Задания по русской литературе для русскоязычных студентов (на материале творчества И.А. Бунина)

Федеральное агентство по образованию Санкт-Петербургский государственный архитектурно-строительный университет Факультет экономики и управления Кафедра русского языка

ЗАДАНИЯ по русской литературе для русскоязычных студентов (на материале творчества И. А. Бунина)

Санкт-Петербург 2010 1

УДК 808.2 Рецензент канд. филолог. наук, доцент О. А. Яковлева

Задания по русской литературе для русскоязычных студентов (на материале творчества И. А. Бунина) / сост.: Г. А. Виноградова, Т. Е. Милевская; СПбГАСУ. – СПб., 2010. – 34 с. В задания включены очерк жизни и творчества И. А. Бунина, его стихи, некоторые прозаические произведения. Произведения отобраны с учетом хронологии творчества, социальной значимости, значительности сюжета. Задания предназначены для занятий со студентами из ближнего зарубежья, для которых русский язык является родным. Материал пособия может использоваться выборочно для аудиторной или самостоятельной работы.

¤ Санкт-Петербургский государственный архитектурно-строительный университет, 2010

2

ЗАДАНИЕ 1. Прочитайте очерк о жизни и творчестве Ивана Алексеевича Бунина. Составьте подробный его план, по которому расскажите об основных периодах и событиях в жизни писателя. ЖИЗНЬ И ТВОРЧЕСТВО И. А. БУНИНА Иван Алексеевич Бунин родился 10 (22) октября 1870 года в г. Воронеже в разорившейся дворянской семье. Род Буниных происходил от знатного вельможи Симеона Бунковского, выехавшего в XV веке из Польши к великому князю Василию Васильевичу. Его потомки служили воеводами и владели деревнями. «Гербовник дворянских родов» относил род Буниных к числу древнего дворянства. Замечательна и литературная ветвь рода Буниных: с ними состояли в родстве такие известные литераторы, как Жуковский, Киреевский, Грот, Булгаков. Детство писателя прошло в деревне, на хуторе Бутырки Орловской губернии, куда вынужден был переселиться его отец. «Тут, в глубочайшей полевой тишине, летом среди хлебов, подступавших к самым нашим окнам, а зимой среди сугробов, и прошло всё мое детство, полное поэзии печальной и своеобразной», – писал впоследствии Бунин. Он был убеждён, что именно впечатления детства составили основу его мироощущения, его таланта, считал, что только прошлое, достойное воспоминания, необходимо для творчества. Бунин был разносторонне одарённым молодым человеком. Рано появилась у него склонность к музыке, живописи, ваянию. Стихи писал он легко и быстро, подражал то Пушкину, то Лермонтову, то Надсону. В гимназии Бунин проучился всего четыре года, легкомысленно прервав образование, о чем потом сожалел всю жизнь. Однако весь гимназический курс был пройден им под руководством старшего брата-народовольца Юлия, недавно окончившего университет, пробывшего год в тюрьме и высланного из столицы. Они занимались языками, психологией, философией, общественными и естественными науками, постоянно вели разговоры о литературе. 3

Впервые стихи и рассказы Бунина появились в печати в 1887 году. В 1889 году он покинул родительский дом и почти 10 лет провёл в скитаниях, в борьбе с нуждой, в поисках самого себя. В эти годы Бунин сотрудничал в газете «Орловский вестник», работал библиотекарем, учился бондарному ремеслу. В это же время он увлёкся толстовским учением и присоединился к «толстовцам», много путешествовал, бродил по Крыму, Украине, России, пережил большую любовь и связанную с ней душевную травму. Попав в столицу, Бунин знакомится с разными поколениями писателей, с резко противоположными литературными направлениями. С одной стороны – Толстой, Чехов, Горький, с другой – символисты Бальмонт, Брюсов и др. Сам Бунин к этому времени уже разочаровался в идеях народничества и толстовства и искал свой путь в жизни и литературе. В 1897 году вышел в свет первый сборник его рассказов «На край света». Повествуя о нищете крестьян, о разорении мелкопоместных дворян, писатель оттеняет социальные трагедии красотой природы и человеческой души. Успех первых книг, дружба с Чеховым, знакомство с Горьким, Куприным и другими писателями, участие в литературном кружке «Среда» – всё это помогло Бунину раскрыть свой талант, дало уверенность в себе. Поэма «Листопад» (1900) и рассказ «Антоновские яблоки» открыли новый период в творчестве Бунина. Он пишет о красоте и величии природы, о её постоянном движении и обновлении. Выдвижение «прекрасного и вечного» на первый план вызвало критику современников. Писали, что он ушёл от жизни к красоте, погрузился в мир собственных переживаний. Горький, которому очень понравились «Антоновские яблоки», в то же время писал: «Хорошо пахнут «Антоновские яблоки» – да! – но они пахнут отнюдь не демократично». На самом деле народные беды по-прежнему волновали Бунина. В рассказах того времени писатель передаёт новые настроения накануне революции 1905 года («Сны», «Золотое дно»). Критика называла эти рассказы барометром времени. Бунин понимал законность недовольства угнетённого народа, но его страшили стихийные волнения крестьян.

В этот период у писателя возрос интерес к истории, к прошлому не только родины, но и всего человечества. Почти ежегодно совершает он поездки по Европе и особенно по странам Ближнего Востока, которые привлекали его не экзотикой, а древностью, многовековой историей. «Меня занимали вопросы философские, религиозные, нравственные, исторические», – писал Бунин о своих странствиях. В 1906 году Бунин женится на Вере Николаевне Муромцевой, которая оставалась его верным другом до конца жизни. В 1910 году появляется одна из самых социально острых вещей Бунина – повесть «Деревня», в которой писатель не побоялся сказать нелицеприятную правду о русской деревне и забитости русского мужика. Горький писал, что повесть заставила «разбитое и расшатанное русское общество серьёзно задуматься уже не о мужике, не о народе, а над строгим вопросом – быть или не быть России». Бунин рисует народную жизнь с разных сторон, подчёркивая сложность и противоречивость национального характера. Многократно варьируется в повести мысль об ответственности русского народа за свою судьбу. После «Деревни» Бунин сразу же взялся за написание повести «Суходол» – книги о временах крепостного права, оскудении и разорении мелкопоместных дворян. Главной проблемой повести стала проблема «русской души», «психики славянина». В основу суходольной хроники легли многие факты из истории рода Буниных. От широких эпических полотен Бунин затем обратился к оперативному жанру рассказа, позволявшему сосредоточиться на отдельных фактах, событиях и судьбах. За три года (1911–1913) было опубликовано почти 30 рассказов, которые по-прежнему объединяла мысль о России, о народе, о русском характере. Бунин, как и его современники, обновлял структуру рассказа. Он упрощает сюжет, приглушает интерес к внешним событиям, изображает не столько действия героев, сколько исследует ту тайную работу души, которая является первоисточником всех поступков. Талант писателя был оценён современниками. Ему трижды присуждалась Пушкинская премия, в 1909 году он был избран академиком по разряду изящной словесности, став самым молодым академиком Российской академии наук. «Он так стал писать прозу, что

4

5

если скажут о нём: это лучший стилист современности – здесь не будет преувеличения», – говорил о нем Горький. Суровое изображение русской действительности усилилось в рассказах, созданных накануне и в годы Первой мировой войны («Чаша жизни», «Архивное дело», «Петлистые уши», «Аглая», «Старуха»). Здесь всё подвергается такому бескомпромиссному осуждению, какого не было у Бунина в рассказах о деревне. Непосредственно о войне Бунин почти не писал, но её трагический отсвет лежит на всем творчестве 1914–1917 годов. Резкое неприятие буржуазного мира с его всевластием золота сказалось на таких произведениях, как «Господин из Сан-Франциско», «Братья», «Сны Чанга». Бунин любил русский народ страдающий, но не борющийся. Его особенно трогают покорность судьбе, терпение, вера в Бога, нравственная чистота. В восставших народных массах он видел слепую разрушительную силу, которой всегда страшился и которую всегда ненавидел. Поэтому бегство писателя из революционной России не было случайным стечением обстоятельств. Сразу после октябрьских событий 1917 года он занял непримиримо враждебную позицию по отношению к новой власти. Он порвал дружеские отношения с Горьким, а в мае 1918 года покинул Москву и поселился в Одессе, где сотрудничал в белогвардейской газете, посылая проклятия большевикам. Тогда же он вёл свой знаменитый дневник «Окаянные дни», опубликованный позднее в эмиграции. В феврале 1920 года на французском пароходе Бунин с женой отплыли из России, как оказалось – навсегда. Оставшуюся часть жизни Бунины провели в эмиграции, живя то в Париже, то в курортном городке Грассе на юге Франции. В первые годы эмиграции Бунин с яростью обрушивается против Советской Республики, против советской литературы, даже против новой орфографии. Он предрекает гибель новой России. Но конец России он воспринимает и как конец собственной жизни. В рассказе «Конец» он так описывал своё состояние: «Вдруг я совсем очнулся, вдруг меня озарило: да, так вот оно что – я в Черном море, я на чужом пароходе, я зачемто плыву в Константинополь, России – конец, да и всему, всей моей прежней жизни тоже конец». Оказавшись вдали от родины, Бунин отказывается от исследования социально-исторических и бытовых закономерностей народ-

ной жизни, а переходит к изображению внутреннего мира отдельной личности, тяготеет к «вечным» проблемам, стремясь осмыслить прошлое, отжившее. В 1924 году вышел сборник рассказов «Роза Иерихона». Лирическая миниатюра, давшая название сборнику, свидетельствует о возвращении к жизни, которое переживал тогда писатель. Его произведения наполнены лирикой, принимают форму то дневников, записок, то воспоминаний, писем, философских размышлений о смысле жизни («В ночном море», «Неизвестный друг», «Ночь», «Книга» и др.). Тоска по утраченной родине нередко оборачивается поэтизацией старины («Далёкое», «Несрочные сны»). Но теперь писатель пишет не о сложности русского характера, а о красоте, одухотворённости русского человека («Косцы», «Лапти», «Божье дерево»). Той же поэтизацией России отмечены и его произведения о любви («Митина любовь», «Солнечный удар», «Ида»). В них раскрылась способность Бунина проникать в интимные глубины человеческого сердца. Не случайно рассказ «Митина любовь» во французском переводе назывался «Посвящение в любовь». В течение одиннадцати лет, с 1927 по 1938 год, Бунин работал над произведением «Жизнь Арсеньева», в котором отразился весь его человеческий и художественный опыт. К. Паустовский говорил, что «это не повесть, не роман, не рассказ. Это вещь нового, ещё не названного жанра... Это слиток всех земных горестей, очарований, размышлений и радостей. Это удивительный свод событий человеческой жизни». Философские раздумья о смысле жизни, о назначении человека, о любви и смерти, о многообразных связях человека с миром привели Бунина к постижению интимно-психологических рубежей, которые разделяют людей, мешая их полному взаимопониманию и счастью. «Энциклопедией любовных драм» называют бунинские «Тёмные аллеи» – книгу рассказов о любви, созданную в годы Второй мировой войны (1937–1944). «Она говорит о трагичном и многом нежном и прекрасном, думаю, что это лучшее и оригинальное, что я написал в жизни», – так писал сам Бунин. В годы испытания фашизмом писатель напоминал людям о самом высоком и значительном, что есть в жизни. Рассказы, часто трагичные по своему содер-

6

7

жанию, не несут безысходного пессимизма. «Разве бывает несчастная любовь?.. Разве самая скорбная в мире музыка не даёт счастья?» – говорит героиня рассказа «Натали». И. А. Бунин первым из русских писателей был удостоен Нобелевской премии. Это произошло в 1933 году и стало большим событием для русского зарубежья. Вместе с присуждением премии к Бунину пришла всемирная слава. В годы Второй мировой войны Бунины жили в Грассе, очень нуждались, голодали, но вели себя мужественно. Несмотря на многочисленные предложения, Бунин не напечатал ни одной строчки в фашистской прессе. Он укрывал в своём доме гонимых, слушал запретные радиопередачи, следил за движением советских и союзных войск. Победу Советского Союза он воспринял как великий праздник. Известен такой факт. Однажды на спектакле Русского театра в Париже место Бунина оказалось рядом с местом молодого подполковника Советской военной миссии. В антракте подполковник встал и, обращаясь к соседу, сказал: «Кажется, я имею честь сидеть рядом с Иваном Алексеевичем Буниным?» И Бунин, поднявшись со своего места, ответил: «А я имею ещё бóльшую честь сидеть рядом с офицером нашей великой армии». Всю жизнь Бунин тосковал по России. В 1939 году писатель А. Н. Толстой получил от него открытку, где было два слова: «Хочу домой». Однако в Россию писатель так и не вернулся. О причинах этого он говорил так: «Очень трудно и тяжко возвращаться глубоким стариком в родные места, где когда-то прыгал козлом. Все друзья, все родные – в могиле. Будешь ходить, как по кладбищу». В последние годы жизни И. А. Бунин работал над книгой о Чехове. Он умер 8 ноября 1953 года и был похоронен на русском кладбище Сен-Женевьев де Буа под Парижем.

ЗАДАНИЕ 2. Ознакомьтесь со стихами И. А. Бунина.

8

9

МОГИЛА В СКАЛЕ То было в полдень, в Нубии, на Ниле. Пробили вход, затеплили огни – И на полу преддверия, в тени, На голубом и тонком слое пыли, Нашли живой и чёткий след ступни. Я, путник, видел это. Я в могиле Дышал теплом сухих камней. Они Сокрытое пять тысяч лет хранили. Был некий день, был некий краткий час, Прощальный миг, когда в последний раз Вздохнул здесь тот, кто узкою стопою В атласный прах вдавил свой узкий след. Тот миг воскрес. И на пять тысяч лет Умножил жизнь, мне данную судьбою. *** Спокойный взор, подобный взору лани, И всё, что в нём так нежно я любил, Я до сих пор в печали не забыл, Но образ твой теперь уже в тумане. А будут дни – угаснет и печаль, И засинеет сон воспоминанья, Где нет уже ни счастья, ни страданья, А только всепрощающая даль.

СОБАКА Мечтай, мечтай. Всё же и тусклей Ты смотришь золотистыми глазами На вьюжный двор, на снег, прилипший к раме, На метлы гулких, дымных тополей. Вздыхая, ты свернулась потеплей У ног моих – и думаешь... Мы сами Томим себя – тоской иных полей, Иных пустынь... за пермскими горами. Ты вспоминаешь то, что чуждо мне: Седое небо, тундры, льды и ч мы В твоей студёной дикой стороне.

...Кузьма сказал в ответ: – Такой народ! Величайший народ, а не «такой», позвольте вам заметить». ЗАДАНИЕ 4. Прочитайте рассказ И. А. Бунина «Старуха». Что вы узнали о жизни старухи? Как часто упоминает автор о её плаче? Расскажите о других людях, упоминающихся в рассказе (хозяин и хозяйка, квартирант, хозяйкин племянник, караульщик). Как описывает автор жизнь столицы? Какое слово повторяется в этом описании? Почему? СТАРУХА Рассказ

«Вот ты и подумай: есть ли кто лютее нашего народа? В городе за воришкой, схватившим с лотка лепешку грошовую, весь обжорный ряд гонится, а нагонит, мылом его кормит. На пожар, на драку весь город бежит, да ведь как жалеет-то, что пожар али драка скоро кончились!.. А как наслаждается, когда кто-нибудь жену бьёт смертным боем, али мальчишку дерёт как сидорову козу, али потешается над ним? Это-то уж самая что ни на есть весёлая тема». «...Пушкина убили, Лермонтова убили, Писарева утопили, Рылеева удавили... Достоевского к расстрелу таскали, Гоголя с ума свели... А Шевченко? А Полежаев? Скажешь, – правительство виновато? Да ведь по холопу и барин, по Сеньке и шапка. Ох, да есть ли ещё такая сторона в мире, такой народ?..

Эта глупая уездная старуха сидела на лавке в кухне и рекой лилась, плакала. Святочная метель, вихрями носившаяся по снежным крышам и снежным пустым улицам, стала мутно синеть, наливаться сумерками, а в доме темнело. Там, в зале, чинно стояли кресла вокруг стола под бархатной скатертью, над диваном тускло блестела картина – зеленоватый кружок луны в облаках, дремучий литовский лес, тройка лошадей, сани, из которых розовыми лучами палили охотники, и кувыркающиеся за санями волки; в одном углу до потолка раскидывалось из кадки мёртвыми листьями сухое тропическое растение, а в другом воронкой зиял хобот граммофона, оживавший только по вечерам, при гостях, когда из него вопил в притворном отчаянии чей-то хриплый голос: «Ах, тяжело, тяжело, господа, жить с одной женой всегда!» В столовой текло с мокрых тряпок, лежавших на подоконниках, в клетке, крытой клеёнкой, спала, завернув головку под крылышко, больная тропическая птичка, – сном тонким и, в силу непривычки к нашим Святкам, грустным, грустным. В узкой комнате рядом со столовой крепко, с храпом спал квартирант, пожилой холостяк, учитель прогимназии, в классах дравший детей за волосы, а дома усердно работавший над большим, многолетним сочинением: «Тип ско-

10

11

Но я всегда делю с тобою думы: Я человек: как бог, я обречен Познать тоску всех стран и всех времён. ЗАДАНИЕ 3. Прочитайте высказывания о русском народе героев повести «Деревня». Выразите своё согласие или несогласие с ними. Аргументируйте свою точку зрения.

ванного Прометея в мировой литературе». В спальне тяжко и зло спали хозяева после страшного скандала за обедом. А старуха сидела на лавке в темнеющей кухне и разливалась горькими слезами. Скандал-то за обедом начался опять из-за неё! Хозяйка, которой по годам уже давно следовало стыдиться ревновать, с ума сходила от ревности и наконец-таки поставила на своём – наняла в кухарки старуху. Хозяин, который уже давно красился, но все свои помыслы устремлял только на женский пол, решил сжить эту старуху со свету. И правда, была старуха куда как нехороша собой: высокая, гнутая, узкоплечая, глухая и подслепая, от робости бестолковая, готовила, несмотря на все свои старания, из рук вон скверно. Она трепетала за каждый свой шаг, из сил выбивалась, чтобы угодить... Не радостно было её прошлое: ну, конечно, муж разбойник и пьяница, потом, после его смерти, чужие углы и поборы под окнами, долгие годы голода, холода, бесприютности... И уж как же была старуха счастлива, что опять она стала не хуже людей, – сыта, тепла, обута, одета, служит у чиновника! Как молилась она перед сном, стоя на коленках на полу кухни, всю свою душу отдавая богу за милость, столь нежданно ей оказанную, как просила его не лишать её этой милости! Но хозяин поедом ел её: нынче за обедом он так гаркнул на неё, что у неё руки-ноги оторвались от страха, а миска со щами полетела на пол. И что только было потом между хозяевами! Даже учитель, весь обед думавший о Прометее, не выдержал, отвёл вбок кабаньи глазки и молвил: – Не ссорьтесь, господа, ради высокоторжественного праздника! Вот дом затих, успокоился. Посинел во дворе дым вьюги, выше крыш намело сугробы, завалило ворота и калитку... Бледный, ушастый мальчик в валенках, сирота, хозяйкин племянник, долго учил уроки, приладившись к мокрому подоконнику в своей каморке рядом с кухней. Он был отрок прилежный и назубок решил вытвердить то, что ему задали на рождественские каникулы. Он не хотел огорчать своих воспитателей и благодетелей, он, им на утешение, отечеству на пользу, старался на всю свою жизнь запомнить, что две с половиной тысячи лет тому назад греки (народ вообще мирный, с утра до вечера соборно участвовавший в театральных трагедиях и совершавший жертвоприношения, а в свободные часы вопрошав-

ший оракула) наголову разбили однажды войско персидского царя при помощи богини Афины-Паллады, да могли бы пойти по пути цивилизации и дальше, если бы не изнежились, не развратились и не погибли, как было это, впрочем, со всеми древними народами, неумеренно предававшимися идолопоклонству и роскоши. А запомнив, закрыл книжку и долго скрёб ногтями лёд с оконного стекла. Потом встал, неслышно подошел к двери в кухню, заглянул за дверь – и опять увидел то же самое: в кухне тихо и сумрачно, рублёвые стенные часы, у которых стрелки не двигались, всегда показывали четверть первого, стучат необыкновенно чётко и торопливо, свинка, зимующая в кухне, стоит возле печки и, до глаз запустив морду в лохань с помоями, роется в них... а старуха сидит и плачет: утирается подолом – и рекой течёт! Плакала она и потом, – засветив лампочку и раскалывая на полу тупым кухонным ножом сосновые щепки для самовара. Плакала и вечером, подав самовар в хозяйскую столовую и отворив дверь пришедшим гостям, – в то время, когда по темной, снежной улице брёл к дальнему фонарю, задуваемому вьюгой, оборванный караульщик, все сыновья которого, четыре молодых мужика, уже давно были убиты из пулемётов немцами, когда в непроглядных полях, по смрадным избам, укладывались спать бабы, старики, дети и овцы, а в далёкой столице шло истинно разливанное море веселия: в богатых ресторанах притворялись богатые гости, делая вид, что им очень нравится пить из кувшинов ханжу с апельсинами и платить за каждый такой кувшин семьдесят пять рублей; в подвальных кабаках, называемых кабаре, нюхали кокаин и порою, ради вящей популярности, чем попадя били друг друга по раскрашенным физиономиям молодые люди, притворявшиеся футуристами, то есть людьми будущего; в одной аудитории притворялся поэтом лакей, певший свои стихи о лифтах, графинях, автомобилях и ананасах; в одном театре лез куда-то вверх по картонным гранитам некто с совершенно голым черепом, настойчиво у кого-то требовавший отворить ему какие-то врата; в другом выезжал на сцену, верхом на старой белой лошади, гремевшей по полу копытами, и, прикладывая руку к бумажным латам, целых пятнадцать минут пел за две тысячи рублей великий мастер притворяться старинными русскими князьями, меж

12

13

тем как пятьсот мужчин с зеркальными лысинами пристально глядели в бинокли на женский хор, громким пением провожавший этого князя в поход, и столько же нарядных дам ели в ложах шоколадные конфеты; в третьем старики и старухи, больные тучностью, кричали и топали друг на друга ногами, притворяясь давным-давно умершими замоскворецкими купцами и купчихами; в четвёртом худые девицы и юноши, раздевшись донага и увенчав себя стеклянными виноградными гроздьями, яростно гонялись друг за другом, притворяясь какими-то сатирами и нимфами... Словом, до самой поздней ночи, пока одни караулили, а другие укладывались спать или веселились, горькими слезами плакала глупая уездная старуха под хриплый, притворно-отчаянный крик, долетавший из гостиной ее хозяев: c c Ах, тяжело, тяжело, господа, Жить с одной женой всегда!

1916 г. ЗАДАНИЕ 5. Ознакомьтесь с началом рассказа И. А. Бунина «Господин из Сан-Франциско». Расскажите, как описывает Бунин отдых богатых людей. Проследите по тексту, как писатель выражает своё ироническое отношение к жизни этих людей. ГОСПОДИН ИЗ САН-ФРАНЦИСКО Рассказ Господин из Сан-Франциско – имени его ни в Неаполе, ни на Капри никто но запомнил – ехал в Старый Свет на целых два года, с женой и дочерью, единственно ради развлечения. Он был твёрдо уверен, что имеет полное право на отдых, на удовольствия, на путешествие во всех отношениях отличное. Для такой уверенности у него был тот довод, что, во-первых, он был богат, а во-вторых, только что приступал к жизни, несмотря на свои пятьдесят восемь лет. До этой поры он не жил, а лишь существовал, правда, очень недурно, но всё же возлагая все надежды на будущее. Он работал не покладая рук, – китайцы, которых он выписывал 14

к себе на работы целыми тысячами, хорошо знали, что это значит! – и наконец увидел, что сделано уже много, что он почти сравнялся с теми, кого некогда взял себе за образец, и решил передохнуть. Люди, к которым принадлежал он, имели обычай начинать наслаждение жизнью с поездки в Европу, в Индию, в Египет. Положил и он поступить так же. Конечно, он хотел вознаградить за годы труда прежде всего себя; однако рад был и за жену с дочерью. Жена его никогда не отличалась особой впечатлительностью, но ведь все пожилые американки страстные путешественницы. А что до дочери, девушки на возрасте и слегка болезненной, то для неё путешествие было прямо необходимо: не говоря уже о пользе для здоровья, разве не бывает в путешествиях счастливых встреч? Тут иной раз сидишь за столом и рассматриваешь фрески рядом с миллиардером. Маршрут был выработан господином из Сан-Франциско обширный. В декабре и январе он надеялся наслаждаться солнцем Южной Италии, памятниками древности, тарантеллой, серенадами бродячих певцов и тем, что люди в его годы чувствуют особенно тонко, – любовью молоденьких неаполитанок, пусть даже и не совсем бескорыстной; карнавал он думал провести в Ницце, в Монте-Карло, куда в эту пору стекается самое отборное общество, где одни с азартом предаются автомобильным и парусным гонкам, другие рулетке, третьи тому, что принято называть флиртом, а четвертые – стрельбе в голубей, которые очень красиво взвиваются из садков над изумрудным газоном, на фоне моря цвета незабудок, и тотчас же стукаются белыми комочками о землю; начало марта он хотел посвятить Флоренции, к страстям господним приехать в Рим, чтобы слушать там Miserere; входили в его планы и Венеция, и Париж, и бой быков в Севилье, и купанье на английских островах, и Афины, и Константинополь, и Палестина, и Египет, и даже Япония, – разумеется, уже на обратном пути... И всё пошло сперва прекрасно. Был конец ноября, до самого Гибралтара пришлось плыть то в ледяной мгле, то среди бури с мокрым снегом; но плыли вполне благополучно. Пассажиров было много, пароход – знаменитая «Атлантида» – был похож на громадный отель со всеми удобствами, – с ночным баром, с восточными банями, с собственной газетой, – и жизнь на нём протекала весьма размеренно: вставали рано, при 15

трубных звуках, резко раздававшихся по коридорам ещё в тот сумрачный час, когда так медленно и неприветливо светало над серозелёной водяной пустыней, тяжело волновавшейся в тумане; накинув фланелевые пижамы, пили кофе, шоколад, какао; затем садились в ванны, делали гимнастику, возбуждая аппетит и хорошее самочувствие, совершали дневные туалеты и шли к первому завтраку; до одиннадцати часов полагалось бодро гулять по палубам, дыша холодной свежестью океана, или играть в шеффльборд и другие игры для нового возбуждения аппетита, а в одиннадцать – подкрепляться бутербродами с бульоном; подкрепившись, с удовольствием читали газету и спокойно ждали второго завтрака, ещё более питательного и разнообразного, чем первый; следующие два часа посвящались отдыху; все палубы были заставлены тогда длинными камышовыми креслами, на которых путешественники лежали, укрывшись пледами, глядя на облачное небо и на пенистые бугры, мелькавшие за бортом, или сладко задрёмывая; в пятом часу их, освежённых и повеселевших, поили крепким душистым чаем с печеньями; в семь повещали трубными сигналами о том, что составляло главнейшую цель всего этого существования, венец его... И тут господин из Сан-Франциско спешил в свою богатую кабину – одеваться. По вечерам этажи «Атлантиды» зияли во мраке огненными несметными глазами, и великое множество слуг работало в поварских, судомойнях и винных подвалах. Океан, ходивший за стенами, был страшен, но о нём не думали, твердо веря во власть над ним командира, рыжего человека чудовищной величины и грузности, всегда как бы сонного, похожего в своем мундире с широкими золотыми нашивками на огромного идола и очень редко появлявшегося на люди из своих таинственных покоев; на баке поминутно взвывала с адской мрачностью и взвизгивала с неистовой злобой сирена, но немногие из обедающих слышали сирену – её заглушали звуки прекрасного струнного оркестра, изысканно и неустанно игравшего в двухсветной зале, празднично залитой огнями, переполненной декольтированными дамами и мужчинами во фраках и смокингах, стройными лакеями и почтительными метрдотелями, среди которых один, тот, что принимал заказы только на вина, ходил даже с цепью на шее, как лорд-мэр. Смокинг и крахмальное бельё очень молоди-

ли господина из Сан-Франциско. Сухой, невысокий, неладно скроенный, но крепко сшитый, он сидел в золотисто-жемчужном сиянии этого чертога за бутылкой вина, за бокалами и бокальчиками тончайшего стекла, за кудрявым букетом гиацинтов. Нечто монгольское было в его желтоватом лице с подстриженными серебряными усами, золотыми пломбами блестели его крупные зубы, старой слоновой костью – крепкая лысая голова. Богато, но по годам была одета его жена, женщина крупная, широкая и спокойная; сложно, но легко и прозрачно, с невинной откровенностью – дочь, высокая, тонкая, с великолепными волосами, прелестно убранными, с ароматическим от фиалковых лепёшечек дыханием и с нежнейшими розовыми прыщиками возле губ и между лопаток, чуть припудренных... Обед длился больше часа, а после обеда открывались в бальной зале танцы, во время которых мужчины, – в том числе, конечно, и господин из Сан-Франциско, – задрав ноги, до малиновой красноты лиц накуривались гаванскими сигарами и напивались ликерами в баре, где служили негры в красных камзолах, с белками, похожими на облупленные крутые яйца. Океан с гулом ходил за стеной чёрными горами, вьюга крепко свистала в отяжелевших снастях, пароход весь дрожал, одолевая и её, и эти горы, – точно плугом разваливая на стороны их зыбкие, то и дело вскипавшие и высоко взвивавшиеся пенистыми хвостами громады, – в смертной тоске стенала удушаемая туманом сирена, мёрзли от стужи и шалели от непосильного напряжения внимания вахтенные на своей вышке, мрачным и знойным недрам преисподней, её последнему, девятому кругу была подобна подводная утроба парохода, – та, где глухо гоготали исполинские топки, пожиравшие своими раскалёнными зевами груды каменного угля, с грохотом ввергаемого в них облитыми едким, грязным потом и по пояс голыми людьми, багровыми от пламени; а тут, в баре, беззаботно закидывали ноги на ручки кресел, цедили коньяк и ликёры, плавали в волнах пряного дыма, в танцевальной зале всё сияло и изливало свет, тепло и радость, пары то крутились в вальсах, то изгибались в танго – и музыка настойчиво, в сладостно-бесстыдной печали молила всё об одном, всё о том же... Был среди этой блестящей толпы некий великий богач, бритый, длинный, в старомодном фраке, был знаменитый испанский писатель, была всесветная

16

17

красавица, была изящная влюблённая пара, за которой все с любопытством следили и которая не скрывала своего счастья: он танцевал только с ней, и всё выходило у них так тонко, очаровательно, что только один командир знал, что эта пара нанята Ллойдом играть в любовь за хорошие деньги и уже давно плавает то на одном, то на другом корабле. Октябрь 1915 ЗАДАНИЕ 6. Прочитайте лирическую миниатюру И. А. Бунина «Роза Иерихона». Скажите, символом чего является это растение? Какие слова являются ключевыми в этой миниатюре? О чём размышляет автор? РОЗА ИЕРИХОНА Рассказ

Так утешаюсь и я, воскрешая в себе те светоносные древние страны, где некогда ступала и моя нога, те благословенные дни, когда на полудне стояло солнце моей жизни, когда, в цвете сил и надежд, рука об руку с той, кому бог судил быть моей спутницей до гроба, совершал я свое первое дальнее странствие, брачное путешествие, бывшее вместе с тем и паломничеством во святую землю господа нашего Иисуса Христа. В великом покое вековой тишины и забвения лежали перед нами её Палестины – долы Галилеи, холмы иудейские, соль и жупел Пятиградия. Но была весна, и на всех путях наших весело и мирно цвели всё те же анемоны и маки, что цвели и при Рахили, красовались те же лилии полевые и пели те же птицы небесные, блаженной беззаботности которых учила евангельская притча... Роза Иерихона. В живую воду сердца, в чистую влагу любви, печали и нежности погружаю я корни и стебли моего прошлого – и вот опять, опять дивно прозябает мой заветный злак. Отдались, неотвратимый час, когда иссякнет эта влага, оскудеет и иссохнет сердце – и уже навеки покроет прах забвения Розу моего Иерихона.

В знак веры в жизнь вечную, в воскресение из мёртвых, клали на Востоке в древности Розу Иерихона в гроба, в могилы. Странно, что назвали розой, да ещё Розой Иерихона этот клубок сухих, колючих стеблей, подобный нашему перекати-поле, эту пустынную жёсткую поросль, встречающуюся только в каменистых песках ниже Мёртвого моря, в безлюдных синайских предгориях. Но есть предание, что назвал её так сам преподобный Савва, избравший для своей обители страшную долину Огненную, нагую мертвую теснину в пустыне Иудейской. Символ воскресения, данный ему в виде дикого волчца, он украсил наиболее сладчайшим из ведомых ему земных сравнений. Ибо он, этот волчец, воистину чудесен. Сорванный и унесённый странником за тысячи вёрст от своей родины, он годы может лежать сухим, серым, мёртвым. Но, будучи положен в воду, тотчас начинает распускаться, давать мелкие листочки и розовый цвет. И бедное человеческое сердце радуется, утешается: нет в мире смерти, нет гибели тому, что было, чем жил когда-то! Нет разлук и потерь, доколе жива моя душа, моя Любовь, Память!

Пятый день несло непроглядной вьюгой. В белом от снега и холодном хуторском доме стоял бледный сумрак и было большое горе: был тяжело болен ребенок. И в жару, в бреду он часто плакал и всё просил дать ему какие-то красные лапти. И мать, не отходившая от постели, где он лежал, тоже плакала горькими слезами, – от страха и от своей беспомощности. Что сделать, чем помочь? Муж в отъезде, лошади плохие, а до больницы, до доктора тридцать вёрст, да и не поедет никакой доктор в такую страсть... Стукнуло в прихожей, – Нефёд принёс соломы на топку, свалил её на пол, отдуваясь, утираясь, дыша холодом и вьюжной свежестью, приотворил дверь, заглянул:

18

19

ЗАДАНИЕ 7. Прочитайте рассказ «Лапти». Перескажите его. Что хотел показать этим рассказом автор? ЛАПТИ Рассказ

– Ну что, барыня, как? Не полегчало? – Куда там, Нефёдушка! Верно, и не выживет! Все какие-то красные лапти просит... – Лапти? Что за лапти такие? – А господь его знает. Бредит, весь огнём горит... Мотнул шапкой, задумался. Шапка, борода, старый полушубок, разбитые валенки – всё в снегу, все обмерзло... И вдруг твёрдо: – Значит, надо добывать. Значит, душа желает. Надо добывать. – Как добывать? – В Новосёлки идти. В лавку. Покрасить фуксином нехитрое дело. – Бог с тобой, до Новосёлок шесть вёрст! Где ж в такой ужас дойти! Ещё подумал. – Нет, пойду. Ничего, пойду. Доехать не доедешь, а пешком, может, ничего. Она будет мне в зад, пыль-то... И, притворив дверь, ушёл. А на кухне, ни слова не говоря, натянул зипун поверх полушубка, туго подпоясался старой подпояской, взял в руки кнут и вышел вон, пошёл, утопая по сугробам, через двор, выбрался за ворота и потонул в белом, куда-то бешено несущемся степном море. Пообедали, стало смеркаться, смерклось – Нефёда не было. Решили, что, значит, ночевать остался, если бог донёс. Обыденкой в такую погоду не вернёшься. Надо ждать завтра не раньше обеда. Но оттого, что его всё-таки не было, ночь была ещё страшнее. Весь дом гудел, ужасала одна мысль, что теперь там, в поле, в бездне снежного урагана и мрака. Сальная свеча пылала дрожащим хмурым пламенем. Мать поставила её на пол, за отвал кровати. Ребёнок лежал в тени, но стена казалась ему огненной и вся бежала причудливыми, несказанно великолепными и грозными видениями. А порой он как будто приходил в себя и тотчас же начинал горько и жалобно плакать, умоляя (и как будто вполне разумно) дать ему красные лапти: – Мамочка, дай! Мамочка, дорогая, ну что тебе стóит! И мать кидалась на колени и била себя в грудь: – Господи, помоги! Господи, защити! А когда наконец рассвело, послышалось под окнами сквозь гул и грохот вьюги уже совсем явственно, совсем не так, как всю ночь 20

мерещилось, что кто-то подъехал, что раздаются чьи-то глухие голоса, а затем торопливый зловещий стук в окно. Это были новосельские мужики, привезшие мёртвое тело, – белого, мёрзлого, всего забитого снегом, навзничь лежавшего в розвальнях Нефёда. Мужики ехали из города, сами всю ночь плутали, а на рассвете свалились в какие-то луга, потонули вместе с лошадью в страшный снег и совсем было отчаялись, решили пропадать, как вдруг увидали торчащие из снега чьи-то ноги в валенках. Кинулись разгребать снег, подняли тело – оказывается, знакомый человек... Тем только и спаслись – поняли, что, значит, эти луга хуторские, протасовские, и что на горе, в двух шагах жильё... За пазухой Нефёда лежали новенькие ребячьи лапти и пузырёк с фуксином. 22 июня 1924 ЗАДАНИЕ 8. Прочитайте рассказ «Ворон». Обратите внимание на первую фразу рассказа. Как вы думаете, почему автор начинает рассказ именно этой фразой? Как вы считаете, почему молодые герои рассказа не боролись за свою любовь? Как вы относитесь к такому качеству, как «покорность судьбе», которое И. А. Бунин ценил в русском характере? ВОРОН Рассказ Отец мой похож был на ворона. Мне пришло это в голову, когда я был ещё мальчиком: увидал однажды в «Ниве» картинку, какую-то скалу и на ней Наполеона с его белым брюшком и лосинами, в чёрных коротких сапожках, и вдруг засмеялся от радости, вспомнив картинки в «Полярных путешествиях» Богданова, – так похож показался мне Наполеон на пингвина, – а потом грустно подумал: а папа похож на ворона… Отец занимал в нашем губернском городе очень видный служебный пост, и это ещё более испортило его; думаю, что даже в том чиновном обществе, к которому принадлежал он, не было человека 21

более тяжёлого, более угрюмого, молчаливого, холодно-жестокого в медлительных словах и поступках. Невысокий, плотный, немного сутулый, грубо-черноволосый, тёмный, с длинным бритым лицом, большеносый, был он и впрямь совершенный ворон – особенно когда бывал в чёрном фраке на благотворительных вечерах нашей губернаторши, сутуло и крепко стоял возле какого-нибудь киоска в виде русской избушки, поводил своей большой вороньей головой, косясь блестящими вороньими глазами на танцующих, на подходящих к киоску, да и на ту боярыню, которая с чарующей улыбкой подавала из киоска плоские фужеры жёлтого дешёвого шампанского крупной рукой в бриллиантах, – рослую даму в парче и кокошнике, с носом настолько розово-белым от пудры, что он казался искусственным. Был отец давно вдов, нас, детей, было у него лишь двое, – я да маленькая сестра моя Лиля, – и холодно, пусто блистала своими огромными, зеркально-чистыми комнатами наша просторная казённая квартира во втором этаже одного из казённых домов, выходивших фасадами на бульвар в тополях между собором и главной улицей. К счастью, я больше полугода жил в Москве, учился в Катковском лицее, приезжал домой лишь на святки и летние каникулы. В том году встретило меня, однако, дома нечто совсем неожиданное. Весной того года я кончил лицей и, приехав из Москвы, просто поражён был: точно солнце засияло вдруг в нашей прежде столь мёртвой квартире, – всю её озаряло присутствие той юной, легконогой, что только что сменила няньку восьмилетней Лили, длинную, плоскую старуху, похожую на средневековую деревянную статую какойнибудь святой. Бедная девушка, дочь одного из мелких подчинённых отца, была она в те дни бесконечно счастлива тем, что так хорошо устроилась тотчас после гимназии, а потом и моим приездом, появлением в доме сверстника. Но уж до чего была пуглива, как робела при отце за нашими чинными обедами, каждую минуту с тревогой следя за черноглазой, тоже молчаливой, но резкой не только в каждом своём движении, но даже и в молчаливости Лилей, будто постоянно ждавшей чего-то и все как-то вызывающе вертевшей своей чёрной головкой! Отец за обедами неузнаваем стал: не кидал тяжких взглядов на старика Гурия, в вязаных перчатках подносившего ему кушанья, то и дело что-нибудь говорил, – медлительно, но гово-

рил, – обращаясь, конечно, только к ней, церемонно называя её по имени-отчеству, – «любезная Елена Николаевна», – даже пытался шутить, усмехаться. А она так смущалась, что отвечала лишь жалкой улыбкой, пятнисто алела тонким и нежным лицом – лицом худенькой белокурой девушки в лёгкой белой блузке с тёмными от горячего юного пота подмышками, под которой едва означались маленькие груди. На меня она за обедом и глаз поднять не смела: тут я был для неё ещё страшнее отца. Но чем больше старалась она не видеть меня, тем холоднее косился отец в мою сторону: не только он, но и я понимал, чувствовал, что за этим мучительным старанием не видеть меня, а слушать отца и следить за злой, непоседливой, хотя и молчаливой Лилей, скрыт был совсем иной страх, – радостный страх нашего общего счастья быть возле друг друга. По вечерам отец всегда пил чай среди своих занятий, и прежде ему подавали его большую чашку с золотыми краями на письменный стол в кабинете; теперь он пил чай с нами, в столовой, и за самоваром сидела она – Лиля в этот час уже спала. Он выходил из кабинета в длинной и широкой тужурке на красной подкладке, усаживался в своё кресло и протягивал ей свою чашку. Она наливала её до краёв, как он любил, передавала ему дрожащей рукой, наливала мне и себе и, опустив ресницы, занималась каким-нибудь рукоделием, а он не спеша говорил – нечто очень странное: – Белокурым, любезная Елена Николаевна, идёт или чёрное, или пунсовое… Вот бы весьма шло к вашему лицу платье чёрного атласу с зубчатым, стоячим воротом а ля Мария Стюарт, унизанным мелкими брильянтами… или средневековое платье пунсового бархату с небольшим декольте и рубиновым крестиком… Шубка тёмно-синего лионского бархату и венецианский берет тоже пошли бы к вам… Все это, конечно, мечты, – говорил он, усмехаясь. – Ваш отец получает у нас всего семьдесят пять рублей месячных, а детей у него, кроме вас, ещё пять человек, мал мала меньше, – значит, вам скорей всего придётся всю жизнь прожить в бедности. Но и то сказать: какая же беда в мечтах? Они оживляют, дают силы, надежды. А потом, разве не бывает так, что некоторые мечты вдруг сбываются?.. Редко, разумеется, весьма редко, а сбываются… Ведь вот выиграл же недавно по выигрышному билету повар на вокзале в Курске двести тысяч, – простой повар!

22

23

Она пыталась делать вид, что принимает всё это за милые шутки, заставляла себя взглядывать на него, улыбаться, а я, будто и не слыша ничего, раскладывал пасьянс «Наполеон». Он же пошёл однажды ещё дальше, – вдруг молвил, кивнув в мою сторону: – Вот этот молодой человек тоже, верно, мечтает: мол, помрёт в некий срок папенька и будут у него куры не клевать золота! А курыто и впрямь не будут клевать, потому что клевать будет нечего. У папеньки, разумеется, кое-что есть, – например, именьице в тысячу десятин чернозёму в Самарской губернии, – только навряд оно сынку достанется, не очень-то он папеньку своей любовью жалует, и, насколько понимаю, выйдет из него мот первой степени… Был этот последний разговор вечером под Петров день, – очень мне памятный. Утром того дня отец уехал в собор, из собора – на завтрак к имениннику-губернатору. Он и без того никогда не завтракал в будни дома, так что и в тот день мы завтракали втроём, и под конец завтрака Лиля, когда подали вместо её любимых хворостиков вишнёвый кисель, стала пронзительно кричать на Гурия, стуча кулачками по столу, сошвырнула на пол тарелку, затрясла головой, захлебнулась от злых рыданий. Мы кое-как дотащили её в её комнату, – она брыкалась, кусала нам руки, – умолили её успокоиться, наобещали жестоко наказать повара, и она стихла наконец и заснула. Сколько трепетной нежности было для нас даже в одном этом – в совместных усилиях тащить её, то и дело касаясь рук друг друга! На дворе шумел дождь, в темнеющих комнатах сверкала иногда молния и содрогались стёкла от грома. – Это на неё так гроза подействовала, – радостно сказала она шёпотом, когда мы вышли в коридор, и вдруг насторожилась: – О, где-то пожар! Мы пробежали в столовую, распахнули окно – мимо нас, вдоль бульвара, с грохотом неслась пожарная команда. На тополи лился быстрый ливень, – гроза уже прошла, точно он потушил её, – в грохоте длинных несущихся дрог с медными касками стоящих на них пожарных, со шлангами и лестницами, в звоне поддужных колокольцов над гривами чёрных битюгов, с треском подков мчавших галопом эти дроги по булыжной мостовой, нежно, бесовски игриво, предостерегающе пел рожок горниста… Потом часто, часто забил на-

бат на колокольне Ивана Воина на Лавах… Мы рядом, близко друг к другу, стояли у окна, в которое свежо пахло водой и городской мокрой пылью, и, казалось, только смотрели и слушали с пристальным волнением. Потом мелькнули последние дроги с каким-то громадным красным баком на них, сердце у меня забилось сильнее, лоб стянуло – я взял её безжизненно висевшую вдоль бедра руку, умоляюще глядя ей в щёку, и она стала бледнеть, приоткрыла губы, подняла вздохом грудь и тоже как бы умоляюще повернула ко мне светлые, полные слёз глаза, а я охватил её плечо и впервые в жизни сомлел в нежном холоде девичьих губ… Не было после того ни единого дня без наших ежечасных, будто бы случайных встреч то в гостиной, то в зале, то в коридоре, даже в кабинете отца, приезжавшего домой только к вечеру, – этих коротких встреч и отчаянно долгих, ненасытных и уже нестерпимых в своей неразрешимости поцелуев. И отец, что-то чуя, опять перестал выходить к вечернему чаю в столовую, стал опять молчалив и угрюм. Но мы уже не обращали на него внимания, и она стала спокойнее и серьёзнее за обедами. В начале июля Лиля заболела, объевшись малиной, лежала, медленно поправляясь, в своей комнате и всё рисовала цветными карандашами на больших листах бумаги, пришпиленных к доске, какие-то сказочные города, а она поневоле не отходила от её кровати, сидела и вышивала себе малороссийскую рубашечку, – отойти было нельзя: Лиля поминутно что-нибудь требовала. А я погибал в пустом, тихом доме от непрестанного, мучительного желания видеть, целовать и прижимать к себе её, сидел в кабинете отца, что попало беря из его библиотечных шкапов и силясь читать. Так сидел я и в тот раз, уже перед вечером. И вот вдруг послышались её лёгкие и быстрые шаги. Я бросил книгу и вскочил: – Что, заснула? Она махнула рукой. – Ах, нет! Ты не знаешь – она может по двое суток не спать и ей всё ничего, как всем сумасшедшим! Прогнала меня искать у отца какие-то жёлтые и оранжевые карандаши… И, заплакав, подошла и уронила мне на грудь голову: – Боже мой, когда же это кончится! Скажи же наконец ему, что ты любишь меня, что всё равно ничто в мире не разлучит нас!

24

25

И, подняв мокрое от слёз лицо, порывисто обняла меня, задохнулась в поцелуе. Я прижал её всю к себе, потянул к дивану, – мог ли я что-нибудь соображать, помнить в ту минуту? Но на пороге кабинета уже слышалось лёгкое покашливание: я взглянул через её плечо – отец стоял и глядел на нас. Потом повернулся и, горбясь, удалился. К обеду никто из нас не вышел. Вечером ко мне постучался Гурий: «Папаша просят вас пожаловать к ним». Я вошёл в кабинет. Он сидел в кресле перед письменным столом и, не оборачиваясь, стал говорить: – Завтра ты на всё лето уедешь в мою самарскую деревню. Осенью ступай в Москву или Петербург искать себе службу. Если осмелишься ослушаться, навеки лишу тебя наследства. Но мало того: завтра же попрошу губернатора немедленно выслать тебя в деревню по этапу. Теперь ступай и больше на глаза мне не показывайся. Деньги на проезд и некоторые карманные получишь завтра утром через человека. К осени напишу в деревенскую контору мою, дабы тебе выдали некоторую сумму на первое прожитие в столицах. Видеть её до отъезда никак не надейся. Все, любезный мой. Иди. В ту же ночь я уехал в Ярославскую губернию, в деревню к одному из моих лицейских товарищей, прожил у него до осени. Осенью, по протекции его отца, поступил в Петербург в министерство иностранных дел и написал отцу, что навсегда отказываюсь не только от его наследства, но и от всякой помощи. Зимой узнал, что он, оставив службу, тоже переехал в Петербург – «с прелестной молоденькой женой», как сказали мне. И, входя однажды вечером в партер в Мариинском театре за несколько минут до поднятия занавеса, вдруг увидал и его и её. Они сидели в ложе возле сцены, у самого барьера, на котором лежал маленький перламутровый бинокль. Он, во фраке, сутулясь, вороном, внимательно читал, прищурив один глаз, программу. Она, держась легко и стройно, в высокой причёске белокурых волос, оживлённо озиралась кругом – на тёплый, сверкающий люстрами, мягко шумящий, наполняющийся партер, на вечерние платья, фраки и мундиры входящих в ложи. На шейке у неё тёмным огнём сверкал рубиновый крестик, тонкие, но уже округлившиеся руки были обнажены, род пеплума из пунцового бархата был схвачен на левом плече рубиновым аграфом… 18 мая 1944 26

ЗАДАНИЕ 9. Прочитайте рассказ «Холодная осень». Рассказ входит в последнюю книгу автора «Тёмные аллеи», которую он сам высоко ценил. В письме к Н. Д. Телешову Бунин писал: «…Думаю, что это самое лучшее и самое оригинальное, что я написал в жизни, – и не один я так думаю». Вошедшие в книгу рассказы, как отмечают исследователи творчества Бунина, отличаются глубоким психологизмом, повышенной экспрессивностью детали и образа, в них проявилась страстная увлечённость автора поисками смысла человеческого существования. Тема памяти во всей книге и в рассказе «Холодная осень» – одна из основных. Вспоминающие свою жизнь герои могли бы быть солидарны с автором, однажды сказавшим: «Что вообще остаётся в человеке от целой прожитой жизни? Только мысль, только знание, что вот было тогда-то то-то и то-то, да некоторые разрозненные видения, некоторые чувства…» Но ведь именно в этих мыслях, видениях и чувствах и оказываются сосредоточенными ответы на вопросы о человеческой жизни, любви, поисках счастья. ХОЛОДНАЯ ОСЕНЬ Рассказ В июне того года он гостил у нас в имении – всегда считался у нас своим человеком: покойный отец его был другом и соседом моего отца. Пятнадцатого июня убили в Сараеве Фердинанда. Утром шестнадцатого привезли с почты газеты. Отец вышел из кабинета с московской вечерней газетой в руках в столовую, где он, мама и я ещё сидели за чайным столом, и сказал: – Ну, друзья мои, война! В Сараеве убит австрийский кронпринц. Это война! На Петров день к нам съехалось много народу, – были именины отца, – и за обедом он был объявлен моим женихом. Но девятнадцатого июля Германия объявила России войну… В сентябре он приехал к нам всего на сутки – проститься перед отъездом на фронт (все тогда думали, что война кончится скоро, и свадьба наша была отложена до весны). И вот настал наш про27

щальный вечер. После ужина подали, по обыкновению, самовар, и, посмотрев на запотевшие от его пара окна, отец сказал: – Удивительно ранняя и холодная осень! Мы в тот вечер сидели тихо, лишь изредка обменивались незначительными словами, преувеличенно спокойными, скрывая свои тайные мысли и чувства. С притворной простотой сказал отец и про осень. Я подошла к балконной двери и протёрла стекло платком: в саду, на чёрном небе, ярко и остро сверкали чистые ледяные звезды. Отец курил, откинувшись в кресло, рассеянно глядя на висевшую над столом жаркую лампу, мама, в очках, старательно зашивала под её светом маленький шёлковый мешочек, – мы знали какой, – и это было и трогательно и жутко. Отец спросил: – Так ты всё-таки хочешь ехать утром, а не после завтрака? – Да, если позволите, утром, – ответил он. – Очень грустно, но я ещё не совсем распорядился по дому. Отец легонько вздохнул: – Ну, как хочешь, душа моя. Только в этом случае нам с мамой пора спать, мы непременно хотим проводить тебя завтра… Мама встала и перекрестила своего будущего сына, он склонился к её руке, потом к руке отца. Оставшись одни, мы ещё немного побыли в столовой, – я вздумала раскладывать пасьянс, – он молча ходил из угла в угол, потом спросил: – Хочешь, пройдёмся немного? На душе у меня делалось все тяжелее, я безразлично отозвалась: – Хорошо… Одеваясь в прихожей, он продолжал что-то думать, с милой усмешкой вспомнил стихи Фета: Какая холодная осень! Надень свою шаль и капот… – Капота нет, – сказала я. – А как дальше? – Не помню. Кажется, так: Смотри – меж чернеющих сосен Как будто пожар восстаёт… – Какой пожар? – Восход луны, конечно. Есть какая-то деревенская осенняя прелесть в этих стихах. «Надень свою шаль и капот…» Времена наших дедушек и бабушек… Ах, Боже мой, Боже мой!

– Что ты? – Ничего, милый друг. Всё-таки грустно. Грустно и хорошо. Я очень, очень люблю тебя… Одевшись, мы прошли через столовую на балкон, сошли в сад. Сперва было так темно, что я держалась за его рукав. Потом стали обозначаться в светлеющем небе чёрные сучья, осыпанные минерально блестящими звёздами. Он, приостановясь, обернулся к дому: – Посмотри, как совсем особенно, по-осеннему светят окна дома. Буду жив, вечно буду помнить этот вечер… Я посмотрела, и он обнял меня в моей швейцарской накидке. Я отвела от лица пуховый платок, слегка отклонила голову, чтобы он поцеловал меня. Поцеловав, он посмотрел мне в лицо. – Как блестят глаза, – сказал он. – Тебе не холодно? Воздух совсем зимний. Если меня убьют, ты всё-таки не сразу забудешь меня? Я подумала: «А вдруг правда убьют? и неужели я всё-таки забуду его в какой-то срок – ведь всё в конце концов забывается?» И поспешно ответила, испугавшись своей мысли: – Не говори так! Я не переживу твоей смерти! Он, помолчав, медленно выговорил: – Ну что ж, если убьют, я буду ждать тебя там. Ты поживи, порадуйся на свете, потом приходи ко мне. Я горько заплакала… Утром он уехал. Мама надела ему на шею тот роковой мешочек, что зашивала вечером, – в нём был золотой образок, который носили на войне её отец и дед, – и мы все перекрестили его с какимто порывистым отчаянием. Глядя ему вслед, постояли на крыльце в том отупении, которое всегда бывает, когда проводишь кого-нибудь на долгую разлуку, чувствуя только удивительную несовместность между нами и окружавшим нас радостным, солнечным, сверкающим изморозью на траве утром. Постояв, вошли в опустевший дом. Я пошла по комнатам, заложив руки за спину, не зная, что теперь делать с собой и зарыдать ли мне или запеть во весь голос… Убили его – какое странное слово! – через месяц, в Галиции. И вот прошло с тех пор целых тридцать лет. И многое, многое пережито было за эти годы, кажущиеся такими долгими, когда внимательно думаешь о них, перебираешь в памяти всё то волшебное, не-

28

29

понятное, непостижимое ни умом, ни сердцем, что называется прошлым. Весной восемнадцатого года, когда ни отца, ни матери уже не было в живых, я жила в Москве, в подвале у торговки на Смоленском рынке, которая все издевалась надо мной: «Ну, ваше сиятельство, как ваши обстоятельства?» Я тоже занималась торговлей, продавала, как многие продавали тогда, солдатам в папахах и расстёгнутых шинелях кое-что из оставшегося у меня, – то какое-нибудь колечко, то крестик, то меховой воротник, побитый молью, и вот тут, торгуя на углу Арбата и рынка, встретила человека редкой, прекрасной души, пожилого военного в отставке, за которого вскоре вышла замуж и с которым уехала в апреле в Екатеринодар. Ехали мы туда с ним и его племянником, мальчиком лет семнадцати, тоже пробиравшимся к добровольцам, чуть не две недели, – я бабой, в лаптях, он в истёртом казачьем зипуне, с отпущенной чёрной с проседью бородой, – и пробыли на Дону и на Кубани больше двух лет. Зимой, в ураган, отплыли с несметной толпой прочих беженцев из Новороссийска в Турцию, и на пути, в море, муж мой умер в тифу. Близких у меня осталось после того на всём свете только трое: племянник мужа, его молоденькая жена и их девочка, ребёнок семи месяцев. Но и племянник с женой уплыли через некоторое время в Крым, к Врангелю, оставив ребёнка на моих руках. Там они и пропали без вести. А я ещё долго жила в Константинополе, зарабатывая на себя и на девочку очень тяжёлым чёрным трудом. Потом, как многие, где только не скиталась я с ней! Болгария, Сербия, Чехия, Бельгия, Париж, Ницца… Девочка давно выросла, осталась в Париже, стала совсем француженкой, очень миленькой и совершенно равнодушной ко мне, служила в шоколадном магазине возле Мадлэн, холёными ручками с серебряными ноготками завёртывала коробки в атласную бумагу и завязывала их золотыми шнурочками; а я жила и все ещё живу в Ницце чем Бог пошлёт… Была я в Ницце в первый раз в девятьсот двенадцатом году – и могла ли думать в те счастливые дни, чем некогда станет она для меня! Так и пережила я его смерть, опрометчиво сказав когда-то, что я не переживу её. Но, вспоминая всё то, что я пережила с тех пор, всегда спрашиваю себя: да, а что же всё-таки было в моей жизни? И отвечаю себе: только тот холодный осенний вечер. Ужели он был

когда-то? Всё-таки был. И это всё, что было в моей жизни, – остальное ненужный сон. И я верю, горячо верю: где-то там он ждёт меня – с той же любовью и молодостью, как в тот вечер. «Ты поживи, порадуйся на свете, потом приходи ко мне…» Я пожила, порадовалась, теперь уже скоро приду.

30

31

3 мая 1944 ЗАДАНИЕ 10. Прочитав рассказ, выполните следующие задания: 1. Подумайте, на какие части вы можете разделить рассказ. Аргументируйте свою точку зрения. c 2. Найдите в тексте конструкции, выражающие временные характеристики. Обратите внимание на их концентрацию в разных частях текста, попытайтесь объяснить, почему это так. 3. Найдите в тексте даты, объясните, с какими важными событиями мировой и российской истории они связаны. 4. Найдите и выпишите из текста топонимы (слова, обозначающие географические названия). Подумайте, о чём говорят эти слова и их последовательность в тексте. 5. Найдите и выпишите из текста слова: обозначающие детали русского быта; связанные с предметами культа и религией; обозначающие русские церковные праздники. Объясните, что у вас связано с этими словами и понятиями, ими обозначенными. 6. Сравните три группы слов, попытайтесь объяснить, как они характеризуют жизненные обстоятельства, в которых оказывается героиня. Вернитесь к п. 1, подумайте, соответствуют ли эти лексические группы выделенным вами частям текста: а) дом, кабинет, столовая, прихожая, балкон, комнаты, крыльцо, сад, вечерняя газета, чайный стол, самовар, пасьянс, жаркая лампа, швейцарская накидка, пуховый платок;

б) подвал, торговка, рынок, торговля, колечко, крестик, меховой воротник, побитый молью; в) Париж, француженка, шоколадный магазин, Мадлэн, холёные ручки, серебряные ноготки, коробочки, атласная бумага, золотые шнурочки. 7. Определите главные мотивы рассказа. Подтвердите это словами из текста.

32

Оглавление Задание 1. Жизнь и творчество И. А. Бунина……………………………3 Задание 2. Стихи И. А. Бунина…………………………………………..9 Задание 3. Деревня. Повесть……………………………………………10 Задание 4. Старуха. Рассказ……………………………………………11 Задание 5. Господин из Сан-Франциско. Рассказ………………………14 Задание 6. Роза Иерихона. Рассказ………………………………………18 Задание 7. Лапти. Рассказ………………………………………………19 Задание 8. Ворон. Рассказ………………………………………………21 Задание 9. Холодная осень. Рассказ……………………………………27 Задание 10 ……………………………………………………………....31

33

ДЛЯ ЗАПИСЕЙ

ЗАДАНИЯ по русской литературе для русскоязычных студентов (на материале творчества И. А. Бунина) Составители: Виноградова Галина Аракадьевна Милевская Татьяна Евгеньевна Редактор В. А. Преснова Корректор А. Г. Лавров Компьютерная верстка И. А. Яблоковой

Подписано к печати 01.03.10. Формат 60u84 1/16. Бум. офсетная. Усл. печ. л. 2,0. Уч.-изд. л. 2,1. Тираж 200 экз. Заказ 12. «С» 8. Санкт-Петербургский государственный архитектурно-строительный университет. 190005, Санкт-Петербург, 2-я Красноармейская ул., 4. Отпечатано на ризографе. 190005, Санкт-Петербург, 2-я Красноармейская ул., 5.

34

35

ДЛЯ ЗАПИСЕЙ

36