Генезис и метаморфозы молодежной культуры

БЕЛГОРОДСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

На правах рукописи

КУРГАНСКИЙ КОНСТАНТИН СЕРГЕЕВИЧ ГЕНЕЗИС И МЕТАМОРФОЗЫ МОЛОДЕЖНОЙ КУЛЬТУРЫ Специальность 24.00.01 – Теория и истории культуры

ДИССЕРТАЦИЯ на соискание ученой степени кандидата философских наук

Белгород – 2006

2

СОДЕРЖАНИЕ Введение .............................................................................................................. 3 Глава 1. Молодежная культура и контркультура в мире модерна ..... 15 1.1. Понятие «молодежная культура» и методология исследования ее генезиса и формообразований................................................................................. 16 1.2. Мифология и философия модерна как исторические предпосылки молодежной культуры........................................................................................... 34 1.3. Мифология тоталитаризма и массовой культуры как реальный базис становления молодежной культуры................................................................ 53 Глава 2. Формообразования молодежной культуры в пространстве постмодерна...................................................................................................... 77 2.1. Специфика и плюрализация молодежной культуры в условиях постмодернистской глобализации................................................................... 77 2.2. Контркультурная религиозность молодежи в мире постмодерна ...... 102 2.3.

Молодежная контркультура и современный терроризм .................. 129

Заключение..................................................................................................... 154 Библиография ................................................................................................ 160

3

ВВЕДЕНИЕ Актуальность исследования обусловлена тем, что современная культура и молодежная политика в России переживает состояние, определяемое подавляющим большинством исследователей как «кризисное», «критическое», «межэпохальное». XX-XXI столетия вместили в себя и мировые войны, установление и падение тоталитарных режимов, сильнейшие социальноэкономические катаклизмы, развитие террористических идей. Все это повлекло за собой глубокий кризис идей так называемого «демократического модерна». В последнее десятилетие Россия оказалась ввергнута в глубокий социокультурный кризис и, вступив на путь радикальной модернизации, переживает очередную культурно-историческую трансформацию. Перед исследователями современной социокультурной ситуации стоит первоочередная задача в выявлении культурно-типологических форм таких понятий как: «кризис культуры», «контркультура», «мифологизация», «массофикация», «сектантство», «терроризм» и т.д. Социально-экономические, демографические, политико-правовые перемены, происходящие в России в переходный период, актуализируют проблему адаптации молодого человека к изменившимся условиям жизни. Кризис идей, в свою очередь, вылился в повсеместное развитие асоциальных явлений (например, терроризм и радикальное сектантство). Весьма печально, что в деструктивные процессы, происходящие в мировой и отечественной культуре, оказалась глубоко инкорпорирована молодежь, весьма болезненно переживающая бездуховность и культурно-идеологический вакуум. Данная проблематика требует комплексного исследования на стыке таких дисциплин как культурология, философия, религиоведение, антропология, история и психология. Выявление истоков этих проблем не возможно без философско-культурологического осмысления природы данных феноменов.

4

Степень разработанности проблемы. Можно отметить, что проблема молодежи является столь же вечной, как и само человечество. Мы не можем согласиться с теми исследователями, которые относят появление молодежной проблематики и самой категории «молодежь» только к прошлому столетию. Сократ и Платон, Ж.Ж. Руссо, И. Г. Гердер, Гегель в той или иной степени рефлексировали над феноменом молодежи и конфликтом поколений в культуре и истории. Проблема молодежи и конфликта поколений представлена в философской и психологической антропологии Ф. Тенниса, С. Холла, З. Фрейда, Л. Фойера, Ш. Бюлера, А. Гелена, Э. Фромма, Г. Маркузе, Ж.-П. Сартра и других западных интеллектуалов, многие из которых были не только теоретиками, но и участниками молодежной контркультурной революции 60–70-х годов. В работах К. Маркса и Ф. Энгельса также проявлен интерес к молодежной тематике. В.И. Ленин и другие вожди революций начала ХХ века прямо обращались за социально-политической поддержкой к молодежи, делая на нее ставку в своей борьбе со «старым миром». Ленинское «ювенологическое наследие» достаточно изучалось в советское время, но под определенным идеологическим углом. Проблеме молодежи, молодежных движений и формообразований сознания в тоталитарном и демократическом обществах в это время уделяют внимание в своих работах такие философы, как Х. Ортега-и-Гассет и К. Манхейм, Д. Дьюи и К. Поппер. Надо сказать, что в советское время молодежь становилась не только объектом политико-идеологического манипулирования и субъектом «социальных преобразований», но и предметом достаточно интересных социальногуманитарных исследований в работах психологов и педагогов, близких к школе Л.С. Выготского. В период 20 – 30-х гг. ХХ века в СССР выходят сотни книг и статей, посвященных исследованию молодежи как социальной и демографической группы. Но борьба с «педологией» положила конец первым отечественным ювенологическим исследованиям. И вплоть до 50-х годов по-

5

добные исследования в нашей стране почти не велись (тут сказалась и война, когда молодежь взяла на себя судьбу спасения всей нации и страны, и идеологический тоталитаризм). Лишь перед подготовкой Всемирного фестиваля молодежи мы наблюдаем новый поворот советской науки к молодежи, ее ценностным и жизненным приоритетам. Выступления леворадикальной молодежи на Западе против общества потребления и войны во Вьетнаме, против капитализма и либерального консерватизма, появление самого феномена новой молодежной контркультуры во всем многообразии ее форм оживили данную проблематику и на Западе, и в странах социализма. Наиболее полно молодежь и молодежная культура (контркультура) на Западе исследована психологами и социологами накануне или сразу же после молодежной революции прошлого столетия. Д. Аусубель, Р. Бергиус, Г. Гризе, К. Дэвис, К. Кенистон, В. Леонард, М. Мид, Р. Муус, Ф. Найдгардт, К. Пржеклавский, Ч. Рейч, Л. Розенмайер, Ф. Тенбрук, Д. Френч, Е. Хурлок, Г. Шельский, С. Эйзенштадт и многие другие западные ученые очертили то исследовательское поле и конституировали парадигмы, которые до сих пор определяют (часто приводя и к своеобразной догматизации) «ювенологическое» направление в социально-гуманитарных науках. И если в 50-е и 60-е годы проблемой молодежи в нашей стране занимались в основном психологи, педагоги и социологи, исследовавшие социальное положение и статус молодежи, ее ценности и духовно-идеологические ориентиры, то в 70-е годы социологические исследования молодежи дополняются философскими и культурологическими работами. Особенно следует выделить философские работы Э.Я. Баталова «Философия фунта (Критика идеологии левого радикализма)» (1973); Ю.Н. Давыдова и И.Б. Роднянской «Социология контркультуры (Инфантилизм как тип мировосприятия и социальная болезнь)» (1980); С.Н. Иконниковой «Критика буржуазных концепций ‘‘молодежной культуры’’ » (1976) и др. Следует назвать и такие имена, как В.Н. Боряз, В.М. Быков, А.П. Герасименко, А. С. Грачев, Е. И. Косенко, И. С. Кон, А.Ю. Мельвиль, В.В. Молчанов, К.Г. Мяло и другие, в работах

6

которых (в основном критически) анализировались феномены молодежной контркультуры на Западе. Надо признать, что некоторая ангажированность философских и социологических исследований 70-х годов прошлого века не помешала глубоким философским обобщениям и концептуализациям в нашей отечественной науке. Исследования 80-х годов начинаются работой с симптоматичным названием «Критика буржуазных теорий молодежи» (1982), а заканчиваются исследованиями «негативных тенденций в среде советской молодежи»: «Неформалы: Кто они? Куда зовут?» (1990); «Неформальная волна» (1990); «Неформальная Россия» (1990); «Западные молодежные субкультуры 80-х годов» (1990); «Контркультура и социальные трансформации» (1990). Феномен молодежной контркультуры, который в 70-е годы в нашей стране находился в социальном подполье и на периферии открытого обсуждения, вдруг стал одним из факторов динамики времен «перестройки». Здесь следует выделить работы А.М. Байчорова, И.В. Бестужева-Лады, А.К. Бычко, Л.Н. Вдовиченко, В.П. Култыгина, И.Е. Малашенко, П.Н. Решетова, в которых феноменология западной и отечественной молодежной контркультуры была исследована в философско-культурологических и сравнительнокультурных контекстах. В это время в поле зрения отечественных исследований попадает и такой феномен как «нетрадиционная религиозность молодежи» (работы Е.Г. Балагушкина, П.С. Гуревича, К.С. Привалова и др.). Следует отметить, что в те же годы в работах молодых белгородских ученых В.П. Бабинцева и В.П. Римского поднимались аналогичные проблемы. Своеобразный итог этому исследовательскому периоду подвел круглый стол «Молодежь в современном мире: проблемы и суждения» (Вопросы философии. – 1990. – № 5). После этого на несколько лет наступила полоса «теоретического затишья» в сфере молодежной проблематики. С одной стороны, многие поверили, что «демократия» и «невидимая рука рынка» сами собой решат все проблемы молодежи. И действительно, многие молодые люди ушли из «неформальной

7

политики» в реальную политику, а из контркультурного подполья в полукриминальный бизнес, создав пока неизученный феномен «новых русских». С другой стороны, многие наши философы, социологии и гуманитарии просто оказались в состояние методологического и мировоззренческого шока. Лишь с середины 90-х годов и вплоть до наших дней начинают в массовом порядке выходить сотни статей, монографий и учебных пособий, посвященных проблематике молодежи и молодежной культуры, написанных уже в новом дискурсивном поле. Следует только назвать имена Ю.Р. Вишневского, И.А. Гуськова, В.В. Долгова, Т.П. Долговой, Ю.А. Зубок, И.М. Ильинского, Ю.В. Коврижных, В.А. Кузьмина, В.Т. Лисовского, Д.В. Ольшанского, Е.Л. Омельченко, Д.В. Петрова, Г.М. Пономаревой, С.А. Сергеева, В.И. Чупрова, чтобы представить всю теоретическую полифонию современных исследований молодежи и молодежной культуры. В нашей работе мы много уделяем внимания диалогу с работами С.И. Левиковой, в которых, на наш взгляд, содержится одна из самых фундаментальных и обобщающих концепций молодежной культуры, субкультурности и контркультурности. Следует обратить внимание и на целый ряд новаторских работ петербургских исследователей: коллективная работа «Молодежные движения и субкультуры Санкт-Петербурга» (1999); работы Т.Б. Щепанской «Символика молодежной субкультуры: опыт исследования системы» (1993) и «Молодежные движения и субкультуры Санкт-Петербурга» (1999) и др. В последнее время такие авторы, ка515к В.В. Павловский и Е.Г. Слуцкий, сделали даже заявку на создание комплексной междисциплинарной науки о молодежи – ювенологии. Проблематика молодежной культуры предполагает и обращение к таким категориям, как «массовая культура» и «культурный кризис», которые достаточно подробно исследованы в трудах отечественных и зарубежных историков, культурологов, философов. Наиболее интересными в данной связи считаются работы К.З. Акопяна, А.В. Захарова, С.Я. Кагарлицкой, Н.И. Киященко, А.В. Колосова, В.И. Самохваловой, Е.Н. Шапинской. Заслу-

8

живают

внимания

работы

Э.А.

Араб-Оглы,

А.И.

Арнольдова,

В.В. Журавлева, В.М. Межуева и др. Важной особенностью современного мирового порядка является процесс глобализации. Различные ученые по-разному оценивают данное явление и зачастую оценки диаметрально противоположные. Для нас важно участие молодежи в движении антиглобализма, ее роль в движении и опасности, которые это участие сопровождают. Вопросам глобализации и участию в этом процессе молодежи в своих трудах уделяли пристальное внимание А.Г. Арбатов, О.Т. Богомолов, А.А. Галкин, М.С. Делягин, М.В. Ильин, Ю.А. Красин, В.Б. Кувалдин, В.М. Коллонтай, К.С. Лосев, В.И. Толстых и др. В нашей работе мы уделяем особое внимание негативным проявлениям в молодежной среде в эпоху постмодерна: экстремизму, контркультурной религиозности, терроризму и т.п. Данные проблемы достаточно популярны у современных исследователей, но, к сожалению, многие из них не дают комплексной оценки и, что еще более важно, не определяют пути их решения. В этом плане можно выделить работы А.С. Ахиезера, К.С. Гаджиева, Н.В. Загладина, М.П. Одесского, А.А. Кара-Мурзы, А.С. Панарина, В.П. Римского, А. Брасса, Ю. Иванича, Муфтия Равиля Гайнутдина и др. Терроризм, как социокультурный феномен в своих работах изучали Р. Жирар, Ж. Батай, Й.

Хейзинга,

Дж.

Ф.

Бирлайн

и

др.

Выделение

культурно-

феноменологических типов терроризма невозможно без использования материала, изложенного в трудах Г. Джемаля, А. Коновалова, А. Рашида, А. Панченко, О. Большакова и др. В нашем исследовании мы анализируем распространение в молодежной среде сектантских идей и влияние на молодежь сект деструктивного и оккультного характера. Работы Н.А. Алмаха, О.П. Шамаева, С.Г. Компанец, Н.А. Яковлева и др. посвящены духовному развитию сознания

молодого

человека.

Важно

отметить

работы

С.

Степанова,

Е. Балагушкина, Э. Бенца, А. Меня, Ю. Сандулова, Т. Роззака. Помимо использованных выше источников, в нашей работе мы опирались и на диссертационные исследования, среди которых необходимо выде-

9

лить работы Т.М. Алпеевой, К.А. Булденко, Е.А. Вершинина, О.И., Егоршевой, Ю.В.

Коврижных,

В.Ю.

Марченко,

И.В.

Гибелева,

Т.И.

Ковалевой,

С.И. Курганского и др. Таким образом, генезис молодежной культуры и ее социокультурные трансформации достаточно хорошо изучены в трудах отечественных и зарубежных исследователей. Но, если не считать некоторых работ (в том числе докторской диссертации С.И. Левиковой), отсутствуют диссертационные исследования в философско-культурологическом, методологическом и культурно-антропологическом аспектах. Исходя из всего вышесказанного, объектом диссертационного исследования является молодежная культура эпохи модерна и постмодерна. Предмет нашего исследования – исторические и базисные основания и основные формы молодежной культуры в эпоху модерна и постмодерна. Цель исследования нашей диссертационной работы – определение генезиса и эволюции молодежной культуры во многообразии ее контркультурных и субкультурных формообразований. Реализация обозначенной цели обусловила постановку и решение конкретных задач: – конкретизировать понятие «молодежная культура» и определить основные методологические подходы в решении проблемы; – интерпретировать культурно-исторические смыслы понятий «модерн», «постмодерн», «современная мифология», «философия модерна» в качестве основных для выявления исторических предпосылок генезиса молодежной культуры; – рассмотреть тоталитарную мифологию и мифологию массовой культуры в качестве реального базиса становления молодежной культуры, оценить воздействие данных мифов на психологию и поведение молодого человека; – выявить негативные проявления в молодежной среде под влиянием кризиса глобализации и постмодернистских трансформаций в духовной и культурной сфере жизнедеятельности молодого человека;

10

– описать феномен контркультурной молодежной религиозности как одного их основных формообразований молодежной культуры последних десятилетий; – исследовать взаимосвязь молодежной контркультуры и современного терроризма. Поставленные

цели

и

задачи

обусловили

выбор

теоретико-

методологического аппарата и логическую структуру диссертационного исследования. Теоретико-методологические основы исследования. Специфика исследуемой проблематики не позволяет нам оставаться в рамках какого-либо отдельного методологического подхода. Молодежная культура, как и любое неоднозначное явление, требует определенного симбиоза различных теоретико-методологических оснований. Диссертант опирался на традиционные принципы и методы философии (историзма, диалектики логического и исторического, конкретно-всеобщего, онтологического и гносеологического анализа, социально-исторической обусловленности сознания). В диссертационном исследовании использовались историко-философский и историкокультурологический подходы, без которых невозможно раскрыть специфику трансформаций и формообразований молодежной культуры. В качестве источников в диссертации использовались данные социологических исследований, диссертационные исследования, статьи сборников научных работ зарубежных и отечественных ученых – культурологов, философов, историков. Исследование проводилось с учетом всех основных направлений в мировой философии, социологии, культурологии и психологии. Научная новизна диссертационного исследования сводится к следующим результатам: – в работе дано авторское понимание феномена «молодежной культуры» и разлчаются такие ее проявления как контркультурность (антисистемность) и субкультурный плюрализм;

11

– установлено, что генезис молодежной культуры, как системы субкультурных формообразований, связан с глубинными пластами индустриальной (модернистской) цивилизации, по времени соотносится с процессами, происходившими с обществом, культурой и человеком в Европе, США и России в XIX веке и детерминирован ментально-мифологическими, идеологическими и философскими процессами «мира современности», «модерна» и индустриальной цивилизации; – показано, что в контексте культурно-ментальных процессов эпохи тоталитаризма и эволюции массовой культуры ХХ века происходит формирование реального базиса молодежной культуры и соответствующих мифологических формообразований; – выявлены основные особенности трансформаций молодежной культуры в эпоху глобализации и постмодерна, определяющих весь спектр молодежных контркультурных и субкультурных формообразований; – изучена специфика современных «нетрадиционных религий» в связи с формами молодежной контркультурности; – рассмотрены экстремистские молодежные движения в качестве «матричной основы» для современного терроризма. Основные положения, выносимые на защиту: 1. Проблема специфики и генезиса молодежной культуры может быть представлена как становление молодого человека и специфической социальной группы «молодежь» в качестве субъекта деятельности и творца культурной идентичности как в плане онтогенеза, так и в перспективе филогенеза, т.е. синхронно и диахронно. Понятие «молодежная культура» никак не поглощается понятиями «молодежная субкультура» и «молодежная контркультура», так как несет свои эвристические и эпистемологические смыслы, включает в себя и творческие (продуктивные), и потребительские (репродуктивные), и инновационные, и разрушительно-революционные моменты деятельности молодежи как субъекта культурного действия.

12

2. Мифология и философия эпохи модерна закладывают тот культурноисторический базис, на котором начинает созревать специфическая молодежная культура, одним из феноменальных признаков которой является антисистемность и контркультурность. Именно в начале прошлого века молодежь явно или неявно начинает осознавать себя субъектом исторического действия и культурного творчества. Молодежь приходит в политику и бизнес, литературу и науку, создает новое модернистское искусство (кубизм, футуризм и т.п.) и новую повседневность (употребление наркотиков, феминизацию, сексуальную свободу и т.п. – феномены начала ХХ века). В это же время формируется в большинстве индустриально развитых стран (в том числе и в России) массовая культура, индустрия развлечений, которые на основе новых массовых коммуникаций культивируют модернистскую мифологию нового времени, декадентское отрицание традиций, маргинальные культурные практики. 3. Мифотворчество XX века находит свое адекватное выражение в массовой культуре XX века, в ее новых мифах для общественного и личного пользования. Это касается и мифов, связанных с молодежной культурой и контркультурой всего ХХ века. Именно в пространстве современного мифа – тоталитарного, потребительского, феминистского, леворадикального, национал-радикального, контркультурного и т.п. – молодежь лучше всего обретает свою активную субъектность и идентичность, коллективную и индивидуальную. И потому XX век, век массового сознания и массовой культуры, социокультурной гипердинамики, конституируется как век молодежи. 4. Идеи, образы, метафоры контркультурной мифологии в начале XXI столетия не исчезли, а лишь ушли в культурный контекст, расчистив путь современному геополитическому и культурному плюрализму. В этом мире Россия оказалась одной из стран, подверженных в наибольшей степени глобальной культурной неустойчивости. Вероятно, здесь и кроется тайна новых мифов, которые очень легко внедряются в сознание молодежи начала XXI

13

века и порождают такие постмодернистские трансформации молодежной контркультуры как сектантство, антиглобализм, терроризм. 5. Ложная социализация, однобокая самореализация в коммерческой сфере, утрата интереса к образованию, криминализация сознания и поведения и т.п. – все это факторы, влияющие на деформацию сознания молодежи, что часто толкает ее к поиску неадекватных и контркультурных форм самоидентификации, в том числе и в молодежной «контррелигиозной среде». Контркультурная молодежная религиозность конституируется как угроза существующему духовному консенсусу в обществе. Но ценностная переориентация молодёжи может нести в себе и положительные тенденции, связанные с восстановлением традиций отечественной культуры, религиозности и просто нормальной человеческой жизнедеятельности. 6. Терроризм определяется нами как явление нелегитимное и антисистемное, обусловленное политико-идеологическими и социокультурными факторами эпохи постмодернистской неустойчивости. Террористические организации по целям, задачам, технологии работы с молодежью очень схожи с тоталитарными и контркультурными религиозными сектами. Террористические группировки, как и секты контркультурной направленности, состоят из сторонников, сочувствующих и руководителей, в чем напоминают антисистемные криптократические организации прошлого. Специфика современного терроризма состоит в его максимальной виртуализации, что также делает его привлекательным в глазах молодежи, привыкшей к информационносимулятивным способам идентификации. Теоретическая и научно-практическая значимость исследования. Результаты и выводы диссертационной работы позволяют с учетом мировых тенденций и этнокультурной специфики моделировать процессы, происходящие в сфере культуры и сознания современного молодого российского гражданина. Они могут быть использованы в воспитательной работе с молодежью, в создании новых политических, социологических, исторических и философских технологий, которые в свою очередь будут направлены не на

14

манипулирование сознанием молодого человека, а на реализацию духовнонравственного потенциала личности. Выводы и теоретико-методологические наработки диссертационного исследования могут применяться в процессе преподавания курсов философии, культурологии, религиоведения и социологии, в чтении спецкурсов по актуальным проблемам современности. Апробация работы. Основные положения диссертации сообщались на научно-практической конференции «Светско-религиозное взаимодействие в изменяющейся России» (Белгород, 6-7 октября 2004 г.); на научнопрактической конференции «Славянский мир и православие глазами молодых» (Белгород, 2002); на научно практической конференции «Иоасафовские чтения» (Белгород, 2003 г.). Диссертационная работа обсуждалась и рекомендована к защите на кафедре философии БелГУ. По теме диссертации опубликовано 12 научных работ (среди которых 1 монография и 2 статьи в журналах, рекомендованных решением Президиума ВАК).

15

ГЛАВА 1. МОЛОДЕЖНАЯ КУЛЬТУРА И КОНТРКУЛЬТУРА В МИРЕ МОДЕРНА Рассматривая проблему генезиса молодежной культуры и всего многообразия ее субкультурных формообразований, мы с неизбежностью должны учитывать те подходы и теоретические реконструкции данной проблематики, которые имеют место в нашей отечественной философской и социальногуманитарной науке. И в этом плане для нас наиболее фундаментальной с точки зрения философско-культурологической и философско-логической проработанности и обоснованности представляется концепция молодежной культуры как субкультуры (или системы субкультур), представленная в работах С.И. Левиковой, 1 на которые мы и указывали во введении. С.И. Левикова во всех своих работах однозначно связывает генезис молодежной (суб)культуры с эпохой постиндустриализации или постмодерна 50 – 70-х гг. «Истоки генезиса феномена молодежной субкультуры, – делает она вывод, – следует искать в переходе общественных систем от статичности к динамичности и в соответствующем изменении положения молодых людей в общественных системах: в статичных обществах главную роль играло старшее поколение, в динамичных – молодое. Изобретение техники и внедрение ее в производство ознаменовало переход к динамичным обществам и породило новую социально-демографическую группу – молодежь. Переход же общества от индустриальной к индустриально развитой стадии, а затем и к постиндустриальной привел, в том числе, к появлению молодежной субкультуры… Изучение генезиса молодежной субкультуры позволяет выявить сущностную основу этого социального феномена и ответить на вопрос, почему мы сталкиваемся с данным феноменом в индустриально развитых обществах на стадии перехода к постиндустриализму. Это также помогает раскрыть тот факт, что индустриально развитые и постиндустриальные общественные системы привносят в социальное бытие новое явление: биологически и физиологически взрослых «соци1

См.: Левикова С.И. Молодежная культура. – М.: Вузовская книга, 2002; Левикова С.И. Молодежная субкультура. – М.: ФАИР-ПРЕСС, 2004.

16

альных детей», нуждающихся, как и все люди, в самоутверждении, самовыражении. Невозможность для некоторых молодых людей удовлетворить эти потребности, вызванная чрезвычайным удлинением периода обучения в индустриально развитых и постиндустриальных социальных системах, приводит к возникновению молодежной субкультуры как механизма социокультурной компенсации ‘‘пустоты и нестыкуемости стандартных социальных структур’’ » 2 . Такая концепция заслуживает как почтительности, так и критической проверки некоторых моментов, к чему призывает сама С.И. Левикова, связывая исследование молодежной культуры с плюрализмом постмодернистских методологий и теоретических практик. На наш взгляд, генезис молодежной культуры, как системы субкультурных формообразований, все-таки связан с более глубинными пластами индустриальной (модернистской) цивилизации и по времени соотносится с процессами, происходившими с обществом, культурой и человеком в Европе, США и России в XIX веке. Собственно, эту точку зрения мы и попытаемся реализовать в проблематике и выводах нашей первой главы. Но прежде чем исследовать конкретно-исторические метаморфозы молодежной культуры и контркультуры, феноменологию молодежной субкультурности, следует определиться с методологией и с категориальнопонятийным аппаратом нашего исследования. 1.1.

Понятие «молодежная культура» и методология исследования ее генезиса и формообразований

Историческое становление человека – это формирование субъекта присваивающего и творящего, созидающего новый неприродный мир, вырабатывающего особое отношение к этому миру и к себе в нем. В этом качестве человек в обобщенном понимании обладает свойством субъектности, носителями которой реально выступают конкретные индивиды, становящиеся субъектами только благодаря существованию созидаемого ими общества как 2

Левикова С.И. Молодежная субкультура. – М.: ФАИР-ПРЕСС, 2004. – С. 85- 86.

17

обобщенного субъекта социальной эволюции. При этом субъектность не выступает некоей субстанцией общества. Наоборот, субъектность – это «свойство человека как существа, перешагнувшего через ограниченность биологической адаптивности» 3 , то есть это свойство не только способность преобразования природного, включая целенаправленное созидания неприродных форм своей жизнедеятельности, но и способность к самосозиданию. Диалектика общественной рационализации такова, что по мере обогащения, усложнения социальных отношений ведущей стороной данного противоречия становится усиливающаяся субъектность. С одной стороны, субъектность выступала главным определяющим свойством человека, определяющим его родовую особенность. С другой стороны, субъектность выступала важнейшим свойством формирующегося общества как носителя социальной эволюции. Поэтому субъект как носитель мышления, как творец идеального, обладающий воображением, целеполагающий, созидающий специфическую человеческую деятельность и одновременно ею же созидаемый как ее результат и условие осуществления, рождался на длительной дистанции в глубинах процессов антропогенеза, еще до конца не раскрытых наукой. В процессе культурно-исторического развития общества объективно создавались условия и возможности не только для роста самостоятельности, самодеятельности, самореализации индивида как субъекта, выходящего на соответствующем этапе из рамок первобытного коллективного субъекта как реального субъекта исторического действия, но и дифференциации, усложнения, расширения деятельности, обеспечивающих зарождение и развитие новых типов субъектов, действующих в социальном пространстве. Формирующиеся в этом процессе новые субъекты, различные по своей социальной представленности, самостоятельные в своем социальном функционировании, в качестве обобщенного субъекта определяли новые характеристики общества. «Вся история человека и общества образует в этом плане сложный про3

Пространства жизни субъекта: Единство и многомерность субъектнообразующей социальной эволюции / Отв. ред. Э.В. Сайко. – М.: Наука, 2004. – С. 33.

18

цесс движения, развития субъектности субъекта, расширения пространства его действия» 4 . Поэтому воспроизводство человеческого сообщества как целостной системы предполагает универсализацию самого человека, органическое соединение в его деятельности трех неразрывно связанных аспектов общественной практики: познания, оценки, выполнения непосредственно преобразовательной функции. Особое значение это имеет для молодых людей и молодежи как социальной группы. Понятие «молодежь» многозначно. 5 Первое, на что обычно ссылаются исследователи, – это возраст. Безусловно, выделить молодежную группу по возрасту можно только в узко демографическом смысле. Однако демографическое понимание практически ничего не дает для понимания различий в образе мыслей, поведении, культурных практиках современной российской молодежи. Более рациональным представляется подход, акцентирующий внимание на социокультурном понимании молодости как процессе перехода от детства к взрослости, от зависимости – к независимости, от безответственности – к ответственности. В феноменологическом смысле понятие молодежи – это некий обобщенный конструкт для выделения людей более или менее определенного возраста в границах от 11 до 28-30 лет. Для этой группы характерен весьма ограниченный доступ к жизненным ресурсам. Это подход экзистенциально-онтологический. Как отмечал И.С. Кон, применительно «к молодежи и молодости в мировой литературе существуют два полярных подхода, первый из которых можно назвать натуралистически-онтологическим, а второй уже имеет собственное имя – социальный конструктивизм» 6 . Собственно, по мысли И.С. Кона, первая теоретико-методологическая парадигма описывает молодежь в пространстве онтогенеза, а вторая – во времени филогенеза и в контексте социокультурной динамики. «В эмпирических исследованиях, – пишет он, – 4

Там же. – С. 8-9. Очень подробно и концептуально все подходы к проблеме обозначены в работах С.И. Левиковой. 6 Молодежь в современном мире: проблемы и суждения (Материалы «круглого стола») // Вопросы философии. – 1990. - № 5. – С. 12. 5

19

оппозиция этих двух встречных подходов снимается, но философская рефлексия не может забывать о ней. Между свойствами эмпирических индивидов и категориями культуры существует обратная связь, и свойства молодости, как стадии жизненного пути, и свойства молодежи, как социальной группы, не всегда тождественны». 7 В связи с тем, что молодежь многомерна, существует разнообразие теоретических подходов к проблемам молодежи, суммируя которые представляется возможным утверждать, что молодежь – это: – общность, определенная социально-демографическая возрастная группа; – социальный институт: молодежное движение (организация и функционирование молодого поколения, его отношения с другими поколениями; характер, формы и тенденции развития молодежного движения); – специфический образ жизни, система ценностей, установок, нормы поведения, стиль жизни, мироощущение, мировоззрение (субкультура); – серьезный потенциал любого развития. При этом важно понимать: молодежь, по природе своей не прогрессивна и не консервативна, она – всего лишь сила, готовая к любому начинанию. С.И. Левикова разводит понятия «молодежная культура» и «молодежная субкультура» (хотя часто сбивается на множественное число – «молодежные субкультуры», что уже методологически несколько некорректно), считая, что первое из них гораздо шире, так как включает и так называемую «культуру для молодых», ориентированную в массовом потребительском обществе на более широкие слои. В то время как собственно «молодежная субкультура» предполагает определенную подсистемную обособленность и идентификационную активность молодежи по отношению к доминирующей, базовой культуре общества.

7

Там же. – С. 15.

20

Можно согласиться, что понятие «субкультура» в первом приближении обозначает совокупность ценностей, убеждений, аттитьюдов 8 и жизненных стилей той или иной недоминирующей социальной группы (или подгруппы), культура которой отличается от культуры доминирующей социальной группы, хотя и имеет с ней нечто общее. Несмотря на то, что сегодня понятие субкультуры во многом ассоциируется с различными молодежными культурами (рокеры, скинхэды, панки), оно также вполне применимо к группам, организованным по принципу этнической, гендерной и сексуальной принадлежности. Данное понятие концептуализировалось в основном в рамках социологии девиантного поведения. Понятие «субкультуры» имеет большое значение в силу того, что фиксирует факт наличия различных культур в рамках одного общества. В отличие от более раннего понятия молодежной культуры, подразумевающего наличие единой, гомогенной молодежной культуры, понятие субкультуры подчеркивает фрагментированность этой культуры, особенно по основанию классовой принадлежности. 9 Однако, на наш взгляд, подчеркивая субкультурность молодежи, ее специфику в рамках системного самоопределения, мы выделяем ее формальную характеристику. В стороне остаются содержательные, конкретно-исторические характеристики как самой молодежи и ее деятельности, так и той культурной подсистемы, которую она творит и в которой она живет в качестве субъекта социального и исторического действия. Но содержательный, конкретноисторический подход к молодежи включает и «культуру для молодых», которая была, по нашему мнению, не только в массовом, потребительском обществе, но и в других «культурных мирах» и эпохах. Поэтому для нас предпочтительнее все же употреблять понятие «молодежная культура». И если в этом плане рассматривать проблему специфики, генезиса и становления молодежной культуры, то она может быть представ8

Аттитьюд – установка, предрасположенность субъекта, возникающая при предвосхищении им определенного объекта или ситуации и обеспечивающая устойчивый целенаправленный характер протекания ех или иных действий по отношению к данному объекту. 9 См. подробнее: Левикова С.И. Молодежная субкультура. – М.: ФАИР-ПРЕСС, 2004.

21

лена как становление молодого человека и специфической социальной группы «молодежь» в качестве субъекта деятельности и творца культурной идеальности как в плане онтогенеза, так и в перспективе филогенеза, т.е. синхронно и диахронно. Понятие «молодежная культура» очень часто отождествляется с понятием «молодежная контркультура», а последняя увязывается с культурными явлениями в Западной Европе и США 60 – 70-х гг. прошлого века (для России это были 70 – 80-е гг.). Понятие «контркультуры» в современной культурологии и социологии «используется для обозначения социокультурных установок, противостоящих фундаментальным принципам, господствующим в конкретной культуре, а также отождествляется с молодежной субкультурой 60-х гг., отражающей критическое отношение к современной культуре и отвержение ее как "культуры отцов"» 10 . В этом плане особенности молодежи и молодежной культуры исследуются как в контексте антисистемных, «революционных» проявлений, так и негативных привычек и пристрастий. Так же, как и в случае с «субкультурой», понятие «контркультура» подразумевает факт наличия некой формы подсистемности, автономности и сопротивления господствующей, базовой культуре. Вместе с тем понятие «контркультура» чаще применяется в отношении групп, способных дать четкое определение и обоснование занимаемой ими позиции, тогда как представители субкультур артикулируют свою оппозицию, как правило, посредством эксплуатации важности тех или иных стилей в одежде и моделях поведения (или ритуалах). В связи с этим большое распространение получили семиотические подходы, декодирующие манеру одежды и поведения представителей субкультур. Однако, многие исследователи в 90-е годы прошлого века обратили внимание, что феномен контркультурности выходит за пределы молодежной субкультуры и связан с культурно-исторической (диахронной) и социокультурной (синхронной) динамикой общества, а также с инновационными механизмами 10

Культурология. XX век : Словарь. – СПб: Университетская книга, 1997. – С. 190.

22

культуры. В работах П.С. Гуревича актуализируются более глубинные смыслы феномена контркультурности. «В истории культуры, – пишет он, – складываются такие ситуации, когда локальные комплексы ценностей начинают претендовать на некую универсальность. Они выходят за рамки собственно культурной среды, возвещают о новых ценностных и практических установках широким социальным общностям. В этом случае это уже не субкультуры, а скорее контркультурные тенденции. Стойкость и возобновляемость молодежных субкультур как будто делает излишним термин контркультуры. Между тем, в контексте современных исканий он обретает глубокий культурфилософский смысл. Культура вовсе не развивается путем простого приращения духовных сокровищ. Если бы процесс культурного творчества шел плавно, без поворотов и мучительных мутаций, человечество располагало бы сегодня разветвленной монокультурой. В Европе, в частности, все еще экспансионистски развертывала бы себя античная культура» 11 . Проблему контркультурности как специфической антисистемности (негативной и творческой) применительно к прошлым эпохам и современности (тоталитаризм как культурная антисистема) разрабатывал в 90-е годы и В.П. Римский, опираясь на системно-синергетическую и диалектическую методологию. Он, в частности, отмечал, что в любой достаточно сложной нелинейной системе обязательно могут существовать инородные вкрапления, т.е. элементы и структуры, которые не несут основной «системной нагрузки», не играют существенной роли в процессах самополагания и самообоснования системы. Иногда подобную роль могут выполнять и атавистические системы, превращаясь фактически в антисистему. Антисистема атавистического вида может очень долго существовать в латентной, скрытой форме, пока не возникнут соответствующие условия для ее активизации. В более сложных, социальных системах новообразования-антисистемы или атавистиче11

Там же. – С.191. См. также: Гуревич П.С. Философия культуры. – 2-е изд. – М., 1995; Гуревич П.С. Культурология. – 3-е изд., перераб. и доп. – М.: Гардарики, 2003.

23

ские антисистемы могут играть и играют как разрушительную, так и, в конечном счете, творческую, созидательную роль 12 . Поэтому, считаем мы, понятие «молодежная контркультура», никак не поглощаясь понятием «молодежная субкультура», несет свои эвристические и эпистемологические 13 смыслы и коррелируется скорее с понятием «молодежная культура», которое включает в себя и творческие (продуктивные), и потребительские (репродуктивные), и инновационные, и разрушительнореволюционные моменты деятельности молодежи как субъекта культурного действия. Понятие «молодежь» во все времена ассоциировалось со всем «новым» и «неизведанным». Также и «молодежная культура» неизбежно ассоциируется с тем новым, что возникает в любой культуре. У современной молодежи наблюдается усиление готовности отвечать за себя, повышение адаптивности к новым условиям и готовности наращивать социальный ресурс путем увеличения своего образовательного и культурного капитала, приобретения разнообразного практического опыта, приобщения к новой трудовой этике. Так, духовная жизнь молодежи России, как показывают социологические исследования, характеризуется сегодня достаточно сложной динамикой перемен. В активную взрослую жизнь вступают люди с иным, нежели у «старого» поколения, видением жизни, отношением к окружающим и к обществу в целом. Исследования дают основание утверждать, что в современной России происходит постепенная трансформация традиционного цивилизационного архетипа, существовавшего в советских культурных формах, в различного рода постмодернистские модификации. Она осуществляется крайне неравномерно и непоследовательно. Для современной молодежи характерно исключительное разнообразие «духовных миров», специфика которых определяется сложными комбинациями внешних и внутренних факторов: демографиче12

См.: Римский В.П. Демоны на перепутье: культурно исторический образ тоталитаризма. – Белгород, 1997; Римский В.П. Тоталитарный космос и человек. – Белгород, 1998. 13 Эпистемология – английский термин, обозначащий теорию познания, прежде всего, научного познания.

24

ских, профессиональных, этнических, социокультурных, экосоциальных и политических. 14 Ориентируясь преимущественно на богатство и деловую карьеру, молодые люди связывают возможность их достижения с получением хорошего профессионального образования и наличием условий для самореализации. Утверждение этих ценностей делает молодых людей все более независимыми, свободными и самостоятельными в своем профессиональном, общественно-политическом и духовно-нравственном выборе. Наряду с новаторами среди молодежи достаточно распространены консервативные группы, продолжающие хранить старые рутинные привычки и обычаи. Кто-то стремится вернуться не только к родительским, но и «дородительским», традиционно-патриархальным и религиозным ценностям. Одни становятся конформистами, другие обращаются к фундаменталистским идеям, примыкают к тоталитарным сектам, третьи включаются в радикально-левые или в расистские и профашистские движения. Весь молодежный культурный плюрализм, полистилизм и полиморфизм требует и соответствующей методологии. Следующей предпосылкой в выявлении методологических приоритетов нашего исследования молодежной культуры должно стать определение предметного историческом,

поля т.к.

в

аспекте

филогенетическом

именно

здесь

или

реализуются

конкретнофилософско-

культурологические концепты (равно как и историко-культурные, и историко-психологические), в то время как в онтогенетическом плане молодежь и молодежная культура являются преимущественно предметным полем педагогики, психологии и социологии (в лучшем случае – социальной философии). Во-первых, к филогенезу необходимо применить те же подходы – и экзистенциально-онтологический, и социально-конструктивистский, и сис14

См.: Бабинцев В.П., Беспаленко П.Н. и др. Положение молодежи и реализация молодежной политики в Белгородской области (2001-2003 годы) / В.П. Бабинцев, П.Н. Беспаленко, А.А. Белов, В.М. Захаров, В.П. Римский. – Белгород: Управление по делам молодежи Белгородской области, 2004. - 172 с.

25

темно-диалектический, о которых мы говорили выше. На наш взгляд, во многих современных исследованиях абсолютизируются некоторые культурно-антропологические характеристики молодежи (и детства) в тех или иных исторических культурах. Прежде всего, надо уточнить эту проблему применительно к первобытности. Многие культурантропологи15 , исходя из слишком ранней социализации в первичных этносоциальных коллективах и малой продолжительности жизни человека, жесткой ритуальной регламентации половозрастных отношений, делают выводы об отсутствии в архаике «молодежи» как специфической группы и культурно-символической категории. Исходя из этого, такие прекрасные исследователи молодежи, как С.И. Левикова, делают выводы: «В самом деле, понятия «молодежь» нет ни в одном доиндустриальном обществе. Более того, в так называемых примитивных обществах ребенок становился взрослым либо в момент появления первых существенных признаков физиологической половой зрелости, либо, если так было принято в его сообществе, после прохождения обряда инициации, когда он должен доказать сородичам, что уже в состоянии принять на себя обязанности и ответственность взрослого человека. В круг обязанностей, которые проходящий обряд инициации должен взять на себя, входят: трудовые обязанности, обязанности по созданию собственной семьи и обеспечению ее жизнеспособности, религиозные обязанности, а также определенный круг обязательств перед своими сородичами. Никакого периода юности или молодости в подобных обществах не предполагалось. То же относилось и ко всем остальным обществам, находившимся на доиндустриальной стадии. «Молодежь» как социальная группа появилась лишь на индустриальной стадии, а в полную силу стала разворачиваться на индустриально развитой и постиндустриальной стадиях» 16 . Однако, это далеко не так. Мы не ставим своей задачей исследовать молодежь и ее культурные символы и статусы в архаике и древности, но некоторые замечания позволим себе сделать. 15 16

См.: Мид М. Культура и мир детства. Избранные произведения. – М., 1988. Левикова С.И. Молодежная субкультура. – М., 2004. – С. 60.

26

Прежде всего, следует обратить внимание на символику мифологических первопредков и героев эпоса. Кто они? Древние старики или молодые воины и созидатели? Разумеется, молодые и сильные люди, обладающие порой сверхъестественными способностями, рожденные от богов или героев. Вообще темы «детства» и «взросления» являются доминирующими во всех мифах народов мира, так как детородные (гинекологические) и генеалогические связи были не только доминирующими в первобытных этнокультурных организмах (и во всех других традиционных обществах), но и определяли внутреннюю логику мифомышления и мифосознания. 17 Стоит только вспомнить Ахилла, Гектора и Одиссея, героев гомеровского эпоса, Ромула и Рема, вскормленных волчицей и основавших Рим в юном возрасте. И в этом плане молодежь в эпоху архаики уже обладает определенной конкретноисторической субъектностью. Более того, именно молодые герои эпоса впервые и начинают обладать и онтологическим, и идентификационносубъективным статусом личности. А зрелая античность еще более чутка к возрастным символизациям и идентификациям. Проблема воспитания детей, отроков и юношей становится доминирующей и в греческой философии, и во всей античной Пайдейе. Так, уже в трактате «О числе 7», который приписывают Гиппократу, а некоторые исследователи относят его к допифагойской поре 18 , мы встречает четко разработанную картину семи возрастов жизни человека: младенец (до 7 лет), отрок (до 14 лет), юноша (до 21 года), молодой человек (до 28 лет), мужчина (до 59 лет), пожилой мужчина (до 56 лет) и старик (после 56 лет). Как известно из литературы по истории педагогики, в античности существовала и четкая возрастная иерархия в образовании и воспитании человека: система античной Пайдейи, четко строившаяся в соответствии с выше приведенной иерархией возрастов. Только период эфебии – военной инициации юношей – 17

См. подробнее: Римский В.П. Миф и религия: К проблеме культурноисторической специфики архаических религий. – Белгород, 2003. 18 См.: Досократики. Доэлеатовский и элеатовский периоды / Под ред. А. Маковельского. – Минск, 1999. – С. 16.

27

несколько конкретизировал эту возрастную таблицу, так как проходил с 18 до 21 года 19 . В этом же ряду стоял и такой важный для античности вопрос о возрасте наступления акме ((40-45 лет), когда Платон разрешал принимать подготовленного мужчину на государственную управленческую службу). Вспомним, сколь много внимания уделял Сократ воспитанию молодежи, и сам стал жертвой конфликта поколений – к суду его подвели его же собственные молодые ученики. Платон в своем идеальном государстве всю иерархию воспитания и образования выстраивает по аналогичной модели. Кстати, когда говорят, что само появление социальной группы «молодежь» и специфической «молодежной культуры» связано с удлинением срока образования в эпоху развитого индустриализма и постиндустриализма, то забывают о том, что в античности получение «высшего образования» (а таковым тогда было философское образование) продолжалось собственно до возраста акме. Аналогичные замечания можно сделать и в отношении европейского (западного и восточного) средневековья, в котором христианские гендерные представления и символизации вполне органично переплетались с языческими. Мы также не позволим себе согласиться с идеями, которые развиваются в русле теоретических представлений Ф. Ариеса. Ариес, в частности, считал, что в средние века не было даже категории детства как особого качественного состояния человека. 20 Но и это далеко от конкретно-исторических и культурных реалий средневековья. Христос в Евангелиях проходит все стадии взросления и предстает перед учениками в образе молодого человека. Почти все апостолы – еще юноши, хотя сами зарабатывают «хлеб насущный» (кто рыболовством, а кто и сбором податей). Иисус Христос учит нас: «Истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное» (Мф. 18:3), но эта Его максима вовсе не предполагает восприятие 19

См. подробнее: Бухтина Т.П., Римский В.П.. Философская антропология и воспитательно-образовательные парадигмы: отантичной Пайдейи к Просвещению. – Волгоград, 2004. 20 Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. – М., 1984. – С.316.

28

детей в качестве взрослых, и идентифицирование взрослых себя с детьми (это, по мнению Ариеса, и приводит якобы к созданию средневековой «цивилизации взрослых»). Эта заповедь, разумеется, обыгрывалсь в христианском мире в различного рода религиозно-культурных символизациях: юродивые и монахи-старцы зачастую и вели себя «как дети». Но это не значит, что в культурно-исторической ткани средневекового бытия не было «детства», «отрочества» и «юности». Вспомним развитую средневековую систему образования, где на смену монастырским школам пришли городские, а затем возникли университеты, в которых образование продолжалось до очень зрелого возраста и учитывало всю специфику возрастов человека. В крестовые походы уходили молодые рыцари, как правило, младшие сыновья феодалов, которые не получали наследства, а потому уходили в монахи или в военные походы «за гробом Господним», добывая при этом и золото. Аналогичной была и судьба дружин викингов и русских князей, состоявших почти полностью из сильных молодых воинов, героизированных средневековым эпосом. Как видим, и в средние века были «конфликты поколений». А какую большую роль играли вопросы о возрасте крещения человека? А ритуал конфирмации 21 в католичестве? Можно было продолжить примеры. Очевидно, что и онтологические, конструктивистские моменты присутствуют в определении «молодежи» и «молодежной культуры» и в мире языческом, и в античном, и в христианском. Другое дело, что возрасты и соответствующие им статусы и символизации здесь были нагружены специфическими смыслами. Мы уверены, что в устном фольклоре и письменных источниках всех народов мира мы найдем целые «возрастные» пласты, связанные с довольно сложной культурой социализации и воспитания человека. Роль молодежи возрастает с приходом в мир новой, индустриальной культуры и капиталистической европейской цивилизации. Впервые особая 21

Конфирмация– церков., у католиков, таинство миропомазания, совершаемое обязательно епископом, не одновременно с крещением, как у православных, а в более поздние годы.

29

роль молодежи в российской истории резко проявилась во время реформ Петра I, носителя духа нового, европейского капитализма и индустриализма. Не просто молодым, а юным был сам царь, начавший самостоятельно править государством в 17 лет. Были молоды и его соратники – «птенцы гнезда Петрова». Главное, что впервые молодежь покушалась на духовные основы Московской Руси. Поколеблено было православие и церковь, которая перестала являться единственной и высшей духовной инстанцией. Впервые в истории России по всем линиям жизни общества разразился конфликт поколений. «Отцы» отстаивали духовные ценности Московской Руси, «дети» выступали за европеизацию. «В молодежной среде возникло презрение к национальным формам жизни». 22 История – это процесс самоорганизации человеческого сообщества во времени и пространстве; это мир дальних устремлений человека, опутанного тканью повседневности; это пространство напряжения человеческих сил и прорывов человеческого гения; это преодоление господства внешней и внутренней природы над личностью. Векторы исторического развития определяются целенаправленностью изменений жизни людей в результате их практической деятельности, которая представляет собой существенное, необходимое преобразование отношений между ними. Поэтому не вызывает сомнений, что «в исторической ретроспективе человечество становилось технологически могущественнее и многочисленнее, а общество – сложнее и разнообразнее» 23 . В силу этого для исторического развития характерны необратимость, преемственность, периодичность, неравномерность. Классическая европейская культура предполагала ориентацию человека на трансценденцию. Человек представлял из себя нечто ценное, если мог сопоставить себя с трансцендентным. Религиозная интерпретация этого термина могла соседствовать с нерелигиозной. Причем, в каждом из этих случаев предполагалась возможность выхода человека за пределы его «наличного 22

См.: Ильинский И.М. Молодежь и молодежная политика. - М., 2001. – С. 145. Назаретян А.П. Цивилизационные кризисы в контексте Универсальной истории: Синергетика, психология и футурология. – М., 2001. – С. 83. 23

30

бытия» к бытию сверхценному, полагаемому смыслом человеческого существования. Отказ же от такой ориентации означает и отказ от европейской культуры в ее классическом смысле. Человек снова объявляется «мерой всех вещей», а его жизненный мир предстает как зона релятивистского плюрализма. Получается, что этих «мер» ровно столько же, сколько и населяющих планету людей, а для того, чтобы их суждения не оказались несоизмеримыми, необходимы ситуативные конвенции, принципы «рациональной коммуникации», у которых нет никаких универсальных оснований, но есть только сугубо прагматическое предназначение. В этой связи и представляется наиболее адекватной нашему исследованию методология социального конструктивизма, которая связана, с одной стороны, с социальной философией М. Вебера, а с другой – с феноменологической социологией, основоположником которой считается А. Шютц, а также с социологией знания, разработанной социологами К. Манхеймом (он одним из первых обратил внимание на специфическую социальную группу «молодежь» и «молодежную культуру»), П. Бергером, Т. Лукманом и др. 24 Еще М. Вебер выдвинул базовый методологический принцип понимающей социологии: мы понимаем мир так, как его определяем, и в соответствии с этим действуем. 25 А. Шютц объяснял социальную реальность как специфический смысловой мир, в котором люди действуют, исходя из социальносубъективной значимости на основе «предопределенного мира значений» 26 . Феноменологическая социология понимает социальную реальность в качестве конструируемой субъектом на основе смыслов и значений, заданных обществом или средой, в которых формировалось сознание субъекта, что и приводит к формированию интерсубъективной социальной реальности и культурной коммуникативности. 24

Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. - М., 1995; Шютц А. Смысловая структура повседневного мира: очерки по феноменологической социологии. – М., 2003. 25 См.: Вебер, М. Избранные произведения. – М., 1990. 26 См.: Манхейм К. Диагноз нашего времени. – М., 1994; Шютц А. Структура повседневного мышления // Социологические исследования. – 1988. – № 2.

31

Представители социологии знания, полемизируя с Марксом и развивая его идеи, и идеи Вебера, исследуют различные формы мышления и знания в том или ином культурном контексте и также в качестве особой объективномыслительной «реальности» 27 . Позиция социологии знания есть попытка анализа социального конструирования реальности. К методологии социального конструктивизма примыкает и методология исследования молодежной культуры в качестве специфической культурной идентичности. Собственно, и само понятие «идентичность» (identifico – отождествляю) было введено в мировой социально-гуманитарный контекст в середине 1970-х гг. в исследованиях американского социального психолога Э. Эриксона, посвященных контркультурным феноменам в молодежной среде. Он рассматривал идентичность как центральное интегративное качество адаптивного поведения индивида в обществе и определял интересующее нас понятие как чувство органической принадлежности индивида к его исторической ситуации и типу межличностного взаимодействия, свойственному данной ситуации. Идентичность личности предполагает, с его точки зрения, гармонию присущих ей идей, образов, ценностей и поступков с доминирующим в данный исторический момент социально-психологическим образом человека, принятие личностью социального бытия как своего 28 . Следовательно, идентичность не является некой неизменной, раз и навсегда приобретенной, а тем более унаследованной характеристикой личности. Ее природа процессуальна, динамична, т.е. изменчива. Современные исследователи считают, что «идентичность – результат, ставшее, отстаивание и защита себя; идентификация – приспособление, процесс постоянного выбора, принятия норм, традиций, установок»29 . Э. Эриксон выделял идентичность индивидуальную (личностную) идентичность, задающую индивиду качество уникальности, единство и преемственность жизнедеятельности, целей, мотивов, смысложизненных уста27

Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. - М., 1995. - С. 12-13. 28 См.: Эриксон Э. Идентичность: Юность и кризис (1969). – М., 1996. 29 Заковоротная М.В. Идентичность человека: Социально-философские аспекты. – Ростов н/Д, 1999. – С. 125.

32

новок; и социальную – как отождествление индивида с ожиданиями и нормами той социальной группы, в которой и происходит его социализация и социокультурная адаптация. 30 И личностная, и групповая идентификация субъекта предполагает наличие другого, его познание и понимание, диалог «я» и «ты», «мы» и «они», формирование псевдоэтнического дуализма, восходящего к глубинам антропосоциогенеза. 31 В зависимости от субъекта социального действия и культурного творчества можно выделять и различные типы социокультурнной идентичности: профессиональная, этническая, региональная, политическая, национальная, гендерная, профессиональная и т.д. Таким образом, молодежная идентичность, как важнейшее условие становления субъектности молодежи и генезиса молодежной культуры, является одной из форм социальной идентичности. По мысли Эриксона, основным пластом взаимодействия общества и индивида, средой, в рамках которой оформляется коллективная идентичность, является идеология как специфическая социальная технология. Об этом же писал и К. Манхейм в 1941 г., давая «диагноз нашего времени»: «Под «социальной технологией» я понимаю совокупность методов, оказывающих влияние на поведение человека, и служащих в руках правительства сильным средством социального контроля... Телефон, телеграф, радио, железные дороги, автомобили и, наконец, научное управление с помощью крупных организаций ускорили централизацию управления и контроля. Подобная же концентрация имеет место и в области формирования общественного мнения... Я уделяю так много внимания этой социальной технологии, ибо считаю, что она ограничивает возможности развития современного общества. Характер социальной технологии для общества даже более важен, нежели его экономическая структура или социальная стратификация. С ее 30

См. также: Малахов В.С. Идентичность // Новая философская энциклопедия: В 4 т. – М., 2001. – Т. 2. – С. 79. 31 См.: Римский В.П. Миф и религия: К проблеме культурно-исторической специфики архаических религий. – Белгород, 2003.

33

помощью можно затормозить или изменить функционирование экономической системы, разрушить одни социальные классы и поставить на их место другие» 32 . Это прямо определяло конструктивистскую роль идеологии как специфической социальной технологии эпохи модерна и ее роль в идентификации молодежи, становлении специфической молодежной культуры, о чем также писал К. Манхейм. На наш взгляд, следует подойти к этой проблеме несколько шире: средой, в рамках которой оформляется коллективная идентичность, является не просто идеология, а все общественное сознание, а точнее – мифологизированные формообразования сознания, создающие специфическое объективноидеальное, культурно-коммуникативное поле, в котором и происходит как идентификация личности, так и формирование идентичности и соответствующих идентификационных символов социальных, гендерных, профессиональных и т.п. групп в качестве субъектов самосознания и культурного творчества.

32

Манхейм К. Диагноз нашего времени. – М., 1994. – С. 414-415.

34

1.2.

Мифология и философия модерна как исторические предпосылки молодежной культуры Все основные идеологемы и мифологемы молодого буржуазного мира

(«права и свободы человека и гражданина», лозунги «свободы, равенства и братства» и т.п.) сформировались на рубеже XVIII-XIX вв. Но это не значит, как отмечает О.И. Егоршева, что «философы «нового времени» занимались сознательным мифотворчеством и идеологизированием, за что и получили у де Траси уважительное, а у Наполеона презрительно-скептическое наименование «идеологов». Собственно, так и будут – от Маркса и до наших дней – представлять процесс создания современной мифологии как сознательное идеологизирование, а современную мифологию рассматривать лишь в качестве эквивалента идеологии и идеологической лжи и спекуляции, одной из технологий манипулирования массовым сознанием. Но в реальной культурноцивилизационной действительности было несколько сложнее. Все категории и концепты новоевропейской философии, как бы они сознательно не рефлексировались на страницах философских рукописей и политических конституций, имели более глубокие корни в ментальностях и культурно-цивилизационных парадигмах эпохи, в обыденном сознании субъектов исторического действия, что само по себе предопределяло их бессознательную, объективно-мыслительную мифологичность...». Но «схематизмы сознания» мыслителей были уже вторичными по отношению к схематизмам сознания «живых людей» (тем более, что все философы-идеологи были активнейшими «бойцами» в военных и политико-идеологических битвах эпохи ранних буружуазных революций, на что мы выше неоднократно указывали)» 33 . Следует отметить, что проблема генезиса молодежной культуры в плане детерминированности данных процессов ментально-мифологическими и идеологическими пластами «мира современности», «модерна» или ранней индустриальной цивилизации фактически не ставилась. 33

Егоршева О.И. Культурно-цивилизационная специфика современной мифологии: Диссертация … к. филос. н. – Белгород, 2002. – С. 68-69.

35

Столь же не отрефлексировано в современной социально-гуманитарной и философской мысли и само наличие концепта «молодежь» в общественном сознании XIX века, века модерна (и, в частности, в философии того периода). Однако, простейший и беглый взгляд на литературу, философию и культуру в целом всего XIX века, «века модерна», показывает наличие в дискурсе и культурных текстах эпохи наличие концепта «молодежь» и всех сопутствующих ему ментальных формообразований. В этом мы принципиально не согласны с точкой зрения тех исследователей (в нашей литературе наиболее репрезентативно представлена С.И. Левиковой), которые переносят генезис и феноменологию молодежи и молодежной культуры исключительно на «культурное поле» второй половины XX века. Мы должны при этом помнить, что эпоха модерна, ее мифология и философия модернизма совпадают по времени с возникновением новоевропейского рационализма, но его нельзя целиком отождествлять с идеологией капитализма. В этом случае ставится под сомнение правомерность использования самого понятия «модерн». С другой стороны, мы рискуем однозначно прямым (и довольно грубым) образом связать развитие культурноментальных феноменов, идеологии, философии с эволюцией социальноэкономических отношений и производственных технологий. И, наконец, так как модерн хронологически совпадает с философией Нового времени, то мы должны признать желательность использования данного термина лишь для философии конца XIX и начала ХХ века (неклассической), которая коренный образом отличается от философии Нового времени, т.е. «новое время» соотнести с XVII – сер. XIX веков, а «эпоху модерна» с концом XIX и вплоть до середины XX века (эпоха модерна заканчивается с началом сверхиндустриализации и рефлексируется в философии постмодерна) 34 . 34

О смыслах этих концептов подробнее см.: Егоршева О.И., Римский В.П. Культурно-исторические смыслы «современности», или Когда начинается «Новое время»? // Современная социокультурная динамика и духовная жизнь: Сб. статей молодых ученых, аспирантов и докторантов. – Белгород, 2002. – С. 111-120; Римский В.П., Трунов А.А. Мифология модерна и постмодерна в контексте христианского толкования истории // De die in diem: Памяти А.П. Пронштейна. – Ростов н/Д, 2004. – С. 93-109.

36

С точки зрения другой традиции, модернизм можно понимать как мировоззрение и идеологию, ориентированные на отрицание традиционных основ. Здесь можно согласиться с У. Эко в том, что любая эпоха имеет свой модернизм, то есть идеологическое стремление к новаторству и переосмыслению традиции. 35 В этом плане, на наш взгляд, модернизм и эпоха модерна почти полностью совпадает с феноменом контркультурности (антисистемности, по терминологии В.П. Римского) всей индустриальной цивилизации. В рамках данного исследования мы и понимаем модерн как тип культуры (идеологию, философию, стиль в искусстве, образ жизни и т.п.) конца XIX – XX вв., ориентированной на современность, то есть признающей приоритет современного над традиционным, динамичного над рутинным, нового над старым. По большому счету модернизм и является «проектом современности», как говорит о нем Ю. Хабермас. С одной стороны, мы имеем дело с совершенно новым принципом проектирования, который не был популярен в новоевропейской философии; с другой стороны, этот проект заведомо оказывается невыполнимым, ибо ориентируется на постоянно изменяющуюся современность, а значит, обречен всегда оставаться незавершенным. В этом смысле модерн и модернизм ориентированы не просто на новое, а на постоянное обновление. Таким образом, проект модерна – это проект вечного обновления, погоня за актуальностью, модой. Быть современным, значит находиться в окружении, обещающем приключения, власть, игру, рост, изменения самого себя и мира. И в то же время – это угроза разрушения всего, что мы имеем, что мы знаем, всего, чем мы живем. Современный жизненный опыт не знает географических и этнических границ, классовых, национальных, религиозных и идеологических различий; в данном смысле можно говорить, что современность объединяет все человечество. Но это единство носит парадоксальный характер, это единство разли35

См.: Федорова М.М. Модернизм и антимодернизм во французской политической мысли XIX века. – М., 1997. – С. 66 и др.

37

чия: оно обрушивается на каждого человека водоворотом постоянных разъединений и обновлений, борьбы и противоречий, двойственности и страдания. Быть современным – значит быть частью мира, в котором все основательное взлетает на воздух. Таким образом, модернист обречен находиться в постоянном сомнении, ощущать собственную маргинальность, отсутствие почвы у себя под ногами. Его состояние идеологической невесомости неизбежно оборачивается для него ностальгией по классической стабильности, возвращение к которой он, тем не менее, считает неприемлемым. Как следствие, можно наблюдать культ нового, погоню за современностью. Новое в данном случае является продуктом прогресса и развития технических сил человека и его разума. М.М. Федорова, полагает, что фокусом современных (модернистских) обществ выступает индивидуальность, вырастающая на пересечении инноваций, секуляризации и демократизации. Активная деятельность ради будущего, а не только сегодняшнего потребления порождает здесь тип трудоголика, постоянно готового к жизненной гонке 36 . На наш взгляд, сама эпоха «нового времени» или «современностимодерна» 37 с ее стремительной социокультурной динамикой уже неявно предполагает залегание в глубинных пластах этих концептов и смыслов, связанных с появлением феномена «молодежи», так как капитализм, инновационная по своей природе культура и цивилизация, изначально ориентировался на «племя молодое», предполагал все большее возрастание социальной мобильности населения, своеобразный конфликт «отцов и детей» (симптоматичного названия романа И.С. Тургенева, созданного в середине века!). Если обратиться к литературе и реальной действительности того периода, то она очень наглядно демонстрирует нам появление в общественном 36

Федорова М.М. Модернизм и антимодернизм во французской политической мысли XIX века. – М., 1997. – С. 76. 37 О смыслах этих концептов подробнее см.: Егоршева О.И., Римский В.П. Культурно-исторические смыслы «современности», или Когда начинается «Новое время»? // Современная социокультурная динамика и духовная жизнь: Сб. статей молодых ученых, аспирантов и докторантов. – Белгород, 2002. – С.111-120; Римский В.П., Трунов А.А. Мифология модерна и постмодерна в контексте христианского толкования истории // De die in diem: Памяти А.П. Пронштейна. – Ростов н/Д, 2004. – С. 93-109.

38

сознании и в самой жизни нового субъекта культурного творчества и исторического действия – молодого человека. Молодые французские философыпросветители и молодые французские революционеры, сгубившие ради «свободы, равенства и братства» сотни тысяч своих соотечественников и друг друга. Молодой Наполеон, гений войны, политики и консервативной революции, потопивший в крови всю Европу ради идеи «революционной нации», создавшей геополитическое пространство будущего мира и похороненной нынешней объединенной Европой. Плут Фигаро и «страдающий юный Вертер», Печорин и Базаров, юные Маркс и Энгельс, рано ушедший из жизни Добролюбов и вообще все русские, грузинские, еврейские мальчики, сделавшие перманентной российскую революционную смуту, – не эти ли молодые субъекты культурного и политического действия сотворили всю культуру XIX века и определили течение XX столетия? Нарождающийся капитализм требовал все больше образованных людей, и это делало интеллигенцию быстро расширяющимся слоем, расширяющимся опять-таки исключительно за счет молодежи и, прежде всего, студенчества. Но интересно, что наибольшую культурную и политическую роль интеллигенции и, тем самым молодежи, мы можем зафиксировать, прежде всего, в Германии и России, в странах, которые политически и экономически несколько отставали от лидеров «капиталистического прогресса» – от Англии и Франции. Интересно, что в Германии конца XIX и начала XX вв. были проведены наиболее передовые реформы в сфере высшего образования (реформа братьев Гумбольтов), заложившие фундамент так называемого «научного образования», институализированного в «научных университетах». Это обусловило к концу века огромный научный и технический рывок Германии и России в их «догоняющей» капиталистической модернизации. В это же время Франция и Англия, успокоенные после бурных «наполеоновских войн» в своем буржуазном благополучии эпох императора Луи Бонапарта и королевы Виктории, такой реформы не провели, и мы не наблюдаем в этих странах во второй половине XIX века хотя бы малозначительного

39

молодежного движения, культурного и революционного. Чего не скажешь о Германии (чего стоят одни интернационалисты-коммунисты Маркс и Энгельс!) и России. Стоит обратиться к истории нашего отечества. Исследователи отмечают, что решающее влияние на развитие революционного сознания российской молодежи своими произведениями оказали Добролюбов, умерший от чахотки в 1861 году в возрасте 24 лет, и Чернышевский, которому в момент создания их знаменитого журнала «Современник» было 28 лет. В развитии российского молодежного революционного движения в конце 30-х, в 40-е и 50-е годы, когда в России еще не было партий и иных политических организаций, важную роль сыграли различные кружки. Среди таких кружков необходимо отметить кружок Станкевича, который действовал в Москве в конце 30-х годов. Станкевич собрал под свою крышу блестящую плеяду молодых гениев, которые вскоре стали знаменитыми глашатаями революционных мыслей: Бакунина, Герцена, Огарева, Белинского, Грановского. Но это же относится и к молодым консерваторам, культуртрегерам 38 -славянофилам! Летом 1861 года в Петербурге и провинциях была распространена прокламация «К молодому поколению», автором которой являлся известный в те годы публицист и критик Н. Шелгунов. Это была апологетика молодежи и открытый призыв к восстанию. «Молодое поколение!... – говорилось в прокламации. – Не забывайте того, что мы обращаемся к вам по преимуществу, что только в вас мы видим людей, способных пожертвовать личными интересами благу всей страны. Мы обращаемся к вам преимущественно потому, что считаем вас людьми, более всего способными спасти Россию; вы настоящая ее сила, вы вожаки народа…Надежду России составляет народная партия из молодых поколений всех сословий». Революционное движение становится все более активным и организованным. В 1861 году в Москве и Петербурге состоялись первые демонстрации студентов. Выстрел Каракозова произвел 38

Культуртрегер – нем., носитель и распространитель европейской образованности, цивилизации.

40

огромное впечатление на все слои российского общества. Это было первое покушение на коронованную особу. Правительственные репрессии с неслыханной жестокостью обрушились на все слои русского общества и в первую очередь на студенческую массу. Все студенческие льготы были отменены и был введен жесточайший контроль за деятельностью всех учебных заведений. С появлением в 1876 году новой политической организации «Земля и воля» главным методом борьбы становится террор. Подавляющее число террористов были люди молодые. Радикальные действия полиции привели к гибели террористических организаций. Однако идея терроризма и цареубийства вскоре была оживлена группой молодых людей во главе с А. Ульяновым. Они решили воссоздать террористическую организацию и убить царя. Но задача провалилась, большинство членов организации были арестованы, а другие казнены.39 Можно было приводить многочисленные примеры из истории культурного, революционного и национально-освободительного движения Германии, Италии или Австрии, но мы остановились на примерах из российской истории, так как именно российская молодежь оказала мощное влияние на становление молодежи как субъекта политического и культурного действия и в XIX, и в XX веках. Разумеется, мы находимся только в начале исследования молодежи как субъектной группы эпохи модерна, но необходимо этот анализ начинать, чтобы прояснить и некоторые феномены молодежной культуры в наши дни. Именно молодежь, этот субъект творчества и политического действия, в XIX веке создает соответствующую мифологию, идеологию и философию, с другой стороны, сама становится объектом идеологических и коммуникативных манипуляций со стороны определенных, более крепко укорененных социальных субъектов. Именно в это время, в век классического индустриализма не только создается крупное машинное производство и наука как фор39

См. подробнее: Ильинский И.М. Молодежь и молодежная политика. – М., 2001. – С.150-154.

41

ма духовного производства становится реальной экономической силой, но и формируется массовое общество и массовая культура. Классическая мифология модерна была рождена на почве индустриальной цивилизации. Поэтому и мифология модерна становится «базисной», подчиняя себе все другие. До этого доминировали мифологические и религиозно-мифологические духовные системы, которые и формировали базисные «генотипы культуры», подчиняя себе и сферу экономики, и сферу политики. Макс Вебер зафиксировал этот факт на стадии генезиса раннеиндустриальной цивилизации, когда она еще функционирует не на собственном базисе. Затем он столь же тщательно исследовал доминирование религиозномифологических

систем

и

на

предшествующих

стадиях

культурно-

цивилизационных систем, в которых политико-правовые и экономические отношения

всецело

детерминируются

ментальными

религиозно-

мифологическими структурами. 40 Промышленные технологии ложатся в основание новой, индустриальной цивилизации, определяя и сферу повседневности и обыденности сознания, и идеологические технологии, и научные теории. С начала XIX появляются такие культурно-коммуникативные феномены, как массовые политические газеты и литературные журналы, а затем – железные дороги и почта, телеграф, телефон, радио, массовое и недорогое книгоиздание и т.д., вплоть до всеобщего избирательного права, профессиональной бюрократии, кинематографа и автомобиля. Это все были признаки становящегося массового производства, массового общества и массовой культуры. Духовное и материальное производство становятся массовыми, порождая и массовую культуру в качестве действительной основы современной мифологии. Возникшая массовая культура и средства массовой коммуникации выступают культурно-технологической формой воспроизводства уже неклассической мифологии и философии модерна. Это выражается как функционально (разночинцы-интеллигенты превращаются в профессионалов-интеллектуалов и 40

См.: Вебер М. Избранное. Образ общества. – М., 1994.

42

начинают работать на «продажу» в рыночной экономике), так и содержательно – образы, идеи, концепции учитывают запросы массового потребителя (фабриканта или простого обывателя). Самое «элитарное» искусство становится объектом и субъектом рекламной деятельности, что подчеркивает изначальную искусственность и заданность границ между массовым и элитарным в современной культуре. Здесь мы находим, прежде всего, факт идентификации эпохи модерна и ее мифологии в самоназвании: возникает модерн – оригинальный стиль в искусстве этой эпохи. Эпоха модерна ориентируется не просто на науку как субстанцию, но и на особые формы разума: «экономического разума» К. Маркса, «психоаналитического разума» З. Фрейда, «интуитивного разума» С. Франка, «религиозного разума» У. Джеймса, «волевого разума» Ф. Ницше, «полового разума» В. Розанова и т.п. К. Маркс предпринимает попытку построения онтологии (и теории познания) через экономическое понимание мира, то есть мира товарного производства. Центральным звеном его теории становится экономический разум. Маркс пишет: «Экономические эпохи различаются не тем, что производится, а тем, как производится, какими средствами труда. Средства труда не только мерило развития человеческой рабочей силы, но и показатель их общественных отношений, при которых совершается труд» 41 . Итак, через экономическое осмысление производства дается и онтологическая, и социальная, и политическая, и историческая картина. Однако, в это же время наблюдается и обратная тенденция – бегство от рационализма, который утверждал центральность понятия «разум», стремление к переосмыслению (с позиций экономики, политики, психоанализа, мистики, религиозной идеологии, волюнтаризма и т.п.) центрального положения разума, т.е. осуществляется специфическая деконструкция центральности. Именно через критику и преодоление системы Гегеля К. Марксу (наряду с Фейербахом и Кьеркегором) удается добиться значительного 41

Маркс К. Капитал. Критика политической экономии: Пер. с нем. // К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. – 2-е изд. – М., 1960. – Т. 23. – С. 191.

43

признания через внимание к недостаткам гегельянства. Таким образом, если классическая философия обращала свое пристальное внимание, прежде всего, на центральное, главное, то для модернизма большей привлекательностью обладает окраинное, пограничное, периферийное, где и рождается все самое «новое» и «передовое», «современное», «модерновое» (именно так будет в ХХ веке говорить советская молодежь, фрондирующая с политической системой). Именно в этом маргинальном поле в ХХ веке и получит развитие специфическая молодежная культура и контркультура, но уже на своей собственной, развитой основе. Модерн как идеология обновления стремится к поиску пограничных областей знания, которые не были еще исследованы. С другой стороны, модерн переосмысливает предшествующие традиции, что также влечет за собой идеологическое смещение в пограничные области знания. В конечном итоге, модерн стремится к синтезу искусства, морали и знания в мифологии модерна. Экономическая и политическая деятельность, как показал К. Маркс, в значительной степени интенсифицируют процесс формирования иллюзий и их последующую актуализацию в жизненных практиках индивида. В орбиту действия социальных мифологий индустриализма оказываются втянутыми и традиционные религиозно-мифологические архетипы, которые претерпевают существенную перекодировку – прежде всего в форме научно-логических дискурсов и рационализаций. Социальные мифы модерна превращаются не только в «бессознательное власти» и одно из наиболее эффективных средств борьбы за власть, но и в один из основных культурных кодов современности наряду с наукой 42 . Поэтому к модерну не могут быть причислены представители рационализма, зарекомендовавшие себя как наиболее последовательные идеологи центральности, так как классическая европейская философия избегает раз42

См.: Егоршева О.И. Культурно-цивилизационная специфика современной мифологии: Диссертация … к. филос. н. – Белгород, 2002. – С. 95.

44

говора о ненормальном, злом, единичном, пассивном, больном, женском, периферийном, ориентируясь на массовое, благое, всеобщее, активное, здоровое, мужское, центральное. Неклассический модерн, в отличие от классической философии направлен не просто на описание мира, но исходит из того, что человек сам способен изменять этот мир. В этом смысле один из лозунгов модернизма был сформулирован К. Марксом: «Философы лишь разным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его». Таким образом, если немецкая классическая философия в лице Канта и Гегеля полагала существование некоторого автономного начала, не зависящего от самого человека, но определяющего его жизнь, которому человек так или иначе должен был подчиняться (будь то категориальный императив, априорные формы или саморазвитие абсолютной идеи), то для модернистов именно внутренние (скрытые) силы самого человека (воля у Ницше, подсознание у Фрейда, классовая идеология у Маркса) – предстают как мирообразующая сила, так и движущая сила истории. В этом смысле значительное влияние на развитие модернизма оказало неокантианство и феноменология. Если для классической философии основным предметом является описание данной системы бытия, т.е. онтология, то смыслом жизни и условием счастья человека, с точки зрения модернистской философии, становятся его возможности адекватно вписаться в уже созданный мир, принять данные ему правила игры. Если априорные формы и абсолютная идея оказываются чемто внешним, автономным по отношению к человеку, то последний только должен осознать и принять их существование как необходимость. Отсюда прямо следует тезис, заимствованный Гегелем у Спинозы о том, что свобода – есть осознанная необходимость. Человек, стало быть, может быть свободен только тогда, когда осознает неизбежное влияние на него абсолютной идеи и свою вписанность в трансцендентный путь ее развития. Отношения модерна с предшествующей (классической) традицией весьма неоднозначны. И именно тема истории становится одной из основных проблем для философского самоопределения модерна как культа нового. С од-

45

ной стороны, в своем забвении классики, модерн отрицает историю, преемственность, отцовство, что также роднит его с молодежной контркультурой. Мифология модерна перемещается по преимуществу в сферу коммуникаций, что становится возможным и действительным в условиях появления средств массовой коммуникации и информации. Мифы уходят из онтологических оснований жизнедеятельности общества и индивида по преимуществу в сферу коммуникаций и ментальности, регулируя глубинные смысложизненные и ценностные установки субъекта капиталистических общественных отношений и власти (прежде всего на интерсубъективном уровне в формах массового сознания). О.И. Егоршева совершенно справедливо замечает: «Повествовательноинтерпретативные стратегии» современной мифологии напрямую связаны и с особым историзмом сознания модерна. Мифы современности и реализуют цивилизационную легитимацию через непрерывную перекодировку культурных кодов и переинтерпретацию как истории (прошлого), так и «нового времени» в контексте прошлого и будущего (постоянно происходит то, что обыденное сознание воспринимает как «разрушение святынь»). Здесь коренится и утопизм современного сознания, его прогрессистко-сциентистская проективность, направленная или на технологизацию современности (либерально-индустриальная и социал-демократическая мифология), или на технологическое экспериментирование с настоящим в угоду будущего (тоталитарная мифология)» 43 . Добавим, что здесь лежит и основание конктркультурности молодежной мифологии и молодежной культуры как продуктов массового общества, массового сознания и массовой культуры. Модерн претендует на определенное идеологическое сиротство, равно как и на оригинальность и универсальную значимость высказываний. В конечном счете, модерн не только стремится к отрицанию и осмеянию истории (классической) и всех классических ценностей в лице Ницше, Фрейда, Маркса, но и к их забвению. Модерн, как движение за господство «нового», пола43

Там же. – С. 99.

46

гает слабость предшествующих течений и, в конечном счете, стремится к преодолению и переосмыслению классики. Ницше пишет: «Таким образом, жить почти без воспоминаний, и даже счастливо жить без них, вполне возможно, как показывает пример животного; но совершенно безусловно, невозможно жить без возможности забвения вообще» 44 . Мотивы забвения прошлого, отрыва от прошлого и изменения современности, придания ей динамики во имя желаемого будущего становятся основными мотивами литературы, идеями философии и мифологемами идеологии XIX века. Фигура забвения также оказывается центральной и для современных форм модернизма. Критика идеологии строится на ее отрицании и ориентирована на ее забвение. Однако и проект забвения оказывается незавершенным проектом. Модерн всегда стремится к изживанию самой истории (т.е. линейного развития), ибо только таким образом может быть утвержден подлинный культ нового, однако, этот проект по забвению истории, как и все другие модернистские проекты, отказывается лишь мечтой и фикцией, ибо новое возможно только как постоянная критика классики. В этом смысле модерн нуждается в истории, которую можно подвергать критике, деконструкции и забвению, но которой сам модерн неминуемо принадлежит, хотя и всячески отрицает это родство. История оказывается необходимым элементом модернистского мышления и, подобно фрейдовскому бессознательному, постоянно проговаривается в текстах модернистов, а также мотивирует те или иные их тексты модернистов. Ницше также пишет об истории: «Конечно, нам нужна история, но мы нуждаемся в ней иначе, чем избалованный и праздный любитель в саду знания, с каким бы высокомерным пренебрежением последний не смотрел на наши грубые и неизящные потребности и нужды». 45 Ницше в данном случае говорит о том, что история необходима для удовлетворения вполне опре44

Ницше Ф. О пользе и вреде истории для жизни // Ницше Ф. Сочинения: в 2 т. Т.1. – М., 1997. – С. 162-163. 45 Ницше Ф. О пользе и вреде истории для жизни // Ницше Ф. Сочинения: в 2 т. Т.1. – М., 1997. – С. 159

47

деленных нужд людей, которые сами творят историю, а не принадлежит ей. Таким образом, «жизнь нуждается в услугах истории», 46 ибо отрицание истории неминуемо обращается риторическим бессилием. Как говорит У. Эко, «Прошлое невозможно уничтожить, ибо его уничтожение ведет к немоте». 47 По его мнению, попытка забвения истории в культуре модерна является лишь наивной надеждой, не имеющей шансов воплотиться в жизнь. Что касается влияния модерна на последующее развитие философии, то здесь можно назвать активное заимствование со стороны постмодернистов. Если неомодернизм в лице того же Хабермаса стремится к завершению неоконченного проекта модернизма и настаивает на прежних принципах, то постмодернизм стремится к радикальному переосмыслению предшествующей традиции. Но об этом речь пойдет у нас в следующем параграфе. По оценке Ю. Хабермаса, современная философия ищет ответ на принципиальный вопрос о том, как человеческий разум, распавшийся на множество элементов, «может сохранить свое единство в пределах культурных областей, и каким образом культура экспертов, принявшая недосягаемые эзотерические формы, может поддерживать взаимосвязь с повседневной коммуникативной практикой?» 48 . Исходя из этого программного тезиса и указывая на фундирующую роль так и незавершенного «проекта Просвещения» 49 , Ю. Хабермас делает попытку переосмыслить границы классической европейской рациональности, предлагая модель коммуникативной рациональности, трактуемой им как процесс выработки целостных культурных смыслов – в единстве когнитивного, морального, эстетического суждений. Коммуникативный дискурс целиком и полностью базируется на двух концептуальных допущениях. Во-первых, притязания на нормативную значимость обладают когнитивным смыслом и могут рассматриваться подобно притязаниям на ис46

Там же. – С.168. Эко У. Заметки на полях «Имени розы» // Эко У. Имя розы: Пер. с итал. – СПб., 1999. – С. 636. 48 Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие: Пер. с нем. – СПб., 2001. – С. 30. 49 См.: Хабермас Ю. Политические работы: Пер. с нем. – М., 2005. – С. 7 – 31. 47

48

тинность. Во-вторых, обоснование норм и предписаний требует осуществления реального дискурса через диалог, значение которого раскрывается в конкретной социальной практике. При этом «обыденное сознание» трактуется Ю. Хабермасом как естественная коммуникация, в рамках которой образуются и проявляются многообразные формы мировоззренческих убеждений, мировоззренческий здравый смысл, который, собственно, и формирует все имеющиеся в сознании человека представления о жизненном мире. Процесс воспроизводства рациональности присоединяет новые ситуации к наличным ресурсам жизненного мира. Необходимо отметить, что постмодернистская философия, которую столь последовательно «обличает» Ю. Хабермас, – это очевидный разрыв с классической философией эпохи модерна, это интеллектуальный декаданс, в какие бы экзотические наряды сегодня он ни облекался. Отсюда такие атрибуты постмодернизма, как алармизм, пессимизм, ирония, наконец, унылая маска утомленного жизнью циника, давно переставшего удивляться жизни, раз и навсегда разочаровавшегося в прогрессе. Декларируемое постмодернистами равноправие идей также фактически сводится к всепроникающему релятивизму, признанию относительности всех существующих ценностей. В этой предельно демократической концепции скрывается одно весьма существенное противоречие. Формальное равенство циркулирующих ценностей отнюдь не может ликвидировать присущую им конфликтность. Безусловно, свободная личность вправе выбирать между неограниченным количеством ценностей и этого ей нельзя запретить, но лишь при условии, что она ясно осознает их противоположность друг другу. Конечно, идея о том, что все участники межкультурного диалога равнозначны, выглядит весьма привлекательно и даже заманчиво. Однако внимательно присмотримся к этой идее. Представляется, что подлинная равнозначность (и в хабермасовом, и в постмодернистском толковании) могла бы действительно иметь место, но только там и тогда, где и когда всем участникам диалога было бы что сказать друг другу. Но это означает, что для каждо-

49

го участника реального или воображаемого диалога непременно должна существовать «вертикаль культуры», в которой далеко не все элементы равнозначны, где существуют «высокое» и «низкое», «прекрасное» и «безобразное», а главное, – где имеется смыслообразующий вектор, направленный на трансцендентное. Культура – это своеобразный Ноев ковчег, который вмещает в себя чистых и нечистых, правоверных и еретиков, догматиков и новаторов. Культуру можно охарактеризовать как сложный внутренне дифференцированный мир, части которого способны взаимодействовать, меняться местами, становиться из высоких низкими и наоборот. Если же «вертикаль культуры» по каким-то причинам опрокидывается, то она неизбежно превращается в «горизонталь», при этом сама культура в лучшем случае мумифицируется, принимая характер музейных артефактов. Драматично и печально выглядит финал любой попытки насадить земной рай. История свидетельствует, что все революции эпохи модерна неизбежно завершились кровью и предательством изначальных надежд и идеалов. После кровопролития, которое с позиций своего соотнесения с идеальной целью всегда бессмысленно, наступает время безверия, отчаяния, разочарования, депрессии, запоздалой самоиронии, гротескного самоосмеяния. И тогда совершенно естественным начинает казаться духовный откат к прошлому – к традициям, к памяти «забытых» предков, к «отеческим гробам», поспешно оскверненным их глумливыми потомками. Но откат к прошлому – это еще и откат к постмодерну как к состоянию неустойчивого равновесия. Таким образом, глобальный постмодернизм начинается с конца столь же глобального модернизма, когда иссякает некогда могучий источник социально-утопической энергии, питавшей веру в возможность обретения новым Адамом земного рая как конечной цели модернистского богоборческого «проекта». Поэтому и «модернистское», и «постмодернистское» восприятие сущего – это взаимозависимые, дополняющие друг друга мировоззренческие и культурно-идеологические системы. И в постмодерне, и в его антиподе модерне заложены разные возможности: позитивные, пока некий Рубикон еще

50

не перейден, и негативные, когда Рубикон уже позади. Постмодернисты рассматривают современную реальность, достаточно точно выделяя в ней как раз те социальные и культурные процессы, разрушительная роль которых по отношению к феномену «человека» обнаруживается весьма убедительно. Однако именно эта шокирующая убедительность вкупе с несомненным игровым удовольствием, которое постмодернисты получают от описания деструктивных последствий дезинтеграционных социальных и культурных процессов, вызывают весьма неоднозначную реакцию со стороны тех представителей интеллектуального сообщества, которые по тем или иным причинам не разделяют постмодернистское изображение происходящего. «Долг философа в такой ситуации, – отмечает Д.И. Дубровский, – всемерно содействовать сохранению человеческого достоинства, ясности мысли, оптимистической перспективы, укреплению веры, силы духа, решимости преодолеть грозные кризисные явления… Роль философии – в творчестве новых жизнеутверждающих смыслов и ценностей, в противостоянии разрушительным тенденциям и абсурду»50 . Действительно, наиболее уязвимым пунктом философии постмодернизма является свойственная абсолютному большинству ее представителей небрежная поза иронической отстраненности, доходящая до самоускользания («смерть автора»), которая фактически оборачивается своеобразным объективизмом, но только не по отношению к реальности как таковой, а по отношению к определенной, прихотливо актуализируемой ими проблематике. Дефицит воли – это сущностная черта постмодернистского мышления, которое является очевидным симптомом упадка и разложения европейской культуры. Поэтому, несколько огрубляя ситуацию, можно сказать, что за исключением некоторых занимательных ходов мысли, оригинального обобщения эмпирического материала, практически весь так называемый интеллектуальный «постмодернизм» – это безбрежный океан релятивизма, скепсиса, ни50

Новые информационные технологии и судьбы рациональности в современной культуре (материалы «круглого стола») // Вопросы философии. – 2003. – № 12. – С. 10.

51

гилизма, растерянности 51 , а также произрастаемых на этой неустойчивой почве расплывчатых постулативных утверждений, циничных спекуляций, которым трудно что-либо противопоставить всерьез. Впрочем, и без всех приведенных выше рассуждений чуть ли не каждому из нас время от времени почти всерьез начинает казаться, что модерн все же предпочтительнее постмодерна, хотя бы потому, что есть в постмодерне что-то постыдное, связанное с признанием очевидного факта болезненной утраты некогда полюбившихся нам и ставших привычными мифов о свободе и прогрессе, этих тихих и уютных святынь. Единственное видимое «преимущество» постмодерна перед модерном, пожалуй, все-таки состоит в некоей его трезвости. Но в отличие от христианской трезвости, так сказать, духовно-нравственной, эта повседневно-бытовая «трезвость», увы, пассивна, бездейственна и тягостна как хмурое похмельное утро алкоголика или абстиненция наркомана. Однако именно постмодернистское «похмелье» вот уже который раз уберегает человечество от самоистребления, которое непременно бы уже давно осуществилось, если бы люди всегда пребывали в хмельном угаре апостасийной модернистской вакханалии. В этом плане следует отметить не только генетическую преемственность постмодернизма по отношению к модернизму, но и сделать важный вывод о том, что специфика постмодернизма в неявной форме во многом присутствовала уже в культуре модерна, а постмодернизм можно и лучше рассматривать как сверхмодернизм. Взаимодействие идеологий модернизма и постмодернизма может быть описано как снятие модернизма в постмодер-

51

Все перечисленные признаки постмодернизма являются принятыми в современной психиатрии характеристиками невротического сознания. Неврозы – это группа наиболее распространенных нервно-психических расстройств, имеющих психогенную природу. В основе неврозов лежит непродуктивно разрешаемое противоречие между личностью и значимыми для нее факторами действительности. Эта невозможность разрешения конфликта сопровождается возникновением болезненных и тягостных переживаний, неудач, неудовлетворенных потребностей, недостижимости жизненных целей, потери смысла жизни. Об этом, см.: Руководство по психиатрии: В 2 т. / Под ред. А.С. Тиганова. – М., 1999. – Т. 2. – С. 527-558.

52

низме, причем эта негация (снятие) носит не отрицающий характер, а, в гегелевской традиции, сохраняет и удерживает снятое. Несмотря на то, что формально полагается отсутствие рамок культуры постмодерна, историческая и идеологическая незавершенность позволяет говорить нам о постмодерне как о культуре постсовременности, то есть не тождественной и не вписанной в рамки современной ментальности. Тем не менее, уже существует определенная история философии постмодерна, которая, следовательно, является частью истории европейской мысли. Полагание незавершенности как идеологического принципа, так или иначе, является продуктом конкретной эпохи, утверждение же идеологической постсовременности является скорее еще одной постмодернистской метафорой. Именно в силу того, что мы находим преемственность между модернистской и постмодернистской традициями, мы можем говорить о постмодернизме как о части европейской философии, вписанной в конкретность исторической эпохи. Постмодернизм тоже оказывается современным (modern) культурным образованием, – обнаруживая, тем самым еще одну грань идеологической близости двух традиций, – вписанным в реальность времени, хотя идеологическая открытость и незавершенность остаются. Итак, мифология и философия эпохи модерна закладывают тот культурный базис, на котором начинает созревать специфическая молодежная культура, одним из феноменальных признаков которой является ее антисистемность и контркультурность. Именно в это время молодежь явно или неявно начинает осознавать себя субъектом исторического действия и культурного творчества. Молодежь приходит в политику и бизнес, литературу и искусство, создает новое модернистское искусство (кубизм, футуризм и т.п.) и новую повседневность (употребление наркотиков, феминизация, сексуальная свобода и т.п. – феномены начала ХХ века, но отнюдь не его конца!). В это же время формируются в большинстве индустриально развитых стран (в том числе и в России) массовая культура, индустрия развлечений, которые на основе новых массовых коммуникаций культивируют модернистскую мифоло-

53

гию нового, декадентское отрицание традиции, маргинальные культурные практики. Завершая данный параграф, мы хотели бы отметить и тот факт, что если философия постмодерна как рефлексия над определенной культурной ситуацией появляется только к концу XX века (это же запаздывание было и в случае философии модерна как рефлексии над соответствующей эпохой!), то сам постмодерн, на наш взгляд – феномен начала ХХ века и сопряжен, прежде всего, с теми геотектоническими цивилизационными разломами, которые произошли в Европе и мире с победой тоталитарных революций и утверждением тоталитарных режимов. В этих процессах и следует искать реальный базис как постмодерна, так и генезиса молодежной культуры и контркультуры, которые и были продуктом тоталитарной контркультурности и антисистемности. 1.3. Мифология тоталитаризма и массовой культуры как реальный базис становления молодежной культуры Важное значение приобретает изучение особенностей кризиса мифологии эпохи модерна и постмодерна, как источника и базиса реального генезиса молодежной культуры и контркультуры в эпоху тоталитаризма и их расцвет в мире постмодерна. Надо отметить, что в нашей литературе на постмодернистский и молодежный характер культуры тоталитаризма, обладающей антисистемными, эклектическими и деструктивными векторами указал в свое время В.П. Римский. 52 Современные мифологии не только служат когнитивному самоистолкованию и интерпретации действительности, но и призваны в паррадигмальной форме устанавливать нормативные образцы реальности и смысла, способствовать восстановлению картины мира, постоянно разрушаемой в со52

См.: Римский В.П. Демоны на перепутье: культурно исторический образ тоталитаризма. – Белгород, 1997; Римский В.П. Тоталитарный космос и человек. – Белгород, 1998; Римский В.П. Тоталитаризм как культурно-цивилизационный тип: Диссертация … д-ра философ. наук. – Ростов н/Д, 1998 и др.

54

циокультурной динамике индустриализма. Любые мифы можно назвать объяснительно-структурирующими (и нет никакого противоречия между этиологической, содержательной и формальной, структуралистской концепциями мифа), поскольку с определенной точки зрения они не только интерпретируют подлинные факты, но и «чудесным образом» соединяют разрозненные фрагменты в целостную картину мира. Важная особенность современной мифологии состоит в том, что при обосновании тотальных ключевых концепций-доктрин и рационализации базовых архетипов используются в основном три базовые темы: 1) тема законспирированного врага («они»); 2) тема доблестного лидера («божественный герой»); 3) тема объединения вокруг доблестного лидера («мы»). По мнению С.М. Телегина культурологическое исследование современной мифологии в первую очередь базируется на представлении о коммуникативной сущности. Это связано с тем, что в нашем современном обществе одновременно сталкивается множество людей. Социализация приводит к возникновению объективных закономерностей массовой коммуникации. Каждый из участников социума должен учитывать эти закономерности и действовать в соответствии с ними как с «очевидностью», которая далеко не всегда совпадает с действительностью. Миф является законным атрибутом современности и не есть просто «атавизм» в сложной системе современного мира, умело используемый идеологами в своих корыстных интересах. Миф оказывается всеобщей характеристикой человеческой культуры, формой личностного и общественного бытия, на что указывали многие философы, культурологи, психологи и социологи в XX веке. Современная мифология предстает в качестве достаточно сложного феномена, который является своего рода продуктом-товаром рациональной политико-технологической и идеологической деятельности особой группы интеллектуалов, выполняющих конкретный социально-политический заказ

55

субъектов власти. 53 Здесь, по мнению П.С. Гуревича, «и коренится утопизм современного сознания, его прогрессистко-сциентистская проективность, направленная или на технологизацию современности, или на технологическое экспериментирование с настоящим в угоду будущего – тоталитарная мифология» 54 . По словам С.М. Телегина: «Мифы современности нуждаются в постоянном целенаправленном корректировании, которое становится одной из наиболее важных функций политико-идеологической деятельности» 55 . Пропаганда ценностей, декларируемых в социально-политических мифах, охватывает диапазон от истины до заведомой лжи, а средства варьируются от незначительных искажений до прямого обмана. Именно поэтому эффективность «внедрения» мифологий в современное массовое сознание во многом определяется тем, кому «принадлежат» и чьи интересы «обслуживают» средства массовой информации. «Массовая культура в XX веке стала не только важнейшим фактором современного нам социума, но и пространством рефлексии и теоретизирования в самых различных областях социогуманитарного знания». 56 Принимая во внимание тенденцию к отказу от метанарративов в постмодернистском анализе феноменов культуры и общества, вряд ли стоит пытаться выстроить некую общую теорию массовой культуры, скорее можно говорить о теоретическом плюрализме в изучении этой стороны современной культуры. Необходимо попытаться систематизировать и описать уже весьма многочисленные теории массовой культуры, которые, начиная с 30-х годов XX века, заняли прочное место в культурологической и социологической мысли Запада, хотя в отечественной традиции массовая культура так и не стала предметом систематического научного исследования. Очень важно обозначить концептуальные границы терминов, которыми нам придется оперировать, поскольку они являются полисемантичными и различные исследователи вкладывают в 53

Штомпка П. Социология социальных изменений. – М., 1996. Гуревич П.С. Социальная мифология. – М., 1983. – С. 175. 55 Телегин С.М. Философия мифа. – М., 1991. – С. 736. 56 Гвардини Р. Конец нового времени // Феномен человека: Антология. – М., 1993. – С.99. 54

56

них разный смысл. Наиболее распространенными терминами являются «массовая» и «популярная» культура, причем они также не имеют семантического разграничения. 57 С социологической точки зрения массовая культура – это культура массового общества, оформившаяся в этот период. Под популярной культурой мы понимаем область культуры, которая приемлема и понятна большинству населения в любую историко-культурную эпоху, которая обладает своими эстетическими особенностями и находится в сложном комплексе взаимодействий с другими культурными пластами 58 . По словам Г. Маркузе, несмотря на то, что дебаты по вопросу о сущности массовой, народной и популярной культуры уходят своими корнями в эпоху Просвещения, особой остроты они достигли в 20-е гг. XX века, когда получили широкое распространение технологии массового реплицирования произведений искусства и возникли такие массовые культурные формы как кино и радио. Именно это время и характеризуется возникновением теоретического интереса к проблемам массовой культуры. Во многом толчком к изучению массовой культуры послужили те изменения в технологии, которые столь драматично повлияли на состояние и судьбу культуры – изобретение фотографии, выход кинематографа на культурную сцену, развитие радио и телевидения 59 . Важно то, что искусство и культура стали репродуцироваться в широчайших масштабах. Данная проблема детальным образом разработана В. Беньямином в его работе «Произведение искусств в эпоху технической воспроизводимости», где автор отмечает: «В тот момент, когда мерило подлинности перестает работать в процессе создания произведения искусства, преобразуется вся социальная функция искусства» 60 . Творчество для В. Беньямина – и достояние техники, и несбыточная иллюзия освобождения от нее.

57

Там же. – С.19. Ортега-и-Гассет Х. Дегуманизация искусства // Ортега-и-Гассет Х. Эстетика. Философия и культура. – М., 1991. – С.220. 59 Рассел Б. Воля к сомнению // Феномен человека: Антология. – М., 1993. – С.162. 60 Беньямин В. Произведение искусства в эпоху технической воспроизводимости. – М.,: 1996. – С.28. 58

57

Большое влияние на формирование теории массового общества оказали идеи Дж. Бентама. Наивысшее социальное благо им приравнивалось к общему счастью, которое понималось как материальное благополучие. 61 Важную роль в теоретическом осмыслении форм массовой культуры на раннем этапе сыграли труды Ф. Ливис и Ф. Левиса. Если рассматривать их с точки зрения общекультурного контекста, эти теории вполне входят в рамки литературного модернизма, находящегося в первые декады XX века в поре своего расцвета. Ф. Левис был уверен в ведущей роли литературной критики в решении вопроса кризиса культуры XX века. Взгляды Левиса основываются на необычайно высокой оценке роли культуры в жизни общества. Он часто обращается к теории М. Арнольда, который в своей работе «Культура и анархия» подчеркивал ценность элитарного центра вкуса и разума, способность меньшинства удерживать культурные ценности. 62 Работа Ф. Левиса «Массовая цивилизация и культура меньшинства» 63 стала декларацией неприятия массовой культуры. Развивая свою теорию, он выделяет основные характеристики современной культуры. По мнению автора, она носит только коммерческий характер. Современная культура пронизана ложью и обманом. Эти идеи развиты в работах Д. Томпсона в применение к рекламе и к газетной продукции, где показано, как газеты разрушают гражданское общество, чтобы получить богатство и власть. 64 Продолжателями этой традиции во второй половине XX века являются Р. Вильямс и Р. Хоггарт. В своей, ставшей классической работе «Пользование грамотностью» 65 Р. Хоггарт разделяет мнение Ф. Ливиса о современной культуре, но в отличие от него, уверен в том, что обычные люди обладают достаточной силой и энергией, чтобы противостоять нарастающему влиянию средств массовой информации. Он даже находит в современной культуре ряд 61

Раен А. Утилитаризм и Другие эссе, Д. Милл и Джереми Бентам. - ЛосАнджелес, 1987. –С.66. 62 Arnold, M. Culture and anarchy / Arnold M/ Kembridge, 1932. 63 64 65

Levis, F. Mass civilization and culture of minority / Levis F. L.A., 1930. Thomson, D. Voice of civilization NY, 1942. Хогарт Р. Пользование грамотностью. – М., 1957.

58

моментов,

обладающих

политической

силой,

духовной

энергией

и

жизненностью. 66 На первый взгляд, позиции представителей культурного модерна, критикующих культуру, порожденную массовым обществом, кажутся неприменимыми к социокультурной ситуации конца XX века, сформировавшейся во многом под влиянием волны постмодернистских течений, столь драматично изменивших культурный облик современной культурной жизни. Если мы более подробно проанализируем работы Ф. Ливиса и Ф. Левиса с точки зрения проблем культуры сегодняшнего дня, мы увидим, что в этих работах содержатся многие моменты, вполне актуальные и для современных исследований массовой культуры. Для нашего исследования крайне важно отметить позицию столь важной фигуры, как Х. Ортега-и-Гассет, который создал одну из наиболее резко критических концепций массового общества. В своей работе «Восстание масс» испанский философ утверждает, что для нынешнего времени характерны банальность и посредственность, которые уверены в своем праве на это и навязывают свои черты другим. Он выделяет такие признаки массового человека как «беспрепятственный рост жизненных запросов» и «безудержную экспансию собственной натуры», а также «врожденную неблагодарность ко всему, что сумело облегчить ему жизнь» 67 . Кстати, именно он отметил связь массовой культуры и нарождающейся «молодежной культуры», особенно применительно к тоталитаризму. В 1930 г. Х. Ортега-и-Гассет высмеивал в своей работе «полусмешной-полупостыдный феномен нашего времени – культу молодежи как таковой» 68 . Именно массовая культура и массовое общество, породив новые политические мифы тоталитаризма и «демократического капитализма», составили реальную основу генезиса молодежной культуры уже в начале ХХ века, в период между двумя мировыми войнами. 66

Е.Н. Шапинская // Массовая культура в теоретических исследованиях. «Массовая культура и массовое искусство «за» и «против». – М., 2003. – С.65. 67 Ортега-и-Гассет Х. Восстание масс //Эстетика. Философия культуры. – М., 1991.– С. 319. 68 Там же. – С. 349.

59

XX век оказался, как отмечают многие и не без основания, временем второго рождения мифа, возврата к мифологическому мышлению. Действительно, во множестве создаются новые мифы разного типа и направленности; «в сознании, благодаря практике постмодернизма и масскульта, возрастает иррациональная составляющая; мышление, вследствие противоречивого и дезориентирующего воздействия информационного пространства, создаваемого СМИ, теряет способность выделять истину, которая размывается и утрачивает свою ценность».69 Контекст однообразной массовой жизни все менее требует от человека отвлеченных умственных усилий, сама его психология складывается в поле действия ограниченного числа социальных мифов; стремление понять и объяснить мир становится в этой ситуации своего рода мифологизаторской акцией, порождая новые мифологемы в рамках задаваемых обществом мифотем. Мифологизирование оказывается ведущей чертой мышления современного человека, пребывание в сфере мифов – характерной особенностью его жизни. В этих условиях вертикальная структура классической мифологии модерна размывается и трансформируется в горизонтальную коммуникативную эклектику мифологии массовой культуры. Процессы были завершены в разрушительном огне Первой мировой войны и последующих социальных революций. В мифологическом пространстве массовой культуры рождается тоталитарная мифология ХХ столетия. Массовая культура была столь же характерна для

тоталитарной

Германии

или

России,

как

и

для

«либерально-

демократической» Англии или США. Тоталитарная мифология дополняется умеренной социал-демократической, рождаются и феминистские мифы (женское движение первоначально оформляется в лоне социалистического), вульгарная атеистическая идеология в большинстве стран вытесняется идеями «синкретической», «вселенской религии», что ведет к рождению экуменизма и мифам паранауки, нетрадиционной религиозности и оккультизма. В тоталитарной мифологии весьма эффективно соединялись пропагандистско-идеологические приемы, выразительно-образные средства самого 69

Барт Р. Мифология. – М., 2000. – С. 213.

60

«продвинутого» модернистского искусства и массовой поп-культуры. «Новое искусство» сознательно обращалось (и обращается) к стилистике мифа, что позволяет говорить о мифотворческих задачах и потенциях искусства и литературы ХХ века. Сюрреализм прямо делал ставку на новое мифотворчество и активизацию бессознательного. Принцип коллажа, наиболее точно характеризующий мифологический образ, использовался всеми модернистскими течениями: от кубизма и дадаизма до современного соц-арта и концептуализма. Без этих изобразительных и психологических средств не были бы возможны и современные рекламные мифы, и политико-идеологические технологии тоталитаризма и демократических избирательных компаний. Идеи и мифы коммунизма и национал-социализма (фашизма и т.п.) находили все большее распространение именно потому, что подавляющую массу революционных и тоталитарных движений составляла молодежь. Социализм быстро распространялся в России потому, что ему, как учению о борьбе между промышленным капиталом и его порождением – пролетариатом, в ту пору не противостояла никакая буржуазная идеология, кроме идеологии абсолютного монархизма и его слепого оружия – полицейскокарательного аппарата. Приход к власти в 1917 году большевиков также говорит о многом. Ленин встал на путь борьбы с существующим строем юношей, посветил ей всю свою молодость и стал руководителем огромной страны в 47 лет. Сталину и Троцкому в 1917 году было по 38 лет, а многим другим их соратникам и того меньше. В момент прихода к власти большевистское правительство было самым молодым по возрасту и самым интеллектуальным по количеству в его составе людей с высшим образованием. Ставка в борьбе с «прогнившим старым» изначально была сделана на молодежь. В этом плане интересно вспомнить страницы романа М. Шолохова «Тихий Дон»: даже на консервативном казачьем Дону водораздел прошел не столько между «богатыми» и «бедными», сколько между казаками-«стариками» и казаками-«молодыми». Троцкистский «красный террор» 1919 г. на Дону ударил, прежде всего, по казакам-

61

«старикам» – были расстреляны без суда и следствия тысячи невиновных дедов, верой и правдой отслуживших «царю и Отечеству» во многих предшествующих войнах. Это и подняло Григория Мелихова и тысячи из казачьей массы, вовсе не «богатой», на борьбу с большевизмом. Вспомним и романы Э. Ремарка «Три товарища» и Э. Хемингуэя «Прощай, оружие!», в которых описано «потерянное поколение» молодых солдат, вернувшихся домой из окопов Первой мировой войны. К этому поколению принадлежал и будущий вождь немецких наци Адольф Гитлер. То, что после Второй мировой войны возник подобный культурный феномен «потерянного поколения», скорее указывает на их культурно-историческую и культурно-системную близость, чем на то, что именно «битники» начала 50-х ХХ века заложили основы «молодежной культуры» и «контркультуры». Нет, не «битники» и не «новые левые» конца 60-х годов породили эти феномены. Именно «потерянное поколение» начала ХХ века, не нашедшее себе места в буржуазном мире «старушки» Европы и юных США ни до войны, ни после войны, было генератором тоталитарных (левых или правых) революций начала века почти по всей Европе. Это были по преимуществу недоучившиеся интеллигенты типа Троцкого или художественная богема типа Муссолини и Гитлера. Это молодые «старые левые» и молодые фашисты и наци ввергли мир в цивилизационные катаклизмы, предлагая некий «третий путь», отличный от либерального капитализма, сплавленного к тому времени с остатками традиционной феодально-культурной системы. Это был проект общества и культуры, изначально ориентированный на молодых, творчество руками и умами молодых и для молодых. Это была контркультура, которая до конца ломала викторианскую или романовскую эклектику буружазно-дворянского «старого, доброго мира» и обещавшая «блистательный новый мир» единого общества, основанного на социальной или национальной (расовой) «справедливости», общества эгалитарного, массового, в меру сытого и сверх меры творческого, рвущегося в глубины Земли и Космоса, творящего «нового человека» и «Новое будущее».

62

К. Манхейм писал, что Гитлер бессознательно открыл «групповые стратегии», действующие в русле дезорганизации «традиционных групп цивилизованного общества и быстрого создания новых групп на основе совершенно новой модели» 70 . Основным резервом для создания таких маргинальных групп и служила молодежь, прошедшая через дезинтеграцию в годы мировой войны, революций и постреволюционной бездомности. Мы ниже приведем большую цитату из докторской диссертации В.П. Римского, так как он наиболее адекватно уловил культурную (вернее, контркультурную!) роль молодежи в тоталитарных системах. «Ни Гитлер, ни Сталин, – писал он, – не «изобретали» технологии маргинализации общества – это был закономерный практический результат саморазвития тоталитарной системы, который они использовали в усовершенствовании политико-идеологического ритуала и идеологических социальных технологий. И, прежде всего, опирались на молодежь. Молодежь в любом обществе обладает социокультурным статусом маргинальности, ее сознание подвержено воздействию суггестивных идеологических технологий в большей степени, чем сознание других возрастных групп. Но в России (как и в других странах) во время войн и революции, длившихся почти семь лет, оказались в числе погибших, прежде всего, представители среднего поколения; последующие неурядицы и череда голодных лет унесли жизни людей более зрелого общества, носителей традиционных форм культуры. Как отмечают исследователи, в деревне 20-х годов почти половина жителей не была старше двадцати лет. И именно молодежь стремилась из деревни уйти в город. Причины могли быть самыми разными: от простого желания бежать от тяжелого, изнурительного труда и действительного идиотизма деревенской жизни до устремлений под воздействием коммунистической пропаганды «строить социализм» и «учиться, учиться и еще раз учиться» (Ленин).

70

Манхейм К. Диагноз нашего времени. – М., 1994. – С. 499.

63

Так или иначе, именно новая молодежь брежневского поколения вполне смогла использовать возможности социальной вертикальной динамики, которую нельзя отрицать при анализе тоталитарной системы. К концу 30-х годов почти 80% прироста городского населения осуществилось за счет выходцев из деревни. Не помогло и фактическое закрепощение крестьян после коллективизации, когда они не имели на руках паспортов и могли уехать в город только после сложной бюрократической процедуры. Но были и более легкие пути – прежде всего служба в армии. Эти тенденции бегства молодежи из деревни, продолжавшиеся почти до самого падения коммунистического режима, играли двоякую роль: размывались не только традиционные, часто архаические формы деревенского бытия, но и архаизмы, занесенные в город деревенскими парнями и девчатами, размывали структуры городской культуры. При этом традиционные структуры под воздействием идеологического антисистемного ритуала не просто внедрялись в ткань городской цивилизации, но и сами меняли свою смысловую значимость, придавали иную нагрузку всем ценностям городского образа жизни, который также претерпел за эти годы потрясающую примитивизацию. Особенно в молодежной среде антисистемные ценности («мы наш, мы новый мир построим...») приобретали свою репрезентативную почву: здесь в прямом смысле происходило или разрушение традиционных смыслов культуры, или их переворачивание, перекодирование в знаково-символических системах тоталитарных мифологий»71 . «Именно эта, предававшаяся языческому разгулу молодежь, – пишет Н.Н. Козлова, – превратилась в становой хребет советского общества. Они родились в период с 1905 по 1925 гг. Для них СССР был родиной и родным домом – отчасти в силу случайности рождения, а отчасти и нет. Советское общество создавалось их жизнью» 72 . Сжигание книг мировой классики нацистской молодежью и разрушение православных святынь комсомольцами, по71

Римский В.П. Тоталитаризм как культурно-цивилизационный тип: Диссертация … д-ра философ. наук. – Ростов н/Д, 1998. – С. 288-289. 72 Козлова Н.Н. Горизонты повседневности советской эпохи: голоса из хора. – М., 1996. – С. 111.

64

громы маоистской «культурной революции» хунвейбинов и французских леворадикальных студентов – это культурные (точнее, контркультурные) явления одного ряда. Но все они, на наш взгляд, порождены в сложных социокультурных трансформациях между двумя мировыми войнами ХХ века под непосредственным воздействием как тоталитарной мифологии, так и мифов, возникающих на почве «традиционного», либерального капитализма. Тоталитарная практика XX века показывает, как миф оказывается средством нейтрализации тех сознательных установок, которые могут быть оценены в спектре односторонних и нежелательных. Возвращение мифа определяется не только необходимостью противодействия ставшему узким позитивистскому или традиционному рациональному истолкованию мира, но и новой потребностью старым способом образно-смыслового сгущения в символах, а не рационально обобщить новый социальный опыт, включив его в коллективную память общества. Во всяком случае, XX век отчетливо стал временем нового мифотворчества. И хотя механизмы и «методология» мифа остались прежними, но цели, устремления и мотивы мифотворцев претерпели существенные изменения. Мифотворчество XX века интересно тем, что создаются мифы нового типа, с модифицированными задачами и трансформированными целями. Мифы «уложены» в бессознательные структуры сознания, и мифологический уровень, всегда присутствующий в нем, в его проявлении, выступает неотъемлемым и органичным уровнем или элементом массового сознания. Как пишет К.Г. Юнг, «помимо нашего непосредственного сознания, которое имеет полностью личностную природу, существует вторая психическая система, имеющая коллективную, универсальную и безличную природу, идентичную у всех индивидов. Это коллективное бессознательное не развивается индивидуально, но наследуется». 73 И когда на историческую арену выходят массы, то способ их сознания, имеющий значительную мифологическую составляющую, оказывается определяющим для культуры соответствующего исто73

Юнг К.Г. Аналитическая психология: прошлое и настоящее. – М., 1995. – С.72.

65

рического периода. Специфика мифа и специфика сознания массового человека сообща определяют «возращение» мифа. Реализация этого единства находит свое выражение в массовой культуре XX века, в ее новых мифах для общественного и личного пользования. Первые разворачиваются как политические и социальные мифы на основе идеологических ритуалов и технологий (мифы массового искусства), вторые составляют основу рекламы и имиджмейкерства, политтехнологий (все они в равной мере характерны и для тоталитарных, и для либеральных обществ). Мифы укоренены в глубинах онтологической природы человека и поэтому обладают определенной универсальностью, присущей человеческому сознанию и культуре. В том числе, это касается и мифов, связанных с молодежной культурой и контркультурой всего ХХ века. «Миф укоренен в самой природе человека и социума, – писал В.П. Римский. – Формируясь в глубинах доистории, он закрепляется не только в первичных и вечных знаковосимволических системах, но и в архетипах человеческой психики. Мифосознание никогда не оставляет человека в его бытии, ежечасно и ежеминутно проявляясь в снах, фантазиях, повседневных реакциях и ощущениях, автоматизмах поведения, чувствах, жестах. Детская фантазия – от сказок до «страшилок» – пронизана мифом как причудливым узором. Подросток проходит полосу мифоэпического героизма, когда ночной поход за соседскими яблоками кажется столь же достойным, как и плавание арганавтов за золотым руном. Не здесь ли лежит исток умелого использования тоталитаризмом (добавим, и обществом потребления, и молодежными субкультурами – К.К.) детской и юношеской психики при создании различного рода унифицирующих форм коллективности, тоталитарных организаций типа гитлерюгенд или пионерия, комсомол? Можно продолжить и показать, что фило- и онтогенез человеческого духа удивительно изоморфны, обладают соответствием как в творческих, так и в разрушительных проявлениях мифа и религии. Миф и религия оказываются вечными спутниками человеческого духа и формами бытия человека. И в силу уже одного этого обстоятельства постоянно актуали-

66

зируются в различных культурно-исторических и экзистенциальных ситуациях» 74 . Таким образом, именно в пространстве современного мифа – тоталитарного, потребительского, феминистского, гомосексуального, леворадикального, национал-радикального, контркультурного и т.п. – молодежь лучше всего полагает и обретает свою активную субъектность и идентичность, коллективную и индивидуальную. И потому XX век, век омассовления психологии, массового сознания и массовой культуры, век социокультурной гипердинамики конституируется как век молодежи и в силу целого ряда особенностей его культурного контекста оказывается «временем ремифологизации» сознания. Именно массовый характер культурных явлений обусловил возможность возрождения механизмов мифологизации уже вне поля тоталитарных режимов, в обществе потребления или советском обществе «повышения жизненного уровня людей» 50 – 70-х годов ХХ века. В омассовлении сознания современного человека «виноваты», конечно, и определенные стороны и свойства человеческой природы, предпочитающей удобства – истине, комфорт – дисциплине и самоорганизации, благополучие – беспокойству познания и т.д. Однако именно на эти свойства и было рассчитано воздействие мифов, составляющих смысловую и эмоциональную реальность информационного контекста. Современный миф консолидирует не столько общество, сколько массы в этом обществе, которым и противостоит группа новых мифотворцев. Миф как бы разделяет общество на правящую группу и управляемую массу, миф становится средством управления, средством сохранения и воспроизведения существующей в обществе властной структуры. Современный миф не только не помогает идентификации человека, но создает принципиальную неразличимость внутреннего и внешнего, в результате чего человек теряет последние опоры самосознания и перестает различать свои внутренние образы и реалии внешнего мира. Это делает его чрезвычайно уязвимым в 74

Римский В.П.. Тоталитаризм как культурно-цивилизационный тип: Диссертация … д-ра философ. наук. – Ростов н/Д, 1998. – С. 302.

67

плане возможности подмены реальностей, что, в общем, и становится целью современного мифа. Создаваемые в XX веке мифы – это искусные подделки, своего рода муляжи. Действительно, «если древний миф выступал как особое представление о действительности или обозначение правды о ней, то современный искусственно изготовленный миф есть представление о вымышленной действительности, где правда камуфлируется искажающими ее символами, созданными также по особой технологии» 75 . Мы в праве говорить не о втором рождении мифа или о его возрождении, а скорее о новом цикле развития культурной способности к освоению мира в формах мифологического мышления, о новой актуализации самой потребности в мифе. При этом стихийное мифотворчество масс прежнего цикла сменяется сознательным конструированием мифов так называемой элитой для управления массами и программирования их сознания. Мифология начинает выступать не как средство познания, а как идеология социального управления и манипулирования массами. Современное мифотворчество не объясняет реальность, а строит иллюзию, мираж реальности. Сам же миф как форма сознания делается фантомом осознания, своеобразным «протезом» социализации человека. Таким образом, в XX веке, в эпоху модерна миф перестал быть простым способом символизации и понимания реальности, консолидации социума, но сделался способом его замещения, конструирования новой социокультурной феноменологии, в которой свое место занимает молодежная культура, и контркультура, которая вовсе не сводится к фактам из жизни американской или западноевропейской молодежи 50 – 70-х годов прошлого века. То, что миф способен отражать не реальные связи и отношения мира, а особым образом сконструированные, исходя из определенной ценностной установки или столь же определенной, но произвольно поставленной задачи, позволяет использовать миф для целей идеологии. А. Зиновьев 75

Элиаде М. Аспекты мифа. – М., 1995. – С. 8.

68

считает, что «безусловно, всякая идеология использует мифы, и сама эффективность идеологии есть отражение органичности и действенности лежащих в ее основе мифологем». 76 Теория «деидеологизации» современной культуры фактически сама оказалась современным мифом и весьма скоро (при том, как правило, самими же ее творцами, в частности, Д. Беллом и Р. Ароном) была заменена концепцией реидеологизации. Это тоже был своего рода возврат к пониманию необходимости аксиологического уровня истолкования социальной действительности. Без сомнения можно констатировать, что массовый человек XX века, человек эпохи модерна и миф (мифическая форма сознания) нашли друг друга. Миф никогда не требует проверки, не подвергается сомнению, он просто принимается, так как опирается на определенный запрос, определенное ожидание. Миф отвечает потребности массового человека быть убежденным в чем-то, но в виде не нравоучения, а заповеди. И он существует, пока способен давать ответы на жизненно важные для человека вопросы. Мифы масскульта, как и всякие другие, в образной форме выражают, хранят и проповедуют определенную жизненную философию, определенную систему взглядов с социально выработанной иерархией ценностей, добродетелей, достоинств и т.п. Это общепринятые, привычные взгляды или системы взглядов, которые принимаются как исходные истины, без обоснования, проверки, принимаются некритически, ибо отвечают каким-то внутренним, скрытым, глубоко запрятанным потребностям или комплексам. Как пишет А.А. Зиновьев, «ценности, которые восхваляет и пропагандирует западная идеология, общеизвестны. Это богатство, власть, слава, мастерство, собственность, комфорт, благополучие, сила, здоровье, удовольствие, предпринимательство, права, свободы и т.д.». 77 Будучи представлены в соответствующей «художественной упаковке», социально-политические по своей сути

76 77

Зиновьев А. На пути к сверхобществу. – М., 2000. – С. 586. Зиновьев А. На пути к сверхобществу. – М., 2000. – С. 371.

69

мифы масскульта через художественно-эстетическое, а не рациональное убеждение утверждают нужные ценности и нормы. Так, масскульт в течение всего времени своего существования с помощью художественных средств варьирует, по сути, несколько основных мифов, в которых моделируются определенные жизненные ситуации или положения, представленные в ценностно «отредактированном», адаптированном для массового потребления виде. В них не только, так или иначе, отражены главные ценности современного общества, но и обозначаются пути их достижения для массового человека. Поэтому современный миф, обозначив ценностную парадигму поведения массового человека, стал как бы ненавязчивым и незаметным средством управления им. Прежде всего, среди мифов масскульта следует выделить так называемый «миф успеха», утверждающий, что в современном обществе все люди, независимо от происхождения, имеют равные шансы на успех. С целью убеждения в этом создаются романтизированные кино- и телебиографии известных людей, которые добились успеха, «сделав себя сами». К этой же группе мифов принадлежат варианты «мифа Золушки», где «бедная, но честная» девушка с помощью своего трудолюбия, скромности, обаяния добивается успеха, делает карьеру сама или составляет успешную партию принцу, миллионеру, крупному бизнесмену и т.д. Мифы должны утвердить в массовом сознании идею необходимости скромно жить и работать, терпеливо ждать и надеяться на непременную удачу. Если миф успеха эксплуатирует тему сильной личности, героя, то тема Золушки должна утвердить в массовом сознании идею необходимости скромно жить и работать, терпеливо ждать и верить в удачу. Масскульт как бы вытаскивает из тайников подсознания человека именно его вариант мечты о счастье, расцвечивает ее в зависимости от «вида и качества» мечты и ставит ее на конвейер и поток. Для мифа нет преград в виде фактов. Они обычно не играют никакой роли. В самом деле, масскульт, из всех функций культуры оставивший для себя практически только одну – развлечение, предлагает

70

лишь более или менее культурный способ времяпрепровождения, становящегося культурным потреблением, не отягощенным необходимостью думать. В самом произведении, как правило, уже заключена предполагаемая реакция на него потребителя, подсказана его оценка. Масскульт принципиально производит свою продукцию не на века и не для потомков, а именно для данного момента: это своего рода культурный «fast food». Тем не менее, известны многие масскультовские фильмы, которые уже не одно десятилетие люди смотрят с тем же интересом и волнением. Поэтому отнюдь нельзя сказать, что масскульт – это всегда примитивно. Производители масскульта знают своего потребителя и честно работают на его слабости, желания, потребности. Современный масскульт стремится идти в ногу со временем, он совершенствуется, модифицируется и уже не выглядит столь наивным и бесхитростным, как на заре своего появления. Так появляется мидкульт, средняя, промежуточная форма между массовой и высокой культурой, создающая моду на науку, искусство, представляющая большее разнообразие жанров и проблематики. Появляется кэмп, соединяющий в себе сентиментальность мелодрамы и ироничность. Появляются некие комбинированные формы типа «этизированного» или «эстетизированного» масскульта, подделывающегося под высокое искусство. Взаимодействие с постмодернистской практикой также создает некие пограничные формы произведений, художественно-стилевую принадлежность которых затруднительно определить, настолько масскультовский сюжет может быть постмодернистски переосмыслен и выражен, а постмодернистская стилистика использована для артикуляции очередной масскультовской схемы. Масскульт характеризуется также все более широким вовлечением в свою сферу религиозных сюжетов и мотивов. Омассовление затронуло и религиозное сознание, снизив уровень духовности религиозного чувства, которое также подверглось включению в него некоей «ширпотребовской» линии.

71

Это определяет приспособление религиозной тематики к нуждам коммерческого производства. При этом часто происходит произвольное переосмысление и, как правило, снижение значения библейских сюжетов и фигур. Появление в свое время американского романа «Богословский вестерн», где Бог предстает в виде ковбоя, Иисус Христос – в образе разведчика-переселенца (а затем рок-оперы «Иисус Христос – суперзвезда», фильма М. Скорцезе «Последнее искушение Христа» и т.п.), показало, что для масскульта нет неприкасаемых тем и образов, что для него именно погоня за успехом, а не осмысление проблем религиозного сознания является исходным и основополагающим. Ширпотребовская линия в «религиозном» масскульте отчетливо выражается использованием мистической, оккультистской тематики, введением эпатажных сцен сатанинских культов и т.п. О принципиальной несовместимости рыночной психологии и религии пишет в своих работах «Человек для себя» и «Психоанализ и религия» Э. Фромм, утверждая, что рыночная ориентация современного человека представляет опасность не только для религии, но подрывает основы духовной гармонии самого человека, ибо развитие души заменяется погоней за материальным успехом. Будет, на наш взгляд, логично обратиться еще к одному феномену масскульта – современной рекламе и продуцируемым ею потребительским мифам. Реклама заполнила определенную нишу в массовом сознании, которую оставила в нем прежняя официальная идеология. Создающая массовые мифы общества потребления для индивидуального пользования, реклама по типу ее создания и использования бессознательного вполне может быть отнесена к сфере мифологии, в то время как, по сути, является псевдомифологией, ибо искусственно формирует якобы жизненно значимые ситуации, придает высокий жизненный статус событиям и действиям рутинно-обыденного характера. Иными словами, нарушает порядок уровней бытия и иерархию статусов, фактически разрушая то, что почиталось задачей подлинного мифа. Если с ростом индустриализации молодежь воспринималась, прежде всего, как социальная проблема, то социально-экономические изменения по-

72

сле второй мировой войны породили новый подход к молодежной тематике, который очень быстро распространился в научной и популярной литературе. Это был поствоенный подход, получивший свое отражение в развитии новой темы в социологии молодежи: молодежь и потребительство. Эта тема, как считали исследователи, отражала новую ступень благополучия в западных обществах в период поствоенной реконструкции. В результате

экономического

расцвета

произошли

серьезные

социально-

структурные изменения: сокращение рабочего дня, рост свободного времени, увеличение срока обязательного образования и увеличение (в среднем) количества свободных наличных денег (dispofisable income). Молодежь всячески поощрялась к веселью, взрослые как бы постоянно обращались к молодежи: «Веселитесь, пока вы молоды». Этот новый поворот в политике по отношению к молодежи объясняется, прежде всего, тем, что послевоенная молодежь становится одним из самых «солидных» субъектов потребительского поведения на расширяющемся пространстве «нового» рынка. Рынок молодежных товаров становился, таким образом, неотъемлемой частью политики экономического восстановления. Этот новый подход, реализуемый на государственном, экономическом и культурном уровнях, не мог не проявиться и не найти своего специфического истолкования в социологической литературе. В послевоенных западных обществах сформировалась новая вера в возможность стабильности, благополучия и процветания всех его членов. Это нашло выражение в понятии «молодежная культура», которое было впервые употреблено Т. Парсонсом. Т. Парсонс пытался понять и систематизировать функционирование общества в целом, утверждая, что системные части общества всегда действуют таким образом, чтобы адаптировать, интегрировать и поддерживать общественные системы в сбалансированном состоянии. Парсонс видел в молодежи очень важную социальную группу, находящуюся на стыке двух ценностных систем: традиционного и современного обществ. Современная молодежь уже не могла, как прежде, воспользоваться прежним молодежным опытом поколения взрослых, поскольку тради-

73

ционные роли, которые они могли воспринять в семье, уже не могли им помочь в приобретении новых взрослых статусов и ролей. Именно в положительной помощи, которую оказывали молодежные субкультуры процессу тяжелого перехода детей во взрослый статус, Т. Парсонс видел основную функцию молодежной культуры Изменение представлений о жизни и ее ценностях, навязываемое рекламой, опирается на еще одно популярное в XX веке учение – бихевиоризм, который утверждает, что можно изменить систему поведения массового человека в нужную сторону с помощью специальных манипулятивных средств. В качестве таковых и выступают «воспитательные» схемы рекламных мифов, в результате воздействия которых человек должен стать максимально удобным потребителем. При этом ценность человека все более оказывается увязываема со стоимостью товара или престижностью фирмы, его производящей (иной ценности у человека как бы и не подразумевается вовсе). Постепенно он сам должен превратиться в своего рода маску без развития, т.е. совокупность качеств и свойств, которые будут производить впечатление функционирующего человека, однако сам он таковым быть перестает, ибо переходит в разряд симулякра личности, для которого важнее не быть, а – выглядеть, казаться. Этим и объясняется во многом тот виртуальный протест, который вызвала эта манипулятивная технология современных мифов у молодежи в середине ХХ века. Сегодня происходит своего рода «атомизация» молодежного сообщества, распад его на отдельных индивидуумов, что вполне вписывается в современный культурный и идеологический плюрализм как в России, так и в мировом сообществе. Впрочем, поскольку молодежь в силу специфики своего возраста и статуса не может существовать «индивидуально», распад не является конечным результатом процесса разъединения. Молодые люди объединяются вновь, но уже на качественно иной основе. Формируются молодежные группировки, главным образом, по месту жительства. Объединяющим началом в них являются часто ситуационные факторы: тактическое совпадение интересов, совместное проживание, случайные знакомства, автори-

74

тет старших, наличие общих противников и т.п. Здесь мы имеем дело, как правило, с наиболее пассивными группами молодежи, которые, собственно, и составляют различные девиантные «группы риска». Отсутствие прочных межличностных связей, сложившихся на основе духовного единства, на уровне микросреды восполняется суррогатными формами общения (употреблением наркотиков, выпивки, игрой в карты, драками и разборками), которые, в конечном счете, обусловливают криминальную ориентацию подобных группировок. Вероятно, дружба и товарищество сегодня

чаще

всего

понимаются

молодежью

как

в

утилитарно-

прагматическом плане, так и в индивидуально-личностном плане, но не рассматриваются как формы естественного для человека коллективного бытия. Здесь, возможно, дает о себе знать реакция на дискредитацию тоталитарного коллективизма в общественном сознании и отсутствие новых форм коллективности, отвечающих реалиям виртуально-информационной эпохи. Наименее значимыми для молодежи оказываются коллективистские ценности (политическая деятельность, слава, власть, национальные интересы, общественное признание) и некоторые духовные ценности (патриотизм – за исключением пенсионеров и профессионально занятых), религиозные убеждения. Недооценка политики, власти и славы, на первый взгляд, объясняется традиционным (и нередко интерпретируемым только в позитивном плане) отвращением молодежи к этим смысложизненным ориентирам, которые довольно жестко связаны с аморализмом и далеко не всегда совпадают с высокими идеалами, к которым, в соответствии с декларируемыми правилами, должен стремиться человек. Но такое утверждение не является очевидным. Известно, что современные молодые люди стали сегодня прагматичнее, чем прежде, и не живут абстрактными идеалами. В основе этой недооценки лежит, скорее всего, все возрастающее неприятие любых коллективистских ориентаций в жизни. Российские граждане все чаще думают только о своих интересах. В то же время политика, национальный интерес и даже власть, декларируемые правящей элитой в качестве общественно значимых целей и

75

идеалов, молодежью, как и большинством населения, не инкорпорируются в их ценностный мир в качестве «своих», а относятся к миру чуждой бюрократии. Особенно для молодых людей эти цели нередко являются пустым звуком. В частности, для молодежи не имеют особого значения патриотизм, религиозные убеждения и национальные интересы. Можно предположить, что данные ценностные ориентации молодежи связаны с тем, что тенденция маргинализации в современной России и в области захватывает не только люмпенов, но и лидирующие статусные группы, в том числе молодежь и предпринимателей. У двух последних формируется ощущение неприятия любых культурных ценностей, резко усиливается утилитарно-практический подход к жизни. На базе люмпенизированной и элитарной маргинализации (у «новых русских») происходит конвергенция ценностей этих групп молодежи. Таким образом, как мифология «общества потребления», так и мифология молодежной контркультуры 50/70-х годов была лишь зеркальным отражением тоталитарной мифологии, построенным опять же по закону мифомышления – инверсии, переворачивания и перекодирования предшествующих архетипов, сюжетов, смыслов (недопотребление социализма обернулось мистериальным обжорством западного мира). Из тоталитарных версий социалистической и либеральной мифологий рождается бунт 60-х годов – молодежная субкультура (контркультура) и ее мифологические концепты. И если официальный тоталитаризм употреблял технологии массового духовного производства и массовой культуры в форме «тайных технологий власти», используя мифы массовой культуры для манипуляций «человеком толпы», то молодежная контркультура оборачивает масскульт в прямо противоположных целях. Массовая культура, как и молодежная контркультура, часто оказывается «немым сопротивлением дисциплинарным технологиям» (Н. Н. Козлова). Именно из массовой культуры и родилась контркультурная мифология 60-х, которая сломала мир как политического, так и экономического (потребительского) тоталитаризма. Массовая культура и контркультура

76

ушедшего столетия и соответствующие неклассические мифы дали человеку индустриального общества действительно демократическую культуру вместо мифологизированных суррогатов классического либерального, социалистического или консервативного модерна (не это ли имели в виду и большевики, когда совершали свою «культурную революцию»?). Конец ХХ века только довел до логического конца все те тенденции в функционировании мифологии модерна (и в либерально-демократической, и в тоталитарно-демократической версиях), которые появились в начале века и получили наиболее адекватное развитие в уже в постиндустриальной или постмодернистской мифологии. Эти и другие вопросы будут рассмотрены нами в следующей главе.

77

ГЛАВА 2. ФОРМООБРАЗОВАНИЯ МОЛОДЕЖНОЙ КУЛЬТУРЫ В ПРОСТРАНСТВЕ ПОСТМОДЕРНА Духовная жизнь молодежи России характеризуется сегодня достаточно сложной динамикой перемен. В активную взрослую жизнь вступают люди, характеризующиеся иным, нежели «старые» поколения, видением жизни, отношением к окружающим и к обществу в целом. Исследования дают основание утверждать, что в современной России происходит постепенная трансформация цивилизационного архетипа, существовавшего в советских культурных формах, в различного рода постмодернистские модификации. Она осуществляется крайне неравномерно и непоследовательно. Для современной молодежи характерно исключительное разнообразие «духовных миров», специфика которых определяется сложными комбинациями внешних и внутренних факторов: демографических, профессиональных, этнических, социокультурных, экосоциальных и политических. При этом формообразование молодежной культуры наших дней происходит в несколько ином культурно-цивилизационном пространстве. Это цивилизационные процессы глобализации и формы культурного постмодернизма с его причудливой дезинтеграцией всех ценностных иерархий, стилей и образов жизни. 2.1. Специфика и плюрализация молодежной культуры в условиях постмодернистской глобализации Большинство современных исследователей отмечают неустойчивость, синергетическую взаимозависимость нашего мира от любых социокультурных бифуркаций (раздвоения). Эта неустойчивость эпохи дополняется и подвижными социальными и производственными технологиями постиндустриализма. Мир очень легко повернуть в любом направлении. Потому никто не исключает варианта какого-то нового «псевдомодернистского» или тоталитарно-информационного проекта. Не здесь ли кроется тайна появления новых мифов: неофашизма и неокоммунизма, экологизма, феминизма и секс-

78

меньшинств, «нового атеизма» и «нового утопизма»? Все они легко вписываются в мифологическую стратегию глобализма, санкционируя доминирование в мире стран «золотого миллиарда» и, в конечном счете, все той же старой мифологии модерна. Вот на этой культурной почве произрастает и будет далее только усиливаться мифология антиглобализма, которая легко увязывается и с контркультурными молодежными феноменами прошлого столетия. Собственно, без всех этих форм культурного плюрализма мы не вступили бы в мир постиндустриализма и постмодерна. Само начало эпохи мифологии постмодерна было довольно поспешно манифестировано европейскими деятелями искусства, а уж затем подхвачено левыми французскими интеллектуалами, своевременно не вписавшими свой нарратив в легитимный публичный дискурс, и, в известной мере, оказавшимися на периферии тогда еще буржуазно-респектабельной академической науки. Однако позднее нарратив этого в целом маргинального (хотя и весьма влиятельного) «поставангарда» оказался вполне репрезентативным и востребованным в контексте развернувшихся процессов социально-гуманитарной рефлексии по поводу новейших для того времени тенденций изменения общественного состояния. Весьма непростой путь становления концепта «постмодерн», растянувшийся едва ли не на добрую треть XX века, заведомо настраивал на то, что новое общество неминуемо будет противопоставляться прошлому, как общество новых возможностей обществу ограниченной свободы. Предполагалось, что в рамках постмодерна преодолеваются те универсальные, но в то же время унифицированные явления и процессы, которыми характеризовалась эпоха модерна, восходившая к позднему европейскому Средневековью. Впрочем, спустя некоторое время выяснилось, что эта точка зрения была не только поспешной, но и ошибочной. Как собственно общественное развитие, так и эволюция мифологии и теории постмодерна убедительно показали не только преемственность основных социокультурных тенденций, но и полную несостоятельность попыток осмысления новой реальности как

79

постсовременного состояния. Более того, ныне есть определенные основания полагать, что эпоха модерна, берущая свое начало на рубеже XVI-XVII столетий, не только не стала достоянием прошлого, но именно здесь и сейчас получает свое наиболее полное и адекватное выражение. По какой-то странной прихоти истории, видимо неучтенной или проигнорированной философствующими апологетами постмодерна, именно в конце ХХ – начале ХХI веков начали разрешаться фундаментальные противоречия раннего модерна: устраняется неорганическое соединение принципов рыночного хозяйствования с господствующей ролью национальных государств, получает свое переосмысление проблема обретения свободы и достижения равенства, с иных позиций оцениваются многие казавшиеся прежде самоочевидными и несокрушимыми постулаты научной рациональности. Сам термин «постмодернизм», вырастая на почве соответствующей мифологии, в принципе не может иметь строгого научного определения. И все же семантическое поле этой весьма популярной интеллектуальной метафоры и мифологемы применительно к гуманитарному знанию в своем наиболее общем виде может быть сведено к очередной попытке решительного преодоления ответственности человека во всех сферах общественной жизни, к деперсонализации сознания человека и его деятельности, к отрицанию историчности. Сказанное не следует истолковывать исключительно в русле критики постмодернизма, поскольку сама по себе такая критика ничего не проясняет и ни к чему не обязывает. Постмодернизм как латентно-тоталитарное течение левого толка по природе своей бессодержателен, бесценностен, безответственен. В конечном итоге, постмодернизм ориентирован на то, чтобы уничтожить потребность в твердой пище, свойственной тем людям, «у которых чувства навыком приучены к различению добра и зла» (Евр. 5:14). Впрочем, такие люди всегда были и будут, следовательно, как таковая эта потребность может быть устранена только с устранением проблемы человека, а значит, истоки философского осмысления проблемы постмодернизма следует искать в философском осмыслении проблемы человека.

80

Онтологическое основание постмодернизма в самых общих чертах может быть охарактеризовано как безусловное недоверие к «метарассказам» и мифам о свободе и прогрессе, откровенное разочарование в этих идолах и великих преданиях эпохи модерна. Как следствие, сомнение в том, что научный и технический прогресс, покорение природы и управление обществом есть то безусловное благо, которое освобождает человечество от нужды, угнетения и предрассудков; неверие в то, что «новое» обесценивает и делает ненужным «старое». В гносеологическом плане постмодернизм предполагает, что по мере вхождения общества в эпоху, называемую постиндустриальной, а культуры – в эпоху постмодерна, изменяется статус знания. Фактически это означает уравнение в правах «объективного» и «субъективного», «рационального» и «иррационального». Постмодернизм также ставит знак равенства между «научным» и «ненаучным». Постмодернизм не видит разницы между «мифом» и «истиной». Классики постмодернизма, например, в лице Ж. Бодрийяра, констатируют факты разложения социального мышления, отмечают истощение и вырождение социальности. Социальное исчезает бесследно, как будто его и не было. И не в процессе эволюции или революции, а в результате катастрофы. Это уже не «кризис» социального – это распад самого его устройства… Нельзя говорить, что социальное умирает – отныне оно есть аккумуляция смерти. Поэтому в плане футурологических прогнозов постмодернизм ориентирован на движение дальше прогресса, на полное и окончательное избавление человечества от идеи претворения в жизнь абсолютной свободы, ведь как таковые модернистские ценности свободы и прогресса давно перестали соответствовать аутентичной реальности. Впрочем, речь здесь идет о свободе исключительно в ее модернистском истолковании. И это уже не свобода бессмертного Духа, а свобода инстинктов бренного тела, которое как раз рождается совсем не свободным. Телесная природа человека полностью зависима от весьма узких параметров физического мира, поэтому такая свобода – это рабство плоти и гордыни.

81

Однако, отрицая даже эти, по сути своей весьма незамысловатые модернистские ценности и идеалы, постмодернисты ничего не предлагают взамен и тем самым ставят под сомнение любые ценности и идеалы вообще. Абстрагируясь от вполне очевидной и в целом понятной пристрастности православных исследователей как идейных обличителей постмодернизма, следует признать, что ими, в принципе, правильно зафиксирована наиболее характерная тенденция постмодерна – беззастенчивое по своему цинизму использование плодов модерна в антимодернистском отрицании его базовых ценностей. Но что же такое постмодернистский цинизм? Это и есть само усилие интеллектуальной

деконструкции

фундаментальных

модернистских

ценностей. Как отмечает в этой связи А.С. Панарин: «Здесь мы сталкиваемся, может быть, с более несомненным посягательством на всю философию прогресса, «обнадеживающую» все демократические и гуманистические движения современности, чем его прямые пессимистические отрицания философской традиции иррационализма и контрпросвещения. Постмодернизм, по сути дела, говорит о том, что мир обязан своим выходом из застоя силам зла, отрицания, хулы, узурпации – всему, относящемуся к «левой», «мефистофельской стороне» известных бинарных оппозиций, персонифицирующих конфликт положительного и отрицательного начал. Философия постмодерна тем самым приглашает даже не к простой капитуляции перед силами, воплощающими отрицательную энергию мира, но к принятию их как единственных агентов мировой динамики» 78 . Отметим, что такого рода цинизм крайне удобен. Его совсем нетрудно демонстрировать в постмодернистских перформансах, коллажах, инсталляциях с их зачастую весьма навязчивым эклектизмом. Эклектизм нарушает институциональные границы и иерархии, ведет к фрагментации и дестабилизации рационального по определению со-

78

Панарин А.С. Постмодернизм и глобализация: проект освобождения собственников от социальных и национальных обязательств // Вопросы философии. – 2003. – № 6. – С. 23.

82

циального порядка, что и порождает, в конечном итоге, поглощающий социальный порядок иррациональный бесформенный хаос. Встает вопрос: меняемся мы или все-таки меняется мир вокруг нас? Что же происходит на самом деле? Перераспределение властных полномочий с национального на глобальный уровень, формирование транснациональных элит, пространственная локализация различных видов производственной деятельности, появление более рациональных форм мирового разделения труда, выстраивание геоэкономического универсума, снижение роли публичной политики, расширение зоны влияния сетевых структур, – сегодня все это уже не ново. Так или иначе, но эти тенденции отчетливо наблюдались на протяжении последних десятилетий века минувшего. Однако и начало века нынешнего не замедлило добавить к этому перечню проблем свои далеко не всегда приятные сюрпризы. Представляется, что соответствующие философско-политологические тексты Ф. Фукуямы о «конце истории»79 и С. Хантингтона о «столкновении цивилизаций» 80 именно потому и получили столь широкий резонанс, что достаточно точно зафиксировали ситуацию растерянности, с которой столкнулось интеллектуальное сообщество вскоре после внезапного краха советского тоталитаризма. Молодежь не живет в духовном вакууме и приходит в самостоятельную жизнь в конкретно-историческом культурном контексте. Сейчас в общественном сознании в качестве реакции на примитивную либеральную критику начала 90-х годов советского цивилизационного пути начинает утверждаться мнение, которое характеризует феномен политического тоталитаризма ХХ века в качестве контркультурной реакции на проект капиталистического модерна. При этом советский тоталитаризм в массовом российском сознании все чаще характеризуют как культуру молодых. Во многом созвучные мысли высказывает и В.В. Путин, когда говорит о том, что нельзя безог79

См.: Фукуяма Ф. Конец истории?: Пер. с англ. // Вопросы философии. – 1990. – № 3. – С. 134-148. 80 См.: Хантингтон С. Столкновение цивилизаций: Пер. с англ. // Политические исследования. – 1994. – № 1. – С. 33-48.

83

лядно зачеркивать советскую историю. В «продвинутых» СМИ, альтернативных плоскому либерализму, все чаще массовая культура, советский тоталитаризм и молодежная субкультура увязываются в одном пространственновременном и деятельном поле. Современный молодой человек (по крайней мере, в современной России) озабочен решением нескольких жизненных проблем: деньги, здоровье и возможность получения образования, повышения квалификации. Трудности при разрешении указанных проблем создают у молодежи скептическое отношение к своим жизненным перспективам. Для нее характерны умеренный оптимизм и нравственный релятивизм. Типичной для молодежи ориентацией становится установка на ситуативную мораль, которая поощряет совершение поступков в зависимости от обстоятельств. Нравственный релятивизм стимулируется и широким распространением в молодежной среде массовой культуры, образцы которой не только несут в себе огромный потенциал аморализма, жестокости, насилия, пропагандируют в качестве всеобщего образца «одномерную личность», лишенную высоких порывов и духовных интересов, но и провоцируют в молодежной среде отрицательное отношение к цинизму прагматизму взрослых, собственные смысложизненные поиски, культурные и религиозные ориентации, попытки поколенческой и этнокультурной идентификации. Нарастание интереса к массовой культуре наметилось в молодежной среде еще на рубеже десятилетий и проявлялось в ориентации на «легкое чтиво», предпочтение развлекательных кинофильмов и телепередач, непопулярности традиционной народной культуры и высокого искусства. В обыденном представлении массовая поп-культура очень часто отождествлялась с молодежной субкультурой, к которой относили ее наиболее радикальные и агрессивные формы контркультурные формы конца прошлого столетия: рок-музыка, нонконформисткая живопись и литература, сексуальная революция и экологические идеи, новый кинематограф, наркотические и психоделические техники экстаза, нетрадиционная религиозность и т.п. Но

84

по мере того, как к началу XXI столетия сошла на нет контркультурная протестная волна на Западе и в постперестроечной России (бывшие хиппи, «неформалы», пацифисты и нонконформисты семидесятых/восьмидесятых закончили университеты, а многие ушли в бизнес), стало очевидным, что контркультурность является универсальным механизмом социокультурной динамики, а массовая культура несет в себе нечто большее для современного человека, нежели простые развлечения, рекламную или идеологическую манипуляцию. Массовая культура оказывает «немое сопротивление дисциплинарным технологиям» (В. Подорога). Возможно, без контркультурных экспериментов с психикой человека и новыми формами «интимной» социальности и коммунитарности не стали бы явью как новые компьютерные технологии, так и отказ от традиционных управленческих стратегий и тактик манипуляции, интерес к личностному многообразию. Идеи, образы, метафоры контркультурной мифологии в начале XXI столетия не исчезли, а лишь ушли в культурный контекст, расчистив путь современному геополитическому и культурному плюрализму. Собственно, без всех этих форм культурного плюрализма мы не вступили бы в мир постиндустриализма и глобализма. Сейчас очень трудно даже говорить о том, что постиндустриализм стал ведущей культурной парадигмой глобализирующегося мира. Постиндустриальное общество в чистом виде пока наблюдается на Западе, включая некоторые вкрапления в регионы Евразии, Латинской Америки и Востока. Большинство стран Востока и Юга застыли между традиционными, индустриальными и постиндустриальными культурами в каком-то причудливом синкретизме времен и эпох. Чего стоит один Бен Ладен в чалме, с автоматом Калашникова и ноутбуком? Достойный культурный символ эпохи… Современный мир на новой технологической основе воспроизводит и многие культурные парадигмы традиционализма, на что и указывал в свое время О. Тоффлер. Действительно, возрождение ценностей традиционного, доиндустриального мира (семейно-бытовых, религиозно-нравственных, тру-

85

довых и т.д.) несет в себе огромный человеческий, духовный потенциал. Но брожение в культурном котле мифов традиционного общества чревато и другим: религиозным фундаментализмом, региональным изоляционизмом, «новой этничностью» и откровенным национализмом, экономическим паразитизмом и т.п. Все это духовное многообразие необходимо учитывать в воспитательной работе с молодежью, отказываясь от многих стереотипных, однобоких представлений «либеральных» 90-х годов XX века. Духовная полифония «постсоветского» и «постлиберального» периодов начала XXI столетия дополняется многообразием жизненных стилей, среди которых каждый стремится выбирать соответствующие его жизненным устремлениям и индивидуальным особенностям. Однако при этом на выбор жизненного стиля оказывают внешнее воздействие «улица» (молодежная субкультура), герои и идолы массовой культуры и, в несколько меньшей степени, семья. Однако за последние несколько лет культурные приоритеты молодежи резко изменились в сторону предпочтения продукции западной массовой культуры. Особенно ярко это проявляется в интересах и увлечениях молодежи, относящейся к «группам риска», в частности, к молодым людям с делинквентным поведением. В этой среде интерес к западной массовой культуре является практически всепоглощающим. Вместе с тем для ситуации в молодежной среде характерно отсутствие резкой границы в ценностях и интересах «благополучной» и молодежи с девиантным поведением. Наблюдается своего рода диффузия девиантности. И характеристики девиантной среды (с некоторыми ограничениями) становятся действительными для молодежи в целом, по меньшей мере, ее некоторых групп. На основании этого можно утверждать, что интересы подавляющей части молодых людей ориентированы главным образом на развлечение, которое не требует значительных интеллектуальных усилий и мало способствует саморазвитию. Хотя сами молодые люди зачастую не выдвигают гедонизм на первый план в своей личностной идентификации.

86

При всей полифонии, можно выделить некоторые общие тенденции духовного развития молодежи как единицы социума. В первую очередь они связаны с эволюцией молодежных ценностей и смысложизненных установок. Молодые люди сегодня более или менее ясно осознают факт социальной дифференциации в молодежной среде, наличие в ней групп с различными, нередко противоположными интересами, ценностями и смысложизненными ориентирами. Это проявляется в несовпадении суждений о собственных целях и ожиданиях молодежи в целом. Молодой человек как бы отделяет себя от окружающих. Вот в этих культурных и цивилизационных конфликтах и метаморфозах рождаются основные формообразования молодежной культуры и контркультуры конца XX – начала XIX столетий, эпохи постмодерна. Далее мы стараемся на фактах и материалах как мировой молодежной культуры, так и современной отечественной, описать и интерпретировать такие основные ментально-культурные формы молодежной культуры как антиглобалистская контркультура, нетрадиционная, контркультурная религиозность и терроризм, продуцируемые в основном в пространстве постмодернистской мифологии. Конечно, могут нам возразить, что и в антиглобализм, и в «новую религиозность», и в терроризм играют и взрослые. Но мы постараемся показать, что эти культурные формы – в основном продукт и способ функционирования молодежной культуры в своих контркультурных ипостасях. В этом и заключается новизна нашей постановки (возможно, и решения) проблемы. На первый взгляд может показаться, что в эпоху глобализации историческое развитие изменило свое привычное русло. «…Глобализация может обрести полностью всеохватывающий и справедливый характер лишь посредством широкомасштабных и настойчивых усилий по формированию общего будущего, основанного на нашей общей принадлежности к роду человеческому во всем его многообразии» 81 . В известной мере это действительно так. 81

Декларация тысячелетия ООН (утверждена Генеральной Ассамблеей ООН 8 сентября 2000 года.

87

Поток времени, утрачивая обретенный им в прошлом универсализм, вновь дробится на множащиеся стремительные ручьи и тихие омуты автономных, провинциальных, групповых, клановых смыслов. Неоархаизация социума вкупе с деградацией культурного контекста стали набирать завидные темпы за какие-то считанные десятилетия. Буквально на наших глазах совершаются стремительная эмансипация греха и одновременно – десекуляризация природы и общества, происходит возрождение своеобразного неоязычества и не менее заметный ренессанс религиозного фундаментализма. Пройдя круги евангелизации, культуртрегерства и колонизации, мир как бы снова вернулся к некой бифуркационной развилке, произведя на свет очередную метаморфозу – сверкающий постиндустриальный град Нового Севера и мрачный, трущобный архипелаг Глубокого Юга 82 . Однако и эта геоэкономическая конструкция начинает рассыпаться, заполняя своими обломками планету. Возникающий на глазах дистопический мираж – караваны верблюдов на фоне вашингтонского Капитолия, глинобитные землянки, ощетинившиеся «Стингерами» и спутниковыми антеннами, – обозначил предел реки истории в зыбучих песках безбрежного времени. Новый Север и Глубокий Юг, очертив глобальные траектории, образовали причудливый слоистый пирог – «корочку» транснационального сообщества элит и трансрегиональную «начинку» катакомб мирового андеграунда. Процессы, разворачивающиеся на планете, вряд ли можно счесть однозначными, тем паче легко предсказуемыми. Социетальные, политикоидеологические, геоэкономические, социоантропологические мутации образуют причудливые семантические конструкции, структура звеньев которых в каждом отдельном случае может быть ясна, но их общий смысл остается малопонятным, а механизм действия обескураживает. Возникающий миропорядок, по-видимому, требует изменения самого фокуса научного анализа, своего переосмысления в принципиально иной системе координат. По словам И. 82

См.: Неклесса А.И. Глобальный Град: творение и разрушение. Размышления об истории, о цивилизации и прогрессе // Восток (Oriens). Афро-азиатские общества: история и современность. – 2003. – № 1. – С. 136.

88

Валлерстайна, «изучение социальных изменений нельзя рассматривать просто как одну из конкретных областей обществоведения. Скорее, все общественные науки сводятся к изучению социальных изменений. Другого предмета для изучения просто нет» 83 . И хотя в публикуемых текстах не ощущается недостатка в понятийных конструкциях с приставками «пост-», «нео-», «анти-», «мета-», «квази-», «гипер-», призванных зафиксировать кажущуюся новизну исследовательской рефлексии, но в содержательном аспекте эти понятийные конструкции чаще всего оказываются ничего не проясняющими, теоретически бесплодными абстракциями. Сегодня этот уже ставший привычным терминологический набор скорее напоминает ярмарку показного самодовольства финансово преуспевающих адептов глобализации, гармонично вписавшихся в постмодернистский дискурс, чем вдохновенный призыв побиваемых камнями пророков. «Как и любой процесс крупных исторических изменений, глобализация трансформирует не только объективные общественные (межгрупповые, межнациональные и межгосударственные) отношения, социальную и политическую структуру общества, их институты, но и условия жизни, а также субъективные «жизненные миры» людей, эти общества составляющих». 84 Становится очевидным, что западные экономические механизмы, социальнополитические институты, ментальные конструкции и научные понятия, ранее считавшиеся «рациональными», на деле оказываются в инокультурных условиях не только неэффективными, но и нерациональными. Это касается трансплантации как социально-экономических проектов модернизации и сопутствующих им политико-правовых институтов либеральной демократии, так и соответствующих идеологических и теоретических конструктов и мифов. Все это заставляет думать прежде всего об ущербности самого индустриально-либерального проекта во всех его «пост»-вариантах. Весь этот «постмодернистский дискурс» на рубеже столетий оказался не «концом исто83

Валлерстайн И. Конец знакомого мира: Социология XXI века: Пер. с англ. – М., 2003. – С. 165. 84 Дилигенский Г. Человек перед лицом глобальных процессов. – М., 2003. – С. 329.

89

рии», а концом одного большого комплекса мифологических конструктов, обслуживавших в течение нескольких столетий один не универсальный, а столь же «уникальный», как и другие, культурно-цивилизационный проект. Столь жестко критикуя постмодернизм, пожалуй, не стоит все-таки забывать, что горизонт и устойчивость поискового прогноза в турбулентной среде весьма незначительны. Поэтому многие испытанные временем алгоритмы стратегического анализа и планирования не работают вообще или же работают не самым оптимальным образом. В этом ряду существует, однако, понятие, которое с каждым годом становится все более многогранным и полифоничным. Это понятие – глобализация. К концу прошлого века, казалось бы, постмодернизм провозгласил окончательное крушение «больших теорий» и «великих проектов». На самом же деле им на смену как раз-то и пришла очередная большая теория – теория глобализации. Великий проект Просвещения и модерна сменился на другой великий проект – глобализации и постмодерна. Этот проект вовсе не является простой подменой проекта Просвещения. Как и прежние великие проекты, он предлагает перспективу всему миру, и весь мир находится в сфере его интересов. Лишь с недавних пор осознается различие между глобализацией как тенденцией, определяемой технологической мощью современной цивилизации, ее способностью эффективно проецировать себя в планетарном масштабе, и глобализмом как определенным цивилизационным стандартом, мировоззрением, имеющим теневые стороны и порождающим собственную антитезу – альтернативный порыв, предполагающий отнюдь не меньшие притязания на собственное построение иного будущего. В подобном столкновении, словно на ристалище, уже сегодня проверяется, какой же из навязываемых человечеству проектов глобализации все-таки более конкурентоспособен, а значит, и более рационален. «Человеческое измерение» глобализации до сих пор не подверглось систематическому, всестороннему изучению и анализу в научной литературе. Чаще всего в ней затрагиваются отдельные аспекты соответствующих изме-

90

нений, но не проблема, взятая в целом; определенные тенденции, но не вся совокупность разных тенденций и их взаимоотношение». 85 В чем же причина подобной неизученности проблемы глобализация и антиглобализма, как явления сегодняшнего дня? Думается, что это объясняется, прежде всего, громадными трудностями при изучении этой темы. Сама проблематика современной глобализации относительно нова, и если в экономическом плане она проявила себя достаточно отчетливо, то ее социальные, культурные, социально-психологические аспекты, которые нам наиболее важны, еще не успели выкристаллизоваться с той же определенностью. Некоторые ученые считают, что «сказывается не просто противоречивость, но во многих случаях разнонаправленность, даже взаимная противоположность социальных, культурных, психологических процессов, развязанных или ускоренных глобализацией». 86 Особенно важно на наш взгляд отметить то, что эта противоположность проявляется не только при сравнении происходящего в разных регионах современного мира, в развитых и развивающихся странах, но подчас в рамках одних и тех же обществ. Следовательно, о построении какой бы то ни было целостной картины глобализации говорить сложно. Г.Г. Дилигенский считает, что «поскольку суть глобализации образуют резко усилившиеся взаимосвязь, взаимовлияние, взаимодействие различных обществ, поскольку чрезвычайно трудно отделить ее непосредственные последствия от тех процессов или тенденций, которые представляют собой продукт их внутреннего развития. Часто такое разделение вообще не возможно. Очевидно одно: в современном мире не получается анализировать социальные, культурные и иные процессы, происходящие в отдельных странах, абстрагируясь от глобального контекста». 87 В современной литературе о глобализации высказываются весьма радикальные мнения по вопросу о глубине ее влияния на общественные отношения, на положение человека в обществе. Так английский социолог Б. Уил85

Бек У. Общество риска. – М., 2000. – С. 34. Дилигенский Г.Г. Человек перед лицом глобальных процессов. – М., 2003. – С. 330. 87 Дилигенский Г.Г. В поисках смысла и цели. – М., 1986. – С. 88. 86

91

сон видит главное ее последствие в замене традиционных связей между людьми, замыкавшихся главным образом в рамках локальных сообществ, связями глобального масштаба, множественными, безличными и функциональными, что и ведет к разрушению процесса передачи от поколения к поколению как высших моральных принципов и ценностей, так и всех основных культурных кодов. В своем поведении люди руководствуются уже не этими ценностями, а функциональными задачами, которые ставит перед ними сиюминутная ситуация. В этом явлении распада ценностей Уилсон видит признак наступления эры постмодерна, напрямую связывая ее с глобализацией. Причину появления движения антиглобализма он видит именно в борьбе за сохранение исконных ценностей, с одной стороны, и неумение и нежелание приспособиться к новым реалиям с другой. Молодежь, которая делится пополам на активную часть и пассивную, становится главным орудием в руках антиглобалистов. Ту же идею глобализации как движущей силы перехода от одного типа общества к другому – от модерна к постмодерну, от индустриального к постиндустриальному порядку – разделяют и такие известные социологи, как Э. Гидденс и У. Бек. По Беку, в глобальном «обществе риска», возникающем в результате глобализации, судьбы людей становятся все более нестабильными, зависящими от случая, в этом обществе усиливается индивидуализм, который, однако, не ведет к росту автономии индивида, но, напротив, сочетается с ростом его подчиненности «структурному принуждению» и всеобщей стандартизации 88 . Э. Гидденс, подобно Б. Уилсону связывая, глобализацию с постмодерном и постиндустриализмом, тоже видит их проявление в распаде общезначимых социальных ценностей. 89 Конкретность и точность требуются для уяснения соотношения последствий глобализации с теми процессами, которые, предшествуя ей или совпадая с ней по времени, определили приписываемый ныне главным обра88 89

См.: Бек У. Общество риска. – М., 2000. См.: Гидденс Э. Ускользающий мир. – М., 1999.

92

зом глобализации вектор изменений в ценностях и ориентациях человеческого сознания и поведения. Мы ведем речь об изменениях, которые чаще всего описываются как переход от Модерна к постмодерну, нередко отождествляемый соответственно с индустриальным и постиндустриальным обществами. Уже в 1981 году известный американский исследователь общественного мнения Д. Янкелович писал о «подлинной культурной революции», которая «продвигает нашу индустриальную цивилизацию к новой фазе человеческого опыта» 90 . «Культурная революция», о которой писал Д. Янкелович, выразилась в смене ценностей, охватившей относительно широкие слои общества и не только западного. Порожденные глобализацией проблемы вызвали к жизни и антиглобалистское движение. Пожалуй, впервые за многие годы снизу возникло массовое интернациональное движение солидарности, имеющее стойкий антикапиталистический характер. Именно антикапиталистический, поскольку под сомнение взята главная причина социальных и экономических потрясений – свободное хождение капитала. 91 Антиглобалистское движение разнообразно. Основная его черта – общая борьба против последствий глобализации. То есть, отнюдь не все участники движения ставят капиталистическую систему под вопрос. Многие просто хотят установления демократического контроля, запрета на вхождение капитала в некоторые жизненные необходимые сферы или ограничения свободы перемещения капитала путем установления минимальных социальных и экологических норм. 92 Однако впервые за долгие годы происходит объединение разных сил в мире вокруг общих лозунгов и общих акций протеста. Основные виды деятельности антиглобалистского движения – встречи, демонстрации и шествия в противовес официальным саммитам международных институтов (МВФ, ВТО, «Большой Восьмерки» и т.п.). Целями движе90

Янкелович Д. Новые правила. – М., 1981. – С. 20-21. Глобализация как стержневая проблема грядущего мирового развития. Материалы круглого стола // Международная жизнь. – 2001. – № 11. 92 См.: Аттали Ж. На пороге нового тысячелетия. – М., 1993. 91

93

ния антиглобалистов являются: выдвижение альтернативной концепции построения мира, принуждение представителей государственных и межгосударственных институтов принять во внимание этот иной взгляд. Участники акций опротестовывают право руководителей капиталистических стран (которые больше всех влияют на решения МВФ и ВТО) править миром, не считаясь с мнением простых граждан. 93 По словам М.Г. Делягина, в первой такой антиглобалистской акции в ноябре 1999 года в Сиэтле удалось сорвать саммит ВТО и заодно прервать переговоры по Всеобщему соглашению о торговле услугами. 94 Но правящий класс не был еще готов к таким акциям. Последующие действия антиглобалистов были менее успешными. Но, тем не менее, каждая встреча представителей международных учреждений в Вашингтоне, Праге, Ницце, Гетеборге, Генуе и т.д. сопровождалась осадой со стороны десятков тысяч протестующих. В ходе таких встреч участники антиглобалистского движения обычно также организовывают так называемые социальные форумы, где анализируется процесс капиталистической глобализации, обсуждаются способы сопротивления и альтернативные предложения. Среди основных предложений Дж. Гэлбрейтом «против овеществления мира выдвигаются широкие гуманные, социальные, культурные, экологические и демократические лозунги: отмена долгов развивающихся стран, демократический контроль над финансовыми рынками и их учреждениями, право на труд и на достойную зарплату, равноправие между мужчинами и женщинами, запрет на принудительный труд и на детский труд, экологически безопасное производство, права на землю, защита прав этнических и сексуальных меньшинств» 95 и много других. Демократические требования направлены на сохранение и укрепление гражданского контроля над тем, как решается судьба людей в стране, регионе, сообществе, мире. Антиглобалисты стремятся уйти от управления миром транс93

Глобализация как стержневая проблема грядущего мирового развития. Материалы круглого стола // Международная жизнь. – 2001. – № 11. – С. 4. 94 Делягин М.Г. Мировой кризис. Общая теория глобализации. – М., 2003. – С. 204. 95 Гэлбрейт Дж. Кризис глобализации // Проблемы теории и практики управления. – М. – 1999. – №6. – С. 12.

94

национальным капиталом. Интересно привести мнение Кофи Анана – генерального секретаря ООН, – дабы понять, что глобализм, даже на самом высоком уровне не воспринимается однозначно: «Глобализация открывает широкие возможности, но… ее блага распределяются крайне неравномерно, а за ее издержки расплачиваются все» 96 . В социальной области они добиваются достойной зарплаты, минимального социального страхования, справедливой системы распределения богатств как внутри стран, так и между странами. Приветствуется только то экономическое развитие, которое не ставит под угрозу окружающую среду и будущее человечества. В культурной области напоминается о том, что искусство не является товаром и что народные культуры и традиции должны быть защищены. И наконец, самое главное: по словам Дж. Гэлбрейта, «все участники движения сходятся на том, что человек – не товар, его нельзя продать и нельзя допустить вмешательство капитала в такие жизненные сферы, как система образования, здравоохранения и коммунальное хозяйство». 97 Организации, входящие в движение, как правило, специализируются в одной области, но при этом они исходят из того, что все эти проблемы взаимосвязаны и могут быть решены только вместе взятые. Поэтому, несмотря на разнообразие организаций, они координируют свою деятельность и пытаются объединиться в общую сеть. Очень важно понять этот принцип сети. Он подразумевает то, что нет единой организации, а каждая часть сохраняет самостоятельность, при этом координируя свои действия с другими, обмениваясь информацией и обрабатывая общую стратегию под общей целью борьбы против капиталистической глобализации. По мнению О. Буклемишева, «все движение построено на диалектическом принципе признания специфичности, с одной стороны, и стремления к общности – с другой» 98 . А на самом деле противоречий очень много: между 96

Аннан К. Доклад Генерального секретаря ООН «Мы, народы: роль ООН в XXI веке»: Материалы 54-й сессии Генеральной Ассамблеи ООН. – М.: Политика, 2001. 97 Гэлбрейт Дж. Жизнь в наше время. – М.,1986. – С. 34. 98 Буклемишев О. Корпаративный синдром // Эксперт. – 2002. – №32. – С. 11.

95

особыми требованиями каждого и общими человеческими принципами всех, между теми, кто стремится просто реформировать систему, и теми, кто нацелен на построение совершенно другого общества, между интернационалистическим подходом и слабым присутствием бедных слоев общества или бедных стран на международных мероприятиях, между сторонниками мирного сопротивления и более радикально настроенными участниками. Оригинальность антиглобалистского движения состоит в том, что ему присуще терпимое отношение ко всем, входящим в него, течениям. Проблемы решены диалектическим способом – не отрицая противоречия, но, при этом, пытаясь их совместить и двигаться вперед. Некоторые организации, входящие в движение, уже сами построены на этом принципе и являются сетью, объединяющей людей или общественные организации с разными направлениями. Самые радикальные организации антиглобалистского движения стоят на последовательных принципиальных позициях. Некоторые из них встретились в Мехико в августе 2001, чтобы обсудить возможность общей работы. В это радикальное крыло входят, например, такие организации: - Via Campesina: объединение крестьянских организаций южных (Движение безземельных Бразилии, Ассамблея бедных Таиланда) и северных (Крестьянская конфедерация Франции) стран. Движение присутствует в шестидесяти странах и объединяет 50 миллионов людей. Оно выступает за биологически чистое и безопасное сельское хозяйство, за самодостаточное производство и, что касается антиглобалистского движения, стоит на принципе создания «союза народов» в противовес международным институтам. - Единый Центр Трудящихся Бразилии (CUT): боевой профсоюз, особенно сильный на юге Бразилии, где он составляет костяк организации Социального Форума Порто-Алегре. - Focus for the Global South: объединение разных общественных организаций Азии. Они ставят под вопрос легитимность международ-

96

ных институтов и борются за их роспуск, критикуя тезис о том, что достаточно просто ограничить власть МВФ и ВТО. 99 Для нашего исследования необходимо отметить нарастающее присутствие молодежи в этих организациях. Она организовывается по-разному, иногда просто создавая специфические отделения в уже существующих организациях (внутри АТТАК, например), иногда образуя свои самостоятельные движения на базе собственных принципов, форм действия и т.п. В настоящий момент количество молодежных организаций в антиглобалистическом движении растет с геометрической прогрессией. Молодежь, к сожалению, в данных организациях становится основной боевой единицей. Самые известные молодежные антиглобалистические организации это: - «Reclaim the street» («Требуем улицу»). Создавшись в Англии в 90ых, на базе экологических движений, с тех пор оно расширило круг своих задач. Приверженцы радикальных форм ненасильственных прямых действий (блокады строек, уличные праздники, захват делового центра Лондона), они организованы в сети без единого центра. Считая действия организации недостаточно радикальными, часть активистов создала два новых движения: «Globalize resistance» («Глобализовать сопротивление») и «Drop the Debt» («Отменить долги»). - Студенческое движение Соединенных Штатов, организованое в студенческих «кампусах», сначала выступало против практики университетов заказывать свитеры с университетской символикой компаниям, использующим детский труд южных стран. Многие университетские молодежные организации работают вместе с профсоюзами на этом поле. Они также образовали «Direct Action Network», организовавшую акции в Сиэтле. - «Movimiento de Resistencia Global» (Движение глобального сопротивления, Испания): неформальное объединение разных молодеж99

Сорос Дж. Кризис мирового капитализма. – М., 1999.

97

ных организаций, в том числе движение «скваттеров» (действующее путем захвата необитаемых квартир) и движение, организовавшее петицию за отмену долгов развивающихся стран (1,1 млн. подписей). - «Tute Bianche» («Белые халаты», Италия): создались на базе «социальных центров», то есть жилья, заселенного бездомными или безработными, живущими по принципу самоуправления. Они выступают в белом. Их основные требования заключаются в том, чтобы «невидимое стало видным» (то есть, чтобы бедность и безработица вышли на повестку дня). Стиль этих молодежных движений очень отличается от того у других организаций своей неформальностью, радикальными акциями, неприязнью по отношению к обюрократившимся и обуржуазившимся организациям протестного движения. Их члены – чаще всего безработные или люди, малообесеченные, причем бессемейные, а потому очень мобильные. При этом надо отметить, что большинство из них все-таки идут на согласовывание своих действий с другими участниками движения. Кроме некоторых групп (в том числе и так называемого «Black Blocks» – «Черного Блока»), они входят в координационные

комитеты,

ответственные

за

организацию

общих

мероприятий. Особую тревогу вызывает перерастание достаточно мирного антиглобалистического молодежного движения в радикальное. В Российской Федерации явным примером такого перерождения и использования идеологии служит движение скинхедов. Часто они, прикрываясь лозунгами антиглобалистов, проводят вопиюще дикие и жестокие акции на улицах российских городов. По данным МВД, численность «бритоголовых» и сочувствующих им в России превышает 15 тыс. человек. По словам заместителя министра внутренних дел РФ Александра Чекалина, география распространения движения скинхедов достаточно широка (на период 2004 г.): Москва, Московская об-

98

ласть, Краснодарский край, Ставропольский край, Свердловская область, Екатеринбург и Санкт-Петербург. 100 По данным ГУВД, только в Москве стоят на учете свыше 1200 человек, принадлежащих к шести различным экстремистским организациям. По словам начальника управления по работе с органами обеспечения безопасности Москвы, «в основном это учащиеся ПТУ и безработные». Говоря об идеологии «бритоголовых», Чекалин подчеркнул, что они «проповедуют националистический шовинизм, нетерпимость к иностранцам, приверженность и главенство так называемой белой расы» 101 . В этом же сообщении было сказано, что нетерпимость к иностранцам оправдывается борьбой за освобождение от капиталистических принципов глобализации. Чекалин отметил, что организация неонацистов не зарегистрирована и деятельность ее нередко носит подпольный, скрытый характер. «Выступить открыто, в каких-то общественных местах, при большом скоплении граждан, собираться в больших количествах со своими лозунгами, транспарантами, шествиями и демаршами они не решаются», - подчеркнул зам. министра. По данным МВД, единой организации скинхедов с соответствующей иерархией и уставом в стране не существует. Российские скинхеды объединяются в разрозненные группы, численность которых постоянно меняется, а с развитием в стране движения антиглобализма, о котором будет сказано ниже, бритоголовые стараются примкнуть к нему. К сказанному надо добавить, что за последние два года численность радикально-националистических группировок, подобных скинхедам, резко возросла, а география существенно расширилась, захватив не только крупные мегаполисы, но и более мелкие урбанистические центры, в том числе и Белгород. В чем причина радикализации именно этих контркультурных объединений молодежи? Можно ли объяснить эти процессы только социальными факторами? Ведь данные процессы развиваются на фоне экономического роста в России и улучшения реального жизненного уровня широких слоев 100 101

См.: Материалы коллегии МВД РФ 2004 год Там же.

99

населения, как нас уверяют официальные органы… И радикальнонационалистические организации приобретают все большую популярность и в более благополучных странах ЕС. В чем же тогда дело? Может быть, имеется какая-то собственная логика развития молодежной контркультуры? Часто скинхедов отождествляют или ассоциируют с такими официально зарегистрированными организациями, как РНЕ, Русский национальный союз, Народная национальная партия и Национал-большевистская партия Лимонова. Большинство выступлений агрессивно настроенной молодежи приписывают Народной национальной партии, единственной организации в России, официально объединяющей бритоголовых. Ее лидер Александр Иванов-Сухаревский, впрочем, утверждает, что эта организация не проводит спланированных акций. «Погромы и массовые драки – не что иное, как стихийный выплеск расового самосознания и естественная форма протеста русской молодежи», – говорит лидер партии. В программном документе скинхедов говорится: «Быть скинхедом трудно, но почетно. Бритоголовые – это солдаты своей расы и нации, белые воины. Именно они стоят на передовой расовой борьбы, каждый день сражаясь за будущее белой расы и счастье своего народа. Сражаются против засилия капитала и капитализма. Быть настоящим скином – значит быть патриотом своего народа. Скинхедов боятся враги. Скинхедов уважают». 102 Все вместе взятые, организации, составляющие радикальное крыло антиглобалистского движения, больше всего отличаются от обычных «негосударственных организаций», стоящих на более соглашательской позиции по отношению к международным учреждениям. Можно выделить две группы таких «негосударственных организаций»: правозащитные (типа «Международной Амнистии») и организации в поддержку экономического развития стран третьего мира. И те, и другие склонны принять приглашения на дис-

102

Программа «Скинхеды – будущее России». 2003 год (рукопись).

100

куссии и переговоры с крупным бизнесом и его представителями, тем самым, помогая создать видимость открытости и демократии. Тем не менее, можно считать, что борьба закономерно ожесточается, поскольку с другой стороны баррикады полиция принимает запрещенные меры к любой демократии, пусть и формальной. Полицейские и карабинеры избили и задержали сотни невиновных людей и провоцировали манифестантов на нападение. Очень тревожным является тот факт, что полиция стран Европы и Америки вырабатывает план координации с целью борьбы против антиглобалистского движения. Более того, после событий 11 сентября в Нью-Йорке почти все средства информации выдвинули версию о том, что террористические акты могли быть организованы антиглобалистами. 103 Нарастающий радикализм манифестантов чувствуется повсюду – в гневными лозунгах, агрессивном настроении и переходе от оборонительных акций к наступательным. Это ответ на провокации полиции и позицию глав государств. Менее представительно, но показательно на фоне традиционного отсутствия представителей из бывшего СССР в международных акциях протеста выглядит поездка российско-украинской делегации из 50 человек в Геную. Сам факт их участия вызвал огромный интерес, как у других демонстрантов, так и у журналистов. Вообще, западные антиглобалистические организации озабочены тем, что этот регион мира остается вне общего движения. Поэтому они и отреагировали с энтузиазмом на призыв к международной солидарности, направленный инициаторами поездки. Российская делегация состоялась больше чем из 40 человек, представлявших Соцпроф, «Защиту», Сибирскую Конфедерацию Труда, Единство АвтоВАЗ, профкомы ТМЗ, ЯЗТА, Комбината цветной печати и других предприятий, «Независимый Женский Форум», Ассоциацию в защиту животных, Общество в защиту детства, участников против повременочной кампании, антивоенной кампании и кампании за прогрессивный КЗоТ, общества «Демократический Контроль», «Ассоциации 103

Примаков Е. Мир после 11 сентября. – М., 2002.

101

ученых за демократию и социализм» и т.п. Важно отметить, что 28 человек в этой делегации были молодые люди в возрасте до 28 лет. Разнообразный состав и разнородность политических ориентаций вызвали бурные споры в течение всей поездки. Но итоги участия в общем оказались положительны. Члены делегации впервые смогли общаться с таким широким кругом представителей разных организаций. По их собственным словам, они получили опыт уличной борьбы в стиле антиглобалистского движения и убедились в том что, несмотря на разношерстный характер движения, люди умеют объединяться друг с другом. Молодежь России, на этапе становления нового Российского общества на заре XXI века, волей-неволей становится орудием борьбы с глобализмом. Молодые люди, согласно опросу, проведенному в 50 вузах Российской Федерации в 2004 г., осознают, что под воздействием новых информационных технологий происходит разрушение национальных укладов жизни, социальных и экономических ценностей, национальных культур. Главная роль отводится индивидуализму, где человек освобожден от моральных и нравственных норм. Понятия о чести, достоинстве, Родине, отходят на второй план. 104 А. Панарин в своей книге «Искушение глобализмом» подчеркивает опасность «гегемонического великодержавного сознания, способного ввергнуть человечество в неслыханную катастрофу, превышающую все предыдущие». 105 Молодые люди понимают, что ответом на все это должно стать обращение к «корням», «почве», традициям, – с одной стороны, и сопротивлении массовой западной культуре, с другой. Реально понимая, что процесс глобализации и далее будет развиваться, необходимо стремиться отстаивать свое право на неунифицированное, национально-самобытное, свободное бытие.

104

Результаты социологического опроса «Молодежь и глобализм». – М., : ВАГРИУС, 2004 год. – С. 34-37. 105 Панарин А. Искушение глобализмом. - М., 2002. – С. 100.

102

2.2. Контркультурная религиозность молодежи в мире постмодерна К сожалению, следует констатировать, что абсолютное большинство молодых людей, сохраняя надежду на будущее, по-прежнему не имеют устойчивых идеалов и веры. Искусственно созданный параправославными кругами миф о распространении и укоренении в молодежном сознании религиозных представлений не выдерживает проверки социологическими материалами. Религиозность в целом по стране носит по преимуществу символическидекларативный характер. По данным российского исследования «Преемственность поколений: диалог или конфликт», лишь 4,6 % молодых людей считают себя верующими и соблюдают обряды. Хотя данная статистика вполне соответствует количеству воцерковленных верующих в старших возрастных группах (здесь требуются специальные социологические исследования, отходящие от сугубо позитивистских методик прошлых лет). В последние десятилетия российское общество, как и другие развитые индустриальные страны, столкнулось с появлением и распространением множества религиозных объединений, которые, открыто используя всевозможные средства массовой информации, ведут агрессивную пропаганду и в прямом смысле «духовный маркетинг» по продвижению нетрадиционных вероучений и культов. Религиозная картина в современной России адекватна той общей картине в странах западного мира, которая два-три десятилетия тому назад получила название религиозно-мистической волны. Это удивительное явление называли тогда религиозным калейдоскопом за свойственное новым религиям чрезвычайное разнообразие вероучений, обрядов и форм организации. 106 Некоторые обыватели, а порой и деятели философии взирали на это удивительное явление как на своего рода закономерное религиозное брожение, которое обязательно должно породить новые формы, необычные плоды духовной культуры. Мнения людей были диаметрально противоположными: одни 106

Степанов С. Протест контркультуры. – М., 2001. – С. 12.

103

ожидали эти изменения с явным желанием и надеждой, другие – со справедливой опаской. Сторонники религиозных изменений рассчитывали на «религиозное обновление» в условиях ослабления доверия к официальной религиозной идеологии конца XX века, даже на новую реформацию, которая, в отличие от Реформации XVI века в Европе, сопровождавшейся насилием и войнами, будет означать реализацию давних обещаний о наступлении «царства божьего на земле» (или, по крайней мере, обетованной справедливости и гармонии во взаимоотношениях между людьми). Апологеты нетрадиционных, контркультурных религий * видели в их стремительном распространении залог незамедлительного осуществления религиозных чаяний прямо здесь и сейчас, особенно в момент наступления нового тысячелетия. «Однако и на этот раз, как неоднократно бывало в прошлом (напомним хотя бы об энтузиазме первых христиан, убежденных в самом скором наступлении конца «ветхих времен») история вновь продемонстрировала, что у нее лицо двуликого Януса, и религиозное воодушевление сменилось отрезвлением и успокоением». 107 В западных странах, некогда крутая волна религиозного многообразия, волна религиозных сект и культов со временем постепенно пошла на спад, альтернативные религиозно-утопические движения утратили влияние и распались, другие пошли на компромисс и усвоили в том числе и методы предпринимательской деятельности и соответствующие формы управления и организации. Превратившись в обычные религиозные объединения, они утратили свою прежнюю популярность, во-первых, за счет разочарования и отхода от них богоискателей, а во-вторых, из-за конкуренции с более крупными и влиятельными традиционными церквями. Первые книги о нетрадиционных религиях и новых мистических культах появились в начале 70-х годов XX века и описывали очень короткий промежуток их истории, отмеченный беспрецедентным распространением Мы употребляем понятие «контркультурная религиозность», так как оно более соответствует культурной специфике эпохи постмодерна, чем нейтральные понятия «нетрадиционная религиозность», «неомистицизм», «новые религиозные движения и культы» и т.п. 107 Балагушкин Е.Г. Критика современных нетрадиционных религий (истоки, сущность, влияние на молодежь). – М., 1986. – С. 54. *

104

религиозно-мистических исканий в странах Америки и Европы во второй половине двадцатого века, прежде всего в молодежной среде. Однако очень скоро стремление проследить источники новоявленных на Западе религиозных вероучений, культов и сектантских организаций потребовало обратиться к далекому прошлому – к обычаям и культуре Древнего Востока, а также к средневековым и античным истокам христианской мистики. Прежде чем начинать решать какие либо вопросы касательно нетрадиционных религий, надо решить два кардинальных вопроса: во-первых, с какими периодами общественного развития связано появление контркультурных религий, в том числе современных, во-вторых, на какие традиции исторического прошлого они опираются. Многие ученые религиоведы и философы много внимания уделяли решению этой проблемы. Крупный немецкий теолог-религиовед Эрнест Бенц, предпринявший попытку глобального обзора «новых религий» в своей книге, вышедшей под таким же названием, считает, что к их числу следует отнести все религиозные новации, появившееся после возникновения шести «главных» религий. Бенц не может сказать что-либо определенное по поводу их исторической закономерности их появления. Он не видит в их чрезвычайно широкой и разнородной по составу совокупности общих моментов, указывающих на их единую сущность. Он пишет: «Существует ли общая связь или внутреннее единство, которое объединяет новые религии друг с другом? Ответ на этот вопрос может состоять лишь в утверждении, что новые религии, образовались при совершенно различных духовных, культурных и социальных предпосылках и на различных ступенях религиозного сознания и поэтому ни в каком отношении не связаны между собой». 108 Сходная позиция и у другого теолога-религиоведа, американца Мартина Марти, который, прослеживая хронологию распространения «новых религий», обходит вопрос о закономерностях этого явления общественной жизни. 108

Benz, E. New religion / Benz E. Stutgardt, 1971. – P. 162-163.

105

В Советском Союзе эта позиция объяснялась нежеланием зарубежных религиоведов говорить во всеуслышанье о кризисе современного западного общества. 109 Религиоведы-социологи Т. Роззак, Р. Элвуд, М. Элиаде ставят в центр своего внимания вопрос об историческом происхождении и развитии нетрадиционной, контркультурной религиозности. Они совершенно точно, на наш взгляд, отмечают, что современные контркультурные религии не только имеют многочисленных предшественников в виде различных неортодоксальных, еретических религиозных учений, организаций и движений. Наступившие в странах «коммунистического лагеря» кардинальные изменения в общественно-политической жизни открыли прекрасные возможности и обширные территории для распространения новых сект и культов. Первой приняла на себя всплеск этой религиозно-мистической волны бывшая ГДР. В немецкой прессе даже появились статьи с характерным названием: «Гуру идут». 110 Ведущие социологи и журналисты были поражены, в сколь широких масштабах восточногерманская молодежь оказалась под влиянием проповедников из новых сект и культов. Все эти явления они объясняли достаточно просто и, на наш взгляд, совершенно справедливо. Восточногерманское общество, а в особенности молодежь мгновенно утратили коммунистическую

идеологию

и

соответствующие

организационно-

партийные формы жизни. Многие в то время заявляли, что произошел переход от мифов Хоннекера к фетишизму Гуру, и так как слом центрального коммунистического аппарата привел к тому, что многие молодые люди потеряли ценности и ориентации, образовался вакуум, который необходимо было срочно заполнить. Эмиссары новых религий оказались в нужный момент на нужном месте, им была свойственна агрессивная напористость и далеко идущие планы. Прошло всего несколько лет и все эти явления пришлось испытать России и другим странам на постсоветском пространстве. Все они испытали этот бум новых религиозных течений. 109

См.: Балагушкин Е.Г. Критика современных нетрадиционных религий (истоки, сущность, влияние на молодежь). – М., 1984. 110 Швейцер А.Н. Жизнь и мысли. - М., 1996. – С. 81.

106

Американский футуролог Элвин Тоффлер предложил очень точную метафору для характеристики рассматриваемой тенденции, назвав ее появлением особого «рынка спиритуальных товаров». 111 Фактически в своей работе он описал стихийно формирующийся религиозный плюрализм со всеми его позитивными и негативными чертами. Речь идет о неограниченном предложении вероучений и религиозно-мистических практик для удовлетворения широкого спектра индивидуальных и общественных потребностей: от экстатических переживаний до самых причудливых мировоззрений, от экзотических восточных монашеских объединений до тайных религиозных орденов и полувоенных объединений. Тоффлер даже предвидел возможность использования этих «спиритуальных товаров» как средств террористической и антигосударственной деятельности 112 (о чем частично и пойдет в речь в последнем параграфе нашей работы). Как известно, жизнь в скором времени оправдала самые худшие из этих опасений, однако можно ли винить в трагедиях, подобных самосожжению членов «Храма Солнца» в Швейцарии, саму систему религиозного плюрализма и требовать ее ликвидации под тем предлогом, что она допускает возможность появление экстремистских сект? Конечно же, нет. Аналогично рассуждая, можно было бы потребовать отказа от демократизации нашей страны на том основании, что у нас усилилась коррупция и появилась организованная преступность. Но виновата в этом не демократия сама по себе, а негативные явления, сопровождающие ее становление: слабость и несовершенство создаваемого на новом этапе законодательства и органов правопорядка. Вывод, который можно сделать, очень прост, в распространении нетрадиционных религий и религиозного экстремизма виновата не свобода вероисповедания, а неспособность общества и государства избежать в кризисной ситуации всплеска социального протеста. Причем религиозные мотивы

111 112

Тоффлер Э. Третья волна. – М., 1998. – С. 13. Там же. – С. 15.

107

могут способствовать активизации и консолидации этого явления, но они не порождают его. Согласно концепции Тоффлера, массовое появление новых контркультурных религий, сект и культов – следствие крупнейшего цивилизационного сдвига, означающего вступление западных стран в постиндустриальную фазу социального развития. Тоффлер далек от апологии новых культов, свойственной, например, Теодору Роззаку, считавшему, что крупнейшие преобразования ближайшего будущего в области культуры, науки и даже производства станут возможны благодаря начавшемуся распространению в русле молодежной контркультуры новой, мистической религиозности, магии и оккультизма, позволяющих успешно осуществить «спиритуальную трансформацию» всех сторон социальной жизнедеятельности современного человечества. Тоффлер же не только с тревогой взирал на появление пестрого многообразия новых религий и предостерегал о таящихся здесь опасностях, но и указывал на полную неподготовленность лидеров уходящей в прошлое индустриальной эпохи к встрече с политическим экстремизмом новых религиозных объединений. Тем не менее, он убежден, что «в самой гуще этого спиритуального супермаркета… взойдут семена новой позитивной культуры, соответствующей требованиям нашей эпохи». 113 Думается, что он прав. Уже сегодня мы видим осуществление этого удивительного предвидения: «Начинают появляться мощные всходы новых интеграционных прозрений, новые метафоры, охватывающие смысл реальности. Уже можно мельком увидеть самое начало новой связанности и уточненности по мере того, как обломки индустриальной культуры сметаются историческими изменениями «третей волны» т.е. индустриальным обществом». 114 «Глобальная социокультурная проблема цивилизационного развития, – писал в свое время отец Александр Мень, – своеобразно проявившаяся в ши113 114

Тоффлер Э. Третья волна. - М., 1998. – С. 44. Королев В. Искусство стать и быть язычником // Независимая газета. – 1994. – 28 июля.

108

роком распространении новых религий, вовсе не ограничивается рамками религиоведческих интересов конфессиональных споров, хотя последние и выплеснулись сегодня на авансцену нашей социально-политической жизни». 115 Преобладание сегодня однозначных оценок в ожесточенных спорах о новых религиях свидетельствует как об идеологической ослепленности противоборствующих сторон, так и о плохом представлении ими самого предмета полемики. Впрочем, все мы еще далеки от удовлетворительного понимания специфики современных религиозных новаций и только еще ищем правильные формы взаимоотношений общества и государства с новыми сектами и культами на современном демократическом этапе развития нашей страны. Споры эти вовсе не академические и не отвлеченно богословские. Они сразу приобрели остро политический характер, едва лишь нетрадиционные религии в конце застойного периода оказались в поле зрения чуткого ока охранительных органов советского государства. Начиная с 70-х годов двадцатого столетия, когда власти стали с беспокойством взирать на религиозных диссидентов, и вплоть до первых перестроечных лет «дискуссии» велись в очень «жестком регламенте»: приверженцы новых религиозных движений пытались отвести от себя чудовищные идеологические и политические наветы, но их, тем не менее, упорно преследовали. По данным Общества Сознания Кришны, за годы репрессий в тюрьмах и лагерях побывало около 50 верующих этой конфессии, причем из-за невыносимых условий существования несколько человек погибли 116 . Сегодня споры о новых религиях возвратились на круги своя – после нескольких перестроечных лет, отмеченных эйфорией религиозного пробуждения, позволившей богоискателям выйти из подполья и не только легализоваться, но и на продолжительное время стать кумирами общества (если судить хотя бы по благожелательному приему в средствах массовой информа115

Мень А. Религия, культ личности и секулярное государство // На пути к свободе совести. – М., 1989. – С. 24. 116 Сандулов Ю.А. Христианство и культ дьявола // История религии. - СПб., 1997. – С. 33.

109

ции). В настоящее время маятник движется в обратную сторону, и оживает былая острая непримиримость в отношении новых религий. «Вновь возрождается, казалось бы, навсегда изъятый из употребления стереотип «врага народа»: сегодня вслед за национал-патриотами, разоблачающими «жидомасонский заговор», и новыми правыми от религии, клеймящие «сатанинские секты», даже некоторые религиоведы заговорили об угрозе для безопасности, экономики и культуры нашей страны, якобы исходящей от новых религиозных движений». 117 В целом установку на абсолютное неприятие новых религий следует рассматривать как вполне определенную церковнодогматическую, националистическую (шовинистическую) и политическую (монархическую) доктрину правой и консервативной направленности. Ее провозглашают в качестве законной преемницы известной формулы Уварова и Победоносцева «Православие, Самодержавие, Народность». Церковно-догматическая критика новых религий всецело доминирует в православной среде, но удивительно, что в пагубности «сатанинских сект» спешат нас убедить зарубежные «доброжелатели». Они вряд ли способны понять опасность обострения межконфессиальной вражды в современной России, для которой достижение общественного согласия давно стало неотложной задачей. Расширение фронта религиозной конфронтации не способствует прояснению и смягчению и без того очень напряженной ситуации в стране, а только усугубляет ее, возрождая, казалось бы, забытые конфессиональные споры и конфликты. 118 В последнее время лидеры «религиозных правых» все усиливают пропаганду религиозной нетерпимости в стране. Верующих других конфессий они сплошь и рядом именуют «земными прислужниками сатаны», а россиян пытаются запугать «нашествием всеереси» и якобы творящимся в стране «бесовским шабашем». Целью подобных заявлений является скрытое стремление усилить доминирование Русской Православной Церкви, придав ей, в конечном счете, 117

Религиозная безопасность в России // Православная Москва. - 1997. – №5. – С. 18. См.: Аверинцев С. Русское православие переменных времен. Интервью // Церковно-общественный вестник. – 1996. – №3 (14 нояб.). – С. 118-120. 118

110

монопольное положение в стране. Это не может не вызывать ответную защитную реакцию со стороны других религиозных объединений. Некоторые из них предъявляют свои права на роль «исконной» и «традиционной» религии России (это славянское язычество, старообрядцы, катакомбная церковь, зарубежная православная церковь и различные ее ответвления). Так, приверженцы возрождающегося язычества древних славян заявляют, что русское православие является не исконной религией нашей страны, а привнесенным из-за рубежа учением иудаизма. С другой стороны, старообрядцы попрежнему видят в ней никонианскую ересь, а сторонники катакомбной и зарубежной церквей обвиняют Московский Патриархат в «сергианской ереси». Все это свидетельствует о том, что «церковно-догматическая критика новых религий переросла сегодня в безбрежную конфессиональную конфронтацию и, движимая ожесточившимся чувством религиозной непримиримости, грозит превратиться в непрекращающуюся и беспрерывно усиливающуюся борьбу всех против всех». 119 Еще немного и страна может оказаться в хаосе религиозных конфликтов, а там недалеко и до религиозных войн, о возможности которых в современной России уже раздаются серьезные предупреждения. Процесс вовлечение человека, особенно молодого, в тоталитарную секту очень прост оттого и вдвойне опасен. Происходит это в форме организации различного рода групп, обещающих своим приверженцам самые желанные и ценные для них блага – духовные, социальные, материальные, (то есть те которые молодой человек потерял при переходе в другую культурноисторическую эпоху) – в обмен на полное подчинение и поклонение лидеру, идеологии и дисциплине такой группы. Самое существенное, что такое условие этого обмена не только никак не предъявляется вербуемому, а, наоборот, тщательно от него скрывается. Фактически осуществляется ничем и никем не контролируемое ложное рекламное заманивание, бесстыдно использующее 119

Религия, свобода совести, государственно-церковные отношения в России: Справочник / Под рук. Н.А. Трофимчука. – М., 1996. - С. 286.

111

самые значимые и укорененные ценности как наживки для вовлечения людей в процесс дальнейшей целенаправленной обработки сознания. 120 Попавший в ловушку подобной группы человек за короткое время подвергается такому воздействию, которое во многих случаях превращает его в безвольный инструмент удовлетворения параноидально-маниакальных амбиций лидера и его ближайшего «придворного» окружения. Полностью подавляется прежняя личностная идентичность, разрушаются все прежние социальные связи, адепту группы внушается негативистское отношение ко всему внегрупповому социуму. В зарубежной, прежде всего американской, литературе это явление обозначается понятием «деструктивные культы», а процесс десоциализации и навязывания культовой структуры личности – понятием «контроль сознания» (mind control) или «реформирование мышления» (thought reform). 121 В России пока чаще применяется термин «тоталитарные секты», поскольку внимание общественности и немногочисленных исследователей привлекают в основном религиозные разновидности таких групп. Н. Днепрова считает, например, что «термин “деструктивные культы” кажется нам предпочтительным, так как позволяет рассмотреть более широкий круг внутренне однородных явлений при более точном отражении их сущности. В этом термине выделена не организация жизнедеятельности данных групп, а главный результат их практики – разрушение личности». 122 Понятие «культ» в данном случае подчеркивает, что некритичное поклонение идее, лидеру или какой-то жесткой форме практики является наиболее существенным условием манипулирования и духовно-психологического насилия. Мы будем использовать понятие «тоталитарные секты» для обозначения определенного подвида деструктивных культов, а именно, некоторых религи120

См.: Классификация тоталитарных сект и деструктивных культов Российской Федерации (В помощь епархиальному миссионеру) / Миссионерский отдел Московского Патриархата РПЦ. – Белгород, 1996. – С. 80. 121 См.: Бери Гарольд Дж. Во что они верят. – М., 1996. 122 Днепрова Н. Тревога молодых по поводу религиозного беспредела в России // Миссионерское обозрение. – 1996. - №6. – С. 3.

112

озных сект, таких, например, как «Свидетели Иеговы» или «Белое братство», которые также носят и определенные черты контркультурных религий. Западные исследователи религиозных движений пользуются сегодня новомодным термином «культы», однако устаревающий и в русском, и в английском языке термин «секты», на наш взгляд, гораздо уместнее, ведь мы сталкиваемся с явлением, которое возникло не вчера, и непонятно, почему «секты» начала века следует называть «сектами», а «секты» конца века — «культами». Всякое определение в столь сложной и не имеющей четких контуров области, как духовная, религиозная жизнь, страдает досадными упрощениями, но все же для понимания явления его следует как-то обозначить. Можно взять в качестве рабочего следующее определение: «секта – это вновь возникающая религия, но не всякая религия, а непременно имеющая своего живого основателя, человека, обладающего, по мнению членов секты, высшей спасительной истиной, предстающего в их сознании как минимум пророком, а как максимум – богом». 123 Далеко не всякая секта, тем не менее, представляет собой жестко дисциплинированную организацию фанатиков. Очень часто секта мало отличается от любой другой религиозной общины. Для того чтобы выделить секты, вызывающие опасения у общественности и государственных органов, на Западе и у нас часто употребляют термин «тоталитарные секты». К этой категории пытаются отнести «религиозные организации, которые стремятся полностью изолировать своих приверженцев от общества; используют особые молитвенные, аскетические практики, приводящие к полному контролю лидеров над психикой рядовых верующих; заставляют своих членов отказываться от всего имущества в пользу секты, занимаются финансовыми махинациями, силой, удерживают людей в своих рядах, практикуют насилие, членовредительство, беспорядочные сексуальные отношения и т. д. и т. п.» 124 . 123

Новые религиозные организации России деструктивного и оккультного характера: Справочник.. – Белгород, 1997. – С. 12. 124 Там же. - С. 11.

113

По мнению М. Ростовского: «контроль сознания (или «незаконное влияние», как его иногда называют зарубежные специалисты) – это манипуляция с использованием насильственного обращения в веру (внедрения убеждения) или техники модификации поведения без информированного (осознанного) согласия того человека, к которому эту технику применяют». 125 С этим мнением консолидируются и практики-миссионеры: «Деструктивные культы – это такие группы и организации, которые используют крайние и неэтичные техники манипулирования для вербовки и удержания своих членов, имеют тенденцию или прямо осуществляют тотальный контроль мыслей, чувств и поведения своих приверженцев с целью удовлетворения интересов лидеров и самодовлеющей группы. Большинство из них используют религиозное прикрытие, но есть политические, коммерческие, псевдотерапевтические, восточные медитационные и даже группы по избавлению от алкоголя и наркотиков, в которых одна форма зависимости просто заменяется другой».126 Именно с последним обстоятельством связаны «успехи» ряда адептов секты АУМ в избавлении от алкоголя и наркотиков, которыми восхищались некоторые московские и петербургские психологи, не сумевшие или не пожелавшие вникнуть в дело несколько глубже и профессиональнее. К нетрадиционным или новым религиям исследователи сегодня относят те, которые с точки зрения организации, ритуально-культовой практики и догматики не укладываются в рамки религиозных систем и представлений о них. 127 Оба понятия «нетрадиционные религии» и «новые религии» достаточно условны. Они далеко не в полной мере отражают специфику рассматриваемых явлений. Так или иначе, все «новые» религии связаны с предшествующей (традиционной) религиозной практикой. И это не только в нашей стране. Современные восточные культы многое берут от иудаизма и буддиз125

Ростовский М. «Семья»: обитель бога или дьявола? // Московский комсомолец. – 1996. – 13 мая. 126 Новые религиозные организации России деструктивного и оккультного характера: Справочник. - Белгород, 1997. – С. 12-13. 127 Бабинцев В.П. и др. Нетрадиционные религии в арсенале идеологической войны империализма / Бабинцев В.П., Лабазов В.В., Римский В.П. – Белгород, 1989. – С. 14.

114

ма. Пророки «неомистицизма» принимают на вооружение мистический опыт прошлого – мистику Древнего Египта, Индии, средневековой Европы. Когда мы говорим о новизне нетрадиционных культов, мы должны это говорить с большой долей относительности. Новизна связана, в первую очередь, с характером социальных функций, которые выполняют эти религиозные учения в обществе. В соответствии с данными функциями несколько меняется и содержательная сторона новых религий, их отношение к традиционным церквям, обрядность и культовая практика. 128 Задача нашего исследования – разобраться в главном вопросе: почему кризисные явления современного постиндустриального мира толкают молодежь именно в объятия пророков новых культов? Прежде всего, потому, что культы предлагают молодому человеку многое из того, чего он лишен в повседневной жизни в силу распада социальных институтов и духовных ценностей. Вместо отсутствующей идеологии – достаточно привлекательную по форме веру в «вечные» идеалы. Вместо развалившейся семьи – секту, в которой все члены объединены общими интересами и единым образом жизни. Все это привлекает к сектам все больше сторонников. Каждому понятно, что наиболее подвержены влиянию нетрадиционных религий молодые люди – как самая незащищенная категория населения. Воздействие на молодежь порой видно со всех сторон. В первую очередь это телевидение, радио, газеты и журналы. Причем важно отметить, что давление на молодежь идет не напрямую через СМИ. Редко можно увидеть или услышать прямой призыв вступать в секты. Молодежи преподносится красивая обертка веселой, беззаботной жизни, для которой достаточно всего лишь большой суммы денег. Подавляющее большинство молодых людей такими средствами не располагает. Следовательно, самооценка человека резко падает, особенно если он молодой, здоровый, образованный и ему ничего не остается: либо идти на преступление, либо обращаться за помощью в секту, в ко-

128

Привалов К.С. Секты: досье страха. – М., 1987. – С. 133.

115

торой достижение счастья кажется, на первый взгляд, беспроблемным и безболезненным. Деструктивные культы пользуются психологической, духовной (и кроме того: медицинской, коммерческой, политической и т. д.) неосведомленностью и неопытностью многих людей, целенаправленно (стремясь к незаконному обогащению и незаконной власти) их обманывают и привязывают к себе, всячески вызывая, сохраняя и усиливая состояния невежественности, неинформированности и формируя неестественные, противозаконные состояния зависимости у своих приверженцев. Необходимо подчеркнуть, что в любом деструктивном культе эксплуатируется, прежде всего, психологическая неграмотность и незащищенность. 129 Лидеры таких групп часто претендуют на божественность или сверхчеловеческие силы. Они требуют от своих последователей детской покорности и раболепства. Они поощряют в членах чрезмерную зависимость от руководства не только в вопросах духовных, но также и в других сферах, простирающихся от незначительных решений до личного и интимного выбора, от кодекса морали – до политического выбора. Деструктивные культы поддерживают и навязывают верования и практику, относительно которых новообращенным говорят, что они абсолютно истины, выше мирского закона и жизненно важны для спасения, счастья, свершения и т.д. При показном стремлении распространять любовь и мир в мире, культы увековечивают крайне нетерпимую ментальную оппозицию типа «мы-они», связанную с мощным суггестивным потенциалом мифотворчества. Типичный результат – параноидальная точка зрения на мир вне культа и ограниченные, манипулятивные взаимодействия с теми, кто не входит в культ. В деструктивных культах индивидуальность вытесняется коллективными интересами группы. Новообращенных принуждают изменять свою личность, чтобы соответствовать идеалу группы. Близость между «культистами» и особенно с 129

См.: Дворкин А. Десять вопросов навязчивому незнакомцу: пособие для тех, кто не хочет быть завербованным. – М., 1995. – С. 44.

116

«некультистами» ограничивается и строго контролируется, что часто ведет к неестественным отношениям и полному отсутствию сердечности. Хотя сексуальные отношения в одних культах поощряются, а в других запрещаются, определяющим является интерес группы, а не личное желание. Психотерапевты, духовенство, врачи, родители и бывшие «культисты» говорят о коренных и деструктивных изменениях личности, которые они наблюдали у многих новообращенных. Кроме того, что они наносят вред своим членам, эти культы связаны с распадом семей (например, через развод, борьбу за опеку над ребенком и судебные иски, стравливающие родителей со своими собственными детьми), и известны участием в мошеннической и незаконной практике, которая нарушает саму ткань демократического общества. Ряд деструктивных культов используют множество прикрытий и ипостасей, чтобы уйти из-под контроля общественного мнения и ввести в заблуждение потенциальных жертв. Наиболее показательны в этом отношении Церковь Сайентологии (центры Дианетики, Хаббард-колледжи, Нарконон) и Церковь Унификации (секта Муна). Последняя имеет десятки дочерних организаций, скрывающих свою связь с материнской структурой в целях более эффективной вербовки (сходно с коммерческими организациями, связанными с теневым отмыванием незаконных денег). Деструктивной, т.е. опасной и разрушительной для личности, делают группу не заявляемые открыто религиозные верования, политические или «психотерапевтические» концепции (хотя и в них можно найти немало опасных элементов), а то, что группа (культ) делает с личностью, т.е. многократный и многоуровневый обман и широкое использование психологического насилия, которое во многих случаях нередко сопровождается физическим и сексуальным насилием, шантажом, вымогательством и т.п. Преступный характер деструктивных культов в своей основной, подводной части хорошо замаскирован и лишь иногда прорывается наружу такими страшными последствиями, как гибель 923 человек, членов Народного храма в Гайане в 1978 г., 88 сожженных приверженцев Дэвида Кореша в Вако (США) в

117

1993 г., еще 53 сожженных адепта Храма Солнца в Швейцарии и Канаде в 1994 г., едва не состоявшееся массовое самоубийство «белых братьев» в Киеве осенью 1993 г., 11 жертв и 5000 пострадавших от газовой атаки секты Аум Синрикё в Токио в 1995 г. Несомненно, что именно культовый характер ряда экстремистских политических организаций на Ближнем Востоке (например, организация «Хамаc» и т. п.) объясняет непрерывное воспроизводство террористов-смертников, взрывающих мины на себе. 130 Многие тоталитарные, контркультурные секты, получившие на территории России официальную поддержку и покровительство государственных и муниципальных органов, широко известны на Западе злостным уклонением от налогов, множеством судебных процессов о нанесении психического и физического ущерба своим членам, различными антиобщественными и антигосударственными действиями, включая скрытое проникновение в государственные органы, вплоть до государственных заговоров, как это было в случае секты Аум Синрике. Уже во многих городах России действуют центры так называемой «Дианетики», вербовочной структуры церкви Сайентологии, получившей определение германских государственных органов как «криминальная коммерческая организация с элементами психотеррора», а некоторые ее адепты в Греции подозреваются даже в шпионаже. 131 К наиболее известным деструктивным культам, действующим на территории России, можно отнести, опираясь на различные источники и свидетельства, следующие группы и организации: Церковь Унификации (Мунисты); Церковь Сайентологии (Дианетика, Хаббард-колледжи, Нарконон); Харе

Кришна

(Международное

общество

Сознания

Кришны);

Трансцендентальная Медитация (ТМ); Раджниш (Ошо); Свидетели Иеговы; Церковь Христа (Бостонская церковь); Лайфспринг (Lifespring); АУМ Синрике; «Белое братство»; «Богородичный центр» (Марианская церковь); «Церковь последнего завета» (Виссарион); Шри Чинмой; «Дети бога» («Се130

Колосовская С.Ф. Нить из лабиринта // Смена. – 1996. – №10. – С. 152-154. См: Капкан безграничной свободы: Сборник статей по сайенталогии. / Под ред. Дворкина А.Л. – М., 1996. 131

118

мья любви»); группы движения Нью Эйдж (Новая Эра) и целый ряд других. 132 К ним относится большое количество ежедневно возникающих и исчезающих групп оккультно-мистического и псевдопсихотерапевтического характера под руководством «мини-мунов» и «мини-кривоноговых». Американские специалисты насчитывают в США от 2500 до 3000 деструктивных культов с вовлечением от 5 до 15 миллионов человек. Всякий, кто сталкивался с миром сект, скажет, что число их подсчитать невозможно. Рядом с нами и параллельно с нашей жизнью постоянно бурлит некая бесформенная, размытая религиозная энергия, которая периодически кристаллизуется в более или менее организованные структуры со своими лидерами. Эти структуры могут включать от нескольких человек до нескольких тысяч участников. Они могут представлять собой жестко организованные общины и мирные лектории. Многие из нас бывают затронуты этим миром, часто даже не подозревая об этом: кто-то следует оригинальным методикам достижения психического равновесия или самоцелительства, кого-то привлекла очередная оздоровительная диета, кто-то в электричке приобрел и с интересом прочел книжечку пророчеств о конце света. Все это – выбросы в «цивилизованный мир» из бурлящего параллельного мира, в котором возникают новые религии. Практически все мы ежедневно сталкиваемся с этими примерами, но очень редко задумываемся, что это тоже проявление сектанстства. Человек явно или косвенно участвует в обсуждении этих проблем являясь бессильным в мире постмодерна, где редко кто может показать ему жизнеобразующие ориентиры. Благодаря легкости регистрации под видом религиозных организаций, которая предусматривается законом «О свободе совести и религиозных организациях», в последние пять лет на территории России появилось значительное число зарубежных и доморощенных сект тоталитарного типа.133 По дан132

См.: Новые религиозные организации России деструктивного и оккультного характера: Справочник. – Белгород, 1997. 133 Кураев А. Новый закон о свободе совести уже устарел // Миссионерское обозрение. - Белгород. – 1996. – №8. – С. 28-29.

119

ным общественной организации «Комитет по спасению молодежи» в различные культовые новообразования, которых в России насчитывается много десятков, уже вовлечено от 3 до 5 млн. человек, из них в возрасте до 18 лет – 500 тысяч, 18-25 лет – миллион. Разрушено до 250 тысяч семей, не меньшее число появилось несовершеннолетних детей, оставленных родителем, ушедшим в секту, что представляет самостоятельную социальную проблему. Российская психологическая, педагогическая и юридическая наука и практика, законодательная, административная и правовая системы почти не имеют опыта анализа и противодействия деструктивным культам, которые представляют, по сути дела, новейшую модификацию тоталитарных движений конца XX века. В отличие от Германии, где осуществляется активная государственная политика по отношению к тоталитарным сектам, основанная на достаточно хорошо усвоенных уроках нацизма, Россия еще не прошла настоящего осмысления и тщательного извлечения опыта из истории собственного семидесятилетнего «деструктивного культа» и остается питательной почвой для процветания тоталитарных групп, как вытесняемых с Запада, так и доморощенных. Психика любого молодого человека, если он недостаточно владеет ее механизмами и закономерностями, плохо понимает, не осознает достаточно отчетливо, что именно с ним происходит в конкретной жизненной ситуации, чрезвычайно уязвима для различных методов психологического насилия и психологической эксплуатации. Если учесть реальный уровень психологической грамотности, защищенности и «вооруженности» населения России методами психологического сопротивления манипулированию, то становится ясной правота специалистов из США, утверждающих, что жертвой манипуляторов и их организаций может стать любой человек. Прежние формы общества в известной мере защищали отдельного человека от прямого психологического насилия извне, правда, часто за счет внутрикорпоративной психологической эксплуатации. В современном обществе, требующем от человека са-

120

мостоятельности и самодеятельности, огромные массы людей оказываются один на один с мошенниками и насильниками в психологической сфере. Как нам представляется, проблема устранения психологического насилия из взаимодействия людей является решающей для ликвидации или сведения к минимуму всех других форм насилия. Именно манипулирование, психологическое насилие порождают все другие проявления насилия и жестокости. Манипулирование – это психологическое насилие, т. е. такое воздействие на сознание и органы чувств человека со стороны другого человека или группы людей, которое побуждает его действовать в соответствии со скрытыми целями и интересами манипуляторов, тщательно скрываемыми от жертвы, особенно на первых этапах вовлечения ее в ловушку. У манипулирования две стороны, неотделимые друг от друга: одновременно эксплуатируется как потребность человека в любви и внимании, так и все его страхи, т. е. насилие осуществляется и в форме «любви», и в форме прямых и косвенных угроз и запугиваний. Характерным приемом деструктивных культов является активное использование различных видов искусственной «любви» на первых этапах вовлечения жертвы в ловушку и применение угроз лишения «любви» на последующих этапах эксплуатации. Как нам представляется, глобальной социальной причиной широкого распространения деструктивных культов является «растворение» в современном социальном и духовном плюрализме прежних устойчивых групп и ориентаций, которые позволяли индивиду последовательно проходить от одного этапа социализации к другому, не теряя связи с общепринятым социумом. Одновременно резко возросли, по многим причинам, требования к самостоятельности, гибкости, подвижности и ответственности отдельной личности. Можно сказать, что происходит глобальный переход от «общества групп» к «обществу личностей (индивидов)». Но при этом сохраняется и будет сохраняться социальный, т.е. групповой, характер психики человека, что выражается в фундаментальной потребности человека в присоединении к группе со стабильной системой ориентации (ориентировочная потребность и

121

потребность в социальном структурировании времени и пространства). Своеобразным свидетельством, доказательством этого и служит широкое распространение деструктивных культов как патологической формы данного процесса. Можно также без всяких натяжек сказать, что феномен деструктивных культов есть криминальная реализация современных возможностей практической психологии, независимо от того, имеют ли лидеры таких групп формальную психологическую подготовку или нет. Помимо интуитивносамодельных реализаций систем по культовой ресоциализации, во многих случаях отчетливо просматривается массированное использование против личности достижений психологической науки и практики. Практическая психология, психотерапия не могут не принять этот вызов. К сожалению, есть еще немало психологов и психиатров, которые не только отрицают существование деструктивных культов и контроля сознания, но, пораженные странной слепотой, пишут хвалебные экспертные отзывы о таких, например, группах, как Аум Синрике. К счастью, на Западе уже проделана громадная теоретическая и практическая работа по исследованию и преодолению этого недуга, и у российских психологов есть возможность эффективно воспользоваться этими достижениями. Достаточно сказать, что в США уже 12 лет выходит уникальный журнал - Cultic Studies Journal: Psychological Manipulation and Society (Журнал исследований культов: психологическое манипулирование и общество), полностью посвященный только этой проблеме. Двадцатилетняя практика помощи жертвам деструктивных культов в США позволила выработать достаточно эффективные технологии, помогающие родителям и близким способствовать выходу своих детей, родственников и друзей из-под влияния деструктивных культов, а самим жертвам возвращаться к нормальной жизни при поддержке «консультантов по выходу». Цель консультирования по выходу (exit counseling) – не насильственное удержание адепта того или иного культа в семье, а добровольное восстанов-

122

ление навыков критического и реалистического мышления для преодоления контроля сознания. Консультанты по выходу не нарушают право клиента на самоопределение и не пытаются нечестно повлиять на идеологические или духовные его ориентации. Консультирование по выходу весьма специфично и требует специальной подготовки и переподготовки психологов и психотерапевтов, которые за него берутся, поскольку требует многих навыков и знаний, отсутствующих в распространенных техниках консультирования. Интересный вопрос, который задает себе практически каждый молодой человек, который сталкивается с любыми проявлениями сектантства: а почему собственно это опасно и незаконно? Примечательно, что, несмотря на многочисленные попытки законодательного запрещения «тоталитарных сект», предпринятые во многих странах, пока никому не удалось дать корректного научного определения этому термину. Безусловное послушание, отказ от имущества, аскетизм? Они есть и в православных, и в католических монастырях. И почему, собственно, люди не имеют права подчиняться комулибо по своему усмотрению, бежать от общества, ограничивать свои физиологические потребности? И так далее. Именно поэтому в некоторых странах, например, в Испании, ограничение деятельности «тоталитарных сект» осуществляется не на основании универсального закона, а по решению «экспертов», которое, к сожалению, всегда бывает уязвимо для критики. Законодателю во многих странах хорошо удается лишь одно: бороться с вовлечением несовершеннолетних в тоталитарные секты. Детализированная система «прав ребенка», осуществляемая государственными органами, как правило, жестко пресекает попытки лишить детей школьного образования, социальных связей и т. д. 134 Обычно секты сами боятся связываться с детьми, потому что это может навлечь на них строгие санкции. В этой связи очень большое внимание необходимо уделять досугу юного человека, чтобы у него не возникало и мысли заниматься различными проявлениями сектантства, ведь мы обычно говорим о том, что наиболее 134

См.: Климов Ю.М. Поколение кризиса или кризис поколения? – М., 1988.

123

подвержен внешнему влиянию не определившийся в жизни молодой человек. Поэтому, возрастом риска является выпускник школы и часто неудавшийся студент, человек который на определенном этапе потерял себя в жизни. Как правило, жесткий фанатизм, готовность перешагнуть через общепринятые моральные нормы, определяющие радикальную контркультурность тоталитарных сект, сохраняются в них на протяжении не более двух поколений (иногда хватает и нескольких лет, а изредка и два поколения не предел). На Западе многие из них довольно быстро распадаются, а если этого не происходит, то происходит еще одно на наш взгляд уникальное явление: они постепенно вписываются в окружающее их общество, «цивилизуются», религиозная страсть их членов ослабевает, они усваивают принятые в обществе нормы поведения и ценности; наиболее шокирующие требования веры либо отменяются, либо становятся «символическими», «духовными». В России секты могут жить феноменально долго, так как «традиционные» преследования загоняют секты в глубокое подполье, провоцируют фанатизм, а вынужденная изоляция закрепляет отклонения от нормы. Секта скопцов существовала с конца XVIII века, практика оскопления, тем не менее, продолжалась до середины прошлого века. По некоторым непроверенным сведениям, она сохраняется в глубоком подполье до сих пор. Для Запада такое долгожительство нехарактерно. Здесь важно разобраться действительно ли является выходом пойти в определенный момент на компромисс с той или иной сектой для дальнейшего ее эволюционирования в лоне традиционной для нашей страны Русской православной церкви и ее использование «во благо» РПЦ. Однозначно можно сказать только одно, что для этого необходимы четко отработанные, проверенные временем механизмы, а иначе любую деструктивно направленную секту можно подпустить слишком близко и в ответственный момент с ней не справиться. Еще раз убеждаемся, что бурный успех сект во времена духовного вакуума в российском обществе вполне объясним. «Аморфный бульон россий-

124

ских верований и религиозных исканий еще не дошел до точки кипения». 135 Чтобы выкристаллизовались отечественные секты, необходимо время на свободное распространение информации, первичную организацию общин и идей,

выделение

харизматических

лидеров.

Иностранные

сектанты-

миссионеры приехали с деньгами, крепкой организацией и отшлифованными методами работы. Общественная атмосфера конца 80-х – начала 90-х гг. была для них благоприятной как никогда после. Невежество в области религии, только что реабилитированной, было всеобщим. Советские люди, будь они президентом СССР или рядовым гражданином, плохо представляли разницу между Сёко Асахарой и Муном, с одной стороны, и, скажем, папой Римским, патриархом Алексием и Билли Грэмом, с другой. В США и других странах Запада закон не запрещает деятельности «тоталитарных сект», но они повсюду подвергаются общественному остракизму. И только в перестроечной России были возможны такие события, как встреча М. Горбачева с Муном в апреле 1990 г., открытие лаборатории сайентологии в ведущем вузе страны – МГУ в 1992 г. Только здесь можно было получить согласие на участие секретаря Совета безопасности О. Лобова в руководстве АУМовской Ассоциацией Российско-Японского университета в 1992 г. Все это говорит, прежде всего, о том, что в начале 90-х годов мы все находились на грани религиозного «самоубийства» из-за своей невежественности и необразованности в деле религии. А с другой стороны, возможно именно «прививка» от всякого рода религиозных проявлений, которая делалась нашему народу почти 80 лет и спасла нас от религиозно-нравственной гибели. Для более комплексного анализа появления в России новых религиозных организаций необходимо привести примеры некоторых сект, которые появились в стране в период всеобщего духовно-нравственного вакуума. Среди миссионерских сект раньше всего и крепче всего в России утвердились, пожалуй, представители так называемой Церкви Объединения, 135

Мень А. История религии: В поисках пути, Истины и Жизни. – Т.2. – М.: СП «Слово». 1991. – С. 462.

125

муниты. Секта эта (официальное название – Ассоциация Святого Духа за объединение мирового христианства) создана в 1954 г. в Корее Сан-Мен Муном. Корея в последние десятилетия стала одним из мировых центров новых религиозных движений. И это не случайно. В Корее идет бурный процесс перехода из традиционных дальневосточных верований в христианство. Распад традиционного миросозерцания сопровождается не только распространением католичества и протестантизма (пресвитерианства, методизма, баптизма и др.), но и появлением местных псевдохристианских и синкретических сект. Среди них мунизм оказался наиболее успешным. Несмотря на негативную в целом реакцию американского общества на деятельность Муна, ему удалось найти неожиданных союзников в лице американских правых, обычно настроенных враждебно к новым религиозным движениям. Причина этого достаточно прозаическая – Мун усиленно эксплуатировал антикоммунистическую тему, финансируя десятки международных антикоммунистических организаций, фондов и изданий. Мун давно испытывал интерес к России. Первые миссионеры Муна нелегально, т. е. по туристской визе, прибыли в СССР еще на заре 80-х. К началу перестройки муниты находились в «предстартовой» готовности к миссионерскому броску. Легализация секты началась в 1989 г., когда 12 советских журналистов были направлены АПН и Союзом журналистов для участия в конференции, организованной мунитами (в статье о поездке, появившейся в журнале «Новое время», Мун был назван «союзником»), а интервью Муна было напечатано в ноябрьском номере газеты «За рубежом». В 1990 г. М. Горбачев принял Муна и его ближайших помощников в Кремле. После этого все преграды исчезли, и в 1992 г. Церковь Объединения была официально зарегистрирована в Минюсте России. Создается жестко авторитарная система организации секты с центром в Москве и шестью отделениями по всей стране. С тех пор основные усилия муниты направляют на работу с молодежью, студенчеством, преподавателями школ и вузов. На многочисленных конференциях, семинарах, «учебах» в разных городах СНГ, а также в США побы-

126

вали в общей сложности более 75 000 жителей бывшего СССР, в первую очередь, студенты, преподаватели, журналисты, чиновники. В первой половине 90-х годов муниты получают широкий доступ в школы и вузы, сотрудничают с министерством просвещения, региональными органами образования. В 1994 г. в сотнях школ России использовались мунитские «нравственные учебники». Легкий доступ к детям в России – редкая и большая удача для мунитов, в большинстве стран мира об этом они не могут даже мечтать. Есть еще один вариант безболезненного развития на российской земле сект деструктивной направленности. Показательно безоблачное, спокойное существование секты «Центр Шри Чинмоя», давно уже имеющей скандальную репутацию на Западе из-за царящих в ней авторитарных порядков, обожествления создателя этой организации и обвинений в мошенничестве. В России же, несмотря на постоянный рост числа последователей, в отличие от «Церкви Объединения», многочисленные филиалы Шри Чинмоя успешно функционируют под руководством русских последователей, отлично ориентирующихся в постсоветских реалиях российской действительности и допускающих меньше тактических ошибок, чем муниты. Для российской молодежи эта секта привлекательна тем, что в ее идеологии и деятельности важное место занимает спорт, доведенный до уровня религиозной практики. Импонируют претензии на политическую роль миротворческой организации планетарного масштаба и упрощенная, легко усваиваемая версия буддизма. К этому надо прибавить строгую вегетарианскую диету и воздержание от сексуальной жизни, не ведущей к зачатию. Шри Чинмой в принципе не одобряет брак, так как родители отвлекаются на ребенка, концентрируя на нем, а не на Учителе свое внимание. Неудивительно, что секта эта в наибольшей степени привлекает спортсменов. Одна из ведущих и бурно растущих общин существовала в Смоленском физкультурном институте. Для анализа сектантства в России необходимо сказать о секте Аум Синрике. Об Аум Синрикё сказано в последнее время очень много, поэтому

127

упомянем о ней лишь вкратце, чтобы лучше представить, кто и какой верой успешнее привлекает наших молодых сограждан. Псевдобуддистская секта Аум Синрикё возникла в середине 80-х гг. в среде левой японской молодежи, осуждающей японский национализм, традиционную «систему», американский империализм, и носила явный контркультурный характер. 136 Основатель секты Секо Асахара разработал свою версию буддизма Махаяны, отличавшуюся упрощенными методами восточных религиозных практик (йоги, медитации и т. д.), культом основателя секты, истерическим эсхатологизмом (конец света ожидался в 2000 г.).137 В Японии секта сумела привлечь тысячи фанатичных последователей и создать экономически самостоятельное государство в государстве. Это позволило не только изолировать многочисленных верующих от окружающего мира, но и, как показали события 1995 г., создать мощную, хорошо вооруженную организацию боевиков с целью противодействия «системе», что в идейном плане связано с чаяниями приближения конца света. В России Сёко Асахара появился весной 1992 г. и получил самый теплый прием. В последнее время уже писалось о его контактах со многими российскими политиками высшего эшелона. Крупные радио и телекомпании продавали ему эфирное время. Костяк секты в России составили люди, увлекающиеся восточной мудростью и медитацией (как из старшего поколения, так и молодежь); многие из них были участниками групп по изучению йоги, функционировавших в 70–80-е гг. Неофитов привлекала простота и доступность буддийской теологии и практики в изложении АУМ. Несмотря на многолюдность АУМовских собраний, привлекавших любопытствующих загадками Востока, реальных членов секты, готовых идти куда угодно по зову своего просветленного учителя, к 1995 г. было немного – не более 2000 человек. Впрочем, если судить по последующим событиям, Секу Асахара был заинтересован в России не только как в поле, на котором он может найти мно136 137

Колосовская С.В. Секта // Смена. – 1995. – №6. – С.74-75. См.: Миссионерское обозрение – 1995. – № 33. – С. 34.

128

гочисленную паству, но и как в источнике оружия. После серии террористических актов, проведенных сектантами в 1995 г. в Японии, на родине секта была разгромлена, ее основатель и другие лидеры заключены в тюрьму, сохранившие верность последователи ушли в подполье. Все происшедшее вызвало интерес к АУМ Синрикё у наших правоохранительные органов. Секта была фактически разогнана, глава московского филиала Тосиясу Оути попал под следствие по обвинению в «создании организации, причиняющей ущерб здоровью, правам и свободам граждан путем обмана при отсутствии признаков хищения». После недолгого и слабого сопротивления российская организация быстро распалась, хотя немногочисленные последователи продолжают боготворить просветленного «Спасителя» и проклинают «злые силы системы», поднявшие руку на Абсолютное Добро. Ситуация, которая складывается в мире и в нашей стране, связанная с распространением подобных деструктивных организаций вызывает тревогу. На наш взгляд необходимо ужесточение федеральных законов в Российской Федерации в вопросах контроля за деятельностью деструктивных сект. В российских регионах, осознав опасность деструктивных религиозных организаций, уже начали принимать нормативные акты по ограничению их деятельности. Одним из первых был подписан закон «О миссионерской (религиозной) деятельности на территории Тульской области». Он послужил образцом для принятия аналогичных актов в Тюменской, Рязанской и ряде других областей. На наш взгляд, одним из приоритетных направлений сдерживания сектантской экспансии является более полное информирование населения о деятельности, в том числе и криминального характера, различных религиозных организаций. Следовательно, только всесторонний контроль со стороны государства и общества способен ограничить и приостановить распространение опасных для психики человека религиозных организаций.

129

2.3. Молодежная контркультура и современный терроризм Социальное насилие – неотъемлемый элемент социального бытия. Оно сопровождает человечество всю его историю, приобретая в эпоху постмодернизма системный характер, пронизывая все сферы человеческой жизнедеятельности: «культурное насилие», «воспитательное насилие», «насилие экономики», «структурное насилие», когда страдает не отдельный субъект, а социальный строй, «семейное насилие» и т.д. И, как итог – «насилие встроено в систему». 138 Экстремизм, преступность и преступления по религиозным, национальным, политическим и культурным мотивам сопровождали человечество на всех этапах развития цивилизации. Но в определенные исторические периоды они приобретали специфические формы. Современные публицисты и политологи недавно «открыли» терроризм. Число публикаций растет в геометрической прогрессии, причем подавляющее большинство посвящено терроризму современному. Предлагаемые рецепты борьбы и искоренения хотя и несколько удивляя своей наивностью, похоже, вселяют исторический оптимизм в большинство сограждан. Терроризм, однако же, не новость; человечество вообще и Россия в особенности столкнулись с ним далеко не вчера. Надо отметить, что терроризм коренится, прежде всего, в экстремизме, нигилизме и максимализме молодежной среды и молодежной контркультуры, которые оказываются наиболее подверженными деструктивным действиям как процессов постмодернистской глобализации, так и социальным противоречиям в современном российском обществе. За прошедшие два-три года проблематика экстремизма и терроризма прочно вошла в политическую жизнь России, а также большинства стран Европы и Америки. При этом и в общественном сознании, и в политических кругах, произошло переосмысление многих ранее казавшихся очевидными вопросов. А сами они из преимущественно внутренних перешли в разряд всеобщих для большинства стран планеты. Главными остаются вопросы об условиях и факторах стимулирующих или тормозящих формирование экс138

Шнайдер Г.Й. Криминология. – М., 1994 - С. 234

130

тремистского потенциала, а также и внутриличностных и групповых побудителях экстремистского поведения. А если точнее, то каждый политический руководитель или начальник силовой структуры заинтересован в ответе на вопрос о потенциале экстремизма в регионе, стране, о тех социальных нишах, где экстремизм имеет питательную среду, а также о характеристиках его носителей. Актуальность темы экстремизма побуждает, с одной стороны, к ведению мониторинга, а с другой, ориентирует на разработку профилактических мер, направленных на снижение потенциала экстремизма, особенно в таких его крайних формах, как терроризм. И соответственно о согласованном действии различных социальных институтов на основе долгосрочных программ. К сожалению, проблема экстремистских настроений среди молодежи практически не исследована. В этой связи для общей оценки ситуации представляется целесообразным анализ, осуществленный на основе общероссийских наблюдений. Серия опросов российской и петербургской молодежи (последний опрос проведен в январе – феврале 2003 года) показывают, что в сознании и поведении абсолютного большинства молодых людей не происходит перемен к худшему. Однако, как часто бывает в социальных процессах, даже движение к лучшему способно порождать новые проблемы, подчас достаточно сложные 139 . За прошедшие годы существенных изменений в общей картине не произошло: агрессивность и экстремизм продолжают находиться на достаточно низком уровне, что указывает на определенное улучшение или, по меньшей мере, на стабильность социально-экономической ситуации и относительно устойчивую на сегодня адаптированность молодежи к условиям жизни (считают, что вписались в современные условия жизни 88,7%) и, как следствие, на незначительное воздействие в данное время провоцирующих факторов среды, что является признаком определенной стабильности в стране: посто139

Здесь и далее мы приводим данные из издания: В.П. Бабинцев и др. Положение молодежи и реализация молодежной политики в Белгородской области (2001–2003 годы). – Белгород, 2004.

131

янно испытывают состояние агрессивности 2,5% опрошенных (в 2002 г. – 3%), «время от времени» 61,1% (в 2002 г. – 51%), несколько снизилось число молодых людей практически не испытывающих состояния агрессивности (36,4% в 2003 г. против 46,4% в 2002 г.). Однако такие колебания можно признать нормальными, идущими в основном от конъюнктурных факторов. Наблюдаются существенные различия в разных группах молодежи. Наиболее проблемными на сегодня, как и ранее, остаются учащиеся системы профтехобразования и молодые военнослужащие, в большей степени склонные к проявлениям агрессии и ориентации на разного рода экстремистские идеи (до трети из них склонны симпатизировать экстремистским организациям и их лидерам; относительно новое явление – быстрый рост симпатий учащихся системы профтехобразования радикальным группировкам типа РНЕ – около 10% (в целом по выборке 4,9%), НБП – около 6% (по выборке 0,4%), а также разного рода пограничным группировкам типа «фанатов», «скинхедов», число которых в крупных городах достаточно велико. Практически не имеют никакого веса в молодежной среде такие группы, как запрещенная партия Э. Лимонова (0,9%), и «Идущие вместе» (1,1%), на удивление навязчиво рекламируемые в СМИ, хотя и малочисленных сторонников этих группировок нельзя сбрасывать со счетов. Однако, большинство молодежи (до двух третей) на сегодня находится за пределами политического поля и не симпатизирует никаким политическим партиям и группировкам. Это и есть наша ментальная специфика – «оппозиция на диване». Хотя большинство молодежи следит за политическими событиями и новостями, чаще связывая с происходящим свои жизненные ожидания. В большинстве же своем, современные молодые россияне – сторонники демократии (из которых треть – сторонники демократии западного типа, 58% выступают за крепкую власть во главе с сильным лидером, но власть демократическую, а 11% – объявляют себя сторонниками диктатуры). Среди факторов, в последнее время создающих благоприятную среду экстремизма следует выделить постепенное и все более ощущаемое сниже-

132

ние интеллектуального, образовательного и общекультурного уровней довольно значительной части молодежи. Специфика в том, что снижение особенно общеобразовательного уровня вызывает замещение строгого знания воображением с опорой не на факты, а на мифы и слухи. Происходит хорошо известный в психологии и психиатрии эффект «сужения сознания». А значит, растет подверженность части молодых людей страхам, паническим настроениям, усиление акцента на поиск внутреннего врага (чаще мнимого), ориентация на разного рода пророков и политических популистов. В итоге растет и вероятность психоэпидемических вспышек. В свете сказанного, все более актуальным становится вопрос о возвращении к всеобщему, обязательному и бесплатному среднему образованию. А также о расширении возможностей учебы молодежи в высших и средних специальных учебных заведениях. Здесь важно помнить, что система общего образования выполняет не только функцию насыщения формирующегося сознания молодежи научным знанием, а, следовательно, формирует соответствующую базу восприятия и анализа реальной действительности, причем на всю жизнь, но и осуществляет функции социального контроля, опираясь на определенные стандарты, и в определенной мере функцию в основном внеправовых санкций, используя известную в педагогике акцентацию на положительный пример, на выработку адекватных реакций личности и коллективов на негативные, в данном случае экстремистские проявления и воздействия. Углубленные исследования позволяют выделить ядро экстремистски настроенной молодежи, которую, с одной стороны, в большинстве нельзя отнести к обездоленной в социально-экономическом плане. В большинстве своем это занятые в мелком бизнесе и работающие молодые люди с психологией мелкого лавочника, хорошо знакомые нам по европейской истории 30-х годов. Их родители в недавнем прошлом занимали прочное положение в жизни (учителя, инженеры, советские руководители, военные и т.д.). С другой стороны, это группировки молодежи с ярко выраженной криминальной направленностью, уже входящие в разного рода криминальные структуры

133

или отбывающие наказание. Исследование, проведенное среди молодежи Колпинской колонии в Петербурге, позволило заключить, что экстремистский потенциал данной группы в два-три раза превышает аналогичные показатели у остальной (благополучной) молодежи. Представляется, что в профилактической и воспитательной работе необходимо иметь ввиду, что ядро носителей агрессии и экстремизма невелико и не превышает 4-5% молодежи (такая же картина в любой стране Европы и Америки), но близко к ней и зачастую под ее влиянием в критических ситуациях оказывается еще 10-15% молодых людей, в основном от природы достаточно легко возбудимых и внушаемых. Следует также учитывать и факт возрастных особенностей, хорошо описанных в психологической литературе. Это и есть основная проблемная группа. Представляется также, что предметом внимания могут быть социально-психологические характеристики, наиболее ярко проступающие у данных молодых людей. Это стремление идти к цели кратчайшим путем, неприятие консенсуса, нечувствительность к потерям, страданиям и боли других людей, а также склонность к принятию принципа «цель оправдывает средства». Поэтому задача школьных психологов не только выявить этих молодых людей, но и вести с ними целенаправленную профилактическую работу. Факторы, провоцирующие экстремизм молодых людей, подразделяются на внутренние (ответ на внешнюю агрессию, состояние страха, неуверенности перед будущим, издержки воспитания, психологическая неуравновешенность и т.д.) и внешние (ограниченность возможностей самореализации, социальная несправедливость, отсутствие социальной защищенности, воздействие криминальной идеологии, негативное воздействие СМИ, доминирование в системе общественного и семейного воспитания конфликтных моделей и т.д.). Как и прежде, большая часть экстремистского потенциала проблемной молодежи «гасится» за счет перевода экстремистских проявлений в криминальную сферу (до 25%), а также в сферу межличностного (по большей час-

134

ти конфликтного) общения (около 20%) и внутрисемейных отношений (до 10%). А «террористический потенциал» к счастью оказывается незадействованным. Воздействие криминального мира на сознание детей и молодежи нельзя недооценивать. Криминализация сознания охватывает весьма значительное число молодых людей (свыше 40% опрошенных считают криминальную деятельность вполне приемлемой, особенно в трудных жизненных условиях). И все это при весьма низком уровне правосознания и правоорганизующей основы поведения. Так, только 14% опрошенных молодых петербуржцев предпочитают решать возникающие проблемы «по закону», а 86% – «по совести». Заслуживает внимания оценка первых шагов по изучению проблемы толерантного поведения и профилактики экстремизма. Одна из очевидных особенностей (и одновременно опасностей) этой работы – хорошо ощутимое сведение ее к пропаганде среди учащейся молодежи, и так весьма толерантной и неконфликтной. А самые проблемные группы выпадают из поля зрения. Кроме того, происходит путаница в понятиях. Меры по формированию толерантного поведения зачастую предполагаются как профилактика терроризма (а не как должно – экстремизма). Что в корне неверно. Терроризм – узкоспециализированная деятельность весьма небольшого круга людей (заметим, особого склада), для которой хватит кадров в самом толерантном обществе. Кроме того, не сама работа по формированию толерантности в большинстве обеспечивает успех, а нормальный, если так можно сказать, «правильный образ жизни» молодого человека в стабильно развивающемся обществе. Для нашего исследования существует опасность модернизировать события прошлого и привнести в свой анализ оценки, свойственные времени, в котором он живет и пишет; иными словами, пойти на уступки политической конъюнктуре. Некоторые исследователи считают, что при определенной типологической схожести революционного терроризма XIX – начала ХХ вв. с терроризмом наших дней у них больше отличного, нежели общего. 140 Актуаль140

Будницкий О.В. Терроризм глазами историка. Идеология терроризма // Вопросы философии. – 2004 – №5. – С. 3-19.

135

ность изучения истории терроризма определяется, прежде всего, научными, нежели политическими причинами. В то же время современные события неизбежно изменяют историческую перспективу и заставляют исследователей скорректировать некоторые оценки. В очередной раз, пытаясь определить корни терроризма в мире в целом и в современной России, в частности, мы должны вернуться в конец XIX – начало XX веков. Уже тогда громкие политические убийства и провокации заставляли задуматься о страшном явлении в общественной жизни. Его воздействие на развитие страны отлично понимали современники. А.И. Гучков в речи по поводу убийства П.А. Столыпина, произнесенной им в Третьей Думе, говорил: «Поколение, к которому я принадлежу, родилось под выстрелы Каракозова; в 70-80-х годах кровавая и грозная волна террора прокатилась по России, унося за собою того монарха, которого мы... славословили как ЦаряОсвободителя. Какую тризну отпраздновал террор над нашей бедной родиной в дни ее несчастья и позора! Это у нас у всех в памяти. Террор тогда затормозил и тормозит с тех пор поступательный ход реформы. Террор дал оружие в руки реакционерам. Террор своим кровавым туманом окутал зарю русской свободы». 141 Разумеется, речь А.И. Гучкова отражала позицию определенной (октябристской) политической группы; с точки зрения, скажем, эсеровских или большевистских лидеров террор как раз принес «зарю русской свободы». Нас в данном случае интересует то, что вряд ли кто-либо из современников сомневался в роковой роли терроризма в жизни России; терроризм стал повседневностью для сотен тысяч жителей страны; с поразительной регулярностью он возрождался, унося каждый раз все больше человеческих жизней. Исследование проблем терроризма стало столь популярным в современном научном мире, что появляется большое количество гипотез его происхождения и путей борьбы с ним. 141

Цит. по: В Думе: Запросы об убийстве Столыпина // Будущее (L'Avenir). (Paris). – 1911. – № 3 (5 нояб.). – С.3.

136

Прежде всего, следует определиться с терминологией и понятийным аппаратом, ибо, если в чем и сходятся авторы многочисленных исследований, посвященных феномену терроризма, так это в том, что дать четкое и исчерпывающее определение терроризма чрезвычайно сложно. «Что считать, а что не считать «террором», – пишут современные российские исследователи, – каждый решает сам, в зависимости от идеологических установок, опираясь на собственную интуицию. Единого определения сущности «террора» пока нет. Его еще предстоит ввести». 142 «Никого не должен сдерживать тот факт, что не существует «общей научной теории» терроризма, – пишет один из крупнейших современных исследователей терроризма У. Лакер. – Общая теория a priori невозможна, потому что у этого феномена чересчур много различных причин и проявлений». 143 Лакер справедливо отмечает, что терроризм – это очень сложный феномен, по-разному проявляющийся в различных странах в зависимости от их культурных традиций, социальной структуры и многих других факторов, которые весьма затрудняют попытки дать общее определение терроризма. 144 Российские исследователи В.В. Витюк и С.А. Эфиров полагают, что выработать общую дефиницию терроризма вполне возможно, если «соблюсти несколько элементарных логических условий». Во-первых, надо четко различать употребление понятия «терроризм» в прямом и переносном смысле». В данном случае Витюк и Эфиров имеют в виду жонглирование такими словосочетаниями, как «экономический террор», «информационный террор» и т.п. Во-вторых, необходимо различать терроризм от других «форм и методов вооруженного насилия, террористический характер которых сам по себе не доказан». В-третьих, «определение терроризма должно быть принципи142

Одесский М., Фельдман Д. Поэтика террора и новая административная ментальность: Очерки истории формирования. – М.,1997. – С. 8. 143 The Terrorism Reader: A Historical Anthology. Ed. by Walter Laqueur. Temple University Press. Philadelphia, 1983. – P. 183. 144 Laqueur, Walter. Interpretations of Terrorism - Fact, Fiction and Political Science // Journal of Contemporary History. January 1977. – P. 3. Лакер даже высказал мысль, что художественная литература может дать больше для понимания феномена терроризма, нежели политология. // Ibid. P. 15-16.

137

ально полным», включая признаки, объединяющие его с другими формами насильственных действий, но главное – те «специфические характеристики, которые отделяют террористическое насилие от нетеррористического». Вчетвертых, «надо учитывать, что действия, составляющие специфику именно терроризма, в рамках других форм вооруженного насилия носят частный или вспомогательный характер» 145 . Приведем ряд определений терроризма: «Терроризм есть мотивированное насилие с политическими целями» (Б. Крозье, Великобритания); «Терроризм – это систематическое запугивание правительств, кругов населения и целых народов путем единичного или многократного применения насилия для

достижения

политических,

идеологических

или

социально-

революционных целей и устремлений» (Г. Дэникер, Швейцария); терроризм – это «угроза использования или использование насилия для достижения политической цели посредством страха, принуждения или запугивания» (сборник под ред. И. Александера (США) «Терроризм: теория и практика») 146 . Они, с одной стороны, отражают некоторые сущностные черты терроризма, а с другой – являются чересчур широкими и формальными, что позволяет распространить их и на другие формы вооруженной борьбы. Витюк и Эфиров предлагают свою дефиницию терроризма: «Терроризм, – пишут они, – это политическая тактика, связанная с использованием и выдвижением на первый план тех форм вооруженной борьбы, которые определяются как террористические акты» 147 . Террористические акты, которые ранее сводились к убийствам «отдельных высокопоставленных лиц», в современных условиях могут носить форму угона самолетов, захвата заложников, поджогов предприятий и офисов и т.д., но объединяет их с терроризмом 145

Витюк В.В., Эфиров С.А. «Левый» терроризм на Западе: история и современность. – М.,1987. – С. 222-223. 146 Terrorism: Theory and Practice. - Boulder, 1979. – P.4. Сходную дефиницию предлагают М. Одесский и Д. Фельдман: «"Террор" – способ управления социумом посредством превентивного устрашения» См.: Одесский М., Фельдман Д. Указ. соч. – С. 8. 147 Витюк В.В., Эфиров С.А. «Левый» терроризм на Западе: история и современность. – М.,1987. – С. 224-225.

138

прежних времен то, что «главной угрозой со стороны террористов остается угроза жизни и безопасности людей». Террористические акты направлены также на нагнетание атмосферы страха в обществе, и, разумеется, они должны быть политически мотивированы. Для нагнетания страха террористы могут применять действия, которые не угрожают людям непосредственно – например, поджоги или взрывы магазинов, штаб-квартир политических партий в нерабочее время, издание манифестов и прокламаций угрожающего характера и т.п. Эта трактовка терроризма понятна и приемлема, но применима она по большому счету к террористическим актам 1970– 1980-х годов. Следовательно, даже это определение понятия терроризм нельзя считать универсальным. 

Нет единого понимания терроризма в общественных науках, оп-

ределений слову терроризм, по словам исследователя А. Кассис в настоящий момент более 100. Вот лишь некоторые из них: 

«систематическое устрашение, провоцирование, дестабилизация

общества насилием»; 

«форма угрозы насилием или применения насилия по политиче-

ским мотивам»; 

«применение насилия или угрозы насилия против лиц или вещей

ради достижения политических целей»; 

«насильственные действия или угроза их применения со сторо-

ны субъектов политики и преследование ими политических целей»; 

«систематическое использование убийств, телесных поврежде-

ний и разрушений или угроз перечисленных действий для достижения политических целей»; 

«метод политической борьбы, который состоит в систематиче-

ском применении нечем не ограниченного, не связанного с военными дей-

139

ствиями физического принуждения, имеющего целью достижение определенных результатов путем устрашения политических противников». 148 Само слово «террор» восходит к латинскому «страх», «ужас». В своем современном значении оно стало употребляться в конце XVIII веке, и связано с Великой французской революцией. Именно во времена революции, в 1792 году якобинцы выдвинули лозунг «Да будет день подчинен террору». Практически во всех классических определениях фигурировало выделение насильственного аспекта подавления политических противников. О терроре на национальной почве и тем более религиозной речь не шла, хотя фактически эти две разновидности имеют куда более солидную историческую базу. 149 Хотя термин для обозначения тотально-насильственных политических акций введен в практику только в 1792 году, не следует считать, что политический терроризм возник на переломе XVIII – XIX веков. Терроризм настолько же стар, как само насилие, а терроризм политический, если применять этот термин ретроспективно, не менее стар, чем политика, он пронизывал собой всю историю. Если все же суммировать все основные определения терроризма, то можно вывести одну более или менее приемлемую для всех формулу и она звучит приблизительно так: «В общем виде терроризм – это использование субъектом (организацией или отдельными людьми) насилия или угрозы его применения как способа воздействия на объект (социально-политический институт, группировку, государство) для достижении поставленных перед собой целей и задач». 150 Иначе говоря, терроризм – это, прежде всего, метод достижения неких целей, принципиальной основой которого служит применение (или угроза применения) насилия. Но однозначно принять это опреде148

Kassis, A. Terrorism, politic and law / Kassis A. Kembridge,: Political Press, 1999.Чаликова В. Терроризм. // 50/50 Опыт словаря нового мышления. – М., 1989. – С. 309; Шнайдер Г.Й. Криминология. – М., 1994. – С. 439; Кабанов П.А. Политическая преступность: сущность, причины, предупреждение. –Нижнекамск, 2000 – С. 40; Дмитриев А.В., Залысин И.Ю. Насилие: социально-политический анализ. – М., 2000. – С. 53. 149

См.: Камю А. Бунтующий человек. – М., 1990. – С. 249. См.: Будницкий О.В. Терроризм глазами историка. Идеология терроризма // Вопросы философии. – 2004. – №5. – С. 3-19. 150

140

ление мы не можем. Можно сослаться и на более уточненное определение нашего белгородского исследователя С.Н. Борисова 151 . Опасаясь запутаться в различных трактовках терроризма, мы должны выработать понятие, наиболее приемлемое для российской действительности. По-видимому, наиболее исчерпывающее и краткое определение терроризма было дано еще американским историком Дж. Хардманом в статье «Терроризм», впервые опубликованной в четырнадцатом томе «Энциклопедии социальных наук» в 1934 г. «Терроризм, – писал Хардман, – это термин, используемый для описания метода или теории, обосновывающей метод, посредством которого организованная группа или партия стремится достичь провозглашенных ею целей преимущественно через систематическое использование насилия. Террористические акты направляются против людей, которые как личности, агенты или представители власти мешают достижению целей такой группы». Хардман добавлял, что «уничтожение собственности и оборудования, опустошение земель может в особых случаях рассматриваться как дополнительная форма террористической деятельности, представляя собой разновидность аграрного или экономического терроризма как дополнение к общей программе политического терроризма». 152 Относительно времени возникновения терроризма мнения историков и политологов также довольно заметно расходятся. Иные приравнивают к терроризму любое политическое убийство и таким образом корни терроризма отодвигаются в античные времена (У. Лакер), 153 если не в еще более ранний период; другие считают терроризм феноменом конца ХХ в. (И. Александер, 154 В. Чаликова 155 и др.). Французский историк М. Ферро возводит терро151

См.: Борисов С.Н. Философско-культурологический анализ феномена терроризма в мире традиционализма и современности: Автореферат диссертации … к. филос. н. – Белгород, 2005. 152 Цит. по: Hardman J.B.S. Terrorism: A Summing Up in the 1930s // The Terrorism Reader. – P. 223. 153 The Terrorism Reader: A Historical Anthology. Ed. by Walter Laqueur. – London,1979. – P. 1-2. 154 Terrorism: Interdisciplinary Perspectives. Ed. by I.Alexander and S.Maxwell. – N.Y.,1977. – P. 3-4.

141

ризм к «специфической исламской традиции Хошашин XI-XII вв.» 156 а Н. Неймарк относит происхождение современного терроризма к эпохе постнаполеоновской Реставрации. 157 Более сложные культурно-исторические и современные метаморфозы терроризма предлагает в своей кандидатской диссертации С.Н. Борисов. 158 Нам представляется справедливым мнение историков, относящих возникновение явления, именуемого «терроризмом» к последней трети XIX – началу ХХ в. (Р. Фредландер, 159 З. Ивиански 160 и др.). Кстати, проследить эволюцию понятия «террор» (используемого поначалу для определения и государственного, и оппозиционного терроризма) можно на семантическом уровне. В русских словарях и энциклопедиях дореволюционной эпохи не было толкования понятия «террор». В первом издании словаря Брокгауза и Ефрона были помещены статьи о якобинском терроре эпохи Великой французской революции и о белом терроре роялистов в 1815-1816 годах (Т.XXXIII, 1901). Симптоматично, что слово «террор» производилось от французского la terreur. Во втором дополнительном томе этого же словаря, вышедшем в 1907 году, появилась статья «Террор в России», в котором террор был назван «системой борьбы против правительства, состоявшей в организации убийства отдельных высокопоставленных лиц, а также шпионов и в вооруженной защите против обысков и арестов»; период систематического террора автор относил к 1878 – 1882 гг.; в статье говорилось также о возобновлении терро-

С.309. С.313. 171.

155

Чаликова В. Терроризм // 50/50: Опыт словаря нового мышления. – М.,1989. –

156

Ферро М. Терроризм // 50/50: Опыт словаря нового мышления. – М.,1989. –

157

Неймарк Н. Терроризм и падение имперской России. – М.: Политика,1998. – С.

158

Борисов С.Н. Философско-культурологический анализ феномена терроризма в мире традиционализма и современности: Автореферат диссертации … к. филос. н. – Белгород, 2005. 159 Friedlander R. The Origins of International Terrorism // Terrorism: Interdisciplinary Perspectives. – P. 34-35. 160 Iviansky Ze'ev. Individual Terror: Concept and Typology // Journal of Contemporary History. January. – 1977. Vol.12. – Numb.1. – P. 43.

142

ра в начале двадцатого века, упоминался террор партии социалистовреволюционеров, а также черносотенный террор 161 . «Свидетель истории», на глазах которого прошли все стадии революционного терроризма в России, К.К. Арсеньев, в дни большевистского террора в Петрограде, попытался проследить происхождение термина «террор». Заметив, что «в политический обиход» его ввела Великая французская революция, он писал, что «новый смысл выражение террор получило в семидесятых и восьмидесятых годах у нас, в России, когда оппозиционные течения, жестоко

и

бессмысленно

подавляемые,

вызвали

ряд

политических

убийств». 162 Таким образом, возникновение революционного терроризма современники событий относили к рубежу 70 – 80-х годов девятнадцатого века, справедливо усмотрев в нем явление новое и не имеющее аналогов. Мы в своем исследовании поддерживаем эту позицию по целому ряду причин, одна из которых в том, что можно с уверенностью сказать, что превращение терроризма в систему было бы невозможно ранее по чисто техническим обстоятельствам. Возникновению терроризма нового типа способствовал технический прогресс – изобретение динамита, а также развитие средств массовой информации и способов передачи информации, в частности, телеграфа. Это многократно увеличило пропагандистский эффект террористических актов. Политический террор, применяемый в эпоху постмодернизма, является качественно новым феноменом, существенно отличающимся от политических убийств, практиковавшихся в древности и в начале нового времени. Современный террорист не только использует методы, отличающиеся от тех, которые использовал политический убийца, но он также по другому смотрит на свою роль, общество и на значение своего «акта». 163 Применение насилия характерно, а иногда и необходимо также и для некоторых других действий – например для войны или для специальных ме161

Энциклопедический словарь. - Изд. Ф.А. Брокгауз и И.А. Ефрон. – СПб.,1907. – Дополнит. том. II. – С. 753. 162 Арсеньев К.К. Из недавнего прошлого // РГАСПИ. Ф.274. Оп.1. Ед. хр.39. Л.21. 163 См. Schmid A.P. Terrorism and the Media: The Ethics of Publicity // Terrorism and Political Violence. 1989. Vol. I. No. 4. – P.539-565.

143

роприятий, проводимых силовыми структурами против разного рода преступников. Но в этих случаях имеет место определенный паритет: солдат воюющей армии противостоит такому же солдату – своему противнику, разного рода силовым структурам (милиции, спецназу) противостоят вооруженные преступники, – иначе говоря, происходит борьба при определенном соотношении шансов. Теракт, по сути, – насильственное воздействие «односторонней» направленности: никто ему не противостоит и противостоять не может. И то, что исполнителями терактов часто являются смертники, не меняет сути. Важно понять, что тот, кто доставляет взрывное устройство на борт самолета, в вагон метро, тот, кто направляет самолет на густозаселенные городские кварталы, – не более чем антропное «средство доставки», а истинный субъект – тот, кто организовал все это, кто их («камикадзе», «шахидов» и т.п.) направил на смерть. Терроризм в целом это метод борьбы, который складывается из отдельных элементов – террористических актов. Теракт – это один из видов насильственных действий, особенностью которых является то, что объект (жертва насилия) не может стать «субъектом», то есть оказать адекватное сопротивление в момент совершения теракта. Собственно жертва теракта, в общем случае, для его устроителей обезличена, безразлична. В данном случае мы не говорим о частных случаях, при которых выбор жертв принципиально важен (например, убийство политического лидера). Так вот, главное не те люди, которые падут жертвами, это не имеет значение. Главное – сама акция. Главное – достижение целей, а кто именно жертва, не так важно. Для людей есть еще один устрашающий момент. Обычные люди, в большинстве своем абсолютно далекие от проблемы, которую пытаются решать террористическими методами, оказываются потенциальными жертвами. Любое время и любое место могут стать теми самыми смертельно «неудачными». В стране подверженной террору подменяется само понятие о смысле человеческой жизни.

144

Какое же место занимают в современном терроризме молодые люди? Как современный терроризм связан с молодежной контркультурой? Не является ли он, как и ряд антиглобалистских движений и тоталитарных культов, одной из типологических форм молодежной контркультуры, вписанной в антисистемный ряд постмодернизма? Определенные ответы может дать некоторый экскурс в глубь времен. Если вернуться в Средневековье, можно вспомнить так называемую «империю террора», причем с парадоксальным, и очень похожим на нынешний, механизмом использования наркотиков. Мы сейчас говорим об агрессивной ветви мусульманской антисистемной секты исмаилитов, об ассасинах. Принято считать, что именно ассасины применили и усовершенствовали убийство как средство запугивания. 164 По словам У. Роуэна, отойдя от банального подхода, ассасины возвели запугивание или систематическое устранение своих противников в ранг достоинств и основных методов национальной политики. Секта ассасинов (название произошло от «хашашшин» – потребитель гашиша), представляла собой дисциплинированное секретное сообщество, которое практически на 80% состояло из молодых людей в возрасте до 35 лет, для них была характерна агрессия и страшная жажда власти, которая подогревалась применением гашиша, он использовался для снятия страха, а также в форме контроля и удержания адептов. Многие исследователи теории террора говорят, что в России и в Европе во второй половине XIX века протестная часть населения (прежде всего, молодежи) стала столь велика, что они поспешили взять на вооружение именно террор как средство борьбы за социальную справедливость. «Левый» политический терроризм превратился в одно из самых заметных социально-политических явлений. Именно в то время он приобрел как бы «законченные» методологию, технологию и в меньшей степени идеологию. 165 Важно отметить, что достаточно долго, по крайней мере до третьего 164 165

Роуэн У. Три тысячелетоия тайных войн. – М., 1972. – С. 23. Струве П.Б. Преступление и жертва // Русская мысль. 1911. Кн.10.

145

десятилетия XX века, до появления и стремительного развития фашизма и национал-социализма, которые невзирая на использование ими некоторых «левых», социалистических лозунгов, должны быть, несомненно, отнесены к правому терроризму, «левый» терроризм казался как бы главным, наиболее заметным явлением. В периодике и во многих социологических исследованиях многих западных авторов «левый» терроризм озвучивался и исследовался особенно подробно и в результате долгие годы как бы оттеснял на второй план массового сознания «правый» политический терроризм, а так же терроризм национальный и религиозный. Мы видим объяснение всему этому в том, что некоторые проявления «правого», национального и религиозного терроризма исходили если не от самих государств, то от господствующих социальных слоев; примерами могут служить американский Клан, российские «черные сотни», французский ОАС в новое время или латиноамериканские и испанские «эскадроны смерти». Следовательно, обсуждать, анализировать, а тем более осуждать «правый» экстремизм и терроризм не имело смысла и могло привести к крайне «нежелательным» последствиям. Что касается подобных исследований в нашей стране, то исследования были не столько табуированы, но весьма существенно ограничивались кругом событий и регионов, удаленных от наших собственных границ и собственной истории. Говоря о современном терроризме, в том числе российском, необходимо сделать краткий экскурс в не столь далекую отечественную историю, тем более, что причины явления очень похожи и постоянно пересекаются. Эпоху «левого» терроризма в отечественной истории открывает народничество, которое прошло путь от умеренных, практически легитимных действий к крайне агрессивному террору. «Народная воля» более пяти лет держала в страхе всю систему государственной власти Российской империи и, несомненно, стимулировала зарождение и развитие анархических движений в Европе и Америке. По словам А. Камю, приведенным в книге «Бунтующий человек», только в 1892 году было совершено более тысячи акций «динамит-

146

чиков» в Европе и менее пятисот в Америке. 166 Народовольцы были первые, кто в новое время создал политическую террористическую организацию. За два века сформировалась определенная культура террора, сформировались определенные правила деятельности, основные программные установки террористических организаций. В предыдущем параграфе мы говорили о влиянии тоталитарных сект на молодого человека, о способах вовлечения и зомбирования молодежи. Террористические организации по целям, задачам, технологии работы очень схожи с тоталитарными сектами. Террористические группировки, как и секты деструктивной направленности, состоят из сторонников, сочувствующих и руководителей. В террористической группировке, как и в секте, существует разделение труда: одни члены организации занимаются распространением идей по средствам расклейки агитации, кто-то хранит оружие, другие отвечают за техническое обеспечение, третьи готовят пути отхода. Террористические группировки могут воевать и друг с другом, только эта борьба носит крайне жестокий характер. Примером может служить вражда группировок на Ближнем Востоке. Когда мы говорим о терроризме, нас в первую очередь интересует мотивация участников террористических объединений, среда, в которой взрастают эти учения. Несомненно, у каждого она есть, но нас в первую очередь волнует молодежь, что заставляет молодого человека идти на страшное преступление. Это борьба за идею или простой финансовый интерес? Ответив однозначно на этот вопрос, мы, возможно, решили бы проблему терроризма, ведь именно молодежь является во всем террористическом мире основной боевой единицей, и, уничтожив мотивацию, мы победим все террористические движения, подрубив их под корень. Различные исследователи по-разному обозначают и объясняют эту проблему. Террористические организации и отдельные террористы-одиночки представляют, осознанно или нет, интересы массы «исключенных» в совре166

А. Камю. Бунтующий человек. – М., 1990. – С.76.

147

менном мире 167 . Поляризация на очень богатое и властное меньшинство «включенных» и очень бедное и бесправное большинство «исключенных» (при относительном размывании «среднего класса» – гаранта устойчивости социальных систем) приводит в условиях глобализации экономики, политики, информационных процессов к опасному для всего человечества разделению на включено-исключенные страны и включено-исключенных в каждой стране. 168 Любой человек, мало-мальски разбирающийся в вопросах политологии заметит, что правящие элиты, практически во всех странах мира не уделяют данной проблеме должного внимания, ими недостаточно осознается вся значимость данных процессов. А.В. Дмитриев в своей работе «Насилие: социально-политический анализ», предлагает для более простого понимания сущности терроризма разделить два понятия: террор и терроризм. Террор – со стороны правящих, властных структур (насилие сильных над слабыми, присущее в частности тоталитарным режимам); Терроризм – как насилие и устрашение «слабыми сильных», оружие слабых, жертв «государственного террора»» 169 . Сходной позиции в своих работах придерживаются В. Чаликова и М. Ферро 170 В наше время особенно активно подобное разделение поддерживает Е.П. Кожушко в своей работе «Современный терроризм: Анализ основных направлений». 171 Но даже с этим разделением часто возникают проблемы и дискуссии. Никто не спорит, что необходимо различать государственный и негосударственный терроризм, но эти различия должны соответствовать хотя бы законам русского языка. Как, к примеру, быть с устоявшимися терминами «красный» и «белый» террор? Означает ли это, что с момента захвата государственной 167

Finer C., «crime and Social Exclusion. Blackwell Publishers, Ltd. Дмитриев А.В. Конфликтология. – М., 2000. – С. 33. 169 См.: Дмитриев А.В., Залысин И.Ю. Насилие: социально-политический анализ. – М. 2000. 170 Чаликова В. Терроризм // 50/50 Опыт словаря нового мышления. – М., 1989. – С. 309-313; Ферро М. Терроризм // 50/50 Опыт словаря нового мышления. – М., 1989. - С. 313-317 171 См.: Кожушко Е.П. Современный терроризм: Анализ основных направлений. – М., 2001 168

148

власти теми, чьи действия называли терроризмом, их деятельность немедленно превращается из терроризма в террор? И наоборот? Здесь больше вопросов, чем ответов. Данной точки зрения придерживается Д. Лонг в своей работе «Анатомия терроризма». 172 В продолжение данного спора интересно привести высказывание Уильяма Оккама. Он говорил, что нет необходимости без нужды увеличивать количество сущностей. Террор это ужас (от лат. terror – ужас), а терроризм – метод по наведению этого ужаса для достижения неких целей. Терроризм стал возможен только в нашу эпоху постмодернизма. Именно в наше время потеряно религиозное отношение к жизни и смерти, потеряна вера и уничтожена традиционная иерархия ценностей. «Терроризм, есть болезнь современного секулярного мира, и пока мир будет оставаться секулярным, безбожным и атомизированным, терроризм будет неизменным его спутником» 173 . Если окунуться в исследования причин приобщения молодых людей к террористическим организациям, мы увидим, что большинство исследователей склонны считать, что террористами становятся бедные, неопределившиеся в жизни, невежественные люди, которым самым активным образом промывают мозги. Молодежь, мы знаем, самая незащищенная в психологическом плане категория. Обычно это люди не получившие хорошую профессию и работу, не имеющие видов на будущее. Одинокие, агрессивные, сексуально неудовлетворенные, либо психически нездоровые. Однако, это далеко не так. Вот именно сейчас интересно привести точку зрения американского исследователя современного терроризма, доцента Пенсильванского университета Марка Сэйджмента. Он профессиональный врач, психиатр и социолог. Он в своих исследованиях установил, что среди террористов преобладают (около 70%) выходцы из среднего и высшего класса, дети богатых родителей, имеющие все в этой жизни, получившие хорошее светское образование и профессиональные навыки. В молодости они ма172 173

Long, D. Terrorism anatomy. Free Press, London, 2000. Ферро М. Терроризм // 50/50 Опыт словаря нового мышления. – М., 1989. – С. 222.

149

ло увлекаются религией, почти три четверти женаты, многие имеют детей. А превращаются эти люди в террористов в 70% случаях за границей, оторванные от своих культурных и социальных корней. Элементарная потребность к общению приводит их к образованию целых групп, оторванных от жизни людей, они становятся легкой добычей различных экстремистских группировок. Помимо идеи объединения на чужой земле многими молодыми людьми иногда движет и «естественное» желание легкой наживы. 174 Терроризм, приводя к бесчисленным жертвам и принося неисчислимые страдания, бесспорно, является преступной деятельностью (преступлением) и заслуживает самой суровой оценки. Но социально-политическая сущность терроризма и желание противодействовать ему требуют более широкого подхода, нежели чисто юридический. Да, террористам нет оправдания с общечеловеческой, принятой мировым сообществом и международными организациями точки зрения. Но ведь терроризм – преступление «особого рода». С точки зрения террористов, организаций и движений, прибегающих к террористическим методам, их требования, отстаиваемые идеи – «справедливы», имеют не меньшую ценность, чем те, против которых они выступают. Как считает Г.В. Овчинникова, именно поэтому борьба с терроризмом, носящим политический (этнический, идеологический) характер, малоэффективна (хотя и необходима). Об этом свидетельствуют печальный опыт Ольстера в Ирландии, затяжной, кровавый характер «борьбы» с баскскими сепаратистами в Испании, алжирскими террористами во Франции, с албанскими – в Сербии, с чеченскими – в России… 175 Мировое сообщество в целом и каждое государство в отдельности должны предпринимать прежде всего политические (экономические, социальные) усилия по предотвращению условий для терроризма, по ненасильственному разрешению межэтнических, межконфессиональных, социальных конфликтов. Разумеется, провозгласить принцип ненасильственного, упреж174 175

Сэйджмен М. Ударить мечтой по террору // Эксперт. – 2004. – № 38. – С. 124-126. См.: Овчинникова Г.В. Терроризм. – СПб, 1998.

150

дающего терроризм решения назревших проблем и конфликтов легче, чем его реализовать. Но не существует «простых решений» сложных социальных проблем. Точнее говоря, так называемые «простые решения» (типа «ликвидировать», «подавить», «уничтожить») либо неосуществимы, либо приводят к еще большему осложнению ситуации. Можно (и нужно) «бороться» с отдельными исполнителями терактов – угонщиками самолетов, киллерами, лицами, закладывающими взрывные устройства и т.п., но нельзя уголовноправовыми, карательными мерами устранить причины, источники терроризма как метода «решения» социальных (этнических, религиозных, политических, идеологических) конфликтов. Этой позиции, например, стойко придерживается В.П. Емельянов в своей работе: «Терроризм и преступления террористической направленности». 176 Очевидно, не случайно в послевоенном мире террористические организации и движения возникали, прежде всего, в постфашистских, посттоталитарных, посткоммунистических странах – Италии («Красные бригады»), Германии («Красная армия», неонацисты), Японии (Японская революционная красная армия), Испании, Югославии, России, а также в странах с тоталитарными режимами (Латинская Америка, Ближний и Средний Восток), где отсутствовал опыт демократического, политического решения социальных конфликтов и проблем. Из 79 известных к 1990 г. террористических организаций 37 принадлежали по своей идеологии к марксистским, ленинским, троцкистским, маоистским, 9 представляли различные направления пан-арабского и исламского фундаментализма, 7 – служили примером удивительной смеси пан-арабизма и марксизма, 4 – относились к правоэкстремистским и неофашистским 177 . Разумеется, это соотношение претерпело существенные изменения к сегодняшнему дню. Количество известных террористических организаций увеличилось, доля «левых» сократилась за счет увеличения «правых» и исламских. 176

См.: Емельянов В.П. Терроризм и преступления террористической направленности. – Харьков, 1997. – С. 98. 177 Long, D. Terrorism anatomy. Free Press, London, 2000.

151

Нам в нашей работе необходимо обозначить основные глобальные причины распространения терроризма и определить место в этом процессе молодых людей. Многими исследователями в качестве основной причины активного распространения терроризма в эпоху постмодернизма определяется процесс глобализации. Несмотря на то, что процесс глобализации находится еще в начальной стадии своего развития, он уже привел к вполне ощутимым последствиям. Мы видим очень большой разрыв в уровнях развития различных государств. Для одних все еще важен вопрос выживания в дикой природе, для других важно решать проблемы постэкономической и постиндустриальной стадии развития. 178 Сам по себе факт дифференциации государств на очень богатые и сильные и на очень бедные и слабые является дестабилизирующим, поощряя политику с позиции силы. Военные конфликты между сопоставимыми по мощи государствами наименее вероятны. Слабые государства не в состоянии дать адекватный ответ и вынуждены прибегать к асимметричным формам противодействия. Для поддержки террористов могут использоваться различного рода общественные или религиозные организации, секты. 179 Во-вторых, в процессе глобализации на мировой арене появляются новые самостоятельные «игроки» – транснациональные структуры, имеющие собственные корпоративные интересы, которые далеко не всегда совпадают с интересами государств. 180 Однако справедливо заметить, что большая часть этих структур, хотя и влияет на снижение роли государства, напрямую не связана с организациями международного терроризма. По словам А. Бернгарда, появившиеся в эпоху глобализации современные информационные системы дали террористам возможность достичь качественно иного уровня организации и эффективности действий в глобальном масштабе. 178

Юдина И.Н. Мировая экономика в эпоху глобализации: 90-е гг. и перспективы. – Барнаул, 1998. 179 Овчинникова Г.В. Терроризм. – СПб., 1998. – С. 66. 180 Long, D. Terrorism anatomy. Free Press, London, 2000. – P. 87

152

В-третьих, значительная разница в уровнях жизни порождают мощные миграционные потоки из бедных стран в богатые и благополучные. В тоже время и для самих постиндустриальных стран характерна тенденция увеличения социального неравенства. Покинув свои бедные государства, мигранты вновь попадают в разряд наименее обеспеченной и социально-ущемленной группы людей, что создает предпосылки для использования этих людей в интересах структур международного терроризма. Для достижения этих целей широко используется религиозный фактор. В-четвертых, распад сложившейся после второй мировой войны международной системы, рост национального самосознания привели к резкому увеличению количества государств. Возникновение каждого из них связано с фазой нестабильности. В соответствии с исследованиями, приведенными в работе В.С. Комисарова, более 75% составляющей миграционного потока являются люди до 30 лет, которых мы справедливо относим к молодежи. Молодой человек, попадающий в другую социальную среду не всегда может приспособиться в ней. По данным приведенным в той же работе 45% молодых людей оказываются неудовлетворенными теми условиями жизни, в которые они попадают. Молодые люди не находят себя в малом бизнесе, оказавшись неспособными противостоять конкуренции со стороны крупных фирм и зачастую государство не оказывает активной помощи эмигрантам. 181 Молодой человек ищет любую возможность обеспечить себе достойное существование, даже если незаконным путем. Именно такие несостоявшиеся молодые люди становятся боевой единицей террористических организаций. Некоторые исследователи терроризма (такие как М. Одесский, Д. Фельдман 182 и др.) видят причину столь активного распространения терроризма в становлении однополярного миропорядка. Биполярный мир эпохи противостояния двух систем, как уже общепризнанно, несмотря на балансирование на краю пропасти мировой войны, обеспечивал более высокий уро181

Комиссаров В.С. Терроризм, бандитизм, захват заложника. – М., 1997. – С. 77, 78. Одесский М., Фельдман Д. Поэтика террора и новая административная ментальность: Очерки истории формирования. – М., 1997. – С. 77. 182

153

вень стабильности и безопасности, чем нынешний миропорядок. В системном плане это вполне закономерно. Устойчивой может быть только двухполюсная или многополюсная система. Единоличное лидерство США не может дать стабильного и безопасного миропорядка, как бы искренне они к этому не стремились. Но в то же время интересам стабильности и безопасности, как на региональном, так и на глобальном уровне, больше соответствует единоличное лидерство США, чем хаос неструктурированного мира. По уровню своей мощи США способны справиться с этой задачей, но США необходимо более взвешенно подходить ко всем своим решениям. К сожалению, не в традициях США прислушиваться к чужому мнению, учитывать чужие интересы, даже если речь идет о союзниках. Двухполюсный мир, в котором один из полюсов будут представлять постиндустриальные государства, а другой – остальные государства, уже обозначается. Можно предположить, что взаимодействие этих полюсов будет той движущей силой, которая определит перспективы дальнейшего развития мировой цивилизации. Молодежь эпохи многополярного мира «позднего модерна» и «зрелого тоталитаризма» знала свои ориентиры, ориентировалась во времени. В качестве борьбы с навязыванием воли извне и возникают различные террористические организации, основу которых составляет молодежь, зачастую отстаивающая свое право на независимость и самоопределение. Итак, терроризм определяется нами как явление нелегитимное и антисистемное, обусловленное политико-идеологическими и социокультурными факторами эпохи постмодернистской неустойчивости. Террористические организации по целям, задачам, технологии работы с молодежью очень схожи с тоталитарными и контркультурными религиозными сектами. Террористические группировки, как и секты контркультурной направленности, состоят из сторонников, сочувствующих и руководителей, в чем напоминают антисистемные криптократические организации прошлого. Специфика современного терроризма состоит в его максимальной виртуализации, что также делает его привлекательным в глазах молодежи, привыкшей к информационносимулятивным способам идентификации.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ Актуальность заявленной в диссертации проблемы определяется, прежде всего, той всеобщей неустойчивостью бытия человека и человечества, которая характеризует наше непростое время и наш сложный мир, в котором все мы живем. Конец XX – начало XXI столетия привели современное человечество как к торжеству научно технического прогресса, так и к духовнонравственному инфантилизму, который оказался перед угрозой современного терроризма, распространением тоталитарных, деструктивных сект и др. Не последнюю роль в этом сыграла мифология модерна с ее иллюзиями и идеологическими стереотипами типа «конца истории» и «конца идеологии», важную роль сыграла повсеместная массофикация культуры, что несомненно привело нас к духовному вакууму. В первой главе нашей диссертации мы постарались выявить основные особенности современной мифологии, основываясь на основных теоретических учениях мыслителей прошлого и современности. Было показано, что современная мифология черпает себя в мифологии прошлого, что мифология модерна и постмодерна в XX веке смогла утвердиться благодаря развитию средств массовой коммуникации, и что современная мифология по преимуществу представляет собой коммуникативную форму. Нами были подробно рассмотрены основные мифы молодежной контркультуры в нашу переходную эпоху, сделан вывод, что молодой человек является основным объектом воздействия в современном мире и зачастую это воздействие пагубным образом сказывается на его психологическом и духовном облике. Нами подробно было разобрано понятие «культура», определены основные проблемы развития культуры в современном нам обществе. Сделан вывод, что возрождение духовности современного российского общества не возможно без опоры на ценности традиционной русской культуры. По мнению большинства ученых современный духовно-культурный кризис в современном мире может привести к гибели нашей цивилизации, если скорейшим

155

образом не решить основные, стоящие перед нами проблемы. Поиски новых форм и методов совершенствования современного культурного процесса обусловлены новой социокультурной ситуацией, заключающейся в необходимости утверждения человека в качестве самодовлеющей, высшей, главной ценности жизни. В своем исследовании мы признаем приоритет общечеловеческих ценностей, определяя их главным императивом современного культурного процесса и развития общества в целом. В диссертационной работе показано к каким последствиям привел разрыв традиций, уничтожение условий для их формирования, возникновение искусственных ложных ценностей и какие негативные последствия это вызвало в воспитании личности, в особенности молодого человека. В исследовании мы неоднократно утверждаем, что несмотря на то, что духовная и культурная жизнь – это не сфера анархии, все же мы, являясь сторонниками культурного плюрализма, считаем, что искусственное отторжение новых веяний в культуре, сдерживание какого либо течения или направления является ложным путем развития современного общества. Подобная искусственно созданная преграда отталкивает большое количество прогрессивной молодежи от развития в рамках цивилизованного общества и бросает ее в так называемые оппозиционные крайности, как то секты, террористические и просто бандитские организации, антиглобалистические движения, т.е. организации заведомо оппозиционные существующим, устоявшимся общественным отношениям. Отсюда и возникает такое понятие как контркультура молодежи, которое воспринимается большинством в обществе как вредное, непрогрессивное, а иногда даже опасное течение. В работе мы стараемся найти корни этого движения и понимаем, что в большинстве своем они лежат именно в плоскости генетического неприятия всего нового в сознании большинства представителей современного, да и вообще любого общества. Еще раз мы даем понять, что наше исследование – не призыв к анархии в сфере культуры, мы считаем, что культурный процесс должен стать цивилизованно управляемым

156

различными институтами власти Это, несомненно, вернет молодого человека в лоно цивилизованного общества, а общество, в свою очередь, научится воспринимать эти течения как нечто нормальное, имеющее право на существование. Вторая глава нашей диссертации посвящена тем негативным проявлениям эпохи постмодернизма с которыми сталкивается наше общество, а в особенности молодое поколение. Нами были выделены такие явления, как терроризм, секты деструктивной направленности и антиглобалистическое движение в современном мире. Эти явления были нами выделены особенно, т.к. они представляют угрозу не только психологическому состоянию молодого человека, но и его жизни. Терроризм, который стал активно проявляться в последние десятилетия прошлого века, а в наши дни представляет огромную угрозу существующему мировому порядку, а в особенности жизни каждого из нас. Все мы становимся беспомощными перед лицом этой угрозы. В современном нам обществе, к великому сожалению, не выработаны еще механизмы борьбы с терроризмом. Мнения ранжируются от повсеместного уничтожения террористов до постоянных уступок этим организациям с целью сохранения жизни людей. Ни одно не другое предложение не может быть нами принято как догма. Все существующие ныне организации по борьбе с этим злом исключительно лечат болезнь, а не причину ее появления. Причин в своей работе мы выявили достаточное количество, и перечислять их здесь не имеет смысла. Нас особо беспокоят причины распространения террористических, бандитских идей в молодежной среде. На наш взгляд это вызвано нестабильностью социальной системы, незащищенностью молодого человека, отсутствием необходимых механизмов для социальной защищенности молодежи. От безысходности молодежь бросается в крайности, которые предлагают, в первую очередь, большие деньги и, что немаловажно, деньги быстрые. Важно и то, что молодому человеку необходимо постоянно самоутверждаться в жизни, доказывать, что он творец своего счастья, а террористические организа-

157

ции дают такую возможность. По статистике более 50% численности подобных организаций составляет молодежь, и, на наш взгляд, решив насущные проблемы молодежи, дав им возможность духовного просвещения и обогащения, что вполне реально, мы выбьем почву из под ног террористических группировок. Все те же проблемы общественной жизни приводят молодых людей в лоно так называемых тоталитарных сект деструктивной направленности. Благополучная ситуация в Белгородской области не позволяет нам понять целостной картины распространения сект в России и в целом в мире. Культовые религиозные организации обладают огромным влиянием, через них проходят большие финансовые потоки, что естественным образом сказывается на численности и на качестве работы организаций. Красивые глянцевые журналы, пышные церемонии посвящения, деньги, выделяющиеся на миссионерскую деятельность, привлекают в ряды организаций большое количество людей, в том числе молодежь. Мы в своей работе выделяем два основных направления борьбы с засилием сектантов: 1.

Всесторонний государственный контроль за деятельностью орга-

низаций, пресечение всевозможных действий направленных на разрушение психики молодого человека, судебное преследование организаторов и исполнителей подобных действий, контроль за финансовыми потоками, направленными на развитие подобных организаций. 2.

Всесторонняя просветительская работа, миссионерство Русской

Православной Церкви в деле духовного развития личности молодого человека. В этой связи в очередной раз можно привести опыт работы БелгородскоСтарооскольской епархии в Белгородской области. Просветительская работа, которая ведется в школах области, в высших учебных заведениях, приобщение молодежи к ценностям православия, ставят мощный заслон на пути распространения сектантства в нашей области. Важно, что эта работа ведется без агрессивного навязывания своего мнения, а лишь путем разъяснительно-

158

го доказательства своей правоты. Считаем, что положительный опыт работы религиозных организаций Белгородской области разумно перенести на всю страну. Современное общество живет в эпоху глобализации, это давно свершившийся факт. Считаем, что отгораживаться от этого процесса «железным занавесом» и глупо, и невозможно. Нам необходимо максимально сократить риски, связанные с развитием этого процесса. Развитие глобализации, как уже было сказано выше, – закономерный исторический процесс развития нашего общества. Вместе с процессом глобализации закономерно возникает явление антиглобализма, которое с каждым годом вовлекает в свои ряды все больше сторонников, в том числе молодежь. В работе мы привели различные по направлениям и численности антиглобалистические организации. Нашу тревогу вызывает то, что мирные по своей сути организации часто перерастают в практически неуправляемые бандитские группировки. Прикрываясь лозунгами антиглобализма они проводят агрессивную, а зачастую опасную для жизни и здоровья каждого политику. Здесь, на наш взгляд, особую роль должно сыграть государство, именно оно должно регулировать и контролировать подобные процессы. Анализируя все вышесказанное мы приходим к нескольким выводам: 1.

Сфера жизнедеятельности молодежи в современном мире огром-

на и оставлять молодого человека одного в этом мире – преступление, здесь необходима всесторонняя, планомерная, комплексная работа органов по делам молодежи, структур, работающих с молодежью, общественных организаций. Самое главное: работа с молодежью в современной России должна носить государственный характер. Должна быть разработана четкая структура государственной молодежной политики в Российской Федерации с обязательным созданием органов по делам молодежи на местах. В данном случае примером опять же может служить опыт работы в Белгородской области. 2.

Процессы, происходящие в общественно-политической жизни

нашего общества, в буквальном смысле опрокинули традиционные представ-

159

ления о принципиальных, исходных позициях в оценке явлений окружающей действительности. Наше общество оказалось в состоянии духовного вакуума и все прежние методы организации и контролирования культурного процесса не подходят современной нам действительности. Следовательно, необходимо выработать, опять же на государственном уровне, новые технологии совершенствования культурного процесса. Мы исходим из того, что культурный процесс – регулируемая система, но это не исключает, а более того предполагает изучение в нем стихийно проявляющихся тенденций и потоков. 3.

Возрождение духовности молодежи и ее воспитание на ценно-

стях православия и традиционной русской культуры – залог решения большинства проблем молодежи, возможность выживания в современном нам обществе. Таковые основные итоги и выводы по проделанной нами работе.

160

БИБЛИОГРАФИЯ 1. Аверинцев, С. Русское православие переменных времен: интервью / С. Аверинцев // Церковно-общественный вестник. - 1996. - № 3 (14 ноября). – С. 11. 2. Алексеев, А. Неформальное движение / А. Алексеев. – М., 1992. – 134 c. 3. Алпеева, Т.М. Теоретико-методологический анализ проблемы социального мифа : дисс…д-ра филос. наук / Т.М. Алпеева. – Минск. : БГУ, 1992. – 327 с. 4. Аннан, К. «Мы, народы: роль ООН в XXI веке»: доклад Генерального секретаря ООН: материалы 54-й сессии Генеральной Ассамблеи ООН / К. Аннан. – «КоммерсантЪ», 4.04.2000. 5. Араб-Оглы, Э.А. Европейская цивилизация и общечеловеческие ценности / Э.А. Араб-Оглы // Вопросы философии. – 1990. – № 8 – С.10-13. 6. Арашавский, А.Ю. Антиобщественные проявления в молодежной среде / А.Ю. Арашавский, А.Я. Винн // Социальные исследования. – 1990. – № 4. – С. 23-24. 7. Арнольдов, А.И. Человек и мир культуры: введение в культурологию / А.И. Арнольдов. – М. : изд-во МГИК, 1992. – 237 с. 8. Арон, Р. Демократия и тоталитаризм / Р. Арон. - М. : Текст, 1993. – 303 с. 9. Арсеньев, К.К. Из недавнего прошлого / К.К. Арсеньев. - РГАСПИ. Ф.274. Оп.1. Ед. хр.39. Л.21. 10. Аубакирова, Г.X. Молодежь в капиталистических странах: объективные условия и субъективные факторы политической социализации / Г.Х. Аубакирова. – М., 1988. 345 с. 11. Ахиезер, А.С. Россия как большое общество / А.С. Ахиезер // Вопросы философии. – 1993. – № 1.. – С.3-19. 12. Бабинцев, В.П. Нетрадиционные религии в арсенале идеологической вой-

161

ны империализма / В.П. Бабинцев, В.В. Лабазов, В.П. Римский. – Белгород, 1989. – С. 34. 13. Бабинцев, В.П. Положение молодежи и реализация молодежной политики в Белгородской области (2001-2003 годы) / В.П. Бабинцев, П.Н. Беспаленко, А.А. Белов и др. – Белгород : Управление по делам молодежи Белгородской области, 2004. – 172 с. 14. Байчоров, А. М. От «разбитого поколения» к контркультуре : Парадоксы молодежного протеста в США / А.М. Байчоров. – Минск : изд-во БГУ, 1982. – 142 с. 15. Балагушкин, Е.Г. Критика современных нетрадиционных религий (истоки, сущность, влияние на молодежь) / Е.Г. Балагушкин. – М. : изд-во МГУ, 1986. – 286 с. 16. Барт, Р. Избранные работы : Семиотика. Поэтика / Р. Барт. – М. : Прогресс, 1989. – 615 с. 17. Барт, Р. Избранные работы : Семиотика. Поэтика / Р. Барт. – М. : Изд. группа «Прогресс» : «Универс», 1994. – 615 с. 18. Барт, Р. Мифология / Р. Барт. - М. : изд-во им. Сабашниковых, 2000. – 314 с. 19. Баталов, Э.Я. Философия фунта : критика идеологии левого радикализма / Э.Я. Баталов. – М. : Политиздат, 1973. – 222 с. 20. Бауман, 3. Спор о постмодернизме / З. Бауман // Социологический журнал. – 1995. – № 4. – С. 69-80 21. Бахтин, М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса / М.М. Бахтин. – М. : Художественная литература, 1990. – 543 с. 22. Бек, У. Общество риска / У. Бек. - М. : Прогресс-Традиция, 2000. – 384 с.

162

23. Белл, Д. Грядущее постиндустриальное общество : опыт социального прогнозирования : пер. с англ. / Д. Белл ; под ред. В.Л. Иноземцева. – М. : Academia, 1999. – 785 с. : портр. 24. Беньямин, В. Произведение искусства в эпоху технической воспроизводимости / В. Беньямин. – М., 1996. – С.109-111. 25. Бергер, П. Капиталистическая революция : 50 тезисов о процветании, равенстве и свободе / П. Бергер. – М. : изд. группа «Прогресс»-«Универс», 1994. – 320 с. 26. Бергер, П. Социалистический миф / П. Бергер // Социологические исследования. – 1990. – № 7. – С. 133-141. 27. Бергер, П. Социальное конструирование реальности : трактат по социологии знания / П. Бергер, Т. Лукман. - М. : Моск. филос. фонд, 1995. – 323 с. – (Первые публикации в России). 28. Бердяев, Н.А. Дух и реальность / Н.А. Бердяев. - М. : АСТ ; Харьков : Фолио, 2003. – 680 с. : ил. 29. Бердяев, Н.А. Смысл истории / Н.А. Бердяев. – М. : Мысль, 1990 – 176 с. 30. Бернгард, А. Стратегия терроризма / А. Бернгард. – М., 1998. – 234 с. 31. Берри, Г.Дж. Во что они верят / Г.Дж. Берри. – М. : Ассоциация «Духовное возрождение» : «Златоуст», 1994. – 391 с. 32. Бестужев-Лада, И.В. Какая ты, молодежь? / И.В. Бестужев-Лада. - М. : Московский рабочий, 1988. – 111 с. – («Позиция»). 33. Библер, В.С. От наукоучения – к логике культуры : два философских введения в ХХI век / В.С. Библер. – М. : Политиздат, 1990. – 413 с. 34. Боноски, Ф. Две культуры / Ф. Боноски. – М. : Прогресс, 1978. – 433 с. 35. Борисов, С.Н. Философско-культурологический анализ феномена терроризма в мире традиционализма и современности : автореферат дис….

163

канд. филос. наук / С.Н. Борисов ; [Белгор. гос. ун-т] – Белгород : БелГУ, 2005. – 22 с. 36. Боровски, Р. Введение к книге «Осмысление культурной антропологии» / Р. Боровски // Этнографическое обозрение. – 1995. - №1. – С. 6-7. 37. Брасс, А. Терроризм между Лениным и Арафатом / А. Брасс. – М. : РусьОлимп : ОЛМА-ПРЕСС Образование, 2004. – 318 с. – (Терроризм : история и современность). 38. Браунгарт, Р. Дж. Советская и американская молодежь : Сравнительный анализ / Р. Дж. Браунгарт, М. Маргарет // Политические исследования. – 1991. – № 4. – С. 160-166. 39. Будницкий, О.В. Терроризм глазами историка. Идеология терроризма / О.В. Будницкий // Вопросы философии. – 2004 – № 5. – С. 3-19. 40. Буклемишев, О. Корпоративный синдром / О. Буклемишев // Эксперт. – 2002. – № 32. – С. 11. 41. Булденко, К.А. Социалистическая культура как фактор формирования активной жизненной позиции личности (социально-философский аспект) : автореф. дис….канд. философ. наук / К.А. Булденко. – М., 1987. 217 с. 42. Бухтина,

Т.П.

Философская

антропология

и

воспитательно-

образовательные парадигмы : от античной Пайдейи к Просвещению / Т.П. Бухтина, В.П. Римский. – Волгоград : изд-во ВолГУ, 2004. – 156 с. 43. Буш, М. Молодежный имидж : Плетеные косички. Шнуры. Бисерные ленточки / М. Буш, Н. Лае, А. Нииб и др. – М. : Ниола-Пресс, 2000. – 64 с. : ил. – (100 новых идей). 44. Быков, В.М. От молчаливого поколения к бунтующему: (Трансформация молодого поколения США) / В.М. Быков. – М., 1974. 89 с. 45. Бычко, А.К. Критический анализ философских концепций молодежного бунтарства : автореф. дис…. д-ра филос. наук / А.К. Бычко. – Киев, 1985. – 49 с.

164

46. В Думе: Запросы об убийстве Столыпина // Будущее (L'Avenir). – (Paris). – 1911. – N 3 (5 нояб.). 47. Валлерстайн, И. Конец знакомого мира : социология XXI века / И. Валлерстайн ; Центр исслед. постиндустриал. о-ва. – М. : Логос, 2003. – 354 с. 48. Василев, Г. Без демаркационной линии. Интеллигенция, «контркультура» и революция / Г. Василев ; пер. с болг. Р.Е. Мельцера. – М. : Прогресс, 1976. – 176 с. 49. Вдовиченко, Л.Н. «Альтернативные» движения молодежи в современном буржуазном обществе / Л.Н. Вдовиченко, А. Загорский. – М. : Б.и., 1984. – 35 с. 50. Вебер, А. Избранное : кризис европейской культуры / А. Вебер. – СПб. : Университетская книга, 1999. – 565 с. – (Книга света). 51. Вебер, М. Избранное. Образ общества / М. Вебер. – М. : Юрист, 1994. – 704 с. 52. Витюк, В.В. «Левый» терроризм на Западе : история и современность / В.В. Витюк, С.А. Эфиров ; АН СССР, Ин-т социол. исслед. – М. : Наука, 1987. – 318 с. 53. Вишневский, Ю.Р. Социология молодежи / Ю.Р. Вишневский, В.Т. Шапко. – Екатеринбург, 1997. 127 с. 54. Гадамер, Г.Г. Истина и метод / Г.Г. Гадамер ; общ. ред. Б.Н. Бессонова. – М. : Прогресс, 1988. – 700 с. 55. Гайнутдин, Р. Ислам в современной России / Р. Гайнутдин. – М. : ФаирПресс : ГРАНД, 2004. – 330 с. 56. Гальцева, Р.А. Западноевропейская культурфилософия между мифом и игрой / Р.А. Гальцева // Самосознание культуры и искусства XX века. Западная Европа и США. – М. – СПб. : Университетская книга, 2000. – С. 9-24. 57. Гвардини, Р. Конец нового времени / Р. Гвардини // Феномен человека:

165

антология. – М., 1993. – 45-46 с. 58. Генис, А. Вавилонская башня : искусство настоящего времени : эссе / А. Генис. – М. : «Независимая газета», 1997. – 256 с. 59. Гибелев, И.В. Человек в онтологии массовой культуры: философскокультурологический анализ : автореферат дисс.... канд. филос. наук / И.В. Гибелев. – Белгород : БелГТАСМ, 2001. – 23 с. 60. Гидденс, Э. Ускользающий мир : как глобализация меняет нашу жизнь / 61. Э. Гидденс : пер. с англ. М.Л. Коробочкина. – М. : Весь мир, 2004. – 116 с. 62. Глобализация как стержневая проблема грядущего мирового развития: материалы круглого стола / Богомолов О., Горелик А., Делягин М., Королев И. и др. // Международная жизнь. – 2001. – № 11. – С. 33. 63. Голомшток, И.Н. Тоталитарное искусство / И.Н. Голомшток. – М. : Галарт, 1994. – 327 с. 64. Голосовкер, Я.Э. Логика мифа / Я.Э. Голосовкер. – М. : Наука, 1987. – 218 с. 65. Горбачев, М.С. Грани глобализации : трудные вопросы современного развития / М.С. Горбачев, А.Г. Арбатов, О.Т. Богомолов и др. – М. : Альпина паблишер, 2003. – 591 с. 66. Грачев, А.С. Поражение или урок? Об опыте и последствиях молодежных и студенческих выступлений 60-70-х гг. на Западе / А.С. Грачев. – М. : Молодая гвардия, 1978. – 223 с. 67. Громов, А.В. Неформалы. Кто есть кто? / А.В. Громов, О.С. Кузин. - М. : Мысль, 1990. – 271 с. 68. Гуревич, А.Я. Категории средневековой культуры / А.Я. Гуревич. – М. : Искусство, 1984. – 350 с. 69. Гуревич, А.Я. Проблемы средневековой народной культуры / А.Я. Гуревич. – М. : Искусство, 1981. – 359 с.

166

70. Гуревич, А.Я. Средневековый мир : культура безмолствующего большинства / А.Я. Гуревич. – М. : Искусство, 1990. - 396 с. 71. Гуревич, П.С. Культурология / П.С. Гуревич. – 3-е изд., перераб. и доп. – М. : Гардарики, 2003. – 280 с. 72. Гуревич, П.С. Современный гуманитарный словарь-справочник / П.С. Гуревич. - М. : Олимп ; Назрань : АСТ, 1999. – 525 с. 73. Гуревич, П.С. Социальная мифология / П.С. Гуревич. – М. : Мысль, 1983. – 175 с. 74. Гуревич, П.С. Философия культуры / П.С. Гуревич. – 2-е изд. – М. : «Аспект Пресс», 1995. – 288 с. 75. Гуськов, И.А. Молодежь среднего российского города. Выбор жизненного пути / И. А. Гуськов. – Ростов-н/Д., 2000. – 23 с. 76. Гэлбрейт, Дж. К. Жизнь в наше время : Воспоминания / Дж. Гэлбрейт ; пер. с англ. О.С. Васильева. – М. : Прогресс, 1986. – 406 с. 77. Давыдов, Ю.Н. Контркультура и кризис социализации молодежи в условиях «общества потребления» / Ю.Н. Давыдов // Социологические исследования. – 1977. – № 3. – С. 34-39. 78. Давыдов, Ю.Н. Социология контркультуры : инфантилизм как тип мировосприятия и социальная болезнь / Ю.Н. Давыдов, И.Б. Роднянская. – М. : Наука, 1980. – 264 с. 79. Давыдов, Ю.Н. Эстетика нигилизма : искусство и «Новые левые») / Ю.Н. Давыдов. – М. : Искусство, 1975. – 271 с. 80. Дворкин, А. Десять вопросов навязчивому незнакомцу: пособие для тех, кто не хочет быть завербованным / А Дворкин – М. : Информационноконсультативный Центр Свмч. Иринея еп. Лионского, 1995. – 44 с. 81. Декларация тысячелетия ООН: (утверждена Генеральной Ассамблеей ООН 8 сентября 2000 года. – М., 2000. – 234 С.

167

82. Делягин, М.Г. Мировой кризис : общая теория глобализации : курс лекций / М.Г. Делягин. – 3-е изд., перераб. и доп. – М. : Инфра-М, 2003. – 766 с. 83. Дженкинс, Дж. Психокультурное изучение эмоций / Дж. Дженкинс. – СПб., 1994. – 340 с. 84. Дилигенский, Г.Г. В поисках смысла и цели : проблема массового сознания современного капиталистического общества / Г.Г. Дилигенский. – М. : Политиздат 1986. – 256 с. – (Критика буржуазной идеологии и ревизионизма). 85. Дилигенский, Г.Г. Человек перед лицом глобальных процессов / Г.Г. Длигенский. – М., 2003. – С. 330 – 332. 86. Дмитриев, А.В. Конфликтология : учеб. пособие / А.В. Дмитриев. – М. : Альфа-М, 2003. – 336 с. 87. Дмитриев, А.В. Насилие : социально-политический анализ / А.В. Дмитриев, И.Ю. Залысин. – М. : РОССПЭН, 2000. – 327 с. 88. Днепрова, Н. Тревога молодых по поводу религиозного беспредела в России / Н. Днепрова // Миссионерское обозрение. – 1996. – № 6. – С. 3. 89. Долгов, В.В. Молодежное движение в России. Книга 1: Середина XIX в. — 20-е годы XX века : монография / В.В. Долгов, В.К. Криворученко, В.А. Родионов ; НИЦ при ИМ. – М., 1997. – 458 с. 90. Долгова, Т.П. Молодежная субкультура и наркотики : социокультурные и социопсихологические факторы / Т.П. Долгова, Ю.А. Клейберг. - Тверь : «Эврика-М», 1997. – 63 с. 91. Досократики : доэлеатовский и элеатовский периоды / пер. с древнегр. А. Маковельского. – Мн. : Харвест, 1999. – 783 с. – (Классическая философская мысль). 92. Досократики. Доэлеатовский и элеатовский периоды / под ред. А. Маковельского. – Мн. : Харвест, 1999. – 783 с.

168

93. Дубровский, Д.И. Постмодернистская мода / Д.И. Дубровский // Вопросы философии. – 2001. – № 8. – С. 112-113. 94. Дюркгейм, Э. Социология. Ее предмет, метод, предназначение / Э. Дюркгейм. – М. : Канон, 1995. – 352 с. 95. Егоршева, О.И. Культурно-исторические смыслы «современности», или Когда начинается «Новое время»? // Современная социокультурная динамика и духовная жизнь : сб. статей / О.И. Егоршева, В.П. Римский. – Вып. 1. – Белгород, 2003. – С. 111-120. 96. Егоршева, О.И. Культурно-цивилизационная специфика современной мифологии : дис…. канд. философ. наук / О.И. Егоршева. – Белгород, 2002. – 153 с. 97. Егоршева, О.И. Мифология модерна в индустриальной цивилизации : учебное пособие по спецкурсу / О.И. Егоршева. – Волгоград : ВолГУ, 2002. – 50 с. 98. Емельянов, В.П. Терроризм и преступления террористической направленности / В.П. Емельянов. – Харьков : Рубикон, 1997. – 175 с. 99. Емельянов, Ю.В. Обострение социально-политических противоречий в США и молодежь / Ю.В. Емельянов ; отв. ред. В.Н. Шубкин ; АН СССР, Ин-т междунар. рабочего движения. – М. : Наука, 1986. – 175 с. 100.

Ефимова, Н. Е. Молодежь как субъект массовой коммуникации / Н.Е.

Ефимова // Дети и молодежь в мире массовой коммуникации. – М., 1988. – 120 с. 101.

Заковоротная, М.В. Идентичность человека : социально-философские

аспекты / М.В. Заковоротная. – Ростов-н/Д : Изд-во СКНЦ ВШ, 1999. – 200 с. 102.

Западные молодежные субкультуры 80-х годов : науч. – аналит. об-

зор. – М. : ИНИОН, 1990. – 32 с.

169

103.

Запесоцкий, А. Эта непонятная молодежь : проблемы неформальных

молодежных объединений / А. Запесоцкий, А. Фаин. – М. : Профиздат, 1990. – 232 с. 104.

Зиммель, Г. Избранное. Т.1 Философия культуры / Г. Зиммель. - М. :

Юрист, 1996. – 671 с. – (Лики культуры). 105.

Зиновьев, А. На пути к сверхобществу / А. Зиновьев. – М. : Центрпо-

лиграф, 2000. – 638 с. 106.

Зубок, Ю.А. Исключение в исследовании проблем молодежи / Ю.А.

Зубок // Социологические исследования. – 1998. – № 8. – С. 47-56. 107.

Иванич, Ю. Наркотики и терроризм / Ю. Иванич. – М. : Вече, 2005. –

464 с. 108.

Иванов, В. Родное и вселенское / В. Иванов. – М. : Республика, 1994.

– 428 с. 109.

Иванов, В.В. Избранные труды по семиотике и истории культуры. Т.1

/ В.В. Иванов. – М. : Языки русской культуры, 1999. – 911 с. 110.

Иконникова, С.Н. Критика буржуазных концепций «молодежной

культуры» / С.Н. Иконникова. – М., 1976. – 150 с. 111.

Иконникова,

С.Н.

Молодежь.

Социологический

и

социально-

психологический анализ / С.Н. Иконникова. – Л. : изд-во Ленингр. ун-та, 1974. – 166 с. 112.

Иконникова, С.Н. Социология о молодежи и проблемы коммунисти-

ческого воспитания : учеб. пособие / С.Н. Иконникова ; Ленингр. гос. ин-т культуры им. Н.К. Крупской. – Л. : ЛИК, 1988. – 78 с. 113.

Ильин, И. Постмодернизм : словарь терминов / И. Ильин. - М., 2001.

114.

Ильин, И. Постмодернизм от истоков до конца столетия : эволюция

научного мифа / И. Ильин. – М. : INTRADA, 1998. – 225 с.

170

115.

Ильин, И. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм /

И. Ильин. – М. : Интрада, 1996. – 256 с. 116.

Ильинский, И.М. Молодежь и молодежная политика / И.М. Ильин-

ский. – М. : Голос, 2001. – 694 с. 117.

Ильиных, О.П. Социальный кризис Российского общества и мировоз-

зрение молодежи : автореф. дис. … канд. филос. наук / О.П. Ильиных. – Пермь, 1997. – 33 с. 118.

Ионин Л.Г. Социология культуры / Л.Г. Ионин. – М. : Логос, 1998. –

288 с. 119.

Исламшина, Т.Г. Молодежные субкультуры / Т.Г. Исламшина, Р.С.

Цейтлин, А.Л. Сагалаев и др. – Казань: Изд-во Казан. гос. технол. ун-та, 1997. – 115 с. : ил. 120.

Кабанов, П.А. Политическая преступность: сущность, причины, пре-

дупреждение / П.А. Кабанов. – Нижнекамск: Нижнекамский филиал МГЭИ, 2000. – 76 с. 121.

Камю, А. Бунтующий человек / А. Камю. - М.: Политиздат, 1990. –

415 с. 122.

Капкан безграничной свободы. Сборник статей по сайентологии / под

ред. Дворкина А.Л. – М. : Изд-во Братства Святителя Тихона, 1996. – 160 с. 123.

Кара-Мурза С.Г. Советская цивилизация. Книга первая. От начала до

Великой Победы / С.Г. Кара-Мурза. – М.: Алгоритм, 2001. – 528 с. 124.

Каргалова, М.В. Молодежь Европы в поисках выхода / М.В. Каргало-

ва. – М.: Профиздат, 1990. – 215 с. : ил. – (Империализм : события, факты, документы). 125.

Кассирер, Э. Опыт о человеке. Введение в философию человеческой

культуры / Э. Кассирер // Избранное. Опыт о человеке. – М.: Гардарика, 1998. – С. 440-709.

171

126.

Кириенко, Е.И. Молодежь провинции: проблемы и перспективы. Со-

циологический портрет молодежи Курской области / Е.И. Кириенко. Курск, 2000. 120 с. 127.

Классификация тоталитарных сект и деструктивных культов Россий-

ской Федерации (в помощь епархиальному миссионеру) / Миссионерский отдел Московского Патриархата РПЦ. – Белгород, 1996. – 80 с. 128.

Климов, Ю.М. Поколение кризиса или кризис поколения? /

Ю.М. Климов. – М.: Мысль, 1988. – 269 с. : ил. 129.

Ковалева, А.И. Социализация личности : норма и отклонение /

А.И. Ковалева ; Ин-т молодежи. - М.: ИМ : Голос, 1996. – 223 с. 130.

Ковалева, Т.В. «Подростки смутного времени»: (к проблеме социали-

зации старшеклассника) / Т.В. Ковалева, О.К. Степанова // Социологические исследования. – 1998. – № 8. – С. 57-64. 131.

Ковалева, Т.И. Миф как феномен социальной реальности : авторефе-

рат дисс.… канд. филос. наук / Т.И. Ковалева. - М.: МГСУ, 1999. – 24 с. 132.

Кожушко, Е.П. Современный терроризм : анализ основных направле-

ний / Е.П. Кожушко. – М. : Харвест, 2001. – 448 с. 133.

Козлов, А.А. Молодой человек : становление образа жизни / А.А. Коз-

лов, А.В. Лисовский. – М. : Политиздат, 1986. – 168 с. – (Личность. Мораль. Воспитание). 134.

Козлова, Н.Н. Горизонты повседневности советской эпохи : голоса из

хора / Н.Н. Козлова. – М.: ИФРАН, 1996. – 216 с. 135.

Козлова, Н.Н. Кризис классических методологий и современная по-

знавательная ситуация / Н.Н. Козлова // Социологические исследования. – 1995. – № 11. – С. 12-22. 136.

Козловски, П. Культура постмодерна / П. Козловски. - М. : Республи-

ка, 1997. – 240 с.

172

137.

Комиссаров, В.С. Терроризм, бандитизм, захват заложника / В.С. Ко-

миссаров. - М. : «Кросна-Лекс», 1997. – 237 с. 138.

Кон, И. Студенческие волнения и теория «конфликта поколений» /

И. Кон // США. – 1971. – № 3. – С. 27-39. 139.

Кон, И.С. НТР и проблемы социализации молодежи / И.С. Кон. – М. :

Знание, 1988. – 64 с. 140.

Кон, И.С. Психология ранней юности / И.С. Кон. – М.: Просвещение,

1989. – 255 с. 141.

Кон, И.С. Психология старшеклассника / И.С. Кон. – М.: Просвеще-

ние, 1982. – 207 с. 142.

Кон, И.С. Социальная психология / И.С. Кон. – М.: Московский пси-

холого-социальный институт ; Воронеж : Издательство НПО «МОДЭК», 1999. – 560 с. 143.

Константиновский, Д.Л. Молодежь 90-х : самоопределение в новой

реальности / Д.Л. Константиновский; Рос. акад. образования, Центр социологии образования, РАН, Ин-т социологии. – М.: Центр социологии образования, 2000. – 223 с. : ил. 144.

Контркультура и социальные трансформации : сб. тез. сов. философов

/ XVIII ВФК, Брайтон ; ред.-сост. М.А. Султанова. – М. : Б.и., 1990. – 141 с. 145.

Корзун, Н.В. Рок, игры, мода и реклама / Н.В. Корзун. – М.: Сов.

Россия, 1989. – 136 с. – (По ту сторону). 146.

Коул, М. Культурологическая психология. Наука будущего / М. Коул.

– М.: «Когито-Центр», 1996. – 432 с. 147.

Криворученко, В.К. Наука о молодежи: история и политика / В.К.

Криворученко // Избранное 1990-х годов: монография / Академия гуманитарных наук, Институт молодежи. – М., 1999. – (К 30-летию Института молодежи). Вариант: Криворученко, В.К. Молодежь и молодежная поли-

173

тика: термины и понятия / В.К. Криворученко. – М.: Национальный институт бизнеса, 2005. – 400 с. 148.

Кузьмин, В.А. Молодежь на пути в XXI век / В.А. Кузьмин. - М.: Со-

дружество социологических ассоциаций, 1992. – 285 с. 149.

Култыгин, В.П. Критика неомарксистских концепций в молодежном

движении : учеб. пособие / В.П. Култыгин, Ф.М. Мухаметшин - М.: ВКШ, 1987. – 81 с. 150.

Культурология : учебное пособие / под ред. Г.В. Драча. – Ростов н/Д :

Изд-во «Феникс», 2000. – 608 с. 151.

Культурология. ХХ век: антология. – М.: Юрист, 1995. – 703 с.

152.

Культурология. ХХ век: словарь. – СПб.: Университетская книга,

1997. – 640 с. 153.

Кураев, А. Новый закон о свободе совести уже устарел / А. Кураев //

Миссионерское обозрение. – Белгород, 1996. – № 8. – С.12-19. 154.

Кураев, А. Церковь и молодежь : неизбежен ли конфликт? / А. Кура-

ев. – СПб. : Рус. остров, 2004. – 451 с. 155.

Курганский, С.И. Ценностные основы современного культурного

процесса : дисс. … к. соц. н. / С.И. Курганский. - Белгород, 1995. – 152 с. 156.

Кутырев, В.А. Разум против человека / В.А. Кутырев. – М. : ЧеРо,

1999. – 289 с. : ил. 157.

Кэмпбелл, Д. Герой с тысячью лицами / Д. Кэмпбелл. – Киев : София

Ltd., 1997. – 336 с. 158.

Лебон, Г. Психология толп / Г. Лебон. – М.: Изд-во КСП+, 1998. – 416 с.

159.

Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении / Л.

Леви-Брюль. – М.: Педагогика-Пресс, 1994. – 608 с. 160.

Левикова, С.И. Молодежная культура / С.И. Левикова. – М.: Вузов-

ская книга, 2002. – 259 с.

174

161.

Левикова, С.И. Молодежная субкультура / С.И. Левикова – М. : ФА-

ИР-ПРЕСС, 2004. – 608 с. 162.

Леви-Строс, К. Мифологики. – Т. 2. От меда к пеплу / К. Леви-Строс.

– М.; СПб.: Университетская книга, 2000. – 442 с. 163.

Леви-Строс, К. Мифологики. – Т. 3. Происхождение застольных обы-

чаев / К. Леви-Строс. – М.; СПб.: Университетская книга, 2000. – 461 с. 164.

Леви-Строс, К. Мифологики. В 4-х тт. – Т. 1. Сырое и приготовленное

/ К. Леви-Строс. – М. ; СПб. : Университетская книга, 1999. – 406 с. 165.

Леви-Строс, К. Структурная антропология / К. Леви-Строс. – М.:

Наука, 1983. – 536 с. 166.

Левичева, В.Ф. Молодежный Вавилон : Размышления о неформаль-

ном движении / В.Ф. Левичева. – М.: Мол. Гвардия, 1989. – 220 с. 167.

Легко ли быть молодым. – М.: Молодая гвардия, 1989. – 271 с. – (Сво-

бодная трибуна). 168.

Легко ли быть молодым... / авт.-сост. В. Огрызко. – М. : Молодая

гвардия, 1989. – 271 с. – (Свободная трибуна). 169.

Лиотар, Ж.-Ф. Состояние постмодерна / Ж.-Ф. Лиотар. – М. : Инсти-

тут экспериментальной социологии ; СПб. : Алетейя, 1998. – 159 с. 170.

Лисовский, В.Т. Динамика социальных изменений: (опыт сравни-

тельных социологических исследований российской молодежи) / В.Т. Лисовский // Социологические исследования. – 1998. – № 5. – С. 27-35. 171.

Лифшиц, М.А. Мифология древняя и современная / М.А. Лифшиц. –

М. : Искусство, 1980. – 582 с. 172.

Лосев, А.Ф. Знак. Символ. Миф / А.Ф. Лосев. – М. : Изд-во МГУ,

1982. – 480 с. 173.

Лосев, А.Ф. Из ранних произведений / А.Ф. Лосев. - М. : Правда,

1999. – 656 с. – (Из истории отечественной философской мысли).

175

174.

Лотман, Ю.М. Статьи по семиотике и типологии культуры /

Ю.М. Лотман // Избр. ст. в 3-х т. : Т.1. – Таллин : Александра, 1992. – 480 с. 175.

Луков, В.А. Проблема обобщающих оценок положения молодежи /

В.А. Луков // Социологические исследования. – 1998. – № 8. – С. 27-35. 176.

Мадисон, А. Хиппи – выход из этой игры / А. Мадисон. – М., 1989. 98 с.

177.

Макаренко, В.П. Русская власть (теоретико-социологические пробле-

мы) / В.П. Макаренко. – Ростов н/Д: Изд-во СКНЦ ВШ, 1998. – 301 с. 178.

Малахов, В.С. Идентичность / В.С. Малахов // Новая философская

энциклопедия : В 4-х тт. – М., 2001. – Т. 2. – С. 79. 179.

Малиновский, Б. Магия, наука и религия / Б. Малиновский. – М. :

Рефл-бук, 1998. – 291 с. : ил. – (Созвездия мудрости). 180.

Манхейм, К. Диагноз нашего времени : сборник / К. Манхейм. – М. :

Юрист, 1994. – 700 с. – (Лики культуры). 181.

Маркс, К. Капитал / К. Маркс. – М., 1978. – С. 77.

182.

Маркс, К. Немецкая идеология / К. Маркс. - М. : Политиздат, 1988. –

574 с. 183.

Маркузе, Г. Одномерный человек. Исследование идеологии Развитого

Индустриального Общества / Г. Маркузе. – М. : REFL-book, 1994. – 368 с. 184.

Марченко, В.Ю. Пространство культуры как социальная реальность :

автореф. дис…. канд. филос. наук : 09.00.01 / В.Ю. Марченко. – Ростов н/Д, 1987. – 16 с. 185.

Маршак, А.Л. Особенности социокультурных связей социально-

дезорганизованной молодежи / А.Л. Маршак // Социологические исследования. – 1998. – № 12. – С. 94-96. 186.

Межуев, В.М. Культура и история / В.М. Межуев. – М. : Мысль, 1977.

– 275 с. 187.

Мелетинский, Е.М. Поэтика мифа / Е.М. Мелетинский. – М. : Наука,

176

1976. – 406 с. 188.

Мельвиль, А.Ю. «Контркультура», ее эволюция и ее современные

критики на Западе / А.Ю. Мельвиль // Вопросы философии. – 1974. – № 8. – С. 153-161. 189.

Мельвиль, А.Ю. Контркультура и «новый» консерватизм / А.Ю.

Мельвиль, И.О. Разлогов. – М.: Искусство, 1981. – 264 с. 190.

Мень, А. История религии: в 2 кн. Кн. 1 : В поисках Пути, Истины и

Жизни / А. Мень. – М. : Изд. дом. «Форум», 1997. – 215 с. 191.

Методологические проблемы исследования молодежи : сборник науч.

тр. / НИЦ при ИМ; сост. Б.А. Ручкин. – М.: Социум, 1998. – 71 с. 192.

Мид, М. Культура и мир детства : избранные произведения / М. Мид.

– М.: Наука, 1988. – 429 с.: ил. – (Этнографическая библиотека). 193.

Мифы народов мира : энциклопедия. – В 2-х т.: Т. 1. – М. : Сов. энц.,

1980. – 672 с. 194.

Мифы народов мира: энциклопедия. – В 2-х т.: Т.2. – М.: Сов. энц.,

1982. – 720 с. 195.

Молодежные движения и субкультуры Санкт-Петербурга: сб. ст. / Ин-

т социологии РАН и др. ; под ред. В.В. Костюшева. - СПб.: Норма, 1999. – 303 с. 196.

Молодежный экстремизм / под ред. А.А. Козлова // Человек и обще-

ство. – СПб., 1996. – Вып. 28. С.34-48. 197.

Молодежь в современном мире: проблемы и суждения : (материалы

«круглого стола») // Вопросы философии. – 1990. – № 5. – С. 12-33. 198.

Молодежь и общество на рубеже веков / под ред. И.М. Ильинского. –

М.: Голос, 1999. – 332 с. : ил. 199.

Молодежь провинции : проблемы и перспективы : материалы межре-

гион. науч.-практич. конф. – Курск : Союз, 2000. – 235 с.

177

200.

Молодежь России : потерянное поколение или надежда XXI века? :

материалы Российской ювенологической научно-практической конференции, Санкт-Петербург, 27-28 марта 1998 г. – В 2-х ч. : Ч. 1. – СПб. : СПГУТД, 1998. – 360 с. 201.

Молодежь России : потерянное поколение или надежда XXI века? :

материалы Российской ювенологической научно-практической конференции, Санкт-Петербург, 27-28 марта 1998 г. – В 2-х ч. : Ч. 2. – СПб. : СПГУТД, 1998. – 184 с. 202.

Молчанов, В.В. Pro и contra «контркультуры» / В.В. Молчанов // Во-

просы литературы. – 1973. – № 1. – С.107-125. 203.

Мяло, К.Г. Время выбора : молодежь и общество в поисках альтерна-

тивы / К.Г. Мяло. – М. : Политиздат, 1991. – 253 с. 204.

Мяло, К.Г. Под знаменем бунта : очерки по истории и психологии

молодежного протеста 1950-1970-х гг. / К.Г. Мяло. – М. : Молодая гвардия, 1988. – 287 с. : ил. 205.

Мяло, К.Г. Проблема романтического сознания в молодежной «контр-

культуре» 60-х годов / К.Г. Мяло // Культура и идеологическая борьба. – M., 1979. С.12-19. 206.

Назаретян, А.П. Цивилизационные кризисы в контексте Универсаль-

ной истории : синергетика, психология, футурология / А.П. Назаретян – М.: ПЕР СЭ, 2001. – 239 с. 207.

Неймарк, Н. Терроризм и падение имперской России / Н. Неймарк. –

М., 1998. – 257 с. 208.

Неклесса, А.И. Глобальный Град : творение и разрушение. Размышле-

ние об истории, о цивилизации и прогрессе / А.И. Неклесса // Восток. Афроазиатские общества : история и современность. – 2003. – № 1. – С. 136-155. 209.

Неформалы: Кто они? Куда зовут? / ред.-сост. В.И. Вьюницкий. – М.:

Политиздат, 1990. – 334 с.

178

210.

Неформальная волна : сб. науч. тр. / отв. ред. В.Ф. Левичева. – М. :

ВКШ, 1990. – 194 с. 211.

Неформальная Россия : О неформальных политизированных движе-

ниях и группах в РСФСР : опыт справ. / сост., науч. редактирование и вступ. ст. В.Н. Березовский, Н.И. Кротов. – М. : Молодая гвардия, 1990. – 382 с. 212.

Никулина, О.В. Молодежная субкультура: за и против / О.В. Никули-

на. – М.: Наука. – 1985. 167 с. 213.

Ницше, Ф. О пользе и вреде истории для жизни / Ф. Ницше // Сочи-

нения : в 2 т. / Ф. Ницше. – М., 1997. – Т. 1. – С. 158-230. 214.

Ницше, Ф. Сочинения в 2-х т. : Т. 1 / Ф. Ницше. – М.: Мысль, 1990. –

832 с. 215.

Ницше, Ф. Сочинения в 2-х т. : Т. 2 / Ф. Ницше. – М. : Мысль,1990. –

830 с. 216.

Новые информационные технологии и судьбы рациональности в со-

временной культуре. Материалы «круглого стола») // Вопросы философии. – 2003. – № 12. – С.3-52. 217.

Новые религиозные организации России деструктивного и оккульт-

ного характера : справочник. – Изд. 2-е, перераб. и доп. – Белгород: Мисиионер. отд. Моск. Патриархата : Правосл. Миссионер. Фонд Рус. Правосл. Церкви, 1997. – 462 с. 218.

О России и русской философской культуре. Философы русского по-

слеоктябрьского зарубежья. – М. : Наука, 1990. – 528 с. 219.

Оборонко, В.И. Западные молодежные субкультуры 80-х годов : на-

учно-аналитический обзор / В.И. Оборонко. – М.: ИНИОН АН СССР, 1990. – 32 с. 220.

Овчинникова, Г.В. Терроризм / Г.В. Овчинникова ; С.-Петерб. юрид.

ин-т Генер. Прокуратуры Рос. Федерации. – СПб. : С.-Петерб. юрид. ин-т,

179

1998. – 36 с. – ( Современные стандарты в уголовном праве и уголовном процессе). 221.

Одесский, М. Поэтика террора и новая административная менталь-

ность : очерки истории формирования : пособие по спецкурсу / М. Одесский, Д. Фельдман. – М. : РГТУ, 1997. – 203 с. 222.

Ольшанский, Д.В. Неформалы : групповой портрет в интерьере / Д.В.

Ольшанский. – М. : Педагогика, 1990. – 189 с. 223.

Омельченко, Е.Л. Молодежные культуры и субкультуры / Е.Л. Омель-

ченко; Ин-т социологии РАН, Ульян. гос. ун-т. – М.: Ин-т социологии РАН, 2000. – 262 с. – (Специализир. курсы в социол. образовании). 224.

Ортега-и-Гассет, X. Эстетика. Философия культуры / Х. Ортега-и-

Гассет. – М. : Искусство, 1991. – 588 с. 225.

Основы ювенологии : опыт комплексного междисциплинарного ис-

следования / науч. ред. Е.Г. Слуцкий, отв. ред. И.В. Скомарцева. – СПб.: БИС-принт, 2002. – 400 с. 226.

Павловский, В.В. Ювенология : становление науки о молодежи / В.В.

Павловский ; Красноярский гос. ун-т, Красноярский агроуниверситет. – Красноярск: Красноярск. ун-т, 1997. – 185 с. 227.

Панарин, А.С. Искушение глобализмом / А. Панарин. – М.: ЭКСМО-

пресс, 2002. – 415 с. 228.

Панарин, А.С. Постмодернизм и глобализация : проект освобождения

собственников от социальных и национальных обязательств // Вопросы философии. – 2003. – № 6. – С. 16-35. 229.

Парсонс, Т. О социальных системах / Т. Парсонс. – М.: Академиче-

ский проект, 2002. – 830 с. 230.

Пелевин, В. Generation «П» : роман / В. Пелевин. – М.: ВАГРИУС,

1999. – 302 с.

180

231.

Петров, Д.В. Молодежные субкультуры / Д.В. Петров ; Гос. ком. Рос.

Федерации по высш. образованию. – Саратов: СГТУ, 1996. – 17 с. 232.

Писарев, М. Г. Неформальные движения молодежи в США и странах

Запада в 60–70-е годы / М.Г. Писарев. – М.: Наука. – 1989. 234 с. 233.

По неписаным законам улицы : мистические неорелигиозные группы

в молодежной среде : сб. / под ред. Ю.М. Хотченкова. – М. : Юрид. лит., 1991. – 335 с. 234.

Полосин, В. Миф. Религия. Государство / В. Полосин. – 2-е изд., пе-

рераб. и доп. – М.: Ладомир, 1999. – 440 с.: ил. 235.

Пономарева, Г.М. Молодежные субкультуры / Пономарева Г. М. и др.

// Основы культурологии : учеб. пособие для учащихся 10-11 классов общеобразоват. учреждений. – М.: ВАГРИУС, 1998. – 298 с. 236.

Постмодернизм : энциклопедия. – Мн.: Интерпрессервис ; Книжный

Дом, 2001. – 1040 с. 237.

Привалов, К.С. Секты : досье страха / К.С. Привалов. – М. : Политиз-

дат, 1987. – 191 с. 238.

Пространства жизни субъекта : единство и многомерность субъектно-

образующей социальной эволюции : сборник / отв. ред. Э.В. Сайко. – М. : Наука, 2004. – 608 с. 239.

Рассел, Б. Воля к сомнению / Б. Рассел // Феномен человека: антоло-

гия. – М., 1993. – С. 26-29. 240.

Рековская, Ю.А. Молодежное движение и левый радикализм в совре-

менном американском обществе : науч.-аналит. обзор / Ю.А. Рековская. – М.: ИНИОН, 1983. – 47 с. – (Критика буржуазной идеологии, реформизма и ревизионизма). 241.

Религия, свобода совести, государственно-церковные отношения в

России : справочник / под рук. Н.А. Трофимчука. – М. : Изд-во РАГС, 1996. – 285 с.

181

242.

Решетов, П.Н. Идеологическая борьба / П.Н. Решетов. – М. : Мысль,

1985. – 80 с. 243.

Решетов, П.Н. Молодежь:

идеология, политика: Социально-

критический очерк / П.Н. Решетов. – М. : Мол. гвардия, 1975. – 192 с. 244.

Решетов, П.Н. Современная идеологическая борьба и молодежь /

П.Н. Решетов. – М. : Просвещение, 1988. – 190 с.: ил. 245.

Рикер, П. Герменевтика и психоанализ. Религия и вера / П. Рикер. –

М.: Искусство, 1996. – 270 с. 246.

Римский, В.П. Демоны на перепутье: культурно-исторический образ

тоталитаризма / В.П. Римский. – Белгород: БелГУ, 1997. – 199 с. 247.

Римский, В.П. Культура и тоталитаризм : учеб. пособие по спецкурсу

/ В.П. Римский. – Белгород: БелГУ, 1999. – 92 с. 248.

Римский, В.П. Миф и религия : к проблеме культурно-исторической

специфики архаических религий / В.П. Римский. – Белгород: Крестьянское дело, 2003. – 184 с. 249.

Римский, В.П. Мифология модерна и постмодерна в контексте христи-

анского толкования истории / В.П. Римский, А.А. Трунов // De die in diem: памяти А.П. Пронштейна. – Ростов на/Д: СКНЦ ВШ, 2004. – С. 93-109. 250.

Римский, В.П. Тоталитаризм как культурно-цивилизационный тип : ав-

тореф. дис…. д-ра филос. наук / В.П. Римский. – Ростов на/Д, 1998. – 42 с. 251.

Римский, В.П. Тоталитаризм как культурно-цивилизационный тип :

дис…. д-ра философ. наук / В.П. Римский. – Ростов н/Д. : РГУ, 1998. – 383 с. 252.

Римский, В.П. Тоталитарный Космос и человек / В.П. Римский. – Бел-

город : БелГУ, 1998. – 126 с. 253.

Родионов, С.В. Молодежные «электронные» субкультуры как социо-

культурный феномен : автореф. дис…. канд. культуролог. наук : 24.0.01 / С.В. Родионов ; [Сарат. гос. техн. ун-т]. – Саратов, 2000. – 18 с.

182

254.

Розенталь, Э. Парадоксы протеста : очерки о молодежи Запада / Э.

Розенталь. – М. : Изд-во агентства печати «Новости», 1985. – 272 с. : ил. 255.

Роуэн, У. 3000 тайных войн / У. Роуэн. - М. : Вече, 2004. – 447 с.

256.

Рохнер, Р. Концепция культуры в кросс-культурной психологии / Р.

Рохнер. – М. : Наука, 1984. – 254 с. 257.

Руднев, В.П. Словарь культуры XX века / В.П. Руднев. – М.: Аграф,

1997. – 384 с. 258.

Ручкин, Б.А. Российская молодежь: десять глобальных проблем /

Б.А. Ручкин, Е.А. Гришина, Н.А. Серикова ; Н.-и. центр при Ин-те молодежи. – М.: Социум, 1999. – 89 с. 259.

Савельева, И.М. Альтернативный мир : модели и идеалы / И.М. Са-

вельева. – М. : Наука, 1992. – 207 с. 260.

Самодеятельные молодежные объединения : метод. материалы и ре-

комендации / авт.-сост. А. Марков. – Л. : Б.и., 1988. – 80 с. 261.

Самосознание культуры и искусства XX века : Западная Европа и

США. – М., СПб. : Университетская книга, 2000. – 640 с. 262.

Сандулов, Ю.А. Генезис культа дьявола в духовных течениях эпохи

раннего христианства / Ю.А. Сандулов // Проблема интеграции философских культур в свете компаративистского подхода : материалы межвуз. науч. конф. 25-26 апр. 1996 г. – СПб., 1996. – С. 139-146. 263.

Сарабьянов, Д.В. Стиль модерн : Истоки. История. Проблемы /

Д.В. Сарабьянов. – М. : Искусство, 1989. – 294 с. 264.

Сергеев, С.А. Молодежные субкультуры в республике / С.А. Сергеев

// Социологические исследования. – 1998. – № 11. – С. 95-102. 265.

Сибирев, В.А. Штрихи к портрету поколения 90-х годов / В.А. Сиби-

рев, Н.А. Головин // Социологические исследования. – 1998. – № 3. – С. 106-117.

183

266.

Слуцкий, Е.Г. Молодежь как предмет исследования человеческого

потенциала России и ее регионов / Е.Г. Слуцкий ; Рос. акад. наук, Ин-т пробл. регион. экономики, Нац. акад. ювентологии. – СПб. : ИРЭ : НАЮ, 2000. – 33 с. 267.

Современные трансформации российской культуры / отв. ред. И.В.

Кондаков. – М.: Наука, 2005. – 751 с. 268.

Сорель, Ж. Размышления о насилии / Ж. Сорель. – М.: Б.и., 1907.

269.

Сорокин П.А. Социальная и культурная динамика : исследование из-

менений в больших системах искусства, истины, этики, права и общественных отношений / П.А. Сорокин. – СПб. : Алетейя, 2000. – 1056 с. 270.

Сорокин, П.А. Главные тенденции нашего времени: пер. с англ. / П.А.

Сорокин. – М. : Наука, 1997. – 350 с. 271.

Сорокин, П.А. Кризис нашего времени : пер. с англ. / П.А. Сорокин //

Человек, цивилизация, общество. – М.: Политиздат, 1992. – С. 427-504. 272.

Сорос, Дж. Кризис мирового капитализма / Дж. Сорос. – М., 1999.

273.

Социально-психологические аспекты оптимизации жизнедеятельно-

сти молодежных групп в изменяющихся социально-экономических условиях : сб. науч. тр. / М-во образования Рос. Федерации, Кур. гос. пед. ун-т. – Курск : Изд-во ККГПУ, 2000. – 338 с. : ил. 274.

Сошин, Ю.А. Религия и молодежная субкультура : автореф. дис….

канд. филос. наук : 09.00.06 / Ю.А. Сошин ; [Рост. гос. ун-т]. – Ростовн/Д., 1999. – 24 с. 275.

Струве, П.Б. Преступление и жертва // Struve P.В. Collected Works: In

15 Vol. Ann Arbor, 1970. V. IX, N 414. P. 142-143. 276.

Субкультуры

[Электронный

ресурс].

–

Режим

доступа

:

http://subcultury.narod.ru/index.html. 277.

Сэйджмен, М. Ударить мечтой по террору / М. Сэйджмен // Эксперт.

184

– 2004. – № 38. – С.102-108. 278.

Тарасов, А. Бритоголовые : новая протофашистская молодежная суб-

культура в России / А. Тарасов // Дружба народов. – 2000. – № 2. – С. 130-150. 279.

Тарасов, А. Есть ли будущее у молодежи / А. Тарасов // Свободная

мысль. – 1996. – № 7. – С21-26. 280.

Тарасов, А. Скины начинают охоту: (Новая фашистская молодежная

субкультура в России) / А. Тарасов // Континент. – 1999. – № 5. С. 23-25. 281.

Телегин, С.М. Философия мифа : введ. в метод мифореставрации /

С.М. Телегин. – М.: Община, 1994. – 142 с. 282.

Тернер, В. Символ и ритуал / В. Тернер. – М. : Наука, 1983. – 258 с.

282.

Титма, М.X. Молодое поколение / М.Х. Титма. – М. : Мысль, 1986. –

255 с. : ил. – (Социология и жизнь). 283.

Тойнби, А. Постижение истории : сборник / А. Тойнби. – М. : Наука,

1991. – 354 с. 284.

Толстых, А.В. Взрослые и дети : парадоксы общения / А.В. Толстых.

– М. : Педагогика, 1988. – 127 с. 285.

Тоффлер, А. Футурошок : пер. с англ. / А. Тоффлер. – СПб. : Лань,

1997. – 461 с. 286.

Тоффлер, Э. Метаморфозы власти : пер. с англ. / Э. Тоффлер. – М. :

ООО «Издательство АСТ», 2001. – 669 с. 287.

Тоффлер, Э. Третья волна : пер. с англ. / Э. Тоффлер. – М. : ООО

«Издательство АСТ», 2002. – 776 с. 288.

Трубина, Е.Г. Посттоталитарная культура : «все дозволено» или «ни-

чего не гарантировано»? / Е.Г. Трубина // Вопросы философии. – 1993. – №3. – С. 23-27.

185

289. Фашизм и антифашизм в молодежных движениях и субкультурах [Электронный

ресурс].

–

Режим

доступа:

http://www.galaxy.orc.ru/igel/n9/disc/htm. 290.

Федорова, М.М. Модернизм и антимодернизм во французской поли-

тической мысли XIX века / М.М. Федорова. – М. : Ин-т философии РАН, 1997. – 185 с. 291.

Федотова, В.Г. Модернизация «другой» Европы / В.Г. Федотова. – М.

: Ин-т философии РАН, 1997. – 255 с. 292.

Ферро, М. Терроризм / М. Ферро // 50/50 : Опыт словаря нового мыш-

ления. – М., 1989. – С. 313-317. 293.

Франк, С.Л. Духовные основы общества. Введение в социальную фи-

лософию / С.Л. Франк // Духовные основы общества / С.Л. Франк. – М. : Республика, 1992. – С. 13-146. 294.

Франк, С.Л. С нами Бог. Три размышления / С.Л. Франк // Духовные

основы общества / С.Л. Франк. – М. : Республика, 1992. – С. 217-404.. 295.

Фрезер, Дж. Золотая ветвь : исследование магии и религии : пер. с

англ. / Дж. Фрезер. – 2-е изд. – М. : Политиздат, 1983. – 703 с. : ил. 296.

Фрейд, З. Психология бессознательного : сб. произведений : пер. / З.

Фрейд ; сост., науч. ред., авт. вст. ст. М.Г. Ярошевский З. Фрейд. – М. : Просвещение, 1990. – 448 с. 297.

Фрейденберг, О.М. Миф и литература древности / О.М. Фрейденберг.

– М. : Издательская фирма «Восточная литература» РАН, 1998. – 800 с. 298.

Фридрих, В. Критика буржуазных теорий молодежи / В. Фридрих, В.

Гайер, П. Фос. – М. : Прогресс, 1982. – 335 с. 299.

Фромм, Э. Бегство от свободы / Э. Фром. – М. : Прогресс, 1990. – 271 с.

300.

Фромм, Э. Иметь или быть? / Э. Фромм. – М. : Прогресс, 1986. – 238 с.

301.

Фуко, М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук / М. Фуко. –

186

СПб. : A-cad, 1994. - 406 с. 302.

Фукуяма, Ф. Конец истории? : пер. с англ. / Ф. Фукуяма // Вопросы

философии. – 1990. – № 3. – С. 133-148. 303.

Хабермас, Ю. Модерн – незавершенный проект / Ю. Хабермас // Во-

просы философии. – 1992. – № 4. – С. 7-31. 304.

Хабермас, Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие :

пер. с нем / Ю. Хабермас ; под ред. Д.В. Скляднева. – СПб : Наука, 2001. – 379 с. 305.

Хабермас, Ю. Политические работы : пер. с нем / Ю. Хабермас. – М. :

Праксис, 2005. – 290 с. 306.

Хантингтон, С. Столкновение цивилизаций : пер. с англ. / С. Хан-

тингтон. – М. : ООО «Издательство АСТ», 2003. – 603 с. 307.

Хёйзинга, И. Homo ludens. В тени завтрашнего дня / И. Хёйзинга. –

М. : Прогресс, Прогресс-Академия, 1992. – 464 с. 308.

Хойбнер, Т. Вызов неприкаянных : модные волны и молодежные те-

чения — теды, хиппи, панки, рокеры в западном мире : пер. с нем. / Т. Хойбнер. – М. : Молодая гвардия, 1990. – 302 с. 309.

Хоруженко, К.М. Культурология : энциклопедический словарь / К.М.

Хоруженко. – Ростов-н/Д. : Феникс, 1997. – 639 с. 310.

Худавердян, В.Ц. Современные альтернативные движения : молодежь

Запада и «новый» иррационализм / В.Ц. Худавердян. – М. : Мысль , 1986. – 151 с. – (Критика буржуазной идеологии и ревизионизма). 311.

Хюбнер, К. Истина мифа / К. Хюбнер. – М. : Республика, 1996.

312.

Чаликова, В. Терроризм / Виктория Чаликова // 50/50 : Опыт словаря

нового мышления. – М., 1989. – С. 309-313. 313.

Чупров, В.И. Молодежь в общественном воспроизводстве / В.И. Чу-

пров // Социологические исследования. – 1998. – № 3. – С. 93-106.

187

314.

Шапинская, Е.Н. Массовая культура и массовое искусство «за» и

«против» / Е.Н. Шапинская // Массовая культура в теоретических исследованиях. – М. : Гуманитарий, 2003. – С. 431-453. 315.

Шапинская, Е.Н. Формирование эстетического сознания в контексте

современной массовой культуры (некоторые западные теории последних лет) / Е.Н. Шапинская // Современные концепции эстетического воспитания : (Теория и практика). – М. : ИФРАН, 1998. – Глава 3. – С.74-111. 316.

Швейцер, А.Н. Жизнь и мысли : сборник / А.Н. Швейцер. – М. : Рес-

публика, 1996. – 528 с. : ил. 317.

Шеллинг, Ф.В. Введение в философию мифологии / Ф. Шеллинг //

Шеллинг Ф.В. Сочинения. – В 2 т. : Т. 2 / Ф.В. Шеллинг. – М. : Мысль, 1989. – С. 160-374. 318.

Шкуратов, В.А. Историческая психология / В.А. Шкуратов. – 2-е изд.,

перераб. – М. : Смысл, 1997. – 505 с. 319.

Шмелев, А.А. Молодежные культурные и социальные движения в

России / А.А. Шмелев // Социологические исследования. – 1998. – № 8. – С. 103-109. 320.

Шмидт, Г. Наследники Гитлера и Мао: НДП и «новые левые» /

Г. Шмидт. – М., 1971. – 136 с. 321.

Шнайдер, Г.И. Криминология / Г.И. Шнайдер ; пер. с нем. Ю.А. Не-

подаева ; под ред. и с предисл. Л.О. Иванова. – М.: Прогресс. Универс, 1994. – 502 с. : ил. 322.

Шпенглер О. Закат Европы. – Т.1. / О. Шпенглер. – Новосибирск :

Наука, 1993. – 592 с. 323.

Штомпка, П. Социология социальных изменений / П. Штомпка ; Ин-т

«Открытое о-во». – М. : Аспект Пресс, 1996. – 415 с.

188

324.

Шютц, А. Смысловая структура повседневного мира : Очерки по фе-

номенологической социологии : пер. с англ. / А. Шютц. - М. : Ин-т фонда «Общественное мнение», 2003. – 334 с. 325.

Шютц, А. Структура повседневного мышления / А. Щютц // Социо-

логические исследования. – 1988. – № 2. – С. 129-137. 326.

Щепанская, Т.Б. Антропология молодежного активизма / Т.Б. Щепан-

ская // Молодежные движения и субкультуры Санкт-Петербурга. - СПб., 1999. – С. 262-302. 327.

Щепанская, Т.Б. Символика молодежной субкультуры : опыт иссле-

дования системы / Т.Б. Щепанская. - СПб. : Наука. Санкт-Петербург. изд. фирма, 1993. – 340 с. : ил. 328.

Эко, У. Заметки на полях «Имени розы» / У. Эко. - СПб. : Симпозиум,

2003. – 92 с. 329.

Элиаде, М. Аспекты мифа / М. Элиаде. – М. : Академ. Проект, 2000. –

222 с. 330.

Элиаде, М. Космос и история / М. Элиаде. – М. : «Прогресс», 1987. –

312 с. 331.

Эриксон, Э. Идентичность : юность и кризис : пер. с англ. / Э. Эрик-

сон. – М. : Прогресс, 1996. – 342 с. – (Библиотека зарубежной психологии). 332.

Юнг, К. Душа и миф : шесть архетипов / К. Юнг. – Киев : Гос. биб-

лиотека Украины для юношества, 1996. – 191 с. 333.

Юнг, К.Г. Аналитическая психология : пер. с англ. / К.Г. Юнг. - СПб.

: МЦНКИТ «Кентавр», 1994. – 136 с. : ил. 334.

Юнг, К.Г. Архетипы и символ / К.Г. Юнг. – М. : Наука, 1991. – 492 с.

335.

Янкелович, Д. Новая мораль американской молодежи / Д. Янкелович.

– М., 1991. – 228 с.

189

336.

Ясперс, К. Смысл и назначение истории / К. Ясперс. – М. : Политиз-

дат, 1994. – 486 с. 337.

Arnold, M. Culture and anarchy / Arnold M/ Kembridge, 1932.

338.

Benz, E. New religion / Benz E. Stutgardt, 1971. – P. 162-163.

339.

Berry, G. Cross-cultural psychology. Search the way. / Berry G.N.Y, 1992

P. 263-264, 265, 267. 340.

Bermann, M. All that is solid mets into air [Text] / Bermann M. – N.Y.,

1982. 341.

Finer, C. Сrime and Social Exclusion [Text] / Finer C. – Blackwell Pub-

lishers, Ltd. 342.

Friedlander, R. The Origins of International Terrorism [Text] / Friedlander

R. // Terrorism : Interdisciplinary Perspectives. – P.34-35. 343.

Hardman, J.B.S. Terrorism [Text]: A Summing Up in the 1930 s /

J.B.S.Hardman // The Terrorism Reader. – P.223. 344.

Iviansky, Z. Individual Terror [Text] : Concept and Typology / Iviansky

Ze'ev. // Journal of Contemporary History. - 1977. – January. – Vol.12. Numb.1. – P. 43. 345.

Kassis, A. Terrorism, politic and law / Kassis A. Kembridge,: Political

Press, 1999. 346.

Kreber, A. Culture: critical overview conceptions and definitions / Kreber

A. – N.Y., 1963 P.357. 347.

Lagner, S. Difference in music / Lagner S. N.Y., 1968. - P.183.

348.

Laqueur, Walter. Interpretations of Terrorism - Fact, Fiction and Political

Science [Text] / Laqueur Walter. // Journal of Contemporary History. – 1977. – January. – P. 3. 349.

Levis, F. Mass civilization and culture of minority / Levis F. L.A., 1930.

190

350.

Lecht, G. Structulization of modernism / Lecht G. – London: N.Y., 1994 –

P. 201. 351.

Long, D. Terrorism anatomy. Free Press, London, 2000.

352.

Roy, G. Culturological theory. Consciousness. Emotions. / Roy G. N.Y.,

1984 – P. 115. 353.

Schmid, A.P. Terrorism and the Media [Text] : The Ethics of Publicity /

Schmid A.P. // Terrorism and Political Violence. – 1989. – Vol. I. – No. 4. – P.539-565. 354.

Terrorism [Text] : Interdisciplinary Perspectives / Ed. by I.Alexander and

S.Maxwell. – N.Y., 1977. – P. 3-4. 355.

Terrorism [Text]: Theory and Practice. – Boulder, 1979. - P.4.

356.

The Terrorism Reader [Text] : A Historical Anthology / Ed. by Walter

Laqueur. – Philadelphia : Temple University Press., 1983. – P.183.