Вещий сон

Геннадий Гусаченко – автор книг «Долгая дорога в Рай», «Венок Соломона», «Тигровый перевал», «Таёжные рассказы», «Скверные истории», трилогии «Под крылом ангела-хранителя»: «Жизнь-река», «Рыцари морских глубин», «Покаяние». «Вещий сон» - захватывающая воображение читателя всех возрастов остросюжетная повесть о приключениях первобытного человека в далёкое время эпохи раннего неолита. В увлекательной, познавательной форме рассказывается о суровой жизни доисторических людей, полной тревог, лишений и неимоверных трудностей. В смертельных схватках с мамонтами, с жестокими, кровожадными дикарями-людоедами и хищниками, в непосильной борьбе с природными стихиями защищают они своё место под солнцем, отстаивают право на существование. Разум, проявления чувства любви и дружбы, мужество, стремление познать мир отличают первобытных героев повести от зверей. В повести «Зов крови» рассказывается о братьяхблизнецах, разлученных превратностями судьбы, выросшими в разных социальных условиях и воспитанными в различных моральных устоях. «Скверные истории» - рассказы о происшествиях и семейно-бытовых драмах, обсуждаемых всезнающими бабушками на лавочке сквера дома номер пять на улице Овражной.

1

Геннадий Гусаченко

Вещий сон или двадцать тысяч лет до нашей эры Повесть

Зов крови Повесть

Скверные истории Рассказы

«Золотая нива»

2013 2

Вещий сон или двадцать тысяч лет до нашей эры Повесть о первобытных людях 3

Глава первая. Катастрофа. Моё место в просторном салоне авиалайнера оказалось в его средней части. Устраиваюсь у иллюминатора, но, к сожалению, вид из него закрывает плоскость самолёта. Смотреть на крыло во время семичасового перелёта нет никакого желания. Помимо неудачного места напротив крыла, билет, купленный заранее, не лучший ещё и потому, что рядом со мною у прохода развалился в кресле жирный, толстый пузан, лысый и, следуя моде «новых русских», заросший щетиной. Про таких откормленных боровов обычно говорят: «Щёки у него из-за спины видать». От пузана разит застарелым перегаром спиртного. К крепкой дозе алкоголя, принятого перед отъездом из дома, примешалась изрядная порция армянского коньяка, выпитого толстяком в буфете екатеринбургского аэровокзала. Я видел, как он, уверенный в своей неотразимости, вальяжно восседал за столиком и поглощал «Арарат» рюмку за рюмкой. И вот теперь эта, видимо, никогда не наполняемая до краёв бочка, заняла собой весь проход между нашим рядом кресел и передним. Едва усевшись, попутчик извлёк из нагрудного кармана пиджака плоскую бутылочку с коньяком и жадно глотнул из неё. Я мысленно дал ему прозвище Кабан. Чтобы не смотреть на самодовольную наглую харю, которая «просит кирпича», достаю из портфеля свежий номер журнала «Тайны мира» и в нетерпеливом ожидании взлёта перелистываю. Моё внимание привлекла статья некоего М. Антонова «Реинкарнация. Переселение душ». Откинувшись на спинку кресла, я с головой ушёл в чтение пространного повествования о бессмертной сущности живого существа, о его перевоплощении из 4

одного тела в другое. Но вот загудели турбины гиганта «Ту – 154». Лайнер качнулся и начал выруливать на взлётнопосадочную полосу. Через несколько минут, после короткого разбега, он взмыл в чистое июльское небо, и волнение пассажиров улеглось. Из носового служебного отсека вышла элегантная красавица-стюардесса, заученно, со стереотипной улыбкой на миловидном лице, объявила: - Уважаемые пассажиры! Мы рады приветствовать вас на борту нашего воздушного судна авиакомпании «Владивосток-авиа»… Наш полёт проходит на высоте десять тысяч метров… Температура за бортом минус пятьдесят два градуса… Через полчаса вам будут предложены горячий кофе, чай и прохладительные напитки. Командир корабля и экипаж желают вам счастливого пути! Она была сказочно красивая… Ну, просто изумительно обаятельная, очаровательная, обворожительная, ослепительная, восхитительная, великолепная! Какие ещё лучшие слова найти для неё? Или их просто нет?! Я бы ещё добавил: божественно прекрасная! Волшебное создание не от мира сего! Стройная, грациозная, изящная блондинка. Её изысканной манере держаться под восторженными взглядами пассажиров позавидовали бы известные фотомодели, победительницы конкурсов красоты, телеведущие, не говоря уже о блистательных манекенщицах мировых подиумов. Гармоничное сочетание классических цветов: белого и тёмно-синего, делало её строгой и недоступной. Белая блузка, белые перчатки, белые туфли… Тёмно-синий жилет, узкая, короткая юбка из тёмносинего габардина, тёмно-синие галстук-бант и пилотка с 5

золотистыми крылышками – эмблемой авиакомпании.. Такая же брошь поблескивает на левой стороне упруговыпуклой груди. Ничего лишнего… Ничего броского… Вьющиеся из-под пилотки роскошные локоны белых волос, водопадом ниспадающие на её плечи, мягко гармонируют с белоснежной блузкой. Глаза – синие озёра под опахалами длинных ресниц… Тонкий прямой нос… Губы, слегка тронутые помадой – спелые, сочные вишни. Правильный овал светлого лица. Господи! До чего же она хороша! Сравнятся ли с ней Афродита, Диана, Юнона, Елена, Клеопатра, царица Савская и многие другие, прославленные мифические и не вымышленные обольстительницы? Есть ли на свете мужчина, которого любит она, который обладает её прелестями – этим бриллиантом в золотой оправе?! Отсутствие каких-либо украшений на пальцах стюардессы, в том числе главного – обручального кольца, давало повод к столь безнадёжному размышлению. Закрыв журнал, я неотрывно, как, впрочем, и другие пассажиры, смотрел на это чудесное создание Бога. Так с затаённым дыханием любуются посетители мировых музеев непревзойдёнными шедеврами знаменитых мастеров живописи. Что отдал бы я за то, чтобы назвать её своей невестой, женой, любимой сердцу женщиной? Жизнь?! Ничего другого, дороже жизни, у меня нет. Ни капиталов в швейцарских банках, ни дорогой недвижимости на Кипре, ни шикарного автомобиля, ни мировой славы или хотя бы шумной известности… Нет даже собственной квартиры… Снимаю комнатушку у престарелой пенсионерки за умеренную плату. Есть 6

видавший виды мотоцикл «Урал», на котором я объехал почти всю страну. Но такие красавицы, как эта стюардесса, увы, созданы не для мотоциклов. И даже не для отечественных «Жигулей». Им ультрамариновый «Вольво» подай, чёрный «Мерседес» или красный «Феррари»… К тому же я не Джеймс Бонд, не отличаюсь ни атлетической фигурой Жана Клода Ван Дама, ни привлекательной внешностью Алена Делона, ни благородством аристократического происхождения из старинного графского рода. Заурядная личность… Родители – деревенские жители. Я – простой матрос портового флота. Пропахшую морской солью робу я сменил на серый костюм по случаю поездки на свою малую уральскую родину. Отпуск заканчивается. Я возвращаюсь во Владивосток на свой буксир. Команда трудяги – «Алмаза» ждёт меня. Везу друзьям подарок: шмат сала, пахнущего чесноком, и литровую пластиковую бутылку с настоящим самогоном-первачом. Что могу я бросить к ногам этой, без сомнения, знающей себе цену, служительнице неба, разбившей сердца бесчисленным воздыхателям? Только жизнь! Но возьмёт ли она её, такую никчемную, подобно избалованным и капризным восточным царицам, отнимавшим жизнь у сведённых с ума юношей, готовых умереть за ночь любви с красавицей? Так думал я, изощряясь в эпитетах и не отводя глаз от приближавшейся ко мне бортпроводницы, осторожно катящей впереди себя столик-этажерку. - Что желаете? Горячий кофе, чай, соки, минеральную воду, лимонад? – спросила она, на мгновение скользнув по мне безразличным взглядом больших синих глаз и словно обожгла меня ими. 7

- Лимонад, - робко и почему-то стесняясь, повторил я последнее, произнесённое ею слово, хотя до этого намеревался попросить кофе. Она подала мне пластмассовый стаканчик, который я не удержал в дрогнувшей руке. Лимонад пролился на вальяжного соседа. - Извините, - сказал я. - Ничего, братан, - утираясь платком, сказал он. Через минуту, обернувшись, я увидел лишь её гибкий стан, курчавые пряди волос, волнами облегавшие плечи. Сидящий рядом пухлый толстяк, помешивая чай миниатюрной ложечкой, один из немногих в салоне, оставшийся равнодушным к обворожительной красотке, осведомился у меня: - Зачем нам сообщают температуру за бортом? - На случай вынужденной посадки, - ответил я, отыскивая в журнале страницу о бессмертности души и демонстративно отворачиваясь от выпивохи. - Как? Сейчас ведь лето, и там, где мы приземлимся, не может быть минус пятьдесят два, - возразил полупьяный Кабан, не понявший моей шутки. «Не даром про таких дебильных «новых русских» сочиняют анекдоты», - с неприязнью подумал я о хмельном соседе. - Куда летим, братан? В Иркутск? Или до Владика? - Во Владивосток… - Попутчики, значит… Мне тоже туда… Отвязаться от толстяка было не просто. Томясь однообразием полёта, икнув, Кабан полюбопытствовал: - Что читаем, братан? - Да вот… «Тайны мира»… Прихватил в киоске «Союзпечати»… 8

- Давай знакомиться… Роман Кочнев… Бизнесмен… Торгую автомобилями… Можно просто: Рома! Бизнесмен дыхнул на меня перегаром. - Надо полагать – подержанными битыми иномарками? – уточнил я, надеясь сбить некоторую спесь с этого зажратого дельца. – Дмитрий Шевчук… Матрос морского буксира «Алмаз»… Можно просто: Дима! Бизнесмен Рома-Кабан подал мягкую, как холодец, потную руку. Я без энтузиазма пожал её. - Лады, Диман… Всё пучком… Мне кажется, мы где-то уже набивали стрелку… Нет? Так ты моряк, братан?! Как романтично! Дальние плавания… Экзотические страны… Как это должно быть интересно! Вот я недавно плыл по морю на Канары… Или на Гавайи… Я не стал объяснять ему, что плывёт по морю. Это всем известно с детских лет. Не дал ему договорить. - Интересно? Может быть… Но романтики никакой. Пальмы и бананы, львы и обезьяны - это не про наш «Алмаз» сказано. На этом буксире мы дальше бухты Золотой Рог не ходим. Помогаем швартоваться, отходить от причалов большегрузным судам, выводим их на рейд, ставим в доки, буксируем плавкраны… Такая наша работа. - А-а… Вот как, - разочарованно протянул бизнесмен. А чё не плаваешь в загранку? Хочешь – помогу устроиться… У меня во Владике всё схвачено… - Не стоит беспокоиться… Я в мореходное училище поступил, на заочное отделение… Сейчас мне больше на берегу надо бывать… Зачёты, экзамены, лекции, сессии… А в загранку ходил… На промысловых судах раньше морячил… В Индии бывал, в Малайзии, в Индонезии, в Японии, в Южной Корее, в Новой Зеландии, во Вьетнаме… - Ого! Клёво! С гейшами отметился… 9

- Да, нет, Рома… Дорогое это удовольствие… Не по карману простому матросу… Да и не думалось об этом… Группами нас на берег отпускали… Не загуляешь… - Классный ты чувак, братан! Купи у меня микроавтобус… По-дешёвке отдам… «Ниссан»! - Зачем мне микроавтобус? Я байкер… На «Урале» гоняю по России… Прибалтику, Польшу исколесил… Вот если бы ты «Хонду» предложил недорогую… - На «Ниссане» тёлок удобно катать… А чё это такое? бесцеремонно заглядывая в журнал, лежащий на моих коленях, спросил Роман. - Ре-ин-кар-на-ция, - прочитал он по слогам. – Непонятно, братан… Что бы это значило? Мне совсем не хотелось вдаваться в диспут по вышеозначенной теме с выпившим человеком. Тем более и сам в ней ещё ничего не смыслю. Чтобы отвязаться от назойливых приставаний полупьяного попутчика, я попытался коротко пересказать только что прочитанное. - Душа человека есть божественная искра, олицетворяющая его истинное «Я». Она остаётся неизменной, переселяясь из одного тела в другое в череде нескончаемых перевоплощений… - Короче – без хорошего выпивона в этой фигатени не разобраться… Употребишь, Диман? – он вытащил из кармана заветную бутылочку, протянул мне. Я протестующее замотал головой. – Нет? Тогда я глотну… Коньяк забулькал в широко раскрытый рот бизнесмена Ромы. Он утёрся рукавом, тупо посмотрел на меня. Ткнул пальцем в журнал. - И ты, братан, хочешь сказать… - Я ничего не говорю… Так утверждает автор статьи. - Стало быть, по мнению этого самого автора души грешников переселятся в тела здоровых и добрых людей, 10

будут процветать в них. Всё пучком! Буду жить вечно… А как же наказания за грехи, как быть с христианскими учениями о вознесении в Рай и низвержении души в ад? Я неопределённо пожал плечами, смерил Романа внимательным взглядом: не все ещё мозги Кабана пропитались коньяком… Что-то соображают… Действительно, понятие реинкарнации ставит с ног на голову наше вероучение о Боге, о Сыне Его, Спасителе душ Иисусе Христе и Пресвятой Богородице, о Духе Господнем, об ангелах и апостолах, о возмездии за грехи. Пока я размышлял, толстяк Рома-Кабан озадачил меня новым вопросом, заданным с ироническим тоном: - И ты, Диман, веришь во всю эту белибердень? - Пытаюсь разобраться… Интересно, вот и читаю… Антонов доказывает, что только высокое моральное, благочестивое поведение человека позволяет индивидууму переходить из жизни в жизнь с прогрессом, испытывая каждый раз постепенное улучшение условий и обстоятельств жизни. Отсюда следует, что не может, к примеру, душа пьяницы воспользоваться преимуществом реинкарнации и после смерти своего недостойного хозяина переселиться в благочестивое тело. - Так и знал, что не хватит выпивона до Владика, пробасил над моим ухом Кабан. Где я слышал этот голос? Вдруг вспомнил: «Бог мой! Да ведь это тот самый толстяк, что однажды, во время сооружения фонтана в городском парке, представился гендиректором не известно какой фирмы!» Об этом памятном эпизоде в моей беззаботно-холостяцкой жизни, я при случае расскажу. Надо же! Вот где свела нас судьба! В салоне авиалайнера! Толстяк вылил в рот остатки коньяка, потряс пустой бутылкой, убедился, что в ней не осталось ни капли 11

содержимого, и с грустным видом опустил её на пол, отпихнул ногой. Мой намёк на пьяницу Рома-Кабан пропустил мимо своих оттопыренных ушей. - Как же христианские проповедники относятся к подобного рода заверениям? – снова пристал ко мне бизнесмен, задумчиво почёсывая щетину на вислом подбородке и розовой свинячьей шее. Как и полагается всякой откормленной свинье, лысая голова бизнесмена была продолжением жирного туловища. В эту минуту он явно сожалел, что купил всего одну бутылку коньяка. Пары алкоголя, смешанные с неприятным запахом никотина, веяли на меня. - Я не церковник… Откуда мне знать? Думаю, что не только священнослужители, но и все добропорядочные христиане относятся терпимо, если не сказать, с уважением к приверженцам иных верований и религий. Некоторые люди, в силу предубеждений, при невзгодах и несчастьях, обрушившихся на них, не помнят своих ошибок и грешных дел. Во всём винят Бога. Реинкарнация снимает с Него несправедливое обвинение в причинении зла людям. За свои неблаговидные поступки и преступные деяния люди расплачиваются бедами, болезнями, катастрофами… Отодвинься, Леонид, не дыши на меня смрадом… Пусть не мучает тебя процесс реинкарнации… Не надейся бражничать и после смерти, - прикрывая лицо носовым платком, ответил я. - Ты, конечно, надеешься? – уставился на меня Роман заплывшими жиром осоловелыми глазами. - Я-то? Ни в коем разе… И хотя ты не священник, а я не на исповеди, признаюсь: много в этой жизни нагрешил. - Воровал, грабил, убивал, мошенничал, клеветал? - Нет, что ты, упаси Бог! Эти мерзости оставь себе… Мне ли, матросу, совершать столь гнусные преступления? 12

Творить такие злодеяния – привилегия бизнесменов… - Да, водятся за нами такие грешки… А ты никого не мочил, ни на кого не наезжал… Тогда в чём твоя вина? - Обманывал молоденьких девушек, обещал им жениться на них… Прелюбодействовал с замужними женщинами, мужья которых ушли в море… - И всё? – с сожалением и явно огорчённый моим признанием, недоверчиво спросил бизнесмен. - Больше мне не в чем упрекнуть себя за подленькое и мелочное прошлое, но и этого с избытком, чтобы не рассчитывать на реинкарнацию или прощение зла Богом. - Фи-и, - разочарованно протянул Роман. – Разве это грехи? Не то, что у нас, предпринимателей: подлоги, жульничество, обман, подстава, заказные убийства, рэкет… Соблазнял девушек! Да ко мне такие невинные дамочки толпами бегут… Только свистни! Получат башли и не считают себя обиженными… - Гадко я поступал… Плакали мои девицы… Страдали их мамы и папы… Из-за меня разваливались семьи, в которых мужья изобличили в изменах своих жён. Одна молоденькая девушка прервала беременность, на всю жизнь сделалась не способной родить ребёнка. Каюсь, да поздно… Разве это не тягчайший грех? Нет, ещё долго не перевоплотиться моей скверной душе в другое более чистое тело… Вот, послушай, Рома, что пишет Антонов. И я прочитал абзац, набранный в статье курсивом: «В процессе реинкарнации каждый раз душе в её новом воплощении предоставляется ещё одна возможность для исправления и совершенствования. Прогрессируя таким образом из жизни в жизнь, душа может очиститься настолько, что, наконец, вырвется из круговорота сансары, избавится от результата своих прошлых неблаговидных действий…» 13

- Что такое сансара? – икнул возле моего уха Роман. - А вот внизу сноска есть: «Сансара – неблагоприятное положение, из которого необходимо выйти». - Я сейчас в таком положении… У меня кончился коньяк… И как из него выйти? - огорчённо пробормотал бизнесмен Роман Кочнев, а для меня просто Рома-Кабан. - Ещё будут вопросы? В ответ – молчание. Я мельком глянул на бизнесмена. Так и есть: полный отруб! Кабан, сморённый коньяком, монотонным гудением турбин и нудной лекцией впал в долгую спячку. И по барабану ему сансара, нирвана, карма и прочие причиндалы реинкарнации. Проснётся теперь от толчка при посадке, протрёт удивлённые глаза, поищет замутнённым взглядом пустую бутылку и хмыкнет удовлетворённо: « Хм… Как быстро мы долетели!» Но ещё лететь да лететь… Сходить бы в туалет, освежить водой лицо, размять затекшие в одной позе ноги, но для этого придётся растолкать и поднять невменяемого бизнесмена-Кабана, загородившего своей необъёмной тушей пространство между креслами. Нет, уж… Пусть лучше дрыхнет и не пристаёт с разговорами… За консолью крыла в разрывах белых облаков проглядывает земля. Тайга проплывает под нами. Как в популярной песне: «Под крылом самолёта о чёмто поёт зелёное море тайги…» А не вздремнуть ли и мне, скоротать часы полёта? Закрываю глаза, вспоминаю недавнюю встречу с родными, и вдруг вновь слышу приятный голос: - Уважаемые пассажиры! Сейчас вам будет предложен обед. Приготовьте, пожалуйста, откидные столики…» 14

Это она. Прелестная обладательница белых волос, загадочная, как туманность Андромеды, и такая же далёкая, как сверкающая в этом созвездии яркая звезда. Кого озаряет холодный свет этой далёкой звезды? На кого из счастливцев с любовью смотрят эти лучезарные, с таинственным блеском синие глаза? Кто целует их? Да будь он хоть супермен или даже сам бог любви Аполлон, то и тогда ей нужен другой мужчина! Почему я не поэт? Я бы посвятил ей лучшие строки, как Сергей Есенин. Одно из его лучших стихотворений начинается созвучно моим мыслям: Никогда я не был на Босфоре, Ты меня не спрашивай о нём, Я в твоих глазах увидел море, Полыхающее голубым огнём. Почему я не художник? Я бы создал шедевр, подобный бессмертному творению великого Рембрандта «Даная», или картину, не уступающую «Незнакомке» кисти гениального Крамского. Почему я не скульптор? Я бы высек её из белого мрамора как Венеру Милосскую, что красуется в Лувре с отбитыми по локти руками, и даже лучше, ведь моя была бы с целыми руками! Я продолжал мечтать и фантазировать, придумывая для неё всё новые великолепные образы, но стюардесса уже подкатила ко мне тележку, буднично и просто подала мне коробочку с фирменными закусками, пакетики сахара, соли, перца, привычно произнесла: - Ваш обед… Приятного аппетита… Бросила равнодушный взгляд на спящего толстяка и подвинула тележку к следующему ряду кресел. Какой чудный миг! Какое блаженство взять из её рук 15

эти стандартные кушанья! И пусть бы они оказались чрезмерно горькими, кислыми, солёными, то и тогда они показались бы мне необыкновенно вкусными… Ведь они были из её рук! Видение чудного лика длится секунды. Обернувшись, я ещё недолго вижу изящную фигурку, словно выточенную искусным мастером из драгоценного материала. Ловлю на себе чуть насмешливый взгляд сзади сидящих пассажиров и отворачиваюсь. Однако, надо отдать должное кулинарам воздушного флота, приготовившим замечательный обед. Я с удовольствием съел куриную ножку, выпил апельсиновый сок и приготовил посуду, обёртки, надеясь вновь увидеть её. Собирать мусор и остатки пищи пришла другая девица в такой же униформе, кареглазая симпатичная шатенка. Видел я таких, упивался их любовью, но ни одна из них, как та, с волнами белых волос, не поразила меня стрелой Амура прямо в сердце. Эх… Что толку страдать и переживать? С таким же успехом можно влюбиться в королеву Непала, в блистательную звезду эстрады, во «Всадницу» Брюллова… Рома Кочнев, торговец подержанными японскими автомобилями, пресыщенный красавицами, за большие деньги готовыми целовать этого жирного выпивоху, не вздыхает по прекрасной стюардессе. Храпит безмятежно, развалившись, как сытый, ленивый кот. Нет… Будь я трижды богаче Ромы, не нужна мне продажная любовь за деньги. И я буду сладостно мечтать и грезить о красавице, мимолётно увиденной мною всего пару раз за эти несколько часов полёта. Кто знает? Ведь как считают философы и парапсихологи, мечты и желания имеют некую виртуальную форму, материальны, как 16

электромагнитные радиоволны, воплощающиеся в изображения и звуки, а значит, могут реально проявиться, исполниться. В блаженных мыслях о ней я закрыл глаза. Пусть она приснится мне. Пусть хоть во сне я оглажу её локоны, прикоснусь к ним губами. Никто не в состоянии почувствовать тот миг, когда сон отключает сознание от действительности и погружает в иной, фантастический мир, в котором живут и действуют конкретные люди, знакомые и совсем не известные, ползают пресмыкающиеся и насекомые, летают птицы, скачут лошади, бегают собаки, грохочут поезда, текут реки, плещут волны… Тема виртуальных приключений и похождений спящего человека занимает умы многих учёных. Они сходятся во мнении, что сновидение есть субъективное восприятие зрительных, слуховых и прочих образов, возникающих в сознании спящего человека и даже некоторых млекопитающих. Человек во время сна чаще всего не понимает, что спит, воспринимает сновидение как реальность. Издавна считалось, что сновидение несёт некое сообщение, предупреждение, послание к будущему человека или его близких. Все люди видят сны, но не все могут о них вспомнить после пробуждения. И всё же бывают такие, которые запоминаются. А порой, случается, что человек осознаёт, что спит, и пытается как-то повлиять на сновидение. Учёный Зигмунд Фрейд, исследователь сновидений, отмечал: «Чем больше занимаешься толкованием сновидений, тем больше убеждаешься в том, что большинство их имеют сексуальный характер и дают выражение эротическим желаниям». 17

Возможно, сам Фрейд был в жизни сексуально озабоченным и видел всегда лишь эротические сны, поэтому я позволю себе не согласиться с этим маститым учёным, поскольку мне снились сны, которые никак эротическими не назовёшь при всём желании. То я шёл ночью через кладбище, опасаясь свалиться в разрытые могилы с торчащими из них гробами. То в пустой, мрачной комнате натыкался на скелеты, запинался о валявшиеся под ногами черепа. Я улепётывал со всех ног от каких-то убийц, стреляющих по мне, мчался тёмными закоулками, перепрыгивал через заборы, забегал в подворотни, где на меня набрасывались злые цепные псы. Я просыпался мокрый от пережитых во сне страхов и долго лежал с открытыми глазами из боязни заснуть и вновь очутиться среди могил или под пулями бандитов. Какая уж тут эротика?! Я склонен скорее согласиться с учеником Фрейда – Карлом Юнгом, признававшим, что только незнание языка сновидения мешает понять послание бессознательной фантазии, важность которой нельзя недооценивать. Однажды я рылся в судовой библиотечке нашего буксира, составленной из принесённых моряками из дому не нужных им книг. В шкафу на одной полке мирно уживались рядом «Новая Элоиза» Руссо и «Занимательная минералогия» Ферсмана, «Басни» Крылова и «Тихий Дон» Шолохова, «Милый друг» Мопассана и «Стрелковое оружие вермахта». Ну, и всё в таком порядке. Ничего удивительного, что мне попалась на глаза затрёпанная книженция в мягкой обложке «Сонник. Гадания». Из неё мне запомнились высказывания неизвестного автора: сновидения по своему смыслу почти всегда соответствуют общественному положению, умственному развитию, 18

физическому состоянию, темпераменту и возрасту спящего. И ещё безликий автор той замызганной книжки утверждал, будто богачу снятся только роскошь и удовольствия, а бедняку труд, нужда, унижения… «Артисту всегда снятся сцены, зрители, врачу - больница, лекарства. Художнику - картины, краски, кисти… Сны поэта, утверждает безвестный автор «Сонника», - не снятся сапожнику, а нищий никогда не увидит снов миллионера». А вот и неправда. От скольких простых людей я слышал рассказы об их удивительных снах, в которых они во сне выступали в образах, далёких от дневной жизни! Они рисовали, врачевали, гуляли в волшебных апартаментах. И напротив, творческие люди во сне пасли коз, рыли ямы. Однако, составитель сборника снов и гаданий, не пожелавший назвать себя, не исключает, что сны имеют пророческое, реальное значение. Как бы там ни было, всё же надо признать: сновидения – удивительный, бесценный дар, которым природа наделила разум человека и зачатки ума у некоторых животных. Что касается последних, то более заметно таинственное явление сна проявляется у собак. Я много раз, не сдерживая смеха, наблюдал, как мой бультерьер Дик во сне повизгивал, лаял и рычал, дёргался, дыбил шерсть, дрыгал лапами, или, что особенно умиляло, стучал хвостом по полу. Наверно, во сне он дрался с собаками, гулял с соседской дворняжкой, получал от меня конфету. Много веков назад жрецы, предсказатели, предвестники судеб, разгадывая сны, предупреждали человека о возможном несчастном или счастливом событии в его жизни. Так, волхвы, выслушав рассказ Иосифа о его необыкновенном сне, в котором благочестивому мужу ангелы нашептали о зачатии Девой 19

Марией от Святого Духа, предрекли рождение Сына Божьего Иисуса Христа. Все предметы, окружающие нас во сне, а также природные явления, у толкователей снов имеют определённое значение. Видеть много вшей – к деньгам, к богатству. Слышать плач – к большой радости. Есть мясо – к болезни. Дождь – к неудаче. Грызущиеся собаки к семейной ссоре. Разбитая тарелка – к тревогам и печали. Ну, и так далее… Разнообразны и непредсказуемы картины сна. Мы воюем в нём, обнимаемся и страстно целуемся, от кого-то убегаем, плачем и смеёмся, переживаем кошмары, страдаем за близких, несёмся на санях в метель, плаваем, тонем, блуждаем в тёмном дремучем лесу, давим ногами несметные полчища откуда-то взявшихся тараканов… Да разве возможно перечислить миллиарды разных снов, привидевшихся всем людям за всю многотысячную историю человечества? Кинофильмы, книги, природные явления, участие в определённых событиях, сама окружающая жизнь и природа создают во сне впечатляющие, порой, запоминающиеся картины несуществующего бытия. Но почему они зачастую далеки от реально виденного, испытанного, пережитого? Не процессы ли реинкарнации проявляются именно здесь, когда душа из одного тела проникает в другое? Известно явление телепатии, когда мысли одного человека передаются другому, и тогда, возможно, и снится непонятный сон. Помнится, я давно читал статью о вполне достоверном факте, когда во время войны одному нашему солдату три ночи подряд снился один и тот же сон: он подкрадывается к часовому, охранявшему реактивную установку «Катюшу», убивает его ножом в спину и пытается угнать эту сверхсекретную машину. Солдат 20

заявил в особый отдел дивизии о своём странном сне. Контрразведчики приняли соответствующие меры и разоблачили предателя-диверсанта, спавшего в одной землянке с тем солдатом. Мне, к примеру, запомнился на всю жизнь кошмарный сон, виденный мною в горячую тропическую ночь где-то у Гавайских островов. Я тогда работал матросом на рыболовном судне. Мы в тот день удачно забросили трал, наполнили трюм ставридой и скумбрией, поздно вечером выгрузили рыбу на плавбазу и уже собирались отойти от неё, когда нам краном подали в плетёной корзине ананасы. Мы приняли фрукты и дали ход, торопясь до рассвета снова быть в удачной точке промысла. Я сменился с вахты, отвёл душу на ананасах и отправился спать в душную каюту. После недавнего шторма океан улёгся, судно не качало, и под привычный гул дизелей я быстро заснул. Сколько прошло времени, и как долго длился сон, не знаю. В форме фашистского генерала-эсэсовца я присутствовал на каком-то массовом сборище в огромном зале, напоминавшем театральный. Я сознавал себя советским разведчиком, из-за конспирации переодетым в немецкую форму. Хорошо, в подробностях, помню тот чёрный мундир с красными лацканами и красной нарукавной повязкой со свастикой. На шее у меня висел железный крест. Мне запомнились манжеты белоснежной сорочки с блестящими запонками, украшенными сверкавшими камнями. На трибуне безумствовал какой-то оратор. Он громко выкрикивал фразы, и что самое удивительное: в том сне я понимал немецкую речь! Вместе со всеми присутствующими аплодировал, вскакивал с кресла, вскидывал руку в партийном приветствии и орал: 21

«Zig hail! Zig hail!» Я старался громче других хлопать в ладоши и кричать «Зиг хайль!», чтобы меня не заподозрили в шпионаже. Потом вдруг я увидел себя за большим столом, накрытым белой скатертью, в кругу немецких офицеров. Они подозрительно и пристально смотрели на меня. Я понимал в том сне, что они проверяют меня. Передо мной стояло блюдо… с головой Гитлера! Я внутренне содрогался, глядя на неё, но не должен был выказать страха. Я медлил приступить к мерзкой трапезе, никак не решаясь взять в руки вилку и столовый нож. Под испытующими взглядами фашистов, и с некоторым усилием, как если бы вонзал нож в арбуз, я отрезал от затылочной части кругляш и с отвращением откусил от него. Немцы наблюдали за мной. Если разжую и проглочу, они поверят, что я тот, за кого себя выдаю. Помню, я никак не решался это сделать. Испытание во сне оказалось не по силам. От страха я проснулся, с трудом веря, что весь этот кошмар был не наяву. Включил ночник в изголовье койки и поднялся из каюты на верхнюю палубу. Ярко светили звёзды, низко висящие в южном небе. Была тихая тропическая ночь. Вода у борта фосфоресцировала. Поблескивала гладь океана. Я облегчённо перевёл дух. Приснится же такое! Что это было? Как объяснят толкователи снов моё до гадливости неприятное сновидение, которое не забыть? Бред больного воображения? Но в тот день я был абсолютно здоров, не имел замечаний на вахте. Чушь, фантазия? Но почему в таком изуверском, чудовищном, омерзительном сновидении, уже много лет памятном мне? И по сей день, вспоминая о нём, я вздрагиваю… Бр-р-р… Ассоциация головы Гитлера с корявыми фруктами, с которых я срезал корки, возможно, стала причиной 22

ужасного сна. А может быть, сновидение стало результатом реинкарнации, и душа умершего разведчика в ту тропическую душную ночь переселилась в моё молодое, ещё не осквернённое пороками тело? Мысленно философствуя с закрытыми глазами, я незаметно заснул, и вдруг проснулся, поражённый давящей могильной тишиной. Не слышно гула турбин, сердце замирает в падении, а пассажиры спокойно дремлют, не ведая, что сейчас мы разобьёмся. В ужасе я раскрыл рот, готовый закричать, от испуга сглотнул, в ушах щёлкнуло, отлегло, и в них ворвался ровный гул. Сердце не замирало, и я подавил вздох отчаяния. «Всё нормально. Летим… Заложило уши… Перепад давления… Воздушная яма». Я вознамерился дремать и дальше, но зажглась световая надпись на табло: «Пристегнуть ремни!» Снова я увидел предмет своих мечтаний. Она появилась со стороны пилотской кабины, заученно объявила: - Уважаемые пассажиры! Наш самолёт идёт на посадку в аэропорт Иркутска… Всё произошло неожиданно… Страшный удар… Треск раздираемого металла… Огонь… Крики, стоны и вопли… Застилающий глаза едкий, удушающий дым… Свалка бьющихся в истерике людских тел… На миг в огне проглядывает перекошенное ужасом катастрофы лицо красавицы-стюардессы. Её волосы опалены огнём. Она открывает аварийный выход из горящего самолёта. Толпа, обезумевших, охваченных паникой людей ринулась в дверной проём, столкнула её вниз, на землю, полыхающую вспыхнувшим бензином, льющимся из пробитых баков. Орущие пассажиры 23

выпрыгивают из горящего самолёта, падают в преисподнюю, в кромешный ад… Реальная картина из фильма ужасов… Пыль, дым, мусор от обломков, витавший в атмосфере над местом крушения авиалайнера, гудящий огненный смерч - всё смешалось в хаосе разыгравшейся трагедии. В безотчётном порыве прыгаю вниз, в непроглядное жаркое марево, запинаюсь за лежащее под ногами бездыханное женское тело, поднимаю его и отбегаю на безопасное место. Врачи и медсёстры, выскочившие из машины скорой помощи, хватают из моих рук безвольно обвисшее тело, укладывают на носилки. В свете пожарища по одежде и причёске узнаю в спасённой девушке стюардессу. Её лицо обезображено ожогом. Она без сознания. Видимо, ушиблась при падении. На какую-то минуту я задерживаюсь возле неё и, оттолкнув врача, пытавшегося усадить меня в машину, по какому-то зову сердца бросаюсь назад, туда, где всё ещё слышны крики, взывающие о помощи. Заскакиваю в пламя, хватаю кого-то, как оказалось, подростка… Убегаю с ним… Возвращаюсь к пылающему огромным факелом самолёту… Оторвавшийся от фюзеляжа хвост дымится чуть дальше. Хватаю кого-то опять, взваливаю на себя… Прикрываясь от огня телом неизвестного человека, выбегаю из пекла… Снова в безумном порыве устремляюсь к месту катастрофы. Последним человеком, которого я схватил и поволок, чувствуя, как на мне полыхает одежда, был тяжеленный толстяк-бизнесмен Рома-Кабан. Я ещё не успел дотащить его до края взлётно-посадочной полосы, как мощный взрыв потряс воздух. Чудовищная сила подбросила меня и толстяка, швырнула на разбросанные вокруг груды металлолома – всё, что осталось от самолёта. 24

Память запечатлела бегущих ко мне пожарных, облачённых в брезентовые доспехи… Глава вторая. На краю скалы Могучий Гам, размахивая огромной дубиной, вытесанной из узловатого корневища берёзы, подступал всё ближе. Заросший густыми рыжими волосами, потрясая лохматой гривой, покрывавшей широкие плечи и придававшей ему сходство с пещерным львом, Гам злобно оскаливал рот с жёлтыми, крепкими клыками, хрипло рычал. Нижняя челюсть великана, массивная, выдававшаяся вперёд, напоминала пасть серого медведя, а толстые ноги походили на ступни мамонтов. Этого великана из людоедского племени нгумов можно было бы даже назвать красавцем-мужчиной атлетического телосложения, если бы не маленькие, глубоко посаженные зелёные глаза с нависшими над ними мохнатыми бровями под низким, покатым лбом, приплюснутый широкий нос и отвислые губы. Опять же отвратительные длинные рыжеватые волосы на жилистых, мускулистых руках, сжимавших смертоносное оружие, оббитое о черепа и кости противников. - Палица Гама разобьёт голову Сына Лягушки! Запыхавшиеся от быстрого бега, я и Найла, взявшись за руки, стоим на краю скалистого обрыва. Пытаюсь унять дрожь в коленях, но мне это не удаётся. Меня знобит, и всё тело лихорадочно трясётся. Чувствую, как подрагивает ладонь Найлы в моей левой влажной от пота руке. В правой я держу каменный топор – кусок острого кремня, подвязанного ремешками к буковой палке. Остаться в живых у нас явно нет никаких шансов. Думаю, Найла это понимает. Панический страх объял меня. 25

Внизу под нами шумит на обледенелых порогах горная стремительная река. Глянув на неё с высоты каменного уступа, мы в ужасе отшатнулись. Мы попали в ловушку, потому что обратный путь к бегству со скалы, куда загнали нас неутомимые преследователи из племени нгумов людоедов, отрезан ими. Почуяв лёгкую добычу, предвкушая сытную трапезу с весёлыми, шумными плясками, они ускорили бег, и вот в зарослях тростника у подножия холма уже слышны их торжествующие крики, ликующие возгласы. Отпрянув от обрыва, мы рванулись назад, но узкую тропу между гранитными валунами неожиданно преградил выскочивший их кустов шиповника Гам - гигант-людоед с ожерельем из кабаньих и медвежьих клыков на волосатой широкой груди. В руках он держал увесистую дубину из корневища берёзы, обожжённого на костре и оскобленного кремнёвым ножом. Самый рослый, быстрый и сильный, и несомненно, самый кровожадный, Гам далеко опередил соплеменников в борьбе за право обладать добычей. Не знавший пощады к поверженным врагам и пленникам, упиваясь свежей, ещё горячей кровью, этот зверь в человеческом обличье, наделённый чудовищной силой, несравненно страшнее медведя, зубра, тигра, кабана, носорога и даже властелина саванны - мамонта. Пухлые, словно вывернутые наизнанку, красные губы дикаря, обрамлявшие оскаленный рот, пенятся, по-волчьи приподнимаются, оголяя кривые, крепкие зубы. С лёгкостью разрывают они не защищённую толстой кожей людскую плоть, разгрызают и дробят любые кости, высасывая из них мозг, любимое лакомство дикарей. Маленькие глазки Гама, налитые кровью, сверкают зелёным огнём. В них ни малейшего намёка на сострадание или жалость к загнанным беглецам. Одна лишь жадная 26

страсть схватить, растерзать, насытиться вырванными внутренностями несчастных жертв. - Найла принадлежит Гаму! – в исступлении выкрикнул великан. – Он убьёт Сына Лягушки, съест его сердце и станет ещё сильнее! Гам уведёт Найлу… Она станет его женой, будет спать с ним в его хижине, чесать ему спину и пятки, выделывать для него мягкие шкуры… Она будет жарить на камнях вкусное человечье мясо и самые жирные куски отдавать Гаму. Когда Гам не сможет ходить на охоту, он съест печень Найлы и снова станет здоровым и сильным, - прорычал дикарь и разразился ужасающим громким хохотом. Сказав так, Гам снова стал кружить палицей над головой. Мы попятились, но отступать уже некуда. Ещё шаг, и мы сорвёмся с кручи в кипящий водоворот ледяной воды. Гам видит, что мы в западне, довольно щерится, рассчитывая легко расправиться с нами. Найла сдавила мне руку, в отчаянии сказала: - Вар! Лучше нам умереть в холодной реке, чем быть съеденными этим гадким зверем! Я ответил ей столь же крепким рукопожатием и поднял топор, зорко следя за каждым движением Гама. Найла нагнулась, быстро схватила плоский камень, угрожающе завизжала за моей спиной. Так в безысходной смертельной тоске предостерегающе пищит слабый хомячок, защищая свою жизнь перед носом хищной лисы, норовившей ловко схватить его и не дать ему оцарапать ей нос крохотными, но острыми зубками. Визг Найлы ещё больше раззадорил дикаря. Заросший густыми волосами с ног до головы, Гам злобно скалился, показывая жёлтые клыки, хрипло рычал. Сквозь спутанные длинные, грязные космы, закрывавшие бородатое лицо, свирепо проглядывали острые зелёные глаза. 27

- Найла принадлежит Гаму! – повторил дикарь. - Он первый прибежал сюда… Он получит Найлу… - Нет, Гам! Тебе никогда не владеть Найлой! Мы скорее прыгнем со скалы и разобьёмся, но ты не получишь Найлу, ответил я, выставляя вперёд ногу для опоры. Девушка на миг выскочила из-за меня и метко бросила камень, впившийся в грудь Гама. Дикарь небрежно, словно занозу, выдернул его. Из раны чуть ниже оленьей шкуры, опоясавшей его плечо, тонкой струйкой потекла кровь. Он смахнул её ладонью, облизал пальцы и снова дико засмеялся. Размазывая кровь по лохматой рыжеватой груди, по заросшему жёсткой щетиной лицу, Гам вращал дубиной над головой. - Гам убьёт лана и возьмёт Найлу! – прохрипел дикарь, то и дело прикладывая ладонь к ране и обсасывая пальцы. - Кремнёвый топор Вара, острый как лёд, срубит вонючую башку Гама так же легко, как дети отрывают головы куропаткам, - бесстрашно крикнула Найла, успевшая поднять ещё два или три камня, которых много валялось под нашими ногами. Воодушевлённый словами смелой девушки, я с воинственным кличем вскинул топор для защиты. Дубина Гама просвистела над моей головой. Я пригнулся, и людоед, промахнувшись, с глухим стуком долбанул палицей по земле, не удержался на ногах, низко наклонился. Я мгновенно воспользовался его ошибкой и в свою очередь нанёс ответный удар в не прикрытый правый бок дикаря. Он дико взревел не то от боли, не то от ярости и кинулся на меня всей громадой своего огромного тела. Плохо пришлось бы нам, но камень Найлы, брошенный ему в переносицу, в ту минуту спас нас обоих. Из глубокой раны в правом боку дикаря по волосатой ноге потекла кровь. 28

Гам схватился за разбитый нос, скорчился от мучительной боли. Грозная палица выпала из могучих рук великана. Обухом топора я ударил людоеда по затылку. Он грохнулся на колени, и я, вознамерившись добить его, снова поднял топор. Найла радостно запрыгала: - Ай е-е! Вар победил страшного Гама! - Мы вместе победили его! Я услышал близкие крики преследователей-нгумов, оглянулся, медля с ударом по всё ещё стоявшему на коленях великану. «Бежать со скалы!» - мелькнула у меня спасительная мысль, но было уже поздно. В зарослях высоких папоротников мелькали рыжеватые головы других дикарей из племени людоедов. Они спешат урвать свой кусок лакомства. Противостоять им не хватит сил. «Быть схваченным, связанным и живьём зажаренным на костре во время кровавого пиршества этих жестоких тварей?! Никогда!» Когда я повернулся и бросил взгляд на Гама, он уже успел встать с колен и, по-бычьи наклонив разбитую голову, тупо смотрел на меня. Дубина была в его левой руке. Правой нгум зажимал окровавленный бок. Людоеды уже близко. Я сдёрнул с шеи болтавшийся на ремешке тонкий кремнёвый нож и замахнулся, чтобы вонзить его в себя. Мысль о Найле остановила мою руку в этот страшный миг. «А как же она?! Что будет с ней? Что делать? Убить сначала её, а потом себя?» Раздумывать некогда. Мотая головой с мычанием раненого зубра, брызгая кровью из разбитого носа, Гам неуверенно и медленно поднял палицу. Дать ему топором между глаз не составило бы труда, но за его могучей спиной виднелись взбегающие 29

на холм дикари. Шатаясь, ещё не до конца осознав, что с ним случилось, Гам решил на сей раз не рисковать, сделал несколько шагов назад. Увидев спешащих к нему соплеменников, дикарь прорычал: - Гам съест сердце Сына Лягушки до того, как солнце скроется за горой Тау-Тау! Он овладеет Найлой… За то, что она ударила его камнем, Гам съест печень Найлы и высосет из её костей вкусный мозг… Уже совсем близко людоеды-нгумы. Они потрясают на бегу дротиками и копьями с кремнёвыми наконечниками. Я слышу их разгорячённое дыхание, вижу перекошенные злобой и алчностью рыжебородые лица. Биться с Гамом, еле держащимся на своих толстых мамонтовых ногах, чтобы прикончить его, уже нет времени. Выбора другого тоже нет, как только изо всей силы столкнуть Найлу со скалы. Я видел, как она, вскрикнув, с плеском упала в воду, как бурлящий поток подхватил и понёс её к излучине реки, туда, где песчаная коса, поросшая камышом, круто загибается к зарослям тонкого ивняка. Я отступил назад, чтобы разбежаться и прыгнуть как можно дальше вслед за девушкой, но вдруг в глазах моих сверкнула молния, рассыпавшаяся тысячами искр. Оглушающий удар сшиб меня со скалы. Я не понял, Гам треснул меня дубиной, или камень подбежавшего нгума прилетел мне в голову. Раскинув руки, я невесомой птицей полетел вниз, и всё летел, летел, летел, безудержно падая в тёмную бездну… Глава третья. Пробуждение … Я очнулся и не сразу понял, где я и что со мной. Яркий свет ослепляет глаза. 30

Какие-то люди в нежно-зелёных, цвета молодой травы одеждах, с гладкими лицами тихо переговариваются… Всё вокруг блестит и сверкает. Странные звуки звякающего металла, такие знакомые, но давно забытые, раздаются вблизи. - Виктор Алексеевич! Он просыпается! – слышу я чейто внятный, взволнованный голос. - Пульс? Давление? - В норме… - Очень хорошо… Готовьте его к отправке в реанимационное отделение… Я не понимаю, что речь обо мне… Пытаюсь привстать с жёсткого ложа, оторвать голову от клеенчатой подушки, но что-то цепко держит, не могу шевельнуть ни рукой, ни ногой. Вдруг до меня доходит, что я связан, и меня куда-то волокут или несут… Явственно ощущаю толчки от беготни и суматохи… Неужели меня поймали проклятые нгумы? Они тащат меня на костёр… Нет! Не хочу-у! Пустите меня! Я дёрнулся изо всех сил, стремясь порвать воображаемые верёвки, освободиться от пут. Пристёгнутый к лежаку каталки, я забился в тисках капроновых ремней, плотно обхвативших кисти моих рук. - Лежите спокойно, больной… Вам нельзя шевелиться… Терпите… Надо мной наклонилась красивая белокурая женщина в зеленоватой шапочке и с марлевой повязкой на лице. Помню, я тогда так и подумал: «Красивая…» «Анестезия… Операционная… Реанимация…» Я слышал эти слова, не вникая в их смысл. Орущие дикари, суетящиеся врачи, бурлящая река, горы, лес, просторы саванны, плафоны и белые стены больничной палаты – всё смешалось в моём бредовом сознании. Чья-то холодная рука касается моего воспалённого 31

лба, стирает салфеткой капельки пота. Голос над ухом такой нежный: - Ты меня слышишь, Дима? Я с тобой, мой спаситель… Где, в каком стойбище охотников на мамонтов я прежде слышал этот ласковый, сочувствующий голос? Кажется, обращаются ко мне… Но я не Дима. Я – Вар! Хранитель огня в становище племени ланов… - Ваш спаситель уже должен слышать вас, Марина… Пожелайте ему скорейшего выздоровления… Пожмите ему руку… Если ответит тем же, значит, понял вас… А это уже чужой голос. Наверно, той, с повязкой… Я не жму руку в ответ. Я не Дима… Я – Вар… - Не слышит… Он ещё не проснулся… Не волнуйтесь… Наркоз скоро пройдёт… Операция прошла успешно… Такой герой этот парень! Многих людей из огня вытащил… …Я открываю глаза. В тусклом свете настольной лампы спина дремлющего дежурного врача-реаниматора. Уронив голову на стол, женщина чутко спит. В тишине палаты мерно постукивают висящие на стене электронные часы. Моё обнажённое тело распластано на высокой койке. Оно горит нестерпимым огнём так, словно всего меня обложили раскалёнными красными углями. Веки смыкаются, видение реальности пропадает… …Я снова осознаю себя связанным по рукам и ногам. Дикари бросили меня на костёр, я чувствую дикий жар, охвативший меня, и сейчас кремнёвыми ножами они распорют мой живот, вырвут лёгкие, сердце и печень, будут жадно пожирать их, с радостью похваляясь добычей друг перед другом, измазывать себя моей кровью. Я не раз, содрогаясь, наблюдал такие жуткие оргии после удачной охоты нгумов. Теперь мне самому надлежит стать излюбленным 32

блюдом на трапезе людоедов. Они отрежут мою изжаренную голову, вырвут из неё язык, поднесут вождю нгумов. Он откусит от него, передаст другим, потом, урча и облизываясь, как лев возле убитого оленя, будет с удовольствием поглощать мозг, старательно выковыривая его лопаточной косточкой от лани. Я представил себе подробности предстоящего пиршества и забился в смертельном страхе, застонал, пытаясь закричать, но не смог издать ни единого звука. В горле першит, печёт огнём, трудно дышать. «Палка во рту! Конечно же, это палка… Они воткнули её мне рот, как волку, чтобы я, огрызаясь и сопротивляясь, не укусил кого-нибудь из них». Я хочу сжать зубы и не могу. Шевеление, сопение и возня на реанимационной койке разбудили врача. Женщина оторвала от стола сонную голову, пристально посмотрела в мою сторону, устало поднялась со стула и подошла ко мне. - Мешает трубка во рту? – участливо спросила врач. – Неопытная медсестра вводила её, гофрами оцарапала слизистую горла, - недовольно заметила она. – Сейчас уберу… Вам станет легче… Она осторожно вытянула из меня длинную, тонкостенную белую трубку, жёсткую и упругую, похожую на шланг от стиральной машины. Я глубоко вздохнул. - Найла спаслась? Ей удалось доплыть до песчаной косы? Вар должен найти её! Где Найла? – спросил я, как только обрёл способность говорить. - Какая ещё Найла? Нет здесь никакой Найлы… Вы находитесь в областной клинической больнице… Не шевелитесь… Оборвёте трубки, подключичку или стащите с себя повязки с заживляющими мазями. У вас ожоги… 33

Травмы брюшной полости и грудной клетки… Держитесь… - Девушка из племени ланов… Людоед Гам гонится за ней… Вар спасёт Найлу… Где кремнёвый топор Вара? В палату вошёл мужчина в очках, в лёгком зеленоватом одеянии хирурга, с лицом, прикрытым маской. - Ну, как он? Всё ещё бредит каменным веком? - Пока ещё не приходит в сознание, Виктор Алексеевич… Пытался немного буйствовать… - Наверно, сражался с мамонтом или бизоном… Введите ему морфин и димидрол… Пусть спит. Врачи шёпотом посовещались, и мужчина-хирург ушёл. Врач-реаниматор подошла к стеклянному шкафу, не торопясь повозилась возле него, и подошла ко мне с поднятым вверх шприцом. Укола я не почувствовал, но дикая боль во всём теле скоро начала стихать. Туман застлал глаза… «Не людоеды… Где, когда я уже видел людей в таких странных одеяниях… Что им нужно от меня? И почему я здесь? Нет костра, но всё тело в огне… А где же Найла? Надо поискать её на берегу за тем ивняком… Там отмель и нет стремнины… Найла – сильная и смелая девушка… Вар найдёт её… Надо спешить… Успеть добежать до ивовых кустов… Нгумы могут опередить Вара… Где же кремнёвый топор? Куда Вар дел свой топор?» Так думал я, проваливаясь в пустоту, в небытие… Глава четвёртая. Бегство от людоедов …Обдирая босые ноги о камни и колючие кустарники, я бегу вместе со всеми, стараясь не отставать от более сильных и выносливых воинов. Женщины, тащившие детей, старики и те, кто ослаб от ран, от голода и жажды, от длительного бега, надрывно дышат, поводят впалыми 34

животами, словно загнанные олени. Несколько дней и лунных ночей, не разбирая дороги, мы стремительно несёмся прочь от более многочисленного племени нгумов, дикарей-людоедов, безумных в своей жадной страсти живьём пожирать младенцев, разрывать зубами мягкую плоть женщин и подростков. Жилистых стариков и крепких мускулистых мужчин ненасытные нгумы запекают на раскалённых докрасна камнях и поедают, выхватывая друг у друга лучшие куски человеческого мяса. Нгумы напали на нас во время охоты на зубров. Многим нгумам проломили черепа наши палицы и каменные топоры. Многих воинов племени ланов поразили копья и дротики свирепых, волосатых дикарей. После кровопролитной схватки, в которой перевес был на стороне людоедов, рыжебородый Ма, Сын Оленя, вождь племени ланов, подал сигнал к поспешному отступлению. Спасение за рекой, бурлящей на заторах из округлых валунов-окатышей и подмытых течением деревьев. Там, утолив жажду, мы вскарабкаемся на скалу, и будем обороняться камнями, сбрасывая их на головы ненавистных врагов. - Кха-а… Кха-а! – крикнул Сын Оленя, самый сильный воин племени ланов, а потому его вождь. Густые, цвета ржаной соломы волосы Ма развеваются на бегу подобно лошадиной гриве. Огромной дубиной он тычет вверх, и все бегущие за ним люди понимают язык выразительных жестов вождя. «Скоро нас настигнет ночь… Надо успеть до темноты добежать до реки», - так без слов предупреждал вождь, ни на мгновение не останавливаясь, чтобы сделать передышку и оглядеть бегущих за ним соплеменников. Он знал, что все мчатся следом за ним, охваченные страхом. 35

Вождь не переживал за тех, кто в изнеможении упадёт, достанется на съедение людоедам, как не заботится вожак за уставшим или раненым оленем в стаде, уносящем ноги от стаи волков. Оказать помощь слабому, значит остановиться, погубить всё племя. Во время панического бегства каждый рассчитывает на себя, на свои силы. В таких смертельных испытаниях выживает сильнейший. Закон саванны знали все, никто не осудил бы храброго Ма за то, что бросил несчастного погибать. Каменистая россыпь, твёрдая и болезненно-ощутимая, сменилась болотистой почвой. Ноги вязнут в топкой жиже, покрытой пушистой зелёной травой. Если здесь настигнут нас нгумы, всем конец. С трудом вырывая ноги из трясины, оступаясь в ямы, полные отвратительно пахнущей воды, затянутой ряской, пробиваемся вперёд, торопимся поскорее выбраться из гиблого места. То здесь, то там слышны всплески тех, кто провалился в глубоком месте, с головой ушёл в застойную вонючую жижу, исчез навсегда. Редкие, отчаянные вскрики несчастных людей, не сумевших преодолеть топь. Они уже никогда не вернутся к родному очагу. Но вот болото позади… Громкий, восторженно-ликующий голос Сына Оленя возвещает, что река близко. - Ей-е-е! Ей-е-е! – кричит он. Трещит сухой валёжник под быстрыми ногами бегущих. Колючие шипы боярышника, шиповника, барбариса хлещут по разгорячённым телам. Никто не обращает внимания на такие пустяки. Воодушевлённое призывом вожака, собрав последние силы, племя устремляется сквозь берёзовую чащу и заросли можжевельника, где кто-то, запутавшись в густых переплетениях ветвей и корней, падает, чтобы уже никогда 36

не подняться. Вскрикивают дети, отставшие от матерей. Тяжёлые тучи низко нависли над землёй. Сгущая сумерки, их обагрил тусклый свет вечерней зари. Ветер гонит кучи грязно-серых облаков, доносит благоуханный аромат душистых трав. В малиново-красном зареве угасающего дня печальноунылой показалась долина у реки, куда, наконец, добежали мы и в изнеможении припали к воде. Утолив жажду, все растянулись, отдыхая, на сыром прибрежном песке. В тучах, проплывавших над рекой и лесом, ещё некоторое время мерцал розоватый свет сокрытого ими солнца. Сиреневые сумерки опустились на землю, и всё потонуло в них. Смутные тени сбившихся в кучу осиротевших людей, прибрежных кустов, шевелимых всё усиливающимся ветром, колыхались в наступившей ночи. В темноте, далеко не заходя в кусты, мы набрали хвороста, поднесли под него тлеющую кору из плетёнки, с неимоверным трудом сохранённой во время отступления. Осторожно подули на тлеющий внутри её уголёк. Маленький язычок огня коснулся сухих веток. Высокое пламя осветило людей, собравшихся вокруг костра. Огонь в плетёнке – ивовой корзинке, обмазанной глиной, выложенной внутри плоскими камешками, сберегли два молодых воина. Они сидели рядом с вождём, гордые тем, что сберегли огонь. Теперь, когда яркое пламя осветило поляну, на которой ночь застигла беглецов, было не так страшно. Дозорные с дубинами спрятались вокруг становища, вслушивались в лесные шорохи, готовые в любой миг подать сигнал опасности. И тогда каждый схватит по горящей головне и сунет её в пасть хищнику или опалит огнём волосатого нгума. Люди жались к костру, радуясь теплу и свету, мучимые голодом. Во время поспешного 37

бегства ланы не могли охотиться и добыть дичь. Особенно страдали дети. Они, как маленькие щенята, тыкались в пустые материнские груди, повизгивали, прося есть, но получив шлепок, затихали. Многие ланы сидели и стояли обнажёнными. Оленьи, волчьи, барсучьи шкуры, опоясывавшие их тела, мешали быстрому бегу. Люди побросали звериные одеяния и теперь, гонимые холодом осенней ночи, жались к огню. Переправиться через студёную бурную реку, ворочащую камни, нечего было и думать. В тревожном ожидании утра все молчали. Старый Лу, Сын Тигра, бросил хмурый взгляд на чёрное, без единой звёздочки, безлунное небо. Обмусолил во рту палец и поднял вверх, определяя направление ветра. Первобытные люди мало знали слов. Молчаливый язык жестов им был более понятен. И глядя на Лу, воздевшего руки к небу, озаряемому вспышками ещё далёких молний, ланы догадались: старик просит небо пощадить их, но ничего хорошего ждать не приходилось. Предстояла ужасная ночь на открытом всем ветрам песчаном берегу. Порывистый сильный ветер быстро гнал иссинячёрные тучи, и молнии уже блистали над рекой. В темноте, поглотившей всё вокруг, буря раскачивала деревья, гнула и ломала их с треском, выворачивала с корнями, обрушивала в воду. Ослепительные молнии озаряли нагих людей, сгрудившихся у костра, тщетно пытавшихся спасти огонь. Шквалистый ветер налетал вихрями, разметал горящие головни, засыпал огонь песком. Оглушительные раскаты грома сотрясали землю и сырой, влажный воздух над ней. Сверкавшие молнии выхватывали из мрака мятущиеся фигуры обезумевших от страха людей, закрывавших огонь ветками. Подхваченные 38

ветром красные искры улетали в темноту. Гремевший гром заглушал вой, визги и вопли перепуганных людей, ещё не умевших выражать свои чувства плачем, смехом или горестными словами. Женщины прижимали к себе детей, вцепившихся в их распущенные волосы. Старики воздевали руки к небу. Сильные, рослые мужчины сжимали в руках увесистые палицы, утыканные острыми камнями, и длинные, толстые палки с обожжёнными для крепости концами, готовые отразить нападение льва, тигра, медведя, волков и других хищников. По опыту, передаваемому из поколения в поколение, они знали, что людоеды не отважатся нападать в такую грозу, но зверям ненастная погода благоприятна для охоты. Два молодых воина своими телами прикрывали плетёнку с тускло мерцавшим в ней угольком – последней надеждой племени спасти огонь. Хлынул ливень. Он не прекращался всю ночь и лишь утром ослабел, заморосил затяжным дождём. Река уже не бурлила на камнях. Она вспучилась и шумно несла воды куда-то в неведомые края. Потоки мутной дождевой воды размыли костёр, потушили тлеющую кору в размокшей корзинке. Дать уголькам пищу, подкормить веточками и мхом, не было никакой возможности. Всё вокруг раскисло в грязи, промокло, нигде не найти сухой травинки, чтобы поднести её к затухающим кусочкам коры в плетёнке. И вот они угасли совсем. С утратой огня племени грозила верная гибель от голода, от холодов приближающейся зимы, от людоедов, которые вот-вот огласят долину торжествующим воинственным кличем. Перебраться через половодье широко разлившейся реки было невозможно. Остаться здесь – погибнуть. 39

Несчастье, так неожиданно обрушившееся на миролюбивое племя ланов, повергло всех в уныние. Старый Лу, Сын Тигра, наломал молодых побегов клёна, оборвал с них листья, разложил на кучки. Самые длинные и тонкие палки – мужчины, воины. Средние – женщины. Более короткие побеги – старики, старухи. Самые маленькие – дети. Лу окинул подслеповатым взглядом измождённых голодом соплеменников, уцелевших после битвы и панического бегства. Каждому человеку соответствовала определённая кленовая ветка. Так Сын Тигра вёл подсчёт людям. Меньше всего оказалось коротких палок, обозначавших стариков. Чуть больше была кучка самых маленьких палок. Веток мужчин и женщин набралось столько же, сколько пальцев на руках и ногах. Кого и сколько человек потеряло племя во время схватки с людоедами и бегства от них, Лу не мог бы сказать, но ещё вчера в таких кучках длинных веток было намного больше, и он мог ещё раз примеривать их к пальцам. Вождь Ма угрюмо наблюдал за действиями седого, длинноволосого старика. По количеству веток он понял, каким слабым стало племя. Голубые глаза Ма выражали отчаяние. Заросшее рыжеватой щетиной лицо выглядело усталым и озабоченным. Чуть выше локтя на его правой руке кровоточила рана, полученная в стычке с дикарямингумами. Бессильная ярость овладела им. Вождь в исступлении потряс палицей. Глухой рык вырвался из его гортани, тотчас подхваченный другими воинами, ощетинившимися копьями. Измазанные болотной грязью люди, с прилипшей к их телам ряской, измученные дневным бегством и бессонной ночью, теснились вокруг мужественного, сильного вождя. 40

Их суровые, хмурые взгляды, обращённые к лесу, коварно скрывавшему врагов, к жестокому небу, лишившему племя огня, отражали звериную злобу. У большинства из них по загорелой, обветренной коже струилась кровь из ран, полученных в схватках с людоедами, в колючих дебрях непролазной лесной чащи. Мускулистые, длинные руки ланов, обросшие густыми волосами, сжимали копья и палицы. Готовые снова драться, ланы походили на огрызающихся затравленных хищников, загнанных в угол. Массивные головы, низкие лбы, тяжёлые челюсти, низко посаженные глаза, скрежет выпяченных зубов придавали первобытным людям сходство с неистовыми в своей лютости волками. Оскалив клыки, эти звери никогда не сдаются без боя, бьются до последнего вздоха. Потери воинов, женщин и детей, лишение привычных мест обитания, утрата огня, голод и отсутствие шкур, чтобы прикрыть тело, укротили гордость своенравного Сына Тигра. Не полагаясь на силу своих мощных мускулов, он искал спасение в мудром совете. - Что хочет делать Вар? – подошёл ко мне Ма, опираясь на палицу. После давней схватки с мамонтом, повредившим ему ногу, вождь заметно хромал от раны, и болезненная гримаса искажала его бородатое лицо. Голубые глаза Сына Оленя не выражали доброты или нежности. Человеческие чувства не ведомы были первобытным людям, но когда не было охоты или битвы с чужими племенами, в глазах Сына Оленя звериная ярость сменялась на живой блеск, хорошо знакомый всем ланам. Дети безбоязненно подбегали к нему за угощениями, и Ма отрезал каждому по кусочку сырой печени. В ожидании ответа Ма пристально смотрит на меня. - Вар думает уйти вместе с рекой… Пусть все идут в лес за обломками упавших деревьев… На них ланы уплывут 41

отсюда… Скоро нгумы будут здесь… Надо поторопиться… Сильный, кряжистый, крепкий, как дуб, отец большинства детей в племени, вождь положил мне на плечо свою могучую руку. - Вар думает как Ма… Он знаками распорядился готовить лесины для самосплава вниз по течению. Ланы с предосторожностями вошли в лес, ожидая в любой момент нападения зверей или людоедов. Затрещали сучья. Люди волоком тащили к реке толстые валёжины, стволы разбившихся при падении старых берёз, сухие выворотни. Когда каждый лан приготовил для себя плавсредство. Ма поднял толстый обломыш кедра, столкнул его в реку и первым вошёл в холодную воду. Течение подхватило храброго вождя, и лишь одна его косматая голова виднелась за бревном, за которое цепко держались руки. Приученное к осторожности племя молчаливо и послушно последовало за вожаком. Голопузые дети терпеливо лежали поверх мокрых стволов, ухватившись за торчащие сучья. Матери плыли, поддерживая самых маленьких. Брёвна крутились, малыши скатывались с них в воду без единого звука. Женщины подплывали к ним, подныривали, подсаживали детей к себе на спину. Уцепившись за волосы, за шею матери, малыши продолжали плыть вместе со всеми. Я сплавлялся, подмяв под себя сучковатую ель с торчащими во все стороны корявыми ветвями, не чувствуя холода. Напротив, вода в реке казалась нестерпимо горячей. Странное чувство владеет мной в этот пасмурный день, словно всё это уже было со мной… Что плыл я по этой реке в лодке, но тогда на мне был какой-то заплечный 42

мешок с ремнями и пряжками, а в лодке лежала тяжёлая, крепкая палка, чёрная и блестящая… Скалистая гора на левом берегу, к которому пристало бревно плывущего с ним Ма, тоже знакома мне… Помнится, из той увесистой палки, грохочущей громом, я убил медведя… Вон под тем обломанным старым кедром была его берлога… Он разодрал мне живот… Наверно, это было во сне… Там, где Сын Оленя выходит на песчаную отмель, был наш костёр… Мы варили уху… Что это такое? Суп из рыбы? Вот удивятся ланы, когда я угощу их варёной рыбой! А в чём я буду варить её? Да… Терпеть горячую воду уже нет сил. Хорошо, что Ма решил пристать к берегу здесь… Выволакиваю на сушу свою ель. Один за другим выходят на берег ланы. Они дрожат от холода, и только одному мне очень жарко. Голодные люди, лишённые огня, понуро бродят по берегу. Женщины вновь по колена вошли в воду в поисках раков, улиток, лягушек, всяких жуков и моллюсков. Дети нарвали широких листьев папоротника, свернули из них кульки и отправились в прибрежный лес собирать грибы и ягоды. Мужчины, вооружившись камнями, палками, дубинами и каменными топорами, ушли в близлежащие кустарники, надеясь добыть сусликов, сурков, зайцев, ежей, а если повезёт, то и метнуть дротики в более крупную дичь. Был полдень, сквозь листву влажного воздуха западная сторона посветлевшего неба засияла нежноголубым светом, предвещая благодатный тёплый день, но это не радовало ланов. Впереди была ночь. Какой она будет? Опять полной тревог и опасностей? Ведь у них нет спасительного огня. А скоро снежные метели и морозы…. И где укрыться им? Нет ни пещеры, ни тёплых шкур… Огонь, столько зим бережно хранимый племенем, так 43

неожиданно умер. Его убил дождь. Старый Лу помнит, как хранил огонь его отец. По преданию, передаваемому в нескольких словах и жестах, огонь явился с неба, ударил молнией в липу и поджёг её. Люди, много зим прожившие без его живительной силы, обрели огонь от того горящего дерева и старательно охраняли его. Много раз чужие племена хотели захватить огонь ланов, но они храбро сражались за него. И вот теперь небо, давшее огонь, залило его водою, забрало навсегда. Горе, несчастье обрушилось на племя. Ланы даже ни разу не вспомнили о соплеменниках, погибших во время бегства от людоедов. Им незнакомо было чувство жалости к близким. Они жили заботами сегодняшнего дня и страхами будущего. Прошлое никак не волновало их. Огонь! Как они теперь без него?! Приятно идти босыми ногами по гладкому и влажному, отполированному речными волнами, песку. Я иду к глинистому обрыву, нависшему корневищами над отмелью. Я знаю, что буду сейчас делать, и это меня никак не удивляет. Людям нужен огонь, надо разжечь костёр. Привычное дело для таёжника, каковым я представлял себя. Для начала заготовить хворост… Под висячей шапкой дёрна нашлось немало сухих смолистых веток. Я сложил их в большую кучу, подложил под неё завитки бересты от берёзы, сосновую кору. Остаётся поднести спичку… Или зажигалку… Но где же они? Ах, да… Я в каменном веке… Нужно найти способ, как добыть огонь… Высечь искру… Ну, конечно… Об этом много написано в учебниках истории о первобытных людях… Я поднял с земли два небольших камня, подержал их в руках, взвешивая, примеряясь для удара один о другой, и 44

поразмыслив, отбрасываю в сторону. Нет, это не то, что нужно… Это не кремни и не железный колчедан… Это обычные куски гранита… Память подсказывала мне, что когда-то… Не помню, где и почему я уже пытался высечь огонь из камня… Бесполезное занятие… У меня тогда ничего не получилось… А вот сухие щепки и палочки… Если хорошо и долго тереть одна о другую и подуть на них… Два молодых воина, не сохранившие этой ночью огонь в плетёнке, с печальными лицами наблюдали за тем, как я деловито и спокойно готовлю пищу для огня, место для которого я привычно, подсказанным мне чутьём бывалого таёжника, устроил между отвесной стеной скалы и огромным камнем. Они с молчаливым любопытством взирали на мои приготовления развести огонь, что я и делал с полной уверенностью, как если бы у меня в кармане были спецназовские спички или зажигалка. С пучком сухого мха, добытого под нависшим над землёй обрывом, я остановился как вкопанный… Какие карманы?! Какие спички?! Какая зажигалка?! Я же сплю… Я в каменном веке… И эти нагие люди, и река, и костёр, которым занят я – это всё снится мне… Или нет? Река явственно шумит… И молодые воины смотрят на меня широко открытыми глазами. В них испуг и удивление. - Что делает Вар? – спрашивает один из них. - Вар потерял память… Вар думает, у него есть огонь, качая головой, ответил другой. - Сын Тигра говорит, Вар мудрый лан… - Старый Лу всегда знает, что говорит… Вар сложил большую кучу хвороста… Где Вар возьмёт огонь? Я не обращаю внимания на разглагольствования 45

молодых ланов. Усаживаюсь на ель, на которой приплыл сюда, и быстро-быстро начинаю тереть щепка о щепку, с силой прижимая одну к другой. Прошло совсем немного времени, от щепок потянуло дымком, они чуть обуглились, а кончик верхней покраснел. Я поднёс к нему сухой мох и осторожно подул. Травинки вспыхнули, и я, прикрывая дрожащий огонёк ладонью, чтобы не загасил ветерок, подложил его под смолистые сосновые ветки. Они занялись весёлым пламенем, и мне опять стало так горячо, что я отошёл от костра, но жар его продолжал жечь тело, опаляя меня. Я не мог больше терпеть и, разбежавшись, бросился в реку. Но вода в ней клокотала кипятком… Я в ужасе выскочил из горячей воды и вернулся к ярко пылавшему костру. Вокруг него уже собрались многие ланы. Они бурно выражали свой восторг дикими криками, ужимками, веселыми кривляньями. Два молодых воина, не находя слов, тёрли палки, показывая, как Вар добыл огонь из дерева. Их удивлению не было предела. Человек, впервые увидевший телевизор или сотовый телефон, удивлялся намного меньше этих ополоумевших от радости людей. «Как мало надо человеку для счастья», - подумалось мне… Где-то я уже слышал такое, но мысль о кипятке, обдавшем тело, уже заняла меня всего. И опять я знал, что надо делать. Картины чего-то давно виденного во сне вставали в моей памяти… А может, не во сне, а в далёком детстве? Впрочем, меня совершенно не интересовало, почему я знал то, чем вскоре занялся с той же уверенностью, с какой развёл костёр. Я нарыл глины под обрывом, выкопал на берегу, рядом с рекой, ямку, сложил в неё глину, размешал и вылепил из неё нечто, похожее на горшок. 46

Ланы, затаив дыхание, следили за мной. Охотники уже возвратились из лесу. Они добыли куропатку и оленёнка. Дети принесли свёртки с ягодами и грибами. Рты их были черны, красны от малины, брусники, черники, смородины. Женщинам удалось проткнуть дротиками двух больших щук, гревшихся на мелководье Ужин обещал быть обильным и сытным. Сын Оленя, удивлённый больше всех пылавшим костром и выразительными жестами соплеменников, объяснявших, как Вар заставил огонь выйти из дерева, склонив голову набок, недоверчиво и боязливо смотрел на меня, как на необъяснимое чудо. - Вар взял огонь из дерева, - говорили ему. - Огонь был в дереве… Вар достал его из щепки… Нет… Всё увиденное было выше понимания Ма… - Вар пришёл с неба, - сказал старый Лу, - он сын его… И все ланы согласились с ниВсе взрослые ланы научились трением сухих палок добывать огонь. Племени больше не угрожала гибель огня. Скоро они забыли, кто научил их этому искусству, но ещё многие века плетёнка с углями служила им для быстрого разжигания костра. Сказал ли старый Лу правду, утверждая, что я пришёл с неба… Может, это и так… Сам я не знаю, откуда я здесь, почему и зачем? Где я был до этого? Я помню лишь, как бежали мы, сломя голову, от людоедов… Мой горшок подсох. Я сунул его в самый жар, огрёб раскалёнными углями. От глины пошёл пар. Ланы не отрывали глаз от меня. Люди цокали языками, переглядывались, тихо переговаривались. Так, почти не дыша, смотрят на руки мастера, под кистью или под резцом которого рождается шедевр. 47

Ланы недоумевали: - Вар зарыл глиняную корзинку в угли… Зачем? Обожжённый горшок я палкой выковырнул из красных углей, чувствуя, как жжёт и печёт всё моё тело. Дал изделию остыть, а потом взял его, подошёл к реке, зачерпнул в него воды, принёс и поставил на те же угли. Вода в нём почти тотчас закипела. Я бросил в неё кусок мяса от оленёнка, приправил вымытыми в реке грибами, диким луком и щавелем. Мясо скоро сварилось. Горшок исходил паром, распространяя благоуханный аромат. Я оттащил горшок от костра, остудил бульон и дал отхлебнуть вождю. Ма глотнул, округлил голубые глаза, не в состоянии словами выразить восхищение, передал горшок другим воинам. И все испили из него с видимым удовольствием. Старый Лу глубокомысленно произнёс: - Вар пришёл с неба. У ланов всегда будут огонь и пища. Да… Может так… Нет мне радости от похвалы старого Лу. Всё моё тело горит адским огнём. Глава пятая. Вар приносит радость Тихая, тёплая ночь на берегу полноводной реки под защитой огня… Яркое пламя костра незримой, но могучей силой отгоняет свирепых хищников от становища ланов. Рыщут вокруг в непроглядной темноте ночи злые волки, бродят свирепые тигры, медведи и леопарды, но не сунутся они сюда. Не посмеют приблизиться к освещённому становищу и двуногие враги. Обжигающие красные языки больно 48

лижут и хватают острыми невидимыми зубами каждого, кто приближается к нему. Огонь – спаситель ланов, но когда пожирает траву саванны или вековые деревья леса, он становится опаснее людоедов-нгумов. Огонь накаляет камни, помогает раскалывать их для нужд племени, согревает холодными ночами. На горячих углях можно запекать мясо, коптить и высушивать его в горячем дыму. На огне можно кипятить воду в горшках, вылепленных мудрым Варом, и бросать в неё мясо, грибы, ягоды, душистые травы. Раскалённые угли обжигают глиняные свистульки и фигурки зверей, птиц и рыб, наделанных из мягкой глины умелыми руками Вара. «Этот слабый воин с белой кожей и короткими волосами приносит ланам радость». Так думали взрослые ланы, сидящие вокруг костра и поедающие сочное мясо, запивая его вкусным, жирным бульоном. Никто, однако, не задумывался над тем, когда пришёл к ним с неба этот разумный человек, равно как не озадачится табун диких лошадей не весть откуда прибившимся к нему жеребёнком. Насытившись, некоторые ланы улеглись спать на подстилки из трав и веток. Другие обжигали в огне толстые Так думали взрослые ланы, сидящие вокруг костра и поедающие сочное мясо, запивая его вкусным, жирным бульоном. Никто, однако, не задумывался над тем, когда пришёл к ним с неба этот разумный человек, равно как не озадачится табун диких лошадей не весть откуда прибившимся к нему жеребёнком. Насытившись, некоторые ланы улеглись спать на подстилки из трав и веток. Другие обжигали в огне толстые палки, делали их острее, готовились к предстоящей охоте. Женщины острыми каменными скребками соскабливали со 49

шкуры оленёнка оставшийся на ней жир и то, что удавалось наскрести, отправляли в рот. И только неугомонные дети, не желая спать, с криками носиливокруг костра. Неясные их тени плясали на отвесной каменной стене базальтовой скалы, нависшей над песчаным берегом. Ребятня скакала, прыгала, кричала, боролась, изображала из себя зверей и охотников. Старый Лу блеклыми слезящимися глазами смотрит на огонь, думает. Морщинистые грязные ступни натруженных ног он зарыл в горячую золу подле себя, греет. Много жил он, много видел, но не знал, что огонь прячется в сухих сосновых ветках и смолистых щепках. Вар заставил выйти огонь из дерева и зажечь мох. Если храбрый и сильный Ма погибнет на охоте или в битве с людоедами, Вар станет вождём племени ланов. Вар не может поднять палицу Ма, размозжить лобатую башку медведю и бегать быстрее лани, но Вар мудр как парящий в небе орёл, хитёр как лис. Вар добыл огонь и спас племя. Он лепит корзинки, из которых не вытекает вода. Вар называет их горшками. Вар делает для забавы детям глиняные фигурки всяких зверей, лошадей, птиц. Вар называет их игрушками. Они понравились не только детям, но и взрослым. Особенно, женщинам. У всех ланов болтаются на шее украшения из обожжённой глины. Вар называет их амулетами. Племени хорошо рядом с Варом. Он ещё молод, но Сын Оленя скоро станет старым как Лу. Вар будет вождём ланов. Вар приносит им радость… - Вар пришёл с неба… Он сын его… Вар знает тайну огня, - после долгих раздумий произнёс Лу, вынимая ноги из остывшей золы. Он почесал ступни корявыми надломленными ногтями, зевнул и головнёй подгрёб ближе к себе ещё горячей золы. Сын Оленя сидит напротив Лу и как многие другие 50

неотрывно смотрит на огонь. В одной руке он держит кленовый прут с насаженным на него куском оленьей грудинки, другой ворошит угли. Глядеть, как ненасытный огонь пожирает хворост, никогда не скучно. Гудящее пламя завораживает, очаровывает необъяснимой притягательной силой, прекрасной и страшной, живительной и смертельной одновременно. Ма знает, что огонь костра, если его не кормить, зачахнет и погибнет, но если его накормить вволю и не следить за ним, он побежит и дальше по сухой траве, разбросает искры и тогда он превратится в огромный лесной пожар. Ма знает, что огонь костра легко убить, затоптать, залить водой. Если не дать ему пищи, он умрёт. Но от огня в саванне бегут даже мамонты. И ничто не может остановить огонь, всё пожирающий на своём пути. Ма был ещё мальчишкой, но помнит пожар в саванне, который не победила даже река. Горящие листья, подхваченные ветром, перелетали через неё, разносились по лесу на другом берегу. Быстроногим зайцем, без оглядки, нёсся маленький Ма вместе со всем племенем, убегавшим всё дальше и дальше от огня, охватившего их полукругом. Спасаясь от лесного пожара, обезумевшие от страха люди наступали на горящие головни и листья, не чувствуя боли от ожогов, задыхаясь в дыму, стремглав неслись к светлеющему вдали горизонту. В том паническом отступлении от настигавшего их огня будущий вождь племени ланов потерял мать. Бушующее пламя и дым поглотили её. Ма не плакал, потому что не умел рыданиями выражать боль и страдания. Тихо, чтобы не получить затрещину от взрослых, он жалобно скулил, забившись в углу пещеры под кучу листьев. 51

Крохотный огонёк в плетёнке умер под проливным дождём, не получив пищи, но опять жив. Он родился из сухой сосновой щепки, потёртой мудрым Ва. Этот слабый воин с гладкой, как у лягушки, кожей, стал хранителем огня. У ланов всегда будет огонь. Им нечего бояться острых зубов, когтистых лап зверей и дротиков людоедов. Ма держит грудинку оленёнка над кучей раскалённых углей. Дразнящий запах жареного мяса щекочет ему ноздри. Капли стекающего жира вспыхивают, шкварчат, возбуждают аппетит. Грудинка зарумянивается, покрывается хрустящей корочкой. Сын Оленя откусывает от неё и протягивает мясо мне. Ропот одобрения поступком вождя слышится впереди за пламенем и за моей спиной. Я страшно голоден и с нетерпением вонзаю зубы в нежную мякоть, пахнущую дымком. Я отрываю зубами, сколько могу, и передаю грудинку старому Лу. И опять слышу одобрительное бормотание косматых, бородатых, волосатых охотников. Я довольствуюсь пучком дикого лука, который запиваю душистым настоем из трав. Близость костра становится невыносимой… Жар его усиливается. Я встаю и отхожу в темноту, в прохладу, но здесь меня знобит, тело покалывают иголки. Сражённый дремотой и усталостью, я валюсь на влажный песок, показавшийся мне нестерпимо горячим. «Наверно нагрелся солнцем… Хорошо бы сейчас упасть в холодный снег», подумал я, ворочаясь с боку на бок, и погружаясь в тревожный сон… …Пушистая, ослепительно белая снежная пороша тает под моим разгорячённым телом. Я лежу на опушке заиндевевшего ельника, зеленеющего за поворотом студёной реки… Лодка синеет крашеным бортом на песчаном берегу… 52

Высокий холм темнеет скалистым утёсом… В корнях старого, ободранного когтями, обломанного бурями кедра, разрытая берлога… У меня распорот живот… Болит грудь… Вата клочьями торчит из разодранной куртки. Ягоды калины алеют на притоптанном снегу. Почему такие крупные? Нет… Это не калина… Это пятна моей крови из раны на животе… Они растекаются подо мной липкой лужицей… В двух шагах от меня чёрная туша медведя… Вспоминаю, как ударил медведя каменным топором по носу… Он взревел, бросился на меня, цапнул лапой… …Где Ма? Где остальные охотники? Бросили меня… - Никто не бросил тебя… Держись, Дима… Сейчас отнесём тебя в лодку… Моё ружьё дало осечку… Пока перезаряжал, белогрудый мишка успел хватануть тебя… Да вот Никита, молодец, добил его, - слышу чей-то знакомый потусторонний голос. - Дима, ты слышишь меня? Очнись, Дима! - Вар ударил медведя каменным топором по ноздрям… - Какой Вар? Всё шутишь? Нельзя самому снаряжать патроны… Не доверился заводским, и вот результат… - Как он, Павел Петрович? Перевяжите его, а я займусь носилками… Доплывём до деревни, а там на машине в город увезём, в больницу… Лишь бы успеть довезти… Голоса чужие, а как будто знакомые, слышу их откудато издалека. Не пойму, сплю или вправду медведь ранил меня… Как больно в животе и в груди… Огнём печёт спину… - Что с медведем делать, Павел Петрович? Пропадёт ведь мясо… Жалко бросать… Шкура сопреет… Вороны, сойки расклюют, колонки и мыши погрызут… Такая невезуха… И надо же было такому случиться! - Когда снимать её и потрошить зверя? Надо спасать 53

Димку… Руби, Никита, вон те две сосенки… Верёвками обвяжи… Брезент набрось… Дотащим Димку до лодки, а там вся надежда на мотор… Лишь бы не заглох… - Где кремнёвый топор? Вар убил двух людоедовнгумов и взял их топор… Вар победил Гама… - Всё чудишь? Это хорошо… Юмор помогает выстоять в трудную минуту, преодолеть боль… - Хороший топор… Крепко насажен на палку… Пусть ланы найдут кремнёвый топор Вара… - Ты что несёшь, Дима? Не узнаёшь меня? Я – капитан буксира Малахов… Мы на охоте в уссурийской тайге… Ты выстрелил в гималайского медведя, когда он выскочил из берлоги… Не надо было так близко подходить к ней… Моя двустволка дала осечку… Прости, что так вышло… - Найла… Что с ней? Она спаслась? - Не пойму… Про кого ты? Про нашу судовую собачонку, что ли? Так её Найдой кличут… На «Алмазе» она гавкает… С этой дворняжкой только на медведя ходить… - Оставьте его, Павел Петрович… Бредит он… Не в себе… Много крови потерял… Поспешать надо… Меня тащат, спотыкаются какие-то люди в полушубках, в ондатровых шапках. От их разгорячённых, потных лиц валит пар. Мне тоже горячо. Хочу подняться, повернуться, нет мочи терпеть горячие угли под спиной. Не могу шевельнуть ни рукой, ни ногой… Они, что, связали меня? Нгумы несут меня? Смутно вижу человека впереди, словно в тумане плывут, качаются неразличимые деревья… - Проклятые людоеды! Развяжите Вара! Не хочу… - Виктор Алексеевич! Кажется, глюки у него проходят… Просит развязать… - Пожалеешь, душечка, не вылечишь… Посрывает с себя все повязки… Поставьте ему капельницу с глюкозой… 54

Опять озабоченные голоса, блеск никелированных банок, сверканье ламп, звяканье пинцетов, мелькание зеленоватых рубах, суетливая возня… Приподнимаю тяжёлые веки и сквозь прищуренные глаза вижу то, что слышу. «Операционная», - соображаю я, но всё происходящее в ней и со мной меня странным образом не касается. Вроде бы это не я, а кто-то другой лежит и молча наблюдает за тем, что делается здесь. Я всё ещё под впечатлением только что виденной мною сцены из медвежьей охоты и, закрыв глаза, усилием воли пытаюсь вспомнить все подробности, понять, сон то было или явь. Мысли, возникающие в затухающем сознании, неясны… «Да, конечно, всё так и было, - думаю я, - чувствуя, как огонь припекает мне тело… Медведь напал на ланов… Я ударил его каменным топором… И капли крови на снегу как ягоды алой калины… Но где мой топор? Они нашли его? А Найла? Ей удалось доплыть до тех ивовых кустов?» …Я проснулся утром на берегу… Скала надо мной… Всё так же шумит река. Огонь костра, багровый в сумерках, побледнел при дневном свете. Два воина с длинными волосами, подвязанными на затылке ремешком, возятся у костра, подкармливают его мелкими ветками сосны. Дети лазают по мелководью, ловят раков и съедобных моллюсков. Женщины и мужчины ушли в лес добывать пищу. «Деревянные палки с обугленными концами и кремнёвые копья ланы не могут метнуть далеко, подумалось мне. – Вар сделает лук и стрелы». Каменным топором я срубил тонкий ствол черёмухи, содрал с него пахучую кожицу, изогнул в дугу и концы стянул оленьей жилой. Стрелу изготовил из сухой и прямой 55

ветки молодого клёна, один конец которой расщепил, вставил в него тонкую пластинку кремня и крепко обвязал шнурком, свитым из конопляной пакли. Я не задумывался над тем, почему знаю и умею, как сделать лук. Сделал и всё, как прежде добыл огонь. Я взял своё новое оружие и отправился в лес. Дичь долго искать не пришлось. Зайцы, куропатки, сурки, кролики, куропатки, рябчики в изобилии водились здесь. Никем не пуганные, они выпрыгивали, выпархивали из-под ног, но подпускали не ближе двух-трёх десятков шагов, потом убегали или взлетали. Так что попасть в них брошенным копьём или камнем всегда было не просто. Осторожно приближаясь к зверькам и птицам, я настрелял их столько, что с трудом смог унести. Возвратившиеся вечером из лесу охотники с небогатой добычей – молодой ланью и куропаткой, были изумлены не меньше, чем при виде разожжённого мною костра трением щепок. Не умея объяснить радость словами, они восторженно визжали, прыжками выражали свои эмоции. Хватали за уши битых зайцев, поднимали за крылья куропаток с криками: - Э-хе-е! Э-хе-е! - Вар дарит ланам радость, - повторял старый Лу, принимаясь за разделку тушек. Ребятишки крутились возле него. Старик баловал их сырыми потрошками. Но ещё больше удивления у ланов вызвало моё невиданное оружие. Они боязливо трогали лук, а Сын Оленя попытался просунуть голову между согнутой палкой и тетивой. Женщины, принесшие полные корзины спелых ягод, тоже не скрывали восхищения. Они не могли взять в толк, каким образом этой согнутой палкой я мог добыть столько дичи. 56

Наконец, чтобы успокоить всех и удовлетворить их нетерпеливое любопытство, я взял стрелу, отошёл подальше, натянул лук, прицелился и выстрелил в лежавшую у костра тушку лани. Стрела мгновенно пронзила её насквозь. На минуту воцарилось молчание онемевших от испуга людей. Поражённые необыкновенным зрелищем, они с трепетом взирали на только что свершившееся на их глазах чудо. Убедившись в простоте изготовления, многие с воплями кинулись в лес, где затрещали ветки черёмух и клёна. Взрослые, женщины, дети выламывали палки, сгибали их, стягивали полосками кожи, оленьими жилами или витыми верёвочками из конопляных волокон. Хуже обстояло дело со стрелами. Не всем достало тонких кремнёвых пластинок. Их отдали самым лучшим воинам. Остальные подбирали у реки мелкие камни, разбивали их, откалывали от них острые осколки и приматывали к тонким и ровным палкам. Долго не могли уснуть в тот поздний вечер взбудораженные ланы. Даже куски горячего мяса и жирный, наваристый бульон в глиняных горшках не могли остановить их безудержного веселья. - Людоеды не страшны ланам! – потрясал Сын Оленя самым большим луком. - У ланов всегда будет много мяса, - говорил старый Лу, выбирая для стрелы камень поострее. – Мудрый Вар приносит радость… Все последующие дни проходили в изготовлении луков, наконечников к стрелам, в стрельбе по шкуркам зайцев, набитым травой. Этому увлекательному занятию предавались все. Теперь почти каждый охотник возвращался из лесу с добычей. Мягкие оленьи, волчьи, рысьи, лисьи шкуры прикрывали тела женщин, детей, 57

мужчин. Никто не голодал. Опавшие листья с деревьев, пожухлые травы, улетавшие на юг стаи птиц напоминали о приближении зимы. Нужно было готовиться к предстоящим вьюгам, метелям и жестоким морозам. И однажды вождь Ма, Сын Оленя, сказал: - Ланы пойдут в горы. Там они найдут пещеру, разведут в ней огонь и будут жить до весны. Когда растает снег, ланы снова придут сюда. Что думает Сын Тигра? - Пусть скажет слово Сын Неба мудрый Вар, уклончиво ответил старый Лу. – Если ланы не отыщут пещеру, что тогда? Здесь много дичи. Найдут ли они её в горах? - Да, пусть скажет слово Сын Неба! – закричали женщины, которым так не хотелось покидать мирное, спокойное становище. - Говори, Вар! – обратился ко мне вождь. Мне тоже не хотелось уходить из этих благодатных мест, изобилующих дичью, рыбой, ягодами, орехами, грибами, красной глиной и твёрдыми камнями. - Вар не хочет уходить от скалы, от реки… Охотники одобрительно зашумели. - Сын Неба умрёт здесь от холода… - Нет, вождь… Вар сделает пещеру здесь… Из глины… Сын Оленя, старый Лу, толстый Ром, Сын Кабана и другие воины переглянулись, вперились в меня долгим вопрошающим взглядом. Мой ответ удивлял и пугал их. Что задумал мудрый Вар, Сын Неба? Если он останется здесь, плохо без него придётся ланам. - Пусть Сын Оленя даст Вару на один день столько воинов, сколько пальце на двух руках… Я поднял обе руки с растопыренными пальцами. - Вар сделает глиняную пещеру, - сказал я. 58

Вождь кивнул головой в знак согласия. Мы принялись за работу, лишь только первые проблески утреннего света пробились сквозь густые, но уже голые ветви деревьев. По моему указанию несколько сильных юношей начали рыть продолговатую яму на опушке ельника. Два воина таскали от скалы плоские камни и сваливали возле ямы. С остальными охотниками я отправился в лес. Кремнёвыми топорами, сбросив с себя одеяния из шкур, мы свалили десятка два сосенок, обрубили на них сучья и притащили к яме, уже достаточно глубокой, но не очень просторной. Поразмыслив, я решил расширить её шагов на пять-шесть в длину и шага на четыре в ширину. К сожалению, день уже заканчивался, осенью рано темнеет, а до окончания работы было ещё далеко. Вернувшийся с охоты Сын Оленя, подстреливший из лука косулю, кажется, понял, что я задумал. - Пусть Сын Неба делает пещеру столько лун, сколько надо. Ма даст ему ещё воинов, - сказал вождь. Весь следующий день прошёл в рытье ямы костяными лопатками от съеденных оленей. Землю и глину выносили наверх в ивовых корзинах. Но вот яма готова глубиной в рост человека. Мы выровняли в ней стены, утоптали пол. Сосновыми стволами, очищенными от коры, накрыли сверху. В середине крыши, утеплённой ветвями, присыпанными землёй, оставили дыру для дыма. Ланы, охотно выполнявшие эту изнурительную работу, торжествовали никак не меньше далёких потомков, возводивших дворцы и храмы. С затаённым дыханием следили они за каждым моим движением, готовые подать нужный камень, скребок или большой горшок с разведённой в нём глиной. 59

Я строил очаг, главное, что должно быть в доме. Под дырой в крыше сложил в круг камни, щели между ними замазал вязкой глиной. Внутри камней оставалось пустое пространство, которое я заполнил дровами. Пол в землянке я застелил звериными шкурами. Одна из них, самая большая, снятая с матёрого волка, прикрывала вход в жилище. Ланы с нетерпением ждали, что будет дальше. Применительно к потомкам можно сказать, что их современники с таким же нетерпением наблюдали за первым полётом на воздушном шаре братьев Монгольфье. «Полетят – не полетят?!» - бились об заклад обыватели. По лесенке я выбрался наружу и вернулся с охапкой сухого мха. Один из воинов понял, что требуется, стремглав выскочил из землянки, принёс горящую головню и с радостно сияющими глазами подал её мне. Я поднёс огонь к кучке хвороста, сухой мох тотчас вспыхнул, и яркое пламя осветило мрачное подземелье. Белесый дым потянулся через дыру, столбом поднялся над земляной крышей. - Э-хе-е! Э-хе-е! Сын Неба сделал глиняную пещеру! – закричали, запрыгали мои старательные помощники. В жилище набралось столько людей, что негде было ступить. Все, как зачарованные смотрели на новое чудо мудрого Вара. В землянке было светло от огня в очаге, и с каждой минутой становилось теплее. От сырых стен, от камней, обмазанных глиной, шёл пар, дым ел глаза, но это неудобство, столь привычное первобытному человеку, ни коим образом не умаляло достоинств нового жилья. Сын Оленя с восхищением осмотрел землянку, нашёл её вполне подходящей, прикидывая, сколько людей она может вместить. - Ланы ещё будут делать такие пещеры, 60

повелительным тоном сказал вождь. …Река подёрнулась тонким ледком. Десятка полтора земляных хижин чернели на поляне бугорками свежей земли, припорошенные первым снегом. Над ними вились дымы становища ланов. - Вар, Сын Неба, принёс радость ланам, - промолвил старый Лу, подвигая ноги к очагу. – Что ещё сделает Вар? - Вар хочет огородить пещеры ланов острыми кольями, заплести их ивовыми ветвями, - ответил я. Высокая изгородь, послужившая укреплением, была сделана. Племени не страшны стали ни хищные звери, ни людоеды, ни холод. Началась долгая зима. Ударили морозы, завыли вьюги, метели укрыли становище первобытных людей. Чтобы пережить зиму, нужны были запасы мяса. Следы охотников, уходящих в лес за добычей, протянулись в глубоких сугробах. Сизые дымы не угасающих ни днём, ни ночью очагов, вились над заметёнными снегом земляными хижинами. Глава шестая. Большая охота Я откинул полог из волчьей шкуры, прикрывавший вход в землянку, и выбрался наверх. Светало… Сквозь плотную завесу слоистых облаков пробивались скупые лучи утреннего солнца. Вот они выглянули из-за холма, осветили становище первобытных людей, ограждённое от огромного и враждебного мира частоколом вбитых и вмёрзших в землю палок, оплетённых ивовыми прутьями. От первого прикосновения солнечных лучей вспыхнули, заискрились снежинки на выпавшей ночью пороше, нарушенной тонкими ниточками мышиных 61

следов, ямками от лап зайцев, лис, колонков, горностаев, соболей и птиц. Озабоченное стрекотанье сорок, недовольное карканье ворон, дробный перестук дятлов, цоканье белок, попискиванье каких-то пичужек вносили неосознанную радость в это ясное утро. Новый день во всём своём морозном блеске и зимнем великолепии вставал над уснувшей подо льдом рекой, над угрюмо-притихшим лесом, обещая быть спокойным и благополучным. Но внешнее спокойствие и незримое благополучие – всего лишь отсутствие снежной круговерти и сильного ветра. Каждый человек в становище знает, как опасен близлежащий лес, вокруг изгороди по ночам рыскают голодные, злые хищники, готовые растерзать одинокого, запоздалого охотника, утащить ребёнка или подвешенное на дереве стылое мясо. Немного лун прошло с тех пор, как племя не досчиталось молодого охотника, не сумевшего отбиться от стаи волков, и одной женщины, собиравшей неподалеку хворост и разорванной бродячим медведем. Дети выходили во двор поиграть, подышать свежим воздухом под присмотром взрослых, вооружённых копьём, луком, дротиком, палицей или обыкновенным камнем. Взрыхляя пушистый снег грубо сшитыми обутками из оленьей шкуры, я иду по узкой, протоптанной в снегу тропинке, ведущей к хижине вождя племени. Обутки – предмет моей особой гордости. Я сшил их сам, пользуясь костяной иглой и тонкими жилами, украсил верхи голенищ беличьими хвостиками. При свете огонька в плошке с жиром, колеблемого сквозняками, я долго и терпеливо снимал стружку с косточки от птичьей ножки, проковыривал в ней маленькое отверстие, делал иглу. 62

Чулками мне служат вывернутые наизнанку соболиные шкурки. Мягко ногам, удобно, а главное – тепло. Голову мою прикрывает лохматая шапка-треух из барсучьей шкуры. Пара серых волчьих шкур в виде просторных штанов и куртки спасают тело от холодов. Подпоясан я широким кожаным ремнём из шкуры зубра. На нём в чехле из рыжей колонковой шкурки подвешен кремнёвый нож. В руке у меня кремнёвый топор, с которым я никогда не расстаюсь. За спиной лук и десяток стрел с каменными наконечниками в колчане из лёгкой заячьей шкурки. Мой охотничий наряд дополняет заплечный кожаный мешок. В нём мотки верёвочек, кусочки речного льда, которые я бросаю в рот, когда хочу пить. Не лежат в мешке беличьи тушки, внутренности зайцев и куропаток, тухлая рыба и мелкие кости с остатками на них мяса, ещё в начале зимы носимые мною для приманки. Всё съедено голодными людьми. Горсть кедровых орехов, пригоршня сушёной малины составит сегодня мои съестные припасы на весь охотничий день. Но, быть может, мне повезёт и вновь удастся порадовать себя и племя жирной косулей, пойманной в петлю. Или, на худой конец, под самострел попадёт заяц. Я с удовольствием съел бы сырыми его потроха, выпил бы горячей заячьей крови, но не хочу участи толстого охотника Рома, сына Кабана, не стерпевшего мук голода и принёсшего в становище наполовину съеденную куропатку. Ром нарушил закон племени, запрещающий съедать добытую дичь в одиночку. - Толстый сын Кабана приносит меньше всех дичи, а ест больше всех, - сказал Сын Оленя. 63

Озлобленное племя с глухим, угрожающим ворчаньем отняло у охотника копьё с кремнёвым наконечником, лук, стрелы и каменный топор, изгнало Рома из становища. Где сейчас, сын Кабана, неизвестно. Но в печальном конце несчастного охотника сомневаться не приходится, вокруг столько волков, тигров, медведей, а он в морозной ночи один, без огня, без жилища, без пищи. Мне было жаль Рома, но я не посмел вступиться за него. Закон племени суров и беспощаден к нарушившим его. И даже умирающая от голода женщина не посмела протянуть руку к оленьей требухе, оставленной для маленьких детей, которые грызли её, повизгивая, как волчата. Много в лесу наставлено мною петель на зайцев и косуль, силков на рябчиков и куропаток, давилок на пушных зверьков, и я не терял надежду, что вернусь с охоты не с пустыми руками. Ходить в лесу по глубоким сугробам мне помогают снегоступы, изготовленные из свёрнутых кольцами ивовых веток, обёрнутых мехом. Подвязывая их к ступням, я легко, не проваливаясь, передвигаюсь по снегу. Глядя на мои приспособления, охотники не скрывали восхищения. Скоро все они, соревнуясь в мастерстве, сделали себе такие же, медленными шагами, но с радостью прошли по непролазным снегам. Чувство, которое они при этом испытывали, сравнимо, разве, что с восторгом далёкого потомка, севшего за руль первого внедорожника. Я не задумывался над тем, почему, откуда знаю, как плести снегоходы, верёвки, сети, ставить петли и давилки. Просто шёл в лес, прислонял к упавшему бревну другой ствол, подпирал его сторожком с подвязанной к нему приманкой. Дёрнет зверёк за кусок мяса или рыбы, сорвёт сторожок, бревно упадёт и прихлопнет шустрого лесного 64

проныру. Петлёй, свитой из оленьих жил и поставленной на тропе, натоптанной косулями, я недавно поймал рогатого козла. И опять ланы дивились моей находчивости. - Не было ещё охотника хитрее и мудрее Вара! – говорил старый Лу, и все соглашались с ним. Охотники приносили из лесу мелкую дичь. С утра до поздней ночи в горшках кипело варево вперемежку с грибами, кореньями и ягодами, жарилось на камнях мясо, которого не доставало досыта всем, даже детям и кормящим женщинам. Орехи, грибы, ягоды и коренья не могли возместить недостаток мяса здоровым и сильным мужчинам. Уходя в лес за добычей, охотники бросали в мешки несколько горстей сушёной малины, плодов шиповника, кедровых орехов. От такой скудной пищи бородатые их лица, скрытые под космами густых волос, осунулись, заострились скулами. При виде мяса, поедаемого детьми и женщинами, они, готовые выхватить у них куски, поспешно отводили жадные глаза. Вождь Ма собрал мужчин племени, чтобы сообща обсудить, как добыть мясо для всего племени. Я подошёл к землянке вождя. Здесь уже толпились многие охотники. Они с жаром что-то доказывали Сыну Оленя, отчаянно жестикулируя и размахивая оружием. - Ланы убьют мамонта. У них будет много мяса, громко предлагал молодой охотник Хор, Сын Барсука. - Мамонты ходят на водопой к незамерзающему ручью… За две луны ланы дойдут до ручья… Они выроют глубокую яму на пути мамонтов…, - поддержал его Нук, Сын Соболя. – Ланы забьют мамонта камнями и копьями. Вождь терпеливо выслушивал каждого. - Земля стала как лёд на реке, как камень скалы… Ланы не смогут быстро рыть землю… Мамонты увидят и не 65

пойдут по тропе… Ланам не убить мамонта, - глухо произнёс старый Лу, Сын Тигра. Охотники замолчали. В самом деле… О том, что землю сковал мороз, они как-то не подумали. Не вырыть им яму… - Вар научил ланов ходить по снегу так же легко, как по нему бегают белки… Ланы тихо подойдут к стаду бизонов и убьют их больше, чем пальцев на одной руке, высказался Мун, Сын Леопарда. - Кто видел бизонов? Они ушли в тёплые долины, где могут находить корм. Ланы не знают, где искать бизонов… Ланам не пройти так далеко без пищи, - возразил старик. Опять удручённое молчание. - Вук видел берлогу медведя в корнях толстой липы… несмело выступил вперёд молодой охотник, сын Рыси. – Ланы разожгут вокруг берлоги большой костёр. Дым и огонь выгонят медведя из берлоги… Ланы убьют его своими копьями… Радостные восклицания, громкие, почти звериные выкрики и воинственные кличи заглушили последние слова Вука. Охотники подбрасывали вверх копья и палицы, ловили их, крутили над головой. Иные, словно медведь уже убит и притащен в становище, пустились в пляс, кривлялись, хлопали себя по бокам. Хороший план у Сына Рыси! Ланы убьют медведя! У них будет жир для плошек-светильников, для смазывания лица перед выходом на мороз, много мяса и шкура. - К берлоге! Ланы идут к берлоге! – потрясая обожжённой палкой, выкрикнул худой, длиннорукий Мэл, Сын Волка. Охотники дружно соглашались со словами Сына Волка. - К берлоге! Ланы убьют медведя! – чувствуя поддержку, Мэл продолжал потрясать дротиком, призывая немедленно отправиться на схватку с медведем. 66

Оскалив зубы, Ма угрожающе поднял руку, обвёл всех устрашающим взглядом. Никто не осмелился противиться и перечить вождю в эту минуту. Закон племени обязывал каждого замолчать, когда начинал говорить вождь. Нарушивший его однажды охотник незамедлительно поплатился разбитой головой. Все испуганно замолчали, надвинули на глаза лохматые шапки. - Сын Волка стал вождём племени ланов? – строго спросил Ма. - Он будет говорить, когда идти к берлоге? Долговязый Мэл боязливо спрятался за спины других охотников. - Подожми, Сын Волка, свой трусливый хвост Ещё не сказал своего слова Сын Неба. Говори, Вар! - Охота на медведя унесёт жизни некоторых ланов... – начал было я, но охотники громко и возмущённо зашумели, затопали ногами, выражая недовольство моими словами. Я не был вождём, со мной они могли не соглашаться. - Ланы не боятся медведя… Они храбрые воины и смело сразятся с медведем… Они убьют медведя, снимут с него шкуру и отдадут её Сыну Оленя… Они принесут в становище много мяса… Его хватит на столько лун, сколько пальцев на двух руках… - заявил Мун, Сын Леопарда. Ма снова поднял руку, требуя тишины. - Это так… Ланы убьют медведя… Но кого-нибудь медведь ранит или убьёт… Так всегда случалось на медвежьей охоте… Пусть медведь спит… Он никуда не денется… Ланы потом убьют его… Они опять не дали договорить… Старый Лу отвесил оплеуху Сыну Барсука, кричавшему громче других, от которой тот запахал носом в сугроб, и повернулся ко мне: - Что хочет Вар? - Вар вчера ходил ставить ловушки на ту сторону холма. Там, на склоне его Вар видел большой табун рыжих 67

лошадей… Они выбивают копытами траву из-под снега… Пусть ланы обойдут табун и погонят его на скалу. Лошади упадут с неё и разобьются об острые камни. У племени будет много мяса, шкур, конского волоса для плетения рыболовных сетей… У ланов на этой охоте не будет ни раненых, ни убитых… Глаза Ма и других охотников просияли. В подслеповатых глазах Лу заблестели живительные огоньки счастья от предвкушения обильной и сытной пищи. - Э-хе-е! Э – хе-е! – раздались возгласы торжества, как будто охота уже закончена, и все вернулись в становище, нагруженные добычей. В становище начался переполох. Ланы, включая женщин, стариков и подростков, закутались в шкуры, вооружились, кто, чем мог, прыгали и кричали, выражая таким образом радость предстоящей охоты. Сын Оленя разделил всех загонщиков на три группы. Одной предстояло обойти холм слева и не пропустить лошадей к лесу. Другая должна была гнать их справа, отрезать бегство в прибрежные заросли, где рыжеватые бока и спины лошадей сольются с высокими и густыми стеблями камыша, станут неразличимыми. Последней группе из более сильных и выносливых охотников во главе с Ма выпала самая трудная часть охоты: скрытно зайти в тыл лошадям, вспугнуть и громкими криками погнать табун вверх по склону холма на скалу. Для этого требовалось сделать большой крюк. Вся надежда была на снегоступы. Ведь идти предстояло по глубокому снегу и как можно быстрее, чтобы успеть окружить лошадей до того, как они уйдут с зимнего пастбища. Ещё несколько охотников, метателей копий и дротиков, затаились у подножия скалы, готовые добивать упавших вниз животных. 68

Я шагаю позади Ма. От нестерпимого жара у меня огнём горит спина, трудно дышать. Задыхаясь, рву с себя тяжёлые грубые шкуры, но не могу от них освободиться. От жажды пересохло во рту. Помню что в мешке кусочки льда. «Хорошо бы приложить лёд к спине, - подумалось мне. – Так жжёт… Так жжёт…» Я остановился, чтобы развязать мешок. Пальцы не слушаются меня. Долго никак не распутаю узел. Бегущий следом толстый, жирный охотник наскочил на меня, сбил с ног, навалился тучным телом, вдавил в снег. Дурно запахло спиртным перегаром… Меня чуть не стошнило… - А, это ты, Роман? Всё глушишь свой коньяк? зарываясь лицом в сугроб, спросил я, ощущая горячим лбом приятную прохладу снега. – Тебя же изгнали из племени… - Я не Роман… Я Ром, сын Кабана, - ответил толстяк и расхохотался. - Всё пучком, братан! – пробасил Сын Кабана. Я хватаю ртом снег, но почему он такой горячий? Чувствуя, что умираю от жажды, кричу изо всех сил… Так думалось мне в тяжёлом бредовом сне. Еле слышный стон вырвался из потрескавшихся губ. - Пить… Пить… - прошептал я. - Виктор Алексеевич! Больной просит пить! – услышал я чужой, но показавшийся мне знакомым женский голос. - Ни в коем случае, душечка… Пожалеешь – не вылечишь… Всегда помните этот постулат врача. Не вам, хирургической сестре, объяснять, что у нашего героя, помимо всего прочего, железным прутком арматуры проткнут кишечник… Увлажните ему ротовую полость и губы, протрите спиртовым тампоном лоб… Введите обезболивающее средство и димидрол… Пусть продолжает спать… Во сне легче переносится боль… Эта девушка… Марина… Стюардесса… Почему отдыхает на диване в 69

коридоре? Её выписали два дня назад… - Пожелала остаться сиделкой при нём… У него в нашем городе никого нет… - Вот как?! Похвально… Не возражаю… Пусть ухаживает… Он достоин заботы такой очаровательной девушки… Она обязана ему своей жизнью… - Виктор Алексеевич! Вы видели её лицо после снятия повязки? Какой-то ужас! Оно всё красное, в шрамах… Наверное, косметологи и пластические хирурги уже не в силах будут ей помочь… Бедная девушка! А была, говорят, такая красавица… - Напрасно, душечка, вы так считаете… Красавицей она как была, так ею и осталась на всю жизнь, потому что душа у неё прекрасная… Кстати, я просил коллег Приморской краевой больницы сканировать и переслать мне электронной почтой историю болезни Дмитрия Шевчука, что они и сделали без всяких проволочек… И откуда, думаете, у него глубокие борозды на животе, которые вас так заинтересовали во время операции? - Хотелось бы знать из чисто профессионального интереса, Виктор Алексеевич… - Как вы тогда и предположили, медведь подрал нашего славного героя на охоте… Залатали его приморские коллеги, в полном смысле с того света вытащили парня… Да опять чуть не очутился там снова… Ничего, вырвем его из цепких лап смерти… Организм молодой… Справится… - Не повезло бедняге… - Да как сказать, душечка… Быть может, ради такой девушки, как Марина, стоит претерпеть муки адовы… Переломы, ушибы, разрывы тканей, ожоги… Но, судя по результатам лечения последних дней, состояние его улучшается… Кризис миновал… Врачи… Говорят обо мне… Теперь я это знаю точно… 70

Чьи-то чуткие пальцы смачивают рот и губы… Лёгкое укалывание вены иглой… Шлепок ладони по ягодице… Ещё укол… Боль, жжение уходят… Марина… Стюардесса с белыми волосами и глазамиозёрами… Девушка моей мечты… …Лошади… Мы гоним их на холм… Толстяк Ром, сын Кабана, устало сопит за моей спиной. - Рома-Кабан! – задорно кричу ему. – Не отставай! Пыхтишь, как паровоз! Все уже на холме, а мы с тобой еле тащимся… Поддай пару! - Не могу, Дима… Сердце сейчас выскочит из груди… - Пить, Рома, надо меньше… И бросай курить… - А я и не курю… Где ты видишь? - Дышал ты никотином на меня в самолёте… В руках у толстяка и в самом деле не сигарета, а сучковатая дубина, на ногах у него снегоступы, одет он в жёсткие доспехи из сыромятных шкур. Откуда-то появляется Ма. Вождь размахивает палицей и громко кричит: - Гой-а-а! Гой-а-а! Мохнорылые рыжие лошади, привыкшие полагаться на быстроту своих ног, мирно пасутся, разрывая снег шерстистыми копытами, пофыркивая, медленно спускаются с холма, приближаясь к спрятавшимся в засаде людям. Вдруг раздался воинственный клич Сына Оленя, и тотчас из-за камней, из кустов и ложбинок выскочили загонщики и охотники. Женщины, дети безбоязненно размахивали ветками, изо всех сил кричали. Что могут сделать им пугливые беззащитные животные? У них нет когтей, клыков и рогов. Охваченные азартом и страстью люди с трёх сторон гнали табун всё выше на холм к губительной скале. С кольями, палками, с кремнёвыми 71

топорами и копьями, с дубинами и с камнями в руках кинулись загонщики на лошадей. Испуганные животные шарахнулись назад, метнулись влево, помчались вправо, но везде на них с угрожающим гиканьем нападали двуногие существа, облачённые в страшные волчьи и другие звериные шкуры. Бросаясь из стороны в сторону, лошади сбились в кучу. Свободным оставался путь к гребню холма. Вожак табуна подпрыгнул и понёсся к нему как ветер. За ним, взвихряя снег, взметнулись ноги всего табуна, замелькали копыта, мелкие камни отлетали от них. Вожак с развевающейся гривой галопом мчался вперёд, увлекая табун за собой. Дробь копыт всё учащалась. Далеко позади и по сторонам холма остались охотники и загонщики, но безудержный бег перепуганных лошадей уже ничто не могло остановить Лишь на мгновение задержался вожак у края скалы, заржал в смертетоске, проюзил передними копытами по обледенелым камням и, сбитый напиравшим сзади табуном, полетел, кувыркаясь, с кручи, ударяясь о выступы скалы. Он грохнулся на прозрачный лёд реки, прокатился по нему, оставляя за собой кровавые полосы. А рядом с вожаком табуна на стылый берег, на лёд, на присыпанные снегом валуны падали, ломая ноги, шеи, рёбра и хребты другие лошади, разбивались насмерть. Нечеловеческий, звероподобный рёв ликования вырвался из множества глоток торжествующих богатую добычу ланов. В безотчётном, безумном порыве охотничьей страсти, алчущие горячей крови, ланы ринулись на искалеченных животных, вонзали в них копья, добивали топорами и палицами. Радостный вой ещё долго не затихал у скалы, давшей приют, защиту и богатую пищу племени ланов. Много теперь будет у них мяса, жира, кожи, конского волоса и 72

крепких, острых костей для наконечников стрел. Никто уже не думал о медведе, спящем в берлоге. Никому не хотелось вступить в схватку с этим могучим зверем. Никто не вспоминал о мудром и находчивом Варе, предложившем безопасную и добычливую охоту. Каждый в племени считал себя её важным участником и чуть ли не главным исполнителем и вдохновителем. По случаю большой охоты в становище был праздник. На утоптанной ребятнёй снежной поляне развели огромный костёр. На раскалённых камнях жарилось мясо. Каждый брал понравившийся кусок. Ели вволю и досыта. Почти всю ночь прыгали и веселились ланы вокруг костра, от которого далеко исходил аппетитный запах. За изгородью валялись внутренности. Ими лакомились сороки, сойки, вороны, пушные хищные зверьки и, конечно, волки. Поджарые и худые, с выпяченными рёбрами, они грызлись между собой, растаскивая кишки, кости и требуху. Старшие ребята, подражая взрослым охотникам, метали в них копья и дротики. Много волков было убито в ту зиму, и шкуры их устлали холодные полы в землянках. До самой весны охотники не уходили за пределы становища, не желая без нужды подвергать себя опасности. По утрам на свежевыпавшем снегу они находили круглые следы кошачьих лап тигра, и боязливо озираясь, забивались в свои подземные жилища с разогретыми камнями, подбрасывали хворост в костёр очага. Иногда на раскалённые камни попадали брызги воды. Пар заволакивал тусклое и тесное помещение земляной хижины, освещаемой глиняной плошкой с жиром и плававшим в ней горящим фитилём из толстой конопляной нитки. Закопчённые горшки и чашки из обожжённой глины с настоями трав и ягод, с мясным бульоном, 73

составленные у очага, шкуры на полу, валявшиеся в углу каменные топоры и копья – нехитрая обстановка жилища первобытных ланов. Коротая долгие зимние дни, охотники рассказывали о своём участии в большой охоте на лошадей. Заменяя недостающие слова мимикой и жестами, они кривлялись, хватались за топоры и палицы, размахивали ими, насколько это возможно проделать в низкой землянке. И всякий раз получалось так, что именно от решительных действий рассказчика зависел успех охоты. Каждый мнил себя важным участником большой охоты, чуть ли не главным её вдохновителем и исполнителем. Вот если бы он не встал на пути табуна, не напугал бы его своим копьём, так и ушли бы лошади совсем в другую сторону. Так зарождались не лучшие качества характера человека: честолюбие, корысть, зависть, тщеславие, хвастливость, высокомерие, ложь и другие пороки души. Толстый Сын Кабана, разжиревший ещё больше, чем прежде, на обильной мясной пище, сидел у очага с зажаренной ляжкой жеребёнка. Отрывал зубами куски мяса, давился от жадности. Ему не терпелось рассказать о своей храбрости, о том, как благодаря ему племя получило так много мяса. Никто уже не помнил об изгнании Сына Кабана из становища. Все давно забыли о том случае. Отвергнутый сородичами и соплеменниками, Ром несколько дней и ночей скитался в лесу, бродил неподалеку от становища, надеясь вернуться к племени, рискуя замёрзнуть, быть съеденным хищниками или просто умереть с голоду. Питался подмороженной брусникой, плодами шиповника, мелкими, не опавшими яблочками, сонными муравьями из разрытых куч. Сын Кабана исхудал, живот его заметно стал меньше. 74

Не дожить бы изгнаннику до весны, но вдруг однажды ранним утром он увидел бегущих охотников и загонщиков. Ром сообразил, что ланы гонят лошадей. Сын Кабана схватил палку, смешался с толпами соплеменников и побежал вместе с ними на холм. В общей суматохе никто не обратил на него внимания. Лишь немногим лошадям в тот гибельный для них день удалось вырваться из окружения и ускакать назад, в просторы заснеженной саванны. Большинство их лежало со вспоротыми животами. Изголодавшийся Ром одним из первых скатился к подножию холма, острым камнем распорол ещё живой лошади живот, выдрал печень, с жадностью рвал её зубами, пил тёплую, пенящуюся кровь. - Табун бежал прямо на Сына Кабана... Ром не отбежал, он встал на их пути с палкой… Вот так… Сын Кабана, несмотря на своё большое пузо, проворно вскочил, повертел перед носами ланов запечённой ляжкой жеребёнка. - И весь табун повернул и поскакал прямо на скалу, откуда и свалился… Сын Кабана пригнал лошадей ланам. Я слушал его и других не перебивая, пусть потешат самолюбие. Ведь никто уже не переубедит их в обратном, и на всю оставшуюся короткую жизнь они останутся при своём видении и понимании той охоты. В душе я сознавал, что именно мне племя обязано сытной жизнью этой зимы: на деревьях висели обёрнутые шкурами куски мёрзлого мяса. Я убедил Сына Оленя, Сына Тигра, Сына Барсука, Сына Соболя и других старых ланов охотиться загоном на мохноногих лошадей. Никому теперь и в голову не приходит вспомнить об этом. Как, впрочем, и о том, что ланы уже привыкли добывать огонь трением сухих палок без моей помощи, лепить, обжигать горшки, чашки, игрушки, варить мясо, вязать сети из свитого в нити 75

конского волоса и ловить ими рыбу, птиц и мелких зверьков, ставить петли, ловушки и давилки, делать луки и стрелять из них стрелами с каменными наконечниками, сшивать шкуры оленьими жилами и костяными иглами, вытачивать из кости рыболовные крючки и гребни, плести из узких полосок кожи прочные верёвки, ходить на снегоступах… Не перечислить всех примитивных способов существования первобытного человека в каменном веке, которым я научил ланов, не задумываясь над тем, откуда и почему они известны мне. Опыт бывалого таёжника подсказывал мне, что я должен делать, чтобы выжить… Ни от кого не слышал я слов признания или благодарности за свои примитивные приспособления, ставшие обычными в быту ланов. Лишь один старый Лу повторял своё неизменное: - Вар пришёл с неба… Он сын его. Вар приносит радость… Сын Тигра жил в маленькой земляной хижине со своей красивой и весёлой внучкой Найлой. Её отца Бава, сына Бизона, затоптал мамонт. Мать погибла во время бегства от людоедов. У Найлы были длинные, закрывавшие всю спину и плечи густые белые волосы, синие васильковые глаза и стройные ноги. В зимние холода нежное девичье тело прикрывала жёсткая оленья шкура. В осеннюю стужу, когда племя голодало, старик и дочь питались одними сушёными грибами и ягодами. Ослабевший от голода и старости Лу не мог ходить в лес на охоту. Я делился с ним и с его внучкой частью своей доли от добычи, большую часть которой племя отдавало женщинам и детям. Наверно я делал так потому, что мне нравилась Найла. Когда я пытался заговорить с ней, она испуганно пряталась за спину деда. Я часто думал о ней, но 76

не знал, как добиться её доверия и расположения ко мне. Однажды, это было в конце лета, я встретил её в лесу с корзиной, полной белых грибов. Вскрикнув, она бросилась убегать, но я быстро догнал её. Девушка дрожала от страха. - Не бойся, Найла… Вар ничего плохого тебе не сделает… Вар хочет погладить твои красивые волосы… Она укусила меня за руку и мигом исчезла в чаще леса. На траве валялись рассыпанные грибы и корзина. Я собрал их, принёс в становище и отдал старому Лу. Старик свирепо посмотрел на меня, молча взял корзину и отвернулся. Закрыв глаза, я вспоминал о тех солнечных летних днях, когда видел Найлу в реке, весело купающейся с другими девушками племени. Побросав на берегу набедренные одеяния из белых, лёгких заячьих шкурок, нагие девушки, громко визжа, шумно плескались, не вызывая к себе никакого внимания со стороны взрослых ланов. Рядом с ними резвились дети, купались мужчины и женщины. На песчаном берегу валялись копья, луки, колчаны со стрелами, каменные ножи и топоры, палицы, звериные шкуры, глиняные игрушки, горшки, цветные раковины… Неожиданно мне пришла на ум замечательная мысль. Я поймал запутавшуюся в силок куропатку, но не отнёс её на съедение в становище, а разодрал на три части и положил куски мяса в давилки, обсыпал их перьями. Лисицы учуяли запахи птичьего мяса, потянули приманки, и тяжёлые брёвна прихлопнули их. Через несколько дней проверяя давилки, я нашёл в них три огненно-рыжих лисицы с высунутыми языками. Мясо этих зверей не пригодно в пищу, но в те голодные дни не приходилось выбирать. Лисицы были съедены племенем, а их шкуры по праву достались мне. Нитками, свитыми из конопляной пакли, я сшил из 77

них лёгкую, пушистую и тёплую накидку для Найлы. Радость, счастье отразились в её прекрасных глазах… …Громкий, басовитый голос хвастливого Рома оторвал меня от приятных воспоминаний… Не пойму, сплю или наяву вижу и слышу, как Сын Кабана потрясая обглоданной костью жеребёнка, хвастает: - Я загнал табун на скалу… Всё пучком, братаны… Где-то со мной случалось подобное… Когда это было? Усилием воли напрягаю память, стараюсь вспомнить… …В одном маленьком городе я выступил в местной газете с идеей строительства в парке круглого бассейна с фонтаном. Все читатели откликнулись на это предложение, поддержали одобрительными отзывами. Желающих взяться за это дело с засученными по локоть рукавами, однако, не нашлось. Инициатива, как известно, наказуема. Мне самому пришлось довольно долго бегать по разным учреждениям и ведомствам, хлопотать, выпрашивать материалы, выбивать место для фонтана у главы администрации, у архитектора и землеустроителя. Когда, наконец, все организационные вопросы были решены, материалы подвезены, по объявлению в газете, данному мною, в субботу в парке собралось десятка полтора человек. Один из них, толстый, обрюзгший человек в коротких, широких шортах, в белой тайской футболке с изображением на ней слона, в кроссовках, взялся «рулить» собравшимися. - Так… Я гендиректор… Буду рулить вами… Вы четверо берите носилки… А вы двое таскайте трубы… Остальные сколачивайте опалубку… Будем заливать раствор… Кстати, его подвезли? Очень хорошо… Подайте мне молоток… Гендиректор вбил гвоздь в столб, повесил на него бейсболку с длинным козырьком, обнажив лысую голову с оттопыренными ушами. Отшвырнул молоток, похлопал 78

рука об руку, стряхивая пыль, пыхтя и сопя уселся на доски. - Так.. Вот, ты, братан, положи лопату, сгоняй за пивком… И бутылёк водочки прихвати… Нет… Пару бутыльков… Сам знаешь, пиво без водки – деньги на ветер… Ах, деньги… Да… Держи, братан… Я – предприниматель… Мне для благого дела бабок не жалко… Да, братан… Кириешки не забудь к пиву… Ну, колбаски там, минералки… Какой-то человек, без гроша в кармане, с радостью зажал в кулаке халявные деньги, побежал в ближайший магазин за спиртным и закуской. - Здесь всё надо обложить мрамором, а дно бассейна выстелить синей плиткой… Вода покажется прозрачноголубой… Вот когда я отдыхал в Тайланде… Или в Сингапуре… Я видел там такие бассейны… - слышался «рулящий» басовитый голос толстого гендиректора. Вывалив пузень, гендиректор полулёжа на досках с сигаретой, продолжал «рулить». Прибежал «гонец» с водкой и пивом. Толпа побросала лопаты и присоединилась к толстяку. Им скоро водки стало мало, они сбегали и принесли ещё. Изрядно захмелев, галдя, без энтузиазма разобрали носилки, лопаты, вёдра, молотки, пилы, принялись сколачивать опалубку, забрасывать в неё раствор. Работа продвигалась медленно. Чёрная иномарка увезла организатора попойки. Больше я его ни разу не видел у строящегося фонтана. К концу первого дня работающих стало меньше. Многие, пьяно шатаясь, ушли под разными предлогами. В воскресенье явилось совсем немного людей, а в понедельник мне помогал лишь один не совсем трезвый человек, который часто курил и мешал работе неумолчной болтовнёй. 79

Я продолжал каждый вечер работать до темноты, возвращаясь домой усталым, с разбитыми пальцами и мозолями. Через два месяца благодаря моему каждодневному труду, фонтан забил струями, подсвеченными снизу красными, синими, зелёными фонарями. Было очень красиво смотреть на бьющие вверх разноцветные струи, особенно с наступлением темноты. Каково же было моё удивление, когда однажды вечером в парке я услышал знакомый басовитый голос толстого «гендиректора», рассказывающего приятелям о том, как он сооружал фонтан! - Я вбил здесь первый гвоздь, - похвалялся толстяк. Мне хотелось подойти и одёрнуть нахального враля, но я вспомнил о вбитом гвозде и промолчал. …До меня вдруг дошло, что и не сплю я вовсе, а лежу и думаю… Вижу кровавые пятна на блестящем льду реки… Растерзанные лошади с ржаньем пытаются вскочить на сломанные ноги… Их животы вспороты кремнёвыми ножами… Косматые лица орущих ланов… Нет, я не сплю… Суетятся люди на льду реки после большой охоты. Снимают шкуры с убитых лошадей, разделывают туши, таскают мясо в становище. Окровавленный кремнёвый топор лежит у моих ног. Я поднял его и замахнулся, чтобы отрубить кусок мяса. Острая боль пронзила меня, опалила огнём. Я вскрикнул, роняя топор… …Яркий свет ударил в глаза. - Виктор Алексеевич! Скорее сюда! – Пульс? Давление? Включите аппарат! - откуда-то издалека донеслись до меня взволнованные голоса. 80

…Я вновь ушёл в иной, далёкий и неведомый мир… Глава седьмая. Глиняная пещера …Пришла долгожданная весна… На поляне, бело-жёлтой от ромашек и одуванчиков, резвятся дети. Взрослые ланы заняты делом. Вук выцарапывает на кости изображение мамонта. Нук подвязывает к палке пластину кремня. Хор тонкой оленьей жилой связывает концы согнутой черёмуховой ветки, делает лук. Старый Лу плетёт из ивовых ветвей корзину. Женщины обмазывают глиной рыбу, запекают её в жарких углях. Некоторые мужчины мнут высохшие обезжиренные шкуры, чтобы они стали мягкими, пригодными для шитья из них меховой одежды. Кто-то лепит из глины горшки и чашки, игрушки и амулеты, обжигает их в костре. Многие ланы ушли в лес охотиться, собирать молодые побеги папоротника. Остальные затаились в густых и высоких травах за частоколом, сторожат становище от непрошеных пришельцев, зорко всматриваются в лесную чащу, прислушиваются, готовые в любой миг подать сигнал опасности. И тогда все бросят свои занятия, похватают топоры, копья и камни, сваленные кучами у изгороди, самоотверженно встанут на защиту жилищ от чужаков. Лесные шорохи не вызывают беспокойства у охранников. Среди множества звуков, шевелений, птичьих и звериных голосов они без труда распознают шорох змеи, ползущей в сухих листьях, крик сойки, треск сучьев под ногами косули, запах кабана, ржанье дикой лошади. Я лежу среди полевых цветов, закинув руки за голову, и смотрю в голубое небо. Там, в недосягаемой вышине плывут белые кучерявые барашки-облака. Хорошо бы плыть вместе с ними, смотреть сверху на землю. Какая она 81

сверху? Солнце слепит глаза. Я прикрыл их, представил себя лёгкой пушинкой одуванчика, летящей высоко-высоко… …Вижу сверху необозримые леса, степи, горы, долины, узкую ленту реки, крохотную скалу над ней, чуть приметные столбики дыма над становищем ланов. Какие маленькие, приземистые деревья! Какой бескрайний простор! Какие пушистые облака плывут внизу! Видение раскинувшейся подо мной красоты восхищает, но не удивляет. Такое чувство, что всё это я уже видел с огромной высоты полёта, забирался под облака и даже выше их, парил в синеве неба, с трепетом взирая на расстилавшуюся подо мной необъятную землю. Под неумолчное кукование кукушки я дремлю, перебираю в памяти перипетии минувшей зимы. Коротая долгие дни морозов и метелей, я учил ланских женщин прясть. Глядя, как теребят они паклю, зажатую между коленями, и вьют из неё нитки, я вспомнил о прялке, где-то виденной мною… За неимением доски я взял палку, воткнул её в земляной пол, привязал к ней паклю и потянул из неё пук, пытаясь свить нить. Не получилось… Чего-то не хватало, чтобы нить была тонкой, не рвалась, не путалась, а сматывалась в клубок. Вдруг меня озарила мысль: веретено! Ну, конечно, такая круглая, утончённая вверху палочка, с утолщением книзу. Видел я такую… Не помню, где… Может, приснилось, как всё другое. Я не ломал голову над тем, откуда и почему знаю про веретено. Взял из костра обгоревший до половины обломок сухой липовой ветки и принялся за работу. Стружки вились под кремнёвым ножом. Скоро веретено было готово. Неумело вращая его правой рукой, левой тянул я из пакли нить, скручивая её в пальцах и наматывая на крутящееся веретено. Дело пошло быстрее. 82

Толстый моток пряжи я отдал удивлённым женщинам… Найла, внучка старого Лу, пришла в неописуемый восторг. Вращать веретено, наматывая на него нить, показалось ей очень забавным занятием. …Найла… Всё чаще думаю о ней… Кто-то тронул меня за плечо. Я вздрогнул, схватился за топор. Передо мной на корточках сидела Найла, синеглазая девушка с водопадом белых волос, ниспадающим на её полуобнажённое стройное, гибкое тело. Красивая внучка Сына Тигра давно нравилась мне. - Вар спит? – показывая в улыбке белые ровные зубы, спросила она. В руках Найла держала букет из ромашек, одуванчиков и фиалок. - Нет, Найла… Вар думает о тебе… - Как Вар думает про Найлу? - Вар думает, какие красивые у Найлы глаза… - Какие у Найлы глаза? - Как фиалки… Как васильки… Как небо, когда на нём нет облаков… Как озёра, когда на них нет ветра… - Что ещё Вар думает про Найлу? - Он думает, какие у Найлы красивые волосы… - Какие у Найлы волосы? - Они белые, как лилии, как мех горностая… - Что хочет делать Вар? - Вар хочет сделать Найлу ещё более красивой… С этими словами я взял из её рук цветы и начал плести из них венок, перемежая ромашки с одуванчиками и фиалками. Широко открытыми глазами Найла восторженно смотрела на дивное чудо, рождающееся в моих руках. Ланам ещё не было знакомо это нехитрое искусство, и девушка просияла от счастья, когда на её прекрасные волосы я надел бело - жёлтый венок с изредка 83

вплетёнными в него фиалками. Она вскочила и помчалась по становищу, останавливаясь возле каждой хижины, качая головой с невиданным доселе украшением. Женщины касались её руками, восторгались, цокали языками, мимикой выражали восхищение, выпрашивали у неё венок. Найла стремительно уносилась прочь, радуясь не меньше бедной девушки, которой через двадцать тысяч лет богачолигарх наденет на голову золотую диадему с алмазами. Мне захотелось преподнести Найле более дорогой подарок - ожерелье из цветных раковин. Много их валяется в речном песке. Цветы завянут, а раковины всегда будут блестеть на её грациозной шее. Заткнув за пояс каменный топор, я отправился на берег и насобирал несколько пригоршней белых, оранжевых, голубых, розовых, зеленоватых, чёрных раковин. Потом долго дробил осколки кремня, стараясь отколоть узкий камешек с острым узким концом, пригодным для сверления дырочек. Мои усилия были вознаграждены. Мне удалось отбить от камня миниатюрный трёхгранный скол. Весь следующий день я провёл возле не широкого, но глубокого ручья, проточившего русло среди больших округлых камней. В нём водились крупные форели. В самом узком месте ещё ранней весной я загородил ручей вбитыми в песчаное дно ивовыми кольями. В середине запруды оставалась дыра. В неё я вставлял сплетённую из ветвей лозы круглую и длинную корзину-вершу с широким входом, за которым следовала перегородка с дырой. Сзади тоже было отверстие, заткнутое пучком травы. Через него вытряхивалась пойманная рыба. Подплывает рыбина против течения к узкому проходу в запруде, и ей ничего не остаётся, как сунуться в вершу, протолкнуться через дыру и оказаться в ловушке. Крутится рыба в корзине, не может 84

пронырнуть обратно через горловину. Я всегда возвращался в становище с богатым уловом. Когда я плёл вершу, ланы стояли по обыкновению вокруг меня, никак не могли взять в толк, почему Вар делает дырявую корзину. Сын Оленя, долго и терпеливо наблюдавший за моей работой, не сдержал удивления. - Вар растеряет все грибы из этой дырявой корзины… - Это не корзина, Ма… Это ловушка… - Ловушка?! – недоумённо тряхнул вождь длинными светло-рыжими волосами, схваченными на затылке узким ремешком. – Колонок, соболь, хорь, выдра, норка, горностай выскочат из неё… - Ловушка для рыбы, Ма… Сын Оленя наморщил лоб, сдвинул в раздумье нависшие над ним мохнатые брови. - Вар будет черпать рыбу дырявой корзиной? - Нет, Ма… Он поставит её в ручье, и рыба сама заплывёт в неё. А дыру сзади Вар заткнёт травой… Удивлению Ма и других охотников не было конца, как не было предела изумлению их далёкого потомка, впервые взявшего в руки сотовый телефон. Пройдут годы, компьютер станет обычной вещью в современной квартире, как та первая верша в первобытном становище. А пока… Я выдернул вершу из проёма в кольях, с трудом приподнял. В ней бились две большие рыбины. Я опустил вершу на место. Пусть пока поплавают. У меня было занятие более интересное. На плоский камень я высыпал принесённые с собой раковины, разложил их по цвету, отобрал самые красивые и с упоением взялся за приятное дело. 85

Каждую понравившуюся мне раковину я осторожно разломил на кусочки, выбрал покрупнее и шероховатым камешком принялся обтачивать их, придавая яйцевидную, круглую форму голубым и оранжевым, треугольную белым и розовым, квадратную чёрным и зеленоватым. Когда разнообразных ракушек было заготовлено достаточно для того, чтобы их хватило на просторное ожерелье, я приступил к главному и самому трудному – сверлению в них отверстий для нанизывания на нитку. Это оказалось намного легче, чем я думал. Острым камешком без особых усилий провертел в уголках заготовок чуть заметные дырочки. На крепкую нитку, свитую из конского волоса, я нанизал ракушки, чередуя по цвету. Белую, розовую, красную, оранжевую, зеленоватую, синюю, чёрную… И в этом порядке все остальные. Но вот ожерелье готово… Я поднял его, чтобы осмотреть. Живая радуга засветилась в моих руках, заблестела, переливаясь всеми своими яркими цветами. Восхищённый красотой ожерелья, я с предосторожностями завернул его в широкие листья дуба и спрятал на груди под накинутой на плечи шкурой. Уже темнело. Я достал из верши форелей, надел их на ветку-кукан и пошёл в становище. Женщинам, встретившим меня у ворот изгороди с ликующими выкриками, я отдал рыбин, и они, радостно галдя, побежали к костру. Найлы среди них не было. Огорчённый, я присел у огня, ощупывая за пазухой драгоценный подарок, как вдруг чьи-то маленькие ладони обхватили моё лицо сзади, закрыли мне глаза. Я сжал их пальцами, и сердце моё забилось в радостном волнении. - Вар знает, кто схватил его? Лисица, рысь или тигрица? – услышал я чуть насмешливый голос. Его нельзя было бы назвать нежным или ласковым, ведь первобытные 86

люди ещё не умели проникновенными словами выражать чувства любви, привязанности, дружбы. - Внучка Сына Тигра незаметно, как львица, подкралась к Вару и схватила его острыми когтями, - в тон девушке ответил я. - Вар будет защищаться кремнёвым топором? - Нет… Пусть самая красивая девушка в племени ланов вырвет у меня сердце, печень и почки, изжарит их на камнях и съест… Вар не поднимет на неё топор… Найла отняла от моего лица руки, отскочила, сердито и брезгливо фыркнула: - Найла не будет есть людей! Она не из племени диких нгумов. Она дочь храброго Бада, сына Бизона… На голове у неё всё ещё лежал сплетённый мною венок. Цветы в нём завяли и поникли. - Вар не хотел обидеть внучку Сына Тигра, примирительно сказал я. – Вар приготовил Найле другой подарок, который сделает её ещё более красивой… Я вынул из-за пазухи свёрток из листьев. Женское любопытство взяло верх над мнимой обидой. Найла подошла и чисто по-детски попыталась отнять свёрток, заглянуть в листья. - Подойди ближе, - понизил я голос, - отвернись, подними волосы и закрой глаза. Наивная и доверчивая, она послушно стала ко мне спиной, зажмурилась с поднятыми вверх пышными волосами, струившимися на её нагие плечи. Стараясь не уколоть её краями мелких раковин, я осторожно надел на шею девушки ожерелье. Она чуть вздрогнула, почувствовала его холодное прикосновение. Ожерелье свисало почти до её круглых упругих грудей. Она открыла глаза, увидела его и вскрикнула. У костра подскочили в испуге охотники, но поняв причину вопля 87

радости, окружили девушку, с нескрываемой завистью разглядывали ожерелье. Такого замечательного украшения ланы ещё не видывали! До сих пор у каждого из них болтались на шее подвески и амулеты из клыков и зубов хищников. Они не могли не подивиться неслыханному чуду – как Вар мог провертеть в раковинах такие маленькие дырочки? Костяной иглой их не проткнуть! Я не пожелал открыть секрет до поры, до времени. Пусть пока одна Найла щеголяет таким украшением! И она ходила гордая по становищу, откинув волосы за спину и оставляя открытой грудь, чтобы все ланы видели её ожерелье. Старик Лу, не скрывая радости за внучку, приветливо посмотрел на меня, промолвил: - Вар пришёл к ланам с неба… Он сын его… Какую ещё радость Вар даст ланам? - Вар научит их делать другие жилища… Ланы не будут жить в ямах… Старик промолчал. Зачем спрашивать? Сын Тигра увидит, как Вар будет делать другую пещеру… Какая она будет? Из ветвей? Из камней? Старый Лу много жил, много видел… Уходило лето, и всё вокруг покрывалось снегами, и опять возвращалось, и деревья покрывались листьями, расцветали цветы и начинали петь птицы. Сколько раз так было в жизни Сына Тигра? Этого Лу не знал. Заскорузлым ногтем он задумчиво ковырял плоскую кость, прикидывая, как нацарапать на ней изображение мамонта. Слова Вара о новой пещере не выходили у него из головы. - Да… - произнёс он в раздумье. – Вар знает больше, чем Лу… Но никто в племени не помнит, откуда пришёл 88

Вар, какого зверя он сын… Сын Тигра первым догадался: Вар пришёл с неба… В становище только и было разговоров об ожерелье, о новой пещере, которую задумал строить мудрый Вар. …Свежее дыхание леса и цветущих растений, радость наступившего летнего утра несут с собой тёплые лучи солнца, поднявшегося над холмом. От реки, отливающей серебром, доносится прохладный запах воды. Редкие облачка плывут по лазурному небу, пробиваясь сквозь них, солнечные лучи скользят по изменчивой глади реки, по зарослям камыша, озаряя то зеленоватые камни на мелководье, то снующих между них желтобоких утят. В это благостное утро я сижу на берегу, неотрывно смотрю на поплавок из гусиного пера, найденного мною на болоте. На конце лесы, свитой из конского волоса, болтается костяной крючок с насаженным на него червяком. Грузилом служит маленький камешек, а удилищем – длинный и тонкий ствол ивы. Рядом со мной в ямке, вырытой в песке и заполненной речной водой, плещутся пять жирных окуней. Сетью, сплетённой мною за долгую зиму, ланы ловят много разной рыбы, сушат, вялят и коптят её впрок. Но такой способ ловли рыбы мне удовольствия не доставляет. Ланам не понять страсти, азарта рыболова, молчаливо сидящего с удочкой, терпеливого ожидающего поклёвки. Вот перо встало торчком, утонуло… Резкая подсечка, леса туго натянулась, задрожала, и тотчас на солнце блеснул красными плавниками зеленовато-полосатый окунь, шлёпнулся в ямку, заплескался в ней. Красотища! Ондатры, выдры, норки, водяные курочки шелестят в камыше. Крякают утки. Стоя на одной ноге среди высоких стеблей, высматривает добычу цапля. Пробегают 89

изумрудные чибисы. Проворные зуйки снуют по мелководью. Хлопая крыльями, на плёс опустилась стая журавлей. Гоняясь за мальками, всплеснула щука. В ивняке шлёпает тиной осторожный кабан, чавкает хвощами. …Солнце прячется за набежавшую на него тучку, всё вокруг погружается в туманные сумерки… Может, я сплю? И всё это мне снится? …Я уже не у реки с удочкой… Я делаю… кирпичи для саманного домика. Память подсказывала, что где-то я видел дома, сложенные из саманных кирпичей… Может, во сне… Возведение такого примитивного строения не требует особых затрат и усилий. Достаточно сложить из плоских камней ящики, набить их жидкой глиной, смешанной с сухим камышом. Этого строительного материала у меня с избытком. Гора глины возвышается рядом с землянкой, а прошлогодний высохший камыш пластами лежит на берегу. С помощью детей я натаскал его огромную кучу и с воодушевлением принялся за работу. Ни один из моих многочисленных потомков за двадцать тысяч лет не строил свой дом с таким внутренним подъёмом. Я мечтал о Найле и в тайне надеялся привести её в своё новое жилище, которое станет тёплым и уютным. Сначала из принесённых от скалы плоских камней я соорудил два продолговатых и одинаковых по размеру ящика, которым надлежало стать пресс-формами для литья саманных кирпичей. Неподалеку от землянки вырыл небольшую яму, насыпал в неё глины, налил воды, перемешал и бросил в жидкую массу несколько охапок камышовых стеблей. Разинув рты, ланы с интересом обступили меня. Я забрался в яму и начал выплясывать в ней, 90

перемешивая глину с камышовыми стеблями. Охотники и взрослые женщины сочли моё поведение непонятным им ритуальным танцем. Дети попрыгали ко мне и тоже весело принялись топтать ногами однородную массу. Перемазались в глине и побежали к реке купаться. Но вот месиво готово. Я зачерпнул руками большой комок и вляпал его в ящик. Этого оказалось мало. Ещё несколько комков наполнили его до краёв. Толстой палкой я утрамбовал в нём месиво, забил глиняной массой другую форму и оставил для просушки. Жидкое месиво засохнет не раньше, чем на другой день, и чтобы не терять время, я сделал ещё три таких же ящика, натолкал в них глинистотравяной массы, утрамбовал и выровнял верхи. Я с нетерпением ждал утра следующего дня. Лишь только рассвело, я подошёл к ящикам и наступил на один из них. Нога не проваливалась в него. Глина хорошо затвердела. Я отвалил камни, оттащил неказистые кирпичи в сторону. Края и стенки их были неровными, с боков торчали концы стеблей. Однако, кирпичи показались мне совершенным произведением искусства. Я любовно оглаживал их, прикидывал в уме, сколько штук потребуется для того, чтобы сложить из них небольшой домик. Каждый кирпич был равен моему локтю, а значит, на один ряд со всех четырёх сторон потребуется… Мои подсчёты прервали удивлённо-восторженные голоса проснувшихся ланов. Они увидели на полянке саманные кирпичи, одинаковые по форме, разом громко загалдели, осматривая их с тем же интересом, с каким далёкий потомок через двадцать тысяч лет будет рассматривать автомобиль, управляемый компьютером. Конечно, это не настоящий саман. Смесь должна состоять из глины и коровьего навоза. Но где я возьму здесь навоз? 91

Домик я решил сложить на месте своей землянки. Сбросил с крыши землю и настил из брёвен. Яма послужит погребом для хранения съестных припасов, а снятые с неё брёвна снова станут крышей. Старый Лу шагами обмерил яму, обложил края её кирпичами, сделанными за один день. Ему не терпелось узнать, сколько потребуется кирпичей для глиняной пещеры. Сын Тигра умел считать только до пяти и, соображая, наморщил лоб. Наконец, он произнёс: - Вар делает за один день столько глиняных камней, сколько пальцев на одной руке… Солнце взойдёт из-за скалы и спрячется за лесом столько раз, сколько пальцев на двух руках… Вот сколько глиняных камней сделает Вар за это время… Их хватит только на один ряд… Сколько рядов будет делать Вар? Я показал ему рукой чуть выше себя. Сын Тигра опять нахмурился и уверенно сказал: - Рядов будет столько, сколько пальцев на двух руках… Успеет Вар сделать глиняную пещеру до того, как с деревьев слетят листья? - Вар будет делать на один кирпич больше… Я подтащил несколько плоских камней, сложил из них ещё один ящик. Теперь после сушки я выколачивал из ящиков не пять, а шесть кирпичей. Неожиданно мне пришла мысль: в жидкое месиво добавлять мелкие камни! Мешанины потребовалось меньше, а прочность кирпичей увеличилась… Я не стал дожидаться окончания изготовления всех кирпичей. Отступил от каждого края погреба на шаг, расчистил землю, выровнял её и уложил первый кирпич. К нему второй, третий… И так вокруг всей ямы. Там, где раньше был вход, я кирпичи не положил, оставляя место под дверь. Я не знал, из чего и как сделаю её, но то, что 92

здесь должна быть дверь, ясно представлял себе. Старый Лу, наблюдавший, как я то и дело бегаю с горшком к ручью за водой, подошёл, положил свою жилистую руку мне на плечо. - Если к тому времени, как река покроется льдом, пещера из глиняных камней будет готова, Найла, дочь Сына Бизона, станет женой Вара. Слова старика придали сил. С горячим порывом, не уступавшим энтузиазму комсомольцев первых советских новостроек, я трудился от рассвета до поздней ночи. Птичьи стаи косяками проносились к югу. Трава полегла, прибитая утренними туманами. Лес ронял багряно-жёлтый убор. Звери устилали норы и логовища листьями, пухом и шерстью. Холодный, пронизывающий ветер гнал рябь по реке. Первая саманная изба в становище первобытных людей каменного века одиноко высилась среди приземистых земляных хижин. Пол в ней я застелил жердями и пихтовыми ветками, покрыл шкурами. Очаг из камней всё так же дымил через отверстие в крыше. И вход по-прежнему закрывала волчья шкура. Сын Оленя много раз обошёл избу, осмотрел, качая головой. Постучал по стене кулаком, пробуя на прочность. - Хорошая пещера… Пройдёт зима, все ланы построят такие пещеры из глиняных камней, - сказал вождь. Старому Лу понравились широкие деревянные нары у задней стены, застеленные толстым слоем камыша и покрытые шкурами. У старика болела спина, ныли ноги, простуженные на земляном полу, и он, как никто другой, оценил первую кровать первобытного человека. - Найла будет спать на этом ложе, - с завистью в душе сказал Сын Тигра. – Позволит Вар старому Лу иногда 93

погреть спину у очага на этой деревянной постели? - Да, Лу… Сын Тигра может лежать на ней сколько захочет, - ответил я. – Он может жить с Найлой и Варом… В углу избы я соорудил стол из вбитых в пазы палок, застеленных берестой. На нём стояла глиняная посуда, лежали скребки, иглы, рыболовные крючки. На одной стене висела волчья шкура, на другой лук и колчан со стрелами. С потолка свешивалась глиняная плошка, освещавшая примитивную обстановку, показавшуюся ланам более роскошной, чем далёкому потомку покои дворца. Потрескивал огонь в очаге. На раскалённых камнях зажаривался заяц. В избе стало жарко. Я откинул полог. Потрясённые ланы, набившиеся в избу, молчаливо взирали на столь невиданное убранство и до поздней ночи не покидали меня. Пахло жареным мясом, глиной, камышом, свежей хвоей пихтового лапника. Старый Лу, безмерно счастливый, что ему позволено остаться в избе и лежать на диковинной постели, уселся у очага. Я дал старику заднюю ножку зайца. Он благодарно посмотрел на меня. - Вар - мудрый воин и хитрый охотник… Вар пришёл с неба… Он знает больше, чем Лу… Он приносит ланам радость… Сын Тигра отдаст ему Найлу… Глава восьмая. Властелины саванны Властелины саванны, этого нескончаемого моря степных трав, чуть колеблемых ветром, шли степенно и размеренно. Полновластные хозяева необозримых просторов двигались походным строем, соблюдая внутри стада 94

строгий, установленный тысячами лет порядок. Первыми неторопливо переставляли массивные ноги вожаки стада, самые сильные мамонты. В середине вышагивали самки с детёнышами. Шествие замыкали старые и более слабые животные. В необъятной степи, зеленовато-жёлтой от иссушенных солнцем, прибитых осенними ветрами растений, бурые спины мамонтов колыхались морскими волнами. Покинув опустошённые, вытоптанные пастбища, стадо исполинов спустилось в долину реки, широкой лентой светлеющей в предрассветном тумане. В лесной чаще, на болотных плёсах хлопали крыльями птицы, собиравшиеся в стаи для отлёта в тёплые края. У реки стадо остановилось на водопой и кормёжку. Бледное осеннее небо осветилось яркими лучами поднявшегося над холмами солнца. Молодые мамонты, резвясь, гонялись друг за другом, радуясь утру, свободе передвижения и новому месту, богатому сочными травами. Взрослые великаны не спеша вырывали из прелой, влажной почвы коренья, грызли жёлуди, обрывали побеги растений, доставали из речной заводи стебли кувшинок. Неприхотливые, могучие животные находили корм везде: в лесу, на равнине, в чаще кустов, в зарослях камыша. Они свободно передвигались по воде и по суше на гигантских ногах, способных раздавить, как лягушку, льва, медведя, тигра, зубра, бизона. Все звери боялись их огромных изогнутых бивней. Своими волосатыми хоботами они ощупывали препятствия и удаляли их с пути, душили нападавших на них людейохотников, срывали листья, траву, стебли и ветви. Никто, кроме человека, не осмеливался нарушить 95

покой гигантов, встать на их дороге. Под ногами колоссов, напоминавших колонны или стволы вековых деревьев, гудела земля. С приближением осенних холодов ланы всё чаще заводили разговоры о предстоящей зиме, о заготовке съестных припасов. Лошадиное мясо частью было съедено, частью протухло, плохо провяленное и прокопченное, часть мяса растащили росомахи. Жалкие, сухие куски его годились в пищу лишь после долгой варки в горшках. Сын Оленя отправил в разные стороны нескольких охотников, которым было поручено отыскать следы бизонов, зубров, оленей. Всему племени запомнилась удачная охота на лошадей, но табуны рыжих скакунов больше не появлялись в саванне. Большие надежды возлагались на разведчиков, ушедших в верховья реки. Именно оттуда ожидался приход копытных зверей, медленно следовавших в её низовья на новые пастбища, где ещё сохранились не вытоптанные травы и мелкие кустарники. …Осторожно раздвигая ветки, прислушиваясь к шорохам и треску сучьев, я пробираюсь сквозь непролазную лесную чащу. Чуть поодаль, крадучись, настороженно вглядываясь в просветы между деревьями, идут Хор, Нук и Ром. Толстый Сын Кабана беспрестанно двигает челюстями, жуёт сухое лошадиное мясо. Наступил на валёжину, она хрустнула под его грузным телом. Хор, оглянулся, угрожающе зашипел, потряс копьём перед носом Рома. И вовремя: впереди послышался треск сучьев, шлёпанье массивных ног по топкой хляби болота, шуршанье камышовых стеблей, тяжёлая поступь каких-то огромных зверей. Мы замерли, присели, испуганно глядя друг на друга. Вдруг это пещерные медведи безбоязненно бродят по 96

берегу реки… Или носороги, которые, ослеплённые яростью, бросаются на любого противника… Извиваясь змеями, ползём вперёд, подогреваемые жгучим любопытством и страхом. Редколесье, кустарники, высокие заросли шиповника кончились. Подняв головы из травы, мы видим перед собой большое стадо мамонтов, заполнивших долину у реки. Поедая стебли кувшинок, побеги растений и ветви деревьев, они спокойно пасутся, уверенные в своей могучей силе, не обращая внимания на молодых сородичей, беззлобно боровшихся, ударявших друг друга мягкими, длинными хоботами. Ветер относит наши запахи в сторону. Мы лежим в густой, высокой траве и наблюдаем за великанами. И хотя чувствуем себя в безопасности, готовые в любой миг сорваться и со всех ног умчаться прочь отсюда, нервная дрожь колотит наши тела. Вид мохнатых чудовищ повергает в ужас. Их ноги, толстые как стволы деревьев, растопчут кого угодно. Не поздоровится ни пещерному льву, ни медведю, ни бизону, ни зубру. Молодые мамонты, резвясь, вырывают с корнем деревья, швыряют их, опрокидывают широкими лбами. Затаив дыхание, заворожённые невиданным зрелищем, мы некоторое время любуемся могучими животными. - Хор никогда не видел мамонтов так близко, - шепчет Сын Барсука. – Хор теперь знает, что нет на земле никого сильнее мамонта… - Нет, Хор… Человек сильнее мамонта, - тихо отвечаю я. - Мамонт – владыка на земле… Разве сравнится с ним человек? Мамонт наступит на него, как на червяка… - Ма, Сын Оленя, вождь ланов, сильнее мамонта… Однажды, это было очень давно, он загнал его в болото и 97

прикончил своим копьём… Пусть мамонты пасутся здесь… Хор, Нук, Ром и Вар побегут в становище и расскажут о них… Племя выйдет на большую охоту… У ланов опять будет много мяса, жира и тонких жил. У охотников чуть было не вырвался радостный вопль. Я приложил палец к губам. Нук и Хор замерли, а Ром перестал жевать. Мы отползли в дубовую рощу, поднялись и побежали по низкорослой траве открытой саванны, где было меньше опасности встретиться с хищником. Палицы, кремнёвые топоры, копья и луки мешают быстрому бегу… …Вот уже два солнца и две луны бежим мы по бесконечной саванне, простёршейся перед нами. Над пожухлыми травами, трепещущими от холодного ветерка, вьются клубы голубоватого тумана. Вспотевшие от долгого и утомительного бега, мы торопимся сообщить в становище радостную весть о стаде мамонтов. На пути ни ручья, ни озерка… Мы изнываем от жажды… Солнце светит ярко… Оно то вспыхивает надо мной ослепительными лампами в блестящей огромной тарелке, то сверкает в призрачной синеве неба… Моя спина горит огнём… Хриплое дыхание вырывается из моей груди. Мне кажется, что от напряжения и боли она вот-вот разорвётся… Надо бежать ещё быстрее, чтобы племя успело подготовиться к охоте на мамонтов. Нелегко и другим охотникам. С высунутым языком бежит Хор. За ним надрывно дышит Нук. Чуть живой с трудом поспевает за нами толстый Ром. Мы бежим, обливаясь потом, не тратим силы на слова. Быстрее… Ещё быстрее… 98

Следы пещерного медведя, тигра, льва, нередко видели мы на голом, выжженном солнцем песке, и круто сворачивали от них в сторону, избегая встречи со страшными зверями. Спускаясь с холма, толстяк Ром подвернул ногу, вскрикнул и упал. Он попытался встать, но болезненно скривился и застонал. Не только бежать, но даже идти самостоятельно Сын Кабана не мог. Утомлённые безостановочным бегом, мы удручённо стояли над ним, не зная, что предпринять. Наконец, Хор, отдышавшись, поднял с земли брошенную им палицу, давая понять, что нам надо бежать. - Ром останется здесь… Ланы не могут из-за него бежать быстро… Ланы не убьют мамонта… У племени не будет зимой мяса… Все ланы погибнут из-за Рома… - Хор, Нук и Вар сообщат о мамонтах Сыну Оленя и вернутся за Сыном Кабана, - пообещал я. Похватав оружие, мы снова, не оглядываясь на Рома, побежали, поводя взмыленными боками, словно загнанные лошади. Нас не тревожила судьба оставленного в одиночестве Рома. Быть может, его загрызут волки, съедят людоеды… Или он погибнет без пищи и воды, корчась от боли вывихнутой ноги. Мы не думали об этом… Мысль о мамонтах, о предстоящей охоте, сулившей богатую добычу для всего племени, гнала нас всё дальше и дальше. Суровы и жестоки законы саванны… Каждый зверь в стаде, птица в стае, человек в племени беспокоятся, заботятся о стаде, о стае, о племени. Стадо, стая, племя не беспокоятся, не заботятся об одном каком-то звере, о птице, об отдельном человеке. Обессиленные, мы кое-как дотащились до становища. Племя встретило нас громкими криками. 99

Ликованию не было конца, когда ланы узнали о стаде мамонтов. Пляски и прыжки от восторга были такие, как будто поверженный мамонт уже лежит на берегу, и остаётся лишь разделать тушу. Весть, принесённая разведчиками с верховьев реки, вызвала оживление среди всех жителей становища. Там и здесь слышалось: - Большое стадо мамонтов! - Мамонты идут сюда! - Будет большая охота… - Ланы заготовят в зиму много мяса и жира… Безумное ликование охватило всех. Сын Оленя, Сын Леопарда, старый Сын Тигра и другие опытные охотники, которым уже приходилось вступать в схватки с мамонтами, не разделяли всеобщего веселья. Они знали, чем заканчивается охота на владыку земли. Помнили, как рассвирепевшие могучие животные топтали толстыми ногами нападавших на них охотников, подбрасывали волосатыми хоботами высоко вверх, протыкали бивнями. И не было от них спасения ни в чаще леса, ни в густой траве, ни среди деревьев. Мамонты, не встречая на пути препятствий, приминая лес, разбрасывая большие камни, легко отыскивали спрятавшихся от них беглецов и давили, как насекомых. Старые охотники не прыгали вместе со всеми от радостных вестей разведчиков, выследивших мамонтов. Сообщение о том, что к становищу движется стадо животных-великанов, сначала вызвало у них бурю ликования, но скоро заставило задуматься, как сразиться с ними и победить в неравной схватке. Приход мамонтов ещё не означал верной добычи. В битве с ними всегда гибли, получали увечья и раны многие охотники, но не всегда им удавалось убить этого огромного зверя… 100

Сын Оленя помнил мамонта, которого племени удалось загнать в болото. Владыка земли увяз в трясине, где его добили копьями и палицами. Давно это было… Ма тогда ещё не был вождём… Сын Оленя поднял руку, требуя тишины. - Тихо, племя! – крикнул старый Лу. – Вождь будет расспрашивать воинов, ходивших вверх по реке… - Пусть скажет самый молодой воин, - сказал Ма. - Говори ты, Сын Барсука… Когда мамонты будут здесь? – спросил старый Лу. - Солнце столько раз взойдёт над горой и спрячется за лесом, сколько пальцев на двух руках… Собравшиеся вокруг люди одобрительно загудели: - Ещё есть время подготовиться к охоте… - Теперь ты, Сын Соболя… - Мамонты придут сюда, когда ночь столько раз спрячет всё вокруг, сколько пальцев на одной руке и ещё немного на другой… С этими словами Нук поднял обе руки с растопыренными пальцами. Три из них на левой были прижаты. Племя обеспокоенно зашумело. Мало Сын Соболя даёт времени на подготовку к охоте. - Пусть скажет слово Сын Кабана… Где толстяк Ром? - Сын Кабана повредил ногу в саванне… Он остался там, где покинули его… Там нет воды… Ром умрёт, если не напоить его… Пусть Сын Оленя пошлёт Хора и Нука за ним… Они знают, как найти Рома… - сказал я. Племя встретило мои слова глухим молчанием. В становище не любили ленивого и толстого Сына Кабана. - Он один поедает столько мяса, сколько его не съедают и пять воинов, недовольно заметил старый Мун, умевший считать до пяти. – Пусть он погибнет там… 101

Племя поддержало старика одобрительными возгласами. Никому не нужен лодырь и обжора. - Ланы хотят знать, что думает мудрый Вар? Сколько дней и ночей есть у них, чтобы подготовиться к охоте? - Вар обещал Рому прислать за ним охотников… Пусть Сын Оленя выполнит обещание Вара… Тогда Вар скажет, когда ждать здесь мамонтов… - Пусть Хор и Нук возьмут с собой воду в горшке и отправятся за Сыном Кабана… Они принесут его на связанных копьях, покрытых шкурой волка, - сказал вождь. Недовольная решением вождя толпа загудела. Послышался приглушённый вскрик молодого охотника, получившего затрещину от старика Лу. Нук и Хор отправились выполнять приказ вождя. - Говори, мудрый Вар, когда ланам ожидать мамонтов? Все притихли, ожидая моего ответа. О том, как долго придётся ждать мамонтов вблизи становища, я думал ещё во время двухдневного изнурительного бега по саванне. По моим догадкам выходило, что стадо будет здесь дней через пять. Я поднял одну руку с растопыренными пальцами. Племя опять загудело растревоженным ульем. - Мало даёт Вар времени на подготовку к охоте, слышалось ворчание охотников. - Мамонты долго не задержатся на тех пастбищах… Подготовку к охоте надо начинать сейчас… Совет старых охотников во главе с вождём решил вырыть в земле на пути мамонтов, неподалеку от реки, глубокую яму-западню. Накрыть её тонкими стволами осин, очищенными от сучьев, забросать травой и листьями, присыпать песком. Наступит огромный зверь на хлипкий настил и вмиг провалится в тесную яму, из которой ему не выбраться. 102

Множество копий вопьётся в бока обречённого животного, тяжёлые камни обрушатся на его огромную голову. Тщетно будет пытаться разъярённый мамонт обвить мохнатым хоботом кого-нибудь из проворных обезьяноподобных двуногих существ, громко кричащих на краях ямы и впивающихся в него длинными жалами. Такие слабые и ничтожные в сравнении с ним, властелином саванны, они, тем не менее, причиняют невыносимые страдания. Так муравьи, комары, мошки могут искусать, высосать всю кровь, растащить по частичкам, живьём сожрать запутавшееся в силок животное или связанного по рукам, по ногам человека. Обглоданный до белых костей скелет напомнит путнику о страшных мучениях жертвы. Всё больше слабея от потери крови, попавший в ловушку мамонт тревожно затрубит, призывая на помощь сородичей. Подминая кусты и деревья, примчится стадо, ведомое умным вожаком, примется обнюхивать, ощупывать хоботом раненого сородича. Не в силах вызволить его из беды, принуждаемое позывами голода, оно скоро удалится от него в поисках пищи. Перепончатые уши-лопухи гигантов не перестанут вслушиваться, маленькие, но зоркие глаза ещё долго будут вглядываться в чащу леса, в заросли высоких трав и кустарников, высматривая обидчиков собрата. И горе тем, кого обнаружат они вблизи раненого сородича. Так думал старый вождь, прежде чем распорядиться начать подготовку к охоте. И подняв палицу, он сказал: - Пусть все ланы идут на берег реки… Они будут рыть большую яму… Мамонт упадёт в неё… Ланы убьют его камнями и копьями… У них будет добыча, которой хватит племени на всю зиму, - распорядился вождь. Становище опять пришло в движение. Женщины, дети, старики, молодые и сильные 103

мужчины похватали подручные средства, которыми предстояло копать землю. У многих в руках были корзины для выноса глины, песка и галечника. Посовещавшись, охотники выбрали место, где копать яму – западню. И работа закипела. Заострёнными палками, кольями, каменными топорами и копьями, широкими костями съеденных лошадей, плоскими камнями и просто руками ковыряли землю, вгрызаясь в неё всё глубже. Женщины относили наполненные землёй корзины подальше от ямы, высыпали и бегом устремлялись обратно к реке. Несмотря на общие усилия, дело подвигалось медленно. Вождь велел развести возле ямы большой костёр, чтобы при свете огня работать и ночами. Каменным топором я вытесал несколько деревянных лопат, что заметно ускорило рытьё ямы. На исходе пятого дня глубина западни равнялась трём человеческим ростам. Её перекрыли тонкими жердями, забросали травой. - А если мамонт не подойдёт к яме? Как заставить его пройти именно здесь? – задумчиво проговорил Лу. - Ланы станут бросать в него камни, метать копья и дротики… Они погонят его к яме, - предложил старый, длинноволосый Мун, Сын Леопарда. – Так делали ланы, когда загнали мамонта в болото… - Мамонт убил на той охоте много воинов, - сказал вождь. – Он задушил хоботом храброго Сына Бизона, отца Найлы… Растоптал братьев Мава и Хара, сыновей Лошади. И ещё нескольких женщин… Что хочет сказать мудрый Вар? - Ланы пойдут к болоту и нарвут много стеблей кувшинки… Набросают большие охапки на яму и перед ней. Мамонты станут поедать их и постепенно подойдут к яме, 104

высказал я своё предложение. - Почему Вар так думает? - Вар ходил вверх по реке… Он видел там много мамонтов… Они заходили в воду за стеблями кувшинок… Голоса одобрения были ответом на мои слова. Все бросились к болоту и торопливо начали рвать стебли кувшинок. Кучки мокрых растений длинной, узкой дорогой устлали землю на подходе к яме, сокрыли западню. Высланные в дозор юноши Лар и Нум прибежали с громкими, истошными криками. - Мамонты идут! Их так много, что не хватит пальцев на руках и ногах, чтобы сказать сколько… Они скоро будут здесь! – в сильном возбуждении кричали юноши. Вот так удача! Всё племя давно ждёт большую охоту! Весть юных дозорных вновь взбудоражила всех. Вопросы посыпались на них со всех сторон. - Где Лар и Нум видели мамонтов? - Мамонты идут берегом реки? - Мамонты заметили Лара и Нума? - Лар и Нум хорошо прятались? Юноши начали рассказывать о своих впечатлениях увиденного ими небывалого зрелища гигантских зверей. Сегодня их рассказ показался бы театрализованной сценкой-пантомимой из жизни первобытных охотников. Лар и Нум, полуобнажённые, мускулистые, длинноволосые, с повязанными вокруг бедер обрывками шкур, прыгали, бегали, падали на землю, зарывались в листья, извивались, принюхивались, кривлялись, корчили рожицы, растопыривали пальцы, размахивали руками. Телодвижения, обозначавшие действия юных дозорных, заменявшие им слова, сопровождались восторженными восклицаниями взрослых ланов, широко открытыми глазами наблюдавшими за жестами Лара и Нума. Ничего 105

нельзя пропустить из этого молчаливого, красочного рассказа. Каждая мелочь в долгие зимние вечера с мельчайшими подробностями будет много раз повторена собравшимися у очага охотниками. Когда волнение улеглось, охотники стали совещаться, как лучше организовать охоту. - Если мамонт не станет есть стебли кувшинок и не упадёт в яму, ланы загонят его в болото и убьют копьями… - Ланы все вместе нападут на одного мамонта… - Ланы погонят мамонтов на яму… Сколько охотников, столько разных мнений. Каждый из них громко доказывал, что надо поступить именно так, как он считает нужным. Пора было сказать своё слово вождю. Ма поднял палицу. Его свирепый взгляд не сулил ничего хорошего оппонентам. Спорщики притихли. - Если мамонт не упадёт в яму, ланы нападут на того, который отстал от стада, и воткнут в него все свои копья… Мамонт потеряет много крови… Тогда он умрёт… Сын Оленя произнёс эти слова в сильном возбуждении и с трудом. Он давно так много не говорил. Глаза вождя блестели. На бородатом лице выступили капельки пота. Сыну Оленя хотелось напомнить охотникам, что схватка с могучими зверями будет опасной. Разъярённый мамонт растопчет зазевавшегося охотника толстыми ногами-стволами, задушит длинным волосатым хоботом-удавом, подбросит им высоко или ударит о землю, запорет массивными бивнями. Эти мысли вождь выразил несколькими жестами, представляя из себя мамонта: топтал ногами воображаемую жертву, душил себя, распластывался на земле. Его предупреждение, понятное даже детям, лишь 106

раззадорило охотников. Они жаждали битвы и в нетерпении судорожно сжимали в руках копья и дротики. Много метательных кольев и палок, заострённых и обожжённых на костре для прочности, было заготовлено для этой охоты. Нести их за мужчинами поручалось женщинам и подросткам. Они же должны были громкими криками, бросанием камней отвлекать мамонта от нападавших на него охотников. Кроме Сына Оленя, Сына Тигра, Сына Леопарда, Сына Соболя и ещё нескольких старых охотников, никто в племени не только не имел представления о битве с косматыми чудовищами-великанами, но даже никогда не видел этих исполинов. В ожидании охоты ланы прыгали и веселились так, будто богатая добыча уже в становище. Рассчитывая на лёгкую победу, они высоко подбрасывали копья и палицы, ловили их на лету с криками: - Гой-а-а! Мамонт упадёт в яму! Гой-а-а! - Нет ничего проще убить мамонта в яме! Гой-а-а! Вождь Ма, злобно оскалившись, грозным рыком заставил всех замолчать. - Мамонты – не зайцы, не олени, не куропатки, - сказал он, старательно подбирая слова. – Мамонты – не лошади, не бизоны, не зубры, не волки… Они даже не пещерные львы и медведи, не тигры и носороги… Эти звери высоки и огромны… Их ноги – стволы деревьев… Хоботом мамонт поймает и быструю мышь… Ланы могут погибнуть в битве с ним… Пусть совет старых охотников решит, когда и как нападать на них. Ма смахнул пот со лба. Ему легче одним ударом палицы свалить с ног зубра, чем говорить столь долго. - Мамонт пойдёт по тропе, поедая стебли кувшинок, и упадёт в яму… Ланы бросятся на него всем племенем… 107

Ланы убьют его копьями и камнями, почёсывая грязными ногтями волосатую грудь, проговорил Нук, Сын Соболя. - Да, это так, - поддержал его Мун, Сын Леопарда. - Лу согласен с Нуком и Муном, - взмахнул копьём Сын Тигра. – Напасть всем племенем – таков закон охоты… - Что думает мудрый Вар? – спросил вождь. - Вар говорит ланам: «Не надо сразу убивать мамонта в яме… Пусть стадо уйдёт далеко от него… Раненый мамонт тревожно затрубит, привлечёт к себе внимание, - уверенно ответил я, совершенно не удивляясь своим любительским познаниям в занимательной палеонтологии. Прочитанные книги, просмотренные фильмы на темы этой науки, не могли не оставить в памяти какой-то след, проявившийся в бредовом сне. - Пусть ланы пропустят стадо, спрятавшись в зарослях, грозно глядя на охотников, прорычал вождь. – Если мамонт не упадёт в яму, Сын Оленя громко закаркает вороном… Ланы все вместе бросятся на одного, отбившегося от стада… Ланы знают, как охотятся волки… Вождь передохнул, собираясь с мыслями и сказал: - Сын Рыси и Сын Волка пойдут в дозор… Когда мамонты подойдут близко, они прокурлычат журавлями… Подняв палицу, Сын Оленя издал воинственный клич племени ланов: - Кхе-е! Кха-а! О-хо-о! - О-хо-о! О-хо-о! – громко прокричали в ответ охотники, готовые немедленно броситься в схватку. Сгущавшиеся сумерки понемногу охладили боевой пыл охотников. Уже темнело, а ещё нужно было найти и занять удобные позиции для засады, хорошо укрыться и терпеливо ждать рассвета. Убрав остатки костра возле ямы, потушив огни в 108

очагах становища, ланы попрятались, чтобы поутру, как появится стадо, охватить его полукругом, прижать к реке, загнать мамонта в яму, в болото или отбить от стада. Многие охотники разделились на группы, втайне надеясь убить своего мамонта и потом долго восхвалять свои подвиги перед соплеменниками. Они уже забыли о плане, намерении и предупреждении вождя пропустить стадо, выждать время для нападения, действовать сообща. Мышление ланов в ту осеннюю ночь двадцать тысяч лет до нашей эры отличало их от своры волков лишь тем, что, ожидая начала охоты, они уже терзались честолюбием и тщеславием. Становище первобытных людей у подножия холма, скала, нависшая над песчаной косой, прибрежный лес – всё потонуло во мраке ночи. Шумевшая на порогах река блестела во тьме призрачно-лунным светом… Глава девятая. Битва с колоссами - Нет… Я не сплю… Какая Марина? Стюардесса? Разжать пальцы? Оторвать руку от спинки кровати? Мамонты скоро будут здесь… Сегодня будет большая охота… Найла понесёт мои копья… Нет… Я не сплю… …Явственно осязаю в руке холодное буковое топорище с подвязанным к нему острым камнем… …Острый запах спирта, смешанный с присущим всем больницам запахом лекарств, препаратов и средств дезинфекции, бьёт в нос… …Пахнет сырыми водорослями, свежими стеблями кувшинок, прелыми листьями, мхом… …Нет, я не сплю… Нельзя охотнику спать в засаде… Я помню: Ма послал вперёд дозорных Вука и Мэла. 109

Если мамонты двинутся, они прокурлычат журавлями… Я знаю: везде в прибрежных кустах попрятались ланы. Стойкий, неприятный для зверей запах потных человеческих тел может выдать их присутствие тонкому обонянию животных, но ветер дует с реки, и мы не опасаемся, что мамонты обнаружат нас. Рядом со мной тяжело сопит Сын Кабана. Как всегда, Ром что-нибудь грызёт и жуёт. У него в заплечном кожаном мешке съедобные корни аира. Сына Кабана вчера принесли на копьях Нор и Нук. Старик Лу вправил Рому вывихнутый сустав, и толстяк, прихрамывая, тотчас отправился в засаду. Он попытался высказать свои предложения о том, как лучше организовать охоту, и даже выразил желание расставить охотников в местах засады, но вождь так посмотрел на него, что Ром, ни слова ни говоря, плюхнулся рядом со мной в густую траву, достал из мешка кусок сушёного лошадиного мяса и обсыпал себя листьями. Конечно, толку на охоте от хромого толстяка будет мало, но, несомненно, потом он будет долго рассказывать, как лишь благодаря ему убили мамонта. Да… Но где Найла? Осталась в саманной хижине? А копья Вара? Найла понесёт их за Варом? - Отодвинься, Рома… От тебя дурно пахнет… - Всё пучком, братан… Лады… Купи у меня микроавтобус… «Ниссан»… Недорого продам… Без пробега по СНГ… Клёвая тачка! - Зачем мне микроавтобус? – спрашиваю. – Я на «Урале» гоняю… Вот если бы ты мне «Хонду» предложил… - Будешь тёлок катать… - хохотнул Сын Кабана. - Виктор Алексеевич! Шевчук опять заговорил! – слышу далёкий голос откуда-то из вне… - То про мамонтов бредил… Теперь, вот, про микроавтобус… …Сквозь тяжёлые свинцово-серые тучи сочится 110

бледный свет скупого осеннего солнца. Холодный ветер рябит поверхность реки. У берега залива торчат из воды осоковые кочки, среди них плавают листья кувшинок. Сизые клубы тумана нависли над песчаной косой, к которой тянется тропа, устланная свежими стеблями водорослей и съедобными корнями. Хлопанье крыльев и кряканье уток нарушают утреннюю тишину. Даже острые глаза пролетавших ворон и сорок не различают охотников, затаившихся под опавшими листьями дубов и тополей. Они укрылись в зарослях ольхи и шиповника, под большими валунами и выворотнями, в ветвистых вершинах деревьев. Старики, дети, больные ланы притихли в земляных хижинах, ожидают завершения охоты, когда соплеменники принесут им куски вкусной мамонтовой печени. Но вот растаяли последние клочки тумана. Солнце вышло из-за холма, осветило саванну, прибрежный лес, реку за ним, согрело остывшую за ночь землю. Новый осенний день за двадцать тысяч лет до нашей эры вставал во всём своём блеске и великолепии. Уже не столь унылыми показались нескончаемые степи саванны, не столь зловещим выглядел дремучий лес, не столь коварно поблескивали болотные топи и плёсы. Ослепительно-яркие лучи пригрели насекомых, нашедших приют под не опавшими листьями и лепестками, и в воздухе запорхали бабочки, зажужжали пчёлы и жуки, засуетились стрекозы. Серебряно-трубными звуками перекликались лебеди. На камнях, ещё влажных после инея ночных заморозков, грелись змеи. Но никто в природе не ожидал с таким нетерпением утреннего тепла, как ланы, мужественно переносящие ночной холод, назойливость гнуса, нещадно вгрызавшегося в незащищённые тела охотников. Мошка, слепни, комары, 111

оводы впиваются в кожу, и нельзя пошевелить рукой, чтобы прихлопнуть мерзкую тварь, почесать укушенное место. Вождь Ма зорко следит за каждым охотником. Одно неосторожное движение, и застрекочут сороки и сойки, закаркают вороны, завоют волки и шакалы, чуя добычу. Беспокойное поведение птиц и хищников, понятное мамонтам, встревожит и насторожит их. Вожаки стада за свою долгую жизнь уже не раз встречались с двуногими существами, маленькими и слабыми, но от укусов их летающих зубов и клыков не спасают даже толстые ноги и огромные бивни и хоботы. У мамонтов не было врагов, кроме страшного человека. Они инстинктивно боялись его и старались обойти стороной, как и человек боязливо избегает встречи с ядовитым скорпионом, ничтожно малым, но смертельно опасным. Старый, умудрённый суровой жизнью вождь Ма хорошо знает повадки мамонтов. Не задумываясь, перебьёт он палицей хребет тому, кто отпугнёт могучих мамонтов и тем самым лишит племя пищи на всю зиму. Я лежу на животе… Всё тело занемело в одной позе… Спина горит так, словно к ней приложили угли из жаровни. Наверно, это меня так жалят комары… Кожу грызут ненасытные мошки… Трудно дышать… Лицо уткнуто в листья… Больно в груди и в животе… Ощущаю холодные прикосновения к телу… Лягушки прыгают по мне или скользкие ужи ползут по плечам? А, может, мыши? Острые коготки их лапок впиваются в спину… Вот побежали по шее, по локтю… Задевают хвостиками… Нет, я с детства не боюсь мышей… Они такие миленькие, пушистенькие… Я безбоязненно брал их в руки, приносил в школу, пугал девчонок… А вот крыс, как тараканов, терпеть не могу… Но 112

здесь, в листьях, крыс нет… Они там… В подвалах, в трюмах, в трущобах… Пылает спина… Нет мочи терпеть… Хочется закричать… Но палица Ма перешибёт меня, как соломину. Скорее бы уж пришли мамонты… Как?! Они разве не вымерли в ледниковый период?! Глупости! Конечно, нет! Похолодало на севере, пошло оледенение… Мамонты двинулись на юг… Они свободно мигрируют по берегам рек в тёплые края… Не скоро ещё вымрут они… Толстяк Ром придвинулся ко мне… - Всё пучком, братан… Держись… Лады… «Хонду» я тебе подгоню… За базар отвечаю… - Дима! Это я, Марина… Стюардесса… Если слышишь, пожми мою руку… Роман Евгеньевич пришёл навестить тебя… Это пассажир, которого ты вынес из огня… Его недавно выписали… Не слышит нас Дима… Не жмёт руку… - Всё, уважаемый Роман Евгеньевич… Пора обрабатывать больному швы и раны, делать перевязку… Вы, Марина, можете остаться… Поможете мне… Я шевельнулся… Дикая боль молнией пронзила тело… Что это?! Палица Ма пригвоздила меня, или острый шип воткнулся в спину? Кто перевернул меня в листве, обвился вокруг груди? Как же я сразу не догадался? Руки Найлы обнимают и ласкают меня… …Курлычат журавли… Странным образом они напоминают скрип немазаных ржавых дверных шарниров… Это дают сигнал дозорные Вук и Мэл… …Стадо мамонтов приближается. Уже можно различить отдельно и неторопливо идущих впереди колоссов, вожаков стада. За ними качаются чёрные, мохнатые спины других гигантов. Поблескивают на солнце круто загнутые белые огромные бивни. Волосатые хоботы 113

великанов длинными гибкими удавами извиваются над деревьями, размахивают обломанными ветками и сучьями. Вожак ведёт стадо, срывая с макушек деревьев молодые побеги. Мотает толстым хоботом из стороны в сторону, обмахивается им, как огромным помелом, хлопает непомерно большими плоскими ушами, отгоняя надоедливых мух. За ним важно шествуют другие исполины, и там, где прошли они, остаётся широкая дорога, утоптанная массивными стопами гигантов. Некоторые исполины чешутся о вековые деревья, сгибают и ломают их, как сухой дудник. Не подозревая об опасности, спокойно идёт мамонт, с каждым шагом исполинских ног приближаясь к ямезападне. Вот он остановился, поднял с земли пучок водорослей, отправил его в рот, медленно разжевал. Гиганту понравились валявшиеся под ногами стебли кувшинок. Он подхватил другую охапку и сунул её в чудовищно-широкий рот. Ланы, следившие за ним из укрытий, в сильном волнении сжимали в руках копья. Их тела лихорадила нервная дрожь. С трудом сдерживая себя, чтобы не выскочить из засады и не броситься всей оравой на великана, они ждали, затаив дыхание, когда мамонт, поедая дармовые стебли, наступит на тонкий настил из жердей. Вдруг вожака опередил другой мамонт, такой же великан. Торопясь подобрать кучку стеблей раньше вожака, он быстро шагнул к ней и моментально провалился в яму. Туча пыли и сухих листьев поднялась над ним. Вожак словно в раздумье постоял неподалеку, но стеблей на земле больше не было видно, и колосс направился к речной заводи, заросшей камышом. За ним потянулись остальные звери, в то время, как сородич напрасно тыкался хоботом, упирался могучим лбом и бивнями в края тесной западни. Он упал в неё на колени и 114

прилагал неимоверные, но безуспешные усилия, чтобы встать на ноги. Могучий зверь всё ещё надеялся подняться, молча, в одиночку, боролся с неожиданно возникшим на его пути неодолимым препятствием. Привыкший полагаться на свою несоизмеримую ни с чем силу, мамонт не подавал тревожных звуков, и стадо постепенно удалялось. Но ещё оставались неподалеку два молодых мамонта, чавкающих побегами камыша и болотной травы. Они-то и стали причиной разыгравшейся здесь жуткой трагедии за двадцать тысяч лет до нашей эры. Охотники сочли молодых мамонтов лёгкой добычей. Не дождавшись призыва вождя начать охоту, они выбежали из леса, из зарослей, с оглушительными криками бросились на зверей. Несколько копий вонзилось в их тела. Испуганные, легко раненные животные, не ожидавшие нападения, отпрянули, выскочили из воды на берег и устремились к далеко ушедшим сородичам. Они помчались с высоко задранными хоботами, чем вызвали смятение стада. В их косматых, поросших длинной шерстью телах, торчали копья. Вожак затрубил отход, и звери, собравшись в пеший порядок, двинулись вперёд, чтобы поскорее уйти от злых двуногих существ. Мамонт, попавший в западню, почуял, что стадо покидает его и отчаянно затрубил. Охотники поняли, что убегавших молодых мамонтов им не догнать, с радостными криками окружили мамонта в яме. В несчастного животного полетели копья, дротики, камни. Пляску сумасшедших напоминали прыжки ланов. С неистовыми криками они бегали вокруг ямы, обрушивали на зверя удары дубовых палиц и каменных топоров. Трубный рёв, наполненный безысходной тоской умирающего гиганта, доносился с берега реки, далеко вокруг оглашая окрестности. 115

Всё племя устремилось туда. Хватаю топор, и продираясь сквозь кусты, бегу вместе со всеми. …Что-то больно кольнуло в плечо… Наверно, наткнулся на острый сучок… Найла еле поспевает за мной… У неё в каждой руке по два копья… Из ямы-ловушки виднеется огромная косматая голова с огромными бивнями. Длинный волосатый хобот извивается над ней. Мамонт в западне! Он стоит на коленях, не в силах подняться в тесной яме. Зверь громко и отчаянно трубит от боли и страха. В боках его торчат копья. В широко открытый огромный рот то и дело влетают дротики и камни. Разъярённый мамонт мотает хоботом, норовит поймать кого-либо из подбегавших к нему для броска охотников. И это ему удалось. Метнув в голову зверя копьё, молодой охотник Мэл, Сын Волка, поскользнулся, вскочил, но не успел отбежать. Мохнатый хобот, словно толстый удав, обхватил его, раскрутил и так шмякнул о землю, что Мэл уже не поднялся. Роковая ошибка, казалось, ничему не научила остальных ланов. Они не обращали на гибель товарища ни малейшего внимания. Так волки в стае не замечают гибели под копытами лося других участников общей охоты. Попавший в яму мамонт, как и следовало ожидать, соблазнился дармовыми кучками сочных стеблей кувшинки, не стал утруждать себя добыванием их на плёсах, на болотистых заливчиках, где до трагедии паслись его сородичи. Стадо, увлекшись кормёжкой, вероятно, так бы и ушло, если бы его не напугали раненые мамонты, и не растревожил призывно трубящий мамонт, попавший в западню. Забыв о предосторожностях, обезумев от радости, 116

охотники, женщины, прыгали и плясали вокруг ямы, ничуть не удручённые гибелью на их глазах Сына Волка. Каждый метал в мамонта копьё, дротик, швырял камни, стараясь непременно попасть зверю в глаз. Вожак стада поднял голову, устремил взгляд маленьких глаз туда, откуда доносились трубные звуки раненого сородича. Мамонт постоял некоторое время, поводя ушамилопухами, как будто раздумывая, повернулся и медленно зашагал в сторону громко трубящего собрата. Неприятный тошнотворный запах двуногих существ уловил он своим тонким обонянием. Этот запах вызвал в нём сильное раздражение. Вожак ускорил шаги. За ним, нехотя оторвавшись от кормёжки, зашагало всё стадо. Увлечённые убийством мамонта в яме, ланы не сразу заметили приближение разъярённого стада. Сын Оленя, оглянувшись, опомнился первым. - Кха-а! Кха-а! - закричал Ма, убегая в лес. За вождём кинулись многие охотники. Иные стремглав понеслись в становище, попрятались в землянках. Некоторые ланы, врассыпную, устремились на открытый холм, поросший мелкой травой. Вожаки стада, обступив яму, ощупывали хоботами застрявшего в яме сородича. Находили на волосатых боках кровавые раны, выдёргивали из его тела торчащие в нём копья. Трубный рёв погибающего сородича, стойкий запах человеческих тел, раны молодых мамонтов привели зверей в неописуемую ярость. Вожак поднял с земли распростёртое, бездыханное тело Мэла, бросил его под себя и несколько раз наступил на него. Он ещё сильнее ощутил резкий, отвратительный запах двуногих существ, густой и едкий, чётко осязаемый 117

его обонянием, доносящийся из притихшей чащи прибрежного леса. Вожак понял, откуда исходила опасность для попавшего в западню собрата и его молодых сородичей. Маленькие глаза огромного великана с высоты его роста ясно различали мелькавшие среди деревьев фигурки ненавистных созданий. Задрав толстый волосатый хобот, мамонт оглушительно затрубил. Ненависть кипела в нём. Охваченный гневом, он двинулся в лес. За ним последовало всё стадо непобедимых колоссов. Легко, словно стебель кувшинки, вожак вырвал с корнем вековое дерево, обхватил его хоботом, и раскручивая над огромной головой, ринулся крушить всё на своём пути. Он первым поймал одного из беглецов, растоптал его и бросился выискивать остальных. Горной лавиной обрушилось стадо на лес. Мелкие деревья, кустарники гибли под толстыми ногами исполинов. Повсюду из высоких зарослей выскакивали обезумевшие от страха люди. Они напоминали застигнутых врасплох мышей, скачущих в разворошённой прошлогодней соломе, прихлопываемых вилами, притаптываемых сапогами работника фермы. Побросав в панике копья, топоры, палицы, люди с ужасающими криками разбегались в разные стороны, пытались спрятаться под большими камнями и выворотнями деревьев, в густой траве, в непролазном шиповнике. Могучие хоботы опрокидывали камни, выворачивали с корнем деревья, извиваясь толстыми удавами, везде находили дрожащие тела, душили их, подбрасывали выше самых высоких вековых деревьев, и не успевали те падать на землю, как на них опускались массивные ноги гигантов. Многих ланов пригвоздили к земле бивни мамонтов. 118

Все охотники, искавшие спасения в лесу, были раздавлены, растоптаны пришедшими в ярость зверямивеликанами, но ещё были живы те, кто бежал к холму. Мамонты кинулись догонять и давить их. Схватившись за руки, я и Найла тоже бежим к подножию холма, где будем, как на ладони, но вряд ли захотят косматые великаны, преследуя нас, подниматься на крутую гору. За нами увязался толстяк Ром. Со страху Сын Кабана забыл о больной ноге и надрывно дышит, старается не отстать… Успеть бы взобраться на вершину скалы, недоступную мамонтам… Пронзительный трубный звук оглушает нас. Ноги вялые, будто ватные… Движения скованные, как во сне… Надо бежать быстрее, а я не могу преодолеть оцепенение страха… Разъярённые, неукротимые мамонты бегут следом… Дрожит земля под их исполинскими ногами… У подножия холма они настигли беглецов. Один из мамонтов, рослый, могучий зверь, поймал кого-то… Человек визжит, корчится в кольце его хобота… Мамонт бросил несчастного лана наземь, наступил… Раздавленный охотник чвякнул под толстой волосатой ногой… Позади ещё слышатся короткие вскрики… Скорее! Ещё скорее! Спотыкаюсь, падаю… Гибкий хобот-удав тотчас обвивается вокруг моего трепещущего тела, сдавливает… Вот-вот я лопну, как олений пузырь, наполненный для забавы водой… Кишки выскочат из живота вместе с брызнувшей кровью… Не могу кричать… Хриплый стон вырывается из моей сдавленной груди… Хобот подбрасывает высоко-высоко… Я падаю, больно ударившись о землю… Огромная стопа толстой волосатой ноги вздымается надо мной… 119

Кровавые пятна в вытоптанном лесу – всё, что осталось от тех, кто в безумной радости, торжествуя победу, прыгал вокруг ямы-западни. Мамонт-вожак затрубил, сзывая стадо. Его чуткое обоняние уловило всё тот же неприятный запах, доносимый ветерком со стороны становища. Разгорячённый побоищем великан, поводя взмыленными, косматыми боками, грозно вздымал волосатый хобот. Маленькие глаза, сверкавшие злобой, отыскивали двуногих существ. Не находя их, мамонт свирепо затрубил и бросился навстречу раздражавшему его неприятно пахнущему ветерку. Гул шагов позади вожака раздавался от множества ног, последовавшего за ним стада. Ноги исполинов провалились в неглубокие ямы земляных хижин, в которые забились женщины, старики, дети, больные ланы. Слабые, сдавленные крики обречённых на гибель людей, недолго раздавались в разрушенном становище. Мамонты выворачивали перекрытия, разбрасывали брёвна, топтали выскочивших из-под них с громкими криками первобытных людей. Скоро всё было кончено. Первобытное, немногочисленное племя ланов прекратило существование. Шкуры и кости зверей, палки, ветки, камни очагов, кремнёвые копья, сухая трава, раздавленные тела, кровь, перемешанная с землёй, растоптанная изгородь вокруг становища – следы трагедии, случившейся здесь за двадцать тысяч лет до нашей эры. Их оставили владыки земли, властители саванны, могучие колоссы на чудовищных толстых ногах, мохнатые звери-великаны… 120

Глава десятая. В тёплые края …Я проснулся от леденящего холода. Моросит дождь. Мелкие капли накрапывают по веткам шалаша, наспех сооружённого вчера с наступлением сумерек. Они протекают внутрь, капают на полуобнажённое тело Сына Кабана, но исхудавший от голода толстяк не ощущает неприятную влагу, крепко спит, утомлённый долгим переходом по унылой, бесконечнооднообразной саванне. Найла посапывает, свернувшись калачиком под волчьей шкурой, снятой с моих плеч. Поздний вечер застал нас в лощине, поросшей редкими, низкорослыми деревьями, сбросившими листву. К одному из них мы прислонили несколько сломанных тонких берёзок, забросали сверху ветками и травой, нагребли в шалаш кучу листьев. Усталые и продрогшие, зарылись мы в эту привычную для первобытного человека постель и почти сразу уснули. Странный, виденный ранее непонятный сон, вновь снился мне этой ненастной, промозглой ночью… …Какие-то люди в бледно-зелёных одеждах… Ослепительно-яркий свет, бьющий в глаза из большой круглой чаши… Какое-то звяканье… Не могу объяснить себе окружающую меня обстановку, тем не менее, она кажется мне знакомой, не вызывает удивления… Я безразличен ко всему происходящему в этих сверкающих лучах… Синие глаза Найлы смотрят на меня… Её обезображенное шрамами лицо в красных пятнах… Белые, коротко остриженные волосы, повязаны косынкой… Из прекрасных глаз Найлы капают слёзы… 121

Или это капли дождя… Слышно, как шуршит он по листьям и веткам шалаша… Лицо Найлы пропадает… Вместо него другое… Светлозелёный колпак на голове, очки с большими круглыми стёклами, белая марлевая повязка прикрывает рот. Спокойный мужской голос над ухом: - Процесс заживления тканей заметен… Обработайте, душечка, этот участок кожи… А на очаги наложите тампоны с противоожоговой мазью… Недалёк тот день, когда наш отважный моряк распрощается с бредовыми мамонтами и уйдёт в настоящее море реальной жизни… - И забудет врачей, медсестёр, всех, кто выходил его, сделал почти невозможное… - И правильно… Больница – не лучшее место для приятных воспоминаний. Знаете изречение: «От добра добра не ищут». Как вы понимаете его? Что пожимаете плечами? Это надо понимать так: сделал добро – не жди за него благодарности. Моряк Шевчук, спасая людей, не думал, станут ли его за это благодарить… Он просто, не раздумывая, выполнил свой гражданский долг… Вот, и мы, душечка, исполняем свой лекарский долг, не ожидая признаний за сделанное добро… Такова наша стезя… Благородная, но не благодарная… Вот, и Марина, думаю, согласна со мной… Бескорыстно помогает ухаживать за пациентом… На сегодня всё, душечка… Сделайте Шевчуку необходимые процедуры и отправляйте его в палату… …Вижу себя совершенно голым… Тело бьёт озноб… На него дует струя прохладного воздуха… В нос, в рот мне, в прочие отверстия суют трубки. Испытываю болезненные ощущения, но не могу воспротивиться… Люди суетятся возле меня, спешат… Куда-то везут… Когда прекратятся эти страдания? …Как долго я спал! 122

Слава Богу, я проснулся от этого кошмара… Почему подумалось мне «Слава Богу»?! Не знаю… Просто, подумалось… Ещё пришло на ум древнеримское: «Cogito ergo sum»… «Мыслю, следовательно, существую»… Да, я мыслю, значит, живу… Мамонт не раздавил меня… В последнее мгновение я увернулся от его волосатой ноги… …Я окончательно проснулся… Пронизывающий сырой ветер гуляет над пустынной, предрассветной саванной. Неприветливо-холодная заря занимается в чужой стороне, в той части неба, где плывут грязно-серые тучи. Лёгким дымком угасшего костра пробивается утренний белесый свет. Вот уже видны в развилках деревьев опустевшие птичьи гнёзда, пожелтевшие редкие листья на голых ветвях. Порывистый ветер гонит плотные облака к хмурому, пасмурному небосклону. Новый осенний день, встающий над примолкшей, необозримой саванной, не обещает быть приветливым, тёплым и солнечным… Пора будить Рома и Найлу… Вчера поутру шёл снег… К полудню он растаял, сменился противным дождём. Спасаясь от мамонтов, я потерял свой каменный топор. К счастью, вечером Найле удалось метко брошенным копьём убить зайца. Мы разодрали его и с жадностью съели сырым. Об огне в такую скверную погоду и мечтать нечего. Всё вокруг пропитано влагой и сыростью. Несмотря на своё умение добывать огонь трением сухих палок, я не делаю попыток развести костёр. К тому же, мы не намерены тратить время на длительный отдых. 123

Мы бежим по саванне вслед за журавлиными и лебедиными стаями. Птицы летят в тёплые края. Зима неумолимо настигает, наступает на пятки наших окровавленных, избитых ступней. Некогда греться у костра... - Ром! Найла! Ланы должны встать и бежать от зимы… Вар говорит, что там, куда летят птицы, они найдут становище других людей… - Сын Кабана сильно голоден, - проворчал Ром, выворачивая наизнанку пустой заплечный мешок, рассчитывая найти в нём крошки от сушёного лошадиного мяса… - Сын Кабана не может дальше идти… Его нога распухла и причиняет ужасную боль… - Сын Кабана – ленивая черепаха… Сын Кабана – прожорливый хомяк… Он один вчера съел больше, чем Вар и Найла… Пусть он останется здесь один без огня, без пищи, без копья, без топора и палицы… Что станет делать Сын Кабана? Его растерзают волки и шакалы… Он замёрзнет, и тело его расклюют вороны, сожрут росомахи, - сказал я. Сын Кабана нехотя поднялся, протёр глаза. Он заметно похудел. Жировые складки на животе, на боках, на спине толстяка обвисли, но всё ещё были пухлыми от накопленного в них сала. Найла бодро вскочила, отдала мне волчью шкуру, подняла копьё. Её решительный вид показывал готовность продолжать трудный путь. Не оглядываясь на Рома, мы взялись за руки и зашагали вперёд. Босые ноги наши, избитые о камни, исколотые сухими стеблями дудника, изрезанные осокой, не чувствуют боли и усталости. Тяжёлая, торопливая поступь и сопение слышится за спиной. Ром, стараясь догнать нас, ковыляет позади, выкрикивает недоброжелательные слова в адрес мамонтов, 124

разрушивших становище племени ланов. Я обернулся, подождал, когда толстяк подойдёт, и сказал ему убедительно: - Сын Кабана зря винит мамонтов… Охотники напали на молодых мамонтов, когда стадо ещё не ушло далеко… Сын Оленя ещё не закаркал вороном, а ланы выскочили из засады… Раненый мамонт остался в яме… Теперь его грызут волки и росомахи, клюют вороны, сойки и сороки… - Где Ром, Найла и Вар добудут пищу? Они погибнут от голода, - хмуро проговорил в ответ Сын Кабана. Я похлопал ладонью по обвислому животу толстяка. - Рому ещё надолго хватит старых запасов… …Мы продолжаем путь в неизведанное, в неизвестное. Не переставая, моросит дождь вперемежку со снегом. Он смывает запах наших следов и скрывает их. Полная тишина стоит над безмолвной саванной. Не слышно ни многоголосого щебетанья пташек, ни завывания волков, ни рёва зубров или больших хищных зверей. С лёгким шумом осыпаются с деревьев последние, прибитые инеем листья. Но вот ещё один пасмурный день клонится к вечеру. Где-то под кустами, забившись в чащу, найдут сегодня пристанище трое первобытных людей, уцелевших от племени после неудачной охоты на мамонтов. Они не ропщут на плохую погоду, воспринимают её, как должное, точно так, как стоящие в снежной метели лоси, дрожащие на морозе олени и косули, ночующие в ливень под открытым небом дикие лошади и зубры. Они лишь с тоской думают о разрушенном становище, где в очагах горел огонь, на камнях жарилось мясо, а в горшках кипело вкусное варево. - Хорошая была глиняная пещера у Вара, Найлы и Сына Тигра… В ней всегда ланы находили тепло, - вздохнув, 125

сказала девушка, прикрывая грудь своими роскошными белокурыми волосами, когда мы присели отдохнуть и съесть найденные в перелеске грибы. Здесь было полно мелкоплодных яблонь, боярышника, черёмухи, шиповника, калины, и мы набивали рты ягодами. - Тсс, - вдруг зашипела Найла и предостерегающе зажала рот громко чавкающему Рому. Её ноздри хищно шевелились, жадно втягивая воздух. - Олени идут сюда, - прошептала она. – Пусть Вар возьмёт копьё Найлы… Скоро послышался треск сучьев под ногами пугливых животных, постукиванье рогов о стволы и ветви деревьев, о которые тёрлись они спинами, чесали бока. Мы замерли, затаили дыхание. Небольшое стадо всё ближе. Мелькают в чаще ветвистые рога, рыжевато-бурые бока и белые пятна куцых хвостов. Крайняя молодая олениха всего в нескольких шагах от нас, неторопливо похрустывает тонкими осинками, объедает кору на толстых стволах. Я осторожно привстал, помедлил, примериваясь, и с отчаянием голодного человека вложил в этот бросок всю силу и надежду на выживание. В тот же миг все олени вскинулись и моментально исчезли в чаще, но копьё Найлы с острым кремнёвым наконечником глубоко воткнулось в бок оленихи. Она взвилась в прыжке, упала, ломая древко копья, вскочила, пытаясь убежать, и даже сделала пару скачков вслед за стадом, но рана оказалась смертельной. Мы с торжествующими криками набросились на неё. Грызли тёплую шею, отплёвываясь от шерсти, пили горячую кровь дрыгающей ногами оленихи. Обломком копья Найла с завидной сноровкой вспорола брюхо оленихи, содрала с неё шкуру. Словно 126

изголодавшиеся поросята, завалившие набок кормящую матку-свинью, припали мы зубами к дымящейся туше, отрывали от неё куски сочного, нежного мяса. С какой звериной завистью смотрели бы на кровожадных людей волки, окажись они поблизости! Насытившись, мы принялись готовиться к ночлегу. Сын Кабана ломал ветки для шалаша. Найла занялась разделкой туши. Обломком копья, как топором, отделяла куски мяса и складывала на шкуру. Дождь перестал, и хотя трава и кусты были мокрыми, я не терял надежду добыть огонь. Памятуя о минувших холодных ночах, я решил во что бы то ни стало развести костёр. Огонь был необходим и для обжаривания кусков мяса, чтобы сохранить их как можно дольше. После недолгих поисков мне удалось найти засохшее старое дерево. Я отломил от него два сучка и сунул подмышку, под шкуру, прикрывавшую мои плечи, стараясь, таким образом, их немного подсушить теплом своего тела. Труднее было отыскать горсть сухого мха и приготовить из него трут. Вдруг меня осенила удачная мысль! В мешке Сына Кабана я давно приметил обрывок верёвки, свитой из конопляной пакли. Лучшего горючего материала, чем пенька, здесь не найти. С берёз я надрал бересты для розжига костра. Вытащил верёвку, разлохматил её конец и с ожесточением принялся тереть сучки один о другой. К моей вящей радости сучки затлели довольно быстро. Я поднёс к обуглившемуся концу, тлеющему искорками, пучок пакли, подул на неё. Вмиг вспыхнул крохотный огонёк, охватил всю паклю. Я подсунул пламя под свитки бересты, и они загорелись. 127

Радостные крики Найлы и Рома возвестили потемневшему лесу о живительном огне. Они побежали в кусты и вернулись с охапками влажного хвороста. В огне ветки быстро подсыхали и с весёлым треском разгорались всё ярче. Не страшны ланам этой ночью ни холод, ни звери! Мы нанизали на палки куски мяса и принялись обжаривать и коптить их впрок. Кто знает, сколько ещё предстоит пройти нам? Эту ночь, занятые делом, мы спали недолго, поочерёдно сменяя друг друга у горящего костра. Я нашёл подходящую толстую палку, подвязал к ней кремень с обломанного копья. Найла из ивовых ветвей сплела корзинку, обмазала её изнутри глиной, обложила камешками. В этой плетёнке мы понесём огонь, чтобы каждый вечер без труда разводить огонь и согреваться его теплом. Ром коптил мясо. Лишь забрезжил рассвет, мы стали готовиться в путь. Прежде, чем загасить костёр, мы набрали из него красных угольков и ссыпали их в плетёнку. - Найла понесёт копьё и огонь, - сказал я. - Найла будет кормить огонь мхом, сухими ветками, гнилушками, - сказала девушка, принимая корзинку из моих рук. Прекрасные синие глаза Найлы светились радостью. Ещё бы! Вар доверил ей беречь самое дорогое – огонь! Одну половину заготовленного мяса мы сложили в заплечный мешок Рома, и толстяк, кряхтя, взвалил его на себя. Другую часть я завернул в оленью шкуру, связал её края обрывком верёвки и возложил себе на плечи. Мы немного постояли у потухшего костра, с некоторым сожалением покидая место, где нашли благодатный приют, и двинулись на юг, в тёплые края… 128

Глава одиннадцатая. Вещий сон Последние лучи заходящего солнца вспыхивали пурпурными отблесками, зажигая в багровых облаках небесный пожар. Нежно – багряный свет алой зари разливался по вечерней саванне. Длинные тени редких деревьев ложились на стылую землю. Гигантский костёр, пылающий над горизонтом огненными красками, быстро догорал, и затухая, разбрасывал по небосводу сверкающие горящие угольки – звёзды. Из-за лиловой тучки выкатилась серебристо-белая луна. В её бледном свете стали видны измождённые лица двоих мужчин и женщины, занятых приготовлением к ночлегу под открытым небом. Вспыхнул огонь костра, послышался треск сгораемого хвороста, и яркое пламя выбросило сноп искр. - Вар пришёл с неба… Так говорил старый Лу, Сын Тигра… Пусть Вар скажет… Кто зажигает на небе утром и вечером такой большой костёр? – задумчиво спросила Найла, устремив взор к ночным светилам. – Кто набросал там много углей? Кто заливает их водой, топчет ногами, чтобы они погасли поутру? Языки пламени, отражаясь от костра, плясали в блестящих глазах девушки. Неожиданные вопросы Найлы поставили меня в тупик. Простейшие явления природы: ветер, дождь, снегопад, течение воды, преломление света, цветовая гамма радужного спектра, казались мне столь же обыденно-понятными, как шелест листьев, шорохи мышей, стук камней, плеск воды… Размышляя над вопросами Найлы, я не задумывался над тем, откуда и почему мне понятно, к примеру, 129

происхождение кроваво-красных всполохов зари. Я не знал, как объяснить ей, чтобы и она тоже поняла. - Солнце… Оно делает небо таким красивым утром и вечером… Никто не зажигает небо… Ты видела, как утром блестят разноцветные капельки росы? Как переливаются на солнце снежинки? В облаках много таких капелек и снежинок… Вот они и светятся, горят словно огнём… - Солнце, - недоверчиво повторила Найла, не отрывая взгляда от Млечного пути… - Но сейчас нет солнца, а угли горят… Как оно это делает? - Угли горят всегда… Это звёзды… - Вар сказал, никто не зажигает неба, а угли горят всегда… Кто даёт им пищу: хворост, сухую траву, бересту? Я поскрёб затылок давно не мытой пятернёй. - Солнце вечером прячется за лес или за холм, а утром выходит снова… - И всегда в другой стороне… Почему так? - Солнце стоит на одном месте… Это земля вертится… Я взял два камня. Один большой, другой маленький. - Смотри… Этот большой – солнце… Этот маленький земля… Она кружится возле него… Вот так… Найла с удивлением глянула на меня, поправила: - Солнце маленькое, а земля вон какая большая… Зачем Вар хочет обмануть? Пройдёт ночь, а Найла останется здесь… Земля не повернётся под её ногами… Сын Кабана нетерпеливо прервал нашу беседу. - Ром устал слушать про солнце и землю… Ром хочет есть и спать… Он достал из мешка три куска холодной оленины. Наткнув их на палки, мы подогрели мясо над жаром костра, съели его и напились воды из ручья, журчащего неподалеку под тонким ледком. Сдвинув костёр в сторону, Ром и Найла улеглись на 130

горячую землю, накрылись шкурами. Следить за костром, сторожить сон соплеменников до полуночи выпало мне. Я уселся на камень возле костра, опершись на копьё, и напряжённо вслушиваясь в ночную тишину, задумался о незавидном положении, в котором оказались трое первобытных людей… …В лунном свете слабо мерцают звёзды. Крохотные святящиеся точки, во множестве высыпавшие на тёмном небе, не озаряют непроглядную темноту ночи. Густым и непроницаемым остаётся мрак, в котором, бесшумно махая крыльями, проносятся совы, и быть может, где-нибудь совсем рядом, сверкая зелёными огоньками в глазах, крадутся за добычей хищники. Подрёмывая, я неотрывно смотрю на огонь – бесценное достояние первобытного человека. Глаза то смыкаются, то с трудом размыкаются. Время от времени подбрасываю в костёр сушняк, сдвигаю в кучу головёшки. Языки пламени, извиваясь, колышутся, мгновенно меняют очертания, лижут ветки хвороста, быстро пожирают их. Искры летят во все стороны. Красные отблески огня играют на лицах чутко спящих Рома и Найлы. Я гляжу на заветное пламя и думаю о том, как хороша и приятна жизнь с огнём, придающим вкус мясу, согревающим в лютые холода и отгоняющим зверей. …Яркое, ослепительное пламя пляшет, не затухая, перед моими глазами… Оно круглое, как солнце, слепит глаза, смотреть на него невозможно. И в нём горят маленькие солнца… Они так близко, что, кажется, протяни руку и дотронешься до них… Но долго смотреть на солнце, нависшее надо мной, нельзя… Можно испортить зрение… Это я с детских лет знаю… 131

Я закрываю глаза и прислушиваюсь к голосам женщин, негромко переговаривающихся возле меня. - Марина… Помоги перевернуть его на правый бок… Вот так… Хорошо… Приготовьте штатив и кружку Эйлера для клизмы, а я введу ему катетер для мочеиспускания… От неприятной процедуры мне больно и стыдно… Сознаю, что все эти ужасные вещи – всего лишь сон. Силюсь открыть глаза, проснуться. Невидимая сила давит на веки свинцовой тяжестью. На миг открываю глаза, и ослепительные лучи бьют в них… Это не солнце… Это пламя огромного костра… Много народу в огне… Люди безумно кричат, мечутся… Растрёпанные волосы красивой девушки-стюардессы… Толстяк Ром… Куда-то тащу его… Меня лихорадит, колотит озноб. - Марина… Из окна дует… Как бы нам не застудить парня… Прикрой его поверх простыни пледом… …Кажется, я задремал… Кто-то тронул меня за плечо. Я вздрогнул и проснулся… Никак не могу сообразить, где сон, где явь… Ну, конечно, то был сон… А сейчас я воочию вижу затухающий костёр перед собой… Сын Кабана продрог, сонно потягиваясь, поднялся, зябко поёживаясь, подбросил в огонь несколько толстых сучьев. Пламя вскинулось, высветило нашу стоянку. Я отдал Рому копьё, упал на голую, уже остывшую землю, и мгновенно погрузился в глубокий сон. Мне снилась большая серебристо-белая птица, распластавшая над землёй огромные крылья… Я и Найла, взявшись за руки, летим на этой необыкновенной птице выше облаков… Красавица Найла в сказочно нарядном бело-синем одеянии, в пышных волнах шелковистых белокурых волос, пристально смотрит на меня синими-пресиними глазами-озёрами, с милой 132

улыбкой на очаровательном лице спрашивает: - Чай, кофе, соки, лимонад? Я не успеваю ответить… Толстяк Ром пристаёт с вопросом: - Не хочешь купить у меня микроавтобус «Ниссан»? Я отмахиваюсь от него, как от назойливой мухи, тяну волчью шкуру на голову. Кто-то настойчиво тормошит меня. - Вару надо вставать… Ланы должны идти… - А, это Сын Кабана… - недовольно бормочу я, продирая глаза и нехотя поднимаясь на ноги. - Достал толстяк своим микроавтобусом… Совсем не дал спать… Ром уставился на меня непонимающим взглядом. - Вару приснилась Найла… Она летела рядом с ним на большой птице… - Найла думает, почему у людей нет крыльев… Найла поднялась бы в небо, как птица… Хороший был сон у Вара… - Это был вещий сон… - Что такое «вещий сон»? - Сон, который сбывается… Все люди уходят в небо… Когда-нибудь Вар и Найла тоже поднимутся к облакам быстрокрылыми птицами и полетят далеко-далеко… …По необъятной угрюмой равнине разливался утренний свет. Солнце поднималось над горизонтом, и его скупые осенние лучи разгоняли сизые клочья тумана. Вдали синели зубчатые вершины горной гряды. Я разорвал оленью шкуру на длинные полосы, обмотал ими ноги Найлы, крепко стянул обрывками верёвки. То же самое проделали я и Ром со своими кровоточащими ступнями. - Вар приносит ланам радость… Так всегда говорил старый Лу… - с восхищением любуясь примитивной обувкой, сказала Найла, одаривая меня благодарным 133

взглядом. С такой же радостью через двадцать тысячелетий скромная курсистка из пансиона благородных девиц посмотрит на лакированные туфельки, подаренные ей влюблённым кавалергардом. Мы подкрепились крохотными остатками сушёного мяса и отправились в путь. Идти в обмотках стало легче. В одной руке я нёс копьё, а в другой сжимал маленькую, холодную ледышку – ладонь Найлы. В левой руке девушка бережно несла плетёную корзинку с тлеющими углями. С тощим мешком за плечами за нами плёлся Ром. С каждым шагом сокращая расстояние до желанных гор, мы шли почти без отдыха и даже ночами, освещая путь факелами из горящих ветвей и сухих палок. И однажды, на исходе изнурительного дня, мы достигли, наконец, предгорий. Крутые склоны зеленели пихтами, елями, соснами, туями, тисами, кипарисами. Из боязни встретиться с хищными зверями, мы не стали подниматься на плато, пошли вдоль дремучих дебрей, уклоняясь всё дальше вправо. Равнина, понижаясь, скоро кончилась, и мы увидели блестящую поверхность широкой реки. Живописный вид, открывшийся нашим глазам, напоминал покинутое нами место с растоптанным мамонтами становищем племени. Утки небольшими стаями стремительно проносились над водой, изумрудными искрами вспыхивали в лучах заходящего солнца. Берега реки, усыпанные острыми мелкими и крупными камнями, изобиловали безлистными ивами, черёмухой, осинами, ольхой, тополями, берёзами, желтели тростником и камышом. Огромные гладкие валуны 134

причудливо громоздились среди деревьев. Мы ускорили к реке наши шаги, переходящие в бег. Изнемогая от голода и усталости, притащились на берег уже совсем выбившись из сил. В лилово-багряных кучах облаков догорали последние лучи солнца, заходящего за дальний лес на другом берегу. В низко нависших над горизонтом тучах ещё долго мерцал красноватый сумеречный свет. Из-за гор выплыла круглая луна, окутанная лёгкой дымкой, затмила бледным сиянием блеск нескольких звёзд, загоревшихся на тёмном небе. Густой туман навис над рекой. От воды тянуло холодом и сыростью. Вниз по течению, ещё не схваченному льдом, плыли стволы упавших деревьев, корневища, ветки и листья. Канув в лету времени, они станут торфом, перегноем, чернозёмом, обычным илом. Я могу подолгу любоваться неудержимым и нескончаемым движением вод величественной реки, полной жизни, питающей влагой лесистые берега и болотные топи, омывающей протоками бесчисленные островки. Где ещё, кроме как на одиноком берегу реки, обрету я гармонию души и тела? Как хорошо, что на земле есть места, где можно уединиться, где время течёт быстрее, чем струится сухой песок сквозь пальцы. Хорошо не там, где нас нет… Хорошо там, где я сейчас, в райском уголке природы, не тронутом цивилизацией. В этот тихий вечер я далёк от созерцания природной красоты каменного века эпохи раннего неолита. Я думаю о Найле… Её загадочный, завораживающий взгляд больших синих глаз вызывает во мне чувства трепетного восторга, заставляет неровно биться сердце. Пышноволосая, стройная девушка всё ещё остаётся моей сокровенной, 135

тайной мечтой пылких страстей и желаний. В сумеречной мгле тонет берег. Пора подумать о ночлеге. Позывы голода тоже не располагают к умиротворённости, не способствуют приподнятолирическому настроению, хотя восторженный блеск глаз моих спутников свидетельствует о том, что они рады встрече с горами, с лесами, с рекой, где можно добыть пищу себе и огню, найти кремни для копий, ножей и скребков. Не сговариваясь, мы решили, что достигли конца длительного перехода. Здесь мы останемся в надежде отыскать пещеру или соорудить жилище из камней и упавших стволов деревьев. Недостатка в дровах нет. Большой костёр запылал, разведённый между тремя огромными валунами, защищающими нас от врагов, от ветра, сохраняющими благодатное тепло. Не жалея плавника и хвороста, мы бросаем ветки в огонь, чувствуя, как жар его согревает наши измученные тела. Я размочил в речной воде кожаный мешок Рома, острым камнем разодрал его на мелкие клочки и бросил своим спутникам, с жадностью следящим за моими руками. С упорством изголодавшихся волков, тупо грызущих старые, давно обглоданные кости, мы принялись жевать раскисшие лохмотья звериной шкуры. Мы не думали о прошлом. Мы жили настоящим. Будущее представлялось смутным и размытым, словно жидкий песок, на который плещут, набегая, речные волны. В ярком свете пылающего костра вырисовывались косматые фигуры, отбрасывая на каменные стены уродливо-страшные тени. Ночь прошла в ничем не нарушаемой тишине. 136

Незаметно небо побледнело. Розовая заря занялась в его восточной стороне над островерхими вершинами гор. Лишь только забрезжил рассвет, и в голубоватой предутренней дымке стали различимы отдельно стоящие кусты и деревья, я растолкал безмятежно спящих соплеменников. - Вар идёт на охоту… Сын Кабана и дочь Сына Бизона останутся здесь… Они будут охранять огонь, кормить его ветками и плавником… Пусть Сын Кабана завалит камнями промежутки между валунами, накроет их ветками, засыплет землёй… Найла наломает ивовых прутьев и сплетёт корзину, чтобы носить в ней землю и глину… Сказав так, я взял копьё и посмотрел на темнеющий хвойный лес. Много опасностей подстерегают там первобытного охотника… Сын Кабана рассерженно бурчит за моей спиной. Таскать камни от реки ему совсем не хочется. Я бы отдал ему копьё, но охотник из Рома никудышный, и нет никакой уверенности, что он возвратится из лесу с добычей. - Пусть Сын Кабана поторопится… Выпадет снег… Ланы не смогут найти под ним камни… Пусть дочь Сына Бизона поищет на берегу острые кремни… Первые лучи восходящего солнца золотили верхушки тисовой рощи, когда я карабкался на крутой склон холма. Россыпь мелких камней предательски шуршала под каждым моим шагом. Стая белокрылых лебедей, плавно махая крыльями, проплыла в лазурном безоблачном небе. Провожая птиц завистливыми глазами, я представил себя и Найлу лебедями, летящими рядом. Я страстно мечтал, чтобы недавний сон про серебристую птицу, на которой летел вместе с Найлой, 137

оказался и вправду вещим… Глава двенадцатая. В плену у нгумов Несколько мучительных дней и ночей я страдал у корявого дуба, прикрученный к стволу. Старое дерево, вросшее в землю толстыми узловатыми корнями, сухое, с ободранной снизу корой, поскрипывало над моей головой, упавшей на грудь. Всего в двух-трёх шагах от меня пылал незатухающий костёр. Он то горел ярким пламенем, обдавая моё обнажённое тело нестерпимым жаром, то чадил густым удушливым дымом. На раскалённых, растрескавшихся камнях шкварчали закипавшим салом куски человечьего мяса. В красных, мерцающих углях, в горячей золе запекалась голова мужчины, убитого на исходе тихого и солнечного, не поосеннему тёплого дня. Ветерок дул в мою сторону, принося тошнотворный запах жжёной кости и горелого мяса. Оскаленный, обугленный череп смотрел на уже чужой для него мир пустыми глазницами, засыпанными пеплом. В его закопчённых останках невозможно было узнать лысую голову Рома, Сына Кабана, вчерашним вечером связанного по рукам и ногам пеньковыми верёвками. С палкой во рту, чтобы пленник не укусил кого-нибудь из людоедов, дикари с бесноватыми криками тащили толстяка к костру. Их несмолкаемый вой заглушал вопли упиравшегося Рома. Рослый, могучего телосложения нгум наступил бедняге на горло. Ром захрипел, продолжая бессильно выкручиваться, безнадёжно цепляясь за жизнь. Но он был обречён. Его тщетные потуги освободиться из пут лишь возбудили гнев нгума. В порыве неукротимой ярости пожиратель людей заскрежетал зубами. Широкие ноздри 138

плоского носа, выступавшего над вывернутыми наизнанку губами дикаря, раздувались, предвкушая вкус свежей крови. Опираясь на сучковатую дубину, волосатый людоед по-обезьяньи подпрыгивал на кривых и толстых ногах, обросших густыми рыжими волосами. Длинные руки рыжебородого нгума, так же покрытые рыжеволосой шерстью, почти касались земли. Маленькие, глубоко посаженные глаза под покатым, морщинистым лбом, угрожающе поблескивали, предостерегая сородичей, готовых броситься на жертву раньше его. С глухим рычанием, показывая стёртые желтоватые клыки, людоед поднял палицу и с размаху опустил её на голову несчастного Рома. Она с треском раскололась легче спелой тыквы. Отшвырнув дубину, кровожадный дикарь схватил кремнёвый топор, отрубил голову, погрузил пальцы в проломленный череп. Выскабливая из него мозг, он с видимым удовольствием поедал столь вожделённое лакомство людоедов. Сворой голодных волков остальные нгумы набросились на труп Сына Кабана. В считанные минуты вспороли его кремнёвыми ножами, вырвали внутренности. Выхватывая друг у друга рыхлые куски печени, лёгких и других органов, перемазанные кровью дикари пожирали их, отгоняя от себя детей и более слабых сородичей. Тем ничего не оставалось, как только зубами отрывать от обезглавленного, распотрошённого тела окровавленные куски мяса. Немощные волосатые старухи с отвислыми тощими грудями костлявыми пальцами вцеплялись в пустые кишки убитого человека, растаскивали по земле, по кустам. Отвратительный вид кишок с прилипшим к ним лесным мусором не вызывал в них брезгливости. Напротив, они с алчным урчанием заглатывали их, словно куры, жадно клюющие длинного и жирного червяка. 139

Утолив голод, нгумы топорами расчленили наполовину объеденный труп, выложили останки на жар костра. Туда же полетела обглоданная вожаком голова. Привыкший на охоте к истекающим кровью тушам добытых животных, разделываемым по частям, я, тем не менее, не мог сдержать приступов рвоты при виде столь омерзительного зрелища. Право, не знаю, почему я не задохнулся в смрадном дыму, не умер от побоев, жажды, голода и страха. Ведь должен же быть предел человеческим возможностям! От одной лишь мысли, что в скором времени тебя ожидает участь Рома, можно сойти с ума, умереть от разрыва сердца. Я терял сознание, и к несчастью, приходил в себя, чтобы снова корчиться у дерева, испытывая муки адовы, биться головой о ствол, пытаясь умертвить себя, дёргаться в отчаянии, пытаться порвать путы, извиваться подобно гусенице, брошенной на муравьиную кучу. Осатанелым мучителям моим, видимо, доставляло невероятное наслаждение видеть страдания пленника. Прежде, чем растерзать и съесть жертву, они, лишённые здравого ума, без умысла, но ради забавы издевались и глумились надо мной в приступах бешеного веселья. Прыгали, скакали, визжали, подбрасывали вверх копья, палицы, каменные топоры и дротики. Неистовый восторг дикарей, доходящий до исступления, сопровождался долгим, беспрерывным стуком барабана – согнутой в кольцо черёмуховой ветки, туго обтянутой человечьей кожей. Распаляясь всё больше в безумной оргии животной страсти, пожиратели людей били меня палками, прижигали моё тело тлеющими головнями, тыкали копьями и слизывали сочившуюся из ран тёплую кровь. Особенно досаждали дети нгумов. Они кусали меня за пальцы, за живот, высасывая кровь, царапали острыми ногтями и 140

камнями. Взрослые нгумы подталкивали робких малышей ко мне, подзюкивали, подзадоривали их выкриками: - Ву-у! Ву-у! Ав-ав! Ав-ав! - кричали они. Осмелев, волосатые маленькие зверёныши набрасывались на моё беззащитное тело, всаживали в него длинные ногти, стараясь пустить кровь. Я не чувствовал боли. Она притупилась, быть может, оттого, что сознание часто покидало меня. С помутневшим разумом я безразлично взирал на оскаленные, волосатые лица беснующихся нгумов, истязавших меня без проявления каких-либо чувств жалости или сострадания. Эти качества человеческой души неведомы им. Так кошка играет с мышью: прикусывает её зубами, придавливает и подкидывает лапкой, даёт отбежать, ловит острыми когтями и в конце концов, замучив, пожирает. Не дано ей понять, что испытывает в это время несчастная мышь. Иногда, приходя в себя, после неимоверных пыток, я видел среди других людоедов огненно-рыжего волосатого великана, прикончившего Рома. Свирепое лицо дикаря выделялось особой звериной яростью, присущей лишь самым кровожадным хищникам. Слепая злоба клокотала в его косматой груди. Любой соперник в паническом страхе отступал перед ним. По тому, как другие нгумы безропотно и боязливо подчинялись ему, нетрудно было догадаться, что громадный дикарь являлся вожаком племени, обрекавшим на смерть всякого, кто вставал на его пути в борьбе за право обладать добычей и женщинами. Что томилось в глубинах мрачной души людоеда? На этот вопрос можно ответить, если знать, что содержат примитивные мозги львов, волков, тигров, медведей и подобных им хищных зверей. Потрясая дубиной, размахивая и крутя над головой ужасающего вида палицу, громила-дикарь с ужимками 141

прохаживался вокруг костра. Огненно-рыжие космы его спутанных волос с приставшими к ним листьями, травинками, взмётывались порывами ветра. Зелёные, налитые кровью глаза, злобно сверкали. Отвисшая челюсть обнажала крепкие зубы и клыки. Длинной палкой людоед выкатил из золы обгорелую голову, поковырялся в ней, признал несъедобной и швырнул сородичам. Те скопом кинулись на неё, камнями раздробили, соскоблили с костей остатки мяса и мозгов. Вожак поддел палкой зажаренную грудь Рома, ещё не так давно дышащую, с бьющимся сердцем, полную жизни. Обгладывая рёбра, великан указал косматой рукой на лежавшие на камнях куски мяса, приглашая к трапезе остальных нгумов. С нетерпением ожидавшие, когда вожак позволит приблизиться, они в драчливой потасовке, расталкивая друг друга, расхватали горячие куски наполовину сырого человечьего мяса. После обильного пиршества пляски вокруг костра возобновились с ещё большим темпераментом, чем прежде. Телодвижения рыжих дикарей, сопровождаемые громкими, нечленораздельными криками, изображали недавнюю охоту на двоих мужчин и женщину, захваченных на берегу реки. Из этого бессловесного охотничьего представления я догадался, как нгумы схватили Рома и Найлу. Значит она где-то, здесь, в становище людоедов… Мысли о девушке, о том, как спасти её, стучали в висках, и скорее всего, именно они придавали мне сил и терпения. Освободиться из плена… Спасти Найлу… Но как?! С наступлением ночи, грозно рыкающий великан, окружённый сворой косматых нгумов, подступил ко мне. Сытно икая, он приподнял дубиной мою низко опущенную голову. Жалкий вид худосочного, белокожего человека, чуть живого, отбил у людоеда желание пожирать мертвеца. 142

- У лана не растут волосы… Он похож на голопузого птенца… Лан – Сын Лягушки, - презрительно ухмыльнулся великан. – Гаму не нужна мертвечина… Лан не должен стать дохлой крысой… Утром Гам разобьёт голову живому лану и высосет из неё мозги… Толстые губы Гама, скрытые рыжими волосами, изогнувшись в углах рта, обнажили зубы. Подобие улыбки исказило безобразное лицо отвратительного дикаря. - Пусть нгумы отвяжут Сына Лягушки и бросят его в яму… Утром Гам убьёт Сына Лягушки и съест его вкусные мозги… Пусть нгумы приведут сюда Найлу… Так называл эту молодую волчицу толстый лан, которого съели нгумы… Они привяжут Найлу к дереву вместо голопузого Сына Лягушки… Кусачая волчица станет смирнее зайчонка… Страшные слова вожака людоедов были последними, какие ещё могли услышать мои уши. Потом голоса дикарей превратились в один смутный гул, слившийся с барабанным боем. Он вызвал в моём затухающем сознании образ захватившего меня вихря, напомнил шум водопада, низвергающегося с большой высоты. Но скоро гул затих. Наверно потому, что я вообще ничего не слышал и не видел. Смутным сознанием, более похожим на дремотный, кошмарный сон, я понимал, что не слышу и не вижу по причине мрачной тишины, окружавшей меня. Действительно, глаза были открыты, и в какое-то время я даже различил слабый проблеск света в непроглядной темноте. Мне почудились тяжёлые плотные шторы, прикрывавшие окно, глухая стена с болтавшимся на ней проводом под тускло блестевшим бра, угловатые контуры тумбочки и закругленной спинки кровати. Что-то похожее на раковину умывальника белело в глубине мрака… Видения эти улетучились, и я воспринял их как 143

мимолётные обрывки непонятного сна, которые силишься воспроизвести в памяти, но тщетно: они уплывают, теряются, и скоро их совсем не можешь вспомнить. До боли напрягая глаза, я различил над собой еле заметную светящуюся точку. Далёкая звёздочка, мерцая в небесной выси, сияла сквозь ветки, наваленные на яму. Мой блуждающий взгляд упал на чёрную стену ямы, в которую меня бросили нгумы. Ощущая под собой прохладу сырой глины, я подумал, что избавился от мучений. Мысль о могиле, в которой ничто не терзает моё бесчувственное тело, была приятной. Она укрепилась во мне, овладела затухающим сознанием. Могильная тишина холодной тьмы вытеснила из меня все страхи и треволнения. Я уже не помнил об ужасах ожидавшей меня поутру казни. Я словно перестал существовать. Вероятно, я впал в глубокий обморок. Однако, никто не станет утверждать, что я совсем потерял сознание, поскольку надежда выбраться из могилы не оставляла меня. Я лежал на спине, напрягая усилия, чтобы припомнить всё происшедшее со мной и с моими спутниками. Упорными стараниями выйти из кажущегося небытия, в котором пребывала моя затерянная во мраке душа, мне удалось собрать воедино разрозненные, призрачные приметы беспамятства. До меня стали доходить невнятные воспоминания того, как впустую бродил я весь день по хвойному лесу. Мало-помалу, я вспомнил, как расстроенный неудачной охотой, начал спуск по склону холма к реке. …У подножия горы, в дубняке, пронзил копьём зазевавшегося жирного барсука, не успевшего добежать до норы и впасть в завидную мне зимнюю спячку. Преисполненный радостью от предстоящего сытного ужина, от встречи с Найлой, на плечи которой 144

вознамерился набросить мягкую шкуру, я вскинул барсука на плечо и заторопился к своим голодным соплеменникам. День меркнул, угасая под пологом розовых облаков, постепенно заволакивающих темнеющую синеву неба. Огненный шар солнца, зажигая над горизонтом гигантский небесный пожар, медленно опускался за дальний лес. Но вот пожелтевший диск исчез, и только багровая полоска вечерней зари ещё долго горела зловещим огнём. Камни осыпались под ногами, когда я спускался к реке. Вооружённый копьём, чувствуя себя в полной безопасности, я не остерегался шума камней, шуршанья сухой травы, треска сучьев под своими ногами. «Мы здесь одни. Кого нам бояться?» - размышлял я. Надвигались сумерки. Я ускорил шаги и возликовал, когда за деревьями открылась спокойная гладь сонной реки. Над её спящими водами стояла нерушимая тишина. Чем ближе подходил я к пустынному берегу, тем сильнее охватывала меня тревога. Не горел костёр, не слышались голоса Рома и Найлы. Предчувствие беды стеснило грудь, сделало дыхание коротким и прерывистым. Худшие мои опасения подтвердились, как только я распознал на пепелище крупные следы чужих босых ног. Отпечатки больших ступней, вдавленных во влажный песок, в золу, напомнили мне те, что я видел во время схватки с чужим, враждебным, более сильным племенем. Нгумы?! Сомнений нет: это рыжие людоеды! Они увели Найлу и Сына Кабана. Растоптанная ивовая корзинка для сбережения огня с потухшими углями, валявшаяся у воды, подтверждала худшие предположения. Из боязни привлечь врагов, я не стал разводить огонь трением палок. Нгумы ушли или по-прежнему бродят поблизости… Кто знает? 145

«Дождусь утра и отправлюсь по их следам… Я должен спасти Найлу», - подумал я, тихо пробираясь к кустам, где решил спрятаться и скоротать ночь. Лёгкий шорох послышался за спиной… «Людоеды?! Или мыши?» - вздрогнув, подумал я… Всё вдруг померкло в моих глазах, потонуло в памяти… Душу окутал непроницаемый туман. Тело сковала неподвижность. Страх сжал затихшее сердце… Очнувшись от глубокого обморока, я почувствовал, что безмолвный провал пустоты заполнился шумом – это сердце колотилось в груди, отзываясь в ушах громким стуком. Тотчас трепет охватил меня. «Как, я не умер?! Я жив?!» Проснувшиеся мысли о реальности бытия в могиле, о Найле, о съеденном людоедами Роме, о собственном спасении, повергли в ужас. Осознав, что со мной произошло, я вновь захотел погрузиться в беспамятство, но душа усилием воли уже встрепенулась, ожила. Во всех подробностях всплыли в памяти страшные картины людоедства и моих мучительных истязаний. На ум пришли слова великана-гориллы: «Утром Гам съест Сына Лягушки…» Густая тьма чёрной ночи, окружая меня, давила на грудь, мешала дышать. В нестерпимой духоте я чуть дышал, собираясь с мыслями. «Утром Гам съест Сына Лягушки…» Нет! Никогда! Сейчас ещё ночь… Надо спешить… От страха перед близким рассветом, в ожидании неминуемой смерти, я задрожал всем телом, покрылся потом, крупными каплями застывшими у меня на лбу. Я чуть снова не лишился чувств, но вскочил на ноги, простёр руки перед собой и развёл в стороны. Они наткнулись на холодные глинистые стены с торчащими из 146

них тонкими корневищами. Я подпрыгнул, но не достал до веток, прикрывавших яму. «Стены неровные, рыхлые… Сделать в них углубления, встать на них, дотянуться до веток…» Безысходность отчаяния придала сил, и я лихорадочно взялся за осуществление спасительной идеи. Принялся рыть стену пальцами, не жалея ногтей. К счастью, глина легко поддалась, и мне удалось выкопать две маленькие ступеньки, одну напротив другой. Упершись руками в стены, я вставил ноги в углубления, приподнялся и, оттолкнувшись, подпрыгнул чуть выше. Глина сразу обвалилась под ногами, но я успел поймать рукой ветку над головой. Никакая сила не оторвала бы меня от неё. Изловчившись, я ухватился за ветку другой рукой. Подтянулся, приблизил лицо к щели, в которую, лёжа на спине, видел бледную звёздочку. С величайшими предосторожностями раздвигая ветки, я просунул среди них голову, выглянул наружу. Костёр догорал. Синеватые язычки пламени, угасая, чадили клубящимся дымом. Двое дозорных, завернувшись в шкуры, крепко спали. Осторожно, вымеряя каждое движение, я пролез в промежуток между толстыми стволами и неслышно пополз к спящим людоедам. У ног одного из них лежал каменный топор, рядом с другим валялась увесистая дубина. С затаённым дыханием подбирался я к топору. Нгум шевельнулся, почесал волосатой рукой спину, поросшую густой шерстью, и затих. К счастью, дым от костра клубился в мою сторону, и нгумы не могли учуять чужой, исходящий от меня запах. В красноватых отблесках тлеющих головёшек тускло высвечивалась неподвижная, согбенная фигура Найлы, привязанной к дереву, у которого вечером стоял я сам. Со связанными сзади руками, девушка стояла на коленях, ни 147

единым звуком не выдавая своих страданий. Её пышные волосы, свешиваясь вниз, белели, закрывая лицо, и она ни о чём не догадываясь, молча ждала своей страшной участи. Это обстоятельство способствовало мне. Ведь увидев меня, Найла могла непроизвольно вскрикнуть, насторожить нгумов, выдать моё присутствие. Медленно распрямляясь, я поднял топор нгума, и собрав воедино силу и волю, внутренне приготовился, словно тигр перед прыжком, рассчитывая без промаха нанести людоеду сокрушительный удар. Сучок хрустнул под моей ногой, нгум высунул косматую голову из-под шкуры, и в тот же миг каменный топор размозжил её. Без промедления я подскочил к другому людоеду. Тот схватил дубину, но не успел вскочить, и одним взмахом топора я прикончил его. На волосатой груди дикаря, увешанной клыками хищников, болтался на ремешке кремнёвый нож. Я сдёрнул его и повесил себе на шею. Сдавленный тихий возглас радости вырвался из уст Найлы, когда ножом нгума я разрезал верёвки, стянувшие её тело и руки. Сбросив путы, мы опрометью кинулись прочь, не разбирая дороги, натыкаясь в темноте на пни, валежник, кусты и деревья, падая в овраги. Мы неслись стремглав, рискуя свернуть шею, сломать ноги. Острые глаза Найлы различали во мраке ночи неясное движение теней, видели вспыхивавшие в чаще тускло-зелёные огоньки в глазах хищников, не смевших нападать на стремительно несущихся людей. Быстрота, с какой убегали мы из плена кровожадных дикарей, сравнима была разве что с полётом ночных птиц. Выносливость первобытной девушки ни в чём не уступала моей, а скорее, превосходила её, когда в сильном возбуждении мы устремились на возвышенность. - Всё, Найла… Вар не может дальше бежать… Вару надо 148

немного отдохнуть, - в изнеможении падая на землю у студёного ручья, с трудом проговорил я. Надрывное, свистящее дыхание вырывалось из моей груди. Успокоившись немного, я припал к воде и долго пил. Найла присела рядом. Она часто дышала. Её глаза, не отрываясь, вглядывались в беспросветную тьму. - Вар – сильный и смелый воин… Вар убил двоих нгумов… Он побежит дальше… Вар отнял Найлу у Гама… Настороженно вслушивались мы в шёпот ветерка, в шелест увядшей травы и сухих листьев, ожидая появления во мраке ночи горящих зелёным огнём глаз рыжих нгумов, пожирателей людей, страшась их больше, чем когтистых лап и острых звериных клыков. Дыхание Найлы стало ровнее. Её ноздри впитывали запахи холодной осенней ночи, в каждом дуновении ветерка ощущая всем телом приближение скорой зимы. Мы опять были нагими и босыми, дрожали, сознавая грозящую нам опасность не только от людоедов, но и от леденящих морозов и снежных метелей. Оцепенение, сковавшее наши мысли и чувства, прошло, лишь снова двинулись мы в путь. Полагаясь на чутьё Найлы и её тонкий слух, я бежал следом за ней в молчании безлунной ночи, еле переводя дыхание от слабости. Сказывались голод, многочисленные кровоточащие раны, нанесённые мне жестокими нгумами. На рассвете Найла приникла к земле, долго вслушивалась в шелесты, шорохи, внюхивалась в запахи, приносимые предутренним ветерком. - Нгумы догонят ланов, если Найла и Вар не добегут до реки… Они переплывут на другой берег и спасутся от людоедов, - сказала она, откидывая за спину белые волны роскошных волос. В бледно-розовом сиянии занимающегося утра 149

высвечивалось её прекрасное стройное тело, исходящее свежими запахами и ароматами осеннего леса. В её синих задумчивых глазах сосредоточилась вся моя жизнь. Мы снова вместе. Счастье переполняло меня, бушевало в груди бурным потоком. Собравшись с силами, я ринулся вслед за ней, радуясь свободе, чистому дыханию утра и бегущей впереди Найле. Мы бежали, не оглядываясь и не останавливаясь, поднимаясь всё выше по склону холма, за которым угадывалась река. Пологая вершина горы, на которую мы взобрались, неожиданно обрывалась каменным утёсом. Сцепив руки, мы стояли на краю скалы и с тоской смотрели на стремнину бурлящей внизу реки. Спуститься здесь не представлялось возможным. Ликующие крики пожирателей людей раздавались у подножия холма… Глава тринадцатая. «Нappy end» …Чуть слышно хлопнула прикрываемая дверь. Ни с чем другим не спутать характерный звук, раздавшийся в тишине полной темноты. От этого короткого и негромкого стука я вздрогнул и проснулся, открыл глаза. Чёрный мрак могильной тишины окружает меня. Так значит, я всё ещё в яме у дикарей-нгумов, и поутру они разорвут моё истерзанное тело?! Побег с Найлой – всего лишь радужные грёзы обморочного сна? Но этот лёгкий стук прикрываемой двери… Расширенными от ужаса глазами я всматриваюсь в темноту, боюсь увидеть глиняные стены ямы, ветки над 150

головой, светящую между ними далёкую звёздочку, почувствовать запах плесени и сырости. Постепенно из мрака выступают очертания тумбочки, изогнутой спинки кровати, раковины умывальника с торчащим над ней гусаком крана. Слегка повернув голову, вижу болтающийся электропровод под тусклым плафоном ночника, различаю складки штор, между которыми пробивается призрачнобледный свет. Что это? Наваждение виденного ранее сна? Стук двери, неясные, словно размытые грязной тушью предметы, свисающий от бра провод, складки штор – всего лишь сон, порождённый больным воображением? Странная, но такая знакомая обстановка снится мне… Вот сейчас проснусь в сырой яме, куда меня бросили кровожадные людоеды, и с первым лучом солнца косматый великан Гам размозжит мою голову страшной дубиной… - Нет! Не хочу-у! В паническом страхе, обуявшем меня, я дико закричал, дрыгнул ногами, отбиваясь от мнимых врагов. Загремело что-то, похожее на опрокинутый стул. Вскинутые в отчаянии руки, защищаясь, ощутили мягкую ткань простыни, резко пахнущей стерильностью. «Нет… Так в яме не должно быть… Что-то здесь не так», - подумал я, и в ту же минуту дверь распахнулась. В её проёме, освещённом жёлтым коридорным светом, показалась заспанная медсестра в колпаке. Она торопливо щёлкнула выключателем. В матовом свете неоновой лампы морской волной колыхалась её полная фигура, облачённая в зеленоватый халат. Дежурная подняла и поставила стул, придвинула к моей кровати штатив капельницы. В палату вбежала ещё одна молодая женщина в белом 151

халате. Из-под накрахмаленной, тщательно отглаженной косынки, повязанной на коротко остриженную голову, выбивалась чёлка белых волос. - Что с ним, Наташа? - Обычное дело… Приходит в себя после комы… Поставлю ему глюкозу… Проследи, чтобы жидкость равномерно капала… Да… Если попросит пить, дай немного… Виктор Алексеевич разрешил… Можно раздвинуть шторы… Уже рассвело… И открой, Марина, форточку… А я пойду к другим больным выполнять предписания врача… Уходя, медсестра выключила неоновый свет, но звякнули кольца штор на гардине, и в палату хлынул настоящий дневной. Хлопнула, отворяясь, фрамуга. Прохладный воздух улицы донёс свежесть утра. Мой нос уловил хвойный запах сосен, растущих перед окнами больницы. Их тёмно-зелёные вершины неподвижно высились на лазурном фоне безоблачного неба. Девушка с белой чёлкой присела на стул возле меня, озабоченно поглядывая на подвешенную вверху стеклянную бутылку с глюкозой. Потрогала трубочку с иглой, торчащей в моей вене на локтевом сгибе, и капельки замелькали чаще. Поправила простынь, прикрывающую моё обнажённое тело. - Как себя чувствуешь, Дима? - Нормально, - почти шёпотом ответил я, глядя в её бирюзовые глаза - озёра бездонные, в которых легко утонуть, если, не мигая, смотреть в них. По правде говоря, сказав так, я не определил своё истинное состояние, поскольку ещё полностью не ощутил себя. Оценки «хорошо» или «плохо» в данном случае не имели бы никакого смысла. Её синие глаза, белые волосы, прямой нос, губы – все 152

черты лица, кроме ожоговых пятен на нём, удивительно знакомы. «Кто это?», - мучительно напрягаю я память, но в ней вижу лишь обрывки недавнего сна. Словно живая, возникает в мыслях красивая первобытная девушка с белыми, распущенными волосами, стройная, гибкая, с глазами цвета нежного сапфира. Найла сидит передо мной! Ну, конечно, это она, девушка моей мечты из каменного века! - Я знаю, кто ты… Ты – Найла! – радостно, одними губами произношу я дорогое имя. - Значит, когда мы упали со скалы, ты доплыла до той песчаной косы с ивняком, где река делает поворот? Ты спаслась? Она мило улыбнулась, приняв мои слова за шутку. - Да, доплыла… Но я не сама спаслась… Ты спас меня… И потому мы оба живы… А Найла? Это твоя невеста? - Найла? Это ты… Разве забыла, как вместе бежали от людоедов… Как стояли на краю скалы? Она рассмеялась, показывая ровные белые зубы. - Ах, да… Понимаю теперь… Виктор Алексеевич, наш общий лечащий врач, говорил как-то, что ты бредил каменным веком… Сражался с мамонтами, с дикарями… После катастрофы нашего самолёта ты потерял сознание… Тебя неоднократно оперировали… Но сейчас, как утверждает Виктор Алексеевич, всё самое страшное позади… Ты скоро поправишься… Встанешь на ноги… До меня стало отчётливо доходить, что в данный момент это не сон, а реальная действительность. - А я тебя хорошо запомнила в салоне авиалайнера… Ты пролил лимонад на своего пьяного соседа… Он тоже получил ожоги и лечился здесь… Бизнесмен Роман Евгеньевич Кочнев, которого ты вытащил из огня… Его уже выписали… Недавно навещал тебя, но ты был без сознания… 153

Меня кинуло в жар. Я почувствовал, как краска смущения заливает мне лицо. - Как?! Вы… Ты… Стюардесса?! - Узнал? Ну, вот… Не Найла я, а Марина… Стюардесса… Теперь, наверно, уже бывшая… После сотрясения мозга и с такой внешностью меня вряд ли допустят к полётам… - Так это вы?! то есть, ты… снилась мне в образе Найлы? – силясь подняться, в волнении спросил я. Её руки нежно и ласково придержали меня. - Лежи, Димочка… Тебе ещё нельзя вставать… Не знаю, кто тебе снился… Но если это была я, ничего не имею против… Уже почти месяц с разрешения главврача я нахожусь сиделкой при тебе… Помогаю санитаркам, медсёстрам ухаживать за тобой… Я чуть не задохнулся от охватившего меня стыда. Как?! Всё это время она присматривала за мной, делала необходимые в таких случаях процедуры, видела моё беспомощное обнажённое тело! Моё молчание она поняла по-своему. - Вот и хорошо… Сейчас мы сходим в туалет помаленькому… Повернись на бочок и положи возле себя стеклянную уточку… Я помогу тебе… Вот так… Хорошо… Раньше я помогала санитарке тёте Дусе или медсестре Наташе сделать тебе мочеиспускание, а теперь ты сам сможешь… Ну, давай, я не смотрю… Боже мой! И почему я не разбился насмерть в этой проклятой катастрофе?! Такого сраму я ещё не переживал! Я долго не мог выдавить из себя ни капли, потом, расслабившись, подумал, что это самое уже проделывала она со мной не раз и без моего участия, и тонкая струйка зажурчала в «утку». - Ну, вот, какой молодец! – сказала Марина. Взяла «утку» и унесла, а я, сжавшись в комок от пережитого 154

стыда, затих, прислушиваясь к её мягким шагам. Она скоро вернулась, присела на стул, прислонилась ко мне, нашёптывая разные утешительные слова. - Как радостно мне, что ты, наконец, очнулся… Скоро совсем выздоровеешь, и мы вместе, как два лебедя, полетим над землёй… Белокрылая птица понесёт нас высоко-высоко… Мы будем на ней пассажирами, правда? – говорила она, осторожно поглаживая мои раны от ожогов, затянутые тонкой, розовой кожицей, шрамы от операций на животе, на груди… - Вещий сон… - прошептал я, вспомнив эти самые слова, сказанные Найле, как две капли воды походившей на ту красавицу в самолёте… На Марину… Или это и впрямь результат реинкарнации? Дух прекрасной девушки из первобытного племени ланов через двадцать тысяч лет воплотился в тело красавицы-стюардессы? - Пить… Хочу пить, - тихо попросил я. Она метнулась к тумбочке. Послышалось бульканье воды. Холодное стекло стакана коснулось пересохших губ. Пей, Димочка… Потихоньку… Маленькими глоточками… Всё… Больше пока нельзя… Потерпи, милый… Мне вспомнился прозрачный родниковый ручей, текущий меж обледенелых камней по разноцветной гальке, кристально-чистый, из которого я и Найла жадно пили во время бегства от нгумов. Я даже ощутил во рту солоноватый привкус той студёной, ломящей зубы, воды. Мне до боли в душе захотелось вернуться в тот каменный век, взять за руку Найлу и бесконечно бежать рядом с ней… Видение сна ещё так живо было во мне, что я невольно застонал от безнадёжности вновь увидеть пышноволосую блондинку из раннего неолита. Она осталась где-то там, во тьме веков… Удалось ли ей спастись в том ледяном 155

водовороте, доплыть до песчаной косы, не попасть в лапы людоедов? - Что с тобой, Дима? Тебе плохо? – обеспокоенно спросила Марина. – Скоро обход… Наташа говорила, сам профессор Заманский, светило медицины, сегодня будет… - Да нет… Всё нормально… Найла – это же ты… Знаешь, в самолёте, когда я увидел тебя… Вошедшие в палату врачи не дали договорить. Начался обход. - Ну, как поживает наш герой? – подошёл ко мне высокий, пожилой мужчина с бородкой, в очках, с добродушным, приятным лицом, с лукавой хитринкой в чуть насмешливо прищуренных глазах. Судя по тому, что за его спиной подобострастно, угодливо толпились остальные врачи, это и был вышеназванный профессор Заманский, «светило медицины». Он жестом указательного пальца дал знак, и стоящий поодаль молодой хирург поспешно сдёрнул с меня простыню. «Светило медицины» пристально осмотрел меня Лицо его приняло серьёзное, озабоченно-хмурое выражение. Профессор сделал ладонью вращательное движение, и руки двоих врачей перевернули меня на живот. «Светило» похмыкал на до мной, и меня, с предосторожностями, вернули в исходное положение, а именно – вновь уложили на спину. Думаю, профессор остался доволен моим лечением. С небрежной благосклонностью он заметил: - Вижу, Виктор Алексеевич, мои рекомендации вы использовали в полном объёме… Кстати, ваша статья, опубликованная в последнем номере журнала «Здоровье», заслуживает самой высокой оценки… «Светило» вновь обратил свой взор на меня. - Наслышан о вашем подвиге, молодой человек… 156

Профессор обернулся к Марине, скромно стоявшей в дальнем углу палаты. - И о вашем, крылатая дочь неба… Выражаю вам свою искреннюю признательность за бескорыстную, неоценимую помощь по уходу за пациентом… Надеюсь, профессор иронично улыбнулся, - нашими общими усилиями мы в скором времени поставим его на ноги… Желаю счастья такой замечательной звёздной паре! Профессор важно вышел, уводя за собой ватагу медиков, ловящих на лету каждое его слово. Мы снова остались одни. Я смотрел в её синие-пресиние глаза и не мог наглядеться. Неужели, это и в самом деле не сон, и я воочию вижу перед собой ту, о которой страстно мечтал? И не просто вижу, а могу держать её холодную руку в своей горячей, поднести её к губам и согреть дыханием, как дышал на руки Найлы… - Знаешь, в самолёте, когда впервые увидел тебя, я поду… - начал я прерванную обходом фразу, но опять замолчал на полуслове. Вошла медсестра Наташа с фарфоровой чашкой. - Виктор Алексеевич сказал, что хватит кормить вас, Дмитрий, глюкозой и кефиром… Сегодня на обед вам куриный бульон. Марина покормит вас с ложечки. Наташа прошуршала светло-зелёным халатом, выгодно подчёркивающим её полноватую фигуру с выпуклой грудью, поставила чашку на тумбочку и, прежде чем выйти, кинула не меня выразительный взгляд чёрных, блестящих глаз. Казалось, в них отразилась её невысказанная вслух мысль: «Повезло тебе, моряк… Такая девушка дни и ночи напролёт не смыкала глаз у твоей постели… Цени её любовь и дорожи ею всю жизнь, ибо послана она тебе самим Господом… Храни вас Бог!» 157

- Знаешь, - начал было я, но Марина приподняла мою голову, подсунула под неё ещё одну подушку, положила мне на шею полотенце и взяла чашку с бульоном. Его запах напомнил мне костёр, красные угли, кипящий на них глиняный горшок с мясом куропатки… Кажется, наяву это было и совсем недавно… Всего двадцать тысяч лет назад… - Знаю, что хочешь сказать, - поднеся к моему рту ложку с бульоном, просто сказала она. – Осторожно, горячий… По чуть-чуть… Вот так… За маму… За папу… За бабушку… За дедушку... – выпаивая мне бульон, с улыбкой приговаривала она. И когда чашка была пуста, обтёрла мне губы, со вздохом произнесла: - Ты тогда, в самолёте, обратил на меня внимание, потому что я показалась тебе красивой… Ведь так? Нет… Помолчи, пожалуйста… А теперь я сама боюсь смотреть на себя в зеркало… Лицо в пятнах… Волосы обгорели… Кому я такая нужна? Нет. Не перебивай… Ты понравился мне ещё в самолёте… Я тогда подумала: «Вот было бы здорово познакомиться с таким парнем». Но инструкция предписывает нам общение с пассажирами строго в пределах установленных правил. Ты не подумай… Я не набиваюсь тебе в невесты… Просто, ухаживая за тобой, хочу отблагодарить за спасение… Я прижал её руку к своей груди. - Напрасно ты так говоришь о себе… Я видел, какая ты была красавица… Такая ты есть и сейчас… А что волосы? Они отрастут… И пятна сойдут… А и нет, так что с того? С лица воду не пить… А я умою твою лицо и выпью ту воду с него. Слышишь, как бьётся моё сердце? Оно так же билось, когда ты подкатила ко мне тележку с напитками… Я и пролил тогда лимонад на соседа по креслу… Я такой пламенной любовью воспылал к тебе, что во сне ты явилась мне в образе Найлы, первобытной девушки из 158

племени ланов… У неё были такие же, как у тебя, белые, волнистые волосы, закрывавшие ей спину и грудь, синие глаза и стройная фигура… Ей недоставало лишь твоей элегантной лётной формы, которую Найле заменяла звериная шкура. Бедная девушка! Сколько ей пришлось перенести лишений и страданий… - Ты целовался с ней? Там, во сне… - Нет… - Почему? Ведь вы любили друг друга… - Первобытные люди не испытывают возвышенных чувств… И потом, ведь это была ты… Я не целовался с тобой… Наверно, поэтому, такое не могло присниться… - Это можно исправить… Марина приблизила ко мне лицо с обожжёнными веками и опалёнными ресницами, впилась в мои губы своими, и мир перестал для меня существовать. Я прижал её к себе, задыхаясь от переполнявшего меня неимоверного счастья. «Вещий сон… Сон оказался вещим», - билась в голове мысль, воистину воплотившаяся материально из страстного желания в реальное свершение. - Знаешь, Марина… Не могу решиться, чтобы сказать… - Знаю… - игриво хохотнула она… - Хочешь сделать мне предложение? Я согласна… - Ты, правда, выйдешь за меня? - Да, да, да… Поправляйся скорее… - У меня нет жилья… Снимаю комнату… Живу, в основном, на судне… Там у меня отдельная каюта… Она прильнула ко мне, продолжая покрывать поцелуями мои волосы, губы, глаза, шею, грудь… Я отвечал взаимностью, с трудом веря во всё происходящее со мной. - Я полюбила тебя, сидя тревожными ночами у твоей постели, в то время как проводил время со своей Найлой… - Но ведь это была ты… 159

- Ладно, не оправдывайся… Не ревную, но предупреждаю: я – однолюбка, никому тебя не отдам.. Я с тобой хоть на край света, готова жить в шалаше, как Найла… Или в той комнате, которую ты снимаешь… Возьми меня… Я – твоя навеки… - Ты улетишь в небо… Я уйду в море… Как же мы будем встречаться друг с другом? - Я уже говорила тебе, что в небо мне дорога закрыта из-за травмы… Да и не рвусь туда… Налеталась вдосталь…… Родители погибли, когда мне было всего пять лет… Живу у тётки… Своего угла не имею… Поеду с тобой во Владивосток… Будем вместе бороздить моря и океаны… Возьмёшь к себе на судно? - А что7 Это идея! Капитан буксира Малахов – мой давний друг… Нам на «Алмазе» повар, то есть, кок, нужен… Умеешь готовить флотский борщ, макароны «по-флотски»? - До курсов стюардесс я закончила кулинарное училище… Там нас научили не только варить борщ и жарить котлеты, а ещё готовить много других блюд… - Вот и отлично… Вместе будем морячить! Дверь распахнулась, и в палату втолкнулось что-то толстое, пыхтящее, в белом халате, небрежно накинутом на грузное, жирное тело. В руках лысый толстяк с оттопыренными ушами держал огромный пакет с коробками, свёртками и букет белых хризантем. На толстых волосатых ногах стоптанные больничные тапки. Красные широкие шорты, чёрная бейсболка и белая майка с изображением слона и надписью «Tailand», обтягивающая необъёмный живот, составляли наряд вошедшего. Толстяк галантно, с вежливым поклоном протянул цветы Марине, поцеловал ей руку и шагнул ко мне. - Привет, братан, - подавая потную, пухлую руку, поздоровался он. – Спасибо, мариман… Спаситель ты наш… 160

У меня чуть не вырвалось: «Сын Кабана! Ты жив?! Тебя же нгумы съели! Я собственными глазами видел, как великан Гам отрубил тебе голову, и она валялась потом в золе… Как дикари вырвали из тебя внутренности…» Однако, я вовремя спохватился. Вспомнил, что вещий сон миновал, и теперь всё происходящее надо принимать за должное. И всё же я не сразу сообразил как его называть. «Ром… Сын Кабана», -вертелось в голове. «Ах, да… Рома… Роман Кочнев… Бизнесмен, торгующий иномарками…» - Здорово, Рома, - не переставая удивляться появлению толстяка, ответил я слабым рукопожатием. – Как? Ты тоже здесь? Да… Марина говорила, что ты уже навещал меня… - Ну, вспомнил, как тащил меня от горящего самолёта? Здорово рвануло тогда… Не ты – хана бы мне… И Маринке тоже… И как только у тебя хватило силы упереть такого упитанного бугая, как я? Мне отчётливо, как в боевике со взрывами, вспомнились душераздирающие крики заживо горящих людей… Огромное пламя пожара… Сирены пожарных автомобилей, машин скорой помощи… Перекошенные от ужаса крушения лица, освещённые огнём… Роман Кочнев завалил тумбочку фруктами, соками, конфетами. Утёр платком вспотевшую лысину. - Меня выписали, Диман… Короче! Сегодня улетаю во Владик… Двушку я тебе купил в девятиэтажке… Седьмой этаж… Балкон с видом на Золотой Рог… И не спорь… Долг, братан, платежом красен… За базар отвечаю… Ещё дарю микроавтобус «Ниссан»… Помнишь, я предлагал тебе купить его у меня по-дешёвке? Я так прикинул: на фига он мне? Короче! Вот ключи и документы на хату, на машину, на гараж, который возле твоего дома… Пользуйся, братан… Вся недвижимость оформлена на твоё имя… Кстати, о птичках… Авиакомпания должна выплатить нам 161

компенсацию, как потерпевшим от катастрофы… Надеюсь, позовёте на свадьбу… Вот моя визитка… Звоните… Всё… Я полетел… Воркуйте, голубки… Он опять утёр лицо и лысину, махнул на прощание волосатой рукой и вышел, оставив после себя стойкий запах никотина, коньячного перегара, мужского пота, который не перебивал даже сладковато-приторный аромат огуречного лосьона. - Вещий сон! Вещий сон! – вслух произнёс я, сжимая в ладони неожиданно свалившееся на меня богатство в виде связки блестящих ключей. Один из них я протянул Марине. - Держи, хозяйка… Купим котёнка, и ты первым впустишь его… Я хочу, чтобы на диване у нас валялся пушистый ленивый мурлыка… - А я хочу, чтобы у нас были мальчик и девочка… - Я тоже очень хочу, чтобы у нас были дети… Два мальчика и две девочки… - Правду в народе говорят: «Нет худа без добра» - Не было бы счастья – несчастье помогло. - Что ни случается – всё к лучшему… - К сожалению, наше счастье стало возможным из-за трагического случая с самолётом… Много людей погибло в этой катастрофе… В джатаке – древнеиндийской притче о земных перевоплощениях Будды сказано: «Если счастье достигается благодаря мучениям ближних иль отвращается таким же образом беда, то счастье в результате не достигнуть и так не стоит поступать». - О, так ты ещё и философ, - засмеялась Марина… Кому, какая судьба определена, так и случится… В том, что произошло, нашей вины нет… Так будем же радоваться, что остались живы… Happy end… Счастливый конец у нашей истории, начавшейся столь трагично… Мы обнялись и замерли, не дыша, в долгом поцелуе. 162

Впереди была неизвестная жизнь, полная радостей и бед, треволнений и покоя, непредсказуемых происшествий и неожиданностей. Мы не могли знать, что ждёт нас, и не думали об этом. «От Господа направляются шаги человека; человеку же как узнать путь свой?» Библия, Книга притчей Соломоновых, глава 20, стих 24. Мы взялись за руки и крепко сцепились пальцами, глядя друг другу в глаза, светящиеся любовью. Мы были готовы к превратностям ожидавшей нас судьбы. Словно широкая и полноводная река, начавшаяся с ручейка, текущая в загадочную туманную даль грядущих лет, перед нами открывалась большая жизнь. И пусть она закончится, как и началась, счастливо…

Зов кров Повесть 163

Зов крови Тёплым августовским вечером на скамейке в сквере дома № 5 по улице Овражной две пожилые женщины обмениваются новостями. - А что я тебе скажу, Полина… - Любишь, ты, Наталья, тянуть кота за хвост… Говори скорее, не томи… - Депутата Найдёнова помнишь? Недавно его по телевизору его показывали… - Много сейчас всяких жуликов показывают… Разве всех упомнишь? - Да ты ещё тогда сказала про него, что он в вашей больнице мальчонкой жил, покуда в детдом его не отправили… - А… Виталик-Найдёныш… Которого пропащая мать в мусорку бросила? Как же… Помню, помню… Дал Виталик нам гари в больнице… Ну, так и что? - А то… Грохнули его вчера средь бела дня в нашем сквере. Бомбой рванули… В соседнем доме все стёкла вылетели… - Какой ужас! А я на даче была… Не слыхала… За что же его так? Не сообщали? - Есть версия – из-за бизнеса… А я так думаю, не поделили бандиты сферы влияния и деньги… Найдёнов вором в законе был… - Ты откуда знаешь? - От золовки… У неё зять в ментовке работает следователем… Такая вот, скверная история в нашем сквере случилась, пока ты, Полина, на даче прохлаждалась… - Да, жалко… - Кого? Бандита этого? Нашла кого жалеть…

164

Пролог С утра у майора полиции Олега Кравцова зудила левая ладонь. Ему нравилось почесывать её. «К деньгам… Верная примета… Но откуда им быть? До получки далековато… На премию рассчитывать не приходится: вон сколько розыскных дел в сейфе скопилось. Годами пылятся… Чтобы закрыть их все – одной жизни мало… Да… Откуда же деньгам левым взяться? А ладонь так чешется…» - Не люблю, когда зудит правая ладонь… К встрече друзей… Одни растраты… Выпивон, закуска… Не то, что левая, к деньгам… - сказал Кравцов молодому лейтенанту, занятому составлением отчёта о работе за последний месяц. - Верите в бабушкины предания, Олег Петрович? – не отрываясь от экрана монитора, спросил лейтенант. - Не знаю… Так говорят, - пожал плечами Кравцов, сомневаясь в народной примете, но желая, чтобы она оказалась верной. Он разговаривал по телефону, когда в кабинет без стука вошёл мужчина средних лет в дорогом, стального цвета костюме. Сиреневая сорочка, синий однотонный галстук, модные туфли… На манжетах поблескивают золотые запонки… На запястье левой руки швейцарские часы, на указательном пальце правой – перстень с бриллиантом. В мочке левого уха миниатюрная серьга старинной работы итальянского ювелира. Пахнуло коньяком и французской туалетной водой. Окладистая курчавая, аккуратно подстриженная борода… Длинные светлые волосы схвачены на затылке шнурком, отчего уши кажутся оттопыренными. Высокий лоб с залысинами, прямой нос, чуть полноватые губы, тонкие брови… Синие пронзительные глаза на сухощавом лице дополняли портрет человека, вошедшего в кабинет Кравцова, 165

ведавшего розыском лиц, без вести пропавших. Кравцов тотчас встал из-за стола, прервал разговор, бросив кому-то: «Позвони позже, я занят», и торопливо положил трубку. Посетитель сухо поздоровался, ожидая приглашения сесть, и Кравцов угодливо придвинул ему стул: - Прошу, Виталий Анатольевич… Присаживайтесь, пожалуйста… Я вас внимательно слушаю… Мужчина молча положил перед майором лист бумаги с распечатанным на принтере текстом и пожелтевшую от времени вырезку из газеты. Непринуждённо забросил ногу на ногу, не спросив разрешения, закурил, поиграл брелком с ключом от машины. В его поведении чувствовалась самоуверенность преуспевающего бизнесмена, которому всё доступно и позволено, перед которым распахиваются двери. Кравцов пробежал глазами представленное ему заявление, удивлённо взглянул на заявителя: - У вас есть брат? - Должен быть, по к”гайней мере… - Зов крови, Виталий Анатольевич? - Наве”но… До сих по я полагал, что у меня нет “годственников… Вы”гос в детдоме… Но недавно одна алкоголичка к нам в офис заб”ела… Ох”ганники, “газумеется, не пускали её, так она им заявила, что она моя мать! П”гедставляете?! Она была пьяна, к”гичала, что хотела заб”гать меня из детдома, но ей, якобы, не отдали её “гебёнка… Ещё бо”гмотала п”го какого-то моего б”гатаблизнеца, б”гошенного ею у две”гей це”гкви в Заозё”гном, кото”гого она найти не смогла… Понятно, ох”ганники выставили её вон, не пове”гили в такую чушь… Она б”госила им замусоленную газету со словами: «Отдайте моему сыну Найдёнову!» Начальник ох”ганы п”гинёс её мне, посмеялся. «Вот наглючка, - сказал. – До чего 166

допилась… Сыном своим вас назвала…» Я почитал заметку, подумал: «Всё сходится». Фамилия алкоголички в газете названа А”гхипова… И хотя эту пьянчужку я не наме”ген п”гизнать мате”гью, много чести ей, не исключено, что гдето действительно есть у меня б”гат… Кто он? Хотелось бы узнать… Зов к”гови, как вы сказали… В заявлении все обстоятельства дела под”гобно изложены… Надеюсь на полную конфиденциальность моего об”гащения в полицию… Я могу подключить к “гозыску моих людей из службы безопасности, но не хочу, чтобы им стала известна моя неблагополучная “годословная… Сказав так, мужчина вмял сигарету в пепельницу майора и выложил на стол пачку долларовых банкнот. Сказал чуть слышно: - Поймите п”гавильно… Это не взятка… Это на “гасходы нелегального “гасследования… Полагаю, достаточно, чтобы вы не “газводили волокиту с “гозыском моего б”гата? И чтобы ни одна живая душа… Вы меня поняли? - Разумеется, Виталий Анатольевич… Приложу максимум усилий… Гарантирую тайну розыска… Быстрым движением руки Кравцов ловко смахнул купюры в ящик стола, покосился на сидящего за компьютером лейтенанта, недавнего выпускника академии МВД, но тот, увлечённый работой, казалось, ничего не заметил. Посетитель решительно поднялся и так же сухо, как и поздоровался, сказал «До свидания» и направился к выходу. У двери задержался, внимательно посмотрел на Кравцова. - Зов крови, говорите? А ведь, и в самом деле… Я как-то не подумал о биологической стороне моего желания отыскать брата… 167

Лишь только дверь за ним закрылась, лейтенант скрипнул креслом, не оборачиваясь, спросил: - Что это за картавый хрен с бугра, Олег Петрович? - Вампилов… Местный воротило… Предприниматель, депутат областной думы… Король продажи куриных окорочков в регионе… Нашим отделом крышуется… Все компьютеры в кабинетах, оргтехника – его спонсорская помощь в обмен на прикрытие его мошеннических сделок… Просроченная продукция… Подделки товарных знаков… Обман поставщиков и покупателей… Кровавые разборки с конкурентами… Крутой мэн! - То-то он такими бабками бросается… Не зря у вас ладонь чесалась… В пачке, наверно, не меньше тысячи зелёных… Да, Олег Петрович? Хотя розыск пропавших – это и так наша работа… Кравцов дважды внимательно прочитал газетную статью со стёртыми буквами на сгибах. «Вот так дела! У этого важного господина – матьалкашка? И кем-то ещё окажется подкидыш с церковной паперти? Дела… Но как лейтенант засёк деньги? Вроде быстро я прибрал их, а он не оборачивался…» Кравцов в сильном возбуждении зашагал по кабинету. Успокоился, сел, в раздумье, закусив губу, побарабанил пальцами по столу, отвернулся к окну. В стекле рамы, как в зеркале, отражалось лицо лейтенанта. Раздражённо подумал: «Ну, и лох же я! У лейтенанта мой стол в этом оконном стекле перед глазами… Всё видел прыщавый долгоносик… Молодой желторотик да ранний… Хочешь, не хочешь, а придётся отдать ему половину халявных денег… А ладонь не зря чесалась… Вот и не верь после этого в приметы…» - У меня левая пятка чешется, товарищ майор… Просто мочи нет… Снимать ботинок не хочется, но придётся… 168

Зудит проклятая… К чему бы это? – с иронией спросил лейтенант. - А это, брат Степанов, придётся тебе чесать пятку, топая ножками в Заозёрное… В этом городке, как указано в заявлении Вампилова, сорок лет назад был оставлен на церковной паперти ребёнок некоей гражданкой Архиповой… Возможно, он и есть брат-близнец Вампилова. Разузнаешь всё о нём негласно… Нельзя, чтобы журналисты пронюхали про эту историю… Растрезвонят на всю округу, а Вампилов – депутат, бизнесмен… Смекаешь? Вот… Получи свою долю за наши труды нелегального розыска… И Кравцов, пересчитав деньги из конверта, скрепя сердце, половину их отдал Степанову. - И чтобы ни гу-гу… Иначе денежки эти нам боком выйдут… - Ого! Да за такие бабки я не то, что в Заозёрное – в Шанхай пешком схожу… Получается, Олег Петрович, что и левая пятка тоже к деньгам? – хохотнул лейтенант. Кукушка.

Весь день и всю ночь, не переставая, лил дождь. Потоки грязной воды неслись вдоль тротуаров. Сбивая в кучу опавшие листья, пакеты, бутылки, сигаретные пачки, обёртки и прочий мусор, которым всегда захламлена улица Весенняя, шумящие ручьи в шапках рыжей пены устремлялись под уклон, находя одним им ведомые пути истоков в реку. Громыхал гром, поблескивали молнии, озаряя чёрное, сокрытое тучами небо. Весёлое, цветущее, многообещающее название улицы никак не вязалось ни с мутными водоворотами, ни с 169

промозглой погодой осенней ночи. Нина Архипова, одна из тех девиц лёгкого поведения, которых в газетах называют падшими женщинами, путанами, а народная молва именует шлюхами, далеко за полночь вошла в подъезд девятиэтажного дома. И если бы кому-то понадобилось в столь поздний час взглянуть на листок отрывного календаря, он бы к радости или к печали отметил про себя, что наступило 21 сентября 1968 года. Для кого-то эта дата стала днём рождения или смерти. Для большинства других она вообще не значила ничего. И только праведный человек, истинный христианин, глубоко верующий, осенив себя крестным знамением, сотворит в этот благостный день молитву во славу Рождества Пресвятой Богородицы. Далёкая от возвышенных чувств и глубокомысленных рассуждений Нина думала лишь об одном: «Где скоротать ночь?» В прилипшем к телу намокшем платье, плотно облегавшем стройную фигуру, с двумя свёртками в руках, она поднялась на лестничную площадку первого этажа. С растрёпанных светло-русых волос стекали струйки дождевой воды, сбегали по лицу, смывая обильные слёзы. Воровато озираясь, девица вслушивалась некоторое время в сонную тишину подъезда, освещённого пыльной лампочкой. Словно кошка, застигнутая ненастьем в чужом дворе и подыскивающая сухой угол, она высматривала подходящее место для ночлега. Удобным показался закуток возле батареи центрального отопления, исходящей живительным теплом. Всхлипывая от жалости к самой себе, Нина прислонилась к ней спиной, пытаясь согреться и обсушиться. Вдруг защёлкали засовы, заскрежетали ключи в замках, железная дверь, обшитая деревянными рейками, с лязгом отворилась. На площадку выскочила рослая овчарка рыже-серой масти, 170

широкогрудая и сильная, со злобным лаем кинулась на девицу, искавшую приют в чужом подъезде. Следом за собакой выбежала её хозяйка, дама в летах, в наброшенном поверх толстого халата долгополом пуховике. Вязаный белый шарф прикрывал её седые волосы, закрученные в бигуди. Размахивая плетёным из кожи поводком и пёстрым зонтом, дама схватила собаку за ошейник, закричала: - Фу, Джули, фу! Оттаскивая пса, разразилась ругательствами: - Бродят тут всякие! Собаке во двор не выйти… А ну, пошла отсюда, бомжиха грязная! Вонь здесь разводить вздумала… Убирайся тотчас, не то кобеля отпущу… Спокойно, малыш… Потерпи, Джули, немного… Пойдём гулять, пойдём… Ласково поглаживая рычащую овчарку, седовласая дама с презрением поглядывала на неопрятную девицу. - Ишь, устроила тут гадюжник… Тебе здесь не ночлежка, не притон… Потаскуха… Наплодят суразов, потом ошиваются с ними по чердакам и подвалам… Дрянь подзаборная! Выметайся, и чтоб духу твоего здесь больше не было! Оскорбительные слова гневной женщины, никогда не имевшей своих детей, подкрепляемые хриплым рыком рвавшегося из её рук породистого пса, звенели в ушах Нины, хлестали больнее кнута. С трудом сдерживая разъярённую собаку, вздыбившую шерсть на загривке, дама не унималась, с поразительной лёгкостью отыскивая в своём лексиконе всё новые образные сравнения и выражения. Нина подхватила свёртки и опрометью выскочила на тёмную холодную улицу, торопливо шлёпая по асфальту стоптанными туфлями. Оскаленные клыки, хрипы взбешённой собаки, так напугавшей её, гнали всё дальше 171

по лужам кривых переулков, и неожиданно для себя она очутилась на железнодорожной станции. Тусклые фонари освещали пустынный перрон. Прижимая к себе свёртки, молодая женщина с унылым лицом брела по насыпи, вглядываясь в непроглядную даль, куда убегали блестящие рельсы. Дрожа от страха, ожидала поезд. Но луч прожектора электровоза там не сверкнул, не прорезал мглу сентябрьской ночи. В пелене моросящего дождя краснел рубиновый огонёк светофора, качались на ветру ветви придорожных кустов, светились занавешенные шторами окна жилых домов. Уже брезжил рассвет, но поезд не появлялся, и тогда она решительно двинулась к переходному мосту. Зашуршал щебень под ногами проходившего мимо слесаря-вагонника. - Чего шарахаешься среди ночи по путям? Шибанёт поездом, - походя, бросил он грубым голосом. Нина не ответила. Да и как сказать, что вознамерилась кинуться под поезд? Слёзы застлали глаза, отчаяние затмило разум. Плохо соображая, что делает, в безумном порыве безрассудного желания в один миг покончить с собой и с малютками, оттянувшими руки, решить таким жестоким образом все проблемы, она из последних сил поднялась на виадук. С высоты моста виднелся залитый огнями большой город, досыпавший последние часы сладкого сна. Дождь прекратился. Сырой осенний ветер пронизывал озябшее тело. - Вот сейчас… Один шаг и всё, - шептали её влажные губы, страстно целовавшие многих любовников. – Сначала сбросить детей… Потом прыгнуть самой… И всё… Никого… Ничего… Ни горя, ни забот… Унылость, тоска, безысходность, вызванные 172

неустроенностью, неопределённостью, отсутствием денег, жилья и пропитания толкали молодую мать на смертельный поступок. Она занесла свёртки с младенцами над ограждением виадука – только разжать пальцы, ослабить руки… Что-то удержало её… Быть может, бархатистый удар церковного колокола, прозвучавший на рассвете в день Рождества Пресвятой Богородицы, в котором по воле Господа предназначалось кому жить, а кому умереть, заставил её крепче стиснуть пальцы? А может, голубь, усевшийся неподалеку на перила моста, как немой свидетель трагедии, отринул её от рокового шага в пропасть, в преисподнюю? - Грех… Тяжкий грех, - проговорила она в испуге… - Ну, я ладно… А они почему должны погибнуть? И спасительная мысль: «Подкинуть кому-нибудь… Так всегда делали мамыкукушки… Не я первая… Не я последняя… Да… Я – кукушка… Ну и пусть… Лучше так, чем убить их…» И Нина поспешно зашагала с моста. Спускаться было ещё труднее, чем подниматься. Она чувствовала, что уже не в силах нести свёртки. Всё чаще выскальзывали они из онемевших рук. Подхватывая их в очередной раз, не успела удержать один из них, выронила, и он покатился вниз по крутым ступеням, разматываясь, высвобождая из мокрой простынки голое тельце новорожденного ребёнка. Стиснув подмышкой другого младенца, она кинулась вдогонку за упавшим. Из боязни споткнуться, подвернуть ногу, удариться о железные ступени, цеплялась свободной рукой за поручень, а тот всё катился мягкой куклой, стукаясь головкой о те самые ступени. И всё случилось так 173

быстро, что горе-мать ничего не успела поделать, как тельце скатилось на площадку и замерло на грязных досках настила. Нина лихорадочно подхватила его, но мешал другой, начавший кряхтеть и громко кричать. Мокрый, голодный, он требовал тепла и питания. Девица положила плачущего ребёнка, завёрнутого в тонкое одеяльце, на пол, и принялась укутывать в тряпки того, голенького, сосчитавшего маленькой головёнкой ступени железного виадука. К своему безраздельному ужасу молодая женщина вдруг поняла, что младенец не подаёт признаков жизни. Не дышит, не изворачивается, как тот, в одеяльце, мучимый голодом и надрывающийся беспрестанными «уа… уа… уа…» Она не могла дать ему грудь, как это давно сделала бы любая добропорядочная мать, потому что у неё не было молока, а на покупку дорогостоящих питательных смесей не было денег. Она могла бы обратиться в родильный дом, в детскую поликлинику, где ей оказали бы помощь в кормлении малышей, но они были рождены в каком-то заброшенном сарае, и она попросту не знала, что с ними делать. И теперь, когда один из братьев-близнецов затих, словно голопузый птенчик, выпавший из гнёздышка, Нина даже обрадовалась в душе, что так легко избавилась от него. «Наверно, стукнулся темечком о ступеньку… Или с голодухи помер», - решила она, озираясь вокруг и подумывая, куда спрятать умершего. Первая мысль, какая пришла на ум, была: «Зарыть в тополях за товарным складом!» Но идти до лесопосадочной полосы пришлось бы через несколько путей, ныряя под составы или вновь тащиться на виадук, и она отказалась от этой мысли. У вокзала оказался большой мусорный бак. И другая скверная мысль, начисто вытеснив первую, представилась 174

более подходящей: «Приедет утром машина, подцепит контейнер, опрокинет в закрытый кузов и увезёт на городскую свалку. И всё будет шито-крыто… Не обвинят в убийстве собственного ребёнка, потому что никто о нём не узнает…» Она вытащила из бака вместительную картонную коробку, из которой приятно пахнуло мятными пряниками. Тщетно пошарила рукой под шуршащей бумагой, надеясь отыскать крошки. Боязливо и даже с отвращением запихнула бездыханного ребёночка в коробку и швырнула в контейнер. Освободившись от лишнего дитяти, Архипова направилась в вокзал. Первые пассажиры толпились у пригородной кассы. Плачущий грудничок привлекал их внимание, и страх, что уличат в содеянном преступлении, погнал её прочь. Ребёнок в одеяльце громко кричал, и она подумала: «Было бы лучше, если бы разбился не тот молчаливый сопун, а этот, горластый… Никак не уймётся…» Она свернула с насыпи, намереваясь проскочить по тропинке возле будки контрольного поста вагонника. Всё тот же знакомый сердитый голос окликнул её: - Эй, непутёвая! Сказано же тебе – нельзя посторонним шляться по станции… Да ещё с ребёнком на руках… А… Это ты, Архипова? Интердевочка из деревни Нахаловка… Давеча и не признал тебя… Всё порхаешь, ночная бабочка? Нина обернулась, лукаво улыбнулась, пытаясь выглядеть спокойной и безразличной. С привычной игривостью спросила: - А что такого? Что случится, если пройду здесь? Или я похожа на террористку? Слесарь-вагонник, серьёзный мужчина, вышедший из будки встретить прибывающий электропоезд, вынул из-за голенища сапога свёрнутый красный флажок, усмехнулся: 175

- Что случится? Шандарахнет поездом и поминай, как звали… Много вас таких, безалаберных, ушли на тот свет из-за своей упрямой бестолковости… Говорят им: «Ходить по путям опасно для жизни». Нет, идут по линии… А ты, Нинка, никак не угомонишься… Таскаешься по ночам… Дружки-приятели твои, наркоманы-сутенёры, алкашитунеядцы по тюрьмам, по ссылкам ума-разума набираются… Гляди… Не доведут тебя до добра такие безобразные гулянья… Ступай домой… Езжай в свою Нахаловку… Устройся на ферму дояркой… Расти ребёнка… - Нет у меня дома… Отец и мать умерли… Сестра дом захапала, не пускает к себе… Некуда мне ехать… Нина всхлипнула, пустила слезу, и рабочий, сочувствуя, отходчивым голосом произнёс: - Ладно, не скули… Возьми себя в руки… Девка ты симпатичная… Замуж выйдешь… Всё нормально будет… - Да кто ж меня возьмёт с ребёнком? Кому я нужна с ним? Вагонник покрутил в ладони флажок, сматывая потуже, посоветовал: - Иди, Нинка, на швейную фабрику… У них общежитие есть… Там одни бабы работают… Мир не без добрых людей… Войдут в твоё положение… Помогут… Или в наше вагонное депо… Там работницы требуются… Смазчицы, малярши… Ребёнка в ясельки определишь… Потом в детский сад… Раздался далёкий свисток электропоезда. Архипова уже не слушала рассудительного мужчину. Буркнув что-то невразумительное, заторопилась поскорее уйти. - И вынесли же черти на этого дотошного мужика, бормотала она, прижимая ребёнка, чтобы не кричал. – Хорошо, что не заметил, когда ночью шёл навстречу, один 176

был у меня ребёнок, или два… С одним младенцем на руках идти было гораздо легче. Нина даже испытала облегчение, что всё так неожиданно разрешилось само собой. «Подумать только!» Чуть не лишила себя жизни! Броситься хотела под поезд или с виадука вниз башкой! А теперь опять свободна… Одной-то, без хвостов проще… На ферму дояркой! На швейную фабрику! В вагонное депо! Ну, учудил белобрысый! Хотя, впрочем, мужик видный… Мантулить за копейки… От гудка до гудка! Как в зоне… Проходная… Вахтёры… Ни выпить, ни погулять… Да… Ещё один остаётся на руках… Поскорее бы сбагрить его кому-нибудь… Она уже считала себя почти что свободной от ноши, непосильным бременем утяжелившей руки. Кричит… Требует… И нет от него покоя… Бессонная ночь вымотала её. Она еле плелась по станции, успокаивала себя приятными мыслями: «Ничего… Скоро освобожусь и от этой обузы… Оставлю горластика в каком-нибудь подъезде… Эх, если бы не та злая тётка с собакой… Не тащилась бы сейчас с этим… Да и тот бы жив остался… Кинула бы пацанов в том подъезде… Правду говорят: «Собаки характером в хозяев». Но что ни случается – к лучшему. Подберут этого крикуна чуткие люди… Накормят… Напоят… Оденут… Обуют… Выучат… Вырастят, одним словом… А мне это не по силам… Да и ни к чему… Выйду замуж за богатенького, тогда и рожу», - размышляла Нина, раздражаясь криком младенца. Ребёнок изворачивался в мокрой пелёнке, и Архипова вознамерилась немедленно избавиться от него где-нибудь поблизости, но встреча со слесарем-вагонником, узнавшим её, насторожила: «Он видел… Если узнает про подкидыша, поймёт, чей ребёнок… Дознаются легавые… Нет, надо подальше…» 177

Прошлым летом непристойная компания затеяла драку с пассажирами. Этот белобрысый увалень мозолистыми кулаками-кувалдами быстро урезонил хулиганов, но подоспели сотрудники милиции, завели всех в опорный пункт правопорядка. «Запомнил мою фамилию белобрысый… А мужик сильный… Есть на что глаз положить… Не то, что хахали… Худые, прокуренные выпивохи… Алкашня конченая… Правда, был среди ухажёров один парняга… Студентмедик… Замуж предлагал… Покрутила тогда с ним… Не иначе, от него двойняшки… Если посчитать, то вроде сходится… Тот студентик отец или кто другой? Хотя, какая теперь разница? Одного ребёнка уже нет в живых… От другого скоро освободится… Но куда подбросить его? Светает… Люди кругом… Всё идут и идут… На работу… На электричку… Уехать и мне!» Нина залезла в тамбур вагона, и двери с шипением закрылись за ней. Она хотела уехать как можно дальше от места совершённого ею злодеяния. Ребёнок всё время порывался кричать, но сдерживая его неумолчные крики, она зажимала ему рот ладонью, поглядывая в окно, выбирала, где выйти, чтобы подкинуть малыша в какой-нибудь дом. Мелькали деревни, полустанки, дачные посёлки, и всё казалось не подходящим для выполнения тайного замысла. И так, в нетерпеливом ожидании, она ехала без приключений, если не считать размолвки с контролёрами. Ревизоры потребовали предъявить билет, и в другое время, конечно, высадили бы безбилетницу на первой же остановочной платформе, но из жалости к ребёнку не сделали этого. Посмотрев на мамашу далеко не респектабельного вида, на потрёпанное одеяльце, в котором, к неудовольствию пассажиров, исходил криком 178

младенец, две женщины-ревизоры покачали головами и отошли. На конечной станции Нина Архипова вышла, соображая, в какую сторону податься. Для неё не было разницы, где оставить ребёнка, лишь бы поскорее высвободить руки и не слышать его надоевший плач. Заозёрное - городок небольшой. На аллеях вдоль улиц багряно-жёлтые листья клёнов, лип и берёз устлали мокрый асфальт. Дышалось легко, но от голода, усталости и ночи, проведённой без сна, её мутило и покачивало. В конце главной улицы, ещё малолюдной в столь ранний час, мелодично зазвонил церковный колокол. Звук его, в отличие от старшего собрата в областном городе, звонившего густым басом, был лёгким, звонким и чистым, прозрачным как свежий воздух этого утра. В разгул в стране ярого атеизма жителям Заозёрного удалось сохранить от разрушения белокаменный собор и на пожертвования прихожан отлить новый колокол, взамен снятого с колокольни и переплавленного в патронные гильзы в суровое военное лихолетье. Новый колокол звонил не тягуче-протяжным величественным звоном, как прежний, но услаждал слух приятными душе мелодичными звуками. Ноги сами понесли Нину на призывный звук, возвещающий о великом христианском празднике – Рождестве Пресвятой Богородицы. Во дворе храма на клумбах ярко цвели красные, синие астры, флоксы, пламенели бархатцы и настурции. После ночного дождя по-осеннему торжественной свежестью блестели белёные стены собора. Взошедшее солнце позолотило кресты на куполах, и мелодичный звон колокола разливался на всю округу, далеко разнося глас Божий. Нина Архипова, двадцатилетняя девица без 179

определённых занятий, из тех, про кого говорят: «Без Бога в душе, без царя в голове», поднялась на паперть, посмотрела по сторонам. Никого… Несмотря на раннее утро, в соборе, по случаю праздника, толпился народ, но церковный двор был пуст. Она положила младенца неподалеку от высоких массивных дверей. С иконы над ними на неё внимательно и строго взирал лик Спасителя Иисуса Христа. Первый солнечный луч, пробившийся сквозь густые ветви лип, окружавших собор, озарил божественным светом бледное личико младенца, согрел и успокоил. Неосознанно радуясь теплу, неразумное дитя, выбиваясь из одеяльца, засучило ножками, задёргало ручонками. Бессердечная мать, не убоясь Бога, бегом устремилась к воротам церкви, за которыми скоро исчезла её стройная фигура в коротком светло-голубом платье. Цыганка гадала…

Рождение человека, появление на свет Божий животного, растения или иного существа – величайший дар Господень. И если неразумным созданиям Его определена роль служителей человеку, то последнего наделил Он скрытыми до поры, до времени, талантами, красотой, умом и силой, а главное – свободой выбора жизненного пути. Не от Бога, а от самого человека зависит, по какой стезе направить стопы свои с тем багажом жизненнонеобходимых качеств, заложенных в нём Создателем. Идти по прямой, но часто тернистой дороге праведников, или, напротив, свернуть на кажущуюся лёгкой, но скользкую тропу нечестивцев. Не от Бога будет зависеть развитие или забвение таланта, расцвет или раннее увядание красоты, крепость 180

здоровья или преждевременное и напрасное истощение тела и духа. И не надо винить Его в своих собственных неудачах и несчастьях. Разовьёт в себе Божьи дары праведник, чтя Господа, соблюдая заповеди Христа и святые посты, произнося молитвы во славу Его и Пресвятой Богородицы. И погубит себя нечестивец грешными делами, пагубными страстями, скверными словами отзываясь о Боге и святых апостолах, о Матери Его. Кто виноват нечестивому человеку, погрязшему в непристойностях и беззаконии? Праведник же, больше заботясь о ближних своих, чем о себе, о сохранении природы, о мире на земле, презрев стремление к обогащению, не терпящий тщеславие и другие пороки, тяготея к знаниям и совершенству, достигнет благополучия, осуществит заветные желания. Оказывая добро людям, он будет согрет их теплом и вниманием. Вызволенные им из беды, они, в свою очередь, не дадут погибнуть и ему. И все дела праведника успешно свершатся, потому что принимаясь за них, он будет с молитвой обращаться за помощью к Богу с искренней верой в Него, в Его поддержку. И Господь не оставит его. Свою жизнь праведник завершит с чувством удовлетворения сделанным, достигнутым, без угрызений совести за прожитое отойдёт в мир иной. Потомки будут чтить его память, и лучезарный свет Рая озарит душу праведника. Нечестивому уготована иная судьба. Общаясь с подобными себе богоотступниками, всякого рода проходимцами и лихоимцами, расталкивая людей, оставаясь равнодушным к их бедам и горестям, пробиваясь к вожделённой цели лукавством и наглостью, он, одолеваемый алчностью богатства, власти и славы, 181

становится преступником, злодеем, изгоем-отщепенцем. Обречённого на одиночество, согбенного недугами и боязнью возмездия за тёмные дела, в конце нечестивого пути его ждут пустота, отчаяние, телесные и душевные муки, за которыми неотвратимы Страшный суд Господень, чертоги преисподней и вертепы ада. Каждый человек, совершая тот или иной поступок, непременно успеет подумать и осознать его правомерность или беззаконие. Понимая, что нарушает закон, преступает грань дозволенного, совершает что-либо непотребное, за что неминуемо последует кара Небесная, нечестивец всё же творит зло, поганит душу свою ложью, клеветой, предательством, воровством или другой мерзостью. Что это? Неверие в Господа или откровенное пренебрежение к Нему? И то, и другое печально, ибо расплата грешнику не заставит себя долго ждать. И проявится она в соответствии с тяжестью греховности: в виде неизлечимой и мучительной болезни, тюремного заключения, общего презрения и даже смерти. Каждому – по заслугам его. Бориса Веретенникова, студента-третьекурсника мединститута, в то прохладное сентябрьское утро не занимали вышеизложенные высокие материи и размышления о сущности бытия. От стипендии осталось несколько рублей, а до получения следующей ещё целых две недели. Заботы о существовании, о хлебе насущном, а в конечном счёте, об учёбе, привели его спозаранку на привокзальную площадь, где будущий хирург размашисто орудовал метлой. Мести мусор, очищать урны за скромную зарплату побуждали мечты о горячих сосисках в 182

студенческом кафе, о новых зимних ботинках и спортивном костюме. Ещё в глазах стояла красочно иллюстрированная «Анатомия человека» на полке букинистического магазина. Достоит ли книга до получки? На помощь вдовой матери, колхозной доярки, рассчитывать не приходилось. Отец, механизатор, трагически погиб, провалившись на реке вместе с трактором под мартовский подтаявший лёд. Борис закончил десятилетку, хотел тоже работать трактористом, помогать матери, но та продала тёлку и вырученные за неё деньги отдала ему. - Поезжай в город, сынок… Когда отец был жив, ты обещал ему стать врачом… Учись… А мы здесь какнибудь…Борис блестяще сдал вступительные экзамены, потеснив в конкурсе многих абитуриентов – отпрысков именитых родителей, имевших протеже влиятельных лиц. Успешно закончил два курса, перешёл на третий. Своими знаниями изучаемых предметов обратил на себя внимание преподавателей и заведующего кафедрой травматологии. Сметая с тротуара листья и прочий мусор, Борис думал о том, что с этой получки непременно вышлет матери деньги на валенки. Старые-то у неё совсем прохудились. Ещё надо купить Валюхе, сестрёнке, набор цветных карандашей. Славке, младшему братику, коньки, а старшему Вовке портфель. Отложить на покупку хлеба, сахара, плавленых сырков и чая. На билеты в музей изобразительных искусств, в картинную галерею… И от получки ничего не остаётся… Плакала «Анатомия человека»… В студенческие годы нехватка денег ощущается особенно остро. Молодому человеку хочется развлечений и приобретений, быть модно одетым и респектабельным. Но желания не всегда совпадают с возможностями. 183

Надеясь только на себя, Борис добывал средства на студенческую жизнь случайными заработками. Мыл посуду в ресторане, где заодно бесплатно ужинал, разгружал вагоны на товарных складах, дежурил санитаром на машине скорой помощи. Усталый, еле держась на ногах, возвращался в общежитие, включал настольную лампу. Разворачивал газету с ломтем хлеба, с кусочком сыра, наливал в стакан холодного чая. Рядом безмятежно посапывали товарищи. Им что? Не бедствуют. Хлеб и сыр для них не еда. Каждый месяц состоятельные родители присылают сыновьям деньги. Хватает на кафе, на вино и дорогие сигареты, на развлекаловки и увеселительные прогулки с девушками. Велик был соблазн всякий раз завалиться в постель, уткнуться в подушку и спать, спать… Но как утром явиться на лекции? Моргать глазами перед профессором? Как сдавать зачёты и экзамены? Усилием воли Борис подавлял желание лечь, забраться под одеяло. Вставал, умывался, ел хлеб с сыром, запивая холодным чаем, и принимался штудировать конспекты. Часа в два-три ночи он выключал светильник, падал в кровать и сразу засыпал. Учёба и работа занимали всё основное время студента Бориса Веретенникова, гульбища и праздные шатания из распорядка дня исключались. Но молодое сердце ищет любви. Туманился взгляд, и где-то потусторонне звучал голос преподавателя. Незаметно для себя он отвлекался от слушания лекции, созерцая прелести миловидных студенток. Строгое замечание профессора, произнесённое в повышенном тоне, возвращало к действительности. И всё чаще думалось? «Где та единственная, ненаглядная, которая станет ему женой и матерью его детей?» Однажды, это было прошлой осенью, с бригадой 184

скорой помощи Борис приехал на место аварии междугородного автобуса. Среди пяти пострадавших пассажиров он увидел очень красивую светловолосую девушку. У неё были переломы ребра и ключицы. Гримаса боли искажала прекрасное личико с необыкновенно зелёными глазами. Укладывая девушку на брезентовые носилки, Борис терялся в догадках, подыскивая сравнения её жгучим глазам, отливающим зелёным огнём. Находясь в состоянии шока, она смотрела на Бориса широко открытыми глазами, из которых вот-вот должны были брызнуть слёзы. Эти глаза глядели с надеждой, что высокий и сильный парень в белом халате сделает всё возможное, чтобы облегчить её страдания. Он же, ничуть не сопереживая вместе с ней, думал о другом. «Что напоминают эти удивительные глаза? Живые изумруды в золотистой солнечной оправе? Весеннюю листву молодых берёз? Морские отмели, в прозрачной воде которых блестят разноцветные камешки?» Зелёное пламя глаз пострадавшей незнакомки сжигало неискушённого в любовных делах Бориса. Пожилой санитар толкнул в плечо. - Чего уставился, студент? Понесли, что ли? Несколько дней Борис навещал в больнице очаровавшую его пациентку. Врач-ординатор травматологического отделения по-своему понял повышенный интерес студента-практиканта к лечению переломов девушки: - Похвально, молодой человек, что вы с таким вниманием вникаете в процесс выздоровления больной. Через месяц Нина – так звали участницу «автодорожки», выписалась из больницы. Как объяснила Борису, приехала в город из села, чтобы получить здесь 185

прописку, устроиться на работу. - Кем? – спросил Борис. - Так… Может, продавщицей… Или официанткой в ресторан… Говорят, они хорошо зарабатывают… Им дают чаевые… Это правда? - Не знаю… Я по ресторанам не хожу… Кстати, где будешь жить? - Наверно, сниму угол в каком-нибудь частном доме… Это дешевле, чем в коммуналке… Они стали встречаться в комнате общежития, откуда бдительная и несговорчивая вахтёрша бесцеремонно выставляла Нину, если та задерживалась позже десяти часов вечера. Товарищи-однокурсники тактично и с пониманием не торопились в комнату, когда Борис и Нина подолгу оставались одни. Борис пропустил несколько дежурств на станции скорой помощи и его оттуда уволили. Он стал приходить на лекции неподготовленным к ним. Неизвестно, чем бы всё кончилось в дальнейшем, ведь Борис всерьёз поговаривал о свадьбе и даже вознамерился купить обручальные кольца, но жениться на красавице с зелёными глазами цвета морской волны ему было не суждено. Борис зашёл в одну из комнат позаимствовать соли и застал там свою возлюбленную обнажённой в тот момент, когда за любовные услуги Нина брала деньги. Ошарашенный столь неслыханным, как он полагал, гнусным поведением девицы, ещё пару часов назад целовавшей его самого, он удивлённо, скорее даже, беспомощно стоял и смотрел на неё. Её глаза всё так же полыхали зелёным огнём, но были они злыми и чужими. Самое ужасное, однако, было то, что она не стеснялась стоять нагой в присутствии парней, безусых 186

первокурсников. Не испугалась увидевшего её Бориса, а пьяно расхохоталась. - Что вылупился, студент? Или, думаешь, я и в самом деле пошла бы замуж за такого голодранца, как ты? Ах, эти зелёные глаза, так пленившие Бориса! Сейчас они выражали презрение к нему и насмешку. Борис резко повернулся и ушёл. И хотя страдал в душе, не хотел её видеть. Однако, встреча состоялась. Нина не появлялась в общежитии месяца два или три. Когда Борис увидел её возле конторки вахтёрши, в глаза бросился чуть округлившийся живот бывшей возлюбленной. Нина отозвала его в сторону и без тени смущения заявила: - Я в положении… Что мне делать? Рожать или нет? - А я здесь при чём? – вспыхнул Борис. – Ты гуляла с кем попало… Не нужна ты мне вместе со своим… Тут Борис добавил непристойное словечко, каким иногда называют незаконно рожденных детей. - Как это «при чём»? Твой ребёнок, я знаю… - Не уверен… На стороне ты его поимела… С многими таскалась… А я-то осёл… Жениться на тебе хотел… - Если не признаёшь себя отцом, помоги хотя бы сделать аборт… - Я не акушер и не гинеколог… - Но у тебя есть знакомые врачи… Ты можешь договориться с ними, - со слезами в потускневших глазах проговорила Нина. В какую-то минуту Борису стало жаль её, но в памяти всплыла картина её низости в компании юношейпервокурсников, и жалость улетучилась. - Не буду я позориться… Это твои проблемы… 187

Как и в прошлый раз, он резко повернулся и ушёл в свою комнату. Он устроился на работу дворником. Дела с учёбой в институте наладились, но о женитьбе Борис думать перестал. После зимней сессии он приехал на каникулы домой, и мать спросила его: - Не думаешь ли обзавестись семьёй, сынок? - Рановато, мам… Вот закончу институт, аспирантуру… Тогда и подумаю о браке, о семейном благополучии… Не готов я ещё взять на себя ответственность родителя… Дежурства в больнице, вызовы к больным… Работа над диссертацией… Детям нужно внимание… Выращу какогонибудь морального урода, а он же мне и настучит по голове… Не мне, так другим… - Бог мой! Что ты такое говоришь, сынок? - Да так… Цыганка нагадала… Тебя, сказала она, сын убьёт… Бойся его… - Не верь цыганкам… Обманщицы они… Ты же грамотный человек… Не верь во всякую ерунду… Выбрось из головы эту брехню цыганскую. Верь в Бога, Господа нашего, в Сына Его Иисуса Христа, в Пресвятую Богородицу. Ты же крещёный в церкви, православный христианин. Негоже тебе всякому лукавству поддаваться. - Та цыганка тоже крещёная была, крестик показывала. - Ремесло у неё такое верующей притворяться, чтобы деньги у простаков выманивать. Не от истинной веры Бога она в свидетели приводит. Крестиком прикрывает свою сатанинскую ворожбу. Ей что Бог, что чёрт – всё едино. В порыве великодушия и безграничной любви к сыну мать сняла с себя серебряный крестик на простой суровой нитке, надела на шею Борису, перекрестила его. 188

- Пусть будет тебе память обо мне, о деде Егоре и бабе Варваре…. Храни тебя Господь от всяких бед, от лукавого и прочих напастей. Крестик этот достался мне от моей мамы, твоей покойной бабушки Варвары. - Он самодельный, что ли? Не штампованный на заводе… Ручного изготовления… Ювелирная работа, разглядывая крестик, оценил Борис. - Так и есть… Когда моих родителей в тридцать седьмом году сослали в Нарым, дед Егор выточил этот крестик из царского серебряного рубля. - Не зря, наверно, раскулачили их, как классовых врагов… Богачами были наши предки, - усмехнулся Борис. - Да какие же они кулаки?! - возмутилась мать. – С утра до ночи вкалывали на своём поле, на подворье, как проклятые… Ну, были у них куры, гуси, утки, овцы, лошадёнка, корова, тёлка, бык, борона, плуг, жаткалобогрейка… Вот и всё богатство, каким сегодня никого не удивишь в нашей деревне… Люди, вон, сейчас, посмотри, тракторы, автомобили, комбайны свои имеют… И ничего… Фермерами их зовут. Никто не раскулачивает их… - За что же тогда деда с бабой сослали в Нарым, в глухую тайгу? - В эксплуататоры записали их… Бездомный мужичишка к ним прибился… Инвалид германской войны… Жил у них в доме, кормился наравне со всеми, как член семьи. Никто не понукал его, не принуждал к непосильной работе. Ну, не сидеть же ему было сидмя за печкой?! Помогал, как мог… С одной-то рукой что он мог наработать? По доброй воле скотину пас, поле сторожил, за лошадью ходил… Батраком его сельсоветчики признали... Всё хозяйство и дом у нас отобрали, передали колхозу, в который отец не хотел вступать… Предлог нужен был деревенским партийным голодранцам-бездельникам, 189

чтобы ограбить нас… Вот и сослали Веретенниковых туда, где Макар телят не пас… А ты береги этот крестик… Он дорого стоит… И не верь всяким цыганским обманщицам… Надеюсь ещё поняньчить деток твоих… И мать вытерла выступившие в её глазах слёзы. Несмотря на мудрое предостережение матери, злосчастное предсказание старой цыганки застряло в памяти. Неотвязно преследовали её слова: «Бойся сына своего… От него погибель тебе…» Как-то Борис и двое его приятелей рассматривали театральную афишу с перечнем спектаклей. Они заспорили, идти на «Лебединое озеро» или на «Спящую красавицу», но в разговор вмешалась пожилая цыганка в длиннополых ярких юбках, в цветастом платке и с массивными золотыми серьгами в ушах. Пристала к Борису: - Молодой, красивый… Давай, погадаю… Всю правду скажу… Ничего не утаю… Один рубль не пожалей, судьбу узнаешь свою… - Так уж и впрямь правду скажешь? – со смехом спросил Борис. – Всем треплешь одно и то же… - Зачем смеёшься, дорогой? Вижу печать грусти на челе твоём… Плакать тебе, а не смеяться… - Ну, уж, ты наговоришь сейчас, врунья… Цыганка дёрнула за суровую нитку на шее, достала изза отворота замусоленной кофты простой алюминиевый крестик, приложила к губам. - Видишь, крещёная я… Истинный Бог, только правду скажу… Не пожалей рубль, красавец… Избежишь беды… - Ну, ладно, погадай, не отвязаться от тебя, - больше из любопытства и бравирую перед друзьями, протянул Борис руку цыганке. Она вгляделась в чистую, белую ладонь Бориса, поводила по ней грязным, заскорузлым пальцем, 190

увенчанным толстым золотым кольцом. - Учёный ты, парень… Ремеслом своим знатным многих людей спасаешь, а сам не убережёшься… Храни себя… - Что же делать мне? Как хранить? Сидеть дома на печи и есть мамины калачи? – не подавая виду, что обескуражен и взволнован предостережением гадалки, подмигнул друзьям Борис. Те дружно расхохотались. - Дай рубль – скажу… Напрасно смеёшься, красавец… - На, возьми… Десяток пирожков лучше бы съел… Борис дал ей рубль, чувствуя, как знобит тело. И гадалка произнесла те пророческие слова, которые до сих пор неотступно преследуют Бориса: - Бойся сына своего… От него погибель тебе… - У меня нет сына… Я ещё не женат… Вот ты и попалась, лгунья… Облопошила на рубль… Сочиняешь всё… - Не я говорю… Линия жизни на ладони показывает судьбу твою печальную… От воспоминания о гадалке, о последней встрече с Ниной неприятно заныло в груди. Мысли о её беременности лезли в голову беспрестанно, не давали покоя, словно ничего другого в целом свете для него больше не существовало. И всё чаще он останавливался, опершись на метлу, размышлял: «А что, в самом деле? Вдруг и вправду ребёнок мой… Хотя… Вряд ли… С кем попало гуливанила эта потаскуха… Мы с ней совсем мало вместе были… Нет… Не может быть, чтобы мой… Да и наверняка она уже вытравила его… Зачем он ей, твари продажной?» Так рассуждал Борис, машинально размахивая метлой, незаметно для себя подвигаясь всё дальше к краю площади и оставляя за собой чистый асфальт. Уже рассвело, когда он посмотрел на часы: «Надо 191

спешить. Не опоздать бы на занятия. Территория убрана. Остаётся вытрясти мусор из мешка в бак, снести лопату и метлу в подсобку, вымыть руки, переодеться и бежать на трамвай». Борис откинул крышку контейнера и взялся за мешок с мусором. Вдруг позади него в железном ящике послышался шорох. Борис прислушался. «Крыса забралась», - поднимая мешок, подумал он и постучал ручкой метлы по стенке бака. Шеборшанье в контейнере не прекратилось, напротив, послышалось не понятное, сдавленное мявканье. - Надо же… Видимо, котёнок забрался в мусорный ящик, вслух высказал догадку Борис. - Чуть было не завалил его мусором. Эй, ты, шалунишка, где ты? Кис-кис, поворошил Борис мусор в баке. Внутри контейнера послышалось слабое кряхтение и еле внятное «уа-уа-уа…» «Что это?! На крик младенца похоже», – в страхе подумал Борис, ощущая пробежавший по телу холодок. Словно ища чьей-то поддержки, глянул по сторонам. Редкие прохожие в этот ранний час спешили по своим делам. Никто не обращал внимания на уборщика возле мусорного контейнера. Борис наклонился над баком, всматриваясь в темноту. Точно! Приглушённые слабые крики, похожие на писк, исходят из картонной коробки. Борис боязливо разворошил мусор над ней, раскрыл коробку, с испугом отпрянул.: так и есть! В обёрточной бумаге шевелилось крохотное тельце новорожденного ребёнка! С минуту Борис растерянно смотрел на маленького человечка, барахтающегося в мусоре. - Что делать? Закрыть? Засыпать мусором? Бежать отсюда подальше, пока никто не застукал его с этой 192

ужасной находкой? - бормотал он. – Зачем мне эти головоломки? Ещё обвинят в соучастии… Тело знобит, стучит в висках, колотится сердце… Страшно увидеть такое! Инстинкт врача проснулся в нём скорее принятия выгодного для себя решения. «Ребёночек ещё жив! Он простынет… Ему нужна срочная помощь!» - пронзила сознание мысль. Борис выхватил коробку из мусорного бака. Осторожно выпростал из неё крохотное тельце, стащил с себя шерстяной свитер, завернул в него ребёнка и опрометью бросился в вокзал. - Скорую! Немедленно! – крикнул он полусонному милиционеру опорного линейного пункта. Тот ошалело посмотрел на него ничего не понимающими глазами. Борис бережно опустил ребёнка на диван, ещё тёплый после сна дежурного. Происшествие до глубины души потрясло видавшего виды старого сержанта. Он растерянно забегал по кабинету, причитая: - Бедный ребёнок! Да что же это делается? Звери и те так со своими детёнышами не поступают… Вспомнил о телефоне, схватил трубку. - Алло! Скорая?! Срочно приезжайте на вокзал! Что?! Нет… Никто, к счастью, под поезд не попал. Ребёнка нашли новорожденного в мусорном контейнере… Не выдумываю… Да-да… Сержант взволнованно закурил, но глянул на чуть живого ребёнка, замахал руками, разгоняя дым, виновато посмотрел на Бориса, потушил сигарету, оправдываясь: - Наглотаешься тут с вами адреналина по полной программе… Сейчас бы грамм сто пятьдесят врезать для успокоения… 193

Он опять схватился за телефонную трубку. - Алло! Скорая?! Ну, скоро вы? Не проснулись ещё? Что? Уже выехали? Да, ожидаем… Вместе с машиной скорой медицинской помощи приехали оперативники и следователь. Их приезд привлёк внимание слесаря-вагонника. Узнав в чём дело, рабочий уверенно произнёс: - Архипова на станции с грудным ребёнком ночью вертелась… Не зря, видать, крутилась, хвостом виляла… Не иначе, её дитё… Малыша, найденного в мусорном контейнере отправили в реанимационное отделение родильного дома, где его выходили чуткие, заботливые руки врачей. Мать-кукушку разыскали без труда. О втором ребёнке-близнеце, оставленном на церковной паперти, Нина Архипова ничего не сказала. И никто не знал о его существовании. Её судили, дали два года лишения свободы с отбыванием наказания в колонии общего режима. Об этом происшествии, взволновавшем город, в местной газете «Вечерние новости» была опубликована статья «Жестокость» под рубрикой «На моральные темы». Борис Веретенников приглашался на суд в качестве свидетеля. О том, что он, возможно, отец новорожденного, Архипова на суде промолчала. Борис не настаивал… Жуткую историю с найденным младенцем Борис Веретенников старался не вспоминать и ни с кем не обсуждать. Даже тогда, когда после института работал хирургом в детской больнице, где судьба вновь свела вместе спасителя и спасённого. Он окончил ординатуру, защитил кандидатскую диссертацию, несколько лет работал заведующим хирургическим отделением в одной из клиник. 194

Кстати, он так и не женился. Возможно, предсказание гадалки не вдохновляло Бориса заключить семейные узы или другие обстоятельства стали причиной безбрачия – никто не знает. Маленький изгой Полина Михайловна Нечаева, сестра–хозяйка хирургического отделения, распахнула дверь процедурного кабинета и ахнула, всплеснув в ужасе руками: - Боже ж ты мой! – чуть не плача, проговорила она. Что натворил, окаянная твоя душа? Наказание моё! Такой бедлам учинил… И как от тебя издыхаться? Сил моих нет терпеть больше твои проказы, негодник этакий… Картина, представшая глазам работницы, отвечающей за порядок в отделении, не поддаётся описанию и богатому воображению. На полу валялись битые стеклянные колбы, пузырьки, ампулы, порванные коробки, смятые упаковки с таблетками и бинтами, хирургические инструменты и принадлежности, белели клочки размотанной ваты. Виновник беспорядка, четырёхлетний малыш по имени Виталик, по прозвищу Найдёныш, сидя верхом на кислородной подушке, размахивал большим скальпелем. - Это ещё что такое?! Сейчас же положи на место такую острую штуковину! – грозно прикрикнула женщина. – Маленьким детям нельзя брать такие опасные предметы. Ты слышал, что тебе сказала тётя Полина? И слезь с подушки! Чего доброго, пропорешь её… Тоже мне, нашёл коня, нечего сказать… Но малыш никак не реагировал на замечание сестрыхозяйки, продолжая махать над своей наголо остриженной головой острым скальпелем. Наверно, он представлял себя 195

тем мальчиком с сабелькой в забинтованной руке, оседлавшим ярко разрисованную деревянную лошадкукачалку, игравшим в одной из палат. - Отдай скальпель! – строго сказала сестра-хозяйка. - Не отдам! Не отдам! – затараторил малыш, угрожая остро отточенным инструментом. - А я тебя в угол поставлю, - отступая на шаг назад из боязни пораниться, пообещала Полина Михайлдовна. - И не поставишь! И не поставишь! Я доктолу Велетеннику сказу… Он тебя в угол поставит… - Нет… Вы только посмотрите на него… И откуда ты взялся на мою беду? - Из мусолки, - не задумываясь, ответил мальчик. В процедурную комнату заглянула дежурная медсестра, одним взглядом оценила происходящее, решительно подошла и выхватила скальпель из руки малыша. - Ну, ты уже достал здесь всех, Найдёныш! - Не Найдёныш я, а Виталя… - Виталик из седьмой палаты - хороший мальчик, так дурно не поступает, а ты очень плохой мальчик, поэтому Найдёныш… Как перестанешь безобразничать, так все будут звать тебя Виталиком. - И не пелестану! И не пелестану! - кривляясь, скорчил рожу Виталик-Найдёныш. Полина бесцеремонно выдернула из-под него резиновую подушку, схватила ребёнка за протёртый на сгибе воротник клетчатой рубашки и выставила за дверь. - И когда это прекратится?! Он ведь совсем не управляемый, - принимаясь за уборку, сказала Полина Михайловна. – Надо ставить вопрос перед главным врачом. Пусть переводят мальчишку в детдом. - Да сколько раз уже говорили ему… Ответ один: «Нет 196

мест… В горисполкоме решают, что делать с ним». И потом ты, ведь, знаешь… Доктор Веретенников благоволит к пацану… Заступается за него… Пусть, говорит, ещё поживёт у нас… Он-то и придумал ему имя Виталий. По латыни – жизненный. Своих-то детей у него нет, вот и забавляется с Найдёнышем. - Вот и забирал бы его к себе домой насовсем… - Да куда ему? В общежитии кантуется… Не женатый… Молодой ещё детьми обзаводиться… - Нет, в самом деле… Не определят мальчишку в детдом, я буду жаловаться в облздравотдел… Терпеть его проделки больше не стану… Маленький шалун в стоптанных сандалиях, в коротких штанишках и замызганной рубашонке, ничуть не боялся грозных окриков Полины и других работников больницы. Он привык, что весь день все только и знают, что гонят его взашей отовсюду с криками, с воплями и бранью. Надоел Виталик всему медперсоналу детской городской больницы, а равно и мамашам маленьких пациентов, требовавшим тишины и покоя. Бессознательно ищущий тепла, заботы, внимания и ласки ребёнок назойливо приставал к медсёстрам, к родителям, пришедшим навестить больных детей, к лечащим врачам. Так оставшийся без матери детёныш животного беспомощно жмётся к другой кошке, собаке, корове, ищет у неё защиты и спасения. Одетый неизвестно кем в застиранные, продранные на коленях короткие штанишки, в замызганную рубашонку, он бегал по коридору, заглядывая во все кабинеты, палаты и прочие помещения. Везде на него шикали, как на шкодливого котёнка. И не мудрено. В процедурной комнате выдернул шланг из попы девочки-подростка, которой ставили клизму, и налил на 197

пол воды. В палате свалил капельницу, поставленную возле кровати тяжелобольного мальчика. В туалете опрокинул ночной горшок, и замывая нечистоты, санитарка долго ругалась. Штанишки чудом держались на худом тельце ребёнка одной лямкой. Другая, без пуговицы, болталась сзади. Видавшая виды одежонка досталась ему с какого-то умершего ребёнка и поначалу была впору, но Виталик подрос, и теперь тонкие ручонки торчали из рукавов. Борису Веретенникову, врачу-хирургу, взявшему негласное шефство над маленьким жильцом-сиротой, вызволенным им четыре года назад из мусорного бака, изза учёбы в ординатуре и напряжённой хирургической работы не доставало времени уделять ему внимание. Лишь иногда он приносил своему подопечному кулёк дешёвых конфет, играл с ним в мяч. Но однажды Виталик назвал его папой, и Веретенников, внутренне содрогнувшись, стал заниматься с ним всё реже и реже. Других людей, обеспокоенных криками больных своих или чужих детей, и подавно не волновала, не трогала, не интересовала, не заботила судьба несчастного ребёнка. Без законного имени, без отчества и фамилии, не крещёный, нигде не зарегистрированный, мальчик жил в больнице, ставшей для него огромным домом с большой неприветливой семьёй, в которой он никому не нужен. В каждой женщине Виталик видел маму, а в каждом мужчине – папу. Тянулся к незнакомым людям, надеясь на подачку, словно бездомный бродячий пёсик. Ждал от них ласки и других знаков внимания, проявляемых к другим детям. Видел, как водятся мамы со своими малышами, подбегал к ним, желая поиграть, но те испуганно и сердито отстраняли его: 198

- Поди прочь, паршивец! Виталик не плакал, когда его шугали, не надувал обиженно губы. Напротив, строил рожицы, высунув язык, и обзывался нехорошими словами. - Уродится же такой бесёнок, - возмущались мамаши. – Что из него вырастет? По нему уже сейчас тюрьма плачет… - Где же его родители? - Нет у него ни мамы, ни папы… Говорят, нашли его в мусорном баке… С тех пор и живёт в больнице, - делились больничными сведениями те мамаши, кому не впервой бывать здесь. - Как же он оказался на помойке? - Нагуляла одна, родила и выбросила… - Вот тварь… - А еще говорят, будто бы мальчишку этого нашёл врач Веретенников… - Верно… Он тогда ещё студентом был… Дворником подрабатывал… Случайно заметил новорожденного в ящике с мусором. - Почему до сих пор не отправляете ребёнка в детдом? – спрашивают мамаши у врачей во время утренних обходов. - Решается вопрос… Пока никак не получается… Виталик то одной болезнью болел… То другой… Не успели вылечить от ангины, как он подцепил ветрянку. - Уж скорее определили бы его куда-нибудь… Никакого сладу нет с этим выродком… Детей бьёт по лицу… Игрушки у них отнимает, конфеты, яблоки из рук выхватывает, по тумбочкам шастает. Пакостной такой мальчишка, совершенно не воспитанный… Иные участливо вздыхали: - А кому его здесь воспитывать? Сам по себе бегает… Слава Богу, что накормлен и кроватка для сна есть. 199

- Бедное дитё! В чём оно виновато? Намыкается, пока вырастет… Пожалеть его надо… Другие возражали: - Какие жалостливые нашлись! Вот если бы вашего ребёнка он ткнул вилкой во время обеда в столовой, пожалели бы вы его тогда?! Как бы не так… - Или бы укусил за пальчик, как мою дочуру, - не одобряет Виталика другая мамаша. – Видишь ли – куклу не уступила она ему. Зверёныш какой-то растёт… Виталик снискал себе дурную славу проказника, забияки, шаловливого и почти не управляемого ребёнка. Отбирал у других детей игрушки и лакомства, а если те не отдавали, плевал на них, больно щипал и даже ударял рукой или отнятой игрушкой. Разумеется, обижал маленьких, а старших задирал издалека, бросался в них кожурой от бананов и апельсин. Обиженный им ребёнок громко плакал, с криками сбегались мамаши, а Виталик пускался наутёк, успевая за столь короткое время съесть отобранное яблоко, пряник или конфету, отбить колесо игрушечной машины или оторвать ногу кукле. Лицо его часто было в болячках, он простужено кашлял, и матери больных детей из боязни заразить их, не разрешали Виталику к ним приближаться. Ещё он любил вертеться на кухне, мешая поварам, рискуя обжечься у плиты, опрокинуть на себя кастрюлю с кипятком. Как от надоедливой мухи отмахивались от него дежурившие в отделении медсёстры, занятые приготовлением капельниц, растворов для инъекций, раздачей лекарств и другими больничными хлопотами. Он тащил у них из-под рук шприцы и градусники, трогал грязными ручонками стерильные вещи. Предоставленный сам себе, Виталик целыми днями, 200

сломя голову, с визгом носился по больнице, не обращая внимания на замечания работников больницы и родителей детей-пациентов. За что же было любить этого маленького сорванца, детское самолюбие которого противилось столь вопиющей несправедливости. Он видел, как любят других детей, как играют с ними, угощают их сладостями и одаривают игрушками, и не понимал, почему им всё, а ему ничего. И не получив ни того, ни другого, пытался завладеть силой, обращая на себя внимание не ординарным поведением, вызывавшим раздражение у взрослых дядь и тёть. Виталику было непонятно, почему у других детей есть мамы и папы, а у него нет. И подбегал неожиданно к незнакомому человеку, тормошил за платье или брюки липкими пальцами, измазанными повидлом, сгущенным молоком, и спрашивал? - Ты моя мама? Или: - Ты мой папа? Естественно, посторонний человек, грубо отстранив от себя ребёнка, доставал платок, вытирал испачканные брюки или юбку, возмущённо говорил, с отвращением глядя на измазанное зелёнкой золотушное лицо Виталика: - Мне только такого чада недоставало для полного счастья… Уберите его от меня! Нет… Любить Виталика было нельзя… Он раньше всех прибегал в столовую, самостоятельно брал тарелку и ложку, подходил к раздаче. Повар, сердобольная женщина в летах, подливала ему в борщ лишнюю порцию сметаны, подкладывала самую зажаристую куриную ножку, до краёв наполняла стакан компотом из сухофруктов. - Кушай, Виталик, кушай, золотко… Худенький-то 201

какой… И как только на тебе штанишки держатся, обильно поливая ему кашу маслом, участливо качала она головой. – Питание у нас хорошее, а никак не поправится… Всё из-за болезней этих проклятых… Как младенцем застудили, так всё и мучается, бедняжка… Кушай, золотко, кушай, - приговаривала повар, ласково поглядывая на ребёнка. - Хочешь добавочки? Макароны сегодня такие вкусные. Кухонная рабочая, погромыхивая ложками в посудомойке, вздыхая, замечала: - Ох… Как ему не болеть? Больница ведь тут, не санаторий… То одну заразу подцепит здесь, то другую… Всеми болезнями, почитай, переболел Найдёныш… Корью, дифтерией, коклюшем, скарлатиной, гриппом, ветрянкой, ангиной… Сейчас, вон, золотуха к нему прицепилась… А до этого лишай от кого-то поймал… Виталик понимал, что женщины, всегда такие приветливые, ведут разговор о нём, молча и старательно уплетал макароны, всё внимание сосредоточив на лежащем перед ним яблоке, которым угостила его повар. Эти тёти такие добрые и хорошие… Может быть, они и есть его мамы? Он ставил пустую тарелку в окно посудомойки и лепетал: - Спасибо… Я намакалонился… Тётя Малина? Вы моя мама? Марина Никитична, вдовая мать четверых детей, утирала глаза полой белого поварского халата, отвечала: - Нет, Виталик… Я не твоя мама… У меня уже есть сыночки… - Я тоже хочу быть твоим сыночком… - Нет, Виталик, нельзя мне быть твоей мамой… - Почему нельзя? – не отставал Виталик. 202

- Доктор Веретенников не разрешает, - отвечала ребёнку Марина Никитична первое, пришедшее в голову объяснение. Но тому только скажи! - Почему доктол Велетенник не лазлешает? Он мой папа, да? - Вот попробуй, объясни ему, - обернувшись к посуднице, тихо говорила повар. – И взяла бы мальчишку, кабы мой Коленька раньше времени не отдал Богу душу… Он бы понял… Он бы пожалел ребёнка… Добрый был человек… А одной-то мне с моей грошовой зарплатой не прокормить пятерых… Со своими-то еле-еле тянусь… Неизвестно, сколько времени ещё прожил бы в больнице маленький изгой, никому не нужный человечек, с малых лет озлобившийся на весь мир. Однако, какой-то гражданин, возмущённый содержанием в больнице бездомного и ничейного ребёнка, написал об этом вопиющем случае в редакцию городской газеты. Письмо опубликовали под заголовком «Маленький изгой». Вырезку из газеты автор послал в министерство здравоохранения. Нагрянула комиссия с проверкой. Факт проживания в больнице «маленького изгоя» подтвердился. Его немедленно отправили в детский дом. При оформлении документов вышла заминка с определением ребёнку фамилии. - А что голову ломать? – вопрошающе посмотрел на коллег главврач. – Нашли его… Значит, пусть будет Найдёновым… Все дружно поддакнули. Какая им разница? Не свой ведь… Лишь бы поскорее отправить мальчишку с глаз долой. - Та-ак… С фамилией решили… Ну, а какое дадим пацанёнку отчество? 203

У Бориса Веретенникова, присутствовавшего на совете врачей, чуть было не вырвалось: «Борисович!» Молодой хирург беспокойно ёрзал на диване, порываясь что-то сказать. Он было уже решился сделать соответствующее заявление, предложить совету врачей отдать ребёнка ему на воспитание, но пока нервно размышлял, главврач опередил его. Глянув в потолок, тот восторженно произнёс: - О! Придумал! Анатольевич! У нас механика гаража тоже Виталием зовут. А отчество у него Анатольевич… Нет возражений? Тогда так и запишем: «Найдёнов Виталий Анатольевич. Родился 24 сентября 1968 года. Сирота». На другой день «маленького изгоя» усадили в машину скорой помощи, и она покатила к воротам больничного двора. Виталик первый раз в жизни ехал в машине и прильнул к оконному стеклу. Сопровождавшая его медсестра сказала: - Помаши ручкой доктору Веретенникову… Борис стоял и смотрел на «неотложку», отъезжающую от крыльца. Волнительные чувства обуревали его. Зов крови неумолимо давал знать о себе, и внутренний голос беззвучно кричал, толкал на отчаянный шаг: «Догони! Возврати! Забери Виталика!» Но вот машина выехала со двора и скрылась за высоким забором. А он всё стоял и смотрел. Прижатое к стеклу грустное лицо ребёнка немым укором навсегда запечатлелось в его памяти. Хлопьями белой стерильной ваты повалил густой и пушистый снег, быстро засыпая больничный двор и ступени крыльца. Борис продрог и взялся за ручку двери приёмного покоя. О чём в эту минуту думал он? 204

О предстоящей сложной операции? Об ошибке молодости? О судьбе несчастного ребёнка, найденного им в мусорном баке и который, судя по одинаковой с ним группе крови, вероятнее всего, его родной сынишка? А снег всё шёл, шёл, и ничто уже не напоминало о следах, оставленных на асфальте колёсами машины и рубчатыми подошвами на больничном крыльце… Ниспосланный Богом Большие стенные часы в гостиной пробили четверть седьмого. Инженер-строитель Козырев Сергей Иванович аккуратно подвернул под резинку листок отрывного календаря, на котором значилось 24-е мая 1983-го года… Календарь был церковного содержания, и Сергей Иванович не вырывал из него листки, а сохранял как ценный справочник знаменательных дат в христианской жизни. Вот и нынешний день в календаре посвящён чествованию равноапостольных Мефодия и Кирилла, создателей славянской письменности. Из боковой комнаты, служащей приёмному сыну Андрею и местом для занятий, и спальней, слышалось: - Андрюша! Сыночек! Вставай, ласточка моя… Петушок пропел давно, светит солнышко в окно… Курчавый светловолосый мальчик-подросток проснулся, но глаза не открывает, зарылся носом в подушку, сопит, притворяется спящим. В этот ранний час так хочется ему ещё поваляться в мягкой постели. Он делает вид, что спит, не спешит выбираться из-под пушистого одеяла, тянет сладостные минуты блаженства. Бархатисто-мягкий, ласково-нежный голос приёмной матери звучит над самым его ухом: 205

- Андрюша… Я знаю, что ты не спишь… Сопишь не в меру, да и реснички подрагивают, выдают тебя… Поднимайся, сынок… Не ровен час, опоздаем в храм… Тебе ещё надо успеть постель свою прибрать после сна, умыться, одеться, повторить слова гимна во славу Иисуса Христа… Андрюша - ноль эмоций… Хитрит, дышит глубоко, но более, чем нужно, изображает из себя спящего… - Стараешься провести меня, да? Можно обмануть кого угодно, кроме Господа Бога… Его Святой Дух в каждом из нас… И ты это прекрасно знаешь… Анна Николаевна, приёмная мать Андрюши, женщина средних лет, с локонами густых чёрных волос, прибранных под голубой ситцевый платок, прикасается губами к кудряшкам мальчика. Её рука с серебряным кольцом на безымянном пальце скользит по одеялу, подбирается к ногам Андрюши и начинает щекотать ему подошвы. Андрюша боится щекотки, терпеть не может, с хохотом дрыгает ногами и вскакивает с обидной гримасой на розовощёком округлом лице. - Ну, мам… - Я уже не маленький… Не в детский сад хожу, а в гимназию… А ты мне про петушка, про солнышко… Слова гимна я вечером повторял… Не забуду… Мог бы ещё полежать… В такую рань подняла… Анна Николаевна отдёрнула ночную штору на окне спальни. Солнечные лучи тёплого майского утра брызнули в комнату, осветили алые соцветия гераней на подоконнике, книги на письменном столе и вазу с нарциссами, заблестели на золотистом окладе иконы Божьей Матери, по старинному русскому обычаю украшенной рушником с вышивками. В просторном коридоре трёхкомнатной квартиры Андрюша спросонья столкнулся с приёмным отцом. Сергей Иванович – высокий, широкоплечий мужчина в 206

клетчатой сатиновой рубахе и светлых полотняных брюках обнял мальчика. Лицо Сергея Ивановича, обрамлённое чернявой, с проседью, бородой, выражало доброту и смирение. В прищуренных карих глазах его, в пухловатых губах всегда сияла улыбка любящего родителя. В спокойном взгляде – уверенность праведника, сильного человека, истинно верующего православного христианина. - Доброе утро, пап! Андрюша сложил ладони вместе, одна на другую, почтительно склонил голову для благословения. - Здравствуй, сынок! Храни тебя Господь, - трижды осеняя мальчика крестным знамением, промолвил Сергей Иванович. – Поторопись с уборкой постели и туалетом, и поспешай к завтраку. - Да, пап… Вскоре дружная семья Козыревых, возблагодарив Бога за хлеб насущный, помолившись на образа, приступила к трапезе. На завтрак были фаршированные творогом блины со сметаной, чай с клубничным вареньем, заваренный шиповником. После завтрака Козыревы направились в храм на богослужение, посвящённое равноапостольным Кириллу и Мефодию. Церковный хор проникновенными, сладостноелейными голосами священного пения оглашал своды белокаменного собора, за дубовыми дверями которого четырнадцать лет назад богобоязненные прихожане Козыревы подняли с мраморного пола почти бездыханное тельце новорожденного ребёнка. Чистое сопрано их любимого Андрюши услаждало слух прихожан, восхищало высокой тональностью и приятным тембром. Юное дарование, сверкая искорками рождающегося музыкального таланта, словно маленькая 207

драгоценная жемчужина в дорогом ожерелье, придавало песнопению церковного хора особую прелесть звучания. Сергей Иванович и Анна Николаевна ставили и зажигали свечи, всякий раз творя благодарственные молитвы Господу Богу и Пресвятой Богородице. Слова, шёпотом и со слезами произносимые этой боговерующей супружеской парой, идущие от сердца, из глубины души, переполненной радостью, выражали бесконечную благодарность Спасителю и Матери Божьей. - Спасибо, Господи, за то, что наделил меня безмерным счастьем стать матерью, - говорила Анна Николаевна, утирая глаза уголком платка. - Благодарю, Господи… Ниспослал Ты нам послушного, разумного сыночка, за здравие которого молимся… Четырнадцать лет назад Козыревы подняли с паперти новорожденного младенца и усыновили его. Много бессонных ночей провела у кроватки малютки бездетная Анна, много выплакала слёз над ним. Ещё в детстве её забодал бык. Девочке сделали операцию, повлекшую бесплодие. Супруги решили взять ребёнка-грудничка в больнице, от которого отказалась какая-нибудь неблаговидная женщина, но таковых долго не находилось. И вдруг у дверей храма младенец, брошенный на произвол судьбы неизвестно кем! Анна бережно подняла его, прижала к груди. Ах, как жаль, что не может она дать ребёнку материнского молока! Но в аптеках продаются питательные смеси для кормления, а в роддоме есть врачи… Они помогут выходить малыша… Четырнадцать лет минуло… А в памяти Анны Николаевны свежи воспоминания о хлопотах с оформлением юридических прав на усыновление… Пришлось немало побегать, обивая пороги бюрократических кабинетов, выбивая место в яслях, в 208

детском саду. Потом школьные годы… Обуть, одеть, накормить, проверить выполнение Андрюшей домашних заданий, сбегать на родительские собрания, отвести в музыкальную школу, в поликлинику на приём к врачу или на прививку, отметить с его школьными друзьями дни рождения, Пасху, Рождество Христово и другие святые праздники, сходить вместе с ним в храм на богослужение, покататься в зимнем лесу на лыжах или просто погулять с ребёнком в парке, побродить с ним по магазинам, выбирая кроссовки, спортивные костюмы, книжки, тетрадки, карандаши, краски и прочие школьные принадлежности… Но все эти семейные проблемы, связанные с воспитанием Андрюши, не были для не молодых уже супругов тягостной обузой. Напротив, Сергей и Анна с великой радостью покупали ребёнку игрушки, носочки, маечки, курточки, книжки, ездили в цирк, в зоопарк, в театр юного зрителя… А сколько в семье было счастья, когда Андрюша сделал несколько первых самостоятельных шажков, оторвавшись от дивана и шлёпнувшись на ковёр посреди комнаты! Радость приёмных родителей, порой, омрачалась болезнями мальчика. Застуженный бездушной женщиной, бросившей новорожденного на мраморную паперть в холодное сентябрьское утро, первые три года Андрюша провёл в больничной палате, и Анна вместе с ним. Много слёз пролила она тогда над ним. Много горьких дней и ночей пережил Сергей, когда казалось, что ослабленный организм мальчика не справится с болезнью. Дённо и нощно молился Сергей, обращаясь к Богу, к Матери Его за помощью. Господь не оставил мольбы искренне верящего в Него человека. Андрюша вырос крепеньким, здоровым мальчиком. Чёрный пояс дзюдоиста, грамоты, дипломы, кубки и медали, завоёванные им на спортивных 209

соревнованиях, лучшее тому подтверждение. Похвальные листы из гимназии, из музыкальной школы радовали приёмных родителей, и счастье их было безмерным. - Ниспослан Андрюша нам Богом! – говорила Анна Николаевна, обращая свой взор к иконе Христа-Спасителя с благодарственными молитвами к Богу. - Славный мальчик у вас, - говорили Козыревым учителя гимназии, преподаватели музыки, тренеры по дзюдо. А знакомые люди и завистливые родственники, близко знавшие эту семейную пару, проявляли неискреннее сочувствие, от которого сильнее начинало биться сердце, острой болью отдаваясь в груди. - Вот подрастёт… Узнает, что вы не родные… Каково будет ему услышать это! Бедный мальчик! Тяжко ему будет узнать, что вы усыновили его… - Не узнает до поры, до времени, если вы не растреплете… А станет взрослым, сами скажем правду ему… Он поймёт… А сейчас зачем травмировать душу ребёнка? – спокойно, но с трудом сдерживая себя от негодования, отвечал Сергей Иванович притворным воздыхателям. А те не унимались. Нет-нет, да и кольнут, бывало, в самое больное… - Здравствуй, Аня… Ну, как Андрюша? Здоров? Хороший мальчик… Ничего, не догадывается, что вы не родные? - Вам-то какое до этого дело? Прости, соседка, некогда мне тары-бары с тобой разводить… Мы с Андреем на дачу собрались… Грядки мне сыночка поможет вскопать… - Да мне-то что… Я из добрых намерений спрашиваю… Не я одна – многие знают вашу историю… В газете даже, когда нашли ребёнка под дверями церкви, писали… Статья «Жестокость» была. Помнишь? Где-то же настоящая мать его ошивается… А ну, как объявится? Вспомнит, что где-то 210

у неё есть ребёнок… Поди, не забыла, куда подбросила его? Права свои заявит на него… Вернуть захочет… - Настоящая мать не та, которая родила, а которая вырастила… Андрей – наш сын… Придёт время – сами откроемся ему, - сердито отвечала Анна Николаевна. Делилась своими страхами за судьбу Андрюши с мужем. - Ну, не плачь… Андрюша наш, и никто не посмеет отнять его у нас, - обнимая всхлипывающую жену, успокаивал её Сергей Иванович. – Ну, есть подлые люди… Желают побольнее куснуть… Не переживай… Андрей уже достаточно большой и в случае чего сам может сделать свой выбор между нами и той неизвестной тварью… От слов «доброжелателей» Анне становилось плохо. Она падала на диван, роняя слёзы, и плечи её сотрясались от беззвучных рыданий. Из своей комнаты выбегал Андрей, испуганно спрашивал: - Мам, что с тобой? Ты больна? Тебе дать обезболивающую таблетку? Тебя кто-то обидел? - Сынок… Анна крепко сжимала парнишку в объятиях, улыбалась, смахивая слёзы ладонью. - Никому тебя не отдам… - Мам… Да ты что? Кто может отнять меня у вас? А отнимут силой, так я убегу… Пап! Почему мама плачет? - От радости за тебя, сынок… - Разве плачут от радости? Плачут от горя… - Случается, сынок… Вырастешь – поймёшь… Кстати, после окончания гимназии куда думаешь направить свои стопы? В консерваторию? В институт физкультуры? Задумывался над выбором жизненного пути? - В духовную семинарию надеюсь поступить… - Похвально… Однако, туда большой конкурс… 211

- Настоятель нашего храма, протоиерей Никодим сказал, что у меня есть шансы… Он и посоветовал мне… - Отец Никодим – мудрый человек… Дай Бог ему здоровья за добрый тебе совет… Служить Господу, а через Него людям – что может быть более значимым в жизни? Учись, старайся и твоё желание осуществится… - Я стараюсь, пап… Памятный крестик Жизнь воспитанников детского дома, в который увезли Виталика Найдёнова, напоминала строгий распорядок дня в солдатской казарме или в колонии для малолетних правонарушителей. Подъём, физзарядка, уборка постелей, умывание… Завтраки, обеды, ужины… Занятия в учебных классах… Отбой и подъём с обязательной проверкой всех и каждого – всё по звонку, по громкому окрику воспитателей. Виталик, привыкший в детской больнице вставать и ложиться, вольно разгуливать по коридорам и палатам, беспрепятственно отнимать игрушки и сладости у самых маленьких пациентов, вдруг столкнулся с режимом требовательности и неукоснительного порядка. Он капризничал, хныкал, швырял всё, что попадалось под руку. Плач его походил на долгий заунывный вой, что особенно раздражало работников детского дома. За провинности мальчика нередко ставили в угол в назидание другим детям, что, впрочем, не так просто было сделать. Виталик падал на пол, бился об него лбом, не переставая кричать. Видавшие виды няни и воспитатели, не в силах сладить с непослушным ребёнком, от отчаяния чуть с ума не сходили. Не находя иного способа утихомирить истеричного крикуна, они тайно, прикрыв за 212

собой дверь на ключ, хлестали мальчика изорванной им куклой, жгутом скакалки или просто отшлёпывали ладонью, драли за уши. - Будешь ещё, негодный мальчишка?! Будешь творить безобразия? Вот тебе! Вот тебе! Виталик визжал, озлобленно выкручивался, плевался, но желаемого ответа от него на свой вопрос, «добрые, заботливые» воспитатели и няни так и не получали. - Хочу в больницу… Зачем меня сюда пливезли? Хочу к доктолу Велетенникову, - закатывался он в рыданиях. Руководители, психологи, медики, учителя, педсовет детдома только руками разводили, не зная, что предпринять. - Своим гадким поведением Найдёнов калечит всех детей в моей группе, - заявила на собрании воспитатель младшей группы Любовь Петровна. И добавила: - Не физически, конечно… Нравственно… - Не поправляйте себя, Любовь Петровна. Подрастёт, я не удивлюсь, если он кого и физически покалечит, высказала своё мнение воспитатель старшей группы Ольга Павловна. – Он уже сейчас такой злобный и нелюдимый… Наказывать нельзя, а по-хорошему не понимает. Одно своё твердит: «Хочу в больницу к доктору Веретенникову». Выродок какой-то, а не ребёнок… После таких нелицеприятных слов в просторном кабинете директора детского дома воцарилась тишина молчаливого согласия собравшихся. Маргарита Львовна первая нарушила его. - Так может, как-то связаться с этим самым доктором Веретенниковым…? Пусть бы приехал… Поговорил с ним… Ведь не с проста мальчик зовёт его папой… Ответ на неопределённый вопрос директора детдома повис в воздухе. Кому это надо? Выискивать этого самого 213

доктора… Вызванивать его… К тому же, по слухам, он переехал в другой город… Куда-то на Дальний Восток… - Что же нам делать? – спросила Маргарита Львовна Адамович, седовласая дама с крючковатым носом, с ярко напомаженными губами и высокой старомодной причёской. Бесцветные глаза директрисы, казавшиеся неестественно большими за толстыми стёклами очков в золотой оправе, обводили пристальным взглядом каждого сотрудника, под которым те невольно вжимали головы в плечи. - Бить ребёнка недопустимо… Если мне станет известен факт рукоприкладства, уволю немедленно… Надо сдерживать свои чувства, находить к ребёнку подход… Найдёнов, понятно, не подарок, но давайте сообща думать, как быть, какие меры принять… Никто не отваживался высказать общее мнение: любыми путями избавиться от несносного воспитанника. Каждый держал эту мысль при себе, не решаясь высказать её вслух, признав тем самым свою собственную несостоятельность воспитателя и педагога. - Вот вы, Любовь Петровна, что предлагаете по Найдёнову? Какие ещё рычаги воспитательного процесса, по вашему мнению, не задействованы по отношению к нему? Припёртая, что называется, к стене конкретным вопросом, воспитатель заёрзала на диване, не зная, что сказать. Взгляд директрисы холодный, как её душа и тело, не располагает к доверительной беседе о судьбе несчастного ребёнка. Сожалея, что высунулась со своим неуместным заявлением о гадливости поведения Найдёнова, Любовь Петровна растерянно мяла в руках носовой платок. Директриса не отводит немигающих глаз, ждёт ответа. Ждут его все присутствующие. - Полагаю, надо отдать его на усыновление, - вдруг 214

выпалила воспитатель, удивляясь своей смелости. - Вы, Маргарита Львовна, директор, почётный работник просвещения… Вам решать… В кабинете послышался вздох облегчения. - А, что, уважаемые коллеги? Как вы находите предложение Любови Петровны? Опять молчание. Отрицать или поддержать? Как угадать?. Директриса сняла очки. Невыразительные, жёсткие глаза её словно уменьшились. Круглые пятна от оправы темнели под ними на дряблом, напудренном лице. Подобие улыбки промелькнуло в плотно сжатых красных губах. - Да, коллеги… Любовь Петровна Козлова – опытный, добрый и заботливый воспитатель с большим педагогическим стажем. Я вполне с ней согласна… Полаю, что усыновление Виталия Найдёнова – это лучший выход из сложившегося положения, правильное решение наболевшего вопроса… Все сразу оживились, загалдели, завистливо косясь на воспитателя, заслужившую похвалу директора. Каждый при этом в душе подумал: «Хитрая выскочка… Подхалимка… Знала бы старая жаба, как её хвалёная Козлиха стегала Найдёнова шнуром от утюга…» Дружно стали предлагать разные варианты. - Хорошо бы его за границу отправить… - Миллионеру какому-нибудь сбагрить… Глядишь, он и нас не забудет, окажет спонсорскую помощь… - Ага… Держи карман шире… Миллионер за копейку удавится… - Кто это у нас в Союзе позволит чужестранцам брать наших детей для усыновления? – охладила горячий пыл коллег более реалистичная и практичная Маргарита Львовна. – Вот, разве что, в социалистической Восточной 215

Германии сыщется приёмный родитель… Дело случая… Но так вершатся судьбы. У Любови Петровны дочь Светлана, студентка института иностранных языков, из Лейпцига вернулась, где горничной работает в доме Фрица Штейнберга, преуспевающего аптекаря. Практику по немецкому языку проходит. Стареющему бездетному аптекарю, переживающему за своё приличное состояние, отсутствие наследника не давало покоя. Он давно хотел взять на воспитание ребёнкасироту, вырастить из него продолжателя своих фармацевтических дел. Сидели мать и дочь на кухне, беседовали о сытой, обеспеченной жизни за рубежом. Слово за слово… Разговорились о семье Штейнбергов. Тут-то и узнала Любовь Петровна о стремлении немца к приобретению наследника. Руками обрадовано всплеснула: - Вот бы сплавить ему Виталика Найдёнова! - Какого ещё Виталика? – спросила Светлана. - Есть у меня в группе неблагополучный ребёнок… Никакого сладу с ним… Завтра сообщу эту новость директрисе! Будем брать быка за рога! Сказано – сделано! Пока вышеупомянутый «бык» развешивал в пакетики порошки и разливал снадобья по пузырькам, в детдоме рьяно ухватились за предложение Любови Петровны. С помощью Светланы созвонились с законопослушным и порядочным жителем далёкого Лейпцига. Нахвалили ему ребёнка, как нахваливают беспородного щенка, лишь бы всучить его кому-нибудь. Пригласили в СССР, в детский дом. Супруги Штейнберги: толстый, лысый коротышка Фриц и его сухопарая, длинная как жердь жена Марта, вскоре прилетели, сняли самый дешёвый номер в самой 216

дешёвой гостинице. Как и следовало ожидать от богатых и респектабельных иноземцев, явились они в детдом без подарков, если не считать настенного календаря, выпущенного по случаю католического Рождества Христова.Перед отлётом Штейнбергов из Берлина, их напутствовали всезнающие друзья: «В России на каждом шагу воры и грабители… Оденьтесь поскромнее, чтобы не привлекать к себе их внимание» Гер Фриц и фрау Марта вырядились не многим лучше, чем берлинские бродяги. На Фрице были мятые, протёртые на коленях джинсы, потрёпанный пиджак, вылинявшая рубашка с невзрачным, «в горошек», галстуком, а но ногах стоптанные кроссовки с порванными шнурками. Несколько «изысканнее» своего мужа выглядела фрау Марта. Её узкое, удлинённое лицо, напоминавшее сушёный гриб после затяжного дождя, обрамляли жидкие рыжие волосы, ниспадающие из-под зелёной допотопной шляпки, украшенной синим атласным бантом. Коричневые туфли на толстой пористой подошве с обшарпанными носами, долгополая серая юбка с гофрами, старушечья шерстяная кофта, медная брошь со стекляшками «под александрит» и облезлая чёрная сумочка составляли наряд иностранки. При встрече им вручили красные гвоздики и проводили в кабинет директора детского дома. - Гер Фриц и фрау Марта Штейнберг, - представила Светлана зарубежных гостей. Маргарита Львовна вышла навстречу, подала руку. - Фрау Маргарита, - представила её Светлана. Фриц галантно приложился к руке пожилой дамы. - Гут морген, фрау Маргарита… Я есть отшень рад встреча… Какой кароший пагода… На этом познания Фрица в русском языке закончились, и он перешёл на родной немецкий, прибегая за помощью в 217

переводе к Светлане. Маргарита Львовна и все её сотрудники, несколько озадаченные и обескураженные удручающим видом зарубежных гостей, недоумённо и разочарованно качали головами: - А мы-то раскатали губу на их спонсорскую помощь… Они сами, видать, лаптем щи хлебают… - У нас и бомжи так не одеваются… Посидели для приличия, поговорили о погоде, о дружественных связях между Германской Демократической республикой и Советским Союзом. Наконец, приступили к главному, к разговору о ребёнке. Маргарита Львовна «взяла быка за рога»: - Гер Штейнберг… Могут возникнуть определённые затруднения с усыновлением маленького гражданина Советского Союза. Вы уверены, что сможете решить вопрос усыновления русского ребёнка в нашем посольстве? Светлана перевела, и немец воскликнул: - О, я-я… Фриц удивлённо посмотрел на Марту. «Почему могут быть какие-то затруднения с усыновлением?», - казалось, говорил его недоумевающий взгляд. – Ведь он и его жена делают доброе дело… Станут примерными родителями для ребёнка, обеспечат ему достойное образование и обеспеченное будущее…» - Разумеется, я уверен… В советском посольстве, я надеюсь, с пониманием отнесутся к моей просьбе… Светлана перевела слова немца. - Ну, ладно... Если вы так уверены… Не угодно ли чаю, гер Фриц и Фрау Марта? О Виталике Найдёнове, о том, хочет ли он стать гражданином Германии, хотя бы и Восточной, социалистической, навсегда покинуть Родину, стать 218

немцем, речь не шла. Никто не подумал о нём. Зачем? Ребёнок он… Всё равно ничего не понимает. Ему сейчас хоть Германия, хоть Сомали… Выпили чаю из традиционного самовара, откуда-то привезённого по столь важному случаю, чтобы придать встрече национальный русский колорит. Светлана, разливавшая напиток, даже нарядилась в расшитый петухами сарафан и кокошник, взятые напрокат в Доме культуры. Съели по конфете «Ромашка» и Маргарита Львовна встала из-за стола. - Пойдёмте в группу, гер Фриц и фрау Марта, пригласила она гостей. – Вы увидите вашего будущего сына. - Разве мы не можем сами выбрать того, который нам понравится? – вскинул густые брови Фриц. Светлана перевела, и директор ответила: - К сожалению, все дети уже распределены… Вот, остался один, но и его скоро могут забрать, если вы промедлите… Пока Светлана переводила, на свой страх и риск пытаясь доступно объяснить немцу сказанное директором, та пошла по коридору, жестом руки давая понять, чтобы все следовали за ней. - Как это – все дети уже распределены? Они, что? Цыплята в инкубаторе? Не понимаю… Их, что, разбирают здесь, как дефицитные таблетки в моей аптеке? – обращался Фриц к своей сухопарой половине. Фрау Марта степенно молчала. Какое ей дело до всего этого? Очень надо?! Затеял Фриц канитель с наследником, пусть сам и беспокоится. А не лучше ли было бы все сбережения и дом завещать Рудольфу, племяннику Марты? На диване в пустой комнате затравленным зверьком сидел Виталик под присмотром «доброго, заботливого» 219

воспитателя, только что надававшей ему шлепков за нежелание сидеть смирно в ожидании папы. - Папа придёт? Доктол Велетенников? – вскинулся было мальчик, но Любовь Петровна осадила его. - Сиди… Нет… Не Веретенников… Его зовут Фриц… Штех… Штен… Забыла… И с ним твоя мама Марта… Ты поедешь с ними в Германию. Яблоки там вот такущие растут. Красные, сладкие… Сколько хочешь будешь есть… - Ну, вот, мы и пришли, - объявила директор. При виде стольких незнакомых дядь и тёть Виталик испуганно заплакал, задрожал осиновым листком в слабый ветерок. Маргарита Львовна притворно-ласково поманила его пальцем. - Иди сюда, Виталик… Ты давно хотел, чтобы у тебя были мама и папа… Вот они… Пришли за тобой. Ну, подойди к ним, поздоровайся, как тебя учили, своим обычным директорским тоном, не терпящим возражений, проговорила Маргарита Львовна. - Не хочу в Гелманию! Хочу в больницу к доктолу Велетенникову! – вдруг закричал Виталик и завизжал неистово, звонко, словно режут его. – А-а-а… К папе хочу… В больницу хочу… К доктолу Велетенникову, - повторял он, захлёбываясь слезами, задыхаясь в рыданиях. - Так… Пошли все отсюда, - сухо сказала директор. – Я предвидела, что с немцами ничего не получится… Надо искать нормальную советскую семью… - Фрау Маргарита, - заволновался Фриц, глядя на плачущего ребёнка. – Я есть нитшего не понимайт... Нихт ферштеен…Этот киндер отшень плёх… - И спросил по-немецки: - Могу я посмотреть другого ребёнка? Этот психически не здоров… Мы не возьмём его… Светлана перевела, и директор, уже не церемонясь, 220

ответила категорично: - Нет, не можете… Понемногу Виталик начал привыкать к размеренной жизни в детдоме, подружился с некоторыми детьми. Но однажды кто-то из старших ребят подслушал разговор двух работниц, занятых уборкой туалетов. - Говорят, вредного мальчишку из группы Козлихи нашли на помойке… Оттого и фамилию дали ему Найдёнов. - Правду говорят… - А ещё будто врач этот… Ну, к которому всё мальчишка просится… Как его? - Веретенников… - Во-во… Он самый… Будто этот самый врач и нашёл его в мусорке… Возился с ним в больнице… Вот Виталька и привязался к нему… Папой зовёт, а тот и не думает глаз казать… - Да кому надо чужое дитё… - О, Господи… Сколько таких… И всем папу дай… А где его взять, папу? Мой тоже безотцовщиной растёт… Недаром есть пословица: «Шило в мешке не утаишь». И поговорка: «Всё тайное рано или поздно становится явным». А в случае с Виталиком Найдёновым никто из сотрудников детдома не стремился сделать неизвестными подробности его второго рождения. Обсуждали, судачили… Новость о том, что его нашли на помойке, скоро разнеслась по детдому. Виталика стали дразнить, нарочно чураться его. - Фу! – зажимали носы старшие дети, отличавшиеся особой жесткостью. – Отойдите от Найдёнова! От него помойкой воняет! Виталик набрасывался на них, как зажатый в угол волчонок, колотил обидчиков маленькими кулачками, но те лишь покатывались со смеху. В один из таких горьких 221

моментов в руке у него оказались ножницы, и он ткнул ими веснусчатого, жирного переростка по прозвищу Хомяк. В отличие от одноимённого зверька, безобидного и чистого, детдомовский Хомяк был зловредным грязнулей, старше Виталика на целых четыре года и выше на голову. Он заорал во всю глотку, показывая руку с выступившими на локте каплями крови. На крик сбежались воспитатели, подняли шум, закричали, руками замахали, заохали, заахали, такой тар-тарарам устроили, какой бывает, когда обваливаются потолки или на кого-то падает люстра. Громче всех возмущалась старший воспитатель Ольга Павловна Крылова: - А… Что я говорила?! Вот они, первые цветочки! Ягодки впереди… Бандитские замашки у него… Уже поранил ребёнка из моей группы… Того и гляди – убьёт… - Да что ты несёшь, Ольга? Уже в преступники дитё записала… Нечаянно он… - Чаянно, чаяно! – кричал Хомяк, дрыгая ногами при виде бинта и флакончика с йодом в руках фельдшера. Ночью в спальню тихо пробрались старшие ребята, устроили Виталику «тёмную». Накинули на него, спящего, одеяло, побили и разом разбежались, упали в свои кровати и притихли. Кто бил? Неизвестно… Виталик, насмерть перепуганный, долго и тихо плакал, орошая подушку слезами. Из разбитого носа сочилась кровь. Он озлобился на всех и вся, сжимая кулачки, мечтая по-детски убить всех, кроме доктора Веретенникова и доброй поварихи из больничной кухни. И весь мир представлялся пятилетнему мальчику жестоким, полным зла и насилия. Но почему? Почему так долго не едет за ним доктор Веретенников? Виталик доставал из наволочки спрятанный в ней 222

серебряный крестик с колечком, припаянным вместо обломанного ушка, зажимал в кулачке, вспоминал больницу, добрую повариху «тётю Малину и доктола Велетенникова». Крестик этот напоминал ему о тех счастливых днях, когда в палату к нему приходил доктор Веретенников с пакетом пряников и карамелек, с шоколадкой, с душистыми мандаринами, с игрушечной машиной или с книжкой. Однажды Виталик увидел на груди врача этот самый крестик, выбившийся на суровой нитке из-под белого халата, и спросил: - Это что такое? Для класоты? - Нет, не для красоты… Для души… Это крестик… - Дай мне поиглать… - Крестиком нельзя играть… - Я тозэ хочу… Для дусы… - Тебе нельзя… - Почему нельзя? - Ты не крещёный… - А почему я не… клесёный? - Ладно… Пойду на выходной, съездим в церковь… Покрестим тебя, тогда и крестик куплю тебе… - Я этот хочу… - Ну, хорошо… Отдам этот… Только ты береги его… Никому не отдавай… Даже если будут очень-очень просить у тебя отдать его… Мне этот крестик моя мама подарила… Виталик помнит, как доктор Веретенников взял его за руку, и они долго шли куда-то, загребая ногами осеннюю листву на тротуаре. Виталик ел мороженое, а потом они вошли куда-то, где было полно народу… Какой-то дядя с большой бородой в блестящей одежде ласково погладил его по голове, дал лизнуть с ложечки что-то сладкое, как варенье, зачем-то обрызгал водой и надел ему на шею этот 223

самый крестик. В детдоме воспитатели неоднократно пытались снять с Виталика крестик. - Ты скоро октябрёнком станешь, а октябрята, весёлые ребята, крестики не носят, - объясняла ему Любовь Петровна, стараясь развязать нитку на тонкой шее ребёнка. – Потом в пионеры тебя примут… Пионер – всем ребятам пример… Повяжут тебе на шею шёлковый красный галстук, - увещевала она Виталика, зажавшего крестик обеими ручонками. - Нет! Не дам! Мне его папа дал! - Какой ещё папа? - Доктол Велетенников! Он никому не лазлешает блать у меня клестик… - Да что вы цацкаетесь с ним, Ольга Петровна?! Чего доброго, удушится на этой нитке… Отвечать за него придётся…А ну, дай сюда свою побрякушку! Вот, гадёныш! Кусаться вздумал! Вдвоём женщины порвали нитку, отобрали крестик. Что потом началось! Крику и визгу на весь детдом! Виталик топал ногами, бился головой о стену, захлёбываясь в плаче, беспрерывно повторял: - Клестик! Мой клестик! Доктол Велетенников дал… Он никому не лазлесал блать мой клестик… Отдай! Хочу к папе… В больницу… Маргарита Львовна торопливо пришла на шум, поинтересовалась причиной истошного крика ребёнка. - Ну, и какие проблемы? Да отдайте вы ему эту висюльку! Только без нитки! Не маленький уже… Не проглотит… Не подавится… С той поры Виталик прятал крестик под матрацем или в наволочке. Он думал, что никому не найти там его сокровище. Нянька, человек набожный, менявшая 224

постельное бельё, часто находила крестик в потайном месте, но всегда оставляла там же. Подложив под голову кулачок с зажатым в нём крестиком, Виталька засыпал, а поутру совал его под подушку. Весной Любовь Петровна принарядила Виталика в чистую, выглаженную белую рубашку и чёрные шортики. - Ну, вот… Прямо, хоть сейчас на первомайскую демонстрацию! Мой Димка давно вырос из них… Почти новые. А ему в самый раз, - сказала она няне. Та повернула Виталика, укоризненно проворчала: - Могли бы что-нибудь ребёнку новое купить… Не всё время ему в чужих обносках ходить… Пуговки одной нет… - Ну, это не беда… Это мы пришьём… Пойдём, Виталик… Папа и мама хотят забрать тебя из детского дома… - Доктол Велетенников?! – радостно воскликнул Виталик. - Сдался тебе этот Веретенников! Не нужен ты ему. Другой папа… Он военный… - Хочу к доктолу Велетенникову! - Вот заладил своё… Сказано же тебе: не приедет он… Прапорщик-десантник с лихо закрученными усами Анатолий Вампилов и его размалёванная жена Антонина, буфетчица вагона-ресторана, в кабинете директора подписывали необходимые документы на усыновление воспитанника детдома Виталия Найдёнова. От прапорщика несло сивушным перегаром, и чуткий нос Маргариты Львовны унюхал стойкий запах алкоголя. Вы злоупотребляете спиртным, Анатолий Тимофеевич? – глянула директор на опухшее красное лицо прапорщика. Большие рыбьи глаза её смотрели испытующе-пристально и не мигая. - Никак нет! Это вчера… Ну, обмывали звёздочки 225

товарищу… Такой случай, - смущённо ответил прапорщик… Вот вам и жена скажет, что выпиваю по праздникам и в особых случаях… Ведь так, Антонина? - Да… Не пьяница он, - подтвердила жена. – У него и справка от нарколога есть… - Учтите? Ребёнок гиперактивный… Он проявляет в своём поведении чрезмерную активность. К нему особый подход нужен… Больше тепла, чуткости и внимания уделяйте ему. Как говорится, ласковое слово и кошке приятно. Вы согласны? - У нас в квартире всегда тепло… Топят так, что приходится форточки открывать, - поспешно согласился с доводами директора усатый вояка. – И сплю я чутко… Приучен, знаете ли, по первому сигналу вставать… А внимание проявим, не беспокойтесь… Если, что не так… Бравый десантник похлопал себя по широкому ремню портупеи: - Помогает, знаете ли, безотказно… У меня любой солдат в строю прямой как в пенале… А в нём кривых карандашей не бывает… - Сравнили тоже… Ребёнка с солдатом… - Ничего… Вырастим из него настоящего мужика… Верно говорю, Тоня? Буфетчица мотнула головой. Её то что? Постоянно в поездках… Дома наскоками бывает… Какое уж тут внимание ребёнку? Но Толя так хочет… Задолбал: детей у нас нет, давай возьмём на воспитание… Вот, пусть теперь сам и нянчится с этим… С гиперактивным… - Фамилия, стало быть, у него теперь будет Вампилов… А отчество даже менять не приходится… Удачно совпало: Анатольевич, - проставляя печати, с довольным видом проговорила директор. Про себя подумала: «Словно гора с алеч свалилась… Даже не верится, что издыхалась от этого 226

несносного ребёнка! Не видели бы его мои глаза никогда!» Не загадывай наперёд то, чего не знаешь. Не открещивайся навсегда ни от чего и ни от кого. Где споткнёшься и упадёшь, не ведомо. Всякое исходящее от тебя добро или творимое зло к тебе и воротится. Кто ж думал об этих прописных истинах, когда взрослые дяди и тёти на своё усмотрение решали судьбу ребёнка, в корне меняя его только-только начавшуюся жизнь? Так срывают не распустившийся цветок, а ведь какой яркий бутон мог бы из него раскрыться нежными, красивыми лепестками! Привели Виталика, размазывающего слёзы по лицу. - Чего нюни распустил, боец? – бодро спросил прапорщик, по привычке подкручивая ус. – Я тебя стрелять научу из автомата… - Из настоящего? – всхлипнул Виталик. - Ясное дело, не из игрушечного… - А из пистолета… дашь стлельнуть? - Да хоть из пушки… На танке покатаю тебя… - А к Велетенникову когда поедем… на танке? - Это кто такой? - Он папа мой… Прапорщик удивлённо посмотрел на директора. Маргарита Львовна пренебрежительно пояснила: - Да нет у него никакого папы… Так… Пустое… Выдумки про какого доктора… Из больницы он к нам поступил… - Есть! Есть! – запротестовал Виталик, вырываясь из рук державшей его Любови Петровны. – К папе хочу! К доктолу Велетенникову! - Давайте не будем здесь выяснять отношения… Всё решено… Забирайте мальчишку… Ничего… Поживёт у вас, привыкнет… Вот выписки от врачей… Справки о прививках 227

для приёма в школу. В первый класс нынче пойдёт Виталий… Э, простите… Фамилия вылетела из головы… Директор заглянула в лежавшие на столе бумаги: - В первый класс нынче пойдёт Виталий Вампилов! Его усадили в военный «Газик», стоявший у подъезда. Солдат за рулём, автомат за спинкой сиденья, противогаз, вещмешок, фляжка, сапёрная лопатка – всё так для мальчика необычно, интересно… - Дядя Толя… Мы из этого автомата будем стлелять? – доверительно прижимаясь к новоиспечённому папаше, с детской наивностью спросил Виталик. Из этого… И ещё из других… Не называй меня дядей… Зови: папа Толя… Договорились? - Договолились, - кивнул Виталик, не отрывая восхищённых глаз от автомата. - Хорошо у нас всё начинается… Вот и чудненько… Вот и ладненько… Держи граблю, боец! - протянул прапорщик руку, которую не без боязни пожал Виталик. На тыльной стороне широкой шершавой ладони десантника синела наколка: парашют с крыльями. Вампилов взял Виталика на колени, гордо подкрутил ус и задорно хлопнул водителя по плечу: - Гони, молодой, к нам, в военный городок! Не всё хорошо то, что хорошо начинается, а хорошо лишь то, что хорошо кончается. Не прошло и месяца, как у приёмных родителей начались серьёзные проблемы с воспитанием усыновлённого ребёнка. И если в первые дни мальчик понемногу оттаивал после кошмаров детдома, то скоро вновь замкнулся, стал несдержанным, плаксивым, раздражительным, непослушным. Первым камнем преткновения стал детский сад, место в котором не без труда выхлопотал Анатолий Вампилов. Но 228

реакция ребёнка на оставление его там была нестерпимой. Уже с порога в группу, завидев там ровесников, мальчик упирался, исходил истошным криком. - Ничего… Так многие дети поначалу ведут себя… Надоест кричать ему… Привыкнет, - успокоила Анатолия воспитатель. Антонина, жена Вампилова, укатила в своём вагонересторане в дальнюю поездку. Возвращаясь со службы поздними вечерами, Анатолий Вампилов забегал в детсад за приёмным сынишкой, извинялся перед воспитателем за опоздание. - Дядя Толя, а когда мы на танке будем кататься? Торопливо помогая Виталику одеться, Вампилов сердито выговаривал: - Почему меня дядей Толей зовёшь? Мы же договорились… Ты, что забыл? Папа я твой, понял? И не отворачивайся… Что кривишься, как лимон съел? - От тебя водкой воняет… - Какие мы нежные… Ну, выпил немного… Открыв дверцу «Газика», Вампилов подталкивал Виталика в кабину, и они ехали домой. В пустой и тесной «двушке» старого панельного дома на пятом этаже было не особенно уютно. Не убранная постель, не мытая, сваленная в раковину посуда. Из удобств ванная с совмещённым санузлом, в ржавых кранах которой не всегда журчала горячая вода. Подвыпивший прапорщик надевал на мальчика синий берет, давал ему в руки пустую кобуру, а сам шёл на кухню, позванивал там бутылкой и стаканом, хрустел огурцом. Шатаясь, подходил к ребёнку и бормотал что-то не совсем ему понятное.. Пьяно улыбаясь, притягивал Виталика к себе, изъявлял любовь, но тот как всегда отстранялся, всхлипывал: 229

- Отпусти… Больно… - Хлюпик ты какой-то… Ну, ни фига… Сделаю я из тебя бойца… Защитника Отечества… - бормотал Вампилов, валясь на пол, где и засыпал с громким храпом. Утром прапорщик поднимался с зачумленной головой, долго пил холодную воду, и взглянув на часы, ошалело выдёргивал ребёнка из кровати. Наскоро одевал и выбегал с ним из подъезда, где их ожидал «Газик». Та самая воспитатель, советовавшая не беспокоиться о плачущем ребёнке, как-то заявила приёмному родителю: - Забирайте своего ребёнка куда хотите… Я отказываюсь принимать его в свою группу… - А что, собственно, случилось? - Бьёт детей… Ломает игрушки… Мешает занятиям… Никого не слушает… Всё требует отвезти его в больницу к какому-то доктору Веретенникову… Это кто? Лечащий врач или ваш участковый терапевт? Виталик, что, нездоров? В таком случае, лечите его… Обратитесь к психологу… Но дальше терпеть его выходки я не намерена… - Да, понимаете… Тут такое дело, - пытался объяснить Вампилов. – Он этого самого Веретенникова папой зовёт… - Понимаю… Но мне-то как с ним работать? Он ничего слушать не желает… Безобразничает… Привередничает… Всё делает наоборот… Крестик у него дети посмотреть хотели, так он их чуть не искусал… Зверёныш какой-то… Рыбок в аквариуме сачком выловил… Они все пропали… Куда же мне его девать? Жена в рейсе, а я целый день на службе… Да ещё ночные дежурства… - Не знаю, - пожала плечами воспитатель… Ваши проблемы… А только я отказываюсь принимать его в группу. - Он больше не будет так себя вести. Я поговорю с ним… По-мужски, - пообещал Вампилов. 230

- Приводите, посмотрим на его поведение… Вечером десантник, обтянутый тельником с голубыми полосками, начал воспитательный разговор с одного стакана водки, а закончил его с пустой бутылкой. Выпучив глаза и топорща усы, он, в окончание нравоучительной беседы, отстегнул ремень и, потрясая им, пошёл на Виталика, забившегося в угол. - Я-те п-покажу, как рыбок… давить в ак… в аквариме… До Виталика бравый вояка, к счастью, не дошёл. Упал на диван с зажатым в руке ремнём и до утра не поднялся. Такие, с позволения сказать, «нравоучительные беседы» Вампилов проводил почти каждый вечер. Возвращалась из поездки приёмная мать. Привозила мандарины, яблоки, апельсины, копчёную колбасу, леденцы, тушёнку, сгущёнку, красную рыбу, икру. Угощала Виталика: - Ты ешь, ешь… Худющий какой… Анатоль! Ты, что, не кормил его тут без меня? - А когда мне готовить? И зачем? Я на службе питаюсь, а он в садике… - Воды нагрей, искупаю его… - Сейчас… Давай, сначала, выпьем за твой приезд… Вон, сколько всякой жратвы припёрла… Блатная у тебя работа, Тоня… А я что могу принести со службы? Портянки? - Да, в буфете у меня полно дефицитов… Птичьего молока только нет… Хотя погоди… А это что? – потрясла Антонина коробкой конфет «Птичье молоко». И выставила на стол главный аргумент своей выгодной работы: бутылку армянского коньяка «Арарат». Довольные собой и жизнью, они весело рассмеялись. Выпивали, закусывали привезёнными из железнодорожного буфета деликатесами. Антонина, пьяная, скоро забывала о Виталике, о своём обещании накормить, помыть, обстирать. Да и как ей 231

было вспомнить о ребёнке, если вскоре между супругами вспыхивала ссора. - А-а… Кот блудливый! Ты тут гулял, пока я деньги зарабатывала, пассажиров обсчитывала, чтобы тебе, красномордому, коньяк привезти… - А ты? Да вы там, в поездах… Сквернословие, брань, оскорбления переходили в потасовку. Звенели осколки разбитой посуды, падали стулья. Летали по комнате сапоги и туфли. Крики пьяных супругов, выдохшихся в драке, стихали, сменялись нечленораздельным бормотанием и храпом. Виталик, забившись в угол гостиной, тихо сидел, занятый сам собой, листал военные книги Вампилова: уставы вооружённых сил, пособия по стрельбе из огнестрельного оружия, по рукопашному бою и прыжкам с парашютом, по метанию гранат и ножей. Складывал из этих книг домик, потом вырезал из рисунков фигурки солдат. Испорченных уставов Вампилов не прощал. Мучаясь с похмелья больной головой, вымещал на мальчике нежелание идти на службу, нехватку денег на выпивку. Стегал ребёнка ремнём, приговаривая: - Я т-те п-покажу, как солдатиков вырезать! Я т-тебя обратно в детдом отправлю! Потом начались мытарства со школой. Все дети в классе пришли в первый класс хорошо подготовленными к школе, и только Виталий Вампилов, сидящий на задней парте, не умел ни читать, ни считать. Опять жалобы, на этот раз учителей на плохое поведение и низкую успеваемость, пропуски уроков. Анатолий Вампилов, уволенный из армии за пьянки, работал ночным сторожем на стройке. На частые просьбы преподавателей прийти в школу, поговорить о 232

неблагополучном положении приёмного сына, отнекивался: - Не-е… Когда мне? Работаю… Может, ты, Антонина сходишь в школу? Та сердито вскидывала выщипанные брови: - Ещё чего не хватало! Краснеть там за него… Неудачного выбрали ребёнка… Говорила тебе, что надо было другого брать… Ну, так ты что отвечал? Кривых карандашей в пенале не бывает! Выправляй! И Вампилов «выправлял». Перебрав лишнего, хватался за ремень, матерно ругался: - Я т-те п-покажу, как двойки получать! Вот тебе! Вот тебе! Купил тебе кроличью шапку… Где она, оболтус? - Не знаю… Ук”гали в “газдевалке… - У тебя украли, так и ты чью-нибудь возьми… Эх, недотёпа… Правильно Антонина говорит… Надо было другого нам брать в детдоме, а нам тебя подсунули… Сторожа Вампилова не удивляло, откуда у приёмного сына-пятиклассника взялся велосипед, а в шестом классе мопед… Не покупал же ему… Откуда у него деньги на сигареты и банки с пивом? В четырнадцать лет Виталий Вампилов сбежал от приёмных родителей. Ночевал на вокзалах, на чужих дачах. Его задержали на вокзале. Личность «трудного» подростка, состоящего на учёте в инспекции по делам несовершеннолетних, была хорошо известна. Милиционеры быстро поставили в известность приёмных родителей, однако те не приняли его. И Виталий снова оказался в детдоме, директор которого Маргарита Львовна Адамович лишь руками развела: - Нет, вы только поглядите… Картина Репина: «Не ждали»… Найдёнов пожаловал! Собственной персоной! Первый раз Виталия Вампилова судили в шестнадцать лет за угон автомобиля. Дали два года условно. Судьи учли 233

несовершеннолетний возраст преступника. Второй раз он был судим в семнадцать лет за квартирную кражу. На сей раз он получил четыре года лишения свободы, но через год был амнистирован. В третий раз он загремел на пять лет «строгача» вскоре после освобождения из колонии общего режима. В двадцать три ему припаяли девять лет лишения свободы с отбыванием срока наказания в колонии усиленного режима за грабежи и причинение тяжких телесных повреждений, повлекших смерть потерпевшего. Первый раз Виталия Вампилова судили, когда ему было четырнадцать лет… За угон чужого автомобиля. Дали два года лишения свободы условно. Судьи учли несовершеннолетний возраст преступника. В шестнадцать лет он загремел за квартирную кражу на четыре года лишения свободы с отбыванием срока наказания в колонии общего режима. В двадцать три года ему «припаяли» девять лет «строгача» за участие в групповом ограблении с нанесением потерпевшему тяжких телесных повреждений, от которых тот месяц спустя умер в больнице. Этот криминальный случай долгое время был темой разговора обывателей. В местной газете под рубрикой «Из зала суда» была напечатана статья «Отцеубийца» за подписью некоего А.Смирнова, следователя прокуратуры. В статье сообщалось, что поздним вечером Виталий Вампилов и с ним двое приятелей, находясь в нетрезвом виде, встретили ночью прохожего, раздели его с целью ограбления, испинали ногами и скрылись с места преступления. Вампилова с исцарапанным лицом и разодранной рубашкой задержали той же ночью по горячим следам. Из руки окровавленного мужчины сыщики изъяли лоскут 234

ткани, оказавшийся воротником от сорочки грабителя, и серебряный крестик с обрывком суровой нитки. Когда к потерпевшему вернулось сознание, с ним беседовал следователь Смирнов. - Это ваш крестик? Он был в вашей руке, - спросил Смирнов, предъявляя потерпевшему крестик для опознания. – Возможно, оказывая сопротивление грабителю, вы с него сорвали этот крестик? Лицо мужчины, синее от кровоподтёков, побледнело. Заплывшие от опухолей глаза расширились от ужаса. - Так это ваш крестик? Как он оказался в вашей руке? – повторил свой вопрос следователь. – Кстати, одного из грабителей мы задержали… Сейчас он даёт признательные показания. Картавый такой.. - Картавый, говорите… Как зовут… преступника? – чуть пошевелил разбитыми губами мужчина. - Виталием… Так вы не ответили на мой вопрос… - Да… Это мой крестик… Я во всём виноват, что он таким стал… Цыганка гадала… Правду сказала… - Что?! Почему вы во всём виноваты? Какая цыганка? – наклонившись к лицу потерпевшего, допытывался Смирнов. Вошёл врач, показал следователю на дверь. - Попрошу вас уйти… Вы же видите, больной бредит… Следователь встал со стула, бросил крестик в портфель, щёлкнул замками. Мужчина придержал его за полу кителя, с трудом ворочая языком, проговорил: - Погодите… Ничего я не в бреду. Грабитель… Виталий Найдёнов, сын мой… Когда-то я сам повязал ему на шею этот самый памятный крестик с припаянным ушком. Отдайте ему… Пусть Господь спасёт его… - Как… сын? Вы Веретенников, а он Вампилов... Не Найдёнов… Ничего не понимаю… - Долго рассказывать… Ошибка молодости… Отправил 235

мальчонку в детдом, не признавал поначалу своим… Были у меня сомнения… Видимо, Найдёнова усыновили другие люди… Вампиловы… Всякое повидал Смирнов в своей следственной практике, но такое… Озадаченный услышанным, Смирнов изумлённо смотрел на потерпевшего, но как человек, привыкший анализировать, ничему не удивляясь, спросил: - Вы и в самом деле верите, что Бог спасёт ему жизнь? - Бог спасает не жизнь, а душу… Скажите Виталию, что доктор Веретенников просит у него прощения… А судьям передайте моё заявление, что я не хочу, чтобы Найдёнова… Или, как вы назвали его, Вампилова… не судили строго… Я прощаю его, но простит ли он меня? Обещайте, что вы отдадите ему этот крестик… - Обещаю, - ответил Смирнов, потрясённый неожиданным признанием потерпевшего. Привыкнув соблюдать хладнокровие и спокойствие в самых трагических случаях своей работы, требующей выдержки и мужества, он, как отец двоих детей, вдруг осознал неизмеримое горе этого несчастного человека. - Хорошо… Хотя этот крестик является вещественным доказательством совершённого преступления, я обещаю отдать его Вампилову, подозреваемому в грабеже… Мужчина закрыл глаза. И уже более не открыл их. Никогда… Следователь Смирнов сдержал слово. Он передал памятный крестик Виталию Вампилову. - Возьми, Виталий. Ты оставил его на месте преступления. Веская улика. Фото крестика имеется в деле… Вампилов с неподдельной радостью схватил крестик, благоговейно поднёс к губам. - Спасибо, г’гажданин следователь… Что с тем 236

мужиком? - С потерпевшим? - Ну, да… Как он? Очухался? Здо”говый бугай… Как хватанул меня за го”гло, думал задушит… - Он умер… Почки вы отбили ему… Дружков твоих в розыск объявили… Поймаем… Никуда не денутся. Помолчали. - Теперь с”гок п”гибавят, - угрюмо произнёс обвиняемый. - Может, скостят год-другой… Потерпевший перед смертью простил тебя… Это судьи примут во внимание. - П”гостил? Почему? - А знаешь ли ты, кого пинал в ту ночь? - Вампилов недоумённо пожал плечами, бряцнул наручниками. Хмыкнул: - Хм… Нет, конечно… Бухой был… Темно было… - Человек, которого ты с пьяными дружками ограбил и жестоко избил, был доктор Веретенников… Твой отец… Анализ крови, взятой у вас обоих, доказывает биологическое сходство подозреваемого и потерпевшего… Виталий Вампилов вдруг затрясся всем телом, завыл жутким, нечеловеческим воем. Следователь нажал кнопку вызова дежурного. - Уведите, - коротко приказал он сержанту милиции. Эпилог Майор полиции Олег Кравцов захлопнул синюю папку с надписью: «Дело по розыску гражданина (гражданки)…» Аккуратно завязал на ней тесёмочки. Взял красный фломастер и надписал сверху: «Архипов-Веретенников-Козырев Андрей Сергеевич. 1968 г. рожд. Священник прихода в Заозёрном. В архив» 237

Молодой лейтенант Степанов оторвался от компьютера, потянулся, зевнул устало: - Ну и чудило этот Вампилов… Грабил, хапал, сколачивал капитал – и в один миг взлетел на воздух… - Это верно… Теперь ему уже ничего не нужно, - пряча папку в нижний ящик шкафа, ответил Кравцов. Поразмыслил, вынул папку, заштриховал на обложке фамилию, выдрал листы, изорвал в мелкие клочки и швырнул в урну. Степанов удивлённо посмотрел на него. - Зачем компрометировать священнослужителя его родственными связями? – на немой вопрос лейтенанта ответил Кравцов. - Братья-близнецы, а выросли порознь… Вампилову повезло больше… Богачом стал… - И не скажи, Степанов… Деньги его и сгубили…. И не Вампилов он вовсе… По матери Архипов, по отцу Веретенников… Как, между прочим, и его родной братблизнец… - Который священник? - Он самый… - Чего только не случается в жизни… - Кому что на роду написано… - И всё-таки удивительно… Вампилов… То бишь, Архипов-Веретенников из мусорного ящика в богатые бизнесмены вылез… - Чему завидовать? В сорок четыре года в другой ящик сыграл… В полированный… С ручками, но без карманов для денег… - Пожил красиво… - Красиво живут богатые, но не долго… - А что с матерью близнецов? - С Архиповой? А ты, что, не знаешь? В 238

психиатрической больнице она… Умом тронулась… Беспрестанно, день и ночь поклоны перед иконой бьёт, лоб разбивает… Всё прощения у Бога просит… - Сомневаюсь, что Бог простит её… На такую мерзость даже бродячие кошки не способны… В зубах котят таскают… И какая только мать её саму родила? Наверно, такая же распутница…. Яблоко от яблони ведь недалеко падает. А ещё говорят: «От осинки не родится апельсинка»… - Не совсем так, Степанов… Отец Андрей, священник, её сын… Уважаемый в Заозёрном человек. - Так его вырастил и воспитал тоже хороший человек… - То-то и оно… Наследственные гены здесь ни при чём… В истории немало тому примеров, когда родители великих людей были не всегда добропорядочными гражданами… Вспомним, хотя бы, сподвижника Петра Первого князя Александра Меншикова… - Согласен… Но будущего священника нашли на церковной паперти, а покойного ныне бизнесмена в мусорном ящике… Отсюда и пути их жизненные… - Ты не прав, Степанов… Иисус Христос родился в скотских яслях, но стал Спасителем мира… - Так то Бог… А простой смертный, рождённый в скотском дворе, укрытый унавоженной телогрейкой, учителем, академиком не станет… - И опять ты не прав, Степанов… Разве мало Героев Советского Союза и России, других заслуженных людей, выходцев из детских домов и приютов? И если кто из простых людей одет в унавоженную телогрейку, убирая на ферме навоз, то во сто крат душа его чище, чем у высокопоставленного чиновника, одетого во фрак. Майор Кравцов посмотрел на часы, перевёл взгляд на лейтенанта, долбившего пальцами клавиатуру 239

компьютера. - Припозднились мы сегодня, Степанов… Не пропустить ли нам по кружечке пива? Холодненького, с вялеными кальмарами? - Хорошая мысль, Олег Петрович… Сохранить в памяти компьютера данные по розыску брата убитого Вампилова? - Нет… Удали… Я обещал Вампилову полную конфиденциальность… Кстати, когда я наводил справки о нём, выяснилось, что он судим… Девять лет отмотал в колонии строгого режима в местах не столь отдалённых… - За что судили его? - За ночное ограбление с нанесением тяжких телесных повреждений… Пинал человека, почки ему отбил… Потерпевший месяц лежал в больнице, но врачи не спасли его… После освобождения в лихие девяностые Вампилов промышлял рэкетом, шантажировал предпринимателей, вымогал деньги у торговцев на рынке, позже отмыл деньги в банке, занялся коммерцией, стал преуспевающим бизнесменом… - Ну и негодяй же был этот Вампилов! А ещё депутат! Все они там отпетые жулики… По мне так, что ни бизнесмен, то преступник, нечестным путём наживший капитал… - Но ты не знаешь главного, Степанов… Лейтенант крутнулся на компьютерном стуле, выжидающе уставился на Кравцова. - Кого, думаешь, избил и ограбил Вампилов? Лейтенант пожал плечами… Майор выдержал паузу, и растягивая каждое слово, любуясь произведённым впечатлением, сказал: - Своего биологического родителя… Веретенникова… - Ни фига себе… - присвистнул Степанов… - Вот это подача! Собственного отца на тот свет отправил… Знал ли он об этом, когда пинал его? 240

- Нет, разумеется… С пьяной компанией Вампилов случайно встретил Веретенникова в тёмном переулке, когда тот поздно вечером возвращался с дежурства в больнице. Всё прояснилось на суде… Там зачитали предсмертную записку Веретенникова, просившего не судить строго его сына Виталия Найдёнова. Во всём случившемся Веретенников винил только себя, каялся, что не взял мальчишку из детдома… - Какого ещё Найдёнова? Вампилова! Вы не оговорились, Олег Петрович? - Нет, не оговорился… По документам детского дома там он числился под фамилией Найдёнов… Его усыновил бывший прапорщик Вампилов… - Как же этот самый Веретенников признал в грабителе своего сына? Столько лет не видел его… Тем более, в тёмном дворе… - Да нет… Во время нападения на него ночью, конечно же, он его не признал и не мог бы признать даже днём… Это уже позже к нему в палату приходил следователь… Он-то и рассказал потерпевшему о грабителе, которого в ту же ночь задержали. Были на его счету и другие грабежи и кражи… Следователь узнал от Веретенникова, что преступник ранее был Найдёновым, с рождения содержался в больнице, а потом воспитывался в детском доме. - Выходит, Веретенников знал или догадывался, что мальчик в детдоме его собственное дитя? - Выходит, так… - Что ж он не забрал его оттуда? Тоже мне, папаша… Кравцов плечами пожал: - Кто теперь их разберёт по справедливости…? Ни того, ни другого в живых нет… - Вот это сюжет! Готовый сценарий! Хоть кино снимай! 241

Лейтенант выключил компьютер, надел фуражку, покрасовался перед зеркалом новенькой формой. Поинтересовался, поправляя галстук. - Олег Петрович! А священника из Заозёрного вы уведомили о том, что у него есть… Вернее сказать, был брат-близнец? - А ты бы как поступил на моём месте, Степанов? - Я бы ничего ему не стал говорить… К чему теперь? Только душу человеку травмировать… - Я так и сделал… Точнее говоря – ничего не сделал… Вампилову не успел сообщить адрес брата-близнеца… Грохнули его… А священника не стал огорчать неприятной информацией… Живёт человек спокойно, и пусть себе живёт… Такая, Степанов, скверная история… Ну, так ты идёшь в кафе или будешь торчать у зеркала, на себя любоваться? Тоже мне… Нарцисс!

Скверные истории Рассказы 242

Троглодиты канцелярских пещер Из разговора бабушек в сквере дома №5 на улице Овражной: - Слышала, Полина? Того плешивого чинушу, что давеча не принял меня, ить попёрли из собеса… - Да ты, что, Наталья? Правда? - Истинно говорю… Выгнали его… - И поделом ему… Вредный был мужик… С людьми разговаривал так, словно они к нему домой милостыню просить пришли. Июньским ясным утром Кирилл Степанович Дунец вошёл в здание городской администрации. Полный радужных надежд и мечтаний Кирилл Степанович распахнул дверь кабинета с табличкой «Тов. Дунец Кирилл Степанович. Зам. нач. отдела социального обеспечения». Несмотря на ранний час у двери толпились пожилые люди. Попасть на приём к вечно занятому товарищу Дунцу не просто. Убелённые сединами ветераны войны и труда, участники ликвидации аварий на атомной АЭС и прочие льготники вставали ни свет, ни заря и ковыляли в «собес». При виде важно прошагавшего мимо них товарища Дунца очередь заволновалась, зашумела. Какой-то шустрый дедок с орденскими планками на военном кителе, потрясая ветеранским удостоверением, двинулся было в кабинет вслед за товарищем Дунцом, но тот осадил резвого старичка строгим взглядом и не менее строгими словами: - Спокойно, гражданин… Что вы ломитесь как голодный на буфет? Начну приём, как только освобожусь… После селекторного совещания… Дедок попытался объяснить товарищу Дунцу, что дважды контужен в Афганистане, что он заслуженный 243

человек и уже третий день простаивает в очереди за справкой для получения путёвки в санаторий. Зам. нач. отдела социального обеспечения товарищ Дунец Кирилл Степанович слушать не желал, мягко, с некоторым усилием отстранил заслуженного контуженого «афганца». - Это форменное безобразие по отношению к инвалидам и престарелым людям… Я орденоносец… Здоровья лишился на войне… Буду жаловаться! Мыслимое ли дело?! Третий день толкаюсь за какой-то бумажкой, возмущался «афганец» под шумный ропот напиравшей сзади толпы. - Гражданин! Соблюдайте порядок… Лично я вас в Афганистан не посылал, - прихлопывая дверь перед самым носом орденоносца, урезонил его товарищ Дунец. Ну откуда было знать герою – «афганцу» и прочим старикам, столпившимся у двери зам.нач. отдела соцобеспечения, что никакого селекторного совещания у него нет? Они и думать не могли, что в это погожее утро товарища Дунца озарила творческая мысль к написанию прозаического произведения, представлявшегося ему романом в виде толстой, увесистой книги, которой, как он полагал, надлежало стать событием в читательском мире и прославить имя автора. Кирилл Степанович Дунец с детских лет мечтал о стезе писателя. К этому возвышенному желанию его побудила сказка про белого бычка, сочинённая им ещё в детском саду. Позже, уже в первом классе, когда Кирилл научился читать букварь и писать печатными буквами, он изложил своё первое произведение на одной страничке школьной тетрадки. Сказка была такая: «Мама корова не разрешала бычку гулять в лесу, но 244

бычок не послушал её и отправился туда. Был он белый, и потому его увидели волки и хотели съесть. Но тут пошёл снег, всё кругом стало белым, и волки не могли найти бычка. Он вернулся домой. Мама корова отругала бычка за то, что он ушёл на прогулку один…» Во втором, в третьем и даже в старших классах Кирилл принимался за продолжение сказки, но безуспешно, и тогда решил сочинить большой роман. Правда, Кирилл не знал, про что будет бестселлер, но что это будет необыкновенный шедевр, Кирилл не сомневался. Ему очень хотелось прославить себя. И чтобы некрасивая фамилия Дунец зазвучала столь же громко, как Толстой, Бальзак, Бунин, Куприн, Чехов, Хемингуэй, Драйзер… Да… Безусловно… Это должен быть огромный, как можно толще, роман… Хорошо бы, с картинками… Нет… Художники не были там, о чём будет написано в книге… Откуда им знать, что рисовать? Изобразят главного героя совсем не таким, каким видится он Кириллу Степановичу… Вот какие возвышенные мысли одолевали товарища Дунца в то июньское утро, когда двери его служебного кабинета осаждали докучливые посетители. Кирилл Степанович Дунец, облысевший клерк в отделе социального обеспечения, именуемого гражданами сухим, словно обглоданная кость, словом «собес», глядел в окно и мечтал о своём романе. «Вот, говорят, чтобы написать замечательный роман, который потрясёт всех грандиозным замыслом и захватывающим сюжетом, надобно хорошо знать жизнь, изучить характеры людей, - размышлял Кирилл Степанович. – А разве я не знаю их… Вон, сколько приходят ко мне каждый день всяких нервно-припадочных, недовольных, грозящих накатать жалобу на бездушных чиновников – бюрократов…» 245

И Кирилла Степановича осенило: «Ленивые хапуги, сидящие в кабинетах, ждущие подачек от просителей справок – герои будущего романа… Колоссально! Шедеврально! Потрясно! О, это будет ошеломляющий успех… Он выведет на чистую воду всех лизоблюдов и подхалимов… Вывернет наизнанку всю подноготную мэрии… Покажет взяточников и карьеристов, волокитчиков и вымогателей, хамов и жуликов…» От столь неожиданно ошеломляющего открытия Кирилл Степанович даже привскочил в кресле. В порыве творческого прилива, горячей волной обдавшего его незаурядную, как он полагал, личность, Кирилл Степанович схватил со стола чайник и полил на подоконнике любимые герани. Орошая цветы, он ни на минуту не переставал обдумывать план романа. - Главное, проработать сюжетную канву… А там пойдёт дело… - вслух размышлял Кирилл Степанович. Знай, наматывай клубок блестящих мыслей… Кирилл Степанович удовлетворённо прихлопнул в ладоши и плюхнулся в кресло. Бабушка с тростью несмело заглянула в дверь, и товарищ Дунец прикрикнул на неё: - Закройте дверь… Я занят… - Ещё долго ждать? - Подождите там… За дверью… Мешаете работать, сурово глянул Кирилл Степанович на бабусю с костыльком. – Ходят, понимаешь ли… - проворчал клерк, когда бабуля испуганно шмыгнула обратно в коридор. Не забыть ему этот счастливый день… На него нахлынуло вдохновение… Вот оно… Наконец-то! Так сразу и во всей полноте. Он знал… Он верил… Рано или поздно это случится… В радостном волнении Кирилл Степанович набросал на листке перекидного календаря: «Сегодня приступил к 246

работе над романом «Троглодиты канцелярских пещер. Название необычное… Эксклюзивное… В нём залог успеха. Так ещё никто не писал!» В сильном возбуждении Кирилл Степанович мерил шагами кабинет. В двери то и дело заглядывали нетерпеливые пенсионеры, заждавшиеся в длинной и душной очереди приёма к служащему «собеса» товарищу Дунцу К.С. Да… Это не будет скучный роман типа «Война и мир»… Ильф и Петров со своими стульями и телёнком просто отдыхают в сравнении с его будущим литературным феноменом. А что мелочиться?! Брать быка за рога решительно и смело! Бац-бац – и в дамки! То бишь в известные писатели. Кто там говорил, что надо прежде проштудировать классиков, научиться у них мастерству слова? Советуют: «Читайте Набокова, Чехова, Достоевского, Бунина, Довлатова…» Ну, да… Начитаешься всяких там тургеневых, куприных, а потом и начнёшь подражать им… Ещё чего доброго, в плагиате обвинят… Нет, уж, создавать – так своё, выстраданное, бесподобное… До пенсии Кириллу Степановичу оставался ещё целый год, и потому он был полон сил и надежд на непременный успех. Почтенный возраст не пугал его. - Что возраст? Какое это имеет значение для творчества? – вслух размышлял Кирилл Степанович. – Писать - не лопатой уголь из вагона выгружать… Не надорвёшься шариковой ручкой… Тут не сила нужна… Башкой варить надо… А умом природа, слава Богу, наделила… Дурака в мэрии не стали бы держать на ответственной работе… Взять, к примеру, хотя бы американца Уитмена… В семьдесят шесть лет издал свои «Листья травы» и сразу стал классиком… А мне ещё и шестидесяти нет… Не поздно стать маститым писателем… 247

Теперь по вечерам Кирилл Степанович уже не торчал на лавочке в сквере, обсуждая с соседями чехарду министров и президентов… Не сидел с удочкой на берегу, занимаясь ловлей мелких окуньков и чебаков… Не тащился на дачу или в гараж… Были отложены походы в лес за грибами, встречи с приятелями, ремонт в комнате и многое другое. Нашлись дела поважнее… Кирилл Степанович Дунец взялся за создание незаурядного произведения, романа века. Важно, чтобы книга вышла в нужное время. Сейчас в аккурат будет актуально. В стране царят жульничество, коррупция, взяточничество, криминал… А тут он своим романом как жахнет по беспределу! То-то сенсация будет! За границей оценят… Нобелевскую премию дадут… Презентация книги… Выступления по телевидению… Репортёры проходу не дают: «Кирилл Степанович! Как вы работали над романом? Вам угрожают коррупционеры? Какое ваше хобби? Что кушаете на завтрак? Вы играете в гольф?» Кирилл Степанович взял ручку, наморщил лоб и с особым старанием вывел на чистом листе бумаги: «Троглодиты канцелярских пещер» Это было вымученное бессонными ночами название будущего шедевра. Кирилл Степанович подумал немного и надписал сверху: «Кирилл Дунец» Кирилл Степанович не отстукивал текст на печатной машинке. Не набирал предложения на компьютере. На бумаге легче думалось. Слова-красавчики, ровными строчками запестревшие на белом листе, полились из него, как из рога изобилия. Буковки изящные, выведенные терпеливо, как на уроке правописания. Почерк в таком 248

деле, как писательство, тоже играет не последнюю роль. Кирилл Степанович напишет страничку, заново перепишет на другой лист и подолгу любуется: вот уже сколько написано! На столе под рукой стопа книг, приобретённых по столь немаловажному событию. Пособие по каллиграфии, словари синонимов и омонимов, толковые, орфографические, фразеологические, энциклопедические, сборники изречений великих людей, пословиц и поговорок. Во всеоружии был готов Кирилл Степанович покорять вершину писательского Олимпа. Ему нравилось произносить литературные термины, бравируя словами: «тавтология», «сомнамбула», «тема», «кульминация», «метафора», «эпитет», «композиция», «сюжет». Первой «героиней», кому крепко досталось от автора «Троглодитов», была неопрятная уборщица баба Дуся, пожилая женщина со сморщенным лицом, молчаливо снующая по кабинету со шваброй. Она угодила под удар писательской стихии Дунца потому, что по утрам докучала ему надоедливым ширканьем швабры и громким сопением, таким, словно несла непосильную ношу. Кирилла Степановича ужасно раздражало её пыхтение, а ещё больше выводила из себя мокрая тряпка, елозившая под письменным столом и часто по его новым начищенным туфлям. Кирилл Степанович приходил в свой служебный кабинет, включал кофеварку, заваривал «Jacobs Monarch», наливал в чашку из японского фарфора, бросал в неё пару кусочков пилёного сахара, и помешивая кофе серебряной ложечкой, блаженствовал, обдумывая план будущего романа. Неторопливо просматривал газеты и рекламные еженедельники в поисках издательств и типографий, где он воплотит своё детище в десятки… Нет, в сотни тысяч тиража… О романе заговорят критики… Его напечатают за 249

границей… Пойдут бешеные гонорары… Надо будет юридически закрепить авторское право на издание… А то, случится, издадут без разрешения автора… На первый гонорар съездить в Италию, во Францию… Или в Испанию… Набраться вдохновения для новых произведений… Сладостные мечты прерывало бесцеремонное вторжение уборщицы, нарушавшей многолетнюю привычку Кирилла Степановича пить по утрам кофе с мыслями о шедевре, который он выдаст «на гора» творчества, пред которым Парнас просто жалкий холмик, недостойный крылатого Пегаса. Кирилл Степанович в минуты творческих раздумий чувствовал себя гигантом мыслей, глыбой таланта, непревзойденного никем ни до него, ни после. Он ощущал в себе расцвет литературных сил и неодолимое стремление к созданию прозаического произведения, которому надлежит занять достойное место во всемирных библиотеках. Себя он видел среди многоликой четы классиков. Муки творчества одолевали Кирилла Степановича, в основном, по ночам. Бессонница от выпитого кофе поднимала его с постели. Он хотел найти понимание у жены, но где там… В ответ укоры, ерничанье, насмешки… В том, что до сих пор не стал писателем, Кирилл Степанович винил жену. Да… Именно она не давала развиться таланту, рвущемуся из него подобно неудержимой пробке из бутылки шампанского. Заставляла трясти половики, выбивать пыль из ковров, копать грядки на даче, бегать по магазинам и рынкам, забирать детей, а позже и внуков из детского сада, ходить в школу на родительские собрания, а главное, зарабатывать на хлеб насущный… Всё суета сует… В заботах проходит жизнь… 250

Построены дом на дачном участке и гараж… Выращены сын и дочь… Мохнатая тёмно-зелёная ель, посаженная им тридцать лет назад, вознеслась островерхой вершиной до четвёртого этажа напротив балкона его квартиры… А цель жизни не достигнута… Но теперь всё… Баста! Ничто и никто не помешает ему предаваться литературному труду. Он живёт один в комнате гостиного типа, куда пришлось переселиться после развода с женой, не вынесшей творческих исканий мужа. Ему так и не удалось убедить сердитую супругу в том, что вот-вот станет известным писателем, и тогда, наконец, сможет купить ей давно обещанную норковую шубу. Всякий раз она гневно обрывала его словами: - Идиот! Достал уже своими бреднями! Проваливай к чертям собачьим и не морочь мне голову! Кирилл Степанович очень сожалел о неудачном браке. Жениться надо, считал он, по обоюдным интересам. Чтобы во всём понимать друг друга. Здесь, на своё несчастье, на свою беду Кирилл Степанович неудачно приводил в пример семью художника Отто Кресса и его жену Клавдию Кресс. Столы и стулья в их трёхкомнатной квартире занимали ящики и коробки, а все стены были заняты стеллажами с альбомами для марок. Кроватей в квартире тоже не было. Спали Крессы с детьми на полу, часто ходили в походы по родному краю, питались неприхотливо, все деньги тратили на покупку марок. И были счастливы. Напоминание о Крессах стало последней каплей, переполнившей чашу терпения жены Кирилла Степановича. Чемодан с рубашками и портками, торчащими из-под не плотно закрытой крышки, бухнул Кирилла Степановича по голове, а сам он оказался выброшенным на лестничную площадку. 251

- Исчезни, и чтобы глаза мои тебя больше не видели! И то были последние слова жены. А как было бы здорово вместе обсуждать будущий роман. Сообща намечать канву повествования, выстраивать сюжет, рисовать образы героев романа. Так нет… Крики… Оскорбления… Упрёки в никчемности… Ничего… Он ещё заявит о себе… Народ ещё узнает писателя Кирилла Дунца… У него уже есть некоторые достижения и успехи на поприще избранных не от мира сего… В городской газете, когда та ещё не была коммерческой бульварно-рекламной сплетницей, Кирилл Дунец, выпускник института народного хозяйства, напечатал несколько заметок о недостатках в работе почтового отделения и банно-прачечного комбината. И даже рассказ «Страдалец» о бездомной собаке, получивший два читательских отклика под рубрикой «По следам наших выступлений», чем Кирилл очень гордился. В первом он подвергся нападкам со стороны неведомой ему жительницы микрорайона Е.Кислой, возмущённой тем, что работник «собеса» не видит детей-сирот, брошенных в больнице мамами-«кукушками», а жалеет какую-то дворняжку. Во втором его критиковала некая Т.Смирнова за стиль, слабый язык и отсутствие художественности, назвала его «Страдальца» не рассказом, а заурядным опусом. Кирилл верил, что это всего лишь начало большого творческого пути. Для будущих исследователей его литературной биографии он аккуратно вырезал из газеты рассказ с откликами и положил в кожаную папку, специально купленную по такому случаю, и бережно хранит до сих пор. Вот и в это солнечное июньское утро приятно 252

мечталось и хорошо думалось. В самый ответственный момент, когда решалась судьба главного героя романа, жить ему или быть убитым бандитской пулей, умереть на больничной койке или в тюремной камере, вдруг явилась – не запылилась баба Дуся со своей шваброй и начала шуровать у него под столом, норовя проехаться по блестящим туфлям, начищенным кремом «Silver». Ну, не издевательство ли? А тут ещё престарелые посетители с клюками, костылями, на инвалидных колясках… Всех выслушай, вникни, войди в их положение, помоги… И никакой отдачи от них! Не то, что в отделах архитектуры и землеустройства… Там за кусок земли, за постройки на площадях и в городской черте предприниматели такие бабки отваливают… Миллионами взятки исчисляются… Хапуги! Рвачи! Вымогатели! Остап Бендер в сравнении с нынешними взяточниками и мошенниками просто жалкий мальчишка-первоклашка! Ну, ничего… Дайте срок… Он выведет на чистую воду крупную рыбу… Похлеще гоголевского «Ревизора» будет! Вы ещё у меня попляшете! - Евдокия Митрофановна! Сколько раз вам говорил… Убирайте кабинет до начала рабочего дня… Или после… И оставьте, наконец, мои туфли в покое! Опять испачкали их грязной тряпкой! Кириллу Степановичу не терпелось сейчас же приняться за роман, разгромить в нём всех бюрократов мэрии, этих пещерных канцелярских крыс. Но разве можно сосредоточиться, когда посетители один за другим вламываются в кабинет, спорят, ссорятся, ругаются до хрипоты, и нет конца очереди стариков, инвалидов, нуждающихся в льготах, субсидиях, пенсиях и прочих пособиях. 253

И всё идут, идут… Жалкие людишки! Для чего живут? Хоть кто-нибудь из них озадачен написанием романа? Или хотя бы повести, рассказа, пьесы, песни, стихотворения? Нет… Льготы им нужны… Деньги… А для чего, спрашивается? Чтобы вкусно есть, мягко спать? Бездарности! Примитивы! Люди-червяки! Кирилл Степанович не любил престарелых посетителей, толпившихся у дверей его кабинета. Он гордился собой. Сознание собственного величия, будущей славы, известности, распирало автора «Троглодитов», ещё не написанных, но готовых вот-вот со страниц романа огласить безумным воем канцелярские «пещеры» мэрии. То-то будет сенсация! - Погодите, бюрократы-взяточники… Запляшете, как грешники в аду на горячей сковороде! Троглодиты пещерные! Такие деньжищи лопатой загребают! Знаю, кто и сколько берёт… Небось, не поделятся… Всё втихомолку делают… Да я-то знаю, на какие шиши мэр и его свита коттеджи построили, квартиры купили в элитных домах, на роскошных иномарках катаются, на Канарах отдыхают… Всем дам огласку… - Давно пора судить мерзавцев, - поддержала баба Дуся, полагая, что Кирилл Степанович рассказывает своё наболевшее именно ей. – А народ на копейки прозябает… В аптеках на лекарство цены бешеные… Вон, в коридоре, старики да старухи… Инвалиды… Как им жить? - Да уберите, вы, наконец, ваше ведро! – разгневанно восклицает Кирилл Степанович. Уборщица оставила без внимания эмоции давно знакомого ей чиновника. Протёрла пыль на полках шкафа, уронив при этом справочники, банку с карандашами и кедровую шишку, привезённую хозяином кабинета из 254

тайги. Из старой, иссушенной временем шишки, высыпалось немного орешков, что окончательно вывело из себя автора задуманного им романа. Кирилл Степанович поднял шишку, собрал на полу орешки и выставил за дверь ведро с мокнувшей в нём тряпкой. - Я занят… Подождите! – рявкнул чиновник на бородатого пенсионера, ломанувшегося было в приоткрытую дверь. Вечером, оставшись один в комнате, Кирилл Степанович включил настольную лампу и предался сладостным мукам творчества. Великие мыслители подогревали его высказываниями о том, что талант есть в каждом человеке. Надо лишь уметь его раскрыть. Всю нерастраченную силу своего писательского таланта он обрушил на бабу Дусю. Припомнил ей извазюканные шваброй туфли и разбитую кедровую шишку. Потом автор «Троглодитов» проехал «бульдозером критики» по кабинетам мэрии, поддел на писательское перо главного бухгалтера, не оплатившего Кириллу Степановичу в прошлом месяце затраты на служебную поездку в областной город на семинар работников соцзащиты. В главе «Хапуга» он особенно гордился фразой: «Сколько лет отработал главбух, столько лет тюрьмы ему смело можно дать. Заслужил!» Позабыв об ужине и кофе «Jacobs monarch», о любимом турецком телесериале «Великолепный век», Кирилл Степанович как одержимый работал над романом. И ещё целых полгода кипели страсти на письменном столе Кирилла Степановича. С каждым днём пухлая стопка рукописи всё толстела, и Кирилл Степанович с удовлетворением замечал, как растёт в объёме роман. Он не упустил ничего из полнокровной, сытой жизни «слуг народа» - депутатов горсовета, мэра, его 255

замов, начальников служб и заведующих отделами. Здесь имели место красочные описания пикников на халявные деньги из городского бюджета, интриг и подкупов в борьбе за власть во время выборов, вымогательств взяток у предпринимателей и простых горожан. Запал творческой энергии у Кирилла Степановича иссяк на странице 715. Автор «Троглодитов канцелярских пещер» устало потянулся, расправляя плечи после непосильного труда, и бережно сложил кипу листов в портфель, с которым всегда ходил на чиновничью службу, и который, помимо бутербродов, теперь был приятно утяжелён рукописным романом. Сияющий от сознания значимости затраченных сил, Кирилл Степанович явился в редакцию местной газеты «Свидетель», чаще называемой в народе «брехунком», или более благозвучно: «Гальюн геральд трибун». - Вот, - счастливо улыбаясь, выложил он рукопись на стол редактора. – Можете печатать по частям в течение года. Редактор, собутыльник мэра по пьянкам на браконьерской охоте, выпучил глаза при виде сочинения столь внушительного объёма. Он похлопал по ней худой волосатой рукой, покачал кудрявой головой с проплешиной на макушке, погладил длинные тараканьи усы и задумчиво наморщил узкий, с залысинами, лоб: - М – да… Однако, батенька, вы графоман… Шеф печатного органа, сплошь забитого рекламными объявлениями, наугад развернул раскрыл рукопись где-то на середине, прищурившись, пробежал глазами несколько строк под заголовком: «Мэр – краснобай». Его очки в позолоченной оправе поползли вниз, а мохнатые брови вздёрнулись кверху. - Ста,гый ма,газматик! Да как вы смеете по,гочить честных людей?! Это же сущая нелепица! Б,гед сивой 256

кобылы! Закидоны шизоф,геника! Облить г,гязью уважаемого человека?! Заби,гайте свою белибе,гду и п,говаливайте! Самое лучшее, что вы можете с этим сделать, (редактор скорчил презрительную гримасу) это выб,госить ,гукопись в мусо,гную ко,гзину! Столько белой бумаги пе,гепо,гтил… - Я отнесу книгу в прокуратуру, - сгребая листы в охапку, уныло проговорил поникший Дунец. - Да… И неп,геменно в гене,гальную, - скартавил редактор. - Я передам материалы в суд… - Да… В междуна,годный… В гаагский… Или в ст,гасбу,гский, - ехидно хихикнул редактор. - Нет… Отправлю рукопись в центральную печать… Пусть напечатают… Чтоб вся страна знала, что творится в нашем захудалом городишке… - Лучше п,гямиком в О,гганизацию Объединённых Наций… - Вы с ними заодно… Твари продажные! Ладно, про вас я тоже напишу, - заталкивая рукопись в портфель, пригрозил Кирилл Степанович. – Борзописец несчастный! Троглодит пещерный! Он хлопнул дверью и зашагал к выходу из редакции. В груди у него всё клокотало и бурлило от негодования. Ему казалось, что его роман произведёт фурор в литературном мире, станет значительным явлением в духовной жизни страны, и вдруг такой приём… - Белибердой назвал… Нелепицей… Ну, погодите, троглодиты проклятые! Я вам устрою южные ночи вдали от Сочи! – размахивая раздутым портфелем, бурчал Кирилл Степанович. – И чего я с романом в газету попёрся?! Надо было в издательство художественной литературы… Так он и сделал. Послал рукопись в издательство. 257

Через месяц он получил письмо со штемпелем издательства. Дрожащими руками Кирилл Степанович вскрыл конверт, вынул стандартный бланк с двумя небрежно написанными словами: «Очень слабо». Проходя мимо мусорных контейнеров, Кирилл Степанович задумчиво посмотрел на портфель, неприятно утяжеливший руку. Он остановился возле бака, приподнял крышку и сгоряча швырнул туда портфель вместе с рукописью. Вдруг вспомнил о бутербродах, забытых в нём, но портфель упал на самое дно, достать его, не испачкав костюм, не представлялось возможным. Сожалея о портфеле и утраченном завтраке, Кирилл Степанович зашагал в администрацию города. Он вздохнул легко и свободно, словно снял с шеи тяжёлый хомут. - Схожу сегодня на озеро… Говорят, карась хорошо клюёт, - с чувством гадливости в душе и в расстроенных чувствах пробормотал он, поднимаясь по мраморным ступеням в здание мэрии. У дверей кабинета толпились посетители. - Сегодня не принимаю, - объявил Кирилл Степанович. Через неделю его уволили за чёрствость и грубость… По жалобе некой гражданки Н. За месяц до выхода на пенсию… Такая, вот, скверная история… Последний рейс Вечером в сквере на улице Овражной две бабушки обсуждали последние новости дома № 5. И сказала Наталья Павловна: - Ить что учудил Никитенко… 258

- Этот… Как его? Федька из двадцать седьмой квартиры? Машинист который? - Он самый… Ой, Полина! Ить гладила я, а утюг забыла выключить… Побегу… Потом расскажу… Умора! Упасть – не встать! Оборжёшься… Эта поездка на Кузбасс была трудной. Да и вообще… Разве может быть лёгкой работа машиниста электровоза по вождению грузовых поездов? А в тот вечер всё началось с дежурного по депо, грубо выбросившего в окошечко маршрутный лист со словами: - Никитенко! Твоя явка на двадцать один ноль-ноль отменяется… Приказ диспетчера: поедешь на двадцать два пятнадцать… Время московское… Это там, на далёком западе ещё не спят. А здесь, в Сибири, уже полночь. В окнах пристанционных домов свет потушен. Отдыхают люди. Нежатся на мягких постельках. - Издевательство… Вторые сутки без сна… В глаза хоть спички вставляй, чтобы не смыкались, - проворчал рослый, широкоплечий парень Валерий Борцов по прозвищу Молотобоец. Он был в тёплом ватнике – «гудке» и в ондатровой шапке, из-под которой выбивался чёрный волнистый чуб. На лице Молотобойца, красном после ходьбы на морозе, сердито сверкнули серые глаза. Фёдор Никитенко взял маршрутный лист, аккуратно сложил вчетверо, сунул в нагрудный карман куртки. Поднял потрёпанную «шарманку» - портфель, раздутый от документации, гаечных ключей, отвёрток, проводов, свёртков с бутербродами и прочей походной рухляди, про которую говорят: «Всё своё ношу при себе». - Пошли, Валера… - В отдыхаловку? – подхватывая свою дорожную сумку, 259

с надеждой спросил помощник машиниста Валерий Борцов. - Ну, ты, Молотобоец, даёшь! Какая, к хренам, отдыхаловка? Через час на явку… Пойдём, перетолкаемся в брехаловке. «Отдыхаловка» - комнаты отдыха локомотивных бригад, а «брехаловкой» поездники называют небольшой вестибюль перед дверями в кабинеты предрейсового инструктажа и медосмотра. Здесь машинисты и помощники коротают время в ожидании вызова на явку, рассказывают анекдоты, обсуждают случаи поездной жизни. Чаще всего слышится: - У меня «БВ» отключило… - А меня с оборота взяли в Белово под «сборный…» Отдыхать совсем не дали… - А нас вчера пассажирами из Барабинска отправили… Ночь промучились в задней кабине… С нами ещё одна бригада в депо возвращалась… Совсем не спали… А утром уже снова ехать пришлось… - Это чё? Прибываем в Тогучин, дежурная по станции говорит: «Отцепляйся, переезжай на четвёртый под чётный…» Переехал, прицепился, оттормозился… А она опять: «Отцепляйся, переезжай обратно на третий под нечётный к своему составу». Ну, переехал, прицепился, оттормозился. А она опять: «Отцепляйся, переезжай на четвёртый под чётный». Кричу ей по рации: «Ты долго будешь меня гонять туда-сюда?» А она: «Это не я командую… Приказ диспетчера…» - Дурдом, в натуре, какой-то… - А я еду… Смотрю: на входном сигнал зелёный… Вдруг перекрывается на красный… Торможу экстренно, а он снова на зелёный… А передо мной подъём… Представляете, как мне пришлось карабкаться на гору с шеститысячной «кольцовкой»… 260

- Никитенко! – выкрикнул из-за стеклянного ограждения дежурный по депо, - поедешь со сборным… - Что?! Со сборным?! – возмутился Борцов. - Мы для того битый час протолкались, чтобы работать со сборным? - Чего разоряешься, Молотобоец? – осадил Борцова дежурный, прихлёбывая горячий кофе. - Сказано тебе со сборным, значит, поедешь, никуда не денешься… Приказ диспетчера… А не нравится – валите домой… Работа со «сборным» - муторное собирание по станциям гружёных или порожних вагонов, транспортировка в парк, где из них формируют поезда дальнего следования. Из-за низкой оплаты считается локомотивными бригадами не престижной. А потому Борцов безуспешно распалялся перед витриной дежурного, пытаясь доказать свою правоту. - Блатных на нашу явку на Кузбасс отправил… А мы, что, негры черномазые, даром должны кататься? – гремел Борцов громовым басом у стеклянной витрины, за которой на спинке кресла виднелась форменная тужурка дежурного. - Уж лучше, в натуре, домой воротиться, чем всю ночь со сборным мурыжиться… - Хватит, Валера пары разводить у пустого места, потянул Фёдор напарника за рукав ватника. – Видишь, там никого нет… Ушёл дежурный пить бразильский кофе со сливками и на твои пары болт забил… Пойдём, дружище, на инструктаж и медосмотр… Против ветра сам знаешь… Все брызги на себя самого… Старый машинист, Почётный железнодорожник Анисимов задал несколько проверочных вопросов, надел очки и раскрыл толстую папку с подшитыми в ней листами. - Прочтите последние телеграммы о крушениях поездов… Распишитесь в графе «ознакомлены с 261

обстоятельствами крушений». Прочитали, поставили подписи в журнале инструктажа, собрались идти, но Анисимов глянул на ботинки Борцова и строго спросил: - Эт-то ещё что такое? На улице мороз под сороковник жмёт, а вы в штиблетики вырядились… Где валенки? Борцов с притворной виноватостью развёл руками. - Извини, Степаныч… Не получил… На складе моего размера нет, - солгал помощник машиниста в надежде, что инструктор отстранит от поездки. Уж очень не хотелось в эту морозную ночь колготиться по станциям со «сборным». - Не финти, Молотобоец… Приказ начальника дороги гласит: «В зимнее время не допускать в поездки локомотивные бригады, не обутые в валенки» - Да… Что же делать? Нельзя приказ нарушать… усмехнулся Борцов. - Отстраняйте от поездки… Однако, помощник машиниста просчитался. Анисимов открыл шкаф, достал из него пару огромных, с протёртыми подошвами, валенок, швырнул Борцову. Держи, Молотобоец! Для таких упёртых нарушителей, как ты, специально храню. И скажи «спасибо» мне, что я не отстранил тебя от поездки… После рейса верни, не забудь… Борцову ничего не оставалось, как взять худые валенки, бросить их в раздевалке и обуть свои новые, подшитые кожей собачьи унты со стельками из мягкой овчины. - Что, не пролезло, Валера? – рассмеялся Фёдор у дверей медпункта. – Модные валеночки подбросил тебе Степаныч… Дашь сфотографироваться в них на загранпаспорт? Сонная медсестра потребовала обнажить руки до локтей. Измерила напарникам давление, поставила штамп 262

в маршрутном листе и склонила голову на книгу с измятыми страницами, намереваясь дремать и дальше. Борцов сделал слабую попытку симуляции плохого самочувствия, сославшись на головную боль. Медсестра порылась в аптечке, сунула ему таблетку цитрамона, недовольно заметила: - Вечно вы, Борцов, стонете… Как ехать в ночь, так у вас недомогание… Ступайте, Никитенко… Заберите своего хилого помощника и сделайте одолжение, прикройте за собой дверь с той стороны, а то дует… - Смотри, Валера… Ей скоро надоедят твои жалобы на слабость, она воспримет их всерьёз и направит тебя на медкомиссию в поликлинику, а там врачи постараются найти какую-нибудь болячку и спишут тебя из поездников, - предупредил машинист. Ещё больше часа они принимали электровоз. Ни одно из замечаний, записанных в бортовом журнале прибывшей локомотивной бригадой, не было устранено. Из песочных труб не сыпался песок под колёса, необходимый при подаче его на рельсы на затяжных подъёмах, чтобы машина не буксовала. Не работали тифон и рация. Не продувалась замёрзшая воздушная магистраль тормозной системы. Не горел прожектор. И что хуже всего, как свидетельствовала запись прежнего машиниста: «Во время движения от перегрузки на двигатели дважды самопроизвольно разобралась электросхема» Сонные слесари-ремонтники, переругиваясь друг с другом, долго и неохотно возились, устраняя неполадки, но время приёмки вышло, и Никитенко, подняв свою «шарманку», решительно произнёс: - Всё, Валера… Неизвестно, сколько ещё времени эти сонные лентяи будут громыхать сапогами в 263

высоковольтной камере… Машина не исправна, я её не принимаю… Пошли к дежурному… Доложим… - Давно бы так… Сдался нам этот сборный! Уж лучше домой пойдём. С ног валюсь, спать хочу… У окошка дежурного по депо Борцов, торжествуя, что поездка со «сборным» не состоится, не преминул вальяжно заметить: - Ну и машину ты нам подсунул, командир… На ней только жмуров, не торопясь, на кладбище возить… Дежурный спокойно выслушал машиниста, оставив реплику Борцова без внимания, и швырнул в окошко журнал другого электровоза. - Этот прибыл в депо без замечаний… Машина на второй канаве… Принимайте по-быстрому и вперёд! Кстати… Исправьте явку… Поедете на два сорок пять… Уже рассвело, когда они, наконец, выехали из депо. Ещё час простояли у синего маневрового светофора в ожидании отправления «резервом», то есть, без поезда. Теряя терпение, Фёдор снял трубку рации, нажал тангенту. - Диспетчер! - Слушаю… - Что не отправляешь резервом под сборный? - Туда уже ушёл электровоз, а вы переезжайте на девятый путь, поедете с грузовым на Кузбасс… - Понятно переезжать на девятый под грузовой на Кузбасс… Разрешите выполнять? - Выполняйте… - Вот и чудненько! Вот и ладненько! – похлопал себя по бокам Борцов. – А то сборная солянка! Пусть её блатные приятели дежурного кушают… Синий глазок низенького светофора-«карлика» сменился белым сигналом. 264

Переехали на девятый путь, прицепились к поезду. Опробовали тормоза. Вагонник справку принёс об исправных тормозах в поезде. Борцов сбегал в будку товарных кассиров, получил увесистую связку поездных документов и бланк предупреждений об ограничении скорости на отдельных перегонах. Сделал из него выписки для себя, чтобы напоминать машинисту в пути следования. Фёдор поднял второй пантограф. Всё готово к отправлению. Вот и ночь позади, солнце уже светит вовсю. Никитенко зевнул, устало на часы посмотрел. Ещё не работали, а уже сил нет. Это от двух подряд бессонных ночей. Но делать нечего. Взялся, как говорится, за гуж… Борцов поднял трубку рации. - Диспетчер… На девятом готовы… Отправляйте… Рация потрещала, скрипуче протарахтела: - Сейчас электричку пропустим… Борцов чертыхнулся, хлопнул трубкой по рации. - Свинья красноголовая! Клизму вперёд нас пускает… - И правильно делает… Или ты хочешь, чтобы она за нами тащилась… Выбьется из графика, диспетчер на нас вину свалит за то, что задержали её. Не забывай, у нас тяжёлый поезд… Трудно будет убежать от неё. «Клизмами» машинисты грузовых поездов презрительно называют электропоезда. Вечно они плетутся впереди или позади, мешают движению «грузовиков». Но вот рация пропищала, объявила: - Машинист на девятом пути парка «Добро»… - Слушаю, на девятом… - У вас двухчасовое время, положенное для отправления, уже просрочено… С такой явкой я вас на линию не возьму… Вы не успеете доехать до Белово… Будет 265

переработка рабочего времени… За это меня по головке не погладят… Я вышлю вам другую бригаду… Никитенко выжидающе посмотрел на помощника. - Кто-то очень домой рвался… Ну, так как? Будем ждать бригаду или исправим явку и сами поедем на Кузбасс? - Вот ещё! Домой… Жди ещё целый час, пока сменщики придут на готовенькое. Я в кабине всё протёр, прибрал, резервуары продул, песочные трубы и колёсные пары обстучал, смазочные маслёнки, инструменты получил, ленту в скоростемер заправил, выписку ограничений скоростей сделал, за документами в табельную сбегал… Езжайте, ребята! Дудки! Хуху они не хохо?! Вот им, кукиш с маслом! - показал Борцов в окно дулю. – Всю ночь даром проторчали в депо, а теперь домой? – продолжал распаляться помощник машиниста. – Нет, уж… Поедем сами…. Не спать две ночи, так знать за что. Одна ходка на Кузбасс двух «сборных» стоит… - Диспетчер! Электровоз двенадцать семьдесят один… Явку исправим… Сами поедем… Не присылайте локомотивную бригаду на девятый путь… - Вас понял, двенадцать семьдесят один. Не присылать. Зажёгся такой приятный всегда изумрудно-зелёный глазок светофора. И тотчас Борцов заученно затараторил: - Отправляемся с девятого пути парка «Добро»! Маршрут с девятого пути на первый главный приготовлен правильно. Выходной сигнал «зелёный»! Наконец-то! Никитенко нажал кнопку свистка, защёлкал рукояткой контроллера. Электровоз плавно тронулся с места. Заскрипели заиндевевшие колёса, застучали стылые автосцепки. Всё убыстряя ход, взвихряя снежную пыль, тяжёлый состав загромыхал на стрелках. 266

- Слева по поезду порядок! – выглянув в открытое окно, доложил Борцов. - Справа порядок! – ответил Никитенко, с глухим стуком закрывая окно со своей стороны, в которое врывались потоки морозного воздуха. - Завари, Валера, чай, да покрепче… - Скорость «шестьдесят»! У знака «Т» проверка тормозов, погружая в банку с водой самодельный кипятильник, предупредил машиниста помощник. - Понятно, «шестьдесят»… Выполняю… Разогнаться до положенной скорости не получилось. Впереди в междупутье шли мужчина и маленький мальчик. Из-за шума встречного поезда они не слышали тревожных гудков, отчаянно подаваемых Борцовым. - Тормози, Федя! Собьём ведь! - Ещё немного… Вдруг в последний момент, сойдут с пути, как это часто бывает… Потом оправдывайся перед инструктором за экстренное торможение. Но нет… Не намерены те двое сходить… Красная рукоятка резко на себя… Громкое шипение воздуха… Грохот автосцепок… Скольжение по рельсам колёс, намертво зажатых тормозными колодками. Возможно смещение грузов на платформах, образование «ползунов» на колёсах… Но жизнь людей дороже. Остановились в каких-нибудь двадцати шагах от них. - Вот козёл безрогий, чёрт бы его побрал, - выругался Борцов, соскальзывая руками по обледенелым поручням. – Ну, я ему сейчас покажу, как ходить по путям… Настучу по пустой башке… Таких пилюлей навешаю… - Не забывай, Валера, с этим обалдуем ребёнок, Не тронь мужика, дитё напугаешь, - приказал машинист. Встречный всё ещё грохотал слева, И Борцов 267

неслышно подошёл к мужчине, хлопнул по плечу. Тот резко обернулся, увидел позади себя громаду электровоза и с перепугу махнул под откос, зарылся носом в мягкий сугроб. Мужчина сгоряча не сообразил, что поезд стоит, забыв о мальчике, сиганул с пути. Инстинкт самосохранения сработал. - Вставай, горемыка… Считай, заново ты родился, осёл тупоголовый… Дать бы тебе по шеям… О себе не думаешь, так хоть о мальчонке не забывай… Проваливай, пока я добрый… Папаша, едрёна вошь… Иди и будь впредь умнее. Скажи «спасибо» машинисту, что не сбил тебя… И вот ещё ему, - показал Борцов на ничего не понявшего мальчика. Мужчина, белее полотна, выбрался из пушистого снега. Он не мог вымолвить ни слова, всё ещё находясь в состоянии шока. Но вот встречный прошёл, стало тихо, и только сейчас, видимо, до безалаберного родителя дошёл смысл сказанных ему напутствий. Он схватил мальчишку за руку и быстро перебежал пути на противоположную сторону, свернул на тропу в дачный посёлок. Борцов покачал ему вслед головой, пробормотал: - Ну, Федька… Ну, миллиметровщик… За спиной этогопридурка остановился… Ещё бы чуть-чуть и… Страшно подумать! Сколько таких безголовых шляются по путям! Поехали… До знака «Т» разогнаться на нужную скорость уже нет ни времени, ни места. Пробу тормозов пришлось делать на другом перегоне. В Изынском поставили под обгон электрички. Потом стояли в Тогучине, пропустили вперёд себя пассажирский и литерный. Борцов нетерпеливо жмёт тангенту рации: 268

- Дежурный станции Тогучин… Чего не едем? - Сейчас… Ещё одну электричку пропустим… Пока стояли в Тогучине, какой-то «умник» пристроился на тормозной площадке крытого вагона, решил бесплатно проехать до деревни. На самом крутяке в Изылинку он перекрыл кран между вагонами. Заскрежетали тормоза, затолкались, стукаясь, вагоны. Экстренное торможение! Поезд остановился на горе. Слева и справа пустынная степь, укрытая снежным покрывалом. Опасное дело! Не приведи Бог, отключат ток в контактной сети, перестанут качать компрессоры электровоза, из магистрали утечёт воздух, и тормоза самопроизвольно отпустятся. И всё… Беды не миновать… Покатится состав назад, и ничем уже не удержать его… Врежется хвостом в голову следом идущего поезда. Такое случалось на железных дорогах. Думал ли об этом беспечный гражданин, злостный нарушитель безопасности движения, сорвавший «стоп-кран»? Нет, конечно. Скажет, не знал… Но незнание закона не освобождает от ответственности. Да и где сыскать этого негодяя, чтобы строго спросить с него? Спрыгнул с площадки и был таков. Сидит уже у тёплой печки и наплевать ему, как выделываются машинист и его помощник, чтобы избежать возможного крушения. - Давай, Валера, топай до хвоста… Мы не знаем причину срабатывания тормозов… Может шланги разъединились, а может, вагон соскочил с рельсов… - Да уж… Знаю я причину… Тварь какая-то доехала… _ ворчит Борцов, надевая «гудок» и шапку. Вот когда пригодились ему собачьи унты! – Ну, я пошёл, Федя… Инструкция есть инструкция! До хвоста так до хвоста! Промнусь три километра в оба конца по морозцу. Через сорок минут он вернулся взмыленный и потный, закуржанный как снеговик. По второму пути он идти не 269

мог, мешали беспрерывно идущие встречные поезда, и Борцов почти всю дорогу от электровоза до хвостового вагона лез по заснеженной обочине. Помощник со злом швырнул молоток на поёлы. - Как я и думал, какой-то урод, а проще говоря – чудак на букву «Мэ», перекрыл кран в середине состава… Задний вагон в порядке, на рельсах и со знаком ограждения, воздушный рукав подвёрнут, тормоза сработали и отпустили… По поезду порядок… Можно отправляться… Легко сказать: отправляться! Но как взять с места на таком подъёме тяжёлый состав? От большой нагрузки можно пережечь контактный провод, перепилить рельсы буксующими колёсами… Вот для чего в такую критическую минуту нужен песок, и он обильно сыпется на рельсы, и это спасает дело. Медленно, со скрипом, состав втягивается на гору. Стрелка амперметра зашкаливает, в то время как напряжение на вольтметре ниже нормы. «БэВэ» - быстродействующий выключатель в любую секунду может отключить электродвигатели, защищая их от опасного перегрева. И тогда всё… Крантец! Не выбраться на подъём без помощи другого электровоза. У Фёдора спина мокрая от пота, капельки его дрожат на лбу. Со стороны посмотреть, так не электровоз, взвизгивая колёсами, надрывается от натуги, а сам машинист тащит непосильный воз. А рация уже гремит рассерженным голосом дежурного по отделению дороги: - Машинист нечётного на входном Изылинка… Ты что тянешься, как дохлая лошадь? Собрал за собой целую свадьбу из поездов! Поторопись! За тобой два пассажирских!Фёдору ответить некогда. Рукояткой контроллера он до и дело щёлкает по зубчикам, выбирая нужную позицию. Раз плюнуть в такой мороз порвать 270

автосцепки резкими рывками или сильным потягом. В высоковольтной камере грохочут массивные контакторы. Визжат на рельсах колёса. Шипит воздух, подсыпая под них песок. Только это и спасает сейчас от пробуксовки. «Молодец, Молотобоец! Надёжный помощник… - Хорошо отрегулировал подачу песка», - с благодарностью успевает подумать о Борцове Фёдор, а тот хватает трубку, чтобы ответить дежурному по отделению, но вместо этого отключает рацию и с раздражением бросает: - Да пошёл ты… Свинья красноголовая… Сидишь там в роскошном кабинете, кофеёк попиваешь… Сюда бы тебя! Борцов становится рядом, сочувственно поглядывает на машиниста. - Тебе чего, Валера? – сосредоточив всё внимание на амперметре, быстро спрашивает Фёдор. - Да так… Переживаю… Не одному же тебе страдать, то ли серьёзно, то ли шутя, отвечает Борцов. Но Фёдор остался безразличным к его словам. - Ну, давай, давай, родной… Не подведи… Немного осталось… Ещё каких-нибудь два-три пикетных столбика проехать, - смахивая пот со лба и не отрывая взгляда от приборов, говорит взмыленный машинист. – Нельзя нам здесь останавливаться… Пассажиры за нами… А те в уютных купе и не подозревают, каково приходится сейчас Фёдору Никитенко и его помощнику. Глядят в окна, за которыми заснеженные поля, перелески. Отчего, почему остановился их поезд среди этого белого безмолвия, невдомёк им. «Наверно, так надо», - думают они. Электровоз, как огромное умное животное, словно внимая уговорам своего властителя-машиниста, послушно вытаскивает состав на вершину горы, уверенно начинает набирать ход. 271

Был у Никитенко другой вариант без риска порвать поезд, разодрать электровоз на две половинки, вывести из строя двигатели непомерной перегрузкой, пережечь контактный провод, перепилить буксовкой рельсы. Для этого требовалось закрепить железными башмаками электровоз и вагоны, чтобы не укатиться назад, вызвать в помощь локомотив. Кто-то сзади отцепится, подъедет в хвост. Двойной тягой легче вытолкнуть на гору тяжёлый состав. На всё уйдёт минимум час. А в пассажирских поездах, в электричке томятся ожиданием отправления беспокойные люди. По возвращении в депо неминуемо потребуют объяснения за сбой в движении, всех собак навешают на машиниста, который всегда не прав. «Человеческий фактор!», - принято сейчас говорить. Последуют направления на экзамены, которые, если пожелает начальство, сдашь успешно, а нет – засыпят каверзными вопросами и переведут слесаремремонтником. Обо всём этом успевает подумать машинист, из последних сил вцепившийся левой рукой в рукоятку контроллера, а правой беспрестанно нажимая на ручку подачи песка. Пронизывающий морозный ветер через открытое окно смахивает со лба блестящие капли пота. Но вот трудный подъём позади, веселее защёлкала на зубчиках рукоятка контроллера. И машинист, и помощник одновременно захлопнули окна каждый со свой стороны, облегчённо перевели дух, А время шло. И несколько раз Фёдор стирал резинкой цифры на маршрутном листе, исправляя время явки, отбирая у себя честно отработанные часы рабочего времени, протерев в одном месте бумагу чуть ли не до дыр. - Завари, Валера, чайку и покрепче… И давай перекусим. Тут моя заботливая супруженция в шарманку пироги с капустой положила… Вот ещё грудинка копчёная, 272

сыр, масло, - выкладывая из портфеля продукты, сказал Фёдор. - Хорошая у тебя жена, Федя… Красивая… Не то, что у некоторых… - Ну, тебе-то не стоит на свою обижаться… Тоже симпатичная бабёнка, - усаживаясь опять в кресло, проговорил Фёдор. В душе подумал: «Конечно, на такой, как твоя Настя, я бы не женился… Рыжеволосая толстушкапростушка, хохотушка в веснушках…» Прихлёбывая горячий чай, вслух сказал: - У меня только двое короедов, а твоя четверых родила. - Пятым ходит, - не без гордости произнёс Борцов. - Ну, вот, видишь, молодец она у тебя… А ты: «Не то, что у некоторых…» - Да я не о своей… Не в красоте, ведь, дело… Лишь бы человек хороший был… Вон, умер машинист Никипелов в кабине электровоза. Так жена даже хоронить его отказалась… «Он всё время в депо, в поездках был, дома его не видела… Придёт, отдаст аванс или получку, и опять нет его сутками… И так всю жизнь… Вот и пусть депо его хоронит…» - сказала она. Стерва, а не баба… - Да, прекрасный был человек Никипелов. Я с ним помощником ездил. Спокойный, добрый, отзывчивый был… Замечательный наставник молодёжи умер… Всё для семьи, для людей старался… Отойди от окна… Встречный с думпкарами несётся… Щебнем гружёный… Борцов, разморенный жарой от электропечки и одолевавшим его сном, нехотя поднялся, удерживая в одной руке кружку с чаем, в другой бутерброд с колбасой. Не успел отойти и его неторопливость, быть может, спасла ему жизнь. Булыжник величиною с кулак сорвался с груды камней, горой насыпанных в кузове думпкара, и словно 273

снаряд вышиб лобовое стекло, с глухим, но ощутимым стуком врезался в дощатую дверь и застрял в ней. Морозный воздух вихрем ворвался в кабину. - Одевайся скорее, пока уши не отмёрзли! – прокричал Фёдор, перекрывая свист леденящего ветра и спешно срывая с вешалки ватную куртку. Нахлобучил шапку, надел шерстяные рукавицы. Глянул на Борцова, головой покачал: - Да, Валера… Если бы раньше встал и отошёл от своего кресла, как раз в лоб бы тебе прилетел проклятый каменюка… Повезло тебе, Молотобоец… - У нас на флоте говорили: не спеши выполнить приказ, будет команда «отставить!» - смеясь, ответил Борцов, довольный, что беда миновала его… - Этот камень ерунда… Кстати, он и в тебя мог прилететь… А вот однажды, когда я и машинист Тарасов ехали в Барабинск, на встречной платформе балка автокрана вывалилась… Плохо её закрепили… Как шарахнет по кабине! Вот это был ударчик, скажу я тебе… Успели пригнуться, а то бы… Борцов не договорил. Никитенко схватил трубку рации, нажал кнопку вызова: - Алло, диспетчер! Электровоз двенадцать семьдесят один по прибытии в Белово дальше ходом не пойдёт… Выбито лобовое стекло… - Понятно, дальше не пойдёт… Прибывайте, отцепляйтесь, езжайте в депо… В комнатах отдыха для локомотивных бригад, наскоро раздевшись, они упали в кровати, застеленные влажными, ещё не просохшими после стирки, простынями. Пришли четверо: два машиниста со своими помощниками. Тихонько уселись за стол, достали игральные карты. Извиняясь, вежливо осведомились: - Ничего, парни, если мы немного поиграем? Мы потихому… Не помешаем вам спать? 274

- Да нет, не помешаете… Играйте… Нам сейчас хоть из пушки стреляйте, не проснёмся… Две ночи не спали… - Спасибо, парни… Игроки молча роздали карты, стараясь не шуметь. Борцов откинулся на подушке, прикрыл лицо полотенцем и почти тотчас по-богатырски захрапел так, что, казалось, задрожали стены. Полотенце вздувалось от его могучего дыхания. Заядлые картёжники переглянулись, и не в силах терпеть храпуна, собрали карты и удалились. Фёдор, привыкший к храпу напарника, и готовый провалиться в глубокий сон, улёгся поудобнее, но в дверь раздался громкий стук, бесцеремонно вошла дежурная и безразличным голосом объявила: - Никитенко, вставайте! Поехали с оборота! - Как? Мы две ночи подряд без сна! – с трудом продирая глаза, пробормотал Фёдор. - Ничего не знаю… Приказ локомотивного диспетчера… Бригад нету… Некому ехать с чётными поездами… Вставайте… Мне нужно постели заправить… Разбудить Борцова-Молотобойца стоило трудов. Недюжинной силы и большого роста парняга, бывший электрик с ракетного крейсера «Варяг», так разоспался, что, оправдывая своё прозвище тяжело, с надрывом храпел, раскинув огромные ручищи и, казалось, никакая сила не в состоянии поднять его огромное тело. - Валера, подъём! – тряс его Никитенко. – С оборота гонят нас… Вставай, Валера… На явку опоздаем… - А? Что? Какой оборот? Ты шутишь, Федя? Никуда не поеду… Отстань, я спать хочу, - перевернувшись на другой бок и подкладывая ладонь под небритую щёку, отмахнулся Борцов. Он продолжал храпеть, пока Фёдор не полил на него холодной водой из гранёного графина. 275

Борцов сел в кровати, панцирная стальная сетка провисла под ним чуть не до пола. Медленно напяливая на себя тельняшку, он смешивал в словесном дерьме всех «красноголовых» - так локомотивщики зовут управленцев, начальников станций, диспетчеров и прочих железнодорожных начальников, головы которых в прежние времена увенчивали фуражки с малиновым верхом. Бросив напоследок самое «незлобивое» пожелание: «чтоб они там все издохли!», Борцов взял полотенце и, шаркая ногами в стоптанных тапочках, вяло поплёлся в умывальник. В обшарпанном туалете Борцов вдруг захохотал, хватаясь за живот. Сонливость мигом слетела с него. - Ты чего ржёшь, как породистый жеребец при виде кобылы? – кинул на него удивлённый взгляд Фёдор, промывая глаза и примачивая волосы, чтобы отойти от прерванного сна. В висках стучало, ныли руки и ноги. - А ты глянь, что здесь написано, - не переставая гоготать, ответил Борцов. Стена туалета, прежде исписанная непотребной похабщиной, белела свежей известью. И на ней большими печатными буквами чёрной сажей какой-то доморощенный шутник-самоучка метровым столбцом начертал: «Внимание! Стены не марать! Писать кратко, по существу, о самом наболевшем!» Фёдор засмеялся, чувствуя, как после умывания улетучивается сон. - А, ну тебя, Молотобоец, - сотрясаясь от смеха, махнул он рукой. – Страна ждёт героев, но получает дураков… На улице их встретил продувающий насквозь ветер. Им достался всё тот же злополучный «1271», но теперь, в обратную сторону, они ехали другой кабиной. - Моли Бога, чтобы и здесь стёкла нам не выбили, 276

сказал Фёдор. – И включай поскорее электрогрелки. Настала ночь… Третья, которую они не спали. Обратно вели «кольцовку» - состав из шестидесяти пяти полувагонов, гружёных углем. Валерий, чтобы не заснуть, негромко напевал «Прощайте, скалистые горы», не забывая при этом напоминать машинисту о сигналах светофора и ограничениях скорости на перегонах. - По приезду идём на выходной, - напомнил Фёдор, заглянув в записную книжку с перечнем всех проведённых им за рабочую неделю поездов. - На выходные, - поправил его Борцов. - Не получается… Сорок восемь часов отстегнут от прибытия до явки… Если прибудем к обеду, то получится пол дня завтра ни туда, ни сюда, пол дня в день явки ни туда, ни сюда… Один полный день посредине… Вот и получается один нормальный выходной… - Отоспимся, сходим на Обское море на подлёдный лов? Говорят, судак хорошо берёт… Бутылёк для сугреву прихватим… Отдохнём на природе… - А что? Давай… У меня блёсны новые… Испробуем… А удочки я так и не успел снарядить… Леска есть новая, да не умею разматывать… Боюсь узелков запутать… Ты рыбак с опытом… У тебя это ловчее получается… - Тогда я зайду к тебе за блёснами, как домой воротимся… Сам удочки приготовлю… Завтра с утреца и рванём. Палатку и ледобур не забудь… А бутылец и закусон я прихвачу… Настя такое сальцо засолила! С чесночком, красным перчиком посыпанное… Отведаешь… Эх, скорее бы приехать! – потёр ладони Борцов. Диспетчер помнил, что бригада без отдыха, взята с оборота и гнал поезд безостановочно только на «зелёный». - Ну, вот, прибыли в такую рань, - устало потянулся 277

Борцов. – А ты говорил в обед приедем… Ещё и пяти утра нет… На первую электричку в аккурат успеем… - Тем лучше… Жёнушку свою застану тёпленькую и под бочок к ней завалюсь… Воскресенье сегодня… На работу ей не идти. Поваляемся, - записывая в журнал замечания, сказал Фёдор. – Сынишка и дочура на каникулах у тёщи в деревне парное молочко попивают… Машинист снял скоростемерную ленту, просмотрел: - Слава Богу, без нарушений скатались… Каторжная наша работа… Другой раз говорю сам себе: «Всё, баста, не могу больше… Не поеду…» Дома почти не бываю… С женой часто только на пороге квартиры встречаемся. Я с поездки. Она на завод… Я в рейс, она с работы… Но втянулся уже за столько лет… Привык, что ли… А порой думаю: «Будет же когда-нибудь и последний рейс…» - А у меня не так, что ли? Настя всё время удивляется: «Что, опять поехал? Но ведь ты только что вернулся из поездки! Что там у вас за график такой?» Бесполезно ей объяснять, что нет у нас никакого графика, что мы катаемся через шестнадцать часов от прибытия до явки… Но моя-то с ребятишками всё время дома… Меня дожидается… А последний рейс будет у нас тобой, Федя. Как у Никипелова… Светлая ему память… - Ну, ты даёшь, Валера… Рановато нам с тобой о таком конце думать… Последний рейс должен быть праздничным. У окошка нарядчицы, записывающей бригады на явку, им встретился машинист-инструктор Куликов, известный в депо по прозвищу «Хамло». «Обласкал… Отблагодарил» за трудный рейс… В развязной, грубой форме Куликов спросил: - Никитенко! Ну, сколько ты болтов порастерял? - Каких ещё болтов? – опешил Фёдор. - Обыкновенных… Электровозных… 278

- Ничего я не растерял… - Ну-ну… - строго заметил «Хамло». Так, плюнул в душу, мимоходом, чтобы показать кто он такой… В туманной морозной дымке сновали расплывчатые фигурки первых пешеходов, спешащих на работу. Поскрипывая притоптанным снежком на дорожках сквера, они торопливо подходили к дому номер пять на улице Овражной. - Заходи, Валера… - Да неудобно как-то… Твоя ещё спит… Свет не горит в окнах вашей квартиры… Вынеси блёсны. Я здесь подожду… - Неудобно на потолке спать… Одеяло падает… Не сидеть же тебе в сквере на лавочке в такую стужу… Зайди хоть на пол часика… Чайку горячего выпьем… Или чего покрепче? А, Валера? - Ладно, уговорил… Зайду на минутку. Только давай по-тихому, чтобы не разбудить твою жену. Возьму блёсны и всё… Спать хочу так, что с ног падаю… Они поднялись на третий этаж. Фёдор приложил палец к губам. Валерий кивнул. Фёдор вставил ключ в замочную скважину, бесшумно повернул. Осторожно открыл дверь, махнул Валерию, приглашая войти. Включил в прихожей свет. В глаза бросились чужие зимние ботинки, остроносые, с длинными шнурками. На полке встроенного шкафа с незнакомой норковой шапки свешивался клетчатый шарф. - Не понял, - недоумённо буркнул Фёдор, сбрасывая свои унты, и чувствуя, как горячая волна прилила к голове. За прикрытой в спальню дверью послышались шевеления, мужской говор и тревожный шёпот жены. «Не может быть!» -подумал он. И другая мысль обожгла: «Может, Федя… Ещё как быть может!» Он рывком распахнул дверь спальни. Жена 279

лихорадочно набрасывала на себя халат. Неизвестный мужчина непослушными руками пытался надеть брюки, но это ему никак не удавалось. Он не попадал ногой в штанину, вывернутую наизнанку. У Фёдора перехватило дыхание, застучало в груди, в висках, обдало жаром, пелена застлала глаза. «У жены любовник! Не может быть! Но это так… Факт неоспоримый… Вот этот чернявый, с широкой волосатой грудью крепыш с тугими бицепсами обнимал, целовал его Татьяну, делал с ней всё, что хотел. И она отдавалась ему со всей страстью неутомимой любовницы, с какой никогда не отдавалась ему, Фёдору». Да, надо признать, она никогда не любила его. В минуты ссор презрительно называла квёлым чмориком с воробьиной грудью и тонкой шейкой, неудачником, не обогатившим её дорогими нарядами, курортами, импортной мебелью. «Даже машины и той у нас нет, выговаривала ему Татьяна. - Ох, дура я, что вышла за тебя замуж… Ты не в состоянии нормально обеспечить семью!» Но проходили дни, всё будто забывалось И хотя Фёдор чувствовал отчуждённость жены, старался не обострять отношений, прощая ей нервные срывы. Татьяна хлопотала по хозяйству, варила обеды, стирала, стряпала, убирала в комнатах. В её поведении не заметно было других перемен, кроме частых прихорашиваний у зеркала и модных причёсок. Фёдор не обращал на это внимания. Женщина ведь! Ей всегда хочется выглядеть красивой и привлекательной. Только для кого? Вот вопрос? - Вечно ты какой-то заморенный, измождённый, словно таракан после дихлофоса, - выговаривала она ему. – Толку от тебя, как от мужика, никакого… - Но я же работаю, - оправдывался Фёдор. - Если бы ты не работал, то нафик ты бы мне вообще 280

сдался… Ох, дура я, дура, - качала головой Татьяна. Говорили мне люди, да я не послушала… Муж должен обеспечивать семью, а я по твоей милости вынуждена вкалывать на заводе… Живём, как нищие… - Не любишь ты меня, от того сама несчастна и мне жизнь отравляешь… Любовь ведь должна быть между нами. Татьяна презрительно хмыкала в ответ. - Какая любовь? Он ещё о какой-то любви говорит… Фу, противно… Разве есть она, любовь? Все эти высказывания жены роем в одну секунду пронеслись в голове Фёдора. Она не любила его… Это так… В этом он теперь воочию убедился, хотя и раньше замечал открытое к себе презрение, недовольство его работой и не особенно значительной зарплатой. И вот почти голые любовники молча сидят рядом, застигнутые врасплох из-за своей беспечности, тискают пальцы, закрывают ладонями лица. - Что с ними делать, Валера? –прохрипел Фёдор. – Сбросить с балкона? Утопить гадин в ванне или засунуть мордами в унитаз? Может, просто-напросто удушить? Борцов, возмущённый не менее Фёдора, потряс пудовыми кулаками. Ему не легко было сдержать себя, чтобы не опустить их на голову любовника. - И ни то, и ни другое, Федя… Не хватало ещё из-за дерьма срок мотать, в тюряге париться… - Что предлагаешь? - побелевшими от отчаяния губами, спросил Фёдор. Он чувствовал, ощущал и видел себя словно со стороны. Вроде он, и вроде не он. Никак не верилось в происходящее, в увиденное… Неужели это всё с ним? Татьяна, всхлипывая, что-то шептала, слов было не разобрать, кроме «ох, что я наделала…» 281

Борцов, тем временем, заглянул под ванну. Из хозяйского опыта знал, что там часто хранятся лаки, краски. - Есть! Нашёл! – торжествующе воскликнул он, извлекая из-под ванны банку с зелёной краской. К весне припас её Фёдор, заборчик на даче намеревался покрасить. Борцов достал из кармана складной нож, вскрыл банки. - А, ну, давай их сюда! – громыхнул Молотобоец своим громким басом, входя в спальню, где тотчас стало тесно от его массивной фигуры. - Жить хочешь, дон Жуан из сквера дома номер пять? – за волосы приподняв неудачного любовника, гаркнул Борцов. – Иди, иди сюда, милый… Только рыпнись! Надолго запомнишь, как по чужим хатам шастать… Что-о?! Упираешься?! Кусаться?! Да я тебя! Послышался сдавленный крик. Любовник, так и не сумевший надеть штаны, заойкал, послушно ведомый пятернёй Борцова, сдавившей ему ухо, прошагал в ванную. - Становись на четыре мосла! – приказал Борцов. Любовник замешкался, но сильная рука осадила его, склонила до кафельного пола. На голову, на обнажённое тело несчастного ловеласа обильно полилась из банки зелёная краска. - Сиди здесь, а то зашибу! У, падло! – пнул его под зад Борцов и вернулся в спальню, взял подушку, разодрал наволочку и обсыпал плачущего мужчину перьями. -Ха-ха-ха! – как там, в туалете беловской «отдыхаловки», заржал Борцов. – То ли индюк, то ли петух получился… Больше на попугая похож… - Ты не против, Федя, если такую меру наказания применим к твоей неблаговерной супруге? Я так понимаю: к теперь уже бывшей… 282

Фёдор ещё не пришёл в себя, не осознал до конца случившееся с ним. В глубине души понимал, что всё разом рухнуло. Он равнодушно, глотая спазмы в горле, выдавил: - Там… В нише, ещё банка синей есть и лак и олифа… Словно после удара по голове, он вдруг очнулся, со злобой и ненавистью, всё больше распаляясь, выдохнул: - Ах, ты, дрянь! Я там… на железке, уродуюсь, как папа Карло, а ты… Пирожки она собрала мне в дорогу… Да подавилась бы ты ими! А ну, выходи, паскуда! Татьяна завизжала, когда Фёдор сорвал с неё халат. Под ним ничего не было. Фёдор за волосы потащил упиравшуюся жену в ванную. - Прошу, мадам, в наш косметический салон «Маски шоу»! – саркастически проговорил Борцов. Сгрёб скулящую жертву в охапку и вылил ей на голову, на обнажённое тело всю банку синей краски. Разодрал другую подушку и вывалял похотливую сластолюбку в пуху и перьях. Обоих любовников обули, одели в пальто, предварительно засунув в рукава по длинной палке от швабры и смётки. Застегнули пальто на все пуговицы, облили дополнительно лаком и олифой, обсыпали перьями, пухом, проволокли вниз по ступеням и вытолкали из подъезда на улицу. Уже рассвело, и прохожие угорали со смеху, глядя на стоящие у дома номер пять странные пугала с широко раскинутыми руками, облитые краской с прилипшими к ней пухом и перьями. Многие сочли это маскарадом. А в квартире двадцать семь Фёдор Никитенко наскоро собирал вещи и документы. - Пусть она уходит, Федя, а ты оставайся… Твоя же хата… Тебе депо квартиру выделило… - Нет, Валера… Детям нужна мать… А квартиру я отнимать у них не стану… Делаем ноги отсюда, пока 283

полиция нас не накрыла… Вот тебе и последний рейс, Валера… Не долго ждать пришлось… Всё… Писец! На другой день один из лучших машинистов Фёдор Никитенко, к удивлению многих, уволился из депо. Он взял билет на поезд и куда-то уехал. Борцова часто спрашивали об этом, но и он ничего не знал. Через месяц или два Татьяна получила денежный перевод на содержание детей. В обратном адресе значился Салехард. Эту скверную историю по сей день обсуждают жильцы дома номер пять в сквере на улице Овражной. Боцман Кузька Пасмурно… Накрапывает дождь… Под раскрытым зонтом и с книгой в руках на лавочке сквера у дома номер пять, что на улице Овражной, сидит пожилая женщина в очках. К ней подходит соседка столь же почтенного возраста с газетой в одной руке и с собачьим поводком в другой. Вислоухий рыжий пёс, явно беспородный, которых чаще шутливо называют двориманами и двор-терьерами, носился кругами, «метил», принюхиваясь, кусты, клумбы и лавочки. - Гуляй, Кузька… Гуляй, - подбадривая собаку, женщина присаживается рядом. - Что читаешь, Полина Михайловна? - Любимого Чехова… Кстати, как раз про даму с собачкой… А ты, Наталья, никак на старости лет псиной обзавелась? - закрывая книгу, спросила Полина. - Приходится… Ить, Костя, внук мой старший, в отпуск с Камчатки прикатил. И не один… - Женился? Молодуху привёз? - Если бы… Говорит, некогда ему жениться… Всё в море да в море… Не спешит меня прабабушкой сделать. 284

- Так с кем же тогда прикатил? - А вон… С Кузькой… - С этой дворняжкой? Что у нас здесь своих бродячих псов мало, чтобы в сквере клумбы метить? - Я так и сказала ему… - Ну, а он? Зачем непородистую собаку приволок с Камчатки? Деньги за её перелёт платил и немалые… - Жалко, говорит… В море может волной смыть Кузьку за борт. Кузька этот настоящий герой. Костя и газету мне дал, где про него написано… - Про Костю? - Нет… Про Кузьку… Наталья Павловна развернула газету, бережно разгладила на коленях. С теплотой в голосе сказала: -Иной человек жизнь проживёт, а про него нигде ни единой строчки, кроме как на памятнике или на деревянном кресте… Родился в таком-то году… Умер такого-то числа… Как будто и не жил вовсе. Был и нет его… А тут про собаку… Читай вслух, Полина, а то ить я плохо видеть стала… На очки всё денег не хватает… И Полина Михайловна начала читать без особого воодушевления, скорее из любопытства, но всё более оживлённо произнося слова, изредка бросая взгляды на бегающего неподалеку пса. Вот этот рассказ в доподлинном виде, напечатанный в многотиражной газете «Звезда рыбака» под заголовком «Боцман Кузька». «Мы ловили минтай у западного побережья Камчатки. Большие и малые рыболовные суда, скопившиеся в этой части Охотского моря, напоминали город, когда с наступлением ночи на них вспыхивали бесчисленные огни. Но удивительнее всего слышать в море собачий лай. 285

Раздастся где-то в непроглядной темноте приглушённое далью тявканье, и тотчас откликнется на него другой четвероногий «моряк». А там, слышишь, и целый хор корабельных дворняжек и прочей беспородной братии на разные голоса нарушает тишину холодной мглы. В один из таких поздних вечеров наш сейнер «Нерпа», с трюмом, набитым минтаем, тяжело раскачивался вблизи плавучей рыбообрабатывающей базы. В ожидании сдачи улова моряки собрались на корме, довольные передышкой в работе. Неторопливо курили, обмениваясь впечатлениями прошедшего дня. Неожиданно рядом и вроде бы совсем беспричинно сиплым баском залаял вислоухий пёс. Лохматый, рыжий, с куцым хвостом и с виду неуклюжий, он уверенно стоял на куче сваленных у борта канатов, несмотря на сильную качку. Опершись передними лапами о леер, лениво гавкал куда-то в темень. - Цыц, глупая псина! Надоел своим тявканьем, гаркнул рыжебородый боцман Кузьма Рыжов. Пыхнул трубкой и презрительно добавил: - Дурнее нашего пса на всём рыбацком флоте не сыщешь. Даром только борщи трескает. Вот у нас на китобойце собака была! Чуяла, куда кашалот занырнул. Станет, не поверите, возле гарпунёра и лает в ту сторону, где кит должен показаться из воды. Смыло беднягу волной во время шторма. - Ну и заливать, ты, боцман… Кита чуял… - Да чтоб мне якорем подавиться, если вру, недовольно проворчал старый рыбак и покосился на продолжающего лаять пса. - А этот пустобрех все бока возле камбуза отлежал. - Тебе, что костей, которыми его угощает кок, жалко? – спросил подошедший моторист Костя Завьялов. 286

- Лентяй… Ест да спит… А ночью лает, - ворчал боцман. - Ты, Кузьма, хочешь, чтобы наш пёс тоже концы на швартовке таскал да палубу драил? – вступился за собаку Костя. И похлопал себя по голенищу сапога. - Кузька! Ко мне! Радостно виляя остатком хвоста, перебитого в шторм хлопнувшей железной дверью, пёс подбежал к мотористу, ткнулся мордой в замасленную робу. - Помолчи, Кузька. Видишь, твой тёзка не в настроении, - погладил Костя собаку, доверчиво улёгшуюся у его ног. – наверно, боцман опять нагоняй от старпома получил за грязь на палубе, вот и нашёл крайнего на ком оторваться. - Ну, знаешь! Твоя собака гадит где попало, а я со шлангом бегай за ней и смывай… Так, да? Ну, погодите, друзья-неразлучники… – вспылил Кузьма Рыжов и пригрозил, что спишет собаку на берег в ближайшем порту. Бросив сердитый взгляд на безмятежно лежащего пса, боцман ушёл, сопровождаемый дружным смехом рыбаков. Неизвестно, была ли в этой угрозе доля правды, но в следующую минуту динамик оповестил о подходе к плавбазе. Мы заспешили на рабочие места, а пёс Кузька побежал вслед за нами, ловко спускаясь или, наоборот, прыжками взбегая по ступеням трапа. Он вертелся среди нас, небрежно принюхиваясь к разбросанной рыбе, забавляясь, трогал её лапой. Или стремительно заскочив на шлюпочную палубу, облаивал с высоты моряков плавбазы. За путину мы так привыкли к Кузьке, что теперь не представляли себя без этой неказистой, смешной собаки. Принёс её на «Нерпу» Костя Завьялов. Как-то, возвращаясь из города, нашёл он крутолобого, толстенького щенка, жалобно скулившего в бочке, 287

раскатываемой прибоем у самой кромки Авачинской бухты. - Ни дна вам, ни покрышки, уроды! – помянул моторист недобрым словом тех, кто сыграл со щенком злую шутку. Не раздумывая, он взял щенка и принёс на сейнер. Поднимаясь по трапу, моторист прикрыл его полой куртки, но проскользнуть незаметно на судно мимо вахтенного матроса, однако, не удалось. - Не положено, - загородил дорогу матрос. – Боцман не разрешает держать собак на судне. Даст мне нагоняй. - Я спрячу его… Через пару дней в море выйдем, а там… Пока Костя препирался с вахтенным, подошёл второй помощник капитана штурман Агеев. - Это ещё что за рыжий экземпляр? – с напускной строгостью спросил штурман, щеголеватый парень в кожаной «канадке» и модно пошитой морской фуражке«миче». Не удержался, потрепал пёсика за висячие уши. - Ишь, рыжий какой! Прямо вылитый наш боцман. Лохматый, как медвежонок. Породистый? - С родословной. Кавказская овчарка, - не моргнув глазом, ответил Костя. - Оно и видно – умный, лобастенький. А звать как? - Кузька! – выпалил моторист первое пришедшее на ум имя боцмана, за что позже ругал себя. - Добро, Завьялов, я и вахтенный ничего не видели… – Но ты же знаешь, что собака на судне – боцману соль на рану. Не потерпит Рыжов такого безобразия. Разбирайся с ним потом сам. - Выйдем в море, боцману не до собаки будет… - сказал Костя, а сам боком-боком, и в машинное отделение. Там, в укромном уголке за дизелем моторист поставил на бок ящик из-под запчастей, бросил в него старый ватник и уложил на него щенка. 288

Конечно, в этом грохочущем, задымленном отсеке было далеко до комфорта, но всё же лучше, чем в дырявой бочке, пропахшей тухлой рыбой. Поёрзав по резко пахнущим соляром поёлам, щенок мало-помалу обвыкся с непривычной обстановкой. А когда Костя напоил его сгущенным молоком, то и вовсе успокоился, согретый теплом дизеля и рук моториста. Сменившись с вахты, Завьялов вынес щенка наверх, где к маленькому найдёнышу сразу потянулось много сильных и добрых рук. - Какой хорошенький! Какой рыженький! Какой лохматенький! Ну, чисто наш боцман Рыжов! – восклицали моряки, стараясь потрепать пёсика за уши. Протягивали ему колбасу, сыр или кусочек варёного мяса, специально выловленного из своей тарелки с борщом. - Как ты назвал его, Костя? - Кузя… Кузьма… Потому, что… Дружный хохот не дал ему договорить. - Да ты, что, спятил? Боцман убьёт тебя, как узнает… - Да я же не специально… Так получилось, оправдывался Костя. – Штурман спросил, ну я и ляпнул… Назову его по-другому… Будет Дружок… Или Шарик… - Не-е… Имя Кузя ему в самый раз подходит… Да, ладно… Не дрейфь… Как-нибудь прорвёмся… Верно, Кузя? Не дадим тебя в обиду… Всей командой грудью встанем на твою защиту, - смеялись моряки. – Ух, он, этот страшный боцман! Мы ещё покажем ему, как вырастем… Да, Кузька? Смех и шутки сопровождали щенка, пока он с видимым удовольствием поглощал вкусные подношения. И стал Кузька на «Нерпе» полноправным членом экипажа. На стоянках вертелся возле вахтенного, лаял на чужих, охранял судно, а в море веселил нас своими проделками. Правда, не всегда безобидными. У второго 289

помощника капитана, штурмана Агеева изодрал в клочья книгу, оставленную в каюте на диване. Изгрыз новенький ботинок старшего механика. А у самого Кости распотрошил чемодан, превратил в мочало заграничный галстук, который Костя повязывал в день прихода с моря. Немало повидал Кузька, прежде чем стал заправским «мореходом». Рыбачил вместе с нами в Беринговом, в Охотском и Японском морях, побывал на Чукотке, на Курилах, на Командорах, на Сахалине, В Анадыре и Петропавловске-Камчатском, в Магадане и Владивостоке. Перед отходом в нынешнюю путину Костя Завьялов чуть было не остался на берегу из-за своего питомца. Мы уже поднимали трап, когда на пирс прибежали запыхавшийся моторист и высунувший язык Кузька. Как узнали позже, сманили незлобивого пса моряки стоявшего неподалеку соседнего водоналивного танкера. Костя, понятно, догадался по их ухмылкам, что они её увели, но обшарил весь танкер, а Кузька как в воду канул. - Зря стараешься… Больно нужна нам твоя шавка, посмеивались моряки водолея. Но Костя тоже не из тех, кого за здорово живёшь вокруг пальца обведёшь. Поговорка моряков: «Костя плавал, Костя знает, Костю нечего учить» - это как раз про таких, как он. Принялся насвистывать и звать: - Кузя, Кузя, Кузя! Пёс и заскулил жалобно в прачечной… в огромном барабане стиральной машиной машины, куда запрятали его незадачливые похитители. Выбрали самый подходящий момент, знали, что сейнер вот-вот отдаст швартовы и некогда будет морякам «Нерпы» искать собаку. - Эх, вы, водовозы… Без воды и ни туды, и ни сюды! – забирая пса, высмеял их Костя. – Своего заведите… Выговор от старпома за опоздание на судно он тогда 290

получил, но этим дело не кончилось. Главные неприятности начались у Кости с боцманом. А всё из-за собачьей клички. Костя пытался называть его Полканом, Бобиком, Мухтаром, даже Джульбарсом, но прозвище Кузька прочно прилепилось к нему. Вообще-то, Кузькой рыбаки называли его реже. Чаще за огненно-рыжую шерсть, схожую с бородой и шевелюрой боцмана, звали Рыжиком, Рыжим, даже Рыжовым. Иные считали, что самое подходящее имя морской собаке – Боцман. Кто-нибудь, порой, спрашивал с серьёзным выражением давно не бритого лица: - Рыжего Кузьму не видел? На что следовал неизменный вопрос: - Боцмана или собаку? И это страшно бесило Рыжова, выводило из себя. Каждый в команде, не исключая нашего строгого капитана, стремился завоевать симпатии собаки, ублажая её куском копчёной колбасы или ветчины. Особенно это удавалось коку, у которого для Кузьки всегда находились вкусные косточки и полный черпак макаронов по-флотски. И начиналась вышеупомянутая неразбериха. - Не видел боцмана? – спрашивают. - На палубе по левому борту возле кнехтов чуть живой валяется… Объелся бедняга плова, - слышалось в ответ. - Да я не лохматом… О бородатом… Другой, напротив, пса Кузьму ищет, а ему на Рыжова указывают. И трудно сказать, что больше возмущало боцмана: то, что пёс оставлял на палубе следы собачьей невоспитанности, или что с ним путали самого Рыжова. А может, он просто не терпел собак? Так или иначе, но рыжий бородатый боцман Рыжов очень невзлюбил рыжего лохматого Боцмана Кузьку. Да и судите сами: кому понравится слышать за обедом такие, к 291

примеру, фразы: - Боцман сегодня укачался как салага… На палубе наблевал… Не ест ничего… - Настоящий лентяй этот Кузьма… Нахавается и на боковую… Все бока отлежал… А жирный стал, как свинья… - Рыжий опять стащил тапочки… Дал ему старые, так нет, уволок новые… - Боцман совсем совесть потерял… Средь бела дня с камбуза окорок уволок… Разговор, понятно, мы ведём о собаке, но при этом давим косяка на Рыжова, и со стороны не всякий сразу понимает, кого имеешь в виду. Иные остряки, смеясь, даже предлагали, чтобы не путаться и не ломать голову, «выбросить обоих рыжих за борт да и дело с концом». Не знали мы тогда, что наши незлобивые шутки близки к случившейся вскоре беде, настоящей морской драме. А в ту февральскую промозглую ночь случилось непредвиденное… Погода быстро ухудшалась. На палубу валил снег, смываемый хлеставшими в борт волнами. Сейнер швыряло всё сильнее и сильнее. Рулевому стоило трудов удержать его на безопасном расстоянии от плавбазы, и мы торопились поскорее управиться с выгрузкой минтая. Вдруг в рубку с перекошенным от ужаса лицом влетел Костя Завьялов, в резиновых сапогах, в рыбацкой куртке, облепленной рыбьей чешуёй. - Боцман за бортом! – срывающимся от волнения голосом, выкрикнул он, лихорадочно сбрасывая с себя куртку и сапоги. - Какой боцман? Лохматый или бородатый? – спокойно, скорее по нашей давней привычке, спросил вахтенный штурман Агеев, не терявший самообладания и 292

выдержки в самые критические минуты. - Рыжов упал! Брезент сорвало ветром на шлюпке. Стал он подвязывать, ну и… Последние слова моториста заглушили звонки колоколов громкого боя. Динамики судовой трансляции объявили тревогу: «Человек за бортом!» - Ты куда?! С ума сошёл? Сейчас спустим шлюпку! – заорал Агеев, вцепляясь в тельняшку моториста, готового сигануть в клокочущее пространство, разделявшее сейнер и плавбазу. – Бросить спасательные круги! Гиблое дело оказаться ночью в ледяной воде беснующегося моря. В снежной круговерти между двумя стальными громадами, о борта которых глухо бьются тяжёлые волны, не разобрать ничего. Где-то там, в этом плещущем ледяном хаосе борется за жизнь боцман Рыжов. Надеется на помощь товарищей. Сколько ещё продержится он в холодной воде, покрытой мелкими ледышками? Костя, а с ним ещё несколько рыбаков, побросав за борт спасательные круги, неистово крутили массивные рукоятки шлюпбалок. Нос сейнера то взлетал почти вровень с бортами, то стремительно проваливался вниз, задирая корму, оголяя крутящийся винт. Мы спешно отходили от плавбазы. Ведь если боцман был ещё жив, волны непременно бросят его с неизмеримой силой, ударят, разобьют о корпус судна. До рези в глазах, не теряя надежды на спасение Рыжова, всматривались мы в ревущее пенное месиво, но увидеть боцмана в этом огромном кипящем котле казалось невероятным. Со страхом за судьбу товарища продолжали мы смотреть на чёрную пучину разгулявшихся волн, по которым скользили лучи прожекторов плавбазы, «Нерпы» и других сейнеров, болтавшихся в нескольких кабельтовых от нас. Яркие снопы света выхватывали из плотной мглы 293

мельтешащих, словно мотыльки перед пламенем костра, чаек, белые гребешки вздымающихся валов, снежные вихри и ничего больше. И ни звука, кроме шума взыгравшего моря и посвиста ветра в снастях. - Вон, вижу! Слева по борту! – громко прокричал взобравшийся на мачту Костя Завьялов. Уцепившись одной рукой за ванты, другой моторист прикрывал глаза от колючих ледяных брызг. Без шапки, в тельнике и бег сапог он, казалось, не замечал пронизывающего жгучего ветра. В такую качку, рискуя с размаху расколотить шлюпку о борт сейнера, нам всё же удалось спустить её на воду. Несколько матросов с завидной смелостью и молодецкой удалью прыгнули в неё, похватали вёсла и слаженно налегли на них. Путь им указывал луч света от прожектора «Нерпы», в котором то исчезала, то появлялась вновь голова боцмана. Продержится ли он эти последние минуты, еле шевеля в воде закоченевшими руками и ногами? На какое-то время шлюпка закрыла утопающего от пристального взора всех, оставшихся на палубе, на баке и юте, на ходовом мостике сейнера. Все затаили дыхание. Но вот, загребая воду, взметнулись на шлюпке вёсла, и мы поняли: она возвращается. Пережив ещё несколько опасных и тревожных моментов, пока люди из шлюпки карабкались на борт по штормтрапу, пока поднимали пустую шлюпку, мы, наконец, облегчённо вздохнули: боцман спасён! Возгласы удивления, недоумения вырвались у всех, кто стоял в эту счастливую минуту рядом с боцманом. Рыжов, стуча зубами от холода и пережитого страха, судорожно сжимал в объятиях такого же мокрого, как сам, пса Кузьку. Немало усилий пришлось приложить, чтобы оторвать от него собаку, разжать занемевшие пальцы, вцепившиеся в собачью шерсть, с которой текла морская 294

солёная вода. В пылу тревоги и суматошной беготни никто и на мгновение не вспомнил о Кузьке. До него ли было? Когда и почему Кузька прыгнул в море? Рыжов-то, как известно, восторгов к нему не испытывал. Да разве поймёшь собачью психологию? Её безграничную преданность и привязанность к человеку… Может, и не прыгал он вовсе, а слетел за борт, сбитый как и боцман, порывом ветра, смытый волной. Кто знает? Факт, однако, остаётся фактом. Не удержаться бы боцману на плаву, не окажись рядом Кузька. Случайно или по каким другим собачьим намерениям пришёл пёс на помощь – какая теперь разница? Ведь оба живы! В боцманской каюте, закутанные одеяла, они лежали в одной койке, тесно прижавшись друг к другу. Кузька, насухо обтёртый полотенцем, уже согрелся в тёплой постели и норовил вылезти из неё. - Лежи, лежи, - обнял пса Рыжов и заботливо подоткнул под ним одеяло. С радостными лицами, счастливые, что всё закончилось благополучно, мы с восторженным умилением смотрели на них, столпившись в дверях каюты, молча переглядывались, цокали языками и покачивали головами. - Ай да Кузька! Вот так Кузька! Костя протолкался между нас к койке боцмана. - Выпей-ка, Кузьма Акимович, горяченького с дикой малиной… От простуды помогает, - подал он Рыжову кружку с чаем. И добродушно улыбнулся: - Ну, теперь, рыжие, вы окончательно породнились». - Да-а… Наталья… таких историй в нашем сквере ещё не бывало, - возвращая газету, сказала Полина Михайловна. Кузьку Костя с собой заберёт или у тебя 295

оставит? - Сказала же тебе, что он не хочет, чтобы Кузьку волна смыла, как случилось уже с ним… Здесь оставит… Мне теперь с ним водиться… - А, может, и впрямь Кузька сам прыгнул на помощь? Такое случается в жизни. Вот и в рассказе Новикова-Прибоя «Клок шерсти» собака спасла тонущего человека… Да мало ли других случаев?! Полина Михайловна достала из кармана конфету и добрыми глазами глядя на собаку, позвала: - Кузя! Кузя! На, мой хороший, возьми… Пёс подбежал, радостно виляя коротким хвостом, осторожно взял зубами конфету из руки женщины, и тотчас отбежал по своим собачьим делам. Меченая банкнота - Ить, какая скверная история случилась в нашем доме, Полина… - В какой квартире? - В семнадцатой… - Первый этаж… Так… Погоди… В ней живёт Валентина Григорьевна Соколова… Муж у неё военный был… Лет десять назад схоронили его… - Она самая… - Неужто преставилась? - Бог с тобой! Жива и здорова… - Тогда что? - Обдурила её мошенница… Сказывают, на цыганку похожая… Пять тыщ выманила… - А Соколова-то куда смотрела? - Так вот… Мошенница бумаги с печатями показала… Будто бы из пенсионного фонда… 296

…В июньский солнечный день пенсионерка Валентина Григорьевна Соколова распахнула окно, выходящее в сквер улицы Овражной, затенённое высоким, раскидистым кустом черёмухи. Ветви её заслоняют свет, и в комнате царит полумрак. Валентина Григорьевна просила дворников срубить не в меру разросшийся куст, но те отмахивались, находили причину. То у них топора, пилы нет с собой, то не на чем ветви увезти… Черёмуха, вся в белой кипени душистых соцветий, пахнула на неё тонким, пьянящим ароматом, напомнила о пришедшем лете, о далёком девичестве, когда гуляла она в обнимку с весёлым, кудрявым, светлоголовым Васечкой. На выпускном вечере они выбежали в школьный сад и под цветущей черёмухой признались друг другу в вечной любви, поклялись до конца жизни сохранять верность. Вася Соколов, спортсмен-лыжник, участник школьной самодеятельности, прекрасный танцор и гитарист, любимец учителей, вскружил голову отличнице Вале Крысиной, самой симпатичной девчонке их школы, победительнице математических олимпиад, обладательнице длинной русой косы. Но и сам он, один из лучших учеников школы, без памяти влюбился в застенчивую скромную одноклассницу во время школьного спектакля, в котором Валя с распущенными волосами, волнами облегавшими её спину и плечи, играла роль Катерины из пьесы Александра Островского «Гроза». Вася Соколов поступил в военное училище. Валя стала студенткой металлургического института. После третьего курса приехал Василий Соколов в родной Златоуст. Недолго любовались отец и мать подтянутым, стройным курсантом, его выправкой и тщательно отглаженным мундиром. Поспешил отпускник 297

обнять невесту, горячо им любимую, бережно хранящую все его письма. А скоро сменила Валя свою не совсем удобную и малоприятную фамилию на благозвучную. Ещё через два года лейтенант-пограничник Василий Соколов, щеголяя хрустящими кожаными ремнями новенькой портупеи, зелёной фуражкой, золотыми погонами с зелёными просветами, и сам, образно говоря, ещё «зелёный», увёз молодую жену на Шикотан. Этот скалистый живописный остров, пропахший тошнотворными парами рыбоконсервного завода, окружённый субтропической растительностью, самый южный в цепи Курил, издавна зовут Краем Света. В чемодане офицерской жены под единственным нарядным платьем из трикотина, лежал завёрнутый в клеёнку красный диплом инженера-сталевара Валентины Григорьевны Соколовой. На Шикотане, омываемом волнами Японского моря и Тихого океана, в маленькой комнатке общежития неподалеку от погранзаставы, началась их супружеская жизнь под штормовыми ветрами и под грохот прибоя. Здесь, на Курилах, молодожёнов постигло несчастье. Василий получил назначение на близлежащий остров Кунашир. Он уехал вступать в новую должность, а Валентина позже отправилась к нему на небольшой самоходной барже. Спускаясь по крутому трапу на пирс, беременная Валя поскользнулась и упала животом на бетон. Несколько дней провалялась в постели, надеялась, что ничего страшного не произошло. Ей становилось всё хуже, и обеспокоенный Василий отправил её на вертолёте в Южно-Сахалинск в областную больницу. К сожалению, время было упущено, она впала в беспамятство. Погибший во чреве матери плод, начавший 298

разлагаться, грозил заражением крови и неминуемой смертью. Врачи, возмущённые запоздалой доставкой к ним беременной женщины, долго и упорно боролись за её жизнь. Когда опасность летального исхода миновала, медики объявили Валентине беспристрастное заключение: - У вас никогда не будет своих детей… Что может быть страшнее этих казённых слов, прозвучавших как приговор, для женщины, только что потерявшей ребёнка, так и не увидевшего свет? В тот день, в ожидании обхода, она ещё надеялась на благополучный исход операции, но когда увидела потускневшие, усталые глаза вошедшего доктора, сразу поняла всё и отвернулась к стене… …Облокотившись о подоконник, глядя на улицу, Валентина Григорьевна машинально поглаживала дремлющего возле горшка с геранью рыжего, сытого кота Ваську, названного так в пику мужу. Выйдя в запас, а потом и в отставку, полковник пограничных войск Василий Соколов получил по сертификату трёхкомнатную квартиру в панельной «хрущёвке». Освободившись от опостылевшей военной службы, он целыми днями просиживал на диване у телевизора, не желая копать грядки на даче, клеить обои, заниматься другими домашними делами. Бутылка водки, стакан, колбаса, огурец составляли его досуг, скрашивали тоску и скуку. Валентине Григорьевне кто-то подбросил к дверям жалобно мяукающего котёнка. Она подобрала его и, желая досадить мужу-лежебоке, недолго думая, назвала рыженькое заморенное создание Васькой. Котёнок подрос, отъелся, превратился в жирного, толстого котяру. Ленивец с полосатой, как у тигра, рыжеватокоричневой шерстью, довольно постукивал хвостом по 299

руке хозяйки, блаженно мурлыкал, следя жёлтыми глазами за воробьями, порхающими в ветвях. Валентина Григорьевна в подробностях помнит тот злополучный день, когда в обшарпанную больничную палату с хмурыми лицами вошли седой хирург и молоденькая медсестра. Врач, много повидавший таких пациенток, сухо объяснил причину, почему она не сможет родить ребёнка, и не проронив больше ни слова, ушёл. Конечно, для него этот случай – не первый в практике, для него – это работа, обычное дело. Если из-за каждого человека, умершего, ставшего инвалидом после операции, в которой было сделано всё возможное и даже больше, хирург будет глубоко страдать и переживать, винить себя, у него дрогнет рука со скальпелем, перестанет верить в свои способности и знания врача. И только медсестра, девчонка совсем, недавняя выпускница медучилища, со слезами в глазах, размазывая тушь под ними, подошла к Валентине, сочувственно прикрыла простыней её забинтованный живот. Согнувшись, обхватив себя руками, как от мучительной боли, сжав зубы, чтобы не застонать, воспринял ужасную весть Василий, приехавший навестить Валентину. Они сидели в больничном парке. Обильно цвела черёмуха, напоминая родной Златоуст, и в листве её вот так же, как сейчас, чирикали неугомонные воробьи. Валентина тихо плакала, промокая глаза платочком, уставившись в пространство перед собой, выговаривала: - За что Бог покарал меня? Что грешного я сделала? Крещёная в церкви я… Пасху всегда чествую, Рождество… Матерь Божию почитаю… За что мне горе такое? Василий, не в силах терпеть стенания и всхлипывания, вскочил со скамьи, с жаром возмущённо воскликнул: 300

- Да что вы всё на Бога валите?! Как что ни случись – Бог виноват! При чём здесь Бог?! Голос у него дрогнул, прервался… Василий вдруг упал на колени перед Валентиной, схватил её руки, стал их целовать со словами: - Прости родная… Прости… Не Бог… Я во всём виноват… Не встретил тебя на пирсе… - Ты не мог оставить службу, - пригладила она его курчавые светлые волосы, пахнущие «Шипром» - У меня на связи был оперативный дежурный округа… - Вот видишь… - Но я мог прислать двоих надёжных солдат… Они бы на руках принесли тебя… - Не сомневаюсь… У тебя на заставе все бойцы за командира готовы пойти в огонь и в воду… Но я сама виновата… Чего, в самом деле, Бога винить? Не поостереглась на трапе… От радости, что скоро увижу тебя, заторопилась поскорее сойти, запнулась… Соколов поспешно поднялся, посмотрел по сторонам, стесняясь минутного слабодушия, отряхнул галифе, заправленные в хромовые, до зеркального блеска начищенные сапоги. Поправил портупею, заложив пальцы за ремень, согнал складки на кителе, надел фуражку и уже спокойным, волевым голосом командира сказал: - Собирайся… Летим на Чукотку… Я получил назначение на должность начальника заставы… Все твои документы при мне… Багаж отправлен морем… Самолёт… Василий поднёс к лицу руку с часами: - Через три часа… четырнадцать минут… Офицера погранвойск Василия Соколова переводили из части в часть, и вместе с ним, следуя житейскому правилу, куда иголка, туда и нитка, моталась по заставам его верная боевая подруга. 301

Военных хлопот и забот у мужа было хоть отбавляй. Зато бездетной супруге, помимо надоевшей кухни, однообразной приборки в комнатах, часто меняемых из-за «чемоданной» жизни, оставалось лишь смотреть вечерами чёрно-белый, с помехами, телевизор, дожидаясь Василия со службы. Либо проводить диспуты, самодеятельные концерты в солдатской столовой. Работы, кроме общественной, на заставе или в гарнизоне не было никакой. Устроиться библиотекарем, учительницей, няней в детсад, продавцом в ларёк, даже уборщицей в солдатский клуб, не представлялось возможным. Все рабочие места были заняты ещё до неё выпускницами разных вузов страны. Преподаватели иностранных языков мыли посуду в школах и яслях, инженеры-геологи стояли за прилавками магазинов, но чаще всего эти высококвалифицированные специалисты катали у подъездов детские коляски, обсуждая успехи и неудачи своих мужей. Они знали в гарнизоне всё про всех и про каждого в отдельности. При новом назначении Василия и прибытии четы Соколовых к месту службы, жёны офицеров и прапорщиков искоса посматривали на Валентину с немым вопросом: «Не подсидит ли кого-нибудь из них жёнушка начальника?» Не востребованным оказывался её диплом с отличием, так ни разу и не развёрнутый из клеёнки. Нигде на погранзаставах и в военных городках не требовался инженер-сталевар. После заполярной бухты Провидения был северный порт Тикси… Потом Диксон… Ещё какой-то аул в Дагестане и кишлак в Туркмении… Опять Дальний Восток… На сей раз это была пограничная часть в Благовещенске, на берегу Амура, и подполковник Соколов был её командиром. Каждый вечер, перед поверкой и отбоем, проходя 302

строем мимо жилых домов, отгороженных высоким деревянным забором, солдаты пели: На границе тучи ходят хмуро, Край суровый тишиной объят, У высоких берегов Амура Часовые Родины стоят. Там врагу заслон поставлен прочный, Там стоит отважен и силён У границ земли дальневосточной Броневой ударный батальон… Господи! Как давно это было! Да и было ли?! Сорок с лишним лет минуло с тех пор… И сегодняшний, июньский, знойный и душный, чем запомнится он вдове, с тоской наблюдавшей за игрой детей в песочницах сквера? Валентина Григорьевна уже не сожалела о нерадивости дворников, не срубивших черёмуху. Напротив, она даже порадовалась прохладе в комнате, напоенной волнующим ароматом. Эх, Василий, Василий… Не выдержала печень частого употребления горячительных напитков. Выйдя на пенсию, затосковал полковник. Горечь и боль из-за отсутствия детей и внуков заливал чем придётся: водкой, коньяком, вином, спиртом, самогоном, домашней малиновой настойкой… - Может, возьмём ребёнка из детдома? – робко предлагала Валентина, с лица которой всю жизнь не сходила печать виноватости. - Что?! Никогда! Не будет этого! – вспылив, отвечал Василий и немедленно уходил. Возвращался хмельным. Ложился на диван и подолгу лежал, не разговаривая. Что творилось в душе отставного полковника, можно 303

лишь догадываться… Дети! Из-за них переживают, льют слёзы, треплют нервы те, у кого они есть… И порой, в сердцах, доведённые до отчаяния обидными словами детей, их неблаговидными поступками, правонарушениями своих любимых чад, измотанные морально и физически родители восклицают: «Господи! Как хорошо было бы не иметь их! Жили бы сейчас для себя, в своё удовольствие… Отдыхали бы у моря… Всю кровь высосали… Правду говорят: «Маленькие дети – маленькие заботы… Большие дети – больше забот…» А те, у кого их нет, огорчённо вздыхают: «Господи! И почему так случилось? Почему остались мы без наследников, без внуков и правнуков? Пусть бы прыгали и кричали в квартире, топтали грядки на даче, царапали мебель, рисовали на обоях и выпрашивали деньги на игрушки, мороженое, на сотовый телефон и компьютер, на тренажёрный зал… На пиво и сигареты…» Отойдя от окна, Валентина Григорьевна тяжело перевела дух. Переставила на комоде рамку с фотографией мужа, запечатлённого в военной форме при медалях, и стала готовиться к поездке на кладбище. Недавно посадила на могиле Василия его любимые лесные незабудки и теперь переживала: не завяли бы… «Поеду, полью… День жаркий… Земля, поди, высохла… Дождь не обещают…», - подумала она, складывая в рюкзактележку пару пластиковых бутылок с водой и лопаткурыхлитель. Вдруг прощёлкал, залился трелью «Соловей» - звонок. - Кто бы это мог быть? – удивлённо произнесла она, поспешно подходя к двери и заглядывая в «глазок». Женское незнакомое лицо возникло перед ней. Валентина Григорьевна торопливо открыла дверь. 304

- Вам кого? - Вы Соколова Валентина Григорьевна? - Да… А в чём дело? - Очень хорошо, что вы дома… До других пенсионеров не дозвониться, не достучаться… Лето… На дачах все… Я из пенсионного фонда… Вам, как вдове офицера, полагается надбавка к пенсии… Нужно оформить некоторые формальности… Заполнить договорные бланки… - Приятно слышать… Прямо не верится… Помнят, значит, о моём Васечке… Он ведь охране государственной границе жизнь посвятил… Всю отдал ей… Проходите… Вошла черноволосая жгучая брюнетка с живыми, задорно поблескивающими глазами. Сочные, чуть припухлые губы броско накрашены тёмно-вишнёвой помадой. В ушах незнакомки золотые серьги-замочки. На шее золотая цепочка и на шнурке болтается сотовый телефон. На пальцах перстни, кольца. На левом запястье массивный браслет. «Тоже, наверно, золотой», - подумала Валентина Григорьевна, впуская посетительницу. Одета экстравагантная девица по-летнему и со вкусом, согласно нынешней моде. На ногах дорогие туфли на шпильках. Все эти прибамбасы и тонкости в наряде девицы, переступившей порог квартиры, Валентина Григорьевна отметила быстрым взглядом женщины – вдовы полковника, знающей цену дорогим и хорошим вещам. И если бы не ухоженные лакированные ногти смуглой незнакомки, аккуратно уложенные в причёске густые волосы, опрятный, даже изысканный внешний вид, её вполне можно было принять за цыганку, предлагающую за «очень дёшево» набор сомнительной косметики. К тому же, строгость, официальность ей придавала кожаная папка, набитая, надо полагать, офисными бумагами. - Будем знакомы: Лариса Пахомовна Саядян… Ваш 305

менеджер пенсионного фонда из отдела по накопительной части пенсии… Незнакомка без робости, как у себя дома, сбросила туфли в прихожей, присела на диван. Раскрыла папку, достала бумаги, отпечатанные на принтере со многими синими печатями. Деловито разложила их перед повеселевшей женщиной. - Здесь распишитесь, где галочка… И ещё вот тут… - А за что расписываться? - Как? Вы же не будете возражать против повышения вам пенсии? - Нет, конечно, - ответила Валентина Григорьевна, неуверенно принимая из рук девицы шариковую ручку. – А на сколько будет прибавка? - На тридцать процентов от вашего вклада… Больше вклад – больше и прибавка… Это и школьнику известно… - Какого ещё вклада? Девица вскинула на хозяйку квартиры округлённые от удивления глаза. - Ох уж мне эти пенсионеры! Как дети малые! Валентина Григорьевна! Таких простых вещей не понимаете! Ясное дело… Люди пожилые всё осторожничают, боятся быть обманутыми… Пожалуйста… Это ваше право… Можете отказаться… Распишитесь вот здесь, что вы не желаете делать первичный взнос, с которого пойдёт прибавка к пенсии… - Да… Но я не против… Я не отказываюсь… Как-то необычно… Вклад.... Проценты… Почему нельзя без вклада? - Вот… И так в каждой квартире… Трудно мне с вами, с пенсионерами… Ну, сделайте вклад на сто рублей… Чем вы рискуете? Тридцать процентов в месяц с них… Получите прибавку на тридцать рублей. - Всего-то?! 306

- Вносите больше, если есть наличные… - На днях получила пенсию… Ещё не все потратила… Надо заплатить за коммунальные услуги, оставить на прожиточный минимум… На дачный автобус… Есть у меня заначка… Пять тысяч… На пожертвование Храму… Валентина Григорьевна пересчитала деньги, отложила пятитысячную купюру, помеченную синей короткой росписью банковского служащего. - Ладно… В церковь со следующей пенсии деньги отнесу… Строительство часовенки прихожане задумали… Всем миром жертвуем, кто сколько может… Вот, всё что могу… Лариса Пахомовна… С этой суммы, как я понимаю, мне набежит за месяц полторы тысячи этих самых процентов? - Совершенно верно! Чувствуется, вы грамотный человек, - не торопясь брать деньги, подтвердила Лариса Пахомовна. – Вот здесь распишитесь под суммой, которую вы определили первым вкладом… Не себе же я беру деньги. - А что, надо будет ещё делать вклад? – насторожилась Валентина Григорьевна. - Это на ваше усмотрение… Получите надбавку на целых полторы тысячи рублей… Возможно, захотите увеличить сумму вклада и получить больший доход… - Да… Пожалуй… Валентина Григорьевна задержала на купюре взгляд. - Какой-то кассир, наверно, расписался на деньгах… - Это ничего… Это бывает… Банк не сочтёт купюру испорченной, - с нарочитым равнодушием кладя деньги в папку, безразличным тоном проговорила девица, якобы занятая записью суммы в приходную ведомость. – Минуточку, Валентина Григорьевна… Срочный звонок… Девица, назвавшая себя менеджером Ларисой Пахомовной, потыкала длинным перламутровым ногтем 307

клавиши мобильника и вежливо произнесла: - Эмилия Валерьевна… Занесите в базу данных фамилию клиента… Так… Диктую: Соколова Валентина Григорьевна… Овражная, пять, квартира семнадцать… Номер паспорта и пенсионного удостоверения… Сейчас… Да вот она сама вам подскажет… Девица отняла телефон от уха, сунула его немного растерянной пенсионерке. - Быстро сообщите свои данные… Что? Не помните номера удостоверения и паспорта? Ну, так, найдите их… Лариса Пахомовна забрала телефон, поднесла к уху. - Извините, Эмилия Валерьевна… Заминка с документами… Ага… Всё… Нашли… Давайте сюда… Лариса Пахомовна продиктовала паспортные и пенсионные данные Валентины Григорьевны, вернула документы. Всё строго официально. - Ну, вот… Теперь всё в порядке… Одна живёте? Трудно вам… Прибавка к пенсии не помешает… - Да кому же она будет лишней? – улыбнулась Валентина Григорьевна, всё ещё мучимая сомнением. Какое-то внутреннее беспокойство за судьбу переданных неизвестно кому денег тревожило её. Она стеснялась признаться в этом самой себе, боялась показаться напористой представительнице нынешней деловой молодёжи своей скаредной застарелостью. Она хотела попросить девицу предъявить документы, удостоверяющие её личность, но вместо этого сказала: - Пенсионеры возмущены мизерными прибавками… Одной рукой президент даёт, а двумя отбирает… Цены-то вмиг подскакивают на всё… - Мы даём высокий процент лишь вдовам военнослужащих… Благодарите своего покойного мужа… У 308

вас в доме ещё есть такие? Фамилии знаете? - Лидия в третьем подъезде… Фамилию и квартиру не знаю… Да там соседи подскажут… Муж у неё, контрактник, в Чечне погиб… - Она работает, учится? Юридический университет заканчивает…. Дознавателем в полиции работает… Лариса Пахомовна голову опустила, губу закусила. - Наш фонд не резиновый… У них там, в ментовке… В полиции, то есть, свои надбавки… Впрочем, я посоветуюсь с Эмилией Валерьевной… Может, что-то изыщем… Менеджер Лариса Пахомовна перевела разговор на другую тему. - Жарища сегодня… Дождя бы… А то вечером опять на даче капусту и помидоры поливать… «Какая умница… Не гляди, что ногти длинные да в лаке… Старательная, обходительная… И работа у неё престижная… Повезло кому-то с дочерью» - подумала Валентина Григорьевна. Вслух сказала: - Молодец! Родителям надо помогать… - Ладно… Побегу… Засиделась у вас… Приятно было пообщаться… Но надо идти… Мне ещё три квартиры оформить… Хорошо, если хозяева такими, как вы, с понятием окажутся… А то ведь такого, порой, наслушаешься… Как будто я для себя стараюсь… Лариса Пахомовна, не торопясь, собрала бумаги в папку, подкрасила губы у настенного зеркала в прихожей, всунула ноги в туфли, и вдруг спохватилась: - Простите, Валентина Григорьевна, забыла вам свою визитку вручить… Звоните в наш офис по этому номеру, если какие вопросы, сомнения возникнут… Или пожелаете увеличить вклад… До свидания… Она ушла, а Валентина Григорьевна в раздумье 309

присела на диван, разглядывая визитку. - Саядян Лариса Пахомовна… Менеджер пенсионных вкладов, - вслух прочитала она. Спокойная рассудительность девицы лишила её всякой бдительности, позволила довериться незнакомому человеку, выдать ей крупную, по мерке пенсионеров, сумму. И всё же что точило её изнутри, вызывало смутное беспокойство. Подозрение вызывал высокий процент. Ну, три процента, пожалуй, не заставили бы её тотчас после ухода менеджера взять телефонную книгу и начать поиски абонента «Пенсионный фонд». Но тридцать процентов! Валентина Григорьевна нашла нужный номер, позвонила, и затаила дыхание в ожидании ответа. - Слушаю, - раздался в трубке сдержанно вежливый мужской баритон. - Вы действительно делаете надбавку к пенсии в размере тридцать процентов от вклада? – дрожащим от волнения голосом спросила Валентина Григорьевна. - Что?! У вас эта аферистка? Задержите её немедленно! Она мошенница! – срываясь на крик, ответил работник пенсионного фонда. – Вы уже не первая звоните нам… - Как я… задержу её? Она ушла… Забрала у меня пять тысяч… - призналась Валентина Григорьевна. - Как давно это случилось? - Минут десять назад… - Немедленно сообщите в полицию! Она не могла далеко уйти… Где-то в вашем дворе ошивается, пытается ещё кого-нибудь облопошить… Эх, вы, пенсионеры… Дурят вас, дурят, а вы, как дети… Верите всяким проходимцам… Валентина Григорьевна схватилась за грудь. Достала из аптечки валидол… 310

- И правда дура я… Старая набитая дура, приговаривала пенсионерка, выпивая успокоительное. На кладбище в этот день она решила не ехать. Что скажет она там своему Васечке? …Двое полицейских патрульно-постовой службы, разморенные полуденной жарой, лениво брели по улице Овражной. Серые кепи с длинными козырьками, похожие на зэковские, стражи порядка заткнули за отвороты расстёгнутых форменных рубашек, топорщившихся над пистолетными кобурами. Обвешанные наручниками, дубинками, газовыми баллончиками, полевыми сумками, портативными рациями, прапорщик и сержант, цокая подковками, не сговариваясь, молча свернули в сквер у дома номер пять. Прошкрябали подошвами тяжёлых ботинок к скамейке, устало присели в тень старого клёна, закурили сигареты. Ослепительные лучи знойного солнца не проникали сквозь густую листву раскидистого дерева, чуть шевелимую дуновениями лёгкого ветерка. На чистом асфальте, опустившись на корточки и высунув от старания язык, девчушка в трусиках и маечке, в белой панамке, рисовала цветными мелками страшилку с растопыренными руками-палками, широким, зубатым ртом, с торчащими волосами и большими круглыми глазами. Юная художница, видимо, изображала любимую куклу или маму, сидящую напротив на скамейке. Молодая мамаша размеренно покачивала детскую коляску с младенцем. В белой блузке и коротко обрезанных, разлохмаченных и продранных на коленях джинсах – крик моды – она негромко разговаривала по сотовому телефону, прижатому к уху плечом. Две бабушки в ажурных широкополых шляпах с бантами и лентами, удобно примостившись на лавочке под 311

кустом сирени, вязали носки, о чём-то живо беседуя. Иногда одна из них, забыв о вязании, всплескивала руками, и тогда слышалось: - Да что ты говоришь, Наталья! Неужели? - Истинный Бог, Полина! Ить, сказывают, что… Тут голоса судачивших бабуль понижались почти до шёпота, но некоторые фразы в пылу откровений, произносились громче, донося суть обсуждаемой темы. - Представляешь! У этой старой клячи любовник молодой… Какой-то студент… Ить, юнец совсем… - Отстала ты от жизни, Наталья… Сейчас это сплошь да рядом… С её-то деньжищами! Не даром парень охаживает… Пожилой мужчина, в светлых брюках и клетчатой, навыпуск, рубахе, накрывшись зонтом и сбросив с ног сандалии, разгадывал кроссворд. Рядом с ним на разостланной газете лежал пакетик с орешками и стояла наполовину выпитая бутылка тёмного пива. Он увидел усевшихся неподалеку полицейских и, прикрываясь зонтиком, поспешно поставил бутылку под лавку. Полуголый малыш, нажимая на педали яркого трёхколёсного китайского велосипеда, гонял по дорожкам сквера голубей, шумно перелетавших из одного их конца в другой. Его отец, нацепив наушники, устроился на пне спиленного тополя, сломленного весенним ветром. Пальцы делового папаши, изредка бросающего мимолётный взгляд на сынишку, быстро бегали по клавиатуре ноутбука. Торгуясь в невидимый у него микрофон о ценах на майонез, он вскакивал, нервно ходил и снова садился на пень. Лицо коммерсанта, одетого в стального цвета блестящий костюм, распустившего синий галстук на вороте сиреневой сорочки, то принимало озабоченный вид, то становилось улыбчиво-смешливым. Дворничиха в жёлтом фирменном жилете с крупной 312

надписью на спине «Вымпел», поливала из лейки пионы на клумбе - сложенной из камней «альпийской горке». Тинькали синицы, чирикали воробьи. На каком-то застекленном балконе, изнывая от духоты, мяучил котёнок, забытый нерадивыми хозяевами. А может, они специально заперли его там, чтобы не нашкодил в квартире во время их отсутствия. Из открытого, зашторенного окна на пятом этаже дома слышалась однообразная рок-музыка. И если не брать во внимание эти монотонные «тын-тык-дын», надоедливые вспархивания голубей, взметающих с асфальта пыль, в сквере у дома номер пять всё было тихо. - А хорошо бы сейчас искупаться, - мечтательно проговорил полицейский с погонами сержанта. - Да… Не плохо бы… - согласился напарник-прапорщик. И добавил: - Не смотри, что солнце палит. Вода в реке всё равно ещё не прогрелась… Кайфу мало будет… Задубеешь в ней. - Тогда пива бы… холодненького… Пол дня бродим, и ни на кого ни одного протокола не составили… Жаль, что мужик, который бутылку с пивом под лавку заныкал, не водку пил… Можно было бы привлечь за распитие спиртных напитков в общественном месте… - Ничего… Вечером у кафе «Аэлита» пьяных надыбаем… Запрещавшая рация прервала их разговор. - Седьмой! Седьмой… Голос дежурного по городскому управлению внутренних дел строгий, внушительный. - Седьмой на связи! – торопливо ответил прапорщик. – Слушаю, товарищ майор! - Примите меры к задержанию мошенницыаферистки… Действует под видом работника пенсионного фонда… Сигнал поступил из квартиры семнадцать дома 313

номер пять по улице Овражной… Сообщаю приметы… - Так, записываю… Внешность лица кавказской национальности… Или цыганки… Кожаная папка при ней… Короткая чёрная юбка… Так… Браслет… Туфли на высоком… Всё, записал, товарищ майор… Пошли, Никита… Она где-то здесь шныряет… Подойдём к тем бабулям… Давно сидят… Может, видели эту бестию… Подошли, представились, спросили про черноволосую девицу. Бабули руками развели, весьма огорчённые тем, что мимо них прошло что-то важное… И как пропустили?! - Нет, не видели такой… А что случилось? Но стражи порядка, поглядывая по сторонам, уже дальше пошли, присматриваясь к прохожим, но никто не вызывал подозрений. Вдруг сержант остановился, воскликнул: - А помнишь, Славик, ту чернявую заразу, что мы с тобой позапрошлой зимой задержали в ночном клубе?! Она тогда норковую шубу свистанула в гардеробе театра… - Гаврилова?! Дочь главы администрации? Точно! По всем приметам подходит… Ей два года за кражу давали… Год в колонии общего режима отбыла… Условно-досрочно откинулась… Видать, за старое взялась, непутёвая… - Адресочек известен… На хату к ней нагрянем, там и повяжем её… - Чудак, ты, Никита… Папаня у неё депутат областной думы… Под охраной закона… В элитном доме живёт… Бизнесмен крутой… К нему без спецназа и разрешения прокурора не войдёшь… Что предъявит ей следователь? Приметы? Нет… Эту прохиндейку надо брать с вещдоками… С уликами… С липовыми документами и деньгами потерпевших… Будем задерживать её на улице… - А если она не при делах? Может, за ум взялась, встала на путь исправления, а мы на неё напраслину возводим? 314

- Горбатого, Никита, могила выправит… Так, и Гаврилову… Видал её как-то… Как ёлочка золотыми украшениями обвешанная… На какие шиши? Ведь нигде после зоны не работает… - Так папаша у неё, башлей нахапал не меряно… Недвижимость на Кипре имеет… По моему мнению, все богачи – жулики и узаконенные грабители… И отродье их такое же, воровское… Папаша мэр, а чиновники сплошь и рядом так и норовят запустить лапу в городской бюджет, в наш с тобой карман, Славик… - Это так… Деньгу Гаврилов лопатой гребёт, как мусор… И чего девке не хватает? Зачем воровать? - Я же сказал: отродье такое! В крови у них жадность и страсть к чужому… Наследственные гены… - Крутой папаша, думаю, отмазал девку из заключения. Хотя… Как знать? Может, и впрямь, зря подозреваем её… …Супруги Гавриловы были очень привязаны друг к другу сердечной, как им казалось, любовью, и никогда не заводили разговоров о разводе. А причина к тому была, и очень существенная. Каждый из них в душе вынашивал мысль о ней, втайне переживал, боясь высказать вслух. А всё дело в том, что у Гавриловых не было детей. Они прожили вместе двенадцать лет, но просторная их квартира в элитном высотном доме так и не огласилась звонким голосом ребёнка. Многие на их месте после обидных упрёков, скандалов и взаимных оскорбительных тирад давно разбежались бы в надежде найти более подходящую партию. Гавриловы, люди интеллигентные, представительные, не могли себе позволить грубости и бестактности, молча страдали, не выговаривая напрасных обвинений в неспособности зачать ребёнка… 315

…Пётр Ильич Гаврилов в сопровождении мордоворотов-охранников подошёл к служебному чёрному «Вольво» с затенёнными стёклами. Водитель услужливо распахнул перед ним дверцу автомобиля. - К губернатору, - коротко бросил ему Гаврилов. Охранники попрыгали в другую иномарку, и кортеж главы города, разгоняя встречные машины сиренами и мигалками, двинулся по трассе. За окнами салона мелькали тополя и сосны, стояли, боязливо прижавшись к обочине, грузовики, автобусы, легковушки, мотоциклы… Все пропускали его, Петра Ильича Гаврилова… Коротая время езды, Пётр Ильич думал о предстоящей беседе с губернатором, терялся в догадках: «Зачем вызывает? Неужто прознал о хищении бюджетных денег, выделенных на ремонт дорог? Пора завязывать с махинациями… Да как остановиться, когда деньги так и плывут в руки…? А толку-то в них? Жизнь проходит в суете, в вечном страхе… Не повязали бы за взятки, за жульничество, не убили бы конкуренты…» Незаметно для себя Пётр Ильич предался размышлениям о прожитом… …Свадьба в ресторане «Версаль»… Как давно это было? Сейчас Ярославне двадцать один… Стало быть, тридцать три года минуло… Летит время! Мысль о дочери неприятно отозвалась в нём, кольнула в сердце. Взрослая уже Ярославна, а надо признать, никчемной выросла. Как такое случилось? Не занимался её воспитанием… Жена всё время в школе, на конференциях, на городских заседаниях… А он, ссылаясь на занятость, не водился с подрастающим ребёнком, отделываясь дорогими игрушками и подарками. Целыми днями Ярославна просиживала в наушниках, оглушая квартиру и соседей 316

бабахающми звуками зарубежной музыки, а позже у компьютера. Предоставленная сама себе, Ярославна из капризного подростка, прихоти которого исполнялись безоговорочно, превратилась в самовольную, вызывающего вида девицу, постоянную посетительницу шумных дискотек, ночных клубов и баров… Глядя перед бритьём на себя в зеркало, Пётр Ильич искал на своём лице черты схожести с дочерью. «Странно, - размышлял он всякий раз, надувая щёки под электробритвой. – Ничего, абсолютно ничего моего в ней нет… На мать похожа.. И то лишь чёрными волосами и прямым, с горбинкой, носом… Но глаза… Уши… Брови… Скулы… Эта её ямочка на подбородке… Настырность…» Пётр Илич Гаврилов, глава муниципального образования города, депутат областной думы, владелец сети магазинов-супермаркетов, откинувшись на спинку заднего сиденья в роскошном салоне служебного «Вольво», вспоминал беспокойные дни в семье, в стране… Перестройка, разборки с конкурентами, рождение дочери… Двадцать лет назад, Пётр Ильич Гаврилов, тогда ещё главный инженер управления коммунального хозяйства, конечно же, неполноценной считал жену. У него, как у преуспевающего чиновника, имелась молодая любовница, с которой он развлекался на пикниках, в номерах гостиниц, на загородной даче, в саунах, имел все основания считать себя здоровым и крепким мужчиной. В глубине души имел Пётр Ильич червоточинку, связанную с разгульными годами молодости. Будучи студентом, он, выражаясь образным языком тех лет, «намотал на винт» от особы сомнительного поведения, лечился в кожно-венерологическом диспансере и очень переживал о возможных последствиях болезни. К тому же, неуверенность в себя вызывала продолжительная связь с 317

любовницей, так и не забеременевшей. Пётр Ильич, что называется, втихушку, прошёл личное медобследование. Положительные результаты анализов давали ему право так думать. О том, что у него «всё нормально», Пётр Ильич, разумеется, не стал говорить жене. - Зачем её расстраивать? Это причинит ей боль, возвращаясь из клиники на чёрной «Волге», решил он. Достал из кармана дорогого пиджака заключение врача, порвал на мелкие клочки и выбросил из окна автомобиля. Ветер подхватил письменные доказательства половых возможностей Петра Ильича, развеял их по обочине дороги. Камень душевных мук, давивший его, словно упал с него. Все сомнения давно остались позади… …Пётр Ильич вспомнил, как тогда от радости засвистел бравурный марш, вздохнул легко и свободно. Он знал: причина бесплодия не в нём. А любовница не в счёт… Она же не дура беременеть… На что ей было рассчитывать? Разводиться с женой из-за неё он не собирался… Наверно, пользовалась противозачаточными средствами… Впрочем, это его уже не беспокоило… Он был здоров, и надо было думать о наследнике… Он тогда так и подумал: «Кому передать правдами и неправдами накопленные сбережения? Для кого сколачивал капитал?» И ещё ему вспомнился совет давнего приятеля по браконьерской охоте на лосей Вадима Никипелова, тогдашнего начальника горотдела милиции. За выпивкой в таёжном зимовье тот доверительно посоветовал «сделать ребёнка на стороне». - Как, на стороне? Он же будет не от моей жены… От слов Вадима Пётр Ильч чуть было не поперхнулся выпитой водкой. - А что? Раз твоя Ольга не может - какая, Петруха, к 318

хренам, тебе разница, кто родит его? – пьяно бормотал Вадим, сдёргивая с шампура шашлык из оленины. – Это же будет твой сын… Или дочь… Понимаешь? Тво-ой… родной ребёнок… Будешь растить и воспитывать его… Главное, найди бабёнку приличную… Есть у меня на примете одна… - Да, пожалуй… Вадим, ты прав… Какая, и в самом деле, разница? Ведь это будет мой ребёнок! – согласился он. Пётр Ильич хорошо помнил удачную охоту и зимний вечер, проведённый в таёжном зимовье. Помнил, как наутро, после дружеского откровения с полковником милиции, насвистывал он свой любимый марш тореадора и давил на акселератор «Волги», прибавляя скорость… …Жена Петра Ильича, Ольга Николаевна ГавриловаШматко, директор средней общеобразовательной школылицея, в недалёком прошлом – преподаватель биологии, по совету врачей неоднократно проходила курс лечения в санаториях, на курортах, в здравницах на берегах Чёрного, Азовского и Балтийского морей. Но проходили годы, а долгожданная беременность не наступала. И тогда Ольга Николаевна, по совету врача, прошла медицинское обследование, однако, тайны из этого не сделала, а счастливая и гордая выложила перед мужем справкузаключение врача. - Вот, Петя… Я здоровая, полноценная женщина… Могу иметь детей… Извини, дорогой, но причина бесплодия, как подтверждает справка, не во мне… Супруг, сгоряча, чуть было не выпалил, что у него тоже «всё нормально», но мысль о ребёнке, рождённом «приличной бабёнкой на стороне», заглушила самолюбивый порыв. «Если причина бесплодия не в ней, то почему она не родила до сих пор? – подумал Пётр Ильич, повязывая перед 319

зеркалом синий, «как у президента», галстук. – Нет уж… Ждать с моря погоды больше не намерен… Года идут, а там, глядишь, состаришься… Пусть Вадим познакомит со своей знакомой… С приличной бабёнкой… Ольга Николаевна в скором времени после нелицеприятного семейного разговора отправилась на областной педагогический семинар. В холле роскошной гостиницы «Жемчужина» она встретила Нину Дмитриевну Хижняк, давнюю подругу по институту, тоже директора одной из районных школ. Обнялись, разговорились. Ольга Николаевна поделилась с подругой давно наболевшим. С затаённой завистью сказала: - Счастливая, ты, Нинка… Трое детей у тебя… Нина Дмитриевна, худая, напомаженная, напудренная, с белыми, протравленными перекисью водорода и высоко взбитыми волосами, разносила вокруг себя стойкий запах духов. Крупные янтарные бусы свисали с тонкой красноватой шеи на излишне приоткрытую невыразительную грудь. Она представляла собой тип административно-хозяйственных женщин, про которых обычно говорят: «Нафуфырилась, как обезьяна в зоопарке… Не знает чувства меры в косметике…» Муж Нины Дмитриевны, учитель физкультуры, чемпион области по боксу в тяжёлом весе, сокрушил бы любого соперника на своём пути, но таковые не попадались ему, и вероятно по этой причине все трое детей, не похожих на отца, разительно отличались один от другого. От весёлой улыбки на впалых, нарумяненных щеках Нины Дмитривны обозначились ямочки. Рукой взмахнула: - Дети – цветы жизни, но лучше, чтобы они росли в чужом огороде… Вяжут по рукам, по ногам… Никакого продыху с ними… А хочется любви… Помнишь, как у Зощенко? «Романтизьму не хватает…» 320

- А ты всё такая же… Ни одного мужика мимо себя не пропустишь… - А тебе кто не даёт? Забеременеть, видите ли, она не может… Фи-и… И ты не знаешь, что делать? - Не знаю… Лечилась… Прошла обследование… Признали полноценной… А что ещё? К знахарке идти? - Не к знахарке, а к знахарю, - рассмеялась подруга. - Не поняла… Объясни… - Смени мужчину, дорогая… На время… - Как это? Изменить мужу?! Да ты в своём уме? - Не переживай, не принимай близко к сердцу… У твоего суженого-ряженого наверняка есть молоденькая прошмондовка… Уж поверь моему опыту… - У моего Пети?! Не может быть! Он так любит меня… - Я тоже люблю своего Эдика… Но это не мешает мне… - Ну, подруга… Ты предлагаешь такое... – с наигранным возмущением проговорила Ольга Николаевна… - Это же безнравственно… - Как знаешь, дорогая, - несколько обиженным тоном ответила Нина Дмитриевна. Достала из сумочки помаду, зеркальце, подкрасила губы. Полюбовалась собой. - Но если тебе и впрямь нужен ребёнок, воспользуйся моим советом… Найди достойного, приличного мужика… Кстати, есть у меня один знакомый… Красавец! Я и сама непротив пофлиртовать с ним, но Рафик никакого внимания на меня не обращает… Ты, я уверена, придёшься ему по вкусу… - Что значит: «по вкусу»? – переспросила Ольга Николаевна. – Я же не салат «оливье»… - Ты, скорее, сойдёшь для него за десерт, расхохоталась Нина Дмитриевна. – Рафик любит таких как ты, полненьких, пухленьких спелых персиков… - Рафик? Он, что, чурка? Не терплю черномазых… 321

- Саркисян Рафик Арамович… Начинающий художникэкспрессионист… Завтра мы посетим выставку его картин в подземном переходе. Очень экстравагантный молдаванин, который, якобы, выдаёт себя за армянина… А кто говорит, что он вообще цыган… - Достойного кандидата предлагаешь в отцы моему будущему ребёнку, ничего не скажешь… Ну, спасибо… - Напрасно так считаешь… Николай Сличенко в сравнении с ним отдыхает… Та-акой мужчина! Не сомневаюсь: он тебе понравится… Если забеременеешь от него – с тебя шампанское, подруга! И женщины весело рассмеялись… …Несколько бурных ночей, проведённых в гостинице «Жемчужина» в обществе жгучего кудрявого брюнета Рафика Саркисяна, дали свои результаты. Через месяц, когда у Ольги Павловны начался сильный токсикоз с приступами тошноты, и её потянуло на «солёненькое», врач-гинеколог, осмотревший её, с удовлетворением сообщил ей радостную новость. - У вас будет малышка! Счастливой вестью Ольга Николаевна поделилась с ничего не подозревающим супругом. Он обнял жену, поцеловал, нисколько не сомневаясь в своём отцовстве. - Наконец-то! – обрадовано вздохнул он и подумал: «Не придётся растить ребёнка на стороне… Конечно, лучше, чтобы родился мальчик, но и девочка хорошо…» Ольга Николаевна очень бережно относилась к своему ещё не родившемуся чаду. Ложилась в больницу на сохранение плода, где ей, как уважаемой в городе женщине, предоставляли отдельную комнату. Проходила профилактические обследования, не перегружала организм. Её рацион питания состоял из продуктов, 322

рекомендованных врачами-диетологами и педиатрами. Само собой, исключалиь из него горячительные напитки. Ольга Николаевна старалась быть спокойной, сдержанной в общении с преподавателями школы, не трепала нервы на нерадивых учеников и безответственных родителей, разговаривала вежливо и тихо. Она бережно вынашивала ребёнка с безмерной материнской любовью, ласково поглаживала живот, с предосторожностями ложилась в кровать. Пётр Ильич, окружив беременную жену теплом, заботой и всем необходимым, часто уезжал в «служебные командировки». И хотя от него разило чужими духами, столь противными скорой роженице, Ольга Николаевна не обращала на это внимания. Измены супруга уже не имели для неё значения, ведь и её собственная совесть была не чиста. Внутреннее чувство вины, тем не менее, не покидало её, постоянно возвращая к одному и тому же вопросу: «Чей ребёнок во мне? А вдруг он Петин? Это было бы намного приятнее… А если отец – Рафик?» Она отгоняла от себя беспокойные мысли, занятая приготовлениями к появлению на свет дочурки. Ей уже имя придумали: Ярославна! На полках шкафа, в ящиках комода будущее новорожденное дитя ждали разные распашёнки, простынки, одеяльца, подгузники, памперсы, наборы детского мыла, мазей, кремов, пудры, присыпок и много других предметов по уходу за нежным тельцем младенца. Отдельно ждали своего звёздного часа погремушки, соски, розовые колечки, которые так любят тащить в рот малыши, когда у них прорезываются зубки. И долгожданный день настал… У крыльца роддома хлопали пробки шампанского. Счастливую маму встречали с букетами роз и белых лилий 323

коллеги Ольги Николаевны. Заискивая перед мэром, чиновники администрации дружно поздравляли супругов с рождением Ярославны, желали им и малышке всякого благополучия, незаметно переглядываясь между собой с хитрыми улыбками. Нина Дмитриевна, специально приехавшая из района по столь важному событию, что-то заговорщически шепнула на ухо Ольге Николаевне, и та приложила палец к её густо накрашенным губам. Родители души не чаяли в черноволосой, черноглазой смуглянке. - В твою породу пошла, в украинскую, - несколько расстроенный несхожестью малышки с собой, замечал Пётр Ильич. – Твоя хохлятская кровь перебила… На меня совсем не похожа… Ничего моего в ней нет… - Не говори ерунды, - поспешно перебивала мужа Ольга Николаевна… Что же, по-твоему, я её от соседа дяди Вани родила? Ты только посмотри… Носик твой длинноватенький… И ушки чуть оттопырены… Губки бантиком у неё… Как же не похожа на тебя? Ну, глазки, волосики мои, конечно… - Оно так… - неуверенно соглашался Пётр Ильич. – Но никак в толк не возьму: почему она такая смуглая, будто загорелая под южным солнцем? Ольга Николаевна и тут нашла весомый аргумент. - Триста лет Русь под игом татарским была… Великое кровосмешение народов произошло, а ты всё свои чистые корни ищещь… Гены наследственные нашей Ярославне от предков передались… Вот недавно по телевизору показывали, как у одной женщины негритёнок родился… Оказывается, как призналась её бабушка, в молодости у той была связь с африканцем… После таких убедительных разъяснений «загорелости» маленькой Ярославны, Петру Ильичу ничего 324

больше не оставалось, как, передёрнув плечами, согласиться с доводами жены. - Может, и в самом деле, в наш род какой-нибудь грек, кавказец или еврей затесался… Проклятые гены… бормотал он поутру, завязывая галстук. С годами, по мере того, как росла Ярославна, у Петра Ильича не прошла привычка, склонив голову и прищурившись, вглядываться в личико девочки. Искал и не находил в нём схожие черты своего, как он считал, «чисто русского лица». И всё больше чёрные мысли о неверности жены лезли в голову, занимали его воображение. Но Пётр Ильич отгонял их от себя, как назойливых мух. «Чтобы такая, как она, да где-нибудь? С кем-нибудь из черномазых, которых она терпеть не может? Нет… Это трудно представить… Серьёзная женщина… Сухарь, а не баба… Принципиальная, деловая… Одна школа на уме… Какая из неё любовница? Кто польстится на строгую, начальственную женщину? Девчонка, несомненно, от меня… Но, слишком чернявая… А Ольга бела лицом, как я», - закусив губу, размышлял Пётр Илич во время заседаний, рассеянно слушал выступавших докладчиков. Проблемы с Ярославной начались в детском саде. Воспитатели и няни стали замечать воровитость воспитанницы. То она украдёт из соседней кабинки дешёвую заколку для волос, то сунет в карман чужую куколку, то, как бы невзначай, прихватит не принадлежавшую ей мини-книжку, то припрячет под матрац в спальне принесённую кем-нибудь из детей мягкую игрушку. Работники детсада переговаривались между собой, не находя причину столь непонятного им поведения ребёнка. Беседовали с Ярославной, спрашивали, зачем она взяла чужую вещь. Пятилетняя девочка, или молчала, 325

насупившись, или начинала плакать, всхлипывая: - Я больше не буду… Сказать о воровстве Ярославны её родителям, высокопоставленным в городе людям, воспитатели не решались из боязни навлечь на себя беду. Те правильно не поймут, обвинят в наговорах на их ребёнка, сошлются на обеспеченность в семье, где Ярославна игрушками завалена чуть не до потолка, где все прихоти её незамедлительно выполняются. Но однажды, когда Ольга Николаевна пришла в детсад за дочерью, одна из девочек группы громко расплакалась. - Ялославна уклала мои часики… Она воловка… - Ты что такое говоришь, Олеся? – возмутилась Ольга Николаевна и обратилась к воспитателю: - Безобразие, Надежда Витальевна! Чему вы здесь детей учите? Клевете? Что они себе позволяют? Надежда Витальевна, не зная, что сказать, в растерянности терпеливо выслушивала замечание жены главы города, но выручили дети. - Да-да, Яр-рославна вор-ровка, вор-ровка, старательно налегая на букву «р», подбежал бойкий рыжий бутуз. – Часики у неё в кур-ртке… Я видел, как она прятала часики в кар-рман… - А ес-сё она ворует у меня машинки, - плаксиво подтвердил худенький мальчик. - Гаврилова всегда что-нибудь ворует в группе, закричали наперебой ребятишки. Пришлось Надежде Витальевне рассказать высокомерной мамаше о неблаговидных поступках её дочери. Ольга Николаевна, совершенно ошеломлённая случившимся, извлекла из карманчика дочерней куртки игрушечные часы, со смущением отдала их Олесе. Та взяла, показала Олесе язык и убежала в группу. 326

- Не знаю, что и подумать… Если бы я знала раньше… У нас дома так много детских вещей, что я не могла заметить среди них чью-то чужую… - оправдывалась Ольга Николаевна. Грубо дёрнула Ярославну: - Как тебе не стыдно? Дома я с тобой поговорю… Потом начались проблемы в школе. Ярославну изобличали в кражах чужих шариковых ручек, линеек, фломастеров, тетрадок, пуховых варежек. Её брали, что называется, за руку, запущенную в сумочку учительницы математики, ловили, когда она выворачивала карманы курток и пальто в раздевалке, прихватывала из кабинета химии препараты. - Ну, зачем, Ярославна, тебе химреактивы? – недоумевая, допытывалась седая учительница. Ярославна, понурив голову, плечами пожимала. Она и самой себе не объяснила бы, зачем сдались ей пробирки с едкими, неприятно пахнущими веществами. - Не знаю… Я больше не буду, - размазывая по лицу слёзы, обещала она. Совещааясь на педсовете, преподаватели высказывали разные мнения о неадекватном поведении школьницы. - Всем хороша девочка… И умница… Учится хорошо… Прилежная… На уроках ведёт себя примерно… Общительная… Одно плохо – воровитая очень. Не честная, не искренняя… Артистична… Жеманщица, обманщица… Рассказать о проделках ученицы директору школы Ольге Николаевне Гавриловой-Шматко, заслуженному педагогу, ни у кого смелости не хватило. Кто же заявится к ней в кабинет и заявит во всеуслышание, как могли себе позволить сказать плохое про других детей: ваша дочь склонна к совершению краж личного имущества граждан? Нет, уж… Увольте… Когда-нибудь и сами узнаете о 327

проделках не чистой на руку дочери. Да поздно будет… И Гавриловы узнали… Правда, слишком поздно… Ярославна успешно закончила среднюю школу, поступила на юридический факультет госуниверситета. И надо отдать должное её знаниям: сдала вступительные экзамены на «отлично» и была зачислена на первый курс престижного учебного заведения без протекции влиятельных друзей её отца и матери. Учёба студентки-юристки, призванной в будущем стоять на страже закона, длилась недолго. В Ярославну, красивую, броскую модницу, изысканно и со вкусом одетую, влюбился пожилой декан, семейный человек. Она стала его любовницей. Однажды лысеющий лавелас со сморщенным лицом, пользуясь отъездом жены в деревню к маме, имел неосторожность пригласить юную обольстительницу к себе домой. После любовных утех, покидая квартиру профессора, Ярославна не удержалась от соблазна полазить по шкафчикам и шкатулкам хозяйки, украла её золотые кольца, перстни, серьги и другие ювелирные украшения. Пропажа скоро обнаружилась. Перепуганный до смерти профессор, не зная, как выкрутиться из незавидного положения, в котором очутился столь нелепо, и оправдаться перед женой за исчезновение драгоценностей, инсценировал кражу неизвестными злоумышленниками. Взломал замок в собственной квартире, вытряхнул из шкафов вещи, оборвал телефонный провод и не нашёл более ничего лучшего, как заявить о краже в милицию. Знаток римского права не мог предположить, что в уголовном розыске тоже работают люди, не пальцем деланные и не лаптями хлебавшие щи. Дело своё оперуполномоченные и следователи знают, скудную 328

зарплату получают не даром. Они без особых хлопот расчухали, что к чему, «раскололи» любовника-неудачника, и вытащили в народный суд любительницу поживиться чужим добром. Гавриловы, используя знакомства и своё служебное положение, пытались замять неприглядную для них историю с кражей драгоценностей у профессорской жены, но шило в мешке не утаишь, гласит народная мудрость. Дело получило огласку. Декану юрфака пришлось развестись с женой, а несостоявшуюся студентку, которой прочили карьеру прокурора, исключили из университета. Однако, адвокаты и деньги Петра Ильича заметно повлияли на вердикт суда. «Два года лишения свободы… Условно» - такой вынесли они приговор. Ольга Николавна в отчаянии заламывала руки, ругала дочь, теряясь в догадках её криминального поведения. - Ярославна! Почему ты ворушь? Как тебе не стыдно? Нам с таким трудом удалось выхлопотать тебе условное наказание… Ведь могли посадить в тюрьму… - Ну, и что? Не всех сажают… Каждый день по телевизору рассказывают про то, как миллионы воруют генералы, губернаторы, члены правительства, депутаты Госдумы, чиновники всех мастей… Виллы, поместья в Испании, на Кипре имеют… А вы? То же мне честные нашлись! Думаю, не понимаю, откуда у нас эта двухуровневая квартира, итальянская мебель, машины? – нисколько не стесняясь, отвечала Ярославна. А позапрошлой зимой в драматическом театре Ярославна выкрала номерок из сумочки дамы, красящей губы в туалетной комнате. Без всяких подозрений у седовласой гардеробщицы получила из её рук норковую шубу, надела на себя и направилась к выходу. 329

- Что рано уходите? – просто так поинтересовалась женщина, проработавшая в гардеробе театра всю свою сознательную жизнь. – Спектакль не понравился? - Да, нет… Почему же? Интересная пьеса… Хорошая игра актёров… Душно в зале, а я, знаете ли, в положении… Хочется на свежий воздух… - Понимаю… Может, минералочки выпьете? – сочувственно предложила «старая крыса театра» Ярославна торопливо ушла, уверенная, что всё провернула чисто, дорогую шубу умыкнула «шито-крыто» Как преступники всех мастей, Ярославна тоже не учла одной «мелочи» - профессионализма оперов из угро. В боковом кармане старенького пальто на синтепоне, оставленного похитительницей в гардеробе театра взамен шубы, ушлые ребята нашли чек из кафе «Аэлита». Официанты и повара без колебаний назвали постоянную посетительницу, придирчивую Ярославну Гаврилову, дочь мэра, известного в городе бизнесмена, имевшую обыкновение заказывать дорогие японские блюда: «скуяки» и «суси». Её задержали по оринтировке в одном из ночных клубов. На этот раз условным наказанием нельзя было отделаться несмотря на усилия Петра Ильича и его деньги. Всё же срок по приговору суда был минимальным – два года лишения свободы с содержанием в колонии общего режима. …И вот она свободна и вольна, как птица в полёте. Уверенно цокает шпильками по тротуару к дорогой машине, припаркованной у сквера на улице Овражной. Спешит, торопится Ярославна домой… Переодеться в вечернее платье, навести марафет, прежде, чем отправиться в лучший ресторан, просадить там деньги какой-то старой дуры… Увидела милиционеров, ускорила 330

шаги. И вдруг позади резкий выкрик: - Славик! Это она! Которая в театре шубу украла! Ярославна, словно от своры злых собак, спущенных с цепи, бросилась убегать. Модные туфли вмиг слетели с ног. Она босиком метнулась в какую-то подворотню. Пробегая мимо мусорных контейнеров, швырнула в один из них кожаную папку, пробежала дворами, выскочила на проезжую часть и… носом к носу столкнулась с преследователями-полицейскими. Один из них, рослый сержант, утирая одной рукой потное лицо, в другой держал туфли Ярославны. Его напарник, худоватый, прыщавый прапорщик, запыхавшись, проговорил: - Попалась, голубушка… Больше не убежишь… Давай сюда рученьки… Мы их украсим стальными браслетиками… Полицейский застегнул наручники, вызвал дежурного по городскому управлению внутренних дел. Товарищ майор… Пришлите машину… Подозреваемая в мошенничестве задержана… - Всё равно ничего не докажете… При мне ничего нет… - Доказывать мы вам ничего не собираемся… Это прерогатива следователя… - ответил прапорщик. - Вы не знаете, с кем связались… - Как же не знать? Вы – Гаврилова… Дочь мэра, владельца сети супермаркетов… Тем хуже для вас… - Это вам даром не прокатит… - Разумеется, голуба… Премию нам выпишут за поимку столь очаровательной особы… Хватит на пиво разок посидеть на речке после работы… Верно, Никита? - Ещё на солёные орешки останется… И на пачку лёгкого «Бонда», - ухмыльнулся сержант. Он поставил перед Ярославной её элегантные туфли. - Быстро, однако, бегаете, госпожа Гаврилова… 331

Обувайтесь… Неудобно будет на очной ставке босиком предстать перед пенсионеркой, обманутой вами… Не забыла вас, наверно бабуля, как думаете? Ярославна пренебрежительно фыркнула: - Да пошли вы… На понт берёте? Менты поганые… Волки позорные… Козлы вонючие… Ничего не пришьёте… - Это мы уже слышали… Старо… Скажите что-нибудь новое… Нет? Тогда будьте любезны в кабриолет! – со смешком в голосе сказал прапорщик, открывая дверцу полицейского «Уаза». Легонько подтолкнул девицу к машине. - Прошу, мамзель! Карета подана! Теперь вам часто придётся в ней кататься… Прямо, как принцесса… С личной вооружённой охраной… - Руки убери, мусор дешёвый! Фуфло не гони… процедила она сквозь зубы, дёрнув плечом. Влезла в машину, попросила закурить. Прапорщик дал ей сигарету, чиркнул зажигалкой. - Давай, Никита, вези красавицу в отдел, а я пройдусь по дворам… Пока никто не подобрал, поищу папку с липовыми бумагами, которую она выбросила… Отпечатки нежных пальчиков на ней обязательно найдутся… …В тот же вечер какой-то добропорядочный гражданин принёс в полицию кожаную папку с документами, забытую кем-то, как он сказал, в зале ожидания железнодорожного вокзала… Страсть коллекционирования военных мундиров у Алексея Фролова зародилась ещё в школьные годы. Вернувшийся из армии старший брат, служивший механиком в авиации, подарил ему фуражку с голубым околышем. С неё всё и началось. Загорелся мальчишка мечтой иметь головные уборы танкистов, пограничников, 332

артиллеристов, моряков и других представителей разных родов войск и флотов. Друзья по школе, знакомые родителей, родственники, зная о необычном увлечении подростка, привозили и приносили ему пилотки, бескозырки, береты, шлемы, папахи, кубанки, шляпы-афганки, фуражки. Чёрным морским мичманкам, зелёным солдатским и офицерским фуражкам уже не хватало места в шкафу. А раритеты военной одежды и амуниции всё прибавлялись. На полках появились ремни с бляхами, портупеи, полевые сумки, револьверные и пистолетные кобуры, вещмешки, фляги, сапёрные лопатки, противогазы, плащпалатки. Дальше, больше… Коллекция стала прирастать шапками, шинелями, бушлатами, тельняшками, голландками, форменками, гюйсами, водолазными свитерами, солдатским бельём, портянками и носками, сапогами хромовыми, яловыми, кирзовыми, офицерскими туфлями и солдатскими берцами. Здесь можно было найти флотские ботинки с крючками, сандалии подводников, полусапожки морпеха или даже серые валенки курсанта общевойскового училища. А коллекция с годами всё росла, ширилась в ассортименте всё новыми атрибутами. Теперь уже Алексей не просто собирал всё подряд. Он выискивал редкие экземпляры одежды, чудом сохранившиеся у кого-то старинные вещи прадедов. Так, однажды, ему принесли серую долгополую шинель русского солдата, участника русско-японской войны тысяча девятьсот четвёртого года. Особую гордость коллекции составляют накидка гусара со шнурами и эполетами, будёновка с красной звездой, гимнастёрка красноармейца, воевавшего с японцами на Хасане, парадный мундир сержанта-танкиста, 333

участника парада Победы в мае сорок пятого. Многие из этих бесценных, с точки зрения коллекционера, атрибутов военной одежды и амуниции, Алексей подобрал на городской мусорной свалке. Почистил, выгладил, подштопал, пришил недостающие пуговицы, прицепил соответствующие погоны, звёздочки, галуны, эмблемы, петлицы, знаки отличия, подшил белые подворотнички и определил на вешалку или на полку стеллажа. А то и под стекло витрины – в зависимости от ценности экспоната, потому что о коллекции известно не только собирателям военных раритетов, но и работникам театров, музеев, Домов культуры, выставочных залов. На выставках Алексея не протолкнуться от посетителей, с интересом рассматривающих шлемофоны лётчиков, танкистов, моряков-катерников, десантников. Никто не пройдёт мимо генеральского кителя, увешанного орденскими планками. Все прикасаются к истории в прямом смысле этих слов, а именно – трогают, мнут в руках шевиотовую гимнастёрку колчаковского поручика или поглаживают картуз офицера лейб-гвардии. Сорок лет минуло с того времени, как любовался Алексей первой фуражкой будущей обширной коллекции. За эти годы многое переменилось в его жизни. Отслужил срочную на Тихоокеанском флоте на подводной лодке, откуда, кстати, привёз в дембельском чемодане две пары матросской робы – белую – надводников, и свою кровную синюю – подводников. Окончил институт железнодорожного транспорта. Работал диспетчером. Женился. Будущей супруге, студентке факультета путевого хозяйства, задолго до свадьбы было известно о необычном увлечении её избранника. Она не назвала его хобби никчемным занятием, превратившим квартиру не то в склад 334

обмундирования, пропахший нафталином, не то в музей или в отдел продажи военной формы. Напротив, Аня, инженер пути, поддержала, изъявила желание помогать в уходе за раритетами. А работы за предметами коллекции много: чистить, хлопать от пыли, ремонтировать вещи, пополняющие и без того огромное собрание. Именно, Анна подала идею разнообразить коллекцию военной формой иностранных государств. Алексей расцеловал невесту. О такой жене он мечтал. Ведь не каждая хозяйка согласится загромоздить трёхкомнатную квартиру в обычной панельной «хрущёвке» стеллажами и витринами. Теперь они вместе проводят выставки, готовят вещи для театров и студий, обмениваются по Интернету с другими коллекционерами. Надо сказать, увлечение Алексея переросло в основное его занятие, приносит ему неплохой денежный доход. Теперь он уже Алексей Иванович… Сын Артём военно-морской офицер, живёт с семьёй на Камчатке, приезжает раз в год в отпуск с внуками Алёшкой и Серёжкой. Мальчики просто обалдевают от увиденного в квартире деда. Дочь Светлана врач-терапевт, замужем за хирургом. У них есть маленькая Настя. Живут в Петрозаводске. К родителям в гости никак не соберутся, говорят некогда… А может, не на что ехать, нет денег… Если читателю ясно, кого из себя представляет наш герой, то станет понятно, почему этот пожилой человек, прилично одетый, роется в мусорных баках, перебирает выброшенное тряпьё. Вот и в этот день, о котором, собственно, идёт речь, Алексей Иванович Фролов, возвращаясь с гаража, привычно завернул на свалку бытовых отходов, ограждённую сеткой-рабицей. Намётанный глаз завзятого 335

коллекционера заметил пятнистый рукав камуфляжной куртки, болтающийся на стенке мусорного контейнера. Крадучись, словно сеттер, почуявший дичь, или охотник, предвкушающий добычу, Алексей Иванович в радостном возбуждении перешагнул через кипы выброшенных книг, газет, журналов, вороха тряпичного рванья. За висячий рукав грязной куртки он взялся столь же аккуратно и бережно, как истинный филателист с благоговением берёт пинцетом почтовую марку. Извлечь находку сразу не удалось. Что-то придавило её в баке. Алексей Иванович осторожно потянул, но боязнь повредить будущий экспонат вынудила его заглянуть в контейнер, чтобы освободить куртку. Он посмотрел в него и замер: глазам коллекционера предстала шикарная кожаная папка с блестящей кнопкой и застёжкой-молнией. «Ни фига себе… Жаль, что не военная, - мелькнула мысль. – Любопытно… что там в ней…» Он посмотрел по сторонам, убедился, что никого поблизости нет, вытащил её и раскрыл. Договора с печатями, подписями, бланки, ведомости, справки… Из внутреннего кармашка краснела пятитысячная купюра… Алексей Иванович присвистнул от удивления, озираясь, выдернул куртку, завернул в неё найденную папку и заторопился домой. «Пять тысяч… Да на эти деньги…» Алексей Иванович давно присмотрел в киоске «Военторга» вышитые малиновыми нитками «штаты» нарукавные нашивки матросов с изображениями якорей, гирокомпасов, арторудий, торпед, стрел радистов, электриков и других символов флотских специалистов. Он знал точно, что, наконец, осуществит давнюю мечту и купит нашивки на эти халявные деньги, о которых не знает Анна. 336

Чем ближе подходил Фролов к своему дому, тем неувереннее становились его шаги. Наконец, всё более замедляя их, он остановился совсем. «Что-то здесь не так… Не чисто… С такими деньгами хорошие кожаные папки просто так не выбрасывают… Надо сообщить в полицию… Но пять тысяч?! Отдать и прощай нарукавные штаты? Так, что ли? Ждать меня в киоске они не будут… Кто-нибудь купит раньше меня… Морскую символику сейчас многие собирают…» Решение пришло быстро. Вытащил купюру, сунул в карман и пошёл… «Куда?! В полицию?! Но тогда придётся рассказать там о деньгах… А отдавать их так не хочется… Пять тысяч! Не только на штаты хватит… Можно будет прикупить несколько метров золотистого галуна… Нет… Надо просто избавиться от папки… Чего доброго, поймают с ней…» Ноги привели его в вокзал. Электричка только что отправилась, и в зале ожидания пригородных поездов было пусто. Алексей Иванович положил папку на сиденье для пассажиров и быстро вышел. Пятитысячная купюра, засунутая во внутренний карман пиджака, вызывала в нём смутное чувство тревоги. - Дознаются… Беды не миновать… Польстился на чужое… А ну их к чертям собачьим эти деньги… Может, замараны они… Зачем выбросили? Положу обратно в папку, отнесу в полицию, - вслух убеждал себя Алексей Иванович. Поразмыслив, он вернулся в вокзал и ещё издали увидел, что кожаной папки на сиденье не было. Кто-то взял её… Это было ясно с первого взгляда. - Позарился, старый дурак… Может, горе кому-то… А я взял чужие деньги… Нет бы сразу в полицию… А теперь как идти туда без папки? Вот осёл… 337

Он вынул из кармана купюру, раздумывая в нерешительности, что с ней делать. Была бы разменена на более мелкие деньги, наверно, не удержался бы, купил мороженого или пепси-колы… Фролов поймал на себе взгляд человека, стоящего на автобусной остановке. То был молодой священник в сутане и с картонной коробкой в руках. Аккуратная светло-русая бородка и длинные волосы обрамляли его открытое, доброе лицо. Ощущение было такое, как будто служитель церкви видел в руке Фролова деньги и догадывался о причине его смятения. «Нет… Далековато… Ничего не видел он… Да и откуда ему знать, что я нашёл эти деньги…? Он и сам не мог объяснить себе, почему вдруг взял и подошёл к священнику. На груди молодого иерея болтался на цепочке православный крест. На коробке синела надпись фломастером: «Пожертвуйте, Христа ради, на строительство часовни святого Великомученика Георгия Победоносца». «Вот, на благое дело, Богу угодное», - подумал Фролов, разворачивая купюру и борясь с самим с собой: «Отдавать – не отдавать…» На какой-то миг задержал банкноту в руке, переспросил с надеждой: «Вдруг батюшка признает её не пригодной, не примет…» - Ничего, что кто-то расписался на деньгах…? - Это нормально… Роспись кассира при пересчёте… Фролов, сожалея в душе, что погорячился, хватило бы рублей пятьдесят пожертвовать, мысленно назвал себя растяпой, что не разменял деньги. Однако, под ждущим взглядом священника, разжал пальцы, опустил пятитысячную банкноту в коробку. Вздохнул, перекрестился с поклоном, и торопливо зашагал прочь. Алексей Иванович не видел, как священник трижды 338

окрестил его вслед с благодарственными словами. Шаги его были широкими и всё более уверенными. Алексей Иванович уже не вспоминал о меченой банкноте, причинившей ему столько ненужных волнений. Мысли пенсионера-коллекционера были заняты приятным душе приобретением – потрёпанным, изодранным «комком». Так солдаты-срочники называют пятнисто-зелёный камуфлированный костюм… Прошлой зимой в городской музыкальной школе случился пожар. Примчались пожарные, залили водой из брандспойтов обуглившееся деревянное здание с рухнувшей крышей и выгоревшими окнами. Построенное из лиственничных брусьев, оно много лет служило разным хозяевам. До революции это был дом богатого купца, владельца мельниц и пароходов. В довоенное время здесь располагались, сменяясь, исполком совета народных депутатов, отдел НКВД, военный комиссариат. Позже сюда вселились мелкие организации и учреждения: отделы торговли, образования и здравоохранения, контора общепита, стройуправление, водоканалхозяйство и, наконец, музыкальная школа. Все обитатели канцелярских трущоб оставляли после себя толстые слои обоев, краски и набелов на стенах, обилие фанерных перегородок и мебельной рухляди. Бушующее пламя, охватившее внутренние помещения глубокой ночью, неистово пожирало богатую добычу. В яростном огне одинаково ярко полыхали старинный рояль и новенькое пианино. С треском и звоном лопались туго натянутые струны. Сгорели балалайки, гитары, домры, мандолины, контрабасы, виолончели. Поплавились медные трубы духовых инструментов. Жаркое пламя в считанные минуты уничтожило 339

столы, стулья, скамьи, сцену зрительного зала, шкафы с нотами и музыкальной литературой. Музыкальная школа перестала существовать. Народная молва утверждает, что её подожгли. Слишком лакомым для воротил города явился земельный участок, занимаемый школой рядом с рынком. Гастербайтеры вмиг растащили обгорелые брёвна, убрали мусор, огородили освободившуюся площадь бетонными плитами, поставили на ней башенный кран. Не прошло и полгода, как на месте школы, обсаженной тополями и оглашаемой звуками голосистого баяна, вырос торговый центр «Универсам», окружённый павильонами, киосками, площадками для парковки автомобилей. Музыкальной школы вроде как никогда здесь и не было. Горожане о пожаре вскоре забыли, если не брать во внимание тех, кто бегал в музыкальные классы со скрипкой в чехле или с нотной папкой. Мамы и бабушки, распознавшие в своих детях и внуках талант к музыке, в мечтах видевшие их лауреатами международных конкурсов, наняли частных учителей из числа бывших преподавателей музыкальной школы, волею судьбывыброшенных на улицу без средств к существованию. Одним из тех, кто оказался уволенным без гроша в кармане, был аккордеонист Юрий Павлович Левинский. В бюро по трудоустройству населения ему предложили работать в общеобразовательной средней школе учителем пения. Юрий Павлович, дипломант всероссийского конкурса самодеятельных коллективов, будучи человеком высокого о себе мнения, встал в позу, наотрез отказался, счёл эту должность недостойной его уровня профессионала-виртуоза. Позже, сожалея о поспешном отказе, передумал, отправился в бюро, но там 340

ему объяснили, что свято место пусто не бывает. Школьным учителем пения стал саксофонист Артюхин. Левинский дал объявление в газету: «Обучаю игре на аккордеоне». Никто не позвонил ему. Он повторил, изменив текст: «Даю уроки музыки на дому по классу аккордеона». Телефон по-прежнему молчал. Странно: в городе не нашлось желающих учиться игре на таком замечательном инструменте. Юрий Павлович разыскал своих прежних учеников, но и те отказались под разными предлогами. У Юрия Павловича двое детей: близнецы Оля и Коля. Они пятиклассники. Жена Клавдия – продавец-кассир. С тех пор, как сгорела «музыкалка», прошла два месяца, а он всё ещё ищет работу, «соответствующую его высокому уровню и образованию… Как-никак, консерваторию окончил…» Клавдия корит мужа: - Бездельник… Оленьке сапожки надо купить, а Коленьке курточку… За квартиру заплатить, за электричество… Продукты нужны… Шёл бы в ресторан… Или в кафе… Музыканты исполняют там заказы пьяных посетителей, хорошо зашибают… Они, не в пример тебе, не ставят из себя Ван Клиберна и потому всегда при деньгах… Юрий Павлович возмущённо противится: - Что бы я, Левинский, в кабаке играл?! Клавдия «руки в боки», бьёт в самое больное место. - Ой, надо же! Возомнил из себя деятеля искусств! То же мне, Маланин выискался… Тот хоть и слепой был, а получше твоего играл… Колкое сравнение с известным всей стране баянистом Иваном Маланиным неприятно задело творческое самолюбие Левинского, но вдруг навело на мысль. Он поднялся с дивана, на котором возлежал в полном 341

отчаянии, в раздумье погладил футляр, в котором бережно хранил своё бесценное сокровище – немецкий «Weltmeister», сияющий малиново-красным перламутром. - А что? Прикинуться слепым… Неплохая идея… Никто не признает… Приклеить усы, надеть чёрные очки… …В переполненном вагоне электропоезда шумно и тесно от пассажиров – дачников, рыбаков, туристов, спешащих выбраться за город, на природу. Раздвижные двери салона со стуком развинулись, впустили двоих ревизоров-контролёров, обративших на себя взоры всех пассажиров. - Приготовьте, пожалуйста, билеты! Захлопали двери в другом конце вагона: то удирали извечные «зайцы»-безбилетники. И сразу освободились многие места. Пожилые люди со вздохом облегчения уселись, открыли книги, развернули газеты, принялись за вязанье, коротая утомительный час езды в духоте. Двери, однако, не переставали хлопать. Первыми пошли барахольщики, торговцы носками, футболками, косметикой, бельевыми прищепками… За ними двинулись немые, раскладывающие на сиденьях церковные календари, детские книжки, кроссворды… Потом в салон ворвались голосистые разносчики газет и журналов. Их сменили торговцы мороженым, пивом, прохладительными напитками, жареными семечками, орешками, кириешками… Прошёл давно всем примелькавшийся «соотечественник», в разных вагонах припадавший то на левую ногу, то на правую. От самых дверей он громко заявлял: - Дорогие соотечественники! Подайте инвалиду 342

первой группы кто чем сможет… И начинал сбор пожертвований в облезлую кроличью шапку, не обращая внимания на реплики: - Коттедж строит в Кудряшовском бору, бессовестный. -Придуривается, мерзавец… Не хромой он вовсе… Ещё не успела громыхнуть дверь за «соотечественником», как в салон вломились два гитариста, сразу начавших горланить дуэтом блатную песню из репертуара Вилли Токарева. На плечах молодых людей, видимо, студентов, висели широкие сумки для сбора денег за принудительный концерт. Находились пассажиры, бросавшие им рубли, пятаки и десятки. Очевидно, им пришлось по душе «творчество» халтурщиков, невпопад бьющих по струнам. Какой-то отставной моряк в потёртом военно-морском кителе без погон, в чёрной фуражке с белым кантом и без «краба», бесцеремонно дёрнул ближнего к себе гитариста, сердито спросил: - А ты подумал, салабон, хочу я слушать твоё бреньканье, от которого в ушах звенит? Гитарист и бровью не повёл, продолжая безжалостно бить по струнам, подвывая под оглушительный аккомпанемент и нисколько не огорчаясь тем, что военмору не нравится песня. - Не давали бы им, не шлялись бы по вагонам эти лоботрясы. На корабль бы их ко мне палубу драить, - сказал военмор и уткнулся в чтение журнала, прерванное вторжением гитаристов. Прошли двое полицейских из транспортной полиции. В тамбуре, в чёрных очках и в чёрной шляпе стоял «слепой» с аккордеоном, подвешенным за ремни на плечах. В руке «слепого» была палка, на боку висел открытый портфель. 343

«Слепой» долго не решался войти и начать играть попурри из вальсов. Он потрогал приклеенные усы, проверяя, надёжно ли держатся, а то, чего доброго, отпадут во время игры, и шагнул к двери, но его опередила «слепая» старушонка. Она бойко стучала палкой впереди себя и безошибочно взялась за ручку двери. В левой руке «слепая» держала жестяную банку из-под зелёного горошка. Тонким, плачевно-жалобным голоском старушка заунывно затянула: Динь-динь-динь, Колокольчик звенит… Пение согбенной, высохшей старушки имело больший, чем у «блатников», успех. Сердобольные граждане, проявляя сочувствие, вздыхая и охая, торопливо рылись в карманах и кошельках в поисках мелочи. - Бедная бабушка… Наверно, злая сноха не кормит её… Или сын-пьяница выгнал престарелую мать…. Вот недавно, в телепередаче Андрея Малахова показывали одну такую, тихо переговаривались пассажиры. Монеты, звякая, падали в консервную банку, пока «несчастная слепая» медленно шла между рядами сидений, ритмично, в такт песне, постукивая кулачком по жестянке. Для убедительности «слепоты», она «отыскивала» путь палкой, точно останавливаясь напротив сидящих и поднося банку то влево, то вправо, выжидательно взирая чёрными очками на тех, кто не спешил подать ей милостыню. Так дошла певунья до конца вагона, уверенным движением зрячего человека открыла дверь в тамбур. Тоненький голосок жалобно и скорбно затянул в другом вагоне: Динь-динь-динь, Колокольчик звенит… Юрий Павлович Левинский, а это был, конечно, он, поправил ремни аккордеона и, набравшись духу, шагнул в 344

салон. Он хотел сразу заиграть, но электричка остановилась, зашипели, открываясь, двери, и в салон повалили новые пассажиры. Они загородили проход, но увидев человека в чёрных очках, с аккордеоном, с лыжной палкой, висящей на левой руке, почтительно расступились перед ним. Развернув красные меха «Велтмейстера», он рванул «Севастопольский вальс»! Вот это была музыка! Куда до неё вам, паршивые недоноски, со своими блатными песенками! Юрий Павлович играл с таким волнующим воодушевлением, с каким не выступал со сцены Дома культуры. Главное, чтобы поверили, чтобы не заподозрили в слепоте… В салоне моментально стихли разговоры, свернулись газеты, перестали мелькать вязальные спицы. Все сидели зачарованные прекрасной мелодией, мастерски исполняемой профессиональным музыкантом. Чистые, бархатные звуки вальса лились плавно, словно морские волны, с плеском набегавшие на Графскую пристань. И вдруг, к удивлению Юрия Павловича, в салоне грянула песня. Дружно, весело, с задором: Севастопольский вальс помнят все моряки, Разве можно забыть мне вас, Ваших глаз огоньки? А электропоезд уже прибывал на конечную станцию. Пассажиры засуетились, задвигали сумками, тележками, рюкзаками, вёдрами. Песня прервалась. Юрий Павлович запоздало двинулся между рядами. Кто-то бросил ему в портфель горсть монет. У лавочки, на которой сидел военмор, Левинский остановился, постукивая впереди себя лыжной палкой. Скосив глаза за очками, он видел, как тот перехватил его 345

скрытый очками взгляд, вынул из кармана сотенную купюру, бросил в портфель со словами: - Это тебе за «Севастопольский вальс», слепой! Спасибо, погрел душу! Но нечего прикидываться инвалидом… Подло это… У меня товарищ на подводной лодке глаз лишился… Аккумуляторная батарея взорвалась… Ты его несчастьем спекулируешь… Сними очки и выбрось палку… Играй открыто… Ты отличный музыкант, и люди всегда отблагодарят тебя… Толпа выходящих задвинула Юрия Павловича в тамбур. Он вышел на перрон последним. Постоял, пока все разошлись. Снял очки, потолкался на вокзале в ожидании обратной электрички. Возвращаясь домой, украдкой пересчитал «выручку». Сто двадцать три рубля… Не густо… С чем воротиться домой? Сказал ведь Клавдии, что пошёл играть на свадьбе… В городе, у каменных ступеней супермаркета, как у церковной паперти, угрюмые попрошайки просили милостыню. Седая женщина, бывшая учитель начальных классов, сидела на ящике, выложив перед собой носовой платок. На нём сиротливо лежали несколько монет. Рядом с ней, усевшись на голый асфальт, безногий инвалид напоказ выставил лилово-красные культи. Лучше бы он прикрыл их. Ведь и так понятно, что нет ступней. Прохожие, не в силах смотреть на них, торопливо проходили мимо. Серая от пыли бейсболка страдальца была пуста. Грязные, рваные шорты составляли всё его одеяние. Обнажённые руки, грудь, спина и плечи инвалида синели множеством татуировок. Ступни он отморозил, валяясь в парке в сорокаградусный мороз и будучи мертвецки пьяным. Хромой, однорукий бомж, опершись на костыль и с кепкой в протянутой руке, стоял неподалеку. Юрий Павлович ещё на вокзале решил «поработать 346

слепым музыкантом» на бойком месте в городе. Бродить по вагонам, пробираясь через толпы пассажиров с дорогим аккордеоном, ему больше не хотелось. Ещё поцарапают… «Пожалуй, место возле супкермаркета будет более подходящим… Люди ходят там всегда при деньгах», подумал он. Достал из кармана чёрные очки, водрузил на нос. Темнота сразу окружила его, и он почувствовал себя менее заметным в ней. Прикрылся шляпой и, постукивая палкой о бордюр, смело пошагал к магазину. Возле хромого, худого, однорукого бродяжки он бросил к своим ногам шляпу, нацепил на себя аккордеон и заиграл душевно и с большим искусством. «Офицерский вальс», «Берёзка», «Осенний сон», «На сопках Манчжурии», «Дунайские волны, «Амурские волны» собрали на площади у магазина толпу праздно шатающихся людей. Они сбились в пары, начали танцевать, подходили к нему и ложили в шляпу деньги. И как тогда, в электричке, скосив глаза под очками, он видел, как к бродяжке подошёл молодой священник, вложил ему в кепку красную банкноту, перекрестил его и с поклоном удалился. «Пятитысячную, кажется, дал он ему… Везёт же дуракам», - позавидовал Юрий Павлович. От завистливой мысли ему стало совестно. «Идиот я последний… Нашёл кому завидовать? Безрукому, хромому человеку…» - выругал он себя, наблюдая за танцующими. Он чуть было не сбился с такта, когда инвалид, кособочась, подошёл к нему и молча положил в шляпу пятитысячную банкноту. Юрий Павлович хотел было воспротивиться столь благодушному поступку инвалида, но вспомнил, что он «слепой»… Он же зрячий… Как может он выразить свой протест? Ведь он же «не видит», что положили ему! 347

Пока Левинский с минуту и в сильном замешательстве раздумывал, инвалид, постукивая костылём, удалился в сторону пивнушки «Держава». Левинский поиграл ещё немного, свернул аккордеон. Наощупь – он же «слепой» - поднял шляпу, сунул деньги в карман… Отметил про себя: «Неплохой навар… В кафе за вечер столько не схалтурить». Постукивая палкой, ушёл за угол магазина. Выбрал момент, когда поблизости никого не было, снял очки, и щурясь от солнца, ударившего в глаза, оторвал из-под носа театральные усы, сорвал с головы шляпу и всё это вместе с палкой забросил в густую траву газона. Краска стыда заливала его лицо. - Позор! Позор… До чего дошёл! Бедный инвалид, не притворный, как я, а самый что ни на есть горемычный, пожалел меня, принял за несчастного слепого… Стыд! Срам! Тьфу! Бог накажет меня за такую насмешку над истинными страдальцами… Нет прощения моему кощунству! Уподобился той, явно зрячей, бессовестной старухе, распевающей «колокольчика»… Я, Левинский, дипломант всероссийского конкурса… Боже! Какой позор! Надо во что бы то ни стало вернуть эти злосчастные деньги… Но где теперь найдёшь хромого? В «Державе»? А как объяснить ему свою «слепоту»? Была и другая причина не идти в «Державу». Юрий Павлович частенько наведывался в эту забегаловку, оставляя в ней последние гроши, и страх перед Клавдией явиться домой без денег удержала его. Левинский, как и многие люди, был суеверным человеком, и банкнота, поданная ему инвалидом за «слепоту», наводила на ужасные мысли. «А ну, как и вправду стану слепым… Нет… Лучше отдам пятитысячную кому-нибудь из этих… возле супермаркета…» Так, коря себя и ругая на чём свет стоит, Юрий 348

Павлович нерешительно зашагал к магазину. - А ну, как признают меня? Да не должно… Без усов, без шляпы, без очков, без палки… Нет… Не признают… успокаивал он себя, глядя на банкноту, меченую на уголке чььй-то синей росписью. Жаль было отдавать её. Пять тысяч! Но мысль о возмездии за кощунство придала решимости. «Глаза дороже этих халявных денег… Кому отдать7 Бабушке с платочком или безногому алкоголику? Отдам ей… Тот всё равно пропьёт… Бабке нужнее будет» Левинский подошёл к старушке, прикрывая лицо ладонью, будто от солнца, протянул ей купюру и, не оборачиваясь, зашагал прочь. - Мил человек! Мил человек… Вы не ошиблись? Может, вы хотели положить сотенную бумажку? – слышался позади старческий скрипучий голос, но Юрия Павловича уже и след простыл… Закусочная «Держава» давно стала в городе своеобразным ориентиром. Спрашивает кто-то улицу, дом, учреждение, ему объясняют: «Дойдёте до «Державы», а там прямо и налево…» Или: «От «Державы» поверните направо» И если все дороги мира ведут в Рим, то в городе, возглавляемом Петром Ильичём Гавриловым, все тропинки и стёжки-дорожки сходятся у «Державы» От рынка и швейной фабрики, от мехзавода и реммастерской, от вокзала и комбината бытовых услуг, от ворот воинской части и даже от городской свалки мусора протоптаны они любителями «зелёного змия» к питейному заведению со столь громким названием. Переиначивая на свой лад слова героя фильма «Белое солнце пустыни», выпивохи шутят: - Нам за «Державу» не обидно… С ними, мягко говоря, расходятся во мнении жильцы 349

старого двухэтажного дома, к которому болячкой прилепилась неказистая кирпичная пристройка, собирающая под свою шиферную крышу немало желающих «расслабиться» после трудового дня. Время от времени, особенно, в поздние часы, из окон второго этажа на головы завсегдатаев забегаловки летят гнилые помидоры, сырые куриные яйца, выливаются помои, а однажды, у ног одного из них, справлявшего за углом нужду, вдребезги разбилась тыква. «Партизанские» методы борьбы с пьяницами, орущими и гадящими под окнами, не возымели на них действия. Жильцы, возмущённые неприятным соседством «Державы», послали письменные жалобы в разные инстанции, и даже «били челом» у главы города господина Гаврилова, но мэр и пальцем не шевельнул, чтобы помочь согражданам, мирный покой которых рушит «Держава». - Зачем сдались ему простые труженики? Он решает проблемы богачей, - говорили одни. - Не подмажешь Гаврилову – не поедешь, - вторили другие. – А что мы дадим ему? У нас ничего нет… - Как он уберёт «Державу», если сам разрешил сделать к дому пристройку… Вот будут выборы – не проголосуем за Гаврилова… Единороссы – партия олигархов… Коммуниста надо… Или эсэра, - шумно заявляли третьи… Мнения в вопросе переизбрания мэра, как всегда, разделялись, и тогда кто-нибудь из проходящих соседей останавливался, охлаждал разгорячённый пыл спорщиков: - Наивные взрослые дяди и тёти! Верите в сказки о демократических выборах? Да в аппартаментах губернатора давно решено, кому быть главой города! Кто больше отстегнёт губернатору из нашего с вами кармана, тот и будет рулить городом… Пока жильцы демагогически дискутируют и 350

дебатируют о закрытии пивнушки и ведут с ней непримиримую борьбу, бросаясь в пьяниц картофельными очистками, в самой «Державе» решаются задачи иного, более возвышенного толка и многоуровнего плана. О чём говорят здесь? Какие глобальные проблемы обсуждаются? Что тревожит и беспокоит соотечественников – постоянных посетителей «Державы»? На эти и другие вопросы не трудно ответить, если взойти на шаткое деревянное крыльцо, толкнуть обшарпанную, скрипучую на петлях дверь под облезлой, выцветшей вывеской, и шагнуть внутрь. У вошедшего, впервые переступившего порог «Державы», поначалу перехватит дыхание, закружится голова от винных паров, густого табачного дыма и кислосолёного запаха обрыдлых закусок. Мало-помалу, новый посетитель забегаловки, затащенный сюда приятелями, принюхавшись к «ароматам» питейного заведения, не претендующего на изысканный сервис, привыкает к обстановке и находит её вполне приличной его статусу, занимаемой должности и общественному положению. Всё зависит, как сами понимаете, от количества выпитого спиртного… Новичка уже не шокирует вид грязного бомжа, распивающего пиво рядом с человеком в белоснежной сорочке с запонками, с ослабленным на шее галстуком. А главное, заглянувшего сюда случайного посетителя приятно удивят низкие цены, разительно отличающиеся от запредельных в супекрмаркетах, в ресторанах и кафе. Никто здесь не предъявляет претензий на разбавленное, горьковатокислое пиво, на палёную водку, отдающую денатуратом, на то, что вместо марочного вина нальют какой-нибудь дешёвой бормотухи. Оставляют желать лучшего и закуски из просроченных по срокам хранения кальмаров, креветки, 351

заплесневелых лимонов… Ещё одно немаловажное достоинство «Державы» - как голые в бане, здесь все равны, нет чинов и чинопочитаний, разделений по «табели о рангах». В «Державе» нет стульев, нет гардероба и стойки бара. Розовощёкая девица в замызганном переднике, ловко уклоняясь от шлепков по округлому заду, лавирует с подносом между высокими столиками, расставляет на них спиртное и закуски, убирает посуду. Приглядевшись сквозь сизый дым, исходящий от папирос, трубок и сигарет, не затухающих с утра до поздней ночи, можно увидеть представителя интеллигентной профессии с козлиной бородкой, в очках золотой оправы, потягивающего пиво и с жаром что-то доказывающего своему оппоненту – хмельному грузчику с продбазы. За этим же столиком, стоя напротив друг друга, пьют вино два офицера, обсуждают перипетии военной службы. В перекрёстном разговоре, не обращая внимания на рядом стоящих, собеседники изъясняются громко, иначе они просто ничего не услышат. За соседними столиками столь же разношёрстная публика. Электромонтёры, строители, водители автобусов, преподаватели профтехучилища, мелкие чиновники, таксисты, жедезнодорожники и прочие горожане не прочь наведаться в «Державу», пропустить стаканчик-другой розливного пива, дешёвого красного вина и сивушной водки. Среди них в поисках места, где приткнуться на краешек столика, толкутся грязные побирушки, страховые агенты, риэлтеры, авторемонтники со станции техобслуживания – да кого здесь только не встретишь! Приходят в одиночку, компаниями… Шум, гам, непристойная ругань, пьяные разборки внутри забегаловки и на улице, звон разбиваемых бутылок, 352

брошенных из окон второго этажа озлобленными жильцами, шлёпанье об асфальт летящих сверху куриных яиц и даже капустных кочанов… Небезопасно выяснять отношения у стен «Державы»! Те, кому уже шмякался на спину раскисший помидор, предпочитают не быть в ненужное время и в ненужном месте. Знакомые не понаслышке с «партизанщиной», они общаются, не выходя из пивнушки. Их интересуют не падающие со второго этажа отбросы, а метеориты и астероиды. Они озабочены повышением налога на вклады миллиардеров в банки Кипра, переживают за освоение нефтяного шельфа в Арктике. Не равнодушны посетители «Державы» к военному перевороту в африканской стране. Высказывают свои соображения относительно правдивости сообщения об останках динозавров, обнаруженных на Марсе. Взволнованно высказываются об экологических последствях расселения на планете мамонтов, клонированных из капли крови комара, впившегося в доледниковый период в мамонтёнка, найденого в мерзлоте Заполярья. Разумеется, не обходится без выражения политических взглядов на мировую экономику. По полной программе воздаётся президентам, министрам, генсекам, руководителям партий и фракций. Вот какие проблемы мирового масштаба занимают умы посетителей «Державы»! Вот она где: гласность, свобода слова! В забегаловке «Держава»! Орут, кричат вдосталь, до хрипоты, смакуя сомнительного копчения леща и запивая его разбавленным пивом, заедая портвейн сухой конфетой, закусывая выпитую водку сморщенной лимонной долькой. А где ещё можно безбоязненно высказаться о наболевшем? Например, о том, зачем миллиардеру Роме 353

Абрамовичу английский клуб «Челси»? Дома не поймут… Там запросто получить кухонной тряпкой по шее… Проблемы мирового масштаба не волновали лишь двоих небритых, непричёсанных мужчин средних лет и довольно неопрятного вида, стоящих за столиками в дальнем углу зала. Один – рослый, широкоплечий, с пучком спутанных волос, связанных сзади шнурком, в потёртых джинсах, в рваной клетчатой рубахе, облокотился на столик. Про таких обычно говорят: «Пахать на нём… Или мешки ворочать в одесском порту…» Другой – худой инвалид, в сереньком пиджачке, наброшенном на голые плечи, в кепке, опёрся на костыль. На шее болтается на суровой нитке алюминиевый крестик. Про таких тоже есть привычная фраза: «И в чём только душа держится? Дунь на него и улетит» - Эй, подруга! – щёлкнул пальцами здоровяк, подзывая официантку. Он был настроен кутнуть с шиком и не скрывал своих амбициозных намерений. - Шесть кружек «Жигулёвского», по бутылке водки на рыло, два пакетика вяленых кальмаров и лимон… Годится, Степан? – обратился верзила к приятелю. - Чем башлять будем, Михаил? У меня только сотка… обеспокоенно ответил Степан. - Не тормози - сникерсни! – хохотнул Михаил. Официантка, записывая в блокнотик заказ, смерила их презрительным взглядом, сердито спросила: - Морды у вас от выпивки не треснут, бродяги? Кто мешает пиво с водкой? - Пиво без водки – деньги на ветер, - шутливо ответил рослый бродяга, выставляя на столик локти, торчащие из прорех на рукавах. - Знаю… Слышала… Все вы повторяете одно и тоже… 354

- Тебе-то какое дело, что и как мы пьём? - Ну, да… Обрыгаетесь… Убирай потом за вами… - Не боись за нас… Мы привычные пить вашу мочу детскую… Разве это пиво? С него не закосеешь… - Так и шли бы в ресторан… Чего сюда припёрлись? - Тебя не спросили… Гони наш заказ да поживее! Спускай лайку лучше вон на того чморика в очках и при галстуке, - бродяга показал на интеллигента, бормочущего бессвязные слова, икающего за соседним столиком. - Вот с ним у тебя будут проблемы… Официантка ушла и скоро вернулась с подносом, уставленным пенящимися пивными кружками, откупоренными бутылками с водкой, двумя стаканами, двумя блюдечками с лежащими на них лимонными дольками, и парой пакетиков с вялеными, подсоленными, мелко изрезанными кальмарами. - Лакайте, алкашня чёртова, - «обласкала» их официантка. Намётанным глазом она безошибочно определяла, от кого можно ждать подачки. Знала: от этих забулдыг чаевых не дождёшься, и потому не церемонилась с подобными посетителями. Бродяги, не рассчитывавшие на почтительное отношение к своим персонам, не обиделись, наоборот, даже обрадовались спиртному. Хлобыстнули по полному стакану водки и с жадностью сдули пену с кружек, сделали по несколько глотков. - Холодное… Хорошо, Степан… Фартовый был день, сказал бродяга в клетчатой рубахе. Утёрся рукавом, добродушно похлопал приятеля по плечу. Ещё отхлебнул из кружки, отправил в щербатый рот щепотку кальмара. - Сегодня я угощаю, Стёпа… И не спорь… Три мешка бутылок насобирал и сдал в пункт приёма стеклотары… Такая везуха, Стёпа… Гуляй, рванина! 355

- Где ты надыбал враз столько стекла? – спросил инвалид, отставляя в угол костыль. - Места знать надо! – рассмеялся Михаил. - После свадьбы в «Аэлите пустые бутылки выставили в ящиках во дворе, как спецом для меня… Оттуда и сбондил их… Так что не парься с оплатой… Я угощаю! Мало будет водяры – ещё возьмём! Оторвёмся по полной… Я сегодня при бабках… Ну, а ты как? Всего сотку наклянчил? Степан, худой, однорукий и хромой, помедлил с ответом. Мальчишкой, когда жил в деревне, попал под колёса телеги, переломавшей ему руки и ноги. Левую руку подростка врачам спасти не удалось, а правая нога стала короче и кривилась. Шкандыбает теперь Степан по улицам на костыле, выпрашивает у прохожих копейки. Незадолго перед тем, как встретиться с Михаилом в «Державе», с ним приключилась история, которую иначе как чудом не назовёшь. Степан осмысливал случившееся в этот день происшествие, и не знал, что сказать. Единственной правой рукой инвалид извлёк из-за подкладки пиджачка пачку «Marllboro», ловко перебирая пальцами, открыл её. - Закуривай, Миша… Не поверишь… Парень на шикарной иномарке остановился возле меня, вылез из машины, бросил мне в кепку сотку и эту самую пачку… - Да ты что?! Я же говорю – фартит нам сегодня… - Всё это фигня, Миша, по сравнению с мировой революцией и даже с тремя мешками бутылок… А вот, что я тебе скажу… Послание было мне от Господа… Степан поцеловал крестик, пробормотал короткую благодарственную молитву и перекрестился. - Ты, что, друган? В натуре? Или свистишь? – недоверчиво покосился на приятеля рослый бродяга Михаил. Его рука, вся в наколках, замерла у рта с кружкой 356

пива. Из-за отворота рубахи виднелась татуировка: изображение православного собора с крестами на куполах. - Я верующий христианин, Стёпа… Тюльку не гони… - Какая тюлька? Не к чему мне свистеть… Вот те крест… - Степан опять набожно перекрестился. – В западло мне корешу тюльку гнать… За базар отвечаю… - Ну, так не мучай Муму… Чё было-то? - Погодь, Миша… Осади… Не гони лошадей… Я и сам ещё в себя не пришёл… Давай вмажем… Выпили водки, закусили дольками вялого лимона. Степан закурил, и блаженно затягиваясь лёгким дымком дорогой сигареты, сказал убеждённо: - Я верю: послание это было от Бога… - Да что было-то? Скажи толком… - Я не рассказывал тебе, как стал бомжем? А вот как… Был у нас в деревне хороший дом… Отец строил… Он трактористом работал… Лес возили… Дерево на кабину упало, придавило батю… Мать с горя слегла и больше не встала… Остался один… Приехали какие-то люди, стали уговаривать меня продать дом. Дескать, трудно мне, инвалиду, будет дрова готовить, печи топить, воду носить из колодца… В городе, оно, конечно, лучше… Коммунальные услуги… Паровое отопление, электроплита… Уговорили меня… Подписал я документы… Всё по форме, по закону… Деньги мне привезли в чемодане… Пол миллиона рублей! - Да ну-у! – вырвалось у Михаила. – Пол миллиона? - Вот те и ну! Каральки гну! Да… Пол миллиона… На эти деньги те люди пообещали мне комнату в городе купить… А ночью напали грабители в масках, дали мне по башке и всё… Очнулся… В голове гудит, как с похмелья… Денег, понятно, нетути… Договор купли-продажи тоже пропал… Пришли новые хозяева, вытурили меня… А что? У 357

них законные бумаги... Сделал заяву в милицию… Да что толку? Ходил в суд, к прокурору… Везде одно и тоже: сделка оформлена без нарушений… А деньги? Может, говорят, ты их пропил, а теперь дом свой воротить хочешь… Вот так, Миша, я и стал человеком без определённого места жительства… - А у меня, не так, что ли? Пока торчал в зоне, старики умерли… Сёстры мои разлюбезные продали их квартиру, деньги между собой поделили… Пятерик мне давали отсидки… Киоск продуктовый с голодухи бомбанул… Откинулся, а жить где? Бомжую… Есть у меня идея… Лето пройдёт, а там? Надо нам, Стёпа, о зиме подумать… Ну, да ладно… Ты о послании Божьем рассказать обещал… Выпили водки, запили «Жигулёвским». Пена осела. В двух ещё не начатых кружках пива оказалось до половины. Михаил хотел было позвать официантку, упрекнуть за жульничество, но Степан удержал его со словами: - Зачем нам лишний шум? Мы же бомжи… Люди без прописки… А ты, вдобавок, ещё и судимый… Приедут менты… Они же крышуют «Державу»… Что ты им докажешь? Что буфетчица пены нагнала вместо пива? Скажут: выжрали, а теперь права качаете… Ну, так вот, слушай… Стою я, это, значит, у дверей магазина с кепкой в руке… Никто ничего не подаёт… И такая меня, Миша, тоска взяла… Копейки, что мне по инвалидной пенсии выплачивают, давно кончились… Есть, пить хочется… Ночевать негде… Думаю: за что мне такие страдания? Киосков, не в обиду тебе будь сказано, не бомбил, никого не обманывал, Бога не хаил погаными словами… Хотел на себя руки наложить… - Ну, это ты брось, друган… Мы ещё с тобой так заживём, дай срок… Есть у меня идея… Выбрось из башки свои дурные мысли… Руки он хотел на себя наложить… 358

- Это просто… Встал на пути поезда, глаза зажмурил и баста… Конец всем переживаниям и мукам… Так бы и сделал, но крещёный я… Большой грех перед Богом убивать себя… Только знай, Миша, на нечестивое дело подписываться не буду… - Завязал я с тёмными делишками… Уедем в заброшенную деревню… Много таких в Томской области… Выберем себе любой дом с заколоченными окнами и станем жить, поживать… Огород разведём, птицу, скотину… Грибы, ягоды, орехи, охота, рыбалка… Красота! Вот какая моя идея! Ну, как, согласен? Глаза инвалида стали мокрыми. От дыма сигаретного или от бодрых, вселяющих надежду, слов товарища, проникнутых о нём, безруком, хромом инвалиде. В душе Степан не очень верил в реальность их воплощения… Мало ли чего наговорит Михаил спьяну… Потом забудет о них и снова примется бутылки собирать… Однако, всё равно приятно… А ну, как и вправду всё сбудется? Степан засуетился за столиком, задвигал посудой, отвернулся, смахнул навернувшиеся слёзы. - Знаешь, Миша… А я могу! Ты не смотри, что я на костыле и с одной рукой… Печку протоплю, пока ты сено будешь косить. Гусей, кур покормлю, в доме приберу… Знаешь, какую ушицу я могу сварить?! Грибов, ягод насобираю… Я много чего могу, Миша! - Ты хотел о послании Божьем рассказать… - А, ну, да… Так, вот, значит, стою я, это, у дверей супермаркета… Никто не подаёт… Может, денег у людей нетути копейку нищему подать… - Нетути! – передразнил Степана Михаил. – В супермаркет идут просто так, без денег! Валяй дальше. - Может, они думают, зачем оборванцу подавать? Всё равно пропьёт… А у меня с голодухи живот подвело… 359

Больше всего курить хотелось… Помолился я тогда и к Богу обратился. «Господи, сказал я, помоги, мне. Ниспошли немного денег, чтобы на еду и на курево хватило…» Только сказал так, подъехал парень в иномарке, дал сто рублей и пачку сигарет… Я просто обалдел… Помолился и возблагодарил Господа за содеянное Им, ибо не сомневаюсь, что парня в иномарке направила ко мне рука Господня… И не успел я возрадоваться, как вдруг подошёл ко мне молодой священник, открыл картонную коробку, вынул из неё красненькую пятитысячную банкноту и отдал мне. «На, говорит, Божий человек, и возрадуйся… И возблагодари Господа… Приходи в Храм… Там найдёшь ты приют и приличную одежду, что приносят для бедных прихожане… Молись Спасителю нашему, Иисусу Христу и Он не оставит тебя… Помоги тебе, Господи!». Сказал так, освятил меня крестным знамением и ушёл… - Пять тысяч?! Ёкарный бабай! Покажи! - А нетути… - Не понял… Как это: «нетути…»? – вытаращил глаза уже захмелевший Михаил. – Где же бабки? - А так – нетути! Взял я те деньги, стою и прикидываю в уме, что купить. Смотрю: стоит мужик слепой, на аккордеоне вальсы играет… Шляпа возле ног его… Рубли в ней, смятые десятки… Всё, как у меня… Но только я зрячий, а он нет… И такая меня жалость взяла… Не поверишь… Я вижу небо голубое… Зелёные листочки на деревьях… Цветы на клумбе, бабочек, шмелей… Голуби ходят, воробьи прыгают… Всякие витрины кругом… Люди ходят, машины красивые едут… Зажмурил я глаза, и страшно мне стало… Какая темнота вокруг слепого музыканта! Ведь ничего он не видит… И захотелось мне хоть чем-нибудь помочь ему… - И ты отдал ему пять тысяч? Да я за целый месяц на такую сумму не насобираю бутылок… - возмутился Михаил. 360

- На благое дело Бог послал мне ту пятитысячную… Иначе почему банкнота была такая новенькая, хрустящая… Помню роспись на ней… Пометил кто-то… - Да… Такие бабки! – покачал головой Михаил. - Лады, Стёпа! Я тебя уважаю… Выпьем за наш домик в деревне! Звонок в прихожей долго заливался соловьиными трелями, прежде чем поднял с кресла задремавшую у телевизора пожилую женщину. Валентина Николаевна поспешно всунула ноги в тапочки-«кролики», боязливо подошла к двери, заглянула в «глазок». После случая с мошенницей, выманившей пять тысяч рублей, Валентина Михайловна решила не впускать в квартиру незнакомых людей, кем бы они не представлялись. Но на сей раз на лестничной площадке возникло искажённое оптикой лицо соседки из однокомнатной квартиры на первом этаже Дины Игнатьевны Марковой, тоже пенсионерки, бывшей учительницы в начальной школе. Валентина Михайловна сбросила цепочку, повернула ключ в замке, распахнула дверь. - Входите, Дина Игнатьевна… Извините, заснула… Сейча поставлю чай с клубничным вареньем… - Здравствуйте, Валентина Михайловна! Я на минутку, - сбрасывая обутки и присаживаясь на краешек дивана, сказала соседка. – Слышала, что какая-то аферистка обманула вас на целых пять тысяч… Так я решила поскорее вернуть вам долг… Считать не придётся… Одна бумажка… Пятитысячная… Вот, возьмите… И она подала Валентине Михайловне красную банкноту, меченую синей росписью банковского счетовода. Та взяла и ахнула, всплеснув руками: - Господи! Не может быть! Ведь это та самая купюра, 361

которую у меня подлым образом увела мошенница… Вот и роспись памятная на ней… Дина игнатьевна! Каким образом она у вас оказалась? Неужто вы и эта девица…? Она не успела договорить. Дина Игнатьевна вскочила с дивана, затряслась в негодовании. Запальчиво ответила: - Да как вы смеете заподозрить меня, заслуженного учителя? Вот уж никак не ожидала от вас, Валентина Михайловна, что вы так можете подумать обо мне! А денежку эту памятную, как изволили выразиться вы, мне пожертвовал сегодня один уважаемый джентльмен в виде спонсорской помощи, уповая на мою бедность… Прощайте! - Простите, Дина Игнатьевна.. Но сами подумайте… Просто чудо какое-то… Воистину сказано: «Всё возвратится на круги своя». А мошенницу уже задержали… Мне обещают через суд удержать с преступницы мои пять тысяч… Подумать только: дочь нашего мэра Гаврилова! - Что вы говорите! Мало, видно, папа нахапал, что доченька тоже старается объегоривать честных тружеников… Вот паразиты! Да и раньше слыхать было про неё, что не чиста на руку девица… А ещё… Дина Игнатьевна снова присела на диван, приклонилась ближе к Валентине Михайловне. Тихо, как будто ещё кто-то мог её услышать, произнесла: - Сказывают, не родная она дочь Гаврилову, а от цыгана её нагуляла жёнушка его… Вот и бродит в девке кровь цыганская… К воровсту, к махинациям склоняет… - Получается, что и не при чём она… Генетика во всём виновата… Так что – ли? Такое оправдание в суде не признают, размотают ей на всю катушку… А меченая банкнота не случайно ко мне воротилась. Ведь я хотела пожертвовать её Храму на строительство часовни… Заодно свечечку поставить в церкви, службу заупокойную по Васечке заказать… И вот сам Бог велит так поступить… 362

Вернулась денежка, отложенная мною на богоугодное дело… Чай вскипел, Дина Игнатьевна… Прошу к столу… - Покорнейше благодарю, Валентина Михайловна… Мне ещё в аптеку сбегать за лекарствами… Бывайте… - Тогда я тоже скоренько в церковь пойду… Денежку эту меченую, которую, верю я, сам Бог послал мне, пожертвую Храму… Спасибо вам, Дина Игнатьевна… Храни вас Господь! …Ещё когда священник отец Фёдор был семинаристом, было ему во сне видение: красивая белокаменная часовня, воздвигнутая его собственными руками. «Не иначе, Господь надоумевает меня», - подумал он тогда, и благостная мысль эта долго не давала ему покоя. Но вот он стал священником и решил воплотить давно задуманное, соорудить часовню на въезде в город, на развилке дорог, на месте пустыря. Сейчас там пока лежит освящённый камень, но пройдёт не уж много времени, и вместо него вознесётся к небу золочёным куполом красавица-часовня в честь Великомученика Георгия-Победоносца. С каждым днём увеличивается сумма пожертвований, вносимых прихожанами Храма на её строительство. И в этом немалая заслуга самого отца Фёдора, в миру – Фёдора Ермолаевича Дружинина, совсем ещё молодого священника. Отец Фёдор открыл картонную коробку с деньгами, собранными за день, принялся их пересчитывать. На глаза ему попала пятитысячная купюра, запомнившаяся синей росписью на ней. Он даже вспомнил человека, нерешительно жертвовавшего её. Но ведь затем отдал эту купюру инвалиду-нищему… И вот она опять в коробке… Отец Фёдор с молитвою воздел руки к иконе ХристаСпасителя, осеняя себя крестом, в волннии проговорил: - Воистину велики чудеса Твои, Господи! 363

Отзывы о книгах «Под крылом ангела хранителя! («Жизньрека», «Рыцари морских глубин», «Таёжные рассказы», «Венок Соломона», «Долгая дорога в Рай», «Вещий сон») присылать по адресу: Новосибирская область, город Бердск, ул. Вокзальная, д. 14, кв.37, Гусаченко Геннадию Григорьевичу. Конт. Тел.: 8 (383-41) 2 31 73, моб. 8 983 121 93 87, [email protected]

364

365

366