Субстратная топонимия Архангельского Поморья

Министерство образования и науки Российской Федерации Уральский Федеральный университет имени первого Президента России Б. Н. Ельцина

Труды Топонимической экспедиции

Н. В. Кабинина

Субстратная топонимия Архангельского Поморья

Екатеринбург Издательство Уральского университета 2011

Исследование выполнено при поддержке госконтракта 14.740.11.0229 в рамках реализации ФЦП «Научные и научнопедагогические кадры инновационной России» (тема «Современная русская деревня в социои этнолингвистическом освещении»)

УДК 811.511.1’373.21 ББК Ш 166-314 К121

Серия основана в 2011 году Н а у ч н ы й р е д а к т о р: А. К. Матвеев , доктор филологических наук, профессор, член-корр. РАН Р е ц е н з е н т ы: В. Л. Васильев, доктор филологических наук, профессор Н. В. Лабунец, доктор филологических наук, профессор

К121

Кабинина, Н. В. Субстратная топонимия Архангельского Поморья /  Н.  В.  Кабинина. – Екатеринбург : Изд-во Урал. ун-та, 2011. – 342 с. : карта (Труды Топонимической экспедиции). ISBN 978-5-7996-0655-8 В монографии рассматривается более 1 200 географических названий, представляющих древний финно-угорский топонимический субстрат Архангельского Поморья. Этимологический и этноязыковой анализ топонимов проводится автором на основе исторических и географических сведений, данных исконно русской топонимии региона и финно-угорской топонимии сопредельных территорий. По результатам анализа в работе воссоздается региональная картина исторического контактирования русского населения с различными финно-угорскими сообществами, дается детализированная лингвоэтническая карта, характеризующая состав и локализацию финно-угорского населения перед полным завершением его ассимиляции.

УДК 811.511.1’373.21 ББК Ш 166-134

ISBN 978-5-7996-0655-8

© Кабинина Н. В., 2011 © Уральский федеральный университет, 2011

Содержание

1. Предисловие...............................................................................................6 2. Введение 2.1. Границы и субрегиональное деление Архангельского Поморья......10 2.2. Состав и характеристика региональных топонимических источников.............................................................................................12 2.3. Физико-географическая характеристика региона..............................16 2.4. Древнее финно-угорское население Архангельского Поморья по данным археологии и истории........................................................22 2.5. Архангельское Поморье в топонимических исследованиях.............32 3. Лингвистическая база и методика исследования 3.1. Предварительные замечания................................................................35 3.2. Фонетические критерии этимологического анализа..........................37 3.2.1. Анализ фонетического варьирования субстратных топони мов региона (на материале топонимических основ)..........................37 3.2.2. Известные звуковые соотношения между русским языком и языками субстрата..............................................................................45 3.3. Морфологические критерии этимологического анализа...................53 3.3.1. Типы и значения формальных грамматических средств в топонимии финно-угорского происхождения..................................53 3.3.2. К вопросу о русской морфологической адаптации субстратных топонимов........................................................................62 3.4. Семантические критерии этимологического анализа........................65 3.4.1. Исконно русская топонимия и этимологический анализ субстрата: к общей постановке вопроса.............................................65 3.4.2. Семантическое моделирование в региональном исследова нии. Принципы этимологически ориентированной классификации русских топонимических апеллятивов................................................68 3.4.3. Роль русских именных компонентов в этимологическом исследовании регионального топонимического субстрата...............72 3.4.4. О некоторых особенностях семантики топонимов финно угорского происхождения..................................................................... 83 3.5. О методике организации этимологического материала..................... 92

4

Содержание

4. Географические термины в составе субстратных топонимов 4.1. Детерминанты........................................................................................97 4.1.1. Гидронимические детерминанты...............................................97 4.1.2. Оронимические детерминанты................................................101 4.1.3. Детерминанты, указывающие на деятельность человека........105 4.1.4. Детерминанты с пространственным значением.....................106 4.1.5. Детерминанты с неоднозначной этимологией........................106 4.2. Географические термины в топоосновах........................................... 112 4.2.1. Термины гидронимии...............................................................112 4.2.2. Оронимические термины..........................................................128 4.2.3. Термины лесного ландшафта...................................................142 4.2.4. Термины, указывающие на деятельность человека...............144 4.2.5. Термины с пространственным значением...............................152 5. Региональные универсалии в сфере негеографических апеллятивов (русский язык — языки субстрата) 5.1. Идеографические соответствия..........................................................163. 5.1.1. Физические признаки и оценка объектов...............................163 5.1.2. Растительность..........................................................................192. 5.1.3. Дикие животные........................................................................199. 5.1.4. Птицы.........................................................................................205. 5.1.5. Ихтиофауна................................................................................209. 5.1.6. Пространственные характеристики объектов........................212. 5.1.7. Человек и его деятельность......................................................216 5.2. Апеллятивные соответствия...............................................................241 5.3. Метафоры.............................................................................................244 6. Финно-угорские топонимические апеллятивы, не имеющие региональных русских аналогов 6.1. Метафорические апеллятивы.............................................................247 6.2. Апеллятивы в прямых значениях.......................................................261 7. Методические и лингвистические итоги этимологического анализа 7.1. Методические результаты...................................................................267 7.2. Лингвистические результаты..............................................................270. 7.2.1. Фонетика....................................................................................270 7.2.2. Морфология...............................................................................272 7.2.3. Семантика..................................................................................277

Содержание

5

8. Дославянское население Архангельского Поморья по данным топонимии 8.1. Этнический состав финно-угорского населения региона................284 8.2. Прибалтийско-финское топонимическое наследие..........................286 8.3. Саамское топонимическое наследие..................................................295 8.4. Пермское топонимическое наследие..................................................303 8.5. Краткие выводы....................................................................................308 9. Заключение ...........................................................................................311 10. Библиография........................................................................................313 11. Список cокращений..............................................................................324 12. Указатель субстратных топонимов......................................................327

1. Предисловие

Топонимия — неотъемлемая часть национального языка, своеобразно запечатлевающая исторический опыт и мировоззрение народа. Особое историко-культурное значение географические названия получают в тех случаях, когда они оказываются самым явным, а порой едва ли не единственным свидетельством далекого прошлого, исчисляемого столетиями и даже тысячелетиями. В полной мере это относится к субстратной топонимии Русского Севера (РС) — пласту географических названий, который был создан обитавшими здесь с древнейших времен финно-уграми, а затем усвоен и сохранен расселившимися на северных землях восточными славянами. К сегодняшнему дню история изучения топонимического субстрата Русского Севера насчитывает более полутора столетий. Благодаря труду нескольких поколений лингвистов, за это время получены очень значительные результаты: сформировано представление об основных этноязыковых пластах субстратной топонимии РС, раскрыто значение множества древних финно-угорских названий, охарактеризованы особенности исторического контактирования финно-угорского и  русского населения. Важнейшим итогом многолетних исследований явилась составленная А. К. Матвеевым крупномасштабная лингвоэтническая карта Русского Севера, отражающая состав и локализацию финно-угорских этнических сообществ на период, непосредственно предшествовавший их полному обрусению [Матвеев, 2004, с. 330]. Как отмечено А. К. Матвеевым, актуальной задачей сегодняшних и будущих исследований становится территориальная и хронологическая детализация этой карты, осуществляемая на основе углубленного этимологического изучения субстратной топонимии субрегионов и микрорегионов Русского Севера [Матвеев, 1989]. Настоящая монография, посвященная субстратной топонимии Архангельского Поморья — крупного севернорусского субрегиона,

1. Предисловие

7

рассматривается автором прежде всего как вклад в решение этой задачи. Целью работы тем самым является этимологическое обоснование и  связанная с ним этноисторическая интерпретация финно-угорских топонимических древностей, относящихся к территории Архангельского Поморья. Вместе с тем — поскольку субрегиональные исследования подобного рода пока не имеют полного методического и  лингвистического опыта — в  монографии решаются и иные задачи. К ним, во-первых, необходимо отнести создание целостной методической версии субрегионального исследования, которая в дальнейшем — частично или полностью — может использоваться в изучении субстратной топонимии родственных территорий Русского Севера. Во-вторых, самостоятельной задачей работы следует считать выявление на региональном материале разноуровневых языковых закономерностей, которые могут иметь значение в этимологизации топонимического субстрата других севернорусских регионов. Это означает, что наряду с традиционными методами топонимических исследований в монографии применяются и некоторые новые методические приемы. В полном объеме они будут охарактеризованы в главе 3; что же касается главного методического принципа работы, то он заключается в широком привлечении семантико-типологических данных, аргументирующих этимологическую сторону исследования. Этот принцип обусловлен тем, что основой этноисторической реконструкции в субрегиональном исследовании служит большой массив малоизученных, трудных, редких, а иногда и уникальных топонимических фактов — требования к достоверности этимологических решений в этом случае особенно высоки. В частности, кроме фонетикоморфологических аргументов, важнейшее значение в системе лингвистического обоснования этимологий получают региональная семантическая классификация исконно русских топонимов и систематизированные сведения по топонимии смежных территорий, заселенных финно-угорскими народами. В соответствии с охарактеризованными выше задачами монография построена следующим образом. Во Введении (2) рассматриваются границы и субрегиональное деление Архангельского Поморья, состав региональных

8

1. Предисловие

топонимических источников, географическая характеристика региона, сведения по региональной истории и археологии, опыт предшествующего изучения топонимии Архангельского Поморья. Глава 3 посвящена изложению собственно лингвистических данных (фонетических, морфологических, семантических), привлекаемых далее к этимологическому анализу топонимического субстрата. В этой главе рассматриваются также методические особенности анализа, связанные, во-первых, с общими принципами организации материала, во-вторых — со способами включения в этимологический процесс данных исконно русской и собственно финно-угорской топонимии. На этой основе в главах 4–6 проводится этимологическое исследование субстратной топонимии региона. Из всего корпуса субстратных топонимов Поморья (более 1 600) в монографии представлены только те названия, для которых этимологические и этноязыковые истоки выявляются с достаточной надежностью (около 1 200 топонимов). В главе 7 подводятся методические и лингвистические итоги этимологического анализа. В главе 8 на основе топонимических и иных данных обсуждаются этноисторические проблемы, связанные с Архангельским Поморьем: состав и локализация финно-угорских этнических групп, своеобразие их наречий, общие и зональные особенности исторического контактирования финно-угорских сообществ с русским населением. Глава завершается картой «Дославянское население Архангельского Поморья по данным топонимии». В Заключении (9) кратко подводятся итоги работы, далее следуют библиография (10), список сокращений (11) и алфавитный указатель субстратных топонимов (12). Особо хотелось бы отметить, что в осуществлении исследования поистине колоссальна роль множества людей, так или иначе способствовавших поиску, анализу и интерпретации материала. Это прежде всего коллеги-топонимисты, но в значительной мере — и сами жители Архангельского Поморья: информанты топонимических экспедиций, а также главы сельских администраций и краеведы, с которыми автор вел переписку. Особую благодарность хотелось бы выразить тем, чья заинтересованная помощь позволила

1. Предисловие

9

пополнить ценными фактами картотеку исторической и современной топонимии региона — краеведу с. Нименьга Л. Г. Божко, краеведу с. Матигоры Е. Н. Головиной, учителю истории с. Долгощелье Л. А. Поповой, доктору биологических наук, знатоку истории сел Пурнема и Лямца А. В. Родионову, главе Зимнезолотицкой с/адм. Ф. П. Самойлову, библиотекарю с. Жердь А. А. Чикиной.

2. Введение

2.1. Границы и субрегиональное деление Архангельского Поморья Архангельское Поморье — спорадически используемое в научной литературе наименование, обозначающее часть беломорского побережья, которая ограничена административными пределами современной Архангельской области. Тем самым западная, восточная и северная границы региона могут быть очерчены совершенно определенно: на западе это пограничье с Карелией, на востоке — с Ненецким автономным округом; линию северного предела образуют морские объекты, прилегающие к Беломорскому побережью. Определение южной границы региона  — вопрос более сложный, поскольку его решение зависит от понимания обозначения Поморье. В русской истории и науке известны самые разные толкования этого древнего сверхтопонима. Так, в  XV–XVII  вв. Поморьем называлась «обширная территория от Обонежья до Северного Урала, включая Карелию, Двинскую, Важскую, Сысольскую, Вятскую, Пермскую земли, Посухонье, Белозерский и Печерский края» [БЭС, с. 940]. В то же далекое время Поморьем именовали и относительно малую территорию — побережье Белого моря от г. Кемь до устья р. Онега (другое его название, известное и ныне, — Поморский берег) [Там же]. В дальнейшем наименование Поморье, используемое разными авторами, также не имело однозначной географической квалификации, однако в ХХ в., с формированием исторически обоснованных представлений о «поморском субэтносе», стало вырабатываться и более определенное понимание границ поморского региона. Итоговой в этом отношении явилась монография Т. А. Бернштам, в которой на основе исторических и этнографических данных очерчиваются границы Поморья — единого географического и культурного пространства, непосредственно прилегающего ко всем побережьям Белого моря.

2.1. Границы и субрегионы Архангельского Поморья

11

Согласно карте Т. А. Бернштам, в пределах Архангельской области крайними точками южных границ Поморья являются г. Мезень на р. Мезень, г. Холмогоры на р. Северная Двина и г. Онега на р. Онега; между этими точками южные границы мыслятся совпадающими с линией поселений при берегах Белого моря [Бернштам, 1978, с. 40]. Очевидно, что в  топонимическом исследовании эту границу целесообразно сдвинуть на юг до пределов, завершающих хозяйственное пространство поморов на материке (охотничьи и рыболовные угодья, покосы и др.). Как правило, для каждого прибрежного поселения такой предел образуют верховья местных рек («речек»), протяженность которых в большинстве случаев составляет от 20 до 60 км. Таким образом, в данном исследовании основные вехи южной границы региона устанавливаются по верховьям рек бассейна Белого моря — кроме, разумеется, крупнейших рек Онега, Северная Двина и Мезень. По отношению к этим рекам южная граница наиболее условна, однако при ее установлении приняты во внимание исторические и географические данные. Как известно, крупнейший исторический центр Поморья — Холмогоры  — расположен в  70 км от беломорского побережья. Полноводная Северная Двина позволяла промысловым экспедициям легко преодолевать путь до выхода в море, а возвращению способствовали морские приливы, обращающие вспять течение реки на десятки километров. На других крупных реках ситуация аналогична, поэтому в пределах нескольких десятков километров от устья по их берегам также возникали поселения, жители которых постоянно и активно занимались морскими промыслами. С учетом этих обстоятельств крайними пунктами южной границы региона на крупных реках приняты д.  Азаполье (р. Мезень, 61 км выше устья), г. Холмогоры (р. Северная Двина, 70 км выше устья) и д. Чекуево (р. Онега, 70 км выше устья). Территория Архангельского Поморья, протяженная от западных до восточных границ почти на 1 000 км, с  географических и исторических позиций может быть представлена как несколько крупных, относительно обособленных субрегионов. Их  — по принципу минимального дробления  — нами выделено пять. Соответствующие обозначения (см. ниже) вполне традиционны и

12

2. Введение

давно используются лингвистами и историками, однако исследователи не всегда вкладывают в эти обозначения одинаковый смысл. Поэтому, признавая некоторую условность принятых нами названий, очертим границы субрегионов так, как они рассматриваются в данной работе. Низовья р.  Северная Двина  — территория, прилегающая к р. Северная Двина от г. Холмогоры до южной оконечности о-ва Мудьюг на востоке и современного г.  Северодвинск на западе, а также система островов и проток в  дельте р.  Северная Двина. К этому же субрегиону отнесены зоны, расположенные в бассейнах рек Лая, Ижма и Лодьма (все они впадают в  Двинской залив в указанных границах его побережья). Летний берег — территория, прилегающая к побережью Белого моря от современного г. Северодвинск до н. п. Летняя Золотица. К  этому субрегиону отнесен также расположенный к  северозападу от Онежского п-ова Соловецкий архипелаг. Низовья р. Онега — условное название для области, прилегающей к р. Онега от ее устья до д. Чекуево, а также включающей побережье и острова Онежского залива от д. Пушлахта на востоке до пос. Унежма на западе. Таким образом, в этом условном названии объединяются собственно низовья р. Онега, Онежский берег и небольшая часть Поморского берега. Зимний берег — территория, прилегающая к побережью Белого моря от южной оконечности о-ва Мудьюг до западного берега Мезенского залива. Северное Примезенье  — область, ограниченная на востоке правобережьем р. Мезень, на юге — н. п. Азаполье, на западе — правобережьем р. Кулой. 2.2. Состав и характеристика региональных топонимических источников Основную часть материалов, привлеченных к настоящему исследованию, составляют данные картотек Топонимической экспедиции Уральского государственного университета (УрГУ). В  Архангельском Поморье экспедиция работала в 1960–2000-е гг., всего

2.2. Региональные топонимические источники

13

было совершено 11 выездов. Региональная картотека Поморья, составленная по экспедиционным материалам, насчитывает около 70 000 единиц хранения и около 17 000 топонимов, записанных с указанием видов обозначаемых объектов, с точными географическими привязками, фонетическими и морфологическими вариантами. Субстратные топонимы, записанные в полевых условиях, составляют примерно 9 % всего корпуса названий. Обследованность региона в  условиях полевого сбора топонимии достаточно высока и относительно равномерна. Практически на  всех субтерриториях экспедиция побывала дважды  — исключение составляет лишь часть Зимнего берега, где уже в 60-е годы XX в. многие поселения являлись нежилыми. В какой-то мере восполнить недостаток данных удалось в процессе личной переписки автора со старожилами Архангельского Поморья (2005–2007 гг.). Насколько это оказалось возможным, к  исследованию были привлечены и другие источники, отражающие топонимию региона в разные периоды его истории. Нельзя не отметить, что в целом исторический архив Поморья достаточно богат. Дошедшие до нас письменные источники, относящиеся к этому региону, многочисленны и разнообразны как хронологически (известны с  XIII в.), так и с  точки зрения отражаемой в  них культурно-исторической информации. С некоторой долей условности их можно разделить на относительно ранние (XIII–XVII вв.) и относительно поздние (XVIII–XX вв.). Основной корпус документов, представляющих раннюю историческую топонимию Поморья, составляют древние акты, фиксирующие отношения землевладения и землепользования (данные, жалованные, купчие, менные и другие грамоты). В основном они сохранились благодаря деятельности монастырей, которые наряду с  постоянной борьбой за расширение своих владений выполняли также контролирующие и нотариальные функции при смене частных имущественных отношений. В  силу этих обстоятельств монастырские акты охватывают земли Архангельского Поморья достаточно широко. Наиболее масштабный по территории корпус топонимических данных содержат акты Соловецкого и АнтониевоСийского монастырей — по причине размаха их деятельности и особенно мощного влияния на духовную и хозяйственную жизнь всего

14

2. Введение

региона. В частности, Соловецкий монастырь (основан на архипелаге Соловки в  1429 г.) со временем распространил свое влияние как далеко на запад, так и на восток, где его владения дошли до прилегающей к  Двинскому заливу части Зимнего берега. АнтониевоСийский монастырь (основан в нач. XVI в. на р. Сия), несмотря на значительную удаленность от морского побережья, также имел заметное влияние практически во всех поморских регионах. Владения других монастырей Поморья простирались не столь широко, однако их документы послужили для нашего исследования не  менее важным источником топонимических данных. Так, топонимия низовий Северной Двины во многом известна благодаря сохранившимся актам Михайло-Архангельского и Николо-Карельского монастырей (основаны соответственно в кон. XIV и нач. XV в. близ современного Архангельска). Не меньшую ценность для этого субрегиона имеют и акты Лодомской церкви (церкви на р. Лодьма), известной с начала XVI в. Равный по значимости топонимический источник раннего периода — разного рода хозяйственные книги, в которых велся необходимый для налогообложения и других целей учет жителей и принадлежащих им угодий (пахотных земель, пожен, тоней, соляных варниц и т. п.). В сравнении с монастырскими актами это более поздний тип документов: все они известны только с XVI в. Некоторые материалы хозяйственных книг опубликованы, но большей частью еще хранятся в архивах. Привлечь архивные данные в полном объеме пока не представляется возможным, однако следует отметить, что и доступные источники содержат богатый топонимический материал. Это переписные, веревные и разрубные книги, а также книги поженной раздачи (кон. XVII — нач. XVIII в., низовья Северной Двины), платежные книги Каргопольского уезда (XVI–XVII вв., нижняя Онега и Летний берег), переписные книги XVII в. по Зимнему берегу и Примезенью. К числу ранних топонимических источников Поморья следует отнести и первые географические описания и карты. Это прежде всего широко известная «Книга Большому Чертежу», фиксирующая топонимию России на начало XVII в., а также карты Герберштейна, Дженкинсона и карта «Dwinae fluvii nova descriptio» (Amsterdam, 1670).

2.2. Региональные топонимические источники

15

Источники XVIII–XX  вв. в  целом более разнообразны. Это, во-первых, многочисленные карты различного масштаба и назначения (топографические, лоцманские, административные, туристические и др.), а также архивные планы отдельных участков местности, составлявшиеся в  разное время административными и хозяйственными ведомствами Архангельска и Архангельской губернии / области (планы городской управы, адмиралтейства, лесничеств и мн. др.). Во-вторых, это географо-статистические издания, регулярно выходившие с кон. XVIII в.: «Архангельская губерния по статистическому описанию 1785 г.»; «Географо-статистический словарь Российской империи», т. 1; позднее «Списки населенных мест Архангельской губернии» и справочники по административнотерриториальному делению. В-третьих, это списки урочищ и сельскохозяйственных угодий колхозов и совхозов Поморья. Материалы этих документов, фиксировавшиеся наряду с полевыми в 1960-е гг. в условиях экспедиции, отражают региональную топонимию первой половины ХХ в. Наконец, весьма ценным и интересным источником поморской топонимии являются записки краеведов и путешественников. Среди них стоит особо отметить наиболее ранние издания, относящиеся к кон. XVIII в.: книгу архангельского краеведа В. А. Крестинина («Краткая история о городе Архангельском», 1792) и путевые записи академика П. И. Челищева («Путешествие по северу России в 1791 году»). В последней работе, в частности, представлено первое подробное описание народного быта и географии значительной части Поморья (от устья р. Онега до г. Холмогоры), снабженное указателем местных названий и фрагментами карт. Как уже отмечалось в  предисловии, во многих случаях ценная историкотопонимическая информация была предоставлена нам краеведами и старожилами поморских сел. В целом корпус субстратных топонимов Поморья, извлеченных из письменных источников XIII–XX вв., составил более 350  названий (примерно 2/3 их сохранилось до нашего времени и фиксируется в картотеке полевых материалов Топонимической экспедиции УрГУ). Разумеется, вряд ли возможно полагать эти данные полными; очевидно и то, что в  разных субрегионах

16

2. Введение

Поморья историческая топонимия представлена пока с  разной степенью полноты1. 2.3. Физико-географическая характеристика региона Наиболее ранние географические описания отдельных зон Архангельского Поморья принадлежат краеведам и путешественникам XVIII в.: В. А. Крестинину [1792], А. А. Фомину [1797], П.  И.  Челищеву [1886]. В  этих начальных изысканиях примечательны живость и острота взгляда, стремление авторов отметить в наблюдаемой географической среде как типичное, так и особенное, обрисовать частные детали. Систематические научные исследования географии региона начинаются с 1-й четверти XIX в., когда морскими ведомствами России были начаты масштабные работы по изучению берегов и вод Белого моря, а также судоходных рек его бассейна. Основополагающую роль в  этих исследованиях сыграла деятельность гидрографов-первопроходцев Ф. П. Литке и М. Ф. Рейнеке: итоги их многолетних экспедиций представлены в  «Атласе Белого моря» и двух замечательных книгах [см.: Литке, 1948; Рейнеке, 1883]. В ХХ в. Архангельское Поморье изучалось несколькими поколениями географов разных специальностей  — в  их работах представлена не только общая характеристика природного ландшафта региона, но и детализированные сведения по геоботанике, фаунистике, демографии, гидрологии, почвоведению, метеорологии, минералогии и другим областям географического, в том числе историко-географического знания [см.: Жилинский, 1919; Башмаков, 1938; Бадигин, 1956; Старокадомский, 1959; Скопин, 1991;   О том, что круг исторических источников в  перспективе может быть существенно расширен, свидетельствуют данные археографа А. А. Амосова: в различных архивах и библиотечных фондах ныне хранится более 1 000 рукописных книг, связанных с  северными районами Архангельской области [Амосов, 1988, с. 111]. Вероятно, многие из них могут являться топонимическими источниками, однако большинство книг не получило пока даже первичного археографического описания. 1

2.3. Физико-географическая характеристика региона

17

Куратов, 1988; Гемп, 2004; и др.]. Работы этих ученых позволяют представить краткий очерк тех географических особенностей региона, которые существенны для топонимических исследований. Архангельское Поморье располагается в  северной части Русской платформы, в географических зонах северной тайги и (на востоке) тундры. Климат региона на большей его части умеренный; предполагается, что в  древности он был теплее, чем ныне,  — об этом свидетельствуют как данные палеоботаники, так и современная флора и фауна Поморья, представляющие пять географических поясов — от теплобореального до арктического. Рельеф региона на материке образуют чередующиеся низменности и возвышенные участки — холмы, скалы и моренные гряды, оставшиеся со времен движения ледников. Деятельностью этих же ледников обусловлено наличие множества скалистых, валунных и песчаных морских островов, которые тянутся почти вдоль всего побережья и в двух местах образуют крупные архипелаги — Двинской и Соловецкий. Материковая территория имеет богатый гидроландшафт, представленный четырьмя крупными реками (Онега, Северная Двина, Кулой и Мезень), сотнями менее значительных рек, ручьев и озер; огромные пространства в низинах покрыты моховыми болотами. Регрессия моря, продолжавшаяся в течение нескольких тысячелетий, сформировала в различных зонах Поморья значительные пласты соляных отложений и известняков. Лесной ландшафт региона в  целом однообразен: и на материке, и  на островах преобладают хвойные породы (ель, сосна); из  крупных лиственных пород повсеместно встречается только береза. Фауна лесов и побережья типична для таежно-тундровой зоны: медведь, олень, лось, волк и мелкие млекопитающие, лесные и морские птицы. Из крупных морских животных в Поморье ранее обитали белый медведь и морж (сейчас их нет), до нынешнего времени встречаются разные виды тюленей (нерпа, морской заяц, гренландский тюлень), дельфины (белуха, касатка). В море, реках и озерах региона насчитывается более 100 видов рыб (повсеместно — лососевые и сиговые). При всем богатстве промысловых ресурсов региона его климатические условия и характер почв (в основном торфяных, песчаных и  песчано-глинистых) не могли способствовать высокому

18

2. Введение

развитию традиционного аграрного хозяйства. Наиболее благоприятны в  этом отношении низовья Онеги и Северной Двины (от устья до Холмогор), а также отдельные участки Летнего берега  — жители этих зон наряду с  промысловой деятельностью издавна выращивали огородные культуры, ячмень и рожь, разводили овец и молочный скот. Единственным повсеместным видом сельскохозяйственной деятельности в Поморье с давних пор являлось коневодство и связанная с ним разработка сенокосов («пожен»). При известной общности географических характеристик отдельные субрегионы Архангельского Поморья имеют ряд специфических черт, которые отмечаются ниже. Н и з о в ь я р.  С е в е р н а я Д в и н а. От г.  Холмогоры до устья Северной Двины на реке расположено несколько десятков довольно крупных островов, где исстари располагались поселения. Острова и берега на этом участке Двины слегка холмисты, но в целом низменны — природные заливные луга, а затем и возделанные человеком пашни уже в XV в. образовали в этой местности развитый аграрный ландшафт. Пластичное, почти художественное его описание дано академиком П.  И. Челищевым: «Положение окрестности сей… обширно и величественно; возвышенныя его окружности представляют пахотные нивы, приятные и  пространные, стадами и табунами всегда испещренные луга, а низкие вокруг пологи имеют вид песчаных степей, которые ежегодно от наводнений двинских и куропальских увеличиваются; северозападную сторону его облегает вдали большая еловая роща… Изобильнейшия воды окружают повсюду пашни и сенокосы, прерывающиеся несколькими лесами и многочисленными холмами» [Челищев, 1886, с. 122]. Иная картина характеризует двинскую дельту. При впадении в Белое море Северная Двина разделяется на шесть рукавов, образуя тем самым сложную систему больших и малых островов, которых здесь насчитывается более 250. Острова отличаются сложностью и  изменчивостью очертаний, что обусловлено сильными и  постоянными приливно-отливными течениями. Характерная черта местного островного ландшафта — многочисленные курьи (узкие длинные речные заливы) и кошки (неустойчивые наносные образования из песка, глины и мелких камней). Скалистые участки в дельте, как

2.3. Физико-географическая характеристика региона

19

и выше по Двине, довольно редки: и побережья, и острова по большей части либо болотистые (торфяные болота и топкие няши), либо песчаные (от мелкого песка до гравия), с  небогатой растительностью, которая в основном представлена кустарниками и мелким лесом. На выходе из дельты к морю располагаются обширные песчаные отмели с зарослями тресты — крупной морской осоки. Из других географических особенностей этого субрегиона следует отметить характер льдов, которые неподвижны бóльшую часть года — вследствие этого в Двинском заливе издавна существовали благоприятные условия для подледного лова рыбы и прибрежного зверобойного промысла, а фауна островов практически не отличалась от материковой. Л е т н и й б е р е г. Протянувшийся почти на 200 км, Летний берег по всей прибрежной линии характеризуется полосой песчаногравиевых отмелей, южнее переходящих в редкий еловый лес и заросли можжевельника. В прибрежных водах встречаются скальные образования — корги и каменистые или песчаные отмели — луды. Особенно велико их число в районе Унской губы — залива, находящегося в центральной части субрегиона. В западной части Летнего берега располагается значительно выдавшийся в море Онежский полуостров, представляющий собой волнистую равнину с довольно большим количеством болот, озер и моренных возвышенностей, покрытых хвойным лесом. Характерная черта здешних озер — наличие на них больших и малых островов. К северо-западу от Онежского полуострова лежит знаменитый Соловецкий архипелаг, отличающийся заметным географическим своеобразием. Архипелаг образован группой различных по величине островов (шесть крупных и десятки малых), окруженных подводными каменными грядами и террасами. На островах встречаются не  только холмы, но и горы вулканического типа; рек нет, но в  низинах и каменных разломах расположено около 500  пресных озер. Климат Соловков отличается относительной мягкостью, вследствие чего островная растительность причудливо сочетает в себе виды разных зон — от гиперарктической до северноевропейской. Особенно богаты водорослевые плантации, привлекающие к  островам архипелага много водоплавающей птицы и морского зверя. Однако удаленность Соловков от материкового

20

2. Введение

побережья обусловила ограниченность прочей фауны — здесь, кроме оленей, не было и нет крупных млекопитающих; уже первые путешественники с удивлением отмечают полное отсутствие «гадов» и многих обычных для материка лесных птиц. По предположениям ученых, этот экологический фон Соловецкого архипелага был неизменным по меньшей мере в течение трех последних тысячелетий. Н и з о в ь я р.  О н е г а. В нижнем течении река Онега, в отличие от Северной Двины, небогата островами, однако весьма порожиста, что связано с гористо-ступенчатым рельефом отдельных участков русла и берега. При впадении в Белое море Онега более спокойна, здесь она течет среди низин с  небольшими песчаноглинистыми возвышенностями: «по обе стороны… берега низкие, ровные и составляют не малые сенокосные луга, на коих трава растет большая и мягкая» [Челищев, 1886, с. 56]. По большей части низменны и побережья Онежского залива: здесь, как и на Летнем берегу, встречаются моренные гряды, однако основную часть прилегающего к берегу пространства занимают болота. Онежский залив в  сравнении с  Двинским и Мезенским более мелководен. Здесь нет архипелагов (за исключением небольшого Кондостровского, который относится к  территории Карелии), однако по всему пространству залива разбросано множество опасных для мореходов банок и мелких островков. В основном это скалистые образования с песчаными наносами и россыпями валунов по берегам. Растительность на них бедна или совсем отсутствует, но многие островки хорошо освоены морским зверем и разными видами чаек. З и м н и й б е р е г. Этот субрегион Архангельского Поморья, протяженный почти на 400 км, отличается особенной суровостью своего природного облика, который, впрочем, не лишен разнообразия. Так, южная часть Зимнего берега, примыкающая к Двинскому заливу, примечательна тем, что здесь сформировался уникально крупный пласт наносных песков, образовавший дно так называемого Сухого моря: в отлив эта поморская «губа» обсыхает почти наполовину. Здесь же, в бассейнах рек Сухого моря, в прошлом были сосредоточены самые крупные на Зимнем берегу запасы природной соли. Северо-восточнее этой зоны также встречаются и залежи соли, и мощные песчаные пласты, однако в основном побережье Зимнего берега каменисто-песчаное, с отдельными

2.3. Физико-географическая характеристика региона

21

гористыми массивами, которые «прорезаны» руслами небольших рек. К югу от побережья располагается обширное БеломорскоКулойское плато с  характерными для него каменными уступами, грядами, сопками и малыми формами карстового рельефа. На плато довольно много озер, типичная для него растительность — редкий хвойный лес. По сведениям местных краеведов, многие реки, берущие начало на Беломорско-Кулойском плато, отличаются прозрачными, светлыми водами. Ближе к востоку субрегиона лесная зона начинает сменяться тундровой: в районе побережья последний значительный лесной массив расположен вокруг Кулойского залива. Островов вдоль Зимнего берега относительно немного: из крупных известен только Мудьюг, все прочие представляют собой неустойчивые песчаные кошки при устьях рек. Природные условия Зимнего берега и прилегающей к  нему части материка пригодны для промыслов и оленеводства, однако совершенно неблагоприятны для земледелия. Соответственно, население здесь всегда было относительно малочисленным, часто непостоянным, а занятиями его являлись рыболовство, охота, оленеводство и промысел морского зверя. С е в е р н о е П р и м е з е н ь е. В  нижнем течении, как и выше, река Мезень заключена в берега довольно сложного рельефа: высокие каменисто-песчаные участки чередуются с  болотистыми низменными, где река образует курьи — большие и малые рукава. Характерная черта мезенских берегов  — каменистые обрывистые кручи или скалы, называемые щельями; рядом с  ними на реке располагаются острова, подводные мели и другие опасные для плавания участки русла. Многие реки и ручьи бассейна Мезени пробили себе дорогу среди скал — они имеют отвесные каменные берега и довольно порожисты. Карстовые формы рельефа определяют еще одну характерную для субрегиона географическую реалию — малые ледники, которые образуются из атмосферного снега, а далее, по выражению К. П. Гемп, «смерзаются и лежат в перелогах от зимы до зимы» [Гемп, 2004, с. 19]. Мезенский залив в сравнении с Двинским и Онежским более беспокоен: островов здесь нет, но очень высоки приливы (до 10 м), что вызывает постоянное движение льдов. Поскольку вследствие этого в  заливе невозможны подледный лов рыбы и прибрежный

22

2. Введение

зверобойный промысел, население Примезенья с давних пор уходило промышлять в  отдаленные места, чаще на восток: «Мезенские граждане и  обыватели того уезда хотя промышляют рыбы и немалое количество, а паче сигов и сиомги по рекам… однако главнейше упражняются в звериных промыслах» (на Новой Земле и Канином Носу. — Н. К.) [ААГ, с. 75]. Наряду с морскими промыслами и рыболовством по рекам и озерам, население Северного Примезенья активно занималось оленеводством, добычей пушного зверя, бобра и выдры. Для развития аграрного хозяйства условия субрегиона неблагоприятны: в частности, пашенное земледелие смогло получить некоторое развитие только в селах, расположенных значительно выше устья р. Мезень. 2.4. Древнее финно-угорское население Архангельского Поморья по данным археологии и истории История археологического изучения Архангельского Поморья насчитывает около полутора столетий, однако на сегодняшний день регион изучен археологами неравномерно. Наилучшим образом обследован Летний берег с прилегающими к нему островами Соловецкого архипелага (стоянки Ненокса, Красная Гора, Яреньга, Сюзьма, Солза, Муксалма, Колгуевская 1 и 2, древние лабиринты Соловков). В  других субрегионах не проводилось системных исследований, однако благодаря работе археологов на смежных территориях общее представление об основных палеокультурных пластах Беломорья, в том числе и Архангельского Поморья, можно считать достаточно сформированным. Согласно археологическим данным, получившим общее освещение в  работах Т. А. Бернштам [1978], А. А. Куратова [1988], А.  Я. Мартынова [1988], В.  Я.  Шумкина [2001] и других исследователей, освоение человеком южных берегов Белого моря начинается с эпохи мезолита (VII–V тыс. до н. э.). В период неолита (IV  — нач. II тыс. до н. э.) на южном побережье Белого моря появляются цепи стоянок с характерной для всего Русского Севера ямочно-гребенчатой керамикой. Этот тип керамики археологи

2.4. Архангельское Поморье по данным археологии и истории

23

традиционно связывают с культурой продвинувшихся в то время на  север волго-окских племен, считающихся в  широком смысле «финскими». Однако, судя по характеру находок, деятельность населения эпохи неолита на беломорских берегах ограничивалась сезонными промыслами. Появление же в Беломорье оседлого населения, обычно квалифицируемого как «прафинно-угры» и «протосаамы», археологи относят к эпохе бронзы (сер. II — нач. I тыс. до н. э.). Основными занятиями этого населения являлись собирательство, рыболовство и охота, однако, по наблюдениям А. Я. Мартынова, находки эпохи бронзы — в том числе на островах двинской дельты и Белого моря  — свидетельствуют о хорошо развитом промысле морского зверя и, соответственно, мореплавания. Т.  А.  Бернштам предполагает, что население некоторых зон Поморья в эпоху металла, т. е. еще до прихода славян, имело и навыки земледелия  — об этом косвенно свидетельствуют найденные в  Подвинье и на Мезени отдельные памятники железного века, связываемые с проникшими сюда из Волго-Камья носителями развитой в земледельческом отношении ананьинской культуры. Об укладе духовной жизни дославянского населения Беломорья ярко свидетельствуют памятники Соловецких островов. По мнению большинства археологов, знаменитые соловецкие лабиринты представляют собой систему древних языческих святилищ, сохранявших свое сакральное значение не менее трех тысяч лет: со II тыс. до н. э. до XII–XVII  вв. Этот памятник обычно связывается с  так называемой «протосаамской» культурой, однако, согласно мнению А. А. Куратова, долгое время изучавшего типологию соловецких лабиринтов, сооружения эти скорее принадлежали различным этническим группам, объединенным общностью черт языческого культа и «синкретическим» (по выражению Т. А. Бернштам — «мифологомагическим») мировоззрением. Таким образом, археологические сведения не оставляют сомнений в  том, что задолго до прихода русского населения  — по меньшей мере за тысячу лет — географическое пространство Архангельского Поморья было уже в значительной степени освоено и культурно «наполнено» предшествующим финно-угорским населением. Квалифицировать его языки по данным археологии, конечно, невозможно, однако в  некоторых этнологических

24

2. Введение

построениях, учитывающих археологические факты, прослеживаются те или иные гипотезы этноязыкового характера (главным образом они связаны с «саамской проблемой»). Упомянем, к примеру, одну из статей В. Я. Шумкина, в  которой автор обращается к анализу содержания этнонима беломорская лопь, известного по средневековым источникам. По мнению В. Я. Шумкина, беломорская лопь представляла собой остаточные группы мезолитического населения северо-восточной Фенноскандии, которые под натиском южных и восточных племен в  течение нескольких тысячелетий являлись участниками многоступенчатых ассимилятивных процессов и образовали тем самым особый этнос [Шумкин, 2001, с. 20]. В языковой проекции это означает, что и в языке беломорской лопи, и в созданных ею древнейших топонимах могут отражаться черты различных финно-угорских наречий, исторически связанных прежде всего с волжским регионом. Обратимся теперь к  тем сведениям, которые характеризуют неславянское население Архангельского Поморья в  письменную эпоху. В работах историков эти сведения во многом основываются на региональных фактах документальной фиксации этнонимов (в том числе в  топонимии)  — поэтому, думается, уже имеющиеся исторические данные можно дополнить в этом разделе и иными этнотопонимическими фактами, не требующими специальной этимологической разработки2. Этнонимический ряд, известный для Архангельского Поморья по разным источникам, составляют карелы, лопь, чудь, зыряне и самоеды  — последние, как неоднократно указывалось в  исторической и краеведческой литературе, жителями Архангельского Поморья не были, хотя постоянно кочевали по его территории (отсюда регулярно встречающиеся в поморской топонимии названия бывших временных стойбищ типа Самоедское, Самоедки и т. п.). Постоянное присутствие зырян в Архангельском Поморье также не засвидетельствовано: в  топонимии, к  примеру, ареал этого этнонима начинается лишь на некотором удалении от очерченной выше восточной границы региона (р. Зырянка 2   Имеются в виду топонимические факты, засвидетельствованные в ТК ТЭ; частично они уже приводились в исследовании Э. Ю. Поповой [1999].

2.4. Архангельское Поморье по данным археологии и истории

25

и  ур.  Зырянская Изба в  бассейне р.  Пёза  — правого притока р. Мезень). С самого начала письменной истории Поморья в составе ряда местных топонимов фигурирует этноним карелы (корелы). Впервые он проявляется в комплексе названий 1-й четв. XV в., относящихся к западному побережью двинской дельты: Николо-Карельский монастырь, Корельской наволок, Корельское устье. Очевидно, этот участок Поморья тогда уже действительно был освоен карелами, которых в силу известных исторических обстоятельств русское население достаточно хорошо отличало от других этнических сообществ. Более поздние названия подобного типа в дельте и низовьях Северной Двины, а также широко распространенная здесь фамилия Корельский не обязательно прямо связаны с этнонимом — скорее, они происходят от названия Николо-Карельского монастыря, владевшего многими окрестными деревнями. Исключение может составлять ойконим Карелы, относящийся к правобережью Северной Двины — во всяком случае, в этой зоне присутствие карельского населения прямо подтверждается текстами документов, ср., например: «деревня Кобелевская, в ней кореляна» [ПК-1678, с. 75]. Кроме нижнего Подвинья, топонимические следы этнонима засвидетельствованы в низовьях Онеги (д. Карельская, ур. Карелка) и на Летнем берегу, в  бывших вотчинах Соловецкого монастыря Яреньге и Лопшеньге (поле Корельский Наволок и покос Корельский Сузёмок). В монастырских архивах есть и несколько документальных упоминаний о местных «карельских насельниках» — известна, к примеру, связанная с ними легенда о происхождении названия Секирная Гора: «на оной жена одного насельника карельского жестоко была биема ангелами за дерзновение поселиться с мужем своим на сем месте, предназначенном для жительства иноков» [Досифей, 1836, с. 23]3. Эти и иные сведения, собиравшиеся историками, позволяют судить о присутствии карел почти на всей территории Поморья — правда, не обязательно в качестве аборигенного, т. е. в полном смысле дорусского населения. Так, деятельность Соловецкого 3   О других упоминаниях этнонима в документах Соловецкого монастыря см.: [Родионов, 2003, с. 16].

26

2. Введение

монастыря способствовала довольно поздним миграциям беломорских карел на восток — наряду с ними, согласно данным Т. А. Бернштам, в  течение XVII–XVIII  вв. карельское население двигалось в Архангельское Поморье и из Заонежья, причем и те и другие быстро обрусевали на поморских землях [Бернштам, 1978, с. 56–59]. По имеющимся на данное время сведениям, последним восточным рубежом документально-исторического отражения этнонима карелы в Поморье является Золотицкая слободка (ныне с. Золотица на Зимнем берегу), где писцовые книги 1-й четверти XVII в. называют среди жителей трех «корелян» [Там же, с. 51]. Стоит отметить, что карелы и в письменных документах, и в устных преданиях (известны в селах Онежского берега) характеризуются либо положительно, либо нейтрально. По-видимому, в силу известной культурной близости русских и карел их взаимодействие в целом было мирным, достаточно тесным и действительно отличалось относительной быстротой ассимилятивных процессов. Иная ситуация складывается в случае с этнонимом лопь / лопари. Его очевидных исторических следов в Архангельском Поморье сравнительно мало, причем фиксируются они преимущественно в западной части региона (в топонимии — Лопские Озёра на  Соловках, Лопский Ручей в  низовьях Онеги и Лопарёво Озеро на  Онежском п-ове). Здесь же отмечены единичные устные легенды о лопарях — предельно краткие и, возможно, навеянные краеведческой литературой или даже звуковой формой некоторых топонимов, ср. народное объяснение названия Лопшеньга: «Бат, лопари жили». К востоку от Онежского п-ова легенды о лопи неизвестны даже в  таком виде, хотя этноним, возможно, отражен в  двух географических названиях: близ Холмогор есть Лопское Озеро, в низовьях р. Мезень — Лопино Болото. Представляется, что малочисленность явных следов этнонима лопь / лопари может быть отчасти обусловлена тем, что в местной русской традиции саамы именовались не только лопью. В связи с этим чрезвычайно интересны довольно многочисленные в Поморье топонимы типа Скоморошье, Скоморохово. В научной литературе они обычно связываются с  русскими языческими традициями [Березович, 2000, с.  234], однако многие Скоморошьи названия Поморья с  этих позиций объяснить довольно трудно.

2.4. Архангельское Поморье по данным археологии и истории

27

Например, в источнике XVI в. Скоморошьей называется не поляна или луг, а деревня: «была деревня Скоморошье Печище на реке на Мезени» (1578) [САС 2, с. 216]. В этом фрагменте, возможно, определение скомороший тождественно по значению слову поганый, которым русские обозначали языческое финно-угорское население РС4. С другой стороны, возникновению этой номинации могло способствовать русское восприятие внешнего облика лопарей  (саамов), носивших одежду из оленьих шкур5. То, что в  данном случае скоморохами могли быть названы именно саамы, подтверждает карта А. К. Матвеева, отмечающая в  рассматриваемой зоне доминирующее саамское присутствие [Матвеев, 2004, с. 330]. С русским «скоморошеством» трудно связывать и нижнеонежские названия данного типа. Так, в  Лямце Скоморошьей называется моренная гряда, а в  Кушереке  — довольно большое болото; в Летней Золотице Скоморошьим названо озеро, находящееся в глухом лесу в 10 км от села («Нечисто озеро, рыбы в нём нет» — в  этом объяснении местных жителей, может быть, еще присутствует отзвук забытого ныне смысла слова скомороший). Тем самым, вероятно, в части Скоморошьих названий русская топонимия Поморья своеобразно доносит до нас следы присутствия саамовязычников — при этом, конечно, нельзя исключить, что в каких-то случаях скоморохами могли называться и иные финно-угорские этнические группы, следующие языческим традициям. Есть некоторые основания полагать, что русское население Поморья отличало от местных карел и лопи другой этнос — чудь, имя 4   В дальнейшем деревня именуется просто Печище. С образованием в XVII в. Кимженской волости и основанием в Кимже церкви Святой Богородицы Одигитрии происходит, видимо, христианизация местного финно-угорского населения. 5   Этим обстоятельством может объясняться и существование в Поморье некоторых специфических контекстных употреблений слова скоморох: «Не реви, скоморох тебя заберёт», «Скоморохов порато боялись, они страшные как звери», ср. также «Скоморохи в болотах грают, в сузёмах» [КСГРС]. Е. Л. Березович считает, что реконструируемое по этим данным значение ‘нечистая сила’ возникает на почве собственно русского семантического развития [Березович, 2000, с. 234], однако нам представляется, что развитие этого значения, которое уникально не только на русском, но и на общеславянском фоне, обязано былому этническому содержанию поморского слова.

28

2. Введение

которого неоднократно отражено в документах, преданиях и топонимии6. Этноним чудь (также чушь, чудаки) имеет в  Архангельском Поморье достаточно определенную и плотную локализацию в  низовьях Северной Двины; его единичные фиксации в  устных легендах известны также в Северном Примезенье и на Онежском полуострове (согласно преданиям XIX в., жители д. Нижмозеро считали себя потомками чуди и даже указывали места, которые эта чудь ранее занимала [см.: Родионов, 2003, с. 16]). По-видимому, самый ранний факт отражения этнонима в региональных источниках (XVI в.) — название Чудинов наволок, относящееся к окрестностям нынешнего Архангельска (позднее зафиксировано еще Чудиневское Озеро близ г. Холмогоры). Оба эти названия, конечно, могут происходить и от неместного антропонима *Чудин(ов), однако, по свидетельствам первых историков Архангельска, именно в двинских низовьях, а также на островах двинской дельты и на р. Лодьма местному населению вплоть до XIX в. были известны многочисленные легенды о чуди [Ефименко, 1869, с. 19; Крестинин, 1792, с. 7]. В статистическом описании Архангельской губернии, относящемся к 1-й пол. XIX в., имеются указания на чудь как один из народов, населяющих губернию наряду с «самоедами, карелами, лопарями и зырянами»; при этом отмечается, что «чудь не составляет отдельно или большою семьею живущего племени, но живет среди русских, в уездах Архангельском, Пинежском, а также Холмогорском» [Семенов, 1963, с. 139] (считается, что подобные указания основаны главным образом на записях местных священников). Легенды о чуди известны в нижнем Подвинье и в наши дни, причем для них характерна не только констатация былого присутствия чужого населения («Чудь жила», «Кладбище её было»), но и детализированность, не свойственная преданиям о лопи и карелах: в легендах отмечаются черты внешнего облика чуди («чудаки белокурые»), ее языческие реликвии и связанное с  ними воинственное поведение («Большое капище

6   Библиография о чуди очень велика, мнения о содержании этого обозначения разноречивы, см.: [Попова, 1999]. В  данном случае, не касаясь связанных с чудью общих дискуссионных проблем, мы лишь рассматриваем вопрос о «местном» соотношении этого этнонима с этнонимами карелы и лопь.

2.4. Архангельское Поморье по данным археологии и истории

29

было», «Идол стоял с золотой чашей, и они [чушь] дрались за эту чашу»); в некоторых легендах заметно неприязненное отношение к этому этническому коллективу («Здесь жила чушь… неумойшына какая-то»). Похожая, хотя и более размытая картина наблюдается в Примезенье. Этнотопонимы, связанные с  чудью, здесь неизвестны7, но в  легендах чудь неизменно характеризуется теми или иными странностями: «Там как гряды накопаны, чудь жила», «Чудь репу садила» (о названиях ур. Холмы и бол. Репишное). При том, что историческое и современное бытование этнонимов карелы, лопь и чудь в пределах Архангельского Поморья различается локализацией и характером культурной разработки, с некоторой уверенностью выделить чудь как «третий» этнос можно только для двинских низовий, где наряду с легендарными следами чуди имеются и языковые (топонимические) сигналы присутствия этноса, отличного от карел и саамов [см.: Матвеев, 2004, с. 207– 208; Кабинина, 1997, с. 131–133]. В Примезенье и на Онежском полуострове таких явных языковых следов пока не найдено — имеющиеся данные свидетельствуют, скорее, о том, что чудью в этих зонах русские называли саамов. Как можно думать, наряду с  макроэтнонимами карелы, лопь и чудь в Архангельском Поморье были известны и некоторые обозначения субэтнических финно-угорских групп. В  этом отношении интерес представляют прежде всего поселения Онежского берега, где до сих пор бытуют коллективные прозвища кайваны (жители д. Нижмозеро), каталики (жители с. Пурнема) и шведы (жители д. Пушлахта). Т. А. Бернштам полагает, что эти прозвища изначально давались карелам или финнам, которые с  1-й пол. XVII в. переселялись в Беломорье из западных районов Карельского уезда, а также из ближайших к шведско-русской границе финляндских провинций и областей, прилегающих к Ботническому заливу (ср. Каянское море — в летописях Ботнический залив) [Бернштам, 1978, с. 56, 58]. А. В. Родионов отмечает, что кайванами русские называли также вепсов [Родионов, 2003, с. 15]. Согласно результатам 7   Своего рода исключением может считаться народноэтимологическая трактовка гидронимаЧуега: «Будто, говорят, здесь чудь была».

30

2. Введение

исследования Т. И. Киришевой, вепсских следов на Онежском берегу нет [Киришева, 2006], однако былое присутствие финнов здесь вполне возможно  — во всяком случае, в  низовьях Онеги отмечены топонимы с основой Роч-, которая, по мнению многих топонимистов, восходит к карельским и саамским аналогам со значением ‘финн; швед’. По данным региональной истории и этнотопонимии может быть сформулирован ряд общих замечаний, которые весьма существенны для последующего решения этимологических задач. В частности, имеющиеся археологические, исторические и топонимические сведения непротиворечиво сходятся в том, что дославянское население Архангельского Поморья было представлено несколькими этническими сообществами: 1) народом, близким к  современным карелам; 2) группами населения, близкими к современным восточным саамам; 3) этническими группами, языки которых были отличны и от прибалтийско-финских, и от восточносаамских. В этом ряду наибольшей ясностью отличается вопрос о карельском наследии: в связи с ним особо стоит отметить лишь то, что в  Архангельском Поморье топонимия карельского происхождения, скорее всего, неоднослойна. Во всяком случае, исторические данные свидетельствуют о том, что наряду с «беломорским» следом (севернокарельским, относительно ранним) в топонимии региона может присутствовать и «заонежский» след (соотносимый с другими карельскими диалектами, относительно поздний). Кроме того, насколько возможно, требует этимологической проверки наличие в западной части региона топонимии, созданной ближайшими родственниками карел — финнами. Более дискуссионны вопросы, связанные с былым присутствием в Архангельском Поморье лопи и чуди. Так, с одной стороны, совершенно очевидно, что изучение регионального топонимического наследия лопи (саамов) должно, как и в предшествующих исследованиях, опираться прежде всего на данные восточносаамских диалектов. С другой стороны, предшествующие исследования обнаруживают явную недостаточность этих данных. К примеру, в топонимическом словаре Т. Итконена [KKLS], который превосходно знал восточносаамские диалекты, уверенные этимологические решения предлагаются только для ~ 55 % топооснов — для половины

2.4. Архангельское Поморье по данным археологии и истории

31

оставшихся этимологии даются с сомнением (помета vrt. — «сравни»), а другая половина, т. е. примерно четверть всех топонимов, остается неразгаданной. В исследовании Г. М. Керта подобные неясные топоосновы составляют 6 %, в абсолютном выражении — 50 компонентов [Керт, 2002, с. 53, 56]. Разумеется, эту ситуацию можно объяснять по-разному, однако в связи с ней получают особую значимость изложенные выше археологические сведения, включающие Архангельское Поморье (и шире  — Беломорье) в  зону волго-окского и частично волгокамского влияния в эпохи неолита и металла. Промысловый уклад жизни, безусловно, в  целом способствовал контактам финноугорских племен, однако их дославянское взаимодействие в  разных зонах могло протекать самым различным образом — от полной или частичной ассимиляции одних другими до сохранения отдельных групп почти несмешанными вплоть до прихода русских. На этой основе в пределах региона могли сформироваться весьма разные местные наречия, которые лишь с известной долей условности можно квалифицировать как «саамские» или «чудские». Для этимологии немаловажно и то, что при всех этноязыковых различиях древние финно-угорские народы Архангельского Поморья имели множество черт культурного сходства, обусловленных исторически, хронологически и географически: промысловый уклад жизни, общность материальной культуры и социальной организации, языческие верования и т. п. В субстратной топонимии, по-своему отражающей эту раннюю культурную эпоху, естественно предполагать две основных номинативных ориентации: «практическую» и «мифологическую». В связи с последней следует допускать некоторое число топонимических номинаций архаичного типа: тотемистических, образных, ономатопоэтических, связанных с языческими культами и мифологическими представлениями. «Практическая» ориентация, как можно думать, должна проявлять себя в  развитых ландшафтно-географических и промысловых мотивах топонимической номинации.

32

2. Введение

2.5. Архангельское Поморье в топонимических исследованиях На первых этапах развития историко-гуманитарных наук изучение топонимии Архангельского Поморья осуществлялось в общем контексте исследований по языку, истории и культуре Русского Севера. В последней трети XIX — нач. XX в. наряду с крупными работами по русистике, истории, этнографии и фольклору РС появляются и первые работы исследователей севернорусского топонимического субстрата — Й. Шёгрена, Д. Европеуса, М. Кастрена, А. Л. Погодина, позднее Я. Калимы и М. Фасмера. Внимание исследователей первых поколений было обращено в  основном на многочисленные черты сходства неславянских топонимов, засвидетельствованных на территории Русского Севера и шире — Европейского Севера России. Несмотря на разноречивость начальных гипотез, по результатам первых исследований топонимический субстрат этого макрорегиона был в целом определен как финно-угорский. В связи с языковыми истоками субстрата уже первыми исследователями было отмечено его морфологическое своеобразие, проявляющееся в преобладании аффиксальных и двухкомпонентных лексем, вторая часть которых идентифицирует географический объект, а первая характеризует его свойства и признаки. На этой основе были установлены значения некоторых высокорегулярных топонимических компонентов, а тем самым и положено начало формированию обоснованных представлений о народах, создавших древнюю топонимию Русского Севера [cм. более подробно: Матвеев, 2001, с. 13–47]. Более углубленное изучение субстратной топонимии Русского Севера связано с  исследованиями А. И. Попова [1964, 1965, 1981] и А. К. Матвеева [1965, 1970, 1986, 1989, 2001, 2004, 2007 и др.]. Основным достижением нового этапа стал принцип системности, предполагающий, с одной стороны, расширение базы топонимических источников за счет исторических и полевых материалов, с  другой стороны  — последовательный структурнотипологический подход, строгий учет фонетических закономерностей и картографическую репрезентацию дифференцирующих топонимических данных.

2.5. Архангельское Поморье в топонимических исследованиях

33

Следование принципу системности в изучении топонимического субстрата РС принесло целый ряд новых научных результатов, имеющих принципиальное значение для развития представлений об отдаленном прошлом Русского Севера, а тем самым — и для будущих региональных исследований. Во-первых, в  работах А.  И.  Попова и А. К. Матвеева получили этноязыковую интерпретацию сотни топонимических основ и абсолютное большинство формантов, известных в субстратных названиях Русского Севера. Во-вторых, исследователями была выдвинута и обоснована гипотеза о существовании на РС ряда вымерших финно-угорских наречий, которые существенно отличались от ныне известных. В-третьих, по результатам исследований последних десятилетий А. К. Матвеевым воссоздана общая лингвоэтническая карта РС на период, предшествовавший полному обрусению финно-угорского населения [Матвеев, 2004, с. 330]. Архангельское Поморье, являющееся частью этой карты, представлено на ней как зона совместного обитания древних прибалтийских финнов и саамов: доминирующее саамское присутствие обозначено в  субрегионе Северного Примезенья, на остальной территории, согласно карте, преобладали прибалтийско-финские этнические группы, прежде всего карелы. В  трехтомной монографии, которая в  известном смысле представляет собой текстовую репрезентацию карты, А. К. Матвеев отмечает также присутствие в поморском регионе — в частности, в низовьях Северной Двины  — топонимических рефлексов особого языка, близкого к прибалтийско-финским, но отличавшегося от них по некоторым чертам вокализма [Там же, с. 207–208]. В монографии отмечается близость многих субстратных названий Поморья к восточносаамским языковым данным, предполагается возможность отражения в топонимии Подвинья и Мезени пермских элементов. Эта картина в целом соответствует историко-археологическим данным и подтверждается результатами первых микрорегиональных исследований, непосредственно связанных с  Архангельским Поморьем. К сегодняшнему дню выполнено три таких исследования: «Топонимия дельты Северной Двины» Н. В. Кабининой [1997], «Русская топонимия финно-угорского происхождения на территории Онежского полуострова» Т. И. Киришевой [2006]; нижнеонежскому региону посвящен ряд статей и раздел

34

2. Введение

монографии А. К. Матвеева [2004, с. 114–131]. В этих работах в качестве доминирующего выявлен прибалтийско-финский (прежде всего севернокарельский) субстратный пласт, отмечено спорадическое присутствие топонимов саамского происхождения, а также названий, восходящих к неизвестным древним языкам (южная и восточная части двинской дельты, восточная часть Онежского п-ова). Авторами предложено более 100 топонимических этимологий, рассмотрены отразившиеся в  топонимии особенности исторического взаимодействия русского и финно-угорского населения. Согласно результатам названных работ, наиболее загадочной и пока не  поддающейся этимологическому объяснению остается значительная часть древнейшего пласта географических названий Поморья — речной гидронимии. С некоторыми другими топонимами также связаны дискуссионные вопросы, которые будут обсуждаться ниже. Говоря о степени изученности субстратной топонимии Архангельского Поморья, нельзя не коснуться вопроса о подобных исследованиях на смежных и исторически родственных территориях. К настоящему времени этот научный контекст представлен целым рядом крупных исследований по топонимии и заимствованной лексике Европейского Севера и его регионов [Агеева, 2004; Гусельникова, 1996; Кожеватова, 1997; Матвеев, 1970, 2001, 2004, 2007; Мызников, 2003; Попова, 1999; Симина, 1962; Хелимский, 2006; Saarikivi, 2006], топонимии Карелии [Кузьмин, 2003; Мамонтова, 1982; Муллонен, 1994, 2002б, 2008; Шилов, 1999в, 2004, 2008; и др.], Финляндии [Korhonen, 1981; Nissilä, 1975], Кольского п-ова [Керт, 2002; Минкин, 1976], Поволжья [Альквист, 1997; Вершинин, 2005; Воронцова, Галкин, 2002; Востриков, 1979], исторической Пермской земли [Афанасьев, 1996; Мусанов, 2003; Туркин, 1986; и др.]. В этом ряду особо следует отметить работы Петрозаводской топонимической школы, в которых представлен глубоко родственный нашему комплексный региональный подход к изучению финно-угорского топонимического материала [см.: Захарова, 2008; Кузьмин, 2003; Мамонтова, 1982; Муллонен 1994, 2002б, 2008; и др.].

3. Лингвистическая база и методика исследования

3.1. Предварительные замечания Данная глава посвящена характеристике лингвистических явлений и закономерностей разного уровня, связанных с  задачами этимологизации топонимического субстрата. В  соответствии с  этой целью глава включает четыре раздела: в  первых трех последовательно рассматриваются фонетические, морфологические и семантические критерии, составляющие необходимую базу последующего этимологического анализа; в четвертом разделе обосновывается принятая в работе общая методика организации этимологических данных. Основой изложения этого материала в первую очередь служит богатый опыт предшествующих работ по субстратной топонимии Русского Севера и смежных регионов. Однако, как уже отмечалось в предисловии, субрегиональное исследование нуждается не только в освоении и использовании известного опыта, но и в его расширении, позволяющем сформировать условия для анализа редкого, зачастую «нестандартного» регионального материала. В каждом разделе — в соответствии со спецификой рассматриваемых явлений — эта задача решается по-своему, однако единым для всех разделов является принцип соотнесения общего и регионального, применяемый в той мере, насколько это позволяют уже установленные этимологические факты и доэтимологические наблюдения. Расширение типологической картины, на фоне которой рассматривается региональный материал, достигается, во-первых, интегрирующим изложением известного, во-вторых  — привлечением фактов топонимии Русского

36

3. Лингвистическая база и методика исследования

Севера и смежных регионов (Карелия, Финляндия, Кольский п-ов, Республика Коми)1. Поясним в связи с вышесказанным структуру главы. Раздел «Фонетические критерии этимологического анализа» (3.2) начинается с характеристики региональных фонетических явлений, отражающихся в  относительно регулярном и однотипном варьировании субстратных топооснов (3.2.1). Этот прием уже применялся в  некоторых предшествующих исследованиях: наиболее ценным его результатом является этимологически значимая информация, связанная с особенностями русского усвоения финноугорских названий и звуковой спецификой языков субстрата. Для каждого фонетического явления, отражаемого в вариантных формах топонимов, приводится полный или достаточный ряд примеров, даются ареально-хронологическая характеристика и этимологический комментарий. В подразделе 3.2.2 эти данные включаются в  общий круг известных закономерностей: они представлены в виде двух сводных таблиц (для гласных и согласных), иллюстрирующих возможности звуковой реконструкции субстратных топооснов на базе их русских репрезентантов. Раздел «Морфологические критерии этимологического анализа» (3.3) также состоит из двух частей. В подразделе 3.3.1 с позиций формы и значения рассматриваются грамматические элементы, функционирующие в топонимах финно-угорского происхождения (прибалтийско-финских, саамских, коми, субстратных)2. К изложению этого материала, насколько возможно на доэтимологическом этапе анализа, привлекаются факты топонимии Архангельского Поморья; в некоторых случаях в связи с ними излагаются собственные морфологические наблюдения и предположения автора. Подраздел 1   Среди соответствующих источников хотелось бы особо отметить значение свода саамских топонимов, представленных Т. Итконеном во втором томе словаря «Koltan- ja kuolanlapin sanakirja» [KKLS]. Эти материалы пока в полной мере не соотнесены с субстратной топонимией РС, хотя совершенно очевидно, в частности, историческое родство и глубокая культурно-типологическая близость севера РС и Колы. Особую ценность в собрании Т. Итконена имеют названия, для которых засвидетельствованы русские аналоги, относящиеся к XVII в. 2   Речь идет в основном об аффиксах: детерминанты, восходящие к лексическим апеллятивам, рассматриваются в разделе 4.1.

3.2. Фонетические критерии этимологического анализа

37

3.3.2 посвящен характеристике этимологически значимых закономерностей русской морфологической и фонетико-морфологической адаптации топонимов финно-угорского происхождения. Раздел «Семантические критерии этимологического анализа» (3.4) включает четыре подраздела, в которых последовательно рассматриваются роль исконно русской топонимии в этимологизации субстрата (3.4.1), принципы этимологически ориентированной семантической классификации исконно русской топонимии (3.4.2), роль русских именных компонентов в этимологическом исследовании регионального топонимического субстрата (3.4.3) и некоторые особенности семантики топонимов финно-угорского происхождения (3.4.4). Главу заключает не имеющий внутреннего членения раздел «О методике организации этимологического материала» (3.5). Этот раздел, с  одной стороны, завершает характеристику применяемых в работе методов, с другой стороны — предваряет собственно этимологическую часть исследования, которая представлена в  главах 4–6. 3.2. ФОНЕТИЧЕСКИЕ КРИТЕРИИ ЭТИМОЛОГИЧЕСКОГО АНАЛИЗА 3.2.1. Анализ фонетического варьирования субстратных топонимов региона (на материале топонимических основ) К о л е б а н и я в   о б л а с т и г л а с н ы х: 1) е / и: Ельмозеро — Ильмозеро, Кехта — Кихецкая волость, Леменца — Лименца, Невлечьручей — Нивлечьручей, Неменга — Нименьга, Неопожня  — Ниопожня, Хеднема  — Хиднема, Хечемина — Хиченема. Примеры отражения этого явления в субстратной топонимии региона встречаются повсеместно за исключением Зимнего берега, первые фиксации вариантов относятся к  сер. XVI в. — ср., например: «Бока Кирилов сын из Нименги» [АСМ I, с. 111] и «на реке на Неменге волостка Неменга» [САС 2, с. 278]. В этимологических исследованиях колебание е / и обычно связывается с дифтонгическим (передним) характером гласного в языкеисточнике. Поскольку финно-угорские дифтонги, в свою очередь,

38

3. Лингвистическая база и методика исследования

восходят к  долгим гласным, то варианты с  е  /  и могут отражать либо разное время усвоения субстратных топонимов, либо разные рефлексы дифтонга при опосредующем участии древнерусского  [см.: Матвеев, 2001, с. 141]. Последнее обстоятельство подтверждается вариантными написаниями топонимов с  / е / и в письменных источниках XVI–XVII вв., например Кхта — Кехта — Кихецкая волость, Хченема — Хечемина — Хиченема. В отдельных случаях можно предполагать и усвоение подобных вариантных форм из разных субстратных языков. 2) а / о: Варзогорская губа — Ворзогоры, Падрокурья — Подрокурья, Равдогоры — Ровдогоры, Тайнокурья — Тойнокурья, Талматки — Толматки, Хаврогоры — Ховрогоры. Варианты топонимов с а / о в первом слоге особенно часто встречаются в ранних документах нижнего Подвинья, на других территориях — спорадически. Причины этого колебания, по-видимому, различны. Некоторая часть примеров может объясняться аканьем, характерным для московских писцов, которые участвовали в составлении хозяйственных книг поморского региона. Другой причиной может являться различная передача приб.-фин. ǎ: русским о в период ранних контактов и русским а в  более позднее время [см.: Матвеев, 2001, с. 133]. В силу известного соответствия приб.-фин. а ~ саам. uо (< *ō) для некоторых вариантных форм данного типа вероятно и наличие параллельных языков-источников; 3) я / е: Мяргас — Мергас, Нят — Нет, Някишозеро — Некишозеро, Сярта — Сертенский Мох, Сятеверы — Сетиверы. Примеры этого колебания известны на разных территориях Архангельского Поморья; первые фиксации вариантов относятся к  XVI  в. Причиной их возникновения, по мнению исследователей, являются процессы, связанные с переходом рус. 'а > 'е, который известен в говорах Русского Севера с XIV–XV вв. [Матвеев, 2001, с. 140–141]; 4) и  /  ы: Кирбасова (река)  — Кырбасова (басс. Унской губы, XVII в.), Рикасиха — Рыкасиха (дельта Северной Двины, XVII в.). При всей сложности вопроса о причинах появления ы в составе субстратных топонимов Русского Севера [см.: Матвеев, 2001, с.  136– 140] синхронные примеры варьирования в двух данных случаях следует, скорее всего, связывать с отражением сдвинутого назад субстр. i, который мог передаваться в русском языке и как и, и как ы;

3.2. Фонетические критерии этимологического анализа

39

5) я / а и ю / у: Лявкота — Лавкота, Лямца — Ламца, Сямуй — Самуй, Сярьзеньга — Сараснга, Кяре — Карская Рада, Яшуга — Ашуга; Сюдеремский (Омут)  — Судеремский, Сюетнема  — Суетнема, Сюзьма — Сузма. Это явление встречается в разных субрегионах Архангельского Поморья, первые топонимические примеры относятся к XVI в. Объяснять колебание можно двумя причинами: влиянием русской звуковой синтагматики или качеством звуков в языке субстрата — например, наличием промежуточных передне-средних гласных, как в современных саамских диалектах; 6) е / э / ы. Этот интересный вариантный ряд отмечен в названии реки Ерзеньга — Эрзеньга — Ырзеньга (Мез., басс. р. Кулой). Здесь же эта вариация частично представлена в названии реки Неленьга, которое в речи некоторых местных жителей звучит как Нэлэнга. Вероятный источник колебания  — гласный среднего или передне-среднего ряда в  языке субстрата: хорошая сохранность звука свидетельствует, видимо, об относительно позднем русском усвоении топонимов. К о л е б а н и я в   о б л а с т и с о г л а с н ы х: 1) в / л: Вамбас — Ламбас, Кавкаранда — Калкаранды, Павручей — Палручей, Пивкозеро — Пилкозеро, Равкурья — Ралкурья, Ровдино — Ролденская волость, Русванга — Русланга; ср. аналогичное явление в топонимах русского происхождения: Клочухи — Квочухи, Логиновщина — Вогиновщина, Лукинщина — Вукинщина, Чевкович  — Челкович и  др. В  топонимии Поморья подобные графические варианты фиксируются с XVI в., примеры известны в разных субрегионах. Судя по широкому отражению форм с в / л в  исконно русских названиях, колебание объясняется свойственным местным русским говорам билабиальным характером звука в. В большинстве вариантных форм этот звук, по-видимому, этимологически первичен (в > л), но на фоне их широкого распространения возможен и переход л > в, ср. Клочухи — Квочухи, Ламбас — Вамбас (первичность топоосновы Ламб- установлена в этимологических исследованиях [см.: Матвеев, 2004, с. 45–46]); 2) в / б: Ирбручей — cмеж. Ирвозеро, Кирвасова (река) — Кирбасова, Ладвозеро  — Ладбозеро. Это колебание, зафиксированное для трех топонимов западной части региона (второй пример

40

3. Лингвистическая база и методика исследования

отражен уже в  источниках XVI в.), возможно, также объясняется билабиальным характером русского в. Однако оно не встречается в  исконно русских названиях, что позволяет связывать его с  фактами фонетики субстратных языков: либо с  билабиальностью исходного звука [см.: Матвеев, 2001, с. 129], либо с известным в  финно-угорских языках фонетико-морфологическим чередованием v / p / b; 3) с / ш и з / ж: Жогшын — Зогчин, Клусей — Клущей, Кужозеро — Кузозеро, Пыстальнема — Пыштальнема, Сынезня — Шинежня, Сюзьма  — Сюжма, Сюреспожня  — Щурепожня, Чужгора  — Чузгора; ср. аналогичное явление в  названиях русского происхождения: Безымянка  — Бежумянка, Залаженец  — Жалаженец, Зубчиха — Жубчиха, Зуевщина — Жуевщина, Межрощи — Мезрощи и др. Данное явление известно в топонимии Архангельского Поморья с конца XVI в., наблюдается в разных субрегионах, однако наибольшее количество топонимических примеров засвидетельствовано в поселениях Северного Примезенья и в низовьях р. Онега. В вариантах с ш / ж / щ отражается, вероятно, шепелявый характер свистящих, что предположительно может связываться с финским или севернокарельским фонетическим влиянием или (в Примезенье) с  влиянием коми языка, в  котором з' и с' в  силу большей, чем в русском языке, палатальности могут передаваться как ж' и ш' [см.: Лыткин, 1952, с. 95; КРС, с. 850]; 4) в а р и а н т н о е о т р а ж е н и е з а д н е я з ы ч н ы х а) к  /  х: Кедручей  — Хедручей, Кежемень  — Хежемень; рефлексом того же явления, видимо, можно считать колебание к  /  кх в русских вариантных топонимических формах Кневатый / Кхневатый. Четкой локализации это колебание не имеет, фиксируется только по материалам ХХ  в. Причины возникновения вариантов с к / х неясны, однако стоит заметить, что аналогичное явление отражено в исторической топонимии новгородской земли [Васильев, 2005, с. 103]; б) г / х: Цигломина — Цыхлнема, ср. рус. Вагин (остров) — Вахин, Стеховица — Стоговица. Варианты с г / х в трех приведенных примерах засвидетельствованы по историческим источникам первой половины XVI в. в топонимии дельты Северной Двины (по материалам ХХ в. ср. еще название порога Тумпорох в той

3.2. Фонетические критерии этимологического анализа

41

же зоне, на р.  Лая). Возможно, это колебание связано с  фонетическим влиянием одного из местных языков субстрата, где имелся фрикативный звонкий заднеязычный (*γ). Такой звук известен, в  частности, в  русских олонецких говорах [см.: Матвеев, 2001, с. 143–144]); в) г  /  j в  сочетаниях с  плавными: Мергас  — Мерьяс, Сельенская Гора (< Сельга), Мальгуручей  — Мальеручей. Приведенные примеры относятся к территории Летнего берега и низовий Онеги; для первой вариантной пары в ранних источниках известна только форма Мерьяс, ныне фиксируются обе формы. Подобное колебание встречается в прибалтийско-финских и саамском языках, однако оно может объясняться и на русской почве в связи с известным процессом ослабления заднеязычных; г) нг / нд и лг / лд: Кавкаранда — Кавкаранга, Хангасозеро — Хандасозеро, Кондозеро — Коньгезеро, Кильгин — Кильдин, Сенгельский Лес — смеж. Сендерское Поле; ср. рус. Архандельское — Архангельское. По историческим источникам данное колебание не засвидетельствовано, примеры относятся к низовьям рек Онега и Северная Двина; д) к / т перед гласными переднего ряда: Кирибураки — Тирибураки, Кельдозеро — Тельдозеро, Кемнихи — Темнихи, Мекище — Метище, Секищё — Сетище; ср. рус. Маркелова (Лужа) — Мартелова, Кхневатое (Озеро) — Тхневатое. Варианты названий с к / т известны в топонимии Летнего берега, двинских низовий и Примезенья; по историческим источникам не засвидетельствованы. Колебание к / т встречается в саамском и прибалтийско-финских языках, которые, возможно, повлияли на формирование соответствующей черты в русских говорах РС, однако общий ряд приведенных примеров свидетельствует о том, что в топонимии Архангельского Поморья это явление могло развиться уже на русской почве; 5) в а р и а н т н о е о т р а ж е н и е а ф ф р и к а т Наряду с  неразличением ц и ч, характеризующим говоры РС в целом, субстратная топонимия Архангельского Поморья отражает разнотипные процессы упрощения аффрикат: а) по историческим и современным данным в качестве рефлекса наблюдается с: Лямца — Лямса, Спицпожня — Списпожня, ср. рус. Бычник — Бысьник, Осечной (Ручей) — Осесьной и др.;

42

3. Лингвистическая база и методика исследования

б) в двух зонах (р. Лая и Примезенье) отмечены случаи упрощения аффрикаты ч с рефлексом т: Чёкоручей — Тёкоручей, Чеча — Теча, ср. в этих же зонах рус. Микульчино — Микультино, Пестеница (*Песчаница) и др. Это явление предположительно может связываться с саамским влиянием, во всяком случае колебание ч / т отмечено Т. Итконеном в некоторых топонимах Кольского п-ова [KKLS, с. 1024, 1027, 1030], а А. Л. Шилов отмечает его и в Карелии, объясняя саамским влиянием [Шилов, 2008, с. 60]. В Северном Примезенье, однако, данное фонетическое явление может быть обусловлено также влиянием коми-зырянского языка, некоторые диалекты которого (например, ижемский) характеризуются слабым фрикативным компонентом аффрикат и, соответственно, большей, чем в русском языке, близостью звуков ч' и т' [Лыткин, 1955, с. 34]; 6) в а р и а н т н о е о т р а ж е н и е н а ч а л а с л о в а а) у / ву: Урепалда — Вурепалда, Улкозеро — Вулкозеро; б) о / во: Ождорма — Вождорма, ср. рус. Ольховка — Вольговка, Острый — Вострый; в) а / ва: Азапожни — Вазапожни, Азмолка — Вазьмолка, Анзер — Ванзер, Айнова гора — Вайново, Аповский Наволок — Ваповский Мыс, Астручейное (Поле) — Вастручейное. Варианты всех типов фиксируются повсеместно, время отражения первых топонимических примеров в  пределах региона  — XVI  в. Хронологическая первичность ряда форм с  начальным гласным указывает на  русское происхождение и протетический характер в, однако в развитой системе подобных колебаний вероятно и обратное изменение — утрата этого звука в начале слова. Не вполне традиционная вариантность а / ва в начале слова находит аналогии в исторической русской передаче саамских топонимов Кольского п-ова, ср. саам. Aide-vuonn — рус. Вайдагуба, саам. Arsjok — Варзина / Арзина [KKLS, с. 965, 967]; подобное явление отмечается и в топонимии Карелии: Айнаволок — Вайнаволок, рус. Валемоны из *Аlimaine и др. [Муллонен, 2008, с. 136–137]. На наш взгляд, варьирование начального а / ва имеет не собственно фонетические, а морфолого-фонетические причины: оно может являться следствием употребления топонимов в  предложно-падежных конструкциях, например в  Азапожнях → Вазапожни, в  Айдагубе → Вайдагуба и т. п.;

3.2. Фонетические критерии этимологического анализа

43

7) в а р и а н т ы, с в я з а н н ы е с   о т р а ж е н и е м диэрезы или эпентезы а) варианты с в (> л) в основе и без них: Вачезеро — Валчезеро, Калеица — Калевица, Кошостров — Ковшостров (также Ков остров и Ковшостров), Кырвозеро — Кырозеро, Покозеро — Полкозеро. В подобных примерах, известных с XVI в., видимо, отражается диэреза билабиального в (> л), что подтверждается множеством исторических и современных русских примеров с выпадением этого звука: Боброщина, Зиноевская (речка), Елоуша, Криухи, Логоухи, Плаучее и т. п.; б) варианты с  разными консонантными группами на стыке основы и детерминанта: Вонручей  — Вондручей, Лейкручей  — Лейручей, Лёнручей  — Лёндрручей, Лингора  — Линдгора, Маткручей  — Матручей, Матчалга  — Мачелга, Пильнема  — смеж. Пильдозеро, Райозеро — Райрозеро, Рубозеро — Руброзеро, Тумбручей — Тумручей, Ухтручей — Ухручей, Хенручей — Хендручей. В  большинстве подобных примеров очевидно традиционное для русских говоров упрощение консонантных групп, однако в некоторых случаях не исключена и возможность эпентезы [см.: Матвеев, 2001, с. 144–149], которая может поддерживаться фонетическими аналогиями или переосмыслением топонимов; в) варианты, отражающие явление диэрезы в нетипичных для русского языка консонантных группах: Чухча  — Чуха, Чухчерема — Чучеремская; 8) в а р и а н т ы, с в я з а н н ы е с   о т р а ж е н и е м ассимилятивно-диссимилятивных процессов а) вариантные формы с глухими и звонкими согласными: Ластола — Лаздалы, Парсомох — Парзамох, Патракур — Бадракур, Сивасанга — Сивозанга, Сукозеро — Сугозеро, Харгомина — Гаргомина, Ухтнаволок  — Угнаволок, ср. рус. Кручиха  — Гручиха, Перхуровская — Пергуровская и др. Во всех этих примерах колебание звонких и глухих наблюдается либо в интервокальном положении, либо в окружении сонорных, в силу чего оно должно квалифицироваться как ассимилятивное озвончение [см.: Дубровина, 1969, с. 83; Матвеев, 2001, с. 142–143];

44

3. Лингвистическая база и методика исследования

б) вариантные формы с  согласными, различными по месту и способу образования: Батермала — Батербола, Виллетово — Вильетово, Вожмозеро  — Вожнозеро, Корбозеро  — Колбозеро, Кямус — Кянус, Лейкомох — Лейхомох, Маймакса — Наймакса, Мамбас — Намбас — Нанбас, Саванозеро — Самонозеро, Сивонга  — Симонга, Ухростровка  — Ухтостровка, Чарручей  — Чарлучей, Чижгора — Чиргора. Как можно заметить, во многих случаях варианты субстратных топооснов возникают под влиянием звукового состава русских детерминантов, изменения же затрагивают преимущественно носовые, губные и заднеязычные. Примеры ассимилятивно-диссимилятивного варьирования топонимов фиксируются уже самыми ранними источниками, известны повсеместно; 9) в а р и а н т ы, с в я з а н н ы е с   п е р е р а б о т к о й нетипичных для русского языка консонантных групп а) хк / фк, вк: Пихкозеро — Пивкозеро. Это колебание отмечено Я. Калимой [Kalima, 1919, с. 41–42] и объяснено А. К. Матвеевым как диссимилятивное изменение приб.-фин. hk > рус. фк, вк [Матвеев, 2001, с. 147]. Дополнительно стоит отметить, что в ряде случаев группа хк в  субстратных названиях является вторичной, возникшей на русской почве вследствие многоступенчатой переработки сочетаний заднеязычных с дифтонгами: ф.-уг. *-auk- > рус. *-авк- > *-афк- > -ахк-, ср. варианты Кавкаранда  — Кахкаранда (согласно известным этимологиям, основа этого названия связывается с приб.-фин. kauk- ‘далекий’ или антропонимом Кauko [см.: Матвеев, 2004, с. 38, 125; Саарикиви, 2003, с. 143]). б) хч  /  кч (пч): Чухча  — Чукча  — Чупча (ср. также Чукчино Озеро).

3.2. Фонетические критерии этимологического анализа

45

3.2.2. Известные звуковые соотношения между русским языком и языками субстрата Табл. 1. Гласные Русские гласные в составе топонимов

Возможные гласные-прототипы финно-угорских языков. Фонетические условия, типичные примеры

а

Ф.-уг. а, ā, субстр. а ~ приб.-фин. е [Матвеев, 2004, с. 205– 209]. Ф.-уг. oa, ср. саам. Poahkəńjok > рус. Пакина [KKLS, с. 1007]. Ф.-уг. о вследствие отражения аканья (см. 3.2.1). Приб.-фин. ä, часто после заднеязычных [Матвеев, 2004, с.  81]. По аналогии можно предполагать случаи передачи русским а сдвинутого вперед саам. a˙. Саам. 'а, ср. саам. Leava-ńarg > рус. Лявонарка, Кярчь (XVII в.), далее Карчь [KKLS, с. 987, 977].

я (, )

Ф.-уг. ja. Приб.-фин. ä (ää) [Kalima, 1919, с.  52–53; Дубровина, 1969, с. 85; Матвеев, 2001, с. 140–141]. Саам. a˙, еа (~ ie) (см. последний пример предыдущей графы).

е

Ф.-уг. *ē, e. Ф.-уг. ie [Матвеев, 2001, с. 141]. Ф.-уг. jo, ср. саам. Jovk-jokk (и др.) > рус. Еканга, Еконга наряду с Иоканга [KKLS, с. 972], вепс. joučen- > рус. Елчинручей, Елчозеро [Муллонен, 2002, с. 67]. Приб.-фин. ä [Kalima, 1919, с.  52–53; Дубровина, 1969, с. 85; Матвеев, 2001, с. 140–141]. По аналогии можно предполагать подобную передачу саамских сдвинутых вперед a˙, еа. Саам. i, ср. саам. Jiditschjok (и др.) > рус. Едичюно, саам. Jitt-vūnn > рус. Едигуба / Витигуба, саам. Kikker-jarg > рус. Кегор, Кекур [KKLS, с. 971, 979]. Коррелятивность этих звуков подтверждается и фактами обратного порядка, ср. примеры саамской передачи русских личных онимов: рус. Елена, Сергей > саам. Ellin, Sirgi [Там же, с. 1040, 1051]. Коми ö, ср. примеры русской передачи коми названий: Мöсъю  — Месью, Тöлпоз  — Тельпос, Сьöська  — Шешки и др. [КРС, с. 833, 835].

46

3. Лингвистическая база и методика исследования э

ѣ

и

й

о

Ф.-уг. e. Саам. ε (сдвинутое назад) или близкий субстратный звук. Ф.-уг. ie, *ē. ? Ф.-уг. ī: поскольку древнерусский  в говорах РС сохранял долготу вплоть до XVII в., теоретически возможна передача этим звуком (графемой) финно-угорских долгих гласных переднего ряда. Ф.-уг. i, ī. Ф.-уг. ie [Матвеев, 2001, с. 141]. Ф.-уг. j в исторических написаниях, ср. саам. Jovk-jokk > рус. Иоканга [KKLS, с. 972]. Приб.-фин. у  /  ü в  начале слова [Матвеев, 2001, с.  138– 139]. Примеры передачи этого прибалтийско-финского звука русским и в середине слова отмечены З. М. Дубровиной в топонимах Ленинградской обл. [Дубровина, 1969, с. 85]. Коми ы в начале и середине слова, ср. факты русской передачи коми названий: Ыб — Ибы, Выльгорт — Вильгорт, Кырул — Кируль, Ньывсер — Нившера и др. [КРС, с. 835, 830, 832, 833]. ? Саам. 'e, ср. саам. K'ėŋŋeŗem > рус. Кингерем, Ser-oaiw > Сирая тундра [KKLS, с.  976, 1014]. Топонимические примеры подобной звуковой передачи единичны, ср., однако, обратное явление — регулярную передачу русского и саамским e в нетопонимических примерах: Алипий > Allebp, Дмитрий > Metrei, Зина > Zena, писарь > pessar и мн. др. [Там же, с. 1039, 1046, 1051, 359]. Ф.-уг. i в составе дифтонгов [Матвеев, 2001, с. 141]. Ф.-уг. о, ō. Ф.-уг. uо [Kalima, 1919, с.  55–58; Матвеев, 2001, с.  141]. По  мнению Я. Калимы, такой путь русской передачи прибалтийско-финского дифтонга был характерен для периода относительно поздних контактов. Ф.-уг. oa, ср. саам. Soangа > рус. Шонгуй [KKLS, с. 1016]. Приб.-фин. ǎ [Mikkola, 1938, с. 20–21; Kalima, 1919, с. 46– 47; Матвеев, 2001, с. 133]. Коми ö [Лыткин, 1952, с. 93], ср. также примеры русской передачи коми топонимов: Вöль — Воль, Вöркута — Воркута и др. [КРС, с. 830]. Саам. u, ср. саам. Ru(u)d-  /  Ruvd- > рус. Ровд- [KKLS, с. 1012]. Саам. аu, ср. саам. Saun > рус. Совна [Там же, с. 1013].

3.2. Фонетические критерии этимологического анализа

ё

у

ю

ы

47

Саам. ā в соседстве с губными и боковыми согласными, ср. исторические примеры из материалов Т. Итконена: саам. Kardvaarr > рус. Кардоворасъ, Mattasjaure > Мочатцо / Мочадцо, Tāłma > Толмея [KKLS, с. 975, 991, 1020]. В нарицательной лексике ср.: саам. kāptsA > рус. копчак наряду с капчак [Там же, с. 89], vāļdž'eŗ и др. > вольчаг, вольчуг [Там же, с. 714] наряду с вальчик [МДС, с. 56]. В одном топонимическом примере Т. Итконена русским о передается краткий саамский а: Talwijok > Толва [KKLS, с. 1020]; в связи с этим примером можно отметить обратную закономерность: русские лексемы с ударным и безударным о нередко передаются в саамском через а, ср. острога > astri, Овдоким > Аudag, Ларион > Larivan, Никон > Nigkan и др. [Там же, с. 19, 1039, 1044, 1047]. Ф.-уг. ö, öö, 'о или о после č. Ф.-уг. уö. Рус. ['э] (< ф.-уг. e, ä) вследствие перехода ['э] > ['о]. Ф.-уг. u, ū. Ф.-уг. uо [Kalima, 1919, с.  55–58; Матвеев, 2001, с.  141]. По  мнению Я. Калимы, такой путь русской передачи прибалтийско-финского дифтонга был характерен для периода относительно ранних контактов. Саам. ō, ср. два топонимических примера из исторических материалов Т. Итконена: саам. Orjok > рус. р ка Ура, Ōro-vuonn > Ура губа [KKLS, с. 1000]. Рус. ю < приб.-фин. у / ü в середине слова вследствие русской адаптации. Приб.-фин. у  /  ü в  середине слова [Kalima, 1919, с.  32; Матвеев, 2001, с. 138]. Ф.-уг. ji, ср. саам. Jiigjok > рус. Югонка [KKLS, с.  972]. Этот путь адаптации связан, вероятно, с отсутствием начального йотированного и в русском языке. Коми ы. Приб.-фин. у / ü в середине слова (предположительно для контактов относительно раннего периода) [Матвеев, 2001, с. 138–139]. Субстр. звуки среднего или передне-среднего ряда (~ приб.-фин. е, i или схожие с саам. ん, е) [Там же, с. 137–138]. ˘

48

3. Лингвистическая база и методика исследования

Табл. 2. Согласные3 Русские согласные в составе топонимов

Возможные согласные-прототипы финно-угорских языков. Фонетические условия, типичные примеры

б

Ф.-уг. b в середине слова (вепс., люд., коми — также в начале). Ф.-уг. p при наличии фонетических условий для озвончения10. Ф.-уг. v / *w [Матвеев, 2001, с. 127–129], см. также 3.2.1. Ф.-уг. m при наличии условий для ассимиляции или диссимиляции, например Батермала — Батербола, где -бала < -мала [Матвеев, 2004, с. 269–273].

в (ў)

Ф.-уг. v, *w. Ф.-уг. u, y в  составе дифтонгов [Kalima, 1919, с.  59–60; Матвеев, 2001, с. 127, 141–142]. Рус. или ф.-уг. протетический в перед о [Матвеев, 2001, с. 149], а также перед у, а (см. 3.2.1). Рус. л (< ф.-уг.) вследствие диал. колебания в  /  л (см. 3.2.1). Рус. в  на месте начального ф.-уг. j вследствие русской переработки, ср. саам. Jitt-vūnn > рус. Витигуба [KKLS, с.  971]. Вероятно, подобный путь адаптации может наблюдаться в  тех случаях, когда гласный, следующий за j в языке-источнике, не допускает йотации в русском языке.

г

Ф.-уг. g. Ф.-уг. h [приб.-фин.: Матвеев, 2001, с. 143–144], ср. также саам. Kahjavr > рус. Каго [KKLS, с. 973]. Ф.-уг. k, g при наличии условий для озвончения. Геминаты в случае их упрощения также могут озвончаться, на что указывает, например, саам. Kikker-jarg > рус. Кегор, Кекур [KKLS, с. 979]. Ф.-уг. ŋ, ср. саам. K'ėŋŋeŗem > рус. Кингерем [Там же, с. 976].

3 

Здесь и далее подобная формулировка означает интервокальное положение согласного или наличие в его окружении сонорных  — о последовательном озвончении финноугорских глухих и медиальных в этих позициях см.: [Дубровина, 1969, с. 83; Матвеев, 2001, с. 142–143].

3.2. Фонетические критерии этимологического анализа

49

д

Ф.-уг. d. Ф.-уг. t, d при наличии условий для озвончения. Ф.-уг. g в  сочетаниях ng, lg вследствие русской переработки (см. 3.2.1).

ж

Ф.-уг. ž. Фин., карел. sš при наличии условий для озвончения. Карел., саам. š, субстр. š (~ саам. s) при наличии условий для озвончения. Коми з' (см. 3.2.1). Коми dž, саам. dž, например рус. Ковж- ~ саам. guow'ǯ-, kŭŏvdž- [Матвеев, 2004, с. 83], рус. Жежим ~ коми Джеджим [КРС, с. 830]. Саам. č (~ dž, ǯ) при наличии условий для озвончения, ср. рус. Кимж- ~ саам. kん md't'š'-, kる mč- [Матвеев, 2004, с. 83].

з

Ф.-уг. z. Ф.-уг. s, sš при наличии условий для озвончения. Ф.-уг. (саам., коми) dz с упрощением на русской почве.

j

к

л

м

Ф.-уг. j. Из г в  сочетаниях рг, лг вследствие ослабления заднеязычных: Мергас — Мерьяс (см. 3.2.1). Протетический j [Матвеев, 2001, с. 149]. Ф.-уг. k. Ф.-уг. kk, g. Ф.-уг. t на русской или субстратной почве вследствие колебания к / т. Из х в сочетании хч (< саам. χč) вследствие русской переработки, например Чухча — Чукча (см. 3.2.1). ? Из ф.-уг. h на русской почве вследствие спорадического колебания к / х: Кедручей — Хедручей (см. 3.2.1). Ф.-уг. l, л. Из рус. в (< ф.-уг.) (см. 3.2.1). На месте ф.-уг. j, часто после губных и [р = r] [Матвеев, 2001, с. 145–146]. Из n = н вследствие диссимиляции носовых на русской почве, например Хехталема < *Хехтанема [Там же, с. 150]. Ф.-уг. m, mm. Ф.-уг. n в  результате мены носовых, ассимиляции или диссимиляции на русской почве.

50

3. Лингвистическая база и методика исследования

н

п р

с

т

ф

х

ц

ч

Ф.-уг. n, nn, ŋ. Ф.-уг. m в  результате мены носовых, ассимиляции или диссимиляции на русской почве. Ф.-уг. j в середине слова в результате прогрессивной ассимиляции на русской почве, например Немнюга из Немьюга [Матвеев, 2001, с. 146]. Ф.-уг. р, рр. Рус. х в сочетании хч (< саам. χč) вследствие русской переработки: Чухча (– Чукча) — Чупча (см. 3.2.1). Ф.-уг. r, rr. Ассимилятивного происхождения (см. 3.2.1). Ф.-уг. s. Фин., карел. sš. Ф.-уг. c = ts, č = tš на русской почве вследствие упрощения аффрикаты (см. 3.2.1). Ф.-уг. t, tt. Ф.-уг. k на русской почве вследствие колебания к / т. Ф.-уг. č на русской почве вследствие упрощения аффрикаты (см. 3.2.1). Рус. в (< ф.-уг. v, u, y) вследствие ассимилятивного оглушения. Приб.-фин. h в сочетании hk при русской диссимилятивной переработке. Ф.-уг. h, χ. Рус. в (< ф.-уг. u в составе дифтонгов) на русской почве вследствие ассимилятивного перехода в > ф > х (см. 3.2.1). Рус. х ассимилятивно-диссимилятивного происхождения: Лейкомох — Лейхомох (см. 3.2.1). Рус. г (< ф.-уг. g, к или γ): Цигломина — Цыхлнема (см. 3.2.1). ? Ф.-уг. k на русской почве вследствие спорадического колебания к / х: Кедручей — Хедручей (см. 3.2.1). Ф.-уг. с = ts. Ф.-уг. č = tš на русской почве вследствие неразличения ц и ч. Ф.-уг. č = tš. Cубстр. č ~ приб.-фин. ś: рус. Чигл- ~ приб.-фин. siul-, sikl-, šigl- [Кабинина, 1997, с. 123]. Ф.-уг. с = ts на русской почве вследствие неразличения ц и ч. Саам. dz, ср. саам. Māddzaž'-jа˙шŗ(e) > рус. Мочатцо, Мочадцо [KKLS, с. 991]. Коми дз вследствие отсутствия этого звука в  русском языке [Туркин, 1986, с. 40].

3.2. Фонетические критерии этимологического анализа

ш

щ

ø (нуль звука)

51

Карел., саам. š, šš, коми ш. Cубстр. š (~ саам. ś) [Матвеев, 2004, с. 233]. Фин., карел. sš. Коми с' (см. 3.2.1). ? Саам. s. На эту возможность как будто указывают исторические примеры русского усвоения саамских топонимов Кольского п-ова, ср. саам. Sāllam > рус. Шалим, Sounjok > Шовна наряду с Совна, Soanga > Шонгуй [KKLS, с. 1012, 1013, 1016]; ср. также исторический пример вариантной передачи саамского антропонима: Айкашаров наряду с Айкасаров [Там же, с. 1039]. Из č на русской почве в результате упрощения аффрикаты. Ф.-уг. v: Кырвозеро — Кырозеро (см. 3.2.1), ср. также саам. Jovk-jokk > рус. Иоканга, Еканга, Еконга [KKLS, 972], рус. Саозеро / Савозеро < вепс. savi ‘глина’ [Муллонен, 2002б, с. 68]. Ф.-уг. h, ср. саам. Kahjavr > рус. Каозеро наряду с Кахозеро, Каго [KKLS, с. 973], вепс. Humbar- > рус. Умбаркара и т. п. [Муллонен, 2002б, с. 55]. Ф.-уг. j. Ф.-уг. согласный на стыке основы и детерминанта, чаще всего — смычно-взрывной (см. 3.2.1). Саам. č в сочетании χč: Чухча — Чуха, Чухчерема — Чучеремская (см. 3.2.1). Саам.  (слабый глухой придыхательный звук).

В заключение отметим одну общую для гласных и согласных особенность, связанную с  возможным фонетическим упрощением топонимических основ в  субстратных языках-источниках. Подобное явление, в частности, рассмотрено Г. М. Кертом на примере собственно саамских топонимов [Керт, 2002, с. 50]. Опираясь на данные Г. М. Керта, приведем ряд иллюстраций в отдельной таблице: Словарная лексема саамского языка

kaarek kierdes oarrad piltekj rappes reakkas kaarnas

‘безрогий олень’ ‘обруч’ ‘пребывать’ ‘украшение на ушах’ ‘неровный’ ‘грешный’ ‘ворон’

Топонимическая форма лексемы

kark kerts ort pilt raps reks karns

52

3. Лингвистическая база и методика исследования

В наших материалах, возможно, подобное явление отражают параллельно фиксируемые исторические варианты гидронима Сараснга и Сярзенга [CГКЭ, 1, с. 269, 270] (совр. р. Сярзеньга, Летний берег). Как видно по этим и подобным примерам, фонетическое упрощение топооснов проявляется главным образом в усечении конечной части исходного апеллятива, сокращении геминат и диэрезе гласного (или монофтонгизации дифтонга) как первого, так и второго слогов  — общим итогом этих процессов является изменение слоговой структуры и  фонематического состава топоосновы. Для этимологических реконструкций это явление представляется довольно существенным. В частности, в севернорусских субстратных топонимах-композитах, как известно, преобладают 3–4-фонемные основы — часть их, как можно предполагать по «саамскому» опыту, восходит к более сложным по фонемному составу апеллятивам. Кроме того, для этимологического анализа важны следствия описанного явления, возникающие на русской почве — особенно комбинаторные изменения конечной части основы, вызванные диэрезой гласного. В известном смысле эти изменения схожи с  теми, которые в русском языке в свое время последовали за падением редуцированных. Учитывая русский языковой опыт, некоторые существенные адаптационные изменения конца топоосновы можно реконструировать с  достаточной уверенностью. Например, при утрате гласного второго слога в  ситуации взаимодействия типичных для финно-угорских языков инлаутных d, t, ć, č и столь же типичных финальных свистящих и шипящих комбинаторным результатом на русской почве должны явиться ц, ч или их звонкие варианты, дальнейшая судьба которых зависит от других фонетических условий.

3.3. Морфологические критерии этимологического анализа

53

3.3. МОРФОЛОГИЧЕСКИЕ КРИТЕРИИ ЭТИМОЛОГИЧЕСКОГО АНАЛИЗА 3.3.1. Типы и значения формальных грамматических средств в топонимии финно-угорского происхождения 1. С р е д с т в а выражения посессивных отношений Формальное выражение в  топонимии посессивных отношений, которые, как правило, значимы на всех этапах освоения географической среды, в известных нам случаях связано с употреблением в топооснове генитивной формы исходного антропонима или апеллятива со значением лица. В силу морфологической специфики финно-угорских языков это явление может выражаться по-разному: либо с помощью формального падежного показателя, либо с  помощью чередований внутри основы. Для современных прибалтийско-финских языков, имеющих устойчивую систему падежных аффиксов, обычен первый способ, т. е. в топонимии нередко наблюдается расширение именных основ генитивным суффиксом -Vn, ср. карел. Iivananranta, Ivaškonniemi [Кузьмин, 2003, с.  82], Микколанхарью [АРК, с.  13], вепс. Platonanporog, Miškanporogad [Шилов, 2004, с. 87–88] (ср. Карпингора, Нилконозеро и др. в Архангельском Поморье). В современных саамских диалектах генитив личного имени чаще всего совпадает с номинативом, а при наличии особой формы выражается слабыми внутренними чередованиями корня, которые для воспринимающих языков вряд ли могут считаться существенными, ср. Jòrofi (Ерофей) — gen. Jòrofe, Kudzai — gen. Kudtsa, MekkA (Михаил) — gen. MēkkA [KKLS, с. 1042, 1044, 1046] и т. п. В языке коми средством выражения посессивности является суффикс родительного падежа -лöн [Лыткин, 1952, с. 102; КРС, с. 868]: в поморских топонимических материалах он не засвидетельствован. 2. С р е д с т в а в ы р а ж е н и я о т н о ш е н и й м е т о нимии Как можно судить по известным топонимическим материалам, отношения метонимии в  финно-угорских языках часто

54

3. Лингвистическая база и методика исследования

выражаются посредством агглютинации, проявляя себя в  увеличении числа компонентов географического названия (до 3–4), ср., например, карел. Салми/ламмин/вара «Гора Салмистого Озера» [АРК, с. 15], к.-зыр. Бадь/ёль/йыв «Верховье Ивового Ручья» [КРС, с.  829] и т. д. Таких топонимов достаточно много: например, в саамской топонимии, по данным Г. М. Керта, они составляют около четверти всех названий [Керт, 2002, с. 50]4. В Архангельском Поморье, однако, многочленные субстратные топонимы подобного рода не засвидетельствованы — по-видимому, если они и были, то на русской почве со временем фонетически изменились или эллиптировались. Гипотетически рефлексом их былого существования можно считать названия, в  которых детерминант не соответствует типу географического объекта: ср., например, название холмогорской реки Куропалда (-палда ‘поле’: [Матвеев, 2004, с. 206]). Кроме агглютинации, в  собственно прибалтийско-финской и саамской топонимии известен аффиксальный путь выражения метонимических отношений  — соответствующим показателем обычно является аффикс родительного падежа (-Vn, в  саам. также -Vm), ср. карел. Lotmanpelto < gen. от lotma ‘долина, ложбина’ [Мамонтова, Муллонен, 1991, с.  55], Лаянйоки < gen. от Лаяярви [АРК, с. 34], саам. кильд. Kulpan-Lamb-sijt < gen. от kūлb(А) ‘пустошь’ [KKLS, с. 171, 984], саам. сонг. Kelgantshielj < gen. от kieлγa ‘земля, поросшая мхом и редкими деревьями’ [Там же, с. 117, 976], Kuatsemjaurash < gen. от kuoddze ‘плоская гора, поросшая густым сосновым лесом’ [Там же, с. 167, 983]. В саамском языке, однако, аффиксальный показатель генитива имеют лишь немногие лексемы — в большинстве же случаев генитивные формы не отличаются от номинативных или отличаются очень слабо. 3. Д и м и н у т и в н ы е а ф ф и к с ы Так же, как русские топонимы, названия финно-угорского происхождения могут содержать уменьшительные формы исходных апеллятивов или онимов. Эта особенность, в частности, ярко характеризует современную прибалтийско-финскую и  саамскую  Правда, этот показатель включает и некоторое (относительно небольшое) количество неметонимических составных названий, например Kaaptshalmpossamnjarg «Мыс, где Каап мыл глаза» [Керт, 2002, с. 50]. 4

3.3. Морфологические критерии этимологического анализа

55

топонимию. Согласно наблюдениям финских и карельских лингвистов, прибалтийско-финский диминутивный суффикс -ise : -inen входит в  число наиболее продуктивных топоформантов [см.: Муллонен, 2002, с. 199]. Саамские диминутивные суффиксы -аš, -аž, -enč, -inč, -ai также встречаются в именах природных объектов очень часто, причем в исследованиях и словарях, посвященных собственно саамской топонимии, выделяется два функционально различных морфологических подтипа уменьшительных форм. Первый подтип характеризуется употреблением диминутивной формы детерминанта, указывающей на относительно небольшие размеры объекта, например Jogor’jauraš «Егорово озерко», Kallivаarash «Скалистая горка», Lepnjarkentš «Ольховый мысок» и т. п. [KKLS, с.  972, 974, 988]. При таком образовании топонимов их традиционная структура сохраняется  — в  отличие от диминутивных названий второго подтипа, в которых происходят более существенные морфологические изменения. В связи с последними чрезвычайно интересны сведения, приводимые Г. М. Кертом со ссылкой на исследования финского ученого К. Никкуля. Согласно этим сведениям, в живой речи восточных саамов широко употребляются диминутивные топонимы (чаще всего — названия рек и озер), в  которых традиционный детерминант опускается, заменяясь уменьшительным суффиксом. Диминутивная форма в этом случае образуется непосредственно от основы, например Algshash вместо Algashjokk, Kiejesh вместо Kiekkjokk, Kobbash вместо Kobbjokk, Soakash вместо Soigjokk и  т.  п.; полные формы топонимов употребляются лишь в особых ситуациях — например, при сообщении местных названий «гостям» [Керт, 2002, с. 49]. Уменьшительность в  данном случае прямо не связана с  размерами объектов: по выражению Г. М. Керта, она скорее характеризует «приятельское» отношение к озерам и рекам, с которыми жизнь саамов всегда была связана самым теснейшим образом. Эти факты позволяют предполагать, что подобные диминутивные формы встречаются и на Русском Севере, где представлен как прибалтийско-финский, так и саамский топонимический субстрат: в частности, в наших материалах с такой точки зрения можно рассматривать названия Коташка, Левешка, Левенца, Леменца,

56

3. Лингвистическая база и методика исследования

Тельменца, Поранчев Ручей, Ягрыш и ряд других5. Кроме того, естественно предполагать, что в топонимии РС могли получить отражение и диминутивы других финно-угорских языков, имеющих грамматические средства для выражения уменьшительности, ср. мар. -аш / -äш [Матвеев, 2004, с. 22], коми -иль / -iль, -тор, -ук / -юк [Лыткин, 1955, с. 15; КРС, с. 915, 922]. 4. Л о к а т и в н ы е ( « м е с т н ы е » ) а ф ф и к с ы В топонимии прибалтийско-финского происхождения самым распространенным локативным аффиксом является -la / -lä. В работах многих исследователей надежно установлено, что этот суффикс используется главным образом при именовании поселений (часто — отдельных дворов) и сенокосных угодий, вследствие чего в  топооснове во многих случаях выступает антропоним. В  топонимических материалах Архангельского Поморья засвидетельствовано более 20 названий с  компонентом -ла: особенно часто он встречается в  топонимии низовий Северной Двины и Онеги. К востоку от Северной Двины топонимы с -ла единичны, причем их прибалтийско-финское происхождение небесспорно даже в тех случаях, когда они именуют поселения. Так, название избы Чубола на Зимнем берегу может являться вторичным (переносным, т.  е., по сути, русским) по отношению к  названию деревни Чубола  — одного из самых старых поселений в дельте Северной Двины. Особого внимания в связи с рассматриваемым суффиксом заслуживает ряд топонимов нижней Онеги, в  которых l-овый компонент фиксируется между основой и детерминантом: Бабальнема, Пыстальнема, Тушальмина, Хепельнема6 (топонимы такой структуры встречаются и за пределами нашего региона, выше по р. Онега). В этих названиях, с одной стороны, возможно видеть рефлекс суффикса -la / -lä — ср. похожий присвирский топоним Важелнаволок, для которого И. И. Муллонен, хотя и с сомнением, 5   Название Ягрыш возводил к диминутивной форме еще А. И. Попов [1965, с. 115]. 6   Для одного из названий этого ряда имеется этимология: Пыстальнема связывается с  карел. piššal’i, люд. piš’tš’al’, вепс. piššal ‘ружье’ [Матвеев, 2004, с. 127]. При такой трактовке компонент -ль оказывается частью основы, однако с семантической стороны этимология представляется проблематичной – см. 5.1.

3.3. Морфологические критерии этимологического анализа

57

предполагает наличие исходного l-ового ойконима [Муллонен, 2002б, с. 95]. С другой стороны, есть основания считать, что компонент -ль в  названных поморских топонимах появился вследствие фонетической трансформации из -й < субстр. -ĭ: на такую возможность, в частности, указывают известные в нижнеонежской зоне примеры фонетического варьирования Вельнема — Вейнема, Бабальнема — смеж. Бабайский Нос. В этом случае не исключено, что в основах названий отразились финно-угорские апеллятивы или антропонимы на -Vi (ср. *Reboi, Rahkoi и др. [Муллонен, 2002б, с.  63]). Различные этимологические возможности следует учитывать и  для других поморских топонимов на -ла, поскольку в  их составе этот компонент может являться частью основы или другого форманта. Саамские диалекты, в отличие от прибалтийско-финских языков, не обладают аффиксальными средствами выражения локативности [Керт, 2002, с. 48]. В языке коми они имеются, но в топонимии поморского региона присутствие местного аффикса -ин [Бубрих, 1949, с. 64] можно предполагать лишь в двух примерах (покос Кересина в Примезенье и ур. Кошка у Косина на Зимнем берегу). 5 . С р е д с т в а, у к а з ы в а ю щ и е н а м н о ж е с т венность объектов или собирательный характер имени В прибалтийско-финской топонимии для указания на подобные значения используются аффиксы множественного числа -Vt (-Vd) и собирательный суффикс -kko / -kkö, ср. вепс. Miškanporogad, Jaškanporogad [Шилов, 2004, с. 87–88], карел. Нересшуарет, Ерасимшуарет (острова), Алакоскет (пороги), Купариламмит (озера), Витикко, Кивакка (горы)7 [АРК, с. 5, 13–15, 17, 28]. В поморских материалах с этими данными можно сопоставить названия Витика, Лембика (Онеж.), Сомут (Мез.), Юрика (Прим.) — последнее, впрочем, может являться и географическим термином в топонимическом употреблении, ср. юрики ‘пристань у отмелого берега или 7   Суффикс -kko / -kkö часто присоединяется к основе уже на апеллятивном уровне.

58

3. Лингвистическая база и методика исследования

ступени у крутого берега для ловли рыбы с приспособлениями для сушки рыболовных снастей’ [Гемп, 2004, с. 397]. В саамском языке соответствующим показателем служит суффикс -Vк, однако надежных примеров его отражения в топонимии не найдено; не прослеживается в наших материалах и коми суффикс -йас, имеющий значение множественности [Лыткин, 1955, с. 14]. 6. А ф ф и к с ы общетопонимиче ского характера Суффикс -Vда. Согласно предположениям исследователей, -Vда является продолжением древнего финно-угорского суффикса прилагательных *-(е)δа / *-(е)δä, сохранившимся в прибалтийскофинских и волжско-финских языках [см.: Матвеев, 2004, с.  21]. В  поморских топонимических материалах с  ним можно соотносить названия Вонгуда (Онеж.) и истор. Лашкуда (Двинской уезд). Дополнительно следует учесть, что фонетически близкий суффикс встречается в личных именах финно-угорских народов, ср., например, фин. Toivottu, карел. Tojvet [SSA, 3, с. 305], саам. Toivoti(eva) [KKLS, с. 1052] — ср. и известные в топонимии Архангельского Поморья названия Тойвотов Погост, Кийгутов Погост, Ильматов Ручей, Вайнатово. Суффикс -Vм(а). Большинством исследователей -Vм(а) рассматривается как древний суффикс прилагательных и причастий, однако его идентификация в ряде случаев затруднена омонимией с  детерминантами -ма (< ma(a) ‘земля’) или русским эвфоническим суффиксом -Vм [см.: Матвеев, 2004, с.  21]. Как отмечалось выше, в некоторых случаях -Vм может восходить к показателю генитива отдельных саамских слов; для топонимов саамского происхождения принципиально нельзя исключить и связь этого компонента с лишительным суффиксом -tem (~ приб.-фин. -ton / -tön), ср. саамский топоним Kudd(A)emmeş-ja˙шŗ(e), который Т.  Итконен предположительно связывает с  устойчивым выражением kòdd(A) ţemmeş-ja˙шŗe ‘бедное рыбой озеро’ [KKLS, с. 138, 866, 984]. Компонент -Vм (-mo), как отмечает И. И. Муллонен, используется и в прибалтийско-финской топонимии — в качестве форманта, образующего производные с локативным значением как от именных,

3.3. Морфологические критерии этимологического анализа

59

так и от глагольных основ [Муллонен, 2003, с. 51]. По этим причинам какие-либо доэтимологические замечания, касающиеся региональной топонимии на -м(а), преждевременны: можно лишь отметить, что в Архангельском Поморье известно 20 названий с этим компонентом, 12 из них — гидронимы. Суффикс -Vс. По наблюдениям исследователей, формант -Vс известен в составе прибалтийско-финских и саамских названий — в этих языках суффикс прослеживается и в апеллятивной именной лексике. А. К. Матвеев отмечает, что в субстратной топонимии РС названия на -ос и -ус чаще сочетаются с саамскими основами, а названия на -ас — с прибалтийско-финскими [Матвеев, 2004, с. 24–25]. Согласно другому наблюдению исследователя, в  восточной части РС для топооснов с последующим -Vс убедительные прибалтийскофинские и саамские соответствия не обнаружены [Там же]. В связи с этим, видимо, следует обратить внимание на данные коми языка, в котором известны именные суффиксы -ас (отглагольный субстантивирующий), -öс (живой субстантивирующий и мертвый в составе существительных), -öсь (живой адъективирующий и мертвый в составе существительных), -са, -ся, -ыс, -ысь (адъективные) [Бубрих, 1949, с. 61, 65, 83; Лыткин, 1952, с. 117]. В топонимии Архангельского Поморья засвидетельствовано 56 топонимов с рассматриваемым суффиксом — их дальнейшая квалификация зависит от результатов этимологического анализа топооснов. Суффикс -Vч. А. К. Матвеев, анализируя опыт изучения топонимов с  этим суффиксом, отмечает, что, несмотря на его известность в  некоторых русских словах, -Vч в  большинстве случаев имеет субстратное происхождение: истоки его прослеживаются прежде всего в  вепсском языке, хотя есть примеры карельских и саамских топонимов с вариантами этого суффикса [Матвеев, 2001, с. 247–248]. В поморских материалах суффикс известен в  вариантах -ач и -еч. Формант -ач в «чистом» виде отмечен в названиях ур. Тойвачи (Мез.) и д. Ригач (Прим.). Есть и другие названия с -ач, где этот суффикс соседствует с  основами неясного происхождения и типично русскими топоформантами: д. Перхачёво (истор. Порхачев погост), Каргачев (истор. топоним), р.  Вагачиха (низовья Северной Двины), тоня Колгачиха (Летний берег) и д. Калгачиха

60

3. Лингвистическая база и методика исследования

(низовья р. Онега). Не исключено, что эти названия также возникли в  прибалтийско-финской или саамской среде, однако не менее вероятно и то, что они генетически связаны с широко распространенными в Поморье русскими прозвищными семейными фамилиями на -ач / -ич (ср. Косачи, Мамачи, Вошичи, Херовичи и т. п.). Такое же происхождение, впрочем, может иметь и мезенское название Тойвачи, которое также образовано от антропонима [см.: Кабинина, 2005, с. 113]. Вариант -еч представлен в  названиях Невлечьручей (вар. Невлесь-) и Нюнечполя (вар. Нюнець-), относящихся к топонимии совпольской микрозоны (Мез.). Дифференцирующие основы названий красноречиво свидетельствуют о их прибалтийско-финском (Невл-) и саамском (Нюн-) происхождении [см.: Матвеев, 2004, с. 54, 93]. Можно предполагать, что в  названии Нюнечполя отражен диминутив саамского слова, ср. саам. кильд. ńun ńd’t’š’, ńonenč ‘носок, носик’ [KKLS, с. 307], т. е. в этом случае -еч < -Vnč. Суффикс -Vжма / -Vзьма8. Значение этого гидроформанта, который выделяется в  трехсложных топонимах типа поморских Торожма, Пележма, Маложма, Унежма, Колозьма9, не установлено; А. К. Матвеев склонен даже считать, что в некоторых случаях этот формант является «пустым» элементом, «фантомом», порожденным механизмами редеривации при русском усвоении субстратных топонимов [Матвеев, 2004, с. 158]. В то же время очевидно, что в  большинстве географических названий формант -жма  / -зьма вполне реален  — если исходить из того, что у топонимических аффиксов всегда имеются языковые прототипы, то, на наш взгляд, некоторые возможности интерпретации субстратного -жма / -зьма дает лексика саамского языка. В частности, в словаре Т. Итконена засвидетельствовано 14 лексем, имеющих финали -šм / -şм (10) и -šn (4). Все эти слова без исключения обозначают конкретные предметы, объединенные признаком «малый, маленький», ср. сонг. a˙ŗešм ‘прыщик’, āŗešм ‘камушки,   Об этом форманте см. также: [Кабинина, 2008б].   В двусложных названиях типа Пыжма, Режма, Вежма и т. п. возможность выделения данного форманта более проблематична, хотя и не исключена. 8 9

3.3. Морфологические критерии этимологического анализа

61

галька’, jieδeşм ‘лебеденок’, нотоз. jāлγašм, кильд. juəлgašм ‘веревочный шнурок для обуви’, патс. tšiļţšešn ‘мизинец или маленький палец ноги’ и т. п. [KKLS, с. 16, 827, 48, 74, 666]. Подобные слова встречаются во всех восточносаамских диалектах, однако они не только крайне малочисленны, но и, как правило, в каждом случае лексически и географически изолированы, что, видимо, указывает на их реликтовый характер. Генезис объединяющей их финали неясен10, однако наличие общей семы ведет к предположению о том, что -šм / -şм / -šn — архаический мертвый суффикс с диминутивным значением. Если это так, то нельзя исключить, что реликт, как и прочие диминутивы (см. выше), мог получить отражение в древней топонимии РС — по-своему это хорошо согласуется с тем, что все поморские гидронимы с  формантом -жма  /  -зьма относятся к малым рекам (15–40 км), ср. в этой связи и местную русскую традицию именования беломорских рек «речками» даже в тех случаях, когда масштабы их значительно больше. Разумеется, вся северноевропейская гидронимия на -жма / -зьма (более 20 названий на РС за пределами Поморья и ряд названий в  Карелии) не может являться предметом данного исследования. Отметим все же, что и в общем масштабе предложенная гипотеза не имеет, по крайней мере, географических возражений: среди рек на -жма / -зьма нет сколь-либо крупных, а их ареал на Русском Севере в основном совпадает с зоной распространения саамской топонимии. В  связи с  рассматриваемым финно-угорским топоформантом можно привести и известную лингвистическую аналогию: вот уже несколько столетий в исконно русской топонимии мертв некогда продуктивный формант -ец, восходящий к диминутивному суффиксу. В этом значении теперь крайне слаба и его словообразовательная роль в лексике — вместе с тем язык еще хранит несколько десятков слов, по которым при анализе их семантики древнее значение суффикса может быть установлено.

10   Неясно, в частности, как соотносится эта финаль с прасаамским диминутивным суффиксом *-nźe.

62

3. Лингвистическая база и методика исследования

3.3.2. К вопросу о русской морфологической адаптации субстратных топонимов Качество и масштабы русских адаптационных процессов, затрагивающих конкретные названия, надежно выявляются, как правило, только при участии собственно этимологических методов. Поэтому на данном этапе исследования ограничимся замечаниями общего порядка, которые в большей или меньшей степени освещались в научной литературе. Прежде всего, в  исследованиях по субстратной топонимии РС подробно рассматривался вопрос о вхождении иноязычных названий в  русскую грамматическую систему [cм., например: Дульзон, 1959, с. 36–40; Попов, 1965, с. 108–110; Матвеев, 2001, с.  151–156]. Опыт анализа большого и разнородного материала показал, что усвоение топонимов, как и других заимствований, сопровождается появлением у них грамматических черт русского имени, т. е. флективно выражаемого рода и склонения. В установлении последних высокую значимость имеют грамматические признаки слова, которое называет вид соответствующего топониму географического объекта  — в  то же время действуют и факторы фонетико-морфологического порядка, например выравнивание иноязычных основ с разными конечными гласными по 1-му склонению. Действие русской грамматической системы на заимствованные топонимы фактически тотально — отдельные исключения, впрочем, наблюдаются в письменных источниках, отражающих раннюю эпоху этноязыковых контактов, ср. в  поморских материалах Анзери остров и Нуксари остров (XV в.) — позднее Анзер и Нуксы / Муксалма. Для этимологии эти редкие исключения весьма ценны: так, в приведенных топонимических примерах они позволяют уверенно идентифицировать детерминант -сари (< приб.-фин. saari ‘остров’), в остальных же случаях при поиске этимологических решений фактор грамматической адаптации остается лишь теоретически учитывать. Общепризнанным ныне фактом является и то, что конец топонимического слова в  значительной мере подвержен воздействию русской словообразовательной системы. Соответствующие изменения в сравнении с описанными выше более избирательны, однако и более глубоки; нередко они находятся в отношениях взаимной

3.3. Морфологические критерии этимологического анализа

63

обусловленности с различными фонетическими процессами, которые в позиции конца слова способны протекать особенно активно. Насколько можно судить по имеющемуся этимологическому опыту, «верховным» механизмом словообразовательной адаптации является аналогическое выравнивание, т. е. уподобление иноязычных топонимических финалей более или менее известным русским. Такое уподобление может осуществляться, во-первых, на основе аттрактивной фонетико-морфологической замены, вовторых  — с  помощью дополнительного оформления топонима русскими суффиксами. Аттрактивная замена обычно фонетически «минимальна» — ср., например, русские формы Калопуха и Калептуха, соответствующие саамскому топониму Galjebokka [KKLS, с.  969]: без участия морфологических факторов вторая его часть передавалась бы как *-пука или *-пока. Похожее явление наблюдается и в  некоторых поморских топонимах, имеющих зафиксированные вариантные формы, ср. Витика  — Витиха (Онеж.), Кемники  — Темнихи (Мез.). Поскольку перечень топоформантов в  языках взаимодействия ограничен, возможности фонетико-морфологической замены могут быть «просчитаны» уже на  доэтимологическом уровне. Как оказывается, соответствующим потенциалом обладает большинство русских топоформантов: а) -иха, -уха, -к(а) по отношению к ф.-уг. -k(-kV); б) -ин по отношению к ф.-уг. -Vn; в) -ев по отношению к ф.-уг. -m(a), ср. в этой связи варианты поморских агронимов Вальтема — Вальтево (Онеж.), Ерчема — Ерчево (Мез.); г) -ыш, -уша по отношению к ф.-уг. -Vs / -Vš; д) предположительно: -ец, -иц(а) по отношению к саамским диминутивным суффиксам -enč, -inč, ср. варианты названий Выношенца – Выношница, Кярженца – Кярженица, Леменца – Лемица (Онеж.). В отличие от аттрактивной замены, которая частично определяется фонетическими причинами, дополнительная суффиксация имеет собственно морфологическую природу и потому ориентирована на самые «стандартные» и продуктивные русские типы образования топонимов.

64

3. Лингвистическая база и методика исследования

При этимологизации названий с этими суффиксами существенны типологические наблюдения, а также сведения о видах называемых объектов. Например, суффиксы -ов / -ев как при русских, так и при финно-угорских основах часто встречаются в названиях населенных пунктов и сельскохозяйственных угодий (д. Рикасово, Айнова Гора, Чекуево, поля Ряхково, Вайнатово и т. п.) — принимая во внимание тот факт, что в именовании подобных объектов в относительно развитых аграрных зонах доминировал владельческий принцип, в основах топонимов логично усматривать финноугорские антропонимы; во всяком случае, необходимо учитывать такую возможность при этимологическом поиске. В значительной мере это относится и к суффиксам -щин(а) и -их(а): так, в исконно русской топонимии Архангельского Поморья первый присоединяется почти исключительно к антропонимическим основам, второй — к ним же в 50 % случаев. Суффиксы -ец и -иц(а), напротив, более продуктивны в названиях, которые образуются от имен нарицательных и топонимов. Наряду с  отмеченными изменениями конца слова, адаптационные морфологические процессы могут приводить и к  изменению структуры топонима в целом. В связи с этим исследователями, в частности, рассматривались механизмы эллипсиса и редеривации, приводящие соответственно к  структурному сокращению и переразложению тополексем [cм.: Муллонен, 2002б, с. 19; Керт, Мамонтова, 1982, с.  76–77; Матвеев, 2001, с.  156–158]. Особые этимологические трудности вызывает редеривация  — часто они попросту неразрешимы, т. е. ведут к изначальной множественности этимологических гипотез; лишь иногда в какой-то мере картину проясняют данные письменных источников. Приведем пример с поморским названием Пудожемское устье, по отношению к которому с  учетом возможных редеривативных процессов наряду с *Пудожма предполагалась исходная форма *Пудога (> *Пудожский > *Пудожемский). В  теории это верно, однако пока не  был учтен тот факт, что топоним встречается в исторических источниках и в  непроизводной форме, причем соответствующие фиксации являются наиболее ранними, ср.: «а Якову досталось на Пудежми четверть тони» [СГКЭ, 1, с. 62; 1535 г.] (производные же формы появляются лишь в документах кон. XVI — нач. XVII в.).

3.4. Семантические критерии этимологического анализа

65

В рассматриваемом случае, конечно, нельзя исключить и возможность очень ранней, «дописьменной» редеривации, однако форма Пудежма  /  *Пудожма (ср. в  этом же субрегионе Торожма, Пележма, западнее Маложма, Унежма) с этимологической стороны все же должна считаться приоритетной.

3.4. СЕМАНТИЧЕСКИЕ КРИТЕРИИ ЭТИМОЛОГИЧЕСКОГО АНАЛИЗА 3.4.1. Исконно русская топонимия и этимологический анализ субстрата: к общей постановке вопроса Значимость исконно русской топонимии для анализа субстратного материала давно признана исследователями. С общетеоретических позиций она обусловлена тем, что географическая и культурная среда  — при всем богатстве присущих им реалий  — отражаются в  топонимии с  помощью относительно лаконичного и замкнутого лексико-идеографического «кода», который в значительной своей части одинаков для самых разных языков. В зонах же длительного этнического контактирования, где наряду с  другими взаимовлияниями не могли не сближаться ментальные черты и номинативные традиции разных народов, в смысловых компонентах топонимов естественно ожидать еще более глубокого сходства. На этой основе А. К. Матвеевым еще в 1960-е гг. был предложен метод, подразумевающий идентификацию части субстратных топооснов РС путем семантического моделирования, т. е. перевода на финно-угорские языки компонентов русской топонимической системы [Матвеев, 1969]. Для субрегионального исследования значимость этой идеи особенно высока по двум причинам. Во-первых, по данным русской топонимии исследователем могут быть воссозданы не только типические черты местного географического и культурного ландшафта, но и те своеобразные детали, которые отличают данный регион от других, — то, что последние могут отражаться и в субстратных названиях, не нуждается в доказательствах.

66

3. Лингвистическая база и методика исследования

Во-вторых, данные русской топонимии позволяют исследователю судить о специфике топонимического преломления узуальной лексической семантики — в частности, обнаружить те номинативные средства (в том числе «местные»), которые рационально невыводимы из других источников, например ландшафтных карт, по которым невозможно даже предположить, что ручей может называться Гремячим, а гора — Весёлой. Разумеется, нельзя априори полагать, что эти номинативные средства обязательно обнаружатся и в  топонимическом субстрате, однако с  учетом условий длительной языковой интерференции возможность существования подобных соответствий не может быть исключена. Говоря об информативности исконно русской топонимии в первом из рассмотренных выше смыслов, нельзя не коснуться спорного вопроса о характере топонимического отражения объективной реальности. В  частности, по мнению В. А. Никонова, сформулировавшего в свое время «закон относительной негативности» [Никонов, 1965, с. 38–42], действующая в топонимии тенденция «обратного» номинирования приводит к  искажению той объективной информации, которую исследователь стремится получить по топонимическим данным. С одной стороны, вряд ли можно отрицать, что действие этого закона в самом деле наблюдается — прежде всего, как отмечал сам В. А. Никонов, в именовании особенно крупных или выделяющихся объектов, где часть информации теряется за счет отпадения «ненужного», т. е. нефункционального типирующего географического термина. К этому обстоятельству порой присоединяются проявления своеобразного топонимического юмора (обычно в микротопонимии), также приводящего к получению «обратной» информации об объектах, ср., например, в  наших материалах название очень маленькой и узкой протоки Дарданеллы или покоса Гладкая, о котором информант сообщает: «Клочи, кочки-то до задницы, а пожня Гладкая называется». Объективная информация в какой-то мере затемняется и в тех случаях, когда географические названия возникают на оппозитивной основе, например, рядом с Чёрным Озером появляется Белое или наоборот. В  ситуациях подобного рода качественные определения (черный / белый и, возможно, некоторые другие) могут быть довольно далеки от реальных свойств объекта.

3.4. Семантические критерии этимологического анализа

67

С другой стороны, примеры «негативных» в широком смысле номинаций относительно немногочисленны, и при изучении достаточно больших топонимических массивов — с привлечением фактов разного времени — последствия информационных потерь, обусловленных действием закона относительной негативности, практически нейтрализуются. Более того, на примере поморского региона нам привелось убедиться в том, насколько емко и последовательно исконно русская топонимия отражает характерные для Архангельского Поморья географические и культурные реалии. Например, особенности моренного рельефа, о которых с сугубо географических позиций говорилось во  Введении (2.3), находят свое отражение как в повсеместно развитой оронимической терминологии (более 60 терминов, употребляющихся в составе топонимов), так и в широкой разработке соответствующих средств характеризации объектов. Так, в  топонимии островных зон Поморья насчитывается более 30 лексем, характеризующих острова и мысы с точки зрения конфигурации (долгий, тонкий, толстый, седловатый, острый, конь, рогачок и т. п.), а форма и ландшафтные особенности материковых озер характеризуются более чем 40 лексемами (долгий, кривой, круглый, островистый, плоский, копыто, портки, котелок и др.). Последовательно отражаются в  исконно русской топонимии и  микротерриториальные географические особенности. Так, в  Северном Примезенье, где много ручьев с отвесными скалистыми берегами (см. 2.3), в микрогидронимии четырежды отмечено прилагательное грубой, не фиксируемое в топонимии других поморских зон (ср. диал. грубой берег ‘крутой и высокий берег’ [Гемп, 2004, с.  286]). Другой специфической для Примезенья чертой, отмечавшейся среди географических данных в разделе 2.3, является наличие природных ледников — и только в мезенской топонимии встречаются названия Ледник, Мёрзлое Болото, Замёрзки; здесь же, на относительно небольшой территории, фиксируется почти половина известных в Архангельском Поморье Студёных ручьев и озер. Таким образом, остается лишь присоединиться к  мнению А.  К.  Матвеева, согласно которому исконно русская топонимия может и должна служить важнейшим основанием для построения «семантических координат» этимологического исследования

68

3. Лингвистическая база и методика исследования

субстрата. Другая, не столь однозначная сторона вопроса — способы исследовательской репрезентации русской топонимической семантики и принципы ее применения в  процессе этимологизации иноязычных названий. В  этом отношении для многих работ характерно использование принципа дополнительности: отдельные русские топонимы, семантически тождественные или близкие иноязычным, приводятся в качестве одного из аргументов той или иной этимологической гипотезы. Роль этого приема  — особенно в случаях топонимического калькирования — высоко значима, однако обнаруживающимися фактами отдельных семантических соответствий этимологический потенциал русских данных очевидно не исчерпывается. На более глубокое раскрытие этого потенциала направлен упомянутый выше «моделирующий» подход, который обозначен и частично применен в ряде работ А. К. Матвеева. С опорой на этот опыт возможности семантического моделирования используются и в данном исследовании — на основе несколько модифицированной с  региональных позиций методической версии, которая рассматривается в следующем подразделе. 3.4.2. Семантическое моделирование в региональном исследовании. Принципы этимологически ориентированной классификации русских топонимических апеллятивов В применении к задачам этимологизации субстрата суть предложенного А. К. Матвеевым метода семантического моделирования заключается в том, что данные русской топонимии не подключаются к  конечному результату этимологического поиска, а изначально составляют его базу, представленную в виде упорядоченной «сетки» русских лексико-семантических моделей, которые далее переводятся на финно-угорские языки и проецируются на материал субстратной топонимии [Матвеев, 1969; 1976]. При условии семантической эквивалентности языков эффективность этого метода была бы чрезвычайно высокой, однако хорошо известно, что русский и финно-угорские языки подобной эквивалентностью не обладают — по крайней мере, при включении в сферу моделирования

3.4. Семантические критерии этимологического анализа

69

большого и разнообразного диалектного материала очень слабым в  описанной процедуре становится звено межъязыкового перевода. Кроме того, даже в тех случаях, когда перевод технически возможен, дальнейшая проекция его результатов на финно-угорский материал осложнена фонетическими, морфологическими и иными трансформациями субстратных названий. Эти обстоятельства, с одной стороны, ведут к необходимости региональной модификации методики, с другой стороны — к некоторому переосмыслению понятий «моделирование» и «модель». Как следует из сказанного выше, направление модификации должно в первую очередь обеспечивать возможность учета тех русских данных, для которых ограничены возможности адекватного перевода на финно-угорские языки. Наиболее уязвимой в этом отношении является диалектная географическая терминология, в целом обладающая не  только значительной этноязыковой спецификой, но и семантической детализированностью, которая обусловлена своеобразием местных географических реалий. Для получения в  этой сфере новых этимологических результатов представляется необходимым не столько моделирование родовых понятий, сколько моделирование устойчивых семантических компонентов, содержащих видовую и исключительно «местную» информацию об объектах. Иначе говоря, после традиционного первого деления, намечающего сетку универсальных топонимических понятий («Река», «Мыс», «Поселение» и т. п.), должен быть сделан идеографический шаг «вглубь», в  направлении создания полной картины видового и регионального. Формы и масштаб репрезентации русского материала на этом уровне могут быть различными. Так, в данной работе русская географическая терминология, соответствующая каждому родовому понятию, представлена в форме небольшого текстового описания, в котором на основе семантического анализа отмеченных в топонимии географических лексем выделяются видовые микроидеограммы — понятия, соответствующие региональным разновидностям той или иной реалии. Например, в рамках общего понятия берег выделяются крутой, обрывистый берег (рус. крутик, слуда, щелья), низкий, пойменный берег (рус. бережина, луг, луготина, лухта, мур, наволок, нарья), берег при излучине реки (рус. мег,

70

3. Лингвистическая база и методика исследования

прилук), прибрежная отмель (рус. лайда, песок / пески, присада, рёлка, сельда, ягра). Разумеется, для большинства выявляемых таким образом русских видовых идеограмм технические возможности перевода на финно-угорские языки не больше, чем для соответствующих диалектных лексем. Этимологическое значение в  данном случае получают не конкретные результаты перевода, а сам лингвистически выявленный комплекс закрепляемых в  топонимии местных реалий — для каждого родового понятия это своего рода детализирующий русский топонимический «портрет», который одновременно инициирует и аргументирует этимологические версии независимо от того, выдвигаются ли они непосредственно от формы субстратного топонима или проходят ступень процедуры перевода. Тем самым при работе с географической терминологией понятие ­«модель» в  значительной мере отрывается от словесной материи и начинает действовать в этимологическом процессе, с одной стороны, как часть исследовательского сознания, с другой стороны — как семантический аргумент общего порядка. Таким образом, подобная методика сохраняет прогностическую природу семантического моделирования, но иначе осуществляет лингвистический прогноз. Не требуется доказывать, что реальность этимологического поиска очень сложна и всегда представляет собой встречное движение самых разных знаний. Поэтому понимание моделирования как выстраивания этимологически значимых исследовательских представлений — в данном случае о русской топонимии — существенно не только для географической терминологии, но и для сферы иных апеллятивов, которые в данной работе условно названы «негеографическими». В сравнении с видовыми терминами негеографические апеллятивы в  этноязыковом смысле более универсальны, однако в  топонимическом функционировании более индивидуальны и часто более семантически «непрозрачны». Поэтому апеллятивы, как и термины, нуждаются в такой исследовательской классификации, которая наряду с возможностями межъязыкового перевода «от слова» содержит более широкий системный потенциал семантической аргументации этимологий. В этом качестве в работе используется идеографическая классификация русских апеллятивов, построенная, во-первых, на  региональном материале,

3.4. Семантические критерии этимологического анализа

71

во-вторых — учитывающая особенности функционирования слова на топонимическом уровне. В тех случаях, когда топонимическая семантика апеллятивов устанавливается достаточно надежно, их идеографическое деление проводится по схеме А. К. Матвеева: первый шаг  — макроидеографические разделы («Растительность», «Животный мир» и т. п.), второй шаг (при необходимости) — идеографические подразделы, третий шаг  — апеллятивно-идеографические группы, в  которые объединяются апеллятивы-синонимы (например, долгий и длинный составят группу длинный, сухой, обсыхать, пересыхать — группу сухой, маловодный, пересыхающий, и т. д.). Метафоры, обычно содержащие несколько сем, а также названия с неясным топонимическим смыслом в эту классификацию помещаться не могут, однако исключать их, на наш взгляд, нецелесообразно — в работе они вынесены в особый раздел и рассмотрены как «чисто словесные» этимологические модели. В конечном итоге семантическое моделирование понимается в  данной работе не как метод, направленный на получение ряда «точечных» результатов, но как принцип выстраивания и системной репрезентации семантических аргументов, которые могут применяться при этимологизации регионального топонимического субстрата независимо от формы этимологического поиска. Русскими моделями при таком понимании служат семантически целостные единицы разных уровней: а) апеллятивы, б)  апеллятивноидеографические группы, в) родовые и видовые идеограммы. Сама классификация, построенная по описанным выше принципам, также может пониматься как модель наиболее высокого порядка. Для дополнительного разграничения моделей разных уровней в работе приняты знак идеограммы ● и указывающее на модель видового порядка выделение жирным шрифтом. Кроме собственно семантических оснований, на некоторых ступенях классификации (в рамках макроидеограмм) в работе используется рейтинговый принцип: русские модели располагаются с учетом их топонимической продуктивности, от наиболее продуктивных к  редким и уникальным. Этот прием, применяемый нами в  порядке эксперимента, направлен на выявление относительной топонимической значимости моделей, что, с одной стороны, делает

72

3. Лингвистическая база и методика исследования

русскую идеографическую сетку более организованной, с  другой стороны — дает в дальнейшем некоторые интерпретационные возможности, основанные на сопоставлении значимости тех или иных моделей в топонимии русского и финно-угорского происхождения. Разумеется, русская идеографическая классификация, охватывающая тысячи топонимов и сотни идеограмм, не может быть представлена в данной работе полностью. Поэтому в главах 4 и 5 мы приводим только те блоки классификации, для которых устанавливается типологическая соотнесенность с субстратным материалом. Тем самым этимологическая часть исследования оказывается в  целом направленной на выявление межъязыковых региональных топонимических универсалий. Субстратные топонимы, не имеющие русских аналогов, рассматриваются в главе 6. 3.4.3. Роль русских именных компонентов в этимологическом исследовании регионального топонимического субстрата 1. А н т р о п о н и м и я Приоритетность рассмотренного выше апеллятивноидеографического подхода не означает, что в этимологическом исследовании топонимического субстрата не должны использоваться другие языковые данные, прежде всего — данные антропонимии, которая широко представлена в топонимах как русского, так и финно-угорского происхождения11. Напротив, с учетом этого обстоятельства внимание к антропонимическим данным представляется совершенно необходимым — другое дело, что по отношению к этому материалу вряд ли возможны и целесообразны те «моделирующие» способы, которые в процессе решения этимологических задач применимы к лексическим апеллятивам. Причины этого, в  общем, известны. Прежде всего, языковой код антропонимии в сравнении с топонимическим более динамичен: он активнее впитывает новые социальные веяния, быстрее обновляется, но, соответственно, и быстрее стирается — в результате   По данным Я. Саарикиви, в современном финском языке отантропонимическое происхождение имеет примерно 10 % всех топонимов, в вепсском – примерно 50 % ойконимов [Саарикиви, 2003, с. 136]. 11

3.4. Семантические критерии этимологического анализа

73

от эпох достаточно отдаленных до нас доходит лишь небольшая часть живого антропонимикона. Другая специфическая черта антропонимии — широта ее языковых связей, подключающих к созданию личного имени не только ресурсы практически всех сфер лексики, но и звукоизобразительные, игровые, экспрессивные и иные средства. В итоге антропоним нередко становится языковым «эксклюзивом», для которого, в частности, весьма проблематичны возможности перевода на другие языки. Эти, казалось бы, нетопонимические по своей природе обстоятельства тем не менее глубоко значимы для историко-топонимического исследования, причем на разных его этапах различен и характер этой значимости. Исследователями давно отмечено, что сложность действующих в  антропонимии номинативных механизмов отражается на  топонимическом уровне в  нейтрализации формальных различий между названиями разного происхождения. Кроме традиционно отмечаемого стирания границ между отыменными и отапеллятивными топонимами, в  субстратных зонах может наблюдаться отсутствие четких границ между топонимами иноязычного и русского происхождения — в тех случаях, когда последние включают редкий антропонимический компонент, т. е., подобно субстратным названиям, лишены узуальной мотивированности. Последствия этого явления для этимологии не всегда преодолимы, однако ситуация в целом указывает на то, насколько велика на ступени отбора субстратного материала дифференцирующая роль собственно антропонимических данных. На этом этапе главным для исследования является экстенсивное русло: чем более полна база регионального антропонимикона, тем более точной окажется собственно топонимическая картина. Для формирования этой базы очевидно необходим выход за пределы топонимии, по возможности  — регистрация всех доступных антропонимических данных, заключенных как в исторических, так и в  современных региональных источниках; немаловажное значение имеют и  сведения об антропонимиконе тех земель, которые по отношению к региону являются «материнскими» (в нашем случае — Новгородская и Ярославская земли, Обонежье, Подвинье, Карелия). Насколько возможно, автор данной работы стремился следовать этому принципу. Региональная картотека русской антропонимии,

74

3. Лингвистическая база и методика исследования

собиравшаяся на протяжении всего исследования по самым разным источникам, составила более 2 500 имен разных типов. Анализ этого материала и его соотнесение с региональной топонимией позволяют, с одной стороны, наглядно проиллюстрировать сказанное выше, с другой стороны — отметить некоторые детали, значимые как для этимологической стороны данного исследования, так и для родственных ему будущих работ. Для формирования антропонимической базы данных в  первую очередь существенно разнообразие типов регионального антропонимикона. Так, для Архангельского Поморья, кроме хорошо известных официальных имен и фамилий, характерно богатство индивидуальных прозвищ и неофициальных форм имен (включая довольно архаичные), а также повсеместное употребление так называемых прозвищных семейных фамилий, нередко уходящих в прошлое на несколько поколений. Кроме того, в поморском регионе в течение четырех столетий, вплоть до ХХ в., жили традиции старообрядчества — с этим связано наличие в антропонимиконе весьма редких имен и их форм, которые не приводятся в большинстве современных изданий христианского именослова. Все названные типы антропонимов, хотя и с неодинаковой активностью, отражаются в топонимии. В связи с дифференциацией русского и субстратного материала наименьшие трудности вызывают названия, восходящие к  официальным именам и фамилиям. Многие антропонимы этого типа очевидно имеют общерусский облик, а при квалификации остальных для исследователя доступен целый ряд богатых информационных источников (переписные книги и другие исторические документы, паспортные данные ТК ТЭ, сведения сельских администраций, краеведов, старожилов). При соотнесении этой информации с топонимическим материалом из него естественным образом исключаются факты, которые не относятся к  собственно топонимическому субстрату или, по крайней мере, не могут считаться этнодифференцирующими. Приведем пример с поморским названием покоса Варзиха (Онеж.), которое ранее считалось субстратным и связывалось с  фин. varsa, карел.-ливв. varža, varza, люд., вепс. varz ‘жеребенок’ [SKES, с. 1658–1659; Матвеев, 2004, с. 121]. Этимология топоосновы в данном случае безупречна, однако сам топоним вряд

3.4. Семантические критерии этимологического анализа

75

ли является субстратным, поскольку в д. Поле, где он засвидетельствован, известна официальная фамилия Варзин. В  связи с  этим примером стоит отметить, что формирование официальных поморских фамилий происходило, по-видимому, в тот период, когда взаимодействие русского и финно-угорских языков еще не завершилось, поэтому финно-угорские компоненты, кроме упомянутой фамилии Варзин, встречаются и в ряде других известных доныне старожильческих поморских фамилий (Ловдины, Пунантовы, Пунанцевы, Кирчигины, Майзеровы, Мылюевы и др.). Наряду с официальными фамилиями — при подключении необходимых словарных источников — в составе топонимов достаточно надежно опознаются и полные формы редких личных имен, ср. в наших материалах: Анфал, о-в — от личного мужского имени Анфал [Суперанская, 2005, с. 113], Мардарово, д. (Мордарово, ед. Мандарово) — от личного мужского имени Мардарий [Петровский, 2002, с. 187] и др. Разумеется, для отдельных топонимов возможность субстратного происхождения не может исключаться даже при наличии подобных антропонимических данных. Так, названия покоса Тарховская Чищеница (Холм.) и группы озер Тарховые Озёра (Мез.) могут быть связаны как с личным именем Тарх (известно в Северном Примезенье [ПК-1710, с. 74]), так и с приб.-фин. tarha, tarh ‘скотный двор; участок поля или огород; навозная куча, кусок земли и др.’ [SSA, 3, с. 271]. То же можно сказать и об отражении в  топонимии неофициальных форм личных имен. При том, что антропонимы этого типа большей частью хорошо известны по всей России, в отдельных случаях их точная квалификация невозможна вследствие межъязыковой омонимии: например, название Иляостров может связываться как с формой русского антропонима Илья, так и с прибалтийскофинским антропонимом или апеллятивом: ср. карел. Ilja — Илья [KKLS, с. 1041], карел. ylö ‘верхний’, люд. ül’i ‘над кем-либо, чемлибо’ [SSA, 3, с. 490]. Наиболее значительные трудности связаны с отражением в топонимии индивидуальных прозвищ и прозвищных фамилий. То, что огромное количество антропонимов этого типа ныне безвозвратно утрачено, усугубляется тем обстоятельством, что и  современные

76

3. Лингвистическая база и методика исследования

данные о них далеко неполны, поскольку даже при целенаправленном сборе информанты часто неохотно сообщают прозвища собирателю. В то же время именно в сфере прозвищной антропонимии наблюдается наибольшее разнообразие процессов, приводящих к видимому отсутствию в слове русских языковых признаков. Среди подобных процессов можно, в частности, отметить следующие: — использование в  прозвищах заимствованной лексики, ср. Хонга: «Худой мужик был, как сушина», Конжуй: «Толстый был», Рюжа: «По рюжам лучший мастер был» (при диал. хонга ‘строевая сосна’ < приб.-фин., конжуй ‘тюлень’ < саам., рюжа ‘рыболовная сеть’ < приб.-фин.); ср. также Пепонко, Рёмба, Согрины с незасвидетельствованной мотивировкой; — использование русских апеллятивов, подвергшихся ситуативно обусловленному фонетико-морфологическому изменению, ср. Кайван: «Пришёл маленький, говорит: каявашек дай! — каравай, значит»; — использование звукоизобразительных средств, ср. Целала: «Его дед звонарём был», Шарчи: «Саша шарчи, а Алёша молчи»; — использование географических названий, в том числе субстратных, ср. Юрома: «Его мати рожала от мужика из Юромы» (Юрома — село в Лешуконском районе Архангельской обл.). Примеры подобного рода, укладываясь в  рамки общих моделей антропонимии, тем не менее обладают ярко выраженной индивидуальностью, часто  — неповторимостью. Тем самым вполне очевидно, что корректность дифференциации топонимов с точки зрения происхождения часто связана не только с требованием максимально возможной полноты антропонимических данных, но и с необходимостью их микрозонального применения. Как уже отмечалось выше, дифференциации способствуют и  свойства самих топонимов. В  частности, для Архангельского Поморья при соотнесении топонимических данных и известного антропонимикона обнаруживается высокая значимость структурных показаний: в  подавляющем большинстве случаев суффиксы -ов  /  -ев, -ин, -щина, часто -иха действительно указывают на антропонимический характер основы (см. 3.3.2); для личных имен и прозвищ весьма характерно также топонимическое отражение в  бессуффиксных формах и  формах множественного числа, ср.

3.4. Семантические критерии этимологического анализа

77

названия покосов Аким, Ефим, Давыды, Шпары и  т.  п.). Другой важный сигнал вероятного присутствия антропонима — отнесенность названия к деревне или ее части, полю, покосу; в микрогидронимии (ручьи, небольшие озера) антропонимы также встречаются довольно часто. Роль данных русского антропонимикона после отбора субстратного материала, т. е. в  процессе этимологического анализа, в целом можно определить как дополнительно аргументирующую. Принцип дополнительности вытекает из отмеченных выше особенностей антропонимии, которые препятствуют применению к ней этимологически ориентированных моделирующих методов. В  какой-то мере целесообразно смоделировать лишь самые устойчивые факты, прежде всего официальные формы частотных финно-угорских христианских имен и некоторые их дериваты. В остальных случаях успешность этимологической работы с  предполагаемым антропонимическим компонентом зависит не столько от знания «русских» моделей, сколько от наличия сведений по финно-угорской ономастике, а также от качества фонетического и морфологического анализа. В дополнительной аргументации тех или иных этимологий русские данные действительны главным образом на уровне общерегиональной семасиологической переклички, однако стоит отметить и  особые частные возможности, которые в  этом отношении несет, к  примеру, историческая топонимия. В  свое время на материале онимикона Беломорской Карелии Д. В. Кузьминым было подмечено явление калькирования антропонимов по схеме «(ф.-уг. антропоним) → ф.-уг. топоним → русская фамилия». Так, житель д. Ahmonpuoli (буквально: «Росомашья сторона») получает фамилию Росомахин, житель д. Meččol’a (приблизительно: «Глухарёво») — фамилию Мошников (рус. диал. мошник ‘моховой тетерев, глухарь’ [Даль, 2, с. 353]) и т. п. [Кузьмин, 2003, с. 84]. Подобное явление, вероятно, могло отразиться и в  историческом онимиконе Архангельского Поморья, которое, как известно, глубоко родственно Беломорской Карелии по целому ряду особенностей былого этнического взаимодействия. В связи с возможностью процессов антропонимического калькирования интерес представляют прежде всего названия деревень,

78

3. Лингвистическая база и методика исследования

для которых известны параллельные варианты с русскими и финноугорскими основами. Например, ойконим Икшино, отмечаемый в составе традиционной для ранних письменных источников формулы «деревня Кривлиевская, Икшино тож» (Двинской уезд), может связываться не только с фин., карел. yksin, люд. ükšin ‘один’, вепс. ükśiń ‘поодиночке’ [SSA, 3, с. 489], но и с к.-зыр. ыкша ‘высокомерный, горделивый, кичливый, заносчивый, чванливый; хвастливый, самолюбивый’ [КРС, с. 795]. В данном случае коми этимология семантически поддерживается параллельным русским вариантом Кривлиевская, ср. рус. диал. кривляться ‘ломаться, корчиться, ужиматься’ [Даль, 2, с. 194]. При этимологической интерпретации названий с  финноугорскими основами может оказаться существенным и иное соотношение данных ономастикона. Так, для мезенского ойконима Черсова (варианты Чирсова, Черсова Гора, Черсогора) связь с  коми чöрс ‘веретено’ [КРС, с.  751] поначалу предполагается с большим сомнением. Однако при подключении данных русского исторического антропонимикона сомнений становится меньше: в переписи 1710 г. в д. Черсова Гора упоминается несколько жителей с фамилией Веретнов [ПК-1710, с. 70] (ср. арх. веретно ‘веретено’ [Даль, 1, с. 180]). Видимо, в этом случае действовал механизм антропонимического калькирования  — и хотя направление его неочевидно, сохранившиеся следы этого процесса, безусловно, являются ценным этимологическим аргументом и местным этноязыковым маркером. 2. В т о р и ч н а я т о п о н и м и я Изучение вторичных (иначе  — прецедентных) географических названий началось относительно недавно, в  кон. 60  — нач. 70-х гг. прошлого века12. Первоначально явление вторичности в топонимии рассматривалось на материале небольшого круга общеизвестных названий, встречающихся во многих уголках России (Америка, Камчатка, Сибирь и т. п.); в дальнейшем, по мере возрастания интереса исследователей к  общеязыковому феномену

12   «Пионерскими» в этом отношении, по-видимому, следует считать работы [Карпенко, 1967; Пахомова, 1970; Печерских, 1974].

3.4. Семантические критерии этимологического анализа

79

прецедентности13, топонимический материал не только расширялся, но и приобретал новые интерпретационные возможности. В данном исследовании вторичные топонимы рассматриваются прежде всего в связи с обозначенной выше проблемой разграничения русского и субстратного материала. Разумеется, речь идет не о корпусе прецедентов в целом, а о небольшой части названий, которые, во-первых, не мотивированы в русском языке, а вовторых, в отличие от «знаковых» имен, обладают менее очевидной или неочевидной прецедентностью: иначе говоря, могут являться фактами как субстрата, так и собственно русской топонимии. Квалификации подобных названий способствуют, с  одной стороны, экстралингвистические сведения, с  другой стороны  — наблюдения, касающиеся вторичной топонимии региона в целом. С точки зрения общего прежде всего следует отметить, что при большом богатстве прецедентной карты Поморья вторичная топонимия локализуется преимущественно в трех его зонах: в низовьях Двины и Онеги, а также в западной части Летнего берега — на Соловках и на материке, где в течение многих столетий было сильно влияние Соловецкого монастыря. Для всех названных территорий характерны некоторые своеобразные черты, существенные, в частности, для дифференциации русских и субстратных названий. Так, при анализе топонимии «соловецкой» зоны, прежде всего самих Соловков, следует учитывать уже отмечавшийся исследователями мемориальный характер многих здешних номинаций. С этой точки зрения, к примеру, вряд ли могут быть отнесены к региональному субстрату названия озера Валдай и гор Валдайские Горы  — в  них, скорее, номинаторами своеобразно запечатлены многовековые исторические связи монастыря с  Новгородом (ср. Валдайские Горы и Валдайское Озеро в Новгородской обл.). То же можно сказать и о названии Копорское Озеро, которое отсылает к имени-прототипу Копорье: этот древнерусский город-крепость, как известно из истории, защищал от внешних вторжений западные рубежи новгородской земли.   См.: [Введенская, Колесников, 1981; Рут, 1994; Березович, 1998, 2000; Гудков, 1999; Ермолович, 2001; Отин, 2001, 2003; Ратникова, 2003; Фролова, 2003; Родионова, 2005; Качинская, 2005; Леонтьева, 2005; Толстая, 2005; и др.]. 13

80

3. Лингвистическая база и методика исследования

В свете подобных данных представляется вполне обоснованным мнение Т. И. Киришевой, согласно которому вторичным может являться и название оз. Выгозеро, относящееся к топонимии Летней Золотицы — ближайшей на материке вотчины Соловецкого монастыря. В  данном случае предполагаемым прототипом является озеро Выг на территории Карелии: с ним, а также с рекой Выг, вытекающей из этого озера, связана как история новгородской колонизации Беломорья, так и отчасти история самого Соловецкого монастыря [Киришева, 2006, с.  77]14. Не исключено также, что традиция мемориального именования распространялась не только на  ближайшие, но и на отдаленные владения Соловецкого монастыря: например, одна из деревень в  двинских низовьях еще в XIX в. имела параллельные названия Соловецкая и Волховская (далее Волковская, однако производный гидроним и доныне существует в двух формах: Волховянка и Волковлянка), ср. Волхов — крупная река, соединяющая озера Ильмень и Ладога. Относительно топонимии, исторически связанной с монастырями, необходимо сделать еще одно замечание. Хорошо известно, что практически на всей территории Беломорья до наших дней встречаются топонимы, указывающие на былую принадлежность тех или иных мест монастырям. В  большинстве таких названий компоненты, выражающие посессивность, хорошо узнаваемы, однако названия бывших владений Антониево-Сийского монастыря порой вводят исследователей в  заблуждение. Так, Т. И. Киришева относит гидроним Сиица  /  Сеица (басс. Унской губы) к  топонимическому субстрату Онежского полуострова [Киришева, 2006, с. 89–90] — в то же время это название очевидно вторичное, поскольку хозяйственные угодья Антониево-Сийского монастыря располагались именно в Унской губе и близ нее (ср. названия покосов Сиськи / Сийски и Сиська в топонимии Пертоминска и Нёноксы, название тони Сиська / Сийска / Сись-Голодеиха в топонимии Лопшеньги).

14   Вторичность золотицкого названия Выгозеро, впрочем, не настолько очевидна, чтобы исключить его из состава субстратных топонимов – в этом случае требуется более детальная, в том числе этимологическая разработка данной номинации.

3.4. Семантические критерии этимологического анализа

81

По отношению к  другим упомянутым выше «очагам» вторичной топонимии — низовьям Северной Двины и Онеги — более существенными оказываются иные наблюдения. Эти зоны, прежде всего приустьевые их части, отличаются наличием топонимии маршрутно-ориентирующего типа, которая в широком смысле также может считаться вторичной. Например, совершенно очевидно, что названия Мурманская Двина (XVI в.) или, скажем, Соловецкая Вершина (ХХ в.), относящиеся к  дельте Северной Двины, связаны с  географической ориентированностью на соответствующие удаленные объекты — Мурман и Соловки. Принимая во внимание высокую практическую значимость подобных названий, к ним можно отнести и ряд других топонимов дельты: о-в Вайгач (ср. о-в Вайгач в Баренцевом море), о-в Питер15: по крайней мере, несмотря на фонетико-морфологические основания, очень рискованно относить подобные названия к региональному субстратному пласту. Другая характерная черта топонимии низовий Двины и Онеги — многочисленность и разнообразие отразившихся в ней именпрототипов. Не последнюю роль в формировании этой особенности сыграл, по-видимому, состав местного населения и его широкий географический кругозор: профессиональные мореходы, обычно живущие в  приустьевых поселениях, с  петровских времен проходили в лоцманских школах не только местную, но и общую географическую подготовку. К этому следует добавить отмечавшуюся М. Э. Рут роль армейского и военного опыта жителей, повсеместно способствующего развитию топонимической прецедентности [Рут, 1994, с. 161]. На этой основе — наряду с очевидно прецедентными номинациями Дарданеллы, Дунай, Шанхай и т. п. — вторичными, видимо, следует считать и поморские названия Даманский Остров (ср. п-ов Даманский в  Забайкалье, получивший известность в 1969 г. в связи с русско-китайским военным конфликтом), Дауры (ср. Дауры  — горы в  Забайкалье), Каховка 15   Е. Л. Березович упоминает название Питер в ряду других вторичных топонимов, выражающих «идею удаленности» [Березович, 2000, с. 92]. Однако в поморской топонимии более вероятна маршрутно-ориентирующая функция названий типа Питер: в данном случае об этом свидетельствует западное — по отношению к Архангельскому порту — расположение острова.

82

3. Лингвистическая база и методика исследования

(ср. Каховка — украинский город, где происходили ставшие затем легендарными события гражданской войны) и др. Иногда о прецедентном статусе названий дополнительно свидетельствует их шутливая метафоричность, выявляемая при соотнесении имени объекта и его свойств: так, одна очень маленькая протока в дельте Северной Двины носит имя крупнейшей русской реки — Кама (ср. подобную ситуацию с двумя поморскими Дарданеллами, также называющими незначительные даже в местном масштабе объекты). В отдельных случаях действие рассмотренных выше традиций вторичного именования затрагивает и топонимы собственно субстратного происхождения, которые со временем перерождаются в прецедентные. В наших материалах выявлен один такой пример: современные названия Чесменский Маяк и (на картах) мыс Чесменский очевидно возникли в  результате аттрактивного переосмысления из  более раннего Чешименский  /  Чишнемский Наволок (первая фиксация — 1560 г., сражение же в бухте Чесма произошло в 1770 г.). Встречаются, конечно, и более сложные случаи, когда вторичность топонима вероятна, но все же не устанавливается с  достаточной надежностью. Примером может служить известный в районе Кудьмозера (Прим.) комплекс метонимически связанных названий Амбург (оз.) — Амбурский Скит — Амборский Мох (бол.). Учитывая давние торговые связи Поморья с Гамбургом (в Архангельске, к  примеру, они увековечены в  названии улицы Гамбургская), в  кудьмозерских топонимах вполне возможно усматривать фонетически трансформированное имя-прототип Гамбург. В то же время нелегко объяснить, почему стал называться *Гамбургским старообрядческий скит, расположенный в  довольно глухом, удаленном от торговых магистралей месте. Вероятно, географическое название Гамбург, как и Чесма в приведенном выше примере, послужило лишь аттрактивной основой для переосмысления другого топонима, например иноязычного гидронима с предполагаемой основой *АмбVр- (см. 5.1.1). Столь же сложными для интерпретации оказываются некоторые внутрирегиональные топонимические переклички, которые могут объясняться как типологическим сходством названий, так и их генетической преемственностью, обусловленной миграциями

3.4. Семантические критерии этимологического анализа

83

русского населения. В этом отношении особенно проблемна топонимия Зимнего берега. По свидетельствам историков, Зимний берег осваивался русским населением относительно поздно, причем здешними первопоселенцами были выходцы из самых разных зон Поморья. Т. А. Бернштам, однако, особо выделяет среди них «двинян» (жителей двинских низовий): по ее предположению, имеющему некоторые документальные обоснования, на Зимний берег «двиняне», в частности, принесли с собой название Койда, относящееся ныне к поселению и реке (ср. топоним Койдокурья, называющий довольно старое гнездо поселений в низовьях Северной Двины) [Бернштам, 1978, с. 52]. Это предположение подтверждается данными антропонимии: многие старожильческие фамилии с. Койда (Ануфриев, Вешняков, Крапивин, Малыгин, Матвеев, Паюсов, Титов и др.) совпадают с фамилиями, известными по историческим и современным источникам в нижнедвинской зоне. В то же время вряд ли можно считать эти факты достаточными для однозначной трактовки названия Койда как вторичного. Неясным остается и то, как соотносится это название, фиксируемое с кон. XVII в., с указанным ранее на том же месте Канда (нач. XVII в., «Книга Большому Чертежу»). Подобные трудные случаи, вероятно, нельзя исключать из этимологической части исследования, однако считать их этнодифференцирующими вряд ли возможно. 3.4.4. О некоторых особенностях семантики топонимов финно-угорского происхождения Не приходится доказывать, что в  исследовании топонимического субстрата РС неоценимую помощь могли бы оказать полные и систематизированные этимологические данные по топонимии смежных собственно финно-угорских территорий. Материал этот, однако, столь велик и сложен, что финно-угорская топономастика, в  целом развивающаяся весьма успешно, находится пока на начальных ступенях его описания и осмысления. Этими объективными обстоятельствами определяется роль финно-угорских топонимических данных и в настоящем исследовании. Во-первых, к  аргументации конкретных этимологий (главы 4–6) они привлекаются дополнительно  — лишь в  той мере, насколько это оказывается возможным. Во-вторых, в  данном

84

3. Лингвистическая база и методика исследования

подразделе, где рассматриваются этимологически значимые особенности семантики финно-угорских названий, речь также идет лишь о некоторых дифференцирующих чертах, доступных для наблюдения при сопоставлении с русским материалом. Под таким углом зрения семантическая специфика финноугорских апеллятивов и топонимов обнаруживается главным образом на двух уровнях: референтном и номинативном. Референтный уровень, соответствующий тем явлениям внеязыковой действительности, которые запечатлевает язык, в первую очередь определяется общими возможностями перцепции, свойственной человеку как биологическому виду. Принципиально одинаковая способность людей различать большее и меньшее, единичное и множественное, темное и светлое и  т.  п. закрепляется в  лексике каждого языка и, в  частности, обусловливает значительное сходство апеллятивно-идеографического кода топонимии разных народов. В то же время в области референции возникают и глубоко своеобразные, этнически окрашенные черты, определяемые особенностями жизненного уклада и мышления народов. Проникновение в  топонимию референтных идиосемантических единиц совершенно естественно — от этимолога это обстоятельство требует, во-первых, этнографических знаний, во-вторых — способности преодолевать стереотипы, диктуемые привычной логикой и своим языком. Проследить все референтные различия между русским и финно-угорскими языками в рамках данного исследования, конечно, невозможно. Для последующего решения этимологических задач важен сам принцип их учета; весьма существенными, однако, представляются некоторые частные наблюдения, вытекающие из  доступных топонимических данных и уже осуществленных лингвистических работ. Так, сведения словарей и опыт целого ряда исследований свидетельствуют о том, что для многих финно-угорских народов характерно закрепляемое в  слове видение всевозможных «углов» окружающего пространства, а также «промежутков» между его частями. Подобная лексика, развитая в русском языке относительно слабо, в процессе контактов активно заимствовалась и бытует в говорах доныне, однако некоторая часть ее, очевидно, не достигла

3.4. Семантические критерии этимологического анализа

85

лексического уровня усвоения и была унаследована только в  составе субстратных топонимов. В отдельных финно-угорских языках ярко проявлена и более узкая референтная специфика. Так, язык и культура народов с древними традициями оленеводства буквально пронизаны «оленьими» мотивами; в  сфере лексики и топонимии они отражаются в широком круге номинаций, которые не вычленяются русским языком. Для данного исследования, в частности, большой интерес представляют соответствующие факты саамского языка. Только в его топонимической лексике, по свидетельству Г. М. Керта, в зависимости от пола, возраста, масти выявляется до 15 названий оленя [Керт, 2002, с. 56]. Кроме того, в саамской топонимии получают широкое отражение названия частей тела оленя (kalla ‘шкура на лбу оленя’ [Там же, с. 148], kikker ‘треугольная кость задней части оленьего черепа’, tabbA ‘часть ноги оленя’ [KKLS, с. 127, 565]), названия разных видов изгородей и загонов для оленей (agges, ka˙ ŗdĖ, lėäkkA, tshuoll и др. [Керт, 2002, с. 145; KKLS, с. 3, 90, 202]), другие связанные с оленем реалии (kuallash ‘олений поезд’, stierk ‘часть упряжи’, kuaivas, kuivas ‘яма, вырытая оленем’ [Керт, 2002, с. 151, 152, 161], kàddeş- ‘груз, оленья поклажа’ [KKLS, с. 77], и т. п.). Как в  лексике, так и в  топонимии широко отражаются и иные специфически саамские реалии, например различные виды построек для хранения припасов (laati, ńεллa — амбары «на ноге» [Керт, 2002, с. 152; KKLS, с. 297]). Разумеется, неизвестны другим народам и представления, отражаемые в собственно саамской топонимии в именах языческих божеств и мифологических персонажей: čakli ‘длинноволосое мифическое существо’ [KKLS, с. 652]16, patsa ‘гном, подземный житель’ [Керт, 2002, с. 157], Tavaj ‘саамское божество, покровитель рыболовов и охотников’, Tiermes ‘верховное божество саамов’ [KKLS, с. 577, 590], и др. Заметные различия между русским и финно-угорскими языками наблюдаются и на номинативном уровне. В частности, в тех 16   Этнографу В. В. Чарнолускому для истолкования этого слова потребовался целый рассказ: «Чакли… живут под землей и в земле, в лесах, в скалах. Любят золото. Похожи на людей, но маленькие. Говорок у них словно бы детский лепет. Щекочут людей, передразнивают их» [Чарнолуский, 1962, с. 300] – а в саамских сказках вырисовывается еще более детализированный портрет этих персонажей.

86

3. Лингвистическая база и методика исследования

случаях, когда тот или иной объект хорошо знаком обоим народам и равно важен для них, финно-угорские языки в сравнении с русским гораздо дальше идут в лексическом закреплении видового, «картиночного», конкретного. В  первую очередь это иллюстрирует финно-угорская географическая терминология, для которой обычен синтетизм значений: например, лес на болоте, поросшая лесом гора т. п. Не меньшей видовой конкретностью номинаций характеризуется и иная финно-угорская топонимическая лексика. Так, в саамском языке для обозначения березы используется целый ряд лексем: koлšA ‘большая береза’, ja˙ ŗņeχ, šieллa ‘карликовая береза’, tšȯ аttsA ‘гнилая береза’, k’ǐělveŗ-sȯ aγγaž’ ‘прямая береза с белой корой’, pieşşE ‘береста; береза’, sȯ ak’k’Ė ‘береза (растущая)’, kualv ‘береза сухая, гнилая’ [KKLS, с. 146, 50, 551, 674, 857, 372, 509; Керт, 2002, с.  151]. Похожая ситуация наблюдается и в прибалтийско-финских языках, ср. приб.-фин. koivu ‘береза’ [SSA, 1, с. 386], фин. suokko ‘береза пушистая’ [SSA, 3, с. 214], люд. pehk ‘сгнившая береза’ [SKES, с. 508–509] и др.17 К рассматриваемым номинативным различиям можно отнести также различия внутренней формы топонимов — их этимологическую значимость иллюстрируют, к примеру, известные в русском и финно-угорских языках способы номинации озер искривленной формы. В исконно русской топонимии такие озера именуются почти исключительно кривыми (ныне немотивированное слово), а в собственно финно-угорской топонимии названия кривых озер (а  также извилистых рек) могут быть мотивированы «живыми» глаголами со значением ‘гнуть, сгибать’ [KKLS, с. 347] или, например, лексемой со значением ‘колено’ [Муллонен, 2002б, с. 25], т. е. буквально эти озера именуются «Гнутыми» и «Коленными». Это означает, что при этимологизации подобных субстратных топонимов русский исследовательский стереотип, не знающий «гнутых»   Если учесть это лексическое богатство, становится менее загадочным то обстоятельство, что в  субстратной топонимии РС, содержащей мощный прибалтийско-финский пласт, крайне слабо отражена родовая основа Койв-: это может объясняться не только калькированием, но и тем, что древние прибалтийско-финские народы РС, имеющие в данном случае широкие лексические ресурсы, использовали «видовой» путь и в сфере топонимической номинации. 17

3.4. Семантические критерии этимологического анализа

87

и «коленных» озер и рек, может воспрепятствовать получению верного результата. Таким образом, на пути к этимологической интерпретации субстратных названий приходится выявлять и учитывать не только лексически закрепленную видовую синонимию, но и те свойственные финно-угорским народам номинативные традиции, которые доносит до нас внутренняя форма известных топонимов. Последнее в значительной мере касается метафорических названий. При том, что в топонимической образности разных народов наблюдается немало общего, метафора нередко идиосемантична, непонятна чужому слуху — без обращения к более широкому кругу родственных фактов распознать ее трудно, а иногда и невозможно. По отношению к  финно-угорским языкам некоторые характерные топонимические метафоры уже приводились выше (названия частей тела оленя, деталей упряжи). С опорой на другие топонимические материалы к ним можно добавить: — названия предметов охотничьего снаряжения: саам. ahsh ‘топор’, nodd ‘ручка топора’, neib ‘нож’, vietka ‘нож с кривым лезвием’, pielb ‘стрела’, toppA ‘ножны’ [Керт, 2002, с. 145, 155, 156, 158, 166; KKLS, с. 607], вепс. kalz ‘затупленный топор’ [Муллонен, 2002б, с. 66]; — названия бытовых приспособлений: саам. koallam, neäskim, vuetkim ‘скребок’, nordmas ‘пестик для толчения коры’ [Керт, 2002, с.  150, 155, 156, 167], keylik ‘берестяной туес’, kureìttA ‘горшок’ [KKLS, с. 983], kemne ‘котел’, kannesh ‘кувшин’, koibask ‘берестяной короб’, kuesh ‘короб’, pastem ‘ложка’ [Керт, 2002, с. 148–151, 157]. В отличие от предыдущего, этот ряд имеет некоторые переклички с бытовыми метафорами русской топонимии, где также немало «посуды», однако в  целом лексическое наполнение финноугорских и  русских метафор остается своеобразным (ср. помор. Горшок, Котелок, Крынка, Корытки, Ендова, Сковородка, Стакан, Рюмки); — названия частей транспортных средств: solksha ‘деталь кережи’ [Керт, 2002, с.  161], lāštA ‘боковая доска саней’, lǐěkkA ‘задняя доска саней’ [KKLS, с. 196, 209]; — названия частей тела человека и животных: саам. pelljai ‘ухо’, tshölm ‘глаз’, tshoarv ‘рог’, milges ‘грудь’, rŭŏīdA ‘передняя часть бедра’, juelg ‘нога’, juelgi ‘ножка’, kiett ‘рука’, ködds ‘коготь,

88

3. Лингвистическая база и методика исследования

ноготь’, nooras ‘сустав’, kiapnes ‘легкие’, kuoll ‘семенники’, vuopt ‘волос’, t’š’a˙δeγaž’ ‘сердце’, ńińd’t’š’ ‘вымя’ [Керт, 2002, с. 147, 149, 150, 152, 154, 156, 158, 163, 167; KKLS, с. 455, 640, 912]18. Подобные лексемы известны и в русской топонимии (голова, горло, нос, зуб, пуп, хвост, крыло и т. п.), однако финно-угорские метафоры, в  отличие от «контурных» русских, в  буквальном смысле более глубоки анатомически, а также более разнообразны и в  большей степени отражают видение «малого». Очевидно, что приведенные сведения значимы не только для интерпретации названий саамского и прибалтийско-финского происхождения  — по-своему они иллюстрируют и некоторые общие черты топонимического мышления архаичных финноугорских народов. При том, что древние финно-угры северной Европы к приходу русских уже, вероятно, отличались от тех «детей природы», о  которых писал Тацит, во взгляде на окружающий мир они сохраняли немало ярких черт первобытного синкретизма. Природные условия, уклад жизни и характер мышления финно-угорских народов сказались также в  формировании некоторых других традиций топонимической номинации, которые неизвестны или крайне редки в  русском языке. Так, в  собственно финно-угорской топонимии нередко отражаются: — названия рыболовных приспособлений и их частей (преимущественно в гидронимии): juunges ‘сеть для ловли рыбы’, vihts ‘орудие лова рыбы’, vuogg ‘удочка’ [Керт, 2002, с. 148, 166, 167], nшəţţĖ ‘невод’ [KKLS, с. 290], äälle, valge, valk ‘шест или кол для сети’, keb, kuorva ‘деталь сети’, loun ‘рыболовный крючок’, tuorbam ‘ботало’, saitt ‘пешня’ [Керт, 2002, с. 145, 149, 152, 153, 160, 164, 165]; — названия рыбы, не относящиеся к видовой классификации: саам. kŭŏrdA ‘тощая рыба’, sĭěvţĖ ‘наживка’ [KKLS, с.  984, 1015], sauj ‘малек рыбы’ [Керт, 2002, с. 160], приб.-фин. maima ‘маленькая рыбка, малек; наживка’ [Матвеев, 2004, с. 51]. Саамам свойственно также отмечать в топонимии места, куда рыба идет на нерест,   А. Л. Шилов предполагает, что в саамской топонимии могло получить отражение также слово n’essem ‘пах’ [Шилов, 1999а, с.  65–66, 75; 1999в, с.  108; 2008, с. 57–58]. 18

3.4. Семантические критерии этимологического анализа

89

ср.  саам. kodd ‘метание икры’, vöhs ‘место метания икры’ [Керт, 2002, с. 164, 166]; — названия мест для обработки и хранения рыбы и мяса: кроме упомянутых выше laati и ńεллa — амбаров на сваях, ср. саам. aitt, lautash, lueva, njoll, njollo, njollom, njollon ‘амбар’, ard, arred, kaadas ‘навес (для вяленой рыбы)’, lohtsa ‘место чистки рыбы’ [Керт, 2002, с. 145, 146, 148, 153, 156]. В саамской топонимии употребляются и  сами названия продуктов, ср. javv, javvash ‘мука’, kueps ‘молоки рыбы’, лānnа ‘отмокающее мясо (мясо, помещаемое за неимением соли в холодный ручей)’, kuttA-màkkA ‘колбаса в рыбьей кишке’, vŭăddžĖ ‘мясо’ [Керт, 2002, с.  147, 151, 153; KKLS, с. 192, 986, 999]; — названия мест охоты и охотничьих ловушек: саам. huonös ‘ловушка на зверя’, rött ‘силок для птиц’, talt ‘место охоты’ [Керт, 2002, с. 146, 160, 162]; — названия средств зимнего передвижения: саам. kerres, nollesh, pulk ‘сани’, kalk, koolosh ‘лыжи’ [Там же, с. 148, 149, 150, 156, 159]; — метеорологическая лексика: саам. ka˙ ļşE ‘гололедица’, лȯ ăkˇ 'k’E ‘штормовая волна’, pεłva ‘облако’, tołła ‘ветер’, tuff ‘туман зимой’, tsīgk ‘туман’, vεttsA ‘снег’ [KKLS, с.  969, 989, 1006, 1022–1024, 1034]; — названия родственников: саам. algash ‘сынок’, jekk, set ‘дядя’, seass ‘тетя’ [Керт, 2002, с. 145, 147, 160, 161], ma˙ ņņe ‘невестка’ [KKLS, с. 991]. В русской топонимии Поморья подобных названий нет, за исключением топонимов Дядино Озеро и (инд.) Папино Озеро (оба — в топонимии Летней Золотицы). Известны, наконец, и стоящие вне каких-либо групп типичные финно-угорские названия, которых практически не знает исконно русская топонимия. Таковы наименования, образованные от саам. jieηηa ‘голос’, vākań, va˙ ļeş ‘кит’ (в «материковой» топонимии) [KKLS, с. 972, 1031, 1032], tshuörve ‘кричать’, tshöhtsh ‘осень’ [Керт, 2002, с. 150, 163], и др. Отметим в  заключение некоторые особенности финноугорского антропонимикона, значимые для этимологизации топонимического субстрата. Прежде всего, поскольку этнические контакты прошлого неизменно сопровождались христианизацией

90

3. Лингвистическая база и методика исследования

финно-угорского населения, в составе субстратных топонимов РС возможно встретить христианские имена и их формы. Некоторые из них, вероятно, неотличимы от русских «образцов», другие могут отражать те или иные характерные черты финно-угорского фонетико-морфологического освоения. В последнем случае необходимой представляется опора на те антропонимические материалы, которыми располагает финно-угорская ономастика: в  частности, многие десятки финно-угорских христианских имен и их форм приводятся в исследованиях И. И. Муллонен, Н. Н. Мамонтовой, Д. В. Кузьмина, А. П. Афанасьева, Г. М. Керта, Т. Итконена и др.19 При объективно обусловленной неполноте этих данных этимологическое значение имеют некоторые общие закономерности, сопровождавшие усвоение христианских имен финно-угорским населением. Так, исследователями уже отмечалось, что для прибалтийско-финской адаптации личных имен, как и других заимствований, типичны оглушение начальных звонких согласных и упрощение групп согласных в начале слова (ср., например: рус. Гавриил — карел. Kauro, рус. Григорий — карел. Riiko [Кузьмин, 2003, с. 83]). В саамских именах начальные звонкие обычно сохраняются, но упрощение также происходит (ср.: рус. Борис — саам. Bōŗėş, рус. Дмитрий — саам. Metrei [KKLS, с. 1039, 1046]); кроме того, как можно судить по имеющимся данным, саамские формы в сравнении с прибалтийско-финскими более далеки от именпрототипов в  области вокализма. Проиллюстрируем эту существенную особенность на примерах из материалов Т. Итконена: 1. На месте русского и в начале и середине слова весьма регулярно встречается саамский е, ср.: Алипий– Aļļebp, Борис — Bōŗėş, Давид — Dàvėt, Ефим — Jēfėm, Дмитрий — Metrei, Зина — Zena, Иван — Evvan и т. п. [KKLS, с. 1039, 1040–1042, 1051]. 2. Русский ó / o в середине слова нередко передается саамским а, ср.: Ларион — Larivan, Larvan, Никон — Nīgkan, Семён — Semma˙ n и др. [Там же, c. 1044, 1047, 1051]. С последней формой, возможно, связаны поморские названия ручья Симан (Прим.) и поля 19   См., например: [Афанасьев, 1996; Керт, 2002; Кузьмин, 2003; Мамонтова, 1982; Муллонен, 1988, 1989 и др.; KKLS, с. 1039–1056].

3.4. Семантические критерии этимологического анализа

91

Симановцы (Онеж.)  — с  другой стороны, эти топонимы близки и к карельской форме того же имени Semana [Кузьмин, 2003, с. 83]. (Ср. также известный по грамотам Соловецкого монастыря антропоним Симан Шевель Семенов [АСМ I, с. 185; 1565 г.] — в другом документе Семен Семенов сын Шевель [АСМ I, с. 237; 1571 г.]). 3. Русский е или ео может передаваться саамским ėä, ср.: Феодосия — Fėäddsi, Лев — Lėäva [KKLS, с. 1040, 1045]. 4. Русское je в начале слова наряду с je может передаваться саамским ja или jo, ср.: Евстафий — Ja˙ stfi, Евсевий — Jāivse, Ерофей — Jorofei, Евфимий — Jоohmi, Егор — Jogor [Там же, с. 1042]. Очевидно также, что на этапе двуязычия финно-угорские формы христианских имен могли подвергаться словообразовательной русификации: к примеру, поморское название Нилконозеро (Онеж.) может интерпретироваться от приб.-фин. Niilo — Николай [СЛИН, с.  198] > Нилко по  аналогии с  Алёшка, Васька и  т.  п. (ср. в  связи с этим карел. Miško, Ivaško, Vas’ko и др. [Кузьмин, 2003, с. 82]). Другой пример — микротопонимы Микшин Ручей, Микшуй (Мез.) и Микшиха (Прим.), которые, видимо, связаны с  прибалтийскофинским именем Mikko — Михаил [СЛИН, с. 198], оформленным с помощью русского суффикса по аналогии с некогда широко распространенными в Поморье формами личных имен на -ша (ср., например, их отражение в мезенских названиях Киршино, Паршины Озёра, Якшин Остров и др.) [см. также: Кабинина, 2005]. Весьма многолик и дохристианский именослов финноугорских народов. Опыт его изучения свидетельствует о том, что при большом богатстве древних личных имен у финно-угров имелись излюбленные традиции именования — к ним в первую очередь относится «фаунистическая», связывающая человека с  миром животных и птиц. В  частности, в  антропонимиконе прибалтийских финнов, который сравнительно хорошо изучен, известны имена, восходящие к апеллятивам со значением лиса, барсук [Муллонен, 2002б, с. 63, 82], тюлень [Мамонтова, 1982, с. 81; Муллонен, 1989, с.  278], волк, заяц, медведь, росомаха, рысь [Кузьмин, 2003, с. 87–89]; у беломорских карел, по наблюдениям Д. В. Кузьмина, особенно популярны имена, связанные с названиями птиц: ворон, ворона, гагара, глухарь, журавль, канюк (вид ястреба), орел, сорока, ястреб [Там же].

92

3. Лингвистическая база и методика исследования

Разумеется, отмеченная номинативная традиция не является исключительно финно-угорской: в той или иной мере она характеризует антропонимиконы многих народов. Это обстоятельство само по себе не препятствует этимологизации топонимического субстрата  — напротив, межъязыковые параллели в  сфере «фаунистической» антропонимии, особенно региональные и зональные, могут по-своему способствовать решению этимологических задач. Трудности в данном случае обусловлены тем, что в составе субстратного географического названия личное имя нередко становится неотличимым от лексического апеллятива (ср. в русской топонимии: статусные признаки мотивирующих слов различаются в названиях Лебяжье и Лебедево, Медвежье и Медведево, но полностью нейтрализуются в  названиях типа Вороново или Орлово). Это, в  частности, означает, что рассматриваемый тип финно-угорских личных имен с  достаточной уверенностью может привлекаться лишь к этимологизации тех названий, которые по природе своей предполагают тесную связь с антропонимией, т. е. ойконимов и агронимов. Древние финно-угорские антропонимы других типов при всем их разнообразии значительно меньше пересекаются с  апеллятивным топонимическим кодом, ср., например: Varma (< приб.фин. ‘надежный, верный’) [Хелимский, 1986, с.  256], Valta, Valto (< приб.-фин. ‘сила, мощь, господство’), Kaipa- (< приб.-фин. ‘желанный, долгожданный’) [Муллонен, 2002б, с. 87, 93], *Mustoparta (буквально «Черная Борода» [KKLS, с. 1047]) и т. п. 3.5. О МетодикЕ организации этимологического материала Как отмечалось в  предисловии, региональное топонимическое исследование предполагает обращение к  достаточно большому, неоднородному, порой очень редкому, трудному и малоизученному материалу. В  его интерпретации высоко значима роль всех известных этимологических методов и всех рассмотренных выше лингвистических и экстралингвистических сведений. В  то же время эффективность этих средств может быть усилена за счет

3.5. О методике организации этимологического материала

93

определенной методической организации материала, учитывающей его языковые свойства, степень его трудности и относительную значимость способов его этимологической разработки. Опыт изучения субстратной топонимии Русского Севера свидетельствует о том, что главенствующим в подобной методической организации с необходимостью должен являться принцип движения от наиболее надежно аргументируемых фактов к сравнительно трудным и спорным. Разумеется, в региональном исследовании такое движение может осуществляться различным образом — ниже излагается версия, в  соответствии с  которой этот принцип реализуется в данной работе. На первой ступени этимологического анализа рассматривается отражаемая в субстратных названиях географическая терминология. Первоочередное рассмотрение этой топонимической сферы целесообразно потому, что географическая лексика, функционирующая в составе финно-угорских топонимов, на сегодняшний день достаточно хорошо изучена, а интерпретации новых фактов способствуют такие свойства географической терминологии, как ее регулярность, непосредственная соотнесенность с природными и культурными реалиями, межъязыковая идеографическая коррелятивность. Изложение этого материала проводится в два этапа. Первоначально рассматриваются финно-угорские географические лексемы, выступающие в функции детерминантов — поскольку почти все они имеют надежные этимологии (впервые даются объяснения лишь нескольких редких детерминантов), уже на этом этапе возможно выделить в субстратной топонимии региона этнодифференцирующие компоненты и воссоздать на их основе первичную лингвоэтническую картину — важный ориентир дальнейшего этимологического поиска. На следующем этапе — с учетом уже имеющихся данных  — рассматриваются названия, содержащие географическую лексику в основах. По сравнению с детерминантами этот материал в целом менее изучен и более разнообразен, поэтому в систему аргументации этимологий активно включаются данные исконно русской топонимии — согласно той форме методики моделирования, о которой говорилось в разделе 3.4.2. В соответствии с  принципом надежности на этом этапе рассматриваются только

94

3. Лингвистическая база и методика исследования

топонимы, восходящие к словарно засвидетельствованным финноугорским географическим лексемам: термины, которые предположительно квалифицируются как вторичные по отношению к иной лексике, рассматриваются в главе 5, поскольку этот материал более дискуссионен и нуждается в дальнейшей верификации. Следующая макроступень этимологического исследования  — анализ топонимов, содержащих в  основах негеографические (не  являющиеся географическими терминами) апеллятивные компоненты. В  этой топонимической сфере немало уже установленных этимологических фактов, однако, как отмечалось в  предисловии, они касаются главным образом высокорегулярных основ, выражающих универсальные для всего Европейского Севера топонимические понятия. При анализе неизученного регионального материала наиболее надежными следует считать те этимологические решения, которые хорошо подтверждаются данными русской топонимической идеографии. В  соответствии с этим исследование субстратных названий, восходящих к негеографическим апеллятивам, начинается с  представления региональных межъязыковых топонимических универсалий  — основой их выявления и репрезентации служит охарактеризованная выше (3.4.2) идеографическая классификация русских топонимических апеллятивов. Финно-угорский материал инкорпорируется в  эту классификацию  — по преимуществу он включает точные и близкие апеллятивно-идеографические соответствия русским аналогам, однако в некоторых случаях в базовую классификацию включаются и специфические в номинативном отношении финно-угорские названия  — если топонимическое значение производящего апеллятива хорошо распознается в системе, сквозь призму типологически схожих русских и финноугорских фактов. Далее, в  гл. 6, рассматриваются наиболее проблемные в  этимологическом отношении отапеллятивные названия — топонимы, не имеющие точных или близких русских аналогов. В интерпретации этих названий роль данных исконно русской топонимии становится факультативной — в то же время возрастает роль лингвогеографических показаний, топонимических микро- и макроконтекстов, типологии финно-угорских топонимов.

3.5. О методике организации этимологического материала

95

Как следует из всего вышесказанного, избранная в работе модель организации материала основана на приоритетности идеографических данных  — в  связи с  этим следует пояснить, какой смысл вкладывается в понятие «топонимическая этимология» и каким образом разграничивается материал внутри макроразделов. Прежде всего, идеографический подход определяет понимание этимологии как истолкования географического названия  — в  этом смысле для топонимической этимологии не всегда достаточно установить производящий финно-угорский апеллятив, который, с одной стороны, может иметь очень широкий спектр языковых значений, с другой стороны — своеобразно преломлять языковую семантику в «топонимическом» направлении. Поэтому в те разделы, которые основаны на привлечении моделирующих идеографических данных, включаются только топонимы, для которых надежно устанавливается доминирующая, на наш взгляд, этимологическая версия (основной вариант истолкования названия, более или менее точно сводимый к русской топонимической параллели). Кроме топонимического значения основы, в постатейном разграничении этимологического материала  — насколько позволяет он сам — учитывается язык-источник. Этимологические статьи в  целом строятся традиционно, по единой для всего исследования модели. Каждая статья включает следующие основные элементы: 1) рассматриваемый топоним или топонимическое гнездо (с указанием этимологически значимых фонетико-морфологических вариантов названий); 2) географическая привязка (субрегион или район, с/адм. или село; в некоторых случаях привязка дается к крупной реке); 3) общее указание на язык-источник (до ступени приб.-фин. / саам. / перм. / субстр. и подробнее, если имеются дифференцирующие данные); 4) этимология (сопоставление топоосновы  или  детерминанта с  финноугорскими лексическими данными). Дополнительными элементами этимологической статьи при необходимости могут являться фонетические, морфологические и  семантические комментарии, географические и исторические сведения, свидетельства информантов, межтерриториальные и типологические соответствия. В собственно этимологической части

96

Лингвистическая база и методика исследования

статей обязательно даются ссылки на имеющиеся исследования и  словари финно-угорских языков, при этом транскрипция саамских лексикографических источников дается в  несколько упрощенном виде, что связано с трудностями технического отображения ряда диакритик.

4. Географические термины в составе субстратных топонимов

4.1. Детерминанты 4.1.1. Гидронимические детерминанты -бураки (в названии луга Тирибураки, Пурнема). П р и б.- ф и н. ~ Фин. purakko ‘сырое место; озерцо, лужа’, карел. purakko ‘ручей’ [SSA, 2, с. 437]. -(в)ей / -вея (ручьи Вервей, Кулсей, Кумзей, Пудвей / Продвей, Чидвея — восточная часть региона). П е р м. или с а а м. ~ К.-зыр. *вей ‘ручей’ [Матвеев, 1965, с.  29–31], саам. тер. vん əijε, vん əjε ‘ручей’ [KKLS, с. 765] или *vei ‘река’, ср. саам. сонг. Pаš’t’t’š’-vei = Paatsjoki [Там же, с. 730]. -канда (в названии озера и ручья Муроканда, Онежский п-ов). П р и б. - ф и н. или с а а м. По мнению М. Фасмера, этот детерминант этимологически связан с фин. kanto ‘пень’ [приводится по: Шилов, 2003а, с. 114]. Такое толкование очень сомнительно не только потому, что Муроканда — довольно крупное озеро, но и потому, что на территории Европейского Севера России компонент -канда встречается в названиях других гидрообъектов. Думается, более прав А. Л. Шилов, который видит в компоненте -канда карел. kanda ‘пятка’, в топонимическом употреблении — ‘залив с узким входом’ [Там же]. Эту точку зрения, хорошо обоснованную с физико-географической стороны, поддерживает А. К. Матвеев [2004, с. 17–18]. По отношению к  поморскому Муроканда стоит отметить, что это озеро находится менее чем в километре от морского берега; с морем оно связано небольшой протокой  — подобный объект некогда действительно мог представлять собой залив с  узким входом. С  семантической стороны гипотеза А. Л. Шилова находит в наших материалах дополнительные подтверждения, однако представляется

98

4. Географические термины в составе субстратных топонимов

возможной связь детерминанта не только с  приб.-фин. kanda, но и с саам. тер. kāndtA ‘голень’ (подробнее см. в разд. 6.1). -курья (речные заливы и протоки Колдокурья, Ланкурья, Муткурья, Нёнокурья, Пашкурья и др. — низовья Северной Двины, Северное Примезенье, единичные примеры — в западной части региона). П р и б . - ф и н.  /  с а а м.  /  с у б с т р. Наиболее убедительные соответствия для этого детерминанта обнаруживаются в прибалтийско-финских и саамском языках, ср. фин. kuru ‘длинное узкое углубление; залив или ложбина, ущелье или русло с крутыми берегами, борозда, складка; угол’ и т. п., эст. kuru ‘угол, уголок; узкий проход’ = саам. норв. gurrâ ‘отверстие, ущелье, углубление, дырка’, лул. kurra ‘отверстие; узкое углубление (проход) в горной тундре’, йок. kurr (= фин. kuru) [SKES, с. 247; Матвеев, 2001, с. 195–196]. (В указанной работе А. К. Матвеева отмечается, что названия на -курья могут восходить и к севернофинским диалектам). А. Л. Шилов предлагает сопоставить термин и детерминант -курья с фин. kuri ‘узкое место; направление, сторона’ и саам. kuorjed ‘двигаться боком, стороной; удаляться, отделяться (от стада: об олене)’ [Шилов, 1999б, с. 80]. -ламба (в названии оз. Хатламба, низовья р. Онега). П р и б . ф и н. ~ Фин., карел. lampi, люд. lamb(i) ‘пруд; лесное озеро’ [SSA, 2, с. 42; Матвеев, 2001, с. 239]. -лахта / -лохта (заливы и покосы Вялахта / Вялохта, Кошлахта, Лопалахта, Пилохта, Чирлахта и др. — низовья р. Северная Двина, западная часть Онежского п-ова). П р и б. - ф и н. или с а а м. ~ Фин., ливв. lahti, люд., вепс. лaht, карел. lakši, laksi ‘залив’, прасаам. *lōktこ [SSA, 2, с. 36; YS, с. 70; см.: Матвеев, 2001, с. 199]. В топонимии двинских низовий отмечаются параллельные формы и с -лахта, и с -лохта (< приб.-фин. или саам.); в топонимах Онежского п-ова — только -лахта (< приб.-фин.). -нева (в названии Иркисневое Болото, Северное Примезенье). П р и б . - ф и н. ~ Фин. neva ‘открытое или безлесное болото; зыбун, покос на болоте; трясина; река’, карел. neva ‘вода, водоем (озеро, река, море); болото’ [SSA, 2, с. 215]. -похта (в названии бол. Торпохта, низовья р. Онега). С а а м. По мнению А. К. Матвеева, детерминант связан с саам. патс. pak’k’, нотоз. pa k’k’, кильд. pā k, йок. pa kε ‘возвышенность, поросшая

4.1. Детерминанты

99

карликовой березой и ягелем’ [KKLS, с. 333; см.: Матвеев, 2001, с. 212]. Связь термина с саам. сонг. poаkk ‘низина, ложбина (между двумя возвышенностями)’ исследователь считает маловероятной [Там же], нам же она представляется возможной, поскольку яркой особенностью моренного рельефа, который одинаково характерен для РС и Кольского п-ова, является чередование каменных гряд и заболоченных ложбин между ними (-похта же фиксируется на РС преимущественно в названиях болот). -салма (в названии островов Муксалмы, Соловецкий архипелаг). П р и б . - ф и н. ~ Фин. salmi, карел.-ливв. šalmi, salmi, люд. sal’m, saлm, saлmi, вепс. sal’m, såum, soum ‘пролив’ [SKES, с. 956; см.: Матвеев, 2001, с. 243–244]. -сара / -сора / -сура / -шара (речки Иркасара, Карнасара, Кушкушара, Тявсора / Тяпсура, Тярпосара и др. — повсеместно, кроме Зимнего берега). П р и б. - ф и н. или с а а м. ~ Фин. saara, карел. šoara, šuara, ливв. šoaru, šuaru, люд. suar, вепс. sar ‘разветвление, ветвь’, саам. патс. sшəŗŗė, нотоз. suoŗŗе, кильд. sūŗŗ(е) ‘ветвь, развилка; ответвление реки’, прасаам. *sōrē ‘ветвь’ [SKES, с. 937; KKLS, с.  534–535; YS, с.  128; см.: Матвеев, 2001, с.  277]. В  центральной и западной частях региона варианты не отмечаются (только -сара), в Северном Примезенье вариантны многие названия: Иркасара / Иркосора, Карнасара / Карнасора, Петросара / Петросора, Тявсора / Тявсура, что указывает на их вероятный саамский источник или саамское фонетическое освоение. Особо отметим топоним Кушкушара, отражающий в форманте переход s > š: он указывает либо на относительно позднее карельское происхождение форманта, либо на его адаптацию в карельском или русском языке (название известно со 2-й пол. XVII в.). -то (в названии болота и ручья Товото, низовья р.  Мезень). Н е н е ц к. или п е р м. ~ Ненецк. то ‘озеро’ [НРС, с. 664], к.-зыр. ты ‘озеро’ [КРС, с. 705]. -шера (в названии р. Шунушéра, низовья р. Северная Двина). П е р м. ~ Коми сер (в топонимах) ‘река’: Висер ‘р. Вишера’, Ньывсер ‘р. Нившера’ и др. (< *s’er, *s’εr) [КЭСК, с. 251]. -Vга (реки Ёжуга, Котуга, Немнюга, Палуга, Урзуга, Хавзюга, Хурдога  /  Хурдуга и др.  — более 20 названий, повсеместно). П р и б . - ф и н. / с а а м. / п е р м. / с у б с т р. ~ Фин. joki,

100 4. Географические термины в составе субстратных топонимов

карел.-ливв. jogi, люд. d’ogi, вепс. d’ögi, jogi = саам. норв. jokkâ, ? мар. jòγə ‘течение, поток’, к.-зыр. ju ‘река’ с дальнейшими соответствиями в угорских и самодийских языках [см. более подробно: Матвеев, 2001, с. 249–256]. -Vгр(а) (в названиях озер Оногра и Рушеягр, низовья р. Северная Двина; возможно, этот же детерминант отражен в  названии реки Вегра на Онежском п-ове). С а а м. или с у б с т р. А. К. Матвеев предполагает существование в зоне субстратной топонимии РС языка (языков), в  котором озеро обозначалось словом *jagr, *jaγr, *jägr, *jäγr ~ приб.-фин. järvi, прасаам. *jāvrē, мар. jär, jer ‘озеро’; эта лексема, реконструируемая по данным топонимии, квалифицируется как наиболее близкая к  саамским (*g (γ) > w) или севернофинским данным [см. более подробно: Матвеев, 2001, с. 288–289]. -Vй / -Vя (ручьи Айтая, Мылкуй, Пежуй, Пёвкуй, Сируй, Шалгуй и др. — всего 23 названия, 17 из них в Северном Примезенье). П р и б. - ф и н. или с а а м. ~ Фин., карел., люд. вепс. oja ‘ручей; канава’ = саам. кильд., йок. vuåjj ‘ручей’ (? < фин. или карел.), ср. также саам. uoij, oj, vuoi, uaj, vuai ‘ручей’ [SSA, 1, с. 262; KKLS, с. 765; см.: Матвеев, 2001, с. 257]. -Vна (в названиях рек Кепина, Сояна  — Северное Примезенье; возможно, Кодина — низовья р. Онега и Софьина — низовья р. Северная Двина). С а а м. или п р и б . - ф и н. ~ Прасаам. *ˉεnō, колт. jäänn, кильд. jān- ‘большая река’ [YS, с. 32–33; KKLS, с. 52] = фин. eno ‘большая река, поток’, карел. eno ‘большой и глубокий приток реки’ [SKES, с. 39]. -Vн(ь)га (реки Карманга, Латманга, Лопшеньга, Рименьга, Яреньга и др. — всего 26 названий, преимущественно в низовьях р. Онега, на Онежском п-ове и на Беломорско-Кулойском плато). Длительная история изучения этого загадочного детерминанта и различные мнения о его происхождении подробно рассмотрены А. К. Матвеевым [2001, с. 261–275; 2007, с. 8–26]. Наиболее обоснованной пока представляется точка зрения, согласно которой -Vн(ь)га в  зонах плотной концентрации восходит к  географическому термину субсубстратного (севернофинского, или «чудского») происхождения со значением ‘река’. Для периферийных зон ареала, к которым относится Архангельское Поморье, вероятны

4.1. Детерминанты

101

и другие возможности происхождения форманта: а) из «обладательных» или генитивных конструкций финно-угорских языков, особенно — для названий на -анга / -онга; б) под русским влиянием в  результате усвоения массового топонимического типа; в) для восточной части региона приемлемо объяснение форманта из -нг — рефлекса задненебного согласного, существовавшего в древнекоми языке [Туркин, 1986, с. 17]. -Vр (в названиях озер *Амбор, *Буяр, *Хабор, *Хайнор, Шубор; возможно, также в  названиях рек Питара, Сумара и урочищ Кычара, Нячеры в  низовьях р.  Северная Двина). П р и б. ф и н. / с а а м. / с у б с т р. Формант давно отмечен в названиях целого ряда озер на территории северо-западной России (Ильмерь, Селигер, Лудорь и др.): по мнению большинства исследователей, конечный элемент подобных названий восходит к приб.-фин. järvi ‘озеро’. По отношению к Русскому Северу детерминант может отражать также саамскую лексему *jāvrē, в отдельных случаях не исключено и его волжско-финское происхождение [см.: Матвеев, 2001, с. 291–292]. -Vр(ь)га (в названии протоки Шапчер(ь)га, дельта р. Северная Двина). П р и б. - ф и н. Этот редкий гидроформант, по предположению А. К. Матвеева, может представлять собой результат русской переработки озерного детерминанта -Vгра [Матвеев, 2004, с. 17]. В данном случае, однако, формант восходит, скорее, к -орга (см. ниже), которое после мягкого согласного изменилось в -ерга (и далее в -ерьга: ср. название покоса Хичерга, Онеж.). Во всяком случае, протока Шапчер(ь)га с озерами не связана, а -орга и ворга в двинской дельте используются для обозначения проток и в других случаях, ср. также нарицательное ворга, известное в  дельте Северной Двины в значениях ‘протока; речка, ручей’ [СГРС, 2, с. 172]. 4.1.2. Оронимические детерминанты -ванга (прибрежные покосы Кортеванга, Мареванга, Русованга и  др.  — низовья р.  Онега, тоня Палованга в  дельте р.  Северная Двина). П р и б. - ф и н. ~ Лив. vaŋga ‘береговой луг’, эст. vang ‘рукоятка, ручка; изгиб’, vangumaa ‘участок суши, ограниченный

102 4. Географические термины в составе субстратных топонимов

изгибом реки; луг’ [SKES, с. 1635–1636; см.: Матвеев, 2001, с. 214]. С семантической стороны ср. ниже -cанга, -молка. -вара (в названиях *Легмовара, Пашковара, Пиявары, Сендевара  — низовья рек Северная Двина и Онега). П р и б. - ф и н. или с а а м. ~ Фин. vaara ‘гора; сопка’, карел.-ливв. voara, vuara, vuaru, vaaru ‘покрытая лесом сопка, гора’, саам. норв. varre, кильд. vāŗŗ, йок. vaŗŗe, прасаам. *vārē ‘гора, сопка’ [SKES, с.  1580; YS, с. 144–145; см.: Матвеев, 2001, с. 189]. -галь (в названиях островов Мандугаль 1, 2, 3, дельта р. Северная Двина). П р и б. - ф и н. или с а а м. ~ Фин. kallio, карел. kallivo, люд. kal’, kal’l’ī, kal’l’ivo, вепс. kal’ ‘скала’ [SSA, 1, с.  287], саам. патс. kaļļi, нотоз. kaļļei, кильд. kaļļei, тер. ka˙ ļļe ‘скала, (большой) камень, (каменная) плита’ [KKLS, с. 85]. -корга (в названиях отмелей Лёхкорга и Пушкорга, Летний берег). П р и б . - ф и н. или с а а м. ~ Карел. korgo ‘подводный камень; скалистый островок’, саам. норв. guorggo и др. ‘песчаная или каменистая отмель’ [SKES, с. 219; KKLS, с. 175; см.: Матвеев, 2001, с. 237]. -коски (в названиях Саркоски, Сарокоски и Солокоски — низовья рек Северная Двина и Онега). П р и б. - ф и н. ~ Фин. koski, карел. koški, ливв. koski, люд. košk, koški, kośki, вепс. kośk ‘порог; водопад’ [SKES, с. 222; см.: Матвеев, 2001, с. 237–238]. -луда (в названиях морских островов Горболуда, Коталуды, Лёхлуда, Пурлуда и др. — преимущественно в зал. Онежская губа). П р и б . - ф и н. ~ Фин. luoto, карел.-ливв. luodo, люд. лuod, вепс. лod ‘подводная скала; каменистый островок; отмель’ [SKES, с. 313; см.: Матвеев, 2001, с. 218]. -ма (в названиях полей Вальтема, Лачема, Пажема, Пертемка и о-вов Линома, Хайдома). П р и б. - ф и н. ~ Фин. maa, карел., ливв., люд. moa, mua ‘земля; местность; край; сторона’ [SKES, с. 324; см.: Матвеев, 2001, с. 201; Кабинина, 2002, с. 195–197 (-ма ‘остров’)]. В мезенском названии покоса Пажема может отражаться и к.-зыр. му ‘земля’ [КРС, с. 430]. -мала / -юрмала (в названии луга Батермала / истор. Батьъюрмола, низовья р. Северная Двина). П р и б. - ф и н. или с у б с т р. А. К. Матвеев соотносит этот детерминант с фин. malo ‘край, конец, сторона, бок; залив, берег’, карел.-финл. malo ‘низкая вода’,

4.1. Детерминанты

103

эст. mala ‘песчаный берег моря’, а лексему юрмала рассматривает как сочетание этого термина с фин., карел. juuri ‘корень, комель; основание, низ; край’, имеющим близкие соответствия в  других прибалтийско-финских языках [SSA, 2, с.  144]. Устанавливаемое А. К. Матвеевым значение термина юрмала  — ‘коренной берег (т. е. берег, который не заливается водой)’; по мнению исследователя, подобный термин мог существовать на РС не только в собственно финском и карельском, но и в других субстратных языках [Матвеев, 2004, с. 267–273]. -молка (в названиях покосов Азмолка, Кармолки, Кузомолка, Мостемолка, Читомолка — Северное Примезенье; этот детерминант возможно предполагать и в названии Юкшеболка в том же субрегионе). С а а м. ~ Прасаам. *mōlkkē, ин. moalkki, колт. muälkk, кильд. malk, тер. m ļķe ‘изгиб, поворот (дерева, дороги, реки)’ [YS, с. 78–79; KKLS, с. 257]. Судя по этим данным, в топонимии Примезенья детерминант обозначал покос в излучине реки, ср. -ванга, -санга. Слово известно в составе собственно саамских топонимов (в препозиции) [KKLS, с. 993–994]. -нема и его варианты (в названиях мысов, островов и покосов Каламина, Кургонемь, Лясомин, Силосмина, Чухчерема, Якамина и др. — всего 95 названий в центральной и западной частях региона). П р и б. - ф и н. или с а а м. ~ Фин. niemi, карел., ливв. ńiemi, люд. ńiem, ńiemi, вепс. nem ‘мыс’ [SKES, с. 376; см.: Матвеев, 2001, с. 204]. В ряде работ А. К. Матвеев отмечает, что этот детерминант может восходить и  к  вымершим языкам РС, в  частности к  саамским наречиям. -нюра (в названии покоса Немьнюра, Северное Примезенье). С а а м. / п р и б. - ф и н. / п е р м. ~ Прасаам. *ńōrこ, саам. сев. njuorrâ, ин. njuora, колт. njuõrr, кильд. ńūrr ‘подводная скала; мель’ [YS, с. 88–89]; саам. ? > ливв. ńuoru ‘длинная узкая полоса суши или воды; песчаная отмель вытянутой формы’, ńuro ‘узкая полоса земли; сырое место, лужа’ [Мамонтова, Муллонен, 1991, с. 66; Матвеев, 2004, с. 19]. При интерпретации этого детерминанта, который в топонимии РС отмечен только единожды, причем в зоне вероятного коми-зырянского влияния, нельзя полностью исключить и коми данные, ср. к.-зыр. нюр ‘болото’, а также к.-зыр. юр ‘верхний конец чего-л.’ [КРС, с.  478, 816] (*Немьюр > Немнюр

104 4. Географические термины в составе субстратных топонимов

аналогично известному примеру Немьюга > Немнюга: при таком толковании или объяснении из к.-зыр. нюр ‘болото’ топоним может рассматриваться как гетерогенный). -орга  /  -ерга /  -орка (в названиях урочищ Вановорга, Хичерга, Яхоторка и др.  — низовья рек Онега и Северная Двина). П р и б . - ф и н. ~ Фин. orko ‘сырая долина, низина’, карел. orko ‘сырая, поросшая ельником долина, низменность’, orgo ‘поросший сосновым лесом прибрежный луг’, ливв. orgo ‘ущелье между двумя хребтами’, вепс. org ‘овраг, низина’ [SKES, с. 438; см.: Матвеев, 2001, с. 219–220]. -порье (в названии залива Чёкопорье, Онежский п-ов). С а а м. ~ Саам. патс. pōŗŗe ‘(каменная) гряда’, сонг. pōrre ‘пологий холм, сопка; каменистый холм’, кильд. pōŗŗ ‘выступ; угол’ [KKLS, с. 398]. В собственно саамской топонимии это слово выступает как в первой части составных названий, так и во второй: ср., например, Porjawr и Partom-porr [Там же, с. 1002, 1007]. -ранда (в названиях Вашкаранда, Кавкаранда и Кундаранда — низовья рек Северная Двина и Онега). П р и б. - ф и н. ~ Фин. ranta, карел. randa, ливв. randu, люд. rand(u), вепс. rand ‘берег’ [SKES, с. 733–734; см.: Матвеев, 2001, с. 213]. -санга (в названиях покосов Воесанга и Сивасанга, низовья р.  Онега). П р и б. - ф и н. ~ Фин. sanka, sanga ‘ручка, дужка’, ижор. saŋka ‘стожар’, вод. saŋka ‘ручка, дужка; крюк’, эст. sang ‘ручка, дужка’ [SSA, 3, с. 154]. В топонимии этот детерминант, повидимому, обозначает покос в  излучине реки, ср. приводившееся выше -ванга ~ лив. vaŋga ‘береговой луг’, эст. vang ‘рукоятка, ручка; изгиб’, vangumaa ‘участок суши, ограниченный изгибом реки; луг’. -сари / -зери (в истор. названиях островов Анзери и Нуксари, Соловецкий архипелаг). П р и б. - ф и н. ~ Фин. saari, карел. soari, люд. suar(i), вепс. saŕ ‘остров’ [SSA, 3, с. 139]. Близкий аналог этого детерминанта -сарь, известный в названиях островов и покосов, рассмотрен А. К. Матвеевым [2001, с. 223]. -чалга (*-челга) (в названии покоса Матчалга, Онежский п-ов; возможно, также в названиях покоса Мычелга и оз. Мычалка в низовьях рек Онега и Северная Двина). С а а м. ~ Прасаам. *ćēlkē, саам. сев. čielge, ин. čielgi, колт. čielj, кильд. čielg, тер. čeļge ‘позвоночник; хребет, кряж’ [YS, с. 24–25; KKLS, с. 661].

4.1. Детерминанты

105

-шалга (в названиях гор и участков леса Иляшалга, Пекшалга, Ревошалга, Хапшалга, *Хойкошалга и др. — низовья р. Онега). По мнению А. К. Матвеева, этот детерминант восходит к  особому языку, в котором существовал термин *šalg(a), сопоставимый с  приб.-фин. selkä ‘спина; горный кряж’ при учете соответствий приб.-фин. е ~ субстр. а и приб.-фин. s (š) ~ субстр. ш; допустимо предполагать и изменение -шелга > -шалга в безударном положении [см. более подробно: Матвеев, 2001, с. 226–228]. -щелье (в названии д. Тимощелье, р. Мезень). С а а м. ~ Прасаам. *ćēlkē, саам. сев. čielge, ин. čielgi, колт. čielj, кильд. čielg, тер. čelge ‘позвоночник; хребет, кряж’ [YS, с.  24–25; KKLS, с.  661]. М.  Л.  Гусельникова отмечает, что начальное щ- могло возникнуть на основе контаминации с русским щель [Гусельникова, 1996, с. 60]. 4.1.3. Детерминанты, указывающие на деятельность человека -кула (в названиях деревень Патрукула и Повракула, дельта р. Северная Двина). П р и б. - ф и н. ~ Фин. kylä, карел., ливв., люд. külä, вепс. külä, kül’а ‘деревня; село’ [SKES, с. 254; Матвеев, 2001, с. 238]. -мотка / -матка (в названиях порогов, покосов, урочищ Балмотка, Кородмотка, Талматки / Толмотки, Хайматка и др. — низовья рек Северная Двина и Онега). С а а м. или п р и б. - ф и н. ~ Фин., карел. matka, люд., вепс. matk ‘путь; дорога; поездка; расстояние’ = саам. норв. muotke ‘перешеек, волок’ [SSA, 2, с. 154; Матвеев, 2001, с. 202–203]. В топонимии р. Лая преобладают формы на -мотка, указывающие на саамский источник. -пелда (в названиях Пирзапелда и *Ратопелда — низовья рек Северная Двина и Онега). П р и б . - ф и н. ~ Фин., карел. pelto, люд. peld, peud, вепс. püud, pöud ‘поле’ [SSA, 2, с. 334; Матвеев, 2001, с. 221]. -тера (в названии покоса Силостера / Сыростера, Северное Примезенье). П р и б. - ф и н. ~ Фин. tiera, tiero ‘невыгоревшее место на подсеке; незасеянный, невспаханный или заросший участок поля; клочок поля; маленький островок леса’, tierе ‘невыгоревшее место на подсеке’, карел.-ливв. tiero, t’iero ‘невыгоревшее место на подсеке; небольшой участок земли; открытое место’ [SКЕS, с. 1284].

106 4. Географические термины в составе субстратных топонимов

4.1.4. Детерминанты с пространственным значением -пола  /  -пала (в названиях покосов Воеполы, Летепала  /  Летепола, Чарпола, Эдаполы и др. — Северное Примезенье; детерминант возможно выделять и в  названии залива Лохпала в  дельте р.  Северная Двина). П р и б . - ф и н. или с а а м. При общей сложности вопроса о происхождении этого детерминанта [см.: Матвеев, 2001, с. 206–211]) топонимы на -пола / -пала следует, видимо, связывать с  прибалтийско-финскими и саамским источниками, ср. фин., карел. puoli, вепс. pol’ ‘половина; сторона; край’ [SKES, с.  646–647], саам. норв. bœlle, патс. pieļļė, нотоз., кильд., тер. pieļļе ‘половина; сторона’ [KKLS, с. 366–368]. 4.1.5. Детерминанты с неоднозначной этимологией -болда / -балда / ?-палда (в названиях мысов Горболда, Ребалда и Чурболда  — Летний берег; ср. название о-ва Луда Большая Варбулда в  Северной Карелии [АРК, с.  22]). Формант допускает различные толкования и, возможно, в  разных случаях имеет различные источники. В  частности, по отношению к  Горболда есть основания полагать, что финаль возникла из -луда, ср. исторический контекст: «в Дуракове становище две тони Григория Никитина не доехав Горболуды» [АСМ I, с. 157; 1559 г.]. Т. И. Киришева полагает, что аналогичную трансформацию пережил и топоним Чурболда (< *Чурлуда) [Киришева, 2006, с.  81]. Малообоснованным для данного форманта представляется сопоставление с -палда ‘поле’ (см. ниже), однако если допускать, что -болда  /  -балда восходит к  какому-то слову, отличному от -луда, то для него, на наш взгляд, приемлемо сопоставление с саам. патс. pałdA-, poałdA-, нотоз. paлdt(A)-, кильд., тер. pàлdt(A)- ‘сторона, бок’ [KKLS, с. 334]. Нельзя исключить, что саамский детерминант со значением ‘сторона, бок’ — в топонимическом значении ‘приток’ — присутствует и в названии реки Куропалда (приток р. Лодьма, басс. р. Северная Двина). Во всяком случае, соотнесение форманта этого гидронима с палда ‘поле’ вызывает большие сомнения как с лингвистической точки зрения, так и с позиций региональной истории и географии. -вера (в названиях руч. Лилесьвера, покосов Лындевера и Сяндевер  — низовья рек Северная Двина и Онега). Возможности

4.1. Детерминанты

107

интерпретации этого детерминанта разнообразны: 1) из озерного форманта -järvi и др. в результате русской переработки; 2) из форманта -вара ‘гора’, на что указывают некоторые исторические примеры; 3) из фин., карел. vieri, люд. vier, вепс. veŕ ‘край, сторона, обочина’ = саам. vierrâ ‘(лесной) холм’ [Матвеев, 2004, с. 15–17]. -(д)орма / -(д)орома (в названии реки и куста деревень Вождорома / истор. также Ождор(ъ)ма, Вождорма; неофиц. Воджеромка — низовья р. Северная Двина). Для данного топонимического компонента возможны две различные фонетические формы и, соответственно, два толкования. Согласно первому, он может быть сопоставлен с  приб.-фин. törmä ‘береговой обрыв, край, склон горы’ [SSA, 3, с. 363]. Однако более убедительной представляется другая версия. Она основана на том, что в неофициальном употреблении речку называют Воджеромка. Если форма на Водж- фонетически первична, что в силу ее неофициального статуса вполне вероятно, то в названии Вождорома / Воджеромка следует, скорее, выделять не формант -дор(о)ма, а формант -ор(о)ма / -ер(о)ма. В  таком случае он весьма убедительно связывается с  коми öрöм ‘старое русло’, уд. оров ‘рытвина, промоина’ [КЭСК, с. 207]. Этот географический термин — ныне непродуктивный и, по-видимому, достаточно старый  — отмечен в  нескольких топонимах Республики Коми: Аджером / Адзорöм < коми адз ‘пойма реки’, Лаборем / Лаборöм < к.-зыр. диал. лаб ‘сырое место в долине’ [Афанасьев, 1996, с. 20, 86], Кöджöрем / Каджером < кöджöрöм ‘старое русло в излучине реки’ при кöдж ‘лука, излучина реки’ [КРС, с. 832; КЭСК, с. 207]. Указанному географическому термину коми языка семантически соответствуют рус. полой, промой и старица, которые в  топонимии низовий Северной Двины отмечаются очень часто (Полой, Мечкинский Полой, Промой, Шихиринский Промой, Старичное и др.; ср. также нижнедвинские гидронимы Прорыв, Прорва < прорвать)1. Этимология поддерживается 1   Продуктивность подобных названий в двинских низовьях объясняется тем, что в связи с приливами и отливами Белого моря уровень воды в Северной Двине постоянно меняется. Это приводит к изменению прибрежного гидроландшафта — в частности, к появлению промоев и полоев (новых речек и рукавов) и к изменению речных русел, от которых, естественно, остаются старицы.

108 4. Географические термины в составе субстратных топонимов

и тем, что основа Водж- находит убедительные параллели в коми языке (см. 5.1.7)2. -нарья  /  -нарка (в названии о-ва Пенконарья  /  Пенконарка, дельта р. Северная Двина). Этот редкий детерминант, как и известное в диалектной лексике РС нарицательное нарья, пока не имеет убедительной этимологии: предлагавшееся сопоставление слова с фин. näreikkö ‘мелкий ельник, сосняк’ [СРЯ XI–XVII, 10, с. 207] представляется слабым с семантической стороны, сопоставление с к.-зыр. нюр, нюрвыв ‘болото’ [КЭСК, с. 201] неубедительно в фонетическом отношении. Нарицательное нарья известно на РС в значениях ‘низкий берег реки; сенокос на берегу реки’ (низовья р.  Северная Двина) [КСГРС], ‘вид угодья, образованного речными наносами’ [СРЯ XI–XVII, 10, с.  227], ‘заболоченное и заросшее кустарником место у реки, озера; сухое холмистое место’ [СРНГ, 20, с. 143]; в топонимии нарья также обычно квалифицирует сенокосные участки берега. Оказывается тем самым, что этот иноязычный термин семантически очень близок к рус. диал. наволок (широко известно на РС в значениях ‘пойма, луг, заносимый во время разлива наносом; низменный берег, вся береговая пойма с леском, кустарником, хмелем; арх. низменный мыс, полуостров’ [Даль, 2, с.  388], ‘заливной луг; мыс’ [КСГРС]). Эти данные позволяют предполагать, что диал. нарья является довольно глубоко уходящим в историю заимствованием из саамских наречий, ср. саам. патс. ńarḠA, ńoargA, нотоз. ńargkA, gen. ńārγă, кильд. ńàrgk(A), тер. ńārgk(A) ‘мыс’ [KKLS, с. 295]. В плане русского фонетического усвоения первого слога показателен засвидетельствованный в словаре Т. Итконена пример передачи саамского названия Leava-njarg русским Лявонарка [Там же, с. 987]; изменение -рг- > -рj- встречается во многих других примерах (см. 3.2.1), ср. также диминутивную форму ńāŗje (саам. нотоз.) [Там же, с. 295]. 2   Возможно, к коми форманту -öрöм ‘старое русло’ могут возводиться и некоторые другие севернорусские топонимы на -ерма  /  -ерема  /  -орома, которые, по наблюдениям А. К. Матвеева, не всегда интерпретируются на  основе прибалтийско-финских и саамских данных [Матвеев, 2001, с. 193].

4.1. Детерминанты

109

-палда  /  -полда  /  ?-болда (в агронимах Кропалда  /  Кереполда и  Урепалда  — низовья рек Северная Двина и Онега; возможно, этот же детерминант присутствует в  историческом названии пустоши Ижболда  — низовья р.  Северная Двина). Как отмечено А. К. Матвеевым, детерминант -палда наиболее близок саамским данным, ср. саам. швед. päldo, pälto, норв. bœldo, ин. peäldu ‘поле’, кильд., йок. pealt ‘площадь, поле, равнина’ < фин. [SKES, с. 516]; возможна и принадлежность этого детерминанта к лексике вымершего финно-угорского наречия РС, в  котором выполнялось соответствие субстр. а ~ приб.-фин. е [Матвеев, 2001, с. 221; 2004, с. 208]. -полье (в названиях населенных пунктов Азаполье, Карьеполье, Кузополье, Совполье, Херполье — восточная часть региона). В топонимических исследованиях отмечался контаминационный характер этого детерминанта, в  котором семантически нейтрализовались близкие лексемы различных языков, ср. рус. поле (> к.-зыр. поле), -пала  /  -пола < приб.-фин.-саам. ‘половина, сторона’ (см. выше), карел. palvi ‘местожительство’ [см. подробнее: Матвеев, 2001, с. 206–211]. При таком разнообразии этимологических источников возможно все же предполагать, что прототипом ойконимического детерминанта -полье является рус. поле (безлесное пространство, где легче основать поселение), хотя в  названных ойконимах эта русская лексема может восходить к субстратному аналогу (ср. историческую форму Карьеполе — совр. Карьеполье; ср. также название бывшей деревни Пирзапелда в низовьях р. Онега при приб.-фин. pelto ‘поле’  — по соседству с  ней находилась и русская деревня Поле). -пуга (в названии оз. Вечепуга / Вечпуга / Вечуга, низовья р. Северная Двина). П р и б. - ф и н. По предположению А. К. Матвеева, эта форма может являться вариантом более известного детерминанта  -пога < приб.-фин. pohja ‘основание, дно; край, конец’, в  топонимии ‘залив; узкий длинный залив’, см. более подробно: [Матвеев, 2001, с. 243]. На наш взгляд, -пуга может восходить также к саам. патс. pòk’k’E ‘узкое место реки или озера’, сонг. poă k’k’E ‘ложбина, низина (между горами)’ [KKLS, с. 391]. В собственно саамской топонимии это слово встречается в функции детерминанта [Там же, с. 969].

110 4. Географические термины в составе субстратных топонимов

-соломбала (в истор. названии Койсоломбала, дельта р.  Северная Двина). В  качестве детерминанта эта лексема пока не рассматривалась, хотя объяснению ключевого для него топонима Соломбала (известен с  XV в., ныне часть Архангельска) посвящено немало этимологических работ. Разноречивости интерпретаций этого названия отчасти способствует неопределенность его первоначальной географической квалификации: в  исторических источниках нередко говорится о Соломбале реке, однако некоторые контексты позволяют понимать под Соломбалой также остров или берег («в Соломбале деревня Карповская» [СГКЭ, 1, с. 303; 1586 г.] и др.). Основных версий при объяснении этого топонима две. Согласно первой, в  названии выделяется начальный компонент Со- < приб.-фин. suo ‘болото’; согласно второй, начальным компонентом является Сол- < саам. *suolо ‘остров’ [см. подробнее: Шилов, 1996, с. 65]. Относительно второго компонента наиболее обоснованной представляется точка зрения А. Л. Шилова, изложенная в упомянутой работе: (*Суол)-ломбала < саам. *lombal (~ luobbal, lommal) ‘широкий озерообразный разлив реки’, саам. > фин. диал. lompolo. По мнению А. Л. Шилова, топоним Соломбала в целом означает «расширение реки с островами», что «как нельзя лучше характеризует рельеф нижней Двины» [Там же], — отметим, однако, что эта версия верна лишь в том случае, если Соломбалой называлась вся двинская дельта или значительная ее часть. Нам представляется, что это не так. Во-первых, тексты исторических источников, не всегда указывая на вид объекта, все же свидетельствуют о некой вполне определенной локализации Соломбалы («до Соломбалы реки ловля», «в Соломбале деревня» и  т.  п.). Во-вторых, в  двинской дельте есть еще одна *Соломбала — детерминант исторического названия, имевшего ранние варианты Койсоломбала, Койсоловала, Колсоломбала, Комсоломбала (XVI — нач. XVII в.), позднее Косоломбала река, Косолонбала (XVII–XVIII вв.). Это совершенно другой объект: согласно историческим привязкам, он находился в западной части дельты — в акватории средней части Никольского устья, близ деревень Бармино, Шихириха и Личка (причем, судя по контекстам, этот объект, как и Соломбала, имел сугубо «местное» значение). Ныне

4.1. Детерминанты

111

в  приведенных формах название неизвестно, однако в  указанной зоне есть гидроним Косомбала, называющий узкую протоку между островами Лясомин и Чубольский. Почти очевидно, что эта Косомбала — современный вариант бывшего названия Койсоломбала, Косоломбала река и др., которое, как видно из всего ряда фонетических вариантов, с течением времени непрерывно трансформировалось и упрощалось. Важно, что при сопоставлении двух рассматриваемых названий подтверждается фигурирующая в  исторических источниках этимологически существенная деталь: соломбала квалифицирует относительно небольшой водный объект (Соломбала река, Косоломбала река, далее протока; оба места источники связывают с  «рыбными ловлями»). Это позволяет вернуться к  этимологии А. Л. Шилова, однако его версию необходимо уточнить. Во-первых, саам. *lombal (~ не только luobbal, lommal, но и  лūmbaл, lumbol) Т. Итконеном буквально толкуется так: «ein kleiner binnensee, durch welchen ein flus fliesst, seeartiges gebilde in einem fluss» (нем.), «jokijärvi» (фин.) [KKLS, с.  225]; точный перевод немецкой части этого толкования  — «маленькое внутреннее озеро, через которое течет река, озероподобное образование на реке», фин. jokijärvi означает ‘речное озеро’. Во-вторых, как следует из этого, название Соломбала (*Сол/ломбала) в целом должно толковаться не как «широкий озерообразный разлив реки с островами» (А. Л. Шилов), а как «маленькое островное озеро на реке» (т.  е. «маленькое озеро на реке, протекающей по острову»; кстати, отличное место для рыбной ловли). Вероятно, в прошлом это слово было географическим термином — во всяком случае, в собственно саамской топонимии есть «двойник» поморской Соломбалы — название Suollumbal [KKLS, с. 1018]. В русской лексике двинской дельты, где озер на островных протоках немало, этому термину приблизительно соответствуют курган и казамус, ср.: курган (арх.-двинск.) ‘бакалдина с водою — тж. глухой заливец или ковш (округлый залив с пережабиною, узким проливом)’ [Даль, 1, с. 39; 2, с. 129], казамус ‘небольшой речной залив’ [КСГРС] (в топонимии иногда называет озера). Обратимся к  физико-географическим подтверждениям этимологии. В  той части Архангельска, которая ныне именуется

112 4. Географические термины в составе субстратных топонимов

Соломбалой, на протоке Соломбалка действительно есть озеро (А. Л. Шилов пишет, что речка Соломбалка — это искусственная канава, выкопанная в эпоху Петра I при устройстве верфи, однако это относится, видимо, лишь к южной части нынешней Соломбалки; протока же здесь существовала и раньше, ср.: «д. Соломбала меншая Федора, н а п р о т о к е» [ПК-1678, с. 144–145]). На протоке Косомбала в месте ее слияния с протокой Шапшала также есть озероподобное расширение русла, превосходящее ширину самой протоки в десятки раз. Итак, соломбала, на наш взгляд, — термин и детерминант саамского происхождения, имеющий значение ‘речное озеро на острове, озеро на островной реке (протоке)’. -Vкса (в названиях рек Керокса, Маймакса, Нёнокса, Тёмнокса  — низовья р.  Северная Двина, Летний берег). Этот формант, по мнению исследователей, может являться словообразовательным или словоизменительным аффиксом, коррелятивным с  -Vc; А. Л. Шилов в ряде работ рассматривает его как факт карельской адаптации саамских названий [см., например: Шилов, 2008, с. 59]. С  другой стороны, приуроченность форманта к  рекам позволяет связывать его и с фин., карел. oksa, люд., вепс. oks ‘ветвь’ = cаам. oak’se ‘то же’ [SSA, 2, с. 262; Матвеев, 2004, с. 27–28]. 4.2. Географические термины в топоосновах 4.2.1. Термины гидронимии

Ручей,

речка

В исконно русских топонимах на этот тип географической реалии указывают главным образом общерусские родовые термины ручей, речка, река; их широко известными в Поморье диалектными синонимами являются исток и рассоха (Ручей, Речка, Река, Верхний Ручей / Верхний Исток, Домашний Исток, Источное Озеро, Медвежий Ручей, Ручейный Остров, Ручьевое Озеро, Рассоха, Левая Рассоха, Хвостяжская Речка и др.). Согласно топонимическим данным, значение ‘ручей’ в некоторых случаях приобретает также термин вершина (Кневатая Вершина, Соловецкая Вершина,

4.2. Географические термины в топоосновах

113

Студёная Вершина), который в нарицательной лексике обозначает исток реки [СГРС, 2, с. 75]. Семантически аналогичные термины регулярно отмечаются как в детерминантах субстратных названий (см. 4.1.1), так и в их основах. БуЕПОЖНЯ, покос — БаЕКУРЬЯ, покос (Мез., Совполье); БуЯРКУРЬЯ, р. / БуЯРКА / истор. также БОЯРКУРЬЯ (Холм., Холмогоры). С а а м. ~ Саам. кильд., тер. vuåjj ‘ручей’ [SSA, 2, с. 262], ср. также саам. uoij, oj, vuoi, uaj, vuai ‘ручей’ [KKLS, с. 765]. Начальное б-, с одной стороны, может свидетельствовать об особом наречии местного финно-угорского населения (см. 3.2.1), с другой стороны  — отражать характер русской фонетической адаптации, которая могла поддерживаться аттракцией с названиями типа Боярское (ср. истор. ойконимы Боярская, Бояриновская и Бояршина в низовьях Северной Двины, а также ойконимы Боярская и Боярка на р. Кулой, близ совпольской зоны). Для нижнедвинского названия следует предполагать исходную форму *Буй/яр/курья, где -яр может являться рефлексом саамского или субстратного детерминанта со значением ‘озеро’ (см. 4.1.1). ВаНОВОРГА, ур. (Прим., дельта р.  Северная Двина): «Там няши, а между ними ворга». П р и б. - ф и н. ~ Фин. vano ‘канава, ручей; русло реки’, vana ‘русло реки, фарватер’, ливв. vana ‘русло; глубокое речное русло’, люд. vana ‘узкая длинная щель; речное русло’, vano ‘русло’, вепс. vana ‘овраг’ [SKES, с. 1631–1632]. О форманте -орга см. 4.1.2; звук в между основой и детерминантом, видимо, эпентетического происхождения, хотя в диалектной лексике Поморья ныне известно и ворга [Кабинина, 1997, с. 94]. ВоЕРНЕМА, покос (Онеж., Чекуево); ВоЕСАНГА, покос (Онеж., Чекуево); ВоЙОЗЕРО, оз., покос (Онеж., Нименьга); ВоЯ, р. — ВоЕЗЕРО, оз. / ВоЙОЗЕРО — ВоЕМОХ, бол. (Онеж., Нижмозеро). С а а м. или п р и б. - ф и н. ~ Саам. кильд., тер. vuåjj ‘ручей’ [SSA, 2, с. 262], ср. также саам. uoij, oj, vuoi, uaj, vuai ‘ручей’ [KKLS, с. 765] ~ фин., карел., люд., вепс. oja ‘ручей, канава’ [SSA, 2, с.  262] (предполагаемое оформление основы протетическим в  возможно как для прибалтийско-финских, так и для саамских форм с  начальным лабиализованным гласным). В  нижнеонежском Воернема компонент -ер, вероятно, восходит к озерному детерминанту (см. 4.1.1): топооснова Воер- тем самым аналогична

114 4. Географические термины в составе субстратных топонимов

рассматривавшейся выше Буяр- («Ручьевое озеро»). Менее вероятна, хотя и полностью не исключена связь некоторых названий на Вой- с прасаам. *vōjこ, саам. ин. vuoija, колт. vuõij, кильд. vūjj, тер. vん jj ‘жир’ [YS, с. 152; KKLS, с. 779; см.: Киришева, 2006, с. 54– 55 (Воя, Воезеро, Воемох)]. НОРОВоЙ РуЧЕЙ, руч. (Мез., Сёмжа). П р и б. - ф и н. ~ Фин. noro ‘небольшой ручей, русло, течение воды; сырая ложбина (на дне которой протекает ручей); болотистая местность, берег ручья’, карел. noro ‘ложбина’ [SSA, 2, с.  232]. Финаль топонима может объясняться из приб.-фин. oja ‘ручей; канава’ (см. 4.1.1): *Noro/oja > Норовой с законономерной в интервокальном положении эпентезой в и грамматической адаптацией названия. ПуРАМОХ, бол.  /  ПуРАНМОХ (Онеж., Нименьга); ПуРАСРЕКА, р.  /  ПуРАГАНКА  — ПуРНЕМА, р.  (д.)  — ПуРАСОЗЕРО, оз. — ПуРЛУДА, о-в / ПуРЛОДА (Онеж., Пурнема); ПУРНАВОЛОК, мыс, истор. (дельта р.  Северная Двина); ПуРОМА, прт. (Прим., дельта р. Северная Двина); ПуРОСОЗЕРО, оз. / ПуРОСЕРО (Прим., Повракула). Приб.-фин. ~ Фин., карел. puro ‘ручей; небольшая речка’ [SSA, 2, с.  437], ливв. puro ‘ручей’ [Мамонтова, Муллонен, 1991, с.  76; см.: Киришева, 2006, с.  66 (Пурнема); Кабинина, 1997, с. 114 (Пурома, Пурнаволок)]. Название Пураганка, которое, по свидетельству А. В. Родионова, старожилы Пурнемы считают самым старым и «правильным» (сейчас чаще говорится Пуранка и даже Пуранга), следует, видимо, связывать с карел. purakko ‘ручей’ [SSA, 2, с. 437], засвидетельствованным в  местной топонимии в  функции детерминанта (луг Тирибураки, см. 4.1.1). Тем самым для названий на -анга обнаруживается возможность происхождения от прибалтийско-финских лексем на -kko — при вероятном участии генитивного суффикса и речного форманта: Пуранка / Пуранга < *Purakko или Пуранка / Пураганка < *Purakko-n-(joki).

Протока,

пр ол и в

Согласно данным КСГРС и ТК ТЭ, эта характерная для Поморья географическая реалия обозначается в  русской топонимии 13 терминами: более половины из них имеют родовое значение протока / пролив между островами или водоемами (виска,

4.2. Географические термины в топоосновах

115

ворга, курья, перейма, салма, стрежь, сувой, шар: Пронина Виска, Ворга, Курейка, Перейма, Жижгинская Салма, Салмистое Озеро, Кривая Стрежь, Большой Сувой, Балуевский Шар, Мишинский Шар и др.). Среди разновидностей проток / проливов в русской топонимии терминологически выделяются рукав реки (полой, рукав: Бобровский Полой, Муравой Полой, Поповский Полой, Мечинский Рукав / Мечинский Полой, Фатеевский Рукав и др.), рукав реки при ее впадении в  море (устье: Корабельное Устье, Маймаксанское Устье; Пудожемское Устье и др.), узкий пролив (железные ворота: Железные Ворота 1, 2, 3), протока, промытая приливом (промой: Большой Промой, Никулинский Промой, Промой, Шихиринский Промой и др.). Соответствующие термины субстратной топонимии имеют основное значение ‘пролив, протока’, однако для них характерны созначения ‘узкий пролив’, ‘рукав реки’. ПУДЕЖМА, истор. «на Пудежми»  /  совр. ПуДОЖЕМСКОЕ уСТЬЕ, рукав р. Северная Двина (Прим., дельта р. Северная Двина); ПуДЕМСКИЕ, покос (Прим., Сюзьма); ПуДОС, о-в, порог / ПуДУС (Онеж., р. Кожа). П р и б . - ф и н. или с а а м. ~ Фин. pudas, карел. puvaš, puvaž, puvaz, puaz ‘узкий пролив между берегом и островом; более узкий и мелкий рукав реки’ = саам. pòutas, pōutes, pāutas ‘рукав реки, протока’ [SKES, с. 623; SSA, 2, с. 413]. Онежский топоним Пудос / Пудус более близок финским данным, тогда как два других названия допускают и саамский источник. Особенно вероятно саамское происхождение для нижнедвинского названия Пудежма, в котором, на наш взгляд, отражен архаичный саамский диминутивный суффикс -šм (см. 3.3.1): для этого топонима, конечно, возможно допустить прибалтийско-финское фонетическое освоение, приблизившее его к финскому pudas. СаЛМОЗЕРО, оз. (Онеж., Нижмозеро); ШаЛМАШ, оз., бол. (Прим., Лисестров); ШоЛМОЗЕРО, оз. (Онеж., Чекуево). П р и б . - ф и н. ~ Фин. salmi, карел. salmi, salmes, ливв. šalmi, люд. sal’m, salm(i), вепс. sal’m, soum ‘пролив’ [SSA, 3, с.  148; SKES, с. 956]. В онежском названии Шолмозеро гласный о в топооснове либо указывает на близость названия к вепсским данным, либо, что очень вероятно для названия XVI в., связан с передачей прибалтийско-финского а русским о (см. 3.2.1).

116 4. Географические термины в составе субстратных топонимов

ЧёЛМОЗЕРО, оз.  — ЧёЛМА, бол. (Онеж., Мудьюга); ЧёЛМУС, зал. (Прим., дельта р. Северная Двина). С а а м. ~ Прасаам. *ćōlmē, саам. сев. čoalbme, ин. čoalmi, колт. čuälmm, кильд. čuelm, тер. čieļme ‘пролив’ [YS, с. 26–27; см.: Матвеев, 2004, с. 99].

У ч ас т о к

р е к и , пр о т о к и

● Разветвление / ответвление реки. В русской топонимии Поморья эта реалия по преимуществу обозначается известным почти повсеместно диалектным термином рассоха; в единичных примерах разветвление реки и ее притоки в этом месте характеризуются лексемами развилка, разводье и росстань (ср. бол. Развилки, где «два ручья расходятся», уч. р. Разводье, где «Онега расходится на два рукава», реки Верхняя Сухая Росстань и Нижняя Сухая Росстань в месте разветвления р. Вейга). В топоосновах финноугорских названий, однако, реалия отражается относительно редко (чаще — в детерминантах, см. -сара / -сора / -сура / -шара ‘ветвь, развилка; ответвление реки’ в разд. 4.1.1). СыРОХТА, покос (Мез., Совполье). С а а м. ~ Саам. тер. sīŗŗε, патс. sшəŗŗė, нотоз. suoŗŗe, кильд. sūŗŗ(e) ‘развилина’; нотоз., кильд. также ‘разветвление реки’ [KKLS, с.  535]. Формант неясен, хотя возможно предполагать, что он восходит к саамскому диалектному слову, генетически связанному с прасаам. *lōktこ ‘залив’. ● Верховье реки. Русскими терминами, называющими эту реалию в топонимии Поморья, являются однокоренные лексемы верхотина и вершина. Они могут обозначать как собственно исток реки, так и ее участок в верховьях или какой-либо верхний приток: ср. Верхотина (верхний приток р. Мегра, Мез.), Верхотина (верхняя часть р. Вейга, Онеж.), Вершинки (бол. на Зимнем берегу: «Речки там начинаются, в море текут»). В субстратной топонимии региона идеограмма представлена названиями с основой Ладб- / Ладв-. ЛаДБА(РЕКА), р. / ЛаДБАРУЧЕЙ — ЛаДБОЗЕРО, оз. / ЛаДВОЗЕРО (Онеж., Тамица); ЛаТМАНГА, руч., оз. (Онеж., Нижмозеро). П р и б . - ф и н. Т. И. Киришева, рассматривая первый комплекс названий, связывает топооснову Ладб-  /  Ладв- с  фин., карел. latva, люд., вепс. latv ‘вершина, верхушка; верховье реки’ > саам. сев. lađve (лул., колт., кильд., тер.) ‘то же’ [SSA, 2, с. 52; см.:

4.2. Географические термины в топоосновах

117

Киришева, 2006, с.  44]. Этимология прозрачная, тем более что, согласно привязке, данной из с.  Тамица, Ладбарека и Ладбозеро по расположению совпадают с группой озер Верхние. На этих озерах находится д. Нижмозеро, жители которой не знают названий Ладбарека и Ладбозеро  — но здесь известно название Латманга, относящееся к озеру и ручью (руч. Латманга соединяет одноименное озеро с оз. Малое Верхнее). Тем самым очевидно, что жители соседних сел Тамица и Нижмозеро относят разные названия к одному и тому же объекту или к очень близким объектам. Поэтому в названии Латманга следует видеть ту же, хотя и фонетически модифицированную, основу Ладб- / Ладв-. Подобное живое спорадическое колебание в / м отмечается в названиях Сивонга / Симонга и Саванозеро / Самонозеро (низовья р. Онега), см. 3.2.1. С типологической стороны ср. известные в Карелии названия Ладмозеро, Ладнаволок (из *Ладм-) и др. [Муллонен, 2008, с. 29]. ● Устье реки. В русской топонимии региона эта реалия представлена термином устье, отмечаемым чаще всего в  метонимических названиях приустьевых покосов и тоней, иногда  — в  названиях других объектов (ср. покосы Устье, Устьенка, тони Усть-Голодеиха, Усть-Яреньга, оз. Устьенное Озеро, д. Устькожа и др.). В субстратной топонимии региона отмечен один подобный топоним: МеЛЬМОЗЕРО, оз. (Прим., Кудьмозеро). С а а м. ~ Прасаам. *nālmē, саам. сев. njalbme, ин. njälmi, колт. njälmm, кильд. ńālm, тер. ńаļme ‘рот; устье реки’ [YS, с. 86–87; KKLS, с. 294]. Ср. саам. Njalmjavr  /  Nielmjavr  — название озера с  этой основой [KKLS, с. 996]. *Нялм- > *Нельм- > *Мельм- вследствие перехода 'а > 'е и ассимиляции носовых (см. 3.2.1). ● Спокойный участок течения. Русскими терминами, обозначающими в топонимии Поморья эту реалию, являются плёс и плёсо; в Северном Примезенье спокойные участки речного русла (широкие и  глубокие) в  трех примерах обозначены заимствованным из финно-угорских языков термином вадега (Большая Вадега, Касьянова Вадега, Малыгина Вадега — участки р. Кимжа). Все субстратные названия, указывающие на эту реалию, сосредоточены в  низовьях Онеги и семантически коррелируют с  аналогичными

118 4. Географические термины в составе субстратных топонимов

русскими названиями, которые в этой зоне особенно многочисленны (Плёсские Озёра — 3 озера, Плёсо, Солёное Плёсо, Тихое Плёсо, Антоновский Плёс). ВиЛЯМОЗЁРА, гр. оз. (Онеж, Кушерека). С а а м. ~ Саам. патс. vĭĕłma ‘узкий плес’, сонг., нотоз. vĭĕлma ‘промежуток между озерами; глубокая спокойная река с высокими берегами’, кильд. vieлma, тер. vilme, vilme ‘глубокая спокойная река с  высокими берегами’ [KKLS, с. 743]. Ср. название озера Вильям-лампи в Карелии, имеющего s-образную форму [АРК, с. 53]. МаЛДАНОЗЕРО, оз.  — МаЛДАНЬ(Я), гора, лес (Онеж., Нименьга); МАЛЬТюШКА, р.  /  МАЛЬЧуШКА  /  МаЛЬЧУШКА (Онеж., Кушерека). П р и б . - ф и н. ~ Фин. malto ‘плес, тихая, спокойная вода’, карел. malto, люд. mald(o) ‘тихий, неподвижный (вода, ветер)’ [SSA, 2, с. 144]. СаВАНОЗЕРО, оз.  /  CаМОНОЗЕРО  — СаМОНРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Нименьга). С а а м. ~ Саам. патс. sāva, gen. savva˙ n, нотоз. sāvă, gen. savvan, кильд. sàva, gen. savvan, тер. savvan, gen. savvaņe ‘плес’ [KKLS, с. 479]. Основа известна в собственно саамской топонимии [Там же, с. 1013]. ● Излучина реки. Термины колено и мег, обозначающие поворот речного русла, в русской топонимии Поморья представлены в  единичных примерах (уч. реки Колено на Летнем берегу, оз. Меговское и ск. Меговая Дресвянка в Северном Примезенье). Косвенным образом эта реалия отражается в топонимически более активной лексеме прилук (< лука ‘изгиб, излучина’), которая обозначает место у речной излучины, обычно занимаемое покосами. В  субстратных топоосновах термины с  подобным значением также редки (несколько активнее они в детерминантах, ср. -молка ‘изгиб, поворот (реки)’ в разд. 4.1.1). ВоНГУДА, р. (д.) — ВоНГОЗЕРО, оз. (Онеж., Кокорино); ВоНДРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Кушерека). П р и б . - ф и н. ~ Фин. vonka ‘излучина реки; широкое и глубокое место в  реке’, карел. vonka ‘излучина реки; заводь, плес’, ливв. voŋgu, люд. voŋg ‘водоворот; глубокое тихое место в  реке’ [SSА, 3, с.  470; см.: Матвеев, 2004, с. 35–36 (Вонгозеро, Вонгуда)]; ср. карельское название Вонги, в котором, по сведениям И. И. Муллонен, основа Вонг- имеет

4.2. Географические термины в топоосновах

119

значение ‘излучина’ [Муллонен, 2008, с. 23]. Вондручей < *Вонгручей вследствие колебания нг / нд (см. 3.2.1). МеГРА, р.  (Мез., Зимний берег). П е р м. А. К. Матвеев связывает этот топоним с  фин. mäyrä, mäkrä, карел. mäkrä, люд. mägr(こ), вепс. mägr ‘барсук’ [SSA, 2, с. 195; Матвеев, 2004, с. 53]. При таком толковании название Мегра оказывается единственным прибалтийско-финским речным гидронимом на очень большой территории, где представлены только саамские и пермские названия рек. Представляется, что гидроним Мегра в данном случае имеет, скорее, пермское происхождение, ср. к.-зыр. мегыр ‘дуга; шпангоут лодки’ [КРС, с. 413], которое производно от мег ‘шпангоут; излучина реки’ [КЭСК, с.  171]. Это сопоставление находит опору в характерной географической особенности реки: в отличие от всех других рек Зимнего берега, при впадении в Белое море Мегра образует крупный извилистый залив s-образной формы. ● Яма на реке. В исконно русских топонимах Поморья на эту реалию обычно указывают общерусские термины омут и яма (Омут, Вертящий Омут, Кривой Омут, Ганькина Ямка, Горелая Яма, Покойницкая Яма и др.). В  Северном Примезенье в  подобном качестве отмечен также диалектный термин улово (омут Улово на р. Немнюга) — здесь же, возможно, в близком значении (‘омут, водоворот’) представлена географическая лексема воронуха (в названиях приречных покосов Воронуха и Воронушки — ср. поморск. воронуха ‘волнение, толчея в  море от столкновения двух встречных течений’ [Подвысоцкий, с.  167]). В  субстратной топонимии термин с подобным значением отмечен дважды: ёРНА, р.  — ёРНОЗЕРО, оз. (Мез., басс. р.  Сояна). С а а м. ~ Кильд. jĭerŋ, jiern ‘глубокое место в воде’ [KKLS, с. 828]. В целом название Ёрна можно истолковать как «Река с  глубокими местами (ямами)» — это представляется вероятным и потому, что Ёрна очень порожиста. ЮГ, порог (Онеж., р. Кожа). С а а м. ~ Саам. сонг. jug’g’E, нотоз. jȯ g’k’E, саам. норв. jug’ge ‘впадина, яма’ [KKLS, с.  71]. Названием порога эта лексема, по-видимому, стала вследствие метонимии: под порогом обычно имеется «яма»  — место, куда падает вода.

120 4. Географические термины в составе субстратных топонимов

Озеро На территории Архангельского Поморья располагается более 3  000 различных по величине озер. В  исконно русской топонимии в их именовании обычен родовой термин озеро, однако используются и некоторые диалектные лексемы, указывающие на те или иные видовые особенности озер: небольшое озеро (озёрко, лужа, лыва: Озёрки, Большая Лужа, Маркелова Лужа, Лыва, Лывозеро, Круглая Лыва и  др.), небольшое глубокое озеро (бочаг, ламба, ламбина: Бочага, Бочаги, Большая Ламба, Ламбы, Ламбина и др.), небольшое круглое озеро (курган / круган, яма: Курган, Круган — «Там раньше круглое озёрко было», Волчья Яма, Привалихинская Яма, Чёртова Яма и др.). Кроме того, как терминологические номинации предположительно могут рассматриваться названия типа Речное Озеро (4 топонима), указывающие на соответствующий тип реалии — озеро на реке (протоке). Этой русской идеографической картине почти во всех деталях соответствуют региональные финно-угорские данные. ● Озеро яВРА, оз., покос (Мез., Совполье): «Озерко там так же, как на Явкорках»; *яВРКУРКИ: яВКОРКИ, оз., покос (Мез., Совполье): «Кругом острова озеро идёт». С а а м. ~ Прасаам. *jāvrē, саам. сев. jawre, ин. jävri, колт. jäurr, кильд. javr, тер. javŗe ‘озеро’ [YS, с. 34–35; см.: Матвеев, 2004, с. 110]. яРЕНЬГА, р.  (д.) (Прим., басс. Белого моря). П р и б. ф и н .   /   с а а м .   /   с у б с т р. Вряд ли приходится сомневаться в  том, что основа гидронима восходит к субстратной лексеме со значением ‘озеро’ (~ фин., карел. järvi и  т.  д.) [Матвеев, 1960, с. 115; 2004, с. 166–168]. Река Яреньга действительно слагается притоками, вытекающими из четырех озер; стоит также отметить, что, к примеру, в собственно саамской гидронимии «Озерная река»  — весьма распространенная номинативная модель [KKLS, с. 971]. В то же время определенно судить о языке, в котором возникло название, практически невозможно: при русском усвоении форма основы Яр- могла возникнуть как из приб.-фин. järvi и саам. *jāvrē, так и из иных соответствующих субстратных лексем. Столь же неясен детерминант, который может восходить как

4.2. Географические термины в топоосновах

121

к неизвестному вымершему языку РС, так и к другим источникам (в частности, в связи с упоминавшейся выше «генитивной» версией ср. фин. järven — gen. от järvi ‘озеро’). ● Небольшое озеро яГРЫШ, покос (Прим., Заостровье). С а а м. Аналогичное название, известное в Белозерье, А. И. Попов связывает с уменьшительной формой от ягр ‘озеро’ [Попов, 1965, с.  115], А. К. Матвеев разделяет эту точку зрения [Матвеев, 2004, с. 22]. Нельзя не отметить чрезвычайную популярность соответствующего диминутива в  собственно саамской топонимии: например, в  материалах Г. М. Керта лексемы jauraš, jaurös ‘озерко’ отмечены в составе 186 топонимов [Керт, 2002, с. 147]. ● Небольшое круглое озеро БаТЕРМАЛА, покос  /  БаТЕРМОЛА  /  истор. также БАТЮРМОЛА / БАТЬЮРМОЛА (Холм., Матигоры). П р и б . - ф и н. Топоним со всей очевидностью является составным, однако в силу фиксации параллельных вариантов (известны с  XV–XVII вв., ныне только Батер-) может различно члениться на основу и детерминант: Бат-юрмола и Батер-мала (-мола)  — о значениях этих детерминантов см. 4.1.2. Представляется, что в  этимологической интерпретации топоосновы Бат- или Батер- существенным является факт расположения называемого объекта на берегу внутреннего островного озера, а не реки, как в случае с Юрмалами, которых в нижнедвинской зоне несколько. На связь Батермолы  /  Батюрмолы с  озером указывают как тексты письменных источников («в Матигорской волости поженка Батермола до Оногры озера» [СГКЭ, 2, с. 272; 1691 г.]), так и современные данные, фиксирующие возле покоса Батермала оз. Батермальское. Этот факт позволяет предположить, что топооснова связана с фин. patero ‘небольшое круглое углубление или яма; небольшое лесное озеро’, карел. patero, paduro ‘небольшое углубление, яма’, pata, pada ‘глиняная посудина, горшок’, вепс. pada ‘горшок’ [SKES, с. 502; SSA, 2, с.  322] (в связи с  карельско-вепсскими данными ср. рус. горшок, регулярно употребляющееся в  топонимии РС для именования небольших озер). Указанная прибалтийско-финская основа пат- / патер- этимологически действительна при любом членении

122 4. Географические термины в составе субстратных топонимов

рассматриваемого топонима (в обоих случаях в общем толкуемого как «Озерный Берег»), хотя и не позволяет дифференцировать финские и карельско-вепсские данные. На предпочтительность выделения топоосновы Батер- указывают, однако, другие топонимические факты. В  недалеком соседстве от  Батермолы  /  Батюрмолы известны топонимы Верхняя и Нижняя Падера — они называют сенокосные угодья в низких прибрежных котловинах, заливаемых во время половодья, но затем быстро обсыхающих («Когда вода уйдёт, сухой ногой можно пройти»). Естественно предполагать, что падера в  данном случае  — заимствование из упомянутого выше фин., карел. patero ‘небольшое углубление, яма; небольшое лесное озеро’ (эту же этимологию предлагает О. А. Теуш для термина пáдера, известного в лексике некоторых регионов РС в значениях ‘трясина’, ‘река с вязким дном’, ‘низина, промытая дождевой водой’ [КСГРС; см.: Теуш, 2003, с. 104–105]). Эта лексема могла участвовать в образовании топонима или даже термина *батермола, обозначавшего, в  отличие от *юрмалы  — речного берега, низкий, заливаемый водой берег озера — ср. характерный в этом отношении фрагмент текста одной из двинских грамот: «а когда де бывает вешняя великая вода, тогда ту пожню Батюрмолу с краю, что от Оногры реки, песком засыпает, льдом здирает» [СГКЭ, 2, с. 245] (Оногра именуется в ранних источниках то озером, то рекой — см. ниже статью оНОГРА). Озвончение начального согласного объяснимо на русской почве действием ассимиляции и может быть подтверждено варьированием начальных звонких и глухих в других топонимах (для нижнедвинского региона ср. варианты Падракур — Бадракур, Харгомина — Гаргомина и др.). ПаДЕРА: ВеРХНЯЯ ПаДЕРА, НиЖНЯЯ ПаДЕРА, ур. (Холм., Матигоры). П р и б. - ф и н. ~ Фин. patero ‘небольшое круглое углубление или яма; небольшое лесное озеро’, карел. patero, paduro ‘небольшое углубление, яма’ [SKES, с. 502; SSA, 2, с. 322]. Как отмечено в  предыдущей статье, эти топонимы относятся к  прибрежным котловинам, которые во время разлива Северной Двины становятся озерами.

4.2. Географические термины в топоосновах

123

● Озеро на реке (протоке) ЛуМБУШКА, р.  и оз. (Онеж., Юдмозеро). С а а м. ~ Саам. кильд. лūmbaл, им. lumbol, патс. luobb ł, сонг. лūbbaл, нотоз. лuobbaл ‘речное озеро’ [KKLS, с. 225]. МАНоВЫ ОЗёРА, гр. оз. — МаНОВ РуЧЕЙ, руч. — МаНОВ НОС, мыс (Мез., Нижа). С а а м. ~ Саам. тер. mana ‘озеро, через которое течет река’ [KKLS, с. 236]. СОЛОМБАЛА (РЕКА), р., истор. / совр. СОЛоМБАЛА, часть г.  Архангельск (Прим.). С а а м. ~ Саам. *suolо ‘остров’ и *lombal ‘маленькое внутреннее озеро, через которое течет река’: в целом топоним истолковывается как «речное озеро на острове, озеро на островной реке / протоке» (см. более подробно в разд. 4.1.5). К рассматриваемой группе «Озеро» возможно, на наш взгляд, относить и часть многочисленных в Поморье топонимов на Ламб-: ЛаМБАРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Тамица); ЛаМБАС, о-в (Прим., дельта р. Северная Двина); ЛаМБАС, покос (Прим., дельта р. Северная Двина); ЛаМБАС, покос (Онеж., Устькожа); ЛаМБАСИХА, руч. (Прим., Повракула); ЛАМБАСКУРЬЯ, ур., истор. (низовья р. Северная Двина); ЛаМБАСМЕНА, покос  /  ЛаМБАСМИНА (Онеж., Кокорино); ЛаМБАС(Ь)МИНА, покос (Онеж., Мудьюга); ЛаМБАСОВО, покос (Прим., Ластола); ЛаМБОЗЕРО, оз. (Онеж., Кянда). Для топоосновы Ламб- А. К. Матвеевым отмечена возможность сопоставления с фин., карел. lammas, люд., вепс. lambaz, саам. кильд. łambes, тер. łambεs ‘овца’ [SSA, 2, с. 42; KKLS, с. 185], однако данные русской топонимии в большей степени поддерживают другую версию исследователя, согласно которой названия на  Ламб- соотносятся с  фин., карел. lampi, люд. lamb(i) ‘пруд; лесное озеро’ [SSA, 2, с.  42; см.: Матвеев, 2004, с.  45–46]. Это сопоставление подтверждается как известностью слова в  функции детерминанта (Хатламба), так и фактом его заимствования в русские говоры Поморья в формах ламба, ламбина, которые регулярно употребляются в  топонимии (Ламба, Большая Ламба, Ламбина и мн. др.). В то же время апеллятив овца в русских названиях Поморья отмечен только трижды, причем одно из этих названий, относящееся к морскому островку Овечий Баклан, очевидно является метафорическим. Показательно и то, что в исторической топонимии региона апеллятив овца вообще не засвидетельствован.

124 4. Географические термины в составе субстратных топонимов

Залив Залив  — одна из характерных и важных в  промысловом отношении природных реалий Поморья. На терминологическом уровне русская топонимия дифференцирует здесь три типа заливов: морской залив (губа: Губа, Двинская Губа, Кяндская Губа, Онежская Губа, Унежемская Губа, Кислые Губки и др.), узкий длинный залив реки или озера (букля, курья, кутовая речка: Нименьгская Букля, Курья, Курейка, Малая Курья, Подовинная Курья, Кутовая Речка и др.), небольшой залив реки или озера (заводь, казамас, кут: Заводь, Лупин Казамас, Казамосовские Поля, Кутозеро, Куты и др.). Более универсальны в  топонимии региона лексемы залив (редко) и лахта, которые называют заливы без указания на их особые признаки (Залив, Лахтотное Озеро, Чёрная Лахта и др.). В субстратных топоосновах терминологически представлены вторая и третья из указанных идеограмм. ● (Небольшой) залив КаРАХТА, р. < ? *КаРЛАХТА (Прим., Нёнокса); КаРКУЛЬ(Я), р. / истор. КАРКУРЬЯ (Прим., Повракула); КАРУКУРЕЯ, прт., истор. (дельта р. Северная Двина). П р и б. - ф и н. ~ Фин. kar ‘небольшой залив’, люд. kuar ‘залив’ [Матвеев, 1970, с. 502]. Ср. карельские названия Караярви (озерный залив) [АРК, с.  6], Кара, Карагуба и др. [Муллонен, 2008, с. 25]. С несколько меньшей уверенностью отражение этой лексемы можно предполагать в названиях прибрежных мысов и покосов низовий Онеги (КаРОМИНА, КаРНАВОЛОК, КаРНЕМА) — в этих случаях основа может связываться также с  фин. karu ‘каменистый, бедный растительностью; плохой, дурной’, карел., люд. karu ‘плохой, скверный; дьявол, черт’ [SSA, 1, с. 319]. ● Узкий длинный залив оНОГРА, оз. / истор. ОНОГРА РЕКА, ОНОГРА ОЗЕРО / ОНОГРО (Холм., Ломоносово). С а а м. Гидроним Оногра примечателен тем, что соответствующий ему объект совмещает в  себе признаки озера и реки. Формант -гра квалифицирует объект как озеро, так же определяют его нынешние местные жители. Однако первое упоминание топонима в  письменных источниках (1690 г.) — Оногра река. «А когда де бывает вешняя великая вода,

4.2. Географические термины в топоосновах

125

тогда ту пожню Батюрмолу с краю, что от Оногры реки, песком засыпает, льдом здирает» — жалуется автор одной из двинских грамот [СГКЭ, 2, с. 245]. Годом позже Оногра названа озером: «в Матигорской волости поженка Батермола до Оногры озера» [Там же, с.  272], далее известно также замечание писца «исстари де реки Оногры не было, только де было озеро Оногро» [Там же, № 100]. На карте 1792 г. [Челищев, 1886, с. 122] Оногра показана как узкая длинная протока, отделяющая Холмогоры от остальной части Курейско-Матигорского острова; вдоль нее обозначено несколько небольших озер, одно из которых называется Плауча. Это название известно до наших дней — местные жители объясняют его тем, что озеро «плавает», т. е. перемещается и меняет форму при изменениях уровня воды в Северной Двине. При ближайшем рассмотрении оказывается, что в данной местности, близ двинских берегов, которые здесь низменны, гидрообъекты «озерного» типа вообще очень тесно связаны с Северной Двиной. При подъеме воды многие из них превращаются в протоки (полои) или заливы — своего рода «озерные курьи», а при спаде воды могут полностью пересыхать. Эта особенность неоднократно отражена в номинациях озер: близ Оногры известны, к примеру, оз. Первая и Вторая Пересуха (почти полностью обсыхают при малой воде), оз. Затоплявка (весной — озеро, летом — покос), озера Курья и Речка, оз. Вялахта (при лахта ‘залив’), оз. Хурдуга (судя по форманту, в прошлом река, теперь — узкое и длинное озеро). Несколько озерных заливов показано на карте П. И. Челищева в  ближайшем соседстве с Оногрой — один из них имеет характерное название Кутозеро (ср. кут ‘небольшой залив’ в лексике местных говоров [КСГРС]). На основании этих данных можно предположить, что в названии Оногра при его возникновении также отразился специфический местный тип географической реалии — озеро / озеро-залив / озеро с заливом (→ протока) в зависимости от уровня воды в Северной Двине. В таком случае основа названия Оногра может быть сопоставлена с прасаам. *vōnこ, саам. сев. vuodnâ, ин. vuonа, колт. vuõnn, кильд. vūnn ‘узкий и длинный залив (моря, озера)’; саам. > фин. vuono ‘то же’ [YS, с.  154; KKLS, с.  788; SSA, 3, с.  474]. Утрата начального в может объясняться на русской почве в системе подобных колебаний начала слова, ср. исторические варианты

126 4. Географические термины в составе субстратных топонимов

топонимов Ождорма  /  Вождорма, Волховска  /  Ольховская, известные в этой же микрозоне. Интерпретация основы из саамского языка соответствует типу форманта -ягр, который квалифицируется как общий для саамской и севернофинской топонимии РС (см. 4.1.1). уНА, р.  (д.)  — УНСКаЯ ГУБа, зал. (Прим., Уна); уНЕЖМА, р. (д.) — уНЕЖЕМСКАЯ ГУБа, зал. (Онеж., Унежма); уНОЗЕРО, оз. (Онеж., Мудьюга). С а а м. Представляется, что эти названия родственны предшествующему Оногра, однако иначе отражают гласный первого слога: для топонима Оногра ближе прасаамские данные (*vōnこ), для топонимов с основой Ун- — более поздние диалектные данные саамского языка (ин. vuonа, колт. vuõnn, кильд. vūnn, см. выше). С  семантической стороны названия рек Уна и Унежма, впадающих в узкие длинные морские заливы, точно соответствуют вышеприведенному значению ‘узкий и длинный залив (моря, озера)’; для названия Унозеро, правда, подобных географических данных нет. Финаль -жма в названии Унежма может объясняться как древний саамский диминутивный аффикс (см. 3.3.1), что согласуется с физико-географическими характеристиками как самой реки (длина ее около 20 км), так и залива Унежемская Губа — одного из самых узких морских заливов Архангельского Поморья.

Б ол о т о ,

з а б ол о ч е н н о е м е с т о

Болота занимают основную часть территории Архангельского Поморья и характеризуются значительным разнообразием квалифицирующей их русской географической лексики. Семантика многих терминов при этом часто оказывается размытой (от ‘болото’ вообще до  значительно более конкретизированных значений; у большинства терминов имеется непостоянная сема «поросший лесом / кустарником  / травой»). Тем не менее на основе наиболее частотных фиксаций КСГРС и данных ТК ТЭ возможно выделить несколько видов болот, которые регулярно обозначаются в исконно русской топонимии: моховое болото (мох, мшарина: Большой Мох, Замошье, Долгая Мшарина и др.), торфяное болото (труговина < *тундровина: Большая Труговина, Малая Труговина, Лесная Труговина), низкое заболоченное место (ляга, няша, солотина:

4.2. Географические термины в топоосновах

127

Медвежья Ляга, Няши, Солотина и  др.), топкое место на болоте, окно воды (дыбун, зыбун, индола, калтус, ламба, павна, паточина, чарус: Дыбуны, Зыбун, Трестяная Индола, Андреюшков Калтус, Большая Ламба, Чёрная Павна, Чарусская Паточина, Чарусное и др.). Примечательно, что очень многие из названных терминов заимствованы из финно-угорских языков. В  топоосновах финно-угорских названий этот ряд дополняется еще девятью терминами, причем следует отметить, что семантически они не только соответствуют русским видовым идеограммам, но и в целом характеризуются той же многозначностью. ЛеЙКРУЧЕЙ, руч.  /  ЛеЙРУЧЕЙ (Онеж., Кокорино); ЛеЙХОМОХ, бол.  /  ЛеЙКОМОХ (Онеж., Чекуево). П р и б . - ф и н. ~ Фин. leija, leijas ‘вязкая, сырая земля, болото, окно воды на болоте’, карел. liehu ‘вязкая, топкая земля, грязь’ [SSA, 2, с. 59]. ЛеЛЯМИНА, покос, часть берега реки (Онеж., Кокорино). П р и б. - ф и н. ~ Фин. lella ‘водянистая земля, болото’, lellyä, lellua ‘колыхаться, прогибаться (о земле), качаться’, карел. lelluo ‘колыхаться’, lellu ‘зыбкий (о болоте)’ [SSA, 2, с. 61–62]. ЛяДОГА, р. (Прим., дельта р. Северная Двина). С а а м. ~ Саам. сонг. lεδak, нотоз. lεda k ‘топь, топкое болото’ [KKLS, с. 208]. Согласно карте, река протекает по топкому болоту. Явно ошибочно сопоставление названия с фин. lato ‘сарай для сена’ [SKES, с. 279; см.: Кабинина, 1997, с. 103], основанное на поздней картографической форме Ладуга (в исторических документах с  нач. XVI  в. устойчиво фиксируется Лядога; ни поселений, ни изб здесь нет). НеВСОРЫ, ур. (Мез., Козьмогородское). П р и б . - ф и н. ~ Фин. neva ‘открытое или безлесное болото; зыбун, покос на болоте; трясина; река’, карел. neva ‘вода, водоем (озеро, река, море); болото’ [SSA, 2, с. 215]. В этой же зоне на правом берегу р. Мезень зафиксирован детерминант -нева (см. 4.1.1). ТиЛЬПОЖНЯ, покос (Мез., Кильца). П е р м. ~ К.-зыр. тiль ‘болотистое место с низкорослым сосняком; густые заросли сосняка; густой молодой хвойный лес’ [КРС, с. 675]. ФеТИМОХ, бол. (Онеж., Тамица). П р и б. - ф и н. ~ Фин. hete ‘трясина, зыбун; ключ, источник’, карел. hete ‘трясина, зыбун’ [SSA, 1, с. 159]. *Хетимох > Фетимох вследствие диссимиляции заднеязычных [Киришева, 2006, с. 49].

128 4. Географические термины в составе субстратных топонимов

ШОНБАЛИХА, покос, истор. (дельта р.  Северная Двина); ШоНБОРСКИЙ МОХ, бол.  — ШоНБАРЫ, тоня (Прим., Красная Гора). С а а м. ~ Саам. кильд. šuəńń, šuəήή, тер. šiəńńa, патс. sшзήήа, нотоз. sŭ ńńа ‘сенное болото, сырой сенокос на болоте; болото’ [KKLS, с. 532]. По мнению исследователей топонимии Карелии, эта саамская основа отражена в  названиях Шуньга, Шонга, Шогарви и др. [Керт, Мамонтова, 1982, с.  94]. Фонетическое развитие в рассматриваемых случаях представляется следующим: *Шонг- > *Шонд- > Шонб- (ср. Лёмбозеро — Лёндозеро). Компонент -ор в названии Шонборский Мох восходит, вероятно, к озерному детерминанту (см. 4.1.1). ШуЯ, р. (Онеж., Малошуйка); ШуЯ, ур. (б. д.) (Прим., Лявля): «Там заворот и мелкая вода». П р и б. - ф и н. ~ Карел. šuo ‘болото’ [SKES, с.  1109]. Такую этимологию с  некоторым сомнением предлагает А. К. Матвеев для гидронимов Шуйка и Шуезеро в районе Кенозера [Матвеев, 2004, с. 158]; ср. также название реки Шуо в Карелии [АРК, с. 29]. Известная альтернативная этимология для названий типа Шуя — от рус. шуй ‘левый’ — в свете региональных данных топонимической семантики в  рассматриваемых случаях очень сомнительна. яНГОЗЕРО, оз., бол. (Холм., Чухчерема); яНКУРЬЯ, реч. зал. (Прим., дельта р.  Северная Двина). С а а м. ~ Прасаам. *jˉεŋkē, саам. сев. jægge, ин. j(i)eggi, колт. jeägg, кильд. jieŋg ‘болото’ [YS, с.  36–37]; саам. > фин., карел. jänkä ‘(большое) болото’ [SSA, 1, с. 257]. Залив Янкурья относится к реке Лядога («Болотная» — см. выше). 4.2.2. Оронимические термины

Б е р е г (~

м ат е р и к )

В русском топонимическом обозначении этой природной реалии в Поморье отмечено более 20 географических терминов. Наиболее частотна среди них лексема берег в родовом общерусском значении, видовые же термины квалифицируют пять разновидностей поморских берегов: крутой, обрывистый берег (крутик, слуда, увал, щелья: Крутик, Слудка, Домашний Увал, Морской

4.2. Географические термины в топоосновах

129

Увал, Увалы, Щелья, Белая Щелья, Собачья Щелья и др.), пойменный берег, луг (бережина, луг, луготина, лухта, мур, наволок, нарья: Бережина, Долгая Бережина, Луг, Луговые Пожни, Верхняя Луготина, Телячьи Лухты, Мур, Островистые Муры, Наволоки, Сухой Наволок, Нарьи, Круглая Нарья и др.), берег материка  /  материк (эту реалию квалифицирует термин матера, отмеченный в одном топонимическом примере — названии горы Матера; в некоторых случаях на эту же реалию может указывать диалектный термин гора ‘берег материка’, однако в  топонимах он неотличим от гора в общерусском значении), прибрежная отмель (лайда, песок / пески, присада, рёлка, сельда, ягра: Лайдицы, Пески, Ильин Песок, Присады, Рёлки, Сельдяная Корга, Ворваснецкие Ягры и др.), берег при излучине реки (прилук: Прилук, Прилуки, Прилучек, Бревённовский Прилук, Прилуцкий Мох, Прилученка и др.). В топоосновах финно-угорских названий эта картина отображается почти полностью: из пяти названных видовых идеограмм в субстратных топонимах отмечается четыре. ● Берег ПеНКОВА РеПА, ск., порог (Мез., р. Кимжа); ПЕНКОНаРЬЯ, о-в /  истор. ПЕНКОСТРОВ (Прим., дельта р.  Северная Двина). П р и б. - ф и н. ~ Фин. penkka, penka ‘берег, край, вал, насыпь, возвышенность, холм’, penkkä ‘берег, край; выступ скалы’, penkku ‘покатый берег; бугорок; большая кочка’, карел. peŋkka ‘крутой берег, круча’, ливв. peŋkku ‘берег реки’ (фин. > саам. bæŋka ‘обрывистое, крутое дно реки или озера’) [SKES, с. 518]. О значении термина -нарья см. 4.1.5. ● Пойменный берег, луг НЕРМЕЖ ГУБА, истор.  /  НЕРМОШЬ ГУБА (Летний берег); НёРМУЙ, руч. / НёРМЫЙ (Мез., Азаполье). С а а м. ~ Саам. сонг., нотоз., кильд. ńorma ‘заросшее травой место в  воде, иногда на земле’ [KKLS, с. 305] (~ приб.-фин. nurmi ‘трава; луг, лужайка’). А. К. Матвеев, предложивший эту этимологию, указывает на возможную связь первого названия с  уменьшительной формой саамского слова (ńōrm ž’) или прилагательным (ńoŗmeş) [Матвеев, 2004, с. 92].

130 4. Географические термины в составе субстратных топонимов

● Крутой, обрывистый берег МеЛА, р.  (Прим., Зимний берег); МеЛОГОРА, д.  — МеЛОРУЧЕЙ, руч. — МеЛОПОЛЕ, поле (Мез., Целегора); МеЛАПОЖНЯ, покос — МеЛЕПЛЁСА, ур. (Мез., Совполье). С а а м. ~ Прасаам. *mēllē, саам. сев. mielle, ин. mielli, колт., кильд. miell ‘высокий песчаный обрыв на берегу реки или озера’ [YS, с.  76–77; KKLS, с. 252]; саам. > фин. диал. mella ‘речной обрыв, песчаный холм, пригорок, песчаная гряда’ [SKES, с. 339–340]. Основа встречается в названиях собственно саамских рек, озер, порогов [KKLS, с. 992–993]. ТеЛЬМЕНЦА, р. (Онеж., Устькожа); ТеЛЬМОЗЕРО, оз. (Онеж., Чекуево). С а а м. или п р и б. - ф и н. ~ Фин. tölmä, törmä, termä, карел. termä ‘береговая круча, обрыв, склон горы’ [SSA, 3, с. 363] = саам. ин. termi, колт. teärmm, кильд. tierm, тер. tieŗme ‘обрыв’ [YS, с. 134–135]. В плане русской фонетической адаптации ср. известные в  соседнем Плесецком р-не географические термины тельма, кельма ‘песчаный намывной остров (или отмель) на реке’ [КСГРС; см. о них: Теуш, 2003, с. 101]. Название Тельменца может отражать диминутивную форму саамской лексемы, ср. саам. кильд. tėa˙rm ńd’t’š’ [KKLS, с.  590]. В  типологическом отношении ср. также названия озер Тиермасярви и Термаярви в Карелии [АРК, с. 5, 86]. ● Берег материка / материк ЛИМаНДРЫ, поля (Холм., Ухтостров). С а а м. Для Русского Севера этот топоним уникален, однако идентичное название известно в фольклоре терских саамов: оно встречается в мифологических сюжетах, описывающих небесную погоню бога Тьермеса за Мяндашем — Златорогим Оленем: «Великий Тьермес гонит грозовые тучи… В  руках его радуга, и мечет он молнии… Из-за Норвегии, из-за Лимандров далеких, где не нашей жизни начало, гонит Тьермес добычу. Она впереди… То бежит Златорогий Олень… летит на невидимых крыльях» (сказка «Мяндаш») [Чарнолуский, 1962, с.  81]; «от края до края земли, от начала не наших пределов Мяндаш-пырре летит… бежит из-за Лимандров далеких, из-за Норвегии» (сказка «Мяндаш-пырре») [Там же, с. 82]. Таким образом, в саамском фольклоре топоним Лимандры служит, с одной стороны, обозначением далекой чужой (северной?) земли,

4.2. Географические термины в топоосновах

131

с другой — обозначением «небесной» страны, где разворачивается борьба мифологических сил. Фонетический облик названия затемнен, однако фольклорный контекст позволяет предположительно рассмотреть его как составной топоним, вторая часть которого соотносится с саам. тер. māndаr ‘материк, коренной берег’ [KKLS, с. 232]. МоНДАРИХА, о-в (Прим., Белое море, Летняя Золотица). П р и б. - ф и н. или с а а м. ~ Фин. manner, mantere, manteri, карел. manner ‘материк’ [SSA, 2, с. 147], саам. тер. māndаr ‘материк’, умп. manter, månter ‘полоса берега’ [KKLS, с. 232]. В типологическом отношении ср. известные в Карелии названия Мандера, Маньера и др. [Муллонен, 2008, с. 14]. ● Прибрежная отмель яГРЫ, о-в (Прим., дельта р.  Северная Двина). С а а м. или с у б с т р. В русской диалектной лексике некоторых зон Поморья бытует географический термин ягра, обозначающий характерную местную реалию — обнажающуюся при морском отливе каменистую или песчаную полосу берега. Наличие отмелей такого типа особенно характерно для Летнего и Зимнего берегов, где ширина ягры при большом отливе может достигать 5 км. Рассматриваемое название очевидно связано с этим термином, однако двинские Ягры довольно давно представляют собой не отмель, а покрытый кустарником остров (ср. Ягорский островок и Ягры в документах 1607 и 1616 гг. [СГКЭ, 1, с. 879, 518]; на иностранных картах этого же времени остров именуется Розовым из-за покрывающих его зарослей шиповника). Эти географические обстоятельства позволяют предполагать, что название Ягры в двинской дельте (в отличие, скажем, от онежского названия отмели Ворванецкие Ягры) может являться субстратным. Очевидно, что для этноязыковой квалификации топонима необходимо истолковать нарицательное ягра. Для интерпретации этого термина представляются существенными его фонетические варианты. В материалах КСГРС, собиравшихся относительно недавно, слово записано только в форме ягра, причем во многих поморских поселениях оно, видимо, забыто — в  то же время К. П. Гемп, начинавшая свою деятельность в  Поморье почти столетие назад, отмечает не только широкую известность термина, но и его различные фонетические варианты: агра

132 4. Географические термины в составе субстратных топонимов

(«На малых водах агру всю увидишь»), ягра («Ягра далеко вытянулась») и егра («Под берегом отмель каменная, то егра») [Гемп, 2004, с. 282, 286, 305]. Форма егра, очевидно, является самой поздней, возникшей из ягра на русской почве в результате известного звукового перехода 'а > 'е. Из двух других с этимологической точки зрения очень интересна форма агра, позволяющая сопоставить слово с  некоторыми саамскими данными. На наш взгляд, русское диалектное агра может быть соотнесено с  компонентом arv-, сохранившимся в диалекте Патсйоки в составе производного слова arva-tšàţţşÈ ‘морской отлив, убывающая вода’ [KKLS, с. 17]. Возможно, первый компонент этого редкого диалектизма не является изолированным — во всяком случае, Т. Итконен, опираясь на данные Генеца, сравнивает компонент arva- с саам. тер. āra-, отмечаемым в составе производного слова āra-vんlai ‘морской отлив’ [Там же, с. 15]. Лексема диалекта Патсйоки с  прозрачной второй частью («вода») дает возможность реконструировать семантику первого компонента: вероятно, это основа глагола со значением ‘убывать, спадать; мелеть’ — иначе говоря, в именном качестве саам. arva- не только по значению, но и по внутренней форме может толковаться, в частности, как аналог рус. мель, отмель; с другой стороны, саам. arva-tšàţţşĖ с  точки зрения внутренней формы очень близко русскому поморскому термину палая вода ‘малая вода, отлив’ [Гемп, 2004, с. 320] < падать. Предлагаемое сопоставление нуждается, конечно, в фонетическом комментарии. Прежде всего, своеобразный аналог звуковых закономерностей, предполагаемых в данном случае, можно видеть в  известном примере сосуществования компонентов явр ~ ярв ~ яр ~ яхр ~ ягр (‘озеро’) в финно-угорской топонимии Европейского Севера России. Как показано А. К. Матвеевым, наличие этого ряда обусловлено различием языков-источников: в фонетически более узком, но похожем случае с агра ~ arva- ~ āra- (‘отмель’) причина может быть такой же, тем более что саамские лексемы — а это очевидные реликты — либо являются очень древними, либо имеют субстратное происхождение. С точки зрения лингвогеографии эта параллель также достоверна, поскольку озерный детерминант -ягр и термин агра известны в одном регионе.

4.2. Географические термины в топоосновах

133

Таким образом, можно предполагать, что беломорское агра восходит к  субстратному языку, в  котором существовал термин *agrа, родственный саам. arva- ~ āra- (которое также могло быть перенято саамами из этого субстратного языка). Возможно, какуюто роль в дальнейшей судьбе термина сыграли семантически близкие прибалтийско-финские лексемы, ср. фин. aherа ‘твердая почва’, aherikko ‘неплодородная гравиевая почва, галечник’, ahero ‘сухой, плохой, хрупкий (почва, снег)’ [SSA, 1, с. 51], фин. aro ‘сырой прибрежный луг, низина; сухая неплодородная земля; сухая равнина’, arokko ‘влажная земля’, карел. aro ‘сырой сенокос’ (слово имеет соответствия в угорских языках) [Там же, с. 83]. Что касается формы ягра, то она, с одной стороны, может быть фонетически вторичной в  русском языке, на что указывают, например, диалектные (Прим., Холм.) варианты арешник  /  ярешник  /  ярошник  /  ярышник < саам. кильд. āŗeš’м ‘мелкий камень, гравий’ [МДС, с. 29]. С другой стороны, формы агра и ягра могли быть усвоены русскими из разных субстратных источников (ср. в связи с этим известное в саамских диалектах соответствие а ~ ä в начале слова). В обоих случаях возникновению формы ягра могло способствовать и влияние вышеупомянутой лексемы *ягр(а) со значением ‘озеро’.

Мыс Мыс для Поморья  — настолько значимая природнохозяйственная реалия, что в топонимии получают имена не только крупные мысы, но и относительно небольшие мысообразные выступы берега  — типичные места расположения покосов и рыболовецких станов. В исконно русской топонимии для обозначения мысов используется девять терминов, которыми характеризуются мыс вообще (мыс, наволок: Нерпичий Мыс, Перечный Мыс, Наволок, Камбальский Наволок, Кобылий Наволок, Лисий Наволок, Сосновый Наволок, Наволочная Корга, Наволочная Тоня и др.), вытянутый мыс, коса (вепрь, коса, рёлка, рог: Вепри, Епрь Юды, Лиственичная Коса, Рёлка, Жаравинская Рёлка, Унской Рог, Яреньгский Рог и др.), острый мыс (нос, острило: Бесов Нос, Крысий Нос, Лисий Носок, Вострило и др.), тупой, массивный мыс (толстик: Толстик, Малый Толстик).

134 4. Географические термины в составе субстратных топонимов

В топоосновах субстратных названий представлены главным образом родовые термины со значением ‘мыс’; в отмеченных видовых терминах имеется указание только на острый мыс. НаЛЬОСТРОВ, о-в / НаЛЬЕСТРОВ / НаЛЬЯ (Холм., р. Северная Двина); НеРКОМИНА, мыс — НеРЬГА, р. — НеРГОЗЕРО, оз. (Онеж., Мудьюга). С а а м. Предполагаемая исходная форма первого названия — *Нарьостров, где основа, на наш взгляд, является рефлексом саамского слова со значением ‘мыс’, ср. саам. патс. ńargA, ńoargA, нотоз. ńargkA, gen. ńārγă, кильд. ńàrgk(A), тер. ńārgk(A) ‘мыс’ [KKLS, с.  295] (см.  также -нарья в  разд. 4.1.5). Возможно, остров получил название по расположенному на нем острому мысу Рыбья Голова (известен с XVI в. по настоящее время) или по наличию ряда «наволоков»: исторические документы XVI–XVII вв., в  частности, называют на Нальеострове Кошов наволок и Кучин наволок [СГКЭ, 1, с.  94; АЛЦ, с.  477]. В  онежских названиях на Нерк- / Нерьг- предполагается тот же исходный саамский термин, фонетически адаптированный в соответствии с известным русским переходом 'а > е'. В  собственно саамской топонимии компонент N’arg- в первой части названий вполне обычен [см.: KKLS, с. 997]. НеМА, поле (Прим., Заостровье); НеМА, покос  — НеМБОЛОТО, бол. (Мез., Совполье): «Нос там такой»; НЕМеЦКОЕ, мыс (Мез., Жердь); НеМЕЧМОТКА, ур. — НеМРУЧЕЙ, руч. — НеМЧОЗЕРО (Прим., Лая); НеМКУРОК, покос (Мез., Совполье); НеМНЮГА, р. / НеМНЯ / истор. НЕМЬЮГА (Мез., басс. р. Кулой); НеМ(Ь)НЮР, покос (Мез., Целегора); НеМРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Кокорино); НиМЕНЬГА, р. (д. и куст д.) / истор. также НЕМЕНГА (Онеж., басс. Белого моря). П р и б. - ф и н. ~ Фин. niemi, карел., ливв. ńiemi, люд. ńiem, ńiemi, вепс. nem ‘мыс’ [SKES, с. 376; см.: Матвеев, 2004, с. 54]. В связи с этой этимологией особого комментария требует мезенское название Немнюга, которое относится к  довольно крупному правому притоку Кулоя и известно уже в нач. XVI в. как Немьюга. Это название соотносится с приб.-фин. niemi ‘мыс’, однако в ближайшем окружении больше нет ни одного прибалтийско-финского макрогидронима. В  объяснении этого противоречия следует учесть два обстоятельства. Во-первых, как показано А. К. Матвеевым, в  саамских говорах Русского Севера мог бытовать термин, родственный прибалтийско-финскому

4.2. Географические термины в топоосновах

135

niemi [Матвеев, 2004, с.  226–227]. Во-вторых, нельзя исключить и возможность переноса названия. Как известно по историческим источникам, поселения и угодья на мезенской р. Немнюга в XVI– XVII вв. относились к владениям Кевролы — пинежского уездного центра (ср.: «за ними ж на Мезени в Кевроле деревни на Чижгоры на Немнюге реке у Воскресения Христова обелены» [CAC 2, с. 223]). В Кеврольском уезде по реке Немнюга (приток р. Пинега) располагалась Малонемнюжская волость, крестьяне которой владели обширным участком Абрамовского берега Белого моря (от устья р.  Кулой до Зимней Золотицы) [Бернштам, 1978, с.  52]. Их путь от  пинежской Немнюги к  Белому морю мог проходить не только по р. Кулой, но и по его притоку Немнюга (через реки Корба и Малая Немнюга). Нельзя, таким образом, исключить, что часть пинежских крестьян Малонемнюжской волости, переселившись ближе к месту промысла, закрепила в топонимии название родной реки. НюНЕЧПОЛЯ, поле  /  НюНЕЦЬПОЛЯ (Мез., Совполье); НюНЯ, поле (Онеж., Ворзогоры). С а а м. ~ Саам. патс. ńùņņe, нотоз. ńuņņe, кильд. ńuņņe, тер. ńuņņε ‘нос; клюв’ [KKLS, с. 306] > ‘мыс’ [Матвеев, 2004, с. 93]. В мезенском названии Нюнечполя может быть отражен диминутив саамского слова, ср. саам. кильд. ńun ńd’t’š’, ńonenč ‘носик, носок’ [KKLS, с. 307]: в русской топонимии Северного Примезенья носок довольно часто встречается в названиях прибрежных угодий.

Остров,

отмель

Многочисленные острова и отмели — как в море, так и на реках  — одна из специфических черт поморского географического ландшафта. Наряду с  родовым общерусским остров, указывающим на этот тип реалий (общерус. отмель не отмечено), в исконно русской топонимии терминологически обозначаются три основные разновидности островов и/или отмелей: наносной островок (кошка: Кошка, Кошечка, Голая Кошка, Нёнокурская Кошка, Перечные Кошки, Третья Кошка и др.), каменистая отмель или островок на море (баклан, корга, луда: Баклан, Тонской Баклан, Корга, Заяцкая Корга, Толстые Корги, Луда, Лудушка, Крестовая Луда и др.), песчаная или глинистая отмель на реке (исада: Исада 1 и 2, Исады). Терминологический оттенок в  русской

136 4. Географические термины в составе субстратных топонимов

топонимии региона имеют и некоторые слова и сочетания, характеризующие разновидности небольших островков и неоднократно повторяющиеся в их названиях: островок, покрытый зеленью (Зеленец, Лесная Кошка), островок без растительности (Голая Кошка), островок, заливаемый водой (Поливная Кошка), островок, оторванный течениями от берега (Отрывная Кошка, Отмётная Кошка). В  основах субстратных названий Поморья, однако, отражены только лексемы с родовым значением ‘остров’. САРОКОСКИ, истор.  /  САРАКУСКИ  /  совр. СаРОКОВСКИ, покос (Холм., Ломоносово); СаРПОРОГ, порог  — СаРКОСКА, поле (Онеж., Нименьга). П р и б. - ф и н. ~ Фин. saari, карел. soari, люд. suar(i), вепс. saŕ ‘остров’ [SSA, 3, с. 139], в сочетании с детерминантом -коски (см. 4.1.2) буквально «Островной Порог» [Матвеев, 2004, с. 118]. «Островной порог» — устойчивая номинация в собственно прибалтийско-финской топонимии: ср. название порога Сарикоски и хижины Сарикоскен, находящейся близ порогов (Карелия) [АРК, с. 5, 87]. Для рассматриваемых названий есть и точный русский аналог — топоним Островские Пороги, относящийся к группе порогов на р. Игиша (низовья р. Онега). СВаЛОЗЕРО, оз.  — СВаЛРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Нименьга); СВАЛиК, порог (Онеж., р. Кодина, Чекуево); СОЛОВКи, архипелаг  /  СОЛОВеЦКИЕ ОСТРОВа (Онеж., Белое море); СОЛОКОСКИ, истор. / совр. СОЛОКоЦКАЯ, прт. (Прим., дельта р. Северная Двина). С а а м. ~ Прасаам. *sōlōj, саам. сев. suolo, ин. sua˙lui, колт. suâl, кильд. suel, тер. sん elaj ‘остров’ [YS, с. 126–127; см.: Шилов, 2001, с.  87–90 (Соловки)]. Основа хорошо известна в  собственно саамской топонимии, в  том числе в  названиях порогов, ср. Suelokuošk (зона диалекта Патсйоки) — буквально «Островной Порог» [KKLS, с. 1018].

Мель,

камень, риф, порог

Эти схожие и часто взаимосвязанные реалии имеют в  исконно русской топонимии Поморья сравнительно немного терминологических обозначений, которые дифференцируют объекты лишь в  самых основных чертах: порог (падун, порог: Падун, Падуны, Большой Падун, Порог, Порожек, Кривой Порог, Чёрный Порог и др.), камень, риф (камень, кекур: Дьячков Камень, Заворотный

4.2. Географические термины в топоосновах

137

Камень, Молочный Камень, Каменные Пороги, Кекур и др.), мелкое место, мель (мель, перекат: Тонкая Мель, Перекат, Двухречный Перекат и др.). Терминологические основы финно-угорских топонимов, в целом повторяя эту идеографическую картину, в квалификации объектов данного класса несколько более детальны и в целом — более многочисленны. ● Порог КуШЕРЕКА, р. (д.) / КуША — КуШКОМАНЕЦ, руч. — КуШКОМОЗЕРО, оз. (Онеж., басс. Белого моря); КУШКУШаРА, р.  (д.)  /  истор. КУШКАРА, КУЩАРА ГОРА (Прим., Патракеевка). С а а м. А. К. Матвеев восстанавливает для гидронима Кушерека исходную форму *Кушкрека или *Кушкорека (ср. название ее притока Кушкоманец) и связывает топооснову с саамскими данными: ср. прасаам. *kōškこ, саам. сев. guoikâ, ин. kuoška, колт. kuõškk, кильд. kūšk, тер. kん šk ‘порог, водопад’ [YS, с. 62–63]. Эта же основа, по мнению исследователя, представлена в названии Кушкушара < *Кушкусара [Матвеев, 2004, с. 87]. КяМУС, порог (Онеж., р. Кожа). П р и б. - ф и н. ~ Фин. kämä ‘жесткое, твердое место; твердая поверхность; сухая твердая земля’ [SSA, 1, с. 472]. НяРА, порог, лес (Онеж., Кокорино). С а а м. ~ Саам. сонг. ńėäŗŗe, нотоз. ńieŗŗe, кильд. ńieŗŗe, lat. ńėa˙ rra ‘небольшая речная стремнина, порог’ [KKLS, с. 296]. А. К. Матвеев сопоставляет это название с фин. näre ‘молодая ель; ель; молодое хвойное дерево’, карел. näre, люд. ńäre ‘(молодая) ель’ [SSA, 2, с. 253; см.: Матвеев, 2004, с. 119]. РеПА: ПеНКОВА РеПА, порог (Мез., р.  Кимжа). П р и б. ф и н. ~ Фин. ryöppy, ryöppä ‘небольшой стремительный порог’ [Nissilä, 1975, с.  34], ryöppä ‘поток’, ryöp(p)еä ‘бурлящий, кипящий, сильный; буйный, быстрый’ < ryöpytä ‘литься потоком, бить струей, пениться, клубиться’ [SKES, с. 906–907]. В целом топоним Пенкова Репа истолковывается как «Прибрежный Порог» (Пенк- ~ приб.-фин. ‘берег, край и др.’, см. выше). *ЮРОМА: ЮРОМСКИЕ ВОРОТА, истор. (низовья р. Северная Двина). П р и б . - ф и н. ~ Фин. jyrämä, jyrhämä, jyrämö ‘небольшой порог’, карел. jyrähmä, jyrähmö ‘небольшая крутая гора’ [SSA, 1, с. 255].

138 4. Географические термины в составе субстратных топонимов

● Камень, риф КАЛеИЦА, р.  /  КАЛеВИЦА (Мез., Долгощелье); КаЛЬЕВКА, о-в на озере, оз. (Холм., Ломоносово); КаЛЬИ, порог (Онеж., р. Кожа). П р и б . - ф и н. или с а а м. ~ Фин. kallio, карел. kallivo, люд. kal’, kal’l’ī, kal’l’ivo, вепс. kal’ ‘скала’ [SSA, 1, с. 287] = саам. патс. kaļļi, нотоз. kaļļei, кильд. kaļļei, тер. ka˙ ļļe ‘скала, (большой) камень, (каменная) плита’ [KKLS, с.  85]. Ср. название реки Калливаоя, озер Калливаламби, Каллиолампи, залива Калейгуба и др. в Карелии [АРК, с. 5, 52, 89; Муллонен, 2008, с. 25]. ЛАСоЗЕРО, оз. (Прим., Кудьмозеро); ЛяСОМИН, о-в / ЛяСОМИНА (Прим., дельта р. Северная Двина). С а а м. ~ Саам. патс. la˙ ssA ‘подводная скала; небольшой каменистый остров’ [KKLS, с.  195]; основа встречается в  собственно саамских топонимах [Там же, с. 987]. Менее удачно сопоставление основы топонима Лясомин с вепс. лaśśam ‘тоня’ [Кабинина, 1997, с. 105] — во всяком случае, другие вепсские основы в топонимии Поморья не выявляются. *НюРА: НюРСКИЕ ОЗёРА, гр. оз. (Онеж., Устькожа); НюРА, р. (Прим., дельта р. Северная Двина). С а а м. ~ Саам. патс. ńuorra, кильд. ńurr ‘подводная скала, мель’ [KKLS, с.  309; см.: Матвеев, 2004, с. 93]. ПаЛТОС, порог (Мез., р. Сояна). П р и б. - ф и н. А. К. Матвеев относит этот топоним к числу связанных с апеллятивом «поле» (прасаам. *pεˉltō, фин., карел. pelto, люд. peld и др.) [Матвеев, 2004, с. 95–96]. Однако, принимая во внимание вид объекта, более убедительным представляется сопоставление с иными финно-угорскими данными, приводимыми А. К. Матвеевым там же для нескольких топонимов с основой Палт-: фин. palle, palte ‘склон горы; береговой обрыв; край’, карел. palte ‘склон горы; край подводной скалы, поля или леса’ люд. palte ‘склон, косогор’ [SSA, 2, с. 302]. Учитывая значения других терминов, используемых в номинации порогов, название Палтос возможно связывать с карельским апеллятивом palte в значении ‘край подводной скалы’. САЛаГА, порог (Онеж., р. Онега, Кокорино). С а а м. ~ Саам. сонг. saллăγaž’, gen. saллăγa ‘подводная скала, риф’ [KKLS, с. 1069]. Ср. собственно саамское название Sallagajaur [Там же, с. 1012].

4.2. Географические термины в топоосновах

139

● Мель *КоСИН: КоШКА У КоСИНА, отмель (Прим., Сухое море, Патракеевка). П е р м. ~ К.-зыр. косiн ‘сухое место; мелкое место, мель’ [КРС, с. 307].

Возвышенность Как отмечалось во Введении, оронимический ландшафт Поморья почти повсеместно образуют многочисленные холмы и моренные гряды. Эту особенность ярко отражает русская топонимия, в которой представлено 17 оронимических терминов, квалифицирующих возвышенность вообще и 6 разновидностей возвышенных мест: гора (варака, гора: Варака, Великая Варака, Варничная Варака, Малая Варака, Гора, Горка, Аникина Гора, Золотая Гора, Кобылья Гора и др.), хребет, гряда (веретье, гряна, крёж / кряж: Веретье, Силино Веретье, Гряновитый Наволок, Кряж, Дикий Кряж, Кряжистое Озеро, Лазовское Подкряжье и др.), округлая пологая возвышенность (горб, сопка, холм: Верхний Горб, Исаевы Горбы, Сопка, Волчьи Сопки, Круглая Сопка, Холмы, Холмоватка, Голый Холм и др.), возвышенность, поросшая лесом (едома, шалга: Едома, Высокая Едома, Горние Едомы, Подъедомье, Шалга, Большая Шалга, Шаложный Мох и др.), плоская безлесная возвышенность (степь: в названии горы Степь в восточной части Зимнего берега), сухая возвышенность на болоте (гряна, индала: Грянки, Перевалишинская Индола), небольшая возвышенность (булдырь, взгорок, глядень, пригор, угор, челпан, шелоп / щелоп: Булдырёк, Попов Взгорок, Глядень, Пригоры, Захаров Пригорчик, Угор, Крутой Угор, Челпаны, Челпашек, Шелопы, Щолоп и др.). Пять из семи названных идеограмм получают отражение в топоосновах субстратных названий. ● Гора МяГОСТРОВ, о-в (Онеж., зал. Онежская губа). П р и б. ф и н. ~ Фин., карел. mäki, люд., вепс. mägi ‘гора’ [SSA, 2, с. 191]. «Мягостровская варака всем известна, указует путь» [Гемп, 2004, с. 283] (ср. отмеченное выше рус. диал. варака ‘гора’). В типологическом отношении ср. карельские топонимы Мягозеро, Мягостров и др. [Муллонен, 2008, с. 30].

140 4. Географические термины в составе субстратных топонимов

● Хребет, гряда КаВАТОЗЕРО, оз.  — КаВАТРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Абрамовская). С а а м. ~ Саам. патс. ka˙ vva˙ d, нотоз. kavvadt, кильд. kàvvaδ, тер. kavv de ‘находящийся под хребтом’ [KKLS, с. 100]. В соседней д. Кушерека Каватозеро называют Кряжúстым Озером; ср. также Подкряжье 1 и 2 — русские названия покоса и ручья (Онеж.: Кокорино, Устькожа). МаСЕЛЬГА, поле (Онеж., Нименьга). П р и б. - ф и н. Топоним или термин в топонимическом употреблении, ср. карел. maasel’ga ‘водораздельный хребет’ < maa ‘земля’ и sel’ga ‘грива, гряда’ [Мамонтова, Муллонен, 1991, с. 60–61]. СеЛЬЕНСКАЯ ГОРа, гора (Онеж., Кянда): «Длинна гора така». П р и б. - ф и н. ~ Фин., карел. selkä ‘спина; хребет; кряж, горный хребет’, фин. selänne, карел. selänneh ‘кряж, хребет’, люд. šelg ‘спина; (горный) хребет, кряж’, вепс. süug, sel’g ‘спина, хребет’ [SSA, 3, с. 167; см.: Киришева, 2006, с. 59]. ЦЕЛЬНаВОЛОК, мыс — ЧеЛИЦА, р. / ЦеЛИЦА (Онеж., Унежма); ЧёЛКА (РУЧЕЙ), руч. (Онеж., Маложма). С а а м. ~ Прасаам. *ćēlkē, саам. сев. čielge, ин. čielgi, колт. čielj, кильд. čielg, тер. čeļge ‘позвоночник; хребет, кряж’ [YS, с. 24–25; KKLS, с. 661; см.: Киришева, 2006, с. 53 (Чёлкаручей)]. ● Округлая пологая возвышенность; небольшая возвышенность КуМБЫШ, о-в (Прим., дельта р. Северная Двина); КуМБЫШ, покос (Прим., Заостровье). П р и б . - ф и н. ~ Фин., карел. kumpu ‘высокое место, холм, бугорок, пригорок’ [SKES, с. 238; Кабинина, 1997, с. 100]. Ср. названия возвышенностей Кумбыши, Кумповара и др. в Карелии [АРК, с. 9; Муллонен, 2008, с. 29]. МыЛКУЙ, руч. (Мез., Совполье). П е р м. или п р и б. - ф и н. ~ К.-зыр. мыльк ‘холм; бугор, бугорок; курган’ [КРС, с. 440]; фин. mykky, myky, ливв. mükkülä ‘холмистый’ [SKES, с. 355–356]. ПОРАНЧЕВ РУЧЕЙ, руч., карт. (Мез., Кимжа). С а а м. Это название, видимо, связано с  диминутивной формой саамского оронимического термина, ср. саам. патс. pōŗŗe ‘(каменная) гряда’, сонг. pōrre ‘пологий холм, сопка; каменистый холм’, кильд. pōŗŗ ‘выступ; угол’, pōr ńd’t’š’ ‘уголок’ [KKLS, с.  398]. Река Кимжа,

4.2. Географические термины в топоосновах

141

в которую впадает ручей, известна своими «щельями» — каменистыми берегами и скалами. ТУНДУРа, руч. (Мез., басс. р. Кулой). С а а м. или п р и б . ф и н. ~ Прасаам. *tōntこr, ин. tuodar, колт. tuõddâr, кильд. tūndar ‘гора, сопка’ [YS, с. 138–139]; саам. > фин. tunturi (? > карел. tunturi) ‘(безлесная) гора’ [SSA, 3, с. 327]. *ЧАРЯ: СУХАЯ ЧАРЯ, ур., истор. (Прим., Кудьмозеро). С а а м. ~ Прасаам. *ćεˉrō, саам. сев. čærro, колт. čeärr, кильд. čearr ‘низкая сопка или низкая равнина’, саам. тер. čarra ‘сопка, гора, поросшая ягелем’ [YS, с. 22–23; KKLS, с. 647, 653]. Основа известна в собственно саамской оронимии [KKLS, с. 1025]. ● Сухая возвышенность на болоте КАДуЙ, ур. (Прим., дельта р. Северная Двина). С а а м. По свидетельствам местных жителей, название Кадуй относится к расположенному в кольце «няш» (на прибрежном болоте) относительно высокому, поросшему лесом участку суши. Этому географическому описанию весьма точно соответствует саам. нотоз. ka˙ dţE ‘сухое, обычно поросшее деревьями более или менее возвышенное место на болоте, высокая ровная сопка’; ср. также саам. патс. jok-ga˙ ddest ‘речной берег’ [KKLS, с. 79], саам. кольск. *kandte, норв. kanjt ‘высокая ровная гора’ [Фасмер, 2, с. 180]. Финаль -уй может рассматриваться как квазиформант, возникший вследствие русской морфологической адаптации.

Ложбина Отражаемая в  русской топонимии терминологическая разработка этой реалии позволяет говорить о различении трех ее разновидностей: вытянутая узкая ложбина (ворга, лог, перегалье, разлог: Ворга, Печищенская Ворга, Лога, Долгий Лог, Логоватое Поле, Перегалье, Разлог и др.), ложбина, промытая водой (вымой: Вымой, Вымойнухи), ложбина, в  половодье заливаемая водой (волочок: в  этом значении термин известен в  Северном Примезенье, где, по-видимому, отражается в нескольких микротопонимах типа Волочок, Волочки). Субстратные топоосновы во всех случаях представляют первую идеограмму, которая наиболее широко отражена и в русской топонимии: в финно-угорских названиях при этом

142 4. Географические термины в составе субстратных топонимов

выступают более синкретичные термины, содержащие семы ‘болотистый’, ‘заросший кустарником’, ‘с протекающим по дну ручьем’. КоРЧАНРУЧЕЙ, руч.  /  КоРЧИН РуЧЕЙ  /  КоЧЕНЬРУЧЕЙ (Онеж., Нименьга). С а а м. ~ Саам. колт. korčă ‘овраг, ложбина, долина’ [SSA, 1, с. 451; KKLS, с. 182]. Основа встречается в собственно саамской топонимии [KKLS, с. 985–986]. КуДКУЯ, руч. (Мез., Козьмогородское). П р и б. - ф и н. ~ Фин. kuotko ‘болотистая ложбина, низкое место между озерами’, карел. kuotkuo ‘узкий перешеек мыса’ [SSA, 1, с. 443]. КуРЖЕНКА, р.  /  КуРЖЕНИЦА (Прим., Летняя Золотица). П р и б. - ф и н. ~ Фин. kurso, kursu ‘болотистая, заросшая кустарником ложбина’, карел. kuršu, kuržo, kurzo, ливв. kurzo ‘сырая низина, заросшая кустарником или низкорослыми деревьями; бурелом’; ср. саам. guršo, gorsa, korša ‘глубокий овраг; глубокая ложбина, по дну которой протекает ручей’ [SKES, с. 246–247; Киришева, 2006, с. 79]. НюГУС, руч. / НёГУС — НюГУССКОЕ оЗЕРО, оз. / НёГУССКОЕ (Холм., Чухчерема). П е р м. ~ К.-зыр. нюкöсь ‘ложбина, овраг (где протекает ручей)’ [КРС, с. 477]. 4.2.3. Термины лесного ландшафта3

Лес Выше отмечалось, что указание на эту реалию содержат факультативные семы ряда терминов со значениями ‘болото’ и ‘гора’. В качестве самостоятельных обозначений леса в русской топонимии Поморья отмечено семь терминов, которые квалифицируют реалию с родовых и видовых позиций: лес, лесной массив (лес, роща: Лесок, Лесное Озеро, Залесье, Подлесье, Мокрый Лес, Оленьев Лесок, Двинские Рощи, Сухая Роща и др.), глухой, дремучий лес (сузём: Суземье, Сузёмок, Яреньгский Сузёмок, Корельский Сузёмок, Прохоровский Сузёмок и  др.), лес на возвышенном ме3   В этом подразделе рассматриваются термины, квалифицирующие реалию независимо от пород деревьев, поскольку и в русской, и в субстратной топонимии не всегда возможно разграничить видовые географические термины со значениями ‘березняк’, ‘ельник’ и т. п. и соответствующие апеллятивы с характеризующим значением.

4.2. Географические термины в топоосновах

143

сте (бор, грива: Бора, Борки, Горелый Бор, Еловый Бор, Красный Бор, Грива, Долгая Грива, Широкая Грива и др.), редкий лес (дол: в этом значении термин известен в Северном Примезенье, для которого редколесье очень типично — ср. известное здесь название урочища Дол Идол), место, заросшее кустарником (ера  /  ёрка: Ера, Ёрка, Никольские Ёрки, Худые Еры, Ероватый Ручей и др.). Термины, отмечаемые в основах субстратных названий, повторяют эту картину частично, отображая главным образом идеограммы лес / глухой лес (часто без различения) и редкий лес. ● Лес; глухой, дремучий лес БаРМАС, руч.  /  БАРМаС (Мез., Долгощелье). П е р м. ~ К.-зыр. пармас ‘лесной’, ср. также парма ‘ельник на высоком месте; девственный лес; возвышенность’ [КРС, с. 521]. ВеРВЕЙ, руч. (Мез., Кимжа). П е р м. ~ К.-зыр. вöр ‘лес; лесной’ [КРС, с. 133]. ЖиЖМОЙ, о-в / ЖиЖМУЙ / истор. ШУЖМУЙ, ШУЖМОЙ, ЖУЖМУЙ (Прим., Белое море); СюЗЬМА, р.  (д.)  /  истор. также СУЗМА, СЮЖМА (Прим., Летний берег, басс. Белого моря). П р и б . - ф и н. ~ Фин. sysmä, карел. *šüžmä, ливв. *süzmü ‘лесная глушь’ [Шилов, 1996, с. 72–74]. КоРБОЗЕРО, оз.  — КоРБРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Нименьга): «Корбами идёт, значит Корбручей и назван» (ср. диал. корба ‘болото, поросшее мелким лесом, чаще всего еловым’ [КСГРС]); КоРБОЗЕРО, оз. (Онеж., Лямца); *КоРБОЛУДА: истор. ГОРБОЛУДА  / совр. ГоРБОЛДА, мыс, тоня (Прим., Летняя Золотица). П р и б . - ф и н. ~ Фин. korpi ‘глухой лес; сырой (обычно еловый) лес’, карел.-ливв. korbi, люд. koŕb(i), korbi ‘лес; сырой еловый лес’, вепс. koŕb ‘густой, глухой лес’ [SKES, с. 219; см.: Матвеев, 2004, с.  117 (Корбручей); Киришева, 2006, с.  78 (Горболуда)] — ср. известные в Карелии названия Корба, Корбозеро и др. [Муллонен, 2008, с.  27]. В  названии Горболуда Т. И. Киришева объясняет появление начального г ассимилятивным озвончением и сближением с горб или гора. ● Редкий лес КеЛЬДИНО БОЛоТО, бол. (Мез., устье р. Мезень); КиЛЬДИН, о-в  /  КиЛЬГИН (Прим., дельта р.  Северная Двина); КиЛЬГИН,

144 4. Географические термины в составе субстратных топонимов

гора, поле (Онеж., Кокорино); КИЛЬДИНа, поле (Онеж., Нижмозеро). С а а м. ~ Саам. сонг. k’ieлγa, gen. k’ĭěлḠ an, кильд. kėa˙  лgkan ‘гладкий ягельник, земля, поросшая редкими деревьями’ [KKLS, с. 117]. В случае с названием Кельдино Болото предлагаемое сопоставление точно соответствует природным реалиям низовий Мезени, где находится этот объект (ср. также смеж. Лопино Болото при лопин ‘саам’). 4.2.4. Термины, указывающие на деятельность человека

Поселение Терминологическая характеристика поселений в  русской топонимии Поморья очень разнообразна и подробна. В  исторических и современных названиях представлено 23 ойконимических термина, которые указывают на целый ряд разновидностей тех мест, где постоянно или временно проживал человек: коллективное поселение (деревня, погост, посад, село, слобода: Большая Деревня, Деревенский Ручей, Погост, Тойвотов Погост, Посад, Глинский Посад, Село, Большая Слобода, Золотицкая Слободка, Слободское Озеро и др.), отдельная усадьба, двор (бутырки, выселок, двор, мыза, печище, хутор: Бутырки, Выселок, Красный Двор, Пустой Двор, Дворнее Озеро, Мыза, Печище, Скоморошье Печище, Хутор и др.), укрепленное поселение (городец, городок, крепость: Городецкий Порог, Городецкое Болото, Городок, Козьмин Городок, истор. Новодвинская крепость и др.; ср. городец ‘городок, крепостца, укрепленное тыном местечко, селение’ [Даль, 1, с.  381]), поселение на новом месте (новинки, починок: Новинки, Пянтин Починок), промысловый стан, изба (изба, летовище, стан, становище: Избное, Спирина Изба, Летовище, У Стана, Становище, Дураково Становище и др.), остатки поселения (городище: Городище, Городишная Гора, Городищное Озеро и  др.). В топонимии финно-угорского происхождения соответствующие термины оказываются относительно немногочисленными. С видовых позиций они выделяют укрепленное поселение, отдельный дом (двор) и промысловый стан (на последнюю реалию, как и в  русской топонимии, указывают, по-видимому,

4.2. Географические термины в топоосновах

145

обычно связанные с  мысами и  озерами названия со значениями ‘изба’, ‘дом’, ‘шалаш’, обозначающие жилые постройки без подворья). ● Поселение СЕТИЩЕ, ур., истор. (Двинской уезд, Койдокурская вол.); СЕТиЩА, луг (Онеж., Пурнема); *СеТИЩЕ: СЕКИЩЁ, поле (Онеж., Лямца). С а а м. ~ Прасаам. *sijtこ ‘деревня’, саам. сев. siidâ, ин. sijda, колт. sijdd, кильд., тер. sijd ‘зимняя деревня; погост’ [YS, с. 122–123; KKLS, с. 496]. ШиДЕЯ, р.  — ШиТЕЙ, поле (Мез., Козьмогородское); ШиДИКУРЬЯ, руч., изба / ШиТОКУРЬЯ (Мез., басс. р. Кулой); ШиДЬЕГА, р., неоф. / оф. ЧиДВЕЯ (Прим., Патракеевка); ШиТЕРЕМА, покос (Холм., Ухтостров). С а а м. ~ Прасаам. *sijtこ ‘деревня’, саам. сев. siidâ, ин. sijda, колт. sijdd, кильд., тер. sijd ‘зимняя деревня; погост’ [YS, с. 122–123; KKLS, с. 496; см.: Матвеев, 2004, с. 107–108 (Шидикурья, Шидея); 2007, с. 159 (Шидьега)]. ● Укрепленное поселение КаРРУЧЕЙ, руч. (Мез., Козьмогородское). П е р м. ~ К.-зыр. кар ‘город; городище’ [КЭСК, с. 116–117]. Ручей протекает по территории села Козьмогородское (истор. Козьмин Городок). ЛаНИ, покос (Мез., Козьмогородское); ЛаНКУРЬЯ, реч. зал. (Прим., Повракула); ЛаНСКОЕ БОЛоТО, бол. (Онеж., Кокорино). С а а м. ~ Саам. тер. лaņņε, кильд. лa˙ ņņe, патс. la˙ ņņe, нотоз. лa˙ ņņe ‘крепость, город’ [KKLS, с.  192]. Во всех трех случаях этимология подтверждается русскими параллелями: 1) покос Лани расположен близ исторического Козьмина Городка на р. Мезень (ныне с. Козьмогородское); 2) речной залив Ланкурья находится близ болота Городецкое; 3) Ланское Болото находится по соседству с порогом Городецкий. ЛИНОМА, о-в, истор.  /  совр. ЛиНСКИЙ ПРИЛуК (Прим., дельта р.  Северная Двина). П р и б. - ф и н. ~ Фин., карел. linna, ливв. linnu ‘крепость, город’, люд. liñ ‘город’ [SKES, с. 290; Кабинина, 1997, с. 103–104]. Остров Линский известен тем, что в нач. XVIII в. по приказу Петра I на нем был построен форт, названный позднее Новодвинской крепостью. Ранее же здесь находилась караульная вышка — возможно, также укрепленная.

146 4. Географические термины в составе субстратных топонимов

● Отдельная усадьба, двор КАРТАНоВЩИНА, ур. (Онеж., Чекуево). П р и б. - ф и н. ~ Фин. kartano ‘(большое) имение, поместье; двор’, карел. kartano ‘здание, дом’ [SSA, 1, с. 318]. ● Промысловый стан, изба КоДА, покос (Прим., Лявля); КоДИНА, р.  (Онеж., Чекуево); КОТАКуРКА, р.  /  истор. КОТКУРЬЯ (Прим., Ижма); КоТАЛУДЫ, мель (Онеж., Пурнема); КоТАМИНА, покос  — КоТРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Кокорино); КоТАШКА, покос (Онеж., Кокорино); КоТОЗЕРО, оз.  — КоТ(О)РУЧЕЙ, руч.  — КоТИМОХ, бол. (Онеж., Тамица); КОТОМИНо, покос  /  истор. КОТОМИНА (Прим., Ластола); КоТУГА, р.  (Мез., басс. р.  Сояна). П р и б . - ф и н. или с а а м. ~ Фин. koti, карел. kot’i, kod’i, люд., вепс. kod’i ‘дом, изба, постройка’, фин. kota ‘жилище конусообразной формы’, koti, koto, kodus, kotos, kotus ‘шалаш, укрытие, навес, сарай’, карел. kotа ‘навес, шалаш, хижина из хвойных веток’, вепс. kodа ‘шалаш’ [SSA, 1, с. 411–412] = саам. сев. goatte, ин. koati, колт. kuett, кильд. kuedd, тер. kんeţţe ‘шалаш, чум; дом’ (прасаам. *kōtē) [YS, с. 58–59; KKLS, с. 137]. Обе основы частотны в карельской топонимии, ср. д. Котаниеми, оз. Коди и др. [АРК, с.  87, 124], однако в собственно саамских названиях лексема крайне непродуктивна, что позволяет связывать большинство поморских названий на Код- / Кот- с прибалтийско-финскими источниками [см.: Киришева, 2006, с. 43 (Коталуды, Котозеро < приб.-фин.); Матвеев, 2007, с. 88 (Котуга < саам. / приб.-фин.)]. ПеРТЕМКА, поле (Онеж., Чекуево); ПЕРТи(Й), руч. (Мез., Сёмжа); ПеРТНЕМА, мыс (Онеж., Чекуево); ПёРТОВО оЗЕРО, оз. (Онеж., Мудьюга); ПёРТОЗЕРО, оз.  — ПёРТРУЧЕЙ, руч.  — ПёРТНАВОЛОК, тоня (Прим., Летняя Золотица); ПёРТОЗЕРО, оз.  — ПеРТИМОХ, бол.  — ПёРТРУЧЕЙ, руч.  — ПёРТШАЛГА, луг (Онеж., Тамица); ПёРТОЗЕРО, оз. (б. д.) (Прим., Кудьмозеро); ПёРТОЗЕРО, оз. (Прим., Лая); ПЕРТОМиНСК, пос. (Прим., Летний берег). П р и б . - ф и н. ~ Фин. pirtti, карел. pertti, люд. pert’(t’i), вепс. peŕt’ ‘изба’ [SSA, 2, с. 374; см.: Матвеев, 2004, с. 122 (Пертнема)].

4.2. Географические термины в топоосновах

С е л ь с к охо з я й с т в е н н ы е

147

у г од ья

● Поле, пахотная земля. При значительном многообразии отраженных в топонимии русских терминов, квалифицирующих пахотные земли (более 20 лексем), основное место в этой терминологической группе занимают обозначения родового характера (земля, пашня, поле) и наименования, указывающие на  участок пахотной земли — чаще всего это личный или семейный земельный надел (веревка, выто, гон, жеребья, клин, лоскут, обод, пай, полоса, припашь: Лопатно Выто, Малые Гоны, Ермолина Жеребья, Климкин Клин, Аньолов Лоскут, Церковный Обод, Марьин Пай, Низкая Полоса, Андрюковых Припашь и др.). В русских терминах нередко характеризуются и иные особенности полей: поле под паром (перелог: Долгий Перелог, Колёгин Перелог и др.), заброшенное поле (пустошь: Едакинская пустошь, Никольская пустошь и др.), новое поле (новина, новокопка: Дунюшкина Новина, Неофидова Новокопка и др.), поле, засеваемое той или иной культурой (гороховище, репище, ржище  — обычно в  самостоятельном топонимическом употреблении), поле близ деревни (прислон: Передний Прислон, Петровский Прислон и др.). В субстратной топонимии, однако, отражены только термины со значением ‘поле’, имеющие диалектные созначения ‘поле под паром’, ‘заросшее место’. КеДОЗЕРО, оз.  — КеДРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Нименьга). С а а м. или п р и б . - ф и н. 1. ~ Саам. патс. k’ĭeddĖ, сонг. k’eddE, нотоз. k’ĭědtA, кильд. kindt(A), тер. kìndt(A) ‘поле; заросшее место, которое было жилым’ [KKLS, с.  115]. 2. ~ Фин., карел. keto ‘поляна; поле под паром’, люд. kedo ‘пожог после уборки первого жита’ [SSA, 1, с. 351; см. Матвеев, 2004, с. 39–40 (Кедозеро)] (ср. отражающие эту основу карельские названия Кетовская Поляна, Кетсельга и др. [Муллонен, 2008, с. 67–69]). Обе этимологии остаются довольно проблематичными для названия реки КЕДоВКА / истор. КЕДЫ на Зимнем берегу, поскольку там никогда не было населения, занимавшегося аграрным хозяйством, ср. замечание А. Подвысоцкого: «Эта местность, на которой устроено около сотни избушек, служит сборным пунктом и средоточием выволочного промысла на тюленей и лысунов… Издавна проложенный сюда путь, по которому неизменно следуют промышленники из разных

148 4. Географические термины в составе субстратных топонимов

местностей Мезенского уезда, называется Кедовский путь» [Подвысоцкий, с. 65]. ПёЛДА, руч. (Мез., басс. р.  Мезень); ПёЛПОЖНЯ, покос  — ПёЛРУЧЕЙ, руч. (Мез., Совполье); ПеЛЬДЮГА, покос (Онеж., Кокорино); ПеЛЬДЮХА, бол. (Онеж., Нименьга). П р и б . - ф и н. ~ Фин., карел. pelto, люд. peld, peud, вепс. püud, pöud ‘поле’ [SSA, 2, с. 334; см.: Матвеев, 2004, с. 57]. Ср. карельские названия сельскохозяйственных угодий Пелдожа, Пелдуша и др. [Муллонен, 2008, с. 144]. ХаЛМОЗЕРО, оз. (Холм., Чухчерема). П р и б . - ф и н. ~ Фин. halme, карел., люд. halmeh, вепс. hаumeh, haumez, houmeh ‘возделанный пожог; засеянное поле’ [SSA, 1, с. 133; см.: Матвеев, 2004, с. 74]. Ср. название оз. Халмеярви в Карелии [АРК, с. 71]. ● Покос. В этом общем значении в поморской топонимии регулярно употребляются термины пожня и поляна (Лохтевские Пожни, Мекличная Пожня, Алёшина Поляна, Кузина Поляна и др.), реже  — займище, остожье, покос, сгодье (Займище, Марково Остожье, Покосное, Морское Сгодье и др.). Специализированные терминологические обозначения имеют покос на болотистом месте (сарга: Сарга, Сарги), покос возле поля (подполек: Подпольки) и покос при изгибе реки (круглица: ср. истор. Боярская Круглица и 10 названий Круглица в современных материалах). В субстратных названиях отражена лишь одна терминологическая основа, предположительно указывающая на подобную реалию. КЕРёНДУС, поле (Холм., Чухчерема); КРОПАЛДА, ур., истор.  /  КРЕПОЛДА (Двинской уезд, Ухтостровская вол.); ТёРА, лог, руч., оз. (Мез., Азаполье); ТёРПОЖНЯ, покос (Мез., Совполье). П р и б . - ф и н. ~ Фин. tiera, tiero ‘невыгоревшее место на подсеке; незасеянный, невспаханный или заросший участок поля; клочок поля’, tierе ‘невыгоревшее место на подсеке’, карел.-ливв. kiero, tiero, t’iero ‘невыгоревшее место на подсеке; небольшой участок земли; открытое место’ [SКЕS, с.  1284]. (Это языковое описание позволяет полагать, что в топонимии слово обозначало именно покос — ср. также детерминант -тера в названии покоса Силостера, Мез.). Название Керёндус, по устному предположению О. А. Теуш, содержит производную основу *кierent-  /  *tierent-, сопоставимую с фин. диал. tieranne ‘невыгоревшее место на подсеке’ [Там же].

4.2. Географические термины в топоосновах

149

● Место, расчищенное под пашню или покос. На эту реалию в  русской топонимии Поморья указывают весьма многочисленные терминологические компоненты: дербень, каска, копанец, пал, подсека, прос(т)ь, расчистка, росчисть, седера, тереб, чища, чищеница, чищемина (Дербень, Волкова Каска, Дорогой Копанец, Палы, Малахина Подсека, Лисина Прось, Петрова Расчистка, истор. Амосовская Розчисть, Макеевы Седеры, Лепручские Тереба, Лущёвская Чища, Чищеницы, Ивонкова Чищемина и др.). Топонимия финно-угорского происхождения отражает два термина данной группы — подобно исконно русским пал и подсека, они прямо указывают на подсечно-огневые технологии разработки новых земель. ВеРТЕГОРА, гора (Онеж., Чекуево). П р и б. - ф и н. ~ Фин. vierto ‘подсека, пожога’, фин. viertää, карел. viertеä, люд. viert(t)ä, вепс. verta ‘валить лес и сжигать его для расчистки под пашню’ [SSA, 3, с. 435]. ПАЛАВаРА, покос (Прим., Лисестров); ПаЛАМИНА, покос (Онеж., Мудьюга); ПаЛЕМА, поле — ПаЛПОЛЯ, поля (Мез., Совполье); ПаЛОМИНА, покос (Онеж., Устькожа); ПаЛОПОЖНЯ, покос (Мез., Совполье). П р и б. - ф и н. ~ Фин., карел., вепс. palo ‘пал, выжженное место, сожженная подсека’ [SSA, 2, с. 298; см.: Матвеев, 2004, с. 152]. Это значение может отражаться и в финноугорских гидронимах на Пал- (ПаЛОЗЕРО, ПаЛРУЧЕЙ, ПаЛУГА, ПаЛЯ), однако для них не  исключено топонимическое значение ‘выгоревший’ (например, вследствие естественного лесного пожара, горения торфяников и т. п.).

Пути

сообщения

В русском терминологическом отображении объектов этого типа наиболее подробно характеризуются дорога и ее разновидности: зимняя дорога (зимник: Зимник, Зимничок, Семёнов Зимник и др.), дорога в глухой лесной местности (тайбола: Тайбола, Верхняя Тайбола и др.), дорога на склоне горы (взвоз, звоз: Взвоз, Звоз и др.); в  некоторых случаях, вероятно, терминологически выделяется и мощеная дорога (мост: ср. название дороги Долгие Мосты). Значительно реже в русской топонимии обозначается тропа, на которую, кроме общерусского тропа и устаревшего

150 4. Географические термины в составе субстратных топонимов

путище, указывает диалектный термин путик (охотничья тропа или тропа на болоте): Батыркина Тропа, Медвежья Тропа, Путище, Нижние Путища, Путик, Путичная Дорога и др. Из иных путей сообщения в русской топонимии Поморья регулярно обозначаются волок и мост (волок, мост, мостки, перелаз: Варничев Мост, Земляной Мост, Берёзовые Мостки, Собачий Перелаз и др.). В качестве значимых пунктов пути русской топонимией отмечаются перекресток дорог (крест: Ватюжский Крест, где «дороги расходятся») и пристань, обозначаемая терминами пристань, присталище и браница (Пристань, Присталище, Браничный Наволок, Браницкий Ручей, Браница). Состав путевых терминов, отраженных в субстратной топонимии, в целом схож с русским, однако в финно-угорских примерах оказываются более слабо представленными видовые характеристики дороги. ● Дорога / волок. Тропа МаТКИ, покос (Холм., Чухчерема); МаТКОВ РуЧЕЙ, руч. (Мез., Лампожня); МаТКОЗЕРО, оз. (Холм., Ломоносово); МаТКОЗЕРО, оз.  — МаТКРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Пурнема); МаТКОЗЕРО, оз. (Онеж., Кушерека); МаТНЕМА НОС, мыс — МаТРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Чекуево); МаТПОЛЬЕ, ур. (Мез., Целегора); МаТЧАЛГА, покос (Онеж., Пурнема; название сообщено А. В. Родионовым). П р и б. - ф и н. ~ Фин., карел. matka, люд. matk(こ), вепс. matk ‘путь, дорога; расстояние’ (в топонимии лексема нередко обозначает волок) [SSA, 2, с. 154; см.: Матвеев, 2004, с. 51–52]. РаТКУРЬЯ, реч. зал. (дельта р. Северная Двина); *РаТОМИН: РАТОМиНСКИЙ МЫС, мыс (зал. Унская губа); *РаТОПЕЛДА: истор., карт. РАТОПЕЛЬГ / совр. РаТОПЕЛЬ, о-в (дельта р. Северная Двина). П р и б. - ф и н. ~ Фин. rata ‘тропа; дорога; лыжня; путь’, карел. rata ‘птичья тропа’ [SSА, 3, с. 53]. Ср. карельское название Ратопуро [АРК, с. 14]. уРЕПАЛДА, покос / ВуРЕПАЛДА / уРОПАЛДА (Онеж., Чекуево). П р и б. - ф и н. ~ Фин. ura ‘след; колея; тропинка; путь’, карел. ura ‘колея, выбоина, щель; тропа, дорога; русло; ущелье, проход’, люд. ura ‘ущелье, проход, овраг’, вепс. uru ‘нора; борозда’ [SSA, 3, с. 375; см.: Матвеев, 2004, с. 71].

4.2. Географические термины в топоосновах

151

● Зимняя дорога ТОЛМОТКИ, тоня, истор. / ТАЛМАТКИ / совр. ТёЛМАТКИ, ТёЛМОТКИ, ТёЛЬМОТКА (дельта р. Северная Двина). П р и б. ф и н. или с а а м. ~ Приб.-фин. talvi ‘зима’ и matka ‘путь’ или ~ прасаам. *tālvē, ин. tälvi, колт. tälvv, кильд. tālv, тер. taļve ‘зима’ и muotke ‘перешеек, волок’ («Зимняя дорога», «Зимник») [YS, с.  132–133; KKLS, с.  571; см.: Матвеев, 2001, с.  202–203]. Основа хорошо известна в  собственно саамской топонимии [KKLS, с. 1020]. Современные варианты названия с ё в первом слоге свидетельствуют в пользу его саамского происхождения. ТУАЛеЕВО, покос  /  ТУЛеЕВО (Мез., Дорогорское). С а а м. ~ Прасаам. *tōlā, ин. toali, колт., кильд. tuell ‘зимняя дорога’ [YS, с. 136–137]. Покос расположен на левом берегу р. Мезень, против с. Дорогорское, где и в настоящее время проходит зимник. ● Мост *ПОРТ-: БОРДОВаЯ ДОРоГА, дор. (Мез., Дорогорское): «От  деревни до болота»; *ПОРТОС-: БоРТОСОВО ПоЛЕ, поле (Онеж., Тамица); ПоРДАСМЕНА, покос (Онеж., Кокорино); ПОРТяНЫЕ уСТИЧКИ, мост (Прим., Пушлахта); ПоРТАС, поле (Мез., Целегора). П р и б. - ф и н. или с а а м. ~ Фин., карел. porras, люд. pordas, вепс. pordaz ‘мостки, настил’ (приб.-фин. > саам.) [SSA, 2, с. 400], ср. саам. патс. pȯ aŗdeş, нотоз. puoŗdeş, кильд. puəŗdeş, тер. piəŗdεş ‘мостки’ [KKLS, с. 385; см.: Матвеев, 2004, с. 122 (Пордасмена)]. ШиЛЬТЯ ВЕРХоЙСКАЯ, лес, поле (Онеж., Мудьюга). П р и б . - ф и н. ~ Фин. silta, карел. šilta, šilda, ливв. sildu, люд. šiлd, вепс. siлd ‘мост’ [SKES, с. 1029; см.: Матвеев, 2004, с. 125]. ● Пристань СаТАНЦЫ, тоня (Прим., Летняя Золотица). П р и б. - ф и н. ~ Фин. satama ‘гавань’, ижор. sattāma ‘место причала лодок, кораблей, гавань’, эст. sadam ‘гавань; берег’, лив. sadām ‘гавань’ [SSA, 3, с. 160]. Ср. известные в Карелии названия морского острова Сатам [АРК, с. 44] и залива Садамгуба [Муллонен, 2008, с. 94].

152 4. Географические термины в составе субстратных топонимов

4.2.5. Термины с пространственным значением

Ч ас т ь

пр о с т ра н с т ва , о б ъ е к та

и л и с и с т е м ы о бъ е к то в

Терминологические и иные средства, служащие в русской топонимии для выражения пространственных отношений, подробно освещены в исследованиях Е. Л. Березович [1998; 2000 и др.], отметившей, с  одной стороны, оппозитивность многих пространственных понятий (начало  — конец, верх  — низ, перед  — зад и т. п.), с другой стороны — тесную взаимосвязь оппозиций, которая проявляется как в  многозначности пространственных терминов, так и  в  многочисленных пересечениях их языковой и топонимической семантики. Этим наблюдениям в  целом соответствуют материалы не только русской, но и финно-угорской топонимии Поморья, поэтому выделение частных идеограмм и разграничение этимологического материала отличаются в  данном разделе наибольшей условностью. ● Край, предел. В исконно русской топонимии этой пространственной реалии в большинстве случаев соответствует термин конец, представленный во множестве как исторических, так и современных названий: Конец, Конечное, Конец Долгих Песков, Конец Озера, Конецгорье («Горы кончаются, дальше равнина»), Конецборье («Там у нас конец бору») и мн. др. В нескольких примерах в самостоятельном топонимическом употреблении отражен также термин кокуй / кукуй, который, согласно лексическим и топонимическим данным, обозначает конец населенного пункта. Лексема край в  терминологически чистом виде в  русских топонимах Поморья не отмечена, однако присутствует в  двух лексических или топонимических дериватах (о-в Крайняя и поле Крайнее Поле). В финно-угорских названиях апеллятивы со значением ‘край, конец’ встречаются регулярно; в ряде случаев их языковая семантика характеризуется связанностью значений ‘край, конец’ ~ ‘граница’, ‘бок’, ‘сторона’, ‘ухо; ручка, рукоятка’ (выше отмечалась также связь значений ‘край’ ~ ‘берег’). ВеРИЙ МОХ, бол. (Онеж., Кянда). П р и б. - ф и н. или с а а м. ~ Фин., карел. vieri ‘край’, люд. vier ‘край (дороги, ограды)’, вепс.

4.2. Географические термины в топоосновах

153

veŕ ‘край, конец’ [SSA, 3, с. 434] = саам. патс. vierra, сонг. viėrra, нотоз. vierra, virr, кильд. virr, тер. vīrr(a) ‘холм (круглый или вытянутый), грива, лесистый холм’ [KKLS, с. 746]; см.: [Киришева, 2006, с. 55, без саамских данных]. Ср. название горы Виериваара в Карелии [АРК, с. 25]. КоРВА, покос (Прим., дельта р.  Северная Двина). П р и б. ф и н. ~ Фин. korva ‘ухо; ручка, рукоятка; край; место вдоль чего-л.’, карел. korva ‘ухо; край, конец’, ливв. korvu, люд. korv(こ) ‘ухо; промежуток между подпорками стога’, вепс. korv ‘ухо; ушко; подпора для зарода’, саам. kǻrve ‘лодочная уключина’, goaŕve ‘хрящ ушной раковины’ [SKES, с. 221; см.: Кабинина, 1997, с. 99]. ЛАПТиХА, покос  — ЛАПТиШНАЯ ГОРа, гора (Онеж., Тамица); ЛаПТОЗЕРО, оз. (Прим., Лая). С а а м. ~ Саам. тер. лā pad ‘сторона, бок’, кильд. lаpta ‘на краю’ [KKLS, с. 193]. РаЙОЗЕРО, оз.  /  РаЙРОЗЕРО  — РаЙРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Тамица). П р и б. - ф и н. или с а а м. Т. И. Киришева связывает эти названия с фин., карел., ливв., люд. raja ‘граница, край, конец’ < др.-рус. край [SKES, с. 722; см.: Киришева, 2006, с. 46]. К этим прибалтийско-финским данным необходимо добавить саамские, ср. саам. патс. rāija, сонг. ra˙ ij, нотоз. ràij , кильд. rāija, тер. ràija ‘граница, край’ [KKLS, с.  417–418]. Основа нередко встречается в собственно саамских и прибалтийско-финских названиях [KKLS, с. 1008; АРК, с. 58, 109]. СыРЬЯ, д. (Онеж., Мудьюга); СыРЬЯ, покос (Онеж., Лямца); СюР(Ь)ГА, гора (Онеж., Малошуйка): «Длинная гора». П р и б. ф и н. ~ Фин., карел. syrjä ‘край, бок, сторона’ [SSA, 3, с. 231; см.: Матвеев, 2004, с. 69]. СяРВА, руч., покос (Онеж., Кокорино). П р и б. - ф и н. ~ Фин. särvi, särvä, люд. särvi ‘край’, карел. särvi ‘край; бок’ [SSA, 3, с. 242]. УЛОНИМА, истор.  /  совр. уГЛОМИН, о-в (дельта р.  Северная Двина). П р и б. - ф и н. ~ Фин. uloin, ulommainen, uloimmas ‘(самый) крайний, (самый) дальний; внешний, наружный’, ulos ‘наружу; в  открытом море’, карел.-ливв. uloš, ullaš, ullos, ulloz ‘наружу’, люд. ula, ulu, uula ‘свобода, воля; свободный’ [SKES, с. 1529–31; см.: Кабинина, 1997, с. 119]. Остров находится в крайней западной части дельты у выхода в море Пудожемского рукава Северной Двины.

154 4. Географические термины в составе субстратных топонимов

ЧаРЛУЧЕЙ, руч. — ЧаРПОЛА, руч. (Мез., Козьмогородское). С а а м. ~ Саам. патс. tšorra-, нотоз. t’š’ŏărr-, кильд. t’š’orr-, t’š’arr(первая часть сложных слов) ‘край’ [KKLS, с. 679]. ЧуГЛОЗЕРО, оз. (Онеж., Кянда). С а а м. или с у б с т р. Т. И. Киришева, разделяя мнение И. И. Муллонен, связывает основу этого названия с  саамской лексемой *cuχl ‘край, конец’, реконструируемой по данным карельской и севернорусской топонимии [Муллонен, 2002б, с.  296–304; Киришева, 2006, с.  60–61]. А. К. Матвеевым отмечено, что данная топооснова может принадлежать и севернофинским языкам [Матвеев, 1999, с. 47–52]. ● Верх, верхняя часть. Исследователями давно отмечено, что в  русской топонимии это пространственное понятие неразрывно связано с  речной (горизонтальной) системой координат: термин верх и его производные характеризуют те объекты, которые по отношению к номинатору расположены выше по течению реки / ручья или в  их верховьях. Во множестве примеров это традиционное представление отражается и в  русской топонимии Поморья, где термин верх используется как в  терминологически чистом виде (Верх, Верхи, Верх-Кильцы и т. п.), так и в составе производного верхний (Верхнее Озеро, Верхние Валдушки, Верхний Конец, Верхний Ручей, Верхняя Анда и др.). Диалектным синонимом для верх / верхний в Поморье является метафорический термин голова, обозначающий верхнюю по течению реки часть острова или — реже  — другого связанного с  рекой объекта (Голова, Коневецкая Голова, Головная Кошка и др.). Апеллятивы со словарными значениями ‘верх, верхний’ отмечаются и в субстратных названиях Поморья, однако некоторые из них на топонимическом уровне обозначают не верхние, а нижние, приустьевые объекты. ВЕЛЬ, р. (Мез., Беломорско-Кулойское плато). П е р м. ~ Коми вев-  /  вел-, ныне сохранившееся только в  составе дериватов, ср. коми вевдор, диал. вел-дор ‘верх, поверхность’, вевт, vȯ lt ‘крыша, кровля’ и т. п. [КЭСК, с. 49]. Авторы КЭСК предполагают, что в  основе вев-  /  вел- современного коми языка могли слиться две более древние основы: 1) древнеперм. и общеперм. *v el- ‘верх’ ˆ (коми (коми vel-, v el-); 2)  общеперм. *vȯ l- ‘поверхность, настил’ ˆ же]. Если это так, то в названии реки Вель можно *vеl-, vȯ l-) [Там видеть древнепермскую основу *v el-, т. е. толковать название как ˆ

4.2. Географические термины в топоосновах

155

«Верхняя (река)». Данные географии согласуются с такой этимологией: мезенская река Вель — самый верхний приток р. Кёлда. Существенны для этимологии и типологические данные: ср. р. Вель в басс. Печоры, р. Вельпон в басс. Лузы (Республика Коми) и др. — о их связи с коми вель ‘верх, верховье’ см.: [Мусанов, 2003, с. 71]. иЛЕС, р., оз. / иЛОС (Прим., Лисeстров); иЛОС, оз. (Мез., басс. р. Сояна); иЛЯОСТРОВ, о-в — иЛЯШАЛГА, лес (Онеж., Нижмозеро). П р и б. - ф и н. ~ Фин. ylös ‘вверх, наверх’, карел. ylö ‘верхний’, люд. ül’i ‘над кем-л., чем-л.’, вепс. ül’ez ‘наверх, вверх’ [SSA, 3, с. 490; см.: Киришева, 2006, с. 50 (Иляостров, Иляшалга)]. Ср. известные в Карелии названия Илайгуба, Ильнейнаволок и др., содержащие эту основу [Муллонен, 2008, с. 49]. ПиЙРУЧЕЙ, руч. — ПИЯВаРЫ, покос (Онеж., Чекуево); ПыЯ, р. (Мез., басс. р. Мезень). С а а м. ~ Саам. тер. pるje, pijja-, кильд. pàije-, нотоз. pàije-, патс. pàìje- ‘верх(ний)’ [KKLS, с. 329] — одна из высокопродуктивных основ в собственно саамской топонимии [Там же, с.  1001]. В  названии Пыя, которое относится к  самому нижнему правому притоку р.  Мезень, отражается, по-видимому, свойственное финно-угорским народам архаичное представление об устье реки как ее «верхе». ● Передняя часть. По наблюдениям Е. Л. Березович, выделение передней части пространства в  русской топонимии (перед  /  передний) может быть связано с  разными точками отсчета, однако чаще всего Передами или Передними называются объекты, расположенные с «фасадной» стороны поселения [см.: Березович, 1998, с. 90]. Эта традиция характерна и для топонимии Поморья, где Передами и Передними в большинстве случаев называются расположенные перед деревней покосы и поля (Переда, На Передах, Переднее Поле и др.; название Переднее Озеро информант также объясняет с традиционной позиции: «Дома-то в деревне к нему передом стоят — вот Передним и называют»). В двух субстратных топонимах, связанных с подобными апеллятивами, заключен, по-видимому, тот же топонимический смысл. оЧПОЛЕ, поле (Мез., Азаполье); оЧПОЛЬЕ, покос (Мез., Целегора). П р и б. - ф и н. ~ Фин. otsa ‘передняя часть сооружения’, карел. ot’t’š’a ‘лоб, чело; место перед чем-л., передняя сторона; голова’, ливв. ot’t’š’u ‘лоб; открытая сторона чего-л.; передняя

156 4. Географические термины в составе субстратных топонимов

часть двора’, люд. ot’š’, ot’s, ot’t’š’e, ot’t’š’u ‘лоб (человека, животного, печи); вершина, верхушка; передняя часть двора’, вепс. ots ‘лоб; склон, косогор’ (приб.-фин. > саам. кильд. vue’ts, тер. viohce) [SKES, с. 443]. ● Задняя часть. В русских названиях Поморья, отражающих это понятие (зад / задний), прослеживается, с одной стороны, соотнесенность с объектами, которые находятся со стороны поселения, противоположной фасаду,  — чаще всего это очень близкие к деревне покосы и поля (Зады, В Задах, Заднее Поле, Задняя Пашня и др.). С другой стороны, лексема задний встречается и в названиях более удаленных от поселения объектов (от 4 до 30 км), прежде всего озер и морских островов, — в этих случаях, как отмечалось Е. Л. Березович, топонимическое значение апеллятива близко к  ‘крайний’  /  ‘последний’  /  ‘дальний’ [Березович, 1998, с. 91]. Как можно видеть по нижеследующим примерам, семантика соответствующих финно-угорских апеллятивов сходна с русской как на общеязыковом, так и на топонимическом уровне. ПеРЕМСКОЕ оЗЕРО, оз. — ПеРЕМСКИЙ РуЧЕЙ, руч. — истор. ПЕРЕМКА, ПЕРЕМЬСКИЙ ОСТРОВ, ПЕРМСКОЕ ОЗЕРО (Прим., Косково). П р и б.- ф и н.? Названия на Перм- / Перем- интересны тем, что могут указывать на присутствие в низовьях Северной Двины древних «пермян». Это, в  частности, вероятно и потому, что озеро Перемское образует общую водную систему с рекой Вождорома, название которой объясняется из коми языка (см. 4.1.5). В то же время Перемское озеро находится в отдалении от берега Двины, в довольно глухом месте, ср.: «за Глубоким ручьем прямо в суземье леса черные, и на тех лесах речка Солозерка, а идет та речка из Пермского озера к нам в Вождорму» [СГКЭ, 2, с. 47]. Поэтому возможно предполагать, что названия на Перм- / Перем- возникли не на основе этнонима, а на основе прибалтийскофинского апеллятива *peräma(a) ‘отдаленная (буквально «задняя») земля, окраина’, ср. фин. peräkylä ‘отдаленная (захолустная) деревня’ [ФРС, с. 455], Рerämaa (топоним) [Фасмер, 3, с. 242]. ПЕРиНГОЗЕРО, оз. (б. д.)  /  ПеРЯКОЗЕРО  /  ПИРяКОЗЕРО (Онеж., Кушерека). П р и б. - ф и н. ~ Фин. perä ‘зад, задняя часть’, perin ‘самый задний (отдаленный, дальний)’, peräkkäin ‘один за другим’, карел. perä ‘зад, задний конец; дно, основание’,

4.2. Географические термины в топоосновах

157

люд. perä ‘зад, задняя часть’, вепс. pera ‘задняя часть (лодки и т. п.); исток ручья’ [SSA, 2, с.  342]. Перингозеро удалено от прибрежных поселений примерно на 30 км; в недалеком соседстве с ним есть озеро Заднее. Согласный г в  фонетической форме Перингозеро является, вероятно, эпентетическим (ср. в этой же микрозоне Куран- / Куранд-, Явод- / Яванд-, Леон- / Леонд-). В типологическом отношении ср. карельские названия озер Перяярви, Перялампи [АРК, с. 25, 39]. ● Половина. На значимость этого пространственного понятия в  Поморье указывают довольно многочисленные топонимы типа Половина, Половинный Ручей, Половинная Гора, Половинное Озеро и  др.; в  некоторых названиях термин половина замещен приставкой полу- (Полулая, Полурадницы, Полупряжье). По свидетельствам информантов, подобные названия, как правило, даются объектам, находящимся на середине достаточно протяженного пути — в связи с этим показательна особенно плотная концентрация русских «Половинных» названий на Беломорско-Кулойском плато, где расстояния между освоенными человеком местами наиболее велики. БаЛМОТКА, ур. (Прим., Лая). С а а м. ~ Саам. норв. bælle, патс. pieļļė, lat. pėälla, нотоз. pieļļe, lat. pėäłła, кильд. pieļļe, тер. b’eil, pieļļe, lat. pėa˙ łła ‘половина; сторона’ [KKLS, с. 366–368]. КеХТА, р. (д.) / истор. КЕХТА ВОЛОСТЬ (низовья р. Северная Двина). С а а м. В названии представлена уникальная в топонимии РС основа: похожий гидроним Кехтома известен только в  Костромской области. Кехта на нижней Двине известна очень рано — с серед. XV в., причем из исторических источников следует, что уже в это время существовало два гнезда поселений: Нижняя Кехта и Верхняя Кехта. Отраженное в  этих фактах деление местности (или реки) Кехта на две части может, конечно, отражать собственно русскую топонимическую традицию, однако в  связи с ним этимологический интерес представляют саам. сонг., нотоз. -k’ettA, -k’εttA, сохранившиеся в составе сложных слов: us-k’ettA, us-k’εttA ‘передняя сторона дома’, pȯ ǎš’ša-gettA, pȯ ǎš’ša-γettA ‘задняя сторона дома’ [KKLS, с. 112]. Для второго компонента тем самым реконструируется значение ‘сторона, половина’.

158 4. Географические термины в составе субстратных топонимов

ЛаКА, р.  — ЛаКООЗЕРО, оз.  — ЛаКОБОЛОТО, бол. (басс. р. Кулой, Беломорско-Кулойское плато). С а а м. ~ Прасаам. *lこ kkē, саам. сев. lâkke, ин. lakke, колт. lâkk, кильд. l〓 kk, тер. l χķe ‘половина, половинка’ [YS, с. 64–65; KKLS, с. 191]. ПоЛТА, р.  — ПоЛТОЗЕРО, оз. (басс. р.  Кулой, БеломорскоКулойское плато). П е р м. В интерпретации этих названий представляется очень существенным ближайшее соседство рек Полта и Лака (= «Половинная», см. выше) — более того, оз. Полтозеро располагается непосредственно в  верховьях реки Лака. Это позволяет связывать топооснову Полт- с  перм. *Пол ты «Половинное Озеро», ср. к.-зыр. пöв [пöл-], общеперм. *pȯ l ‘половина’ и к.-зыр. ты, общеперм. *tu ‘озеро’ [КЭСК, с. 227, 292]. Этимология поддерживается и тем, что р. Полта и оз. Полтозеро находятся в окружении других гидронимов, для которых также предполагается пермское происхождение (см. Вель, Кёлда, Олма, Эрзеньга). ● Угол, ограниченный участок пространства. В  качестве русских обозначений этой реалии в  топонимии Поморья отмечаются термины кут, кулига, угол (Кут, Куты, Васин Куток, Кутня Пожня — «Она задалась в болото», Кутовое — «В куту в самом косили», Кулига, Трофимова Кулига, Угловой Мох, Угловые Поля и др.). Для многих субстратных названий характерна топонимическая семантика, аналогичная русской, однако на апеллятивном уровне финно-угорские лексемы более синкретичны  — их обобщенное топонимическое значение ‘угол’ нередко соседствует с общеязыковыми значениями ‘кончик, конец’, ‘вершинка, верхушка’, ‘голова’, ‘нос’, ‘острие’, ‘выступ’. КаЗАМАС, зал. (Прим., Лявля); КаЗОМАС, зал.  /  КаЗОМЕЦ (Прим., Повракула); КаЗОМАС, оз. (Прим., Заостровье); КаЗОМАСЬ, часть оз. (Прим., Повракула); КаЗОМАС, ур. (Прим., дельта р. Северная Двина). Приб.-фин. Вопрос о происхождении топонимов этого типа уже рассматривался в работах [Кабинина, 1997, с. 81–84; 2000б, с. 154–156]. Этимологически они связаны с фин. kasa ‘кончик, уголок’, карел. kaža, kad’ž’a, ливв., люд., вепс. kaza ‘угол (кончик) топора’ [SKES, с. 167]; в топонимии, как и в других подобных случаях, эта лексема служит для именования небольших заливов, в русской традиции ей приблизительно соответствуют кут, куток, кутовок. Топооснова Каз- указывает на то, что

4.2. Географические термины в топоосновах

159

создателем топонимов типа Казамас был этнос, близкий к  прибалтийским финнам, однако суффикс -Vм- не позволяет отождествлять этот этнос с современными финнами, карелами или вепсами. КеЧРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Чекуево). С а а м. ~ Прасаам. *kˉεćē, саам. сев. gæčče, ин. keeči, колт. kiäčč, кильд. kieǯǯ, тер. kiečče ‘голова, нос, верхушка’ [YS, с. 46–47; KKLS, с. 124]. Известны собственно саамские топонимы с этой основой [KKLS, с. 977]. КяРЕГА, часть р.  Анда (Онеж., Кокорино); КяРОСТРОВ, д. (Прим., Вознесенье). С а а м. ~ Саам. keära ‘вершинка, кончик’ [KKLS, с. 101]. Для названия Кярега Т. И. Киришева предлагает сопоставление с прасаам. *kārē, саам. сев. garre, ин. kääri, колт. käärr, кильд. kārr, тер. kaŗŗe ‘сосуд, посуда, корыто, лоток’ [YS, с. 46–47; Киришева, 2006, с. 35], приводя в качестве русского аналога редкую тополексему Колода. А. К. Матвеев, принимая эту этимологию, считает возможной и связь названия с прасаам. *kārē-, ин. kärree, колт. kärrev, кильд. kārrev, тер. kaŗŗev ‘лесок на болоте’ [YS, с. 46–47; см.: Матвеев, 2007, с. 93]. Между тем в данном случае семантически более показательным представляется тот факт, что местные жители называют Кярегой верховья («вершину») р. Анда. ЛоПА, поле (Прим., дельта р.  Северная Двина); ЛоПАЛАХТА, мыс, тоня (Прим., Летняя Золотица); ЛоПАННЫЙ РуЧЕЙ, руч. (Онеж., Устькожа). П р и б. - ф и н. или с а а м. ~ Фин., карел., ливв. loppu, люд. лōр, лoppu, вепс. lop ‘конец, окончание’, фин. loppi ‘угол, уголок, конец, окончание’ [SKES, с. 303; см.: Киришева, 2006, с. 80]. Ср. еще родственное этим лексемам лив. lop ‘морской залив’ [SSA, 2, с. 93], а также саам. патс. lŭŏppA, нотоз. лŭǒppA ‘конец’ [KKLS, с. 227]. ЛоПШЕНЬГА, р.  (Прим., басс. Белого моря). С а а м. Местная легенда связывает название с  лопарями: «Бат, лопари жили, оне по себе и назвали». Былое присутствие в этой зоне лопи (саамов) вполне вероятно, однако связать название Лопшеньга с этнонимом лопь (приб.-фин. lappi) затруднительно по фонетикоморфологическим причинам. На наш взгляд, это название действительно саамское, но к этнониму лопь / lappi отношения не имеет. Основу топонима, скорее, следует сопоставить с  диминутивной формой от саам. патс. lŭǒppA, нотоз. лŭǒppA ‘конец’, ср. патс. luopp ž, сонг. лuoptaž’- (dem.)  — буквально ‘кончик’ (эта форма

160 4. Географические термины в составе субстратных топонимов

в саамских диалектах сохранилась сейчас только в семантических дериватах) [KKLS, с. 227]. Подобный способ номинации ручьев и малых речек (длина р. Лопшеньга около 20 км) известен в Поморье и по другим примерам — в русской традиции взгляду саамских номинаторов соответствует термин вершина, обозначающий исток реки, иногда — небольшую речку, ручей, овраг (Кневатая Вершина, Соловецкая Вершина, Студеная Вершина). В связи с этим показательно, что р. Лопшеньга вытекает из озер Вершинские. ЛуПИН КаЗАМАС, прт. (Прим., зал. Унская губа); ЛуПОЗЁРА, гр. оз. — ЛуПРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Маложма); ЛУПОСТРОВ, ур., истор. (низовья р. Северная Двина). С а а м. ~ Саам. патс. lŭŏppA, нотоз. лŭŏppA ‘конец’ [KKLS, с.  227; см.: Киришева, 2006, с.  51 (Лупин Казамас, Лупозёра)]. Название Лупин Казамас может объясняться и на основе рус. диал. лупа ‘замытые в реке и засоряющие ея русло деревья, пни, коренья, камни и т. п. наносные предметы’ (повсеместно) [Подвысоцкий, с. 47]. НёНОКСА, р.  (д.) (Прим., басс. Белого моря); НёНОКУРЬЯ, реч. зал. (Прим., дельта р. Северная Двина). С а а м. или п р и б. ф и н. 1. ~ Прасаам. *ńōnē, саам. сев. njunne, ин. njune, колт. njuunn, кильд. ńunn, тер. ńuņņe ‘нос; клюв, морда’ [YS, с.  88–89; KKLS, с. 306]. 2. ~ Фин. nenä ‘острие, кончик, вершина; клюв, нос; голова’, карел. nenä, neńä ‘нос, клюв; острие, кончик, вершина’, ливв. nenä ‘нос, клюв; острие, кончик, вершина; голова’, люд. ńeńä, ńeńa, neńa, nenä ‘нос, клюв; наружный угол топора; нос лодки’, вепс. ńenä ‘нос, клюв; кончик, острие; носок (обуви, чулка, лыжи и т. п.)’ [SKES, с. 372–373]. По мнению А. Л. Шилова, название Нёнокса восходит к саам. njunnes ‘нос, мыс’ > Нёнокса через прибалтийскофинское посредство [Шилов, 1999а, с.  70]. В  целом эта гипотеза представляется верной, однако, с  нашей точки зрения, в  данном случае не обязательно происходил семантический переход «нос → мыс». Приводимое А. Л. Шиловым саам. njunnes (к нему следует добавить фонетически более близкое ńonn s) имеет значения, близкие к ‘передняя часть, голова’ [см.: KKLS, с. 307]. Тем самым саамская метафора могла относиться не к мысу, а к самой речке — «вершинке» (сейчас она называется Верховкой), или к приустьевой («передней») ее части до оз. Нёнокское, или — к нынешней речке Нёнокса (чаще Речка), которая является малым левым притоком

4.2. Географические термины в топоосновах

161

р.  Верховка. Подобным образом в  названии Нёнокурья не обязательно содержится указание на мыс — метафора может относиться к самому заливу. НиРКОМИНА, покос  /  НеРПОЛИМА (Онеж., Мудьюга). П р и б. - ф и н. ~ Фин. nirkko ‘острие, кончик, уголок’, nirko ‘острие, кончик; морда животного’ [SSA, 2, с.  223]. Возможно, со значением ‘морда животного’ связано переосмысление названия, отразившееся в  варианте Нерполима. Ср. русские названия мысов Крысий Нос, Рыбья Голова, Лисий Конечок / Лисий Носок, а  также названия мысов Вострило, Вострое, Острый Мыс, Остряк. НюЯ, мыс, руч., лес — НюОЗЕРО, оз. / НюЗЕРКО (Онеж, Кокорино); НюЯ, поле (Онеж., Мудьюга). П р и б . - ф и н. ~ Фин. nyhä ‘уголок, выступ; бугорок’, nuha ‘(топора, поля) кончик, уголок’ [SSA, 2, с. 246]. О «нулевой» передаче прибалтийско-финского интервокального h см. 3.2.2. ЧаКОВ РуЧЕЙ, руч. (Прим., Патракеевка); ЧаКОЛЫ, ур. (Онеж., Чекуево); ЧаКОРЫ, покос (Прим., Чухчерема). С а а м. ~ Саам. колт., кильд. čåkk (< прасаам. *ćokkこ) ‘верхушка, кончик’ [YS, с. 24–25]. *ЧЕКАМИН: ЧЕКАМиНСКИЙ оСТРОВ, о-в (Прим., дельта р.  Северная Двина); ЧёКОВО, руч. (б. д.) (Онеж., Мудьюга); ЧёКОПОРЬЕ, зал. (Онеж., Кянда). С а а м. 1. ~ Саам. патс. tšo kk(A)-, нотоз. t’š’o kk(A)-, кильд., тер. t’š’ogk- ‘верхушка, острие, кончик’ [KKLS, с. 676]. В саамском языке основа часто употребляется для характеристики природных объектов: скал, камней и т. п. [Там же]. 2. ~ Саам. патс. tšiekkA, нотоз. t’š’ie  kkA, кильд. t’š’īgk ‘угол’ [Там же, с. 660]. 3. ~ Саам. патс. tšok’k’E, нотоз. t’š’o k’k’E, кильд. t’š’o  kk, тер. čokk(i), им. tšok ‘вершина’ [Там же, с. 677]. В качестве первой части составных наименований основа высокопродуктивна в собственно саамской оронимии и гидронимии [Там же, с. 1027]. ЧуБАЛА, изба (Прим., Зимний берег); ЧУБАЛЬСКАЯ,  д., истор.  /  совр. ЧуБАЛА, ур. (Онеж., Лямца); ЧуБОЛА,  д.  — ЧуБНАВОЛОК, о-в (Прим., дельта р.  Северная Двина); ЧУПаНДА, оз.  (Прим., Кехта); ЧуПЛЕГА, р.  (Прим., Беломорско-Кулойское плато); ЧуПОЕ ПоЛЕ, поле (Онеж., Кокорино); ЧуПОЧНОЕ оЗЕРО, оз. (Онеж., Солозеро). П р и б . - ф и н. или с а а м. ~ Фин.

162 4. Географические термины в составе субстратных топонимов

suppu, карел. čuppu, вепс. čup ‘угол, уголок’ [SKES, с.  1125] или прасаам. *ćuppこ, ин. čuppa, колт., кильд. čupp, тер. čuχp ‘вершина чего-л., острие’ [YS, с.  28–29]. Для ряда названий с  основой Чуб- / Чуп- имеются сведения, дополнительно аргументирующие данную этимологию. Так, нижнедвинской ойконим Чубола, согласно историческим документам, находился на острове под названием Конешные (в варианте Конечный оно известно и доныне). Название р. Чуплега (где пл < *пj) А. К. Матвеев объясняет следующим образом: «Эта река длительное расстояние течет точно с запада на восток, затем круто поворачивает на юг и до впадения в Пинегу течет в этом направлении, образуя тем самым прямой угол» [Матвеев, 2001, с. 146]. Название оз. Чупочное, по справедливому замечанию Т. И. Киришевой, может являться и русским, связанным либо с диал. чупа ‘небольшая возвышенность’ (рядом с озером находится довольно высокая гора), либо с чупа ‘топкое место; залив; мыс’ и др. [Киришева, 2006, с. 53]. Для названия озера, впрочем, очень вероятна и семантика «конца» (ср. название оз. Чуппо в Карелии, относящееся к маленькому концевому озеру в системе [АРК, с. 36]). ЧУГОВ ПЕРЕЛОГ, ур., истор. (низовья р. Северная Двина); ЧуГОМИНА, мыс, покос  /  ЧоГУМИНА (Онеж., Мудьюга): «Крутой берег»; ЧуККОРА, гора (Онеж., Малошуйка). С а а м. ~ Прасаам. *ćokkこ, саам. сев. čok’kâ, ин. čokke, колт., кильд. čåkk ‘вершина’ [YS, с.  24–25]. Эти топонимы пополняют ряд названий с  основой Чуг-, которая проинтерпретирована А. К. Матвеевым [2004, с. 102–103].

5. Региональные универсалии в сфере негеографических апеллятивов (русский язык — языки субстрата)

5.1. Идеографические соответствия 5.1.1. Физические признаки и оценка объектов

1. Размеры

и пр о п о р ц и и о б ъ е к т о в

● Большой / больший в сравнении (490). Рус. большой, великий1: Большая Голова, Большая Гора, Большая Деревня («Раньше деревня большая была, много дворов»), Большая Корга, Большая Лахта, Большое Болото, Большой Аким, Большой Остров, Большой Порог, Большуха; Великая Голова («Самый большой порог у нас»), Великая Гора, Великий Мох, Великий Ручей («Большой ручей, если разольётся»), Великое Село, Великуша; и др. СуРУС, порог (Онеж., р. Кожа). П р и б.- ф и н. ~ Фин. suuri, suure, suurus ‘большой; великий’, карел. suuri ‘большой, крупный’, люд. sūŕ(i), sūr, вепс. sur, sūŕ ‘большой’ [SSA, 3, с. 224–225]. ● Маленький / меньший в сравнении (457). Рус. малый, маленький, вшивый, клоп: Малая Гора, Малая Кошка, Малая Луда, Малая Новина, Малая Пожня, Малое Болото, Малое Озеро, Малые Пески, Малый Кекус, Малый Остров, Малый Мох, Малый Паловец, Малый Хортуй; Маленькая Индолка; Малютка; Вшивая Горка; Клопышка; и др. ПеНЕПОЖНЯ, покос (Мез., Совполье). П р и б.- ф и н. ~ Фин. pieni, ливв. pieni, pieńi, люд. pień, pieńi, вепс. peń ‘маленький’ [SKES, с. 539]. Число в скобках указывает на количество исконно русских топонимов региона, соответствующих данной идеограмме; русские апеллятивы в рамках идеограмм приводятся в порядке убывания их топонимической продуктивности. 1 

164

5. Межъязыковые универсалии в негеографической лексике

ПиККОЗЕРО, оз. (Онеж., Устькожа); ПиКОЗЕРО, оз. (Онеж., Тамица); ПиКОЗЕРО, оз. (Прим., Лявля); ПиКОСТРОВ, о-в леса на бол. (Онеж., Мудьюга): «Небольшой остров». П р и б.- ф и н. ~ Фин., карел. pikku ‘маленький’, pikoi ‘совсем маленький’, люд. pikoi ‘очень маленький’ [SSA, 2, с. 361; см.: Матвеев, 2004, с. 59 (Пиккозеро, Пикостров)]. Ср. известные в Карелии названия озер Пикку, Пикку-Керо, Пиккулампи, горы Пикку-Матовара и др. [АРК, с. 14, 23, 35]. ПиЧКА, р.  — ПиЧКОЗЕРО, оз. (Прим., Повракула); ПИЧКуША, прт. (Прим., дельта р. Северная Двина); ПИЧУКоВКА, руч. (Прим., Заостровье). П р и б.- ф и н. ~ Фин. piskuinen, piskainen, pisku, карел. pitšukka(inen), люд. pitšum-pikkaraińe, вепс. pitšu(ińe) ‘маленький’ [SSA, 2, с. 375]. ● Длинный (105). Рус. долгий, длинный: Долгая Бережина, Долгая Гора, Долгие Поля, Долгий Бор («Четыре километра тянется»), Долгий Лог, Долгий Наволок, Долгое Озеро («В длину растянуто»), Долгуша («Длинная она очень»); Длинная Полоса, Длинное Озеро; и др. КуКОМА, руч. (Прим., Косково); КуКУЙ, руч. — КуКУЙБЕРЕГ, ур. (Мез., Совполье). С а а м. ~ Прасаам. *kukkē, саам. сев. gukke, ин. kukke, колт., кильд. kukk, тер. kuχķe ‘длинный’ [YS, с. 58– 59]. Основа неоднократно засвидетельствована в собственно саамских топонимах [KKLS, с. 983]. ● Узкий (33). Рус. узкий, тонкий, тесный: Узедь («Узкая такая, о самый берег»), Узица, Узкая Грива, Узкие Озёра, Узкие Пожни, Узкие Поля, Узкий Исток, Узкий Мошок, Узкое Болото, Узь; Тонкая Мель, Тонкий Мыс, Тонкое Озеро; Тесное; и др. КиН(Ь)ЖУГА, р. (Прим., Уна): «Из озера в озеро идёт». С а а м. ~ Прасаам. *kεncē, саам. ин. keӡӡ i, колт. keӡӡ , кильд. kienӡ , attr. kieņd zeş, тер. kienӡ e, attr. kieņd zeş ‘узкий (лодка, сани, река, дорога и т. п.)’ [YS, с. 48–49; KKLS, с. 115]. Основа известна в собственно саамской топонимии [KKLS, с. 978; см.: Матвеев, 2007, с. 81]. КоЙДОКУРЬЯ, р.  (куст д.; истор. волость) (Прим., низовья р. Северная Двина). П р и б.- ф и н. Название Койдокурья известно с XV в., поэтому вполне достоверной кажется гипотеза Я. Саарикиви, который, учитывая характерную для этого времени передачу

5.1. Идеографические соответствия

165

прибалтийско-финского а русским о, сопоставляет основу Койдс  фин. kaita ‘узкий, тесный; узкий клиновидный участок поля или луга; узкое место, ущелье, пролив’, карел. kaita ‘узкий, скудный, бедный’, люд. kaid(こ), вепс. kaid ‘узкий’ [SSA, 1, с. 278; см.: Saarikivi, 2006, с. 195]. Ср. образованные от этого прибалтийскофинского слова карельские топонимы Кайда, Кайдово и др. [Муллонен, 2008, с. 79]. КяРЖЕНИЦА  /  КяРЖЕНЦА, тоня (Прим., Летняя Золотица). С а а м. ~ Прасаам. *kārćē, саам. сев. garǯe, ин. kärǯi, колт. kärǯǯ ‘тесный, узкий’ [YS, с. 46–47]. На наш взгляд, не имеет никаких семантических обоснований предлагаемое Т. И. Киришевой сопоставление топоосновы Кярж- с  фин. kärsä ‘морда, рыло’, карел. käršä, käržä, ливв. käržü, люд., вепс. kärz ‘рыло’ [SSA, 1, с. 262; см.: Киришева, 2006, с. 79–80]. оТ(Т)ОМА, р. (Мез., Койда). П е р м. ~ К.-зыр. оттöм ‘узкий’ [КРС, с. 495]. СеНГЕЛЬСКОЕ ПоЛЕ, поле — СеНДЕЛЬСКИЙ ЛЕС, лес (Онеж., Кокорино); СеНДЕВАРА, покос (Холм., Чухчерема) = ? истор. СЯНДЕВЕР. С а а м. ~ Саам. кильд. sieŋgkE, attr. sieŋgeş, тер. sieŋgkε, attr. sieŋgeş, патс. sieg’g’Ė, нотоз. sieg’k’E ‘тонкий, узкий’ [KKLS, с. 488]. Ср. собственно саамские оронимы с этой основой: Sengisnjun, Sengistšorr [Там же, с. 1014]. О колебании нг / нд см. 3.2.1. ХоЙКОЗЕРО, оз. — ХоЙКОРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Чекуево); ХоЙКОПОЛЕ, поле (Онеж., Кокорино); ХоЙКОПОЛЯ, поля — ПОДХоЙКОШАЛГА, ур. (Онеж., Мудьюга). П р и б.- ф и н. ~ Фин. hoikka ‘тонкий, узкий’, карел. hoikka ‘тонкий, узкий; бедный, скудный’, люд. hoik(kこ), вепс. hoik ‘тонкий, узкий; слабый’ [SSA, 1, с. 169; см.: Матвеев, 2004, с. 79]. Ср. карельское название Хойка, относящееся к длинному узкому озеру [АРК, с. 36]. ● Короткий (4). Рус. короткий: Короткие Поля, Короткий Ручей, Короткое Плёсо, Под Закоротким Пожня. *НИСЯКи: Кедовские Нисяки, бол. (Прим., Зимний берег, басс. р. Кедовка). П р и б.- ф и н. ~ Карел. nytšäkkö ‘очень короткий’ [SSA, 2, с. 248]. Судя по карте, «нисяками» в данном случае первоначально могли называться короткие речки, текущие в р. Кедовка из близлежащих болот. Ср. НиЦА (5.2.1).

166

5. Межъязыковые универсалии в негеографической лексике

2. Ф о р м а

о бъ е к то в

● Кривой, изогнутый (91). Рус. кривой: Кривая Пожня,

Кривец, Кривка, Кривое Болото, Кривое Озеро («Оно буквой Г, кривое и есть»), Кривой Омут («Там поворот у реки»), Кривой Порог («Там река кривая»), Кривой Ручей, Кривуля, Кривухи, Кривяк и др.

ВиНЗЕРО, оз., истор. — ПОДВиННЫЕ ОЗёРА, совр. (Онеж., Кушерека). П р и б.- ф и н. ~ Фин., карел. vino ‘кривой, изогнутый’; фин. > саам. ин. vine (колт., кильд.) ‘то же’ [SSA, 3, с. 453]. КаРДОЗЕРО, оз. (Прим., Кудьмозеро). С а а м. ~ Прасаам. *kārtē ‘ограда; изгиб, поворот’, саам. колт. kärdd, кильд. kārd, тер. kaŗde ‘загон для оленей’ [YS, с. 46–47; KKLS, с. 90]. Выбору топонимической этимологии («Кривое (изогнутое) Озеро») в данном случае способствуют физико-географические сведения: оз. Кардозеро отличается от всех соседних озер чрезвычайной сложностью очертаний, по которым оно более всего напоминает кляксу. Основа известна в собственно саамской топонимии [KKLS, с. 975]. КЕРНуХА, покос (Мез., Целегора). С а а м. ~ Прасаам. *kārŋē, ин. kärŋi, колт. kärnnj, тер. kaŗŋe ‘кривой, изогнутый’ [YS, с. 46–47]. КИПАРа, оз. — КИПАРаРУЧЕЙ, руч. (Мез., Совполье). П р и б.- ф и н. ~ Фин. kipara, kippara, kiperä, ливв. kiber ‘кривой, изогнутый’ [SKES, с. 196]. КоВАРОЗЕРО, оз. (Онеж., Нименьга); КоВЕРНИЦА, порог, мыс (Онеж., р.  Онега, Кокорино). П р и б.- ф и н. ~ Фин., карел. kovera, вепс. kover ‘кривой, изогнутый’ [SSA, 1, с.  415–416; см.: Матвеев, 2004, с. 119 (Коверница)]. Ср. карельские топонимы Ковера, Ковырой Ручей с этой основой [Муллонен, 2008, с. 79]. ЛиНГУЙ, руч., ск. (Мез., Кимжа). П р и б.- ф и н. ~ Фин. lynkä ‘падающий, накренившийся’, карел. lüŋкä ‘кривой, изогнутый’, ливв. lüŋgü ‘кривой, искривленный, изогнутый’ [SKES, с. 318]. МаЧИСЬПОЛЯ, поля (Мез., Совполье). С а а м. ~ Саам. патс.  ma ttsA, нотоз. mattsA, кильд. māts(A) ‘изгиб, загиб, поворот’ [KKLS, с. 243]. НеКОЗЕРО, оз. — НеКЕЛЬНИЦА, р. (Онеж., Устькожа); НеКОРЕМЫ, покос  /  НЕКОНЕМА, истор. (Холм., Ухтостров); Ни-

5.1. Идеографические соответствия

167

КОПОЛЯ, покос (Мез., Совполье). С а а м. ~ Прасаам. *ńこ kē, ин. njihe-, колт. njeekk-, кильд. ńん  gg-, тер. ńîkke- ‘кривой’ [YS, с. 84–85]. ПаДЧЕЗЕРО, оз. (Онеж., Нименьга); ПаТЧЕМИНА, мыс (Онеж., Кокорино); ПаЧОЗЕРО, оз. (Прим., Патракеевка); ПаЧЕЗЕРО, оз.  /  ПаЧЕОЗЕРО — ПаЧРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Устькожа); ПаЧУГА, р. (Мез., басс. р. Кулой). С а а м. ~ Саам. патс. p〓Jttš d, нотоз. p〓 š't’t’š'ad, кильд. pa˙ dt’š'eδ, тер. pad t’š'ad ‘гнуть, сгибать’ [KKLS, с. 347]. Одна из самых высокопродуктивных основ в собственно саамской гидронимии [Там же, с.  1003]. А. К. Матвеев связывает мезенское название Пачуга с иными данными: прасаам. *pāćē ‘стрелять’ (~ саам. сев., ин., колт.) или прасаам. *pāccこ ‘шишка еловых деревьев’ (~ саам. сев., ин., колт., кильд., тер.) [Матвеев, 2007, с. 116]. ПуНОЗЕРО, оз. (Онеж., Кокорино). П р и б.- ф и н. ~ Фин. puna ‘кривой, изогнутый, извилистый’, карел. puna ‘виток, водоворот’ [SKES, с. 640]. Менее вероятна связь названия с фин. puna ‘румянец, красный цвет’, карел.-олон. puna- ‘красный’ [Там же, с.  640–641]: в  русской топонимии региона Красное Озеро отмечено только единожды (Зимний берег), причем это название явно вторичное, поскольку озерко находится на бол. Красный Мох. СоЯК, порог (Мез., р.  Сояна); СоЯНА, р.  (Мез., басс. р.  Кулой). С а а м. ~ Прасаам. *sojこ, ин. suuijađ, колт. sooijâd, кильд. sōjjeδ, тер. sojj d ‘гнуться’ [YS, с. 124–125]. Как отмечалось выше (см. 3.4.4), топонимы с основой от глаголов со значениями ‘гнуть’, ‘гнуться’ (> ‘кривой’, ‘изогнутый’, ‘извилистый’) — яркая специфическая черта саамской топонимии: на Кольском п-ове, в частности, это один из самых высокопродуктивных гидронимических типов [см.: KKLS, с. 1003]. В названии Сояна формант (см. 4.1.1) может возводиться к прасаам. *ˉεnō, колт. jäänn, кильд. jān- ‘большая река’ [YS, с. 32–33] ~ фин. eno ‘большая река, поток’, карел. eno ‘большой и глубокий приток реки’ [SKES, с. 39]. «Большая извилистая река»: это толкование полностью соответствует физико-географическим характеристикам р. Сояна — самой длинной реки Архангельского Поморья после Онеги, Двины, Мезени и Кулоя. В названии порога Сояк (ср. в русской топонимии региона — четыре названия Кривой Порог) формант коррелирует с саам. -Vk, известным, например, в названии порога Majadag / Maiddek [KKLS, с. 991] (< pl.?).

168

5. Межъязыковые универсалии в негеографической лексике

3 . Х а ра к т е р и с т и к и

л а н д ш аф та и р е л ь е фа

● Неровный (55). В русской топонимии на этот признак указывают многочисленные образования с  корнями бугр-, горб-, клоч-, костыль: Бугруша, Бугры; Горбатиха, Горбатица, Горбатка, Горбатые Поля; Клочеватик, Клочеватиха («Кочки были»), Клочуха, Клочьё; Костылеватая Щелья, Костыли; и др. // Ср. диал. клочьё ‘болотные кочки’ [Подвысоцкий, с.  67]. Лексема костылеватый в русских говорах Поморья не засвидетельствована, но ее топонимический смысл устанавливается по близким диалектным значениям нариц. костыль (‘палка’, ‘ручка’, ‘гвоздь’ и т. п., ср. также костылять ‘хромать’) [СРНГ, 15, с. 85–86]. ВаЛЕСЬКИ, поле (Мез., Совполье). П е р м. ~ К.-зыр. валйöсь ‘волнистый, неровный, негладкий’ [КРС, с. 76]. ● Пологий, отлогий (46). Рус. плоский: Плоскарь, Плоская Гора, Плоская Рада, Плоский Бор, Плоский Ручей, Плоское Болото, Плоское Озеро, Плоскуха, Плоскуша и др. ЛаВСА, руч. (Мез., басс. р.  Мезень). П р и б.- ф и н. ~ Фин. lausu ‘низменный, отлогий, ровный’, карел. lausa ‘ровный’ [SSA, 2, с. 55]. ЛаДОСОВО, луг (Холм., Ухтостров). С а а м. ~ Саам. патс.  la˙  ţţeş ‘отлогий, покатый (гора, берег)’, нотоз. ła˙ţeş, кильд. łādţeş ‘ровный’ [KKLS, с. 197]. ЛаЧЕЗЕРО, оз. (Прим., Уна); ЛаЧЕМА, поле (Онеж., Нименьга). П р и б.- ф и н. ~ Фин. latsakka, карел. lačču ‘плоский’, ливв. lačču ‘плоский; отлогий, пологий, низкий’, люд. лat’š', лat’t’š'u ‘ровный’, лat’š'u ‘огороженное изгородью из жердей место’, вепс. лatšak ‘то же’ [SKES, с. 279]. ● Крутой (35). Рус. крутой: Крутая Бережина, Крутая Гора, Крутая Пожня, Крутиха, Крутое Плёсо, Крутое Поле, Крутой Лог, Крутой Ручей, Крутой Холм, Крутуха («Крута гора эта»), Крутушка, Крутые Наволоки и др. ПеЧКА, тоня (Онеж., р.  Онега, Кокорино). С а а м. ~ Саам. тер. pietskas, attr. pėa˙ tska, кильд. pėa˙ tskas ‘крутой’ [KKLS, с. 373]. На основе этих и иных данных А. Л. Шилов восстанавливает саам. *pietska ‘падун (порог)’ [Шилов, 2004, с. 94] — название тони тем самым должно считаться вторичным.

5.1. Идеографические соответствия

169

ПыСТАЛЬНЕМА, поле / ПыШТАЛЬНЕМА (Онеж., Чекуево). П р и б.- ф и н. ~ Фин. pysty ‘стоящий вертикально; перпендикулярно поднимающийся вверх; прямой, крутой’, pystö ‘прямой, крутой’, карел. pisty ‘прямой, крутой’, люд., вепс. püšt ‘вертикальный, прямой’ [SSA, 2, с. 451]. А. К. Матвеев предлагает иную этимологию топоосновы, связывая ее с карел. piššal’i, люд. piš'tš'al’, вепс. piššal ‘ружье’ [SKES, с. 578; см.: Матвеев, 2004, с. 127]. В семантическом отношении, однако, эта этимология представляется проблематичной. С  другой стороны, для названий мысов и участков берега достаточно традиционна семантика ‘прямой (отвесный), крутой’ (ср. рус. Крутой Носок, Крутые Наволоки и др.) — привлечь эти данные возможно и потому, что передача прибалтийскофинского y русским ы в  первом слоге вполне обычна, а элемент -аль типичен в подобных оронимах нижней Онеги, ср. Бабальнема, Тушальмина, Хепельнема. ЧиНЬГА, поле / ЧиНЬГИ (Онеж., Нижмозеро). С а а м. ~ Саам. патс., нотоз. tsėäggA, няат. cεägg〓, кильд. tsėa˙ ŋg ‘прямой, отвесный, крутой’ [KKLS, с.  627]. Как можно предполагать, в  языкеисточнике словарно засвидетельствованным формам с дифтонгом еа соответствовал ie. Аналогичная ситуация наблюдается и  для других субстратных названий данной микрозоны: Нижмозеро (~ nėäşme), Пильдозеро (~ peälgg), Кильгин (~ kėa˙ лgkan) — см. гл. 7. юРГРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Кокорино); юРКИ, руч.  /  юРОК (Прим., Повракула); юРКОМИНА, поле (Онеж., Мудьюга). П р и б.- ф и н. ~ Фин., карел. jyrkkä, люд. d’ürk, mürk, вепс. mürk ‘крутой (склон, берег, гора и т. п.)’ [SSA, 1, с. 255]. ● Гладкий, ровный (7). Рус. гладкий, ровный: Гладкая Лыва, Гладкая Пожня, Гладуха, Гладушка, Ровное Поле, Ровные Поля. СиЛОСТЕРА, покос / СыРОСТЕРА (Мез., Совполье). П р и б.ф и н. ~ Фин. silo, siloisa ‘гладкий, ровный (земля, лед, кора дерева, поверхность)’, карел. šilie, šil’ie, silie, sil’ie, ливв. silei, sil’ei ‘гладкий, ровный; без сучьев; голый’, люд. silei, sil’ed ‘гладкий, без сучьев’, вепс. sil’ed ‘без сучьев (береза); гладкий’; саамские формы (< фин.) — с иным вокализмом [SKES, с. 1024]. В сочетании с детерминантом -тера (см. 4.1.3) — «Гладкая пожня».

170

5. Межъязыковые универсалии в негеографической лексике

4. Х а ра к т е р

почв

● Каменистый (77). Рус. каменный, кременной, костоватый: Каменка, Каменная Гора, Каменная Пожня, Каменная Рада, Каменная Река, Каменное Болото, Каменное Озеро, Каменные Пороги, Каменный Мыс, Каменный Ручей («По каменьям прозвали, камень на камне»), Каменуха; Кременное Озеро, Кременуха; Костоватики; и др. // Ср. кремень ‘самый твердый и жесткий из простых камней’ [Даль, 2, с. 189], арх. диал. кос(т)ливый ‘каменистый’ [Гемп, 2004, с. 290]. КИВОКУРЬЯ, ур., истор. (дельта р. Северная Двина); КиВОМОХ, бол. (Онеж., Тамица); КиЙОСТРОВ, о-в (Онеж., зал. Онежская губа); КиЛКУРЬЯ, прт. (Прим., дельта р.  Северная Двина); КиЛЬНЕМА, бол. — КиЛЬРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Нименьга); КиЯРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Малошуйка). П р и б.- ф и н. ~ Фин., карел., люд., вепс. kivi ‘камень’ [SSA, 1, с. 378; см.: Киришева, 2006, с. 33, 42 (Кивомох, Кийостров)]. Ср. подобные карельские названия Кивисельга, Кивлуда, Кивручей и др. [Муллонен, 2008, с. 79]. В работе Т. И. Киришевой отмечается, что необычное на первый взгляд название Кивомох («Каменное болото») отражает особенности местного ландшафта: небольшие каменные гряды, чередующиеся с болотистыми низинами. В названии Кийостров Т. И. Киришева отмечает диэрезу, обусловленную свойственной русским говорам Поморья билабиальной артикуляцией звука в, что справедливо и для названия Кияручей. Этой же фонетической особенностью (см. 3.2.1) обусловлено диалектное колебание в / л, что позволяет связывать с прибалтийско-финским kivi названия Килкурья и Кильручей (характерно, что последний впадает в руч. Кияручей). ● Песчаный (53). Рус. песчаный: Песчаница, Песчанка, Песчаное Озеро, Песчаный Лог, Песчаный Наволок, Песчаный Ручей и др. ЛеДЕН(Ь)ГА, р. (Онеж., Чекуево); ЛеДОЗЕРО, оз. (Онеж., Нименьга); ЛеДРУЧЕЙ, руч.  /  ЛёДРУЧЕЙ (Онеж., Унежма); ЛеТЕМИНА, мыс (Онеж., Чекуево): «Наносной песок толстый намыло»; ЛеТЕМИНА, покос (Онеж., Устькожа); ЛеТЕПАЛА, оз., покос, руч.  /  ЛеТЕПОЛА (Мез., Совполье); ЛеТОЗЕРО, оз. (Онеж., Кокорино); ЛеТРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Покровское); ЛеТРУЧЕЙ,

5.1. Идеографические соответствия

171

руч. (Онеж., Кушерека); ЛиТА, р. (Прим., Лая); ЛиТА, руч. — ЛиТМОТКА, покос (Прим., Лая); ЛиТАСАРА, руч.  /  ЛиТОСОРА  — ЛиТОЗЕРО, оз. (Онеж., Кокорино). П р и б.- ф и н. или с а а м. 1. ~ Фин. liete ‘ил, тина; широкий низкий песчаный берег; песчаная отмель’, карел.-олон. liete, люд. liete, lieteh ‘песок’, вепс. l’ete ‘песок; прибрежный песок’ [SKES, с. 291]. 2. ~ Фин. lieto ‘скудная, с примесью глины или песка земля (например, топкий берег, болото)’ = вост.-саам. lēδi ‘болото с песчаным дном’ [SKES, с. 291; см.: Матвеев, 2004, с. 117 (Летемина)]. 3. ~ Саам. нотоз. lietA ‘намытые течением мелкий песок или ил на берегу реки’ [KKLS, с. 212]. Ср. собственно саамское название ручья Litるj с этой основой [Там же, с. 988]. ХеДОСТРОВ, о-в (Онеж., зал. Онежская губа); ХеДРУЧЕЙ, руч. / КеДРУЧЕЙ (Мез., Козьмогородское). П р и б.- ф и н. ~ Фин., карел. hieta ‘(тонкий) песок’ [SSA, 1, с. 161]. Параллельная форма мезенского гидронима может быть объяснена фонетической адаптацией названия в языке коми, где в силу отсутствия звука х при усвоении иноязычных слов регулярно происходит мена х / к. ● Болотистый, вязкий (49). Рус. грязный, жидкий: Грязная Пожня, Грязное Болото, Грязное Озеро, Грязной Луг, Грязной Покос, Грязной Ручей, Грязнуха; Жидкая Рада, Жидкое Болото; и др. КуРАНОЗЕРО, оз. — КуРАН(Д)РУЧЕЙ, руч. (Онеж., Нименьга). П р и б.- ф и н. ~ Фин. kura ‘грязь, слякоть; водянистые испражнения’, сев.-карел. kura ‘грязь, слякоть’ [SSA, 1, с. 446], фин. kurainen ‘слякотный, грязный’ [ФРС, с.  279]. Ср. географически смежный русский топоним Грязные Озёра; ср. также название оз. Куранъярви в Карелии [АРК, с. 77]. ЛиГОВКА, р. / ЛиКОВКА (Холм., Ломоносово); ЛиГОВСКИЙ РуЧЕЙ, руч. (Прим., Уна); ЛиДАРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Кушерека); ЛиКАСА, бол. / ЛиКОСА (Онеж., Кянда); ЛиКОПОЖНЯ, покос (Мез., Совполье). П р и б.- ф и н. ~ Фин., карел. lika, люд. l’iga ‘грязь, слякоть’ [SSA, 2, с.  76]. Ср. карельские названия Ликохарью, Ликолампи [АРК, с. 35, 130]. ЛуЧПОЖНЯ, покос (Мез., Совполье). С а а м. ~ Прасаам. *lućこ, саам. сев. luččâ, ин. lučča, колт. lučč, кильд. luǯǯ, тер. lučč ‘грязь, слякоть; водянистые испражнения; птичий помет’ [YS, с.  70–71; KKLS, с.  231]. В  собственно саамской топонимии эта основа

172

5. Межъязыковые универсалии в негеографической лексике

довольно продуктивна: она встречается в названиях озер, заливов, рек, гор [KKLS, с. 990]. ПаСКАНЕЦ, о-в (Онеж., зал. Онежская губа). П р и б.- ф и н. ~ Фин. paska ‘испражнения’, карел. paska ‘водянистые испражнения; грязь, слякоть; плохой’, paskaine ‘грязный; ничтожный’, люд. pask(こ ), вепс. pask (gen. paskan) ‘водянистые испражнения’ [SSA, 2, с. 320]. ПаСКИ, покос / ПаШКИ (Мез., Совполье); ПАШКОВАРА, ур., истор. (Двинской уезд, Ухтостровская вол.). П р и б.- ф и н. или с а а м. ~ Фин. paska ‘испражнения’, карел. paska ‘водянистые испражнения; грязь, слякоть; плохой’, люд. pask(こ ), вепс. pask ‘водянистые испражнения’ [SSA, 2, с. 320] = саам. тер. paškε, кильд. pεšk(A), патс., нотоз. pεškA ‘нечистоты, грязь’ [KKLS, с. 359]. В собственно саамской топонимии известны названия озера и острова с этой основой [Там же, с. 1004]. ПеЖУЙ, руч. (Мез., Совполье): «Oчень грязный, весь в тальцах». П е р м. ~ К.-зыр. пеж ‘грязный; поганый’ [КРС, с. 526]. РАПАЧаГ, бол.  /  РОПОЧаГ (Онеж., Чекуево): «Сей год Рапачаг был сухой, шли Рапачагом». П р и б.- ф и н. ~ Фин. rapa ‘грязь, слякоть, ил; болотная грязь’, карел. rapa(h)ine ‘грязный, слякотный’, вод. rapasō ‘топкое болото’, эст. rabu ‘болото, топь’ [SSA, 3, с.  49]. Ср. похожее название Рабачёга (Плес.), в  котором А. К. Матвеев выделяет форманты -ач и -ёга [Матвеев, 2001, с. 247–256]. РуБОЗЕРО, оз. / РуБРОЗЕРО — РуБРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Тамица). П р и б.- ф и н. ~ Фин. rupa ‘грязь, ил’ [SSA, 3, с. 109; см.: Киришева, 2006, с. 46]. СеРПА, р. (Мез., Совполье). П е р м. ~ К.-зыр. диал. сэрп ‘грязный; поганый’ [КРС, с. 661], общекоми *sこ rp [КЭСК, с. 272]. ШаСТА, р.  (Онеж., Нименьга). П р и б.- ф и н. ~ Фин. saasta ‘грязь, слякоть’, карел. saastuo ‘загрязняться ’ [SSA, 3, с. 140]. ● Глинистый (9). Рус. глина: Глина, Глинка, Глинник, Глинные Ямы, Корга Глинянка, Солоная Глинка, истор. Глиница, Глинверетея, Глинки. СаВРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Тамица). П р и б.- ф и н. ~ Фин., карел., люд., вепс. savi ‘глина’ [SSA, 3, с. 162].

5.1. Идеографические соответствия

173

ШУНУШеРА, р.  (Холм., басс. р.  Юра, Чухчерема). П е р м. ~ К.-зыр. сюн ‘глина темно-синего цвета; ил’ [КРС, с. 664], общеперм. *s’un ‘глина, ил’, мар. шун ‘глина, ил’ [КЭСК, с. 274]. Для этой этимологии существенно, что все исторические топонимы, связанные с апеллятивом глина, относятся к местности близ Холмогор: д. Глинверетея и Глинской посад (Ондреянов стан, 1678 г.), Глинки («с посадов с Двинских… да з Глинок, да с Курцова», 1587 г. [Крестинин, 1792, с. 163]). О передаче коми-зырянского с русским ш см. 3.2.2. ● Гравиевый (4). Рус. дверстяный / дресвяный: Дверстянка («Там каменья много, дверсты»), Дверстяное Поле, Крутая Дресвянка, Меговая Дресвянка // Ср. диал. дресва ‘крупный песок, гравий, хрящ’ [Даль, 1, с. 492], дверста, дверстяный камень ‘крупный песок, получаемый дроблением прокаленных камней’ [СГРС, 3, с. 178]. КОРЖуХИ, покос (Мез., Совполье). П е р м. ~ К.-зыр. каржа, кöржа ‘гравий’ [КРС, с. 269]. ЧаРЕКОМА, прт.  /  ЧаРИКОМА (Прим., дельта р.  Северная Двина). П р и б.- ф и н. ~ Карел. tsäreikko ‘галечник; место, покрытое небольшими камнями’, tsärikko ‘место, покрытое крупным песком, гравием’, ливв. tsäri, tsärü ‘крупнозернистый песок, мелкие камни’, фин. säreikkö ‘галечник; песчаное место’ [SKES, с. 1170]. Местные жители называют Чарекомой не только протоку, но и  прилегающую к  ней довольно обширную южную часть острова Лясомин, поэтому формант -ма можно связывать с приб.фин. maa ‘земля, местность’. Ср. названия географически смежных объектов Песчанка и Кивокурья (< приб.-фин. kivi ‘камень’). См.: [Кабинина, 1997, с. 121].

5. Гидрометрические

с в о й с т ва о б ъ е к т о в ;

х а ра к т е р и с т и к и в од ы в   в од о е м а х и п о ч ва х

● Глубокий (58). Рус. глубокий, бездонный, беспорточный: Глубокая Ляга, Глубокая Река, Глубокий Ручей, Глубокое, Глубокое Озеро; Бездонное Озеро; Беспорточный Ручей («В портках не перейти») и др.

174

5. Межъязыковые универсалии в негеографической лексике

СиВАРУЧЕЙ, руч. — СиВАСАНГА, покос — СиВОМОХ, бол. (Онеж., Чекуево); СиВОНГА, порог / СиМОНГА (Онеж., р. Кожа); СиВРУЧЕЙ, руч. — СиВОМОХ, бол. (Онеж., Кокорино); СиВРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Мудьюга); СиВРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Кушерека); СиВРУЧЕЙ, руч. (Прим., Лая). П р и б.- ф и н. Устойчивая связанность топоосновы Сив- с ручьями позволяет считать, что в большинстве случаев эта основа восходит к  фин., карел. syvä, люд. šüvä, вепс. süvä ‘глубокий’ [SSA, 3, с. 233] — ср. 33 названия Глубокий Ручей в исконно русской топонимии Поморья. Сопоставление основы с фин. sivu, карел. šivu ‘сторона, бок’ [Там же, с. 191] русскими данными не подтверждается (ни одного Бокового или Стороннего ручья), однако для отдельных топонимов нельзя исключить и этот прибалтийско-финский источник [Матвеев, 2004, с. 67–68]. ● Гнилой, закисший (41). Рус. кислый, гнилой: Кислая Губа, Кислая Лахта («Там кислое место было»), Кислое Озеро, Кислуха, Кислый Мох, Кисляк; Гнилец, Гнилое Озеро («На болоте стоит, в нём вода гнилая»), Гнилуха, Гниляк; и др. КоЧЕЗЕРО, оз. (Онеж., Нименьга); КоЧЕЗЕРО, оз. (Онеж., Нижмозеро); *КОЧЕМИН: КОЧЕМИНСКОЕ ПОЛЕ, поле, истор. (дельта р. Северная Двина); КуЧЕМА, р., оз. (Мез., басс. р. Сояна); КуЧОСТРОВ, о-в (Прим., р. Северная Двина, Косково). С а а м. ~ Прасаам. *kōccこ k, саам. сев. guoccâ, ин. kuoca, колт. kuõcc, кильд. kūӡӡ, тер. kん   cc ‘кислый; гнилой’ [YS, с. 60–61; KKLS, с. 179; см.: Матвеев, 2004, с.  86 (Кучема)]. Основа встречается в  собственно саамской топонимии — в  названиях мысов, островов, озер, урочищ [KKLS, с.  985]. Для некоторых топонимов с  основой Кочнельзя полностью исключить связь с карел. kottšu ‘шалаш, будка, сторожка, хижина’ [Киришева, 2006, с. 63]. ЛаВОЗЕРО, оз. (Онеж., Нименьга). С а а м. ~ Саам. кильд. лāvvA ‘гнилой’ [KKLS, с. 187]. ЛаГРУЧЕЙ, руч.  /  ЛаВРУЧЕЙ (Онеж., Кокорино). П р и б.ф и н. ~ Фин., карел., люд., вепс. laho ‘гнилой’ > саам. колт. lahha, кильд. laf ‘то же’ [SSA, 2, с. 35; см.: Матвеев, 2004, с. 45]. ЛАШКУДА, ур., истор. (низовья р. Северная Двина). С а а м. ~ Саам. нотоз. лaškA ‘гнилой’ [KKLS, с. 196]. Ср. название оз. Лашку в Карелии [АРК, с. 37].

5.1. Идеографические соответствия

175

МеРКОЗЕРО, оз. (Онеж., Лямца); МяРГАС, покос, бол. / МеРГАС  /  МеРЬЯС (Прим., Яреньга); МяРСАЛА, р.  (Онеж., Кокорино). П р и б.- ф и н. ~ Фин. märkä ‘сырой, влажный, мокрый; гнилой’, карел. märkä ‘мокрый, сырой, влажный; оттепельный, теплый; гнилой, гной’, люд. märg(こ ), вепс. märg ‘мокрый, сырой, влажный’, саам. кильд. mĕä'rgĕ ‘гниль, гнилой’ [SSA, 2, с. 193; см.: Киришева, 2006, с. 69–70]. Для названия Мяргас вероятна семантическая калька — ср. смежный гидроним Гнилое Озеро. *Мярксара > *Мярсара > Мярсала [Киришева, 2006, с. 37]. Ср. название оз. Мяркяярви в Карелии [АРК, с. 39]. МяТОЗЕРО, оз. (Онеж., Кокорино); МяТОЗЕРО, оз. / МяДОЗЕРО — МяТАРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Кянда); МяТОРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Мудьюга). П р и б.- ф и н. ~ Фин. mätä ‘гнилой’ (~ ижор., вод., эст.) [SSA, 2, с. 195; см.: Киришева, 2006, с. 58]. НыРЗАНГА, р.  /  НыРЗЕНЬГА (Мез., басс. р.  Сояна). П е р м. ~ К.-зыр. (вым., иж., уд.) нырзьыны ‘закисать, закиснуть’ [КЭСК, с. 197]. ● Сухой; пересыхающий, маловодный (31). Рус. сухой, обсушной, пересыхать: Сухая Яма, Сухое Болото, Сухое Море, Сухое Озеро, Сухой Бор, Сухой Наволок, Сухой Ручей; Обсушное Озеро («Обсыхает оно»); Пересуха; и др. иНДАЛА, б. д., покос (Онеж., Пурнема); иНДЕГА, покос (Мез., Совполье). С а а м.? В ряде районов РС (в Поморье — в с. Кушерека) известно нарицательное индола ‘сухая возвышенность на болоте; окно воды в болоте’ [КСГРС]. В Пурнеме эта лексема неизвестна, поэтому название бывшего поселения, ныне покоса Индала может являться субстратным; похожий топоним Indel’ (озеро и река) есть на Кольском п-ове [KKLS, с. 970]. Интерпретация как термина, так и топоосновы вызывает большие трудности. Учитывая указанное выше значение ‘сухая возвышенность на болоте’, термин индола и топооснову Инд- осторожно можно сопоставить с прасаам. *jこ nこ , cаам. сев. jâgŋât, ин. iiŋŋađ, колт. eŋŋad, кильд. ん  ŋŋeδ ‘сохнуть, высыхать’ [YS, с. 34–35] (саам. ŋŋ > рус. *нг > нд, см. 3.2.2). иНЦЫ, 2 речки (б. д.) (Зимний берег). С а а м. Согласно местной легенде, название возникло от сокращенной надписи на поморском кресте «ИНЦИ — Иисус Назаретский Царь Иудейский». С.  В.  Попов осторожно предполагает Инца < Ница: основанием

176

5. Межъязыковые универсалии в негеографической лексике

служит запись в  «Книге Большому Чертежу», согласно которой «от Ницы 5 верст [пала] речка Ручьи» [КБЧ, с. 158; Попов, 1990, с. 43] — на этом месте сейчас действительно находятся Инцы. Если же предполагать, что топоним изначально имел форму Инцы, то его можно сопоставить с cаам. патс. īŋ s, нотоз. ėŋas, кильд. ん  ŋas ‘очень сухой’, īŋ s ‘сухой’ [KKLS, с. 45–46, 824]. В  связи с  этой этимологией интересно, что при впадении в море речек Инцы находится уникальная для Зимнего берега 5-километровая полоса суши (гравий, песок; на картах это место называется мыс Инцы). КуЯ, р. (д.) (Прим., Патракеевка). П р и б.- ф и н. ~ Фин. kuiva, карел. kuiva, люд. kuiv(こ ), вепс. kuiv ‘сухой’ [SSA, 1, с.  426]. Ср.: река Куя впадает в залив Сухое море. ● Холодный (20). Рус. студёный, холодный: Студёное Озеро, Студёный Ручей; Холодное Болото, Холодное Озеро, Холодный Омут, Холодный Ручей; и др. КаРМАНГА, р. — КаРМОЗЕРО, оз. — КаРМОШОК, бол. / КаРМОШКО (Онеж., Чекуево). П р и б.- ф и н. ~ Фин. karmea ‘холодный’, карел. karmakka ‘прохладный’ [SSA, 1, с. 315]. Ср. названия оз. Карма, р. Кармаоя и ур. Карманга в Карелии [АРК, с. 16, 42]. ● Содержащий соль (19). Рус. солёный, солоный, рассольный: Солёное Озеро, Солёный Ручей; Солоная Глинка («Воду там брали — солёная»), Солоник («Сверху в нём вода пресная, а понизу соль»), Солонуха; Рассольное Озеро; и др. *СОЛОКУРЬЯ: СОЛОКУРСКИЙ КОЛОДЯЗЬ, ур., истор. (Летний берег). П р и б.- ф и н. или с а а м. ~ Фин., карел. suola, люд. suol, вепс. sol ‘соль’ [SSA, 3, с. 214], саам. нотоз. suoļļe, кильд. sūļļe, тер. sīļļε, им. suole ‘соль’ [KKLS, с. 530]. ● Сырой, непересыхающий (16). Рус. мокрый, сырой, водяной: Дунечкино Мокрое («Сырая пожня, будто баба какая оправилась, Дунечка-то»), Мокрая Губа, Мокрая Рада («Брести надо по колено в воде»), Мокруша («Сырой берег»), Мокрые Пожни, Мокрый Лес, Мокрый Ручей («В жару ручьи пересыхают, а в Мокром всё равно вода есть»); Сырое, Сырой Остров; Водяной Ручей; и др.

5.1. Идеографические соответствия

177

КоСТОРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Чекуево); КоСТРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Устькожа). П р и б.- ф и н. ~ Фин. kostea, карел. kostie ‘сырой’ [SSA, 1, с. 411; см.: Матвеев, 2004, с. 119]. уЛЬМИЦА, р. / уЛЬМЕЦА (Прим., Патракеевка). П е р м. ~ К.-зыр. уль ‘сырой, влажный, мокрый’ [КРС, с. 721]. Вторую часть топонима мы связываем с  устар. к.-зыр. мöс ‘источник’, ‘исток’, ‘приток’ [Афанасьев, 1996, с.  194], ныне сохранившимся в  коми языке только в  составе дериватов и топонимов (Öшмöс — приток р. Вымь, Чермöс в топонимии Верхней Вычегды и др.) [КЭСК, с.  213]. Вариант Ульмеца фонетически ближе к исходному слову (*Ульмöс), однако обе формы подверглись русской морфологической адаптации (см. 3.3.2). Отметим еще, что речка Ульмица впадает в залив Сухое море, т. е. ее название отражает важный дифференцирующий признак объекта. ● Быстрый (7). Рус. быстрый: Бустрец, Быстрец, Быстрокурья, Быструха, Быстряк («У него быстрило»). ВиРТАНЕЦ, руч. (Онеж., Абрамовская). П р и б.- ф и н. ~ Карел. virtańi ‘быстрый, стремительный’ [SKES, с. 1789; см.: Матвеев, 2004, с. 123]. Ср. также фин. virta (gen. virtan) ‘течение, поток’ [SSA, 3, с. 460]. ● Содержащий ил, тину (4). Рус. тиноватый, тиновой, иловатый: Тиноватик («Тины много»), Тиноватовка; Тиновое Озеро; Иловатое Озеро. МуДРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Кокорино); МуДРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Малошуйка); МуДЬЮГА, р.  (Прим., Патракеевка); МуДЬЮГА, р.  — МуДЬГОЗЕРО, оз. (Онеж., басс. р.  Онега); МУТКУРЬЯ, реч. зал., истор. (Прим., дельта р. Северная Двина); МуТОЗЕРО, оз. (Прим., Повракула): «Рыба тёмная и вода тёмная». П р и б.- ф и н. ~ Фин., карел. muta, ливв., люд., вепс. muda ‘ил; тина; грязь’ [SKES, с. 354; см.: Матвеев, 2004, с. 129]. Ср. известные в  Карелии гидронимы Мудалакша  /  Муталакша, Мутаярви, Мутаозеро и др. [Муллонен, 2008, с. 80; АРК, с. 19, 49]. ХАРМОЗЕРО, оз., истор. (низовья р.  Северная Двина). П р и б.- ф ин. Ср. фин. härmä ‘иней; пена’, härmi ‘пена (на пиве)’, ливв. härmy ‘изморозь’, люд. härm ‘иней’, вод. (vesi) ärmäb ‘(вода) желтеет’, эст. härm ‘иней’, vesihärmäb ‘на поверхности воды есть

178

5. Межъязыковые универсалии в негеографической лексике

пыльца растений’, лив. ärmä ‘иней’ [SKES, с.  99]; ср. еще эст. härm(e) ‘тонкий слой (например, сливок, жира в  супе)’ [SSA, 1, с. 210]. В русской диалектной лексике РС известно гармуша ‘ряска на застойной воде’, ‘насекомые, мошкара’, которое возводится к этому слову [МДС, с. 103]. В топонимии, вероятно, Хармозеро — озеро с застоявшейся водой, со слоем тины на поверхности воды: ближайшие русские аналоги — Тиновое Озеро (Мез.), Тиневатое Озеро (Онеж.); в  двинских низовьях, где засвидетельствован топоним Хармозеро, известны две протоки Тиноватик («Тины много»). Ср. также названия озер Хармаярви и Хярмяярви в Карелии [АРК, с. 6, 46]. О приб.-фин. hä- > рус. ха- см. 3.2.2. ● Заливаемый водой (4). Рус. затоплять, поливать, поливной, топлый: Затоплявка («В половодье это большое озеро, летом почти всё пересыхало»); Полив; Поливная Кошка; Топло («Его заливает кажда вода морская») // Ср. диал. поливной ‘заливаемый в половодье’ [Подвысоцкий, с. 129]. ХоЛВА, оз. (Холм., Ломоносово). П р и б.- ф и н. ~ Фин., карел. holvata ‘лить, поливать’ [SSA, 1, с. 171]. ● Незамерзающий (1). Рус. талый: Талый Ручей. Ср. также названия Талецручей и бол. Тальцы («И зимой не мёрзнет»), которые могут быть связаны с талый или талец ‘незамерзающий родник’ [Подвысоцкий, с. 171]. НяМБАЛА, покос (Онеж., Мудьюга). С а а м. ~ Саам. кильд. ńàmbpE ‘оттепель’ [KKLS, с. 292]. Ср. географически смежный комплекс названий Талецручей — Талецкое — Подталечье. СуЛИЦА, руч. (Онеж., Чекуево); СуЛОСОЗЕРО, оз. / СУЛоЗЕРО — СуЛОСРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Кушерека). П р и б.- ф и н. ~ Фин., карел., люд., вепс. sula ‘талый’ [SSA, 3, с. 210–211; см.: Матвеев, 2004, с. 69]. ШуНДОЗЕРО, оз. — ШуНДАНЕЦ, руч. (Онеж., Абрамовская); ?*ШуМБОЛ: ШуМБОЛЬСКОЕ оЗЕРО, оз. — ШуМБОЛЬСКИЙ РуЧЕЙ, руч. (Онеж., Нижмозеро). С а а м. ~ Прасаам. *suntē, саам. сев. sudde, ин. sudde, колт. sudd, кильд. sund, тер. suņde ‘талый’ [YS, с. 126–127; см.: Матвеев, 2004, с. 218–219 (Шундозеро)]. ● (Широко) разливающийся (1). Рус. разливной: Разливные Озёра.

5.1. Идеографические соответствия

179

*аМБУР  /  *аМБОР: аМБУРСКИЕ ОЗёРА, гр. оз. — аМБУРСКИЙ СКИТ, пос. — аМБОРСКИЙ МОХ, бол. (Прим., Кудьмозеро). С а а м. ~ Прасаам. *āmpō, саам. кильд. āmbeδ, колт. abbаd ‘подниматься, переливаться через край (о воде в  реке, озере или горшке); пениться, плыть (о супе)’ [YS, с. 14–15; KKLS, с. 1].

6. Цветовые

пр и з н а к и о б ъ е к т о в

● Светлый (128). Рус. белый, светлый, молочный: Белая Гора, Белая Дорога, Белая Луда, Белая Речка, Белая Щелья, Белогорка («Белый берег видно»), Белое Озеро («Вода там светлая, чистая», «Светла вода, аж всяки коряги видно»), Белые Воды («Там тальцовый ручей, вода така светлая»), Белый Бор, Белый Мох, Белый Ручей; Светлая Дорога, Светлая Рада, Светлое Болото, Светлое Озеро («Светлое озеро, рыбу видно как ходит»; «Там светла вода»), Светлый Бор, Светлый Ручей; Молочный Камень; и др. ВаЛЕГА, дор. (Холм., Матигоры). П р и б.- ф и н. ~ Фин. vaalakka ‘блеклый, бледный’, карел. voalakka ‘светлый’, ср. также фин. vaalea, карел. voalie, люд. vualap ‘светлый’ [SSA, 3, с. 384]. Ср. русское название Светлая Дорога (Прим.). КеЛДА, р.  /  КёЛ(Ь)ДА — КеЛДОЗЕРО, оз.  /  ТёЛДОЗЕРО (Мез., басс. р. Кулой). П е р м. ~ К.-зыр. кельдны ‘бледнеть; светлеть’, кельыд ‘светлый’ [КРС, с.  276–277]. На фоне других возможных сопоставлений эта этимология кажется наиболее предпочтительной, поскольку гидроним Келда входит в ареал пермских названий (ср. семантически менее убедительное сопоставление основы с фин. kelta, карел. keltaine, люд. keldaińe, keudaine ‘желтый’ [SSA, 1, с. 342]). СеЗЕРО 1, 2, 3, покосы (Онеж., Кокорино). П р и б.- ф и н. ~ Фин. sees, seies, карел. sies ‘cветлый, ясный, прозрачный’ [SSA, 3, с.  163]. C этой основой (или ее генитивной формой sekehen) Г. М. Керт и Н. Н. Мамонтова связывают названия Сегозеро и Сегежа в Карелии [Керт, Мамонтова, 1982, с. 79]. ● Темный (114). Рус. чёрный, тёмный, угрюмый: Чёрная Горка, Чёрная Грязь, Чёрная Курья, Чёрная Лахта, Чёрная Лита («Лес там, с  высокого леса затемнялася вода»), Чёрная Пожня, Чёрная Река, Чёрная Речка («Вода в  ей чёрная»), Чёрное Озеро

180

5. Межъязыковые универсалии в негеографической лексике

(«Там щука, окунь совсем чёрные», «Вода там чёрная, место мрачное, хвойные деревья»), Чёрные Поля, Чёрный Мох, Чёрный Порог, Чёрный Ручей, Чёрный Яр («Там раньше торфяники были — чёрная земля»); Тёмная Речка, Тёмное Озеро, Тёмные Бора, Тёмный Ручей; Угрюмые Озёра («Место тако тёмно», «Тёмны там леса, невесёлы»); и др. *МУСТОНЕМА: МУЗДОЛеМСКОЕ оЗЕРО, оз. (Онеж., Чекуево). П р и б.- ф и н. ~ Фин. musta, muste, карел. musta, люд. must(こ), вепс. must ‘черный, темный; грязный’ [SSA, 2, с. 183; см.: Матвеев, 2004, с. 52]. Ср. известные в Карелии топонимы Мустнаволок, Мустово и др. [Муллонен, 2008, с. 80]. РоМА, р., оз. (Мез., Койда). П е р м. ~ К.-зыр. рöмыд ‘сумрачный’ [КРС, с. 604]. ТуМБИЩА, омут (Онеж., Чекуево); ТуМОЯ, р.  (Онеж., Кокорино); ТуМПОРОХ, порог (Прим., Лая); ТуМ(Б)РУЧЕЙ, руч. (Онеж., Кушерека). П р и б.- ф и н. ~ Фин., карел. tumma ‘темный’ [SSA, 3, с. 325], для форм с -mb- ср. также фин. tympeä ‘противный, отвратительный; жесткий, твердый; темный’ [SKES, с. 1451; см.: Киришева, 2006, с. 38 (Тумоя)]. Ср. оз. Тумас и р. Тумба в Карелии [АРК, с. 77]. ХеМЕРОВО, гора, покос (Онеж., Мудьюга). П р и б.- ф и н. ~ Фин. hämärä ‘сумрачный, темный; сумерки’, карел. hämärä, hämäri ‘сумрачный, сумерки’, люд., вепс. hämär ‘сумерки’ [SSA, 1, с. 207]. О передаче приб.-фин. ä русским е см. 3.2.2. ХиМБОЛ, оз., бол. (Прим., Лая). П р и б.- ф и н. ~ Фин. himmeä, himpeä ‘тусклый, мутный’, himi, himu, himpi ‘сумрачный, темный’ [SKES, с.  76]. Предполагаемая более ранняя форма названия — *Химбор, где -ор является рефлексом детерминанта со значением ‘озеро’ (см. 4.1.1). ХиМОРОВО, тоня (Прим., Сюзьма). П р и б.- ф и н. ~ Фин. himmi, hime, hymerrys ‘сумрачный, темный’ [SSA, 1, с. 164]. ЧаПА, часть д. Нёнокса (Прим.). С а а м. ~ Прасаам. *ćāppこ, саам. сев. čappât, ин. čappad, колт. čappâd, кильд. čα ppeδ, тер. čaχp d ‘черный’ [YS, с.  22–23; KKLS, с.  646]. Основа хорошо известна в собственно саамской топонимии [KKLS, с. 1025].

5.1. Идеографические соответствия

7 . З ву к о в ы е

181

пр и з н а к и о б ъ е к т о в

● Шумный (25). В русской топонимии Поморья на этот признак указывают названия (обычно микрогидронимы), производные от глаголов греметь, шуметь, реже — от глаголов балагурить, беседовать, реветь, рокотать, течь: Гремиха («Там даже в спокойную погоду гремит»; «С моря волна — она всегда гремитшумит»), Гремучий Ручей, Гремяк («Он гремел, его слышно за километр»), Гремяка («Гремит, шуршит по камням»; «Гремит, шурчит сильно»), Гремячий Ручей («Бурный, весной шумит от него»; «Вода весной там шла да гремела»); Шумеиха, Шумливый Ручей, Шумячий Ручей; Балагур; Беседный Ручей; Ревушка; Роковик; Текучий Ручей; и др. ВыРРУЧЕЙ, руч. — ВыРОЗЕРО, оз. (Мез., Азаполье). П р и б.- ф и н. ~ Фин. virrata ‘течь, струиться’, карел.-ливв. virrata ‘бежать, течь (о воде)’, эст. virrata ‘пениться, кипеть, бурлить’ [SKES, с. 1789; SSA, 3, с. 460]. В прибалтийско-финской топономастике для основы Выр- предполагаются разные источники [см., например: Муллонен, 2008, с. 67–69], однако этимологию мезенского топонима подтверждает русское название соседнего ручья Текущий (истор. Текучий). По отношению к приб.-фин. Вырручей этот уникальный для Поморья русский микрогидроним является, видимо, семантической калькой. О примерах передачи прибалтийскофинского vi- русским вы- см. [МДС, с. 100]. ДУРыЖИХА, морское течение (Прим., зал. Унская губа). П р и б.- ф и н. ~ Люд. d’ürizoi, d’urižoi ‘гремящий, стучащий’, ср. также вепс. g’üru, d’uru ‘гром, грохот’ [SSA, 1, с. 255]. С формальных позиций нельзя исключить связь этого названия с  антропонимом (ср. новг. Дурыга [Веселовский, 1974, с.  104]), однако такой путь номинации морских течений (рукавков и стрёжей) в Архангельском Поморье не встречается: для них обычно именование по физическим или пространственным признакам (Нижний Рукавок, Большая Стрёжь, Поперечная Стрёжь, Холодная Стрёжь и т. п.). ИРиНИЙ РуЧЕЙ, руч. / ЕРеМЕЙ РуЧЕЙ (Онеж., Нижмозеро); иРОМЕНЬ, часть о-ва (Прим., дельта р. Северная Двина). П р и б.ф и н. ~ Фин. jyrätä, jyrytä, jyrähtää, карел. jyrissä, вепс. juŕišta, jurāt’a ‘греметь, грохотать’ [SSA, 1, с. 255]; ср. также саам. патс.

182

5. Межъязыковые универсалии в негеографической лексике

jεrra ‘грохот’ [KKLS, с. 56]. О передаче прибалтийско-финского y русским и см. в разд. 3.2.2. ЛоРЕНГСКИЙ РуЧЕЙ, руч. (Онеж., Чекуево). П р и б.- ф и н. ~ Фин. lorista ‘журчать’, lorottaa, lorua ‘течь, литься’, карел. lorissа, ‘журчать’, lorottoa ‘течь, литься’ [SSA, 2, с. 93–94]. МуГРИНСКИЙ РуЧЕЙ, руч. (Мез., Жердь). П е р м. ~ К.-зыр. мургыны ‘гудеть, рокотать’, мурган ‘рокочущий’; ср. также муркöдны ‘рокотать, грохотать’ [КРС, с.  435]. В  этом названии предполагается метатеза *рг > гр, ср. аналогичное изменение Юргин (истор.) — Югрин (совр.) в названии ручья соседней козьмогородской зоны (см. ниже). Ср. также русское название ручья Роковик в топонимии другого соседнего с Жердью поселения — Целегоры. ПиРИНА, руч. (Прим., басс. Белого моря, Пушлахта). П р и б.ф и н. ~ Фин. piristä ‘журчать, звенеть’, карел. pirissä ‘журчать, звенеть, трещать; болтать’, вепс. biraita ‘журчать, звенеть’ [SSA, 2, с. 372]. В словообразовательном отношении ср. выше Ириний Ручей. РиМЕН(Ь)ГА, р.  /  РеМЕН(Ь)ГА (Онеж., Чекуево). П р и б.ф и н. ~ Карел. rymissä ‘греметь, грохотать’, фин. rymistä ‘бушевать, баловаться, шуметь’ [SSA, 3, с. 117]. Иную этимологию дает А. К. Матвеев, связывая основу гидронима с  саам. патс. rĭĕmńe, нотоз. rĭĕmńe, ин. riemńis, кильд. rīmńe, тер. rīmńе ‘лиса’ [KKLS, с. 437–438; см.: Матвеев, 2007, с. 130]. РюРИКИ, порог (Онеж., р. Онега, Кокорино). П р и б.- ф и н.? Возможно, это название восходит к  незасвидетельствованному словарями звукоизобразительному слову типа *ryristä, *ryrissä и  т. п. Из ближайших прибалтийско-финских лексем такого рода ср. фин. rytistä ‘шуметь’, rytyyttää ‘стучать, греметь’, карел. rytšissä ‘шуметь, трещать’ [SSA, 3, с. 119]. СиРУЙ, руч. (Мез., Совполье). П р и б.- ф и н. ~ Фин. siristä ‘стрекотать; щебетать; струиться, сочиться, журчать’, sirittää, sirinä, sirahtaa ‘шипеть; дребезжать’, карел. širissä ‘стрекотать; журчать; сочиться; трещать, потрескивать’, люд. tširi- ‘щебетать’, вепс. tširaita ‘трещать’ [SSA, 3, с. 185]. ТИРиБУРАКИ, луг  /  КИРиБУРАКИ (Онеж., Нижмозеро). П р и б.- ф и н. ~ Фин. tiristä ‘журчать, сочиться, течь’, карел. tirissä ‘течь, журчать’ [SSA, 3, с. 298], ср. также фин. kirata, kiristä ‘трещать, хрустеть’, карел. kirissä ‘звучать, звенеть’, вепс. kirižen

5.1. Идеографические соответствия

183

(prs 1 sg) ‘трещать, хрустеть’ [SSA, 1, с. 369]. В сочетании с детерминантом -бураки (см. 4.1.1) основа образует название, толкуемое как «Журчащий, звонкий ручей» (луг, по-видимому, обозначается этой тополексемой вследствие метонимии). ТоРДА, порог (омут, лес) (Онеж., р. Онега, Кокорино). С а а м. ~ Саам. кильд. tordeδ ‘журчать; катиться с  шумом, громыхать’ [KKLS, с. 607]. ТоТМАНГА, руч. (Прим., басс. Белого моря, Лопшеньга). П р и б.- ф и н. ~ Фин. totottaa ‘трубить в рог’, олон. t’ot’ottoa ‘капать, падать, непрерывным потоком (например, по сливу для стока воды)’, вепс. tototada ‘говорить, болтать’ [SKES, с. 1363]. ТуРТОВА, р.  /  ТуРДОВА (Прим., дельта р.  Северная Двина). С а а м. ~ Саам. нотоз. tuŗdţed ‘шуметь’ [KKLS, с.  622]. Ср. собственно саамский гидроним Turdes (> рус. Шумная) [KKLS, с.  1023]. Вряд ли верно сопоставление с  фин. turta ‘онемевший, ослабевший (и др.)’ [SKES, с.  1529–1531; см.: Кабинина, 1997, с. 119]. ТуРЬИ, порог, руч. (Мез., р. Сояна). П р и б.- ф и н. Названия типа Турья /  Турьи (чаще всего они относятся к рекам и порогам) считаются загадочными — во многом по той причине, что такие топонимы известны на территориях исторического и современного проживания разных финно-угорских народов. На наш взгляд, широкая распространенность этого топонимического типа объясняется — по крайней мере, для части названий — их ономатопоэтическим происхождением, которое, с одной стороны, может связываться с  праязыковой древностью финно-угорского корня *tur(j)-, с  другой стороны — с  относительно поздними результатами типологического совпадения названий в  разных финно-угорских языках (практически все они обладают высоко развитой звукоизобразительностью). В  частности, для мезенского Турьи, которое называет порог и ручей, на общем фоне подобных поморских названий вероятной представляется связь с фин. turista ‘жужжать, журчать; болтать, бормотать’, turrata ‘болтать, журчать’, карел. turissa ‘журчать; булькать; литься потоком, бить струей, пениться, клубиться; греметь, грохотать, сотрясаться; роптать; брызгать, разбрызгивать’, turevuo ‘начинать кипеть’ (ср. морд. torams ‘говорить; каркать’, torodoms ‘разговаривать,

184

5. Межъязыковые универсалии в негеографической лексике

болтать’) [SSA, 3, с.  333]; выше см. также статьи Торда, Туртова, в которых представлены фонетически близкие звукоизобразительные корни саамского языка (об ономатопоэтической традиции именования порогов в прибалтийско-финской и саамской топонимии см.: [Шилов, 2004]). ТуХРУЧЕЙ, руч. (Онеж., басс. р.  Унежма). П р и б.- ф и н. ~ Фин. tuhahtaa, tuhista, tuhina, карел. tuhissa ‘шуметь, шипеть’, вепс. tuhahtoitta ‘фыркнуть’ [SSA, 3, с. 318]. ТуШАЛЬМИНА, покос  /  ТуШЕЛЬМИНА (Онеж., Кокорино). П р и б.- ф и н. В  Карелии на р.  Сонго есть порог Тушели [АРК, с.  89]; вероятно, это название родственно нижнеонежскому Тушальмина (-мина указывает на мыс, рядом с  которым мог находиться порог): ср. фин. tussata ‘клубиться, кружиться; шипеть’, tussahtaa ‘бухнуть, с треском хлопнуть; рассердиться; плюхнуться’ [SSA, 3, с. 338]. ХуМ(А)РУЧЕЙ, руч. (Онеж., Чекуево). П р и б.- ф и н. ~ Фин. humata, humahtaa, humista ‘шуметь’, карел. humata, humissa ‘шуметь, греметь’, люд. huvišta ‘шуметь’ [SSA, 1, с. 183]. ЧуЕГА, р. / МаЛА (Мез., Азаполье); ЧЮЮГА, р., истор. / совр. ЧуНЮГА / ЧуНЕГА (Прим., басс. р. Ижма). С а а м. ~ Прасаам. *ćōjこ, саам. сев. čuoggjât, ин. čuoijađ, колт. čuijjâd, кильд. čūjjeδ ‘звучать, звенеть; играть’ [YS, с.  28–29]. В  названии Чююга  (Чунюга,  Чунега) звук н явно вторичен (ср.: «у Архангельсково города за дьячьею приписью взята речка Чююга» [СГКЭ, 1, с.  651; 1627 г.]), поэтому для данного гидронима неприемлемы предлагаемые А. К. Матвеевым этимологии, интерпретирующие основу Чун[Матвеев, 2007, с. 155–156]. Мезенское название Чуега А. К. Матвеев сопоставляет с саам. кильд. t’š'uūje, тер. t’šuīvε ‘глина’ [Там же]. ШаВКОЗЕРО, оз. (Прим., Лопшеньга). С а а м. ~ Саам. кильд. g δ šàū k ‘плескаться, шуметь волнами’ [KKLS, с. 546]. ШаЛГУЙ, руч., покос (Мез., Совполье). С а а м. 1. ~ Саам. сонг. šо˙ ăлḠad, кильд. šо˙ aлgk δ ‘журчать’ [KKLS, с. 560]. 2. ~ Саам. кильд. šàūgk δ ‘плескаться, шуметь волнами’ [Там же, с. 546]. ШиРША, р. (Мез., Совполье); ШиРША, мельница (Прим., Патракеевка); ШиРША, д. и куст д. (Прим., Лявля); ШиРШЕМА, р.  (Прим., Кудьмозеро); ШИРШЕМяНКА, р.  (Прим., Лисестров). С а а м. или п р и б.- ф и н. 1. ~ Саам. кильд. šゆ rşeδ, патс. šìrr d

5.1. Идеографические соответствия

185

‘журчать (о воде, ручье)’, няат. širr〓t ‘звенеть’ [KKLS, с.  554]. 2.  ~  Фин. siristä ‘стрекотать’, карел. širissä ‘стрекотать; сочиться; журчать; трещать’, люд. (prs.) tširizöü ‘щебетать’, вепс. tšir〓ita ‘сочиться’, вод. širisä ‘стрекотать, журчать’, эст. siriseda ‘стрекотать, щебетать; журчать’, лив. tširīkšə ‘щебетать; трещать’ [SSA, 3, с. 185]. ШУЛЬЧиХА, р.  (Мез., Кимжа). С а а м. ~ Саам. колт. šulgg ‘журчащий, струящийся, текущий (о реке)’ [KKLS, с. 562]. эРЗЕНЬГА, р.  /  еРЗЕНЬГА  /  ыРЗЕНЬГА (Мез., БеломорскоКулойское плато). П е р м. ~ К.-зыр. диал. эрзьыны ‘гоготать без удержу, громко смеяться’ [ССКЗД, с. 449], ырзьыны ‘реветь, громко плакать’, ‘кричать, орать, вопить’ [Там же, с. 445]. Для этой этимологии немаловажно, что варианты с  начальными э  /  ы следует считать более близкими к  субстратному источнику, поскольку переработка jэ > э или jэ > ы нетипична для русского языка, тогда как обратная переработка вполне вероятна по причине редкости начального э и отсутствия начального ы в русском языке. ЮРГИН, руч., истор. / совр. ЮГРиН РуЧЕЙ (Мез., Козьмогородское). П е р м. ~ К.-зыр. юргыны ‘звенеть, звучать; греметь’, юрган ‘звонкий, звучный’ [КРС, с. 817]. ● Тихий (2). Рус. тихий: покос Тихие, Тихозеро. Возможно, этот же признак отражается в  названии Немые Озёра (Лопшеньга), хотя для этого гидронима местные жители дают иную мотивировку (в ней ощущается какое-то рыбацкое поверье): «На них рыбу удишь, заразговариваешь — не клюёт. Молчать на них надь», «Когда удят рыбу — молчи, скричал — уже не будет [клёва]». МаЛГАС, покос (Прим., Сюзьма); МаЛТОМОХ, бол. (Онеж., Покровское). П р и б.- ф и н. ~ Фин. malto ‘плес, тихая, спокойная вода’, карел. malto, люд. mald(o) ‘тихий, неподвижный (вода, ветер)’; приб.-фин. > саам. патс. małdA и др. ‘мягкая сосновая древесина’ [SSA, 2, с. 144; см.: Киришева, 2006, с. 37 (Малтомох)]. Для рассматриваемых названий выявляются вероятные семантические кальки: вблизи бол. Малтомох находится оз. Тихозеро, вблизи покоса Малгас по р.  Сюзьма находится коллективный покос Тихие («Там очень тихо»; «Тихо там на реке»). В  названиях Малданозеро и Мальтюшка (Поморский берег) эта же основа выступает

186

5. Межъязыковые универсалии в негеографической лексике

в значении ‘плес’, устанавливаемом по многочисленным русским параллелям (см. 4.2.1).

8. Общая

о т р и ц ат е л ь н а я о ц е н к а о б ъ е к та

● Плохой, скудный, бедный (51). Рус. голый, худой, голодный, пустой, горе, плохой, собачий, барахло, безрыбный: Голизна, Голуха, Голышки («Травина от травины за верстину»), Голь; Худыши, Худышка; Голодеиха, Голодниха («Бедная земля здесь»; «Плохо трава растёт, песок один»); Пустовиха; Горюха; Плохая; Собачье Озеро («Безрыбное», «Рыбы в нём нету»); Барахло; Безрыбное Озеро; и др. ВиГЛАМИНА, гора, покос — ВиГРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Кокорино). П р и б.- ф и н. ~ Фин. viheliäinen (истор. wihleinen и др.) ‘плохой, дурной, жалкий, негодный’, vihlettyys ‘несчастный случай, вред; бес, дьявол, черт’, vihlata ‘колдовать, ворожить’ [SSA, 3, с. 437]. КоРДОЗЕРО, оз. / истор. КОРОДМА ОЗЕРО — КоРОДА, р. — КоРОДМОТКА, порог (Прим., Лая). С а а м. Топооснову возможно связать с саамской лексемой, засвидетельствованной словарями в составе производных, ср. саам. колт. kuerd(a) kuolle ‘тощая рыба’, сонг. kŭǒrd(A)-kuәļļe ‘тощая рыба с большой головой’ [KKLS, с. 175, 877]. Эта основа с  вероятной семантикой ‘плохой, негодный, тощий’ известна в  собственно саамских названиях озер [Там же, с. 984]. Этимология подтверждается и тем, что Кордозеро территориально входит в группу других озерных гидронимов, также отражающих бедность рыбных ресурсов озера или плохое качество рыбы: Безрыбное, Силозеро, Корпозеро и Кудьмозеро (см. ниже). КоРОСОРА, руч.  /  КуРОСОРА — КуРБОЛОТО, бол. (Мез., Козьмогородское); КуРУСА, р. (Онеж., Чекуево). С а а м. ~ Прасаам. *kōrōs, саам. сев. guoros, ин. kua˙ rus, колт. kuâras, кильд. kuras, тер. kん  eras ‘пустой’ [YS, с. 62–63; см.: Матвеев, 2004, с. 84 (Коросора)]. КоРПОЗЕРО, оз. — КоРПИХА, р. (Прим., Лая). С а а м. ~ Саам. сонг. korp ‘невкусная, тощая рыба’ [KKLS, с. 148]. Ср. известные в этой же зоне названия озер Безрыбное, Кордозеро, Силозеро. КуДЬМА, р.  — КуДЬМОЗЕРО, оз.  /  истор. КУДМО ОЗЕРО (Прим., Кудьмозеро). С а а м. Похожие гидронимы известны,

5.1. Идеографические соответствия

187

с  одной стороны, в  Карелии (Кудомлампи, Кудамгуба, Кудома [АРК, с. 87, 99]), с другой стороны — в волжском регионе (р. Кудьма [Вершинин, с. 9]). Тем самым для основы Куд(ь)м- возможны разные языки-источники, однако в Архангельском Поморье она достаточно определенно связывается с саамскими данными. Прежде всего, поморские названия Кудьма и Кудьмозеро возможно соотнести с  собственно саамскими названиями озер Kuddţemmeş-ja˙ шŗ(e) и Kuttemes Njahtshjaur — эти топонимы записаны Т. Итконеном на Кольском п-ове [KKLS, с. 984]. Они содержат лишительный суффикс -tem- при основе со значением ‘хороший’ (саам. сонг. kodd , kudd , нотоз. kodtA, кильд. kundt(A) [Там же, с. 866, 138]), т. е. в целом дают отрицательную характеристику объекта. Более точное значение этих лексем выявляется по зафиксированному в сонгельском диалекте устойчивому выражению kòdd(A)ţemmeş-ja˙ шŗe ‘бедное рыбой озеро’; со знаком вопроса Т. Итконен приводит в своем словаре и отдельную лексему kuttemes ‘безрыбный’ [Там же, с.  886, 184]. Для поморских Кудьмы  /  Кудьмозера эта этимология представляется весьма достоверной — в  особенности с  учетом того обстоятельства, что названия ряда соседних озер и рек толкуются приблизительно так же: Корпозеро / Корпиха ~ саам. сонг. korp ‘невкусная, тощая рыба’; Кордозеро / Корода ~ саам. колт. kuerd(a) kuolle ‘тощая рыба’, сонг. kŭǒrd(A)-kuәļļe ‘тощая рыба с большой головой’ [KKLS, с. 148, 175]. Соответствует этому ряду и рус. Безрыбное Озеро, которое находится в ближайшем соседстве с Кудьмозером (Безрыбное — единственная подобная русская номинация озера во всем Архангельском Поморье). НеБРИСМИНА, поле  /  НеБРИСВИНА (Прим., Лая); НяВРОПОЖНЯ, покос (Мез., Совполье). С а а м. ~ Прасаам. *ńεˉvrē, cаам. сев. næwre, ин. nievri, колт. neurr, кильд. nievr ‘плохой, дурной’ [YS, с. 82–83; см.: Матвеев, 2004, с. 91–92]. НиВКА, ур. (Онеж., Мудьюга). П р и б.- ф и н. ~ Фин. niukka ‘маленький, недостаточный, тощий, худой, скудный’, niukas ‘скудный, убогий, бедный’, карел. ńiukka ‘скудный, убогий, бедный’, ливв. ńiukku ‘скупой’ [SKES, с. 387]. ПаГОВО, покос (Холм., Чухчерема); ПаХОВО БОЛоТО, бол. (Онеж., Чекуево); ПаХОЗЕМЛЯ, ур. (Онеж., Нименьга).

188

5. Межъязыковые универсалии в негеографической лексике

П р и б.- ф и н. ~ Фин., карел., люд., вепс. paha ‘плохой’ [SSA, 2, с. 286; см.: Матвеев, 2004, с. 56 (Пагово)]. СиЛОЗЕРО, оз. (Онеж., Нименьга); СиЛОЗЕРО, оз. — СиЛОСМИНА, покос — СиЛОСЬБОР, ур. (Прим., Лая). С а а м. ~ Прасаам. *silē, саам. сев. sille, ин. sile, колт. seell, кильд. sん  ll ‘усталый, изнуренный’ [YS, с. 122–123; см.: Матвеев, 2004, с. 216]. Ср. выше Кордозеро. ХаТАРИЦА, р.  (Прим., дельта р.  Северная Двина); ХаТАРИЦА, поле (Прим., Заостровье); ХаТАРМИНА, покос (Онеж., Кокорино); ХаТРЫ, покос (Мез., Совполье). П р и б.- ф и н. ~ Фин. hatara, hatera, hatero ‘непрочный, неплотный, редкий, рыхлый, разлагающийся, вырождающийся’, карел. hatara ‘непрочный, редкий, плохой, изношенный’ [SSA, 1, с.  146; см.: Матвеев, 2004, с. 75]. ● Страшный, опасный, губительный (26). Рус. чёрт, собачий, бес, шайтан, гиблый, разбивать, рубить, тереть: Чертище («Худое место, чёртовое, калтусина така»), Чёртова Яма, Чёртов Мост, Чёртов Нос, Чёртово Озеро; Собачья Дыра («Страшное место, не проплывёшь без муки»), Собачья Щелья («Страшна така, собачье место»); Бесова Гора, Бесов Нос; Шайтан («Страшный порог, как шайтан»); Гиблое Болото; Разбойник / Разбойный Остров («Пристать нельзя, лодки разбивает»; «Там суда разбивались»); Рубиха («Рубиха рубит, Теруха трёт»); Теруха; и др. ЛёМБОЗЕРО, оз.  /  ЛёНДОЗЕРО (Онеж., Унежма). П р и б.ф и н. ~ Фин. lempo, карел. lempo(i), люд. lemboi, вепс. l’emboi ‘черт, бес’ [SSA, 2, с. 62–63]. ЛёХКОРГА, о-в — ЛёХЛУДА, о-в (Онеж., Унежма); РёХЛУДА, о-в (Онеж., зал. Онежская губа). С а а м. ~ Саам. патс. lȯ ă kk d, нотоз. лŭăkkad, кильд. лua k δ ‘ломать, разбивать’ [KKLS, с. 217], сонг. лȯ ă k’k’E ‘(штормовая) волна’: ср. Lohkkuošk — собственно саамский топоним с этой основой [Там же, с. 989]. Лёхлуда > Рёхлуда в результате диссимиляции плавных (см. 3.2.1). ПЕКСОМА, р., истор. (Прим., дельта р.  Северная Двина). П р и б.- ф и н. ~ Фин. pieksää ‘мешать, помешивать; пахтать; молотить; размягчать; обрабатывать кожу’, pieksu, piekso ‘порка; обработка кожи; сильный морской прибой, выносящий на берег крупный мусор’, карел.-олон. piekseä, piekšeä, piekšiä, piekšöä,

5.1. Идеографические соответствия

189

piekšüä ‘ударять, бить; мешать, сбивать, пахтать; тереть; выделывать кожу; расчищать, убирать; ругать, бранить; лаять; возиться, шалить’, люд. pieksädä, piekstä ‘избить, исхлестать; взбивать, смешивать; обрабатывать (кожу)’, вепс. peksta ‘мешать, взбивать, пахтать’ [SKES, с. 536; см.: Кабинина, 1997, с. 110]. РаШПОРОГ, порог (Онеж., р. Кожа). П р и б.- ф и н. 1. ~ Фин. raasia ‘рвать, раздирать’, эст. raasutada ‘крошить, дробить’, raasida ‘рвать’ [SSA, 3, с. 34]. 2. ~ Фин. raastaa ‘рвать; диал. тащить, волочить; царапать’, карел. roastoa ‘рвать; тащить, тянуть’, люд. ruastada ‘рвать, царапать’, вепс. rastta ‘cрывать’ [Там же, с. 34–35]. уХКОНЦЫ, о-ва (Онеж., Белое море, Унежма). П р и б.- ф и н. ~ Фин., карел. uhka ‘угроза, опасность’ [SSA, 3, с. 366–367]. ХаЛАСМИНА, покос  /  ХаЛОСМИНА (Прим., Лая); ХаЛГА, зал. — ХаЛГОЛОВА, порог (Онеж., р. Онега, Кокорино). П р и б.ф и н. ~ Фин. halata, диал. halkaa, halkajaa ‘лопаться, раскалываться’, карел. haleta (prs. halkieu) ‘лопаться, раскалываться’, halata (prs. halkoan) ‘колоть, рубить, резать на куски’, halkuo ‘расколоть, разрубить’, люд. halgeta ‘лопаться, раскалываться’, halgaitta ‘колоть, рубить’, вепс. haugeta ‘лопаться, раскалываться’, haugāt’a ‘колоть, рубить’ [SSA, 1, с. 132]. Cр. оз. Халгозеро (Карелия) [АРК, с. 81]. ХаНЬПОРОГ, порог (Мез., р.  Корба, Совполье). П р и б.ф и н. ~ Фин. hangata ‘тереть; выделывать кожу’, карел. hankata ‘тереть; изнашивать’ [SSA, 1, с. 137]. Ср. три порога с названием Теруха на соседней р. Кимжа («Рубиха рубит, Теруха трёт»). ХиД(О), камень — ХиДРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Чекуево): «Камень большой, страшный такой»; *ХИД(А): ЗАХиДА, р., покос (Прим., Заостровье); ХиДНЕМА, покос (Онеж., Кокорино); ХИДоВКА, покос (Онеж., Мудьюга): «Худое, сырое место»; ХиДОЗЕРО, оз. (Холм., Чухчерема); ХиТМИНА, покос (Холм., Ломоносово). П р и б.- ф и н. Многочисленные на Русском Севере названия с основой Хид- / Хит- изучены А. К. Матвеевым, который связывает их с фин. hitto ‘черт, дьявол’, эст. hiid ‘великан’ [SSA, 1, с. 162; см.: Матвеев, 2004, с. 77]. ЦИРКОНоС, мыс в  устье реки (Онеж., Маложма); ЧиРКОНОС, часть д. Нёнокса (Прим.); ЧИРКОНоС, мыс — ЧиРЛАХТА, зал. (Прим., дельта р.  Северная Двина). С а а м. ~ Прасаам. cirkō, саам. сев. cir’got, ин. cirgod, колт. cirggled, кильд. cん   rkleδ

190

5. Межъязыковые универсалии в негеографической лексике

(< *тер.) ‘ломать, рвать’ [YS, с. 18–19]. Возможно, повторяющиеся поморские названия Цирконос / Чирконос являются полукальками с саамских, которые, в свою очередь, могли возникнуть на основе метафорического термина со значением «кривой мыс» < саам. патс. tsiŗ'k’k’E-ńùņņe, сонг. tsėŗ'k’k’E-ńùņņe — ‘вздернутый нос’ (буквально «сломанный») [KKLS, с. 634]. Иное толкование основы — от приб.-фин. tširkku ‘птичка; воробей’ давалось в работах: [Кабинина, 1997, с. 123–124; Киришева, 2006, с. 60, 92]. ШиНЬПОРОГ, порог  /  ШеНЬПОРОГ (Онеж., р.  Кушерека). П р и б.- ф и н. ~ Фин. singota ‘бросать, кидать, швырять’, карел. šinkata ‘толкнуть, пихнуть’, šinkuo ‘бросать, кидать, швырять’, люд. šingoda, вепс. šingotada ‘кидать, швырять’ [SSA, 3, с. 183].

9. Общая

п ол о ж и т е л ь н а я о ц е н к а о б ъ е к та

● Изобильный, богатый (14). Рус. рыбный, золотое дно, хлебный: Рыбное Озеро, Рыбные Озёра; Золотое Дно («Рыбы много ловится, поэтому Золотое Дно»), Золотое Донышко; Хлебная Луда, Хлебный Остров («Сено там хорошее. От молока хлеб был»); в единичных примерах эту идеограмму отражают апеллятивы богатый, добрый, жирный, лакомый, молочный, сальный, хороший: Богатый Куст; Доброе Озеро; Жирнуха («Богатая тоня»); Лакомка («Там поля хорошие были»; «Сено лакомое тут»); Молочница («Хорошая трава на лугах»); Сальное; Хорошая Пожня. аНДА, р. — аНДОЗЕРО, оз. (д.) / истор. АНДООЗЕРО, АНДОЗЕРКО (Онеж., Кокорино); аНДОЗЕРО, оз. (Прим., Лая). П р и б.ф и н. или с а а м. По предположению А. К. Матвеева, названия с  основой Анд-, имеющие многочисленные соответствия на РС и в Волго-Окском междуречье, относятся к наиболее древнему топонимическому слою [Матвеев, 2004, с. 181]. В данном случае, однако, озерные гидронимы могут быть связаны и с собственно саамскими и прибалтийско-финскими данными, ср. саам. кильд. a˙ ņdţeδ, тер. aņdţed ‘давать’ [KKLS, с.  2], фин. antaa, карел. antoa, люд. ant(t)a, andoa, вепс. ant(t)a ‘то же’ [SSA, 1, с. 77; см.: Киришева, 2006, с.  32]. Это значение топоосновы очевидно отражает богатство ресурсов озера — во всяком случае, онежское Андоозеро упоминается в документах XVI в. как место бобровых и рыбных ловель [САС 2, с. 459]. Интересны в связи с этим и сведения

5.1. Идеографические соответствия

191

А. Подвысоцкого, который приводит о жителях онежской деревни Андозеро поговорку Андозёра-гайдуки, нет ни хлеба, ни муки и объясняет ее так: «они мало занимаются хлебопашеством и питаются только рыбою из своего озера» [Подвысоцкий, с. 2]. БуРЛУГА, покос (Мез., Кильца). П е р м. ~ К.-зыр. бур ‘добрый, хороший’ [КРС, с. 62]. ВоЙДАНОСТРОВ, о-в (Онеж., Нименьга). П р и б.- ф и н. или с а а м. ~ Фин. voide, карел. voije, люд. voide ‘жир’ = саам. vuoidâs (лул., ин., колт.) ‘то же’ [SSA, 3, с. 468]. КаЛАМИНА НОС, мыс, покос (Онеж., Чекуево); КаЛЕЗЕРО, оз. (Мез., басс. р. Кулой); КаЛОЗЕРО, оз. (Онеж., Нименьга); КАЛуХА, реч. зал. (Прим., Лявля); КаЛЬОЗЕРО, оз. (Онеж., Кокорино): «Рыбное озеро». П р и б.- ф и н. ~ Фин., карел., люд., вепс. kala ‘рыба’ [SSA, 1, 282]. КоЛА, р., оз. (Мез., Совполье); КоЛАРЕКА, р. / КоЛ(А)РУЧЕЙ (Онеж., Тамица); КоЛОЗЕРО, оз. (Холм., Холмогоры); КоЛОЗЕРО, оз. (Прим., Кудьмозеро); КоЛОЗЕРО, оз. (Онеж., Кокорино); КоЛОЗЕРО 1, 2, оз. (Онеж., Маложма); КоЛОЗЬМА, р. / КоЛОЗЕМА (Прим., Повракула); КУЛоЙ, р. / истор. КУЛУЙ, КУЛУЯ (Мез., басс. Белого моря). С а а м. Основной этимологической версией для гидронимов на Кол- / Кул- является сопоставление с прасаам. *kōlē, саам. сев. guolle, ин. kyeli, колт. kuell, кильд. kūll ‘рыба’ (тер. kん  ļļe) [YS, с. 60–61; KKLS, с. 172]; эта лексема хорошо известна в  собственно саамской гидронимии [KKLS, с.  984]. В  то же время, как справедливо отмечает Т. И. Киришева [2006, с. 42], отдельные топонимы на Кол- могут восходить к  приб.-фин. kola ‘шест, жердь, веха; рыболовный затон; запруда для рыбной ловли’ [SSA, 1, с. 388]. Для мезенского названия реки и озера Кола возможно сопоставление с к.-зыр. -кола (ныне вторая часть сложных слов) ‘маленький залив в озере или старице’ [КЭСК, с. 140] или к.-зыр. кола ‘шалаш; лесная избушка’ [КРС, с. 297; см.: Матвеев, 2004, с. 85–86 (Кулой)]. Топоним Колозьма образован, на наш взгляд, от диминутивной формы саамского слова с  древним суффиксом -şм (см. 3.3.1). КиЛЬЦА, р. (д.) — КИЛЬЦоЗЕРО, оз. (Мез., басс. р. Мезень). С а а м. ~ Тер. kん ļļe ‘рыба’ (прасаам. *kōlē, саам. сев. guolle, ин. kyeli, колт. kuell, кильд. kūll) [YS, с. 60–61; KKLS, с. 172]. В собственно

192

5. Межъязыковые универсалии в негеографической лексике

саамской гидронимии эта основа — одна из высокопродуктивных [KKLS, с. 984]. ● Красивый (2). Рус. красавец, красивый: Красавец («Красиво место»), Красивые. СОМУТа, гр. оз. / СОМУТСКиЕ ОЗёРА — СоМУТ, прт. (Мез., басс. р. Кулой). П р и б.- ф и н. В этом названии, объединяющем девять озер, было бы заманчиво усматривать озерный детерминант -ты, известный в коми языке (< ты ‘озеро’ [КРС, с. 705]), однако топооснова в этом случае остается этимологически неясной. Другая возможность — соотнесение названия с  прибалтийскофинскими и саамскими данными: в  этом случае следует учесть, что в топонимии Карелии известны похожие озерные гидронимы, ср.: Эльмут, Томут, Макшутъярви, Мичутламба, Нурмат, Коскудъярви, Ошкуд и др. [АРК, с.  54, 60, 88, 89, 99, 115, 116] — все они относятся к  озерам с  несколькими «дочерними» озерками или заливами. Если полагать, что компонент -ут указывает на множественность или является древним адъективным суффиксом, то основа может быть сопоставлена с фин. soma, someta ‘подходящий, удобный, хороший; красивый’ = саам.-норв. suobmâd ‘красивый, милый’, soma (ин., колт.) ‘красивый; удивительный’ [SSA, 3, с. 197]. В названии тем самым, вероятно, обозначена высокая эстетическая и практическая оценка объекта — об этом по-своему свидетельствует и тот факт, что нынешние местные жители знают Сомутские Озёра очень хорошо и называют каждое из девяти озер собственным именем. Ср. также название Сометъярви (Карелия) [АРК, с. 148], относящееся к озеру с очень ровными береговыми линиями. 5.1.2. Растительность ● Берёза (62). Рус. берёза: Берёза Наволок, Березник, Берёзовая Лыва, Берёзовая Щелья, Берёзовец, Берёзовка, Берёзовое Озеро, Берёзовое Поле, Берёзовый Мох, Берёзовый Нос, Берёзовый Остров, Берёзовый Ручей и др. *КОЙВСОЛОМБАЛА: КОЙСОЛОМБАЛА, р., истор. / КОЙСОЛОВАЛА / КОМСОЛОМБАЛА / КОЛСОЛОМБАЛА / совр. КоСОМБАЛА (Прим., дельта р.  Северная Двина). П р и б.- ф и н.

5.1. Идеографические соответствия

193

Основу *Койв- в  данном случае возможно восстанавливать как по фонетическим показаниям, так и на основании того, что местность при протоке Косомбала (по записям ТК ТЭ — урочище, на карте здесь показан лесной массив) имеет название Верхние и Нижние Берёзы (рядом Верхние и Нижние Подберёзы): ср. фин., карел. koivu, люд., вепс. koiv(u) ‘береза’ [SSA, 2, с.  386]. Формы названия с начальным Кол- / Ком-, вероятно, возникли на основе ассимилятивно-диссимилятивных процессов, Ко- — в  результате диэрезы (см. 3.2.1). О детерминанте -соломбала см. 4.1.5. В типологическом отношении ср. известные в Карелии названия Койгуба, Койнаволок, Койострова и др. [Муллонен, 2008, с. 55]. ПёСОРГА, покос (Онеж., Чекуево). С а а м. ~ Саам. патс. pĭĕşşĖ, сонг. pėäşşE, кильд. pieşşE ‘береста’, нотоз. pėäşşE, pĭĕşşE, тер. pieşşe ‘береста; береза’ [KKLS, с.  372]. Основа хорошо известна в собственно саамских названиях озер и лесных урочищ [Там же, с. 1005]. СуКОЗЕРО, оз.  /  СуГОЗЕРО (Онеж., Кокорино). С а а м. или п р и б.- ф и н. ~ Прасаам. *sōkē, саам. сев. soakke, ин. soahi, колт. suâkk, кильд. suegg ‘береза (растущая)’ [YS, с.  124–125; KKLS, с. 509] = ? фин. suokko ‘березовый лист; береза пушистая’ ~ ? эст. диал. sokk ‘береза с мягкими листьями’ [SSA, 3, с. 214]. ● Осина (54). Рус. осина: Осинки, Осинник, Осиновая Полоса, Осинов Бор, Осиновец, Осиновка, Осиновое Болото, Осиновое Озеро, Осиновое Поле, Осиновый Ручей и др. ХаБАКУРЬЕ, поле (Прим., Заостровье); ХАБоРСКОЕ оЗЕРО, оз. — ХАБоРСКИЙ МОХ, бол. — ХАБоРСКИЙ РуЧЕЙ, руч. (Онеж., Лямца); ХаПГОРА, гора — ХаПШАЛГА, гора (Онеж., Кушерека); ХаПНАВОЛОК, луг — ХаПОЗЕРО, оз. (Онеж., Тамица); ХаПОВ РуЧЕЙ, руч. (Прим., Нёнокса). П р и б.- ф и н. ~ Фин. haapa, карел. hoaba, ливв. hoabu, huabu, люд. huab(こ ), hoabu, вепс. hab ‘осина’ [SKES, с. 46; см.: Матвеев, 2004, с. 71]. Подобные названия широко распространены в топонимии Карелии [см.: Муллонен, 2008, с. 55]. ШуБЛЕМА, мыс — ШуБРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Чекуево); ШуБМИНА, мыс  /  ШуБНИЙ НОСоК (Онеж., Кокорино); ШУБОЗёРКИ, покос (Холм., Чухчерема); ШуБОЗЕРО, оз. (Холм., Ломоносово); ШуБОЗЕРО, оз. — ШуБРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Кушерека);

194

5. Межъязыковые универсалии в негеографической лексике

ШуБОР(ОЗЕРО), оз. (Мез., Жердь); ШуПОМИНА, покос — ШуПОЛГОРА, гора (Прим., Лая). С а а м. ~ Прасаам. *supē, саам. сев. suppe, ин. supe, колт. suupp, кильд. subb ‘осина’ [YS, с.  126–127; см.: Матвеев, 2004, с. 107–108]. ● Ель (52). Рус. ель: Еловая Гора, Еловая Рассошка, Еловец («Растёт густой ельник»), Еловица, Еловка, Еловое Озеро («В низине болотина и ельник»), Еловое Поле, Еловый Бор, Еловый Мох, Еловый Остров, Еловый Ручей, Еловый Холм, Ельники, Поле У Елей и др. ВиДА, покос (Онеж., Тамица); ВиДГОРА, гора, поле (Онеж., Нижмозеро); ВиДНАВОЛОК, мыс, луг — ВиДРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Пурнема); ВиДОЗЕРО, оз. / ВиТОЗЕРО (Прим., Кудьмозеро); ВиДОЗЕРО, оз. (Онеж., Нижмозеро); ВиДОЗЕРО, оз. — ВиДРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Кушерека); ВиДОЗЕРО, оз. — ВИДОСТРоВКА, прт. (Прим., Летняя Золотица); ВиТИКА, руч., покос / ВиТИХА (Онеж., Чекуево); ВиТКУРЬЯ, руч., покос (Прим., Заостровье); ВиТЛЕМА, покос (Онеж., Чекуево). П р и б.- ф и н. ~ Фин. viita ‘густой молодой лиственный или смешанный лес; чаща, поросль’, карел. viita ‘густой (молодой) ельник’, люд. vīd ‘тонкоствольный густой ельник’, вепс. vid(a), vid’a ‘молодой густой ельник или сосняк’ [SSA, 3, с. 445; см.: Матвеев, 2004, с. 123 (Витика, Витлема); Кабинина, 1997, с. 94 (Виткурья)], ливв. viida, viidu ‘мелкий густой ельник, чаща’ [Мамонтова, Муллонен, 1991, с. 101]. Ср. названия Виднаволок, Видсельга / Витсельга и др. в топонимии Карелии [Муллонен, 2008, с. 23, 179]. КоЗАМИНА, поле (Онеж., Устькожа); КоЗЬМА, р. (Онеж., Пурнема). С а а м. ~ Прасаам. *kōsこ , саам. сев. guossâ, ин. kuosa, колт. kuõss, кильд. kūss, тер. kん ss ‘ель’ [YS, с. 62–63; KKLS, с. 176]. Основа хорошо известна в собственно саамской топонимии [KKLS, с. 985]. КоЗЛА, р. (Прим., Патракеевка); *КоЗЛА: КоЗОЛЬСКОЕ ОЗЕРО, оз. (Беломорско-Кулойское плато). Перм. ~ К.-зыр. коз (козй-) ‘ель, елка; еловый’ [КРС, с.  292]. Во втором случае этимология подтверждается тем, что в оз. Козольское впадает р. Еловица. КуЖОЗЕРО, оз.  /  КуЗОЗЕРО — КуЖРУЧЕЙ  /  КуЗЬРУЧЕЙ (Онеж., Устькожа); КУЗиЛКА, поле (Онеж., Пурнема); КуЗОЗЕРО, оз.  /  КуДОЗЕРО — КУЗОСТРоВКИ, покос  /  КУДОСТРоВКИ  — КуЗРУЧЕЙ, руч. / КуДРУЧЕЙ (Онеж., Нименьга); КУЗОМоЛКИ,

5.1. Идеографические соответствия

195

лес (Мез., Целегора); КуЗОПОЛЬЕ, д. (Прим., Косково); КуЗРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Чекуево); КуСЬНАВОЛОК, мыс (Онеж., Кянда). П р и б.- ф и н. или с а а м. Вероятно, большая часть топонимов с  основой Куж-  /  Куз- связана с  прибалтийско-финскими источниками, ср. фин. kuusi, карел. kuuži, kuuzi, ливв. kuuzi, люд. kūž, вепс. kuź ‘ель’ [SKES, с. 253; см.: Матвеев, 2004, с. 119 (Кужручей, Кузручей < приб.-фин.); Киришева, 2006, с.  51 (Кусьнаволок)]  — ср. известные в  Карелии топонимы с  основой Куж-  /  Куз- [Муллонен, 2008, с.  56]. В  то же время некоторые из них могут быть связаны с  саамскими данными, ср. саам. кильд. kūss(A), gen. kūz(A) ‘ель’ [KKLS, с. 176]. Интересно варьирование Куз- / Куд- в топонимах Нименьги. Возможно, оно отражает разные саамские лексемы со значением ‘ель’ или параллельные саамские — прибалтийскофинские, ср. прасаам. *kutこ , саам. сев. gut’tâ, ин. kutta, колт. kutt, кильд. kudd, тер. kutt ‘ель’ [YS, с. 58–59]. ● Сосна (35). Рус. сосна: Красная Сосна («Сосна там стоит»), Сосна, Сосновая Павна, Сосновое Болото, Сосновое Озеро, Сосновый Бор, Сосновый Мыс, Сосновый Наволок, Сосновый Ручей, У Сосны и др. ВаЙХЛУДА, о-в (Онеж., зал. Онежская губа). П р и б.- ф и н. или с а а м. ~ Фин. aihki, aihti- ‘большое (растущее) дерево, например сосна’ < саам. [SSA, 1, с. 56–57], ср. саам. нотоз. ai kkA ‘соснавеликан’, тер. àī kk(A) ‘могучее дерево (сосна, ель, береза)’ [KKLS, с.  6]. Большое дерево, стоящее особняком на побережье или на острове, — важный в Поморье пространственный ориентир; в русской топонимии на его значимость указывают названия тоней Сосенка, У Берёзы и т. п. О протетическом в перед а см. 3.2.1. МяНДИНО, о-в, д. (Прим., Ластола); МяНДОЗЕРО, оз. (Прим., Уна); МяНДОЗЕРО, оз. (Прим., Летняя Золотица); МяНДОЗЕРО, оз. — МяНДРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Абрамовская); МяНДРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Нименьга); МяННАВОЛОК, ур. (Онеж., Лямца); МяННАВОЛОК, покос (Онеж., Кушерека). П р и б.- ф и н. ~ Фин., карел. mänty, люд. mänd(ü), вепс. mänd ‘мяндовая сосна’ [SSA, 2, с. 193] > рус. мянда [Kalima, 1919, с. 170; Матвеев, 2004, с. 53–54]. Ср. известные в Карелии подобные названия Мяндостров, Мяньгора и др. [Муллонен, 2008, с. 173, 212].

196

5. Межъязыковые универсалии в негеографической лексике

ПеТОЕ ПоЛЕ, поле  /  ПеТУЙ (Онеж., Ворзогоры); ПеТОЗЕРО, оз. (Онеж., Чекуево); ПеТООЗЕРО, оз. (Онеж., Нименьга). П р и б.- ф и н. ~ Фин. petäjä, petää, карел. petäjä, люд., вепс. pedai ‘сосна’ [SSA, 2, с. 345]. Продуктивная прибалтийско-финская топооснова, ср. названия Педасельга, Петяялахти, Петаявара, Петаясуари, Петявара (Карелия), Петяясари (Финляндия) и др. [Муллонен, 2008, с. 56; АРК, с. 34, 37, 47, 109]. ПеЧА, о-в, прт. (Прим., дельта р. Северная Двина); ПЯЧЬ ГОРА, ур., истор. (низовья р.  Северная Двина). С а а м. ~ Саам. патс. pie ţţşĖ, нотоз. pie ţţşE, кильд. piedţşE, тер. piedţşe ‘сосна’ [KKLS, с. 374; см.: Матвеев, 2004, с. 221 (Печа)]. В историческом названии Пячь гора возможно видеть отражение косвенных или производных форм этого саамского слова, ср. саам. патс. pėä ttsa, нотоз. pėä ttsa, кильд., тер. pėa˙ dtsa (lat.), патс. pėä ttsi ‘сосновый’; ср. также формы диминутива: патс. pėäddz ž, нотоз. pėäddz š', кильд. pėa˙ dz ńd’t’š', тер. pėa˙ dzai [KKLS, с. 374]. Подобные косвенные формы основы с дифтонгами ėä, ėa (< lat. / adj. / dem.) многократно засвидетельствованы в  собственно саамской топонимии Кольского п-ова [Там же, с. 1005]. ХоМНАВОЛОК, покос (Онеж., Нименьга); ХоМШАЛГИ, покосы (Онеж., Устькожа); ХоНГОЗЕРО, оз. — ХоНГРУЧЕЙ, руч. — ХоННАВОЛОК, покос (Онеж., Малошуйка); ХоНЬКИНО БОЛоТО, бол. (Онеж., Кокорино). П р и б.- ф и н. ~ Фин. honka, ливв. hoŋgu, люд., вепс. hoŋg ‘сосна (кондовая)’ [SKES, с. 80; см.: Матвеев, 2004, с. 119]. ● Ольха (25). Рус. ольха, олёшник: Ольха, Ольховец, Ольховка («Ольха растёт там»), Ольховое Озеро, Ольховые Пожни, Ольховый Ручей; Олёшник («Там ольха росла»), Хатарские Олёшники; и др. // Ср. диал. олёшник ‘заросли ольхи’ [КСГРС]. ЛеПРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Кушерека); ЛеПРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Покровское). П р и б.- ф и н. или с а а м. ~ Фин., карел. leppä, люд. lepp(こ ), вепс. lep ‘ольха’ [SSA, 2, с. 64] — ср. карельские топонимы Лепай, Лепмошок, Лепручей и др. [Муллонен, 2008, с. 56; cм.: Матвеев, 2004, с.  119]. При интерпретации топонима следует учесть и саамские данные, ср. саам. патс. lĭě ppE ‘ольха’ [KKLS, с. 211], Lepnjarkentš = рус. Ольховый наволок [Там же, с. 988].

5.1. Идеографические соответствия

197

● Лиственница (14). Рус. лиственница, листвень: Лиственичная Гора, Лиственичное Болото, Лиственичное Озеро, Лиственичный Порог, Лиственичный Ручей, Филатова Лиственница; Под Лиственью; и др. Ни(В)ОПОЖНЯ, покос  /  Не(В)ОПОЖНЯ (Мез., Совполье). П е р м. ~ К.-зыр. ниа ‘лиственница; лиственничный’ [КРС, с. 460], ср. также к.-зыр. ньыв ‘пихта; пихтовый’ [Там же, с. 474]. ● Хвощ (10). Рус. хвощ: Васильевские Хвощи, Хвощеватка, Хвощеватое Озеро, Хвощеватый Ручей, Хвощи и др. КоРТЕВАНГА, плес, покос (Онеж., Чекуево); КоРТОЧКА, ур. (Прим., Заостровье); КОРТЮШа: МаНЬКИНЫ КОРТЮШа, покос (Мез., Совполье). П р и б.- ф и н. ~ Фин. korte, диал. korteh, карел., ливв., люд. korteh, вепс. kortez ‘хвощ’ [SSA, 1, с. 407] — ср. известные в  Карелии названия Кортегуба, Кортенаволок, Кортехматка и др. [Муллонен, 2008, с. 58; см.: Матвеев, 2004, с. 43, 119 (Кортеванга)]. УШЕМёНКИ, тоня  /  УШАМёНКИ (Прим., Патракеевка). С а а м. ~ Саам. кильд. vuəš'š'E, vūššėi, патс. vŭăššA, нотоз. vŭ š'šE ‘хвощ’ [KKLS, с. 774]. ● Ягода (8). Рус. ягода: Ягодница, Ягодное Озеро, Ягодное Поле, Ягодный Мох, Ягодный Остров и др. МАРаМИНО, о-в (Прим., дельта р.  Северная Двина); МаРЕВАНГА, покос / истор. МАРИВАНГА (Онеж., Чекуево); *МаРЬЕВОЛОК: ЗА МаРЬЕВОЛОКОМ, поле (Мез., Целегора); МаРЬЯРЕКА, р. (Прим., Солза). П р и б.- ф и н. ~ Фин., карел. marja, люд. mard’, вепс. maŕ, maŕj ‘ягода’ [SSA, 2, с. 149; см.: Матвеев, 2004, с.  119 (Мареванга)]. Случай с  названием Марамино своеобразен фонетически, но этимология подтверждается русским названием реки Ягодница, относящимся к смежному объекту. ● Рябина (6). Рус. рябина: Рябинки, Рябинники («По угору рябина растёт»), Рябиновая Рада, Рябиново, Рябиновый Ручей. ПиГЛИШКИ, ур. (Мез., Целегора). П р и б.- ф и н. ~ Фин. pihlaja, карел. pihlaja, pihлaja, pihlоja, pihlaa, ливв. pihlaju, pihлaju, pihlai, pihl’ai, pihlu, pihl’u, pihluo, pihlai, люд. pihl’(こ ), pihl’ai, pihlä, pihl’u, вепс. pihl’ ‘рябина’ [SKES, с. 542].

198

5. Межъязыковые универсалии в негеографической лексике

● Мох (3). Рус. мох: Моховатка, Моховуха, Мшивые Озёра. Указание на эту реалию содержит и широко распространенный в Поморье географический термин мох ‘моховое болото’. МАТаРЫ, покос (Онеж., Кокорино). П р и б.- ф и н. ~ Фин. matara ‘растение Galium boreale, подмаренник’, ижор. mattāra ‘растущий на камнях мох, лишайник’, карел. mataro, matara ‘подмаренник; лапчатка гусиная; разновидность мха’, люд. madaro ‘разновидность мха’ [SSА, 2, с. 154]. Cр. название горы Матаркумпу в Карелии [АРК, с. 109]. СяДОРЫ, ур. (Прим., дельта р.  Северная Двина). С а а м. ~ Саам. патс. sèшţeŗ, gen. sėäχtar, сонг. sötr, нотоз. sèшţeŗ, gen. sea˙ χtar, кильд. sieшţeŗ, gen. sėa˙ χtar, тер. sieγţeŗ ‘белый или торфяной мох’ [KKLS, с. 487]. В связи с этой этимологией интересно свидетельство информанта, согласно которому в месте под названием Сядоры «хоронили коней». Как известно, торф (а также торфяной мох — сфагнум) обладает бактерицидными свойствами, поэтому торфяные болота были подходящим местом для скотомогильников. С типологической стороны ср. собственно саамское название мыса Sèшţĕŗ-ńarḠ(A) [Там же, с. 1014]. яГЛОВ РуЧЕЙ, руч. (Прим., Повракула). П р и б.- ф и н. или с а а м. ~ Прасаам. *jεˉkēl, саам. сев. jgel, колт. jeel, gen. ja˙  kkał, jėä kkaл, кильд. j(i)eγel, gen. ja˙gkaл, тер. jiegel, gen. jėa˙ gkaļe ‘олений мох, ягель’ [YS, с. 34–35; KKLS, с. 53], фин., карел. jäkälä ‘то же’ (приб.-фин. или саам. > рус. ягель) [SSA, 1, с. 256]. ● Вахта трехлистная (1). Рус. вахка: Вахканик (ручей и поле) «Трава вахка, и прозвано было Вахканик» // Ср. диал. вахка ‘растение вахта трехлистная, трифоль, трилистник’, вахканик ‘болотистое место, заросшее трилистником’ [СГРС, 2, с. 32]. ВёХРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Нименьга). П р и б.- ф и н. ~ Фин., ижор. vehka ‘растение белокрыльник’, карел. vehka ‘белокрыльник; вахта трехлистная’, люд., вепс. vehk ‘вахта трехлистная’ [SSA, 3, с. 421; см.: Матвеев, 2004, с. 35 (Вехк-); 128 (Вёхручей < *Вехкручей)]; ср. названия Вехкозеро, Вехручей, Вехламба и др. в топонимии Карелии [Муллонен, 2008, с. 59].

5.1. Идеографические соответствия

199

5.1.3. Дикие животные ● Медведь (26). Рус. медведь: Медвежий Исток, Медвежий Остров, Медвежий Ручей («Медведь корову задрал»), Медвежье Болото, Медвежье Озеро, Медвежья Гора, Медвежья Лахта, Медвежья Рада, Медвежья Речка, Медвежья Щелья и др. *КАРГАЧЕВ: истор.«на Каргачеви» (Двинской уезд, Ухтостровская вол.); КаРГОВ РуЧЕЙ, руч. (Онеж., Устькожа); КаРГОЗЕРО, оз. / истор. КАРГООЗЕРО (Онеж., Кокорино); КаРГОЗЕРО, оз. (Прим., Лая); КаРГОРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Чекуево); КАРГУНЬЯ, поле, истор. «перелог же зовется Каргунья» (Двинской уезд, Койдокурская вол.). П р и б.- ф и н. ~ Фин., карел. karhu ‘медведь’ [SSA, 1, 312]. Особого комментария требуют исторические топонимы *Каргачев и Каргунья, в которых можно предполагать отражение антропонима *Karhu, а не соответствующего нарицательного слова. В первом случае на это указывает суффикс -ач, известный в Поморье преимущественно в названиях, которые очевидно восходят к антропонимам (Перхачево, Калгачиха, Тойвачи — см. 3.3.1 и [Муллонен, 2008, с. 148–149]; ср. также Гаврилка Каргач [ПКОП, с.  167; 1563 г.]). Название Каргунья содержит, видимо, русский суффикс -j, что наряду с  типом объекта (поле) указывает на его принадлежность определенному лицу: для основы этого топонима восстанавливается генитивная форма *Karhun или *Karhu/ine(n). На широкую распространенность имени Karhu в  прибалтийскофинских языках указывает Я. Саарикиви [2003, с.  145] — в  русской антропонимии Поморья соответствующее имя или прозвище *Медведь также было хорошо известно, на что указывает фамилия Медведев, известная ныне очень широко — от Малошуйки до Долгощелья. КиМЖА, р. (д.) — КиМРУЧЕЙ, руч. / КиМЖЕНСКИЙ РуЧЕЙ (Мез., басс. р. Мезень). С а а м. ~ Саам. тер. kん md’t’š'(A), kるmč ‘медведь’ [KKLS, с. 180]. Эту диалектную форму А. К. Матвеев считает фонетически наиболее близкой к субстратному языку, в котором возникло название [Матвеев, 2004, с. 83–84]. ● Волк (16). Рус. волчий: Волчий Мох, Волчий Ручей, Волчье Озеро, Волчье Поле, Волчьи Горы, Волчьи Острова, Волчьи Сопки, Волчья Рада, Волчья Яма и др.

200

5. Межъязыковые универсалии в негеографической лексике

ВыРПОЖНЯ, покос (Мез., Совполье). С а а м. ~ Саам. тер. vīŗŗe, gen. vīŗe ‘волк’ [KKLS, с. 756]. Ср. название смежного покоса Волковщина. ГуКОЗЕРО, оз. (Онеж., Тамица); ХуГРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Чекуево). П р и б.- ф и н. ~ Фин. hukka ‘ущерб, вред; гибель; потеря; волк’, карел. hukka, hukku ‘волк’, люд. huk, hukkこ  ‘волк’, вод. ukka ‘волк; потеря, ущерб’ [SKES, с. 84; см.: Киришева, 2006, с. 42 (Гукозеро)]. Ср. карельские названия р. Хуккайоки, оз. Хуккаярви 1 и 2 [АРК, с. 16, 60]. НаМБАС, руч., ск. / МаМБАС (Мез., Кимжа). С а а м. На Кольском п-ове есть названия Nam(b)des-jaur и Namdes-tunder, которым соответствуют русские Волчье Озеро и Волчья тундра. По  этим и иным данным Т. Итконен восстанавливает саамскую лексему *na˙ mdeş ‘волк’ [KKLS, с. 994–995], которая могла получить отражение и в  мезенском названии (ассимилятивное изменение мд > мб спорадически отмечается в топонимии, см. 3.2.1). ● Лиса (12). Рус. лиса: Лисий Омут, Лисье Озеро, Лисьи Борки («Там лисы раньше жили»), Лисьи Норы, Лисьи Поля, Лисья Гора и др. РЕВОЗЕРО, оз., карт. (Онеж., басс. р. Кодина); РеВОШАЛГА, поле / РёВОШАЛГА (Онеж., Чекуево). П р и б.- ф и н. ~ Фин., карел. repo, ливв., люд. rebo(i), вепс. reboi, ŕebō ‘лиса’ [SSA, 3, с. 65– 66; см.: Матвеев, 2004, с. 119 (Ревошалга)]. ● Бобр (10). Рус. бобр: Бобриха, Бобровка, Боброво Озеро («Бобры водились»), Бобров Ручей и др. МаИХА, покос / МаЙХА (Мез., Долгощелье); МаЙГАРУЧЕЙ, руч.  /  МаЛЬГАРУЧЕЙ (Онеж., Чекуево). С а а м. ~ Вост.-саам. māijuū, нотоз. mājjij, mājij, кильд. mājeγ, тер. mājjeg ‘бобр’ = фин. majava, majaa, карел. majоa, ливв., люд. majai, вепс. majag ‘бобр’ [SKES, с. 328]. ● Олень (10). Рус. олень: Олений Брод, Олений Мох, Олений Нос, Олений Ручей, Оленица, Оленьев Лесок («Олени бывали иной раз»), Оленье Озеро и др. Возможно, апеллятив с близким значением отражен в названии Лопанцовские Поля, ср. кольск. лопанца ‘оленья самка в возрасте от 3 месяцев до года’ [Меркурьев, с. 82].

5.1. Идеографические соответствия

201

ВаЖЕМГОРА, гора  /  ВаЖГОРА — ВаЖЕННАВОЛОК, мыс (Онеж., Кушерека); ВаЖМОЗЕРО, оз. — ВаЖМОГОРА, гора (Онеж., Устькожа). С а а м. ~ Саам. кильд. vād'ž', vāž', gen. vād't’š' m, тер. vād’ž', gen. vād't’š'〓`me ‘олениха’ [KKLS, с. 709]. А. К. Матвеев связывает первый комплекс названий с фин., карел. vasen ‘левый’, считая эти топонимы собственно карельскими [Матвеев, 2004, с. 33]. Однако саамская этимология фонетически столь же приемлема, а семантически даже более достоверна: ср. русские нижнеонежские названия Олений Мох — Олений Ручей — Оленье Озеро (Устькожа), Оленьин Пригон (Кокорино). В то же время апеллятив левый крайне редок в топонимии Поморья (всего два названия, гидронимы, оба — на востоке региона). В связи с этим стоило бы еще заметить, что приб.-фин. oikea ‘правый’ в субстратной топонимии Поморья также не отражено; И. И. Муллонен отмечает, что номинации «правый» и «левый» чужды карельской топонимии [Муллонен, 2002б, с.  188]; по данным Т. Итконена и Г.  М.  Керта, нет «правых» и «левых» названий и в  собственно саамской топонимии. Что касается апеллятива со значением ‘олениха’, то в топонимии саамского происхождения он встречается [см.: KKLS, с. 1031]. Ниже ср. ЛаЯ. ёРГА, р.  (Прим., Патракеевка). С а а м. ~ Саам. патс. jĭĕŗḠ'E, нотоз. jĭĕŗgk’E, кильд. jieŗgkE, тер. jieŗgke ‘одомашненный северный олень’ [KKLS, с. 63]. Основа известна в собственно саамских топонимах [Там же, с. 972]. ЛаЯ, р.  (д.) — ЛаЙКУРЬЯ, р.  (Прим., дельта р.  Северная Двина); ЛаЯ, р.  (Мез., басс. р.  Кулой); ЛаЯ, часть д. Нижмозеро (Онеж.). С а а м. ~ Саам. патс. làija, сонг. л〓ijа ‘олениха’ [KKLS, с. 189]. Для мезенского названия этимология подтверждается тем, что в нескольких километрах от устья р. Лая в р. Кулой с той же стороны впадает р. Оленица. В нижмозерской зоне в 3–15 км от д. Нижмозеро есть целый комплекс русских Оленьих названий: Оленьи Озёра (7 озер) — Олений Мох — Олений Ручей. В  предлагавшихся ранее этимологиях названия связывались с фин. laaja ‘широкий’ [Кабинина, 1997, с. 103; Киришева, 2006, с. 63]. Эта этимология, казалось бы, вполне достоверна, однако во всех трех случаях она противоречит плотному саамскому окружению топонимов.

202

5. Межъязыковые универсалии в негеографической лексике

ПаДРОСТРОВ, о-в — ПаДРАКУР, о-в (Прим., дельта р. Северная Двина); ПАДРОКУРЬЯ, д., истор. (низовья р. Северная Двина); ПАТРУКУЛА, д., истор. (дельта р. Северная Двина). С у б с т р. ~ Приб.-фин.: фин. диал. petra, карел. petra, pedra, ливв. pedru, люд. pedr(こ ), pedru, вепс. pedr, ṕ edr ‘дикий северный олень’ [SKES, с. 535]. Названия принадлежат языку, в котором выполнялось фонетическое соответствие субстр. а ~ приб.-фин. е (см. 3.2.2). ПЕТКУРЬЯ, р., истор. (дельта р. Северная Двина); ПеТРОСОРА, руч. / ПеТРОСАРА (Мез., Целегора); ПеТРРУЧЕЙ, руч. / ПёТРРУЧЕЙ (Онеж., Кянда). П р и б.- ф и н. ~ Карел. petra, pedra, ливв. pedru, люд. pedr(こ ), pedru, вепс. pedr, ṕedr ‘дикий северный олень’ [SKES, с. 535; SSA, 2, с. 346; см.: Матвеев, 2004, с. 57]. Ср. карельские названия Петравара, Петраярви, Педролампи и др. [АРК, с. 49, 53]. ПОВРАКУРЬЯ, ур., истор. (дельта р.  Северная Двина); ПоВРИНСКИЕ ПоЖНИ, покос (Холм., Матигоры); ПОВРОКУЛА, д., истор. / совр. ПоВРАКУЛА (дельта р. Северная Двина). П р и б.ф и н. ~ Фин. peura ‘олень’ = карел. petra, pedra, ливв. pedru, люд. pedr(こ ), pedru, вепс. pedr ‘дикий северный олень’ [SKES, с.  535; SSA, 2, с.  346; см.: Кабинина, 1997, с.  112 (Поврокула, Повракурья)]. Ср. названия Пеурасуо, Пеураниеми, Пеуравара и др. (Северная Карелия) [АРК, с. 13, 15]. ПОРО(Ш)КУРЬЯ, ур., истор. (Прим., дельта р. Северная Двина). П р и б.- ф и н. ~ Фин. poro ‘прирученный олень; баран’, карел. poro ‘прирученный олень’ [SKES, с. 604]. Ср. карельские названия Поросари [АРК, с. 14], Порониеми [Михайлова, 2003, с. 62]. ПоЧА, р.  (Мез., басс. р.  Кулой). С а а м. ~ Саам. патс. pȯ ada dz , gen. pǔǒ tts , нотоз. puaddza, gen. pǔǒ ttsȯ , кильд. p’uadz(A), gen. puȯ dts , тер. pȯ adzai, gen. pん ədts〓 ‘одомашненный северный олень’ [KKLS, с.  382]. Ср. географически смежный русский гидроним Оленица. ЧЕПУРЫ, ур., истор. «на Чепурах» (Летний берег, Ненокса); ЧоПОРОВО, пастб. (Холм., Ломоносово). С а а м. ~ Саам. сонг. t’š'ie paŗj, кильд. t’š'iebpargk, t’š'uəbpargk, тер. t’š'ん əbpん rgkε ‘подросший олененок (3-4-месячного возраста)’ > рус. диал. чопорка, чопурок [KKLS, с. 663].

5.1. Идеографические соответствия

203

● Тюлень (9). Рус. заяц, нерпа, лысун: Заячий Мыс, Заячий Остров, Заячья Корга; Нерпичи («Раньше нерпа туда заходила»), Нерпичий Мыс («Нерпа любила отдыхать»); Лысунов Остров; и др. // Ср. диал. заяц морской ‘один из видов тюленя в Белом море’, лысун ‘морской тюленьей породы зверь’ [Подвысоцкий, с. 55, 85]. аНЗЕР, о-в  /  истор. АНЗЕРИ ОСТРОВ (Соловецкий архипелаг). П р и б.- ф и н. или с а а м. Т. И. Киришева восстанавливает для топонима исходную форму *Änsaari, вслед за И. И. Муллонен связывая основу *Än- с  саам. œdne (~ приб.-фин. enä) ‘большой’ [Муллонен, 2002б, с. 271–282], а далее предполагая прибалтийскофинское посредство при усвоении саамского названия русскими [Киришева, 2006, с.  73]. По мнению Т. И. Киришевой, это сопоставление подтверждается тем, что о-в Анзер на Соловках  — второй по величине после центрального Соловецкого Острова. В пользу этой гипотезы отметим письменный исторический контекст, противопоставляющий крупные острова, в  том числе Анзер, малым: «…и островом Анзери и островом Нуксами и островом Заяцким и малымы островкы» [Чаев, с.  151; 1459–1470  гг.]. Однако этот же контекст, а именно названный в нем по соседству с Анзером о-в Заяцкий, подсказывает и другую этимологическую возможность. В частности, в качестве исходной формы топонима можно допустить приб.-фин. *Jänö-saari  /  *JänVs-saari «Заячий Остров», ср. фин. jänis, jänes, dem. jänö, карел. jänis, jänö ‘заяц’ [SSA, 1, с. 257] — это слово, как и рус. заяц, могло иметь в промысловой лексике аборигенного прибалтийско-финского населения Поморья значение ‘морской заяц, тюлень’. Трансформация облика детерминанта и основы может объясняться явлением компенсированного межслогового взаимодействия: Ан- вместо ожидаемого Ян-  /  Ен- и -зери вместо ожидаемого *-зари из -saari, ср. точную передачу детерминанта в  названии смежного острова Нуксари, известного по синхронным источникам. Эта этимология подтверждается сведениями географического характера. По свидетельству А. А. Куратова, Анзер отличается от прочих островов Соловецкого архипелага особенным богатством водорослевых плантаций, которые обеспечивают большое количество пищи для морского зверя (моллюски, ракообразные, рыба) и тем самым привлекают животных к  берегам острова [Куратов, 1988, с.  14].

204

5. Межъязыковые универсалии в негеографической лексике

К. П. Гемп не только подтверждает эти сведения, но и добавляет, что даже в ХХ в. на коргах Анзера располагались лежбища тюленей, где они отдыхали и выводили потомство [Гемп, 2004, с. 24]. Если предполагать, что прибалтийско-финское название острова восходит к более раннему саамскому, то в рамках данной этимологии следует учесть и саам. кильд. àin , тер. a˙ īņε ‘тюлень’, неоднократно отраженное в собственно саамской островной топонимии [KKLS, с. 6, 965]. КоНЖЕНАВОЛОК, покос (Онеж., Кокорино); *КОНЖУЕВ / *КОНЖУЙ, ур., истор.: «у креста на Конжуеви пожня» (дельта р. Северная Двина). С а а м. ~ Саам. тер. kȯ andzai ‘тюлень’ (> рус. конжуй, конжей, конжея) [KKLS, с. 134]. ● Змея (8). Рус. змея: Змеёво Болото, Змеиная Яма, Змеиное («Змеи там водятся»), Змеиное Озеро («Змей много»), Змеиный Мох, Змеиный Ручей и др. ПИТАРА, р., истор.  /  ПИТЕРЫ (дельта р.  Северная Двина). П р и б.- ф и н. ~ Фин. диал. pitee, pitin, pittiin ‘змея’ [SKES, с. 580]. Это название, относившееся, согласно историческим документам XVII в., к левому притоку р. Малокурья, на картах XIX в. исчезает, сменяясь названием Змиевка (видимо, факт калькирования). Формант -ара может являться рефлексом детерминанта со значением ‘озеро’ (см. 4.1.1), ср. два русских названия Змеиное Озеро (Прим., Онеж.) [Кабинина, 1997, с. 111]. ● Выдра (4). Рус. выдра: Выдрин Ручей, Выдрозеро («По нему выдры ходят»), Выдрручей. ЧаРВА, покос (Онеж., Кокорино). С а а м. ~ Прасаам. *ćεvrēs, саам. тер. čaŗveş, кильд. čievres, сев. čæwres, ин. čeeyris, колт. čeeures ‘выдра’ [YS, с. 22–23]. Ср. название Выдрозеро в той же микрозоне. На это животное косвенным образом могут указывать и смежные названия иРВОЗЕРО и иРБРУЧЕЙ (Онеж., Кушерека), сопоставимые с саам. патс. iŗve, кильд. ibbŗe ‘нора выдры’ [KKLS, с. 46]. ● Белка (3). Рус. векша: Векоший Ручей, Векошный Ручей, Векошье Озеро // Ср. диал. векша ‘белка’ [СГРС, 2, с. 47]. ВоРВОЙНИЦА, о-в, тоня / ВоРВАСНИЦА / ВоРВАНЕЦ (Онеж., зал. Онежская губа). С а а м. ~ Саам. патс. vŭăŗŗev, нотоз. vŭ ŗŗev, кильд. vuəŗŗev, тер. vん əŗŗev ‘белка’ [KKLS, с. 773], фин., карел. orava,

5.1. Идеографические соответствия

205

люд. orau, вепс. orau, orav, orā ‘белка’ [SSA, 2, с. 270]. Ср. названия островов Vuorvakuoska (Кольский п-ов) [KKLS, с. 1038] и Боюривошари «Беличий Остров» (Карелия) [Шилов, 2003б, с. 159]. ● Росомаха (3). Рус. росомаха: Под Росомахой, Росомачий Мох, Росомачье Озеро. аГМА, р., гора, покос (Онеж., Тамица). П р и б.- ф и н. ~ Фин. ahma, карел. ahma, ahmo, люд. ahmo, huahmo(i) ‘росомаха’ [SSA, 1, с. 53–54; см.: Матвеев, 2004, с. 32]. ● Куница (1). Рус. куна: Кунье Болото // Ср. диал. куна ‘куница’ [Даль, 2, с. 218]. НяДРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Кушерека); НяТОСТРОВ, о-в  /  НЯТ  /  НеТОСТРОВ  /  НЕТ (р. Северная Двина, Ухтостров); НеТЕПИЛЬ, поле (Холм., Чухчерема). П р и б.- ф и н. или с а а м. ~ Фин. näätä, карел. neädä, ńeädä, вепс. ńäd ‘куница’ [SKES, с. 418], прасаам. *nεˉtē, саам. сев. nætte, ин. neeti, колт. niätt, кильд. niedd, тер. nieţţe [YS, с. 82–83; см.: Матвеев, 2004, с. 118 (Нядручей)]. Другие возможные сопоставления малоубедительны, однако вполне вероятно отантропонимическое происхождение некоторых названий с  основой Нят-  /  Нет-, особенно агронима Нетепиль с  рефлексом прибалтийско-финского детерминанта -pelto ‘поле’ или саам. pieli ‘половина, сторона’. Ср. рус.: поле Тимофея Куницы (Онеж., Покровское), Куницыны — прозвищная семейная фамилия (Прим., Ненокса). 5.1.4. Птицы ● Лебедь (25). Рус. лебедь: Лебедин Остров («Лебеди садились»), Лебёдка, Лебяжий Остров, Лебяжий Ручей, Лебяжье Озеро («Лебеди живут»), Лебяжье Поле, Лебяжьи Берега («На веках лебеди останавливались») и др. НУКСАРИ ОСТРОВ, о-в, истор.  /  НУКСЫ  /  МУКСАЛОМСКИЕ ОСТРОВА  /  совр. МуКСАЛМА (Соловецкий архипелаг); НЮХКУРЬЯ, р., карт. (Прим., басс. зал. Двинская губа); НюХЧЕЗЕРО, оз. (б. д.) (Онеж., Унежма). С а а м. ~ Саам. патс. ńuχtšA, нотоз. ńuχt’š'A, ńūχč, кильд. ńuχt’š'(A), тер. ńukt’š'(A) ‘лебедь’ [KKLS, с. 306; см.: Матвеев, 2004, с. 94 (Нюхч-); Шилов, 1999в, с. 103 (Нуксари)].

206

5. Межъязыковые универсалии в негеографической лексике

● Гагара (18). Рус. гагара: Гагарий Нос, Гагарий Остров, Гагары («Гагары жили»), Гагарье Болото, Гагарье Озеро («Гагар-то раньше много было»), Гагарья Щелья и др. КуЙКОЗЕРО, оз. (Онеж., Абрамовская); КуЙ(К)ОЗЕРО, оз. (Онеж., Тамица). П р и б.- ф и н. ~ Фин. kuikka, kuikko, карел. kuikka, люд. guik, guikke, guikku, kuikke ‘гагара’ [SSA, 1, с. 425; см.: Матвеев, 2004, с. 44]. Ср. название оз. Куйккаярви в Карелии [АРК, с. 47]. ● Чайка (12). Рус. чайка, чебар: Чайкин Мыс, Чаячий Мох («Чайки гнездятся»), Чаячий Остров; Чебары // Ср. диал. чебар ‘чайка’ [КСГРС]. КаИНЦЫ, о-ва (Онеж., зал. Онежская губа). С а а м. или п р и б.- ф и н. ~ Саам. патс. kàijì, нотоз. kaijèi, кильд. kāijė(γ), тер. kāijėg ‘серебристая чайка’ [KKLS, с. 81], фин. kaija ‘чайка, чайкарыболов’, kaja ‘чайка, галка’ [SSA, 1, с.  275]. Основа известна в  собственно саамских названиях островов и участков берега [KKLS, с. 974]. КеГА, руч. — КеГОЗЕРО, оз. (Прим., Летняя Золотица); КеГОСТРОВ, о-в (Прим., дельта р. Северная Двина). П р и б.- ф и н. ~ Фин. kiekki ‘чайка или крачка’, карел. kiekki ‘чайка-рыболов’; приб.-фин. < саам. čief’ča, čiek’ča (ин., кильд.) ‘чайка-рыболов’ [SSA, 1, с. 353]. Ср. название оз. Киеккилампи (Северная Карелия) [АРК, с.  15]. Рассматриваемые названия, однако, можно связать и  с  фин. keko ‘стог сена; скирд’, карел. kego ‘куча, скирд’, ливв. kego ‘стог сена’, люд. kego ‘стог, скирд’ [SKES, с. 178; см.: Кабинина, 1997, с. 98; Киришева, 2006, с. 79]. СЯСЬК, о-в, истор., карт. (дельта р.  Северная Двина). П р и б.- ф и н. ~ Фин. sääksi, sääskeläinen, kalasääksi, kalasääski ‘чайка-рыболов’, эст. sääsk ‘чайка-рыболов; морской орел’ [SSA, 3, с. 244]. Ср. названия мысов Сяскиниеми и Сяскенниеми в Карелии [АРК, с. 14, 35]. ● Журавль (11). Рус. жарав: Жаравий Остров, Жаравиное Озеро («Журавлей много на озере было»), Жаравихи («Журавли всё садятся»), Жаравки, Жаравье и др. // Ср. диал. жарав ‘журавль’ [КСГРС]. КУРГОНЕМА, ур., истор.  /  КУРЬГОМЕН (Двинской уезд, Лисестровская вол.); КуРГОРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Чекуево);

5.1. Идеографические соответствия

207

КуРДОПОЛЬ, оз. (Онеж., Кокорино). П р и б.- ф и н. ~ Фин. kurki, карел. kurki, kurgi, люд. kuŕg(i), вепс. kuŕg ‘журавль’ [SSA, 1, с. 448; см.: Матвеев, 2004, с. 118 (Кургоручей)]. Ср. название мыса Куркиниеми в Карелии [АРК, с. 143]. ● Гусь (10). Рус. гусь: Гусинец, Гусиное Болото («На него гуси садились»), Гусиное Озеро («Гуси живут»), Гусиный Ручей и др. ХаНГОРА, гора (Онеж., Кушерека). П р и б.- ф и н. ~ Фин., карел. hanhi, люд. hanh, вепс. hańh’ ‘гусь’ [SSA, 1, с. 138]. Названий Гусиная Гора в Поморье нет, ср., однако, г. Гусиная в Северной Карелии [АРК, с. 7]. ● Орёл (8). Рус. орёл: Орлиное Гнездо («Орлиное гнездо было»), Орлиха, Орлов Мыс, Орлово Гнездо, Орлово Озеро и др. КОЧКаСОВСКИЙ РуЧЕЙ, руч. (Прим., Лявля); КоЧКОЗЕРО, оз.  /  истор. КОЧКОМОЗЕРО (Холм., Чухчерема). С а а м. ~ Прасаам. *kōckēmē, саам. сев. goaskem, ин. koaskim, колт. kuäckkem, кильд. kueckem, тер. kん eçķem ‘орел’ [YS, с. 56–57; см.: Матвеев, 2004, с. 85 (Кочкозеро)]. По мнению А. К. Матвеева, названия с основой Кочк- могут рассматриваться не только как саамские, но и как древние прибалтийско-финские [Матвеев, 2004, с. 85]. ● Глухарь, тетерев (5). Рус. тетерев, чухарь, косач: Тетёрка, Тетерьи Мхи; Чухариная Рада, Чухариха; Косачиха // Ср. диал. косач ‘черный лесной тетерев’, чухарь ‘глухой тетерев (самец)’ [Подвысоцкий, с. 72, 190]. КОПАЛКУРЬЯ, ур., истор. (дельта р. Северная Двина); КоПАЛЫ, поле (Онеж., Мудьюга). П р и б.- ф и н. или с а а м. ~ Фин. koppelo, карел. koppala, ливв. koppal, люд. koppaл, koppau, koppal’, koppalo, koppali = саам. kǻppel, kǻhppēl, goap’pel, kȯ appeil, kiohpel, kȯ a ppil ‘самка глухаря’ [SKES, с.  217; см.: Матвеев, 1970, с. 422]. МеСОВРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Нименьга). П р и б.- ф и н. ~ Фин. диал. messo, metso, metto, mehto, mettäs, карел. mettšo, ливв., люд. metšoi, вепс. metsoi, metsō ‘глухарь’ [SSA, 2, с. 163]. ЧУХЧА, р., истор.  /  совр. ЧуКЧА  /  ЧуПЧА (Прим., Пертоминск); ЧуХЧЕРЕМА, куст д.  /  истор. ЧУХЧЕНЕМА (Холм.); ЧУХЧИН БОР, вол., истор. (Онеж., р.  Кодина); ЧуХЧИНО оЗЕРО, оз.  /  ЧуКЧИНО оЗЕРО — ЧуХЧИН РуЧЕЙ, руч. (Мез.,

208

5. Межъязыковые универсалии в негеографической лексике

Долгощелье); ЧУХЧИНСКАЯ, д., истор. (Двинской уезд, Койдокурская вол.). С а а м. ~ Прасаам. *ćukčē, саам. сев. čuk’ča, ин. čuđe, колт. čuuđđ´, кильд. čuχč ‘глухарь’ [YS, с. 28–29; KKLS, с. 683; см.: Матвеев, 2004, с. 103–104]. Вариант мезенского названия Чукчино (наряду с Чухчино) может объясняться как русской переработкой, так и адаптацией в языке коми или коми-зырянским происхождением, ср. к.-зыр. чукчи ‘глухарь’ [КРС, с. 755]. Косвенным образом на эту птицу указывают и русские названия на Ток-: Токовое Озеро («Косачи токовали»), Токовое Болото («Ток был тетеревиный»), Токозеро. Их субстратными аналогами являются топонимы с основой Ким-: КиМОЗЕРО, оз. — КиМРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Кокорино); КиМРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Чекуево); КиМШАЛГА, гора, лес (Онеж., Нименьга). П р и б.- ф и н. или с а а м. ~ Фин., карел. kiima, люд. kīm(こ ), вепс. kim ‘ток (глухариный, тетеревиный)’ [SSA, 1, с. 359], саам. патс. kìmeş, сонг. keimes, нотоз. k’ēmeş, кильд. kん meş ‘место токования птиц’ [KKLS, с. 128; см.: Матвеев, 2004, с. 120 (Кимручей, Кимшалга < приб.-фин.)]. ● Утка, селезень (3). Рус. утка, селезень: Утиное Озеро 1 и 2; Селезень / Селезенев Остров («Селезни там водятся»). Апеллятив утка употребляется и в метафорических названиях, ср. ур. Утка («Там эко дерево изогнуто растёт, как утка»), гора Утка («Как утичка»), порог Утки («Волна такая, они как играют»). ТеЛЬКРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Кушерека). П р и б.- ф и н. ~ Фин. telkkä, ливв. telkku ‘гоголь (вид утки)’ [SKES, с. 1264; см.: Матвеев, 2004, с. 119]. ТиКШОЗЕРО, оз. / ТиКША / КиКШОЗЕРО (Онеж., Малошуйка); ЧиКША, р.  — ЧиКШОЗЕРО, оз. (Онеж., Кянда); ЧиКША, р. (Прим., Уна). С а а м. ~ Саам. норв. čik’sâ, нотоз. t’š'iχšA, кильд. t’š'iχs(A), им. čiehč ‘чирок’ (птица семейства уток) [KKLS, с.  666; см.: Матвеев, 2004, с. 102; Киришева, 2006, с. 60, 89]. В связи с названием Тикшозеро ср. наблюдения А. Л. Шилова, касающиеся названий с начальными ч и т на территории Карелии, которые имеют предположительно саамское происхождение [Шилов, 2008, с. 54–55]; см. также 3.2.1.

5.1. Идеографические соответствия

209

ЧуТКИ, покос (Прим., Заостровье). С а а м. ~ Саам. патс. tšȯ ăδḠ’Ė, няат. č'ŏăδekĖ, нотоз. t’š'ŭ dgk’E, кильд. t’š'uəδgkE ‘утканырок’ [KKLS, с. 669]. ● Птица (2). Рус. птица, птичка: Птичья Гора; Птички. КаЙБОЛОТО, бол. (Мез., Азаполье). П е р м. ~ К.-зыр. кай ‘птичка; птичий’ [КРС, с. 264]. ЛиНДОГОРА, гора / ЛиН(Д)ГОРА (Онеж., Покровское); ЛиНДОСТРОВ, уч. леса, покос (Онеж., Кушерека); ЛыНДЕВЕРА, покос (Холм., Чухчерема); ЛыНДОГА, р.  (Холм., басс. р.  Северная Двина). П р и б.- ф и н. ~ Фин., карел. lintu, люд. lind(u), вепс. lind ‘птица’ [SSA, 2, с. 80; см.: Матвеев, 2004, с. 48–49; 2007, с. 100– 101]. А. К. Матвеев считает названия с основой Лынд- древними прибалтийско-финскими, отражающими более задний i, чем в современных прибалтийско-финских языках (см. 3.2). 5.1.5. Ихтиофауна ● Щука (23). Рус. щука: Щучий Ручей, Щучье Озеро («Одни щуки»), Щучьи Мурги, Щучья Губа. НюГНЕМА, покос — НюГНЕМСКИЙ РуЧЕЙ, руч. (Онеж., Чекуево); НюГУСА, руч. (Онеж., Устькожа). С а а м. ~ Саам. патс. ńu k’k’ėš, сонг. ńukkeš, нотоз. ńu k’ėš, кильд. nugkeš, им. nukes‘щука’ [KKLS, с. 306]. Основа известна в собственно саамских названиях ручьев, рек, озер [Там же, с. 998]. ХаВЗЮГА, р. (Прим., Повракула). П р и б.- ф и н. ~ Фин. hauki, в сложных словах haues-, hauis- ‘щука’ [SSA, 1, с. 147]. По соседству с р. Хавзюга есть несколько Щучьих Озёр, об одном из них говорится: «Окромя щуки, больше рыбы нет». ● Окунь (20). Рус. окунь, окунёк, острец: Окунёво Озеро («Хорошо окунь клюёт»); Окуньково Озеро («Окунь один там»); Остречье Озеро // Ср. диал. острец ‘окунь’ [Даль, 2, с. 706; с пометой олон. — олонецкое]. аГЛИНОЗЕРО, оз. — аГЛИНРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Кушерека). П р и б.- ф и н. ~ Фин., карел., люд. ahven, вепс. ahven ‘окунь’ [SSA, 1, с. 56]. Эта семантическая модель — одна из самых популяр-

210

5. Межъязыковые универсалии в негеографической лексике

ных в прибалтийско-финской гидронимии. О приб.-фин. h ~ рус. г и в / л см. 3.2. уШКА, р. — уШКОЗЕРО, оз. (Прим., Ижма). С а а м. ~ Прасаам. *vōsŋōn, саам. сев. vuosko, ин. vua˙ sku, колт. vuâsk, кильд. vuesk, тер. vん ezvan [YS, с. 156–157], им. vuosk ‘окунь’ [KKLS, с. 796]. Cр. русские названия озер Большое и Малое Окуньково, расположенных по р. Ижма. ● Плотва (11). Рус. сорога, плотва: Сорожий Исток, Сорожница, Сорожные Ручьи, Сорожье Озеро, Сорожьи; Плотичье Озеро // Ср. диал. сорога ‘рыба вроде плотицы, водящаяся в реках и  озерах Зимнего берега, а также Холмогорского и Шенкурского уездов’ [Подвысоцкий, с. 161]. СеРГОЗЕРО, оз. (Онеж., Нименьга); СеРГОЗЕРО, оз. (Онеж., Малошуйка); СеРГОЗЕРО, оз. (Мез., Азаполье); СеРГОЗЕРО, оз. — СеРГ(О)РУЧЕЙ, руч. — СеР(Ь)ГАЛАХТА, зал. (Онеж., Кянда); СеРГОЗЕРО, оз.  /  СеРКОЗЕРО — СеРЬМОХ, бол. (Прим., Лая); СеРГРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Кокорино). П р и б.- ф и н. ~ Фин., карел. särki, люд. šäŕg(i), вепс. säŕg, śäŕg, śäŕg’ ‘плотва’ [SSA, 3, с. 241; см.: Матвеев, 2004, с. 66–67]. Ср. гидронимы Сергозеро, Сяркилахти, Сяркиярви и др. в  Карелии [Муллонен, 2008, с.  32; АРК, с. 5]. ● Лосось (10). Рус. кумжа: Кумжевая Река («Кумжа ловилась»), Кумжевой Ручей, Кумжовка, Кумжовое Озеро («Там кумжа рыба») и др. // Ср. диал. (арх.) кумжа ‘лососная форель’ [Даль, 2, с. 217]. аЗИКА, р.  (Онеж., Мудьюга). П р и б.- ф и н. ~ Фин. asikko, asikka ‘небольшой лосось, таймень’ [SSA, 1, с.  86]. Я. Саарикиви указывает на существование в прошлом финского антропонима Azika (< герм.) [Саарикиви, 2003, с. 146], однако для гидронима предпочтительнее «рыбная» этимология. ВаЛЧЕЗЕРО, оз. (Онеж., Устькожа). С а а м. ~ Саам. кильд. vāļdž'eŗ, va˙ļ'ţşeχ, тер. va˙ļd’t’š'εŗ (vailčer) ‘озерный лосось’ (саам. > рус. диал. вольчаг, вольчуг, волчак [KKLS, с. 714], вальчик [МДС, с. 56]). КуМЗЕЙ, руч. (Мез., Совполье). П р и б.- ф и н. ~ Фин. kumsi ‘один из видов форели’, карел. kumpši ‘небольшой озерный лосось,

5.1. Идеографические соответствия

211

малек лосося’ [SKES, с.  238]. Ср. нижеследующие названия на Кумч- / Кунч-. КУМЧУКУРЬЯ, р., истор. (низовья р. Северная Двина); КуНЧЕЗЕРО, оз. (Холм., Чухчерема). С а а м. или с у б с т р. ~ Саам.норв. guw’зa, тер. kuvče ‘форель’ = фин. kumsi ‘один из видов форели’, карел. kumpši ‘небольшой озерный лосось, малек лосося’ [SKES, с. 238; см.: Кабинина, 1997, с. 100 (Кумчукурья)]. Кунч- < *Кумч- (см. 3.2.1). Названия с основой Кумч- могут восходить к субстратному языку, в котором выполнялось соответствие субстр. č ~ приб.-фин. ś (см. 3.2.2). ТиНТОМА, р.  (Мез., Совполье). С а а м. ~ Саам. патс. tiddE, нотоз. tėdţE, кильд. tîņdţ, тер. tん ndt(A) ‘небольшой лосось’ [KKLS, с. 586]. Основа хорошо известна в собственно саамской гидронимии [Там же, с. 1021]. ● Ерш (5). Рус. ёрш: Ершичный Ручей, Ершовец, Ершовка, Ершово Озеро. КыСКУЯ, р. — КыСКОРГА, покос (Онеж., Устькожа). П р и б.ф и н. ~ Фин. kiiski, карел. kiiski, kiiškoi, люд. kiiškińe ‘небольшая рыба, ерш’ [SSA, 1, с. 359]. ● Сиг (5). Рус. сиг: Сиговец, Сиговки, Сигово, Сигово Озеро. ШаБОЗЕРО, оз. (Холм., Чухчерема). С а а м. ~ Саам. кильд. šābpA, тер. šābpa ‘небольшой сиг’ [KKLS, с.  541]. Ср. образованное от этой основы собственно саамское название залива Šappluht [Там же, с. 1019]. ШаЛА, р.  (Мез., Совполье). С а а м. ~ Саам. тер. šaлл(a), gen. šaл〓  ‘довольно большой сиг’ [KKLS, с. 543]. Ср.: в устье р. Шала находится обширный сенокос Сигóво. ШаПКОЗЕРО, оз. (Мез., Лампожня); ШаПКОЗЕРО, оз. (Прим., Лопшеньга). П р и б.- ф и н. или с а а м. Регулярность озерных гидронимов этого типа в  Беломорье (ср. Шапкозеро в  Беломорской Карелии [АРК, с. 16]) свидетельствует о значимости реалии, которая обозначается основой Шапк-. На наш взгляд, ее возможно сопоставить с карел. *šapakko ~ фин. sapakko — финское слово приводится Т. Итконеном в  толковании саам. šap ‘небольшой сиг’ [KKLS, с.  541]. С  другой стороны, основа Шапк- может являться и собственно саамской, ср. cаамско-шведскую форму этого

212

5. Межъязыковые универсалии в негеографической лексике

слова sappeg [Там же]. Это сопоставление тем более вероятно, что Шапк- встречается в Поморье только в озерной гидронимии (названия типа Шапкины Поля, засвидетельствованные в топонимии Летнего и Онежского берегов, очевидно связаны с известной здесь фамилией Шапкин). ШаПЧЕР(Ь)ГА, прт., о-в / ШаПШЕНЬГА (Прим., дельта р. Северная Двина); ШаПШАЛА, зал. (Прим., дельта р. Северная Двина). С а а м. ~ Саам. сонг., нотоз. ša pš(a) ‘небольшой сиг’, ин. šapš' ‘сиг’ [KKLS, с. 546]. Основа известна в собственно саамской гидронимии [KKLS, с. 1019; Керт, 2002, с. 161]. ● Налим (1). Рус. налим: Налимий Исток. ВоЖНОЗЕРО, оз. / ВоЖМОЗЕРО — ВоЖМОРУЧЕЙ, руч. — ВоЖМОГОРА, гора (Онеж., Устькожа). С а а м. ~ Саам. нотоз. vŭəšņe, кильд. vūšņ(e), тер. vīšņε ‘налим’ [KKLS, с. 799]. Основа известна в собственно саамской гидронимии [Там же, с. 1038]. Cр. название соседнего озера Голечезеро (видимо, связано с голец — этим словом обозначаются разные породы рыб семейства вьюновых и лососевых). НяКИШОЗЕРО, оз.  /  НеКИШОЗЕРО (Онеж., Пурнема). С а а м. ~ Саам. патс. ńa˙ k’k’E (dem. ńa˙γγa˙`ž), няат. ńäHk’k’e ‘налим’ [KKLS, с.  293]. Ср. собственно саамский топоним Njakk(ė)jaur ‘Налимье Озеро’ [Там же, с. 996]. 5.1.6. Пространственные характеристики объектов ● Второй (46). Рус. второй, другой: Вторая Грива, Вторая Ёрка, Вторая Канава, Вторая Кошка, Вторая Курейка, Вторая Лахта, Вторая Ница, Вторая Пересуха, Вторая Пыя, Второе Болото, Второе Озеро  /  Другое Озеро, Второе Пачезеро, Второй Носок; Светлое Другое (озеро); и др. еРЕСНЕМА, покос (Онеж., Чекуево); еРЕЦ, бол. (Прим., Лая). С а а м. ~ Саам. патс. jeŗeş, jeŗeş, нотоз., тер. jĭeŗeş ‘другой, второй’ [KKLS, с. 55]. КиХТОМА, р.  (Мез., Совполье). С а а м. ~ Прасаам. *kōktē, саам. сев. guokte, ин. kyehti, колт. kuehtt, кильд. kūχt, тер. kん ķţ ‘два’ [YS, с. 60–61]. Фонетически к топооснове ближе всего форма терского диалекта (> рус. *кыкт- > кихт-, ср. Кильца, Кимжа).

5.1. Идеографические соответствия

213

ТОЙНОКуР, о-в  /  истор. ТОЙНОКУРЕЦ (Прим., дельта р.  Северная Двина); ТОЙНОКуРЬЯ, р.  (д.) (Прим., Заостровье). П р и б.- ф и н. ~ Фин. toinen, карел. toine, люд., вепс. toińe ‘второй, другой’ [SSA, 3, с. 304]. Этимология основы дана еще Кастреном [см.: Матвеев, 2004, с. 71]. Ср. название о-ва Тойнен Ухутсари в Карелии [АРК, с. 38]. ● Cеверный (26). Рус. северный / сиверный, зимний, полуночный: Северное, Северный Мыс, Северный Ручей, Сиверное Поле; Зимнегоры, Зимняя Золотица; Полуночная; и др. ТоВА, р. (Мез., Зимний берег); ТоВА, р. — ТоВО, бол. — ТоВОТО, руч. (Мез., г. Мезень); ТоВСКОЕ оЗЕРО, оз. (БеломорскоКулойское плато). П е р м. ~ К.-зыр. тöв ‘зима’ [КРС, с. 684], ср. общеперм. *tȯ l, удм. тол, мар. tel, морд. t’ala, t’el’e ‘то же’ [КЭСК, с. 283]. Этимология, впрочем, осложняется тем обстоятельством, что переход л > в в диалектах коми языка исследователи относят к XVII в. [Лыткин, 1955, с. 21], тогда как название р. Това на Зимнем берегу известно уже по документам конца XVI в.: «над Золотицею в реке в Тови» [САС 2, с. 231; 1586–87 гг.]. Возможно, форма Това (вместо *Тола) объясняется свойственной русским говорам Поморья билабиальной артикуляцией в, что приводит, в частности, к стиранию различий между в и л и их мене (л > в), отраженной в топонимических примерах типа Вамбас — Ламбас, Логиновщина — Вогиновщина и др. (см. 3.2.1). Что касается других поморских названий на Тов-, то они фиксируются источниками поздно и поэтому могут объясняться из коми-зыр. тöв ‘зима’ без дополнительных фонетических обоснований (о передаче коми-зырянского ö русским о см. 3.2.2). ● Южный / юго-восточный (22). Рус. летний, обедничный: Летние Озёра, Летний Мыс, Летний Ручей, Летняя Губа, Летняя Золотица; Обедничный Ручей; и др. // Ср. диал. летний ‘южный’ [КСГРС], обеденник, обедник ‘юго-восток’ [Подвысоцкий, с. 106]. КеЖЕМЕНЬ, мыс (Прим., дельта р. Северная Двина). П р и б.ф и н. ~ Фин. kesä, карел. kežä, kezä, kešä, ливв., люд., вепс. kezä ‘лето’ [SKES, с. 187]. КиСЛАХТА, руч., луг / КиСЛОХТА (Онеж., Пурнема). С а а м. ~ Прасаам. *kεˉsē, саам. сев. gæsse, ин. keesi, колт. kiäss, кильд. kiess,

214

5. Межъязыковые универсалии в негеографической лексике

тер. kieşşe ‘лето’ [YS, с. 48–49; KKLS, с. 121]. Ср. название покоса Летникú, находящегося в 2–3 км от луга Кислахта; ср. также собственно саамское название Kiesrant («Летний берег») [KKLS, с. 978]. Менее убедительной представляется этимология Т. И. Киришевой, которая связывает топоним (изначально — название морского залива) с фин., карел. kiiski, люд. kiškińe ‘маленькая рыбка, ерш’ [Киришева, 2006, с. 65]. ЛУНиЦКИЙ РуЧЕЙ, руч. (Мез., Лампожня); ЛуННЫЙ РуЧЕЙ, руч. (Мез., Азаполье). П е р м. ~ К.-зыр. лун ‘день; юг; дневной; южный’ [КРС, с. 389]. Ср. коми гидронимы Лунвож в басс. р. Печора [Там же, с. 833], Лунвож в басс. р. Вычегда («южный» приток) [Мусанов, 2003, с. 74], 18 названий ручьев Лунвож в топонимии Республики Коми [Афанасьев, 1996, с. 93–94]. НоРТОЗЕРО, оз. / НоРОЗЕРО (Прим., Кудьмозеро). С а а м. ~ Прасаам. *nōrttē, саам. сев. nuorte, ин. nuortta, колт. nuõrti, кильд. nūrd, тер. nん ŗde‘восток; юг’ [YS, с. 84–85; KKLS, с. 289]. Одна из самых частотных основ в  собственно саамской топонимии [KKLS, с. 999]. ● Поперечный (20). Рус. перечный, поперечный: Перечка, Перечные Кошки, Перечные Луды, Перечный Мыс; Поперечная Гора, Поперечное Озеро, Поперечное Поле, Поперечный Ручей («Болото поперёк пересекает»); и др. // Ср. диал. перечный ‘поперечный’ [КСГРС]. ВоЛЖИВКА, р.  (Прим., Повракула); ВоЛЖИВО БОЛоТО, бол.  /  ОЛЖиНСКОЕ БОЛоТО (Холм., Лубянки); ВОЛОЖКА, р., истор. (Каргопольский уезд, Нименьгская вол.); ВОЛоЧКА, р.  (Прим., Патракеевка). С а а м. Эти названия наиболее убедительно интерпретируются на основе саам. патс. ōłg ž, нотоз. ōлγ š, кильд. ōлg ńd’t’š', тер. oлg〓 i ‘поперечная жердочка’ [KKLS, с. 317]: исходные формы этих диминутивов известны в собственно саамских топонимах [Там же, с.  1000]. Фонетическая трансформация в  данном случае объяснима наличием редуцированного гласного во втором слоге саамских лексем: при русском усвоении (см. 3.2.2) это ведет к формам типа *олгж-, *олгнч- (> олж-, олч-), которые далее оформляются протетическим в (ср. варианты Волживо  /  Олжинское) и русской финалью. Для трех названий рассматриваемой группы обнаруживаются подтверждающие этимологию

5.1. Идеографические соответствия

215

топонимические свидетельства: 1) р. Волочка впадает в р. Перечка; 2) р. Волживка соединяется с соседней р. Каркурья короткой поперечной протокой под названием Проезд; 3) бол. Волживо / Олжинское находится рядом с бол. Вардовское, название которого интерпретируется из фин. varras ‘жердь, жердочка’, люд. vardaz ‘жердь для сушения’ [SSA, 3, с. 412]. ТаЙОЗЕРО, оз. — ТаЙРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Маложма). П р и б.- ф и н. ~ Фин. tai, tahi, taikka, карел. tahi, tahikka, tahikko ‘поперек’ [SSA, 3, с. 253; см.: Киришева, 2006, с. 47]. ТоРОЖМА, р.  (Прим., Зимний берег); ТоРОС, покос (Мез., Азаполье); ТоРОС, оз. (Мез., басс. р. Сояна); ТОРОСа, руч., поле (Онеж., Кянда). С а а м. ~ Прасаам. *tōrēs, саам. сев. doares, ин.  toaris, колт. tuäres, кильд. tueres, тер. toaras [YS, с.  138–139; KKLS, с. 600; см.: Матвеев, 2004, с. 97]. Основа известна в саамской топонимии Кольского п-ова и Карелии в названиях озер и гор [KKLS, с. 1021–1022; АРК, с. 53, 87]. уГНА, р. (Прим., Нёнокса). П р и б.- ф и н. Для этого названия можно предполагать исходную форму *Угма — в этом случае топооснова соотносится с фин. uhmata ‘быть против, перечить’ [SSA, 3, с. 367] (*Угма ~ рус. Перечка). Эта этимология подтверждается географической смежностью речки Угна и группы озер Поперечные Озёра. О топонимичности прибалтийско-финской основы свидетельствует, на наш взгляд, и название о-ва Угмарин (Кондостровский архипелаг) — это длинный остров, лежащий поперек пути к западной стороне архипелага [АРК, с. 70]. ● Противоположный (11). Рус. против: Противдворный Ручей, Против Веретьи, Против Заяцкого, Против Креста («Раньше большой крест стоял, а напротив поле»), Против Лембики («На этой стороне Лембика, а на той — Против Лембики»), Против Спаса Поле и др. ВыШТАЛЕМА, покос (Онеж., Чекуево); УСТоМИНА, покос (Прим., Лявля). С а а м. ~ Прасаам. *vōstē, саам. сев. vuoste, ин. vyesti, колт. vuestt-, кильд. vūst-, тер. vん şţe- ‘против-’ [YS, с. 156–157]. ОЧАГи, два покоса (Мез., Каменка). П р и б.- ф и н. ~ Карел. ot’š'aкка ‘выступ или углубление на передней стороне печи’, ливв. ot’š'aккаi, ot’š'aккаh ‘друг против друга («лоб в лоб»)’ [SKES,

216

5. Межъязыковые универсалии в негеографической лексике

с. 443]. Покосы находятся на правом и левом берегах р. Чеца точно напротив друг друга. 5.1.7. Человек и его деятельность

1 . И м е н о ва н и я

ч е л о в е к а п о п ол у , в о з рас т у

в с и с т е м е о т н о ш е н и й р од с т ва

● Женщина, старуха, бабушка (37). Рус. баба, бабка, бабушка, старуха: Бабий Бор, Бабий Мыс, Бабий Ручей, Бабье Озеро («Кака-то баба утонула»), Бабья Гора («Умерла баба там»), Бабья Река; Бабкино Озеро, Бабкины Пожни; Бабушкина Пожня, Бабушкино Болото; Старуший Ручей («Старуха в нём утонула»); и др. *АКАКУРЬЯ: ЗААКАКуРЬЕ, д., бол. (Мез., Лампожня); АКаНРЕКА, р. / АККаН — аКАН(ОЗЕРО), оз. (Онеж., Нименьга); *АККОЗЕРО: ВаККОЗЕРО, оз. (Прим., Лявля). П р и б.- ф и н. или с а а м. ~ Фин. akka (gen. akkan) ‘старая женщина, старуха; жена; бабушка’, карел. akka, люд. akke, akku, вепс. ak, akk ‘жена; старая женщина’ [SSA, 1, с.  64] = прасаам. *ākkō, саам. сев. akko, ин. a˙ kku, колт. äkk, кильд. ākkam, тер. aχka ‘старая женщина; (бабушка)’ [YS, с. 14–15; KKLS, с. 7; см.: Матвеев, 2004, с. 219 (Акакурья)]. Основа встречается в  саамских и прибалтийско-финских топонимах [Керт, 2002, с. 145; АРК, с. 13, 62]. Для названия *Акакурья нельзя полностью исключить связь с  к.-зыр. диал. акка ‘крестная мать’ < приб.-фин. [КЭСК, с. 31–32]. Для основы Аканвозможны другие сопоставления, но они менее убедительны. К примеру, связывать название с фин. akka: akanvirta ‘обратное течение воды; крутящиеся потоки воды у порога’ затруднительно, поскольку эта лексема в финском языке считается поздним заимствованием из шведских диалектов [SSA, 1, с. 65]. ● Дед, старик (10). Рус. дедко, старик: Дедково Озеро, Дедково Поле, Дедков Перелаз, Дедков Ручей; Стариковы Озёра; и др. уКОЛЬНИЦА, луг (Онеж., Тамица). П р и б.- ф и н. ~ Фин., карел. ukko, люд. uk(ko), вепс. uk ‘дед, старик’ [SSA, 3, с. 369; см.: Киришева 2006, с.  48]. Для этого топонима можно восстанавливать исходную форму *Uk(k)ola.

5.1. Идеографические соответствия

217

● Отец (2). Рус. папа, тятя: Папино Озеро (совр. индивидуальный топоним), Тятино (покос). аЧОСТРОВ, луг — аЩЕПОЛЫ, покос (Мез., Целегора); аШ(Ш)УГА, р.  /  яШУГА (Мез., Койда); еЧА, р.  /  еЩА (Прим., Лая); ёЖОЗЕРО, оз. (Онеж., Нименьга). С а а м. ~ Прасаам. *こ ćē, саам. сев. ačče, ин. eeči, колт. ečč, кильд. 〓ǯǯ, тер. jiečče ‘отец’ [YS, с.  10–11]. Ср. употребление подобной топонимической модели в саамском фольклоре: «…тронулся остров, поплыл по озеру Свято на Север, к  устью великой реки, Реки Отцов» [Чарнолуский, 1962, с. 43]. БаТИЦА, ур., истор. (Мез., Совполье); БаТЬПОЖНИ, покос (Мез., Козьмогородское); БаТЯ, руч. (Мез., Совполье). П е р м. ~ К.-зыр. бать ‘отец’ (< рус.) [КЭСК, с. 37]. ИЖБОЛДА  /  ИЖЕПАЛОВО, д., истор.: «деревня Ижепалова, Ижболда тож» (низовья р.  Северная Двина). П р и б.- ф и н. или с а а м. ~ Фин., карел. isä ‘отец’, карел.-олон. ižä, люд. iža, ižä, вепс. iža ‘отец; самец’ = саам. кильд. aǯǯ ‘отец’, саам.-норв. (диал.) œč, œčče, ин. eeči, колт. ēččĕ, тер. jieǯǯĕ ‘отец’ [SSA, 1, с. 229]. ● Брат (2). Рус. братан, брателко: Братановка (тоня), Брательская (д.) // Ср. диал. братан ‘двоюродный брат’, брателко ‘брат’ [СГРС, 1, с.  179–180]. Апеллятив братан в  поморской топонимии употребляется также для обозначения нескольких близко расположенных объектов — ср. названия морских островов Котканы-Братаны, Два Братана (камни в  море), Братаны (два камня в реке). ВЕЛЬЕТуХА, оз. / ВЕЛЕТуХА (Холм., Ломоносово); ВеЛЬНЕМА НОС, мыс, покос / ВеЙНЕМА (Онеж., Чекуево); ВиЛЛЕТОВО, покос  /  ВиЛЬЕТОВО  /  истор. ВИЛЬЯТОВО (Прим., дельта р. Северная Двина). П р и б.- ф и н. или с а а м. ~ Фин. veli, veljä, карел. velji, люд. vel’, вепс. vel’l’ ‘брат’ [SSA, 3, с. 424] = прасаам. *vēljこ , саам. сев. vielljâ, ин. vilja, колт. villj, кильд. vīl´l´, тер. vil´l´ ‘брат’ [YS, с. 148–149]. ● Дядя (1). Рус. дядя: Дядино Озеро. СеТИГОРЫ, д. / истор. СЕТИВЕРЫ / СЯТЕВЕРСКАЯ (Холм.). П р и б.- ф и н. ~ Фин., ижор. setä ‘дядя’ [SSA, 3, с. 171; см.: Матвеев, 2004, с. 67].

218

5. Межъязыковые универсалии в негеографической лексике

ЧеЦА, р.  (Мез., басс. р.  Мезень). С а а м. ~ Прасаам. *ćεˉcē, саам. сев. čæcce, ин. čeeci, колт. čiäcc, кильд. čieӡӡ, тер. čiecce ‘младший брат отца; дядя’ [YS, с. 22–23; KKLS, с. 665] = фин. setä ‘дядя’ [SSA, 3, с. 171; см.: Матвеев, 2004, с. 221]. К рассматриваемой группе относится также название покоса аЙПОЖНЯ (Мез., Совполье), которое может связываться с  к.-зыр. ай (устар.) ‘отец’ [КРС, с.  20] или с  саам. кильд. ājj, тер. ajje ‘дед, дедушка’ (прасаам. *ājjē) [YS, с.  12–13; KKLS, с.  5] (эта основа известна в  собственно саамской топонимии [KKLS, с. 965]).

2. И м е н о ва н и я

человека

п о э т н и ч е с к о й пр и н а д л е ж н о с т и

● Саам (4). Рус. лопь, лопарь, лопин: Лопский Ручей, Лопское Озеро; Лопарёво Озеро; Лопино Болото. ЛаПА, р.  — ЛАПОМиНКА, о-в, д. (Прим., дельта р.  Северная Двина); ЛаПАЯ, р.  (Мез., Козьмогородское); ЛаПНЕМА, покос / ЛаПНЕВО (Онеж., Чекуево); ЛаПОЗЕРО, оз. — ЛаПРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Кянда); ЛаПОМИНА, покос (Онеж., Мудьюга); ЛАПОНЬГА, покос, истор.  /  ЛАПАНГА (низовья р.  Северная Двина); ЛаПРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Мудьюга); ЛаПРУЧЕЙ 1, 2, руч. (Онеж., Кокорино); ЛаПРУЧЕЙ, руч. (Мез., Азаполье). П р и б.ф и н. Судя по соответствующим русским данным, часть этих названий связана с фин., карел. lappi, люд. lap ‘саами, лопарь’ [SSA, 2, с. 48–49], однако общая картина распространения этнонима неясна в силу того, что отдельные названия могут восходить к фин. lape ‘сторона, бок, скат’, карел. lape- ‘бок’, вепс. lapt ‘сторона, бок’ [Там же, с. 48; см.: Киришева, 2006, с. 44 (Лапозеро)]. САМОКуРЬЯ, зал. (Холм., Холмогоры); СаМОПОЛА, руч. (Мез., Кимжа); СаМУЙ, руч. / СяМУЙ (Мез., Кимжа). С а а м. ~ Прасаам. *sāmē, саам. сев. sabme, ин. säämi, колт. säämm, кильд. sāmm, тер. samme ‘(крещеный) саам’ [YS, с.  120–121; KKLS, с. 471]. Cр. названия оз. Самозеро, р. Саморека в Карелии [АРК, с. 81].

5.1. Идеографические соответствия

3. Обжитое

219

человеком место

● Жилой (1). Рус. жилой: Жило Озеро. АЗАПоЛЬЕ, д. — аЗАПОЖНИ, покос — аЗМОЛКА, поле — аЗРУЧЕЙ, руч. (Мез., Целегора). П р и б.- ф и н. или с а а м. ~ Фин. asua ‘быть, находиться, проживать; остаться; строить; готовить, начинать’, ливв. azuo, люд. azuo, azuda, azuta ‘делать, строить’, вепс. azuda ‘делать’; фин. > саам. колт. à'ssad, тер. āssad ‘устраивать лесное имение и жить там’ [SKES, с. 26–27], патс. asai ‘(по)строить’, кильд. āss  δ ‘сколотить лесной шалаш и жить в нем’ [KKLS, с.  18]. Первый компонент ойконима, представляющий собой субстантив соответствующего глагола, по смыслу близок рус. диал. починок, неоднократно отмеченному в топонимии Северного Примезенья. оЛМА, р. (Мез., басс. р. Кулой). П е р м. ~ К.-зыр. овны (ол-) ‘жить, проживать; быть, находиться где-л.’, олöм ‘жизнь, житье; жительство, проживание’ [КРС, с.  489]. На реке есть несколько изб; в недалеком соседстве от нее в Кулой впадает речка с саамским названием Шидикурья, также указывающим на освоенность этой зоны (см. 4.2.4), — название Олма тем самым истолковывается как «Жилая (река)». Следует отметить архаичность структуры топонима: современное отглагольное прилагательное от овны имеет форму олан ‘жилой’ (имя действия олöм, однако, указывает на  то, что в  этой же фонетической форме могло существовать и древнее причастие (прилагательное)). Две реки с названием Олма известны в Волго-Камье [Вершинин, 2005, с. 14].

4. С о ц и а л ь н ы е

отношения

● Споры (12). Рус. спорный / спорить, браниться, передраться, поспорить, сутяжничать: Спорница («Спорили мужики из-за неё»), Спорницы («Они переходны были, спорили всё»), Спорное Поле; Браниха («Спорили из-за ей»); Передран; Поспоруха; Сутяги; и др. еРЧЕВО, поле / еРЧЕМА (Мез., Азаполье). П е р м. ~ К.-зыр. ёрччыны ‘ругаться, сквернословить’ [КЭСК, с. 101].

220

5. Межъязыковые универсалии в негеографической лексике

ТВАРёВО, покос (Прим., Косково). С а а м. ~ Саам. патс. tȯ arra, нотоз. tuarra, кильд. tuarra, тер. tȯ arra ‘драка’ [KKLS, с. 601]. Ср. собственно саамское название Tuar-kuata-niarg [Там же, с. 1022]. ХоБРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Устькожа); ХоПА, оз., прт. (Мез., басс. р. Кулой); ХоПА, о-в — ХоПАРЕКА, прт. (Прим., дельта р. Северная Двина); ХоПАЛЬНЕМА, руч. — ХоПОЗЕРО, оз. (Онеж., Мудьюга); ХоПАМИНА, руч. — ХоПОМОХ, бол. (Онеж., Чекуево); ХоППОЖНЯ, покос (Мез., Совполье); ХоПЫ, луг (Мез., Азаполье). П р и б.- ф и н. ~ Фин. hoppu ‘спешка’, карел. hoррu ‘спешка; ссора’, люд. hoр ‘ссора’ [SSA, 1, с. 172; см.: Матвеев, 2004, с. 122 (Хопамина); Кабинина, 1997, с. 121 (Хопа река)]. ● Совместный труд (8). Рус. общий, артельный, мирской: Обчина, Обчиха, Обчуха, Общие; Артельная Пожня, Артельщина; Мирская Ёрка, Мирщины. КаНЗАМИНА, поле (Онеж., Мудьюга); КАНЗЕ, руч., карт. (Онеж., басс. р. Кодина); КАНЗИХА, руч., истор. (Прим., дельта р. Северная Двина). П р и б.- ф и н. ~ Фин. kansa ‘народ’, карел. kanža ‘народ, общество’, вепс. kanz ‘семья’ [SKES, с. 156; см.: Матвеев, 2004, с. 122 (Канзамина); Кабинина, 1997, с. 96 (Канзиха)]. КУНДАРАНДА, ур., истор. / КУВДОРОНДА (дельта р. Северная Двина). П р и б.- ф и н. ~ Фин. kunta ‘община, волость’, карел. heimokunda, ливв. heimokundu ‘племя; соплеменник’, люд. heimokund ‘род’, вепс. -kund — второй компонент сложных слов, обозначающих коллектив, общество [Матвеев, 1970, с. 365]. ПИТяЕВО, д. (Прим., Ластола). П р и б.- ф и н. ~ Фин. pitäjä, pit(t)ää, pitäjäs ‘(сельская) община’ [SSA, 2, с.  379]. Ср.: «…да в прошлых де давних годах до писцов было во владении в Пудожемском устье остров прозванием Лахта и Питяево за тремя братьи» [СГКЭ, 2, с. 332; 1693 г.]. ХаЙМАРУЧЕЙ, руч. — ХаЙМЫ, покос (Мез., Козьмогородское); ХаЙМУСОВО, ур. (Прим., Заостровье); ХаЙМЫ, покос (Прим., Солза). П р и б.- ф и н. Т. И. Киришева связывает название Хаймы с фин., карел. heinä, люд. heiń(こ ), вепс. hein, hīn, юж.эст. hain, лив. āina ‘трава, сено’ [SSA, 1, с. 150–151; см.: Киришева, 2006, с.  92]. Эту этимологию нельзя исключить для названия Хайматка (< *Хайнматка), но для других топонимов ближе сопоставление с фин., карел., ливв. heimo ‘род, племя’, люд. heimokund

5.1. Идеографические соответствия

221

‘род’, вепс. him, heim ‘родня, родственники’; в связи с архаичной огласовкой дифтонга ср. вод. ęimo ‘род’, эст. hõim ‘племя’, лив. aim ‘семья, домочадцы’ [SKES, с. 64–65]. Ср. название д. Хеймола в Карелии [АРК, с. 34].

5 . Х о зя й с т в е н н ы е

сооружения

● Место хранения и обработки хлеба (16). Рус. овин, гумно, рига: Овиниха, Овинка, Овинное Болото, Овинные Пожни; Гумённая Гора, Гумённое Поле, Гумённый Холм; Риги; и др. РиГАЧ, д. (Прим., Лисестров). П р и б.- ф и н. ~ Фин., карел. riihi, люд. rīh(i), вепс. ŕih’ ‘рига, овин’ [SSA, 3, с. 73; см.: Матвеев, 2004, с.  64]. Название могло возникнуть и на русской почве: А.  Подвысоцкий свидетельствует о повсеместной известности в  Архангельской губернии нарицательного ригач ‘гумно, овин’ [Подвысоцкий, с. 147]. ● Изгородь, огороженный участок (13). Рус. осек, завор, огорода, загорода: Осек, Осечной Ручей («Осек там был»); Заворье, Осиновые Заворы; Большая Огорода, Огородное Озеро; Загороды; и др. // Ср. диал. завор ‘околица, забор, городьба, прясла’ (сев.) [Даль, 1, с. 562], загорода ‘огороженный участок’, огорода ‘изгородь, ограда, забор’ [КСГРС], осек ‘изгородь, огорода, околица’ [Даль, 2, с. 624]. ЛеМЕНЦА, р.  /  ЛиМЕНЦА  /  ЛеМИЦА (Онеж., Унежма). С а а м. ~ Саам. кильд., тер. liemm(a), gen. liem(a) ‘загон для оленей’ [KKLS, с. 210]. С этой основой Т. Итконен сопоставляет собственно саамское название Lemmluht [KKLS, с. 988]. ХаНГАСОЗЕРО, оз.  /  ХаНГОЗЕРО  /  ХаНДАС (Онеж., Абрамовская); ХаНГАСОЗЕРО, оз.  /  ХаНДАСОЗЕРО — ХаНГАСРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Мудьюга). П р и б.- ф и н. ~ Фин. hangas ‘ловушка для лосей и диких оленей в виде изгороди; (небольшое) огороженное поле или пастбище’, карел. hankas ‘ловушка для диких оленей и лосей’ [SSA, 1, с. 137; см.: Матвеев, 2004, с. 74]. ЧУЛоЧНЫЕ ОЗёРА, гр. оз. (Онеж., Пурнема). С а а м. ~ Саам. патс. tšшзłła, сонг. t’š'ŭaллa, нотоз. t’š'uoллa, кильд. čuəl ‘изгородь’ [KKLS, с. 688]. В этой же зоне (точная привязка не установлена) находится урочище с  названием Осекá (< рус. осек ‘изгородь’).

222

5. Межъязыковые универсалии в негеографической лексике

Основа известна в  собственно саамской топонимии [Керт, 2002, с. 145]. По географическим показаниям вряд ли можно связывать название с  прасаам. *ćōlē, саам. сев. čoalle, ин. čoali, колт. čuâll, кильд. čuell, тер. čん eļļe ‘кишка’ [YS, с. 26–27]. ● Место хранения припасов (5). Рус. амбар, амбарчик: Амбарное Озеро, Амбарные Поля, Амбарный Ручей; Амбарчик (тоня). ПуРНОЗЕРО, оз. — ПуРН(О)РУЧЕЙ, руч. (Онеж., Устькожа). П р и б.- ф и н. или с а а м. ~ Фин. purnu ‘закром, ларь; яма для хранения продуктов; временный склад’, карел. pu(u)rnu, люд. purn(u), pūrnu, вепс. purn ‘закром, ларь’ (? = саам.) [SSA, 2, с. 437]; саам. патс. pŭǒrna, нотоз. pŭǒrna, кильд. pūrn(a), тер. pùŗn(a) ‘огороженное место для хранения припасов (зерна, муки и  т.  п.) = ‘закром’ [KKLS, с. 408; см.: Матвеев, 2004, с. 122 (Пурнозеро, Пурноручей, без саамских данных)]. Основа широко известна в топонимии Кольского п-ова [KKLS, с. 1008] и Карелии (Пурнуярви, Пурнунсуо и др.) [АРК, с. 6, 14]. К рассматриваемой группе относится также название ручья аЙТАЯ (Мез., Козьмогородское), которое может объясняться как «Ручей с  изгородью» или «Амбарный Ручей», ср.: 1) фин., карел. aita, люд. aid(こ ), вепс. aid ‘забор, ограда, огороженный участок’ [SSA, 1, с. 60]; саам. патс. a˙ īdA, нотоз. aīdţA, кильд. àīdtA, тер. a˙ īdţε ‘то же; загон для оленей’ [KKLS, с. 4] < фин. [SKES, с. 10– 11]; 2) фин., карел. aitta, люд., вепс. ait ‘амбар’ [SSA, 1, с. 61] = саам. патс. a˙ ìi ţţE, нотоз. a˙ ì ţţE, кильд. aī ţE, тер. a˙ ī ţε ‘то же’ [KKLS, с. 6] < фин. [SKES, с. 11] (эта основа высокопродуктивна в собственно саамской топонимии [KKLS, с.  965], хорошо известна в прибалтийско-финской, ср. названия Айттакумпу, Айттоярви и др. (Карелия) [АРК, с. 13, 35]).

6. С к о т ,

домашние животные

● Корова, бык (47). Рус. корова, теленок, бык: Коровий Бор, Коровий Мох, Коровий Ручей, Коровье Озеро, Коровья Дорога, Коровья Яма; Телячий Ручей, Телячье Озеро, Телячье Поле, Телячьи Лухты; Бык, Быковка, Быкóво, Бычий Остров («Монахи быков пасли»), Бычиха, Бычье; и др. // Апеллятив бык известен в Поморье как в общерусском значении, так и в значении ‘олень’, ср.

5.1. Идеографические соответствия

223

диал. бык ‘взрослый, свыше четырехлетнего возраста, олений самец; также холощеный олень’ [Подвысоцкий, с. 13]. ВаЗЕГА, лес  /  ВаСЕГА (Прим., Лая). П р и б.- ф и н. ~ Фин. vasa, vasikka ‘лосенок; олененок; теленок’, карел. vasa, vasikka, люд., вепс. vaza ‘теленок, бычок’ [SSA, 3, с. 414]. ЛеГМОЗЕРО, оз. (Онеж., Нижмозеро); ЛеГМОРУЧЕЙ, руч. – ЛеГМИНСКИЙ НАВОЛоК, луг (Онеж., Тамица). П р и б.- ф и н. ~ Фин., карел. lehmä, ливв. lehmü, люд. lehm, lehme, lehmü, вепс. l’ehm ‘корова’; фин. > саам. lehme ‘корова’ [SKES, с. 284; см.: Матвеев, 2004, с. 47 (Легмозеро); Киришева, 2006, с. 44 (Легморучей)]. ХАРГОМИНА, ур., истор. / ГАРГОМИНА (низовья р. Северная Двина); ХаРКОСТРОВ, о-в (Холм., Холмогоры); ХАРЬГоВКА,  р.  (Мез., Долгощелье); ХаРЬКИ, поле (Мез., Козьмогородское); ХЕР, оз. (Соловецкий архипелаг); ХеРМИНСКИЙ РуЧЕЙ, руч. (Прим., Уна); ХЕРПОЛЬЕ, д., истор. (Мез.); ХеРЬЯ, руч. (Мез., Совполье). П р и б.- ф и н. ~ Фин., карел. härkä, люд., вепс. härg ‘бык’ [SSA, 1, с. 210; см.: Матвеев, 2004, с. 80–81]. ● Конь, лошадь (45). Рус. конь, кобыла, жеребец: Конёв Бор, Конёвка («Коней пасут, через реку плавят скот»), Конёв Мох; Кобылий Мох, Кобылий Наволок, Кобылий Ручей, Кобыльи Ямы, Кобылья Гора, Кобылья Ляга; Жеребчиха; и др. ОРеГЛОВО, порог (Онеж., р.  Онега, Кокорино); ОРЕМИНА, истор. / совр. оР(Ь)МИНА, мыс (дельта р. Северная Двина); ОРеХОВЩИНА, холм (Прим., Косково); оРЕХОЗЕРО, оз. (Онеж., Кокорино); оРЕХРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Устькожа). П р и б.- ф и н. ~ Фин. ori ‘жеребец’, карел. orih, oŕih, oŕeh ‘жеребец, мерин’, oro(i) ‘жеребенок’, олон. orih, ori, люд. orih, oŕih, oŕèh, oŕh ‘мерин’, вепс. oŕh ‘жеребец, мерин’; фин. > саам. ori, oŕri ‘жеребец’ [SKES, с. 457; см.: Матвеев, 2004, с. 56 (Орехозеро)]. ХеПА, поле (Онеж., Нименьга); ХеПЕЛЬМЕНА, покос  /  ХеПЕЛЬНИМА  /  ХеПЕЛЬНОЕ (Онеж., Кокорино). П р и б.- ф и н. Первое название очевидно связано с фин., карел. hepo, люд., вепс. hebo ‘конь; лошадь’ [SSA, 1, с. 156; см.: Матвеев, 2004, с. 75]. Для второго топонима, имеющего между основой и детерминантом компонент -ль, возможна связь с суффиксальными прибалтийскофинскими лексемами того же корня: карел. hepoine, люд. heboińe

224

5. Межъязыковые универсалии в негеографической лексике

‘конь; лошадь’ [SSA, 1, с.  156]. Ср. названия мыса Хепониеми и о-ва Хепошари (Карелия) [АРК, с. 14, 26]. ● Собака (15). Рус. собака: Собачий Ручей, Собачье, Собачье Озеро и др. По свидетельствам информантов, в топонимии восточной части Поморья этот апеллятив нередко выступает в прямом значении – в отличие от других субрегионов, где Собачьими чаще всего именуются негативно воспринимаемые объекты. Жители Северного Примезенья и Зимнего берега объясняют подобные названия тем, что собаки любили убегать из села в те места, где после временного пребывания кочующих ненцев («самоедов») оставались кости животных. ХоРТУЙ, руч., оз., покос (Мез., Карьеполье); ХуРДУГА, оз. / ХуРДОГА (Холм., Матигоры). П р и б.- ф и н. ~ Фин. hurtta ‘охотничья собака, большая собака; волк’, карел. hurtta ‘большая или густошерстая собака’ (< др.-рус. хортъ ‘борзая собака’; фин. > саам. horte ‘большая собака’) [SSA, 1, с. 192; см.: Матвеев, 2007, с. 153]. ● Скот (2). Рус. скот: Скотский Выгон, Скотский Наволок. КАРЬЕПоЛЬЕ, д. / истор. КАРЬЯПОЛЕ (Мез., Совполье); КаРЬИ, руч., покос — КаРЬЯОСТРОВ, о-в (Мез., басс. р.  Мезень); КАРЬЯМИН, ур., истор. (дельта р.  Северная Двина). П р и б.ф и н. ~ Фин. karja ‘скот’, карел. karja ‘крупный рогатый скот’ [SSA, 1, с. 313], ливв. karju ‘скот, стадо’ [SKES, с. 162; см.: Матвеев, 2004, с. 39]. СКоТМОТКА, ур. (Прим., Лая). Вероятно, русская лексема скот в этой местности была заимствована финно-угорским населением.

7. З а г о т о в к а

сена

● Сено (24). Рус. сено: Сенная Гора, Сенное, Сенное Озеро, Сенной Ручей, Сеннуха и др. ХаЙМАТКА, порог, покос / ХаЙМОТКА (Онеж., р. Кожа, Устькожа); ХАЙНАВОЛоК, мыс (Прим., Летняя Золотица); ХаЙНОЗЕРО, оз. — ХаЙНРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Покровское); ХаЙНОЗЕРО, оз. — ХаЙНОРА, бол. — ХаЙНОРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Устькожа); ХеЙ(Н)НАВОЛОК, поле (Онеж., Нименьга). П р и б.- ф и н. ~ Фин., карел. heinä, люд. heiń(こ ), вепс. hein, hīn, эст. hein (юж.

5.1. Идеографические соответствия

225

hain), лив. āina ‘трава, сено’ [SSA, 1, с.  150–151; см.: Матвеев, 2004, с. 73]. Ср. карельские названия Хейнявара, Хейняоки, Хейняма и др. [АРК, с. 13]. ● Стог (4). Рус. стог, зарод: Стоговица, Стоговое Озеро, Стоговой Ручей; Подзародье // Ср. диал. зарод ‘стог, скирд’ [Даль, 1, с. 629]. КеКУС, мыс, покос (Прим., Уна). П р и б.- ф и н. ~ Фин. keko ‘стог сена; скирда; муравейник’, карел. keko, kego ‘куча хлеба или травы; муравейник’, люд. kego ‘куча хлеба, скирда’, вепс. kego ‘стог сена, скирда’ [SSA, 1, с. 339; см.: Киришева, 2006, с. 86].

8. З а г о т о в к а

с м ол ы

● Смола, курить смолу (14). Рус. смола, курить смолу: Смолениха, Смолиха, Смольная Яма («Смолу делали для парусников»; «Раньше там смолу гнали»), Смольное Озеро, Смольный Ручей; Смолокурка; и др. Иногда информанты дают иную мотивировку подобных топонимов, например «Вода там чёрная как смоль» — о названии Смольный Ручей. КаСОЗЕРО, оз. — КаССА, р.  (Прим., низовья р.  Северная Двина); КаСОЗЕРО, оз.  /  КаССА (Мез., басс. р.  Кулой); КаСОКУРЬЕ, реч. зал. (Прим., дельта р. Северная Двина); КаСРУЧЕЙ, руч.  /  КаЗРУЧЕЙ (Мез., Кимжа); КаСУКУРЬЯ, прт., о-в (Прим., дельта р. Северная Двина). С а а м. ~ Прасаам. *kāssē, саам. сев. gasse, ин. kässi, колт. käss, кильд. kāss, тер. kaşşe ‘смола, живица’ [YS, с. 46–47]. ПиХКАЛЫ, пос. — ПиХКОЗЕРО, оз.  /  ПиВКОЗЕРО (Прим., Лая); ПиХКОВО оЗЕРО, оз. — ПиВКА, покос (Онеж., Мудьюга); ПиХКОЗЕРО, оз. — ПиХРУЧЕЙ, руч. — ПиВКА, покос (Онеж., Тамица); ПиХРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Устькожа); ПиХРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Чекуево). П р и б.- ф и н. ~ Фин., карел. pihka, ливв. pihku, люд. pihk(こ ), вепс. pihk ‘сосновая живица, смола; молодой густой сосновый лес; хвойный лес; сосняк; сосна; лес; глухой лес’ [SKES, с. 541–542; см.: Матвеев, 2004, с. 60]. ТыРВА, руч., покос / истор. ТЫРВУЯ (Холм., Чухчерема); ТыРОСТРОВ, о-в (Прим., Косково). П р и б.- ф и н. ~ Фин., карел. terva ‘смола’, tervas ‘смолье’, люд. t’erv, terv(こ ) ‘смола’, tervas

226

5. Межъязыковые универсалии в негеографической лексике

‘смолистое (дерево)’, вепс. t’erv, t’ervaz ‘то же’, эст. tõrv ‘смола’ [SSA, 3, с. 286; см.: Матвеев, 2004, с. 70–71]. Ср. название оз. Тервалампи (Карелия) [АРК, с. 133].

9. З а г о т о в к а

пр у т ь е в и к о р ы

● Прут, ветка (10). Рус. вица: Вичага («За вицами ездили»), Виченка, Виченое Озеро, Виченый Мох, Виченый Ручей, Зелёная Вица и др. // Ср. диал. вица ‘гибкий прут, ветка’ [СГРС, 2, с. 122]. БаРБОЖНИЦА, прт. (Прим., дельта р. Северная Двина); ВаРБОЗЕРО, оз. (б. д.) — ВаРБРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Малошуйка). П р и б.- ф и н. ~ Фин. varpa ‘прут’, varpu, карел. varpa, люд. barb, вепс. barb, varb ‘прут, ветка, хворостина’ [SSA, 3, с. 411; см.: Матвеев, 2004, с.  34 (Варбозеро, Варбручей); Кабинина, 1997, с.  94 (Барбожница)]. Для названия Барбожница прибалтийско-финские данные трудно дифференцировать, поскольку Барб- могло возникнуть из *Варб- в результате ассимиляции согласных. ВеРБОКУРЬЯ, мыс (Соловецкий архипелаг). С а а м. или п р и б.- ф и н. ~ Саам. нотоз. vėŗbpE, кильд. vん rbpE ‘прут, вица, ветка без листьев’ [KKLS, с.  734], фин., карел. virpa ‘ивовая ветвь, прут, вица’ [SSA, 3, с. 458–459]. Т. И. Киришева справедливо указывает на сближение финно-угорской основы с рус. верба, однако приводит в рамках этимологии только прибалтийско-финские данные [Киришева, 2006, с. 74]. ВиЧ(Е)РУЧЕЙ, руч.  /  ВиЦАРУЧЕЙ (Онеж., Кянда); ВиЧРУЧЕЙ, руч. / ВЕЧуРРУЧЕЙ — ВИЧУРа, луг (Онеж., Нижмозеро). П р и б.- ф и н. ~ Фин. vitsa, карел. vittša, люд. vitš(こ ), вепс. vits ‘прут, хворостина’ [SSA, 3, с. 465; см.: Киришева, 2006, с. 62]. РаГРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Чекуево). С а а м. ~ Саам. тер. ra˙gkε, gen. ra˙gε, dem. rāgai ‘березовый прут, вица’ [KKLS, с. 415]. Аналогичную основу в названии озера Рагозеро (р-н Ундозера) А. К. Матвеев связывает с приб.-фин. raha ‘деньги’ или rahe ‘невод для подледного лова рыбы’ [Матвеев, 2004, с. 133–134]. РеЗМЕНА, покос / РеЗНИМА (Онеж., Кокорино); РеСПОЖНЯ, покос (Онеж., Мудьюга). С а а м. ~ Саам. патс. rişşE, нотоз. rėşşE, кильд., тер. rişşE ‘хворостина; прут (березовый, ивовый); карликовая береза’ [KKLS, с.  442]. Т. Итконен связывает с этой основой собственно саамские топонимы Reslatemvaarr,

5.1. Идеографические соответствия

227

Reisoguorra, Risnjark (= рус. Вичевый наволок) и др. [Там же, с. 1010]. ● Обдирать (кору) (1). Рус. драть: Драницы (озеро). КУЛСеЙ, руч., оз., покос, лес / КЛУЩеЙ (Мез., Долгощелье). П е р м. ~ К.-зыр. кульсьыны ‘заниматься обдиранием коры’ [КРС, с. 332].

10. Р ы б ол о в с т в о ● Запруда (3). Рус. пруд, запруда: Прудовое Озеро, Прудовые Поля; Запрудное // Ср. диал. пруд ‘запруда, плотина’ [КСГРС]. ВоЖДОРОМА, р. (куст д.)  /  ВоЖДОРОМКА  /  истор. также ВОЖДОР(О)МА, ОЖДОР(Ъ)МА  /  неофиц. ВоДЖЕРОМКА (Холм., Ухтостров). П е р м. Название Вождорома допускает две этимологии с  участием пермских данных. Согласно одной версии, его первая часть может быть соотнесена с коми вож ‘ответвление, ветка, развилина’, ‘приток реки’ [КЭСК, с.  60], что не вызывает ни лингвистических, ни географических возражений: речка Вождорома — приток р.  Северная Двина, а лексема вож в значении ‘приток’ достаточно продуктивна в коми топонимии. Однако в рамках такой версии вторая часть названия не может быть объяснена на пермской почве (см. 4.1.5). Более убедительной представляется другая этимология. Она основана на том, что в неофициальном употреблении (преимущественно в  среде рыбаков) речку называют Воджеромка. Если форма на Водж- фонетически первична, что в силу ее неофициального статуса вполне вероятно, то основа Водж- находит прямую параллель в коми водж ‘зимняя рыболовная запруда из кольев’ [КРС, с. 112; КЭСК, с. 59]. Формант -ором / -ером в таком случае соотносится с коми öрöм ‘старое русло’, уд. оров ‘рытвина, промоина’ [КЭСК, с.  207] (см. 4.1.5). Таким образом, согласно данной версии, исходной для нижнедвинского гидронима Вождорома (неофиц. Воджеромка) следует считать пермскую форму *Воджöрöм / *Воджорöм, которая в целом истолковывается как «Старое русло, где ставятся зимние рыболовные запруды». При этом нельзя исключить, что в действительности эта пермская форма была более архаичной по звучанию, т. е. начиналась не с губно-зубного в, а с губно-губного w — к такому

228

5. Межъязыковые универсалии в негеографической лексике

предположению ведут русские формы с начальным о (Ождорма), которые являются наиболее ранними. С  позиций истории пермских языков это возможно, поскольку переход билабиального финно-угорского *w в пермский губно-зубной v в свое время охватил пермские диалекты неравномерно: на некоторых территориях этот переход окончательно осуществился только в  XVI–XVII  вв. [Лыткин, 1957, с. 115; ОФУЯ, 1976, с. 139]. Что касается метатезы дж > жд (Вожд- из Водж-), то при усвоении иноязычного названия она вполне закономерна, поскольку в русском языке нет ни аффрикаты дж, ни исконного звукосочетания дж. ПуДВЕЙ, руч. / ПРоДВЕЙ (Мез., Совполье). С а а м. ~ Саам. сонг. pǔaδδa, нотоз. pu ddA, кильд. puədtA, тер. pん ədta ‘запруда, плотина, запруженный (для ловли рыбы и выдр)’ [KKLS, с. 403]. В варианте названия Продвей отразилось, вероятно, сев.-рус. диал. пруд ‘запруда, плотина’ [КСГРС], заместившее саамскую основу с тем же значением (ср. аналогичное образование Прудбой, известное в топонимии Белозерья [ТК ТЭ]). Поскольку в обоих вариантах названия сохранился иноязычный гидроформант, в  данном случае не приходится говорить о топонимическом калькировании. Скорее всего, рус. пруд, обозначающее важную промысловую реалию, проникло в местные саамские диалекты еще на лексическом уровне. Отражение о вместо исходного у может объясняться сдвигом ударения на второй слог топонима и последующим забвением и переосмыслением его внутренней формы. СуЛГАМОЗЕРО, оз. — СуЛГАМРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Кушерека); СуЛКОЗЕРО, оз. (Онеж., Чекуево). П р и б.- ф и н. ~ Фин., карел. sulka, люд. sulg(こ ), вепс. sūg ‘запруда, плотина’ [SSA, 3, с. 211; см.: Матвеев, 2004, с.  69 (Сулкозеро)]. Ср. название оз. Сулкамолампи в Карелии [АРК, с. 38]. ● Сеть (2). Рус. невод, сеть: Неводина (луг); Сетное Озеро. ВаТЕГА, р. (Онеж., Кокорино). П р и б.- ф и н. ~ Фин. vаta ‘маленький невод без мотни (вид бредня)’, vadata ‘ловить рыбу маленьким неводом’, люд., вепс. vada ‘маленький невод без мотни, сеть, которой ловят лососей между двумя лодками’ [SKES, с. 1671]. ВеРКУЗ, покос  /  ВЕРКУЗа (Мез., Совполье). П р и б.- ф и н. ~ Фин., карел. verkko, люд., вепс. verk ‘рыболовная сеть’ [SSA,

5.1. Идеографические соответствия

229

3, с. 428; см.: Матвеев, 2004, с. 35]. Ср. карельские названия Верккониеми, Веркоярви [АРК, с. 71, 86]. ИНаРЕКА, р.  /  ИНаЯ (Прим., Кудьмозеро); иНОЗЕРО, оз. (Онеж., Мудьюга). П р и б.- ф и н. ~ Фин. ina ‘маленький невод без мотни (вид бредня)’, inata ‘ловить рыбу маленьким неводом’ [SSA, 1, с. 226]. ЛяНА, руч. (Прим., Заостровье). С а а м. ~ Саам. няат. länne ‘мережа, используемая на маленьких ручьях’ [KKLS, с.  192]; ср. фин., карел. lana ‘то же’ [SSA, 2, с. 43]. Фонетически основа топонима ближе к саамскому слову. НоТОЗЕРО, оз. — НоТОРУЧЕЙ, руч. — НоТОВАНГА, покос — НоТОМОХ, бол. (Онеж., Устькожа). П р и б.- ф и н. ~ Фин., карел. nuotta, люд. nuot(tこ ), вепс. not ‘невод’ [SSA, 2, с.  241; см.: Матвеев, 2004, с. 120]. РуС(О)ВАНГА, бол., покос (Онеж., Кокорино). П р и б.- ф и н. ~ Фин., карел. rysä ‘мережа’ [SSA, 3, с.  119; см.: Матвеев, 2004, с. 120]. ● Лучить рыбу (1). Рус. лучить: Лучинные Озёра. КиБАСИХА, оз. (Мез., Дорогорское). П е р м. ~ К.-зыр. кыбны ‘лучить, бить острогой (рыбу)’, кыбысь ‘(рыбак) занимающийся лучением’ [КРС, с. 346]. Эту этимологию подтверждает русское название смежной группы озер Лучинные Озёра; переработка кы > ки соответствует законам русской звуковой синтагматики.

11 . П е р е д в и ж е н и е

п о с у ш е и в од е ;

с р е д с т ва п е р е д в и ж е н и я ; о р и е н т и р ы п у т и

● Судно (16). Рус. карбас, лодья, корабль, судно, барка: Карбасиха, Карбасница, Карбасовка, Карбасок; Лодейное, Лодейное Поле, Лодейный Ручей; Корабельный Рукав, Кораблиха; Судовая, Судовиха; Барка; и др. аСТРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Пурнема). П р и б.- ф и н. ~ Фин. astia, aste, astee, astii ‘сосуд’, диал. также ‘судно, корабль’, карел. astie, люд. ašt’š(ī) ‘сосуд’, вепс. aśt’ī, ašt’ši ‘сосуд; речное судно, барка’ [SSA, 1, с. 87]. Иную этимологию названия дает Т. И. Киришева, связывая основу с саам. ōstă, astA ‘ивовая кора’ [Киришева, 2006, с. 64].

230

5. Межъязыковые универсалии в негеографической лексике

ВеНЕЛКА, оз. (Онеж., Нименьга); ВеНЕХАЛКИ, покос  /  ВеНЕХОЛКИ (Онеж., Малошуйка). П р и б.- ф и н. ~ Фин. vene, venes, карел., люд. veneh, вепс. veńeh, venez ‘лодка’ [SSA, 3, с. 425; см.: Матвеев, 2004, с. 34]. ВыНОШНИЦА, руч., покос / ВыНОШЕНЦА (Онеж., Мудьюга). С а а м. ~ Прасаам. *vこ  nこ  s, ин. voonas, колт. võõnâs, кильд. vēns, тер. v  ns ‘лодка’ [YS, с.  142–143]: название, вероятно, восходит к диминутивной форме саамской лексемы, ср. саам. кильд. vεnnsəńd’t’š' ‘лодочка’ [KKLS, с. 732]. ● Зарубка на дереве (10). Рус. залазь / залозь: Залазной Нос, Залазной Ручей, Залазные, Залозное, Залозное Озеро и др. // Ср. диал. залазь ‘участок ствола ели у вершины с вырубленными ветвями – примета места’ [СГРС, 3, с. 111]. ТЯРПОСАРА, руч., истор. (Мез., Целегора). П р и б.- ф и н. ~ Фин. tärppiä ‘делать зарубку на дереве’, карел. tärppie ‘рубить; вырезать или вытесывать метку, зарубку; обтесывать’, люд. tärpidä ‘делать зарубку на дереве’ (приб.-фин. > саам. с другим вокализмом основы) [SSA, 3, с. 357]. ● Плавать / плыть (2). Рус. оплавной, поплавной: Оплавное, Поплавная Кошка (истор. топонимы). уЙМА, сад. уч. (Прим., Солза); уЙМА, д. и куст д. (Прим., низовья р. Северная Двина). П р и б.- ф и н. / с а а м. / п е р м. / с у б с т р. На Кольском полуострове Т. Итконен отмечает похожие топонимы Uima и Uimjok [KKLS, с.  1030], однако они даны без этимологии ввиду отсутствия апеллятивных параллелей. Саамские названия свидетельствуют о том, что при интерпретации их поморских аналогов вряд ли можно ограничиться приемлемым на первый взгляд сопоставлением с  саам. сонг. uem ‘одинокий; отдельный’ [Там же, с. 698]. Иная этимология поморского Уйма была дана в свое время Кастреном, который сопоставил топоним с финским uida ‘плавать, плыть’ [приводится по: Саарикиви, 2003, с. 142–143]. Я. Саарикиви считает эту этимологию ошибочной и связывает название с  фин. антропонимом Uimi, Uimo, который сохранился в фамилиях Uimi, Uimo и Uimonen. Эти антропонимы, по мнению Саарикиви, могут восходить к  фин. uida (uim-) ‘плыть, плавать’, но для них не исключено и другое

5.1. Идеографические соответствия

231

происхождение [Там же]. Данные исторических источников, однако, позволяют считать этимологию Кастрена более достоверной. Дело в  том, что в  документах XVI–XVII  вв. нижнедвинской топоним Уйма устойчиво связан с названиями Поплавной и Оплавная: судя по контекстам, Поплавной — это остров, поскольку при нем отмечается еще Поплавная Кошка, она же, видимо, и Оплавная, ср.: «у них за Уймою на Халине острову и на Долгой веретеи, и в Нерской Юрмале и на Оплавной подле реку Лопасовку» [СГКЭ, 1, с. 302; 1586 г.], «в Уемской волости оброчные угодья на Поплавном и Поплавную кошку» [СГКЭ, 2, с. 111; 1679 г.]. Названия не сохранились: Поплавным, возможно, назывался современный остров Уемский, отделенный от берега чрезвычайно узкой протокой Уемлянка (другое ее название — Узкая). Трудно сказать, как выглядела эта местность много столетий назад, однако старые номинации Поплавной и Оплавная, отражающие, по-видимому, какую-то особенность водного пути к  Уйме (поселению), позволяют связать субстратное название с  древним финно-угорским (не обязательно собственно финским) словом со значениями ‘плыть’, ‘плавать’, ср.: фин. uida ‘плавать, плыть’, uimari ‘пловец’, uimala ‘купальня’, карел. uija, uitoa, люд. uivada, вепс. ujuda ‘плавать, плыть’ = прасаам. *vōjこ , саам. ин. vuõijâđ, колт. vuõijâd, кильд. vūjjeδ, тер. vん jj  d, эрз. ujems, мокш. ujəms, коми ujnん  ‘плавать, плыть’ [SSA, 3, с. 368; YS, с. 152–153]; общеперм. *uj- ‘плыть’ [КЭСК, с. 296]. ● Лыжи (1). Рус. лыжи: Лыжное Озеро. ЖиЖГИН оСТРОВ, о-в (Прим., Белое море, Летняя Золотица). С а а м. Со времени первых упоминаний (серед. XVI в.) это название известно в двух вариантах: Жижгин и Зогчин [САС 2, с. 287, 1560 г.; АСМ I, с.  157, 1559 г.]. Они и далее продолжают существовать параллельно, однако вариант Зогчин в XVIII в. передается как Жокжи и Жогжизня (записи П. И. Челищева и А. А. Фомина), в  XX в. в  поморской среде засвидетельствована форма Жогшин [Попов, 1990, с.  74]. Эти факты, вероятно, свидетельствуют либо о двух разных субстратных источниках названия, либо о его сложной фонетической переработке, произошедшей в языках субстрата или в русском языке. Сопоставление приведенных вариантов позволяет предполагать, что в основе Жижг- отразилась метатеза: более близкой к источнику, вероятно, была форма *Жигж-,

232

5. Межъязыковые универсалии в негеографической лексике

фонетически схожая со всеми остальными вариантами. Тем самым этимологической интерпретации подлежит вариантная основа Жокж-  /  Жогж-  /  Зогч-  /  *Жигж-. Учитывая характер языков субстрата, практически не оставивших в Поморье топонимов с анлаутными ж и з, эти звуки в начале данного названия следует возводить к  глухим свистящим или шипящим (озвончению их могли способствовать процессы ассимиляции, вызванные, например, наличием сонорных в составе детерминанта -остров, *-саари или *-суол). Видимо, все эти фонетические обстоятельства приняты во внимание А. Л. Шиловым, который сопоставляет основу топонима с саам. t’šakt’š(A) ~ карел. süksü ‘осень’, в топонимах ‘осенняя стоянка’ [Шилов, 1999б]. В то же время эта этимология проблематична, поскольку Жижгин — морской остров: добраться до него в конце лета или осенью со стадом оленей довольно сложно. Тем самым по отношению к этому названию следует искать и другие этимологические решения. Среди возможных этимонов топоосновы с  о-вокализмом (Жокж- / Жогж- / Зогч-) внимание привлекает прежде всего саам. колт. soχsă ‘лыжа’, заимствованное из фин. suksi ‘лыжа’ [SSA, 3, с. 210], ср. также карел.-ливв. suksi, šukši, sukši, šuksi, люд. suks(i), sukš, вепс. suks, sukś ‘то же’ [SKES, с.  1098]. Разумеется, поморское название Жокжи / Зогчин не обязательно прямо связано с указанной формой диалектов колтта: это же слово могли заимствовать у финнов или карел и «материковые» саамы — в  формах *soχs- / *šoχš- / *soχš- / *šoχs-; далее из этих форм были способны развиться ассимилятивные варианты с ж и з (вариант Зогч- с консонантной группой -гч- имеет особенно характерный саамский облик). Другой возможный путь, не предполагающий лексического заимствования, — саамская адаптация прибалтийско-финского названия на собственно топонимическом уровне. Эта этимологическая гипотеза находит значительную поддержку со стороны других топонимических фактов и местных географических реалий. Жижгин — единственный остров, расположенный вдоль одного из кратчайших (около 25 км) путей с Летнего берега к Соловецкому архипелагу. Крайние точки этого пути — мыс Ухтнаволок на материке и мыс Колгуев на Соловках (восточная оконечность о-ва Анзер). Название Колгуев может объясняться из прибалтийско-финских

5.1. Идеографические соответствия

233

языков как «Лыжный» (cм. ниже), основа топонима Ухтнаволок, согласно этимологической версии И. И. Муллонен, также содержит указание на наличие путевой магистрали [Муллонен, 2002а]. В  разделе 3.4.4 уже отмечалось, что апеллятив со значением ‘лыжи’, крайне редкий в исконно русских названиях, обычен для прибалтийско-финской и саамской топонимии. Что касается варианта основы *Жигж- с ы-вокализмом, то объяснить его можно либо русской ассимилятивной адаптацией (Жогжын > Жыгжын > Жыжгин), либо адаптацией прибалтийско-финского слова в саамском диалекте терского типа. КоЛГУЕВ МЫС, мыс  /  КаЛГУЕВ — КаЛГУЕВО оЗЕРО, оз. (Соловецкий архипелаг). П р и б.- ф и н. В  разное время исследователями предлагалось несколько путей интерпретации названий на Колг-, которые встречаются и к западу, и к востоку от границ Архангельского Поморья. Согласно версии В. А. Никонова, выдвинутой для названия о-ва Колгуев в  Баренцевом море, топооснова Колг- восходит к  фин., карел. kalhu ‘лыжа’ [Никонов, 1966, с. 199], что, заметим, хорошо согласуется с историческими фиксациями этого названия в форме Калгуев: «А из Калгуева острова текут в море три речки…» [КБЧ, с. 160]. А. К. Матвеев, однако, считает эту этимологию неудовлетворительной по той причине, что название «Лыжный» на севере не обладает дифференцирующей силой: «здесь везде можно ходить на лыжах» [Матвеев, 1988, с. 12]. Со своей стороны отметим, что это возражение не вполне справедливо — «лыжные» названия на севере все-таки существуют, хотя их сравнительно немного (см. 3.4.4; о мотивах номинации скажем ниже). По мнению А. К. Матвеева, название Колгуев происходит от антропонима *Колгуй  /  *Колгой, который, в  свою очередь, может быть связан с  фин. kolkka ‘угол, сторона, край’ [Там же]. Т. И. Киришева, анализируя похожий онежский топоним Колгуев Мыс (вариант Калгуев), возвращается к «лыжной» этимологии В. А. Никонова, однако, подобно А. К. Матвееву, считает онежское название отантропонимическим («Лыжин / Лыжинский Мыс»), поскольку в нем отражен типичный для карельских фамилий суффикс -уев [Киришева, 2006, с. 75]. А. Л. Шилов полагает, что название мыса Калгуев входит в один ряд с Калга, Калгалакша, Калганцы, Кяльгозеро (Карелия) и связано с саам. keälgan

234

5. Межъязыковые универсалии в негеографической лексике

‘вересняк; гладкий ягельник; место с редкими деревьями’ [Шилов, 2008, с. 56]. На наш взгляд, для названия мыса Колгуев / Калгуев на Соловках наиболее достоверной остается этимология В. А. Никонова. В статье Жижгин уже отмечалось, что один из кратчайших путей с Летнего берега к Соловецкому архипелагу проходит от мыса Ухтнаволок до мыса Колгуев — на этом пути лежит остров Жижгин (истор. также Жокши и др.), название которого интерпретируется нами из приб.-фин. suksi, šukši ‘лыжа’. Думается, это совпадение не случайно: оно, вероятно, указывает на былое существование зимнего лыжного пути, проходившего между мысом Колгуев и Ухтнаволоком (о «путевой» семантике топоосновы Ухт- также говорилось выше; причиной появления «лыжных» названий, видимо, является необходимость маркировки особо важных зимних дорог). Что касается финали -уев (<  *-уй), то ее совпадение с  карельским антропонимическим суффиксом может являться чисто формальным, т. е. обусловленным русской морфологической адаптацией топонима (ср., например, название острова Жижмуй, которое никак нельзя связать с антропонимом). СуКСОМА, оз., руч. (Беломорско-Кулойское плато). П р и б.ф и н. ~ Фин. suksi, карел.-ливв. suksi, šukši, sukši, šuksi, люд. suksi, sukš, suks, вепс. suks, sukś ‘лыжа’ [SKES, с. 1098]. ● Сани (1). Рус. керёжа: Керёжница // Ср. диал. керёжа ‘сани без оглобель или дышла, заменяемых ременными лямками, для езды на оленях’ [Подвысоцкий, с. 65]. КеРЕЦ, мыс — КеРЕЦА, тоня / КеРИЦА (Прим., Патракеевка). С а а м. ~ Прасаам. *kεˉrē, саам. сев. geris, ин. ke(e)rris, колт. kerres, кильд. kieres ‘сани (кережа)’ [YS, с. 48–49; KKLS, с. 108]. Ср. собственно саамское название мыса Kerres-njarg [KKLS, с. 977]. ПуЛКОЗЕРО, оз. (Онеж., Маложма); ПуЛ(Ь)ТОЗЕРО, оз.  — ПуЛМОТКА, ур. (Прим., Лая). С а а м. ~ Саам. кильд., тер. puļ'kE, патс. poļ'k’k’E, poļ't’t’E, нотоз. pȯ ļ'k’k’E, puļ'k’k’E ‘крытые (саамские) сани’ [KKLS, с. 392]. Основа известна в собственно саамской топонимии [Там же, с. 1007].

5.1. Идеографические соответствия

235

12. О тд ы х ● Место отдыха, остановки (2). Ср. русские названия Сядь Покури (место в лесу; Онеж.) и Полупряжье (место, где, по объяснению старожилов, отдыхали и перепрягали лошадей; Мез., Койда). ШоЧА, оз. (Мез., Койда). П е р м. ~ К.-зыр. шойччыны [КРС, с.  775], диал. шотчыны, шоччыны ‘отдохнуть, передохнуть’ [КЭСК, с. 320]. ● Купаться (1). Рус. купальный: Купальный Остров. КиЛВАРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Тамица); КиЛВООЗЕРО, оз. / КиЛОВО оЗЕРО (Холм., Ломоносово). П р и б.- ф и н. ~ Фин. kylvettää ‘мыться в  бане; купаться’, карел. kylvetteä ‘купать’, люд. külbeda ‘мыться в  бане; плавать’, külbettada‘купаться; купать лошадь’, вепс. külpt’ä ‘мыться в бане’ [SSA, 1, с. 462]. Ср. также многочисленные в русской топонимии региона названия ручьев и озер Банный / Банное, Рукомойка, Рукомоечка. Сомнительным в семантическом отношении представляется предложенное Т. И. Киришевой сопоставление названия Килваручей с  фин. kylvää ‘сеять’, kylvy, kylvö(s) ‘сев, посев’, карел. kylvеä ‘сеять; сыпать что-л., разбрасывать’, люд. külvädä, külviä ‘сеять’ [SSA, 1, с. 463; см.: Киришева, 2006, с. 42].

1 3 . В е р о ва н и я ;

к ул ьт о в ы е с о о р у ж е н и я

● Место захоронения (9). Рус. могила, кладбище: Могила, Могилки, Могильник, Могильное, Могильное Поле; У Кладбища. КаЛМОЗЕРО, оз. (Мез., Совполье). С а а м. ~ Саам. кильд. kāļme, тер. ka˙ļmε, kailm ‘могила’ [KKLS, с. 85]. Cр. собственно саамское название Kalm-javr на Кольском полуострове [Там же, с. 974]. ● Место молитвы, святое место (6). Рус. святой, молиться (богу), ворожить: Святое Озеро («Вода святая там: лицо, руки ли умоешь – все раны заживут»; «Церковь затонула – вода стала святая»), Святой Нос («Опасно место, не дай бог»); Богомолье, Молебский Ручей («Святое место»; «Там молятся»); Ворожильный Порог («Две струи – одна с одного берега, а друга с другого, и лодку перевернёт»).

236

5. Межъязыковые универсалии в негеографической лексике

ЛоДЬМА, р.  — ЛоДЬМОЗЕРО, оз. — ЛоДМОСТРОВ, о-в (Прим., басс. зал. Двинская губа). С а а м. или с у б с т р. В пределах Архангельского Поморья реку Лодьма можно отнести к числу наиболее крупных. Лодьма впадает в Северную Двину в 15 км к северо-востоку от Архангельска, длина ее — около 100 км. Река берет начало из озера Лодьмозеро и имеет достаточно разветвленный бассейн с крупными притоками Сумара, Куропалда и Колозьма. В  историческом отношении река Лодьма примечательна тем, что с ней связаны особенно устойчивые и многочисленные предания о древней чуди (см. 2.4). Письменные источники свидетельствуют о том, что постоянное русское население появилось на Лодьме не позднее сер. XV в. Во всяком случае, по дошедшим до нас документам ясно, что к концу этого столетия на Лодьме уже сложилась система хозяйствования, включавшая не только промыслы, но и земледелие. В  1503–1504 гг. на реке известны Коровкин погост, Онекеевская и Гришиньская деревни [АЛЦ, с. 6], чуть позже фиксируются деревня Фофановская и местность Бабин наволок [СГКЭ, 1, с. 51]. В XV в. на Лодьме была построена Георгиевская церковь, далее нередко именуемая Лодомской или Лодемской. Она находилась примерно в 25 км выше устья реки и долгое время являлась одним из  важнейших центров, контролировавших социальную жизнь нижнедвинского региона. Несмотря на давнюю известность гидронима, серьезно обоснованных этимологий для него пока не предлагалось. В  устном общении с коллегами автору не раз доводилось слышать о том, что название Лодьма, хотя и с сомнением, может быть сопоставлено с фин., карел. lotma, люд. lodm(o) ‘долина, ложбина, низина’ [SSA, 2, с. 95]; ср. также явно заимствованное из прибалтийско-финского источника новг. лóдма ‘ложбина с известняковым днищем’ [Мурзаев, 1999, с. 22]. Лексема известна в прибалтийско-финской топонимии: в Карелии с ней связывается название поля: Lodmanpelto [Мамонтова, Муллонен, 1991, с.  55], а в  топонимии Финляндии есть даже как будто прямая параллель севернорусскому гидрониму — река Lodmaioki (другие варианты записи: Lodhmaiokj, Loimijoki) [SSA, 2, с. 95]. Финские этимологи не исключают связь этого гидронима с ландшафтным термином lotma, однако указывают

5.1. Идеографические соответствия

237

на сложность исторического взаимодействия схожих лексем lotma (в приведенном выше значении) и loima, loihma, loim ‘углубление, дупло; ложбина’, по историческим словарным данным также ‘пески, песчаник’ [Там же, с. 87]. Как бы ни решался в конечном итоге вопрос о лексическом источнике финского названия, для севернорусской Лодьмы сопоставление с приб.-фин. lotma имеет слишком мало семантических оснований. В частности, примеры употребления подобных терминов в гидронимии Русского Севера известны пока лишь для малых объектов — например, речных заливов или оврагов с  протекающими по дну ручьями, к каковым река Лодьма, безусловно, не относится. В данной работе предлагается иная этимология гидронима. Ее исходным импульсом послужили редкие языковые факты, засвидетельствованные А. Генецем и Т. Итконеном в их лексикографических описаниях диалектов саамского языка2. А. Генец, фиксировавший саамские диалектные данные во второй половине XIX в., приводит в их числе две лексемы, засвидетельствованные только в терском диалекте: имя lるthe и глагол lる htede. Согласно транскрипции Генеца, графема る обозначает долгий сдвинутый назад i, а графема h — слабый придыхательный звук (подобная основа передавалась бы на русский язык как *лыт-). Значения лексем в терском диалекте следующие: lるhte ‘жертва; саамская языческая вера’, lるhtede ‘приносить в жертву, совершать языческий обряд’. Кроме этих слов, А. Генец фиксирует также одну производную лексему: lるht-pāille ‘время совершения жертвенных обрядов (= фин. tammikuu «январь»)’. Через несколько десятилетий Т. Итконен, составлявший свой словарь в  условиях длительной экспедиции на Кольский п-ов, уже не обнаруживает в терском диалекте лексем, записанных Генецем, — факт неудивительный, если принять во внимание социальные перемены, принесенные в  жизнь северного края ХХ веком. Однако Т. Итконену удается подтвердить данные Генеца фиксацией новой производной лексемы лī ţε-mīrr, обозначающей важную часть саамского языческого обряда, — деревянный остов, Далее данные А. Генеца приводятся по работе Т. Итконена [KKLS].

2  

238

5. Межъязыковые универсалии в негеографической лексике

обтянутый оленьей шкурой (обрядовая имитация живого жертвенного оленя). Кроме того, сославшись на данные Г. Хальстрема (нач. XX в.), Т. Итконен отмечает следы исходной лексемы в других саамских диалектах Кольского п-ова: luoth-poadz ‘жертвенный олень’ и luoth-virr ‘место поклонения богам и жертвоприношений’ [KKLS, с. 213]. Специальный фонетический комментарий к этим данным почти не требуется: хорошо известно, что терское ん  (или る по Генецу) во множестве случаев соответствует дифтонгам типа uo в других диалектах кольских саамов (в кильдинском диалекте нередко также ū). Несмотря на осколочность фактов, по ним вырисовывается возможность реконструкции древней саамской основы *lōt-, которую, вероятно, исходно следует считать глагольной, как и многие основы с подобным «ритуальным» значением (ср. записанный Генецем глагол). Тем самым в топонимии при данной основе возможен формант -(V)м-, восходящий, по мнению большинства исследователей, к  древнему финно-угорскому суффиксу причастий и прилагательных (см. 3.3.1). Этот формант известен в некоторых архаичных саамских топонимах, поэтому название Лодьма вполне может иметь собственно саамское происхождение. В этом случае оно должно толковаться как «Река Жертвоприношений», т. е. в языческом смысле «Святая, Священная река», объект с древним культовым значением, каких, судя по иным топонимическим данным — например названиям на Пыш- / Паш-, на Русском Севере было достаточно много [см.: Матвеев, 2004, с. 234–238]3. Немаловажно, что гипотеза, предполагающая «культовую» семантику гидронима, находится в  отношениях взаимной аргументации с  отмеченными выше фактами исторического порядка: как с  фактом особой устойчивости связанных с  Лодьмой преданий о чуди, так и с фактом раннего строительства самой крупной и влиятельной церкви нижнего Подвинья именно на реке Лодьма — в неудобном для хозяйствования месте, в глухих и заболоченных лесах, примерно в  50 км от новгородских административных центров нижнедвинского региона. Основание церкви на 3   О менее вероятных прибалтийско-финских истоках основы Лот- см.: [Кабинина, 2009].

5.1. Идеографические соответствия

239

Лодьме, видимо, в первую очередь служило задачам борьбы с языческими традициями аборигенного населения — разумеется с его сопутствующим религиозным и экономическим подчинением. Как отмечает А. Л. Шилов, основание церквей на местах языческих святилищ было в  средневековой Руси не только обычной «местной» практикой, но и неотъемлемой частью сознательной политики церковной и светской властей [Шилов, 2006, с. 53]. В Поморье XV  в. эту ситуацию можно видеть и в  другом, более известном случае — основании Соловецкого монастыря на месте языческого святилища, в тесном окружении «дикой лопи». В связи со сказанным нельзя не обратить внимания на официальное название Лодомской церкви — Георгиевская (в ранних документах есть и более полное ее наименование: церковь Георгий Страстотерпец [САС 2, с. 242; 1587–88 гг.]). Для Архангельского Поморья именование церкви в честь великомученика Георгия — явление весьма редкое4 и в случае с Лодомской церковью, вероятно, «знаковое», поскольку св. Георгий в русской христианской культуре персонифицирует прежде всего идею победоносной борьбы с язычеством. В русских духовных стихах он под именем Егория Храброго побеждает на поединке язычника «царища Демьянища» [см.: СД, с. 496–498]5, тот же мотив победы Георгия над «поганым змием» ярко выражен в русской иконографии (из новгородских образцов широко известна, к примеру, икона «Чудо Георгия о змие» (нач. XV в.), хранящаяся ныне в Третьяковской галерее). Возвращаясь к этимологии гидронима, в частности, к ее типологическому обоснованию, отметим на основе данных Т. Итконена наличие в собственно саамской топонимии двух названий, которые, вероятно, родственны сев.-рус. Лодьма. На Кольском п-ове (зона сонгельского диалекта) это река Лŭŏ tt-mŭorr-jo kk(A), за его пределами — гора Luotti-mur-uoiva [KKLS, с. 990]. Редкость и идиоматическая связанность рассматриваемой основы в  собственно   Еще одна поморская церковь святого Егория с нач. XVI в. известна в Кехте [АСМ I, с. 38; 1521 г.]. 5   Об известных в Поморье духовных стихах о Егории Храбром см.: [Хлыбова, 2003]. 4

240

5. Межъязыковые универсалии в негеографической лексике

саамской топонимии позволяют еще раз убедиться в том, что основа эта весьма древняя и, возможно, на Русском Севере восходит не к непосредственно саамскому источнику, а к какому-либо близкородственному наречию. ЛуДА, р. (д.) (Прим., басс. зал. Унская губа); ЛуДОЗЕРО, оз. (Онеж., Нименьга); ЛуДОЗЕРО, оз. (Онеж., Кокорино). С а а м. Представляется, что эти названия родственны рассмотренному выше Лодьма, однако иначе отражают вокализм первого слога (прасаам. *lōt-). Это различие возможно связывать с  тем, что названия на Лод- и Луд- принадлежат разным саамским диалектам: Лод- ближе к прасаамским данным, Луд- возможно связывать с колтским или кильдинским диалектами (*luot-, *lūt-). ПаШЕГОРА, покос, руч. (Холм., Холмогоры); ПаШЕМИНА, мыс, покос — ПаШРУЧЕЙ, руч. — ПаШЕМОЗЕРО, оз. — ПаШЕМОХ, бол. (Онеж., Мудьюга); ПаШКУРЬЯ, реч. зал. (Прим., дельта р. Северная Двина); ПаШРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Нименьга); ПаЩЕМОЛКА, ур. (Мез., Азаполье). С а а м. ~ Прасаам. *pこ sē, саам. сев. bâsse, ин. pase, колт. pââss, кильд. p〓 ss, тер. p şşe ‘святой’ [YS, с. 96–97; см.: Матвеев, 2004, с. 237–238 (Паш-)]. Основа широко известна в собственно саамской топонимии [KKLS, с. 1002]. ТяВСОРА, р. / ТяВСУРА / ТяПСОРА (Мез., Кимжа). С а а м. ~ Саам. тер. ta˙bpε ‘жертвенный курган, насыпь с вершиной из камней’; кильд. tābp(E), gen. tāβe ‘межевой знак (камень)’, ta˙bp-pa˙ ī k ‘святое место’ [KKLS, с. 566]. ХеЧЕЗЕРО, оз.  /  ХиЧЕЗЕРО — ХеЧ(Е)РУЧЕЙ, руч. (Онеж., Чекуево); ХеЧЕМЕНЬ, д. / истор. ХЕЧЕНЕМА, ХИЧЕНЕМА, ХЕЧЕМИНА (Прим., Заостровье); ХиЖЕСТРОВ, отмель (Онеж., Чекуево); *ХиЖНЕМА: ЗАХиЖНЕМА, поле (Онеж., Нименьга); ХиЧЕРГА, покос, кладб. (Онеж., Кокорино); ХиЩНАВОЛОК, луг (Онеж., Тамица). П р и б.- ф и н. Многочисленные на РС названия с  основой Хищ-  /  Хиж- изучены А. К. Матвеевым, который связывает их с прибалтийско-финскими данными: фин. hiisi ‘святой лес, место жертвоприношения, кладбище; леший, злой дух, великан; черт, ад’, карел. hiisi ‘ад, преисподняя; черт’, ср. эст. hiis ‘(святая) роща’ [SSA, 1, с. 162; см.: Матвеев, 2004, с. 77]. Эта этимология может быть принята и для названий Хеченема / Хиченема, Хечезеро / Хичезеро, если предполагать, что долгие передние

5.2. Апеллятивные соответствия

241

гласные субстратных языков могли передаваться в древности через рус.  (субстр. ii >  > и / е). Относительно согласного ч следует отметить, что по крайней мере название Хечемень / Хиченема относится к зоне, где соответствие приб.-фин. s ~ субстр. č отмечается и по другим примерам (ср. Цигломина / Чиглоним). Связь топоосновы Хич- с приб.-фин. hiisi подтверждается также тем, что название Хичерга относится к кладбищу. 5.2. Апеллятивные соответствия Красный (48). Рус. Красная Гора 1, 2, 3, Красная Рада, Красная Щелья, Красное, Красное Озеро, Красное Поле, Красные Острова, Красный Бор, Красок и др. В названиях этого типа могут отражаться как красноватый цвет объекта, так и его положительная эстетическая оценка (‘красивый’), ср. комментарии информантов: «Там красиво»; «Красивый, наверно» — «Ива там растёт красной породы»; «Высока гора красна есть» и т. п. ПуНОВО, д. / ПуНОГОРА / истор. ПУНЕВА ГОРА (Прим., Заостровье). П р и б.- ф и н. ~ Фин. puna ‘румянец, красный цвет’, карел.-олон. puna- ‘красный’ [SKES, с. 640–641]. Cр. названия бол. Пунайсуо (смеж. Красный Бор) в Карелии [АРК, с. 99]. Золотой (16). Рус. Золотая Гора, Золотинки, Золотица, Золотое Озеро, Золотой Остров, Золотой Ручей, Золотой Холм, Золотуха, Золотые Поля и др. Местные жители чаще всего объясняют подобные названия плодородием земли или богатством рыбных ресурсов водоема: «На Золотой Горе не мёрзнет ничего»; «Земля хорошая, зерном богатая»; «Место урожайно»; «Рыба там хорошо водится» и  т.  п. В то же время нередко встречаются другие объяснения: «Золото добывали, песок золотой»; «Песок раньше там золотым называли»; «Из-за песков»; «Золото мыли»; «Золото, что ли, там находили». КЕЛТЬ, ур., истор. «под Келтью» (Летний берег). П р и б.ф и н. ~ Фин. kelta, keltainen, keltiäinen, keltuainen, карел. keltaine, люд. keldaińe, keudaine ‘желтый’ [SSA, 1, с.  342]. Ср. название оз. Келдозеро (Северная Карелия): на сравнительно небольшом

242

5. Межъязыковые универсалии в негеографической лексике

расстоянии от него расположены оз. Жёлтозеро и группа озер Золотые Лампи [АРК, с. 30]; ср. также название бол. Кельтасуо на границе Карелии и Финляндии [Там же, с. 110]. Бревно (7). Рус. Бревёнка, Бревенник, Бревенничек, Бревённое Болото — Бревённый Ручей — Бревённые Пожни. Апеллятив может указывать на место заготовки бревен, наличие бревенчатой постройки или моста. ПаРЗАМОХ, бол. — ПаРЗАРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Устькожа); ПАРАЗАМоЧНОЕ оЗЕРО, оз.  /  ПАРЗУПаСНЕЕ оЗЕРО (Онеж., Кянда). П р и б.- ф и н. ~ Фин. parsi ‘стойло для коней или коров’, карел. parsi ‘бревно; коровье стойло’, люд. parž, вепс. paŕź ‘бревно’ [SSA, 2, с. 317]. Жердь, кол (6). Рус. Жердь, Жердяная Луда, Жердяница, Жердяной Бор; Коловишный Ручей, Коловой Мох. Подобные тополексемы могут отражать признаки объектов метафорически (ср. «Речка узкая и длинная, как жердь»), указывать на место заготовки жердей или кольев, отмечать наличие изгороди или рыболовных сооружений. КаНКОЗЕРО, оз. / КаНОЗЕРО (Прим., д. Белая). С а а м. или п р и б.- ф и н. ~ Саам. лул. gaggâ, ин., колт. gaŋgâ ‘шест’; саам. > приб.-фин., ср. фин. kanki ‘(железный) шест’, карел. kanki ‘деревянный или (редко) железный шест, кол’, люд. kaŋg(i), вепс. kaŋg, kaή ‘шест, кол’ [SSA, 1, с. 299]. СаЛГОЗЕРО, оз. (Прим., Повракула). П р и б.- ф и н. ~ Приб.фин. salko, salgo ‘тонкий длинный шест, жердь; шест, часть зимнего невода’ [SSA, 3, с. 148]. СеВАСОЗЕРО, оз. — СеВАСПОЖНЯ, покос — СеВАСРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Кокорино). П р и б.- ф и н. ~ Фин., карел. seiväs, люд. šeibäz, seibäs, вепс. sībaz, seibaz ‘шест, кол, жердь’ [SSA, 3, с. 165; см.: Матвеев, 2004, с. 66]. уЛКОЗЕРО, оз. / ВуЛКОЗЕРО (Прим., Кудьмозеро). П р и б.ф и н. ~ Фин. ulku ‘жердь, шест’ = саам. патс. ołḠA, нотоз. oлgkA, кильд., тер. oлgk(A) ‘поперечная жердь’ [SSA, 3, с.  370; KKLS, с. 317]. Скорее всего, как и в саамских названиях с этой основой [KKLS, с. 1000], прибалтийско-финский апеллятив имеет в топонимии значение ‘поперечный’.

5.2. Апеллятивные соответствия

243

Железный (5). Рус. Железная Лыва / Железное Дно, Железное, Железное Озеро, Железный Наволок, Железный Ручей. Апеллятив может указывать на физические свойства объектов (твердость почвы, пленка ржавчины на поверхности воды, вкус воды и т. п.), на наличие кузницы или железной руды, ср. объяснение названия Железная Лыва / Железное Дно: «Там железо брали, как плита железная». РаВДАМИНА, покос (Онеж., Чекуево); РОВДИНА ГОРА / РОВДОГОРЫ / РАВДОГОРЫ, истор. / совр. РоВДИНО, д., куст д. (Холм.). П р и б.- ф и н. или с а а м. ~ Фин. rautio ‘кузнец’, rauta ‘железо; железные вещи (якоря, оковы и др.)’, карел. rauda, ливв. raudu, люд., вепс. raud ‘железо’ [SKES, с. 750–751; см.: Матвеев, 2004, с. 120]. Ср. также саам.-норв. rawde (лул., ин., колт.) ‘кузнец’ [SSA, 3, с. 57] — эта основа известна в собственно саамской топонимии [KKLS, с.  1009]. Топоним Ровдина гора, известный с XV в., входит в ряд столь же древних территориально смежных названий явно отантропонимического происхождения: Аинова гора, Косткова гора, Софушкина гора и др. (в двинских низовьях и в дальнейшем «горы», т. е. участки берега с возникающими на них деревнями, именовались по владельцам). Поэтому толковать название, скорее всего, следует не как «Железная гора» или «Мерзлая гора» (от приб.-фин. routa ‘замерзший’), а как «Кузнецова гора». Отметим, что по источникам XVII в. в низовьях Северной Двины известно сразу несколько подобных русских топонимов: Кузнецова гора, д. Кузнецовская, д. Выдринская Кузнецовская, а также две реки с названием Кузнечиха. Ср. также замечание А. Подвысоцкого о жителях соседнего с Ровдогорами села Матигоры: «жителей тамошних называют матигоры-чернотропы  — от того, что, занимаясь кузнечеством, пачкаются копотью от дыма и, когда идут по улице, оставляют за собой черные следы» [Подвысоцкий, с. 88]. Доска (3). Рус. Дощаница, Дощанновский Исток, Дощаный Мох. ЛАВТОГОРА, гора, истор. — ЛАВТООЗЕРО, оз., истор. (Каргопольский уезд, низовья р. Онега). П р и б.- ф и н. ~ Фин., карел. lauta, люд. laud(こ ), вепс. laud ‘доска’ [SSA, 2, с. 55]. Ср. карельские названия Лаутасари, Лафтозеро [АРК, с. 15, 82].

244

5. Межъязыковые универсалии в негеографической лексике

Деньги (2). Рус. Деньгин Ручей, Шесть Деньгов (ручей). РАХоВКА, покос (Прим., Кудьмозеро); РАХоВО оЗЕРО, оз. — РАХоВО ПоЛЕ, поле — РАХоВЫЕ ГоРЫ, горы (Прим., Солза). П р и б.- ф и н. ~ Фин. raha ‘деньги; обручальное кольцо’, карел.ливв. raha ‘деньги’, вепс. raha ‘серебро; дорогой, милый’ [SKES, 3, с. 711; см.: Киришева, 2006, с. 91 (Рахово Озеро)]. Ср. карельские названия Рахивара, Рахаламби, Рахалампи и др. [АРК, с. 71, 77, 114]. Грабли (1). Рус. Граблиха (поле). ХАРАВиЗНА, гора, поле (Холм., Кузополье): «На крутом берегу реки». П р и б.- ф и н. ~ Фин., карел. harava, люд. harau, harav, вепс. harau, harā ‘грабли’ [SSA, 1, с. 141]. Ср. название горы Харававара в Карелии [АРК, с. 16]. 5.3. Метафоры ● Крюк (9). Рус. Крюк, Крюки (обычно — части деревень). КоВКИ, часть поля (Онеж., Чекуево). П р и б.- ф и н. ~ Фин. koukku, koukka, карел. koukku, люд. kouk, koukku, вепс. kouk, kūk ‘крюк’ [SSA, 1, с. 414; см.: Матвеев, 2004, с. 41]. ● Корыто (3). Рус. Корытки («Там ямы, как корыта таки»), Корыто («Пожня корытом така — узенька, длинная»), Корытовец («Озеро наподобие корыта»). МаЛЕСТРОВ, лес (Онеж., Мудьюга): «Длинный такой». П р и б.- ф и н. ~ Фин. malja ‘посуда для питья; чашка, миска; ванна, корыто для стирки’, maljakko ‘плоское длинное корыто для полоскания’, карел. malja ‘миска, чашка’ [SSA, 2, с. 143]. Эта основа нередко встречается в  метафорических топонимах Карелии, ср. гора Малья, оз. Малляярви, р. Малляоя и др. [Муллонен, 2008, с. 211; АРК, с. 69, 87]. ● Котёл (3). Рус. Котёл, Котелок («Маленькая она да глубокая, павна-то, вот Котелок и зовётся»), Котельное («Там омут хороший, как котёл кипел в реке»). КеМНИКИ, оз., покос / ТеМНИХИ (Мез., Дорогорское); ТеМНИК, оз. (Мез., Лампожня): «Тёмное озеро, нечистая сила ведёт

5.3. Метафоры

245

туда людей и топит»; ТёМНИКСА, р. / ТёМНОКСА (Прим., басс. Белого моря, Солза). С а а м. ~ Прасаам. *kēmnē, саам. сев. giewdne, ин. kiemni, колт. kiemnn, кильд. kīmn, тер. kimņe ‘котел’ [KKLS, с.  118], няат. kĭĕmne, pl. kiemnèk ‘то же’ [YS, с.  52–53; KKLS, с.  1061]. Основа известна в  собственно саамской топонимии [KKLS, с. 980, 1016]. КИНаЩ, порог (Прим., р. Лая). С а а м. Местная легенда объясняет название так: «Встретились два медведя: один на одном берегу, другой — на другом, и начали кинать камнями. Там и теперь эти камни лежат, как будто накинаны, потому Кинащ и зовут». Учитывая характер объекта, связь топонима с диал. глаголом кинать ‘кидать’ [Подвысоцкий, с.  65] исключить нельзя, но структура названия слишком необычна для русского языка. Допустимо поэтому предполагать, что Кинащ — переосмысленный субстратный топоним. Возможности его интерпретации обнаруживаются в  саамском языке: в  частности, название можно связывать с  формами диминутива от лексемы со значением ‘котел’, ср. саам. колт. kiemnn, dem. kiemna˙ ž, kiemn š', кильд., тер. kīmņe, dem. kiemn ńd’t’š' ‘котел, котелок’ [YS, с. 52–53; KKLS, с. 118]. Соответствующая основа и в исходной форме, и в диминутиве встречается в  собственно саамской топонимии, ср. саам. патс. Ska˙ llaǴiemna˙ -luχt(A) (залив), нотоз. Kjemnisoaiwi (холм) [KKLS, с.  980, 1016]. В русской топонимии Архангельского Поморья лексема котел известна в названии порога Котёл на р. Кожа и омута Котельное на р. Малая Онега («Как котёл кипел в реке»); ср. также название порога Каттилакоски в  Карелии [АРК, с.  110] < приб.-фин. kattilla ‘котел’ [SSA, 1, с.  329] и порога Котельня на р.  Большая Варзуга (Кольский п-ов). С фонетической стороны русская переработка саамского названия, заключающаяся в упрощении группы двух носовых согласных, вполне естественна. ● Конь (3). Рус. Кони (порог: «Там два камня, как кони»), КоньКамень (названия камней). ОРеХКАМЕНЬ, ур. (Онеж., Кушерека). П р и б.- ф и н. ~ Фин. ori ‘жеребец’, карел. orih, oŕih, oŕeh ‘жеребец, мерин’, oro(i) ‘жеребенок’, олон. orih, ori, люд. orih, oŕih, oŕèh, oŕh ‘мерин’, вепс. oŕh ‘жеребец, мерин’; фин. > саам. ori, oŕri ‘жеребец’ [SKES, с.  457; см.: Матвеев, 2004, с. 56].

246

5. Межъязыковые универсалии в негеографической лексике

● Лапа (3). Рус. Лапа (названия покосов): «Выступом таким, на лапу похоже». КеПОЛА, покос (Прим., Заостровье). П р и б.- ф и н. или с а а м. ~ Фин., карел. käpälä, люд., вепс. käbäl ‘лапа’; фин. > саам. [SSA, 1, с. 475], ср. саам. кильд., тер. kiebpeļ, нотоз. k’ĭě ppeļ, патс. k’ĭě ppeļ ‘лапа’ [KKLS, с. 119]. ● Пуп (3). Рус. Пуп («Возвышенное место, окружённое лесом»), Пупец, Пупыш («Высокий, как пупок»). НяПА, о-в (Онеж., зал. Онежская губа). С а а м. ~ Саам. патс. na˙ ppĖ, нотоз. nāihp, кильд. nābpE, тер. na˙bpε ‘пуп’ [KKLS, с. 274]. В собственно саамской топонимии эта основа отмечена в названии небольшой возвышенности [Там же, с. 974]. ● Кольцо / колесо (2). Рус. Кольца, Большие и Малые Колёса. КИВРеИ, о-ва (Онеж., зал. Онежская губа); КиВРУКУРЬЯ, реч. зал. (Прим., дельта р.  Северная Двина). С а а м. ~ Прасаам. *kεˉvrē, саам. сев. gæwre, ин. kevri, колт. keurr, кильд. kievr, тер. kievŗe ‘кольцо лыжной палки; кольцо; круглое грузило сети’ [YS, с. 48–49; KKLS, с. 113]. ШоМБОЗЕРО, оз. — ШОМБАРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Мудьюга). П р и б.- ф и н. ~ Фин. sompa ‘кольцо лыжной палки; лыжная палка; грузило невода или сети’, карел. sompa ‘кольцо лыжной палки; обруч для крепления грузил (деталь невода)’; карел. > рус. диал. шомба ‘берестяной поплавок’ [SSA, 3, с. 198]. ● Сапог (1). Рус. Сапоги (покос). КеНЬГА, мыс (Соловецкий архипелаг). П р и б.- ф и н. ~ Фин., карел. kenkä ‘обувь, сапог; подкова’, люд. keŋg ‘сапог’, вепс. keŋg ‘обувь, сапог’ [SSA, 1, с. 343; см.: Киришева, 2006, с. 75]. Автор этой этимологии Т. И. Киришева предполагает в  названии мыса метафору, однако это предположение справедливо, скорее, для вытянутого и действительно похожего на короткий сапог острова Анзер, на котором находится мыс: Кеньга — одно из исторических названий острова Анзер.

6. Финно-угорские топонимические апеллятивы, не имеющие региональных русских аналогов

6.1. Метафорические апеллятивы

Ч ас т и

тела

Часть ноги, лапы: берцовая кость, голень, пятка, копыто, коготь (13) КАНДАЛуХИ, покос (Онеж., Кокорино). П р и б.- ф и н. ~ Фин. kantaluu ‘пяточная кость’ [ФРС, с. 197]. КаНДАСНА, часть д. Кянда, покос (Онеж., Кянда); КаНДЕЛЬЕ, оз. (Онеж., Кянда); КаНДОВСКАЯ, часть д. Абрамовская (Онеж., Нименьга); КяНДА, р.  (д.)  /  стар. ПНёВКА — КяНДОЗЕРО, оз. (Онеж., Кянда). П р и б.- ф и н. или с а а м. По поводу топонима Кянда Т. И. Киришева пишет: «Старое название деревни Пнёвка заставляет связывать топоним Кянда с приб.-фин. kanto ‘пень’ с предположением дублетного варианта с сингармонизмом переднего ряда» [Киришева, 2006, с. 56–57] (авторы SSA указывают такой вариант, объясняя его сближением с  käntt- ‘кусок, ком; нарост на дереве и др.’ [SSA, 1, с. 473]). В то же время, по мнению Т. И. Киришевой, приб.-фин. Кянда является народноэтимологической переработкой более раннего субстратного названия, что, с нашей точки зрения, очень вероятно: во-первых, по причине семантической слабости гидронимической модели «Пнёвый», во-вторых — в силу теснейшего саамского окружения, в котором находится гидроним Кянда. В качестве этимологии исходного названия для Кянда и плотно окружающих этот топоним названий на Канд- мы предлагаем сопоставление с  саам. тер. kāndtA ‘большая берцовая кость птицы (~ голень)’ [KKLS, с.  88] или приб.фин. kanta, kand ‘пятка’ [SSA, 1, с. 302]. Подробное семантическое

248

6. Идиосемантические финно-угорские апеллятивы

обоснование см. ниже в  статье Тамица и в  заключительном комментарии к группе. КаПШОЗЕРО, оз.  /  КаПШЕЗЕРО (Прим., Летняя Золотица). С а а м. Т. И. Киришева с сомнением сопоставляет название Капшозеро с фин. käpsä, карел. käptša ‘нога, лапа’, люд. käptš(e) ‘нога, лапа, ласты’, käpš ‘птичья лапа’, вепс. käpš ‘нога’ [SSA, 1, с. 474– 475; см.: Киришева, 2006, с. 78]. В русской топонимии апеллятивы нога, ножка, лапа, лапка встречаются регулярно, хотя главным образом в названиях покосов — озерные гидронимы этого типа единичны, ср. оз. Попова Нога в кокоринской микрозоне. Типологические параллели позволяют сопоставить название Капшозеро также с саамскими данными, ср. саам. нотоз. ka˙  ppE ‘коготь двупалого копыта’ [KKLS, с.  88–89] — его диминутивной формой должно являться *kа pp š ‘коготок’, которое при русском усвоении закономерно дало бы капш-. Прежде саамское слово не было изолированным, на что указывает тер. ka˙  p-pūlaļņe — буквально «(стоять) на когтях и коленях» [Там же, с. 88]. Как отмечалось в разд. 3.4.4, лексемы со значением ‘коготь, ноготь’ известны в собственно саамской топонимии [Керт, 2002, с. 174]; в русской топонимии региона эта модель неизвестна, но встречаются названия озер Конинное Копыто, Копыто, Копытце. Ниже ср. Соркозеро. СоРКОЗЕРО, оз. / СоРГОЗЕРО — СоРКРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Нименьга); СоРКОЗЕРО, оз. (Прим., Лая). П р и б.- ф и н. ~ Фин. sorkka ‘(двупалое) копыто’, карел. sorkka ‘(двупалое) копыто, нога животного’, люд. sork(kこ ) ‘(двупалое) копыто, голень (нога от колена до ступни)’ [SSA, 3, с. 202]. ТаМИЦА, р.  (д).  /  «Книга Большому Чертежу»: ТАНБИЦА (Онеж., Тамица). С а а м. В  предшествующих этимологических исследованиях это название сопоставлялось с  фин., карел., ливв. tammi ‘дуб’ [SSA, 3, с. 265]. Основным аргументом для этой версии служат данные палеоботаники, согласно которым в период голоцена (ок. 2 500–7 700 лет назад) граница распространения дуба доходила до широты Белого моря [см.: Матвеев, 2003, с.  92–98; Киришева, 2006, с. 47]. Вместе с тем лингвистических обоснований этимологии очень мало. Если попытаться развить ее в  этом отношении, то весьма интересным фактом представляется фиксация русского названия Дубовничи, которое относится к  урочищу

6.1. Метафорические апеллятивы

249

на  р.  Лодьма. Эта река, согласно нашей этимологической версии (см. 5.1), имела у древнего финно-угорского населения Поморья культовое значение — в  связи с  этим нельзя не обратить внимания на то, что дуб у  финно-угров, как и у многих других народов, считался священным деревом. Такое отношение к дубу до сих пор существует у волжских финнов; представления о сакральном значении этого дерева хранят и прибалтийско-финские языки (например, январь  — обрядовый, священный месяц как для язычников, так и для христиан — именуется у финнов tammikuu, буквально «месяц дуба»). Таким образом, можно предполагать, что ф.-уг. tammi ‘дуб’ могло отразиться в названии Тамица не только в прямом, но и в культовом значении, что, казалось бы, хорошо согласуется с другими топонимическими фактами подобного рода. В то же время существенной фонетической преградой для такого истолкования служит историческая форма топонима Танбица (*Тамбица) — она отражает ступень чередования, которая для tammi ‘дуб’ в финно-угорских языках не засвидетельствована. В связи с этим А. К. Матвеев в упомянутой выше работе отмечает, что названия с  основой Тамб-, если она действительно имеет значение ‘дуб’, нельзя связывать непосредственно с  прибалтийско-финскими источниками — более вероятно, что такие названия восходят к  какому-то древнему наречию саамского типа. По этому поводу можно заметить, что единственная зыбкая фиксация похожего слова в диалекте Патсйоки (дается Т. Итконеном под знаком вопроса) также имеет форму ta˙ mmė, gen. ta˙ mmė [KKLS, с. 571] — топонимических следов этого слова у саамов не отмечено. Таким образом, при всей семантической привлекательности изложенной гипотезы для названия *Тамбица / Тамица должны быть рассмотрены и иные этимологические возможности. На наш взгляд, в первую очередь к ним следует отнести сопоставление с саам. патс. tabbA, нотоз. tabpA, кильд., тер. tāmbp(A) ‘бедренная кость передней ноги оленя’, тер. также ‘плечевая кость человека’ (название в целом может быть соотнесено с  кильд. tāmb ńd’t’š' — диминутивной формой этого слова) [Там же, с. 565–566]. При всей кажущейся необычности этой этимологии лингвистических аргументов для нее вполне достаточно. Так, выше (см. 3.4.4) уже отмечалось, что эта лексема, как и многие другие «анатомизмы», зафиксирована в собственно

250

6. Идиосемантические финно-угорские апеллятивы

саамской топонимии (называет озеро) [KKLS, с. 1020]; употребляются в саамской топонимии и синонимичные лексемы rŭŏīdA ‘передняя часть бедра’, vшзrḠA ‘нижняя часть кости передней ноги или берцовая кость (например, оленя)’ [Там же, с. 1012, 1035]. В типологическом отношении ср. также коми нибель — термин с буквальным значением «бедренная кость», употребляющийся в речной гидронимии [Мусанов, 2003, с. 71], а также финский термин olkajoki ‘приток реки’ при olka ‘плечо’, т. е. буквально «плечо реки» [ФРС, с. 418–419]. Удивительным, но, видимо, не случайным совпадением оказывается аналогичная интерпретация соседнего с Тамицей гидронима Кянда (< *саам., см. выше): ср. саам. тер. kāndtA ‘большая берцовая кость птицы (~ голень)’ [KKLS, с.  88]. Более того, второй ближайший к Тамице гидроним — Нижма — интерпретируется на основе термина со значением ‘пах оленя’, который также является «анатомическим» (см. ниже). ТаПШЕНЬГА, р.  (Онеж., Нименьга). С а а м. Это название, на наш взгляд, родственно предшествующему Тамица, однако отражает иные диалектные данные саамского языка, ср. патс. tābb ž, нотоз. tābb š' — диминутивные формы от tabbA, tabpA ‘бедренная кость передней ноги оленя’ [KKLS, с. 565–566]. Редуцированный характер гласного второго слога в этих словах определяет закономерность их передачи русским тапш- (см. 3.2.2). Представленная группа названий характеризуется не только единством этимологической семантики, но и другими чертами сходства: 1) анатомизмы данного типа употребляются в названиях малых рек бассейна Белого моря, а также озер; 2) они сконцентрированы на Онежском п-ове и в ближайшей к нему микрозоне Кокорино — Нименьга (на Онежском п-ове -канда известно и как детерминант). Что могут означать в  гидронимии анатомические метафоры, обозначающие те или иные части конечностей животных и человека? В названиях озер они очевидно указывают на форму объектов, а в  речных гидронимах либо своеобразно передают тот же признак (может быть, первоначально именуется не речка, а маленький залив при ее впадении в море), либо указывают на малую величину поморских «речек», которая отражается также в наименованиях типа «кончик», «вершинка», «корень, комель» (см. Кярега,

6.1. Метафорические апеллятивы

251

Лопшеньга, Люленьга и др.). Эту семасиологическую связь наглядно иллюстрирует приб.-фин. kanta, kand ‘пятка’, которое имеет также значения ‘основание; корень; дно’ [SSA, 1, с. 302]. Точных русских аналогов для этой номинативной модели не выявляется (ими могли бы быть голень, бедро, кострец, пятка, ляжка, лытка, огузок и др.1). Однако приблизительный русский аналог видится в гидронимах типа Лопатка, которые известны опять-таки на Онежском п-ове (руч. и тоня Лопатка, оз. Лопатное). Метафора в этих случаях может быть связана с лопатой — инструментом, ср., однако, и анатомическое значение этого слова: лопатка ‘плечная треугольная плоская кость, к  углу коей подвешена плечевая кость человека, передняя нога животного’ [Даль, 2, с. 267]. Сейчас название Лопатка на Онежском п-ове местные жители объясняют так: «Лопатка тут уже, а потом шире, как топорик». Возможно тем самым, что и некоторые прибалтийско-финские названия речек и озер на Кырв- / Кирв- «топор» (см. ниже) представляют иной номинативный вариант обозначения небольших угловидных объектов. Ухо (3) ПеЛЛЕГА, гора (Онеж., Лямца); ПеЛЛЕКА, покос (Онеж., Нижмозеро); ПеЛЬЕКА, покос (Онеж., Нименьга). С а а м. ~ Прасаам. *pεˉljē, саам. сев. bællje, ин. pelji, колт. pellj, кильд. piel´l´, тер. piel´l´e, няат. pεl’l’e, pl. pεl’l’ek, ‘ухо’ [YS, с. 100–101; KKLS, с. 354]. Эта основа неоднократно засвидетельствована в составе собственно саамских оронимов [KKLS, с. 1003–1004]. Шея (1) *КаГЛОМИН: КаГЛОМИНКА, р.  (Прим., дельта р.  Северная Двина). П р и б.- ф и н. ~ Карел. kagla, kakla, kagluš, ливв. kaglu, kaglus, люд. kagл(こ ),kagлu, kagлuz, kagлus, вепс. kagл, kagлuz ‘шея, затылок’. Ср. также фин. kaula, kakla, kaulus ‘коровья привязь’, kauls ‘воротник’ [SKES, с. 173]. В названии *Кагломин отразилось, вероятно, метафорическое значение исходного апеллятива: ср. вепсский географический термин kagлaz, kagлuz ‘перешеек между О потенциальной возможности подобных названий в  какой-то мере свидетельствует комментарий информанта к названию Лавкотское Озеро (Прим., Лопшеньга): «Оно на лытку похоже, лыткой такой идёт». 1 

252

6. Идиосемантические финно-угорские апеллятивы

двумя болотами или лесными массивами’ [Мамонтова, Муллонен, 1991, с. 34]. Видимо, в близком значении основа выступает и в составе карельских топонимов, среди которых отмечено название Kaklaniemi, аналогичное севернорусскому *Кагломин [Там же]. См.: [Кабинина, 1997, с. 96]. Часть черепа (1) КеККУРА, руч. (Холм., Холмогоры). С а а м. ~ Саам. kikker ‘треугольная кость задней части оленьего черепа’ [KKLS, с. 127], ср. сонг. k’ė k’k’eŗ-vuaiv ž' ‘нижний край задней части черепа (оленя, человека)’ [Там же, с.  861]; ср. саам. Kikker-jarg (топоним) > рус. Кегоръ, Кекурь [Там же, с. 979]. К этому же субстратному источнику может восходить рус. диал. кекур ‘высокий скалистый камень на берегу моря или в  море, но выходящий на поверхность воды; скалистый мыс’ [Подвысоцкий, с. 65] (ср. название о-ва Кекур на одном из озер нижней Двины). Часть рога (1) ВеЙГА(РЕКА), р.  (Онеж., Пурнема). С а а м. ~ Саам. тер. g vĭəī ka, gen. vĭəiḠa, патс. veīḠ'em, кильд. vèīgkem ‘нижняя задняя развилка оленьего рога’ [KKLS, с. 730]. В связи с этой этимологией показательны русские названия двух основных притоков р. Вейга: Верхняя Сухая Росстань и Нижняя Сухая Росстань (ср. упомянутое выше диал. росстань ‘развилка’); ср. также образные саамские топонимы, отражающие лексему со значением ‘рог’ [Там же, с. 1028]. Подложечная впадина (1) ЛаПШОЗЕРО, оз. (Прим., Лая). С а а м. ~ Саам. тер. лaps(A) ‘подложечная впадина’ [KKLS, с. 194]. Пах (1) НиЖМА, р. — НиЖМОЗЕРО, оз., д. (Онеж., басс. зал. Онежская губа). С а а м. Интересную и убедительную версию о происхождении названия Нижма (оно известно также в Карелии) предложил А. Л. Шилов. Согласно его гипотезе, рус. Нижм- < саам. n’essem ‘пах’, в  топонимии ‘раздвоение’ [см. подробнее: Шилов, 1999б, с. 65–66, 75; 1999в, с. 108]. Фонетически еще более близкой к Нижм- саамской формой является сонг. nėäşme ‘пах (оленя)’

6.1. Метафорические апеллятивы

253

[KKLS, с. 276]; в то же время, поскольку дифтонг в этом слове вряд ли может быть передан русским и, в качестве источника для Нижма видится соответствующее слово другого саамского диалекта с дифтонгом типа ie ~ сонг. ėä (например, кильдинского, терского). Географическое положение поморского Нижмозера хорошо согласуется с этой этимологией: три соседних озера здесь расположены V-образно и имеют речную связь как с Онежским берегом на западе, так и с Летним берегом на северо-востоке. Матка (1) ВОЖОЗЕРО, оз. (д.), истор. (Онеж., Тамица). С а а м. ~ Саам. патс. vuossA ‘матка самки животного’, сонг. vuossA ‘матка самки животного, женщины’ [KKLS, с. 796]. Палец (1) ПиЛЬДОЗЕРО, оз. — ПиЛЬНЕМА, р.  /  истор. ПИЛДЕМА (Онеж., Покровское). С а а м. ~ Прасаам. *pεˉlkē, саам. сев. bælge, ин. pelgi, колт. peälgg, кильд. pielg, тер. pieļge ‘большой палец руки’ [YS, с. 100–101]. Этимология кажется достоверной, если считать исходным название мыса *Пиль(д)нема, по которому далее стали называться река и озеро (ср.: мыс Пурнема → река Пурнема → истор. Пурноозеро). О варьировании лг / лд см. 3.2.1. Часть груди (1) ВаЛМА, луг (Мез., Совполье). С а а м. ~ Прасаам. *vālmā, саам. сев. falbme, ин. välmi, колт. välm, кильд. vālm, тер. vaļme ‘место хомута’ [YS, с.  144–145], ср. рус. диал. валмы ‘часть груди у оленя между передними ногами, где проходит сса (хомут)’ (кольское) [Подвысоцкий, с. 14] < саам. [KKLS, с. 717]. В лексике РС слово не засвидетельствовано, поэтому топоним может иметь субстратное происхождение. Вероятно, в его основе лежит метафора («место хомута → промежуток, место между двумя объектами»).

Ч ас т и

д е р е ва

Корень, комель (8) ЛиЛЕСЬВЕРА, руч. (Онеж., Мудьюга); ЛюЛЕНЬГА, р. (Прим., Лопшеньга). П р и б.- ф и н. Вполне достоверным представляется предлагаемое Т. И. Киришевой сопоставление основы Люл- с фин.

254

6. Идиосемантические финно-угорские апеллятивы

lyly ‘корень, комель’, дополнительно аргументированное тем, что р. Люленьга вытекает из оз. Вершинские [Киришева, 2006, с. 82], ср. в  связи с  этим исторический контекст «речка Люленга, что вверх по Лопшенге» [СГКЭ, 1, с. 719], ср. также название оз. Верхнее Люлю на границе Карелии и Финляндии [АРК, с. 60]. В названии Лилесьвера видится та же основа в иной русской передаче (см. 3.2.2); формант в этом случае указывает, видимо, на озеро («Верхнее озеро», из которого течет ручей). МАНДУГаЛЬ 1, 2, 3, о-ва (Прим., дельта р. Северная Двина). С а а м. ~ Саам. кильд., тер. mānd(A), патс. māddA, нотоз. mādda ‘комель’ [KKLS, с. 231]. Представляется, что в сочетании с детерминантом -галь ‘скала, большой камень’ (см. 4.1.2) эта основа образует лексему терминологического характера, которая приблизительно соответствует рус. бережная луда (каменистый островок близ берега) или отрывная кошка (островок, оторванный течениями от берега); ср. также семантически аналогичное саамское название острова Mādkuošk [Там же, с. 990]. МаТИГОРЫ, гора (Онеж., Кянда); МаТИГОРЫ, поле / МаТЕГОРЫ (Прим., Уна); МАТИГоРЫ, куст д. (Холм.). С а а м. Кроме указанных поморских названий, топоним Матигоры известен в других регионах РС, а также в Карелии (Матигоры, несколько гор Матовара [АРК, с. 34, 55, 72]). Это свидетельствует о том, что основа называет географически важную реалию. Истоки подобных названий, на наш взгляд, следует видеть в саамских диалектах, ср. прасаам. *māntē, саам. сев. mad’de, ин. mäddi, колт. maadd [YS, с. 74–75], саам. патс. māddA, няат. mādtE, нотоз. mādda, кильд., тер. mānd(A) ‘комель’ [KKLS, с. 231]. В лексике это саамское слово характеризуется широким кругом семантических дериватов, в том числе — географических терминов, ср. саам. сонг. màdda-jέnnam ‘материк’, патс. ńarḠA-māddA ‘основание мыса’, сонг. ma˙ ddA, нотоз. madtA, им. mant ‘земля, почва’ и др. [Там же, с. 231–232, 295]. В  собственно саамских топонимах основа засвидетельствована с  детерминантами -muotka и -kuošk [Там же, с.  990]  — здесь она, вероятно, выступает в значениях ‘материковый’, ‘береговой’. Поморские Матигоры тем самым можно истолковать как «Материковые горы» или «Береговые горы», что соответствует географическому положению объектов (ср. также рус. гора Матерá

6.1. Метафорические апеллятивы

255

в нижнедвинской зоне при поморск. матёра ‘материк’ [Гемп, 2004, с. 293]). юРМАЛА, луг (Холм., Ломоносово). П р и б.- ф и н. или с у б с т р. Этимология этого топонима (возможно, термина) установлена А. К. Матвеевым, который связывает компонент -мала  /  -мола с  фин. malo ‘край, конец, сторона, бок; залив, берег’, карел.-финл. malo ‘низкая вода’, эст. mala ‘песчаный берег моря’, а лексему юрмала рассматривает как сочетание этого термина с фин., карел. juuri ‘корень, комель; основание, низ; край’, имеющим близкие соответствия в других прибалтийско-финских языках [SSA, 2, с. 144]. Устанавливаемое А. К. Матвеевым значение термина юрмала — ‘коренной берег (берег, который не заливается водой)’; по мнению исследователя, подобный термин мог существовать на РС не только в собственно финском и карельском, но и в других субстратных языках [Матвеев, 2004, с. 267–273]. Обрубок, чурка ~ шишка, комель (8) НИЦА, р., истор. / МАЛАЯ НИЧА РЕКА (Прим., Зимний берег); НИЦЫ, три речки, истор., карт. (Прим., Никольское устье р.  Северная Двина); НиЦЫ, группа речек (Прим., басс. Сухого моря); НИЧ, поле (Мез., Целегора); НиЧИ, покос (Мез., Козьмогородское); НиЧКУРЬЯ, покос (Холм., Холмогоры); НюЧИ, покос (Онеж., Устькожа); НюЧКОЛЬЕ, покос (Мез., Совполье). П р и б.ф и н. Многие из этих названий, вероятно, связаны с фин. nysä ‘кусок, отрезок, короткая трубка или чурка; шишка’, карел. nyttšä ‘кусок, отрезок, обрубок’, люд. nütš ‘комель, корень, обрубок’ [SSA, 2, с.  248]. По крайней мере, эта этимология представляется верной для речек Ница — все они настолько малы, что их имена не обозначены даже на километровой карте (ср. также однокоренное название Нисяки < карел. nytšäkkö ‘очень короткий’ [Там же], см. 5.1). Для названий покосов на Нич- / Нюч- данная этимология фонетически и семантически также достоверна, однако некоторые из них могут связываться и с к.-зыр. нитш ‘мох’ или ничьявны ‘хлюпать’ [КРС, с.  463]; для названия Нючколье допустимо предполагать саамское происхождение (*Нюхчкурья < ńuχč ‘лебедь’ [KKLS, с. 306]).

256

6. Идиосемантические финно-угорские апеллятивы

Шишка, нарост (1) ПаХКАЛА, изба, мыс, луг (Онеж., Кянда). П р и б.- ф и н. ~ Фин. pahka ‘свиль, нарост, кап; шишка, нарыв’, карел. pahka ‘нарост на дереве; шишка’, люд. pahk(こ ) ‘нарост на дереве; нарыв’, вепс. pahk ‘шишка, нарыв; нарост на дереве’ [SSA, 2, с. 286; см.: Матвеев, 2004, с. 57]. Название, однако, может восходить и к антропониму. В русской топонимии региона есть уникальные фиксации апеллятивов комель и корень. Название Комель (Онеж., Мудьюга) относится к  участку леса и, по-видимому, отражает прямое значение апеллятива («Было дерево очень большое свалёно»). Топоним Кореньнаволок (Онеж., Нижмозеро), скорее всего, является калькой — во всяком случае, в этой же зоне известно название Матигоры. В качестве возможного русского аналога для модели «корень, комель» отметим еще название Бритний Ручей (впадает в  Белое море близ Солзы), которое может происходить от диал. брит ‘огузок, комель снопа’ [Даль, 1, с. 128].

У гл у б л е н и е Щель, трещина, расселина (8) ёЛОКУРЬЯ, зал. (Прим., дельта р.  Северная Двина). С а а м. ~ Прасаам. *jēlō, саам. сев. jiello, ин. jiälu, колт. jiõll, кильд. jiell ‘щель, щелка, щелочка; трещина’ [YS, с. 36–37; KKLS, с. 59]. МаЛА, р.  /  ЧуЕГА (Мез., Азаполье); МаЛОЖМА, р.  (пос.) (Онеж., Кянда); МаЛОЗЕРО, оз. (Онеж., Кокорино); МаЛОКУРЬЯ, р. (Прим., дельта р. Северная Двина). П р и б.- ф и н. или с а а м. Возможности интерпретации субстратных названий на Мал- дает в первую очередь прибалтийско-финская основа mal-, отличающая значительной семантической широтой, ср. фин. malo ‘край, конец, бок, сторона; щель, щелочка, ямка, углубление; залив, берег’, карел.-финл. malo ‘низкая вода’ [SSA, 2, с. 144], фин. malu ‘щель, трещина, расселина’ [SKES, с.  331]. Практически все эти значения действительны для топонимии, но названия речек, в которых основа Мал- особенно активна, связаны, видимо, со значениями ‘щель, щелочка, трещина, расселина’: представляется, например, что мезенскому названию речки Мала приблизительно соответствуют русские Грубые ручьи (ручьи, текущие в узких каменных разломах, см. 2.3). На основе прибалтийско-финских данных,

6.1. Метафорические апеллятивы

257

однако, не объясняется название Маложма — судя по финали -жма (см. 3.3.1), оно должно интерпретироваться на саамской почве. В связи с этим этимологический интерес представляют саамские соответствия указанным выше прибалтийско-финским лексемам (даются в SSA под знаком вопроса), ср. саам. патс. mшзla˙ s, нотоз. mu лas, сонг. mualas, кильд. muəлas, тер. mīļļε ‘полынья, образующаяся весной у берега озера’ [KKLS, с. 264]. Связать название Маложма непосредственно с  этим конкретным значением вряд ли возможно, однако архаичность структуры топонима косвенно свидетельствует о том, что ранее семантика саамского слова могла включать и более общие смысловые компоненты, подобные прибалтийско-финским, например ‘щель’ (далее ‘щель между берегом и нерастаявшим льдом на озере, полынья’, ср. подобное семасиологическое соответствие в  приб.-фин. vana ‘узкая длинная щель; след, полоса; русло реки; полынья’ [SKES, с. 1631–1632; см.: Мамонтова, Муллонен, 1991, с. 100]). В конечном итоге название Маложма, содержащее, на наш взгляд, указанную саамскую основу и диминутивный суффикс -жм-, должно буквально толковаться как «Щелочка» или «Трещинка» (в топонимии «Маленькая (речка)», что соответствует физико-географическим характеристикам Маложмы, составляющей в длину около 25 км). Интересно, что на картах Маложма иногда фиксируется как Моложма — возможно, это не ошибка картографов, а параллельная форма названия, которая более точно передает фонетический облик исходного саамского слова. К данной группе предположительно можно отнести и название ВяЛАХТА / ВяЛОХТА (Холм., Холмогоры), относящееся к береговой ложбине, которая периодически заливается водой. Основа этого названия разрушена, однако типологические данные позволяют соотнести ее с фин., карел. väli ‘промежуток’, люд. väli ‘промежуток, щель’ [SSA, 3, с. 480] — эта основа регулярно отмечается в собственно карельской топонимии, ср. Вялитало, Вялиярви, Вяливара и др. [АРК, с. 14, 15, 23]. Борозда, желобок (3) уРЕХМИНА, покос (Онеж., Кокорино); уРЕХРУЧЕЙ, руч. (Онеж., Устькожа). П р и б.- ф и н. ~ Фин. uurre, карел.-ливв.

258

6. Идиосемантические финно-угорские апеллятивы

uur(r)e, uurreh ‘колея; промоина; борозда; желобок; насечка и др.’ [SKES, с. 1565; см.: Матвеев, 2004, с. 118]. ХоЛКА, прт. — ХоЛКОЗЕРО, оз. (Прим., Летняя Золотица). П р и б.- ф и н. Фонетически точным соответствием названию протоки Холка является фин. holkka ‘желобок’ [ФРС, с.  120], ср. также фин. halki ‘надвое, пополам; через, сквозь’, halkeama ‘трещина, расселина’ [Там же, с. 89]. Холка — весьма незначительная протока, что подтверждает этимологию с географической стороны.

Инструменты

и и х ч ас т и

Топор (3) КИРБАСОВА РЕКА, р., истор.  /  КЫРБАСОВА  /  КИРВАСОВА / совр. КАРБАСоВКА (Прим., Уна); КыР(В)ОЗЕРО, оз. (Прим., Повракула). П р и б.- ф и н. ~ Фин., карел., люд. kirves, вепс. kirvez, kervez ‘топор’ [SSA, 1, с. 373]. Ср. карельские топонимы Кирвасозеро, Кирвесвара, Кирвеслахти и др. [Муллонен, 2008, с. 79; АРК, с. 47, 108]. О начальном кы- см. 3.2.1. ХаМАРНАВОЛОК, покос — ХаМАРНАЯ КУЛиГА, зал. (Онеж, Тамица). П р и б.- ф и н. Т. И. Киришева предлагает для данного названия сопоставление с  фин., карел. hamara, люд. hamar, hamaro, вепс. hamar ‘обух’ [SSA, 1, с.  135–136], указывая в качестве аргумента на то, что названия типа Обухово часто встречаются в русской топонимии [Киришева, 2006, с. 49]. Эти, в общем, справедливые положения нуждаются в дополнительном комментарии. Прежде всего, подобные русские названия образуются, по-видимому, от антропонимов, ср. в поморских материалах д. Обухово = истор. Обухова Гора (Холм.), покос Обуховка (Прим.), поля Обуховщина и Обухово (Онеж.), ср. также Обух — индивидуальное прозвище жителя с. Яреньга. Таким образом, приведенный Т.  И.  Киришевой «русский» аргумент подтверждает этимологию лишь в том случае, если субстратные названия на Хамар- возводятся также к антропониму (на эту возможность как будто указывает тот факт, что и Хамарнаволок, и Обухово фиксируются в топонимии Тамицы). В то же время в собственно прибалтийско-финской топонимии «обух» (так же, как сам «топор» и прочие его части) встречается в  качестве апеллятива — ср., например, название острова Лехтихамара в Финляндии [АРК, с. 72].

6.1. Метафорические апеллятивы

259

Мотыга (1) КоКСЕМЕНА, покос (Онеж., Кокорино). П р и б.- ф и н. ~ Фин. koksa, карел. kokša ‘мотыга’, люд. kokš ‘сучковатое дерево для просушки сетей, подпора с развилиной наверху’, вепс. kokš ‘мотыга’; приб.-фин. > рус. диал. кокша ‘навозные вилы с двумя зубьями; мотыга’ [SSA, 1, с.  388]. В  основе номинации объекта (судя по детерминанту — мыса), видимо, лежит метафора, ср. название камня Рогачок на р. Онега (Кокорино): «Рогачок камень такой, у него три зуба». Зубец (1) СоРБОЗЕРО, оз. (Онеж., Нименьга). П р и б.- ф и н. ~ Фин. sorppa ‘зубец остроги, вил и т. п.’, карел. šorppa, tšorppa ‘разветвление, развилина; ножка; шип, зубец’, люд. šorp(pこ ) ‘зубец остроги, вил и т. п.’, вепс. šorp ‘шип, зубец, сучок; (двупалое) копыто’ [SSA, 3, с. 202].

Ч ас т и

р ы б ол о в н ы х с н ас т е й

Крыло / передняя часть невода (2) ЧИГЛОНИМ, истор. / совр. ЦиГЛОМЕНЬ, часть г. Архангельск (Прим.); ШиГЛОМИНА, покос / ШиДЛОМИНА (Онеж., Кокорино). П р и б.- ф и н. ~ Фин. siula ‘крыло невода’, карел. šikla, šigla, šigлa, sikla, ливв. siglu, sigлu, šiglu ‘голова невода; передняя часть невода’, люд. sigл ‘крыло невода’ = саам. sîūl ‘крыло невода’ [SKES, с. 1048–1049]. В языке-источнике основа, скорее всего, имела географическую семантику: «крыло невода → угол, конец» (ср. название Сиклалахти в Карелии) [АРК, с. 74]. Начальный ч в названии Чиглоним указывает на то, что создателями топонима были носители субстратного языка, близкого к  прибалтийско-финским [см: Кабинина, 1997, с. 122–123 (Чиглоним); Матвеев, 2004, с. 121 (Шигломина)]. Поплавок (1) ПуЛОНЕЦ, о-в (Онеж., зал. Онежская губа). П р и б.- ф и н. ~ Фин. pullo ‘поплавок сети, удочки’, карел., люд. pullo, вепс. pulo, pulu ‘поплавок невода или сети’; приб.-фин. > саам. кильд. pållă, рус. диал. пуло, пульё ‘поплавок сети’ [SSA, 2, с. 423].

260

6. Идиосемантические финно-угорские апеллятивы

Грузило (1) ПуНДОС, о-в, прт. / ПуНДУС (Прим., дельта р. Северная Двина). П р и б.- ф и н. или с а а м. ~ Фин. punta, диал. punda ‘лодочный якорь; грузило невода’ = саам. budde ‘лодочный якорь’, buddo, puddo ‘якорь; каменное грузило’ [SKES, с.  643]. Ср. рус. диал. (Онеж., Прим., Холм.) пунда ‘грузило невода’ [КСГРС].

Ч ас т и

у пря ж и ол е н я

Ремень, вожжа (1) ЛяМЦА, р.  (д.)  /  истор. также ЛАМЦА (Онеж., басс. Белого моря). С а а м. ~ Прасаам. *lāmćē, саам. сев. lawǯe, ин. läbǯi, колт. läbǯǯ, кильд. lāmǯ, тер. lamǯa, ‘ремень, вожжа’ [YS, с. 66; KKLS, с. 199–200]. Т. И. Киришева связывает название Лямца с фин. lämmin, карел. lämmin, lämmeä, люд. läm, вепс. l’äm ‘теплый’ [Киришева, 2006, с. 69]. Хомут (1) КоНЕПАНЬГА, зал. на оз. (Онеж., Кокорино). С а а м. Вторая часть этого названия может быть сопоставлена с саам. кильд. pāηg, тер. paηge ‘олений хомут’ (прасаам. *pāηkē, саам. сев. bagge, ин. päggi, колт. pägg) [YS, с. 98–99; KKLS, с. 327] = фин. panka ‘ручка, дужка; олений хомут; привязь’, карел. panka, люд. pang(こ ), вепс. pang ‘ручка, дужка’ [SSА, 2, с. 307]. Значение этой лексемы подсказывает этимологию первой части: в ней можно видеть хорошо известную в собственно саамских топонимах основу со значением ‘олень’, ср. прасаам. *kontē, саам. кильд. kånd, тер. koņde (саам. сев. godde, ин. kodde, колт. kådd ‘дикий олень’) [YS, с.  54–55; KKLS, с.  138, 981–982]. Изменение фонетического облика основы может объясняться различными причинами: диэрезой взрывного д, трансформацией нд >нг > н или переосмыслением топонима (ср. варианты Кондозеро / Коньгезеро, Кондемох / Конемох). Название, таким образом, должно буквально истолковываться как «Олений хомут» — в именовании озерного залива эта метафора кажется органичной.

6.2. Апеллятивы в прямых значениях

261

6.2. Апеллятивы в прямых значениях Чужая этническая группа (15) ГаМСКА ДЕРЕВНЯ, луг  /  ГаМСКОЕ — ГаМСКАЯ ГОРа, гора  /  истор. ГАМЪСКАЯ ДЕРЕВНЯ (Онеж., Лямца). П р и б.ф и н. Для названий Гамозеро, Гамручей (р-н Кенозера) А. К. Матвеев приводит сопоставление с фин. haamu, карел. hoamu ‘призрак, привидение’ [SSA, 1, с. 125; см.: Матвеев, 2004, с. 161]. В данном случае, однако, более достоверным кажется сопоставление топонимов на Гам- с фин. Häme, называющим одну из финских провинций и ее население [SSA, 1, с.  207]. Прежде всего, о былом проживании финнов в селах Онежского берега (и шире — Беломорья) свидетельствуют исторические данные. Так, Т. А. Бернштам отмечает, что с 1-й пол. XVII в. вместе с карелами в Беломорье переселялась часть финского населения, жившего в пограничных районах Карельского уезда, в ближайших к шведско-русской границе финляндских провинциях и в  областях, прилегающих к  Ботническому заливу [Бернштам, 1978, с.  56]. След этого финского населения усматривается историками в  коллективных прозвищах кайваны, шведы, каталики (католики), которые доныне известны в селах Онежского берега. Этноним кайваны (в Кемском уезде квены [Подвысоцкий, с.  64]) историки обычно соотносят с древнерусскими наименованиями каяны, Каянская земля, Каянское море (Ботнический залив) [Бернштам, 1978, с. 56]; А. В. Родионов отмечает, что кайванами русские называли и вепсов [Родионов, 2003, с. 15], однако вепсских следов на Онежском берегу не обнаруживается. В свете этих фактов представляется очень вероятным, что историческая Гамъская деревня представляла собой поселение финнов  — выходцев из области Häme. Название этой деревни, скорее всего, первоначально возникло в среде карел. МуГАЛЫ, часть д. Тамица (Онеж.); МуГАЛЫ, часть д. Кянда (Онеж.). П р и б.- ф и н. ~ Фин. muukalainen, карел. muukalaine, muukali, люд. mūgalaine, mūgali ‘из другой стороны, чужой, незнакомый’ [SSA, 2, с. 185; см.: Киришева, 2006, с. 44–45, 58]. РоЧЕВА, р.  /  РоЧА — РоЧОЗЕРО, оз. — истор. РОЧЕВ РУЧЕЙ (Онеж., Нименьга). С а а м. ~ Саам. патс. rǔǒ ttsA, кильд. rū ts(A) ‘финн’, нотоз. rǔǒ ttsA ‘финн; швед’ [KKLS, с. 459].

262

6. Идиосемантические финно-угорские апеллятивы

РуШАЛДА, оз. / ЧУДиНЕВСКОЕ оЗЕРО / истор. РУШЕЯГР (Холм., Ломоносово); РУШИМёНКА, покос (Прим., Повракула). С а а м. ~ Саам. патс. rŭǒššA, нотоз. rŭǒš’šA, кильд. rūš’šA ‘русский’ [KKLS, с.  458; см.: Матвеев, 2004, с.  218]. Основа встречается в собственно саамских топонимах [KKLS, с. 1011]. ЧиЖГОРА, д. (Мез., Совполье); ЧиЖГОРА, покос (Мез., Жердь); ЧиТОМИНА, поле (Прим., Уна): «Кладбище там, высоко место»; ЧиТОМОЛКА, поле (Мез., Азаполье); *ЧиШНЕМА: истор. ЧИШНЕМСКИЙ НАВОЛОК  /  совр. ЧиЩНЕМА (Онеж., Пушлахта); ЧиШНЕМА, мыс  /  ЧиЩНЕМА НОС (Онеж., Чекуево); ЧуДА, р.  (Прим., Солза); ЧуЖГОРА, д.  /  стар. ЧуЗГОРА (Прим., Лая). С а а м. А. К. Матвеев с сомнением сопоставляет мезенское Чижгора с саам. сев. čiǯǯе, колт. čiǯǯ ‘женская грудь’ [YS, с. 22–23], кильд. t’š'idt’`š' ‘грудь’ [KKLS, с. 658; см.: Матвеев, 2004, с. 101–102]. Сомнение в данном случае представляется обоснованным, поскольку саамское слово, во-первых, относится к  детской речи, а во-вторых, неизвестно в собственно саамской топонимии (русская топонимия Поморья также не знает подобного апеллятива, если не считать современного Сиська, возникшего из Сийская). Учитывая то, что совпольское название Чижгора с XVI в. известно как ойконим, возможно, на наш взгляд, связать его с иными саамскими данными. Вероятный источник этого топонима видится в саам. патс. tšùδδe, нотоз. t’š'uddE, кильд. t’š'udţE, gen. t’š'uδe, тер. t’š'ん dţε ‘враг, неприятель (в преданиях)’ [KKLS, с. 682]. Саам. δ представляет собой звонкий дентальный спирант, подобный англ. th в слове the [Там же, с. XXX], — в русском языке этот специфический звук может передаваться как через д, так и через з (в мезенских примерах под прибалтийско-финским или коми-зырянским влиянием он мог дать и рус. ж). На основе саамских диалектных данных для рус. Чиж- гипотетически восстанавливается субстратный прототип *t’š'ん δ-, по вокализму близкий к терскому диалекту (ср. Кильца, Кимжа, Кихтома в этой же зоне), но отличающийся от современных терских форм артикуляцией звука d. Это явление объясняет и фонетическую форму Кимжа (~ тер. kるmč ‘медведь’), поскольку межзубная артикуляция переднеязычных могла сказываться и в особом (более «щелевом») характере аффрикаты. В связи с  мезенскими названиями остается добавить, что одно из  них

6.2. Апеллятивы в прямых значениях

263

(покос Чижгора) записано в жердской микрозоне, где засвидетельствованы единичные для Северного Примезенья легенды о чуди. Изложенные выше фонетические соображения позволяют связывать с саамскими данными и топоснову Чиш-, отмеченную в двух названиях западной части региона. Одно из них (Чишнема, Чекуево) А. К. Матвеев связывает с рус. чисть (> чищ-) [Матвеев, 2004, с. 127], ср. диал. чисть ‘расчищенное от леса или кустарника место’ [КСГРС]. Для названия, относящегося к  аграрной зоне, эта этимология приемлема, однако для мыса Чишнема (Онежский берег) сопоставление с рус. чисть крайне сомнительнo как с точки зрения характера реалии, так и с точки зрения традиций именования морских мысов. Кроме того, в исторических фиксациях этого топонима, известных с сер. XVI в., ни разу не отмечено Чищнема: эта фонетическая форма появляется только в  источниках ХХ в., соседствуя с  еще более трансформированным картографическим вариантом Чесменский. С  рассматриваемым саамским апеллятивом мы связываем и топооснову Чуз- / Чуж-, отраженную в ойкониме Чужгора / стар. Чузгора (Прим., Лая), — эта фонетическая форма близка всем восточносаамским диалектам, кроме терского. Наконец, представляется вполне очевидной и связь указанных саамских апеллятивов с топоосновой Чуд- (ср. в материалах Т. Итконена: саам. Tšudiluht, Tšudjaur, Tšudijok (> рус. Чуда) [KKLS, с. 1028]). Ландшафтные реалии (5) КОШЛАХТА, истор. — КОВШОСТРОВ, истор. / совр. КоШОСТРОВ, о-в (Прим., дельта р. Северная Двина). П р и б.- ф и н. М. Л. Гусельникова рассматривает топоним Кошлахта как вторичный (метонимический) по отношению к названию Малые Кошки [Гусельникова, 1994, с.  49]. Вряд ли эта версия удачна, поскольку названия кошек — изменчивых, подвижных, недолго существующих наносных островков — не образуют топонимических гнезд ни в одном другом примере. Более убедительна этимология А.  К.  Матвеева, который связывает основу Кош- с  карельскими данными: карел. košše- (kostie-) ‘подветренное место; защищенная сторона’, koššeranta ‘подветренный берег’ [Матвеев, 1989, с.  83] (ср. также фин. kosto, koste ‘выступающий речной мысок, заливчик на повороте реки; тихий, спокойный участок реки’, kosteranta

264

6. Идиосемантические финно-угорские апеллятивы

‘подветренный берег’, ливв. koste, kosteranda, люд. kosterand ‘подветренное место на берегу’ [SKES, с. 223]). В русской традиции такой реалии Поморья соответствует географический термин заветерье ‘защищенная от ветров с голомени бухта, залив, губа’, ‘место, укрытое от ветров высоким берегом или лесом’ [Гемп, 2004, с. 343], однако в топонимии этот термин не отражен. ПёВКУЙ, руч. (Мез., Совполье); ПЕХВЕРЕТЬЕ, ур., истор. (Двинской уезд, Лисестровская вол.); ПеХКОЗЕРО, оз. / ПёХКОЗЕРО — ПёХКОРУЧЕЙ, руч. — ПёХНАВОЛОК, покос — ПёХШАЛГА, лес (Онеж., Мудьюга); ПёХТОЗЕРО, б. оз. (Холм., Холмогоры). П р и б.- ф и н. ~ Фин. pehka ‘гнилое дерево; гниль; древесная или сенная труха’, pehkiö ‘гнилое дерево, гнилой пень; труха’, pehkо ‘гнилое дерево, гнилой пень; труха; гнилой, трухлявый; куст, кустарник’, карел.-ливв. pehkо ‘сухое или гнилое дерево или пень; засохшее гнилое дерево (обычно береза); куст, кустарник; сырой, промокший’, люд. pehk ‘сгнившая береза; длинное пустое дерево или пень; гнилое дерево’ [SKES, с.  508–509; SSA, 2, с.  328; см.: Матвеев, 2004, с.  59 (Пехкозеро, Пёхкоручей)]. Приблизительными русскими аналогами подобных названий являются топонимы типа Пеньище, Пнёвый Ручей, Валёжник, Кокорное Озеро, Кокорный Ручей («Кокоры да хлам»), ср. диал. валёжник ‘поваленное дерево; бурелом, валежник; затонувшее или долго пробывшее в воде дерево’ [СГРС, 2, с. 14], кокора ‘корень дерева с корневищем; толстый отрубок дерева с ветвями; пни и коренья на дне рек и лесных озер’ [Подвысоцкий, с. 68]. ТоПА, о-в (Соловецкий архипелаг). П р и б.- ф и н. ~ Фин. toppa ‘куча; упаковка или укладка цилиндрической или конической формы’ [SSA, 3, с. 310; см.: Киришева, 2006, с. 75]. ЧУМиЩЕ, поле (Прим., Кудьмозеро). С а а м. ~ Прасаам. *ćomこ , саам. сев. čobmâ, ин. čumma, колт. čåmmad, кильд. čōmm ‘куча, груда’ [YS, с. 26–27]. Рыбы (4) МаЙМАКСА, р.  (Прим., дельта р.  Северная Двина); МаЙМИН МЫС, мыс (Прим., Луда); МаЙМИНО, покос (Прим., Лая); МаЙМУШКИ, покос (Мез., Азаполье). П р и б.- ф и н. ~ Фин., карел. maima ‘маленькая рыбка, малек; наживка’, люд. maim(こ ) ‘малек; наживка’, вепс. maim ‘малек’ [SSA, 2, с. 138] — ср. известные

6.2. Апеллятивы в прямых значениях

265

в Карелии названия Маймасгуба, Маймукса и др. [Муллонен, 2008, с. 139; см.: Матвеев, 2004, с. 51 (Маймакса, Маймушки)]. Для названия Маймин Мыс Т. И. Киришева не исключает также связь с фин., карел., люд. maja ‘хижина, шалаш’ [SSA, 2, с. 140; см.: Киришева, 2006, с. 86–87]. Реалии охотничьего промысла (3) ПеРТЫМОВО оЗЕРО, оз. / ПеРТОЗЕРО / ПёРТОЗЕРО (Онеж., Нименьга). С а а м. ~ Саам. сонг. pėärtam, piärttam ‘капкан, ловушка на бобра’, нотоз. pėärtam ‘ловушка на росомаху’ [KKLS, с. 349]. Cр. собственно саамские названия Pertん m-uaiv и Pjartemvar’ с этой основой [Там же, с.  1004]. Варианты названия с  основой Перт-, очевидно, вторичны: их можно объяснять как действием морфологических факторов (сокращение основы), так и влиянием многочисленных в Поморье топонимов Пертозеро (< приб.-фин. pirtti, pertti и др. ‘изба’ (см. 4.2.4)). ПёТЛУСА, руч. (Онеж., Кокорино). П р и б.- ф и н. ~ Фин., карел. petla, люд. pietl’, вепс. petl’ ‘петля; силок (ловушка на птицу)’ < рус. петля [SSA, 2, с. 344], ср. другие севернорусские топонимы с этой основой: Петлема, Петлемина [Матвеев, 2004, с. 142, 154]. ПЮД, руч., истор., карт. (Онеж., Покровское). П р и б.- ф и н. ~ Фин. pyydys, карел. pyytö, pyyvys, вепс. püdus ‘ловушка, западня’ [SSA, 2, с. 453; см.: Киришева, 2006, с. 38]. Продукты (3) оНЧОВЫ ОСТРОВа, о-ва  /  карт. ОНЦЕВЫ ЛУДЫ (Онеж., зал. Онежская губа). С а а м. ~ Прасаам. *ōńćē, саам. кильд. vueńǯ, тер. vん eńǯe, колт. vueǯǯ, ин. oaǯǯi, сев. oaǯǯe ‘мясо’ [YS, с. 92–93], ср. название о-ва Ончеостров в Карелии [АРК, с. 44]. Об отражении в собственно саамской топонимии лексем со значением ‘мясо’ см. 3.4.4. ШуКША, поле (Мез., Целегора); ШуКША, р. (Мез., Лампожня). П е р м. ~ К.-зыр. сюкöсь ‘квас’, общеперм. *s’ukоs’ [КЭСК, с. 273]. Ср. название притока р. Шукша Поваренный Ручей (диал. поварня ‘помещение, где варили сусло, пиво’ [СРНГ, 27, с. 222]). Птицы (2) ХуПИНО, покос — ХыПСКОЕ БОЛоТО, бол. (Мез., Совполье). П р и б.- ф и н. ~ Фин. hyypiä, hyypiö, hyyppiä, hyyppiö, hypiä,

266

6. Идиосемантические финно-угорские апеллятивы

huuppo, hauppo ‘филин’, карел. hüüpie ‘один из видов сокола’, ливв. hüübie, hüübii, люд. hüиbi, вепс. hübи, hibu, hübö ‘филин’ [SKES, с.  94]. Названия могут восходить к  антропониму, ср. приб.-фин. Hyypiä, *Hübjoi — буквально «сова, филин» [Nissilä, 1975, с. 135; см.: Муллонен, 1994, с. 87]. Растения (1) оГОРМИНА, покос (Онеж., Мудьюга). П р и б.- ф и н. ~ Фин. ohra, карел. osra, люд. ozr(こ ), вепс. ozr ‘ячмень’ [SSA, 2, с.  259– 260]; *ohra > *огра > *огро > *огор [Матвеев, 2004, с. 55]. Мифологические персонажи (1) ХАМ, покос — ХаМОВ НОС, покос (Мез., Совполье). П р и б.- ф и н. ~ Фин. haamu, haamo, hahmo, hahmu, карел. hoamu, huamu ‘призрак, привидение’ [SKES, с.  46]. Ср. смеж. Шишкин Бор (?  <  шишко, шишкун ‘нечистый дух, леший’ [Подвысоцкий, с. 192]). Родственники (1) уНИН РуЧЕЙ, руч. (Прим., Зимняя Золотица). П е р м. ~ К.-зыр. диал. унiнь ‘тетя (жена старшего брата отца)’ [КРС, с. 723].

7. Методические и лингвистические итоги этимологического анализа

7.1. Методические результаты Этимологическая часть исследования выполнялась на основе системы методов, направленных на возможно более корректное и обоснованное решение задач семантической и этноязыковой квалификации регионального топонимического субстрата. Наряду с традиционными методами исторической топономастики, эффективность которых доказана во множестве исследований и не нуждается в обсуждении, в работе был применен менее апробированный методический принцип, предполагающий систематическую опору на собственно русский топонимический материал — не только на отдельные факты, но и на данные топонимической идеографии в ее понятийной, словесной и частично рейтинговой организации. При отсутствии идеальной точки отсчета, позволяющей оценить «в баллах» результативность этого этимологического принципа (который, к  тому же, в  процессе исследования всегда сочетался с другими), можно все же достаточно уверенно отметить его плодотворность. На опыте данного исследования наиболее результативные стороны моделирующего подхода могут быть охарактеризованы следующим образом. 1. Для относительно большого числа топонимов достаточно надежно раскрывается их этимологическое содержание и выявляется ведущая этимологическая версия. В  наших материалах этот показатель составил примерно 70 % общего числа топонимов, при этом значительная часть этимологических решений (более половины) была дана впервые. 2. С наибольшей эффективностью моделирующий подход проявляет себя в  сфере видовой географической терминологии, где обнаруживаются множественные и достаточно полные межъязыковые идеографические параллели (на этой основе в работе дана

268

7. Методические и лингвистические итоги

семантическая аргументация более чем для 300 финно-угорских названий). В сфере негеографических апеллятивов наиболее полными межъязыковыми соответствиями характеризуются макроидеограммы «физические свойства и оценка объектов», «растительность», «дикие животные», «ихтиофауна». 3. При организации этимологического поиска в  соответствии с  делением русской семантической сетки на определенном этапе начинает работать принцип «цепной реакции», когда объединяемые таким образом этимологии финно-угорских названий вступают в отношения взаимной аргументации. В их общем ряду наглядно просматриваются устойчивые семасиологические связи, типические номинативные средства, характерные смысловые оттенки топонимических апеллятивов. 4. В рамках русской апеллятивно-идеографической классификации технически легче выявляются случаи калькирования или типологического смыслового совпадения «соседних» названий, что, как известно, аргументирует топонимические этимологии наилучшим образом. 5. Русская апеллятивно-идеографическая основа позволяет выявить факты переосмысления субстратных названий. Поскольку ремотивация обычно опирается на «ближайшие» в языке значимые звуковые комплексы, результат ее действия относительно случаен — в топонимии это проявляется в возникновении семантически аномальных названий, занимающих в русской апеллятивно-идеографической классификации изолированное положение. Таких случаев относительно немного, однако для регионального исследования ценен каждый факт — в частности, в  нашем исследовании все русифицированные субстратные названия, выявленные по принципу «семантической изолированности» в русском языке, оказались этнодифференцирующими (см. Кинащ, Лунный Ручей, Очаги,Чулочные Озёра, Чутки). 6. Эксперимент с  рейтинговой составляющей русской семантической классификации обнаружил, что в плане продуктивности отношения между русскими моделями и их финно-угорскими аналогами могут складываться различным образом, однако в  очень многих случаях их количественная взаимосвязь близка к  прямо пропорциональной. Таким образом, рейтинговый принцип

7.1. Методические результаты

269

может применяться в  региональных топонимических исследованиях и в  дальнейшем. Один из важных результатов его применения — хорошо видимая картина межъязыковых апеллятивноидеографических различий, диспропорций и «лакун», что по-своему ведет к  осмыслению этноязыковой специфики топонимического субстрата (об этом будет сказано ниже). 7. В связи с перспективой региональных исследований следует особо отметить, что при моделирующем подходе этимологические результаты приносит работа не только с активными русскими идеограммами, но и с моделями, которые представлены очень малым числом названий или даже одним топонимом (см. куница, отец, дядя, лучить и др.). Положительный результат дает и работа с метафорами (ср. их общий ряд: котел, корыто, крюк, сапог, конь, лапа, пуп), а также с чисто словесными моделями, которые в силу семантической неоднозначности стоят вне основного идеографического деления (см. деньги, железный, красный и др.). Что касается ограничений и трудностей, с которыми сопряжен моделирующий подход, то о них с теоретических позиций уже говорилось в  гл. 3. Кроме межъязыковых различий, осложняющих этимологический поиск (на региональном материале они будут рассмотрены ниже), отметим ограничения моделирования с точки зрения результатов. Прежде всего, этот метод, как и все другие собственно лингвистические методы этимологии, чаще всего бессилен перед внутриязыковой и межъязыковой омонимией в системе финно-угорской лексики. Позволяя сформировать те или иные версии, моделирование далеко не всегда позволяет отдать предпочтение какой-либо из них. В некоторых случаях на предпочтительность той или иной гипотезы указывают русские количественные показатели, однако в  силу общей сложности рейтинговой картины они вряд ли могут считаться достаточными для уверенного выбора этимологии. Кроме того, омонимия нередко затрагивает одинаково продуктивные в топонимии лексемы. Например, Вильдезеро с равной вероятностью может толковаться как «Белое озеро» (саам.) или «Кривое озеро» (фин.), Вылозеро — как «Верхнее озеро» (к.-зыр.) или «Нижнее озеро» (саам.), Волгозеро — как «Трестяное озеро», «Поперечное озеро» (саам.) или «Белое озеро» (фин.) и т. п. Частным

270

7. Методические и лингвистические итоги

проявлением этой этимологической ситуации является омонимия апеллятивов и личных имен — правда, в отличие от вышеприведенных и подобных им примеров, она в гораздо меньшей степени препятствует этноязыковой квалификации субстратных топонимов. Общий вывод из всего сказанного видится следующим: построение этимологически ориентированной русской «семантической сетки» следует признать необходимой начальной ступенью изучения топонимического субстрата любого региона Русского Севера, по меньшей мере — необходимой частью исследовательской лаборатории. Этот метод существенно увеличивает доказательность большого числа этимологий, хотя и обладает рядом ограничений, которые являются естественным следствием сложности языковой реальности. 7.2. Лингвистические результаты Основным лингвистическим результатом работы является этимологическая интерпретация достаточно большого числа субстратных топонимов. Как отмечалось во Введении, к  исследованию было привлечено более 1 600 названий, по общеязыковым показаниям квалифицируемых как субстратные. В процессе этимологического анализа удалось интерпретировать примерно 75 % этого материала (более 1 200 топонимов). Такой результат позволяет считать возможной дальнейшую публикацию словаря субстратных топонимов Архангельского Поморья или словаря, в котором субстратные названия этого региона составят часть более широкого материала. В связи с  перспективой дальнейших исследований отметим и полученные на опыте данной работы более частные лингвистические результаты. 7.2.1. Фонетика Прежде всего, в  этой области видится вполне оправдавшим себя подход, при котором все доступные для наблюдения фонетические явления, отражаемые в  топонимии региона, подробно

7.2. Лингвистические результаты

271

рассматриваются уже на доэтимологической ступени исследования. Далее, на собственно этимологическом этапе, эти сведения оказываются не только полностью востребованными, но  и  в  отдельных случаях маркируются особенно высокой этимологической значимостью. Так, в системе явлений русской фонетической адаптации субстратных названий следует особо отметить активность процессов, связанных с  переработкой язычных звуков и билабиальным характером в. В отличие от других диалектных фонетических явлений, эти процессы часто представлены не в живых вариантных формах топонимов, а в единственной установившейся форме, где тому или иному русскому звуку соответствует неэквивалентный финно-угорский прототип. В  частности, билабиальный характер русского в создает наибольшие этимологические трудности в случаях его замены губными и латеральными звуками (см. Латманга, Килкурья, Кильнема). Среди других согласных подобную ситуацию наиболее часто отражает русский д, за которым во многих случаях «скрывается» этимологический заднеязычный g / g / k (см. Вондручей, Кильдина, Сендевара, Курдополь, Пильдозеро и др.); в отдельных случаях в топонимии встречаются обратные фонетические отношения (см. Малгас). Похожая диалектная взаимосвязь звуков к и т в топонимии региона является более редкой и более живой, хотя «застывшие» формы также встречаются — этимологически первичным в них обычно является к (см. Пёхтозеро, Темник, Тёмнокса). В сфере адаптации заднеязычных весьма активно отражается и их ослабление, обычно сопровождающееся заменой этих звуков другими (см. Мерьяс, Нюя, Тайручей). В процессе этимологического анализа были конкретизированы и некоторые положения, касающиеся русской передачи специфических финно-угорских звуков. Так, коми-зырянский ö в центральной и южной зонах Северного Примезенья передается русским е (см. Вервей, Черсова) — в то же время на севере этого субрегиона есть названия, отражающие передачу коми-зырянского ö русским о (Рома, Това, Товото). Для Северного Примезенья подтверждается также возможность передачи коми-зырянских палатальных свистящих русскими шипящими (см. Шукша). Обнаруживаются в  топонимии Архангельского Поморья и примеры, отражающие

272

7. Методические и лингвистические итоги

«нулевое» русское отражение финно-угорских гласных второго слога и связанное с этим изменение фонематического состава топоосновы (см. Важмозеро, Лопшеньга, Тапшеньга, Хатры и др.). В сфере ранее не отмечавшихся региональных фонетических особенностей, характеризующих языки субстрата, заслуживает внимания «нижмозерский» феномен, проявивший себя в устойчивом соответствии русского и саамскому еа — см. примеры в таблице: Форма в языкеисточнике

Топоним

Известные словарные данные

Кильдина

кильд. kėa˙ лgkan, сонг. kieлγa, gen. kĭěлḠan

*kielgan

Нижма

сонг. nėäşme

*nieşm

Чиньга

прасаам. *cεˉŋk-, саам. патс., нотоз. tsėäggA, няат. cεägg〓 , кильд. tsėa˙ ŋg, тер. tsėa˙ ŋgka

*tsieŋg

Подобное соотношение русских и саамских данных отмечает в  топонимии Беломорской Карелии А. Л. Шилов, который допускает связь этого явления как со спецификой языка-источника, так и с особенностями русской передачи субстратных названий [Шилов, 2008, с. 62]. Последнее, на наш взгляд, маловероятно — скорее, рус. и в нижмозерских (и, может быть, карельских) примерах восходит к дифтонгу типа ie (~ саам. ea), который не засвидетельствован в составе рассматриваемых апеллятивов, однако предположительно может связываться с  наречием, близким к  терскому диалекту саамского языка (ср. основу Пильд- в топонимии Онежского берега, которая соотносится с  саам. ин. pelgi, колт. peälgg, кильд. pielg, тер. pieļge — см. Пильдозеро / *Пильднема). 7.2.2. Морфология Многие морфологические явления, отмеченные в  процессе этимологического анализа поморской субстратной топонимии, непосредственно подтверждают действие известных общих

7.2. Лингвистические результаты

273

закономерностей, изложенных в  разд. 3.3.1 и 3.3.2. В  целом эти сведения не нуждаются в повторении, однако в связи с перспективой региональных исследований следует прокомментировать этимологические данные, касающиеся относительно малоизученных или дискуссионных морфологических тем. 1. Д и м и н у т и в н ы е ф о р м ы в   т о п о н и м и и На материале поморской топонимии предположение о диминутивном характере некоторой части субстратных топонимов безусловно подтверждается. Согласно результатам этимологического анализа, с наибольшей уверенностью в топонимии региона можно выделять фонетически специфичные рефлексы диминутивного суффикса -Vnč, известного ныне в кильдинском диалекте саамского языка, ср. Выношенца (~ кильд. vεnnsəńd’t’š'), Тельменца (~ кильд. tėa˙ rm ńd’t’š'), Поранчев Ручей (~ кильд. pōr ńd’t’š'). То, что эти языковые параллели не являются случайными, подтверждается как микрозональной локализацией топонимов (два из них отмечены в ближайшем соседстве), так и этимологически выявленными для данных микрозон иными сигналами саамского присутствия (подробнее см. в гл. 8). В некоторых случаях можно предполагать, что кильд. -Vnč в процессе русской фонетико-морфологической адаптации дает формы на -еч / -(н)ица (см. Нюнечполя, Тамица; ср. также живые варианты нижнеонежских гидронимов Выношенца / Выношница, Леменца / Лемица). Диминутивные суффиксы других саамских диалектов (-аš, -аž, -ai) фонетически менее индивидуальны, поэтому их распознавание в  топонимии не всегда возможно. В  этом случае одним из сигналов вероятного диминутивного характера основы может служить ее 3–4-фонемный состав с  финальным кластером «согласный + шипящий» (Олж-  /  Волж-, Капш-, Лопш-, Тапш-) — он образуется при русском усвоении диминутивных форм совершенно закономерно, поскольку гласный саамского суффикса обычно является редуцированным. Иногда распознаванию диминутивов способствуют данные русской семантической типологии и топонимического контекста. Так, субстратные названия проток типа Воложка / Волживка (~ саам. ōłg ž, ōлγ š ‘поперечная жердочка’) имеют, с  одной стороны, типический русский аналог

274

7. Методические и лингвистические итоги

Перечка, с  другой стороны — обнаруживают микросистемные связи с русскими тополексемами этого типа. Результаты этимологического анализа топооснов в целом подтверждают и изложенную в разд. 3.3.1 гипотезу о связи поморских гидронимов на -жма  /  -зьма с  архаичным саамским диминутивным суффиксом -šм / -şм / -šn. Основы этих гидронимов поддаются интерпретации из саамского языка и с фонетической, и с семантической стороны, хотя некоторые из них, возможно, подверглись прибалтийско-финской фонетической адаптации (см. Колозьма, Маложма, Пудежма, Торожма, Унежма). В целом следует отметить, что для поморского региона рефлексы диминутивов выявлены только в топонимии саамского происхождения. В  подавляющем большинстве случаев это — как и  на  Кольском п-ове — гидронимы, чаще всего названия малых рек, впадающих в Белое море. В русской традиции им типологически соответствует термин-диминутив речка, которым поморы в  живой речи традиционно заменяют официальные названия небольших рек бассейна Белого моря. 2. Р е д к и е и е д и н и ч н ы е д е т е р м и н а н т ы При том, что состав финно-угорских топонимических детерминантов в целом хорошо изучен, на региональном материале обнаруживаются возможности его пополнения. Так, в  поморской субстратной топонимии выявлено семь детерминантов, которые в  силу их «точечного» характера не рассматривались в  предшествующих исследованиях: -бураки (в названии луга Тирибураки, Пурнема). П р и б. - ф и н. ~ Фин. purakko ‘сырое место; озерцо, лужа’, карел. purakko ‘ручей’; -нева (в названии Иркисневое Болото, Северное Примезенье). П р и б. - ф и н. ~ Фин. neva ‘открытое или безлесное болото; зыбун, покос на болоте; трясина; река’, карел. neva ‘вода, водоем (озеро, река, море); болото’; -галь (в названиях островов Мандугаль 1, 2, 3, дельта р. Северная Двина). П р и б. - ф и н. или с а а м. ~ Фин. kallio, карел. kallivo, люд. kal’, kal’l’ī, kal’l’ivo, вепс. kal’ ‘скала’, саам. патс. kaļļi, нотоз. kaļļei, кильд. kaļļei, тер. ka˙ ļļe ‘скала, (большой) камень, (каменная) плита’;

7.2. Лингвистические результаты

275

-молка (в названиях покосов Азмолка, Кармолки, Кузомолка, Мостемолка, Читомолка — Северное Примезенье). С а а м. ~ Прасаам. *mōlkkē, ин. moalkki, колт. muälkk, кильд. malk, тер. m ļķe ‘изгиб, поворот (дерева, дороги, реки)’; -санга (в названиях покосов Воесанга и Сивасанга, низовья р.  Онега). П р и б. - ф и н. ~ Фин. sanka, sanga ‘ручка, дужка’, ижор. saŋka ‘стожар’, вод. saŋka ‘ручка, дужка; крюк’, эст. sang ‘ручка, дужка’ — в топонимии ‘покос в излучине реки, луг’; -чалга (*-челга) (в названии покоса Матчалга, Онежский п-ов; возможно, также в названиях покоса Мычелга и оз. Мычалка в низовьях рек Онега и Северная Двина). С а а м. ~ Прасаам. *ćēlkē, саам. сев. čielge, ин. čielgi, колт. čielj, кильд. čielg, тер. čeļge ‘позвоночник; хребет, кряж’; -тера (в названии покоса Силостера  /  Сыростера, Северное Примезенье). П р и б. - ф и н. ~ Фин. tiera, tiero ‘невыгоревшее место на подсеке; незасеянный, невспаханный или заросший участок поля; клочок поля; маленький островок леса’, tierе ‘невыгоревшее место на подсеке’, карел.-ливв. tiero, t’iero ‘невыгоревшее место на подсеке; небольшой участок земли; открытое место’. Вероятно, при обращении к топонимии других территорий Русского Севера этот ряд может быть продолжен. Как свидетельствует опыт изучения поморского материала, при всей редкости или даже «точечности» вновь выявляемых детерминантов их значение в системе других региональных топонимических данных оказывается достаточно высоким. Это обусловлено, во-первых, этнодифференцирующими свойствами редких детерминантов — так, в нашем случае шесть из семи лексем этого типа определенно указывают на язык-источник. Во-вторых, топонимы с редкими детерминантами почти всегда существуют в плотном окружении полукалек и, как можно предполагать, в некоторых случаях указывают на вероятные источники русских формантов в полукальках того или иного типа. О том, что калькирование при всей его тотальности может оставлять «случайные» следы исходных финно-угорских формантов, свидетельствуют, к примеру, единичные названия островов на -ма (истор. Линома, см.) в дельте Северной Двины — при том, что все другие субстратные названия островов в  этой зоне имеют русский детерминант -остров (-ма < приб.-фин. ma(a) ‘земля,

276

7. Методические и лингвистические итоги

суша’). Подобным образом, возможно, редкие детерминанты -молка и -тера, отмеченные в агронимах Северного Примезенья, указывают на лексические источники широко известного здесь детерминанта -пожня, а тем самым и на вероятные этнические истоки мезенских полукалек этого типа. 3. К в о п р о с у о г и д р о ф о р м а н т е -V н ( ь ) г а Как отмечалось в разд. 4.1.1, объяснению этноязыковых истоков загадочного речного форманта -Vн(ь)га посвящен целый ряд гипотез. По-видимому, для разных регионов Европейского Севера эти гипотезы действительны в разной мере, однако, как выясняется, на территории Архангельского Поморья, периферийной по отношению к основному ареалу -Vн(ь)га, этот формант очевидно не имеет гомогенного лексического прототипа — «чудского» или какого-либо еще. Иначе говоря, для -Vн(ь)га в Поморье обнаруживаются множественные этноязыковые и словообразовательные источники — среди них есть и такие, о которых пока не говорилось в научной литературе. Согласно результатам этимологического анализа, часть названий малых поморских речек на -Vн(ь)га связана по происхождению с  прибалтийско-финскими ономатопоэтическими глаголами типа *CVristä  /  *CVrissä, *CVhista  /  *CVhissa и др. Топоосновы, образованные от таких глаголов, либо бессуффиксные (Сируй < siristä, Тирибураки < tiristä, tirissä), либо имеют суффикс -н- (Ириний Ручей, Пирина, Софьина), который можно связывать с адъективным суффиксом -inen или субстантивным суффиксом -nä (ср. jyristä ‘греметь, грохотать’ — jyrinä ‘гром, грохот’, piristä ‘звенеть, зудеть’ — pirinä ‘слабый, но продолжительный звук’ [ФРС, с. 173, 467] и т. п.). Очевидно, что в случае присоединения к основам на -н детерминанта *joki ‘река’ на русской почве закономерно возникло бы -Vн(ь)га: именно таким образом, по нашему предположению, возникли поморские гидронимы Лоренга (*Lorinen-joki или *Lorinä-joki < фин. lorista, карел. lorissa ‘журчать’) и Рименьга (*Ryminen-joki или *Ryminä-joki < карел. rymissä ‘греметь, грохотать’, фин. rymistä ‘бушевать, шуметь’); ср. еще название р. Пиринга на Кольском п-ове [KKLS, с. 1006] и р. Софьянга в Северной Карелии [АРК, с. 17], которые, вероятно, родственны нашим

7.2. Лингвистические результаты

277

Пирина и Софьина, но, в отличие от них, имеют в своем составе ныне «скрытый» детерминант *joki ‘река’. Другие возможности происхождения финального компонента -Vн(ь)га открывает рассматривавшийся в разд. 4.2.1 пример с названием речки Пуранка / Пуранга / Пураганка. В этимологической статье, включающей этот гидроним, уже отмечалось, что его вариантные формы возможно связывать с карел. purakko ‘ручей’ (> Пуранка > Пуранга вследствие русской морфологической адаптации и аналогии) или генитивной формой этой лексемы в  сочетании с  речным детерминантом: *Purakko-n-(joki) > Пураганка. Аналогичным образом могли возникнуть и гидронимы Карманга (прямо от карел. karmakka ‘прохладный’ или из *Karma-n-joki) и Латманга (< *Латванга < Latva-n-joki или *Latvakko — эта собирательная форма, которую в  топонимии можно примерно перевести как «Вершинки», коррелирует с географически смежным русским названием Вершинские Озёра). Эти наблюдения, как кажется, отчасти приоткрывают и тайну древнейших поморских гидронимов Яреньга и Лопшеньга. Так, в названии Лопшеньга — особенно если принять во внимание предложенную этимологию основы Лопш- от саам. luo pp ž (dem.) ‘кончик’ — финаль -еньга наиболее разумно может быть объяснена прибалтийско-финским (и далее русским) морфологическим освоением, протекавшим по одному из двух указанных выше путей: из формы *LopšVkko «Кончики» («Вершинки») или *LopšV-n-joki «Река вершинок» (характерно, что Лопшеньга действительно слагается несколькими небольшими озерными истоками — «вершинками»). У саамов же, которые первыми освоили эту реку, она могла называться *Luo pp ž-jokk или *Luo pp ž без детерминанта, поскольку диминутивный суффикс часто служит его заместителем (см. 3.3.1). 7.2.3. Cемантика Благодаря моделирующему подходу, в этой области также выявляется достаточно широкий круг итоговых наблюдений. Прежде всего, как с методической стороны уже отмечалось выше, на поморском материале безусловно подтверждается высокая степень смыслового сходства топонимии русского и финно-угорского происхождения.

278

7. Методические и лингвистические итоги

Различия, которые при этом наблюдаются, связаны главным образом с неодинаковой активностью некоторых моделей, а также с этноязыковым своеобразием средств топонимической номинации. В сфере количественных несоответствий и лакун действуют, по-видимому, причины самого разного характера. С  одной стороны, в топонимических различиях этого рода совершенно очевидна детерминирующая роль экстралингвистических факторов, связанных со своеобразием уклада жизни и хозяйственной деятельности русского и финно-угорского населения. В  частности, в Поморье, как и в других регионах Русского Севера, на фоне развитой русской аграрной топонимии отмечается относительная малочисленность соответствующих субстратных названий. Совсем не обнаруживается здесь финно-угорских соответствий русским географическим терминам, называющим солеварные места (варница, колодец, усолье, черен); разумеется, нет пересечений и в тех сферах, которые связаны с относительно поздними типами хозяйственной деятельности поморского населения (сплав и обработка леса, фабричное производство и т. п.). В сфере географической терминологии, однако, просматриваются и иные причины количественных расхождений. В частности, обращают на себя внимание те случаи, когда важная природная реалия, хорошо представленная в топоосновах русскими родовыми и видовыми терминами, относительно слабо отражена в основах финно-угорских названий. Примером может служить различное наполнение идеограмм «залив» и «мыс» — в  этих случаях основная причина межъязыковых количественных и качественных диспропорций видится в  том, что в  терминологическом обозначении заливов и мысов, которые, надо полагать, осваивались финноугорским населением в самой глубокой древности, отразились весьма архаичные средства топонимической номинации — прежде всего термины-метафоры, ныне не фиксируемые словарями в географических значениях ‘мыс’ или ‘залив’. Эти значения прочитываются лишь по собственно топонимическим данным на основе апеллятивов с узуальными значениями ‘конец, кончик (топора, поля и т. п.)’, ‘острие, вершина, выступ, уголок и др.’, для заливов также ‘голень’, ‘пятка’ (cр. древнейший русский метафорический термин губа в значении ‘залив’).

7.2. Лингвистические результаты

279

В сфере негеографических апеллятивов причины межъязыковых расхождений, по-видимому, еще более многообразны. Одной из них может являться калькирование, стершее следы тех или иных финно-угорских топонимических лексем. Такая возможность уже отмечалась по отношению к  «береза»; подобным образом калькирование могло затронуть и другие регулярные финно-угорские апеллятивы (сейчас доказать это практически невозможно, однако о том, что калькирование на РС отличалось большой масштабностью, косвенно свидетельствуют историко-топонимические сведения по смежным территориям — Карелии и Кольскому п-ову). Кроме того, неравновесное наполнение некоторых идеографических моделей может объясняться — безотносительно к контактам — причинами этноязыкового порядка. Например, в  случае с  идеограммой «длинный» непропорциональность количественного соотношения названий (107 русских топонимических гнезд — 2 субстратных топонима) может связываться с различием финно-угорского и русского видения протяженных объектов: в соответствии с ним финно-угры, возможно, словесно закрепляли в названиях протяженных объектов признаки «тонкий / узкий», «поперечный» (или «широкий, большой в ширину», о чем на примере саамских названий озер Карелии уже писал А.  Л.  Шилов [2008, с. 54]). Этот пример иллюстрирует и то, что при сопоставлении русских и финно-угорских данных идеографическое членение, проведенное «с русских позиций», оказывается порой достаточно условным. То же можно сказать об идеограмме «нижний» (148 русских топонимических гнезд — прямых финно-угорских аналогов нет). В  этом случае, вероятно, лакуна также обманчива, поскольку в  архаичной топонимии финно-угорских народов «низ» (~ начало, основание, дно, исток, комель, корень) соответствует русскому «верх», и наоборот. О том, что это представление могло отразиться и в поморской субстратной топонимии, свидетельствует название мезенской реки Пыя (см.), которое истолковывается из саамского языка как «Верхняя река», однако относится к  самому нижнему, приустьевому притоку р.  Мезень (ср. также гидронимы Люленьга и Лилесьвера, объясняемые из фин. lyly ‘корень, комель’).

280

7. Методические и лингвистические итоги

Наконец, межъязыковые количественные несоответствия и лакуны могут объясняться тем, что в финно-угорских названиях агглютинативной структуры иногда просто «не прочитываются» некоторые смыслы, выявляемые по данным русской топонимии. Например, в поморских материалах не обнаруживается субстратных названий, очевидно указывающих на близость объекта к некой точке отсчета («ближний»). В то же время, возможно, эта топонимическая идея выражается в некоторых финно-угорских названиях на Код- / Кот-, соответствующих в этом смысле русским Домашним [см. о них: Березович, 2000, с.  92–93]. Та же потенциальная неоднозначность прочтения свойственна и отдельным метафорическим названиям — к  примеру, для финно-угорской метафоры «пах» (см. Нижма) допустимо предполагать топонимические значения ‘внутренний’, ‘средний’, ‘раздвоение’, а возможно, и какие-то другие. Таким образом, межъязыковые количественные расхождения проявляют тесную связь не только с экстралингвистическими обстоятельствами, но и с этноязыковыми причинами, определяющими релятивный характер идеографической квалификации некоторых субстратных топонимов. В  связи с  этим отдельного рассмотрения заслуживает вопрос об относительно устойчивых межъязыковых номинативных различиях, которые возможно проследить с опорой на имеющиеся этимологические данные. Наиболее простой и редкий тип подобных различий условно может быть назван «синонимической асимметрией» — русские и финно-угорские номинативные средства в  этом случае тождественны по составу, но неодинаковы по предпочтению. Так, в русской топонимии Поморья редко встречается тёмный и очень часто чёрный — в дошедшей до нас субстратной топонимии, напротив, над чёрным преобладает тёмный (~ сумрачный, мутный, тусклый). В большинстве случаев, однако, номинативные различия между языками более глубоки; в  них заметно проявляются как своеобразие восприятия мира русским и финно-угорскими народами, так и исторически сложившиеся этноязыковые традиции именования тех или иных географических объектов. В частности, в рамках регулярных идеограмм на поморском материале выявляются

7.2. Лингвистические результаты

281

следующие специфические финно-угорские средства топонимической номинации2: Идеограмма

Семантика финно-угорских апеллятивов

Типичные объекты номинации

Излучина реки

ручка, рукоятка, дужка

покосы, луга

Кривой, изогнутый

гнуть, сгибать

реки, озера

Круглый

кольцо лыжной палки; поплавок

острова, озера

Поперечный

поперечная жердочка

протоки

Вязкий, болотистый

слякоть, нечистоты, птичий помет

покосы

Опасный

рвать, раздирать, царапать, ломать, колоть, бросать, швырять; угроза, опасность

пороги, мысы

Шумный

журчать, литься, звучать, звенеть, трещать, хрустеть, щебетать и др.

ручьи, малые реки, пороги

Скудный, бедный

усталый, изнуренный, тощий

озера

Коллективный

народ, семья, род, племя

покосы

Кроме того, на опыте данной работы подтверждаются и расширяются сведения о некоторых типах финно-угорских апеллятивов, которые встречаются в субстратной топонимии довольно часто, но в силу значительной этноязыковой специфики не сводимы к единственной идеограмме. Так, финно-угорские лексемы со значением ‘комель, корень’ употребляются в  поморской топонимии 2  Для этого типа финно-угорских названий вообще следует отметить более высокую в сравнении с русскими аналогами звукоизобразительность, что сказывается и в большем разнообразии топонимических апеллятивов. Думается, в рамках данного исследования эти языковые ресурсы далеко не исчерпаны.

282

7. Методические и лингвистические итоги

в  следующих значениях: берег, материк (см. Матигоры, Мандугаль, Мондариха, Юрмала); исток реки (см. Люленьга, Лилесьвера); маленькая, очень короткая речка (см. Ница). Отмеченные связи в поморской субстратной топонимии достаточно устойчивы, т. е. проявляются во многих примерах, что позволяет и в дальнейшем использовать их для этимологических реконструкций. Более сложная тема — редкие и уникальные финно-угорские номинативные средства. Как можно судить по нашим данным, сам факт редкости или единичности финно-угорского названия во многих случаях сигнализирует об этимологической нестандартности его семантики. За таким названием часто скрываются либо представления религиозно-мифологического характера, либо образные или ономатопоэтические представления о географических объектах — на апеллятивном уровне и те и другие далеко не всегда имеют точные русские аналоги. Этимологическая квалификация подобных финно-угорских топонимов бывает крайне затруднительной. Главным аргументом этимологии в этих случаях являются типологические финноугорские данные, однако наряду с ними аргументирующий характер могут приобретать экстралингвистические сведения (см. Лодьма), а также выявляющиеся при этимологизации семантические связи между субстратными названиями одной зоны. Так, в этимологических статьях уже отмечалось, что фонетически уникальные для поморского региона названия нескольких озер кудьмозерской зоны истолковываются как «безрыбные» — буквально «усталые, изнуренные», «тощие», «с невкусной рыбой» (здесь же отмечено единственное в Поморье русское Безрыбное Озеро). Еще более ярким примером системных связей между редкими субстратными названиями может служить топонимия Онежского берега, где обнаруживается целая группа саамских метафор, связанных с «анатомией» и оснасткой оленя: развилка оленьего рога (Вейга), пах оленя (Нижмозеро), бедренная кость передней ноги оленя (*Тамбица), вожжа оленьей упряжки (Лямца), олений хомут (Конепаньга) — в топонимии этой же зоны просматриваются и другие саамские анатомизмы: берцовая кость птицы (Кянда), ухо (Пеллега), большой палец руки (Пильдозеро), матка (Вожозеро).

7.2. Лингвистические результаты

283

Показательным в  свете этих фактов кажется и русское название коллективного покоса Сердца, расположенного в той же микрозоне — единичная в  русской топонимии региона метафора, имеющая, однако, аналоги в собственно саамской топонимии (см. 3.4.4). Несмотря на то, что для некоторых отмеченных онежских названий имеются альтернативные этимологии, такое совпадение вряд ли случайно — скорее, этот топонимический комплекс представляет собой единый архаичный пласт местной субстратной топонимии, отражающей синкретизм мышления древних номинаторов. Семантические связи, выявляемые в  процессе этимологического анализа, приобретают «сверхаргументирующий» характер и в тех случаях, когда география топонимов достаточно широка. Иначе говоря, топонимы разных территорий могут последовательно, хотя и различным образом, выражать одну и ту же важную общерегиональную идеограмму. Так, для речной гидронимии Поморья, прежде всего названий рек, впадающих в  Белое море, «кодовыми» оказываются две идеи: с  одной стороны — «звучность» поморских речек (о номинативных моделях уже говорилось выше), с другой стороны — их «малость». В последнем случае наблюдается большое разнообразие метафорических и иных средств номинации: диминутивные суффиксы при основах, номинативные модели «кончик, вершинка», «корень, комель», «обрубок, кусок», «часть лапы  /  ноги», «трещинка, морщина, желобок» — однако все эти средства выражают специфическое видение поморских речек как очень малых объектов.

8. Дославянское население Архангельского Поморья по данным топонимии

8.1. Этнический состав финно-угорского населения региона В итоговом освещении этого вопроса прежде всего следует воссоздать целостную картину, представляющую э т н и ч е с к и е и м е н а финно-угорских народов Поморья как на основе уже приводившихся историко-топонимических свидетельств (см. 2.4), так и на основе данных, полученных в результате этимологического анализа. Этимологическая картина, наблюдаемая по отношению к региональным этническим именам (собственно этнонимам, субэтнонимам и этноквалифицирующим названиям), не обнаруживает принципиальных расхождений с исходными историко-топонимическими сведениями, согласно которым значительную часть постоянного финно-угорского населения региона составляли сообщества, этнически близкие к современным прибалтийским финнам и восточным саамам. В то же время эта этимологическая картина не является зеркальным отражением уже известных исторических данных: в некоторых отношениях она несколько более узка, а в некоторых — более подробна. Особенности отражения этнических имен в топонимическом субстрате региона таковы. 1. Не отмечены субстратные топонимы, прямо указывающие на карел. Основная причина этого видится в том, что карелы были позднейшим и самым многочисленным финно-угорским этническим сообществом Поморья. 2. В субстратной топонимии западной части региона отмечены названия на Роч- (Рочозеро, Роча) и Гам- (Гамская деревня), которые могут указывать на присутствие здесь финнов (Роч- — с саамской позиции).

8.1. Состав финно-угорского населения

285

3. В топонимии Онежского берега засвидетельствованы названия на Мугал-, которые указывают на присутствие населения, «чужого» по отношению к  прибалтийским финнам (так может быть обозначен либо какой-то прибалтийско-финский субэтнос, либо иная финно-угорская группа). 4. В двинских низовьях и Северном Примезенье отмечены топонимы, предположительно указывающие на саамов (Самокурья, Самопола, Самуй ~ *sāmē ‘саам’). Не вполне ясно, кем были даны эти названия, поскольку sāmē является эндоэтнонимом. Возможно, как и на Кольском п-ове [см.: KKLS, с. 1012], эти названия возникли в среде самих саамов. 5. Прибалтийско-финские топонимические указания на саамов не могут считаться определенными в силу давно отмеченной исследователями многозначности топоосновы Лап-. В  то же время устойчивая связанность этой основы с гидронимией, ее ярко выраженная ареальность и географическое совпадение с другими этнотопонимическими сигналами саамского присутствия свидетельствуют о том, что в большинстве случаев топооснова Лап- указывает именно на саамов (география основы: Северное Примезенье, низовья Северной Двины, низовья Онеги). 6. С «саамской позиции» в субстратной топонимии региона отмечаются довольно многочисленные, но неопределенные указания на присутствие чужого, враждебного саамам населения (топооснова Чид- / Чит- / Чиж- / Чиш- / Чуд- / Чуж- / Чуз-: Северное Примезенье, низовья Северной Двины, Онежский п-ов). 7. Названия на Перм-  /  Перем-, отмечаемые на правобережье нижней Двины с  XVI в., могут отражать этноним пермь, однако в силу географического расположения объектов эти названия могут происходить и от апеллятивного прибалтийско-финского сочетания perä ma(a) ‘окраинная земля’. Как видно, в рамках этой картины содержание некоторых этнических обозначений по-прежнему остается неясным. При соотнесении этих данных со всеми иными региональными фактами отражения этнических имен (русская топонимия, документы, предания  — см. 2.4) с  достаточной уверенностью возможно прийти лишь к двум выводам.

286

8. Дославянское население региона по данным топонимии

1. Выявляемый для региона минимальный этнонимический ряд составляют карелы и саамы, максимальный — карелы, саамы, финны, «чудь», «пермь». 2. Присутствие этносов, отличающихся от карел и саамов, наиболее вероятно в  Северном Примезенье, низовьях Двины и на Онежском п-ове. Эти заключения в целом согласуются с общими результатами этимологического анализа, обнаруживающего в  топонимии Архангельского Поморья дифференцирующие следы присутствия карел, финнов и саамов, а также коми-зырян и групп населения, которые отличались от ныне известных этносов некоторыми языковыми особенностями. Топонимическое наследие этих этнических сообществ и связанные с ним исторические проблемы рассматриваются в следующих разделах. 8.2. Прибалтийско-финское топонимическое наследие Говоря о региональном прибалтийско-финском топонимическом наследии, мы традиционно имеем в виду два класса фактов. Первый класс образуют названия, отражающие состояние прибалтийско-финских языков, во всех отношениях близкое к  современному (лексика, фонетика, морфология). Второй класс составляют топонимы, в  которых современные прибалтийскофинские черты совмещаются с неизвестными ныне фонетическими или морфологическими явлениями. Разумеется, в целом граница между этими классами не может быть строгой, поскольку количество различительных сигналов относительно невелико. Для прибалтийско-финских топонимов первого класса на территории Поморья выявляется достаточно широкий ряд дифференцирующих детерминантов и топооснов. Несмотря на значительные масштабы калькирования, сказавшегося в  колоссальном количественном преобладании полукалек над полными названиями, в  составе 40 исторических и современных топонимов Поморья отражено 16 прибалтийско-финских детерминантов: -бураки, -ванга, -коски, -кула, -ламба, -луда, -ма, -нева, -орга, -пелда, -пуга, -ранда, -салма,

8.2. Прибалтийско-финское топонимическое наследие

287

-санга, -сари, -тера. В  Архангельском Поморье прибалтийскофинские детерминанты представлены почти повсеместно — исключение составляет лишь Зимний берег; относительной слабостью прибалтийско-финского следа на уровне детерминантов отличается смежная с Зимним берегом территория Северного Примезенья. Этой картине в целом соответствует и распределение дифференцирующих прибалтийско-финских топооснов, к которым по этимологическим показаниям отнесены не только уже известные основы13, но и ряд других (Вано-, Верт-, Леля-, Малт- / Малд-, Норо-, Падер-, Пенк-, Пигл-, Рат- и др. — всего более 200). На уровне топонимических основ зонами максимальной концентрации прибалтийскофинской топонимии являются низовья рек Северная Двина и Онега, а также Онежский п-ов. К востоку от Северной Двины плотность прибалтийско-финской топонимии заметно снижается. Дифференциация прибалтийско-финских данных по языкам и диалектам во многих случаях невозможна или затруднительна в силу межъязыкового фонетического и смыслового сходства исходных апеллятивов. Тем не менее по имеющимся различительным сигналам возможно заключить следующее. 1. Дифференцирующие вепсские элементы не представлены. 2. Дифференцирующие данные людиковского диалекта карельского языка предположительно отражены только в названии морской стрежи Дурыжиха (зал. Унская губа) ~ люд. d’ürizoi, d’urižoi ‘гремящий, стучащий’. 3. Для значительной части поморских топонимов устанавливается представленная в  каждом случае с  различной полнотой связь с финскими / карельскими / карельско-ливвиковскими апеллятивами. О почти повсеместном присутствии в  Поморье карел, уже установленном как историками, так и топонимистами, много говорилось во Введении. В данной работе карельский топонимический след столь широко иллюстрируется материалами этимологических статей, что вряд ли нуждается в  подробном обсуждении. Однако отдельного рассмотрения заслуживает менее изученный вопрос о собственно финском компоненте поморской топонимии. 1 

Более 60 из них рассмотрены А. К. Матвеевым [2004, с. 32–82].

288

8. Дославянское население региона по данным топонимии

В связи с  этим вопросом прежде всего отметим следующее. К востоку от Северной Двины дифференцирующих финских элементов практически нет, однако в центральной и западной частях региона засвидетельствовано 28 топонимических гнезд, основы которых ныне имеют апеллятивные параллели только в  финском языке (иногда также в ижорском, эстонском, ливском, водском языках). Более половины из них (15 гнезд, 11 топооснов) локализовано в низовьях Онеги, включая Онежский берег, ср.: Азика, р. ~ Фин. asikko, asikka ‘небольшой лосось, таймень’. Вигламина, гора, покос — Вигручей, руч. ~ Фин. viheliäinen, wihleinen ‘плохой, дурной, жалкий, негодный’, vihlata ‘колдовать, ворожить’ (? ~ эст.). Кямус, порог ~ Фин. kämä ‘жесткое, твердое место; твердая поверхность; сухая твердая земля’. Мятозеро, оз. — Мяторучей, руч.; Мятозеро, оз. ~ Фин. mätä ‘гнилой’ (~ ижор., вод., эст.). Ниркомина, покос ~ Фин. nirkko, nirko ‘острие, кончик, уголок’ (~ вод.). Нюя, мыс, руч., лес — Нюозеро, оз. ~ Фин. nyhä ‘уголок, выступ; бугорок’. Рубозеро, оз. — Рубручей, руч. ~ Фин. rupa ‘грязь, ил’. Сатанцы, тоня ~ Фин. satama‘гавань’ (~ ижор., эст., лив.). Тушальмина, покос ~ Фин. tussata ‘клубиться, кружиться; шипеть’ (~ ижор., эст.). Хид(о), камень; Хидручей, руч.; Хиднема, покос; Хидовка, покос ~ Фин. hitto ‘черт, дьявол’ (~ ижор., вод., эст.). Холка, прт. — Холкозеро, оз. ~ Фин. holkka ‘желобок’. Кроме подобных названий, в низовьях Онеги отмечаются и топонимы, основы которых имеют карельские и вепсские апеллятивные параллели, но при этом наиболее близки к финским лексемам. Так, название покоса Огормина очевидно ближе к фин. ohra ‘ячмень’, нежели к карел. osra, люд. ozr(こ ), вепс. ozr; название Месовручей прямо соотносится с фин. диал. messo ‘глухарь’ — при карел. mettšo, ливв., люд. metšoi, вепс. metsoi. Таким образом, нижнеонежский субрегион отличается от других зон Архангельского Поморья особенно высокой плотностью «финских» топонимических фактов. При этом, как отмечалось

8.2. Прибалтийско-финское топонимическое наследие

289

выше, именно в  нижнеонежской зоне фиксируются указывающие на финнов саамские названия на Роч- (Роча / Рочева, Рочозеро, истор. Рочев ручей ~ саам. патс. rǔǒ ttsA, кильд. rū ts(A) ‘финн’, нотоз. rǔǒ ttsA ‘финн; швед’), а также исторический ойконим Гамъская деревня, который, скорее всего, связан с субэтническим именем häme, восходящим к одноименному названию одной из областей Финляндии (ср. приводившиеся в разд. 2.4 сведения о коллективных прозвищах кайваны, каталики и шведы). На финнов могут указывать и два идентичных топонима Мугалы (ныне части сел Кянда и Тамица) ~ карел. muukali, люд. mūgali ‘из другой стороны, чужой, незнакомый’ — во всяком случае, в микрозоне Кянда–Тамица отмечены названия Мятозеро и Рубозеро (см. выше), основы которых соотносятся только с финскими данными. Все эти совпадения, видимо, не случайны и действительно указывают на то, что в низовьях Онеги и на Онежском берегу проживали ранее отдельные группы финского населения. Судя по тому, что в  названиях на Роч- и Гам- финны обозначены нейтрально, а легенды о чуди в селах нижней Онеги неизвестны, это финское население воспринималось соседями именно как финское, а  не «чудское». Следы, оставленные этим населением, фиксируются главным образом в  микротопонимии, поэтому вряд ли возможно говорить об очень глубокой древности всего слоя нижнеонежских «финских» названий — их сравнительно недавнее происхождение косвенно подтверждается и тем, что, кроме названий на Роч- и Гам-, ни один из названных выше топонимов не фигурирует в исторических документах. К востоку от Онеги (преимущественно в  низовьях Двины и в восточной части Летнего берега) «финские» факты представлены 11 топоосновами, которые засвидетельствованы в 13 топонимических гнездах, причем многие названия известны по ранним историческим источникам. Питара, р.  (дельта р.  Северная Двина; изв. с  XVI в.) ~ Фин. диал. pitee, pitin, pittiin ‘змея’ (название имеет исторический вариант Змиевка). Питяево, д. (дельта р. Северная Двина; изв. с XVII в.) ~ Фин. pitäjä, pit(t)ää, pitäjäs ‘(сельская) община’.

290

8. Дославянское население региона по данным топонимии

Поврокула, д.; Повракурья, р. (дельта р. Северная Двина; изв. с XVI в.) ~ Фин. peura ‘олень’ (соответствия в других прибалтийскофинских языках имеют иной фонетический облик). Сетигоры, д. (низовья р. Северная Двина; изв. с XVI в.) ~ Фин. setä ‘дядя’ (~ ижор.). Сюзьма, р. (д.) (Летний берег; изв. с XVI в.) ~ Фин. sysmä, карел. *šüžmä, ливв. *süzmü ‘лесная глушь’. Сяськ, о-в (дельта р.  Северная Двина) ~ Фин. sääksi, sääskeläinen ‘чайка-рыболов’ (~ эст.). Угна, р. (Летний берег; изв. с XVI в.) ~ Фин. uhmata ‘быть против, перечить’ (~ ижор., карел., эст., но с нетопонимичными значениями). Хавзюга, р.  (дельта р.  Северная Двина) ~ Фин. hauki, haues-, hauis- ‘щука’ (соответствия в других прибалтийско-финских языках имеют иной фонетический облик). *Хида: Захида, р., покос (дельта р. Северная Двина); Хидозеро, оз. (низовья р. Северная Двина); Хитмина, покос (низовья р. Северная Двина) ~ Фин. hitto ‘черт, дьявол’ (~ ижор., вод., эст.). Химбол, оз., бол. (Летний берег) ~ Фин. himmeä, himpeä ‘тусклый, мутный’, himi, himu, himpi ‘сумрачный, темный’ (~ эст.). Химорово, тоня (Летний берег) ~ Фин. himmi, hime, hymerrys ‘сумрачный, темный’ (~ эст.). Как можно видеть, «финская» топонимия двинских низовий и восточной части Летнего берега отличается от нижнеонежской в  двух существенных отношениях: во-первых, она гораздо шире фиксируется в  ранних исторических источниках, во-вторых, ее в значительной мере представляют речные гидронимы. Оба эти обстоятельства позволяют полагать, что «финская» топонимия низовий Северной Двины и восточной части Летнего берега в сравнении с онежской более древняя. Это, в свою очередь, означает, что ее собственно финское происхождение оказывается под вопросом, поскольку в финских по виду фактах могут быть отражены древние прибалтийско-финские данные или совпадающие с  финскими данные вымерших прибалтийско-финских наречий Поморья. Это тем более вероятно, что рассматриваемая зона по русским преданиям связана с чудью (см. 2.4), а по топонимическим саамским сигналам — с неким этносом, который был враждебен саамам: ср.

8.2. Прибалтийско-финское топонимическое наследие

291

названия реки Чуда (Солза), деревни Чужгора (Лая) и поля Читомина (Уна), которые мы связываем с  саам. патс. tšùδδe, нотоз. t’š'uddE, кильд. t’š'udţE, gen. t’š'uδe, тер. t’š'ん dţε ‘враг, неприятель (в преданиях)’ (см. 6.2). Для прояснения картины необходимо рассмотреть географическое соотношение вышеприведенных «финских» фактов с топонимами второго класса, в которых известные ныне прибалтийскофинские черты совмещаются с неизвестными. Эти топонимы возможно выделять по нескольким фонетико-морфологическим основаниям, которые уже установлены в предшествующих исследованиях: 1. Соответствие субстр. а ~ приб.-фин. е. 2. Соответствие субстр. ん , こ  (> рус. ы) ~ приб.-фин. i, е. 3. Соответствие субстр. č (> рус. ч) ~ приб.-фин. s, š. 4. Совмещение прибалтийско-финских основ с гидроформантом -Vм(а), который неизвестен в  современной прибалтийскофинской топонимии, хотя и фиксируется в некоторых старых названиях на исторических прибалтийско-финских землях. Как оказывается, все эти явления характеризуют именно интересующую нас зону — низовья Северной Двины и прилегающую к ним восточную (до залива Унская губа) часть Летнего берега. Приведем соответствующие факты в указанном выше порядке. 1. С у б с т р. а ~ п р и б. - ф и н. е. Падростров, Падракур, о-ва; Патрукула, д., истор. (дельта р. Северная Двина); Падрокурья, д., истор. (низовья р. Северная Двина) ~ Фин. petra, карел. petra, pedra, ливв. pedru, люд. pedr(こ ), pedru, вепс. pedr, ṕedr ‘дикий северный олень’. Хаймусово, ур. (дельта р.  Северная Двина); Хаймы, покос (Прим., Солза) ~ Фин., карел., ливв. heimo ‘род, племя’, люд. heimokund ‘род’, вепс. him, heim ‘родня, родственники’ (~ вод. ęimo ‘род’, эст. hõim ‘племя’, лив. aim ‘семья, домочадцы’). 2. С у б с т р. ん   , こ   ( > р у с . ы) ~ п р и б. - ф и н. i , е. Кырбасова река, р., истор.  /  Кирвасова (Уна); Кырвозеро, оз. (дельта р. Северная Двина) ~ Фин., карел., люд. kirves, вепс. kirvez, kervez ‘топор’. Лындевера, покос; Лындога, р. (низовья р. Северная Двина) ~ Фин., карел. lintu, люд. lind(u), вепс. lind ‘птица’.

292

8. Дославянское население региона по данным топонимии

Тырва, руч., покос  /  истор. Тырвуя; Тыростров, о-в (низовья р.  Северная Двина) ~ Фин., карел. terva ‘смола’, tervas ‘смолье’, люд. t’erv, terv(こ ) ‘смола’, tervas ‘смолистое (дерево)’, вепс. t’erv, t’ervaz ‘то же’, эст. tõrv ‘смола’. 3. С у б с т р. č ( > р у с . ч) ~ п р и б. - ф и н. s, š. Кумчукурья, р.,  истор.; Кунчезеро, оз. (низовья р.  Северная Двина) ~ Фин. kumsi ‘один из видов форели’, карел. kumpši ‘небольшой озерный лосось, малек лосося’. Чиглоним, истор. (дельта р. Северная Двина) ~ Фин. siula ‘крыло невода’, карел. šikla, šigla, šigлa, sikla, ливв. siglu, sigлu, šiglu ‘голова невода; передняя часть невода’, люд. sigл ‘крыло невода’. 4. П р и б. - ф и н. основа + гидроформант - V м ( а ). Казомас, зал.; Казомас, оз.; Казомась, часть оз. (дельта р. Северная Двина); Казамас, зал. (низовья р. Северная Двина) ~ Фин. kasa ‘кончик, уголок’, карел. kaža, kad’ž'a, ливв., люд., вепс. kaza ‘угол (кончик) топора’. В  поселениях при Унской губе казамас / казамус известно в нарицательной лексике в значении ‘залив’. Пексома, р., истор. (дельта р. Северная Двина) ~ Фин. pieksää ‘мешать, помешивать; пахтать; молотить; размягчать; обрабатывать кожу’, карел.-ливв. piekseä, piekšeä, piekšiä, piekšöä, piekšüä ‘ударять, бить; мешать, сбивать, пахтать; тереть; выделывать кожу’, люд. pieksädä, piekstä ‘избить, исхлестать; взбивать, смешивать; обрабатывать (кожу)’, вепс. peksta ‘мешать, взбивать, пахтать’. Пурома, прт. (дельта р.  Северная Двина) ~ Фин., карел. puro ‘ручей; небольшая речка’, ливв. puro ‘ручей’. Совпадение ареала «финской» топонимии с ареалом приведенных субстратных названий свидетельствует, по-видимому, о том, что о собственно финнах в  двинских низовьях и восточной части Летнего берега говорить не приходится. При интерпретации этого совпадения следует, скорее, полагать, что оба ряда фактов («финский» и субстратный) отражают данные одного и того же прибалтийско-финского языка или очень близких прибалтийскофинских наречий, ныне неизвестных. Возможно, носители этих наречий были в полном смысле аборигенами Поморья, т. е. предшествовали на названных территориях как русскому населению, так и другим финно-угорским группам. Взятые в  совокупности

8.2. Прибалтийско-финское топонимическое наследие

293

лингвогеографические и иные данные ведут также к предположению о том, что в двинских низовьях и прилегающей к ним восточной части Летнего берега чудью (как с русской, так и с саамской стороны) изначально называлось именно это древнее население. В связи с проблемой квалификации вымерших прибалтийскофинских наречий Поморья следует вернуться к нижнеонежскому субрегиону, в  топонимии которого «неизвестные» прибалтийскофинские следы также присутствуют, но по качеству отличаются от нижнедвинских. Прежде всего отметим, что на нижней Онеге практически не представлены те четыре топонимических сигнала, по которым выделяется «чудской» компонент в двинских низовьях и в восточной части Летнего берега. При этом, однако, в нижнеонежском субрегионе концентрированно представлены названия на Хайн- (4 топонимических гнезда) и -шалга (9 названий), которые, будучи очевидно прибалтийско-финскими, по своему фонетическому облику не могут сегодня считаться ни финскими, ни карельскими. По отношению к названиям на Хайн- обычно предполагается, что они отражают раннеприбалтийско-финский вокализм (*šaina, ср. эст. юж. hain, лив. āina ‘трава, сено’ при фин., карел. heinä, люд. heiń(こ ), вепс. hein, hīn ‘то же’ [Матвеев, 2004, с. 73–74]). Это предположение, иллюстрируемое приведенным рядом фонетических соответствий, кажется совершенно исчерпывающим, однако топонимический материал нижней Онеги позволяет внести в осмысление этой гипотезы некоторые детали. Как было показано выше, нижнеонежский субрегион примечателен не только плотной концентрацией «финских» топонимов, но и тем, что для значительного их числа апеллятивные соответствия обнаруживаются в финском и южноприбалтийско-финских языках, но не в карельском и вепсском. К фактам подобного рода относится прежде всего известный в составе девяти нижнеонежских топонимов детерминант -ванга, имеющий ныне апеллятивные параллели только в финском, ливском и эстонском языках, причем финские данные «нетопонимичны» (~ лив. vaŋga ‘береговой луг’, эст. vang ‘рукоятка, ручка; изгиб’, фин. vanko ‘длинный шест с крюком на конце’) — ср. также более редкий детерминант -санга, для которого устанавливаются финские, ижорские, водские и эстонские

294

8. Дославянское население региона по данным топонимии

соответствия (~ фин. sanka, sanga ‘ручка, дужка’, ижор. saŋka ‘стожар’, вод. saŋka ‘ручка, дужка; крюк’, эст. sang ‘ручка, дужка’). На наш взгляд, отмеченные выше лексические параллели, связывающие финский, водский, ливский и эстонский языки как на уровне топооснов, так и на уровне детерминантов, позволяют полагать, что финны нижней Онеги (по крайней мере, некоторые их группы) говорили на «переходных» финских диалектах, которые исторически формировались в  близком соседстве с южноприбалтийско-финскими языками. Особого внимания в связи с этой гипотезой заслуживают не только топонимы на Хайн- (ср. эст. юж. hain), но и названия с детерминантом -шалга. Как отмечалось в разд. 4.1.2, этот детерминант предположительно возводится к особому языку, в котором существовал термин *šalg(a), сопоставимый с  приб.-фин. selkä ‘спина; горный кряж’ при учете соответствий приб.-фин. е ~ субстр. а и приб.-фин. s (š) ~ субстр. ш; первая часть этой гипотезы, впрочем, не подтверждается необходимыми соответствиями в  прибалтийско-финских языках южной группы [см. более подробно: Матвеев, 2001, с.  226–228; 2004, с. 209]. В объяснении этого противоречия кажется очень существенным то обстоятельство, что поморский ареал детерминанта -шалга точно совпадает с  очерченной выше зоной «финской» топонимии. Это позволяет предполагать, что в местном «переходном» финском наречии имелся термин, близкий к  эст. юж. sälg, лив. sälgа > рус. шалга через вероятное карельское посредство. Интересно, что в  некоторых топонимах нижней Онеги можно усматривать и другие южноприбалтийско-финские диалектные черты. Например, в  названии бол. Хайнора (Устькожа) к  южноприбалтийско-финским данным близка не только основа, но и детерминант, ср. лив. jāra, jˉ ra, эст. диал. järi ‘озеро’ [SSA, 1, с.  259], а название Мариванга (Чекуево), устойчиво фиксируемое историческими источниками именно в этой форме («поженка Мариванга», сейчас Мареванга, Марьянга), соотносится с эст. mari ‘ягода’ при marja в фин., ижор., карел. [SSA, 2, с. 149] и упомянутым выше лив. vaŋga ‘береговой луг’, эст. vang ‘рукоятка, ручка; изгиб’ [SKES, с. 1635–1636]. Если соотнести эти наблюдения с историческими данными, то картина «финской» топонимии низовий Онеги в хронологическом

8.3. Саамское топонимическое наследие

295

отношении оказывается достаточно сложной. В этом субрегионе, вероятно, есть сравнительно поздние финские названия (например, не фиксируемый историческими документами микротопонимический субстрат), возникшие не ранее XVII в., которым историки датируют связанное с шведской агрессией расселение финнов в Беломорье [Бернштам, 1978, с. 56, 58]. В то же время миграции финнов в низовья Онеги могли происходить значительно раньше, на что указывают прежде всего названия Рочев ручей и Мариванга, фиксируемые уже в сер. XVI в., — в конце этого столетия в топонимии западной части Поморья документами фиксируется и шалга (в роли термина или топонима, ср. «под шалгою коса», «пожни подшаложные» [САС 2, с. 241; СГКЭ, 1, с. 316]). Как по языковым, так и по историческим показаниям возможно полагать, что ранние (до XVII в.) миграции финнов были направлены в Поморье с юго-запада, из областей, прилегающих к Финскому заливу. При наличии диалектных особенностей, сближающих это население с эстами, ливами и водью, оно являлось финским, а не «чудским», по крайней мере, в языковом отношении оно существенно отличалось от нижнедвинской «чуди». 8.3. Саамское топонимическое наследие Вопрос о саамском наследии на Русском Севере и, в частности, в  Архангельском Поморье дискуссионен в  самых различных отношениях — в последнее время предметом полемики стало даже само историческое присутствие древних саамов на территории Русского Севера. Так, финский исследователь Я. Саарикиви, оспаривая мнение топонимистов многих поколений, утверждает, что дифференцирующих саамских следов на Русском Севере практически нет [Saarikivi, 2006]. Это мнение представляется слабо обоснованным по целому ряду причин — но в первую очередь потому, что в работах Я. Саарикиви анализируется очень узкий круг топонимических фактов. Как будет показано ниже, при обращении к широкому субрегиональному и микрорегиональному топонимическому материалу ошибочность мнения Я. Саарикиви оказывается вполне очевидной.

296

8. Дославянское население региона по данным топонимии

Проблема саамского топонимического наследия Архангельского Поморья и шире — Беломорья — также не лишена в научной литературе известной дискуссионности, а отчасти и недосказанности. При том, что историческое присутствие саамов в  беломорском регионе не вызывает сомнений, исследователями традиционно отмечалась малочисленность саамских следов как в письменных документах, так и в иных источниках; без должной детализации оставались пока и представления о языковом своеобразии саамских этнических групп Поморья, их географической локализации и особенностях контактов с другими финноугорскими народами и русским населением. Обобщая эту ситуацию с  исторических позиций, Т. А. Бернштам заключает, что «ко времени расселения русских на побережьях Белого моря прибрежная лопь была вытеснена почти повсеместно появившимися здесь ранее карелами» [Бернштам, 1978, с. 62]. Последние работы А. Л. Шилова, однако, опровергают эту точку зрения по крайней мере для западной части Беломорья — Беломорской Карелии. Привлекая широкий ряд документальных и топонимических свидетельств, А. Л. Шилов приходит к выводу о том, что лопари Беломорской Карелии сохраняли свои этноязыковые традиции и непосредственно контактировали с русским населением вплоть до XVIII в. [Шилов, 2008, с. 50–52]. С А. Л. Шиловым следует согласиться в том, что при всей видимой логичности мнения Т. А. Бернштам ее заключение кажется все-таки не столь очевидным. По меньшей мере, при вышеприведенной формулировке неясно, куда и каким образом была «вытеснена» лопь, и без того, вероятно, предпочитавшая жить обособленно. С учетом карельского опыта естественно предполагать, что к приходу русских лопь Архангельского Поморья также была ассимилирована карелами лишь частично — частично же она соседствовала с ними, локализуясь, возможно, не столько на побережье, сколько в  ближайшей к  нему материковой зоне озер. По предположению, приводившемуся выше (см. 2.4), русские знали это саамское население и, по-своему отмечая его приверженность языческим традициям, чаще именовали саамов скоморохами, чем лопью. Естественно при этом, что ранние русско-саамские контакты были очень слабыми.

8.3. Саамское топонимическое наследие

297

Согласно нашим доэтимологическим наблюдениям, весьма своеобразно эту ситуацию отражают ранние письменные источники: зоны выраженного саамского присутствия они попросту обходят молчанием. Самый яркий пример — территория бассейна р. Лая: о проживании здесь саамов свидетельствует множество топонимических фактов [см.: Матвеев, 2004, с. 216], однако вплоть до конца XVII  в. Лая — довольно крупная поморская река, текущая среди десятков озер, — описывается хозяйственными и иными документами только в приустьевой зоне. В середине XVII в., когда количество деревень в двинских низовьях превышает 500, официальные документы отмечают на Лае лишь единичные русские поселения (часть из них «пусты»), а вся богатейшая субстратная топонимия этой зоны становится известной лишь по источникам XIX–XX вв. Объяснить это можно лишь тем, что саамские этнические группы занимали бассейн Лаи (и, может быть, другие озерные зоны) достаточно долго и контактировали с  русским населением непосредственно, хотя в  силу причин этнокультурного характера эти контакты развивались медленно и были относительно слабыми. Обратимся теперь к этимологической стороне вопроса. Дифференцирующих саамских компонентов в поморской топонимии значительно меньше, чем прибалтийско-финских, однако они представлены достаточно системно. Прежде всего, в  составе 19 субстратных топонимов на фоне уже отмечавшегося огромного числа полукалек сохранилось шесть детерминантов очевидно саамского происхождения: -молка, -мотка, -порье, -похта, -соломбала, -челга / -чалга. К этому ряду можно добавить форманты, восходящие, на наш взгляд, к дифференцирующему саамскому (кильд.) диминутивному суффиксу -Vnč. Распределение по территории Архангельского Поморья саамских топооснов дает более широкую картину, свидетельствующую о практически повсеместном, хотя и различном по весу саамском присутствии. В  разреженных зонах (Летний берег, Зимний берег) саамскими являются главным образом названия рек. В  зонах наибольшей концентрации саамских элементов (Северное Примезенье, низовья рек Северная Двина и Онега) достаточно массово фиксируется и микротопонимия (названия ручьев, полей, покосов, порогов, возвышенностей) — здесь, по всей видимости,

298

8. Дославянское население региона по данным топонимии

саамы являлись обособленным этносом наиболее долго, а русскосаамское взаимодействие не обязательно осуществлялось при историческом посредничестве прибалтийских финнов. Обращение к этимологическому материалу позволяет более подробно рассмотреть как зональные особенности русско-саамского контактирования, так и собственно языковые (диалектные) особенности топонимии саамского происхождения. Наибольшей определенностью в этом отношении отличаются данные восточной части региона (Северное Примезенье, Зимний берег), где в  саамских топонимах последовательно просматриваются черты, известные ныне в кильдинском и терском диалектах. В целом особенности саамского наречия (или двух наречий) этой территории могут быть охарактеризованы следующим образом. 1. С  точки зрения состава топонимической лексики диалект саамов восточной части Поморья более близок кильдинскому. Во всяком случае, для значительного числа топооснов терские апеллятивные параллели либо вообще не выявляются (Ёрн-, Мел-, Нявр-, Туал-, Чар-, Чуй-, Чухч-, Шалг-), либо выявляются в иных фонетических формах (Ач- / Ащ-: ср. кильд. 〓ӡӡ , тер. jiečče ‘отец’). 2. Суффикс -анч, отмеченный в названии Поранчев Ручей, также соотносится с диминутивным суффиксом кильдинского диалекта. 3. По отражению прасаам. *ō и *u топонимы восточной части Поморья близки терскому диалекту, ср.: Кихтома ~ прасаам. *kōktē, кильд. kūχt, тер. kん ķţ ‘два’; Кильца ~ прасаам. *kōlē, кильд. kūll, тер. kん ļļe ‘рыба’; Кимжа ~ тер. kるmč ‘медведь’; Читомолка ~ прасаам. *ćuδē, кильд. t’š'udţE, тер. t’š'ん dţε ‘враг, неприятель’ (название Кулой, являющееся исключением из этого ряда, относится к крупной реке и, следовательно, могло быть воспринято русским языком из неместных саамских диалектов). Возможно, в речи саамов Примезенья и Зимнего берега частично сохранялись прасаамские рефлексы. На их отражение могут указывать топоосновы Нявр- (~ прасаам. *ńεˉvrē, cаам. сев. næwre, ин. nievri, колт. neurr, кильд. nievr ‘плохой, дурной’) и Чиж-, если верно наше предположение о связи этой основы с прасаам. *ćuδē. На архаичность наречия саамов восточного Поморья указывают также гидронимы на -ма (Кихтома, Тинтома) и -жма (Торожма).

8.3. Саамское топонимическое наследие

299

В восточной части Поморья, как и в  других субрегионах, из саамского языка интерпретируется большинство наиболее древних названий — речных гидронимов. В то же время на этой территории обнаруживается две смежных микрозоны, где пласт саамской топонимии особенно плотен и представлен не только гидронимами, но и значительным числом микротопонимов. Первая микрозона — «треугольник» в  междуречье Мезени и Кулоя, образуемый нынешними населенными пунктами Кимжа–Чижгора–Азаполье. Именно здесь, как отмечалось выше, фиксируются топонимы на Сам- (Самопола, Самуй  /  Сямуй ~ прасаам. *sāmē, саам. сев. sabme, ин. säämi, колт. säämm, кильд. sāmm, тер. samme ‘(крещеный) саам’), а также исторический ойконим Скоморошье Печище. Вторая микрозона — территория, прилегающая к  правому берегу р.  Мезень между населенными пунктами Целегора и Жердь. В  этих зонах отмечаются не только саамские топоформанты и основы, но и русские основы в составе саамских топонимов (Мостемолка ~ рус. мост, Продвей ~ рус. пруд); засвидетельствованы здесь и факты калькирования (Шала — Сигово, ср. саам. тер. šaлл(a) ‘довольно большой сиг’, Вырпожня — Волковщина, ср. саам. тер. vīŗŗe ‘волк’). В целом эти факты указывают, с одной стороны, на тесный и непосредственный характер русско-саамских контактов, с другой стороны — на относительно недавнее завершение ассимиляции местного саамского населения. Более сложен вопрос о саамском топонимическом наследии нижнего Подвинья. Исследователями уже отмечалось, что древние саамские диалекты этого субрегиона схожи с современными кильдинским и терским. На это сходство действительно указывают некоторые лексические данные, а также отразившиеся в топонимии фонетические комплексы -нд-, -мб-, которым в  других восточносаамских диалектах соответствуют геминаты. По соотношению «кильдинских» и «терских» лексических элементов нижнее Подвинье напоминает смежный мезенский субрегион: многие топоосновы имеют апеллятивные параллели в  кильдинском диалекте, но не имеют в терском: Керес-, Ладос-, Небр-, Он- / Ун-, Силос-, Ушк-, Чак-, Чирк-, Чуг-, Чуй-, Чухч-, Шуб-. При этом, однако, в нижнем Подвинье не наблюдается тех специфических «терских» черт отражения прасаам. *ō и *u, которые отмечены в Примезенье:

300

8. Дославянское население региона по данным топонимии

в низовьях Двины рефлексами этих звуков являются о и у (ср., например, мезенское Кильца, Чижгора — двинское Колозьма, Чужгора). Звуки о и у могут в равной степени отражать прасаамский вокализм или вокализм любого восточносаамского диалекта, исключая терский (большинство названных выше топооснов, в том числе топоосновы с кластерами -нд-, -мб-, также не имеют в этом смысле полной дифференцирующей силы). Эта «нейтрализованная» картина, тем не менее, примечательна тем, что на ее фоне системно проявляются следы саамских наречий, схожих не с  кильдинским или терским диалектами, а с  диалектами колтта. В  частности, в  низовьях Двины на их основе объясняются названия Лашкуда (~ саам. нотоз. лaškA‘гнилой’), Лупостров (~ патс. lŭŏ ppA, нотоз. лŭŏ ppA ‘конец’), Волживо Болото (~  патс. ōłg ž, нотоз. ōлγ š ‘поперечная жердочка’), а в двинской дельте с говорами Патсйоки, сонгельским и нотозерским связан целый комплекс названий, ср.: Лядога ~ сонг. lεδa k’, нотоз. lεda k’ ‘топь, топкое болото’; Лясомин ~ патс. la˙ ssA ‘подводная скала; небольшой каменистый остров’; Кадуй ~ нотоз. ka˙ dţE ‘сухое, возвышенное место на болоте, сопка’; Турдова ~ нотоз. tuŗdţed ‘шуметь’; Шапшала, Шапчерьга ~ сонг., нотоз. ša pš(a) ‘небольшой сиг’; Волживка ~ патс. ōłg ž, нотоз. ōлγ š ‘поперечная жердочка’. Кроме собственно лексики, на черты говоров колтта указывают также морфологические и фонетические особенности топонимов нижнего Подвинья. Здесь, во-первых, отмечены топоосновы Мати- и Кад- (Матигоры, Кадуй), которым в кильдинском и терском диалектах, а также на прасаамском уровне должны соответствовать Манд- и Канд-. Во-вторых, в топооснове Олж- / Волж- заключен характерный для диалектов колтта диминутивный суффикс -aš / -až (см. 3.3.1); возможно, он отражен и в названии Ягрыш. В то же время в ряде случаев данные диалектов колтта, отличаясь от кильдинских и терских, на уровне топонимического отражения неотличимы от прасаамских, ср.: Колозьма ~ прасаам. *kōlē, колт. kuell, кильд. kūll, тер. kん ļļe; Оногра ~ прасаам. *vōnこ , колт. vuõnn, кильд. vūnn ‘узкий и длинный залив’; Чужгора ~ прасаам. *ćuδē, саам. патс. tšùδδe, нотоз. t’š'uddE, кильд. t’š'udţE, тер. t’š'ん dţε ‘враг, неприятель’.

8.3. Саамское топонимическое наследие

301

Отдельного упоминания заслуживает на этом фоне известный с XV в. топоним Соломбала, вторая часть которого по вокализму первого слога соответствует говорам колтта (ср. онеж. Лумбушка ~ кильд. lūmb-), а по наличию консонантной группы -мб- исключает прямую связь с этими говорами. Разрешение этого противоречия в данном случае видится в том, что название Соломбала отражает языковое состояние, близкое к прасаамскому (*lōmb-). В целом представленная картина свидетельствует, во-первых, о значительной пестроте саамских говоров нижнего Подвинья — относительно слабо выраженными здесь оказываются лишь диалектные черты «терского» типа. Во-вторых, при этимологизации субстратных топонимов нижнедвинского региона высоко значимыми оказываются прасаамские или очень редкие, «осколочные» саамские данные (см. Соломбала, Лодьма, Кехта, Ягры) — это с очевидностью указывает на древнейший возраст части саамского субстрата низовий Двины. Более того, отдельные топонимические факты отражают нерасчлененность саамских и севернофинских данных (формант -ягр), что позволяет связывать их с очень отдаленными эпохами или с этнической архаикой финно-угорского населения двинских низовий. Неудивительно тем самым, что многие саамские следы в  Подвинье ныне заметно стерты или «перекрыты» позднейшей прибалтийско-финской топонимией, на что, в  частности, могут указывать весьма многочисленные здесь названия на *-нем с саамскими основами. Однако, как выше уже отмечалось, на этой территории есть и следы позднего саамского присутствия. Это справедливо по меньшей мере для двух зон — двинской дельты и бассейна р. Лая, где, кроме топооснов, отмечаются сохранившиеся саамские форманты, а также микротопонимический саамский субстрат (в связи с вопросом о прямых русско-саамских контактах показателен топоним Скотмотка, относящийся к лайской зоне). Саамская топонимия западной части региона (Летний берег, низовья Онеги) также отличается наличием смешанных черт, отражающих, с  одной стороны, диалектные особенности кильдинского и терского типов, с другой стороны — колтского. В сравнении с нижним Подвиньем для этой территории выявляется две фонетические особенности:

302

8. Дославянское население региона по данным топонимии

1) у в качестве рефлекса прасаам. *ō (ср.: Оногра, Лодьма, Соломбала в двинском регионе — Уна, Луда, Лумбушка в онежском); 2) и ~ саам. еа ~ прасаам. *εˉ (см. приводившиеся в  разд. 7.2 примеры Кильдина, Нижма, Чиньга). Первая особенность может объясняться по-разному — в  том числе и близостью саамских говоров Летнего берега и низовий Онеги к кильдинскому диалекту, на что со своей стороны указывают известные здесь топонимы на -Vнц и многие апеллятивные параллели. В то же время вторая особенность, отраженная в комплексе нижмозерских примеров, ведет к  предположению о том, что по некоторым чертам вокализма отдельные саамские наречия низовий Онеги отличались от всех ныне известных восточносаамских диалектов42, но были похожи на субстратные наречия «лопарей» соседней Беломорской Карелии. О том, что по крайней мере в низовьях Онеги с этими саамскими группами русское население могло в течение длительного времени контактировать самым непосредственным образом, свидетельствует весьма обширный микротопонимический субстрат. Так, в топонимии западной части Онежского п-ова и смежной с ним кокоринской микрозоны известны восходящие к саамским источникам названия возвышенностей, покосов, полей, речных мысов, ручьев, участков рек и болот, порогов, небольших заливов, морских островов. Саамскими по происхождению здесь являются многие названия озер; топонимы на *-нем, которые могут свидетельствовать о прибалтийско-финском посредстве, единичны. Такая же картина наблюдается в  микрозоне Нименьга–Кушерека. Южнее, на территориях нынешних Мудьюжской, Чекуевской и Устькожской сельских администраций, плотность собственно саамского микротопонимического субстрата значительно ниже, причем он представлен только названиями ручьев и порогов. Это обстоятельство, а также массовость гетерогенных названий на *-нем свидетельствуют, видимо, о том, что в этой зоне прибалтийско-финскосаамские контакты в целом предшествовали русско-саамским. Может быть, они были близки терским говорам, на что — при наличии отмеченных черт вокализма — указывают комплексы -мб-, -нд- в  названиях Кянда и *Тамбица. 2  

8.4. Пермское топонимическое наследие

303

Таким образом, роль саамского компонента в  топонимии Архангельского Поморья в целом оказывается более значимой, чем это представлялось ранее. При том, что многие саамские названия региона (прежде всего — гидронимы) относятся, вероятно, к субсубстратному пласту, можно выделять по меньшей мере шесть микрозон, в которых, согласно этимологическим и иным данным, саамские названия указывают на непосредственный характер и относительно недавнее завершение русско-саамского этноязыкового взаимодействия. 8.4. Пермское топонимическое наследие В предшествующих исследованиях вопрос о пермском компоненте топонимии Архангельского Поморья отличался не столько дискуссионностью, сколько неопределенностью. Наличие пермских следов обычно допускалось теоретически, особенно в  низовьях Северной Двины и восточнее, однако не подтверждалось этимологическими данными — за исключением отдельных очень спорных предположений, примером которых может служить сопоставление названия Холмогоры с  к.-зыр. Kolemgort ‘оставленный дом, двор’ [Sjögren, 1861, с. 401–403]. Согласно результатам данного исследования, топонимы пермского происхождения в Поморье не только присутствуют, но и — на востоке региона, между реками Северная Двина и Мезень — образуют комплекс достаточно плотных смежных микроареалов. Наиболее определенно выраженными пермские топонимические следы оказываются в трех зонах Поморья: 1) в Северном Примезенье; 2) на территории Зимнего берега; 3) в центральной и южной частях Беломорско-Кулойского плато в междуречье Кулоя и Северной Двины. Эти ареалы различаются некоторыми лингвистическими характеристиками, что позволяет предполагать, во-первых, разную степень участия пермян в их освоении, во-вторых — разное время начала и завершения русско-пермского контактирования. В Северном Примезенье следы присутствия пермского (комизырянского) населения особенно многочисленны и разнообразны. На уровне топонимического субстрата их представляют следующие факты:

304

8. Дославянское население региона по данным топонимии

1. Детерминант -то (< к.-зыр. -ты ‘озеро’) в названии болота Товото «Северное» (низовья р. Мезень). 2. Основы микротопонимов, озерных гидронимов и ойконимов, имеющие в ряде случаев русские семантические аналоги (возможно, это кальки). Бурлуга, покос (Кильца) ~ К.-зыр. бур ‘хороший’. Вервей, руч. (Кимжа) ~ К.-зыр. вöр ‘лес’. Карручей, руч. (Козьмогородское) ~ К.-зыр. кар ‘город’ (ручей протекает по территории с. Козьмогородское = истор. Козьмин Городок). Кибасиха, оз. (Дорогорское) ~ К.-зыр. кыбны ‘лучить, бить острогой (рыбу)’, кыбысь ‘(рыбак) занимающийся лучением’. Ср. русское название смежной группы озер Лучинные Озёра. Луницкий Ручей, руч. (Лампожня); Лунный Ручей, руч. (Азаполье) ~ К.-зыр. лун ‘день; юг; дневной; южный’. Тильпожня, покос (Кильца) ~ К.-зыр. тiль ‘болотистое место с низкорослым сосняком; густые заросли сосняка; густой молодой хвойный лес’. Шукша, р.  (Лампожня), Шукша, поле (Целегора) ~ К.-зыр. сюкöсь ‘квас’, общеперм. *s’ukоs’. Ср. название притока р. Шукша Поваренный Ручей < диал. поварня ‘помещение, где варили сусло, пиво’ [СРНГ, 27, с. 222]. Юргин, руч., истор.  /  Югрин Ручей, совр. ~ К.-зыр. юргыны ‘звенеть, звучать; греметь’, юрган ‘звонкий, звучный’. В целом эти факты с очевидностью свидетельствуют о том, что в  Северном Примезенье коми-зырянское население было достаточно многочисленным и тесно контактировало с русским населением. Основываясь на преобладании микротопонимических комизырянских следов, возможно предполагать, что коми-русское взаимодействие завершилось в этом субрегионе относительно поздно. О времени его начала судить сложнее, однако характерное для низовий Мезени сравнительно небольшое число пермских гидронимов свидетельствует, видимо, о том, что коми-зыряне были здесь вторичным населением по отношению к саамам, т. е. осваивали регион либо одновременно с русскими, либо незадолго до них. Сведения, содержащиеся в исторических документах, со своей стороны также говорят о том, что при большинстве поселений правого

8.4. Пермское топонимическое наследие

305

и левого берегов Мезени пласт дошедшей до нас коми микротопонимии хронологически неглубок, поскольку даже в XVII в. оседлое население здесь только формировалось и было крайне малочисленным. Например, в  д. Целегора ПК-1646 фиксирует всего шесть жилых дворов — в  книге отмечается большое запустение этой недавно построенной деревни: 31 двор в ней «пуст», потому что «вышли те крестьяне из тое деревни з женами и детьми в государевы городы от хлебного недорода в розных годех». Подобная ситуация обнаруживается и в соседних поселениях: о многих жителях перепись сообщает «сшол безвесно», «на промыслу в Мангазее» и т. п. И лишь в нач. XVIII в. оседлое население в низовьях Мезени становится более многочисленным: по данным ПК-1710, в каждой деревне насчитывается около 20 дворов. Именно с этим временем, вероятно, следует связывать начало формирования коми топонимии в большинстве микрозон Северного Примезенья. Вторая из названных зон — Зимний берег — характеризуется преимущественно гидронимическими свидетельствами присутствия коми-зырян. Названия пермского происхождения образуют здесь два компактных ареала, которые можно условно обозначить как «восточный» и «западный». Первый географически связан с селами Долгощелье и Койда, ср.: Бармас, руч. (Долгощелье) ~ К.-зыр. пармас ‘лесной’. Кулсей, руч. (Долгощелье) ~ К.-зыр. кульсьыны ‘заниматься обдиранием коры’. Мегра, р. (Койда) ~ К.-зыр. мегыр ‘дуга; шпангоут лодки’ < мег ‘шпангоут; излучина реки’. Нырзанга, р.  (Долгощелье) ~ К.-зыр. нырзьыны ‘закисать, закиснуть’. От(т)ома, р. (Койда) ~ К.-зыр. оттöм ‘узкий’. Рома, р., оз. (Койда) ~ К.-зыр. рöмыд ‘сумрачный’. Шоча, оз. (Койда) ~ К.-зыр. шойччыны, диал. шотчыны, шоччыны ‘отдохнуть, передохнуть’. Приуроченность пермских топонимов восточного ареала Зимнего берега преимущественно к рекам, а также сравнительно низкая плотность пермского субстрата очевидно обусловлены характером освоения этой территории, служившей, с одной стороны, местом разного рода сезонных промыслов, с другой стороны — огромным

306

8. Дославянское население региона по данным топонимии

по протяженности оленеводческим кочевьем. О хронологической глубине промыслово-хозяйственного освоения этой территории судить трудно, однако как по историческим, так и по лингвистическим данным возможно полагать, что пермские названия восточной части Зимнего берега являются в целом более древними, чем рассматривавшиеся выше топонимы Северного Примезенья. При этом, конечно, нельзя исключить, что некоторые гидронимы восточного ареала относительно молоды — во всяком случае, многие из них фиксируются документами очень поздно. Историки со своей стороны отмечают, что поселения Койда и Нижа возникли не ранее XVIII в.; Долгощелье известно с нач. XVII в. как слободка Долгая Щель, в которой Антониево-Сийский монастырь поселил бобылей «для рыбных ловель» [Бернштам, 1978, с. 51] — среди них, возможно, были еще сохранявшие свой язык коми-зыряне из более южных мезенских и пинежских владений монастыря. Западный пермский ареал Зимнего берега географически связан с  территорией нынешних Патракеевки и Зимней Золотицы. Этот ареал менее плотен, однако в представляющих его названиях достаточно убедительно прослеживаются пермские следы, ср.: Козла, р. (Патракеевка; изв. с нач. XVII в.) ~ К.-зыр. коз ‘ель’. *Косин: Кошка У Косина, отмель (Патракеевка) ~ К.-зыр. косiн ‘сухое место; мелкое место, мель’. Това, р. (Зимняя Золотица; изв. с конца XVI в.) ~ К.-зыр. тöв ‘зима’. Ульмица, р. / Ульмеца (Прим., Патракеевка) ~ К.-зыр. уль ‘сырой, влажный, мокрый’ и устар. к.-зыр. мöс ‘источник’, ‘исток’, ‘приток’. Унин Ручей, руч. (Зимняя Золотица) ~ К.-зыр. диал. унiнь ‘тетя (жена старшего брата отца)’. В квалификации пермских топонимических следов наиболее сложна третья из названных зон — южная часть междуречья Северной Двины и Кулоя. На этой территории, с одной стороны, отмечается ряд топонимов, которые непосредственно соотносятся с коми-зырянскими данными, причем многие из этих названий фиксируются историческими источниками достаточно рано, ср.: Вождорома, р. / Воджеромка (Ухтостров; изв. с XVI в.) ~ К.-зыр. водж ‘зимняя рыболовная запруда из кольев’ и öрöм ‘старое русло’.

8.4. Пермское топонимическое наследие

307

Келда, р. — Келдозеро, оз. (Беломорско-Кулойское плато; изв. с XVII в.) ~ К.-зыр. кельдны ‘бледнеть; светлеть’, кельыд ‘светлый’. Козольское Озеро, оз. (Беломорско-Кулойское плато) ~ К.-зыр. коз ‘ель’ (для этого названия пермская этимология подтверждается смежностью р. Еловица). Думается, что эта же пермская основа может быть отражена и в историческом названии Козьеручьевский монастырь (Курейская вол.; изв. с XVII в.), восходящем, скорее, к *Козручей («Еловый ручей»), чем к рус. *Козий Ручей, которое не находит в поморской топонимии ни одного семантического аналога. Полта, р.  — Полтозеро, оз. (Беломорско-Кулойское плато; изв. с XVII в.) < перм. *Пол ты («Половинное Озеро»), ср. к.-зыр. пöв (пȯл-), общеперм. *pȯ l ‘половина’ и к.-зыр. ты, общеперм. *tu ‘озеро’. Как отмечалось в  этимологической части исследования, р.  Полта находится в  ближайшем соседстве с  р. Лака (= «Половинная», саам.) — более того, оз. Полтозеро располагается непосредственно в верховьях р. Лака (см. 4.2.5). Товское Озеро, оз. (Беломорско-Кулойское плато) ~ К.-зыр. тöв ‘зима’. Ырзеньга, р.   /  Эрзеньга  /  Ерзеньга ~ К.-зыр. диал. ырзьыны ‘реветь, громко плакать’, ‘кричать, орать, вопить’, эрзьыны ‘гоготать без удержу, громко смеяться’. С другой стороны, некоторые гидронимы междуречья Двины и Кулоя соотносятся с весьма древними коми данными (Вель, Олма, Шунушера). Это обстоятельство заставляет вспомнить гипотезу Шегрена, согласно которой зыряне, некогда продвинувшиеся вниз по Двине вплоть до Белого моря, затем отступили на восток под натиском финского и русского населения [Sjögren, 1861, с. 320–321]. Гидронимические реликты междуречья Двины и Кулоя подтверждают эту гипотезу, однако малочисленность пермских следов указывает, видимо, на значительную давность этой миграции. Разумеется, к  древнему пермскому пласту могут относиться и некоторые гидронимы Зимнего берега и Северного Примезенья, однако на этих территориях пермское население, скорее всего, большей частью представляло собой относительно позднюю волну переселенцев с востока и юга, которые в течение одного-двух

308

8. Дославянское население региона по данным топонимии

столетий были ассимилированы русским населением, но оставили довольно многочисленные и определенные топонимические свидетельства своего присутствия. 8.5. краткие Выводы Картина, представленная выше, со всей очевидностью свидетельствует о пестроте древнего финно-угорского населения Архангельского Поморья: практически повсеместно обнаруживаются топонимические следы проживания трех или даже четырех народов. Взаимодействие между финно-угорскими этническими группами в этой ситуации представляется не требующим доказательств, однако связанная с ним проблема локализации и стратификации этноязыковых топонимических пластов должна получить необходимый заключительный комментарий. Соответствующие наблюдения, базирующиеся на исторических и топонимических данных, частично уже были представлены в предшествующих разделах главы. На основе их обобщения для поморских субрегионов возможно воссоздать следующую лингвоэтническую картину. В низовьях р. Северная Двина перед приходом русского населения проживали древние саамы (несколько групп, имеющих диалектные различия), древние пермяне, карелы и неизвестный ныне прибалтийско-финский этнос, который в языковом отношении характеризовался рядом архаических финно-угорских черт. В «русскую» эпоху освоение этого региона финно-угорским населением продолжалось — его представляли довольно многочисленные карелы и, возможно, отдельные группы коми-зырян — мигрантов из других областей Русского Севера. На территории Летнего берега дорусским населением являлись саамы и прибалтийские финны, которые, видимо, были представлены не только карелами, но и (в восточной части субрегиона) тем же неизвестным древним прибалтийско-финским этносом, что и в низовьях Северной Двины. Однако, судя по отсутствию на Летнем берегу микротопонимических саамских и «чудских» следов, это население было либо очень быстро ассимилировано русскими

8.5. Краткие выводы

309

и карелами, либо вытеснено с территории Летнего берега в другие зоны Поморья. Низовья р.  Онега, как можно судить по фактам гидронимии, первоначально были освоены саамами; прибалтийские финны могли быть их предшественниками лишь на относительно небольшой территории, прилегающей к  рекам Вонгуда–Мудьюга–Кодина (правобережье р. Онега). По всей видимости, к приходу русских прибалтийско-финское население нижнеонежского субрегиона включало не только карел, но и финнов, которые мигрировали в эту зону и в дальнейшем. Что касается саамов, то они, согласно топонимическим данным, перед появлением на нижней Онеге оседлого русского населения были уже частично ассимилированы прибалтийскими финнами, однако в юго-западной части Онежского п-ова и на Поморском берегу саамские этнические группы дольше сохраняли свою целостность и некоторое время проживали одновременно с русскими. Наиболее древним финно-угорским населением Зимнего берега и Северного Примезенья являлись саамы, близкие в языковом отношении к носителям нынешних кильдинского и терского диалектов. В отдельных зонах названных субрегионов русскому населению могли предшествовать также коми-зыряне, однако в массе своей пермские топонимы Зимнего берега и Северного Примезенья указывают, скорее, на позднее коми-зырянское население, которое осваивало эти субрегионы одновременно с русскими. То же можно сказать о прибалтийских финнах — сравнительно слабые в восточной части Поморья прибалтийско-финские следы оставлены, видимо, карелами, которые, как со своей стороны подтверждают и исторические документы, были здесь малочисленны и появились сравнительно поздно. В целом лингвоэтническая картина, характеризующая состав и локализацию финно-угорского населения региона перед полным завершением его ассимиляции, представлена на итоговой для данного исследования карте «Дославянское население Архангельского Поморья по данным топонимии» (см.).

финны

Карелы

Дославянское население Архангельского Поморья по данным топонимии

саамы

Карелы

СААМЫ

Зыряне

прибалтийские финны

Зыряне

СААМЫ прибалтийские финны

прибалтийские финны

СААМЫ

Зыряне

СААМЫ

прибалтийские финны

СААМЫ

СААМЫ

прибалтийские финны

Белое море

Зыряне

310 8. Дославянское население региона по данным топонимии

9. Заключение

В настоящей монографии на топонимическом материале Архангельского Поморья представлен один из первых опытов анализа субстратной топонимии крупного севернорусского субрегиона. При традиционной для исследований подобного рода этноисторической направленности в монографии решается ряд взаимосвязанных методических и лингвистических задач, связанных как с упрочением этимологической базы данной работы, так и с перспективой будущих региональных исследований. В методическом отношении монография основывается на принципах основанной А. К. Матвеевым Уральской топонимической школы. В то же время предлагаемая в исследовании методика работы с субстратным материалом содержит некоторые новационные черты, связанные прежде всего с воссозданием региональной идеографической основы этимологического поиска и,  соответственно, с  повышением роли семантико-типологических данных в  аргументации этимологий. Решение этих задач осуществляется в работе двумя путями: с одной стороны, факты регионального финно-угорского субстрата последовательно соотносятся с данными исконно русской топонимии Поморья, представленными в виде апеллятивно-идеографической классификации; с другой стороны, во всех возможных случаях региональные субстратные топонимы сопоставляются с  аналогичными названиями, которые известны на финно-угорских территориях, окружающих поморский регион. Этимологический анализ субстратного материала, проведенный в работе по этой методической модели, позволил получить достаточно разноплановые лингвистические выводы, имеющие как прикладную, так и теоретическую значимость. К наиболее существенным лингвистическим результатам исследования возможно отнести следующие:

312

9. Заключение

— истолкование значительного числа ранее не рассматривавшихся финно-угорских субстратных названий, а также некоторых детерминантов и формантов; — выявление топонимического корпуса семантикотипологических соответствий, связывающих русский язык и языки субстрата; — характеристика идиосемантических черт субстратной топонимии финно-угорского происхождения; — выявление ряда диалектных особенностей языков субстрата. На основе лингвистических результатов в работе дана подробная характеристика этноязыковых пластов субстратной топонимии региона, не только подтверждающая, но и во многих отношениях расширяющая известные ранее представления о финно-угорских этнических сообществах, населявших в  прошлом Архангельское Поморье. В конечном итоге в исследовании воссоздается детализированный фрагмент лингвоэтнической карты Русского Севера, отражающий состав и локализацию групп финно-угорского населения Поморья на период, предшествовавший их обрусению. Как неоднократно отмечалось выше, данное исследование самым непосредственным образом связано с  магистральной перспективой углубленного изучения финно-угорского топонимического наследия на Русском Севере. На этом пути сделано пока неизмеримо меньше, чем предстоит сделать — автор надеется, что настоящая книга окажется полезной в дальнейшем решении этой интереснейшей историко-топонимической задачи.

10. Библиография

ААГ — Рукописный «Атлас Архангельской губернии с топографическими, историческими, економическими и камеральными описаниями. 1787 г. Часть первая». Опубл. с коммент. О. В. Овсянникова // Культура Русского Севера : сб. науч. тр.  /  отв. ред. К. В. Чистов. Л. : Наука, 1988. С. 75–85. АГ — Архангельская губерния по статистическому описанию 1785 г. (итоги подворной переписи). Архангельск : Изд. Арханг. губ. стат. комитета, 1916. 116 с. Агеева Р. А. Гидронимия Русского Северо-Запада как источник культурно-исторической информации. 2-е изд., испр. М. : Изд. группа URSS, 2004. 256 с. АЛЦ — Акты Лодомской церкви Архангельской епархии // Русская историческая библиотека. Т. 25. Акты Холмогорской и Устюжской епархий. Кн. 3. СПб., 1908. 312 с. Альквист А. Мерянская проблема на фоне многослойности топонимии // Вопр. языкознания. 1997. № 6. С. 22–36. Амосов А. А. Книжная культура Архангельского Севера (Проблемы. Источники. Неотложные задачи) // Культура Русского Севера : сб. науч. тр. / отв. ред. К. В. Чистов. Л. : Наука, 1988. С. 108–113. АОС — Архангельский областной словарь / под ред. О. Г. Гецовой. М. : Наука, 1980–… . Вып. 1–… . АРК — Республика Карелия: Общегеографический региональный атлас. М. : Изд-во ЦЭВКФ, 2002. 167 с. АС — Архив П. М. Строева // Русская историческая библиотека. Т. 32. Петроград, 1915. 896 с. АСМ I — Акты Соловецкого монастыря 1479–1571 гг. / сост. И. З. Либерзон. Л. : Наука, 1988. 273 с. АСМ II — Акты Соловецкого монастыря 1572–1584 гг. / сост. И. З. Либерзон. Л. : Наука, 1990. 328 с. Афанасьев А. П. Топонимия республики Коми: Словарь-справочник. Сыктывкар : Коми книжное изд-во, 1996. 205 с. Бадигин К. С. По студеным морям. М. : Географгиз, 1956. 424 с. Башмаков П. И. Изменяются ли глубины и очертания берегов северных морей? // Советская Арктика. 1938. № 2. С. 53–57.

314

10. Библиография

Березович Е. Л. Топонимия Русского Севера: этнолингвистические исследования. Екатеринбург : Изд-во Урал. гос. ун-та, 1998. 336 с. Березович Е. Л. Русская топонимия в этнолингвистическом аспекте. Екатеринбург : Изд-во Урал. гос. ун-та, 2000. 530 с. Бернштам Т. А. Поморы: Формирование группы и система хозяйства. Л. : Наука, 1978. 175 с. Бубрих Д. В. Грамматика литературного коми языка. Л. : Изд-во ЛГУ, 1949. 206 с. БЭС — Большой энциклопедический словарь / гл. ред. А. М. Прохоров. М. : Большая Российская Энциклопедия. СПб. : Норинт, 2000. 1434 с. Васильев В. Л. Архаическая топонимия Новгородской земли. (Древнеславянские деантропонимные образования). Великий Новгород, 2005. 467 с. Введенская Л. А., Колесников Н. П. От собственных имен к нарицательным. М. : Просвещение, 1981. 144 с. Вершинин В. И. Словарь марийских топонимов низовья Камы и Вятки. Йошкар-Ола, 2005. 129 с. Веселовский С. Б. Ономастикон. М. : Наука, 1974. 382 с. Воронцова О. П., Галкин И. С. Топонимика Республики Марий Эл: Историко-этимологический анализ. Йошкар-Ола : Изд-во Марийск. полиграфкомбината, 2002. 424 с. Востриков О. В. Финно-угорские лексические элементы в  русских говорах Волго-Двинского междуречья : дис. … канд. филол. наук. Свердловск : Урал. гос. ун-т, 1979. 194 с. Гемп К. П. Сказ о Беломорье / науч. ред. В. Н. Булатов. М. : Наука; Архангельск : Помор. гос. ун-т, 2004. 637 с. Гудков Д. Б. Прецедентное имя и проблемы прецедентности. М. : Изд-во Моск. ун-та, 1999. 149 с. Гусельникова М. Л. Полукальки в топонимии Русского Севера : дис. … канд. филол. наук. Екатеринбург : Урал. гос. ун-т, 1994. 232 с. Гусельникова М. Л. Рус. диал. щелье, щелья // Этимологические исследования : материалы I–II науч. совещ. по русской диалектной этимологии. Екатеринбург : Урал. гос. ун-т, 1996. Вып. 6. С. 57–61. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка : в 4 т. М. : Русский язык, 1988–1991. Досифей — Географическое, историческое и статистическое описание ставропигиального первоклассного Соловецкого монастыря…, составленное трудами архимандрита Досифея. М., 1836. 426 с. Дубровина З. М. Прибалтийско-финские элементы в топонимике Ленинградской области // Вопр. финно-угорской филологии. Уч. зап. Ле-

10. Библиография

315

нингр. ун-та. Сер. филол. наук. Л. : Ленингр. гос. ун-т, 1969. Вып. 71. С. 76–87. Дульзон А. П. Вопросы этимологического анализа русских топонимов субстратного происхождения // Вопр. языкознания. 1959. № 4. С. 35–46. Ермолович Д. И. Имена собственные на стыке языков и культур. М. : Р. Валент, 2001. 200 с. Ефименко П. С. Заволоцкая чудь. Архангельск : Губернская типография, 1869. 147 с. Жилинский А. А. Крайний Север Европейской России: Архангельская губерния. Пг., 1919. 296 с. Захарова Е. В. Прибалтийско-финский субстрат в топонимии Колодозерья // Вопр. ономастики. 2008. № 6. С. 64–74. Кабинина Н. В. Топонимия дельты Северной Двины : дис. … канд. филол. наук. Екатеринбург : Урал. гос. ун-т, 1997. 183 с. Кабинина Н. В. К этимологии субстратного географического термина казамус // Финно-угорское наследие в русском языке : сб. науч. тр. Екатеринбург : Изд-во Урал. гос. ун-та, 2000. Вып. 1. С. 154–156. Кабинина Н. В. К проблеме субстратных источников детерминанта -остров в  топонимических полукальках дельты Северной Двины // Финно-угорское наследие в русском языке : сб. науч. тр. Екатеринбург : Изд-во Урал. гос. ун-та, 2002. Вып. 2. С. 195–197. Кабинина Н. В. Антропонимы финно-угорского происхождения в топонимии Мезенского района Архангельской области // Ономастика в кругу гуманитарных наук : материалы междунар. науч. конф. Екатеринбург : Изд-во Урал. гос. ун-та, 2005. С. 112–114. Кабинина Н. В. Ономатопоэтическая лексика в субстратной топонимии Архангельского Поморья // Вопр. ономастики. 2008а. № 6. С. 75–82. Кабинина Н. В. О происхождении топоформанта -жма / -зьма в субстратной топонимии Русского Севера // Вопр. ономастики. 2008б. № 5. С. 105–108. Кабинина Н. В. Топонимические реликты нижнего Подвинья (Лодьма, Оногра, Соломбала) // Вопр. языкознания. 2009. № 1. С. 111–117. Карпенко Ю. А. Топонимическая система и системность топонимии // Сообщ. украинской ономастической комиссии : сб. науч. тр. Киев, 1967. Вып. 2. С. 3–13. Качинская И. Б. Имя собственное как нарицательная характеристика личности (по материалам архангельских говоров) // Ономастика в кругу гуманитарных наук : материалы междунар. науч. конф. Екатеринбург : Изд-во Урал. гос. ун-та, 2005. С. 83–85. КБЧ — Книга Большому Чертежу / под ред. К. Н. Сербиной. М. ; Л. : Изд-во АН СССР, 1950. 231 с.

316

10. Библиография

Керт Г. М. Применение компьютерных технологий в  исследовании топонимии. Петрозаводск : ПетрГУ, 2002. 356 с. Керт Г. М., Мамонтова Н. Н. Загадки карельской топонимики. Петрозаводск, 1982. 111 с. Киришева Т. И. Русская топонимия финно-угорского происхождения на территории Онежского полуострова : дис. … канд. филол. наук. Екатеринбург : Урал. гос. ун-т, 2006. 145 с. Кожеватова О. А. Заимствования в лексике говоров Русского Севера и проблема общего регионального лексического фонда : дис. … канд. филол. наук. Екатеринбург: Урал. гос. ун-т, 1997. 187 с. Крестинин В. А. Краткая история о городе Архангельском. СПб. : Имп. АН, 1792. XVIII, 264 с. КРС — Коми-русский словарь / под ред. В. И. Лыткина. М. : Гос. издво иностр. и нац. словарей, 1961. 923 с. КСГРС — Картотека Словаря говоров Русского Севера (хранится на кафедре русского языка и общего языкознания УрГУ). Кузьмин Д. В. Ареальная дистрибуция топонимных моделей Беломорской Карелии : дис. … канд. филол. наук. Петрозаводск : ПетрГУ, 2003. 212 с. Куратов А. А. Соловецкие лабиринты — древние памятники культуры Северной Европы // Культура Русского Севера : сб. науч. тр. / отв. ред. К. В. Чистов. Л. : Наука, 1988. С. 13–21. КЭСК — Лыткин В. И., Гуляев Е. С. Краткий этимологический словарь коми языка. М. : Наука, 1970. 386 с. Леонтьева Т. В. Антропонимы в  лексико-семантическом поле «Интеллект человека» // Ономастика в кругу гуманитарных наук : материалы междунар. науч. конф. Екатеринбург : Изд-во Урал. гос. ун-та, 2005. С. 95–98. Литке Ф. П. Четырехкратное путешествие в  Северный Ледовитый океан на военном бриге «Новая Земля» в 1821–1824 гг. М. : Географгиз, 1948. 334 с. Лыткин В. И. Диалектологическая хрестоматия по пермским языкам. М. : Изд-во АН СССР, 1955. 128 с. Лыткин В. И. Древнепермский язык. М. : Изд-во АН СССР, 1952. 174 с. Лыткин В. И. Историческая грамматика коми языка. Введение. Фонетика. Сыктывкар : Коми книжное изд-во, 1957. 135 с. Ляхницкий В. Е. Изыскания в устьях р. Северной Двины, произведенные в 1915–1916 гг. для составления проекта аванпорта у г. Архангельск. Петроград, 1917. 252 с.

10. Библиография

317

Мамонтова Н. Н. Структурно-семантические типы микротопонимии ливвиковского ареала Карельской АССР (Олонецкий район). Петрозаводск : Карелия, 1982. 214 с. Мамонтова Н. Н., Муллонен И. И. Прибалтийско-финская географическая лексика Карелии. Петрозаводск, 1991. 158 с. Мартынов А. Я. Культура первобытного населения бассейна Северной Двины // Культура Русского Севера : сб. науч. тр. / отв. ред. К. В. Чистов. Л. : Наука, 1988. С. 22–44. Матвеев А. К. Историко-этимологические разыскания // Уч. зап. Урал. гос. ун-та им. А. М. Горького. Свердловск : Урал. гос. ун-т, 1960. Вып. 36 : Языкознание. С. 85–126. Матвеев А. К. Структурно-морфологические типы севернорусской субстратной топонимии // Питання ономастики : матерiали II Республiканськой наради з питань ономастики. Київ, 1965. С. 130–141. Матвеев А. К. Значение принципа семантической мотивированности при этимологизации субстратных топонимов // Этимология, 1967 : сб. науч. тр. М., 1969. С. 192–200. Матвеев А. К. Русская топонимия финно-угорского происхождения на территории севера европейской части СССР : дис. … д-ра филол. наук. Москва : МГУ, 1970. 581 с. Матвеев А. К. Этимологизация субстратных топонимов и моделирование компонентов топонимических систем // Вопр. языкознания. 1976. № 3. С. 58–73. Матвеев А. К. Методы топонимических исследований : учеб. пособие. Свердловск : Урал. гос. ун-т, 1986. 101 с. Матвеев А. К. Северные этюды // Этимологические исследования : сб. науч. тр. Свердловск : Урал. гос. ун-т, 1988. Вып. 4. С. 8–17. Матвеев А. К. Субстратная микротопонимия как объект комплексного регионального исследования // Вопр. языкознания. 1989. № 1. С. 77–85. Матвеев А. К. Топонимические этимологии. XIII // Ономастика и диалектная лексика : сб. науч. тр. Екатеринбург : Изд-во Урал. гос. ун-та, 1999. Вып. 3. С. 40–52. Матвеев А. К. Субстратная топонимия Русского Севера. Ч. 1. Екатеринбург : Изд-во Урал. гос. ун-та, 2001. 345 с.  ; Ч. 2. Екатеринбург : Изд-во Урал. гос. ун-та, 2004. 369 с. ; Ч. 3. Екатеринбург : Изд-во Урал. гос. ун-та, 2007. 300 с. Матвеев А. К. Основа Чёлм- и ее корреляты в субстратной топонимии Русского Севера // Прибалтийско-финское языкознание : сб. ст., посвящ. 80-летию Г. М. Керта. Петрозаводск, 2003. С. 38–45.

318

10. Библиография

МДС — Материалы для словаря финно-угро-самодийских заимствований в  говорах Русского Севера / под ред. А. К. Матвеева. Екатеринбург : Изд-во Урал. ун-та, 2004. Вып. 1. 140 с. Меркурьев И. С. Живая речь кольских поморов. Мурманск : Мурманское книжн. изд-во, 1979. 184 с. Минкин А. А. Топонимы Мурмана. Мурманск : Мурманское книжн. изд-во, 1976. 208 с. Михайлова Л. В. К истории топонимии Валаама // Прибалтийскофинское языкознание : сб. ст., посвящ. 80-летию Г. М. Керта. Петрозаводск, 2003. С. 54–63. Муллонен И. И. О вепсской антропонимии (опыт топонимической реконструкции) // Сов. финно-угроведение. 1988. № 4. С. 271–282. Муллонен И. И. Вепсские ойконимические форманты // Вопр. финноугорской ономастики : сб. ст. / отв. ред. М. Г. Атаманов. Ижевск : УдНИИ, 1989. С. 102–104. Муллонен И. И. Очерки вепсской топонимии. СПб. : Наука, 1994. 155 с. Муллонен И. И. Еще раз об интерпретации древней топоосновы ухт- // Русская диалектная этимология : материалы IV Междунар. науч. конф. Екатеринбург : Изд-во Урал. гос. ун-та, 2002а. С. 70–71. Муллонен И. И. Топонимия Присвирья: Проблемы этноязыкового контактирования. Петрозаводск : ПетрГУ, 2002б. 356 с. Муллонен И. И. Карельская топонимия Валаама // Прибалтийскофинское языкознание : сб. ст., посвящ. 80-летию Г. М. Керта. Петрозаводск, 2003. С. 45–54. Муллонен И. И. Топонимия Заонежья: Словарь с  историкокультурными комментариями. Петрозаводск, 2008. 241 с. Мурзаев Э. М. Словарь народных географических терминов. Т. 1. М. : Картгеоцентр ; Геодезиздат, 1999. 339 с. Мусанов А. Г. Потамонимы республики Коми // Прибалтийскофинское языкознание : сб. ст., посвящ. 80-летию Г. М. Керта. Петрозаводск, 2003. С. 68–79. Мызников С. А. Атлас субстратной и заимствованной лексики русских говоров Северо-Запада. СПб. : Наука, 2003. 360 с. Никонов В. А. Введение в топонимику. М. : Наука, 1965. 179 с. Никонов В. А. Краткий топонимический словарь. М. : Мысль, 1966. 509 с. НПЛ — Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М. ; Л. : Изд-во АН СССР, 1950. 568 с. НРС — Ненецко-русский словарь / сост. Н. М. Терещенко. М. : Советская энциклопедия, 1965. 942 с.

10. Библиография

319

Основы финно-угорского языкознания: Марийский, пермские и угорские языки / отв. ред. В. И. Лыткин, К. Е. Майтинская, К. Редеи. М. : Наука, 1976. 464 с. Основы финно-угорского языкознания: Прибалтийско-финские, саамские и мордовские языки / отв. ред. В. И. Лыткин, К. Е. Майтинская, К. Редеи. М. : Наука, 1975. 347 с. Отин Е. С. Материалы к коннотативному словарю русских онимов // Номинация в ономастике : сб. науч. тр. Свердловск : Урал. гос. ун-т, 1991. С. 41–51. Отин Е. С. Коннотативные онимы и их производные в  историкоэтимологическом словаре русского языка // Вопр. языкознания. 2003. № 2. С. 55–72. Пахомова В. Д. О метафорических названиях в топонимике // Вопр. топономастики : сб. науч. тр. Свердловск : Урал. гос. ун-т, 1970. Вып. 4. С. 30–33. Петровский Н. А. Словарь русских личных имен. М. : Русские словари. Астрель, 2002. 477 с. Печерских Т. А. Вторичные топонимы типа Камчатка // Вопр. ономастики : сб. науч. тр. Свердловск : Урал. гос. ун-т, 1974. Вып. 8–9. С. 87–92. ПК-1646 — Переписная книга 1646 г. (поселения низовий Мезени). 15 с. (Копия передана автору из личного архива А. А. Чикиной). ПК-1678 — Замысловский Е. Е. Извлечения из переписных книг XVII в. Переписные книги 1676–1682 гг. // Летопись занятий Археографической коллегии 1878–1881 гг. Вып. 8. Отд. II. СПб. : Типогр. бр. Пантелеевых, 1888. С. 1–307. ПК-1710 — Перепись 1710 г. (поселения низовий Мезени). 12 с. (Копия передана автору из личного архива А. А. Чикиной). ПКОП — Писцовые книги Обонежской пятины 1496 и 1563 гг. // Материалы по истории народов СССР / под общ. ред. М. Н. Покровского. Вып. 1. Материалы по истории Карельской АССР. Л. : Изд-во АН СССР, 1930. 254 с. Подвысоцкий А. О. Словарь областного архангельского наречия в его бытовом и этнографическом применении. СПб. : Типогр. Имп. АН, 1885. 197 с. Попов А. И. Основные принципы топонимических исследований // Принципы топонимики : сб. науч. тр. М. : Наука, 1964. С. 34–44. Попов А. И. Географические названия (введение в топонимику). М. ; Л. : Наука, 1965. 181 с. Попов А. И. Следы времен минувших. Л. : Наука, 1981. 400 с. Попов С. В. Названия студеных берегов. Мурманск : Мурманское книжн. изд-во, 1990. 192 с.

320

10. Библиография

Попова Э. Ю. Этнонимия Русского Севера : дис. … канд. филол. наук. Екатеринбург : Урал. гос. ун-т, 1999. 176 с. Ратникова И. Э. Имя собственное: от культурной семантики к языковой. Минск : Изд-во БГУ, 2003. 226 с. Рейнеке М. Ф. Гидрографическое описание северного берега России. СПб. : Гидрографический департамент, 1883. 490 с. Родионов А. В. Поморские селения Онежского берега как полигон комплексных генеалогических и генетических исследований // Изв. Рус. генеал. об-ва. Вып. 13. СПб., 2003. С. 5–40. Родионова И. В. Апеллятивная лексика антропонимического происхождения: аспекты и перспективы изучения // Ономастика в кругу гуманитарных наук : материалы междунар. науч. конф. Екатеринбург : Изд-во Урал. гос. ун-та, 2005. С. 258–260. Рут М. Э. Образная ономастика в  русском языке: ономасиологический аспект : дис. … д-ра филол. наук. Екатеринбург : Урал. гос. ун-т, 1994. 553 с. Саарикиви Я. Прибалтийско-финская антропонимия в  субстратных названиях Русского Севера: перспективы изучения // Этимологические исследования : сб. науч. тр. Екатеринбург : Изд-во Урал. гос. ун-та, 2003. Вып. 8. С. 136–148. САС 2 — Северный археографический сборник. Вып. 2. Вологда : ВГПИ, 1972. 484 с. СГКЭ — Сборник грамот коллегии экономии. Т. 1–2. Пг., 1922 ; 1929. СГРС — Словарь говоров Русского Севера / под ред. А. К. Матвеева. Екатеринбург : Изд-во Урал. ун-та, 2001–… . Т. 1–... . СД — Славянские древности. Этнолингвистический словарь. Т. 1 / под ред. Н. И. Толстого. М. : Международные отношения, 1995. 577 с. Cеменов П. П. Географо-статистический словарь Российской империи. Т. 1. СПб. : Типогр. В. Безобразова и комп., 1863. 730 с. Симина Г. Я. Дославянская топонимия Пинежья // Географические названия. Вопросы географии : сб. науч. тр. М., 1962. № 58. С. 85–99. Скопин В. В. На Соловецких островах. М. : Искусство, 1991. 200 с. СЛИН — Справочник личных имен народов РСФСР / под ред. Н. А. Баскакова, Е. А. Бокарева, Н. А. Белыка, С. И. Ожегова, А. В. Суперанской. М. : Советская энциклопедия, 1965. 254 с. СРНГ — Словарь русских народных говоров / гл. ред. Ф. П. Филин ; Ф. П. Сороколетов. М. ; Л. : Наука, 1965–… . Вып. 1–… . СРЯ XI–XVII — Словарь русского языка XI–XVII веков / гл. ред. С. Г. Бархударов ; Д. Н. Шмелев ; Г. А. Богатова ; В. Б. Крысько. М. : Наука, 1973–… . Вып. 1–... .

10. Библиография

321

ССКЗД — Сравнительный словарь коми-зырянских диалектов / сост. Т. И. Жилина, М. А. Сахарова, В. А. Сорвачева. Сыктывкар : Коми книжное изд-во, 1961. 455 с. Старокадомский Л. М. Пять плаваний в Северном Ледовитом океане. 1910–1915. М. : Географгиз, 1959. 339 с. Суперанская А. В. Словарь русских личных имен. М. : Эксмо, 2005. 542 с. Теуш О. А. Этимологизация финно-угорских заимствований в  русском языке и семантический анализ // Вопр. языкознания. 2003. № 1. С. 99–108. ТК ТЭ — Топонимическая картотека Топонимической экспедиции УрГУ (хранится на кафедре русского языка и общего языкознания УрГУ). Толстая С. М. К понятиям апеллятивизации и онимизации // Ономастика в кругу гуманитарных наук : материалы междунар. науч. конф. Екатеринбург : Изд-во Урал. гос. ун-та, 2005. С. 24–27. Туркин А. И. Топонимический словарь Коми АССР. Сыктывкар : Коми книжное изд-во, 1986. 144 с. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка в  4 т. / ред. Б. А. Ларин. СПб. : Азбука, 1996. Фомин А. Описание Белого моря с его берегами и островами вообще. СПб. : Имп. АН, 1797. 201 с. Фролова О. Е. Имена собственные в культуре и речи // Русская речь. 2003. № 6. С. 68–72. ФРС — Финско-русский словарь / под ред. В. Оллыкайнен и И. Сало. М. : Русский язык, 1975. 813 с. Хелимский Е. А. Прибалтийско-финские антропонимы в берестяных грамотах // В. Л. Янин, А. А. Зализняк. Новгородские грамоты на бересте: Из раскопок 1977–1983 гг. М. : Наука, 1986. С. 254–255. Хелимский Е. А. Северо-западная группа финно-угорских языков и ее субстратное наследие // Вопр. ономастики. 2006. № 3. С. 38–51. Хлыбова Т. В. Духовные стихи о Егории Храбром из собрания А. В. Маркова // Локальные традиции в народной культуре Русского Севера : материалы Междунар. науч. конф. «Рябининские чтения-2003». Петрозаводск, 2003. С. 130–133. Чаев Н. С. Северные грамоты XV века // Летопись занятий Археографической комиссии за 1927–28 гг. Вып. XXXV. Л., 1929. С. 121–164. Чарнолуский — Саамские сказки / сост. В. В. Чарнолуский. М. : Худож. лит-ра, 1962. 304 с. Челищев П. И. Путешествие по северу России в  1791 году. СПб., 1886. 315 с.

322

10. Библиография

Шилов А. Л. Чудские мотивы в древнерусской топонимии. М., 1996. 63 с. Шилов А. Л. Заметки по исторической топонимике Русского Севера. М. : Наука и техника, 1999а. 100 с. Шилов А. Л. К происхождению гидронимических терминов курья, пудас, режма // Русская диалектная этимология : тез. докл. и сообщ. Третьего науч. совещ. Екатеринбург : Изд-во Урал. гос. ун-та, 1999б. С. 79–82. Шилов А. Л. К стратификации дорусской топонимии Карелии // Вопр. языкознания. 1999в. № 6. С. 100–114. Шилов А. Л. Соловки // Рус. речь. 2001. № 3. С. 87–90. Шилов А. Л. Географические реалии и топонимические этимологии (на примере топонимии Русского Севера) // Вопр. языкознания. 2003а. № 1. С. 109–118. Шилов А. Л. Опыт историко-этимологического словаря топонимов Карелии (буква Б) // Этимологические исследования : сб. науч. тр. Екатеринбург : Изд-во Урал. гос. ун-та, 2003б. Вып. 8. С. 148–162. Шилов А. Л. Номенклатурные термины в  названиях порогов Карелии // Вопр. ономастики. 2004. № 1. С. 86–99. Шилов А. Л. Топонимические свидетельства языческого прошлого Москвы // Вопр. ономастики. 2006. № 3. С. 52–64. Шилов А. Л. О саамской топонимии севера Карелии // Вопр. ономастики. 2008. № 5. С. 49–64. Шумкин В. Я. Древнейшее население Фенноскандии // Очерки исторической географии: Северо-Запад России: Славяне и финны : сб. науч. тр. / под ред. А. С. Герда, Г. С. Лебедева. СПб. : Изд-во Санкт-Петерб. ун-та, 2001. С. 17–22. Forsman A. V. Tutkimuksia Suomen kansan persoonallisen nimiston alalla. I. Helsinki, 1891. 247 р. Kalima J. Die ostseefinnischen Lehnwörter im Russischen. Helsinki : Societe Finno-Ougrienne, 1919. 264 р. KKLS — Koltan- jakuolanlapinsanakirja / T. I. Itkonen. Helsinki : Suomalais-Ugrilainen Seura, 1958. 1236 р. Korhonen M. Johdatuslapinkielenhistoriaan. Helsinki : Suomalaisen Kirjallisuuden Seuran Toimituksia 370, 1981. 378 р. Mikkola J. J. Die älteren Berührungen zwischen Ostseefinnisch und Russisch. Helsinki : MSFOu LXXV, 1938. 113 р. Nissilä V. Suomen Karjalan nimistö. Jornsuu, 1975. 651 р. Saarikivi J. Substrata Uralica: Studies on Finno-Ugrian substrate in northern Russian dialects. Tartu : Tartu University Press, 2006. 297 р.

10. Библиография

323

Sjögren J. A. Die Syrjänen, ein historisch-statistisch-philologischer Versuch // Gesammelte Schriften. Band I. Historisch-ethnographische. Abhandlungen über den finnisch-russischen Norden. VII. SРb., 1861. 440 р. SKES — Suomen kielen etymologinen sanakirja. Osa I–VII / Y. Toivonen, E. Itkonen, A. Joki, S. Tanner, M. Cronstedt. Helsinki : Suomalais-Ugrilainen Seura, 1974–1981. 2293 р. SSA — Suomen sanojen alkuperä. Etymologinen sanakirja. 1–3 / E. Itkonen päätoimittaja. Helsinki : Suomalaisen Kirjallisuuden Seura, 1992–2000. YS — Lehtiranta J. Yhteissaamelainen sanasto. Helsinki : SuomalaisUgrilainen Seura, 1989. 180 р.

11. Список сокращений

В названиях языков и диалектов арх. вепс. вод. волж.-фин. вс. вым. герм. древнеперм. др.-рус. иж. ижор. ин. йок. карел. (карел).-ливв. карел.-олон. карел.-финл. к.-зыр. кильд. колт. лив. ливв. лул. люд. мар. мокш. морд. ненецк. нотоз. няат. общеперм. общерус. патс. перм. прасаам.

архангельские говоры русского языка вепсский язык водский язык волжско-финские языки верхнесысольский диалект коми-зырянского языка вымский диалект коми-зырянского языка германские языки древнепермский язык древнерусский язык ижемский диалект коми-зырянского языка ижорский язык диалект Инари саамского языка диалект Йоканьга саамского языка карельский язык ливвиковский диалект карельского языка олонецкие говоры карельского языка карельские говоры Финляндии коми-зырянский язык кильдинский диалект саамского языка диалекты колтта саамского языка ливский язык ливвиковский диалект карельского языка диалект Луле саамского языка людиковский диалект карельского языка марийский язык мокша-мордовский язык мордовские языки ненецкий язык нотозерский диалект саамского языка диалект Няатямо саамского языка общепермский язык общерусское слово диалект Патсйоки саамского языка пермские языки прасаамский язык

11. Список сокращений приб.-фин. раннеприб.-фин. рус. саам. саам. сев. саам. норв. саам.-швед. сев.-карел. сев.-рус. сонг. субстр. тер. уд. умп. фин. ф.-уг. эрз. эст. южноприб.-фин.

прибалтийско-финские языки раннеприбалтийско-финский язык русский язык саамский язык северносаамский язык (= норвежско-саамский) норвежско-саамский язык шведско-саамский язык северные диалекты карельского языка северные диалекты русского языка сонгельский диалект саамского языка субстратный язык терский диалект саамского языка удорский диалект коми-зырянского языка диалект Умпъярви саамского языка финский язык финно-угорские языки эрзя-мордовский язык эстонский язык прибалтийско-финские языки южной группы

В названиях географических объектов басс. б. д. б. оз. бол. вол. г. гр. оз. д. дор. зал. кладб. обл. о-в оз. п-ов пос. пр. б. прт. р. респ. реч. зал. руч.

бассейн бывшая деревня бывшее озеро болото волость город группа озер деревня дорога залив кладбище область остров озеро полуостров поселок правый берег протока река республика речной залив ручей

325

326 с. с/адм. ск. ур. уч.

11. Список сокращений село сельская администрация скала урочище участок

В географических названиях Арх. Мез. Онеж. Плес. Прим. РС Холм.

Архангельская область Мезенский район Архангельской области Онежский район Архангельской области Плесецкий район Архангельской области Приморский район Архангельской области Русский Север Холмогорский район Архангельской области

Прочие диал. ед. инд. истор. карт. неоф. оф. смеж. совр. стар. устар. adj. attr. dem. gen. lat. pl. prs. sg.

диалектный единичная фиксация топонима индивидуальный топоним исторический топоним или историческая форма топонима топоним, засвидетельствованный только на картах неофициальная форма топонима официальная форма топонима название смежного объекта современная форма топонима старая форма топонима устаревшее слово прилагательное атрибутив (слово, употребляющееся в качестве определения) диминутив (уменьшительная форма) генитив (родительный падеж) латив (местный  /  направительный падеж) множественное число настоящее время единственное число

12. Указатель субстратных топонимов

Аглинозеро, 209 Аглинручей, 209 Агма, 205 Азапожни, 42, 219 Азаполье, 109, 219 Азика, 210, 288 Азмолка, 42, 103, 219, 275 Азручей, 219 Айнова гора, 42, 64 Айпожня, 218 Айтая, 100, 222 *Акакурья, 216 Акан, 216 Аканозеро, 216 Аканрека, 216 Аккан, 216 *Аккозеро, 216 *Амбор, 101, 179 *Амбур, 179 Амбург, 82 Анда, 190 Андозерко, 190 Андозеро, 190 Андоозеро, 190 Анзер, 42, 62, 203 Анзери остров, 62, 104, 203 Аповский Наволок, 42 Астручей, 229 Астручейное Поле, 42 Ачостров, 217 Ашуга, 39, 217 Ашшуга, 217 Ащеполы, 217

Бабальнема, 56, 57 Бадракур, 43, 122 Баекурья, 113 Балмотка, 105, 157 Барбожница, 226 Бармас, 143, 305 Батербола, 44 Батермала, 44, 102, 121 Батермола, 121, 122 Батица, 217 Батьпожни, 217 Батьюрмола, 102, 121 Батюрмола, 121, 122 Батя, 217 Бордовая Дорога, 151 Бортосово Поле, 151 Бояркурья, 113 Буепожня, 113 *Буйяркурья, 113 Бурлуга, 191, 304 *Буяр, 101 Буярка, 113 Буяркурья, 113 Важгора, 201 Важемгора, 201 Важеннаволок, 201 Важмогора, 201 Важмозеро, 201, 272 Вазапожни, 42 Вазега, 223 Вазьмолка, 42 Вайнатово, 58, 64 Вайново, 42 Вайхлуда, 195

Ваккозеро, 216 Валега, 179 Валеськи, 168 Валма, 253 Валчезеро, 43, 210 Вальтево, 63 Вальтема, 63, 102 Вамбас, 39, 213 Ванзер, 42 Вановорга, 104, 113 Ваповский Мыс, 42 Варбозеро, 226 Варбручей, 226 Варзогорская губа, 38 Васега, 223 Вастручейное Поле, 42 Ватега, 228 Вачезеро, 43 Вашкаранда, 104 Вегра, 100 Вежма, 60 Вейга(река), 252, 282 Вейнема, 57, 217 Велетуха, 217 Вель, 154, 158, 307 Вельетуха, 217 ВельнемаНос, 57, 217 Венелка, 230 Венехалки, 230 Венехолки, 230 Вербокурья, 226 Вервей, 97, 143, 271, 304 Верий Мох, 152

328

12. Указатель субстратных топонимов

Веркуз, 228 Веркуза, 228 Вертегора, 149 Вечепуга, 109 Вечпуга, 109 Вечуга, 109 Вечурручей, 226 *Вёхкручей, 198 Вёхручей, 198 Вигламина, 186, 288 Вигручей, 186, 288 Вида, 194 Видгора, 194 Виднаволок, 194 Видозеро, 194 Видостровка, 194 Видручей, 194 Виллетово, 44, 217 Вильдезеро, 269 Вильетово, 44, 217 Вильятово, 217 Вилямозёра, 118 Винзеро, 166 Виртанец, 177 Витика, 57, 63, 194 Витиха, 63, 194 Виткурья, 194 Витлема, 194 Витозеро, 194 Вицаручей, 226 Вичеручей, 226 Вичручей, 226 Вичура, 226 Воджеромка, 107, 227, 306 Воезеро, 113 Воемох, 113 Воеполы, 106 Воернема, 113 Воесанга, 104, 113, 275

Вождорма, 42, 107, 126, 227 Вождорома(река), 107, 227, 306 Вождоромка, 227 Вожмогора, 212 Вожмозеро, 44, 212 Вожморучей, 212 Вожнозеро, 44, 212 Вожозеро, 253, 282 Войданостров, 191 Войозеро, 113 Волгозеро, 269 Волживка, 214, 215, 273, 300 Волживо Болото, 214, 215, 300 Воложка, 214, 273 Волочка, 214, 215 Вонгозеро, 118 *Вонгручей, 119 Вонгуда, 58, 118 Вондручей, 43, 118,119, 271 Вонручей, 43 Ворванец, 204 Ворвасница, 204 Ворвойница, 204 Ворзогоры, 38 Воя, 113 Вулкозеро, 42, 242 Вурепалда, 42, 150 Вылозеро, 269 Выношенца, 63, 230, 273 Выношница, 63, 230, 273 Вырозеро, 181 Вырпожня, 200, 299 Вырручей, 181 Вышталема, 215

Вялахта, 98, 125, 257 Вялохта, 98, 257 Гамска деревня, 261 Гамская Гора, 261 Гамское, 261 Гамъская деревня, 261, 284, 289 Гаргомина, 43, 122, 223 Горболда, 106, 143 Горболуда, 102, 106, 143 Гукозеро, 200 Дурыжиха, 181, 287 Ельмозеро, 37 Еремей Ручей, 181 Ереснема, 212 Ерец, 212 Ерзеньга, 39, 185, 307 Ерчево, 63, 219 Ерчема, 63, 219 Еча, 217 Еща, 217 Ёжозеро, 217 Ёжуга, 99 Ёлокурья, 256 Ёрга, 201 Ёрна, 119 Ёрнозеро, 119 Жижгин Остров, 231, 232, 234 Жижмой, 143 Жижмуй, 143, 234 Жогжизня, 231 Жогшин, 231 Жогшын, 40 Жокжи, 231, 232 Жужмуй, 143 Зогчин, 40, 231, 232 Ижболда, 109, 217 Ижепалова, 217

12. Указатель субстратных топонимов Илес, 155 Илос, 155 Ильматов Ручей, 58 Ильмозеро, 37 Иляостров, 75, 155 Иляшалга, 105, 155 Инарека, 229 Иная, 229 Индала, 175 Индега, 175 Инозеро, 229 Инцы, 175, 176 Ирбручей, 39, 204 Ирвозеро, 39, 204 Ириний Ручей, 181, 276 Иркасара, 99 Иркисневое Болото, 98, 274 Иркосора, 99 Иромень, 181 Каватозеро, 140 Каватручей, 140 Кавкаранга, 41 Кавкаранда, 39, 41, 44, 104 *Кагломин, 251 Кадуй, 141, 300 Казамас, 158, 292 Казомас, 158, 292 Казомась, 158, 292 Казомец, 158 Казручей, 225 Каинцы, 206 Кайболото, 209 Каламина Нос, 103, 191 Калгачиха, 59 Калгуев Мыс, 233, 234 Калгуево Озеро, 233

Калевица, 43, 138 Калезеро, 191 Калеица, 43, 138 Калкаранды, 39 Калмозеро, 235 Калозеро, 191 Калуха, 191 Кальевка, 138 Кальи, 138 Кальозеро, 191 Кандалухи, 247 Кандасна, 247 Канделье, 247 Кандовская, 247 Канзамина, 220 Канзе, 220 Канзиха, 220 Канкозеро, 242 Канозеро, 242 Капшезеро, 248 Капшозеро, 248 Карахта, 124 *Каргачев, 59, 199 Каргов Ручей, 199 Каргозеро, 199 Каргоозеро, 199 Каргоручей, 199 Каргунья, 199 Кардозеро, 166 Каркуль(я), 124 Каркурья, 124 *Карлахта, 124 Карманга, 100, 176, 277 Кармозеро, 176 Кармолки, 103, 275 Кармошко, 176 Кармошок, 176 Карнаволок, 124 Карнасара, 99 Карнема, 124

329

Карносора, 99 Каромина, 124 Карпингора, 53 Карручей, 145, 304 Карская Рада, 39 Картановщина, 146 Карукурея, 124 Карьеполе, 109 Карьеполье, 109, 224 Карьи, 224 Карьямин, 224 Карьяостров, 224 Карьяполе, 224 Касозеро, 225 Касокурье, 225 Касручей, 225 Касса, 225 Касукурья, 225 Кахкаранда, 44 Кега, 206 Кегозеро, 206 Кегостров, 206 Кедовка, 147 Кедовские Нисяки, 165 Кедозеро, 147 Кедручей, 40, 147, 171 Кеды, 147 Кежемень, 40, 213 Кеккура, 252 Кекус, 225 Келда, 179, 307 Келдозеро, 179, 307 Келть, 241 Кельдино Болото, 143 Кельдозеро, 41 Кемники, 63, 244 Кемнихи, 41 Кеньга, 246 Кепина, 100 Кепола, 246

330

12. Указатель субстратных топонимов

Кереполда, 109, 148 Кересина, 57 Керец, 234 Кереца, 234 Керёндус, 148 Керица, 234 Кернуха, 166 Керокса, 112 Керопалда, 109, 148 Кехта, 37, 38, 157, 301 Кехта волость, 157 Кечручей, 159 Кёлда, 158 Кёльда, 179 Кибасиха, 229, 304 Кивокурья, 170 Кивомох, 170 Кивреи, 246 Киврукурья, 246 Кийгутов погост, 58 Кийостров, 170 Кикшозеро, 208 Килваручей, 235 Килвоозеро, 235 Килкурья, 170, 271 Килово Озеро, 235 Кильгин, 41, 143 Кильдин, 41, 143 Кильдина, 144, 271, 272, 302 Кильнема, 170, 271 Кильручей, 170 Кильца, 191, 212, 262, 298, 300 Кильцозеро, 191 Кимжа, 199, 212, 262, 298 Кимозеро, 208 Кимручей, 199, 208 Кимшалга, 208 Кинащ, 245, 268

Кинжуга, 164 Киньжуга, 164 Кипара, 166 Кипараручей, 166 Кирбасова река, 38, 39, 258 Кирвасова река, 39, 258, 291 Кирибураки, 41, 182 Кислахта, 213, 214 Кислохта, 213 Кихецкая волость, 37, 38 Кихтома, 212, 262, 298 Кияручей, 170 Клусей, 40 Клущей, 40, 227 Коварозеро, 166 Коверница, 166 Ковки, 244 Ков остров, 43 Ковшостров, 43, 263 Кода, 146 Кодина, 100, 146 Козамина, 194 Козла, 194, 306 Козольское Озеро, 194, 307 *Козручей, 307 Козьма, 194 *Койвсоломбала, 192 Койда, 83 Койдокурья, 83, 164 Койсоловала, 110, 192 Койсоломбала, 110, 111, 192 Коксемена, 259 Кола, 191 Коларека, 191 Коларучей, 191

Колбозеро, 44 Колгачиха, 59 Колгуев Мыс, 232, 233, 234 Колдокурья, 98 Колозема, 191 Колозеро, 191 Колозьма, 60, 191, 236, 274, 300 Колручей, 191 Колсоломбала, 110, 192 Комсоломбала, 110, 192 Кондемох, 260 Кондозеро, 41, 260 Конемох, 260 Конепаньга, 260, 282 Конженаволок, 204 *Конжуев, 204 *Конжуй, 204 Коньгезеро, 41, 260 Копалкурья, 207 Копалы, 207 Корбозеро, 44, 143 *Корболуда, 143 Корбручей, 143 Корва, 153 Кордозеро, 186, 187, 188 Коржухи, 173 Корода, 186, 187 Кородма озеро, 186 Кородмотка, 105, 186 Коросора, 186 Корпиха, 186, 187 Корпозеро, 186, 187 Кортеванга, 101, 197 Корточка, 197 Кортюша, 197 Корчанручей, 142

12. Указатель субстратных топонимов Корчин Ручей, 142 *Косин, 57, 139, 306 Косоломбала река, 110, 111 Косолонбала, 110 Косомбала, 111, 112, 192, 193 Косторучей, 177 Костручей, 177 Котакурка, 146 Коталуды, 102, 146 Котамина, 146 Коташка, 55, 146 Котимох, 146 Коткурья, 146 Котозеро, 146 Котомина, 146 Котомино, 146 Которучей, 146 Котручей, 146 Котуга, 99, 146 Кочезеро, 174 *Кочемин, 174 Коченьручей, 142 Кочкасовский Ручей, 207 Кочкозеро, 207 Кочкомозеро, 207 Кошлахта, 98, 263 Кошостров, 43, 263 Кувдоронда, 220 Кудкуя, 142 Кудмо озеро, 186 Кудозеро, 194 Кудостровки, 194 Кудручей, 194 Кудьма, 186, 187 Кудьмозеро, 186, 187 Кужозеро, 40, 194 Кужручей, 194 Кузилка, 194

Кузозеро, 40, 194 Кузомолка, 103, 275 Кузомолки, 194 Кузополье, 109, 195 Кузостровки, 194 Кузручей, 194, 195 Кузьручей, 194 Куйкозеро, 206 Куйозеро, 206 Кукома, 164 Кукуй, 164 Кукуйберег, 164 Кулой, 191, 298 Кулсей, 97, 227, 305 Кулуй, 191 Кулуя, 191 Кумбыш, 140 Кумзей, 97, 210 Кумчукурья, 211, 292 Кундаранда, 104, 220 Кунчезеро, 211, 292 Курандручей, 171 Куранозеро, 171 Куранручей, 171 Курболото, 186 Кургонема, 206 Кургонемь, 103 Кургоручей, 206 Курдополь, 207, 271 Курженица, 142 Курженка, 142 Куропалда, 54, 106, 236 Куросора, 186 Куруса, 186 Курьгомен, 206 Кусьнаволок, 195 Кучема, 174 Кучостров, 174 Куша, 137 Кушерека, 137

331

Кушкара, 137 Кушкоманец, 137 Кушкомозеро, 137 Кушкушара, 99, 137 Кущара гора, 137 Куя, 176 Кырбасова река, 38, 258, 291 Кырвозеро, 43, 258, 291 Кырозеро, 43 Кыскорга, 211 Кыскуя, 211 Кычара, 101 Кямус, 44, 137, 288 Кянда, 247, 250, 282, 302 Кяндозеро, 247 Кянус, 44 Кяре, 39 Кярега, 159, 250 Кярженица, 63, 165 Кярженца, 63, 165 Кяростров, 159 Лавкота, 39 Лавкотское Озеро, 251 Лавозеро, 174 Лавручей, 174 Лавса, 168 Лавтогора, 243 Лавтоозеро, 243 Лагручей, 174 Ладба(река), 116, 117 Ладбаручей, 116 Ладбозеро, 39, 116, 117 Ладвозеро, 39, 116 Ладосово, 168 Ладуга, 127 Лаздалы, 43 Лайкурья, 201

332

12. Указатель субстратных топонимов

Лака, 158, 307 Лакоболото, 158 Лакоозеро, 158 Ламбаручей, 123 Ламбас, 39, 123, 213 Ламбасиха, 123 Ламбаскурья, 123 Ламбасмена, 123 Ламбасмина, 123 Ламбасово, 123 Ламбасьмина, 123 Ламбозеро, 123 Ламца, 39, 260 Лани, 145 Ланкурья, 98, 145 Ланское Болото, 145 Лапа, 218 Лапанга, 218 Лапая, 218 Лапнево, 218 Лапнема, 218 Лапозеро, 218 Лапомина, 218 Лапоминка, 218 Лапоньга, 218 Лапручей, 218 Лаптиха, 153 Лаптишная Гора, 153 Лаптозеро, 153 Лапшозеро, 252 Ласозеро, 138 Ластола, 43 *Латванга, 277 Латманга, 100, 116, 117, 271, 277 Лачезеро, 168 Лачема, 102, 168 Лашкуда, 58, 174, 300 Лая, 201 Левенца, 55 Левешка, 55

Легминский Наволок, 223 *Легмовара, 102 Легмозеро, 223 Легморучей, 223 Леденга, 170 Леденьга, 170 Ледручей, 170 Лейкомох, 44, 127 Лейкручей, 43, 127 Лейручей, 43, 127 Лейхомох, 44, 127 Лелямина, 127 Лембика, 57 Леменца, 37, 55, 63, 221, 273 Лемица, 63, 221, 273 Лепручей, 196 Летемина, 170 Летепала, 106, 170 Летепола, 106, 170 Летозеро, 170 Летручей, 170 Лёдручей, 170 Лёмбозеро, 128, 188 Лёндозеро, 128, 188 Лёндрручей, 43 Лёнручей, 43 Лёхкорга, 102, 188 Лёхлуда, 102, 188 Лиговка, 171 Лиговский Ручей, 171 Лидаручей, 171 Ликаса, 171 Ликовка, 171 Ликопожня, 171 Ликоса, 171 Лилесьвера, 106, 253, 254, 279, 282 Лимандры, 130 Лименца, 37, 221

Лингора, 43, 209 Лингуй, 166 Линдгора, 43, 209 Линдогора, 209 Линдостров, 209 Линома, 102, 145, 275 Линский Прилук, 145 Лита, 171 Литасара, 171 Литмотка, 171 Литозеро, 171 Литосора, 171 Лодмостров, 236 Лодьма, 236, 237, 238, 239, 240, 282, 301, 302 Лодьмозеро, 236 Лопа, 159 Лопалахта, 98, 159 Лопанный Ручей, 159 Лопшеньга, 100, 159, 160, 251, 272, 277 Лоренга, 276 Лоренгский Ручей, 182 Лохпала, 106 Луда, 240, 302 Лудозеро, 240 Лумбушка, 123, 301, 302 Луницкий Ручей, 214, 304 Лунный Ручей, 214, 268, 304 Лупин Казамас, 160 Лупозёра, 160 Лупостров, 160, 300 Лупручей, 160 Лучпожня, 171 Лындевера, 106, 209, 291

12. Указатель субстратных топонимов Лындога, 209, 291 Люленьга, 251, 253, 254, 279, 282 Лявкота, 39 Лядога, 127, 300 Лямса, 41 Лямца, 39, 41, 260, 282 Ляна, 229 Лясомин, 103, 138, 300 Лясомина, 138 Маиха, 200 Майгаручей, 200 Маймакса, 44, 112, 264 Маймин Мыс, 264 Маймино, 264 Маймушки, 264 Майха, 200 Мала, 184, 256 Малгас, 185, 271 Малданозеро, 118, 185 Малдань(я), 118 Малестров, 244 Маложма, 60, 65, 256, 257, 274 Малозеро, 256 Малокурья, 256 Малтомох, 185 Мальгаручей, 200 Мальгуручей, 41 Мальеручей, 41 Мальтюшка, 118, 185 Мальчушка, 118 Мамбас, 44, 200 Мандугаль, 102, 254, 274, 282 Манов Нос, 123 Манов Ручей, 123

Мановы Озёра, 123 Марамино, 197 Мареванга, 101, 197, 294 Мариванга, 197, 294, 295 *Марьеволок, 197 Марьянга, 294 Марьярека, 197 Масельга, 140 Матары, 198 Матегоры, 254 Матигоры, 254, 256, 282, 300 Матки, 150 Матков Ручей, 150 Маткозеро, 150 Маткручей, 43, 150 Матнема Нос, 150 Матполье, 150 Матручей, 43, 150 Матчалга, 43, 104, 150, 275 Мачелга, 43 Мачисьполя, 166 Мегра, 119, 305 Мекище, 41 Мела, 130 Мелапожня, 130 Мелеплёса, 130 Мелогора, 130 Мелополе, 130 Мелоручей, 130 Мельмозеро, 117 Мергас, 38, 41, 175 Меркозеро, 175 Мерьяс, 41, 175, 271 Месовручей, 207, 288 Метище, 41 Микшуй, 91 Моложма, 257

333

Мондариха, 131, 282 Мостемолка, 103, 275, 299 Мугалы, 261, 289 Мугринский Ручей, 182 Мудручей, 177 Мудьгозеро, 177 Мудьюга, 177 Муксалма, 62, 205 Муксалмы, 99 Муроканда, 97 *Мустонема, 180 Муткурья, 98, 177 Мутозеро, 177 Мылкуй, 100 Мычалка, 104, 275 Мычелга, 104, 275 Мягостров, 139 Мядозеро, 175 Мяндино, 195 Мяндозеро, 195 Мяндручей, 195 Мяннаволок, 195 Мяргас, 38, 175 *Мярксара, 175 Мярсала, 175 Мятаручей, 175 Мятозеро, 175, 288, 289 Мяторучей, 175, 288 Наймакса, 44 Нальестров, 134 Нальостров, 134 Налья, 134 Намбас, 44, 200 Нанбас, 44 *Нарьостров, 134 Небрисвина, 187 Небрисмина, 187 Невлесьручей, 60

334

12. Указатель субстратных топонимов

Невлечьручей, 37,60 Невопожня, 197 Невсоры, 127 Некельница, 166 Некишозеро, 38, 212 Некозеро, 166 Неконема, 166 Некоремы, 166 Неленьга, 39 Нема, 134 Немболото, 134 Неменга, 37, 134 Немецкое, 134 Немечмотка, 134 Немкурок, 134 Немнюга, 99, 104, 134, 135 Немнюр, 134 Немня, 134 Немручей, 134 Немчозеро, 134 Немьнюра, 103, 134 Немьюга, 104, 134 *Немьюр, 103 Неопожня, 37, 197 Нергозеро, 134 Неркомина, 134 Нермеж губа, 129 Нермошь губа, 129 Нерполима, 161 Нерьга, 134 Нет, 38, 205 Нетепиль, 205 Нетостров, 205 Нёгус, 142 Нёнокса, 112, 160 Нёнокурья, 98, 160, 161 Нёрмуй, 129 Нёрмый, 129 Нивка, 187

Нивлечьручей, 37 Нивопожня, 197 Нижма, 250, 252, 253, 272, 280, 302 Нижмозеро, 252, 253, 282 Никополя, 166 Нилконозеро, 53, 91 Нименга, 37 Нименьга, 37,134 Ниопожня, 37, 197 Ниркомина, 161, 288 *Нисяки, 165, 255 Ница, 165, 175, 176, 255, 282 Ницы, 255 Нич, 255 Нича, 255 Ничи, 255 Ничкурья, 255 Норовой Ручей, 114 Норозеро, 214 Нортозеро, 214 Нотованга, 229 Нотозеро, 229 Нотомох, 229 Ноторучей, 229 Нуксари остров, 62, 104, 205 Нуксы, 62, 205 Нырзанга, 175, 305 Нырзеньга, 175 Нюгнема, 209 Нюгус, 142 Нюгуса, 209 Нюзерко, 161 Нюнецьполя, 60, 135 Нюнечполя, 60, 135, 273 Нюня, 135 Нюозеро, 161, 288

Нюра, 138 Нюхкурья, 205 Нюхчезеро, 205 *Нюхчкурья, 255 Нючи, 255 Нючколье, 255 Нюя, 161, 271, 288 Нявропожня, 187 Нядручей, 205 Някишозеро, 38, 212 Нямбала, 178 Няпа, 246 Няра, 137 Нят, 38, 205 Нятостров, 205 Нячеры, 101 Огормина, 266, 288 Ождорма, 42, 107, 126, 227, 228 Ождоръма, 107, 227 Олжинское Болото, 214, 215 Олма, 158, 219, 307 Оногра, 100, 124, 125, 126, 300, 302 Оногра озеро, 124,125 Оногра река, 124, 125 Оногро, 124, 125 Онцевы Луды, 265 Ончовы Острова, 265 Ореглово, 223 Оремина, 223 Орехкамень, 245 Ореховщина, 223 Орехозеро, 223 Орехручей, 223 Ормина, 223 Орьмина, 223 Отома, 165, 305 Оттома, 165, 305 Очаги, 215, 268

12. Указатель субстратных топонимов Очполе, 155 Очполье, 155 Павручей, 39 Пагово, 187 Падера, 122 Падракур, 122, 202, 291 Падрокурья, 38, 202, 291 Падростров, 202, 291 Падчезеро, 167 Пажема, 102 Палавара, 149 Паламина, 149 Палема, 149 Палованга, 101 Палозеро, 149 Паломина, 149 Палопожня, 149 Палполя, 149 Палручей, 39, 149 Палтос, 138 Палуга, 99, 149 Паля, 149 Паразамочное Озеро, 242 Парзамох, 43, 242 Парзаручей, 242 Парзупаснее Озеро, 242 Парсомох, 43 Пасканец, 172 Паски, 172 Патракур, 43 Патрукула, 105, 202, 291 Патчемина, 167 Пахкала, 256 Пахово Болото, 187 Пахоземля, 187 Пачезеро, 167

Пачеозеро, 167 Пачозеро, 167 Пачручей, 167 Пачуга, 167 Пашегора, 240 Пашемина, 240 Пашемозеро, 240 Пашемох, 240 Пашки, 172 Пашковара, 102, 172 Пашкурья, 98, 240 Пашручей, 240 Пащемолка, 240 Пежуй, 100, 172 Пексома, 188, 292 Пекшалга, 105 Пележма, 60, 65 Пеллега, 251, 282 Пеллека, 251 Пельдюга, 148 Пельдюха, 148 Пельека, 251 Пенепожня, 163 Пенкова Репа, 129, 137 Пенконарка, 108 Пенконарья, 108, 129 Пенкостров, 129 Перемка, 156 Перемский Ручей, 156 Перемское Озеро, 156 Перемьский Остров, 156 Перингозеро, 156 Пермское Озеро, 156 Пертемка, 102, 146 Перти, 146 Пертий, 146 Пертимох, 146 Пертнема, 146 Пертозеро, 265

335

Пертоминск, 146 Пертымово Озеро, 265 Перякозеро, 156 Петкурья, 202 Петое Поле, 196 Петозеро, 196 Петоозеро, 196 Петросара, 99, 202 Петросора, 99, 202 Петрручей, 202 Петуй, 196 Пехверетье, 264 Пехкозеро, 264 Печа, 196 Печка, 168 Пёвкуй, 100, 264 Пёлда, 148 Пёлпожня, 148 Пёлручей, 148 Пёртнаволок, 146 Пёртово Озеро, 146 Пёртозеро, 146, 265 Пёртручей, 146 Пёртшалга, 146 Пёсорга, 193 Пётлуса, 265 Пётрручей, 202 Пёхкозеро, 264 Пёхкоручей, 264 Пёхнаволок, 264 Пёхтозеро, 264, 271 Пёхшалга, 264 Пивка, 225 Пивкозеро, 39, 44, 225 Пиглишки, 197 Пийручей, 155 Пиккозеро, 164 Пикозеро, 164 Пикостров, 164 Пилдема, 253

336

12. Указатель субстратных топонимов

Пилкозеро, 39 Пилохта, 98 *Пильднема, 272 Пильдозеро, 43, 253, 271, 272, 282 Пильнема, 43, 253 Пирзапелда, 105, 109 Пирина, 182, 276, 277 Пирякозеро, 156 Питара, 101, 204, 289 Питеры, 204 Питяево, 220, 289 Пихкалы, 225 Пихково Озеро, 225 Пихкозеро, 44, 225 Пихручей, 225 Пичка, 164 Пичкозеро, 164 Пичкуша, 164 Пичуковка, 164 Пиявары, 102, 155 Повракула, 105, 202 Повракурья, 202, 290 Повринские Пожни, 202 Поврокула, 202, 290 Подвинные Озёра, 166 Подрокурья, 38 Покозеро, 43 Полкозеро, 43 Полта, 158, 307 Полтозеро, 158, 307 Поранчев Ручей, 56, 140, 273 Пордасмена, 151 Порокурья, 202 Порошкурья, 202 Портас, 151 Портяные Устички, 151 Поча, 202 Продвей, 97, 228, 299

Пудвей, 97, 228 Пудежма, 64, 65, 115, 274 Пудемские, 115 Пудожемское Устье, 64, 115 *Пудожма, 64, 65 Пудос, 115 Пудус, 115 Пулкозеро, 234 Пулмотка, 234 Пулонец, 259 Пултозеро, 234 Пультозеро, 234 Пундос, 260 Пундус, 260 Пунева гора, 241 Пуново, 241 Пуногора, 241 Пунозеро, 167 Пураганка, 114, 277 Пурамох, 114 Пуранга, 114, 277 Пуранка, 114, 277 Пуранмох, 114 Пурасозеро, 114 Пурасрека, 114 Пурлода, 114 Пурлуда, 102, 114 Пурнаволок, 114 Пурнема, 114, 253 Пурнозеро, 222, 253 Пурноручей, 222 Пурнручей, 222 Пурома, 114, 292 Пуросеро, 114 Пуросозеро, 114 Пушкорга, 102 Пыжма, 60 Пыстальнема, 40, 56, 169

Пыштальнема, 40, 169 Пыя, 155, 279 Пюд, 265 Пячь гора, 196 Равдамина, 243 Равдогоры, 38, 243 Равкурья, 39 Рагручей, 226 Райозеро, 43, 153 Райрозеро, 43, 153 Райручей, 153 Ралкурья, 39 Рапачаг, 172 Раткурья, 150 *Ратомин, 150 *Ратопелда, 105, 150 Ратопель, 150 Ратопельг, 150 Раховка, 244 Рахово Озеро, 244 Рахово Поле, 244 Раховые Горы, 244 Рашпорог, 189 Ребалда, 106 Ревозеро, 200 Ревошалга, 105, 200 Режма, 60 Резмена, 226 Резнима, 226 Ременга, 182 Ременьга, 182 Респожня, 226 Рёвошалга, 200 Рёхлуда, 188 Ригач, 59, 221 Рикасиха, 38 Рикасово, 64 Рименга, 182 Рименьга, 100, 182, 276 Ровдина Гора, 243

12. Указатель субстратных топонимов Ровдино, 39 Ровдогоры, 38, 243 Ролденская волость, 39 Рома, 180, 271, 305 Ропочаг, 172 Роча, 261, 284, 289 Рочева, 261, 289 Рочев ручей, 261, 289, 295 Рочозеро, 261, 284, 289 Рубозеро, 43, 172, 288, 289 Руброзеро, 43, 172 Рубручей, 172, 288 Русванга, 39, 229 Русланга, 39 Русованга, 101, 229 Рушалда, 262 Рушеягр, 100, 262 Рушимёнка, 262 Рыкасиха, 38 Рюрики, 182 Ряхково, 64 Саванозеро, 44, 117, 118 Савручей, 172 Салага, 138 Салгозеро, 242 Салмозеро, 115 Самокурья, 218, 285 Самонозеро, 44, 117, 118 Самонручей, 118 Самопола, 218, 285, 299 Самуй, 39, 218, 285, 299 Саракуски, 136 Сараснга, 39, 52

Саркоска, 136 Саркоски, 102 Сароковски, 136 Сарокоски, 102,136 Сарпорог, 136 Сатанцы, 151, 288 Свалик, 136 Свалозеро, 136 Свалручей, 136 Севасозеро, 242 Севаспожня, 242 Севасручей, 242 Сезеро, 179 Секищё, 41, 145 Сельенская Гора, 41, 140 Сенгельский Лес, 41 Сенгельское Поле, 165 Сендевара, 102, 165, 271 Сендельский Лес, 165 Сендерское Поле, 41 Сергалахта, 210 Сергозеро, 210 Сергоручей, 210 Сергручей, 210 Серкозеро, 210 Серпа, 172 Сертенский Мох, 38 Серьгалахта, 210 Серьмох, 210 Сетиверы, 38, 217 Сетигоры, 217, 290 Сетища, 145 Сетище, 41, 145 Сиваручей, 174 Сивасанга, 43, 104, 174, 275 Сивозанга, 43 Сивомох, 174

337

Сивонга, 44, 117, 174 Сивручей, 174 Силозеро, 188 Силосмина, 103, 188 Силостера, 105, 169, 275 Силосьбор, 188 Симонга, 44, 117, 174 Сируй, 100, 182, 276 Скотмотка, 224, 301 Совполье, 109 Соловки, 136 Солокоски, 102, 136 Солокоцкая, 136 *Солокурья, 176 Соломбала, 110, 111, 112, 123, 301, 302 Соломбала река, 110, 111, 123 Сомут, 57, 192 Сомута, 192 Сомутские Озёра, 192 Сорбозеро, 259 Соргозеро, 248 Соркозеро, 248 Соркручей, 248 Софьина, 100, 276, 277 Сояк, 167 Сояна, 100, 167 Списпожня, 41 Спицпожня, 41 Сугозеро, 43, 193 Судеремский Омут, 39 Суетнема, 39 Сузма, 39, 143 Сукозеро, 43, 193 Суксома, 234 Сулгамозеро, 228 Сулгамручей, 228 Сулица, 178 Сулкозеро, 228

338

12. Указатель субстратных топонимов

Сулозеро, 178 Сулосозеро, 178 Сулосручей, 178 Сумара, 101, 236 Сурус, 163 Сынезня, 40 Сыростера, 105, 169, 275 Сырохта, 116 Сырья, 153 Сюдеремский Омут, 39 Сюетнема, 39 Сюжма, 40, 143 Сюзьма, 39, 40, 143, 290 Сюрга, 153 Сюреспожня, 40 Сюрьга, 153 Сядоры, 198 Сямуй, 39, 218, 299 Сяндевер, 106, 165 Сярва, 153 Сярзенга, 52 Сярзеньга, 39, 52 Сярта, 38 Сяськ, 206, 290 Сятеверская, 217 Сятеверы, 38 Тайнокурья, 38 Тайозеро, 215 Тайручей, 215, 271 Талматки, 38, 105, 151 *Тамбица, 249, 282, 302 Тамица, 248, 249, 250, 273 Танбица, 248, 249 Тапшеньга, 250, 272 Тварёво, 220 Тельдозеро, 41

Телькручей, 208 Тельменца, 56, 130, 273 Тельмозеро, 130 Темник, 244, 271 Темнихи, 41, 63, 244 Теча, 42 Тёкоручей, 42 Тёлдозеро, 179 Тёлматки, 151 Тёлмотки, 151 Тёльмотка, 151 Тёмникса, 245 Тёмнокса, 112, 245, 271 Тёра, 148 Тёрпожня, 148 Тикша, 208 Тикшозеро, 208 Тильпожня, 127, 304 Тимощелье, 105 Тинтома, 211, 298 Тирибураки, 41, 97, 114, 182, 274, 276 Това, 213, 271, 306 Тово, 213 Товото, 99, 213, 271, 304 Товское Озеро, 213, 307 Тойвачи, 59 Тойвотов погост, 58 Тойнокур, 213 Тойнокурец, 213 Тойнокурья, 38, 213 Толматки, 38 Толмотки, 105, 151 Топа, 264 Торда, 183, 184 Торожма, 60, 65, 215, 274, 298

Торос, 215 Тороса, 215 Торпохта, 98 Тотманга, 183 Туалеево, 151 Тулеево, 151 Тумбища, 180 Тумбручей, 43, 180 Тумоя, 180 Тумпорох, 40, 180 Тумручей, 43, 180 Тундура, 141 Турдова, 183, 184, 300 Туртова, 183 Турьи, 183 Тухручей, 184 Тушальмина, 56, 184, 288 Тушельмина, 184 Тырва, 225, 292 Тырвуя, 225, 292 Тыростров, 225, 292 Тявсора, 99, 240 Тявсура, 99, 240 Тяпсора, 240 Тяпсура, 99 Тярпосара, 99, 230 Угломин, 153 *Угма, 215 Угна, 215, 290 Угнаволок, 43 Уйма, 230, 231 Укольница, 216 Улкозеро, 42, 242 Улонима, 153 Ульмеца, 177, 306 Ульмица, 177, 306 Уна, 126, 302 Унежма, 60, 65, 126, 274 Унин Ручей, 266, 306

12. Указатель субстратных топонимов Унозеро, 126 Урепалда, 42, 109, 150 Урехмина, 257 Урехручей, 257 Урзуга, 99 Уропалда, 150 Устомина, 215 Ухконцы, 189 Ухростровка, 44 Ухручей, 43 Ухтнаволок, 43, 232, 233 Ухтостровка, 44 Ухтручей, 43 Ушамёнки, 197 Ушемёнки, 197 Ушка, 210 Ушкозеро, 210 Фетимох, 127 Хабакурье, 193 *Хабор, 101 Хаборский Мох, 193 Хаборский Ручей, 193 Хаборское Озеро, 193 Хавзюга, 99, 209, 290 Хаврогоры, 38 Хайдома, 102 Хаймаручей, 220 Хайматка, 105, 224 Хаймотка, 224 Хаймусово, 220, 291 Хаймы, 220, 291 Хайнаволок, 224 Хайнозеро, 224 *Хайнор, 101 Хайнора, 224, 294 Хайноручей, 224 Хайнручей, 224 Халасмина, 189 Халга, 189 Халголова, 189

Халмозеро, 148 Халосмина, 189 Хам, 266 Хамарнаволок, 258 Хамарная Кулига, 258 Хамов Нос, 226 Хангасозеро, 41, 221 Хангасручей, 221 Хангозеро, 221 Хангора, 207 Хандас, 221 Хандасозеро, 41, 221 Ханьпорог, 189 Хапгора, 193 Хапнаволок, 193 Хапов Ручей, 193 Хапозеро, 193 Хапшалга, 105, 193 Харавизна, 244 Харгомина, 43, 122, 223 Харкостров, 223 Хармозеро, 177 Харьговка, 223 Харьки, 223 Хатарица, 188 Хатармина, 188 Хатламба, 98, 123 Хатры, 188, 272 Хеднема, 37 Хедостров, 171 Хедручей, 40, 171 Хежемень, 40 Хейнаволок, 224 Хейннаволок, 224 Хемерово, 180 Хендручей, 43 Хенручей, 43 Хепа, 223 Хепельмена, 223 Хепельнема, 56

339

Хепельнима, 223 Хепельное, 223 Хер, 223 Херминский Ручей, 223 Херполье, 109, 223 Херья, 223 *Хетимох, 127 Хечезеро, 240 Хечемень, 240, 241 Хечемина, 37, 38, 240 Хеченема, 38, 240 Хечеручей, 240 Хечручей, 240 Хид, 189, 288 *Хида, 290 Хиднема, 37, 189, 288 Хидо, 189, 288 Хидовка, 189, 288 Хидозеро,189, 290 Хидручей, 189 Хижестров, 240 *Хижнема, 240 Химбол, 180, 290 *Химбор, 180 Химорово, 180, 290 Хитмина, 189, 290 Хичезеро, 240 Хиченема, 37, 38, 240, 241 Хичерга, 101, 104, 240, 241 Хищнаволок, 240 Хобручей, 220 Ховрогоры, 38 Хойкозеро, 165 Хойкополе, 165 Хойкополя, 165 Хойкоручей, 165 *Хойкошалга, 105, 165 Холва, 178

340

12. Указатель субстратных топонимов

Холка, 258, 288 Холкозеро, 258, 288 Холмогоры, 303 Хомнаволок, 196 Хомшалги, 196 Хонгозеро, 196 Хонгручей, 196 Хоннаволок, 196 Хонькино Болото, 196 Хопа, 220 Хопальнема, 220 Хопамина, 220 Хопарека, 220 Хопозеро, 220 Хопомох, 220 Хоппожня, 220 Хопы, 220 Хортуй, 224 Хугручей, 200 Хумаручей, 184 Хумручей, 184 Хупино, 265 Хурдога, 99, 224 Хурдуга, 99, 125, 224 Хыпское Болото, 265 Целица, 140 Цельнаволок, 140 Цигломень, 259 Цигломина, 40, 241 Цирконос, 189, 190 Цыхлнема, 40 Чаков Ручей, 161 Чаколы, 161 Чакоры, 161 Чапа, 180 Чарва, 204 Чарекома, 173 Чарикома, 173 Чарлучей, 44, 154 Чарпола, 106, 154 Чарручей, 44

*Чаря, 141 *Чекамин, 161 Чекуево, 64 Челица, 140 Чепуры, 202 Черсова (Гора), 78, 271 Черсогора, 78 Чеца, 218 Чеча, 42 Чёково, 161 Чёкопорье, 104, 161 Чёкоручей, 42 Чёлка(ручей), 140 Чёлма, 116 Чёлмозеро, 116 Чёлмус, 116 Чиглоним, 241, 259, 292 Чидвея, 97, 145 Чижгора, 44, 262, 263, 300 Чикша, 208 Чикшозеро, 208 Чиньга, 169, 272, 302 Чиньги, 169 Чиргора, 44 Чирконос, 189, 190 Чирлахта, 98, 189 Чирсова, 78 Читомина, 262, 291 Читомолка, 103, 262, 275, 298 Чишнема, 262, 263 Чишнемский наволок, 82, 262 Чищнема, 262, 263 Чищнема Нос, 262 Чогумина, 162 Чопорово, 202 Чубала, 161

Чубальская, 161 Чубнаволок, 161 Чубола, 56, 161, 162 Чуглозеро, 154 Чугов перелог, 162 Чугомина, 162 Чуда, 262, 291 Чуега, 184, 256 Чужгора, 40, 262, 263, 291, 300 Чузгора, 40, 262, 263 Чуккора, 162 Чукча, 44, 207 Чукчино Озеро, 44, 207, 208 Чулочные Озёра, 221, 268 Чумище, 264 Чунега, 184 Чунюга, 184 Чупанда, 161 Чуплега, 161, 162 Чупое Поле, 161 Чупочное Озеро, 161, 162 Чупча, 44, 207 Чурболда, 106 Чутки, 209, 268 Чуха, 43 Чухча, 43, 44, 207 Чухченема, 207 Чухчерема, 43, 103, 207 Чухчин бор, 207 Чухчино Озеро, 207, 208 Чухчин Ручей, 207 Чухчинская, 208 Чучеремская, 43 Чююга, 184 Шабозеро, 211

12. Указатель субстратных топонимов Шавкозеро, 184 Шала, 211, 299 Шалгуй, 100, 184 Шалмаш, 115 Шапкозеро, 211 Шапчерга, 101, 212 Шапчерьга, 101, 212, 300 Шапшала, 112, 212, 300 Шапшеньга, 212 Шаста, 172 Шеньпорог, 190 Шигломина, 259 Шидея, 145 Шидикурья, 145, 219 Шидломина, 259 Шидьега, 145 Шильтя Верхойская, 151 Шинежня, 40 Шиньпорог, 190 Ширша, 184 Ширшема, 184 Ширшемянка, 184 Шитей, 145 Шитерема, 145 Шитокурья, 145 Шолмозеро, 115

Шомбаручей, 246 Шомбозеро, 246 Шонбалиха, 128 Шонбары, 128 Шонборский Мох, 128 Шоча, 235, 305 Шублема, 193 Шубмина, 193 Шубний Носок, 193 Шубозеро, 193 Шубозёрки, 193 Шубор, 101, 194 Шуборозеро, 194 Шубручей, 193 Шужмой, 143 Шужмуй, 143 Шукша, 265, 271, 304 Шульчиха, 185 *Шумбол, 178 Шунданец, 178 Шундозеро, 178 Шунушера, 99, 173, 307 Шуполгора, 194 Шупомина, 194 Шуя, 128 Щурепожня, 40 Ырзеньга, 39, 185, 307

341

Эдаполы, 106 Эрзеньга, 39, 158, 185, 307 Юг, 119 Югрин Ручей, 185, 304 Юкшеболка, 103 Юргин, 185, 304 Юргручей, 169 Юрика, 57 Юрки, 169 Юркомина, 169 Юрмала, 255, 282 Юрок, 169 *Юрома, 137 Юромские ворота, 137 Явкорки, 120 Явра, 120 *Явркурки, 120 Яглов Ручей, 198 Ягры, 131, 301 Ягрыш, 56, 121, 300 Якамина, 103 Янгозеро, 128 Янкурья, 128 Яреньга, 100,120, 277 Яхоторка, 104 Яшуга, 39, 217

Научное издание

Кабинина Надежда Владимировна

С у б с т рат н а я т о п о н и м и я А рх а н г е л ь с к о г о П о м о р ья



Редактор, корректор Оригинал-макет Дизайн- обложки Фото на обложке

Л. А. Феоктистова Л. А. Хухаревой Е. Р. Дауровой Д. В. Кокорева

Подписано в печать 10.10.11. Формат 60 × 84 1/16. Бумага офсетная. Гарнитура Times. Уч.-изд. л. 19,2. Усл. печ. л. 20,0. Бумага офсетная. Тираж 500 экз. Заказ 1613. Издательство Уральского университета 620000, Екатеринбург, ул. Тургенева, 4 Отпечатано в типографии Издательско-полиграфического центра УрФУ 620000, Екатеринбург, ул. Тургенева, 4 Тел.: +7 (343) 350-56-64, 350-90-13 Факс: +7 (343) 358-93-06 E-mail: [email protected]