Билингвизм: теоретические и прикладные аспекты (на материале адыгейского и русского языков): Монография

ФЕДЕРАЛЬНОЕ АГЕНТСТВО ПО ОБРАЗОВАНИЮ АДЫГЕЙСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ ЦЕНТР БИЛИНГВИЗМА АГУ X . 3. БАГИРОКОВ

Рекомендовано Советом по филологии Учебно-методического объединения по классическому университетскому образованию в качестве учебного пособия для студентов высших учебных заведений, обучающихся по специальности 021700 - Филология, специализациям «Русский язык и литература» и «Языки и литературы народов России» МАЙКОП 2004 Рецензенты: доктор филологических наук, профессор Адыгейского государственного университета 3. У. Блягоз, доктор филологических наук, профессор Ставропольского государственного университета Ю.Ю. Леденев, доктор филологических наук, профессор Адыгейского государственного университета Б.М. Берсиров Научный редактор: доктор филологических наук, профессор, академик РАЕН, заслуженный деятель науки России Г. П. Немец Б14 Багироков X . 3. Билингвизм: теоретические и прикладные аспекты (на материале адыгейского и русского языков): Монография. Майкоп: Изд-во АГУ, 2004.316 с. Предлагаются лингвистическое, социолингвистическое и лингвокультурологическое параметрирование билингвизма постперестроечного периода в Республике Адыгея. Представлена поликоординатная характеристика билингвизма в единстве с концептами языковой ситуации и языковой личности. Дано определение данного явления в системе понятий современной лингвистики в корреляции с интерферентными явлениями уровней контактирующих языков. Адресована филологам - студентам, аспирантам, преподавателям, всем, изучающим курс «Теория языка». ISBN 5-85108-137-6 УДК 81. OO1.9I ББК 801.323.2 © Адыгейский государственный университет, 2004 © Багироков Х.З., 2004

Введение В настоящее время в мире насчитывается более десяти тысяч языков и диалектов, однако «около двух третей населения нашей планеты говорит на двадцати семи языках, поэтому профессиональное общение, регулируемое экономическими и политическими потребностями, опирается на ограниченное число языков» [См. Курьер Юнеско, август 1983]. В Республике Адыгея на современном этапе функционирует около 30 языков. По оценке лингвистов, социолингвистов и других специалистов, динамика развития двуязычия и многоязычия в мире и нашей стране будет сохранять устойчивую тенденцию к росту. В Европе эта тенденция усиливается бурными процессами создания единого геополитического и экономического союза, объединяющего большинство развитых европейских стран в конфедеративное государство. Общемировая тенденция становления многоязычия в условиях России развивается в двух направлениях: внутреннем и внешнем. В первом случае речь идет о стремлении малочисленных народов изучить язык своей страны (русский), каковым является язык «титульной» нации, для того, чтобы иметь возможность в полной мере реализовать свои гражданские права в рамках своего государства. Во втором случае имеется в виду стремление образованной части россиян к интеграции в мировую систему информационных, социальных и иных взаимоотношений, приобщение к ценностям мирового культурного наследия посредством изучения иностранных языков (английского, французского, немецкого, испанского, итальянского и т.д.). В регионах России развитие двуязычия имеет совершенно разное значение; в зависимости от множества факторов каждый регион отличается собственной спецификой, содержанием, уровнем развития, сложившейся практикой и культурой двуязычия, а также степенью межцивилизационного взаимодействия и языковых контактов. Исключительную важность и актуальность эта проблема имеет в условиях Республики Адыгея, где адыгейско-русские корреляции особо продуктивны для теоретизации билингвизма. Адыгейский язык разносторонне репрезентативен для адыгских (и для иберо-кавказских языков в целом). Этим парадоксально обусловлена и глубочайшая специфика его взаимодействия с русским языком в исследуемом континууме. Следует отметить, что в связи с миграционными процессами в постсоветском пространстве в Республике Адыгея осело и проживает около тридцати национальностей. Понятно, что в подобной ситуации языковые контакты не только неминуемы, но в практическом плане и просто необходимы. Таким образом, в современной языковой жизни Республике Адыгея, всё более очевидным становится факт малоизученности билингвизма в связи с изменившимися общественными функциями национальных языков, особенно в процессах взаимодействия–интерференции и конвергенции языков, - выступающего источником двуязычия (а также многоязычия / мультилингвизм, полилингвизм), чем объясняется выбор темы исследования [160; С. 488]. Принимая во внимание современное состояние языковой и билингвальной ситуации в Республике Адыгея, а также теоретическую и практическую важность исследования проблемы адыгейско-русских языковых контактов постперестроечного периода, учитывая потребность адыгейского общества в повышении культуры русской речи и становлении двустороннего билингвизма, в данной работе адыгейско-русский билингвизм исследуется в лингвистическом, социологическом, социолингвистическом и лингвокультурологическом аспектах. Представлена поликоординатная характеристика билингвизма в единстве с концептами языковой ситуации и языковой личности. Дано определение данного явления в системе понятий современной лингвистики в корреляции с интерферентными явлениями уровней контактирующих языков.

Таким образом, актуальность изучения комплекса проблем, связанных с формированием и функционированием двуязычия (билингвизма), значительно возросла в условиях новой волны всемирной интеграции и начала демократических преобразований на обширных территориях постсоветского пространства. Не меньшую роль в активизации языковых контактов сыграл и научно-технический прогресс, обусловивший формирование глобальной информационной сети Интернет. Актуальность подобного исследования определяется не только его особой значимостью в социальном и теоретическом аспекте для решения общелингвистических проблем, но и неизученностью в целом проблемы адыгейско-русских языковых контактов постперестроечного периода в плане выявления, с одной стороны, общих и частных закономерностей языковых контактов и, и с другой, определения уровня владения русским языком адыгейцами-билингвами, а также теоретического и практического осмысления лингвистических, экстралингвистических и лингвокультурологических факторов, влияющих на уровень развития билингвизма и на повышение общей культуры русской речи адыгейцевбилингвов. Из социолингвистической проблематики языковых контактов в отечественном языкознании успешно разрабатывается проблема взаимодействия языков народов РФ. Учёные-лингвисты уделяют наиболее пристальное внимание методическим, теоретическим и практическим вопросам языкового строительства, проблемам взаимообогащения языков народов РФ. Взаимовлияние языков и культур народов РФ – вот где сходятся пути лингвистов, социологов, социолингвистов, психолингвистов, лингвокультурологов, этнографов. Взаимодействие и динамика развития языков и культур находятся в неразрывном единстве. Выявление общих закономерностей взаимодействия и взаомообогащения языков народов РФ должно основываться на исследовании конкретных языков. Это поможет создать не только общую теорию социальной лингвистики[76;С.342,34;С.52,242;С.416,199;С.36,147;С.50,112;С.162,160;С.73], но и выявить типологические особенности взаимодействия языков в различных социальных условиях. В Республике Адыгея, многонациональной по составу населения, проблематика взаимодействия языков нашла отражение в ряде исследований. Однако эти исследования в подавляющем большинстве посвящены влиянию русского языка на внутриструктурное развитие адыгейского литературного языка. За исключением работы Блягоза З.У., посвященной проблеме адыго-русских языковых контактов [34; 52], учёные Республики Адыгея не посвятили проблеме адыгейско-русского двуязычия постперестроечного периода ни одной монографической работы. Отдельные небольшие по объёму статьи не раскрывают ни истоков, ни причин, ни существа функционирования адыгейско-русского двуязычия постперестроечного периода. Таким образом, насущной задачей адыгейского языкознания следует считать комплексное исследование адыгейскорусских языковых связей постперестроечного периода вообще и адыгейско-русского билингвизма, в частности, в аспекте становления и развития русско-адыгейского двуязычия. Социолингвистический анализ адыгейско-русского двуязычия постперестроечного периода, с одной стороны, поможет восполнить пробел в адыговедении, а с другой, - должен выполнять социальный заказ: исследовать русскую речь адыгейцев в целях определения оптимальных путей и методов преподавания контактирующих языков и русского языка как межнационального средства общения языков народов РФ для повышения культуры русской речи адыгейцев, так как потребности общества остро поставили вопрос о владении народами РФ литературной формой русского языка. Целью работы является социолингвистическое исследование проблемы адыгейскорусского двуязычия как результата языковых контактов адыгейцев и русских, а также изучение реальной русской речи адыгейцев. Поскольку в рамках одного исследования нельзя изучить весь комплекс проблем адыгейско-русского билингвизма, постольку в

данной работе мы ограничились лингвистическим, социологическим, социолингвистическим и лингвокультурологическим анализом адыгейско-русского двуязычия, уделив особое внимание развитию в различных сферах, а также практическому использованию русского языка адыгейцами. Отдельные вопросы языкового строительства в Республике Адыгея и взаимодействие адыгейского и русского языков рассматривались учёными-лингвистами [33; С.28, 34; С.52, 14; С.182, 27; С.7-10, 180; С.638, 220; С. 50, 256;С.242]. На достаточно высоком уровне находятся контрастивно-сопоставительные исследования различных ярусов адыгейского и русского языков, а также теория и методика преподавания русского языка в адыгоязычной аудитории [247; С.40, 84; С. 18, 99; С.22, 169; С. 18, 236; С. 18 и др.]. Научная новизна данной работы определяется тем, что адыгейско-русское двуязычие постперестроечного периода ещё не было предметом специального исследования, хотя и затрагивались его отдельные небольшие вопросы при решении других проблем. Проблема функционирования адыгейско-русского двуязычия постперестроечного периода ещё не подвергалась и комплекстному исследованию, в том числе и социолингвистическому и линвокультурологическому изучению. Под комплексным социолингвистическим исследованием двуязычия мы понимаем лингвистическое, социологическое, социолингвистическое и лингвокультурологическое исследование сущности, истории формирования, социально-экономических, этнических, демографических и других условий развития и современного функционирования конкретного типа билингвизма. В определённой степени такое комплексное исследование конкретных типов билингвизма мы находим в работах [8; С.168, 12;С. 212, 17; С.113, 80; С.196, 83; С. 134, 135; С.225, 147; С. С.150, 237; С.187], в которых исследовано двуязычие со вторым русским языком в Литве, Дагестане, Казахстане, Таджикистане, Бурятии. Основополагающим принципом данного исследования является теоретическое положение Ю. Д. Дешериева о двух типах социализированных отношений [76;С.305] в едином объекте - билингвизме, которое определяет два подхода социолингвистического исследования: социолингвистический и лингво-социологический. В чём различие этих двух аспектов изучения двуязычия, если такое различие имеется? На наш взгляд, при собственно социологическом исследовании двуязычия лингвистическую сущность билингвизма необходимо рассматривать, как неизменный элемент, исследуемый в различных и изменяющихся социальных условиях. При лингвосоциологическом исследовании постоянным фактором, на фоне которого изучается билингвизм, являются социальные условия, а лингвистическая природа двуязычия является величиной переменной [76; 306, 161; С.99, 242; С. 58]. Так, изучая адыгейско-русское двуязычие и рассматривая это явление как неизменный лингвистический факт действительности, мы выделяем и четвёртый этап развития этого явления, кроме выделенных Блягозом З. У. трёх этапов развития билингвизма в РА, т.е. постперестроечный период, характеризующийся изменившейся языковой ситуацией и ситуацией билингвизма в связи с принятием Закона «О языках народов Республики Адыгея» [167]. Таким образом, в данном случае признак владения двумя языками и использования их является величиной постоянной, то есть изучается влияние социальных изменений и условий жизни народа на распространение двуязычия. При социологическом исследовании основное внимание уделяется анализу социальных условий и причин возникновения, развития и функционирования двуязычия. Когда социальные условия функционирования билингвизма рассматриваются как постоянная величина, неизменный фактор, а разновидности двуязычия по степени знания и владения этим явлением как величины переменные, то мы имеем дело с лингво-социологическим исследованием, так как преимущественное внимание уделяется лингвистической сущности того иного вида двуязычия, его практического проявления в

речи. Например, в речи сельских жителей адыгоязычных районов наблюдаются отклонения от норм русского литературного языка, в то время как речь городской интеллигенции более нормативна и построена по законам фонетики и грамматики русского языка. Таким образом, единство социологического и лингво-социологического исследования обеспечивает комплексное, всестороннее изучение двуязычия как общественного явления. Поэтому на принципиально новой основе впервые в лингвистике проводится монографическое исследование актуальной, ещё не разработанной проблемы адыгейско-русского билингвизма постперестроечного периода, что является в языкознании Республики Адыгея одним из новых направлений научных разработок в области языковых контактов. Наш подход к исследованию отличается от ряда других работ [8; С.168, 12;С. 212, 17; С.113, 80; С.196, 83; С. 134, 135; С.225, 147; С. С.150, 237; С.187], посвященных конкретным типам контактов русского и национальных языков. Во-первых, уделяется преимущественное внимание функционированию русского языка, развитию общественных функций в самой национальной среде, так как этапы, формы развития общественных функций адыгейского языка – второго компонента билингвизма – типологически подобны с аналогичным развитием других языков. Во-вторых, проведенные исследования на материале молдавского, литовского, казахского, дагестанского (лезгинского), бурятского языков акцентированы, с одной стороны, на взаимодействии общественных функций этих языков с русским, а, с другой стороны, осещают различные стороны конвергентных и дивергентных явлений как результат взаимодействия или контактов национального и русского языков на уровне речи и языка. В нашем исследовании вскрывается социолингвистическая сущность процесса заимствования слов из русского языка или посредством русского языка и его рузультата – образования общего лексического фонда – как социолингвистического феномена: 1) базы на пути овладения русском языком, 2) реального фактора сближения языков и народов РФ. В-третьих, указанные авторы рассматривают билингвизм как функционирование национального и русского языков в той или иной макро- и микросоциальной среде. В нашем исследовании обращается внимание не только и не столько на отношения функциональной дополнительности [242; С.60], сколько анализируется сам процесс и факт использования русского языка в той или иной социально-профессиональной и демографической группе населения, то есть даётся классификация типов и форм двуязычия и исследуется реальная русская речь адыгейцев на различных уровнях речи. Для обоснования функционирования различных типов и форм билингвизма, а также для выяснения причин интерференции с целью устранения отклонений и повышения общей культуры русской речи нерусских, необходимо проанализировать исторические предпосылки возникновения и социально-экономические, этнодемографические и др. условия развития адыгейско-русского двуязычия, вскрыть объективные лингвистические и экстралингвистические закономерности порождения интерференции в русской речи адыгейцев с целью создания целостной теоретической базы для повышения культуры русской речи билингвов и определения оптимальных методов преподавания русского языка в национальной и не только национальной аудитории. Всё вышеизложенное послужило основанием для постановки следующих задач исследования: 1) вскрыть характер функционирования адыгейского и русского языков в республике; 2) проследить исторические предпосылки возникновения адыгейско-русского двуязычия; 3) определить социально-экономические, общественно-политические, демографические, этнические и др. условия функционирования и развития адыгейско-русского двуязычия; 4) установить условия функционального и внутриструктурного развития адыгейского литературного языка в наиболее значимых для развития адыгейско-русского двуязычия в жизни адыгского общества сферах (образование, наука, культура, средства массовой

коммуникации); 5) уточнить роль, место и лингвистические параметры общего лексического фонда русского и адыгейского языков в качестве социально-лингвистической базы на начальном этапе овладения русским языком в качестве средства межнационального общения народов РФ; 6) определить функционирующие в республике типы и формы двуязычия; 7) исследовать сущность русской речи адыгейцев как особого речевого феномена на фонетическом, лексико-семантическом, грамматическом, синтаксическом и т.д. уровне. При решении поставленных задач используется существующая социолингвистическая терминология. Поскольку в ходе исследования вскрывались новые аспекты в проблематике языковых контактов, постольку в работе вводятся новые термины или иное толкование существующих терминов [см. об этом в главах 2, 3, 4, 5, 6]. Теоретическая и практическая значимость исследования определяется тем, что полученные результаты, обобщения и выводы способствуют более глубокому освещению проблемы билингвизма, функционирования русского языка в национальной среде, общего лексического фонда языков народов РФ, вопросов повышения культуры русской речи нерусских, которые можно учесть и при исследовании конкретного типа национально-русского двуязычия других регионов РФ, а также обоснованию методов исследования билингвизма, созданию теоретической базы для построения методики преподавания контактирующих языков в образовательных учреждениях РА. Отдельные теоретические положения и материалы диссертации могут быть использованы следующим образом: 1) при чтении лекций и проведении практических занятий по курсам «Введение в теорию языка», «Теория языка», «Контрастивно-типологическая характеристика родного и русского языков», «Теория и практика перевода» в национальных группах факультета национальной филологии и культуры; 2) в спецкурсах, спецсеминарах, курсовых и дипломных работах студентов; 3) в лекционных курсах для учителей-словесников в АРИУУ (Адыгейский республиканский институт усовершенствования учителей); 4) при создании сопоставительной грамматики адыгейского и русского языков, учебников русского языка для адыгейской высшей и средней школы и русскоязычных образовательных учреждений республики; 5) для совершенствования теории и методики преподавания русского языка как средства межнационального общения; 6) для взаимосвязанного преподавания контактирующих языков в аспекте становления двустороннего билингвизма в регионе; 7) при создании адыгейско-русских и русско-адыгейских словарей и разговорников и т.д. Апробация работы. Данная диссертация выполнялась по планам важнейших исследований, координируемых Министерством образования и науки РФ и Министерством образования и науки РА. Тема диссертации связана с одним из основных направлений научных исследований, проводимых кафедрой общего языкознания и славяно-русской филологии КубГУ, которым руководит доктор филологических наук, профессор, действительный академик РАЕН Немец Г. П. Основные положения и выводы диссертации обсуждались на международной конференции в РГУ «Филология на рубеже веков» [2000], на кафедре русского языка и методики его преподавания в начальных классах АГУ [2003], издано учебнометодическое пособие «Основы культуры речи» [2001], обсуждались в Центре билингвизма АГУ [2003, 2004], на кафедре общего языкознания и славяно-русской филологии КубГУ [2002, 2003, 2004], на конференции в Краснодарском государственном университете искусств и культуры, опубликованы в журнале «Культурная жизнь Юга России» [2003], обсуждались на конференции «Региональное управление 21 веку» и опубликованы в журнале «Известия высших учебных заведений. Северо-Кавказский

регион» [2004], в сборнике научных трудов «Билингвизм в теории и практике [2004]. Апробация диссертации проводилась также в форме докладов и сообщений: 1) на межвузовской конференции «Работа над односоставными предложениями в пропедевтическом курсе синтаксиса в 5 классе национальной школы» [Майкоп; 1999]; 2) на международной конференции «Филология на рубеже веков»: «Определенно-личные предложения и их стилистические функции (сопоставительный аспект)» [Ростов-на-Дону; 2000]; 3) на научной конференции в КубГУ «О некоторых экстралингвистических факторах становления и развития двустороннего билингвизма в Республике Адыгея» [Краснодар; 2002]; 4) на научной конференции в АГУ «Сопоставительное описание односоставных обобщенно-личных предложений в русском и адыгейском языках» [Майкоп; 2003]; 5) на региональной конференции в КГУКИ «Некоторые аспекты социологического анализа экстралингвистических факторов становления и развития двуязычия в РА … Современная культурология: предмет, методология и методика: Прил. к журналу «Культурная жизнь Юга России» [Краснодар; 2003]; 6) на региональной конференции КГУКИ «Статус адыгейского языка, национальная языковая политика и билингвизм …Современная культурология: предмет, методология и методика: Прил. к журналу «Культурная жизнь Юга России» [Краснодар, 2003]; 7) на научной конференции КубГУ «Идентификация полисемантичных слов русского языка как прием активизации словарного запаса адыгейцев-билингвов …Современная лексикография и терминография: достижения, проблемы и перспективы [Краснодар; 2003]; 8) Межъязыковая билингвальная паронимия как особый вид лексико-семантической интерференции в русской речи адыгейцев-билингвов …Современная лексикография и терминография: достижения, проблемы и перспективы [Краснодар; 2003]; 9) на 2-й межвузовской докторантско-аспирантской конференции, Краснодар, 26 апреля 2003 г. В рамках реализации Федеральной целевой программы «Русский язык» на 20022005гг. «Причины появления межъязыковой билингвальной паронимии в русской речи адыгейцев-билингвов» …Актуальные проблемы современного языкознания и литературоведения [Краснодар, 2003]; 10) на семинаре «Национальная языковая политика и билингвизм …Взаимосвязанное обучение русскому и адыгейскому языкам в условиях сельской школы [Майкоп; 2004]; 11) на семинаре «Социологическое исследование двустороннего билингвизма в РА» … Взаимосвязанное обучение русскому и адыгейскому языкам в условиях сельской школы [Майкоп; 2004]; 12) на семинаре «Материально-духовная культура биэтнического региона как основа структуры базового ассоциирования» …Взаимосвязанное обучение русскому и адыгейскому языкам в условиях сельской школы [Майкоп; 2004]; 13) на семинаре «Антропоцентрическая парадигма концепта «сердце» гу в лингвокультурном сознании адыгейца-билингва» …Взаимосвязанное обучение русскому и адыгейскому языкам в условиях сельской школы [Майкоп; 2004]; 14) на совещании «Идентификация полисемантичных слов русского языка как прием активизации словарного запаса двуязычных адыгейцев» …Взаимосвязанное обучение русскому и адыгейскому языкам в условиях сельской школы [Майкоп; 2004]; 15) на ежегодных традиционных научных конференциях профессорскопреподавательского состава Адыгейского государственного университета «Межъязыковая билингвальная паронимия как особый вид лексико-семантической интерференции в русской речи адыгейцев-билингвов» [Майкоп; 2004]; 16) опубликованы в научном журнале «Вестник АГУ» «Лингвистическая типология билингвизма (на примере Республики Адыгея)» [2004; №2]; 17) на региональной конференции «Региональное управление 21 веку»: «Управление

процессом становления двустороннего билингвизма как объект психолингвистики» [Ростов-на-Дону; 2004]; 18) опубликованы в сборнике научных трудов «Билингвизм в теории о практике»: «Терминосистема контактирующих языков и эволюция билингвизма в РА» и «Лингвистическая сущность понятия «русский язык – средство межнационального общения» [Майкоп;2004]. Теоретические постулаты данной работы развиваются в диссертациях и научной работе аспирантов, преподавателей кафедры и студентов Разработка социолингвистического аспекта формирования адыгейско-русского двуязычия предполагает исследование проблем, относящихся к сущности билингвизма (принципы и подходы), его основных типов, соотношения двуязычия и диглоссии, двуязычия и интерференции, трактовка языковой личности, методологии и методов исследования и т.д. При изучении адыгейско-русского двуязычия использованы самые разнообразные методы: методика наблюдения и описания, приём анкетирования, интервью (опроса), методика идентификации и дифференциации, методика статистического анализа, методика сопоставления, инструментальная методика, методика устного речевого эксперимента, методика письменного речевого эксперимента [см. главу 1 параграф 3]. Это позволяет дать лингвистическую и социолингвистическую характеристику адыгейскорусского двуязычия, показать современное состояние и тенденции его развития в РА на основе проведения и анализа системы письменных заданий, установить интерферентные ошибки на всех уровнях русской речи адыгейцев-билингвов: фонетико-фонологическом, лексико-семантическом, морфологическом, синтаксическом, фразеологическом, стилистическом. Такой анализ и его результаты должны способствовать совершенствованию методики взаимосвязанного обучения государственным языкам республики. Следует отметить, что история возникновения и развития, характер функционирования конкретного типа двуязычия вскрываются, при использовании синхронного и диахронного методов изучения. Использование данных методов в неразрывной связи с методом конкретно-социолингвистического исследования даёт возможность воссоздать и проанализировать истоки возникновения того и иного типа и вида билингвизма, формы его проявления и т. д.

Глава1.Концептуальные основы изучения билингвизма на современном этапе языкознания 1.1.Сущность билингвизма: принципы и подходы Проблема двуязычия – одна из важных социолингвистических проблем современности. Двуязычие – весьма распространенное явление, оно встречалось во все исторические времена у большинства народов мира. В наибольших масштабах билингвизм свойствен многонациональным государствам (РФ, США, Индия, Нигерия, Швейцария и др.). Во всей обширной лингвистической литературе по языковым контактам до сих пор нет единого понимания термина «двуязычие» или «билингвизм». По мнению одних лингвистов [125;С.27-35,16;С.61], неправомерно ставить вопрос о разных аспектах исследования билингвизма, поскольку двуязычие – чисто психологическая проблема. Другие полагают, что эту проблему надо считать собственно лингвистической [74;С.2829]. Третьи исходят в определении двуязычия из общественной (социологической) функции языка [238;С.6,39;С.78-81] четвёртые предлагают лингвокультурологический аспект исследования контактирующих языков [55; С. 264-265, 140; С. 328]. В данной ситуации требует уточнения и само определение термина двуязычие в изменившейся языковой ситуации. Рассматривая данную проблему Л. Блумфилд пишет, «иногда изучающий иностранный язык овладевает им настолько хорошо, что его нельзя отличить от говорящего на данном языке как на родном. Это наблюдается порой в зрелом возрасте, но чаще – при смене языка в детстве… В тех случаях, когда совершенное усвоение иностранного языка не сопровождается утратой родного языка, возникает билингвизм (двуязычие), заключающийся в одинаковом владении двумя языками» [30;С.516]. Казалось бы, какие могут возникнуть проблемы, кроме практической, обиходной необходимости овладения вторым языком для элементарного общения в данной языковой среде? Тем не менее, этот процесс становления билингвизма содержит в себе достаточно серьезные и практически не исследованные аспектные вопросы, связанные, прежде всего, с осознанием сущностной субстанции изучаемого языка. Следует отметить, что в науке существует множество определений двуязычия. Одни лингвисты называют его «практикой попеременного пользования двумя языками» [49;С.3]; для других двуязычие – «владение двумя языками и регулярное переключение с одного на другой в зависимости от ситуации общения [181;С.3]. Другие рассматривают его «как в равной мере хорошее владение двумя языками» [80;С.76-79] или «хотя бы приблизительно одинаково свободное пользование различными языками в любой обстановке, в том числе и в семье» [2;С.276], обладание «способностью пользоваться двумя языками как родными» [24;С.56], «владение двумя языками в совершенстве» [72;С.400] или как умение «творчески строить свою речь, принадлежащую вторичной языковой системе» [53;С.160]. Истинное двуязычие предполагает «равную или приближающуюся к равной степени владения и употребления, как в речи, так и в мыслительном процессе двух языков, регулярно взаимодействующих друг с другом в важнейших сферах общественной деятельности» [16;С.62]. М. Сигуан и У. Ф. Макки предлагают «называть двуязычным того человека, который кроме своего первого языка в сравниваемой степени компетентен в другом языке, способен со схожей эффективностью пользоваться в любых обстоятельствах тем или другим из них» [194;С.11]. Мы можем констатировать, что билингвизм может возникать только при контактировании языков, которому предшествуют социально-экономическое общение и длительное сосуществование двух народов, говорящих на разных языках. При этом следует отметить, что в начале 50 годов термин «смешение языков» был заменен термином «языковой контакт», впервые предложенный А. Мартине [137;С.36-48]. Термин закрепился в зарубежной лингвистической литературе с выходом работы У. Вайнрайха «Языковые контакты» [49;С.3]. Параллельно в советской литературе по билингвизму возникли

термины «взаимовлияние языков» [252;С.40] и «взаимодействие языков» [70; С. 142]. Есть несколько определений термина «языковой контакт». Так, У. Вайнрайх отмечает, что «два или более языка рассматриваются как находящиеся в контакте, если они попеременно используются одними и теми же лицами» [274;Р.18-19]. А. Дибольд рассматривает языковой контакт в связи с учебной ситуацией (learning situation). Под учебной ситуацией он понимает такую социологическую ситуацию (sociological situation), когда индивид изучает элементы из языковой или культурной системы иной, нежели система родного языка. Таким образом, А. Дибольд называет языковым контактом саму учебную ситуацию: «Лингвисты рассматривают саму учебную ситуацию как языковой контакт, а сам учебный процесс как билингвизацию (bilingualisation)» [260;Р.98]. Для А. Дибольда языковой контакт (language contact) связан с так называемым культурным контактом (culture contact). Признавая их неразрывную связь, он все же передает последний на рассмотрение антропологам. Он указывает: «Антропологи рассматривают учебную ситуацию как культурный контакт, а сам учебный процесс как аккультуризацию» [260;Р.98]. В отличие от Дибольда, проблему билингвизации и аккультурацию как единый учебный процесс рассматривают Е. М. Верещагин и В. Г. Костомаров [53;С.22-23]. Понимание языкового контакта как языковой ситуации характерна и для Б. Гавранека. Термин «языковой контакт» он считает удобным, а, главное, достаточно «широким», при этом замечает, что «он, однако, ничего не объясняет в лингвистическом отношении, лишь обозначая языковые ситуации» [64;С.32-38]. В. Ю. Розенцвейг [181;С.3] дает термину следующее толкование: «Под языковым контактом мы будем понимать речевое общение между двумя языковыми коллективами». На наш взгляд, «ситуация билингвизма» более полно отражает условия возникновения, существования и развития двуязычия как языкового и речевого явления. Если языковая ситуация понимается как «совокупность языков, подъязыков и функциональных стилей, обслуживающих общение в административно–территориальном объединении, взаимодействие языков становится реальностью при непосредственных или опосредствованных языковых контактах. Активные процессы взаимовлияния языков наблюдаются при непосредственных языковых контактах, когда возникает ситуация билингвизма. Мы склонны разграничивать понятия «языковая ситуация» и «ситуация билингвизма» и рассматривать их взаимоотношения соответственно как родовые и видовые отношения» [161;С.79-80]. По терминологии Л. Б. Никольского, экзоглоссная сбалансированная и несбалансированная языковая ситуация определяет условия функционирования различных типов двуязычия вместе с их функциональными разновидностями в данной общности людей. Непосредственные языковые контакты обусловливают интенсивные межъязыковые связи, что ведет к появлению разных типов двуязычия. Однако межъязыковые связи устанавливаются не между различными языковыми системами не сами по себе, а между носителями этих языков. Носители же контактирующих языков принадлежат разным социально–профессиональным группам, неоднородны в этническом и демографическом отношении. Демографический фактор необходимо учитывать в преподавании неродного языка в образовательных учреждениях и вузах РА. Признание многоаспектности и взаимосвязанности различных сторон двуязычия приводит ученых к мысли, что «двуязычие как лингвистическое, социальное явление не поддается однозначному определению» [74;С.33]. Интерес к данной проблеме особенно возрос именно в последние годы: в структуре Российской Академии наук создаются новые сектора и институты социолингвистики, зарождаются и развиваются такие самостоятельные научные направления, как социолингвистика, психолингвистика, лингвокультурология, этнолингвистика, которые в совокупности представляют собой комплексный подход к изучению двуязычия. И, тем не менее, каждое из этих научных направлений имеет свой определенный объект исследования, свои задачи и цели. Этим,

вероятно, объясняется неоднозначность подхода различных ученых и лингвистических школ к определению двуязычия. Основной недостаток приведенных выше определений двуязычия заключается в том, что большинство авторов одним из непременных условий для билингва ставит одинаковое владение как родным, так и неродным языками не только в речи, но и в мыслительном процессе. Но, как утверждает А. Мартине, достижение одинокового совершенства в обоих языках – «несомненное исключение, так как эта задача требует по-видимому, от двуязычного такой целенаправленной деятельности, на которую мало кто способен» [138;С.36]. По этой причине считать перечисленные определения исчерпывающими можно лишь с большой натяжкой. По мере накопления новых фактов изучения языковой деятельности, функционирования контактирующих языков эти определения были существенно уточнены и дополнены отечественными учеными, которые считают, что двуязычными могут быть не только отдельные личности, но и отдельные социальные группы, отличающиеся по возрастному, социальному, образовательному и т.д. цензу, т.к. существенное значение имеют «общественные условия возникновения и существования двуязычия в данном коллективе» [251;С.28]. Определение двуязычия как попеременного использования двух языков безнадежно устарело, так как, в частности, оно не отображает особенности билингвизма в многонациональной России. Широкое распространение получила точка зрения В. Н. Ярцевой, согласно которой под двуязычием понимается «способность отдельного индивидуума, или народа в целом, или его части общаться (добиваться взаимопонимания) на двух языках [257;С.5]. А. Е. Супрун также понимает двуязычие как возможность владения носителем одного языка другим языком в различной мере, а следовательно, и возможность двуязычия разных ступеней. По его мнению, двуязычие начинается тогда, когда человек в состоянии высказать различные мысли (и понять некоторое сообщение) на двух языках [203;С.6]. Однако и эти определения не лишены недостатков: в них нет указания на генетическую родственность или неродственность языков. Правда, М. М. Михайлов, раскрывая сущность двуязычия, связывал его с генетически разными языками [150;С.234]. В таком случае, как справедливо указывают многие ученые, за бортом двуязычия остается владение хотя и родственными, но разными языками. Ф.П. Филин предлагает различать двуязычие в узком и широком смысле этого слова. Двуязычие в узком понимании «означает более или менее свободное владение двумя языками: родным и неродным; двуязычие в широком смысле этого слова – это относительное владение вторым языком, умение в том или ином объеме пользоваться ими в определенных сферах общения» [228;С.3-12]. Иными словами, двуязычие в его лингвистическом понимании требует свободного знания двух языков. Если же билингв владеет контактирующими языками не в одинаковой степени и дифференцированно пользуется ими в различных речевых ситуациях, то следует иметь в виду двуязычие в социолингвистическом толковании. Несмотря на то, что лингвистическй аспект двуязычия позволяет не только устанавливать степень владения контактирующими языками, но и предсказывать возможные случаи интерференции, мы не может ограничиваться одним этим аспектом, потому что узкое понимание двуязычия вызывает скептическое отношение к нему даже в среде самих лингвистов [227;С.25]. По-видимому, такое положение вещей обусловлено тем, что носители такого типа двуязычия составляют всего 2-4% всех билингвов в недавнем прошлом [238;С.8]. Для нашего региона с его разнородным в этнокультурном, языковом и других отношениях составом населения важно не только развитие адыгейского языка, но и хорошее знание русского языка, ставшего для всех жителей республики языком межнационального общения. Универсальный язык общения просто необходим в условиях республики и вообще государства, что уже неоднократно доказывала мировая практика. Более того, в

нынешних условиях развития общества русскому языку нет и не может быть разумной альтернативы. Иными словами, для адыгейцев «овладение русским языком стало социальной необходимостью» [34;С.52]. Об этом свидетельствуют и данные социологического исследования, проведенного нами и Центром билингвизма АГУ 20022003 гг.: 98% респондентов используют русский язык в качестве средства межнационального общения. Таким образом мы подтверждаем гипотезу А. И. Холмогорова и З. У. Блягоза, Р. Р. Ханаху, что «социолингвистический аспект имеет определяющее значение, ибо этим видом двуязычия пользуется 90-95% билингвов» [См. 238; С. 10, 36; С. 54-61, 235; 95-102 и др. ]. В отечественной лингвистике и социальной психологии основной упор делается на социальную природу двуязычия, рассматривая его как «продукт функционирования языка в определенных социальных условиях» [См. 238; С. 10; 36; С. 54-61, 235; С. 95-102 и др.]. На самом деле, социолингвистический аспект двуязычия вызван необходимстью выполнения общественных функций родным и изучаемым языками. Этот аспект определяет условия возникновения двуязычия, объем общественных функций и сфер применения каждого из контактирующих языков, а также требует установления границ максимального и минимального проявления интерференции. Приоритет лингвистического использования термина «интерференция» принадлежит ученым Пражского лингвистического кружка [165]. В 20-е годы он появляется также на страницах французских лингвистических работ, в частности, в книге А. Мейе «Историческая и общая лингвистика» [267; Р. 38]. Широкое признание термин «интерференция» получил лишь после выхода в свет монографии, как отмечалось выше, У. Вайнрайха «Языковые контакты» в 1953 году. Более подробно интерферентные явления адыгейско–русского двуязычия рассмотрим далее [См. Глава 4]. В действительности же определений двуязычия может быть еще больше, так же как и его классификаций: все зависит от точки отсчета или аспекта исследования, выдвигаемого на передний план, конкретного содержания двуязычия, условий его функционирования, значения его для носителя двух языков. Двуязычие редко существует в чистом виде. Любой язык сам по себе представляет собой синтез различных социолингвистических пластов, в нем иноязычные исторические заимствования уживаются рядом с общими для всех (по происхождению) неологизмами. Поэтому, говоря о двуязычии, необходимо иметь в виду его условный характер. Важно отметить, что двуязычие редко выступает как некая данность или абстрактная возможность отдельного человека, групп людей или целого народа общаться на двух языках. Безусловно, оно предполагает стремление к достижению взаимопонимания на двух языках, причем степень взаимопонимания может быть различной. Однако это обстоятельство характеризует лишь одну из граней, хотя и существенных, двуязычия, которое представляет собой сложный историко-культурный феномен, обусловленный целым рядом как объективных, так и субъективных факторов и обстоятельств. Поскольку язык является составной частью национальной культуры, реальное содержание двуязычия в первую очередь отражает лингвокультурные и психологические ценности и ориентиры его носителя, а затем оно само влияет на них. По нашему мнению, и исходя из современной ситуации двуязычия: «билигвизм – это результат межцивилизационного взаимодействия различных культур народов, одна из форм адаптации совершенно иной или родственной языковой культуры».

1.2.Аспекты билингвизма и современное состояние их исследования Следует выделить, каковы те объекты и явления реальной действительности, исследованием которых заняты социо- и психолингвисты? Анализ работ, относящихся к обеим дисциплинам, позволяет сделать вывод, что онтологическая картина у них идентична: обе дисциплины изучают процесс социального взаимодействия членов общества, опосредованный речевой коммуникацией. Таким образом, мы можем отметить совпадение в объективной области сопоставляемых дисциплин. Психолингвист и социолингвист изучают взаимодействующие личности, общающиеся при помощи языка. Наблюдая процессы взаимодействия членов социума разных возрастов и языковых групп, они делаются выводы о закономерностях овладения неродным языком. В этой связи нужно указать на то, что социолингвисты сверх того изучают процессы, взаимообусловливающие существование во времени общества и существование языка его членов. Но эти процессы суть идеальные предметы, которые формируются в результате исследования наблюдаемого взаимодействия членов социума, обслуживаемого речью. Социолингвистический аспект требует установления границ максимального и минимального проявления интерференции в разных социолингвистических моделях населения РА. Таким образом, аспектные различия между социолингвистикой и психолингвистикой относится к предметной области. Известно, что язык существует в тесной связи с человеком, с человеческим сознанием, с мышлением. А психология (псих) (о) – душа, логос – учение) занимается изучением психической деятельности человека. Психические процессы происходят только в зависимости от деятельности мозга, являясь особым свойством мозга. Мысль без мозга не может существовать. Мысль образуется на основе понятий, а любое понятие, как правило, выражается через посредство слов и словосочетаний, а суждение предложением. Речь как практическое овладение языком всегда есть и мышление на этом языке. Если человек мыслит, то он всегда пользуется каким–либо языком. Мыслительный процесс, который происходит в сознании человека при усвоении языка, почти один и тот же для всех людей и в основном зависит от принадлежности индивидуума к той или иной языковой группе. Отсюда следует: психологические основы овладения неродным языком едины, одинаковы для всех языков и народов, ибо законы мышления одни и те же для всех людей независимо от того, на каком языке они говорят. Известно, что отражение объективной действительности в речи происходит в такой последовательности: ощущение, восприятие, представление, понятие, суждение, умозаключение. Затем только осуществляется словесное выражение. Без этих выражений нет мысли. Поэтому язык способствует развитию мышления, мышление, в свою очередь, содействует развитию языка. С психологической точки зрения в процессе овладения вторым языком должны различаться и учитываться следующие факторы: 1)лексико-грамматические и грамматические категории в первичном и вторичном языках, при этом следует помнить слова академика Л. В. Щербы: «…полное понимание наступает обыкновенно только тогда, когда учащиеся находят соответствующий эквивалент на родном языке» [253;С.28]; 2)языковые категории, не свойственные родному языку, но существующие во втором языке; 3)лексико-грамматические и грамматические категории, присущие родному языку,

но отсутствующие во вторичном языке и языковом сознании носителей последнего. Двуязычие в социолингвистическом аспекте предполагает использование индивидом или коллективом людей двух языков в качестве средства общения людей для достижения взаимопонимания в двуязычной (многоязычной) среде, т.е. билингвы обладают умением и навыками использования обоих языков в основной функции языка – коммуникативной. Для классификации билингвизма в социолингвистическом аспекте необходимо четко определить критерии, которые имели бы свой собственный социолингвистический статус. К их числу мы относим следующие: 1)наличие двух и более наций, народностей и их представителей на данной территории или в данном коллективе; 2)наличие двух языков, служащих средством общения людей; 3)наличие различных демографических и социальных групп; 4)способ овладения вторым языком индивидом, коллективом, группой людей, народом; 5)направление действия контактирующих языков в той или иной двуязычной общности людей; 6) степень охвата носителей одного народа тем или иным типом двуязычия; 7) ареал распространения двуязычия; 8) степень активности проявления интерференции на различных уровнях языка в городе и сельской местности; Что касается лингвокультурологического аспекта билингвизма , следует иметь в виду, что язык – это то, что лежит на поверхности бытия человека в культуре, поэтому, начиная с 19 века [См. Я. Гримм, Р. Раск, В. Гумбольдт, А. А. Потебня] и по сей день, проблема взаимосвязи, взаимодействия языка и культуры является одной из центральных в языкознании. Первые попытки решения этой проблемы усматриваются в трудах В. Гумбольдта. Основные положения данной концепции можно свести к следующему: 1)материальная и духовная культура воплощаются в языке; 2)всякая культура национальна, ее национальный характер выражен в языке посредством особого видения мира; 3)языку присуща специфическая для каждого народа внутренняя форма (ВФ) ; 4)ВФ языка – это выражение «народного духа», его культуры; 5)язык есть опосредующее звено между человеком и окружающим миром [69;С.328]. Концепция В. Гумбольдта получила своеобразную интерпретацию в работе А.А. Потебни «Мысль и язык», в работах Ш. Балли «Французская стилистика», Ж. Вандриеса «Язык. Лингвистическое введение в историю», И. А. Бодуэна де Куртэне «Избранные труды», Р. О. Якобсона и других исследователей. Мысль о том, что язык и действительность структурно сходны, высказывал еще Л. Ельмслев [82;С.23-29 ] , отмечавший, что структура языка может быть приравнена к структуре действительности или взята как более или менее деформированное ее отражение. Как именно связаны язык, действительность, культура?

Говоря о связи языка и культуры, Е. Т. Тарасов отмечает, что язык включен в культуру, так как «тело» знака (означающее) является культурным предметом, в форме которого опредмечена языковая и коммуникативная способность человека, значение знака - это также культурное образование, которое возникает только в человеческой деятельности. Также и культура включена в язык, поскольку вся она смоделирована в тексте (фразеологизмы, пословицы, поговорки и т.д.) [206; С. 18-32]. Вместе с тем взаимодействие языка и культуры нужно исследовать крайне осторожно, помня, что это разные семиотические системы. Нужно сказать, что, будучи семиотическими системами, они имеют много общего: 1)культура, равно как и язык, - это формы сознания, отражающие мировоззрение человека; 2)культура и язык существуют в диалоге между собой; 3) субъект культуры и языка - это всегда индивид или социум, личность или общество; 4)нормативность – общая для языка и культуры черта; 5)историзм – одно из сущностных свойств культуры и языка; 6)языку и культуре присуща антиномия «динамика – статика». Как известно, язык и культура взаимосвязаны: 1)в коммуникативных процессах; 2)в онтогенезе (формирование языковых способностей человека); 3)в филогенезе (формирование родового, общественного человека). Различаются эти две сущности по следующим параметрам: 1)в языке как феномене преобладает установка на массового адресата, в то время как в культуре ценится элитарность; 2)хотя культура - знаковая система (подобно языку), она неспособна самоорганизовываться; 3)как уже отмечалось, язык и культура – это разные семиотические системы. Эти рассуждения позволяют сделать вывод, что культура не изоморфна (абсолютно соответствует), а гомоморфна языку (структурно подобна). Таким образом, каждый язык имеет свой способ концептуализации окружающей действительности. Отсюда заключаем, что каждый язык имеет особую картину мира, и языковая личность обязана организовывать содержание высказывания в соответствии с этой картиной. И в этом проявляется специфически человеческое восприятие мира, зафиксированное в языке. Исходя из выше изложенного, мы предлагаем выделить лингвокультурологический аспект двуязычия. Следует отметить, что во всех этих рассуждениях присутствует важнейший признак билингвизма как явления – языковой. С каких бы точек зрения не рассматривали ученые двуязычие, нельзя не учитывать того, что в основе его лежит языковой факт (лингвистический аспект), хотя и вызываемый экстралингвистическими факторами. Под двуязычием в собственно лингвистическом аспекте мы понимаем, использование индивидом или коллективом людей двух языков в качестве средства общения, орудия выражения их мыслей и чувств, т. е. носители двуязычия обладают устойчивым умением и навыками использования обоих языков в коммуникативной, экспрессивной, конструктивной и аккумулятивной функциях. Собственно лингвистический подход позволяет установить степень владения билингва каждым языком. Данный аспект имеет дело, как правильно отмечают Ю. Д. Дешериев, И. Ф. Протченко, с анализом соотношения структур и структурных элементов двух языков, их взаимовлияния, взаимодействия и взаимопроникновения на разных уровнях языка (фонологическом, фонетическом, словообразовательном, морфологическом, синтаксическом, лексико-

семантическом и стилистическом), ибо в языке все взаимосвязано [73;С.28]. Для данного аспекта весьма важным является исследование своеобразия проявления интерференции в процессах использования обоих языков. Лингвистическая сторона билингвизма сближается также с контрастивно-сопоставительным описанием языков и с теорией языковых контактов; где дается лингвистическое объяснение причин возникновения интерференции как на уровне речи, так и на уровне языка; предсказываются возможные интерферентные явления. В связи с этим возникают важные вопросы: 1)воздействие родного языка на второй; 2) воздействие второго языка на родной; 3)разграничение интерференции на уровне языка и на уровне речи [73; С. 2729]. Говоря о последнем, можно привести слова Ф. де Соссюра: «Исторический факт речи всегда предшествует языку». Далее он справедливо отмечает: «Без сомнения, оба эти предмета тесно между собой взаимодействуют и друг друга взаимно предполагают; язык необходим, чтобы речь была понятна и производила все свое действие: речь в свою очередь необходима для того, чтобы установился язык… Каким путем возможна была бы ассоциация понятия со словесным образом, если бы подобная ассоциация предварительно не имела места в акте речи? С другой стороны, последний лишь в результате бесчисленных опытов отлагается в нашем мозгу. Таким образом, устанавливается взаимозависимость между языком и речью: язык одновременно и орудие и продукт речи» [230;С.42]. Для современного этапа развития билингвизма актуальным и значительным считается и педагогический аспект , тесно связанный как с психологическими, лингвокультурологическими, лингвистическими, так и социолингвистическими аспектами, хотя не все ученые его признают [6;С.50-63]. Сущность его состоит в разработке и разумном использовании наиболее рациональных методов и приемов обучения второму языку. Решению этой задачи способствует контрастивно-сопоставительный метод, позволяющий выявить сходства и различия в контактирующих языках. С помощью этого метода можно обнаружить явления: 1)сходные в этих языках; 2)совпадающие в плане содержания, но отличающиеся способом выражения; 3)присущие одному из языков, но не характерные для другого. Идентичные понятия, которые в обоих языках выражаются однотипными лингвистическими средствами, должны стать надежной опорой для лингвиста, методиста и психолога в обучении второму языку, поскольку полное понимание изучаемого языка при соотнесенном типе двуязычия связано с нахождением эквивалента на родном языке и в языковом сознании. Лингвистические же понятия и явления, которые эквивалентны в языковом сознании носителей обоих языков, но с точки зрения лингвистической типологии не соотносимы по способу и средствам языкового выражения, относятся к явлениям и понятиям билингвистического анализа особого рода [134;С.44-53]. Академик Л. В. Щерба, внесший большой вклад в разработку многих проблем социальной лингвистики, различает два пути приобретения второго языка: 1)искусственный (второй язык усваивается самостоятельно по определенной программе или в учебном плане через посредство школы, учителя, учебника); 2)естественный (неродной язык усваивается в процессе непосредственного общения с иноязычной средой) [251; С. 28]. Такое разграничение вполне целесообразно в связи с обучением неродному языку, так как оно помогает выявить специфические черты организованного обучения, отличающееся от стихийного усвоения. Организованное (искусственное) двуязычие возникает чаще всего в условиях школьного обучения, когда учащиеся, владея родным языком и развитым в известной мере мышлением, усваивают неродной язык при

отсутствии соответствующего языкового окружения [135; С. 21-26]. Исходя из вышеизложенного, следует выделить, на наш взгляд, такие аспекты билингвизма: 1) лингвистический (под двуязычием в собственно лингвистическом аспекте мы понимаем, использование индивидом или коллективом людей двух языков в качестве средства общения, орудия выражения их мыслей и чувств); 2) социолингвистический четко определяющий критерии, которые имели бы свой собственный социолингвистический статус (к их числу мы относим следующие: наличие двух и более наций, народностей и их представителей на данной территории; наличие двух языков, служащих средством общения людей; наличие различных демографических и социальных групп; способ овладения вторым языком индивидом, коллективом, группой людей, народом; направление действия контактирующих языков в той или иной двуязычной общности людей; степень охвата носителей одного народа тем или иным типом двуязычия; ареал распространения двуязычия; степень активности проявления двуязычия в городе и сельской местности); 3) психологический учитывающий: а)лексикограмматические и грамматические категории в первичном и вторичном языках; б)языковые категории, не свойственные родному языку, но существующие во втором языке; в)лексико-грамматические и грамматические категории, присущие родному языку, но отсутствующие во вторичном языке и языковом сознании носителей последнего); 4) лингвокультурологический (каждый язык имеет свой способ концептуализации окружающей действительности, что, несомненно, надо учитывать: отсюда можно заключить, что каждый язык имеет особую языковую картину мира, и языковая личность обязана организовывать содержание высказывания в соответствии с этой картиной); 5) педагогический (без разработки лингвометодических основ усвоения второго языка, без изучения условий возникновения двуязычия, функционирования родного и второго языков, ментальности видения мира этносом, без знания психологии усвоения неродного второго языка невозможно разработать методику взаимосвязанного преподавания контактирующих языков, подобрать различные виды работ, способствующие становлению двустороннего билингвизма в регионе). Выделенные аспекты не рассматривались по отношению к языковой ситуации и ситуации билингвизма в республике постперестроечного периода. Их изучение способствовало бы реальному становлению двустороннего билингвизма в регионе. Мы остановимся на лингвистическом, социологическом, социолингвистическом и лингвокультурологическом аспектах становления и развития двустороннего билингвизма, так как в нашем исследовании рассматривать все проблемы не представляется возможным.

1.3.Методологические основы билингвизма и перспективы их совершенствования Несмотря на то, что за последние два-три десятилетия опубликованы ценные исследования по методам социолингвистики, область методических приемов относится к наиболее слабо разработанным участкам социолингвистики. Труды, посвященные влиянию социальных факторов на функционирование и взаимовлияние языков, появились еще задолго до возникновения социолингвистики [См. Булича И. В., Поливанова Е.Д., Селищева А.М., Щербы Л. В., Яковлева Н. Ф. и др. авторов]. Эти и им подобные труды посвящены изучению уровней и уровневых единиц внутренней структуры языка. Они дополняют внутриструктурные исследования структуралистов, отвечая целям и задачам структурной лингвистики в определенном аспекте. Вместе с тем такие труды могут быть использованы и в социолингвистике, поскольку все отрасли языкознания взаимосвязаны. Поэтому мы относим их к «предсоциолингвистике». Методы исследования процессов формирования, развития, сокращения, затухания общественных функций языков, их влияния на уровни языка и уровневые единицы внутренней структуры достаточно разработаны в целом ряде зарубежных и отечественных работ. Существующие разработки методических приемов социолингвистики относятся к уровням внутренней структуры языка. Здесь прежде всего следует отметить фундаментальный труд «Социолингвистика» [273] в двух томах. В известной мере создателем теоретических основ разработки методов и зачинателем исследований в отечественной социолингвистике стал М. В. Панов. Но еще в 1968 году Л. П. Крысиным был издан проспект труда «Русский язык по данным массового исследования», в котором представлен «опыт конкретного социолингвистического исследования» с применением статистических методов. Кроме того, изданы коллективные труды [179; С. 367, 142; С. 130, 143; 313 и др.]. В создании этих и других трудов активное участие приняли социолингвисты, работающие в Институте языкознания РАН: А.Н. Баскаков, Л.П. Крысин, Э.Г. Туманян, В.Ю. Михальченко, В.К. Журавлев, А.Д. Швейцер, М.И. Исаев, Т.Б. Крючков, К.В. Бахнян, С.И. Трескова, Н.Г. Колесник, Г.А. Калимова, а также специалисты из других научных учреждений: Г. П. Немец, Л.Б. Никольский, М.А. Хабичев, З.У. Блягоз, А.Е. Михневич, Р. И. Хашимов, Л. Грумадене, Н.А. Меркене, Л.Г. Кашкуревич, А.М. Дырул и др. Постперестроечный период возродил вновь интерес к теоретическим и прикладным аспектам социолингвистики [77; С. 62-77, 148; С. 205-260, 219; С. 299-313, 112; 155-162 и др.], в том числе к такому вопросу, как определение предмета билингвизма и определение его методов и методологии. Подавляющее большинство лингвистов сходится в том, что методы исследования билингвизма используются в пограничных дисциплинах. Дело в том, что пограничные дисциплины не строятся по какому–то единому принципу, а потому каждый раз приходится решать по–новому применительно к задачам исследования. Если обратиться к работам, посвященным методам социолингвистических исследований, бросается в глаза тот факт, что в большинстве из них анализируются особенности использования различных процедур конкретных социологических исследований для сбора социолингвистического материала. Так, А.Д. Швейцер в книге «Современная

социолингвистика» рассматривает следующие методы сбора социолингвистических данных: наблюдение, опрос информантов (интервьюирование, анкетирование) и эксперименты [242; С. 157-165]. Сравнивая социологические и социолингвистические методы исследования, отметим, что в социологии обычно различают три метода сбора первичной информации: наблюдение, изучение документов и опрос [255; С. 112]. Изучение документов играет в социолингвистике весьма существенную роль, как, впрочем, вообще во всей совокупности наук об обществе. Однако следует различать документы, используемые для получения социологической информации, которая затем может быть содержательно интерпретирована в социолингвистическом плане, и документы, из которых можно извлечь собственно социолингвистическую информацию. Особенно большую роль играют документы первого рода – материалы переписи населения, статистические сборники и т. п. При изучении билингвизма в каком-либо регионе целесообразно установить численность носителей одного и другого языков, проживающих в данном регионе (республике, районе и т. д.), количество школ, высших и средних учебных заведений с преподаванием на каждом из этих языков, число радио- и телепередач, периодических изданий, книг, выпускаемых ежегодно на одном и другом языке и т.д. Кроме безличных (статистических и проч.) документов большой интерес может представить и изучение личных документов (анкет, библиотечных формуляров и др.). Все эти данные помогают сформулировать рабочую гипотезу и вести дальнейшие исследовательские процедуры. Документы второго рода – это прежде всего персонифицированные тексты (персонифицированным текстом мы называем любой (не только связный) текст в письменной и устной (записанный на диктофон) форме, полученной в экспериментальных условиях, либо специально отобранный, социальные характеристики (естественно, не все, а релевантные для данного исследования авторы которого известны), которые подвергаются различным процедурам лингвистического анализа (под лингвистическим анализом текста мы подразумеваем анализ, близкий к дистриптивистскому, цель которого – построить перечень закономерностей на базе заданного материала, а не «поиски текстообразующих закономерностей, присущих всем текстам», характерные для области исследования, называемой «лингвистикой текста») [263; Р.179], играющим в социолингвистических исследованиях весьма существенную роль. “Хотя в пределах социолингвистики, - пишет в этой связи В. А. Звягинцев, языковые факты сталкиваются с социальными факторами, она остается лингвистикой, и предметом ее изучения, или основной “темой” остается язык. Язык – в его взаимовлияниях, взаимосвязях и взаимодействиях с социальным контекстом в самом широком толковании этого понятия. Поскольку же предметом изучения в социолингвистике является язык, она должна пользоваться всем широким ассортиментом методов, применяемых в лингвистических исследованиях» [86; С. 312]. Примером исследования, построенного преимущественно на анализе персонифицированных текстов, может служить работа «Русская разговорная речь» [184;С.367], в котором в качестве таких текстов были использованы диктофонные записи разговорной речи. Широкое применение этот метод находит при изучении билингвизма. Здесь имеет место как анализ диктофонных записей, с помощью которых можно изучать язык и речь билингвов на всех уровнях – от фонетического до стилистического, так и рассмотрение письменных материалов: сочинений учащихся, работ студентов, заявлений, объяснительных записок и т.п. [46; С. 27-53, 170; С. 260-281, 148; С. 205-260,

38; С. 67-71 и др.]. В социологии также существуют две точки зрения по вопросу о том, что такое эксперимент. Одни авторы считают его (наряду с опросом, наблюдением и изучением документов) методом конкретных социологических исследований [232; С. 466], другие [255; С.112] считают эксперимент наиболее серьезным способом проверки научной гипотезы. Первая точка зрения представляется недостаточно логичной: при проведении эксперимента для получения информации используются все те же наблюдение и опрос, а также изучение полученных в ходе эксперимента персонифицированных данных. Эксперимент как в социологии, так и в социолингвистике, можно определить следующим образом: исследование, в процессе которого создаются или изыскиваются условия, необходимые и достаточные для проявления и измерения связей явлений, интересующих экспериментатора в связи с целенаправленной проверкой уже сформулированной научной гипотезы. Применяемые в социолингвистических исследованиях эксперименты – это, как правило, контролируемые натурные эксперименты, которые «представляют попытку получить относительно чистый эффект воздействия экспериментальной переменной» [255;С.112]. В таких экспериментах нужно тщательно выравнивать все прочие условия, которые могут исказить влияние экспериментального фактора. В социологических так же, как в социолингвистических исследованиях, устранение неконтролируемых факторов обычно связано с серьезными трудностями, прежде всего из-за их большого количества респондентов. Следует отметить, что основоположник логики экспериментального анализа Дж. Милль вообще отрицал возможность научного экспериментирования в социальной сфере из-за трудностей выравнивания многочисленных переменных [152; С.799]. Следствием этих трудностей является тот факт, что в социологии социальные эксперименты применяются главным образом при изучении малых групп. Аналогичным образом обстоит дело и с экспериментами в социолингвистических исследованиях. Кроме того, нельзя упускать из виду то обстоятельство, что каждый информант, кроме социальных, обладает еще и индивидуальными психологическими особенностями, которые нельзя уравнять для проведения эксперимента, что может отразиться на результатах исследования. Анализ социолингвистических экспериментов показывает, что чаще всего они проводятся на школьниках, студентах, учащихся средних специальных учебных заведений и т. п. Обусловлено это чисто техническими причинами – сравнительной легкостью их проведения. При этом вне поля зрения остаются другие возрастные и социальные группы, что затрудняет проверку каких-либо общих гипотез. Умелое сочетание экспериментальных исследований с другими статистически более репрезентативными способами сбора информации бывает продуктивным. Следует отметить, что все методы исследования, используемые как в социологии, так и в социолингвистике [266; Р.267, 142; С.130, 143; С. 313, 232; С. 468 и др.], находят свое применение прежде всего при анализе таких явлений, как социальная дифференциация языка, билингвизм, ситуативно обусловленное языковое поведение и т. п. Не подлежит сомнению, что установление корреляций между разного рода социальными явлениями и фактами языка или изучение такой особой языковой ситуации, как билингвизм, весьма важны для социолингвистических исследований. Именно под таким углом зрения рассматриваются проблемы в работе Ю. Д. Дешериева «Социальная лингвистика»: «Социолингвистика имеет дело с явлениями двойственной природы – собственно социальной и лингвистической. По сути дела лингвистическое – тоже социальное, но с учетом специфики языка, с конкретизацией объекта исследования. Социальное – это обобщенное выражение совокупности социальных факторов нелингвистической природы, т.е. нелингвистического социального, с которым взаимодействует собственно

лингвистическая и социолингвистическая сторона социолингвистического явления. Имея каждое особую структуру и выполняя специфические функции, они взаимовлияют друг на друга. Таким образом, социолингвистическая единица – это двухмерная единица особого типа. Именно с единицами такого типа имеет дело социолингвистический анализ» [76;С.304-305]. Останавливаясь на собственно лингвистических методах исследования, Ю.Д. Дешериев указывает: «Важнейший собственно социолингвистический метод – это метод анализа несоциализованных и социализованных отношений. При этом выделяются и противопоставляются две основные единицы социолингвистического анализа – социолема и асоциолема при использовании методических приемов внутриструктурного анализа – на лексико-семантическом, морфологическом, синтаксическом, стилистическом уровнях. Принципиальные различия между социологическим анализом, с одной стороны, и внутриструктурным анализом, с другой, заключается в том, что, вопервых, социолингвистический анализ исходит из противопоставления несоциализованных и социализованных отношений; между тем внутриструктурный анализ основан на противопоставлении структурных элементов и различных структурных отношений между этими элементами… Во-вторых, при социолингвистическом анализе выделяется более широкий круг несоциализованных и социализованных отношений, чем при внутриструктурном уровневом анализе» [76;С. 305]. Характерной чертой современной социолингвистики является соединение языкознания и социологии на основе единого понимания объекта и целей исследования, единого понятийного аппарата и общей совокупности исследовательских процедур [242; С. 156]. «Социолингвистический аспект исследования билингвизма – отмечает В.Ю. Михальченко, - предполагает исследование зависимости от социальных и этнических детерминантов, поэтому цель социолингвистического исследования – установить интенсивность и экстенсивность национально–русского двуязычия и их социальную обусловленность» [146;С.224]. Известно, что в языкознании существуют теории главным образом двух типов: 1)общие теории, касающиеся прошлого, настоящего и будущего языка в целом, его уровней; 2)частные теории, характеризующие процессы, происходящие в области уровней и уровневых единиц структуры языка. Как показывает конкретная исследовательская практика, большое значение имеет разработка теоретической концепции и методов ее реализации в целях удовлетворения потребностей общества в данной языковой ситуации. К общим теориям, объясняющим природу языка, процессы возникновения, развития функционирования языков, аспектов их исследования, относятся следующие: 1)теоретические концепции, рассматривающие язык как исторически формировавшееся, изменяющееся и развивающееся социальное явление; 2)теоретические концепции сравнительно–исторического языкознания; 3)теоретические концепции типологического исследования языков; 4)теоретические концепции, исследующие язык как систему, обладающую внутренней структурой, составными частями и элементами которой являются уровни и уровневые единицы; 5)теоретические концепции, освещающие вопросы взаимовлияния и взаимодействия языков; 6)теоретические концепции, касающиеся взаимоотношения языка и мышления (сюда может быть отнесена и психолингвистическая концепция); 7)теоретические концепции, характеризующие взаимоотношение развития языка и общества; 8)теоретические концепции прикладной лингвистики. Выдвигаемая нами концепция относится к общетеоретическим концепциям

взаимоотношения развития языка и общества, языка и мышления, языка и культуры. К теоретическим концепциям частного характера, касающимся в основном уровней языка и уровневых единиц, могут быть отнесены концепции, объясняющие природу и функционирование отдельных уровней и уровневых единиц языковой структуры: 1)теоретические концепции фонетико–фонологической системы и фонемы; 2)лексико–семантические концепции словарного состава языка и лексических единиц; 3)теоретические концепции синтаксической системы и синтаксических единиц; 4)теоретические концепции морфологических единиц;

морфологической

системы

(подсистемы)

языка

и

5)теоретические концепции стилистической дифференциации языка и стилистических единиц. Все теоретические концепции более частного характера, касающиеся отдельных уровней и уровневых единиц, относятся к структурной лингвистике, которой занимались и занимаются представители традиционного языкознания [См.Журавлева,1961;Мартынова,1974;Мажюлиса,1981 и др.], а также представители структурной лингвистики [См. Засорина,1974;Автономова, 1977;Ревзин,1977 и др.]. Лингвистическая теория может служить теоретической основой для разработки методов лингвистических исследований. С другой стороны, методы лингвистических исследований могут способствовать успешной разработке разных теоретических лингвистических концепций. Эта взаимосвязь между лингвистическими теориями и методами лингвистических исследований подчеркнута в книге Ю. Д. Апресян «Идеи и методы структурной лингвистики» [10;С.156]. Изложенным не исчерпываются связи и взаимоотношения между общими, частными лингвистическими теориями и методами лингвистических исследований. Эти связи и взаимоотношения могут проявляться непосредственно и через посредство других социальных явлений (например, в языковой политике, могущей обусловливать сознательное воздействие общества на функционирование и развитие языка). Таким образом, при освещении теоретических проблем социолингвистики, классификации типов двуязычия мы принимаем во внимание положения, изложенные в фундаментальных трудах по социальной лингвистике, по теории языковых контактов российских и зарубежных учёных-социолингвистов, а также контрастивно-типологические исследования адыгейского и русского языков, работы по истории, этнографии, культурологии, лингвокультурологии, психолингвистике, статистические материалы (см. библиографию в конце диссертации). Научная достоверность, значимость и успех комплексного исследования конкретного типа адыгейско-русского, как и других типов билингвизма, зависит как от общих методологических позиций исследования, так и от выбранного научноисследовательского метода, который определяется целями и задачами исследования. Проведенный анализ лингвистической литературы убеждает нас в том, что изучение

двуязычия может осуществляться разными методами. Понятие «метод социолингвистических исследований» в языкознании трактуется поразному [См. Милль Дж.,1914; Апресян,1965; Labov W ,1966; Крысин,1968; Ядов,1972; Андреева,1974; Harweg R .,1974; Баскаков,1976; Звягинцев,1976; Швейцер, 1976; Методы…,1995; Дешериев,1977; D . Hymes ,1977; Вайнрайх,1979; Михальченко, 1984, 1995; Ammon U ., Dittmar N ., Mattheier K . J .,1987 и др.]. Разграничение в социолингвистике терминов “научно-исследовательский метод” и “научноисследовательский приём” имеет не только сугубо терминологическое значение. При помощи выбранного метода мы можем достигнуть решения какой-либо проблемы в целом, а инструментом решения проблемы является система научно-исследовательских приёмов, поэтому в социолингвистическом исследовании анкетирование и опрос мы склонны относить к научно-исследовательскому приёму, а не методу исследования, так как необходимо согласиться с тем, что метод – это «определенный подход к изучаемому явлению, определённый комплекс положений, научных и чисто технических приёмов, применение которых даёт возможность изучить данное явление. Поэтому метод всегда является системой» [См.142;С.130,143;С.313 и др.], а «приём всегда предполагает определенное действие, оперирование с языковым материалом» [142; С. 258, 143; С. 313]. Среди многочисленных приемов исследования такого сложного явления, каким является билингвизм, необходимо выделить метод конкретно-социологического исследования двуязычия, который мы определяем как систему научно-исследовательских приёмов, используемых для изучения картины сосуществования, функционирования двух языков в какой-либо этнической, территориальной или социальной общности людей. Этот метод составляет следующая система основных научно-исследовательских приёмов и методик изучения: методика наблюдения и описания, приём анкетирования, интервью (опроса), методика идентификации и дифференциации, методика статистического анализа, методика сопоставления, инструментальная методика, методика устного речевого эксперимента, методика письменного речевого эксперимента и др. Наиболее распространенным приёмом исследования двуязычия в социолингвистическом аспекте является методика анкетирования. При помощи этой методики исследователь получает в своё распоряжение конкретные факты использования родного и второго языков индивидом или определенным социумом. Естественно, анкета отражает лишь точку зрения самого респондента, что ведет в определенной мере к субъективизму. В этом заключается недостаток данной методики. Однако составление анкеты с перекрестными, дополняющими или внешне неконтролирующими вопросами помогает избежать этого недостатка. Исследователь не имеет возможности подвергнуть анкетированию все население республики, и в этом нет необходимости, так как «опыт конкретных социологических обследований показывает, что количество опрашиваемых не главное. Решающим является правильная организация методики выборки» [214;С. 182]. В данной диссертации предлагается использовать сплошное, частичное и выборочное анкетирование учащихся школ различных районов и городов, школ республики с адыгоязычным, смешанным и русскоязычным населением. При этом результаты анкетирования необходимо подкреплять другими методиками как лингвистического, так и статистического характера. Об обстановке проведения анкетирования и опроса достаточно много написано в научной литературе: чем свободнее будет чувствовать себя респондент, тем достовернее будут научные результаты. Вместе с тем считаем необходимым сделать некоторые пояснения к методике проведения анкетирования и

опроса. Чтобы установить достоверные корреляционные отношения, взаимосвязь социальных, демографических и др. явлений и языковых фактов, репрезентативность анкетирования и опроса определялась методом квот: удельный вес отдельных социальных, демографических групп опрашиваемых соответствует удельному весу аналогичных групп населения по официальной статистике. По данным переписи на 12 января 1989 года мужское население составляло 198,3 тысяч, а женское 234,3 тысяч человек, а по данным переписи 2002 года население в РА составляет 447000 человек, из них городское – 240,4 тысяч, а в сельской местности проживает 206,6 тысяч человек. В соответствии с этим мы выбрали 500 респондентов из числа жителей республики: 1) 240,4 тысячи проживает в городе и поселках городского типа; 2) 206,6 тысяч человек проживает в сельской местности; 3) 208,2 тысячи составляют мужчины; 4) 238,2 составляют женщины; 5) возрастной состав постоянного населения республики на 2002г.: 6-9 лет – 26309 ч., 1015 лет – 38315 ч., 16-19 лет – 23556 ч., 20-24 лет – 26127 ч., 25-29 лет – 33171 ч., 30-34 лет – 32453 ч., 35-39 лет – 30040 ч., 40-44 лет – 19862 ч., 45-49 лет – 25802 ч., 50-54 лет – 31840 ч., 55-59 лет – 24449 ч., 60-69 лет – 41139 ч. и т. д. 6) уровень образования занятого постоянного населения республики на 1000 человек работающих: высшее – 126; незаконченное высшее - 11; среднее специальное - 254; среднее общее – 357; неполное среднее – 166; начальное – 75; не имеют начального образования – 11. С целью сохранения соотношения опрашиваемых с данными официальной статистики в сельской местности сплошному анкетированию и опросу подвергнуты трудовые коллективы и учащиеся Красногвардейского (школа №3 аула Адамий, гимназия №1 село Красногвардейское), Теучежского (школа №4 аула Габукай, школа №1 аула Панежукай) и Тахтамукайского (школа №1 аула Тахтамукай, школа №5 поселка Яблоновского, школа №2 поселка Энем, филиал МГТУ в поселке Яблоновском) районов, г. Майкопа (школа №2 станицы Ханской, Адыгейская республиканская гимназия №1) и г. Адыгейска (школа №3), Кошехабльского района, проживающие в различных этнических условиях. С целью соотношения числа опрашиваемых с данными официальной статистики сплошному анкетированию подвергнуты по 250 взрослых и учащихся сельской местности и городов РА. При обследовании данных школ единицей обследования были билингвы с адыгейско-русским языком. Частичному анкетированию и опросу были подвергнуты учащиеся одиннадцати школ и трудовых коллективов, а выборочному анкетированию учащиеся 3 школ и работники трудовых коллективов. Репрезентативность выборки, полученная методом квот, позволяет проецировать результаты анализа проведенного исследования на всю социальную и демографическую группу населения республики. Некоторые положения и выводы о функционировании разных типов двуязычия можно

предвидеть априори: широкое и активное функционирование адыгейско–русского двуязычия в городе (обусловлено национальным составом трудовых и учебных коллективов и др.), узкая сфера применения адыгейско-русского двуязычия в сельской местности (обусловлено однородным национальным составом населения адыгоязычных районов), более широкое распространение русско-адыгейского двуязычия в сельской местности адыгоязычных районов. Поэтому можно заранее предсказать, что в интернациональных коллективах будет отмечено максимальное развитие общественных функций и практическое использование адыгейского языка. Однако для получения достоверных и точных выводов необходимо вскрыть причины, влияющие на минимальный уровень функционирования двуязычия. С другой стороны, необходимо выяснить социолингвистические условия не столько «пассивного» употребления адыгейского и русского языков, сколько практическое его использование в том или ином районе, городе, сельской местности. Опять же априори можно установить, что структурные различия родного и русского языков порождают интерференцию в русской речи адыгейцев. Но одинаково ли проявляется она в различных условиях? Очевидно, нет. Тогда необходимо выяснить взаимосвязь социальных, демографических и этнических условий, обусловливающих порождение правильной речи на втором языке. В этом плане приобретает исключительное значение не только подбор респондентов для опроса и анкетирования, но и характер сбора лингвистического материала. Сбор подобного материала среди лиц с высшим образованием или высоким образовательным и культурным уровнем, проживающих в городах, работающих в двуязычных коллективах обусловит наличие более высокой степени владения русским языком, чем среди лиц с начальным или средним образованием, проживающих в однородной адыгоязычной среде. Поэтому лингвистический материал нами собирался среди студентов первого и выпускного курсов факультета национальной культуры и филологии АГУ, среди учащихся младшей, средней и старшей возрастных групп городских и сельских школ, среди сельской и городской интеллигенции. В зависимости от характера социума предлагались заранее подготовленные тесты, проводились сочинения, изложения на заданную или свободную тему. В лингвистической части анкеты подобраны специальные задания-вопросы (перевести на русский язык, перевести на адыгейский язык, составить из данных слов предложение и др.), направленные на выявление уровня владения русским и адыгейским языками. При проведении опроса вопросы задавались устно с целью выявления типов интерференции, синонимичных эквивалентов отдельных терминов родного и русского языков. Однако основной упор делался на сбор такого лингвистического материала, который содержался при свободном выражении своих мыслей и чувств на русском и адыгейском языке, когда респондент занят выражением именно своих мыслей на том или ином языке, а не тем, правильно ли он говорит, тот ли ответ подготовил на вопрос анкеты или текста.. К таким материалам мы относим объяснительные и докладные записки, заявления, написанные в различные организации по различным поводам, выступления на собраниях, заседаниях, по телевидению и радио, реплики из бесед в деловой и непринужденной обстановке и т.д. При этом использовалась как методика фиксирования устной речи от руки, так и диктофонная запись. Мы выделяем организованные способы порождения речи (на уроках и занятиях в различных типах учебных заведений) и спонтанные способы порождения речи (выступления, реплики и т.д.). В первом случае респондент отвечает по заданной теме, выступает с докладом и т.п., а во втором – свободен в выборе темы и формы порождения речи. Подобная методика сбора материала позволяет избежать психологический барьер информантам, которые не ведают в подобных случаях о том, что ведется наблюдение за речью и проверяется степень владения языками, так как «наибольшую ценность представляют записи, сделанные без ведома информанта» [242;

С. 160]. Становление и развитие, характер функционирования конкретного типа двуязычия вскрываются, естественно, при использовании также синхронного и диахронного методов изучения. Использование данных методов в неразрывной связи с методом конкретносоциолингвистического исследования дает возможность воссоздать и проанализировать истоки возникновения того или иного типа двуязычия, формы его проявления и т.п.

Выводы Важно отметить, что двуязычие редко выступает как некая данность или абстрактная возможность отдельного человека, групп людей или целого народа общаться на двух языках. Безусловно, оно предполагает стремление к достижению взаимопонимания на двух языках, причем степень взаимопонимания может быть различной. Однако это обстоятельство характеризует лишь одну из граней, хотя и существенных, двуязычия, которое представляет собой сложный историко-культурный феномен, обусловленный целым рядом как объективных, так и субъективных факторов и обстоятельств. Поскольку язык является составной частью национальной культуры, реальное содержание двуязычия в первую очередь отражает лингвокультурные и психологические ценности и ориентиры его носителя, а затем оно само влияет на них. По нашему мнению, и исходя из современной ситуации двуязычия: «билигвиз – это результат межцивилизационного взаимодействия различных культур народов, одна из форм адаптации совершенно иной или родственной языковой культуры». Исходя из вышеизложенного, следует выделить, на наш взгляд, такие аспекты билингвизма: 1) лингвистический (под двуязычием в собственно лингвистическом аспекте мы понимаем, использование индивидом или коллективом людей двух языков в качестве средства общения, орудия выражения их мыслей и чувств); 2) социолингвистический четко определяющий критерии, которые имели бы свой собственный социолингвистический статус (к их числу мы относим следующие: наличие двух и более наций, народностей и их представителей на данной территории; наличие двух языков, служащих средством общения людей; наличие различных демографических и социальных групп; способ овладения вторым языком индивидом, коллективом, группой людей, народом; направление действия контактирующих языков в той или иной двуязычной общности людей; степень охвата носителей одного народа тем или иным типом двуязычия; ареал распространения двуязычия; степень активности проявления двуязычия в городе и сельской местности); 3) психологический учитывающий: а)лексикограмматические и грамматические категории в первичном и вторичном языках; б)языковые категории, не свойственные родному языку, но существующие во втором языке; в)лексико-грамматические и грамматические категории, присущие родному языку, но отсутствующие во вторичном языке и языковом сознании носителей последнего); 4) лингвокультурологический (каждый язык имеет свой способ концептуализации окружающей действительности, что, несомненно, надо учитывать: отсюда можно заключить, что каждый язык имеет особую языковую картину мира, и языковая личность обязана организовывать содержание высказывания в соответствии с этой картиной); 5) педагогический (без разработки лингвометодических основ усвоения второго языка, без изучения условий возникновения двуязычия, функционирования родного и второго языков, ментальности видения мира этносом, без знания психологии усвоения неродного второго языка невозможно разработать методику взаимосвязанного преподавания контактирующих языков, подобрать различные виды работ, способствующие становлению двустороннего билингвизма в регионе).

Выделенные аспекты не рассматривались по отношению к языковой ситуации и ситуации билингвизма в республике постперестроечного периода. Их изучение способствовало бы реальному становлению двустороннего билингвизма в регионе. Мы остановимся на лингвистическом, социологическом, социолингвистическом и лингвокультурологическом аспектах становления и развития двустороннего билингвизма, так как в нашем исследовании рассматривать все проблемы не представляется возможным. Понятие «метод социолингвистических исследований» в языкознании трактуется поразному. Разграничение в социолингвистике терминов “научно-исследовательский метод” и “научно-исследовательский приём” имеет не только сугубо терминологическое значение. При помощи выбранного метода мы можем достигнуть решения какой-либо проблемы в целом, а инструментом решения проблемы является система научноисследовательских приёмов, поэтому в социолингвистическом исследовании анкетирование и опрос мы склонны относить к научно-исследовательскому приёму, а не методу исследования, так как необходимо согласиться с тем, что метод – это «определенный подход к изучаемому явлению, определённый комплекс положений, научных и чисто технических приёмов, применение которых даёт возможность изучить данное явление. Поэтому метод всегда является системой», а «приём всегда предполагает определенное действие, оперирование с языковым материалом». Среди многочисленных приемов исследования такого сложного явления, каким является билингвизм, необходимо выделить метод конкретно-социологического исследования двуязычия, который мы определяем как систему научно-исследовательских приёмов, используемых для изучения картины сосуществования, функционирования двух языков в какой-либо этнической, территориальной или социальной общности людей. Этот метод составляет следующая система основных научно-исследовательских приёмов и методик изучения: методика наблюдения и описания, приём анкетирования, интервью (опроса), методика идентификации и дифференциации, методика статистического анализа, методика сопоставления, инструментальная методика, методика устного речевого эксперимента, методика письменного речевого эксперимента и др. Наиболее распространенным приёмом исследования двуязычия в социолингвистическом аспекте является методика анкетирования. При помощи этой методики исследователь получает в своё распоряжение конкретные факты использования родного и второго языков индивидом или определенным социумом. Естественно, анкета отражает лишь точку зрения самого респондента, что ведет в определенной мере к субъективизму. В этом заключается недостаток данной методики. Однако составление анкеты с перекрестными, дополняющими или внешне неконтролирующими вопросами помогает избежать этого недостатка. Исследователь не имеет возможности подвергнуть анкетированию все население республики, и в этом нет необходимости, так как «опыт конкретных социологических обследований показывает, что количество опрашиваемых не главное. Решающим является правильная организация методики выборки» [214;С. 182].

В данной диссертации предлагается использовать сплошное, частичное и выборочное анкетирование учащихся школ различных районов и городов, школ республики с адыгоязычным, смешанным и русскоязычным населением. При этом результаты анкетирования необходимо подкреплять другими методиками как лингвистического, так и статистического характера. Об обстановке проведения анкетирования и опроса достаточно много написано в научной литературе: чем свободнее будет чувствовать себя респондент, тем достовернее будут научные результаты. Вместе с тем считаем необходимым сделать некоторые пояснения к методике проведения анкетирования и опроса. Чтобы установить достоверные корреляционные отношения, взаимосвязь социальных, демографических и др. явлений и языковых фактов, репрезентативность анкетирования и опроса определялась методом квот:

Глава2.Парадигма билингвизма, условия её реализации в обществе 2.1.Статус

адыгейского

языка,

национальная

языковая

политика

и

билингвизм

В последнее время языковым вопросам в, общем, контексте национальных проблем, уделяется очень много внимания. Однако за решение языковых проблем берутся неспециалисты, знающие закономерности функционального развития языка, а писатели, журналисты, философы. Поэтому отсутствует научное прогнозирование динамики языкового развития, а также социальных последствий проведения в жизнь законов о языках в разных регионах Российской Федерации. Таким образом, знание государственного языка наряду с другими показателями используется для определения статуса жителя [Молдова, Латвия и Литва и т. д.]. Это влечёт за собой возможность или невозможность приобретать имущество, голосовать на выборах, обучать детей родному языку и т.д. Политизация языкового вопроса в РФ, использование недостаточного уровня языковой компетенции больших групп населения для отказа им в гражданских правах или же нежелание считаться с языковыми правами компактно проживающего населения заставляют внимательно анализировать национально - языковые процессы, происходящие в разных регионах РФ, в частности, в Республике Адыгея. Исходя из современного состояния языкового вопроса, в уточнении нуждается оценка развития национальных языков до перестроечного периода. Только отрицательное отношение к предыдущему этапу национально-языкового развития в стране мы считаем неверным, необъективным. Следует отметить, что в начале 20-х годов всячески поощрялось преподавание на языках народов СССР, и обучение велось в России на 70 из них. Но, начиная со второй половины 30-х годов, под флагом борьбы с «национализмом» всякое национальное, и, в частности, национальная традиция в школьном образовании начинает преследоваться. В 1938 г. был издан закон «Об обязательном изучении русского языка в школах национальных республик и областей», что создало прецедент для ограничения сферы функционирования национальных языков. Хотя создатели закона не отменили изучение национального языка, но значительно сузили сферу его применения, а это привело к тому, что, в школах Адыгеи перестали изучать историю народа, культуру и традиции, а язык и литература изучались формально. В эти же годы происходило становление письменности в Адыгее, был составлен адыгейский букварь (1918г.) на арабской графической основе, стали выходить книги и национальная газета, а в 1927г. в Адыгее был принят латинский алфавит, который в 1931г. был заменен алфавитом на основе русской графики. Переход адыгейской письменности на русскую графическую базу был осуществлен с целью облегчения приобщения адыгов к русскому письму, к русской культуре. Эта цель достигнута, но не исчерпала себя. Мы живем в Российской Федерации, торговые, экономические, культурные и другие связи с русскоязычным населением традиционны и крепки. Изменение графической базы адыгейского письма затруднило бы изучение адыгами русского языка, следовательно, отрицательно сказалось бы на культурно-экономических связях. Таким образом, рассматривая перспективы развития и функционирования адыгейского языка, становления двустороннего билингвизма в республике необходимо определить статус этого языка в связи с преобразованием Адыгейской автономной области в Республику Адыгея. Конституционная комиссия подготовила закон «О языках народов Республики Адыгея», который был подписан Президентом Республики Адыгея и принят Постановлением Законодательного собрания (Хасэ) Парламента Республики Адыгея 31 марта 1994 года. Каково основное содержание республиканского Закона «О языках народов Республики Адыгея»? В его вводной части говорится, что настоящий Закон направлен на создание условий для сохранения, равноправного и самобытного развития языков народов Республики Адыгея. В целях наибольшего раскрытия национально-культурного потенциала народов Республики Адыгея

Закон обеспечивает создание условий для всестороннего и равноправного развития и сохранения родного языка, свободу выбора и использование языка общения (гл.1 ст.2). Большой демократический заряд содержат положения Закона о том, что государство признает равные права всех языков на их сохранение и развитие. Он гарантирует каждому из языков государственную защиту и поддержку (гл.1 ст.3). В статье 4 главы 1 подчеркивается, что являясь равноправной республикой в составе Российской Федерации, Республика Адыгея на своей территории решает все вопросы, связанные с языками, обеспечивает их экономическую, социальную и юридическую защиту, стимулирует их изучение, содействует гражданам республики, независимо от расы, национальностей, вероисповедания выбору языка образования, воспитания и обучения, осуществлению политических, экономических и социальных прав. Здесь важно то, что обеспечивается возможность любого гражданина Республики Адыгея на свободное употребление своего родного языка. Статья 5 главы 1 обеспечивает равноправное использование русского и адыгейского языков как государственных в РА. Законодательно установлено, что Закон «О языках народов Республики Адыгея» гарантирует осуществление основных политических, экономических, социальных и культурных прав вне зависимости от знания какого-либо языка. Знание или незнание языка не может служить основанием для ограничения языковых прав граждан Республики Адыгея, кроме случая, предусмотренного статьей 2 Закона Республики Адыгея «О Президенте Республики Адыгея». Этот «случай» явился камнем преткновения для депутатов Законодательного Собрания (Хасэ) - Парламента Республики Адыгея, нарушением языковых прав русскоязычного населения республики и не соответствовал Закону «О языках народов РФ». Таким образом, Республика Адыгея не избежала весьма опасной тенденции, наблюдавшейся во многих субъектах Российской Федерации, - утверждать приоритет адыгейского языка, получившего статус государственного. Проведение в жизнь статьи 2 могло привести к языковым конфликтам, о чем свидетельствует опыт многих регионов Российской Федерации, но Законодательное собрание (Хасэ) - Парламента Республики Адыгея на статью 2 наложил мораторий на десять лет, а в дальнейшем эта статья была отменена. В Законе есть еще одна общая проблема, на которой хотелось бы остановиться более подробно и обстоятельно, - это проблема использования русского языка на территории Российской Федерации и Республики Адыгея. Часть 2 статьи 3 Закона «О языках народов РФ» устанавливает, что русский язык, являющийся основным средством межнационального общения народов Российской Федерации в соответствии со сложившимися историко-культурными традициями, имеет статус государственного языка Российской Федерации на всей территории Российской Федерации. Это одно из принципиальных положений нового Закона. Статья 3 главы 1 Закона «О языках народов Республики Адыгея» также устанавливает, что одним из государственных языков Республики Адыгея является русский язык. Известно, что государственный язык - это язык, на котором государственная власть общается с населением, разговаривает с гражданином. На нем, публикуются законы и другие правовые акты, пишутся официальные документы, осуществляется работа органов власти, управления и суда, делопроизводство и официальная переписка. Это язык официальных вывесок и объявлений, печатей и штампов, маркировки производимых товаров, дорожных знаков и наименований улиц и площадей. Это язык, на котором осуществляется обучение в школах и других учебных заведениях, который должны изучать и активно использовать граждане соответствующего государства. Преимущественное использование на телевидении и радио, при издании газет и журналов – также одна из функций государственного языка. Язык большинства или меньшинства населения Республики Адыгея не может стать государственным автоматически как непременный факт преобладающего его использования в общении государственных органов и граждан. Для признания его государственным необходимо официальное его провозглашение таковым законодательной властью, соответствующее нормативное оформление. При этом государственными могут быть провозглашены и несколько языков, наиболее употребляемых в государстве. Так, в Швейцарии таковыми законодательно установлены сразу три языка – немецкий, французский и итальянский, а в Финляндии два финский и шведский.

Важно подчеркнуть, провозглашение русского языка государственным, не должно предоставлять ему каких-либо формальных привилегий и приоритетов и не должно входить в противоречие с демократическим принципом равноправия всех языков народов России. Хотелось бы специально остановиться на положении Закона «О языках народов РФ». Русский язык со сложившимися историко-культурными традициями является основным средством межнационального общения народов Российской Федерации. Утвердившееся на современном этапе двуязычие должно восприниматься народами России не как навязанный сверху приказ, а как объективная потребность совместного существования в рамках федеративного государства с его единым рынком, устойчивыми и многообразными политическими, экономическими и культурными связями между разными народами многонационального государства [148; С. 205-260]. Таким образом, было бы правомерным, учитывая, языковую ситуацию в Республике Адыгея, адыгейский язык определить как государственный; русский язык, как сказано в Законе «О языках народов РФ», «имеет статус государственного языка РФ на всей территории РФ» и будет выполнять функцию языка межнационального общения на территории Республики Адыгея. Тем самым на равных правах, будут параллельно функционировать в Республике Адыгея два языка – русский и адыгейский. Естественно, что два эти языка будут иметь неодинаковые общественные функции: большая нагрузка ляжет на русский язык, так как он является языком межнационального общения в субъектах Российской Федерации [97; С. 134]. Общие декларативные положения, не направленные на регулирование конкретных вопросов языковой жизни в Республике Адыгея, имеются и в других статьях Закона. Так, в статье 8 главы 1 Закон устанавливает: «Государственная программа по сохранению, изучению и развитию государственных языков Республики Адыгея разрабатывается Кабинетом Министров Правительством Республики Адыгея и принимается Законодательным Собранием (Хасэ) Парламента Республики Адыгея. Реализацию программы в установленные сроки обеспечивают органы исполнительной власти Республики Адыгея. Финансирование программы развития государственных языков Республики Адыгея предусматривается при составлении бюджетов всех уровней». Это общее положение, не подкрепленное регламентацией обязанностей соответствующих структур, мало что дает практике защиты и развития государственных языков Республики Адыгея. Статья 10 главы 2 Закона устанавливает: «Граждане Республики Адыгея имеют право свободного выбора языка обучения и воспитания. Республика Адыгея обеспечивает на своей территории создание системы воспитательно–образовательных учреждений и иных форм воспитания и обучения на государственных языках Республики Адыгея и создает условия для реализации прав граждан других национальностей, проживающих в республике на воспитание и обучение детей на родном языке». Следует отметить, что произошли изменения в распределении обучения в общеобразовательных школах г. Майкопа. Принята муниципальная программа «Образование города на пути к 21 веку». Комитет по образованию города Майкопа является инициатором развития национально-регионального компонента в учебном процессе и внеклассной работе. Из 22 652 учащихся адыгейский язык в настоящее время изучают 10 583 человека, т. е. 47%. Преподавание адыгейского языка и литературы ведется в 29 школах из 32, т. е. практически во всех общеобразовательных учреждениях города, кроме НОШ №6, лицея №34, ДРЦ. На изучение адыгейского языка влияет отсутствие педагогических кадров, учебно–методической литературы, плохое комплектование школьных библиотек методической и художественной литературой, необходимой для изучения и преподавания адыгейского языка и литературы. Не все школы республики имеют кабинеты адыгейского языка, и это отрицательно влияет на развитие и становление двустороннего билингвизма в республике. Мы прекрасно осознаем, что ДОУ и общеобразовательные учреждения могут благотворно влиять на становление и развитие двуязычия в республике. Таким образом, статья 10 Закона на территории республики в полном объеме не исполняется. В пункте 3 Постановления о порядке введения в действии Закона «О языках народов Республики

Адыгея» устанавливается: «В целях постепенного введения во все сферы государственной и общественной жизни положений Закона установить следующие сроки введения в действие: -пункт второй статьи 2 отменён, пункт третий статьи 15 ввести в действие с 1 января 1998года (официальные документы, удостоверяющие личность гражданина Республики Адыгея и сведения о нем оформляются на государственных языках Республики Адыгея – введен); -пункт первый статьи 14 (в деятельности государственных органов, организаций, предприятий и учреждений Республики Адыгея используются государственные языки Республики Адыгея). Пункт первый статьи 15 ввести в действие с 1 января 2003 года (на территории Республики Адыгея официальное делопроизводство в государственных органах, органах местного самоуправления, организациях, на предприятиях и в учреждениях ведется на государственных языках Республики Адыгея). Однако возникает определенное противоречие (в г. Майкопе, Гиагинском и Майкопском районах и т. д.): на многих предприятиях и в организациях, органах местного самоуправления носителей адыгейского языка может и не быть. Таким образом, нужен дифференцированный подход к этой проблеме на начальном этапе функционирования государственных языков, становлении и развитии русско-адыгейского двуязычия, потому что, если официальное делопризводство в государственных органах, органах местного самоуправления, организациях, предприятиях и учреждениях не будет вестись на одном из государственных языков, - это приведёт к нарушени Закона о государственных языках Республики Адыгея. В статье 19 главы 3 Закона устанавливается: «Издание республиканских газет и журналов в Республике Адыгея, передачи республиканского телевидения и радиовещания осуществляются на государственных языках Республики Адыгея. Республиканские газеты и журналы могут также по усмотрению учредителей издаваться на иных языках». Таким образом, мы призываем жителей республики к половинчатому исполнению Закона. Что касается дальнейших рассуждений о Законе, отметим, что существенно страдает точность используемых формулировок. Это для юридического текста как официального документа имеет особое значение. Так, в статье 20 Закона устанавливается: «В сферах промышленности, связи, транспорта и энергетики на территории Республики Адыгея применяется государственный язык Российской Федерации. На местном уровне в этой сфере наряду с русским применяется и адыгейский язык». Приходится лишь гадать, что законодатель имел в виду, а ведь от этих формулировок зависят пределы применения того или иного языка. Многие недостатки Закона «О языках народов Республики Адыгея» могли быть устранены и доработаны. Но в его разработке наряду с депутатами и юристами должны были быть привлечены социолингвисты (Блягоз З.У., Даурова Л.Х., Берсиров Б. М. и др.), социологи (Афасижев Т. И., Хагуров А. А., Хунагов Р.Д., Тхакушинов А.Т. и др.), что не было сделано. Имела значение и определенная поспешность в разработке и принятии Закона, недостаточность его обсуждения, среди специалистов и ученых на предварительном этапе его подготовки. На современном этапе развития национально-языковых отношений в Республике Адыгея возрастает интерес к адыгейскому языку культуре, обычаям, традициям адыгов. Решаются проблемы расширения и укрепления связей с адыгами, живущими в других регионах страны, а также с зарубежными адыгами (адыги в настоящее время живут почти в 50-ти зарубежных странах мира – в Турции, Сирии, Иордании, Германии, США, Израиле, Австралии т.д.) Их численность достигает трёх миллионов. С ними поддерживается связь, оказывается помощь в изучении адыгейского языка, культуры, осуществляются мероприятия по духовному сближению. В этой связи выдвигаются разные предложения по созданию единого для всех адыгов алфавита. Но, во-первых, адыгейская диаспора живет не только в Турции, но и в других странах, в частности, арабских. Им бы (живущим в Сирии, Иордании и т. д.) удобнее было бы письмо на основе арабской графики. Во-вторых, адыгская диаспора в странах проживания не учится и не пишет на адыгских языках. Но к любому делу, в том числе и к выбору графической базы для алфавита, нужен комплексный подход, учет всех плюсов и минусов. В пользу кириллицы как графической базы адыгейского письма говорят следующие обстоятельства:

1.За семьдесят лет существования современного алфавита весь адыгейский народ (за малым исключением) стал грамотным, читает и пишет на адыгейском языке. Изменение графической базы адыгейского письма поставило бы задачу переучивания всего населения, что не очень просто в современных условиях; 2.За время существования адыгейской письменности на русской графической основе создана богатая литература на адыгейском языке. Изменение графической базы адыгейского письма поставило бы вопрос о переиздании всей этой литературы, что нерационально и практически невозможно на современном этапе развития нашего общества; 3.Основным преимуществом адыгейского алфавита считается использование русской полиграфической базы, отпадение необходимости в создании новой, специальной полиграфической техники (тексты на адыгейских языках можно печатать во всех типографиях России, где используется русский шрифт); 4.Коды для кириллицы, используемые в компьютерной технике, годны и для использования при письме на адыгейском языке. Создание новых кодов намного осложнило бы использование компьютеров; 5.Изменение графической базы адыгейского письма, преследующее цель устранения двух - и трехлитерных букв, должно привести к созданию нового алфавита на смешанной основе, что действительно затруднит использование этого алфавита в компьютерной технике. 6.Созданная на базе кириллицы адыгейская письменность пользуется многолитерными буквами, что считается основным ее недостатком. Но нужно иметь в виду, что и на латинской графической базе адыгейская письменность не может обойтись без тех же составных букв, поскольку в адыгейском языке больше звуков-букв, чем в русском; 7.Существующий алфавит адыгейского письма отвечает основным современным потребностям, выполняет и в дальнейшем может выполнять основные функции, задачи, стоящие перед письмом, литературным языком. Вышеизложенные факты приводят к выводу, что в настоящее время и в ближайшем будущем речь может идти только об усовершенствовании существующего алфавита без изменения графической базы адыгейского письма. Таким образом, реализация Закона «О языках народов Республики Адыгея» связана с большими трудностями. К факторам, благоприятно влияющим на возможность расширения функций адыгейского языка, можно отнести следующие: -стремление основной массы народа-носителя языка расширить функции адыгейского языка; -наличие определенных традиций преподавания адыгейского языка как предмета изучения, а также использование в качестве языка обучения; -наличие серьезного задела в лингвистическом обеспечении социальных функций адыгейского языка (издание литературы на адыгейском языке, наличие учебников, толковых и двуязычных словарей, справочников, грамматик, разговорников, функционирование на телевидении и радио, в театре и СМИ и. д.); -наличие социальной перспективы для использования адыгейского языка в разных сферах общения. К факторам, отрицательно влияющим на развитие функционирования адыгейского языка, следует отнести следующие: -адыгейский язык ограниченно функционирует в сфере государственного управления, общественно-политической жизни, сфере образования, делопроизводства и обслуживания; - удельный вес коренного, исконно национального населения, компактность его проживания в городе и сельской местности; -«языковой нигилизм» определенной части (большей или меньшей) населения Республики Адыгея, проявляющейся в незнании или даже нежелании изучать государственный язык из-за «социальной непрестижности»; -«языковая экспансия» – стремление распространить свой язык путем объявления его

государственным на чужую языковую общность. Обычно это явление обосновывается так: чтобы коренные жители могли реализовывать свое право пользоваться государственным языком, иноязычные жители Республики Адыгея должны брать на себя обязанность знать государственный язык в том случае, если это входит в перечень их служебных обязанностей. Здесь языковая компетенция жителей Республики Адыгея близко соприкасается с запретом на профессии, поскольку предполагается, что житель Республики Адыгея не может занять ряд официальных должностей (пост Президента Республики Адыгея) без знания государственного языка, что и порождало социальную напряженность среди русскоязычного населения республики. Основными тенденциями современной языковой жизни в Республике Адыгея являются: -возрождение интереса к адыгейскому языку и культуре, обычаям и традициям; -стремление расширить социальные функции адыгейского языка в разных сферах общения; -явления механического переноса опыта социально-языковой адаптации иммигрантов-адыгов (Турции, Сирии, Иордании и т.д.) на условия совместного проживания жителей Республики Адыгея; -дальнейшее распространение национально-русского и русско-национального двуязычия с преимущественной ориентацией на второй тип билингвизма. Наиболее социально значимой сферой для языкового развития является сфера образования, поскольку именно здесь формируется языковая компетенция индивида, которая создает предпосылки для функционирования адыгейского языка в различных сферах общения и развития двустороннего билингвизма. Рассуждения о современной национальной школе в Российской Федерации сводятся примерно к следующему: «заложенный в советской школе «безнациональный» характер образования стал одним из основных факторов, вызвавших масштабный кризис национальных отношений в СССР, обусловивший в конечном счете развал Союза» [113;С. 5-6]. Нельзя не согласится с М.Н. Кузьминым, когда он говорит: «…Насколько адекватно общество видит, понимает место школы в цивилизованных процессах, как оно конкретно решает сегодня в деятельности школы проблему традиций и современности – национальных традиций и индустриальной современности – зависит в значительной мере эффективность нашего ближайшего развития» [113; С. 5-6]. В направлении развития национальной школы и развития адыгейско–русского и русско– адыгейского двуязычия работает современная лингвистическая, социолингвистическая, социологическая, педагогическая наука республики, ученые Адыгейского государственного университета, Майкопского технологического института, Адыгейского республиканского института повышения квалификации, Адыгейского республиканского педагогического колледжа им. Х.Б. Андрухаева, Центра билингвизма под руководством профессора З. У. Блягоза и всей системы образовательных учреждений Республики Адыгея. Перед ДОУ и общеобразовательными учреждениями республики ставится сложная задача по аккумуляции интеллектуальных, научных, материально–технических, финансовых ресурсов для обеспечения становления и развития русско– адыгейского билингвизма, потому что, стремление изучить адыгейский язык русскоязычными детьми наблюдается больше у детей начальных классов, чем у старшеклассников. Если в начальных классах число желающих изучать адыгейский язык составляет 35-40%, то в старших классах их не более 20-25%, что объясняется психологическими, физиологическими, языковыми и возрастными особенностями детей. Отсюда напрашивается вывод: развитием двустороннего билингвизма целесообразно заниматься в раннем детском возрасте [37; С. 37-38]. В 2002 году в целях совершенствования процесса изучения предметов национально-регионального компонента и развития двустороннего двуязычия разработаны и изданы программы, учебники и методические пособия более 17 наименований общим объемом 31,8 тысяч экземпляров. Среди них 11 учебников по адыгейскому языку для русскоязычных детей, в том числе программы и методические материалы по адыгейскому языку, истории Адыгеи, терминологический словарь. В Республике Адыгея объявлен открытый конкурс на создание учебной литературы нового поколения по адыгейскому языку для русскоязычных учащихся (1, 4-9 классы), адыгейской литературе (11класс), истории Адыгеи (5-9классы) для общеобразовательных учреждений республики. Созданы авторские коллективы по подготовке рукописей новых учебников. Рукописи

учебников по адыгейскому языку уже подготовлены, по истории Адыгеи – на стадии завершения. Большими тиражами выпущены «Краткий русско-адыгейский словарь для начальной школы», «Адыгейско-русский словарь», «Секреты адыгейских букв» (составитель Ю.А. Тхаркахо), «Русскоадыгейский разговорник», «Краткий русско-адыгейский словарь в помощь самостоятельно изучающим адыгейский язык», учебник «Изучаем адыгейский язык» (авторы З.У. Блягоз, А.Н. Блягоз), «Адыгейско-русский и русско-адыгейский словарь» (составители З.У. Блягоз, Н.И. Кесебежева), «Русско-адыгейский разговорник» (составитель А.Б. Чуяко), «Адыгейский топонимический словарь» (составитель К.Х. Меретуков), «Адыгская народная педагогика» (автор И.А.Шоров). Изданы многочисленные пособия по культуре, традициям, обычаям адыгов, по музыке, искусству, различным ремеслам, играм, спорту и т. д. В школах республики адыгейский язык ведётся в начальных классах, а в 5-11-х классах преподается родной язык как предмет. Введена новая дисциплина «Национальная культура и традиции адыгов». Кроме того, в 1990 году в Адыгейском государственном университете открыт факультет «Адыгейской филологии и культуры». Русскоязычные выпускники этого факультета (Григорьева С.Ю., Скичко О.В., Ланькова О.А., Мироненко Н.С., Пущук М.О., Глушкова М.Н., Ефремова О.С., Тарарыкина В.А., Озерова Т.А., Чернышёва А.Н., Придчина Е.А.), изучив адыгейский язык и литературу, стали учителями адыгейского языка и литературы в русскоязычных районах республики, есть и другие группы будущих учителей адыгейского языка и литературы. Русскоязычные студенты, изучающие адыгейский язык, получают дополнительную стипендию от золотопромышленника Совмена Х.М., ныне Президента Республики Адыгея. При Президенте в 1996 году создан «Совет по адыгейскому языку». Следует особо отметить, что основная цель гуманитарного образования в Республике Адыгея – это духовное совершенствование подрастающего поколения. Средством к достижению этой цели является и развитие продуктивного адыгейско-русского и русско-адыгейского двуязычия в Республике Адыгея. А это возможно только при создании и реализации единой гуманитарной программы, охватывающей все этапы обучения и образования в Республике Адыгея. Как нам представляется, с учетом национально- языковых и социально-политических процессов в Республике Адыгея мы должны особо уделить внимание следующим приоритетным направлениям: 1)создание региональных программ и учебников по адыгейскому языку для русскоязычных школ и учебных заведений Республики Адыгея; 2)разработка учебно-методических пособий по разным актуальным проблемам изучения адыгейского языка в регионе; 3)составление программ и хрестоматий по адыгейской литературе для русских школ; 4)создание сборников дидактических материалов по адыгейскому языку для русскоязычных учащихся (диктантов, изложений, художественных текстов и т. д.); 5)выпуск разных типов словарей (двуязычных и комплексных – в первую очередь); 6)назрела необходимость издания учебных пособий и научно-популярной серии тематических книг – многотиражных общедоступных «Лес», «Горы», «Земля», «Люди», «Дом», «Пища», «Танец», «Музыка», «История» и т. д., чтобы они сочетали в себе одновременно качества русско-адыгейского и адыгейско-русского разговорника и словаря-справочника, что продвинет эволюцию билингвизма в регионе; 7)разработка программ, пособий, справочников и самоучителей по русскому и адыгейскому языку для русскоязычного населения, репатриантов и черкесского зарубежья; 8)повышение русской и адыгейской речевой культуры через печатные и электронные СМИ республики. Предложенные направления в проведении языковой политики в Республике Адыгея для становления двустороннего билингвизма, в формировании ее культурной среды, толерантного отношения в обществе необходимо решать, объединив усилия творческой и научной интеллигенции не только в РА, но и в РФ, где эта проблема актуальна на современном этапе.

2.2.Социологический анализ экстралингвистических факторов адыгейско-русского двуязычия в РА Почти весь 19 век российское самодержавие посвятило завоеванию Кавказа, но параллельно войне происходил другой процесс – процесс соприкосновения и сближения языков, культур русского и адыгейского народов, их взаимопроникновение и обогащение. Русский язык стал впервые средством обучения адыгов, когда в 1866 г. в г. Майкопе была открыта первая Горская школа. Школа давала знания по русскому языку, арифметике, географии, всеобщей истории, алгебре. Окончившие школы этого типа получали право преподавания в начальных сельских школах. Количество желающих получить «русское» образование росло среди адыгов. Об этом говорит тот факт, что если в 1866 году в Майкопской горской школе обучалось 25 человек, то в 1873 году контингент учащихся в ней уже насчитывал 90 детей. Тяга к изучению русского языка и обучение в Горских школах была значительна. Следует особо отметить, что за год до своей смерти Шора Ногмов (1796 – 1844) закончил работу над книгой «История адыгейского народа». В предисловии к ней он писал: «При начатии труда моего сердечное убеждение говорило мне, что придет время, когда в душе грубого горца вспыхнет чудное чувство - светильник жизни – любовь к знанию. Ударит и для нас час, когда мы все примемся за грамоту, книги, письмо… Я не доживу, не увижу, может быть, этой сладкой минуты, когда родина моя…обратиться к добру и знанию» [164; С. 20]. Главное, к чему призывал выдающийся адыгский просветитель своих земляков и власти, - это к созданию народной (не элитарно-сословной) школы, с преподаванием на двух языках – русском и адыгском. Кавказские просветители были уверены в том, что горские дети должны обучаться на родном языке и, по возможности, вместе с русскими детьми. Эту идею поддерживал наместник Кавказа М. С. Воронцов и добавлял при этом, что «делом первой важности края является непременное и безусловное обучение всех русских учащихся, по крайней мере, одному из туземных языков», и 10 мая 1835 года было принято «Положение о закавказских училищах», в котором высказывалось требование изучения местных языков детьми русских чиновников [153; С. 19-25]. Первая гимназия на Северном Кавказе была открыта в Екатеринодаре в 1820 году. Первым директором Екатеринодарской гимназии являлся протоиерей Иван Российский [158; С. 123-134], но 1828 году она была закрыта. 18 октября 1837 года в городе Ставрополе открыта областная мужская гимназия. Адыги в Ставропольской гимназии появились в 1850 году. В гимназии У. Х. Берсей занимался педагогической деятельностью и параллельно исследованием адыгского языка, поскольку в те годы учебными пособиями для изучения черкесского языка гимназия не располагала. Будучи старшим учителем черкесского языка У. Х. Берсей в 1853 году издал «Букварь черкесского языка» [23;С.48]. Впервые адыги получили возможность обучаться на адыгейском языке. В 1997 году в честь У. Х. Берсея 14 Марта объявлено «Днем адыгской письменности». Языковые контакты адыгов и русских стали более интенсивными и регулярными, так как экономическое проникновение русского капитала на Северный Кавказ в определенной степени вело к интернационализации экономики и хозяйственной жизни, способствовало расселению части русского народа в новых экономически важных регионах империи. Регулярные экономические, культурные связи и языковое контактирование адыгейского и русского народов начало способствовать возникновению русско-адыгейского и адыгейско-

русского двуязычия. Причиной возникновения двуязычия является, социально – экономические условия жизни народов. Изменения в языковой жизни народа связаны с изменениями в общественно политической жизни народа «Малейшие изменения жизни в содержании, т. е. в условиях существования данной социальной группы, следовательно, и иное окружение и т. п., немедленно отражается на изменении речевой деятельности данной группы, и притом одинаковым образом, поскольку новые условия касаются всех членов данной группы», отмечает Щерба Л. Б. [250; С. 118]. Таким образом, в перестроечное время, в период осуществления демократизации общественно-политической и экономической жизни страны, существенно изменилось отношение к национальным языкам малочисленных народов как со стороны представителей коренного населения, так и русскоязычного. Начала возрождаться национальная культура, стали заметно расширяться общественные функции национальных языков. 31 марта 1994года принят Закон «О языках народов Республики Адыгея», где определяется статус адыгейского и русского языков, что послужило основой для становления и развития двустороннего билингвизма в регионе. Следует отметить некоторые экстралингвистические факторы, способствующие становлению и развитию двустороннего билингвизма в республике. Один из факторов способ распределения городского и сельского населения на территории республики. Так, по данным переписи 1989 года, население республики составляло 432.588 человек, из них городское – 161.156 (37%), сельское – 271.432 (63%), тогда как по данным Госкомстата РА в 1995 году население республики составляло 450.421 человек, из них городское – 240.415 (54%), сельское – 208.006 (46%). В 1999 году население республики составляло 449.800 человек, из них городское – 242.600 (54%), сельское – 207.200 (46%). По переписи 2002 года население в РА составляет 447000 человек, из них городское – 240,4 тысяч, а в сельской местности проживает 206,6 тысяч человек. Демографический фактор очень серьезно влияет на становление развитие билингвизма среди городского и сельского населения. Следует привести такой пример. В связи с переселением адыгейских аулов и русских сел, станиц, хуторов в город Адыгейск национальный его состав существенно изменился. В 1976 году население этого города составляло 8200 человек. Из них 5300 адыгейцев, что составляет 64.6%, русских – 2550 (31%). Соответственно меняется и национальный состав учащихся школ. Приведем данные переписи по республики на 2002 год. В городе Адыгейске население составляет 12500 человек, из них адыгейцев – 8643, что составляет 71%, русских – 3657, что составляет 29%. В 6 школах города в 2001 – 2002 учебном году обучалось 2474 учащихся, из них коренной национальности – 2131 (86%), русскоязычной – 327 (13%). А ведь до переселения этих аулов в город в них почти не было русских семей. Очень важным экстралингвистическим фактором для становления и развития двустороннего билингвизма является способ расселения носителей языка, удельный вес коренного, исконного национального населения и компактность его проживания, поскольку именно это определяет реальные возможности применения языков в разных сферах общения. В Республике Адыгея по этому принципу можно выделить три типа районов: 1) районы, в которых «титульная нация» составляет большинство населения более, -

50%: Кошехабльский район (адыги – 19789 жителя 63%, русские – 12111 жителя 37%); Шовгеновский район (адыги – 13296 жителя 78%, русские – 3604 жителя 22%); Теучежский район (адыги – 17463 жителя 86%,русские 2838 жителя 14%); г. Адыгейск (адыги – 8643 жителя 71%, русские- 3657 жителя 29%); 2) районы, в которых «титульная нация» составляет менее 50%: Красногвардейский район (адыги – 9388 жителя 31%, русские – 22312 жителя 69%); Тахтамукайский район (адыги – 20853 жителя 34%, русские – 40347 жителя 66%); 3) районы, в которых «титульная нация» представлена в количестве менее 30%: г. Майкоп (адыги – 11900 жителей (7%), русские – 167000 (93%); Гиагинский район (адыги – 136 жителя (1%), русские – 34544 жителя (99%); Майкопский район (адыги – 124 жителя (1%), русские – 58876 жителя (99%). Следует отметить что, к настоящему времени несколько видоизменилась ситуация в Майкопском районе: в связи с пересилением косовских адыгов в РФ на территории района в 2001 году основан аул Мэфэхабль с населением немногим более 100 человек. Такое разнообразное расселение жителей разных национальностей создает различные условия для функционирования адыгейского языка как государственного на территории Республики Адыгея, также для распространения его среди русскоязычного населения. Наиболее «неблагоприятными» условиями для функционирования и применения государственного языка (адыгейского) является третий тип районов, где «титульная нация» представлена в количестве менее 30%. Растет и количество межэтнических браков. Анализируя общую динамику брачности в Адыгее, необходимо отметить, что количество образуемых семей, начиная с 1991г., неуклонно уменьшается с каждым годом, тогда как особенностью динамики браков в нашей республике в доперестроечное время являлось постоянное увеличение их количества. Так, в 1985г. было заключено 4107 браков, в 1986 – 4102, в 1987г. – 4120, в 1988г. – 3806, в 1989г. - 4085, 1990г. – 3889, 1991г. – 3933, в 1992г. 3779, в 1993г. – 3522, в 1994г. – 3649, в 1995г. – 3611, в 1996г. – 2686, в 1997г. – 2955, в 1998г. – 2668, в 1999г. – 2312, 2000г. 2014. В доперестроечный период в Адыгее общей закономерностью динамики межэтнических браков являлось увеличение количества смешанных семей с участием национальностей неславянского происхождения. Количество заключаемых в доперестроечный период адыго-русских браков неуклонно год

от года увеличивалось. Однако на рубеже 90-х годов появилась тенденция к снижению количества смешанных адыго-русских браков: в 1994гг. их число снизилось и составило 2,6% от общего количества браков (из них 1,8% в браки с русскими женщинами вступали мужчины-адыги, 0,7% - составляют союзы адыгеек с русскими, в 1996г. – 2, 13% от числа всех заключенных браков) [102;С.125] . Таким образом установлено, что «…для Российской Федерации была характерна та же картина этнически смешанной брачности, что и для всего большого Союза. Однако в 1994г. произошло существенное снижение доли смешанных браков» [ 7; С.51]. Данные архива Адыгейского республиканского ЗАГСА свидетельствуют о том, что уменьшение количества заключаемых браков началось раньше – не в 1994г., а 1991г. Таким образом, динамика адыго-русских браков (от общего числа заключённых браков) за последние годы такова: 2000г. – 3,6%, 2001г. – 2,1%, 2002г. – 1,8%, 2003г. – 1,4%. Второй особенностью заключаемых в последние годы адыго-русских и русско-адыгейских браков, является то, что в брак вступают люди зрелого возраста, для многих из которых это уже не первый брак (50% заключённых в г. Майкопе в 1995 г. адыго-русских и русскоадыгейских браков приходится на возраст от 29 до 54 лет). Таким образом, в последнее десятилетие в нашей республике наблюдается замедление процесса возникновения адыго-русских и русско-адыгейских семей. При этом следует отметить, что в семьях со смешанным браком языком семейного общения, как правило, становится не адыгейский, а русский. Из 50 опрошенных семей со смешанным браком города Майкопа дома говорят на русском языке 92% и лишь 8% - на русском и адыгейском языках. Следующий экстралингвистический фактор, влияющий на становление и развитие двустороннего билингвизма, это наличие широкой сети образовательных учреждений (школ, гимназий, лицеев) и ДОУ. В 2002 – 2003 учебном году в Республике Адыгея обучалось 59096 учащихся, в том числе коренной национальности 16385 изучают адыгейский язык (46%), русскоязычной – 19881 учащихся изучают адыгейский язык (55%). Всего общеобразовательных учреждений 173, адыгейский язык изучается в 130 школах, кабинеты адыгейского языка имеются в 96 школах. В республике функционирует 123 ДОУ, в них находится 11029 детей, охвачено обучением адыгейскому языку 3603 детей, что составляет 33%. Растет число людей с высшим и неполным высшим образованием в Республике Адыгея. Число лиц с высшим и средним (полным и неполным) образованием увеличилось с 202,5 тысяч в 1989 году до 257,8 тысяч в 2002 году (27%). В расчете на 1000 жителей, в возрасте 15 лет и старше, число лиц с высшим образованием возросло за 10 лет с 648 до 778 человек, а на 1000 работающих - с 786 до 914 человек. Печатные и электронные СМИ как экстралингвистический фактор также влияют на становление и развитие двустороннего билингвизма в республике. Рассмотрим функционирование адыгейского языка в печатных и электронных СМИ, в связи с принятием Закона «О языках народов Республики Адыгея». Выясним, каким образом это отобразилось на расширении общественных функций адыгейского и русского языков. Республиканских, городских, районных печатных СМИ в республике 24 издания: на адыгейском и русском языках печатаются – 13 газет, только на русском – 9 газет, только на адыгейском – 2 газеты. Таким образом в РА функционирует 21 печатное издание на русском языке и 15 изданий на адыгейском языке. Следует отметить, что печатные СМИ

республики будут стимулировать адыгейский язык на дальнейшие поиски и использование собственных выразительных средств языка, что окажет благотворное влияние на функционирование адыгейского литературного языка в целом. Рассмотрим функционирование адыгейского и русского языков в электронных СМИ. В Республике Адыгея 10 электронных СМИ. Все 10 ведут вещание на русском языке, а на адыгейском языке – 8. Десять лет тому назад адыгейская речь звучала только на радио. Таким образом, электронные СМИ способствуют расширению функций адыгейского и русского языков, влияют как экстралингвистический фактор на становление и развитие двустороннего билингвизма в РА. Данные таблицы свидетельствуют, что из 5635,5 книжно-журнальной продукции ГУРИПП «Адыгея» на адыгейском языке издано 2412,1, что составляет – 42,8%, а 47,2% - на русском языке. Это свидетельствует о том, что книгоиздательская деятельность как экстралингвистический фактор способствует расширению функций адыгейского и русского языков в республике. Следующим фактором, благотворно влияющим на функционирование адыгейского и русского языков, является деятельность театров в республике. История драматического театра началась в 1936 году. В августе 2000 года произошло разделение театральной труппы на два самостоятельных коллектива – Адыгейский драматический театр и Русский государственный драматический театр имени А. С. Пушкина Республики Адыгея. С 1993 года в республике работает Камерный музыкальный театр, созданный из числа выпускников Майкопского музыкального училища. Театр кукол образован в 1999 году. В их репертуаре различные спектакли, комедии, мюзиклы, оперетты, кукольные постановки на адыгейском и русском языках. Исходя из вышеизложенного, можно сделать вывод, что экстралингвистическими факторами, влияющими на становление и развитие двустороннего билингвизма, являются: 1)многонациональность республики, районов, поселков, городов; 2)соотношение удельного веса адыгейского и русского населения в пределах определенной территории; 3)соотношение городского и сельского населения; 4)образовательный уровень; 5)межнациональные браки 6)функционирование печатных и электронных СМИ; 7)выпуск книжно-журнальной продукции; 8)деятельность театров и т. д.

2.3.О лингвистической межнационального

сущности

понятия

«русский

язык

как

средство общения»

В постперестроечной России активизировался процесс развития общественных функций национальных языков. Литературные языки становятся достоянием широких слоев общества. Они употребляются во всех сферах человеческой деятельности, более шире используется родной язык и в профессиональной среде, т.е. с развитием образования, науки, культуры носители, например, адыгейского языка, овладевают различными стилями родной речи: научным, учебно-педагогическим, газетно-публицистическим, деловым и т. д. Потребности интеллектуальной и культурной жизни народов РФ в эпоху научнотехнического прогресса выдвинули проблему культуры русской речи нерусских в ряд важнейших и актуальнейших теоретических и практических проблем лингвистики, т.к. современные условия социально-экономической жизни населения в РФ, обусловили необходимость овладения нормами русского литературного языка всеми категориями населения национальных субъектов государства. В настоящее время сложилась такая ситуация, когда, образно говоря, спрос на лиц, действительно свободно владеющих русским языком из числа представителей нерусских народов РФ, в реальных социальноэкономических условиях стал значительно опережать предложение. Такое положение возникло не сразу и не случайно. Оно было в определенной степени подготовлено, вопервых, дискредитировавшей себя практикой преподавания русского языка в национальной аудитории без учета родного языка учащихся, во-вторых, изучением системы русского языка преимущественно как совокупности грамматических правил и форм и без необходимого внимания к изучению русской речи, в-третьих, отсутствием научно обоснованной теории по изучению русского языка как средства межнационального общения, которая должна была дать необходимые ориентиры ученым-методистам и авторам школьных учебников. Изучение русского языка как средства межнационального общения народов РФ ставит перед российской лингвистикой ряд теоретических и прикладных проблем, от решения которых в определенной степени зависят принципиальные основы преподавания русского языка в национальной аудитории и имеют теоретическое значение и для других регионов РФ. Только тщательный анализ самой речи билингва на втором языке, или второязычной речи, может высветить конкретные теоретические вопросы. Исследовав механизм и условия порождения русской речи нерусскими, можно дать теоретическое обоснование русскому языку как средству межнационального общения, помочь методистам в практике преподавания русского языка. Насущной задачей лингвистики, психолингвистики, лингвокультурологии, педагогики и других смежных наук является определение оптимальных путей овладения нерусским народами РФ литературной нормой русского языка. По мнению многих ученых, назрела необходимость создания коммуникативной грамматики русского языка для нерусских, в которой «должны быть четко определены и установлены явления, определяющие характер языковой системы этого языка на разных уровнях его структуры и необходимые для решения коммуникативных задач» [91; С. 3-4, 160; С. 488 и др.]. Однако, на наш взгляд, создание любой коммуникативной грамматики русского языка есть, в конечном счете, не что иное, как описание системы русского языка, которое имеет определенную коммуникативную направленность, но не решает полностью проблемы оптимальных путей обучения русскому языку нерусских. В этом плане необходимо создать еще грамматику русской речи, в которой описывается не система языка, а система русской речи. Для того, чтобы создать лексикологию, фонетику и грамматику русской речи, необходимо учитывать те особенности родного языка и родной речи народов РФ, которые будут оказывать свое положительное или отрицательное влияние

на их русскую речь. Русский язык как исторически сложившееся средство общения русского народа в современную эпоху функционирует в нескольких своих разновидностях, основными из которых являются литературный язык, диалектная разновидность национального языка и его просторечная форма существования. Каждая разновидность в конкретных условиях языковых контактов оказывает свое влияние на развитие национально-русского двуязычия. Нерусские народы, овладевая всем богатством фонетических, лексикосемантических, грамматических, стилистических норм русского языка, становятся носителями той или иной формы билингвизма, так как степень владения русским языком может быть различной. Поскольку русский язык в современную эпоху стал выступать еще и в новой функции, в функции межнационального общения, то эта функция обусловливает закономерно и формы существования русского языка в устах нерусских народов РФ. Литературный язык как система определенных лингвистических единиц и категорий выступает в своей единственной разновидности. Вместе с тем русский язык, с одной стороны, и её письменная и устная русская речь, с другой стороны, хотя и взаимосвязаны, не являются фактами одного порядка, так как имеют отличия друг от друга в системной организации и системных отношениях собственных единиц. Если литературный язык один, то речь обладает определенным многообразием. Это многообразие речи зависит как от собственной системной организации речи, так и от структурных особенностей родного языка билингвов, от многих социальных, профессиональных, территориальных, демографических факторов в жизни носителей языка, будь то сам русский народ [185; С. 352] или народы, овладевшие русским языком как средством межнационального или международного общения. Таким образом, суть проблемы культуры русской речи нерусских состоит в том, что при единстве литературного языка в любом регионе РФ мы должны признать реально существующие разновидности русской речи в устах народов РФ. Эти разновидности являются закономерными в силу действия лингвистических законов и обусловлены сами статусом русского языка как средства межнационального общения народов РФ, так как «русская речь в процессе своего функционирования неизбежно варьируется, приобретая в каждой республике свои особенности, проявляющиеся как в устной, так и в письменной речи, что объясняется и интерференцией родного языка в процессе овладения русским, и намеренным использованием – по тем или иным причинам – говорящим или пишущим на русском языке фактов национального языка» [241; С. 2-10]. Естественно, при идеальном национально-русском двуязычии, когда индивид или определенная категория населения владеет русским языком в таком совершенстве, как и своим родным, то речь может идти о литературной русской речи, ее вполне допустимых вариантах. Вместе с тем народы РФ владеют реальной формой национально-русского двуязычия, при которой русская речь нерусских обладает вариативностью, имеет свою специфику, так как «в каждой национальной среде русская речь имеет свой особый оттенок, который обычно называют «акцентом». Адыгеец говорит по-русски с адыгейским «акцентом», чеченец - с чеченским, чуваш - с чувашским, татарин - с татарским и т.д. Под «акцентом» подразумевается обычно произношение. Но более глубокие наблюдения покажут, что помимо особенностей произношения, русский язык в каждой местной среде приобретает некоторые своеобразные черты также в лексике, семантике, морфологии, синтаксисе. На современном этапе развития языкознания термин «культура русской речи нерусских» различными учеными трактуется по-разному [34; С. 52, 237; С. 21, 147 С. 50, 8 С. 22 и др.]. Диапазон самого явления весьма широк: от идеального владения русским языком до существования «национального» варианта русского языка. Как всякие крайние точки зрения и идеальное владение русским языком, и существование национального варианта русского языка можно подвергнуть сомнению и критике.

Русский язык как национальное средство общения русского народа, как известно, существует в различных формах, основными из которых являются литературный язык и диалекты. Можно говорить и о социальной дифференциации русского языка в различных социально-профессиональных категориях русского народа. Таким образом, русский язык сам по себе имеет несколько вариантов. Однако значит ли это, что существуют национальные варианты русского литературного языка? Ответить на этот вопрос утведительно представляется невозможным, так как не имеется такого языка, как системы его различных уровней, т.е. закрепленного определенным образом в той или иной национальной общности людей. В России, - многонациональной стране, - русский язык стал выполнять новую социальную функцию – функцию межнационального общения. Эта функция закономерно определяет и формы существования русского языка в устах народов РФ. Эта форма существования русского языка определена влиянием родного языка. Однако речь может идти не о национальном варианте русского языка как определенной системы, а об особенностях русской речи нерусских народов. Идеальная форма билингвизма, или национальнорусского двуязычия имеет место среди городского населения. Социально значимо такое двуязычие, при котором в русской речи нерусских имеются отклонения от норм русской литературной речи, обусловленные рядом лингвистических и социальных факторов. Так, например, основная масса адыгейского населения проживает в сельской местности, где в адыгоязычных районах частично отсутствует русская языковая среда, т.е. нет повседневных непосредственных языковых контактов между адыгейцами и русскими. В настоящее время русский язык стал вторым языком народов РФ, то есть мы имеем развитое состояние билингвизма в каждой национальной республике, области, округе, следовательно, русская речь нерусских характеризуется особенностями на различных уровнях речи, которые обусловлены влиянием родного языка, т.к. «говорящая среда допускает ряд неточностей, ошибок в произношении, формоупотреблении, словоупотреблении, синтаксисе. Эти ошибки носят не случайный, а закономерный характер, потому что они вытекают из особенностей родной речи говорящих» [1; С. 5769]. Ряд социальных факторов, обусловливающих вариативность русской речи адыгейцев, носит перманентный характер. Так, в период углубления и расширения общественных функций национального языка в различных сферах деятельности индивида или народа в целом, особенно качественное улучшение преподавания различных дисциплин в общеобразовательных учреждениях, лицеях, колледжах вузах на родном языке являются факторами перманентного свойства. Находясь с детских лет в одноязычной среде, ребенок, школьник овладевает родным языком и использует его в функциональном отношении более активно, чем язык межнационального общения народов РФ. Артикуляционные возможности одноязычного человека теряют свою гибкость к тому моменту, когда в его сознании сформирована система родного языка. Этот период окончания формирования системы родного языка и родной речи мы соотносим с тем возрастом индивида, когда он оканчивает девятилетнюю школу. А к окончанию средней школы артикуляционная база родного языка приобретает ту устойчивость, которая оказывает постоянное влияние на его второязычную речь даже при условии, что индивид с детства вращался в двуязычной среде. Период окончательного формирования системы родного языка в сознании индивида совпадает с периодом, когда в его жизни родной язык уже выполняет максимальную коммуникативную, экспрессивную, аккумулятивную и конструктивную функции. Именно в этот период у индивида возникает потребность в языке межнационального общения, так как языковые контакты выпускника школы становятся более разнообразными. Однако функционально активный родной язык способствует выработке устойчивости арикуляционной базы, лексико-семантической и грамматической системы родного языка. Эта устойчивость и обусловливает потерю эластичности и гибкости не только артикуляционных органов, но и языкового мышления в

целом, а также проецирует максимальные и минимальные отклонения от норм русской речи билингвов. Так, произнесение тех или иных звуков второго языка уже зависит от сложившихся навыков произнесения звуков родного языка. А это порождает своеобразный акцент на фонетическом уровне и русской речи нерусских, так как «сохранение некоторого «акцента» в произношении оказывается, таким образом, в какойто мере неизбежным, если даже человек в совершенстве овладел всеми прочими нормами и выразительными богатствами второго языка» [93;С. 67-68]. Следовательно, произносительные варианты русской речи адыгейцев и других народов РФ непосредственно обусловливают устойчивость артикуляционной базы родного языка, функциональная активность которого, в свою очередь, характеризует устойчивость артикуляционной базы родного языка. Аналогичные явления можно наблюдать и на лексико-семантическом, грамматическом и стилистическом уровнях русской речи нерусских народов. Устойчивость использования тех или иных лексических единиц, их сочетаемости, синтаксических моделей на уровне словосочетания и предложения, еще большая устойчивость грамматических понятий и категорий в сознании билингва оказывают свое зримое и незримое влияние даже, казалось бы, в безукоризненной второязычной речи. Ниже мы остановимся более подробно на этих вопросах. Сейчас же необходимо выяснить и другие социальные факторы, которые оказывают влияние на овладение идеальным национально-русским двуязычием. К таким социальным факторам можно отнести существующие различия между городом и деревней, так как условия этнического существования этих двух категорий носителей двуязычия также существенно отличаются друг от друга. Различие между городом и селом, а, следовательно, между горожанами и сельчанами не носит перманентного характера. Таким образом, многонациональный состав городского и однонациональный состав адыгоязычного сельского населения, удельный вес которого является подавляющим в зависимости от типа района, оказывает существенное влияние на овладение идеальным типом национально-русского двуязычия. В сельской местности, в условиях отсутствия повседневных непосредственных языковых контактов адыгейцев и русских, распрастранено реальное национально-русское двуязычие, поэтому в русской речи адыгейцев наблюдаются отклонения от норм русской литературной речи. Именно эти социальные факторы обусловливают развитие и широкое распространение реальной формы адыгейско-русского двуязычия, при котором адыгейцы допускают зримые и незримые отклонения от норм русской литературной речи и вызывают вариативность существования русского языка в устах нерусскх народов. Для решения проблемы культуры речи нерусских необходимо определить диапазон, спектр самого понятия «культура русской речи билингва» или изоглоссу (от греч. isos – равный и glo?ssa – язык, речь) русской речи билингва. Крайней точкой отсчета этого понятия является совершенное владение русской литературной речью. Что является критерием для определения второй точки изоглоссы русской речи нерусских? На наш взгляд, таким критерием должна стать такая степень допустимой интерференции, которая не нарушает системы второго языка, не является коммуникативно значимой и не влияет на совершение коммуникативного акта. Естественно, признание изоглоссы русской речи билингва не есть узаконивание той или иной интерференции даже минимального типа. Работа по совершенствованию русской речи нерусских должна проводиться на всех этапах обучения учащихся от школы до вуза. Введение в лингвистический обиход термина «изоглосса второязычной речи» представляется нам весьма необходимым, т.к. в современном языкознании существует широкое понимание культуры русской речи нерусских. Хотя русский и адыгейский языки не являются родственными, они имеют не только сходство, но и весьма существенные различия, которые обусловливают максимальную и

минимальную интерференцию в русской речи адыгейцев. При максимальной интерференции русская речь адыгейцев характеризуется таким количеством и качеством отклонений от норм русской речи, что делает ее трудноразличимой и малопонятной. Максимальная интерференция присуща второязычной речи носителей субординативного двуязычия [53;С. 25]. Такая интерференция не может входить в изоглоссу русской речи билингва в понятие «культура русской речи нерусских». При минимальной интерференции, которая имеет место при координативном типе [53;С.25] национально-русского двуязычия, отклонения от норм русской речи могут иметь релевантное и нерелевантное значение с точки зрения коммуникативной значимости единиц речи в условиях межнационального общения. Минимальные звуковые, лексико-семантические, грамматические и др. отклонения становятся релевантными во второязычной речи в тех случаях, когда две лексические или коммуникативные единицы отличаются друг от друга только одним признаком, смешение которых билингвом ведет к двусмысленности или немотивированности использования этой единицы в данном контексте или речевой ситуации. При анализе реальной русской речи адыгейцев мы исходим из того, что «о культуре речи можно говорить в условиях владения литературной речью, в условиях правильности (т.е. владения литературными нормами)» [195;С. 352], что в устах адыгейца реализуется система русского языка, но при этом его русская речь испытывает влияние родного языка и родной речи. Это влияние на синхронном уровне проявляется в виде отклонений от норм русской литературной речи, если билингв недостаточно овладел ими. При решении проблемы культуры русской речи нерусских одним из важнейших вопросов является выявление «лингвистической сущности русского языка как средства межнационального общения, к определению самого этого понятия как лингвистического феномена, к установлению соотношения русского национального языка и русского как межнационального» [92;С. 3-14]. Для определения лингвистической сущности русского языка как средства межнационального общения народов РФ, хотя трудно, конечно, полностью отвлечься от социолингвистической природы этого явления, естественно, необходимо исходить из общего родового понятия «русский язык», который является исторически сложившимся средством общения русского народа. Формирование национального русского языка обусловлено образованием новой национальной общности русской народности. Период становления русской нации совпадает с периодом образования Российской империи, в которой русский язык являлся не только средством общения русского народа, но и языком господствующей нации по отношению к языкам зависимых народов. Образование новой исторической общности людей, - культурно-языковые и экономические контакты – определили развитие национально-русского двуязычия. И в этом социолингвистическая суть и социолингвистическое различие между русским языком как национальным и русским языком как средством межнационального общения. Русский язык вышел за рамки своей национальной общности и стал выполнять в более широком диапазоне свою первую функцию – функцию общения в ино- и межнациональной среде. В процессе коммуникации русский народ использует свой национальный язык в следующих разновидностях: диалект, просторечие, социально-профессиональный жаргон и высшую форму национального языка – литературный язык. Все разновидности в известной степени обладают спецификой и общим фонетическим, лексическим, грамматическим строем. Диалекты, просторечие и др. находятся вне нормы литературного языка и противопоставляются ему и между собой по тем или иным лингвистическим признакам, определяющим их своеобразие, вариативность. Все больше получает статус разновидность литературного языка - русский разговорный язык. Этот новый статус русского языка также обусловлен внеязыковыми причинами: все больше людей приобщается к литературному языку, но в силу тех или иных ситуаций

используют специфические формы и модели особого варианта русского языка. Существование подобных разновидностей русского языка и русской речи – это аксиома для лингвистов. Для выявления лингвистической сущности любой разновидности русского национального языка необходимо сопоставление системы одной разновидности с другой внутри макросистемы одного и того же языка – русского. Чтобы выявить лингвистическую сущность русского языка как средства межнационального общения, недостаточно сопоставление или сравнение русского как межнационального в цепи «русский национальный язык – русский литературный язык – русский как межнациональный», т.к. последнее звено представляет собой второй язык народов РФ. Следовательно, данную цепь должен замкнуть родной язык билингва, без которого нет второго языка, т.е. языка межнационального общения, и который зримо и незримо всегда присутствует при реализации системы русского языка во второязычной речи, т.к. различие лингвистической сущности русского национального языка и русского как средства межнационального общения состоит в том, что «формы существования одного языка иерархически связаны между собой или как целое и его часть, или как универсальное и ситуативное, или как более совершенное и менее совершенное, тогда как между взаимодействующими самостоятельными языками такой иерархической связи нет. Иначе говоря, в одном случае отношения последовательные, а в другом – параллельные. И здесь уже дело не столько в субъективной оценке говорящих, сколько в самой природе явления» [2;С.243]. Таким образом, сравнение русского языка как средства межнационального общения с русским национальным языком вряд ли правомерно, т.к. русский язык в устах народов РФ соотносится не только с системой русского литературного языка, но и с системой родного языка, то есть русская речь нерусских по своей лингвистической природе является продуктом систем родного и русского языков, так как «слушая чужую речь, мы при анализе слышимого непроизвольно используем привычное нам «фонологическое сито» своего родного языка. А поскольку наше «сито» оказывается неподходящим для чужого языка, постольку возникают и многочисленные ошибки, недоразумения. Звуки чужого языка получают у нас неверную интерпретацию» [216;С.231]. Однако подобное «сито» родного языка действует не только на фонологическом, но и на других уровнях языка и речи. Второязычная речь билингва представляет собой более сложное явление, чем речь одноязычного индивида. В принципе никем не отрицается, что в русской речи нерусских наблюдаются отклонения от норм русской литературной речи под влиянием родного языка. Никому не приходит в голову возводить интерференцию во второязычной речи в норму или узаконить ее функционирование, как и отождествлять диалектную речь, например, с литературной. Сама по себе русская речь нерусских не является однотипной и одномерной: она может колебаться от безукоризненной литературной речи до речи с максимальной интерференцией, затрудняющей даже понимание высказывания. Исследуя реальную русскую речь нерусских, нельзя отождествлять ее с каким-либо «национальным вариантом» русского языка. Во-первых, нарушения нормы русского литературного языка в русской речи нерусских не могут закрепиться, обрести статус социальной системы ввиду преходящего характера таких нарушений. Во-вторых, происходит не только распространение вширь функций национально-русского двуязычия, но и развитие билингвизма вглубь, т.е. все больше нерусского населения РФ овладевают литературной нормой русского языка. Для решения ряда теоретических и прикладных задач назрела необходимость определить место этой второязычной речи в цепи «русский национальный язык – русская литературная речь – русская речь нерусских – национальный «родной язык» и формы её проявления. На наш взгляд, сопоставительный анализ различных форм существования русской речи нерусских с вариантами русского национального языка поможет глубже уяснить и определить лингвистическую суть русского языка как межнационального

средства общения народов РФ. Подобный анализ проводится не с целью установления тождества вариантов русского языка (например, диалектов) и формы существования второязычной речи, а для выявления степени нормированности – ненормированности русской речи нерусских. Проведем лингвистический сопоставительный анализ русской речи нерусских с одним из вариантов русского национального языка – диалектной речью. Если рассмотреть коммуникативные единицы типа Двенадцать цыплят шли; У его сердца нету; Дочери взамуж вышли; Открывает в городу клуб, то допущенные отклонения типичны в русской речи адыгейцев: они весьма часто образуют слова и их формы без соответсвующих чередований звуков, вставляют или пропускают те или иные звуки, допускают нарушения в управлении и согласовании слов и т.п. Однако вышеприведенные примеры, взятые нами из «Словаря русских народных говоров» (вып. 18, -С. 66, 334, 339; вып. 14, -С.228), мало чем отличаются от русских речевых произведений адыгейца типа Девчата взамуж пошли; Работали тракторист на этой стройке; Очки нет. Очков нету. У меня очки нет, не могу читать. Меня очков нет, не могу; Где-нибудь газету интересный будет, так как и те и другие речевые произведения находятся вне литературной речи. Однако в обоих случаях коммуникативный акт состоялся. Таким образом, и в диалектной речи русских, и в русской речи нерусских используются фонетические, лексические и грамматические средства одного и того же языка – русского. Лингвистические и внеязыковые признаки диалектной русской речи и русской речи нерусских, имеющей отклонения от норм литературного словоупотребления, во многом иденичны. Так, русская речь нерусских и диалектная речь территориально ограничены в своем функционировании, только русские диалекты и говоры ограничены в своем употреблении определенной территорией России, а русская речь нерусских – национальной республикой, округом, областью. Как фонетические, лексические, грамматические особенности того или иного диалекта находятся вне литературных норм, так и русская речь нерусских с явлениями интерференции не может быть признана литературной нормой, хотя в том и в другом случае используются одни и те же языковые средства русского языка как национального. Однако если внелитературность диалектной речи обусловлена историческим развитием самой системы русского национального языка, то внелитературность русской речи с явлениями интерференции определяется значительным влиянием системы родного языка. Диалектная речь существует только в устной форме, в то время как литературный язык – в устной и письменной форме. Аналогичным образом и русская речь с интерференцией существует только в устной форме, а литературная речь двуязычного индивида – в устной и письменной форме. Если особенности диалектной речи зависят от степени устойчивости диалектных черт в языке носителей русского языка, от степени владения лиературным языком, а с течением времени нивелируется, стираются или исчезают под влиянем образования, средств массовой коммуникации и т.п., то отклонения от норм русского литературного языка в русской речи нерусских также зависят от степени владения средством межнационального общения народов РФ, от уровня постановки преподавания русского языка в национальной аудитории, от развития средств массовой коммуникации, особенно в сельских районах. Если даже «в наше время в младописьменных нациях массы далеко не сразу и не одновременно овладевают вновь возникшими литературными языками» [227;С. 24], то, полагая, что русский язык может выполнить свою функцию межнационального общения только в своей литературной форме, мы сужаем проблему изучения всего многообразия форм существования языка межнационального общения. В русских диалектах и говорах используются этнографические диалектизмы, обозначающие не входящие в общенародный обиход русские предметы и потому не имеющие синонимов в русском литературном языке. И в русской речи нерусских более

часто, чем в литературном языке, встречаются слова, обозначающие специфические понятия и предметы быта культуры народов РФ. Так, оленеводческая лексика, естественно, распространена в речи народов Крайнего Севера и т.д. Однако русские и национальные этнографизмы не ограничены территориально, если описываются специфические условия труда, быта, культуры народов РФ и в центральной, и в местной печати [40;С.16-25]. Широкое распространение получили среди русского населения и в русскоязычных средствах массовой коммуникации Республики Адыгея слова типа: нана «бабушка», кебляг «добро пожаловать», щелям «вид лепешки», салям «приветствие», бысым «хозяин» и т.д. В четырех строфах стихотворения «У Наны» из сборника «Фрески» депутата Хасэ-Парламента Республики Адыгея Е.И. Салова использованы все пять приведенных выше адыгейских слов. Диалектные вкрапления в русской речи и русская речь нерусских с явлениями интерференции используются иногда мастерами слова в речи героев художественных произведений как изобразительные средства. Ср.: «Ну, птицу продам, утей отвезу в станицу, выручу рублей пятнадцать. Можно мне на эти деньги обуться, одеться, гасу, серников, мыла купить? А коня на полный круг подковать деньги стоит? Чего же вы молчите? … И через чего супротивничаете и себе и другим голову морочите, зараз скажу» (М. Шолохов. Поднятая целина); «…Сэфэрбый ишъуе (вм. ишъуй) макъи къэ1угъ» «…Послышался и свист Сафербия» (А. Куёк. Дубовые листья). Таким образом, сопоставляя русскую диалектную речь и русскую речь нерусских, можно сделать вывод об идентичности использования одной и той же системы русского языка, а внелитературные фонетические, лексические, грамматические отклонения от норм русского литературного языка обусловлены в первом случае самой системой диалекта русского языка, а во втором – влиянием системы родного языка. Это же положение характеризует соотношение диалектной и литературной адыгейской речи. Русская речь нерусских в зависимости от степени владения русским языком может обладать некоторыми сходными признаками с той или иной разновидностью русского литературного языка: при идеальном национально-русском двуязычии – с литературным языком в его устной и письменной форме, с одной стороны, и при наличии того или иного вида интерференции во второязычной речи – с диалектом, с другой стороны. Естественно, нельзя устанавливать каких-либо прямых соответствий между формами национально-русского двуязычия и с той или иной разновидностью русского национального языка. В то же время можно установить, как было показано выше, определенные относительные соответствия. И эта относительность соответствия между признанными вариантами русского языка и формами существования языка межнационального общения устанавливается не для доказательства тождества различных форм существования русского языка, а для установления тождества используемых языковых средств и для определения соотношения диалекта, просторечия и др. вариантов русского языка и русской речи нерусских по отношению к литературному языку. Чем выше степень владения русским языком, тем ближе к литературному языку, и чем большее число отклонений в русской речи нерусских, тем дальше такая речь стоит от литературной нормы. Поэтому, утверждая, что русский язык может выполнять свою коммуникативную функцию в межнациональной среде только в своей литературной форме, мы приходим к отрицанию существования интерференции в русской речи нерусских и реально существующих форм национально-русского двуязычия. Вряд ли кто возьмет на себя смелость утверждать, что из 98% адыгейцев, заявивших о свободном владении русским языком по данным Всероссийской переписи 2002 года, определенная часть не допускает в своей русской речи хотя бы минимальных отклонений от норм орфоэпии, стилистики русского литературного языка. Вместе с тем можно не сомневаться, что в межнациональной среде они используют русский язык для совершения того или иного вида коммуникации. Дело в том, что высокая степень владения языком межнационаьного общения народов

РФ связана не только с коммуникативной функцией языка вообще. Природа билингвизма такова, что степень проявления той или иной формы двуязычия тесно связана со всеми функциями языка: коммуникативной (средство, орудие общения), экспрессивной (орудие выражения мыслей), конструктивной (орудие формирования мыслей), аккумулятивной (средство накопления опыта и знаний) [2;С.245], поэтому владение совокупностью всех функций языка определяет литературную форму существования национально-русского билингвизма, причем последняя функция присуща только тем носителям двуязычия, которые на практике используют русский язык для накопления знаний, общественного опыта, а это возможно только посредством русского литературного языка. Большинство носителей национально-русского двуязычия в межнациональном общении используют русский только в первых трех функциях, т.к. коммуникация в межнациональной среде невозможна без функции общения, выражения и формирования мыслей, а для приобретения знаний, накопления опыта чаще, преимущественно используют свой родной язык в сельской местности. Исключение, естественно, составляет приобретение тех профессиональных знаний, которые по тем или иным причинам нельзя приобрести на родном языке. Носитель национально-русского двуязычия дя передачи накопленных знаний и опыта обычно использует свой родной язык, который в силу своей функциональной активности более удобен для билингва при передаче всех его мыслей, оттенков мыслей. Однако, если билингв прибегает для передачи своих мыслей к языку межнационального общения народов РФ, то это, во-первых, свидетельствует о более высокой степени владения русским языком, во-вторых, о появлении новой функции языка – трансляционной. Трансляционная функция языка (средство передачи опыта, знаний) является естественной и обычной для тех, кто владеет только одним языком, и растворена в первых четырех функциях языка. Таким образом, на определенном этапе владения русским языком билингв начинает использовать его в особой – трансляционной – функции, которая в качестве особой функции не свойственна языку как национальному средству общения, т.е. она является одним из признаков языка межнационаьного общения в отличие от русского как национального. Для подтверждения сказанного приведем диктофонную запись беседы с двуязычным адыгейцем (68 лет, пенсионер, образоване - средне-техническое. Запись сделана в 2001 году): «Сегодня двадцать пятое. Ноябрь. Двадцать пятый ноябрь. Меня зовут Бирамов Черим. Бирамов Черим, тридцать второго года. В армию забрали в пятдесятом году. Один год служил, потом я заболел. Это можно сказать. Потом меня демобилизовали. Потом … это … учился в пятдесят втором году на механика. Работал … в общем… до пятдесят восмого года механиком работал. После пятдесят восмом году, в общем, работали в Адамийский эмтеэс (МТС – Х.Б.), Адамийский эмтеэс был раньше. Один год там работал. Потом я пошел в колхоз, рисовый чек делали, механиком передвижной колонны работал. … Вот до восемдесят восмого года работал в колхоз. Вот после этого… пошел на пенсия. Еще два года работал. Потом пенсия». Даже эта небольшая часть беседы (вся беседа состоит из более 2000 словоупотреблений) дает представление об использованных функциях русского языка адыгейцем-билингвом. Несмотря на некоторые отклонения от норм русского литературного языка, можно утверждать, что в данном отрезке русский язык использовался в функции общения, орудия выражения и формирования мыслей. В русской речи билингва практически отсутствуют лексические вкрапления родного языка, число коммуникативных единиц, имеющих отклонения от русской литературной речи незначительно. Однако в целом русскую речь билингва-адыгейца нельзя признать соответствующей нормам литературной речи. В то же время допущенная интерференция не влияет на совершение коммуникативного акта. Такая речь ближе к нормативной, чем приведенная речь персонажа из повести Куёка А. Следовательно, перед нами особая

форма существования русского языка как средства межнационального общения, которая ближе по средствам реализации к разговорно-просторечному варианту русского национального языка, но не по признаку экспрессивно-стилистической окраски, а по признаку нормированности-ненормированности употребления тех или иных слов. Вместе с тем данный билингв русский язык использует в трех первых функциях. Для накопления знаний, опыта и для передачи этого опыта использует только родной язык, который по своему статусу является функционально более активным. Трансляционная функция русского языка как межнационального им совершенно не используется. Таким образом, форма существования русского языка как межнационального зависит от степени владения этим языком носителем двуязычия и степени влияния родного языка на его русскую речь, т.е. выделение только двух типов двуязычия – координативного и субординативного – не отражает реально существующих форм билингвизма. Признак правильности-неправильности порождения речевых произведений и на первичном языке весьма важен при определении форм существованя русского языка как межнационального. По данным переписи населения 2002 года, русский язык признали родным 20 миллионов представителей нерусской национальности, а в 1989 году таких лиц насчитывалось 10 миллионов человек. Следовательно, для более чем 10 миллионов человек русский язык является более функционально активным, чем первичный (этнический) язык. Как показывают наши исследования по адыгейско-русскому двуязычию, такие представители нерусской национальности (чаще дети от смешанных браков и из семей городской адыгейской интеллигенции) родным (этническим) языком владеют слабо, или хуже, чем средством межнационального общения народов РФ. Характеристика русской речи подобных лиц представляется тоже сложной, т.к. ее нельзя безоговорочно отнести к аналогичной речи русского населения, с одной стороны, и к русской речи нерусских, для которых родной язык является функционально активным, с другой стороны. Такая русская речь нерусских, признавших русский родным языком, должна стать предметом специального исследования. Таким образом, формы существования русского языка как средства межнационального общения народов РФ весьма разообразны, и это разнообразие обусловлено не только степенью владения этим языком, степенью воздействия системы родного языка, но и соотношением используемых функций родного и русского языков. К важнейшим параметрам определения степени владения языком межнационального общения народов РФ мы относим также использование билингвом различных функциональных стилей: разговорно-бытового, научного, публицистического и др. Свободный отбор необходимых лексических, грамматических, стилистических и интонационных средств русского языка при использовании тех или иных стилей речи в зависимости от ситуации общения позволяет билингву создавать такие речевые произведения, которые выражают все оттенки его мысли. Следовательно, к функциональным параметрам форм проявления национально-русского билингвизма мы относим степень использования русского языка в его различных функциях от коммуникативной до трансляционной в разнообразных сферах социальной жизни индивида или целого народа, а также реализацию системы русского языка в его функциональных речевых стилях. Русский язык как средство межнационального общения овеществляется в конкретных речевых произведениях билингвов. Поскольку отклонения от норм русской литературной речи под воздействием системы родного языка и родной речи находят свое материализованное отражение в русской речи нерусских, то конкретная второязычная речь билингва является непосредственным предметом исследования и единственным объективным показателем степени владения русским языком. Степень проявления интерференции обусловливает ту или иную форму проявления русского языка как межнационального. При единстве русского литературного языка в любом регионе, республике Российской Федерации мы должны признать реально существующие

разновидности русской речи нерусских. Такое признание не тождественно признанию так называемого «национального варианта» русского языка как сложившейся и развивающейся системы лингвистических единиц, апробированных и принятых говорящим на этом языке народом. Разновидности русской речи нерусских реально существуют, требуют своего изучения, но это не означает, что эти разновидности речи имеют тенденцию к социально значимому развитию и закреплению. Исследование второязычной речи билингва имеет важное значение и для развития теории речевой деятельности, и для практики преподавания русского языка как межнационального, особенно при подготовке учителей русского языка для национальных школ, переводчиков, журналистов и т.д. Будущему учителю-русисту необходимы знания не только теории языка как учебной дисциплины и методики его преподавания, но и глубокие знания существа второязычной речи, путей и средств борьбы с интеференцией. Без теоретического осмысления лингвистических, психолингвистических, социолингвистических, лингвокультурологических параметров второязычной речи не может быть правильной постановка методики преподавания русского языка как межнационального, нельзя создать научно обоснованный учебник русского языка для учащихся национальных школ. Различия в грамматическом строе адыгейского и русского языков обусловливают морфологические и синтаксические интерферентные явления в русской речи адыгейцев. Эксплицитность нарушений норм русской грамматики в русской речи адыгейцев наиболее ярко проявляется при выражении таких грамматических категорий, которые отсутствуют в родном языке билингва. Типичными для русской речи адыгейцев является неправильное использование слов, обладающих категорией рода, падежа, вида, а также нарушение синаксических связей слов при управлении и согласовании в коммуникативной единице [См. Глава 4]. Подобные нарушения норм русской грамматической речи наблюдаются во второязычной речи не только адыгейцев, но и представителей других нерусских народов [См.147; С. 18, 237;С. 12,8;С.9 и др.] и даже родной речи русскоязычных учащихся. Хотя внешние признаки нарушений норм русской речи в какой-то степени иденичны, однако, природа этих нарушений обусловлена различными причинами (лингвистическими, социолингвистическими, лингвокультурологическими и т. д.). Нарушения в русской речи билингвов вызываются типологическими различиями родного и русского языков, поэтому они относятся к области интерференции. Отклонения от норм русского литературного словоупотребления в родной речи русских учащихся связаны с овладением системой и нормой русского языка и относятся к области культуры речи на родном языке. Вместе с тем нарушения первого и второго типа объединяет то, что происходит процесс овладения русской устной и письменной речью. На определенном этапе развития национально-русского двуязычия возникает проблема культуры русской речи нерусских: когда процесс овладения системой русского языка окончен, тогда возникает проблема «писать и говорить умело, мастерски» [61;С. 5-29]. Однако и при высокой степени владения национально-русским двуязычием выразительная и ясная речь нерусских косвенно, имплицитно связана с родной речью билингвов, который использует не только усвоенное богатство русского, но и родного языка. Следовательно, проблема культуры русской речи нерусских тесно связана с проблемой культуры родной речи, то есть без всестороннего овладения богатством выразительных средств родного языка не может быть гармоничного национальнорусского билингвизма. Когда речь идет о билингвах, мы должны определенно говорить о том, что не может существовать подлинная культура русской речи нерусских без овладения лексическим, грамматическим, стилистическим богатством русского языка. Одновременно и родная речь билингва под косвенным и прямым влиянием выразительных средств русского языка становится более содержательной и богатой, точной и образной.

Исследуя русскую речь нерусских, многие языковеды [См.146; С. 224, 218; С.247,219;С. 299-313, 237; С. 16, 46; С. 27-53, 170; С. 260-261, 8; С. 17 и др.] отмечают практически одни и те же отступления от норм русского литературного языка [См. Глава 4]. Однако, несмотря на типологическое сходство интерференционных явлений в русской речи представителей различных народов РФ, степень, интенсивность и регулярность проявления интерференции при выражении одних и тех же грамматических категорий не является одинаковым. Так, например, в русской речи адыгейцев и дагестанцев наблюдаются нарушения в использовании русских предложно-падежных конструкций. Если судить по работе Аликберова Б. А. подобные нарушения в речи лезгин более интенсивны, чем в русской речи адыгейцев. С другой стороны, во многих исследованиях национально-русского двуязычия отмечаются те или иные отступления от норм русского языка, при этом не учитывается, на какой стадии овладения русским языком как межнациональным проявляется та или иная интерференция, ее сила и интенсивность. В то время как на различных этапах овладения, например, русской грамматической системой интерференция в речи билингвов проявляется с разной степенью интенсивности. Так, на первом этапе овладения русским языком (при суперферентной и полиферентной форме билингвизма) отклонения от норм грамматики в русской речи адыгейцев проявляются регулярно и интенсивно, что приводит к интерференции максимального типа. А на втором этапе изменяется характер интерференции как в количественном, так и в качественном отношении. Исследуя степень владения вторым языком, ученые-теоретики и методисты обращают внимание прежде всего на те отклонения норм русского словоупотребления, которые проявляются в конкретных речевых произведениях. При этом совершенно не учитывается и остается в стороне разнообразие языковых средств, потенциально заложенных в системе русского языка и русской речи, но не нашедших отражения в русской речи нерусских. В то же время как отсутствие каких-либо лексических элементов, морфологических типов и форм, синтаксических конструкций, определяющих язык как систему и делающих речь гибкой, ясной, выразительной, также свидетельствует о степени владения национально-русским двуязычием. В этом плане анализ конкретных прявлений интерференции в определенной степени является односторонним в оценке степени владения вторым языком, так как необходимо учитывать не только конкретные формы реализации этого языка, но и обращать внимание на нереализованные его возможности. На различных этапах овладения вторым языком билингв отбирает наиболее доступные его языковому сознанию и усвоенные на данном этапе лексические единицы, принципы их сочетаемости, а также синтаксические структуры построения речи, то есть освоение русской речи идет не только по пути количественного накопления лексики в рамках тех или иных синтаксических структур, но по пути количественно-качественного обогащения средств выражения коммуникативных единиц, по пути их усложнения. Так, в первой изоглоссе русской речи адыгейцев совершенно не встречаются словосочетания и предложения типа бояться ответственности, грех молодости, охотник до новостей, далеко от истины, изучение алгебры, огорчения юноши, недовольство поступком и т.д. и т.п. И дело не только в освоении данных лексем, а в том, что данные структурные схемы словосочетаний и высказываний для билингва представляются более сложными, нерасчленёнными. И они чаще прибегают к трансформации лексического состава и синтаксических структур, более доступных его языковому мышлению: Он хочет другое поручение; ошибался, когда был молодой; Я (ты, он) изучал алгебру; это совсем не так; огорчил учителя; осуждает поступок и т.д. и т.п. При этом билингв может допускать лексико-семантическую интерференцию, обусловленную влиянием системы родного языка и родной речи. Подобная интерференция наблюдается особенно в том случае, когда в произведениях речи необходимо выразить субъектные значения косвенных

падежей: вместо Тебе не следует соглашаться билингв использует чаще Ты не соглашайся; вместо Вам стыдно так говорить – Не говорите так; вместо Врачами рекомендуется отдых – Врачи рекомендуют отдых; Он считается примерным студентом – Он является примерный студент [См. Глава 4] Многообразная лексическая, фразеологическая и синтаксическая синонимика, наличие омонимичных лексических и грамматических средств выражения, а также речевых стилей обусловливают гибкость русского языка, его богатство и выразительность. Вместе с тем именно эта гибкость, это многообразие и являются причиной интерференции на более высокой ступени владения русским языком как средством межнационального общения народов РФ, в том числе и в речи адыгейца. Таким образом, только системный анализ закономерностей проявления интерференции, а не фиксация той или иной интерферемы на каком-либо уровне речи поможет создать целостную картину того или иного аспекта культуры русской речи нерусских. Типология общих и частных проявлений интерференции на различных этапах овладения русским языком является основанием для создания лингвистической классификации форм национально-русского билингвизма.

Выводы Основными тенденциями современной языковой жизни в Республике Адыгея являются: -возрождение интереса к адыгейскому языку и культуре, обычаям и традициям; -стремление расширить социальные функции адыгейского языка в разных сферах общения; -явления механического переноса опыта социально-языковой адаптации иммигрантовадыгов (Турции, Сирии, Иордании и т.д.) на условия совместного проживания жителей Республики Адыгея; -дальнейшее распространение национально-русского и русско-национального двуязычия с преимущественной ориентацией на второй тип билингвизма. Наиболее социально значимой сферой для языкового развития является сфера образования, поскольку именно здесь формируется языковая компетенция индивида, которая создает предпосылки для функционирования адыгейского языка в различных сферах общения и развития двустороннего билингвизма. Экстралингвистическими факторами, влияющими на становление и развитие двустороннего билингвизма, являются: 1)многонациональность республики, районов, поселков, городов; 2)соотношение удельного веса адыгейского и русского населения в пределах определенной территории; 3)соотношение городского и сельского населения; 4)образовательный уровень; 5)межнациональные браки 6)функционирование печатных и электронных СМИ; 7)выпуск книжно-журнальной продукции; 8)деятельность театров и т. д. Лингвистическая сущность понятия «русский язык как средство межнационального общения» рассматривается и обосновывается в одной цепи понятий «русский язык – русский литературный язык – русская речь нерусских – родной язык», т.к. без родного языка, замыкающего эту цепь, не может существовать понятие межнационального языка. Вместе с тем акцентируется внимание на разнообразии форм русской речи нерусских при единстве русского литературного языка. Под формой существования языка межнационального общения понимается не особый «национальный вариант русского языка», а реальная русская речь адыгейцев-билингвов.

Глава3.Проблема типологии видов и форм национально-русского двуязычия и общего лексического фонда контактирующих языков 3.1.Лингвистическая типология билингвизма в РА Существующая в языкознании лингвистическая типология билингвизма исходит из того, что билингв всегда владеет системой родного первичного языка, а второй язык используется им в различной степени в зависимости от «знаний и умений» строить высказывания на этом языке. Общепризнанным является деление билингвизма с лингвистической точки зрения на координативное и субординативное двуязычие. Координативное двуязычие определяется как «продуктивный билингвизм, обеспечивающий порождение правильной речи, т.е. речевых произведений, принадлежащих вторичной языковой системе» [53;С.49]. Если же «в речевых произведениях, порождаемых на его основе, устанавливается нарушение языковой системы, т.е. если же речевые произведения оказываюся неправильными» [53;С.49], то такое двуязычие называется субординативным . Е.М. Верещагин допускает возможность существования неправильных речевых произведений и на первичном языке, но «по причине малой распространённости соответствующих явлений» [53;С.50] он их не рассматривает. Однако вряд ли будет полной лингвистическая типология билингвизма, если не учитывать правильность-неправильность порождения речевых произведений и на первичном языке. Не учитывая степень владения первичным языком на различных этапах развития или угасания билингвизма, трудно объяснить механизм языковой смены. На это указывает и В.А. Аврорин, который в развитии билингвизма выделяет четыре периода: А>Аб1>АБ2>АБ, где «А–одноязычие, АБ–двуязычие с равенством степеней владения обоими языками, которое можно назвать адекватным» [2;С.145]. По его мнению, на начальном этапе развития двуязычия билингв постепенно приходит к пониманию и построению простейших речевых произведений, при этом из всех функций второго языка используется коммуникативная, т.е. функция общения и сообщения. Причем «интерференция имеет самое широкое отражение в речи на втором языке». Таким образом, во-первых, этап Аб1 включает в себя такое двуязычие, которое может быть расчленено с еще большей детализацией, что допускает и сам автор, во-вторых, активное использование второго языка возможно, если индивид попадает в ситуацию общения на русском языке. Однако трудно согласиться с тем, что при сильной интерференции можно достигнуть понимания речевого произведения. Этап Аб2 отличается от этапа Аб1 тем, что индивид овладевает обиходной лексикой, основным корпусом грамматических правил, моделями словосочетания и создает речевые произведения автоматически, и тем, что на этом этапе Аб2 второй язык используется еще в ограниченных пределах в экспрессивной и, в незначительной мере, в аккумулятивной функциях. Однако, на наш взгляд, четкой границы между данными этапами на основе использованных критериев провести нельзя. Ведь простейшие речевые произведения могут отражать и обиходную лексику, и основной корпус грамматических правил, и автоматизм использования моделей словосочетания, и употребление этих простейших речевых произведений в экспрессивной функции. Для подтверждения этой мысли приведем изложение ученицы школы №3 аула Кунчукохабль Теучежского района Республик Адыгея, сохраняя все грамматические и другие ошибки. Тема изложения: «Миф о Дедале и Икаре» (2002 г.).

«Люди мечтали полетет (вм. полететь) сонцу (вм. солнцу) . Миф об этом бил (вм. был) создан в Греци (вм. Греции). В Греци жыл (вм. жил) знаменитый мастер Дедал. Он делал скульптуры. Он был хорошый (вм. хороший) мастер. Случилось так, что попал царю Миносу. Царь Минос плохо относился к Дедал (вм. Дедалу). Дедал жыл (вм. жил) как пленник. Он решил убежат (вм. убежать). Он сказал сыну Икару об этом. По земле убежат (вм. убежать) - царь Минос поймает, по воде тоже поймает. Дедал решил по воздуху убежат (вм. убежать) . Он зделал (вм. сделал) крылья из воска перьеф (вм. перьев). Он на крыльях хорошо летал» (С-в Р.). Как видно из приведенного примера, содержание легенды ученица поняла, тем не менее ей не удалось изложить её на нормативном русском языке. Степень отклонения от фонетических, лексических и грамматических норм существенно в нескольких предложениях. Отклонения от грамматических норм в данных предложениях искажают мысль [См. Глава 4]. В отрыве от всего рассказа они не очень понятны. По сути дела, нельзя считать, что коммуникативный акт состоялся. По выделенным В.А. Аврориным этапам трудно определить, на каком из них находится данная ученица. В.А. Аврорин выделяет и вторую фазу развития двуязычия, которая может свестись к смене родного языка. Во второй фазе он также выделяет четыре этапа: АБ – Ба2 – Ба1 – Б, что также неточно отражает владение родным языком. Выделение тех или иных этапов должно основываться на точных лингвистических критериях, на анализе созданных в процессе общения речевых произведениях. Четыре ступени владения билингвизмом выделяет также Ю. Д. Дешериев [179;С.367]. Эта классификация двуязычия учитывает требования школьной и вузовской программы, отражающей основные «умения и навыки» использования русского языка студентами и основными группами учащихся общеобразовательных школ республики: 1 ступень – владение основами русского языка в начальной школе; 2 степень - в девятилетней школе; 3 ступень - в общебразовательной школе; 4 ступень предусматривает полное двуязычие, формирование которого заканчивается в высшей школе. Подобный подход дает веские основания для лингвистической типологии билингвизма, т. к. учитывает тот или иной объем языковых навыков и умений билингва. Однако анализ русской речи адыгейцев (в дал ьнейшем - РР А) показывает, что как учащиеся начальной школы, так и студенты, могут допускать одни и те же нарушения норм литературного языка, иначе сказать: уровень владения национально-русским двуязычием у городских учащихся даже старшей возрастной группы оказывается выше, чем у студентов выпускников сельских школ. В Республике Адыгея по этому принципу можно выделить три сельских адыгоязычных района, в которых «титульная нация» составляют большинство населения более (50%): Кошехабльский район (адыги – 19789 жителя 63%, русские – 12111 жителя 37%); Шовгеновский район (адыги – 13296 жителя 78%, русские – 3604 жителя 22%); Теучежский район (адыги – 17463 жителя 86%, русские 2838 жителя 14%). Овладение вторым языком – это создание новой языковой системы отображения объективной действительности. Билингв овладевает вторым языком не столько путем сопоставления соответствующих единиц контактирующих языков, сколько заново создает в своем сознании новую систему выражения мысли и средства общения на вторичном языке. Поскольку новая система создается не одновременно на всех уровнях языка, а постепенно, то и проявление интерферирующих явлений закономерно. Если билингв начинает создавать речевые произведения на втором языке и ему «не хватает» каких-то неусвоенных материальных средств (звуков, морфем, слов и т. п.) или моделей словосочетаний, предложений, то он, естественно, сознательно или безсознательно обращается к уже имеющимся средствам и моделям родного языка, вследствие чего

возникает смешение систем уровней двух языков в большей или меньшей степени. Таким образом, двуязычие – это двоякий способ отражения объективной действительности, это параллельное или попеременное, или последовательное использование двух языковых систем в коммуникативной функции. Процесс овладения вторым языком, становления двуязычия состоит из ряда последовательных этапов, которые отражают соотношение родного и второго языков, степень владения двумя языками и отклонения от норм литературного языка. По направлению овладения двуязычием или смены языка можно выделить три процесса, которые схематично можно выразить так: 1.А>Аб1>Аб2>Аб4>Аб6>Аб7>АБ>Ба7>Ба6>Ба5>Ба4>Ба3>Б; (А>Аб>Б); 2.А<Аб1<Аб2<Аб3<Аб4<Аб5<Аб6<Аб7<АБ<Ба7<Ба6<Ба5<Ба4<Ба3<Ба2<Ба1<Б; (Б<Аб<Б); 3.А>Аб1>Аб2>Аб3>Аб4>Аб5>Аб6>Аб7>АБ<Ба7<Ба6<Ба5<Ба4<Ба3<Ба2<Ба1<Б; (А>АБ<Б). В данной схеме стрелка означает направление процесса овладения двуязычием или смены языка, а А–состояние одноязычия и родной язык, Б–состояние одноязычия и второй язык. Первый процесс, который ведет к двуязычию и, возможно, к смене родного языка, был характерен для адыгейцев-билингвов в тех районах, «титульная нация» которых составляет менее 30%: г. Адыгейск (адыги – 8643 жителя 71%, русские- 3657 жителя 29%) районы, г. Майкоп (адыги – 11900 жителя 7%, русские – 167000 93%), Майкопский район (адыги – 124 жителя 1%, русские – 58876 жителя 99%), Гиагинский район (адыги – 136 жителя 1%,русские – 34544 жителя 99%); «титульная нация» составляет менее 50%: Красногвардейский район (адыги – 9388 жителя 31%,русские – 22312 жителя 69%), Тахтамукайский район (адыги – 20853 жителя 34%, русские – 40347 жителя 66%). Второй процесс, который ведет к двуязычию и к смене языка (второго языка родным), характерен для тех индивидов, которые по тем или иным субъективным или объективным причинам были лишены возможности владеть свом родным языком. Данный индивид постепенно овладевает родным языком и становится двуязычным. Такие процессы наблюдаются в г.г. Майкоп, Адыгейск и Тахтамукайском, Красногвардейском, Гиагинском, Майкопском районах. Путь смены одного языка другим – не объязательный путь для малых народов Российской империи, Советского Союза, Российской Федерации. Это можно проследить на примере адыгейского языка: одноязычие, двуязычие, становление и развитие двустороннего билингвизма на современном этапе. Это зависит от длительности и интенсивности языковых контактов и экстралингвистических факторов, от языковой политики государства и т. д. Поскольку предметом анализа является функционирвание реальной второязычной речи, постольку явление интерференции представляет собой лингвистический феномен, отражающий контакт родного и второго языков в речевой практике билингва. Следовательно, характер инерференции или ее отсутствие свидетельствует о степени владения вторым языком, о степени правильности-неправильности создаваемых речевых

произведений на этом языке и о степени влияния родного языка. Процесс овладения русским языком в социально значимом аспекте распадается на три основных этапа, которым соответствуют три формы реализации русского языка, или три изоглоссы русской речи адыгейцев . Каждая изоглосса характеризуется различной степенью сложности, синкретичности и интенсивности проявления интерференции, а также регулярностью-нерегулярностью отклонений от норм русского языка в одной и той же лингвистической позиции на фонетическом, лексико-семантическом, грамматическом, синтаксическом, стилистическом уровнях. В первой изоглоссе мы выделяем коммуникативно-значимую, сложную, синкретичную и регулярную интерференцию, а во второй изоглоссе – нерегулярную и коммуникативно-незначимую интерференцию. Первую и вторую изоглоссу объединяет эксплицитность нарушений норм русского языка, т.е. обе изоглоссы русской речи адыгейцев имеют внешние признаки интерференции на каком-либо уровне речи. В третьей изоглоссе интерференция носит имплицитный характер, т.е. не имеет формально-грамматических и др. признаков, а отступления от норм русского языка отмечаются лишь на стилистическом уровне. Естественно, стилистическая интерференция может оказаться значимой с точки зрения использования функциональных речевых стилей. Когда мы говорим о коммуникативной незначимости или отсутствии значимой интерференции, то мы имеем ввиду только то, что данное речевое высказывание не нарушает норм, предопределённых системой русского языка, что оно представляет собой законченное высказывание, построенное по законам русского языка, что мысль нашла своё речевое оформление. Под регулярной интерференцией мы понимаем систематическое отклонение от норм второго языка в одной и той же лингвистической позиции. Если интерференция в этой позиции проявляется спорадически, то мы её считаем нерегулярной. Принципиальное признание различной степени владения вторым языком, а также наличие нескольких переходных форм билингвизма даёт возможность квалифицировать реальную второязычную речь на основе лингвистических дифференциальных признаков. Единицей измерения различных степеней интерференции является интерферема [Хашимов 1986 С. 24] , которая может быть простой, сложной, разноуровневой, синкретичной и множественной. Простая интерферема – эта такая минимальная лингвистическая единица отклонения от норм второго языка, которая проявляется на одном уровне речи при реализации отдельных элементов фонетической, лексической, грамматической или стилистической систем второго языка. Подобная интерференция обычно проявляется на более высокой ступени владения вторым языком. Например, фонетическая простая интерферема присутствует в следующих речевых произведениях адыгейцев-билингвов: Все дружно подмели и вымили (вм. вымыли) полы; Нам сказали, что мы должны пробежат (вм. пробежать) два круга . В высказывании «Каждую главу я перечитал множество (вм. много) раз» отмечается лексическая простая интерферема. Сложная интерферема – это такая лингвистическая единица отклонения от норм второго языка, которая состоит из двух и более нарушений на одном каком-либо уровне речи: «Любить человека за внешности (вм. внешность) равносильно тому, что любить книгу за красивую обложку, не зная его содержанию (вм. содержания). В данном высказывании дважды нарушена система падежного управления: в первом случае билингв использует род. п. существительного вместо вин. падежа, а втором – дат. п. вместо род. п. Следовательно, перед нами сложная интерферема на синтаксическом уровне, характерная для адыгейца-билингва.

Синкретичная интерферема – это такая лингвистическая единица отклонения от норм второго языка, которая заключает в себе одновременно два и более нарушения на одном каком-либо уровне или на нескольких уровнях речи. Подобная интерференция обычно отмечается на морфологическом и синтаксическом уровне, на словообразовательном и лексическом, на лексическом и фонетическом уровнях и т.д. В высказывании «Мама подарила новый чашку» адыгеец-билингв нарушил управление и согласование зависимой словоформы ( новый вм. новую), употребив им. п. вместо вин. п. и придав прилагательному категорию мужского рода. Или: « Отец бил (вм. был) на стройке» . Нарушение фонетического облика ведёт к лексико-семантической интерференции. Разноуровневая интерферема – это такая лингвистическая единица отклонения от норм второго языка, которая содержит в себе нарушения на разных уровнях речи. Например, в речевом произведении адыгейца-билингва «Родина награждала (вм. наградила) своих сыновей высокими орденами (вм. высшими орденами или высокими наградами) за их честность, храбрость и смелость» вместо совершенного вида глагола билингв использовал несовершенный вид (морфологический уровень) и неверное сочетание слов. Множественная интерферема – это такая лингвистическая единица отклонения от норм второго языка, которая состоит из двух или более типов интерферем: сложной и синкретической, сложной и разноуровневой и т.д. Подобная интерференция наличествует в русской речи адыгейцев-билингвов на начальном этапе изучения русского языка. Природа возникновения интерференции обусловлена различными причинами. Можно выделить следующие типы интерференции: 1.Интерференция, обусловленная отсутствием в родном языке фонем и грамматических категорий русского языка; 2.Интерференция, обусловленная частичным расхождением одной и той грамматической категории, звуковой и лексико-семантической систем обоих языков;

же

3.Интерференция, обусловленная влиянием грамматических категорий и фонем родного языка, отсутствующих в русском языке; 4.Интерференция, обусловленная наличием вариантных способов реализации одних и тех же лексических значений, фонем, грамматических значений и категорий русского языка. Три первых типа интерференции составляют область межъязыковой интерференции или потенциальное поле интерференции, обусловленной полным или частичным различием фонетической, лексико-семантической, грамматической систем родного и второго языков, а четвёртый тип составляет область внутриязыковой интерференции. Различие в парадигматических и синтагматических связях адыгейского и русского языков накладывается на различие или отсутствие грамматических категорий и наоборот. Это обусловливает сложный характер интерференции во второязычной речи билингвов в первой изоглоссе, так как ни одна языковая единица сама по себе не принадлежит в речи только одному какому-то ярусу языка, а является одновременно по существу единицей всех уровней языка, именно поэтому только второязычная речь является реальностью

сложного взаимодействия систем родного и второго языков. По грамматической структуре слова контактирующие языки относятся к двум различным группам: русский – к флективной группе языков, адыгейский – к агглютинативнофлективной. В флективных языках грамматические формы слов образуются с помощью внутренней и внешней флексии [См. Глава 4]. Отдельные составные части слова в флективных языках слиты в одно целое сравнительно прочно; тесно сливается с морфемой также и флексия, так что разложение слова на составные части оказывается сложным: вкус, ходить и т.д . Кроме того, каждый аффикс вместе с корнем выражает не одно, а комплекс грамматических значений (в слове гостей, друзей флексия –ей служит для выражения значения числа и падежа). Агглютинативные и агглютинативно-флективные языки характеризуются образованием форм отдельного слова путем присоединения к нему полузнаменательных частицприлеп. В агглютинативных языках аффиксы соединяются с корнем слова почти механически, не составляют с ним тесного единства и носят аналитический характер. Каждый аффикс в адыгейском языке является носителем одного грамматического значения, сохраняя его на протяжении всей парадигмы: чэты-р (курица) чэты-хэ-р, чэты-шхо-хэ-р, чэты-шхо-хэ-м-к1э; чэмы-р (корова) чэмы-хэ-р, чэмы-шхо-хэ-р, чэмышхо-хэ-м-к1э и т. д. В то же время адыгейский язык не лишён флективности: тхэн «писать вообще», тхын «писать что-то», идзын «выбросить», идзэн «забросить» и т. д. Однако различие морфологических структур контактирующх языков заключается не только в этом. Специфические особенности сопоставляемых языков в области морфологии сводятся к тому, что в адыгейском языке совсем отсутствуют некоторые грамматические категории русского языка. Так, в адыгейском языке нет грамматической категории рода: «Дерево была большая, Твоя путь шла в другую сторону» . Неправильное определение рода существительного, как отмечает профессор Блягоз З.У. [34;С.52], влечёт за собой ошибки в склонении существительных, в согласовании прилагательных, порядковых числительных, притяжательных местоимений с существительными. Видовые значения глаголов в русском языке в адыгейском передаются сложной системой глагольных временных форм. Этим объясняются ошибки в употреблении глаголов совершенного и несовершеннго вида в устной речи и на письме: Избиратели хотели выбирать его (вм. выбрать) его депутатом; Дождь освежит (вм. освежает) природу. Наиболее часто встречающиеся ошибки – смешение форм будущего времени: образование от глаголов совершенного вида форм будущего сложного и, наоборот, от глаголов несовершенного вида – форм будущего простого (второе сравнительно редко) и т.д.; неправильное употребление в речи категории притяжательных прилагательных: Между участниками соревнований шла ожесточенная (вм. упорная, напряженная, острая) борьба. Следует отметить, что в адыгейском языке нет предлогов. Значения русских предлогов в адыгейском языке передаюся разными способами: аффиксами в глаголе, порядком слов в предожении и послелогами ( к дому «унэм дэжь», для парня «к1алэм пае» и т.д.). Русские предлоги могут быть переведены на адыгейскй язык с помощью послелогов, а также и без них. Послелоги, в отличие о русских предлогов, обычно стоят после знаменательных слов. Но их отличие от предлогов заключается не только в этом. Русские

предлоги связаны с определенными падежами и глаголами, требующими после себя предложного управления, а адыгейские послелоги не выполняют таких функций, т.е. не требует изменения формы того слова, после которого они стоят. Исключение составляют отдельные случаи наличия связи послелога и глагольного управления. Послелоги адыгейского языка ещё не до конца отдифференцировались о тех частей речи, от которых они образовались. Многие послелоги не утратили своего конкретного значения, т. е. значения тех слов, от которых они произошли. Поэтому большинство из них выступает и как послелоги, и как знаменательные слова. В русском языке наиболее древние, так называемые «первообразные» предлоги, полностью грамматикализовались. Полифункциональность русских предлогов, их большая абстрактность, отсутствие адекватности адыгейским послелогам создают дополнительные трудности в процессе их усвоения адыгейцами-билингвами. Ошибки в употреблении предлогов адыгейцами-билингвами делятся на четыре основные группы: 1)пропуск предлогов: Девочки любили играть (в) куклы; 2)неумение подобрать нужный предлог встречается чаще, чем пропуск предлогов: Шумаф и Соня встретились в (на) экзамене; 3)неправильное употребление падежа изменяемого слова, зависящего от предлога объясняется слабым знанием системы склонений имен в целом; взаимосвязи предлогов и косвенных падежей, тесной связи тех и других с категорией грамматического рода: Около дом (вм. около дома) сидит пожилой старик; 4)избыточное употребление предлогов (оно обусловлено слабым знанием взаимосвязи предлогов и косвенных падежей, предлогов и глагольного управления и, наконец, тем объстоятельством, что беспредложная конструкция русского языка нередко бывает функционально близкой послеложной конструкции адыгейского языка): Матч закончился в победу (вм. победой) сборной России и т.д. Помимо этого, общие для обоих языков грамматические категории в русском языке проявляются в одних грамматических формах, в адыгейском - в других: русские предлоги и адыгейские послелоги, формы выражения множественного числа в русском и адыгейском языках (в русском языке для выражения одного значения множественного числа используется несколько аффиксов ы, и, а и т.д., в адыгейском – аффикс хэ-р ) [См. Глава 4]. Источниками появления грамматической интерференции, в частности и морфологической, в русской речи адыгейцев являются подобные различия в морфологии контактирующих языков. При объяснении причин типичных отклонений в грамматическом оформлении мысли билингвом на русском языке мы будем обращаться к особенностям адыгейского языка. Таким образом, интерференция во второязычной речи может быть обусловлена, вопервых, различием в строе языка, во-вторых, сложным характером взаимодействия в речи единиц родного и второго языков. Результатом этого взаимодействия в русской речи адыгейцев и является преимущественное использование начальной формы русских слов. И это является характерной чертой русской речи адыгейцев в первой изоглоссе. Однако эта причина лежит на поверхности, потому что типологические различия строя русского и адыгейского языков, безусловно представляют собой потенциальное поле интерференции. Глубинной причиной интерференции при использовании, например русских имен, является наличие двух важнейших свойств парадигматики русских имен существительных, обусловливающих так называемое «смешение» падежей в РРА. Вопервых, тот или иной падеж русских имен существительных способен выражать различные значения: объектные, определительные, субъектные, объстоятельственные, то есть каждый падеж представляет уже сам по себе сложную систему значений. Во-

вторых, объектные, определительные, объстоятельственные значения не закреплены за каким-то одним падежом, а могут выражаться и другими падежами, то есть перед билингвом предстает широкое поле формальных средств для выражения, например, одного и того объектного значения. И в этом поле он не всегда выбирает правильный путь, так как «падеж предстает не как изолированная грамматическая единица со своим собственным семантическим строением: он определенным образом относится к другим падежам, находится в сложных отношениях с ними. … В составе парадигмы падежи оказываются в отношениях взаимной и необходимой связанности единиц, объединенных в законченное множество» [186;С.483]. Поэтому в первой изоглоссе адыгейско-русского двуязычия вряд ли можно говорить о смешении каких-то падежных форм в русской речи билингва [36;С.54-61], так как смешение грамматических форм наблюдается только в том случае, если в одной и той же грамматической позиции билингв использует как правильные, так и неправильные формы, то есть когда интерференция носит нерегулярный характер. Взаимосвязь между формой двуязычия и степенью проявления интерференции можно представить следующей таблицей: Таблица №3. Зависимость формы интерференции

адыгейско-русского

билингвизма

от

степени

проявления

Формы двуязычия ИНТЕРФЕРЕНЦИЯ Регулярная Нерегулярная Стилист. Фонет. грам., лекс.семан. Фонет., грам., лекс.семан. Суперферентное + + + + + + + Полиферентное _ + + + + + + Деферентное _ _ + + + + + Метафарентное _ _ _ + + + + Мезоферентное _ _ _ _ + + + Трансферентное _ _ _ _ _ + + Эндоферентное _ _ _ _ _ _ + Адептивное _ _ _ _ _ _ _ Интерферентные явления в контактирующих языках представлены в главе 4.

Рецептивное «двуязычие» (лат. receptum – полученное). Индивид, овладевая системой русского языка, не сразу становится двуязычным. Процесс накопления «навыков и умений» в использовании материальных и структурных средств русского языка происходит в нарастающем темпе. В первой изоглоссе индивид овладевает незначительным количеством материальных средств русского языка: а) звуковой системой, б) разговорно-обиходной лексикой. В этот период индивид обнаруживает в родном и русском языках сходные элементы, так как в двух конкретных языках, как указывает Г. Шухардт [245;С. 174-184], всегда имеется определённая типологическая и материальная общность звуков и слов, поэтому на первом этапе овладения двуязычием общие лексические и звуковые элементы осознаются как материальные средства не только родного, но и русского языка. В начальный период, т.е. в первой изоглоссе овладения словарным составом русского языка нехарактерные для родного языка индивида звуки, звукосочетания, длина фонетического слова приводят к явлениям протез, эпентез, к опущениям и заменам звуков, а также к явлениям недодифференциации и сверхдифференциации фонем русского языка под влиянием звуковых законов родного языка. Так, исконно адыгейские слова не начинаются с гласных, поэтому в русской речи адыгейцев-билингвов перед гласными иногда появляется абруптивный ларингальный смычной - 1 : оборона–

1эбэрона, отчет– 1этчет , Адамий– 1адэмый, Айтеч- 1айтэч и т.д. Наличием в фонетической системе адыгейского языка придыхательных согласных объясняется произношение русских глухих согласных адыгейцами-билингвами с усиленным придыханием: фак h т «факт» , маш h ина «машина» , к h ак «как» и т.д. Однако подобная сверхдифференциация данных звуков, хотя и создаёт характерный акцент, не влияет на смыслоразличительную функцию данных фонем, так как в русском языке не имеется абруптивный ларингальный смычной фонемы и оппозиционной придыхательной фонемы. В то же время недодифференциация фонем по признаку мягкости не может оказать влияние на смысл высказывания, т.е. возникают омонимические отношения. Например, использование слов сэр вместо с'ер, угол вместо уголь и т.д. Фонетическая интерференция в русской речи адыгейцев в первой изоглоссе проявляется также путём прибавления, вставок, замен и опущения звуков, если в русских словах встречаются скопления согласных звуков: буквенное произношение в речи адыгейцев в сочетаниях звуков зд «по зд ний, пра зд ный, пра зд ник», лн «со лн це, со лн цепек» и т.п.; сочетания дж, дз в русской речи адыгейцев-билингвов нередко заменяется адыгейскими аффрикатами дж, дз или прозносятся как двуфонемные сочетания «д+ж», «д+з» : Дж ерокай, Дж е дж ехабль, Дж апари дз е и т.д.; в адыгейском языке редко встречается стечение согласных чт, пр, зн и др. (если и появляется такое сочетание, то на стыке морфем). Этой фонетической особенностью адыгейского языка объясняется появление редуцированных гласных ы и и между согласными: ж и зынь «жизнь», ч и тение «чтение» и т.д. Когда индивид овладевает достаточным количеством материальных средств, в основном лексическими уровнем русского языка, когда в процессе общения он достигает понимания предмета речи, но затрудняется выразить свою мысль речевыми коммуникативными единицами русского языка, использование тех или иных слов чаще всего сопровождается мимикой, жестами, которые несут основную коммуникативную нагрузку для достижения взаимопонимания. При этом паралингвистические средства приобретают свою коммуникативную функцию только в сочетании с грамматически неоформленными лексическими единицами. Взаимопонимание между участниками общения может быть достигнуто в большей мере, если они используют в своей речи слова со значением действия, общего лексического фонда адыгейского и русского языков: к1он «идти», щысын «сидеть» и т. д. Таким образом, для индивида в первой изоглоссе ступеней двуязычия основой для овладения русским языком является его лексический фонд, фонемный и звуковой состав родного и русского языков. Идентификация вновь усвоенных или одних и тех же лексических единиц и паралингвистические средства могут помочь индивиду совершить примитивный, невербальный коммуникативный акт для достижения взаимопонимания в ситуации общения. Рассмотрим ступени становления адыгейско – русского двуязычия. 1СТУПЕНЬ – Суперферентное двуязычие (лат. super –сверх, над + лат. ferent , ferentis – несущий, переносящий). Суперферентное двуязычие - это такое владение вторым языком, которое обусловленно наличием коммуникативно-релевантной и регулярной интерференции максимального типа на всех уровнях второязычной речи. Когда процесс количественного накопления материальных средств русского языка достигает достаточного для речепроизводства уровня, билингв начинает впервые использовать русский язык в коммуникативной функции только в ситуации общения, а при опосредованом овладении–во время уроков по русскому языку и чтению.

Поскольку в этот период родной язык является функционально активным и удовлетворяет его потребности во всех сферах его деятельности, постольку необходимость в языке общения ограничена узкой сферой использования. Умения и навыки в использовании русского языка несложны по своему характеру и ограничены по количеству используемых материальных и структурных средств. Однако и эти несложные, простые умения и навыки в создании речевых произведений на русском языке находятся под непосредственным влиянием всей системы родного языка и родной речи билингва. В результате первичного соприкосновения двух языковых систем при реализации простейших структурных и материальных средств системы русского языка происходит процесс сознательного и бессознательного сопоставления, установление тождества, в первую очередь слов и их семантики. В момент производства русской речи в языковом сознании билингва идёт постоянный процесс перевода и осмысления лексических единиц русского языка, поэтому максимальная интерференция проявляется на всех уровнях речи. Подобное явление приводит к таким отклонениям от норм русского словоупотребления, которые становятся или могут стать коммуникативно-значимыми, т.е. ошибки в речевых произведениях билингва могут искажать смысл всего высказывания. Так, адыгеецбилингв, владеющий суперферентной формой адыгейско-русского двуязычия, допускает следующие отклонения: а) на лексико-фонетическом уровне: искажение звукового облика слов посредством опущения и замены звуков, протез и эпинтез при скоплении согласных в слове, нарушения в позиционном чередовании звуков и т.д.; б) на грамматическом уровне: неправильное использование видовременных форм глагола, послелогов, категорий, вида, рода и падежа имён, нарушения в согласовании, управлении, в порядке следования главных и второстепенных членов предложения, составных частей сложного предложения и т.д.; в) на лексико-семантическом уровне: замена родового значения видовым и наоборот, смешение значений однокоренных слов, расширение и сужение семантики слова, нарушение сочетаемости слов и т.п. [примеры см. Глава 4] Русская речь адыгейцев-билингвов при суперферентном двуязычии изобилует повторами: При изменении этого слова по падежам оно изменяется по падежам; Я прошел педагогическую практику в Майкопе, диалектологическую практику прошел в Тахамукайском районе; большими паузами, например, учащиеся школ и многие студенты понижают тон голоса после каждого однородного члена: Туристы побывали в городах Краснодаре // Майкопе // Сочи // Туапсе; интерференцией на уровне текста, т.к. нарушается в целом композиционная и интонационная система, семантическая и предметно-логическая связь в речевых произведениях билингва. Например: Теучеж приехал погостить у друзей и был художником; Он не думал, что это раковина, прыгнул на нее, раковина защемила лапу и ноготь орла потом он стал выбиваться и не мог; Старый замок я купил. Характерной особенностью суперферентного адыгейско-русского двуязычия является то, что интерференция особенно интенсивно и регулярно представлена на грамматическом уровне. Основная масса нарушений падает на использование русских категорий рода и падежа, отсутствующих в родном языке: употребление неправильных форм именительного падежа множественного числа: дерева, лицы, ухи и т.д. ; искажение форм родительного падежа множественного числа существительных: У меня делов много; употребление одного рода вместо другого: Первая тайма закончилась; В зале не было зрителев; У орла была крыла и т.д. ; образование формы единственного числа от

существительных, имеющих только форму множественного числа: Он упал без сознаний; Занятие сегодня закончилось раньше и т.д. ; неразграничение форм винительного падежа существительных одушевленных и неодушевленных: Никто не мог убить утка; Адам встретил друг. Поэтому, хотя русская речь билингвов и достигает коммуникативных целей, однако практически в каждом конкретном речевом произведении интерференция оказывается коммуникативно-нерелевантной, т.к. не ведет к изменению смысла данного речевого произведения. Таким образом, при суперферентном двуязычии использование русского языка приводит к максимальной интерференции практически на всех уровнях речи, причём интерференция носит регулярный характер и зачастую приводит к коммуникативнозначимой интерференции. 2СТУПЕНЬ – Полиферентное двуязычие (греч. poly –много + лат. ferens ? ferentis ). Полиферентное двуязычие – это такое владение вторым языком, которое обусловлено наличием коммуникативно-релевантной и регулярной интерференции максимального типа на грамматическом и лексико-семантическом уровне и нерегулярной фонетической интерференции во второязычной речи. На втором этапе развития вербальных форм двуязычия в русской речи адыгейцев-билингвов интерференция на фонетическом уровне практически коммуникативно незначима: не имеется грубых искажений фонетического облика слов, интонационное построение высказываний ближе к нормативному. Так, в русской речи адыгейцев-билингвов отсутствует абруптивный ларингальный смычной – 1 , придыхательная фонема – h ; недодифференциация фонем по признаку мягкости, т.е. возникающие омонимические отношения; прибавления, вставок, замен и опущения звуков зд , лн ; сочетаний дж, дз ; стечение согласных чт, пр, зн и др., появляющиеся на стыке морфем; появление редуцированных гласных ы и и между согласными и т.д. Однако ещё сохраняется тенденция фонематического и «орфографического» произношения у носителей двуязычия в сельской местности, т.е. позиционные колебания русских фонем не находят практического воплощения в их русской речи, а колебания, свойственные системе родной речи, находят отражение, если используются идентичные или близкие фонемы адыгейского и русского языков. Наибольшие отклонения от норм русского языка наблюдаются на грамматическом и лексико-семантическом уровнях, причём грамматическая интерференция регулярна при выражении одних и тех же значений и категорий. Хотя уже словарный запас билингва становится более разнообразным как по количеству, так и по качеству, однако интерференция на лексико-семантическом уровне часто становится нерелевантной, т.к. вне общего контекста ведёт к искажению смысла высказывания: «…Люди мечтали полетет (вм. полететь) сонцу (вм. солнцу). Миф об этом б'ил (вм. был) создан в Греци (вм. Греции). В Греци жыл (вм. жил) знаменитый мастер Дедал. Он делал скульптуры. Он бил хорошый (вм. хороший) мастер. Случилось так, что попал царю Миносу. Царь Минос плохо относился к Дедал (вм. Дедалу). Дедал жыл (вм. жил) как пленник. Он решил убежат (вм. убежать). Он сказал сыну Икару об этом. По земле убежат (вм. убежать) - царь Минос поймает, по воде тоже поймает. Дедал решил по воздуху убежат. Он зделал (вм. сделал) крылья из воска перьеф (вм. перьев). Он на крыльях хорошо летал» (Б-а С.). При полиферентной форме двуязычия билингв недостаточно использует весь объём семантической структуры многозначных слов, обычно он ограничивается основным, прямым номинативным значением, а производно-номинативное, вторичное по своему происхождению, значение используется реже. Словарный запас билингва обычно состоит

из слов, обозначающих конкретные предметы, признаки и явления. Нерегулярно используются слова с обобщённой семантикой. 3СТУПЕНЬ – Деферентное двуязычие (лат. de – приставка, в сложных словах обозначает снижение качества, свойства). Деферентное двуязычие – это такое владение вторым языком, которое обусловлено наличием коммуникативно-релевантной и регулярной интерференции максимального типа только на лексико-семантическом уровне и нерегулярной фонетической и грамматической интерференцией во второязычной речи. Степень проявления интерференции при деферентной форме двуязычия значительно ослаблена, т.к. отклонения от фонетических и грамматических норм русского языка нерелевантны. Так, в русской речи адыгейцев на этом этапе развития билингвизма наблюдаются нерелевантные, хотя и эксплицитно выраженные, отклонения такого порядка (для исконно адыгейских слов не характерно стечение двух гласных, по этой причине в русских словах, в которых имеется стечение двух гласных, в произношении адыгейцев-билингвов между двумя гласными появляется ларингальный 1) : наобум- на1абум , наугад- на1угад , поиграть- по1играть , наоборот- на1оборот и т.д.; на уровне словосочетания: мой книга, моя положение, моя портфель, моя предложение, моя коллега, хороший мебель, средний скорость . Такая русская речь адыгейцевбилингвов ещё не отвечает нормам русского словоупотребления, хотя сам коммуникативный акт состоялся и достигнуто полное взаимопонимание между участниками общения. Это обусловлено тем, что интонационное оформление высказывания, логическая связь между речевыми единицами на уровне высказывания и на уровне текста и нерегулярный характер самих нарушений характеризуют русскую речь адыгейцев как завершённый коммуникативный акт. Интерференция на лексико-семантическом уровне может оказаться существенной для общего смысла высказывания, т.к. чаще всего она проявляется при использовании слов с широкими синтагматическими связями: Мой любимый герой эта Чкалов, потому что он отлично водил самолетами и всегда стоял трудностям наперекор. И я буду стоят наперекор трудностам. Буду летат не на таком самолете, а на много луше; … Шумаф был крепким волей. Драчуны в школе боялись от него. Мать вошла дом; Он стоял за двером. Древья шумят листвами. Собака поднял ноги. Речь школьников при деферентной форме адыгейско-русского двуязычия насыщена словами разных тематических и лексико-семантических групп, в то время как в речи старшего поколения сельской местности, образовательный уровень которых ниже, словарный запас беднее, предложения просты по структуре. Однако и в речи школьников, и в речи представителей старшего поколения в сельской местности преобладают речевые произведения из трех-четырех компонентов, словарный запас отражает в основном обиходно-разговорную, бытовую лексику, а грамматическая интерференция более однотипна, менее интенсивна и регулярна, чем при суперферентном и полиферентном двуязычии. Отклонения в фонетическом облике слов свидетельствуют о различии в звуковой системе родной и русской речи. Вместе с тем характер и структура высказываний отражают более строгий отбор материальных средств для выражения своих мыслей. На этом этапе развития адыгейско-русского двуязычия в повседневной практике билингва формируется вторая функция русского языка – функция формирования мыслей, причём сокращение длительности пауз между речевыми произведениями отражает более краткое протекание процесса мысленного перевода, отбора и т.д. 4СТУПЕНЬ – Метаферентное двуязычие (греч. meta – после, через, за; перемена

состояния, первращения + лат. ferens , ferentis ). Метаферентное двуязычие–это такое владение вторым языком, которое обусловлено наличием только коммуникативнонезначимой и нерегулярной интерференции минимального типа на всех уровнях второязычной речи. Начиная с этой формы адыгейско-русского двуязычия, русский язык используется без какой-либо коммуникативно-значимой интерференции. Так, в русской речи адыгейцев-билингвов все имеющиеся отклонения на любом уровне речи становятся нерегулярными и не оказывают влияния на совершение коммуникативного акта, т.к. билингв не устанавливает прямых соответствий между единицами и категориями родного и русского языков. При этой форме владения русским языком окончательно ослабевает влияние системы родного языка, но особую актуальность приобретает внутриязыковая интерференция, т.е. отклонения, вызванные влиянием самой системы адыгейского языка. Русская речь адыгейцев-билингвов при метаферентном адыгейско-русском двуязычии более нормативна, обладает не только коммуникативной, но и экспрессивной и конструктивной функцией. Билингв свободно выражает свои мысли и чувства на русском языке: … Мурат, Адам, Нурбий подговорили трех аульских ребят и пошли к лодкам. Нурбий приказал Мурату и трем мальчишкам ложиться на дно лодок, а сам с Адамом сел за весла. Лодки осторожно подплыли к большому острову в Тщикском водохранилище. Нурбий взял одну «кошку» и закинул на остров. Потом потянул веревку, но «кошка» вылетела с острова и упала в воду. Нурбий заново закинул «кошку», потом залез на остров. На остров полетело еще две «кошки». Голова Нурбия исчезла. Он пошел подкреплять «кошек» … (из речи школьников). Словарный, словообразовательный и грамматический запас такого билингва достаточен для использования русского языка в различных сферах жизни. Он использует не только разговорно-обиходную русскую речь, но и владеет двумя-тремя функциональными стилями русского языка, которые удовлетворяют его потребности в официальной и неофициальной среде в процессе общественной и частной жизни. При такой форме двуязычия в личной переписке и публичных выступлениях билингв отдаёт предпочтение русскому языку. Кроме разговорного стиля, билингв при этой форме двуязычия обычно активно владеет официально-деловым и производственно-техническим стилями, а публицистическим и художественно-литературным пользуется активно при чтении газет, журналов, художественной литературы, при просмотре кинофильмов, видеофильмов, спектаклей и т. д. Звуковой строй второязычной речи обычно не отличается от норм второго языка, в его речи нет резких искажений звуков, отсутствующих в его родном языке, совсем отсутствуют эпентезы и протезы. Однако недодифференциация или сверхдифференциация сходных по артикуляции звуков родного и русского языков ещё имеются. Гласные о и э в адыгейском языке четко разграничиваются. О- дифтонг , состоящий из у+э. Однако звук о в предударном и заударном положениях в русской речи адыгейцев-билингвов произносится как э , вместо литературных редуцированных звуков, которые обозначаются знаками ^ (а) и ъ (сталы, хърашо, словъ) : вэда, кэнтора, дэма, втэрой, доктэр и др. Такие отклонения от орфоэпических норм в речи адыгейцевбилингвов объясняются отсутствием редукции гласных в адыгейском языке и восприятием русских гласных в безударном положении как кратких адыгейских гласных. Следующий пример, гласные и и ы разграничиваются в адыгейском языке, хотя один из них и носит дифтонгический характер (и=й+ы) . Однако в русской речи адыгейцабилингва смешение их весьма характерно: м'и «мы», в'и «вы», б'ил «был», ад'игеец «адыгеец», прывычка «привычка», прызнак «признак», закр'ил «закрыл» и т.д. Следует отметить, что такое смешение гласных ы и и большей частью встречается после сонорных р, м, н, л, после губно-зубного звука в и губно-губных шумных б, п.

Нерегулярные, а зачастую и факультативные, отклонения от фонетической системы во второязычной речи билингва заметны на уровне словосочетаний и предложения. К таким отклонениям в русской речи адыгейцев относится неправильное согласование слов (сказуемого с подлежащим): Наташа родился в Адыгее; Кошка не понравился; Далеко видна лес; определяющего слова с определяемым: вторая день, моя мама, хороший кошка, голая дуб ; нарушение законов управления слов: Скоро позвонили у меня; Мы провели сбор у памятника Пушкина; Он сопутствовал его; нарушение связи между именами существительными и числительными: В нашей школе много учителя; Сто сорок один учащихся; Последние две километры шли в горы. Следует особо отметить в русской речи адыгейцев - билингвов межъязыковую билингвальную паронимию , которая возникает, во-первых, в результате слабого знания всего объёма семантики слова и всех его стилистических свойств путём неправомерного установления тождества слов родного и русского языков, во-вторых, при неправильном сближении семантики или фонетического облика разных слов контактирующих языков. Межъязыковая билингвальная паронимия может возникнуть, когда билинв использует полисемантические слова. Такое сближение возможно на базе семантического или лексико-фонетического сходства двух слов русского языка. Лексикосемантическая интерференция в РРА (русской речи адыгейцев) проявляется в тех случаях, когда билингв использует полисемантические слова, типологически не сходные в своей семантике. В результате подобной идентификации проявляется межъязыковая билингвальная паронимия, под которой мы понимаем особый вид лексико-семантической интерференции, возникающей при использовании одного русского слова вместо другого в силу недостаточного знания семантико-стилистических категориальных свойств лексем второго языка: Швейцар закрыл замок (вм. запер дверь на замок); Телеграмма пришла обратно за отсутствием адресанта (вм. адресата). Межъязыковая билингвальная паронимия может возникать в результате сближения как однокорневых и лексикофонетических вариантов, так и разнокорневых слов. Такое сближение возможно на базе семантического или лексико-фонетического сходства двух слов второго языка. Например: Они думали, что Айдамир перед смертью расскажет (вм. выдаст) тайну; Мой товарищ Шумаф сидит (вм. живёт) на берегу реки. …В армию забрали (вм. призвали) в восемдесят (восемьдесят) втором году; …Потом меня демобилизовали домой; …Один год работал, потом водохранилище появился; …Радикулит болел (вм. болел радикулитом); …Он был начало (вм. сначало) комбайнёром; С девяти утра и до восемнадцати ноль-ноль часов вечера написал (вм. писал) списки жильцов поселка и объявления; …Они должны были бежать (вм. пробежать) 100 метров; …Он хотел вечером ходит (вм. пойти) в библиотеку; Больного нужно было выносить (вм. вносить) на третий этаж; Подснежники вспоминают (вм. напоминают) нам весну; Тигр набрал (вм. собрал) последние силы; Строительная фирма воздвигает (вм. строит) дом в ауле Хатукай; Фермеры выращивают (вм. производят) много мяса и молока и т.д. Анализ отклонений от норм русского словоупотребления в приведенных выше высказываниях билингвов-адыгейцев даёт основание выделить, как было сказано выше, два типа интерференции: собственно лексико-семантическую и лексико-грамматическую интерференцию. Адыгейцы-билингвы употребляют глаголы в несвойственном ему значении. В адыгейском языке слово ы1отэн «расскажет» передает понятия «рассказать» и «выдать», а глагол щыс «сидит» обозначает понятия «сидит» и «живёт», поэтому билингв пользуется ими недифференцированно. Так, использование двуязычными адыгейцами лексемы забрать в значении «призвать в армию» и «назначить, перевести на новое место работы» являются немотивированными по семантико-стилистическим признакам данного слова. Вместо официально-делового призвать билингв использует разговорно-просторечное слово забрать «взять, захватить

кого-либо силой, помимо его воли». Лексико-семантическая билингвальная паронимия имеет место, когда билингв: 1.Сближает стилистические или лексико-стилистические синонимы самого русского языка и использует их немотивированно в каком-либо стиле речи (ср. разг.- прост. поставить вм. офиц.-делов. назначить ); 2.Сближает слова разных синонимических рядов ( попадаться вм. встретиться, собирать вм. проводить (конкурс), воздвигает вм. строит, выращивает вм. производит); 3.Сближает однокоренные слова, имеющие разные значения ( середина вм. среди, начало вм. сначала, написать вм. писать и др.). Первый уровень лексико-семантической билингвальной паронимии обусловлен влиянием русского просторечия и южнорусского говора и чаще встречается в русской речи адыгейцев-билингвов, проживающих в смешанных районах республики (Тахтамукайский, Красногвардейский районы и города Майкоп, Адыгейск): Аслан ложит (вм. кладёт) инструменты в сумку; Ложи (вм. клади) книги на парту; Он обратно (вм. опять) нарушает распорядок дня. В сельской местности подобная интерференция более регулярна, чем в городе. В русской речи горожан-билингвов подобная интерференция становится нерегулярной, но заметней становится влияние официально-деловой, профессиональной лексики в непринужденной речи билингва. Второй уровень лексико-семантической паронимии имеет место в адыгоязычных районах республики (Теучежский, Кошехабльский, Шовгеновский), т. к. на более высокой ступени адыгейско-русского двуязычия билингв уже проводит более чёткую дифференцию семантики используемых русских слов, что обычно связано с высоким образовательным и культурным уровнем носителей двуязычия (сельские учителя, врачи, служащие и т.д.). Наиболее устойчивым в РРА является третий тип лексико-семантической паронимии, т. к. билингв не может провести четкую границу между словообразовательными и формообразовательными морфемами русского языка, так как одни и те же морфемы могут выполнять в разных словах обе служебные функции. Чаще всего наблюдается интерференция в использовании приставок с-, на-, во- (вы-), по-, про - и др.: Они должны были плыть (вм. проплыть) 500 метров. Азамат должен писать (вм. написать) заявление; (ср. списать, написать вписать, выписать, пописать, прописать; сходить, находить, входить, выходить, походить, проходить и сделать, наделать, вделать, выделать, поделать, проделать) . Связано это с тем, что деривационные значения русских служебных морфем абстрактны и, в отличие от аналогичных значений морфем родного языка, полифункциональны, т. е. нет какой-то определенной закрепленной связи с вещественным значением корневой морфемы. Третий уровень лексико-семантической интерференции в определенной мере граничит с лексико-грамматической интерференцией, которая сочетает в себе одновременно отклонения от лексико-семантических и грамматических норм второго языка. Если собственно лексико-семантическая интерференция не искажает основную мысль (естественно, до определенного предела) адыгейца-билингва, то лексико-семантическая интерференция, сопровождаемая отклонениями от норм грамматического словоупотребления, чаще всего приводит к двусмысленности, искажению мысли. Например, «радикулит болел» вместо «болел радикулитом» или «радикулит беспокоил» ; «Потом я тоже решил сюда поехать» вместо «Потом я тоже решил сюда

приехать» или точнее «Потом я тоже решил туда поехать»; У неё на шее висели драгоценные колья» вместо «У неё на шее висело (было) драгоценное ожерелье» и т.д. Таким образом, лексико-семантическая (т.е. межъязыковая билингвальная паронимия) интерференция у билингвов в городе и в сельской местности проявляется не одинаково. В русской речи горожан-билингвов она менее регулярна, а у билингвов в сельской местности регулярна. Лексические единицы общего словарного фонда используются без заметных затруднений, с расширением словарного запаса адыгейца-билингва, с усвоением большого количества лексических единиц, разнообразных по семантическим, стилистическим свойствам, интерференция у горожан-билингвов и билингвов в сельской местности проявляется на глубинном уровне, так как процесс мышления билингва требует нового осмысления системных отношений словарных единиц, их сочетаемости и соотношения с речевой практикой. Весьма часты отклонения в русской речи адыгейцев в употреблении предлогов, и ошибки делятся на четыре основные группы: 1)пропуск предлогов; 2)неумение подобрать нужный предлог; 3)неправильное употребление предложно-падежной формы; 4)избыточное употребление предлогов. Остановимся более конкретно на втором и третьем пунктах. Неправильное употребление падежа изменяемого слова, зависящего от предлога объясняется слабым знанием системы склонений имен в целом; взаимосвязи предлогов и косвенных падежей, тесной связи тех и других с категорией грамматического рода: Солдаты перебежали через мостику (вм. мостик) и др. Избыточное употребление предлогов и косвенных падежей, предлогов глагольного управления и, наконец, тем объстоятельством, что беспредложная конструкция русского языка нередко бывает функционально близкой послеложной конструкции адыгейского языка: Я смотрю в телевизор (телевизор) каждый вечер. При этой форме двуязычия адыгеец более удачно использует русские глагольные формы возвратности. Морфологически возвратная форма в русском языке выражается посредством прибавления к невозвратному глаголу суффикса – ся или -сь. Суффикс –ся прибавляется к глаголу после согласных, а –сь после гласных ( одевался, но одеваюсь и т. д.). В адыгейском же языке морфологически возвратность выражается с помощью препозитивного аффикса з(ы) или аналитическим путём тхьак1ын «мыть» - зытхьак1ын «умыться», или ежь-ежьырэу зитхьак1ын «умыться ему самому». 5СТУПЕНЬ - Мезоферентное двуязычие (греч. mesos –средний, промежуточный+лат. ferens , ferentis ). Мезоферентное двуязычие–это такое владение вторым языком, которое обусловлено наличием коммуникативно-нерелевантной и нерегулярной интерференции минимального типа на грамматическом и лексико-грамматическом уровне второязычной речи. В отличие от предыдущей формы владения русским языком не наблюдаются даже нерелевантные минимальные отклонения от норм русской произносительной системы. Наблюдаемая интерференция является коммуникативно-незначительной, так как системная организация единиц различных уровней во второязычной речи нейтрализует те или иные отклонения от норм русского словоупотребления. Если при предыдущих формах билингвизма превалирует давление системы родного языка на РРА, то уже на пятой ступени двуязычия усвоенные материальные единицы, модели и стереотипы оказывают сопротивление влиянию родного языка и вызывают явление саморегуляции, т.е. в силу системности самого языка усвоенные правильные навыки и умения порождения речи на втором языке, образуя собственную систему, начинают оказывать влияние на продуцирование правильных клише и стереотипов, речевых произведений: Моим любимым героем является собака Бим из кинофильма «Белый Бим, Черное Ухо». Я полюбил эту собаку за то, что она была верным другом. И

если бы не эти жестокие люди, которые попадались на его пути, может быть, Бим остался бы жить. А также моими любимыми героями стали Иван Иваныч, Даша и Толик. Я полюбил их за их доброе сердце, за то, что они не оставляли Бима в беде. Я очень благодарен Толику, что он взял себе собаку и назвал ее в честь своего друга Бимом. Я очень хотел, что бы все люди относились к животным так же, как это делали Иван Иваныч, Даша, Толик (из речи школьника); …Поехали химический завод Белореченске, поставили нас там строитель...Тридцать лет работаю русскими. …Он начало комбайнером бил. …Два сын ест, один тракторист работает (из речи сельских жителей). Несмотря на возрастные, образовательные, территориальные и другие различия оба респондента владеют системой русского языка. В их речи отмечаются отклонения от грамматических и лексических норм словоупотребления. Однако данная интерференция при совершении коммуникативного акта не является релевантной, так как интерференция нейтрализуется общим смыслом высказывания, лексической сочетаемостью и фонетикоинтонационной завершенностью. Сам характер отклонений характеризуется влиянием глубинной структуры русского языка при использовании одних и тех же грамматических позиций. Так, значение творительного падежа билингв выражает правильными и неправильными грамматическими средствами: поставили строить (вм. назначили строить) и работает трактористом, был комбайнером; я полюбил эту собаку за то, что…; я полюбил их за их доброе сердце, за то, что…; может быть, Бим остался бы жить, с одной стороны, и я очень благодарен Толику, что я очень хотел, чтобы, с другой стороны. В использовании значений творительного падежа билингв-адыгеец при мезаферентном двуязычии четко различает формы творительного падежа существительных на твердую основу и мягкую типа тракторист, строитель и существительных, различающихся категорией одушевленности - неодушевленности. Адыгейцы при этой форме двуязычия практически не допускают отклонений при использовании в творительном падеже одушевленных существительных на твердую основу, но допускают незначительные нарушения в использовании одушевленных существительных на мягкую основу, чаще ошибаются при употреблении неодушевленных существительных на мягкую основу, чем на твердую ( стол и день ). Лексико-семантическая и, в определенной мере, стилистическая интерференция в русской речи билингва при мезоферентном адыгейско-русском двуязычии обусловлена более глубинным содержанием используемых лексических и стилистических средств. Так, учащийся использует разговорные слова попадались вместо встретились и родовое наименование собака (взял себе собаку) вместо видового щенок. Имея в виду Бима-первого, респондент назвал четвероногого любимца другом непосредственно под влиянием фразеологического выражения собака–друг человека. В данном случае имеет место внутриязыковая билингвальная лексико-семантическая паронимия, основанная на замене в конкретном речевом высказывании родового понятия видовым (собака-щенок) и сближения прямого и переносного значения слова друг : друг «близкий, верный человек» и друг «верная собака человека». Несмотря на наличие отклонений на лексико-семантическом уровне, такие отклонения не только коммуникативно не значимы, но и не превалируют в количественном отношении. При этой форме двуязычия особое значение приобретает использование вариантных и синонимических грамматических средств выражения, существующих в системе русского языка и связанных с более точным выражением мысли.

6СТУПЕНЬ – Трансферентное двуязычие (лат. trans –сквозь, через+ ferens , ferentis ). Трансферентное двуязычие – такое владение вторым языком, которое обусловлено наличием коммуникативно-незначимой и нерегулярной интерференции минимального типа только на лексико-семантическом уровне второязычной речи. При этой форме адыгейско-русского двуязычия индивид овладевает в полной мере фонетической и грамматической системами контактирующих языков. В неконтролируемой русской речи адыгейцев, владеющих трансферентным двуязычием, в обстановке непринуждённости возможна нерелевантная интерференция при использовании лексических и стилистических средств русского языка. Однако эти отклонения совершенно не отражаются на коммуникативной, конструктивной и экспрессивной функции русского языка в речи адыгейца-билингва. Такие отклонения чаще всего наблюдаются при выборе лексико-семантически маркированного русского синонима, в неполном использовании всего семантического объёма многозначных слов, в незначительном нарушении орфоэпических норм русского языка: … Я ему говорю: «Почитай статью, потом расскажешь свое мнение, свои мысли»; Тогда он был круглый холостяк (из речи преподавателя вуза); Когда мне было семь лет, то мне надо было идти в первый класс. Я очень ждала это счастливый ден. Но было только начало августа (из речи учащихся 5-6 классов сельской школы); …Я не могу незаметно поставить книгу; …Он пошел на отчаянный поступок (из речи студентов). Анализ русской речи адыгейцев при трансферентном двуязычии показывает, что отклонения от норм русского словоупотребления проявляются, так сказать, на глубинном уровне: интерференция обусловлена уже не общими категориальными различиями контактирующих языков, а сложившейся практикой речевого общения. Так, адыгеецбилингв вместо слова положить использует глагол поставить и наоборот, т.к. в родном языке этому соответствует слова бгъэт1ылъын, теплъхьан, а вместо слова решиться «отважиться на что-либо» использует пойти , т.к. в языковом сознании билингва контаминировались два сочетания слов решиться на отчаянный поступок и пойти на риск , которые близки по смыслу и по способу грамматической сочетаемости и грамматического оформления. 7СТУПЕНЬ – Эндоферентное двуязычие (греч. endo –внутри+лат. ferentis ). Эндоферентное двуязычие–это такое владение вторым языком, которое обусловлено наличием только стилистической интерференции и отсутствием каких-либо нарушений системы второго языка. Адыгейцы, владеющие эндоферентной формой двуязычия, практически владеют всей системой русского языка и русской речи. В русской речи адыгейцев при этой форме билингвизма используется и вся совокупность речевых стилей. Именно при этой форме владения русским языком билингв выбирает не только те или иные языковые средства для выражения своих мыслей, но и соотносит этот выбор с ситуацией общения, при этом речевые навыки использования русского языка приобретают качества автоматизма. При эндоферентном двуязычии в русской речи адыгейца неспециалисту, нефилологу трудно определить на слух те или иные отклонения от норм русской речи, которые затрагивают в основном стилистику устной и письменной речи. Системный характер языка проявляется не только в том, что системно порождает интерференцию во второязычной речи, но и снимает, ограничивает её на более высокой ступени владения вторым языком. Усвоенные материальные и структурные единицы второго языка начинают «втягивать» в свою орбиту новые элементы именно в силу системного характера функционирования, т.е. количественные накопления приобретают качественные признаки системности навыков и умений билингва. Подобное «втягивание»

особенно ярко проявляется в силу воздействия семантического, лексического, словообразовательного и грамматического полей, центростремительная сила которых начинает воздействовать и на периферийные области усваиваемого языка, противодействуя одновременно силе воздействия аналогичного поля родного языка и способствуя окончательному формированию системы второго языка в сознании билингва. Именно поэтому на седьмой ступени двуязычия во второязычной речи билингва не отмечается нарушений системы второго языка. Допускаемая интерференция создаёт впечатление преобладания разговорных, диалогических форм речевых произведений, особенно если билингв создаёт их в неофициальной обстановке. В устной русской речи адыгеец-билингв допускает интерференцию минимального типа на различных уровнях языка, однако такая интерференция больше маркирована стилистически, т.к. не затрагивает смысловой, фонетической или грамматической оформленности элементов высказывания. Билингв обычно допускает ошибки: стилистические; ошибки при использовании в речи деепричастных оборотов; нарушается порядок слов в простом и сложном предложении и т.п.: …Когда подошел к костру, то увидел, что у костра три рыбака сидели; …Когда вечером, около семи часов, я приехала домой, то увидела, что около дома нашего собралась огромная толпа; …Но вдруг поплавок стал дрыгаться. Раз. Другой; Мы с братом поехали на рыбалку, закинули две удочки и ждали. Вдруг у меня поплавок поехал в сторону, я насторожился. Потом у моего брата поплавок тоже в сторону поехал. Два поплавка ушли под воду. Я и брат потянули удочки, и оказалось, что эта была одна рыба. Она скушала моего червяка и проглотила крючок. Потом поплыла до следующего крючка и его проглотила. Тут мы его и подсекли; В Майкопе проходил марафонский побег; В сумраке тумана тускло сияла луна; Аслан попросил меня отнести эти удочки к себе; Благодаря ему я опоздал; Возвращаясь из школы, начался дождь; Я поехал купить собаку, долго думая; Подъезжая к аулу, у телеги сломалось колесо; Орел, испугавши, скрылся за горой; Всречать гостей из всем нам известного и любимого города СанктПетербурга приехали на вокзал учащиеся нашей школы (вм. гостей из СанктПетербурга) ; Фермерские поля пашут трактористы (Трактористы пашут фермерские поля) ; Завтра все дети утром в школу пойдут и т.д. При эндоферентном двуязычии следует особо выделить орфоэпическую интерференцию, которая также обусловлена практикой русской речи. Так, в русской речи адыгейцев наблюдается факультативное, нерегулярное «орфографическое» произношение сш «вы сш ий»; зш «ни зш ий»; зч «зака зч ик»; жч «му жч ина»; тьс «взя тьс я»; лн «со лн це»; чн «коне чн о»; -его «син его », -ого «пят ого » и т.д. При этой форме двуязычия особенно заметно влияние устной языковой стихии носителей русского языка, особенно для молодёжи. На русскую речь адыгейцев-билингвов также оказывают влияние особенности фонетики адыгских диалектов. Наличием в фонетической системе адыгейского языка придыхательных согласных объясняется произношение русских глухих согласных адыгейцами с усиленным придыханием: п h арад, к h ак, т h ебе, к h анечно, ф h акт и т.д. Такое произношение характерно для представителей бжедугского диалекта адыгейского языка и кубанского диалекта кабардинского языка [18; С.25]. Под влиянием южнорусского говора и в связи с отсутствием в адыгейском языке мягкого р, в русской речи адыгейцев наблюдается твердое произношение сонорного р : прыказывать «приказывать», прыходить «приходить» и т.д., также встречается фрикативное у вместо взрывного г:уогод «город», бумауа «бумага» и т.д.

8СТУПЕНЬ – Адептивное двуязычие (лат. adeptus –достигший). К высшей форме двуязычия необходимо отнести адептивное двуязычие (или идеальное двуязычие), при котором индивид полностью владеет высшей формой национального языка – литературным устным и письменным языком во всех их функциональных стилях, причём не допускается каких-либо отклонений не только на родном, но и на втором языке. Именно при этой форме двуязычия индивид использует родной и второй языки в их пятой, определяющей эту форму двуязычия, функции – трансляционной–передачи общественного опыта и знаний не только в сфере своих профессиональных интересов, но и во всех сферах духовной, общественной жизни. Таким образом, высшей формой проявления координативного типа двуязычия мы считаем адептивное двуязычие, то есть идеальное двуязычие. К координативному типу двуязычия необходимо отнести трансферентное и эндеферентное двуязычие, так как при этих формах двуязычия индивид использует русский язык как непосредственную действительность мысли, как непосредственное отражение объективной действительности, то есть такой билингвизм предполагает использование индивидом адыгейского и русского языков в любой ситуации в ходе речевого общения. При координативном типе двуязычия, в трёх его формах проявления (трансферентное, эндоферентное и рецептивное двуязычие) внутренняя и внешняя речь обладают диалектическим единством, так как не используется мысленный перевод с родного языка на другой. Если индивид владеет адептивным или эндоферентным двуязычием, то его речевые навыки и умения на русском языке уже приобретают автоматизм и устойчивость. Для выражения своих мыслей индивид использует всё разнообразие лексических, грамматических, интонационных и стилистических средств на любом из двух языков в зависимости от ситуации общения. Свободное использование билингвом всех функциональных стилей адыгейского и русского языков отличает эти формы билингвизма от трансферетного двуязычия. Это свидетельствует о том, что двуязычный индивид выработал в своём сознании новое средство общения, новое орудие выражения мыслей и чувств, которое удовлетворяет его потребности в языковой среде республики. Что касается других форм двуязычия субординативного типа, то родной и второй языки, в зависимости от направления языковых процессов, являются более или менее активными или употребительными в функциональном отношении. При таких формах двуязычия функционально активный язык (чаще всего родной) удовлетворяет потребности индивида во всех сферах его деятельности, а в двуязычной среде используется тот язык, который больше удовлетворяет потребности этой среды. Исходя из вышеизложенного, можно заключить, что системный характер воздействия родного языка на русскую речь адыгейцев обусловлена системностью проявления интерференции. Форма существования адыгейско-русского двуязычия находится в зависимости от проявления интерференции: чем слабее воздействует система родного языка, чем факультативнее проявляется в русской речи адыгейцев отклонения в одной и той же лингвистической позиции, тем совершеннее форма владения русским языком. Речь билингва на втором языке маркирована не только лингвистическими, но и социальными, профессиональными, этнодемографическими факторами. Социально значимое или массовое двуязычие в основном охватывает людей с неодинаковым знанием и использованием обоих языков. Типологические расхождения родного и второго языков закономерно обусловливают прямую и косвенную интерференцию, различную степень ее проявления во второязычной речи билингва. Русская речь адыгейцев также в определенной степени обусловлена соотношением удельного веса городского (многонационального) и сельского (однонационального) населения, т.к. отсутствие

непосредственных языковых контактов аульчан в адыгоязычных районах с русскоязычным населением, оказывает существенное влияние на второязычную речь, т.е. интерференция не только эксплицитно выражена в силу воздействия собственно лингвистических факторов, но и носит ясно выраженный социально-демографический характер. Различная степень проявления прямой и косвенной интерференции в определенной степени зависит от следующих факторов: 1)функционального объёма использования обоих языков в том или ином типе районов и городов республики (социума); 2)способом овладения двуязычия (контактного, неконтактного и комбинированного); 3)этнических условий функционирования адыгейского языка (макро и микросреда районов и городов республики); 4)социальных условий функционирования двуязычия (билингвизм в городе и сельской местности, сфера материального или духовного производства и т.д.); 5) демографической принадлежности билингва (возраст, пол, по статусу семьи–семьи из двух и более поколений, образование и т.д.) На основе обобщения частных видов интерференции, свойственной русской речи того или иного социума, с точки зрения социальной дифференциации русской речи адыгейцев условно можно выделить шесть категорий населения республики: 1) учащиеся начальной школы (1-4 классов), пенсионеры села и аулов, домохозяек, работники агропромышленного комплекса; 2) учащиеся 5-9 классов, животноводы, рабочие села и аулов; 3) учащиеся сельских ПТУ и колледжей, 10-11 классы села и аулов, механизаторы; учащиеся 1-4 классов, пенсионеры, рабочие города, работники сферы обслуживания, транспорта; 4) сельская интеллигенция (учителя, врачи, инженера, агрономы, зоотехники, ветеринары, бухгалтеры и др.), студенты выходцы из аулов; учащиеся 5-9 классов и ПТУ и колледжей города; строители и работники связи; 5) ИТР и служащие, учащиеся 10-11 классов города и студенты (выходцы из городских семей); 6) городская интеллигенция, работники республиканских, государственных органов, преподаватели вузов и т.д.

федеральных

и

др.

Русская речь адыгейской городской интеллигенции: СМИ, культуры, исскуства, литературы, республиканских, федеральных органов характеризуется правильностью создания высказываний, многообразием синтаксических и интонационных структур, употребления лексических единиц. Однако фонетическое членение речи иногда отличается от норм русской орфоэпии. Раздельное произнесение предлогов и

знаменательных слов в потоке речи, иное членение на фонетические такты и фразы, несколько смягченное произношение твердых согласных создают характерный акцент. В русской речи сельской интеллигенции, среднего медицинского персонала, городских рабочих, работников сферы обслуживания и т.п. наблюдается более значимая интерференция на лексико-семантическом и грамматическом уровнях, преимущественное использование простых синтаксических структур, отсутствие причастных и деепричастных оборотов. В безударных слогах (кроме первого предударного) фонемы (а), (о) не подвергаются редукции, свойственной нормированной русской речи. Эти фонемы сохраняют свое звучание, хотя и подвергаются сокращению в количественном отношении. В речи данной группы адыгейского населения наблюдаются отклонения и на стилистическом уровне, которые обусловлены влиянием южнорусского говора. В русской речи адыгейских школьников, фермерских работников, трактористов и др. наблюдаются значительные отклонения от норм русского литературного словоупотребления на всех уровнях. Например, весьма часто между согласными в начале слова или на стыке слов появляется протетический призвук, близкий к звуку переднего ряда средневерхнего подъема в русской нормированной речи: сьпорт (спорт), сьтол (стол), сьвет (свет), тьрактор (трактор), рьвать (рвать), и т.п. Лексическое наполнение русской речи адыгейцев-билингвов зависит от их профессии, социального положения в обществе. Учитывая социальные, профессиональные и лингвистические параметры, можно создать социолингвистическую модель адыгейско-русского билингвизма на современном этапе, которая будет состоять из социума (типа района)+формы национально–русского билингвизма [219;С.221]. Если родной язык адыгейцев обозначить символом А, дополненного символом социума (А1), их русскую речь символом Р, дополненного символом соответствующей ступени типа билингвизма (Р1 – первая ступень двуязычия), то социолингвистическая модель двуязычия примет символ А1Р1, А1Р2, А1Р3 и т.д. Поскольку уровень владения вторым языком в одной и той же категории населения колеблется в пределах нескольких ступеней национально-русского двуязычия, общая социолингвистическая модель будет состоять из одной категории адыгейского населения и соответствующих нескольких ступеней адыгейско-русского двуязычия: Р1 В русской речи адыгейцев первой категории населения (А1 МОДЕЛЬ 1. А1 Р2 - учащиеся начальной школы (1-4 класса), пенсионеры Р3 села и аулов, домохозяйки, фермерские работники, колхозники) интерференция колеблется в пределах первой, второй, третьей ступени билингвизма; Р2 В русской речи адыгейцев второй категории населения (А2 МОДЕЛЬ 2. А2 Р3 -учащиеся 5-9 класса, животноводы, рабочие села, аулов)

Р4 интерференция колеблется в пределах второй, третьей и четвертой ступени билингвизма; Р3 В русской речи адыгейцев третьей категории населения МОДЕЛЬ 3. А3 Р4 (А3- учащиеся сельских ПТУ и колледжей, 10-11 Р5 класса села и аулов, механизаторы; учащиеся 1-4 класса, пенсионеры, рабочие города, работники сферы обслуживания, транспорта) интерференция колеблется в пределах третьей, четвертой и пятой ступени билингвизма; Р4 В русской речи адыгейцев четвертой категории МОДЕЛЬ 4. А4 Р5 населения (А4 – сельская интеллигенция (учителя, Р6 врачи, инженеры, агрономы, зоотехники, ветеринары, бухгалтера и др.), студенты выходцы из аулов; учащиеся 5-9 класса, ПТУ и колледжей города; строители и работники связи) интерференция колеблется в пределах четвертой, пятой и шестой ступени билингвизма; Р5 В русской речи адыгейцев пятой категории населения (А5 МОДЕЛЬ 5. А5 Р6 ИТР и служащие, учащиеся 10-11 класса города и Р7студенты - выходцы из городских семей) интерференция колеблется в пределах пятой, шестой и седьмой ступени билингвизма; Р6 В русской речи адыгейцев шестой категории населения (А6 МОДЕЛЬ 6.А6 Р7 - городская интеллигенция, работники республиканских, Р8 федеральных и др. государственных органов, преподаватели вуза, учителя, врачи, горожане и т.д.) интерференция колеблется в пределах шестой и седьмой модели билингвизма или отсутствует совсем, т.е. данная категория населения владеет идеальным типом адыгейско-русского двуязычия – восьмой ступенью билингвизма. Итак, различные модели адыгейско-русского двуязычия объединяют разнообразные по характеру социально-профессиональные группы людей. Основанием для этого является степень освоения языка межнационального общения народов РФ. Данные группы населения не владеют одной какой-то формой билингвизма, т. к. члены одного и того же социума (в силу объективных и субъективных причин) могут находиться на различных ступенях двуязычия: более высокой или низкой. Например, отдельные категории жителей адыгоязычных районов республики (учащиеся 10-11 классов и ПТУ и колледжей, работники фермерских хозяйств и сферы обслуживания и т.д.) и горожане (учащиеся 1-4 классов, пенсионеры, рабочие, работник сферы обслуживания и транспорта) могут владеть третьей, четвертой и пятой ступенью адыгейско-русского двуязычия в зависимости от интенсивности и степени проявления интерференции. С другой стороны, одной и той же формой национально-русского билингвизма могут владеть члены различных социумов. Например, пятой ступенью адыгейско-русского двуязычия могут характеризоваться указанные выше категории населения, для которых это будет самой высокой ступенью освоения русского языка, а также представители четвертой и пятой

категорий населения, причем для последней категории это будет самая низкая ступень двуязычия (см. таблицу №4). Следовательно, предложенная нами на основе обобщения типизации лингвистических и социальных параметров рабочая социолингвистическая модель двуязычия не ограничена жесткими рамками и является в определенной мере гибкой, что соответствует реальному функционированию русской речи адыгейцев. Таким образом, русский язык как средство межнационального общения необходимо рассматривать в тесной связи с родным языком, учитывая при этом всё разнообразие форм реализации системы второго языка в различных социальных, демографических условиях. Реальная русская речь нерусских может колебаться от безукоризненных форм реализации до речи с сильной интерференцией. Структурные различия двух языков обусловливают появление той или иной интерференции. Но вместе с тем четко прослеживается влияние экстралингвистических факторов: способа владения вторым языком, социально-профессиональной и демографической принадлежности билингва, его образовательного уровня, влияние этнического окружения и т.д. и т.п. Следовательно, социолингвистическая или собственно лингвистическая типология билингвизма должна основываться на многопризнаковости самого явления как социального или языкового феномена.

3.2.Социолингвистическая типология адыгейско-русского функционирование в РА в постперестроечный период

двуязычия

её

Создание общей типологии двуязычия не только в социолингвистическом, но и в лингвистическом, психолингвистическом, лингвокультурологическом, педагогическом аспектах является насущной задачей современной лингвистики и зависит от тех параметров и критериев, которыми ученые аргументируют свою классификацию. Понятия «двуязычие», «родной язык», «интерференция» являются основными в теории билингвизма, а все остальные в определенной степени являются производными и зависят от них. Во всей обширной лингвистической литературе по языковым контактам как было сказано выше до сих пор нет единого понимания термина «двуязычие» или «билингвизм». Признание многоаспектности и взаимосвязанности различных сторон двуязычия приводит ученых к мысли, что «двуязычие как лингвистическое, социальное явление не поддается однозначному определению» [74;С.33]. Поскольку в двуязычии выделяется четыре аспекта – социологический, лингвистический, психологический, педагогический, то при исследовании каждого из них необходимо исходить из их толкования определения двуязычия. Придерживаясь точки зрения профессора Г.П. Немца [160;С.492], добавим психолингвистический и лингвокультурологический аспекты, поскольку на современном этапе это дает возможность достижения более конкретных задач в исследовании двуязычия на уровне этнической ментальности народов носителей контактирующих языков. При сравнении определения двуязычия К. Х. Ханазарова [234;С.45] и Е. М. Верещагина [53;С.134] можно заметить, что первый вскрывает социологическую сущность билингвизма, а второй - психологическую. Однако в их определениях, как, впрочем, и в остальных, присутствует важнейший признак билингвизма как явления – языковой [34;С.24]. С каких бы точек зрения не рассматривали ученые двуязычие, нельзя не учитывать того, что в основе его лежит языковой факт, хотя и вызываемый экстралингвистическими факторами. В условиях РА, по времени возникновения и распространения адыгейско – русского двуязычия профессор Блягоз З.У. выделяет три периода [34;С.24], мы в новых условиях функционирования адыгейско-русского двуязычия предлагаем и четвёртый период постперестроечный. Заметим, что при определении периодизации адыгейско – русского двуязычия мы учитываем расширение или сужение общественных функций русского и адыгейского языков. Несмотря на благоприятную языковую ситуацию для развития билингвизма, на наличие факторов, способствующих быстрому распространению второго языка среди адыгейского населения, по степени владения русским языком и сфере функционирования в четвертом периоде городское и сельское население заметно отличаются друг от друга. Таким образом, четвертый период двуязычия - 90 годы 20 века и начало 21 века. Он характеризуется принятием «Закона о языках народов Республики Адыгея», который открыл возможности для равноправного сосуществования русского и адыгейского языков и выполнения общественных функций данными языками. Это послужило началом становления двустороннего билингвизма в республике.

Социально значимое двуязычие, т. е. билингвизм, имеющий развитые общественные функции в жизни данного народа, в основном охватывает людей с неодинаковым знанием и с использованием обоих языков при худшем владении чаще вторым (неродным) языком. Имеет место и такое двуязычие, когда индивид или группа людей владеют слабо языком своей национальности, который употребляется в очень ограниченных сферах и с заметными отклонениями в речи. Какой же язык в таких случаях является родным? При ответе на этот вопрос родным языком чаще называют наиболее функционально активный в речевой практике билингва язык. В случае же одинакового активного употребления обоих языков, по мнению В.А. Аврорина, «есть все основания говорить о наличии двух родных языков. Иерархия между ними устанавливается прежде всего по степени владения, а когда она одинакова, единственным критерием выступает этническая принадлежность говорящих» [3;С.51]. Однако такое понимание термина «родной язык» нельзя признать четким и обоснованным, особенно если принять идею существования у билингва «двух родных языков», т. к. индивид, рожденный в межэтнической семье и одинаково владеющий языком матери и отца, не сможет воспользоваться своим «единственным» критерием при определении своего родного языка. Признак этнической принадлежности билингва является не единственным, а одним из первых признаков при определении родного языка. Таким образом, нельзя ставить знак равенства между понятиями «родной язык» и «функционально активный язык», т. к. индивиду необходимо не столько активность владения языком, сколько осознать: 1)свою этническую принадлежность; 2)общность культуры и 3)единство психического склада с соответствующей нацией или народностью. Проблема определения родного языка стоит только перед билингвом. Если индивид владел и владеет только одним языком, то он и будет для него родным, независимо от его этнической принадлежности и т.д. В зависимости от социально-экономических, профессиональных, психологических и других причин индивид может постепенно перейти к использованию второго языка во всех случаях своей жизни. Родной язык такого индивида, теряя свою функциональную значимость в его жизни, остается неиспользуемым или забытым родным языком. Именно об этом свидетельствует высказывание В. И. Абаева о влиянии родного осетинского языка на его русскую речь, которой он пользуется постоянно вот уже несколько десятилетий [1;С.57-69]. Для билингва, родной язык – это исторически сложившееся средство общения этнической группы, к которой относит себя индивид, а функционально активный язык (ФАЯ) – это средство повседневного общения, орудие выражения мыслей и чувств, ставшее более необходимым в процессе социально-экономической и даже частной жизни индивида. Для классификации билингвизма в социолингвистическом аспекте необходимо четко определить критерии, которые имели бы свой собственный социолингвистический статус [См. Глава 1; 1.2]. Некоторые ученые при классификации билингвизма как социального явления учитывают активность–пассивность владения вторичным языком, нормативность – ненормативность билингвизма [25;С.82], степень усвоения второго языка [178;С.112]. Однако эти критерии позволяют рассматривать билингвизм в качестве лингвистического феномена, а не социолингвистического. Сравним некоторые определения: «Бытовой билингвизм проявляется в виде аддитивного или попеременного употребления целых фразеологизмов и выражений как первичного, так и вторичного языков» [25;С.82-88] или «Сильной считается степень знаний, при которой человек свободно говорит, читает и

пишет на втором языке» [178;С.112-118]. Эти положения требуют разъяснений. Бытовой билингвизм социально не соотнесен, он может встретиться в любой демографической или социально-профессиональной группе, так же и как сильная степень владения вторым языком. Ни одно из вышеприведенных определений не указывает на социологическую сущность двуязычия. Естественно, на уровне речи вполне можно исследовать и дать соответствующую классификацию социальной дифференциации, например, русской речи адыгейцев и адыгейской речи русских и т.д. Однако при таком подходе будет учитываться не только социологический, но и собственно лингвистический аспект двуязычной речи, а не социологическая сущность двуязычия, т.к. отклонения от нормативной речи–интерференция–являются объектом изучения лингвистики и психолингвистики. Предлагаемая нами социолингвистическая и лингвистическая типология билингвизма не претендует на исчерпывающую полноту классификации. Мы попытались обобщить, уточнить и дополнить отдельные положения классификации билингвизма, существующие в научной литературе. Попутно заметим, что в постперестоечный период не подвергалась исследованию описание типов и форм двуязычия, существующих в Республике Адыгея. Рассмотрим типы и формы билингвизма в РА. В зависимости от способа овладения вторым языком Ю. Д. Дешериев выделяет контактный и неконтактный типы двуязычия [72;С.330]. К контактным типам двуязычия в РА относятся адыгейско-русский, русско-адыгейский, армяно-русский, татарско-русский и др., следует отметить, что билингвизм адыгейцев в республике представлен более широко, чем билингвизм русскоязычного населения. Это объясняется тем, что статусом государственного языка адыгейский не обладал до принятия Закона «О языках народов РА». Неконтактным видом двуязычия является билингвизм со вторым английским, французским, немецким, сербским, албанским, турецким, арабским (переселенцы-адыги из Косово, Турции, Сирии, Иордании). Этот вид двуязычия распространен среди учащейся молодежи, интеллигенции и эмигрантов. Основными типами неконтактного двуязычия в РА являются адыгейско-английское, адыгейско-французское, адыгейсконемецкое, русско-английское, русско-французское, русско-немецкое и др. Этим типом билингвизма овладевают школьники и студенты в школе, в центре изучения языков «Актив» и вузах при изучении английского, французского, немецкого и др. языков. Билингвизм со вторым русским языком обычно относят к контактным разновидностям. Однако это является истинным по отношению к детям дошкольного возраста смешанных районов, которые в детском саду в процессе общения со сверстниками и взрослыми овладевают русским языком в детском коллективе. Адыгоязычные дети в однонациональных аулах до поступления в школу общаются с родителями и сверстниками на родном языке. В период обучения в средней школе дети начинают изучать русский язык как один из предметов, входящих в школьную программу. Однако, выезжая за пределы однонационального аула, района, молодые люди вступают в непосредственный контакт с русскоязычным населением. Таким образом, процесс становления комбинированного вида двуязычия состоит как бы из двух этапов, последовательных и параллельных, дополняющих друг друга. На первом этапе жители однонациональных аулов овладевают русским языком в школе путем специального изучения его под руководством учителя-русиста, чтения литературы, прослушивания

радио и телепередач, просмотра кинофильмов и спектаклей на русском языке и т.д. На втором этапе при непосредственных контактах с представителями русскоязычного населения знание русского языка совершенствуется и приобретает устойчивость. Процесс овладения адыгейско-русским двуязычием может идти параллельно, т.е. изучение русского языка в школе одновременно сочетается с непосредственным общением с представителями славянских наций (русскими, украинцами, белоруссами). Такое изучение русского языка является наиболее продуктивным и глубоким. Этот подтип комбинаторного двуязычия распространен в Тахтамукайском (адыгейцы, русские, армяне, корейцы, цыгане), Красногвардейском (адыги, русские, армяне, курды, татары), Шовгеновском (адыги, русские, татары) и городе Майкопе и др. По направлению действия контактирующих языков можно выделить одностороннее и двустороннее двуязычие [72;С.331]. При одностороннем двуязычии носители одного из контактирующих языков овладевают средством общения другого народа, который не владеет языком этих носителей. При двустороннем двуязычии билингвами становятся носители обоих контактирующих языков. По мнению Ю. Д. Дешериева, данные разновидности билингвизма возникают в результате контактных межъязыковых связей. Наиболее характерно многообразие видов одностороннего билингвизма в РА. Типы одностороннего двуязычия представлены следующими разновидностями: адыгейскорусское, армяно-русское, татарско-русское, корейско-русское и т.д. Комбинированный односторонний билингвизм со вторым русским языком распространен в республике повсеместно. По охвату носителей двуязычие может быть индивидуальным, групповым, массовым, всеобщим [25;С.82-88]. Данную классификацию двуязычия можно дополнить еще одним – семейным , так как семья представляет особую социально-демографическую единицу в структуре общества. В двуязычных семьях особенно широко представлены различные типы и формы двуязычия. Для РА характерны межэтнические браки между населяющими ее народами, но нас интересуют браки между адыгами и русскими, русскими и адыгами [См. Глава 1, 2.2]. Как выше отмечается, в таких семьях может развиваться как одностороннее, так и двустороннее двуязычие. Одностороннее двуязычие присуще младшему поколению, так как дети овладевают чаще всего родным языком матери, на котором ведется повседневное общение. Взрослые члены семьи также могут владеть односторонним двуязычием. Если супруг до брака владел двумя языками, а супруга одним, то чаще всего одностороннее двуязычие свойственно мужу и детям. Если супруги до брака владели двумя языками, то возникало обоюдное семейное двуязычие, и дети вначале овладевают языком матери (при условии, что он функционально более активен в семейном общении), а затем уже вторым. Правда, не исключена возможность одновременного овладения обоими языками ещё в раннем детстве. Однако статистические данные по межэтническим бракам показывают, что первыми словами ребенка, как правило, являются слова родного языка матери, который функционально наиболее активен. Наиболее распространенным типом семейного одностороннего и двустороннего двуязычия является билингвизм со вторым русским языком, наблюдаемый в межэтнических семьях (адыгейско-русских), проживающих в сельских однонациональных аулах. Для сельских и городских межэтнических семей, окруженных русскоязычной средой, больше характерен односторонний билингвизм с адыгейским языком.

Семья как наиболее компактная ячейка общества являлась предметом исследования социологов, демографов и др. представителей смежных наук. Однако семейный билингвизм, процессы языковых взаимоотношений до сих пор в должной мере не изучены ни социолингвистами, ни психолингвистами, хотя процессы межъязыковых взаимоотношений и развитие различных типов двуязычия, характерные для семьи, в определенной степени присущи нашему обществу. Языковое воспитание подрастающего поколения в РА в связи с принятием Закона «О языках народов РА» имеет большое значение. Это в наибольшей степени зависит от семьи и имеет большое социальнополитическое значение на современном этапе становления и развития двустороннего билингвизма в республике. Двуязычные семьи дают богатый материал для социолингвистических наблюдений. Следует добавить, что двустороннее семейное двуязычие имеет место там, где члены семьи равноправны в семейно-бытовом и языковом отношении. Так, русскоязычная женщина, попадая в семью адыгейцев, овладевает мужа, чаще всего в сельской местности в адыгоязычных районах. Дети обычно овладевают языком матери или языком взрослых членов семьи. является правилом. Возникновение и существование одностороннего и двуязычия зависит и от субъективных факторов.

языком семьи в такой семье Однако это не двустороннего

Наблюдения над языковой ситуацией в межэтнических семьях показывают, что двуязычные семьи используют тот или иной язык в зависимости от языковой ситуации и тематики беседы. В частности, отмечается дифференцированное использование первичного (адыгейского) и вторичного языков в семейно-бытовом общении между взрослыми и младшими членами семьи [102;С.125, 7;С.51]. В беседе с детьми родители используют свой родной язык. При чтении специальной, научной, учебно-методической литературы взрослые члены семьи используют чаще русский язык, а художественные произведения они читают на родном и русском языках. Младшие члены семьи школьные учебные дисциплины и художественную литературу готовят и читают на родном и русском языках. Приключенческую, фантастическую литературу все члены семьи читают в основном на русском языке. В языковом воспитании детей дошкольного возраста большое влияние в адыгейских семьях оказывает старшее поколение–бабушки и дедушки (чаще в сельской местности), которые используют родной язык при общении с внуками и способствуют формированию их языкового мышления, системы родного языка. Адыгейская семья, особенно в сельской местности, обычно состоит из трех поколений: старшее поколение–дедушки и бабушки, среднее поколение–родители и младшее поколение–дети. Такой уклад адыгейской семьи приводит к тому, что до поступления в школу дети овладевают родным языком старшего поколения не только в этнически адыгейской семье, но и в межэтнических семьях, в которой среднее поколение– представители адыгейской и русской национальности. Русским языком дети овладевают в средней школе. В совершенно иных условиях происходит формирование языковой системы у младшего поколения в таких семьях, в которых представлены два поколения: родители и дети. В таких семьях родители, возраст которых не превышает 25 лет, свободно владеют родным и русским языком. В таких семьях родной и русский язык используют дифференцированно, но функционально более активным является русский язык.

Взрослые члены семьи используют родной и русский язык в неравной степени. Исследования показали, что в этнически адыгейских семьях из трех поколений практически русским языком пользуются 8% обследованных семей в сельской местности и 60% городских семей. В однонациональных семьях двух поколений русский язык используют - 15% в сельской местности и 50% - городских семей. Так, например, в ауле Адамий Красногвардейского района живет 19 интернациональных семей (Ягумовы, Кутлиметовы, Дахужевы, Воркожоковы и др.). Взрослые члены семьи адыгейской национальности владеют как адыгейским, так русским языком, русскоязычные члены семьи владеют русским языком, а дети дошкольного возраста только адыгейским языком. Происходит это потому, что в семье функционально более активным является адыгейский язык. В семье Ягумовых первый сын начал говорить на адыгейском языке, хотя в то время мать (медицинская работница Ягумова Н.)–еще не владела адыгейския языком, а русский язык использовала преимущественно на работе. Но ребенок общался в ДОУ аула на адыгейском языке. Однако Ягумова Н., постепенно по мере овладения адыгейским языком, она стала пользоваться им не только в быту, реже в общении с коллегами-адыгейцами. Сейчас для нее адыгейский язык стал преимущественно языком бытового общения. В семье чаще звучит адыгейская речь, поэтому дети от межэтнических браков в сельской местности (дошкольного возраста) овладевают сначала адыгейским, а затем русским языком. Аналогичная картина наблюдается и в других интернациональных семьях в адыгоязычных районах республики. Таким образом, по своему численному, поколенному и родственному составу межэтнические семьи существенно не отличаются от однонациональных, но все же часто им свойственна несколько меньшая детность и более выраженная тенденция к нуклеаризации. В составе межэтнической семьи чаще можно встретить тещу или тестя, что находится в противоречии со староадыгской традицией. Следует отметить, что в межэтнических семьях происходят сложные микроэтнические процессы. В них формируется национальное сомосознание детей под влиянием таких факторов, как этническая среда, этнокультурная близость и длительность межэтнических контактов народов, к которым принадлежат родители, характер культурно-бытового уклада и языковая ситуация, сложившиеся в семье традиции. Конечным результатом его является выбор детьми национальной принадлежности по достижении ими совершеннолетия [66; С. 479-480]. Таким образом, используя одновременно несколько критериев и параметров (комбинаторную методику) для классификации билингвизма, можно выделить следующие типы двуязычия в социолингвистическом аспекте: 1)индивидуальное одностороннее контактное двуязычие; 2)индивидуальное двустороннее контактное двуязычие; 3)индивидуальное одностороннее неконтактное двуязычие; 4)индивидуальное одностороннее комбинированное двуязычие; 5)индивидуальное двустороннее комбинированное двуязычие;

6)семейное одностороннее контактное двуязычие; 7)семейное двустороннее контактное двуязычие; 8)семейное одностороннее неконтактное двуязычие; 9)семейное двустороннее комбинированное двуязычие; 10)групповое одностороннее контактное двуязычие; 11)групповое двустороннее контактное двуязычие; 12)групповое одностороннее неконтактное двуязычие; 13)групповое одностороннее комбинированное двуязычие; 14)групповое двустороннее комбинированное двуязычие; 15) массовое одностороннее контактное двуязычие; 16)массовое двустороннее контактное двуязычие; 17)массовое одностороннее комбинированное двуязычие; 18)всеобщее одностороннее контактное двуязычие; 19)всеобщее одностороннее комбинированное двуязычие. Кроме того, не представлены в РА и такие типы билингвизма: - всеобщее двустороннее контактное двуязычие; - массовое одностороннее неконтактное двуязычие; - всеобщее двустороннее комбинированное двуязычие . По месту (территории) распространения двуязычия можно выделить двуязычие города и двуязычие сельской местности . К городскому двуязычию относится владение вторым языком населением городов и приравненных к ним населенных пунктов: поселков городского типа в сельской местности. К двуязычию в сельской местности мы относим билингвизм населения сельских населенных пунктов: аулов, сел и т.д. Для городского двуязычия характерно не только его многообразие, но и наличие как одностороннего контактного и комбинированного, так и двустороннего (реже) типов двуязычия адыгов и русских. Сельское двуязычие со вторым русским также является одностронним (адыгейскорусским), реже двусторонним (по сравнению с городом чаще) и охватывает различные

демографические и социально-профессиональные группы населения. С точки зрения степени активности проявления двуязычие может быть высоким, средним и низким . Высокая степень активности проявления адыгейско-русского двуязычия свойственна прежде всего интеллигенции, работникам государственных органов, деятелям культуры и науки, искусства и литературы, журналистам и студентам. Для этих категорий адыгейского населения владение русским языком является естественной потребностью и жизненно необходимым, так как в повседневной трудовой и общественной деятельности им приходится постоянно общаться с представителями различных национальностей, проживающих на территории РА. Желание охватить более широкую аудиторию слушателей и читателей, необходимость публичных устных и письменных выступлений по важным общественно-политическим, научным, экономическим и другим вопросам обусловливают высокую степень проявления двуязычия со вторым русским языком. Нередки случаи использования русского языка и для внутринационального общения. Средняя степень проявления адыгейско-русского двуязычия свойственна основной части жителей городов и поселков городского типа. Отличительной чертой владения русским языком этой частью адыгейского населения является дифференцированное употребления русского языка. Русский язык используется ими сугубо в интернациональном коллективе в процессе трудовой и общественной деятельности, при проведении совещаний, собраний, в публичных выступлениях и интервью и т. д. Средняя степень проявления двуязычия со вторым русским наблюдается в разных районах республики в зависимости от расселения адыгоязычного и русскоязычного населения, а также в различных возрастных и социально-профессиональных группах адыгоязычного населения республики. Низкая степень проявления адыгейско-русского двуязычия свойственна, в первую очередь, сельскому населению, детям дошкольного возраста и учащимся начальных классов адыгоязычных сельских районов республики. Сущность данного типа билингвизма состоит в том, что двуязычные индивиды, полностью понимая суть русского устного и письменного текста, сами создают русские речевые произведения с интерферентными явлениями на фонетическом, лексико-семантическом, грамматическом уровнях, что приводит к ограничению сферы употребления русского языка. Он используется при просмотре спектаклей, кинофильмов, концертов, чтении газет, при прослушивании радиопередач, при подготовке уроков по русскому языку и русской литературе учащимися и т.д. Неконтактные типы билингвизма со вторым английским, французским, немецким, арабским, турецким и др. языками также слабо проявляются. Они присущи в основном интеллигенции, студентам и учащимся старших классов, репатриантам-адыгам.

3.3.Проблема общего лексического фонда русского и адыгейского языков Пути пополнения словарного состава, процессы, происходящие на современном этапе в старописьменных и младописьменных языках народов РФ, являются во многом идентичными, поэтому они имеют ряд общих мотивов и черт: • лексическая система языков народов РФ пополняется в основном терминологической лексикой; • пополнение иноязычными словами и русизмами идёт через русский язык; • заимствуются слова активного употребления, в основном общественно-политической, научной, профессиональной лексики; • в пополнении словарного состава языков народов РФ большую роль сыграли также переводы русской художественной и публицистической литературы. Общие тенденции в развитии лексической системы языков народов РФ привели к созданию общего словарного фонда этих языков. В современном языкознании вопрос об общем лексическом фонде языков народов РФ не нашел однозначного решения [72;С.400, 73; С. 312, 4; С. 60-68,94;168 и др.]. Вызывают споры содержание, объем признаки лексических единиц общего словарного состава языков, ареал его распространения в языках, взаимоотношение общего лексического фонда и интернациональной лексики. Важность решения этих вопросов в российском и зарубежном языкознании не вызывает сомнения. Нельзя не согласиться с мнением Ю. Д. Дешериева о необходимости разграничивать понятия «общий лексический фонд языков» и «интернациональная лексика», т. к. общий лексический фонд богаче, шире, разностороннее по содержанию и разнообразнее по составу языков, которые служат источником для его пополнения и дальнейшего развития [73;С.161]. При определении сущности этих языковых явлений необходимо исходить из их социолингвистической природы. Общий лексический фонд языков и интернациональная лексика обладают сходными признаками: лингвистическими, социолингвистическими, лингвогеографическими, что приводит к отождествлению этих двух понятий. К лингвистическим признакам обеих категорий лексики относятся лексические, семантические, фонетические и грамматические соотношения общих слов в нескольких языках их характер и состав. Степень распространенности, международности [4; С. 60-68]определенного пласта слов в нескольких языках является социолингвистическим признаком общего лексического фонда и интернациональной лексики. Слова, входящие в общий лексический фонд и интернациональную лексику, могут восходить к одним и тем же языкам. Например, латинские по происхождению слова ректор, декан, профессор, пациент, глобус, гербарий и т. п. являются одновременно интернационализмами и входят в общий лексический фонд контактирующих языков. Если слова типа спутник, профессор употребляются в большинстве литературных языков мира, то слова пирамида, антракт и т. п. имеют меньшую географию распространения. Вместе с тем слова профессор, спутник, пирамида, антракт входят в состав и

интернациональной лексики, и общего лексического фонда. Интернационализмы и слова общего лексического фонда различаются составом, характером источников и ареалом распространения. Интернациональная лексика - это такие слова, которые распространены во всех литературных языках или в большинстве языков, являющихся средством общения народов, достигших высокого уровня и цивилизации. Такая лексика не будет, естественно, столь многочисленной и разнообразной по характеру и составу, как интернациональная лексика языков, распространенных в определенном регионе или в мире. Чем большее количество языков охватывается при рассмотрении и распространенности интернациональной лексики, тем меньшее количество общих лексических единиц мы обнаружим в этих языках. В интернациональную лексику необходимо включать слова не «международного значения» [4;С.60-68], а лексемы, получившие распространение во всем мире или в таком регионе земного шара, в котором имеются несколько государственных образований (многонациональных или однонациональных). Можно говорить об интернациональной лексике в странах Европы, Африки, Ближнего Востока, Латинской Америки, народов Карибского бассейна, Балкан, стран Средиземного моря и т. д. Исходя из такого понимания интернационализмов, слова, распространенные в определенном регионе земного шара, можно было бы назвать ареальной лексикой, интернациональными регионализмами, но не в понимании М. М. Маковского, который относит к регионализмам слова определённого ареала языков, тесно связанных генетически [13;С.46]. Дело в том, что генетически связанные языки могут иметь в своем словарном составе не только интернационализмы или регионализмы, но и определенный пласт лексики, восходящий к более древнему словарному составу языка. Таким образом, родственные языки обладают общим пластом лексики, который состоит 1) из интернациональных слов, 2) из общих по происхождению лексических единиц, 3) из слов, возникших в результате взаимодействия или воздействия другого родственного или неродственного языка. Такой общий пласт лексики и составляет общий лексический фонд родственных языков, который значительно больше, чем в неродственных языках. К общему лексическому фонду необходимо отнести слова, функционирующие на современном этапе в языках народов, проживающих на одной и той же территории, в одном и том же многонациональнм государстве или регионе земного шара. Поэтому можно сказать об общем лексическом фонде народов РФ: народов Северного Кавказа, Сибири, Дальнего Востока и т. п. При этом общий лексический фонд языков народов РФ будет в количественном и качественном отношении отличаться от общего словарного фонда языков народов отдельных регионов страны. Общий лексический фонд присущ и неродственным языкам. Хотя адыгейский и русский языки принадлежат к различным языковым семьям, они имеют значительный пласт общей лексики, которая возникла в результате, во-первых, их взаимодействия на протяжении длительного периода, а во-вторых, воздействия на адыгейский язык арабизмов, тюркизмов, иранизмов [256;С. 242;177; С.177-208, 116; С. 335], русизмов. Среди заимствований из указанных языков выделяются слова, связанные с религией: алахь (араб.,тур) «бог, аллах», быслъымэн (араб.,перс.,тур.) «мусульманин», амдэз (перс.) «омовение», аджал (араб.,тур) «смерть, смертный час», хьилым (араб.,тур) «религиозное знание» и т. п. Функционировали они в основном в религиозных проповедях, но распространялись и на обиходно-бытовой стиль. Среди заимствований из восточных языков имеется значительная прослойка слов, обозначающих абстрактные понятия. Но и эта часть заимствований в большинстве своем

окрашена религиозным оттенком: ахърэт (араб.,тур.) «загробный мир», къаимэт (араб.тур) «конец света», джэнэт (араб.,тур) «рай», акъыл (араб.,тур.) «ум», насып (араб.,тур) «счастье», мурад (араб.,тур) «цель», щэч (араб.,тур) «сомнение», къарыу (тюрк.) «сила», хъурай (араб.,тур) «круглый» и т. д. Тюркские заимствования в адыгейском языке чаще всего являются названиями конкретных предметов: къэзан «котёл», къапщыкъ «мешок», къумгъан «кумган (медный сосуд для воды)», бащлыкъ «башлык», къалэ «крепость, город», къэбы «тыква», тутын «табак», къаз «гусь», быгъу «бык», къэплъан «лев» - реже обозначениями отвлеченных понятий: батыр «силач», къулыкъу «служба», къаигъэ «напористый», щылэ «середина лета или зимы» и т. д. В дописьменный период развития адыгейского языка доминировали арабо-турецкоперсидские заимствования. Но это не означает отсутствие русских заимствований. В конце 19 века и в начале 20 века активизируется и русское влияние. Политические и торгово-экономические связи адыгов с русскими привели к заимствованию ряда слов, таких, как: енэрал «генерал», афицер «офицер», сэмэуар «самовар», сэлдат «солдат», дэсэтын «десятина», уэж «вожжи», чапыч «копейка», урыс «русский», Урысые «Россия», Сыбыр «Сибирь», хамот «хомут», уаймэ «война» и др. Таким образом, приведенные и другие слова составляют лексический фонд адыгейского языка дописьменного периода, но оформленные соответственно фонетическими законами адыгейского языка. Общими для языков народов РФ будут и слова, заимствованные из русского языка или через русский язык или через его посредство: интернационализмы, русизмы, этнографизмы и ономастикон. Русский язык выступает как посредник и источник в обогащении словарного состава языков народов РФ, поэтому представляется небходимым и правильным разграничение таких понятий как «интернациональная лексика», «русизмы», «этнографизмы». Смешение данных понятий или их неверное толкование небезразлично с точки зрения языковой политики. Естественно, многие лексические единицы, заимствованные в свое время русским языком, адаптировались и являются равноправными членами лексической системы русского языка. Мы склонны разграничивать термины «интернациональная лексика», «русизмы», «этнографизмы», т. к. некоторые российские и иностранные лингвисты не всегда учитывают социолингвистической природы данных понятий. Так, П. А. Слепцов, с одной стороны утверждает, что «слово «русизм» в работе употребляется именно для обозначения лексем русского происхождения» [196;С.256], а с другой стороны, им же постулируется, что «термин русизм должен также подчеркнуть, что речь идет о языке – источнике заимствования, безотносительно к происхождению слова в самом языке. В этом отношении отдельно не выделяются и интернациональные слова» [196;С. 256]. С таким подходом к определению термина «русизм» трудно согласиться в силу изложенных выше причин. Рассмотрим более подробно состав общего лексического фонда контактирующих языков. 1.Наиболее многочисленную тематическую группу интернационализмов в языках народов РФ составляют общественно-политические термины, обозначающие новые понятия и явления общественной, политической, экономической жизни народов РФ. В адыгейском

языке эта группа слов является наиболее употребительной, она обозначает мировоззрение общества, людей, философские и социально-политические течения и направления, социально-экономические формации, их проявления и атрибуты: аристократия, амнистия, базис, бизнес, бюрократизм, ваучер, вандализм, газета, девальвация, доллар, демагогия, демократизм, демократия, декрет, демонстрация, дискуссия, договор, дуализм, либерализм, жюри, идеология, иммиграция, импорт, индивидуализм, интеллигенция, перестройка, приватизация и т. д. 2.Другую значительную группу интернационализмов составляют названия наук и научных терминов . Развитие науки и терминологической системы русского языка обусловили развитие научной терминологии во всех национальных языках народов РФ. Научная терминология адыгейского языка пополнилась через посредство русского языка значительным количеством интернациональных терминов различных областей знаний. Это: 1) медицинская терминология : абсцесс, ангина, анестезия, аорта, аппендицит, аптека, бинт, бюллетень, вакцина, врач, гигиена, гипертония, гипноз, глицерин, градусник, грипп, диагноз, диагностика, диспансер, доктор, донор, иридология, нарколог, йод, гомеопатия, психотерапия, магнитотерапия, трансплантация, мануалист, иммунодефецит, биодобавки, колдрекс, смекта и т. д. 2) наименования учебных дисциплин и их понятий, предметов школьного обихода, педагогических кадров : аксиома, алфавит, альбом, ампер, аттестат, аудитория, аффикс, газ, география, гербарий, глобус, грамматика, декан, деканат, диктант, диплом, доска (школьная), доцент, зоология, институт, педагог, педагогика, факультет, физика и т. п. 3) юридическая терминология : адвокат, арбитраж, акт, алимент, амнистия, арест, прокурор, прокуратура, экспертиза, конституция, криминалист, суд, следователь, следствие, судебный пристав, милиция, налоговая милиция, штраф, протест и т. п. 4) научно-техническая терминология : акклиматизация, акустика, амортизация, амплитуда, антенна, аппарат, аппаратура, арифмометр, атмосфера, атом, барометр, биохимия, вегетация, водород, газификация, гамма, гелий, генератор, генетика, гибридизация, гидравлика, гипотеза, двигатель, деталь, двуокись, диффузия, индикатор и т. п. 5) психологическая терминология : адаптация, авария, эффект, галлюцинация, гедонизм, генотип, геронтопсихология, гипноз, дидактика, доминанта, иллюзия, импульс, индивид, индивидуализация, инфантилизм, конфликт, мнемоника, нейропсихология, психиатрия, психолингвистика, психика, психогигиена, психология, сангвиник, стресс, телепатия, флегматик и т. п. 6) филологическая терминология : акцент, альманах, аорист, арго, билингвизм, биография, дефис, диалект, драма, драматург, драматургия, жанр, метафора, гипербола, очерк, орфография, реализм, рифма, роман, филолог, филология и т. п. Здесь следует отметить что, в некоторых случаях базой образования адыгейской филологической терминологии стали внутренние резервы адыгейского языка, где широко используются калькирование и заимствование. Так, приобрели традицию такие термины:

ущызыгъэгъуаз «введение», макъэ «звук», бзэм хэт гущы1 «часть речи», гущы1алъ «словарь», к1эух «окончание», пычыгъу «слог», к1эджык1ыжьын «повторение», точк «точка», букв «буква» и т. д. Филологическая терминология адыгейского литературного языка подразделяется на языковедческую и литературоведческую. Это: внекласснэ еджэн «внеклассное чтение», ублэп1э бесед «вводная беседа», пэш1орыгъэшъ бесед «предварительная беседа», упч1э фэгъэуцун «поставить вопрос», п1уныгъэ 1оф «воспитательная работа», егъэджэн-п1уныгъэ 1оф «учебно-воспитательная работа», ежь-ежьырыгъ «самостоятельность», творческэ тхэк1э 1офш1эн «творческая письменная работа», бзэм хэт гущы1эхэр «части речи», пкъыгъоц1э унаехэр «собственные имена», свободнэ диктант «свободный диктант», грамматическэ правил «грамматические правила», мы уахът «настоящее время», блэк1ыгъэ уахът «прошедшее время», къэк1ощт уахът «будущее время», творческэ ек1ол1ак1 «творческий подход», апэрэшъхьэр «первое лицо», зэфэхьысыжьын «обобщение», мурад шъхьа1 «главная цель» и т. п. 3.Третью группу слов, входящих в общий лексический фонд адыгейского и русского языка, составляют интернациональные термины культуры и искусства . Эти термины обозначают музыкальные и сценические произведения, музыкальные инструменты, детали и понятия культуры, живописи, кино и телевидения и др.: авансцена, акварель, аккомпаниатор, аккорд, аккордеон, актер, актриса, аллегро, ансамбль, аншлаг, ария, балет, бельэтаж, бутафория, вальс, водевиль, гамма, (муз.), дебют, дебютант, декоратор, гитара, джаз, грим, клуб, премьера, пьеса, партер, эстрада, кинотеатр, сценарист, журналист, жюри, конкурс и т. п. На современном этапе идет интенсивное формирование спортивной терминологии адыгейского языка, связанное с развитием физкультуры и спорта в республике, появлением совершенно новых видов состязаний и связанных с ними понятий и атрибутов. В адыгейский язык проникли следующие термины спорта и физкультуры: акробат, акробатика, альпинизм, дзюдоист, самбист, велогонщик, кикбоксер, штангист, бокс, боксер, гантель, гол, гроссмейстер, баскетбол, волейбол, бассейн, кросс, рекорд, стадион, тренер, физкультура, финал, футбол и т. д. Особенностью терминов культуры, литературы, искусства и спорта является то, что они становятся широко употребительными и нередко обрастают семантическими или словообразовательными кальками и полукальками. Следует особо отметить, что русская и адыгейская речевая среда, которая положительно сказывается на возникновении и дальнейшем развитии двустороннего двуязычия, чаще выступает в интегрированном виде, особенно в школах, в средних и высших учебных заведениях, в процессе подготовки программ ансамблей, художественной самодеятельности, фестивалей, конкурсов, соревнований. Постепенно на слуху появляются такие понятия, как музыкальное двуязычие, спортивное двуязычие, двуязычие в медицине, театральное двуязычие, двуязычие в торговле, двуязычие в подготовке и потреблении продуктов питания и т.д. Тематический состав интернациональных слов общего лексического фонда русского и адыгейского языков весьма многообразен и многочислен, т.к. представлен терминологией различных отраслей народного хозяйства: промышленности, строительства, сельского хозяйства, транспорта, связи, средств массовой коммуникации и т. д. К русизмам общего лексического фонда языков народов РФ необходимо отнести слова

собственно русского происхождения, вошедшие в язык народов, проживающих на данной территории. Русизмы обычно служат обозначениями различных понятий, предметов, и явлений жизни и быта русского народа. К русизмам адыгейского языка необходимо отнести не только собственно русские слова, но и лексические единицы, восходящие по своему происхождению к словарному составу восточнославянского и общеславянского языков: вывеска, выговор, выписка, доска (школьная), елка, зарядка, завод, зажигалка, стол, таблица, табуретка, приемник [225; С. 228] и т. д. К этнографической лексике общего словарного фонда относятся слова, обозначающие различные специфические понятия, предметы и явления жизни и быта народов РФ: аул, сакля, абрек, чум, нарты, шаман и т. д. В общий лексический фонд языков народов РФ входят и различного рода топонимические названия: Россия, Украина, Беларуссия, Америка; Волга, Дон, Нева; Алтай, Кавказ, Урал, Сибирь, Дальний Восток; Москва, Санкт-Петербург, Киев, Минск, Париж и т. д., фамилии и имена людей : Юрий Гагарин, Владимир Высоцкий, Михаил Горбачев, Андрей Солженицын, Пьер Кюри, Джанни Родари и т. д. , а также названия лиц по их национальности: бурят, башкир, лезгин, сван, калмык, мегрел, тунгус, хакас, черкес, кабардинец, якут и т. д. Подобные слова заимствуются в случае отсутствия в родном языке своих лексических межъязыковых синонимов или вариантов. Проблема плана выражения слов общего лексического фонда языков народов РФ еще не нашла своего однозначного решения в языкознании. По мнению Ю. Д. Дешериева, лексические единицы общего словарного фонда языков «должны обладать общей исходной основой фономорфологической структуры» [72; С. 400], а «фонетическая структура основы должна состоять из однотипных или близких по артикуляции звуков, употребляемых в одинаковой для определенной группы языков последовательности (соблюдая, например, согласные или гласные начала слова, сочетаемость согласных и гласных и т. д.)» [72; С. 400]. В. В. Акуленко под интернационализмами подразумевает слова, которые сходны «по степени идентификации в графическом (обычно уже: орфографическом) или фонематическом отношении с полностью или частично общей семантикой» [6; С. 61], и считает, что «сходство звучания и написания интернационализмов далеко не всегда означает полную тождественность, а чаще является результатом частичного тождества, достаточного для регулярной идентификации соотносительных элементов разных языков» [6; С. 55]. Таким образом, говоря о словах общего лексического фонда, мы дожны учитывать, вопервых, общность лексического значения (план содержания), во-вторых, общность фонетического облика идентифицируемых единиц. Причём общность плана содержания является важнейшим и неизменным первоэлементом в определении слов общего лексического фонда, а различная степень варьирования плана выражения определяет их различные типы, которые представляют собой межъязыковые варианты. Так, например, слово футбол в русском и адыгейском языках имеет тождественный фонемный состав и идентичное лексическое значение. Значение «игроки в футболе» в русском языке выражается словом футболист, в адыгейском - футболист-ы-р , которые различаются в плане выражения аффиксальной частью. В то же время мы вполне можем

идентифицировать слова базар (русск.) и бэдзэр (адыг.) как межъязыковые варианты, сохраняющие тождественную морфологическую структуру. Исходя из указанных признаков слов общего лексического фонда языков, можно определить несколько типов подобных языковых единиц: 1) лексемы обоих языков имеют тождественное или близкое значение + тождественную корневую морфему + тождественную семантику (если в слове несколько морфем) + тождественный фонетический состав. Например, фермер (рус.) – фермер (адыг.), инжир (рус.) – инжир (адыг.), аул (рус.) – аул (адыг.) и т.д.; 2) лексемы обоих языков обладают тождественным или близким лексическим значением + тождественной корневой морфемой, но фонемный состав данных слов не совпадает, причем билингв легко идентифицирует такие лексические единицы. Например, стол (рус.) – стол(ь) (адыг.), цемент (рус.) – цэмэнт (адыг.), сад (рус.) – сад(т) (адыг.), завод (рус.) – за(уо)д (адыг.), давно (рус.) – да(у)но (адыг.), столбы (рус.) – стол(о)бы (адыг.), совсем (рус.) – со(п)сем (адыг.) и т.д.; 3)лексемы обоих языков имеют идентичное лексическое значение, один и тот же корень, но различаются фонетической и аффиксальной частью, которая адекватна по своему деривационному значению. Например, фермеры (рус.) – фермер-хэ-р (адыг), шофёры (рус.) – шофер-хэ-р (адыг.), самбисты (рус.) – самбист-хэ-р (адыг), дзюдоисты (рус.) – дзюдэист-хэ-р (адыг.), бизнесмены (рус.) – бизнесмен-хэ-р (адыг.) и т.д.; 4)к словам общего лексического фонда языков необходимо отнести составные наименования, созданные в процессе становления и развития государственности Республики Адыгея. В двучленных составных наименованиях один компонент идентифицируется с одним из типов однословных лексем общего словарного фонда языков, а другой является межъязыковым синонимом. Например: лига Мира (рус.) – Мамырныгъэм илиг (адыг.), местная администрация (рус.) – кой администрациер (адыг.), Олимпийские игры (рус.) – Олимпиадэ джэгунхэр (адыг.), Президент республики (рус.) – Къэралыгъом и Президент (адыг.), Совет-Хасэ республики (рус.) – Къэралыгъо Совет-Хасэ (адыг.), Дом правительства (рус.) – Правительствэм и Ун (адыг.), министр сельского хозяйства (рус.) – мэкъумэщым иминистр (адыг.), муниципальное управление (рус.) - муниципальнэ гъэпсык1э (адыг.), городская администрация (рус.) – къэлэ администрациер (адыг.), внешние инвестиции (рус.) – лъэныкъо инвестициехэр (адыг.) и т.д. Возможны и такие двучленные составные или сложно-составные наименования, в которых оба компонента идентифицируются с одним из указанных типов однословных лексем общего словарного фонда языков. Например, районная администрация (рус.) – районым иадминистрацие (адыг.), социально-экономическая ситуация (рус.) – социальнэ-экономическэ ч1ып1 (адыг.), районный Совет (рус.) - район Совет (адыг.), Пенсионный фонд (рус.) – Пенсионнэ фонд (адыг.), Совет ветеранов республики (рус.) – ветеранхэм яреспубликэ Совет (адыг.) и т.д. В составных наименованиях могут идентифицироваться: 1) один из членов словосочетания: рус. городской бюджет – адыг. къалэм ибюджет , рус. экономические трудности – адыг. экономическэ къиныгъо , рус. геронтологический центр – адыг. геронтологическэ гупчэ ; 2) два члена словосочетания: рус. республиканский бюджет – адыг. республикэ бюджет, рус. ветеранские организации – адыг. ветеранхэм яорганизаций; 3) три члена словосчетания: рус. Российская ветеранская организация – адыг. Урысые ветеранхэм яорганизацие, рус. научно-практические конференции – адыг. научнэ-практическэ конференциехэр и т. д. Следует иметь ввиду, что в свете социолингвисических задач нежелательным является существование фонетических (графических) вариантов фамилий, имен, географических названий, терминов, топообъектов и т.д., если они проникают письменным путем. Например, на исчезновение из языка названий адыгейских топообъектов Текос, Руфабго,

Чуба, Азиш сильно повлияла искаженная их запись на картах и дорожных указателях в республике. Восстановить их первоначальный фономорфологический облик на основе адыгейского языкового фонда затруднительно. Недавно вышла карта Краснодарского края и Республики Адыгея, в которой встречаются адыгейские названия с их правильным грамматическим оформлением: гора Меретук, река Меретук впервые обозначены на карте Апшеронского района. На карте зафиксированы адыгейские гидронимы Псыжъ – ( «псы»-река и « жъы» старый) «Старая река»; Хьаплъ «розовый» , Аущэдж «имя божества Аущэдж» , Убын «Убин» и др. в Крымском районе. В Анапском районе также обнаружен ряд адыгейских топообъектов Кудакъо «Долина нефти» , Сэнэтх «Виноградный хребет» , ст. Остыгъай «пихта» , Хыкъо «Дельфин» , Ныбэджай «кровожадный, хищный орел» , Джэджэпсын «колодец Джаджа» и др. Они по своему звучанию прозрачны, по записи соответствуют современной адыгейской орфографии. Таким образом, унификация графического и фонетического облика слов общего лексического фонда, в данном случае, частного, является не только средством сближения языков, но и важным фактором при овладении фонетической и лексической системой второго языка. Итак, на современном этапе общий лексический фонд русского и адыгейского языков формируется в основном за счет терминологии различных наук и представляет собой общее достояние и богатство русского и адыгейского народов. Поскольку терминологическая лексика из сферы узко-профессионального употребления все больше проникает в устную и письменную речь, то общий лексический фонд языков народов РФ является одним из важнейших факторов сближения языков и народов, базой для овладения русским и адыгейским языками. Таким образом, дальнейшее развитие общественных функций адыгейского литературного языка на современном этапе наблюдается, прежде всего, в сфере образования, науки, в сфере средств массовой коммуникации (в частности, телевизионная речь). Стилевая дифференциация речи в той или иной сфере обусловливала выбор специфических языковых средств под влиянием аналогичных моделей и образцов русских речевых стилей. Развитие терминологии научного и призводственно-технического стиля в современном адыгейском литературном языке характеризуется сочетанием национального и интернационального элементов. На современном этапе сформировался общий лексический фонд русского и адыгейского языков, в составе которого имеются лексемы различной фономорфологической структуры. Функционирование общих слов в контактирующих языках способствует овладению русским языком на начальном этапе формирования адыгейско-русского двуязычия.

Глава4.Состояние исследования адыгейско-русского билингвизма в регионе 4.1.Проблема функционирования русской речи адыгейцев Для лингвистического аспекта становления и развития двустороннего билингвизма важным является исследование своеобразия проявления интерференции в процессе использования русского языка адыгоязычным населением республики. Лингвистический аспект двуязычия сближается с контрастивно-типологическим описанием языков и с теорией языковых контактов; здесь дается лингвистическое объяснение причин возникновения интерференции как на уровне речи, так и на уровне языка; предсказываются возможные интерферентные явления. В связи с этим возникают важные вопросы: 1) воздействие русского языка на адыгейский язык; 2) воздействие адыгейского языка на русский язык; 3) разграничение интерференции на уровне языка и на уровне речи. Говоря о последнем вопросе, мы не можем отметить, что сосюровская дихотомия «язык и речь» разделила лингвистов на два лагеря. Одни лингвисты [См. Поливанов, 1936; Швейцер, 1976; Крысин, 1988 и др.] полагают, что с онтологической точки зрения разграничение языка и речи представляет собой важное достижение общелингвистической теории. Представители второго лагеря не находят теоретических, онтологических оснований для принципиального противопоставления языка и речи [См. Курилович Ежи, 1973; Гардинер, 1960; Скаличка, 1977; Зиндер, 1979 и др.]. В историческом гноттогоническом процессе в одно и то же время в неразрывном единстве формируются язык и речь. Нет человеческого языка без человеческой речи, как не может быть и речи без языка. Следовательно, в общетеоретическом, онтологическом смысле речь не может предшествовать языку, а язык речи. Неоспоримо утверждение Ф. де Соссюра, что язык и речь «тесно между собой связаны и друг друга взаимно предполагают: язык необходим, чтобы речь была понятна и производила все свое действие, речь в свою очередь необходима для того, чтобы установился язык» [240;С. 42]. Вопрос о правомерности противопоставления языка и речи рассматривается в лингвистической литературе с разных точек зрения – онтологическом, гносеологическом, прагматическом, с точки зрения теории множеств, теории вероятности и т. д. и т. п. Поэтому думается, что существует опасность превращения бесконечного обсуждения соссюровской дитохомии «язык и речь» в бесплодные схоластические рассуждения. Таким образом, представляется целесообразным попытаться найти теоретическое и практическое выявление реальных различий, существующих между языком и речью, минуя соссюровскую общелингвистическую концепцию о дитохомии «язык и речь». В чем же заключаются различия между языком и речью в социолингвистическом аспекте , которые могут быть использованы при теоретическом исследовании билингвизма и в процессе практического обучения двуязычию. С теоретической точки зрения язык рассматривается в синхронном плане, представляет собой устойчивую структуру, состоящую из разных уровней и подсистем. В речи билингвов эта структура может реализоваться по-разному: от точного воспроизведения внутренней структуры языка до частичного соблюдения определенных законов и норм всех уровней внутренней структуры языка применительно к определенной сфере общения, обеспечивая, частичное понимание речи билингва его собеседником. Между этими вариантами реализации языка в речи существует множество других вариантов речи, возникающих под влиянием родного национального языка билингва,

обусловленных социальными, психолингвистическими, лингвокультурологическими и ситуативными факторами. К факторам, обусловливающим специфику речи, относится дополнительные речевые и неречевые средства мотивации: индивидуальные особенности речи, его эмоциональноэкспрессивная окраска, различные модуляции голоса, тембр и интонация, жесты, мимика, пантомимические движения, которыми сопровождается речь, их смысловая и эстетическая функция; специфические признаки, характеризующие разные виды и формы речи, внутренняя и внешняя речь и ее разновидности – устная и письменная формы речи.

4.2.Фонетико-фонологический аспект функционирования русской речи адыгейцев Необходимость учета данных контрастивно-типологического описания фонетикофонологического уровня контактирующих языков объясняется тем, что билингвы «воспринимают звучание чужой речи сквозь призму фонетической системы родного языка. Обладая устойчивыми навыками слушания и произношения звуков родного языка, они подгоняют под эти шаблоны своё восприятие и воспроизведение непривычных звуков чужой речи» [28; С. 66]. При контрастивно-типологическом анализе языковых фактов мы исходили из системного характера русского и адыгейского языков, парадигматических и синтагматических отношений фонем, так как «в языке имеется неограниченное количество звуков речи. Число же фонем, функционально значащих единиц, всегда ограничено и поддается счету, т. е. состав фонем языка представляет собой закрытый ряд» [90; С. 9]. Как отмечает У. Вайнрайх, отклонения от произносительных норм могут быть сведены к четырем типам интерференции [274;Р. 18-19] : 1) недодифференциация фонем . Дифференциальные признаки фонем вторичного языка воспринимаются билингвами, исходя из фонологической системы родного языка, как иррелевантные (лишенные семантической значимости), избыточные; 2) сверхдифференциация. Адыгейцы-билингвы фонологизируют такие различительные признаки фонем адыгейского языка, которые вовсе отсутствуют в русском или являются лишь позиционными. В данном случае одна фонема русского языка отождествляется с несколькими фонемами адыгейского языка; 3) звуковая субституция (подстановка) возникает в РРА в результате отождествления ими фонем русского языка с близкими звуками адыгейского языка; 4) интерференция, связанная с переразложением билингвом дифференциальных признаков фонем вторичного языка. Интерференция, вызванная синтагматическими законами фонологических систем, не всегда связана со смыслоразличением, поэтому такие отклонения, как сказано выше, называются фонетическими в отличие от фонологических. Это отмечал Л. В. Щерба: «… при самых скромных требованиях в устной речи с ошибками второго рода (фонологическими) никак нельзя мириться» [249;С.14]. Следует отметить, что в отношении ошибок фонологического характера адыгейско-русского билингвизма, этой точки зрения придерживается и профессор Блягоз З. У. [34;С. 24]. Следует отметить, что гласные в адыгейском языке противопоставлены по признаку полнозвучности или степени раствора рта. Они образуют линейную [216;С. 231] и вертикальную [256;С.242] c истему фонем, тогда как в русском языке двухклассная трехугольная система гласных. Как показывают наши наблюдения и некоторые экспериментальные исследования [14;С. 229-238], ни одна фонема русского языка не тождественна ни одной адыгейской фонеме, хотя данные языки имеют некоторые дифференциальные признаки и близкие по

акустико-артикуляционной характеристике звуки. Следует отметить, что именно эти близкие, сходные по акустико-артикуляционной характеристике звуки контактирующих языков являются почвой для интерференции. Интерферирующие звуки всегда обладают определенным акустико-артикуляционным сходством, обеспечивающим, как правило, взаимопонимание говорящих на вторичном языке. Отмечая это, Л. В. Щерба писал: «…особые трудности кроются даже не в тех звуках, которым нет аналогичных в родном языке учащегося, а как раз в тех, для которых в этом последнем имеются сходные звуки» [249;С. 13 ] . Адыгейский и русский языки отличаются друг от друга не только фонологической системой и акустико-артикуляционной характеристикой звуков, но и законами сочетания фонем. Например, для русского языка сочетание согласных в начале слова весьма характерное явление ( бр, вр, пр, вц, вк, вс, вз, вд, вт, кр, тк, кн, кв, и т. д.), а в адыгейском языке такие сочетания согласных в начале слова почти не встречаются. Наличие стечения согласных в начале, в середине, и в конце слова в русском языке – один из источников интерферентных явлений в области фонетики, ибо для адыгейского языка характерно в основном полногласие. Кроме того, адыгейский язык не терпит стечения (соседства) твёрдого и мягкого звуков в пределах одного слога или слова; звуки внутри одного слога или слова, как правило, либо все твердые, либо все мягкие, что является причиной появления таких фонетических отклонений в РРА от нормы, как [пры?з] нак, вм. [пр'uз] нак, [прыкр] ы?ть вм. [пр'икр] ы??ть и др. В русском языке наблюдается ассимиляция по звонкости – глухости (моло [т] и?ть- моло [д'б] а?, про [с] и??ть – про? [з'б] а, по мягкости- твердости бра? [т] – бра [т'] и?к и др. В адыгейском языке тоже наблюдается ассимиляция по звонкости-глухости [д]ын «шить» и [зд] ын «я буду шить» вместо исходного [сд] ын, т. е. глухой шумный с , оказавшись перед звонким д становится звонким. Однако ассимиляция по звонкости-глухости в адыгейском языке носит не такой последовательный характер, как в русском языке. В области гласных фонем, их реализации в речи, законов их сочетания с гласными и согласными контактирующие языки имеют существенные расхождения. В русском языке реализация гласных в речи зависит от различных условий: 1) входит ли гласная в ударный слог или нет, если нет, то в какой слог по отношению к ударному она входит; 2) с какими согласными сочетаются гласные [59; С. 37]. В русском языке «корреляция ударения является единственной корреляцией просодического характера» [216;С. 231]. В силу этого ударные гласные оказываются продленными, а безударные – как количественно, так и артикуляционно, редуцированными [216;С. 231]. В противоположность адыгейскому языку, где ударение является недостаточно выраженным и лишенным кульминационной функции, в русском языке оно четко выражено, обладает кульминационной, организующей функцией. Поэтому безударные гласные в русском языке подвергаются редукции, степень которой может быть различной. Безударные гласные У, Ы, И подвергаются только количественной редукции, тогда как фонемы А, Э, О в безударных слогах претерпевают количественные и качественные

изменения [59;С.7-40]. Степень их редукции зависит от позиции, в которой они находятся. В русском языке гласные А, О, У, Э сочетаются как с твердыми, так и с мягкими согласными. Гласная фонема Ы сочетается только с твердыми согласными, а И – с мягкими. Русский язык допускает стечение двух гласных. Иная картина наблюдается в адыгейском языке. В адыгейском языке ударный слог мало отличается от безударного в силу слабой централизованности ударения, поэтому безударные гласные почти не подвергаются заметному сокращению длительности, т. е. редукции. Для адыгейского языка нехарактерно стечение гласных: при стечении двух гласных, одна из них выпадает: ош1 э а? > ош1_а? «знаешь?». Все адыгейские гласные способны сочетаться как с твердыми, так и с мягкими согласными. Фонема А встречается в начале и внутри основы, но в конце основы она не может появиться. Поэтому в заимствованных словах с конечным А данная фонема заменяется узким Э (физика - физик э , грамматика - грамматик э и др.). Фонема Э обычно находится внутри и в конце основы, однако она не может оказаться в начале слова. Фонема Ы встречается внутри и в конце слова; в начале основы она выполняет лишь функцию аффикса: ы – ш1агъ «он сделал», ы – 1уагъ «он сказал» и др. Таким образом, в области произношения гласных РРА характеризуется следующими особенностями. 1. Русские гласные [о],[а],[э] в безударном положении нередко произносятся без редукции: кoло[кол], пeп' [э] л , [хоро] шo и др. 2. Гласные [а] и [э] в адыгейском языке четко разграничиваются. Однако в РРА [а] , находящееся в предударном и заударном положениях, часто звучит как краткое [э] : [нэ] чaльник, [учэ] сткoвый, атa [кэ] и др. 3. Гласные [о] и [э] в адыгейском языке четко разграничиваются: [о] – дифтонг, состоящий из [у+э] . Но [о] в предударном и заударном положениях в РРА произносится как адыгейское [э] вместо редуцированных [а] и [ъ] ( [ст а ] лы???, [х ъ р а ] шo): [в э ] дa, [к э ] нтoра, [вт э ] рoй и т. д. Названные отклонения в речи адыгейцев-билингвов имеют место в первой, второй изоглоссе субординативного типа двуязычия на всех ступенях овладения русским языком, они наиболее характерны для учащихся начальных классов и старшего поколения сельских адыгоязычных районов. Однако такая интерференция не оказывает влияния на понимание высказывания в целом и отдельных лексем, так как не возникает омонимических отношений, ведущих к двусмысленности или немотивированности использования данной лексемы. Такие разновидности фонем в двуязычной речи мы

относим к вариациям, так как они не являются релевантными. Эти нарушения норм русского литературного языка объясняются отсутствием редукции гласных в адыгейском языке и восприятием русских гласных в безударном положении как кратких адыгейских гласных. Отсутствие редукции гласных частично поддерживается и орфографией. 4. Звуки [и] и [ы] разграничиваются в адыгейском языке, хотя один из них и носит дифтонгический характер [и]=[й]+[ы] . Однако в речи билингвов смешение их весьма характерно: вил, пыл, мил [м'и] , [в'и] , [б'ил] , а [д'и] геец, п [ры] знак, п [ры] звал, п [ры] вычка вместо выл, пил, мыл, [мы] , [вы] , [был] , а [ды] геец, п [р'и] знак, п [р'и] звал, п [р'и] вычка. В устной речи это смешение звуков чаще всего нейтрализуется общим смыслом речи, сочетаемостью слов, количеством слогов и другими факторами. Например, из устной речи учащихся: Мой папа б и л в Чечне (Мой папа был в Чечне); Он закр и л глаза (Он закрыл глаза). Интересно отметить, что такое смешение в восприятии и воспроизведении [и] и [ы] , как показывают наши наблюдения, большей частью встречается после сонорных [р] , [м], [н], [л] , после губно-зубного звука [в] и губно-губных шумных [б] и [п] . Этот вид отклонения наиболее характерен для учащихся начальных и 4-9 классов адыгоязычных районов республики, а также старшего поколения. В речи старшеклассников рассматриваемая разновидность интерференции встречается реже. Смешение звуков [и] и [ы] , на наш взгляд, следует объяснить тем, что в адыгейском языке [и] , [ы] очень близки по своему звучанию, и оба они могут появляться после латеральных согласных мэ [л ы ] «овца», сто [л' и ] т1у «два стола», [лъы] нтфэ «жила», твердых чэ [м ы ] «корова», а также позиционного [х и ] лъхьагъ «вложил». А в русском языке [и] может оказаться только после мягких согласных; [ы] – после твердых. Однако следует отметить, что релевантность отклонений проявляется в одно- , дву-, многосложных лексемах и нейтрализуется не только качеством и количеством звуковых единиц, но и словесным ударением, а в коммуникативных единицах – в сочетаемости данной единицы с другими словами, обусловленные наличием интонации, фразового и логического ударения. 5. Наблюдается смешение [и] и [й] как в устной, так и в письменной речи: [на й ] зусть, хозя [ й н] , комба [ и н] , вместо [на и ] зусть, хозя [ и н] , комба [ й н] . Источником подобных отклонений от норм является такая фонетическая особенность адыгейского языка, как отсутствие в нем чистого звука [и] : адыгейский дифтонг [и] состоит из среднеязычного [й]+ и гласного [ы] . Поэтому и нередко заменяется привычным в родной речи чистым звуком [й] . Рассматриваемая фонетическая интерференция весьма устойчива и встречается в первой, второй, третьей изоглоссе субординативного билингвизма не только в устной, но и находит свое отражение в письменной речи даже на шестой, седьмой и восьмой ступени двуязычия. 6. В адыгейском языке наблюдается тенденция не произносить конечные неударные гласные: атакъ э «петух» – атакъ _ и т. д. Поэтому адыгейцы-билингвы очень часто «скрадывают», «проглатывают» конечные безударные гласные и в русских словах: почт а

– почт_ , парт а – парт_ , карт а – карт_ , полотенц е – полотенц_ и др. 7. Для адыгейского языка характерно наличие в начале слова твердого ларингального согласного 1 . По аналогии с ним в русской речи адыгейцев-билингвов перед гласными иногда появляется ларингальный приступ [1] : аудитория – [1а] удитория, армия – [1а] рмия, отчет – [1э] тчет и т. д. 8. Для исконно адыгейских слов не характерно стечение двух гласных. По этой причине в русских словах, в которых имеется стечение двух гласных, в произношении адыгейцевбилингвов между двумя гласными появляется ларингальный [1] : наобум – на [ 1а ] бум, наугад – на [1у] гад и т. д. Последние разновидности фонетической интерференции в настоящее время редко встречается в речи отдельных представителей старшего поколения в адыгоязычных районах республики. К специфике РРА необходимо отнести и произношение гласных после мягких согласных, обозначаемых на письме я, ю, ё . В устной русской речи, особенно при чтении учащихся начальных классов, чаще в сельских адыгоязычных районах, в произнесении сочетания «мягкий согласный + гласный непереднего ряда» наблюдаются три тенденции: 1. Предшествующие согласные не приобретают мягкости: так, при произнесении слов типа пять, мять, салют, лёд и др. в РРА звучит пат, мат, салут, лод вместо [п' ат'], [м'ат'], [с^л'ут], [л'от] ; 2. Гласные в данной позиции разлагаются на два звука «Й + соответствующий гласный» : п' [йа] т, м' [йа] т, сал' [йу] т, л' [йо] д ; 3. Между мягким согласным и гласным появляется краткий призвук, редуцированный гласный переднего ряда средневерхнего подъема: п' [ьй] ат, м' [ьй] ат, сал' [ьй] ут, л' [ьй] од. Третья тенденция имеет место, когда подобные гласные находятся под ударением. Однако данная особенность произношения связана не с произношением самих гласных, а с практикой преподавания фонетики русского языка в национальной школе. Подобная интерференция обусловлена тем, что в родном языке билингвов буквы Я, Ю, Ё – это всегда символы двух или трех звуков: согласного (йот) и соответствующего гласного звука . Объясняется это также тем, что в школьном преподавании практикуется изолированное изучение русских звуков и букв, которое, по мнению некоторых исследователей, «создает благоприятные условия для концентрации внимания учащихся на артикуляционных особенностях и акустическом образе усваиваемого звука» [223;С.3-12]. Именно поэтому йотированное произнесение гласных свойственно носителям первой, второй, третьей и даже четвертой ступени адыгейско-русского двуязычия, особенно учащимися-адыгейцами адыгоязычных районов и представителями старшего поколения, не имеющими частых языковых контактов с носителями русского языка в силу определенных экстралингвистических факторов. На наш взгляд, при изучении йотированных букв необходимо исходить из их двоякой функции в русских словах. Одна из функций букв свойственна родному и русскому языку в особых положениях – это графическое обозначение звука «(j) и соответствующего гласного» , а вторая функция – « функция обозначения мягкости предшествующей согласной» – составляет специфику только русской речи.

4.2.1.Произношение согласных звуков и их сочетаний Функционирование согласных в РРА обусловлено влиянием консонантизма родного языка, его парадигматических и синтагматических свойств. Основное поле интерференции при реализации русских согласных определяется наличием в системе консонантизма русского языка корреляции согласных по признаку твердости-мягкости, поскольку подобная корреляция в родном языке адыгейцев-билингвов отсутствует. Если в устной речи адыгейцев отклонения от норм русской орфографии в области твердых согласных практически не ощущаются на слух (кроме всегда твердых (ж), (ш), (ц) русского языка), то недодифференциация согласных по признаку мягкости ведет к явной интерференции. Так, без должной мягкости адыгейцы произносят согласные перед гласными переднего ряда, гласными а, у, о обозначаемыми на письме буквами Я, Ю, Ё в конце слова и мягкими согласными: а)перед гласными переднего ряда: дэн [дйэн, дьйэн], дэрэво (дйэрэво, дьрйэво, дйэрьво, дьйэрйэво), снэг вместо [д'эн'], [д'эр'ьвъ], [с'н'эк] ; б)перед гласными, обозначаемыми буквами Ю, Ё, Я : луди [лйуди, льйуди], лон [лйон, льйон], пат [пйат, пьйат], рад [рйад, рьйад ] вместо [л'уд'и], [л?он] [п'ат'], [р'ат] ; в)перед мягкими согласными: звэр (звйэр, звьйэр), смэна вместо [з'в'эр'], [с'м'энъ]; г)в конце слова: писат, сад (сйад, сьйад), садис вместо [с'ат'], [с^ д'ис'], [п'исат'] . Отсутствие в родном языке фонологичности признака «твердость-мягкость» приводит к тому, что адыгейцы в своей русской речи сближают фонемы русского языка [р] и [р'] , [л] и [л'] , [н] и [н'] , [м] и [м'] , [б] и [б'] и т.д. с соответствующими согласными родного языка, считая их эквивалентами, поскольку место и способ образования данных согласных по основным показателям совпадают. Недодифференциация согласных по твердости в РРА менее заметна, она не ведет к сильной интерференции. Если в произнесении русских гласных не так заметен акцент, то в произношении согласных и их сочетаний двуязычные адыгейцы встречаются со многими трудностями, что объясняется существенными различиями в системе адыгейского и русского языков. Для носителей субординативного, а иногда и координативного типа адыгейско-русского двуязычия представляет трудность произнесение русского гласного (и) и его варианта (ы) . Перед звуком среднего ряда верхнего подъема [ы] , представляющим собой в русском литературном произношении функционально-позиционный вариант фонемы [и] , твердые согласные приобретают в РРА позиционную полумягкость, в результате чего звук [ы] становится более передним, сближаясь со звуком [и] , поэтому в РРА вместо звука [ы] чаще слышится звук [и] : б и т (б ы т), с и р (с ы р), м и л (м ы л), заб и л (заб ы л), м ы (м и ) – что вне контекста приводит к релевантной интерференции. Это объясняется тем, что в адыгейском языке отсутствуют ряды согласных по мягкости-твердости. В устной речи это смешение звуков чаще всего нейтрализуется общим смыслом речи, сочетаемостью слов, количеством слогов и др. факторами: Мой брат заб и л (вм. за б ы л) крючки дома ; Он закр и л (вм. закр ы л) ставни . Подобные интерферентные явления встречаются на всех ступенях овладения русским языком, в первой, второй и третьей изоглоссе даже у билингвов, свободно владеющих русским языком и живущих в городе.

Таким образом, смешение звуков (и) и (ы) обусловлено отсутствием в адыгейском языке противопоставленности по признаку мягкости-твердости, что очень часто приводит к интерференции, влияющей на смысл лексемы, т.е. отсутствие оппозиции по твердостимягкости парных согласных фонем в адыгейском языке обусловливает релевантность минимальных отклонений в звучащей РРА: п и л - п ы л, заб и л - заб ы л и т.д. Причем релевантность минимальных отклонений особенно сильно проявляется в односложных словах. В дву- и многосложных лексемах релевантность минимальных отклонений нейтрализуется не только качеством и количеством звуковых единиц, но и словесным ударением, а в коммуникативных единицах – сочетаемостью единицы с другими словами, наличием интонации, фразового и логического ударения. В РРА релевантные минимальные отклонения наиболее ярко проявляются при использовании гласных (и) , (ы) в сочетании с губно-губными и губно-зубными согласными, различающимися по твердости - мягкости в одной и той же фонетической позиции. Причем при сочетании гласного (и) и этих согласных обычно не наблюдается релевантных отклонений, хотя адыгеец данные согласные произносит с недостаточной мягкостью. Эта дифференциация согласных по признаку мягкости не влияет на смысл лексемы или всей коммуникативной единицы, естественно при отсутствии других видов интерференции, т.е. такие отклонения становятся фактически нерелевантными в звучащей РРА, так как коммуникативная природа самого высказывания и системная организация единиц речи других уровней нейтрализуют те или иные отклонения. При сочетании гласного (ы) и губных согласных адыгейцы-билингвы не произносят в потоке речи эти согласные с достаточной твердостью. Артикуляция звука (ы) с губными носит взаимообусловленный характер, что приводит нас к мысли о силлабемном функционировании данных сочетаний звуков в РРА. Силлабемный характер функционирования гласного (ы) с губными согласными и обусловливает релевантность подобных минимальных расхождений в РРА. На наш взгляд, релевантных минимальных отклонений в РРА не так много, так как односложные лексемы, которые могут вступать в омонимические отношения, в РРА вполне исчислимы. А нерелевантные минимальные отклонения, которых в устной РРА значительное количество, свойственны носителям даже шестой, седьмой ступени адыгейско-русского двуязычия координативного типа . Всегда твердые русские согласные ш, ж, ц в РРА перед гласными переднего ряда всегда звучат мягче, чем в русском литературном произношении: старш'ина, ш'ина, ш'инэл, маш'ина, ж'изн и ж'изин, ж'ил, ш'эптал, ж'эна, революц'ия, агитац'ия вместо [стършыена], [шынъ], [шын'эл'], [м^шынъ], [жыз'н'], [жыл], [шыептал], [жыена] и др. Кроме того, как отмечает профессор З.У. Блягоз: «…на адыгейском литературном языке разговаривают адыгейцы – представители разных диалектов (абадзехского, бжедугского, темиргоевского, шапсугского) и кабардинцы, живущие в аулах Кошехабле, Блечепсине, Ходзе, Уляпе. Эта диалектная разнородность людей, говорящих на адыгейском языке, находит свое отражение в русской речи учащихся. Так, многие учащиеся шапсуги, кабардинцы произносят [ш] как звук, обозначающий [щ] , звук [ж] как [ж'] [ ш 'и] нель, молоде [ ж' ] и т. д. Кроме того, на мягкое произношение шипящих влияет орфография» [34;С. 52]. По нашему мнению это влияет не столько на орфографию, сколько на орфографическую грамотность учащихся-билингвов. Особенно часто в РРА смешиваются звуки [л] и [л'] , так как в родном языке адыгейцев звук [л] имеет иную артикуляцию, чем твердое русское [л] и мягкое русское [л'] . Поэтому, вместо твердого [л] адыгеец произносит мягкий [л'] и наоборот: Я хотел' сказат (Я хотел

сказать); Этот мальчик - силный (Этот мальчик сильный). Они звучат в русской речи адыгейцев, то, как звонкий латеральный адыгейский спирант [ л' ] , то, как глухой латеральный спирант [лъ] . Латеральный звонкий адыгейский [л] , заменяется между гласными: го [л'] ова «голова», во [л'] я «воля»; в начале слова: [л'] итература «литература», [л'] итр «литр», [л'] агерь «лагерь», [л'] езвие «лезвие»; перед звонкими согласными: сто [л'] бы «столбы», ко [л'] ба «колба», со [л'] дат «солдат»; в конце слова: по [л'] «пол», кана [л'] , «канал», журна [л'] , «журнал». Глухой латеральный спирант родного языка – [лъ] – заменяет латеральные сонанты [л] – [л'] перед глухими и за глухими: по [лъ]к «полк», бу [лъ] ка «булка», ска [лъ] п «скальп», с [лъ] ой «слой», ф [лъ] аг «флаг», а [ лъ] фавит «алфавит». Такое произношение характерно для учащихся начальных классов в первой и второй изоглоссе сельских адыгоязычных районов и представителей старшего поколения, и реже в городе . Таким образом, двуязычные учащиеся в своей русской речи твердые согласные русского языка отождествляют в основном с соответствующими согласными родного языка, а вместо мягких согласных под влиянием гласных переднего ряда произносят позиционно обусловленные полумягкие согласные. Данная мягкость согласных заметна у учащихсяадыгейцев, владеющих второй, третьей и четвертой формой адыгейскорусского двуязычия, т.е. в первой изоглоссе. При пятой, шестой и седьмой ступени двуязычия адыгейцы-билингвы в своей русской речи более последовательно различают коррелятивные пары согласных, различающихся признаком «твердость – мягкость» . При координативном типе адыгейско-русского двуязычия билингв практически не допускает отклонений от норм русской орфоэпии даже при произношении твердых русских согласных (ж), (ш), (ц) перед гласными, обозначенными на письме буквами, обычно указывающими на мягкость предшествующего согласного. Поскольку для адыгейского языка не характерны стечения согласных в начале слова (если и появляется такое сочетание, то преимущественно на стыке морфем), то подобные сочетания являются потенциальным полем интерференции. Этой фонетической особенностью родного языка объясняется появление редуцированных гласных [ы] и [и] между согласными: ч [и] тение «чтение», п [и] реседатель «председатель», ж [и] зн «жизнь», п [и] рода «природа» и т.д. Подобные отклонения от норм русского литературного произношения встречаются в первой и второй изоглоссе у представителей старшего поколения и в начальных классах сельских школ адыгоязычных районов республики . Рассмотрим несколько наиболее часто встречающихся интерферентных явлений в русской речи адыгейцев-билингвов: 1. Одним из устойчивых типов фонетической интерференции в русской речи адыгейцев следует считать отсутствие оглушения звонких согласных в конце слова и перед глухими согласными. Это происходит потому, что, хотя, в адыгейском языке имеются звонкие и глухие согласные, как правило, не оглушаются звонкие согласные в конце слова: Дедушкин са д красив весной; Классом получен нака з ; Мальчики пошли впере д . 2. В адыгейском языке отсутствует знак губно-губного звонкого спиранта [в] . Употребляется только в русских заимствованиях: завод, винчестер, винт, вагон, товар, Валя и т. д. В связи с этим в русской речи двуязычных адыгейцев заменяется глухим звуком [ф] или неслоговым [у] . Замена звука неслоговым [у] в русской речи адыгейцев, видимо, поддерживается особенностью южнорусского говора, представители которого

вместо [в] произносят [у] : [у] комнате вм. в комнате , на за[уэ]де вм. на заводе и т. д. Например: Меня всегда радуют т[ф]ои успехи ; Мне да[у]но т[ф]ердят об этом ; Надо было т[ф]ерже сказать ему ; [Уо]зьми молоток и отнеси дедушке . Звук [в] заменяется звуком [ф] , когда он стоит после глухих согласных и перед гласными. Это отклонение от нормы чаще встречается в речи учащихся начальных классов сельских адыгоязычных районов и билингвов старшего поколения, проживающих как в сельской местности, так и в городах, в первой, второй и третьей изоглоссе, даже при трансферентном, эндоферентном, адептивном двуязычии. Замена же звука [в] неслоговым адыгейским звуком [у] характерна, как правило, для учащихся 1-8 классов. Интересно и то, что этот фонетический недочет весьма часто появляется в речи адыгейцев-билингвов старшего поколения, которые слабо владеют русским языком и проживают в сельской местности. В русском речи старшего поколения фонема [в] может заменяться, кроме названных, фонемами: [м] / ро[м]но вместо ровно , [п] / со[п]сем вместо совсем , [л] / с[л]ободный вместо свободный . 3. Под влиянием южнорусского говора [243;С.26-28] и в связи с отсутствием в адыгейском языке мягкого [р'] в русской адыгейцев-билингвов наблюдается твердое произношение сонорного [р] : п[ры]казывать «приказывать», п[ры]веду «приведу» , п[ры]ходить «приходить», пе[рэ]ход «переход» и т. д. 4. В русской речи среднего и старшего поколения интеллигенции, в частности жителей адыгоязычных аулов, взрывное [г] заменяется фрикативным [?] : [?]ород «город», ма[?]азин «магазин», бума[?]а «бумага». 5. В речи адыгейцев-билингвов обнаружена любопытная закономерность появления одной разновидности фонетической интерференции. Суть ее заключается в следующем: под влиянием произношения соседствующих твердых согласных мягкие согласные, встречающиеся в слове, тоже произносятся билингвами твердо. И, как правило, твердо произносятся те мягкие согласные, которые предшествуют твердым: уве[рэнн]ый «уверенный», разгова[рыват'] «разговаривать», де[ван]осто «девяносто», те[ррыт]ория «территория», пе[рэг]оворы «переговоры», от[нэс]ла «отнесла» и др. 6. Под влиянием русской орфографии в русской речи билингвов наблюдается отсутствие озвончения глухих согласных перед звонкими, т. е. произносятся глухие согласные в соответствии с написанием: прo[с'б]а, ко[с'б]a, [сд]aча, [сд]eлать, моло[т'б]a, фу[тб]oл, o[тз]ыв вместо прo[з'б]а, ко[з'б]a, [зд]aча, [зд]eлать, моло[д'б]a, фу[дб]oл, o[дз]ыв и т. д. 7. Поскольку русский язык адыгейцы усваивают в сельской местности адыгоязычных районов через образовательные учреждения, “буквочтение» в произношении сочетаний согласных звуков является одним из устойчивых и типичных фонетических отклонений: сш / бе[сш]умно, вы[сш]ий, ра[сш]ирить; зш / ни[зш]ий, замер[зш]ий, ве[зш]ий; сч / подпи[сч]ик, разно[сч]ик, подно[сч]ик; зч / изво[зч]ик, зака[зч]ик, прика[зч]ик; здч / боро[здч]атый; жч / му[жч]ина, перебе[жч]ик; стч же[стч]е , хле[стч]е вм. орфоэпического [жош' ь],[ хл'эшь]; зж / бе[зж]алостный, и[зж]арил, и[зж]ога); тс / встречае[тс]я, несе[тс]я, бои[тс]я, проси[тс]я; дс / заво[дс]кой, слобо[дс]кой, горо[дс]кой; тьс / встреча[тьс]я, боя[тьс]я, заня[тьс]я, взя[тьс]я; тц / о[тц]а, бра[тц]а, си[тц]а; дц / одинна[дц]ать, шестна[дц]ать, два[дц]ать, три[дц]ать, трина[дц]ать и др. [14;С.711]. “Буквенное” произношение характерно для РРА и в сочетании звуков: зд / по[зд]ний, пра[зд]ный, пра[зд]ник); лн / со[лн]це, со[лн]цепек; ст / че[ст]ный, ше[ст]надцать, у[ст]ный, изве[ст]ный, радо[ст]ный; чт / [чт]о, [чт]обы, [чт]о-то; чн / коне[чн]о, наро[чн]о.

8. Раздельное произношение служебных и знаменательных слов, ведущее к нарушению правил позиционных изменений звуков, является одним из типичных орфоэпических отклонений: [в] борьбе, [в] классе, [в] парте, [в] ходе, [в] среде, [с] горы, [из] искры,[из] воды, [под] сводом и т. д. 9. Сочетание дж, дз в русской речи билингвов нередко заменяется среднетвердонебной звонкой шипящей аффрикатой дж и зубной, звонкой свистящей аффрикатой дз : [дж]акузи, [дж]унгли, [дж]аз, [дж]игит, [дж]емпер, Ме[дж]ид, [дз]от, [ Дж]апари[дз]е и др. 10. Наличием в фонетической системе диалектов адыгейского языка (бжедугском, шапсугском, а также в кабардинском языках) придыхательных согласных объясняется произношение русских глухих согласных билингвами с усиленным придыханием: п h арад, к h ак, т h ак, т h ебе, залп h , факт h и др. 11. К коммуникативно незначимым отклонениям от русской орфоэпии в РРА необходимо отнести «орфографическое» произношение сочетаний –ого, -его в окончаниях прилагательных, порядковых числительных и притяжательных местоимений с заменой взрывного [г] фрикативным [?] : бэло?о, сине?о, пэрво?о, пьиато?о, наше?о, тфэе?о вместо [б'элъвъ], [с'ин'ьвь], [п'эрвъвъ], [п'атъвъ], [нашъвъ], [твъйиево] и т. д.

4.2.2.Интерферентные явления в области акцентологии (ударение) В русском и адыгейском языках ударение является динамическим, но не интенсивным. Однако русское ударение является подвижным и разноместным, а в адыгейском языке закреплено на последнем и предпоследнем слоге. Подобное различие в характере словесного ударения само по себе обусловливает отклонения от норм орфоэпии в РРА. Неправильная постановка словесного ударения, при отсутствии других видов интерференции, классифицируется нами как минимальные отклонения или интерференция минимального типа: Я учусь в пятом классе ; Мой сын давно служит в милиции; Вчера принесли журналы; На рынке много помидоров привезли и т. п. Такая интерференция становится релевантной в том случае, если она ведет к омонимичности, двусмысленности. Так, в высказывании «В магазине продается атлaс (aтлас)» в зависимости от места словесного ударения в слове атла?с (а?тлас) собеседник определяет продаваемую вещь. В устной и письменной речи эта омонимичность может нейтрализоваться общим смыслом высказывания, ситуацией общения или сочетаемостью слова атлас с другими лексическими единицами. Так, вышеприведенное высказывание не станет двусмысленным даже при наличии неверной постановки ударения, если лексема атлaс (aтлас) будет иметь определение: В магазине продается aтлас автомобильных дорого России или В магазине продается краснодарский атлaс из искусственного волокна. В этих высказываниях неверная постановка ударения в любом слове не ведет к двусмысленности, т. к. данная минимальная интерференция нейтрализуется общим смыслом высказывания или самой системой организации единиц речи на других уровнях и, следовательно, не является релевантной. Учащийся-билингв, владеющий русским языком, знает, что в русском языке ударение может падать на различные слоги. Это знание приводит зачастую к тому, что он ставит ударение не только в последнем или предпоследнем слоге, как это принято в его родном языке, но и там, где его не должно быть: Он пишет на дoске хорошо; Под зeмлей находится много газа, нефти, золота. Если в адыгейском языке ударение, закрепленное на последнем (предпоследнем) слоге, не оказывает влияния на редукцию гласных в безударном положении, то в русском языке от места ударения зависит качественная или количественная редукция гласных в безударном слоге. Закрепленный в сознании произносительный стереотип в родной речи оказывает интерферирующее влияние не только при постановке словесного ударения в РРА, но и в произнесении гласных звуков в безударном положении. Таким образом, динамичность, разноместность, подвижность русского ударения и качество произнесения гласных звуков носят взаимообусловленный характер, в то время как в адыгейской речи такой тесной зависимости между ударением и качеством гласных не имеется.

Исходя из вышеизложенного, следует отметить, что в РРА встречаются акцентологические отклонения. Эти орфоэпические отклонения вызываются в основном двумя факторами: а) различным характером ударения в адыгейском и русском языках: в первом, ударение неинтенсивное, оно большей частью падает, как уже отмечалось, на последний или предпоследний слог: к1уа гъэ ? «пошел», сэ ?к1о «иду»; во-втором – ударение силовое, подвижное, разноместное ( пон я ?ть, п о ?нял, понял а ?; доск а ?, доск и ?, на доск у ? и т. д.); б) влиянием южнорусского говора, в котором часто нарушаются литературные нормы ударения. Наиболее типичными акцентологическими отклонениями в РРА являются нарушения норм в употреблении: а) существительных мужского рода единственного числа с неправильным ударением ( апрел я ?, борт а ?, гост ?я , вор а ?, звер я ? и др.); б) глаголов в форме прошедшего времени в мужском, женском и среднем роде ( п о ?? днял, подн я ?ла, пон я ?л, п о ?няла, п о ?дал, под а ?ла, вз я ?ла, бр а ?ло, бр а ?ла, нач а ?л, нач а ?ла, собр а ?ла и др.); имен прилагательных в краткой форме ( б е ?ла, вел и ? ка, м а ?ла, кр е ?пка, здоров а ?, красив а ?, похож а ?, вежлив а ?, в о ?льна и др.). Что касается ударения в адыгейском языке, то, как и в русском языке, ударение: 1. Разноместное. Ударение падает и на первый ш ы ? пхъу «сестра», (правда, это очень редко), и на второй м ы л ы ? «лед», и на третий зэкъошн ы ? гъ «дружба», и на четвертый слоги гъэш1эгъон ы? «интересный». 2. Непостоянное. Ударение передвигается при образовании глагольных форм: матх э? «пишет», ф э?? тхэ «пишет для кого-то, кому-то». Также при образовании множественного числа существительных ударение может перейти с чистой основы слова на аффикс множественного числа: чъыг ы ? «дерево» – чъыгх э ? р «деревья», к1ал э ? «юноша» – к1алэх э ? р «юноши», ш ы ? пхъу «сестра» – шыпхъух э ? р «сестры». С помощью ударения в адыгейском языке различаются значения некоторых слов: о ? хы «ты косишь», о х ы ? «низменность», о ? щы – «ты доишь (корову)», о щ ы ? «топор». «В адыгейском языке ударение нередко выполняет и смыслоразличительную, и форморазличительную функции, поэтому к нему нужно быть внимательным. Неправильно поставленное в слове ударение может изменить его лексическое значение: ощх ы ? «дождь», о ? щхы «ты смеёшься», къашт э ? «бери сюда», однако къ а ??? штэ «берут сюда» [36; С.54-61]. В адыгейском языке ударение динамическое (силовое), но не интенсивное. Подударный гласный произносится с особым напряжением мад э ? «шьёт», к1ал э ? «юноша». Место ударения, как правило, конечный слог слова. В глагольных словах ударение стоит, как правило, на последнем открытом слоге – лажь э ? : ар мак1 о ?? «тот идет». Суффиксы времени (а также словообразовательные суффиксы) перетягивают к себе ударение: ар лэжьа- гъэ? «тот работал», ар к1уа- гъэ?? «тот пошёл» [180;С. 14].

В русском языке ударение может падать на любой слог. Во французском языке, например, ударение всегда падает на последний слог, в польском – на предпоследний, в адыгейском языке – чаще на последний или предпоследний слоги. Ударный слог в адыгейском языке произносится не так, как в русском языке. Этот же слог в русском языке произносится сильнее, отчетливее, чем в адыгейском языке. В адыгейском языке ударный слог произносится нечетко, слабее, поэтому труднее определить ударный слог. В этом отношении можно согласиться с мнением, что в адыгейском языке «неинтенсивное подвижное ударение. Материально ударение выражается в некотором увеличении силы экспирации (выдыхания) ударяемого слога и продлении его. Таким образом, ударные гласные в адыгейском языке отличаются от безударных, главным образом, долготой и частично силой выдыхания. Отличие их по долготе невелико. Ударный краткий звук в отношении долготы остается короче неударного долгого гласного» [36; С. 72]. Следует особо отметить, что наши наблюдения и эксперимент это подтвердили: самым трудным для усвоения и воспроизведения двуязычными адыгейцами является русская интонация. Нарушения мелодики и интонационного высказывания особенно заметны в речи билингвов первой изоглоссы РРА , т. к. длительные паузы между речевыми тактами, неверная постановка словесного ударения обусловлены мысленным переводом смысловых единиц с родного на второй язык. Во второй изоглоссе русской речи нерусских сохраняется общая интонационная стройность высказывания, но заметней становится интерференция на уровне актуального членения высказывания, что связано, во-первых, с синтаксической структурой, и, во-вторых, с актуализацией, с логическим ударением отдельных членов высказывания. Взаимосвязь и взаимозависимость между ударением и качеством гласных звуков в плане редукции в РРА особенно ярко проявляется на разных ступенях адыгейско-русского двуязычия. Если в первой изоглоссе РРА неправильная постановка ударения в многосложных словах всегда сопровождается максимальной и регулярной интерференцией в области вокализма, то во второй и третьей изоглоссе РРА, особенно на шестой и седьмой ступени билингвизма , наблюдается точность в постановке ударения и, как следствие этого, более нормативное использование гласных не только в ударных, но и безударных слогах. Интерференция в РРА на интонационном уровне обычно не является коммуникативно значимой, хотя адыгеец-билингв часто ошибается в интонационном построении русского высказывания, в постановке логического ударения, а также в фонетическом членении русской речи на речевые такты и фразы. Нарушения интонационной системы русской литературной речи создают особый рисунок всего высказывания, который характеризуется оттенком монотонности, особенно при воспроизведении письменного текста. Интерференция при реализации интонационной системы русской речи обусловлена влиянием системы родного языка, т. к. в родной речи функциональная нагрузка словесного ударения создает эффект плавности и равномерности понижения и повышения тона в различных типах высказывания. Интонационная система русской речи более разнообразна, обладает большей гибкостью и разнообразными средствами варьирования, в то время как интонационная система адыгейского языка более закреплена за определенными типами синтаксических конструкций: Я сегодня решила пойти в кино – Сэ неп кинэум сызык1онэу исхъухьагъэр ; Я сегодня решила пойти в кино – Сэры непэ зызгъэхьазырэр кинэум .

Таким образом, интерференция интонационного характера в РРА наблюдается на всех этапах овладения русским языком, что свидетельствует о её устойчивости. Двуязычный адыгеец, как правило, неправильно определяют интонационный центр фразы: … Он пришел к определенным выводам. …По своей словообразовательной структуре слова делятся… К нам, в университет, приехал известный академик Жданов. Наблюдаются случаи нарушения движения мелодики голоса. Например, учащиеся школ и студенты понижают тон голоса после каждого однородного члена, делают большие паузы: Студенты из СНО побывали в Москве //, Санкт-Петербурге //, Краснодаре //, Воронеже. Неправильно интонируют повествовательные, вопросительные и побудительные предложения. Хотя в русском и адыгейском языках повествовательные предложения имеют сходный мелодический рисунок (разумеется, не совсем тождественный), учащиеся-билингвы склонны произносить данный тип предложения с нисходящевосходящей мелодией: Вчера вечером в школе состоялась дискотека. Нередко без вопросительной интонации произносятся вопросительные предложения, что мешает достижению коммуникативных целей: Скоро уйдешь (?); Завтра сдашь экзамен (?); Сегодня закончишь работу (?). Подобные отклонения от норм литературного языка в РРА появляются под интерферирующим влиянием адыгейского языка. Дело в том, что в адыгейском языке значение вопроса выражается и передается не столько интонацией, как в русском языке, сколько аффиксами – ра, - ба, - а : тэ ук1о- ра (э)? «Куда идешь?»; пш1эщт- ба ? «Не сделаешь?»; пхьыщт- а ? «Понесешь?» . Таким образом, система звуков РРА по своим функциональным качествам может колебаться между системами звуков родной и русской нормативной речи. Чем сильнее поле воздействия звуков речи родного языка на систему РРА, тем больше степень проявления интерференции и в качественном, и в количественном отношении. Обычно такая сильная или слабая зависимость проявляется при фонетическом оформлении слов или высказываний в речи билингвов, владеющих субординативным (полиферентным, деферентным или мезаферентным ) типом двуязычия. При координативном ( трансферентном, эндоферентном, адептивном ) типе адыгейско-русского двуязычия степень воздействия системы родной речи ослаблена настолько, что РРА практически сближается с орфоэпическими нормами русской литературной речи, хотя возможны в определенных ситуациях незначительные отклонения, которые не фиксируются на слух.

4.3.Лексико-семантический аспект русской речи адыгейцев Интерферентные явления фонетического уровня языка, грамматическая интерференция и лексико-семантическая интерференция - понятия во многом неоднозначные, разного плана. Если интерференция на фонетическом уровне в РРА хотя и проявляется в материальных, физических единицах речи, но не ведёт к искажению смысла, то отклонения от лексико-семантических норм русского литературного языка ведут непосредственно к изменению смысла высказывания. Поскольку слово, как значимая основная номинативная единица языка, непосредственно связана с наименованием реалий объективной действительности, то правильное его использование является признаком высокой компетентности двуязычного, свидетельствует о высокой степени владения вторым языком. Овладение лексико-семантической системой второго языка – это способ создания новой языковой системы для отображения действительности, это строительный материал для создания нового средства общения, выражения мыслей и чувств. Понимание номинативной системы второго языка или его значение может выражаться индивидом в речевых произведениях на этом языке или в жестах, мимике, которые могут сопровождать то или иное речевое произведение билингва. Изучение любого языка начинается с овладения фонетической, лексической и грамматической системами этого языка. Причем, если при овладении фонетической системой билингв опирается на сходные материальные фонетические средства родного языка, то при овладении лексической системой второго языка он вынужден осваивать новые звуковые комплексы и соотносить их, с одной стороны, с реалиями объективной действительности, а с другой стороны, с семантикой слов родного языка, т. е. проводить идентификацию лексем родного и второго языков. Точность идентификации слов двух языков, правильность использования адыгейцами в речи номинативных единиц второго языка обусловливают степень понимания этого языка, а неточность – степень проявления интерференции на лексико-семантическом уровне. Естественно, даже при условии, что билингв овладел полностью фонетической и грамматической системами второго языка, но усвоил минимальный словарь, трудно говорить о полном овладении вторым языком, т. к. речевые произведения билингва не могут отразить всех оттенков мысли. Гибкость владения языком обусловлена степенью проявления лексико-семантической интерференции, т.е. зависит от того, насколько билингв овладел словарным запасом русского языка в количественном отношении, а также смысловой и стилистической стороной того или иного слова (в качественном отношении). Каждая речевая ситуация требует использования определенных, в первую очередь, лексических средств, отражающих объективную действительность. Соглашаясь в принципе с выделением Ю. В. Розенцвейгом [181;С.4] координативного и субординативного типов билингвизма, мы не можем согласиться с его гипотезой, согласно которой при указанных типах двуязычия создается третья система (данная гипотеза уже подвергалась критике) [192;56,75;135], соотнесенная на глубинном уровне с двумя контактирующими языками в сознании билингва. Соотношения между двумя языками основываются не на третьей абстрактной основе, а на отображении действительности при помощи двух языковых систем. Создание речевых произведений при координативном двуязычии происходит на базе каждой языковой системы независимо друг от друга. При создании речевых произведений при субординативном двуязычии используются языковые элементы обоих языков. Данное речевое произведение создается по законам и правилам грамматики одного из двух контактирующих языков, при этом языковые единицы фонетического, лексико-семантического и стилистического уровней находятся в

сложном взаимодействии. Билингв при создании речевых произведений использует ту или иную языковую систему. Если речевой акт не может быть создан на одном из языков или на требуемом (обычно втором) языке, то билингв идентифицирует языковые единицы, семантические и грамматические признаки контактирующих языков. Идентификация выявляет сходство или различие языковых единиц, семантических и грамматических признаков и категорий. При координативном двуязычии принцип идентификации билингвом не используется, т.к. он не только говорит, но и думает на втором языке в момент речевого акта, т.е. соотносит вторую языковую систему с объективной действительностью. Автономное сосуществование двух языковых систем в сознании человека можно подтвердить и таким фактом: «Неграмотная женщина, заболев, в бреду начала совершенно точно цитировать на неизвестных ей греческом и древнееврейском языках большие отрывки из книг. Придя в сознание, больная ничего толком объяснить не могла. Оказалось вот что. В прошлом она была служанкой пастора, который имел привычку читать вслух любимые им греческие и древнееврейские книги. Отдельные отрывки из того, что он читал, непроизвольно были воспроизведены в бреду» [173; С. 384]. Анализ используемой лексической системы в РРА показывает, что интерференция на лексико-семантическом уровне носит системный характер, т. е. знание второго языка находится в прямой зависимости от овладения как грамматической стороной, так и лексико-семантической системой, от количества и качества усвоенных грамматических структур и форм лексических единиц. Исследование словарного запаса билингва на разных ступенях национально-русского двуязычия показывает, что функционирование лексических единиц в РРА обладает определенной закономерностью, носит системный характер, т.к. количественное пополнение словарного запаса русского языка идет не стихийно, а проходит обычно в пределах тематических и лексико-семантических групп слов. Особенностью лексической системы РРА является то, что первоначально идёт количественный рост слов как за счёт периферийных единиц словарного состава, так и за счёт активно используемой лексики основного словарного фонда, связанных между собой системными отношениями в пределах какой-либо тематической группы слов, затем за счёт дифференциации значений полисемантичных слов и их стилистических оттенков. Наиболее активно представлено в русской речи нерусских, как и в любой родной речи, семантическое поле слов с общим значением «Человек» [98;С.354]. Львиная доля употреблений приходится на долю слов, обозначающих самого человека как общественного и биологического существа, его действия и объект этих действий. Так, лексико-семантическая группа слов, обозначающих передвижения человека, типа идти, ехать, лететь, плыть и т.д. закономерно обусловливают употребление лексикосемантической группы слов со значением «средство передвижения», «место назначения» и т. п. (подобные закономерности Э. Косериу называет лексическими солидарностями) [110;С. 93-103], которые в совокупности составляют особый тематический класс слов. В составе этого семантического микрополя слов необходимо выделять лексические единицы активного, доминантного и пассивного, периферийного употребления. Глаголы, входящие обычно в ядро выказывания, группируют вокруг себя слова периферийного употребления. Однако взаимосвязь, например, глаголов передвижения, существительных со значением «средство передвижения» в родном и русском языках может оказаться не тождественной. Так, глаголы к1он, «идти, ходить», къэк1он, къэк1ожьын, къэсын «прийти» свободно сочетаются со словами поезд, такси, автобус, троллейбус, подвода (наземные средства передвижения), самолет, вертолет сочетаются с глаголом быбын, къэбыбын «лететь, прилететь» (воздушные средства передвижения) или корабль, пароход с глаголом рык1он «плыть» (надводные средства передвижения). В русском языке ехать можно на такси, поезде, автобусе, подводе и т. д., летать на самолете, вертолете и т. д., а плыть на пароходе, лодке, катере и т. д. Поэтому

в первой изоглоссе РРА вместо слов ехать, лететь используются идти, ходить, а вместо плыть – ехать: Я пришел с автобусом в восемь утра. До Туапсе мы ехали на пароходе. Как мы видим, объём значений многих слов в русском и адыгейском языках не совпадает. Глагол к1он «идти» и т.д., в адыгейском языке имеет значения:1.идти;2. ехать, тогда, как в русском языке идти не может иметь значения ехать. Первая часть, последнего высказывания является неправильной с точки зрения нормы современного русского литературного языка, хотя в профессиональной речи моряков является единственно возможным вариантом, т. к. они «ходят на кораблях и пароходах по морям, океанам и рекам». Это свойство профессиональной речи, кстати, закреплено в семантике слова мореход. В адыгейском языке есть, конечно, глаголы, обозначающие различные виды передвижения, типа рык1он «плыть», быбын «лететь», однако глаголы рык1он, быбын, обладая большей валентностью, в речевой практике адыгейца могут быть употреблены без каких-либо искажений семантического или стилистического порядка, а это приводит к интерференции в их устной речи, т. к. речевые стереотипы родной речи переносятся на второязычную речь. В речи адыгейцев-билингвов глагол ехать часто используется уже и в сочетании со словами, обозначающими не только наземные, но и воздушные, и плавучие средства передвижения. Если прямые номинативные значения слов идти, ходить, лететь, ехать, плыть и т.п. и их однокоренные образования адыгейцами сравнительно легко и быстро усваиваются, то вторичные, производно-номинативные и переносные значения этих слов вызывают нерегулярную интерференцию, т.к. адыгейские глаголы быбын, к1он и их межъязыковые синонимы лететь, идти не совпадают, во-первых, по общему семантическому признаку направленности - ненаправленности движения, во-вторых, по составу лексикосемантических вариантов или сем, т. е. по общему семантическому объему. Три адыгейских слова гъэпц1эн «обмануть», гъэделэн «обвести», гъэшэхъун «ввести в заблуждение» являются эквивалентами таких русских слов, как обмануть, надуть, провести, одурачить, обжулить, объегорить, облапошить, околпачить, обмишулить, обвести вокруг пальца. Иногда случаи расхождения между синонимическими рядами контактирующих языков доходят до предела: многокомпонентный синонимический ряд русского языка может противопоставляться однозначной эквивалентной – лексической единице адыгейского языка тебэнэн «нападение» – нападение, налет, набег, нашествие, агрессия, натиск, наступление, атака. Расхождения между русским и адыгейским языками значительны в обозначении цветовых качеств и их оттенков. Так, русским словам алый, розовый, багряный, пурпурный, рдяный, малиновый, вишневый, бордовый, румяный, пунцовый, карминовый почти соответствует адыгейское слово плъыжьышъу «красноватый». Поэтому предложение «Бледно-розовый свет сгущался, становился алым, пурпурным, и, наконец, багровым» на адыгейский язык эквивалентно трудно перевести. Наблюдения над РРА и статистический анализ использованных лексем показывает, что в речи двуязычных адыгейцев исконно русские глаголы движения, говорения, чувствования, созерцания и трудовой деятельности являются наиболее частотными, т. к. более 60% интерференционных явлений падает на использование глаголов данных лексико-семантических и тематических групп. Объясняется это тем, что глаголы этих групп обладают сложной и развитой системой значений и входят в основной словарный фонд родного и русского языков. В этом нас убеждает последовательное и правильное употребление во второй изоглоссе РРА, например, русских глагольных форм иноязычного происхождения типа анализировать, синтезировать, идеализировать, дежурить, регулировать, регистрировать, маршировать, экранизировать и т. д., моносемантическая структура которых позволяет билингву строить необходимые и правильные речевые произведения.

В РРА весьма употребительной является тематическая система нарицательных наименований человека, которая обычно представлена следующими дробными тематическими группами (классами, разрядками, подсистемами и т. п.): 1)терминами родства: отец, мать, мама, сын, дочь, дядя, брат и т. д.; 2)профессиональными наименованиями людей, терминами по роду их занятий, деятельности: студент, дипломат, учитель, врач, министр, прокурор, судья, доктор, самбист, дзюдоист, футболист и т. д.; 3)наименованиями лиц по признаку национальной принадлежности: русский, немец, осетин, француз, кабардинец, карачаевец, англичанин и т. д.; 4)наименованиями лиц по территориальной принадлежности: майкопчанин, краснодарец, горожанин, кавказец, земляк, горец и т. д.; 5)возрастными наименованиями человека: ребенок, младенец, мальчик, девочка, юноша, девушка, мужчина, женщина, старик и т. п.; 6)наименованиями человека на основе переносных значений: медведь, ворона, дуб, чучело и т. д.; 7)бранными наименованиями человека: бездельник, лодырь, дурак, идиот, сволочь и т. п. Преимущественное и частотное использование нарицательных наименований человека в РРА обусловлено самим характером деятельности человека, потому что индивид сам является активной личностью в социуме, поэтому семантическое поле слов, объединенных понятием «Человек», является необходимым в повседневной жизни билингва. В зависимости от рода деятельности самого носителя адыгейско-русского билингвизма и конкретной темы беседы активизируется та или иная тематическая или лексико-семантическая группа слов. Так, при рассказе о себе, о своей семье наиболее часто используются наименования профессий, должностей, термины родства и т. д. На первом этапе формирования адыгейско-русского двуязычия, как в родной, так и в РРА, активно используются слова, связанные с окружающей действительностью, с терминами науки, культуры, образования, с взаимоотношениями человека в социуме. Этот пласт лексики составляют в основном интернационализмы, русизмы, этнографизмы. Так, весьма часты в РРА интернационализмы, русизмы, этнографизмы, входящие в различные тематические и лексико-семантические группы слов: идея, конференция, депутат; театр, кино, балет, опера, ансамбль, концерт; футбол, хоккей, волейбол, бокс, дзюдо, самбо, штанга; мел, доска, абитуриент, аудитория, студент, лекция, семинар; сакля, аул и т.д. В первой изоглоссе РРА используются лексические единицы небольшого круга тематических групп слов, обозначающих повседневные понятия и предметы, окружающие жизнь билингва. Усвоение слов по тематическим группам создает необходимые предпосылки для быстрого усвоения слов второго языка. Систематический количественный рост словарных единиц в языке билингва обусловливает затем и качественное усвоение лексико-семантической системы второго языка, при этом определенную роль продолжает играть идентификация слов русского и родного языков. При идентификации слов двух языков возникает несколько позиций: 1) семантика однозначного русского слова тождественна семантике однозначного слова родного языка; 2) семантическая структура многозначного русского слова совпадает с семантической структурой полисемантичного слова родного языка; 3) каждому из значений полисемантичного русского слова соответствует отдельная лексическая единица или словосочетание родного языка; 4) каждому из значений полисемантичного слова родного языка соответствует отдельная русская лексическая единица или словосочетание; 5) тождественным является часть значений полисемантичного слова в обоих языках. При идентификации слов контактирующих языков нужно исходить из того, что Н. Ф. Яковлев, Д. А. Ашхамаф выделяют две особенности лексики адыгейского языка: первая, что среди богатства адыгейских слов есть «сравнительно небольшое количество таких слов, которые представляют собою простейший и вместе с тем для адыгейского языка

наиболее архаичный тип слова. Это так называемые слова типа открытого слога, т.е. слова, состоящие из одного слога, оканчивающегося на гласный… В начале такого односложного слова обыкновенно имеется один согласный, а в конце его один из двух адыгейских кратких гласных э или ы. В качестве начального согласного в этих словах могут быть представлены все адыгейские согласные звуки (за исключением «р»): дэ – орех, зы – один, лъэ – ступня, фы – светлый и др. Слова такого типа называются первичными словами-корнями» [256;С. 207]. Вторая особенность лексики, которую отмечают эти языковеды, то, что «первичные адыгейские слова-корни отличаются чрезвычайно развитым полисемантизмом. Они в адыгейском языке имеют не меньше двух-трех различных значений, а в отдельных случаях это количество доходит до 6-7 и более значений. Наиболее развитым полисемантизмом отличаются в адыгейском языке именно первичные слова-корни: хы – море, шесть, жни; дэ – орех, шей; зы – один, цеди; шъо – шкура, кожа, масть, цвет, внешний вид, вы; цэ – зуб, зерно, лезвие и т. д. Односложные слова-корни первичного типа могут иметь значения как имён, местоимений и числительных, так и глаголов» [256; С. 208]. Полисемантизм первичных односложных слов является доказательством того, что в адыгейском языке эти слова являются наиболее древними. Как и в русском языке, все слова в адыгейском языке делятся на однозначные мылы «лёд» имеет одно лексическое значение и многозначные лъапс «корень» имеет не одно, а несколько значений. Чъыг лъапс «корень дерева»; унэ лъапс «фундамент дома»; унэгъо лъапс «старший в семье (основа)»; гущы1э лъапс «корень слова»; гущы1эухыгъэ лъапс «главное предложение». В контактирующих языках широко распространены омонимы. Омонимы – слова, одинаковые по звучанию или написанию, но разные по значению: к1э «хвост», к1э «новый», ш1у «добро», ш1у «печень». По своему значению слова в контактирующих языках могут быть близкими и противоположными. По этому признаку выделяются синонимы и антонимы. Синонимы – это слова по-разному звучащие, но одинаковые или очень близкие по значению. Синонимы образуются в основном из разнокоренных слов: рэхьат – гупсэф «спокойный», мак1э – т1эк1у «мало» и др. Синонимы представляют собой важное средство обогащения языка. Они позволяют избежать повторений слов, способствуют образной и выразительной речи. Антонимы – слова с противоположным значением, употребляющиеся для наименования контрастных понятий. Антонимы могут выражать противоположные понятия в обозначении времени, места, пространства, различного состояния человека, явлений природы. Это: мафэ «день» – чэщы «ночь» – время; джабгъу «справа» – сэмэгу «слева» – место; къыблэ «юг» - темыр «север» – пространство; ины «большой» – ц1ык1у «маленький» – размер; сымадж «больной» – узынчъэ «здоровый» – состояние человека; чъы1э «холодно» – фабэ «тепло» – явление природы или качественный признак предмета. В адыгейском языке, как и в русском языке, имеются исконно адыгейские и заимствованные слова. К исконно адыгейским словам относятся: мэзы – лес, тыгъэ – солнце, жьы – воздух, нэ – глаз, пэ – нос, щыгъу – соль, гумэк1ыгъу – беспокойство, мазэ – луна и др. Особенно заметно обогатилась лексика адыгейского языка под влиянием русского языка. Этот процесс осуществлялся соответственно историческому периоду жизни адыгейского народа. Также следует отметить, что слова, которые вошли в адыгейский язык до революции, больше подверглись фонетическим изменениям, подчиняясь законам адыгейского языка: стол(ь) «стол», кэнау «канава», щай «чай», сырныч «спички», щайныч «чайник», школ «школа» и т. д. При этом отмечается, что «наибольшее число заимствованных слов составляют

существительные, реже заимствуются прилагательные и числительные, ещё реже – глаголы и остальные части речи» [39; С. 78-81]. В постперестроечный период в адыгейский язык входит много новых слов через русский язык: акцие (акция), приватизацие (приватизация), акционернэ обществ (акционерное общество), фирмэ (фирма) и т. д. Эти новые слова, вошли в словарный состав адыгейского языка, являются на данном этапе неологизмами. Они возникли в связи с появившимися новыми предметами, явлениями и понятиями. Из лексики любого языка уходят устаревшие слова. В адыгейском языке такими словами являются: тандж – шлем, ашъо – кольчуга, сагъындакъ – колчан, шхончыпэпч – штык и др. В настоящее время устаревают слова: колхоз, совхоз, советы, комсомол, пионер, КПСС, трудодень и др. В адыгейском языке немало словосочетаний, которые частично или полностью переведены на русский язык: гъэмэфэ каникул – летние каникулы, 1энэ хъурай – круглый стол, бэдзэр зэфыщытык1 – рыночные отношения, быракъ шхъуант1 – зеленый флаг, лъэпкъ факультет – национальный факультет, гупчэ банк – центральный банк и др. Сложность лексической системы русского языка, взаимодействие с ней особенностей лексики адыгейского языка создают определенные трудности её изучения. В адыгейском и русском языках есть слова, значения которых полностью совпадают: урам – улица, тыгъэ – солнце, мэчъые – спит, ехьы – несёт, плъыжьы – красный, ины – большой и др. Такие слова точно переводятся на русский язык, они усваиваются билингвами легко. Как мы уже отметили, в адыгейском языке имеются слова, которые при переводе на русский язык могут иметь не одно значение, а больше. Слово унэ может переводиться на русский язык как «дом» и «квартира» в зависимости от того, как оно употреблено в предложении: Сятэ унэ ыш1ыгъ – Отец построил дом; Сятэ унэ къыратыгъ – Отцу дали квартиру. Слово дахэ переводится как «красивый» и «прекрасный»: Пшъашъэр дахэ – Девушка красивая; Пчыхьэр дахэ – Вечер прекрасный. Слово мак1о на русский язык переводится как «идёт» и «едет»: Симэ школым мак1о – Сима идёт в школу; Симэ Москва мак1о – Сима едет в Москву. Таких слов, значение которых полностью не совпадает, как мы отметили, много в контактирующих языках. Слово-омоним гъумы на русский язык переводится как «толстый», «беременная», «грубый». Пкъэу гъум – толстый столб, шъуз гъум – беременная женщина, мэкъэ гъум – грубый голос. При изучении омонимов особое внимание должно обращается на то, с каким словом сочетается данный омоним. Следует проводить работу, чтобы адыгоязычные учащиеся запоминали эти типы словосочетаний. Среди интерферентных явлений, влияющих на речь двуязычных адыгейцев на лексико семантическом уровне можно выделить следующие разновидности: 1.Многозначность слова в контактирующих языках. Слова в адыгейском и русском языке противопоставляются по количеству имеющихся значений. Однозначные – это в основном термины, названия предметов и явлений окружающей нас действительности: имя существительное - пкъыгъуац1, головной убор - па1о, дерево - чъыгы, река - псыхъо, писать - тхэн, свобода - шъхьафитныгъ, ветер - жьыбгъэ и т. д. Многозначных слов в контактирующих языках немало къэщэн: 1.привести; 2.жениться; хабзэ: 1.власть; 2.закон; 3.обычай; 4. привычка и др. [19; С. 298]. При сопоставлении основного, первичного значения слова и его вторичного, переносного значения замечаем, что они в большинстве случаев противопоставляются по признаку предметность и качественность. Если для основного значения слова характерно предметное представление, то в переносном значении присутствует качественная

характеристика, сопровождаемая отвлечённостью и образностью. Таким образом, создаётся своеобразное противопоставление предметность – отвлечённость, что отражается и на стилистической его окраске. Ср.: баджэ (Н) «лиса» и баджэ (Н, О) «хитрый» (синоним тхьагъэпц1 (Н) «хитрый»); бланэ (Н) «лань» (синоним «шъыхьэ» (Н) «олень») и бланэ (Н, О) «мужественный» (синоним л1ыхъужъ (Н) «мужественный»); щыбжьый (Н) «перец» и щыбжьый (О) «вспыльчивый» (синоним шэнычъ (Н) «вспыльчивый») и т. д. Многозначное слово в разных своих значениях в контактирующих языках входит в разные синонимические ряды: джэгуалъ (Н) – дэдай (О) «игрушка»; нэпэтех (Н) «низменный» – джэгуалъ (О) «пошлый». Рядом со словом в его основном значении могут в одном синонимическом ряду выступать другие слова в своих переносных значениях. И здесь слово в своём основном значении, являясь нейтральным, противопоставляется его синонимичным, экспрессивно и стилистически окрашенным словам, выступающим в переносном значении. Эти образные экспрессивные слова чаще и больше всего являются принадлежностью обиходно-бытового стиля адыгейского языка. С этой точки зрения создаётся противопоставление общих и нейтральных слов, с одной стороны, сниженных и обиходно-бытовых, с другой. Ср. следующие синонимичные пары тхьагъэпц1 (Н) «хитрый» – баджэ (О) «лиса», бэджэжъый (О) «лисица» (в значении «хитрая»); бырсыр (Н) «шум, беспорядок» – бэдзэр (О) «базар» (в значении «шум»); бэ (Н) «много» – мац1 (О) «тьма, тьма-тьмущая», бжьэ пк1ыгъ (О) «туча тучей» (досл.: «рой пчелинный»); гъэблын (Н) «рассердиться» – к1эгъэстын (О) «распалиться», зэк1эгъэблэн (О) «распалить, ышъэ ифын (О) «вывести из себя»; гущы1ал (Н) «говорун» – чау-чау (П) «трещотка», гущы1эгъэбыу (П), «трепло», гущы1эгъэшъый (О) «трепач», гущы1эгъэф, гущы1эгъал (О) «краснобай». Таким образом, интерфереционные явления РРА на лексико-семантическом уровне возникают при использовании наиболее частотных и употребительных слов, которые обладают развитой системой значений, т. е. многозначные слова основного словарного фонда контактирующих языков представляют потенциальное поле интерференции. При идентификации семантический объем слов родного и русского языков может не совпадать, что приводит к интерференции или на лексическом, или на семантическом уровне, или на том или ином одновременно. 2. Смысловая структура слова в адыгейском языке очень многообразна и сложна. В неё включаются различные значения не только смыслового, но и эмоциональноэкспрессивного, стилистического порядка [220; С.501]. Нейтральные – это такие слова, как ч1ыгу – земля, тхылъ – книга, дэгъу – хороший, псынк1э – легкий, уаш1уэ – небо, 1эпы1эгъу – помощь и т. д. Чаще всего в своём прямом значении они противопоставляются словам в их переносном значении, обычно окрашенным стилистически. Нейтральные слова могут без особых препятствий функционировать в различных контекстах, соседствуя и вступая в связи со стилистически окрашенными. Например, нейтральное слово псынк1эу «легко» может сочетаться с таким же нейтральным к1он «идти»: псынк1эу к1он «быстро идти», с книжным тек1оныгъэ къыдэхын «одержать победу»: псынк1эу тек1оныгъэ къыдэхын «быстро одержать победу», с разговорным ицохъон в значении «войти, влезть»: псынк1эу ицохъон «быстро влезть» (выражение недовольства, пренебрежения). Таким образом, нейтральное слово свободно вступает в определённые сочетания не только с нейтральными, но и стилистически окрашенными, не оказывая влияния на стилистическую значимость того слова, с которым сочетается. Для него не существует стилистического барьера. Нейтральное слово как бы растворяется в новой среде, не оказывая на неё влияние, поэтому его соседство со словами из других стилистических пластов языка не настораживает слух. Установление границы между книжными и нейтральными словами в адыгейском языке сталкивается с определёнными трудностями, которые проистекают из молодости

литературных традиций. Тем не менее на данном этапе развития адыгейского литературного языка поддаются фиксации некоторые приметы книжных стилей. Например, имена существительные с суффиксом отвлеченности –ныгъ противопоставляются их однокоренным без указанного суффикса или с суффиксом –агъ как книжные обиходно-бытовым: хэхъоныгъ (К) и хахъо (О) «рост», дэхэныгъ (К) и дэхагъ (Н, О) «красота» и т. д. 3. Структура синонимического ряда в адыгейском языке. Расслоение лексики адыгейского литературного языка наиболее наглядно отражается на структуре синонимического ряда. В один синонимический ряд могут включаться слова, однородные по своей стилистической окраске, в частности, одни нейтральные или стилистически окрашенные. Например, синонимы зэгоупк1ын, зэгогъэчъын, зэгобзык1ын в значении «разрезать что-либо» являются стилистически нейтральными и объединяются в одном ряду. В таких случаях члены стилистически однородного и нейтрального синонимического ряда или тождественны, или отличаются оттенками значения. Стилистически однородные синонимические группы, состоящие из одних нейтральных слов, в адыгейском языке занимают ведущее место [220; С. 501]. Из-за относительной молодости адыгейского письменного литературного языка книжные слова недостаточно ещё отделились от нейтральных, что создает определённые трудности для их разграничения. Обиходно-бытовые слова свободно противопоставляются нейтральным, что обеспечивается наличием в разговорно-просторечных словах, как правило, больше эмоций. В адыгейском языке не так часто, но и нередко встречаются такие синонимические ряды, в которых при одном нейтральном слове (обычно доминанте) с десяток обиходно-просторечных слов: губжын (Н) «сердиться», зэк1энэн (О) «приходить в ярость», зэк1эблэн (О) «распаляться», зэк1эплъыхьан (О) «приходить в ярость», зэ1этхъын (О) «злобиться», зэготхъын (О) «злобиться», зыстыжьын (О) «свирепеть», ц1ыбжъэн (П) «разъяриться», рипхъыхьан (О) «рвать и метать», зышхыжьын (О) «свирепеть», гур къижъэжъык1ын (П) «кипятиться», гущъхьэр зэрэшхын (П) «злобиться», ынэ лъы къытелъэдэн (О, П) «лопаться от злости», ышъэ ик1ын (О) «беситься». Таким образом, в первых трех позициях (обозначенных выше) идентификация номинативных значений обычно не приводит к интерференции в РРА на лексикосемантическом уровне. Идентификация, которую проводит двуязычный адыгеец в своем сознании при создании русских речевых произведений, например, заимствований и русизмов проходит наиболее быстро и плодотворно и редко приводит к интерференции на лексическом уровне. Именно поэтому научная и публицистическая литература, газетные материалы на русском языке понимаются билингвом быстрее, усваиваются лучше, чем художественная литература. Вместе с тем билингв, овладевая русским языком, расширяет диапазон своей русской речи за счет производственно-технического, научного и публицистического стилей речи, в то время как преимущественно использовался разговорно-бытовой стиль. Интерферентные явления в РРА на лексико-семантическом уровне возникают при использовании наиболее частотных и употребительных слов, которые обладают развитой системой значений, т. е. многозначные слова основного словарного фонда адыгейского и русского языка представляют собой потенциальное поле интерференции. При идентификации семантический объём слов родного и русского языков может не совпадать, что приводит к интерференции или на лексическом, или на семантическом уровне, или на том и другом одновременно. Успешная дифференциация билингвом лексико-семантических и стилистических признаков слов русского языка обусловливают высокую степень национально-русского билингвизма, сводит к минимуму интерференцию на семантическом и стилистическом уровне. Так, при идентификации и использовании в речи терминов родства адыгейцы отмечают следующие соответствия: отец, папа – тят, ты; мать, мама – ны, нан; сын – къо; дочь –

пхъу; брат – шы; родной брат – янэ къылъфыгъэш, къош; двоюродный брат – ятэшым ыкъу (сын брата отца); сын брата матери - янэшым ыкъу; сын сестры отца - ятэшыпхъум ыкъу; сын сестры матери - янэшыпхъум ыкъу; старший брат - шынахьыжъ; младший брат - шынахьык1; сестра, сестрёнка – шыпхъу, шыпхъу ц1ык1у; родная сестра – ны къылъфыгъэ шыпхъу; старшая сестра – шыпхъу нахьыжъ; младшая сестра – шыпхъу нахьык1; тетя – янэшыпхъу (по отцу), ятэшытхъу (по матери); дядя – ятэш (со стороны отца), янэш (со стороны матери); бабушка – нэнэжъ (мать отца или матери) и т. д. Однако данные идентифицируемые слова не всегда совпадают по своей семантике. В РРА использование слов брат, сестра, тётя и дядя обычно не приводит к лексикосемантической интерференции. Однако косвенное влияние семантики слов родного языка сказывается в том, что адыгейцы часто прибегают к составным наименованиям типа сын брата отца, дядя со стороны отца, дядя со стороны матери, тетя со стороны отца, тетя со стороны матери. При отсутствии других видов интерференции подобное использование составных наименований мы относим к косвенной интерференции стилистического уровня. Наибольшее количество отклонений от лексико-семантических норм русского языка в РРА наблюдается при использовании производно-номинативных, вторичных значений русских слов, т. к. такие значения в сознании билингва могут соотноситься с особыми лексическими единицами родного языка, или идентифицируемое слово родного языка обладает собственной системой производно-номинативных значений. Так, русское слово лес обладает двумя номинативными значениями: «1. Деревья, стоящие во множестве на корню, а также пространство, обильно заросшее деревьями. 2. Собир. Срубленные деревья как строительный, поделочный и т. п. материал» [17;С. 176]. Идентифицируемое адыгейское слово мэзы имеет три значения: 1. Большая площадь земли, заросшая деревьями. 2. Дремучий лес. 3. Строевой лес. Основные номинативные значения идентифицируемых слов русского и адыгейского языков совпадают, а производнономинативные значения в каждом языке идентифицируются, в другом - особыми лексическими единицами. Значение «строительный материал» в адыгейском языке выражается при помощи слова псэолъапхъ, а двум последним значениям адыгейского слова в русском языке соответствуют слова джунгли и заросли. Общим для всех значений русского слова лес является наличие образа предметности, материальности, а для значений адыгейского слова общим является не только образ предметности, но и признак густоты, частотности встречаемых предметов (деревьев, кустарников и т. п.) на данной площади земли. Таким образом, конкретный характер функционирования производно-номинативного значения в русском и адыгейском языках может не совпадать, поэтому в РРА интерференция на лексико-семантическом уровне зависит от конкретной реализации в речи того или иного значения полисемантичного русского слова. Характер образования тех или иных типов лексических значений или видов переноса семантики в каждом национальном языке связан с языковым, образным видением того или иного народа. Так, во фразе «У, какой ты медведь», слово медведь приобретает в русском языке синтаксически обусловленное значение «неуклюжий человек», а в языковом сознании носителя адыгейско-русского двуязычия слово медведь может соотноситься со значением «сильный человек», здоровый, крупный человек, т. к. в родном языке адыгейца слово мышъэ имеет указанное значение с положительным оттенком. При идентификации деминутивных образований русского и адыгейского языков билингв может обнаружить абсолютное или частичное тождество или несходство в словообразовательных и, следовательно, в стилистических значениях и оттенках уменьшительности-ласкательности, уничижительности, увеличительности и т. д. Одному адыгейскому деминутивному слову тян в русском языке могут соответствовать лексемы мама, маменька, мамуля, мамулечка, мамуленька и т. д., обладающие разной степенью

уменьшительности-ласкательности. Следовательно, при идентификации однокоренных слов с деминутивным значением двуязычный индивид может не обнаружить тождественных по номинативному и деминутивному значению слов в родном и русском языках, а это может привести к интерференции. Например, студент спрашивает у преподавателя «Как Ваши делишки?», не подозревая, что в современном разговорном русском языке слово делишки несёт в себе уничижительную, а в некоторых значениях, даже отрицательную эмоционально-экспрессивную окраску, а не положительную. Интерференция в этом высказывании обусловлена тем, что билингв в данном случае исходил из основного, первичного значения слова дело «работа, занятие, деятельность», а не производных значений этого слова. Конечно, интерференция в указанном речевом произведении нейтрализуется самой ситуацией общения. Однако в этой речевой ситуации семантическая интерференция проявилась наиболее выпукло: мысль билингва была искажена из-за недостаточного знания семантической и стилистической структуры слова делишки. Та или иная лексема в словарном запасе билингва может отсутствовать, но в любой момент может войти в активное употребление. Поэтому очень важно предоставить в распоряжение билингва или преподавателя русского языка такой идеографический словарь, в котором лексический состав слов был бы представлен в виде строго организованных иерархических тематических и лексико-семантических групп слов, с чёткой семантической и стилистической дифференциацией, с учётом частотности, употребительности тех или иных лексем внутри каждой лексико-семантической группы слов. Билингв в процессе производства второязычной речи использует идентификацию лексико-семантической системы родного и второго языков более последовательно и сознательно, чем системы других уровней языка, т. к. слова в силу своей номинативной функции непосредственно участвуют при выражении мыслей и чувств, являясь строительным материалом для построения высказываний. Естественно, идентификация может идти за счёт прямых лексических соответствий контактирующих языков или за счёт дифференциации семантики и стилистических оттенков идентифицируемых слов. Необходимо отметить, что билингв принцип идентификации применяет только в том случае, если ему известна (и если таковая имеется) лексическая единица родного языка, т. е. если билингв овладел полностью или в необходимом количестве лексикой родного языка. В детском возрасте, когда идет формирование системы родного языка, принцип идентификации при производстве речевых произведений на втором языке индивид использует только по отношению к известным ему лексемам родного языка. Чем совершеннее знание лексической системы родного языка, тем больше количество единиц подвергается идентификации. Этот процесс овладения вторым языком интенсивнее происходит в городе и поселках городского типа республики, в районах со смешанным населением, чем в адыгоязычных сельских районах. Формирование лексической и других систем родного языка, если он используется в качестве единственного средства общения, сообщения и орудия выражения мыслей и чувств, в раннем детстве происходит стихийно под влиянием окружающей языковой среды. Находясь в двуязычной среде, ребенок использует принцип идентификации только известных ему слов и выражений родного языка с эквивалентными словами и выражениями второго языка. Такой процесс идентификации при усвоении второго языка у детей происходит стихийно-направленно, т. е. устанавливаются прямые соответствия между языковыми единицами родного и второго языков в условиях непосредственных языковых контактов. Поскольку обозначения определенных понятий, предметов, процессов и явлений в родном и втором языках обычно не совпадает, то в подобной ситуации ребёнок в языковом акте часто использует единицы обоих языков. Так, адыгоязычный ребёнок слову родного языка не нашел соответствия в русском языке, и он своё русское высказывание строит путём вкрапления элементов родного языка.

Например, вместо русской фразы «Давай будем играть вместе» он говорит «Нек1о будем играть вместе». Лексема нек1о обозначает в подобных синтаксических конструкциях адыгейского языка обычное приглашение к совместному производству того или иного действия. Однако прямое значение слова к1он «идти» довлеет над двуязычным ребёнком, и, на его взгляд, фраза «Идём, будем играть вместе» не отражает его действительной мысли, так как нет необходимости идти куда-либо (дети играли в песочнице). С другой стороны, лексема давай, если она известна ребенку, могла соотноситься с адыгейским къысэт, в значении «дай что-либо». Аналогичное явление происходит, когда адыгоязычный ребенок не знает соответствующего слова в родном языке, но в ходе общения с русскими детьми он усвоил русскую лексическую единицу. Например, ребенок обращается к матери: «Тян сыдигъу зоопаркым тызык1ощтыр крокодилмэ тяплъынэу?» (Мама, когда мы пойдем смотреть крокодилов?). В адыгейском языке слову крокодил соответствует лексема архъуажъ. Ребенок использовал русскую лексему крокодил, он только что усвоил. А ответ матери «Тхьамафэк1э тэ зоопаркым тык1ощт архъуажъмэ тяплъынэу» (Через неделю мы пойдем смотреть крокодилов) создал ситуацию для идентификации слов крокодил и архъуажъ. В данном случае ребенок усвоил обозначение понятия «крокодил» и в родном языке, что способствовало формированию в сознании данного ребенка лексической системы родного языка. Таким образом, интерференция в речи билингва на любом из контактирующих языков обусловлена отсутствием той или иной лексической единицы в его словарном запасе. Принцип идентификации в детском возрасте используется двуязычным индивидом в прямой зависимости от степени знания им лексической системы обоих языков. Идентификация не используется и не может иметь места, если не завершено формирование лексической системы родного языка. Она используется только в том случае, если формируется лексическая система второго языка, т. е. на начальных этапах развития двуязычия. Если интерференция в детской речи в большей степени обусловлена формированием системы родного и второго языков, то интерференция в речи взрослых, у которых сформировалась система родного языка, зависит от степени знания второго языка. Таким образом, интерференция в русской речи детей, воспитывающихся в двуязычной среде, наблюдается при производстве речевых произведений и на родном, и на втором языке, а интерференция в речи взрослых наблюдается в основном при создании речевых произведений на втором языке. Родная речь взрослого билингва с иноязычными вкраплениями уже воспринимается как насыщенная варваризмами. Это присуще взрослому населению сельских адыгоязычных районов. Следовательно, лексическая система второго языка формируется в сознании билингва постепенно за счёт овладения новыми единицами, а также за счёт постоянной стилистической и смысловой дифференциации усвоенного запаса слов. При создании речевых произведений на втором языке билингв может идентифицировать как единицы двух языков, родного и второго, так и единицы второго языка, т. е. идентификация может быть межъязыковой и внутриязыковой. При межъязыковой лексической идентификации сближаются или отождествляются лексемы двух языков на базе единого предметно-логического образа реалии объективной действительности, а при внутриязыковой идентификации – лексемы второго языка. Подобная идентификация может быть полной, или адекватной, и частичной. Частичная идентификация может привести к ложному сближению или фонетического облика слов, или лексикосемантических вариантов слов, что приводит к явлениям межъязыковой билингвальной паронимии. При полной межъязыковой лексической идентификации билингв устанавливает полное тождество не только между самими лексемами контактирующих языков, соотнесенных с одним и тем же предметно-логическим образом называемого предмета или явлениями

объективной действительности, но и со всеми семантическими и стилистическими свойствами идентифицируемых слов. Причем лексико-семантическая идентификация производится билингвом значительно быстрее, чем идентификация стилистических свойств слова, связанных с их функциональной принадлежностью к тому или иному виду стиля устной и письменной речи. Так, обозначения мер веса, временных отрезков, количественных показателей, наименования людей и их должностей, учреждений и т. д. билингвами идентифицируются на лексико-семантическом уровне практически без какихлибо интерференционных явлений в их второязычной речи: из речи водителя: … Тридцать седьмого года рождения; … до шестьдесят третьего года работал’ тракторист; … один год там работал; из речи молодого учителя: … Впервые переступаю порог школы, куда меня направили на работу. Первое сентября. Мой первый самостоятельный урок; из устной речи студента: …Когда утром, около десяти часов, я приехала домой, то увидела, что около дома собралась огромная толпа; …Когда я к костру подошёл, то увидел, что у костра три рыбака сидели; из речи учащегося: …Даже когда ты получишь пятёрку, это тоже маленькое счастье; …Мой любимый герой Юрий Гагарин. Он первым полетел в космос; …Он (Мересьев) полз несколько дней; …Генерал вёз мальчика пленного лет шести; …Он (Мцыри) три дня любовался природой, её героями, садами, лесами; Летом на больших каникулах я с папой поехала на отдых. Мы увидели двух зайчат. Прошло несколько минут, прибежала мама-зайчиха. Таким образом, при идентификации лексических единиц двух языков билингв опирается на семантику слов, на его понятийную сторону в первую очередь. При совпадении понятия и значения идентифицируемых слов во второязычной речи отсутствует лексикосемантическая интерференция, т. е. нет отклонений в использовании лексики второго языка и её содержательной стороны. Лексико-семантическая интерференция имеет место при использовании слов с конкретной, а не абстрактной и образной семантикой. В этом плане можно типологически выделить ещё следующие тематические группы слов, сближающихся по своим свойствам с терминологической лексикой: 1. Наименования временных отрезков и дней недели: минута, час, неделя, месяц, год, столетие, век, утро, вечер, ночь, день и др.; 2. Наименования размеров, признаков предметов и явлений: большой, маленький, короткий, длинный, красивый, смелый, железный и др.; 3. Наименования зверей, животных, птиц, рыб и т.п.: медведь, ёж, корова, овца, тигр, орёл, ворона, змея, сом и др.; 4. Наименования полезных ископаемых: железо, руда, уголь, серебро, золото, алмазы, изумруд, платина и др.; 5. Наименования растений и их частей: дерево, тополь, дуб, ветка, лист, корень, кора и др.; 6. Наименования одежды, обуви и их элементов: платье, шапка, рубашка, сапоги, воротник, подошва и др.; 7. Наименования жилища, его атрибутов, предметов домашнего обихода, мебели и пр.: дом, здание, комната, дверь, потолок, стена, тарелка, чашка, зеркало, ковёр и др.; 8. Наименования продуктов питания и др.: пшено, мясо, хлеб, суп, крупа, рис и др.; 9. Наименования музыкальных инструментов, предметов культуры и пр.: барабан, песня, танец, сцена и др. Перечисление тематических групп слов, использование которых обычно не приводит к лексико-семантической интерференции, можно было бы продолжить. Явление

транспозиции на лексико-семантическом уровне в речи билингва основывается на межъязыковой синонимии, т. к. если при фонетической транспозиции сближаются или отождествляются звуки двух языков, а затем используются во второязычной речи, то транспозиция на лексико-семантическом уровне основывается на сближении или отождествлении плана содержания лексем двух языков, т. е. во второязычную речь переносится не звуковой облик, физическая сторона слова, а его содержательная сторона. Если во второязычной речи используется слово, тождественное по содержанию и по звуковой оболочке, то мы имеем дело с полной лексико-семантической транспозицией. Например: кино – кино, аул – аул, трактор – трактор, комбайн – комбайн, стол – стол, шофёр – шофёр и др. Неполная лексико-семантическая транспозиция основана на тождестве семантики и на частичном сходстве звукового облика слов родного и второго языков: ср.: а)адыг. бэдзэр, 1экватор, 1экран, 1электричк, 1а1эропорт; б)драм, карт, тракторист-хэ-р, футболист-хэ-р и русск. а)базар, экватор, экран, электричка, аэропорт; б)драма, карта, тракторист-ы, футболист-ы. Первая группа слов различается незначимыми для смысла единицами фонетического уровня, а вторая группа – служебными морфемами, при сохранении производящей основы слова. Семантическая транспозиция основана только на сходстве или тождестве содержательной стороны слов родного и второго языков. Такие слова можно назвать разнокорневыми межъязыковыми синонимами типа цагэ – ребро, цацэ – вилка, цызэ – белка, фабэ – тепло, фыртын – метель и др. в отличие от лексико - фонетических межъязыковых синонимов типа бэдзэр – базар, 1экватор – экватор и лексикословообразовательных межъязыковых синонимов типа тракторист-хэ-р – тракторист-ы, футболист-хэ-р – футболист-ы и др. Использование подобных межъязыковых синонимов практически исключает лексикосемантическую интерференцию во второязычной речи билингва по следующим причинам. Во-первых, данные слова в большинстве своём однозначны, опираются на одно и то же предметно-логическое содержание, т. е. представляют собой своего рода понятийные межъязыковые синонимы. Во-вторых, значительная часть слов представляет собой тот или иной тип лексем общего словарного фонда русского и адыгейского языков. В основном это заимствованные слова, русизмы, этнографизмы, топонимы, которые усваиваются на родном языке носителями двуязычия в процессе обучения в общеобразовательных, средних специальных, профессионально-технических и высших учебных заведениях. Интерференция в РРА проявляется в тех случаях, когда билингв использует полисемантические слова, типологически не сходные по семантике. Интерференция возникает, во-первых, в результате слабого знания всего объёма семантики и всех стилистических средств и свойств русских слов из-за неправомерного установления тождества слов русского и родного языков, во-вторых, неправильным сближением семантики или фонетического облика слов русского языка. В результате подобной идентификации проявляется межъязыковая билингвальная паронимия, под которой мы понимаем особый вид лексико-семантической интерференции, возникающей при использовании одного русского слова вместо другого в силу недостаточного знания семантико-стилистических категориальных свойств лексем второго языка. Межъязыковая билингвальная паронимия может возникать в результате сближения как однокорневых и лексико-фонетических вариантов, так и разнокорневых слов. Такое сближение возможно на базе семантического или лексико-фонетического сходства двух слов второго языка. Например, Они думали, что связной перед смертью расскажет (вм. выдаст) подпольщиков; Мой товарищ Шумаф сидит (вм. живёт) на берегу озера. …В армию забрали (вм. призвали) в восемьдесят втором году; …Потом меня демобилизовали домой; …Один год там работал, потом водохранилище появился; … Радикулит болел (вм. болел радикулитом); …Он был начало (вм. сначала) комбайнёром;

С девяти утра и до восемнадцати ноль-ноль часов вечера написал (вм. писал) списки жильцов поселка и объявления; …Они должны были бежать (вм. пробежать) 100 метров; …Он хотел вечером ходить (вм. пойти) в библиотеку; Больного нужно было выносить (вм. вносить) на третий этаж; Подснежники вспоминают (вм. напоминают) нам весну; Тигр набрал (вм. собрал) последние силы; Наш кооператив воздвигает (вм. строит) дом в ауле Хатукай; Фермеры выращивают (вм. производят) много мяса и молока. Анализ отклонений от норм русского словоупотребления в приведенных выше высказываниях билингвов-адыгейцев даёт основание выделить два типа интерференции: собственно лексико-семантическую интерференцию и лексикограмматическую интерференцию. Адыгейцы-билингвы употребляют глаголы в несвойственном ему значении. В адыгейском языке слово ы1отэн «расскажет» передает понятия «рассказать и выдать», а глагол щыс «сидит» обозначает понятия «сидит» и «живёт», поэтому билингв пользуется ими недифференцированно. Так, использование двуязычными адыгейцами лексемы забрать в значении «призвать в армию» и «назначить, перевести на новое место работы» являются немотивированными по семантико-стилистическим признакам данного слова. Вместо официально-деловых призвать и назначить билингв использует разговорно-просторечное слово забрать «взять, захватить кого-либо силой, помимо его воли». Лексико-семантическая билингвальная паронимия имеет место, когда билингв: 1. Сближает стилистические или лексико-стилистические синонимы самого русского языка и использует их немотивированно в каком-либо стиле речи (ср. разг.-прост. поставить вм. офиц.-делов. назначить); 2. Сближает слова разных синонимических рядов (попадаться вм. встретиться, собирать вм. проводить (конкурс), воздвигает вм. строит, выращивает вм. производит); 3. Сближает однокоренные слова, имеющие разные значения (середина вм. среди, начало вм. сначала, написать вм. писать и др.). Первый тип лексико-семантической билингвальной паронимии обусловлен влиянием русского просторечия и южнорусского говора и встречается в первой и второй изоглоссе (первой и второй ступени билингвизма) русской речи адыгейцев-билингвов, проживающих в смешанных районах и городах республики (Тахтамукайский, Красногвардейский районы и г. Майкоп): Аслан ложит (вм. кладёт) инструменты в сумку; Ложи (вм. клади) книги на парту; Он обратно (вм. опять) нарушает распорядок дня. В сельской местности подобная интерференция более регулярна, чем в городе. В русской речи горожан-билингвов подобная интерференция становится нерегулярной, но заметней становится влияние официально-деловой, профессиональной лексики в непринужденной речи билингва. Второй тип лексико-семантической паронимии имеет место обычно в первой изоглоссе РРА, так как на более высокой ступени адыгейско-русского двуязычия (пятой-седьмой ступени) билингв проводит четкую дифференцию семантики используемых русских слов, что связано с повышением образовательного и культурного уровня носителей двуязычия. Наиболее устойчивым в РРА является третий тип лексико-семантической паронимии, т.к. билингв не может провести четкую границу между словообразовательными и формообразовательными морфемами русского языка, т. к. одни и те же морфемы могут выполнять в разных словах обе служебные функции. Чаще всего наблюдается интерференция в использовании приставок с-, на-, во- (вы-), по-, про-, и др.: Они должны были плыть (вм. проплыть) 500 метров. Азамат должен писать (вм. написать) заявление (ср. списать, написать, вписать, выписать, пописать, прописать; сходить, находить, входить, выходить, походить, проходить и сделать, наделать, вделать, выделать, поделать, проделать). Связано это с тем, что деривационные значения русских служебных морфем абстрактны и, в отличие от аналогичных значений морфем родного языка, полифункциональны, т.е. нет какой-то определенной закрепленной связи с

вещественным значением корневой морфемы. Третий тип лексико-семантической интерференции в определенной мере граничит с лексико-грамматической интерференцией, которая сочетает в себе одновременно отклонения от лексико-семантических и грамматических норм второго языка. Если собственно лексико-семантическая интерференция не искажает основную мысль (естественно, до определенного предела) билингва, то лексико-семантическая интерференция, сопровождаемая отклонениями от норм грамматического словоупотребления, чаще всего приводит к двусмысленности, искажению мысли. Например, радикулит болел вместо «болел радикулитом» или «радикулит беспокоил»; «Потом я тоже решил сюда поехать» вместо «Потом я тоже решил сюда приехать» или точнее «Потом я тоже решил туда поехать»; У неё на шее висели драгоценные колья» вместо «У неё на шее висело (было) драгоценное ожерелье». Таким образом, лексико-семантическая интерференция на различных ступенях двуязычия проявляется не одинаково. В первой изоглоссе РРА моносемантические слова, лексические единицы общего словарного фонда используются большинством без заметных затруднений, а во второй изоглоссе РРА с расширением словарного запаса билингва, с усвоением большого количества лексических единиц, разнообразных по семантическим, стилистическим свойствам, интерференция проявляется на глубинном уровне, т. к. процесс мышления на втором языке требует нового осмысления системных отношений словарных единиц, их сочетаемости и соотношения с речевой практикой носителей второго языка, т. е. формирование навыков языкового чутья обусловлено взаимодействием систем лексико-семантического и грамматического строя иноязычной речи. Переход от межъязыковой идентификации к внутриязыковой обусловливает лексико-семантическую интерференцию во второй изоглоссе. Анализ русских речевых произведений двуязычных адыгейцев показывает, что внутриязыковая идентификация используется билингвом на высокой ступени адыгейско-русского двуязычия, т.е. высокая языковая и речевая компетентность билингва-адыгейца достигается лишь на седьмой ступени, когда второй язык в сознании двуязычного становится действительно средством мышления, орудием формирования мысли.

На основную страницу В раздел 4.4.Грамматический аспект русской речи адыгейцев Чтобы использовать второй язык в своей основной – коммуникативной функции, билингву необходимо создавать такое речевое произведение, которое выражало бы его мысль. Таким речевым произведением является высказывание , организованная особым образом единица речи . Минимальной единицей речи, выражающей мысль человека, является высказывание, соответствующая простому предложению в системе языка . Мы не склонны разделять точку зрения, согласно которой в речи могут функционировать высказывания, не имеющие «грамматического оформления, специально предназначенного для единицы сообщения и, следовательно, всего комплекса соответствующих грамматических характеристик» [186;С. 7], т.к. высказывание в речи может иметь не только грамматическое оформление, но и собственные, дополнительные экстралингвистические средства выражения мысли. Если признать, что «простое предложение – это такое высказывание, в основе построения которого лежит отвлеченный грамматический образец (структурная схема, предикативная основа), специально предназначенный языком для построения отдельной относительно самостоятельной единицы сообщения» [186; С. 8-9], то мы должны признать не соотносительность, а тождество предложения и высказывания, в то время как каждая единица обладает собственной организацией, собственными параметрами измерения. В данной работе не ставится задача установления различий между языком и речью или их единицами. Отправной точкой анализа второязычной речи мы считаем такое высказывание, материальная и содержательная сторона которого представлена в виде (как минимум) ядра (предикативной основы) речи , а для предложения как единицы языка – структурная схема . Любая реализация языка, будь то письменная или устная форма, - это есть выражение системы языка в целом или в его частностях, это уже реалия речи, а не языка. Функционирующие в речи единицы языка становятся элементами единицы речи – высказывания. Поэтому для нас высказывание есть объект изучения лингвистики, а не только других смежных дисциплин в науке. Отражательная способность человеческого мышления обусловливает создание единиц мысли, которые находят свое выражение в речевых произведениях, т.к. «говоря о функционировании языка, мы, по сути дела, говорим о речи или речевых произведениях» [198; С. 292]. В многочисленных исследованиях (см. библиографию в конце работы), посвященных анализу интерферентных явлений в русской речи нерусских, отклонения от норм литературного языка рассматриваются через призму грамматических и других категорий и понятий русского языка. Подобный подход закономерен, оправдан и результативен при контрастивно-типологических исследованиях. Выявленные типологические расхождения могут служить отправной точкой для определения потенциального поля интерференции. Однако, как мы знаем, реальное поле интерференции отличается от потенциального. Следовательно, анализ высказываний во второязычной речи нельзя вести через призму второго языка. Более перспективным и правильным в теоретическом и практическом аспекте представляется анализ конкретной второязычной речи, который необходимо вести через призму родного языка, т.е. необходимо проделать тот же путь, что и билингв,

который при создании речевых произведений отталкивается не от грамматических признаков членов вы c казывания, а от реализации своей мысли в целом, единицами которой являются образ действия – процесса – состояния , субъекта действия и представления об объектных, пространственных и т.п. отношениях и значениях, так как билингв создает речевые произведения без апелляции к каким-либо грамматическим категориям и понятиям, что, впрочем, делает и одноязычный индивид. Соотношение членов высказывания с теми или иными грамматическими правилами и законами является вторичным этапом порождения речи и происходит в момент реализации своей мысли посредством системы языка, т.к. только «в речевом раскрытии реального содержания связи и взаимодействия предметов и явлений действительности» [57;С.411] мы имеем дело с лингвистической стороной высказывания . Таким образом, поскольку язык является орудием мышления, билингв в зависимости от уровня владения двуязычием в различной степени пропускает их через системы своего родного речевого мышления или через призму родной речи. Единицы мысли проходят через эту систему до тех пор, пока в сознании билингва не сложится система второго языка, которая становится способной отражать объективную действительность. При анализе речевых произведений билингва, во- первых, необходимо рассматривать простое высказывание как целостную единицу второязычной речи, во-вторых, выделить два основных организующих центра высказывания: 1) сочетание членов ядра, выражающее предикативность, 2) сочетание членов ядра с зависимыми дополняющими членами высказывания, выражающие объектные, объектносубъектные, пространственные, определительные и др. значения и отношения. Действие и субъект действия находят отражение в ядре высказывания, которое соотносится с тем или иным временным планом действительности. В лингвистике соотношение высказывания и действительности названо предикативностью [60;С.85-86]. Предикативность в предложении выражается при помощи главных членов предложения, соотнесенных с членами ядра высказывания, причём глагольная форма несёт основную нагрузку. Ядро высказывания может быть осложнено значением реальностинереальности, а также распространенно дополнительными значениями, которые характеризуют значения отдельных членов ядра высказывания (объектные, пространственные, определительные и др.) или все высказывание в целом (детерминанты, зависимые высказывания) и т.д. Лексическое наполнение структурной схемы или модели предложения обусловливает не только реализацию мысли, но и обнаруживает семантико-грамматическую взаимосвязь как членов ядра высказывания, так и его дополняющих членов, т.к. в речевом произведении лексемы, представленные какой-либо словоформой, оказываются связанными не только семантическими свойствами, но и структурно-грамматическими отношениями [258; С.5-57]. В наиболее частотных по структуре высказываниях ведущая роль принадлежит спрягаемым формам глагола, которые в определенной степени предопределяют наличие производителя действия или его отсутствие, а в некоторых случаях - продукт, признак, качество этого действия. Когда мы говорим, что личные формы глагола «предопределяют» функционирование тех или иных словоформ в зависимых конструкциях или слов в независимых конструкциях, то подчеркиваем не столько главенствующую, предопределяющую грамматическую функцию глагола, сколько указываем на роль глагола-сказуемого как основного выразителя предикативности.

В этом плане нам представляется совершенно оправданным преимущественное внимание ученых-лингвистов и методистов республики к проблеме сравнительной типологии глаголов, главных членов предложения адыгейского и русского языков [См. 31; С. 3-32, 32; С. 70, 34; 52, 36; 54-61, 38; 67-71; 27; С. 7-10 и др.], а также проблеме функционировании глаголов в РРА [См. 34; С. 52]. Поскольку работа З. У. Блягоза освещает подробно возникающую интерференцию в РРА при использовании глаголов, на наш взгляд нет необходимости проведения повторного детального исследования этого явления. Вместе с тем, исходя из собственного материала и своих теоретических установок, считаем необходимым, высказать свои соображения относительно некоторых принципиальных в теоретическом отношении положений первой части данной работы З. У. Блягоза и предложить иной подход в интерпретации интерференции при использовании глагольного управления адыгейцами в своей русской речи. Можно согласиться с З.У. Блягозом в том, что различия в видо-временной системе глагола русского и адыгейского языков приводят к интерференции, что изолированное рассмотрение типичных ошибок в использовании глаголов в РРА в зависимости от вида и времени может носить только условный характер, потому что в одной и той же интерфереме РРА обычно присутствуют отклонения как от видовой, так и временной формы русского глагола, т.е. интерференция носит синкретический характер. Рассмотрение типологических схождений и расхождений в глагольной системе русского и адыгейского языков вскрывает только потенциальное поле интерференции. Использование конкретной личной формы глагола в русской речи нерусских определяется не только различием видо-временных форм, но и «лексическими и синтаксическими средствами выражения аспектуальности» [42;С.176], т.к. любая видовременная форма русского глагола взаимодействует непосредственно с другими категориями и выступает только «в контексте определенной конструкции, выполняя функции, обусловленные смыслом высказывания, его предназначением, его лексическим наполнением» [42; С. 177]. На возникновение интерференции в РРА в определенной степени оказывает влияние, безусловно, наличие общего лексического значения, семантики глагольного действия в видовых парах. Однако чем объяснить тогда тот факт, что интерференция наблюдается и при использовании одновидовых глаголов? На наш взгляд, и в данном случае действуют общие закономерности восприятия и понимания билингвом лексических единиц, различающихся нюансами семантики. Во-первых, для адыгейцев значения предела действия и протяженности действия, положенные в основу выделения глаголов совершенного и несовершенного вида, не представляются тождественными и потому не воспринимаются как грамматические формы одного и того же слова. В этой связи хотелось бы отметить, что А.А. Потебня, Ф.Ф. Фортунатов [229;С. 4462, 176;С.406 и др.] в различных видовых образованиях от одной и той же основы усматривали не разные формы слова, а разные слова. Попутно заметим, что положенные в основу выделения видов глагола значения «ограниченное пределом целостное действие» и «не обладающих признаком ограниченного пределом целостного действия» [186;С.583] фактически носят сугубо семантический характер, т.к. такие значения трудно рассматривать как тождественные, и, следовательно, разные звуковые комплексы с близкой семантикой нельзя признать формами одного слова, т.к. наличие одновидовых глаголов свидетельствует скорее всего не об отсутствии полной парадигмы, а о существовании особого класса, особой подсистемы глаголов. В адыгейском языке разным видовым парам русских глаголов весьма часто соответствуют разные глаголы. Аналогичное явление наблюдается и в многозначных словах. Если для обоснования того

или иного положения проводить аналогию [197;С.143], то, как общность места и способа образования, коррелятивных по твердости – мягкости согласных не может служить основанием отнесения их к вариантам фонем, так и близость или общность значения глагольного действия (не тождественность!) является недостаточным для признания парных, коррелятивных глаголов формами слова. Во-вторых, на устойчивые проявления регулярной интерференции в первой изоглоссе РРА оказывают влияние не только видовременные различия в системе русского и адыгейского языков, но и многообразие словоизменительных классов русских глаголов, «принадлежащих одному и тому же спряжению и характеризующихся тождественным формальным соотношением основ прошедшего и настоящего времени» [186;С.647]. В конкретных речевых высказываниях билингвов–адыгейцев структурные особенности глагольного формообразования родного языка переносятся на его русскую речь. Разнообразные видовые значения русских глаголов в адыгейском языке передаются сложной системой глагольных временных форм. Этим объясняются ошибки в употреблении глаголов совершенного и несовершенного вида. Наиболее часто встречаются отклонения – смешение форм будущего времени: образование от глаголов совершенного вида форм будущего сложного и, наоборот, от глаголов несовершенного вида – форм будущего простого. Второе явление встречается сравнительно редко: Народ хотел выбирать (вм. выбрать) его депутатом; Облачко росло, наконец, покрывало (вм. покрыло) все небо; Мы не успеем записать (вм. не успеваем записывать) ; Гроза освежит (вм. освежает) природу. Наблюдается ошибочное употребление форм настоящего времени вместо будущего простого или наоборот: Я с ним нередко встречусь (вм. встречаюсь) ; Он скоро стучит (вм. постучит) ; Я вам говорю (вм. скажу) потом (Из сочинений абитуриентов). Распространенным интерферентным явлением в речи адыгейцев-билингвов является употребление формы сложного будущего времени с инфинитивом совершенного вида: буду посмотреть (вм. буду смотреть), буду прийти (вм. буду приходить), буду списать (вм. буду списывать), буду сказать (вм. буду говорить) и т.д. Если проанализировать русские речевые произведения адыгейцев, в которых необходимо ситуативно использовать два глагола одного и того же вида, то можно отметить закономерную и регулярную тенденцию употребления разных видо-временных форм глагола: …Андрей Соколов бросил всю свою одежду и скажет. … Я пришел к нему и докладивал. Причиной подобной интерференции, по мнению З.У. Блягоза, является то, что в адыгейском языке отсутствует категория глагольного вида [34;С.52]. На наш же взгляд, интерференция вызвана различием конкретных форм реализации временных форм русского и адыгейского языков. В русском языке временные значения последовательности или одновременности взаимно обусловлены, поэтому глагольные формы, образуя цепочку, однородны по грамматическому значению вида и времени. В адыгейском же языке при выражении аналогичных временных значений (последовательности, одновременности) используются глагольные формы, обозначающие разные временные промежутки или разные действия. Таким образом, наблюдается ошибочное употребление форм настоящего времени вместо будущего простого или наоборот: Я с ним нередко встречусь (вм. встречаюсь) ; Он скоро стучит (вм. постучит) ; Я вам говорю (вм. скажу) потом (Из сочинений абитуриентов).

В приведенных нами примерах, в которых билингвы описывают эпизод встречи Соколова с комендантом лагеря, респонденты, осуществляя мысленный перевод, используют разновидовые и временные (в первом примере) формы глаголов. С другой стороны, при обучении русскому языку глагольные формы дожить и докладывать, закусить и закусывать преподносились как грамматические формы одного и того же слова. Следовательно, во-первых, подобные пары воспринимаются билингвом как равноправные, поэтому в речевой практике употреблена одна форма вместо другой. Вовторых, формы докладывать и закусывать в речевой практике более частотны, чем формы совершенного вида. В - третьих, на РРА воздействует система форм первого словоизменительного класса первого подкласса глаголов [186;С.648-649], парадигма которого сохраняет в своей основе видовые аффиксы (ср. докладывать: докладываю, докладывал и атаковать: атакую, но атаковал , хотя тот и другой глагол мотивированы именами существительными). О закономерном характере влияния изложенных выше причин свидетельствует и тот факт, что из 18 респондентов, написавших об Андрее Соколове в сочинении «Мой любимый герой», только один использовал правильные формы бросил и сказал , пришел и дожил , выпил и закусил. Таким образом, не в отсутствии морфологических способов выражения вида в адыгейском языке (синтаксически можно выразить значения сов. и несов. вида), а в различиях систем временных форм и способов формообразования необходимо искать коренную причину возникновения интерференции в РРА. В этом нас убеждает еще тот факт, что интерференция в области видо-временных форм носит регулярный, синкретический характер в первой изоглоссе РРА , когда еще сказывается традиция изучения в школьной практике коррелятивных глаголов как форм одного и того же слова. В то же время как во второй изоглоссе РРА все еще проявляется интерференция, вызванная только воздействием способов русского формообразования, т.е. устойчивое проявление интерференции обусловлено не столько отсутствием, сколько близостью (но не тождественностью) тех или иных структурных особенностей двух языков. Именно об этом свидетельствуют и исследования дагестанских, татарских, осетинских [См. 8;С. 22,45;С.169 и др.] ученых-лингвистов. И это является закономерностью в любой русской речи нерусских, т.к. труднее преодолеть сложившиеся, устоявшиеся морфологические, фонетические стереотипы родной речи, если они близки к аналогичным стереотипам второго языка, чем овладеть новыми стереотипами.

Из грамматических категорий русского языка отсутствующих в адыгейском языке, категория рода не может быть выражена синтаксически или иными способами, т.е. в языковом сознании адыгейцев отсутствует совершенно даже понятие о данной грамматической категории. Категория рода в адыгейском языке находит отражение лексически в виде дифференциации лиц по признаку пола только в отдельных словах типа: папа – ты; мама – ны; сын – къо; дочь – пхъу; брат – шы старший брат шынахьыжъ ; младший брат – шынахьык1 ; сестра - шыпхъу, сестренка - шыпхъу ц1ык1у; бабушка – нэнэжъ (мать отца или матери), дедушка - тэтэжъ (отец отца или матери) и т.д. Наши материалы подтверждают сделанные раннее другими исследователями [256; С. 543, 180; С. 478, 34; С. 52, 236;С. 18 и др.] выводы о том, что отсутствие категории рода в адыгейском языке оказывает влияние на РРА при использовании русских слов, обладающих данной категорией, в том числе и на употребление глагольных форм прошедшего времени и причастий. Однако возникающая интерференция при использовании слов с грамматическим значением рода не является типологически адекватной интерференции, обусловленной отсутствием в родном языке адыгейцев категории вида. Как категория вида пронизывает всю систему временных форм глагола [209;С.171], так и категория рода присутствует в любой падежной форме имени, кроме, естественно, множественного числа прилагательных, порядковых числительных и т.п. В этом плане необходимо выделить доминирующие и зависимые факторы, оказывающие влияние на употребление слов со значением мужского, среднего и женского рода, одушевленности и неодушевленности. К доминирующим факторам мы относим отсутствие данных категорий у существительных адыгейского языка, что вызывает соответствующую интерференцию, а к зависимому фактору – наличие категории рода в русском языке у глаголов прошедшего времени, прилагательных, причастий, местоимений, числительных. Зависимость эта проявляется в обусловленном характере значения рода в лексико–грамматических категориях слов, в то время как существительные обладают категорией рода вне зависимости от контекста, от их валентности. Отражением такой обусловленности является наличие особой синтаксической связи слов – согласования. Наличие согласования в именных словосочетаниях или предикативном сочетании слов для адыгейца не мотивированы ни грамматически, ни лексически, ни семантически. Сочетания имен с глаголами прошедшего времени (в ядре высказывания), прилагательными и т.п., в языковом сознании двуязычного адыгейца мыслятся в виде грамматических фразеологизированных выражений из-за отсутствия всякой мотивированности, т.к. аналогов подобной зависимости синтаксических связей в родном языке и родном языковом мышлении не имеется, за исключением отдельных случаев согласования в числе членов предикативного ядра. В исследованиях по интерференции не уделяется должного внимания анализу усвоенных речевых стереотипов и их частотности употребления, оказывающих влияние на употребление близких по структурнограмматическим признакам речевых образцов [76;С. 102], но различающихся по семантическим признакам.

Имя существительное – одна из самых богатых по своему значению и разнообразию грамматических категорий частей речи. Общее значение существительного в русском и адыгейском языках совпадает. Имена существительные в контактирующих языках обозначают: 1)названия лиц и живых существ: человек – ц1ыфы, корова – чэмы ; 2)предметы реальной действительности: окно – шъхьангъупч1, дерево – чъыгы ; 3)вещество: молоко – щэ, масло – тхъу ; 4) явления природы: ночь - чэщы, день – мафэ ; 5)научные, общественные и политические понятия, различные термины: прилагательное – плъышъуац1, существительное – пкъыгъуац1 ; 6)действие и состояние: бег – чъэныр, дремота – чъые ; 7)различные признаки, свойства и качества: верность – шъыпкъэныгъ, терпимость – щы1эныгъ, красота – дэхэныгъ . По своему лексическому значению они в адыгейском языке соотносятся с прилагательными; 8)названия фактов, событий, явлений: собрание – зэ1ук1, пожар – маш1о ; и другие, т.е. все, о чем можно спросить, кто (хэт?) и что (сыд?). Значение предметности у отвлеченных существительных выражается не лексически, а грамматически, т.е. они обладают грамматическими категориями рода, числа и падежа, которые характеризуют имя существительное в русском языке. Морфологические признаки имен существительных в контактирующих языках не совпадают. Морфологическая структура русского имени существительного сложнее, чем адыгейского. В отличие от русского, имена существительные в адыгейском языке характеризуются наличием грамматической категории определенности-неопределенности, имеющими формы единственного и множественного числа; категорией падежа, выражаемой парадигмой склонения, состоящей из четырех падежей: именительного, эргативного, творительного, превратительного, и категорией притяжательности. Синтаксические функции имен существительных в предложении в контактирующих языках почти одинаковы – они могут выполнять в предложении функции всех членов предложения. Чаще выступает существительное в роли подлежащего и дополнения, но может употребляться и в роли именной части составного сказуемого, несогласованного определения, обстоятельства и т.д. Существительное в адыгейском языке может быть как главным членом предложения, так и второстепенным: Мыр хьэ «Это собака», Хьэ ымышх къо ригъэшхырэп «Собака, что сама не ест, то свинье не дает». Имена существительные в русском языке обладают синтаксическим свойством иметь согласованное определение, которое может быть выражено прилагательным (солнечный свет) , причастием (смущенный взгляд) , местоимением (этот стол) , порядковым числительным (первый ученик) . Они могут входить также в словосочетания с глаголом (знать место) , наречием (езда верхом) , безлично-предикативными словами (жаль бездомных) . В адыгейском языке имена существительные также сочетаются с глаголом ( взять тетрадь «тетрадыр штэн» ). Существительные в контактирующих языках в зависимости от их смысловых значений и связанных с ними грамматических особенностей распадаются на следующие лексикограмматические разряды: а) нарицательные и собственные; б) одушевленные и неодушевленные; в) конкретные и абстрактные; г) вещественные и собирательные. В адыгейском языке категория грамматического рода, как сказано было выше, отсутствует, поэтому имена существительные не распределяются по родам, как это имеет место в русском языке. Родовое различие в названиях людей и некоторых животных в адыгейском языке проводится по признаку естественного пола. Однако нужно сказать, что в адыгейском языке имеются специальные способы выражения только «реальных родовых представлений», которые соответствуют естественному полу живых существ.

Различия по признаку пола в названиях людей и некоторых животных могут выражаться в адыгейском языке так же, как в русском - лексически. Лексический способ заключается в том, что названия женского и мужского пола выражаются разными словами, обозначающими противоположное значение по признаку пола. Таким образом, слова выражающие родственников, лиц мужского и женского пола обозначаются разными лексическими единицами: л1ы – муж / шъуз – жена, хъулъфыгъ – мужчина/бзылъфыгъ – женщина, ты – отец / ны – мать , къо – сын/пхъу – дочь, к1алэ – парень/пшъашъэ – девушка . В адыгейском языке имеются особые названия для самцов и самок некоторых домашних животных: т1ы – баран/мэлы – овца, быгъу – бык / чэмы – корова, атакъэ – петух / чэты – курица и др. Названия всех животных, пол которых не интересовал человека в его хозяйственной практике, в том числе и названия птиц, насекомых, пресмыкающихся, не имеют родовых вариантов: цызэ – белка , баджэ – лиса , тыгъужъ – волк , тхьак1умк1ыхь – заяц , блэ – змея , шъомп1эжъ – жук и т.д. При необходимости уточнения пола названных живых существ используются лексические единицы хъу (самец) и бзы (самка) . В русском языке в зависимости от рода существительного определяющие слова меняют свои окончания, в адыгейском же нет: Голуб ое небо > уашъо (небо) голуб ая кофта адыг. шхъуант1э > кофт (кофта) голуб ой мяч > 1эгуау (мяч) Пол небольшого количества слов выражается синтетическим способом, т.е. основой в составе сложного слова. Так, названия животных женского пола образуются при помощи слова бзы (самка), мужского пола – при помощи слова хъу (самец), присоединяемых к общему, как бы «внеродовому» названию данного животного: хьа-хъу – кабель , хьа-бзы – сука , къазы-хъу – гусак , къазы-бзы – гусыня. Морфологический способ состоит в том, что имена существительные, обозначающие названия лиц женского пола, образуются от существительных, обозначающих названия мужчины, посредством особых окончаний. Можно выделить два типа образования названий женщин в русском их варианте морфологическим способом: а) образование фамилий женщин от фамилий мужчин посредством окончания – а : Джебатыров – Джебатырова, Хапачев – Хапачева, Джамбулаев – Джамбулаева . Русская огласовка адыгейских фамилий в адыгейском языке появилась под влиянием русского языка в связи с этим и морфологический способ различия женского рода в фамилиях. В основной своей массе адыгейские фамилии по форме формальных родовых показателей не имеют: Паранук, Миш, Тугуз, Хабаху, Машбаш, Панеш и т.д. В словарный состав адыгейского языка вошло в начале 20 века много русских существительных женского рода, обозначающих лиц женского пола по профессии, занятию, деятельности, образованных от существительных мужского рода посредством суффиксов –к(а), -ниц(а) : артист – артистк, адыг – адыгейк и т.д.

Таким образом, в адыгейском языке категория рода отсутствует; в контактирующих языках проявляется тождество в содержании и выражении пола существительных, обозначающих людей и животных. Анализ выполненных заданий показал, что из 414 учеников справились с ним 210, т.е. 53%. Учащиеся могут определить существительное как часть речи в тексте, стоящих в именительном падеже единственного числа: березка, рябина, край, куст, сад, детство . Те же, которые не справились с заданием, назвали в качестве существительных следующие слова: навек ( убрана, против – вариант задания №2; около – вариант задания №4). Учащиеся–адыгейцы отнесли эти слова к существительным по окончаниям –а, -о и конечным твердым согласным . В то же время не были выделены следующие имена существительные: рекой, звездою, в краю ( ножкой – задание №1, иней - задание №4). Данные имена существительные учащиеся 5 классов отнесли к именам прилагательным по окончаниям –ой, -ою, -ей : имя сущ.: березка, рябина, навек, взгляд, сад, детство ; другие части речи: рекой, звездой, родной, счастливою, любимый. Задание №2 выполнило 296 учеников. Справились с заданием 143 ученика – 48,6%. Анализ ошибок показал, что двуязычные адыгейцы существительные типа с севера, с небес, льда, крыльца (1в.), деревца (1в.), дождя (2в.), соревнование (2в.), чемпиона (2в.), великана (4в.), зерна (4в.), семена (4в.), отнесли к женскому роду по окончанию –а, -я ; существительное хвоинок – к мужскому роду, (по конечному твердому согласному); у существительных в воздухе, при снегопаде, парке (1в.), порядке (4в.), земле (4в.) определили средний род по окончанию –е . Вместе с тем, существительные весной, зимой, ученые, пеленой не распределили по родам. В задании №3 учащиеся-билингвы допускают много ошибок в определении рода имен существительных, стоящих в косвенных падежах. Результаты анализа этого задания отображены в таблице: Таблица №4.

Класс 5

кол-во справились с допустили 1 учащихся заданием % ошибку 281

46,4

8,4

не справились с заданием, допустили более 6 ошибок, % 38,4

не приступали к заданию % 6,8

Наиболее распространенными ошибками учащихся-билингвов в определении рода существительных в косвенных падежах являются слова, где: а) окончание родительного падежа –а, -я существительных мужского и среднего рода единственного числа билингвы-адыгейцы смешивают с окончаниями именительного падежа существительных женского рода единственного числа ( стола, малыша, цветка, поля, неба , обозначая существительными женского рода, вместо стол, малыш, цветок – м. р., а поле, небо – ср. р.); б) окончание дательного падежа –е имен существительных женского рода единственного числа билингвы смешивают с окончанием существительных среднего рода ( березке, площадке, воде, цапле , обозначая существительными среднего рода, вместо береза, площадка, вода, цапля – женского рода); в) нулевое окончание родительного падежа множественного числа имен существительных 1 склонения и некоторых существительных 2 склонения адыгейцы-билингвы смешивают с нулевым окончанием существительных мужского рода именительного падежа ( берез, осин, окон обозначая существительными мужского рода, вместо береза, осина – ж. р., окно – ср. р.); г) окончание предложного падежа -е существительных трех родов единственного числа адыгейцы-билингвы смешивают с окончанием именительного падежа существительных среднего рода единственного числа ( на ветке, на небе, о свете – обозначают существительными ср. р., вместо ветка – ж. р., свет – м. р., небо – ср. р.). Таким образом, изучение склонений имен существительных и значений падежей проводится в школах республики в соответствии с программой и учебниками для национальных школ после изучения рода. В результате учащиеся-билингвы выполняют работу механически: по окончанию существительных определяют род, не задумываясь, в каком числе и падеже стоят существительные, не поставив в начальную форму (именительный падеж единственного числа). Систематически не проводится синтаксический разбор предложений, морфологический разбор имен существительных (где для морфологического разбора сначала необходимо поставить существительное в им.п. ед.ч., потом – определить род). Задание №4 выполнило 217 учащихся-билингвов. Результаты выполнения этого задания представлены в таблице №5:

Класс 5

кол-во всего учащихся слов 237

2159

существительные, род которых определяется по значению

существительные, род которых определяется другими способами

м. р.

М. р.

ж. р. 812

926

ж. р. 202

219

Анализ ответов адыгейцев-билингвов по этому заданию показал, что им известно незначительное число имен существительных, род которых определяется по значению, о чем свидетельствует качественный состав подобранных слов. Число лексических вариантов невелико. Частотность повторения слов очень высока: папа (191), дядя (156), мужчина (178), дедушка (201), юноша (183), сестра (219), мама (291), тетя (181), бабушка (198), девочка (197), женщина (209), жена (214), невеста (89). Большинство учащихся-билингвов, которые затруднились в выполнении задания, определили по значению род следующих существительных сосед (28), друг (16), хозяин (11), жених (39), соседка (51), хозяйка (9), хотя их род можно определить по формальным признакам: по основе на твердый согласный – м.р. и суффикс –к(а) .

Условием задания №5 было «в данных словосочетаниях допишите окончания и определите род имен существительных» наибольшую трудность вызвало словосочетание проигранное пари . Из 194 адыгейцев-билингвов неправильно определили род 135 учеников. Результаты выполнения задания №5 отражены в таблице №6: Таблица №6 Количество Справившихся выполнивших без ошибок задание 142

24

Допустили ошибки % 34

1

%

2

%

17

24

19

26

Анализ задания №6 показал, что учащиеся-билингвы затрудняются в определении рода имен существительных, поэтому слова ложь, фальшь, молодежь, помощь были ошибочно отнесены к мужскому роду и написаны без мягкого знака, а слова скрипач, ландыш, багаж, пейзаж, луч, марш были отнесены к женскому роду и к ним был приписан мягкий знак (хотя надо сказать и о том, что даже написав слово правильно – мяч, борщ, ночь, рожь , некоторые учащиеся все равно определили род неправильно: мяч, борщ – ж.р., ночь, рожь – м.р.). При составлении словосочетаний были допущены ошибки типа: ландыш расцвела (вм. ландыш расцвел), нарисована красивая пейзаж (вм. нарисован красивый пейзаж), солнечная луч падало в окно (вм. солнечный луч падал в окно). В приведенных предложениях двуязычные адыгейцы неправильно определили род имен существительных с основой на шипящий и поэтому допущены ошибки в согласовании имён прилагательных с существительными, а также глаголов прошедшего времени ед. ч.с существительными. Задание №7-8. Большую трудность для учащихся-билингвов составляет определение рода имен существительных с основой на мягкий согласный (мягкий знак на конце). 72% (или 298 учащихся) не справились с заданием, так как эти существительные не различаются на слух, не различаются они и по написанию. Отсюда род имен существительных с конечным мягким согласным учащимися-билингвами приходится усваивать запоминанием: портфель, конь, циркуль, день , отметив как существительные м. р., а степь, дверь, ночь – как существительные ж. р. Задание №9. Результаты выполнения данного задания показали, что учащиеся-билингвы: 1) затрудняются в определении рода имен существительных; 2) допускают ошибки в согласовании имен прилагательных с существительными. К мужскому роду было отнесено существительное площадь , к существительному женского рода – слово путь и соответственно были составлены словосочетания – широкий площадь и широкая путь (вм. широкая площадь и широкий путь).

Задание №10. Учащиеся-билингвы очень часто допускают ошибки в составлении предложений со словами комната, газета, озеро, фабрика, минута, машина, вода, дерево, собака, солнце, небо , указывая род этих существительных неверно. Адыгейцы-билингвы нередко употребляют многие существительные не в том роде. Эти отклонения объясняются рядом причин: 1) фонетическим оформлением некоторых существительных, заимствованных адыгейским языком из русского: машин, парт, газет, минут, обществ, искусств ; 2) влиянием южнорусского говора, в котором некоторые слова употребляются не в том роде, в каком они используются в русском литературном языке: конфет, котлет, посылок, бутыль вместо конфета, котлета, посылка, бутылка; большой яблок, красивый кашне, новый полотенец вместо большое яблоко, красивое кашне, новое полотенце; мое фамилие вместо моя фамилия; голубая небо, высокая дерева вместо голубое небо, высокое дерево и т.д. В ряде случаев интерферентные явления в употреблении рода объясняются тем, что учащиеся-билингвы, не зная рода имени существительного, оформляют его как соответствующее существительное в адыгейском языке: дерев, вод, собак, газет, комнат, озер, огня, фабрик, минут, машин и т.д.; Собак принес газету. Газет лежит на столе и др. (вм. собака принесла газету; газета лежит на столе). Интерферентные явления подобного типа чрезвычайно распространены и отражают особенности живой адыгейской речи, в которой русские существительные женского рода, используемые в живой речи, произносятся и пишутся с усеченным окончанием: машина – машин , озеро - озер , комната – комнат и др. Кроме того, встречаются ошибки с редукцией гласных в безударных окончаниях существительных, где учащиеся-билингвы существительные среднего рода на –о в безударном положении относят к женскому роду, на письме соответственно оформляя окончанием –а: неба, солнца вм. небо, солнце и т.д. В данном случае возникновению интерференции способствует то, что решающее значение имеет одинаковое произношение безударных окончаний –а, -о и –е, -я . Эти слова учащиеся-билингвы склоняют как существительные женского рода: яблоку, на ту месту, за селой, перешла полю вм. яблоко, на то место, за селом, перешла поле и т.д. Проведенный эксперимент, выполненные учащимися-билингвами задания показали, что к числу самых частотных интерференционных явлений относится согласование в роде. Особенно часто встречаются отклонения на согласование притяжательных местоимений с именами существительными, которые вызваны тем, что учащиеся согласуют местоимение с родом владельца, а не с родом существительного, обозначающего этот предмет: девочки: моя перо, моя стол, моя стул ; мальчики: мой книга, мой тетрадь, мой фамилия, мой папка . Интерферентные явления проявляются в согласовании глаголов прошедшего времени с именами существительными. Из 643 учеников такие отклонения допустили 33%, или 212 билингвов: стояла ведро, лежал сено, пошла снег, был хороший ночь, книга перевернулся, садилась солнце и т.д. Такие отклонения могут возникнуть по двум причинам: 1) учащиеся-билингвы неправильно употребляют форму прошедшего времени, зная род имени существительного; 2) они могут не знать род имени существительного. Не приходится сомневаться, что билингв, употребляя сочетание «отец пришла» или «мать было» , род имени существительного определяет правильно, но неверно выбирает форму прошедшего времени, потому что в адыгейском языке эти формы (глаголы прошедшего времени не изменяются по родам). Разумеется, данные отклонения могут возникнуть и в связи с неправильным определением рода имён существительных или по обеим причинам: пшъашъэр к1уагъэ и к1алэр к1уагъэ. Здесь глагол к1уагъэ «пошёл» стоит в одной и той же форме, хотя он относится к существительным, обозначающим лиц

разного пола (Ср. пшъашъэр к1уагъэ, к1алэр к1уагъэ «девочка пошла, мальчик пошёл», в которых глагол в адыгейском языке имеет одинаковые формы, в русском – разные). Поэтому использовать формы глаголов прошедшего времени с целью закрепления рода имен существительных в адыгейском языке нецелесообразно. Учащиеся-билингвы затрудняются в согласовании рода прилагательных, глагола прошедшего времени, некоторых числительных, местоимений с существительными. «Все ошибки на согласование в роде можно разделить на две группы: 1) согласование сказуемого с подлежащим и 2) согласование с определяемым словом. Отработка связи согласования, следовательно, должна проводиться в структурных моделях словосочетания и предложения» [246; С. 333]. В сводной таблице отражены интерферентные явлений в устной и письменной речи учащихся-билингвов 6-х классов, выявленные в устной и письменной речи по определению категорий рода имен существительных: Таблица №7. Класс Количество 6

194

задание №1

задание №2

справились % не справились % справились % не справились % 35,9

64,1

33,1

66,9

Анализ результатов, представленных в таблице, показывает, что учащиеся-билингвы не умеют правильно употреблять в своей речи существительные мужского рода, не имеющие соотносительных пар женского рода для обозначения лиц женского пола. Они согласуют с этими существительными сказуемые и определения только в форме мужского рода, хотя определение всегда согласуется с данными существительными только в форме мужского рода, а форма сказуемого определяется полом подразумеваемого лица: Знаменитый профессор Петрова читала лекции; Известный доктор Сидоров начал обход больных . Наибольшие трудности для адыгейцев-билингвов 6-х классов вызвало задание №3 (определение рода несклоняемых существительных, подбор прилагательных, порядковых числительных, притяжательных местоимений и глаголов прошедшего времени). Учащиеся-билингвы допустили отклонения при согласовании прилагательных, порядковых числительных, притяжательных местоимений и глаголов прошедшего времени с несклоняемыми существительными. Наиболее типичные интерферентные явления наблюдались при употреблении словосочетаний: красивая пальто, зимняя пальто, теплый пальто, троллейбусный депо, новое депо, городское депо .

Таблица №8. задание№6 Класс

Количество

6

194

задание№7

справились не справились справились % не справились % % % 22,2

77,8

32,6

67,4

Анализ результатов, представленных в таблице, показал, что при выполнении учащимися 6-х классов №6-10 варианта 4 наибольшую трудность вызвало задание №6, в котором необходимо было определить род сложносокращенных слов. Учащиеся-билингвы допустили отклонения при определении рода аббревиатур ВУЗ, СМУ, в то время как большинство учащихся правильно определили род ЛДПР, СДПР, указав стержневое слово партия (ж.р.), чему, по-нашему мнению, помогло телевидение и радио. При выполнении задания №10 (определите род данных слов, с некоторыми из-них составьте словосочетания) у учащихся-билингвов вызвало затруднение определение рода имен существительных по суффиксам. Двуязычные учащиеся род данных имен существительных определили, исходя из конечного мягкого согласного. У существительного бедность суффикс –ость является показателем женского рода, учащиеся-билингвы отнесли его к мужскому роду. У существительного вредитель суффикс -тель является показателем мужского рода, учащиеся составили словосочетания типа: большая вредитель, ужасная вредитель, определив эти слова как женского рода. В РРА довольно значительное место занимают отступления от норм употребления глаголов прошедшего времени при подлежащих – существительных, причем при существительных мужского рода могут использоваться глаголы прошедшего времени в женском и среднем роде, при существительных женского рода – аналогичные формы глагола мужского и среднего рода, а при существительных среднего рода – глаголы в мужском и женском роде: Сестра быстро спрятал письмо от меня. … Честность всегда являлось его характерной чертой. … Мой брат воевала в Чечне. ... Мой ручка сломалось. …После гроза небо голубилось всё больше и больше. Отсутствие интерференции в РРА при использовании существительных в функции субъекта действия является мнимой, т.к. связь подлежащего и сказуемого является взаимообусловленной. Употребление правильной формы обусловлено тем, что адыгеец на первом этапе двуязычия использует существительные в начальной форме без соотнесения их с категорией рода и падежа. Поэтому можно лишь условно говорить о нарушениях только в использовании согласуемых форм слова, в том числе нарушений в согласовании рода, т.к. в русской речи билингвов, живущих в городе, поселках городского типа и русскоязычных районах республики, нарушения координативной связи между подлежащим и сказуемым весьма редки. О том, что билингв слабо дифференцирует родовые признаки существительных и в функции подлежащего, свидетельствует тот факт, что в сложных речевых текстах при замене подлежащего-существительного местоимениями 3 лица единственного числа наблюдается интерференция: вместо местоимения он используется она и наоборот. Следует отметить следующие наиболее типичные интерферентные явлениями для адыгейцев-билингвов: 1) употребление неправильных форм именительного падежа множественного числа: трактора, шофера, ухи, солови, суди, князя, дерева, лицы, крестьяны вм. тракторы, шоферы, уши, соловьи, судьи, князья, деревья, лица, крестьяне. В этом году дерева засохли; Солови красиво поют. Источником неправильного образования учащимися форм множественного числа существительных следует считать то, что одной функциональной единице содержания, т.е. множественного числа, соответствует несколько единиц выражения (значение

множественного числа в именительном падеже выражается флексиями: -ы, -и (стены, столы, реки, тетради); -а (я) (глаза, берега, моря, поля); -а (ья) мужья, друзья, князья, братья, сватья); -а в именах существительных среднего рода (окна, стекла, села); -э (е) в существительных с суффиксом –ин в единственном числе (армянин – армяне, горожане, крестьяне); -и (ьи) (соловьи, воробьи, судьи). Иначе обстоит дело в адыгейском языке. В нем значение множественного числа в именах существительных, как правило, выражается формой с конечным – хэ- (р): стол – хэ-(р) «столы», губгъо-хэ -(р) «поля», зэш-хэ-(р) «братья», ны-хэ-(р) «матери», а в глаголах – аффиксом а: ритыгъ «он дал», ратыгъ «они дали». Таким образом, в сознании двуязычных адыгейцев смешиваются многочисленные формы выражения значения множественного числа. Следует отметить, что с точки зрения легкости или трудности усвоения лингвистических знаков вторичного (русского) языка степень их асимметричности играет важную роль. Чем выше степень асимметричности данного знака вторичного языка, тем выше потенциальная возможность интерференции. Где: 1) неправильное образование и употребление форм родительного падежа множественного числа существительных: У российских спортсмен не было медалей; В кинотеатре не было зрителев; Солдат вошел в комнату без погонов. Причины появления этой разновидности интерференции различны: а) асимметричность знака: значение родительного падежа множественного числа выражается несколькими формами – флексиями: -ов / -е (столов, дубов, отцов, горцев); -ей (коней, гостей, ножей, малышей, тиражей, людей, саней); нулевой флексией (слова – слов, дела – дел, горожане – горожан, глаза – глаз, солдаты – солдат); б) влияние южнорусского говора, в котором употребляется –ов вместо литературных форм родительного падежа множественного числа: дел – делов, мест – местов; 2) образование форм множественного числа от существительных, не имеющих форм множественного числа: Он упал без сознаний; Учитель не обращал никаких вниманий на посторонних людей. Следует отметить, что интерференция вызвана тем, что билингв, недостаточно владеющий русским языком, не учитывает дифференциальных признаков существительных для выражения понятий единственного и множественного числа в русском языке. В связи с тем, что в русском языке некоторые слова имеют только форму единственного числа, такие существительные употребляются лишь в форме единственного числа: а) собирательные существительные: учительство, казачество, молодежь, тряпье и т.д.; б) отвлеченные существительные: свобода, сущность, сознание, любовь, терпение и т.д.; в) имена собственные, наименования единичных предметов: Днепр, Кубань, Казбек, Москва, Майкоп и т.д.; г) вещественные существительные: глина, железо, табак, мед, зола и т.д.; 4) употребление одного грамматического рода вместо другого, т.е. отсутствие родовой дифференциации имен существительных: Гвоздь была большая; Моя путь в другую сторону; У орла была крыла; Вы будете играть с лучшим командом. Этот тип грамматической интерференции объясняется рядом причин: а) отсутствием родовой дифференциации существительных в адыгейском языке; б) фонетическим и грамматическим оформлением некоторых существительных, заимствованных адыгейским языком: обществ «общество», карт «карта», газет «газета» и т.д.; в) влиянием южнорусского говора, в котором некоторые слова употребляются не в том роде, в каком они используются в литературном языке: посылок, котлет, конфет вм. посылка, котлета, конфета; г) редукцией гласных в безударных окончаниях существительных: революция [р'ьвал'yцыiь], собрание [с?брaн'иiъ] и др.; д) ассоциацией категории рода с категорией естественного пола: мой книга, мой положение – так говорят обычно мальчики; моя портфель, моя предложение – так говорят обычно девочки; ж) определением рода существительного только по его морфологическому показателю: одно кофе, моя коллега, моя время, моя дядя, моя папа; з) неправильное определение рода существительного влечет за собой ошибки в склонении существительных, в

согласовании прилагательных, порядковых числительных, притяжательных местоимений с существительными [34;С. 3-22]; е) образование и употребление формы единственного числа от существительных, имеющих только форму множественного числа: Ножница моя пропала; На зимнем каникуле мы играли в хоккей; В первом сутке мы не работали; В общежитии было хорошее условие. В приведенных примерах интерференция вызвана тем, что в адыгейском языке редко встречаются слова, употребляющиеся только в форме множественного числа. В русском языке слова, имеющие только форму множественного числа явление не редкое. К ним относятся: а) отвлеченные существительные, обозначающие сложные действия и состояния природы, отрезки времени, обряды, игры: проводы, выборы, хлопоты, доходы, именины, жмурки, сутки, каникулы и др.; б) вещественные существительные, обозначающие какое-то вещество, материал, массу и т.д., и получившиеся от какого-либо вещества в результате отходов, остатков: дрожжи, сливки, консервы, белила, объедки, опилки и т.д.; в) некоторые конкретные существительные, имеющие значение предмета, так называемые парные предметы: салазки, сани, брюки, ножницы, ворота, очки и др.; г) отдельные собственные существительные, являющиеся географическими и астрономическими названиями: Близнецы, Альпы и др.; 3) неразграничение форм винительного падежа существительных одушевленных и неодушевленных: Они неожиданно встретили фашисты; В концлагере немцы держали наши футболисты; Художник показывает в картине утки; Он встретил друг. Причиной отклонений от норм русского литературного языка в русской речи двуязычных адыгейцев является интерферирующее влияние родного языка, в котором отсутствуют противопоставление и формально выраженные грамматические категории одушевленности и неодушевленности. Грамматическая интерференция, связанная с неправильным употреблением категории рода и слов со значением одушевленных и неодушевленных предметов, чаще встречается в речи учащихся 1-9 классов, реже у билингвов старших классов в первой изоглоссе. Следовательно, при правильном использовании существительных в именительном падеже и нарушении согласования глаголов прошедшего времени необходимо отметить скрытую интерференцию в употреблении категории рода имени и явную при использовании соответствующей формы глагола. Поэтому закономерным является проявление регулярной и интенсивной интерференции в первой изоглоссе РРА. Во второй изоглоссе намечается определенная дифференциация в употреблении категории рода одушевленных и неодушевленных существительных: при четвертой и пятой ступени двуязычия согласование в роде отмечается в сочетаниях, где зависимая форма обусловлена существительным мужского рода, при пятой и шестой ступени нерегулярное нарушение координативной связи и согласование наблюдается при существительных женского рода. Причем во второй изоглоссе не отмечается интерференция в согласовании зависимой формы с существительными, обозначающими человека как биологического и общественного существа, сохраняется интерференция в сочетании с абстрактными существительными: свобода, братство, равенство. Неразличение адыгейцами категории рода существительных в косвенных падежах носит взаимообусловленный характер, т.к. обычно в любой падежной форме существительных (за исключением слов, имеющих только множественное число) отражаются значения рода, падежа, и числа, которые в высказывании смыкаются с синтаксическими значениями. Анализ устной и письменной речи РРА показывает, что наибольшее число ошибок (около 3 тысяч из 8 тысяч) приходится на использование грамматических форм частей речи, обладающих категорией склонения. Рассмотрим типичные ошибки в реальной речи РРА в зависимости от степени владения адыгейско-русским двуязычием, так как при выражении падежных окончаний имён существительных отступления от грамматических норм русского языка проявляются по-разному в первой и второй изоглоссе РРА. Различие

морфологической системы контактирующих языков, в частности, форм именного словоизменения в адыгейском языке представляет собой потенциальное поле интерференции. Следует отметить, что общие для языков грамматические категории в русском языке проявляются в одних грамматических формах, в адыгейском – в других. Например: Сэ тхылъ-ы-р къэсщэфыгъ и Я купил книгу. В адыгейском языке падежное окончание -р указывает на прямой (объект) ближайший, а в русском языке значение прямого объекта находит свое выражение в различных окончаниях вин. и род. падежей. Однако наличие эксплицитно и имплицитно выраженных значений объекта находится в вин. и род. падежах русского языка. Это создает определенные трудности в выборе необходимых словоформ в РРА, так как формальные показатели вин. и род. падежей зависят от категории рода имен существительных, с одной стороны, и, с другой, множественности способов выражения объектных значений внутри одного и того же лексико-грамматического разряда слов. Сравним использование имен существительных, имеющих и не имеющих формальных, материально выраженных показателей для обозначения прямого объекта: Дед сложил печь. Отец построил дача. Он принес тетрадь. Мальчик принес ручка. Нам привезли холодильник. Поезд проехал станция. Я впервые увидел лес. Он прочитал интересная лекция. На первый взгляд, речевые произведения в первом столбце билингв построил правильно, так как не имеется отклонений от норм русской литературной речи. Данные высказывания мы должны признать правильными. Однако это объясняется тем, что слова печь, тетрадь, холодильник, лес в имен. и вин. падежах имеют одинаковые формальные показатели – нулевые окончания. Совпадение форм имен. и вин. падежей некоторых категорий существительных, обозначающих неодушевленные реалии, создаёт иллюзию правильности РРА при выражении объектного значения винительного падежа. Однако при наличии согласованного определения у слов женского рода или при использовании существительных, обозначающих живые существа, эта иллюзия рассеивается, так как при наличии определений, выраженных прилагательными, порядковыми числительными, притяжательными местоимениями, причастиями у слов женского рода третьего склонения или при использовании одушевленных существительных можно выявить, что и существительные (неодушевленные) мужского и среднего рода воспринимаются билингвом и потому используются в начальной форме: Наша страна строит демократию. Ученик открыл альбом. Я впервые увидел большой город. Гости пошли в столовая. Мурат крепко обнимал брат. Мы смотрели новая картина. Он произнес большая речь. На базар отец купил свежая свекла. Именительный падеж, вернее начальная форма имени существительного в РРА используется практически вместо любой падежной формы особенно в первой изоглоссе русской речи адыгейцев-билингвов, но чаще отмечается ошибочное использование формы именительного падежа вместо винительного падежа: Отец купил корова на базар. Ученик открыл книга пятая страница. Мой брат в армию сразу пошёл. У человека появляется мысль в детстве: любить свой дом, своя семья. Отклонения в использовании винительного падежа при выражении объектного значения в РРА в определенной мере связаны с выделением конкретного объекта среди однородных предметов. В сознании билингва постоянно присутствует категория определенностинеопределенности предмета, к которому направлено действие. Если адыгейцу представляется, что действие направлено на объект вообще, а не на конкретный объект действия, то использование начальной формы вместо винительного падежа в русской речи отмечается гораздо чаще: Он закончил гимназия этого города. Он любит ловить рыба. Сосед купит велосипед. Вместе с тем подобные отклонения обусловлены указанной выше причиной не на всех этапах овладения русским языком. Если в первой изоглоссе русской речи адыгейцев-

билингвов нарушения в использовании объектных значений винительного падежа носят регулярный и синкретический характер, то во второй изоглоссе – нерегулярный и дифференцированный, а в третьей изоглоссе уже не наблюдается подобной интерференции, подобных отклонений от норм русского литературного словоупотребления. Это подтверждается анализом конкретных речевых произведений во второязычной речи и тот факт, что в РРА при выражении объектных значений винительного падежа формами слов женского рода первого склонения на –а, -я, интерференция не наблюдается уже во второй изоглоссе. Таким образом, интерференцию при выражении объектных значений во второязычной речи необходимо рассматривать не изолированно, в отрыве от использования форм винительного падежа других категорий слов, объединенных единым морфолого-синтаксическим значением, а во всей совокупности системных отношений внутри всех парадигм склонений имён. Отсутствие системного анализа, фиксация частных проявлений интерференционных явлений приводят не только к теоретическим заблуждениям, но и находит отражение в практике обучения русскому языку как средству межнационального общения. Нарушения в использовании падежных форм в РРА обусловлено различием морфологической системы контактирующих языков, но заключается не только в этом. Специфические особенности адыгейского и русского языков в области морфологии сводятся к тому, что в адыгейском языке совсем отсутствуют некоторые грамматические категории русского языка, такие, как род, вид, категория притяжательных прилагательных, предлоги и т.д. При суперферентной и полиферентной форме адыгейско-русского двуязычия нарушения системы падежного склонения практически всегда сопровождаются отступлениями от норм других грамматических категорий и значений: рода, числа, управления, согласования, то есть интерференция носит множественный и синкретический характер, поскольку в одной и той же интерферентной единице одновременно отмечаются нарушения различных грамматических значений и категорий. Подобная грамматическая интерференция максимального типа является одной из характерных особенностей первой стадии владения русским языком как средством межнационального общения, то есть регулярность, интенсивность, множественность и синкретичность интерферентных явлений присущи первой изоглоссе адыгейско-русского билингвизма. Например: После окончания девятого класса, у нас начинался наш трудовой каникулы. Когда мы пошли комбинат, там хорошо встречали и познакомили своим комбинатом. При третьей (деферентной), четвертой (метаферентной), пятой (мезоферентной) ступенях двуязычия употребление форм именительного падежа вместо винительного при выражении объектных значений постепенно убывает, становится нерегулярным и менее интенсивным; при пятой ступени адыгейско-русского двуязычия (в первой изоглоссе русской речи адыгейцев) отклонения от норм грамматики русского языка носят нерегулярный, но интенсивный характер, а при пятой форме (во второй изоглоссе русской речи адыгейцев) – нерегулярный и неинтенсивный. Об использовании форм именительного падежа вместо винительного при выражении объектных значений, даже при наличии правильной падежной формы самого существительного, свидетельствует набор согласуемых с ним форм зависимых слов. Наличие различных падежных форм прилагательных, порядковых числительных и др., нарушающих синтаксическую связь, указывает на неустоявшуюся в сознании билингва – адыгейца системы синтагматических связей слов или на недифференцированное употребление им имён существительных в форме винительного падежа: 1.После девятого класса начинается первая ученическая трудовой каникулы. 2.Пятнадцатого сентября мы провели групповой профсоюзное собрание. 3.Планируем групповой посещение республиканский музей. 4.Не надо, говорил он, Нафисет, переживать за каждое мелочь. 5.После перестройки Республика Адыгея обрел новая жизнь. 6. Первый семестр в первый год обучения играл большой место.7.Поэтому они воевали с

террористами, с врагами всех народов и защищали молодую Россию. В последних двух примерах при наличии целой цепочки согласованных определений имеет место нерегулярная и неинтенсивная грамматическая минимальная интерференция, которая в шестом примере сочетается с минимальной лексической интерференцией (играл вместо занимал). Третий и пятый примеры занимают промежуточное положение между двумя изоглоссами: интерференция в данных речевых произведениях двуязычных адыгейцев нерегулярна и менее интенсивна по сравнению с двумя последними примерами, так как она сочетает в себе интерференцию синтаксическую (отсутствие падежного согласования) и морфологическую (отсутствие согласования в роде). Для первой изоглоссы РРА характерным является и то, что в их речи практически отсутствуют такие управляемые формы винительного падежа как именное управление типа право на труд (работу, отдых), запрет на профессию (общественную и трудовую) деятельность и т.д. Редкими являются и употребления падежных форм имён с предлогами за, через, о (обо), под, по типа взять за руки, удариться о дверь, ходить по ягоды (по грибы, по воду) и т.д. и т.п. Весьма редки при выражении объектных значений форм винительного падежа с использованием предлогов в и на. Если всего в нашей картотеке отмечено 170 предикативных единиц, в которых проявилась интерференция на употребление винительного падежа при выражении объектных значений, то на использование данных предлогов приходится всего 12%. Следует отметить, что вместе с синтетическими способами выражения грамматических значений в русском языке имеются и аналитические (неморфологические) способы выражения значений слова: а) предлоги, б) вспомогательные глаголы, в) частицы, г) служебные слова, образующие сложные формы степеней сравнения прилагательных. Грамматикализация служебных слов происходит в разной степени. В соответствии с этим признаком выделяются три группы служебных слов: а) служебные слова, еще сохранившие связь с полнозначными словами; б) служебные слова, выполняющие только функции показателя грамматического значения и утратившие связь с теми знаменательными словами, с которыми они связаны по происхождению; в) служебные слова, выполняющие функцию слов-аффиксов. В аспекте исследования нас интересуют предлоги (отсутствующие в адыгейском языке), но они как грамматические интерферентные явления больше связаны с употреблением их в речи. Предлоги в русском языке относятся к разряду весьма употребительных служебных слов. Сочетаясь с существительными, числительными, местоимениями и глаголами, предлоги указывают на синтаксические отношения этих частей речи к другим словам предложения. Большинство предлогов выражают пространственные, объектные и временные отношения. В адыгейском языке нет предлогов. Значения русских предлогов в адыгейском языке передаются разными способами: аффиксами в глаголе и послелогами. Русские предлоги могут быть переведены на адыгейский язык с помощью послелогов, а также и без них. Послелоги, в отличие от русских предлогов, стоят после знаменательных слов. Но их отличие от предлогов заключается не только в этом. Русские предлоги связаны с определенными падежами и глаголами, требующими после себя предложного управления, а адыгейские послелоги не выполняют таких функций, т.е. не требуют изменения формы того слова, после которого они стоят. Исключение составляют отдельные случаи наличия связи послелога и глагольного управления. Послелоги адыгейского языка еще окончательно не отдифференцировались от тех частей речи, от которых они образовались. Многие послелоги не утратили своего конкретного значения, т.е. значения тех слов, от которых они произошли. Поэтому большинство из них выступает и как послелоги, и как знаменательные слова. В русском же языке наиболее древние, так называемые «первообразные», предлоги полностью грамматикализовались.

Полифункциональность русских предлогов, их большая абстрактность, отсутствие адекватности адыгейским послелогам создают дополнительные трудности в процессе их усвоения адыгейцами. Предложно-падежные отношения русского языка иногда в адыгейском могут выражаться при помощи послелогов, совпадающих по своему значению с русскими предлогами: чъыгым дэжь 1ухьагъ «подошёл к дереву» (дэжь – «к»), къакъыр к1ыбым дэт «стоит за сараем» (к1ыб – «за»), чъыгым дэжь щыт «стоит у (около) дерева» (дэжь –«у, около»). Однако такие предложно-падежные отношения, как пошёл в магазин – пришел из магазина, вошёл в дом – вышел из дома, полез на крышу – слез с крыши в адыгейском языке передаются без помощи послелогов: унэм и-хьагъ «вошёл в дом», унэм и-к1ыгъ «вышел из дома», унашъхьэм къе-хыжьыгъ «слез с крыши» и т.д. [247;С. 40]. Другими словами, для выражения значений русских предлогов в адыгейском языке употребляются превербы, значение которых определяется зависимым именем. Эти различия в контактирующих языках способствуют появлению отклонений в употреблении предлогов в своей русской речи адыгейцами-билингвами. Отклонения от норм литературного языка в употреблении предлогов делятся на четыре основные группы: а) пропуск предлогов; б) неправильный подбор нужного предлога; неправильное употребление предложно-падежной формы; г) избыточное употребление предлогов. Пропуск предлогов: Девочки любили играть (в) куклы; Мурат набрал камней и залез (на) дерево; Он зашёл (в) свой двор. Неумение подобрать нужный предлог встречается чаще, чем пропуск предлогов: Подруги встретились в (на) улице; Фашисты побежали к (в) сторону Михайлова; Он спрыгнул из (с) дерева. Неправильное употребление предлогов, кроме перечисленных выше причин, объясняется явлениями полисемии и омонимии. Так, В.В. Виноградов отмечает, что один предлог «на» в русском языке имеет 25 значений (с разными падежами). С другой стороны, различным значениям одного и того же адыгейского послелога в русском языке соответствуют различные предлоги, что объясняется слабым знанием адыгейцамибилингвами словоизменительной парадигмы имен. Неправильное употребление падежа изменяемого слова, зависящего от предлога объясняется слабым знанием системы склонения имен в целом: взаимосвязи предлогов и косвенных падежей, тесной связи тех и других с категорией грамматического рода: Ребята перебежали через мостику (вм. через мостик; Около кафедра (вм. около кафедры) сидит пожилой профессор. Избыточное употребление предлогов обусловлено слабым знанием взаимосвязи предлогов и косвенных падежей, предлогов и глагольного управления и, наконец, тем обстоятельством, что беспредложная конструкция русского языка нередко бывает функционально близка послеложной конструкции адыгейского языка: Определить род от данного существительного (данного существительного); Я смотрю в телевизор (телевизор) каждый вечер; За этого (этого) боялись мы все. Необходимо отметить, что в русских речевых произведениях адыгейцев нами также не отмечено употребление тех или иных предлогов при использовании форм родительного падежа вместо винительного. Это, во-первых. Во-вторых, подобное употребление отмечается преимущественно в первой изоглоссе РРА. Во второй изоглоссе такая интерференция составляет еще меньшую долю, чем в первой изоглоссе. Если при суперферентной (первой группе) и полиферентной (второй группе) форме адыгейскорусского двуязычия адыгейцы в своей речи допускают такие отклонения регулярно и довольно интенсивно, то при эндоферентной форме билингвизма (седьмая ступень, вторая изоглосса) таких нарушений нет, а при четвертой и пятой ступенях двуязычия такие отступления от норм русского литературного языка носят не только нерегулярный, но и неинтенсивный характер. Практически можно назвать единичным употребление других косвенных падежей (дат. и

твор.) вместо винительного падежа, так как интерференция на употребление дательного и творительного падежей вместо винительного составляет всего 10%: Ельцин продолжил делу Горбачева. Наш студенческий отряд этим летом работал город Майкоп. Основная часть употребления зафиксированных нами форм косвенного (дат. и твор.) вместо винительного падежа падает на первую изоглоссу РРА. Как и во всей изоглоссе, употребление дат. и твор. падежей вместо винительного сопровождается другими типами и видами интерференции как грамматического, так и лексико-семантического, фонетического характера. Во второй изоглоссе РРА наблюдается активизация употребления родительного падежа для выражения прямого воздействия при помощи управления отвлеченного существительного формой беспредложного родительного падежа типа чтение книги (читать книгу), изучение русского языка (изучать русский язык). Однако нехарактерное для адыгейского языка оформление конца русского слова на –ение создает лексикограмматические трудности при создании нормативных русских речевых произведений. С одной стороны, это ведёт к созданию несуществующих в русском языке слов типа побеждание (побеждение врага) –от победить врага, чернение (очернение товарища) – от чернить товарища; с другой стороны, слова типа правление (от править), управление (от управлять) в адыгейском литературном языке закрепились в форме правления, управления: совхозым иправлений, министерствэм иуправлений. В силу указанных причин в РРА функционируют словосочетания типа написание письма, окончание работа наряду с написания письмо, после окончание учеба. Поскольку русский литературный язык допускает нормативное варьирование (ср. просить денег и просить деньги, ждать автобус и ждать автобуса), то при глаголах с отрицанием адыгеец выбирает из двух возможных вариантов употребление родительного падежа без формальных средств выражения релятивных значений: просить денег и не просить денег, ждать автобус и не ждать автобус, читать стихотворение и не читать стихотворение, нарушать дисциплину и не нарушать дисциплину. Он не сказал ему не одно слово, хотя обиделся сильно. Этот преподаватель не терпит подхалимство. На последний вопрос я не дал ответ, потому что мне непонятна. Он слушал его, не поднимая глаза. Для адыгейца представляется трудным разграничение действия, распространяющегося на весь объект (принеси чай, хлеб, молоко) или на его часть (принеси чая, хлеба, молока), поэтому управляющие глаголы со значением волеизъявления, допускающие в русском языке двоякое употребление, в РРА группируются в семантическом отношении, а их синтаксические связи распространяются и на слова других близких лексикосемантических групп, не допускающих подобной вариативности. При этом билингву еще необходимо дополнительно дифференцировать слова по признаку одушевленностинеодушевленности и рода. И при выражении объектных значений формами родительного падежа преобладающая масса нарушений норм русского литературного языка падает на использование именных частей речи в форме именительного падежа вместо родительного. Как и при использовании форм винительного падежа в первой изоглоссе РРА, при выражении объектных значений не представлены все средства и формы родительного падежа: Горбачев немало приложил труд, чтоб видеть народ свободным. Сын не слушал отец и полетел к солнцу. Слова «мать» и «Родина» для всех люди и для нас очень дороги. После окончание семестр мы десятого июля прилетели в Майкоп. Молодых я желаю счастья и долгая жизнь. Как показывают наши материалы, характерным и частотным является выражение объектного значения в РРА на первом этапе овладения русским языком при помощи существительных, соотносительных по своей семантике с глаголами и имеющих процессуальное или абстрактное значение: После окончание работа мы отдохнули недель шесть дома. После окончание летние экзамен я был на каникул. Двадцать четвертого августа был торжественный закрытие лагерь «Турист».

В первой изоглоссе русской речи при первой, второй и третьей формах двуязычия почти всегда наблюдается интерференция, если управляющим словом является имя существительное: Чистка и ремонт обувь (мастерская) закрыт на обед. В ауле мы делали покраска пол, штукатурка и побелка стен. Диспетчер фирмы распределили нас по цеху. Если при начальной форме адыгейско-русского двуязычия речь билингва-адыгейца характеризуется небольшим набором падежных форм, средств выражения объектного значения, то во второй изоглоссе РРА, особенно при четвертой и пятой ступенях двуязычия, отмечается замена отвлеченных форм выражения синтаксических отношений формами более конкретными и семантически более определенными в соответствии со способами выражения аналогичных значений в родном языке. По своей частотности употребления предложный падеж в РРА занимает одно из ведущих мест, в том числе и для выражения объектного значения. Так из общего количества подобных употреблений более 30% приходится на использование глагольно-именной предложной формы в объектном значении. Причем абсолютное большинство интерференционных явлений падает на употребление начальной формы слова вместо предложного падежа: Сабаноков М., рост средний, ходит в фирменный рубашка, американский джинс, очки в глазах. …Первый день я работал четыре час, потом шесть час. Во второй изоглоссе РРА интерференция на использование предложной формы носит нерегулярный характер. Слова мужского и женского родов чаще употребляются в необходимой падежной форме имени существительного, за исключением слов на –ия (типа станция), а также слов среднего рода на –ие (типа терпение). Причем может наблюдаться смена предлогов на и в: В наше время дети живут в радости и спокойствие. Мы сначала участвовали в состязание бег, а потом в прыжках. Часто слова, обладающие общей семантикой «документ», типа диплом, справка, аттестат, решение, закон, постановление, в реальной РРА используются без предлога о, хотя иногда наблюдаются отклонения в управляемой падежной форме: Я прошлый год получил аттестат об окончании средняя школа. Профсоюзной собрание принял решение о субботник. Анализ устных и письменных русских речевых произведений билингвов показывает, что в РРА наблюдается тенденция, особенно на втором этапе овладения русским языком, использования слов со сходной или близкой общей семантикой для выражения объектного значения практически одной и той же падежной формой. Однако, несмотря на семантическую близость стержневых слов и словосочетаний, например, со значением речи, мысли, чувств и др., данные управляющие слова в русском языке обладают различными управляемыми формами. Так, для выражения объекта пояснения используется конструкция «предлог + форма предл. падежа»: Я поделился с друзьям о своем горе. Ислам признался о своем чувстве к Бэлле. Нас охватила радость о том, что мы скоро поедем в лагерь. Подобная интерференция в РРА обусловлена не только воздействием русского городского просторечия, так как в русской речи сельчан-адыгейцев подобные конструкции представлены слабо, потому что они изучают кодифицированный русский язык без частых языковых контактов с русскими. При выражении косвенного объекта в первой изоглоссе РРА употребление начальной формы имени вместо творительного в глагольно-именных беспредложных сочетаниях встречается довольно часто: Учитель разрешил Рустаму пользоваться учебник. Я всегда восхищался демократ М. С. Горбачев. Зачем повернулся спина к этому дела. Практически всегда в этой изоглоссе РРА наблюдается интерференция при выражении объектных значений с использованием стержневых слов типа любоваться, восхищаться, наслаждаться и др.: Мы любовались восход солнца наших горах. Зрители восхищались игра артистов и сильно хлопали. Туристы давно наслаждались природой Адыгеей. Я познакомилась с город Туапсе, с город Новороссийск.

На первой, второй и третьей ступенях двуязычия (первая изоглосса) из двух возможных форм именного сказуемого типа был тракторист и был трактористом билингв практически всегда в своей речи отдает предпочтение первой форме: Отец раньше был тракторист, теперь он работает механик. Первый дни в заводе я был ученик. Иллюзорность правильности употребления конструкций «глагол быть + агентивное существительное» рассеивается, если компонент основной (именной) части сказуемого выражается именем существительным женского рода единственного или множественного числа: До перестройки Республика Адыгея был аграрный регион. На войне дедушка был артиллерист. Наш бригадир была избрана депутат. Кемеровские шахтеры сейчас нечем кормить своих детей и матери. Субъектное значение творительного падежа имён в РРА очень часто контаминируется с объектным значением: форма творительного падежа заменяется начальной формой имени. Использование начальной формы вместо творительного, правда, встречается довольно редко, так как на начальной ступени адыгейско-русского двуязычия происходит не столько замена формы творительного падежа именительным, сколько субъект действия в пассивной, страдательной форме заменяется активным субъектом действия. Адыгейцам легче сказать Строители построили дом чем Дом построен строителями. Например: Учитель: «Кем подготовлен класс к уроку?» Ученик: «Дежурный Мезужок подготовил класс к уроку (вместо ситуативно оправданного: Класс подготовлен дежурным Мезужоком). Плохой царь Минос захватил Дедала и Икара (вместо: Дедал и Икар были захвачены плохим царем Миносом). Из всех предлогов, имеющихся в распоряжении системы русского языка для выражения объекта (орудия действия, объекта действия), в РРА используется преимущественно предлог с: Когда что-нибудь организуем в классе, советуемся с классным руководителем и старостой. На этом вечере мы познакомились с известным адыгейским писателем И. Машбашем. Я думаю, он хорошо справится с поручением. Наблюдается и обратное явление: отсутствие предлога в обязательных конструкциях, выражающих совместность действия и другие значения: Он закончил лицей золотой медалью. Папа встретился армейским другом. В этот раз в стройотряд мы поехали два подростка детской комнаты милиции. Формы дательного падежа являются малоупотребительными в РРА. Формы дательного падежа в русском языке преимущественно используются для выражения объектных значений, другие значения этого падежа находятся на периферии. Поскольку падежные формы дательного падежа обозначают объект, к которому направлено действие, постольку в первой изоглоссе РРА отмечается интерференция преимущественно при использовании глагольно-падежных конструкций: Мы, студенты, помогали друг друга на учебе и на работе. Три раза мы поехали на поход в Азишская пещера. Именное управление слабо представлено в РРА, так как управляющее слово обычно отглагольного происхождения или обладает значением процесса, действия: помощь фермерам, доверие депутата. В первой изоглоссе подобные сочетания обычно заменяются на глагольное управление (помогать фермерам, доверять депутатам) с возможной интерференцией. Во второй изоглоссе использование падежных конструкций «имя + имя в дательном падеже» обычно ведёт к интерференции, которая не носит однотипного характера. Наблюдается использование форм родительного и винительного падежей вместо дательного. Хотя, как и при использовании других падежных форм, имеется небольшое преобладание форм именительного падежа в первой изоглоссе, но во второй изоглоссе, как было сказано выше, выделить ту или иную падежную форму, используемую преимущественно в РРА, нельзя. Падежные формы, употребляемые глаголами со значением зрительного восприятия или объекта восприятия в РРА контаминируются, причем преимущественно употребляется форма «предлог на + винительный падеж» вместо «предлог к + дательный падеж» или «предлог за + дательный падеж»: Если присмотреться на этого ученика, то сразу видно,

что добрый. Не нужно долго наблюдать его, а то его неудобно. Даже тогда, когда объект отношения выражается беспредложной формой, в РРА наблюдается употребление предлога к, поскольку объекты зрительного восприятия или иного отношения к объекту в родном языке выражается «имя + послелог (ы)дэжь»: Какой он патриот, когда он не предан гимназии, как все гимназисты. У Мцыри давно было желание к свободе, и он убежал в ночь. Он давно выказывал товарищам своё безразличие. Контаминация различных средств выражения объектных значений формами дательного падежа и влияние синтаксических конструкций родного языка в языковом сознании билингва ассоциируется как вариативная форма выражения без учета конкретной семантики сочетающихся слов (ср.: нормативное: любовь к гимназии и верность, преданность гимназии). Безусловно, различные варианты выражения объектного значения формами дательного падежа оказывают влияние на выбор той или иной конструкции, в которой проявляется влияние родного языка и выбор которого определяется синтаксической конструкцией родного языка, где послелог дэжь, (ы)дэжь выражает зрительное или двигательное отношение к объекту. В первой изоглоссе РРА не встречается выражение объектного отношения при помощи форм дательного падежа в безличных предложениях типа Сестре хочется выглядеть нарядной; Мне не спится, которые обычно заменяются личными предложениями Сестра хочет выглядеть нарядной; Я не могу спать. Подобные синтаксические конструкции встречаются при более высоком уровне адыгейско-русского билингвизма: при шестой, седьмой и восьмой формах билингвизма. Таким образом, анализ РРА показывает, что при выражении объектных значений билингвадыгеец стремится к однородности способов выражения. Конкретизация и дифференциация объектного значения происходит под влиянием способов выражения этих значений в адыгейском языке, в котором послелоги содержат значение непосредственного и полного приложения действия независимо от семантики компонентов словосочетания. В русском же языке семантическая детализация объектного значения – достижение или удаление, восприятие или получение, внутреннее или внешнее состояние объекта воспринимающего - зависит и от лексико-семантического качества слова или предложения, к которому относится лексема, обозначающая объект действия. Следует отметить, что интерференция в первой изоглоссе РРА обусловлена разносистемностью морфолого-синтаксической структуры контактирующих языков. Если само действие и объект приложения действия выражаются лексемами с конкретной семантикой, то уже во второй изоглоссе интерференция носит нерегулярный характер. Однако слова с образной и абстрактной семантикой при выражении тех же значений подвергаются косвенному установлению тождества, что ведет к более регулярной интерференции. В третьей изоглоссе интерференция большей частью связана с абстрактным значением русских слов, выражающих действие и объект приложения этого действия. Однако возникшая интерференция носит более или менее выраженный стилистический характер. Выражение пространственных значений занимает одно из ведущих мест в системе русского и адыгейского языков. Под пространственным значением мы понимаем наиболее общее значение, которое объединяет значения направления, места, времени, способа, причины и следствия действия. Как показывают наши материалы, интерференция при выражении того или иного пространственного значения в РРА обусловлена в основном теми же причинами, которые вызваны использованием форм объектного значения. Однако влияние родного языка на РРА при выражении данных значений оказывается особенно заметным, так как в адыгейском языке, послеложные конструкции являются ведущими при выражении действия во времени и пространстве, отношения действия к объекту во времени и

пространстве. Как уже отмечалось ранее, сила и интенсивность проявления интерференции является различной в различных изоглоссах русской речи нерусских. То же самое можно сказать и относительно частотности употребления тех или иных предлогов в сочетании с именами. На первой, второй и третьей ступенях владения национально-русским двуязычием влияние потенциального поля интерференции оказывается подавляющим, так как речевые произведения, в которых выражаются пространственные значения, представляют собой, на первый взгляд, набор немотивированных предложных конструкций, осложненных к тому же интерференцией на фонетическом и лексикосемантическом уровнях: После окончания экзамен я и мой друг пошли на работ консервный комбинат. Хочется, чтоб всегда отпраздновать Новый год. На комбинате работает два смена. Сейчас я пойдёт на урок. При выражении пространственных значений в РРА рельефнее проявляется влияние синтагматики и парадигматики русских слов, так как при тождестве или близости семантики компонентов словосочетаний русского и адыгейского языков они существенно различаются. Наиболее употребительными в РРА являются предлоги в и на для выражения направления действия, места совершения действия. В самом русском языке при некоторой дифференциации употребления данных предлогов допускается взаимозаменяемость (ср. На лекции Иванова были приведены интересные факты и В лекции Иванова были приведены интересные факты) или употребление обоих предлогов со словами, близкими по своей семантике (на Кавказе – в Карпатах, на Камчатке – в Крыму, на проспекте – в переулке и т. д. и т. п.). В адыгейском языке значение направления действия к объекту или месту совершения действия выражается при помощи преверба направления къэ-, имеющего значение «сюда» и выражающего приближение действия к говорящему или собеседнику (Мыр ора къ-езыгъэтхыгъэр? «Это ты его побудил написать (сюда)?). Превербы места в глаголах зависят от имени: Къыпц1эхэр садым къы-дэ-к1эх «Сливы растут в саду». Изменение имени, выступающего в роли обстоятельства места, соответственно видоизменяет глагольный префикс. Имя управляет глагольным префиксом (ср.: щагум дэ-с «во дворе сидит» и хым хэ-с «в море сидит»; щагум д-е-дзэ «во двор бросает» и хым х-е-дзэ «в море бросает»). Направление вовнутрь чего-либо (туда) и обратное, противоположное направление выражается флексией основы и корне-суффиксами. При этом изменение направления действия не влияет на преверб: Псым х-е-дзэ «бросает в воду; Псым х-е-дзы «Бросает из воды»; Псым къыхэ-плъы-хьэ «Смотрит в воду»; Псым къы-хэ-плъы «Выглядывает из воды». Эти факторы оказывают решающее влияние и на частотность использования предлогов в и на и на интерференцию при использовании их в РРА: Я работал в фабрике. В одиннадцатом классе почти больше половины учащихся сдали экзамены на хорошие и отличные оценки. Из 220 зафиксированных нами употреблений предложно-падежных форм со значением места совершения действия 90 примеров, или 41%, приходится на неправильный выбор предлога, причем только в 10 из них падежная форма в сочетании с этим предлогом использована неправильно. Правильный выбор падежной формы имени зачастую сопровождается правильным согласованием определения: Родина это есть такое слово, что каждый человек в каждом шагу вспоминает его. В этой учебной неделе наш класс учился неплохо. Случаи использования предлога на вместо в незначительны, они составляют около 10%: На горах мы собирали горные фрукты – яблоки, сливы, ягоды. После фильма в кинотеатре «Гигант» приехал на общежитие. Пространственное значение «направление действия к объекту» или «местонахождение объекта» обычно выражается сочетанием глаголов движения, перемещения со словами, обозначающими местонахождение. Так, в РРА весьма употребительны слова,

обозначающие государственные, учебные, общественные учреждения: Сейчас мы учимся в втором курсе. После больница лечился в санаторий. Олимпиада по русскому языку проходила школа. В РРА при обозначении местонахождения активно используются названия видов транспорта и связи, различных средств передвижения и их отдельных частей. При использовании слов тематической группы слов со значением «транспорт», «связь» наблюдается интерференция, причем используется предлог в или не используется вообще: Делегация Кабардино-Балкарии приехала в автобусе в Майкоп. До вокзала лучше ехать в троллейбус номер четыре. В почте не дали связь до Адыгейска. До Адамий ехал в кабина самосвал. Слова, обозначающие зрелищные и общественные мероприятия, место проведения этих мероприятий также активно используются в РРА с интерференционным употреблением предлогов в и на: В собрание принимал участие работник управления образования.. Наш класс хорошо в концерт выступил. Театр мы на первый ряд сидели. Во второй изоглоссе РРА при правильном выборе предлога зависимая падежная форма иногда не соответствует нормам русского литературного языка, то есть интерференция носит нерегулярный и неинтенсивный характер при выражении пространственного значения с помощью предлогов в и на: Работал на консервном комбинат. На территории лагеря была большая спортивная площадка. Наш класс приехал Майкопский район. Он никогда не оставляет друзей в беду. Этими словами хочу сказать, что он беде и в радости и везде он с нами и понимает нас. Следующей активной тематической группой слов в РРА являются наименования типов населенных пунктов, его частей, территорий и атрибутов типа город, дорога, улица, переулок, шоссе, площадь, сквер, аллея, переход, остановка, светофор, парк, сад, окраина, стадион, тротуар, аул, село, район, центр, фермер, посёлок, канал, поле: Сегодня в стадионе будем сдавать норма ГТО. Так первый раз на город Майкоп приехали. Вечер они отправились на парк. Этом году фермер собрали хороший урожай. После окончания работ мы купались на речке Белой. При обозначении места перемещения предмета в закрытом пространстве с одного места на другое используются часто слова со значением домашней утвари, мебели, частей жилого помещения: Положи ложку в стол кухне. Книга стоит на шкафу во второй полка. Подоконник стояли разноцветные цветы. Костюм можно повесить в вешалке шкафа. Географические названия, наименования частей света, материков, больших территорий и т.п. менее употребительны в РРА. Однако и здесь интерференция носит более систематический характер: На тундра нет деревьев, только много снега и весной немного цветы и трава. Российские ученые в Антарктида первые построили станцию. В Кавказе находится самая высокая гора Европа Эльбрус. Ю. Гагарин первый полетел на космос. В Черном море отдыхают много людей. В Белореченск построили большая ГЭС. В русском языке предлог в преимущественно используется при выражении пространственного значения, которое обозначает различного рода служебные помещения офисов, фирм, предприятий и т.д. При выражении данных значений в РРА наблюдается интерференция наряду с использованием правильных предложнопадежных конструкций: Совещание на кабинет директора фирмы проходил. На магазин привезли свежий хлеб. Операция сделали в республиканская больница. Если двуязычный адыгеец хочет выразить значение местонахождения объекта, на поверхность которого направлено действие, то случаи неправильного использования предлога на, соответствующего превербу адыгейского языка те-, становятся регулярными: … Поставь сумку полка (вм. на полку), …Парте лежала красная папка (вм. на парте). (Ср. адыг.: Полкэм телъхь сумкэр. Партым пэпкэ плъыжьыр телъыгъ). До сих пор мы рассматривали пространственные значения предлога в (нахождение внутри), предлога на (нахождение поверх чего-нибудь) в зависимости от семантиких компонентов словосочетания, создающих то или иное значение направления действия к

объекту, местонахождения объекта. Данные значения мы определяем как соответствующие превербам в РРА на основании близости семантики предлогов в и на в русском языке и превербов к1оц1ы и нэ в адыгейском языке. Однако данные предложнопадежные сочетания в русском языке в зависимости от семантики высказывания могут приобретать различные дополнительные, производные значения, которые могут соприкасаться с центральными значениями предлогов в и на и создавать новые смысловые оттенки пространственного значения более образного и абстрактного характера, что является глубинной причиной интерференции в РРА, в родном языке которых превербы и послелоги более унифицированы для выражения различных оттенков пространственных значений независимо от обобщенности семантики компонентов словосочетания. Адыгеец-билингв стремится к однотипности выражения пространственных значений на основе основных, центральных значений глагольноименных форм в сочетании с предлогами в и на, что приводит к характерным ошибкам в их русской речи. Наши материалы показывают, что в первой изоглоссе РРА отклонения от норм русского языка при выражении пространственных значений – как центральных, так и производных – регулярны и интенсивны. Во второй изоглоссе интерференция проявляется интенсивно только при выражении производных значений предлогов в и на в зависимости от семантики словосочетания, а при выражении центральных значений интерференция практически отсутствует проявляется более спорадически: …Разлука тяжелым камнем легла в его сердце. ...Наташа очень хотела поехать в бал аристократов. …Справка дана Воркожокову С.И., 17 лет в том, что он находится в иждивении отца-пенсионера. Другой причиной интерференции в РРА во второй изоглоссе при использовании предлогов в и на является психологический фактор: употребление в потоке речи нескольких однотипных по значению предлогов создает цепочку редупликации, повторение одного и того же предлога. Кстати, редупликация в потоке речи отмечена нами на всех уровнях русской речи нерусских – лексико-семантическом, морфологическом, синтаксическом: Он, Абрек, с интересом смотрел в окно вагона в незнакомую для него местность, незнакомые места. Значение приближения к местонахождению объекта действия выражается синтаксическими конструкциями при помощи основного предлога к в русском и преверба къэ- в адыгейском языках. Это значение предлога и преверба необходимо отнести не только к центральным, но и к тождественным в обоих языках. Вследствие этого структурного сходства в РРА употребление предлога к почти не вызывает трудностей. Интерференция, как обычно, возникает при появлении периферийных значений русского предлога, во-первых, и, во-вторых, в использовании самой падежной управляемой формы, особенно если семантика компонентов словосочетания обусловливает разную сочетаемость, валентность: …Пойдем к киоск, газет купим. …Этот автобус к остановка «Чкалов» идет? ( Ср. адыг.: къек1уал1э). Таким образом, в РРА интерференцию вызывает не употребление самого русского предлога к, а форма зависимого слова. Более устойчивой остается интерференция при использовании слов на –ие, -ия, (готовиться к собрание, ехать к станция), причем, во второй изоглоссе такие слова чаще используются не в начальной форме, а в форме родительного падежа: … Только к обеду мы подошли к самому ущелий. Для русского и адыгейского языков, как и для других языков мира, характерным является наличие пространственного значения «местонахождение», воспринимаемого как некий объемный объект в пространстве, локальность которого определяется, характеризуется с различных сторон в зависимости от направления действия. Наиболее частотно в РРА реализуются значения «нахождение позади, по другую сторону объекта», «нахождение впереди, по эту сторону объекта», «нахождение над объектом, выше чего-нибудь», «нахождение под объектом, ниже чего-нибудь», «нахождение между объектами, посередине объекта», «нахождение рядом с объектом», «нахождение вдали от объекта».

Данные значения в русском языке реализуются в именных падежных формах как с непроизводными предлогами, так и с производными. В адыгейском же языке – преимущественно превербами, в нём относительно мало послелогов. Функции выполняемые в других языках предлогами, в адыгейском языке выражаются превербами (в сочетании с флексией основы, корне-суффиксами): преверб и- одинаково характерен как для статических, так и для динамических глаголов: унэм и-с «сидит в доме» (стат. гл.), унэм и-хьагъ «зашёл в дом» (дин. гл.), унэм и-к1ыгъ «вышел из дома» (дин. гл.). Преверб пэ- всходит к слову пэ «нос»; исходное значение – «перед»; употребляется как в статических (маш1ом пэ-т «стоит перед огнём»), так и в динамических глаголах (пэ1уплъагъ «посмотрел на него»). Превербом пэ- обозначается не только «перед», но и «против», в прямом и переносном значениях: пыеу пэ-тэджыгъ «врагом (противником) стал» (букв.: навстречу, напротив стал); пэ-лъ «лежит у, лежит напротив, сторожит» и т.д. Преверб пы- указывает, что действие связано с передней частью (с концом, с кончиком) предмета: пы-лъ «находиться (на), быть надетым (на); пы-с «сидит на» и т.д. Исходное значение преверба ч1э- «под» (преверб ч1э- происходит от слова ч1э «дно»): ч1э-т «стоит под», ч1э-с «сидит под». С помощью ч1э- и флексии основы, а также корнесуффиксов образуется целый ряд глаголов, выражающих действие, направленное, с одной стороны, под предмет и, с другой стороны, из-под предмета: ч1-и-т1агъ «закопал»; ч1-и-жъу-хьагъ «запахал»; ч1-и-ухъумагъ «спрятал под»; къы-ч1э-щы «выходит из-под» и т.д. К превербу ч1э- по значению близок преверб к1э- с основной функцией: снизу, внизу, под : к1э-тых «стоят под»; а-к1и-гъэхъуагъ «налила под»; к1э-зыгъ «отвалился, отпал»; к1-и-к1агъ «налил снизу»; к1-и-хыгъ «взял снизу» и т.д. Преверб го- обозначает «сбоку», «с боковой стороны», «рядом»: го-с «сидит сбоку», «сидит рядом», го-к1ы «отходит с боковой стороны». При помощи флексии основы, корне-суффиксов и преверба го- могут образованы новые глагольные основы: го-уты «откалывается сбоку», го-зыгъ «отпал сбоку», гу-и-хыгъ «отпал собку», го-щтыхьагъ «примерз (к боковой стороне)» и т.д. Преверб 1у- этимологически восходит к имени 1у «рот»; в глаголах отчасти сохранилось конкретнее исходное значение (рот, губы). Однако чаще всего приобретает переносное значение «передняя сторона», «фасад», «вход», «край», «у», «около»: с-1у-мылъ «букв. нет у меня во рту», 1у-с «сидит у», 1у-т «стоит у», 1у-лъ «лежит у», 1у-и-хыгъ «убрал от (отнёс от)» и т.д. Исходное значение преверба къо- конкретно, поскольку он восходит к слову къо-гъу – «угол»: къо-т «стоит в углу», къы-къо-к1ыгъ «выходит из угла», къо-с «сидит в углу». Переносное значение – «за каким-либо предметом, «в пространстве за чем-либо», «гдето»: зы-къу-едзэ «бросается за», къы-къо-к1ы «поднимается из-за», къо-хьагъ «зашёл за» и т.д. Исходное значение преверба к1оц1ы – будет «внутри», «изнутри», «во внутрь чего-либо»: к1оц1ы-лъ «лежит внутри», къы-к1оц1-и-хыгъ «взял изнутри» и т.д. Преверб ш1оуказывает, что действие связано с концом, с острием чего-либо: ш1о-т «находится над чем-либо»; ш1о-тхъыгъ «оторван от чего-либо» и т.д. В адыгейском языке функционируют и сложные превербы, которые по составу делятся на две группы: превербы, образованные путем сочетания двух простых превербов, и превербы, состоящие из простого преверба и аффикса ры-: шъхьэ-дэ, шъхьэ-ры. Основное значение преверба пэ-1у - «напротив»: пэ-1у-т «стоит напротив», пэ-1у-дзыгъ «находится в отдалении», (букв. отброшена напротив), пэ-1у-лъыгъ «расположено напротив» и т.д. Преверб пэ-ш1о- указывает, что действие направлено навстречу предмету, поверх него или же за предмет: къы-пэ-ш1о-фагъэп «его не увидели», пэ-ш1ок1ыгъ «прошло, позади», пэ-ш1о-нагъ «пристал к» и т.д. Пэ-к1э- указывает на пространство, находящего внизу перед чем-то, кем-то: къы-пэ-к1э-фагъ «ему попалось (навстречу)» и т.д. Преверб жэ-хэ- указывает на то, что действие совершается в непосредственной близости от предмета, направлено к предмету или от него. При этом

имеется в виду передняя часть предмета, фасад здания, или же лицо, если речь идёт о человеке: жэ-хэ-тлъхьан «положим около», къы-жэ-хэ-к1отагъ «двинулся, придвинулся», жэ-хэ-плъагъ «посмотрел на» и т.д. Бгъо-дэ- состоит из двух частей: бгъо- и дэ-, основное значение - «рядом», «около»: бгъо-дэ-к1ыщтыгъэп «не отходил от», къы-бгъо-д-ахьи «подъехал к» и т.д. Что касается употребительности какого-либо предлога в синонимическом ряду русских предлогов, то адыгеец в своей русской речи отдаёт предпочтение тем, которые сохраняют исходное лексическое значение, а не предлогам с абстрактным и полифункциональным значением. Так, адыгейцу легче сказать перед домом, около дома, вблизи дома, чем у дома или позади дома, чем за домом. Подобные превербы в русском языке структурно-семантически близки способам выражения пространственных значений в родном языке и в смысловом отношении производные предлоги представляются более определенными и конкретизированными, чем непроизводные предлоги типа под, у, над, от и др. с релятивными значениями. Так, близость местонахождения объекта, к которому направлено действие, в русском языке выражается синонимическими предлогам у, при, близ, вблизи, около, возле, вблизи от, рядом с, невдалеке от, недалеко от, подле, а для выражения отдаленности используются предлоги – вдали от, вдалеке от. В РРА отдаётся предпочтение предлогам около, возле, вблизи, рядом: …Около наш дом растёт парк имени Горького. …Я фартук оставила возле печка. …Мы ушли в ущелье далеко от стоянки, от людей. В русской устной и письменной речи немало отклонений от норм возникает у билингвовадыгейцев при употреблении имен числительных. Интерферентные явления, встречающиеся в РРА в употреблении числительных, вызваны влиянием структуры и системы числительных родного языка. В адыгейском и русском языках наличествуют имена числительные, но морфологическая структура их, системные отношения между самими числительными, их связь с существительными в русском языке иные, чем в родном. В адыгейском языке выделяются количественные, кратные, дробные, порядковые, разделительные, приблизительные, неопределенные числительные. Количественные числительные: зы «один», т1у «два», тфы «пять», т1ок1ырэ зырэ «двадцать один» и т.д. Кратные числительные образуются от количественных числительных: зы «один» - зэ «один раз», т1у «два» - т1о «два раза», пш1ы «десять» - пш1э «десять раз» и т.д. Кратные числительные от одного до двадцати образуются от количественных при помощи чередования гласных ы/э хы «шесть» - хэ «шесть раз»; от двадцати – при помощи суффикса рэ: т1ок1ищ «шестьдесят» - т1ок1ищрэ «шестьдесят раз», мин «тысяча» мин-рэ «тысяча раз» и т.д. Дробные числительные образуются от основы кратных числительных при помощи суффикса – нэ: щэ «три раза» - ща-нэ «одна треть», тфэ «пять раз» - тфа-нэ «одна пятая» и т.д. Порядковые числительные ят1онэ-рэ(р) «второй», япл1энэ-рэ(р) «четвертый», яхэнэрэ(р) «шестой» и т.д. образуются от основы дробных числительных при помощи притяжательного префикса - я(йа) и суффикса – рэ. Иначе образуется порядковое числительное апэрэ «первый» от основы наречия места апэ «впереди» при помощи суффикса – рэ: апэ-рэ маф «первый день», апэрэ джэуап «первый ответ» [Рогава, Керашева, 1966: 81]. Разделительные числительные зэе-т1уае «несколько, раз-два», зыт1о-зыщэ «раза дватри» образуются путем присоединения двух числительных: один-два, два-три, три-четыре и т.д. Неопределенные числительные заулэ «несколько», закъо «один, одинокий». Таких числительных мало в адыгейском языке. Способы сочетания числительных, склонение их в родном языке отличаются от русского

языка. Таким образом, имена числительные в адыгейском языке отличаются от числительных русского языка. 1. Русские сложные числительные от 50 до 80 и от 200 до 900, а также составные количественные и дробные числительные при склонении изменяют все компоненты. Но в разговорной речи, начиная с 19 века, наблюдается тенденция к упрощению, к унификации форм именительного и косвенного падежей, так как составные числительные все больше теряют флективность. Поэтому в речи вполне образованных людей можно услышать отклонения типа: в количестве восемьсот сорок пять рублей, меньше двести рублей он не получает и т.п. Подобные интерферентные явления встречаются при употреблении и составных числительных. При их использовании в русской речи билингву нередко бывает трудно сразу подыскать грамматически приемлемую форму косвенного падежа. Тогда говорящий прибегает к готовой форме именительного падежа. Появлению в РРА названного типа отклонений способствует и то обстоятельство, что в адыгейском языке при склонении сложных и составных количественных числительных изменяется только последняя их часть: Им. П. т1ок1ит1у-р «сорок», Эрг. п. т1ок1ит1у-м, Тв. п. т1ок1ит1у-м-к1э, Пр. п. т1ок1ит1о-у. 2. При склонении русских составных порядковых числительных изменяется окончание только последнего слова, и оно согласуется в роде, числе и падеже с существительными: о сто тридцать пятом студенте, к тысяча девятьсот девяносто пятому году. Отклонения от норм в РРА здесь связаны с неправильным согласованием порядковых числительных с существительными в роде, числе, падеже: Я работал с двадцать вторым мужчином; Он говорил о девяностом году (5). 3. Наибольшую трудность для адыгейцев–билингвов представляет усвоение способов связи количественных, собирательных и дробных числительных с другими словами. Так, числительное один в русском языке, в отличие от адыгейского, изменяется по родам, и числам так же, как и прилагательные (один дом, дна ручка, одно окно, одни сутки). Всем этим формам числительного один, одна, одно, одни в адыгейском языке соответствует одна форма зы «один», она и служит единственным средством выражения значений названных числительных. Отсутствие родовой дифференциации слов в адыгейском языке – одна из основных причин появления отклонений от норм типа один поле вм. одно поле, один дверь вм. одна дверь и т.д. Числительные два – две, оба – обе, полтора – полторы употребляются со словами определенного рода: два, оба, полтора – со словами мужского и среднего рода; две, обе, полторы – со словами женского рода. Кроме того, числительные два – две, оба – обе не могут сочетаться с существительными, употребляющимися только в форме множественного числа (каникулы, ворота, часы, салазки и т.д.). Такой дифференциации в сочетании числительных с существительными в адыгейском языке нет. Отсюда ошибочны выражения, нередко встречающиеся в первой и второй изоглоссе русской речи адыгейцев два сани - две сани; оба – обе часы; оба – обе плоскогубцы. Эти слова не подходят друг к другу по грамматическим признакам: числительные, будучи словами определенного рода, не образуют форм множественного числа; существительные, будучи словами множественного числа, не имеют форм рода. Следует говорить: двое саней, двое плоскогубцев; те и другие часы. Нередки отклонения в русской речи адыгейцев-билингвов в употреблении собирательных числительных двое, трое, четверо, пятеро, шестеро, семеро и т.д.: двое девочек, трое студенток, четверо волков, семеро телят. Появление подобного рода отклонений от норм русского литературного языка объясняется двумя причинами: а) отсутствием собирательных числительных в адыгейском языке; б) нехарактерностью собирательных числительных для книжного русского языка. Ведь учащиеся-адыгейцы в адыгоязычных районах русский язык усваивают чаще через образовательные учреждения. Устойчивы отклонения, связанные с неправильным употреблением числительных два,

три, четыре, пять и дальше, дробных числительных в сочетании с существительными. Дело в том, что русские числительные имеют специфические особенности сочетания с другими словами. Такой сложной дифференциации в формах выражения грамматической связи числительных с существительными в адыгейском языке нет. В адыгейском языке система счета числительных от десяти до двадцати составлена так: пш1ы «десять» + к1

4.5. Синтаксический аспект русской речи адыгейцев Следует отметить, что словопорядок в адыгейском языке имеет свои особенности. В словосочетании, взятом вне предложения, порядок слов устойчивый, для каждого структурного типа словосочетаний – вполне определенный, закрепленный за ним словопорядок. В аспекте интерферентных явлений, следует отметить, устная речь адыгейцев-билингвов характеризуется не только нарушением норм словопорядка, но неумением ставить логическое ударение, правильно интонировать предложение в зависимости от целей коммуникации. Кроме того, для русской речи адыгейцев-билингвов характерно наличие предложений с устойчивым трафаретным расположением его членов, соответствующих словопорядку адыгейского языка. В результате речь адыгейцев стилистически однообразна, а устная ее форма отличается монотонностью звучания в первой и второй изоглоссе на начальных этапах овладения русским языком. При анализе письменных работ и устных высказываний выявлены наиболее распространенные интерферентные явления в русской письменной и устной речи адыгейцев-билингвов, связанные с влиянием словопорядка в словосочетании и предложении родного языка: 1) расположение простого сказуемого в конце предложения: Я хорошие оценки имею; Все школьники к вечеру А. С. Пушкина готовятся; Наш класс для библиотеки много книг собрал; 2) расположение связки в составном сказуемом после связочной части и в абсолютном конце предложения часто билингвы не могут правильно определить место связки и вспомогательного глагола: Мой брат в Санкт-Петербурге был; Зимой озеро льдом покрываться начинает; 3) препозитивное расположение дополнения по отношению к сказуемому : Девочки в библиотеку за книгами пошли; Ученица по вечерам книгу читает; Студенты в поле овощи собирают; 4) расположение согласованного определения, выраженного любым согласующимся словом, после определяемого слова: Праздник замечательный закончился; Стихи А. С. Пушкина любимые читали; 5) препозиция несогласованного определения, выраженного существительным или личным местоимением в родительном падеже без предлога : Мне сестры ответ понравился; Мы дом его увидели; 6) расположение вопросительных слов в несвойственной им позиции : Ты зимой, где был? Ты завтра утром куда поедешь? 7) расположение обстоятельства места и времени после подлежащего : Учащиеся после занятий родителям помогали; Мы в школе за кроликами ухаживали; 8) расположение неопределенной формы глагола в такой позиции, которая не соответствует общепринятому порядку слов в русском языке : Хор в школе начал петь. Указанные интерферентные явления носят довольно устойчивый характер. Следует указать и на то, что в русской письменной речи адыгейцев-билингвов встречаются интерферентные явления, касающиеся порядка отдельных членов предложения. 1. Нарушение места подлежащего : а)постановка подлежащего после сказуемого: Начинают деревья распускать листья; Вчера была погода очень хорошая; б)постановка подлежащего в конце предложения: Широко раскрытыми глазами смотрели дети; Прилетели из теплого края птицы; в)постановка подлежащего, выраженного личным местоимением в конце предложения: Сегодня в библиотеку пойдем мы; г)неуместная постановка подлежащего непосредственно перед сказуемым: Вдруг что-то упало тяжелое в воду. 2.Нарушение места сказуемого: а)сказуемое располагается в конце предложения: По приказу матери Тихон бьет; Друг рядом со

мной стоял; б)расположение вспомогательного глагола составного глагольного сказуемого после глагола в неопределенной форме: Солнце землю греть стало сильнее; Можно ждать было дождя. 3.Нарушение места определения: а)несогласованное определение находится впереди определяемого слова: В море купались семилетних два мальчика; Подошел бригадира сын; б)определение, выраженное относительным прилагательным, располагается впереди определения, выраженного качественным прилагательным: Он надел свой праздничный новый костюм; Старуха из деревянного дряхлого сундука достала шаль; в)определение, выраженное притяжательным местоимением, находится после определяемого слова: Он вспомнил друзей в городе его; г)приложение располагается перед определенным словом: Брат служит в Воронеже городе; Мы прочитали «Повести Белкина» и Пушкина произведение. 4.Нарушение места дополнения: а)неуместное удаление дополнения от сказуемого: Какие произведения я читал Пушкина? б)расположение дополнения перед управляющим словом: Бабушка внука письмо получила; в)расположение в начале предложения, хотя на него не падает логическое ударение: Зал спортивный украшают к празднику школьники; Его отсутствие в классе мы не заметили. 5.Нарушение места обстоятельства: а)необоснованное расположение обстоятельства впереди сказуемого: Он по какой-либо причине не пришел; Она только читала рассказы; б)неуместное расположение обстоятельства в конце предложения: Ветерок набегает легкой волной; Летом мы работали в хозяйстве во время сенокоса; в)необоснованный разрыв слов в составе обстоятельства, выраженного словосочетанием, другими членами предложения: У нас (-) на юге (-) зима приходит поздно; Летом (-) в лесу (-) в августе много комаров. Кроме того, в предложениях наблюдаются случаи нарушения словопорядка, связанные с: 1) неправильным использованием предлогов : Вышла из дома, села в лодку и отпихнула от ее берега; 2) нарушением месторасположения частиц: В президиуме были гости, и среди них и был наш учитель (вм. был и наш учитель). Уже комбайны вышли на поля (вм. комбайны уже вышли). Таким образом, интерферентные явления порядка слов в словосочетании и предложении связаны со сложностью данной проблемы в русском языке, интерферирующим влиянием словопорядка родного языка. Наблюдаются в первой, второй и третьей (реже) изоглоссе на всех ступенях адыгейско-русского билингвизма.

4.6.Интерферентные явления в области фразеологии Как показывают наши наблюдения, фразеологическая интерференция в РРА проявляется в явной и скрытой форме [84; С. 18]. Суть явной формы фразеологической интерференции заключается в том, что отклонения от норм употребления фразеологизмов носят семантический и структурный характер: фразеологизм употребляется или в буквальном значении, или меняется один из компонентов фразеологической единицы. Скрытая же форма фразеологической интерференции проявляется в сознательном избегании в русской речи билингва ФЕ. Источниками фразеологической интерференции являются структурно-семантические, грамматические и валентные особенности ФЕ контактирующих языков. Трудности усвоения русской фразеологии адыгейцами-билингвами прежде всего связаны со сложностью усвоения семантики фразеологических единиц, их лексико-семантической и синтаксической сочетаемостью. Интерферентные явления в русской речи адыгейцевбилингвов наблюдаются в первой и второй изоглоссе при суперферентном, полиферентном и деферентном ступенях двуязычия. Как известно, в каждом национальном регионе имеются свои специфические трудности, обусловленные соотношением фразеологической системы контактирующих языков. Это общее и специфичное нужно учитывать при взаимосвязанном обучении в конкретном национальном регионе РФ. Контрольный срез и выявление интерферентных явлений в устной и письменной речи учащихся-билингвов в 6-7 классах проводились в разных типах районов республики и городах Майкоп и Адыгейск. Срезы были направлены на выявление различных знаний и умений: 1)находят ли учащиеся-билингвы ФЕ в тексте; 2)умеют ли подобрать лексический синоним; 3)могут ли перевести ФЕ с русского на адыгейский и наоборот; 4)могут ли подобрать фразеологический синоним и антоним; 5)умеют ли употреблять формы ФЕ в речи; 5)умеют ли употреблять ФЕ в связной устной и письменной речи. Задачи среза дифференцировались по классам. В 6-7 классах учащимся-билингвам предлагалось подчеркнуть в данных предложениях ФЕ. Прелагаемые предложения составлялись с учетом лексического минимума русского языка для национальных школ, т.е. незнакомых слов в этих предложениях не было. Предложенные задания выполнили около 60% учащихся-билингвов, что позволяет сделать вывод, что многие из них, не зная, что такое фразеологизм, интуитивно чувствуют его и могут подчеркнуть в контексте. Предлагалось заменить ФЕ синонимичным словом. Эти задания выполнили правильно 17% учащихся-билингвов. При подборе лексического синонима обнаружилось неумение учащихся-билингвов осознавать связь ФЕ с той или иной частью речи: двуязычные учащиеся объяснили фразеологизм словом не той части речи: на краю света – далекий , во весь дух – быстрый, в двух шагах – близкий и т.п. Отклонения такого рода характерны при объяснении наречных фразеологизмов. Срез

предполагал

для

учащихся-билингвов

составить

предложения

с

данными

фразеологизмами. Каждый учащийся составил 5 предложений и записал. Цель данного задания – выявить умение употреблять ФЕ в письменной речи. Это задание обнаружило незнание значений фразеологизмов практически всеми двуязычными учащимися. Билингвы употребляли все слова ФЕ в прямом значении: Птицы клевали носом хлеб. В лагере мы ждали у моря погоды. Малыш намылил голову мылом. Коля махнул мне рукой и т.д. Вследствие недостаточного знания семантики ФЕ на уровне фразеологии возникает внутриязыковая интерференция. Внутриязыковая интерференция на уровне фразеологии – это трудности, обусловленные самой системой языка, сложностью ФЕ и закономерностями восприятия и порождения её в речи. Учащиеся-билингвы придумали такие предложения, употребив в них один фразеологизм вместо другого: Они ожидали приезда гостей изо дня в день (вм. со дня на день). Минута в минуту мама должна прийти обедать (вм. с минуты на минуту). Здесь учащиеся-билингвы смешивают ФЕ близкие по смыслу и компонентному составу. Одним из заданий учащимся 6-7 классов предлагалось перевести ФЕ с русского языка на адыгейский, и наоборот – с адыгейского на русский. Цель данного задания – выяснить, одновременно, знают ли учащиеся-билингвы ФЕ контактирующих языков. Двуязычным учащимся были предложены полные эквиваленты, знакомые по урокам родного языка, в контексте (в предложении): еле живой – ынэ ис, ыпсэ пыт; падать духом – ыгу к1одын; дать слово – гущы1э птын и т.д. Перевести с адыгейского на русский: гум хэпк1эн -; ылъэ теуцон -; ыпэ дигъэзыен - и т.д. Следует отметить, что большинство двуязычных учащихся не смогли перевести ФЕ. При переводе ими было допущено много ошибок, связанных с непониманием значения ФЕ, неправильным употреблением предлогов. Эти отклонения вызваны тем, что, не зная ФЕ русского языка, двуязычные учащиеся дословно переводили с адыгейского, в котором русским беспредложным сочетаниям соответствуют предложные. Для проверки умения двуязычных учащихся употреблять ФЕ в связной речи, в 6-7 классах им было предложено написать мини-сочинение на тему «Наш школьный участок», употребив 2-3 ФЕ. Как и при составлении предложений с данными ФЕ, это задание было выполнено небольшой группой двуязычных учащихся. Например: У нас при школе есть участок. Осенью мы убирали урожай ни свет ни заря. Наш класс работал дружно и весело. Изо всех сил следим за чистотой участка. У нас в классе нет лодырей, которые бьют баклуши, которые боятся работы. Все работают засучив рукава. Двуязычные учащиеся имеют навыки употребления ФЕ в связной письменной речи. Проведенный анализ отклонений в понимании ФЕ, данных в контексте, показал, что часто учащиеся-билингвы сравнительно легко выделяют фразеологизмы при восприятии устной и, в ещё большей степени, письменной речи. В одинаковой степени выделяют фразеологические единства. Во многом этому способствует осознание необычности лексической сочетаемости компонентов ФЕ. В то же время в ряде случаев учащиеся адыгейских школ обнаруживали непонимание общего значения ФЕ, поэтому они старались вывести его из значений отдельных компонентов. Нужно отметить, что такие отклонения можно обнаружить лишь в контексте. Это показывает взаимосвязь понимания и функционирования в речи тех или иных единиц языка. Проведенный анализ позволил выявить интерферентные явления, наблюдающиеся в

русской устной и письменной речи по следующим параметрам: семантического характера; 2)грамматические трудности.

1)трудности

1 . Трудности семантического характера: отклонения семантического характера в ФЕ можно разделить на две группы: а)вызванные спецификой ФЕ русского языка; б)обусловленные соотношением фразеологии контактирующих языков. Первая группа отклонений не является особенностью речи только учащихся-адыгейцев. Эти отклонения характерны для речи учащихся национальных школ РФ. Семантические недочеты в употреблении ФЕ связаны с незнанием двуязычными учащимися фразеологического значения данных словосочетаний, нередко как фразеологизмы эти сочетания им неизвестны. Отсюда многие двуязычные учащиеся употребляют эти словосочетания как свободные в прямом значении составляющих их компонентов. В исследованиях по методике изучения ФЕ отмечается, что те ФЕ, в которых степень спаянности компонентов выше и значений фразеологической единицы не вытекает из суммы значений составляющих ее компонентов, труднее всего усваиваются. Эта группа фразеологических сращений. Следует отметить, что большинство двуязычных учащихся не смогли объяснить значение и составить предложения с такими ФЕ: бить баклуши, сломя голову, себе на уме и т.д. Многие фразеологические единства толковались двуязычными учащимися буквально, в прямом значении составляющих компонентов: Птицы клевали носом хлеб. Своими руками она дала нам воды. Значительное количество отклонений было вызвано нарушением лексической сочетаемости ФЕ. Как только ФЕ начинает функционировать в речи, она выступает во взаимодействие с другими компонентами предложения и на этом уровне проявляются многие ее признаки. Поэтому при определении трудностей усвоения ФЕ необходимо рассматривать ФЕ в контексте. Одной из специфических особенностей русских фразеологических единиц является ограниченная лексическая сочетаемость. Это вызывает трудности при включении в речь ФЕ: Мы гуляли с ней бок о бок. Ребята работали во весь дух. Спортсмены всей душой думали о победе. На уроке математики мы думали сломя голову. Ребята учатся сложа руки. Следует отметить, что такие отклонения связаны со спецификой лексической сочетаемости ФЕ в русском языке. Затруднения здесь являются общими для двуязычных учащихся национальных школ РФ и практически не зависят о соотнесенности ФЕ адыгейского и русского языков. Вторая группа семантических отклонений в русской речи адыгейцев – это отклонения в употреблении русских ФЕ, зависящие от соотнесенности русской и адыгейской фразеологии. Следует отметить, что в «Единый фразеологический минимум русского языка для национальной школы» вошли ФЕ, имеющие эквиваленты (полные или неполные) в адыгейском языке. Наличие достаточно большого числа полных эквивалентов (т.е. единиц, соотносительных в том и другом языке по семантике и по форме), казалось должно облегчить обучение учащихся-билингвов русской фразеологии. Но в употреблении таких ФЕ двуязычные учащиеся допускают большое количество отклонений. Соответствия (семантические и структурные) наблюдаются внутри

фразеологизма, а при введении его в речь эти соответствия могут нарушаться, потому что единицы русского и адыгейского языков вступают в разные лексические, грамматические, сочетаемостные отношения с другими единицами языка. Именно это приводит к тому, что, даже понимая семантику того или иного фразеологизма, учащиесябилингвы допускают отклонения при включении его в речь. Вызывают трудности неполные эквиваленты. Это связано с тем, что переносное значение этих ФЕ в родном языке встречается редко и двуязычные учащиеся не употребляют их в речи. Несовпадение семантического значения фразеологической единицы в контактирующих языках осложняют их усвоение. 2. Грамматические трудности: понимание значения тех или иных ФЕ в контексте не может служить гарантией правильного употребление их в речи. Для того, чтобы учащиеся-билингвы могли включать фразеологические единицы в свою речь, они должны знать не только значение ФЕ, но и владеть грамматическими нормами связи с другими словами. В процессе выполнения срезов учащиеся-билингвы допустили большое количество грамматических отклонений, обусловленных: а)грамматической спецификой употребления фразеологических единиц в речи; б)соотнесенностью морфологических систем контактирующих языков. Отклонения первого типа, выявленные в письменной речи учащихся-билингвов, связаны с различными ограничениями употребления в ФЕ тех или иных грамматических форм. В отличие от глаголов свободного употребления, глагольные ФЕ часто обладают не всеми грамматическими формами, свойственными глагольной лексеме. Ограничению подвергаются в различной степени все грамматические формы глагольных ФЕ. 1. Видовые ограничения: известно, что часть ФЕ русского языка употребляется только в форме совершенного вида ( махнуть рукой, положить конец, воспрянуть духом и т.д.) или только в форме несовершенного вида ( болеть душой, ломать голову, ставить в пример и т.д.). Учащиеся-билингвы, не зная этих ограничений, допускают отклонения типа: Учитель заболел душой за весь класс; Мой товарищ нарушал слово; Перед контрольной работой я собирался с мыслями; 2 .Ограничения в реализации наклонения: часть ФЕ русского языка употребляется только в изъявительном наклонении ( бить ключом, ломать голову, спать и видеть и др.) или обычно в повелительном наклонении ( держи ухо востро ). Необходимо предупреждать двуязычных учащихся об этих ограничениях, чтобы предотвратить отклонения при употреблении этих ФЕ; 3. Ограничения при реализации форм времени: в фразеологических единицах русского языка отмечаются ограничения в реализации форм времени: ФЕ махнуть рукой употребляется обычно в прошедшем времени совершенного вида; переводить дух – не употребляется в будущем времени несовершенного вида. Такие ограничения трудно усваиваются учащимися-билингвами; 4.Реализация категории числа: отклонения, связанные с реализацией категории числа, обусловлены наличием в русском языке ряда ФЕ, характеризующихся ограничениями в употреблении числа. Часть ФЕ русского языка употребляется в речи только в форме множественного числа ( золотые руки, чужими словами ) или только единственного числа ( одно время, честное слово, легкая рука и т.д.). Учащиеся-билингвы при

составлении с этими ФЕ допустили ошибки типа: У врача легкие руки; 5. Нарушение грамматической сочетаемости: специфика ФЕ проявляется и в грамматической сочетаемости. Так, ФЕ шаг за шагом, из года в год употребляются с глаголами несовершенного вида; ФЕ рано или поздно, первым делом и др. – с глаголами совершенного вида. Такие ограничения вызывают отклонения: Рано или поздно я решал задачу. Многие грамматические отклонения в употреблении русских ФЕ обусловлены интерферентным влиянием родного языка учащихся-билингвов. Эти отклонения обусловлены переносом умений и навыком первичной языковой системы (родного языка) на формирующиеся умения и навыки вторичной системы (русского языка). Именно интерферентным влиянием системы родного языка объясняется большое количество отклонений грамматического характера. Как мы отмечали, способы выражения грамматических значений в контактирующих языках не всегда совпадают. Морфологическими различиями в системе русского и адыгейского языков вызваны следующие отклонения, выявленные при анализе работ. 1. Неправильное употребление грамматических форм рода: если в русском языке принадлежность существительного к мужскому, женскому или среднему роду выражается с помощью окончания, то в адыгейском языке этот тип ошибок в русской речи учащихсябилингвов объясняется рядом причин: а)отсутствием категории в родном языке; б)фонетическим оформлением некоторых русских существительных, заимствованных адыгейским языком ( машин, газет, минут ); в) влиянием южнорусского говора, в котором некоторые слова употребляются не в том роде, в каком они используются в литературном языке ( конфет, котлет, посылок вм. конфета, котлета, посылка); г)ассоциацией категории рода с категорией естественного пола ( мой книга, мой положение – так говорят мальчики; моя портфель, моя предложение – так обычно говорят девочки); д) определение родовой формы существительного только по его морфологическому показателю ( моя пап а , моя дяд я , моя коллег а ). Различия в категории рода накладывают свой отпечаток и на ФЕ. Категория рода служит осевым стержнем согласования, а резкие различия в реализации этой категории в контактирующих языках при употреблении в речи фразеологических единиц порождают интерференцию, вызванную влиянием родного языка. 2.Отклонения в употреблении падежных форм: источником неправильного образования учащимися-билингвами падежных форм следует считать то, что одной функциональной единице содержания, то есть множественного числа, соответствует несколько единиц выражения. Значение множественного числа именительного падежа выражается формами на –ы, -и, -а, -е ( стены, реки, глаза, друзья, окна ). Совсем другая картина наблюдается в адыгейском языке. В родном языке учащихся-билингвов значение множественного числа выражается или формой с конечным - хэ-р : стол- хэ-р (столы), зэш- хэ-р (братья), или аффиксом –а- в глаголах: ы ш1агъ – сделал, а ш1 а гъ – сделали. Поэтому в сознании адыгейцев-билингвов смешиваются различные формы выражения множественного числа в именительном падеже. Искажение форм родительного падежа множественного числа существительных: у наших спортсмен не было времени . В зале не было зрителев. Источником подобного типа интерферентных явлений являются: а) значение родительного падежа множественного числа выражается несколькими формами: на – ов (- ев ) (стол ов , горц ев) ; на –ей ( кон ей , гост ей ); с нулевой флексией ( слово – слов, деда – дел ). В связи с этим необходимо обратить внимание на

образование форм множественного числа винительного падежа. Таким образом, на уровне фразеологии грамматические отклонения вызывают интерференционные явления. Источником этих отклонений является внутриязыковая и межъязыковая интерференция. Известно, что в адыгейском языке нет категории рода, категории глагольного вида, отсутствуют, с помощью которых выражаются пространственные и другие отношения между словами. В связи с этим учащиесяадыгейцы не всегда дифференцируют действия, выраженные глаголами совершенного и несовершенного вида, смешивают глаголы возвратные и невозвратные, один предлог употребляют в значении другого, нарушают нормы литературного управления, беспредложного и предложного управления. Среди многочисленных отклонений в употреблении фразеологизмов, вызванных указанными причинами, приведем несколько примеров: яблоку негде падать (вм. упасть), собираться с мыслями (вм. собраться) неправильное употребление глаголов совершенного и несовершенного вида; взять за дело (вм. взяться) - смешение возвратных и невозвратных форм глагола; нога не ступает (вм. не ступала) - неправильный выбор временных форм; на ногах правды нет (вм. в ногах) - замена одного предлога другим; брать с горлом (вм. брать горлом) смешение предложных и беспредложных фразеологизмов; смотреть сквозь пальцев (вм. смотреть сквозь пальцы) - неразграничение падежных форм и форм числа; войти в тупик (вм. зайти) – неточный выбор глагольных приставок. Проведенный срез позволил выявить интерферентных явления семантического и грамматического характера, анализ которых позволил установить трудности усвоения фразеологических единиц в контактирующих языках.

4.7. Стилистический аспект русской речи адыгейцев Стилистические интерферентные отклонения в русской речи двуязычных адыгейцев проявляются: 1)по причине межъязыковых контактов и 2)внутриязыковой аналогией. Однако основными из них являются влияние структуры и системы родного языка на РРА и слабое знание законов и правил лексической, грамматической сочетаемости слов, стилистического их использования: Он догнал их и бежал за ними первым; Он оказался победителем третьего места; Вспоминая о матери, он вспоминает её ласковые и теплые руки; Игравшие в футбол наши ребята проиграли все игры и т.д. В последних двух предложениях необоснованно повторяются однокоренные слова вспоминая и вспоминает, игравшие и проиграли, игры. Необходимо отметить, что стилистические «нормы» не имеют той силы обязательности, которой характеризуются нормы орфоэпические, лексические, грамматические, орфографические, пунктуационные. Таким образом, никого нельзя обязать говорить о чём-либо только так, а не иначе, скажем, сообщать о больном только фразой я болен , а не я хвораю; чувствую себя неважно; мне нездоровится; я недомогаю; голова болит; голова раскалывается; в бок колет; плохо себя чувствую и т.д. Поэтому трудно предвидеть и предупредить все возможные стилистические отклонения от норм русского литературного языка. Следует иметь в виду, что говорящий употребляет слова и строит фразы в соответствии со своим отношением к сообщаемому, со своей оценкой сообщаемого и, наконец, в соответствии со своим характером и привычками. Однако в речевой деятельности отдельных лиц всё-таки есть нечто «навязываемое» обществом, помимо языковых норм. Речевую продукцию «потребляет» социум. Естественно поэтому, что социум, как потребитель, не может быть безразличным к качеству этой продукции, оно предъявляет определенные требования к ней: ясность, краткость, выразительность, соответствие речи аудитории и т. д. Выполнение этих требований необходимо для того, чтобы коммуникативный акт достиг цели. Можно говорить и писать по-разному, но нельзя говорить и писать бессодержательно, неточно, неясно. Если в речи нарушаются эти требования социума, она оказывается стилистически дефектной, неполноценной, трудной для восприятия и понимания. В этом случае её обязательно надо исправлять. Стилистические отклонения бывают лексического и грамматического характера. Итак, стилистические отклонения – это такое нарушение норм словоупотребления или такое построение предложений, которые, не нарушая грамматических законов и лексической точности, характеризуются: 1)искажением мысли; 2)неточной передачей мысли; 3)двусмысленностью; 4)несоответствием с обстановкой речи; 5)несоразмерностью с содержанием контекста; 6)неправильным порядком слов, искажающим смысл предложения; 7)громоздкостью предложения; 8)повторением однокоренных или одного и того же слова без надобности, или тавтологией. Среди стилистических интерферентных явлений, влияющих на русскую речь адыгейцевбилингвов, можно выделить следующие разновидности: а) искажение мысли , несоответствие отдельных языковых средств той реальной действительности, о которой хотел сказать говорящий: В Майкопе проходил марафонский побег . Выходит, что в

городе Майкопе произошел побег . На самом деле: В Майкопе проходили соревнования по марафонскому бегу. Причина: смешение значений слов бег и побег; б) неточная передача мысли вследствие неточного подбора слов : В сумраке тумана тускло сияла луна . В данном предложении слово тускло не допускает сочетания со словом сияет , так как тускло то, что не может сиять . Точнее: В сумраке тумана тускло светится луна . Светится отличается от сиять тем, что оно обозначает излучение несильного, слабого света. Можно привести и такие примеры: Она одела (вм. надела) платок и вышла из комнаты; В этой пьесе мой товарищ имел (вм. играл) интересную роль; в) двусмысленность. Такое явление возникает в речи, как правило, в результате неточного употребления возвратного и притяжательных местоимений: Юнус попросил меня отнести эти удочки к себе; Водитель оставил меня со своим автомобилем . Двусмысленность в приведенных предложениях: 1) Отнести эти удочки Юнусу или он должен их к себе; 2) Он остался со своим автомобилем или с автомобилем водителя. Чтобы устранить двусмысленность, нужно перестроить эти предложения таким образом: Юнус попросил меня отнести к нему эти удочки; Водитель оставил меня возле его автомобиля. Причина появления этой разновидности стилистической интерференции кроется в незнании учащимися особенностей употребления возвратного и притяжательных местоимений, в отрицательном влиянии на русскую речь внутриязыковой аналогии; г) несоответствие с обстановкой речи. Такие стилистические неточности появляются в речи тогда, когда говорящий, точно не знает, в каком функциональном стиле употребляется то или иное слово. Так, несоразмерно с обстановкой речи употреблены глаголы в предложениях, сказанных молодым человеком в присутствии старших, почтенных людей или при обращении к ним: Что ты врешь? Что ты бегаешь как сумасшедший? Не ори на меня и т.д. Несоответствием с обстановкой речи является употребление в кругу близких людей и родственников канцелярских или высокопарных слов и оборотов типа: позвольте сказать, доложите, вышеупомянутое, вышеизложенное, сделайте одолжение, не откажите в любезности, не могу не выразить сердечной признательности, извольте сообщить и т.д.; Он первый раз вошёл в класс и обратил свои взоры на детей; Я приложу все свои силы и способности , если ты позволишь мне, и окажу помощь; д) несоразмерность с содержанием текста. С содержанием контекста обычно не соответствуют непривычные, неестественные сочетания: Они обращают никакое внимание; Он страшно любит художественную литературу; Благодаря ему я опоздал; е) неправильный порядок слов, громоздкость предложения: Встречать гостей из всем нам известного большого любимого города Санкт-Петербурга (вм. гостей из Санкт-Петербурга) приехали на вокзал учащиеся нашей школы (Из отчета завуча школы); Стремление Катерины к воле, страстные, охватывающие её порывы чувства наталкиваются на старозаветный купеческий быт, охраняемый Кабановой, но простота Катерины не позволяет ей идти на обман, на который идёт легкомысленная Варвара, а также не может стать такой покорной, как муж Тихон, и она всё время внутренне противится тем требованиям, которые предъявляет ей в лице свекрови чужой ей быт. Нарушение обычного порядка слов в русском языке тоже затрудняет понимание смысла высказывания. Такие стилистические отклонения многочисленны в русской речи учащихся сельских адыгоязычных районов и студентов выходцев из этих районов. Источником подобных стилистических погрешностей является межъязыковая интерференция – влияние структуры адыгейского предложения на русскую речь билингвов: Старый замок я купил; Фермерские поля пашут трактористы; Перед входом в зал тебя что-то трудное, гнетущее, тяжелое охватывает. Эти ошибки объясняются тем, что в адыгейском языке общепринятым порядком слов является тот, при котором сказуемое, ставится в конце предложения. Кроме того,

определение в большинстве случаев ставится после определяемого слова, если оно выражено качественным прилагательным: Быракъ шхъуант1эр унашъхьэм щэбыбатэ «Зеленое знамя реет над зданием», буквально: Знамя зеленое над головой здания реет . Учащиеся и взрослые билингвы нередко переносят эту привычную модель предложения родного языка в свою русскую речь. Эти интерференционные явления наблюдаются в первой, второй и третьей (реже) изоглоссе адыгейско-русского двуязычия.

Глава5.Лингвокультурологическая парадигма личности) как факт научной аспектности

билингвизма

(модель

языковой

В изучении проблемы соотношения языка и культуры в биэтническом регионе, способствующем исследованию фундаментального характера и содержания человеческого существования, культурным концептам в аспекте исследования билингвизма принадлежит исключительная роль: именно в них выражены представления человека о себе самом и окружающем его мире. Это особенно важно для адыгейского языка, так как духовность и историческая память сохранялась прежде всего в языке. Рассматривая языковую картину мира как отражение опыта интроспекции носителей данного языка, мы определили для анализа круг основных адыгейских культурных концептов, отражающих внешние и внутренние качества человека. При этом предполагалось необходимость исследования этнических представлений с учетом внутреннего мира носителей языка. Феномен «Человека» получил разностороннее отражение в идиомах адыгейского языка. Мы будет опираться на работы З.У. Блягоза [35;С. 128] и Ю.А. Тхаркахо [20; С. 200]. Критерием для ограниченного выбора лишь определенных концептов послужило следующее: представленность «образа» человека в адыгейской языковой картине прежде всего теми концептами, в которых наиболее ярко, на наш взгляд, проявляется самобытность адыгейца-билингва. Это первое. А во-вторых, здесь приводятся именно те концепты, которые позволяют идентифицировать человека как «наивысшего» существа из «класса одушевленных существ» [65;С.564]. Кроме того, учитывается сложность изучения человека, заключающаяся в том, что человек не может быть уподобен вещи, обладающей раз и навсегда данной формой существования, и поэтому знание о человеке не може быть приравнено к знанию о конечных, имеющих четкие границы объектов действительного мира. Определение понятия «человек» в энциклопедиях и толкования этого слова в словарях не могут быть удовлетворяющими, а тем более - всеобъемлющими. Иное дело-человек в языковой картине мира: здесь отражаются ментальные представления о человеке, основанные на историческом и жизненном опыте этноса. Предвосхищая возможные упреки в неоправданной детализации и зафиксированности на так называемых «мелочах», напомним слова В. Гумбольдта, сказанные им «об установлении специфического пути, которым идет к выражению мысли язык, а с ним и народ, говорящий на этом языке»: «… именно эти мелочи и создают цельное представление о языке, и нет ничего более несообразного в исследовании языка, чем поиски в нем только крупного, идеального, господствующего… Надо уметь видеть, чем отличается данный язык от других как в отношении своих определенных целей, так и по своему влиянию на духовную деятельность нации» [69; С. 73].

5.1. «Человек» (ц1ыфы) – носитель этнического языка и этнического видения мира К ключевым культурным концептам любой языковой картины мира относится концепт «человек», без анализа содержания которого не представляется возможным описать культуру адекватно: «…место любой реалии в системе культурных ценностей– независимо от того, принадлежит ли эта реалия рукотворному или нерукотворному миру, - может быть определено лишь через ту роль, которую играет по отношению к этой реалии человек» [182;С. 52-56]. Истинная суть сложностей эволюции человека (как физической, так и духовной), очевидно, остается за пределами возможностей обычного человеческого интеллекта или разума. И только генетическая потребность человека в интроспекции с целью осознания себя в этом мире делает его объектом собственного наблюдения. В каждой лингвокультурной картине мира невозможно проанализировать ни один концепт, который бы не относился к понятию «человек» - непосредственно или через выражение отношения человека к анализируемому концепту. Поэтому можно утверждать, что анализ любого концепта приближает нас к пониманию человека, а значит, и причины его бесконечного, неистребимого стремления познать себя, соседей и мир. Прежде чем рассмотреть «образ» человека в языковой картине адыгейца-билингва, зададимся вопросом о том, можно ли вообще говорить о сущности (или природе) человека, и если да, то, как ее можно определить. Не вдаваясь в сложности философского определения сущности человека, отметим лишь существование двух противоположных точек зрения на это: 1)никакой сущности человека вообще нет, а человек есть не что иное, как продукт формирующих его культурных условий (антропологический релятивизм); 2)природа человека существует («динамическая психология»), однако сложность ее определения связана со следующей диллемой. Признание сущности человека определенной субстанцией может привести к неисторической (неэволюционной) позиции, в соответствии с которой человек с момента своего появления существенно не изменился. Если же принять точку зрения эволюционной теории (человек постоянно меняется), то возникает вопрос, как определить содержание сущности человека. Очевидно, целесообразно согласиться с предлагаемым Э. Фроммом разрешением данной диллемы, определив сущность человека не как данное качество или субстанцию, а как противоречие, имманентное человеческому бытию и проявляющееся в двух феноменах: «Во-первых, человек это животное, которое по сравнению с другими животными недостаточно оснащено инстинктами, поэтому его выживание гарантировано лишь в случае, если он производит средства, удовлетворяющие его материальные потребности, и если он развивает свой язык и совершенствует предметный мир. Вовторых, человек, как и другие животные, обладает интеллектом, который позволяет ему использовать процесс мышления для достижения непосредственных практических целей. Но человек обладает еще и другим духовным свойством, отсутствующим у животных. Он осознает самого себя…; он осознает свое ничтожество и бессилие; он воспринимает других как других…» [226;С. 430]. Человек в отличие от животных, способен трансцендировать жизнь–он является жизнью, осознающей самое себя. Уникальность человека заключается в том, что он находится внутри природы, подчиняясь ее диктату, но при этом он ее трансцендирует. Это обусловлено недостаточностью нерефлектированности, свойственной животным и делающей их частью природы. Таким

образом, человек осознает трагизм своего положения, предопределенный следующим конфликтом: он «пленник» природы, ее часть и при этом свободен в своем мышлении, что обособляет его от остальных и делает чуждым и одиноким. Данное противоречие (антогонизм принадлежности человека к двум конфликтующим мирам) находит свое выражение прежде всего в человеческом языке. Более того, в сознании адыгейца-билингва отражается не только сущность человека в указанном конфликте, но и стремление разрешить его. Попытка выяснить сущность заданного языком импульса этнического менталитета состоит в потребности выяснить эту сущность, а различные способы языкового выражения мировидения этноса не составляют его сущности так же, как и различные формы бытия человека не составляют его сущности. В адыгейском языке русское слово «человек» выражается лексемой «ц1ыфы» . Автор «Этимологического словаря адыгских языков» А. К. Шагиров не находит объяснения его происхождению [24;С. 567]. В РАС под редакцией Х. Д. Водождокова [5;С. 1097] слово личность переводится как «ц1ыфы» . Однако отсутствие в лексиконе адыгейцевбилингвов специального слова, обозначающего понятие, соответствующее русскому концепту «личность», вовсе не означает, что адыгейский менталитет не предполагает существование тех качеств в человеке, которые позволяют оценивать его как личность. Более того, эти требования к личности человека достаточно высоки. В адыгейской лингвокультурной традиции представления об идеале человеческой личности связаны, прежде всего, с благожелательностью, что в языке выражается концептом гуапэ. В АРС под редакцией Ю.А. Тхаркахо приводятся следующие переводы: 1)удовольствие; 2)добро [20;С.200]. «Этикетной, то есть благородной, достойной уважения личностью, в силу этого обстоятельства, считается лишь благожелательный человек - ц1ыф гуап» [19; С. 7]. Высшим проявлением гуапагъэ считалась готовность пожертвовать своим временем, имуществом, здоровьем, благополучием ради другого [19; С. 8-9]. Другой своеобразный адыгейский культурный концепт, связанный с личностью человека, выражает выбор физической дистанции в ходе межличностного общения – ц1ыфым ыпашъхьэ (человеческое – личностное – пространство). По наблюдениям Б.Х. Бгажнокова, такое «пространство» в условиях повседневного социального взаимодействия составляло около 70 см, вторжение же в личное пространство человека, особенно женщины или старшего по возрасту, в соответствии с адыгейским этикетом, считалось неприличным. Рассмотрим наиболее ёмкие адыгейские пословицы и идиомы, выражающие требование к личности [35;С. 128]: Ц1ыфы шхъогъуалэр – пый шъэф – Завистливый человек – скрытый враг; Ц1ыфым иакъыл псэ годзэ папк1 – Ум человека – это вторая его душа; Ц1ыфым идао ылъэгъужьырэп – Человек не замечает своих недостатков; Ц1ыфым нахь лъап1э зи щы1эп - Нет на свете дороже человека; Ц1ыфым уримыхьыл1агъэмэ умыубы, ущымытхъу – Если человека не знаешь хорошо,

не хули и не хвали; Ц1ыфым ыц1э ежь зыфеш1ыжьы – Человек создает свое имя; Ц1ыфыр зыгъэдахэрэр щыгъынэп, акъылыр ары нахь – Человека украшает не одежда, а ум; Ц1ыфыр зынэмысырэ щы1эп – Человеку до всего есть дело; Ц1ыфыр чанымэ бланэм фэд – Смелый человек подобен лани; Ц1ыфыш1у хьак1э щымык1 – У доброго человека всегда гости. Таким образом, приведенные пословицы в виде определенных языковых формул, выполняют важную воспитательную функцию. В них, как в аксиоме, заключены неписанные законы, нормы поведения в обществе. Это: отношение к старшим, к женщине, к младшим, гостю, к красивому слову, верности, отваге, труду и т.д. Вместе с уважительным отношением к личности, адыги беспощадно порицали лодырей, бездельников, завистников и т.д., что нашо отражение в приведенных пословицах. Культурным концептом, обобщающим представление о гармоничной личности в адыгейском языке, можно считать довольно распространенное лаконичное и ёмкое понятие ц1ыфыгъэ – человечность. Очевидно, это важнейшая грань морального облика не только адыгских воинов-дворян, как об этом пишет Б. Х. Бгажноков [19;С.100]. Во всяком случае, современные носители адыгской культуры также понимают, что ц1ыфыгъэ - моральное качество, обязывающее щадить самолюбие окружающих, проявлять заботу ко всем страждущим, предполагающее обходительность, почтительность и сдержанность в повседневном общественном семейном быту, запрещающее говорить на повышенных тонах, унижать кого-либо из присутствующих и хулить отсутствующих и т. д. Таким образом, ц1ыфыгъэ – это то, что носителями сознания адыгейцев-билингвов ожидается от человека как социума. Трудно найти более презрительную оценку в контексте адыгейского менталитета, чем Ащ ц1ыфыгъэ зи хэмылъ – У него (нее) человечности нет. Этнически более специфическим, хотя и соотносящимся с данным культурным концептом, является концепт адыгагъэ – адыгство, кстати, такой же необходимый компонент структуры гармоничной личности, по представлениям адыгейцев-билингвов, как ц1ыфыгъэ (человечность). Итак, в адыгейском языке не функционирует слово, соответствующее русскому концепту «личность», хотя обнаруживается, что для адыгейского менталитета характерно признание личностных качеств человека. Значит ли это, что понятие «человек/личность» не универсальное? Такое сомнение выражено у Кондо относительно соответствующих концептов в английском языке: «Если процессы, протекающие «внутри» нас, осмысливаются под воздействием культуры, при том, что само их существование опосредовано обусловленным культурой дискурсом, можем ли мы говорить о «внутренней, рефлексивной сущности» или «о внешнем, объективном мире» иначе, чем о конструктах, чей смысл и специфика обусловливаются культурой?» [55;С. 381-382]. Возражая против доводов этого автора об «этноцентрическом» отношении к указанным концептам, А. Вежбицкая отмечает, что во всех языках присутствует то или иное слово со

значением «персона» или «кто-то», а это свидетельствует о существовании соответствующего понятия в том концептуальном универсуме, в котором участвуют говорящие на любом из языков [55;С.382]. Трудно не согласиться и с тем, что данное фундаментальное понятие в различных культурах конкретизируется различным образом и, более того, «может гнездиться в этнически различных общенародных представлениях, однако как таковое оно присутствует всегда» [55;С.383]. Фундаментальность понятий «я», «ты» в «чистом» виде (т. е. без каких либо добавочных семантических элементов) для человеческого познания и коммуникации была определена еще Гумбольдтом даже при отсутствии множества эмпирических данных. Приведенные тезисы в полной мере подтверждаются данными адыгейского языка. Нами также отмечено, что концепт русского слова «личность, человек» гораздо уже по смысловым оттенкам, чем соответсвующий концепт «ц1ыфы» (человек) адыгейского языка. По данным АРФС Ю. А. Тхаркахо [20;С.200] идиомы с концептом «ц1ыфы» (человек) составляют 7 единиц: ц1ыф псынк1 «живой, энергичный человек», ц1ыф рэхьат «тихоня, спокойный человек», ц1ыф хьалэл «добрая душа» и т.д. По данным «Фразеологического словаря русского языка» А. И. Молотковой [22;С.543] идиомы с концептом «человек» в русском языке отсутствуют, хотя встречаются во множестве словосочетания типа человеческое лицо, хороший и добрый человек, никчёмный человек и т. д. В русской речи адыгейца-билингва это находит своеобразное отражение, заключающееся в том что, заполняет нишу при обозначении понятий связанных с концептом «человек, личность» русского языка: сложный человек вместо сложная натура, неприятная личность вместо неприятный человек , полчеловека вместо неразвитый человек и т. д. Таким образом, возникает интерференция в лингвокультурном сознании адыгейцабилингва. Такое явление характерно для первой, второй и третьей изоглоссы на всех ступенях адыгейско – русского билингвизма.

5.2.Антропоцентрическая парадигма концепта лингвокультурном сознании адыгейца-билингва

«судьба»

(инасып)

в

Данный концепт избран для анализа не случайно. Это «ядро национального и индивидуального сознания», древнейшее «ключевое слово» человеческой культуры, в котором «запечатлен опыт всенародного осмысления категорий свободы и необходимости применительно к человеческому бытию, попытка человеческого разума отыскать последние основания жизни-силы, которые управляют мировым порядком и человеческим поведением» [174;С. 208]. Понимая, что полный анализ концепта «судьба» требует многостороннего подхода (философского, лингвистического, культурологического, фольклорного и т.д.), остановимся на аспекте, указанном в приведенной цитате. В представлении концепта «судьба» в адыгейском языке нет и речи о единичности и неповторимости судьбы человека, как в античном типе культуры, где также не было того трагического переживания уникальности судьбы (уникальности момента времени), которое мы наблюдаем в понимании судьбы в контексте христианства на материале русского языка. В «национальный образ мира» адыгейцев-билингвов огранично вписывается (подверждение тому - сама история адыгского общества) диалектическая тождественность абсолютной свободы и абсолютной необходимости, сочетающаяся в понятии судьбы: «…не только вся жизнь, но и всякое отдельное мгновение человеческой жизни невозможно без ощущения свободы» [129; С. 65.]. Наблюдения за семантическими полями концепта «судьба» в русском и адыгейском языках показали, что они чаще всего отглагольного образования. Так, на лексическом уровне это проявляется в том, что «главные и наиболее распрастраненные у славян названия (имена) судьбы представляют собой отгагольные дериваты-или непосредственные, как судьба от судить, доля от делить , рок от речь «говорить», или вторичные, как участь или счастье , восхдящее к глаголу со значением «кусать, отрывать» через девербатив часть …» [171;С.143]. В адыгейском языке концепт «судьба» выражен большей частью отглагольными существительными: 1. инасып «участь, доля (З.Б.–стечение обстоятельств, букв.: то, как составлены дела»); 2. къехъул1эщтыр, зэрэхъущтыр «будущность». Глагольность, проявляющуюся не только на лексическом уровне, но и на семантическом, объясняют тем, что сама семантика понятия «судьба» включает в себя определенные глагольные значения. Это связано с тем, что судьба мыслится (как в русском языке, так и в адыгейском) как результат некоторого завершенного действия. Данный семантический признак выражает мотив неотвратимости судьбы-того, что уже состоялось. На первый взгляд, такое объяснение противоречит представлению судьбы как чего-то такого, что связывается с будущим. Ведь судьба мыслится как какой-то «план», по которому осуществляется человеческая жизнь. Однако значение будущего относится к самой жизни, тогда как рисунок жизни, называемый судьбой, по народным представлениям, предшествует жизни или синхронен акту рождения. Отсюда его «перфектность». Представление о каких-то высших силах, властвующих над индивидуумом, и предопределенности пути человека-универсальный подход к концепту «судьба» (очевидно, это связано с неразрешимым противоречием между мимолетностью

человеческой жизни и «вечностью» мира). Вариации этой концептуальной системы получают разное преломление в контексте различных культур. Особенно это очевидно во фразеологизмах. Проследим реконструкцию представлений адыгейцев-билингвов о судьбе по некоторым фразеологическим единицам. Рассмотрим идиомы о судьбе, выстренные в ряды «по степени внушаемого им оптимизма» [205; С. 31-45]. 1.Фразеологические единицы, несущие в себе семантику фатальности: Е-оой, гугъур сынат1э сэ тетхагъ – «Что там толковать, тяжкий труд – всегда мой удел». Выделенное сочетание буквально переводится как «трудности-(мой) лоб». Элементы безысходности налицо. Аналогичный пример: Сынат1э тетхагъэм сы1ук1эщт – «Чему быть, того не миновать». Буквальный перевод фразеологизма: «то, что находится на лбу». Сравним это с таким фразеологизмом: ар ащ ынат1э тетхагъ – это ему на роду написано. Буквально: «это ему на лбу было написано». 2.Данная группа фразеологических единиц выражает «разумный взгляд» на свою судьбу, основанный на сознательном отношении к ней. Их призывы выполнять «свой долг» предполагают знание человека о предопределенности судьбы, предлагается принять ее, как она есть: нат1эк1э еол1эн – воочию убедиться в чем-либо; ткнуться лбом. 3.Во фразеологизмах этой группы предполагается возможность перемен на жизненном пути: зинасып къэк1уэгъу – молодой, у которого все еще впереди; инасып чэум епхыгъэп – (поговор.) его счастье не привязано к плетню (его никто не лишил счастья); насып гъотын – найти свое счастье; насыпым къыхьын – счастье принесет что-либо…; насыпыр къик1ын – чтоб все дела удались. Как видно из этих примеров, в адыгейском языке концепт «судьба» не имеет полного и четкого эквивалента. Это понятие находит свое выражение в фразеологизмах, пословицах, поговорках и других речевых произведениях. Зависимость судьбы человека от предначертаний божества выражена в следующих примерах. 1. Аллахьэм ы1уагъ – предопределено богом, так суждено; 2. Аллахьэм ы1уомэ – божье предначертание; 3. Афэдэу ы1уагъ – так суждено. Из этих выражений вытекает, что бог делает выбор, от которого зависит судьба человека. В адыгейском языке судьба интерпретируется как неизбежность, с которой бороться бесполезно: судьба неотделима от самого человека: Насып зимы1эм махъшэм тесми хьэр къецакъэ – У кого нет счастья, того, даже если он сидит на верблюде, собака укусит т.д. Во многих выражениях подчеркивается зависимость человека от судьбы, невозможность для него управлять ею: Гъаш1э зи1эм уахъти и1 – Кому дана жизнь, тому не миновать и смерти; Гъаш1эм ик1ахьыгъэ зыми ыш1эрэп – Никто не знает, сколько суждено ему жить (букв.: Никто не знает, какова длина (продолжительность) жизни). Более того, желания человека определяются как независимые от него самого и предначертанные теми силами, от которых зависит его судьба: Л1эныгъэм узгъэл1эн гын уегъэшхы – Кому суждено умереть, тот смертельный яд принимает.

Во многих пословицах выражается отношение к неизменности судьбы, невозможности переделать ее: Унэхъурэм куо макъэ ытхьак1умэ ихьэрэп – Если суждено случиться несчастью, зова не слышишь. Судьба распределяется неравномерно между людьми: одни из них получают счастливую судьбу (насыпышъу1), другие–несчастливую (насыпынчъ) : Насыпыр 1ахь мыгуощ -У каждого свое счастье, своя доля счастья (букв.: Счастье-неразделяемая доля); И насып ч1ыгым епхыгъэп -Его счастье не привязано к плетню «его никто не лишил счастья» поговор.; И насып, псым фэдэу къэк1уэ -Его счастье идет как вода; И насып къыкъуэк1ыгъ -Повезло- счастье привалило. О несчастливом (невезучем) человеке говорят: Насыпым къыухьагъ – Его обошло счастье; Насып зимы1эм махъшэм тесми хьэр къецакъэ – У кого нет счастья, того, даже если он сидит на верблюде, собака укусит. Что касается общей характеристики судьбы, у адыгейцев-билингвов отмечается и всеобщая вера людей в судьбу, а именно: чувство судьбы свойственно всякому человеку, или человек живет надеждой: Насыпынчъэ щы1, ау мыгугъэрэ щы1эп -Несчастливые бывают, но нет таких, кто бы не жил надеждой. Итак, в адыгейском языке и сознании билингва-адыгейца можно выделить следующие значения судьбы: 1)божье предначертание; 2)стечение объстоятельств; 3)участь; 4)будущность; 5)покорность судьбе; 6)обреченность, невозможность изменить судьбу; 7)предопределенность. Таким образом, наблюдение над фразеологизмами, пословицами, поговорками, раскрывающими понятие «судьба», позволяет проанализировать этот концепт в онтологическом и функциональном аспектах: первый касается сути самого понятия «судьба», второй-определения людьми ее роли в своем бытии. Сравнение семантических полей концепта «судьба» в русском и адыгейском языках дает возможность определить его общую структуру: судьба – это движение жизни, изменяющее положение человека, что может быть зависимо и независимо от чьей-либо воли; источником воли может быть и сам человек (в этом случае в изменении своего пути у него есть возможность выбора – свобода), и нечто, находящееся вне человека, - божество, какой-либо распорядитель судеб, или «предназначение, куда даже боги не смеют вмешиваться» (это – несвобода, выбор отсутствует). Нами отмечено, что концепт русского слова «судьба» и «насып» в контактирующих языках распределён равномерно. По данным АРФС Ю. А. Тхаркахо [20; С. 200] идиомы с концептом «насып» (судьба) составляет 4 единицы, а по данным «Фразеологического словаря русского языка» А. И. Молотковой идиомы с концептом «судьба» в русском языке составляют 5 единиц [22;С. 543]. Концепт «судьба» имеет синонимы «участь, доля, счастье» . В адыгейском языке эти значения передаются целым рядом отглагольных образований, а также лексемой «насып» . В речи адыгейца-билингва значения данных слов контаминируются следующим образом: Он несчастный человек вместо У него тяжёлая доля (участь) ; Его счастье преопределено вместо Его судьба предопределена и т.д.

Сравнение семантических полей концепта «судьба» в русском и адыгейском языках дает возможность определить интерферентные явления, которые приводят к смысловым сдвигам в русской речи адыгейца-билингва. Такие явления характерны для первой, второй и третьей изоглоссы на всех ступенях адыгейско – русского билингвизма.

5.3.Антропоцентрическая парадигма концепта «душа» (псэ) в лингво-культурном сознании адыгейца-билингва Ввиду функционирования данного концепта в лингвокультурном сознании адыгейцабилингва (фольклор, мифы, разговорная устная речь, литературно-художественная речь, поэтическая речь и т.д.) представляется целесообразным рассмотреть это понятие с точки зрения: 1)соотношения с концептом «сердце» ( гу ) – здесь грань их различия в определенных контекстах довольно тонка и неуловима; 2)внутренней формы слов, содержащих в качестве компонента «псэ» , создающей образ данных слов; 3)выражения мифологического сознания адыгейца-билингва; 4)«метафообразующей» способности. Если полагаться на интуицию национально-культурного сознания адыгейца-билингва, то можно констатировать, что адыгейским сознанием «псэ» не воспринимается так религиозно и идеалистически, как «душа» в русском менталитете. В значении адыгейского эквивалента заключено больше обобщающего элемента семантики: «суть чего-л.; то, благодаря чему что-л. существует (в русском соответственно – «душа чего-л.», т. е. это значительно уже, чем «псэ» ). 1. Дифференцированность прототипов адыгейских концептов псэ и гу иллюстрируется такими пословицами: Псэм ик1асэр гум нэсы – Что по душе, то и до сердца доходит (букв.: 1-я часть – то, что нравится душе); Гур мыплъэмэ нэр плъэрэп – Не чувствует сердце–не увидит глаз (букв.: то, что чувствует сердце, (на то) и душа смотрит). В то же время в лингвокультурном сознании адыгейца-билингва наблюдается и синонимичное функционирование концептов «гу» и «псэ» , если не сказать равнозначное. Приведем следующие данные АРС [19;С.298]и АРФС под редакцией Ю. А. Тхаркахо [20;С.200]: Псэ – душа; Сыпсэм фэд, сынэм фэд – Мой дорогой; Ыгуи ыпси – И душой и телом; Ыгуи ыпси хилъхьан – Вложить всю душу, энергию во что-л.; Ыгуи ыпси хэлъэу – Охотно, от всей души; Ыпсэ пытыжь къодыеу – В совершенном изнеможении, выбившийся из сил; Ыпсэ пытыжь къодый – Истощенный, изможденный, при последнем издыхании; Ыпсэ 1угъэзын – Вселять, нагнать страху в чью-л. душу, запугать привести в содрогание кого-л.; Ыпсэ 1угъэзын – Привести в ужас кого-л.; Гуихпсэих – страх, ужас (букв.: вынимающий сердце и душу) и др. Уникальный же случай «слияния» рассматриваемых концептов – это слово «гупсэ» . Ни в одном из существующих ныне словарей адыгейского языка не дается эквивалентного перевода или описания данного понятия. В АРС под редакцией Ю. А. Тхаркахо [20; С.200] «гупсэ» представляется как: 1. родной; 2. отзывчивый. В АРФС под редакцией Ю. А. Тхаркахо [20;С.200], в собраниях пословиц и поговорок [35;С.128] и в других словарях данный концепт не представлен. Представим «внутреннюю форму» соответствующего слова: «гу» - сердце, «псэ» - душа, т. е. «образ» слова «гупсэ» – душа сердца. Такое слияние понятий (не воспринимаемое современными носителями языка как «слияние») концентрирует в монолитное восприятие тончайшие нюансы взаимоперехода друг в друга все-таки разных понятий – «сердце» и «душа». Очевидно, в разных контекстах превалировать будет то один из этих компонентов, то другой. А в некоторых случаях внутренняя форма этого слова становится абстрагированной от семантики, она полностью «стирается», и перевод в сознании адыгейца-билингва неизбежно метафоризируется. При отсутствии же предыдущего контекста он с трудом поддается однозначному воспроизведению коммуникативной цели

данного высказывания в сознании носителей контактирующих языков. 2. Одним из наиболее метафоричных «образов» внутренней формы среди слов с компонентом псэ в сознании адыгейца-билингва имеет понятие псэлъыхъу – «тот, кто сватается», «жених» (букв.: «ищущий душу, искатель души»). Как видим, перевод нейтрализует образность «места, где соединяются (сцепляются, кладутся рядом) «души» (это буквальный перевод, или «стертая» внутренняя форма данного слова). Представления души (псэ) в лингвокультурном сознании двуязычных адыгейцев передаются и в словах типа псэ пыт – живучий (букв.: крепкая душа), псэнчъэ – 1. безжизненный (букв.: такой, в котором отсутствует душа); 2. великодушный. Восприятие адыгейского метафорического концепта-образа гущы1э, псалъэ – душа (букв.: вместилище души) неизбежно ассоциируется с рассуждением о том, что «акт говорения представляется не абстрактным, а конкретным «вещанием» жизни – смерти, их подачей…» [231;С.57]. Очевидно, можно говорить об отождествлении в сознании предков современных адыгов слова с душой, а точнее, с духом человека. Слово непосредственно связано с существованием человека (так же как и говорение как творческого начала). Итак, псэ, псалъэ (душа, слово) символизирует человеческую одухотворенность (хотя внутренняя форма данного концепта позволяет констатировать и наличие в нём семантики одушевленности). Очевидна и языческая основа данной номинации. Анализируя психологическое содержание традиционной благожелательности адыгов, Б.Х. Бгажноков находит в адыгских благопожеланиях рудименты древнейших представлений адыгов о магической силе слова ( Бэрэ п1орэр – мэхъу - О чем много говоришь, то случается). В связи с этим автор констатирует: «Укрепляясь постепенно в том мнении, что магические словесные произведения непригодны для познания мира и малоэффективны в плане прямого воздействия на него, человек вместе с тем все больше убеждался и убеждается в необычайных возможностях слова в плане ее регуляции людских мыслей и чувств, отношений и взаимоотношений, что отражено у адыгейцев-билингвов в пословицах и поговорках типа: Гущы1э дахэр шъоум нахь 1эш1у – Доброе слово слаще меда; Гущы1э дахэм гъуч1ыр къегъэщы – Доброе слово сгибает железо; Гущы1э дахэм блэр гъуанэм къырещы – Ласковое слово змею выводит из норы; Чатэм пиупк1ырэр мэк1ыжьы, жэм пиупк1ырэр к1ыжьырэп – Мечом раненное заживает, словом ( букв.: ртом. – З. Б.) раненное не заживает; Гущы1э дахэм гугъур пщегъэгъупшэ – Доброе слово ослабляет горе (печаль)» [19;С.15-16]. Как видно, в сознании адыгейца-билингва слово ( псалъэ, гущы1э ) – не просто символ души, а ее местопребывание. В этом смысле данный адыгейский концепт является универсальным мифопоэтическим понятием. Так, наряду с другими соотнесениями, М.М. Маковский в «Сравнительном словаре мифологической символики в индоевропейских языках» приводит значение «дух, душа» в соответствии со значением «слово» (символ творящего божества) или «говорить» [13;С. 302]. Адыгейский концепт псэ (душа), как и во многих лингвокультурных традициях, функционирует в качестве «различителя» внутри так называемого «мира живого» двух миров – «животного» (включающего и человека) и «растительного». Рассматривая признаки «одушевленный» – «неодушевленный» и устанавливая этимологическую соотнесенность соответствующих семантем по многим древнейшим индоевропейским диалектам, авторы «Семантического словаря общеиндоевропейского языка» Т. В. Гамкрелидзе и В. В. Иванов пишут: «Признак «одушевленности» для первого подкласса «мира живого» явственно выступает в таких характеристиках названий этой

группы «существ», которые увязывают семантемы со значением «дышать», «дух», «душа» с наименованиями животных, человека и богов в противовес названиям растений. Животные, как и человек, мыслятся как существа, наделенные «духом», способностью «дышать» [65;С.466]. Здесь же приводятся данные типологической аналогии подобного осмысления «всего одушевленного» как «дышащего», «наделенного душой», в абхазо-адыгском обозначении «животных» и «человека» как «одушевленных», «дышаших», образованных от слова псэ – «душа». Такая общая ссылка может быть уточнена. Речь идет об адыгейских идиомах псэ зыпыт, псэ зи1э . Это обозначение совокупности одушевленных существ, всего живого, а точнее – «всего, у кого есть душа». Кроме того, адыгейцы-билингвы для обозначения «мира живого» используют концепт псэушъхьэ , который, правда, в обыденном сознании соотносится прежде всего с животными. Семантический признак «неодушевленность» выражен в сознании адыгейца-билингва «отсутствием души» (РАС): 1. мыпсэу ; 2. мыпсэу, псэ зыхэмылъ, псэ зыхэмыт, псэ зыпымыт (букв.: неживой, не имеющий душу) [5; С. 1097]. Концепт «душа» в «Фразеологическом словаре русского языка» под редакцией А. И. Молотковой [22;С.543] встречается в 41 идиоме, а в АРФС Ю. А. Тхаркахо [ 20; С.200 ] отмечена 21 идиома со словом псэ «душа» . Нами же найден ещё целый ряд сочетаний и производных слов от псэ «душа»: псэ и1эн «иметь душу» , псэр хэхын «уничтожить душу» , псэнчъэ «бездушный» , псэллъыхъу «ищущий душу» , псэзакъу «одинокая душа» и т. д. Следует отметить что, коннотации слова «душа» в русском языке представлены гораздо шире, чем в адыгейском, что находит своеобразное отражение в русской речи билингва. Это заключается в том что, отсутствующие в адыгейском языке коннотации данного концепта восполняются наряду с понятием псэ «душа» концептом гу «сердце. Это приводит к интерференции в русской речи адыгейца-билингва: У него сердце не лежит к нему вместо У него душа не лежит к нему ; У него сердце разрывается вместо У него душа разрывается и т. д. Такое явление характерно для первой, второй и третьей изоглоссы на всех ступенях адыгейско – русского билингвизма.

5.4. Антропоцентрическая парадигма концепта «сердце» (гу) в лингвокультурном сознании адыгейца-билингва Адыгейское «гу» , являясь компонентом многих сложных слов адыгейского языка, в сознании адыгейца-билингва выражает орган средоточения основной «внутренней» (если не первоначальной) способности адыгейцев к восприятию. Если для обыденного сознания современного билингва внутренняя форма таких слов забылась или «стерлась» и они воспринимаются как немотивированные (не «распадающиеся» на значимые части), то для лингвистического сознания носителей адыгейского языка (при развитой интроспекции) она имеет исключительное значение, так как такая «этимология» вскрывает первичную мотивированность слова, что способствует более углубленному изучению этнического «видения мира». Ассоциации и смысловые оттенки, возникающие при анализе внутренней формы слов, в большей мере передают национально-культурное своеобразие соответствующих концептов, чем денотативный компонент лексических значений. К концептам, обусловленным «предшествующей жизнью внутренней формы», можно отнести следующие: гуапэ (прил.) 1. удовольствие; 2. добро (букв.: «гуапэ» «сердцу первый, близкий») (АРС) [5;С.1097] ; можно добавить значения из «Этимологического словаря адыгских языков» А. Ш. Шагирова: «душевный», «угодное», где дается следующее этимологическое разъяснение данного слова: «то, что хочется сердцу», «то, чего жаждет сердце»: губзыгъ – острослов, остроумный (букв.: ясное сердце); гузэжъон – торопиться, спешить (очевидно, можно говорить о «стеснении сердца»); гукъау – обида, негодование (то, что бьет по сердцу); гукъан – горе, досада, огорчение, (то, что обижает сердце); гукъабз – сердечный, искренний (то, что от всего сердца); гук1ай – злость, злоба, скорбь (то, что ломает сердце); гулъыт – внимание (из «гу» – сердце, и «лъыт (н)» уважать, почитать кого-л.); гулъыт – чутье, догадливость, сообразительность (букв.: острое сердце) [24;С. 567] и т. д. В сознании адыгейца-билингва сердцу присущи многие «человеческие» качества. Оно может: 1. задыхаться: гур мапэ – кошки скребут на сердце (букв.: сердце задыхается); 2. огорчаться: гум хэк1ын – сильно огорчиться; гум къеон – огорчиться, воспринимать чтолибо как тяжелое горе (букв.: ударить по сердцу); 3. успокаиваться: гу гъэт1ылъын – унять (букв.: положить сердце); 4. напугать: гур ихын – нагнать страху на кого-либо (букв.: вынуть сердце); 5. воодушевляться: гур къызэгуры1ожьын – опомниться, воспрянуть духом (букв.: найтись сердцу), или гум жьы дэк1ыжьын – воспрянуть духом, отлегло от сердца (букв.: сердце проветрилось) и т. д. Своеобразие адыгейского восприятия психической деятельности человека, его осознания проявляется и в том, что концепт «сердце» связан с концептом «память» - гук1э . См.: гум игъэк1ыжьын – изгладить из памяти (выбросить из сердца); гук1э зэбгъэш1эн – выучить на память (сердцем выучить); гум къэк1ыжьын – прийти на память (то, что к сердцу придет); ыгу укъырык1ыжьын, ущымыгъупшэнэу ептын – подарить на память (подарить сердцу); гум къинэн – запечатлеться, врезаться в памяти (остаться в сердце) и т. д. С концептом «гу» связан и другой концепт – «мудрость» (губзыгъагъэ). Это слово имеет и значение «ум». В этом же значении в словарях приводится «акъыл» . Однако «акъыл» семантически близок к понятию «здравый смысл». Иной оттенок значению слова «губзыгъагъэ» придает его состав: гу – сердце, бзыгъэ – ясный (букв.: разрезанный). В сознании адыгейца-билингва человек не только чувствует сердцем, но и понимает, осознает с его помощью реальность. Поэтому точнее определить значение слова

«губзыгъагъэ» как «мудрость». Противопоставление «мудрости» и «глупости» в адыгейских пословично-поговорочных выражениях проявляется так: Акъыл зимы1эр тхьамык1 – Кто глуп, тот беден; Акъыл зи1эм къулай и1 – Кто имеет ум, то имеет и сноровку; Акъыл зи1эм зиухыжьырэп, делэм имыгъасэ игъусэ тырелъхьэ – Умный не оправдывается, дурак сваливает свою вину на спутника; Акъылыр ц1ыфымк1э ят1онэрэпс - Ум – вторая душа человека и др. Умение уберечь себя от неприятностей и опасностей расценивается в сознании адыгейца-билингва как «ум»: Псэушъхьэ губзыгъэ зыгъэл1эн ышхырэп – Умное животное не съест того, от чего оно может умереть. «Сердце» присутствует и в концепте «надежда» - гугъэ : Гугъэр гъаш1эм ыкъош – Надежда – родственница жизни; Гугъэр гъэш1э к1ыхь – Надежда – жизнь долгая. Реконструкцию представлений адыгейцев-билингвов о проявлении различных качеств и состояний человека можно осуществить по следующим фразеологизмам. Подобно сложным словам с «забывшейся» (или «стертой») внутренней формой, данные фразеологизмы характеризуются высокой степенью метафоричности. Для более явственного ее восприятия приводим буквальный перевод фразеологизмов в том случае, когда в словаре они подаются в приблизительном переводе, не выражающем лингвокультурное видение мира адыгейцами-билингвами: гум гумэк1 къихьан – в сердце войдет беспокойство, прийти в голову; гум дэфэжьырэп – в сердце не помещается, не вмещается; гум дэхын – не иметь что-либо на сердце; не держать на сердце; гум дэш1ык1ын – то, что твориться на сердце; гум джэнджэш къигъэхьан – в сердце вошло/вселилось сомнение; гум ек1ун – приблизиться к сердцу; гум е1эжьын – ранить чье-л. сердце (обидеть); гум жьы дэгъэк1ын – выпустить воздух из сердца; облегчить тяжесть на сердце; гум зыкъегъэ1этыжьын – держаться смело, воодушевиться и др. Своеобразие «культурной» семантики адыгейского концепта «гу» зафиксировано и в многочисленных бинарных противопоставлениях. При этом части тела или органы человека, «вступающие в оппозиции» к сердцу, приобретают, как и «гу» , определенный метафорический смысл. Представим бинарные оппозиции с компонентом «гу» , приводя здесь художественные переводы их (с целью иллюстрации «внутренней формы», наиболее ярко выражающие особенности этнического восприятия билингва). Гу – нэ (сердце – глаз): Гур чыжьэу маплъэ, нэр ащ илъагъо рэк1о – Ум смотрит далеко, а глаз идет по его следам; Гум ик1асэр нэм ш1одах – Что приятно сердцу (душе), красиво для глаз; Гур зымыплъэрэм нэм ылъэгъурэп – На что не обращает внимание сердце, глаз не видит; Гур мыплъэмэ нэр плъэрэп – Не чувствует сердце – не увидит глаз; Гур мычъэмэ нэр чъэрэп – Если сердце не бежит, глаз не побежит; Гур мыгъымэ нэр гъырэп – Если сердце (душа) не плачет, то и глаза не плачут; Нэм иузыр нафэ, гум иузыр шъэфы – Болезнь глаза видна, болезнь сердца тайна и др. Гу – шхьэ (сердце – голова): Гур мыш1умэ шъхьэр ш1оп – Если сердцу тяжело, то в голове смутно; Дахэр нэм ылъэгъумэ, гум ышъхьап – Когда глаз видит красоту, сердцу приятно; Дунаим тетымэ гур анахь чъэр – На свете самый сильный бегун – это сердце; Дунаим тетымэ анахь зэхэлъхьак1ор гур ары – Самый большой созидатель на свете – это сердце; Нэм ылъэгъурэр гум ышъхьап, шъхьэм ыуас – Что глаз увидит, сердцу приятно, стоит головы и т. д. В идиоме гуит1ушъхьит1у (неуверенный, сомневающийся – букв.: два сердца – две

головы) о противопоставлении данных концептов можно говорить лишь условно. Более того, идиоматический образ создается здесь как раз благодаря объединению «раздвоенности» того или другого прототипов. Гу - жэ (сердце, рот, губы): Гур ш1оймэ жэр 1ае – Если мысли грязные, то и речь (рот) отравлена; Жибгъук1э мэгущы1э – Девятью ртами разговаривает; Жит1у зэт1уан – Два рта – соперники; Жэк1э маис, 1эк1э сэмэгу – Ртом острый, а в работе – левша; Жэм уфэмысакъымэ, птыкъын к1апсэ щегъэлъадэ – Если строго не контролировать речь (рот), она набросит на шею аркан и др. Гу – шъуэ (сердце – кожа, лицо, вид): Гум илъыр шъуэм къе1уатэ – В сердце что лежит, кожа (вид) рассказывает; Дэхагъэм гур егушхо – Красота (доброта) источник гордости; Нэгур гум игъундж – Лицо – зеркало сердца (души); Уидэхагъэ урымыпагэу уи1эш1агъэ рыпаг – Не гордись своей красотой, гордись результатами своей работы и др. Гу – ныбэ (сердце – живот, желудок): Ефэнды хъугъэр ежь ыныбэ шъхьарыплъыжьырэп – Став эфенди, он дальше своего живота ничего не видит; Гу – напэ, нэгу (сердце - лицо): Зыгу ш1ум ынэгуи ш1у – У кого душа добрая, у того и лицо красивое; Зынэгу къабзэм ыгуи къабзэ – У кого чистое лицо, у того и душа чистая. Гу – 1э (сердце – рука): 1эм илъым нахьи гум илъ – Лучше на губах, чем в руках; 1эк1э къыуаорэр 1офэп, гук1э къыуат1эрэр ары нахь – Не страшен тот, кто ударит тебя рукой, будь осторожен к тому, кто подкапывается сердцем (душой) и т. д. Гу - лъакъо (сердце – ноги): Гур к1одымэ лъэр к1эк1ырэп – Когда человек падает духом, ноги отказываются ходить; Зыгу к1одырэр ылъакъомэ ахьыжьырэп – Духом упавшего ноги не несут. Пак1э – усы: Гум хэк1ы – пак1эм хэзы – От обиды из усов выпадает волос; Пак1эм къымыхьыжьырэр, жак1эм къыхьыжьырэп – Что не принесут усы, не принесет борода (т.е. чего не достиг в свое время, не надейся на старости). Нартские пщинатли о Саусырыко очень древнего происхождения, а этого героя часто называют «златоусым» и «шелкоустым» (данэ – пак1э ). Большое значение имели усы и в прошлом веке – потеря их приравнивалась к потере мужского достоинства . Жак1э – борода: Жак1эк1э шъуфаемэ – ачъэм шъуеплъ – Если вы ищете ответ у бороды, спросите у козла; Жак1эр фыжьы хъумэ ш1уц1э хъужьырэп – Если борода побелела, то она не становится черной вновь. Таким образом, по данным лингвокультурных концептов адыгейского языка, концепт «сердце» как антропоцентрическая парадигма осуществляет в сознании адыгейцабилингва, помимо физиологических, и другие важнейшие жизненные функции: духовную, морально-нравственную, эмоциональную, психологическую и т.д. Нами также отмечено, что концепт русского слова «сердце» гораздо уже по смысловым оттенкам, чем соответсвующий концепт «гу» (сердце) адыгейского языка. По данным АРФС Ю. А. Тхаркахо [ 20;С.200 ] идиомы с концептом «гу» (сердце) составляют 279 единиц, а по данным «Фразеологического словаря русского языка» А. И. Молотковой идиомы с концептом «сердце» в русском языке составляют 59 единиц [22;С.543].

Таким образом, возникает интерференция в лингвокультурном сознании адыгейцабилингва, проявляющаяся в преимущественном использовании в русском речи производных форм от слова «сердце» вместо концепта «душа» и производных от него слов. Выражение Он его встретил душевно в речи билингва будет звучать, как Он встретил его сердечно ; Он испытывает душевную боль вместо Он испытывает сердечную боль; гукъау «то, что бьёт по сердцу» вместо обида, негодование; гулъыт «острое сердце» вместо чутьё, догадливость, сообразительность и т.д. Такое явление характерно для первой, второй и третьей изоглоссы на всех ступенях адыгейско – русского билингвизма.

5.5.Функционирование концептов «честь» (напэ), «честность» (шъыпкъэныгъ) и «совесть» (ц1ыфыгъ) в лингвокультурном сознании адыгейца-билингва Корни адыгейского менталитета основаны на чести и совести. Обратимся к данным языка, в котором мы находим типичные признаки содержания соответствующих понятий. Безотносительность к проблемам судьбы адыгейского представления о совести выражена в самих словах – 1.«напэ, нэгу», которые обозначают «лицо»; черты лица – «нэпкъ-пэпкъхэр»; 2.человек - «ц1ыфы»; 3.лицевая сторона – «иш1у»; 4.перен. облик – «теплъэ», «изэрэщыт»; 5.грам. первое лицо – «апэрэшъхь» [5; С. 1097]. Очевидно, метафорическое восприятие лица как выражения совести «вписывается» в парадигму адыгейского менталитета как мифический артефакт. Кроме того, в лингвокультурной картине адыгейца-билингва, как и в других, совесть мыслится как нравственный тормоз, блокирующий реализацию аморальных желаний или побуждений, т.е. своего рода «строгий внутренний судья», дающий человеку предписания по поводу его поведения. Врожденная способность потенциальной силы «внутри человека» (по адыгейском языковой картине мира, это–сердце: Гум къысфидэрэп –Мое сердце (сердце) мне не позволяет) определять «высшую справедливость» опирается, по данным языка, на представление о том, что является «добром», а что «злом». Речь идет о том, что для совести одно и то же решение является справедливым в определенной ситуации абсолютно для всех людей. Поэтому в адыгейской языковой картине мира возможно утверждение, например, такого характера: Ар ты нап – Он (она) – наша совесть (букв.: лицо). Поэтому же адыгейцы-билингвы взывают к совести другого человека: Напэ уи1эмэ –Если у тебя есть совесть (лицо). Подобные наблюдения над данными языка позволяют согласиться с тезисом о том, что совесть «выводит мировосприятие человека за пределы его собственных интересов и заставляет его взвешивать свои действия и действия других людей на весах высшей справедливости» [11;С. 37-67] . Рассматривая адыгскую символику чести в контексте изучения внутренней формы и психологического содержания морали, Б. Х. Бгажноков приходит к выводу, что «лицо обладает самостоятельной нравственной силой и предъявляет строгие требования к нравственному качеству действий» [19;С. 50]. В терминах же психоанализа, по адыгейским понятиям, «во всех сколько-нибудь значимых жизненных ситуациях лицо является движущей силой процессов внутренней обратной связи или рефлексии, высшей инстанцией поведения» [19;С. 50]. Определяющим же для избранного нами аспекта анализа концепта «честь» является и рассуждение Б. Х. Бгажнокова о том, почему именно лицо было признано символом и органом чести и совести: «По-видимому, решающее значение для возникновения и закрепления подобных ассоциаций имел тот факт, что лицо – наиболее открытая, выразительная и культурная часть человеческого тела, сообщающая наибольшую информацию о характериологических свойствах человека, о состояниях и реакциях в каждый данный момент. Кроме того, ведь лицо – это своего рода визитная карточка homo sapiens , орган, выделяющий человека из животного мира: существо, не имеющее лица, по определению не имеет и не может иметь совести и чести. Совсем не случайно во многих языках мира слово «лицо» является обозначением человека, личности» [19;С. 5152]. Последняя часть рассуждения автора порождает прямые ассоциации с выводами другого автора и на материале другой языковой картины мира (в связи с рассмотрением

исторического развития русского концепта «совесть»: «Ведь кроме святости лика и совести личности есть у человека еще и третья ипостась – его лицо, его социальный ранг, его положение в этом мире. Лицо возвышается его достоинством (Вл. Соловьев), т.е. буквально состоянием: положением, собственно ценою, какую можно дать за физическое по природе лицо в его социальной ипостаси» [106;С.22]. Учитывая приведенные рассуждения и данные психолингвистического эксперимента, где концепт «честный» сравнивается с достоинствами других людей: ар ц1ыфгъэ зыхэлъ (он честный, букв.: человечный) ефэндым фэдэу (как эфенди), Зулимэ фэдэу (как Зулима), сятэшыпхъу фэдэу (как тетя), сятэжъ фэдэу (как дедушка), к1элэегъаджэм фэдэу (как учитель), сэ сфэдэу (как я), А. Шъхьэлэхъо фэдэу (как А. Схаляхо), ныбджэгъум фэдэу (как друг). Носители русского языка чаще всего сравнивают честного человека с представителем каких-либо партий, течения, а адыгейцы-билингвы – с особенностями других людей. Адыгейцы-билингвы не привели сравнений с абстрактными понятиями, с рукотворными объектами, с природными явлениями, с представителями определенных партий, течений. Попытаемся определить национальную специфичность концептов «честь»шъыпкъэныгъ и «совесть»- ц1ыфыгъ в адыгейском сознании на материале идиом и других конструкций. Важность «чистой совести, честности» как идеала совершенства (а значит, и стремления к гармонии) запечатлена во многих фразеологизмах: Напэ зимы1 – Бессовестный; без чести, без совести (букв.: не имеющий лица); Напэ къабз –1. Смазливое лицо (букв.: умытое лицо); 2. чистая совесть (букв.: чистое лицо); Напэм къемызэгъын – Считать что-л. неудобным для себя; считать что-л. ниже своего достоинства (букв.: то, что не подходит лицу); Напэр тек1ын – Опозориться, осрамиться (букв.: потерять лицо); Напэр стын – Испытать чувство стыда, угрызения совести (букв.: лицо горит); Напэм къызэрихьк1э – Как совесть позволяет (букв.: как лицо сможет нести); Ц1ыф мак1 – человечности);

Слабохарактерный

человек

(букв.:

безвольный

человек,

мало

Ц1ыф ныкъу – Несостоявшийся человека (букв.: половина человека). Честность, справедливость, верность слову в адыгейском языке закреплена и проявляется в таких пословицах: Шъыпкъэр дышъэм нахьи нахь лъап1 – Правда дороже золота; Узафэмэ, улъэш – Если ты справедлив (честен), ты силен; Чэтэ ч1эгъым шъыпкъэр щы1у – И под саблей говори правду; Хыем гъогу егъоты – Справедливый (честный) находит себе дорогу; Шъыпкъэр – дышъэ – Правда - золото; Шъыпкъэм нэр рек1ы – Правда глаза колет. «Чистая совесть, честность» важнее и эстетического представления о красоте: Нэпэнчъэ нахьри нэкъэпакъ (поговор.)- Не имей красы, но имей совесть (человечность). Этот перевод представляется нам чрезмерно приблизительным даже по грамматической форме; очевидно, точнее будет сказать: «Чем быть бессовестным (букв.: без лица), лучше быть безобразным». Здесь можно дополнить характеристику качеств человека

пословицей Ц1ыф шхъогъуалэр – пый шъэф – Завистливый человек – скрытый враг. Оперирование тождества, характерное для мифологического мышления, в сочетании с иронизированием по отношению к «низким формам бытия» запечатлено в адыгейских пословицах такого типа: Напэ зимы1эм к1апэр ехьы – Бессовестный забирает курдюк (букв.: У кого нет совести (лица), тот курдюк уносит) и др. По нашим наблюдениям, в сознании адыгейца-билингва отсутствует жесткая дифференциация понятий, характерная для русских концептов «честь» и «совесть». Так, если приведенные фразеологизмы свидетельствуют о владении «личной совестью», «честностью», то следующие примеры говорят о принадлежности к «корпоративной чести»: Напэр тхьэм ытхьак1ыжьын – Спасти чью-л. честь; вновь обрести (восстановить) свою честь (букв.: лицо отмыть); Лъэпкъ напэр ухъумэн – Хранить честь рода, народа (народа лицо хранить); Лъэпкъ напэр тепхын – Запятнать честь рода, народа. Как видно, одно и то же слово «напэ» , функционируя в составе фразеологизмов, выражает (разные с точки зрения русского, например, менталитета) ментальные характеристики: и чести, и совести. Приводимое в словарях в качестве перевода концепта «честь» слово «лъытэныгъ», «щытхъугъ» представляется нам соответствующим больше понятиям «почет», «уважение». Это то, что проявляется субъектом по отношению к другим людям. А честность самого объекта, являющаяся нравственной привычкой и внушаемая извне, не воспринимается адыгейским сознанием как «лъытэныгъ», «щытхъугъ» . Последнее не соотносится с «творческой энергией», формирующей духовное достоинство личности: Щы1эмэ анахь 1аер мыук1ытэныгъ – Самое страшное и плохое – это отсутствие совести. Этимология уже приведенного здесь слова нэгу достаточно прозрачна: нэ «глаз» и гу (ы) «сердце», «сердцевина», «центр»; «поверхность». По мнению А. К. Шагирова, «поверхность глаза» дало «поверхность лица», «лицо» [240; С. 208]. По наблюдениям того же автора, нэгу – скорее, лексема, функционирующая лишь в составе фразеологизмов и композитов. Концепт «честь» встречается в «Фразеологическом словаре русского языка» в 15 идиомах, синонимичный ему концепт «совесть» в 11 сочетаниях [22; С. 543]. Соответствующий им концепт «напэ» адыгейского языка в 3 случаях, а также в ряде производных основ типа нэпэнчъэ «бессовестный», нэпаджэ «урод», нэпэтех «позорный человек» [ 20;С.200 ]. Вместе с тем отсутствующие в адыгейском языке коннотации слов «честь» и «совесть» заменяются другими понятиями, также описательными формами: Жить по чести осмыслит билингв, Как жить достойно (правдиво). Это буквально соответствует адыгейскому Шъыпкъагъэ хэлъэу псэун . Здесь концепт «честь» соответствует адыгейскому «шъыпкъагъэ» . Подобные интерферентные явления часто наблюдаются в русской речи адыгейцев-билингвов. Такое явление характерно для

первой, второй и третьей изоглоссы на всех ступенях адыгейско – русского билингвизма.

Глава 6.Билингвизм и средства массовой коммуникации (на примере телевизионной речи Г Т Р К Респубики Адыгея) 6.1.Два типа телевизионной речи республиканского телевидения На современном этапе существования адыгейского языкознания остаются неизученными весьма важные для языкового функционирования современного адыгейского литературного языка области устной литературной речи. К таким областям относятся, прежде всего, современная телевизионная речь и речь радио в аспекте становления двустороннего билингвизма. Поэтому нельзя считать уже завершенным описание стилей адыгейского литературного языка и исчерпывающей теорию стилей. Названные неизученные области похожи по основным характеристикам, но между ними есть и существенные различия, связанные, в первую очередь, с наличием зрительного ряда в телевизионной речи, который позволяет создавать привычную для говорящих обстановку, т.е. способствует большей их раскованности и большей мобильности их речи. Несмотря на эти различия, несмотря на то, что радио- и телевизионная речь – не одно и то же, их объединяет то, что как раз и важно для исследования соотношения спонтанности устности в многообразных разновидностях устной литературной речи: пути и способы реализации в них разговорных особенностей одни и те же. Чтобы охарактеризовать процессы в телевизионной речи адыгейского телевидения во всей широте их распространения мы приводим материалы из эфирных папок тележурналистов адыгейского телевидения. Как же соотносится телевизионная речь с другими разновидностями стилей адыгейского литературного языка, сколько их, каковы их границы? Языковед Тхаркахо Ю.А. [220; C .501] выделяет такие стили: 1) устно-поэтический; 2) обиходно-бытовой; 3) литературно-художественный; 4) газетно-публицистический; 5) стиль учебно-педагогической и научной литературы. Обратимся только к обиходнобытовому стилю, так как структурными разновидностями являются такие ее полюса, как дикторская (сценическая речь) адыгейского литературного языка) и телевизионная разговорная речь . Первая целиком подготовлена, неспонтанна, вторая целиком неподготовлена, чем и обусловливаются их основные структурные различия. Между ними простирается широкая и неоднородная область устной публичной речи, где языковые характеристики варьируются в зависимости от разной степени проявления этих свойств. Разновидности устной литературной речи адыгейского литературного языка надо вычленять не только по признаку спонтанности, но и по другому, полярно и дихотомически сопряженному с ним признаку, – по характеру соотношения её с тематически соответствующим письменным текстом, т.е. письменной разновидностью языкового континуума литературного языка в целом. В той мере, в какой степень спонтанности устной литературной речи бывает различна, бывает соответственно различна и степень опоры на подготовленный текст. Это диада имеет самые прямые последствия для речевого воплощения устного текста. При наивысшем, максимальном проявлении одного из этих признаков и нулевом участии другого перед нами структурная разновидность, при некоторой степени участия того и другого – коммуникативнофункциональная. Таким образом, с этой точки зрения телевизионная речь, в которой ориентация на письменный текст и спонтанность выступают как переменные признаки, является коммуникативно-функциональной разновидностью устной литературной речи

адыгейского литературного языка . Степень ориентации, а значит и степень спонтанности телевизионной речи весьма различна в разных случаях, т.е. телевизионная речь сама неоднородна и делится на разновидности, подчас весьма далекие друг от друга по своим языковым особенностям, так как телевизионная речь представляет собой некоторую весьма сложно организованную совокупность разновидностей, воплощающихся в различных жанрах. Эти жанры адыгейского телевидения можно рассматривать как некий континуум с полярными и промежуточными членами. Жанры, как известно, имеют не только структурно-композиционную, но и собственно языковую специфику. Полярно противоположными и соответственно структурно определенными членами жанрового континуума являются дикторское прочтение текста официальной информации и запись ответа скрытой камерой в естественной обстановке не предупрежденного об участии в телевизионной передаче человека на вопрос репортера. Остальные жанры по выделенным нами признаками располагаются посредине этой шкалы. О них более подробно будет сказано ниже. С ростом «свободных» жанров телепередач адыгейского телевидения телевизионная речь все более поляризуется на собственно дикторскую, неспонтанную, и живую, спонтанную, чему в полной мере отвечают два принципиально различных типа сценариев: с полностью готовым текстом или только с обозначением ролей и основной темы сообщения – даже и для ведущего. Живой спонтанный тип телевизионной речи стремится полностью слиться с разговорной речью, но часто остается на уровне устной публичной речи (коллективной или индивидуальной из-за специфики условий съемки и общих задач телепередачи). В этом типе речи на телевидении широко звучат многие и многие типы разговорных и, шире, устно-литературных синтаксических построений, используется разговорная лексика и, что особенно характерно для телевизионной речи в отличие от телевизионного стандарта, сплошь и рядом наблюдаются самые различные отклонения от литературной фонетики контактирующих языков. Например: русские гласные о, а, э, в безударном положении произносятся адыгейцами-билингвами без редукции: ат а к о вать, кол о к о л, пеп е л т.д.; звук о в предударном и заударном положениях как э , вместо литературных редуцированных звуков ^ (а) и ъ : в э да, к э респодент, д э ма, вт э рой и т.д.; смешение и и й в речи: комба и н, по и мать, вы й грать, на й менование, чаще в жанре для детей и юношества и т.д. Промежуточной между дикторским и «непрофессиональным» типами речи является речь корреспондентов и комментаторов, которая опирается на письменный текст, как дикторская, но включает много элементов, способствующих ее непринужденности, т.е. не чужда разговорности, как живая «непрофессиональная». Дикторскую речь, которую мы обозначили как неспонтанную, сама претерпевает сейчас большие изменения. Раздвоение телевизионной речи совершенно идентично поляризации устной литературной речи вообще, где одним полюсом служит бытовая разговорная речь, а другим - озвучивание письменного текста. При этом можно отметить, что ранее описанные языковедами типизированные синтаксические конструкции разговорной речи [180; С. 314, 256; С. 543, 220; С. 501 и др.] в большей степени присущи телевизионной речи, что объясняется как зависимостью их появления в речи от темы сообщения и отражающие живую действительность в телевизионной речи, так и большей диалогичностью телевизионной речи. Объясняется это и большим «разбросом» говорящих.

Следует отметить, что республиканское телевидение меняется на глазах, и поляризация речи телевидения не абсолютна. Кроме отмеченного промежуточного положения речи корреспонденции, комментария и репортажа, наблюдаются самые разные типы разговорности. Иногда такое насыщение превращается в своего рода стилистический прием, что можно заметить в актерской речи на республиканском телевидении (телеспектакли, «круглые столы», беседы, интервью). Тем не менее, можно говорить о некоторой шкале с двумя полюсами, где к полюсу дикторской речи (т.е. озвученной письменной) ближе всего располагается речь информационных, общественнополитических, спортивных комментаторов и обозревателей, а также ведущих некоторых программ, другой же полюс составляют реплики-ответы случайно интервьюируемых людей вне студии. Таким образом, если устная публичная речь представляет собой разновидность устной литературной речи, занимающую промежуточное положение между кодифицированной речью (допускающей письменное воплощение) и разговорной речью (не допускающей такого воплощения), то телевизионная речь второго типа представляет собой разновидность устной литературной речи, или совпадающую с устной публичной речью, или занимающую промежуточное положение между устной публичной речью и речью разговорной, с одной стороны, и речью регионально-литературной, с другой. При этом она может быть воплощена в письменной форме лишь путем коренного преобразования, трансформирования в плоскость действия иных законов речевого выражения. Отличие телевизионной речи второго типа от устной публичной–в ее большей разговорности, от разговорной – в меньшей ситуативности и большей представленности общественно значимых тем. Итак, если обратиться к собственно языковым явлениям телевизионной речи, то в речи информационного и обществоенно-политического жанра, который близок к устной публичной речи, более ярко выражена тенденция к живости и диалогичности и характеризуется несдерживаемой и неуправляемой стихей спонтанности. Попробуем сопоставить общие характеристики устно-разговорной речи как структурной разновидности литературного языка и телевизионной речи как коммуникативнофункциональной его разновидности, чтобы, отталкиваясь от моментов их сходства и различия, понять в сопоставлении их языковые особенности. Функция разговорной речи и телевизионной речи – информативная (сообщения) и воздействия. Частичное различие наблюдается в тематическом плане обоих видов устной литературной речи: если разговорная речь – это речь на повседневно-бытовые темы, куда включаются и темы общественно значимые, то телевизионная речь – это речь, ориентированная только на общественно значимые темы в виде информации, бесед, интервью, репортажей, тематических передач и других жанров. По-разному отражается на формировании речи и ситуативный фактор: в разговорной речи он поддерживает непринужденность и спонтанность речи, в телевизионной речи сдерживает их, т.к. официальная обстановка протекания речи им не способствует. Для снятия этого противоречия на телевидении используются разные средства, помогающие воссоздать неестественную обстановку общения, но, конечно же, полного эффекта получиться не может, разве что при съемках скрытой камерой. Ситуативная поддержка в случае разговорной речи позволяет говорящему быть кратким в своих репликах, в телевизионной речи как общую установку можно отметить стремление к обстоятельности, пространности, развернутости. Осуществление речи в виде диалога наиболее распространено в разговорной речи, в телевизионной речи больше монолога и чаще встречается диалог, переходящий в монолог, чему способствует отмеченное стремление к обстоятельности. Вместе с тем, та и другая звучащая речь и формируется в соответствии с психолингвистическими механизмами продукции спонтанной речи. Этим определяется ее сегментация, повышенная глагольность, слабооформленность развернутой речи и, как следствие,

широкое употребление типизированных синтаксических конструкций. Например: Сегодня в миротворческую организацию «Лига мира» в нашей республике входит более 150 тысяч человек. Национальность и возраст её членов не имеет значения. О проделанной работе организации свидетельствуют многочисленные стенды с фотографиями представленные представителями «Лиги мира» из всех районов Адыгеи. Здесь же экспонируются рисунки и различные работы декоративноприкладного искусства учащихся школ и образовательных учреждений республики. За 10 лет существования организации сделано немало, но главной заслугой по словам президента организации является укрепление дружбы и согласия в многонациональной республике (из эфирных папок тележурналистов). В стилистическом плане в той и другой речи наблюдается много общего – она часто экспрессивна, порой стилистически снижена, хотя телевизионной речи адыгейского телевидения свойственна общая стилистическая установка на нейтральность. Отмеченное тематическое различие ведет к большей насыщенности разговорной речи обиходно-бытовой и нейтральной лексикой, тогда как телевизионной речи присущи нейтральная и книжная лексика. Не соглашаясь с адыгейскими языковедами Ю.А. Тхаркахо, З.Ю. Кумаховой и М.И. Кумаховым, которые считают, исходя из факта наличия вариантности, локальных элементов в произношении, устойчиво сохраняющихся в разговорной речи, наличия неоднородности устно-разговорной речи, тесной связи её с территориальными диалектами, отсутствия в ней целенаправленного отбора речевых средств, недостаточной нормированности и обработанности, считают невозможным четко выделить разговорную речь в качестве функционального стиля адыгейского литературного языка [116;С. 335; 220; С. 501]. Мы выделяем в адыгейском литературном языке, кроме обиходно-бытового стиля, разговорный, более соответствующий телевизионной речи. При этом исходим из того, что вопрос о месте разговорной речи в системе функциональных стилей и об отношении её к литературному языку остается нерешенным не только относительно новописьменных языков, но и языков с давними письменными традициями. Следует иметь в виду, что некоторые элементы разговорной речи присущи и адыгейскому литературному языку. Например: из синонимической пары 1ае (Н) «некрасивый» и сурэтыдж (Р) «безобразный» нейтральное слово 1ае употребительно во всех стилях речи и поэтому его литературность не вызывает сомнения. Разговорное слово сурэтыдж не противоречит норме литературного языка, в то же время его литературность ниже, чем нейтральное, синонимичное ему слово 1ае , с чем связана некоторая ограниченность разговорного слова в письменно-литературном языке; устаревшие слова и историзмы: тыгъужъ, мэзыхь «волк», тхъууалъ «пахталка» и т.д.; ласкательные слова с суффиксом - жъый : пшъэшъэжъый «девочка, дочурка» и т.д.; неодобрительные слова: ч1эукъощэн «лукавить», чау-сау «пустомеля» и др. Устноразговорная форма адыгейского литературного языка расширила свои общественные функции посредством телевизионной речи, и это надо учитывать. Другие языковеды не только выделяют разговорную речь, но внутри неё находят ряд подстилей. Так, З.И. Керашева утверждает, что еще в дописьменный период, «устная разговорная речь имела различные стили в зависимости от её характера: бытовой, разговорный язык, иронический, шутливый, применяемый в дружеских беседах, и изысканная устная речь, применяемая в торжественных случаях» [180;С.14]. Мы соглашаемся с тезисом З.И. Керашевой, что разговорный стиль имеет несколько подстилей, соответствующих, в данном случае, жанрам телевизионной речи адыгейского телевидения.

Исходя из того, что разговорную речь обычно рассматривают строго в рамках литературного языка, мы обсуждаемую разновидность адыгейского литературного языка называем разговорной, т.е. разговорной формой телевизионной речи адыгейского литературного языка. «Это – большая активность некнижных средств языка, в том числе употребление внелитературных (просторечных) элементов на всех языковых уровнях, неполноструктурная оформленность языковых единиц, употребительность языковых единиц конкретного значения на всех уровнях и вместе с тем нехарактерность средств с отвлеченно-обобщенным значением, ослабленность синтаксических связей между частями предложения или их невыраженность, неоформленность, активность языковых средств субъективной оценки, активность речевых стандартов и фразеологизмов разговорного характера, наличие окказионализмов, активизация личных форм» [103;С. 211]. Разговорная речь в своей основе литературна, но её определенный пласт лежит на периферии литературного языка, местами выходит за пределы его норм. Она является мостом между литературным языком и диалектной речью. Вариативность, локальные произносительные и другие особенности, на которые указывают специалисты, являются ее отличительными признаками.

6.2. Антропоцентризм телевизионной речи в РА Во многих случаях телевизионная речь не создается специально как вид литературной речи, обусловленной условиями съемки для показа на телеэкране. Ведь телерепортаж зачастую ведется без специальной организации говорящих, которые остаются в тех условиях говорения, в которых находились и вне телерепортажа. Так происходит с митингов, заседаний, собраний и т.п. Значит, говорящие на них говорят так, как если бы телевидения не было, то есть пользуются устной публичной речью без выделения ее специализированного телевизионного пласта. То же происходит и тогда, когда репортер ловит звучание естественной речи в репортажах с улицы, из магазинов, из станиц и аулов и т.д. В этих случаях люди говорят, пользуясь обыкновенной разговорной речью без каких то ни было изменений. Таким образом, телевизионная речь состоит из суммы всех возможностей говорения–непринужденного спонтанного и более ответственного, если говорящий специально поставлен в условия телевизионной съемки. Таким образом, телевизионная речь не оторвана от устной литературной речи в целом– это живая разговорная речь носителей адыгейского литературного языка (а иногда, диалекта). На телевизионном экране она сохраняет все свои речевые привычки, если съемка велась без специальной организации. Эта речь становится функциональнокоммуникативной разновидностью устной литературной речи лишь в совокупности с речью, продуцированной в условиях специальной съемки в телестудии или в другом месте, но с подготовкой к съемке, а также с профессиональной речью тележурналистов. Следует отметить, что в телевизионной речи гораздо в большей мере, чем в устной учебно-педагогической и научной речи, проявляются речевые отклонения от норм литературного языка. Для большинства говорящих с телеэкрана непрофессионалов установка на выступление связывается с необходимостью ориентации на общелитературную и книжно-письменную стандартную форму. Итак, мы вплотную подошли к вопросу о соотношении непринужденной спонтанной и телевизионной речи. Здесь следует уточнить понятие спонтанности и соотнести с ним понимание особенностей публичной речи в целом. Понятие спонтанности применительно к устной публичной речи неоднократно затрагивалось в работах Е. А. Земской. При этом суждения высказывались разные. В работе 1980 г. прямо говорится, что «речь оратора обычно бывает подготовленной» [87;С.63-69], хотя и допускаются разные степени импровизации при осуществлении этой речи. Отсюда следует важный вывод: устная форма речи не является ведущим признаком разбиения всей литературной речи на кодифицированную и спонтанную, и те устные особенности, которые наблюдаются в публичной речи, не выходят за пределы кодифицированной: «устная публичная речь строится по системе КЛЯ (т.е. кодифицированного литературного языка). Статус той или иной разновидности устной литературной речи зависит от конкретного соединения в ней элементов разной принадлежности. Поэтому, изучая ту или иную разновидность, целесообразно пойти по пути выявления в ней характера соотношения книжных и разговорных элементов, что отвечает мысли В.В. Виноградова о многообразных чередованиях и смешениях книжных и разговорных элементов в любой устной речи [58;С. 63]. Ясно одно: не всегда удаётся говорить на кодифицированном литературном языке нельзя.

Дихотомические пары «разговорность–книжность» и «устность–письменность» должны были бы обусловить существование такой модели современного адыгейского литературного языка, в которой эти пары, наличие которых с несомненностью установлено адыгейским языкознанием, играли бы конституирующую роль. Однако на деле если это и наблюдается, то лишь с большей долей приближения. Дихотомии мешает разговорность, широко проникающая в книжно-письменную сферу, и книжность, широко проникающая в сферу устно-разговорную, особенно в публичное общение. Поскольку первое наблюдается наиболее широко в сфере публицистики и художественной литературы, а второе–в сфере публичных выступлений, то представляется возможным постулировать истинную дихотомию «устность–письменность» и лишь преимущественную для некоторых коммуникативных сфер дихотомию «разговорность– книжность», если речь идет о моделировании структуры варьирования современного адыгейского литературного языка. Таким образом, широко развитое взаимодействие и взаимопроникновение книжного и разговорного, реально наблюдаемое в современной языковой действительности, является основным затруднением при постулировании дихотомии «книжно-письменный»-«устно-разговорный» типы адыгейского литературного языка. Что касается пары «устность–письменность», то, по крайней мере, в области продукции речи (не воспроизведения готового текста) подобных затруднений не возникает, так как форма существования речи функционально не равноценна стилистической маркированности по книжности и разговорности. Сама по себе она не несет стилистического задания, а обе возможные формы могут нейтрализоваться при выполнении коммуникативных задач (например, задачу информационного сообщения). Другое дело, что выбор формы литературной речи ситуативно обусловлен. Охарактеризуем свойства устного текста с точки зрения его формирования. «…Устный способ формирования и формулирования мысли, пишет И. А. Зимняя, посредством языка… представляет собой качественно другое по сравнению с письменным. Человек может уметь говорить, но не уметь писать и наоборот» [89; С. 33]. Она же говорит о том, что при восприятии письменной речи (при чтении) включаются контролирующие механизмы, а при восприятии устной – законы оперативной памяти. Спонтанность речи, если понимать ее как свойство речи, формирующейся в момент сообщения, по сути совпадает с тем, что мы понимаем под неподготовленностью речи. Подготовленность речи должна предполагать воспроизведение заранее заготовленных речевых средств. Такого рода подготовленность чаще всего предстает как опора на написанный–письменный-текст, ибо способ предварительной записи речи удобнее и надежнее, чем запоминание подготовленных речевых средств, особенно в случае большого объема сообщения. С точки зрения отношения к подготовленному заранее тексту и соответственно речевой активности в момент сообщения можно выделить два основных вида речи - воспроизведение (а внутри него – точное воспроизведение, т.е. чтение вслух или передача устными средствами выученного наизусть, и неточное воспроизведение–пересказ с опорой на письменный текст) и продуцирование. Именно с особенностями процесса порождения речи связывает языковед К. Кожевникова нахождение возможных путей представления целостной картины разговорной речи в ее лингвистических характеристиках. Именно в этом пункте видит она тесную спаянность и взаимообусловленность разговорности и устности. «Как дать целостную картину лингвистических черт разговорной речи,-пишет она,-при таком многообразии ее конкретных реализаций, при таком множестве факторов, обусловливающих конкретный

облик любого высказывания, при неоднородности употребляемых с коммуникационной целью средств, т.е. и вербальных и невербальных? Ключ к пониманию характера РР следует, искать в характере процесса, в рамках которого формируется любой относительно спонтанно возникающий коммуникат» [265;С.141-142]. Продуцируемая речь может быть подготовленной и неспонтанной по самой своей природе. Она порождается в момент речи. При этом возможна ориентация продуцируемой речи на соответствующие по теме образцы литературной и письменной речи, но такая ориентация неизбежно подчиняется основным законам порождения устной речи – Закону глубины предложения В. Ингве и Закону глубины оперативной и непосредственной памяти Миллера. Действие этих законов (которые по существу являются одним идентичными) ведет к речевой сигментации устного высказывания, т.е. организации его не только по синтаксическим законам предложения и словосочетания, но и согласно принципу раздельного формирования и восприятия в речи отдельных небольших по объему частей высказывания, по своей структурной организации отличающихся от предложения и словосочетания, прежде всего, необязательностью грамматических связей для отделенных значительным временным промежутком членов высказывания. Реализация общелитературных синтаксических схем, осуществление связей согласования и подчинения актуальны в устном высказывании лишь применительно к этим отрезкам. Особенно остро встает вопрос о соотношении устности и разговорности применительно к той сфере устной литературной речи, которая выходит за пределы обиходно-бытового общения адыгейского литературного языка. «С распространением форм массовой коммуникации (митингов, собраний, всеобщего образования), - пишет В.Г. Костомаров вслед за В.В. Виноградовым, - устная форма речи теряет интимно-камерный характер, исключительную связь с обиходно-бытовым (разговорным) стилем, проникает в науку и другие сферы жизни общества, обслуживаемые книжными стилями (интеллектуальная речь)» [109; С.58]. Парадокс этой сферы состоит в том, что устность влечет к разговорности, а отвлеченная тематика–к книжно-письменным средствам. Особенно наглядно специфика этой сферы предстает в монологической речи публичных выступлений ( УПР - устная публичная речь ). Если для обиходно-бытового стиля литературной речи устность и разговорность можно считать неким сплавом, единством, то для УПР необходимо разобраться, что в ней связано своим происхождением с устностью, что с разговорностью, а что - с книжно-письменными и литературными средствами. В УПР представлены оба основных вида речи–воспроизведение (репродуцирование) и продуцирование. Первый вид лишен характеристик устной речи (кроме собственно звучания) и может включать разговорные элементы лишь постольку, поскольку они свойственны письменному тексту. Второй вид–это речь спонтанная, наделенная всеми характеристиками порождаемой речи. Все, что ее отличает от письменной речи, обязано своим возникновением устности. Стихия устности действует здесь не менее, а, возможно и более активно, нежели в речи обиходно-бытового содержания, поскольку в пространном монологе–основной форме существования УПР–легче и лучше, чем в кратких репликах (которые столь характерны для обиходно-бытовой речи), воплощаются законы организации устного высказывания. Таким образом, в целом телевизионная речь как коммуникативно-структурное образование, которое начинает входить в состав адыгейского литературного языка, является частью его устно-литературной разновидности, располагает всем спектром средств, одни из которых (книжно-письменные и литературные) подвергаются всевозможным смещениям (о них будет сказано ниже), другие же (устно-литературные и устно-разговорные) представлены во всем своем объеме. Это речь носителей

литературного языка, объединяемая функцией адресации телезрителю. В телевизионной речи используются два способа представления речи – как репродуцируемой и как продуцируемой. При репродукции (чтении) возможно использование любого книжнописьменного, при продукции (говорении) – любого устно-разговорного средства. Таким образом, диапазон используемых языковых средств здесь шире, чем в речи публичного назначения, где существуют ограничения в использовании книжно-письменных и устноразговорных средств [119;С. 85].

6.2.1. Спонтанность - основное требование к телевизионной речи Данная проблема привлекала внимание исследователей, но почти исключительно со стороны журналистской практической стилистики [См. Богомолова, 1984; Зильберт, 1988, Лаптева, 2003 и др.]. Охарактеризованное нами явление спонтанности телевизионной речи было замечено такими исследователями, – как С.В. Светана, А.А. Леонтьев, В.Г. Костомаров, Б.Х. Бгажноков, С.В. Неверов, А.Я. Юровский и Р.А. Борецкий, Б.А. Зильберт. С.В. Светана формулирует требование к языку телевизионной передачи-«совпадать с повседневным языком масс, чтобы была расположенность к публицисту» [190;С. 10]. Особой телевизионной речи нет, считает автор, язык печати не имеет существенных черт, которые позволили бы квалифицировать его как особую разновидность литературного языка [190; С. 19-26]. В ней очень важна ориентация на слушателя (А.М. Пешковский говорил об отличии психики слушателя от психики читателя). С.В. Светане и её ученицам М. Богомоловой и О.А. Лаптевой принадлежат первые наблюдения над собственно устными явлениями в телевизионной речи. С. В. Светана выделяет два типа телепередач-подготовленные неподготовленные (безтекстовые) [190; С. 9].

(текстовые)

и

« … телевизионное выступление,-пишет она,-строится с учетом законов звучащей, устной речи, а это означает, что для телевизионного выступления решающими становятся общие критерии, с которыми подходят к анализу любого устного выступления» [190;С. 9]. « … речь, звучащая по телевидению, может изучаться как одна из форм повседневного речевого общения» [190; С. 32]. Говоря об особенностях телевизионной речи, автор увлекается не столько языковым описанием, сколько коммуникативными коннотациями телевизионной речи, комбинаторными приращениями смысла. Таким образом, четкое теоретическое осознание особенностей телевизионной речи как феномена не сочетается в книге с изучением на материале её речевых и языковых особенностей. А.А. Леонтьев исследовал не столько лингвистическую, сколько психолингвистическую проблематику массовой коммуникации и охарактеризовал радио- и телевизионную речь как вид общения. Он пишет об особой манере общения с телевизионной аудиторией – не призывно – митинговой, не официально–деловой, а доверительно – интимной [124; С. 51]. Основная тяжесть ложится при этом не на убеждение, а на информацию, что вызвано спецификой восприятия [124; С. 51]. «… внушение сохраняется и в этом случае, только оно осуществляется принципиально иным образом – если в обычной публичной речи внушение предполагает общий психологический подъем аудитории, то в радио и телевидении оно осуществляется через индивидуальное, личностное доверие зрителя (слушателя) к выступающему» [124; С. 51-52]. В.Г. Костомаров считает возможным толковать язык массовой коммуникации как «оформляющий новый тип функционально-стилевых единств» [109;С. 58], потому что «понятие стиля массовой коммуникации в целом выходит за пределы семиотической системы собственно языковых средств выражения» [109;С. 58], потому что «существование факта как литературного зависит от его дифференциального качества (т. е. соотнесенности либо с литературным, либо с внелитературным рядом), другими словами - от функции его» [109; С. 61].

Об особенностях радиоречи специально писал Б.Х. Бгажноков [24;С. 73], который также остался в рамках практических рекомендаций и сформулировал 4 правила относительно объема фраз: 1)предложения с более простой, прозрачной грамматической структурой и с заведомо понятной слушателю лексикой содержит в себе большее количество слов; 2)при свободном устном изложении допустимы предложения более обширные, чем при чтении по тексту (за счет более естественного интонирования); 3)достаточно большим (до 50 фонетических слов) может быть объем предложений лишь при условии их дробного синтагматического членения; 4)предпочтение отдается коротким фразам, если не требуется выражения сложных мыслей и чувств, и длинным фразам в передачах с элементами художественно-изобразительной подачи материала [21; С. 74-75]. С.В. Неверов, сравнивая языковые особенности массовой коммуникации в русском и японском языках [157;С. 110], отмечает, что в японском языке различается не только лексика книжного и разговорного языка, как в европейских языках, но по необходимости должна быть разной и лексика устной и письменной речи. В книге А.Я. Юровского и Р.А. Борецкого «Основы телевизионной журналистики» [254;С.195] авторы отмечают, что «логический строй, стилистика письменной речи существенно отличается от устной. Живая речь предполагает незавершенные фразы, допускает паузы размышления, подыскивание нужного слова». «Видимо – пишут авторы, - должно стать правилом не давать на передачу выступающему текста. Это не значит все же, что его не нужно писать до передачи» [254; С. 110], но лучше иметь подробные тезисы с опорными пунктами мысли в логическом развитии темы. Наконец, отметим работу Б. А. Зильберта [88;С.53], где выделяются тексты разных прагматических и функциональных аспектов с разной модальной направленностью. Несмотря на гетерогенность и многотемность текстов, создается функциональностилевое их единство. Таким образом, о телевизионной речи написано немного. Системных описаний в адыгейском языкознании нет. Дать социолингвистическое описание телевизионной речи республиканского телевидения – наша задача, в осуществлении которой важно выделить ведущие аспекты описания - социологический или лингвистический.

6.3.Особенности телевизионной речи в социолингвистическом аспекте в связи с её функционированием на телевидении РА Изучение языка в связи с его функционированием в печатных и электронных средствах массовой коммуникации–одна из задач социолингвистики, к разработке теории которой обращено пристальное внимание исследователей [163; С.131-143, 76; 342, 242; 416]. В связи с функционированием в республике телевизионной речи возникает ряд вопросов теоретического и прикладного характера, в частности, о методах и методических приемах изучения языка с его функционированием в электронных СМИ, в частности на ТВ, в лингвистическом аспекте. Изучение социолингвистических проблем телевизионной речи в аспекте становления и развития двустороннего билингвизма относится к числу конкретных частных исследований. Социолингвистический подход позволяет осветить особенности развития и функционирования одного или нескольких языков в условиях двуязычной аудитории. В тех случаях, когда на телевидении используется два языка, ставятся следующие задачи: 1)изучить соотношение объёма социальных функций языков (под социальными функциями языка здесь понимается выполнение языком своего назначения в различных сферах общественной жизни) [36;С.431], употребляемых в различных жанрах на телевидении; 2)проанализировать распределение основного содержания по тематике, видам массовой коммуникации, языкам; 3) провести социолингвистическое обследование аудитории; 4) выявить лингвистические особенности текстов по жанрам и способам их реализации; 5) изучить процессы заимствования и калькирования, как основных и продуктивных способов формирования соответствующих особенностей контактирующих языков в условиях становления и развития двустороннего билингвизма в республике. Каждая из этих задач может стать целью самостоятельного исследования, но рассмотрение этих вопросов в комплексе может подвести нас к решению вопроса о взаимовлиянии развитии языка и языка ТВ как особой сферы функционирования государственных языков в РА. В этом проявляется одна из особенностей социолингвистического анализа, позволяющая ставить перед нами не одну, а несколько задач, что в свою очередь определяет комплексный характер методики исследования. Фактически при изучении функционирования языка телевидения в условиях двуязычия мы имеем дело с билингвизмом: а)на уровне массовой коммуникации и б) на уровне аудитории. На уровне ТВ двуязычие реализуется развитием вещания на двух (или более языках) по республиканскому телевидению, а на уровне аудитории представлено наличием интереса к ТВ на двух языках со стороны двуязычного населения. Социолингвистическая характеристика телевизионной речи включает в себя лингвистическую и социологическую оценку исследуемого объекта. Лингвистическим объектом исследования являются тексты массовой коммуникации. Социологическими объектами исследования являются лица, охваченные социолингвистическим обследованием, представляющие сложную, неоднородную в социальном смысле аудиторию, вовлеченную в той или иной степени в сферу массовой коммуникации. Комплексный социолингвистический подход позволяет изучать особенности языка, его элементов в связи с употреблением его в разных сферах функционирования языка.

Можно говорить о нескольких уровнях исследования: уровень социальных отношений данной сферы функционирования языка; уровень собственно лингвистических (внутриструктурных) явлений, возникающих в языке под влиянием специфики данной сферы употребления; а также уровень функционирования языка и речи, позволяющий изучать особенности речевого поведения носителей языка, вовлеченных в данную сферу (уровень функциональной обусловленности). Уровень социальных отношений предполагает описание и анализ данной языковой ситуации, что сделано в предыдущих параграфах. При изучении телевизионной речи определяется объем использования адыгейского и русского языков на республиканском телевидении, выясняются специфические особенности данной сферы употребления языка, отличающие её от других сфер и влияющие на принципы выбора и организации языковых средств. Особое внимание уделяется социолингвистической характеристике телевизионной аудитории разных тематических программ. Прежде чем приступить к характеристике лингвистических особенностей телевизионной речи адыгейского телевидения, приведем данные из архива ГТРК Республики Адыгея о перечне языков, на которых ведутся передачи по местной программе, и среднесуточный объем вещания на каждом из них (в часах, с одним десятичным знаком) за последние шесть лет. Перечень языков, на которых велись передачи республиканского телевидения, и среднесуточный объем вещания на каждом языке (в часах, с одним десятичным знаком): Таблица №6. Языки

1998

1999

2000

2001

2002

2003

адыг.

0,3

0,4

0,6

2,0

1,7

1,9

рус.

0,2

0,5

1,1

2,5

1,9

2,2

Следует отметить, что идёт возрастание доли вещания телевидения из года в год. Можно отметить большую потребность в информации на русском языке. Электронные СМИ (в частности телевидение) республики стимулирует телевизионную речь адыгейского литераурного языка на дальнейшие поиски и использование собственных выразительных средств языка, что окажет благотворное влияние на функционирование адыгейского языка в целом и расширение общественных функций контактирующих языков в регионе.

6.4.Телевизионная речь информационного и общественно-политического жанра Первейшей задачей, которую следовало решать адыгейскому телевидению в 90-е годы, было наиболее полное удовлетворение потребностей населения республики в общественно значимой информации, оперативной, объективной и представительной. Приступив к развитию службы информации, адыгейская телевизионная журналистика столкнулась с рядом трудностей как организационного, так и творческого характера. Процесс становления адыгейской тележурналистики выразился в попытках создать специфическими телевизионными средствами информационно-публицистические произведения на телевидении (репортажи, интервью, обозрения, выпуск новостей и т.п.). Два важнейших жанра информационной публицистики-репортаж и интервью–сразу обрели свое прочное место в передачах адыгейского телевидения. Эфирные папки телевидения свидетельствуют, что тележурналисты за редким исключением, старались охватить в информационных выпусках «Къэбархэр» (Вести), «Хэушъхьафык1ыгъэ репортаж» (Специальный репортаж) все сферы общественно– политической, экономической, культурной жизни республики. По тематике многих передач и информационных программ видно, что тележурналист С. Тешева, появившаяся в эфире в первые годы развития адыгейского телевидения, умела быстро переключаться с одного задания на другое или даже одновременно работать над несколькими. В этот период большое место в передачах занимали жанры интервью и беседы с общественными и государственными деятелями. Но тематика этих бесед носила чаще всего отчетный характер. Из-за отсутствия определенного журналистского опыта не удавалось строить беседу или интервью коротко, емко и конкретно. Причем это касалось не только ответа, но иногда и вопроса. Такие передачи уже становились не телевизионным вариантом. На телевидении появились и другие рубрики информационных программ. Содержание их в основном строилось по стандарту, на общих фразах, всем известных фактах, менялись цифры и фамилии людей. В них отсутствовали журналистские рассуждения, выводы, собственные мысли. Но о том, что у адыгейского телевидения прибавлялось опыта, свидетельствует редакционная почта, письма телезрителей, их выступления на зрительских конференциях и в периодической печати. Программа передач Адыгейского телевидения на адыгейском и русском языках начала публиковаться на четвертых страницах республиканскй газеты «Советская Адыгея» и др. Судя по опубликованным программам тех лет, эфирное время отводилось только информационному выпуску «Къэбархэр» (Вести). Название программы сочеталось с его содержанием. Однако жизнь и сами телезрители республики, получившие свое телевещание, настоятельно требовали не ограничиваться только информацией, нужно было искать новые формы и жанры телевещания. Тем более, что зрительская аудитория росла. И без требования зрителей сами работники были заинтересованы, как можно шире, представить тематику передач, делать их интересными и насыщенными. Для выяснения особенностей формирующегося нового жанра телевизионных передач на

республиканском телевидении нужно провести анализ отдельных внутриструктурных особенностей языка, обусловленных спецификой тематики программ в целом и каждого её вида – в отдельности. В речи тележурналистов много заимствованных слов из русского языка или заимствованных через русский язык, и все они произносятся в соответствии с орфоэпическими нормами русского языка, за немногим исключением, вызванными отсутствием категорией рода в адыгейском языке: гипербола- гипербол , рифма- рифм, бинт -бинт, вакцина -вакцин, врач -врач, гигиена -гигиен, градусник -градусник , следователь- следователь, водород- водород , генетика- генетик , индикатор- индикатор и т.п. В результате чего существительные теряют родовое окончание и родовое различие: училище– училищ, дидактика- дидактик , доминантадоминант , мнемоника- мнемоник , психолингвистика- психингвистик , психика- психик , психогигиена- психогигиен, драма- драм , метафора- метафор , гитара- гитар , премьера- премьер , пьеса- пьес и т.д. Исконно адыгейские слова не начинаются с гласных, поэтому в речи тележурналистов перед гласными иногда появляется ларингальный согласный звук – 1 : авансцена- 1авансцен , актриса- 1актрис , эстрада1эстрад , акробатика- 1акробатик, авторитет- 1авторитет, ангина -1ангин, аптека -1аптек, алфавит-1 алфавит , альбом-1 альбом , ампер-1 ампер , аттестат-1 атестат , аудитория-1 аудиторий , адвокат-1 адвокат , арбитраж-1 арбитраж , акт- 1акт , алимент- 1алимент, атом- 1атом и т. п. В заимствованных именах происходит усечение русских окончаний. В именах прилагательных все русские родовые окончания заменяются адыгейским – э : документальный фильм- документальнэ фильм, музыкальная школа–музыкальнэ школ, психологическая драма- психологическэ драм и др. Наличие категории числа в адыгейском языке не мешает недифференцированному выражению числа в заимствованных именах прилагательных, в которых и в единственном и во множественном числах выступает одно окончание– э : районный депутат – районэ депутат , районные депутаты – районэ депутатхэр и т.д. Число прилагательного из речи тележурналистов узнается по числу имени существительного. Следовательно, русские заимствования в адыгейском языке претерпевают определенные изменения, но не во всем подчиняются орфоэпическим нормам заимствующего языка. Поэтому нельзя признать всеобъемлющим положение, гласящее, что, «лексические заимствования из языка в язык, совершающиеся в процессе контактирования, являются обычными и адаптируются по звуковым закономерностям, заимствующего языка» [141; С. 120]. Характерной особенностью телевизионной речи на современном этапе является то, что суффикс заимствованного русского прилагательного сохраняется в нем и тогда, когда значение имени существительного, вместе с которым оно образует в русском словосочетание, передается в адыгейском средствами заимствующего языка: административный центр – административнэ гупч, биологический признак биологическэ нэшан и т.д. Адыгейские слова в речи тележурналистов, которыми переводятся русские имена существительные, зачастую приобретают новые значения или оттенки значения. Ср.: Сыхьат псау теш1агъ депутатыр къызыгуща1эрэр «Прошел целый час, как выступает депутат» и Конференцие сыхьатыр ежьагъ «Прошел час конференции». Значение слова сыхьат в словосочетании конференцие сыхьат , в отличие от того же слова в словосочетании сыхьат псау , не ограничивается выражением понятия «промежуток времени в 60 минут», а охватывает, как правило, большой и непостоянный промежуток времени.

В телевизионной речи широко используется и такой тип калькирования, при котором имя существительное заимствуется, а значение зависимого от него прилагательного передается средствами адыгейского языка: наглядная агитация – нэрылъэгъу агиацие , специальный репортаж – хэушъхьафык1ыгъэ репортаж и т.д. При этом следует отметить, что место расположения прилагательного в словосочетании в речи тележурналистов определяется специфическими особенностями адыгейского языка, в котором качественное прилагательное ставится после определяемого имени, а относительное – впереди: сельская школа – къоджэ школ , резкая критика – критикэ пхъаш , Пенсионный фонд – Пенсионнэ фонд , Хатукайский совхоз – Хьатикъое совхоз , социально-экономическая ситуация – социальнэ-экономическэ ч1ып1, республиканский бюджет – республикэ бюджет, ветеранские организации – ветеранхэм яорганизаций, российская ветеранская организация – Урысые ветеранхэм яорганизацие, научнопрактические конференции – научнэ-практическэ конференциехэр и т.д. Телевизионная речь адыгейского лиературного языка заимствует из русского языка не только словосочетания, компоненты которых связаны между собой посредством согласования, но и словосочетания, составляющие элементы которых подчинены друг другу способом управления: Министерствэхэм я Совет – «Совет Министров», Правительствэм и Ун - «Дом Правительства», Тхак1омэ я Союз - «Союз писателей», мебелым икъэш1ын - «производство мебели» и т.д. Следует отметить, что при заимствовании этого типа словосочетания устные и письменные формы адыгейского языка проявляют различный подход. Если телевизионная речь адыгейского лиературного языка склонна заимствовать такие словосочетания целиком, без изменения последовательности входящих в них компонентов (изменяются только окончания), то письменная форма, заимствуя все русские слова, входящие в словосочетание, или калькируя часть из них, переделывает словосочетание – переставляет его компоненты местами. Письменная форма: Дом культурэр, Дом правительствэр; телевизионная речь: культурэм и Ун, Правительствэм и Ун и др. В телевизионной речи информационного и общественно-политического жанра представлены кальки, полностью построенные на материале заимствующего языка: бзылъфыгъэмэ я Дунэе Маф «Всемирный день женщин», зэ1эпахрэ быракъ «переходящее знамя» и др. Естественно, рост лексического фонда языка республиканского телевидения обеспечивается не только заимствованиями. В процессе становления и развития телевизионной речи информационного и общественно-политического жанра адыгейского литературного языка создаются новые слова с новым значением: нэфыгъуал – светофор, активизируются некоторые слова, которые были пассивны в адыгейском языке: Ос пшъашъ – Снегурочка, Щтырыгъук1 Л1ыжъ – Дед Мороз, Мэщыт гупч – Соборная мечеть. Но и этот процесс протекает под влиянием русского языка. Так, калькированные слова, как псэолъэш1 «строитель», псэош1элъып1 «стройка», возникли в связи с развитием промышленного строительства, слово же гъэсэныгъ «образование» активизировалось в связи с развитием письменности и образования и т.д. Это связано с тем, что исконное значение слова с конкретным значением часто применяется для обозначения нового предмета, явления или понятия, поскольку это с одной стороны, экономнее, чем создание нового слова, с другой ассоциация с первичным значением слова, которое облегчает понимание нового значения: ш1ухьафтын «премия» ш1ухьафтын «премия», лъапсэ «корень» (подземная часть растения, служащая для укрепления его в почве и всасывания из неё воды и питательных веществ) – лъапсэ

«корень» (в грамматике: основная часть слова без приставок и суффиксов); слово унашъо «указ» имеет шесть значений: 1.приказ: унашъо ш1ын «отдать приказ»»; 2. приказание: унашъо гъэцэк1эн «исполнить приказание»; 3. распоряжение, предписание: официальнэ унашъу «официальное распоряжение»; 4. постановление, коллективное решение: зэ1ук1эм иунашъу «постановление собрания»; 5. решение: суд унашъу «судебное решение»; 6. унэшъо наклонение лингв.: «повелительное наклонение». Особенности устной формы литературного языка, применяемого на телевидении в условиях двуязычной аудитории, связаны с процессами взаимодействия контактирующих языков. Они носят другой характер и связаны с взаимоотношениями функциональных стилей в условиях двуязычия, когда в регионе функционируют два государственных языка. В таких случаях трудно дифференцировать проникновение элементов функциональных стилей от проникновения иноязычной лексики. Русскоязычной аудитории республиканского телевидения понятно значение таких топонимов и гидронимов: Бабук-аул «Бабыкъо-собственное имя, къуадж-аул»; Гузерипль «гъозэрыплъ-мушка»; Даховская «от родовой фамилии Дахъо», Гиагинская (Гяге) «Джаджэ»; Джубга «жьы» (ветер) , «убгъун» (расстилаться), (простираться); Лагонаки «состоит из Лагъо и Накъ – имен юноши и девушки»; Оштен «ошъу» (град), «тенэ» «застревать, там, где застревает град» и т.д. Большинство приведенных топонимов и гидронимов расположены в русскоязычном Майкопском районе, значение их им понятно, чего нельзя сказать о жителях других русскоязычных районов. Особый характер носят случаи использования элементов лексики адыгейского языка в телевизионной речи на русском языке. В телепередачах республиканского телевидении на русском языке наблюдается использование адыгейских топонимов, антропонимов, а также лексики, связанной со спецификой национальной культуры и быта. В речи тележурналистов встречается правильное произношение топонимов и гидронимов. Но встречаются и ошибки. Это: гора Меретук, река Меретук впервые обнаружена на карте в Апшеронском районе, существовали хутор Меретук и дольмены Меретук . На карте зафиксированы адыгейские гидронимы Псыжъ «псы»-река и жъы «старый», «Старая река»; Абын «Абин» , Хьаплъ «розовый» , Ат1эк1ум «Адагум» , Аущэдж «имя божества Аущэдж» , Убын «Убин» в Крымском районе. В Анапском районе отмечен ряд адыгейских топообъектов Кудакъо «Долина нефти» , Сэнэтх «виноградный хребет» , ст. Остыгъай «пихта» , ст. Нэтхъуай, Хыкъо «Дельфин» , Ныбэджай «кровожадный, хищный орел» , Джэджэпсын «колодец Джаджа» , Ч1ыкъопс и др. Они по своему звучанию прозрачны, по записи соответствуют современной адыгейской орфографии. Таким образом, унификация графического и фонетического облика слов в телевизонной речи является средством сближения языков и важным фактором при овладении фонетической и лексической системой второго языка. Количество топонимов и антропонимов в текстах разных жанров телевидения составляет приметно 12% всего состава лексики. Употребление их довольно частотно. Этимологическое значение национальных топонимов и антропонимов, употребляемых в массовой коммуникации на русском языке, как правило, в разных типах районов осознаётся по-разному. По данным «Адыгейского топонимического словаря» под редакцией Меретукова К.Х. на территории РА расположено 2500 топонимов. Использование лексики, отражающей национальные особенности быта и культуры, в телевизионной речи на русском языке менее частотно. Число таких проникновений расширяется и значение слов понятно местному русскоязычному населению. Это слова,

обозначающие принадлежность человека к этнографической группе, народности, нации: адыг «так называют себя адыгейцы, кабардинцы и черкесы», шапсуг «представитель одной из этнографических групп адыгейского народа», бжедуг «представитель одной из этнографических групп адыгейского народа» и т.д.; названия адыгейских блюд и напитков: ашрай «суп, приготовленный из толченной кукурузы в честь религиозного праздника», бахсма «хмельной адыгейский напиток», четлибж «жареная курица», губат «пирожки с сыром», хьалыжъ «разновидность пирожков, вареники» и т.д.; слова, обозначающие понятия и предметы, связанные с искусством, культурой: апепшин «род балалайки», пхачич «трещотки», удж, кафа, гошеудж, исламий «танцы», гыбзе «песня-плач», джегу «гулянье с танцами», камыль «музыкальный инструмент», шичепшин «адыгейская национальная скрипка» и т.д. Употребление национальной лексики на телевидении тематически и функционально оправдано, создаёт определённый стилистический эффект и положительно влияет на лингвокультурное сознание носителей контактирующих языков. Но поскольку эти слова неизвестны русскоязычному населению за пределами республики, то едва ли правомерно считать, что они вошли в лексическую систему русского языка. Лексика иноязычного происхождения, используемая на ТВ республики, дифференцируется по происхождению (этимологический принцип) и по тематической принадлежности к определённой сфере функционирования языка (функциональный принцип). Применение этих принципов позволяет охарактеризовать, например, слова ваучер, приватизация, экзамен, юрист, журналист, аудитория, менеджмент, репортаж, интервью и т.д. как этимологически, так и функционально. Проникающая в телевизионную речь иноязычная специальная и терминологическая лексика в условиях двуязычия активно используется в адыгейском и русском языках. Телевизионная речь адыгейского литературного языка пополнилась специальной и терминологической лексикой различных областей знаний: 1)медицинская терминология: абсцесс, ангина, анестезия, аппендицит, аптека, бинт, бюллетень, вакцина, врач, гигиена, градусник, грипп, диагноз, диагностика, донор, нарколог, йод, трансплантация, мануалист, иммунодефецит, биодобавки, колдрекс, смекта и т. д.; 2)наименования учебных дисциплин и их понятий, предметов школьного обихода, педагогических кадров: алфавит, альбом, аттестат, аудитория, аффикс, газ, география, гербарий, глобус, грамматика, декан, диктант, диплом, доска (школьная), доцент, институт, педагогика, факультет, физика и т. п.; 3)юридическая терминология: адвокат, арбитраж, акт, алимент, арест, прокурор, экспертиза, конституция, криминалист, суд, следователь, судебный пристав, налоговая милиция, штраф и т.п.; 4)научно-техническая терминология: акклиматизация, амортизация, амплитуда, антенна, аппарат, атмосфера, биохимия, водород, газификация, генератор, генетика, гибридизация, гидравлика, гипотеза, двигатель, деталь, двуокись, индикатор и т. п. 5)психологическая терминология: адаптация, эффект, галлюцинация, генотип, гипноз, дидактика, доминанта, импульс, индивид, инфантилизм, конфликт, нейропсихология, психиатрия, психолингвистика, психика, психология, сангвиник, стресс, флегматик и т. п.; 6)термины культуры и искусства и др.: авансцена, акварель, аккомпаниатор, аккорд, аккордеон, актер, актриса, ансамбль, аншлаг, ария, балет, бельэтаж, вальс, водевиль, гамма, (муз.), дебют, декоратор, гитара, джаз, грим, клуб, премьера, пьеса, партер, эстрада, кинотеатр, сценарист, журналист, жюри, конкурс и т. п.

На современном этапе идет интенсивное формирование спортивной терминологии адыгейского языка, связанное с развитием физкультуры и спорта в республике, появлением совершенно новых видов состязаний, их понятий и атрибутов. В телевизионную речь адыгейского литературного языка проникли следующие термины спорта и физкультуры: акробат, акробатика, альпинизм, дзюдоист, самбист, велогонщик, штангист, бокс, боксер, гантель, гол, гроссмейстер, баскетбол, волейбол, бассейн, кросс, рекорд, стадион, тренер, физкультура, финал, футбол и т. д . Особенностью терминов культуры, искусства, спорта является то, что они становятся широко употребительными и нередко обрастают семантическими или словообразовательными кальками и полукальками. Для удовлетворения растущих потребностей информационного и общественнополитического стиля телевизионной речи адыгейский литературный язык активизирует семантико-словообразовательные возможности. Некоторые суффиксы, способные выражать отвлеченные понятия, такие, как – ныгъ , получают новый импульс и становятся очень продуктивными ш1оигъо-ныгъ «желание», ш1ошъыхъу-ныгъ «вера» и др., в других – адыгейские слова из пассивного словаря переходят в активный хэтэрык1хэр «овощи», сатыуш1ын «бизнес» и др., в третьих - исконно адыгейские слова приобретают новые значения или оттенки значения. Так, слово уахътэ приобрело новое значение: «время, часть телевизионной программы, посвященной передаче последних известий», ц1ыфлъэпкъ «человечество» (раньше оно употреблялось в значении «народ, народность»). Для телевизионной речи характерно употребление так называемого расщепленного сказуемого вместо синонимичного ему глагола-сказуемого, стилистически более нейтрального. В именной части такого сказуемого повторяется корень однословного глагола-сказуемого, к отглагольному имени присоединяется полузнаменательный, полудесемантизированный глагол: хэхъон – хэхъоныгъэ (хэхъо+ныгъ) ыш1ын «расти», хэгъэхъон – хахъо егъэш1ын «содействовать росту», тек1он – тек1оныгъэ еш1ыл1эн «победить». Такие глагольно-именные сочетания однозначно и точно передают мысль, что способствует их терминологизации, закреплению их в телевизионной речи адыгейского литературного языка. Такое же соотношение обнаруживают синонимичные, но неоднокоренные слова и глагольно-именные сочетания: разговорная форма: гъэлъэп1эн «дорожить кем-л.», гъэгъозэн «объяснить, ввести в курс дела кого-л.», фэгъэзэн «обратиться к кому-л.», къызыдегъэ1эн «помочь кому-л.» ; телевизионная речь: осэшхо фэш1ын «дорожить кем-чем-л., ценить кого-что-л.», акъылэгъу фэхъун «наставить», пшъэрылъы фэш1ын «поручить», 1эпы1эгъу къызыфэгъэхъун «побудить кого-л. помочь себе» и т.д. В письменной разновидности телевизионной речи встречается синтаксическая конструкция, в которой подлежащее или группа подлежащего и сказуемое или группа сказуемого выражены именными частями речи и отделяются друг от друга знаком тире, когда печатается программа передач на страницах газет: Наркоманиер – узы «Наркомания – болезнь» ; Наркотикыр - узы, л1эныгъ - «Наркотик - спид, смерть» и т.д. Н.Ф. Яковлев и Д.А. Ашхамаф считают, что этот тип предложения – типа «отдельное есть общее» - в адыгейском языке употребляется реже, чем в русском, и это явление объясняется тем, что в адыгейском существует относительно меньшее количество слов – общих понятий» [256;С. 86].

В телевизионной речи активно функционирует конструкция предложения, разделенного на две актуально значимые части – на тему и рему. Водоразделом между этими частями предложения оказывается или частица ары, или слово (часто причастие), оканчивающееся формантом –р: Апэрэ пшъэрылъэу тэ ти1эр/ лэжьыгъэу къэтхьыжьырэр нахьыбэ тш1ынэу ары (Из выступления министра сельского хозяйства Ш. Схаляхо в программе Къэбархэр «Вести») «Первая наша задача/-это повышение урожайности озимых зерновых культур» или Лэжьыгъэу къэтхьыжьырэр нахьыбэ тш1ынэу ары/апэрэ пшъэрылъэу тэ ти1эр «Повышение урожайности озимых зерновых культур/-это первая наша задача». Рассматриваемая конструкция встречается в телевизионной речи информационного и общественно-политического жанра не только в распространенных многочленных предложениях, но и коротких ( Сызыфаер/оры «Я кого хочу/-это ты есть) и это характерная особенность телевизионной речи данного жанра. Совершенно новым явлением в адыгейском языке оказываются предложения-заголовки названия программ с пропуском сказуемого типа Фермеры – городу «Фермерхэр – къалэм» , Врачи – детям «Врачхэр – к1элэц1ык1ухэм» и т.д. С определенной уверенностью можно утверждать, что рассматриваемая синтаксическая конструкция отсутствовала в дописьменный период развития адыгейского языка, она появилась в языке печати, а затем и в телевизионной речи не без влияния русского языка. Вместе с конструкцией заимствуется и знак препинания – тире (на это указывает профессор Блягоз З.У.) [34;С.70]. Поскольку адыгейское предложение не обходится без сказуемого - глагола, этот тип конструкции редко употребляется в устной речи тележурналистов, так как интонация не в состоянии восполнить убыток, наносимый предложению отсутствием сказуемого. Поэтому в ней предпочтение отдается полному предложению: Врачхэр к1алэхэм аде1э – «Врачи помогают детям», Фермерхэр чылэм де1э - «Фермеры селу помогают». В письменной форме, т.е. в названиях программ адыгейского телевидения, публикуемых в периодической печати, эта конструкция оправдывает себя тем, что сокращает предложение, заголовок становится более компактным. Телевизионная речь информационного и общественно-политического жанра предпочитает выражение согласования во всех согласуемых членах ( К1алэхэр к1уагъэх «Ребята пошли»; Ш1эныгъэлэжьхэр конференцием щызэрэугъоигъэх «Ученые собрались на конференции» и т.д. Еще Н.Ф. Яковлев и Д.А. Ашхамаф указывали на согласование подлежащего со сказуемым во множественном числе посредством суффикса – х как норму литературного языка: Еджак1охэр классым ч1эхьагъэх «Ученики в класс вошли» [256; С. 207]. Стандартизация средств выражения является одной из ведущих признаков телевизионной речи информационного и общественно-политического жанра. Данный жанр телевизионной речи выделяется именно наличием клише и стандартов. За исторически короткий срок своего функционирования телевизионная речь адыгейского литературного языка выработала ряд стандартных выражений, которые перекочевывают из программы в программу. Из эфирных папок адыгейского телевидения мы выбрали такие стандартные выражения: гъэхъагъэ хэлъэу , «с успехом», гуетныгъэшхо//гуетныгъэ ин хэлъэу «увлеченно», ип1алъэм къыпэу «раньше срока», щытхъу хэлъэу , «успешно», алъэк1 къамыгъанэу «беззаветно» и др. Следует отметить факт тяготения стандарта телевизионной речи информационного и общественно-политического жанра к фразеологизации, чему способствует серийность, повторяемость. Сравним стандартные словосочетания и их синонимичные слова: гъэхъагъэ хэлъэу, щытхъу хэлъэу «с успехом» и дэгъоу «хорошо», гуетныгъэшхо

хэлъэу «увлеченно» и ишъыпкъэу «усердно», ип1алъэ къыпэу «раньше срока» и пэш1орыгъэшъэу «раньше срока» и т. д. В телевизионной речи информационного и общественно-политического жанра адыгейского литературного языка выработались такие стандартные глагольно-именные сочетания, которые не создаются в момент речи тележурналиста, а берутся в готовом виде: амалхэр зехьаных «использовать возможности», амалык1эхэр къэгъотыных «найти новые решения», пэрытныгъэ къыдэхын «добиться успеха», пэщэныгъэ дызехьан «руководить, осуществлять руководство над кем-чем-л.», пшъэрылъ зыфэш1ыжьын «взять на себя обязательство», и1ахьыш1у хиш1ыхьан «внести свою хорошую лепту», хэхъоныгъэ ш1ын «добиться роста», щытхъу хэлъэу гъэцэк1эн «выполнить с честью», 1эубытып1э къызыфэш1ын «опираться на кого-что-л.», лъапсэ фэш1ын «заложить основу», макъэ къызэрагъэ1урэмк1э «как сообщают» , нафэ къызэрэхъугъэмк1э «как выяснилось», гъэхъагъэ ш1ын , «добиться успеха», унашъэр гъэцэк1эн «выполнить решение» и т.д. Язык телевидения способствует созданию и распространению в адыгейском и русском языках общего лексического фонда, стилистических нормативных особенностей, формирующих в совокупности своеобразную телевизионную речь. Использование устной и письменной форм литературного языка приводит к эволюции языка телевидения; из подъязыка он превращается в нормированный литературный язык, вобравший новые лингвистические элементы контактирующих языков. Таким образом, телевизионная речь адыгейского литературного языка, её информационный и общественно-политический жанр обладает определенным набором фонетических, лексических, грамматических и синтаксических особенностей. Через телевизионную речь адыгейский литературный язык обслуживает новую для себя сферу– сферу массовой коммуникации (в частности, ТВ), что является свидетельством расширения социальных функций адыгейского языка, способствующих становлению и развитию двустороннего билингвизма в республике.

6.5.Телевизионная речь передач для детей и юношества С рубрики «Одыджын» началось привлечение на республиканское телевидение детей и творческой молодежи. Если корреспонденты в основном работали над информационным блоком, то приглашенным поручалось вести или принимать участие в циклах передач об устном народном творчестве, поэзии, литературе, истории, проблемах языка, национальных традициях и промыслах адыгов и т.д. Эфирные папки передач для детей и юношества свидетельствуют о том, что много разных передач выходит в телеэфир. Языку телевизионной речи передач для детей и юношества присущ наддиалектный характер речи, который обеспечивается наличием в нем большого количества лексических единиц, общих для территориальных диалектов адыгейского языка. На современном этапе развития телевизионной речи адыгейского литературного языка участие диалекта в формировании может проявиться больше всего в фонетическом оформлении слов и меньше на лексическом уровне. Кроме того, наличие наддиалектного и межъязыкового лексического фонда устной формы литературного языка объясняется и тем, что фольклорные произведения, присутствующие на экране телевидения, или часть из них, сложилась еще до образования современной устной формы адыгейского литературного языка, в период существования недифференцированного общеадыгского языка-основы. Наддиалектный характер устной формы разговорной речи приблизил ее к адыгейскому литературному языку. Телевизионной речи для детей и юношества присущи ряд специфических слов и традиционных выражений, не встречающихся или почти не встречающихся в других жанрах телевизионной речи. Например: альп (сказочный конь, умеющий летать и понимать человеческую речь, советник героя); батыр (богатырь, герой); благъо (дракон, буквально: рыжий змей); гуащэ 1. хозяйка, 2. княгиня; джынэ (черт); жъыу (слово, которым вызывали из дома, соответствует русскому «эй»); иныжъ (великан); нэгъуч1ыцэ (старуха-колдунья, баба-яга); пелыуан (силач, богатырь); усэрэжъ (мудрец, вещун, предсказатель); фарэ (сказочный конь особой породы); цэ1унэжъ (злая старуха с длинными зубами) и т.д. Многие из приведенных выражений используются в качестве постоянных эпитетов в телевизионной речи для детей и юношества. Широкое использование архаизмов в телевизионной речи для детей и юношества ограничивает число новых заимствований, в частности, русских. Отсутствие или (ограниченное) присутствие заимствований в передачах для детей и молодежи объясняется характером тематики (сказки, сценические инсценировки из истории народа, фольклорные произведения и т.д.) и давними языковыми традициями. Тематика телевизионных передач для детей и юношества способствует сохранению традиционно архаичных слов и выражений, отражающих древний быт персонажей. Тем не менее, следует отметить, что двуязычие тележурналистов и здесь отражается на современной телевизионной речи. Используются русские слова, которые не являются заимствованиями в адыгейском языке. Например: вопрос, ответ, помощник, школа, сундук и др., тогда как в адыгейском литературном языке функционируют их эквиваленты – упч1э, джэуап, 1эпы1эгъу, еджап1, пхъотэр, что зафиксировано в лексикографических изданиях [5;С. 341, 100, 435, 106, 257]. Художественно-изобразительные средства, используемые в телевизионной речи для детей и юношества, как бы распределены между прозаическими и поэтическими жанрами. Так, для жанра сказок характерны зачин и концовка. Зачины бывают разные [116;С.121-127], но наиболее характерны для телевизионной речи данного жанра такие, как еомэ-еомэ зэра1омэ-зэра1отэжьэу (как сказывают и пересказывают), мыпц1ымэ шъыпкъэ (если не ложь, то, правда). Эти формулы в телевизионной речи журналиста используются отдельно, но иногда объединяются в одну сложную формулу: еомэ

зэра1омэ-зэра1отэжьэу, къэзы1орэм химыгъахъоу, едэ1урэм пц1ы химыусэу, мыпц1ымэ шъыпкъэ!.. (как сказывают и пересказывают, рассказчик не прибавляет, слушатель не добавляет, если не ложь то правда!). После такой формулы тележурналист начинает рассказ-сказку, тоже имеющий традиционное начало, знакомящее телезрителя с героем сказки, с его состоянием перед развертыванием действия: Еомэ зэра1омэ-зэра1отэжьэу, зы л1ыжъ горэм къуищ и1агъ (Как сказывают и пересказывают, у одного старика было три сына), …зы чылэ горэм зы л1ы фэш1ыгъэ горэ дэсыгъ (… в каком-то ауле жил один зажиточный мужчина), … зы л1ыжъ ц1ык1у горэ… щы1агъ (… жил-был один старичок) и т. д. Такой зачин телевизионной речи для детей и юношества присущ и сказаниям. Сказкам присуща благополучная концовка. В телевизионной речи они завершаются такими выражениями: псаухэу, тхъэжьыхэу къэнэжьыгъэх (остались здоровыми, радостными); баеу, тхъэжьэу къэнэжьыгъ (остался богатым, радостным). Использование гиперболы – один из характерных признаков телевизионной речи для детей и юношества. В телепостановке сказки для детей «Батыр, сын медведя» говорится, что «медведем воспитанный мальчик стал обладать такой силой, что одной рукой вытаскивал дерево из земли и сажал верхушкой в землю», в другой телепостановке «Чачана сын Чачан» герой «продырявил великана так, что в эту дыру мог пролезть котенок». Выражение неопределенного множества с помощью определенного числа широко используется в телевизионной речи в качестве художественного приема. Чаще всего встречаются числа щы «три», блы «семь» шъэ «сто»: Дзэп1эк1иблыр къакъок1ыгъэу къыс1ок1э, А мафэм пк1эгъолишъэ хьэ езгъэшхи, Шыужъишъэ псы езгъашъуи… (Нархэр, 4, 102). Там встретил я семь отрядов войска, В этот день сто гнедых отдал я собакам, Бросил в воду сто всадников… (Дословный перевод). Применение личного местоимения о «ты» в функции вокативного междометия, использование повторов для связи членов предложения и предложений, повторение зачина со звуковым повтором и другие традиционные явления активно функционируют в телевизионной речи для детей и юношества. Телевизионная речь для детей и юношества отличается также характером произношения слов, приводящих к выпадению согласных гъ и п. Поскольку адыгейская орфография построена на фонетико-морфологическом принципе, орфография некоторых слов сохраняет границы морфологических элементов в составе слова, литературное их произношение под влиянием орфографического написания воспроизводит морфемнофонемный состав слова (к1о+гъа+гъэ «пошел было»), тогда, как в литературной речи преобладает фонетическое произношение этих же слов (без учета их морфемноморфемного состава): к1огъаэ (<к1огъагъэ) «пошел было», къыфэк1уагъ (<къыпфэк1уагъ) «пришел к тебе» и т. д. То же самое происходит и в заимствованиях из русского языка словах, в которых некоторые гласные как бы редуцируются: кэрэндаш «карандаш» [къръндаш], трактэр «трактор» [трактър] и т. д. Телевизионной речи для детей и юношества присуще смысловое согласование (К1алэхэр к1уагъэ «Ребята пошли»). Для телевизионной речи характерно употребление производящего слова, противопоставленного производному слову, образованному при помощи суффикса с отвлеченным значением =ныгъ и более употребительному в разговорной речи. Причем производящее и производное слова обычно оказываются синонимичными: ш1улъэгъу (О), ш1улъэгъуныгъ (ш1улъэгъу+ныгъ) (Г, У) «любовь», гук1эгъу (О), гук1эгъуныгъ (Г, У) «милосердие», хахъо (О), хэхъоныгъ (Г, У) «рост» и т. д.

Слова, образованные при помощи синонимичных суффиксов –рый, -рыл употребительнее в рассматриваемом жанре телевизионной речи джэгурыл, джэгурый «игрун», кощырыл, кощырый «часто кочующий» т.д., тогда как другие слова, образованные при помощи синонимичного первым суффиксам – л более нейтральны джэгул «игрун» кощыл «часто кочующий» и т. д. Суффикс – жъы «старый» в телевизионной речи передач для детей и юношества обычно сообщает слову оттенок некоторой пренебрежительности: к1элэжъ «парень» (букв.: старый мальчик, юноша). Но этот же суффикс, присоединяясь к словам, выражающим родственные отношения, особенно когда младшие обращаются к старшим, придает им значение ласкательности: нэнэ-жъ «бабушка», тэтэ-жъ «дедушка» и т. д. Присоединение личных префиксов си-, ти- к собственным именам, к словам качественной семантики, а также к словам, выражающим родственные, близкие отношения,-явление данного жанра телевизионной речи: си Нафисет «моя Нафисет», сидах «моя красавица», ти-нэф «наш свет», си-к1ал «мой мальчик» и т.д. Телевизионной речи для детей и юношества характерно употребление ироническиласкательных слов, образуемых посредством присоединения уменьшительноласкательных суффиксов к словам с отрицательной семантикой, а также объединение в одном сложном слове семантически несовместимых двух основ. Например, слово баджэ в своем переносном значении, в значении «хитрый», характеризуется отрицательной окраской. Присоединение к этому слову уменьшительно-ласкательного суффикса –жъый несколько смягчает это отрицательное содержание. Слово бэджэ-жъый, примененное по отношению к человеку, означает «с хитрецой, хитренький». Иронические слова употребительны в телевизионной речи для детей и юношества, для характеристики отрицательных героев. Ироническая интонация, с помощью корой они создаются, как бы подсказывает, что слышимое слово следует понимать в противоположном значении. Обычно это слова с положительной окраской. Например, слово акъылыш1у в своем языковом значении, прямом значении – «умный» (акъыл «ум»+ш1у «хороший»), но в контексте может приобрести значение «глупый». Точно так же л1ыхъужъ в речи может означать «трус» (в прямом значении – «храбрец, герой») и др. Устаревшие слова задерживаются в телевизионной речи для детей и юношества, что связано со спецификой телевизионной аудитории. Так, из приводимых синонимических пар ш1уагъэ, сэбэп «польза», хэукъоныгъ, гъэлэт1 «ошибка», бырсыр, къэрэкъалъ «шум», тыгъужъ, мэзыхь «волк», хьарам, хьацэгъуй «жадный, скупой» и т.д., первые являются нейтральными, тогда как вторые малоупотребительны, но все же функционируют, и телевизионная речь возвращает их в разговорный стиль адыгейского литературного языка. Это связано с передачами для детей об истории, культуре, обычаях, устном народном творчестве адыгов, где функционируют данные слова. Диглоссия присуща телевизионной речи, но не является нормой произношения всех носителей адыгейского языка. Выступающие, являются носителями разных диалектов адыгейского литературного языка. Это слова, характерные для определенного территориального диалекта: гуш1он (шапс.) «смеяться» (лит. щхын «смеяться»), щыгуш1ук1ын (шапс.) «насмехаться» (лит.) радоваться; шъыд? (бжед.) «что?» (лит. сыд? «что»); паго (бжед.) «рыба» (лит. пцэжъый «рыба»); хьэуарз (чемг.) «солома» (лит. уарзэ «солома») и др. Телевизионной речи для детей и юношества присуще более частое повторение имени, выступающего в качестве подлежащего или в группе подлежащего, в составном сказуемом: К1алэр к1элэ дах «Парень – красивый парень»; Пшъашъэр пшъэшъэ дах «Девушка – красивая девушка»; Къуаджэр къуэджэшху «Деревня - большая деревня» и т.д. Таким образом, мы особо выделяем в телевизионной речи аспекты: 1) вариантность дифференциации единиц языка в речи лиц, вовлечённых в сферу телевещания, с учётом

особенностей функционирования телевизионного вещания в данном регионе; 2)тематические интересы телеаудитории и их представленность на телевидении; 3)изучение соотношения варьирования литературного языка, используемого на телевидении в условиях а)единого литературного языка, б)диглоссии, в)двуязычия. В данном случае мы исходим из предположения, что особенности адыгейского литературного языка, применяемого в массовой коммуникации определены: 1)спецификой телевизионной речи как особой сферы применения литературного языка; 2)процессами взаимодействия языка в условиях двуязычия. Не останавливаясь специально на этом вопросе, попытались определить универсальные особенности языка адыгейского ТВ, а также специфические особенности, характерные для двух жанров адыгейского телевидения, отражающие наиболее четко особенности становления телевизионной речи. В качестве наиболее значимых универсальных признаков жанров телевидения, обусловливающих особую форму существования языка, назовём такие, как: 1)массовый характер, степень распространения всех жанров телевидения, доступность их любой аудитории; 2)широта и универсальность тематики содержания, разнообразие источников; 3)функционально-стилистическое и содержательное единство текстов в жанрах телевидения; 4)сложная по социальному и национальному составу аудитория. Что касается специфических особенностей каждого отдельного жанра адыгейского ТВ, то это – особая теоретическая проблема. Существующая типология жанров телевидения позволяет такое тематическое дифференцирование: 1)информационное; 2)общественнополитическое; 3)спортивное; 4)учебное; 5)художественное; 6)передач для детей, юношества и молодежи; 7)реклама и объявления; 8) прочее. Однако эта специфика не учитывает реализацию литературного языка в каждом из жанров адыгейского телевидения. До последнего времени внимание исследователей было обращено на изучение печатных, т.е. газетно-публицистического стиля адыгейского литературного языка. Это объясняется тем, что при изучении проблемы развития государственных языков в связи с их применением на телевидении учитывалось своеобразие становления разновидностей письменного языка и его функциональностилистическую дифференциацию. Так, в языках со старыми письменными и литературными традициями развивались соответствующие стили и подстили телевизионной речи под влиянием литературного языка, образцов публицистического стиля, представленных в этих языках. Для некоторых младописьменных языков газета на родном языке явилась едва ли не первым функциональным стилем письменного языка. В данном случае формирование телевизионной речи на адыгейском литературном языке, развитие его стилей и жанров, в частности его лексических и стилистических особенностей как особой разновидности письменной и устной речи, происходит под влиянием соответствующих особенностей русского языка. Социальный состав аудитории определённым образом влияет на формирование специфических особенностей языка телевидения. Тематические интересы получателей информации учитываются при создании тематики содержания программ телевидения, что обусловливает специфику источников лексики, восходящих к различным сферам социальной жизни. К объективным факторам, влияющим на становление двустороннего билингвизма в регионе, которые мы наблюдаем по анализам телевизионной речи региона, относятся: 1)наличие населения говорящего на адыгейском языке и проживающего компактно (Кошехабльский, Шовгеновский, Теучежский районы и город Адыгейск); 2)наличие населения говорящего на русском языке и проживающего компактно (Гиагинский, Майкопский районы); 3)наличие населения, говорящего на разных языках и проживающего компактно (Красногвардейский, Тахтамукайский районы и город Майкоп);

4)степень становления и распространения двустороннего двуязычия с адыгейским языком и наоборот. Субъективными факторами являются: 1) тематические интересы аудитории; 2) уровень владения адыгейским или русским языком; 3) предпочтение одних видов массовой коммуникации другим. Исходя из выше изложенного, мы даем следующее определение двуязычной аудитории республиканского телевидения: под двуязычной аудиторией мы понимаем население, представленное разными национальностями, проживающее компактно в пределах определённой административно-территориальной единицы и обслуживаемое (помимо центральных СМИ) местными телепередачами, где работа республиканских СМИ осуществляется на государственных языках национально-административного образования. Исходя из данного определения можно предположить существование следующих вариантов двуязычной аудитории в регионе: - одностороннее немассовое двуязычие в условиях адекватного объёма социальных функций государственных языков; - одностороннее массовое двуязычие в условиях неадекватного объёма социальных функций государственных языков; - одностороннее частичное двуязычие в условиях неадекватного объема использования социальных функций государственных языков; - отсутствие двуязычия.

Заключение Одной из важных проблем социолингвистики на современном этапе развития языкознания является определение основных особенностей современной языковой ситуации, кардинальных тенденций их динамики. При анализе обширного материала, как социальные функции государственных языков Республики Адыгея, вполне возможны широкие выводы и значительные обобщения. Измерение социальных функций языков и сравнение реального уровня функций с ценностными ориентациями народов-носителей языков, с их предпочтениями могут дать добротный материал для объективной оценки разных типов языковых и билингвальных ситуаций в регионе, а также для прогнозирования социальных последствий проведения в жизнь законов о языках в разных регионах Российской Федерации, в частности, Республике Адыгея. В результате разностороннего исследования адыгейско-русского билингвизма постперестроечного периода автор пришёл к следующим выводам и обобщениям, которые имеют важное теоретическое и практическое значение. 1.Политизация языкового вопроса в РФ, использование недостаточного уровня языковой компетенции больших групп населения для отказа им в гражданских правах или же нежелание считаться с языковыми правами компактно проживающего населения заставляют внимательно анализировать национально - языковые процессы, происходящие в разных регионах РФ. Поскольку язык является составной частью национальной культуры, реальное содержание двуязычия в первую очередь отражает лингвокультурные и психологические ценности и ориентиры его носителя, а затем, оно само влияет на них. По нашему мнению, исходя из современной языковой и билинвальной ситуации в Республике Адыгея, можно дать такое определение двуязычия: билигвизм - это результат межцивилизационного взаимодействия различных культур народов, одна из форм адаптации совершенно иной или родственной языковой культуры. 2.Следует выделить такие аспекты билингвизма: лингвистический, под которым в собственно лингвистическом аспекте мы подразумеваем использование индивидом или коллективом людей двух языков в качестве средства общения людей, орудия выражения их мыслей и чувств; социолингвистический, который четко определяет критерии, которые имели бы свой собственный социолингвистический статус, к числу которых мы относим следующие: наличие двух и более наций, народностей и их представителей на данной территории; наличие двух языков, служащих средством общения людей; наличие различных демографических и социальных групп; способ овладения вторым языком индивидом, коллективом, группой людей, народом; направление действия контактирующих языков в той или иной двуязычной общности людей; степень охвата носителей одного народа тем или иным типом двуязычия; ареал распространения двуязычия; степень активности проявления двуязычия в городской и сельской местности; психолингвистический, учитывающий: 1)лексико-грамматические и грамматические категории в первичном и вторичном языках; 2)языковые категории, не свойственные родному языку, но существующие во втором языке; 3)лексико-грамматические и грамматические категории, присущие родному языку, но отсутствующие во вторичном языке и языковом сознании носителей последнего; лингвокультурологический, выражающийся в том, что каждый язык имеет свой способ концептуализации окружающей действительности. Отсюда заключаем, что каждый язык имеет особую языковую картину мира, и языковая личность обязана организовывать содержание высказывания в соответствии с этой картиной; педагогический, учитывающий разработку лингвометодических основ усвоения второго языка, изучение условий возникновения двуязычия, функционирования родного и второго языков, ментальности видения мира этносом, знания психологии усвоения неродного второго языка, позволяющее разработку

методики взаимосвязанного преподавания контактирующих языков. Выделенные аспекты билингвизма не рассматривались в постперестроечный период, а их изучение способствовало бы становлению двустороннего билингвизма в регионе. Мы остановимся на лингвистическом, социологическом, социолингвистическом и лингвокультурологическом аспектах функционирования адыгейско-русского билингвизма постперестроечного периода в РА, так как в нашем исследовании рассматривать все проблемы не представляется возможным. 3.В диссертации предлагается использовать сплошное, частичное и выборочное анкетирование учащихся школ и жителей различных районов и городов республики с адыгоязычным, смешанным и русскоязычным населением. При этом результаты анкетирования необходимо подкреплять другими методиками как лингвистического, так и статистического характера. Чтобы установить достоверные корреляционные отношения, взаимосвязь социальных, демографических и др. явлений и языковых фактов, репрезентативность анкетирования и опроса определялась методом квот: удельный вес отдельных социальных, демографических групп опрашиваемых соответствует удельному весу аналогичных групп населения по официальной статистике. По данным переписи 2002 года население в РА составляет 447000 человек, из них городское – 240,4 тысяч, а в сельской местности проживает 206,6 тысяч человек. В соответствии с этим мы выбрали 500 респондентов из числа городских и сельских жителей республики. Анализ показал, что в районах с минимальным уровнем функционирования русского языка, т.е. в сельских адыгоязычных районах, каналом распространения адыгейско-русского двуязычия является изучение русского языка в ДОУ, начальные и средние образовательные учреждения, а также средства массовой коммуникации – электронные и печатные. Многонациональность состава городского населения обусловливает максимальный уровень функционирования русского языка, т.к. социально-экономическая деятельность вызывает естественную потребность в овладении русским языком как средством межнационального общения. Различные уровни функционирования русского языка отражаются и на активностипассивности проявления адыгейско-русского двуязычия, и на степени владения русским языком. Вместе с тем исследование показало, что значительная часть адыгейцев, занятых на производстве, владеет национально-русским билингвизмом, а демографический фактор оказывает решающее влияние на уровеь распространения адыгейско-русского двуязычия. 4.Следует отметить, что в условиях билингвизма два языка сосуществуют друг с другом в рамках одного коллектива, использующего эти языки в различных коммуникативных сферах в зависимости от социальной ситуации и других параметров коммуникативного акта. Таким образом: 4.1.Несмотря на позитивные перемены в языковой жизни республики в связи с принятием Закона «О языках народов Республики Адыгея», проблем в сфере подготовки кадров в республике еще достаточно много. До сих пор в республике нет учебного заведения, в котором велась бы подготовка кадров секретарей-референтов, делопроизводителей, владеющих обоими государственными языками Республики Адыгея, как это предусмотрено статьей 15 Закона. Нужно отметить, что Закон «О языках народов Республики Адыгея» нуждается в серьёзной доработке по содержанию и языковому оформлению его отдельных положений. 4.2.Основными тенденциями современной языковой жизни в Республике Адыгея являются: а)возрождение интереса к адыгейскому языку и культуре, обычаям и традициям; б)стремление расширить социальные функции адыгейского языка в разных сферах общения; в) перенос опыта социально-языковой адаптации иммигрантов-адыгов (Турции, Сирии, Иордании и т.д.) на условия совместного проживания жителей Республики Адыгея; г)дальнейшее распространение национально-русского и руссконационального двуязычия с преимущественной ориентацией на второй тип билингвизма.

Наиболее социально значимой сферой для языкового развития является сфера образования, поскольку именно здесь формируется языковая компетенция индивида, которая создает предпосылки для функционирования адыгейского и русского языков в различных сферах общения и развития двустороннего билингвизма. 5.Экстралингвистическими факторами, влияющими на становление и развитие адыгейско–русского билингвизма являются: а) многонациональность республики, районов, поселков, городов, а также трудовых коллективов; б) соотношение удельного веса адыгейского и русского населения в пределах определенной территории; в) соотношение городского и сельского населения; г) образовательный уровень; д) межнациональные браки; е) функционирование печатных и электронных СМИ; ё) выпуск книжно-журнальной продукции; ж) деятельность театров и т. д. 6.Лингвистическая сущность понятия «русский язык как средство межнационального общения» рассматривается и обосновывается в одной цепи понятий «русский язык – русский литературный язык – русская речь нерусских – родной язык», т.к. без родного языка, замыкающего эту цепь, не может существовать понятие межнационального языка. Вместе с тем акцентируется внимание на разнообразии форм русской речи нерусских при единстве русского литературного языка. Под формой существования языка межнационального общения понимается не особый «национальный вариант русского языка», а реальная русская речь адыгейцев-билингвов. 7.На территории Республики Адыгея функционируют свыше 30 национальных языков, носители которых, контактируя между собой, могут стать носителями того или иного типа билингвизма. Социально значимым в республике является адыгейско-русский билингвизм и процесс становления русско-адыгейского билингвизма. Изучая реальные пути возникновения и функционирования адыгейско-русского двуязычия, мы выделяем комбинированный способ овладения русским языком, т.к. социально-демографические условия жизни адыгейцев обусловили два этапа в овладении русским языком: опосредованный – в период обучения в школе и непосредственный – в ходе естественных контактов адыгейцев с носителями русского языка как родного и межнационального. Различные способы овладения вторым языком отдельными индивидами, социально-профессиональными и демографическими группами населения обусловили не только разнообразие типов и форм билингвизма, но и степень проявления (высокую, среднюю и низкую) национально-русского билингвизма. На основе различных признаков и критериев, используя комбинаторную методику, в работе предлагается новая социолингвистическая и лингвистическая классификация типов двуязычия, функционирующих в республике. 8.Изучение характера, интенсивности и регулярности проявления интерференции в русской речи различных категорий адыгейского населения показало, что на пути к совершенному знанию русского языка билингв овладевает рядом промежуточных форм двуязычия, которые характеризуются различной степенью проявления интерференции на фонетическом, лексико-семантическом, грамматическом, синтаксическом, стилистическом и т.д. уровнях. В работе выделяется восемь ступеней двуязычия, дается характеристика каждой ступени билингвизма. Учитывая взамопроникающий характер интерференции в русской речи разных микросоциальных общностей, нами предложено выделить шесть социолингвистических моделей адыгейско-русского двуязычия. Каждая модель объединяет микросоциальную общность на основе колебания интерференциальных явлений в их русской речи в пределах различных форм национально-русского двуязычия. 9.В период активного владения русским языком и расширения сфер применения национального языка более интенсивно проходит и процесс создания и развития общего лексического фонда языков РФ, который формируется под влиянием лексической, особенно терминологической, системы русского языка. Общий лексический фонд необходимо рассматривать не только как элемент сближения языков, но и как базу при

овладении русским языком. Фономорфологическая типология слов общего лексического фонда, представленная в работе, помогает вскрыть социолингвистическую природу данного языкового явления в жизни народов РФ и, в частности РА. 10.Анализ звуковой системы русской речи адыгейцев (далее – РРА) даёт основание полагать, что степень проявления интерференции зависит от того, насколько данная звуковая система находится в зависимости от звуковой системы родной речи. Фонологический контрастивно-сопоставительный анализ вскрывает возможное, потенциальное поле интерференции в звучащей речи РРА. Однако для определения причин и глубины проявления интерференции недостаточен только фонологический анализ, так как фонологическая тождественность звуков не всегда является предпосылкой правильной, нормированной литературной речи на втором языке, т.е. парадигма конкретной фонемы, реализуемой в речи, родного языка не всегда совпадает с парадигмой фонемы второго языка. Условия проявления той или иной фонемы в речи могут совпадать полностью или частично, или не совпадать совсем. При полном совпадении парадигмы фонем обоих языков обычно фонетическая интерференция не имеет места, если функционирование какого-либо члена парадигмы не обусловлено другими фонетическими факторами, не имеющими аналогий в контактирующих языках. В системе вокализма на РРА решающее влияние оказывает качественная редукция гласных звуков, а в системе консонантизма – фонематическая реализация русских коррелятивных согласных по признаку мягкости-твердости. Фонетическая интерференция различных видов вызывается также комбинаторными различиями, в частности, сочетанием гласных с мягкими согласными и скоплением согласных в начале русских слов. 11.Полное совпадение парадигматики звуков речи родного и русского языков не исключает проявления интерференции, так как синтагматические отношения звуков речи в большей степени обусловливают проявление того или иного вида интерференции в конкретной фонетической позиции. Необходимо признать, что не качество и количество проявлений той или иной фонемы родного языка оказывает наибольшее влияние на РРА, а специфика сочетаемости, комбинаторика звуков родного языка, фонетическая позиция звуков оказываются решающими при проявлении интерференции максимального и минимального типа. 12.Важным фактором, оказывающим влияние на проявление интерференции, является большая зависимость парадигматики и синтагматики звуков русской литературной речи от позиции ударного слога в конкретном фонетическом слове. Чем дальшеот ударного слога находятся звуки русской речи, тем сильнее зависимость. В родной речи адыгейцев зависимость неустойчивых гласных родного языка оказывает определенное влияние на функционирование тех или иных звуков в их русской речи, т.е. интерфренция зависит от уровневой организации самой фонетической речи. Именно уровневая организация звучащей второязычной речиоказывает нейтрализующее влияние на релевантность той или иной интерференции. 13.Наиболее типичные фонетические интерферентные явления, встречающиеся в русской речи адыгейцев: 1) неправильное произношение гласных о, а, э в безударном положении; 2) смешение гласных и и ы; 3) смешение и и й; 4) непроизнесение безударного конечного а; 5) произношение русских мягких согласных как твёрдых; 6) отсутствие оглушения звонких согласных в конце слова; 7) произношение согласного в как ф, у, м, п, л, р представителями различных социальных и возрастных групп; 8) замена сонорных л и л’ адыгейским звонким латеральным л или глухим лъ; 9) произношение некоторых русских преднеязычных и губных согласных д, т, к, п и др. с придыханием; 10) вставка между согласными гласных ы и и; 11) нарушение норм ударения; 12) нарушение интонационного рисунка русского предложения и др. 14.Отсутствие в адыгейском языке противопоставленности по твёрдости мягкости (а не

изических качеств) парных согласных, стремление к сохранению основного звучания фонем порождает в РРА новые ситемные отношения между фонематической единицей и её вариантами и вариациями, что составляет специфику РРА. Вариантные разновидности одной и той же фонемы, реализуемой в РРА, являются релевантными, коммуникативно значимыми, а вариационные отклонения той же фонемы не являются релевантными, так как эти отклонения нейтрализуются другими речевыми средствами других уровней. Нейтрализация тех или иных отклонений в речи билингва зависит от коммуникативной организации всех уровней речи, те есть в РРА мы должны различать возникающие системные отношения, с одной стороны, между типовой единицей языка и её разновидностями, реализациями в речи, а с другой стороны, между единицей речи, например, фонетического уровня и единицей других уровней звучащей речи. 15.Итак, нейтрализация интерференции минимального типа во второязычной речи зависит: 1)от уровневой организации самого фонетического слова и системный отношений между фонетическим словом и другими единицами фонетической речи двуязычных; 2)от уровневых и системных отношений между единицами фонетического, лексикосемантического, грамматического, фразеологического, стилистического уровней второязычной речи билингвов. Следовательно, системные отношения вокализма и консонантизма контактирующих языков порождают потенциальное поле интерференции в русской речи адыгейцев, а системные отношения звуков речи обусловливают конкретное поле интерференции и способ её проявления. 16.Лексико-семантическая интерференция в РРА обусловлена сложной семантической структурой и стилистическими свойствами используемых русских слов. Наиболее часто интерференция наблюдается при употреблении исконно русских многозначных и однокоренных слов, а также единиц с абстрактной семантикой. Адыгеец-билингв предпочитает использовать слова в их основных номинативныз значениях, а употребеление производно-номинативных или переносных значений чаще приводит к лексико-семантической интерференции. Неразличение семантики однокоренных слов, использование слов с родовым значением вместо видовых и наоборот, смешение стилистических параметров вызывают лексико-семантическую межъязыковую и внутриязыковую билингвальную паронимию. Подобная интерференция обусловлена не только различием семантики семантической структуры родного и русского языков, но и внутренними закономерностями функционирования слов в самом русском языке. На более высокой ступени двуязычия в РРА отмечается влияние городского просторечия. 17.Исследование словарного запаса билингва на разных спупенях национально-русского двуязычия показывает, что функционирование лексических единиц в РРА носит системный характер, т.е овладение лексикой второго языка происходит в пределах макро- и микро поля слов. С составе семантического микрополя слов выделяются лексические единицы активного, доминантного и пассивного, периферийного употребления. Статистический анализ используемых в речи билингва лексем показывает, что в первой изоглоссе РРА исконно русские глаголы движения, говорения, мышления, чувствования, созерцания и экономической деятельности относятся к частотным и доминантным, так как 60% интерферентных явлений падает на использование глаголов и их производных данных лексико-семантических и тематических групп слов. 18.Структурно-типологические различия в морфологической и синтаксической системах адыгейского и русского языков, безусловно, определяет потенциальное поле интерференции. Реальное же поле интерференции на грамматическом уровне в РРА обусловлено тем, что билингв (и не только он) создаёт речевые произведения на втором языке без апелляции к каким-либо грамматическим категориям и понятиям. 19.Наибольшее число интерференционных явлений (около 3,5 тыс. из 5 тыс.) в РРА приходится на использование слов, обладающих категорией падежа, рода и вида. Если

русская категория вида и падежа в родном языке адыгейцев может быть выражена синтаксическими и иными способами, то в языковом сознании адыгейцев отсутствует совершенно само понятие категории рода как грамматического явления. В этом плане необходимо выделить доминирующие и зависимые факторы, оказывающие влияние на употребление слов со значением мужского, женского и среднего рода. К доминирующему фактору относим отсутствие категории рода у существительных адыгейского языка, что вызывает соответствующую интерференцию в РРА, а к зависимому фактору – наличие категории рода в русском языке у глаголов прошедшего времени, прилагательных, причастий, местоимений. Зависимость эта проявляется в обусловленном характере значения рода, у данных лексико-грамматических категорий слов, в то время как существительные обладают категорией рода вне зависимости от контекста, от их валентности. Неразличение адыгейцами категории рода существительных в косвенных падежах также носит взаимообусловленный характер, так как в любой падежной форме существительных (за исключением слов, имеющих только множественное число) отражается и значение рода, и падежа, и числа, которые смыкаются с синтаксическими значениями. 20.Значения русских предлогов в адыгейском языке передаются разными способами: аффиксами в глаголе и послелогами. Русские предлоги могут быть переведены на адыгейский язык с помощью послелогов, а также и без них. Послелоги, в отличие от русских предлогов, стоят после знаменательных слов. Но их отличие от предлогов заключается не только в этом. Русские предлоги связаны с определенными падежами и глаголами, требующими после себя предложного управления, а адыгейские послелоги не выполняют таких функций, т.е. не требуют изменения формы того слова, после которого они стоят. Исключение составляют отдельные случаи наличия связи послелога и глагольного управления. Послелоги адыгейского языка еще окончательно не отдифференцировались от тех частей речи, от которых они образовались. Многие послелоги не утратили своего конкретного значения, т.е. значения тех слов, от которых они произошли. Полифункциональность русских предлогов, их большая абстрактность, отсутствие адекватности адыгейским послелогам создают дополнительные трудности в процессе их усвоения адыгейцами. Предложно-падежные отношения русского языка иногда в адыгейском могут выражаться при помощи послелогов, совпадающих по своему значению с русскими предлогами. Для выражения значений русских предлогов в адыгейском языке употребляются превербы, значение которых определяется зависимым именем. Эти различия в контактирующих языках способствуют появлению интерферентных явлений русской речи адыгейцев. 21.Лексико-семантическая и фразеологическая интерференция обусловлены расхождениями в смысловой структуре слов и фразеологизмов, в объёме значений, специфическими особенностями сочетания слов, фразеологизмов с другими лексическими единицами и предложно-падежными формами. 22.Стилистическая интерференция, как правило, вызывается трудностями овладения богатством русского языка. Стилистическая интерференция не характерна для первой изоглоссы русской речи адыгейцев. Она обнаруживается во второй и третьей изогоссе, то есть на более высоких ступенях овладения русской речью адыгейцами-билингвами. 23.Системный характер языка наиболее четко и последовательно проявляется при овладении грамматическим строем второго языка. На первом этапе овладения русским языком влияние системы родного языка и родной речи является решающим в прявлении множественного характера интерференции. На втором этапе системность языка вызывает явление саморегуляции: усвоенные правильные навыки и умение порождения речи на втором языке, образуя свою собственную систему, начинают оказывать влияние на продуцирование новых правильных речевых клише и стереотипов, речевых произведений. На первом этапе овладения вторым языком саморегуляция речи находится под воздействием системы родного языка, а на втором этапе, при более

высокой ступени двуязычия, сказывается преимущественное влияние системы второго языка, то есть на втором этапе усвоенные стереотипы второязычной речи оказывают сопротивление влиянию системы родного языка. В силу воздействия системности языка и саморегуляции во второй изоглоссе РРА интерференция носит нерегулярной и экстенсивный характер, так как модели и стереотипы правильно построенного высказывания вовлекают в свою орбиту новые модели и стереотипы из арсенала второго языка. 24.Современное состояние этнической идентичности диктует ярко выраженные предпочтения в области культуры, ибо этнические различия в сегодняшнем обществе наиболее полно и продуктивно выражаются в сфере культурного бытия: это язык (фразеологизмы, пословицы, поговорки и т.д.), фольклор, обычаи и традиции и т.д. Наиболее адекватный анализ состояния этничности, основанной на этнических ценностях, возможен в области лингвокультурологии через контактирующие языки. 25.Нами также отмечено, что кроме лингвистических особенностей, речь билингва характеризуется значительными семантическими сдвигами при использовании концептов «человек», «сердце, «душа» и т.д. Интерферирующее влияние на речь адыгейцабилингва оказывает контаминация приведенных концептов в контактирующих языках. 26.Мы постарались осветить еще одну разновидность устной литературной речи адыгейского литературного языка – речь телевизионную в аспекте становления и развития двустороннего билингвизма в республике. Это дает возможность построить общую теорию литературного языка в целом. Еще недавно телевизионная речь как явление устной литературной речи адыгейского литературного языка в целом не существовала. В заключении следует отметить, что перед языковедами Адыгеи стоят большие задачи по исследованию нерешённых проблем адыгейско-русских языковых контактов постперестроечного периода, в том числе актуальнейшее значение имеет исследование русско-адыгейских языковых контактов в аспекте становления двустороннего билингвизма в регионе, а также лингвокультурологических концептов контактирующих языков в аспекте исследуемой проблемы.

Библиография 1. Абаев В. И. О языковом субстрате / В. И. Абаев // Доклады и сообщения Ин-та языкознания АН СССР. 1956. № 9. С. 57-69. 2. Аврорин В. А. Проблемы изучения функциональной стороны языка / В.А. Аврорин. - М., 1975. – 276 с. 3.Аврорин В. А. Двуязычие и школа: Проблемы двуязычия и многоязычия / В.А. Аврорин. М., 1979. С. 51. 4.Акуленко В. В. Существует ли интернациональная лексика? / В. В. Акуленко // Вопросы языкознания. 1961. №3. С.60-68. 5.Акуленко В. В. Вопросы интернализации словарного состава языка / В. В. Акуленко. – Харьков: Изд-во Харьковского гос. ун-та, 1972. С. 136-137. 6.Акуленко В. В. Лексические интернационализмы и методы их изучения / В. В. Акуленко // Вопросы языкознания. 1976. №6. С. 50-63. 7.Алексахина Н. Т. Тенденции в изменении национальной идентичности / Н. Т. Алексахина // Социс. – 1998. №2. С. 51. 8.Аликберов К. А. Лезгинско-русское двуязычие в Дагестане: Автореф. дис. на сиск. учен. степ. д-ра. филол. наук / К. А. Аликберов. – Махачкала, 2001. - 22 с. 9.Андриченко Л. В. Регулирование и защита прав национальных меньшинств в законодательстве зарубежных стран / Л. В. Андриченко // Государство и право. -2002. №3. С. 84-93. 10.Апресян Ю. Д. Идеи и методы структурной лингвистики / Ю. Д. Апресян. - М.,1965. – 156 с. 11.Апресян Ю. Д. Образ человека по данным языка: попытка системного описания / Ю. Д. Апресян // Вопросы языкознания. 1995. №1. С. 37-67. 12.Аренов М.М. Современная языковая ситуация в Казахстане / М. М. Аренов, С. А. Калмыков // Социс. 1995. № 12. – С. 76-82. 13.Аристотель. Поэтика // Аристотель. Собр. соч.: В 4 т. /Аристотель. - М., 1983. – Т. 4. - С. 673. 14.Аутлев К. Д. Артикуляционная характеристика гласных адыгейского языка (рентгенологическое исследование) / К. Д. Аутлев. – Майкоп, 1974. – С. 229-238. 15.Аутлев М. Т. Адыги и русские: дорогами второго тысячилетия / М. Т. Аутлев. – Краснодар, 2000. – 182 с. 16.Ахунзянов Э. М. Морфологическая интерференция в условиях русско-татарского двуязычия / Э. М. Ахунзянов. М., 1976. С. 61. 17.Бабушкина Н. С. Социальный аспект двуязычия (на материале Республики Бурятия) / Н. С. Бабушкина. – Улан-Удэ, 1999. 113 с. 18.Балли Ш. Французская стилистика / Ш. Балли. – М., 1961. 19.Бгажноков Б. Х. Очерки этнографии общения адыгов / Б. Х. Бгажноков. - Нальчик: Эльбрус, 1983. – С. 7. 20.Бгажноков Б. Х. Символики чести в языке морали / Б. Х. Бгажноков // Актуальные вопросы общего и кавказского языкознания: Материалы науч. конф., посвященной 80летию со дня рождения профессора Б. Х. Балкарова. - Нальчик, 1997. – С. 50-56. 21.Бгажноков Б. Х. Особенности радиоречи: Психолингвистические проблемы массовой коммуникации / Б. Х. Бгажноков. М., 1974. – С. 73. 22.Белоусов В. Н. Социолингвистические аспекты культурно-языковых отношений в странах СНГ и Балтии на рубеже 20-21 веков / В. Н. Белоусов // Политолог. - 2001. - №1. – С. 38-45. 23.Берсей У. Х. Букварь черкесского языка / У. Х. Берсей. – Тифлис, 1853. – 48 с. 24.Бертагаев Т. А. К вопросу взаимовлияния языков: Взаимодействие и взаимовлияние языков народов СССР / Т. А. Бертагаев. - М., 1969. - С. 56.

25.Бертагаев Т. А. Билингвизм и его разновидности в системе употребления / Т. А. Бертагаев // Проблемы двуязычия и многоязычия: Сб. науч. тр. – Москва, 1972. - С. 82-88. 26.Березин Ф. М. Место и роль русского языка в постсоветской России / Ф. М. Березин // Теория и практика общественно-научной информации: Сб. науч. тр. – Москва, 1997. – С. 5-20. 27.Берсиров Б. М. Языковая политика и образование в многонациональной республике / Б. М. Берсиров // Вестник АГУ. -1998. № 2. – С. 7-10. 28.Берштейн С. И. Вопросы обучения произношению / С. И. Берштейн. - М., 1937. – С. 66. 29.Бижева Б. Х. Культурные концепты в адыгских языках / Б. Х. Бижева // Проблемы развития государственных языков КБР: Сб. науч. тр. – Нальчик, 1996. - С. 17-18. 30.Блумфилд Л. Язык / Л. Блумфилд. – М.: 1968. – 516 с. 31.Блягоз З. У. О некоторых грамматических ошибках в речи учащихся адыгейцев и пути их устранения / З. У. Блягоз // Вопросы преподавания русского языка в национальной школе и вузе: Сб. науч. тр. – Ростов н/Д, 1972. С. 3-22. 32.Блягоз З. У. К вопросу о влиянии русской пунктуации на адыгейскую / З. У. Блягоз // Строение предложения в адыгейском языке: Сб. науч. тр. - Майкоп, 1976. - С. 70. 33.Блягоз З. У. Двуязычие и культура русской речи / З. У. Блягоз. – Майкоп, 1977. – С. 28. 34.Блягоз З. У. Адыгейско-русское двуязычие: Автореф. дис. на соиск. учен. степ. д-ра филол. наук / З. У. Блягоз. Киев, 1980. 52 с. 35.Блягоз З. У. Жемчужины народной мудрости (адыгейские пословицы и поговорки на русском и адыгейском языках) / З. У. Блягоз. – Майкоп: Адыг. кн. изд-во, 1992. - 128 с. 36.Блягоз З. У. О некоторых проблемах культуры родной и неродной речи в условиях билингвизма / З. У. Блягоз // Мысли об адыгских языках: Сб. науч. тр. – Майкоп, 1994. – С. 54-61. 37.Блягоз З. У. Роль некоторых экстралингвистических факторов в развитии билингвизма / З. У. Блягоз // Тезисы докладов Международного теоретико-методологического семинара-совещания «Динамическая лингвистика – 95», 30 июня-4июля 1995г.: Сб. науч. тр. – Краснодар: Абрау-Дюрсо, 1995. С. 37-38. 38.Блягоз З. У. Двустороннее двуязычие: истоки, принципы, подходы / З. У. Блягоз // Вестник АГУ. – 1997. №3. – С. 67-71. 39.Блягоз З. У. Проблема заимствования в адыгейском литературном языке / З. У. Блягоз // Филологический вестник АГУ. – 2001. №2. – С. 78-81. 40. Боброва Т. А. Словарный состав русского языка и языки народов СССР / Т. А. Боброва // Русский язык в школе. – 1982. №6. С. 16-25. 41.Бодуэн де Куртэне И. А. Избранные труды по общему языкознанию: В 2 т. / И. А. Бодуэн де Куртэне. – М.: Изд-во АН СССР, 1963. – Т. 2. – С. 541. 42.Бондарко А. В. Вид и время русского глагола / А. В. Бондарко. – М., 1971. – 239 с. 43.Брутян Г. А. Гипотеза Сепира-Уорфа / Г. А. Брутян. – 3-е изд., перераб. и доп. - Ереван, 1968. – С. 55. 44.Булгакова Т. В. Грамматическая интерференция и иные факторы, влияющие на русскую речь узбеков / Т. В. Булгакова. - Ташкент: Изд-во Ташкентского гос. ун-та, 1977. 83 с. 45.Буржунов Г. Г. Обучение русскому согласованию в 4-8 классах дагестанской национальной школы / Г. Г. Буржунов. – Махачкала: Изд-во Дагестанского гос. ун-та, 1972. – 169 с. 46.Буренина Л. М. Приёмы измерения качества билингвистического текста / Л. М. Буренина // Методы социолингвистических исследований: Сб. науч. тр. – Москва, 1995. – С. 27-53. 47.Буянова Л. Ю. Термин как единица логоса / Л. Ю. Буянова. – Краснодар: Изд-во КубГУ, 2002. – 236 с. 48.Бюллер К. Теория языка / К. Бюллер. – М., 1993. – С. 348. 49.Вайнрайх У. Языковые контакты: Состояние и перспективы исследования / У.

Вайнрайх. – Киев, 1979. С. 3. 50.Вандриес Ж. Язык. Лингвистическое введение в историю / Ж. Вандриес. – М., 1937. 51.Васильева С. Г. Об особенностях спонтанной разговорной речи билингвов (в условиях города): Язык в контексте современного общественного развития / С. Г. Васильева. – М., 1994. – С. 110. 52.Введение в этнолингвистику: Учеб. пособие / Под ред. А. С. Гердт. - 2 изд. – СПб: Издво Санкт-Петербургского гос. ун-та, 1995. – С. 98. 53.Верещагин Е. М. Психологическая и методическая характеристика двуязычия (билингвизма) / Е. М. Верещагин. – Москва: Изд-во МГУ, 1973. - С. 22-23. 54.Верещагин Е. М. Язык и культура: Страноведение в преподавании русского языка как иностранного / Е. М. Верещагин, В. Г. Костомаров. – М.: Язык, 1990. – С. 246. 55.Вежбицка А. Язык. Культура. Познание / А. Вежбицка; Под ред. М. А. Кронгауз. - М.: Русские словари, 1996. С. 264-265. 56. Вербицкая Л. А. Сохранить прекрасный русский язык - наша задача / Л. А. Вербицкая //Текст в диалоге культур: Сб. науч. тр. – Москва, 2000. – С. 54-66. 57.Виноградов В. В. Вопросы синтаксиса современного русского языка / В. В. Виноградов. – М., 1950. – 411 с. 58.Виноградов В. В. Стилистика. Теория поэтической речи. Поэтика: Учеб. пособие / В. В. Виноградов. М., 1963. – С. 214. 59.Виноградов В. В. Консонантизм и вокализм русского языка / В. В. Виноградов. – Москва: Изд-во МГУ, 1971. С. 37. 60. Виноградов В. В. Исследования по русской грамматике / В. В. Виноградов. – М., 1975. – С. 453. 61.Винокур Т. Г. Информативная и фатическая речь как обнаружение разных коммуникативных намерений говорящего и слушающего / Т. Г. Винокур // Русский язык в его функционировании. Коммуникативно-прагматический аспект: Сб. науч. тр. – Москва, 1993. – С. 5-29. 62.Волков Ю. Г. Гуманизм и полиэтническая Россия / Ю. Г. Волков, Р. Д. Хунагов, А. Ю. Шадже. – Майкоп: Изд-во Адыг. гос. ун-та, 2001. – 170 с. 63.Воробьев В. В. Государственный язык России / В. В. Воробьев // Народное образование. – 1998. – № 5. – С. 3-16. 64.Гавранек Б. О проблематике смешения языков / Б. Гавранек // Новое в лингвистике: Сб. науч. тр. – Москва, 1972. – С. 32-38. 65.Гамкрелидзе Т. В. Индоевропейский язык и индоевропейцы: Реконструкция и историкотипологический анализ языка и протокультуры: / Т. В. Гамклеридзе, В.В. Иванов. – Тбилиси, 1984. – С. 564. 66.Ганецкая О. А. Межнациональные браки и их роль в этнических процессах: Современные этнические процессы в СССР / О. А. Ганецкая, Л. Н. Терентьева. – М.: Наука, 1977. – С. 479-480. 67.Городяненко В. Г. Языковая ситуация на Украине / В. Г. Городянко // Социс. - 1996. №9. – С. 107-113. 68.Григорьев В. П. Культура языка и языковая политика / В. П. Григорьев // Общественные науки и современность. – 2003. № 1. – С. 143-157. 69.Гумбольдт фон В. О различии строения человеческих языков и его влияние на духовное развитие человечества: Избранные труды по языкознанию / В. фон. Гумбольдт. – М., 1984. – С. 318. 70.Дешериев Ю. Д. Развитие младописьменных языков народов СССР / Ю. Д. Дешериев. – М., 1958. – С. 142. 71.Дешериев Ю. Д. Русский язык – язык межнационального общения и сотрудничества народов СССР / Ю. Д. Дешериев // Рус. яз. в нац. школе. -1961. - №1. – С. 24-32. 72.Дешериев Д. Ю. Закономерности развития и взаимодействия языков в советском обществе / Ю. Д. Дешериев. – Москва, 1966. 400 с.

73.Дешериев Ю. Д. Развитие языков народов СССР в советскую эпоху / Ю. Д. Дешериев, И. Ф. Протченко. М., 1968. 312 с. 74.Дешериев Ю. Д. Основные аспекты исследования двуязычия и многоязычия / Ю. Д. Дешериев, И. Ю. Протченко // Проблемы двуязычия и многоязычия: Сб. науч. тр. Москва, 1972. – С. 28 – 29. 75.Дешериев Ю. Д. Закономерности развития литературных языков народов СССР в советскую эпоху / Ю. Д. Дешериев // Развитие общественных функций литературных языков. – М., 1976. – 431 с. 76.Дешериев Ю. Д. Социальная лингвистика / Ю. Д. Дешериев // К основам общей теории. – М., 1977. 342 с. 77.Дешериев Ю. Д. О взаимоотношении теоретических концепций и методов лингвистических исследований. Общие замечания / Ю. Д. Дешериев // Методы социолингвистических исследований: Сб. науч. тр. – Москва, 1995. – С. 62-77. 78.Джатиев В. С. «Государственное и языковое строительство в много национальном регионе» / В. С. Джатиев // Актуальные проблемы государственного строительства и совершенствование законодательства: Сб. науч. тр. – Владикавказ, 1997. – С. 13-36. 79.Джунусов М. С. Социальный аспект билингвизма в СССР / М. С. Джунусов // Социология и идеология: Сб. науч. тр. – Москва, 1969. - С. 47. 80.Джидалаев Н. С. Русско-дагестанское двуязычие как социолингвистическое явление и объект исследования / Н. С. Джидалаев // Русский язык и языки народов Дагестана: Сб науч. тр. Махачкала, 1979. – С. 76-79. 81.Дьячков М. В. Языковая политика в современной России / М. В. Дьячков // Социс. -1993. №9. – С. 99-103. 82.Ельмслев Л. Пролегомены к теории языка / Л. Ельмслев // Новое в лингвистике: Сб. науч. тр. – Москва, 1960. – С. 23-29. 83.Есенова Т. С. Языковая политика как часть национальной политики в полиэтническом государстве / Т. С. Есенов // Межнациональные взаимодействия и проблемы управления в Поволжье и на Северном Кавказе: Сб. науч. тр.– Саратов, 1998. – С. 133-134. 84.Жажева Д. Д. Обогащение речи учащихся 5-8 классов адыгейской школы фразеоогическми оборотами русского языка: Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. пед. наук / Д. Д. Жажева. – Майкоп, 1996. – 18 с. 85.Залевская А. А. Психолингвистические исследования принципов организации лексикона человека: Автореф. дис. на соиск. учен. степ. д-ра филол. наук / А. А. Залевская. – Ленинград, 1980. 31 с. 86.Звягинцев В. А. О предмете и методах социолингвистики / В. А. Звягинцев // Известия АН СССР. – 1976. № 4. – С. 312. 87.Земская Е. А. Устная публичная речь: разговорная или кодифицированная? / Е. А. Земская, Е. Н. Ширяев // Вопросы языкознания. – 1980. - №2. – С. 63-69. 88.Зильберт Б. А. Системно-функциональное исследование текстов массовой информации и пропаганды: Автореф. дис. на соиск. учен. степ. д-ра филол. наук / Б. А. Зильберт. Москва, 1988. 53 с. 89.Зимняя И. А. Психологические аспекты обучения говорению на иностранном языке / И. А. Зимняя. – М., 1978. – С. 33. 90.Иванов В. В. Фонетика и фонология современного русского литературного языка в её определяющих чертах / В. В. Иванов // Рус. яз. в нац. шк. - 1972. - №3. - С. 9. 91.Иванов В. В. Наука о русском языке и русский язык в национальной школе / В. В. Иванов // Русская речь. – 1977. №4. – С. 3-8. 92.Иванов В. В. Русский язык как средство межнационального общения: актуальные аспекты и проблемы / В. В. Иванов, Н. Г. Михайловская // Вопросы языкознания. – 1982. №6. С. 3-14. 93.Исаев М. И. Новая историческая общность людей – советский народ и язык межнационального общения / М. И. Исаева // Тезисы докладов и сообщений: Вторая

зональная конференция по проблемам преподавания русского языка в неязыковых вузах Средней Азии и Казахстана: Сб. науч. тр. – Душанбе, 1977. - С. 67-68. 94.Исаев М. И. Социолингвистические проблемы языков народов СССР / М. И. Исаев. М., 1982. – 168 с. 95.Иссерс О. С. Коммуникативные стратегии и тактики русской речи: Автореф дис. на соиск. учен. степ. д-ра филол. наук / О. С. Иссерс. – Омск, 1999. - 42 с. 96.История лингвистических учений. Средневековая Европа. – Л., 1985. - С. 436. 97.Казакевич О. А. Письменные языки России (российско-канадский проект): Языковые проблемы Российской Федерации и законы о языках / О. А. Казакевич. - М.: Наука, 1994. – 154 с. 98.Караулов Ю. Н. Общая и русская идеография / Ю. Н. Караулов. - М., 1976. – 354 с. 99.Кахужева З. К. Обучение словопорядку в русском простом предложении учащихся 5-8 классов адыгейской школы: Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. пед. наук / З. К. Кахужева. – Майкоп, 1998. – 22 с. 100.Кибрик А. Е. Методика полевых исследований (К постановке проблемы) / А. Е. Кибрик. М., 1992. -147 с. 101.Кибрик А. Е. Очерки по общим и прикладным вопросам языкознания / А. Е. Кибрик. – М., 1992. – 214 с. 102.Киселева Н. М. Межнациональные браки в Адыгее / Н. М. Киселева// Культура и быт адыгов: Сб. науч. тр. – Майкоп, 1976.С. 125. 103.Кожина М. Н. Стилистика русского языка / М. Н. Кожина. – М., 1977. – С. 211. 104.Колесник Н. Г. Диахронический аспект исследования русской литературоведческой терминологии: Диахроническая социолингвистика / Н. Г. Колесник. – М., 1993. – 321 с. 105.Колесов В. В. Мир человека в слове Древней Руси / В. В. Колесов. -Л.: Наука, 1986. – С. 138. 106.Колесов В. В. Ментальные характеристики русского слова в языке и в философской интуиции / В. В. Колесов // Язык и этнический менталитет. Сб. науч. тр. - Петрозаводск, 1995. – С. 22-28. 107.Колесов В. В. «Жизнь происходит от слова …» / В. В. Колесов. - Златоуст, 1999. – С. 97. 108.Костомаров В. Г. О разграничении терминов «устный» и «разговорный», «письменный» и книжный»: Проблемы современной филологии / В. Г. Костомаров. – М.: 1965. – С.173. 109.Костомаров В. Г. Лингвистический статус массовой коммуникации и проблема «газетного языка»: Психолингвистические проблемы массовой коммуникации / В. Г. Костомаров. М., 1974. – С. 173. 110.Косериу Э. Лексические солидарности: Вопросы учебной лексикографии / Э. Косериу. М.,1969. -С. 93-104. 111.Крысин Л. П. Иноязычный термин в русском просторечии: Социолингвистическое исследование терминологии языков народов СССР / Л. П. Крысин. – М., 1988. - С. 26-34. 112.Крысин Л. П. О некоторых критериях оценки данных массового социолингвистического обследования / Л. П. Крысин // Методы социолингвистических исследований: Сб. науч. тр. – Москва, 1995. – С. 155-162. 113.Кузьмин П. Л. Труды Института национальных проблем образования / П. Л. Кузмин. – М., 1993. С. 5-6. 114.Кузнецов А. М. Национально-культурное своеобразие слова / А. М. Кузнецов // Язык и этнос: Сб. науч. тр. – Москва, 1987. – С. 143-163. 115. Кумахова З. Ю. Развитие адыгских литературных языков / З. Ю. Кумахов. - М., 1972. – С. 217-236. 116.Кумахов З. Ю. Функциональная стилистика адыгских языков / З. Ю. Кумахов, М. А. Кумахова. М., 1979. С. 335. 117.Кумахов М. А. Язык адыгского фольклора / М. А. Кумахов, З. Ю. Кумахова. - М.: Наука,

1985. – С. 182. 118.Кясов А. Т. Особенности русской речи кабардинцев: Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. филол. наук / А. Т. Кясов. – Ростов н/Д, 1971. - 25 с. 119.Лаптева О. А. Синтаксическая дискретность монологического высказывания в устной научной речи: Функциональные стили. Лингвометодические аспекты / О. А. Лаптева. - М., 1985. – С. 321. 120.Лейчик В. М. Применение системного подхода для анализа терминосистем: Терминоведение и профессиональная лингводидактика / В. М. Лейчик. – М., 1993. – С. 1930. 121.Лекции по методике конкретных социальных исследований / Г. М. Андреева. - Москва, 1972. -186 с. 122.Леонтьев А. А. Смысл как психологическое понятие: Психологические и психолингвистические проблемы владения и овладения языком / А. А. Леонтьев. - М., 1969. 217 с. 123.Леонтьев А. А. Язык, речь, речевая деятельность. / А. А. Леонтьев. – М.: Наука, 1969. – 264 с. 124.Леонтьев А. А. Радио- и телевизионная речь как вид общения: Психолингвистические проблемы массовой коммуникации / А. А. Леонтьев. - М., 1974. – С. 51. 125.Леонтьев А. А. Общие сведения об ассоциациях и ассоциативных нормах: Словарь ассоциативных норм русского языка / А. А. Леонтьев. – М.: Русский язык, 1977. - С. 27-35. 126.Литвиненко Е. Ю. Современный билингвизм: проблемы институционализации: Автореф дис. на соиск. учен. степ. канд. социол. наук. – Ростов н/Д, 1997. - 27 с. 127.Логический анализ языка: Истина и истинность в культуре и языке / Под ред. Н. Д. Арутюнова. – М.: Институт языкознания, 1995. 202 с. 128.Логический анализ языка: Языки этики / Под ред. Н. Д. Арутюнова. - М.: Институт языкознания, 2000. – 444 с. 129.Лосев А. Ф. Диалектика мифа: Миф. Число. Сущность / А. Ф. Лосев. – М., 1994. 130.Лотман Ю. М. О двух моделях коммуникации в системе культур / Ю. М. Лотман // Вестник ТГУ. 1971. №6. – С. 6-10. 131.Лотман Ю. М. О двух моделях коммуникации в системе культуры / Ю. М. Лотман // Semeiotike. 1971. №6. – С. 5-12. 132.Лотман Ю. М. Внутри мыслящих миров: Символ в системе культуры / Ю. М. Лотман. – М., 1996. – 274 с. 133.Лотман Ю. М. Беседы о русском языке / Ю. М. Лотман. - Златоуст, 1994. – С. 184. 134.Магомед-Касумов Г. М. Учет структурно-семантических особенностей лексики русского и родного языков на занятиях по русскому языку в национальной школе / Г. М. Магомед-Касумов // Повышение качества обучения в дагестанской национальной школе: Сб. науч. тр. Махачкала, 1989. – С. 44-53. 135.Магомед-Касумов Г. М. Основные аспекты двуязычия и типы интерференции / Г. М. Магомед-Касумов // Русский язык и языки народов Дагестана. Социолингвистика. Типология: Сб. науч. тр. Махачкала, 1989. – С. 21-26. 136.Майоров А. П. Социальный билингвизм и языковое строительство / А. П. Майоров // Социс. 1998. №2. – С. 130-159. 137.Мартине А. Основы общей лингвистики / А. Мартине // Новое в лингвистике. - 1953. №4. – С. 36-48. 138.Мартине А. Распространение языков и структурная лингвистика / А. Мартине. - М., 1954. С. 36 139.Маскадыня В. Н. Отнесение к категории как способ идентификации семантики слова: Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. филол. наук / В. Н. Маскадыня. – Калинин, 1989. – 18 с. 140.Маслова В.А. Введение в лингвокультурологию / В. А. Маслова. – М., 1997. – С. 328. 141.Меновщиков Г. А. О некоторых социальных аспектах эволюции языка: Вопросы

социальной лингвистики / Г. А. Меновщиков. - Л., 1969. - С. 120. 142.Методы билингвистических исследований / Под ред. В. А. Ядова. - М., 1976. -130 с. 143.Методы социолингвистических исследований / Под ред. В. Ю. Михальченко. - М., 1995. – 313 с. 144.Мечковская Н. Б. Социальная лингвистика: Учеб. пособие / Н. Б. Мечковская. – М.: Аспект Пресс, 2000. – 207 с. 145.Михальченко В. Ю. О некоторых приемах изучения билингвизма в полевых условиях: Методы билингвистических исследований / В. Ю. Михальченко. - М., 1976. – 238 с. 146.Михальченко В. Ю. Проблемы функционирования и взаимодействия литовского и русского языков / В. Ю. Михальченко. – Вильнюс, 1984. – 224 с. 147.Михальченко В. Ю. Развитие литовского языка и литовско-русского двуязычия (социолингвистический аспект): Автореф. дис. на соиск. учен. степ. д-ра филол. наук. В. Ю. Михальченко. – Москва, 1984. – 50 с. 148.Михальченко В. Ю. Проблема витальности языка малочисленных народов России / В. Ю. Михальченко // Языковая ситуация в Российской Федерации: Сб. науч. тр. – Москва, 1995. – С. 205-260. 149.Михальченко В. Ю. Социолингвистика в России / В. Ю. Михальченко, Т. Б. Крючков // Вопросы языкознания. – 2002. №5. – С. 24-32. 150.Михайлов М. М. Культура русской речи / М. М. Михайлов. - Чебоксары, 1966. - С. 4. 151.Михайлов М. М. Двуязычие (принципы и проблемы). / М. М. Михайлов. - Чебоксары, 1969. – 234 с. 152.Милль Дж. Система логики / Дж. Милль.- М., 1914. - 799 с. 153.Модзалевский Л. Н. Ход учебного дела на Кавказе с 1802 по 1880гг. / Л. Д. Модзалевский. – С. 19 – 25. 154. Найда А. Племенные и торговые языки. / А. Найда // Новое в лингвистике. - 1972. - № 6. – С. 76-91. 155.Налимов В. В. Загадочность сознания / В. В. Налимов // Тайны сознания и языка: Сб. науч. тр. Минск, 1998. –С. 43-52. 156.Наумова Т. Н. Психологически ориентированные синтаксические конструкции в русской и советской лингвистике. / Т. Н. Наумов. - Саратов: Изд-во Саратовского гос. унта, 1990. – С. 231. 157.Неверов С. В. Сопоставительный анализ языковых особенностей массовой коммуникации на материале японского и русского языков: Психолингвистические проблемы массовой коммуникации / С. В. Неверов. – М., 1974. – С. 110. 158.Неверов Я. М. К вопросу об образовании инородцев / Я. М. Неверов // Журнал Минва народного просвещения. – [СПб.], 1869, №12. – С. 123-134. 159.Немец Г. П. Прагматика метаязыка / Г. П. Немец. - Киев, 1993. - 421 с. 160.Немец Г. П. Семантика метаязыковых субстанций / Г. П. Немец. – Москва-Краснодар, 1999. 739 с. 161.Никольский Л. Б. Синхронная социолингвистика / Л. Б. Никольский. - М., 1976. – 361 с. 163.Никольский Л. Б. Языковые конфликты в многонациональных странах / Л. Б. Никольский // Функционирование языков в многонациональных обществах: Сб. науч. тр. – Москва, 1991. – С. 131-143. 164.Ногмов Ш. Кавказские горцы / Ш. Ногмов. – Тбилиси, 1870. - С. 20. 165.Новое в лингвистике: Сб. науч. тр. – Москва, 1972. 166.О языках народов РФ: Федеральный закон от 11 декабря 2002г. // Ведомости Федер. Собр. Рос. Федерации. № 51. Москва, 2002. 167.О языках народов Республики Адыгея: Республиканский закон 31 марта 1994 . // Ведомости Парламента-(Хасэ) Республики Адыгея. №5. Майкоп, 1994. 168.Общее языкознание: Методы лингвистических исследований. - М., 1973. – С. 258. 169.Панеш Н. А. Взаимосвязанное обучение русскому и адыгейскому языкам в средних и

высших учебных заведениях Республики Адыгея: Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. пед. наук / Н. А. Панеш. – Майкоп, 2001. – 18 с. 170.Парфёнова О. С. Лингвостатистическое исследование социальной вариативности болгарской речи билингвов / О. С. Парфёнов // Методы социолингвистических исследований: Сб. науч. тр. – Москва, 1995. – С. 260-281. 171.Пачев А. Малка енциклопедия на социолингвистиката / А. Пачев. - Абагар-Плевен: Евразия, 1993. 321 с. 172.Пешковский А. М. Русский язык в научном освещении / А. М. Пешковский. – М.: Учпедгиз, 1934. – С. 254. 173.Платонов К. К. Занимательная психология / К. К. Платонов. - М., 1964. – 384 с. 174.Понятие судьбы в контексте разных культур: Научный совет по истории мировой культуры: Сб. науч. тр. – Петрозаводск: Изд-во Петрозаводского пед. ин-та, 1984. -С. 143. 175.Прохоров Ю. Е. Национальные социокультурные стереотипы общения и их роль в обучении иностранцев / Ю. Е. Прохоров. - Москва: Изд-во Ин-та рус. яз. РАН, 1997. –С. 426. 176.Потебня А. А. Из записок по русской грамматике / А. А. Потебня. – 2-е изд., перераб. и доп. –М., 1977. – 406 с. 177.Потебня А. А. Мысль и язык / А. А. Потебня. – 2-е изд., перераб. и доп. – М.: Лабиринт, 1999.–С. 269. 178.Пялль Э. Н. О развитии национальных языков и типах двуязычия: Проблемы двуязычия и многоязычия / Э. Н. Пялль. - М., 1972 - С. 112-118. 179.Развитие национально-русского двуязычия. М., 1976. – 367 с. 180.Рогава Г. В. Грамматика адыгейского литературного языка / Г. В. Рогава, З. И. Керашева. Краснодар: Майкоп, 1966, С. 14. 181.Розенцвейг В. Ю. Языковые контакты: Лингвистическая проблематика / В. Ю. Розенцвейг. Л., 1972. С. 3. 182.Розина Р. И. Человек и личность в языке /Р. И. Розина // Логический анализ языка. Культурные концепты. М.: Наука, 1991. С. 5. 183.Романова С. А. Язык как отражение социальных изменений в обществе: Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. социол. наук / С. А. Романов. – Москва, 2001. – 23 с. 184.Русская разговорная речь. М., 1973. – 367 с. 185.Русский язык по данным массового обследования. - М., 1974. - С.352. 186.Русская грамматика: В 2 т. - М., 1980. Т. 1.- 783 с. - Т. 2. - 709 с. 187.Сабаткоев Р. Б. О культурно-языковой ситуации в Российской Федерации: проблемы и пути их решения / Р. Б. Сабаткоев // Национальные отношения и межнациональные конфликты: Материалы Всерос. науч.- практ. конф. – Владикавказ, 1997. – С. 70-78. 188.Саидов А. Х. Что такое государственный язык? / А. Х. Саидов. – Ташкент, 1989. – С. 64. 189.Сафаров Ш. Т. Этнокультурные компоненты дискурсивной деятельности / Ш. Т. Сафаров // Язык, дискурс, личность: Сб. науч. тр. – Тверь, 1990. – С. 105-111. 190.Светана С. В. Телевизионная речь: Функции и структура / С. В. Светана. - М., 1976. С. 10. 191.Седов К. Ф. Типы языковых личностей по способности к кооперации в речевом поведении / К. Ф. Седов // Проблемы речевой коммуникации: Сб. науч. тр. – Саратов, 2000. – С. 6-12. 192.Семчинский С. В. Семантическая интерференция языков: Автореф. дис. на соиск. учен. степ. д-ра. филол. наук / С. В. Семчинский. – Киев, 1973. – 56. 193.Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии / Э. Сепир. – М., 1993. – 645 с. 194. Сигуан М. Образование и двуязычие / М. Сигуан, У. Ф. Макки. – М., 1990. – С. 11. 195.Скворцов Л. И. Теоретические основы культуры речи / Л. И. Скворцов. - М., 1980. 352 с.

196.Слепцов П.А. Русские лексические заимствования в якутском языке / П. А. Слепцов. М.,1975. 256 с. 197.Современный русский язык: Учеб. пособие для студ. вузов / Под ред. Н. М. Шанского. – Л.: Просвещение, 1984. – 418 с. 198.Солнцев В. М. Язык как системно-структурное образование / В. М. Солнцев. – М., 1971. – 292 с. 199.Солнцев В. М. Языковая ситуация в Российской Федерации / В. М. Солнцев // Михальченко В. Ю. Методы социолингвистических исследований / В. Ю. Михальченко. – М., 1992. – С. 3-6. - Рец. на кн.: Михальченко В. Ю. Методы социолингвистических исследований / В. Ю. Михальченко. М., 1995. – 3-6 с. 200.Социально-лингвистическое исследование. М., 1976. 267 с. 201.Стернин И. А. Принадлежит ли язык к явлениям культуры? / И. А. Стернин // Русский язык в контексте культуры: Сб. науч. тр. – Екатеринбург, 1999. – С. 8-20. 203.Супрун А. Е. Два типа двуязычия, транспозиция и интерференция / А. Е. Супрун // Русский язык в нац. школе. 1974. №5. С. 6. 204.Сусоколов А. А. Межнациональные браки в СССР / А. А. Сусоколов. – М., 1987. - 357 с. 205.Тань Аошуан. Модель этического идеала конфуцианцев: Логический анализ языка / Под ред. Н. Д. Арутюнова. – М.: Институт языкознания, 1995. – С. 31-45. 206.Тарасов Е. Ф. Язык и культура: методологические проблемы / Е. Ф. Тарасов. – М., 1994. –С. 18-32. 207.Телия В. Н. Коннотативный аспект семантики номинативных единиц / В. Н. Телия. – Москва: Изд-во МГУ, 1986. – С. 122. 208.Тимофеев В. П. Личность и языковая среда / В. П. Тимофеев. – Воронеж: Изд-во Воронежского гос. ун-та, 1971. – С. 56. 209.Тихонов А. Н. Изучение видов глагола в узбекской школе / А. Н. Тихонов. – Ташкент, 1970. – 134 с. 210.Толстой Н. И. О предмете этнолингвистики и ее роли в изучении языка и этноса: Ареальные исследования в языкознании и этнографии (Язык и этнос) / Н. И. Тостой. – Ленинград: Изд-во Ленинградского гос. ун-та, 1983. С. 18-33. 211.Толстой Н. И. Язык и народная культура: Очерки по славянской филологии и этнолингвистике / Н. И. Тостой. – М.: Индрик, 1995. – С. 512. 212.Топоров В. Н. Имя как фактор культуры: (на злобу дня) / В. Н. Топоров // Всесоюзная практическая конференция «Исторические названия – памятники»: Сб. науч. тр. – Москва, 1991. – С. 21-34. 213.Торндайк Э. Принципы обучения, основанные на аналогии: Основные направления психологии в классических трудах / Э. Торндайк, Дж. Б. Уотсон. – М.: АСТ-ЛТД, 1998. - С. 628. 214.Трескова С. И. Функциональное и внутриструктурное развитие языков народов СССР в сфере радиовещания: Языковые проблемы развития системы массовой коммуникации в СССР / С. И. Трескова. М., 1982, С.182. 215.Третьякова В. С. Две функции речи в межъязыковой коммуникации / В. С. Третьякова // Проблемы современного синтаксиса: теория и практика: Сб. науч. тр. – Москва, 2002. – 166 с. 216.Трубецкой Н.С. Основы фонологии / Н. С. Трубецкой. - М., 1960. - 372 с. 217.Труды Института национальных проблем образования. – М., 1993. –783 с. 218.Туманян Э. Г. Язык как система социолингвистических систем / Э. Г. Туманян. – М., 1985. – 247 с. 219.Туманян Э. Г. О методе изучении языка как социолингвистической архисистемы / Э. Г. Туманян // Методы социолингвистических исследований: Сб. науч. тр. – Москва, 1995. – С. 299-313. 220.Тхаркахо Ю. А. Стилистика адыгейского языка / Ю. А. Тхаркахо. – Майкоп, 2003. -

501с . 221.Тхорик В. И. Лингвокультурология и межкультурная коммуникация: Учеб. пособие / В. И. Тхорик, Н. Ю. Фанян. – Краснодар, 2000. – 259 с. 222.Тхорик В. И. Область компетенции языковой личности: / В. И. Тхорик, Н. Ю. Фанян // Языковая личность: экспликация, восприятие и воздействие языка и речи. - Краснодар, 1999. – 244 с. 223.Убайдуллаев Р. У. К вопросу о фонетической интерференции / Р. У. Убайдуллаев // Русский язык и литература в таджикской школе. – 1971. - №4. - С. 3-12. 224.Уфимцева Н. В. Динамика и вариативность языкового сознания: (лингвистический анализ значения): Автореф. дис. на соиск. учен. степ. д-ра филол. наук / Н. В. Уфимцева. – Москва, 1994. – С. 41. 225.Ушаков Д. Н. Орфографический словарь русского языка / Д. Н. Ушаков, С. Е. Крючков // – 40 изд. испр. М.: Просвещение, 1988. – 221 с. 226.Фанян Н. Ю. О методологии и процессах интеграции в межкультурной коммуникации / Н. Ю. Фанян // Язык и национальные образы мира: Материалы междунар. науч. конф., (20-21 марта 2001). Майкоп, 2001. – С 43-49. 227.Филин Ф. П. Современное общественное развитие: Проблемы двуязычия и многоязычия / Ф. П. Филин. М., 1975. – С. 24. 228.Филин Ф. П. О свойствах и границах литературного языка / Ф. П. Филин // Вопросы языкознания. – 1976. №6, С. 3-12. 229.Фортунатов Ф. Ф. О преподавании грамматики русского языка в средней школе / Ф. Ф. Фортунатов. – М., 1957. – 462 с. 230.Ф. де Соссюр. Курс общей лингвистики / Ф. де Соссюр. - М., 1933, - С. 42. 231.Фрейденберг О. М. Миф и литература древности / О. М. Фрейденберг. - М.: Наука, 1978. – С. 57. 232.Хагуров А. А. Технология исследовательской деятельности / А. А. Хагуров. - МоскваКраснодар: Изд-во Куб. гос. аграр. ун-та, 2001. – 466 с. 233.Хаймс Д. Х. Два типа лингвистической относительности: С примерами из этнографии американских индейцев / Д. Х. Хаймс // Новое в лингвистике. - 1975. - №7. – С. 19-28. 234.Ханазаров К. Х. О принципах и критерии двуязычия / К. Х. Ханазаров // Проблемы двуязычия и многоязычия: Сб. науч. тр. - Москва, 1969. - С. 45. 235.Ханаху Р. А. Язык этноса: Состояние изучения и перспективы развития/ Р. А. Ханаху, Н. Н. Денисов, Т. Л. Пятакова // Социальные проблемы молодежи: Сб. науч. тр. – Майкоп, 1993. – С. 95-102. 236.Хапачева С. М. Грамматическая категория рода имени существительного и методика его изучения в 5-6 классах адыгейской школы: Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. пед. наук / С. М. Хапачева. – Майкоп, 1999. – 18 с. 237.Хашимов Р. И. Таджикско-русское двуязычие (социолингвистический аспект): Автореф. дис. на соиск. учен. степ. д-ра филол. наук / Р. И. Хашимов. – Душанбе, 1986. 24 с. 238.Холмогоров А. И. Конкретно-социологическое исследование двуязычия / А. И Холмогоров // Проблемы двуязычия и многоязычия: Сб. науч. тр. - Москва, 1972. – С. 6. 239.Хунагов Р. Д. Двуязычие как социолингвистический феномен / Р. Д. Хунагов // Двуязычие – проблема социокультурная (Материалы круглого стола 26 июня 2002г.). Майкоп: Изд-во АГУ, 2003. С. 4-6. 240.Шагиров А. К. Очерки по сравнительной типологии адыгских языков / А. К. Шагиров. – Нальчик, 1962. – С. 177-208. 241.Шанский Н. М. Актуальные вопросы изучения русского языка как межнационального общения народов СССР / Н. М. Шанский, Т. А. Боборов // – Русский язык в армянской школе. – 1980. №3. С. 2-10. 242.Швейцер А. Д. Современная социолингвистика: Теория, проблемы, методы / А. Д. Швейцер. М., 1977. 416 с.

243.Шейнина Е. П. Работа над диалектными ошибками в речи учащихся / Е. П. Шейнина // Рус. яз. в школе. 1963. №4. С. 26-28. 244.Шмелев Ю. А. Содержание термина «языковая ситуация» и связанных с ним социолингвистических понятий / Ю. А. Шмелев // Родной язык. – 1994. - № 1. – С. 9-12. 245.Шухардт Г. К. К вопросу о языковом смешении / Г. К. Шухардт // Избранные статьи по языкознанию: Сб. науч. тр. – Москва, 1950. С. 174-184. 246.Шхапацева М. Х. Обучение синтаксическому строю русского языка / М. Х. Шхапацева. – Майкоп, 1993. 333 с. 247.Шхапацева М. Х. Изучение словосочетания в адыгейской школе / М. Х. Шхапацева. – Майкоп, 1996. – С. 40. 248.Шхапацева М. Х. Современный этап развития билингвизма и проблемы обучения языкам в Республике Адыгея / М. Х. Шхапацева // Вестник АГУ. – 1998. - №2. – С. 108-109. 249.Щерба Л. В. Фонетика французского языка / Л. В. Щерба. – Москва: ИЛИЯ, 1955. – С. 14 250.Щерба Л. В. О трояком аспекте языковых явлений / Л. В. Щерба //– Известия АН СССР. -1931. №2. С. 118. 251.Щерба Л. В. Преподавание иностранных языков в средней школе: Учеб. пособие / Л. В. Щерба. М., 1967. С. 28. 252.Щерба Л. В. О понятии «смешение языков» // Щерба Л. В. Избранные работы по языкознанию и фонетике / Л. В. Щерба. – Л., 1958. – С. 40. 253.Щерба Л. В. Очередные вопросы языковедения // Щерба Л. В. Избранные работы по языкознанию и фонетике / Л. В. Щерба. – Л., 1958. – С. 68. 254.Юровский А. Я. Основы телевизионной журналистики / А. Я. Юровский, Р. А. Борецкий. – М., 1966. – С. 195. 255.Ядов В. А. Социологическое исследование / В. А. Ядов. - М., 1972. - С. 112. 256.Яковлев Н. Ф. О дореволюционных заимствованиях в адыгейском языке: Грамматика адыгейского литературного языка / Н. Ф. Яковлев, Д. А. Ашхамаф. - М.:Л., 1941. – С. 242. 257.Ярцева В.М. [Рецензия] / В. М. Ярцева. - Рец. на кн. Вайнрайх У. Языковые контакты: Состояние и перспективы исследования / У. Вайнрайх. – Киев, 1979. - С. 5. 258.Ярцева В. М. Взаимоотношение грамматики и лексики в системе языков: Исследования по общей теории грамматики / В. М. Ярцева. - М., 1968 . – С. 5-57. 259.Deese J. The Structure of Associations in Language & Thought / J. Deese. - 1963. 260.Diebold A. Incipient bilingualism / A. Diebold. // Language. – 1961. - V. 37, №1. – P. 98. 261. D. Hymes. Foundaions in Sociolinguistics / D. Hymes. - Philadelphia 1977. 262. Gumpers J. Directions in Sotiolinguistics / J. Gumpers, D. Hymes. - N. Y., 1972. 263.Harweg R. Textlinguistik. Perspektiven der Linguistik / R. Harweg. –Stuttgart, 1974. - Bd. 2. – P. 179. 264.Kent G. H. Study of Association in Insanity / G. H. Kent, A. J. Rosanoff. - American Journal of Insanity. N. Y., 1910. V. 67. 265.Kozevnikova К. Принципы построения коммуникатов разговорной речи как проблема лингвистического описания и проблема преподавания / К. Kozevnikova. – Bulletin ruskeho jasyka a literatury. 1978. – Т. 18. – С. 141-142. 266.Labov W. The social stratification of English in New York city. Center for applied linguistics / W. Labov. Washingtons, 1966. 267.Meillet A. Linguistique historique et linguistique general / A. Meillet. - Paris, 1926. - T. 1. Р. 38. 268.Miller G. A. Languag end Persepsion / G. A. Miller, Ph. Jonhson-Laird. - Harward Press. – Cambridge (Mass.), 1976. 269.Norms of Word Association. N. Y., 1970. 270.Russell W. A., Jenkins J.J. The Complete Mennissota Norms for Responoes Words from Kent-Rossanoff Word Association Test: Technical Report of: Univ. of Minnessota, 1954.

271. Grosse R. Thesen zur marxistisch-leninistischen Soziolinguistik / R. Grosse, A. Neubert // Beitrage zur Soziolinguistik. Hrg. von R. Grosse und A. Neubert. - Halle/Saale, 1974. 272.Skinner B. F. The Behavior of Organisme. – N.-Y.: Appleton, 1938. 273.Sociolinguistics. Edited by = Herausgegen vom Ulrich Ammon, Norbert Dittmar, Klaus J. Mattheier, Walter de Cruyter. - Fierst volum = Erster Halbband. - Berlin: N. – Y., 1987. - Second Volum = Zweiter Halbband. Berlin: N.-Y., 1988. 274.Weinreich U. Languages in contact: findings and problems / U. Weinreich. - N. - Y., 1953. – Р.18-19.