 1967. 17. Ауюпотоуа N. Derrida еп russe / / Revue philosophique de la France et de Гёпапяег. 2002. N2 1/2. 18. Avtol1omova N. Foucault: critique de [а raison anthropologique // Michel Foucault: Lesjeux de la verite et du pouvoir. Etudes ецгорёеппез / Sous la dir. d'A. Brossat. Nancy, 1994. 19. Avtonomova N. Lacan амес Kant : !'idee dLI symbolisme /1 Lacan ауес les philosophes. Paris, 1991. 20. Ауюпотоуа N. Lасап: renaissance оц Пл de la psychanalyse / / L'Inconscient: la disCLIssion сопtiпuе. Мозсоц, 1989. 2!. Амопотоуа N. Paradoxes de ]а гёсерпоп de Derrida еп RLIssie. Cahiers de L'Herne. Special: Derrida / SOLIS la dir. de M.-L. MaHet, G. Michaud. Paris, 2004. N2 83. 22. Avtol1omova N. The Use of Western Concepts in Post-Soviet Philosophy. Тгапslаtiоп апd Reception / / Kritika. Exp!oration iп Russian and Еurаsiап History. Вloomington, Iпdiапа. 2008. Vol. 9. N2 1.

1. Adamski

п. Ое

fгащаis соmmе «realite,)

648

Литератvра

сгёацоп d'une langue conceptuelle russe : Histoire et асшайтё / / Revue philosophique de la France et de Гёггапяег. 2005. N9 4. 24. Avtonomova N. Reponses а Balibar Е., Ogilvie В., Сопгё С.. Ragozinski J. / / Lacan ауес les philosophes. Paris, 1991. 25. Badiou А. Lacan et Platon : le гпатпёгпе est-i] цпе idee ? / / Lacan ауес les philosophes. Paris, 1991. 26. Barnes J. Formal Langllage and Natural Language / / Ое l'intraduisibIe еп philosophie. Rue Descartes. 1995. N9 14. 27. Ваппез R. Стшсце et verite. Paris, 1966. 28. BarthesR. Essais critiques. Paris, 1964. 29. Barthes R.. Le degre zero de Гёспшге. SlIivi des Нётпегпэ de semio!ogie. Paris, 1965. 30. Barthes R. Le plaisir dll texte. Paris, 1973. 31. Barthes R. L'empire des signes. Geneve, 1970. 32. Barthes R. Mythologies. Paris, 1957. 33. Barthes R. Roland Barthes рат Roland Barthes. Paris, 1975. 34. Barthes R. S/Z. Essai. Paris, 1970. 35. Barthes R. Sade, Fourier. Loyola. Paris, 1971. 36. Barthes R. Sur Racine. Paris, 1963. 37. Barthes R. Systeme de 'а mode. Paris, 1967. 38. Baudry F. Le псецё Ьоггогпёеп et I'objet а / / Lacan амес les рпйозорпеэ. Paris, 1991. 39. Becker A.L. Beyond Translation. Essays toward а Modem Philology. Апп АгЬог, 1995. 40. Benmakhlou/А., Lavigne J.-F. Eds. Avenir de Ia raison . Devenir des rationalites. Paris, 2004. 41. Benveniste Е. Ргоыегпеь de linguistique genera1e. Paris, 1966. 42. Вегси F. Sed perseverare diabolicum // Атс 1980. N9 49. 43. Berman А. L'epreuve de Гётгапяег. Paris, 1984. 44. Веппап А. La traduction et la lettre - ои !'auberge du lointain / / Les tours de ВаЬеl (А. Веппап, G. Granel е.а.). Mauzevin, 1985. 45. Berman А. Роцг цпе critique des traductions : John Ооппе. Paris, 1995. 46. Вепаих D. Les transmission familiales. Esquisse d'une comparaison пап­ co-sovietiqlle / / Carrefours sciences socia!es : Ie mоmепt moscovite / SOllS la dir. de В. Оогау, J.-M. Rennes. Paris, 1995. 47. Bertherat У. Ггецё вуес Lacan оц la sсiепсе ауес la psychanalyse / / Esprit. 1967. N9 366. 48. Bertrand М. et.al. Ferenczi, patient et psychanalyste. Paris, 1994. 49. Bertrand М. L'urgence de penser / / СапеfоUl'S sciences sociales : le mо­ ment moscovite / SOllS la dir. de В. Оогау, J.-M. Rennes Paris, 1995. 50. Bertrand М. La pensee et 'е trauma. Entre psychanalyse et philosophie. Paris, 1990. 51. Bertrand м., Doray В. PsychanaJyse et sciences sociales. Paris, 1989. 52. Boka!!owski Т. Sandor Ferenczi. Paris, 1997. 53. Le Во!! S. Un positiviste desespere: Michel FoucaLllt / / Temps modemcs. 1967. N9 248. 54. Borch-Jacobsen М. Le slljet frelldien. Paris, 1982.

23. Avtonomova N. Traduction et

649

Познание и перевод. Опыты философии языка

Les alibis du sujet (Lacan, Kojeve et alii) / / Lacan амес 199J. 56. Borch-Jacobsen М. Souvenirs d' Anпа О. Une mystification centenaire. Paris, 1995. 57. Borch-Jakobsen М. Lacan. Le гпапге absolu. Paris, 1990. 58. Bourguignon А., Cotet Р., Laplanche J., Robert F. Traduire Freud. Paris, 1989. 59. Braunstein J.-F. Bachelard, Canguilhem, Foucault. «Le style тгапсав» еп epistemologie / / Les philosophes е! lа science / Sous la dir. de Р. Wаgпег. Paris, 2002. БО. Bres У. Freud... еп liberte. Paris, 200б. бl. Bres У. L'inconscient. Paris, 2002. 62. Bres У. Le рsусlюlоgismе / / Carrefours sciences воста'еэ : ]е пюmепt moscovite / Sous la dir. de В. Dотау, J.-M. Rel1nes. Рапз, 1995. б3. Brown P.L. Epistemology апd Method: Althusser, Foucault, Derrida / / Cultural hегmепеutiсs. Возгоп, 1975. Yol. NQ 2. б4. Brugere F. Foucault et Baudelaire. L'enjeu de la гпосегппё / / Lectures de MicheJ Foucault. Sur les Dits е! Ecrits. Уоl. 3. Lуоп, 2003. 65. Biittgen Р. Магпп Luther tгаduсtеш / / Dе l'iпtгаduisiЫе еп philosophie. Rue Descartes. 1995. NQ 14. бб. Сатиз А. Le гпугпе de Sisyphe. Paris, 1942. 67. Canguilhem G. Mort de I'homme ои Гёршэегпегп du cogito? / / Critique. 1967. NQ 242. б8. Сарию J.D. ed. Deconstruction in а Nutshell. А Conversation with Jacques Derrida. N.Y., 1997. б9. Сатар R. Intellectual Ашооюягарпу / / Тпе Philosophy of Rudolpl1 Сагпар / Ed. Ьу Р.А Schilpp. La Salle, Illinois, 19б3. 70. Саггеюшв sciences sociales е! psychanaJyse: lе глотпеш moscovite / SOllS ladir.de В. DогауеtdеJ.-М. Rennes. Paris, 1995. 71. Саггоу J., Ohayon А., Plas R. Histoire de la psycho!ogie еп France. XIXCXX e siecles. Paris, 200б. 72. Cassin В. Mots croises ? / / ОЬsеrvаtеш. 2004. 23 septembre. 73. Catford J. А Linguistic Theory ofTranslation. London, 1965. 74. Cavallari н'м. Savoir and Роцуоп: Michel Роцсашг'в Theory of Discursive Practice / / Оп Foucault / Humanities iп Society. 1980. Т. 3. NQ J. 75. Caws Р. What Is Structuralism? // Рагпьап Review. N-Y. 1968. Yol. 35. NQ 1. 76. Caygill Н, From Аэыгаспоп to WUl1scl1: Тпе Уосаошапе Ецгорёеп des Philosophies / / RadicaJ Philosophy. А Jошпа! of Socialist апо Fеmiпist Phi!osophy. 200б. Jllly-Augllst. 77. Септ апв аргёв. Еппепепв ауес J. - L. Ооппег, А. Greel1, J. Laplal1che et al. Paris, 1998. 78. Се11! al1S apres ... 'а suggestiol1 // Press med. 1984. Yol. 13. NQ 41. 79. Chatelet F. Rel1dez-vous dal1s dellx al1S / / Le 11011уеl оЬsеrvаtеш. 19б7. jal1v. 11-17. NQ 113. 80. Cherki А. Рош uпе memoire / / Rеtош а Lacan. Paris, 1981. 81. Chertok L. La re!ation medecin-patient / Preface d'lsabelle Stel1gers. Paris, 2000.

55. Borch-Jacobsen

les philosophes.

М.

Рапь,

650

Литература

82. Chertok L. Le conflit Ргецё - Ferenczi ои Тпёопе et pratique еп psychanalyse / / Sixiemes [оцгпёез de formation сопtiлuе. Paris, janvier, 1986. 83. Chertok L. Psychotherapie et вехпаше. Considerations historiques et epistemologiques / / Ркуспотпёгарте. 1981. NQ 4. 84. Chertok L. Sigтllлd chez Каг1 / / Le Monde. 2.9.1984. 85. Chertok L. Sllggestio rediviva / / Rеsшgелсе de I'hypnose: цпе bataille de сецх селts ans. Paris, 1984. 86. Chertok L., Stengas 1. Le Соецг et 1а raison. L'hypnose еп question, de Lavoisier а Lacan. Paris, 1989. 87. Chertok L., Stengers 1., Gi/le D. Мёгпоггев d'lln hCretique. Paris, 1990. 88. Сгацёе LCvi-Stгаllss: the Anthropologist as Него // Ed. Ьу E.N. а. Т. Hayes. Cambridge (Mass.)-London, 1970. 89. (Летет С. Les fils de Ргецё sолt fatiglles. Paris, 1978. 90. (Летет С. Yies et legendes de Jacques Lacan. Paris, 1980. 91. Climent С. Le роцмпг des mots: Symbolique et ideo10gique. Paris, 1973. 92. Со/оmЬе/ J. Les mots de Ропсацп et les choses / / NOllvelle critique. 1967. NQ 4. 93. Сотв: М. Rеtош de la psychologie des foules? / / Monde. 1981. 6 поу. 94. Сорра/е О., Gardin В. Disсошs du pouvoir et pouvoirs dll disсошs // Репвее. 1980. NQ 209. 95. Спероп М. Traduire, гёгпощпег, survivre // Репвег ауес Jacques Derrida. Rue Descartes (пцгпего зрёс.) Рапз, 2006. NQ 52. 96. Сийе» J. Jacques Dcrrida / / Struсtшаlisт апd Since. From LCvi-Stгаuss to Derrida. Oxford, 1982. 97. Си//ег J. Оп Оесопыгцспоп. Theory and Criticism after Stгuсtша1isт. Ithaca, N .У., 1982. 98. Cusset F. Fгепсh Theory. Foucault, Derrida, Dc1ellze & Cie et les тпша­ tiопs de la vie iпtеllесtuеllе ацх Еtаts-Uпis. Paris, 2005 (1 ed. fr. 2003). 99. О 'Hondt J. Les consequencs des еггецгз de ггаоцспоп / / Traduire les philosophes / SOllS lа dir. de J. Мошацх, О. Вloch. Рапз, 2000. 100. Oaix Р. Епtгеtiеп ауес Jacques Lасап // Lettres fгащаisеs. ]966. NQ 1159. 1О 1. Daix Р. Qu'est -се que le struсtша1isте? U п епtгеtiеп de Pierre Daix ауес Fгащоis Wahl // Lettres fгащаisеs. 1969. NQ 1268. 102. йа!х. Р. Епtгеtiеп ауес Jacques Lacan / / Lettres fгащаisеs. 1966. NQ 1159. 1-7 сёс. 103. Dastur F. / La репзее сот те тгаоцсцоп: ашоцг de Heidegger / / Traduire les philosophes / Sous!a diг. de J. MOlltaux, О. Bloch. Paris, 2000. 104. David-Menard М. Капt et Frelld репsепt-ils la тете langlle? // Тгаduiге les philosoplles / Sous lа dir. de J. Moutaux, О. Bloch. Paris, 2000. 105. Oavid-Menard М. L'hуstегiquе епtге Frelld et Lacan. Coгps е! langage еп psychanalyse. Paris, 1983. 106. Oavid-Menard М. Les сопstгuсtiопs de I'llniversel. Рsусhапаlуsе, philosoрЫе. Paris, 1997. 107. Ое I'intraduisible еп philosophie (питеro spec.). Rue Descartes. 1995. NQ 14. 108. De/euze G. А quoi гесоппа1t-оп le stГllсtшаlisте? / / La philosophie. Т. IV: Le хх е siecle. Yol. 4. Paris, 1973. 109. Oe/euze G. Uп ПОllvеl archiviste // Critiqlle. 1970. NQ 274. 651

Познание и перевод. Опыты философии языка

110. Deleuze G., Guattari F. Capita1isme et schizophrenie: L'Anti-СЕdiре. Paris, 1972. 111. Deleuze J. Foucau1t. Paris, 1986. 112. Delisle 1. L'ana1yse du discours сотте methode de traduction. Ottawa, 1984. 113. Delrieu А. Levi-Strauss lecteur de Freud. Рапз, 1993. 114. Dennes М. Husserl - Heidegger. Inf1uence de 1еиr оцмге еп Russie. Paris, 1998. 115. Derrida J. Specu1er sur Freud // Derrida J. La сапе posta1e: Ое Socrate а Freud et au-de1a. Рапз, 1980. 116. Derrida J. Apprendre а vivre enfin. Entretien ауес Jean Birnbaum. Рапь, 2005. 117. Derrida J. Chaque fois unique, lа fin du monde. Рапз, 2003. 118. Derrida J. Ое l'hospitalite (A.Oufourmantelle invite 1.0. а гёропёге). Рапв, 1997. 119. Derrida J. Ое 1а grammato1ogie. Paris, 1967. 120. Derrida J. Ecriture et diffегепсе. Paris, 1967. 121. Derrida J. Envois / / La сапе posta1e: de Socrate а Freud et au-de1a. Рапз, 1980. 122. Derrida J. Force de loi. Paris, 1994. 123. Derrida J. Г'ёспшге et lа diffегепсе. Paris, 1967. 124. Петаа J. La diffегапсе / / Derrida J. Marges - de lа philosophie. Рапз, 1972. 125. Derrida J. La dissеmiпаtiоп. Р., 1972. 126. Derrida J. La mythoJogie blanche. La гпёгарлоге dans le texte philosophique / / Derrida J. Marges - de 1а philosophie. Paris, J972. 127. Derrida J. La voix et le рпёпошепе. Рапь, 1967. 128. Derrida 1. Le structure, le signe et le jeu dапs le discours des sciences пц­ maines / / Derrida J. L'ecriture et la difference. Рапв, 1967. 129. Derrida J. Les tours de Babel// Derrida J. Рзуспё. Inventions de I'autre. Paris, 1987. 130. Derrida J. Lettre а ип ami japonais // Derrida J. PsychC. Inventions de Гашге. Paris, 1987. 131. Derrida J. Otobiographies. L'епsеigпеmепt de Nietzsche et lа po1itique du погп рroрте. Paris, 1984. 132. Derrida J. Points de suspension. Епtгеtiепs / Ргев. рат Е. Weber. Paris, 1992. 133. Derrida J. Positions. Рапз, 1972. 134. Derrida J. Роит Гагпеш de Lacan // Lacan ауес 1es philosophes. Paris, 1991. 135. Derrida J. Рзуспё. Inventions de 1'ашге. Рапв, 1987. 136. Derrida J. Qu'est-ce qu'une traduction «reIevante» ? Соптёгепсе inauguгаге de 1acques Oerrida / / Quinziemes assises de lа traductrion Iitteraire (ArIes 1998).1999. 137. Derrida J. Resistances - de la рsусhапа1уsе. Paris, 1996. 138. Derrida J. Le retrait de la metaphore // Derrida J. PsycbC. Inventions de l'autre. Paris, 1987. 139. Derrida 1. Fichus (Oiscours de Francfort). Paris, 2002.

652

_

лиТераТ"'-у-"'ра"--

140. Derrida J., Nancy J. - L. Ouverture / / Rue Descartes. Les 20 апз du СоШ:gе ппегпапопа! de philosophie. 2004. NQ 45. 141. Derrida J. Voyous. Deux essais sur la гатзоп. Paris, 2003. 142. Derrida. Cahiers de I'Неrпе. Paris, 2004. NQ 83. 143. Descamps С . Il1traduisible, угаппегп? / / La Ошпзаше Цпёгапе, 2004. 1-16 сёс. 144. Descola Ph. Раг-пета nature et cu1ture. Paris, 2005. 145. Descombes V. L'Equivoque du symbo1ique // Confrontation. 1980. Cahiers 3. 146. Detienne М. Согпрагег I'incomparable. Paris, 2000. 147. Оюпоппапе de la psychana1yse / Sous la dir. de Р. Chemama. Paris, 1993. 148. Dictionnaire de 1а Psychana1yse. Епсусюреша Ul1iversalis. Paris, 1997. 149. Dolto F. Les chemins de l'education. En 2 уо]. Paris, 1994. 150. Dor J. L'a-scientificite de 1а psychana1yse. Еп 2 уо]. Paris, 1988. 151. Doray В. Psychana1yse, du singu1ier аи p1uriel / / Revo1ution. 1986. NQ 313. 152. Dosse F. Histoire du structura1isme. Т. 1. Le champ du sigl1e. 1945-1966. Paris, 1991; Т. 2. Le chant du cygne. 1967 а nosjours. Paris, 1992. 153. Dosse Е. La гпагспёе des idees. Histoire des intellectue1s - histoire inte1lectuelle. Paris, 2003. 154. Dosse Е. Раи1 Ricocur. Le sens d'une vie. Paris, 1997. 155. Dreyfus HL., Rabinow Р. Habermas et Foucau1t: Qu'est-ce que l'age d'homme? // Miche1 Foucau1t: Du monde entier // Critique. 1986. Т. 42. NQ 471-472. 156. Dreyfus HL., Rabinow Р. Miche1 Foucau1t: Beyond Structuralism and Hermeneutics. Brighton, 1982. 157. Droit R.- Р. Foucault, De1euze et 1а репвёе du dehors / / Monde. 1986. 5 sept. 158. Droit R.-P. Tous les пютв de 1а philo / / Le Мопсе des livres. 2004. 20ct. 159. Dufrenne М. La рпйозорше du пёо-роыцмыпе / / Esprit. mai 1967. 160. Dumoulie С. Cet obscur objet du desir. Essai sur les amours fantastiques. Paris, 1995. 161. Есо U. The Influence of R. lakobson оп the Development of Semiotics / / Roman lakobson. Echoes ofhis Scho1arship. Lisse. 1977. 162. Есо U. Looking [ог а Logic ofCulture / / Times Literary Supplement. 1973. 50ct. 163. Есо U. Semiotica е fi1osofia dellinguaggia. Torino. 1984. 164. Edelman В. L'Homme de foules. Paris, 1980. 165. Entretien de С. Clement ауес G. Deleuze / / Агс. De1euze. NOllv. ed. 1980. NQ 49. 166. L'epistemo10gie fгащаisе 1830-1970 / Sous la dir. de М. Bitbo1 et 1. Gayon. Paris, 2006. 167. Eribon п. Miche1 Foucau1t. Paris, 1989. 168. Eribon D. Miche1 Foucault et ses contemporains. Paris, 1994. 169. Escoubas Е. Philosophie, 1angue et Bildung : tache du traducteur (de Heidegger et Benjamin а Humboldt) // Traduire les philosophes / Sous 1а dir. de J. Moutaux, О. B1och. Paris, 2000. 170. The Ethics ofTranslation / Вегтап S., Wood М. eds. Princeton, 2005. 171. Ewald Е. Anatomie et corps politiques / / Critique. 1975. NQ 343.

653

Познание и перевод. Опыты философии языка

ьампгз // Шэегапоп. 1984. 30 juin-1 jui1. 5., Rank О. Т!1е Оемеюргпепт of Psychoana!ysis. N.Y.Washington, 1925. 174. Ferry L., Renault А. La репвсе 68 et «1'anti-humanisme сотпетпрогаш». Paris, 1985. 175. Fichte J.G. Reden ап die deutsche Nation // Fichte J.G. Werke iп sechs Вапсеп. Fйпftег Band. Leipzig, 1910. 176. Fontanille J. Semiotique du discours. Liпюgеs, 2000. 177. Fontanille J. Soma et зегпа. Figures du corps. Paris, б/г. 178. Forrester J. The Seductions of Psychoanalysis. Freud, Lacan апd Derrida. Cambridge, 1992. 179. Foucault М. L'archeo1ogie du sayoir. Paris, 1969. 180. Foucault М. Distance, aspect, огigiпе // Тпёопе d'ensembIe. Paris, 1969. 181. Foucault М. Dits et Ecrits (1954-1988) / Sous 1а dir. de о. Defert et F. Ewa1d ауес 1а collaboration de J. Lagrange. Еп 4 мо], Paris, 1994. 182. Foucault М. Entretien амес Made]eine Chapsa1 // Foucault М. Dits et Ecrits. Еп 4 уо1. Уо1. 1. Paris, 1994. 183. Foucault М. Une esthetiql1e de ]'existence: Entretien ауес А. Fontana // Мопсе. 1984. 15-16juil. 184. Foucault М. Folie et сёгавоп. н istoire de lа folie а ]'age classique. 'Птёзе principale... Paris, ]961. 185. Foucault М. Foucau1t, разве-Тготшёгеэ de lа phi]osophie (iпеdit): Егпгепеп ауес Droit R.-P.// Мопсе. 1986.6 sept. 186. Foucault М. Maladie mentale et регзоппайгё. Рапз, ]954. !87. Foucault М. Les mots et les choses. Une archeologie des sciences humaines. Paris, 1966. 188. Foucault М. Naissal1ce de lа clinique. Une archeologie dl1 regard гпешса]. Рапз, !963. 189. Foucault М. L'ordre du discours. Гесоп iпаugurаlе аи СоШ~gе de Fгапсе lе 2 сёс . ]970. Paris, 1971. 190. Foucault М. La репзёе de dehors // Сппсце. 1966. NQ 229. 191. Foucault М. La philosopl1ie structuraliste реппет de diagnostiquer се qu' est «aujourd'hui». Entretien ауес G. Fellous // Foucault М. Dits et Ecrits. Еп 4 уо]. Уоl. 1. Paris, 1994. 192. Foucault М. Qu'est-ce оц'цп auteur? // Bulletil1 de lа Societe [гапсшзе de phiJosophie. 1969. NQ 3. 193. Foucault М. Qui ётез-соцэ, professeur Foucault? // Foucault М. Dits et Ecrits. Еп 4 уо]. Уоl. 1. Paris, 1994. 194. Foucault М. Каутпопс Roussel. Paris, 1963. 195. Foucault М. SOl1ci de soi / Foucault М. Historie de Ja вехцайтё. Т. 3. Paris, 1984. 196. Foucault М. Sur les fa<;ons d'ecrire 1'!1istoire. Entretien ауес R. Bellour // Foucault М. Dits et Ecrits. Еп 4 уо!. Уо!. 1. Paris, 1994. 197. Foucault М. Surveiller et pl!nir. Naissance de !а prison. Paris, 1975. !98. Foucault М. Theatrum Philosopl1icum // Critiql!e. 1970. NQ 282. 199. Foucault М. Ul1 systeme fini [асе а ипе demande infini: Entretien ауес R. Вопо // Sccurite socia1: j'enjeu. Paris, 1983. 200. Foucault М. L'l!sage des pJaisirs / FOl!cault М. Historie de 1з sexualite. Т. 2. Paris, 1984.

172. Ewald F. Le joueur de 173.

Гепепсг!

654

Литература

201. Foucault М. La vie: ехрёпепсе et

1а science / / Revue de metaphysique et de Canguilhem. 1985. Уо1. 90. NQ 1. 202. Foucault М. La vo1onte du savoir / Foucau1t М. Histoire de lа sexua1ite. т. 1. Рапз, 1976. 203. Гоцсацл: Memoria1 Issue / Oallmayr г.к., Hink1e G.J. eds. Oordrecht, 1987. 204. Ггецо in Exile. Psychoana1ysis and its Yicissitudes / Е. Timmes and N. Sega1 eds. New Науеп and London, 1988. 205. Freud n'avait pas tout dit // L'Express. 1989. NQ 1. 206. Froтт Е. The Crisis of Psychoana1ysis. N .У., 1970. 207. Fuller S. Phi1osophy, Rhetoric, and the End of Know1edge. Madison (Wisc.)-London, 1993. 208. Fuller S. Thomas Kuhn. А Phi1osophica1 History for Оцг Times. Chicago and London, 2000. 209. Gadaтer H.-G. Oie Universa1itat des hermeneutischen Problems / Phi1osophische Jahrbuch. Jg. 73. Ha1bband 2. Miinchen, 1966. 210. Gadaтer Н. - G. Wahrheit und Methode. Grundziige einer phi1osophischen Hermeneutik. 4 Aufl. Tiibingen, 1975. 211. GascM R. The Tain of the Mirror. Derrida and the Philosophy of Reflection. Cambr. Mass., London, 1986. 212. Gattinara Е. С. Les inquietudes de 1а raison. Epistemo1ogie et histoire еп France dans Гептге deux-querres. Paris, 1998. 213. Gayon J. Le concept d'individua1ite dans 1а phi1osophie bio1ogique de Georges Cangui1hem / / L'epistemo1ogie fгащаisе 1830-1970/ Sous 1а dir. de М. Bitbo1 et J. Gayon. Рапз, 2006. 214. George F. L'effet 'Уаи de Рое1е de Lacan et de 1acaniens. Рапз, 1979. 215. Glazer S. Lost in Trans1ation // New York Times Book Review. 2004. 22 August. 216. Godelier М. Monnaies et richesses dans divers types de societe et [ецг геп­ сопгге а 1а рёпрпёпе du capitalisme / / Саггетошь sciences socia1es: 1е то­ ment moscovite / SOllS 1а dir. de Оогау В., Rennes J.-M. Paris, 1995. 217. Godelier М. Pouvoir et 1angage / / Communication. 1978. NQ 28. 218. Godin J. La поцуейе hypnose: Уосаошагге, principes et гпёгпоёев. Paris, 1992. 219. Gordon С. Гоцсацп еп Ang1eterre // Miche1 Роцсацп: Оll monde еппег. Critique. 1986. Т. 42. NQ 471-472. 220. Goux J.-J. А propos des tгois гопоь / / Lacan амес 1es phi1osophes. Рапь, 1991. 221. Goux J. -J. La гпоппаге : агспёгуре, [етоп, пёзог / / Carrefours sciences socia1es : 1е momel1t moscovite / Sous 1а dir. de В. Оогау, J.-M. Rennes. Paris, 1995. 222. Granel G. Les 1angues SOl1t des terminaux logiques / / Les tошs de ВаЬе1 (А. Вегта11, G. Grane1 е.а.). Mauzevin, 1985. 223. Granger G.- G. Mathematiques et rationalite dal1s l' cellvre de Jean Cavailles / / L'epistemo1ogie fгащаisе 1830-1970 / Sous 1а dir. de М. Bitbo1 et J. Gayol1. Paris, 2006. 224. Green А. Idees directrices рош llпе psychana1yse contemporail1e. Месоп­ naissal1ce et reconnaissance de l'incOl1scient. Paris, 2002. тога1е.

655

Познание и перевод. Опыты философии языка

225. Green А. Instance tierce ou rapports du цегсе? / / Le Monde. 1990. 1О fev. 226. Greimas A.J., Fontanille J. Semiotiques des passions. Des etats de choses аих егатв с'агпе. Paris, 1991. 227. Gritti J., Toinet Р. Le structura1isme: science et ideologie. Paris, 1968. 228. Grondin J. Le tournant hermeneutique de la phenomenologique. Paris, 2003. 229. Gros F. Foucault face а son сецуге / / Lectures de М ichel Foucault. Sur les Dits et Ecrits. Yol. 3. Lyon, 2003. 230. Griinbaum А. The Foundations of Psychoana1ysis: а Phi1osophical Critique. Berkeley, 1983// Behavioral and Brain Sciences. 1986. Уоl. 9.

NQ.2. 23 1. La guerre des psys / Manifeste роиг ипе psychotherapie сепюсгапоое / Sous 1а dir. de Т. Nathan. Paris, 2006. 232. Guidelines for the Trans1ation of Social Science Texts. American Council of Lеагпеd Societies. N.Y., 2006. Ср.: ACLS Web site: wwww.ac!s. org/sstp.htm. 233. Gutman С. L'avant-mai des philosophes / / Magazine Нпегапе. Sept. 1977. 234. Habermas Jii. Une Песпе dans !е coeur du temps ргезегп / / Michel Foucault: Ои monde entier. Paris, 1986. 235. Hacking 1. Miclle1 Foucaul's Immature Science / / Nous. B1oomington, 1979. Уо!. 13. NQ 1. 236. Нааеске W Structura!ismus - Ideologie des Status Quo? / / Neue Rundschau. Frankfurt а.М. 1971, Jg. 82. Н. 1. 237. Hadot Р. Ое Socrate а Foucault. Une longue tradition // Hadot Р. La philosophie согпгпе гпагпеге de vivre. Еппепепз ауес J. Car1ier et A.I. Oavidsol1. Paris, 2001. 238. Hagege С/. Le souftle de la langue. Yoies et destins des parlers d'Europe. Paris, 1992. 239. Harder У -J. Реш -оп traduire ]es рпйозорпев allemands ? / / т raduire les phi1osophes / Sous la dir. de J. Moutaux, О. Вloch. Paris, 2000. 240. Haudressy D. Ces mots qui disel1t г'асшашё. Les mutations de la lапguе гusse. Paris, 1992. 241. Heidegger М. Holzwege. Frankfurt а. Main, 1957. 242. Hemson Е. and Matin G. Redefil1ing Тгапыапоп. 'Пте Yariational approach. Ьопсоп апо N.Y., 1991. 243. Непаии А. Н istoire de la зёгпюпопе. 2 ed согпяёе. Paris, 1992. 244. Henry М. Genealogie de la psychana1yse. Paris, 1985. 245. Hersant 1., Hersant У La Непагзвапсе, fabrique d'intradllisibIes? / / Ое Гш­ traduisible еп philosophie. Rue Descartes. 1995. NQ 14. 246. Hesse М. The Explal1atory Function of Metaphor / / Revollltions and Reconstructiol1s in tlle Philosophy of Science. Brighton, 1980. 247. Honneth А. Foucau1t et Adoгno: Оеих formes d'ul1e critique de la modernite / / Michel Foucault : Ои monde entier. Critiqlle. 1986. Т. 42. NQ 471-472. 248. Hoyningen-Huene Р. Reconstructil1g Sciel1tific Revolutions. ТllOmas S. Кulш's Phi1osophy of Sciel1ce. Chicago, London, 1993. 249. Hypnose et psychal1alyse. Reponses а Mikkel Borch-Jacobsen / Sous la dir. de L. Chertok. Paris, 1987.

656

Литература

250. Ihde D. Hermeneutic Phenomenology. The Philosophy of

Раиl Riсаш.

Evanston, 197I. 251. Inconscient: la discussion continue / Sous lа гёо. de А. Ргапguiсhvili, F. Ваssiпе, Р. Chochine. Moscou, 1989. 252. Jaccard R. Ое lа seгvitude уоютпапе / / Monde. 1981. 6 поу. 253. Гакодзоп R. Liпguistiс Aspects ofTranslation / Bгower R. ed. Оп translation. СатЬг (Мазз.), 1959. 254. Jameson F The Prison- House of Lапguаgе. Ргiпсеtоп, 1972. 255. Jaulin А. Le потiпаlisте а l' оецме dапs la constitution de la metaphysique : tгаduсtiоп/tгаditiоп d'Aristote // Les tours de ВаЬеl (А. Вег­ тап,G. Gгапеl et аl.). Маuzеviп, 1985. 256. Jguirim S. Ое la dette а la traduction / / Lапgаgе & iпсопsсiепt. Revuc Iпtегпаtiопаlе. 2007. NQ 3. Jапviег. 257. Judet Р., Wismann Н. L'Аvепiг des lапguеs: Rерепsсг les Ншпаппёя. Paris, 2005. 258. Jullien F. Fопdег [а morale. Oialogue de Mencius ауес ип рпйозорпе des Ьшшеге. Paris, 1995. 259. Jullien F. Lc detour et Гассев. Strategies du sепs еп Chine, сп Сгёсе. Paris, 1995 260. Jullien F L'ombre аи tableau. Ои та! ои du negative. Paris, 2002. 261. Karcevskij S. Ои dualisme азугпётпоце du signc linguistique / / TCLP. Т. 1. 1929. 262. Каu/тапп Р. L'lпсопsсiепt du politique. Paris, 1979. 263. Кirk R. Тгапslаtiоп Оеtегтiпеd. Oxford, 1986. 264. KofJman S. Traduttore, tradittore ои : il у уа d'uпе [епге / / Traduirc les philosophes / Sous la dir. de J. Мошацх, О. вьеь. Paris, 2000. 265. Ко/тап S. Ип гпёцег impossible. Lecture de «Сопыгцспопз еп апатузе». Paris, 1983. 266. Ко/тап S. Nietzsche et lа гпёгарпоге. Paris, 1972. 267. Kremer-Marietti А. Foucault et I'archeologie du savoir. Paris, 1974. 268. Kristeva Г. Semeiotike. Recherches роиг ипе зёгпапатуье. Paris, 1969. 269. Kuhn Ts. The Road Since Structure: Philosophical Essays, 1970-1993. Chicago, 2000. 270. Kuhn л.з. Metaphor iп Science / / Ibidem. 271. Lacan / Sous la dir. de G. Miller. Paris s /d. 272. Lасап амес les philosophes. Paris, 1991. 273. Lacan J. Axes de la suЬvегsiоп апаlytiquе // Lacan J. Le зёпппапе. Livre XYII. L'envers de [а рsусlшпаlуsе. Paris, 1991. 274. Lacan J. Ое la psychose рагапогасце dans ses rapports ауес Та регзоппашё. Suivi de Premiers ёсгпз sur paranOia. Paris, 1975. 275. Lacan J. Ecrits. А Selection / Translated fгom the Fгепсh Ьу А. Sheridan. N.У.-Lопdоп, 1977. 276. Lacan J. Ecrits. Paris, 1966. 277. Lacan J. Le seminaire. Livre XYII. L'епvегs de [а рsусhапаlуsе. Paris, 1991. 278. Lacan J. Le sеmiпаiге. Livre ХХ. Епсоге. Paris, 1975. 279. Lacan J. Le seminaire. Livre 1. Lcs ecrits tcchniques de Freud, 1953/1954. Paris, 1975.

657

Познание и перевод. Опыты философии языка

J. Pгoduction des quatre discours / / Lacan J. Le вёпппагге. Livre L'envers de 1а psychana1yse. Paris, 1991. 281. Еасап J. Speech and Language in Psychoana1ysis / Trans1. Ьу А. Wi1den. Ba1timore and London, 1989. 282. Еасап J. The seminar. Book 1. Freud's Papers оп Technique 1953/] 954/ Trans1. Ьу J. Forrester. Cambridge, 1988. 283. Еасап J. Le Seminaire. Livre YII1. Le transfert. Paris, 1991. 284. Lacoue-Labarthe Ph. Ое l'ethique: а ргороз d'Antigone / / Lacan ауес les рпйозорпев. Paris, 1991. 285. Ladmiral J.-R. La traduction : des textes c1assiques? // La Traduzione dei testi c1assici. Teoria Prassi Storia. Atti de1 Convegno di Pa1ermo 6-9 apri1e 1988. А сша di Sa1vatore N icosia / Napo1i, 1988. 286. Ladmiral J. -R. Traduire des phi1osophes / / Traduire 1esphi1osophes / Sous 'а dir. de J. Мошацх, О. Вюсп. Рапз, 2000. 287. Ladmiral J. -R. Sourciers ет ciblistes / / Кемзе d'esthetique. 1986. N2 12. 288. Ladmiral J.-R. Тгаошге: шёогегпез роцг 1а traduction. Paris, 1994. 289. Ladriere J. Le strнctura1isme епгге 1а science et 1а phi1osophie / / Tijdschr. voor filosofie. Leuven-Utrecht. 1971. Jg. 33. N2 1. 290. Lalande А. Уосаошагге тесппюце et critique de 1а phi1osophie. Рапз, 1988. 291. Langage et politique. Вгцхейев, 1982. 292. Laplanche J. е! Pontalis J.-8. Yocabu1aire de 1а psychana1yse. Рапз, 1967. 293. Lap/anc}te 1. la revolution copernicienne шаслемёе. Paris, 1992. 294. Laplanche J. Le fourvoiment bio1ogisant de 1а вехцашё chez Ргецё. Рапз, 1993. 295. Lap/anche J. Nouveallx fondements роцг 1а psychanalyse. Paris, 1990. 296. Laplanche J. Ргошётпашшев. Paris, 1980-1987. 297. Laplanche J. Yie et mort еп psychanalyse. Paris, 1989. 298. Laugier S. Ое 1а logiqlle de la science ацх гёуопшопз зсгеппсцев / / Les philosophes et la зсгепсе / SOllS la dir. de P.Wagner. Рапз, 2002. 299. Laugier S. Ошпе, la science et 1е natura1isme / / les philosophes et 1а sciепсе / SOLlS Ja dir. de P.Wagner. Paris, 2002. 300. Laurent Е. Position de Ja psychana1yse dans la science : Ргецё 111 par Еасап / / Carrefours sciences sociaJes : le moment moscovite / Sous 1а dir. de В. Оогау, J.-M. Rennes Рапз, 1995. 301. Le споуеп [оц / Sous 1а dir. de N. Robate1. Paris, 1991. 302. Le пюmепt cartesien de 1а psychal1a1yse. Lacan, Oescartes, 1е slljet / SOllS 1а dir . de Porge Е., Sou1ez А. Paris, 1996. 303. Les nOllvel1es raisons dLl savoir: vers Llne pгospective de la connaissance. GemenoLls, 2002. 304. L eac}t Е. Claude Levi-Strauss. N.Y., 1970. 305. Leavey S.A. Тl1e Image and the Word / / Interpreting Lacan / Smith J. Н., Kerrigan W. eds. New Науеп, London. 1983. 306. Leclaire S. ип SОLl1еvеmепt de qllestions. Le mOLlvement psychanalytiqlle anime par JacqLles Lacal1 (Texte dll rapport presente аll Symposillm de Tbilissi) / / COl1fгontation. 1980. Cahiers 3. 307. Lefebvre Н. Au-dela dLl stГLlсtшаlismе. Paris, 1971. 308. Lefebvre J.-P. Qlle tradllire, c'est chal1ter : 1а pгosodie des philosophes, а ]'exemple de Hegel / / TradLlire les phi]osophes / SOlls]a dir. de J. MOLltaLlx, О. Вloch. Paris, 2000.

280.

Еасап

ХУН.

658

Литература

309. Ьёоп Слепок ou la quatrieme blessure пагеissiquе / / Autre jour. 1986. NQ 7. 310. Les intelleetuels et le pouvoir: Епггепеп М iehel Foueault - Gilles Оегеше // Аге. 1972. NQ 49. 311. Les phi1osophes et 1а sеiепее / SOllS 1а dir. de Р.Wаgпег. Paris, 2002. 312. Les tours de ВаЬе1. Essais sш 1а traduction (Вегmап А., Granel G., Jаllliп А., Mai1hos G., Mesehonnie Н.). Маuzеviп, 1985. 313. Les tradueteurs dans l'histoire / Sous la dir. de J. Delis1e et J. Woodwortll. Ottawa, 1995. 314. Levi-Strauss с. Апthroроlоgiе strueturale deux. Paris, 1973. 315. Levi-Strauss с. Апtroроlоgiе strueturale. Paris, 1958. 316. Levi-Strauss с. La репзее sauvage. Paris, 1962. 317. Levi-Strauss с. La voie des masques. Т. 1-2. Geneva, 1975. 318. Levi-Strauss с. Le ehamp de l'апthroроJоgiе: Гесоп inaugurale / / Anthropologie strueturale deux. Paris, 1973. 319. Levi-Strauss с. Le тотёппзгпе ашошп'пш. Paris, 1962. 320. Le~'i-Strauss с. Les struetures elementaires de рагепте. 2 ed. Paris- La Науе: Мошоп, (I-е ed. - 1949), 1967. 321. Levi-Strauss с. Les trois Iштапisтеs. / / Levi-StГaLlss С. Апthгороlоgiе stгuеtша1е deux. Рапь, 1973. 322. Levi-Strauss С. Mythologiques еп 4 tomes. Paris, 1964-1971. Т. 1. Le eru et le euit. 1964 ; Т. 2. Du miel ацх еепdгеs. 1966 ; Т. 3. L'огigiпе des тпагпегеэ de table. 1968 ; Т. 4. L' Нотте пu. 1971. 323. Levi-Strauss с. Raee et histoire. Paris, 1952. 324. Levi-Strauss с. Tristes tropiques. Paris, 1955. 325. Levi-Strauss с. 1пtroduеtiоп а Гоецме de Магееl Mauss / / Mauss М. Soeiologie et amhropologie. Paris, 1950. 326. Levi-St,.auss с. Керопвев а quelques questions / / Esprit. Nouv. вёпе, 1963. NQ 11. 327. Levi-St,.auss с. Jеап-Jаеquеs Rousseau, fопdаtеuг des sеiепееs de l'homme / / Levi-Strauss С. Апthroроlоgiе strueturale deux. Paris, 1973. 328. Levy B.-N. Le зузтёгпе Foueault / / Politiques de philosophie. Paris, 1976. 329. Еесйзйе S. La fonetion ethique de la psyehanalyse / / Aspeets du ma1aise dans la eivilisation. Paris, 1987. 330. Luther М. SепdЬгiеfvоп Dolmetsehen. 1530. 331. Маggiшi R. GiIles Deleuze: «fendre les еlюsеs, fendre les гпотз» / / Liberation. 1986. 2 sept. 332. Maggio/'i R. Sartre et Foueault / / Liberation. 1984. 30 juin - 1juil. 333. Major R. Depuis Laean / / Laean ауее les рпйоворпез. Paris, 1991. 334. Major R. L'[пеопsеiепt: цпе deeision politique // Сопfroпtаtiоп. 1980. NQ 3. 335. Major-Poetzl Р. Michel Foueault's Areheology of Western Culture. Towards а New Seienee of History. Brighton, 1983. 336. Mannoni М. La tl1eorie еотте fietion. Paris, 1979. 337. Mannoni О. Un еоттепеешепt qui п'еп finit pas. Paris, 1980. 338. Mannoni О. <;:а п'ешрееhе pas d'exister. Paris, 1982. 339. Ma,.gel S. La шеtарhоге. Ое lа langLle naturelle аи diseours philosophique / / Penser ауее Jaeques Derrida. Rue Deseartes (пuшеro spee.) NQ 52. Paris, 2006.

659

Познание и перевод. Опыты философии языка

340. Мапп L. Ое (агергёэешапов. Paris, 1994. 341. Marino А. La fonction critique de I'ethos philosophique / / Lectures de Michel Foucault. Sur les Dits et Ecrits. Yol. 3. Lyon, 2003. 342. Marinov V. Figures de crime chez Dostoevski. Paris, 1990. 343. MatteiJ.-F. Philosopher еп fгащаis. Paris, 2001. 344. Menaheт R. Langage е! fo]ie: Essais de реуслоглёгопоце. Paris, ]986. 345. Мепеаи-Роту М. Рпёпотпёпоюше de la perception. Paris, 1945. 346. Meschonnic Н. Роетише d'un texte de philosophe et de ses traductions : Humboldt, sur 'а tache de I'ecrivain de I'histoire // Les tours de ВаЬеl (А. Berman,G. Granel е.а.). Mauzevin, 1985. 347. Meschonnic Н. Г'ёспшге de Derrida / / Meschonnic Н. Le signe et 'е роете. Р., 1975. 348. Meschonnic Н. Des mots et des mondes. Dictionnaires, епсусюрёшез, grammaires, nomenclatures. Paris, ]991. 349. Meurte du Рёге. Sacrifice de 'а зехцашё, Approches anthropologiques et psychanalytiques / Sous 'а dir. de Godelier М., Hassoun J. Paris, 1996. 350. Michel Foucault: Ои monde entier. Critique. Paris, 1986. Т. 42. Ng 471-472. 351. Michel Foucault: Les jeux de la verite et du pouvoir. Etudes ешорёеппев / Sous la dir. d' Alain Brossat. Nancy, 1994. 352. Mijolla А. Freud. Fragments d'une histoire. Paris, 2003. 353. Miklenitsch W La репвсе de Гёр.сеппаиоп / / Michel Foucault: Ои monde entier. Critique. Paris, ]986. Т. 42. Ng 471-472. 354. Milet А. Роцг ои contre le structuralisme. Claude Levi-Strauss et son сецме. Paris, 1968. 355. MiIler М. Freud аи pays des Soviets. Paris, 2001. 356. Milner J.- С. Lacan е! lа science moderne / / Lacan ауес les philosophes. Paris, 1991. 357. Milner J.-c. Le рёпр'е вггцсшга'е, Figures et paradigmes. Рапз, 2002. 358. Minson J. Geneologies of Morals: Nietzsche, Foucault, Donzelot and the Eccentricity of Etllics. N .У., 1985. 359. Mongin О. Face аи scepticisme. Le paysage intellectuel (1976-1998). Paris, 1994. 360. Mongin О. Раиl Ricreur. Paris, 1994. 361. Moore М. С. Ethical Discours and Foucault's Conception of Ethics / / Foucault Memoriallssue. Dordrecht etc., 1987. 362. Moscovici S. La psychanalyse son image et зоп public (1961). 3-е ed. Paris, 2004 363. Moscovici S. L' Лgе de foules. Paris, 1981. 364. Mounin С. Les ргоэгётпев шёопсцев de lа traduction. Paris, 1976. 365. Mounin С. Linguistique, structura]isme е! marxisme // Nouvelle critique. 1967. Ng 7. 366. Nancy J.-L. Sens elJiptique // Derrida. Revue philosophique de 'а France е! de I'etranger. 1990. Ng 2. 367. Nasio J.- D. Le livre de ]а dou]eur е! de "аmош. Paris, ]996. 368. Neтo Ph. О'ипе prison а I'autre / / Le поиуеl observateur. 1972. 1О jan. 369. Nida Е.А. Science ofTranslation / / Languge. 1969. Yol. 45. Ng 3. 370. Nida Е.А. Toward а Science of Translating. With Special Reference to Principles and Procedures Involved in Bible Translating. Leiden, 1964.

660

Литература

371. Nida Е.А. Liпgиistiсs апd Еthпо1оgу iп Тгапs1аtiоп Problems / / Hymes О. ed. Lапguаgе апd Culture iп Society. N.Y., 1962. 372. Ogilvie В. Lасап. La fогmаtiоп du сопсерт de slljet (1932-1949). Paris, 1987. 373. Оп Роцсацп. Ншпапшез iп Society. 1980. Уо1. 3. N2 1. Wiпtег. 374. Paden Я. Foucau1t's апtihumапism / / Foucault Memoria1 lssue. Dordrecht, 1987. 375. Palo М. Saussure et le sujet рагIапt / / Lапgаgе & iпсопsсiепt. Revue 1nternationale. 2007. N2 3. Janvier. 376. Parodi М. La гпооегппё гпапсцё du structuralisme. Paris, 2004. 377. Penisson Р. Le po1yg10ttisme des phi1osophes / / Traduire 1esphilosophes / Sous la dir. de J. Moutaux, О. B!och. Paris, 2000. 378. Penisson Р. Phi10sophie аllеmапdе et 1angue du Nord / / Ое l'intraduisible еп philosophie. Rue Descartes. 1995. N2 14. 379. Perrier F Voyages extraordinaires еп Trans1acanie. Paris, 1985. 380. РеШ J.-F. La philosophie et ses mots d'une langue а l'autre // La Crois. 2004. 23 сёс. 381. Рпйоворпег sans поппёгез. Entretiens ауес В. Cassin / / Торо (гпепзцег). mai 2005. 382. Рпйозоршса) Perspectives оп Metaphor. Minneapo1is, 1981. 383. La philosophie аи risque de 1а promesse / Sous 1а dir. de Сгероп М., de Launay М. Paris, 2004. 384. The Рпйоэорлу of Раи] Rjcocur. Ап Anthology ofHis Work / Reagan С. Е., Stewart О. eds. Boston, ] 978. 385. Piaget J. Le structuralisme. Paris, 1970. 386. Picard R. Nouvelle critique оц поцуейе ппрозшге. Paris, 1965. 387. Pichon Е. La famiJ]e devant Lacan / / Confrontation. 1980. N 3. 388. Plotnitsky А. Comp!ementarity: Аппершегпоюяу after Bohr and Derrida. Durham; London, 1994. 389. PontalisJ.-В. Аргёв Ггещг, Paris, ]968. 390. Pontalis Г. - В. Entre 1е тёуе et [а d01l1eur. Paris, 1977. 391. Pontatis J. - В. L'аmош des commencements. Рапз, 1986. 392. PontalisJ.-В. La force d'abstraction. Paris, 1990. 393. Poster М. Foucault, Marxism and History: Mode of Ргоппсцоп мегвць Mode ofInformation. Cambridge; N.Y., 1984. 394. Pouillon J. Ргёзетпапоп: цпе essais de dеfiпitiоп / / Temps mоdеrпеs. 1966. N2246. 395. Pradelle D. Gegenstand? Objekt / / Radical Philosophy. А Jошпа! of Socialist and Feminist Philosophy. 2006. Sept.-Oct. 396. Ргагкшез et гергевепгапопв langagieres dans]a сопstгuсtiоп et Ja transrnissiоп des connaissances / Cahiers dll fгащаis contemporain. 2004. N 9. Mars. 397. «Ргёзепсе de Роцсацп». Сгitiqие. 2005. N9 696. Mai. 398. Psychanalyse еп RlIssie / SOllS la dir. de М. Веrtгапd. Paris, 1992. 399. La psychana1yse еп Russie: etat des 1ieux et perspectives / Interview d' Н. МепеgаJdо ауес V. Potapova et Р. Katcha10v / / Slavica Occitania. T01l10use, 2004. N2 4. 400. Рут А. Рош ипе ethiqlle dll tгаdllсtеш. Ottawa, 1997.

661

Познание и перевод. Опыты философии языка

401. Petitjean 1. Lcs grands ргёггез de l' U пгсегвпе fгащаisе / / Le поцуе! obscrvateur. 1975. NQ 543. 402. Qu'est-ce que [е зггцсшгайыпе? О. Ducrot, Т. Todorov, О. Sperber ег аl. Paris, 1968. 403. Questions aulangage et сопtехts сultшеls. Traductions de texts реи оц гпа] connus // LINX / Sous [а dir. de С. Normand. 1991. NQ 23. 404. R.м. Penser polyglotte / / Шэегаиоп. 2004. 7 oct . 405. Rabouin D. Quelles langues роцг г Ецгоре ? / / Magazine йпёгапе. 2005. Janv. 406. Rajchman J. Michel Foucault: The Frcedom ofPhilosopl1Y. N.Y., 1985. 407. Ransom J.5. Foucault's discipline: Thc Politics of Subjcctivity. Dшhаm; London, 1997. 408. Rapoport А. Yarious Meanings of «Птеогу. // Pl1ilosophical Problems of Scicnce and Tcchnology. Возгоп, 1974. 409. Rastier F. Согпгпшсапоп оц transmission? / / сеsше.1995 . NQ 8. 410. Regards sur lа folie. Iпvеstigаtiопs сговёев des sciences dc Гпогпгпе et de lа эостеге / Sous lа dir. de В. Оогау ег de J. - м. Rеплеs. Paris, 1993. 411. Reisinger М. Lасал I'insondablc. Paris, 1991. 412. Rеtош а Lacan? / Ed. J. Sedat. Paris, 1981. 413. Rеtшпs ofthe «French Freud». Frcud, Lасал and Beyond / т. Dufгеsлс cd. N.Y., London, 1997. 414. Revc de corps. Corps dulапgаgе. Paris, 1989. 415. Reve! J. Le vocabulaire de Foucault. Рапз, 2002. 416. RicCX:!ur Р. Н usscr! and Wittgcnstein оп language / / Phenomenology and Existentialism. Baltimorc, 1967. 417. Вихеи» Р. La гпёгарпоге vive. Paris, 1975. 418. RicCX:!ur Р. Le сопflit des ппегргёгапопз. Essais d'hет1епеutiquе. Рапз, 1969. 419. RicCX:!ur Р. Ос Гштегргётацоп. Essai зцг Freud. Paris, 1965. 420. RicCX:!ur Р. Sш \а tгаduсtiоп. Огапоез diПiсultеs et petits Ьопhеuгs de la traduction. Paris, 2004. 421. Влссеи« Р. Soi-memc сотте ип autre. Рапз, 1990. 422. Вихеи« Р. Reflexiol1 faite. Autobiographie il1te\\ectue\\c. Paris, 1995. 423. Rifjlet-Lemaire А. Jacques Lасап/ Рге]. dc J. Lасап. Bruxc\\es, 1970. 424. Robinson D. Translator's Тит. Baltimore, 1991. 425. Rockmore Т. Heidegger апо Ргепсп philosophy. Ншпагцзгп, Апtihumапism and Bcing. Lопdоп, N.Y., J 994. 426. Roland Barthes. «Те! Оце!». Рапз, 1971, NQ 47. (Numero зрес.). 427. Rorty R. Мёгпосе: scicnce sociale et cspoir зоста! / / Michel Foucault: Ои monde еппег. Critique. Paris, 1986. Т. 42. NQ 471-472. 428. Rorty R. N ineteenth-Centuгy Idealis111 and Тwепtiеth-Сепtuгу Textualism / / Сопsеquепсеs of Pragmatism. Minl1eapolis, 1982. 429. Roudinesco Е. Comment ecrirc l' histoire de la psychanalyse? / / Саггеfошs scicnces socialcs : 'е тоmепt moscovite / Sous lа dir. de В. Оогау, J.-M. Rсппсs Paris, 1995. 430. Roudinesco Е. Iпtroduсtiоп а ипе politiquc de lа psychanalyse / / Frcud. Ешоре. 1974. NQ 539. Mars. 431. Roudinesco Е. La bataille dc сспt апs / / Histoire dc lа рsусhапаlуsе еп France. Paris, \ 986. Yol. \, 2.

662

Литература

432. Roudinesco Е. Pourquoi - 'а psychana1yse? Рапв, 1999. 433. Roudinesco Е., Deluy Н. La psychanalyse: теге et chienne. Paris, 1979. 434. Roudinesco Е., Plon М. Dictionnaire de 1а psychana1yse. Nouv. ed. Paris, 2006. Н. Les pages noires du passe nationa1 / / Carrefours sciences socia!es : le moment moscovite / Sous la dir. de В. Dогау, J.-M. Rennes. Рапз, 1995. 436. Roustang F. ... ЕНе пе le 1ache plus. Paris, 1980. 437. Roustang F. Lacan: de l'equivoque а l'impasse. Paris, 1986. 438. Roustang F. Sur l'epistemo10gie de 1а psychana1yse / / Le Moi et Autre. Paris, 1985. 439. Roustang F. Un destin si funeste. Рапе, 1976. 440. Roustang F. Un discours nature1 / / Critique. 1983. NQ 430. 441. Rout1edge Encyclopedia of Trans1ation Studies / Ed. Baker М. London, 1998. 442. Sabot Ph. La Нгёгашге аих confines du savoir: sur que1ques «dits et есгпз: de М iche] Foucau1t / / Lectures de М ichel Foucault. Sur les Dits е! Ecrits. Уо1. 3. Еуоп, 2003. 443. Said Е. Humanism and Democratic Criticism. N.Y., 2003. 444. Saint-Dr6me О. Dictionnaire шезрегё de 55 termes visites рат J. Lacan. Paris, 1994. 445. Saint-Sernin В. Le rationa1isme qui vient. Paris, 2007. 446. Sartre J.-P. Critique de [а raison dia1ectique. Рапз, 1960. 447. Sartre J.-P. Г'Есггеагп et 1а 1a11gue // Revue d'Esthetique. Nouv. Serie. 1965. NQ 18. 448. Sartre J.-P. L'existentia1isme est ип humanisme. Рапь, 1946. 449. Sartre J.-P. Huis сюз. Тпеёпе. Рапз, 1947. 450. Sartre J.-P. Е'ёспсаш et la langue / / Revue d'esthetique. ]965. NQ 18. 451. Savory Th. The Art ofTrans1atio11. London, 1957. 452. Schleiermacher F. ОЬег die verschiedenen Methoden des Ubersetzens. Des differentes methodes du traduire. (Ed. bi1ingue). Paris, 1999. 453. Schneider М. La fonction de l'affect dans 1espгocessus de reconnaissance / / Carrefours sciences зоспцев : 1е moment moscovite / Sous [а dir. de В. Dогау, J.-M. Rennes. Paris, 1995. 454. Schneiderman St. Jacques Lacan: the Death of ап [птейесша] Него. London, 1983. 455. Schultz W Jacques Dепidа: ап Annotated Primary and Secondary Bibliography. N.Y.-Londol1, 1992. 456. Sel1s et usages du terme «зтгцсшге» оапз 1es sociales / ы. раг R. Bastide. La Haye-Paris, 1962. 457. Seve L. Ethique et агяепг: 1а рзуспапагузе а 1'ертеиуе d'une pratique sociale / / Carrefours sciel1ces socia1es: 1е moment moscovite / Sous 1а dir. de В. Dогау, J.-M. Rel1nes. Paris, 1995. 458. Seve L. La maгxisme е! sciences de 1Ъотте // La l10uvelle critique. 1967. NQ 2 (183). 459. Sheridan А. Michel Foucault: The WilI to Truth. N.Y., LOl1dol1, 1980. 460. Sherman D. Sartre, Critica1 Theoгy, al1d the Paradox of Freedom / / Phi10sophyToday. 2006. Уо1. 50. NQ 2/3.

435. Rousso

663

Познание и перевод. Опыты философии языка

461. Simonelli Т. Lacan: la тпёопе. Paris, 2000. 462. S!uga Н. Foucault а Berkeley: L'auteuг et le discouгs / / Michel Foucault: Ои monde entier. Critique. Рапв, 1986. Т. 42. N2 471-472. 463. Smart В. Michel Foucalt. Lопdоп, N.Y., 1985. 464. Somatisation : psychanalyse et sciences du vival1t. Paris, 1994. 465. Steiner G. After Babel. Еопсоп, Oxf., N.Y., 1975. 466. Stoianovich Т. The French Historical Method. The «Аппа'ез- Рагаошгп. N.Y.-London, 1976. 467. The Structural Allegory: Кесопэтгцспме Encounters with the New French Т1lОUght / Fekete J. ed. Мапспезгег, 1984. 468. Structuгalism and Siпсе. Ггогп Uvi-Strauss to Derrida. Охюгс, 1982. 469. Structuгalism: ап Гпгпкшспоп у' Ed. Ьу О. Robey. Oxford, 1973. 470. Structuгalisme et maгxisme. Репвее (Nul11eгo зрес.). 1967. N2 135. 471. ТаЫе гonde : Lасап ауес Heidegger ( W.J. Richardson, J.-L. Nancy, О. Granel, Е. Roudinesco) / / Lасап ауес les philosophes. Paris, 1991. 472. Тпёопе п'епзегпэ!е. Textes de М. Foucault, R. Barthes, J. Derrida. Paris, 1968. 473. Torop Р. Towards the Sel11iotics of Тгапslаtiоп // Semiotica, N2 3/4. Вегliп-N.У.,2000.

474.

Тоитеу

de Saussuгe. The Therapeutic to Ггецо // Тоцгпа! of the Histoгy of the Behavioral Sciences. 1983. N2 3. Towards а Сппсце of Гоцсацп / Ed. Ьу М. Сапе. Lопdоп, N.Y., 1986. Тгапыеп de мосаэшагге dans les sciences / SOLlS 'а dir. de Р. LOLlis et J. Roger. Paris, 1988. Translation and Text Transfer. Ап Essay оп the Ргiпсiрlеs of Intercultuгal Соmmuпiсаtiоп. Fгапkfllгt-N.У.. 1992. Translation. Нтыогу.Сшшге.А SOllrcebook. Lопdоп, N.Y., 1992. Т гапыпепге, епsеigпег la psychanalyse / / Cliniques l11еditеггапееппеs. 1995. N2 45-46. Turkle Sh. PsychoanaJytic Politics. Freud's Fгепсh RevolLltion. Lопdоп; Сагпопове (Мазз.), 1981. Van Ноо] Н. Histoire de la tгаduсtiоп еп occident. Paris, Еоцмагп-Та­ Neuve, 1991. Vaysse J. -М. L'iпсопsсiепt des modernes. Essai suг l'origine metaphisiqLle de la psychanalyse. Paris, 1999. Vegetti М. Foucault et les апсiепs / / Michel Роцсацп: ОLl monde епtiег. Сппоце. Paris, 1986. т.42. N2471-472. Venuti L. ed. The Translation Studies Reader. Lопdоп, 2000. Venuti L. The Scal1dals ог Тгапыапоп. Гопсоп, 1998. Venuti L. The Тгапыатог'в Illvisibility. А Histoгy of Тгапslаtiоп. LOlldon, 1995. Veyne Р. Le dегпiег FOllcalllt et sa morale // Michel Foucalllt: Ои monde el1tier. CritiqLle. Paris, ]986. Т. 42. N2471-472. Vi{!erman S. La machille de-formatrice / / Сопfгопtаtiоп. 1980. Cahiers 3. Vocabulaire еuгорееll des philosophies (diсtiОllпаiге des iпtгаdLlisiblеs) / Sous la dir. de В. Cassill. Paris, 2004. La Vосаtiоп philosophiqLle / Ргеsепtе раг Alpl1allt М. Paris, 2004.

G. Leon Chertok

апd Каугпогш

Rеvоlutiоп: Ггогп Мезгпет

475. 476. 477. 478. 479.

480. 481. 482. 483. 484. 485. 486. 487. 488. 489. 490.

664

Литература

491. Waard J. de, Nida Е.А. From опе Language to Another: Functional Equivalence in BibIe Translation. Nashville, 1986. 492. Wahl F. La philosophie entre ]'avant et Гаргёз du згшсшгайэгпе 11 Qu'estсе que lе structuralisme. Paris, 1968. 493. Wettlau/er М. Towards а Geometry of Есопоту and Difference: Derrida, Capitalism, and Queer Nation 11 Philosophy Today. 2005. Уоl. 49. NQ 3. 494. Whoif B.L. Language, Thought and Reality. Selected Writings of Вепjаmiп Lee Whorf 1 Ed. Caroll J.B. N.Y., 1956. 495. Wils W Kognition und Uberzetzung. Zu Theorie und Praxis der теп­ schlichen und maschinellen Ubersetzung. ТuЫпgеп, 1988. 496. Wolfenstein Е. V. А Мап Knows not Where to Науе it: Habermas, Griinbaum and the Epistemological Statlls of Psychoana]ysis 11 lпtеrnаtiопаl Review of Psychoanalysis: 1990. Уоl. 17. NQ 23. 497. Zajiropoulos М. Lacan et 1es sciences socia1s. Paris, 2001. 498. Zapata R. Histoire d'un savoir lacunaire : les traductions des philosophes russes ел fгащаis (XIX-XX s.) 11 Traduire les philosophes 1 Sous lа dir. de 1. Moutaux, О. В!осh. Paris, 2000. 499. Zarka У Ch. Comment ёспге l'histoire de lа philosophie. Paris, 2001. 500. Zerbib D. Les mots а таих de la philo 111'Humanite. 2004. 7 avril. 501. Zourabichvili F., Sauvagnargues А., Marrati Р. La philosophie de Deleuze. Paris,2004. 502. Zourabichvili F. Le vocabulaire de De1euze. Paris, 2003. На русском языке:

503.

Аверинцев се Риторика как подход к обобщению действительно­

504.

Аверинцев С С

сти

11 Поэтика

древнегреческой литературы. М., Казусы «христианизации»

лексики в русских переводах М.,

11 Диалог

1981.

немецкой поэтической

культур

-

культура диалога.

2002.

505. Аврамова С Структурализмът: метод и идеология. София, 1977. 506. Авто-био-графия. Тетради по аналитической антропологии 1 Под ред, ВА Подороги. М., 2001. 507. Автономова Н Гаспаров: свой путь в науке 11 Стих, язык, поэзия. М., 2006. 508. Автономова Н С Лакан: возрождение или конец психоанализа? 11 Бессознательное: природа, функции, методы исследования. Тбили­ си,

1985. Т. 4. 509. Автономова Н Важна любая ступень 11 Вопросы литературы. 1990.NQ 5. 510. Автономова не Концепция «археологического знания» М.Фуко 11 Вопросы философии. 1972. NQI0. 511. Автономова Н С Концепция человека у позднего М. Фуко 11 Совре­ менный человек: цели, ценности, идеалы. М., 1988. 512. АвтОНШ>10ва Н С От «археологии знания» к «генеалогии власти» 11 Вопросы философии. 1978. NQ 2. 513. Автономова Н С Проблема общения и психоанализ: о соотношении КОГНИТИБНЫХ и эмоциональных аспектов

11

Диалектика общения:

Гносеологические и мировоззренческие проблемы. М.,

665

1987.

Познание и перевод. Опыты философии языка

Автономова не Рассудок, разум, рациональность. М.,

514. 515.

Автономова Н Урок письма

516.

Автономова Н С Приставка как философская категория

//

1988.

Новое литературное обозрение. 2005.

Ng 72. Философии.

517.

//

Вопросы

2001. Ng 7.

Автономова Н. С Психоаналитическая концепция Жака Лакана Вопросы философии.

//

1973. Ngll.

518.

Автономова Н. С Современный этнодетерминизм и пути его фило­

519.

Автономова Н. С Философия и наука в интерпретации французского

софской критики структурализма

//

//

Философские науки.

2007. Ng 9.

Природа философского знания. Т.

111. Аналитиче­ 1978.

ская философия и структурализм (критический анализ). М.,

520.

Автономова Н. С Философские проблемы структурного анализа в гу­ манитарных науках. Критический очерк концепций французского

структурализма. М.,

1977.

521.

Автономова Н. С, Гаспаров М.л' Сонеты Шекспира и переводы Мар­

522. 523.

Алейник Р.М. Человек в философском постмолернизме. М.,

524. 525.

Алексеева н.с. Введение в переводоведение. М.,

шака// Вопросы литературы.

1969. Ng 2. 2005.

Мексеев А.п. Философский текст. Идеи, аргументация, образы. М.,

2006. 2004.

Мимов В.В. Теория перевода: Перевод в сфере профессиональной

коммуникации. Учебное пособие. Изд. 2. М., 2004. 526. Алпатов В.М История лингвистических учений. М., 1998. 527. Альтюссер Л, За Маркса. М., 2006. 528. Анкерсмит Ф.Р. История и тропология: взлет и падение метафоры. М., 2003. 529. Аристотель. Поэтика / пер. М.Гаспарова //Аристотель и античная литература. М., 1978. 530. Арсланов В.г. Постмодернизм и русский «третий путь». М., 2007. 531. Арутюнова Н,Д. Языковая метафора: синтаксис и лексика / / Лингви­ стика и поэтика. М., 1979. 532. Арутюнова НД Наивные размышления о наивной картине языка / / Язык о языке: сб. статей. М., 2000. 533. Багалей Ди, Опыт истории харьковского университета. Т. 1-6. (1802-1815). Вып. 1-3. 534. Барабанов Е. Стадия рефлексии // Рефлексия. М., 2005. 535. Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика / Сост., ред, вст, статья Г.к. Косикова. М., 1989. 536. Барт Р. Основы семиологии / / Структурализм: «за» И «против». М., 1975. 537. Бархударов л,е Язык и перевод: Вопросы обшей и частной теории перевода. М., 1975. 538. Бассин Ф.В. О современном кризисе психоанализа / / Шерток Л. Не­ познаваемое в психике человека. М., 1982. 539. Бассин Ф.В. У пределов распознание к проблеме пред-речевой фор­ мы мышления / / Бессознательное: природа. функции, методы ис­ следования. Тбилиси, 1978. Т. 111.

666

Литература

540.

Бассин Ф., Рожнов В. Предисловие

541.

Марксистскаякритика психоанализа. М., 1976. Бассин Ф.В., Ротенберг в.с., Смирнов И.Н О принципс «социальной энергии» Г.Аммона исследования. Т.

542.

//

IV.

Клеман К., Брюно П., Сэв Л.

Бессознательное: природа. функции, методы

Тбилиси,

1985.

Белинский В.Г «Изгнанник, исторический роман ...», соч. Богемуса. Пер. с нем. дов. М.,

543.

//

Перевод

(1835) / / 1987.

-

средство взаимного сближения наро­

Белинский В.Г Полное собрание сочинений в СА Венгерова. Т.

2.

СПб.,

12

т.

/

Под ред.

1900.

544.

Белкин А.И Зигмунд Фрейд: Возрождение в СССР

545.

бранное. М., 1989. Беляева А. Деррида,

«Деррида»

И Деррида:

//

по

следам

http://www.censura.гu/aгticles/deггidasty]e.htm.with# _ftn

546. 547.

Бенвенист Э. Общая лингвистика. М.,

548.

Беньямин В. Задача переводчика

Фрейд З. Из­ стиля.

1# _ftn 1

1974.

Бенвенист Э. Словарь индоевропейских социальных терминов. М.,

1995. ние)

549.

// Деррида Ж.

/

I-III /

Природа,

функции,

IV /

1993. //

Бибихин В. Примечания переводчика

/

методы

исследования.

Под ред. Ф.В. Бассина, Ас. Прангишвили и др.

Тбилиси, 1985. Бибихин В. Язык философии. М., мя

Хайдеггер М. Бытие и вре­

Пер. В.В.Бибихина. М.,1997.

Бибихин В.В. Примечание персводчика Сб, интервью. Киев,

555. 556. 557.

//

13.

под ред. Ф.В. Бассина, Ас. Прангишвили, АЕ. Шерозии.

Тбилиси. Т.

554.

Вып.

2005.

Бессознательное. Т.

552. 553.

1997.

Бескова ИА. Природа сновидений (эпистемологический анализ). М.,

551.

2002.

Березин Ф.М. Место и роль русского языка в постсоветской России Сер.: Языкознание. М., ИНИОН,

550.

пер с нем. Е. Павлова (приложе­

Вокруг вавилонскихбашен СПб.,

Деррида Ж. Позиции.

//

1996.

Бибихин В.В. Слово и событие. М.,

Бибихин В.В. Узнай себя. СПб., Бибихин В.В. Послесловие

бихина В. М.,

//

2001. ]998.

Хайдеггер М. Бытие и время/ Пер. Би­

1997.

558. Бибихин В.в. Язык// Новая философская энциклопедия. М., 2001. Т. IY. 559. Бикбов А. Пространственная схема аналитики Фуко: социальное объяснение как инструмент разрыва с горизонтом обыденной оче­

видности

560.

//

Мишель Фуко и Россия. СПб.,

2001

Блауберг ИВ., Садовский В.Н, Юдин Э.Г Системный подход: пред­ посылки, проблемы, трудности. М.,

561. 562.

Бодрийяр Ж. Забыть Фуко. СПб.,

Борисенко А. Преемственность в переводе. Поэзия нонсенса: усвое­ ние литературной формы

//

Альманах персводчика

мурова, Л.И. Володарская. М.,

563.

1969. 2000.

Борисов Е. Предисловие от персводчика

понятия времени

/

/

Сост. Н.М. Де­

2001. //

Пролегомены к истории

Пер. Е. Борисова. Томск,

667

1998.

Познание и перевод. Опыты философии языка

564.

Борисов Е Феноменологический метод Хайдеггера истории понятия времени

565.

//

Марксистская критика психоанализа. М.,

Брюсов В.я. Фиалки в тигеле сближения народов. М.,

567.

(1905) / / 1987.

гическая проблема. Киев,

Перевод

-

неклассическая эстетика

569. В

средство взаимного

//

Понимание как логико-гносеоло­

1982.

//

КорневиЩЕ ОБ. Книга неклассической

1998.

поисках лостмодернизма. Книга мастерской киноведов Е.С Гро­

мова. ВГИК. М.,

2000.

Ваард Я. де, Найда Ю. На новых языках заговорят. Функциональная эквивалентность в библейских переводах. СПб.,

571.

1976.

Бычков В. Неклассическая эстетика как корневище. КорневиЩЕ как эстетики. М.,

570.

1998.

Быстрицкий Е К, Филатов В. П. Познание и понимание: к типоло­ гии герменевтических ситуаций

568.

Пролегомены к

Брюно П. Психоанализ и антропология: Проблемы теории лично­ сти

566.

//

Пер. Е. Борисова. Томск,

/

1998.

Вайнштейн О. Деррида и Платон: деконструкция Логоса // АгЬог

Mundi. 1992. NQ 1. 572.

Васильева тв. Афинская школа философии. Философский язык Платона и Аристотеля. М.,

573. 574. 575. 576.

1985.

Васильева т.в. Семь встреч с Хайдегтером. М., Вдовина и.е Французский персонализм

2004. (1932-1982).

М.,

Вдовина И. С. Поль Рикер / / Философы двадцатого века. Кн.

1990. 1. М., 2004.

Вежбиикая А. Понимание культур через посредство ключевых слов. М.,2001.

577. 578.

Вежбиикая А. Язык. Культура. Познание. М.,

турный ресурс? М.,

579.

1997.

Венедиктова ГЦ Романтическая идея перевода. исчерпанный куль­

//

Труды Русской антропологической школы. Выл.

Верещагин ЕМ. Из истории возникновения первого литературного языка славян: Переводческая техника Кирилла и Мефодия. М.,

580.

]971.

Верещагин ЕМ.. Костомаров в.г. Язык и культура. Лингво-странове­

дение в преподавании русского языка как иностранного. М.,

581. 582.

2.

2004.

Веселовский А.Н Историческая поэтика. М., 1989. Визгин В. Генеалогический проект Мишеля Фуко

//

1990.

Мишель Фуко

583.

и Россия. СПб., 2001. Влахов С, Флорин С Непереводимое в переводе. М.,

586.

Вольтская Т Беседа с петербургским писателем Самуилом Лурье

1986. 584. Возможность и пределы психоанализа 11 Логос. 1998. NQ 1. 585. Волошинов В. Н. Марксизм и философия языка: (Основные проблемы социологического метода в науке о языке). Л., 1929. Рапз- Париж.

587.

1/

200]. NQ 1.

Воронова Е.М. Человек как миф

-

евхаристия

-

А.Ф. Лосева и французских постструктуралистов

текст в понимании

//

Методология гу­

манитарного знания в перспективе ХХ1 века. К 80-летию профессо­ ра Моисея Самойловича Кагана. Материалы международной науч­ ной конференции. СПб.,

18 мая 2001. СПб. Серия «Symposium». Вып. NQ 12.

2001.

668

Литература

588. 589. 590.

Выготский Л С. Мышление и речь. М. - Л.,

591.

Гадамер Х-Г. Истина и метод. Основы философской герменевтики. М., 1988.

]934. 2003.

Вяземский ПА. Старая записная книжка. М.,

Гадамер Хг-Г. Пути Хайдеггера: исследования позднего творчества. Минск,2007.

592.

Гадамер х.ч: Язык и понимание красного. М.,

593.

Гадамер. х.ч: Философия и герменевтика ностьпрекрасного. М.,

594.

//

Вопросы литературы.

1977. NQ 5.

Гайденко ПП Хайдеггер и современная философская герменевтика

// 596.

Гадамер х.-г. Актуаль­

//

1991.

Гайденко ПП Герменевтика и кризис буржуазной культурно-исто­ рической традиции

595.

Гадамер Х.-г. Актуальность пре­

//

1991.

Новейшие течения и проблемы философии в ФРг. М.,

1978.

Гайденно ПП Научная рациональность и философский разум. М.,

2003. 597.

Гак в.г., Григорьев Б.Б. Теория и практика перевода. Французский язык. М.,

598. 599.

1997.

Галеева н.л Основы деятельносгной теории перевода. Тверь, рабля дураков». М.,

600.

2001.

Гараджа А.в. Критика метафизики в неоструктурализме (по работам ЖДеррида 80-х г.). Науч.-аналит. обзор. М.,

601.

1997.

Галь н.я. Слово «живое И мертвое»: От «Маленького принца» до «Ко­

1989. 2004.

Гарбовский Н. К. Теория перевода: Учебник. М.,

б02. Гаспаров Б.М. Язык, память, образ: Лингвистика языкового сушест­ вования. М.,

1996.

б03. Гаспаров М.Л Брюсов и буквализм (по неизданным материалам к пе­ реводу «Энеиды»), Вступительная заметка Льва Озерова ство перевода. М.,

604.

//

Мастер­

1971.

Гаспаров М.Л Брюсов-переводчик. Брюсов и подстрочник ров м.л. Избранные труды. В

3 т.

Т.

б05. Гаспаров м.л Брюсов-переводчик. Путь к перепутью

м.л. Избранные труды. В

3 т.

Т.

//

Гаспа­

2. М., 1997. //

Гаспаров

2. М., 1997.

БОБ. Гаспаров М.л «Отрывок из греческой трагедии» А.З. Хаусмена / / Язык. Поэтика. Перевод. Сб. науч. тр. Московского государственно­ голингвистическоro университета (МГЛУ). Вып.

NQ

42б. М., 199б.

б07. Гаспаров М.л Вопреки размеру подлинника (Мильтон, Донн, Томп­ сон)

Альманах персводчика

//

/

Сост. Демурова Н.М., Володар­

ская Л.И. М., б08. Гаспаров

2001. М.Л 319 сонет

тория текста и

Петрарки впереводе О. Мандельштама: ис­

критерии смысла

//

Человек-культура-история:

В честь семидесятилетия Л.М. Баткина. М.: РГГУ,

2002. С. 323-337.

б09. Гейм М. О переводе дословном и вольном. Прагматический подход к теории перевода

//

Альманах переводчика / Сост. Демурова Н.М.,

Володарская Л.И. М.,

2001.

бl0. Генис А. Вавилонская башня. Искусство настоящего времени. М.,

1997. бl1. Герменевтика: история и современность. М.,

669

1985.

Познание и перевод. Опыты философии языка

612.

Глобализация и мультикультурализм

Отв. ред. Кирабаев Н.С М.,

/

2005.

613.

Горбачевекий А.А. Оригинал и его отражение в тексте перевола. Челя­ бинск,

614.

2001.

Греймас А.-Ж., Фонтаний Ж. Семиотика страстей. От состояния ве­ шей к состоянию души. М.,

615. 616.

//

Язык о языке: сб. статей. М.,

2000.

Гумбольдт в. О влиянии различного характера языков на литературу и духовное развитие кознанию. М.,

6] 8.

2004.

Гринцер Н. П. Л ингвистические основы раннегреческой филосо­ фии

617.

2007.

Греймае А.-Ж. Структурная семантика: поиск метода. М.,

(1821) / /

Гумбольдт В. Избранные труды по язы­

]984.

Гурко Е. Божественная ономатология. Именование Бога в имяелавии, символизме и деконструкuии. Минск,

2006.

619.

Гурко Е. Деконструкция: тексты и интерпретация. Минск,

620.

Гусев се Наука и метафора. Л.,

621. 622.

Гусев се

Проблема понимания. Философеко-гносеологический

анализ. М.,

1985.

Декомб в. Современная французская философия. М.,

623. Декомб

в. Тождественное и иное

философия. М.,

624.

Ницше. СПб.,

1995.

1997.

Делёз Ж. Различие и повторение. СПб.,

627. Делёз Ж. Фуко. М., 1998. 628. Делёз Ж. Критическая философия Бергсонизм. Спиноза. М., 2000. 629.

Пер. с франц. и по­

1999.

г.в. В мире интертекста: язык, память, перевод. М.,

Деррида Ж. Вокруг Вавилонских башен

2002. 633. Деррида Ж

Голос и феномен

/

/

2003.

Пер. В. Лапицкого. СПб.,

пер. с. Кашиной, Н. Суслова. СПб.,

1999.

Деррида Ж Есть ли у философии свой язык? (Ответы Жака Деррида на вопросы издательства

Autrement) /

Пер. Лапицкого В.

да Ж. Золы угасший прах. Приложение. СПб.,

635. 636.

/

1998.

сти и пределы переводимости. М.,

634.

Канта: учение о способностях.

Денисова г.в. Культурологически обусловленная лексика: возможно­

631. Денисова 632.

1998.

Делёз Ж., Гваттари Ф. Что такое философия? слесл. С Зенкина. М.,

630.

2000.

Современная французская

//

2000.

Делёз Ж. Логика смысла. М.,

625. ДелёзЖ. 626.

200].

1984.

Деррида Ж. Маркс и сыновья. М.,

//

Дерри­

2002.

2006.

Деррида Ж. Наконец-то научиться жить (последнее интервью Жака

Деррипа) / Пер. Н. Автономовой // Вопросы философии. 2005. NQ 4. 637. Деррида Ж. Начало геометрии / Пер. М. Маяцкого, М., 1996. 63S. Деррида Ж. О грамматологии / Пер. Н. Автономовой. М., 2000. 639. Деррида Ж, О почтовой открытке / Пер. Г. Михалкович. Минск, 1999. 640. Деррида Ж. Письмо и различие / Пер. В. Лапицкого, А. Гараджи, С Фокина. СГlб, Академический проект, 2000. 641. Деррида Ж. Письмо и различие / Пер. Д. Кралечкина. М., Академи­ ческий проект, 2000.

670

Литература

642.

Деррида Ж. Письмо японскому другу философии. ]992. NQ 4.

643. 644.

Деррида Ж Призраки Маркса

645.

Деррида Ж. Эссе об имени (Страсти, Кроме имени, Хора)

лет франко-русских коллоквиумов по психоанализу

//

Логос.

2000. NQ 4.

Джейсон Д. Определение литературного: интеллектуальные границы во французских и американских исследованиях литературы

Дмитриев А.Н

1990-х годов

//

//

Новое

2004. NQ 67.

Дильтей В. Программа критики исторического разума Собрание сочинений. В

6 т. TI.

М.,

//

Дильтей В.

2001.

Русские правила для французской теории: опыт

«Республика словесности». Франция в мировой ин­

теллектуальной культуре. М.,

652. 653.

Под

Медведь.

//

Ф. Постмодернизм и общество потребления

литературное обозрение.

651.

/

]996. NQ 6 (J 1).

Философско-литературный журнал.

650.

Пер.

2007.

Джебраилов А. Жак Деррида: де конструкция в действии

648. Джеймисон

/

1998.

Насгояший мужской журнал.

649.

2006. // Философ­

Пер. АВ. Гараджи

/

ред. П.В. Качалова и АВ. Рассохина. М.,

647.

Вопросы

//

1991. NQ 3-4.

Шматко Н. М.- СПб.,

646. Десять

Пер. АГараджи

Пер. Б. Скуратова. М.,

/

Деррида Ж. Шпоры: стили Ницше

ские науки.

/

2005.

Дубин Б. Слово-письмо-литература. М.,

2001. / / Вопросы Философии, http://anthropology.ru/ru/texts/

Дубровский д.и. Постмодернистская мода

2001, NQ 8. Интернет-версия: dubrovsky/kagan_08.html 654.

Дюбуа Ж., Эделин Ф., Клинквнберг ж-м, Мэнге Ф., Пuр Ф., Тринон А. Общая риторика. Благовещенск,

1998.

655.

Дяткин Р. Судьбы трансфера

Французская психоаналитическая

школа. СПб.,

656.

//

2005.

Егоров Б.Е. Российский клинический психоанализ М.,

-

новая школа.

//

Русский язык

2002.

657.

Ермакова О.п. Семантические процессы в лексике

658.

конца ХХ столетия О985-1995). М., 1996. Ж.-П. Сартр в настоящем времени: Автобиографизм в литературе, философии и политике: Материалы международной конференции

в Санкт-Петербурге

659. ЖакДеррида

8-9

июня

2005 /

Сост. с.л. Фокин. СПб.,

в Москве: деконструкция путешествия. М.,

2006.

1993.

660. Женетт Ж. Фигуры. В 2 т. М., 1998. 661. Живое В.М. Что делать с Фуко, занимаясь русской историей / / Новое литературное обозрение.

2001. NQ 49.

662.

Жучков В.А. Из истории немецкой философии ХУН! века (предклас-

663.

Жюльен Ф. Трактат об эффективности. М., 1999. Загадка человеческого понимания. М., 1991.

сический период). М.,

664. 665.

1996.

Звегиниев В.А. К вопросу о природе языка

//

Вопр. философии,

1979,

NQ 1. 666.

Земляной с.н Герменевтика и проблема понимания // Проблемы и противоречиябуржуазной философии60-70-х годов. М., 1983.

671

Познание и перевод. Опыты философии языка

667. Земская Е.А. Введение / / Русский язык конца ХХ столетия (1985-1995). М., 1996. 668. Зенкин С. Отличие и различие // Вопросы философии. 2001. NQ 7. 669. Зенкин С. Преодоленное головокружение: Жерар Женетт и судьба структурализма

// Женетт Ж.

Работы по поэтике. Фигуры. Т.

1.

М.,

1998. 670.

Зигмунд Фрейд

-

основатель новой научной парадигмы: психоана­

лиз в теории и практике (к

150- летию

со дня рождения Зигмунда

Фрейда). Материалы Международной психоаналитической конфе­ ренции.

16-17 декабря 2006 г. / Под ред. 2 т. М., 2006.

А.Н. Харитонова, П.с. Гу­

ревича, А.В. Литвинова. В

671. Зимин А. И Структурная антропология как разновидность структура­ лизма // Философскиенауки. 1982. NQ 6. 672. Зинченко в.г., Зусман в.г., Кирнозе З.И Межкультурная коммуника­ ция. Системный подход. Нижний Новгород, 2003. 673. Иеронова ню. Коммуникативные ошибки в деятельности лингви­ ста-переводчика и способы их предупреждения. Калининград, 2004. 674. Ильин И Два философа на перепутье времени // Делёз Ж. Фуко. М., 1998. 675. Ильин И Жак Деррида - постструктуралист sans pareil // Он же. Постструктурализм.Де конструктивизм. Постмодернизм. М., 1996. 676. Ильин И Постмодернизм - идея для России? / / Новое литературное обозрение. 1999. Ng 39.

677.

Ион ин Л. Г. Понимающая социология: Историко-критический ана­ лиз. М.,

678.

1979.

Как переводить Деррида? Философеко-филологический спор просы философии.

//

Во­

2001. NQ 7.

679. Кант И Критика чистого разума // Кант И. Сочинения. В 6 т. Т. 3. М., 1964. 680. Каплун в. От Ницше к Ницше: об одном пересечении двух философ­ ских биографий (Семен Франк и Мишель Фуко)

681.

//

Мишель Фуко

и Россия. СПб., 2001. Караулов Ю.Н О способах достижения функциональной эквива­ лентности в переводе (два перевода одного сонета) / / Язык. Поэтика. Перевод. Сб. науч. тр. МГЛУ. Вып. NQ 426. М., 1996.

682. 683.

Караулов Ю.Н русский язык и языковая личность. М., ский лингвистическийкружок. М.,

684.

1987. //

Кариевекий С. Асимметричный дуализм языковых единиц Кассен Б. Эффект софистики

/

Праж­

1967.

Пер. с франц А.Россиуса. М.; СЛб.,

2000. 685.

Кашкин И Для читателя-современника. Статьи и исследования. М.,

1977. 686. Керимов тх. Неразрешимости. М., 2007. 687. Клеман К. Истоки фрейдизма и эволюция психоанализа / / Кле­ ман К.-Б., Брюно П., Сзв Л. Марксистская критика психоанализа.

М.,

688. 689.

1976.

Климеякова ТА. От феномена к структуре. М.,

1991.

Комиссаров в.н. Современное переводоведение. М.,

672

1999.

Литература

690.

Комиссаров В.Н Интуитивность перевода и объективность переводо­ ведния

Вып.

691. 692.

11 Язык.

М.,

NQ 426.

Поэтика. Перевод. Сборник научных трудов МГЛУ.

1996.

Комиссаров В.Н Лингвистика перевода. М.,

1980.

Комиссаров В.Н Теория перевода (Лингвистические аспекты). М.,

1990. 693. «Конечный и бесконечный анализ» Зигмунда Фрейда. М., 1998. 694. Коротких В.и. Об одной любопытной опечатке в «Феноменологии духа» Гегеля 11 Гуманитарные науки в Сибири. 2005. NQ 1. 695. Косиков г.к «Структура» и/или «текст» (стратегии современной се­ миотики) турализму

696. 697. 698.

11 Французская семиотика: от структурализма 1 Под ред. г.к. Косикова. М., 2000.

11

Кралечкин Д. ~ запись одного шума (послесловие) Жак Дер­ Пер. Д. Кралечкина. М., 2000. Красухин кг. Слово, речь, язык, смысл: индоевропейские истоки

рида. Письмо и различие

1

Язык о языке: сб. ст. М.,

2000.

11

Кристева Ю. Бахтин, слово, диалог и роман семиотика:

от структурализма

г.к. Косикова. М.,

699.

к постструк­

(1967)

11

Французская

1

к постструктурализму

Под ред.

2000.

Кристева Ю. Разрушение поэтики

11

структурализма к постструктурализму

Французская

1 Под ред.

семиотика:

от

Г.к. Косикова. М.,

2000.

700. 701.

Кронгауз М. Русский язык на грани нервного срыва. М.,

(1902).

702.

2007.

Кроче Б. Эстетика как наука о выражении и как общая лингвистика М.,

2000.

Крысин л.п. Иноязычное слово в контексте современной общест­

венной жизни

11 Русский

язык конца хх столетия

(1985-1995).

М.,

1996.

703.

Крюков А.Н Антиномии в теории перевода и их разрешение Поэтика. Перевод. Сборник научных трудов МГЛУ. Вып.

11 Язык.

NQ 426.

М.,

1996.

704. 705.

Куайн У Слово и объект. М.,

Куайн У Онтологическая относительность фия науки. М., 1994.

11 Современная

706. 707.

Кун Т. Структура научных революций. М.,

1975.

2000.

Курицын Вяч. Постмодернизм: новая первобытная культура мир.

филосо­

11 Новый

1992. NQ 2.

Курицын Вяч. Русский литературный постмодернизм. М.,

708. 709.

Лакан Ж. Инстанция буквы в бессознательном, или судьба разума

710.

Лакан Ж Семинары. Кн.

после Фрейда. М., за

(1964).

М.,

1997.

Лакан Ж. Семинары. Кн.

712.

анализа (1954/1955). М., Лакан Ж. Семинары.

713.

М.,

М.,

основные понятия психоанали­

2.

"Я" в теории Фрейда и в технике психо­

1999. Кн.

5.

Образования

бессознательного

2002.

Лака н Ж. Семинары. Кн.

(1953/54).

11. Четыре

2004.

711.

(1957/1958).

2000.

1. Работы

1998. 673

Фрейда по технике психоанализа

Познание и переsод. Опыты философии языка

714. Лакан Ж. Семинары. Кн. 7. Этика психоанализа (1959/1960). М., 2006. 715. Лакан Ж. Функция и поле речи и языка в психоанализе. М., 1995. 716. Лакофф Дж., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем. М., 2004. 717. Лапиикий В. Вместо напутствия // Деррида Ж. Слухобиографии. СПб.,2002.

718.

Лахманн Р. Демонтаж красноречия. Риторическая традиция и поня­

тие поэтического. СПб, 2001. 719. Лебедев В.Ю. Очерк теории сакрального перевода. Пермь, 2004. 720. Леви-Строе К. Мифологики. В 4 т. Т. 3. Происхождение застольных обычаев. М., СПб., 2000. 721. Леви-Строе К. Мифологики. В 4 т. Т. 1. Сырое и приготовленное. M.-СПб., 1999. 722. Леви-Строе. К. Мифологики. В 4 т. Т. 2. От меда к пеплу. М., 2000. 723. Леви-Строе К. Мифологики. В 4 т. Т. 4. Человек голый. М., 2007. 724. Леви-Строе К. Печальные тропики. М., 1984. 725. Леви-Строе К. Структурная антропология. М., 1985. 726. Леви-Строе К. Первобытное мышление. М., 1994. 727. Леви-Строе К. Путь масок. М., 2000. 728. Левин Ю.д. Русские переводчики XIX в и развитие художественного перевода. Л., 1985. 729. Левый Й. Искусство перевода. М., 1974. 730. Ледников Е.Е. Рец. на КН.: Рассел Б. Философия логического атомиз­ ма / Пер. сангл. Суровцева В.А. Томск, 1999// Вопросы философии. 2000. NQ 7. 731. Лейбин В.М. Фрейд, психоанализ и современная западная филосо­ фия. М., 1990. 732. Лекторский В.А. Субъект. Объект. Познание. М., 1980. 733. Лекторский В.А. Эпистемология классическая и неклассическая. М., 2001. 734. Лекторский В.А., Садовский В.Н О принципах исследования систем (В связи с «общей теорией систем» Л. Берталанфи) / Вопросы фило­ софии. 1960. NQ 8. 735. Лекторский Е.А., Швырев В.С Методологический анализ науки (ти­ пы и уровни) / / Философия. Методология. Наука. М., 1972. 736. Лилова А. Введение в общую теорию перевода. М., 1985. 737. ЛиотарЖ.-Ф. Состояние постмодерна у Пер. с франц. Н.А. Шматко. M.-СПб., 1998. 738. Лиотар Ж-Ф. Хайдеггер и «евреи». СПб., 2001. 739. Липовецкий М.Н Русский постмодернизм. Очерки исторической по­ этики. Екатеринбург, 1997. 740. Ломоносов М.В. Предисловие о пользе книг церковных в российском языке (1758) // Ломоносов м.в. Избранные произведения. М., 1986. 741. Лотман Ю.М. Семиосфера. СПб., 2001. 742. Лотман Ю.м. Избранные статьи. В 3 т. Т. 3. Таллинн, 1993. 743. Лысенко В.г. О переводе санскритских философских текстов / / Тру­ ды Русской антропологической школы. Вып. 2. М., 2004. 744. Лозинский М. Искусство стихотворного перевода / / Перевод - средст­ во взаимного сближения народов. М., 1987.

674

Литератvра

745.

Мазин В. Переводы Фрейда

//

Психоаналитический вестник.

1999.

//

Психоаналитический вестник.

2005.

NQI(l7).

746.

Мазин В. Призраки Фрейда

NQ 14-15.

747.

Мазин В. Рецензия на кн.: Жак Деррида. О грамматологии. Пер. Н. Авто­

номовой. М., Ад Маргинем,

2000; ж. Деррида

Письмо и различие. Пер.

В. Лапицкого, А. Гараджи, Б. Фокина, СПб, Академический проект,

2000; ЖДеррида. Письмо и различие. Пер. Д. Кралечкина. М., Академи­ ческий проект, 2000: http://www.gue]rnan.111/s1ava/nrk/nrk6/ 18.htrn1/

748.

Мазин В. Рождение психоанализа в переводе (послесловие)

//

Фрейд

3.,

Брейер Й. Исследования истерии // Фрейд З. Собрание сочинений. В

749. 750.

26 т.

1. Восточно-европейский

институг психоанализа. СПб,

//

Теория метафоры.

1990.

Малахов В. Философская герменевтика Ганса Георга Гадамера дамер Г.Г. Актуальность прекрасного. М.,

752.

2005.

2004.

МакКормак Э. Когнитивная теория метафоры М.,

751.

Т.

Мазин В.А. Введение в Лакана. М.,

//

Га­

1991.

Мамардашвили м.к., Соловьев Э.Ю., Швырев В.С Классическая и со­ временная буржуазная философия

NQ 12; 1971. NQ 4 (перепеч.

//

Вопросы философии.

в сб. Философия и наука (М.,

1972)

1970.

под за­

главием «Классика И современность: две эпохи в развитии буржуаз­ ной философии»).

753.

Мамардашвили М.К Анализ сознания в работах Маркса

философии.

754.

Мамардашвили м.к. Форма превращенная педия. Т.

755.

5.

М.,

757.

759. 760.

1995.

//

Маркова ЛА. Философия из хаоса. ЖДелёз и постмодернизм в фи­

2004.

Маникий М. Там и тогда. Послесловие переводчика

рида. Начало геометрии. М., 1996. Микешина ЛА. Философия познания. М.,

//

1990.

Май.

Гуссерль

Дер­

//

Вопросы лите­

NQ 5.

Милюков п.н. Очерки по истории русской культуры. Часть

1. Издание

Михайлин В. Переведи меня через

Made in:

111. Нацио­

второе. СПб.,

Миньяр-Белоручев Р.К Теория и методы перевода. М.,

1903.

1996.

несколько замечаний

о художественном переводе и о поисках канона ное обозрение.

/

2002.

Миллер Х. Триумф теории и производство значений

нализм и обшественное мнение. Вып

762. 763.

Философская энцикло­

Маркова ЛА. От математического естествознания к науке о хаосе Вопросы философии. 2003. NQ 7.

ратуры.

761.

//

1970.

лософии, науке, религии. М.,

758.

Вопросы

Маньковская Н.Б. «Париж со змеями» (Введение в эстетику постмо­

дернизма). М.,

756.

//

1968. NQ 6.

//

Новое литератур­

2002. NQ 53.

764.

Михайлов А.А. Современная философская герменевтика: Критичес­

765.

кий анализ. Минск, 1984. Михайлов А.В. Надо учиться обратному переводу

//

Обратный пере­

вод. Русская и западноевропейская культура: проблемы взаимосвя­

зей. М.,

2000.

675

Познание и перевод. Опыты философии языка

766.

Михайлов А.В. Обратный перевод. Русская и западно-европейская культура: проблемы взаимосвязей. М.,

767.

в школе.

768. 769. 770.

2000. 5

Мишатина НЛ Образ России на уроках в

классе

//

Русский язык

1996. NQ 2.

Мишель Фуко и Россия. СПб.,

2001.

Молчанов В.и. Исследования по феноменологии сознания. М.,

2007.

Мотрошилова НВ. Драма жизни, идей и грехопадения Мартина Хай­ деггера

//

Философия Мартина Хайдеггера и современность. М.,

1991. 771.

Мотрошилова Н'В. «Идеи менологию. М.,

772.

1»

Эдмунда Гуссерля как введение в фено­

2003.

Мукаржовский Я. Исследования по эстетике и теории искусства. М.,

1994. 773.

Наш Деррида? (Анализ рецепции и стратегии перечтения)

стол в редакции "НЛО» зрение. 2005. Ng 72.

774.

22 ноября 2004 г. / / 2006.

Нестеров А. "Перевод» или «Мошег Топяце»? обозрение. 2002.

776. 777. 778.

Круглый

Нелюбин ЛЛ, Хухуни Г. Т Наука о переводе. История и теория с древ­ нейших времен до наших дней. М.,

775.

/

Новое литературное обо­

// Новое литературное

NQ 53.

Николаева тм. От звука к тексту. М.,

2000.

Объяснение и понимание в научном познании. М.,

1983.

Ольшанский Д. Собственный язык (в) философии Деррида.

http://an-

thropology.ru/ru/texts/olshansky/russia_13.html 779.

Опыт и чувственное в культуре современности. Философско-антро­ пологические аспекты. М.,

780.

Строс К. Путь масок. М.,

781.

2004.

Островский А.Б. Обоснование антропологии мышления

Леви­

Отье- Ревюз Ж. Явная и конститутивная неоднородность: к проблеме другого в дискурсе за дискурса. М.,

782.

//

2000.

/ / Квадратура смысла. 1999.

Французская школа анали­

Пекарекий п.п. Наука и литература в России при Петре Великом. т.

XVJII столетия. 1862. 783. Пензин А. Made in France, eaten in Russia. Постструктурализм на по­ следнем дыхании / / Художественный журнал. 2001. N.! 37/38. 784. Перевод и дискурс. Вестник МГЛУ. Вып. 463. М., 2002. 785. Перевод и подражание в литературах Средних веков и Возрождения. М., 2002. 786. Перевод: традиции и современные технологии. М., 2002. 787. Перлов А.М. История науки: введение в методологию гуманитарного знания. М., 2007. 788. Петровская Е.В. Непереводимое впереводе / / Труды Русской антро­ пологической школы. Вып. 2. М., 2004. 789. Печенкин А.А. Вводные замечания (к разделу «Релятивизм») / / Со­ временная философии науки. Хрестоматия. М., 1994. 790. Пешё М. Контент-анализ и теория дискурса / / Квадратура смысла. Французская школа анализа дискурса. М., \999. 1.

Введение в историю просвещения в России

СПб.,

676

Литература

791.

Пешё М.

фия

792.

11

Прописные истины. Лингвистика, семантика, филосо­

Квадратура смысла. Французская школа анализа дискурса.

М., 1999. Плотников Н. С Жизнь и история. Философская программа Виль­

гельма Дильтея. М., 2000. 793. Погосян В.А. Философская герменевтика: анализ истины и метода 11 Вопросы философии.

1985. NQ 4.

11

794.

Подорога В.А. Власть и познание (археологический поиск М.Фуко) Власть. Очерки современной политической философии Запада. М.,

795.

Попова НГ Французский постфрейдизм: Критический анализ. М.,

1989. 1986. 796. Поппер К. Логика и рост научного знания. М., 1983.

797.

Постмодернизм: что же дальше? Художественная литература на ру­ беже ХХ-ХХ1 вв. М.,

798.

2006.

Постмодернисты о посткультуре. Интервью с современными писа­ телями и критиками. М.,

799.

1998.

Пружинина А.А., Пружинин Б.И Из истории отечественного психо­

анализа

11 Философия

не кончается

... Из истории отечественной фи­ 1998.

лософии. ХХвек. 1920-50-е годы. М.,

800.

Психоанализ и науки о человеке. По материалам российско-фран­ цузской конференции «Психоанализ И науки о человеке», та-3 апреля

1992 г.)

1 Под ред.

(30

мар­

н.с.лвтономовой, в.с. Степина. М.,

1996. 801.

Пушкин А. С

Москву

Вяземскому П.А

-

11 Пушкин

1

сентября

Ас. Полн. собр. соч. В

1822 из 10 т. Т. 10.

Кишинева в

М.-Л.,

1949.

С.41-42.

802.

Пушкин А.С

-

в Царское село

Вяземскому П.А.

11 Пушкин

13 июля 1825

г из Михайловского

л.с. Полн. собр. соч. В

10 Т.

Т.I0. М.-Л.,

1949. С. 153. 803. 804.

Пушкин А. С О причинах, замедлявших ход нашей словесности Пушкин Ас. Полн. собр. соч. В 10 т. Т. 7. М.-Л., 1949. С. 18-19.

Пушкин А. С Роман Б. Констана «Адольф» впереводе П.А Вяземско­

го

805.

11 Пушкин Ас.

Полн. собр. соч. В 10т. Т.

7. М.-Л., 1949. С. 96-97.

Пушкин А. С О Мильтоне и шатобриановом новом переводе «Поте­

(1836) 11 Пушкин 1949. С. 488-502.

рянного рая» М.-Л.,

806.

11

АС. Полн. собр. соч. В

10 т.

Т.

7.

Ракитов А.И Диалектика процесса понимания (Истоки проблемы

и операциональная структура понимания)

11

Вопросы философии.

1985. NQ 12. 807.

«Республика словесности». Франция в мировой интеллектуальной культуре. М.,

808.

2005.

Решетников М. Почему появилось это издание? (Предисловие глав­

ного редактора)

11

Фрейд З. Брейер й. Исследования истерии

Фрейд з. Собрание сочинений. В

809.

26 Т.

Т.

11

1. СПб., 2005.

Рикёр П. Герменевтика. Этика. Политика. Московские лекции и ин­ тервью. М.,

1995.

810. Рикёр П. Живая метафора 11 Теория метафоры. М., 1990.

677

Познание и перевод. Опыты философии языка

811. Рикёр П. 812. Рикёр П. 813. Рикёр П.

Время и рассказ. Т.

М.- СПб.,

Понимание и объяснение

педия. Т. Ш. М.,

814.

1-2.

Память, история, забвение. М.,

2000. 2004.

Новая философская энцикло­

//

2001.

Роджеро А.Н Герменевтика и научная рациональность (понимание как методологическая проблема культурно-исторических исследова­

ний)

815.

// Труды семинара по

взглядов М. Фуко)

816.

герменевтике. Вып.

1. Одесса, 1999.

Розин В. М. Опыт гуманитарного изучения творчества (Эволюция

//

Розин В. Мышление и творчество. М.,

Романов И. О принципах перевода

//

2006.

Эра контрпереноса.Антология

психоаналитическихисследований. М., 2005. 817. Ромашко СА. Язык и речь в Ветхом завете / / Язык о языке: сб. статей. М., 2000. 818. Русский язык в современном обществе: функциональные и статус­ ные характеристики. М., 2006. 819. Русский язык как государственный. Материалы международной кон­ ференции (Челябинск, 5-6 июня 1997 года). М., Челябинск, 1997. 820. Русский язык конца хх столетия (1985-1995). М., 1996. 821. Руткевич А.И Рецензия на кн. Лейбина В.М. Фрейд, психоанализ и современная западная философия / / Вопросы философии. 1990. NQ 6. 822. Рыклин И Де конструкция и деструкция. Беседы с философами. М., 2002. 823. Рябова ИЮ. Теория художественного перевода в России (х-хх вв.). Кемерово, 1999. 824. СарmрЖ.-п. Бытие и ничто. М., 2000. 825. Свирский я.и. Послесловие. Философствовать посреди ..';/ Делёз Ж. Критическая философия Канта: учение о способностях. Бергсонизм.

826.

Спиноза. М., 2000. Семёнов К. Глядя разными глазами. Как у нас издают Деррида?

827.

Семиотика:

2001. 3 сентября. Антология / Сост. Ю.с.

//

Книжное обозрение.

Степанов. М., Екатеринбург,

2001.

828.

Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. М.,

1993.

829.

Серио П. Почему публикуется этот сборник в России сейчас? дратура смысла. Французская школа анализа дискурса. М.,

830.

/ / Ква­ 1999.

Серио П. Структура или целостность. Об интеллектуальных истоках структурализма в центральной и восточной Европе

1920-30

п. М.,

2001. 831.

Ситуация

post:

что после? (Материалы международного симпозиума

памяти Жака Деррида. Ростов-на-Дону. 5-7 июня 2005) / / Симпози­ ум. Ежегодный междисциплинарный журнал. Вып. 2. Ч. 1. Ростов­ на-Дону,

832.

2005.

Скоропанова И. С. Русская постмодернистская литература: новая фи­ лософия, новый язык. СПб.,

833.

2002.

Смирнов И. Реальность и фантазм. От "Общества спектакля к «Мат­

рице»

(http://www.lacan.ru/aI1icles/rea1ity_and_fantasrn.htrnl).

678

Литература

834.

Соболевский А.и. Переводная веков. СПб., 1903.

литература

Московской

Руси

XIV-XVII 835. 836. 837. 838.

Соколов Б.г. Маргинальный дискурс Деррида. СПб., 1996. Сокулер З.А. Знание и власть: наука в обществе модерна. СПб., 2001. Соловьев В. С. Философские начала цельного знания / / Соловьев В. С. Сочинения. В 2 т. Т. 2. М., 1990. Сорокин Ю.А. Интерпретативная или деятельностная теория перево­ да? / / Сорокин Ю.А. Переводоведение. Статус переводчика и психо­ герменевтические процедуры. М.,

839. 840. 841. 842.

843. 844. 845.

2003.

Соссюр Ф. де. Курс общей лингвистики. М.,

1933.

Степанов Ю. С. в трехмерном пространстве языка: Семиотические проблемы лингвистики, философии, искусства. М., Степанов Ю.с. Семиотика. М., 1971.

1985.

Степин В. С. Теоретическое знание. Структура, историческая эволюция. М., 2000. Структурализм: «за» и «против» / Сост. Поляков м.я. М., 1975. Субботина НД. Суггестия и контрсуггестия в обществе. М., 2006. Суровцев В.А. По поводу одной рецензии // Вопросы философии.

2001. N2 12. 846.

Сухомлинов М.и. История российской академии. Вып. российской Академии. СПб.,

847.

8.

О словаре

1887.

Табачникоеа С. Мишель Фуко: историк настоящего

// Фуко М.

Воля

к истине. По ту сторону знания, власти и сексуальности/ Пер. и по­

елеел. С. Табачниковой. М.,

848.

1996.

Тёмкина А. К вопросу о женском удовольствии: сексуальность и идентичность

//

Мишель Фуко и Россия. СПб.,

2001.

849. Теория 850.

метафоры / Сост. НД. Арутюновой. М., 1990. Терещенко н.А., Шатунова 'ГМ. Постмодерн как ситуация философ­

ствования. СПб.,

851.

М.,

852. 853.

2000.

Тороп П. Тотальный перевод. Тарту,

1995.

Тредиаковский В. Слово о премудросги, благоразумии и добродетели

// 854. 855.

2003.

Топер п.М. Перевод в системе сравнительного литературоведения.

Тредиаковский В. Сочинения. В

3 т. 4 кн.

Т.

2. СПб., 1849. 1987.

Трубников н.н. Время человеческого бытия. М.,

Тульчинский г.л. Трансцендентальный субъект,

постчеловеческая

персонология и новые перспективы гуманитарной парадигмы

// я и 2002. Интернет-версия http://anthropology.ru/ru/texts/tulchin/s!inin.html 856. Уварова с.г. Сопротивление психоанализу: драма или трагедия? / / Зигмунд Фрейд - основатель новой научной парадигмы: психоана­ лиз в теории и практике ( к 150-летию со дня рождения Зигмунда МЫ: к 70-летию проф. Я. А Слинина. СПб.,

Фрейда). Материалы Международной психоаналитической конфе­

ренции, 16-17 декабря 2006 г. / Под ред. АН. Харитонова, П.с. Гу­ ревича, АВ. Литвинова. В 2 т. Т. 1. М., 2006.

857.

Уолцер М. Одинокая политика Мишеля Фуко

//

Уолцер М. Компания

критиков. Социальная критика и политические пристрастия ХХ ве­ ка. М.,

1999.

679

Познан не и перевод. Опыты философии языка

858.

Уорф Б.Л Лингвистика и логика

//

Новое в лингвистике. Вып.

1. М.,

1960. 859.

Уорф Б.Л Наука и языкознание (о двух ошибочных воззрениях на речь и мышление, характеризующих систему естественной логики,

и о том, как слова и обычаи влияют на мышление) вистике. Вып.

860.

861.

Новое в линг­

Уорф Б.Л Отношение норма поведения и мышления к языку вое в лингвистике. Вып. 1. М., 1960.

//

Но­

Уроки французского психоанализа. Десять лет франко-русских кол­ локвиумов по психоанализу / Пер. с франц. АВ. Рассохина. М.,

862.

//

1. М., 1960.

/

Под ред п.В. Качалова,

2007.

Успенский Б.А. Языковая ситуация и языковое сознание в Москов­ // Успен­ ский Б.А Избр. труды. Т. П. Язык и культура. М., 1996. Федоров А.В. Основы общей теории перевода. М., СПб., 2002. Ференци Ш. Теория и практика психоанализа. М., 2000. Филиппов ли. Грамматология Ж. Деррида / / Вопросы философии.

ской Руси: восприятие церковно-славянского языка

863. 864. 865.

1978. N2 1. 866. 867.

Флорин С. Муки переводческие. Практика перевода. М., 1983. Фокин С. Рец. на кн.: Е. Гурко, Жак Деррида. Де конструкция: тексты и интерпретация. Минск, 2001 (http://www.gue1man.ru/s1ava/nrk/

nrk8/27r.htmJ). 868.

Французская психоаналитическая школа АВ. Рассохи на. СПб.,

869. 870. 871. 872. 873. 874. 875. 876. 877. 878. 879. 880. 881. 882. 883. 884. 885. 886. 887.

/

Под ред. А Жибо,

2005

Французская семиотика: от структурализма к постмодернизму / Сост. Г.К Косикова. М., 2000. Фрейд 3. Введение в психоанализ. Лекции. М., 1989. Фрейд 3. Психоанализ. Религия. Культура. М., 1991. Фрейд 3. Толкование сновидений. Киев, 1991. Фрейд 3. Психология бессознательного. М., 2006. Фрейд 3. Исследования истерии. СПб., 2005. Фуко М. Властьизнание// Он же. Интеллектуалы и власть. Ч. 1. М., 2002. Фуко М. Воля к истине. По ту сторону знания, власти и сексуально­ сти. М., ]996. Фуко М Герменевтика субъекта. СПб., 2007. Фуко М. Интеллектуалы и власть. Статьи и интервью 1970-1984. Ч. 1-3. М., 2002 - 2006. Фуко М. История безумия в классическую эпоху. СПб.,1997. Фуко М. Надзирать и наказывать. М., 1999. Фуко М Ненормальные. СПб.,

2004.

Фуко М «Нужно защищать общество». М.,

2005.

Фуко М. Порядок дискурса / / Фуко М. Воля к истине. По ту сторону знания, власти и сексуальности. М., 1996. Фуко М. Психиатрическая власть. СПб.,

Фуко М. Рождение клиники. М., Фуко М Слова и вещи. М., 1977.

Фуко М. Что такое Просвещение? Ч.

2007.

1998. //

1. М., 2002.

680

Он же. Интеллектуалы и власть.

Литература

888.

Фуко М. Эстетика существования / И нтервью с А. Фонтана Интеллектуалы и власть. Ч. 3. М., 2006.

//

Он же.

889. Хайдеггер 890. Хайдеггер 891.

М. Бытие и время / Пер. В.Бибихина. М., 1997. М. Пролегомены к истории понятия времени / Пер. Е.Бо­ рисова. Томск, 1998. Хайдеггер М. Введение в метафизику / Пер. Н.О. Гучинской. СПб.,

1998. 892. Хайдеггер М. О существе и понятии фюсис. Аристотель. Фиэика.Вето­ 1/ Пер. Т.В. Васильевой. М., 1995. 893. Хайдеггер М. Кант и проблема метафизики / Пер. О. Никифорова. M.-СПб,1997.

894. Хайдеггер М. Разговоры на проселочной дороге / Пер. Т. Васильевой идр. М., 1991. 895. Харламов НА. Мишель Фуко и современное гуманитарное знание / / Человек. 2007. NQ 3. 896. Хорхордин О. Фуко и исследование фоновых практик / / Мишель Фу­ ко и Россия. СПб., 2001. 897. Челышев Е.Л Отчетный доклад о деятельности ОЛЯ РАН в 1997 го­ ду / / Известия АН, сер. Лит. и языка. 1998. Июль-авг. 898. Черноглазов А. Лакан с высоты птичьего полета (ответ на статью П. Качалова «Лакан: заблуждение тех, кто не считает себя обмануты­

ми»)

(http://www.lacan.ru/articles/from_the_birds-eye _view.htmJ)

899.

Шапир М.и. Эстетический опыт ХХ века: авангард и постмодер­

900.

низм / / Philologica. 1995. NQ 2. Швейцер АД. Пастернак - переводчик: к вопросу о стратегии перево­ да / / Язык. Поэтика. Перевод. Московский государственный линг­ вистический университет. Сборник научных трудов. Вып. NQ 426. М.,

1996. 901. 902.

ШвеЙцерА.Д Перевод и лингвистика. М., просы языкознания.

903. 904. 905.

1973.

Швейцер АД. Социолингвистические основы теории перевода

Швейцер АД. Теория перевода. Статус, проблемы, аспекты. М., Шерток Л Непознанное в психике человека. М.,

//

Во­

1988. NQ 3.

//

Современная наука: познание человека. М.

1988

Шерток Л, Соссюр Р. де. Рождение психоаналитика: от Месмера до Фрейда. М.,

908.

1988.

Шерток Л Сердце и разум в психоанализе (эпистемологический подход)

907.

Во-

1982.

Шерток Л От Лавуазье к Фрейду (совместно с И. Стенгерс) просы истории естествознанияи техники.

906.

//

1985. NQ 5.

1991.

Щерток Л Шарко, Бернгейм. Фрейд, Лакан журнал.

//

Психологический

1990. NQ 2.

909.

Шпет Г. От переводчика

910.

ма наук. Ч. Т. Феноменология духа / Пер. Шпета Г.г. М.-Л., 1959. Шпет Очерк развития русской философии / Г.г. Шпет. Сочине­

911.

ния. М., 1989. Шпет Г. Явление и смысл

912.

ды. М., 2005. Шпигельберг

//

Гегель Г.-В.-Ф. Сочинения. Т.

4. Систе­

r.

//

Он же. Мысль и слово. Избранные тру­

r. Феноменологическое 681

движение. М.,

2002.

Познание и перевод. ОПЫТЫ философии языка

913.

Шульга Е.Н Проблематика предпонимания в герменевтике, феноме­ нологии и социологии. М.,

914.

2004.

Щедрина т.г. «Я пишу как эхо другого». Очерки интеллектуальной биографии Густава Шпета. М.,

915.

2004.

Энгельс Ф. Как не следует переводить Маркса средство взаимного сближения народов. М.,

916. 917.

(1885) // 1987.

Перевод

Эпштейн М. Постмодерн в России: литература и теория. М.,

-

2000.

Эткинд А. Фуко и имперская Россия: дисциплинарные практики в условиях внутренней колонизации

//

Мишель Фуко и Россия. СПб.,

2001. 918.

Юран

А.

«Утраченный»

аффект

психоанализа

(http://psyagora.

narod.ru/affect.doc) . 919.

Юран А. Пространство и время в психоанализе

(http://www.1acan.ru/

artic!es/space_and_time.html). 920.

Юран А. Психоанализ и эпистемологический разрыв на рубеже веков

(http://www.lacan.ru/aгticles/the_gap.html) .

921.

Юран А. Путешествие буквы в сетях означающих

(http://www.1acan.

ru/aгticles/naming_networks.html).

922.

Юран А., Рисков В., Мазин В., Черноглазов А. Лакан и космос. Се­ рия «Лакановские тетради». СПб.,

923. Языковое сознание и образ мира / 924.

1990.

Якобсон Р. О лингвистических аспектах перевода бранные работы. М.,

926.

2000. //

Якобсон Р. Два аспекта языка и два типа афатических нарушений

Теория метафоры. М.,

925.

2006. Под ред Уфимцевой Н.В. М.,

// Якобсон Р.

Из­

1985.

Ямпольская А.в. Левинас между прочим. Рец. на: Левинас Э. Время

и Другой. Гуманизм другого человека. СПб., софско-литерагурныйжурнал. 2000. NQ 23.

927. Ямпольская

1999//

Логос. Фило­

А. Свобода (от) вопроса. Рец. на кн.: Жак Деррида.

Письмо и различие. Перевод Д.Ю.Кралечкина. М., Академический проект,

2000; Жак Деррида.

Письмо и различие. Перевод А.Гараджи,

в.лапицкого, с.Фокина. СПб., Академический проект, 2000// Ло­ гос. Журнал по философиии прагматике культуры. 2001. NQ 5-6 (31). С. 174-177, вИнтернете: http://www.ruthenia.ru/logos/number/ 2001_5_6/16.htm!

928.

Янгулова Л. Юродивые и Умалишенные: генеалогия инкарцерации в

929.

России // Мишель Фуко и Россия. СПб., 2001. Яусе ХР. История литературы как провокация литературоведения Новое литературное обозрение.

930.

//

1995. NQ 12.

Яшеяко А. Русская библиография по истории древней философии. Юрьев,1915.

Указатель имен* Абрахам К.

(Abraham

К)

328 53 I Аверинцев СС 238,589,665 Аврамова С 55, 665 Автономова Н.И. 26 Автономова Н.С 648,665,666 Агамбен Дж. (ЛgатЬеп G.) 195,399,648 Адамски Д. (Adamski О.) 648 Адлер А (Adler А) 248 Адо П. (HadotP.) 128,656 Адорно Т. 656 Ажеж К (Hagege С) 528 Алейник Р.М. 666 Алексеев АЛ. 666 Алексеев В.М. 370 Алексеева Е.В. 370 Алексеева И.С 666 Алимов В.В. 666 Алпатов В.М. 547,666 Альтюссерл. (AlthLlsser L.) 32,67, 213, 222, 359, 368, 380, 381, 390, 393,648,650, 666 Амальрик ж.-л. (Amalric J.-L.) 591,648 Амио М. (Amiot М.) 648 Анаксимандр 474,480,556 Аникин АВ. 340,341 Анкерсмит Ф.Р. (Ankersmith F.R.) 666 Анна Иоанновна 51 О Анри М. (Непгу М.) 298,331,477,656 Анри П. (Непгу Р.) 211 Аполлинер r. 613 Аристотель 124, 125, 196,422,473-475,477,478,490,513,524,533,556,624, 626,666,681 Аристофан 129 Арриве М. (Arrive М.) 258,648 Арсланов В.Г. 395, 666 Арутюнова н.д. 589,592,666,679 Августин Блаженный

Багалей Д.И. 515,516,666 Бадью А. (Васйо« А.) 211,649 Байи ж-с. (ВаШу гс., 325 Байрон ДЖ. Н.г. 498 Балибар Э. (Balibar Е.) 32,40, 211, 649 Барабанов Е.В. 487,666 Баран Х. 25 Барт Р. (Barthes R.) 31,32,34,41,47,61,63,164,175,190,202,359,377,384,

390,393,405,419,427,549,649,662,664,666 БархударовЛ.С 666 БассинФ.В. 282,284,334,440,443,657,666,667

*В

данном указателе оригинальное написание иностранных имен дается, как

правило, применительно к современным и не обшеизвестным персонажам.

683

Познание и перевод. Опыты философии языка

Бастид Р.

(Bastide R.)

31,663

Батишев Г.С 369,473,502 БаткинЛ.М. 501,669 Бахтин М.М. 19,384,530,552,553 Башляр Г. (Bache1ard G.) 37,63,85,88,92,650 Бейкер М. (Backer М.) 663 Беккаряя У.Б. (Вессапа C.L.) 111 Беккер АЛ. (Becker AL.) 649 Белинский В.Г. 522,667 Белкин АИ. 308,667 Беллур Р. (Bellour R.) 654 Беляева А 431, 432, 434-437, 667 Бенвенист Э. (Benveniste Е.) 222,239,380.575,623.649,667 БенмакпуфА (Benmakh1ouf А) 439,649 Беньямин В. (Benjamin W.) 144-146.398,532,584,645,653,667 БергсонА. 362,397.524 БердяевН.А. 394,524 Беркли Дж. 664 Березин Ф.М. 525.667 Берман А (Веппап А) 141,493.625,649,657,659,660 Берман С (Веппап 5.) 616.653 Бернгейм И. (Bernheim Н.) 323,325. 336, 681 Берн ер К. (Berner С.) 488 Барнс Дж. (Barnes J.) 649 Берсю Ф. (Вегсц F.) 649 Берталанфи Л. 674 Бертера И. (Bertherat У) 260,261,649 Берто д. (Bertaux D.) 344.649 Бертран М. (Bertrand М.) 302.330,347,349.440.649,66] Бескова И.А. 667 Беттельхайм Б. (Bette1heim В.) 469 Бешерель Л. (Bechere1 L.) 156 Бибихин В.В. 11,177,178,378.387,390.399,411,412,427,479,557, Бикбов А. 375,667 Бирнбаум Ж. (Birnbaum J.) 652 Битболь М. (Bitbo] М.) 653,655 Блауберг И.В. 667 Бланшо М. (Вlanchot М.) 12,393 Блок О. (В1осЬ О.) 633,648.651,653.656,658,661,665 Бовуар С де (Beauvoir 5.de) 132.353 Бодлер Ш.

579, 667, 681

144

Бодри Ф. (Baudry F.) 649 Бодрийяр Ж. (Baudril1ard J.) 356,365,377,420.667 БокановскиТ. (Bokanowski Т) 330.347,649 Бонапарт М. 250 Бор Н. 409,661 Борисенко А 667 Борисов Е.В. 557,558,667.681 Борш-Якобсен М. (Borch-Jacobsen М.) 211,298,319,331.332,649,650 Боссюэ Ж. Б. 96 Боулби Дж. (Bow1byJ.) 298,331 Боэций АМ.С 624,625 Браге Т. 8 Браун ПЛ. (Brown P.L.) 133.650 Брауэр Р.А. (Brower R.A.) 10,657 Брейд Дж. (Braid J.) 325

684

Указатель имен

Брейер Й.

(Вгеиег 1.)

349,470,675,677

Брейтингер ия. (Breitinger 1.1.) 564 Брес и. (Bres У) 25, 348, 349, 650 Бродель Ф. (Braudel F.) 467 Броистайн Ж.-Ф. (Braunstein 1.-F.) 650 Бросса А (Brossat А) 372,660 Брюжер Ф. (Вгцяёге F.) 650 Брюно П. (Вгцпо Р.) 312,667,668,672 Брюсов ВЯ.

498,499,610,668 510 Бувресс Ж. (Bouveresse 1.) 134, 135 Будон Р. (Boudon R.) 95 БунинИА 610 Бургиньон А (Bourguignon А) 458,650 Буслаев Ф.И. 587 Быстрицкий Е.К 668 Бычков В.В. 361,668 Бэкон Р. 491 Бэкон Ф. 510 Бюржелен П. (Burge1in Р.) 95,97 Бютген П. (Biittgen Р.) 650 Буало Н.

Ваард Я. де (Waard 1.) 584, 665, 668 Вагнер П. (Wagner Р.) 658,659 Вайнштейн О.Б. 387,668 Валери П. 197,422 Валь Ф. (Wahl F.) 31,32,34,95,149,213,367,651,665 Ван Хооф А (Уап HoofH.) 664 Васильева ТВ. 354,472-480,555,556,668,681 ВасильченкоА 627 Вдовина И.С 668 ВеберС. (Weber5.) 211,616 Вебер Э. (Weber Е.) 156,652 Вегетти М. (Vegetti М.) 664 Вежбицкая А. 530,547,668 Вейн П. (Уеупе Р.) 664 Вейсс Ж.-М. (Vaysse J.-M.) 664 Веласкес д. 96 Венгеров СА 522, 668 Венедиктова ТД. 668 ВенутиЛ. (Venuti L.) 559-561,615,616,664 Вергилий 498, 634 Вергилий Урбинский 509 Верешагин Е. М. 668 Верле Э. (Уег1еу Е.) 96, 97 Веселовский АН. 668 Веттлауфер М. (Wett1aufer М.) 665 Видерман С (Viderman 5.) 211,273,315,664 Визгин ВЛ. 80, 369, 372, 375, 668 Вилар П. (Vi1ar Р.) 95-97 Виллер Ш.Ф. де (Уi1lег с.г. de) 325 Вильс В. (Wils W.) 7 Висманн Х. (Wismann Н.) 621,657 Витгенштейн Л. 81, 290, 357, 569, 624 Влахов С 668 Володарская Л.И. 667,669

685

Познание н перевод. Опыты философии языка

Волошинов В.Н. 442,668 ВольтерФ.-М.Аруэде 196,358 Вольтская Т. 358,668 Вольф Х. 349, 564 Вольфенетайн 3.В. (Wolfenstein Е.У.) 292,665 Воронова Е.М. 363,668 Вуд М. (Wood М.) 616,653 Вудворт Дж. (Woodworth J.) 659 Выготский Л.С. 19,282,669 ВяземскиЙП.А. 19,497,519-521,669,677 Гавриил,архимандр. (В.Н.ВоскресенскиЙ)

527 (Gadamer H.-G.) 10, 155,485,492,493,537,538,556,557,567, 573-580,594,655,669,675 Гайденко п.п. 473,669 Гак В.Г. 669 Галеева НЛ. 669 Галь ня. 669 Гандильяк М. де (Gandillac М. de) 145 Ганжа Р. 418 ГараджаАВ. 146,387,399,402,403,411,415,429,669-671,675,682 Гарбовский Н.К. 669 Гарден Б. (Gardin В.) 651 Гартман 3. фон 247 Гаспаров Б.М. 669 Гаспаров МЛ. 17,25,125,151,370,371,378,380,397,422,438,439,477, 479, 497, 500,501,530,578,594,595,611,634,667,669 Гаттинара 3.К. (Gattinara Е.С.) 655 Гаше Р. (Gascbl R.) 157, 189,655 Гваттари Ф. (Guattari F.) 216,309,356,361,362,376,648,652,653,670 Гегель г.-В.-Ф. 58,161,162,194,213,227,233,234,272,366,379,397,404,426, 427,494,524,525,624,625,628,681 Гедез А. (Gedez А) 95,96 Гёдель К. 541 Гейм М. 669 Гейн М. (Gane М.) 133,664 Гейне Г. 498 Гейнекuий И.г. 512 Гейон Ж. (Gayon J.) 653,655 Гельдерлин И.Х.Ф. 584 Гельмгольц ГЛ.Ф. 222 Генис АА. 669 Генисаретский О.И. 340 Гераклит 533 Гердер И.г. 493,564 Гёте И.В. 493,498, 584,624 Гийомар П. (Guyomard Р.) 340 Гиппократ 127 Гирц К. (Geertz сэ 133 Глейзер С. (G1azer 5.) 353.655 Глюксман А (Glucksmann А.) 360 Гнедич Н.И. 354 Годелье М. (Godelier М.) 342,350,655,660 Годен Ж. (Godin J.) 451,655 Гойя Ф. 76 Голыченко Т. 627 Гадамер Х.-Г.

686

Указатель имен

Гольдман Л.

(Goldmann L.)

33

Гомер 490,519 ГончаровИ.А. 341 Гораций 498 Горбачевский АА 670 Горгий 397 Гордон К. (Gordon С) 655 Горький М. 644

Готшед Й.Х.

564

ГранельЖ (GraneIJ.) 141,211,649,655,657,659,660,664 Гранже Ж.-Г. (Granger G.-G.) 655 Греймас А-Ж. (Greimas A-J.) 549,656,670 Грецкий М.Н.

378

Григорьев Б.Б. 669 Грин А (Green А) 330,465,650,655,656 Гринцер н.п. 670 Гритти Ж (Gritti J.) 33,95,96,656 Гро Ф. (Gros F.) 79,656 Гронден Ж (Grondin J.) 594,656 Грушин БА 340 Грюнбаум А (Griinbaum А) 291-293, 656 Гу ж-ж (Goux J.-J.) 342,655 Гумбольдт В. фон 12,235,478,573,584,618,653,670 ГуревичП.С. 336,463,469,672,679 Гурко Е.Н. 210, 363, 395, 399, 402, 405, 670, 680 Гусев СС 589,670 Гуссерль Э. 148, 149, 150, 152, 159, 163, 181, 188, 355, 366,

387, 392, 436, 484, 535,

554,638,652,675,676 Гутман К. (Gutman С) 66,656 Гучинская Н.О. 557,681 Гюйгенс Х. 604 Давид-Менар М. (David-Menard М.) Даль В.И. 426,428, 527 Дальбье Р.

299,651

249

Дастюр Ф. (Dastur F.) 651 Дашкова Е.Р. 468,514 Деги М. (Deguy М.) 211 Декам К. (Descamps С) 653 Декарт Р. 23,24,37,74,97,101,102,140,196,247,349,484,503,

524, 564, 588, 623,624,638,649-651,656,658,659,661 Декомб В. (Descombes У.) 44, 134,277,653,670 Делёз Ж (De1euze G.) 32,49,87,89,129,140,216,309,356,361-364,376,377, 390, 393,396,405,426,427,620,636,651-653,659,665,670,672,675,678 Делиль Ж (Delisle J.) 652,659 Делинь П. (Deligne Р.) 370 Дельриё А (Delrieu А) 52,652 Делюи А (Deluy Н.) 274,277,663 Демокрит 533 Демурова Н.М. 667,669 Денисова г.в. 670 Денн М. (Dennes М.) 652 Деррида Ж (Derrida J.) 13,21,23,24,30,32,34,35,40,43,84,118, 140-211,213, 332,354,356,359,360,364,370,377,378,385-439,477, 479, 590-595, 620, 626, 641, 645,648,650-654,659-661,663-665,667-676,678-680,682 Деррида М. (Derrida М.) 25,439

687

Познание и перевод. Опыты философии языка

Дескола Ф.

(Descola Ph.) 42.653 (Detienne М.) 583,653 ДеферД. (Defert О.) 88,121 Джебраилов А 671 Джеймисон Ф. (Jameson F.) 81,82,364,377,539,657,671 Джейсон Д. (Jason О.) 671 Джойс Дж. 16,615 Джонс Э. (Jones Е.) 328 Джонсон М. (Топпяоп М.) 674 ДидроД. 68 Дильтей В. 73,567-569,580,586,671 Дмитриев АН. 367,671 Дольто Ф. (Do1to F.) 250, 275,451,653 Доменак Ж.М. (Domenach J.M.) 87,95 Донд Ж. (D'Hondt J.) 651 Донн Дж. 669 Донне Ж.-Л. (Ооппет J.-L.) 650 Дор Ж. (Оог J.) 302,653 Доре Б. (Оогау В.) 52,302,338,343,347,441,649,650,653,655,658,662,663 Досс Ф. (Dosse F.) 43,653 Достоевский Ф.М. 348,448,455,456,660 Дрейфус х.л. (Dreytus H.L.) 86, 129, 133,653 Друа Р.-П. (Droit R.-P.) 653 ДубинБ.В. 671 Дубровский Д.И. 363,671 ДьюиДж. 134 ДэП. (DaixP.) 31,213,217,651 Дюбуа Ж, (DuboisJ.) 671 Дюкро О. (Ducrot О.) 662 Дюмезиль Ж. (Dumezil J.) 85 Детьенн М.

Дюмулье К. (ОитоиЫ 653 Дюфренн М. (Dufrel1l1e М.) 36,95,653 Дюфрен Т. (Dufresne Т) 662 Дюфурмантель А. (Гнпоцппапте! А) 200 Дяткин Р. (Diatkjl1e R.) 671 ЕвсевичевВ.И.

Егоров Б.Е. Ельмслев л. Ермакова ОЛ.

371 671 258, 554, 648 671

Жаккар Р.

(Jaccard R.) 657 (JambetC.) 211,278,285 Жгирим С. (Jguirim 5.) 657 Женетт Ж. (GenetteG.) 196,208,384,671,672 ЖибоА (GibeaultA) 465,467,671,680 Живов В.М. 375,671 Жижек С. (ZiZek 5.) 211 Жиль Д. (GiJles О.) 323 Жоцеле Д. (Jodelet О.) 345 ЖоленА (1aulinA) 141,657 Жорж Ф. (George F.) 274-277.320 Жуковский В.А. 354,397,493,498,517,518,595,608-610 Жучков ВА 671 Жюде П. (Judet Р.) 621,657 Жюльен Ф. (Ju1!iel1 F.) 494,657, 671 Жамбек.

688

Указатель имен

Закс Г.

328 442 Запата Р. (Zapata R.) 665 Зарка И.Ш. (Zarka У-С) 665 Зафиропулос М. (Zafiropoulos М.) 665 Захер- Мазох Л. 397 Звегинцев В.А 671 ЗемляноЙС.Н. 671 Земская Е.А. 672 Зенкин СН. 390, 411, 414, 418-421, 435, 672 Зербиб Д. (Zerbib D.) 665 Зимин АИ. 72,672 Зинченко В.Г. 672 Зинченко ВЛ. 340 Зотов Н.М. 509 Зурабишвили Ф. (Zourabichvili F.) 665 Зусман В. Г. 672 Залкинд А

Иде Д.

(lhde D.)

657 491 Иеронова Н.Ю. 672 Ильенков Э.В. 473 Ильин ИЛ. 387,672 Ингерфлом К. (lngerfJom С) 340 Ионин л.г. 672 Ипполит Ж. (Hyppo1yte J.) 85, 318 Иероним Св.

Кавайес Ж. (СаvаiШ~s

J.) 85, 88, 134,655 (Cavallari М.) 650 Каган М.С 363,668 Каллер Дж. (CullerJ.) 187,364,651 Камю А 67,650 Кан М. (Khan М.) 298,331 Кангилем Ж. (Canguilhem J.) 85,88,92,95,96,650,655 Кант И. 40,58,82,129,136-138,140,181,197,201,202,211, 229-237, 240, 241,243,245,362,377,392,443,484,486,492,494,524,525,557,624,625,638,651, 672,678,681 Кантемир А. 510 Каплун в.л. 375,672 Капуто ДжД (Caputo J.D.) 364,650 Карамзин Н.М. 515,518 Караулов Ю. Н. 672 Кардинер А (Kardiner А) 249 Карлье Ж. (Carlier J.) 656 Карнап Р. 290,426,650 Карпов В.Н. 512,644 Карруа Ж. (Сапоу J.) 325,349,650 Кариев И. Е. 364 Карцевекий С 224,657,672 Кассен Б. (Cassin В.) 488,490,612,622-624,629,630,650,661,664,672 КассирерЭ. 233-235 Касториадис К. (Castoriadis С) 377 Катулл 498 Качалов П.В. 444,451,465,466,661,671,680,681 Кашина С 387 Кашкин ИА 611,672 Каваллари М.

689

Познание и перевод. Опыты философии языка

Кашпировский АМ.

335 49] Кейгилл Х. (Caygill Н.) 650 Керимов Т.Х. 395,672 Керриган У. (Kerrigan W.) 258 Кирабаев Н.С 670 Кёрк Р. (Кirk R.) 544.657 Киркегор С 20!, 204, 433 Кирнозе З.И. 672 Клеман К. (С'ёгпепг С) 272,274-277, Клименкова Т.А 372, 672 Квинтилиан

КлинкенбергЖ.-М. (IOiпkепЬегgJ.-М.) Кло И.

(Сют У)

3Э2, 65Э,

653, 667, 672

67!

340

Клоссовский П. (Кlossowski Р.) 626 (IOein М.) 451 Когут Х. (Kohut Н.) 331 Кожев А. (Kojeve А) 367,525,650 Кляйн М.

Коз П.

(Caws

Койре А

(Коугё А)

Р.)

2Э3,

Лабери В.

(Labeyrie

292, 650 85 Коллингвуд Р.Дж. 550 КоломбельЖ. (СоlоmЬеl J.) 39,95,97,132, 65! Комиссаров В.Н. 493,672,673 Конлильяк З.Б. 413 Констан де Ребек Б. ]9,497,520,52],677 Конта М. (Сопшг М.) 651 Конте К (Сопгё С) 21 J, 649 Коппаль Д. (Сорраlе О.) 651 Коппола С (Сорроlа 5.) 35 Коте П. (Cotet Р.) 458,650 Корвез М. (Coгvez М.) 95-97 Коротких В.И. 673 Косиков Г.К 666,673,680 Костомаров В.г. 668 Кофманн П. (Kaufmann Р.) 450,648,657 Кофман С (Kaufman 5.) 657 КралечкинД.К). 387,402,407,409,411,429-435,437,670,673,675,682 Крамской И.Н. 527 Красухин К.Г. 673 Кремер-Мариетти А (Кгегпег-Мапеп: А) 657 Крепон М. (Сгероп М.) 651 Кристева К). 34, 177,202,258,384,427,657,673 Кронгауз М. 529, 673 Кроче Б. 12,618,673 Крысин л.п. 673 Крюков АН. 493,673 Куайн У. ]2,541-544,579,6]8,673 Кузен В. 517 Кукулин И. 389 Кун Т. (Kuhn Т.5.) 11,97, 130,538,543-546,656,657,673 Куриuын Вяч. 673 Кэррол л. 213, 615 Кэтфорд Дж. (Catford J.) 650 Кювье Ж. 91 Кюссе Ф. (Cusset F.) 366,367,651 У.)

95-97

690

Указатель имен

Лавабр М.-К.

(Lavabre

М-С)

346

Лавинь Ж.-Ф. (Lavigne J.-F.) 439.649 Лавуазье АЛ 96, 323, 681 Лагаш Д. (Lagache О.) 250,450 ЛагранжЖ (LagrangeJ.) 136,654 Ладмираль Ж-Р. (Ladmiral J.-R.)

496,633,658 35,658 Лакан Ж (LacanJ.) 18,21,22,31,32,34,35,38,40,41,52,57,59,61,63,64, 76-78, 85, 140, 183, 202, 211-287, 289, 298, 299, 30 1, 310, 315-320, 323, 327, 329-33 I, 338,340,356,359-361,380,381,389,393-395,438, 440,443, 444,446, 451,466, 472, 538,636,641,648-652,654,655,657,658,660-662,664-666,673-675,681,682 Лакофф Дж. (LakоtП) 674 Лаку-Лабарт Ф. (Lacoue-Labarthe Ph.) 211,360,395,658 Лаланд А (Lalande А) 379,658 Ламарк Ж Б. 91 Лапинкий В.Е. 14J, 387, 402, 403, 407, 411, 415, 429, 430, 432, 433, 435, 670, 674, 675, 682 Лапланш Ж (Laplanche J.) 159,288,304,349,449,450,452,456-458,463,468, 650, 658 Лардро Г. (Lardreaux G.) 280,285 Ларюэль Ф. (Laгuelle F.) 427 Лахманн Р. (Lachmann R.) 674 Лебедев В.Ю. 674 Лебон С (Le Воп 5.) 95,97,343 Леви Б.-А (Levy В.-Н.) 360, 659 Левин юд 674 Левинас Э. (Levinas Е.) 159,367,477,617,682 Леви-Строе К. (Levi-5trauss С) 21, 24, 31-34,36, 38,40-43,46-48,52-56,59-63, 65,68-77,85,160,175,187,202,210,234-236,238, 25J, 272, 277, 280, 312, 359, 390, 414,419,423,427,549,550,651,652,658-660,664,674,676 Левый И. 493, 566, 674 Ледников Е.Е. 674 Лейбин В.М. 308,334,674,678 Лейбниц Г.В. 247,524,564,624,626 Леклер С (Leclaire 5.) 279,285, 299, 302, 658, 659 Лекторский ВА 25,46,340,544,674 Ленин В.И. 342 Лепеллетье Э.А 111 Лермонтов М.Ю. 498,610 Лефевр А (Lefebvre Н.) 95,96,658 Лефевр Ж.-п. (Lefebvre J.-P.) 658 Ливи СА (Leavey SA) 258,658 Лившиц Б.к. 441 Лилова А 674 Лиотар Ж-Ф. (Lyotard J.-F.) 211,356,358,365,477,674 Липовеuкий М.н. 364,674 Литвинов АВ. 336,463,469,672,679 Лич Э. (Leach Е.) 48,55,658 Ложье С (Laugier S.) 658 Лозинекий М.Л. 493,497,674 Локк Дж. 484, 550, 624 Ломоносов М.В. 396,506,513,646,674 Лоран Э. (Lаuгелt Е.) 52,658 Лосев А.Ф. 238, 363, 530, 668 Лотман Ю.М. 11,19,45,46,191,196,550-554,577,674 Луи П. (Louis Р.) 664 Ладриер Ж. (Гаопеге J.)

691

Познание и перевод. Опыты философии языка

Лукачер Н.

(Lukatcher N.) 332 465 Лукреций Кар Т. 490, 626 Луман Н. 44 Лурье СА 358, 668 Лысенко Б.Г. 494,674 Льебо х.о. 324 Людовик ХУI 325 Лютер М. 492,493,584,659 Лукомская М.И.

Магун А

389 (Maggiori R.) 132,659 Мажор Р. (Major R.) 211,279,285,659 Мазин В.А. 361,402,403,407,409,411,412,444,464,470,675,682 Мазуркевич В. 610 Макашева Н.А 341,342 Мак Кормак 3. (McCormac Е.) 675 Максвелл Дж.К 222 Макферсон Дж. 620 Маламуд Ш. (Ma1amoud С) 25,627 Малахов В.С 675 Малер М. (Mahler М.) 331 Малларме С 145, 192 Малле М.-Л. (Mallet M.-L.) 648 Мальбранш Н. 101, 503 Мамардашвили М.К. 13,18,371,381,479,483,637,638,675 Мамуна И. 610 Ман П. де (Мап Р. de) 364 Мандельштам 0.3. 370,501 Маннони М. (Mannoni М.) 281,316,319,659 Маннони О. (Mannoni О.) 298, 331,659 Маньковская Н.Б. 361,364,387,675 Маржель С (MargeI5.) 659 Марен Л. (Marin L.) 660 Марино А (Маппо А) 660 Маринов В. (Marinov У.) 456,660 Марков А 375 Маркова ЛА 362,363,675 Маркс К. 18,32,67,91, 135,202,211, 335, 342, 356, 368, 372, 380, 433, 453, 456,483,524,572,648,651,666,671,675 Мармор Дж. (Marmor 1.) 292 Маррати П. (Маггап Р.) 665 Маршак с.я. 17,493, 595-597, 599-611,666 Мапеи Ж.-Ф. (Matthei 1.-F.) 660 Машре П. (Macherey Р.) 32,211 Маяцкий М. 387,670,675 Мелетипский ЕА. 25 Менахем Р. (Menahem R.) 258.660 Менгено д. (Maingueneau О.) 379 Менегальдо 3. (MenegaIdo Н.) 451 Мерло-Понти М. 85,202,249,554,660 Месмер ФА 314,319,322,324,325,336,664 Метц К. (Metz С.) 549 Мешонник А. (Мезслопгпс Н.) 141,659,660 Мёбиус АФ. 195,264 МидДж.Г. 249 Маджори Р.

692

Указатель имен

Мижолла А

(Mijolla А) 660 675 Микленич В. (Miklenitch В.) 134,660 Миле А (Milet А) 35,660 Миллер Ж (Мillег G.) 657 Миллер Ж-А (Мillег J.-A) 274 Миллер М. (МШег М.) 442,660 Миллер Х. (Мillег J.H.) 366,675 МильнерЖ-К (МilпегJ.-С) 43,211,660 Мильтон Дж. 521,564,669,677 Милюков П.Н. 5]2,675 МинсонДж. (MinsonJ.) 660 Миньяр-Белоручев Р.К 675 Михайлин В. 675 Михайлов АА 675 Михайлов АВ. 44,45,473,675,676 Михалкович Г. 387,670 Мицкевич А 498 Мишатина НЛ. 527,676 Мишо Ж (Michaud G.) 648 Молчанов В.И. 676 Монжен О. (Mongin О.) 660 Монкретьен А де 96 Морозов М.М. 596,597 Московиси С (Moscovici 5.) 308,660 Мосс М. 72, 234 Мотрошилова Н.В. 557,676 МукаржовскийЯ. 676 Мунен Ж (Моцшп J.) 33, 566, 660 Мур М.К (Моorе М.С) 134,660 Муравьева О.Ю. 26 МутоЖ (MoutaudJ.) 633,648,651,653,656,658,661,665 Мэджор-ПётцлП. (Major-Poetzl Р.) 659 Мэлос Г. (Mailhos G.) 141,659 Мэнге Ф. (Minguet Р.) 671 Мэтр Ж. (МаНте J.) 340 Мюрберг И.И. 25 Микешина Л.А

Назио Ж.-д. 660 Найда Ю. 544,583,584,660,661,665,668 Нанси Ж-Л. (Nal1cy J.-L.) 140,211,360,395,438,477,653,660,664 Наполеон 1 Бонапарт 563 Натан Т. (Nathan Т) 656 Нелюбин ЛЛ. 676 Немо Ф. (Nemo F.) 660 НестеровА 676 Никитин ЕЛ. 473 Никифоров О. 557,681 Николаева Т.М. 676

587 9,84,91,147-149,155,159,204,356,387,422,433,499, 561, 572, 652,660,670-672 Новалис (Харденберг г.Ф.Ф. фон) 493,584 Норман К (Normand С) 662 Норрис К (Norris С) 364 Ньютон И. 96 Николай Александрович, цесаревич

Ницше Ф.

693

Познание и перевод. Опыты философии языка

06эн В. (АиЫI1 У.)

648

Овидий (Публий Овидий Назон)

498 (Auvray-Assayas С) 488 Овчаренко В.И. 334 Огайон А (Ohayon А) 349, 650 Одресси Д. (Haudressy D.) 529 Ожильви Б. (Ogilvie В.) 211, 649, 661 ОзиасЖ.-М. (AuziasJ.-М.) 36,648 Озно6кина Е.В. 637 Окутюрье М. (Aucouturier М.) 439 Ольшанский ДА 390, 676 Омельянчик В. 627 Ортега-и-Гассет Х. 546 Островский АБ. 676 Отье-Ревюз Ж. (Authier-Revuz J.) 648,676 Овре-Ассайя К.

Павлов Е.

144,667

Павлов ил. 333,456 Падучева Е.В. 530 Пало М. (Раl0 М.) 661 Парен-Вьяль Ж. (Рагаш-

Парни Э.

Vial J.) 95

498

Пароди М. Пас О.

Паскаль Б.

(Рагош М.)

43.661

11 96

Пастернак Б.Л. 196,439,493,611 Патнем Х. 291 Пахомов М.С 512 Пейлен Р. (Раёеп R.) 133,661 Пекарский ПЛ. 509, 676 Пелорсон Ж.-М. (Реюгзоп J.-M.) 95-97 Пензин А 418,676 Пениссон П. (Penisson Р.) 489,564,661 Перлов АМ. 676 Перре К.

(Perret

С)

25

Перрье Ф. (Perrier F.) 317,661 Пети ж.-Ф. (Petit J.-F.) 661 Петр I 355,509, 515.676 Петров М.К. 479 Петровская Е.В. 676 Петроняй Гай

126

Петтит Ф. (Pettit Ph.) 95.96 Печенкин АА. 544, 676 Пешё М. (Рёспецх М.) 676.677 Пиаже Ж. 95, 97, 661 Пикар Р. (Picard R.) 661 Пим А. (Ругп Ал 661 Пир Ф. (Рпе F.) 671 Пирс Ч.

549, 550 (Pichol1 Е.) 661 Плас Р. (Plas R.) 349,650 Плавт 489 Платон 8,9,125,148,168,186,192,193,196,199,205,213,318, 396, 397,426, 473,474,490,507,512,513,524,531,624,626,638,642, 644, 668 Плиний 126 Плон М. (Plol1 М.) 450,663 Пишон Э.

694

Указатель имен

Плотников Н.С 677 Плотницкий А 409,661 Плутарх 126, 127 По 3. 183 Погосян БА 677 Подорога БА 362,372, 375,438, Полляк М. (Pol1ack М.) 346 Поль Л. (Раиl А) 488

677

Понталис ЖБ. (Pontalis J.-Б.) 159,288,449,450,452,456,457,463,468,658,661 Попов О.И. 370 Попова Н.Г. 677 Поппер К. 290-292,461,488, 677 Порж 3. (Porge Е.) 658 Постер М. (Poster М.) 66] Потапова в.л. 451,465,661 Прадель д. (Ргаоейе D.) 661 Прангишвили АС 334,440,657,667 Приего Л. (Prieto L.) 549 Прокл 53\ Пружинин Б.И. 25, 442, 677 Пружинина АЛ. 442,677 Пруст Ж. (Proust J.) 95, 97 Пруст М. 638 Псевдо-Лукиан 127 Птижан И. (Petitjean 1.) 662 Птолемей филадельфийский 490 Пуйон Ж (Рошйоп J.) 35,661 Путин В.Б. 445 Пушкин АС. 19,24,354,475,498,517,519-521,525,564,608,646,677 ПюисегюрА, де (Puysegur A-M.-J. de) 324 Рабан К.

(Raban С) 344 (Rabouin D.) 662 Рагозенски Ж. (Ragozinski J.) 211 Райзингер М. (Reisinger М.) 662 Райнхард К. (Reinhard к., 617 Ракитов АИ. 677 Ранк О. 328, 330, 654 Рапа порт Г. (Rapaport Н.) 332 Рапопорт Л. (Rapoport А) 537,662 Рассел Б. 302, 624, 674 Растье Ф. (Rastier F.) 562,639,662 Ревель Ж (Revel J.) 662 Рейган 4.3. (Reagan СЕ.) 661 Рейх В. (Reich У.) 248 Рейчмен Дж. (Rajchman J.) 130-132, 662 Ренн Ж-М. (Rennes J.-M.) 52,338,441,649,650,658,662,663 Рено А (Renaud А) 39, 133,654 РешетниковМ. 470,677 Рикардо д. 91 Рикёр П. (Ricoeur 32,42,55,86,202,235,293,460,485,500,535,538,567-573, 580-585.590-593,595,645,653,657,660-662,677,678 Рисков В. 444, 682 Рифле-Лемэр Л. (Riffiet-Lemaire Л.) 662 Ричардсон У. (Richardson W.) 211, 664 Рише П. (Richer Р.) 325 Рабуэн д.

695

Познание и перевод. Опыты философии языка

Робатель Н. (Robatel N.) 658 Робер Ф. (Robeгt Е) 424,458,650 Роуби Д. (Robey О.) 35,664 Робинсон Д. (Robinson О.) 662 Роджеро АН. 544,678 Розин В.М. 374,678 Розье-Каташ И. (Rosier-Catach 1.) 484 Рокмор Т. (Rockmore Т.) 25, 557, 662 Романов И. 466-469,678 Ромашко СА

РоммельД.Х.

678 515-517

Ронс А

(Ronse Н.) 177 134, 662 Россиус А, 612,672 РоссохинА.В. 465-467,671,680 Рудинеско Э. (Roudinesco Е) 211,274, 277, 279, 28}, 441, 445, 450, 662-664 Руссель Р. (Roussel R.) 99, 102,654 Руссо А. (Rousso Н.) 346,663 РуссоЖ-Ж 68,148, ]49, ]66-171, ]92, 193, 195,200,396,404,408,409,413,416, 417,419,423,510,659 Рустан Ф. (Roustang F.) 269,273-275.278.280-284,298,319,320,331,337,663 Руткевич А.М. 308,678 Рыклин М.К. 375,387,678 Рэбиноу п. (Rabinow Р.) 86.129.133,653 Рэнсом Дж.с. (Ransom J.S.) 662 Рябова М.Ю. 678 Рорти Р.

Сабо Ф. (Sabot F.) 663 Сад Д.А.Ф. де 213,240 Садовский В.Н. 667,674 Саид Э. (Said Е.) 620,663 Салливан Г. (Sullivan H.S.) 248,443 Сартр ж.-п. 32,36,42,50-52,67,69,74,75,81,83-86,95,

279,359,397,663,671,678 Свасьян К.А 238 Свирский Я.И. 362,678 Сегал Н. (Segal N.) 469.655 Седа Ж (Sedat J.) 662 Сейвори Т. (Savoгy Т.) 493.663 Семенов К. 431,435,437,678 Сеи-Дром О. (Saint-Dr6me О.) 663 Сен-Сернен Б. (Багпт-Беппп В.) 663 Сепир Э. 12, 546, 678 Серван Ж.-М.-А 111 Сервантес Сааведра М. де 96,490 Серио п. (Зепо! Р.) 379. 384, 559. 678 Серто М. (Ceгteaи М. de) де 420 Сигов К. 627 Сидоровский И.И. 512 Симонелли Т. (Simonel1i Т.) 664 Скаличка В. 224 Скарпетта Г. (Scarpetta G.) 177 Скидан А 389 Скоронанова И.с. 364,678 Слинин Я.А. 363,679 Слуга А (Sluga Н.) 664

696

132,138,202,249,274,

Указатель имеи

Смарт Б. (Smart В.) 664 Смирнов И. 444,678 Смит Дж.Х. (Smith J.H.) 258,658 СноуЧ. 208 Соболевский А.И. 507,679 СованьяргА. (Sauvagnargues А) 665 Соколов Б.Г. Сократ

387,678 124,129,186,205,513,531,652 Сокулер ЗА 372,375,679 Соллерс Ф. (Sollers Ph.) 213 Соловьев В.С 394,502, 503,630,644,679 СоловьевЭ.Ю. 13,381,675 Сорокин ЮА 679 Соссюр Р. де (Saussure R. de) 298,322,323,328,333,336,664,681 Соссюр Ф. де (Saussure F. de) 148,161,193,217-219,223-225,239,258,272,380, 404,413,423,426,427,465,548,550,648,661,679 Софокл 208, 507 Спербер Д. (Sperber D.) 662 Спиноза Б. 152, 318, 349, 357, 362, 524 Ставцев СН. 444 Стайнер Дж. (Steiner J.) 664 Стенгерс И. (Stengers 1.) 323, 325,650,681 Стендаль 321 Степанов Ю.С 530,678,679 Сгепин В.С 338,340,677,679 Стефанини Ж. (Stefanini J.) 95-97 Стиглер Б. (Stig1er В.) 616 Стоянович Т. (Stoianovich Т.) 664 Стьюарт Д. (Stewart D.) 661 Субботина н.д. 679 Сулез А (SouJez А) 658 Сумароков АЛ. 513 Суровиев ВА 674,679 Суслов Н. 387 Сухомлинов М.И. 513,514,679 СэвЛ. (SeveL.) 312,341,343,663,667,672 ТабачниковаСВ. 80, 85, 679 Тард Г. 343 Гёмкина А 375,679 Терешенко НА 364,679 Тёркл Ш. (TurkJe Sh.) 267, 329, Теэтет

Тибул Тиммес Э.

664

474 498 (Timmes

Е.) 469,655 Тодоров Ц. (Todoгov Tz.) 549,662 Том Р. (Тот R.) 370 Том Ф. (Тот F.) 370 Топалов В. (Тораюу У.) 340 Топер П.М. 679 Тороп П. (Тогор Р.) 664,679 Тредиаковский В.к. 509-511,646,679 Тринон А (Тппоп А) 671 Трубецкой Н.С 34,45 Трубников Н.Н. 473,679 Туане П. (Toinet Р.) 33,95,96,656

697

Познание и перевод. Опыты фнлософии языка

Тульчинский Г.Л. 363.679 Турни Дж. (Тошпеу J.) 336,664 Тхостов АШ. 465 Тынянов Ю.Н. 415 Тютчев Ф.И. 498 Уайт Х.

Н.) 95,96 468,469,679 Удбин Ж.-Л. (Houdebine J.-L.) 177 Уинникот Д.У. (Winnicott D.W.) 331 УлановА 418 Уолцер М. (Walzer М.) 679 Уорф БЛ. 12,546,665,680 Урбино Вергилий 509 Успенский Б.А. 680 Уфимцева Н.В. 682 Ухтомский Э. 610

(White

Уварова с.г.

Фай ж-по

(Faye J.-P.) 392 680 Фейерабенд п. 538 Фейербах л. 524 Феллу Ж. (Fellous G.) 654 Ференци Ш. 328,330,347,649,651,654,680 Ферри л. (Реггу L.) 39, 133 Фет А.А 498, 654 Фикит Дж. (Fekete J.) 664 Филатов В.п. 668 Филиппов Л.И. 369, 386, 680 Филон Александрийский 491 Фихте и.г. 564,654 Флорин С. 668,680 Фожерон К. (Faugeron с.) 340 ФокинС.л. 358,387,399,402,403,405,411,429,675,680,682 Фонтана А (Гоптапа А) 129,654,681 Фонтаний Ж. (FопtапШе J.) 549, 654 Фонтенель Ж. 51 О, 564 Форрестер Дж. (Forrester J.) 654 Франк СЛ. 672 Франс А. 591 Фрейд А. 249,451 Фрейд З. 24,52,91,149,159,160, 164, 193,212,213,216-220,222,223,225,228, 236,241,242,247,248,250-253,255,258,260,266-269, 271, 272, 274-276, 280, 281, 283,285-290,292,295-301,303-311,313-315, 318-320, 322-331, 333-338, 341, 343, 347-349,356,360,380,381,436,441-444,446,448, 449, 451,453,454,456-465,468470,472,572,595,648-652,654,655,658,660,662,664, 667, 672-675,677-681 Фромм Э. 248,443,655 Фукилил 507 Фуко М. (Foucault М.) 21,25,31-35,39-44,47,49,61,63,64,76,77,79-140, 166,175,202,212,214,215,307,309,354,356,359, 360, 364-366, 368-385, 389, 390, 393,395,396,436,438,484,486,538,558,559,561,569, 641, 642, 648-656, 659, 660665,667,670-672,676-682 Фуллер С. (Fuller 5.) 546,655 Фурье Ш. 358 Фюре Ф. (Риге! Р.) 95, 96 Федоров АВ.

698

Указатель имен

Хабермас Ю.

129, 292, 293, 377, 391,484, 538, 558, 665 10,135,148,149,155,159,175,202,354,394,410,412, 416, 436, 472479,492-494,525,530,555-558,567-569,575,579,580, 624, 651-653, 662, 664,667669,676,681 Хейес Т. (Hayes Т.) 651 Хейес З.Н. (Hayes E.N.) 651 Хаймс Д. (Hymes О.) 544 ХановД. 369 Харитонов АН. 336,463,469,672,679 Харламов НА 373,681 Харрис З. (Нагпз Z.) 380, 558-559 Хархордин О. 373,375,68] Хассун Ж. (Hassoun J.) 350,660 Хаусмен АЗ. 669 Хедеке В. (Наоеске W.) 36 Хемсон Л. (Hemson L.) 656 Хёробоск Г. 587 Хессе М. (Hesse М.) 656 Хлебников В. 16 Хойнинген-Хуне П. (Hoyningen-Huene Р.) 546 Холодковский Н. 610 Хомский Н. (ChomskyN.) 2]7,582 Хоннет А (Honneth А) 656 Хопкинс Дж. (Hopkins J.) 535 Хорни К. (Ногпеу К) 248,443 Хухуни Г.Т 676 Хэкинг Я. (Hacking ].) 130,133 Хайдеггер М.

Цветаева М.И. 475 Цицерон Марк Туллий

489,490,624,625

Чаадаев ПЯ.

445 525,681 Черноглазов А 444, 681, 682 Черняк В. 372 Челышев ЕЛ.

Шапир М.И.

681

Шапиро Н. (Shapiгo N.) 560 Шапсаль М. (Chapsal М.) 654 Шарко ж.м. (Charcot J.-M.) 323-325,336,681 Шатле Ф. (Chatelet F.) 212,392,650 Шатобриан Ф.Р. де 564 Шатунова ТМ. 364,679 Шварц И.

(Schwarz У.) 340 493,681 Швырев В.С 13,381,674,675 Шекспир У. 17, 394,439,490,493,495, 519, 595-609, 611,666 Шелли П.Б. 498 Шеллинг Ф.В. 524 Шемама П. (Chemama Р.) 450,653 Шенье А де 498 Шеридан А (Sheridan А) 657,663 Шерки А. (Cherki А) 650 Шерман Д. (Sherman О.) 663 ШерозияА.Е. 334,667 ШертокЛ. (Cheгtok L.) 269,282,298,314,315,322,323,325,328-330,332,333, Швейцер АД.

699

Познание и перевод. Опыты философии языка

335,336,443,650,651,656,659,664,666,681 Шиллер Ф. 397,498, 609 Шилп ПА (Schilpp РА) 290, 650 Ширинский-Шихматов П.А 517 ШишковА.с. 5[4 Шлегель А. фон 584 Шлегель К.В.Ф. фон 584 Шлейермахер Ф. 492,496,497,584,626,663 Шматко НА 358,387,674 Шнайдер М. (Schneider М.) 348, 663 Шнайдерман С. (Schneiderman St.) 317,663 ШопенгауэрА 247 Шошин П.Б. 440,657 Шпенглер О. 357 Шпет г.г. 379,506,507,511-5]3,517,521,523,646,681 ШпигельбергГ. (Spiegelberg Н.) 681 Шульга Е.Н. 682 Шульц В. (Schulz W.) 663 Шумилова ЕЛ. 25 Щедрина Т.Г. ЩербаЛ. Эвальд Ф.

25,379,682 397

(Ewa1d F.) 653,654

Элелин Ф. (Edeline F.) 671 Эдельман Б. (Ede1man В.) 653 Элелсон М. (Edelson М.) 292 Эй А (Еу Н.)

( 249 (Eitingon М.) 328 Эко У. (Есо U.) 10,495,497,546,548-550,561,562,653 Эмар М. (Aymard М.) 25 Энгельс Ф. 682 Эно А (Henau1t А) 549 Эпикур 490,533,626 Эптер Э. (Артег Е.) 612-616,618,620.629,648 Эпштейн М.Н. (Epstein М.) 682 Эрибон Д. (Епооп D.) 25, 83, 84, 653 Эрсан И. (2) (Hersant 1., Негьапт У.) 656 Эскубас Э. (Escoubas Е.) 653 Эткинд А. 375,682 Эйтингон М.

Юдин Э.г. ЮисманД. ЮмД.

Юнг К.-Г. Юран А. Ягелло М.

667 (Huisman D.) 139 486 248,305,341,443,530 38,444,682

(Yagello М.) 384 340 Якобсон Р.О. (Jakobson R.) 10,31,34,45,142,251,549,577,653,682 Ямпольская АВ. 402,403,429, 682 Янгулова Л. 375,682 Яусс Х.Р. (Jauss H.R.) 682 Ященко А, 513,524,682 Ядов ВА

Bibliographical notice N. S. Avtonomova

KNOWLEDGE AND TRANSLAТION. EXPERIENCES OF ТНЕ PHILOSOPHY OF LANGUAGE The author has Ьееп continuously concerned with the theme of Knowledge and Translation throughout her сагеег. This interest runs погп college courses оп translating Shakespeare through Foucault's "Words and Things", which appeared during the "stagnation" period, to тоге recent translations in the spheres of psychoanalysis and deconstruction. Knowledge and Translation is the product ofpersonal experiепсе, including extensive and varied practice in thinking through the course of events and the comparison of approaches to translation [гот different periods and different countries. Translation is ап anthropological constant of human being and the condition of the possibility of knowledge in the human sciences. However, this work, which is not simply academic in character, also falls into the realm of passions and struggles. Why has translation Ьесоте а contemporary philosophical рroЫет? This book deals with аН ofthis. lt is divided into two sections. The first studies knowledge and language. And the second concerns translation as а reflexive resource of understanding. The book is addressed to а wide circle of readers interested in the history ofknowledge, problems ofphilosophy, languages, and culture.

Оглавление

Введение

7 Раздел первый. Познание и язык

Глава первая. Мысль о структуре и проблема «обратного

. .29

перевода»

§ 1. Структурализм

и постструктурализм: прошлое

.29 ...46 .. .57 .65

и будущее

§ 2. Познание сознания § 3. Язык: объект и средство § 4. Язык и человек .

...79

Глава вторая. Фуко: «диагностика настоящего»

§ 1. Между

«философией понятия'> И «философией

.79

смысла»

§ 2. § 3. § 4.

История как археология

.. .90 '" .105

Власть-знание: от археологии к генеалогии

Поздний Фуко о человеке и этике

... 121

..141 ...141 146 ..173 189

Глава третья. Деррида. «необходимое и невозможное»

. § 1. Вавилон идеконструкция . § 2. О понятиях И приемах мысли . § 3. Языковые обнаружения философии § 4. Можно ли реконструировать деконструкцию?

Глава четвертая. Лакан: парадоксы познания

бессознательного § 1. Бессознательное структурировано как язык § 2. Символизм: от Канта к Лакану

§ 3. Путь мэтра... § 4.... и судьба дисциплины.

..

.

. .211 .211 .229 ... 246 ' .. 269

Глава пятая. Фрейд, Лакан и другие: в спорах о теории и практике психоанализа.

§ 1. Наука ли психоанализ? . § 2. Особенности практики: словесное инесловесное

§ 3. Следы истории: перевод под вопросом § 4. Психоанализ и науки о человеке

702

287 .... 287 ..309 .322 .. 338

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание

Глава шестая. «На бранном поле перевода.

. ...... 353 § 1. Открытость к западной мысли 354 § 2. Фуко в России: перевод и рецепция ... 368 § 3. Деррида в России: перевод и рецепция .......... 385 § 4. Психоанализ в постсоветском пространстве: перевод и рецепция .440 § 5. Об одном состязании с Хайдеггером .472

Глава седьмая. Перевод как рефлексивный ресурс

..481

понимания

§ 1. Рефлексия

и перевод: исторический опыт

и современные проблемы

§ 2. Ипостаси языка и подходы к переводу . § 3. Проблема понимания и перевод § 4. Контексты непереводимостей и перевод Заключение Литература

Указатель имен. Составитель И.И. Ремезова

..481 ..531 566 .611

641 ..648 ........ 683

Вв

Гл

Гл:

НАУЧНОЕ ИЗДАНИЕ

Humanitas Гл:

Автономова Наталия Сергеевна ПОЗНАНИЕ И ПЕРЕВОД

ОПЫТЫ ФИЛОСОФИИ ЯЗЫКА Гл:

Корректор Н.с. Сотникова

бес

Компьютерная верстка г.в. Славинская

Лицензия ЛР

NQ 066009 от 27.07.1998. Подписано в печать 18.04.2008. NewtonC. Формат 60х90 1 / 1 б . Бумага офсетная NQ 1. Печать офсетная. Уел. печ. л. 44. Уч.-изд. л. 43,6. Тираж 800 экз. Заказ 2934

Гарнитура

Гл: ил

Издательство «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН).

117393,

Москва, ул. Профсоюзная, д.

82. 334-81-87 (дирекция). Тел.-факс: 334-82-42 (отдел реализации). Тел.:

Отпечатано с готовых файлов заказчика в ОЛО «ипк «Учьяновский ДОМ лсчати».

432980.

Г. Утьяновск, ул. Гончарова,

]4