Философия Просвещения

ррпст haССирер

.. .не искать никакой науки кроме той, какую можно найти в себе самом или в громадной книге света ... Рене Декарт Серия основана в

1997 г.

J

Философия Просвещения

В подготовке серии принимали участие ведущие специалисты

Центра гуманитарных

научно-информационных исследований Института научной информации по общественным наукам, Института всеобщей истории, Института философии Российской академии наук.

;

Данное издание выпущено

в рамках проекта «Trans1ation Project» при поддержке Института «Открытое общество»

(Фонд Сороса) - Россия и Института «Открытое общество» - Будапешт

Москва РОССПЭН

2004

ББК

87.3 К28

Главный редактор и автор проекта «Книга света» с.яЛевит Редакционная коллегия серни:

Л.В.Скворцов (председатель), В.В.Бычков,

п.п.гвяаенхо. ИЛ.Галинская, ВД.Губин, Ю.НДавыдов, г.И.Зверева, Ю.А.Кимелев, Н.Б.Маньковская, Л.Т.Мильская, И.А.Осиновская, Ю.С.Пивоваров, М.К.Рыклин, И.М.Савельева, М.М.СкибицкиЙ, А.к.Сорокин, П.В.Соснов Переводчик: ВЛ.Махлин Научный редактор: Е.Н.Балашова Художник: ПЛ.Ефремов

К28

Кассирер э.

Философия Просвещения / Пер. с нем. - М.: «Российская

политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2004. - 400 с.

(Серия «Книга света-) Книга дает, в соответствии с замыслом автора, общий очерк основных проблем, поставленных философией эпохи Просвеще­ ния, показывает своеобразную глубину философской мысли,

сыгравшей столь важную роль в развитии последующих фило­ софских систем, прежде всего Канта. Автор рассматривает фор­ мы мышления, свойственные эпохе Просвещения, роль позна­ ния природы, психологию и учение о познании, значимость и содержание религиозной идеи. Особые главы посвящены отно­

шению Просвещения к миру истории «<Завоевание исторического мира»), праву и государству, обществу. Существенное внимание уделено основным проблемам эстетики. Книга отмечена печатью своеобразия авторского подхода к философской мысли эпохи Просвещения.

ISBN 5-8243-0499-8

© с.я.левит, составление серии, 2004 © в.л.Махлин, перевод, 2004 © «Российская политическая энциклопедия», 2004

ФилософЮLПросвещения

Предисловие

П

редлагае мая работа по своему замыслу и меньше, и больше, чем монография по философии Просвеще­

ния. Она гораздо меньше: ведь такая монография име­

ла бы CBoe~ главной uзадачей uразвернуть перед читате­ лем со всеи полнотои деталеи картину возникновения

и развития всех специальных проблем философии Просвещения

вплоть до самых частных. Ни форма «Очерка философских наук» , ни задача, которую ставит перед собою эта серия, не по­

зволяли и думать о такого рода исследовании. Общий замысел «Очерка» исключал возможность того, чтобы подвергнуть все­ стороннему, исчерпывающему рассмотрению в полном объеме весь круг вопросов, которые ставила перед собой философия Просвещения. Экстенсивным рассмотрением предмета в данных обстоятельствах пришлось пожертвовать ради чисто интенсивно­

го подхода. Задача заключалась в том, чтобы осмыслить Просве­ щение не столько в его широте, сколько в своеобразной его глу­ бине; в том, чтобы по казать не столько множественность исторических проявлений и результатов, сколько единство мыс­

лительного источника и основополагающего принципа Просве­ щения. То, что здесь требовалось и что казалось возможным, не могло быть чисто-эмпирическим изложением исторического

развития и судеб философии Просвещения; задача скорее состо­ яла в том, чтобы выявить происходившее в ней внутреннее дви­ жение, как бы драматическое действие ее мысли. Своеобразное

очарование и подлинная систематическая ценность философии Просвещения заключаются в самом этом движении

-

в энергии

мышления, увлекающей ее все дальше вперед, и в страсти мыш­

ления, которую она вкладывает во все отдельные свои пробле­ мы. Если, исходя из этого, посмотреть на философию Просве­ щения, то многие составляющие ее сложатся в единство

-

единство, которое с точки зрения исследовательского подхода, ус-

7

матривающего одни лишь результаты, JI:Oлжно представляться

наработки, похоже, так и будут оставаться всего лишь кирпичами

сплошным противоречием или просто эклектическим смешени­

для кладки здания, своего рода заделами, фрагментарный харак­

ем гетерогенных мотивов мысли. Напряжения и развязки, со­

тер которых я не могу не осознавать и не признавать, но которые,

мнения и решения, скептицизм и непоколебимую веру филосо­

надеюсь, однажды, когда время созреет для настоящей постройки,

фии Просвещения нужно увидеть и объяснить, исходя из

найдут себе применение и место.

единого центра, если мы хотим обнаружить ее подлинный исто­

Что касается философии Просвещения, то она предоставляет особенно благоприятные условия для охарактеризованного выше

рический смысл. Попыткой такого объяснения и является предлагаемая кни­

метода исследования. Ибо решающие, поистине непреходящие

га. В ней тем самым философия Просвещения одновременно

результаты той философской эпохи заключаются не просто в го­

ставится в связь с другой, более обширной темой - философи­

товом в качестве тех или иных учений содержании, которое она

ей истории, которая здесь, конечно, не может быть развернута

разработала и пыталась догматически закрепить. Со стороны сво­

сколько-нибудь подробно, а только лишь намечена в самых об­

его содержания эпоха Просвещения осталась

щих чертах. Ибо философское движение, которое здесь предсто­

мере, чем это было осознано ею самой,

ит описать, не остается чем-то завершенным в себе самом, а ука­

ствовавших столетий. В этом отношении эпоха просветителей

зывает во вне

-

как в направлении вперед, так и в направлении

-

-

в гораздо большей

зависимой от предше­

была только продолжением унаследованного от тех столетий: она

за свои пределы. Оно, это движение, образует только

куда больше упорядочила и отобрала, доразвила и дообъяснила,

один акт и особую фазу единого духовного события, в ходе ко­

чем в действительности открыла и обосновала собственно ориги­

назад,

-

торого современная философская мысль достигла достоверности

нальные мыслительные мотивы. И все же, несмотря на всю эту

в отношении себя самой

своего специфического самоощуще­

содержательную зависимость и материальную связанность, Про­

ния и самосознания. В предшествующих моих работах, особен­

свещение создало совершенно новую и своеобразную форму фило­

но в книге «Индивидуум И космос В философии Ренессанса» (1927) и в сочинении «Платоновский Ренессанс в Англию>

софской мысли. Даже там, где Просвещение разрабатывает и раз­

(1932),

особенности характерно для его естественнонаучной картины

-

я старался показать и по достоинству оценить другие ис­

вивает уже имеющееся идейное наследие, где оно

-

как это в

торически значимые фазы этого всеобъемлющего движения. С

мира

упомянутыми работами предлагаемая картина философии Про­

ХУП столетием,

свещения связана как в отношении подачи материала, так и по

тает уже другой смысл и открывает новую философскую перспек­

своему основополагающему методическому замыслу. Подобно обеим более ранним работам, и эта книга представляет собой

тиву. Ибо то, что теперь видится и определяется иначе, чем преж­

-

только продолжает строить на фундаменте, заложенном

-

и там все воспринятое Просвещением приобре­

де, есть не что иное, как универсальный процесс философствования.

опыт такого подхода к истории философии, который вместо

В Англии и во Франции Просвещение начинает с того, что раз­

того, чтобы фиксировать и описывать только итоги и результа­

рушает предшествовавшую форму философского познания

ты, стремится обнаружить формообразующие силы (gestaltende

му метафизических систем. Просвещение больше не верит в пра­

-

фор­

Кriifte), изнутри определившиеэти итоги и результаты. В истории

вомочность и продуктивность «духа системы»: оно видит в нем не

развития философскихучений и систем такой подход стремится

столько силу, сколько ограничение и препятствие для философ­

представить прежде всего «феноменологиюфилософскогодуха», ставя своею целью проследитьто прояснение и углубление, кото­ рых достигает философскийдух в своей работе над чисто-объек­

ского разума. Но отказываясь от

«esprit de

вувгёше» " и ведя с ним

открытую борьбу, философия Просвещения ни в коем случае не

отрекается от

«esprit

эузтёгпапоцеь"; напротив, она стремится бо­

его сущно­

лее эффективным образом продемонстрироватьего реальность и

сти и его назначения, его основного характера и его миссии. Что

действенность. Вместо того чтобы удерживать философию в жест­

мне самому удастся осуществить итоговый труд, в котором все мои

ких рамках систематизированной доктрины, вместо того чтобы

тивными проблемами в том, что касается его самого

-

предшествующие предварительные исследования были бы перера­ ботаны в некоторое целое,

деяться, ни тем более

-

-

на такое я уже не смею сегодня и на­

обещать. В течение какого-то времени эти

8

1* дух системы (франц.).

2* Систематический дух (франц.).

9

связать и ограничить ее определенными, раз навсегда установлен­

первым встал на этот путь критики, как бы раз и навсегда узако­

ными аксиомами, дедукциями и заключениями, Просвещение хо­

нив его авторитетом своего имени. Но у того же Гегеля уже име­

чет свободно перемещаться и ориентироваться в мышлении и от­

крыть в этом имманентном движению мысли процессе основную форму действительности

-

форму всякого природного И всякого

духовного бытия. В соответствии с этим основополагающим воз­

зрением философия

-

это не какая-то особенная область знаний,

пребывающая наряду или над принципами познания природы,

ет место характерная самокорректировка: суждение Гегеля как

историка и философа истории ни в коем случае не совпадает до конца с обвинительным приговором, который вынес Просвеще­ нию Гегель-метафизик. В «Феноменологии духа» намечен дру­ гой, более глубокий и богатый образ эпохи Просвещения, чем тот, который Гегель имел обыкновение рисовать по чисто поле­

(Medium),

мическим, тенденциозным соображениям, На самом деле основ­

в которой эти последние образуются, развиваются и обосновыва­

ная направленность и существенное устремление философии

права, государства и т.д., а скорее всеобъемлющая среда

ются. Философия больше не отделяет себя от естествознания, от

Просвещения заключаются совсем не в том, чтобы лишь пассив­

истории, от юриспруденции, от политики, но дает им всем как бы

но следовать за жизнью, ловя ее отражение в зеркале рефлексии.

атмосферу, в которой они

Куда больше эта философия верит в изначальную спонтанность

только и могут существовать и оказывать воздействие. Философия

мысли; она отнюдь не сводит мысль к отражению, воспроизведе­

животворящую дыхательную среду

-

уже не обособленная, абстрактная субстанция всего интеллекту­ ально-духовного; она теперь представляет дух как целое в его чи­

нию жизни, а видит ее назначение в способности и задаче обра­

зования жизни. Мысль должна не только связывать и различать,

стой функции: в специфическом для него способе исследования и

но также вызывать и воплощать познаваемый ею как необходи­

постановки вопросов, в его методике и чистом процессе познания.

мость порядок, для того чтобы именно в этом акте своей реали­

Но тем самым все те философские понятия и проблемы, которые

зации доказать свою подлинную действительность и истину.

XVIII век,

казалось бы, унаследовал и перенял от прошлого, пере­

мещаются теперь на другое место, существенным образом меняя прежнее свое значение. Из прочных, готовых формообразований

(Gebi/de)

эти понятия и проблемы превращаются в деятельные

К этому глубокому пласту философии Просвещения, конечно, никогда не найти доступ, если ограничиться

в большинстве исторических описаний

-

-

как это делалось

рассмотрением просто­

го продольного разреза эпохи, когда довольствуются тем, что те

в императивы. В этом и заключается

или иные изолированные идеи и мысли как бы нанизывают на

собственно продуктивное значение мысли в эпоху Просвещения.

нить времени одну за другой, пытаясь таким образом их связать

силы, а голые результаты -

Значение это выражается не столько в каком-либо определенном

и упорядочить. Подобный способ рассмотрения остается мето­

содержании мысли, сколько в употреблении Просвещением фило­

дически неудовлетворительным всегда и везде; но нигде прису­

софской мысли

-

в том месте, которое оно ей дает, и в той за­

даче, которую оно перед нею ставит.

XVIIl

столетие с гордостью

щие ему недостатки не выступают с такою отчетливостью

как

при попытке изобразить философию XVIII столетия. В отн~ше­

данно в той мере, в какой философия в то время действительно

нии XVII века еще можно как-то сохранять надежду воспроизве­ сти его философское содержание и развитие в их целом, перехо­

утверждается в своих исконных правах, вновь обретая свое изна­

дя от системы к системе: от Декарта к Мальбраншу, от Спинозы

называло себя «веком философии»

-

притязание, которое оправ­

чальное, подлинно «классическое» значение. Она, философия, не

к Лейбницу, от Бэкона и Гоббса к Локку. Но на пороге

остается в замкнутом круге чистого мышления, а напротив, требу­

эта путеводная нить оставляет нас на произвол судьбы. Философ­

ет и находит себе брешь, позволяющую ей пробиться к более глу­

XVIII века

ская система в это время уже потеряла свою соединяющую силу и

той, из которой возникает и сама

по-н~стоящему представительную роль. Даже Христиан Вольф, ко­

мысль, и всякое духовное деяние человека и в которой, по глубо­

торыи всеми силами держался за форму системы и для которого

бокой реальности вещей

-

чайшему убеждению философии Просвещения, оно, это деяние,

должно быть обосновано. Смысл философии Просвещения поэто­

в ней заключалась подлинная истина философии, тщетно пытал­ ся с ее помощь схватить и покоритъ целое философских проблем

му искаженно пони мается там, где полагают, что ее можно суще­

своего времени. Мысль Просвещения все снова и снова прорыва­

ственным образом разглядеть и раскусить в качестве только «реф­

ет застывшие ограничения системы и стремится, особенно в лице

лективной философии». Не кто-нибудь, а, конечно, сам Гегель

самых даровитых и оригинальных своих умов, освободиться от

10

11

строгой дисциплины системы. Своеобразная устроенность и оп­

ределенность просветительского мышления в наиболее чистом и ясном виде выступают не там, где оно выражает себя в тех или иных доктринах, аксиомах и теоретических утверждениях, а скорее там, где оно раскрывается в самом процессе становления

мысли, устремляющейся то в одну, то другую сторону, там, где

мысль сомневается и ищет, сносит старое и возводит новое. Не­ прерывно движущееся то туда, то сюда, пульсирующее целое этого мышления невозможно охватить и осмыслить в качестве

простой суммы отдельных воззрений и учений. Подлинная «философия.

Просвещения была и остается чем-то совсем

иным, чем только суммированным понятием того, что думали

и чему учили его ведущие представители

-

Вольтер и Монтес­

кье, Юм и Кондильяк, Д'Аламбер и Дидро, Вольф иЛамберт. Философию эту невозможно увидеть и оценить ни путем про­

стого сложения доктринальных убеждений отдельных ее пред­

ставителей, ни путем упорядочивания идей и воззрений во вре­

менной последовательности; она заключается вообще не столько в чьих-то концепциях самих по себе, сколько в форме и характере самой мыслительной деятельности-обсуждения

(Auseinandersetzung).

Только в акте этой оспаривающей, диспу­

тирующей мысли, вее безостановочном процессе можно понять действующие здесь основные духовные силы и ощутить пульс

внутренней жизни идей в эпоху Просвещения. Философия Просвещения принадлежит к тем замечательным созданиям мысли, в которых, как в иных шедеврах ткацкого ремесла

те те

теоретической форме, но также и в том, чтобы вскрыть и показать их непосредственную действенность. Ради этого пришлось опус­

тить все богатство частностей; зато невозможно было оставить без внимания ни одну из сущностных сил, сформировавших характер

и облик философии Пр освещения и определивших ее основопо­ лагающий взгляд на природу, историю, общество, религию и ис­ кусство. Если следовать этим путем, то окажется, что философия

эпохи Просвещения, которую все еще по обыкновению рассмат­ ривают и изображают в виде эклектического смешения разнород­ нейших элементов и мотивов мысли, на самом деле подчиняется немногим основным и руководящим мыслям, выраженным в стро­

гой последовательности, завершенности и взаимосвязи. С них-то

и следует начинать всякое историческое изображение-описание

(Darstellung): ведь только

эти основополагающие мысли могут слу­

жить ясной и надежной путеводной нитью, способной провести

через лабиринт отдельных догм и учений. Что касается система­ тической критики философии Просвещения, то она не входила в задачу этой работы. В данном пункте я должен был подчинить изложение девизу Спинозы: поп

sed intelligen!'*.

ridere,

поп

lugere, neque detestari,

Благотворность такого подхода редко когда испы­

тывала на себе как раз эпоха Просвещения. Основным недо­ статком этой эпохи принято считать непонимание историче­ ски дальнего и чужого

-

то, что она в наивной самоуверенности

провозгласила безусловной, единственно верной и единственно возможной нормой свои мерки и прилагала их ко всякому ис­

торическому прошлому. Но если и невозможно не признать за Просвещением этой ошибки, то, с другой стороны, нужно при­

m?

Ein

ла в том, чтобы не только представить эти идеи в их абстрактно­

tausend Еааеп regt, SchifJlein herйber, hinuber Рёаеп ungesehen jliеjЗеn 3*

знать, что она же и отомстила ему уже после просветительской

ТгШ

эпохи. Ибо та же самая гордыня умственного превосходства, в со­

sсhiеjЗеn,

ответствии с которой «нам лучше знать» и которую ставили в вину

Просвещению, сплошь и рядом заявляла о себе именно в оценках Историческая

реконструкция

и историческое

осмысление

Просвещения; из этой гордыни выросло великое множество пред­

должны видеть свою высшую задачу в том, чтобы сделать эти невидимые «нити И узелкия видимыми. В предлагаемой работе

рассудков, еще и сегодня препятствующих беспристрастному ис­

сделана попытка достигнуть этой цели не посредством изображе­

философии той эпохи. Нижеследующая работа, чуждая всякой

ния истории отдельных мыслителей и их учений, а путем воссо­

здания чистой истории идей эпохи Просвещения. Задача состоя-

торическому рассмотрению и при знанию подлинного значения

полемической предвзятости, лишена каких бы то ни было попы­ ток подвергнуть эти предрассудки прямой критике, противопо­

ставив им некое «спасение» Просвещения. Предметом изображе­ 3* Есть ниточки и узелки.

ния и историко-систематического прояснения являлось в данной

Посылка не по той фигуре Грозит запутать челноки.

Гёте и.в. Фауст. Первая часть. М.,

1960.

12

С.

115 /

Пер. Б. Пастернака.

4* Не плакать, не смеяться, не осуждать, но понимать (лат.).

13

работе исключительно лишь развитие идейного содержания эпо­

дискуссию. Столетие, которое видело и чтило в разуме и науке

хи Просвещения и то, как именно ставились ею центральные воп­

«человека высшую способность», может и смеет притязать на то,

росы философии. Такого рода историческое и систематическое

чтобы и для нас еще быть не одним лишь прошедшим и потерян­

прояснение составляет первое и необходимое предварительное

ным. Мы должны найти подход, позволяющий не только увидеть

условие для пересмотра громкого судебного дела, которое возбу­

век Просвещения в его собственном облике, но также вновь осво­

дил против Просвещения романтизм. Приговор, который он вы­

бодить те изначальные духовные силы, которые произвели и об­

нес по этому делу, еще и сегодня многие принимают некритиче­

разовали его облик.

ски, и до сих пор еще в ходу разговоры о «плоском Просвещении».

Предлагаемое исследование достигло бы своей заветной цели, если бы ему удалось прекратить наконец подобные разговоры. Нет нужды говорить о том, что после осуществленной Кантом в «Кри­

я не могу закончить это предисловие, не выразив здесь сер­

тике чистого разума» «революции В мышлении» для нас уже невоз­

дечной благодарности издателю серии «Очерков философских

можно простое возвращение к вопросам и ответам философии

наук» профессору Фрицу Медикусу ; которому я обязан первым

Просвещения. Но когда бы ни была написана та «история чисто­

импульсом к написанию этой книги и который соучаствовал в

го разума», очертание которой Кант пытался наметить в послед­

чтении корректур книги. Также я приношу благодарность фрей­

нем разделе своей критики разума,

-

она, эта история, должна

лейн Алисе Хейльбруннер, составившей именной указатель в конце

будет прежде всего с благодарностью вспомнить эпоху, которая от­

книги и тем самым значительно облегчившей читателю ориента­

крыла и страстно отстаивала автономию разума, добившись его ут­

цию в использованном в разных местах разнообразном и объе­

верждения и признания во всех областях духовного бытия. Нет и

мистом материале.

не может быть такого подхода к истории философии, который ос­ тавался бы чисто-историческим и чисто-исторически же ориенти­ ровался в своем материале. Ведь уже само обращение к прошло­

му философии неизбежно и оправданно включает в себя некий акт философского самосознания и самокритики со стороны того, кто к этому прошлому обращается. Наша современность, как мне

кажется, больше, чем когда-либо прежде, нуждается в такой самокритике: пришло время вновь поставить перед собою чистое

и ясное зеркало, созданное эпохой Просвещения. Конечно, нема­ ло из того, что нам представляется сегодня результатом «прогрес­

са», потеряет свой блеск, будучи увиденным в этом зеркале; а мно­ гое, чем мы гордимся, предстанет в нем странным и искаженным.

Но было бы поспешным суждением или опасным самообманом, если бы мы пожелали приписать эти искажения просто замутне­ ниям зеркала. Выражение

Sapere аиае!",

которое Кант назвал «де­

визом Просвещения», остается верным и в том, что касается наших

собственных исторических взаимоотношений с Просвещением. Вместо презрительного или высокомерного отношения к Просве­

щению мы должны вновь обрести в себе мужество приложить его мерки к себе самим и внутренне вступить с ним в проблемную 5*

Имей мужество пользоваться своим умом (лат.). См.: Кант И. Соч. в

М.,

1966.

Т.

6.

С.

27.

14

6

т.

Гамбург, октябрь

1932

г. Эрнст Кассирер

1. Форма мышления

в эпоху

наконец, открыто: оно стало развивающейся, все более совершен­ ствующейся системой познания мира. Начиная с представлений

о Земле и кончая представлениями о Сатурне, от истории неба до

Просвещения

истории насекомых, наука о природе совершенно изменила свой

вид. А вслед за нею и все другие науки приобрели новую форму. Изучение природы само по себе может по казаться занятием хо­ лодным и спокойным; оно не располагает к пробуждению в нас переживаний и страстей; удовлетворение, которое оно в нас вызы­

вает, больше походит на тихое, пссгоянное и уравновешенное чув­

ство. Тем не менее открытие и применение нового метода фило­

1

В

софствования возбуждают не только энтузиазм, сопровождающий

своем «Опыте об элементах философии» Д' Аламбер

все великие открытия, но также и всеобщий взлет идей. Все эти

прежде всего стремился набросать выразительную карти­

причины вызвали к жизни настоящее брожение умов. Брожение

ну, в которой пытался представить обобщенный образ

это, действующее во всех направлениях, неудержимо обратилось

состояния человеческого духа в середине

XVIIl

века. Он

на все, что попадается на его пути, подобно вышедшему из бере­

исходит при этом из наблюдения, что на протяжении

гов, сметающему дамбы потоку. От принципов наук до оснований

последних трех столетий знаменательный перелом в духовной

религиозного откровения, от проблем метафизики до проблем

жизни происходил в середине века. В середине

вкуса, от музыки до морали, от спорных вопросов теологии до

нается духовное и литературное движение

не

XVI века

-

xv столетия начи­

Ренессанс; в середи­

высшей своей точки достигает религиозная Реформа­

вопросов хозяйствования и торговли, от политики до естественно­

го права и гражданского права

-

все обсуждается, анализируется,

века торжествует победу картезианская

затрагивается или упоминается. Результатом этого всеобщего бро­

философия, вследствие чего решительно изменилась вся картина

жения умов стал новый свет, распространившийся на многие пред­

мира. Можно ли зафиксировать аналогичный сдвиг также и в се­

меты, и новые темноты, возникшие от этого света; так под дей­

ция; а к середине

XVII

редине восемнадцатого столетия? И если

-

да, то как определить

его направление, его всеобщую основную тенденцию? Д'Аламбер продолжает: «Если окинуть единым взглядом столетие, в середи­

ствием приливов и отливов что-то новое выбрасывается на берег, а что-то, наоборот, снова уносится в пучину» '. Мы слышим здесь голос одного из самых значигелъных ученых

события, происходящие на наших

того времени и одного из его духовных вождей; в его словах мож­

глазах, нравы, определяющие наш образ жизни, произведения

но непосредственно ощутить характер и направление всей духов­

не которого мы находимся,

-

наших рук и нашего духа, даже развлечения, которым мы преда­

емся,

-

то нетрудно убедиться, что во всех наших представлени­

ной жизни эпохи. Время, в которое живет Д' Аламбер, ощущает себя захваченным и увлекаемым вперед могучим движением. Но

ях произошла замечательная перемена, обещающая в силу своей

эпоха не может и не хочет довольствоваться тем, чтобы просто от­

стремительности еще гораздо больший переворот в будущем.

даться этому движению:

она стремится понять его источник и

Лишь со временем станет возможным с точностью определить су­

цель, его «откуда» И «куда». Знание относительно собственных

щество этого переворота, охарактеризовать его природу и границы:

действий и поступков, склонная к самоотчету духовная установка

-

будущие поколения лучше, чем мы, сумеют понять его недостат­

сознания и готовность духа к предстоящему, неизведанному

ки и его достоинства. Наша эпоха любит называть себя прежде

этом и состоит в глазах эпохи подлинный смысл мышления вооб­

в

всего эпохой философии. Действительно, если непредубежденно

ще и стоящей перед ним основной задачи. Мысль не только уст­

рассматривать состояние современного познания, то невозможно

ремляется к новым, неведомым прежде целям; она еще желает

отрицать, что философия у нас сделала значительные успехи. На­

знать и то, куда ведет путь всего движения, и она хочет сама, соб­

ука о природе день ото дня приобретает все новые богатства; гео­

ственными силами установить направление этого движения.

метрия расширила свои границы, внеся светоч своих знаний в со­

Мысль при каждой встрече с миром наполняется новой радостью

предельные ей разделы физики; истинное мироздание было,

и новым мужеством первооткрывателя; каждый день мысль ожи-

16

17

дает от мира новых откровений

-

и однако любознательность и

одной, единообразной и целостной по своей сущности формооб­

XVIII

интеллектуальное любопытство Просвещения направлено не толь­

разую щей силы. Там, где

ко на мир. Еще более глубоко и страстно просветительское мыш­

выразить ее сущность в одном слове,

столетие хочет назвать эту силу, оно именует ее «разумом»,

-

ление ощушает себя во власти другого вопроса: что есть оно само

«Разум» для него становится объединяющим началом и центром

и на что оно само способно? Вновь и вновь оно возвращается со

выражением всего того, чего оно страстно желает и стремится

своих исследовательских путей, предназначением которых было

достичь, того, что является последней целью его усилий и его

расширить горизонт предметной действительности, к этому свое­

свершений. Но было бы ошибочным и преждевременным, если

му исходному пункту. Слова Поупа:

«the proper study

о/ mankind

is

бы историк

XVIII

столетия пожелал довольствоваться одною

тапь" кратко и точно выразили это основное чувство эпохи. Эпоха

лишь этой характерной особенностью Просвещения, полагая,

переживает в себе действие новой силы; но еще больше, чем тво­

что нашел в ней надежный ориентир, исходную и опорную точ­

рения, которые постоянно высекает из себя эта сила, Просвещение

ку. Ибо там, где само это столетие видит цель и предел, для ис­

поражают и притягивают способы самой его деятельности. Эта

торика как раз открывается начало и побудительный мотив ис­

эпоха не только радуется своим научным результатам, но также ис­

следования; где перед ним, казалось бы, уже определенный ответ,

следует форму своей активности и пытается отдать себе в ней от­

там в ответе и вместе с ним начинается подлинный вопрос.

чет. В этом смысле проблема духовного «прогрессая стоит В цент­

ХУIlI столетие проникнуто верой в единство и неизменность ра­

ре всего

зума. Разум

XVIll

столетия. Никакой другой век не бьш так глубоко

-

один и тот же для всех мыслящих субъектов, для

проникнут и с таким энтузиазмом увлечен идеей духовного про­

всех наций, эпох и культур. В чередовании и смене религиозных

гресса, как век Просвещения. Но глубочайший смысл и подлин­

верований, нравственных максим и убеждений, теоретических по­

ное ядро этой идеи будут поняты неверно, если оценивать «про­

строений и суждений можно выделить твердый и неизменный

гресс» только лишь в количественном отношении, как просто

состав, который сам по себе не поддается изменениям и который

расширение знания, как

<<progressus in indejinitum»2'.

Количествен­

в этой своей самотождественности и неизменности выражает под­

-

ное расширение всегда сопровождается качественной определен­

линную сушность разума. для нас слово «разум»,

ностью; постоянному распространению знания на его периферии

разделяем в систематическом и содержательном отношении опре­

даже если мы

соответствует все более осознанное и решительное возвращение

деленные основные цели философии Просвещения,

-

давно утра­

к его подлинному и специфическому центру. Множество здесь

тило свой простой и однозначный смысл. Мы едва ли уже способ­

ищут для того, чтобы на нем и посредством его удостоверить

ны употреблять это слово без того, чтобы оно не оживляло в нас

единство; и в море знаний бросаются со все более крепнущим

его историю; и мы всякий раз остро чувствуем то изменение значе­

чувством уверенности в том, что безбрежность эта не ослабит и

ния, которое претерпело это слово на протяжении своей истории.

не разрушит дух, а наоборот, возвратит его к себе и в себе «скон­

И это обстоятельство постоянно служит указанием на то, как

центрирует». Вновь и вновь мы убеждаемся в том, что различ­

мало такие слова, как «разум» или «рационализм» способны что­

ные направления и пути, по которым устремляется дух, пытаясь

то по-настоящему выразить также и в смысле чисто историче­

открыть и охватить всю полноту действительности в не котором

ской характеристики эпохи. Главенствующее понятие как таковое

оформленном образе, лишь по видимости разнятся между собою.

остается смутным и неопределенным; конкретную отчетливость

При объективном рассмотрении эти направления вроде бы и рас­

и определенность оно приобретет лишь при том условии, если

ходятся, но такое расхождение духовных путей ни в коем случае

удастся придать ему соответствующие

не распыление, не чистая дисперсия. Все энергии духа, как ни

же искать нам специфическое отличие

«differentia specijica»3'.

XVIII

Где

столетия? Коль ско­

различны его направления, остаются в пределах общего силово­

ро оно любило называть себя «веком разума», «философским сто­

го поля с единым центром. Многообразие и разнообразие куль­

летием», то в чем тогда характерная и отличительная особенность

турных образований

-

это только полное развитие и выявление

'*

Подлинный предмет изучения человечества

'*

Бесконечный прогресс (лат.).

18

-

человек (англ.).

этих обозначений? В каком смысле здесь употребляется слово «философию)? Каковы конкретные задачи, стоящие перед этой 3. Специфическое отличие (лат.).

19

философией и какие средства находятся в ее распоряжении для ре­

обращаясь не к

шения этих задач, направленных на то, чтобы утвердить учение о

рпйоворпашйь" Ньютона. И такое решение методической про­

мире и учение о человеке на прочном основании?

Если мы сравним ответы, которые

XVIII

«Discours de la

Мёшоёе-" Декарта, а к

«Regulae

блемы сразу же дает исследованию совершенно другое направ­

столетие дало на эти

ление. Ибо путь Ньютона

-

путь не чистой дедукции, но ана­

вопросы, с ответами, которые преобладали тогда, когда оно на­

лиза. Ньютон начинает не с представления определенных

чинало свою духовную работу, то прежде всего бросается в гла­

принципов, понятий и основоположений, исходя из которых

за негативная сторона дела. ХУП век видел подлинную задачу

можно затем постепенно, путем абстрактных умозаключений

философского познания в построении «системы» философии.

проложить дорогу к познанию особенного, «фактического»; его

Истинное «философское» знание представлялось ему достигну­

мысль движется как раз в обратном направлении.

когда и если ему удава­

Феномены

лось, исходя из некоторого высшего бытия и интуитивно пости­

это протеро»

гаемой высшей основной достоверности, распространить

протвром

средствами мысли свет этой достоверности на все производное

ется совсем не в том, чтобы исходя из произвольно выбранного

бытие

мыслью пункта, из «гипотезы»

тым и гарантированным лишь тогда,

и

на

все

производное

знание.

Конкретно

это

- это данное; nринциnы - искомое. Если последнее 'tfj
осуществляется так, что методом доказательства и строгого

ные в ней следствия. Гипотезы можно измышлять и столь же про­

умозаключения

извольно изменять и преобразовывать:

к

первой

изначальной

достоверности

присоединяются опосредованным образом другие положения

(Satze),

и путем такого опосредованного присоединения

каждая такая гипотеза

при сохранении чисто логической точки зрения

-

-

останется равно­

значной всем другим. От этой логической эквивалентности и ин­

становится наконец различимой и завершенной в себе вся цепь

дифферентизма мы лишь тогда сумеем перейти к физикалистско­

возможного достоверного познания. Ни одно из звеньев этой

му пониманию и определению истины, когда мы персместим

цепи невозможно изъять из целого; и ни одно из них невоз­

масштаб в другое место. По-настоящему однозначный исходный

можно объяснить изолированно, исходя из него самого. Един­

пункт может предоставить нам не абстракция и не «определение»

ственное сообразное истине объяснение отдельного звена за­

физики, а только опыт и наблюдение. Этим положением Ньютон,

ключалось в его «проиэводности»

-

строгой И методически

как и его ученики и последователи, отнюдь не утверждают проти­

последовательной дедукции, посредством которой данное звено

воречия между «опытом» И «мышлением»: для них между областью

сводится к первооснове бытия и достоверности и определяется

чистого мышления и областью «чисто фактического» не должно

в зависимости от того, насколько ближе или дальше оно от этой первоосновы, что позволяет в итоге установить число всех

быть никакого разрыва. Такое противоречие в способе значимости, такой методический дуализм между «relations о/ ideas»8', с одной

звеньев, которые отделяют это звено от первоеновы.

стороны, и

XVIII

столе­

тие отказывается от такого способа и такой формы «дедук­

«matter о/[ась"; с другой, в предельно заостренном виде выразившийся в «Enquiry concerning human шшегыапёшя»'"

ции», систематического выведения и обоснования. Оно уже

Юма, в данном случае совсем не утверждается. Ибо то, что теперь

не состязается с Декартом и Мальбраншем, с Лейбницем и

ищут и предполагаютв качестве нерушимого состава (Bestand),

Спинозой ради достижения систематической строгости и сис­

это всепроникающий порядок и закономерность самого факти­

тематической полноты. Просвещение ищет другое понятие для

ческого. Но это означает, что фактическое как таковое ни в коем

истины и «философию>

случае не голый материал, не бессвязная масса единичностей, но

-

понятие, которое должно расширить

границы той и другой и представить их более свободными и подвижными, более конкретными и живыми. Идеал такого об­

раза мысли Просвещение отнюдь не заимствует из философ­ ских учений прошлого: оно создает его по образу и подобию того,

что оно находит непосредственно в

науках о природе

4. Рассуждение о методе (франц.). 50

Правила философствования (лат.).

6' Первичное по природе (греч.). 7. Первичное по положению (греч.). 8'

Отношения идей (англ.).

своего времени, в естествознании. Центральный вопрос о

9' Фактичность (англ.).

методе философия

10. Исследование о человеческом познании (англ.).

Просвещения

20

старается

разрешить,

21

-

-

что на нем и в нем заявляет о себе пронизывающая и охватываю­

иначе удастся обрести на путях знания,

щая его форма. Форма эта дана в ее математическом виде и в вы­

стического понятия, но и не чисто математического понятия;

это не логика схола­

ражении мерой и числом. Но в таком виде ее как раз и невозмож­

это «логика фактов». Духу следует по грузиться в изучение все­

но предвидеть или предвосхитить в общем понятии, она должна

го богатства явлений-феноменов, всякий раз по-новому соизме­

обнаруживаться в самой фактичности. Мысль, таким образом,

ряясь с ними: он должен быть уверен в том, что не потеряет

движется здесь не от понятий и основоположений к явлениям, а,

себя в них, а напротив, с их помощью только и найдет прису­

наоборот, от явлений к понятиям и основоположениям. Наблю­

щую ему истину и свойственную ему меру. Тем самым впервые

дение

достигается подлинное взаи~оотношение между субъектом и

- это «Оашш»'", принцип И закон - «Оцаевпшп»'". Эта

новая методическая иерархия наложила свой отпечаток на все мышление

XVIII

в. Менее всего здесь игнорируется или недооце­

нивается «esprit зупётайаиеь'"; но он самым строгим образом от­ деляется от «езрт de вуыёте» 14' • Вся теория познания XVIII сто­ летия направляет свои усилия на то, чтобы утвердить это

объектом, корреляция «истины» И «действительности'>, создает­

ся та форма «адекватности», соответствия между ними, которая составляет условие всякого научного познания.

Конкретное, непосредственно убедительное доказательство того, что в таком соединении и примирении «позитивного» И

различие. Д' Аламбер ставит его в центр рассмотрения в своем

«рационального» мы имеем дело не с пустым требованием, но что

введении к «Энциклопедию>, а «Тгапё

поставленная здесь цель достижима и идеал осуществим со всей

des

вуыёгпев»!" Кондиль­

яка дает этой мысли прямое выражение и обоснование. Цель по­

строгостью,

добного рода попыток в том, чтобы осуществить историческую

черпает в реальном развитии науки со времени ее обновления.

-

доказательство это просветительское мышление

критику великих систем ХУII столетия. Здесь пытаются показать,

Непрерывные успехи в познании природы и определенная пос­

каким образом каждая из них потерпела неудачу в силу односто­

ледовательность его стадий дают основания просветительской

роннего возведения какого-либо отдельно взятого понятия в дог­

мысли верить в то, что свой идеал она может как бы держать в

му, вместо того чтобы держаться чистых таста'" и с опорой на них

собственных руках. Ведь здесь мышление способно шаг за ша­

образовывать понятия. Теперь, в противоположность такому «духу

гом следовать триумфальным путем современного аналитическо­

системы», требуется некая новая форма связи между «позитив­

го духа. Именно этот дух в течение каких-нибудь полутораста

ным'> И «рациональным» духом. Оба они нигде не противоречат

лет подчинил себе действительность в ее целом и, казалось, до­

один другому; но истинный синтез их достижим только при том

стиг наконец великой цели: объял все многообразие природных

условии, если держаться правильного пути опосредования. Поря­

явлений одним-единственным, совершенно универсальным пра­

док, закономерность, «разум» отныне не правило, которое позна­

вилом. Космологическая формула, представленная .в законе все­

ется и выражается «до» феноменов, в качестве их «Арпоп»; скорее

мирного тяготения Ньютона, была найдена не случайно: хотя

это то, что обнаруживается в самих явлениях в качестве формы их

открытие ее явилось результатом отдельных, постепенных попы­

внутренней связности и имманентной связи. И «разум» стремят­

ток, в отыскании ее можно было обнаружить строгую методи­

ся теперь не предвосхищать, не предустанавливать с самого нача­

ческую последовательность. Ньютон завершает то, что Кеплер и

ла в форме завершенной в себе системы, а напротив, дать ему воз­

Галилей начали; и все трое обозначают собою не только великих

можность раскрываться самому по мере возрастания числа

индивидуальных ученых, но также признаки и вехи естественно­

познанных фактов, для того чтобы он все более ясным и совер­

научного познания и естественнонаучного характера мышления

шенным образом сам о себе свидетельствовал. Таким образом,

как такового.

новая логика, которую ищут с уверенностью, что ее так или

Кеплер исходит из наблюдения над небесными явлениями, и он доводит это наблюдение до такой степени строгости и мате­

"* Данное

матической «точности», которая до него еще никогда не дости­

(лат.).

12* Искомое (лат.). 13* Систематическое мышление (франц.). 14*

Дух системы (франц.).

галась. В неустанном одиноком труде Кеплер проникает в зако­ ны, устанавливающие форму планетных орбит и определяющие отношение между скоростью вращения отдельных планет и рас­

15* Трактат о системах (франц.).

стоянием между ними и солнцем. Но это фактическое открытие

16* Факты (лат.).

22

23

(Einsicht)

образует только первый шаг. Учение Галилея о движе­

нии представляет собою следующую, еще более обширную зада­ чу; и возникающая здесь проблема вскрывает новый, глубинный пласт естественнонаучного образования понятий. Ведь задача те­ перь заключается не в том, чтобы обозревать некоторый доступ­

ный наблюдению круг природных явлений, каким бы обширным

и значимым он ни был; но скорее в том, чтобы выработать об­ щее основоположение динамики, теории природы как таковой.

И Галилей сознает, что непосредственное созерцание природы не доросло еще до этой задачи и что оно должно обратиться за по­ мощью к другим средствам познания и духовным функциям. Яв­ ления природы предстают созерцанию в виде целостных процес­

сов, как неделимые единства. Созерцание схватывает эти процессы в их чистом «что», оно может описать их в общих чер­ тах, в зависимости от характера их протекания; но эта форма

описания недостаточна для настоящего «объяснения». Ведь

объяснение какого-то природного процесса мы находим лишь в том случае, если мы представляем его себе не только как факти­ чески существующий и наличный в своем бытии в том или ином

виде, но когда нам удается обнаружить конкретные условия, при

подвергнуть наблюдению и исследовать закономерность каждой в отдельности группы условий, которые в нем перекрещиваются.

Траектория параболы будет установлена, возрастание и убывание скорости

-

строго определены, как только удастся показать, что

траектория падающего тела

-

это комплексный процесс, опреде­

ление которого зависит от двух различных «сил»: от силы исход­

ного броска и от силы гравитации. Уже на этом непритязатель­ ном примере все будущее развитие физики показано, как на простом чертеже; в нем содержится методическая структура

этого развития. Теория Ньютона сохраняет и подтверждает те черты, которые здесь уже отчетливо видны. Ведь она тоже стро­ ится на соединении «аналитического» И «синтетического» мето­

да. За свой исходный пункт она берет три закона Кеплера; но она не удовлетворяется истолкованием этих законов на основе

просто фактически данного в наблюдениях. Она скорее пытает­ ся свести это фактически данное к его предпосылкам и предста­ вить его в качестве результата взаимодействия различных условий. Каждая группа таких условий прежде всего должна быть исследо­

вана и познана в качестве своего предназначения. Так, напри­ мер, феномен планетного движения, который Кеплер принял за

которых этот процесс происходит и со всею строгостью устано­

целое, оказывается комплексным образованием. Явление это сво­

вить характер его зависимости от них. Это требование можно

дится к двум основным формам закономерности: это законы сво­

удовлетворить только в том случае, если расщепить и разложить

бодного падения и законы центробежного движения. Обе формы

целостный образ, доставляемый нам созерцанием и непосред­

в отдельности изучались и были строго установлены Галилеем и

ственным наблюдением, на составляющие его различные момен­

ты. Этот аналитический процесс, по Галилею,

-

предпосылка

всякого строгого познания природы. Метод естественнонаучно­

го образования понятий

-

«аналитический» И «синтетический»

В одно И то же время. Только разложив кажущееся простым со­

бытие на его элементы и вновь сконструировав его из этих эле­

Гюйгенсом; теперь следовало только подытожить сделанные от­

крытия и объединить их в одном духовном центре. Великое до­ стижение Ньютона и заключал ось в этом объединении: оно со­ стояло не в обнаружении каких-то неизвестных прежде

фактических данных, не в обретении абсолютно нового матери­

ала, но скорее в осуществленном им интеллектуальном оформ­

ментов, мы достигнем его понимания. Классический пример та­

лении эмпирического материала. Устройство космоса отныне

кого характера дал Галилей своим открытием траектории

следует уже не только созерцать, но и раскрывать: и раскрыва­

падающего тела. Траекторию брошеного тела невозможно выве­ сти непосредственно из созерцания, невозможно получить про­

сто путем большого числа отдельных наблюдений. Созерцание,

правда, доставляет нам известные наиболее общие черты; оно

ется оно в этой форме видения лишь вследствие того, что ма­ тематическая мысль, направленная на космическое устройство, подчиняет его своей форме анализа. Когда волновое исчисле­

ние Ньютона и дифференциальное исчисление Лейбница созда­

показывает нам, что за фазой подъема брошеного тела следует

ли универсальный инструмент для этого метода, то тем самым,

фаза падения и Т.П., но ему никак недостает остроты и точно­

казалось, «познаваемость природы» впервые и со всею строго­

сти, строгости и адекватности наблюдения. Точного, истинно математического постижения этого процесса мы достигнем лишь

при том условии, если от самого феномена мы обратимся к кон­ кретным условиям, в которых он находится и если нам удастся

24

стью была доказана. Путь познания при роды ведет в неопреде­ ленные дали; но само направление этого пути установлено раз

навсегда, ибо исходный пункт движения, как и пункт назначе­

ния, определяется не только и не столько свойством предметов,

25

сколько специфическим характером и специфическими способ­

ность. В этой сфере мы можем вполне утвердиться и действовать уже во всех направлениях. Сила человеческого разума состоит не

ностями разума.

Философия XVПI столетия везде и всюду опирается на этот

в том, чтобы прорвать эмпирический круг вещей и явлений и

единичный пример, на методическую парадигму ньютоновской

выйти в царство трансцендентного, но в том, чтобы научить нас

физики; но она сразу же делает из него обобщение. Она не удов­

уверенно осваивать его и чувствовать себя в нем, как дома. Здесь

летворяется анализом, понятым в качестве могучего интеллекту­

снова заявляет о себе характерный сдвиг значения, которому

ального инструмента Физико-математического познания, но ви­

подверглось само понятие разума по сравнению с точкой зрения

дит в анализе необходимое и неотъемлемое орудие всякого

XVII

мышления вообще. Это воззрение одержало решительную побе­

Декарта и Мальбранша, Спинозу! и Лейбница

столетия. В великих метафизических системах XVП века

-

-

разум есть сфе­

ду к середине XVIП века. Как ни отличаются друг от друга от­

ра «вечных истин», тех истин, которые являются общими для че­

дельные мыслители и отдельные школы по своим результатам,

ловеческого и божественного духа. То, что мы познаем и прозре­

они вполне согласны между собою в этом своем образе мыслей

ваем благодаря разуму, мы тем самым непосредственно созерцаем

как предпосылке. «Тгапё de Мёшрпувшце»'" Вольтера, введение Д'Аламбера к Энциклопедии и исследование Канта о степени яс­

в божественной сущности, открывает нам область интеллигибель­

ности принципов естественной теологии и морали говорят об од­

ного, сверхчувственного как такового. XVIП столетие понимает

ном и том же. Все они дают понять, что подлинно метафизиче­

разум уже в другом, более скромном смысле. Разум для него

ский метод по существу совпадает с методом, который Ньютон

больше не воплощение «врожденных идей», которые даны до

«в Боге»: каждый акт разума означает и гарантирует нам участие

ввел в познание природы и который имел там такие продуктив­

всякого опыта и в которых открывается нам абсолютная сущность

ные результаты. Вольтер говорит, что человек, притязая на про­

вещей. Разум теперь

никновение в суть вещей и познание их такими, каковы они есть

ко некоторая определенная форма того, что мы себе добываем.

-

это не столько то, чем мы владеем, сколь­

сами по себе, очень скоро осознает границы своих возможностей;

Он не общая казна, не клад с сокровищами духа, где истина на­

он оказывается в положении слепого, которому приходится су­

дежно хранится, подобно груде монет; он скорее основная и из­

дить о том, что такое цвет. И все же анализ

-

это посох, кото­

начальная сила, которая ведет к открытию истины, к ее опреде­

рый благосклонная природа дала в руки слепому. С его помощью

лению и удостоверению. Этот акт удостоверения

человек в состоянии ощупью прокладывать себе путь вперед сре­

неотъемлемая предпосылка всякой истинной надежности. Весь

ди явлений, находя в них связь и открывая порядок, и это все,

XVIП век понимает разум в этом смысле: не как прочно установ­

что ему нужно для его духовной ориентации, для творчества в

ленное содержание таких-то познаний, принципов и истин, а

жизни и в науке",

не следует создавать гипотез; не

скорее как энергию; как такую силу, которую можно до конца по­

следует говорить: "Начнем с изобретения принципов, с помощью

стигнуть только в ее действии и влиянии. То, что есть разум и на

которых мы попытаемся все объяснить", но надо сказать: "Про­

что он способен, никогда невозможно полностью определить по

изведем точный анализ вещей". Когда мы не можем прибегнуть

его результатам, но только по его функциям. И важнейшая его

к помощи математического циркуля или к светочу физического

функция состоит в способности соединять и разделять. Разделя­

«... никогда

-

зародыш и

эксперимента, мы, несомненно, не в состоянии сделать ни шага

ет он все голые факты, все простые данные опыта, все, во что ве­

вперед». Но располагая двумя этими инструментами, мы можем

рят, опираясь на свидетельства откровения, традиции и автори­

и должны отважиться выйти в величественное море знания. Мы,

тета; он не успокаивается до тех пор, пока не разложит все это

конечно, должны отказаться от надежды на то, что когда-нибудь

на простейшие составные части и последние мотивы веры и

нам удастся вырвать у вещей их последнюю тайну и про никнуть

убеждения. Однако вслед за работой разделения начинается ра­

в абсолютное бытие материи или человеческой души; однако

бота нового соединения. Разум не может остановиться на

«глубинное ядро природыя не останется навеки сокрытым от нас,

(,disjecta шепюга»'";

если понимать под этим эмпирический порядок и закономер-

ние, истинное целое. Но поскольку разум сам же и создает это

"* Метафизический трактат (франц.).

18·

26

он должен выстроить из них новое сооруже­

Разъятые члены (лат.).

27

целое, соединяя части в целое сообразно некоторому правилу,

ние этой задачи захватывает и приводит в движение все умы,

которое он сам определяет, то он обретает полное знание возни­

порождая в них совершенно новое чувство внутреннего напря­

кающей таким образом структуры им же и созданного. Она по­

жения. Даже самые спокойные и уравновешенные, по-настоя­

нятна разуму потому, что он способен конструктивно воссозда­

щему «научные» мыслители чувствуют себя захваченными этим

вать ее в ее тотальности и в упорядоченной последовательности

движением, которое увлекает их все дальше вперед. Они еще не

отдельных моментов. Понятие разума находит свое полное опре­

решаются назвать свою конечную цель; но они не могут не под­

деление только в этом двойном движении мысли: не как понятие

даться исходящей от нее силе, и им верится, они уже чувству­

некоторого бытия, но как понятие некоторого действия.

ют, как в ней и через нее восходит новое будущее человечества.

Монтескье

siecle, - говорит, на­ sur les moeurs de се siecle"22', - mais il те semble qu'il у а une certaine fermentation universelle ... dont оп pourrait diriger et ЫНег les ргоягёв раг une ёёцсацоп bien ептегкше»-". Ибо хотят, конечно, не просто зара­

пытается дать всеобщее теоретическое обоснование присущей

зиться общим брожением и безоглядно дать увлечь себя дей­

В культуре

XVIII столетия

это убеждение прокладывает себе

путь в самых разных духовных областях. Знаменитое высказыва­ ние Лессинга, что подлинную основную силу разума нужно ис­ кать не в обладании истиной, но в ее обретении, повсюду нахо­ дит свои параллели в духовной истории

XVIII века.

«Je ne sais si j'ai trop bonne opinipn de

топ

пример, Дюкро в своих "Сопвшёгацопв

человеческой природе жажде познания, неутомимому интел­

ствующим в нем силам; нет, хотят понять и контролировать их

лектуальному любопытству, которое не позволяет нам остано­

сообразно этому пониманию; желают не столько погрузиться в

виться на каком-либо достигнутом представлении, но ведет нас

пучину И водоворот новых мыслей, сколько плыть нужным кур­

«notre агпе est faite роиг penser, с'евг-а-шге роцг apercevoir: ог оп tel ёгге doit avoir de la сцповпё, саг сотте toutes les choses sont dans une cha'ine оп chaque idee en ргёсёёе une et en suit une autre, оп ne peut aimer voire une sans desirer d'en voire une ашге»!". Таким образом, «/ibldo sciendi,>20', которую теологическая догматика поставила вне

сом, направляя движение духа к определенным целям.

рить два различных и

закона, заклеймив ее в качестве духовной гордыни, признается

притязания. Союз математики и философии нельзя было ни рас­

здесь необходимым свойством души как таковой и тем самым вос­

торгнуть, ни даже ослабить: математика была «гордостью чело­

все дальше от одной идеи к другой:

Первый шаг

XVIII столетия

на этом пути состоял в том, что

оно пыталось провести отчетливое разграничение между матема­

тическим и философским духом. Задача была трудная и внутрен­ не-диалектическая: ведь нужно было в равной мере удовлетво­ по-видимому даже

противоположных

станавливается в своих основных и изначальных правах. Отстаива­

веческого разума», его краеугольным камнем и порукой. Но, с

- кардинальная культура XVIII века: именно в

другой стороны, становилось все более очевидным, что в ее са­

ние, усиление и закрепление этого образа мысли цель, которую ставит перед собой

модостаточной силе заключено также и некое ограничение: хотя

этом, а не просто в получении и распространении определенных

она и являла собой прототип и образец разума, но по своему со­

позитивных знаний, она видит свою важнейшую задачу. Эта фун­

держанию она не могла его полностью измерить и исчерпать. В

даментальная тенденция совершенно отчетливо проявляется

результате возникает довольно своеобразный ход мысли, кото­

также в Энциклопедии, которая стала арсеналом всех такого рода

рый, похоже, мотивирован полярно противоположными силами.

знаний и сведений. Сам Дидро, основатель Энциклопедии,

Философское мышление пытается одновременно размежеваться

-

заявляет, что она хочет не только дать определенную массу зна­

с математикой и держаться за нее

ний, но также способствовать изменению способа мышления,

что

личного авторитета таким образом, чтобы не оспаривать или на­

Созна-

рушать этот авторитет, но его оправдать под новым углом зре­

она создана «роиг

changer la тасоп commune de репвег-?" 3.

-

освободиться от ее едино­

ния. Удается то и другое; чистый анализ, образующий основную 19'

Наша душа создана, чтобы мыслить, то есть воспринимать: но такое суще­

ство должно располагать любознательностью, ибо, подобно тому как все вещи

образуют одну цепь, в которой каждая идея предшествует одной и следует за другой, невозможно хотеть видеть одну, не желая видеть другую (франц.). 20'

Страсть к познанию (лат.).

"* Изменить общую

манеру мышления (франц.).

28

22* Размышления о нравах этого века (франц.). 23*

Не думаю, что у меня очень хорошее мнение о моем веке, но существует,

мне кажется, некое общее брожение, прогресс которого можно направлять и ускорять путем правильно поставленного образования (франц.).

29

форму математического мышления Нового времени, признается в своем принципиальном значении и смысле, но в то же время,

именно в силу этой его универсальной функции, он распростра­ няется за пределы только математического, уже не ограничива­

ется областью количества и числа. Первые попытки такого дви­ жения мысли явственно про слеживаются уже в

Работа Паскаля

XVlI

столетии.

целиком проникну­

«De l'Esprit geometrique»24*

та заботой о том, чтобы ясно и отчетливо провести границу меж­ ду математическим естествознанием и наукой о духе. Паскаль противопоставляет «геометрическому духу»

«утонченный дух»

(esprit fin) -

(esprit geom6trique)

и пытается показать, каким обра­

зом они отличаются один от другого по своей структуре и по

своей функции. Но эта тонкая граница вскоре опять уничтожит­ ся. «Геометрический дух,

-

говорит, например, Фонтенель в пре­ Машешапоцеэ

дет еще более прекрасным и совершенным, если он будет напи­ сан в геометрическом духе».

XVlll

век берется за решение этой

и решает ее в том смысле, что, если под «геометри­

ческим духом» понимать дух чистого анализа, то этот последний уже совершенно неограничен в своем применении и не связан ни

с какой отдельной проблемной областью. Доказательство этого тезиса пытались представить в двух различных направлениях.

Анализ, силу которого до сих пор испытывали в области чисел и количеств, теперь применяется к происходящему, с одной сторо­

ны, в душевном мире, с другой стороны, в общественном мире. В

обоих случаях приводятся аргументы в доказательство того, что и там тоже открываются новые возможности понимания и что

новая важнейшая область знания делается доступной власти ра­ зума, как только разум научится подчинять эту область своему

-

методу аналитического расчленения и конст­

руктивного построения. Что касается душевной действительно­ сти, то, похоже, в том виде, в каком она конкретно дана нам и в котором непосредственно переживается, она, конечно, не под­

дается никаким попыткам такого рода. Она предстает нам в без­ граничном изобилии и прямо-таки бесконечной множественно24* 25*

ратиться в ничто. И все же, в соответствии с преобладающим в психологии

XVllI

столетия воээрением, это сплошное разно­

образие, эта разнородность и эта текучесть душевных содержа­

ний

-

только видимость. При более пристальном рассмотрении

в этой почти бессвязной изменчивости душевной жизни взгляду открывается твердая подоснова, устойчивые и плотные элементы.

Задача науки состоит в том, чтобы извлечь на свет божий эти элементы, ускользающие от непосредственного опыта, и предста­

des

труд об искусстве красноречия, при прочих равных условиях, бу­

особому методу

чего как нечто единственное и невозвратное и грозит вновь об­

вить их ясно и отчетливо в их определенности и отличии друг от

Гшйпё

невозможно было бы отделить от нее и применять в других об­

-

существует двух таких волн, которые имели бы в полном смыс­

ле слова одну и ту же форму; каждая возникает словно бы из ни­

et

«De

ластях. Труд, посвященный морали, политике или критике, даже

проблемы

вторяется одинаковым образом. В потоке душевной жизни с ее непрестанно сменяющими друг друга приливами и отливами не

не настолько привязан к геометрии, что его

дисловии к своему сочинению

de la Physique»25* 4, -

сти; ни один момент, ни одно состояние психологического опы­ та не совпадает с другими; никакое содержание никогда не по­

друга. В душевном опыте тоже не существует никакой множе­ ственности и различий, которые в конечном счете не сводились бы к некоторой сумме простых единств; не существует такого ста­

новления, в основании которого не пребывало бы некоторое константное бытие. Достаточно проследить душевные образова­ ния

(Gebilden)

вплоть до их источников и истоков, чтобы нам

повсюду открылось такого рода единство и относительная про­

стота. В своем убеждении относительно того и другого психоло­ гия

XVllI

и учителя

столетия делает шаг, уводящий ее от своего же вождя

-

Локка.

Локк довольствовался тем, что показал два различных основ­

ных источника душевной жизни; в качестве самостоятельной и

не сводимой ни к чему иному формы он, наряду с «ощущени­ ем», признает существование «рефлексию>. Но его ученики и последователи пытаются тем или иным путем устранить этот

дуализм и утвердить строго унитарное обоснование психоло­

гии. Беркли и Юм соединяют «ощущение» И «рефлексию» В од­ ном слове: «восприятие»

-

И пытаются показать, каким образом

этим выражением исчерпывается все, что нам дано во внутрен­

нем или внешнем опыте, как объект природы или как содержа­

ние подлинного Я. и Кондильяк видит свою собственную заслугу и существенный прогресс, достигнутый им, как он полагает, по

сравнению с Локком, в том, что он, сохранив общий метод, ко­ торому учил Локк, в то же время распространил его на новую

О духе геометрии (франц.).

область основных психических фактов. Искусство анализа у

О пользе математики и физики (франц.).

Локка проявляется в классификации идей, но этим оно и ис-

30

31

черпывается. Он показывает, каким образом всякое сколь угод­

ния. Телесная и душевная действительность теперь как бы при­

но сложное представление составлено из материала чувственно­

ведена к одному общему знаменателю; она состоит из одних и

го или рефлективного восприятия и как эти материальные эле­

тех же элементов и опирается на одни и те же законы",

менты должны соединяться друг с другом для того, чтобы могли

Но наряду с этими двумя остается еще другая область дей­

возникнуть разнообразные формы душевных феноменов. Но на

ствительности, которую тоже невозможно принять за простую

этом анализе образов Локк остановился, в чем его и упрекает

данность, но следует прояснить ее источник; ведь только подой­

Кондильяк; он ограничил таким анализом возможности своего

дя к ней с этим вопросом, можно суметь подчинить также и эту

метода

-

вместо того чтобы развернуть его в целостный анализ

душевного события и душевной активности и поставить вопрос

третью область господству закона и господству разума. Речь идет

о той сфере реальности, которая' предстоит нам в качестве госу­

об источнике различных психических процессов, Здесь, таким

дарства и общества. Этому миру человек тоже принадлежит по

образом, открывается почти вовсе еще нетронутая и необозри­

рождению: он не создает и не образует его, но просто преднахо­

мо богатая область исследований. Локк остановился на простых

дит, и то, чего от него, человека, ожидают и требуют

чувственных данных, свидетельствах зрения и слуха, осязания и

приспособился к этой преднаходимой форме миропорядка. Но

движения, вкуса и запаха, не обратив внимания на различные

и здесь тоже пассивное принятие и пассивное послушание име­

классы психической деятельности, существующие в качестве из­

ют свои границы. Как только в человеке пробуждается способ­

начальных и неразложимых целостностей. Внимание и сопостав­

ность мышления, она непреодолимо выступает против этой фор­

ление, различение и соединение, желание и воление

-

все это для

-

чтобы он

мы действительности. Мышление вызывает действительность в

Локка всегда самостоятельные акты, встречающиеся и обнару­

свой трибунал и ставит под вопрос ее полномочия и правомоч­

живаемые только внепосредственном переживании и уже не

ность, основания ее притязаний на истину и значимость. И об­

сводимые ни к чему другому. Но тем самым весь метод анали­

щественная действительность должна покориться тому, что В

за по. существу лишается своей плодотворности и подлинного

этом процессе она рассматривается точно так же, как физическая

результата. Ведь тогда психическое бытие так и остается перед

действительность, которую мысль стремится познать. Здесь снова

нами нередуцируемым многообразием: можно описать его осо­

вступает в дело прежде всего анализ составляющих частей: об­

бенности, но уже невозможно объяснить и вывести его из про­

щая воля государства рассматривается таким образом, как если

стых первичных качеств. Если аналитический метод на самом

бы она состояла из отдельных воль и появлялась на свет в ре­

деле принять всерьез, то максиму, которой Локк руководство­

зультате их объединения. Только благодаря такому основопола­

вался в области идей, нужно применить ко всей совокупности

гающему предположению становится возможным мыслить и по­

психических процессов. Здесь также нужно показать, что пред­

нимать государство в качестве «тела» И подвергнуть его той же

-

только видимость, что она

методической операции, которая доказала и оправдала свою про­

не выдерживает обостренного взгляда научного анализа. От­

дуктивность 'открытием всеобщей закономерности в мире физи­

дельные акты души в их дифференцированности никоим

ческих тел.

полагаемая «непосредственносты

образом не есть что-то изначальное, скорее они являются став­

Гоббс был предшественником ХVПI столетия на этом пути.

шим и опосредованным. Для того, чтобы понять их в их суще­

Основополагающий и главенствующий приницип его политиче­

стве

ской теории

(Beschaffenheit),

чтобы постигнуть их истинную природу,

-

положение о том, что государство есть «тело»,

-

оз­

нужно пройти за ними путь их становления; нужно проследить,

начает для него не что иное, как убеждение в том, что способ

каким образом из простых чувственных данных, воспринимае­

мышления, который ведет нас к точному знанию природы фи­

мых душою, вырастает ее способность замечать, сравнивать и

зического тела, безоговорочно применим также по отношению к

различать, выделять и комбинировать эти данные. Такова зада­

государству. То, что Гоббс говорит о мышлении вообще

ча, которую ставит перед собою Кондильяк в «Тгапё

de

что это

-

«расчет», а всякий расчет это сложение или вычитание,

-

верно

вепвапоп». Аналитический метод празднует здесь, как кажется,

для него также и в отношении всякого политического мышле­

свой новый триумф в деле научного объяснения телесного мира

ния. Это мышление должно также сначала разорвать связь, со­

-

триумф, не уступающий его достижениям в области естествозна-

32

единяющую отдельные воли друг с другом, для того чтобы вслед

2 Э.Кассирер

33

за тем на свой лад и благодаря присущему ему методу снова ее

совокупности должно быть образовано таким образом, чтобы ни

скрепить. Так Гоббс превращает «status civilis»26* в «status

один отдельный класс граждан не нарушил с помощью своих осо­

пашгайв»?"; так в мысли он упраздняет всякую связь отдельных воль, не оставляя между ними ничего, кроме одного сплошного

бы все особенные интересы способствовали и были подчинены

антагонизма, кроме «борьбы всех против всех». Но путем самого этого отрицания тут же извлекаетсяи вырастает позитивное содер­

жание государственногозакона во всей его безоговорочностии

неограниченности.Гоббс описываетвозникновениегосударственной воли из формы договора, потому что только в договоре можно по­

знать содержание такой воли и только благодаря ей это содержа­

бых привилегий равновесия и гармонии целого, а напротив, что­

благосостоянию целого". Посредством этой формулировки пробле­ ма социологии и политики в известном смысле превращается в

проблему статики. И

«Esprit des lois»28*

Монтескье тоже видит в

этом превращении свою высшую задачу. Монтескье стремится не

просто описать и эмпирически-представить дарственного правления

-

формы и типы госу­

форму деспотизма, конституционной

ние может быть обосновано. Таково соединительноезвено, кото­

монархии, республиканского строя

рое связывает учение Гоббса о природе с его учением о государстве: то и другое суть различные применения его логиче­ ского основоположения,согласно которомучеловеческоепознание

обходимо, если мы хотим направлять их в связи с их подлинной

истинным образом понимает только то, чему оно дает произой­ ти из своих первоэлементов.Всякое понятийное образование,лю­ бое самостоятельноеи законченное определение должно начи­

-

в их характерных свойствах;

скорее цель его труда заключается в том, чтобы выстроить эти

формы из тех сил, из которых они состоят. Познание этих сил не­ целью и если требуется показать, каким образом и какими сред­ ствами их можно использовать для создания такого государствен­

ного правления, которое осуществляет требование наиболее воз­

наться в этом исходном пункте: такое определениене может быть

можной свободы. Такая свобода, как попытался показать

каким-либоиным, как только «причинным». Философия в целом

Монтескье, возможна тогда и только тогда, когда каждая отдель­

понимается как совокупностьтаких причинных или каузальных дефиниций: она есть не что иное, как наиболее полное познание

вается в своих границах. Знаменитое учение Монтескье о «разде­

ная сила имеет в качестве противодействия другую силу и удержи­

следствий из их причин, производных результатов всех вообще

лении властей»

опосредствованийи условий. Доктрина XVIII столетия о государстве и обществе только в

превратить неустойчивое равновесие, в котором все время пребы­

-

не что иное, как последовательное развитие и

конкретное применение этой основной мысли. Оно стремится

редких случаях принимала без оговорок содержание учения Гобб­

вают несовершенные государственные формы и которое для них

са; но она, эта доктрина, испытала сильнейшее и продолжитель­ нейшее влияние формы его учения. Общественно-политическое

характерно, в статическое равновесие; оно хочет показать, какие

мышление этого столетия строится на теории договора, основные предпосьmки которой оно заимствует У античного и средневеко­ вого мышления; но, опираясь на эти предпосылки, просветитель­

связующие нити должны существовать между отдельными силами

для того, чтобы ни одна из этих сил не взяла верх над другой, но чтобы все они, уравновешивая одна другую, тем самым предостав­

ляли свободе наибольшую широту возможностей. Соответственно

ское мышление осуществляет вместе с тем характерные изменения

идеал, который рисует учение о государстве Монтескье,

и преобразования, обусловленные воздействием естественнонауч­

ал «смешанного правления», в котором в качестве гарантии про­

ной картины мира. В общественно-политической сфере тоже от­ ныне одерживает победу «аналитический» и «синтетический» ме­

тод. Социология строится по образцу физики и аналитической психологии. Ее метод - как объясняет, например, Кондильяк в «Traite des Systemes» - состоит в том, чтобы научить нас распо­ знавать в обществе «искусственное тело», состоящее из частей, ко­

торые оказывают взаимное влияние друг на друга. Это тело в его 26* 27*

Гражданское состояние (лат.). Естественное состояние (лат.).

это иде­

тив сползания в деспотизм форма смешения подобрана настоль­ ко мудро и осторожно, что пере вес какой-либо силы в одну сторону немедленно вызывает ответное действие другой силы и в результате желанное равновесие восстанавливается само собой.

Монтескье верит, что с помощью такого подхода можно соединить необозримое множество и разнообразие эмпирически существую­

щих государственных форм в одной прочной мыслительной схеме и благодаря ей держать их все под контролем. 28* дух законов (франц.).

34

-

2*

35

«J'ai

ровё

les

principles, - подчеркивает он во введении к "Esprit des lois", - et j'ai vu les cas particuliers s'y plier сотте d'eux гпёгпев, les histoires de toutes les nations п'еп ётге que les suites et chaque loi рагцсцйёге нее аеес ипе autre loi ои dependre d'une ашге plus generale»29·. Ме­ тод разума в этой области поэтому тот же самый , каким он стал

но останавливаться,

-

говорит Д'Аламбер,

-

определяется приро­

дой самой науки, Т.е. той точкой зрения, под углом зрения кото­ рой она рассматривает свой объект. Я признаю, что принципы, из которых мы в этом случае исходим,

-

это, может быть, только

очень отдаленные извлечения из истинных, неизвестных нам

в пределах познания природы и в пределах псхологического по­

принципов, и что они скорее заслуживали бы названия выводов,

знания. Он состоит в том, чтобы исходить из надежных, установ­

чем принципов. Но и нет необходимости, чтобы выводы эти были

ленных посредством наблюдения фактов, но не останавливаться

основоположениями самими по себе; достаточно того, что они яв­

на них как на голых фактах. Простую «совместность» фактов сле­

ляются таковыми для нас и что мы можем пользоваться ими в

дует превратить в их внутреннюю связанность; исходное простое

сосуществование данных должно, при более внимательном взгля­

этом смысле-", Познанная и признанная здесь относительность не таит в себе никаких скептических выводов и никаких скептиче­

де, обнаружить их взаимозависимость; форма агрегата должна

ских опасностей; наоборот, она есть только выражение того, что

стать формой системы. Последняя, разумеется, не может быть на­

разуму в его постоянном продвижении вперед не поставлено ни­

вязана отдельным фактам извне; система сама должна возникать

каких раз навсегда установленных, непреодолимых границ и что

из фактов. «Принципы», которые нужно искать повсюду и без ко­

каждая казалось бы окончательно достигнутая им цель для него

торых ни в какой области невозможно надежное познание,

-

это

может и должна быть новым началом.

не произвольно выбранные начала мышления, насилующие кон­

Из всего этого очевидно, что, если сравнить мышление ХУП сто­

кретный опыт и изменяющие его в своем направлении; они ско­

летия с мышлением ХУПI в., то никакого настоящего разрыва

всеобщие условия, к которым может нас привести только

между обоими не произошло. Новый идеал познания неуклон­

всесторонний анализ того, что дано в опыте. Путь мысли поэто­

но и последовательно развивается из тех предпосылок, которые

му

заложили - особенно в работах Декарта и Лейбница - логика и наукоучение ХУП века. Различие в форме мышления совсем не

рее

-

в физике так же, как в психологии и в политике,

-

-

должен

вести от особенного к всеобщему; но само это продвижение было бы невозможно, если бы всякое особенное как таковое само уже

означает радикального изменения; оно выражается только в сво­

не подчинялось универсальному правилу, если бы всеобщее с са­

его рода смещении акцента. Акцент все больше и больше сме­

мого начала не было заключено и «заложено» В нем. Тем самым

щается со всеобщего к особенному, от «принципов» К «феноме­

понятие «принципая явно отказывается от того абсолютного при­

нам». Но основная предпосылка

тязания, которое оно взяло на себя в великих метафизических си­

заключающий в себе новую и принципиально другую постанов­

стемах ХУП века. Оно довольствуется теперь относительной досто­

ку вопроса,

верностью и желает только обозначить последний на данный

ществует не противоречие и противостояние, но чистое и пол­

момент пункт, которого достигло мышление в своем продвижении

с тою оговоркой, что оно и этот пункт покинет и оста­

ное вэаимоопределение. «Доверие разума к себе» везде остается непоколебленным. Рационалистический постулат единства -

вит позади себя. В соответствии с этой относительностью поня­

вот что прежде всего овладело умами эпохи. Понятие единства и

вперед,

-

-

- несмотря на скепсис Юма,

остается в полной силе: между двумя сферами су­

тие принципа становится зависимым от состояния и формы на­

понятие науки остаются для нее все время взаимозаменимыми

уки

понятиями. «Все науки в их совокупности,

-

таким образом, что, например, одно и то же научное

положение, которое вводится в качестве принципа в какую-то одну

-

говорит Д'Аламбер,

повторяя тем самым основополагающие вводные положения из

науку, может оказаться в другой науке только производным выво­

«Regulae ad directionem ingenii»30' Декарта, -

дом. «Тот пункт, на котором исследование принципов науки долж-

человеческая способность мышления, которая всегда одна и та

есть не что иное, как

же и которая всегда остается идентичной себе самой, какими бы 29* Я установил принципы,

...

и я наблюдал, каким образом отдельные слу­

многообразными и различными не были объекты, на которые

чаи как бы сами собою следовали этим принципам, и понял, ЧТО истории всех народов не что иное, как последовательности и что каждый отдельный за­

кон связан с другим законом или зависит от более общего закона (франц.).

36

30*

Правила для руководства ума (лат.).

37

она направляется». ХУП век обязан достигнутой им в культуре французского классицизма

-

особенно

шение одно к другому и так взаимосоотнести их, что они будут

внутренней прочностью

извлекаться одно из другого в твердом и строгом порядке. И вся­

-

и завершенностью последовательности и строгости, с которыми

оно утвердило и распространило на все области духа и жизни

требование единства. Не только наука, но и религия, политика и литература пронизаны этим требованием.

foi»31*:

«Un roi,

цпе

loi,

цпе

такова максима, в которой утверждает себя эта эпоха. С

наступлением

XVlII

столетия этот абсолютизм единомыслия мыс­

ли, похоже, теряет свою силу и вынужден перейти к многочис­

ленным ограничениям и уступкам. Но эти изменения и уступки

не затрагивают самого ядра мышления. Ибо функция объедине­

кий раз, когда это оказывается возможным, достаточно устано­ вить общие законы этого порядка, для того чтобы в них и бла­ годаря им прояснить и полностью обозреть всю область

в

которой эти законы значимы. Понятие «исчисления» поэтому имеет столь же широкую сферу своего применения, как и поня­

тие самой науки; оно применимо везде, где только возможно свести многообразие отношений к известным фундаментальным соотношениям и посредством их определить это многообразие.

Кондильяк, который первым со всею четкостью сформулировал

ния, унификации как таковая по-прежнему признается основной

такое общее понятие науки в своем сочинении

функцией разума. Рациональный порядок и рациональный кон­

са си

1 1s»32* ,попытался

«La langue des

v

в своеи психологии дать еще и характерный

троль над данными опыта не возможны без строгого объедине­

при мер и важное продуктивное применение этого понятия. Для

ния. «Познать» многообразный опыт означает поставить его со­

него, опирающегося в целом на картезианское понятие души, на

ставные части в такое отношение друг к другу, чтобы, начав из

ее имматериальность и духовность, не может быть никакого со­

некоторой определенной исходной точки, мы могли охватить все

мнения в том, что непосредственная математизация психического

эти составные части одним неизменным и всеобщим правилом.

невозможна. Ведь подобное прямое применение количествен­

Эта форма «дискурсивного» постижения была установлена Де­

ных понятий значимо только там, где сам объект состоит из ча­ стей и может складываться и конструироваться из них; оно тем

картом в качестве основополагающей нормы математического

знания. Каждая математическая операция, как это показал Де­

самым имеет место только в области телесной субстанции, кото­

карт, в конечном счете нацелена на то, чтобы установить пропор­

рая определяется только посредством чистой протяженности, но

цию между какой-либо «неизвестной. величиной и другими, из­

не в области мыслимой, «недедимойя субстанции. Но эта фун­

вестными величинами. И такую пропорцию можно определить с

даментальная противоположность, это неотъемлемое субстанци­

подлинной строгостью лишь в том случае, если неизвестное и

альное различие, существующее между телом и душою, вовсе не

известное участвуют в «общей природе». То и другое, неизвест­

является непреодолимым барьером для функции аналитического

ное и известное, должно быть представлено в форме величины и, в качестве величины, извлекаться и выводиться из повторения

познания. Эта функция игнорирует все эти предметные разли­ чия; ибо благодаря чистоте своей формы и своего формального

одного и того же нумерического единства. Поэтому дискурсивная

осуществления она не связана никакими содержательными пред­

форма познания всегда несет в себе характер редукции: она со­

посылками. Даже если психическое бытие и невозможно, подоб­

вершается в движении от сложного к «простому», от видимого

но телесному бытию, разделить на части, его можно тем не ме­

разнообразия она возвращается к лежащему в его основе един­

нее разложить в мышлении на составные моменты и элементы.

ству; Мышление

века твердо держится за этот основопола­

Для этого только требуется преодолеть видимую множествен­

гающий метод, и оно пытается распространить его на все более

ность и разнообразие психического, показав их непрерывное раз­ витие из одного общего ядра и источника, из прафеномена «ду­

XVlII

широкие области познания. Благодаря такому расширению по­ нятие «расчета» теряет свое исключительно математическое зна­

чение. Оно применяется не только лишь к величинам и числам;

ховного вообще». В целях такого показа и вводится знаменитый образ, поставленный Кондильяком в центр его психологии. Он

из области количеств оно распространяется теперь и на область

исходит из представления о мраморной статуе, которая посте­

чистых качеств. Ведь и качества можно поставить в такое отно-

пенно «оживает» и наполняется все более богатым содержанием

душевной жизни благодаря тому, что отдельные ее черты и очер310

Один король, один закон, одна вера (франц.).

38

320

Язык исчисления (франц.).

39

тания постепенно отпечатываются и проявляются в мраморе.

и малооригинальное произведение на философскую литературу

Кондильяк стремится показать, что последовательный ряд «впе­

XVIII

чатлений» и временной порядок, в соответствии с которым они

черту своего мышления, выраженную с полной определенно­

возникают, достаточны для того, чтобы сконструировать тоталь­

стью и, конечно же, почти с пародийным преувеличением. В

ность душевного опыта и передать его во всем его богатстве и

этом преувеличении отчетливо проявляется методическое огра­

тонких различиях. Если душевный опыт удастся таким образом

ничение и методическая опасность такого способа мышления.

века, объясняется тем, что эпоха нашла здесь основную

продуцировать, то тем самым он уже и редуцирован к количествен­

Он заключает в себе нивелировку, которой подвергается созна­

ному понятию. Ибо теперь все, что мы называем душевной ре­

ние таким образом, что его жизненную полноту в принципе

альностью и что мы переживаем в качестве таковой, в основе

отвергают, принимая ее за простое прикрытие, за маску. Анали­

своей оказывается только повторением и видоизменением одного

тическое мышление срывает эту маску с содержаний души; оно

основного качества

-

именно того, которое содержится в про­

разоблачает их и открывает путем такого разоблачения вместо

стейших чувственных ощущениях. Ощущение образует погранич­

их кажущейся множественности и внутренних различий их го­

ный рубеж между телесным и душевным миром, между мрамо­

лое подобие и взаимозаменимость. Различие образов, а также

ром как мертвым «материалом» И живым существом, наделенным

различие ценностей, исчезает; оно оказывается обманом и ил­

душою. Но стоит лишь перейти эту границу, как внутри измере­

люзией. Таким образом, в пределах душевного мира нет боль­

ния душевного мира отпадает необходимость в каких-либо даль­

ше «низа» И «верха», не существует ничего «высокого» И «низ­

нейших разграничениях и принципиальных новациях. То, что

кого». Все совершается на одной и той же плоскости; все стало

нам обыкновенно представляется чем-то новым в душевном мире

равноценным и равнозначным. Гельвеций развивает этот ход

и что мы привычно противопоставляем чувственной жизни души в качестве «высших» сил духа,

-

это в действительности только

мысли прежде всего в области этики. Его основной замысел

направлен на то, чтобы устранить в этой области все искусст­

превращение праэлемента ощущения. Всякое мышление и сужде­

венные различения, созданные общественной условностью, ко­

ние, всякое желание и воление, любая сила фантазии и художе­

торая по мере своих сил старается как раз удержать эти диффе­

ственного создания с качественной точки зрения не прибавляет к

ренциации. Что бы ни говорила традиционная этика на

этому праэлементу ничего нового, ничего существенно иного. Дух

протяжении всей своей истории о некотором особенном клас­

не создает и не изобретает; он повторяет и соединяет; но, прав­

се «моральных» ощущений, как бы она ни воображала, будто от­

да, в самом этом повторении он способен проявлять почти неис­

крыла в человеке какое-то изначальное «чувство симпатии», ко­

черпаемую силу. Он расширяет пределы зримой вселенной без

торое противостоит его чувственно-эгоистическим инстинктам,

всяких ограничений; он все дальше устремляется в бесконечность

контролирует и сдерживает их,

пространства и времени, и он вместе с тем непрестанно занят тем,

как мало такая «гипотеза»

что производит в себе самом все новые формы. Но во всей этой

человеческих чувство ван ий и действий. Тот, кто самым непо­

-

Гельвеций старается показать,

соответствует простой реальности

разнообразной своей деятельности дух все же имеет дело только

средственным образом и без предубеждений подходит к этой

с самим собой и своими «простыми идеями». Последние создают

реальности, тот и в помине не найдет там мнимого дуализма.

прочное основание, на котором стоит все построенное духом зда­

Повсюду и всегда он найдет только одни и те же, абсолютно

здание, кото­

однородные побуждения. Такой лишенный предрассудков чело­

Предпринимаемая здесь Кондильяком попытка показать,

ликодушия и самопожертвования, только называется разными

ние мира

-

как «внешнего», так и «внутреннего»,

-

рое дух никогда не может покинуть или преодолеть.

что вся психическая действительность

век увидит, что все, что восхваляют в качестве бескорыстия, ве­

это трансформация,

именами, но по сути дела не отличается от совершенно элемен­

всего лишь метаморфоза простого чувственного ощущения,

тарных основных инстинктов человеческой природы, от «низ­

вслед за тем была подхвачена и продолжена Гельвецием в его

ших» вожделений и страстей. Не существует никакой нравствен­

книге

«De

-

Гевргп»!". Воздействие, которое оказало это слабое

ной величины, которая поднималась бы над этим уровнем; ибо

какими бы высокими ни были стремления воли, какие бы сверхземные блага и сверхчувственные цели она себе ни вооб-

33* О духе (франц.).

40

41

ражала,

-

она все равно остается в плену эгоизма, честолюбия

и тщеславия. Общество не в состоянии подавить эти элементар­ ные инстинкты, оно может только сублимировать и прикрывать их

-

но именно это оно вправе требовать и ожидать от отдель­

ных своих членов, если способно правильно понимать себя как общество. И точно такой же способ рассмотрения нужно пере­

нести в область теоретического мира. По Гельвецию, как не су­ ществует фундаментальных градаций на шкале этических цен­

ностей, так же не существует принципиальных градаций на шкале теоретических форм. Все различения и градации по сути

дела сливаются в одну недифференцированную массу ощуще­ ний. Так называемая способность суждения и познавания, то,

лагающее воззрение, представляемое здесь Гельвецием, типич­ ным для содержания философии Просвещения или хотя бы для характера мышления французских энциклопедистов. Как раз в кругу этих последних книга Гельвеция вызвала острую и строгую

критику; и критика эта исходила от лучших умов во француз­ ской философской литературе того времени

-

таких, как Тюр­

го и Дидро. Но неоспоримо одно: у Гельвеция, так же как и у Кондильяка, проявляется определенная методика, которая су­

щественным образом характеризует весь XVIП век. Это

-

фор­

ма мысли, в которой позитивные достижения столетия, как и

его имманентные границы, его победы и его поражения, были, в сущности, предопределены.

что мы называем воображением и памятью, рассудком и разу­

мом,

-

мость

2

все это вовсе не специфические, подлинные и изначаль­

ные свойства души. Здесь обнаруживаются те же самые види­ и

обман.

Думают,

что

поднялись

над

уровнем

чувственного ощущения, а в действительности только слегка из­

менили его вид, придали ему другую личину. Критика, которая

устраняет этот наружный покров, поступает точно таким же об­ разом со всеми теоретическими различениями и членениями.

Все духовные операции «ума» можно свести к суждению; а суж­ дение есть не что иное, как схватывание сходств и различий

(<
И

«disconvenances»)

между отдельными идеями.

Но как раз такое познание сходства и различия предполагает некое изначальное «осознание», аналогичное и даже идентич­

ное восприятию чувственного свойства. «Jejuge ouje sens que, de deux objets, l'un que j'appelle toise, fait sur moi une impression differente de celui que j'appelle pied; que la couleur que je nomme rouge agit sur mes уеих differemment de сеНе que je nomme jaune; et j'en conclus qu'en pareil cas juger n'est jamais que веппз»?" 8. Здесь, как можно видеть, здание этических ценностей, как и логически дифференцированный строй познания, снесено до

основания; то и другое некоторым образом сравняли с землей, потому что полагают, что только на низшем уровне ощущения

можно найти прочный и непоколебимый фундамент. Было бы ошибочно считать

-

как это нередко имело место

-

основопо-

До сих пор мы рассматривали мышление

XVIIl

века, по суще­

ству, в его связи с развитием аналитическогодуха, как оно про­

исходит прежде всего во Франции. Франция была родиной и подлинной классической страной анализа; ведь на его основе

Декарт осуществил свою реформу, свое радикальное преобразо­

вание философии. Начиная с середины ХУП столетия этот кар­ тезианский дух проникает во все области познания; он господ­ ствует теперь не только в философии, но и в литературе, морали, политике, учении о государстве и обществе и утверждаетсядаже

внутри теологии, придавая ей новую форму". Но В философии, как и во всей вообще области духовно-историческогопознания это

влияние не остается неоспоренным.ФилософияЛейбница своим появлением заложила некое новое духовное основание; она не

только изменила содержание картины мира, но в ней также обре­

ли себя новая форма и новая основная тенденция мышления. Сначала, правда, может показаться, что Лейбниц просто продол­ жает дело Декарта и стремится только освободить заложенные в картезианствеэнергии и силы и привести их к полному развитию.

Подобно тому, как математическое достижение Лейбница

-

его

«анализ бесконечно малых»- происходит непосредственно из Де­

картовой постановки проблемы, будучи по своему замыслу после­ довательным развитием и систематическим завершением аналити­

34*

«.. Я сужу или я ощущаю, что из двух предметов первый, который я назы­

ческой геометрии,

-

то же, как представляется, верно и в

ваю туаз, производит на меня иное впечатление, чем предмет, называемый

отношении Лейбницевой логики. Ведь эта логика имеет своим ис­

мной фут, и что цвет, называемый мной красным, действует на мои глаза ина­

ходным пунктом комбинаторику и пытается развивать ее дальше в

че, чем цвет называемый мной желтым; и я заключаю в подобных случаях:

судить есть не что иное, как ощущать» (франц.). Гельвеций. Об уме ций К.А. Соч. В

2

т. М.,

1973.

Т.

1.

С.

151.

42

//

Гельве­

качестве некоторой всеобщей науки о формах мышления. Для Лейбница несомненно, что прогресс этого учения о формах, осу-

43

ществление предносящегося ему идеала

«Scientia generalis,)35' мож­

но ожидать только от прогресса анализа. С этого момента все ло­ гические исследования Лейбница сосредоточиваются в этом одном пункте. Его цель состоит в том, чтобы достичь «алфавита идей»

-

разложить все сложные формы мысли на их элементы, на простые основные действия, подобно тому, как в теории чисел каждое чис­

ло может быть понято и представлено как продукт изначальных чисел. Здесь, похоже, единство, единообразие и простота, логиче­ ское равенство тоже образуют последнюю и высшую цель мышле­ ния. Все истинные положения науки в той мере, в какой они при­ надлежат области строго рациональных, «вечных» истин,

-

это

«буквально идентичные» положения, которые можно свести к

принципу тождества и противоречия. Можно попытаться это сделал Луи Кутюра в своем превосходном исследовании

-

как рас­

смотреть логику Лейбница как целое под этим углом зрения; и можно пойти дальше, включив в круг такого рассмотрения также

его теорию познания, его философию природы и его метафизику. Тем самым, как кажется, мы только последуем по пути, указанном самим Лейбницем, поскольку он всегда заявлял, что между его

логикой, математикой и метафизикой нет сколько-нибудь суще­ ственных расхождений

-

что вся его философия является матема­

тической и возникла из самого существа математики. И все же как раз там, где предметом исследования становит­ ся сама эта сплошная и нерасторжимая связь между различны­

ми частями его философии, можно заметить, что рассматривав­ шийся

до

сих

пор

основной

мотив,

как

ни

велико

и

неотъемлемо его значение для всего строя мыслительного мира

Лейбница, не исчерпывает целого этого мыслительного мира.

Ведь чем глубже проникаешь в значение и своеобразие лейбни­ цевского понятия субстанции, тем отчетливее видишь, что поня­

тие это как с содержательной, так и с формальной стороны за­ ключает в себе новый поворот в мышлении. Логика, которая основывается исключительно только на принципе тождества,

идентичности и для которой весь смысл познания состоит в том, чтобы редуцировать

-

множество к единству, изменение к посто­

янству, различия к строгому единообразию,

-

такая логика не

способна по достоинству оценить новое понятие субстанции в его содержательной полноте. Метафизика Лейбница отличается от метафизики Декарта и Спинозы тем, что на место картезиан-

ского дуализма и спинозистского монизма онаставит «плюрали­

стическую вселенную». Лейбницева «монада» совсем не арифме­

тическое, не просто нумерическое единство

-

это динамическое

единство. Но подлинным кореллятом этого единства является не

единичность, но бесконечность. Каждая монада

-

это живой

центр сил; но именно бесконечная полнота и бесконечное раз­ нообразие монад образуют единство мира. Монада «существует» только В той мере, в какой она активна, и эта ее активность со­ стоит в том, что она переходит ко все новым и новым состояни­

ям, непрерывно развертывая их из себя. «Природа монады со­ стоит в том, что она продуктивна и порождает из себя все новое и новое многообразие». Каждый простой элемент монады содер­

жит в себе таким образом свое прошлое и зачаток будущего. И никогда ни один из этих элементов не является абсолютным по­ добием другого; никогда из него нельзя получить одну и ту же

сумму чисто статических «свойств». Всякую определенность, ка­ кую бы мы ни нашли в монаде, скорее нужно понимать только

как переход. Ее познаваемость, ее рациональная постижимость

основывается не на том, что мы можем схватить и зафиксировать ее в одном отдельном признаке, но в том, что мы способны по­ стичь правило этого перехода и представить его себе в его специ­ фической закономерности. Если про следить эту мысль далее и

продумать ее до самого конца, то мы увидим, что логический

основной мотив, определяющий и пронизывающий взгляд Лейб­ ница на мир, лишь по видимости является мотивом тождества.

На место аналитического тождества, которое имеет решающее

значение для Декарта и Спинозы, здесь выдвинулся принцип не­

прерывности. На этом принципе основывается математика Лейб­ ница и вся его метафизика. Непрерывность означает единство в многообразии, бытие в становлении, устойчивость в изменении. Она обозначает связь, которая проявляется только в изменени­

ях и при непрекращающихся модификациях качественных опре­

делений,

-

связь, которая требует поэтому многообразия с тою

же необходимостью, принципиальностью и основательностью,

как и единства. Отношение всеобщего и особенного тоже высту­

пает теперь в новом свете. Разумеется, Лейбниц вроде бы по-пре­ жнему безоговорочно утверждает первенство всеобщего и его ло­ гический «примат». Высшая цель познания заключается в

«вечных истинах», которые выражают всеобщую и необходимую связь между идеями, между субъектом и предикатом суждения. Фактические, всего лишь «контингенлные» истины не достигают

35* Общая наука (лат,),

этого логического идеала; они познаются тем яснее и отчетли-

44

45

вее, чем больше удается свести их к рациональным определени­

ее частей, но предшествует им и только и делает их возможны­

ям и в конечном счете разложить их на такие определения. Та­

ми в их природе и сущности. Именно здесь заключено решаю­

кая цель достижима только для божественного разумения, а не

щее различие между единством монады и единством атома.

для конечного человеческого познания; но она, тем не менее,

Атом

образует норму, которой руководствуется это последнее, путевод­

том смысле, что это последний остаток после разделения ве­

ную звезду, за которой оно должно следовать. И все же, с другой

щей на составные части. Это такое «одно», которое, так сказать,

стороны, согласно основному воззрению, определившему логику

Лейбница и его теорию познания, всеобщее и особенное связа­

сопротивляется множественности и, вопреки любой попытке вновь разложить его на составные части, сохраняет свою устой­

ны между собою не просто подчинительной связью. Дело не в

чивость, прочность И неделимость. Монада же, в противополож­

-

это элемент и основополагающая составляющая вещей в

том, чтобы только подчинить первому второе, но еще и в том,

ность атому, не знает такого противоречия и сопротивления; ибо

чтобы познать, каким образом особенное заключено во всеобщем

для нее вообще не существует альтернативы между единством и

и в нем основано. Наряду с законом тождества появляется поэто­

множеством, распадения на оба этих момента, но есть только их

му равный ему по своей значимости и столь же неотъемлемый в

внутренняя взаимосвязь, их необходимая корелляция. Монада

качестве нормы истины «принцип достаточного основания», ко­

это ни просто что-то одно, ни просто многое, скорее она

торый, по Лейбницу, является предпосылкой всяческих «факти­

ражение множества в единстве»

ческих истин». Подобно тому как в математике господствует за­

есть целое, которое не состоит из частей и не является их сум­

кон тождества, в физике господствует закон достаточного

мой, но постоянно и последовательно развертывается в некото­

основания. Физика занимается не чисто понятийными отноше­

рое множество своих определений. Особенность монады выявля­

ниями; она не останавливается на выяснении согласованности

ется в этих прогрессирующих актах обособления

или несогласованности идей. Физика должна принять в качестве

обособления, которое возможно и понятно только при условии,

(multorum in

ипо

-

expressio).

-

-

«вы­

Она

такого

своего исходного пункта наблюдение, чувственный опыт; но, с

что целокупная форма, из которой развивается монада, остается

другой стороны, она не может, конечно, удовлетвориться про­

в себе самой завершенной и самодостаточной. Ее, монады, при­

стым упорядочиванием наблюдений и рассмотрением их в их на­

рода и сущностное бытие тем самым не ослабляется и не делится

громождении. То, чего требует физика,

в зависимости от последовательности ее состояний и определе­

-

система, а не агрегат; и

она может добиться такой системы, если ей удастся скрепить и

ний, а, напротив, сохраняется в целостности в каждом из них.

связать бессвязное собрание «фактов» таким образом, чтобы они

Для Лейбница это основополагающее воззрение находит свое

предстали как единый комплекс «причин. и «следствий». Толь­

обобщенное выражение

ко тогда пространственная рядоположность и временная после­

гически

довательность станут подлинной «взаимосвязанностью», В кото­

бытия в настоящем постольку, поскольку оно стремится к после­

рой каждый отдельный член определяет и обусловливает всякий

дующему состоянию или заключает его в себе

-

-

как концептуально, так и терминоло­

в понятии силы: «сила», по Лейбницу,

-

это состояние

другой по определенным правилам таким образом, чтобы из лю­

(status ipse praesens, dum tendit ad sequentem seu sequentem praeinvolvit). Монада не аг­

бого состояния вселенной, если оно полностью познано, можно

регат, но динамическое целое, которое представляется не иначе,

было вывести всю полноту его явлений.

как в неохватной полноте и даже бесконечности различных воз­

Мы не будем здесь углубляться в специальное содержание

действий; но это такое целое, которое как раз в этом бесконеч­

этой фундаментальной концепции; довольствуемся тем, что

ном обособлении проявлений своей силы сохраняется в качестве

рассмотрим ее чисто категориальную структуру. Сразу же обра­

одного и тоже же живого центра силы. Эта концепция, которая

щает на себя внимание то, что в пределах этого нового всеоб­

основывается уже не на понятии бытия, а на понятии чистой дея­

щего воззрения понятие целого приобрело иное, более углублен­

тельности, придает проблеме индивидуального совершенно новый

ное значение. Ведь «целое» мира, которое нужно познать, теперь

смысл. В границах аналитической логики, логики тождества,

нельзя уже свести к простой сумме частей и исчерпывающе в ней

эту проблему можно разрешить только в том случае, если удаст­

представить. Целостность оказывается «органической», а не «ме­

ся редуцировать индивидуальное бытие к общим понятиям и

ханической» целостностью; ее бытие состоит не из голой суммы

показать, что оно является частным случаем этих общих поня-

46

47

тий. Только путем возвращения ко всеобщему и опоре на него

этих понятия находят свое объяснение в их взаимосвязи и вза­

индивидуальное единства вообще можно «мыслить» И познавать

имоопосредовании: они отражаются друг в друге и порождают в

«ясно И отчетливо». Само по себе все индивидуальное> каким

этом отражении

оно предстает чувственному восприятию или непосредственному

которое составляет исходный и конечный пункт всей этой фило­

ИНТУИтивному созерцанию

(Reflexion)

основополагающее понятие гармонии,

«неотчетливо»; мы, ра­

софской системы. В нашем самобытии, говорится в сочинении

зумеется, можем, исходя из некоторого неопределенного обще­

Лейбница «Об истинной 'Птеоюша гпувпса»?", содержится рос­

(Anschauung),

го впечатления, заявить, что оно есть, но мы не в состоянии с

ток, отпечаток, символ божественной сущности, ее образ и по­

подлинной точностью и уверенностью утверждать, что оно есть.

добие. Это означает, что только высшее развитие всех индивиду­

Познание этого сущностного «Что» В любом случае сохраняется

альных энергий, а не их нивелчровка, уравнивание и погашение,

за всеобщим и осуществляется им; познание это обретается

ведет к истине бытия, к высшей гармонии и интенсивнейшей

только путем проникновения в природу родовой сущности или

полноте действительности. Эта основополагающая идея требует

посредством дефиниции,

родовой

новой духовной ориентации; произошло не только изменение от­

критерий. В соответствии с этим индивидуальное единство все­

дельных результатов; нет, идеальный центр тяжести всего воз­

гда «познается» только таким образом, что оно как бы «не опоз­

зрения на мир переместился в другое место.

которая дает общий,

нается» всеобщим, а подводится и подверстывается под общее

На первый взгляд, это внутреннее изменение, конечно, не

понятие. Учение Лейбница о понятии все еще остается во мно­

имеет для философии

гих отношениях в пределах этой традиционной схемы; и тем не

наглядно демонстрируемого значения. Ибо основные философ­

XVIII

века непосредственного, исторически

менее именно его философия подвергла такую схему решающей

ские убеждения Лейбница в своем целом не сразу действуют в

критике, имплицировав ее изменение и преобразование. Ибо в

качестве живой и современной силы.

лейбницевской философии впервые индивидуальному единству

ницевскую философию преимущественно только в очень несо­

XVIII

столетие знает лейб­

была отвоевана неотчуждаемая прерогатива. Функция индиви­

вершенной, чисто «экзотерической» форме. Его знакомство с

дуального не ограничивается только отдельным случаем или

учением Лейбница ограничивалось немногими сочинениями,

примером; индивидуальное выражает нечто само по себе суще­

которые, как «Монадология» И «Теодицея», обязаны своим появ­

ственное и через себя самого ценное. Ведь внутри системы

лением на свет внешним и случайным обстоятельствам и пото­

Лейбница каждая индивидуальная субстанция

-

это не только

му содержат это учение не в виде строго-понятийного обоснова­

одна часть, один отрывок, один фрагмент вселенной, но сама эта

ния

вселенная, увиденная с некоторого определенного места и с

сжатом изложении. Главный труд теории познания Лейбница,

и всестороннего осмысления,

но только в популярном и

своем роде точек зрения составляет истину бытия. Эта истина

«Nouveaux Essais sur 1'entendement пшпаш»?", не был известен 1765 года, когда оно было напечатано Рас­ пе в Ганновере по рукописи, - к тому времени развитие и мыс­

определяется не так, что различные монадологические картины

лительное формирование века в основном уже завершилось.

некоторой определенной «точки зрения». И только тотальность,

всеобъемлющая полнота этих своеобразных и единственных в

мира разделяют какую-то часть своего содержания

ХУIII веку вплоть до

ту часть, в

Влияние идей Лейбница поэтому было косвенным: они оказыва­

которой они совпадают или согласны друг с другом и,

ли воздействие в виде той переработки, которой они подверглись

-

соответственно, образуют некоторую общую основу своей «объек­

в системе Вольфа. Но логика, как и методология, Вольфа отли­

тивности». Нет, эту истину можно понять и объяснить только

чается от логики Лейбница именно тем, что она пытается вновь

так, что каждая субстанция, оставясь в себе самой и развивая в

свести разнообразие своих подходов к наивозможно более про­

согласии с законом своей природы собственные представления,

стой и единообразной схеме. Идея гармонии, принцип непре­

именно в этом своеобразном своем деятельном качестве связана

рывности и закон достаточного основания получают у Вольфа

с совокупностью всех других субстанций и таким образом с ними

свое определенное место в системе; но, с другой стороны, он пы-

до

известной

степени

согласуется.

Центральную

идею

философии Лейбница не нужно искать поэтому ни в понятии

3'* Мистическая

индивидуальности, ни в понятии универсальности. Скорее оба

37*

48

теология (лат.).

Новые опыты о человеческом разумении (франц.).

49

тается ограничить их оригинальность и самостоятельность и по­

казать их в качестве выводов и дедукций из закона противоре­

чия. Таким образом, понятия и основные мотивы лейбницевской системы переданы ями

-

XVIII

столетию с определенными ограничени­

и они предстают здесь как бы в чуждом им освещении и

видятся искаженными. Постепенно, однако, набирает силу дви­

insuffissante, sa сопшшпё, son plein, ses monades etc., - пишет Вольтер в 1741 году, - sont des germes de confusion, dont М. Wolf а fait ёсюге methodiquement 15 volumes in 40 qui mettront plus que jamais les tetes allemandes dans le gout de lire Ьеаисоир et d'entendre рец»!" 10. Но Вольтер не всегда судил подобным образом. Там, где он

жение, которое решается устранить это искажение и преодолеть

пытался,

ограниченность понимания. В Германии тем, кто выказывает са­

структуру мышления

мостоятельность и оригинальность своей мысли также и в этом

основополагающих силах, он не мог пройти мимо Лейбница. И

-

как в

«Siecle de Louis XIV»40*, - представить общую XVII столетия и понять эту структуру в ее

направлении, является самый значительный ученик Вольфа,

здесь он безоговорочно признает универсальное значение твор­

Александр Баумгартен. В своей метафизике и особенно в проек­

ческого достижения Лейбница. Еще отчетливее это изменение

те своей эстетики Баумгартен находит обратный путь к осново­

оценок проступает в следующем за Вольтером поколении, в кругу

полагающим идеям Лейбница, которые до этого времени как бы

французских энциклопедистов. Д' Аламбер, хотя он и оспарива­

лежали под спудом. Развитие эстетики и философии истории в

ет принципы лейбницевской метафизики, сплошь и рядом вы­

Германии возвращает к оригинальному и глубокому пониманию

ражает глубочайшее восхищение философским и математиче­

проблемы индивидуальности, как оно, это понимание, было из­

ским

начально намечено и заложено Лейбницем в его учении о мона­

«Энциклопедии» полна самых горячих похвал; Дидро согласен с

гением Лейбница.

И

статья Дидро о Лейбнице

в

дах и в «системе предустановленной гармонии». Но и внутри

Фонтенелем в том, что Германия приобрела столь же много че­

французской культуры

века, в которой по-прежнему еще

сти благодаря одному только этому уму, сколько Греция благода­

преобладает влияние картезианства, постепенно все более значи­

ря Платону, Аристотелю и Архимеду вместе взятым. Конечно,

XVIII

тельным становится воздействие и развитие определенных лейб­

от этих персональных похвал до настоящего проникновения и

ницевских основных идей и проблем. Путь здесь ведет не через

более глубокого понимания принципов лейбницевской филосо­

эстетику и учение об искусстве, которые только с большим трудом

фии

освобождаются из-под влияния классицистской теории

XVII

сто­

летия; скорее он ведет через натурфилософию и через описа­

-

еще очень далеко. И все же, если мы желаем составить

себе представление об общей духовной структуре

XVIII

века и

понять ее строение, то нужно четко разделять два различных те­

тельное естествознание, в пределах которых закосневшее поня­

чения мысли, которые здесь, в этом пункте, сливаются. Класси­

тие формы мало-помалу начинает разрушаться. Лейбницевская

ческая картезианская форма анализа и новая форма философ­

идея развития приобретает все большее значение и влияние и

ского синтеза, которая берет свое начало у Лейбница, действуют

века, в ко­

теперь сообща и взамодействуют От логики «ясных И отчетливых

торой господствует идея неизменности видов. Неуклонный про­

понятий» путь ведет дальше к логике «происхождения» И К ло­

постепенно изменяет изнутри систему природы

XVIII

-

гресс мысли в этом направлении можно проследить, начиная с

гике индивидуальности

возобновления Мопертюи основных идей лейбницевой динами­

динамической философии природы, от «механизма» К «организ­

от чистой геометрии к динамике и к

ки, отстаивания и истолкования им принципа непрерывности

му», от принципа тождества к принципу бесконечности, непре­

вплоть до физики и метафизики органического у Дидро и пер­

рывности и гармонии. В этом основополагающем противопостав­

вым подступам к всеобъемлющему описательному учению о при­

лении

роде в

«Histoire

пашгейе»?" Бюффона. Вольтер в «Кандиде» па­

заключались великие

мыслительные

должно было решать мышление

XVIII

задачи,

которые

столетия и к которым оно

родирует «Теодицею» Лейбница, а в своем сочинении об основах ньютоновской философии упрекает Лейбница в том, что его идеи недостаточно способствовали прогрессу.

«Sa raison

39' Его закон достаточного основания, его непрерывность, его полнота, его

монады и.т.д.,

-

надцать томов iп

это рассадники путаницы, из чего месье Вольф извлек пят­

quarto,

которые больше, чем когда-либо, приохотят головы

немецкие к тому, чтобы читать много, а понимать мало (франц.). 38.

Естественная история (франц.).

400

50

Век Людовика

XIV

(франц.).

51

подходит с различных сторон в своей теории познания и в своей

11. Природа

и ее познание в философии Просвещения

философии природы, в своей психологии и своем учении о госу­ дарстве и обществе, в своей философии религии и эстетике.

Примечания 1 D'Alembert. Ыёгпегпв de Philosophie. 1; Melanges de Цпёгашге, d'Histoire et de Philosophie. Amsterdam, 1758. IV. 1 ss. 2 Voltaire. Тгапё de Мёгарпуэкше. Ch. v. (См.: Вольтер. Философские произ­ ведения. М., 1996. С. 144, 145.) 3 Ср.: Ducros. Les Encyclopectistes. Paris, 1900. Р. 138. 4 Oeuvres. 1, 34. 5 В целом ер. «Тгапё des вепвапопв» Кондильяка, а также «Extrait гавоппё» ко­

торый Кондильяк добавил в более поздних изданиях своего произвецения

(Ed. Georges Lyon. Paris, 1921. Особ. Р. 32 ss.). 6 Condillac. Тгапё des вувгётпев. 2' part. Ch. ХУ (Кондuльяк Э.Б. СОЧ. В 3 Т. М., 1982. Т. 2. С. 175.) 7 D'Alembert. «Ыёгпетпея de science» (статья в Энциклопедии); ер.: Ыёгпегпез de Philosophie. IV; Мётапяеэ de Цпёгашге, d'Нistoire et de Philosophie. IV, 35 S. 8 Неоёния. Ое l'Esprit. Paris, 1759. Р. 8. 9 Подробнее об этом см. в превосходной работе Густава Лансона: Lanson G. L'influence de la Philosophie Сапёыеппе sur la Нпёгашге Ггапсатве / / Revue de Metaphysique et de Morale. 1896; теперь в: Etudes d'histoire Ппёгапе, Paris, 1929. Р. 58 вв. 10 См. переписку Вольтера, в особенности письмо Мерану от 5 мая 1741 Г. и Мопертюи от 10 августа 1741 Г.

1

О

ценить всю важность познания природы с точки зре­ ния происхождения и формирования современной кар­ тины мира

можно только

если не

ограничиваться

рассмотрением отдельных моментов, которые есте­

ствознание прибавило к содержанию этой картины и

благодаря которым оно решающим образом изменило ее. Сово­ купность этих воздействий и изменений, по-видимому, почти не

поддается учету; и все же в своем целом формообразующая сила, исходившая от познания природы, только ими отнюдь не исчер­

пывается. Решающее достижение естествознания скорее нужно искать в другом месте;

оно,

это достижение,

заключается не

столько в новом объективно-предметном содержании, которое наука о

природе сделала доступным для человеческого духа,

сколько в новой функции, которую она ему отвела. Познание природы не только и не просто выводит нас во внешний мир объектов; нет, оно становится для духа той средой, в пределах ко­

торой он осуществляет свое собственное самопознание. И тем са­ мым зачинается процесс более важный и значительный, чем вся­ кое увеличение и расширение голого материала, которым вновь

пробудившаяся наука о природе обогатила человеческое знание. Еще в

XVI и

ХУН столетиях рост и непрерывное накопление та­

кого материала, кажется, прямо-таки граничат с бесконечностью. Твердая форма античного и средневекового воззрения на мир раз­

рушается; мир больше не является «космосом» В смысле обозри­ мого, доступного непосредственному созерцанию порядка вещей.

Пространство и время расширяются в бесконечность: их уже не­ возможно ни понять в тех отчетливых пределах, которыми владе­

ла античная космология в платоновском учении о пяти неподвиж­ ных телах или

в аристотелевском ступенчатом космосе,

ни

представить исчерпывающим образом в конечных мерах и числах.

На место одного мира и одного бытия заступает бесконечность

53

миров, которые непрерывно рождаются вновь из лона становле­

ды, которое все яснее и определеннее складывается, начиная с

ния, и каждый из которых образует только отдельную преходящую

эпохи Ренессанса, и которое ищет свое философское обоснова­

фазу в неисчерпаемом жизненном процессе вселенной. Но суще­

ние и оправдание в великих системах ХVП столетия

ственное в этом преобразовании заключается не в этом безгранич­

та, Спинозы и Лейбница,

ном распространении; скорее оно заключается в том, что дух в

новым взаимоотношением, которое создается в этом понятии,

-

-

у Декар­

характеризуется прежде всего этим

этом распространении и через него все более осознает в себе са­

между чувственностью и рассудком, между опытом и мышлени­

мом новую силу. Всякий экстенсивный рост остался бы бесплод­

ем, между

mundus

зеппбйи" и

mundus intelligibilis2' .

ным и неизбежно привел бы дух в пустоту, если бы он не обретал

Но эта смена методики познания природы включает в себя

при этом новую интенсивность, новую концентрацию в себе са­

одновременно решающее изменение чистой «онтологии»: она,

мом. Именно эта интенсивность только и обеспечивает духу его

эта смена, смещает и изменяет масштабы, которыми прежде из­

подлинную истинную сущность. Его высшая энергия и его глубо­

мерялся порядок бытия. Задача средневекового мышления по

чайшая истина заключаются не в том, что он в состоянии устрем­

существу состояла в том, чтобы воспроизводить в себе архитек­

ляться в бесконечность, а в том, что он в состоянии утверждать

тонику бытия и прочерчивать ее основное устройство. В религи­

себя перед бесконечным; в том, что он в своем чистом единстве

озной системе средневековья, какой она откристаллизовалась в

показывает себя равным бесконечности бытия.

схоластике, всякой реальности предустановлено свое незыблемое

Уже Джордано Бруно, в котором впервые проявляется новое

и однозначное место; и этим его местом, более или менее отсто­

чувство мира во всей своей силе, определяет отношение между Я

ящим от Высшей Причины, полностью определяется ценность

и миром, субъектом и объектом в этом смысле. Для него беско­

данной реальности. Здесь не может и не должно быть никакого

нечное становление, великое зрелище мира, непрерывно развер­

-

сомнения; здесь всякое мышление сознает себя под защитой не­

это гарантия вся­

рушимого порядка, который оно должно не создавать, но прини­

кого глубинного смысла, который Я способно обнаружить только

мать. Бог, душа, мир: они образуют три великих оси бытия; и со­

в себе самом. Сила разума

вот что дает нам единственный до­

образно им выстраивается система знания. Познание природы

ступ к бесконечному; она убеждает нас в реальном присутствии

никоим образом не исключается из этой системы; но оно с само­

бесконечного и учит нас тому, чтобы полагать ему меру и грани­

го начала заключено в прочный круг бытия, выйти за который

цу не для того, чтобы ограничить его пределы, а наоборот, для

оно не может, не потеряв самое себя

того, чтобы таким образом суметь познать всеобъемлющий и все­

поддерживающего его света. «Естественное» познание совпадает

тывающееся перед нашими органами чувств,

-

-

не исказив и затемнив

проникающий его закон. Эта законосообразность вселенной, ко­

с «тварнымх познанием: это

торая открывается в мышлении и благодаря ему формулируется,

доступно конечному, сотворенному, зависимому бытию, и это

-

знание в той мере, в какой оно

образует необходимый коррелят интуитивно-созерцательной

познание не заключает в себе никакого другого содержания> кро­

безграничности, безмерности вселенной. Таким образом, новая

ме чувственно-конечных объектов. Оно, таким образом; ограни­

концепция природы возникает

спективе

-

в духовно-исторической пер­

чено и связано со стороны субъекта, как и со стороны объекта.

из двойного мотива и образуется и определяется по

Разумеется, границы познания природы никак не совпадают с

видимости противоположными силами. В ней действует как

границами физически-телесного, материального существования.

-

стремление к единичному, конкретному, фактичному, так и

Здесь имеет место не только познание природного мира тел и

стремление к абсолютно универсальному; она в такой же мере

действующих в нем сил, но и познание природы права, государ­

питает основной инстинкт, повелевающий держаться за мир все­

ства и даже религии и ее основных истин. Ибо пределы позна­

ми связывающими с ним чувствами, как и импульс, повелеваю­

ния природы определяются исходя не из объекта, но из его ис­

щий подняться над миром, чтобы таким образом только и обре­

точника. Всякое знание, каким бы ни было его содержание,

сти подлинное всестороннее видение его. Чувственный напор и

«природное» знание, коль скоро возникает оно исключительно

чувственная радость сочетаются здесь с духовным усилием мыс­

ли оторваться от всего только данного и отважиться на свобод­ ный полет в страну возможностей. Современное понятие приро-

54

1* Чувственный мир (лат.).

'* Интеллигибельный мир (лат.). 55

-

из человеческого разума и на нем только и основывается, не

вения

опираясь ни на какие другие источники достоверности. «Приро­

шевных сил природы разум направлен на откровение и готовит

да»

для нее почву.

поэтому означает не столько какой-то определенный круг

(tanquam famula et

пшцвтга)"; уже в круге духовных и ду­

объектов, сколько некоторый определенный горизонт знания,

Это воззрение, надолго пережившее по своей действенности

понимания реальности. К природе относится все то, что лежит в

времена схоластики и остающееся неоспоримым еще в раннепро­

кругозоре

тестантской теологии

«lumen

пазипиеь"

-

все то, что для своего удостовере­

XVI и XVII веков',

подвергается натурфилосо­

ния и понимания не нуждается в каком-либо ином средстве,

фией Ренессанса критике с двух различных сторон. Философия при­

кроме естественных сил познания. В этом смысле «царство при­

роды Ренессанса выступает инициатором в разрушении старого

роды» противопо-ставляется «царству благодати». Первое сооб­

понятия природы: ведь основная тенденция и основополагающий

щается с нами посредством чувственного восприятия и опираю­

принцип этой натурфилософии выражаются в том, что истинное

и

бытие природы следует искать не в пределах сотворенного, а в пре­

умозаключения, дискурсивного применения рассудка; второе до­

делах творящего бытия. Природа много больше творения как тако­

ступно нам только в силу откровения. Между верой и знанием,

вого; она причастна изначальному божественному бытию, потому

между откровением и разумом не обнаруживается никакого про­

что в ней жива сила божественного воздействия. Дуализм между

тиворечия. Великие системы высокой схоластики видят свою ос­

Творцом и тварью тем самым снимается. Природа больше уже не

щихся

на

него

процессов

логического

суждения

новную задачу в том, чтобы примирить обе сферы и поставить их

противопоставляется божественному двигателю в качестве того, что

в согласие друг с другом в соответствии с их содержанием. Цар­

просто движется; теперь она

ство благодати не снимает царства природы. Хотя царство бла­

принцип того, что осуществляет движение изнутри. Благодаря своей

-

изначальный формообразующий

годати выходит за пределы природы, как бы образуя ее свод, оно

способности к саморазвитию и самооформлению природа несет

«gratia naturam

на себе отпечаток божественного. Ибо Бог уже немыслим как сила,

поп tollit, sed ретси-", Но всегда сохраняет свое значение тот факт, что подлинное завершение природы не следует находить в

действующая откуда-то извне и в качестве движущей причины воз­

ней самой, но следует искать вне ее. Ни наука или нравствен­

ется в движение и актуален в нем непосредственно. Такого рода

не вторгается в нее по своему чистому составу:

действующая на чуждую ей материю; нет, Бог сам теперь вовлека­

ность, ни право или государство невозможно воздвигнуть толь­

«актуальность» И подобает божественному и одна только достойна

ко на их собственном основании. Всегда требуется сверхприрод­

его.

ное содействие для того, чтобы привести их к истинному совершенству. Ибо «естественный свет», как таковой, не заклю­

чает в себе самом никакой собственной истины; он рассеян и за­

«Non est Deus vel intelligentia exterior circumrotans et circumducens; dignius еnim illi debet esse internum principium motus, quod est natura propria, species propria, аnimа propria quam habeant tot quot in illius gremio vivunt»8' . В этих словах ДЖордано Бруно заявляет

темнен и потому не может сам освободить и вывести себя из это­

о себе радикальное изменение понятия природы. Природа подня­

го затемнения. В средневековом мышлении как в теоретической,

та до уровня божественного и, кажется, растворяется в бесконечно­

так и в практической области наряду с божественным законом

сти божественного; но, с другой стороны, она означает как раз ин­

сохраняется относительно самостоятельная сфера естественного

дивидуальность, самобытность и самостоятельность объектов. И на

закона

этой своеобразной силе, которую излучает из себя каждая вещь в

-

сфера, доступная человеческому разуму и всецело ему

подвластная. Но

«lex

паштйз-" всегда только предварительная

ступень и отправной пункт для

«lex divinф)6',

который один толь­

ко в состоянии восстановить изначальное знание,

потерянное

качестве особого центра активности, покоится также ее неотчужда­ емая ценность, ее «достоинство», на которое притязает она в целом

бытия. Все это понимается теперь под одним и тем же именем

вследствие грехопадения. Разум может быть только слугой откро7* В той же мере слуга, прислужница (лат.). 8*

4*

Благодать не отменяет природу, но совершенствует ее (лат.).

торый есть его собственная природа, его собственное явление, его собствен­ ная душа,

5* Природный закон (лат.). 6*

Бог не внешняя интеллигенция, развертывающаяся и руководящая на по­

верхности; для него достойнее быть внутренним принципом движения, ко­

З* Естественный свет (лат.).

чем если бы сколь угодно МНОГО живых существ обладали

движением в его недрах (лат.).

Божественный закон (лат.).

56

57

«природы»: оно обозначает соединение всех частей в одно всеобъ­

последнем основании, а только пытался приспособить и уравнове­

целое, которое в то же вре­

сить свои выводы с внешней стороны. В действительности, однако,

мя совсем не означает уже простого подчинения; ибо часть здесь не

столь резкое сопротивление церковных властей вызвала не новая

только существует внутри целого, но и утверждает себя против

космология: в качестве простой математической «гипотезы» систе­

него, образуя нечто специфически своеобразное и специфически

му Коперника можно было допустить точно так же, как и систему

емлющее целое активности и жизни

-

необходимое. Закон, управляющий отдельными существами, не

Птолемея. Но тем, что невозможно было терпеть и что угрожало

предписывается и не навязывается им неким чуждым законодате­

самим основаниям церковной системы, стало новое понятие исти­

лем; он основан на их собственном бытии и всецело познаваем из

ны, провозглашенное Галилеем", Наряду с истиной откровения по­

него. Этим выводом уже сделан второй существенный шаг

внут­

является теперь совершенно самостоятельная, изначальная и неза­

ренне осуществлен переход от динамической натурфилософии Ре­

висимая истина природы. Эта истина дана нам не в слове Бога, но

нессанса к математическому естествознанию. Ведь и это последнее

в его творении; она основывается не на свидетельстве Священного

целиком и полностью строится на основополагающей идее закона,

писания или традиции, а все время актуально находится перед на­

которая теперь, конечно, приобретает более строгое и определен­

шими глазами. Но, конечно, понятной эта истина становится толь­

ное значение. Выдвигаемое теперь строгое требование состоит в

ко для того, кто умеет распознавать своеобразный почерк ее пись­

том, что закон действенности, активности, заключенный в приро­

ма и расшифровывать ее текст. Истину природы невозможно

де вещей, следует уже не только неопределенным образом ощущать

выразить в словах как таковых; единственно ей соответствующее и

и сопереживать, интуитивно в него проникая, но познавать и вы­

подобающее выражение заключено в математических символах

-

фигурах и числах. В них и через них истина природы

ражать этот закон в ясных и отчетливых понятиях. Ни чувство, ни

(Gebilden) -

чувственное созерцание или фантазия не могут удовлетворить это­

только и предстает в совершенной форме, сплошной завершенно­

му требованию; его можно удовлетворить только в том случае, если

сти, в полной ясности и прозрачности. Такой ясности и прозрач­

искать связь между единственным и целым, между «явлением»

И

ности, такой точности откровение в слове никогда не может до­

«идеей» на каком-то новом, прежде еще нехоженном пути. Чув­

стичь; ведь слово как таковое всегда разнообразно и разносмысленно

ственное наблюдение нужно соединить с точным измерением, и из

и допускает множество истолкований. Его понимание и толкование

обоих этих факторов должна произойти новая форма теории при­

принадлежат человеку и потому не могут не быть частичными; тог­

роды. И она тоже, какой ее обосновали Кеплер и Галилей, все еще

да как в природе всеобщий план строения вселенной лежит перед

проникнута сильным религиозным импульсом и действует в нем в

нами в своем неделимом и нерушимом единстве, явным образом

качестве движущей силы. Ее неизменная цель состоит в том, что­

ожидая того, чтобы дух человеческий познал и выразил его.

бы в законах природы открывать следы ее божественности. Но как

И такой дух, по мнению

XVIII

столетия, к тому времени по­

раз в силу этой своей основной религиозной настроенности она все

явился. То, что в лице Галилея было требованием, стало действи­

больше вступает в конфликт с традиционными формами веры.

тельностью в лице Ньютона; проблема, которую поставил Ренес­

Борьба, которую вела церковь против распространения современно­

санс, казалось,

го духа математического естествознания, становится совершенно

понятной только под этим углом зрения. Церковь никогда не по­

нашла за поразительно

короткое

время свое

окончательное и однозначное решение. Галилей и Кеплер уже ос­ мыслили идею закона природы во всей ее широте и глубине, в ее

кушалась на отдельные результаты научно-исследовательского духа.

основополагающем

Между такими результатами и содержанием церковного учения мог­ рил в такое примирение и всецело стремился к нему. Но трагиче­

ложение этой идеи они сумели показать только на отдельных при­ родных явлениях: на феномене свободного падения тел и на фе­ номене движения планет. Здесь все еще оставался пробел,

ское недоразумение, которое в конце концов привело его к провалу,

допускающий возможность сомнения: ведь по-прежнему недоста­

ло бы быть достигнуто примирение; сам Галилей долгое время ве­

методическом значении; но конкретное при­

состояло В том, что противоречие, которое он стремился прими­

вало доказательства того, что строгая закономерность

рить, он искал В другом месте и в том, что он недооценил себя са­

управляет, как это было продемонстрировано, отдельными частя­

не только

мого и радикальную новизну методического образа мыслей, сложив­

ми, но верна также и в отношении целого и что вселенная как та­

шегося в нем. Поэтому он не понял конфликт в его подлинном и

ковая доступна точным понятиям математического естествознания

58

59

и может быть адекватно познана с их помощью. Творчество Нью­

ря своей независимости они, тем не менее, пребывают в полной

тона предоставило такое доказательство. Здесь больше не было

гармонии. Природа в человеке как бы встречается с природой кос­

речи о каком-то особенном природном феномене; здесь дело было

моса и вновь обретает себя в ней. Тот, кто открывает одну, тот од­

уже не только в том, чтобы свести некоторый ограниченный круг

новременно с нею удостоверяется и в другой. Уже натурфилосо­

явлений к правилу и порядку; нет, дело шло теперь об установле­

фия Ренессанса под «природой-понимала закон, происходящий

нии и ясном выражении одного определенного

-

даже единого

-

основного космического закона. Закон этот, казалось, бьm обретен

из сущности вещей и присущий им изначально, а не закон, вос­

принимаемый вещами извне.

и подтвержден в теории гравитации Ньютона. И только теперь

триумф человеческого знания стал несомненным: бьmа открыта изначальная сила познания, которая, казалось, сравнялась с изна­

чальной силой природы. Весь

XVIII

Natura estque nihil, nisi virtus jnsita rebus Et /ех qua peragunt proprium cuncta entia ситит'"

3

век понял и оценил достиже­

ние Ньютона в этом смысле. Он чтит в Ньютоне великого иссле­

Для того, чтобы найти этот закон, мы не должны переносить

дователя-эмпирика; но он не останавливается на этом и не

на природу наши собственные представления и наши субъектив­

перестает подчеркивать все более настойчиво, что Ньютон дал

ные фантазии; скорее мы должны следовать ее собственным пу­

твердые и неизменные правила не только природе, но также и

тем и установить этот путь посредством наблюдения и экспери­

философии. Не менее важными, чем результаты его научных иссле­

мента, с помощью измерения и расчета. Но те основные

дований, являются сформулированные Ньютоном максимы, его

масштабы, которыми мы при этом пользуемся, невозможно из­

«regu/aephilosophandi» , которые

влечь из одних только чувственных данных. Они, эти масштабы

он продемонстрировал и навсегда

установил в естествознании. Безграничное восхищение и благого­

сводятся к тем универсальным функциям сравнения и счета, со­

вение

Ньютоном основывается на таком понима­

единения и разделения, которые образуют существо интеллекта.

нии его творческого достижения в целом. Оно представляется

Тем самым чистой самозаконности природы соответствует авто­

столь значительным и не имеющим себе равных не только благо­

номия рассудка. В одном и том же духовном процессе эмансипа­

даря своим результатам и своей цели, но в силу метода, который

ции философия Просвещения пытается доказать независимость

привел к этой цели. Ньютон впервые указал естествознанию путь,

природы и независимость рассудка. То и другое теперь должно

XVIII века перед

ведущий от произвольных и фантастических предположений к

быть познано в своей исконности и тем самым прочно связано

ясности понятия, от тьмы к свету.

друг с другом. Всякое опосредование между природой и рассуд­

ком, основанное на какой-либо потусторонней силе, на транс­

Nature and Nature's /aws /ау hid in night God said: "Let Newton Ье" and а" was light9'

цендентном бытии, становится излишним. Такое трансцедентное опосредование не может упрочить связь между природой и ду­

хом; напротив, уже самый подступ к проблеме, уже вопрос об

В этих стихах Поупа с предельной отчетливостью выражается то

опосредовании между природой и духом, ослабили эту связь и

особое почтение, которое снискал Ньютон в мышлении просвети­

неизбежно должны вести к ее разрыву. И действительно, метафи­

тельской эпохи. С ним и благодаря ему Просвещение уверовало,

зика в Новое время сделала этот шаг в системах окказионализ­

что обретает наконец твердую почву; уверовало, что оно нашло

ма; автономную форму природы и автономную форму духа она

фундаментальное основание, которое не смогут поколебать ника­

принесла в жертву всемогуществу божественной Первопричины.

кие будущие перевороты в познании природы. Взаимосвязь меж­

В противоположность этому рецидиву трансценденции филосо­

ду природой и человеческим познанием теперь установлена раз и

фия Просвещения про возглашает чистый принцип имманентно­

навсегда; узы, связующие то и другое, отныне нерасторжимы. Оба

сти как в отношении природы, так и в отношении познания.

члена этой корреляции совершенно самостоятельны; но благода-

Они должны быть поняты из своей собственной сущности; и эта

9*

Природа и законы природы скрыты во тьме, Бог говорит: «Пусть явится Ньютон» И будет свет (англ.).

60

10* Природа

-

не что иное, как сила, внедренная в вещи,

И закон, которому подчиняется все сущее на своих путях (лат.).

61

сущность не есть темное и таинственное нечто, непроницаемое

де и наук о духе, но также в своих «Ыёгпешв

для ума

выразил с исключительной ясностью и определенностью прин­

уму,

-

(Verstand):

она состоит из принципов, вполне доступных

принципов, которые он в состоянии сам из себя извлекать

de

Рпйоворше»!"

цип, на котором основан этот союз. Естествознание день ото дня при водит нас к новым богатствам; геометрия, расширяя свои

и давать им систематическое определение.

Этой основной концепцией объясняется почти неограничен­

пределы, внесла свой факел в непосредственно соседствующие с

ная власть, которую естество научное познание получило над

ней части физики; истинная система мира наконец была позна­

всем мышлением просветительской эпохи. Д'Аламбер назвал

на. Можно видеть, что общий характер естественнонаучных ис­

XVIII столетие веком философии; но с неменьшим правом и не­

следований от Земли до Сатурна и от истории неба до истории

меньшей гордостью это столетие имеет обыкновение называть

насекомых существенно измеНJlЛСЯ. И тем самым также и все

себя веком естествознания. Организация наук и природе уже в

другие области научного познания приобрели новую форму. Ду­

XVII столетии получила широкое развитие и достигла известного

ховное брожение, вызванное естествознанием, было безгранич­

внутреннего завершения. В Англии врезультате основания

ным; оно, подобно потоку, пробивающемуся через плотины, рас­

1660 г. был создан постоянный центр всех ес­

пространилось на все науки. От принципов светских наук до

тественнонаучных стремлений. Он существовал и действовал и

оснований Откровения, от метафизики до основных вопросов

«Royal Society,)ll*

в

раньше в качестве свободного объединения отдельных ученых и

вкуса, от музыки до морали, от схоластических споров теологов

еще до того, как королевским указом ему были даны официаль­

до экономических проблем, от естественного права до позитив­

ный статус и полномочия, он уже существовал в качестве «неви­

ного права, короче говоря, от вопросов, самым непосредствен­

димого университета»

(invisible college).

И уже в то время он пред­

ным образом нас касающихся, до таких, которые нас касаются

-

ставлял определенную методическую позицию; он все снова и

только опосредованно,

снова подчеркивал, что ни одно понятие физики не может счи­

по меньшей мере, упоминается. Новый свет, осветивший одни

все дискутируется, анализируется или,

таться приемлемым, пока не выдержит экспериментальную про­

предметы и распространивший новые темноты на множество

верку и не получит подтверждение экспериментальным путем.

других, явился плодом и следствием этого всеобщего брожения

Движение, которое начинается здесь, вскоре достигает Франции,

умов, подобно тому как действие морского отлива и прилива со­

где оно находит свою первую опору и поддержку в основанной

стоит в том, что одни предметы выбрасываются на сушу, а дру­

Кольбером «Асаёёпце

гие вновь уносятся с нееь". Ни один сколько-нибудь известный

des Sciences»12* (1666).

Но только в

XVIII веке

естественнонаучное движение в полной мере обрело широту сво­

мыслитель

его распространения и воздействия на все области духовной жиз­

степени, этой основной тенденции. Вольтер открывает новую

ни. Теперь оно выходит далеко за пределы академического кру­

эпоху во Франции не своими художественными произведениями

га и научных сообществ; из предмета чисто научных интересов

и не первыми философскими опытами, но прежде всего своими

XVIII

естествознание становится одним из важнейших и насущнейших

«Ыёшешв

устремлений всей культуры. Теперь в движении участвуют не

ро имеется работа об основах физиологии, а среди произведений

одни лишь ученые-естествоиспытатели, не только математики и

Руссо

физики, но также мыслители, от которых ожидают новой ориен­

Монтескье посвящены физическим и физиологическим пробле­

-

de

lа

столетия не избежал, в большей или меньшей

Philosophie de Newton,)14*;

среди сочинений Дид­

трактат об основных законах химии: Первые работы

-

тации во всей сфере наук о духе. Обновление этих наук, более

мам, и, похоже, только внешнее обстоятельство

глубокое проникновение в дух законов, в дух общества, полити­

от которой он страдал с ранних лет и которая затрудняла ему на­

ки и даже поэзии представляется невозможным, если постоянно

блюдения,

не опираться в этих попытках на великий образец наук о приро­

мами. «Можно сказать,

де. И здесь, опять-таки, Д'Аламбер оказывается тем, кто не толь­ ко в своей собственной личности воплотил союз наук о приро-

шеских

11*

Королевское общество (англ.).

-

удержала его от дальнейших занятий этими пробле­

сочинений

-

говорит он в характерном для его юно­

стиле,

-

что

14* Основы философии Ньютона (франц.).

62

природа

подобна

тем

девственницам, которые долгое время сохраняют свою главную

13* Основы философии (франц.).

12* Академия наук (франц.).

болезнь глаз,

63

драгоценность, а потом именно это свое сокровище, которое они

основных законов движения он мне показывает, каким образом

защищали с таким постоянством, они в одно мгновение позво­

акциденция может существовать без своего носителя-субъекта».

ляют у себя похититъ»". Все

столетие пропитано этим убеж­

Лишь постепенно прокладывает себе дорогу ясное методическое

верой в то, что в истории человечества пришло нако­

разделение между теологией и наукой. Впереди здесь выступает

дением

-

XVlII

нец время для того, чтобы вырвать у природы ее тщательно

геология, разрушая временную схему,

оберегаемую тайну и больше не держать природу в темноте, с

библейская история Творения. Уже в ХУН столетии нападки

удивлением взирая на нее, как на непостижимую мистерию, но

предпринимались преимущественно на эту схему. Фонтенель срав­

осветить ее ясным светом рассудка и подвергнуть анализу все ее

нивает веру древних в неизменность небесных тел с убежденно­

в которую укладывается

стью розы в том, что, с тех пор. как роза себя помнит, ни один

основополагающие силы.

Но для этого теперь прежде всего было необходимо раз и на­

садовник никогда не умирал. Более серьезной критика становит­

всегда разорвать союз между теологией и физикой. Как ни ослаб­

ся с тех пор, как она получает опору в эмпирических данных,

лен был этот союз в XVlII веке, - полностью он отнюдь не был расторгнут. Авторитет Писания в вопросах чистого естествозна­

особенно в открытиях палеонтологии. В сочинении

шеопа»!"

(1680),

«Telluris sacra (1692)

а также в «Агспаеоюша рпйоворшса»?"

ния все еще ревностно оберегали и защищали. Ирония, которую

Томас Бернет все еще пытается утвердить объективную истину

Вольтер вновь и вновь обращал против «библейской физики»,

библейского учения о Творении; но для этого Бернету приходит­

кажутся нам сегодня устаревшей и плоской; однако для пра­

ся отказаться от принципа вербальной инспирации и найти

вильного исторического суждения не должно забывать, что в

прибежище в аллегорической интерпретации, которая позволя­

XVlII столетии эта ирония относилась к опасному и серьезному

ет ему игнорировать все временные масштабы Библии. На место

противнику. Ортодоксия в то время отнюдь не отказалась еще от

определенных дней Творения ставятся эпохи или периоды, к ко­

принципа вербальной инспирации; вывод, имплицированный

торым можно отнести любую требуемую эмпирическими данны­

этим принципом, заключался в том, что подлинная наука о при­

ми временную протяженность. В великом произведении Бюффо­

роде содержится в иудейской истории творения и основные ре­

на об «эпохах природыя такой способ рассмотрения возводится

зультаты этой науки не подлежат проверке. Не только теологи,

в высший принцип исследования. Бюффон избегал конфликта с

но и физики и биологи стараются поддержать и объяснить эту науку. В 1726 г. во французском переводе появляется сочинение англичанина Дерхема под названием «Theo10gie physique»15', за

теологией, и когда прозвучали первые нападки на его труд, он

которой позднее последовали

«Theo10gie авпопоппоце»!" Дерхе­ Фабрициуса, «Theo10gie des [пвестезэ!"

стать открытое объявление войны. Ибо теперь впервые создана

Лессервч, Вольтер горячо выступает не только против мнимых

лигиозной догматики и желала опираться на одни только наблю­

результатов этой теологической физики; он в особенности пыта­

даемые факты и общие ПрИНЦИПЫ теоретического естествозна­

ется показать ложность самого ее метода и дискредитировать та­

ния. В традиционной системе была пробита решающая брешь, и

кую физику в качестве монструозного выродка теологического

предприимчивый дух Вольтера не успокоился до тех пор, пока

духа, ублюдка, появившегося от связи веры и науки. «Один ав­

он, работая на протяжении более чем полувека, не снес всю эту

тор желает с помощью физики привести меня к вере в Троицу;

систему, так сказать, камень за камнем. Такой труд разрушения

ма,

«Theo10gie de

ГЕац»!"

подчинился решению Сорбонны. Но его молчание относитель­ но истории Творения было более красноречивым, чем могло бы физическая история мира, который отделяла себя от всякой ре­

он говорит мне, что три лица Бога подобны трем измерениям

был неотъемлемым предусловием построения нового здания фи­

пространства. Другой автор заявляет, что представит мне совер­

зики. Ибо теперь наука с полным сознанием вновь начала про­

шенно ощутимое доказательство переселения душ: с помощью

цесс, который велся против Галилея. Она провела этот процесс на своем собственном суде и решила дело в соответствии со сво­

Физическая теология (франц.). 16> Астрономическая теология (франц.). 1'* Теология воды (франц.). 1'* Теология насекомых (франц.). 15>

64

ими собственными принципами. И с тех пор это ее решение ни19> Священная теория земли (лат.). 20>

Философская археология (лат.).

3 Э.Кассирер

65

когда не оспаривалось всерьез: его в конечном счете молчаливо

Вселенную больше с тех пор, как знаю, что она напоминает

приняли даже противники. Тем самым философия Просвещения одержала свою первую решающую победу. В этом пункте оно за­

часы. Поразительно: достойный восхищения порядок природы основан на столь простом устройстве!»?

вершило то, что Ренессанс начал: оно обозначило совершенно

Сравнение, которое проводит здесь Фонтенель, больше, чем

определенную область рационального познания, в пределах ко­

простая игра ума. Оно включает в себя идею, которая имела ре­

торой для него не было больше никакого ограничивающего и ав­

шающее значение для всего ХУП столетия. Философия природы

торитарного давления. В этих пределах оно могло теперь свобод­ но двигаться во всех направлениях и благодаря такой свободе оказалось в состоянии достигнуть полного осознания себя само­

Декарта дала этой идее свою форму и универсальное примене­

ние. Природу невозможно понять, если рассматривать ее как не­ которую совокупность феноменов, как простую распространен­ ность в пространстве и последовательность во времени. Нужно от

го и заложенных в нем сил.

феноменов вернуться к принципам, а они могут быть найдены

только в общих законах движения. Стоит только открыть их и

2

дать им строгое математическое выражение, как путь всякого бу­

В своих «Entretiens sur la ршгашё des шопёев»?" Фонтенель, пытаясь объяснить картину мира картезианской философии,

дущего познания будет намечен. Нам нужно только полностью

сравнивает природное событие с событием, происходящим на

чтобы обозреть природу во всей ее полноте и понять вселенную

развить то, что содержится и заключено в этих законах, для того,

большой сцене. Перед зрителем, сидящим в партере, соверша­

в ее глубочайшей структуре. Сочинение Декарта о системе мира

ется ряд процессов, сменяющих друг друга в замысловатой по­

имело своей целью осуществление этого фундаментального тео­

следовательности. Он отдается созерцанию этих процессов и

ретического плана. Девизом его были слова: «Дайте мне мате­

восхищается богатством картин, проходящих перед ним, не за­

рию, и я вам построю из нее мир». Мышление больше не хочет

даваясь особенно вопросом о том, каким образом все эти кар­ тины появляются на свет. Но окажись вдруг в толпе зрителей

перед собой задачу проникнуть в его конструкцию, можно даже

механик, его не удовлетворит простое созерцание явлений и

сказать

образов. Он не успокоится до тех пор, пока не доищется до их

своих собственных ясных и отчетливых идей, мышление находит

просто принимать мир в его эмпирической данности; оно ставит

-

произвести эту конструкцию из себя самого. Исходя из

пока не проникнет в механизм, вызыва­

в них прообраз и образец для всей реальной действительности.

ющий все эти сменяющие одна другую сцены. Философ посту­ пает подобно тому, как ведет себя механик. Но трудность в его

надежно ведет его через всю область природы. Ведь существует

случае возрастает в силу того, что в зрелище или спектакле, ко­

некоторый прочный и определенный путь, одна-единственная

торый постоянно проходит перед нашими глазами, природа так

завершенная в себе цепь дедукции, которая простирается от са­

причин и оснований

-

Очевидность математических принципов и аксиом мышления

тщательно сокрыла свои движущие импульсы и рычаги, что на

мых высших и всеобщих причин естественных событий вплоть

протяжении столетий не удавалось открыть эти таинственные

до особенных конкретных законов природы и до каждого в от­

источники. Лишь в новое время науке было позволено загля­

дельности природного действия, каким бы сложным оно ни

нуть за кулисы: она видит не только само происходящее собы­

было. Между царством ясных и отчетливых понятий и царством

тие; нет, она постигает действие механизма, приводящее это

фактов, между геометрией и физикой

событие в движение. И отнюдь не уменьшая очарования от

док. Поскольку субстанция физического тела состоит из чистой

спектакля, она существенно повышает его ценность. Многие

протяженности, то знание этой протяженности

ошибаются, полагая, что познание побудительных причин, уп­

рия

равляющих движением вселенной, принизило бы ее достоин­

ражает сущность телесного мира и его всеобщие основные свой­

ство тем, что познание, мол, тогда превратит вселенную в про­

ства в точных дефинициях и восходит от них в непрерывной

стой часовой механизм. «Что касается меня ...

последовательности мыслительных шагов, к определению осо­

"* Рассуждения

,

я уважаю

-

бенного и фактического.

3*

нет никаких перегоро­

-

чистая геомет­

уже тем самым владычествует над физикой. Геометрия вы­

о множественности миров (франц.).

66

-

67

Но этот грандиозный проект картезианской физики не выдер­ жал эмпирической проверки. Чем дальше продвигался Декарт на

своем пути и чем ближе он подходил к особенным феноменам природы, тем значительней становились встававшие перед ним

торая включает их в себя в качестве отдельных конкретных слу­ чаев и целиком их описывает. За пределы такого описания чи­

стой дескрипции феноменов природы физическая теория не же­

лает и не должна выходить". Гравитация, увиденная с этой точки

трудности. Находить выход из этих трудностей он мог только с

зрения, хотя и представляет собою некоторое общее свойство

помощью новых и все более усложненных механизмов, втягивая

материи, но ее совсем не нужно рассматривать в качестве суще­

себя в сеть гипотез. Эта тончайшим образом сотканная сеть была разорвана Ньютоном. Он тоже стремится к познанию универсаль­ ных математических принципов происходящего в природе; но

он больше не верит в возможность поглотить И растворить физи­

ственного ее свойства. Философия природы, которая берется за то, чтобы построить мир в чистом мышлении, из одних только понятий, ПО Ньютону, всегда подвержена двойному искушению

и опасности. Где бы ни находила она пред собою какое-либо все­

ку как таковую в геометрии. Он скорее отстаивает специфиче­

общее, везде и всюду повторяющееся свойство вещей, она долж­

ское своеобразие физического исследования; и это своеобразие

на или гипостазировать это свойство, то есть превратить его в

находит для него свое обоснование в методе эксперимента и в методе индуктивного умозаключения. Путь исследования в фи­ зике ведет не сверху вниз, не от аксиом и принципов к фактам,

а наоборот, от фактов к аксиомам и принципам. Мы не можем начинать с общих положений относительно сущности вещей,

чтобы потом извлекать из этих предположений знание об от­

абсолютно реальное пра-качество бытия, или она должна его раз­ ложить и редуцировать, объяснив его как следствие предшеству­ ющих причин. Подлинному эмпиризму, однако, чужд как один, так и другой подход. Эмпиризм удовлетворяется определением

феноменов; но, с другой стороны, он знает, что никакой фено­ мен не является чем-то абсолютно последним, не поддающим­

дельных конкретных проявлениях природного мира; скорее такое

ся дальнейшему анализу. Но такой анализ не должен преждевре­

знание, каким оно дается нам с помощью непосредственного на­

менно совершаться посредством мысли и предвосхищаться ею

блюдения, мы должны поставить во главу угла и попытаться пу­

заранее; нет, его нужно ожидать от прогрессирующих экспери­

тем постепенного восхождения вернуться к первопричинам и

ментальных условий опыта. В этом смысле Ньютон настаивает на

простым элементам природных процессов. Идеалу дедукции тем

том, что сила тяжести на данное время

самым противостоит теперь идеал анализа. И этот анализ прин­

природы, до сих пор «нередуцируемое» качество, которое невоз­

-

«последний» элемент

ципиально незавершим: его невозможно ограничить заранее оп­

можно исчерпывающе объяснить на основе какого-либо извест­

ределенной, верифицируемой цепью мысли; скорее он должен

ного механизма; но это, конечно, не исключает, что на основе

начинаться всякий раз заново на каждой стадии эмпирической

науки. Анализ не знает абсолютного конца, но всегда только от­ носительные и предполагаемые пункты остановки. Ньютон так­ же рассматривал свое собственное основное учение, свою общую

будущих наблюдений станет возможным и это качество свести к более простым явлениям природы. Предположение о каких-либо «оккультных» качествах, к которым обращалась схоластическая

физика, разумеется, произвольно и лишено смысла; наоборот,

пункта остановки. Ибо он удовлетворяется тем, чтобы продемон­

научная мысль сделала бы большой и существенный шаг вперед, если бы удалось свести все богатство природных явлений к не­

стрировать притяжение в качестве универсального феномена

многим основным свойствам материи и определенным принци­

природы, и не задается вопросом о его конечных причинах. Ме­

пам движения, пусть даже причины этих свойств и этих принци­

ханическую теорию гравитации он откровенно отвергает, потому

пов остаются все еще нам неизвестными.

теорию гравитации только в качестве такого предварительного

что опыт не дает нам достаточно надежных данных, подтвержда­

ющих ее. Но он не притязает и на то, чтобы представить на ка­ кую-либо метафизическую основу тяжести: для физика это тоже

В этих классических положениях, которые, например, содер­ жатся в конце его «Оптики-", Ньютон ясно и определенно обозна­ чил всю теоретическую программу изучения природы в

XVIII

сто­

означало бы неоправданный переход границ. Его занимают ис­

летии. Важнейший поворотный пункт этого изучения состоит в

ключительно только явления тяжести; и он пытается найти вы­

том, что оно сознательно и энергично осуществляет продвиже­

ражение этим явлениям не просто в понятии, не в абстрактном

ние от Декарта к Ньютону. Тем самым идеал чисто «механиче­

определении, но во всеобъемлющей математической формуле, ко-

ской» философии природы В том его виде, который провозгла-

68

69

шал Фонтенель в приводившихся выше утверждениях, посте­ пенно вытеснялся и наконец был совершенно оставлен совре­

менными теоретиками познания. Кондильяк в своем «Тгапё

вуыёшев»?"

(1749)

des

уже со всей ясностью и резкостью требует,

чтобы «дух системы», создавший великие метафизические сис­ темы ХУП века, был изгнан из физики. Какое-либо всеобщее, но произвольное объяснение, основанное на предполагаемой

«сущности вещей», должно уступить место простому наблюде­ нию над феноменами и четкому обозначению их эмпирической связи. Физик должен наконец отказаться от желания объяснить механизм вселенной; его дело будет сделано и он достигнет наивысшего, если сумеет установить точные основные отноше­

ния в природе. Соответственно, идеал естественнонаучного по­

знания будет определяться уже не по образцу геометрии, а по образцу арифметики: ведь теория чисел, по Кондильяку, пред­ ставляет яснейший и простейший пример теории отношений

вообще, всеобщей логики взаимосвязей". Но этот идеал позна­ ния достигает широчайшего распространения и наибольшей

эффективности благодаря тому, что Вольтер превращает его в боевой клич, с которым он ввязывается в войну против карте­

зианской физики. С характерной для него способностью к уп­ рощению и обобщению проблем, к простоватости и универсаль­ ности он сразу превращает вопрос о познавательном идеале во

всеобщий вопрос. Метод Ньютона ни в коем случае не ограни­ чивается физикой, он имеет значение для всякого познания во­ обще и с самого начала ставит этим знаниям определенные ус­ ловия и определенные границы. Ибо если мы не пользуемся компасом математики и не освещаем наш путь факелом опыта, то мы не в состоянии сделать ни одного шага вперед. Тщетно

надеяться, что мы когда-нибудь разгадаем сущность вещей. Мы так же не в состоянии выяснить из общих понятий, каким об­ разом одна часть материи может оказывать воздействие на дру­

гую часть, как не способны иметь ясное представление о про­

исхождении наших идей. И в том, и в другом случае мы должны быть довольны, если нам удастся установить какое-то «Что» без того, чтобы мы знали «Как», Спрашивать о том, как мы мыс­ лим и чувствуем, каким образом члены нашего тела подчиня­ ются приказу нашей воли,

-

значит пытаться проникнуть в тай­

ну творения. Здесь нам отказано в каком бы то ни было знании, ибо не существует знания первых принципов. Никто 22*

из нас не может знать в полном смысле слова и до конца что-то

на самом деле первичное, абсолютно изначальное, «аuсuп

аuсuп premier principe пе peut ётге saisi раг поцв»-" 11. В вопросе о достоверности или недостоверности по­

premier ressort,

знания, вследствие перехода от конструктивного идеала есте­ ствознания к чисто аналитическому идеалу, роли удивительным

образом поменялись. Для Декарта определенность и устойчи­ вость всякого познания основывал ась на его первых принципах,

в то время как все фактическое, как таковое, оставалось неопре­ деленным и проблематичным. Мы не можем полагаться на чув­ ственное явление, так как чувственное восприятие постоянно

заключает в себя возможность ошибки, обмана чувств. Избе­

жать такого обмана мы сможем только в том случае, если нам удастся пробиться за пределы только явлений, связав эмпири­ чески данное с понятиями и выразив его в понятиях, которые

сами несут в себе свою достоверность. Существует, таким обра­ зом, непосредственная, интуитивная достоверность первых

принципов; познание же фактов опосредовано и производно.

Достоверность фактов подчинена достоверности принципов и зависит от нее. И вот новая физическая теория познания, опи­

рающаяся на Ньютона и Локка, переворачивает это отношение.

ПрИНЦИП

-

производен; факт,

matter

о//act 24 * -

себе»; каждый ПрИНЦИП обязан своей истиной и своей внутрен­ ней убедительностью скорее тому, как мы его можем употре­ бить, и это употребление или использование состоит не в чем ином, как в возможности с его помощью полностью обозреть

все многообразие данных явлений, организуя и упорядочивая их в соответствии с определенными точками зрения. Если мы

упустим из виду эту функцию организации и упорядочивания, то каждый принцип окажется пустым и бессмысленным. Он не может основываться на себе самом; его истину и достоверность нужно искать в том, что его обосновывает. Точно так же, как это последнее должно находиться в пределах наблюдаемого факти­ ческого, точно так же никакой сколь угодно всеобщий принцип

не может выйти за эти пределы, преодолеть или «трансценди­

роватъ» их. К середине столетия это воззрение приобрело все­

общее признание благодаря ученикам и последователям Нью-

23*

«Не можем постичь ни единой первичной пружины, ни одного первично­

го принципая (франц.). Вольтер. Философские соч. М.,

Трактат о системах (франц.).

24* Сущность факта (англ.).

70

изначален. Не

существует принципа, который был бы достоверным «сам по

71

1988.

с.

327.

тона во Франции

-

благодаря Вольтеру, Мопертюи, Д'Аламбе­

ру. Этот поворот к «механицизму') И «материализму» принято

рассматривать в качестве характерной особенности натурфило­ софии

XVIII

века, и часто думают, что тем самым исчерпываю­

щим образом обозначили основное направление французского духа. На самом деле, однако, этот материализм, как он высту­

пает,

например, в

«L'Homme

«Systeme de la Nature,)25' Гольбаха и в - только частное, изолирован­

Маспше»>" Ламетри,

ное явление, которому никак не присуще типическое значение.

Оба эти произведения представляют собою особый случай ре­ цидива догматического склада мысли, с которым ведущие науч­

ные умы

XVIII

века ведут борьбу, стремясь его преодолеть. На­

учные симпатии в кругу энциклопедистов представляют не

Гольбах и Ламетри, а Д'Аламбер. И мы обнаружим у него, на­ против, самый решительный отказ от механицизма и материа­

лизма как последнего объяснительного принципа вещей, как мнимого разрешения мировой загадки. Д'Аламбер ни на шаг не

отклоняется от методического направления, указанного Ньюто­ ном. Он тоже отсекает все вопросы об абсолютной сущности вещей и их метафизической первооснове. «Какая, по сути дела, разница, проникаем ли мы в сущность тел или нет, коль скоро

мы можем выводить из определенных свойств, которые мы счи­

таем первичными, другие, вторичные особенности, которые мы в них обнаруживаем, и коль скоро общая система природных явлений нигде не противоречит своему материальному едино­

образию? Давайте же, в таком случае, остановимся на этом и не

будем пытаться с помощью хитроумных софизмов уменьшить и без того слишком малое число наших ясных и надежных зна­

ний'). Что касается вопросов о единстве души и тела и их вли­ янии друг на друга, вопросов о происхождении наших простых

идей, вопросов о последних причинах движения - Провидение набросило покров, который мы тщетно пытаемся снять. «Это печальный удел для нашего любопытства и нашей гордости; но таков удел человечества. Нам следует, пожалуй, извлечь из этого

хотя бы тот вывод, что системы, или скорее грезы, философов по поводу большинства проблем метафизики не заслуживают места в научном труде, цель которого

-

овладеть реальными по­

знаниями, доступными человеческому духу') 12.

Но такое критическое самоограничение познания теперь уже застает нас на пороге более сложной и глубокой проблемы.

Философия Д'Аламбера отказывается от того, чтобы построить какую-либо метафизическую формулу мира, способную рас­ крыть нам сущность вещей; она желает оставаться в области яв­ лений, делая видимым их постоянный и непрерывный поря­

док. Но что гарантирует нам истинность именно этой системы

действительное бытие самого этого порядка? Где гарантия и pe~ шающее доказательство TOГO~ что по крайней мере эта общая

система феноменов является завершенной, совершенно самодос­ таточной и единообразной? Д'Аламбер постулирует такое еди­ нообразие; но он нигде его не обосновывает. Не вводится ли

этим постулатом только новая форма веры? Не скрыта ли в нем очередная недоказанная и недоказуемая метафизическая пред­

посылка? Уже классический рационализм в лице его ведущих мыслителей

-

Декарта, Спинозы и Лейбница

-

стоял перед

этим основным вопросом. Этот рационализм полагал, что мо­ жет ответить, вернувшись от проблемы единства природы к

проблеме божественной первопричины. Как истинно то, что природа

-

творение Божие, так безусловно и то, что она излу­

чает на нас образ божественного духа, будучи зерцалом Его не­ изменности и вечности. Тем самым именно в происхождении своем природа обретает свою подлинную и глубочайшую исти­

ну. Единообразие природы исходит и возникает из сущностной формы Бога; ибо уже в самом понятии Бога явствует, что Он может мыслиться только в качестве того Единого, кто находится в гармонии с самим собою и является неизменным во всех сво­

их мыслях и во всех актах своей воли. Допускать какое-то изме­ нение в существовании Бога было бы равносильным отрицанию и устранению его сущности. Отождествление Спинозой Бога и

природы, его формула:

Deus sive Natura 27 '

всецело покоятся на

этом основополагающем воззрении. Предположить хотя бы в мыслях возможность другого порядка природы было бы равно­

«si res a1terius пашгае potuissent esse vel alio modo ad operandum determinari, ut пашгае ordo alius esset, ergo Dei etiam natura alia posset 'евве, quam jam est,)28·13. И значит, мы только используем сильно утверждению, что Бог может быть или стать другим:

270 Бог или Природа (лат.).

28* Если бы, таким образом, вещи могли быть иной природы или иначе оп­

ределяться к действию, так что порядок природы был бы иной, то, значит,

25* Система природы (франц.).

могла бы быть и иная природа Бога, чем та, которая уже существует... (лат.).

26* Человек-машина (франц.).

72

73

различные выражения для одного и того же, когда говорим о

софии просветительской эпохи задача освобождения науки о

законах природы и о законах Бога, поскольку «всеобщие зако­

природе от господства теологии и от ее опеки представлялась от­

ны природы, ПО которым все совершается и определяется, суть

носительно простым делом. Для того, чтобы решить эту задачу,

только вечные решения Бога, заключающие в себе всегда веч­

представлял ось нужным всего-навсего использовать наследие

ную истину и необходимость»:".

предшествующих столетий; разделение, которое на деле уже про­

И для Лейбница не существует в конце концов никакого дру­

изошло, философии Просвещения, казалось, нужно было разде­

гого убедительного доказательства стабильности природы, гармо­

лить в понятии. Все, что достигнуто в этом отношении,

нии между идеальным и реальным, согласия между фактами и

завершение, чем по-настоящему новое начало мышления, выяс­

вечными истинами, кроме возвращения к единству высшего

нение

принципа, из которого происходит чувственный мир, так же как

можно было считать данностью, установленной и удостоверен­

и

прояснение методического положения дел,

-

скорее

которое

мир рассудочных понятий. Чтобы доказать, что основные прин­

ной научной работой ХVП и

ципы дифференциального исчисления могут без всякого огра­

да именно эта наука оказывается перед вопросом об основаниях

ничения применяться к природе, что принцип длительности

ее собственной nравомочности,

обладает не только абстрактно-математическим, но и конкрет­

кальная проблема. Что толку в освобождении естествознания от

но-физическим значением, Лейбниц исходит из предположе­

всякого теологически-метафизического содержания и в ограни­

ния, что законы действительности не могут отклоняться от чи­

чении его чисто эмпирическими суждениями, если, с другой

сто идеальных законов математики и логики: «с'евг

стороны, нам не удастся устранить метафизические элементы из

par се que tout se gouverne par raison et qu'autrement il п'у auroit point de science пу п~gle се qui пе seroit point conforme ауес la nature du souverain principe»29*15. Но не содержит ли такое доказательство

XVIII -

веков. Но в тот момент, ког­

возникает новая, более ради­

его структуры? И разве всякое утверждение, которое выходит за пределы простой констатации чувственно, непосредственно дан­

ного здесь и теперь, содержит в себе такой элемент? Являются ли

явный пор очный круг? Можем ли мы по праву на основании ЭМ­

систематическое единство природы, абсолютная однородность

пирической однородности,

опыта сами по себе результатом опыта, из которого их можно

которую, по-видимому,

представляет

нам природа, делать вывод об абсолютном единстве инеизмен­

вывести и доказать? Или эта однородность скорее образует пред­

ности Бога? И вправе ли мы, с другой стороны, использовать эти

посылку опыта

единство и неизменность в качестве аргумента в пользу совершен­

ли это пред-суждение

ной однородности, неразрывной цельности? Не грешим ли мы

же мере проблематичным, каким может быть какое угодно мета­

против первых и простейших законов логики и не теряем ли

физическое или теологическое априори? Из пределов эмпири­

всякую почву под ногами, когда таким образом превращаем в

ческой науки следует поэтому удалить не только все отдельные

высшее основание то, что еще следует доказать,

-

когда мы вся­

-

пред-мнение и пред-суждение? И не является

(Vor- Urteil) , это логическое

априори в такой

понятия и суждения; нужно наконец иметь смелость пройти

кую достоверность наших эмпирических суждений и выводов

этот путь до его логического конца

основываем на метафизическом допущении, которое более про­

роды даже от опоры в понятии Бога. Чем окажется тогда так на­

блематично и сомнительно, чем сама эта эмпирическая досто­

зываемая «необходимость» природы с ее не знающими исключе­

-

освободить понятие при­

верность? На деле наше мышление оказывается здесь перед ре­

ний и разрывов всеобщими и вечными законами? Имеется ли

шением такой проблемы, которая ставит перед ним гораздо

для этой необходимости какая-то интуитивная достоверность

более трудную задачу и взваливает на него куда больше ответ­

ственности, чем все только содержательные вопросы философии природы. Ибо здесь речь идет не о содержании природы, но об ее понятии; не о результатах опыта, но о его форме. Для фило-

или какое-либо строгое дедуктивное доказательство? Или же мы должны отказаться от всех такого рода доказательств и решиться

сделать последний шаг, а именно

-

признать, что мир фактов

может держаться только сам собою и что тщетно искать для него другую, более пр очную опору, рациональное «основание»

29*

Это происходит потому, что всеми вещами управляет разум, и потому что

иначе не было бы научного знания, что противоречило бы природе суверен­

этого мира? Всеми такими вопросами мы уже предвосхитили развитие

просветительского мышления, которое приводит от феномено-

ного принципа (франц.).

74

75

лизма математического естествознания к скепсису Юма. И речь здесь идет не о просто мыслительной конструкции, но о кон­ кретном историческом процессе

-

процессе, который можно шаг

за шагом проследить и прояснить в мышлении

XVIII века вплоть

до его тончайших опосредований и разветвлений. Однако имен­ но в этом пункте историки философии до сих пор терпели не­ удачу

-

и как раз поэтому упускали из виду подлинный источ­

ник юмовского сомнения. Этот отправной пункт скептицизма

Юма остается незамеченным, если, как это сплошь и рядом бы­ вало прежде, довольствоваться тем, что ставить учение Юма в

связь с английской эмпирической философией и выводить это учение исторически из предпосылок эмпиризма. Учение это обо­

значает собою не конец, а новое начало; оно не просто звено в цепи мышления, ведущее от Бэкона к Гоббсу, от Гоббса к Локку,

от Локка к Беркли. У них всех Юм заимствовал, правда, опреде­ ленные интеллектуальные средства, именно понятийный и си­ стематический аппарат эмпиризма и сенсуализма. Но у него свое­

образный и специфический вопрос вырастает на другой почве: вопрос этот возникает у него в непосредственной связи и как

прямое продолжение естественнонаучной проблематики

XVIII

XVII

и

веков. Важным промежуточным звеном является здесь то,

что было сделано ньютоновской школой; это В особенности от­ носится к той строго-методической проработке, которой подверг­ лись основные идеи Ньютона у голландских мыслителей и есте­

ствоиспыгателей ". Здесь эти идеи развивались дальше с замечательнойпоследовательностьюи постоянством: из них пы­

тались вывести логику эмпиризма. Голландия уже в

XVII веке

была

страной, где навык точного наблюдения фактов, разработка стро­ го экспериментального метода образцовым образом соединял ась с критическим характером мышления, цель которого состояла в

ясном и надежном определении смысла и ценности построения

естественнонаучных гипотез. Крупнейший нидерландский уче­ ный-естествоиспытатель Христиан Гюйгенс

мер такого соединения. «Тгапё

de

-

классический при­

lа [шшёге»?"

(1690)

Гюйгенса

устанавливает принципы отношения между опытом и мышлени­

ем, теорией и наблюдением

-

принципы, которые по своей яс­

ности и точности намного превосходят Декарта. Он подчеркива­

ет, что в физике невозможно достичь такой же очевидности, как в чисто математических доказательствах и выводах; что не суще­

ствует интуитивной достоверности основных физических истин. 30*

Физика требует и допускает только «моральную достоверность», которая однако может достигать такой высокой степени вероят­ ности, что она практически ничем не уступает строгому доказа­

тельству. Ибо если выводы, достигнутые при условии определен­ ной гипотезы, находят полное подтверждение посредством

опыта и если в особенности новые наблюдения можно на осно­ ве этих выводов предсказывать и верифицировать путем экспери­ мента, то тем самым достигается такого рода истина, на которую

только и может претенповатъ.физика", Опираясь на эти утверж­ дения, нидерландские физики

XVIII

века продолжают дальней­

шие построения, веря в то, что в теории Ньютона они обрели высшее и окончательное подтверждение своей правоты. Ведь предполагается, что в эту теорию не введено никаких иных гипо­

тетических элементов, кроме тех, которые могут пройти непо­

средственную проверку опытом. Гравесанд начинает в

1717 г.

свою

преподавательскую деятельность в качестве профессора MaTeMa~ тики и астрономии в Лейденском университете со вступительнои

речи, в которой он старается всесторонним образом paCCM~тpeть и осветить эту основную мысль Ньютона. Но как раз в этои сво­ ей попытке он наталкивается на необычную и трудную пробле­ му. Когда мы на основе определенных наблюдений предполага­ ем другие случаи, которые не можем наблюдать непосредственно, то при таком предположении мы опираемся на аксиому одно­

родности природы. Без этой однородности, вне допущения того,

что законы, которые мы находим сегодня в природе, будут сохра­

няться в ней и впредь в своей объективной достоверности и не­ прерывности, выводы, умозаключающие от прошлого опыта к бу­ дущему, очевидно, потеряли бы всякий смысл. Но доказуема ли сама эта аксиома? Гравесанд отвечает: это не строго логическая,

а прагматическая аксиома; ее объективная значимость заключ~­ ется не в необходимости мышления, но в необходимости дей­ ствия. Ибо всякое действие, всякое практическое соприкоснове­

ние с вещами для человека бьmи бы невозможны, если бы он не мог больше полагаться на то, что весь опыт, который он получил

в прошлом, сохранит свою силу и объективную значимость так­ же и в будущем. Научное предвидение, умозаключающее от про­ шлого и настоящего к будущему ни в коем случае не является поэтому формально-логическим выводом, принудительной сил­

логистикой; нет, оно

-

объективно значимое и неотъемлемое

заключение по аналогии. Наше знание о физических вещах, зна­ ние об эмпирической природе вещей не выходит за пределы это­ 10 заключения по аналогии. Но нам должно и подобает им до-

Трактат о свете (франц.).

76

77

вольствоваться, ибо истинным мы должны считать все то, отри­

проблема метода в физике превращается в проблему теодицеи.

цание чего для человека означало бы отрицание и упразднение

Стоит только вычеркнуть вопрос о теодицее или дать на него

всех средств его эмпирического существования, всякой обще­

негативный ответ, как вопрос о достоверности физической индук­

ственной жизни".

ции сразу выступает в совершенно новом свете. И как раз такое

Тем самым здесь произошло нечто довольно странное: досто­ верность физики основывается уже не на чисто логических, а на

превращение происходит у Юма. Математический эмпиризм до­ стиг того пункта, когда «однородность природы» можно было

биологической и социологической предпосылках. Сам Гравесанд

предполагать и

еще пытается ослабить новизну и радикализм этой идеи, спаса­

«вере». Юм принимает этот вывод

основывать только еще

-

на некоторого рода

но он сразу же лишает веру

ясь бегством в метафизическом ее объяснении и истолковании.

всех ее метафизических составляющих и устраняет из нее все

«L'Auteur de lа nature, - говорит он, - nous а mis dans lа пёсевзпё de lа raisonner раг analogie, lачиеllе раг cons6quent peut servir de fondement 16gitime а nos гагзоппегпегпв»!" 19. Но теперь, когда сде­

трансцендентные элементы. Вера покоится теперь уже не на ре­ лигиозных, а на чисто психологических основаниях, она возни­

лан такой вывод, этим «раг сопвёсцепг», становится отчетливо

ды. В этом смысле учение Юма о

ощутимым jlE'ta~acrt<;

алло "(Еуо<;32*. Ибо разве психологиче­

и ироническое разрушение тех направлений мысли, которые пы­

ская и биологическая необходимость заключения по аналогии ут­

тались дать самой эмпирической науке религиозное основание.

Ei<;

кает из чисто имманентной необходимости человеческой приро­

«belief,)34* -

это продолжение

верждает что бы то ни было в отношении логической необходи­

Это разрушение состоит в том, что во взаимоотношении между

мости или «объективной» истины? Математический эмпиризм

наукой и религией роли поменялись местами. Теперь уже не ре­

стоит здесь на пороге скептического эмпиризма: шаг от Ньюто­

лигия благодаря своей высшей «абсолютной» истине способна

на к Юму отныне неизбежен. Оба воззрения разделяет теперь на­

дать прочное основание науке, а скорее наоборот, относитель­

что достаточно легкого дуновения,

ность научного познания вовлекает религию в свою орбиту. Ре­

чтобы ее не стало. Для того чтобы заложить краеугольный камень

лигия, подобно науке, не в состоянии представить никакого «ра­

столько тонкая перегородка,

своего учения о достоверном познании, Декарт должен бьш апел­

ционального», строго объективного обоснования; мы должны

лировать к «правдивости Бога». Отвергать абсолютную достовер­

довольствоваться тем, чтобы извлекать ту и другую из их субъек­

ность понятий и принципов чистой математики, постигаемую

тивных источников и если не обосновать, то по крайней мере по­

нами с полной ясностью и очевидностью, бьшо бы равносильно

нять религию и науку в качестве проявлений определенных ос­

сомнению в этой правдивости. Теперь, однако, для того чтобы

новополагающих и изначальных инстинктов человеческой

убедиться в истине высших принципов физики

природы.

-

истине опыта

-

следует уповать уже не столько на правдивость Бога, сколько на

И тот же самый вывод, к которому мы приходим со стороны

его доброту; ибо из нее следует, что неотъемлемое, жизненно

проблемы причинности, напрашивается также со стороны пробле­

важное и нужное человеку убеждение должно иметь какое-то

мы субстанции. Здесь тоже математический эмпиризм предвос­

объективное основание, заключенное в самой природе вещей.

хитил решающие результаты развития. Ведь он оспорил пред­

Мы должны,

положиться на заключе­

ставление, в соответствии с которым между основными свойствами

ние по аналогии, если для нас очевидна доброта Творца: «саг lа

материи, которые мы встречаем в опыте, не существует никакого

certitude de l'analogie est fond6e sur l'invariabilit6 des ces lois qui пе sauraient ётге sujettes аи changement, sans чие lе genre humain s'en ressente et p6risse еп реи de гегпрв»!" 20. Но тем самым основная

прочно го отношения последовательности и взаимообусловленно­

-

продолжает Гравесанд,

-

сти и что одно такое свойство можно дедуцировать из других со всей понятийной строгостью и необходимостью. Одной такой де­ дукцией и был идеал, на основе которого Декарт построил физи­

31*

Автор природы сделал для нас необходимым понимать по аналогии, что,

следовательно, может быть законной основой нашего разумения (франц.).

з2* Переход в другую область [рассуждений] (греч.). 33'

Ибо достоверность аналогии основывается на неизменности законов, ко­

ку. Декарт исходит из чисто геометрических свойств и пытается

показать, каким образом в них содержатся в заверщенном и само­ стоятельном виде все другие свойства, которые мы обычно отно-

торые не могли подвергнуться изменениям без того, чтобы род человеческий не почувствовал этого и не погиб за короткое время (франц.).

78

34* Вера (англ.).

79

сим к телесному миру. Все качества материи, включая ее непрони­

идеала, который до сих пор всегда был скорее помехой прогрессу

цаемость и вес, можно свести просто к протяженности. Последняя

эмпирической науки. Совершенно очевидно, что от такого воззре­

образует таким образом истину, сущность, субстанцию телесного

ния остается только один шаг до полного отказа от понятия суб­

мира, в то время как все другие качества низводятся до простых

станции, до молчаливого признания, того, что идея вещи

акциденций, то есть «случайных» качеств. Но Ньютон и его шко­

что иное, как простая сумма, или агрегат, свойств. Этот решаю­

-

не

ла противопоставляют также и в этом пункте декартовскому иде­

щий мыслительный переход происходит непрерывно и незамет­

алу дедукции идеал индукции. Они настаивают на том, что до тех

но: попытка исключить из основоположений эмпирической фи­

пор, пока мы будем строго придерживаться путеводной нити опы­

лософии все «метафизические» элементы заходит в конечном

та, мы всегда будем иметь дело только с упорядоченным соотне­

итоге так далеко, что ставит под сомнение и под угрозу логиче­

сением свойств и никогда не сумеем извлечь одно свойство из дру­

ские основания самой эмпирической философии.

гих. И для понимания того, в каком направлении развивалась эта проблема, поучительно обратиться к воззрениям голландских фи­

3

зиков. Гравесанд и его ученик и последователь Мушенбрук не ус­ тают подчеркивать, что по сути дела не имеет смысла проводить

В то время как математическая физика остается в границах

различие между существенными и несущественными свойствами

строго феноменализма и даже приближается к скептическим вы­

материи. Ведь никогда нельзя знать, открывает ли нам какой-либо

водам, популярная философия естествознания вступает на прямо

закон природы, который повсюду подтверждается нам на опыте и,

противоположный путь. Ее не затрагивают критические затрудне­

значит, может быть признан в качестве всеобщего закона приро­

ния и сомнения, и она не склонна к какому-либо теоретико-по­

ды,

-

например, закон инерции,

-

существенное и необходимое

знавательному отказу или ограничению. Ею непрестанно движет

свойство тел. «Происходят ли эти законы из сущности материи,

порыв к познанию того, что связывает мир воедино в его глубо­

или они извлекаются только из определенных основных свойств,

чайшем существе; и она верит, что решение загадки мира уже со­

которыми Бог наделил тела, но которые вовсе не присущи им су­

всем близко, что оно уже почти в наших руках. Для того, чтобы

щественным и необходимым образом, или наконец вызываются ли

достичь этого решения, по сути дела уже не требуются позитив­

следствия, которые мы видим, внешними причинами, о которых

ные усилия: все, что от нас требуется, скорее состоит в том, что

мы не можем иметь никакого определенного представления,

-

все

мы должны устранить преграды, которые до сих пор задерживали

это нам совершенно неизвестно». Мы можем с эмпирической точ­

прогресс естествознания, мешали до конца следовать этой цели.

ностью рассматривать протяженность и форму, движение и покой,

То, что всегда препятствовало человеческому духу по-настоящему

вес и инерцию в качестве основных свойств материи; но ничто не

овладеть природой и сделать ее своим домом,

препятствует тому, что наряду с этими известными нам качества­

уемная склонность его задаваться вопросами о том, что находит­

ми существуют еще и другие, которые, быть может, мы откроем в

ся по ту сторону природы. Достаточно устранить этот вопрос о

-

это роковая не­

будущем и которые мы должны будем с равным или даже большим

«трансценденциия

правом рассматривать в качестве первичных и изначальных

ее сущность является загадочной или непознаваемой; нет, это че­

-

И природа сразу перестанет быть тайной. Не

свойств". Таким образом, и здесь мы должны решиться на окон­

ловеческий дух окружил ее искусственной темнотой. Стоит лишь

чательный отказ. Вместо того, чтобы проводить различия между

стянуть с поверхности природы этот покров из слов, произволь­

«сущностью» И «явлением», извлекая второе из первой, мы долж­

ных понятий, фантастических суждений, и она предстанет перед

ны занять позицию всецело внутри феноменального мира; вмес­

нами такой, какая она есть,

то того, чтобы стараться «объяснить» некоторое свойство из дру­

лого, которое само на себе основано, само себя несет и само себя

гих

полностью объясняет. Никакое объяснение извне, которое доис­

свойств,

мы

должны

ограничиться

рассмотрением

-

в качестве завершенного в себе це­

эмпирического сосуществования различных признаков, обнаружи­

кивается принципа природы по ту сторону ее самой, никогда не

ваемых нами в опыте. Отказавшись от поиска трансцендентных

достигнет своей цели. Ибо человек

качеств физического мира вещей, мы ничего не потеряем в том,

существует иначе, как в природе. Тщетно стремится он к тому,

что касается реального знания; мы только освободим себя от того

чтобы освободить себя от ее закона: ведь даже в мышлении он

80

81

-

создание природы, и он не

способен только по видимости преодолеть этот закон. Как ни си­

ну можно обнаружить не где-нибудь, а в нашей физической орга­

лится его дух подняться выше границ чувственного мира, ему по­

низации. Таким образом, основание философии заключается не в

стоянно приходится возвращаться назад, поскольку единственная

анализе ощущений, а в естественной истории, в физиологии и

его сила состоит в способности связывать чувственные данные.

медицине. Первое сочинение Ламетри посвящено «истории

Ими исчерпывается всякое познание, которое мы можем добыть

души»; И он объясняет, что такого рода историю можно написать

у природы; но в них же, с другой стороны, заключен настолько

лишь в том случае, если сосредоточить внимание исключитель­

ясный и полный порядок, что не остается уже ничего темного и

но на телесных проявлениях жизни, не делая ни одного шага, ко­

сомнительного. Загадка природы исчезает для такого духа, кото­

торый бы не требовался и не оправдывался точными наблюдени­

рый осмелится устоять перед лицом этой загадки и прямо по­

ями над телесными процессами., Такие наблюдения, сделанные им

смотреть ей в глаза. Ибо он не находит в ней ни противоречий,

во время приступов лихорадки, когда он всем своим существом

ни разделений, но видит только одно бытие и одну форму законо­

осознал, что с его эмоциональной и интеллектуальной жизнью

мерности. Все природные процессы, включая и такое событие,

происходит полный пере ворот,

которое мы обычно называем духовным событием, весь вообще

зывает, определили характер его исследований и направление всей

физический и весь «моральный» порядок вещей всецело сводит­

его философии". Чувственно-телесному опыту суждено было с

-

именно они, как он сам расска­

«voila mes

ся к материи и движению и находит в них свое исчерпывающее

этого момента стать его единственным проводником:

объяснение. «Существовать

рпйоэорпев»>', говорил он обычно о чувствах". По мнению Дид­

-

это значит испытывать движения,

свойственные данной определенной сущности. Сохраняться

-

это

ро, тот, кто в этом мире не довольствуется видимым и от видимых

значит сообщать и получать движения, из которых вытекает под­

следствий пытается добраться до невидимых причин, не умнее

держание существования, это значит привлекать вещества, способ­

крестьянина, приписываюшего движение часов, механизм кото­

ные укрепить собственное существо, и удалять те, которые могут

рых он не понимает, скрытому в них духовному существу.

ослабить его или повредить ему». «Все, что мы делаем или мыс­

Догматический материализм вступает здесь на путь феномена­

лим, все, чем мы являемся и чем мы будем, оказывается всегда

лизма, и он может пользоваться оружием последнего, не прини­

лишь следствием того, чем нас сделала всеобъемлющая природа:

мая его выводов. Ведь материализм тоже заверяет в том, что он

все наши идеи, наши желания, наши действия представляют со­

далек.от намерения устанавливать абсолютную сущность материи

бой необходимый результат сущности и качеств, вложенных в нас

и что этот вопрос не имеет решающего значения для его выводов.

этой природой, обстоятельств, которые она заставляет нас испы­

«Но Я огорчаюсь,

тывать и которые видоизменяют нас-".

каким образом инертная и первичная материя становится актив­

Поэтому единственный вывод, который может убедить нас в

-

заявляет Ламетри,

-

своему незнанию того,

ной и наделенной органами, не более, чем тому, что не могу смот­

это не дедуктивное, не логическое или мате­

реть на солнце без помощи цветного стекла. Столь же спокойно

матическое заключение, но такой вывод, который приводит от

я отношусь и к другим непонятным чудесам природы, например,

истине природы,

-

части к целому. Только исходя из сущности человека можно

к появлению чувства и мысли у существа, которое раньше наше­

прийти к разгадке и определению сушности всей природы. Фи­

му ограниченному зрению представлялось в виде комочка грязи.

зиология человека тем самым становится теперь исходным пунк­

Пусть только признают вместе со мной, что организованная ма­

том И ключом познания природы. Математика и математическая

терия наделена началом движения, которое одно только и отли­

физика вытесняются со своего центрального места; и на их ме­

чает ее от неорганизованной ... и что все различия животных ... за­

сто основатели материалистической доктрины ставят биологию

висят от разнообразия их организацию>. Человек относится к

и общую физиологию. Ламетри исходит из наблюдений врача;

обезьяне и другим высокоразвитым животным так же, как плане­

Гольбах ссылается прежде всего на химию и науки об органиче­

тарные часы, сконструированные Гюйгенсом, к первобытным сол­

ской жизни. Дидро выдвигает против философии Кондильяка то

нечным или песочным. «Если для отметки движения планет по-

возражение, что недостаточно принимать простое ощущение за

первоэлемент всякой реальности. Наука должна выйти за преде­ лы ощущения и выявить причину наших ощущений, и эту причи-

82

35*

«Они [наши чувства] являются моими философами» (франц.). Ламетри Ж.О.

Соч. М.,

1983.

С.

58.

83

надобилось больше инструментов, колес и пружин, чем для отмет­ ки или указания времени на часах, если Вокансону потребовалось

больше искусства для создания своего "флейтиста", чем для своей "утки", то его потребовалось бы еще больше для создания "гово­ рящей машины" .... я не ошибусь, утверждая, что человеческое тело представляетсобой часовой механизм, но огромных размеров и построенный с таким искусством и изощренностью, что если остановится колесо, при помощи которого в нем отмечаются се­

кунды, то колесо, обозначающее минуты, будет продолжать вра­

щаться и идти как ни в чем не бывало... ,)25. Метод материализма в

XVIII

веке характеризуется тем, что он больше не рассматрива­

ет взаимоотношение между телом и душою, подобно великим ме­

тафизическим системам ции,

XVII

столетия, с точки зрения субстан­

но почти исключительно с точки зрения причинности.

Вопрос о том, какая «сущность» определяет их взаимоотношение, не должен нас беспокоить; достаточно того, что мы убеждены в

нерасторжимой связи их действий. Здесь нигде невозможно про­ вести разграничительную линию, ибо разделение на телесные и

душевные феномены

-

всего лишь абстракция, которая не нахо­

дит для нас в опыте ни подтверждения, ни опоры. Какой бы

изощренности ни достигали наши наблюдения и как бы далеко ни заходили мы в нашем экспериментальном анализе,

-

отношении так называемой «психофизической» проблемы: в этом случае, как и в предшествующем, взаимосвязь представляется на­

столько же загадочным явлением с одной стороны, насколько яс­

ным и понятным С другой. Если мы удовлетворимся данными опыта и не будем задаваться вопросом о том, что лежит за его пределами, то опыт покажет нам такую же постоянную связь меж­

ду различными материальными свойствами, как и между телесны­ ми и душевными процессами и бытием. Если мы не видим ниче­

го странного в том, чтобы приписывагъ материи, помимо основного ее свойства

-

протяженности, также и другие свойства,

то почему мы боимся признать за ней также способность ощуще­ ния, памяти и мышления? Мысль или идея как таковая не менее совместима с организованной материей, чем, скажем, непроницае­ мость или электричество, магнетизм или сила тяжести, которые

ведь точно так же невозможно редуцировать к одной только про­ тяженности, поскольку по сравнению с нею они представляют со­

бою нечто иное и новое". И то же самое, что относится к ощуще­ ниям и представлениям, так же верно в отношении наших

желаний и инстинктов, волевых решений и нравственных побуж­

дений, для того, чтобы понять их, мы тоже не нуждаемся ни в ка­ ком трансцендентном и сверхматериальном принципе, в какой-то

никогда мы

простой субстанции души, которая одно только пустое слово.

не достигнем того пункта, где можно отделить друг от друга ду­

le moindre principe de mouvement, les corps апцпёв auront tout qu'i11eur faut pour se mouvoir, sentir, penser, se repentir et se conduire, еп ип mot, dans le physique et dans le morale qui еп

шевное и телесное; то и другое дано нам настолько единым и не­

раздельным образом, настолько сделаны из одного куска, что уст­ ранить одно можно лишь путем уничтожения другого. Итак, поскольку мы не в состоянии понять и оценить сущность вещи

иначе как исходя из ее действий, или следствий, то у нас остает­

ся один только способ делать общие выводы

-

судить о тожде­

ственной себе сущности вещей по необходимой и неразрывной взаимосвязи их действий. Несовпадение, существующее между «мертвой» материей и жизненными явлениями, между движени­

ем и ощущением, не должно нас при этом беспокоить. Конечно, мы не знаем о том, каким образом ощущение возникает из дви­ жения; но разве не то же самое не знание имеет место и там, где

мы имеем дело с самой материей и ее основными феноменами? На понятийном уровне мы также не в состоянии «понять') И как­

то объяснить ни того, что приводит В движение механические процессы, ни того, каким образом энергия движения переходит из одной массы в другую; мы должны удовлетвориться наблюде­

нием и фиксацией посредством опыта. Равным образом, эмпири­

ческие фиксации и констатации играют определяющую роль и в

84

«Розё

се

depend,)36' 27. Но эти известные выводы материалистического мировоззрения представляют нам еще покамест внешнюю его сторону, но не под­

линное ядро его мысли. Ибо, как ни парадоксально это может

по казаться на первый взгляд, ядро это обнаруживается вообще не в философии природы как таковой, а в аспекте этики. Материализм в той форме, в какой он выступает, обосновывается и отстаивает­

ся в

XVIII

столетии,

-

совсем не естественнонаучная или метафи­

зическая догма; скорее он

-

императив. Он не просто выставля­

ет и объясняет некоторый тезис о природе вещей; нет, он еще

приказывает и запрещает. С особенной отчетливостью эта черта заявляет о себе в

«Systeme de la Nature,)

Гольбаха. С внешней сто-

36* «При наличии в них простейшего начала движения одушевленные тела долж­

ны обладать всем, что им необходимо для того, чтобы двигаться, чувствовать, мыслить, раскаиваться,

-

словом проявлять себя как в области физической, так

и в зависящей от нее моральной" (франц.). Ламетри ЖО. Указ. соч. С.

85

209.

роны учение Гольбаха может показаться системой самого строго­

развитию наук. «Теология, эта сверхъестественная наука, от рож­

го и последовательного детерминизма. В природе нет и не может

дения враждебная опыту, была непреодолимым препятствием для

быть ни одной черты, которую можно было бы объяснить, исхо­

развития естественных наук, встречавших ее почти всегда на сво­

дя только из человека и его желаний. В ее сфере не существует

ем пути. Физике, естествознанию, анатомии разрешено было

ничего, что было бы правильным или неправильным, добрым или злым: в ней господствует полное равенство всего всему, строжай­

смотреть на все лишь через темные очки суеверия»:", Но еще опас­

шее равновесие и равноценность всего бытия и всех процессов.

дается облик морального порядка. Ибо теперь оно не только унич­

Все феномены необходимы, и никакое сущее не может вести себя

иначе, чем так, как оно фактически и ведет себя при определен­

ных условиях и сообразно раз и навсегда данным его качествам.

нее это господство предрассудка становится тогда, когда ему при­

тожает человеческое знание, но и отнимает у человека подлинное

основание его счастья. Господствующий предрассудок пугает чело­

века тысячью фантомов, лишает е;о всякой естественно присущей

Следовательно, в природе не существует ни зла, ни вины, ни ха­

ему радости бытия. Только решительный и радикальный отказ от

оса:

всякого спиритуализма может исправить положение вещей. Пред­

«tout est dans l'ordre dans ипе nature dont toutes les parties пе peuventjamais в'ёсапег des regles certaines et пёсевэапез qui ёёсошепт de l'essence qu'elle ont гес;и»37'28. Тем самым это только опасный са­ мообман и духовная слабость, если человек воображает себя сво­ бодным. Строение атомов определяет его форму, а их движение толкает его вперед

-

условия, от него не зависящие определяют

ставления о Боге, душе и бессмертии нужно вырвать с корнем раз и навсегда, для того чтобы сверхприродный мир, который, по-ви­ димому, представляют эти идеи, не нарушал и не угрожал посто­ янным вмешательством в дела посюстороннего мира, не вмеши­

вался в его разумный порядок. Тот же ход мысли находим в

Масhiпе» Ламетри. Мир никогда не будет счастливым,

его сущность и направляют его судьбу". Но тем самым содержа­

«L'Homme

ние материалистического тезиса оказывается в примечательном

пока он не решится стать атеистическим. Вместе с верой в Бога

противоречии с его выражением

(Vortrag).

Последнее ничем уже не

напоминает требование Спинозы к познанию: впоп

ridere, поп

исчезнут также все теологические споры и все религиозные вой­

ны:

«la Nature

цпестёе

d'un poison

засгё

reprendrait ses droits et sa

/ugere neque detestari, sed intelligere38' . Даже извне можно видеть что философия природы Гольбаха по замыслу составляет только

рцгетё»?" 31.

предварительное введение в более объемлющее целое. «Система

не довольствуясь теоретическими утверждениями, но устанав­

природы. В глазах Гольбаха

- это основание для его «Systeme social»39' и его «Morale universelle»40': только в этих двух сочинени­

ливая норму человеческого мышления и веры, «Система приро­

ях подлинная тенденция, определившая его мышление, находит

трудноразрешимой дилеммы. Учение об абсолютной необходи­

Но выступая таким образом в качестве борца и обвинителя,

ДЫ», конечно, и сама в результате оказывается в зависимости от

свое полное развитие и выражение. Человек должен освободить­

мости природных процессов попадает в сеть своих собственных

ся от всех идолов, от всех иллюзий относительно первопричины

доказательств. Ибо по какому же праву на почве этого учения

вещей, ибо только таким образом он сумеет взять на себя задачу

можно вообще говорить о «нормах», на каком основании их

самостоятельно

навести порядок в своем собственном мире и

можно требовать и давать им оценку? Разве это учение не распо­

уверенно и Спокойно Исполнить ее. Господствовавший до сих пор

знает во всяком долженствовании всего лишь химеру и не пре­

теологический спиритуализм только сдерживал подлинно автоном­

вращает его в пустое долженствование? И разве нам остается что­

ное управление социально-политической

системы. Это он, с одной

то другое, кроме как отдаться этому долженствованию: можем ли

главный тормоз, так или иначе всегда препятствующий

мы направлять и заранее определять его курс? Уже та критика,

стороны,

-

которой подверг 37*

«Нет ничего случайного в этой природе, в которой нет действия без дос­

таточной причины, в которой все причины действуют по определенным, не­

изменным законам, зависящим от их существенных свойств» (франц.). Голь­

бах П. Система природы. М., 1940. С. 46. 38* 39* 40*

«Systeme de la Nature» XVIII

век, вскрыла эту

коренную слабость ее аргументации. Полемическое сочинение Фридриха Великого ставит в центр внимания именно этот пункт. «После того как автор исчерпал все свои доказательства,

-

гла-

Не смеяться, не плакать, не презирать, но понимать (лат.).

Система общества (франц.). Всеобщая мораль (франц.).

41*

«Природа, зараженная ныне религиозным ядом, вновь вернула бы себе

свои права и свою чистоту» (франц.). Ламетри Ж.О. Соч. С.

86

87

208.

сит возражение,

-

ради того, чтобы показать, что люди во всех

своих действиях руководствуются фатальной необходимостью, он

-

одностороннего утверждения или отрицания

-

достигается всеобъемлющее понятие природы

впервые только и

-

понятие, кото­

своего рода машины,

рое по существу так же возвышается над добром и злом, как и

только марионетки, приводимые в движение действием какой-то

над согласием и разногласием, потому что оно включает в себя

слепой силы. И тем не менее он с искренним пылом и страстью

оба момента и совмещает их в себе, не различая.

должен был бы сделать вывод, что мы

выступает против священников,

XVIII

против правительств, против

столетие в целом осталось незатронуто головокружи­

всей нашей образовательной системы: он, следовательно, пола­

тельным вихрем диалектики Дидро

гает, что люди, занятые в этих сферах деятельности, являются

бросал его от атеизма к пантеизму, от материализма к динами­

свободными, а между тем разве она не доказывает им, что они

ческому панпсихизму, а потом, в обратном направлении, и так

рабы? Какая глупость и какая бессмыслица! Если все движется в

вновь и вновь от одного к другому. В общем развитии его

-

водоворотом, который

силу необходимых причин, тогда всякого рода советы, обучение,

мысли

награды и наказания настолько же поверхностны, насколько и

роль. Также и те мыслители, которые стояли внепосредственной

«Systeme de la Nature»

сыграла относительно небольшую

необъяснимы; ведь с таким же успехом можно было бы читать

близости к кругу Гольбаха, не только отвергли радикальные вы­

проповедь дубу и убеждать его превратиться в апельсиновое де­

воды его книги, но оспорили и ее предпосылки. Сатирическая

рево». Конечно, с помощью более тонкой и гибкой диалектики,

меткость Вольтера выразилась в том, что сразу же атаковал самый

чем та, которая имеется в распоряжении самого Гольбаха, мож­

слабый пункт сочинения Гольбаха. С беспощадной ясностью он

но было бы попытаться парировать это возражение, искусно сде­

обозначил противоречие, состоявшее в том, что Гольбах, знаме­

лав его моментом собственной аргументации. Дидро с полной яс­

нем которого была борьба против догматизма и нетерпимости,

ностью разглядел все антиномии, которыми кончает система

сразу же превратил свой собственный тезис в догму, которую от­

фатализма, и ярчайшим образом их выразил; но он в то же вре­

стаивал с фанатическим рвением. Вольтер не мог допустить, что­

мя использует эти антиномии в качестве движущей силы и про­

бы его свободная мысль основывалась на таких аргументах, и он

водника своей собственной, всецело диалектической мысли. Он

отказался принять из рук Гольбаха и его сторонников «патент

признает в фаталистической системе порочный круг; но одновре­

атеиста» Ое

менно он превращает этот круг в объект возвышенной игры ост­

казалось способа изложения Гольбахом своих взглядов и литера­

brevet d'athee).

Еще резче был его приговор в том, что

роумия. Из этого импульса выросло одно из остроумнейших и

турной ценности его книги. Вольтер отнес ее к единственному

оригинальнейших его произведений. В романе

литературному жанру, который он не терпел, а именно

Fataliste»

«Jacques le

(Жак-фаталист) сделана попытка доказать, что понятие

судьбы, фатума

-

-

к

«genre

еппцуецх»?" 32. Действительно, изложение Гольбаха, если отвлечь­

это альфа и омега всякого человеческого мыш­

ся от его многословия и склонности к отступлениям, отличает­

ления; но в то же время в нем показано, каким образом наше

ся своеобразной жесткостью и сухостью. ОН открыто стремится

мышление всякий раз оказывается в конфликте с этим поняти­

к тому, чтобы исключить из созерцания природы не только все

ем, как оно вынуждено именно тем самым, что оно его утверж­

религиозные, но и все эстетические элементы и свести на нет

дает, его же отрицать и отменять. Не остается иного выхода,

всякую силу чувства и фантазии. Почитание, благоговение перед

кроме как признать такое положение вещей неизбежным

-

так

природой

-

глупо: она действует абсолютно слепо и повинуясь

же как неизбежной оказывается непоследовательность относи­

механической необходимости: «Будем помнить, что мы являем­

тельно идеи необходимости: мы грешим против этой идеи тем,

ся чувствующими частями лишенного чувств целого, в котором

что в своих представлениях и суждениях, утверждая или отвергая

все формы и сочетания, про существовав некоторое время, унич­

необходимость, включаем эту непоследовательность в связь со

тожаются. Будем смотреть на природу как на колоссальную

своей собственной сферой необходимости. По мысли Дидро,

мастерскую, содержащую все, что требуется, чтобы действовать и

именно такое двойное движение, колебание между обоими полю­

производить все видимые нами вещи. Признаем присущую ей

сами

-

свободой и необходимостью, собственно и составляет

мощь; не будем приписывать ее дел какой-то воображаемой при-

только круг нашего существования и нашего мышления. В силу этого колебания или осциллирования

88

-

а не путем простого и

42*

Скучный жанр (франц.).

89

чине, существующей лишь в нашем моэгу»". Подобные слова, не­

сомненно, имел в виду Гёте, рассказывая, что он и страсбург­ ские друзья его юности, услышав, как говорят об энциклопеди­

стах,

чувствовали себя так,

будто они

находятся среди

бесчисленных движущихся катушек и ткацких станков на огром­ ной фабрике: «где от непрерывного стука и жужжания, от всех этих смущающих глаз и чувства механизмов, от непостижимости

всего многообразного и взаимосвязанного устройства», предназна­ ченного для производства одной только штуки материи становит­

ся противен свой собственный сюртук. И о

«Systeme de

lа

Nature»

Гёте сообщает, что он и его друзья не могли понять, как такая книга могла быть опасной: «она казалась нам до такой степени

мрачной, киммерийской, мертвенной, что неприятно было дер­ жать 4;,е в руках, мы содрогались перед ней, как перед призра­

ком»

.

Реакция против сочинения Гольбаха, начавшаяся сразу

после его опубликования, находит свое реальное объяснение в том, что она навлекла на себя огонь не только со стороны всех религиозных, но и всех живых художественных сил эпохи. То

были силы, которые добивались не только преобразования клас­ сической эстетики, но действенным образом определяли и опре­ делили образ природы в

XVIII

столетии

-

силы, из которых про­

изошло движение, оказавшее эпохальное влияние также и на развитие науки о природе.

-

ям эпохи, замечает, что столетье, похоже, достигло важного, даже

решающего поворотного пункта. Близится великий переворот в

области науки. «Я решился бы даже утверждать, что не пройдет ста лет, как нельзя будет назвать и трех крупных геометров в

Европе. Эта наука остановится на том уровне, на который ее подняли Бернулли, Эйлеры ... Д'Аламберы и Лагранжи. Они как бы воздвигли Геркулесовы столпы. Дальше этого идти некуда»!", Известно, как мало осуществилось это пророчество в том, что 4З' Гёmе и.в. Поэзия и правда. М., 1969. С. 356, Мысли об интерпретации природы (франц.).

358.

(Прим. ред.)

44*

т. М.,

1986. Т. 1.

XVIII

столетие. И

все же предсказание Дидро основывалось на верном ощущении.

Ведь то,. что он желает подчеркнуть и на чем настаивает,

-

это

мысль, в соответствии с которой в сфере наук о природе матема­ тика больше не сможет утверждать свое единоличное господство.

Какого бы совершенства, какой бы отчетливости и точности сво­

их понятий не достигла еще математика в своей сфере, но имен­

но это ее совершенство неизбежно остается ее же имманентным ограничением. Ибо она не в состоянии выйти из круга ее соб­ ственных, ею же созданных понятий: у нее нет непосредственно­ го подхода к эмпирически конкретной реальности вещей. Толь­ ко

эксперимент, только точное и надежное в своих данных

наблюдение над природой может дать нам такой доступ; но если

мы хотим, чтобы именно такая методика была действенной и всесторонне плодотворной, мы должны предоставить ей возмож­

ность развиваться совершенно самостоятельно, освободив ее от

всякой опеки. В области естествознания поэтому следует оказы­ вать сопротивление не только метафизическому, но и математи­ ческому духу системы. Как только математик, в совершенстве развивший мир своих математических понятий, выходит за пре­

С.

пертюи, Клеро, Фонтена. (Прим. ред.)

90

- он и сам становит­ «Lorsque les geometres ont сёспё les гпёларпуысгепв, ils etaient Ыеп eloignes de penser que toute lеur science п'ётап qu'une тпёгарпузшцез-'". С момента этого наблюде­

ся

самым острым чутьем ко всем духовным движениям и изменени

2

таким образом, как этого не могло предвидеть

своих понятий реальную действительность,

В своем сочинении «De Гппегргёгацоп de la Nature»44' (1754) Дидро, который среди мыслителей XVIII века обладал, вероятно,

Дидро Д. Соч. в

тематика вновь обрела новый облик и расширила свои границы

делы своей области, веря в то, что сумеет вполне уложить в сеть

4

45*

касается истории чистой математики: еще не прошло ста лет, о

которых говорит Дидро, как умер Гаусс, благодаря которому ма­

335.

Кассирером опущены имена Мо­

метафизиком.

ния идеал математическогоестествознания, господствовавший

над всей физикой

XVIII

века и двигавший ее вперед, начинает

блекнуть; на его месте появляется новый идеал

-

требование чи­

сто описательной науки о природе. Дидро понял и описал этот идеал в его общих очертаниях задолго до того, как он был реа­ лизован в деталях. Почему, спрашивает он, несмотря на все бли­ стательное развитие математического знания, мы располагаем

столь немногими по-настоящему надежными знаниями в обла­ сти

природы?

Разве

недостает

гениев

или

недостает

размышлений и научных исследований? Вовсе нет: причину

46*

«Когда геометры обесславили метафизиков, они и не предполагали, что

вся их собственная наука не что иное, как метафизика» (франц.). Дидро Д. Соч. в

2

т. М.,

1986.

Т.

1.

С.

334-335.

91

нужно искать скорее в каком -то принципиальном непонимании

Это оправдание может начаться с рассмотрения, уже осуще­

взаимоотношения между знанием понятийным и знанием

ствленного в пределах математической физики. Уже сторонники

фактическим. «Абстрактные науки слишком долго занимали лучшие умы и почти не принесли плодов;

...

без конца нагро­

и ученики Ньютона, оспаривая «рациональную» физику Декар­ та, вновь и вновь подчеркивали, что требование объяснения

мождали слова, а знание вещей отставало

Каковы бы ни были

природы должно быть заменено требованием полного описания

факты, они составляют подлинное богатство философа. Но один

природных процессов". Место дефиниции, существенное и гос­

".

из предрассудков рациональной философии заключается в

подствующее в чистой математике, должна занять дескрипция.

убеждении, будто тот, кто не может сосчитать (курсив Э.Касси­

Для физика, конечно, точное описание процесса совпадает с

рера) своих денег, никогда не будет богаче того, у кого только

про изводимым им измерением, ибо с настоящей точностью

один экю. К несчастью, рациональная философия главным

можно выразить только то, что определяется в ценностях числа и

образом сопоставляет и связывает факты, имеющиеся в ее распо­

посредством взаимоотношений таких нумерических ценностей.

ряжении, и гораздо меньше внимания уделяет тому, чтобы соби­

Но при переходе от физики к биологии постулат чистого описа­

рать новые факгы»". В этих словах Дидро дал характерное и про­

ния приобретает уже другой смысл. Теперь дело уже не в том,

ливающее свет выражение новому способу мысли, который здесь

новое стремление; оно заключается в том, чтобы сосредоточиться

чтобы непосредственно созерцаемую действительность преобра­ зовывать таким образом, чтобы получить агрегат (lnbegriff), некое сплетение чисел и мер; нет, задача теперь в том, чтобы по­ лучить и сохранить специфическую форму эмпирическойдей­

на богатстве действительности самом по себе и ему без

ствительности. Именно она, эта форма, должна быть раскрыта и

колебаний отдаться, независимо от того, можно ли передать это

развернута во всем своем богатстве, в разнообразиисвоего бытия

провозглашается. Исчисляющему, упорядочивающему, рассчиты­ вающему духу, духу рационализма, противопоставляется теперь

богатство и полноту в ясных и отчетливых понятиях, можно ли

и полноте своего становления. А между тем логическая структу­

их измерить и рассчитать. Пусть такие системы понятий конст­

ра классов и родов понятий, С помощью которых мы обычно

руируются И дальше; но не следует заблуждаться относительно

пытаемся постичь природу, диаметральнопротивоположнатако­

их реального значения и эффективности. «Счастлив тот

му раскрытию. Эти понятия неизбежно ограничивают созерца­

философ-систематик, которого, как некогда Эпикура, Лукреция,

ние и наблюдение; они, вместо того, чтобы вести к полному по­

Аристотеля, Платона, природа наделила сильным воображением,

ниманию содержания, данного в опыте, скорее ведут к его

большим красноречием, искусством представлять свои идеи в яр­

обеднению и сглаживанию. Этому сглаживаниюнужно противо­

ких и возвышенных образах! Здание, им сооруженное, может ког­

поставить такой метод образования понятий, который позволя­

да-нибудь рухнуть, но его статуя сохранится среди обломков, и

ет вступить в непосредственныйи гибкий контакт с индивиду­

сорвавшийся с горы камень не разобьет этой статуи, потому что

альным богатством и своеобразием природных форм, для того

она не на глиняных ногах». Система, таким образом, обладает

чтобы мы могли утвердиться в этом своеобразии и удержать в

более индивидуальным, чем универсальным, не столько объек­

нем и с ним его подвижность.Дидро предложил модель и обра­

тивно-логическим, сколько эстетическим значением. Как орудие

зец такого образования понятий прежде всего в своем изложении

познания она незаменима; но недопустимо делать себя рабом

ботаники. «Если бы я осмелился, -

простого орудия. Следует обладать системой, но не следует, что­

тел бы выставить парадоксальное утверждение, что при извест­

бы она обладала нами:

habeat» 47' 35.

«Lai"dem habeto, dummodo te Lai"s

поп

Здесь самым недвусмысленным образом заявляют о

говорит он здесь,

-

то я хо­

ных обстоятельствах нет ничего более трудоемкого и расточи­ тельного, чем метод. Он

-

путеводная нить, которая ведет нас к

себе новое направление исследования и вместе с тем новый тем­

истине и без которой никогда нельзя обойтись; ибо. стоит толь­

перамент исследования, требуя своего признания, оправдания

ко потерять ее из виду, как сразу собьешься с пути. Если начать

своего своеобразия и своей методической значимости.

обучать ребенка говорить со слов, которые начинаются на букву А, переходя потом к словам на букву Б и т.д., то понадобится полжизни для того, чтобы пройти алфавит до конца. Метод

47*

Владей Лаисой, но так, чтобы она тобой не владела (лат.).

92

отлично работает в области отвлеченного мышления; но он, как

93

мне представляется, вреден в случае истории природы вообще и

нам достоверность такого рода, истина которого зависит исключи­

в случае ботаники в особенностиэ ". Это не значит, что науки о

тельно от физических предметов. Мы должны увеличить и обо­

природе могут обойтись без систематики и методики; скорее

стрить наши наблюдения, делать обобщения исходя из фактов и

этим сказано, что их систематика не должна заимствоваться це­

соединять их в заключениях по аналогии до тех пор, пока мы на­

ликом и полностью из «рациональных» дисциплин, но должна

конец не достигнем такой ступени познания, с которой сможем

извлекаться из особенного предмета каждой такой науки и ему

увидеть с полной ясностью, каким образом единичное соединяет­

соответствовать.

ся с целым, а конкретные следствия зависят от всеобщих след­

Дидро едва ли бы смог сформулировать это требование с та­

ствий. Тогда только мы сможем сравнивать природу уже не просто

кой ясностью и решительностью, если бы к тому времени, ког­

с нашими понятиями, но в извеfТНОЙ мере с нею самой: мы ви­

да он излагал свои мысли об интерпретации природы, оно в оп­

дим, как каждый природный процесс включается в другой процесс

ределенном смысле уже не нашло своего воплощения. Ведь как

и как все они соединяются в совокупность Единой деятельности",

«Histoire

Мы не поймем этого единства, если попытаемся разделить его на

пашгейе»?"Бюффона. Произведение Бюффона создало новый

классы и распределить по родам. Ведь всякие такие классифика­

тип познания природы и в какой-то мере параллель (Seitenstiick)

ции всегда только при водят к системе номенклатуры, а не самой

раз в то время вышли в свет первые три тома

гпашешацса»?". Разумеется, по

натуры. Они могут быть полезны, даже незаменимы для общего

своему существу, самостоятельностии творческой силе произве­

обозрения наличных фактов; но нет ничего более опасного, чем

дение Бюффона никоим образом нельзя сравнивать с созданием

принять эти голые знаки за сами обозначаемые ими вещи, если

Ньютона; но в методическом отношении оно едва он уступает

мы номинальные определения примем за реальные определения,

к

«Philosophiae naturalis principia

ему, поскольку оно с полной ясностью выражает определенную

ожидая от первых какого-то объяснения «сущности» вещей. Об

основную тенденцию естественнонаучногообразования понятий,

эту скалу разбилась, согласно Бюффону, и «Философия ботаники»

демонстрируя ее с поразительной широтой универсального за­

Линнея. В ней произвольно отобраны свойства и признаки, в со­

мысла. Уже во введении, открывающем это произведение, Бюф­ фон исходит из того, что тщетно и ошибочно устанавливать стро­

ответствии с которыми сделана попытка сгруппировать раститель­

ный мир: Линней полагает, что методом простого подразделения,

го монистический идеал естествознания и подчинять ему все

аналитической классификации классов можно создать общую кар­

отдельные отрасли исследования. Такой методологический мо­

тину их связи, организации и структуры. Но такого рода картину

низм терпит крушение уже там, где выступает противоположность

мы можем получить только в том случае, если мы решимся на

математики и физики. Ведь «истина» математики состоит не в

принципиальное преображение примененного здесь метода. Вме­

чем ином, как в системе чисто аналитических СУЖдений, соеди­

сто того, чтобы заниматься аналитической дифференциацией, мы

ненных между собою строго необходимой связью и выражающих

скорее должны исходить из принципа фактической связи; вместо

в конечном счете одно и то же познавательное содержание в раз­

того, чтобы давать определения живым существам в зависимости

личной форме. Но это понятие истины теряет свой смысл и силу,

от четко отграниченных один от другого родов, мы должны изу­

как только мы вступаем в сферу действительности и пытаемся в

чать их в зависимости от их родства, переходов, с точки зрения их

ней освоиться. Здесь, где мы больше не имеем дела с нашими

эволюции и трансформации. Ведь именно в этом и состоит под­

самодеятельными понятиями, форму и структуру которых мы

линная жизнь природы. Поскольку природа развивается от одного

можем предписывать, и которые мы можем извлекать строго

вида к другому и часто от одного рода к другому в ходе незамет­

дедуктивно, исчезает всякая очевидность, каковой мы обладаем

ных изменений, таким образом, что имеется большое число про­

при сравнении просто идей; здесь мы не можем выйти из круга

межуточных ступеней, которые, по-видимому, принадлежат частью

правдоподобия. Мы должны всецело положиться на опыт и

одному, частью другому роду, то не остается ничего иного, кроме

руководствоватьсятолько им, ибо только опыт может предоставить

как проследить все эти тонкие неуловимые переходы и сделать

сами наши понятия настолько гибкими и подвижными, чтобы 46*

Естественная история (франц.).

они оказались способными изображать подвижность и гибкость

47*

Математические принципы естественной философии (лат.).

форм природы. Отсюда Бюффон делает решительный шаг к номи-

94

95

нализму: он заявляет, что в природе существуют только индиви­

шествовавший метод логики схоластических понятий

дуальные экземпляры, а не виды и роды. И он полагает, что это

в соответствии с

genus proximum

и

-

differentia specijica.

дефиниции

В подлинном

его воззрение повсюду подтверждается наблюдением. Животные,

смысле «определено», то есть с ясностью познано и отчетливо от­

обитающие на одном континенте, не обнаруживаются на другом,

граничено, только то, что точно описано:

и если мы полагаем, что нашли одни и те же классы, то все рав­

се

но они настолько различны и модифицированы, что мы едва ли

к бытию и понимания цели естественнонаучного образования

можем их опознать. Нужны ли еще какие-либо доказательства,

понятий изменяется также представление о содержании природ­

qui est exactement decrit».

«il п'у а de Ыеп defini que

И вместе с этим изменением подхода

чтобы убедиться в том, что биологические типы не остаются не­

ных процессов. Даже у Декарта логико-математическая теория

изменными по своей форме, что их природа устроена по-разному,

определения требовала строго- механического объяснения приро­

что они даже могут совершенно изменяться со временем и что

ды в качестве своего образца и необходимого следствия. Там же,

наименее совершенные, хуже всего приспособленные виды уже ис­

где, в противоположность этому, центр тяжести наблюдения сме­

чезли или исчезнут со временем?"

щается от определения к описанию, от родового к индивидуаль­

Нет необходимости обсуждать здесь значение этих воззрений

ному, механицизм больше не может рассматриваться в качестве

Бюффона в качестве подготовки общей теории эволюции. В ин­

единственного и достаточного объяснительного принципа. Под­

тересующей нас связи они важны не столько с точки зрения сво­

готавливается переход к такому воззрению на природу, которое

его содержания, сколько с точки зрения своей формы

пытается вывести и объяснить не становление из бытия, а наобо­

-

отстаи­

ванием определенного идеала познания, который во всем

рот, бытие из становления.

творчестве Бюффона постепенно все более наполняется содержа­ нием. Здесь впервые начинают проступать очертания совершен­

5

но своеобразной структуры биологического познания в его прин­

ципиальном противостоянии форме теоретической физики.

Картезианская система физики во Франции стремительно

Научная методика естествознания больше не обязана своим за­

преодолела сопротивление, которое она встретила со стороны

коном исключительно только математике; для этой методики,

церковного учения и схоластических последователей «субстан­

напротив, открывается теперь, так сказать, второй центр основ­

циальных форм». С середины ХУП века картезианская физика де­

ной формы исторического познания. Известный пассаж в «Кри­

лает быстрые успехи; она получает признание не только в соб­

«Entretiens sur la pluralite

тике способности суждения» Канта, в котором впервые со всей

ственно научных кругах, но благодаря

остротою и ясностью развивается идея «археологии природы»,

des mondes,)50'

видимо, написан в прямой связи с сочинением Бюффона. «Точ­

го общественного образования. Влияние картезианства настоль­

но так же, как при изучении истории человечества,

Бюффон,

-

-

говорит

к делу привлекают источники, исследуют монеты и

Фонтенеля становится также составной частью все­

ко сильно и продолжительно, .что его не могут избежать даже та­ кие

мыслители,

которые

по

своим

сущностным

целям

ему

медали, расшифровывают древние письмена, чтобы с их помо­

противостоят. Учение Декарта в ХУП веке является основопола­

щью установить поворотные события и эпохи духовного разви­

гающим для формы французского духа; и форма эта оказывается

-

так же и в естественной истории следует перерывать ар­

настолько сильной и прочной, что она в состоянии воспринять

хивы, извлекать из земных недр древнейшие реликты, собирать

и подчинить себе даже такое содержание, которое ему совершен­

обломки и соединить все следы физических изменений, позво­

но инородно". До такого почти безграничного господства карте­

ляющие проследить различные эпохи жизни природы, в один

зианства дело не дошло ни в Англии, ни в Германии. В Герма­

свод свидетельств. Это единственный способ, с помощью которого

нии строительство духовной жизни происходит под влиянием

тия,

можно в бесконечном пространстве установить сколько-нибудь

основных идей Лейбница, которые, хотя и очень медленно, по­

определенные

лучают признание,

пункты

и

на

вечном

пути времени

оставить

несколько путеводных камнейь". Этот метод и заключает в себе

буквально шаг за шагом отвоевывая себе

почву, оказывая все более глубокое и эффективное воздействие.

возможность чисто описательного естествознания, который в био­ логической науке чем дальше тем больше будет вытеснять пред-

50*

96

4

Рассуждение о множественности миров (франц.).

Э.Кассирер

97

А в Англии не только системы эмпиризма все более резко кри­

тикуют основные понятия картезианской системы, в особенно­ сти учение о прирожденных идеях и понятие субстанции, но

здесь также сохраняет свою жизненность такая форма философии

ских натурах». Жизнь не ограничивается способностью мышле­ ния и самосознанием; она выражается более универсально и из­

начально в способности формообразования. Жизнь мы должны приписать всем тем существам, которые в способе своего суще­

природы, которая снова непосредственно опирается на дина­

ствования, в своих внешних формах, в каких они являются на­

мизм Ренессанса и пытается вернуться к его античным истокам,

шим органам чувств, указывают и непосредственно подтвержда­

в особенности к неоплатоническим учениям. Эти тенденции по­

ют реальность определенных формообразующих сил, которые в

лучают свой первый обобщенный вид и систематическое выраже­

ние в Кембриджской школе. Один из вождей этой школы, Ген­ ри Мор, с восторгом приветствовал картезианскую философию при ее первом появлении, поскольку увидел в ней полный три­ умф спиритуализма

-

радикальное разделение материи и духа,

протяженной и мыслящей субстанции. Но в своей более поздней

этих внешних формах действуют. Эта господствующая в приро­ де иерархия «пластических натур» про стирается от простейших до самых сложных природных процессов, от элементарных до

высших, наиболее дифференцированных организмов; и только такая пластическая природа,

попытке построить собственное учение о природе он именно в

этом пункте приходит к разрыву с картезианством. Ибо, как воз­

ражает Мор, Декарт не только провел различие между двумя суб­

а не просто масса и движение,

может служить основанием порядка и связи во вселенной". Лейбниц в своей критике картезианской философии пошел другим путем и открыто оспорил учение о пластических нату­

рах". Ибо несмотря на то, что он, как биолог и метафизик, ста­

станциями, но он еще и отделил их одну от другой; в своем ло­

вит феномен органической жизни в самый центр своего рассмот­

гическом разграничении он зашел так далеко, что сделал для них

рения, он, с другой стороны, все же очень озабочен тем, чтобы

невозможной всякую реальную связь, утвердив между ними

принцип математической физики, установленный Декартом, ос­

непреодолимый разрыв. А между тем жизнь природы покоится

тался совершенно неуязвимым и неограниченным. Поэтому,

как раз на связи между обеими субстанциями, на единстве вза­

если мыслители Кембриджской школы говорят о «пюгэве

имодействия между умом и материей. Это единство разрушает­

шашегпапсцэ»?" Декарта, видя в этом основной недостаток его

ся, эта жизнь уничтожается, если царство духовного начинать

учения о природе, то Лейбниц, наоборот, подчеркивает, что уче­

только с человеческого самосознания, и если ограничить это

ние о жизни должно быть построено таким образом, чтобы оно

царство областью «ясных и отчетливых» идей; то, что говорит

ни в чем не противоречило принципам Физико-математическо­

против такого ограничения и что делает его невозможным в

го познания. Единство между двумя способами рассмотрения, по

принципе,

это осознание последовательности природных

Лейбницу, будет обеспечено, а полная гармония между ними бу­

форм. Между разнообразными формами, какие мы повсеместно

дет удостоверена лишь тогда, когда наступит осознание того, что

встречаем в органической природе, и формой самосознания ни­

все явления природы, без какого-либо исключения, подлежат

где не существует разрыва. Один постоянный, нигде не прерыва­

строго математическому и механическому объяснению, но что

-

емый ряд ступеней ведет от элементарнейших процессов жизни

сами принципы механицизма нужно искать не только лишь в про­

до самых высших функций мышления, от темного и неопреде­

тяженности, форме и движении: для понимания этих принци­

ленного ощущения до высшей формы рефлективного познания.

пов необходимо вернуться к иному их источнику. Механицизм

Там, где опыт раскрывает нам такую связь, мысль должна следо­

это идейный компас, указывающий нам единственно надежный

вать достоверности опыта; там, где сами явления, феномены, обра­ зуют непрерывную последовательность,

-

-

путь в сфере феноменов, подчиняющий их все «закону основа­

не может и не должно

ния», тем самым впервые только и делая явления рационально

быть непреодолимого противостояния также и в приниипах и

познаваемыми и полностью объяснимыми. Но такого рода объяс­

объяснительных основаниях, как то имеет место в учении Декар­

нение еще не достигает понимания мира в его конечном пункте.

та. Декарт просто исключает из сферы своего внимания жизнь

Такое понимание не может удовлетвориться дискурсивным про­

растений и животных; последних он объявляет машинами, авто­

смотром феноменов и их пространственно-временным упорядо-

матами, тем самым принося их в жертву механизму. Этому воз­ зрению Мор и Кэдворт противопоставляют учение о «пласгиче-

98

51* Математическая болезнь (лат.).

4*

99

чиванием. Вместо того чтобы переходить от рассмотрения одно­

тическое мировоззрение, выдвинутое художественно настроенны­

го звена природного процесс а к другому, ближайшему ему по

ми умами. Уже в основополагающем лейбницевом понятии гар­

месту и времени, вместо того чтобы в отдельности прослеживать

монии можно обнаружить взаимопроникновение теоретических и

и соотносить друг с другом в соответствии со связью причин и

эстетических моментов. Но особенно отчетливо значение эстети­

следствий различные состояния, которые проходит органическое

ческого мотива в становлении новой концепции природы высту­

тело в своем развитии, нужно поставить вопрос опричинном

пает у Шефтсбери. В своем воззрении на природу Шефтсбери

основании всего ряда. Однако эта основа сама не принадлежит

опирается в исходном пункте на мыслителей Кембриджской

ряду как его элемент, а находится вне его. Для того, чтобы по­

школы и на учение о «пластических натурах». Но он отклоняет

знать ее, мы должны оставить физико-математический порядок

при этом все мистические выводы, которые вывел из этого уче­

феноменов и перейти к метафизическому порядку субстанций;

ния в особенности Генри Мор. Ибо цель, к которой стремится

мы должны найти основу вторичных, производных сил В первич­

Шефтсбери, заключается в том, чтобы сформулировать понятие формы таким образом, чтобы оно могло быть познано в своем

ных, изначальных силах. К такому обоснованию стремится сис­ тема монадологии Лейбница. Монады

-

это субъекты, из кото­

рых происходят и про истекают все процессы;

и принцип их

духовном, «сверхчувственном» истоке, но в то же время чтобы оно

сохраняло свою чисто интуитивно-созерцательную определенность.

не механическая

Шефтсбери смотрит на мир как на произведение искусства, и от

связь причин и следствий, но связь телеологическая. Каждая мо­

так видимого мира он хочет снова подойти к художнику, который

активности, их поступательного развития

нада

-

-

настоящая «энтелехия»: она стремится к развитию и со­

создал мир и который непосредственно являет себя нашему взору

вершенствованию своей сущности, к тому, чтобы подняться с

во всех своих созданиях. Этот художник творит не по внешнему

одной ступени своего роста на другую, более совершенную. По­

образцу, который нужно было бы просто копировать, но не

-

это

следует он и какому-то заранее предписанному определенному

только внешняя сторона, только чувственное выражение и ов­

плану. Его активность детерминирована чисто внутренне; ее

этому то, что мы называем «механическим»

процессом,

нешнение того динамического процесса, который совершается в

поэтому невозможно обозначить по аналогии с внешним процес­

субстанциальных единствах, в целенаправленных внутренних си­

сом, с действием тела на тело. В результате понятие цели, кото­

лах. Так, протяженность, в которой Декарт открыл, как он пола­

рое принципиально определяет и пронизывает все мировоззрение

гал, субстанцию тела, основывается на непротяженном; «экстен­

Шефтсбери, тоже перемещается теперь на другое место и приоб­

- из «витального». «Quod in согроге exhibetur mechanice seu extensive, id in ipsa Entelechia concentratur dynamice et monadice, in qua mechanismi fons et mechanicorum repraesentatio est; пат phaenomena ех monadibus resultant»52* 44.

ретает другое значение. Подобно тому как мы в художественном

сивное»

возникает из

«интенсивного»,

«механическое»

творчестве и в наслаждениях искусством художника не преследу­

ем каких-либо целей, ибо цель деятельности здесь скорее заклю­ чается всецело в ней же самой, в создании и созерцании как та­ ковом,

-

то же самое верно и в отношении «гения» природы. Он

Тем самым, при всем подобающем признании прав математи­

есть постольку, поскольку он активен; но его сущность не прояв­

чес кого объяснения природы, было заложено основание «фило­

ляется ни в каком-то отдельном его творении, ни в бесконечной

софии органического»; во всяком случае была обозначена пробле­

полноте его творений: она открывается нам только в самом акте

ма, воздействие которой постоянно сказывается на развитии

в. Не одни лишь теоретические мо­

творчества и формообразования. И этот акт есть также первоисток всякой вообще красоты: the beautifYing not the beautified, is the really

ТИВЫ,·не только абстрактные спекуляции непрерывно подпитыва­

Ьеашлш'". Эту имманентность мотива цели, которая происходит

философии природы

XVIII

ют эту проблему. Не менее важным оказывается здесь новое эсте-

из его эстетики, Шефтсбери утверждает в философии природы, тем самым делая значимым в ней новую основную духовную тен­

52.

То, что предстает механическим или экстенсивным в материи, сконцент­

денцию. И здесь он тоже выходит за пределы того образца,

рировано динамически и в качестве монад в самой энтелехии, в которой за­

ключен источник механичности и репрезентация механических сил; ибо фе­ номены возникают из монад (лат.).

100

53.

«В действительностипрекрасно не то, что получило красоту, а то, что де­

лает красивым» (англ.). Шефтсбери, Эстетические опыты. М.,

101

1975.

С.

212.

которому следовали мыслители Кембриджской школы. Ведь кем­

бриджцы считают «пластические натуры», представляющие со­ бою, на их взгляд, неотъемлемую составную часть всех органиче­

(Potenzen),

ских процессов, по существу подчиненными силами

управляемыми и направляемыми божественной волей. Бог пребы­

вает над миром в качестве его телоса и в качестве трансценден­ тального принципа; тогда как пластические натуры действуют в

мире и в определенной мере являются доверенными силами Выс­

шей Причины, направленной исключительно на общие цели в том, что касается образования и формирования единичного. У

Шефтсбери это различие между низким и высоким, между высшей божественной силой и «демоническими» силами природы исчеза­ ет. Он усматривает Одно во Всем и Все в Одном. С этой точки зрения эстетического имманентизма в природе не существует вер­

ха и низа, внутреннего и внешнего; ибо абсолютная противополож­ ность между «здесь» И «там», между посюсторонним и потусторон­

ним преодолевается. Понятие «внутренней формы»

(inward lorт)

снимает все разграничения такого рода:

«denn das ist der Natur Gehalt, dass drinnen gilt, was draussen galt»54·. Могучая волна ново­

го чувства природы

проистекает

из этого источника

в духовную

историю ХУПI столетия. Гимн природе у Шефтсбери оказал реша­ ющее влияние в особенности на немецкую духовную историю: он дал выход тем основополагающим силам, благодаря которым сло­

жилось воззрение на природу Гердера и молодого Гёте".

Концепция природы Гердера и Гёте уже, конечно, выводит нас за пределы эпохи Просвещения,

но и здесь, в мышлении

ХУПI столетия, также еще отсутствует разрыв. Своей границы эпоха достигла путем непрерывно происходившего,

неуклонного

развития. Единство этого развития с самого начала было дано, а его непрерывность задана системой Лейбница и универсализмом

его мышления. И во французской культуре тоже, начиная с сере­ дины века, лейбницево понятие монады приобретает все большее

влияние и значение. Здесь в особенности Мопертюи перебросил мосты между Германией и Францией. Его личное отношение к Лейбницу, разумеется, не свободно от противоречий; и однако предметная связь его метафизики, натурфилософии

и теории

познания с основными идеями Лейбница не подлежит никако­ му сомнению. Его принцип наименьшего действия, его форму­ лировка и обоснование принципа длительности, как и его уче-

ние о феноменальности пространства и времени восходят к Лейб­ ницу. Мопертюи, правда, пытался избежать непосредственной зависимости от Лейбница в этих вопросах: при молчаливом ус­

воении основных учений Лейбница он упорно критикует и под­ вергает нападкам лейбницеву систему как таковую, в особенно­ сти в той ее форме, которую она получила в истолковании Вольфа и его учеников. Такая неясная и двойственная позиция

оказалась для него роковой в споре с прусским королем". Но еще отчетливее , чем в концепции «Principe de la moindre асцоп»?", u , зависимость от Леибница, на которую указал король, проявляется

в его сочинении

Naturae

«Dissertatio inauguralis metaphysica de universali

вузтегпаге»>', которая была напечатана в Эрлангене в

1751 г.

в качестве сочинения некоего доктора Баумана. Особое значе­ ние этого сочинения в истории идей заключается том, что в нем впервые сделана попытка примирить двух великих оппонентов,

противостоявших друг другу в натурфилософии XVIП в. и урав­ новесить их основные учения. Мопертюи

-

первый видный по­

следователь идей Ньютона во Франции; в борьбе за ньютоновские идеи он предвосхитил самого Вольтера, в этом отношении про­

ложив ему путь". Но он быстро понял, что принцип притяжения Ньютона совсем не является достаточным основанием для опи­

сательного естествознания, для постижения и объяснения явле­ ний органической жизни. Как ни блестяще подтвердилась ос­ новная идея

Ньютона в астрономии и физике,

но,

как

подчеркивает Мопертюи, уже переходя к химии, мы оказываем­ ся перед совершенно новыми проблемами, которые невозможно

вполне разрешить с помощью одной только этой идеи. Во вся­ ком случае, коль скоро мы желаем утвердить общий принцип

притяжения массы в химии в качестве предельного объяснитель­ ного основания, мы должны самому понятию притяжения при­

дать какой-то другой еще, более широкий смысл, чем тот, кото­

рый он имеет в физике. А делая шаг от химии к биологии, мы оказываемся еще перед другим изменением значения, пытаясь

объяснить формирование такого-то растения или животного.

Проблема распространения растительного мира и труднейшие проблемы теории наследственности невозможно решить чисто физическими средствами, их даже невозможно по-настоящему

поставить с точки зрения физического наблюдения. Здесь необ­ ходимо использовать какое-то иное основное понятие, чем то, из

55* Принцип наименьшего действия (франц.).

54* Ибо содержание природы таково,

Что то, что значимо внутри, значимым было и снаружи (нем.).

102

56*

Защита диссертации по метафизике о всеобщей системе природы (лат.).

103

которого исходит физик. Ни картезианская протяженность, ни

ньютонианское притяжение ничего не дают для понимания фе­ номенов жизни, не говоря уже о том, чтобы выводить жизненные

явления из протяженности и притяжения. Не остается ничего иного, как прибавить к физическим предикатам непроницаемо­ сти, движения, инерции и тяжести другие предикаты, которые

имеют непосредственную связь с фактом жизни. И здесь Мопер­ тюи возвращается к Лейбницу, который утверждал, что подлин­ ные и предельные основания для объяснения природных про­ цессов невозможно отыскать просто в массе, но что для этого мы

должны вернуться к простым субстанциям, сущность и природу которых можно описать только исходя из сознания, то есть с по­

мощью предикатов идеации

(Vorstellen)

и влечения. Более того,

Мопертюи настаивает на том, что невозможно дать сколько-ни­ будь удовлетворительного объяснения природы, если не решить­

ся принять оба этих предиката за первозлементы бытия вместо

того, чтобы рассматривать их в качестве производных свойств. С другой стороны, для Мопертюи, разумеется, совершенно непри­ емлем тот радикализм, с которым Лейбниц отделил друг от дру­ га мир субстанций и мир феноменов, «простые» И «составные»

субстанции. В том, что касается понятия монады, Мопертюи хо­ чет истолковать основные единства, из которых возникают все

природные процессы, не в качестве «метафизических», как Лейб­ ниц, но в качестве физических единств. Для того, чтобы подой­ ти к таким первичным единствам, нам не нужно покидать телес­

ный мир как таковой, не нужно выходить за пределы той

плоскости, в которой располагается материальное бытие и ста­ новление; мы должны, правда, расширить понятие материи та­

ким образом, чтобы оно не исключало основные факты созна­ ния, а, наоборот, содержало их в себе самом. Другими словами, мы должны допустить в определение материи не только призна­ ки протяженности, непроницаемости, гравитации и Т. Д., но И

такие признаки, как желание, отвращение и память

aversion,

(desir,

шётпопе). Возражение, в соответствии с которым такое

соединение заключает в себе противоречие, поскольку совершен­ но разнородные, даже противоположные предикаты невозможно

соединить в одном и том же субъекте, здесь не должно нас бес­ покоить. Ибо это возражение имеет вес только в том случае, если допустить, что объяснения, к которым прибегает ученый-есте­ ствоиспытатель,

-

это определения реальностей, исчерпываю­

щим образом обозначающие и выражающие сущность вещей.

Если вместе с Декартом и его последователями рассматривать

104

сознание и мышление в качестве сущностных свойств души, а протяжение

-

как сущностное свойство тела, то тогда, конечно,

мы вполне последовательно должны,

не находя между этими

свойствами ничего общего, воздвигнуть непроницаемую стену между. душою и телом и приписать только одной такие предика­

ты, в которых отказано другому. Но это взаимоисключение теря­ ет свою силу, как только мы ясно поняли то, что все, на что спо­

собно наше мышление, ограничивается исключительно лишь признанием эмпирических признаков. Каким образом эти при­ знаки внутренне связаны друг с другом, совместимы или несов­

местимы они по своей сущности,

-

об этом мы не можем и не

желаем спрашивать: достаточно, если опыт всякий раз предъяв­

ляет их совместно и мы в состоянии наблюдать их закономерное сосуществование. «Если мышление и протяженность только свойства, они вполне могут при надлежать одному субъекту, под­ линная сущность которого нам неизвестна. Их сосуществование,

следовательно, не более непостижимо, чем совмещенность про­ тяженности и движения. Мы, можем, конечно, испытывать бо­ лее сильное сопротивление перед тем, чтобы приписать одному

и тому же объекту протяженность и мышление, чем если связать друг с другом протяженность и движение; но происходят такие ощущения все же только потому, что в последнем случае опыт постоянно показывает нам связь и ставит ее непосредственно пе­

ред глазами, тогда как в первом случае связь постигается путем

умозаключении и индукции-". Коль скоро таким образом логические и метафизические воз­ ражения, которые могут быть выдвинуты против сопринадлежно­ сти и непосредственной координации «психических» И «физи­ ческих» свойств в понятии материи, устраняются, то теперь мы

можем не колеблясь продолжать возводить здание философии

ПРИРОДЫ. Не может быть и речи о том, чтобы выводить сознание из чего-то неосознаваемого: ведь это означало бы, что мы утвер­

ждаем подлинность творения из ничто. Совершенно абсурдным является предположение, что можно объяснить источник душев­

ной жизни из соединения атомов: ни один атом не обладает ни ощущениями, ни разумом, ни какими бы то ни было вообще

психическими свойствами". Следовательно, не остается другого выхода, как считать сознание подлинным прафеноменом, заклю­ ченным в самих атомах; оно не происходит из атомов, но только

развивается из них, поднимаясь до все более высокой степени

ясности. В том виде, в каком Мопертюи осуществляет эту свою программу, от основополагающего принципа лейбницевской

105

натурфилософии по существу ничего не остается. Спиритуализм Лейбница здесь деградирует, превращаясь в неясный и туманный

ния»; но сами эти изменения, конечно, не случайны и не произ­

вольны. Они выражают собою его глубокое убеждение в том, что никакая точка зрения, в положении которой мы наблюдаем все­

гилозоизм. Материя как таковая одушевлена; она обладает ощу­

ленную, никакой особенный аспект ее рассмотрения не соответ­

щением и влечением, определенными симпатиями и антипати­

ствует богатству, внутреннему разнообразию и постоянному изме­

ями. Каждой частице материи присущ не только один такой «ИНСТИНКТ'>, который вынуждает ее искать сообразного ей и из­ бегать чуждого; но каждая частица обладает еще и определенным

чувствованием, сознанием себя самой. Когда она соединяется с другими частицами в более крупные массы, то она при этом не

нению вселенной. Поэтому мышление Дидро не стремится к тому, чтобы фиксировать и выразить себя в твердых и окончательных формулах. Природа этого мышления была и осталась текучей и изменчивой; но именно эта эластичность мышления, по убежде­

нию Дидро, только и позволяет подойти к подлинной действи­

теряет своего самосознания; из этого соединения одушевленных

тельности, которая сама не знает покоя и всегда пребывает в по­

молекул возникает некоторое новое совокупное сознание, кото­

стоянном движении, в безостановочном изменении. Эта не

рому причастны составившие такое целое элементы и в котором

знающая границ своей изменчивости вселенная может быть по­

они сливаются друг с другом. «Поскольку восприятие образует

знана таким же подвижным мышлением

существенное свойство элементов, то оно не может ни исчезнуть,

от одного начинания переходит к другому и, не останавливаясь на

ни увеличиться, ни уменьшиться. Оно может, правда, подвергать­ ся различным изменениям в результате различного соединения

элементов; но во вселенной как целом оно должно постоянно со­

-

мышлением, которое

созерцании наличного и данного, с наслаждением проникает в

изобилие возможностей, желает испробовать и исследовать их". Благодаря этой основополагающей особенности своего духа Дид­

ставлять одну и ту же совокупность всего, хотя мы и не способ­ ны установить и познать такую совокупность. Так как каждый

ро стал одним из первых, кто смог преодолеть статическую кар­

элемент посредством своего соединения с другими элементами

воззрение на мир. Все понятийные схемы, все голые классифика­

смешивает свое сознание с сознаниями других элементов, теряя

тину мира

XVIII

столетия и превратить ее в чисто динамическое

ции представляются ему ограниченными и неадекватными; в луч­

при этом свое специфическое осознанное самочувствие, то мы

шем случае, они кажутся ему пригодными лишь для того, чтобы

не располагаем никаким воспоминанием о пер во начальном со­

установить состояние знания в данный отдельный момент. По­

стоянии отдельных элементов, и наше происхождение должно

добными схемами невозможно навязать познанию какие бы то ни

оставаться совершенно сокрытым от нась". На это учение Мопертюи опирается Дидро в своих «Мыслях К истолкованию природы»; но Дидро, конечно, бьm слишком про­

ницательным критиком, чтобы не разглядеть с полной отчет­

ливостью слабости этого учения. В попытке Мопертюи вырвать­ ся за пределы материализма Дидро не без основания видит только

другую разновидность того же самого материализма. И этому толь­ ко более утонченному материализму Дидро противопоставляет другое, чисто динамическое основное воззрение. Есть, конечно,

опасность, говоря о Дидро, характеризовать его общефилософскую позицию, которую он представляет в тот ИЛИ иной момент, с по­

мощью какого-нибудь определенного термина, как бы привязывая ее к этому термину. Ибо мышление Дидро можно понять только

было границы, как невозможно вывести из них какие-либо рецеп­

ты относительно возможности познания в будущем. Мы должны быть открыты всему новому; никакие раз и навсегда установлен­ ные предписания и правила не должны сужать горизонт нашего

опыта. Опираясь на эти свои убеждения, Дидро приходит к суще­

ственно новой концепции натурфилософии. Бесполезно ставить природе какие-то пределы, втискивая ее в наши человеческие по­

нятия и классификации. Природа знает только разнообразие и различия, она абсолютно разнородна. Ни одна из ее форм не со­ храняет своей идентичности; каждая ее форма представляет собою всего лишь переходное состояние равновесия действующих в ней

- состояние, которое однажды может и должно «...индивидуум, так сказать, начинается, растет, живет, сил

исчезнуть.

ослабевает

в его полете, в постоянном и безостановочном движении. Это дви­

и исчезает; разве не то же происходит с целыми видами?

жение не успокаивается ни на каком достигнутом результате, и ни

... философ

в одном отдельном моменте своего пути невозможно установить с

ладала от века своими особыми элементами, рассеянными в

полной определенностью его сущность и его цель. На протяжении

массе материи и смешанными с ней, что этим элементам случи-

своей жизни Дидро несчетное число раз менял свою «точку зре-

107 106

... разве

мог бы предположить, что животность (апппайтё) об­

лось соединиться, раз это было возможно; что зародыш, сформи­ ровавшийся из этих элементов, прошел бесконечное число ступе­ ней организации и этапов развития; что у него последовательно

были движения, ощущения, понятия, мысли, размышления

... что

между этими стадиями протекли миллионы лет, что возможны

друтие пути развития и другие стадии роста, нам неиэвестныеь". «Кому известны породы животных, предшествовавших нам? Кому известны породы животных, которые придут на смену тепереш­

ним? Все меняется, все проходит, остается только целое. Вселен­ ная непрестанно начинает и кончает свое существование, каждое

мгновение она зарождается и умирает... В этом огромном океане материи нет ни одной молекулы, которая оставалась бы одинако­

вой хотя бы одно мгновение:

"Rerum novus nascitur

ото"?"

-

вот

вечный девиз вселенной ...» Никакое заблуждение для философа не является более опасным, никакой софизм

-

более лживым, чем

«ошибочное заключение однодневного существа» Гёрпёшёге)

(le sophisme de

вера в то, что мир, каков он есть в настоящем, не­

-

обходимо и должен быть таковым. Бытие мира только быстроте­ кущее мгновение в бесконечности своего становления, и никаким мышлением а

priori

невозможно измерить богатство и полноту

того, что это становление когда-нибудь произведет на свет". Де­ виз

«Rerum novus nascitur

огёо», служащий Дидро для истолко­

вания природы, в неменьшей степени относится и к тому месту,

которое занимает сам Дидро в истории идей

XVIII

в. Он вводит

новый порядок идей; он не только выходит за пределы достиг­

нутых прежде результатов, но и проблематизует и изменяет те формы мышления, которые сделали эти результаты возможными и в которых они пытались сами себе придать устойчивость и не­ изменность.

6

Об объеме и содержании этой литературы по «теологической физике» см.

данные, при водимые в книге: Моте: п.

Les sciences de 1а Nature еп France аи XVIII siec1e. Paris, 1911. Р. 31 ss. 7 Fontene//e. Entretiens sur 1а ршгагпё des mondes. Premier soir / / Oeuvres de Fontenelle. Paris, 1818. 11. Р. 10 ss. (Фонтенель Б. Рассуждения о религии, при­ роде и разуме. М., 1979. С. 78.)

8

Подробнее о противоположности между «объяснением природы» и «описа­

нием природы», между «дефиницией» И «дескрипцией» у Ньютона и его шко­

лы см. мое сочинение:

Erkenntnisproblem. 3. Auf1. Bd. 1. S. 401. Optice. Lat. reddid. Samue1 Clarke. 1740. Lib. 111. Quaestio 31. 10 Condillac. Тгапе des Systemes; Logique. Р. 11. Ch. 7 etc. ]] Voltaire. Le Рпйоворпе ignorant (17М). Х; ер.: Тгапё de Мётарпуанше (1734). Особ. Ch. 3 ss. 12 D'Alambert. E1ements de Philosophie. VI / / Мётапяеэ. т. IV. Р. 59 ss. 13 Spinoza. Ethik. 1. Propos. 33. (Спиноза Б. Этика, Часть первая. Теорема 33 // Спи­ ноза Б. Избр. произведения: В 2 т. М., 1957. Т. 1. С. 390.) ]4 «Leges пашгае univeгsa1es, secundum quas omnia fiunt et deteгminantur, nihi1 sunt nisi Dei aetemi decreta, quae semper aetemam veritatem et necessitatem invo1vunt». Tractatus Тлеоюяюо-Роипсвв. Сар. 111. Sect. 7 (Спиноза Б. Соч. В 2 т. СПб., 1999. Т. 2. С. 43-44.) ]5 Лейбниц в письме к Вариньону от 2 февраля 1702 г.; Еейтлг, Mateтatische Schriften. Ed. Gerhardt. IV. 94. 9

]6

О роли этих голландских ученых-естествоиспытателей также для развития

французской мысли и о влиянии, которое они оказали в особенности на Вольтера

см.:

Brunet Pierre. Les Physiciens Hollandais et 1а Мёгпоёе France аи XVIII' siec1e. Paris, 1926. 17 Huyghens. Тгапё de 1а шппёге. Deutsch уоп Lomme1. Leipzig, 1890. S. 3 [. 18 См. вступительную лекцию Гравесанда «De Matheseos in omnibus scientiis praecipue in Physicis цвц» (1717) и его сочинение «Physices Elementa... sive Introductio ad рпйоворшагп Newtoniam». Leyden, 1720. ]9 s'Gravesande. Physices Elementa / Франц, перевод Жонкура (Joncourt); ер. Brunet. Ор. cit. Р. 56 s. Ехрёгппетпа!е еп

20

Речь Граве санда об очевидности; ер. введение к французскому переводу

Э. Жонкура «Элементов физики». 2]

См.:

s'Gravesande. Physices E1ementa Mathematica, Praefatio. и вступительную «De methodo instituendi experiтenta physica»

ректорскую речь Мушенбрука:

Примечания 1 Подробнее об этом см. особ.: Troeltsch Е. Vemunft und Offenbarung bei Johann Gerhard und Me1anchton. G6ttingen, 1891. 2 См. более подробное освещение этой проблемы в моем сочинении о про­

блеме познания:

Cassirer Е. Erkenntnisproblem. 3. Auf1. Bd. 1. S. 276 ff. Giordano Вгиnо. De Immenso. Lib. VIII. Сар. 9; Орега latina Т. 1. Р. 2. S. 310. 4 D'Alambert. Elements de Philosophie. Ср, выше с. 16-17. 5 О ранних естественнонаучных работах Монтескье см., напр.: Saint Веиуе. Montesquieu. Causeries du Lundi. Т. VII. 3

57* Рождается новый порядок вещей (лат.)

108

(1730). 22 Holbach. Systeme de 1а nature. Ср. в особ. Р. 1 ss., Р. 53 ss. (Гольбах ПгА, Си­ стема природы. М., 1940. С. 34, 8.) 2J См.: Lamettrie. Histoire naturelle de Гйгпе (Естественная история души) (1745); позднее вышла под заголовком «Тгапё de 1'ате» (Трактат о душе). 24 Тгаиё de 1'ате. Ch. 1. 25 Lamettrie. L'Homme machine. Ed. Maurice Solovine. Paris, 1921. Р. 130 ss. (Ла­ метри ж.о. Соч. М., 1983. С. 218-219.) 26 Ibid. Р. 221. (Там же. С. 221.) 27 Ibid. Р. 113. 28 Holbach. Systeme de 'а Nature. Р. 1. Ch. 4-5. Р 50 s., 58 ss. 29 Ibid. Р. 274; Ср. Lamettrie. Discours sur 'е bonheur / / Oeuvres philosophiques. Р. 211 s.: «Je suis et те fais honneur d'etre citoyen zele; mais се n'est point еп cette qualite que j'ecris, c'est сотте philosophe; сотте tel, je vois que Cartouche etait fait роur etre Cartouche et Pyrrhus роиг etre Pyrrhus: les conseils sont inutiles а

109

qui est

пё ауес 'а

soif du carnage et du sang>}. (Ламетри. Анти-Сенека, или Рас­ - ревностный гражданин и горжусь этим, но я пишу

суждение о счастье: «Я

не в качестве гражданина, а в качестве философа. В качестве последнего я понимаю, что Картуш был создан для того, чтобы быть вором, как Пирр

-

для того, чтобы быть завоевателем; я понимаю, что первый был создан для

- ДЛЯ убийства открытого». Ламет­ 288.) 30 Systeme de 'а Nature. Р. 311. (Гольбах п.А. Система природы. С. 373.) 31 L'Homme Machine. Р. 111. (Ламетри ж.о. Соч. С. 208.) 32 Ср, стихотворение Вольтера «Les Cabales» (1772) / / Voltaires Oeuvres. Paris: Lequien, 1825. Т. XIV. Р. 236 ss. 33 Systeme de lа Nature. Р. 205. (Гольбах п.А. Система природы. С. 320.) 34 Diderot. De Пптегргётацоп de lа Nature. IY, ХУН, ХХI / / Oeuvres. Ed. Азвёзаг. т. н (Дидро Д. Мысли к истолкованию природы. // Дидро Д. Соч. в 2 т. М., 1986. Т. 1. С. 341-342.) 35 Ibid. Sect. XXI, XXVII. (Там же. С. 342, 344.) 36 См. выше с. 68-70. 37 La Botanique mise а 'а ропёе de tout lе monde / / Oeuvres (Аввёзат). VI. 375. J8 Buffon. Нistoire NatureHe (1749). Premier discours. 39 О месте Бюффона в истории эволюционной теории см.: Perrier. Philosophie zoologique avant Darwin. 40 Buffon. Histoire NatureHe. Цит по: Fabre Joseph. Les рёгез de 'а Revolution (de Вауlе а Condorcet). Paris, 1910. Р. 167 s. 41 Подробнее об этом воздействии Декарта см. Lanson G. L'inf1uence de lа Philosophie Сапёыеппе sur lа Нпёгашге fгащ;аisе // Revue de Metaphysique. 1896. (Etudes d'histoire Нпёгапе) Paris, 1929. Р. 58 ss. воровства и убийства из-за угла, а второй

ри ж.о. Соч. С.

42

О натурфилософии Кембриджской школы и об учении о «пластических

натурах» см. более обстоятельное изложение в моей книге:

Cassirer Е. Die Platonische Renaissance in England und die Schule уоп Cambridge (Stud. der BibI. Warburg). Leipzig, 1932. Кар. IV. 43 См. Leibniz. Сопиёёгапопв sur les Principes de vie et sur les Natures Plastiques // Philos. Schriften (Gerhardt). VI. S. 539 ff. (Лейбниц Г.В. Размышления о жизнен­ ных началах и пластических натурах / / Лейбниц Г.В. Собр. соч. В 4 т. М., 1982. Т. 1. С. 370-377.) 44 Лейбниц - Христиану Вольфу / / Briefw[ echsel] zwischen Leibniz und Wolff. Ed. Gerhardt. НаНе, 1860. S. 139; подробнее - в моем сочинении о системе Лейбница (Marburg, 1902, особ. S. 283 ff., 384 ff.) 45 Более подробный анализ этих взаимосвязей см.: Dilthey. Aus der Zeit der Spinoza-Studien Goethes. (Archiv Г, Gesch. d. Philosophie. 1894; Gesammelte Schriften. Н. 391 ff.); о воззрении Шефтсбери на при роду и его отношении к Кембриджской школе см. подробное изложение в моем сочинении «Плато­

новекий Ренессанс в Англии»

(Leipzig, 1932. Кар. 6.) Harnack. Geschichte der Akademie der Wissenschaften zu Berlin. Berlin, 1901. S. 252 ff. 46

47

Подробнее об этом споре см.:

О выступлении Мопертюи в поддержку Ньютона и о его первых физико­

математических работах см.:

Brunet. Maupertuis. 2 vol. Paris, 1929. 1. Р. 13. Maupertuis. Systeme de la Nature. Sect. Ш, IY, XIV, ХУII / / Oeuvres. Lyon, 1756. т. 11. Р. 139 ss. 49 Ibid. Sect. LXIII, LXIY. Р. 166 s. 50 Ibid. Sect. цп, LIV. Р. 155 s. 48

110

51

См. В этой связи замечательную характеристику Дидро, данную Б. Грейтуй­

зеном:

Groethuysen. La репвёе de Diderot // La Grande Revue. Vol. 82 (1913). 322 ss. 52 De Г'Гшегргегапоп de la Nature. Sect. LVHI. // Oeuvres (Авзёаат.) П. Р. 57 s. (Дидро Д. Соч. т. 1. С. 375.) 53 Diderot. Reve d'Alembert // Oeuvres. 11. Р. 132, 154 etc. (Дидро Д. Сон Д'Алам­ бера // Там же. С. 398-399,401.) Р.

111. Психология

и теория познания

определяется в качестве основания критики познания; и вплоть

до появления «Критики чистого разума» Канта эта роль психо­ логии оставалась почти неоспоренной, Реакция против такой

точки зрения, которая берет свое начало в

l'entendement

«Nouveaux Essais sur

пшпаш-" Лейбница, наступает с опозданием на

несколько десятилетий, так как произведение это впервые было

опубликованотолько в

1765 г.

на основе рукописей, хранивших­

ся в библиотеке Ганновера; да и позднее влияние этого произве­

1

Х .

дения ограничивается преимущественно сферой немецкой фило­ софии

и немецкой духовной истории.

Поэтому строгое

арактернейшей особенностью мышления XVlII столетия

разграничение между «трансцендентальным» И «психологиче­

является то, что проблема природы и проблема познания

его «возникновению>,

самым тесным образом связаны между собою и даже

тически заостренное Кантом, не может быть предметом истори­

ским'> методом, между вопросом о «начале» опыта и вопросом о

-

разграничение, проведенное и система­

опираются одна на другую. Мысль не может направлять­

ческого рассмотрения основных проблем ХУIII столетия. Для

ся на мир внешних объектов, не обращаясь одновремен­

последнего характерно скорее постоянное слияние границ обоих

но к себе самой: в одном и том же акте она пытается удостове­ риться в истине природы и в собственной истине. Познание не только применяется как инструмент и используется без ограни­

чений как таковое; нет, здесь всякий раз сызнова и все более на­ стойчиво задаются вопросом о правомочии такого использования и о качестве самого инструмента. Кант вовсе не был первым, кто

поставил та~ой вопрос; он только придал ему другой оборот, бо­

лее глубокии смысл и радикально по-новому его разрешил. Об­ щая задача «определить границы разума»

(ingenii limites definire) была понята с полной ясностью и определенностью уже Декар­ том. Позднее тот же вопрос Локк положил в основание всей эм­

пирической философии. Локковский эмпиризм также содержит некую осознанно «критическую» тенденцию. Согласно Локку,

определению предмета опыта должно предшествовать исследова­

ние его функции. Мы не должны делать предметом исследования и познания какие угодно объекты и их природу; прежде всего сле­ дует задать вопрос о том, какого рода объекты соответствуют на­ шему познанию и могут быть установлены им. Но решение это­ го вопроса, точное понимание специфического своеобразия человеческого разумения, может быть достигнуто лишь путем про­

яснения всего его объема, то есть всей относящейся к способно­

сти разумения области, - путем изучения его развития, начиная от элементарных его форм и кончая высшими. Таким образом, кри­

тическая проблема имеет свои корни в генетической проблеме.

Подлинно адекватное объяснение сущности человеческого духа

можно обрести только в его становлении. Психология тем самым

112

методов. «Трансцендентальная дедукция» нигде не обособляется

от «психологической дедукцию>; объективная значимость основ­ ных понятий познания должна определяться и оцениваться в за­

висимости от их происхождения. Психологический источник таким образом превращается в логический критерий; а с другой стороны,

именно определенные логические нормы проникают

теперь в проблемы психологии и указывают им направление. В результате психология получает в основном рефлективный харак­ тер:

она не удовлетворяется всего лишь познанием душевных

форм и процессов, но желает проникнуть в изначальные предель­

ные основания, в первоэлементы души, для того чтобы разгля­ деть и разложить их на составные части. Именно в этом она

ощущает свою принадлежность и общее родство с естествозна­ нием. Ее высший идеал состоит в том, чтобы стать «аналитиче­ ским искусством души»

-

совершенно так же, как химия осуше­

ствляет сходную аналитику в пределах неорганической природы,

а анатомия - в пределах телесно-органической, «Tant de raisonneurs ayant fait le гогпап de l'ame, - говорит Вольтер о Локке, ип sage est мепц qui еп а fait modestement l'histoire. Locke а developpe а l'homme la raison humaine, сотте ип excellent anatomiste explique les ressorts du corps пшпаш-" 1.

'* Новые

'* После

опыты о человеческом познании (франц.). того как столько философов изображали роман души, явился муд­

рец, скромно писавший ее историю. Локк показал в человеке человеческий разум так,

как отличный

анатом объясняет части человеческого тела

(франц.).

113

Основополагающий вопрос об истине познания, соответствии понятий объектам великие рационалистические системы ХУП ве­ ка решали путем редукции сферы понятий, как и мира объектов, к одному и тому же изначальному слою бытия. В нем понятия и объекты встречаются и сходятся; и из этого изначального их со­ единения выводятся уже их более опосредованные, вторичные

соответствия. Природу и сущность человеческого познания мож­ но извлечь только из него самого, из идей, которые разум пред­

находит в себе самом. Эти «прирожденные» идеи

-

та печать, ко­

торой с самого начала отмечен человеческий дух и которая раз и

навсегда обеспечила его источник и предназначение. Согласно Декарту, всякая философия начинается с рассмотрения «первич­ ных представлений» (поtiопs

primitives) в

нашем разуме

-

как бы

образцов, по модели которых формируются все другие наши по­ знания. К ним относятся общие понятия бытия, числа и длитель­ ности

-

термины, значимые и достоверные абсолютно для всяко­

го содержания мысли; тогда как в телесном мире существуют еще

дополнительные понятия протяженности, формы и движения, а в

духовном бытии

-

понятие мышления?

.В

этих простых образцах

и прототипах заключена вся эмпирическая действительность, все

многообразие тел и разнообразие психических явлений. Следова­ тельно, праобразы указывают на эмпирическую действительность по направлению вперед

-

но способны они на это, только указы­

вая одновременно и на ее исток, по направлению назад. Врожден­

ные идеи

-

знак того, что божественный Мастер запечатлел в

своем произведении:

ouvrage». 3'

«les marques de l'ouvrier empreintes sur son

И теперь уже не нужно спрашивать о том, как связаны

врожденные идеи с действительностью,и о возможностиих «при­

менения» к ней. Они применимы к реальной действительности потому, что возникают из того же источника, что и она, и пото­

МУ, соответственно,что между их собственнойструктурой и струк­ турой вещей нигде нет противоречия. Разум, как система ясных и

отчетливых идей, и мир, как всеобщностьсотворенного бытия, не могут разминуться: ведь они представляют собою только различ­ ные выражения, различные репрезентацииединой сущности. Тем

самым «праобраэный разум»,

«intellectus archetypus»

Бога стано­

вится в мировоззрении Декарта прочным соединительным звеном, железной скрепой между мышлением и бытием, 'истиной и дей­ ствительностью. Еще резче и яснее эта основополагающая особен­

ность учения Декарта выступает у его непосредственных учеников 3*

Следы мастера, отпечатавшиеся на его труде (франц.).

114

и последователей. Развитие мышления, идущее от Декарта и даль­

ше него, состоит именно в том, что всякая непосредственная связь между действительностью и человеческим духом, между

сояпапз" и

substantia

ехтепва"

-

substantia

отрицается и полностью разры­

вается. Между душою и телом, между нашими представлениями и действительностью не существует никакого «союза», кроме того,

который дан в божественном бытии и им производится. Путь ни­ где не ведет от одного полюса бытия к другому; нет, он проходит

через самый центр божественного бытия и божественной деятель­ ности. Только благодаря такому' посреднику мы познаем мир вне­ шних объектов и воздействуем на эти объекты. Так, учение Декар­

та о врожденных идеях доходит у Мальбранша до утверждения, что все вещи мы видим в Боге. Не существует подлинного познания вещей, разве только путем соотнесения чувственных восприятий

в нас с идеями чистого разума. Только посредством этой связи идеи в нас достигают своего объективного значения; только таким образом они перестают быть всего лишь модификациями нашего Я и начинают представлять объективную реальность и объектив­ ный порядок бытия. Чувственные качества звука, запаха и вкуса

-

-

ощущения цвета и

еще ни в малейшей степени не содержат

в себе какого-либо познания бытия и мира; в том виде, в каком мы непосредственно переживаем эти качества, они представляют

собою не что иное, как изменяющиеся от момента к моменту со­ стояния нашей души. Только наука в состоянии усмотреть в этих психических состояниях указание на объективно существующую и объективно значимую достоверную- связь, на порядок и прочную,

неразрывную закономерность природы. Но этот переход наука мо­ жет осуществить лишь постольку, поскольку она в состоянии све­

сти случайное к необходимому, чисто фактическое к рациональ­ ному, временное к сверхвременному и вечному. Мы достигаем

познания природы, познания физического мира тогда, когда воз­ водим «материю» К чистой «протяженности», вместо того чтобы соизмерять ее с каким-нибудь чувственно воспринимаемым свой­ ством. Но за этою редукцией должна затем последовать другая, проникающая еще глубже редукция. Ибо недостаточно мыслить протяженность, довольствуясь тем, как она дана нам в конкретном

созерцании

(Anschauung), в

«способности воображения». для того,

чтобы понять протяженность в ее собственной и более строгой ис­ тине, мы должны освободиться от всякой образности, от каких4* Мысляшая субстанция (лат.). 5* Протяженная субстанция (лат.).

115

либо зримых представлений об истине: мы должны сделать шаг от

теоретико-познавательную проблему «отношения познания к его

чисто имагинативной к «интеллигибельной протяженностиь ',

объекту» невозможно решить путем привнесения религиозных и

Только посредством идеи этой интеллигибельной протяженности

метафизических мотивов; ими она только затемняется. Кант в

ум человеческий в состоянии познавать природу, физическую дей­

знаменитом письме к Марку Герцу, содержащем первую отчетли­

ствительность; но самую эту идею он познает лишь путем соотне­

вую формулировку его основной критической проблемы, вырази­

сения ее с Богом, как подлинным «местом идей», и путем редук­

тельным образом отверг всякую попытку такого привнесения.

ции к нему. В этом смысле каждый подлинный акт познания,

«Платон признавал первоисточником чистых рассудочных поня­

каждый акт разума создает непосредственное единство, связь меж­

тий и принципов некоторое духовное, ранее имевшееся созерца­

ду Богом и человеческой душой. Значимость, ценность и досто­ верность основных понятий нашего знания оказываются несом­ ненными

в силу того, что

в

них и через них мы

причастны

ние божества. Мальбранш признавал некоторое все еще продол­

жающееся постоянное созерцание этого первосущества ... Однако

Deus

ех

machina

в определении источника и значимости наших

божественному бытию. Всякая логическая истина и всякая логи­

познаний есть самое нелепое, что только вообще можно избрать

ческая достоверность основываются, в конечном счете, на этой

и что, помимо порочного круга в логической цепи выводов на­

метафизической партиципации, и они нуждаются в ней для свое­

ших познаний, вредно еще и тем, что поощряет всякую пустую

го полного доказательства. Свет, освещающий нам путь к позна­

мечту, как и всякую богобоязненную или фантастическую химе­

нию, исходит изнутри, а не извне: не от чувственных вещей, но из

региона идей и вечных истин. И все же именно этот чисто «внут­

ру»5 . В этой негативной части своего основного тезиса Кант все еще всецело защищает общее убеждение философии Просвеще­

ренний» свет принадлежит не целиком и полностью нам самим,

ния. Последняя тоже все снова и снова выступала против попыт­

но указывает на другой, более высокий источник света:

ки решить проблему познания с помощью трансцендентного

c'est

ип

философии Просвещения. В проблеме познания она обнаружила

мира. Также и Вольтер, который никогда не прекращал борьбу против подобных тенденций, часто обращается к системе Маль­ бранша. Он видит в Мальбранше одного из самых глубоких ме­ тафизиков всех времен" ; но по этой самой причине Вольтер сно­ ва и снова обращается к нему для того,чтобы на примере

ту же самую задачу, с которой она столкнулась и которую, как

Мальбраншта доказать бессилие самой метафизической «систе­

eclat de

lа

substance lumineuse de notre maitre

сопшшп" 4 •

Рассматривая это метафизическое развитие картезианского рационализма, можно совершенно отчетливо обозначить тот пункт, где должно было проявиться внутреннее противоречие

полагала, решила в проблеме природы. Природу и познание нуж­

мы духа»?

но поставить на их собственном основании и объяснить из их

лопедистов этот негативный подход непосредственно подразуме­

Для Вольтера и всего движения французских энцик­

собственных условий. В обоих случаях нужно остерегаться бег­

вает

ства в «потусторонний мир». Между познанием и действитель­

воспринимается как неуязвимая. Ибо о каком еще опосредова­

ностью, между субъектом и объектом не должна вставать ника­

нии между субъектом и объектом можно говорить, если мы ис­

кая посторонняя инстанция. Проблема должна ставиться на

ключаем путь в трансценденцию? Какое отношение между ними

основе опыта и именно на этой основе решаться; ведь любой шаг

можно помыслить кроме отношения прямого воздействия одного

за пределы опыта означал бы просто мнимое решение, объясне­

на другой? Если Я и мир объектов принадлежат к различным

определенную

позицию,

которая

теперь

и

впредь

ние неизвестного через еще более неизвестное. Тем самым опо­

слоям бытия и если, несмотря на это, они вступают в контакт и

средование, в котором априоризм и рационализм видели, в ко­

устанавливают связь друг с другом, то возможно это, по-видимо­

нечном счете, основание высшей достоверности и надежности

му, лишь при том условии, что внешнее бытие сообщаемо, при­

познания, решительно отвергается. Великий процесс секуляри­

частно сознанию. Но единственная известная эмпирическая

зации мышления

-

перспектива, в которой философия Просве­

-

форма такого рода сообщаемости

-

это форма непосредственно­

начинается в этом пунк­

го, прямого воздействия. Только она может преодолеть разрыв

те и именно в нем с особенною интенсивностью. Логическую и

между идеей и объектом. Утверждение, что всякая идея, которую

щения видит свою основную задачу,

мы находим в себе, основывается на каком-то предшествующем 6* Это сияние световой субстанции нашего общего господина (франц.),

116

«впечатлению> И только из него может быть полностью объясне-

117

на, возводится теперь в ранг несомненного принципа. Даже

скепцицизм Юма, при всем своем противостоянии общезначи­ мости причинных связей вообще, не отвергает эту особую форму каузальности. Каким бы неподвластным для непосредственного

воспроизведения ни был оригинальный образец данной идеи, как бы он ни был скрыт,

-

не подлежит сомнению, что он су­

ществует и что мы должны искать его; сомнение в этом означа­

ло бы поверхностность мышления и недостаток в нем последо­

вательности"

.

Здесь, таким образом, заявляет о себе поразительный и пара­ доксальный с систематической точки зрения результат: как раз психологический эмпиризм, для того чтобы суметь развить свой основополагающий тезис, оказывается вынужденным положить

в основание своей доктрины психологическую аксиому. Прин­

цип:

«nihil est in

intеllесtи qиоd поп

antea [иеп! in

зепзи», не про­

сто притязает на фактическую истину, про шедшую испытание разнообразной индукцией. Ему, этому принципу, при писывает­ ся не только эмпирическая вероятность, но также полная и не­

сомненная достоверность, даже своего рода необходимость. Дид­ ро прямо утверждает:

«11 п'у а rien de пёгпоптгё еп гпёшрпуысце et nous пе savons jamais пеп, ni sur nos facultes intellectuelles, ni sur l'origine et le ргоягёэ de nos connaissances, si le principe ancien: nihil est in intellectu etc. п'а pas l'evidence d'un premier axiome»7'9. Это утверждение характерно: оно показывает, что и эмпиризм тоже

апеллирует к всеобщим принципам и их непосредственной оче­ видности. Но, конечно, эта очевидность изменила свое мес­ то: она означает теперь уже не связь между чистыми понятиями,

но постижение фактической связи. Место метафизики души должна занять история души, тот «исторический ясный метод»,

который Локк выдвинул против Декарта 10. Авторитет Локка в вопросах психологии и теории познания оставался неоспоримым

в первой половине

XVIII

в. Вольтер ставит Локка гораздо выше

Платона, а Д'Аламбер в предисловии к Энциклопедии объявля­

ет Локка творцом научной философии, подобно тому как Нью­ тон создал научную физику. Кондильяк в кратком обзоре истории проблемы души от Аристотеля сразу переходит к ЛОЮ<у, заявляя,

что с точки зрения реального вклада в решение этой проблемы все

что лежит между обоими мыслителями, практически

нес~щественно1l. Только в одном отношении английская, как и французская, психология стремится выйти за пределы л.?кка.

Она хочет устранить последний остаток дуализма, которыи еще оставался в основоположениях Локка; она хочет преодолеть раз­ личие между «внутренним» И «внешним» опытом И свести чело­

веческое познание к одному единственному источнику. Различие между «ощущением» И «рефлексией: только видимое различие,

исчезающее при более скрупулезном анализе. Подобно тому как развитие систем эмпиризма от Локка к Беркли, от Беркли к

Юму представляет собой, по сути дела, ряд попыток все более

сгладить и в конечном счете вообще свести на нет предполагае­

мое различие между ощущением и рефлексией, - точно так же и французская философская критика XVIII в. напра~лена пре­ имущественно на один этот пункт. Тенденция это и критики состоит В том, чтобы устранить последний остаток независимо­

сти, который Локк еще отводил рефлексии. Рефлексия должна быть знанием о собственном бытии души и ее собственных со­ стояниях; но существует ли такое знание на самом деле в каче­

стве действительного эмпирического факта? Переживаем ли мь! когда-либо «сами себя» без того, чтобы в этот переживаемыи

опыт не входило какое-нибудь ощущение, оносящееся к физи­ ческой природе, к свойству или состоянию нашего тела? Мож­

но ли чистое «ощущение своего Я», абстрактное самосознание,

вообще обнаружить в опыте? Мопертюи, который ставит этот вопрос, хочет разрешить его недогматически; но он склоняется

к негативному ответу. Чем более углубляешься в идею чистого бытия и чем пристальнее ее анализируешь, тем очевиднее стано­ вится не возможность отделить эту идею от всех чувственных данных. В особенности чувство осязания, оказывается, играет

решающую роль при ее возникновении". Тот же самый вывод

Кондильяк делает в гораздо более радикальной форме, и это приводит его к резкой критике оснований локковской психоло: гии и теории познания. Несомненно, Локк сделал значительныи шаг вперед и, собственно говоря, первым проложил путь э~пи­ рическому познанию. Однако он остановился на полпути, он

7* В метафизике нет ничего доказанного, и мы не узнаем ничего ни о наших

умственных способностях, ни о происхождении и развитии наших знаний, покуда древний принцип:

Nihil est in intellectu, quod

(Нет ничего в разуме, чего прежде не было бы в для нас очевидности первой аксиомы (франц.)

118

.

поп

fuerit prius in sensu чувствах - лат.) не имеет

как раз отступил перед труднейшей проблемой. Ибо там, где

дело касается высших психических функций - способности сравнения, различения, суждения и воления, - там Локк вдруг изменяет своему генетическому методу. Он довольствуется про­

стым перечислением этих способностей и оставляет их в качестве

119

основных способностей души, вместо того чтобы проследить их происхождение вплоть до самого источника. Поэтому нить исследования прерывается именно в этом, важнейшем и решаю­

щем, пункте. Локк нашел неоспоримые аргументы против врож­

денных идей; но он оставил без опровержения предрассудок при­ рожденных действий души. Он не понял, что наблюдение и понимание, подобно зрению и слуху,

-

это не последние, далее

неразложимые основные качества; нет, это поздние образования,

которые мы прибретаем благодаря опыту и обучению!', Иссле­ дование поэтому должно пойти дальше. Постоянному методи­ ческому росту наших знаний о душевной жизни не должна ста­

виться никакая иерархическая граница. Исследование не должно останавливаться перед так называемыми «высшими»

духовными

энергиями, напротив, с них оно только и начинается в полной

мере и решающим образом. И в этих высших энергиях не содер­ жится ничего такого, чего не содержится и не было целиком и полностью заложено в чувственных праэлементах. Акты души, духовные действия не представляют собою ничего подлинно но­ вого и в своей новизне таинственного: это, в сущности, не что

иное, как трансфомированные ощущения. Нужно ступень за ступенью проследить становление этих актов,

процесс транс­

формации чувственных праэлементов жизни души. И тогда мы убедимся, что нет и не может быть никакого ощутимого разры­ ва между отдельными жизненными фазами, но что, напротив, они постепенно и незаметно переходят друг в друга. Если мы

рассмотрим эти метаморфозы души как целое, то мы обнаружим в одном и том же динамическом ряду этого целого акты мыш­

ления и воления, как и акты ощущения и восприятия. Конди­ льяк не «сенсуалист» постольку, поскольку он не желает, подоб­

но Юму, превращать Я в простой «пучок ощущений». Он держится представления о простой природе души и подчеркивает, что

только в ней можно искать подлинного субъекта сознания.

Единство личности с необходимостью предполагает единство ощущающего существа; оно предполагает, что существует простая

субстанция души, которая разнообразно видоизменяется в соответствии с различными воздействиями, оказываемые на тело

и отдельные его части", Таким образом, чувства, строго говоря,

-

не причина, а тот или иной случайный повод всех наших

познаний. Ибо воспринимают не чувства; воспринимает душа в случае изменений, происходящих в телесных органах. Мы должны

тщательно наблюдать первые же осознаваемые нами ощущения, должны открыть причину первых душевных движений, улавливая

120

самый момент их возникновения и прослеживая эти движения души до их последних пределов; короче говоря, мы должны, как

сказал еще Бэкон, в какой-то мере заново создать человеческий

разум для того, чтобы понять его в его подлинной структуре". В своей попытке «пересоздания- разума Кондильяк, разуме­

ется, не ограничился чисто эмпирическим наблюдением. «Тгапё

des

вепвацопвь" стремится быть не только собранием и упорядо­

чиванием наблюдений; он следует строго систематическому пла­

ну и исходит из систематичеС150Й предпосылки, последовательно проводимой и доказываемой шаг за шагом. Известный образ статуи, которая пробуждается к жизни и приобретает все более богатые и дифференцированные черты посредством впечатлений, от нее исходящих, ясно показывает, что «естественная история

ДУШИ», которую хочет представить Кондильяк, не свободна от спекулятивных и субъективных мотивов. Не удовлетворяется Кондильяк также и тем, чтобы просто продемонстрировать перед

нами становление души и возрастающее многообразие ее форм; он скорее хочет сделать видимой тенденцию этого становления и проникнуть в его подлинные движущие силы. И здесь у него об­ наруживается новый продуктивный подход: он понимает, что до

тех пор, пока мы остаемся в сфере наших понятий и идей, то есть в пределах теоретического познания, невозможно показать последние движущие силы становления и роста человеческого

разума. Для этого необходимо обратиться к некоему другому из­ мерению души. Деятельность души основывается не на спекуля­ ции и не на голом наблюдении: не в них живой источник ее раз­

нообразных энергий. Ибо движение невозможно объяснить из покоя, так же как основанием динамики душевной жизни не может быть статика. Для того, чтобы понять латентную энергию, скрытую за всеми метаморфозами души и побуждающую ее при­ обретать все новые и новые выражения и формы, а не успокаи­ ваться в каком-то готовом виде,

-

для этого нужно предполо­

жить в душе некий изначальный движущий принцип. Принцип этот обретается не в идее и мышлении, но в желании и стремле­

нии. Инстинктивное побуждение, таким образом, «предшеству­

ет» познанию и составляет неотъемлемую его предпосылку Уже Локк в своем анализе феноменов воли подчеркивал, что то, что побуждает человека к тому или иному поступку и что в каждом отдельном случае составляет конкретную причину его волевого

решения,

-

это вовсе не идея какого-то будущего добра, сред-

8* Трактат об ощущениях (франц.).

121

ством достижения которого должен стать поступок. В этой идее нет никакой движущей силы, как нет ее и при чисто теоретиче­ ском рассмотрении воли с точки зрения лучшего или худшего вы­

бора. Эта сила не действует посредством теоретической антици­ пaции и предвосхищения будущего добра; она скорее возникает

при воспоминании о неудовольствии или беспокойстве, которые ощущает душа, оказавшись в определенных состояниях, и кото­

рые неодолимо побуждают ее избегать таких состояний. Это бес­ покойство

(uneasiness)

и неудовольствие Локк рассматривает по­

этому в качестве подлинной движущей силы и решающего

импульса всех наших волевых актов", Кондильяк опирается на эти аргументы, но он хочет утвердить их далеко за пределами

феноменов воли и распространить на душевную жизнь в ее це­ лом. «Беспокойство» (шсшёшсе) для него не только исходный пункт наших желаний и хотений, нашей воли и поступков, но

также исходный пункт наших ощущений и восприятий, актов

мышления и СУЖдения, даже высших актов «рефлексии», до ко­

торых может подняться наша душа". Тем самым обычный поря­ док идей, который был установлен и санкционирован в особен­ ности картезианской психологией, переворачивается. Не воля основывается на идее, а наоборот, идея основывается на воле. Впервые мы встречаемся здесь с «волюнтаристским» поворотом, который прослеживается в метафизике вплоть до Шопенгауэра и в теории познания вплоть до теорий современного прагматизма.

В чисто теоретическом порядке феноменов, согласно Конди­ льяку, заключается первая активность души в простом постиже­

нии того, что предъявляют ей чувства, то есть в акте перцепции.

За ним непосредственно следует акт внимания, который требует опоры на определенные восприятия, выделения отдельных чув­

ственных переживаний из всей полноты психологического про­

цесса. Но уже такое выделение и усиление отдельных перцепций

было бы невозможно, если бы не было какого-то основания для того, чтобы одним перцепциям не отдавалось предпочтения пе­ ред другими; и это основание как таковое принадлежит не сфе­ ре чистой теории, а сфере практики. Внимание сосредоточива­ ется только на том, что в каком-то смысле непосредственно

«затрагивает» Я, то есть на том, что соответствует его склонно­

стям и потребностям. И, значит, потребность и наклонность оп­ ределяют также и направление нашего воспоминания: память не­

возможно объяснить просто из механических ассоциаций идей,

идею и дает ей новое бытие;

des besoins qui les ont

«les idees renaissent

раг

l'action

тете

ргоёштев»'". Идеи образуют в нашей памя­

ти, так сказать, вихри, и эти вихри множатся по мере того, как

растут и дифференцируютсянаши побуждения, Каждый из вих­ рей можно рассматриватьв качестве средоточия какого-то дви­

жения, которое из этого центра перемещается на периферию психического процесса, развиваясь до состояния ясных и осо­

знанных идей. «Эти вихри поочередно бывают то сильнее, то сла­ бее в зависимости от большей или меньшей силы разных потреб­ ностей.

Все

эти

идеи

вращаются

с

поразительным

разнообразием; они давят друг на друга, уничтожаютдруг друга;

из них образуются новые вихри, по мере того как слабеют, сти­ раются чувства, которым они обязаны всей своей силой, или же возникают другие, до того еще не испытанные потребности. Каждую минуту вихрь, увлекший за собой несколько других вих­ рей, в свою очередь поглощается, и все они сливаются между со­

бой, лишь только прекращаютсяпотребности, а на месте их во­

царяется хаос. Идеи беспорядочно проносятся то в одну, то в другую сторону; это какие-то движущиеся картины, представля­

ющие собой лишь странные, незаконченныеобразы, и потребно­ стям приходится рисовать их заново, размещая их в правильной

перспективе»", Таким образом, по Кондильяку, логический поря­

-

док наших идей

не первичный, а производный момент; это

рефлекс и рефлексия биологического порядка; то, что в одном или другом случае представляется важным и «существенным»,

зависит не столько от сущности вещей, сколько от направления

нашего «интереса»; а этот последний определяется тем, что для

нас важнее всего и необходимо для нашего самосохранения. Тем самым мы оказываемся перед вопросом, который имеет

существенно важное значение для общей характеристики фило­ софии Просвещения. Под влиянием слишком узкого понятия «просвещения» стало обыкновением предъявлять упрек психоло­

гии

XVIII в.

в том, что она всецело «интеялектуалистична», что

ее анализы по существу ограничены областью идей и теоретиче­ ского познания, тогда как сила и своеобразие эмоционально-ин­ стинктивной жизни, наоборот, подверглась искажению и прене­ брежению.

Но

такое

представление

не

выдерживает

беспристрастной исторической проверки. Почти все психологи­ ческие системы

XVIII

столетия по меньшей мере ясно видели и

она скорее определяется и направляется инстинктивной жизнью.

9* Идеи возрождаются действием тех самых потребностей, которые их перво­

Именно потребность вновь вызывает из тьмы к жизни забытую

начально породили (франц.).

122

123

отчетливо выразили проблему ; которая здесь возникает. Уже в

Немецкая психология в целом придерживается этой основ­

ХУН в. исследование аффектов и страстей снова выдвинулось в

ной предпосылки, благодаря которой она сумела отвоевать для

центр психологического и общефилософского интереса. Сочине­

феноменов воли и чувства самостоятельное место в системе

ние Декарта о страстях дущи и учение об аффектах в третьей кни­

психологии. Но также в Англии и Франции начинается, хотя и

ге «Этики'> Спинозы

под другим углом зрения, аналогичное развитие. Скептицизм,

-

не случайные или периферийные произ­

ведения; они являются неотьемлемой составной частью их систем.

внесенный Юмом в критику познания, приводит также и в об­

Но в целом, конечно, здесь господствует представление о том, что

ласти психологии к перевороту всех прежде значимых масшта­

чистую «сущность» дущи невозможно познать и определить с этой

бов. Скептицизм этот, можно сказать, переворачивает верх но­

ее стороны. Ибо сущность эта состоит в «мышлении», И только В

гами все шкалы ценностей: как показывает Юм, разум, в

качестве мышления дуща выступает в своей истине и чистоте. Яс­

котором привыкли почитать высшую способность человека, иг­

ное и отчетливое представление, идея, а не нечленораздельный

рает совершенно подчиненную роль в целом душевной жизни.

аффект, составляет подлинную природу дущи. Инстинкты и жела­

Разум столь ничтожным образом контролирует «ниэшие» силы

ния, чувственные страсти относятся к ней только опосредованно;

души, что скорее постоянно прибегает к их помощи, и без со­

они не изначальные свойства и тенденции дущи, но скорее нару­

действия чувственности и способности воображения не в состоя­

шения, претерпеваемые дущой со стороны тела и в результате со­

нии сделать ни одного шага вперед. Всякое реальное познание

единения дущи с телом. Психология ХУН в. и основывается в ос­

можно свести к одному умозаключению

новном на этом представлении об аффектах как нарушениях и

чине; но именно этот вид умозаключения не имеет в себе опо­

препятствиях души,

ры и не может быть обоснован чисто логическим путем. Для

<
-

от следствия к при­

обладают только такие поступки, которые подчиняют себе эти

него существует одно только опосредованное обоснование, ко­

нарушения и в которых выражается победа активной стороны

торое состоит в том, что мы открываем его психологический

дущи над пассивной ее стороной, победа «раэума» над страстями.

источник и исследуем нашу веру в значимость принципа при­

Эта стоическая основополагающая концепция определяет не толь­

чинности вплоть до ее истока. Но тогда оказывается, что эта

ко философию ХУН столетия, но она проникает также во все поры

наша «вера» основывается не на определенных и общезначимых

духовной жизни той эпохи. В этом пункте основное учение Декар­

принципах разума, а проистекает из простого «инстинкта», из­

та сходится с основным представлением Корнеля". Господство

начальной движущей силы человеческой природы. Такое ин­

разумной воли над всеми чувственными побуждениями, инстинк­

стинктивное побуждение само по себе слепо; но именно в этой

тами и страстями

-

это то, в чем заявляет о себе свобода челове­

ка и что составляет ее сущность.

XVIH век выходит за пределы это­

слепоте состоит его сила и та власть, которой он подчиняет все

наше мышление. Юм использует этот основной теоретический

го негативного представления и абсолютно негативной оценки

вывод и результат своих анализов для того, чтобы отсюда рас­

аффектов. Он пытается доказать, что аффекты представляют со­

пространить процесс нивелирования на все области духовного

бой не нарушения, но изначальный и неотьемлемый импульс всех

мира, придав ему систематический характер. Высшие слои ду­

психологических процессов. В Германии уже основные воззрения

ховной жизни подвергаются им по-своему последовательной и

философии Лейбница не могли не оказать своего влияния как раз

планомерной девальвации. В своей «Естественной истории ре­

в этом направлении. Ведь в своем определении понятия монады

лигии'> Юм пытается показать, что любое притязание религии

Лейбниц вовсе не пытался редуцировать ее сущность просто к

явить и сделать доступным человеку «высший мир» иллюзорно

«идее», К теоретическому познанию. Монада не ограничена пред­

И не выдерживает серьезной критики. Подлинная, настоящая

ставлением идеи, она соединяет в себе идею и стремление. Поня­

питательная почва религии, идея Бога и богопочитания, обре­

тию идеи на равных правах соответствует у него понятие тенден­

тается в другом месте. Мы не должны искать эту почву в какой­

ции, в одном ряду с «регсерйо- выступает «регсершппоь'" 20.

нибудь врожденной идее, ни в некоторой изначальной интуи­ тивной достоверности, не найдем мы ее и на путях мышления и умозаключения, теоретических доказательств и аргументов,

10* Восприятие; понимание (лат.).

при водящих к этим доказательствам. И здесь тоже не остается

124

125

ничего иного, как искать глубочайший корень религии в ин­

стинктивной жизни. Аффект страха

-

начало всякой религии,

и именно из него следует объяснять и выводить все ее много­

образные формы. Во всем этом заявляет о себе новое направле­ ние мысли, которое неудержимо пробивает себе дорогу также и во французской культуре

XVIII

в. Это действует подобно на­

сильственному перевороту или революционному деянию, когда

когда Вовенарг в своем сочинении

de l'esprit

пшпаш»!"

(1746)

«Introduction а

[а

connaissance

заявляет, что подлинное и глубочай­

шее бытие человека состоит не в его разуме, а в его страстях.

Стоическое требование подчинения страстей разумом, таким образом, так и остается одной лишь мечтой. Разум не являет­ ся ведушей и господствующей способностью человека; его мож­

все возвышенное в искусстве и морали исходит из этого источ­

ника. Поэтому аффекты нужно не ослаблять, но усиливать; ибо подлин~ая сила души вырастает из гармонического равновесия страстеи, а не из их разрушения-". Во всем этом отчетливо вы­

ступает общее изменение психологической ориентации и оце­ нок - трансформация, которая заявляет о себе еще до появле­ ния в свет основных сочинений Руссо и осуществляется

независимо от них. Ниже мы увидим, что трансформация эта не только оказала значительное влияние на систему теоретиче­

ского познания, но воздействие ее ощущается во всех направ­

лен~ях

-

в этике, философии религии и эстетике просветитель­

скои эпохи

-

таким образом, что проблемы в этих областях

приобретают существенно новое значение.

но сравнить со стрелкой, показывающей время на циферблате часов. Механизм, управляющий этой стрелкой, залегает глубже; побудительный, инстинктивный механизм познания, его перво­ двигатель заключен в первичных и изначальных импульсах, ко­

торые мы непрерывно получаем из другой, абсолютно иррацио­ нальной сферы. Даже самые ясные и трезвые мыслители французского Просвещения, даже поборники и глашатаи чис­ то рационалистической культуры разделяют этот тезис. Вольтер

в «Тгапё

de

Мётарпувкше»'" говорит, что без страстей, без жаж­

ды славы, без амбиций и тщеславия невозможен прогресс чело­

«C'est ауес се ressort que Dieu, аррегё раг Platon Гётегпе! geometre, et que j'appelle ici Гётегпе! machiniste, а апппё et етЬеlli lа nature: les passions sont les roues qui font аllег toutes ces гпаспшев» " '21. Гельвеций в своем сочинении «De Гезргп»!" высказывается со­ вечества, утонченность вкуса и развитие наук и искусств:

вершенно в том же духе. Аналогичным образом, первое самосто­ ятельное сочинение Дидро как философа, его «Репвёев

ршюворшсцев»!" , начинается с той же самой мысли. Бесполез­ но противостоять страстям, и верх глупости покушаться разру­

шить их; ведь этим мы неизбежно подорвали бы гордое здание

разума. Все самое замечательное в поэзии, живописи и музыке, 11* Введение в познание человеческого духа (франц.). 12* Метафизический трактат (франц.). 13*

«С помощью именно этого привода Бог, именуемый Платоном вечным гео­

метром, а мной здесь

-

вечным механиком, одушевил и украсил всю

2 При обозрении отдельных проблем теории познания и пси­

хологии XVIII в. обнаруживается, что при всем их многообра­

зии и внутренних различиях они сосредоточены вокруг одного

общего центра. Исследование тех или иных отдельных вопросов в их неисчерпаемости и внешнем разбросе вновь и вновь возвра­

щается к общей основной теоретической проблеме, в которой все отдельные проблемные нити соединяются-'. Это

-

вопрос,

впервые сформулированный Молино в его «Оптике» И С того времени возбуждавший сильнейший философский интерес. Яв­ ляется ли опыт, полученный нами в одной какой-нибудь обла­ сти чувственного восприятия достаточным для того, чтобы ос­

новывать на нем область качественно иного содержания и

специфически иной структуры? Существует ли внутренняя связь, позволяющая непосредственно переходить из одной та­

кой области к другой, например, из чувственного мира осяза­ ния к чувственному миру созерцания? Будет ли слепорожден­

ный, который благодаря опыту осязания приобрел точное знание об определенных телесных формах и в состоянии без­ ошибочно их различать, обладать той же самой способностью различения, если в результате успешной операции он обретет

зрение и от него потребуется судить об этих формах на основа­ нии чисто оптических данных и без содействия со стороны

14* Об уме (франц.).

чувства осязания? Сможет ли он тогда при помощи зрения от­ личить куб от шара, или же ему потребуется длительный и труд­ ный период адаптации, прежде чем ему удастся установить

15* Философские мысли (франц.).

связь между тактильным впечатлением и визуальной формой

природу: страсти

-

колеса, заставляющие работать все эти механизмы»

(франц.). Вольтер. Философские соч. М.,

126

1988.

С.

267.

127

ЭТИХ двух объектов? Все эти вопросы не сразу нашли единое ре­

элементам в точности определено. Основополагающий характер

шение; но после того как они были поставлены, влияние их

всякой реальности вообще заключается в этой определенности

распространилось далеко за пределы специальной научной

отношения. Если отдельные восприятия не упорядочены про­

дисциплины. Философский дневник Беркли показывает, как

странственно и временно, если одно такое восприятие не име­

сильно эти проблемы занимали его и в какой мере они образу­

ет фиксированного отношения к другим по месту и времени, то

ют как бы растительную клетку, из которой вырастает вся его

для нас нет и не может быть никакого предметного мира, ни­

теория восприятия. «Новая теория зрения», представляющая

какой «природы вещей». И даже самый убежденный идеалист

собой прелюдию к философии Беркли и содержащая в импли­

не может отказаться от этой «природы вещей»: он тоже должен

это не что иное, как пол­

постулировать нерушимый порядок в феноменах, в противном

ная систематическая разработка и прояснение проблемы Моли­

случае мир явлений превратится для него в простую види­

но. И десятилетия спустя эта проблема все еще остается

мость". Таким образом, кардинальный вопрос всей теории по­

цированном виде все ее результаты,

-

животрепещущей и продуктивной во французской философии.

знания

Вольтер в своих «Ыёшептв де 1а

динальный вопрос всякой генетической психологии

phi1osophie

де

Newton»16' (1738)

-

это вопрос о том, что означает такой порядок, а кар­

-

вопрос

посвящает ей обстоятельное обсуждение"; Дидро ставит ее в

том, каким образом он возникает. Но как раз здесь опыт, от

центр первого своего психологического и теоретико-познава­

которого мы только и можем ожидать надежного руководитель­

тельного опыта,

Что касается

ства, похоже, ставит нас в затруднительное положение. Ведь он

Кондильяка, то он до такой степени захвачен тем же вопросом,

всегда показывает нам только ставший, но никогда не становя­

что даже заявляет, что здесь нужно искать исток и ключ всей

щийся мир; опыт оставляет нас лицом к лицу с объектами, име­

современной психологии: ведь именно благодаря этому вопро­

ющими твердые очертания и в особенности определенную про­

су впервые обратили внимание на решающую РОйЬ, которая

странственную упорядоченность, но он ничего не говорит нам

«Lettre sur 1es aveug1es»17' (1749).

принадлежит суждению уже в простейшем акте восприятия, а

о том, каким образом эти объекты приобрели эти очертания и

отсюда во всей развивающейся структуре перцептуального

оформленность. Первый взгляд, который мы бросаем на вещи,

мира". Тем самым решающее систематическое значение про­

позволяет нам открыть не только определенные чувственные

блемы Молино обозначено со всей ясностью; отдельный при­

качества, но, как мы полагаем, также определенные простран­

мер, которым она оперировала, вырос в общий вопрос: в состоя­

ственные отношения; каждому отдельному объекту мы припи­

нии ли «чувство» как таковое создавать образ физического мира

сываем определенную величину, определенное положение, оп­

в нашем сознании, или для этого оно нуждается в содействии

ределенную отдаленность от другого объекта. Но если мы попытаемся добраться до оснований всех этих наблюдений, то

других душевных сил, и как эти последние определить? Беркли в своей «Новой теории зрения» и в сочинении о

окажется, что их невозможно обнаружить в тех данных, которые

принципах человеческого познания исходил из парадокса, ко­

имеются в нашем распоряжении благодаря чувству зрения. Ибо

торый заключается в том, что единственной материей, един­

данные эти различаются только в зависимости от качества и

ственным материалом, который нам дан при создании нашего

интенсивности, они не содержат в себе ничего, что приводило

но, с

бы нас к понятию величины или чистого количества. Луч све­

другой стороны, эти самые ощущения сами по себе не содержат

та, направленный от объекта к моему глазу, ничего не говорит

созерцаемого мира, являются простейшие ощущения

-

ни малейшего указания на те «формы», В которых предстоит

мне ни непосредственно о его пространственной форме, ни о

нам созерцаемая действительность. Мы уверены в том, что ви­

его удаленности. Ибо единственное, чем располагает глаз,

-

в качестве плотной

это то, что откладывается на его сетчатке. Но из устройства

структуры, в пределах которой каждый отдельный элемент име­

этого отложения или отпечатка невозможно ничего узнать о

ет свое установленное место и его отношение ко всем другим

причине, которая его породила, ни определить, на каком рас­

дим эту действительность перед собой

-

стоянии от нас находится объект. Вывод, который мы должны ]6* ОСНОВЫ философии Ньютона (франц.).

"* Письмо о слепых (франц.).

128

извлечь из всего этого, заключается в том, что то, что мы назы­

ваем расстоянием, положением, величиною объектов, есть не-

5 Э.Кассирер

129

что невидимое. Основополагающий тезис Беркли тем самым,

принадлежит целиком ни чувству зрения, ни чувству осязания.

по-видимому, доводится

Идея пространства не имеет собственного качественного состава, который был бы дан так же изначально, как цвет или звук; нет,

ad absurdum:

отождествление

esse18*

и

реппрй?', похоже, снимается. В области феноменов, среди явле­

-

ний, которые непосредственно воспринимаются нашими чув­

она

ствами и которых восприятие никоим образом не может избе­

дy собой. Поскольку в процессе опыта визуальные и тактильные

результат отношения различных чувственных данных меж­

жать, теперь обнаруживается некое Нечто, находящееся по ту

впечатления прочно сплетаются между собой, то сознание приоб­

сторону всех границ восприятия. Расстояние между отдельны­

ретает способность совершать переход от первых ко вторым по со­

ми объектами оказывается по своей сущностной природе невос­

вершенно определенным правилам; и вот здесь, в этом переходе,

принимаемым

мы и должны искать источник идеи пространства; Разумеется, сам

и, однако, с другой стороны, оно есть абсо­

-

лютно неотъемлемый элемент, определяющий самый строй,

этот переход нужно понимать как чисто эмпирический, а не рацио­

структуру нашего мировоззрения и картины миры. Простран­ ственная «форма» восприятий смешивается с их чувственной

нальный. Это не связь логического или математического рода, не «гатзоппегпегп»?" , которое ведет нас от определенных восприятий

«материей», И тем не менее она дана отнюдь не только в одной

зрительного характера к восприятиям посредством чувств осяза­

материи, хотя и может быть аналитически редуцирована к этой

ния, или от этих последних к первым. Привычка и практическая

последней. Таким образом, форма восприятия образует инород­

тренировка одни только скрепляют эту связь, делая ее чем даль­

ное тело в доступном нам одним мире непосредственных чув­

ше, тем крепче. Поэтому, строго говоря, идея пространства

ственных данных, которые невозможно удалить или исключить

не элемент чувственного сознания, но выражение некоторого nро­

из мира,

не подвергая его разрушению и не ввергая в хаос.

«Distance is in its own nature imperceptible and yet it is perceived Ьу sight»20* 27: в этих словах из «Опыта новой теории зрения»

-

это

цесса, совершающегося в нем. Только скорость, с которой совер­ шается этот процесс, и регулярность его протекания

-

причина

того, что мы в простом самонаблюдении упускаем из виду опо­

Беркли нашла свое наиболее острое и отчетливое выражение

средующие и промежуточные звенья, уже в начале процесса как

дилемма, перед которой уже с первых своих шагов оказалась

таковом предвосхищаем его конец. Только путем более тщательно­

сенсуалистская

го психологического и теоретико-критического анализа нам стано­

психология

и теория познания.

Беркли решает эту дилемму таким образом, что он придает своему основополагающему значение,

включая

понятию

в его содержание

восприятия

вятся очевидными эти опосредования и их неустранимость. Этот анализ показывает, что между содержания ми различных областей

ощуще­

сенсорного опыта существует та же самая связь, как и между зна­

Каждое чувственное

ками языка и их значением. Подобно тому как звук речи никоим

не только

ние, но также активность представления.

расширенное

простое

впечатление обладает такого рода силой представления, опосре­

образом не аналогичен содержанию, к которому он относится, и

дованного указания. Такое впечатление не только само предсто­

не связан с ним никакой объективной необходимостью, хотя и

ит сознанию со своим собственным определенным содержанием,

выполняет свою функцию,

но оно вызывает для него и все другие содержания,

с которыми

связи между различными по своему происхождению и качествен­

зримо и непо­

но совершенно разнородными впечатлениями. Только универсаль­

оно связано пр очной эмпирической

связью

-

-

то же самое верно и в отношении

средственно. И в этой обоюдной игре и взаимодействии чув­

ность и законосообразность порядка отличает знаки чувственных

ственных впечатлений, в этой законосообразности, с которой

впечатлений от знаков языка звуков. Вольтер так поясняет мысль

они вызывают и представляют друг друга в сознании, собственно

Беркли: «Мы учимся видеть точно так же, как мы учимся говорить

и заключено последнее основание идеи пространства. Идея эта

и читать. Быстро возникающие и почти одинаковые суждения,

как таковая не дана в какой-нибудь отдельной перцепции; она не

которые складываются у всех нас в определенном возрасте в отно­

"* Бытие (лат.).

основание полагать, что нужно только открыть глаза, для того

шении расстояний, величины и положения объектов, дают нам

19* Восприятие (лат.). 20*

«Расстояние по своей собственной природе невоспринимаемо, и тем не

менее оно воспринимается зрением» (англ.). Беркли Дж. Соч. М.,

С.

56.

130

1978.

чтобы видеть вещи так, как мы их в действительности восприни-

"* Умозаключение 5*

(франц.).

131

маем. Но это

-

иллюзия .... Если бы все люди говорили на одном

и том же языке, то мы были бы склонны полагать, что между сло­

вами и идеями существует необходимаясвязь. В том, что касает­ ся чувственного опыта, то здесь именно тот случай: мы все гово­ рим одним и тем же языком. Природа говорит всем: если вы

видите какой-то определенныйцвет, то ваше воображение пред­ ставит вам определеннымобразом тела, к которым, по-видимому, принадлежаттакие цвета; и быстрое и непроизвольноесуждение,

которое вам придет в голову по этому поводу и благодаря которо­ му вы составите себе представление о расстояниях, величине и

положении вещей, будет вам полезным и необходимымв процес­ се всей вашей жиэни»".

Теория зрительноговосприятия Беркли была в своих основных чертах и тенденциях признана и воспринята почти всеми

первоначальные границы. Теперь понятно, какое обстоятельство вынуждало психологическую и познавательно-критическую реф­

лексию от нее,

XVIlI в. вновь и вновь возвращаться к этой проблеме. Ведь - так казалось, - всецело зависела судьба понятия исти­

ны вообще. Если пространство, этот основополагающий элемент человеческого созерцания, возникает только из соединения и вза­

имоотношения различных сенсорных впечатлений, то оно не мо­

жет претендовать на необходимость и логическое достоинство бо­ лее высокого порядка, чем те, которые присущи первоэлементам,

из которых оно состоит. Субъективность, познанная и единодуш­ но признанная современной наукой, втягивает поэтому и про­

странство в свои пределы. Но развитие не может остановиться на этом: ведь то, что верно относительно пространства, в таком же смысле и на том же основании верно относительно всех других

ведущими психологами XVIII в. Кондильяк и Д идр0 29 вносят В

факторов, на которых основывается «форма» познания. Даже ан­

нее отдельные изменения, оба указывая на то, что даже впечат­

тичная психология проводила строгое и отчетливое различие меж­

ления, происходящие от чувства зрения, сами уже включают в

ду классами чувственных содержаний, между цветами и звуками,

себя определенную «пространственность». К чувству осязания

вкусами и запахами, с одной стороны, и чистыми «формальными

они относят только функцию прояснения и фиксации нашего визуального опыта; тактильные чувства они рассматривают как

необходимые не только для появления, но и для развития наших пространственных представлений. Но эти уточнения не затраги­

понятиями», С другой. Этим последним, к которым наряду с про­ странством прежде всего принадлежат длительность, число, дви­

жение и покой, отводилось особое место в силу того, что их отно­ сили не к одному отдельному чувству, но к «общему чувству», к

вают строго эмпирического тезиса как такового. Всякая «апри­

a.t~el1'ti]piov когео». Рационалистическая теория познания нового

ОРНОСТЬ» пространства решительно отвергается; а тем самым воп­

времени возвратилась к этому психологическому различению про­

рос о его всеобщности и необходимости выступает в новом свете. Если воззрения на пространственные структурные отношения определяются одним только опытом, то не покажется невероят­

ной мысль, что смена опыта, которая имеет место, например, при

исхождения чувственных впечатлений для того, чтобы с его помо­ щью обосновать специфическое различие значимости между иде­ ями одного и идеями другого класса. Лейбниц подчеркивает, что

идеи, которые обыкновенно относят к общему чувству,

sensus

принадлежат самому разуму и происходят из его соб­

изменениях нашей психической организации, способна оказать

communis,

влияние также и на самую «сущность» пространства. И отсюда

ственных оснований:

мысль эта неизбежно движется дальше. Что собственно означает

ко, отношение к внешнему миру и сознаваемые нами при помо­

постоянство, или «объективность», которую мы привыкли

щи

чувств.

«...ЭТО

Поэтому

идеи чистого разума, имеющие, одна­

они

допускают

определения

и

приписывать формам созерцания и формам рассудка? Есть ли в

доказательства-". Это воззрение, казалось, окончательно лиши­

ней что-либо, что говорило бы о природе вещей, или же все, что

лось всякого основания в результате точного анализа проблемы

мы под этим понимаем, относится только к нашей собственной

Молино. Теоретически поставленный Молино вопрос, казалось,

природе и ею ограничено? Являются ли суждения, на которых мы

уже получил эмпирическое разрешение, когда Чизлден в

universp2*,

или они значимы ех

ana/ogia

1728 г.

ana/ogia

провел успешную операцию, благодаря которой ему удалось изле­

hотinis2 З*? Вопрос этот

чить четырнадцатилетнего мальчика, который был слеп от рожде­

здесь основываемся, значимыми, как сказал бы Бэкон, ех

выводит проблему происхождения идеи пространства далеко за ее

ния. Наблюдения, произведенные тогда на этом обретшем зрение

22* По аналогии со вселенной (лат.).

эмпиризма. Они полностью подтвердили теоретические предпо­

23* По аналогии с человеком

ложения Беркли: оказалось, что больной с обретением света в гла-

мальчике, по-видимому, во всех отношениях подтверждают тезис

(лат.).

132

133

зах далеко не сразу достигал «силы зрения»; ему пришлось лишь

исключительной сатирической силой и интелеллектуальной мет­

постепенно и с большим трудом учиться различать формы тел, которые были даны ему чисто оптическим образом. Тем самым получила подтверждение гипотеза, согласно которой между про­

костью, и отсюда последующее влияние этого про изведения на

французскую литературу, как это в особенности можно видеть по

странственными данными чувства осязания и данными чувства

пых», как и в «Письме О глухонемых», представляет нам изыскан­

«Микромегасу» Вольтера. Также и Дидро в своем «Письме О сле­

зрения не существует внутреннего сродства, а взаимоотношение

ный вариант этой же мысли. Основная тенденция первого из этих

между ними основывается на выработанной привычкой связи. Но коль скоро гипотеза эта подтвердилась, то мы не можем больше

сочинений состоит в том, чтобы на при мере Саундерсона, про­

говорить о едином пространстве, которое является одним и тем же

клонение в органическом устройстве человека с необходимостью

славленного слепого геометра, показать, каким образом всякое от­

для всех чувств и служит им, так сказать, однородным субстратом.

приводит и к полному изменению в его духовном существе. Не

Такое гомогенное пространство, которое Лейбниц рассматривал в

только сенсорный мир воспринимаемой и созерцаемой нами ре­

качестве порождения разума, создания

«intellectus ipse»24', оказы­

альности подвергается воздействию такого отклонения; если

вается теперь всего лишь голой абстракцией. То, что показывает

всмотреться глубже и внимательнее проанализировать, то мы

нам опыт и что он один делает нам доступным,

не есть такое

обнаружим ту же самую дифференциацию, которая имеет место

единство и однородность пространства; скорее мы имеем столько

во всех регионах: в интеллектуальной и моральной, в эстетиче­

одно от другого «пространств»,

ской и религиозной сферах. Относительность распространяется

сколько имеется различных сенсорных областей опыта. Оптиче­

также и на сферу самых высоких, так называемых чисто духов­

же качественно

отличающихся

ское пространство, пространство осязания, пространство наших

ных идей: понятие и слово «Бог» для слепого может означать не

двигательных ощущений

все они имеют свою собственную,

то же самое, что для зрячего. Существует ли в таком случае та­

именно им принадлежащую специфическую структуру; то, что

кая логика, метафизика или этика, которые могли бы быть пол­

-

связывает их между собою и делает их зависимыми друг от дру­

ностью независимыми и свободными от воздействия наших ор­

га,

это не общность их сущностной природы, их абстрактной

ганов чувств? И разве все наши высказывания о физическом, а

-

«формы», но только закономерная эмпирическая связь между

равно и интеллектуальном, мире не суть выражения нас же са­

ними, благодаря которой они могут взаимообразно представлять

мих и своеобразия нашей организации? Разве само бытие не

себя. Отсюда, по-видимому, неизбежны дальнейшие следствия.

подверглось бы коренному изменению, если бы нам было даро­

Вопрос о том, какому из этих сенсорных пространств принадле­

вано еще какое-нибудь новое чувство, или если бы мы были ли­

жит подлинная, окончательная «истина», теряет смысл. Все они равнозначны; ни один из них не может претендовать на большую

шены одного из тех чувств, которыми мы располагаем?

любит восполнять и прояснять психологические спекуляции,

степень достоверности, объективности и общезначимости, чем

которые здесь открываются, посредством космологических спе­

XVIII век

другие. То, что мы называем объективностью, истиной или необ­

куляций. Общая тенденция и мыслительная непрерывность про­

ходимостью, вследствие этого имеет не абсолютное, но только от­

слеживаются здесь от «Разговоров о множественности миров»

носительное значение. Каждая сенсорная способность имеет свой

Фонтенеля до «Общей естественной истории и теории неба»

собственный мир; и не остается ничего иного, как проанализиро­

Канта. Быть может, богатство возможностей, которые мы вооб­

вать и осмыслить все эти миры, не пытаясь привести их к одно­

ще способны себе вообразить и представить

му общему знаменателю. Философия Просвещения не устает под­

зуется во вселенной таким образом, что каждому небесному телу

черкивать и усиливать эту относительность. Здесь заявляет о себе

соответствует особое психофизическое свойство тех, кто его на­

мотив, который не только насквозь пронизывает научное мышле­

селяет. «Говорят, что мы, по-видимому, лишены от природы

ние, но становится также излюбленной темой популярной лите­ ратуры. Свифт в «Путешествиях Гулливера. изобразил эту тему с

чего мы не ведаем. Очевидно, это шестое чувство находится в

in abstracto,

реали­

шестого чувства, которое помогло бы нам узнать многое из того, каком-нибудь другом мире, где в свою очередь отсутствует ка­

кое-либо из наших пяти чувств .... Но в дележе, который мы 24* Сам ум (лат.).

произвели с обитателями других планет, нам досталось всего

134

135

только пять, которыми мы и удовлетворились, поскольку другие

какую-либо внешнюю причину, вызывающую эти изменения.

чувства остались нам неведомы» ". Идея эта красной нитью про­

Душа видит, обоняет, вкушает, слышит, но при этом она не зна­

ходит через всю психологическую и теоретико- познавательную

ет, что существуют физические органы, осуществляющие все эти

литературу эпохи Просвещения". И на этом пути логика, этика,

функции. Она растворяется в чистом акте восприятия, не подо­

теология чем дальше, тем больше превращаются просто в антро­

зревая о телесном субстрате своей активности. Положение меня­

пологию. В своем сочинении «Физические причины истины»

ется только тогда, когда мы обращаемся к чувству осязания: ведь

Иоганн Христиан Лоссиус делает последний шаг в этом направле­

всякий тактильный опыт необходимо проявляет двойное отно­

нии, заявляя, что вместо бесполезного учения о логических утвер­

шение. Он напоминает нам в каждом отдельном явлении о кон­

ждениях и заключениях нужно создать более полезное учение о

кретной части тела - и он осуществляет тем самым как бы пер­ вый прорыв в мир объективной реальности. Но Кондильяк не

происхождении наших понятий, и что при этом нам следует клас­

сифицировать наши понятия не по их содержанию и не в зависи­

останавливается на этом первом решении проблемы; в более

мости от объектов, которые ими охватываются, а в зависимости от

позднем издании своего «Тгапё

органов, которые, по-видимому, созданы для того или другого по­

ся восполнить и скорректировать такое решение. И здесь вопрос

des sensations»

он открыто попытал­

нятия. Таким путем мы смогли бы проникнуть В природу челове­

принимает для него иное, более радикальное направление.

ческих идей несравненно более отчетливо, хотя и не полностью,

одной стороны, мы должны признать, что все наши познания

С

чем с помощью всех предложенных прежде объяснений, от Ари­

происходят из чувств; с другой стороны, совершенно очевидно,

стотеля до Лейбница. При этом мы должны абсолютно отказать­

что все наши ощущения выражают не что иное, как способы бы­

ся от притязания на всеобщность и объективность; но этим исти­

тия (гпашегез д'Нге) нас же самих. Как же в таком случае мы способны «ощущать» объекты вне себя? Мы можем подняться до небес и можем спуститься в бездонные глубины - и все равно

не наносится не больше вреда, чем красоте, если понять и принять, что та и другая имеют «более субъективную, чем объек­ тивную природу», и что они представляют собою не свойство ве­

мы никогда не выйдем за пределы нашего Я, поскольку всегда

щей, а только отношение вещей к нам, зависимость их от того,

будем наталкиваться на самих себя и наши собственные мысли. Таким образом, проблема встает перед Кондильяком во всей своей

кто их мыслит". От этого основополагающего воззрения до полного призна­

остроте; но средства для решения ее остаются недоступны его

ния «субъективного идеализма» был только один шаг; но этот

сенсуалистскому методу>. Дидро отчетливо разглядел эту сла­

последний шаг мышление

бость: он говорит, что Кондильяк воспринял принципы Беркли,

XVIII

в. делало все же редко и неохот­

но отваживалось на неизбежные выводы. У Беркли фактически

но попытался избежать его последовательных выводов. На этом

не было здесь непосредственных учеников и продолжателей:

пути, однако, невозможно по-настоящему преодолеть психологи­

даже там, где применяли его психологический метод, пытались

ческий идеализм, в котором Дидро, как позднее Кант, видит

избежать метафизических последствий метода. С особенной от­

«скандал человеческого разума»: «цп эузтегпе

четливостью это можно видеть в сочинении Кондильяка о про­

l'esprit humain, est le plus difficile absurde de toUS»26* 35.

исхождении человеческого познания и в его «Тгапё

вепзайопв»?"

.

des

Кондильяк прежде всего полагает, что доказатель­

ство «реальности внешнего мира» можно извлечь просто из опы­

а

qui, а lа honte де combattre, quoique le plus

Такие же колебания и неуверенность можно обнаружить в фи­ лософских письмах Мопертюи и в его размышлениях о проис­

недостаточным для того, чтобы осуществить такое доказатель­

хождении языка. Здесь сам вопрос тоже ставится отчетливо и на­ прямую. Мопертюи не только приравнивает протяженность в том, что касается ее «объективной реальности», к другим сенсор­

ство. Ибо все, что мы вообще когда-нибудь воспринимаем по­

ным качествам, и не только заявляет, что между чистым про-

тов чувства осязания. То, что показывают нам другие чувства запаха, вкуса, зрения и слуха,

средством этих чувств,

-

-

-

представляется, по его мнению,

это только модификации нашего соб­

ственного Я, не содержащие в себе необходимого указания на 26*

И эту систему, к стыду человеческого ума, к стыду философии, всего труд­

нее опровергнуть, хотя она всех абсурднее (франц.).

"* Трактат об ощущениях (франц.). 136

137

странством и феноменами цвета и звука, если рассматривать их

пространяет свою собственную реальность в сферу своего объек­

содержание и их психологический источник, невозможно усмот­

та; оно высказывает суждение о существовании пространства как

реть абсолютно никакого принципиального различия; но он, ис­

независимого от меня объекта. Трудно, однако, обнаружить в

ходя из этого, идет еще дальше и исследует всеобщий смысл выс­ казывания о реальности вообще, смысл суждения: «имеется» или

этом утверждении что-либо такое, что не содержалось бы уже в предшествующих утверждениях, которые были просто знаками

«существует». О чем говорит такое суждение и в чем состоит его

определенного опыта восприятий. Если бы я лишь однажды

подлинное содержание и его обоснование? Что мы имеем в виду,

имел опыт, выражаемый словами: "я вижу дерево" и "я вижу ло­

когда мы не просто говорим, что видим или осязаем дерево, но

шадь", то какими бы живыми ни были оба этих восприятия, я не убежден, что смог бы образовать из них суждение: это "суще­ ствует". С другой стороны, если бы моя память была достаточ­

когда мы связываем с этим другое утверждение, а именно, что

это дерево «существует»? Что это «существование» прибавляет к

феноменальной данности простых чувственных данных? Можно

но вместительной для того, чтобы для выражения моих восприя­

ли обнаружить такое восприятие существующего, которое явля­

тий

ется таким же простым и изначальным, как восприятие цвета и

доступными ей знаками, каждое из этих восприятий понимая с

звука? И коль скоро такое восприятие, что очевидно, не имеет места, то какое же еще другое значение содержится в суждении

о существовании чего-либо? Если мы продумаем эти вопросы до конца, то придем к заключению, что то, что мы понимаем под

«существованием»,

-

это не столько некоторое новое бытие,

она

не

боялась

ПРОИЗВОЛЬНО

пользоваться

всеми

помощью своего собственного знака, то, возможно, я никогда не

мог бы высказать суждение, что то-то или то-то "существует"; и это даже в том случае, если бы я имел совершенно одинаковые восприятия, которые понудили бы меня сформулировать это

сколько просто новый знак. Знак позволяет нам назвать какой­

суждение. Разве не будет такое мое суждение только аббревиату­ рой всех отдельных восприятий: "я вижу", "я видел", "я уви­

нибудь сложный ряд чувственных впечатлений одним-единствен­

жу"?»36 Прогресс, достигаемый здесь, состоит в том, что центр

ным именем и тем самым зафиксировать его в сознании. В этом

тяжести проблемы реальности переместился; если прежде этот

имени находит свое выражение некоторый комплекс непосред­

центр тяжести склонялся в сторону просто ощущения, то теперь

ственных впечатлений, воспоминаний и ожиданий. Пережива­

он отклонился в сторону суждения. Но при этом само суждение

ние, к которому относится этот комплекс, образуется путем по­

понимается и принимается не в своем своеобразном логическом

вторения многих переживаний, аналогичных ему по структуре

достоинстве: оно превратил ось теперь в голый агрегат, в некото­

опыта, и из определенных привходящих обстоятельств, которые,

рое сосуществование и последовательность восприятий. Принци­

по-видимому, прочно скрепляют переживания друг с другом и

пиального преобразования и критического решения основного

тем самым придают им большую реальность. Восприятие «Я ви­

вопроса, поднятого. здесь, можно было достигнуть лишь после

дел деревоьсоединяется с другими восприятиями вследствие

того, как пало это ограничение,

того, что я был в каком-то определенном месте; я вернулся в это

нил суждение в качестве «единства поступка, и благодаря изна­

место и вновь обнаружил дерево, и т.д. Отсюда возникает неко­

чально присущей суждению спонтанности сделал его выражением

торое новое сознание: «Всегда, возвращаясь на это место, я буду видеть дерево»;

и это, в конечном итоге, означает не что иное,

-

после того, как Кант прояс­

«объективного единства самосознания». «Проблема взаимоотно­ шения между идеей и ее объектом» была тем самым поставлена

как «вот дерево». Такой ход мысли, казалось бы, делает невоз­

на новом основании: она переросла по своему значению только

можным какое-либо узко-сенсуалистское объяснение проблемы

психологический вопрос и стала центральным пунктом «транс­

объективно сущего

цендентальной логики».

(Seinsproblem):

ведь понятие бытия невозмож­

но свести к простому ощущению. И, однако же, это мало что дает для разрешения проблемы: ведь сенсуалистическую интер­

претацию опыта мы просто поменяли на номиналистическую. И

3

шается, а только смещается. Поэтому и его анализ в конечном

Но и этот последний поворот, какую бы «революцию В спосо­ бе мышления» он ни выражал, осуществляется не без историче­

счете завершается скептицизмом. «Восприятие "вот дерево" рас-

ских предпосылок и подготовительных стадий. Ведь психологи-

138

139

Мопертюи отчетливо понимает, что таким путем вопрос не ре­

ческие идеи учения Локка и Беркли, Юма и Кондильяка никог­ да не получали, по крайней мере в Германии, бесспорного призна­ ния. Каким бы, по-видимому, значительным ни было здесь какое­ то время влияние Локка, ему с самого начала были поставлены определенные границы вследствие систематической разработки

психологии, осуществленной Христианом Вольфом. Рациональная и эмпирическая психология Вольфа идет своим собственным пу­ тем, и на этом пути она остается верной основополагающим пред­

посылкам лейбницевой философии. Эта психология основывает свое учение о душе на учении о спонтанности, самостоятельнос­ ти и самодеятельности монады, которая не воспринимает ничего

извне, а порождает все свои содержания сообразно свойственно­

му ей самой закону. Такого рода порождение несовместимо с идеей

'ifluxus рh ' 27" ,с понятием простого «впечатления», уысиз«

«т

которых

держалась английская и французская психология. Согласно Лейб­

ницу и Вольфу, психология, которая пытается увидеть последнее основание душевной жизни во впечатлении, лишена даже подхода

к проблеме души. Она упускает из виду прафеномен души, сущ­ ностная природа которого заключается в активности, а не просто

в чисто пассивном претерпевании. Психологии «ощущения» про­

тивопоставляется теперь чисто функциональная психология. Под­ линная систематическая основная тенденция функциональной психологии не будет оценена по достоинству, если, в соответствии с широко распространенным воззрением, рассматривать и крити­

ковать ее как просто психологию способностей. Ибо в пределах лейбницевского учения о «способности» В смысле всего только возможности

-

пустой «потенции» просто не существует, как не

существует здесь и жесткого взаимоотграничения отдельных ду­

шевных способностей и их гипостазирования в качестве самостоя­ тельных сил. Также и Вольф, несмотря на то, что его стремление с строгому разделению понятий, похоже, благоприятствует ино­ гда такого рода изолирующему расмотрению,

-

постоянно и со

всею строгостью придерживается постулата единства души. Разде­

ление души на отдельные способности, их определение и обозна­

чение

-

это для Вольфа в основном относится к средствам выра­

жения и представления; в том, что касается существа дела, он не

устает подчеркивать, что все эти способности не независимые друг от друга отдельные силы, но только различные направления и

проявления одной единственной деятельной основной силы

силы репрезентации". 27* Физический приток

-

И саму репрезентацию нужно понимать не как голый рефлекс

внешнего наличного бытия, но как чисто активную энергию. При­

рода субстанции,

-

как объясняет Лейбниц,

-

заключается в том,

что она продуктивна; то есть в том, что она способна постоянно производить из себя все новые ряды идей и представлений. Тем

самым Я оказывается не просто сценической площадкой идей, скорее это их источник и праоснова:

praescripta lege павспшагшп»?" 38.

«fons et fundus idearum

И В этом именно и заключается

его истинное совершенство: Я тем более совершенно, чем беспре­

пятственней и неомраченней осуществляется в нем это свободное порождение. «Совершенством, «О мудрости»,

-

-

говорится В трактате Лейбница

Я называю всякое повышение сущего, ибо подоб­

но тому, как болезнь есть как бы понижение и убывание здоровья, так и совершенство есть нечто такое, что возвышается и над здо­

ровьем... Как болезнь происходит от вредного воздействия, что хорошо известно медикам, так же и совершенство, но с противо­

положным результатом, возникает из воздействия силы, как и вся­

кая вообще сущность состоит в известной силе, и чем больше сила, тем выше и свободнее бытие. Более того: чем больше сила

тем больше она извлекает множества из одного и в одном, посколь­ ку одно управляет многим вне себя и в себе соединяет. И вот един­ ство во множестве не что иное, как гармоническое согласие, и так

как одно что-либо согласуется больше с тем-то, а не с другим, то отсюда возникает порядок, а из него всяческая красота, и красо­

та пробуждает любовь. Таким образом и оказывается, что счастье, удовольствие, любовь, совершенство, бытие, сила, свобода, гармо­ ния, порядок и красота связаны друг с другом, в отношении чего

лишь немногие имеют правильный взгляд. И когда душа чувству­ ет в себе самой великую гармонию, порядок, свободу, силу или со­ вершенство и ощущает вследствие этого удовольствие, то это вы­

зывает радость. Такая радость постоянна и не может обманывать

ни причинять в будущем печаль, если она происходит от позна­ ния и сопровождается светом, а отсюда возникает в воле склон­

ность к добру, то есть добродетель. И вот из этого следует, что нич­ то так не служит блаженству и счастью, как свет разума и упражнение воли в непрекращающемся действии сообразно разу­

му (nach dem Veгstande), и что такой свет искать следует в особен­

ности в познании этих вещей, которые могут приводить наш

разум ко все более высокому свету, потому что из него-то и воз-

"* Источник и основание идей по предписанному закону вещей, каковым суж­ дено быть созданными (лат.).

(лат.).

140

141

никает неуклонный прогресс мудрости и добродетели, а следствен­

силе: идеи и вечные истины стали для него следствиями этой

но, совершенства и радости, выгода от которых останет с душою

силы". Вслед за тем у Мальбранша на место этой каузальности пришло по-настоящему субстанциальное единство: он утверждал,

и после этой жизни-". В этих кратких и характерных утверждениях Лейбниц предна­ чертал весь путь философии немецкого Просвещения; он опреде­

что созерцание идей и вечных истин

-

доказательство непосред­

ственного участия, партиципации человеческого духа в божествен­

лил здесь подлинное сущностное понятие Просвещения и наметил

ном бытии. Когда эмпирическая философия отвергла эту форму

его теоретическую программу. Сами по себе эти утверждения пред­

трансценденции, у познания не осталось никакого другого осно­

ставляют собою настоящее «единство В многообразии»: ведь в них

вания, кроме опыта, кроме «природы вещейь". Но даже эта, имен­

обобщено все то, что немецкое Просвещение внесло в область

но эта «природа вещей» угрожает теперь самостоятельности чело­

психологии, теории познания, этики, эстетики и философии ре­

веческого духа уже с другой стороны. Дух отныне должен обрести

лигии, а равно и то, что ему суждено позднее довести до полного

свою подлинную задачу в том, чтобы сделаться чистым зеркалом

развития. То было начало, которое уберегло немецкую философию

природы

XVIH

столетия от опасности голого эклектизма. Как ни сильно

подвергалась «популярная философия» этой опасности и как ни

часто она подвергалась ей,

-

наука и систематическая философия

всегда находили обратный путь к тем основополагающим вопро­

сам, которые Лейбниц поднял первым. Вольф был и остался

«praeceptor

Оеппагпае»?", и похвала Канта, что Вольф был под­

линным законодателем духа основательности в Германии, являет­

ся здесь справедливой в полной мере. То обстоятельство, что Кант

-

зеркалом, которое может только отражать образы, но

«ln this part the understanding is тегеlу passive; and whether огпо it will have these beginnings and, as it were, materials of knowledge, is not in its own power... The simple ideas, when offered to the mind, the understanding сап по тоге refuse to have, пог аНег when they аге imprinted, пог blot them out and make new ones itself, than а miпог сап refuse, апег ог obliterate the images ог ideas, which the objects set before it do therein ргосцсе»" 43. никак не может их самостоятельно порождать или создавать.

не только опирался на философию немецкого Просвещения, но

Обоим учениям, метафизической «трансценденции» И эмпири­

что его постановка проблем и систематический метод непосред­

ческой форме «имманентности» Лейбниц противопоставляет свою

ственно выросли из этой философии, объяснялось тем, что в не­

собственную фундаментальную точку зрения. Он утверждает по­

мецкой философии эпохи Просвещения ясно увидели и опреде­

стулат имманентности: все, чем обладает монада, проистекает не

лили в своем значении одну из принципиальных возможностей

иначе как из ее собственного основания. Но возвышая и заостряя

обретения и формирования единой теоретической картины миры.

этот принцип, он считает невозможным не только апелляцию к

Для того чтобы сделать видимым это ее основополагающее направ­

Богу, но и возврат к природе в обычном смысле этого слова. Раз­

ление, мы можем начать с противоречия, с которым мы уже стал­

личие между природой духа и природой вещей и одностроннюю

кивались выше. Французскую и английскую философию XYHI в.

зависимость первой от второй больше уже невозможно отстаивать.

наполняло и направляло стремление создать философское позна­

«... Очень

ние в его целом таким образом, чтобы ему не приходилось боль­

знание природы нашего духа и этих врожденных идей, которых

часто понимание природы вещей есть не что иное, как

ше, по характерному выражению Локка, стоять на чужом или за­

нет нужды искать вне нас-". Когда дух делает себя зеркалом дей­

имствованном основании". Это целое познания должно было

ствительности, он становится таким образом живым зеркалом все­

держаться на собственном основании и быть своим собственным

ленной, не механической совокупностью образов, но целым со­

оправданием. Из-за этого требования автономии была отвергнута

ставляющих его формообразующих сил. Основная задача

система врожденных идей: ведь ссылка на что-то «врожденное» казалась равносильной апелляции к чуждой инстанции

-

равно­

сильной, по сути дела, обоснованию познания на бытии и сущно­

сти Бога. У Декарта эта апелляция выражалась в том, что он смысл и значение врожденного свел к божественной творческой

З"* «В этой части разум просто пассивен: не в его власти иметь или не иметь эти начатки и как бы материалы знания ... Разум так же мало волен не при­ нимать эти простые идеи, когда они прелставляются душе, изменять их, когда

они запечатлелись, вычеркивать их и создавать новые, как мало может зерка­

ло не принимать, изменять или стирать образы, или идеи, которые вызывают

в нем поставленные перед ним предметы" (англ.). ЛОКК ДЖ. Соч. в 29*

Наставник Германии

1985.

(лат.).

142

Т.

1.

С.

168.

143

3

т. М.,

чтобы продемонстрировать эти силы, объяснить их специфиче­

он обогатил это учение, указывают в том же направлении. Ког­ да он требует точного описания чувства, решительно отличая его

скую структуру и понять их взаимосвязи. И именно эту задачу бе­

от чувственного восприятия, он не извлекает это отличие просто

психологии и теории познания отныне состоит собственно в том,

рет на себя немецкое Просвещение, стараясь решить ее терпели­

из интроспекции; нет, он приходит к необходимости провести

вым и кропотливым трудом. Если этот труд громоздкий и

такое различение на основании того, что в том и другом случае

неудобоваримый, а у авторов второго ранга зачастую и вовсе рас­

мы здесь имеем дело с двумя совершенно различными модусами

сыпается в частностях, то все-таки он не лишен своеобразной глу­

предметной взаимосвязи. Ощущения, разумеется, свойственны

бины; ибо при всем многообразии занимавших немецкое Просве­

нам самим; но их сущностное определение заключается не в

щение проблем, задачу свою оно видит в том, чтобы показать

том, что они выражают наше собственное состояние а в том что

роль и значение определенного принципа, прояснить и подтвер­

они являют нам свойство самого объекта. В противоположность

дить его реальность с различных сторон. Психологическая форму­

этому, чувство содержит в себе другое, гораздо более радикальное,

лировка и защита спонтанности Я подготавливают теперь почву

чисто субъективное отношение; мы не знаем о нем ничего кро­

для новой фундаментальной концепции познания и для нового

ме того, что оно представляет собою некоторое изменение в нас

основополагающего взгляда на искусство; они указывают критике

самих, и мы принимаем его за непосредственно данное, не свя­

познания и эстетике новые цели и новые перспективы развития.

Так, в особености разделение души на ее отдельные «способ­

зывая его с внешними объектами. То, что, с другой стороны, это отношение не является «субъективизмом» в том смысле, что оно

ности» служит теперь не только чисто эмпирическому анализу

вовсе не чисто произвольно; что оно скорее заключает в себе свое

явлений; из этого разделения возникают первые наработки и

собственное правило и закономерность; что это чувство, таким

очертания будущей универсальной системы, подлинной «фено­

образом, образует само по себе подлинный микрокосм,

менологии духа». Самый оригинальный и психологически про­

для немецкой просветительской философии доказывает феномен

- это

никновенный аналитик из круга немецкого Просвещения увидел

искусства, в котором как раз и осуществляется репрезентация и

и утвердил такую всеобщую взаимосвязь. «Философские опыты о

развитие этого микрокосма. Здесь особая роль принадлежит уче­

человеческой природе» Тетенса методически отличаются от со­

нию Мендельсона о душевных способностях. Учение это тоже ра­ ботает методом реконструкции, обращаясь от духовных образо­

чинений Беркли или Юма под тем же названием как раз в силу того, что Тетенс стремится не только к классификации и описа­

нию индивидуальной душевной жизни, но и к тому, чтобы такое

ваний и их специфически-различных форм к тем силам, которым эти образования обязаны своим происхождением. для того, что­

описание рассматривалось в качестве предварительной ступени к

бы отчетливо и уверенно отделить объект искусства от объекта

общей теории «объективного духа». Мы должны наблюдать разум

теоретического познания, для того, чтобы прекрасное отличить

не только тогда, когда он собирает данные опыта и создает из

от истинного, Мендельсон вынужден признать за прекрасным

ощущений первые свои чувственные идеи, но и тогда, когда он

некоторый своеобразный и фундаментальный класс психических

достигает большей высоты, образуя теории и создавая из отдель­

явлений. Прекрасный предмет не есть ни просто предмет позна­

ных истин

-

науки. В этом сила мышления обнаруживает свою

ния, ни просто предмет желания. Он проскальзывает у нас меж­

высочайшую энергию, и нужно поставить вопрос о тех основопо­

ду пальцами, если мы рассматриваем его в качестве объекта по­

лагающих правилах, в соответствии с которыми строятся колос­

знания и хотим подойти к нему с помощью научного метода, с

сальные здания таких наук, как геометрия, оптика, астрономия.

помощью анализа и дефиниций, путем расчленения и проясне­

То, что сделали для решения этого вопроса Бэкон и Локк, Кон­

ния понятий. НО природа прекрасного ускользает от нас и тог­

дильяк, Бонне и Юм,

-

Тетенс находит совершенно недостаточ­

да, когда мы воспринимаем прекрасный предмет «практически»,

ным: он утверждает, что эти мыслители не поняли проблемы ра­

превращая его в объект наших желаний и стремлений: став тако­

зумного познания в ее специфическом значении и, поскольку их

го рода объектом, прекрасный предмет сразу же перестает быть

интересовало чувственное познание, оставили ее без внимания",

«прекрасным»

Также и важнейшая новация, которую Тетенс ввел в учение о «ду­

жественного наслаждения. На основании этих соображений Мен­

шевных способностях» и основополагающее понятие, которым

дельсон постулирует особенную и самостоятельную способность

144

145

-

предметом художественного созерцания и худо­

души,

которую он

называет «способностью одобрения»

(Вilliguпgsvегmбgеп). К оценке, одобрению прекрасного не при­

мешивается никакого возбуждения желания: «Особым призна­ ком красоты является, по-видимому, то, что она созерцается со

спокойным чувством удовольствия; что она нравится, даже если

мы не обладаем ею и если мы вообще далеки от желания ею об­ ладать. Только тогда, когда мы рассматриваем прекрасное в отно­

ская способность» не только лишь комбинирующая, но изна­ чально-творческая способность,

-

эстетика также и в сфере ло­

гических проблем, в концепции СМысла и происхождения поня­ тий, производит некий перелом. Беркли, Юм, Кондильяк считают понятие голым осадком впечатлений, их простой сум­

мой или знаком, с помощью которого мы передаем наши впе­ чатления. Этому знаку не принадлежит сколько-нибудь само­

шении к нам самим и видим в обладании им какое-то преиму­

стоятельного

щество,

опосредован но представляет ~ памяти то, что первоначально

тогда в нас пробуждается жажда обладания,

-

приобретения

-

жажда, которая очень отличается от наслажде­

ния красотою-". Таким образом, учение о способностях

-

и в

этом заключается его подлинная систематическая ценность

-

значения:

он

только

задним

числом

и

было дано в восприятии. Даже тогда, когда мы вместо понятий, относящихся к вещам, оперируем понятиями, выражающим от­ ношения, это в принципе ничего не меняет. Ведь разум не мо­

старается трактовать психологию не просто как учение об элемен­

жет уетановить ту или иную связь прежде, чем он пережил в

тах сознания, об ощущениях и «впечатлениях», но скорее как

опыте реальность этой связи; он не в состоянии по-настояще­

всеобъемлющую теорию установок и поведения. Не содержания

му помыслить ни единство, ни различие, не испытав себя преж­

как статические данности,

де на фактах. Однако и это воззрение оказывается теперь под­

но энергии души нужно изучать и

описывать в их своеобразии. С этой точки зрения становится

вергнутым критике. И снова Тетенс с особенной страстностью

понятной теснейшая связь, в которую повсеместно вступает те­

оспаривает такое учение о мышлении как простом «замещении

перь психология с эстетикой: в ней со времени появления

«Ret1exions critiques sur

lа роёые, lа

peinture et

lа гпцыоце»!"

фантазмов». Сколь бы ни было сильным воздействие на мыш­

(1719)

ление чувственных впечатлений, эмпирических данностей, оно

Дюбо утвердилась та же энергетическая точка зрения. Мысли и

никогда не удовлетворяется этими данностями и не остается в

наблюдения Дюбо можно было бы цитировать как непосред­

их границах. Ибо Мышление не только образует понятия в

ственное подтверждение основополагающих идей Лейбница: ведь

смысле простых агрегатов чувственных данных, но оно подни­

и у него всякое эстетическое удовольствие основывалось на «по­

мается до идеалов. А идеалы невозможно понять без содей­

вышении бытия», в одушевлении и усилении душевных сил.

Удовольствие от такого чистого жизненного чувства может беско­

ствия «образной силы поэзии». «Психологи обыкновенно объясняют поэтическое творчество посредством простого рас­

нечно перевешивать неудовольствие, которое возникает при рас­

членения и воссоединения идей, которые складываются из ощу­

смотрении объекта как только объекта. «Мне не нужно говорить

щений и вновь распадаются на чувственные впечатления ... Если дело обстоит так, то поэзия - не что иное, как просто переме­ щение фантазмов, и тем самым в нашем сознании не могут воз­

Вам о том,

-

пишет Лессинг Мендельсону,

-

что удовольствие,

связанное с укреплением нашей жизненной силы, может на­ столько перевешиваться неудоволъствием, испытываемым нами

никать новые простые идею>. Однако такое объяснение остается

по отношению к предметам, на которые направлена эта сила, что

совершенно неадекватным любому конкретному художественно­

мы ее тогда больше не сознаем»:". Также и Зульцер в своем трак­

му произведению. Невозможно воздать должное Клопштоку

представляет то

или Мильтону, «если рассматривать образы, созданные как бы

же самое основное воззрение и пытается, исходя из его предпо­

самим дыханием поэтического языка этих поэтов, в качестве

тате «о силе в про изведениях изящных искусств»

сылки, провести различия между энергией теоретического мыш­

простой массы чувственных идей, находящихся рядом друг с

ления, эстетическим созерцанием и активностью воли.

другом или быстро следующих друг за другом». И то же самое

И с другой еще стороны эстетическая теория входит теперь

относится к научным идеалам, которые встречаются нам, на­

в чистую теорию познания. Завоевывая место и право чистой

пример, во всяком точном математическом познании. Их тоже

«способности воображения», стремясь показать, что «поэтиче-

невозможно объяснить путем простого сложения и вычитания отдельных восприятий, посредством комбинирования или абст­

JI* Критические размышления о поэзии, живописи и музыке (франи.).

146

рагирования, ибо и они

-

«изначальные истинные создания

147

поэтической силы». «Известно, что дело обстоит так в случае общих геометрических представлений. Но в действительности все другие представления и идеи имеют то же самое свойство».

Следовательно, сам по себе процесс эмпирического обобщения недостаточен для того, чтобы то, что представляет собой про­

сто чувственный образ, поднялось на ступень чистого понятия.

Ибо общие чувственные представления не есть еще общие идеи, как не есть они и понятия поэтической способности и ра­

зума. Они только материя и материал, из которых невозможно понять или вывести форму. А между тем именно от этой послед­

ным образом. «Идея приведенного в движение тела, которое не действует на другое тело и само не подвергается воздействию, на­ водит разум на мысль, что движение тела будет продолжаться не­

изменно; если даже эта последняя идея сама по себе возникла из восприятий, то все же ее связь с первой идеей есть про изведение

силы мысли

-

способности, которая вызывает эту взаимосвязь

между идеями в соответствии со своею природой; и возникающая

в нас под действием этой способности мышления связь предика­

та с субъектом дает гораздо больше основания для убеждения в том, что наше суждение

-

истинное суждение, чем ассоциация

ней зависит реальная строгость и точность понятия. «Из зри­

идей, возникающая из ощущений-", В общем, можно сказать, что

тельных ощущений, например, складывается представление о

везде, где между идеями мыслят определенное отношение, возврат

кривой линии, замкнутой на себя; представление это восприня­

ЛО форму своего облика на основе отдельных чувственных явле­ ний, которые произвели эту форму путем своего соединения.

Но здесь происходит еще и нечто большее. Мы имеем в нашем полном распоряжении идею протяженности и можем изменять

эту идеальную протяженность по своему усмотрению. Фантазия поэтому направляет образ линии круга таким образом, что каж­ дая точка удалена на одно и то же расстояние от центра и ни

одна не может быть ни сколько-нибудь дальше, ни сколько-ни­

будь ближе от него. Полное завершение чувственного образа

-

это восполнение его поэтическою силою, и такое восполнение

происходит во всех нащих идеалах»:". И этот выход за пределы того, что дано внепосредственном чувственном впечатлении,

-

сила теоретической «фантазию),

-

отнюдь не ограничивается чистой математикой. Не менее отчет­ ливым образом он заявляет о себе и в образовании наших эмпи­ рических понятий: ведь и те понятия, на которых основывается

теорическая физика, невозможно объяснить путем механическо­ го соединения «ощущаемых явлений». Они, эти понятия, начи­ наются с такого рода явлений, но не ими они кончаются: на них

они опираются, но сразу же подвергают их преобразованию по­

средством внутренней автономной активности разума. Именно эта

к голому ощущению, к пассивным впечатлениям недостаточен

для того, чтобы понять идею взаимоотношения как таковую в ее

специфической природе и обосновать ее своеобразие. Что такая специфическая природа существует, не подлежит никакому со­

мнению, ибо все отношения и взаимосвязи между содержаниями сознания невозможно свести к тождеству и различию, к согласию

и противоречию. Последовательность вещей во времени; их рядо­

положность В пространстве; особый способ их сосуществования;

зависимость одной вещи от другой,

-

все это явным образом за­

ключает в себе нечто большее, чем голые однородность и различие. Таким образом, везде здесь имеют место своеобразные, явно отли­

чающиеся одна от другой формы отношений, и в каждой из них можно видеть определенное направление мышления

-

своего рода

путь, по которому оно движется самостоятельно, а не в силу ме­

ханического принуждения внешних впечатлений или привычки. Поэтому то, что мы называем процессом суждения и соединения идей, выводами и умозаключениями, отличается от простого при­

ведения идей во внешнюю последовательность и связь; это и не­ что большее, чем восприятие сходства и согласия между ними.

«Ибо даже если разумное заключение извлекается из сходства

или различия между двумя идеями по отношению к какой-то еще третьей идее, то все же само это извлечение сходства и раз­

автономная активность, а не возникающая из повторяемости

личия есть собственная деятельность разума: деятельное произве­

ощущений простая привычка, и есть субстанциальное ядро

дение одной идеи отношений из другой такой идеи

первых законов движения. Общие принципы естествознания. никогда невозможно, конечно, доказать а

priori

с помощью го­

лых понятий. Но это ложная альтернатива, если отсюда делать

дение, которое

...

-

произве­

больше, чем два отношения, воспринимаемых

друг за другомь". Тем самым мы оказывается в том пункте, где отчетливо выс­

вывод, что понятия возникли из индукции, в смысле простого

тупает внутреннее единство и систематическая завершенность,

чередования отдельных наблюдений. Даже такой закон, как закон

которые сохраняет немецкое Просвещение при всей видимой

тяжести, невозможно всецело вывести и сделать понятным подоб-

рассредоточенности отдельных своих проблем. Ибо с двух раз-

148

149

личных сторон, со стороны ПСихологии и со стороны логики, мы

мы имеем дело с «плотными телами и силами»; и то, что реаль­

подошли теперь к одной и той же центральной проблеме. Обе

но присуще всякой подлинной ОСНовной силе бытия, невозмож­

дисциплины соприкасаются в вопросе о природе и происхожде­

но сконструировать с помощью понятий, здесь МОЖНО делать ка­

нии чистой идеи отношения. Подобно тому как Тетенс ставит

кие-то утверждения, всегда только Опираясь на свидетельства

этот вопрос как психолог-аналитик, Ламберт ставит его в центр

опыта. Ради опыта мы должны поэтому отказаться от всякой

своей логики и своего общего учения о методе. Он тоже при этом опирается на Лейбница; существенная заслуга Ламберта состоит

анализа опытно данного «хорошим анаТОМическим способом»

подлинной дефиниции и довольствоваться описанием; путем

в том, что он как бы вторично открыл определенные лейбнице­

мы должны вернуться к первичным составляющим данностей

вы основные идеи в их специфической оригинальности и глуби­

опыта, не притязая на то, что мы можем как-то еще истолковать

не. Он не удовлетворяется традиционным образом философии Лейбница, созданным Вольфом и его школой; он возвращается

эти первичные составляющие' посредством объяснения понятий.

Если здесь вообще можно говорить о каком-то толковании, то

к изначальной проблематике, исходя из которой Лейбниц создал

достичь такового возможно лишь на пути, по которому пошел

свою систему. Прежде всего это план всеобщей логики, «всеобщей

Локк, то есть не посредством дальнейшей логической разработ­

характеристикиь, который навсегда поразил и захватил его и на

ки, а посредством генетического анализа простых идей. Однако

который он непосредственно опирается в проекте своей «семио­ тики». Он стремится дать систему форм мышления и так рас­

дело будет выглядеть иначе, как только основные понятия уста­

сматривать эти формы, чтобы каждой из них соответствовал свой

рой нам открывается число и порядок таких понятий. В этом

собственный знаковый язык, сопоставимый с алгоритмом диффе­

случае обнаруживается, что в просто м составе и в особенной

новлены, и на указанном пути мы создали перспективу, с кото­

ренциального исчисления. Только по достижении этого, когда

природе каждого из таких понятий заключено богатство дальней­

каждой определенной связи понятий будет соответствовать опре­

ших определений, которые сообразны именно этой природе и

деленное действие знаков и мы получим в свое распоряжение

вытекают из нее непосредственно. Поэтому для того, чтобы осу­

всеобщие правила таких действий,

- тогда станет возможным

ществить полное развитие этих определений, нам не нужно еще

по-настоящему точное мышление. Господство этого мышления

раз возвращаться к опыту. Мы обнаруживаем, что различные ос­

Ламберт хочет распространить далеко за пределы чистой геомет­ рии. Ибо, по его мнению, это предрассудок, когда верили, что только идеи протяжения и величины можно подвергнуть строго­

новные понятия находятся друг с другом в определенных отно­ шениях согласия или противоречия,

зависимости и т.

П., И что

эти отношения можно установить посредством чистого наблюде­

му объяснению и дедуктивному развитию. Определенность и за­

ния над их «природой». Следовательно, познание этих отноше­

вершенность этого развития обнаруживаются отнюдь не только в

ний как таковых является уже не индуктивно-эмпирическим, но

сфере количества: их можно обрести также и там, где дело идет

«априорным». И этот род «априоризма», по Ламберту, отнюдь не

о чисто качественных взаимосвязях. Исходя из этой общей по­

ограничивается чистой геометрией. Локку никогда не приходи­

становки вопроса, Ламберт полагает, что сможет отчетливо уста­

ло в голову мысль попытаться осуществить в отношении других

новить границы философии Локка и осуществленного в ней ана­

простых идей то, что геодезисты сделали в отношении простран­

лиза основных понятий познания. Он не намерен оспаривать

ства, а именно

осуществленную Локком «анатомию понятий»; он признает, что

чества индуктивным путем". Здесь Ламберт прибегает к помощи

те понятия, в которых мы хотим выразить элементы действитель­

своей «алетиологии», которая по образцу

ности, невозможно просто измыслить, выдумать; они должны

желает быть общим учением об истине, то есть об отношениях и

быть найдены в опыте и посредством опыта. Подлинное позна­ ние действительности никогда не может основываться на голо­

связях между простыми идеями. Наряду с геометрией Ламберт

формальном, чисто «мыслимом» утверждении, каковым являет­

чистую форономию, для того чтобы привести примеры в под­

ся, к примеру «закон основания»: ведь такая «мыслимость»,

тверждение определенного типа наук, которые, хотя они и обя-

-

показать его систематические структурные ка­

ссылается в особенности на арифметику, чистую хронометр ию и

такая сплошная согласованность всех частей в логическом целом,

присуща только возможному. При познании действительности

150

«Mathesis universalis»32'

32* Всеобщая математика (пат.).

151

заны своим материалом опыту, тем не менее показывают на этом

самом материале не чисто-случайные, но необходимые свойства.

Таким образом, учение Ламберта об истине образует, так сказать, логический коррелят тому, что установил Тетенс как психолог о природе чистой идеи отношения. Когда оба этих не связанных

одно с другим течения мысли немецкого Просвещения соединя­ ются в Канте, достигается относительное завершение этой мыс­ ли

-

завершение, которое в то же время, разумеется, означало

конец этих течений, их преодоление посредством нового прин­

обонять, вкушать, сравнивать,

ципа и новой постановки проблем.

видеть, бояться, надеяться;

Voltaire. Lettres sur les Anglais. Lettre XIII. / / Oeuvr. Paris, Lequien, 1821. XXYI,65.

В

См. в этой связи в особенности письмо Декарта к графине Елизавете Пфальц­

3

2

21

т. М.,

мая 1643 г. // Oeuvres (Ed. Adam-Tannery). 111, 665. 1994. Т. 2. С.490-492)

(Декарт Р. Соч.

Подробнее о понятии «интеллигибельной протяженности» у Мальбранша

см.:

[Cassirer Е.] Erkenntnisproblem. 1, 573 ff. Malebranche. Entretiens sur 'а Мёгарпувкше. У, sect.12. 5 Письмо Канта Марку Герцу от 21 февраля 1772 г. // Werke (Ausg. Cassirer). IX, 104 Г, (Кант И. Трактаты и письма. М., 1980. С. 528-529.) 6 См.: Siecle de Louis XIY. Oeuvr. (Lequien). XIX, 140. 7 См. сатирическое стихотворение Вольтера «Les Systemes,> (Oeuvr. XIY, 231 ss.), а также сочинение «Tout еп Dieu, Commentaire sur Магеогапспе» (1769) / / Ouvr. XXXI, 201 ss. 8 Ните. Treatise of human nature. Р. 111, sect. 2. 9 Diderot. Apologie de ]'АЬЫ de Prades. Sect. ХII. (Дидро Д. Продолжение аполо­ гии господина аббата де Прада ... // Дидро Д. Соч. В 2 т. М., ]991. Т. 2. С. 31.) 10 Ср.: Locke. Essay оп human understanding. У. 1. Ch. 1, sect. 2: (Локк Д. Опыт о человеческом разумении // Локк Д. Соч. В 3 т. М., ]985. Т. 1. С. 91.) 11 «Ггпгпёсйагегпегп аргёз Aristote vient Locke; саг il пе faut pas compter les autres philosophes qui ont ёсгп sur 'е тете sujet,>. Condillac. Extrait гатвоппё du Traite des Sensations. (Ed. Georges Lyon). Paris, 1921. Р. 32. (Непосредственно за Ари­ 4

стотелем выступает Локк, ибо не следует принимать в расчет прочих фило­ софов, писавших по тому же вопросу. Кондильяк З.Б. Извлечение из трактата об ощущениях

/ / Кондильяк З.Б. Соч.: В 3 т. М., 1982. Т. 2. С. 380.) Maupertuis. Ехатеп phi1osophique de 'а preuve de I'existence de Dieu employee dans l'Essai de Cosmologie. Мет. De l'Academie de Berlin. ]756. § XIX s. 1JLocke п'а pas соппu сотЫеп nous avons besoin I'apprendre 11 toucher, 11 voir, 11 entendre etc. Toute les facultes de "ате lui ont paru des qualites innees et il п'а pas soup«onne qu'elles pourraient tirer leur origine de 'а sensation тете,>. Condillac. Extrait raisonne ... Р. 33. (... что он [Локк] не понял, насколько нам 12

Ср.:

необходимо научиться осязать, видеть, слышать и т.д., что все способности души он принял за врожденные качества,

не подозревая,

исходить из самого ощущения. Кондильяк З.Б. Соч. Т.

152

желать, любить, нена­

об ошущениях» // Кондильяк З.Б. Соч. Т. 2. С. 382.) 18 Condillac. Тгапё des animaux. Р. 395 s. (Кондильяк З.Б. Соч. Т.

1

ской от

судить, размышлять,

что, одним словом, благодаря ему возникают

все душевные и телесные привычки». Кондильяк З.Б. Извлечение из «Трактата

Примечания

2

Condillac. Тгапё des animaux (1755). Кар. 2. (Кондильяк З.Б. Трактат о жи­ // См.: Кондильяк З.Б. Соч. Т. 2. С. 408. IS Extrait гатзоппё ... Р. 31. (См.: Кондильяк З.Б. Соч. Т. 2. С. 379.) 16 Locke. Essay оп human understanding. У. Н. Ch. 1. Sect. 30 ss. (См.: Локк Д. Соч. т. 1. С. 301-305.) 17 «11 restait donc 11 demontrer que cette шошёшсе est lе premier principe qui nous donne les habitudes de toucher, de voir, d'entendre, de sentir, de goйter, de согпрагег, de juger, de гёйёспп, de desirer, d'aimer, de hair, de craindre, d'esperer, de vouloir; que c'est par еНе, еп uп mot, que naissent toutes les habitudes de Гйгпе et du согрз». Extrait гатзоппё... Р. 34. «<...оставалось доказать, что это беспокойство есть та первопричина, которая порождает в !;Iac привычки осязать, видеть, слышать, 14

вотных

2.

что они могут про­

С.

19

Подробнее об этой взаимосвязи см.:

Сапёыеппе 20

sur

'а Нцёгашге fгащаisе.

Lanson G. L'influence de (см. выше с. 52)

2. 'а

С.

440-441.) Philosophie

О различии между «регсерпо» и «регсершгшо» у Лейбница см. в особенно­

сти его переписку с Христианом Вольфом (Hrsg. уоп Gerhardt. НаНе, 1860). S. 56. 21 Voltaire. Тгапё des Мёгарпувшце (1734). Chap. УIII / / Oeuvr. (Lequien). XXXI,61. 22 Diderot. Репвеев philosophiques (1746). Sect. 1 ss. (Дидро Д. Философские мыс­ ли // Дидро Д. Соч. В 2 т. М., 1986. Т. 1. С. 164-165.) 23

Здесь нет возможности входить в подробное обсуждение этих отдель­

ных исследовательских проблем, Я ограничусь в этой связи лишь указа­ нием на обстоятельное изложение во втором томе моего сочинения о про­

блеме познания.

Newton. Ch. УII // Oeuvr. ХХХ, 138 ss. Lyon). Р. 33. (Кондильяк З.Б. Трактат об ощущениях / / Кондильяк З.Б. Соч. Т. 2. С. 192.) 26 Ср.: Berkley. Principles of human knowiedge. Sect. 34; Dialogues between Hylas and Philonous 111 етс. 27 [Berkley.] New theory of vision. § 11. 28 Voltaire. Ыёгпегпв de lа Philosophie de Newton. Ch. УII // Oeuvr. ХХХ, 147. 29 См.: Diderot. Lettre sur les aveugles; Condillac. Traite des sensations. Р. 1. Ch. 7, 11 ss. зо Leibniz. Nouveaux Essais sur l'entendement humain. L. 11. Ch. 5. (Лейбниц Г.В. Новые опыты о человеческом разумении // Лейбниц г.В. Соч. В 4 т. М., 1983. Т. 2. С. 128.) 31 Fontene/le. Entretiens sur 'а pluralite des mondes. Troisieme soir. / / Oeuvr. Paris, 1818. 11, 44. (Фонтенель Б. Рассуждение о множественности миров. Вечер третий / / Фонтенель Б. Рассуждения о религии, природе и разуме. М., 1979. С. 122.) 24

25

[Voltaire.] Condillac.

Ыёгпептв de lа Philos. de Тгапё des sensations (Ed.

В пределах немецкого Просвещения здесь можно упомянуть, например, Зуль­ цера; см.: Sulzer. Zergliederung des Begriffs der Vernunft. (1758) / / Vermischte

32

philosophische Schriften. 1, 249. 33 Lossius. Physische Ursachen des Wahren. Gotha, 1775. S.8 ff., 56 (ср. Erkenntnisproblem). 11, 575 f.).

380.)

153

34

IV. Идея религии

Подробнее о колеблющейся позиции Кондильяка в отношении проблемы

«реальности внешнего мира» см. введение Жоржа Лиона к его изданию «Тгапё

des sensations» (Р. 14 ss.) 35 Diderot. Lettre sur les aveugles // Оецуг. (Ed. Naigeon). П, 218. (Дидро Д. Пись­ мо о слепых // Дидро Д. Соч. т. 1. С. 298.) 36 Maupertuis. Retlexions Philosophiques sur I'origine des langues et la signification des mots. Sect. XXIY s. / / Оепуг. 1. 178 ss. 37 Ср., напр.: Wolff. Psychologia rationalis. § 184 ff; Psychologia empirica. § 11 etc. 38 Письмо Лейбница к де Вольдеру от 24 марта 1699 т. / / Philos. Schriften (Gerhardt). П, 172. 39 Leibniz. Уоп der Weisheit. Deutsche Schriften. Herausg. уоп Guhrauer. 1, 422 [. 40 Locke. Essay оп human understanding. У. 1. Ch. IY. § 24 s. (Локк Д. Соч. т. 1. С. 150-152.) 41 См. письмо Декарта к Мерсенну (май 1630): Descartes ап Mersenne (Mai 1630) / / Оецмг, (Adam- Таппегу) 1, 151. <
К

огда задаются вопросом об общей характерной особен­ ности века Просвещения, то самый традиционный от­ вет, который можно ожидать, сводится к утверждению,

что одна из самых существенных черт Просвещения­ критическое

Если сопоставить

и скептическое

это традиционное

отношение

к религии.

воззрение с конкретными

историческими фактами, то в том, что касается немецкого и анг­

роду причины, в соответствии с которым он создал все вещи в качестве дей­

лийского Просвещения, сразу же возникают очень большие со­ мнения и оговорки. Тем убедительней, казалось бы, подтвержда­

ствующей и тотальной причины. Ведь достоверно известно, что Бог являет­

ет этот взгляд французская философия

ся творцом сущности творений в той же мере, как их существования; сущность

он в связи с нею отстаивается. Оппоненты и враги, поклонники

установил вечные истины. Я отвечаю, что он установил их согласно тому же

же эта

-

не что иное,

как именно те вечные истины,

кои я вовсе не считаю

проистекающими от Бога наподобие эманации солнечных лучей; но я знаю,

что Бог

-

Творец всех вещей, истины же эти

-

некие вещи, а следовательно,

2 т. М., 1989. Т. 1. С. 590.) 73-75. 43 Locke. Essay оп human understanding. V. П. Ch. 1. Sect. 25. 44 Еейтлг, Nouveux Essais... L. 1. Ch. 1. § 21. (Лейбниц г.в. Соч. Т. 2. С. 86.) 45 Tetens. Philos. Yersuche йЬег die menschliche Natur und ihre Entwicklung. Riga, 1777. т, S. 427 ff. (Neudгuck der Kant-Gesellschaft. Berlin, 1913. S. 416 [.). 46 Mendelsohn. Morgenstunden. Abschn. УН. 47 Письмо К Мендельсону от 2 февраля 1757 г. // [Lessing.] Werke (LachmannMuncker). ХУН, 90. 48 Tetens. Phi!os. Yersuche йЬег die menschl. Natur. Erster Yersuch: ОЬег die Natur der Yorstellungen. NQ ХУ. Neudruck der Kant-Gesellschaft. S. 112 ff.; см. также: Erkenntnisproblem. 11. S. 567 ff. 49 Tetens. Philos. Yersuche. Yierter Yersuch: ОЬег die Denkkraft und das Denken. 'У. S. 310 ff. 50 Idem. Fiinfter Yersuch: Уоп der Yerschiedenheit der Yerhiiltnisse und der allgemeinen Yerhiiltnisbegriffe. S. 319 ff. 5' См.: Lambert. Anlage zur Architektonik oder Theorie des Einfachen und Ersten in der philosophischen und mathematischen Erkenntnis. Riga, 1771. § 10. Подроб­ нее о методе Ламберта см.: Erkenntnisproblem. П, 534 ff. он их творец. Декарт Р. Соч. В

42

См. выше с.

XVlII

в., и тем упорнее

и последователи Просвещения в этом суждении сходятся. Воль­ тер в своих сочинениях и письмах не устает повторять свой ста­ рый боевой клич: «Ёстзе: ['in!iiтe» l ' . И если он осторожно до­ бавляет, что он борется не против веры, но против суеверий, не против религии, но против церкви, то уже следующее поколение, которое видело в Вольтере духовного вождя, не поддержало это­

го различения. Французский энциклопедизм объявляет откры­

тую войну религии, ее притязанию на значимость и истину. Он упрекает ее в том, что она не только всегда была помехой интел­ лектуальному прогрессу, но и оказалась не в состоянии обосно­ вать подлинную мораль и справедливый общественно-полити­

ческий порядок. Гольбах в своей

«P01itique Naturelle»2' все время

возвращается к этому пункту. Его обвинительный акт против ре­ лигии достигает кульминации в утверждении, что религия, куль­

тивируя в человеке страх перед невидимыми тиранами, делала людей рабами и трусами перед земными господами, удушая в

них всякую способность самостоятельно решать свою судьбуl . ,.

Раздавите гадину (франц.).

2.

Естественная политика (франц.).

155

Даже деизм отвергается теперь как что-то неясное и аморфное,

ния. Сильнейшие идейные импульсы Просвещения и его под­

как бессильный компромисс: Дидро заявляет, что деист снес гид­

линная духовная сила основываются не на отрицании веры, а на

ре религии с дюжину голов, но из той головы, которую он поща­

новом идеале верования, который Просвещение устанавливает, и

дил, снова выросли все другие". Полное отвержение веры как

на новой форме религии, которую оно в себе воплощает. На при­

таковой, какую бы историческую форму она ни принимала, в

мере Просвещения высказывания Гёте о вере и неверии раскры­

какие бы одежды ни рядилась, и на какие бы основания ни опи­

ваются еще раз во всей своей глубине и истине. Если Гете назы­

ралась, оказывается отныне единственным средством освободить

вает конфликт между верой и неверием глубочайшей, даже

человека от предрассудков и рабства и открыть ему дорогу к его

единственной темой истории мира и человечества; если он до­

истинному счастью. «Тщетно, О раб предрассудка, Дидро природа человеку,

-

-

говорит у

бавляет, что все эпохи, когда доминирует вера, являются замеча­

ищешь ты своего счастья за предела­

тельными, возвышенными и продуктивными как для современ­

ми мира, в который я поместила тебя. Имей мужество освобо­

ников, так и для последующих эпох, тогда как другие эпохи,

диться от ига религии, моей заносчивой соперницы, которая не

когда неверие одерживало свои жалкие победы, исчезают для

признает моих прав; откажись от богов, которые узурпировали

последующих поколений, потому что никому не хочется зани­

мою власть, и возвратись к моим законам. Повернись вновь к

маться познанием неплодотворного,

природе, от которой ты бежал; она утешит тебя, она изгонит из

миг усомниться относительно того, на чьей стороне, в смысле

твоего сердца все те страхи и беспокойства, которые теперь гне­

противопоставления веры и неверия, оказывается эпоха Просве­

тут и терзают тебя. Предайся природе, предайся человечеству,

щения. Здесь все пронизано неподдельным творческим чувством,

предайся вновь себе самому

-

и ты обнаружишь, что твоя жиз­

-

то уже невозможно ни на

безусловным доверием к формирующим и обновляющим мир

ненная тропа усеяна цветами». «Просмотрите историю всех на­

силам и возможностям. И такого обновления требуют и ожида­

ций и всех столетий, и вы обнаружите, что человек всегда под­

ют теперь от самой религии. Поэтому вся внешняя вражда про­

чиняется трем различным законам: кодексу природы, кодексу

тив религии, с которой мы встречаемся в эпоху Просвещения, не

общества и кодексу религии. Каждый из этих законов препятству­

должна заслонять от нас тот факт, что также и здесь вся духов­

ет другому и ограничивает его, ибо никогда не удавалось создать

настоящего согласия между ними. Следствием этого было то, что

ная проблематика смешана с религиозной проблематикой и по­ лучает от нее постоянные и самые сильные импульсы. Чем боль­

никогда и ни в какой стране не существовало настоящего чело­

ше прежние ответы религии на основные вопросы познания и

века, настоящего гражданина или настоящего верующегоэ '

. ДЛя

нравственности ощущаются как неудовлетворительные, тем с

того, кто однажды распознал и до конца осознал этот факт, уже

большей интенсивностью и страстностью ставятся именно эти

невозможно возвращение назад. Здесь не может быть ни комп­

вопросы. Спор отныне ведется уже не вокруг отдельных догм и

ромисса, ни примирения: нужно выбирать между свободой и не­

их истолкования, но о характере религиозной достоверности; он

волей, между ясным сознанием и темным аффектом, между по­

знанием и верой. И, делая этот выбор, современный человек,

касается уже не того, во что просто верят, а способа и направлен­ ности веры, ее функции как таковой. Так, прежде всего в преде­

человек Просвещения не может испытывать никаких сомнений

лах философии немецкого Просвещения все усилия и стремления

в своем решении. Он должен и ему следует отказаться от всякой

направлены не на разложение религии, а на ее «трансценден­

помощи сверху; он сам себе должен осветить и проложить путь

тальное» обоснование и трансцендентальное углубление. В све­

К истине, которой он владеет лишь постольку, поскольку он спо­

те этого стремления специфическое своеобразие религиозности

собен ее достичь и обосновать своими собственными силами.

эпохи Просвещения проявляется как в своей негативной, так и

щения, последнее рассматривается как безрелигиозная и враж­

в позитивной тенденции, как в вере, так и в неверии. Только ос­ мыслив оба этих момента в их неразрывности и взаимообусловлен­ ности, можно понять историческое развитие философии религии

дебная всякой вере эпоха. Ибо такое рассмотрение рискует

XVIII столетия

упустить из виду как раз в высшей степени позитивные его до­

которое исходит из устойчивого идейного центра и устремляет­

стижения. Скепсис как таковой не способен на такие достиже-

ся к определенной идейной цели.

И все же недостаточно и сомнительно, когда на основании такого рода деклараций поборников и представителей Просве­

156

в качестве реального единства

157

-

как движение,

своей цели, и «религия В пределах гуманности», казалось, была осно­

1. Дorмa первородноro rpexa и проблема теодицеи

вана. Религия эта не испытывает по отношению к христианской догме ни вражды, ни скепсиса; скорее она старается понять и ис­

При всем богатстве и обескураживающем многообразии рели­ гиозно-философской и теологической литературы

XVIII

в.,

-

по

толковать ее так, что догма становится выражением новой рели­

гиозной настроенности. Николай Кузанский находит в самой

одному только вопросу о деизме число полемических сочинений

идее Христа воплощение и завершение своей основополагающей

за и против, которыми обменивались обе стороны, почти необо­

концепции «питапиаз», Эта

зримо,

-

humanitas

во Христе становится все­

можно обнаружить все же определенный систематиче­

проникающей связью мира и высочайшим доказательством его

ский центральный пункт, к которому вновь и вновь возвращает­

внутреннего единства: ведь только такая связь преодолевает и по­

ся дискуссия. Философии Просвещения не нужно было самой

беждает раскол между бесконечным и конечным, между творя­

ставить этот центральный вопрос: просветительская мысль уна­

щим первопринципом и сотворенным бытием. Установившийся

следовала его от предшествующих веков и должна была только

таким образом религиозный универсализм способен теперь охва­

подойти к нему с новыми интеллектуальными средствами, кото­

тить вселенную новых жизненных форм, которые возникли в эпоху

рые она к тому времени освоила. Уже Ренессанс не хотел быть

Ренессанса, и дать всему этому интерпретацию с единой философ­

только возрождением античности и научного духа, но имел сво­

ской точки зрения. Этот религиозный универсализм в такой же

ей задачей преобразование, пепоуаио" религии. То, к чему он

мере включает в себя математику, новое естествознание и космо­

стремился, было религией мира и духа

религией, которая при­

логию, в какой он и основывает специфически-новую,по сравне­

знавала специфическую ценность их обоих и находила доказа­

нию с Августином и средневековьем, фундаментальную концеп­

-

тельство и подлинную печать божественного не в принижении

цию смысла истории. И все это казалось теперь возможным на

или уничтожении мира и духа, но в их возвышении. Так бьm ос­

почве религии

нован универсальный теизм, каким он выступает в гуманистиче­

но благодаря ей. Религия обрела такую широту, что, казалось, ее

ски ориентированной теологии

XVI и XVII

-

казалось, что это достигнуто не против религии,

вв. Теология эта вы­

подлинная и последняя глубина только теперь впервые стала ви­

растает из идеи, что сущность божественного можно понять

димой. Проблема примирения человека и Бога, над решением

только в совокупности всех его проявлений и что каждое из них

которой бились великие системы схоластики и вся мистика сред­

именно поэтому обладает не которой неотчуждаемой и самостоя -

невековья, явила себя теперь в новом свете. Примирения этого

тельной ценностью. Никакая форма и никакое имя не могут

больше не ждали исключительно от действия божественной бла­

выразить абсолютное бытие Бога, потому что форма и имя

годати и

-

по ее усмотрению;

примирение, как теперь думали,

только модусы ограничения и в силу этого несоизмеримы с сущ­

происходит в труде самого человеческого духа и благодаря его са­

ностью бесконечного. Но это предполагает также и противопо­

моразвитию" .

ложное заключение: поскольку каждая особенная форма остает­

Но эта гуманистическая религия обрела в Реформации своего

ся одинаково далекой от природы абсолюта, то все они так же и

непримиримого врага. Реформация, по-видимому, сходится с Ре­

одинаково ей близки. Каждое выражение божественного, если

нессансом в том, что и она тоже придает «этому миру» новую

оно само подлинно и истинно, можно соизмерять с другим вы­

ценность и дает ему новую религиозную санкцию. Она тоже тре­

ражением; они равноценны друг другу постольку, поскольку они

бует спиритуализации и перевода содержания веры на язык внут­

претендуют не на то, чтобы выражать само бытие божественно­

реннего опыта

го, но лишь на то, чтобы указывать на него в виде притчи или

ся только в Я, но одновременно включает в себя и бытие мира,

символа. Возрастание и непрерывное усиление этого гуманисти­

ставя это бытие в отношение к центру религиозной достоверно­

чески-религиозного духа можно проследить от Николая Кузан­

сти. Мир теперь должен быть оправдан из самой достоверности

-

при том что такая спиритуализация не остает­

ского до Марсилио Фичино, а от Фичино к Эразму и Томасу Мору.

веры. Вновь тем самым требованию отрицания мира здесь про­

В первые десятилетия ХУI в. это развитие, казалось, достигло

тивопоставляется требование формирования мира. Это формиро­

З* Обновление (лат.).

труда, активной деятельности в пределах социального миропо-

вание должно осуществляться посредством профессионального

158

159

рядка. Но если под этим углом зрения гуманизм и Реформация встречаются как бы в общей плоскости, то все же в своих по­ следних основаниях они друг с другом расходятся. Вера, как ее

понимает Реформация, по своему происхождению и своей цели, остается чуждой религиозным идеалам гуманизма. Корень этого

противоречия может быть обозначен одним словом: суть дела здесь

-

в радикальной противоположности позиций, которые гу­

манизм и Реформация занимают по отношению к первородному

греху. Гуманизм никогда не осмеливался открыто оспаривать догмат о первородном грехе; но по основной своей духовной на­

правленности он должен был стремиться к тому, чтобы где толь­ ко возможно, так сказать, рассредоточить этот догмат и ослабить

его силу. дух пелагианства чем дальше, тем сильнее влияет на основополагающие представления гуманизма; все сознательней и

решительней заявляют о себе попытки сбросить тяжелое иго ав­ густиновой традиции. Возвращение к античности было не по­

следним фактором в этой борьбе: платоновское учение об эросе и учение стоиков об автаркии воли оказываются здесь союзника­

ми в борьбе против основного представления Августина о ради­ кальной испорченности человеческой природы и ее неспособно­

сти своими собственными усилиями вернуться к Богу. Только на этом основании религиозный универсализм, к которому стре­

мится Ренессанс, можно было вообще оправдать

-

обосновать

Откровение, не сводимое ни к какому частному, ограниченному временем и местом возвещению божественного". Но против такого расширения доктрины Откровения направляются самые резкие возражения со стороны различных систем Реформации. Ибо суще­ ствование всех реформаторских систем и школ держится и пада­ ет вместе с верой в необусловленность и единственность слова

Библии. Никакое обращение к миру не может и не должно по­ шатнуть эту веру; скорее то и другое, слово и мир, постулируется

в акте веры и верою же обосновывается. Библия в своей трансцен­ дентности, сверхприродности и абсолютном авторитете

-

это един­

ственный объект, с помощью которого можно и должно обрести достоверность священного. Таким образом, религиозный «индиви­

дуализм», с которым выступает Реформация, всецело ориентиро­ ван и ограничивается чисто объективными, сверхприродно связу­

ющими реальностями". И чем больше такой индивидуализм

Разрыв с гуманизмом тем самым стал неизбежным. Разрыв этот нашел свое предельное и бескомпромиссное выражение в сочине­

нии Лютера

«De servo

агоппо»:". Осторожная защита Эразмом че­

ловеческой свободы, его выступление за автаркию и автономию воли, не вовсе разрушенных грехопадением, представляется Люте­

ром не больше и не меньше, как неприкрытым выражением рели­ гиозного скептицизма. Не существует ошибки более опасной, чем вера в такого рода независимость человека, которая в каче­

стве самостоятельной потенции может быть принята во внима­

ние наряду с божественной благодатью и которая имела бы ма­ лейшее влияние - против благодати или за нее. Мы должны проводить абсолютное разграничение между тем, что во власти Бога, и что в нашей власти, между Богом и нашим созиданием; ибо от этого разграничения зависит и на нем стоит познание себя самого, познание и слава Божия. «Ибо, коль скоро человек убежден, что он хоть что-нибудь может сделать для своего спасе­ ния, он пребывает в самоуверенности и не отчаивается в себе пол­ ностью, не смиряется перед Богом, но воображает, что существу­ ет какое-то место, время, доброе дело, и надеется или, по крайней

мере, желает с их помощью' обрести спасение. Тот же, кто дей­ ствительно нисколько не сомневается в своей полной зависимос­

ти от воли Божьей, кто полностью отчаялся в себе, тот ничего не выбирает, но ждет, как поступит Господь. Он ближе всего к бла­ годати, к тому, чтобы спастись-" . В этих словах

-

обвинительный приговор, который вера Ре­

формации выносит гуманистической вере, и ХVП век тщетно пытался оспорить этот приговор. Разумеется, идеалы Ренессан­ са оставались живыми и в этом веке, и в особенности в фило­

софских кругах они находили себе все новых защитников и сто­ ронников. Но великие религиозные движения того времени прошли мимо всех этих тенденций. Надежда на универсальную религию, которую лелеял Кузанец, выразивший ее в своем со­ чинении

«De

расе

fidei»6*,

была разрушена; мирная вера уступи­

ла место жесточайшей и непримиримой религиозной распре. И в этой распре, казалось, победа везде доставалась самому строго­

му догматизму. Гуго Гроций в Нидерландах, Кембриджская шко­ ла в Англии пытаются еще раз обновить дух Ренессанса, но их не­ посредственное воздействие ограничивается сравнительно узким

стремится укрепить эти связи, тем больше он оказывается обра­ щенным назад к августиновой концепции догмата опервородном

4* О рабстве воли (лат.).

грехе. Для Лютера, как и для Кальвина, догмат этот снова стано­

5* Лютер М. Избр. произведения. СПб.,

вится подлинной опорой и ядром их теологической системы.

6*

160

О согласии веры (лат.).

б Э.Кассирер

161

1994.

С.

215.

кругом. Гроций подвергается атаке со стороны гомаризма, одер­

жавшего окончательную победу над голландскими арминианами, а Кэдворт и Мор вынуждены отступить под натиском пуритани­

зма и ортодоксального кальвинизма. И все же труд этих мыслите­

лей не остался бесплодным как в религиозном, так и в общем ду­ ховно-историческом отношении: они-то и проложили дорогу

французской философии

XVII в.

вновь Поставлена одним из самых

глубоких мыслителей этой эпохи. С почти неслыханной прежде отвагой и силой мысли и вместе с тем с исключительной ясно­

стью изложения выступает она перед нами в «Репвёевь" Паскаля.

По своему содержанию книга эта почти ничего не меняет в том, что сказано со времен Августина: ведь благодаря великому труду

«Просвещениюя XVIII столетия. Теология просветительской эпо­ хи отчетливо сознавала эту универсально-историческую связь. Уп­

Янсения об Августине постановка проблемы первородного греха

рек, который обыкновенно делают Просвещениro: что оно ощуща­

ля от Августина и что характеризует его в качестве мыслителя Но­

ло само себя «началом времен», не видело и недооценивало

великих достижений прошлого,

-

здесь не соответствует действи­

тельности. Землер, один из ведущих умов теологии немецкого

Просвещения, выказывает дух исторической критики, которому он подготавливает почву в библеистике уже тем, что выявляет и

выражает исторические связи, проявляющиеся в библейских собы­ тиях. В своей борьбе против ортодоксии он снова непосредствен­ но опирается на Эразма, которого называет подлинным создате­

лем протестантской теологии. Еще раз во всей остроте ставятся

старые вопросы

-

о самоопределении разума и об автономии

нравственной воли; но теперь их следует отделить от всякого

внешнего авторитета и отвечать на них независимо от Библии и церкви. И тем самым власть ередневековой догматики оказывает­ ся уже полностью разрушенной, ибо августинизм оспаривается теперь не в своих последствиях и непосредственных влияниях, но

в своем основании, в своем фундаментальном принципе. Идея первородного греха становится общим врагом, в борьбе против ко­

торого объединяются различные ведущие направления филосо­ фии Просвещения. Здесь Юм выступает на стороне английского деизма, точно так же как Руссо

-

на стороне Вольтера: единство

везде опирается на этот первоисточник. Но что отделяет Паска­

вого времени, так это форма и метод его аргументации. Этот ме­

тод всецело основан на Декарте, и картезианский логический идеал ясности и отчетливости Паскаль стремится применить даже к последним таинствам веры. Так возникает теперь парадоксаль­

ное смешение идейных мотивов. Ведь содержание учения, которое Паскаль в «Репвёев» желает обосновать, находится в резком несо­ ответствии с характером и методом самого обоснования. Тезис,

который выдвигает Паскаль,

-

это полное бессилие разума, кото­

рый сам по себе и из себя не способен достичь никакой достовер­ ности: истина удостоверяется только путем отказа от своих еоб­ ственных усилий, путем полного и безоговорочного подчинения

себя вере. Но именно эту необходимость подчинения вере Паскаль не постулирует и не проповедует: она должна быть им доказана.

Он обращается не к верующим, а к неверующим, и он противосто­ ит им на их собственной территории. Он говорит их языком, и он хочет одолегь их их же оружием. Как 'никто другой, Паскаль вла­ деет всем арсеналом современной ему анализической логики, ко­

торой 'он пользовался и довел до 'ВЫсочайшего совершенства в сво­

их матемаТИЧ6СКИХ работах; теперь этот арсенал ставится на-службу изложения и прояснения основного вопросарелигии. Таким об­

цели, к которой стремится Просвещение, кажется, перевешивает

разом, к решению этого вопроса Паскаль подступает с теми же

на какое-то время все различия и разногласия относительно

самыми методическими средствами, которыми он пользовался в

средств достижения этой цели.

своей работе о сечениях конуса при решении геометрической про­

Проследим сперва нашу проблему в пределах французской ду­ ховной истории, в которой она нашла наиболее заостренную и наиболее отчетливую формулировку. Все различные аспекты, скрытые в вопросе о первородном грехе, проясняются здесь с той определенностью и завершенностью, которые доступны

только французскому уму, и каждый из этих аспектов доводится

до своих последних логических выводов. Различные возможные

подступы к проблеме выступают здесь в отчетливой антитезе

друг к другу, и из этой антитезы, кажется, само собою, как бы спонтанно, рождается решение. Проблема первородного греха во

162

блемы или в-своем опыте о пустом пространстве при решении проблемы эмпирической физики. Точное наблюдение за феноме­ нами и сила гипотетического мышления также и здесь должны

иметь решающее значение. Мы не располагаем и мы не нуждаемся в каких-либо иных средствах для того, чтобы найти правильное

решение проблемы. Подобно тому как физик, для того чтобы от­ ветить на вопрос о сущности определенной естественной силы, не

имеет иного пути кроме наблюдения над явлениями и систематиче7. МЫСЛИ (франц.).

б*

163

ской полноты их учета и описания,

-

точно так же не существует

иного пути, если мы хотим разгадать основную тайну человече­ ской природы. В отношении также и этой проблемы первое тре­ бование, которое должно быть предъявлено каждой гипотезе, со­ стоит в том, чтобы она отдавала должное феноменам, адекватно передавая и удерживая их в себе. Постулат «спасения феноменов» (O"ro~EtV 'ta <PatVOIlEva) значим для теологии в неменьшей степени, чем для астрономии. И вот здесь как раз Паскаль и бросает вызов своим оппонентам - сомневающимся и неверующим. Если они

все масштабы логической, «рациональной» формы познания. В этом последнем неизвестное объясняется посредством редукции его к известному: известное и данное, то существование, в кото­

ром мы непосредственно пребываем, основывается на абсолютно неизвестном. Но именно это разрушение всех рациональных средств и мер познания научает нас тому, что мы находимся не на

чисто случайной и субъективной, а, наоборот, на объективной и

необходимой границе познания. Не только слабость наших ин­ теллектуальных возможностей не дает нам достигнуть адекватно­

отвергают решение проблемы, данное религией, и отказываются

го познания объекта; нет, это объект, высмеивающий всякую ра­

принять учение о первородном грехе и «двойной природе» чело­

циональность, является сам по себе абсолютной антиномией.

века, то им следует представить другое, более вероятное объясне­

Всякий рациональный масштаб как таковой

ние. На место двойственности нужно поставить для них какое-то

масштаб: ведь форма нашего рационального познания состоит

-

это имманентный

простое единство, на место разлада - гармонический лад. Но именно такое единство и такой лад сразу же вступают в острей­

сущности

ший конфликт со всем тем, что фактически предлагает нам чело­

принадлежащим ей свойствам. Но здесь мы имеем дело с такой

веческое существование. Ибо где бы мы ни встретили человека, мы

природой, которая непосредственно сама себя отрицает; имма­

сталкиваемся не с целостным и гармоническим бытием, но с рас­

нентность здесь превращается в трансцендентность и снимает себя

колотым и разорванным существом, живущим под бременем глу­

в ней, как только мы пытаемся понять ее в чистом виде и исчер­

бочайших противоречий. Эти противоречия

-

стигма человече­

ской природы. Человек, как только он попытается понять свое

место в космосе, видит себя поставленным между бесконечностью и ничто: в присутствии того и другого он не в состоянии принад­

лежать только одному из двух. ОН вознесен над всеми создания­ ми, и он падает ниже их всех; человек высок и низок, велик и

ничтожен, силен и бессилен одновременно. Его сознание всегда

ставит перед ним цель, достичь которой в своем бытии он никогда

именно в том, что исходя из определенной, устойчивой в себе

-

«ПрИрОДЫ') вещи, мы умозаключаем к необходимо

пывающим образом. «Qui demeIera cet embrouillement? La nature confond les pyrrhoniens et la raison confond les dogmatiques. Que deviendrez-vous donc, б homme, qui cherchez quelle est votre veritable condition par votre raison naturelle? .,. Connaissez donc, superbe, quel paradoxe vous ётеэ а уоцв-шёгпе. Humiliez-vous, raison impuissante; taisez-vous, nature imbecile: apprenez que Гпотте passe in/iniment Гпотте et entendez de votre шапге notre сопёшопуёгпаоге, que vous ignorez. Ecoutez Dieu!,)s'7.

не может, и его существование разрывается между постоянным

В этих словах Паскаля была сформулирована труднейшая и

стремлением выйти за свои пределы и всегдашним падением ниже

глубочайшая проблема, которая встала перед французской фило­

себя самого. Этого противоречия, с которым мы сталкиваемся в

софией

каждом отдельном феномене человеческой природы, невозмож­

по силе противника, с которым приходилось считаться,

XVIII

в. Здесь эта философия нашла духовно равного ей коль

но избежать, и не существует другого пути его объяснения, кро­ ме того, чтобы от явлений такого противоречия и разлада возвра­

титься к их интеллигибельному источнику, от фактов к принципу. Неустранимый дуализм человеческой природы находит свою раз­

8* «Кому под силу разобраться в этой путанице? Природа опровергает дово­

ды пирроников, разум

,-

доводы догматиков. Что же станется в таком слу­

чае с вами, о люди, ищущие истинное свое место в мироздании с помощью

гадку только в тайне грехопадения. Тайна эта сразу открывает то,

одного лишь здравого разума? Вы не можете отвергнуть взгляды обеих этих

что прежде казалось скрытым в непроглядном мраке. Хотя эта «гипотеза» сама по себе была и остается абсолютной тайной, но,

сект, но и стать на сторону той или другой тоже не можете.

с другой стороны, она все же

-

единственный ключ, открываю­

щий нам нашу подлинную и глубочайшую сущность. Человече­

Познай же, гордец, каким сочетанием несочетаемого предстаешь ты перед самим собою! Смирись, бессильный разум, замолчи, бессмысленная природа:

постарайтесь понять, что человек намного превосходит человека, узнайте от вашего Владыки, каково оно, истинное ваше положение в мире, до сих пор

ская природа постижима только через непостижимое, которое мы

вам неведомое. Внемлите Господу!" (франц.). Паскаль Б. Мысли. СПб.,

открываем в ее основе. Здесь, таким образом, переворачиваются

С.

164

194-195

165

1995.

скоро она желала сделать какой бы то ни было шаг вперед. Если чары трансценденции невозможно было разбить и развеять в этом пункте, если человек был и остался «сам себе трансцендент­

ным'), то всякое «естественное» объяснение мира и бытия ока­ зывалось с самого начала под запретом. Понятно отсюда, поче­ му французская философия Просвещения, словно повинуясь какому-То внутреннему принуждению, вновь и вновь возвраща­

ется к -Репвёез» Паскаля и непрестанно испытывает на этом про­

изведении свою критическую силу. Критикой Паскаля прониза­

ны все периоды писательской деятельности Вольтера. Уже в первом его философском сочинении «Lettres вцг les Anglais,)9* эта критика начинается - а еще полвека спустя Вольтер вернулся к этому раннему своему произведению для того, чтобы дополнить

и подкрепить его новыми аргументами 8 • Он принял вызов Пас­

другой и от одной задачи к другой,

-

именно в этой многосто­

ронности проявляется подлинная интенсивность и высшая сила,

на которые способна человеческая природа. Именно в полном

развитии и беспрепятственном выражении всех разнообразных сил, которые он в себе ощущает, человек таков, каким он может

и каким должен быть: «сеэ ргёгепёцев сошгапётёв, чие vo'us appellez contradictions, sont lеэ ingredients пёсееванев qui entrent dans lе сошровё de l'homme, qui est, соmmе le reste de 11:1 пашге, се qu'i1 doit ётге»!" . Но, разумеется, философия ~<соmmоп вепае»'" - не последнее слово, сказанное Вольтером по этому вопросу. Чем меньше его убеждают аргументы Паскаля, тем больше чувствуется, что они

не перестают беспокоить его. Мы и в самом деле оказываемся здесь перед такой проблемой, в отношении которой простого от­ рицания было совершенно недостаточно и где от философии

каля; он говорил, что хочет отстоять дело человечества от этого

Просвещения ожидали и требовали ясного позитивного решения.

«возвышенного мизантропа». Но если присмотреться к отдель­

Коль скоро мистерия первородного греха была этой философией

ным его аргументам, то возникает впечатление, как будто он пы­ тается уклониться от открытой схватки. Ибо Вольтер тщательно избегает того чтобы продумать Паскаля вплоть до подлинного

религиозного' центра его мысли и до последней глубины его ос­

новной проблемы. Он пытается держать Паскаля на поверхно­ сти человеческого существования; он хочет показать, что повер­

хность эта самодостаточна и самообъяснима. Тяжелой серьезности Паскаля Вольтер противопоставляет свой собствен­

ный приятный во всех отношениях и игривый способ рассмотре­

отвергнута, она должна была переместить причину и источник

зла в другое место

-

должна была признать и доказать необхо­

димость зла средствами только разума. Поэтому метафизики как таковой, казалось, здесь невозможно дать отвод: ведь сомнение в догмате тем интенсивнее и неумолимее подталкивает к эагад­

ке теодицеи. Эта загадка остается и для Вольтера, поскольку су­ ществование Бога и для него тоже

-

строго доказуемая истина.

Утверждение: «я существую, следовательно, существует необходи­ мое и вечное существо»

-

никак не потеряло для него своей

ния, концентрированности и предельной насыщенности аргумен­

убедительности и очевидности". Но если Гордиев узел проблемы

тов

теодицеи нам все равно никогда не развязать, то как мы можем

-

характерную живость ума, глубине мистического чувства

-

беззаботность светского человека. «Здравый смысл» призывается

избегнуть вывода Паскаля, что кольца этого узла возвращают

в свидетели против тонкостей метафизики и ставится над 'Ними

нас в «бездну» веры"? Оптимизм как метафизическое учение,

судьей. То, что Паскаль назвал противоречиями человеческой природы. - для Вольтера только доказательство ее богатства и полноты ее многосторонности и подвижности. Разумеется, че­

ловеческая природа не является «простой» В том смысле, что ей

предуказано какое-либо определенное бытие и предписан один -единственный путь; она раскрывает себя во многих воз­ можностях. Но в этой почти безграничной изменчивости, со­ гласно Вольтеру, - не слабость, а сила человеческой природы. Какой бы разнообразной и разносторонней ни казалась дея­ тельность человека, как бы ни устремлялась она, не ос~анавли­ ваясь ни на каком достигнутом результате, от однои цели к 9*

решение вопроса у Лейбница и Шефтсбери, всегда отвергались Вольтером: в этом оптимизме он видел не философский ответ, а нечто вроде мифического вымысла и «романов»!'. Те, кто утвер­ ждает, что все хорошо,

-

просто шарлатаны: нужно признать, что

зло существует и не добавлять ко всем ужасам нашего существова­

ния еще и абсурдное рвение в попытке отрицать это". Но если Вольтер занимает здесь позицию теоретического скептицизма

против теологии и метафизики, то он косвенно оказался несвобо10* Те очевидные несоответствия, которые вы называете противоречиями,

11* Здравый смысл (англ.).

Письма об англичанах (франц.).

167 166

-

необходимые ингредиенты, входящие в состав человека, который, подобно остальной природе, есть то, чем он должен быть (франц.).

ден от аргументации Паскаля, которую желал опровергнугь. Ибо

нас сейчас совершенно непроницаема.

по крайней мере в отношении достигнугого им результата он на­

notre

ходится теперь в том же самом пункте, где находился Паскаль.

таким образом, здесь тоже выступает за компромисс, и этот ком­

Это ведь сам Паскаль сделал неумолимый по своей остроте вывод,

промисс значим для него как в теоретическом,

что философия как таковая, разум, пока он основывается един­

отношении. Даже и моральное зло не подлежит никакому сомне­

ственно на себе самом и отвергает всякую опору на откровение,

-

езрёгапсе;

Tout est

Ыеn

«Unjour tout sera Ыеn, voila aujourdhui, voila l'illusion»15*. Вольтер, так и в этическом

нию; но его оправдание состоит в том, что оно неизбежно для че­

неизбежно должны кончить скепсисом: «le pyrrhonisme est le vrai» 12* 13. Поскольку в вопросе о происхождении зла Вольтер обе­

ловеческой природы, какая она есть. Ибо без человеческих слабо­

зоружил себя против скептицизма, он отныне уже не может вы­

почему сильнейшие импульсы ЭТОЙ жизни происходят из наших ин­

стей наша жизнь была бы обречена на полный застой

-

и вот

браться из его водоворотов. Он знает все ответы, и он отвергает все

стинктов и страстей, следовательно, с этической точки зрения,

ответы. Шопенгауэр с удовольствием ссылался на «Кандида» Воль­

наших недостатков. Наиболее отчетливое выражение этот взгляд

тера и пытался использовать его в качестве сильнейшего оружия

-

Вольтера на мир и жизнь нашел в его философской повести

из

«Le

против оптимизма. Но в действительности Вольтер был не в боль­

Monde

шей мере систематиком пессимизма, чем систематиком опти­

ангела Итуриэля приказ перебраться в столицу своей страны и на­

мизма. Его позиция по отношению к проблеме зла никогда не имела под собой какой-либо полноценной доктрины; она не мо­

жен ли город быть разрушен землетрясением или его следует по­

жет и не желает быть чем-то большим, чем выражением того или

щадить. Бабук знакомится со всеми слабостями и недостатками

иного настроения, с которым он смотрит на мир и человека. Это настроение способно играть всеми нюансами - и Вольтеру нра­ вится именно эта игра нюансов. В свои молодые годы Вольтер не ведает никаких пессимистических настроений. Он отстаивает чи­

сотте

il уа, Vision de

Ваооцс»!"

(1746).

Бабук получает от

блюдать ее жизнь и нравы: ему надлежит принять решение, дол­

города, с его тяжелыми нравственными изъянами, но также и со

всем блеском его культуры и угонченного общества. И тогда он выносит свое решение. Лучший мастер изготавливает по его зака­ зу маленькую статую, сделанную из всех существующих металлов,

сто гедонистическую философию, которая находит «оправдание»

самых драгоценных и самых худших, и Бабук относит ее Итуриэ­

существования в максимальном наслаждении всеми радостями

лю. «Разобьете ли вы,

бытия. Искать какую-то другую мудрость представляется ему на­

фигурку только потому, что в ней содержатся не одни лишь ал­

столько же трудным, насколько и тщетным: «la veritable sagesse Est de savoir fuir la tristesse, Dans les bras de la уошртё»!" . Вольтер в этих словах желает быть только апологетом своего времени - апо­

мазы и золото?» Итуриэль сразу понимает его: «Н гёзопп

- спрашивает он ангела, - эту прелестную

de пе pas songer а corriger Регеёройв, et de laisser аllег lе monde сотте il va; саг, dit-il, si tout n'est pas Ыеп, tout est разваше»!" Также и в тете

логетом роскоши, вкуса и не отягченных никакими предрассудка­

«Кандиде» при всей своей иронии над оптимизмом Вольтер не

ми чувственных удовольствий". Позднее, конечно, это прославле­

изменил этому своему основному воззрению. Мы не можем из­

ние земных удовольствий потеряло для него свою несомненность

бежать зла и не можем устранить его; но следует оставить физи­

и беспроблемность, а Лиссабонское землетрясение дает ему повод

ческий и нравственный мир идти своим путем, нам же самим

откровенно забрать назад свой прежний образ мыслей. Аксиома

надлежит устанавливаться в нем таким образом, чтобы своею де-

«Tout est

Ыеп-'" теперь как таковая, в качестве учения, полно­

стью отвергается". Это глупый самообман

-

закрывать глаза на

зло, с которым мы сталкиваемся повсеместно во всей его силе и

реальности; все, что нам остается.

- это направить взгляд в буду­

щее и от него с надеждой ожидать решения загадки, которая для

]5* «Все может стать благим»

«Все благо и теперь»

-

-

вот наше упованье;

вот вымысел людской

Пер. А. Кочеткова. Вольтер. Поэма о гибели Лиссабона

//

Вольтер. Философские соч. М.,

1988.

С.723. ]2* Пирронизм прав (франц.).

16*

Мир, каков он есть. Видение Бабука, записанное им самим (франц.),

13* Подлинная мудрость заключается в знании того, как спастись от печали

17*

Он решил даже не помышлять больше об исправлении Персеполиса и

в объятиях наслаждения (франи.).

предоставить миру оставаться таким, каков он есть, «ибо,

]4* Все благо (франц.).

если и не все в нем хорошо, то все терпимо" (франц.).

168

169

-

заметил он,

-

различиям,

ятельностью все время противостоять такому миру: ведь из нее происходит то счастье, которое только и доступно человеку.

И та же самая неуверенность, которая обнаруживается в отно­ шении Вольтера к проблеме теодицеи, наблюдается повсеместно

в мышлении

XVIII

в. Литература по этой проблеме почти необо­

зрима: теодицея все еще остается основополагающим вопросом, от

решения которого зависит судьба метафизики и судьба религии. Поэтому к проблеме теодицеи не перестают возвращаться, но ни­

какого по-настоящему приниипиального обогащения проблемы при этом все же не происходит. Аргументы Лейбница повторяются бес­

-

то же самое справедливо и в отношении психичь,

ских феноменов. И здесь, в психическом мире, ничто не препяг, ствует нам рассматривать разнородность, которую являют собою содержания внепосредственном переживании, в качестве понятий:

но однородной. Ибо сколь ни многообразны модусы удовольствия и неудовольствия, им свойственно то общее, что каждый из них

обладает определенной интенсивностью и определенной же дли­ тельностью. Если удастся подвергнуть оба этих момента измере­ нию и если мы сможем установить отношение, в соответствие с

которым количественная величина целого окажется независимой

от этих отдельных моментов, то путь к решению проблемы был бы

численное количество раз и под разными углами зрения; но они

найден: это позволило бы провести расчет ощущения и чувства,

уже непонятны в живой связи с его основными понятиями и ос­

который не уступал бы по точности расчету, осуществляемому в

новными предпосылками. Систематический подход чем дальше, 16

тем больше уступает место эклектическому подходу.

Н

овыи моv

тив возникает тогда, когда за решение проблемы берется эмпири­

ческая психология, пытаясь решить ее своими средствами. Здесь, казалось, открывается путь, позволяющий преодолеть неопреде­ ленность по вопросу о том, чего больше в человеческом существо­ вании

-

удовольствия или неудовольствия, и поставить этот воп­

рос на научную основу. Если вопрос всерьез должен был быть решен, то невозможно было удовлетвориться неопределенными

предположениями; нужно было найти надежный масштаб и уста­

арифметике, геометрии, или физике. Таким образом проблема «математики интенсивных величию>,

Mathesis intensorum,

постав­

ленная уже Лейбницем в связи с основными вопросами нового анализа бесконечного, переносится теперь также и на душевную жизнь. Мопертюи пытается здесь сформулировать закон, в точно­ сти аналогичный основным законам статики или динамики. Для того, чтобы осуществить калькуляцию моментов удовольствия-не­ удовольствия, нужно исходить из того, что их величина зависит,

с одной стороны, от силы, с другой стороны, от времени, в тече­

ние которого они находятся в душе и активны в ней. Двойная ин­

новить определенную шкалу, с которой соотносились бы конкрет­ ные ценности удовольствия или неудовольствия. Здесь, таким

тот же самый результат, как и одна единица интенсивности при

образом, возникала задача примирить диаметральные противопо­

двойной длительности. В целом квантитативную ценность счаст­

ложности посредством новой методической процедуры: абсолют­

тенсивность на протяжении одной единицы времени может иметь

ливых или несчастливых жизненных состояний нужно определять

но текучее и неопределенное ощущение удовольствия-неудоволь­

в качестве продукта интенсивности удовольствия инеудовольствия

ствия должно было приобрести отчетливость и найти абсолютно

и длительности их обоих. Опираясь на эту формулу, Мопертюи

только путем соединения психологии и математики, эмпириче­

стем с точки зрения ценности истины в них. При более внима­

точное выражение. Цели этой, казалось, можно было достигнуть ского наблюдения и чисто-понятийного анализа. Такого синтеза

попытался достичь Мопертюи в своем

«Essai de Philosophie

гпопце»'". Он исходит из определеннойдефиницииудовольствия

и неудовольствия,пытаясь понять их таким образом, чтобы из нее непосредственновозникала возможностьпридать им обоим неко­

берется теперь за сравнительную оценку различных этических си­ тельном рассмотрении все эти системы отличаются одна от дру­

гой не чем иным, как исчисляемым количеством счастья в них.

Все они хотят дать указание, каким образом достичь «высшего блага», то есть наиболее возможного в жизни количества счастья. Но одни пытаются достичь этого результата путем увеличения сво­

торую фиксированнуюколичественнуюценность, на основе кото­

их благ, другие

рой стало возможным обе эмоции нумерическисравниватьодну с

личению числа удовольствий, стоик

другой. Подобно тому как познание физического мира основыва­

ствия; первый учит, что цель жизни состоит в достижении счастья,

ется на том, что нам удается свести качественныеразличия, кото­

второй

рые мы обнаруживаемв его феноменах к чисто количественным

Впрочем, расчеты эти в целом приводят Мопертюи к пессими­

18*

Опыт моральной философии (франц.).

-

-

желая избежать зла. Эпикуреец стремится к уве­ к редукции неудоволь­

что она заключается в том, чтобы избегать несчастья".

стическому выводу: они показывают, что в обычной повседневной

171 170

-

жизни сумма зла всегда больше, чем сумма добра". Кант в своем

дне» иррационального, о которой говорил Паскаль, то для реше­

сочинении докритического периода «Опыт введения в философию

ния вопроса не оставалось другого выхода, кроме как вызвать к

понятия отрицательных величин» сослался на эти расчеты Мопер­

жизни другие духовные силы и довериться их руководительству.

тюи и оспорил как их результаты , так и их метод. Кант заявляет,

Таким образом, мышление просветительской эпохи, для того

что задача, поставленная здесь, не может быть решена, потому что суммированию поддаются только однородные ощущения, тогда

чтобы приблизиться к существу проблемы теодицеи, должно было теперь пойти очевидным обходным путем. Это мышление

как чувство представляет собою нечто совсем иное в силу чрезвы­

больше не начинает с метафизически -теологического проясне­

чайно сложного характера жизненных условий, вызывающих са­

ния вопроса; оно уже не берет за исходный пункт определение

мые многообразные воздействия 19. Но действительно решающее

понятия божественной сущности, чтобы из него получить и де­

возражение против подобного метода рассмотрения Кант выдви­

дуктивно вывести отдельные божественные аттрибуты. Погруже­

нул уже при обосновании своей собственной этики. Именно кан­

ние в природу абсолюта замещается теперь максимально развер­

товской этике СУЖдено было раз и навсегда лишить почвы такой

нутым анализом формообразующих и созидающих энергий,

подход к проблеме теодицеи, который еще является всецело гос­

которые несет в себе Я. Только исходя из них можно надеяться

подствующим в популярной философии XVIП в. Отвергнув эвде­

найти имманентное решение проблемы теодицеи

монизм как основу этики, теория Канта лишила калькуляцию удо­

которое не ВЫНУЖдает разум выходить за свои границы. И здесь

-

решение,

вольствия-неудовольствия всякого позитивного нравственного или

вновь выступают на передний план оба основных мотива, кото­

религиозного значения. Вопрос о ценности жизни с этого момен­

рые на протяжении всей духовной истории

та переместилея в совершенно иную область рассмотрения. «Не­

обретали все более важное значение, по мере того как все яснее

XVIII

столетия при­

трудно догадаться, какую ценность имела бы для нас жизнь, если

становилось понимание их самостоятельного своеобразия. С од­

бы если бы она ценилась только по тому, чем наслаждаются (по

ной стороны, это

естественной цели суммы всех склонностей, то есть по счастью).

ма права и государства. Обе они, по-видимому, не имеют ника­

-

эстетическая проблема, с другой

-

пробле­

Эта ценность опускается ниже нуля, ибо кто захотел бы снова на­

кого непосредственного соприкосновения или связи с проблемой

чать жизнь, хотя бы и по-новому, даже составленному (и соразме­

теодицеи; и однако можно показать, что в них-то и коренится

ренному с ходом вещей) плану, если бы этот план был рассчитан

специфическое преобразование и углубление именно этой про­

только на наслаждение?

...

Следовательно, остается, пожалуй, та

блемы. Первый мыслитель, проложивший здесь новый путь,

-

ценность, которую мы сами придаем нашей жизни посредством

это Шефтсбери. Он основывает философию, в которой эстетика

того, что мы не только делаем, но делаем целесообразно. И при­

занимает не часть системы, но подлинно ключевое место цело­

том столь независимо от природы, что само существование при­

го. Вопрос о природе истины, по Шефтсбери, невозможно отде­

роды может быть целью только при этом условии»".

лить от вопроса о природе красоты: оба они сходятся в своем ос­

До идеи такой целесообразности, которая находится по ту

новании и в своем последнем принципе. Всякая красота есть

-

сторону измерения удовольствия и неудовольствия, популярная

истина

философия Просвещения не созрела. Только два мыслителя

может быть понята и познана только исходя из смысла формы, то

как и всякая истина по своему внутреннему существу

XVПI столетия поняли эту идею, хотя и подошли к ней с совер­

есть смысла красоты. То, что все действительное причастно фор­

шенно разных сторон, и тем самым косвенно подготовили и в

ме, что оно не хаотичная и аморфная масса, но обладает внут­

определенном смысле предвосхитили постановку вопроса Кан­

ренней пропорцией и сохраняет в своем бытии определенную

том. И благодаря этим двум мыслителям проблема теодицеи не

структуру, а в своем движении

только получила новую трактовку, но и обрела новое принципи­

ло,

-

-

ритмический порядок и прави­

это прафеномен, в котором проявляется чисто духовный,

альное значение. Метафизика к тому времени во множестве бес­

«сверхчувственный» источник реальности. Смысл как таковой не

плодных попыток исчерпала все свои возможности; она находи­

в состоянии обнаружить этот феномен, не говоря уже о том, что­

лась в том пункте, откуда уже не было пути ни вперед, ни назад.

бы понять его последний источник. Там, где действуют одни

Поэтому если вопрос о теодицее все же невозможно было решить

внешние чувства, где взаимоотношение, которое мы устанавли­

простой апелляцией от знания к вере и вновь утопить его в «без-

ваем между нами и миром, основывается ни на чем ином, как

172

173

только на чувственной потребности и чувственном влечении,

-

жутся по геометрическим орбитам. Руссо первым открыл в мно­

там царство формы еще не открылось для нас. Животному, на которого окружающие его предметы и явления действуют просто

гообразии человеческих образов глубоко скрытую природу чело­

как раздражители, возбуждающие его инстинкты и вызывающие

ям, провидение находит свое обоснование. Прежде значимым

в нем определенные реакции, недоступно никакое познание

было только возражение Альфонсуса и Манеса. После Ньютона

формы вещей. Такое познание вырастает не из силы желания

и Руссо Бог оправдан, и отныне тезис Поупа истиненэ". На пер­

века и тот скрытый закон, согласно которому, по его наблюдени­

или непосредственного воздействия, но из силы чистого созер­

вый взгляд, эти утверждения трудно понять и истолковать: ведь

цания

в сочинениях Руссо не найти прямого рассмотрения, чисто по­

-

созерцания, которое остается свободным от всякого

стремления к обладанию, от всякого непосредственного захвата

и потребления объекта. В этой способности чистого созерцания

и удовольствия, свободного от всякого «интереса», Шефтсбери

нятийной трактовки проблемы теодицеи, как это имеет место у

Лейбница, Шефтсбери или Поупа, Подлинная оригинальность и значение Руссо находится в другой сфере: не проблема Бога, но

находит фундаментальную силу, на которой основывается всякое

проблема законодательства и общества занимает в его мышлении

художественное наслаждение, как и всякое художественное твор­

руководящее место. Но именно здесь он и создает новое соотно­

чество. Благодаря этой силе человек впервые становится поисти­

шение и новое опосредующее звено. Руссо

не самим собою, и через нее он делается причастным высшему,

сит эту проблему за пределы индивидуального бытия и определен­

даже единственному счастью, которое только может выпасть на

ным и недвусмысленным образом обращает ее на социальное

его долю. А тем самым и те масштабы, которые приходится при­

бытие. В нем, верит Руссо, он нашел тот пункт, который в конеч­

-

первый, кто выно­

лагать и подвергать проверке в вопросе о теодицее, претерпева­

ном счете является решающим в вопросе о подлинном смысле

ют полную трансформацию. Ибо теперь становится очевидным,

человеческого существования, его счастье и его горестях. Этот

что всякий голый расчет в отношении благого и дурного в мире

вывод он сделал на основании своих штудий и критики обще­

неизбежно теряет свою силу перед лицом подлинного, более

ственно-политических институтов. «Я увидел,

глубокого смысла этого вопроса. Содержание жизни здесь тоже

себе в «Сотпеввюпв»!"

-

говорит он о

, - что все зависит в основном от полити­

определяется не ее материей, но ее формой. Оно зависит не от

ческой науки и что, как бы кто ни смотрел на проблему, каждый

степени чувственного удовольствия, которая отпущена нам в

народ совершенно такой, каким делает его правление. Поэтому

жизни, но от чистой энергии формообразующих сил, посред­

мне казалось, что великий вопрос о наилучшей форме правпения

ством которых жизнь обретает свой облик. Истинную «теоди­

возвращает меня к другому вопросу: Какая форма правления наи­

цею», последнее оправдание бытия Шефтсбери ищет в этом ме­

лучшим образом подходит для того, чтобы создать такую нацию,

сте; он находит ее не в сфере удовольствия и страдания, но в

которая была бы добродетельна, просвещена, мудра, короче го­

сфере свободного внутреннего развития и выражения в соответ­

воря,

ствии с чисто духовным образцом и прообразом. Эта Прометее­

самым опять-таки устанавливается -новая норма человеческого су­

ва активность, которая оставляет позади себя всякое голое на­

ществования: вместо простого требования счастья

слаждение и абсолютно несопоставимо с ним, открывает нам

и социальной справедливости объявляется масштабом, который

истинную божественность человека, а в ней и через нее

боже­

нужно прилагать к этому существованию и на-которым его по-на­

И другой еще путь, совершенно оригинальное магистральное

чала приводит Руссо к совершенно негативному решению. Все

-

ственность вселенной". направление мышления

-

настолько совершенна, насколько это возможно?» Тем

-

идея права

стоящему нужно испытывать. Применение этого масштаба сна­

XVIII

столетия открывается нам при

блага, которые человечество, как оно думает, приобрело на про­

рассмотрении той позиции, которую занял по отношению к

тяжении своегоравввзия, вся эта сокровищница знания, искус­

проблеме теодицеи Руссо", Не кто иной, как Кант прямо при­

ства и возросшей утонченности жизненных наслаждений, кото­

знал заслугу Руссо в том, что тот сделал последний шаг в этой

рые она накопила,

области. «Ньютон видел порядок и регулярность в соединении с

ничто. Эти блага не смогли придать жизни новой ценности и

-

беспощадная критика Руссо превращает в

большой простотой там, где до него обнаруживались беспорядок и дурно соединенное многообразие, и с той поры кометы дви-

174

19* Исповедь (франц.).

175

нового содержания, скорее наоборот: они все дальше и дальше

только лакированная поверхность Слов, везде только безумная

уводили жизнь от ее пер воисточника и в конце концов оказались

погоня за счастьем, которое существуь- только по ВИДимости.

в полном отчуждении от подлинного ее смысла. В этом отноше­ нии

-

с точки зрения изображения традиционных и конвенци­

ональных жизненных форм существания человека в обществе

Руссо поразительным образом согласен с Паскалем. Он

вый мыслитель

XVIII столетия,

-

-

пер­

который вновь принимает выдви­

Никого больше не заботит реальность; все принимают ее суще­ ство за видимость. Плывут по жизни как рабы и шуты своего са­

молюбия - не для того, чтобы жить, а чтобы заставить других думать, что они жили-".

нутые Паскалем суждения и осуждения совершенно всерьез, во

Руссо, таким образом, принимает те предпосьшки, на которых опирался Паскаль в своих рассуждениях. Руссо нигде не пытается

всей их разящей силе. Вместо того, чтобы постараться ослабить

смягчить или ослабить свою критику; подобно Паскалю

аргументы Паскаля, вместо того, чтобы, подобно Вольтеру, при­ писать их натуре склонного к самоистязаниям мизантропа,

-

он

изображает современное состояние человечества как состояние глубочайшего падения. Но, признавая феномен, из которого ис­

Руссо снова обращается к кардинальному пункту этих аргументов.

ходил Паскаль, он тем более решительно отвергает основу для

Картина величия и ничтожества человека, нарисованная в «Репвёез» Паскаля, черта за чертой возвращается в первых сочи­

объяснения, которую предоставляла мистика и религиозная мета­ физика Паскаля. Чувство, как и мышление, Руссо восстают про­

нениях Руссо

тив гипотезы Паскаля

-

в его получившем премию Дижонской академии

опыте об искусствах и науках и в

-

предположения об изначальной извра­

В ос­

щенности человеческой воли. Идея грехопадения даже для него

лепительном блеске, которым окружила человека культура, Рус­

уже потеряла всякую силу и значимость. В этом пункте он про­

со, как и Паскаль, видит только обман и мишуру. Как и Паскаль,

тивостоит ортодоксальной системе не менее резко и радикально,

Руссо настаивает на том, что все это богатство рассчитано толь­

чем Вольтер и другие мыслители из круга энциклопедистов. И

ко на то, чтобы отвлечь человека от зрелища его подлинной

именно здесь между ним и церковным учением произошел не­

«Discours sur l'inegalit6»20·.

внутренней нищеты. Человек бежит в мир, в общество, отдается

примиримый конфликт и разрыв. Сама церковь, вынося свое

бесконечному числу разного рода занятий, увлечений и развле­

суждение о сочинениях Руссо, сразу же выдвинула этот коренной

ченийтолько потому, что он не может вынести пребывания на­

вопрос в качестве по-настоящему решающей проблемы. В ман­

едине с самим собой и должен стыдиться подлинного взгляда на

дате, в котором Кристоф де Бомон, архиепископ Парижский,

себя. Вся эта безостановочная и бесцельная, суетная активность

осуждает «Эмиля», подчеркивается, что тезис Руссо, согласно

возникает только из страха перед покоем; ибо остановись чело­

которому первые побуждения человеческой природы всегда не­

век хотя бы на мгновение для того, чтобы по-настоящему осо­ знать это свое состояние и понять, что он такое есть,

-

винны и хороши, находится в прямом противоречии с тем, чему

он ока­

всегда учило о природе человека святое Писание и церковь. Но

зался бы жертвой самого глубокого и безнадежного отчаяния.

таким образом и сам Руссо оказывается перед дилеммой, избе­

Даже в отношении тех сил, которые при современном эмпири­

жать которой, кажется, нет никакой возможности. Ибо, коль ско­

ческом состоянии общества соединяют и связывают друг с дру­

ро он признает факт человеческого «вырождения» И даже вся­

гом отдельных людей, суждения Руссо не отличаются от сужде­

чески заостряет и расписывает его в самых черных красках, то как

ний Паскаля. Он не устает подчеркивать, что в современном

же тогда избежать вопроса о причине вырождения, как избежать

обществе не существует никакого изначального этоса, воли к со­

вывода о «радикальном зле»? Руссо освобождает себя от этой ди­

обществу в смысле истинного и подлинного целого, ни даже ес­

леммы тем, что именно здесь вводит свое учение о природе и

-

инстинкта симпатии, соединяющего

«естественном состоянию> человека. Всякий раз, как мы выносим

одного человека с другим. Все общественные связи установлены

суждение о человеке, мы должны с полной отчетливостью и ос­

тественного сочувствия

и основывается на чистой иллюзии. Эгоизм и тщеславие, стрем­

мотрительностью различать, относится ли наше высказывание к

ление господствовать и быть в центре внимания

человеку природы или к человеку культуры,

-

вот подлинные

скрепы, поддерживающие единство в обшестве". «Везде одна

«homme naturel»

или о «потте

artificiel».

идет ли речь о

Если Паскаль объяснял

неразрешимые противоречия человеческой природы тем, что в 20.

Рассуждение о неравенстве (франц.).

176

ней мы имеем дело, при метафизическом рассмотрении, с двой-

177

ственностью этой природы, то Руссо открывает эту двойствен­

ность и этот конфликт в самой гуще эмпирического существова­ ния и эмnирического развития. Именно это развитие и завело че­

ловека в принудительную форму общества, отдав его тем самым в жертву всяческому моральному злу, которое напитало и воспи­

тало в нем все пороки тщеславия, гордыни и безграничной жаж­

ды власти.

«Tout est Ыеп, - так начинается «Эмиль» Руссо, - еп soгtant des mains de l'Auteur des сЬоэеэ; тош degenere entre les mains de Пюпцпе»!". Бог, таким образом, чист, а вина за все зло при­ писывается человеку. Но поскольку вина принадлежит «этому»

миру, а не миру «потустороннему», И находится не до эмпириче­ ски-исторического существования человечества, но в нем и с ним

пришла в мир, то мы тоже должны искать решения и освобож­ дения исключительно только на этой почве. Никакая помощь свыше, никакое сверхъестественное содействие не может прине­

сти нам освобождения: мы сами должны осуществить его и сами за него ответственны. Этот вывод открыл для Руссо новый путь,

которому он неуклонно следует до самого конца. Этико-полити­ ческая теория Руссо помещает ответственность на такое место, где до него ее никогда не искали. Подлинное историческое зна­ чение и систематическая ценность его теории состоит в том, что

она создает новый субъект ответственности, «вменяемости».

Субъект этот

-

не отдельный человек, не индивид, а человече­

ское общество. Отдельный человек как таковой, каким его порож­ дает природа, находится еще за пределами противоречия между

добром и злом. Он весь еще во власти естественного инстинкта самосохранения; он подчинен «атоиз:

de воь?";

выродилась еще в «эгоистическую любовь»

но эта любовь не

(amour рroрге2 З *) ,

един­

ственное удовлетворение которой заключается в подчинении

других своей воле. Ответственность за любовь такого рода пада­ ет исключительно на общество. Только оно превращает челове­ ка в тираническую силу, направленную против природы и про­

тив него самого. Общество пробуждает в человеке потребности и страсти, которых не знал естественный человек, и одновремен­

но оно дает ему в руки средства для безграничного и безогляд­ ного самоудовлетворения. Желание заставить других говорить о

себе, жгучая потребность быть не похожим на других

21*

-

все это

Все хорошо, что исходит от Творца вещей; все вырождается, что попадает

в руки человека (франц.). 22* Любовь к себе (франц.).

постоянно отвлекает нас от себя самих и ставит нас в определен­

ном смысле вне себя". Но заложено ли это самоотчуждение в природе всякого общества? Разве невозможно представить суще­ ствование подлинного, истинно человечного сообщества, осно­ вывающегося не на инстинктах власти, алчности и тщеславия, но

всецело на общем подчинении закону, признаваемому в качестве внутренне связующего и необходимого? Таков вопрос, который теперь ставит перед собою Руссо и на который он пытается дать ответ в

«Contrat social,)24*.

Если прежняя принудительная форма

общества падет и на ее месте возникнег новая форма политико­

этической общности, где каждый вместо того, чтобы подвергать­ ся произволу других, подчиняется общей воле, которую он со­ знает и признает как свою собственную,

178

тогда пришел час

принесет нам его, но человек сам должен стать своим собствен­

ным спасителем и, в этическом смысле,

-

собственным творцом.

Общество в его прежней форме нанесло человечеству глубочай­ шие раны; но оно же может и должно исцелить человечество от

этих ран путем своего преобразования и новообразования. Тако­

во решение проблемы теодицеи, которое Руссо дал в своей фи­

лософии права". И он действительно тем самым поставил про­ блему теодицеи на совершенно новую почву: он вывел ее за

пределы метафизики и поставил ее в центр этики и политики. Если с этого пункта еще раз бросить взгляд на развитие про­ блемы теодицеи в XVПI столетии в целом, то в этом развитии отчетливо выступит одна общая основополагающая особен­ ность, характерная для мышления этой эпохи. XVIП век ставил проблему теодицеи не самостоятельно; он скорее воспринял ее в той форме, в какой она была унаследована им по традиции от

великих философских систем ХVП столетия. В особенности Лейбниц, казалось, уже исчерпал здесь все мыслимые возмож­

ности, и философия Просвещения ничего существенного не прибавила к его теоретическим понятиям и точкам зрения. Эта

философия все еще говорит всецело языком метафизики и пользуется созданным ею понятийным аппаратом. Но эта фор­ ма постепенно приобретает новое содержание. Проблема тео­

дицеи выходит за пределы теологии и теологической метафизи­ ки и получает новую и своеобразную интеллектуальную

ориентацию. Эта внутренняя трансформация происходит таким образом, что конкретное содержание духовной культуры эпохи 24* Общественный договор (франц.).

23* Самолюбие (франц.).

-

спасения. Но тщетно ожидать этого спасения извне. Не Бог

179

Просвещения проникает в эту проблему, постепенно все более

ями, совершенно абсурдной, оскорбительным нарушением эле­

преобразовывая ее. В области духовного знания здесь осуществ­

ментарных логических и этических законов. Это тем более при­

ляется тот же самый процесс «секуляризации», который мы уже

мечательно, что при этом они в общем не покидают и не пре­

наблюдали выше в сфере воззрений на природу и естествозна­

одолевают почву догматики как таковой. Даже там, где

ния. Систематические понятия, с которыми работает метафи­

предпринимается попытка удержать основные составные части

зика ХVП В., при всей их оригинальности и самостоятельности,

догматики с некоторыми модификациями и переосмысления­

еще прочно укоренены в теологическом мышлении. Для Декар­

ми, представление о том, что человек в результате грехопадения

та и Мальбранша, для Спинозы и Лейбница решение проблемы

потерял всякую собственную способность отличать добро от зла

истины совершенно невозможно без опосредования проблемой Бога: познание божественного бытия образует высший принцип

без божественной благодати, решительно отбрасывается. Поле­ мика против Августина пронизывает поэтому всю «неологичес­

познания, из которого вытекают все другие производные досто­

кую»

верности. Но в мышлении XVIП столетия происходит переме­

более резким". Даже Реймарус в своей «Апологии» всячески

литературу, и ее тон с течением времени становится все

щение центра тяжести. Отдельные основные области: естество­

стремится подчеркнуть, что грех совершается в мыслях, жела­

знание, так же как история, право, государство, искусство все

ниях

больше освобождаются от власти и опеки традиционной мета­

субъекта поступка и не может быть ни унаследован чисто фи­

или

трудах,

что

он

поэтому

неотделим

от

сознания

физики и теологии. Они ожидают обоснования и легитимиза­

зически, ни пере носиться с одного субъекта на другой. И то же

ции уже не от понятия Бога; скорее они сами теперь создают

самое верно в отношении искупления и оправдания; ибо дру­

и решающим образом определяют само это понятие из своей

гой не более в состоянии взять на себя мою нравственную вину,

собственной формы. Взаимоотношение между понятием Бога, с

чем он может приобрести для меня мое нравственное достоин­

одной стороны, и понятием истины, нравственности, права, с

ство. Тем самым во внутреннем развитии протестантизма со­

другой стороны, при этом отнюдь не снимается; но изменяет­

вершилась важная перемена. Ибо теперь борьба между Лютером

ся направление этого взаимоотношения. Происходит как бы об­

и Эразмом началась снова; но отныне она решается в пользу

мен указательных знаков. То, что прежде было обосновывающим,

последнего. Тем самым глубокий разрыв между Ренессансом и

перемещается теперь на место обосновываемого, а то, что ранее

Реформацией, между гуманистическим идеалом свободы и до­

выступало в качестве последнего оправдывающего понятия, те­

стоинства человека и учением о несвободе и испорченности че­

перь перемещается на место понятия, которое само нуждается

ловеческой воли оказывается преодоленным. Эпоха Просвеще­

в том, чтобы быть оправданным. Под влияние этой общей тен­

ния -вновь

денции подпадает в конце концов даже теология ХVIП в. Она

основные постулаты, из которых выросла борьба Ренессанса

отваживается

непосредственно

опираться

на

тоже отказывается от абсолютного примата, на который претен­

против ограничений средневековой системы. Поэтому только

довала до сих пор; она больше не устанавливает абсолютный

теперь становится достижимым такое понимание протестанти­

масштаб, но приспосабливается к определенным основным

зма, на основании которого Гегель в своей «Философии исто­

нормам, происходящим из другого источника, из «разума» как

рии» раскроет его подлинную сущность и истину. Примирив­

собирательного понятия самостоятельных духовных сил. Таким

шись С гуманизмом, протестантизм стал религией свободы.

образом, и в этой области произошел разрыв с догматом о пер­

Если во Франции спор вокруг догмата о первородном грехе

вородном грехе. Отвержение этого догмата образует характер­

привел к резкому разделению между религией и философией,

ную примету основного направления теологии Просвещения, в

то в Германии идея протестантизма смогла трансформировать­

особенности той, что развивается в Германии и имеет здесь

ся таким образом, что она восприняла в себя новые идейные

своих выдающихся представителей. Все они считают идею

мотивы и основную настроенность, из которого они возникли,

«peccatum originale»2s* ,

и, преодолев и разрушив прежнюю историческую форму проте­

наследуемую последующими поколени-

стантизма, с тем большей чистотою обнаружила его идеальный смысл.". 25*

Первородный грех (лат.).

180

181

2. идея толepaнпtOC11f

и обоснование «ecтecmeнной peлипвt»

historique et critique»26"

основание, к которому должны были вновь

и вновь возвращаться все позднейшие попытки оправдания и ре­

Общая максима философии Просвещения, которая вновь и

вновь повторяется в ней в различных формах и формулировках, сводится к тому, что при исследовании истины наибольшую трудность следует видеть не в простом недостатке знания. Не­ сомненно,

всякое наше знание страдает от такого недостатка:

ненадежность и пробелы его мучительно осознаются нами при

каждом шаге, который совершает наше познание. Но это огра­ ничение не составляет реальной опасности, коль скоро мы впол­

не осознали ее. Ошибки науки исправляются самой наукой в ее

имманентном развитии; заблуждения, в которые мы в ней по­ падаем, сами себя снимают, если мы позволяем ей свободно двигаться своим путем. Гораздо более глубоким воздействием обладают такие отклонения от истины, которые происходят не

просто от недостатка наших знаний, но имеют своей причиной ложное направление познания. Опасаться здесь следует в боль­ шинстве случаев не столько голого отрицания истины,

сколько

ее извращения. И такое извращение, фальсификация подлин­ ных масштабов познания возникает, как только мы пытаемся предвосхитить

и зафиксировать до всякого исследования ту

цель, которую мы должны достичь. Не сомнение, но догма

-

вот самый опасный враг науки; не не знание просто, но такое

незнание, которое претендует быть истиной и хочет выдать себя за истину,

-

вот что способно нанести познанию самый

страшный, смертельный удар. Ибо здесь дело идет уже не об ошибке, но о самообмане; не о невольно возникшей иллюзии

но о заблуждении самого духа, в которое он впадает по своей собственной вине, все глубже погрязая в ней. И эта аксиома справедлива не только по отношению к знанию, но и по от­

ношению к вере. Подлинная радикальная противоположность

веры

-

не неверие, но предрассудок, ибо он проникает в самые

корни веры и иссушает источник, из которого возникает вся­

кая подлинная религия. Поэтому знание и вера сталкиваются здесь с общим врагом; и борьба против него

-

первая и самая

неотложная задача. В этой борьбе знание и вера могут и долж­ ны объединиться; и лишь на основе этого единения может

ализации этого воззрения. Скепсис Бейля имеет здесь свои кор­ ни, и он обнаруживает здесь свою подлинную продуктивность,

CB~e высоко позитивное ;начение. «Je пе scay 8i 1'оп пе pourroit pas assurer que les obstacles d unbon Ехаmеп пе viennent pas tant de се que l'Esprit est vuide de Science, qui de се qu'il est plein de . 27" : это утверждение, содержащееся в статье «Педиссонх В рге·Jugez» «Dictionnaire» Бейля, могло бы <;ЛуЖИТЬ девизом всего его творче­ ства. Бейль не желает касаться содержания веры - и он воздержи­ вается от какой-либо явной критики этого содержания. Но то, против чего он выступает самым резким образом,

-

это концеп­

ция, по которой в деле защиты веры все средства хороши и кото­

рая без разбору смешивает истину и мираж, подлинное познание и предрассудок, разум и страсть в той мере, в какой они могут

быть в каком-либо смысле полезными с точки зрения основной

цели апологетики. Содержание веры таким путем не спасается, но преодолевается: ведь это содержание может сохраняться только в

своей чистоте. Поэтому основное зло, с которым надлежит бо­ роться,

-

не атеизм, но идолопокяонство, не неверие, но мнимо­

верие. Этой своею максимой Бейль предвосхитил основной тезис критики религии французским энциклопедизмом. Дидро постоян­

но ссылается на Бейля. В статье

«Pirrhonisme»

в Энциклопедии он

говорит, что немногие могут сравниться с Бейлем в искусстве рас­ суждения и едва ли хоть один превосходит его. Хотя он и громоз­ дит сомнение на сомнение, он всегда действует в методическом

порядке; статья в его словаре подобна живому полипу, который сам делится на множество других живых полипов, порождающих друг

друга. Дидро тоже не устает повторять, что предрассудок несет в

себе более глубокое непонимание и наносит более тяжкое оскорб­ ление Богу, чем атеизм; что невежество не так далеко от истины

как предрассудок и суеверие". Смысл и содержание этого утвер­

ждения можно понять в полной мере лишь в том случае, если

представлять себе методические и теоретико-познавательные

предпосылки, на которых оно основывается. Эти предпосылки отчетливо видны уже в первом обосновании рационализма. Де­ карт исходит из того,

что человеческое

познание

подвержено

разрешиться и сам спор между ними и определение их взаим­

26* Исторический и критический словарь (франц.).

ных границ.

Бейль

-

первый мыслитель, выдвигающий это воззрение со

всею остротою и ясностью и заложивший в своем

182

«Dictionnaire

27* Я не знаю, почему нельзя было бы сказать, что препятствия, возникаю­

щие на пути добросовестного исследования, возникают не в силу того, что

ум

-

это пустота науки, а в силу того, ЧТО он полон предрассудков (франц.).

183

многообразным иллюзиям и заблуждениям, но оно само тому ви­ ной, если позволяет уводить себя с пути истины и возобладать над

собою заблуждениям. Ибо иллюзия имеет своим источником чув­ ства и воображение; заблуждение же означает ошибку суждения; а суждение

-

это свободный акт ума, за который последний само­

стоятельно должен нести ответственность. От самого ума зависит, последует ли он импульсу чувств, поддастся ли чарам воображе­

ния, или он пожелает отказать в одобрении тому и другому. Он

может и он обязан воздержаться от принятия решения в том слу­ чае, если имеюшиеся в его распоряжении данные, которые необ­

ходимы для образования истинного суждения, недостаточны.

Только принимая поспешное, преждевременное решение, вынуж­ даемый высказать свое суждение, не имея под рукой всех необхо­ димых для этого предпосылок, разум становится жертвой заблуж­ дения и недостоверности; но эти последние свидетельствуют уже не просто о недостатке разума, но включают в себя вину воли.

Путь познания направляется волей; и она обладает силой, защи­ щающей познание от всех аберраций, поскольку предъявляет по­ знанию всеобщее и неукоснительное требование выносить сужде­ ние не иначе как на основании ясных и отчетливых идей.

Философия Просвещения подхватывает этот картезианский прин­ цип: с его помощью она вырабатывает правило, в котором Кант

видит подлинную сущность своего века. «Просвещение

-

это вы­

ход человека из состояния своего несовершеннолетия, в котором

он находится по собственной вине. Несовершеннолетие есть не­

способность пользоваться своим рассудком без руководства со сто­ роны кого-то другого. Несовершеннолетие по собственной вине

-

это такое, причина которого заключается не в недостатке рассуд­

ка, а в недостатке решимости и мужества пользоваться им без ру­

ководства со стороны кого-либо другого.

жество пользоваться собственным умом!

-

Sapere aude! -

имей му­

таков, следовательно

девиз Просвещения» ". Этот девиз делает понятным различное отношение и разнообразные оценки Просвещением конкретных условий, из которых могут возникать заблуждения. Не каждая

ошибка познания непременно означает неудачу: те ошибки, в ко­ торых выражается одна лишь ограниченностьнашей природы, не­

обходимы и неизбежны. Как мог бы Бог сделать ответственным существо, которому он положил определенные непереходимые

догматической уверенностью выносить приговор всему на свете и

источнику всех вещей. Поэтому настоящее неверие проявляется

не в сомнении, которое больше свидетельствует о скромности, простом И честном самоограничении познания; неверие проявля­

ется в той внешней уверенности, которая допускает значимость

только собственного мнения, отказывая в ней всем другим. Про­ белы в нашем познании, недостатки и несовершенство самого на­ шего мышления по отношению к высшему бытию не засчитыва­

de nature . . .recompensera«L'auteur ' pas avoir

ются в этическом и религиозном смысле. говорит Дидро,

homme d'esprit,

-

пе тпе

тив, засчитывается которая

qш пе те

lа

роur

damnera pas

роur

avoir

ётё ип

ётё ип

sot,>28' 32.

Напро­

и подлежит этическому отчету та «слепая» вера,

сознательно

отгораживается

от всякого

исследования

и

противодействует какой-либо проверке: такая вера не только огра­ ничивает

содержание

познания,

но и упраздняет

его сущность,

его форму и принцип.

Отсюда ясно, что требование веротерпимости, толерантности, которое выдвигает философия Просвещения, предстает в совер­ шенно искаженном

свете, если ему дают чисто негативное толко­

вание. Веротерпимость не имеет ничего общего с культивирова­ нием беспринципности и безразличия по отношению к основным религиозным вопросам. Только у отдельных не значительных и несамостоятельных мыслителей Просвещения обнаруживается та­ кая форма защиты веротерпимости, которая сводится к простому индифферентизму.

В целом, однако, преобладает прямо противо­

положная тенденция: принцип свободы веры и совести

-

выра­

жение новой, позитивно-религиозной основной силы, которая

является определяющей и совершенно специфичной для века Просвещения. В этом столетии нашла свое воплощение новая фор­ ма религиозного сознания, которое отныне определенно и уверен­

но утверждается в ней. Эта форма, разумеется, была достижима только путем полного преобразования религиозного мирочувствия и религиозных целей. Решающее изменение заключается в том, что

вместо религиозного пафоса, который в предшествующие столетия религиозных споров и войн мотивировал и определял движение

вперед, появляется чистый религиозный этос. Религия теперь и впредь больше не сводится только к переживаниям и страстям;

центр, из которого она должна проистекать и обретать свое сущно-

границы, за то, что это существо пребывает в этих поставленных ему границах, а не стремится к всезнанию? То, за что мы должны нести ответственность,

рот, безумие

-

-

не эти ограничения познания; наобо­

выходить за границы познания и осмеливаться с

184

"* «Творец

природы не вознаградит меня за то, что я был умным челове­

ком, и не осудит за то, что я был глупцом» (франц.), Дидро Д. Соч. в М.,

1986.

Т.

1.

С.

267.

185

2

т.

стное определение и назначение,

-

это поступок. Человек должен

быть не только захвачен и подавлен религией как какой-то чуждой силой, но сам, изнутри своей свободы должен выражать и вопло­

щать смысл религии. Не сверхприродная сила, не религиозная бла­ годать производит в человеке его религиозные убеждения: он сам должен подняться до таких убеждений и утвердиться в них. Из это­ го теоретического основного принципа религии сами собой и по

внутренней необходимости следуют те. выводы, которые сделала эпоха Просвещения, и те конкретно-практические требования, ко­ торые она выдвинула. Теперь проявляется следствие, которое на

первый взгляд, если исходить из традиционного понимания Про­ свещения, должно показаться странным и несообразным. Если су­ ществует какая-нибудь формула, с помощью которой можно с без­

товых отправлениях и несмотря на все различия и противоречия идей и мнений. Но кругозор Просвещения расширился по сравне­ нию с кругозором Ренессанса; и еще большим стал круг религиоз­

ных явлений, который Просвещение пытается объять этим пр~~~ ципом идентичности. Уже в сочинении Кузанца «De расе jide/»

спор об истинной религии ведется не только между христианами,

иудеями и мусульманами; язычество, включая татар и скифов, тоже

притязает на свою долю участия в богопознании. Но в XVlII сто-

летии более

всего народы Востока Qбращают на себя внимание и ~33 Н v требуют равноправия в своих религиозных уб еждении. а китаи: -скую культуру ссылался уже Лейбниц; а Вольф в речи о M~OBO~ мудрости китайцев восславил Конфуция как пророка чистеишеи

нравственности и поставил его непосредственно за Христом. Воль­

условной точностью обозначить эпоху Просвещения, то,

тер подхватывает этот мотив и использует его в качестве главно­

по-видимому, эта формула такова: Просвещение есть эпоха чисто­

го аргумента при доказательстве того, сколь мало ядро религии ~ нравственности зависит от особенностей той или иной конкрегнои

го интеллектуализма, которая безоговорочно утверждает и поддер­

живает примат мышления, чистой мысли. Но ЭТОТ взгляд на Про­ свещение никак не подтверждается формированием и развитием его религиозных идеалов. Здесь отчетливо преобладает скорее противо­ положная' тенденция: чем больше Просвещение стремится к обо­ снованию «религии В пределах только разума», тем больше, с дру­ гой стороны, оно пытается освободить религию от господства

только рассудка. Ведь Просвещение постоянно противопоставляет догматической системе, с которой оно борется, именно тот факт, что система эта упустила из виду подлинный центр религиозный достоверности, принимая за веру определенные теоретические по­ ложения, и желала произвольно отождествить веру с этими утвер­

ждениями, ограничив ее ими. Такое ограничение столь же невоз­ можно, сколь и нежелательно: оно превратило бы веру в простое мнение, тем самым лишив ее подлинной, нравственно-пракгической

силы. Там., где эта сила проявляется во всей своей действенности и чистоте,

-

там мы оказываемся по ту сторону всех противоречий

религиозных идей и понятий. эти идеи и понятия нужно прини­ мать не за что иное, как за внешнее одеяние внутренней религиоз­

ной достоверности. Они бесконечно многообразны и противоречи­ вы, но из-за этого нам не нужно сомневаться в единстве религии.

Ведь различия касаются только чувственных знаков, но никак не сверхчувственного содержания, которое ищет в них своего, неизбеж­

веры. В «Lettres Persanes»30' Монтескье сравнение между ~CTO­ ком и Западом оказывается совсем не в пользу последнего . .не­

зависимое наблюдение персиянина вскрывает произвол, условно: сти и случайности во всем том, что в представлениях эападнои

страны считается самым достоверным и самым :вященным. Мон:

тескье своим произведением создал литературныи образец, кеторыи с тех пор неоднократно служил критике и полемике. Но даже та­

кая полемическая литература не имеет своей целью одно только

разрушение; свою деструктиВНУЮ силу она использует как средство для постройки. Из узости и ограниченности догмы здесь устремля­

ются к свободе всеобъемлющего, по~стине ~иве~ального осозна­ ния Бога. Дидро в своих «Репвёев philosophiques» дал самое силь­

ное и точное выражение этому основному чувству эпохи. «Les hommes ont banni 1е Divinite d'entre еих; ils 1'оп re~eg~ee da~s ип sanctuaiгe; 1es murs d'un temp1e bornent sa ~e; еllе ~ eX1ste. pomt аи de1a. Insenses que vous etes! d6truisez ces en~emtes qш ~etrecl~~nt ;os idees; e1argissez Dieu; voyez-1e paгtout ои1l est, ои dltes qu 11 n est point",32·34. 29*

О согласии веры (пат.),

Персидские письма (франц.). З'* Философские мысли (франц.).

30*

ками ранее сформулировал Николай Кузанский; оно страстно

. З2* «Люди изгнали божество из своей среды, они заточили его в святилище, стенами храма замыкается место, где его можно видеть; за их пределами оно не существует Безумцы! Сломайте эти ограды, которые сужают ваши мысли, освободите бога, зрите его повсюду, где он есть, или скажите, что его нет.

выступает за идентичность религии во всех ее разнообразных куль-

(франц.), Дидро д. Соч. Т. 1. С. 173.

но неадекватного, воплощения. Просвещение, таким образом, ока­ зывается возрождением того самого принципа, который тремя ве­

186

187

Борьба за расширение понятия Бога, которую век Просвеще­

отвергнуть свидетельство критики и грамматики, чем свидетель­

ния ведет, мобилизуя все свои интеллектуальные и нравственные

ство разума». Руководящим основоположением всякой интерпре­

силы, не может здесь рассматриваться в своих подробностях; до­

тации Библии должно поэтому считаться утверждение, что тол­

статочно будет обозначить ее основное направление и выделить ее

кование, нарушающее высшие и надежнейшие моральные

общие мотивы. Оружие для этой борьбы было выковано уже в ХУП столетии - и здесь опять «Dictionnaire» Бейля стал насто­

ление,

ящим арсеналом всей философии Просвещения. В своих сочине­ ниях, направленных против Людовика

XIY

в связи с отменой

Нантского эдикта, Бейль начинает с конкретного требования

-

принципы, попустительствующее или оправдывающее преступ­

- это ложное толкование: «tout sens Нпёга] qui contient l' obligation de faire des crimes est faux»33' 35. Тем самым была уста­ новлена регулятивная максима, к которой в чисто содержатель­

ном отношении Просвещению ~ечего было добавить: ему нужно

признания свободы веры и совести для протестантов. Но изло­

было только развить и реализовать эту максиму последователь­

жение и обоснование, в которые Бейль облек это требование, на­

ным и всесторонним образом для того, чтобы достигнуть своей

много переросли его непосредственную задачу; они достигают

важнейшей цели. Но, разумеется, здесь нужно было свершить

такой остроты, что даже в кругу единомышленников самого Бей­

еще кое-что, и это осуществил прежде всего Вольтер. Сокрови­

ля сразу возникло отторжение, и Жюрье, один из теологических

ще, которое лежало скрытым и как бы похороненным в «Слова­

вождей протестантов, стал фанатичным противником Бейля.

ре» Бейля под неподъемной массой исторической и теологиче­

Ведь Бейль откровенно утверждает, что его сочинение в защиту свободы религии не служит целям какой-либо отдельной веры,

ской эрудиции,

но что в нем ставится универсальная, чисто философская цель и

резкой критике и отвергался ортодоксальным учением

Вольтер извлек на свет. Принцип этической

критики Библии, который в ХУП столетии подвергался самой

-

проте­

представлен один принцип, который одинаково значим и обяза­

стантским, как и католическим, Вольтер сделал общим интеллек­

телен для каждой формы веры. По Бейлю, принуждение в чис­

туальным достоянием эпохи. Когда позднее, в

то этическом смысле, на основании критериев нравственного ра­

своем «Трактате о веротерпимости» оглядывается назад на эту

зума, абсурдно и достойно осуждения; тем самым оно раз и

борьбу, то делает он это с чувством уверенности в том, что победа

-

1763

г., Вольтер в

утверждает он,

-

навсегда лишается религиозного оправдания. Ибо между нрав­

наконец одержана. Мы живем в эпоху,

ственностью и религией не может и не должно быть никакого

да разум с каждым днем все больше проникает как во дворцы ве­

ког­

принципиального различия. Там, где они вступают во взаимное

ликих мира сего, так и в лавки горожан и торговцев. Это движе­

противоречие, где свидетельство священного Писания прямо

ние вперед невозможно остановить: плоды разума достигнут и

противоречит свидетельству нравственной совести, там решать

должны достигнуть полной зрелости. Оглядка на прошлое, почи­

этот спор нужно таким образом, чтобы сохранялся безусловный

тание традиции не должно помешать нам собрать урожай с этих

примат нравственного сознания. Ибо стоит нам отказаться от

плодов. Ибо основной закон духовного мира в том только и со­

этого примата

-

и мы лишимся вместе с ним всякого критерия

религиозной истины: мы тогда уже не располагаем таким мас­

штабом, который мы можем приложить к притязанию на досто­

стоит, что мы ежедневно творим этот мир сызнова.

«Les temps sont соmmе s'ils n'avaient jamais ёгё. 11 faut toujours partir du point оп l'on est, et de celui оп les nations sont parvenues»34'. Эти

развёз

верность предполагаемого откровения и с помощью которого, в

слова принадлежат к тем высказываниям, которые только Воль­

пределах самой религиозной сферы, мы можем отличить истину

тер мог выразить с такой лаконичностью и ясностью: в нем, как

от обмана. Поэтому каждое буквальное ИСТОлкование смысла Библии должно быть отвергнуто в том случае, если в этом истол­ кование выражается такое обязательство к действию, которое

денции эпохи Просвещения. Другая особенность Вольтерова

в фокусе, сосредоточены все интеллектуальные убеждения и тен­ трактата о веротерпимости

-

это спокойная серьезность и трез-

противоречит первопринципам нравственности. В этих изна­

чальных принципах, а не в простой передаче буквального смыс­

33* Всякое буквальное толкование, которое содержит обязательство совершить

ла слова, заключаются подлинные нерушимые максимы истолко­

преступление,

вания, от которых недопустимо отказываться ради какого-либо

34* Прошлые времена таковы, как будто их никогда не было. Всегда нужно

сколь угодно по видимости буквального «смысла слова». «Лучше

188

-

ложно (франц.).

начинать в том пункте, где стоишь и который народы уже достигли (франц.).

189

вая деловитость при рассмотрении основной проблемы

-

под­

ход, который редко можно встретить в других сочинениях Воль­ тера на религиозные темы. Здесь, в этом трактате, где он пресле­ дует совершенно конкретную цель, которой желает служить:

возобновление процесса против Жана Каласа,

-

его стиль обре­

тает особую выдержанность и силу. Он совершенно отказывает­

ся здесь от всякой шутливости и игривости и больше обычного избегает полемических отступлений. Личностный этос, который

стоит за всеми сатирическими выпадами Вольтера, редко дости­ гает такой чистоты и силы выражения, как в этом его позднем

сочинении. Веротерпимость, толерантность, которую религиоз­ ные фанатики осмеливаются называтъ опасным заблуждением и чудовищным требованием, определяется Вольтером как подлин­

H~e основное свойство и назначение разума (Гарапаге

de [а

пизоп). Веротерпимость обозначает не какой-то отдельный посту­

лат философии, но скорее выражает самый принцип философии; в толерантности заключается ее сущность и оправдание. И как раз в этом своем основании философия родственна религии. Это достижение и величайший триумф философии, если сегодня вре­ мя религиозных войн осталось позади

-

если еврей, католик,

лютеранин, грек, кальвинист, анабаптист и социнианин живут

по-братски общей жизнью и в равной мере служат благосостоя­ нию общества в целом. «La philosophie, la seule philosophie, cette soeur de lа religion а dеsапnеdеs mains que lа superstition avait si 10ngtemps ensanglantees; et l'esprithumain, аи reveil de son ivresse, в'евгёюппё des ехсёв ои l'avait ешропё lе fаnаtismе»ЗS*З6. Конечно, существует еще много зилотови фанатиков; но если мы только позволим разуму действовать в нужном направяевин, то он мед­

ленно, но верно излечит это зло. «Он МЯГОК,он человечен; он учит нас терпению и уничтожает разногласие; <он укрепляет доб­ родетель и делает послушание перед законом скорее приятным, чемпринуди'l'е.лъиы»

.

Такям ебраэом, и здесь тоже обнаруживается, что чисто ин­

теллектуальные масштабы все больше и больше ощущаются как недостаточные. Цееносзьвелвгвозвой истины невозможно уста­ повить с 'помощью 'Чисто теоретических критериев, ее значи­

мость не поддается чисто абстрактномуопределению вне зави-

симости от нравственного воздействия. Здесь предвосхищается басня Лессинга о кольцах: последнюю и глубочайшую истину религии невозможно больше доказать путем внешней демоастра­

ции, она доказывается только внутренним убеждением. Любая демонстрация, эмпирическая посредством исторических фактов или логико-метафизическая посредством абстрактных доказа­ тельств из осневоположенвй, остается недостаточной; ведь рели­

гия в конечном счете всегда суть только то, каково ее воздей­ ствие, и это ее СУЩНОС1ное бытие может реализоваться не иначе как в общей настроенности чувств и в поступках. Здесь мы име­

ем пробвый камень для обнаружения подлинности всякой рели­ гии. Дидро возвращается к этому основополагающему и главному аргументу, для того чтобы с его помощью доказать преимущеетво естественной религии перед всеми «позитивными» религиями. Он исходит из того, что в споре между отдельными историче­ скими религиями достигнуть объективного решения невозможно:

каждая историческая религия притязает на свое безоговорочное превосходство над другими и тем самым догматически отвергает

все другие убеждения. Но эта чистая негативность имеет тем не менее свою границу. На какую бы свою исключительность и пол­ ную закрытость ни опиралась каждая религия в практическом от­ ношении к другим религиям, ни одна из них не может и не же­

лает полностью отвергнуть свою связь с естественной религией. Здесь общая материнская почва, с которой каждая религия чув­ ствует себя связанной и от которой она никогда не может до конца оторваться. Если поэтому обратиться к отдельным вероис­ поведаниям с вопросом, какой другой религии они, невзирая на

собственное превосходство, предоставили бы второе место, то ответ оказался бы единодушным. Все они отдадут, по крайней мере, это второе место не какой-нибудь другой позитивной, но только естественной религии

-

и тем самым спор решен с точ­

ки зрения чисто философской оценки. Для философа теперь

ясно, где он должен искать истинную всеобщность и истинную вечность: «Все, что имеет начало, будет иметь конец, и вее, что

вовсе не начиналосъ, никогда не кончится. Так вот, христианство началось, начался иудаизм, и нет ни одной религии HII' земле,

время возниюювениякоторой не было бы известно, за исключе­ нием естественнойрелигии; следовательно,толъко она никогда

не закончится, а все другие пройдут». Иудеи: и хриетиане, му­ 35* Философия, одна лишь философия, это сердце религии, обезоружила су­

еверие, которое так долго было окрашено кровью; и дух человеческий, про­ будившись от своего дурмана, поразился эксцессам, совершенными им под

влиянием фанатизма (франц.).

190

сульмане и язычники

-

все они только еретики и раскольники

естественной религии. И одна только эта последняя обладает способностью реального доказательства: истина естественной

191

религии так относится к истине откровенных религий, как сви­ детельство, которое я даю сам, к свидетельству, которое я полу­

чаю от других; как то, что я чувствую в себе непосредственно, к тому, чему меня научили.

«... это

то, что Я нахожу записанным во

мне самом перстом божьим, и то, что люди суетные, суеверные и лживые начертали на листе или высекли на камне; это то, что

я несу в себе самом и встречаю всюду,

...

то, что сближает людей

цивилизованных и варваров, христиан, неверных и язычников,

...

философов и народ, ученого и невежду, старца и ребенка, так

же как мудрого и безрассудного; и это то, что отдаляет отца от сына, вооружает человека против человека, обращает ученого и мудреца к ненависти и преследованию невежественных и исступ­

ленных ...» Не выдерживает критики также и такое возражение, что естественная религия в качестве древнейшей должна быть и наи­ менее совершенной: ибо разве самое первое по времени не явля­ ется также и самым подлинным инеискаженным, «Арпоп» всякой

религии? И если даже принять идею о развитии и совершенство­ вании, разве тем самым не решается вопрос в пользу какой-нибудь

отдельной позитивной религии и ее символов веры? Ибо откуда мы получаем достоверность того, что мы находимся уже в конце

этого развития? Если бы естественный закон был превзойден иудейским, иудейский

-

христианским, то почему же тогда по­

следний не должен уступить место како-то другому, который Бог

еще не открьш людям?" В этих утверждениях из сочинения Дид­ ро «Ое lа

suffisance de

lа

religion

пашгейе»?"

,

как можно заметить,

уже отчетливо звучат основные мотивы Лессинга. Лессинг напо­ минает также о строгом различении, которое Дидро все время проводит между рациональным и историческим доказательством,

и та резкость, с которой он подчеркивает, что чисто фактические свидетельства, какими бы надежными они ни казались, никогда не могут достигнуть такой степени надежности, чтобы они могли

служить основаниями в качестве доказательства всеобщих и необ­

ходимых истин". С помощью такого рода аргументов сила чисто теоретического доказательства существования Бога, на котором

теология и метафизика ХУН столетия основывали свои системы, все более лишается своей силы: центр религиозной достоверно­ сти переносится в такое место, где он недоступен для таких дока­

зательств и от них независим.

Ту же самую основную тенденцию при всем разнообразии и при всех вариациях внутри отдельных своих попыток обоснова36* О достаточности естественной религии (франц.).

192

ния показывает также английский деизм. Деизм начинается как строго интеллектуалистическая система: его цель

-

изгнать из

религии мистерии, чудеса и тайны и представить религию в свете

познания. Сочинение Толанда

(1696)

«Christianity not mysterious»37'

уже своим названием обозначает мотив, который отныне

вновь и вновь возникает в движении деизма. Философское значе­ ние деизма состоит прежде всего в том, что он уже своею поста­

новкой проблемы демонстрирует новый принцип. Ведь деизм ис­

ходит из того, что вопрос о содержании веры не может быть изолирован от вопроса о его форме

-

что оба вопроса поддают­

ся решению скорее в связи одного с другим. Вопрос здесь, таким образом, направлен не только на содержание истин отдельных

догм, но на способ религиозной достоверности как таковой. То­

ланд здесь полагает, что может опереться на Локка и ввести ос­

новные понятия и принципы теории познания Локка непосред­ ственно в проблематику религии, применяя их в этой сфере. Ибо то, что справедливо в отношении познания вообще, должно в особенности быть верным также и в отношении религиозного

познания. Локк определял акт познания вообще в качестве осо­ знания согласия или не-согласия между идеями. Отсюда следует, что, поскольку познание по своей природе включает в себя от­

ношение, то члены отношения в какой-либо форме даны сознанию и должны им ясно осознаваться. Ведь без такого осознания ос­ новных элементов отношения оно теряет всякий смысл и всякое

отчетливое значение. В результате такого чисто методического со­ ображения мы, по Толанду, получаем существенный принцип и

необходимое ограничение объектов религиозной веры. Абсолют­ ная трансценденция этих объектов отвергается; ибо как бы мог­ ло наше сознание в качестве познающего, верующего и оценива­

ющего направляться на объект, если бы последний как-то не присутствовал, не представлялся в сознании в качестве свое­

обычного феномена? Но абсолютно «иррациональное», выходящее за границы способности человеческого понимания как раз лише­ но всякого «присутствия»

В сознании; о нем можно сказать не

более того, что оно есть, чем что оно есть. Возражение, что можно вполне быть уверенным в существовании вещи, не зная

ни одного ее предиката и не будучи в состояния что бы то ни было сказать о ее природе, не попадает в цель. Ведь если бы даже такого рода познание бьшо возможно,

-

какое религиозное зна­

чение можно было бы придать ему? Если вера не желает стать со37*

7

Христианство без тайн (англ.).

Э.Кассирер

193

вершенно тщетной и бессмысленной сама по себе, то ее объект должен быть по-своему осмысленным и разумным; то есть он

сти скрывает в себе самом, или что оно отдает предпочтение ка­

кой-то конкретной эпохе или отдельному народу перед всеми дру_

должен включать в себя какие-то элементы, позволяющие «по­

гими эпохами и народами. Подобно тому как Бог всегда равен себе

нять», ясно осознать его. То, что во всех отношениях загадочно

самому и как человеческая природа едина и неизменна в себе са­

и по определению находится за пределами понимания, не может

мой, точно так же и откровение распространяет свой свет во всех

не оставаться таким же ЧУЖдым вере, каким и познанию. «Мог

направлениях. Бог не был бы Богом, если бы он,

бы кто-то по праву сказать о себе, что обладает безошибочным

чет, к примеру, догма о «выборе по благодати»,

-

-

как того хо­

как бы скрывал

знанием о том, что в мире существует некто Бликтри, если бы

в себе свою природу, если бы одной какой-то части человечества

он вообще ничего не мог сказать о том, что собственно такое это

он открывал свет, а другую держал во тьме и невежестве. Важней­

Бяиктри'Ьё" На этом основании Толанд делает вывод, что тайны могут существовать всегда только в относительном, а не в абсо­

ший и существенный критерий ПОдлинности какого бы то ни

было откровения может поэтому состоять в его универсальном

лютном смысле. Мы обозначаем этим словом такое содержание,

значении, в том, что оно возвышается над всеми ограничениями

которое является недоступным для определенного способа пони­

места и времени. Христианство истинно в том смысле и постоль­

мания, а не такое содержание, которое вообще находится за пре­

ку, поскольку оно удовлетворяет этому основному условию. Оно

делами всякого возможного понимания. Что касается самого

существует и поистине есть до тех пор, пока оно не связывает себя

слова «тайна», Толанд заявляет, что первоначально оно означало

никаким особым пространством и никаким особым временем

учение, которое не противоречит разуму, а заключает в себе по­

до тех пор, пока оно так же древнее, как мир. Между естествен­

_

знанную истину, но по какой-то причине сложилось так, что зна­

ным правом и христианским правом в содержательном отноше­

чение это остается скрытым для части человечества и держится

нии не существует никакого противоречия: последнее не желает

в тайне. Соответственно понятие «откровения» не противоре­ чит понятию естественной религии в том смысле, что оба по­ нятия по своему специфическому составу отличаются друг от друга. То, что их отличает,

-

это не содержание демонстриру­

емого, но способ демонстрации. Откровение не имеет какого­ то своеобычного основания своей достоверности; оно есть толь­ ко особая форма сообщения некоторой истины, предельное предметное обоснование и подтверждение которой нужно ис­ кать в самом разуме.

Также и Тиндал в своем сочинении

Сгеацоп»?"

(1730) еще

«Christianity as old as the

исходит из этого основного принципа. Он

быть чем-то иным, кроме как новым провозглашением того, что заложено и записано в первом. Но такое провозглашение (а

republication о/ the Law о/ Nature 39 * ) дается человеку прежде всего в его нравственном знании. Здесь, таким образом, заключено под­

линно-безошибочное откровение, которое превосходит все другие по своей ценности и достоверности. Так Тиндал достигает поня­ тийного определения религии, которое позже в неизменном виде' воспримет Кант в своем сочинении «Религия В пределах только разума». ПО Тиндалу, религия - знание наших обязанностей в качестве божественных заповедей; ее существо состоит в том, что исходным в ней являются общезначимые и общедоступные нор­

утверждает, что естественная религия и религия откровения раз­

мы, которые затем связывают с божественным законодателем, рас­

личаются не по своей субстанции, а только по способу их позна­

сматривая их в качестве проявлений его воли. Центр тяжести те­

ния: первая представляет собою внутреннее, вторая внешнее про­

перь, даже в пределах развития английского деизма, переместился

явление воли некоторого бесконечно мудрого и бесконечно

из сферы отвлеченно-интеллектуальной в сферу чистого «практи­

благого существа. Но для того, чтобы истинным образом мыс­

ческого разума»: «моральный» деизм выдвинулся на место «конст­ руктивного» деизма".

лить такое существо, мы должны прежде всего освободиться от

Исключительное влияние, которое оказал английский деизм

любого узкого понимания его, от всех чисто антропоморфных

ограничений. Непонятным ограничением было бы полагать, что

на всю духовную жизнь

существо это какую-то часть своей природы и своей активно-

ству на этом повороте. Если рассматривать чисто теоретическое

38* Христианство столь же древнее, как и творение (англ.).

39*

194

7*

XYHI столетия,

Переиздание закона природы (англ.).

195

основывается по суще­

идейное содержание английского деизма, то сила его воздействия

право «естественной религию> и за отношение между разумом и

кажется почти непонятной. Ибо среди вождей этого направления

откровением никогда не достигала в Германии такой остроты, как

нет ни одного мыслителя, обладающего подлинной глубиной и

в пределах французской культуры. Ведь здесь эта борьба имеет

действительным своеобразием, а чисто теоретические дедукции,

дело с другим противником: деизму здесь больше не противосто­

на которые деизм опирается, отстаивая свое основное воззрение,

ит исключительно ортодоксия и церковная иерархия, стремящие­

часто достаточно проблематичны и половинчаты. Сильнее, чем

ся своим авторитетом и безоговорочным притязанием на власть

все эти дедукции, воздействовала общая настроенность деизма, его

подавить свободу мысли; задача немецкого деизма состояла преж­

честная воля к истине и нравственная серьезность, с которой он

де всего в усовершенствовании религиозной системы, которая сама

выступил с критикой догмы. Здесь обретаются его подлинные

уже несла в себе разнообразные ремена нового способа мышления.

внутренне-побудительные силы. Уже Бейль, который стоит в са­

Философия Лейбница действует в Германии в качестве духовной

мом начале движения деизма, понял это с полной ясностью и,

среды, внутри которой происходит образование также и религиоз­

основываясь на этом знании, пророчил победу этосу деизма.

ных идей

«Наша эпоха,

мирять даже самые резкие противоречия. Основная тенденция

-

говорит он в сочинении, написанном против от­

- и эта среда способна охватывать, опосредовать и при­

полна свободными умами и деистами.

лейбницианской мысли - тенденция к «гармонию> - также ос­

Этому удивляются; я же гораздо больше удивляюсь тому, что их не

талась здесь жизненной. В системе Христиана Вольфа нигде не

много больше перед лицом опустошений, повсеместно производи­

доходит до резкого разделения между содержанием веры и содер­

мых в мире религией и перед лицом уничтожения всякой нрав­

жанием знания, между откровением и разумом. Права того и дру_

ственности, к чему она, похоже, почти неизбежно приводят в силу

гого скорее должны быть тщательно взвешены и с точностью раз­

мены Нантского эдикта,

-

того, что религия ради собственного временного процветания бла­

граничены. Хотя, как у Локка и Лейбница, оспаривается то, что

гоприятствует всем преступлениям, какие только можно вообра­

противно разуму; но при этом нигде не утверждается, что содер­

зить: убийствам, грабежам, изгнанию и всяческому насилию

жание можно извлечь только из разума и что он не включает ни­

-

преступлениям, которые, в свою очередь, производят бесчислен­

каких сверхразумных составляющих. Разум и откровение по-преж­

ное множество других мерзостей, таких, как лицемерие, святотат­

нему признаются изначальными источниками познания; они

ственная профанация святынь и т.д.»:" Деизм возникает из внут­

должны не вести между собой борьбу, но дополнять друг друга; и

реннего отталкивания от того духа, в котором велась борьба

они могут быть уверены, что благодаря этому взаимовосполнению

верований в предшествующие столетия; в нем выражается глубо­

возникнет завершенное целое, единый смысл религиозной исти­

кая потребность в том «рах jidei»40*, на который надеялся и о ко­

ны. Нужно не стравливать обе эти силы на борьбу и споры, а свя­

тором возвестил Ренессанс, но который так никогда не бьш до­

зать их одну с другой таким образом, чтобы стала очевидной гар­ мония между ними. Внутри школы Вольфа оставалось поэтому

стигнут. Не религиозная война, а только религиозный мир, таково основное убеждение деизма,

-

-

может открыть и откро­

ет нам истину и природу Бога. Ибо Бог, как считал уже Бейль,

-

слишком благое существо для того, чтобы он мог быть законода­

достаточно места для ортодоксии, которая не допускала никаких

изменений основного содержания веры в откровение, несмотря на

то, что форма, в которой эта вера была представлена, постепенно

телем такого испорченного предприятия, как позитивные рели­

изменялась, и притязание и метод доказательства со временем

гии, которые несут в себе неустранимые семена войн, бойни и не­

приобретали все большее значение". Конечно, направление под­

справедливостей. Этому мотиву деизм обязан своим неуклонным

линно «новых» В теологии Германии

распространением также и в Германии. В немецкой духовной ис­

ная такими людьми, как Землер, Зак, Шпальдинг, Иерусалем и

тории можно от десятилетия к десятилетию проследить рост де­

др.,

истского движения. Библиография и обсуждение литературы «ан­

ращается к разуму уже не только для опоры и формального дока­

глийских свободных мыслителей» в журналах становится особой,

зательства содержания веры, полученного и удостоверенного бла­

неизменно повторяющейся рубрикой". Разумеется, борьба за

-

«неология», представлен­

-

уже выходит за пределы этих прежних результатов. Оно об­

годаря

другим

источникам;

нет,

с

помощью

разума

это

направление желает осуществить определение именно этого содер­ 400

Религиозный мир (лат.).

жания. Эта школа мысли удаляет из догмы все те ингредиенты,

196

197

которые невозможно получить с помощью такого определения, и

пытается показать путем исследований истории догм, что эти ин­

гредиенты

-

более поздние и инородные добавления к изначаль­

но чистой вере. Состав откровения тем самым значительно реду­ цируется, тогда как понятие откровения как таковое остается все

еще неизменным. Но теперь это понятие используется только для того, чтобы поддерживать и санкционировать такие истины, кото­ рые доступны самому разуму и полностью сообразны ему. Демон­ страция в строгом смысле, собственно силлогистическое доказа­ тельство, теперь все больше и больше замещается эмпирическим

доказательством, которое, правда, со своей стороны, ищет свое основание не в отдельных исторических фактах, а в чисто внутрен­

них достоверностях. «Мой опыт

-

мое доказательство»,

-

гово­

рит Иерусалем; для него существенный опыт, на котором должно основываться всякое доказательство религии,

-

это душевный

мир, который делает нас более счастливыми, чем разум, и кото­ рый не в состоянии предоставить только один разум, как чисто

теоретическая способность". Обращение к субъективности как подлинному и истинному принципу какой бы то ни было рели­ гиозной достоверности приводит к потере авторитета любой по видимости «объективной» инстанции

-

и остается сделать еще

один только шаг для того, чтобы открыто отвергнуть и самый ав­ торитет. Более поздний теологический рационализм предпринял

этот шаг: он призвал содержание веры к ответу на форум разума и объявил откровение, как некоторый самостоятельный источник познания, несущественным. Тем самым основное требование де­ изма затронуло даже теологию и сломило ее сопротивление. Если

еще Зак заявлял, что откровение

-

это «телескоп разума», без ко­

торого разум либо вообще не был бы в состоянии видеть важней­

туры, окончательная победа деизма, казалось, была неизбежна.

Но тут находившаяся в угрожающем состоянии ортодоксия по­

лучила новую и совершенно неожиданную поддержку. Помощь

пришла со Стороны одного из самых жестких противников орто­

доксальной системы, который в этом пункте вдруг оказался ее союзником. Не теологическая догматика, а радикальный фило­

софский скептицизм отразил атаки деизма и остановил его про­ движение. В Англии Сэмюэл Кларк предпринял попытку, упо­

требив еще раз всю свою логическую проницательность, отстоять содержание христианского учения о вере и вывести его строго

дедуктивным путем из общезначимых предпосылок". Сам Воль­ тер не мог не выразить своего восхищения этой проницательно­

стью: в своих «Письмах об англичанах» он называет Кларка на­ стоящей «мыслящей машиной» (иnе vraie тасплпе д raisonnements), способной решать самые трудные задачи". И по­ зднее он не изменил своей высокой оценки Кларка: в «Тгапё

de

Мётарпуаюце»!" Кларк поставлен непосредственно рядом с Лок­ ком в качестве одного из первых «мастеров искусства рассужде­

ния»", Но все это блестящее собрание строго-логическихдока­ зательств, казалось, никак не задевает деизм и, казалось, только

делает более очевиднымикак раз слабости ортодоксальногоуче­ ния. В своей защите «свободного мышления» Энтони Коллинз иронически замечает, что никто не сомневался в существовании

Бога до тех пор, пока Кларк не взялся доказать это строго логи­ чески". Но того, чего не достиг логик и метафизик, сумел до­ стичь радикальный оппонент всякого логического и метафизи­ ческого догматизма. Это бьm Юм, поставивший перед деизмом

новый вопрос и этим вопросом разбивший его влияние. Деизм в своем обосновании понятия «естественной религию> исходит

шие религиозные истины, либо видел бы их очень смутно, то Рей­

из предположения,что существует везде равная себе самой «че­

марус уже может возразить ему, что даже это сравнение имеет свои

ловеческая природа», наделенная определеннымиосновными по­

границы. Ибо подобно тому как в области чувственного восприя­ тия органы восприятия можно обострять, но без них нельзя обой­ тись, и даже телескоп или микроскоп бесполезен без применения естественного зрения,

-

также точно и в духовной области всякое

познание в конечном счете связано с естественными основными

силами духа и должно измеряться ими". Движение деизма таким образом разрушило и затопило, в ко­

нечном счете, все преграды и оборонительные сооружения, кото­ рые пытались воздвигнуть на его пути. Несмотря на все усилия,

знаниями теоретического, как и практического,рода, на которые она может совершенно положиться. Но где мы находим саму эту

человеческую природу? Является ли она эмпирически данным

фактом -

или, быть может, она не более чем гипотеза? И разве

не состоит основная слабость деизма в том, что он неосознанно

вверяется этой гипотезе, тем самым превращая ее в собственную

догму? Критика Юма делает своей мишенью эту догму. Юм не оспаривает деизм ни с точки зрения разума, ни с точки зрения откровения; нет, он желает измерить его исключительно только

употреблявшиеся для отпора деизму, и несмотря на возрастав­ ший год от года поток полемической и апологетической литера-

198

41*

Метафизический трактат (франц.),

199

масштабами опыта, с точки зрения знания чистых фактов. И

лания и страсти не только ИСТочник первых религиозных идей и

здесь он обнаруживает, что все гордое здание деизма стоит на

догматов веры, но и остаются корнем всякой религии. Не идея,

глиняных ногах. Ибо та самая «человеческая природа.

рой деизм пожелал обосновать естественную религию,

,

на кото­

-

это не

реальность, а только фикция. Эмпирически человеческая приро­ да открывается нам в совершенно другом свете, чем она выгля­

дит во всех умозрительных построениях деизма. В опыте мы об­

не нравственная воля образовала религиозные представления, и не ими они питаются. Скорее аффекты надежды и страха перво­ начально привели человека к вере и постоянно удерживают его

в ней. Здесь нам впервые открывается подлинное изначальное основание религии. Религия не имеет ни логического, ни эти­

это не сокровищница

ческого основания, она имеет только антропологическую причи­

основных знаний, априорных истин, а непроницаемая путаница

ну. Она возникает из страха перед сверхприродными силами и

инстинктов

из желания умилостивить эти силы, подчинив их своей воле.

наруживаем, что человеческая природа

-

-

не космос, но хаос. Чем глубже мы понимаем

природу человека и чемправдивее описываем ее, тем больше она

Здесь тоже, таким образом, игра страсти и игра воображения

теряет видимость «разумности», рациональности и порядка. По

определяет и направляет движение нашей религиозной жизни. Суе­

Юму, свидетельства этого обнаруживаются даже в теоретической

верие, предрассудок и страх перед демоническими силами явля­

области. Мы обыкновенно рассматриваем «закон основания» как принцип всякого теоретического познания и полагаем, что имен­

ются реальными корнями идеи Бога. И не надо думать, что мож­

но избежать этого вывода указанием на более высокие, чисто

но он придает единство и внутреннюю устойчивость нашему по­

«духовные» религии, которые якобы значительно переросли эти

знанию. Но при более пристальном анализе понятий это пред­

начальные, «примигивные» представления о Боге. Ибо и этот ар­

положение

гумент тоже уничтожается, если посмотреть на религию не с точ­

обращается

в

иллюзию.

Ибо

само

понятие

_

основания, которое вроде бы должно гарантировать нашему по­

ки зрения ее рационалистического перетолкования и ее идеали

знанию надежную опору, само по себе не имеет никакого объек­

стических покровов, а трезво, как на эмпирическую реальность.

тивного основания. Это понятие не обладает никакой непосред­

Здесь с начала и до конца, на низших и на высших своих стади­

ственной очевидностью и никаким априорным значением и

ях религия являет собою одну и ту же картину. Те же самые пси­

необходимостью; оно есть только продукт игры наших идей, ко­

хологические основные силы, которые преобладали у самых ис­

торые не связаны между собою никакими объективно-рацио­

токов религии, определяют также и дальнейший ее путь и

нальными принципами, а в своих сочетаниях просто следуют

сохраняют свою жизненность на всем протяжении ее развития.

игре воображения, подчиняясь его механическим законам. И то

Суеверие п~инимает другие и все более утонченные формы; но

же самое в еще большей мере справедливо в отношении наших

его глубочаишая сущность от этого не меняется. Если мы отва­

религиозных идей. Их, казалось бы, объективное содержание, их

жимся откинуть покров ИЗ слов, абстрактных понятий и нрав­

возвышенный смысл превращается в видимость, как только мы

ственных идей, которым окутаны «высокие» религии, то мы об­

проследим их вплоть до их подлинных истоков и составим себе

наружим, что облик религии повсюду один и тот же. Формула

отчетливое представление о характере их происхождения и раз­

«Credo quia absurdum»42' всегда и везде доказывает здесь свою ис­

вития. В их основе мы тогда не обнаружим ни изначально-спе­

конную силу. Что может быть более вредным абсурдом, чем дог­

кулятивного, ни изначально-этического содержания. То, что вы­ звало к жизни и что поддерживает правдоподобие этих идей,

-

ма о переселении душ? Существует ли что-либо этически более

отталкивающее и более вредоносное для человеческого общества,

это ни размышление о первопринципах бытия и причинных ос­

чем догматы веры позитивных религий? «Высшую» религию от­

нованиях миропорядка, ни преданность некоему исполненному

личает от низшей только то, что в ней к мотивам надежды и

бесконечной мудрости и добра существу. Такого рода чисто «фи­

лософские» соображения не оказывают никакого влияния на тол­ пу. Человек не начинал в качестве философа, и тщетно надеять­

ся и обманывать себя, будто он когда-нибудь кончит философом. Он не столько подлежит господству некоего абстрактного «разу­ ма», сколько подвержен власти своих желаний и страстей. А же-

200

страха прибавляется еще третий мотив, возникающий в силу ин­ теллектуалъной утонченности, но в чисто нравственном смысле

означающий скорее регресс, чем прогресс. Это - мотив лести, который побуждает человека превозносить своих богов сверх вся42* Верую, ибо это абсурд (лат.).

201

кой меры земного совершенства, приписывая им все более воз­

бы не расширяли свой кругозор и, противопоставляя один вид суе­

вышенные качества. Но если присмотреться и принять во вни­

верия другому, не вовлекали их во взаимную борьбу, а сами,

мание не столько человеческие идеи, сколько человеческое пове­

пользуясь их распрями и гневом, не удалялись благополучно в

дение,

спокойную, хотя и туманную, область философии»!'.

то

тогда

оказывается,

что

несмотря

на

все

эти

духовно-нравственные превознесения, все осталось таким же, ка­

ким было прежде. Всеблагой, всемудрый и справедливый Бог

Впрочем, путь мысли, на который встал и который до конца продумал Юм, не был типичным для ХVПI столетия. Этот век еще

христианства в том виде, в каком представил его кальвинизм,

слишком доверял силе разума, чтобы отказаться от него в этом

становится таким же жестоким, мстительным и своевольным

жизненно важном пункте. Этот век не желал капитулировать пе­

тираном, которого когда-то боялась и почитала первобытная ре­

ред сомнением, а настаивал на Я9НОМ и надежном решении. Поэто­

лигия. Страх перед духами, таким образом, лежит в основании и этот страх не сделался мень­

му «Естественная история религию> Юма осталась внутри духовной истории Просвещения изолированным явлением. Ибо оставался

ше оттого, что он уже не осмеливается выражать себя открыто

еще возможным другой путь, который не приводит к такому жест­

всех высших религиозных идей

-

и всю ту слабость, которую первобытная религия наивно вы­

кому разделению разума и опыта, как это происходит в юмовском

ставляет напоказ, пытается лицемерно скрыть от себя, так же

учении, а, казалось, соединяет и примиряет друг с другом притя­

как от других".

зания того и другого. Абстрактное понятие «естественной религии»

Такова «естественная история религию>, как ее рисует Юм,

-

и

он полагает, что тем самым раз и навсегда покончил с понятием

«естественной религию>, показав, что она есть не что иное, как

нужно было наполнить определенным содержанием для того, что­ бы отразить направленные против него нападки скептицизма. Это понятие не могло более оставаться голым требованием: нужно было

просто философское наваждение. Таким образом, сама философия

показать, что то, что оно хочет сказать, занимает свое место в ре­

теперь освободила систему веры в откровение от ее самого опас­

альной жизни религии. Понятие естественной религии нужно было

ного противника. Но разрез, произведенный острым ножом юмов­

попытаться обосновать не с точки зрения одного только разума, а

ского анализа, для самой этой системы стал смертельным. В от­

с точки зрения истории. В силу этой задачи, к которой привела его

ношении религии откровения, как и в отношении естественной

внутренняя необходимость, мышление XVIП в. оказывается перед

религии скептицизм сохраняет за собой последнее слово. «Какое

общей проблемой, за решение которой оно берется отныне с име­

это благородное преимущество для человеческого разума дости­

ющимися в его распоряжении методическими средствами. Задача

гать познания Верховного Существа и быть способным заключать

состоит в том, чтобы понять взаимоотношение между религией и

на основании видимых произведений природы о таком возвышен­

историей; нужно осмыслить, каким образом эти два понятия вза­

ном начале, каким является ее верховный Творец! Но поверните

мосвязаны и взаимообусловлены, и как в пределах этого взаимоот­

медаль обратной стороной, бросьте взгляд на большинство народов

ношения собственно рождается конкретная реальность религии.

и эпох, исследуйте те религиозные принципы, которые фактичес­ ки господствовали в мире,

-

вряд ли вас можно будет убедить в

3. Рeлиmя и история

том, что они суть нечто большее, чем бред больных людей .... Нет таких явных богословских нелепостей, которые не были бы порой принимаемылюдьми величайшегоума и развития. Нет та­

Все еще господствующее и, как кажется, неустранимое пред­

ких строгих религиозныхправил, которые не соблюдалисьбы за­

ставление, в соответствии с которым XVIП столетию чужда и не­

частую самыми сластолюбивымии самыми распутнымилюдьми...

понятна идея исторического мира и его способ мышления абсо­

В целом это загадка, энигма, необъяснимая тайна. Сомнение, не­

лютно «внеисторичен»,

достоверность, отказ от всякого суждения

-

вот, по-видимому,

единственный результат самого тщательного исследования данно­

убедительно опровергается уже при

первом непосредственном

гиозной проблематики.

взгляде на развитие в этот век рели­

Ибо внутреннее изменение, которое

го вопроса. Но такова уж немощь человеческого разума и так не­

здесь начинается, обусловлено именно тем, что религия осво­

преодолимо вредное влияние общего мнения, что мы с трудом

бождается от власти метафизического и теологического мышления

смогли бы придерживаться этого преднамеренного сомнения, если

и создает новый масштаб, новую норму оценочного суждения. Это

202

203

не простая норма; она основывается на двух различных моментах,

которые религия объединяет, пытаясь привести их в гармониче­ ское согласие друг с другом. В результате возникает синтез рацио­

нального и исторического духа. Разум связывается с историей, ис­

тория

-

с разумом, и в этой взаимосвязи обретается новое общее

религиозное воззрение и новый религиозный идеал познания. Разум и история отчетливо различаются и держатся в постоянном напряжении друг к другу

-

напряжении, на котором основывается

все вообще внутреннее движение религиозной мысли

XVIII

в.

Здесь очень далеко до попыток свести на нет само это различие, принеся историю в жертву разуму; их полярность признается и

всячески подчеркивается. Но это полярное отношение, согласно

основному убеждению философии Просвещения, не исключает идеального равновесия между обоими противостоящими силами: в разуме, так же как в истории, нам открываются, в конце концов,

одно бытие и одна истина

-

правда, в различных формах, но со­

гласуясь в своем ядре и сущностном содержании. Нужно поэтому поставить перед историей зеркало разума и разглядеть ее образ в

этом зеркале; но одновременно все рациональное должно быть увидено sub зресле'" истории. Обе концепции - исторической реальности и разума, таким образом, согласуются по своей тенден­ ции и цели. Осмысление вечных и неизменных основных норм разума должно идти рука об руку с рассмотрением того, каким образом эти нормы разворачиваются исторически, как они реали­

зовались в ходе эмпирически-исторического развития. Только во взаимодействии и несовпадении этих двух способов рассмотрения

рождается истинное «просвещение» духа. Достоверность бытия духа включает в себя как неотъемлемый составной элемент пони­ мание его становления; но, с другой стороны, разумеется, это ста­

новление не может быть увидено и познано в своем подлинном

смысле, если оно не соотносится и не измеряется этим бытием. Это новое фундаментальное воззрение подверглось первому и самому тяжелому испытанию там, где оно оказалось в столкнове­

нии с подлинным основанием религиозной достоверности

-

где

речь идет о методически ясном и точном выделении и определе­

нии содержания истины Библии. Уже вопрос, который при этом ста­ вился, и требование, содержавшееся в нем, означали революцию

в религиозном способе мышления. Ведь оба они, вопрос и требо­ вание, означали сознательный разрыв с принципом вербальной ин­ спирации, с которым даже Реформация не только никогда не по-

рывала, но, напротив, проводила его с особой строгостью и опре­

деленностью. Основное усилие Реформации было направлено на то, чтобы доказать, что истина Писания в себе однородна и уни­ кальна, неразрывна инеограниченна,

-

и утверждать эту ее цело­

стность и безусловность можно было лишь при том условии, что

в Библии не содержалось никакой непоследовательности и несо­ ответствий. Каждое слово, даже каждая буква уподоблялись цело­ му в своей ценности и освяшенности и притязали на полную зна­ чимость достоверного откровения. Но уже в ХУП столетии это

притязание с трудом может противостоять прогрессу философско­

го духа. Ибо картезианский принцип методического сомнения не остана~ливается даже и здесь. Сам Декарт, конечно, не устает за­ верять, что его новация касается только знания, а не веры;

объявляет о своем подчинении авторитету Писания и церкви. Но уже его непосредственные ученики и последователи отбрасывают

это осторожное ограничение. Даже такие мыслители, которые оду­ шевлены самым чистым личным благочестием и хотят применять и использовать принципы картезианства прежде всего для пробуж­

дения и углубления чисто религиозного духа, не могут избежать влияния этого движения. Из круга ораторианцев вышло первое сочинение, которое уже своим заглавием выражает потребность в критической истории библейских книг; его автор, Ришар Симон,

вдохновлен Мальбраншем и является его личным другом. Симон подвергает проверке аутентичность отдельных библейских книг и строит гипотезы относительно их происхождения, которые сотря­

сают основы ортодоксального воззрения. Этот первый историче­ ский подступ остается еще в пределах церковных кругов и даже

служит непосредственным целям католической церкви: Симон собственно хочет показать своей критикой, что уверенность про­

тестантизма в исключительности библейской истины и основан­ ное на этом отклонение любого другого религиозного авторитета не выдерживает критики. Библия сама по себе не в состоянии предоставить абсолютно надежной защиты против сомнения; ее должны восполнить и поддерживать другие инстанции с помощью

единодушного свидетельства церковной традиции", Поэтому про­ рыв к более свободному историческому пониманию и оценке Пи­ сания здесь еще не произошел; обращение к истории допустимо и оправдано постольку, поскольку оно соответствует ортодоксаль­

но-церковной вере и применяется для ее целей. Только Спиноза первым решается поднять здесь по- настоящему острый и решаю­ щий вопрос. Его «Богословско-политический трактат»

43* С точки зрения (лат.).

204

во

всем, что имеет отношение к теологической догме, он прямо

205

-

первый

опыт философского оправдания и философского обоснования кри­ тики Библии. На первый взгляд должно представляться странным и парадоксальным, что осуществить такой опыт выпало на долю

именно Спинозе. Ибо если принять во внимание весь корпус его

метафизики и ее логическую первооснову, то, по-видимому, ни то, ни другое никак не благоприятствует специфически историческим

воззрениям. Целью исканий и последним источником всякой до­ стоверности является для Спинозы не становление, но чистое

бытие; не эмпирические изменения, но неизменное основание

бытия и заключенное в нем сущностное единство вещей. Одни только эти предельные понятия доступны адекватному постиже­

нию; тогда как всякое конечное, производное, особенное бытие постигается только «воображением». Всякое знание о времени и о временных отношениях принадлежит только к этому опосредо­

ванию; оно не достигает сферы философского познания, познания

sub specie

аезетё", и должно быть преодолено и оставлено без

внимания ради достижения подлинного совершенства этой сферы. Такая позиция, по-видимому, исключает любое признание какой­

либо «исторической» истины в узком смысле слова и, строго го­ воря, превращает соединение понятий истории и истины в

«contradictio in adjecto»45'.

И тем не менее Спиноза был первым,

кто со всей отчетливостьювыдвинул мысль об историчности Биб­ лии и разработал эту мысль с трезвой определенностьюи основа­

тельностью. Если проследить развитие этой мысли и попытаться указать то место, которое она занимает в системе Спинозы, то окажется, что она не вытекает ни из какой историческойтенден­ ции, ни из какого самостоятельногоинтереса к исторической ме­

суется с ним совершенно. Ибо как метод истолкования природы состоит главным образом в том, что мы излагаем собственно ис­ торию природы, из которой, как из известных данных, мы выво­ дим определения естественных вещей, так равно и для истолкова­

ния Писания необходимо начертать его правдивую историю и из нее, как из известных данных и принципов, заключать при помо­

щи законных выводов о мысли авторов Писания. Ведь таким об­ разом каждый (если действительно он для истолкования Писания и рассуждения о вещах, в нем содержащихся, не допустит никаких

других принципов И данных, кроме тех только, которые заимству­

ются из самого Писания и его истории) всегда будет двигаться вперед без всякой опасности ошибиться и будет в состоянии рас­ суждать о том, что превосходит наше понимание, так же верно,

как и о том, что мы познаем при помощи естественного света-". Таков принцип

-

столь же простой, сколь и решающий по сво­

им далеко идущим последствиям,

-

который вьщвигает Спиноза:

он желает не бытие, не «природу вещей» толковать с точки зрения Библии, а саму Библию постигнуть как некоторую часть бытия,

подпадающую тем самым под его всеобщие законы. Писание не ключ к природе, а часть ее, и поэтому Писание следует толковать по тем же самым правилам, которые значимы при всяком спосо­

бе эмпирического познания. Как можно было бы ожидать от Биб­ лии абсолютных истин и метафизических прозрений относитель­

но первоосновы вещей, относительно

natura

паштпз'", если бы

она сама не была обусловлена и опосредована, если бы она в пол­

ном своем объеме не принадлежала к

natura naturata47'?

Поэтому

способ, каким следует толковать и понимать Писание, путь, на

тодике как таковой, а представляетсобою косвенный вывод из ло­

котором можно проникнуть В его относительную истину, состоит

гических предпосылоксамой системы. Монизм Спинозы не может

не в чем ином, как в изучении его средствами эмпирического ис­

принять не только особого положения Библии, но и особого по­ ложения мышления вообще. Протяженностьи мышление, приро­ да и дух, порядок вещей и порядок идей

-

не два различных и

принципиально отделенных один от другого порядка, но один и

тот же порядок, основывающийся на одном и том же фундамен­ тальном законе. Поэтому и рассмотрение исторического бытия не

должно обособляться от рассмотрения природного бытия, но обе эти сферы должны исследоваться под одним и тем же углом зре­

ния. «А этот метод истолкования Писания, коротко говоря, не

следования. Трудности, которые содержит Писание, будут реше­ ны, противоречия, которые невозможно отрицать, будут сняты, если каждый текст поставить на соответствующее ему место

45*

альности его автора. «Богословско-политический трактат» пытает­ ся применить такого рода метод объяснения, который, конечно,

в свете результатов позднейшей научной критики Библии пред­ ставляется достаточно странным и произвольным. Но методиче-

46*

Противоречие в определении (лат.).

206

если

объяснить его из особенностей его происхождения и индивиду­

отличается, по-моему, от метода истолкования природы, но согла-

44* С точки зрения вечности (лат.).

-

принимать текст не за вневременную общезначимую истину, но

Природа порождающая (лат.).

47* Природа порожденная (лат.).

207

ский принцип как таковой не подвержен этим очевидным слабо­ стям и недостаткам; и несмотря на все враждебные выпады про­

тив «Трактата», самый его метод уже не может погибнуть. Спиноза, по-видимому, почти не оказал непосредственного воздействия на мышление XVlП в. Его имя стараются не упоми­ нать, и знание о его учении проистекает из опосредованных и за­

они были написаны, и точной датировки их создания. Принцип словесной инспирации тем самым раз навсегда потерял свою убе­ дительность: историческое МЫШление и историческая оценка

проникли в самое ядро теологической системы.

Но разве тем самым, несмотря на все уверения в противопо­ ложном, не совершилось падения подлинного духа этой системы?

частую замутненных источников. Изложение Бейля и его крити­

Не вобрала ли в себя теология вместе с этим ВНОВЬ пробудившим­

ка сыграли в этом свою роль: обсуждение спинозизма было

ся историческим чувством опасный яд? Если Оглянуться на Спи­

направлено по неверному пути, и он был воспринят в совершен­

нозу, то не может быть никакого сомнения в том, что для него

но односторонней и ложной перспективе. Но несмотря на все это, идея и притязание исторической критики Библии продолжают

прокладывать себе путь. Это неуклонное продвижение вперед мо­ тивировано и обусловлено, разумеется, не столько методическими

и философскими соображениями, сколько великим образцом гу­ манизма и характерным для него идеалом познания. Не Спино­

идея историчности Библии заключала в себе существенно нега­ тивную тенденцию. Всякое знание, связанное и ограниченное чи­ сто временными отношениями, представляется ему раз и навсег­

да отданным на откуп «воображению». Такое знание никогда не выражает адекватной идеи, строго-объективного воззрения. Оно

остается в плену голой субъективности, абсолютного антропомор­

за, а Эразм - подлинный духовно-исторический вождь этого дви­ жения. В его критическом издании Нового завета нашли свое

для Спинозы равносильно тому, чтобы видеть в Библии вершину

классическое выражение основополагающий образ мыслей и этос

антропоморфического мышления. Она тогда безвозвратно исклю­

гуманизма. Эразм проникнут убеждением, что восстановление чи­ стого текста Библии должно одновременно означать восстанов­ ление чистого христианского учения. Если удастся очистить этот

физма. Признать и изучать Библию как обусловленную временем

чается из сферы философской истины, которая постигается не в

«imaginatio», а в «пий» и «intuitio»48'. То, что религиозное мышле­ ние и основополагающее религиозное настроение рассматривают

текст от всех позднейших добавлений и произвольных искажений,

в качестве высшей гарантии всякой «инспирации», Спиноза счи­

то в нем засияет в подлинном своем свете образ чистого христи­

тает скорее ее слабостью и неустранимым недостатком. Принуж­

анства в его возвышенной простоте и изначальном нравственном

дение, посредством которого инспирация овладевает отдельным

значении. Та же настроенность одушевляет труд великого учени­

человеком и полностью подчиняет его себе, способ, каким она

ка Эраэма Гуго Гроция. В энциклопедическом уме Гроция, впитав­

превращает его в бессознательное и безвольное орудие в руках дру­

шем в себя все источники гуманистической и теологической уче­

гой, по-видимому, высшей силы,

ности, впервые возникает продуманный до конца план научной

подлинной и строгой истины инспирации. Ибо всякая истина за­

критики Библии, а его

«Annotationes» к Ветхому и Новому завету

наметили путь исследований ХVПI в. вплоть до деталей. Эрнести

с величайшим почтением отзывается об этом произведении, пря­ мо называя его своим образцом. В «Трактате о свободном иссле­ довании канона» (1771) 3емлера это развитие уже достигло завер­

-

все это исключает возможность

висит от условия внутренней свободы и рационального постиже­

ния. Истина достижима лишь там, где власть аффектов и вообра­ жения ограничена и они подчинены строгому закону разума.

Поэтому интенсивность аффекта и сила воображения, как они проявляются у религиозного ясновидящего или пророка,

-

самое

шения своей первой фазы. Философская критика позднее мало что может добавить к этому сочинению; в общем, она довольству­

дело ни с открытием какой-то объективной истины, ни с возвеще­

ется тем, что ссылается на его результаты и делает из них систе­

нием какого-нибудь общезначимого, связывающего и обязываю­

матические выводы. В энциклопедической статье Дидро «Bible»

надежное доказательство того, что в их видениях мы не имеем

щего закона, но просто с субъективными провозглашениями: про­

представлен почти полный очерк основных направлений и основ­

рок, который утверждает, что его речь

ных задач критики Библии. Дидро определяет различные крите­

всегда только говорит о себе самом и раскрывает нам свои внут­

рии, с помощью которых нужно устанавливать подлинность от­

ренние состояния. Во вступительных главах «Богословско-полити-

дельных книг Писания; он требует тщательного анализа содержания этих книг, исследования обстоятельств, при которых

208

48*

Воображение; разум, интуиция (лат.).

209

-

от Бога, на самом деле

ческого трактата», в которых говорится о пророчестве, этот тезис

отрицает всеобщее; всякая историчность сужает, затемняет и сти­

проводится со всей отчетливостью. Спиноза показывает, как об­

рает рациональное. Поэтому введение Спинозой исторического

раз Бога меняется у каждого отдельного пророка, принимая фор­

рассмотрения в область религии не может и не имеет в виду слу­

му его представления и окраску его душевного настроения. Пред­

жить ее философским оправданием, а может служить только ее ог­

сказания пророков меняются в зависимости от их темперамента,

раничению, постижению непреодолимых границ религиозной до­

воображения и воззрений, воспринятых из прежнего жизненного

стоверности.

опыта. «Каков человек, таков и его Бог»: к мягкому человеку он

Но в духовной истории

XVIII столетия

происходит удивитель­

мягок, к гневному гневен, к меланхоличному и печальному мра­

ныйповорот: единственный мыслитель, который в этом веке по­

чен и суров, к веселому добр и снисходителен". Если попытать­

настоящему понял Спинозу, до конца продумал и кон гениально ,

ся выразить основную мысль критики Спинозой Библии языком его системы

-

языком, который в «Богословско-политическом

-

осветил его основополагающую мысль, именно в этом пункте де-

лает принципиальный шаг за пределы Спинозы. Лессинг бьш пер­

то можно сказать, что ника­

вым, кто освободил образ Спинозы от всех тех искажений, кото­

кое пророческое видение не в состоянии дать представление о

рые привнесли в него теологические и философские противники.

трактате», конечно, невозможен,

«субстанции», природе и бытии Бога, в нем всегда только выра­

Он первым увидел учение Спинозы в его подлинном виде; и он

жается и заявляет о себе какой-то определенный «модус». И здесь

посвящает себя этому учению без колебаний и предрассудков;

больше, чем где-либо, справедливо положение: всякая детерми­

может даже показаться, что к концу жизни у него не осталось ни­

нация

-

это негация. Ядро и смысл божественного невозможно

каких принципиальных и существенных возражений против логи­

вывести на свет в подобной форме высказывания, ею они скорее

ческой необходимости и систематической завершенности учения

уничтожаются. Характер божественного

-

в его универсальности,

Спинозы. На первый взгляд, диалог с Якоби представляет Лессин­

которая исключает всякое ограничение и связанность индивиду­

га как убежденного спинозиста. «Ортодоксальные понятия О Боге

альным. Чудеса и пророческие видения в Библии грешат против

больше не для меня; я не могу ими наслаждаться. Еу ка\. Паv 49 ' :

этой основополагающей философской достоверности. Они ищут

больше я ничего не знаю». Но подлинное величие мысли Лессин­

Бога в единственном и случайном, вместо того чтобы искать его

га, его потрясающая беспристрастность и восприимчивость, так

во всеобщем и необходимом. Чудо, если его понимать как вмеша­

же как его оригинальность и глубина, проявляются именно в том,

тельство в порядок природы, как нарушение его универсальных за­

что в самом этом признании Спинозы он делает свой первый шаг

конов, абсолютно атеистично; ведь именно в этих законах состо­

к имманентному, чисто методическому его преодолению. Основ­

ит и проявляется истина и бытие Бога. «А так как все необходимо

ная продуктивная особенность Лессинговой критики проявляется

истинно только вследствие божественного решения, то отсюда

здесь не менее ярко, чем в области эстетической и литературной

весьма ясно следует, что всеобщие законы природы суть и насто­

критики. Кажется, что Лессинг перенимает важнейшие пункты

ящие решения Бога, вытекающие из необходимости и совершен­

философии Спинозы; но сама эта рецепция проникнута его соб­

ства божественной природы. Следовательно, если бы в природе

ственной природой и мышлением, радикально преобразующими

случилось что-нибудь такое, что противоречило бы ее всеобщим

эту философию. Как и Спиноза, Лессинг отвергает религиозное

законам, то это необходимо противоречило бы также и разуму и

доказательство чуда. Он тоже отныне видит подлинное чудо не в

природе божественной; или если бы кто утверждал, что Бог дела­

особенном, а во всеобщем, не в случайном, а в необходимом. «Чу­

ет что-нибудь вопреки законам природы, тот вынужден был бы в

деса разума», как назвал их еще Лейбниц, для него подлинное сви­

то же время утверждать, что Бог поступает вопреки своей приро­

детельство и печать божественного. Вместе со Спинозой Лессинг

де. Нелепее этого ничего нет»>, Таким образом, вера в чудеса в

утверждает единство и универсальность понятия природы и вме­

буквальном смысле представляется Спинозе извращением рели­

сте с тем он тоже защищает требование чистой имманентности.

гии: возвещать чудо

-

значит отвергать Бога. И точно так же об­

Бог для него тоже сила, действующая не извне, а изнутри мира

стоит дело со всеми субъективно-религиозными пророчествами и откровениями, которые исходят от отдельных людей и выражают

только их своеобразную индивидуальную натуру. Все особенное

210

49* Единое и все (греч.).

211

опыта, пронизывающая и формирующая его. Но способ этого фор­

ществует сколь угодно обособленного мнения или даже ошибки,

мирования Лессинг видит в совершенно ином свете, чем это пред­

которые косвенным образом не принадлежали бы истине и не слу­

ставлялось Спинозе. Там, где последний мог увидеть только иллю­

жили ей. Из этой основной мысли возникло «Воспитание челове­

зию, Лессинг видит новую и существенную истину. Ибо

ческого рода» Лессинга

отношение между «целым» И «частью», между «всеобщим» и «осо­

цево понятие теодицеи в новую область. Ведь концепция религии

-

сочинение, которое переносит Лейбни­

бенным», между универсальным и индивидуальным для Лессинга

как божественного плана воспитания

иное, чем оно было для Спинозы. Особенное и индивидуальное

цея истории, оправдание религии не через предвечное бытие,

обладает для него не чисто-негативным, а имманентно-nозитивным

пребывающее с начала времен, а через становление и цель этого

значением. В этой связи Лессинг всегда бьш и остался твердым

становления.

последователем Лейбница.

«Mens поп pars est, sed simulacrum divinitatis, repraesentativum universi»50' гласит характерное высказы­

-

не что иное, как теоди­

С каким трудом эта новая идея прокладывает себе путь вперед,

особенно отчетливо видно, если сравнить в этом пункте Лессин­

вание Лейбница, которое Лессинг вполне мог бы повторить как

га с Мендельсоном. Как ни близки религиозные идеалы обоих в

свой девиз. Ведь и для него тоже индивидуальность представляет

чисто содержательном отношении, тем не менее налицо резкое

собою не просто количественное ограничение, но единственное и

методическое расхождение. По своим чисто систематическим ос­

незаменимое качественное определение: она не фрагмент реально­ его подлинное и исчерпы­

новным предпосылкам Лессинг и Мендельсон стоят очень близ­ ко друг к другу: ведь оба они исходно опираются на понятия Лейб­

вающее изображение. Исходя из этого все временное бытие тоже

ница. Различие между ними поначалу состоит только в том, что

сти, а его совершенная репрезентация,

при обретает совершенно иной вид и совершенно иную перспек­

Мендельсон, в общем, довольствуется традиционным осмыслени­

тиву, чем в системе Спинозы. Подобно тому как Лейбниц опре­

ем этих понятий в системе Христиана Вольфа, тогда как истори­

делял монаду как «выражение

ко-философский интерес Лессинга и его критическое чутье на­

множественности

в единстве»,

он

мог бы также определить ее и как выражение временного в неиз­

правляет его все дальше, не позволяя ему остановиться прежде,

менном. Ведь монада есть только там, где она постоянно разви­

чем он и в этой области не достигнет первоисточников. Но общая

вается; и в этом ее развитии нет ни одной фазы, которая не была

схема рассмотрения остается у Лессинга и Мендельсона одной и

бы абсолютно неотъемлемой для целого и не принадлежала ему

той же, поскольку она была дана в Лейбницевом различении ос­

по необходимости. Поэтому форма времени как таковая не входит

новных форм истины": В теории познания Лейбница тоже проВО­

в противоречие с бытием; напротив, именно в форме времени бы­

дится отчетливая разграничительная линия между «вечными» И

тие только и может являться и открываться в своей чистейшей

«временными», между «необходимыми» И «случайными» истина­

сущности. Пере нося эту основополагающую

Лессинг оказывается перед совершенно новой задачей и перед

ми. Первые выражают отношения, преобладающие между идея­ ми независимо от того, обнаруживается ли объект этих идей в

новым решением. Ведь историчность источников религии нужна

действительности, в эмпирически-реальном мире, или нет. По­

теперь уже не только для ее критики или даже опровержения;

она

ложения чистой геометрии или арифметики остаются равно ис­

укореняется теперь в основании и изначальном смысле самой ре­

тинными, вечными и необходимыми, даже если в пространствен­

лигии. Если Спиноза пытается оспорить абсолютную ценность

но-временной действительности, в мире физических тел нет ни

истины религиозного откровения путем исследования ее истории,

одной формы, которая полностью и в точности соответствует

мысль в религию,

то Лессинг хочет тем же самым путем осушествить восстановле­

строгим понятиям математики о числе и различных геометр и

ние, спасение религии. Истинная, единственно «абсолютная» ре­

ческих фигурах. И то, что верно относительно математических

-

лигия только та, что совмещает в себе тотальность исторических

истин, не менее справедливо, по Лейбницу, относительно истин

проявлений и форм религиозного духа. В пределах такой всеобщей

логики, этики и метафизики. И эти истины значимы не только в

религии ни одна частность не потеряна полностью; в ней не су-

отношении реального, здесь и теперь данного мира, но и в отно­

шении всякого возможного мира; они не касаются какого-либо 50*

Разум не часть, а образ божественного, репрезентация универсального

(лат.).

212

уникального бытия в пространстве, ни отдельного события во вре­ мени, ибо в них выражается абсолютно всеобщая форма разума,

213

которая всегда и везде одна и та же и которая не знает никакой возможности изменения или преобразования

-

возможности

иного бытия, потому что ВСякое инобытие означало бы отпадение

Но ни теология, ни систематическая метафизика

XVlII

в. не за­

ключала в себе принципа, благодаря которому на вопрос Лессинга

можно было по-настоящему ответить и его требование по-настоя­

от изначальной, сверхвременной и вечной Сущности разума. Если

щему удовлетворить. Лессинг сам должен бьm здесь прокладывать

исходить из этого определения Лейбницем истины и проводимых

себе путь и пытаться заполнить «отвратительную широкую канаву»,

им специфических различений, то сразу же возникает вопрос о том, каким образом эти различения применимы к проблеме рели­ гиозной достоверности и какие результаты они будут иметь для этой проблемы. К какому роду достоверности принадлежит рели­ гиозная вера? Относится ли она к разряду необходимых или к разряду случайных истин - опирается ли на рационально-вневре­ менное или исторически-временное основание? Лессинг непре­

станно бился над этой проблемой, и кажется, что иногда он от­ чаивается найти решение. Ведь он не может ни отказаться от «разумности» религии, ни усомниться в своеобразии, даже уни­

кальности ее форм, в привязанности этих форм к условиям места и времени. Корень любой веры - не в предположении и утверж­ дении в качестве истины некоторой в себе значимой, абсолютно

вневременной системы понятий; нет, вера всегда Связана с каким­

стоявшую на его пути. Последнее основное религиозно-философ­ ское произведение Лессинга явилось осуществлением этой задачи. В

своем «Воспитании человеческого рода» Лессинг создал новый син­

тез исторического и рационального. Историческое больше не про­ тивопоставляется рациональному; скорее оно есть путь реализации рационального и подлинное, даже единственно возможное место

его осуществления. Элементы, которые аналитический ум Лейбни­ ца отделил друг от друга с такой несравненной точностью и ясно­ стью, теперь снова стремяться к соединению. Ведь религия, по Лес­

сингу, не принадлежит ни сфере абсолютно необходимого и вечного, ни сфере просто случайного и временного. Она есть то и другое в одном; она

-

проявление бесконечного в конечном, разум­

но-вечного во временном становлении. Эта мысль и ее развитие в «Воспитании человеческого рода» уже выводят Лессинга за преде­

то уникальным и единственным в своем роде событием, индиви­

лы собственно философии Просвещения. Ни теологический «ноо­

дуальным и неповторимым. Между двумя этими, разделенными

ЛОГИЗМ», ни школьный рационализм не в состоянии были следовать

по своей природе, моментами религиозного опыта, как кажется, не существует никакого перехода или опосредования: «Случайные

исторические истины никогда не могут служить доказательством

необходимых истин разума». «Если исторически я ничего не могу возразить на то, что Христос воскрешает мертвеца,

-

должен ли

я поэтому считать за истину то, что Бог имеет сына, который од­

ной природы с Ним? ... Если исторически я ничего не могу воз­ разить на то, что Христос сам воскрес после смерти,

-

должен ли

я считать за истину, что именно этот воскресший из мертвых Хри­

стос был Сыном Божиим? ... Перескакивать от исторической ис­ тины в совершенно другой класс истин и требовать от меня пол­ ного изменения всех моих метафизических и моральных понятий

... если это не JlE"[alkt(H~ Et~ алло 'YEvo~51', то Я не знаю, что еще имел в виду Аристотель под этим обозначением ... Вот она, отвра­ тительная широкая канава, через которую не я не могу перепрыг­

нуть, как бы часто и добросовестно я ни повторял прыжок. Если кто-нибудь может мне в этом помочь, я прошу, я заклинаю сделать это. Бог да вознаградит его» ".

за ним по этому пути. Ведь тот и другой понимают «разум» как

«аналитическое тождество-"; они видят единство и истину разума в их неразличимости и однородности, без которых разум невозмо­

жен. для пони мания также и этого конфликта особенно характер­ на и ясна та позиция, которую занимает в отношении основной

идеи Лессинга Мендельсон. «Я со своей стороны, «Иерусалиме» Мендельсона,

-

-

говорится в

не имею никакого представления о

воспитании человеческого рода, которым уж не знаю какой историк

человечества воспламенил воображение моего покойного друга Лес­

синга. Прогресс существует для отдельного человека, которому Про­ видение судило пройти часть его вечности здесь на земле .... Но чтобы все человечествов этом мире должно было от эпохи к эпохе всегда идти вперед и совершенствоватьсебя,

-

это не кажется мне

целью Провидения; во всяком случае, здесь нет такой необходимо­ сти для спасения Божьего Провидения, какую обычно себе вообра­ жают». для Мендельсона и для всей типичной философии Просве­ щения, которую он в себе воплощает, осталась до конца непостижимой мысль о том, что достижение высшей цели челове­

чества может быть вверено такому ненадежному вожатому, как ис­ 51*

Переход в другую область (рассуждения) (греч.).

214

тория, со всей ее иррациональностью и противоречиями, с ее бес­ цельными

и

беспокойными

приливами и

215

отливами,

с ее

постоянными метаниями и ошибками. Эта философия избегает превратностей истории, находя себе прибежише в нерушимых, все­ гда равных себе законах разума. Но Лессинг по существу больше не

признает такого разума. Он всегда был великим «рационалистом»

Ср.: Voltaire. Remarques sur 1es Репвеев де М. Pasca1, 1728-1778 // Оецуг. (Lequien). Paris, 1921. XXXI. 281 ss. 9 См.: Additions аих remarques sur 1es Репвее де Pasca1 (1743) // Ibid. XXXI. 334: «J'existe, donc quelque chose existe de toute ёгетнё est ипе proposition evidente».

8

(Я существую, следовательно то, что в вечности существует и нечто другое,

И был им до конца; но он ставит на место аналитического понятия

для меня очевидное положение

синтетическое понятие, на место статического пони мания разума

10

динамическое его понимание. Разум не исключает движения, а же­

лает понять его в его собственном имманентном законе. Разум сам теперь устремляется в поток становления

-

не для того, чтобы

быть захваченным и унесенным его вихрем, а для того, чтобы об­ рести и утвердить здесь свою собственную уверенность, стабиль­

ность и постоянство. В этой концепции разума совершается про­ рыв к новому фундаментальному воззрению на сущность и истину исторической действительности

-

воззрению, которое не могло,

конечно, достичь своей зрелости, совершенства и подтверждения в

пределах теологии или метафизики. Гердер в этом отношении сде­ лал последний решающий шаг: он поставил вопрос об историче­ ской действительности как целом и попытался ответить на него пу­

тем конкретного усмотрения исторических феноменов. Но и его вклад только кажется изолированным достижением. Этот вклад не представляет собой никакого разрыва с мышлением Просвещения, а постепенно созревает и развивается на почве самого этого мыш­

ления. Проблема истории встает перед философией Просвещения

прежде всего при объяснении религиозных феноменов, и именно здесь эта проблема впервые оказалась по-настоящему насущной.

Но мысль Просвещения не могла остановиться на этом своем пер­ вом начале; она оказалась теперь перед необходимостью делать но­

- франц.) 115: «Le поеuд де notre condition ргепд ses replis et ses tours dans cet аЫте; де sorte que l'homme est p1us inconcevable sans се гпуыёге que се гпувгёге n'est inconcevable а l'homme» (Узел нашего существования получа­ Репвее. УIП. Р.

ет свои складки и кольца в бездне; таким образом человек еще более непо­

стижим без этой тайны, чем эта тайна.непостижимадля человека

- франц.) faut ргепдге ип parti 1е principe d'action» (1772); sect. ХУП: Des romans [пуегпё» pour deviner l'origine ди та1// Оецмг, XXXI. 177. (Воль­ тер. Философские соч. М., 1988. С. 523-524). 12 П faut ргепдге ип parti. Sect. ХУI // Оецуг. XXXI. 174 ss. (Там же. С. 521523). 13 Ср.: Репвёев. Ед. Havet. XXIY. 1; ХХУ. 34 (П. 87, 156) etc. 14 Ср, стихотворение «Le Mondain» (1736) и «Defense дu Mondain ои l'Apo10gie ди Luxe. (Оецьт, XIY, 112 зв., 122 ss.) (См.: Вольтер. Стихи и проза. М., 1987. С. 133) - Последуюшие соображения о Вольтере и Руссо частью уже опуб­ ликованы, хотя и в несколько ином виде; см. мою статью: Das РгоЫет JeanJacques Rousseau // Archiv fйг Geschichte дег Philosophie. Hrsg. уоп Arthur Stein. В. XLI (1932). S. 210 ff. 15 Роете sur 1е сёваыге де Lisbonne ои ехатеп де cet axiome: Tout est Ыеп (1756) // Oeuvres. ХП. 179 ss. (Вольтер. Философские соч. С. 531-535.) 11

Ср. в особ.: «П

16

Я здесь не углубляюсь в детальное рассмотрение проблемы теодицеи; до­

статочно указать на работы: Кгетег

J. Das РгоЫет дег Theodizee in дег Philosophie ипд Literatur des 18. Jahrhunderts. Berlin, 1909. Wolff К. Schillers Theodizee... mit einer EinIeitung йЬег das Theodizeeproblem in дег Philosophie ипд Literatur des 18 Jahrh. Leipzig, 1909. 17 Maupertuis. Essai де Philosophie Мога1е. Ch. 1, 4, 5 // Оепуг, 1. 193 ss. 18 Ibid. Ch. 2. Р. 201 ss. 19 Kant. Werke (Ausg. Cassirer). П. 219 [. (Кант И. Соч. в 6 т. М., 1964. Т. 2.

вые выводы и выдвигатъ новые требования, которые открыли перед

С.96-97.)

нею весь горизонт исторического мира.

20

Примечания

Kant. Kritik

дег

Urteilskraft. § 83. W[erke].

У.

514.

(Кант И. Критика способ­

ности суждения // Там же. М., 1966. Т. 5. С. 467 (прим.) 21 Подробнее о форме и обосновании «теодицею> Шефтсбери см. в моем ис­ следовании о платоновском ренессансе в Англии (см. выше с. 110, прим. 42), Кар.

6 [[. S. 110.

Нижеследующее отчасти взято из вышеупомянутой статьи «Проблема Жан­ Жака Руссо», к которой я отсылаю читателя для более полного и обстоятель­

" Holbach. Politique Naturelle. Discours IП, особенно § ХП ss. (Перепеча­ Hubert. Holbach et ses amis. Paris, s.a. Р. 163 ss.) 2 Diderot. Тгапё де 1а гогёгапсе. РиЫ. раг Тоиrnеих. D. et Сатпёппе П. 292 s. 3 Diderot. Supp1ement аи voyage де Bougainville (1771) // Оецуг, (Аввёяаг). П. 199 зв.; ср. в особ. П. 240 s. 4 Подробнее об этом в моем сочинении: Individuum ипд Kosmos in дег Phi10sophie дег Renaissance // Stud. дег Bibl. Warburg Х. Leipzig, 1927. 5 Подробнее об этом см. мое сочинение: Die P1atonische Renaissance in England ипд die Schu1e уоп Cambridge. Кар. 2, 4. 6 См.: Troeltsch. Renaissance ипд Reformation // Ges. Werke. IY. S.275 [. 7 Pascal. Pensees. Art. УПI. (Ед. Ernest Havet. 5' edit.) Paris, 1897. 1, 114. 1

Ср.:

тано:

216

ного рассмотрения вопроса; см. прим. 23

Kant. Werke (Hartenstein).

УПI.

630.

14. (См. часть приведенной цитаты в кн.:

Кассирер Э. Жизнь и учение Канта. СПб., 1997. С. 80.) Из соображений целого стоит сравнить то, что Руссо говорит в обоих своих конкурсных работах на премию Дижонской академии, с «Репвёев»

24

Паскаля, особ. Art. П, IY (ед. Havet. 1. 26 вв., 48 ss.) Ср. автобиографический набросок Руссо: Rousseau

juge де Jean-Jacques, 3' Dia10gue. 26 Ср.: Discours sur L'origine де l'inegalite parmi 1es hommes // (Oeuvres. Zweibrucken, 1782. Р. 75 sS., 90 sS., 138 ss.).

25

217

27

Подробнее о содержании и основном принципе философии права Руссо см.

ниже в главе 28

VI.

Примеры этой полемики можно найти в проповедях Иерусалема, так же как

в его посмертно изданных сочинениях, а также в «Автобиографии» Землера. Подробнее об этом процессе см.: Аnег.

Theologie der Lessingszeit. S. 50 ff.,

158 ff., 233, passim. 29 См. об этом в особенности: Troeltsch. Die Bedeutung des Protestantismus fйT die moderne WeIt. 3. Aufl. Miinchen; Berlin, 1927; Idem. Renaissance und Reformation (Ges. Werke. IV. 261 Щ. 30 Diderot. Lettre sur les sourds et muets; Idem. Репвеев Philosophiques. Sect. ХН: La superstition est plus injurieuse que l'ath6isme. (Да, суеверие, утверждаю я, бо­ лее оскорбительно для бога, чем атеизм. Дидро Д. Соч. т. 1. С. 166.) 31 Beantwortung der Frage: Was ist Aufkliimng? // Kant. Werke. IV. 169. (Кант и. Соч. М., 1966. Т. 6. С. 27.) 32 Additions аих Репвеев Philosophiques. XI. (Дидро Д. Прибавление к «Фило­ софским мыслям'>. // Дидро Д. Соч. т. 1. С. 267.) 3J О значении Востока для французской культуры XVIH в. см.: Martino. L'Orient dans 'а Нпёгашге fгащаisе аи ХУН' et XYHI' siecle. Paris, 1906. 34 Diderot. Репвеев Philosophiques. ХХУ! / / Oeuvres (Аввёяаг). I, 138. (Дидро Д. Соч. Т. 1. С. 173.) 35 Вау/е. Commentaire philosophique sur ces paroles de l'Evangile: contrains les d'entrer // Oeuvres diverses. А lа Науе, 1727. Н, 367, 374. 36 Vo/taire. Тгапё sur lа toIerance а I'occasion de lа mort de Jean Calas. Ch. 1,4// Oeuvres. XXIX, 63, 74 s. 37 Diderot. De lа suffisance de lа religion naturel1e. IV, XVHI, ХХУ ss. (Дидро Д. О достаточности естественной религии. // Дидро Д. Соч. т. 1. С. 194, 196, 197, 189). 38 См., например: Diderot. Introduction аих grands principes // Oeuvres. Ed. Naigeon (1798). I. 350. и ответ Дидро на возражения против этого сочине­ ния.

39 40

To/and. Christianity not mysterious.

Р.

12, 128.

О подробностях этого развития см. прежде всего основательное изложение

Лесли Стивена:

Stephen L. Нistory of English Thought оп the Eighteenth Century. 2 vols. Second edit. London, 1881; см. также Troeltsch. Deismus // Ges. Schriften IV, 429 ff.; Schwarz Н. Deismus // Piidagogisches Lexikon (Velhagen & К1аsiпg). 4' Bayle. Commentaire philosophique / / Oeuvres diverses. The Hague, 1737. 11. Р.367.

42

Подробнее о распространении деизма в Германии см.:

d. achtzehnt. Jahrhunderts. 3. Aufl. 43

Hettner. Literaturgesch. 264 ff. Troeltsch. Aufkliimng // Ges. Schriften IV,

Ш,

Подробнее об этом см., например:

370 ff. Относительно направления мысли ранних вольфианцев см. особ.: Саnz. Usus Phi1osophiae Leibnitianae et Wolffianae in Theologia (1733); Idem. Phi1osophiae Wolffianae consensus сит Theologia (1735). 44 О развитии «неологии» В Германии см. в особ. богатую материалом книгу:

Аnег.

Theologie der Lessingszeit.

НаНе.

1929.

В историческом отношении осо­

бый интерес представляют тесные связи, существовавшие между немецкими

«неологами»

XVIII

в. И английской религиозной философией

XVII

в. Понятие

«религиозного опыта», как оно представлено, например, Иерусалемом, вплоть

до подробностей предвосхищено в особенности мыслителями «Кембриджской школы». Подробнее об этом в моем сочинении о Платоновском ренессансе в Англии (см. выше с.

217,

прим.

42). S.

218

19.и

ff.

45 См. предисловие Реймаруса к кн: Reimarus. Abhandlung уоп den vornehmsten Wahrheiten der natiirlichen Religion. 46 См.: Clarke. А Demonstration of the Being and Attributes of God. London, 1705/06. 47 См.: Lettres sur les Anglais. УН / / Оешт; XXVI, 33 ss. 48 Тгаиё de Мёгарпувшпе. Ch. н // Оевуг. XXXI, 20 ss. (Вольтер. Философские соч. С. 237.) 49 Collins. А Discourse of freethinking occasioned Ьу the rise and growth of а sect cal1ed freethinkers. London, 1713; подробнее об этом: Stephen L. Ор. cit. I, 80. 50 См. В целом: Ните. The Natural Нistory of Religion. VI, XII1-XY. Sect. 1 ss. 51 Ibid. Sect. ХУ (Юм Д. Соч. В 2 т. М.,. 1996. Т. 2. С. 377-378.) 52 См.: Simon R. Histoire critique du Vieux Testament. Paris, 1678. 53 Spinoza. Tractatus theologico-politicus. Сар. 17. Ausgabe уоп Gebhardt. Leipzig, 1908. Philos. Вibliothek. Bd. 93. S. 135. (Спиноза Б. Соч. В 2 т. СПб., 1999. Т. 2. С. 92.) 54 См. особ.: Theolog.-polit. Traktat. (Gebhardt). Кар. 2. S. 41. (Там же. С. 29, 31.) 55 Ibid. Кар. 6 ss. S. 112 [. (Там же. С. 77-78.) 56

Ср. последующие соображения с более подробным изложением в моей

статье:

Die Idee der Religion bei Lessing und Mendelssohn / / Festgabe zum zehnjiihrigen Bestehen der Akademie [бт die Wissenschaft des Judentums. Berlin, 1929. S. 22 ff.; отдельные части этой статьи использованы в вышеизложенном. 57 Lessing. UЬет den Beweis des Geistes und der Kraft / / Schriften. (Ausg. Lachmann-Muncker). ХШ, S. 5 ff. 58 Ср, выше, глава Г, с. 30 ff.

У. Завоевание исторического мира

годняшнюю оценку Просвещения. Есть своя ирония в том, что романтизм, выдвинувший обвинение против Просвещения во имя истории, впал в ту же самую ошибку, в которой он обвиня­

ет своего противника. Здесь, похоже, роли неожиданно меняют­ ся местами и происходит полное диалектическое переворачива­

ние. Ибо романтизм, несравненно превосходящий ХУНI столетие широтой исторического горизонта и даром исторического вчув­ ствования, теряет свое преимущество в тот момент, когда нужно поставить само это столетие в правильную историческую перс­

пективу. Романтизм, который всеми силами души и духа отдается

Р

аспространенное мнение, что XVIII век был специфиче­ ски <неисгорическим» столетием, само исторически не­

обоснованно и неоправданно: такое представление _

прошлому для того, чтобы постичь его в его чистой действитель­ ности, отрекается от такого прошлого, с которым он сам еще на­

ходится в непосредственном контакте. Принцип, который ро­ мантизм завоевывает в отношении

исторически дальнего и

скорее полемический лозунг, созданный романтизмом,

отдаленнейшего, он не в состоянии удержать и применять перед

который выступил в защиту истории против филосо­

лицом исторически близкого. Для непосредственно предшество­

выступления, то сразу окажется, что Просвещение само выкова­

тизм бьш и остался в буквальном смысле «исторически слеп». Он

ло для него оружие. Исторический мир культуры, к которому

никогда не пытался оценить Просвещение по его собственным

апеллирует романтизм в своей борьбе против Просвещения и от

меркам; и в особенности образ исторического мира, сформиро­

фии Просвещения. Но если присмотреться к перипетиям этого

имени которого он оспаривает интеллектуальные предпосылки

Просвещения, был открыт только в силу воздействия этих пред­

посылок, на основании идей и идеалов Просвещения. Без помо­

вавшего поколения, поколения его собственных отцов, роман­

ванный Просвещением, романтизм был способен увидеть и трак­ товать только полемически. Эта полемика нередко граничит с карикатурой. Только последовавшей после романтизма эпохе

щи философии Просвещения, без опоры на его духовное насле­

дано было исправить это искажение. Она, эта эпоха, сама была

дие романтизм не мог бы занять и утверждать свою позицию.

пропитана романтическим духом и держалась за постулат исто­

Каким бы далеким от Просвещения ни бьш романтизм по содер­ жанию своей концепции истории, по своей материальной «фи­

лософии ИСТОрИИ», - методически он остается все же неизмен­ но связанным с ним и глубочайшим образом у него в долгу. Ведь

это XVIII век поставил основной, собственно философский воп­

рической точки зрения, выдвинутый и обоснованный этим ду­ хом. Но в то же время она обрела правильную перспективу в от­

ношении

к

ХУIII

столетию

и

благодаря

этому

сумела

использовать благодеяние исторического подхода также и в от­ ношении этого века. Дильтей одним из первых в полной мере

рос также и в этой области. Он спрашивает об «условиях возмож­

наделил этим благодеянием эпоху Просвещения в своей статье

НОСТИ» истории так же, как он спрашивает об условиях возмож­

«XVIII

ности естествознания. И он пытается определить эти условия

окончательно опровергнуть

_

век и исторический мир»'

. Но хотя этой
статье и удалось неисторичности

разумеется, только в первом и предварительном очертании; он

XVIII

стремится постичь «смысл» истории таким образом, чтобы из­

конкретная проблематика, которая открывается именно в этом

столетия и его враждебном отношении к истории, все же

влечь из него тоже ясное и отчетливое понятие, хочет установить

пункте, еще далеко не исчерпана. Ведь нужно не только обозна­

отношение между «всеобщим» и «особенным», между «идеей» И

чить «историческое чувство» как необходимую и неотъемлемую

«действительностью», между «законами» И «фактами» И провести

основную черту всей культуры Просвещения; нужно определить

отчетливые границы между ними. Если романтизм в основном не

специфическое направление действующей здесь новой духовной

сумел осознать и оценить этот решающий первопроходческий

силы и про следить ее специфическое воздействие. Воззрение

труд и нередко с презрением отбрасывал его в сторону, то этот приговор уже никак не может определять и затемнять нашу се-

220

'*

Принятая басня (франц.).

221

XVIII

века на историю

-

это не столько завершенная и ясная в

заявила и продемонстрировала

самоценностЬ и независимость

своих очертаниях форма, сколько действующая во всех направле­

естественно-научного мышления. Подобно Канту, вся филосо­

ниях сила. Каким образом эта сила берет свое начало в опреде­

фия Просвещения

ленном пункте

блематики

-

-

в пределах религиозной и теологической про­

и отсюда распространяется дальше, постепенно

охватывая все области духа и утверждаясь в них в качестве жиз­ ненного импульса,

-

это мы и попытаемся по казать и пояснить

могла поэтому трактовать математическую

физику как «факт», возможность которого, правда, могла оста­

ваться теоретико-познавательной

проблемой, но действитель­

ность которого оставалась бесспорной и неколебимой. Но в от­ ношении истории задача была другая и более трудная. Ведь здесь невозможно было начинать с факта науки, сколько-ни­

в нижеследующих размышлениях.

будь сопоставимого по роду своей достоверности и прочности

своего обоснования с теоретической физикой. Здесь нужно

* * * 1

было в одном и том же процессе мышления завоевать истори­

ческий мир и в этом завоевании понятийно обосновать и обес­

в. с самого начала рассматривает проблемы

печить его. Ясно, что такую задачу невозможно было решить сразу, что она нуждалась в длительной и трудной подготовке. Но

природы и исторические проблемы как некоторое единство, ко­

именно эта подготовка вызвала к жизни все творческие силы

Философия

XVIII

с одними и теми же средствами мысли; она хочет применить к

Просвещения и подтвердила эффективность этих сил с новой стороны. Здесь философия Просвещения должна была стать по­ настоящему продуктивной и оказать продуктивное воздействие:

природе и истории тот же самый способ постановки вопроса и

она не могла довольствоваться обобщением и упорядочиванием

одну и ту же универсальную методику «разума». Прежде всего ес­

научных результатов, добытых в отдельных научных дисципли­

тественнонаучное и историческое познание в их новой форме

нах, а должна была сама проявить инициативу и широкомас­

торое невозможно произвольно расщеплять и разрывать на от­

дельные части. Она пытается подойти к тем и другим проблемам

оказываются перед лицом общего врага, против которого они вынуждены защищаться. В обоих случаях требуют чисто «имманент­

штабно осуществить дело науки. Вольтер в области естествозна­ ния только литературный ученик Ньютона, популяризатор его

рассматривать природу и историю, не выходя за их пределы, и

идей и основных понятий; но В области истории он формули­ рует своеобразную и самостоятельную концепцию, новый мето­

установить их собственный центр. Наука как таковая отказыва­

дический общий проект, которому он прокладывает дорогу в

ного» обоснования; в обоих случаях стремятся к тому, чтобы

ет в признании абсолютно сверхприродному и абсолютно сверх­ историческому. Мы видели, каким образом из этого отказа выра­ стает новая форма понятия Бога и «Богопознанияя

новая

-

форма религиозности и теологии. Воззрение новых теологов «неологов»

XVIII

в.

-

-

везде опирается на понятие и требование

исторической критики религиозных источников. В Германии

Мосхейм и Михаэлис, Эрнести и Землер стали подлинными учителями «поколения неологов», Светоч Просвещению несет

своем

«Essai sur les

XVIII

в. находятся отныне под впечатлением и под влиянием

гпоешз» ". Все великие исторические труды

этого философского свершения. Как Вольтер во Франции воз­ действовал на Тюрго и Кондорсе, так в Англии он воздейство­ вал на Юма, Гиббона и Робертсона. И Юм в то же время

-

не­

посредственное свидетельство соединения в одном лице

интереса к философии и истории. Эпоха «философской историо­ графию), которая начинается в

XVIII

столетии, пытается приве­

здесь история: она освобождает «неодоговя от оков догматиче­

сти оба момента в чистое равновесие. Она менее всего односто­

ски толкуемого Писания". Но отношение к истории, разумеет­

ронне подчиняет историческое описание конструктивному при­

ся, не было таким простым и однозначным, как в области есте­

стествознания. Ведь в этом последнем философия

XVIII в.

давно

уже видела общепризнанное и надежное свое достояние. Здесь

уже Ренессанс сделал решающий шаг; уже

nuova szienza2'

Галилея

нуждению философии; нет, она хочет непосредственно из себя самой, из полноты и жизненной явленности исторических

подробностей обрести новые философские задачи и постанов­

ки проблем. Обмен идеями, который инициируется таким об3. Опыт О нравах (франц.).

2. Новая наука (итал.).

222

223

разом и который постоянно возрастает в своей интенсивности

и широте, оказывается продуктивным как для философии, так

и для истории. Подобно тому как математика становится про­ тотипом точного знания, точно так же история становится те­

перь методическим образцом, благодаря которому ХУIII век при обретает новое и более глубокое понимание общей задачи и специфической структуры наук о духе. Здесь тоже первый шаг состоял в том, чтобы освободить все эти науки от опеки теоло­ гии. Все больше и больше допуская в свою область историче­ ский метод и рассматривая себя как историю церкви и догм, те­ ология

тем

самым

признала

в

истории

союзницу,

которая

оказалась сильнее ее самой и которой в конце концов предсто-

. яло

оспорить самые основания теологии. Мирное соревнование

цпгсегвайв»". Таким образом, картезианскоесомнение сохраня­ ет по отношению к истории чисто негативный характер

-

оттал­

киваясь и дистанцируясь от нее. Бейль, напротив, не отрицает фактическое как таковое, он скорее делает его моделью и образ­

цом всего своего учения о науке. Для него обретение по-настоя­ щему надежных, «установленных» фактов

-

это Архимедов пункт,

на котором он хочет основать всякое знание. Он тем самым пер­ вый убежденный и последовательный «позитивист» В строго ра­

циональном и рационалистическом столетии. Слова Д'Аламбе­ ра, что метафизика

-

либо наука о фактах, либо должна стать

наукой о химерах, мог бы высказать и Бейль. Он отказывается от всякого познания первых, абсолютных «оснований» бытия; он хо­ чет подвергнуть рассмотрению единственно лишь феномены как

становится конфликтом; и из этого конфликта произошло раз­

таковые и, не выходя за них, провести ясные и отчетливые раз­

витие основной формы истории и наук о духе вообще.

личия между выверенным и невыверенным, между «вероятным»

Начала этого движения, в чисто философском плане, просле­ живаются уже в ХУII в. Картезианство, правда, направленное строго и исключительно на «рациональное», осталось чуждым

собственно исторической сфере. Согласно этой философии ничто голо-фактическое не может притязать на истинную дос­ товерность и никакого рода эмпирическое знание по своей цен­ ности невозможно приравнивать к ясным и отчетливым знани­

ям логики, чистой математики и точным естественным наукам.

Даже Мальбранш в своем мышлении строго придерживается этого правила: он тоже заявляет, что собственно к «философ­ скому»

знанию принадлежит только то, «что мог знать также и

Адам». Но уже у Бейля общая методология претерпевает замет­

ное изменение. По своим философским основаниям Бейль еще убежденный картезианец; особенное восхищение у него всегда вызывала картезианская физика. Но методическое сомнение приобретает у него новое направление и ставит себе новую

цель. Декартово сомнение направляется и целиком определяет­ ся принципом, в соответствии с которым мы не можем вполне

доверять никакому источнику достоверности, который хотя бы

раз ввел нас в заблуждение или хотя бы только скрывает в себе

возможность обмана. Подходя к явлениям с этой меркой, нуж­ но отвергнуть не только свидетельства чувственного восприятия, но и всякое знание, которое не поддается строгому доказатель­ ству и несводимо к очевидным аксиомам и логическим демон­

страциям. Тем самым все историческое измерение выпадает из сферы картезианского идеала познания. Никакое фактическое

знание не ведет нас к этому идеалу, к подлинному

224

«sapientia

И ошибкой или видимостью. Тем самым он обращает сомнение не против истории; скорее он прибегает к сомнению как органу для того, чтобы открыть истину самого исторического и достичь

сообразной и свойственной ему формы достоверности. В этом процессе проверки исторической истины он не находит ни по­

коя, ни удовлетворения. В его безостановочном движении впе­

ред им движет побуждение обозреть мир фактического, истори­ чески данного и утвердиться в нем. В пределах этого мира для него не существует ничего безразличного или незначительного; здесь почти нет различий в ценности и значении. Не случайно он избрал для своего критического труда форму

historique et critique» ,

«Dictionnaire

форму словаря. Ведь словарь, в противопо­

ложность духу субординации ценностей и значений, преоблада­ ющему в рациональных системах, в наиболее чистом виде пред­ ставляет дух ко-ординации. В словаре не существует иерархии понятий, дедуктивного выведения одного из другого; он заклю­

чает в себе простое собрание материалов, каждый из которых имеет такое же значение, как другие, и на равных правах с ними притязает на полное освещение и исчерпывающее рассмотрение.

Также и в подборе своих материалов Бейль никогда не действу­ ет произвольно. В этом отношении его вряд ли затрагивают ка­ кие-либо колебания и сомнения; здесь он никогда не действует по какому-то отчетливому методическому плану, указывающему отдельным содержаниям их границы и отделяющему существен­

ное от несущественного, основное от второстепенного. Часто са4* Универсальная мудрость (лат.).

8 Э.Кассирер

225

мые незначительные, даже прямо ничтожные предметы рассмат­

щую никакого внутреннего порядка. История простирается пе­

риваются в «Dictionnaire,) обстоятельнейшим образом; тщатель­ но и любовно, а самые важные отодвигаются в сторону и остают­ ся без внимания. Выбор материала определяется не значением самих вещей, но случайным индивидуальным предпочтением и субъективным интересом Бейля-ученого именно к самым посто­ ронним фактам, к антикварным частностяМ и историческим ку­

ред Бейлем подобно гигантской груде развалин, и нет никакой возможности конструктивно осмыслить эту массу материала.

Нужна была неисчерпаемая восприимчивость Бейля для того, чтобы справляться со все возрастающим потоком специальных

знаний. Даже внешние границы

«Dictionnaire,)

оказываются

слишком узкими для такой задачи. Первоначальное ядро отдель­

рьезам. Бейль отчетливо сознавал эту свою особенность и не­

ных статей сопровождается целой армией примечаний, поясне­

однократно возвращается к ней, говоря о себе в своих сочинениях и в частных письмах. «Je vois bien, - пишет он однажды CBoe~y

ний и заметок, которые в конце концов совершенно скрывают за

брату - que топ insatiabilite de nouvelles est une des шагашее opiniiitres contre lesquelles toutes les гешёсез blanchissent. С: est une hydropsie toute риге. Plus оп lui fournit, plus еНе demande,)5 3. Лю­ бовь к фактам ради них самих, «благоговение перед малым» про­ будились здесь с такой силой, которой трудно подыскать аналог до Бейля. Осознанно и открыто эта концепция знания и этот

собою исходный текст. Подлинный интерес Бейля редко связан с основными статьями и «основными предметами», в них рас­

сматриваемыми; чаще всего его любовное внимание обращено на

явно «не относящееся к делу». Снова и снова он с наслаждени­ ем погружается в свой материал. И именно в этом он видит но­

вую задачу, стоящую перед ним как историком. Он не стыдится упрека в том, что он разменивается на пустяки и не смущается,

идеал знания противопоставляется идеалу понятийного, логиче­

когда

ски точного познания. Как бы это последнее ни превосходило знание истории в точности и строгости, оно всегда должно оп­

scrutator»7';

его

называют

«тinutissiтaruт гегит

тinutissiтus

он заявляет, что его способ рассмотрения материала

не потворство личной склонности, а результат совершенно осо­

лачивать свое преимущество существенным недостатком. Имен­

знанного методического намерения", Ибо, по Бейлю, новая исто­

но логическая строгость понятий препятствует этому типу позна­ ния в непосредственном соприкосновении с действительностью и выводит ее за его пределы. Формальная определенность и сжа­

риография может и желает превзойти античную именно в том,

тость математических доказательств не может компенсировать

особенность и пытается критически осветить и осмыслить ее со

ется в принципе сомнительным. Историческое принадлежит к

ческим явлениям, телеологическая интерпретация истории в ее

того, что их применение к конкретной реальности вещей оста­

что она, в отличие от последней, дает не масштабное очертание

вещей

(le gros des choses),

но исследует каждую историческую

всех сторон". Поэтому собственно философский подход к истори­

другому «роду достоверности» (genre de certitude), чем математи­

целом совсем далека от намерения Бейля. От такой интерпрета­

ческое; но в пределах этого рода оно способно к постоянному со­ вершенствованию. Метафизически более достоверно, что жил

ции его удерживает глубокий пессимизм: нигде в истории Бейль

индивид по имени Цицерон, чем достоверно, что какой бы ~o ни было предмет, как его определяет чистая математика, деиствительно существует в

natura

гепцп

6' 4

.

Эти соображения позволяют войти в мир фактического; но они не дают никакого принципа, благодаря которому этим ми­ ром можно по-настоящему овладеть, духовно подчинить его себе. Ведь историческое познание все еще представляет только

некоторый агрегат, сумму. бессвязнЫХ частностей, не выражаю-

не в состоянии усмотреть сколько-нибудь единообразного и це­ лесообразного плана, осмысленно-упорядоченного целого.

Взгляд на факты, на действительную историю человечества мо­ жет излечить нас от всех скороспелых спекуляций и конструк­

ций; ибо факты учат нас тому, что история никогда не была чем­ то иным, кроме как собранием преступлений и несчастий рода

человеческого". Вывод очевиден: чем яснее и отчетливее мы ви­ дим в истории особенное, тем больше должны мы воздерживать­ ся от постижения целого; знание частностей не ведет к истин­ ному познанию и пониманию целого,

'* я хорошо

знаю, что мое ненасытное влечение к новинкам - одно из тех упорных недомоганий, против которых все лекарства бесполезны. Это насто­ ящая водянка. Чем больше ей даешь, тем больше она требует (франц.). 6*

Природа вещей (лат.).

7*

Самый незначительный исследователь самых незначительных вещей

(лат.).

226

а скорее уничтожает

всякую надежду на такого рода понимание.

8*

227

И все же именно из этого распада и разрушения историче­ ского мира у Бейля появляется в конечном счете некая новая и

в высшей степени позитивная общая концепция. Разделенное вновь воссоединяется и кристаллизуется вокруг одного твердого

ядра. Это ядро обретается в силу того, что Бейль воспринимает бытие «факта» не только в материальном, но и в формальном смысле: это бытие становится для него не только содержатель­ ной, но прежде всего методической проблемой, И в этом направ­ лении мысли он только и обретает свою подлинную оригиналь­

ность и духовно-историческое значение. Едва ли хотя бы один-единственный из «фактов», собранных в

«Dictionnaire»

Бейля

поистине героическим трудом, представляет для нас сегодня

с чисто материальной точки зрения

-

-

какой-либо существенный

интерес. Неувядающую ценность придает этому про изведению

то обстоятельство, что в нем чистое понятие фактичности схва­ чено в его глубокой проблемности. Бейль принимает отдельные факты не за цельные кирпичи, из которых историк должен воз­ двигнуть свое здание; то, что его возбуждает и притягивает к себе,

-

это интеллектуальный труд, который приводит К обрете­

нию именно этих кирпичей. С несравненной доселе ясностью, с

тончайшим аналитическим искусством Бейль вскрывает комп­

лекс условий, от которых зависит каждое фактическое суждение

как таковое. И это познание делает Бейля логиком истории. Для него «факт» больше не начало исторического познания, а в не­

котором смысле его конец

-

«terтinus

ad

аиет-", а не «terтinus

а аио»? познания. Бейль принимает факт не за исходный пункт,

смотре~нию истории. Нигде до этого никогда не осуществлялась с таvкои строгостью и беспощадностью, с такой микроскопиче­ скои ТОЧностью критика ИСТорической традиции. Бейль неутомим в поисках и находках ее лакун, ее темнот и ее противоречий. И именно здесь выступает в полной мере его гениальность как ис­

торика. Она состоит, как ни парадоксально это может прозвучать,

не в открытии истинного, а в открытии ложного. Уже внешний

план «Dictionnaire» и его исходная литературная концепция в

этом отношении показательны.Лервоначально Бейль хотел пред­ ставить в Своем словаре совсем не энциклопедию, а только _ пе­

речень ошибок. «Environ 1е mois de посешэге 1690 - пишет он

в ~.исьме,. - je. formai le dessein de composer и~ Dictionnaire спиаие, qш. сопцепсгап ип recueil des fautes qui ont et6 faites tant pa~ c~иx ~и~ ont fait des dictionnaires, que раг d'autres 6crivai~s, et qш гёёшгап sous chaque пот d'homme ои de уillе, 1es fautes co~cernant cet Ьотте ои cette уillе»10' 8. Духовное превосходство Беиля и его научная и литературная виртуозность нашли здесь

поистине соответствующий способ применения. Его охотничья страсть празднует здесь свои подлинные триумфы; его радость первооткрывателя больше всего там, где ему удается напасть на

след какой-нибудь скрытой ошибки, по инерции переходившей

из столетия в столетие. Размеры ошибки ему почти безразличны; его захватывает само существование ошибки как таковое и ее ка­

чество. Ошибку нужно проследить до ее последнего убежища, и

ее нужно извлечь на свет - безразлично, является ли ее предмет

большим или малым, возвышенным или низким, значительным

а за цель; он старается освободить путь, который ведет к «исти­

или ничтожным. Критический фанатизм Бейля направлен на са­

не фактов». Не нужно думать, будто эта истина представляет со­

мые незначительные в содержательном отношении вещи, как раз они не перестают сызнова возбуждать его живейший интерес: ведь и~енно здесь обнаруживается специфическая форма истори­

бой что-то очевидное, что ею можно овладеть непосредственно­ чувственным образом; скорее истина

-

это всегда результат

некоторой мыслительной операции, не уступающей по сложно­ сти, тонкости и точности самым сложным процессам математи­

ческого мышления. Ибо путем строжайшего выделения и тща­ тельнейшего критического исследования и критической оценки отдельных свидетельств только и можно получить и прояснить

ядро некоторого определенного исторического «факта». То, что

Бейль выставил это требование не только

in abstracto,

но осуще­

ствил его в конкретном скрупулезном труде вплоть до мельчай­ ших деталей,

-

вот что придает подлинную ценность его рас-

8.

Конечный пункт (лат.).

9.

Начальный пункт (лат.).

ческои ошибки, независимо от ее материи. Здесь с полной оче­ видностью можно видеть, каким образом самая незначительная

ошибка в передаче и КУЛЬТИвировании ИСторического предания

перерастает в роковые последствия и как она может привести к

радикальной фальсификации ПОдлинного положения вещей.

Поэтому всякая ошибка такого рода должна быть беспощадна

10. П

б

ри vлизительно В ноябре 1690 г. я составил план <'Критического словаря», которыи поv идее должен содержать свод ошибок, сделанных компилятора­ ми словареи, а также другими писателями, и который бы подытоживал под каждым именем человека или города ошибки, относящиеся к этому челове­

ку или городу (франц.).

228

229

разоблачена, и этот чисто негативный труд историка не должен

ослабевать в каком-либо пункте и упускать какую-то частность,

революцию». Ибо он ОСНОвывает «истину» истории уже не на ка­ ком-либо догматически данном Библией или церковью объек­

сколь бы незначительной она ни казалась. Никакая переделка

тивном содержании, а возвращается к субъективным источникам

сообщения не должна избегнуть про верки со стороны историка;

и субъективным условиям этой Истины. Критика исторических

никакая цитата недопустима, если она приводится только по па­

мяти, не опираясь на действительный источник", Все эти требо­ вания сделали Бейля подлинным творцом исторической «акри­

источников, которая поначалу была его целью, по мере работы разрастается у него в руках, пока не становится своего рода «кри­

бии», точности. Но с точки зрения его собственно философского

тикой исторического разума». По Бейлю, нет ничего более оши­ бочного и вредного, чем предрассудок, в Соответствии с которым

достижения, конечно, эта акрибия только средство, но не само­

историческую истину можно И,ДОЛЖНО принимать также просто,

цель. Если мы хотим понять цель, к которой стремится истори -

как отчеканенную монету, с полным доверием и верой относясь

ческая концепция Бейля, нужно сравнить его труд с последней

к ее ценности. Скорее разум должен осуществлять здесь саму че­

великой попыткой чисто теологического понимания и построе­

канку и в каждом отдельном случае всегда тщательнейшим обра­

ния истории, представленной Боссюэ в его

зом проверять ее.

«Discours sur l'histoire

цпгсегвейе»!". Здесь еще раз перед нами выстраивается великий

Glaubst du denn: von Mund ги Ohr Sei ein redlicher Gewinnst? Uberliejrung, о du, Thor, 1st auch wohl, ein Hirngespinst! Nun geht erst das Urtheil аn; Dich verтag aus Glaubensketten Der Verstand allein ги retten, пет du schon Verzicht gethan l 2' .

и в своем роде возвышенный общий план истории и предприня­

та универсальная религиозная интерпретация ее смысла. Но эта смелая попытка в том, что касается ее собственно эмпирических оснований, ее чистых

facta,

на которые она опирается, представ­

ляет собой, конечно, колоса на глиняных ногах. Ведь истина этих

facta

может быть удостоверена только посредством некоторого

логического заколдованного круга. Всякая авторитетность исто­ рических фактов основывается, согласно Боссюэ, на авторитете слова Библии; но сам этот последний он должен снова основы­

Этими словами из «Западно-восточного дивана» Гёте, пожа­

вать на авторитете церкви и тем самым на авторитете традиции.

Традиция, таким образом, становится фундаментальным основа­ нием всякой исторической достоверности; но подлинное содер­

жание и подлинная ценность самой традиции может основывать­

ся и быть удостоверенной ни на чем ином, как на исторических свидетельствах. Бейль

-

луй, точнее и выразительнее всего можно обозначить суть того, что было сделано Бейлем, и основную тенденцию его деятельно­ сти. Его острый и беспощадный аналитический ум окончатель­ но освободил историю из оков вероисповедания и поставил ее на

первый мыслитель Нового времени, ко­

независимое методическое основание. Бейль начинает с крити­

торый разомкнул этот замкнутый круг с беспощадной критиче­

ки теологической традиции; но он не останавливается на этом,

ской точностью и вновь и вновь указывал на его роковые послед­

а распространяет свое исследование во все пределы профанной

ствия. В этом отношении Бейль сделал для научного понимания

истории едва ли меньше того, что Галилей сделал для естество­ знания. Подобно тому как Галилей требует для рассмотрения и

1'*

интерпретации природных феноменов полной независимости от свидетельств Библии и методически осуществляет и оправдыва­

ет это требование, точно так же и Бейль прокладывает путь это­ му требованию в области истории. Именно он осуществил внут­ ри

историографии,

можно

сказать,

Мнишь ты, В ухо из рта

_

Самый правильный прием? Пересказ - ты, простота! Тоже может стать враньем. Будь в суждениях силен! Цепи веры ведь не шутка, Рвут их силою рассудка,

«коперниканскую

А тобой отвергнут он. Пер. В.В. Левика.

11* Рассуждение о всемирной истории (франц.).

230

Гёте И.В. Западно-восточный диван. [У.] Рендж-Наме. Книга недовольства. М.,

1988.

С.

54.

231

истории в ее целом. И именно в этом он

XVIII

столетия, для которого

- предшественник «Dictionnaire historique et critique»

стал не только неисчерпаемым кладезем знания, но и не имею­

щим себе равных мыслительным, чисто диалектическим руковод­

ством. У Бейля философия Просвещения училась ставить свои

.

.

пазюш»

IЗ·

представляли собою первый систематический проект

философии истории. Но это произведение, задуманное в созна­ тельной оппозиции Декарту и предназначенное вытеснить рацио­ нализм из истории, - Вико вместо логики «ясных И отчетли­ вых идей» опирался на «Логику фантазии», - не оказало

собственные вопросы; у него она нашла выкованным оружие, ко­

никакого влияния на философию Просвещения; оно оставалось

торое нужно бьшо использовать с целью освобождения историче­

в неизвестности, пока Гердер в конце столетия не открыл его

ского сознания. Бейль в этом смысле стал не только логиком но­

вновь. Внутри самого Просвещения первую решающую попыт­ ку обоснования философии истории предпринял Монтескье.

вой историографии

-

он стал ее этиком. Он

-

глашатай и живое

воплощение всех добродетелей подлинного историка. Он не уста­

«Esprit des Lois»14' Монтескье знаменует собою новую эпоху так­

ет заявлять, что истории нужно касаться только чистыми руками;

же и в этом отношении. Это произведение выросло не непосред­

что воссоздание исторических феноменов не должны искажать

ственно из интереса к истории; интерес к фактически единично­

никакие предрассудки, никакие конфессиональные или полити­

му и чистая радость

ческие пристрастия'", «Кто знает законы истории, тот согласится,

совершенно чужды. Уже название книги Монтескье говорит о

что историк, который желает с точностью исполнить свои задачи,

том, что его занимает дух законов, а не дух фактов. Факты при­

от него, характерные

для Бейля,

ему

должен полностью освободиться от духа лести и злословья. Он'

водятся и исследуются Монтескье не ради них самих: они отби­

должен, насколько это возможно, освоить состояние стоика, не

раются и проверяются ради законов, которые находят в них свое

подверженного никаким страстям. Невосприимчивый ко всему

выражение. Эти законы постигаемы нами только на конкретном

иному, он должен блюсти только интересы истины, которой он

материале; только материал позволяет показать законы и толь­

должен пожертвовать чувство обиды, возбуждаемое несправедли­

ко на нем они могут быть доказаны. Но, с другой стороны, этот

востью, так же как память о благодеяниях, даже любовь к своему

материал приобретает свойственную ему форму и свой смысл

отечеству. Он должен забыть о том, что принадлежит к определен­

только вследствие того, что мы принимаем его за образец, за

ной стране, что он воспитан в определенном вероисповедании,

парадигму всеобщих связей. Подобно Бейлю, Монтескье прояв­

что он обязан тому или другому лицу, что у него те или иные ро­

ляет исключительную любовь к подробностям, подход к которым

дители и друзья. Историк как таковой подобен Мелхиседеку: у

он пытается разработать в ходе широких исследований и долгих путешествий. Его пристрастие к конкретному и особенному

него нет ни отца, ни матери, ни собственного прошлого. Если его спросят, откуда он, то он должен ответить: «Я не француз и не не­ мец, не англичанин и не испанец; я

-

гражданин мира; я не слу­

жу ни кайзеру, ни королю Франции, но только истине; она

-

моя

единственная королева, которой я дал клятву повиновения». Эта

столь велико, что временами его иллюстрации и анекдотические детали, которые он рассыпает в своем изложении, затемняют ос­ новные линии мысли и угрожают сделать их почти непонятны­

ми. Но содержательно все это изобилие материала ПОлностью

максима и этический императив, на котором она основывается,

подчинено строго логическому принципу.

сделали Бейля духовным вождем Просвещения. Он предвосхитил

людей, - говорится в предисловии к книге, - и нашел, что все бесконечное разнообразие их законов и нравов не вызвано един­

«идею всеобщей истории во всемирно-гражданском плане», дав ей

первое классическое выражение и образец.

«Я начал с изучения

ственно произволом их фантазии. Я установил общие начала и увидел, что частные случаи как бы сами собою подчиняются им,

2 Бейль не оставил философии истории в подлинном смысле;

что история каждого народа вытекает из них как следствие и

всякий частный закон связан с другим законом или зависит от другого, более общего закона»!".

как было показано, в свете его общей концепции и его методи­ ческих предпосылок он и не мог стремиться к такой философии.

13*

Путь к философии истории в

14* Дух законов (франц.).

его

15*

XVIIl в. указал Джамбаттиста Вико: «Principi di uпа scienza гшоуа d'intorno аl1а сотuпе natura del1e 232

Принципы новой науки об общей природе наций (итал.). СМ.: Монтескье Ш. Избр. произведения. М.,

233

1955. С. 159.

Таким образом, фактичность как таковая больше не является ведущей целью исследования Монтескье. Она для него только сфе­

формах; он желает выявить внутреннее правило, которое управляет этими формами и направляет их. То обстоятельство, что правило

ра опосредования, через которую он должен пройти для того, что­

это ни в каком конкретном случае не находит абсолютно чистого

бы достичь понимания чего-то другого, чего он требует и ищет. О

выражения и что.оно не может воплотиться ни в каком конкрет­

Монтескье можно сказать, что это

-

первый мыслитель, который

осмыслил и ясно и определенно выразил идею исторического

«идеального типа». «Дух законов»

ном историческом явлении совершенным и точным образом,

-

никоим образом не преуменьшает его значения. Если Монтескье

политическое и социологи­

предписывает каждой из различных форм государственного прав­

ческое учение о типах. Монтескье стремится показать и со всей

ления свой собственный принцип, если сущность республики он

-

строгостью доказать, что политические формы, которые мы назы­ ваем республикой, аристократией, монархией, деспотизмом,

-

основывает на добродетели, сущность монархии на чести и Т.Д., то сущность эту никогда не нужно путать с конкретным эмпириче­

это не просто агрегаты, состоящие из случайно составленных от­

ским существованием; она выражает скорее некоторое идеальное

дельных свойств, но что каждая такая форма в известной мере

долженствование, чем бытие". Соответственно возражения, кото­

имеет свою праформу, является выражением определенной струк­

рые можно выдвинуть против применения системы Монтескье, не

туры. Эта структура остается скрытой от нас до тех пор, пока мы

обязательно распространяются на его ведущую основополагающую идею. Каким бы несовершенным ни казалось сегодня, в силу рас­

только наблюдаем политические и социальные феномены. Ведь здесь ни одна конфигурация не напоминает другую; здесь мы ока­

ширения исторического горизонта и заострения социологической

зываемся перед лицом полной разнородности и почти безгранич­

постановки проблемы, эмпирическое основание, на котором он

ного разнообразия. Но эта видимость исчезнет, как только мы на­

пытается основать эту систему,

учимся возвращаться от явлений к принципам, от многообразия

Монтескье действительно постиг новый и продуктивный принцип

-

это не мешает признать, что

эмпирических форм к формообразующим силам. И тогда мы спо­

И основал новый метод в социальной науке. «Идеально-типиче­

собны узнавать среди множества республик

ский» способ рассмотрения, который он вводит и эффективно при­

-

республику как тип,

среди бессчетного числа исторических монархий

-

монархию как

меняет, как таковой никогда уже не оставляли; наоборот, он до­

тип. Монтескье в особенности старается показать, что принцип,

стиг всестороннего развития в социологии

на котором основывается республика и которому она обязана сво­

Монтескье основывает на этом способе рассмотрения учение, что

им содержанием,

-

это буржуазная «добродетель»

XIX

и хх вв. И уже

тогда

все элементы, которые конституируют какое-то определенное со­

-

принципе страха. Мы видим здесь, в качестве подлинного и суще­

общество, находятся друг к другу в некотором строго коррелятив­ ном отношении. Они не просто элементы суммы, но взаимозави­

ственного различия между формами правления, различие в духов­

симые силы, взаимодействие которых зависит от формы целого.

(vertu) ,

как монархия основывается на принципе чести, а деспотия

на

но-моральных импульсах, благодаря которым складывается и жи­

Эту общность и структурную организацию можно проследить до

вет всякая человеческая общность. «Различие между природой

мельчайших подробностей. Характер воспитания и правосудия,

правления и его принципом,

-

заявляет Монтескье,

-

в том, что

природа его есть то, что делает его таким, каково оно есть; а прин­

цип

-

это то, что заставляет его действовать. Первая есть его осо­

бенный строй, а второй

-

человеческие страсти, которые двига­

ют им»!'. Монтескье полностью отдает себе отчет в своеобразной логической природе основных понятий, которые вводятся таким

образом. Он видит в них отнюдь не абстрактные понятия, наде­

ленные чисто родовой общностью, которые выделяют и устанав­ ливают только общие черты, какими мы находим их в фактиче­

форма брака и семьи, вся структура внутренней и внешней поли­ тики

-

все это определенным образом зависит от основной фор­

мы государства и не может быть произвольно изменено без воз­

действия на эту основную форму и, в конечном счете, без разрушения ее. Ибо всякое разложение какого-либо общественно­ го устройства начинается не с тех или иных конкретных проявле­ ний, а с разрушения его внутреннего принципа: «la сопцрпоп de

chaque gouvernement соmmепсе presque toujours рат сеНе des principes»'6·13. До тех пор, пока сохраняется принцип государствен-

ских явлениях. Скорее Монтескье пытается установить посредством этих понятий, вне всякой эмпирической всеобщности, универсаль­

ность смысла, выражающего себя в тех или иных государственных

234

]6*

«Разложение каждого правления почти всегда начинается с разложения

принципов» (франц.). Монтескье Ш. Избр. произведения. С.

235

254.

ной формы правления как таковой, до тех пор, пока он сам по

себе остается здоровым, этой государственной форме ничего не грозит; даже недостатки отдельных ее институтов и законов не

могут нанести ей серьезного вреда. С другой стороны, если прин­

цип вырождается, если движущая его внутренняя сила ослабла, то даже лучшие законы не дают никакой защиты. «Lorsque les

principes ди gouvemement sont une fois сопошрцв, les meilleures lois deviennent en sont sains, les mauvaises ont l'effet des bonnes; la force du principe entraine tout ... Il у а реи де lois qui ne s~ie~t ~o~nes lorsque l'Etat n'a point perdu ses principes; et, сотте dlSOlt Ерюцге en parlant des richesses: се n'est point la liqueur qui est сопогпрце, c'est le vase,)17*14. Тем самым намечены очертания философии политики; но, конечно, основание философии истории этим еще не заложено.

Ведь идеальные формы, изображаемые Монтескье,

это чис~

-

то статические формы; они устанавливают объяснительныи принцип в отношении бытия социального тела, но они не со­

держат никакого средства для обнаружения и объяснения спо­ соба функционирования этого тела. Однако Монтескье не сомне­ вается, что его метод окажется

продуктивным,

если его

распространить также и на эту проблему. Ибо как в отношении бытия так и в отношении события он убежден, что это не про­

сто агрегат, не последовательность бессвязных событий, но что и в событии свершения обнаруживаются определенные типич­ ные тенденции. Конечно, если смотреть извне, то, что мы на­

зываем «историей», нигде не обнаруживается в качестве такой тенденции, скорее оно может показаться каким-то сплетением

«случайностей». Но чем больше мы проникаем с поверхности

явлений в их подлинную глубину, тем больше эта иллюзия рас­ сеивается. Хаос и противоречивость отдельных событий исчеза­ ют; феномены можно свести к определенному «основанию», С

помощью которого их можно толковать и объяснять. «Те, кото­ рые говорят, что все видимые нами явления про изведены сле­

пою судьбою,

ния,

-

-

заявляет Монтескье в начале своего сочине­

утверждают великую нелепость, так как что может быть

нелепее слепой судьбы, создавшей разумные существа? Итак,

есть первоначальный разум (иnе

raison primitive)IS*;

законы же

-

это отношения, существующие между ним и различными суще-

15 Ч аствами, и взаимные отношения этих различных существ».

сто кажется, что судьбу народа решает чистый случай, опреде­ ляя

его

подъем

или

падение.

Но

если

присмотреться

внимательней, то обнаружится другая картина. «Миром управ­

ляет не фортуна ... Существуют общие причины как морально­ го, так и физического порядка, которые действуют в каждой монархии, возвышают ее, попдерживают или низвергают; все

случайности подчинены этим причинам. Если случайно проиг­

ранная битва, Т.е. частная причина, погубила государство, то это значит, что была общая причина, приведшая к тому, что дан­ ное госудство должно было погибнуть вследствие одной проиг­

ранной битвы. Одним словом, все частные причины зависят от

не которого всеобщего начала» ". Физические обстоятельства так­ же оказывают воздействие на эту всеобщую тенденцию: Монтес­ кье

-

один из первых, кто указывает на их важность и показы­

вает связь между государственными формами и законами

страны и ее климатом и почвой. Но и здесь тоже он отвергает простую возможность производить их из чисто физических фак­ торов; и здесь тоже он подчиняет материальные причины ду­

ховным. Не каждая почва и климат, конечно, подходят и воз­ можны для какой-то государственной формы правления; и все же эта последняя не есть простой результат физических усло­

вий. Дело законодателя как раз и состоит в том, чтобы создать здесь правильное, благотворное соответствие между формой

правления и преобладающими физическими условиями. Пло­ хие законодатели

-

те, кто подчиняются неблагоприятным

климатическим условиям; хорошие

-

те, кто признают эти не­

достатки и противопоставляют им духовно-нравственные силы.

«Plus les causes physiques portent les hommes аи repos, plus les causes morales les en doivent eloigner,) 19* 17. Человек не просто подвержен влиянию сил природы; он знает эти силы и благо­

даря этому своему знанию способен подчинять их своей соб18* Перевод Монтескье у Кассирера отличается от русского перевода тракта­

17* «Если принципы правления разложились, самые лучшие законы становятся

та «Дух законов» (см.: Монтескье Ш. Избр. произведения. С.

дурными и обращаются против государства; когда же принципы здравы, то и

raison primitive» не как «первоначальный основание» (urspriinglicher Grund). - Прим. ред.

дурные законы производят такие же последствия, как и хорошие; сила прин­

мает «ипе

163):

он пони­

разум», но как «исконное

ципа все себе покоряет... В государстве, не утратившем своих принципvов, по­

19* «Чем более физические причины склоняют людей к покою, тем более дол­

чти все законы хороши; "не жидкость в сосуде испортилась, а самыи сосуд

жны удалять их от него причины моральные» (франц.). Монтескье Ш. Избр.

испорчен", С.

-

сказал Эпикур по поводу богатств» (франц.},

Там же.

произведения. С.

354.

260-261.

236

237

ственной цели и приводить их В равновесие, которое сохраня­

ет сообщество. «Если справедливо, что характер ума и страсти сердца чрезвычайно различны в различных климатах, то зако­ ны должны соответствовать и различию этих страстей, и разли­

чию этих характеровь ". Общее направление и общая цель исто­ рии человечества проявляются поэтому в том, что и в ней

заявляет о себе порядок, который по своей строгости и надеж­ ности сопоставим с законами природы. На той ступени разви­ тия, на которой мы находимся, конечно, многого недостает для

того, чтобы моральный мир был так же хорошо организован, как и мир физический. Ибо хотя моральный мир имеет свои определенные и неизменные законы, но, по-видимому, он не

исторического существования. Он сам однажды сказал о себе, что когда он говорит об античной истории, он пытается про­ никнуться духом античности и самому стать античным челове­

ком". Эта способность видеть особенное и любовь к особенно­ му уберегла его, даже и в его чисто теоретических построениях,

от одностороннего доктринерства. Он всегда успешно сопротив­

лялся редукции разнообразных форм к чисто схематическому

изложению и освоению. В

«Esprit des

[оте» Монтескье дает вы­

разительную характеристику этой опасности. В своем описании

английской конституции, которой он восхищается, видя в ней политический образец, он тем не менее отмечает, что далек от

того чтобы навязывать одинаковые формы другим странам, рас­

ны и потому подвержены заблуждению, а также в том, что, с

сматривая их в качестве единственного мерила: «Comment dirois-je сеlа, moi qui crois que Гехсёз тете de lа raison n'est pas toujours desirable, et que les hommes s'accomodent presque toujours mieux des тiliеих que des extremites?»20' 21. Поэтому и В своих чи­

другой стороны, они поступают сообразно своим собственным

сто теоретических построениях Монтескье неизменно стремит­

следует им с тем же постоянством, с каким физическая приро­ да следует своим законам. Причина этого заключается в том, что индивидуальные, наделенные разумом существа ограниче­

воззрениям и своей собственной воле. Поэтому они не всегда послушны основным законам или правилам, которые они сами

себе дали". Но Монтескье -

сын своего времени, подлинный

ся достичь и держаться подлинной середины; он и здесь хочет сохранить равновесие между различными основными элемента­

ми, между «опытом» И «разумом». Именно благодаря этому дару

мыслитель Просвещения в том, что от прогрессирующего позна­

воздействие

ния морального мира он ожидает также нового порядка мирово­

узкого круга собственно «философии Просвещения». Оно сдела­

го волеизъявления, новой ориентации политической и социаль­

ной истории человечества. Это и приводит его к философии истории. Исходя из познания всеобщих принципов и движу­

его произведения

простирается далеко за пределы

лось не только примером и образцом концепции истории у эн­ циклопедистов, но оно оказало сильнейшее влияние также и на

наиболее острого критика и противника этой концепции. Гердер

щих сил истории, он надеется обрести возможность их устой­

обрушился на метод Монтескье и его предпосылки; но он так­

чивого контроля в будущем. Человек не просто подчинен при­

же восхищался его «благородным гигантским произведением.

родной необходимости; он может и должен определять свою

пытался подражать ему в своих со б ственных сочинениях

судьбу в качестве свободного деятеля; он должен сам создавать соответствующее ему определенное будущее. Однако простое

мере. Такое воззрение может вырасти только из объединения и концентрации всех сил духа: оно в такой же мере нуждается в

тщательном наблюдении отдельных явлений, в погружении в

и

3

желание остается бессильным до тех пор, пока человек не руко­ водствуется надежным воззрением и не проникнут им в полной

22 .

Когда Лессинг в 1753 г. анонсирует в

sur les

<
гпоешв»?" Вольтера, то он начинает свой обзор с замеча­

ния о том, что благороднейшим предметом занятий человека яв­ ляется человек, но что к этому предмету можно подойти «двоя­

историческую эмпирику деталей, в какой и в чисто понятийном

ким образом». «Либо человека рассматривают в отдельности,

анализе, который раскрывает перед нами различные «возмож­

либо вообще. В отношении первого подхода едва ли можно ска-

НОСТИ» И каждую из этих возможностей с ясностью и опреде­

ленностью отделяет от других. Монтескье с одинаковым мас­ терством осуществляет обе эти задачи. Из всех мыслителей его круга он в наибольшей степени наделен способностью вчувство­

вания в историю, подлинной интуицией разнообразных форм

238

20* «Да И как мог бы я сказать это, когда сам считаю, что в избытке даже ра­

зум не всегда желателен и что люди почти всегда лучше приспосабливаются к середине, чем к крайностям?» (франц.). Там же. С. 2\* «Опыт О нравах» (франц.).

239

300.

зать, что это чит

-

- благороднейший предмет исследования. Что зна­

рассматривать человека в отдельности? Это значит иметь

дело с дураками и злодеями ... Совершенно иначе обстоит дело,

если рассматривать человека вообще. Здесь он проявляет свое ве­

личие и свое божественное происхождение, Посмотрите, какие дела осуществляет человек, как он ежедневно расширяет грани­

цы своего разума, какая мудрость господствует в его законах, ка­ кое прилежание стоит за всеми его памятниками ... Ни один пи­ сатель до сих пор не избрал этот предмет в качестве особой темы, так что автор данного Сочинения может сказать о себе: libera per уасшпп posui

vestigia рппсерв»?" 23. В этих словах Лессинг - самый большой Противник и самый жесткий критик Вольтера в ХУПI в. - всецело воздал должное значительности исторического труда Вольтера. Лессинг в этом

своем разборе попал в самую точку и определил существенную

а не фактические подробности, которые почти всегда искажают­ ся. «Моей целью было не столько собрать как можно больше

фактов, из которых одни всегда противоречат другим и уничто­ жаются ими, сколько в том, чтобы отобрать самые важные и са­

мые документированные факты для того, чтобы направлять чи­ тателя и чтобы он сам мог вынести суждение относительно исчезновения, обновления и прогресса человеческого духа, а так­

же мог познакомиться с характером народов и их обычаями-". Подлинными слабостями предшествующей историографии Воль­

тер считает поэтому, с одной стороны, мифическую концепцию и интерпретацию события, с другой стороны

в ней этот культ находит все новое и новое удовлетворение.

основополагающую тенденцию сочинения Вольтера. Ибо наме­

J'aime реи les пёюв, ilsfont (гор defracas Je hais ces сопаиёпииз, fiers еппепиз а'еих-тётез, Qui dans les horreurs des combats Ont place lе bonheur виреёте, Cherchant partout lа топ, е! 10 fesant souffrir А cent тй!е homтes leurs seтblables. Plus lеиг gloire а d'eclat, plus ils sont haissables24' . -

торию над сферой «слишком человеческого», случайного и толь­

ко лишь индивидуального. Его цель не в том, чтобы изображать индивидуальное и единственное, а в том, чтобы явить «дух эпох»

И «дух народов». Вольтера интересует не последовательность со­

следованием природы. Аналогия с наукой Ньютона, сведение

культ героев, под

гизации истории и возник культ героев, вождей и властителей, и

рение Вольтера и в самом деле состоит в том, чтобы Поднять ис­

бытий, а прогресс цивилизации и внутренняя связь отдельных ее элементов. Первый вариант «Essai sur les тпоецгв», как сообщает Вольтер, был обращен к маркизе Шатле, которая жаловалась на бессвязный характер исторического знания по сравнению с ис­

-

влиянием которого находилась историография. Ибо из мифоло­

так пишет Вольтер Фридриху Великому после его победы при Хотузице". Таким образом, центр тяжести истории сознательно перемещается теперь из политической в сторону чистой духов­

фактов к законам должны были стать возможными также и в ис­

ной истории. Здесь выражен основополагающий мотив, отделя­

нии закономерного, если не удастся найти некий покоящийся

основное произведение Монтескье появились почти одновремен­

тории. Но и здесь невозможно было думать ни о каком позна­ полюс в потоке явлений. Такой неизменный и самотождествен­

ный элемент нельзя найти в потоке человеческих судеб, беско­

нечно разнообразных и изменчивых; если такой элемент вообще можно встретить, то только в самой человеческой природе. ПО­ этому в истории не следует обращать внимание на политические

события, подъем и падение великих империй, разрушение тро­ нов. Внимание следует обратить на человеческий род. Утвержде23' ние«h ото sum» должно стать девизом историка; но вместо этого большинство историков мало что сделало помимо описания сражений. Подлинный предмет историографии - история духа, 22* 230

Я первый, кто делает свободные шаги через пустое пространство (лат.). Я - человек (лат.).

240

ющий Вольтера от Монтескье.

«Essai sur les moeurs»

Вольтера и

но и возникли в сходных культурных условиях; но они преследо­

вали различные цели. Для Монтескье политическое событие было и осталось центром исторического мира: государство для

него

-

подлинный и, более того, единственный субъект мировой

истории. Дух истории совпадает для Монтескье с «духом зако­ нов». Для Вольтера, в противоположность этому, понятие духа

приобрело более широкий объем. Оно включает для него целое внутреннего события, всю совокупность изменений, которые

24*

"Я не люблю героев; они производят слишком много шума в мире. Я не­

навижу тех завоевателей, гордых врагов самих себя, для которых внешнее сча­

стье

-

ужасы сражения, и которые везде ищут смерть и обрекают на стра­

дание сотни тысяч себе подобных из рода человеческого» (франц.),

241

должно пережить человечество, прежде чем оно сумеет достичь

познания и подлинного осознания себя самого. Выявить посте­

пенное продвижение к этой цели и препятствия, которые пред­ стоит преодолеть на этом пути,

которую поставил перед собою

- такова существенная задача, «Essai sur les тпоешв». Эта задача

неразрешима, если принимать во внимание только лишь поли­ тическое становление истории; ее можно решить только в том

случае, если включить в рассмотрение историю религии, искус­

ства, науки и философии, тем самым намечая общую картину

всех отдельных фаз, которые должен был проходить и преодоле­ вать человеческий дух, для того чтобы достигнуть своей совре­ менной формы.

Но предлагая этот свой общий план историографии, Вольтер ставит нас перед трудным вопросом. Стоит только углубиться в

этот его способ рассмотрения и проанализировать первые пред­ посылки, на которых он основывается, и мы оказываемся перед

довольно странной дилеммой. Вольтер с энтузиазмом провозгла­ шает идею прогресса; именно этим он оказал сильнейшее влия­

ние на свое время и последующие поколения.

tableau historique des

ргоягев

de l' esprit

«Esquisse d'un

пшпаш»?" Кондорсе возник

как прямое продолжение идей и принципов Вольтера. Но, спра­

шивается, каким образом Вольтер примиряет свою веру в про­ гресс человечества со своим не менее сильным убеждением в том,

что человечество «в основе» всегда было одним и тем же, что его подлинная «природая никогда не менялась ? Если эта предпо­ сылка справедлива, то тем самым подлинная субстанция духа

оказывается чуждой всякому историческому становлению; это становление не достигает его последней и сокровенной глубины.

Тот, кто умеет отделять оболочку события от его ядра, тот зна­ ет, что фундаментальные силы, которые контролируют и направ­ ляют историю, всегда и везде одни и те же. Эта концепция, ко­ торая

уже

определила

взгляд

на

историю

Ренессанса

и

la nature; il в'ётегк! sur les moeurs, sur tous lesusages, il гёрапё la variete sur la зсёпе de l'univers; la nature у гёрапё Гцппё; еНе etablit partout ип petit потЬге de principes invariables: ainsi le fonds est partout le тете, et la culture produit des fruits divers,>26' 27. Но если так, то как возможна философская история в строгом смысле? Разве не исчезает видимость изменения, развития, как только проникаешь глубже блистательной поверхности явлений и при­ ближаешься к подлинным принципам, которые всегда остаются

одними и теми же? И не есть ли в таком случае это в сущности конец философского познания исторического процесса? Может ли философ наслаждаться пестрым разнообразием исторических со­ бытий, если именно это разнообразие он рассматривает в каче­ стве иллюзии, если он признал, что это разнообразие производ­

ноне от природы, а только от привычки? На все эти вопросы философия истории Вольтера не дает нам удовлетворительного прямого ответа. Имплицитное решение, предлагаемое

les moeurs»

«Essai sur

заключается в том, что Вольтер никогда не удовлет­

воряется простым изложением события, но всегда увязывает из­

ложение с анализом феноменов, благодаря которому случайное должно быть отделено от необходимого, постоянное от преходя­ щего. В этом аспекте Вольтер видит труд историка в том же све­ те, как и труд ученого-естествоиспытателя. Тот и другой, есте­ ствоиспытатель и историограф, имеют одну и ту же задачу: в изменениях и превратностях явлений они ищут скрытый в них

закон. Ни в истории, ни в естествознании этот закон не должен рассматриваться как божественный план, предуказывающий каж­

дой конкретной вещи ее место в целом. В историческом позна-· нии, как и в естествознании мы должны отказаться от наивной

телеологии. Такую телеологию Вольтер усматривает в

sur l'histoire

«Discours

шпсегвейе»?" Боссюэ, которой он восхищается как

литературным шедевром; но он упрекает Боссюэ в том, что тот

все время соединяет с золотом фальшивые камни". Подлинная,

представлена Маккиавелли и Лодовико Вивесом ", полностью сохраняетсятакже и Вольтером; в различных местах своего исто­

26* В результате этого исследования становится ясно, что все, что интимным

Общий итог, который делает Вольтер в конце «Essai sur les гпоецгв», таков - Que tout се qui tien intimement а la nature humai~e se ressemble d'un bout de l'univers а l'autre; que tout се qui peut dependre de la coutume est diШ5гепt, et que c'est ип hasard s'il se ressemble. L'empire de la coutume est Ыеп plus vaste que celui de

образом принадлежит к человеческой природе, является тем же самым на

рического сочинения он высказывает ее прямо и откровенно.

"* Очерк истории прогресса человеческого рода (франи.). 242

всем протяжении вселенной; что все, что зависит от обычаев, различно и лишь по случайности может оставаться тем же самым. Империя обычая гораздо обширнее, чем империя природы; она простирается на нравы и все языки,

она придает разнообразие зрелищу вселенной; природа придает всему един­ ство; она повсеместно устанавливает небольшое число неизменных принци­ пов. Таким образом, основа везде одна и та же, а культура производит раз­ личные плоды (франц.).

"* Размышление о всемирной истории (франц). 243

критическая историография должна сослужить истории такую же службу, какую математика сослужила естествознанию. Она дол­ жна освободить историю от господства конечных причин и вер­

Только неполноценная и незрелая критика укажет на эти недо­ статки для того, чтобы продемонстрировать «неисторичность»

Просвещения. Ведь слабости Вольтера как историографа, кото­

нуть ее к действительным, эмпирическим причинам. Подобно

рые ему так часто ставили на вид, в гораздо меньшей степени

тому как естествознание было эмансипировано от теологии с

слабости его системы, чем слабости личности и темперамента.

помощью познания механических законов природных процес­

Вольтер не склонен терпеливо двигаться спокойным путем исто­

сов, ту же роль предстояло сыграть психологии в пределах исто­

рического описания с начала и до конца. Когда он обращается

рического мира. И психологический анализ в конечном счете

к прошлому, то делает это не ради самого этого прошлого, а ради

определяет также подлинный смысл идеи прогресса. Он ее об­ основывает и оправдывает; но в то же время он указывает ее гра­

современности и будущего. История для Вольтера не цель, но средство, инструмент самовоспитания и самообучения человече­

ницы и применяет ее в пределах этих границ. Он показывает, что

ского духа. Поэтому Вольтер не хочет довольствоваться только

человечество не может выйти за пределы своей «природы-

-

но

что сама эта природа не дана сразу целиком: она должна лишь

научным рассмотрением и исследованием; он требует и страст­ но предвосхищает содержание своих требований. Ибо он больше

постепенно развиваться и утверждаться в непрерывном преодо­

не верит тому, что он просто на правильном пути; ему кажется,

лении препятствий и противодействий. «Разум», конечно, дан с

что он уже очень близок к цели, и он упивается предчувствием

самого начала в качестве основной силы человека; и он везде

и триумфом уже достигнутой после стольких усилий и заблужде­

один и тот же. Но разум не проявляется в этом своем устойчи­

ний цели. Эти личные чувства и пафос вновь и вновь врывают­

вом и целостном бытии вовне; он скрывается за изобилием обы­

ся в его историческое изложение. Это изложение становится тем

чаев и привычек, и он подвержен всей тяжести предрассудков.

более совершенным, чем больше Вольтер обнаруживает свои соб­

История показывает, как постепенно разум преодолевает эти препятствия; каким образом он постепенно становится тем, что

ственные идеалы в прошлом. Его исторические описания поэто­

му достигают своего высшего пункта в «Siecle de Louis XIV»28·.

он есть по своей природе. Таким образом, подлинный прогресс

Вольтер, разумеется, способен ясно видеть и отчетливо позна­

не затрагивает разума и, соответственно, человечества как тако­

вать также и вне этой сферы; но его желание судить и осуждать

вого; он относится только к их проявлению вовне, к их эмпири­

самого,

часто слишком преждевременно и навязчиво для того, чтобы дать место спокойному рассмотрению дела. Философ с его гордыней разума перебивает и опережает историка. Вновь и вновь Вольтер

представляет основополагающий смысл истории. История не

размышляет о том, насколько классический век разума превосхо­

нуждается в том, чтобы ставить метафизический вопрос о проис­

ДИТ истинным проникновением в суть вещей и познанием не

хождении разума, не может она и решить такой вопрос. Ибо ра­

только средневековье, но и прославленную античность. Вольтер

зум как таковой есть нечто сверхвременное, нечто необходимое

становится здесь жертвой той наивной телеологии, которую он в

и вечное,

в отношении чего вопрос о происхождении лишен

качестве чистого теоретика так энергично отвергает и успешно

смысла. История может только показать, каким образом это веч­

оспаривает. Вольтер проецирует на историю свой философски~

ческой зримости. Но именно процесс, посредством которого ра­ зум

становится

зримым

и

понятным

для

себя

ное тем не менее проявляется во времени; и каким образом оно,

идеал, подобно тому как Боссюэ проецировал на историю свои

это вечное, входит в поток времени, постепенно раскрывая в нем

теологический идеал; как этот последний применяет к истории

во все большей чистоте и совершенстве свою основную и изна­

мерку Библии, так Вольтер самым непринужденным образом прилагает свои рациональные мерки к прошлому. Нет сомнения, такие недостатки мешали осуществлению великого плана Воль­

чальную форму.

Этой своей концепцией Вольтер выдвинул теоретическую программу, которой с тех пор следует вся историография эпохи

Просвещения. Сам он, конечно, в своем

«Essai sur les

гпоешв- не

сумел реализовать эту программу в полной мере; не следует, од­

тера создать истинную всемирную историю, который отчетливо стоял перед его глазами и который должен быя охватывать с оди­

наковой любовью все культуры, все эпохи и все народы. Но, с

нако, переносить недостатки реализации, которые имеют место

в этом произведении, на систематическую основную концепцию.

244

28*

Век Людовика

XIV

(франц.).

245

другой стороны, невозможно отрицать, что эти недостатки Воль­

подвержен опасности пустого «остроумия». Ибо он здесь везде

тера поистине являются

Ведь то, что при

опирается на пространные и основательные отдельные исследо­

объективном рассмотрении представляется ограничением его

вания, и историческая «точность» менее всего была чужда ему.

«defauts de ses уегшве?".

концепции, с другой стороны, включает личное очарование его

Его внимание приковывают к себе прежде всего социологические

описаний и придает им тот индивидуальный склад и жизнен­

подробности; ему скорее хочется познать и изобразить состоя­

ность, которые с такой силой захватывали его современников.

ние общества в различные эпохи, формы семейной жизни, харак­

Вольтер

в., который возродил и в

тер и прогресс ремесел и искусств, чем описывать одни только

классическом виде воплотил тип великого исторического произ­

политические и религиозные заблуждения народов, их войны и

-

первый мыслитель

XVIII

ведения искусства. Он освободил историю от балласта чисто ан­

сражения. Он ищет помощи у ф,илологии и лингвистики; он за­

тикварной учености и от формы простой хроники. Он сам осо­

являет, что зачастую одна-единственная надежная этимология

бенно гордился этим своим достижением, на котором он основывает свою самооценку как историк. Когда в

1740 г.

швед­

может дать нам понимание исторических перемещений народов.

Алфавит, которым пользуется народ, представляется Вольтеру

ский капеллан Нордберг опубликовал свое ученое сочинение о

бесспорным доказательством того, кто были подлинными учите­

Карле ХН, в котором он подверг мелочной критике «Histoire de Charles ХН» Вольтера, указав на различные его ошибки, Вольтер

лями нации и из каких источников они черпали свои знания".

парировал эту критику с сатирическим превосходством. «Это,

ний, которые здесь выдвинуты; и Д'Аламбер в этом отношении

возможно, И важное дело для Европы,

-

пишет он Нордбергу,

-

Сама история науки не смогла избежать методических требова­ стал учеником Вольтера. Решающее влияние, которое оказало его

что часовня дворца в Стокгольме, которая сгорела пятьдесят лет

введение к Энциклопедии как в философском, так и в литератур­

назад, располагалась в новом северном крыле дворца; и что в

ном отношении, основывается в конечном счете на том, что

дни, когда проходили богослужения, сиденья были покрыты го­

здесь впервые развитие науки было взято под новым углом зре­

лубой материей, и что некоторые из сидений были из дуба, а

ния. Д'Аламбер рассматривает это развитие не как собирание все

другие из орехового дерева. Мы вполне готовы верить тому, что

новых и новых научных знаний, но как методическое саморазви­

крайне важно быть осведомленным о ширине балдахина, под ко­

тие самой идеи знания. Он требует, чтобы место множественной

торым был коронован Карл ХII. И знать его точную окраску. Все

истории заняла философская наука о принципах и чтобы, соот­

это, возможно, имеет свою ценность для тех, кто желает знать

ветственно, ее проблемы рассматривала история науки. В энцик­

интересы правителей ... Но историк имеет много разнообразных

лопедическом понимании знания, которое Д'Аламбер предста­

обязанностей. Позвольте мне здесь напомнить о тех из них, ко­

вил в своих «Егётпешэ de Рпйоворше»?", он определяет задачу

торые имеют определенное значение: первая состоит в том, что­

истории в том же смысле. «Всеобщая история наук и искусств

бы не злословить, вторая

в том, чтобы не наскучить. Я могу

охватывает четыре больших предмета: наши знания, наши мне­

извинить Вас за пренебрежение первой обязанностью, потому

ния, наши раздоры и наши ошибки. История наших знаний от­

что немногие прочтут Ваше сочинение; я не могу, однако, про­

крывает нам наши богатства или, лучше сказать, нашу подлин­

стить Вам пренебрежение второй обязанностью, поскольку я был вынужден читать Вас»29. Это - больше, чем сарказм; это выраже­

показывает ему, насколько мало его знание; но, с другой сторо­

ние нового стилистического идеала историографии, который

ны, эта история возвышает и воодушевляет человека или, по

Вольтер осуществил в своих сочинениях и установил в качестве

крайней мере, утешает его тем, что указывает ему, какое эффек­

нормы. Лорд Честерфильд сказал об исторических произведени­ ях Вольтера, что они содержат историю человеческого духа, «на­

тивное применение он способен был сделать из небольшого чис­

-

ную нищету. Она, эта история, принижает человека тем, что

ла ясных и выверенных понятий. История наших мнений учит

писанную гениальным человеком для пользы людей духа». Но в

нас тому, каким образом люди, побуждаемые то необходимо­

этой области Вольтер меньше, чем в какой-либо другой, был

стью, то нетерпением, ставили вероятность на место истины, и

29* Продолжение его достоинств (франц.).

30*

246

Элементы философии (франи.).

247

каким образом то, что сначала было только вероятным, потом

живет. для среднего читателя история

становилось истиной более разработанной, очищенной и углуб­

только пища для любопытства или кратковременное развлечение;

ленной в ходе непрекращающихся исследований многих столе­

для философа она

тий. Эта история мнений предлагает способностям нашего ума

-

- это в значительной мере

собрание духовно-нравственных опытов

(ехрепепсез morales); которым может подвергаться человеческий

и наших потомков великое множество фактов, которые нужно

род; собрание, которое было бы меньшим и более полным, если

проследить, множество точек зрения, которые надлежит прове­

бы его собирали одни только мудрецы; и все же, как ни неполно

рить, предположений, которые надобно обосновать, которые

это собрание, оно заключает в себе величайшие учения, такие, на­

стоит расширить и усовершенствовать ... Наконец, история на­

пример, как совокупность медицинских наблюдений всех времен;

ших ошибок учит нас сохранять недоверие к себе самим и к дру­

число этих наблюдений постоянно возрастает и всегда остается не­

гим; она показывает пути, которые уводили нас от истины и об­

полным, но тем не менее они составляют основную часть медицин­

легчает нам поиск верной дороги, которая ведет к ней» ", План, намеченный здесь Д'Аламбером, был блестяще осуще­ ствлен, если говорить о точных науках, в творчестве его самого ге­

ской науки-". Таким образом, из философии Просвещения на ос­ нове истории вырастает идея философского познания человека

-

идея всеобщей «антропологИИ», как ее систематически разработал

апатупоце»?" Лагранжа являет

и представил в своих лекциях Кант", Первые попытки дать кри­

собою образец истории науки, который едва ли удалось превзой­

тическую историю философии тесно связаны с этими стремлени -

ниального ученика.

«Mechanique

ти вплоть до сегодняшнего дня. Более поздние работы такого рода, как, например, «Критическая история общих ПрИНЦИПОВ ме­

ханики» Ойгена Дюринга, явным образом отстают от своего мето­

дического образца. Но сам Д'Аламбер идет еще дальше; он при­ дает истории не только теоретическую, но также этическую

ями. Статьи Дидро в Энциклопедии о некоторых философских системах обладают еще незначительной подлинно-исторической оригинальностью - и его зависимость от Бейля, фон Бруккера и «Histoire critique de la Рпйоворше»?" Деланда (1756 след.) везде еще очень сильно заметна. И все же в этих статьях активно заяв­

ценность, и он ожидает от истории подлинного завершения по­

ляет о себе новый дух, особенно в статьях о современной филосо­

знания нравственного человека. «Исторические науки связаны с

фии, о Гоббсе, Спинозе и Лейбнице. Одно только перечисление

философией двояким образом: во-первых, благодаря принципам,

мнений все более сменяется как систематическим, так и истори­

которые образуют основание исторической достоверности; во-вто­

ческим анализом, который направлен на содержание отдельных

рых, благодаря пользе, которую можно извлечь из истории. Люди,

учений и на исторические условия их появления.

которые поставлены на сцене мира, рассматриваются мудрецом

При всем том, конечно, господство аналитического духа, ха­

XVIII

либо в качестве свидетеля, либо в качестве актера. Мудрец созер­

рактерное дЛЯ

цает духовный универсум точно так же, как и физический универ­

этой области. Дух этот стремится подчеркнуть скорее однород­

сум, и он рассматривает тот и другой без предрассудков; он отно­

ность и постоянство, чем изменения и движение при освещении

сится к сообщениям писателей с той же осторожностью, с какой он относится к природе в ее непосредственных проявлениях; он

наблюдает тончайшие различия, посредством которых историче­ ски истинное отделяется от вероятного, а вероятное

-

от наду­

манного; он способен понимать различные языки, на которых го­ ворит честность и лесть,

предрассудок и

ненависть,

и

он,

соответственно, устанавливает различные степени достоверности

и важности отдельных свидетельств. Руководствуясь этими гибки­ ми и заслуживающими доверия правилами, он изучает прошлое

столетия, всецело сохраняется также и в

исторических явлений. Только один мыслитель XVIII в. сохраня­

ет даже и здесь перед лицом господствующих тенденций своеоб­ разную и независимую позицию. Учение Юма так же мало согла­ суется с общим типом философии истории Просвещения, как и

с его теорией познания или философией религии. У Юма начи­ нает ослабевать статический подход, который направлен на по­

знание устойчивых и неизменных «свойств» человеческой приро­ ды;

у

него

внимание

направлено

в

большей

мере

на

исторический процесс как таковой, чем на всегда тождественный

прежде всего для того, чтобы лучше знать людей, с которыми он

самому себе субстрат, предполагаемый этим процессом. Юм

З1* Аналитическая механика (франц.).

Ш Критическая история философии (франц.).

248

249

критикует понятие субстанции не только как логик, но и как

философ истории. Правда, он тоже описывает историю не в ка­ честве постоянного развития; но он с удовольствием отдается

изображению непрестанных изменений, созерцанию становления

как такового. В этом становлении он не ищет никакого «разума»

their true colors, without апу of those disguises, which, during their life time, so much perplexed the jUdgement of the beholders. What spectacle сап Ье imagined, either of the senses or the imagination, сап Ье compared with it»33' 34. Какое зреЛИще _ но, увы, только зре­

И не верит в него; вместо рационального интереса его постоян­

лище! Ибо Юм больше не верит, что можно проникнуть В глубо­ чайший смысл исторического события и раскрыть стоящий за

но возвращает к процессу исторического становления психологи­

ним план. Он отвергает вопрос о том, что является глубинной

ческий и эстетический интерес. «Сила воображению>, которую

основой исторического мира; он довольствуется внешним взгля­

он в своей теории познания противопоставляет абстрактному ра­

дом на историю, не пытаясь связат~ постоянно изменяюшиеся

зуму и на значении которой он настаивает, получает у него и

картины, которые история проносит перед нашими глазами, с

здесь решающий перевес: именно силу воображения Юм прини­

определенной «идеей». Но И В этом случае мы сумеем отдать долж­

мает за основную силу всякого исторического рассмотрения. «В

ное скептицизму Юма, если не ограничимся рассмотрением

самом деле, найдется ли более приятное развлечение для ума,

только негативного момента. Скептицизм также и в этом пунк­

чем перенестись в самые отдаленные века и наблюдать челове­

те, несмотря на свою явную деструктивную тенденцию, делает

ческое общество в его младенческом состоянии, когда оно дела­

важное позитивное дело. Ведь сопротивление Юма всякому по­

ло лишь самые первые шаги по направлению к искусствам и нау­

спешному обобщению, его приверженность чистой фактичности

кам.

истории заключает в себе не только методическое предостереже­

Наблюдать

политику

правительств,

постепенное

возрастание утонченности отношений и совершенствование все­

ние, но и новую методическую ориентацию. Учение Юма отстаи­

го того, что украшает человеческую жизнь». Юм, таким образом,

вает своеобразие и право индивидуального и открывает путь к его

не стремится к тому, чтобы в едином проекте предвосхитить ко­

признанию. Для того, чтобы это признание приобрело поисти­

нечную цель истории; он, напротив, всецело погружается в бо­

не философское достоинство, необходим, конечно, следующий

гатство ее конкретного содержания. История для Юма, как ни

шаг, который Юм не сделал и не мог сделать. Индивидуальное

мало мы способны судить о ее последних «основаниях»,

должно было быть представлено не только в качестве факта, в

-

самое

0/[аа»;

прекрасное и благородное «занятие для духа», с которым не мо­

качестве

жет сравниться никакое другое развлечение. «Неужели предпоч­

достаточно было перед лицом царства понятий ссылаться на

тительнее и достойнее те пустые развлечения, которые занима­

царство фактов; нужно было определить точное место индивиду­

«matter

оно должно было стать проблемой. Не­

ют у нас столько времени, поглощая наше внимание? Сколь же

ального в сфере разума. Более глубокое и ситематически труднее

извращен вкус того, кто так ошибается в выборе наслаждений'.

реализуемое требование состояло в том, чтобы сформулировать

Но как ни высоко превозносит здесь Юм историю и как ни вос­

новое понятие индивидуума и проследить различные его значе­

хваляет ее в в качестве благороднейшего украшения человеческо­

ния, его возможные применения и модификации. Эмпиризм

го существования, он и здесь не может подавить своего скепти­

Юма и его скептицизм не были подготовлены для осуществле­

цизма. Если сравнить его хвалу историографии с надеждами, требованиями и идеалами, которые XVIII век первоначально воз­

ния такого рода задачи. Здесь духовная история

лагал на историю, то возникает отчетливое противоречие. Эти

ховная история должна была попытаться извлечь на поверхность

идеалы находят у Юма очень слабый отзвук; его утверждения

методическое сокровище, пребывавшее сокрытым в учении Лейб-

XVIII

в. должна

была открыть новый путь и довериться другому лидеру. Эта ду­

стоят под знаком резиньяции и отречения. Какую драматиче­ ски волнующую жизнь являет история перед нашими глазами!

33* «Короче говоря, видеть весь человеческий род с самого начала его исто­

Какое наслаждение наблюдать подъем, прогресс, падение и на­

рии как бы дефилирующим перед нами в подлинных красках и без тех ма­

конец уничтожение самых процветающих империй и видеть доб­

родетели, которые привели их к величию, и пороки, которые

привели их к гибели.

сок, которые доставляют столько затруднений суждению современников ис­

торических событий. Какое еще зрелище также действует на воображение,

также великолепно, разнообразно и интересно? Какое удовольствие, исхо­

«ln short, to see аН human race, from the beginning of time, pass, as it were, in review before us; appearing in

дящее от чувств или воображения, сравнится с ним?» (англ.). ЮМ Д. Соч.

250

251

в

2

т. М.,

1996.

Т.

2.

с.

708.

ница. Ибо именно это учение дало самое отчетливое выражение

начало. В метафизике Лейбница бытие «монадьк основывается

проблеме индивидуальности в своем принципе «монады» И дало

на ее идентичности; но в эту идентичность он включает идею

этой проблеме прочное место в самом центре общефилософской

длительности. Всеобщность монады и возникает из объединения

системы.

идентичности и длительности, что и образует ее завершенность,

ее характерную целостность". Эта фундаментальная идея метафизики Лейбница знаменова­

4

ла собою новый и многообещающий шаг в направлении откры­

Лейбницево понятие субстанции тоже направлено на то, что­

тия И завоевания мышлением исторического мира. Но прошло

бы показать постоянное в изменении; но, с другой стороны, это

долгое время, прежде чем этот шаг получил продолжение и сво­

понятие характеризуется тем, что отношение между единством и

бодно развернул свои возможности. Правда, система Вольфа ни 11

множеством,

коем случае не исключала историческое,

между длительностью и изменением принимает

а пыталась установить

здесь вид чистой корреляции. Лейбниц не желает подчинять

строгую связь между историческим и рациональным. В теории по­

многое единому, изменчивое неизменному; он, напротив, исхо­

знания Вольфа каждая отдельная дисциплина подразделяется на

дит из того, что оба члена корреляции можно объяснить только

абстрактно-рациональную

один через другой. Соответственно, подлинное познание не мо­

ческую» часть. В построении системы всецело учитываются дан­

жет быть познанием устойчивого или изменчивого, а должно по­ имосвязь между ними. Единство закона, единство субстанции

ные опыта: всеобщая космология дополняется эмпирической фи­ зикой, рациональная психология - эмпирической психологией. Но равновесия, которого таким образом пытается достичь Вольф,

может проявляться в постоянном изменении и в нем только и

конечно, не удается достигнуть чисто методологически. Ведь сама

находить свое единственно возможное выражение. Субстанция

форма системы, форма математической дедукции и доказатель­

пребывает; но именно ее стабильность заключает в себе не

ства, противостоит этому равновесию. Философия была и остает­

стигать чистое взаимопроникновение и показать обоюдную вза­

столько состояние покоя, сколько, наоборот, правило своего из­

и конкретно-эмпирическую,

«истори­

ся по своей подлинной задаче наукой о рациональном, а не об

менения и развития. На место статической концепции субстан­

историческом, наукой о «возможном», а не о фактически-действи­

ции приходит ее динамическая концепция: субстанция лишь

тельном:

«scientia possibilium quatenus esse ровзшп»?" . Поэтому

сила, по­

«философия истории» В строгом смысле не может найти призна­

скольку она оказывается непосредственно активной и проявляет

ния в системе Вольфа; она заключала бы в себе смешение родов

свою собственную природу в последовательности своих деяний.

познания и смешение границ познания, настоящее «~E't<43aO't(; Е\.<;

Природа субстанции состоит не в том, что она замкнута в себе

алло

самой, а в том, что субстанция продуктивна и порождает из себя

мир «оснований» образует предмет философии

постольку «субъект» или «субстрат», поскольку она

все новые и новые множества. Ее «состав»

-

-

это именно «воз­

yEvo<;»3S*.

Не мир фактов, с которым имеет дело история, но

-

и «закон доста­

точного основания» остается также и там, где философия обраща­

никновение» все нового содержания, постоянное производство

ется к эмпирически-фактическому, ее путеводной звездой и под­

феноменов. Всеобщность этих феноменов, конечно, всецело пред­

линной аксиомой. Но всеобщность и необходимость основания

установлена природой субстанции; не существует такой вещи,

противоречат случайному, неповторимому и единственному, что

как «эпигенез», нового формообразования, которое было бы

присуще всякому историческому бытию и неотъемлемо от него.

обусловлено только извне. Все, что по-видимому выпадает на

Идеал подлинной, математически-философской «ясности» поэто­

долю субстанции в результате влияния внешних сил, должно тем

му В этой сфере недостижим; в святая святых знания философии

не менее корениться в ее собственной природе, должно быть в

история не имеет никакого доступа.

ней предустановлено и предопределено. Но, с другой стороны,

Но в это святилище, казалось, истории теперь открывался до­

такое определение не нужно понимать в качестве какой-то не­

ступ с другой стороны. Если философия в своей абстрактной чи-

подвижной, готовой данности. Совершенство субстанции обна­ руживается скорее в полноте ее развития; середина и конец так

34*

Познание возможностей, поскольку они могут быть (лат.).

же существенно и необходимо принадлежат субстанции, как и ее

35*

Преобразование в другой род (греч.).

252

253

стоте дистанцировалась от чисто исторического, полагая, что мо­

жет и должна защитить себя от него, то переместить границы здесь впервые удалось теологии, которая отказал ась от застыв­ ших границ между «догматическим» И «историческим»

содержа­

нием веры. Мы видели, каким образом это развитие мысли про­ бивало

себе

путь

и

какими

идейными

мотивами

оно

определялось". В немецкой духовной истории Лессинг проходит это развитие вплоть до его последних выводов и достигает его

методического высшего пункта. В его «Воспитании человеческо­ го рода»

религиозное примиряется с историческим: последнее

само признано необходимым фактором, неотъемлемым момен­

том религиозного. Но Лессинг не распространяет свое рассмот­

рение на мировую историю как таковую. Он не сомневается в том, что Провидение «приложило руку» К делу мировой истории вплоть до самой не значительной подробности; но он не имеет в

виду поднять покров, скрывающий эту тайну. И только Гердер де­ лает последний и, по сути дела, решающий шаг в этом направ­ лении. Его достижение, взятое в его конкретной всеобщности, не имеет себе равных и лишено подлинного опосредования и предварительных стадий. Кажется, что оно появляется на свет независимо от каких-либо богов, как бы из ничего, в силу одной только интуиции исторического

-

интуиции, которая до того

никогда еще не проявлялась с такой чистотой и совершенством.

Но эта новая концепция исторического мира не могла бы быть ни обоснована, ни систематически осуществлена, если бы Гердер не нашел необходимые ему для этого мыслительные средства уже

готовыми к употреблению. Его «метафизика» истории повсюду опирается на Лессинга и основывается на его основных поняти­

ях"; В то же время жизненная интуиция истории с самого нача­ ла защищает Гердера от голо-схематического применения этих

понятий. Ибо он не удовлетворяется тем, чтобы дать просто очерк исторического развития; он старается увидеть и внутрен­

не освоить каждую отдельную форму как таковую. Гердер окон­ чательно разрушил чары чисто-аналитического мышления, при­

тягательность принципа тождества. История разрушает иллюзию тождества; она не знает ничего по-настоящему идентичного, ни­

чего, что повторялось бы в той же самой форме; она постоянно порождает новые создания и всему, что она пробуждает к жизни,

она придает уникальную форму, независимый способ бытия как неотъемлемую составную часть жизни. Всякое абстрактное обоб­ щение поэтому было и остается бессильным перед лицом исто­

рии, и ни родовое понятие, ни какая-то отдельная общезначи-

254

мая норма не в состоянии охватить богатство истории. Каждое человеческое состояние обладает своей собственной ценностью; каждая отдельная фаза истории имеет свою имманентную оправ­

данность и имманентную необходимость. Эти фазы истории не отделены одна от другой; они существуют только в целом и че­

рез целое; но каждая фаза одинаково незаменима в этом целом. Именно в такой сплошной неоднородности только и конституи­

руется истинное единство, которое может быть понято лишь как единство процесса, а не как одинаковость составляющих его

элементов. Поэтому первое стремление историка должно состо­ ять в том, чтобы приспособить свои критерии к предмету, а не

наоборот, подчинять этот предмет единообразному, раз и навсе­ гда готовому масштабу. «Глупо, Египет,

-

говорит Гердер, имея в виду

какую-то одну египетскую добродетель изъять из кон­

-

текста ее страны и времени, из юности человеческого духа и по­

том восхвалять ее, применяя критерий другой страны! Даже если бы грек

...

мог так ошибаться в своей оценке египтянина и если

бы восточный человек мог ненавидеть египтянина, то все же мне

кажется что первая мысль должна быть та, чтобы увидеть егип­

тянина ~a его месте. В противном случае, особенно с европей­ ской точки зрения, видишь самую искаженную карикатуру». Ис­ торическая наука вправе и должна отказаться от всех «общих описаний». «Описывают целый народ, эпоху, часть земли

-

кого

здесь описывают? Отдельные народы и события объединяют в не­ кое вечное чередование, подобно волнам моря

-

кого здесь опи­

сали? кого непосредственно заметило изображающее слово?

Кто не замечал, какая это невыразимая вещь -

...

своеобразие

любого человека, как трудно говорить о различиях, действитель­

но различая их! Как чувствует человек и как живет! Насколько по-иному

,

по-своему пред стают перед ним предметы, когда их

,

увидит его глаз, измерит его душа, ощутит его сердце.

глубина в характере одной только нации ми

-

-

К

акая

ее не выразишь слова­

как бы часто ты ни замечал ее и ни дивился ей; во всяком

случае, как редко удается раскрыть ее в слове так, чтобы каждый мог ее понять и почувствовать!

-

Это все равно, как если бы,

взирая на целый мировой океан народов, эпох и земель, попы­

таться охватить все одним взглядом, одним чувством, одним сло­

вом! Бледный ущербный призрак

-

слово! Вся живая картина

образа жизни, привычек, потребностей, своеобразия земли и небес должна бы войти в него и предшествовать ему; сначала

нужно жить одним чувством с нацией, чтобы ощутить хотя бы одну из ее склонностей, один из ее поступков, а затем все в их

255

совокупности и найти нужное слово, чтобы представить это це­ лое во всей его полноте

-

иначе вы прочтете

-

Примечания

только сло­

во ...»38 В таком «нахождении» слов, которые непосредственно вы­ зывают в нашем воображении интуитивный облик вещей и не столько аналитически

разделяют,

сколько синтетически соединя­

ют, Гердер неутомим; и в этом обнаруживается его подлинное ве­ личие. Он не только описывает и характеризует, а он переносит­ ся в отдельные эпохи и для каждой находит соответствующее ей,

уникальное чувство жизни. Ибо он отвергает «абсолютное, неза­

висимое, неизменное счастье, как его определяет философ». Че­ ловеческая природа вовсе не сосуд такого счастья: «Она отовсю­ ду извлекает столько счастья, сколько может, подобно легкой

глине, которая способна принимать различные формы в разных положениях, для разных целей и при разном давлении извне ...

Как только изменилось то, что составляет внутренний смысл сча­ стья, изменилась наклонность; как только внешние обстоятель­ ства и потребности воспитают и укрепят другие чувства, можно ли сравнивать различное удовлетворение различных чувств в раз­

личных мирах?

...

Всякий народ несет в самом себе средоточие

своего счастья, подобно тому как всякий шар имеет свой соб­

ственный центр тяжести'. Само Провидение не стремилось к од­ нородности и единообразию; скорее оно хотело достичь своей цели в изменении, в постоянном создании одних сил и в устра­

нении других: «Философ в северной стране с детской коляской твоего века в руке

-

знаешь ли ты это лучше, чем они?»39 Эти­

ми словами Гердер, под влиянием Гамана и с его помощью, раз­ межевывается со своей эпохой. Ибо такой тон еще не был слы­ шен в философии истории

XVIII В.;

он остался чужд в такой же

мере Монтескье, в какой Вольтеру или Юму. И все же, как ни пе­

] Первая публикация в «Deutsche Rundschau», август-сентябрь 1901; теперь: Gesamme1ten Schriften. Bd. Ш (1927). S. 209 п, 2 Ср, выше с. 197-199; подробнее в основательном Изложении Анера: Аnег. Theologie der Lessingzeit. S. 204 ff., 233, 309 etc. 3 Письмо к брату от 27 февраля 1673 Г.: Lettres de Вау1е а sa [атШе // Oeuvres diverses. La Науе, 1737. Т. 1 (в приложении). 4 Projet d'un Dictionnaire Critique (Dissertation а du Rondel). Rotterdam, 1692; ер.: Devolve. Religion, Critique et philosophie positive chez Pierre Вауlе. Paris, 1906. Р. 226 ss. 5 Dissertation а du Rondel. 6 Dictionnaire. Ап. «Агспегапв»: ер. Delvolve. Ор. cit. Р. 226. 7 Dictionnaire. Ап. «Машспёепв», Remarque D. 8 Письмо К Ноди от 22 мая 1692 г. Lettre de Вауlе а sa [атillе 11 Oeuvres diverses 1. Р. 161. (в приложении). 9 «П пе faut pas souffrir qu'un Ьотте qui cite апёге le moins du monde lе rapport de son тёгпош» (Невозможно допустить, чтобы человек, который цитирует, хотя бы в малейшей степени изменил показание своего свидетельства франц.). Nouvelles de lа Republique des Lettres 11 Oeuvr. diverses. Т. 1, 530; ср.: Dictionnaire. Ап. «Репсгев», Remarque Е; см. также: Lacoste. Вауlе. Nouvelliste et critique Нпёгапе. Paris. 1929. Р. 27 ss. ]0 Dictionnaire. Ап. «Usson», Remarque F 11 т. IY. Fo1. 2858. 11 L'Esprit des L~is. Livr. Ш. СЬ. 1; ср.: Ch. 2 ss. (Монтескье Ш. Избр. произ­ ведения. М., 1955. С. 178.) 12 Ср.: Esprit des Lois. III. 11: «Tels sont 1es principes des trois gouvernements: се qui пе signifie pas que dans ипе certaine republique, оп soit vertueux, mais, qu'on devroit Гётге. Сеlа пе ргоцуе pas поп plus que, dans ипе сепаше monarchie, оп ait de 1'honneur, et que dans ип Etat despotique particulier, оп ait de 1а crainte, mais qu'i! faudroit еп avoir: sans quoi lе gouvernement sera imparfait». (Таковы прин­ ципы трех видов правления. Это не значит, что в такой-то республике люди добродетельны, но это значит, что они должны быть таковыми. Из этого не следует также, что в таком-то монархическом государстве господ­ ствует честь, а в таком-то деспотическом

-

страх; из этого следует лишь,

рерастает Гердер идейный мир Просвещения, его разрыв с этим

что так должно быть, ибо иначе государства не будут совершенными». Там

миром не был полным и безоговорочным. Осуществленные им

же. С.

прогресс и подъем были возможны только на таких путях, кото­

13

рые сами были проложены Просвещением. Просвещение выко­ вало для него методическое оружие, с помощью которого Гердер

в конце концов преодолел Просвещение; со свойственной Про­ свещению ясностью и последовательностью оно установило

предпосылки, на основе которых Гердер сделал свои выводы. Поэтому преодоление Просвещения Гердером

-

это подлинное

самопреодоление, одно из тех поражений Просвещения, в кото­ ром, пожалуй, самым отчетливым образом выражается его побе­ да, один из величаших его духовных триумфов.

256

187.) Esprit des Lois. VIII. 1. 14 /bid. VШ. 11. 15 /bid. 1. 1. (Там же. С. 163.) ]6 Сопвшёгацопз sur les сацвез de lа grandeur des Romains et de leur оесаоелсе. СЬар. XVIII. (Монтескье Ш. Размышления о причинах величия и падения римлян 11 Там же. С. 128-129.) 17 Esprit des Lois. XIY. 5; ер. особ. XVI. 12. (Монтескье Ш. Дух законов 11 Там же. С. 350.) /8 /bid. XIV. 1. ]9 /bid. 1. 1. (Кассирер приводит почти точную цитату из Монтескье, ср.: Мон­ тескье Ш. Избр. произведения. С. 164.) 20 Sorel. Montesquieu. Paris, 1887. Р. 151 ss. 21 Esprit des Lois. XI. 6. (Монтескье Ш. Избр. произведения. С. 300.)

9

Э.Кассирер

257

22 Ср.: Herder. Auch eine Philosophie der Geschichte zur Bildung der Menschheit / / Werke (Suphan). У. 565. 23 Lessing. Schriften (Ausg. Lachmann-Muncker). У. 143. 24 Voltaire. Remarques pour servir de supplement а l' Essai sur les moeurs / / Oeuvres. Paris: Lequien, 1820. XVIII. 429 ss. 25 Письмо ОТ 26 мая 1742 г. / / Oeuvres (Ed. Lequien). LI. 119. . 26 Подробнее об этом в моем сочинении о проблеме познания: Erkenntnisproblem 2• 1. 164 ff. 27 [Voltaire] Essai sur les moeurs. Ch. СХСУН // Oeuvres. XVHI. 425. 28 VoZtaire. Le Ругтошвше de l'histoire (1768). Ch. 2// Oeuvres. XXVI. 163. 29 Lettre а Мг, Norberg в предисловии к новому изданию «Histoire de Charles XII~ (1744) // Oeuvres. ХХII. 12 ss.; подробнее о Норберге и его критике Воль-. тера см.: Brandes G. Voltaire. 1. 182 [. 30 Essai sur les moeurs: Introduction // Oeuvr. ХУ. 110; подробнее о Вольтере как историке см.: Lanson G. Voltaire. 6' edit. Ch. 6. Р.I07 ss. J1 D'Alambert. Ёгёшегпв de Philosophie. Sect. 11 (Melanges de Цпёгашге) v. IV. Р. 9 ss.. J2 IЫd. Р.16 s. 33 Ср, В особенности лекционный план Канта на зимний семестр 17651766 г. // Werke (Ausg. Cassirer). П. 319 п. 34 Ните . Of the study of Нistory. Essays Moral, Political and Literary. Ed. Green and Grose; New impr. London, 1898. 11. 388 ss. 35 Ср. В этой связи выше: гл. 1, с. 44-46. 36 См. выше с. 203-205.

37

О связи между философией истории Гердера и основными понятиями

VI. Право,

государство и общество

1. Идея права и принцип неотчуждаемых

о

дна из основных особенностей философии Просвеще­ ния состоит в том, что при всем своем страстном по­ рыве

вперед,

сломать

старые

скрижали

нового осмысления

ус­

тройства бытия, философия эта, тем не менее, снова и

снова обращается к изначальным философским проблемам чело­ вечества. Уже Декарт, защищаясь от упрека в том, что он хочет основать абсолютно «новую» философию, утверждает, что, напро­ тив, его учение,

поскольку

Лессинга см. подробный анализ в моем сочинении: Freiheit und Form.

Studien zur deutschen Geistesgeschichte. 3. Auf. S. 180 ff. 38 Herder. Auch eine Philosophie der Geschichte zur Bildung der Menschheit / / Werke (Suphan) (Гердер И.Г. Еше один опыт философии истории для вос­ питания человечества // Гердер и.г. Избр. соч. М.-Л., 1959. С. 274. В при­

самым может притязать

курсивами Гердера. - Прим. ред.) 39 IЫd. У, 507 [[. (Там же. С. 276-277.)

стремлении

закона и достичь совершенно

нальных

веденных цитатах сохранен курсив Кассирера, который не всегда совпадает с

прав

принципах

оно основывается

и опирается

на строго рацио­

исключительно

на исконные

на разум,

привилегии

тем

древности.

Ведь разум обладает истинным правом первородства; он превос­ ходит по возрасту всякое простое мнение и всякий предрассудок,

который его затемнял в течение столетий. Философия Просвеще­ ния превращает этот аргумент в свой лозунг. Во всех областях она борется против силы обычая, против традиции и авторитета. Но вместе с тем она убеждена в том, что делает отнюдь не только негативную и разрушающую работу. Она желает устранить бал­ ласт прошлых эпох для того, чтобы отчетливее обнажить и сде­

лать видимыми прочные основания здания разума. Сами эти ос­ нования

она

считает

неизменными

и неколебимыми.

В

соответствии с этим философия Просвещения понимает свою за­ дачу не как дело разрушения, а как дело восстановления. Даже

в своих самых смелых революциях она хочет быть не чем иным,

как восстановлением,

«restitutio in integrum» 1* ,

благодаря которо­

му разум и человечество заново должны обрести свои права. В ис­ торическом отношении эта двойственная тенденция проявляет­

ся в том, что Просвещение, при всей своей борьбе против существующего и против непосредственно предшествовавшего

1*

Восстановление целого (лат.).

9*

259

но решить только исходя из прояснения и окончательного реше­

ему прошлого, все же имеет явную склонность постоянно возвра­ щаться к античным мотивам мысли и к античным постановкам

ния этой более общей проблемы. Выражают ли наши логические

проблем. В этом отношении оно опирается на гуманизм Ренес­

и этические понятия определенное объективно существующее содержание, существующее само по себе,

санса, наследие которого оно продолжает. Но как философское

движение Просвещение обращается с этим наследием гораздо

из этого наследия только определенные основные черты, которые

удовлетворяют и соответствуют ее собственному способу мышле­ ния, оставляя остальное без внимания. Но в самом этом жестком

отборе Просвещению часто удается вернуться к подлинному пер­

воисточнику проблем. Таким достижением Просвещения было

или эти понятия

ваем с определенным содержанием? Существуют ли вообще рав­

свободнее, чем это когда-либо делал гуманизм в пределах чисто научного исследования. Просветительская философия отбирает

-

только словесные обозначения, которые мы произвольно связы­

ное само по себе, прекрасное само по себе, справедливость сама

по себе - или же мы тщетно ищем в смене наших Идей и мне­ ний что-то действительно тож,дественное, что не уносится и не

исчезает в потоке наших «фантазмов»? Существует ли основная

и изначальная форма, к которой стремятся эти понятия и кото­

рой они соответствуют, - или уже сам вопрос о такой форме

то, что оно осуществило в сфере проблемы права. Мыслители

включает в себя недоразумение и самообман? Именно это уни­

просветительской эпохи никогда не удовлетворяются рассмотре­

версальное решение становится предметом глубоких размыш­

нием исторически сложившегося права: они не устают возвра­

лений о природе справедливости в «Горгии» И «Государстве».

щаться к «праву, С которым мы родились». Но обосновывая и от­

Вопрос О природе, «эйдосе» справедливости должен решаться в

стаивая это право, философия Просвещения, опять-таки,

связи с вопросом оправе эйдоса как такового, его своеобразном

опирается на самое древнее наследие мысли. Она вновь возвра­

«quid juris» 2*. Если при более пристальном рассмотрении идея

щает нас к радикальной постановке вопроса о праве, осуществ­

справедливости превращается в ничто и в ней не обнаруживает­

ленной Платоном. Платон поставил основной вопрос о отноше­

нии между правом и властью, и Просвещение берется за этот вопрос, вводя его в свою собственную духовную жизнь. В этом

пункте ХУНI век, спустя более двух тысячелетий, устанавливает прямую связь с мышлением античности

-

факт, одинаково зна­

чимый как в духовно-историческом, так и в систематическом ас­

пекте. Два основополагающих тезиса, которые в «Государстве»

Платона представляют Сократ и Фрасимах, вновь противостоят

ся никакого существенного и неизменного смысла а только зыб­

кий и преходящий плод воображения, то и все остальное, что вообще претендует на достоинство идеи, подвержено тому же уделу; Тогда идея существует только в уме (eEO'Et), а не в приро­ де (
но из этого источника. Платон в этом пункте противостоит

софистическому решению проблемы, пытаясь основное содержа­

один другому. Теперь, правда, мы встречаем оба тезиса в другом

ние права

виде, и их формулировка существенно отличается своим поня­

шем смысле имеет значение,

-

того, что в чистейшем смысле «еСТЬ» И В глубочай­

-

удержать от всякого смешения с

тийно-концептуальным миром от платоновской. Но это измене­

властью как таковой и освободить от всякого обоснования, зави­

ние отношений не разрушает внутреннего родства и объектив­

симого от власти; тем самым он ставит поистине роковой вопрос

ной связи между обоими мирами. Одна и та же диалектика

всей своей философии. Для него это вопрос «быть или не быть»

обнаруживается в языке различных эпох, нимало не теряя в

не только в отношении этики, но и в отношении логики. Даль­

своей силе и остроте,

-

диалектика, которая отражает в себе все

_

нейшее историческое развитие, конечно, ведет все больше и

востоящих тезисов и снова устремляет мысль к ясному и прин­

больше к тому, чтобы ослабить эту строгую связь. Методическая форма платоновского вопроса все реже понимается в его своеоб­

ципиальному решению.

разном значении; только содержание вопроса продолжает жизнь,

предшествующие попытки опосредования и примирения проти­

Платоновский вопрос о «природе» справедливости и ее свое­ образной сущности

-

не изолированная отдельная проблема,

и оно образует момент, который в будущем в том или ином виде войдет в каждую «теорию» права и государства.

включающая только отдельное понятие и его философское про­

яснение. Вопрос этот невозможно отделить от более общего ос­

новного вопроса о смысле и природе понятия вообще, и его мож-

260

2*

На какой правовой основе (лат.).

261

Только в ХУП и

XVIII

вв. эту проблему вновь удалось УВИдеть

выводы, относящиеся к закону войны и мира, никоим образом

во всем ее универсальном объеме. Преодолевает разрыв здесь

не имели своею целью решение только определенных конкрет­

прежде всего Гуго Гроций. Он не только политик и юрист, но и

ных вопросов, проблем текущей политики. Все такого рода сооб­

образованный гуманист; и он наиболее значительный и самостоя­

ражения, говорит здесь Гроций, он отодвинул на задний план

тельный мыслитель, вышедший из гуманистического движения.

подобно тому как математик, изучающий фигуры, обыкновенно

Поэтому во всем он стремится найти непосредственную опору на

рассматривает их совершенно независимо от всякой воплощен­

античные теории. В своем учении о происхождении общества и

ной материи. В последующем развитии доктрин естественного

-

закона он прежде всего обращается к Аристотелю, а от него сно­

права такая математизация закона и права еще более заостряет­

ва возвращается к Платону. Подобно тому как у Платона учение

ся. Пуфендорф подчеркивает, ,что хотя применение принципов

о праве вырастает из взаимосвязи логики и этики, точно так же

естественного права для решения отдельных конкретных вопро­

в мышлении Гуго Гроция проблема права, закона коррелятивна

сов может дать повод к тем или иным сомнениям относительно

проблеме математики. Такой синтез типичен для основной тен­

их значимости, из этого не следует делать вывод, что эти прин­

денции

в. Математика в этом столетии повсеместно обра­

ципы как таковые заключают в себе какой-либо недостаток дос­

зует средство и духовный инструмент для восстановления плато­

товерности; напротив, они могут быть доказаны с той же досто­

XVII

новской «идеи». Не только естествознание, но и науки о духе

верностью,

пошли по этому пути. Но методическая связь, которая была тем

естественное право соединяет закон и математику таким обра­

что

и

аксиомы

чистой

математики.

Если

самым создана, заключает в себе, конечно, одно на первый

зом, то это потому, что для него они символизируют одну и ту

взгляд в высшей степени парадоксальное и рискованное след­

же основную силу. Учение о естественном праве видит в законе

ствие для правоведения. Ибо то, что право приобретает теперь в

и математике убедительнейшие свидетельства самозаконности и

чисто идеальном отношении, оно, по-видимому, должно поте­

спонтанности духа. Подобно тому как дух способен непосред­

рять в отношении «реальности», своего эмпирического примене­

ственно изнутри себя, благодаря своим «врожденным идеям»,

ния. Оно перемещается от стороны фактического, действитель­

создавать область величин и чисел, точно так же ему свойствен­

ного и активного в сторону «возможного'>. Лейбниц вывел только

на аналогичная способность конструирования, выстраивания

ясное и определенное следствие из основной идеи Гуго Гроция,

также и в области права. Дух здесь тоже может и должен начи­

когда заявил, что наука о праве принадлежит к таким дисципли­

нать с изначальных норм, которые он творит из себя самого, и

нам, которые зависят не от опытов, а от определений, не от фак­

потом находить дорогу к формированию частного и особенного.

тов, а от строго логических доказательств. Ведь то, что есть за­

Ведь только так он может подняться над случайностью, расщеп­

кон и правосудие сами по себе, невозможно вывести из опыта.

ленностью и внешностью чисто фактического и достичь систе­

То и другое включает в себя понятия соответствия, пропорции и

мы права, в которой все вплетено в целое и каждое отдельное ре­

гармонии, которые остались бы значимыми даже и при том ус­

шение получает свою санкцию и свое подтверждение от целого.

ловии, если бы они не были реализованы в каком-то отдельном

Два препятствия нужно было преодолеть и двух могуще­

конкретном случае, если бы не было никого, кто осуществляет

ственных врагов требовалось победить для того, чтобы этот ос­

правосудие, и никого, против КОГО оно направлено. Закон в этом

новополагающий тезис естественного права получил призна­

отношении аналогичен чистой арифметике; ведь то, чему учит

ние. С одной стороны, право должно было отстаивать свою

нас последняя о природе чисел и их отношениях, включает в

изначальность и свою самостоятельность перед лицом теологи­

истину, которая осталась

ческой догмы, избегая ее опасных объятий; с другой стороны,

бы той же самой даже в том случае, если бы весь эмпирический

чистую сферу права нужно было со всей определенностью и яс­

мир погиб, то есть если бы не существовало больше никого, кто

ностью отграничить от государственной сферы и защитить ее

себя вечную и необходимую истину

-

действительно производит счет, и если бы не существовало ни­

своеобразие и самостоятельную ценность перед лицом государ­

каких объектов для счета 1 . Гроций В предисловии к своему глав­

ственного абсолютизма. Борьба за обоснование современного

ному труду ставит в центр рассмотрения то же самое сравнение

естественного права ведется на этом двойном фронте. Ее при­

и ту же методическую аналогию. Он открыто утверждает, что его

ходится вести в такой же мере против теократической основной

262

263

концепции

-

выведения закона и права из абсолютно иррацио­

ная с эпохи Ренессанса. После книги Макиавелли «Государь» И

нальной, недоступной и непроницаемой для человеческого ра­

произведения Бодена о государстве все больше набирало силу

зума божественной воли, в какой и против «государства Левиа­ фана». В обоих случаях одна и та же аксиома: «stat рго ratione »оштазэ" должна быть опровергнута. Кальвин обращался к этой

учение, что обладатель государственной власти не подчиняется

аксиоме для того, чтобы показать, что всякое право в конечном

стве высшей его аксиомы тезис о том, что существует право,

счете основывается на божественном всесилии и что последнее

которое предшествует всякой человеческой и божественной вла­

никаким условиям и ограничениям закона. Против обеих этих тенденций защитники естественного права выдвигают в каче­

абсолютно не обусловлено и не подчиняется никаким ограни­

сти и которое значимо независимо от нее. Содержание поня­

чивающим правилам и нормам. Сердцевина кальвинистской

тия права как таковое основано не в самой по себе сфере влас­

догматики, в особенности центральная догма о предопределе­

ти и воли, а в сфере чистого разума. В том, что этот разум

нии, заключена в этом воззрении; в нем подразумеваются спа­

постигает в качестве «сущего», В том, что дано в чистой природе

сение и проклятие. Здесь не спрашивают об основании и спра­

разума, невозможно ничего изменить или отнять волевым уси­

ведливости божественного решения относительно спасения

лием. Закон в его первичном и изначальном смысле, в смысле

души; ведь уже сам вопрос об этом означал бы недостойное до­

«lex паштйзь" никогда не является простой суммой волевых

пущение, возвышение человеческого разума над самим Богом.

актов. Закон не только лишь совокупное понятие декретирован­

Абсолютная власть Бога ОСУЖдает большую часть человечества,

ного и предписанного законом; нет, он является изначально по­

но в то же время она спасает и возвышает небольшой круг из­

лагающим: это

бранных; то и другое совершается без какой-либо «причины» в

шенное понятие закона, несомненно, предполагает заповедь,

человеческом смысле этого слова, невзирая ни на какое досто­

воздействующую на отдельные воли. Но эта заповедь не созда­

инство и нравственные заслуги. Философская проблематика ес­ тественного права развивалась из этой религиозной проблема­

ет идеи закона и справедливости, а подчиняется этой идее; за­

тики.

не нужно смешивать с обоснованием идеи права как таковой. В

Гроций

-

подлинный духовный предшественник

«ordo ordinance»,

а не

«ordo

опйпализ»?', Совер­

поведь приводит идею в действие, но это актуальное действие

движения, которое в Нидерландах под руководством епископа

этом обосновании своего учения, которое Гроций дает в проле­

Арминия противопоставило себя кальвинистской догме о спасе­

гоменах к своему труду «Ое

нии по благодати. Это выступление Гроция в защиту армини­

ливым образом выражен «платонизм» нового естественного пра­

jure Ьеlli

ас растзь", наиболее отчет­

ан и ремонстрантов не только имело глубокое влияние на его

ва. Подобно тому как платоновский демиург не является

личную судьбу:

после осуждения учения Арминия синодом

творцом идей, а образует мир действительности по вечным, не­

Додрехта Гроций был освобожден от своих должностей и бро­

сотворенным образцам, то же, по Гроцию, верно в отношении

шен в тюрьму,

формы и порядка в пределах государсгвенно-правовогосообще­

-

-

но оно также определило направление всей его

научной и литературной деятельности. ОН находится в точно­

ства. Законодатель, предписывая свои отдельные позитивные

сти на той же позиции, на которой стоял Эразм: он защищает

законы, имеет в виду такую норму, которая обладает абсолют­

гуманистическую идею свободы против основного тезиса о «не­

но универсальной значимостью и является образцом и связы­

свободе волю>, возрожденного реформаторами Кальвином и

вающим началом как для его собственной, так и для каждой

Лютером во всей его строгости. Но в то же время Гроций ока­

другой воли. В этом смысле Гроций высказал свое знаменитое

зывается теперь вовлеченным в борьбу против другого против­

утверждение, что положения естественного права сохранили бы

ника. Подобно тому, как ему приходится бороться против все­

свою значимость даже если предположить, что Бога нет или что

силия

всесилию

он не печется о делах человеческих', Это утверждение Гроция

государства, этого «смертного бога», как метко и характерно на­

совсем не имеет в виду внести раскол между религией, с одной

Бога,

ему

приходится

противостоять

зывает его Гоббс 2 • Гроций теперь противостоит специфически современной концепции, которая неуклонно развивалась начи-

4* Естественное право (лат). 5* Упорядочивающий порядок; упорядоченный порядок (лат.).

3*

Вместо разума выступает воля (лат.).

264

6* О праве войны и мира (лат.).

265

стороны, и правом и моралью, с другой. Ведь Гроций всем су­

«естественного разума». Разум остается слугою Откровения

ществом своей личности глубоко религиозный мыслитель: нрав­

(tanquam famula et ministra). Его задача состоит в том, чтобы в

ственное обновление,

пределах естественных духовных и душевных сил вести к Откро­

reformatio

религии не меньше затрагива­

ют его, чем обоснование и углубление идеи права. Поэтому

вению и помочь подготовить для него почву. Поэтому естествен­

утверждение, что право может и должно существовать даже без

ное право подчиняется божественному праву даже там, где оно

предположения о божественном существовании, нужно пони­

пользуется относительно широким признанием. Фома Аквин­

мать вовсе не как тезис, а как гипотезу. Ведь понятое в качестве

ский называет то и другое право излиянием божественной сущ­

категорического заявления, оно,

добавляет Гроций,

-

конечно же,

-

как сразу же

означало бы злостную бессмысленность. В

ности: одно право предназначено для земных целей, другое по­

средством Откровения

-

для сверхземных целей", Гроций здесь

противоположность этому, в качестве чистой «гипотезы» В пла­

выходит за пределы схоластики не столько по содержанию,

тоновском смысле этого слова, утверждение это, напротив, слу­

жит тому, чтобы ясно и определенно отграничить внутри нрав­

сколько методически. В области права он достигает того же, чего в области естествознания достиг Галилей. Обозначен ис­

ственно-религиозной

точник знания о праве, который не происходит из божествен­

сферы,

которую

рассматривает как интегральное целое,

-

Гроций

все

еще

разделение, позднее

произведенное ХVПI веком, ему совершенно чуждо,

-

отдель­

ного откровения, а обретает доказательство в себе самом, в своей

собственной «природе» и благодаря этой природе он избега­

ные полномочия религии и морали. Право значимо не потому,

ет искажения и фальсификации. Подобно тому как Галилей

что Бог существует, оно вообще не основывается на каком­

утверждает и защищает автономию математической физики,

либо бытии, эмпирическом или абсолютном. Оно проистекает

точно так же Гроций отстаивает автономию законодательства.

из чистой идеи добра

-

из той идеи, о которой Платон говорил,

что она превосходит все прочее силой и возрастом 1tpEO"E~ia

U1tEpExo'UO"a).

(O'UvaIlEt

кп]

Эта «трансценденция» идеи права, кото­

Сам Гроций, по-видимому, отчетливо сознавал эту идеальную связь: он преисполнен глубочайшего восхищения Галилеем и называет его в одном письме величайшим гением столетия. В

'tfj~ ouO"ia~)

духовной жизни ХVП в. понятие и слово «природа« охватывает

над всяким бытием и не позволяет основывать их смысл на ка­

две группы проблем, которые сегодня мы обыкновенно отде­

ком бы то ни было сущем, неоднократно подчеркивается Гро­

ляем одну от другой, и соединяет их в некоторое единство.

цием. Именно в этом, а не в «открытии» естественного права,

«Науки О природе» никоим образом еще не отделяются от

рая поднимает справедливость и добро (ЕЛЕк:нуа

состоит его подлинное философское и духовно-историческое

«наук О духе», тем более не противопоставляются им в своем

деяние. Христианское средневековье тоже неизменно опира­

качестве и по своей значимости. Ведь «природа» обозначает не

лось на идею естественного

только сферу чисто «физического» бытия, от которой следует

права, которую оно по существу за­

имствовало у Стои. Схоластическая теория знает наряду с

«lex «lex

divina»7' собственную относительно независимую сферу naturalis». Право подчиняется не исключительно лишь Откро­

чие от «духовного». Выражение «природа» относится не к бы­

вению и не выводится только из него; скорее естественной

роде» принадлежат, безотносительно от ее содержания, все

нравственности и познанию естественного права научаются

-

знанием, которое разум сохранил даже после грехопадения и

отграничивать душевно-духовное; это не «материальное» В отли­

тию вещей, а к происхождению и обоснованию истин. К «при­ истины, которые способны к чисто имманентному обоснованию и не нуждаются ни в каком трансцендентном откровении, а, на­

которое рассматривается в качестве необходимой предпосылки

против, достоверны и очевидны сами по себе. Таких истин

и опорного пункта для сверхъестественного, основанного на бо­

ищут и требуют теперь не только для физического, но также и

жественной благодати восстановления совершенного знания,

-

для духовно-нравственного мира; ведь именно такие истины

им обладал человек в своем изначальном состоянии. И все же

только и делают оба этих мира действительно одним «миром»,

Средневековье не в большей мере могло признать полную авто­

одним космосом, который покоится В себе самом и имеет в

номию

«lex naturalis»,

чем допустить полную самостоятельность

себе свой центр тяжести.

XVIП век тоже нерушимо держится за эту связь между физи­ ческим и духовным мирами. Монтескье начинает как естество-

7. Божественное право (лат.).

266

267

испытатель'; и на этом пути он постепенно приходит к своей подлинной проблеме, к анализу политико-правовых институтов.

Как юрист он ставит тот же самый вопрос, какой Ньютон поста­ вил как физик: он не желает довольствоваться голо-эмпириче­ ски познанными законами политического космоса, а хочет огра­

ничить многообразие этих законов, сведя их к немногим опре­ деленным принципам. Такой порядок и такого рода системати­ ческая зависимость между отдельными нормами существует,

-

это и создает для него «дух законов». Поэтому он может начать

свое про изведение с объяснения понятия закона

-

объяснения,

которое формулирует это понятие во всей его широте, не огра­ ничивая его универсального значения никакой отдельной обла­

стью фактических данных. «Les lois dans la signification la plus ётепоце, - объявляет он, - sont les rapport пёсевеапез qui derivent

de la nature des

словев-" 6. Такая «природа вещей» существует в

сфере возможного, как и в действительности, в чисто концепту­ альной сфере так же, как в сфере фактически существующего, в мире физическом и в мире нравственном. Данная разнородность никогда не должна мешать нам искать скрытую однородность;

случайное никогда не должно обманывать нас относительно не­

обходимого и закрывать нам доступ к познанию необходимого. Исходя из этой основной идеи, Монтескье - уже в «Lettres Регвапевь"

открыто повторяет принцип, на котором Гроций

-

основал естественное право. Справедливость

отношение (иn

rapport de convenance),

-

это определенное

которое всегда остается од­

ним и тем же независимо от того, какой предмет оно охватыва­

ет, и независимо от того, рассматривается ли оно Богом, ангелом

или человеком. И поскольку воля Бога всегда в гармонии с его знанием, то невозможно, чтобы он нарушал познанные вечные нормы справедливого. Поэтому, даже если бы Бог не существо­ вал, мы должны были бы любить справедливость и делать все, чтобы быть подобными существу, о котором мы имеем такую

возвышенную идею и которое, если оно существует, по необходи­ мости должно быть справедливым. Свободные от гнета религии, мы тем не менее подчинялись бы господству справедливо­

сти '. Право, подобно математике, имеет свою объективную структуру, которую не в состоянии изменить никакой произвол.

«Avant qu'il

у

eut des lois faites, il

у

avait des rapports de justice

possibles. Dire qu'il п'у а rien de juste ni d'injuste que се qu'ordonnent оu d6fendent les lois positives, c'est dire qu'avant qu'on , . t pas vgaux,> ,(, 10' еш тгасё de cerele, tous 1es rayons n ' етатеп . Философия Просвещения сначала крепко держится за эту ап­ риорность права, за это требование абсолютной универсальной значимости и неизменности основополагающих правовых норм.

Даже чистые эмпирики и философы-эмпирики не составляют здесь исключения. Вольтер и Дидро высказываются едва ли ина­ че в этом отношении, чем Гроций и Монтескье

-

но тем самым

они сталкиваются, конечно, е трудной дилеммой. Ибо как мож­ но примирить эту концепцию с новой тенденцией их теории

познания? Каким образом необходимость и неизменность идеи права согласуется с тем положением, что каждая идея производ­

на от чувств, и что, следовательно, она не может обладать каким­ либо иным и более высоким значением, чем различные чувствен­

ные опыты, на которых она основывается? Вольтер ясно увидел существующее здесь противоречие, и временами, видимо, он ко­

леблется в своем решении. Но в конце концов этический рацио­ налист, энтузиаст изначального права и основополагающей силы морального разума побеждает в нем эмпирика и скептика. В этом пункте Вольтер даже осмеливается не согласиться со своим вождем

и учителем Локком. Доказательство Локка, что врожденных идей не существует,

-

так возражает Вольтер,

-

никоим образом не оз­

начает, что не существует никакого универсального принииипа мо­

рали. Ведь допущение такого приниципа совсем не подразумева­

ет, что он присутствует и действует с самого начала в каждом мыслящем существе, а только подразумевает, что каждое существо

находит его исключительно в себе самом. Акт обнаружения этого принципа ограничен каким-то определенным временем и опреде­

ленной стадией развития; однако содержание, которое открывает­ ся в этом акте и раскрывается в сознании, возникает не из само­

го акта но всегда уже существовало.

«Je conviens

ауес

Locke qu'il

п'у а гёейегпепт аuсuпе idee шпёе; il suit evidemment qu'il п'у аuсuпе

proposition de morale шпёе dans notre ате; mais de се que nous пе sommes pas пев ауес de la ЬагЬе, s'ensuit-il que nous пе soyons pas пёв, nous autres habitants de се continent, pour ёгге barbus а uп certain iige? \0. «Законам, созданным людьми, должна была предшествовать возможность

справедливых отношений. Говорить, что вне того, что предписано или запре­ щено положительным законом, нет ничего ни справедливого, ни несправед­

8. «Законы В самом широком значении этого слова, суть необходимые отно­

ливого, значит утверждать, что до того, как был начерчен круг, его радиусы

шения, вытекающие из природы вещей» (франц.). Монтескье Ш. Избр. про­

не были равны между собой» (франц.). Монтескье Ш. Избр. произведения.

изведения. М.,

С.

'*

1995.

С.

163.

Персидские письма (франц.).

268

164.

269

Nous пе naissons point ауес la тогсе de marcher; mais quiconque nait ауес deux pieds marchera injour. C'est ainsi que personne n'apporte еп naissant l'idee qu'il faut ёпе juste; mais Dieu а tellement сопюппё les

organes des hommes, que tous,

а ип

мы должны оставить Локка и искать поддержки у Ньютона с его

великой максимой: «Natura est вегпрет sibi сопвопа»!". Подобно тому как закон тяжести, который мы находим на Земле, не огра­

certain age, conviennent de cette

ничен нашей планетой и обнаруживает фундаментальную силу

мёгпё»!" 8. Даже в качестве историка культуры, который с удоволь­

материи, распространяющуюся на всем протяжении космоса, и

ствием раскрывает перед нами многообразие и столкновения чело­

соединяет каждую частицу материи со всякой другой частицей,

веческих нравов и обычаев и указывает на их сплошную относитель­

так же и основополагающий закон морали действует во всех изве­

ность, их зависимость от изменяющихся и случайных условий,

-

-

стных нам народах. В истолковании этого закона существует, в со­

Вольтер никогда не отклоняется от этого решения. Ибо он не ус­

ответствии с конкретными условиями, тысяча всевозможных раз­

тает верить в то, что за изменчивостью мнений, предрассудков и

личий; но основание остается все время тем же самым, и

нравов он нашел неизменяемую основу самой морали. «Хотя име­ нуемое добродетелью в одном климате бывает именно тем, что

основание это - идея справедливости и несправедливости. «В ис­ ступлении страсти очень часто свершаются несправедливости, ибо

называют пороком в другом, И большинство правил о добре и зле

люди в опьянении этой страстью теряют разум; но когда опьяне­

различаются между собой так же, как языки и одежда, тем не ме­

ние минует, разум возвращается к нам, и это, на мой взгляд, един­

нее мне представляется несомненным, что существуют естествен­

ственная причина, способствующая существованию человеческо­

ные законы, с которыми люди всего мира должны быть согласны,

го общества,

вопреки тем законам, что у них есть. Ведь на самом деле Бог не

потребности друг в друге»!", для того, чтобы доказать существова­

- причина, подчиненная нашей взаимной

сказал людям: "Вот законы, изреченные для вас моими устами, и

ние Бога и божественной доброты, следует ссылаться не на мни­

я желаю, чтобы вы этими законами управлялись"; нет, он даровал

мые физические чудеса, не на нарушение природного порядка ве­

человеку то, что он даровал и многим другим животным. Пчелам

щей, а на одно только это моральное чудо:

он дал могучий инстинкт, заставляющий их совместно трудиться

и добывать себе пищу, и точно так же он дал человеку определен­

Les miracles sont bons: mais soulager son frere, Mais tirer son ат! du sein de lа пизёге, Mais а ses ennemis pardonner leurs vertus, C'est ип plus grand miracle, et qui пе se fait plus 13•

ные чувства, от которых тот никогда не может избавиться и кото­

рые служат вечными звеньями и основными законами обще­

ства ... »9 И снова для доказательства своего основного убеждения

ll

•

Вольтер ссылается преимущественно на великую аналогию законов природы. Что если природа везде стремилась к единству, порядку

Также и у Дидро остается неколебимой вера в неизменную мо­

и сплошной регулярности и не достигала этого только там, где

ральную природу человека и в твердый принцип справедливо­

человеке? Что если при­

сти, проистекающий из нее; вера эта образует в его абсолютно из­

рода правит физическим миром в соответствии с общими и неру­

менчивом и динамическом мировоззрении прочный архимедов

шимыми законами и только моральный мир полностью предо­

пункт". Когда Гельвеций в своей книге

ставлен на волю случайности и произволу? Здесь, таким образом,

подорвать эту веру и разоблачить все так называемые моральные

дело шло о ее самом высоком творении

-

«De l'Esprit»14' пытался

побуждения в качестве замаскированного эгоизма,

"* я согласен с Локком,

ЧТО в действительности никакой врожденной идеи

- Дидро от­

крыто высказал свой протест против любого нивелирования та­

существует такого

кого рода". Он утверждает вечную и неизменную природу мора­

морального утверждения в нашей душе, которое было бы врожденным; но из

ли; но обоснование, которое он дает этому требованию, если

не существует;

из этого с очевидностью следует, что не

того, что мы не рождаемся с бородой, разве следует, что мы, жители этого

континента, не родились для того, чтобы в определенном возрасте стать бо­ родатыми? Мы не рождаемся на свет со способностью ходить, но кто бы ни

12*

родился с двумя ногами, однажды начнет ходить. Равным образом, никто не

13* Чудеса

рождается на свет с мыслью о том, что необходимо быть справедливым; но

из чреды несчастий, простить добродетели ваших врагов - это большее чудо, и такое, которое больше не происходит (франц.).

Бог так устроил органы человека, что все они, в определенном возрасте, со­

гласуются с этой истиной (франц.).

Природа всегда находится в согласии сама с собой (лат.).

_

это хорошо; НО помочь своему ближнему, освободить своего друга

14* Об уме (франц.).

270

271

сравнить его с учениями о чистом естественном праве, указыва­ ет в другом, новом направлении. Ибо все сильнее ПРоявляется теперь изменение значения - изменение, которое мы можем проследить также и в Отношении понятия «природы» внутри

XVIII в. Центр тяжести перемещается с априоризма на Эмпирию, со стороны разума - в сторону чистого опыта. Человеком правит и л~дей соединяет не абстрактная заповедь разума; нет, истин­

ныи И прочный союз, объединяющий людей, заключается в од­ нородности их склонностей, их инстинктов, их чувственных по­

требностей. Именно здесь должны мы искать подлинное

toutes les langues, cette idee si васгёе chez toutes les nations!» «11 faut le transformer, - отвечает доктор, - еп celui de bienfaisance et son орровё еп celui de malfaisance. Оп est heureusement ои malheureusement пё; оп est irresistiblement ептгашё раг le torrent general qui conduit l'un а la gloire, l'autre а l'ignominie»15·15. Таким образом, Дидро должен в конце концов обосновать превосход­ ство «естественного»

права и естественной нравственности над

теологической моралью по существу в зависимости от характера

ее эффективности. То, что он ставит в упрек этой морали и вся­

кой откровенной религии,

-

что их влияние на состояние обще­

органическое единство человеческого рода; и только здесь, а не просто в религиозных или моральных предписаниях, это един­ ство находит свою действительную опору. Всякая трансцендент­ ная мораль и ВСякая трансцендентная религия остаются всего лишь воздушными замками, стоит только оставить эту опору и отказаться от чувственных импульсов, МОТИвирующих человече­ скую деятельность. Ведь простое долженствование не в состоянии аннулировать или существенно изменить эмпирическое бытие

уничтожают естественные обязанности, подчиняя их другому

водиться; и оно всегда будет сильнее всякого долженствования.

чений: и для него чисто философская этика не может иметь дру­

человека. Это бытие всегда будет восстанавливаться и воспроиз­

Мораль в качестве признанного врага природы поэтому с само­

го начала осуждена на бессилие. А если бы такая мораль была

действенной, то она должна была бы задушить вместе с чувствен­

ностью человека также и все морально благородное и великое в нем, ВКЛючая всю естественную любовь и преданность на кото-

рые он способен 14. Пусть властвует сама природа, пусть ' подчиня-

ется она только себе самой, без всяких оков или конвенциональ­ ных препятствий - в этой своей самореализации она реализует Истинное и единственное добро, а также счастье человека и бла­ госостояние сообщества. Дидро, таким образом, проходит весь путь, который ведет от «априорного» К чисто утилитаристскому

обоснованию этики. Он тоже исходит первоначально из чистой в себе значимой и в себе неизменной «идеи» права и справедли­

вости; но чем больше он погружается в эту идею и чем точнее старается определить ее содержание, тем больше убеждается в том, что он может обнаружить это содержание только в том, что эта идея непосредственно и конкретно осуществляет. Чистый морализм, как постоянно подчеркивает Дидро в своей критике религии и религиозных догм, все больше и больше превращает­

ства всегда было роковым. Они подрезают все естественные узы, соединяющие человека с человеком;

они сеют раздор и нена­

висть среди самых близких друзей и кровных родственников; они ~l6 порядку чисто химерических о б язанностеи

.

'"" гакже и в статьях

Дидро в Энциклопедии эта линия аргументации полностью со­ храняется; именно она полностью определила принципиальный

подход к этическим проблемам во всей Энциклопедии'? Д'Алам­ бер тоже остается в пределах тех же самых методических ограни­ гой цели, кроме как предписывать отдельному индивиду его

место внутри человеческого общества и учить его правильным

образом употреблять свои способности для благосостояния об­

щества и для коллективного счастья всех. «Се qui appartient essentiel1ement et uniquement а la raison et се qui еп consequent est uniforme chez tous les peuples, се sont les devoirs dont nous sommes tenus envers nos semblables. La connaissance de ces devoirs est се qu'on арреl1е Morale ... Реи de sciences ont ип objet plus vaste, et des principes plus susceptibles de preuves convaincantes. Tous ces principes aboutissent а ип point соттип, sur lequel il est difficile de se faire illusion а soi тете; ils tendent а nous ргосцгег le plus sftr тоуеп d'etre heureux, еп nous montrant la liaison intime de notre veritable цпёгёг ауес l'accomplissement de nos devoirs... C'est а des motifs purement humains que les восгётёв ont dft leur naissance; la religion п'а еи аисипе part а leur ргеппёге formation... Le Philosophe

15. «Но что же тогда порок и добродетель?

-

Добродетель, такое святое

слово на всех языках, такая священная идея всех наций!

Его следует за­

-

ся в голый прагматизм. «Mais, docteur, et le vice et la vertu? - спра­

менить словами: принесение пользы, а противоположное

шивает мадемуазель де Леспинас в натуралистической этике врача, -

чет общий поток, который одного приводит К славе, другого

-

«Сон Д'Аламбера» (франц.). Дидро Д. Соч. в

С.

272

«Reve d'Alembert», возражая la vertu, се mot si saint dans

-

словами: причи­

нение вреда. Мы родимся счастливо или несчастливо, нас неудержимо вле­

273

2

т. М.,

1986.

Т.

1.

к позору;

432.

пе

se charge que de placer l'homme dans lа восзётё et de l'у conduire; c'est аu Missionaire а l'attirer ensuite аuх pieds des autels»16* 18. На основании, которое было здесь заложено в XVIII в., было развито и построено учение о человеческих и гражданских пра­ вах, каким мы его знаем. Оно образует духовный центр, в ко­

тором сходятся и находят свое идеальное единство многообраз­ ные

стремления

к

нравственному

обновлению

и

к

политической и социальной реформе. В современной литерату­

ре о государстве и праве идею «прав человека» пытались обос­

новать на исторически гораздо более узком основании. Георг Еллинек в известном своем сочинении «Декларация человече­ ских и гражданских прав»!? отстаивал тезис, что не существует

прямой исторической связи между этой декларацией, утверж­

денной Учредительным собранием Франции

26 августа 1789 Г.,

и основными идеями философии ХVП и ХVIП вв. Образец французской Декларации он склонен видеть скорее в американ­ ском «Вй!

o/rights» 17*, особенно в Декларации прав, выпущенной 12 июня 1776 г. Но даже если согласиться с позитивной частью тезиса Еллинека, - а зависимость француз- . штатом Виргиния

ской Декларации прав от американских образцов невозможно отрицать, и доказывается эта связь вплоть до конкретных под­

робностей,

-

отсюда не следует негативный вывод, который де­

лает Еллинек. Ведь и сами американские декларации уже нахо­ дятся под определяющим влиянием нового духа естественного

права. Эти декларации не корни, из которых выросло требова­ ние человеческих и гражданских прав, они скорее отдельное

ответвление, развитие общих идей естественного права, осуще­

ствившееся благодаря определенным мотивам и благоприятным

историческим обстоятельствам. Поэтому американские декпара16*

То, что существенным и уникальным образом принадлежит разуму и что,

соответственно, является общим для всех народов,

-

это наш долг по отно­

ции никоим образом невыводимы только из принципа свобо­

ды веры и из религиозной борьбы, которая велась за этот прин­

цип В Англии в ХУП в. Новейшие скрупулезные исследования о виргинской декларации прав ясно показали, что в момент ее возникновения вопрос о религиозной свободе не играл ника­

кой, либо всецело подчиненную роль". Круг идей, к которому относится Декларация французского Учредительного собрания и из которого она органически развивается и происходит как

зрелый плод, является уже полностью сложившимся задолго до

того, как вообще может идти речь о каком-либо влиянии севе­ роамериканских

«declarations of rights»l8*.

сится к самым началам естественного

Этот круг идей отно­

права в Новое время у

Гроция и подвергается дальнейшему систематическому обосно­ ванию и разработке прежде всего в философии права немецко­

го идеализма у Лейбница и Вольфа". В Англии в особенности Локк в своем

«Treatise

оп

governement»l9*

выдвинул учение, со­

гласно которому общественный договор, который заключили между собою отдельные индивиды, вовсе не образует един­ ственное основание для всех правовых отношений между людь­

ми. Скорее всем таким договорным узам предшествуют изна­ чальные узы, которые не были созданы договором и не могут быть им полностью отменены и уничтожены. Существуют есте­ ственные права человека, которые существовали до образования

всяких общественных и государственных организаций; и перед лицом этих прав подлинная функция и существенная цель го­ сударства состоит в включении этих прав в строй государства и

тем самым

-

в сохранении и гарантировании их. Локк в особен­

ности причисляет к основным правам право на личную свобо­

ду и право на собственность. Таким образом, французская фи­ лософия XVlП в. вовсе не открыла идею неотчуждаемых прав; но именно она впервые превратила эту идею в настоящее мо­ ральное евангелие, со страстью осмыслила и с энтузиазмом воз­

шению к нашему собственному роду. Сознание этого долга есть то, что на­

вестила ее. И с помощью этой формы возвещения французская

зывают моралью ... Немногие науки имеют более пространный объект и бо­

философия ввела идею неотчуждаемых прав в реальную полити­

лее поддающиеся убедительным доказательствам принципы. Все эти принципы встречаются в общей точке, относительно которой трудно обманываться; они

тяготеют к тому, чтобы обеспечить нам надежнейшее средство быть счастли­

чес кую жизнь, наделив ее той ударной и взрывной силой, ко­

торую эта идея проявила в дни Французской революции. Воль­

вым, показывая нам скрытую связь между нашим действительным интересом

тер, безусловно, по своему индивидуальному темпераменту и

и осуществлением нашего долга ... Общества обязаны своим рождением чис­

личным целям

то человеческим мотивам; религия не принимала участия в их изначальном

ближение новой эпохи и становится ее вестником. То, что он

формообразовании ... Философ ответствен только за то, чтобы показать, где место человека в обществе и как ему в нем вести себя; это задача проповед­ ника 17*

-

привести его к подножию алтаря (франц.).

Билль о правах (англ.).

274

-

не революционер; но он и здесь чувствует при­

18* Декларации прав (англ.). 19* Трактат оправлении (англ.).

275

говорил как чистый философ-теоретик и метафизик о пробле­

ской проблемы свободы,

ме свободы, остается неудовлетворительным, самим по себе

эта сторона вопроса притягивает его и не на нее направлен его

-

это только выражение того, что не

de

подлинный интерес. Для него дело идет не просто о теорети­

он все же пытался отстаивать учение о сво­

ческом рассмотрении и об абстрактной дефиниции, а о самом

боде человеческой воли перед лицом всевозможных трудностей.

насущно-практическом, даже решающем в практическом отно­

неопределенным и непоследовательным. В своем «Тгапё

Мётарпувкшея

(1734)

Все чисто понятийные и диалектические возражения, которые были выдвинуты против этого учения, устраняются, как пыта­ ется показать Вольтер, перед простым свидетельством самосо­ знания. Чувство свободы, живо и непосредственно присутству­

шении вопросе. Его идеал свободы возник из конкретно-поли­

тического видения, из сравнения и оценки различных форм правления. И в Европе того времени Вольтер находил этот иде­

ал ближайшим образом реалИl0ванным в английской конститу­

ющее в каждом из нас, не может быть просто самообманом.

ции, потому что только она одна предоставляла реальную защи:

Поэтому уже сам по себе феномен воли достаточен для того,

ту

чтобы доказать свою свободу:

Каким образом человеческая свобо­

безопасности. Кто однажды понял смысл этих благ и признал их разумную необходимость, тот сам найдет в себе силы сохранить

да соединима с божественным предвидением, разумеется, было

и защитить их. Поэтому существенное, по-настоящему значи­

тете

chose qu'etre libre»20*.

«vouloir et agir, c'est

ргёстзёшеш la

и остается неразрешимой дилеммой; но эта трудность не дол­ жна нас пугать, поскольку мы здесь наталкиваемся

на границу,

собственности

каждого

гражданина

и

его

личнои

мое понятие свободы для Вольтера совпадает с понятием прав

человека. «В самом деле, что значит - "быть свободным"? Это

которая существует во всех чисто метафизических вопросах и

означает знать права человека; ибо если их знают, их тем самым

которая существует также в отношении

и защищают» ".

всех специальных

про­

блем". Позднее Вольтер откровенно взял назад это свое реше­ ние и заявил себя сторонником строжайшего детерминизма;

Вся деятельность Вольтера как политическогописателя опре-

делена и вдохновленаэтой идеей свободы. Он убежден в том, что

ибо быть свободным в смысле непосредственного самосознания

достаточно показать людям идею свободы в ее истинном обли­

означает вовсе не «способность ВОЛИТЬ», как вздумается,

ке, для того чтобы тем самым пробудить и напрячь в них все

«способность делать», что захочется. мотива

-

но

Воля без достаточного

силы, необходимые для ее реализации. Поэтому для него, как

это абсурд, потому что она выпала бы тогда из поряд­

для Канта, «свобода пера», право влиять на других словом и уче­

ка природы и разрушила бы себя. «11 serait Ыеп singulier que toute la nature, tous les astres obeissent а des lois eternelles, et qu'il у еш ип реш animal haut de cinq pieds qui, аи гпёрпв de ces lois, рш agir toujours сопцпе illui plairait аи seul gre de son сарпсе. 11 agirait аи hasard, et оп sait que 1е hasard n'est rien. Nous avons пгеептё се mot роиг exprimer l'effet соппи de toute cause шсоппце»?"23. Но неуверенность и внутреннее колебание, кото­

нием - это настоящий «палладиум прав народа». «Мы облада­

рые проявляет здесь Вольтер перед лицом чисто метафизиче-

непреодолимо пробивает себе путь в литературе революц~оннои

20*

«Изъявлять свою свободу и действовать -

это именно и означает иметь

свободу» (франц.). Вольтер. Философские соч. М., 21*

1988.

с.

260.

«В самом деле, было бы очень странно, если бы вся природа, все светила

подчинялись извечным законам и при этом существовало бы небольшое су­

щество, ростом в пять футов, которое, презирая эти законы, имело бы воз­ можность всегда действовать по своему усмотрению, единственно по воле сво­

их капризов. В таком случае оно действовало бы наобум, случайно, а ведь известно, что случайность ничего не означает. Мы изобрели это слово, дабы выразить известный результат всякой неизвестной причины» (франц.). Там же. с.ззо.

276

ем ec~eCTBeHHЫM правом пользоваться пером и языком на свой страх и риск. Я знаю много скучных книг; но я не знаю ни од­

ной книги, которая нанесла бы настоящий вред-", От завоевания и надежности подлинной свободы мысли зависит все остальное.

Такова максима, которую Вольтер внедрил в философию CBoeг~ века,

-

и вместе с нею он высвободил тот поток мысли, KOTOPЫ~

Франции, Со всех сторон теперь утверждают, что первыи шаг к освобождению, подлинное идейное созидание нового государ­

ственного порядка может состоять не в чем ином, как в деклара­ ции неотчуждаемых прав: права на неприкосновенность лично­ сти, права на свободное владение собственностью, права на равенство перед законом и на участие каждого гражданина в за­

конодательной деятельности. «Се

n'est point dans la соппаввапсе positive des 10is etablies раг les homm~s, - ~Bep~aeT Ko~opce, qu'on doit chercher а соппапге се qu 11 аёмеп; d ad?p~er, с est dans la raison seu1e, et 1'etude des 10is швцшёев chez les dlfferents peuples 277

et dans les differents siecles n'est utiIe que pour donner а Ia raison l' appui de l' observation et de l' ехрёпепсе»-" 26. В философии исто­ рии и культуры Кондорсе в том виде, в каком она была им изло­

жена в «ТаЫеаи des ргоягёз de I'esprit пшпаш»?", с полной ясно­ стью

и

отчетливостью

представлено

историческое

взаимоотношение между различными мотивами, которые приве­

ли к идее неотчуждаемых прав. Кондорсе заявляет, что всякая наука о человеческом сообществе в конечном счете может иметь только одну цель, именно

-

обеспечить людям свободное про­

явление их основных прав при полном равноправии и наиболь­

шем распространении. Цель эта, согласно Кондорсе, более все­

го приблизилась к своему осуществлению в американских свободных штатах: они первыми поэтому удостоились славы пре­ вратить в действие великие идеи столетия. Но исток самих этих

идей Кондорсе усматривает в философии ХУП и XVIП ВВ., И он видит заслугу Руссо прежде всего в том, что он поставил идею прав человека в ряд тех идей, которые уже никогда не будут за­

быты и оспорены". В этом ретроспективном и завершающем об­

зоре всего духовного движения эпохи Просвещения мы видим еще раз, насколько ведущие умы Французской революции всегда осознавали связь между «теорией» И «практикой». Для них мыш­

ление и действие никогда не разделяются; они верят, что могут и должны непосредственно одно переводить в другое и испыты­ вать одно другим.

логики, которая не желает удовлетворяться тем, чтобы классифи­ цировать и упорядочивать данное знание; нет, она хочет сделать­

ся орудием знания. Рационалисты и эмпиристы согласны друг с другом в этой идее, они только соперничают в ее осуществлении.

Не только Бэкон хочет с помощью своей философии создать орга­ нон знания; Лейбниц также неоднократно подчеркивает, что логи­ ка должна оставить свои традиционные пути и преодолеть свои

схоластические формы, если она хочет достигнуть подлинной про­

дуктивности и стать

«Logica inventionis» 24'.

Мыслительный им­

пульс, который был дан таким образом, наиболее отчетливо и не­

посредствено проявился в учении о дефиниции. Схоластический метод определения понятия посредством

«difJerentia specijica»25'

«genus proximum»

и

все больше и больше при знается неадекват­

ным. Дефиниция должна в этом смысле не только проанализиро­

вать и описать данное содержание понятия; она должна быть сред­ ством для построения, конструирования понятийных содержаний

и их обоснования в этой конструктивной деятельности и благода­ ря ей. Так возникает теория генетической, или каузальной, дефи­ ниции, в разработке которой принимают участие все великие ло­

гики ХУП в. 2 8 Подлинные и по-настоящему продуктивные объяснения понятий осуществляются не чисто абстрактным пу­ тем; они не ограничиваются тем, чтобы из некоторого предлежа­ щего комплекса свойств или признаков извлечь какой-то один

элемент и определить его изолированно. Скорее они прослежива­ ют внутренний закон, в соответствии с которым данное целое

2. Идея договора

и метод социальных наук

Если мы хотим понять направление, в котором движется соци­

альная наука в ХУП и XVIП ВВ., И если мы хотим получить отчет­

либо возникло, либо, по крайней мере, может пониматься как

возникшее. И они обнаруживают в этом законе становления его подлинное бытие и способ этого бытия; они не только показыва­

ют, что есть это целое, но и почему оно есть. Подлинная генети­

ливое представление о новом методе, который развивается в этот

ческая дефиниция позволяет нам заглянуть в структуру сложного

период, то нужно рассматривать их в непосредственной связи с

целого; она, правда, не останавливается на этой структуре как та­

одновременным развитием логики. Какой бы парадоксальной ни казалась эта связь

-

именно она в точности характеризует одну из

ковой, а возвращается к ее основанию. Гоббс

-

первый логик ново­

го времени, который в полной мере показал значение «каузальной

основополагающих тенденций той эпохи. Ведь еще со времен Ре­

дефиниции». И он уверен, что это его открытие вовсе не являет­

нессанса стало ВОЗможным прослеживать появление новой формы

ся чисто логической реформой; в нем он видит не что иное, как

преобразование самого идеала философского познания. Он ставит

Не в положительном знании законов, установленных среди людей, следует искать знания, которое можно было бы освоить, оно - в самом разуме, и 22*

изучение законов, установленных среди разных народов и в разные века, по­

в упрек схоластике именно то, что она полагала, будто может по­

нять бытие, тогда как в действительности она принимала бытие в качестве только бытия, пассивного нечто со статическими свой-

лезно только для того, чтобы дать разуму возможность для наблюдения и опыта (франц.).

23*

Эскиз исторической картины прогресса человеческого разума (франц.).

278

24* Логика изобретений (лат.). 25* Ближайший род; видовое различие (лат.).

279

ствами и признаками. В результате схоластика упустила из виду как структуру телесной природы, так и истинную СТРуктуру мыш­

Гоббс вполне отдает себе отчет в том, что этот идеал чисто эмпи­

ления: ведь то и другое постигается только в движении. Мы пони­

рически невозможно достичь; но это возражение не удерживает его

маем только то, чему мы даем возможность возникнуть. Понятие

от радикального и до конца осуществленного применения его все­

о нестановящемся бытии нам не дано; вечное, несотворенное бы­

общего рационального приниципа. Он не мог отрицать того, что

тие Бога или небесных интеллигенций выходит за пределы всяко­ го человеческого познания. Там, где человек действительно стре­

мится к познанию, он должен образовать само познаваемое, дать

везде, где бы мы ни находили человека в природе и в истории, он встречается нам всегда уже в какой-то общественной форме, а не

в качестве изолированного индивида. Но Гоббс намеренно выхо­

ему возникнуть и развиться из отдельных моментов этого позна­

дит за пределы этого эмпирического ограничения. Фактические

мере, как и наука о Духовном.мире, - должна быть направлена на этот акт произведения объекта познания; и там, где мы не в со­ стоянии его понять, - всякое понимание и постижение заканчи­

существуют между членами семьи, должны быть расторгнуты, даже

ваемого. Всякая наука - наука о материальном мире в такой же

вается. Там, где ОТсутствует возможность КОнструктивно произве­

сти на свет некоторое образование, т-ам Отсутствует и возможность

обретения рационального, строго философского познания: «иЫ generatio пиllа ibi пиllа Philosof'hia inte1ligitur»26' 29.

Это первое и основополагающее объяснение задачи филосо­ фии и самого общего ее понятия фактически уже вводит нас в

самую сердцевину социальной философии Гоббса. Для него здесь по сути дела не существует никакого разделения и едва ли даже существует переход. Его учение о государстве лишь постольку остается в пределах философии, поскольку оно ПОлностью согла­ суется с ее универсальным методом; оно может и желает быть ни чем иным, как применением этого метода к его особому объек­

ту. Ведь государство - это тоже «тело» - и, соответственно, оно может пониматься не иначе, как посредством анализа его пре­ дельных компонентов и собирания его заново из этих компонен­

тов. Для того, чтобы достигнуть реальной науки о государстве, необходимо не что иное, как перенесение синтетического и ана­

литического метода, который Галилей сделал эффективным в

физике, в область политики". И здесь тоже понимание целого можно обрести только путем обращения к частям, к силам, ко­

торые первоначально скрепляли эти части воедино, и к тем си­

лам, которые и дальше продолжают их скреплять. И этот анализ не должен прерываться произвольно в любой точке; он не дол­ жен останавливаться до тех пор, пока не доберется до реальных

элементов, до абсолютных, далее не разложимых единств. Поли­ тические и социальные структуры следует раздробить на состав26*

ные части, если мы хотим действительно постичь эти образования.

Т

« ам, где нет возникновения, Соч. в 2 т. М., 1989. Т. 1. С. 79.

'"

философии нечего делать» (лат.). Гоббс т.

узы первобытных форм общества, подобные тем связям, которые разрушены, если мы хотим постигнуть социальное бытие и хотим

извлечь его из его первозлементов, Здесь тоже оказывается значи­ мым положение, согласно которому философия того, «что» есть, но «почему» оно есть,

-

-

это не познание

познание о бъоть, а не о

простом би, Всякое мышление, по Гоббсу,

-

это расчет; а всякий

расчет состоит из сложения и вычитания. Сила этого «вычита­

НИЯ»

понятийной абстракции

-

-

должна быть усовершенствова­

на, насколько это возможно, если мы хотим добиться правильно­ го сложения, мыслительной интеграции целого. Истинного познания структуры некоторого сложного целого можно достичь

только путем совмещения этих двух методов. Таким образом, сна­ чала Гоббс действует аналитически, изолируя элементы; для того, чтобы использовать отдельные воли в качестве индикаторов в его расчетах, он трактует их как чисто абстрактные единства без како­

го-либо особого «качества». Каждая из этих воль хочет одного и того же

-

и каждая из них хочет этого только для себя. Пробле­

ма политической теории состоит в том, что объяснить, каким об­ разом из этого абсолютного разъединения может возникнуть связь

-

причем такая связь, которая объединяет индивидов друг

с другом не только внешним поверхностным образом, но в конеч­ ном счете сплачивает их в одно единое целое. Учение Гоббса о ес­ тественном состоянии и его учение об общественном договоре имеют своей целью решить эту проблему. Господство и подчине­ ние

-

таковы две единственные силы, которые способны полити­

чески преобразовать в одно тело то, что по природе разделено, и

которые могут поддерживать существование этого тела. Соответ­

ственно, общественный договор, как его понимает Гоббс, может быть только договором полного подчинения. Смягчить подчине­

ние, признать за ним какие-либо оговорки означало бы разру­ шить основу существования государства, вновь погрузить полити­

ческий космос в хаос. Таким образом, политический радикализм

280

281

- и первый, в свою

бы за пределы рода, чистой формы человечества. Такой человек не

очередь, оказывает влияние на второй. Хотеть ограничить господ­

Гоббса вырастает из логического радикализма

мог бы вступить в договор; ведь договор, обещание как таковое

ство в каком-либо смысле означает для него поставить под удар его

заключает в себе основополагающую черту человеческой природы

идейные корни

то есть отрицать их логически. Акт, посредством

как человеческо-общественной природы. Следовательно, общество

которого отдельные индивиды отказываются от собственной воли,

не по своей сущности основано на договоре и возникает только

причем каждый подчиняет свою волю воле властителя при том

благодаря ему; наоборот, договор возможен и понятен лишь при

-

условии, что остальные поступают точно так же,

-

осуществляет­

наличии общественной предпосылки, при условии изначальной

ся не внутри уже существующего сообщества; скорее это его нача­

«социальности». Эту основанную на разуме социальность невоз­

ло

можно заменить никаким произвольным актом и никакой голой

-

то, что как раз конституирует сообщество. Поэтому взаимо­

отношение между двумя основными формами договора, между

конвенцией. Гроций отвергает поэтому чисто утилитарное обосно­

«расшт

понимается Гоббсом

вание и производность государства и права. ОН тоже видит основ­

таким образом, что у него исчезает дуализм, существовавший

ную задачу того и другого в защите общества; но он существенным

societatis»

и

«pactum subjectionis»27',

между двумя этими формами, и договор подчинения остается

и характерным образом добавляет, что эта защита должна быть ус­

единственной формой социальных уз, благодаря которой возника­

троена так, чтобы это соответствовало природе человеческого ин­

ет любого рода общественная жизнь." Прежде чем индивиды вошли в договор с властителем, они представляют собою только

теллекта. «Наес

неорганизованную массу, голый агрегат, не заключающий в себе

какого-либо намека на «целостность». Только благодаря энергич­

societatis custodia, humano intellectui conveniens, fons est ejus juris, quod proprie tali nomine аррейашг»?' 32. Утверждение, что польза - мать справедливости и равноправия (utilitas justi prope mater et aequP4' - Гораций. Сатиры. 1, 3), не может поэто­

ным действиям властителя закладывается и обосновывается поли­

му быть приемлемым в таком виде: ведь человек не перестал бы

тическое целое государства, и только благодаря его неограничен­

искать и совершенствовать закон ради самого закона даже в том

ной власти это целое может поддерживаться. Государственный

случае, если бы с этим не было сопряжено никакой пользы и пре­

договор как соглашение о подчинении есть поэтому первый шаг,

имуществ". Способность восходить к чистой идее права и право­

ведущий от

он остается

вого обязательства и доводить в этой идее до сознания то, что уже

поп'" сохранения и продолжения последнего. Но эта концепция государственной власти как абсолютно не­

есть привилегия человека и основание всякой человеческой общ­

«status

палитйзь-" к

«status civilis»29';

conditio sine qua

содержится в голом инстинкте, в природном импульсе общности,

зоииа'"', оказывается теперь в

ности. В этом ходе мысли снова обнаруживается соединение и

противостоянии основополагающему принципу естественного

союз юридического и гуманистического духа, характерные для Гро­

ограниченной, как

potestas legibus

права. Где бы ни утверждался этот принцип, понятие обществен­

ция. Он рассматривает право не как случайное человеческое тво­

ного договора нужно было по-другому формулировать и по-друго­

рение; нет, он видит в нем подлинное и необходимое, сущност­

му защищать. Гроций не рассматривает общество как только орга­

ное определение и назначение человека; оно для него

низацию индивидов для осуществления не которой цели: общество

из которого проистекает

для него основывается на неустранимом изначальном инстинкте

жается наиболее совершенным образом. Также и основополагаю­

«humanitas ipsa»35'

-

источник,

и в котором она отра­

восгегацэ» '", благодаря

щее понятие договора, по Гроцию, получает именно из этого ис­

которому человек впервые становится человеком. Соответственно,

точника свой определенный смысл и свое полное оправдание.

абстрактныйотдельный человек, на котором основываетсяи дол­

Принцип безусловной верности договору, составляющий один из

человеческой природы, на том

«appetitus

жна основываться теория Гоббса, с точки зрения Гроция, выпал 27*

Общественный договор; договор подчинения (лат.).

28*

Естественное состояние (лат.).

29*

30* 31* 32*

33*

«Такое соблюдение [правил] общежития,

ций Г. О праве войны и мира. М.,

Гражданское состояние (лат.). Обязательное условие (лат.).

34*

Авторитет, свободный от законов (лат.). Общественный аппетит (лат.).

282

.. .присущее

человеческому разу­

му, есть источник так называемого права в собственном смысле» (лат.). Гро­ И польза

-

1994.

С.

46.

мать справедливости, мать правоты (лат.). Пер. М. Дмит­

риева.

35* Сама человечность (лат.).

283

высших принципов естественного права, основывается на том, что

другого и совершенно безразличен к нему. Ни моральные, ни сен­

государство не надо понимать как простую совокупность средств

тиментальные узы, ни идея долга, ни чувство симпатии не связы­

власти или физического насилия. Государство скорее

-

идеальная

вают отдельных людей друг с другом. Каждый сушествует только

сушность, специфику которой нужно понимать из его задачи, из

для себя самого и ищет только то, что необходимо для поддержа­

его смысла и его идеальной цели. И именно этот смысл заключен

ния его собственной жизни. Согласно Руссо, недостаток психоло­

в понятии договора как свободно данного обещания, а не вынуж­

гии Гоббса состоит только в том, что она ставит на место пассив­

денного насилием обязательства. Законность «изначального дого­

ного эгоизма, определяющего естественное состояние, активный

вора», таким образом, является неприкосновенной для государ­

эгоизм. Инстинкт грабежа и насильственной власти естественно­

ственной власти именно потому, что она сама основывается на

му человеку как таковому чужд; он может возникнуть и пустить

этой предпосылке, при устранении которой власть лишается соб­

корни только после того, как человек вступил в общество и узнал

ственной почвы под ногами. Государство может создать и обосно­

все «искусственные» желания, формируемые обществом. Тем са­

вать право только в той мере, в какой оно несет и реализует в себе

мым не насильственное подчинение других, но безразличие к

изначальное право. Всякая обязывающая власть,

ним, инстинкт отделения и уединения составляет преобладающий

жна быть укоренена в этой

«lexcivilis»36', дол­ основополагающей власти, «lex

элемент в душевной конституции естественного человека. Правда,

пашгайз», Право как таковое догосударственно и сверхгосударствен­

согласно Руссо, естественный человек способен на сострадание; но

но

-

и только благодаря этой своей автономии и независимости

это сострадание коренится не во «врожденном» общественном

оно может дать самой государственной жизни прочную опору и не­

инстинкте, а исключительно в даре фантазии. Человек от приро­

колебимое основание.

ды наделен способностью переноситься в бытие и ощушения дру­

Другой тип идеи договора мы имеем у Руссо. Учение Руссо об

гих

-

и эта способность «вчувствования» позволяет ему до извест­

общественном договоре нередко относили к чистому естествен­

ной степени ощушать чужое страдание как свое собственное", Но

ному праву и пытались интерпретировать исходя из принципов

от этой способности, которая основана просто на чувственном

этого последнего. Но такое истолкование не задевает системати­

впечатлении, еще очень далеко до активного интереса, до совме­

ческого ядра основной идеи Руссо и ее подлинной исторической

стной деятельности с другими и для других. Тот, кто путает нача­

оригинальности. Руссо воспринял и ввел в свое учение элемен­

ло и конец, объясняя происхождение общества такого рода инте­

ты, заимствованные им у Гоббса и Гроция; но он противостоит

ресом, совершает странную ucr'tEPOV протвро». Такая форма

обоим в своей свободной критике. В отношении Гроция он вы­

со-чувствия, которая преодолеваетпростое само-чувствие, может

двинул резкие возражения против отдельных его утверждений уже

иметь свою цель, но не может иметь свой исходный пункт. В при­ родном состоянии невозможна гармония между собственнымин­

в

«Discours sur l'origine de l'inegalite»37'; также содержание «Contrat social»3s' невозможно понимать как простое продолжение мысли о

тересом и общим интересом. Индивидуальныйинтерес далеко не

естественном праве. Ведь то, что отделяет Руссо от естественного

совпадает со всеобщностью,они скорее исключаютдруг друга. И,

права, пусть даже его концепция социальной телеологии и имеет

таким образом, в истоках общества, не осознанно сформированых

много общих точек с ним, хология. Учение об

-

это прежде всего его социальная пси­

волей, а возникающихв результате слепого действия сил, которым

изначальном социальном

подвластен человек, а не которыми он управляет, общественные

«appetitus societatis»,

инстинкте, который сближает человека с человеком, Руссо откро­

законы - только иго, которое каждый хочет переложить на других,

венно отверг. В этом пункте он, не колеблясь, опирается непо­

не помышляя о том, чтобы самому подчиниться этому игу. Руссо

средственно на Гоббса". Правда, чистое «естественное состояние»

почувствовал всю тяжесть этих традиционных и конвенциональ­

Руссо изображает не как войну всех против всех, а в качестве та­

ных общественных форм и с ожесточением восстал против них.

кого состояния, при котором каждый совершенно изолирован от

«Вы во мне нуждаетесь,

-

говорит у него богатый бедному,

-

ибо

я богат, а вы бедны; заключим же между собой соглашение: я по­ зволю, чтобы вы имели честь мне служить при условии, что вы

36* Гражданское право (лат.). 37*

Рассуждение о происхождении равенства между людьми (франц.).

38* Общественный договор (франц.).

отдадите мне то немногое, что вам остается, за то, что я возьму на

себя труд приказывать вам-". Такова, согласно Руссо, «форма до-

284

285

говора», которая преобладала в обществе до сих пор, - форма, ко­ торая зuаключала в себе чисто юридическое обязательство, но бьmа полнои противоположностью всякого подлинного морального

обязательства.

В этом пункте Руссо и заявляет свой протест, и его воля рефор­

матора решающим образом начинает действовать. Общественный договор - так он теперь решительно возражает Гоббсу - сам по

ce~e ничего не стоит: абсурдно и противоречит разуму, если та­

кои договор вместо того, чтобы объединять отдельные воли внутренним образом, принуждает их к объединению, ИСПОльзуя

внешние, физические меры ПРИНУЖдения. Такая связь факти­ чески нестабильна и этически лишена ценности. Ибо ценность

присуща Только такому господству, при котором отдельный че­ ловек не просто Подчиняется, но сам ставит себя в подчиненное

ПОложение. Форму такого подчинения и его ОСновные правила

которой личность каждого индивида была бы защищена всей мо­

щью государственной организации таким образом, чтобы отдель­ ный человек, соединяясь со всеми другими индивидами, именно

в этом соединении подчинялся бы только себе самому. «Наконец, каждый, подчиняя себя всем, не подчиняет себя никому в отдель­ ности, и так как нет ни одного члена ассоциации, в отношении

которого остальные не приобретали бы тех же прав, которые они уступили ему по отношению к себе, то каждый приобретает экви­ валент того, что теряет, и получает больше силы для сохранения

того, что имеет... До тех пор, пока подданные подчиняются только такого рода соглашениям, они не подчиняются никому, кроме

собственной волю>. Разумеется, они раз и навсегда отвергли ту ес­

тественную независимость,

«independance naturelle»,

которая цари­

ла в природном, естественном состоянии; но они разменяли ее на

нечто иное, действительно ценное", Ибо теперь они впервые ста­

Руссо и хочет установить и доказать в своем «Contrat воста]». Там, где субъекты, связанные между собою обязательством договора

ли индивидами в более высоком смысле, истинными субъектами

стве всего лишь индивидуальных воль, где одно лицо вступает в

автономную личность.

вые, выбирают властителя и подчиняют себя ему в качестве ча­ стных лиц, - там из такого объединения не может возникнуть

выше естественного состояния самого по себе, которое он, спер­

ПОдлинное, ИСтинное единство. Ведь такое единство недостижи­ мо по принуждению: оно должно быть Основано на свободе. Ра­ зумеется, такая свобода не исключает подчинения; она никоим

дает Руссо,

невзирая на это обязательство продолжают действовать в каче~ соглашение с другим лицом или отдельные ИНДивиды, как тако­

образом ~e предполагает произвол - скорее строгую необходи­ мость деиствия. Но это подчинение уже не является ПОдчинени _

воли, тогда как до того они были просто пучком инстинктов и

чувственных страстей. Только связь с

volontegenerale

конституирует

Руссо, не колеблясь, ставит эту цель общ­

ности людей, как он ее представляет в

«Contrat social»,

ва, казалось, восхваляет и прославляет". Хотя человек,

-

-

гораздо

утверж­

вступая в общество, лишается различных преиму­

ществ, которыми он обладал в качестве отдельного существа, он, с другой стороны, приобретает в своем новом состоянии такое

развитие своих способностей, такое пробуждение своих идей и такое облагораживание своих чувств, что, не будь в этом новом по­

ем отдельной воли или отдельного лица другим, таким же от­

рядке злоупотреблений, которые часто низводят человека даже

ИНДивидуальная воля как таковая прекращает быть и больше не

лять тот счастливый момент, который навсегда оторвал его от этого

дельным субъектам воли. Оно скорее означает, что отдельная,

требует и ~e желает для себя самой, а существует и волит толь­ ко В общеи воле, в volontegenerale. Такого рода «договор», ПО Рус­

со, единственно обладает не физически-принудительной

но со­

держательно-обязывающей силой. Из этой связи, по ~нению

Руссо, происходит строгая корреляция между ПОДЛинным поняти­ ем свободы и подлинным понятием закона. Свобода подразуме­ вает обязательство ~epeд строгим и нерушимым законом, который актуализует каждыи индивид. Подлинный характер свободы _ не в отказе от закона, не в своеволии, но в свободном признании за­

ниже его природного состояния, он мог бы непрерывно благослов­ состояния и который из тупого и ограниченного животного со­

здал разумное существо

-

человека".

Этот энтузиазм перед силою и достоинством закона характерен для этики Руссо и его политики; Руссо в этом отношении стал

подлинным предшественником Канта и Фихте". В своем идеале общества и государства Руссо оставляет так мало места для произ­ вольных решений индивида, что, похоже, он смотрит на такие ре­ шения как на грех против подлинного духа всякого человеческо­

го сообщества. Здесь для него не существует никаких сомнений и

кона. Проблема Руссо, таким образом, - не в том, чтобы эманси­

колебаний: ведь уже в первом наброске

формы вообще; его проблема - найти такую форму сообщества, в

стоящим даром неба, благодаря которому человек научился под-

пировать индивида в Смысле освобожления его от общественной

286

«Contrat воста!»

закон на­

зван самым возвышенным из всех человеческих установлений, на­

287

ражать в своем земном существовании нерушимым заповедям Бо­

их в своем смысле и применять их по своему усмотрению. Беспо­

жества". Поэтому с исторической точки зрения было полным не­

лезно ограничивать пределы власти, не изменяя ее

доразумением, когда движение «Бури и натиска» в Германии еван­

есть ее источник и ее правовую основу. Именно к такому измене­

гелие природы Руссо поняло В том смысле, что возвращение к

нию, и только к нему, стремится учение Руссо о праве и государ­

природе должно разрушить и устранить власть закона. Если бы

стве. Он провозглашает безоговорочный суверенитет воли государ­

Руссо следовал такого рода тенденции, тогда, разумеется,

social» чии с

«Contrat

оказался бы в вопиющем, почти непостижимом противоре­

«Discours sur l'inegalite»39·.

ства;

но

сам

этот

суверенитет,

конечно,

«Quale»41',

предполагает,

то

что

государство само уже конституировалось в качестве государства,

Ведь абсолютную власть и безус­

то есть что в нем не признается и не является действенным ни­

ловный суверенитет закона невозможно про возглашать более стро­

какой другой источник права, кроме общей воли. Если общая

го и безоговорочно,

воля достигнута, то всякое ограничение суверенитета представля­

чем в первом из этих сочинений. Перед

лицом закона для индивида не существует никаких оговорок или

ется не только поверхностным, но и противоречит само себе. Ведь

уточнений. Любая юридическая оговорка, введенная в обществен­

здесь вопрос о количественных пределах власти, об ее объеме те­

ный договор в пользу каких бы то ни было прав индивида, разру­

ряет свой смысл; вопрос теперь только в содержании и принци­

шила бы реальный смысл и содержание договора. Реального един­

пе власти

ства можно достигнуть лишь в том случае, если индивидуальный

ния «больше» или «меньше». В той мере, в какой индивид

-

понятиях, которые не допускают подхода с точки зре­

человек не только отдастся целому, но и совершенно исчезнет пе­

оказывается перед лицом уже не просто физической власти, но

ред ним:

чистой идеи правового государства, он не нуждается ни в какой

«.. .Гайёпацоп se faisant sans гёвегсе, l'union est aussi parfaite qu'el1e peut Гёце, et пи! аввостё п'а plus пеп а reclamer»40·42.

защите со стороны этой идеи; ибо отныне подлинная защита осу­

Руссо в этом пункте может изгнать и преодолеть всякое сопротив­

ществляется в государстве и через него, так что защита от государ­

ление индивида, потому что он убежден в том, что там, где закон

ства теряет всякий смысл. Соответственно, Руссо не отказывается

проявляется в своей действительной чистоте и в своей подлинной

от принципа неотъемлемых прав; но он нигде не обращает его

всеобщности, основные. истинные нравственные требования инди­

против государства, а, напротив, именно в государстве он видит

вида непосредственно осуществляются. Они в нем «снимаются»

В

его воплощенным и укорененным. В формальном отношении это

отменяются и сохра­

основополагающее воззрение осуществляется таким образом, что

двояком смысле слова, то есть одновременно

няются: с одной стороны, они больше не проявляются в качестве

Руссо, который здесь следует за Гоббсом как методическим образ­

автономных требований, но, с другой стороны, их подлинный

цом, тоже порывает с дуализмом, определявшим до этого теорию

смысл воспринят законом, сохраняется и защищается им. Там, где

общественного договора. Он тоже больше не признает двойную

господствует только сила, где правит отдельный человек или

форму договора, в соответствии с которой, с одной стороны, об­

группа индивидов

силой,

-

и ПРИНуЖДают

подчиняться

своим приказам

там, конечно, самим разумом требуется установить проч­

щество конституируется из индивидов, а с другой

-

ставит над

собою властителя и подчиняется его воле. В той мере, в какой

ные пределы этой узурпированной власти. Ведь всякая такого

Гоббс свел весь процесс образования государства к соглашению о

рода власть как таковая подвержена опасности злоупотреблений,

подчинении, Руссо, наоборот, свел его к чистому общественному

которых следует по возможности избегать. Правда, все такие пре­

договору". В этом последнем должна быть сосредоточена и обо­

вентивные меры на самом деле остаются фактически неэффектив­

снована вся легитимная власть. Никакая власть, как производная

ными; ведь если отсутствует воля к законности, никакие самым

от своего источника, не может выйти за пределы своего фактиче­

тщательным образом спланированные «основные законы», испол­

ского основания и своей изначальной правовой основы. Поэтому

нять которые обязан властитель, не мешают ему интерпретировать.

всякое правление, независимо от того, осуществляется ли оно од­

ним человеком или некоторым большинством, 39* Рассуждение о неравенстве (франц.). 40*

Поскольку отчуждение совершается без каких-либо изъятий, то единение

суверенитет народа

-

41* Качество (лат.).

288

это всегда толь­

народа, который является адекватным выра-

столь полно, сколь ТОЛЬКО возможно, и никому из членов ассоциации нече­

ГО больше требовать (франц.).

-

ко делегированная власть. Она не может отменить или нарушить

10 Э.Кассирер

289

жением и единственным носителем и владельцем общей воли, поскольку сама правящая власть легитимна только в той мере, в

администрации, в юридической практике и практике налогообло­

жений, в судебном преследовании и наказании преступников.

дение. В тот момент, когда мандат общей воли истекает, правящая

Начинают и ведут эту борьбу против злоупотреблений отнюдь не философы, не чистые «доктринеры»; почти во всех областях их

власть, которая по своей природе не имеет иного значения, кро­

предвосхитили люди практики". В сочинении д'Аржансона

какой она производна от народа и в нем находит свое подтверж­

ме административного, лишается всякого притязания на закон­

«Сопвшёгапопя

ность. Ибо хотя закон может ограничить себя в своем осуществ­

которое было написано в

sur le gouvernement ancien et ргёзеш de la 1739 г.,

Ргапсе»?",

и распространялось в рукописном

лении и какую-то часть присущей ему силы может передать

виде до того, как было напечатано в

другим, он не может доходить при этом до своего собственного са­

жевыбеленной гробницей; внешний блеск, в котором она живет,

моупразднения и самоуничтожения. Поэтому идея «неотъемлемых

плохо скрывает ее внутреннее гниение. Когда д'Аржансон был в

1764

г., Франция названа све­

прав», которая в теории естественного права по существу была

1744 г. назначен в министерство, его с энтузиазмом приветствова­

предназначена для того, чтобы провести ясную и надежную гра­

ли его философские друзья, а деловые люди и политики острили,

ницу между сферой индивида и сферой государства и сохранить

называя его «государственным секретарем платоновской республи­

независимость первой от второй, помещается Руссо внутри госу­

дарственной сферы. Не индивид, но именно общность, «volonte generale», имеет определенные основные права, которые эта общ­

ки»:". Таким образом, почва для критики Руссо была практиче­ ски и теоретически совершенно готова, когда он выступил с двумя

своими первыми сочинениями на приз Дижонской академии. Сам

ность не может и не должна оставлять или передавать другим, по­

д'Аржансон, как свидетельствует его

скольку тем самым она разрушила бы сама себя как субъект воли

ветствовал

и отказалась от своей собственной сущности.

дение «истинного философа". С этой точки зрения, по-видимо­

Мы видели уже, какая революционная сила заключалась в этом

«Discours sur l'inegalite»

«Journal»45', с радостью при­

Руссо, оценив его как произве­

МУ, обнаруживается полная и непрерывная преемственность между

повороте идеи договора". В одном отношении прежде всего Руссо

Руссо и общими стремлениями

здесь вышел за пределы своего непосредственного исторического

рая затрудняет понимание того, почему сам Руссо не только не пе­

окружения, за пределы круга мыслей и идей Энциклопедии. Со­ временники Руссо в своей решимости осуществить реформы и по

ре став ал верить, что он перевернул весь интеллектуальный мир

значительности своих реформаторских проектов ни в чем не усту­

кое-то время тщетно пытались привлечь его на свой путь мышле­

пают Руссо. Тяжелые и неизлечимые болезни

XVIH в. -

преемственность, кото­

своего века, но и почему после того, как ведущие умы эпохи ка­

«ancien regime»42'

ния, они в конце концов сочли чужаком и самозванцем мыслите­

были осознаны и осмыслены задолго до него. Критика государства

ля, чью демоническую силу они чувствовали, но которого они

и общества, которую осуществляла и систематически

завершила

должны бьmи отвергнуть, не желая потерять ясность и пожертво­

Энциклопедия, была всесторонним образом подготовлена уже в ХУН и в начале ХУН! в. Люди, подобные Вобану, Буленвилье и Буаль­

вать стабильностью всего своего мировоззрения". Существо этих разногласий заключается не столько в содержании идей Руссо,

гильберу, продолжили линию мысли, отчетливо намеченную уже

сколько в характере их обоснования и представления. То, что от­

Фенелоном. Фенелон в своем

деляет Руссо от его века,

«Examen de conscience роur un roi»4З'

собрал воедино как бы в одном духовном фокусе все возражения,

-

это в гораздо меньшей степени сами

его политические идеалы, чем их мыслительная дедукция, их вы­

которые когда-либо выдвигались против абсолютистского режима

ведение и оправдание. Какими бы предосудительными ни считал

и его злоупотреблений. И эти возражения отнюдь не ограничива­

XVIII век

лисъ отвлеченными рассуждениями: они доходили до самого кор­

да не доводил критику этих условий до критики общественного

ня зла и искали определенные конкретные меры борьбы с этим

бытия как такового. Само это бытие эпоха рассматривает скорее

злом. Во всех областях теперь развивается решительная воля к ре­

как цель в себе и как само собой разумеющуюся цель. Ни один

формам. Радикальных изменений требуют в законодательстве и

мыслитель Энциклопедии не сомневался в том, что человек мо-

42. Старый режим (франц.).

4'*

44.

Исследование сознания короля (франц.).

290

существующие политические условия, все же он никог­

Размышления о прошлом и настоящем управлении Франции (франц.).

45. Дневник (франц.).

10*

291

жет жить как-то иначе, чем в формах «общительности» и «обще­

НИЯ», из полного уразумения природы зла, его оснований и ис­

ственности» и что только в них он может осуществить свое назна­

точников, может вырасти сила, способная преодолеть зло. Эта

чение. Однако действительная оригинальность Руссо состоит в

вера в силу разумного постижения у ведущих мыслителей Про­

том, что он оспаривает именно эти предпосылки, методическое

свещения обоснована вовсе не чисто интеллектуалистически.

предположение, которое разделяли и молчаливо признавали все

Пусть такой интеллектуализм и в самом деле можно обнаружить

предшествовавшие проекты социальных реформ. Действительно

у спокойно и холодно размышляющего Д'Аламбера со свойствен­

ли идею сообщества можно отождествить с таким идеалом обще­

ным ему математическим духом, но уже Дидро представляет со­

ства, которому культура

XVIII в. до сих пор

слепо и доверчиво сле­

довала? Или между этой идеей и этим идеалом полная противо­

бою совершенно другой образ мыслителя. Он гораздо больше фантаст, чем интеллектуал; даже в своих чисто рациональных

разве истинное сообщество не достигается и не

построениях он позволяет своему вечно активному и разносто­

получает прочного обоснования лишь тогда, когда его со всею

роннему воображению играть ведущую роль и уноситься за пре­

положность?

-

строгостью отделяют и защищают от идолов общества? Спор меж­

делы строго доказуемого. Если поэтому, положив в основу мно­

ду Руссо и энциклопедистами разгорелся именно в этом пункте и

госмысленное и нечеткое противопоставление: «рационализм»

по этому вопросу. И мы должны проследить развитие этой пробле­

«иррационализм», приложить этот масштаб к Руссо, то он, при

матики, если хотим увидеть проявляющееся здесь столкновение

сравнении его с Дидро,

воззрений в его истинном свете.

сти рациональной дедукции, которая царит в

Упрек, высказанный Тэном в его

«Origines de la France

-

_

скорее рационалист; ведь той строго­

«Contrat social»,

Дидро в своих статьях для Энциклопедии, посвященных основ­

сошешрогаше»?",что мыслители круга Энциклопедиибыли уто­

ным вопросам государства и общественного устройства, не до­

пистами-доктринерами,которые создавали чистые конструкции

стигает даже в тех редких случаях, где он к этому стремится. Но

в виде политических и социальных систем и которые, не обра­

подлинная и решающая противоположность между обоими мыс­

щая никакого внимания на конкретную историческуюдействи­

лителями кроется не здесь, а в другом. Дидро и мыслители кру­

давно

га Энциклопедии проникнуты убеждением, что можно всецело

признан несостоятельным. Страстное стремление этих мыслите­

довериться прогрессу духовной культуры, поскольку этот про­

лей к реальности и их живое чувство действительности не под­

гресс, благодаря чисто внутренне присущему ему направлению и

тельность, упрямо держались за эти свои конструкции,

-

лежат никакому сомнению. Все они желают придожить руку к

в силу имманентного закона, которому он следует, приведет к

живому делу; и они понимают, что от «теории»

ве­

появлению новой, более совершенной формы общественного по­

дет утомительный и трудный путь. Даже такой фанатик абстрак­

рядка. Утонченность нравов, рост и расширение познания в ко­

ции, как, например, Гольбах, теоретик «Системы природы», в ка­

нечном итоге преобразят, и должны преобразить, .также и обще­

К «практике:

честве политического мыслителя вовсе не пытается перенести

ственную нравственность и дадут ей более прочную основу. Эта

свои идеи и требования непосредственно в действительность. В

вера в прогресс настолько сильна, что для большинства мысли­

своей «Бузтёше

онные решения политических проблем, заявляя, что такие мето­

гелей Просвещения понятие общности, которое они пытаются сформулировать и оправдать, становится синонимом не только

ды лечения всегда еще ужаснее, чем те болезни, против которых

понятия общества, но и понятия непосредственного общения

social»47'

он решительно отвергает все революци­

Голос разума ни бунтарский, ни кровожад­

(Geselligkeit). Во французском слове «societe» оба этих значения

ный; реформы, которые предлагает разум, постепенны, но при

постоянно переплетаются. Здесь требуются значимые в обществе

они применяются.

этом тем более надежны и эффективны". С другой стороны, ра­

(gesellig) философия и наука. Не только политические, но также

зумеется, все эти мыслители твердо убеждены в том, что путь к

теоретические, этические и художественные идеалы формируют­

политическому и социальному обновлению должен освещаться и

ся салонами и для салонов. В науке основным мерилом и кри­

направляться факелом разума. Только из подлинного «просвеще-

терием действительного пони мания становится «светскость»

(UгЬапШit). Только то, что можно выразить на языке этой свет­ 46*

ИСТОКИ современной Франции (франц.).

скости, выдерживает испытание на ясность и отчетливость. Фон­

тенель в ХУН в. пытается в своих

47* Система общества (франц.).

292

293

«Entretiens sur la

ршгайтё

des

пюпёез»?" подвергнуть такому испытанию учение Декарта; Воль­ тер в

XVIII

в. предпринимает аналогичную попытку в отношении

математических принципов философии природы Ньютона. Это

движение захватывает и Германию; здесь тоже оно получило блистательное воплощение в «Письмах К немецкой принцессея

Эйлера. Дидро обобщает все эти стремления и дает им предель­

дии, быть может, нашел в этих словах самое отчетливое и точное выражение. Общество

-

это жизненный воздух, в котором истин­

ная наука, истинная философия, истинное искусство только и могут процветать. Энциклопедия желает создать и обеспечить этот союз с обществом; впервые она совершенно осознанно по­

стигает знание как социальную функцию, утверждая, что его раз­

но заостренное выражение, понимая и провозглашая требование

витие возможно только на основе зрелой социальной организа­

популярности в качестве морального требования. Именно под­

ции. Все политические и все этические стремления тоже должны

линная гуманность ради своего осуществления нуждается в попу­

искать здесь свое основание; полько благодаря росту и распро­

лярности и требует популярности как необходимого условия сво­

странению духовно-общественной культуры можно надеяться на

его собственного осуществления. «Нагопв

nous de rendre la philosophie populaire. Si nous voulons que les philosophes marchent еп avant, approchons le peuple du point 011 еп sont les philosophes. Diront-ils qu'il est des ouvrages qu'on пе mettra jamais а la ропёе de tout le monde? S'ils le disent, ils montreront seulement qu'ils ignorent се que peuvent la Ьоппе тпёшоёе et la longue habitude»49' 50. Даже точные, математические науки больше не желают обходить­ ся без помощи и покровительства светского духа столетия: веду­

обновление политического и морального бытия.

В этом пункте и начинается критика и радикальное сопротив­ ление Руссо. Он осмеливается расторгнуть узы, которые считают­ ся нерасторжимыми. Единство между моральным сознанием и

общекультурным сознанием, которое до сих пор наивно принима­ лось на веру, Руссо трактует как проблематичное, как в высшей степени спорное. И коль скоро вопрос как таковой уже понят и поставлен со всей ясностью и отчетливостью, ответ на него боль­

щие представители также и этих наук верят в то, что их иссле­

ше не вызывает никаких сомнений. Гармония между этическим и

дования только

в пределах этого духа социальности могут

теоретическим идеалами эпохи Просвещения тем самым оказыва­

развиваться успешно и принести свои самые совершенные пло­

ется разрушенной. Сам Руссо с исключительной проникновенно­

ды. Д'Аламбер в

«Discours

ргёйгпшапе»" в Энциклопедии под­

стью описал ситуацию, когда в нем самом совершился этот распад.

черкивает, что подлинное и существенное преимущество XVIII в.

Это произошло в тот момент, когда ему попался на глаза вопрос,

перед предшествовавшей эпохой состоит не в том, что он бога­

поставленный конкурсным сочинением дижонской академии:

че гениями, истинно творческими умами. Природа всегда оста­

способствовал ли прогресс науки и искусств улучшению нравов?

ется той же самой; и потому во все времена рождаются великие

«Если что-то когда-либо напоминало внезапное вдохновение,

-

гении. Но чего они могут достичь, будучи изолированными и

говорит он в знаменитом письме Мальзербу,

предоставленными своему собственному разумению? «Les idees qu'on acquiert par la lecture et par la societe sont le germe de presque toutes les ёёсоцсепев. C'est uп air que l'on respire sans у penser et auquel оп doit la ме»?". Жизненный и идейный дух Энциклопе-

ство, охватившее меня, когда я прочитал этот вопрос. Внезапно я

-

то это было чув­

почувствовал себя ослепленным тысячью световых лучей; множе­ ство мыслей вдруг наполнило меня с такою силой, что я пришел

в неописуемое волнение-". Как бы во внезапном озарении Руссо видит теперь перед собою чудовищную бездну, скрытую от глаз его современников, по краю которой они простодушно ходили, не

48*

Разговоры о множественностимиров (франц.).

49*

«Поторопимся сделать философию популярной. Если мы хотим, чтобы фи­

подозревая о грозящей опасности. Область воли отделяется от

лософы продвигались вперед, приблизим народ к уровню философов. Может

области знания. Они различаются как по своим целям, так и по

быть, они скажут, что есть труды, которые никогда не будут доступны обыч­

своим путям. Ибо в той самой духовно-общественной культуре,

ному уму. Если они так скажут, они только обнаружат непонимание значе­

которую

ния хорошего метода и длительного навыка» (франц.). Дидро д. Соч. т.

С.

1.

358.

жание этой культуры, ее истоки и ее настоящее положение

50* Предварительное рассуждение (франц.).

-

-

все

это

это представляется ему бесспорным свидетельством того, что куль­

воздух, которым дышат, не думая об этом,

тура эта лишена всяких подлинных моральных мотивов и основы­

51* Идеи, которые при обретают благодаря чтению и благодаря обществу,

семя почти всех открытий. Это

XVIII век рассматривает как высший расцвет истинной гу­

манности, Руссо усматривает самую страшную опасность. Содер­

и которому обязаны жизнью (франц.).

294

-

вается ни на чем ином, как на жажде власти и обладания, амби-

295

циях и тщеславии. Социальный философ здесь должен стать фи­

Если такое суждение ведет к отрицанию и отторжению всего

лософом истории: он должен попытаться проследить те пути, ко­

существовавшего до сих пор порядка, то это, разумеется, не оз­

торые привели общество к его теперешней форме, для того чтобы

начает, что от данного порядка нужно вообще отказаться, и чело­

выявить силы, которыми оно было движимо и которыми оно дви­

веческий мир должен быть отброшен в первозданный хаос. От

жимо вплоть до сегодняшнего дня. Но и эту часть своей задачи

такого теоретического и практического анархизма Руссо, энтузи­

Руссо понимает и осуществляет не только в историческом смыс­

аст и проповедник «закона» И «общей воли», очень далек. Ни­

ле. Противопоставляя общественное состояние естественному со­

когда он не делал подобного вывода также и в отношении искус­

стоянию и описывая переход от одного к другому, он с полной

ства и науки. Напротив, он не перестает утверждать

ясностью сознает, что дело касается не просто вопроса о фактах,

утверждению следовало бы скорее верить, чем отмахиваться от

который может быть решен с помощью исторических аргументов

него, посчитав просто за самообман,

и в пределах исторического изложения. В его описании естествен­

кусство и науку ему никогда не приходило в голову просто-на­

ного состояния, так же как в описании «общественного договора»,

просто отвергать их позитивный вклад в формирование обще­

слово и понятие «развития» понимается не столько в эмпириче­

ства. «В этих первых сочинениях,

ском, сколько в логическом и методическом смысле. Руссо изоб­

конкурсных опытах,

-

-

-

-

и этому его

что в его нападках на ис­

говорит Руссо о двух своих

моим намерением было рассеять иллю­

ражает перед нами картину происхождения и восхождения буржу­

зию, которая наполняет нас таким абсурдным восхищением пе­

азного общества не в качестве эпического рассказа, а в качестве

ред орудиями нашего несчастья, и исправить ту сбивавшую нас

«родового определения», которое является основным методом

с толку оценку, которая привела к тому, что пагубные таланты

философии права и государства ХУП и XVIП вв.? Процесс форми­

стали осыпать почетом, а подлинными добродетелями начали

рования общества подлежит изображению с нашей стороны, пото­

пренебрегать. Но человеческая природа не движется в обратном

му что только таким путем может быть открыта тайна его струк­

направлении, и никогда невозможно снова вернуться к состоя­

туры и потому что силы, сплачивающие общество воедино, можно

нию невинности и равенства, если однажды человек лишился

обнаружить только в их непосредственном действии и воздей­

его. Автора этих сочинений упорно обвиняли в желании разру­

ствии, Уже в

шить науку, уничтожить искусства и вновь погрузить человечество

«Discours sur l'origine de l'inegalite»

с большой отчет­

ливостью и точностью Руссо высказался по поводу этого своего ос­

в состояние варварства; в противоположность этому он всегда

новного

настаивал на сохранении существующих институтов и заявлял,

методического

-

Тот,

кто

говорит

о

подчеркивает он в предисловии к

что их уничтожение оставило бы без изменения все трудности и

говорит о таком состоянии вещей, которого

устранило бы только средства к их сдерживанию и смягчению и

«естественном СОСТОЯНИИ»,

этому сочинению,

воззрения.

-

больше не существует, которое, возможно, никогда не существова­

ло и никогда не будет существовать и о котором, тем не менее, нужно составить адекватные понятия для того, чтобы правильно

что на место коррупции явилась бы необузданная силаь". По­ добной распущенности, которая является прямой противопо­

ложностью подлинной свободе, согласно Руссо, можно избежать

судить о современном состоянии. Руссо, таким образом, воспри­

только таким образом, что современный порядок, признанный

нимает «естественное состояние» не как просто факт, при рас­

лживым и произвольным, действительно, отменяется и все пред­

смотрении которого он погружается в объект мечтательного со­ зерцания и ностальгического томления; он прибегает к этому

понятию скорее как к масштабу и норме, как к пробному кам­ ню, с помощью которого надлежит показать, чт6 в современном

состоянии общества

-

истина, а чт6

рально обязующим законом, а чт6

-

-

иллюзия, что является мо­

лишь условностью и про из­

волом. В зеркале естественного состояния современное государ­

ство и современное общество должны увидеть свое собственное лицо

-

должны увидеть самих себя и научиться выносить сужде­

ние о самих себе.

296

шествующее общественно-политическое здание сносится до ос­ нования, но на его месте возводится другое, более устойчивое на по-настоящему надежном и устойчивом основании.

social» возник

«Contrat

из стремления создать такое новое строение. Руссо

хочет преобразовать предшествующее государство принуждения

в государство разума; общество, которое до сих пор было резуль­ татом слепой необходимости, он хочет превратить в создание свободы. Не изначальное нравственное стремление,

ся показать Руссо в

«Discours sur l'inegalite», -

-

как пытал­

заставляет чело­

века переходить из естественного состояния в общественное, и не

297

исконно нравственные силы, не чистая воля и ясное понимание

не питает человека вне моральной свободы; последняя, однако,

сохраняют его в этом состоянии. Человек подпадал под действие

недостижима без радикального преобразования общественного

общества скорее вследствие неумолимой судьбы, физического

порядка

принуждения внешней природы и силы своих аффектов и стра­

му произволу И способствовало торжеству одной только внутрен­

стей, нежели вследствие своего свободного желания и свободного

ней необходимости закона.

конституирования им общества. Это падение нужно остановить

-

преобразования, которое положило бы конец всяко­

Итак, как раз в столкновении воззрений, которое нам здесь

и преодолеть. Человек должен возвратиться к своему изначаль­ ному состоянию и своей изначальной природе

-

открылось, и в страстной борьбе, которую Руссо ведет со своей

не для того,

эпохой, внутреннее единство этой эпохи предстает в новом све­

чтобы в ней оставаться, а для того, чтобы из этого исходного

те. Ведь даже там, где Руссо борется с Просвещением и преодоле­

пункта проделать весь путь еще раз. И теперь он уже не поддаст­

вает его, он все равно

-

подлинный сын Просвещения. Его культ

ся власти голых инстинктов и страстей, но сам будет выбирать и

чувства тоже отнюдь не является разрывом с эпохой: в нем дей­

направлять; сам, по собственной воле он должен взять в руки

ствуют не просто эмоциональные факторы, но также подлинные идейные и основные нравственные убеждения. В «сентиментали­ зме» Руссо прокладывает себе дорогу не только «чувствительность»,

руль и определить курс и место назначения. Он должен знать, куда он держит путь и почему: ведь только располагая этим зна­

нием, он может помочь победе и окончательной реализации

но именно этическая сила и новая этическая воля. Благодаря этой

идеи права. Очевидно, это чисто рациональное требование; но до­

основополагающей тенденции «сентиментализм» Руссо захватил

минирующее и направляющее положение в нем занимает теперь

и вовлек в свою орбиту совершенно различные умы

этический рационализм, который достиг перевеса над чисто тео­

например, таких отнюдь не сентиментальных мыслителей, как

ретическим рационализмом. Как только этот перевес, это рас­

Лессинг и Кант. Ни в чем, может быть, сила Просвещения и сис­

пределение сил твердо установлено, ничто уже не мешает тому,

тематическая завершенность его картины мира не проявляется с

чтобы знанию было предоставлено его относительное право и

такой отчетливостью, как в том, что просветительское движение

- таков тезис, ко­ «Contrat social», - не опасно

-

в Германии,

чтобы оно получило в нем свою опору. Знание

сумело выдержать натиск своего самого опасного противника и

торый Руссо защищает, начиная с

отстоять от его инвектив достояние, которое принадлежит само­

до тех пор, пока оно не возвышается над жизнью и не отрывает­

му существу Просвещения. Руссо не разрушил мир Просвещения;

ся от нее, а, напротив, стремится служить порядку самой жизни.

он только переместил центр тяжести этого мира в другое место.

Оно не может притязать на абсолютное превосходство, потому

Этим своим достижением он, как никакой другой мыслитель

что в царстве духовных ценностей примат принадлежит нрав­

XVIII В., проложил путь Канту. Кант мог опираться и ссылаться

ственной воле. Вот почему в человеческом сообществе надежное

на Руссо, когда принялся за построение своей собственной сис­

и ясное образование мира воли должно предшествовать построе­

темы

нию мира знания. Человек должен сперва найти в себе самом

одолевается, но в то же время находит свое предельное просветле­

твердый закон, прежде чем искать и исследовать законы мира.

ние и свое глубочайшее оправдание.

-

того мира мысли, посредством которого Просвещение пре­

Когда эта первая и самая неотложная проблема решена.и дух об­ рел в государственно-социальном порядке космоса истинную

Примечания

свободу, тогда он может уверенно посвятить себя свободному ис­ следованию. Знание теперь уже не сделает человека жертвой

«raffinement»52',

изнеженности и праздности. Только ложный эти­

ческий порядок вещей отклонял знание в этом направлении

-

к

чисто интеллектуальной утонченности, своего рода духовной

праздности. Когда это препятствие будет устранено, знание само вернется на правильный путь. Духовная свобода по-настоящему

I Mollat О. Mitteilungen aus Leibniz' ungedruckten Schriften. Leipzig, 1893. S. 22. Подробнее см. в моем сочинении: Leibniz' System in seinen wissenschaftlichen Grund1agen. Marburg, 1902. S. 425 [[., 449 [[. - Нижеследующие размышления

отчасти взяты из статьи «О сущности И становлении естественного права»,

которую я опубликовал в «Журнале ПО философии права в теории и практи­ ке». (Уоm Wesen und Werden des Naturrecht // Zeitschrift Шг Rechtsphilosophie

in Lehre und Praxis. Bd. V1. S. 1 [[.) 2

Та же самая борьба, которую в Нидерландах ведет Гроций против кальви­

нистской догматики и против государственного приниципа абсолютизма, по-

Ш Утонченность (франц.).

298

299

зднее в Англии возобновляется «Кембриджской школой» при сходных мето­ дических и духовно-исторических условиях. Я не касаюсь здесь этого разви­

тия более подробно, поскольку оно всесторонним образом разбирается мною в моем сочинении:

Platonische Renaissance in England und die Schule von Cambridge. Leipzig, 1932 (Stud. der Bibl. Warburg. XXIV). 3 De jure Ьеlli ас pacis. Prolegomena. Sect. XI. (См.: Гроций Г. О праве войны и мира. М., 1994. С. 46-47.) 4 Подробнее об отношении «[ех пашгайя» к «lех divina,> в средневековой фи­ лософии см.: Gierke. Johannes Althusius und die Entwicklung der naturrechtlichen Staatstheorien. 1879; 3. АиП. Breslau, 1913. S. 272 ff.; в раннепротестантской теологии средневековая концепция какое-то время сохраняется еще в полной

силе. Подробнее об этом см.: Troeltsch. Vernunft und Offenbarung bei Johann Gerhard und Melanchton. Gбttiпgеп, 1891. Особ. S. 98 ff. Ср. выше с. 55-57. 5 Ср. выше с. 64. 6 Montesquieu. L'Esprit des 10is. Livre 1. Ch. 1. 7 Montequieu. Lettres Persanes. Lettre LXXXII. (По-видимому, речь идет о письме LХХХПI. См.: Монтескье Ш. Персидские письма. М., 1956. С. 201-202. Прим. ред.) 8

Р.

Письмо Вольтера кронпринцу Фридриху. Октябрь

138. Voltaire.

г.

//

Оепуг. У.

50.

Ch. IX // Oeuvr. XXXI. 65 [. (Вольтер. Фи­ 1988. С. 269-270.) \0 Voltaire. Le Philosophe ignorant. Ch. ХХХУI // Oeuvr. XXXI. 130. (Вольтер. Философские соч. М., 1988. С. 362.) 11 Voltaire. Discours еп vers sur Гпогшпе. Septieme discours / / Oeuvr. ХН. 92. 12 См. в особенности суждение Грейтуйзена. Groethuysen. La репзёе de Diderot' / / La Grande Revue (1913). Уоl. 82. Р. 337. 13 См. выше с. 40-42. 9

Тгапё

1737

de

Мегарпувкше.

лософские соч. М.

14

Ср. суждение Дидро о своем брате, аббате Дидро, в письме к Софии Вол­

лан от

17 августа 1759 г. (Ed. ВаЬеlоп. Paris, s. а. 1,71): Il est honnete, mais dur. Il efit ete Ьоп ami, Ьоп pere, si lе Christ пе lui efit ordonne de fouler аих pieds toutes ces miseres-la. C'est ип Ьоп chretien qui те prouve а tout moment qu'il vaudroit mieux etre ип bon homme, et que се qu'ils appellent la perfection evangelique n'est que I'art d'etouffer lа nature, qui efit parle еп lui peut-etre aussi fortement qu'en moi. - Он честный, но жес"\,киЙ. Он мог бы быть хорошим

другом, хорошим отцом, если бы Христос не приказал ему растоптать под ногами все эти несчастья. Он хороший христианин, который каждый миг доказывает мне, что лучше быть хорошим человеком и что то, что они называют евангельским

совершенством,

-

это своего рода удушение при­

роды, которая, быть может, говорила бы в нем с такой же силой, как и во мне (франц.). 15 Diderot. Reve d'Alembert / / Oeuvr. (Assezat). П. 176; ср. также диалог Дидро «Est-il Ьоп, est-il mechant?,> \6 Ср. особ.: Diderot. Entretien d'un Philosophe ауес lа Marechale de '" (Дидро Д. Соч. в 2 т. М., 1986. Т. 1. С. 453-466.) 17 Подробнее ~M.: Hubert. Les sciences sociales dans l'Encyclop6die. Paris, 1923. 18 D'Alambert. Elements de Philosophie. Sect. УН. Melanges de Litterature etc. IV, 79 s. 19 [Jellinek G. Die Erkliirung der Menschen- und BUrgerrecht.j 2. Auf1age. Leipzig, 1904; 3. Auf1age. Hrsg. уоп Walter Jellinek. 1919.

300

Подробнее об этом см.: Salander G.A. Уот Werden der Menschenrechte. Ein Beitrag zur modernen Verfassungsgeschichte unter Zugrundelegung der virginischen Erkliirung der Rechte уот 12. Juni 1776. Leipzig, 1926; Voegelin Е. Der Sinn der Erk1iirung der Menschen- und Biirgerrechte уоп 1789 / / Zeitschr. Г, offentl. Recht. мп. (1928) S.82 ff. Ср., кроме того: Hashagen J. Zur Entstehungsgeschichte der nordamerikanischen Erkliirung der Menschenrechte / / Zeitschr. fйr die gesamte Staatswissenschaft. 78. Jahrgang (1924). S.482 ff. 2\ Подробнее см. в моем сочинении: Die Idee der republikanischen Verfassung. Hamburg, 1929. 22 Тгапё de Мёгарпувшпе. Ch. УII // Ouevr. XXXI. Р. 51, 57. (См.: Вольтер. Фи­ лософские соч. С. 259-264.) 23 Le Philosophe ignorant (1766). Sect: хш // Oeuvr. XXXI. 85 s. 24 Ср. В этой связи в особенности: Voltaire. Lettres sur les Anglais. Lettre IX; Art. Gouvernement // Dictionnaire Philosophique. Sect. VI; Oeuvr. XXVI. 40 вв.; XL, 1О 1 ss. 2s Dictionnaire Philosophique. Art. Шзепе / / Oeuvr. XLI. 23. 2. Condorcet. Essai sur les азвегпшёев provinciales. 2' partie. Art.VI; Ср.: See н. Les idees politiques еп France аи XVHI' siecle. Paris, 1920. Р. 210. 27 Condorcet. ТаЫеаи des ргоягён de l'esprit humain, 9' ёрооце / / Oeuvres. 1804. VIII. 233. (Кондорсе М. Эскиз исторической картины человеческого разума. М., 1936. С. 166-167.) Ср.: De l'influence de lа гёмопшоп de l'Amerique. Introduction (Melanges d'Economie politique. XIV. Paris, 1847. Р. 544 ff.). 20

28

О подробностях этого развития см. обстоятельное изложение в моем сочи­

нении о проблеме познания:

Erkenntnisproblem. 3. 1. Sect. 8.

АuП.

11. 49 ff., 127 ff. etc.

30

согроге, Р. См. выше с. 29-30.

31

О значении этого шага в общем развитии теории государства см. в особен­

29

Hobbes. De

1.

Сар.

ности: 33

Gierke. Johannes Althusius. 3. Auf1age. S.86 ff., 101 ff. De jure Ьеlli ас pacis. Prolegom. Sect. 8. Ibid. Sect. 16. (Гроций Г. О праве войны и мира. С. 48.)

34

То, что говорится в этом абзаце, отчасти взято из упоминавшейся ранее ста­

32

тьи о Руссо, на подробное изложение и обоснование которой я должен здесь сослаться; см. выше прим.

14,

с.

217.

ero критике Гоббса см. Discours sur l'inegalite. Premiere partie. 36 См. статью Руссо «Economie politique,> в Энциклопедии. (Руссо Ж.Ж. Трак­ таты. М., 1969. С. 137.) 37 Contrat social. 1. 6; Н. 4 etc. (Там же. С. 161, 173.) 35

О «психологии естественного человека» Руссо и о

особ.:

38 О том, ЧТО это не создает никакого разрыва в развитии Руссо и что не су­ ществует

никакого

систематического

«Discours sur l'inegalite,> и

тезисом

минавшейся выше статье о Руссо

противоречия

«Contrat social», (особ. S. 190 ff.)

между

тезисом

я пытался показать в упо­

Contrat social. Livre 1. Ch. 8. (Руссо ЖЖ Трактаты. С. 164.) См. в этой связи: Gurvitch. Kant und Fichte als ROllsseau-Interpreten / / KantStudien ХХVП (1922). S.138 ff. См. также всеобъемлющий труд Гурвича: Gurvitsch. L'idee du Droit social. Notion et Systeme du Droit social. Histoire doctrinale depuis 'е XVII' siecle jusqu'a lа fin du XIX' siecle. Paris, 1932. Р. 260 ss. 41 См. об этом: Schinz. La Pensee de J.J. Rousseau. Paris, 1929. Р. 354 ss. 42 Contrat social. Livre 1. Ch. 6. (Руссо Ж.Ж. Трактаты. С. 161.) 43 Подробнее об этом см.: Gierke. Johannes Althusius. Особ. S. 115 ff. 44 См. выше с. 174-176. 39

40

301

45

Глубокое понимание по поводу этого развития и хороший обзор его пред­

Les idees politiques еп France аи ХVП' siecle. Paris, 1925; L'evolution de lа репвес politique еп France аи XVIII' siecle. Paris, 1925. См. также: See н. Les idees philosophiques et lа Нпёгашге prerevolutionaire. Revue de Synthese Historique. 1925. См. далее: Lanson G. Le Rбlе d'Experience dans lа formation de lа philosophie du ХУП siecle еп France. Etudes d'Нistoire Цшёгапе. Paris, 1930. Р. 164 ss. 46 См. письмо Вольтера к герцогу де Ришелье от 4 февраля 1757 г. (Oeuvres. Paris: Lequien. LX, 238.) 47 См.: See н. L'evolution. De lа репвёе politique... Р. 98. ставляет теперь сопоставление основных текстов в трудах Анри Сэ:

48

VII. Основные

проблемы эстетики

Подробнее о отношении Руссо к мыслителям Энциклопедии см. в моей ста­

тье: Das РroЫеm Jean-Jacques Rousseau. S.201 П, (ер. выше с. 169.)

1. «Эпоха крИmки»

4' Holbach. Systeme social. 11, 2. 50 Diderot. De Гппегргёгацоп de lа Nature. Sect. XL // Оецмг, (Assezat). П. 38 s. 51 Второе письмо к Мальзербу от 12 января 1762 г. 52 См. выше с. 278-280. 53 Rousseau Juge de Jean-Jacques. 3' dialogue.

столетие любит называть себя «веком фило­ софии»; но не менее часто и не менее охот­ но оно называет себя «веком критики». Оба этих наименования для него только различ­ _~.OI"

ные выражения одного и того же положения

вещей, с разных сторон характеризующие

основную духовную

силу, которой эпоха живо ощущает себя пронизанной и напол­ ненной и которой ХVПI век обязан поистине самыми решающи­ ми своими импульсами. Персональный союз философии и лите­ ратурно-эстетической

критики проявляется во всех выдающихся

умах Просвещения, и ни у кого из них он не является простой случайностью; везде и всюду в основе этого союза лежит глубо­ кое и внутренне необходимое объективное соединение самих проблем. Тесное взаимоотношение между основными проблема­ ми систематической философии и основными вопросами лите­ ратурной критики существовало издавна, а начиная с обновле­

ния философского духа в эпоху Ренессанса, который желает быть возрождением «искусств И наук», это взаимоотношение ве­ дет к непосредственному и живому взаимодействию, к постоян­

ному взаимообогащению с обеих сторон. Но эпоха Просвещения делает здесь следующий шаг: она охватывает общность, которая здесь господствует еще и в другом существенно более строгом смысле. Просвещение придает этой общности не каузальное, а субстанциальное значение: оно верит не только в то, что в сво­

их непосредственных воздействиях философия и критика связа­ ны и согласуются между собою, но Просвещение утверждает и

ищет для того и другого единство их сущностной природы. Из этой идеи и из этого требования возникла систематическая эс­ тетика. Эстетика эта проникнута двумя тенденциями, действу­ ющими в ней из совершенно различных исходных пунктов. С одной стороны, здесь действует основное пристрастие века к

303

ясному и надежному упорядочиванию всего отдельного и осо­

бенного, к формальной унификации и строгой логической кон­ центрации. Различные нити, которые в течение столетий свя­ зали между собою литературную критику и эстетическую

рефлексию, должны быть соединены в одну ткань; материал,

предлагаемый в таком изобилии поэтикой, риторикой и теорией

изобразительных искусств, должен быть теперь упорядочен, организован и рассмотрен с объединяющих точек зрения. Но

это требование логической ясности и упорядоченности образу­

Борьба, которая ведется в эстетике ХУН! в. за определение и иерархическое упорядочивание отдельных основных понятий, отражает это универсальное стремление во всех его отдельных

фазах. Идет ли при этом спор между «разумом» И «способно­ стью воображения», затрагивается ли противоположность меж­

ду «гением» И «правилом», находит ли прекрасное свое обосно­ ваниев «чувстве» или В определенной форме познания,

-

во

всех этих антитезах пробивает себе дорогу одна и та же основ­ ная проблема. Дело обстоит так, будто логика и эстетика, чис­

ет только первый предварительный шаг. От проблематики чис­ то логической формы мысль все дальше продвигается вперед _

тое познание и эстетическая интуиция должны были взаимно

и все отчетливее развивается из нее другая, более глубокая про­

ла найти свою собственную меру и понять себя в свете своего

блематика духовного содержания. В содержании искусства и в

содержании философии утверждают и ищут теперь сопринад­

подвергнуть проверке друг друга, прежде чем каждая из них мог­ собственного смыслового закона.

Этот процесс узнаваем во всех попытках обоснования эстетики

лежность, даже сродство, которое поначалу представляется

в

слишком темным для того, чтобы можно было выразить его в

были; именно он образует их скрытый центр и фокус. Отдельные

точных и определенных понятиях. Но как раз в преодолении

XVIH

в., какими бы многообразными и несхожими они ни

мыслители, участвующие в этом движении и действующие в нем,

этой трудности, этого ограничения и состоит теперь подлинная

далеко не с самого начала осознают цель, к которой они направ­

и существенная задача критики. Критика стремится проник­

ляются; и сначала в борьбе разнообразных направлений нигде не

нуть своим световым лучом в

светотень «ощущения»

наблюдается последовательная линия мысли, сознательная ори­

И «вкуса»; не нарушая и не меняя природы того и другого, кри­

ентация на определенным образом понятую основную проблему.

C/air-obscur,

тика желает вывести их на свет чистого познания. Ибо даже там,

Сама постановка вопроса пребывает в постоянном движении: в

где ХУН! век признает границу понятия, допускает и принима­

зависимости от выбора того или иного исходного пункта, от пре­

ет «иррациональное», он требует ясного и надежного знания

обладания психологического, логического, этического интереса

именно об этой границе. Глубочайший мыслитель этого столе­ тия именно такое требование возвел в конце века в подлинный конститутивный признак философии вообще и в самом фило­

софском «разуме» увидел не что иное, как изначальную и ради­ кальную способность проведения границ. Необходимость такого

происходит постоянное изменение значения основных понятий и основных норм, которым подчинена находящаяся в становле­

нии наука эстетики. Но в конце концов из всех этих многообраз­ ных и по видимости противоречащих друг другу течений мысли

отчетливо кристаллизуется новое образование. Логике и мораль­

рода определения отчетливее всего проявляется там, где речь

ной философии, естествознанию и познанию человеческой души

идет о духовном несовпадении и конфликте между двумя обла­

противопоставляется теперь некий новый комплекс вопросов,

стями, которые по своей структуре не только отчетливо отлича­

которые сначала не отделяются отчетливо и уверенно от этих

ются одна от другой, но в которых это отличие, казалось бы,

дисциплин. Этот комплекс проблем еще тысячью нитей связан

доходит до диаметральной противоположности. Из сознания

такой Противоположности возникла та самая идея синтеза, которая привела к обоснованию систематической эстетики в

XVIII в. Но прежде чем этот Синтез был достигнут и получил, в творчестве Канта, свой определенный облик, философская мысль должна была пройти через ряд предварительных ступе­ ней и подготовительных стадий, посредством которых она стре­

со всеми ними; но как ни мало философская мысль стремится

разорвать эти нити, она все же начинает постепенно их ослаб­

лять, пока наконец не освобождается от них если не фактиче­ ски, то в чистом понятии. В итоге этого процесса освобождения возникает новая самостоятельная форма философской эстетики. Больше того: все, что само по себе могло бы показаться просто

милась охарактеризовать, с различных сторон и под различны­

отклонением и заблуждением в пределах эстетики XVIH в., кос­ венно внесло свой вклад в появление и окончательное обретение

ми углами зрения, искомое единство противоположностей.

и определение этой формы. Историческое рассмотрение не мо-

304

305

2. Эстетика

жет игнорировать или недооценивать ни один из этих еще неза­

вершенных, текучих и эфемерных элементов; ведь именно в этой незавершенности, пожалуй, самым отчетливым и непосредствен­

классицизма и проблема объеКТИВНОСТИ прекрасноro

Новый идеал познания, с которого начинает свою филосо­

ным образом предстает перед нами рост философского сознания

фию Декарт, притязает на то, чтобы объять собою не только все

искусства и закон, образующий и направляющий развитие это­

части знания, но также все части и элементы умения. Не толь­

го сознания.

ко науки в узком смысле

НО еще и другое, более глубокое чудо таится в предистории

слова,

не только логика,

математика,

физика и психология получают благодаря этому идеалу новое

систематической эстетики. Ведь здесь не только вырабатывает­

направление

ся и завоевывается строго логическим методом новая дисцип­

перь тому же строгому требованию. Оно тоже должно теперь из­

лина философии; в конце этого развития возникает также но­ вая форма художественного творчества. Не только кантовская

и определение,

меряться и проверяться

но также искусство подчиняется те­

правилами

рода проверка позволяет выяснить,

«разума»:

ведь только такого

содержит ли искусство под­

философия, но и поэзия Гёте образует духовную цель, на кото­

линное, устойчивое и существенное содержание. Такое содержа­

рую пророчески указывает развитие философской эстетики в

ние не относится к преходящим эмоциям удовольствия,

эпоху Просвещения. И внутренняя взаимосвязь между двумя

пробуждают в нас произведения искусства. В той мере, в какой

которое

этими венчающими XVПI в. достижениями может быть в пол­

это содержание вообще можно утверждать и защищать, оно дол­

ной мере понята только в этой исторической связи и благода­ ря ей. Что такая «предустановленная гармония» была возмож­

жно быть обосновано на другом, более прочном основании; его

на в немецкой духовной истории, всегда рассматривалось как

стого чувства удовольствия

одно из удивительнейших ее свойств. Виндельбанд в свое время

стабильный и необходимый элемент. Сам Декарт не включил

сказал о «Критике способности суждения» Канта, что в ней как

систематическую эстетику в свою Философию; но в границах его

бы априорно заложено понятие гётевской поэзии: то, что в по­

философского творчества как целого уже имплицирован ее мыс­

следней представлено как достижение и деяние, в первой обо­

лительный чертеж. Ведь абсолютное единство, которое, по Де­

поэтому нужно освободить от безграничной изменчивости про­ или неудовольствия

и осмыслить как

сновывается и требуется в силу чистой необходимости фило­

карту, составляет сущность и природу знания и которое преодо­

софской мысли. Этого единства требования и деяния,

левает

художественного изображения и рефлективного осмысления в

распространяется Декартом также и на царство искусства. Декарт

все

его

произвольные

и

условные

разграничения,

немецкой духовной истории ХVlП в. не ищут, не создают и не

не колеблясь расширяет свою концепцию

вызывают искусственным образом; нет, оно возникает непо­

настолько, что она, в качестве общезначимого духовного посту­

«sapientia universalis»l*

средственно из встречи, из динамического взаимодействия обра­

лата, включает в себя также искусство как целое и все его особен­

зующих это единство основных сил. Именно эти формообразу­

ные формы. Когда в своих

ющие силы созидают необходимый и имманентный результат

сначала с полной ясностью и отчетливостью описывает идеал

_

«Regu/ae ad directionem

ingenii}~2* Декарт

итуепайзь", то он включает в этот идеал, опираясь

радикально новую основную форму философии, так же как но­

«Mathesis

вый способ и как бы новое «измерение» процесс а художествен­

здесь на средневековую традицию, не только геометрию и ариф­

ного творчества. Но и этот синтез, завершающий культуру

метику, не только оптику и астрономию, но также музыку. И чем

XVlIl в. и знаменующий ее высочайшее свершение, - результат

дальше распространялся дух картезианства, чем решительнее и

постепенного, терпеливого, шаг за шагом продвигающегося

осознаннее он себя утверждал, тем энергичнее заявляет о себе

труда, проделанного этим столетием. Одна из значительных и

новый закон также и в области эстетической теории. Ибо в том

и непреходящих заслуг эпохи Просвещения состоит в том, что

случае, если последняя желает утвердить и оправдать себя в ка­

она совершила эту работу и что она с совершенством, которое

честве теории, а не просто конгломерата эмпирических наблю-

едва ли достигалось когда-либо прежде, решила и осуществила задачу соединения критической и продуктивной функции, не­

1* Универсальное знание (лат.).

посредственно превратив одно в другое.

2* Правила для руководства ума (лат.). 3*

306

Универсальная математика (лат.).

307

дений и беспринципно собранных правил, то она должна осуще­

шел теперь благодаря деянию Буало проверку и получил подтвер­

ствить и в чистом виде представить основной принцип теории

ждение. Уже до Буало этот параллелизм объясняли общим про­

как таковой. Эстетическая теория не должна руководствоваться

исхождением наук и искусств из абсолютно единой и абсолют­

и обманываться различием своих объектов; она, напротив, дол­

но суверенной силы «разума». Эта сила не знает компромиссов

жна постичь природу художественного процесс а и эстетического

и не терпит отклонений. Не признавать этой силы разума цели­

суждения в ее единстве и специфической целостности. В преде­

ком и безраздельно, не доверяться ее руководительству безогово­

лах искусств, как и в пределах наук, целостность эта становится

рочно

нам доступна там, где мы сумеем подчинить все многообразные

природу. «Еп

и по видимости гетерогенные формы явлений одному и тому же приниипу ; определить и вывести их из этого принципа. Путь, на

который вступила эстетика ХУП и ХУПI ВВ., был тем самым пред­ указан раз и навсегда. Этот путь имеет своим основанием ту мысль, что, подобно тому как природа во всем разнообразии ее

проявлений и форм подчиняется определенным принципам, и подобно тому как высшая задача познания ее состоит в том, что­ бы овладеть этими принципами и сформулировать их ясно и оп­ ределенно,

-

точно так же и искусство, соперник природы, про­

являет ту же

самую

внутреннюю

зависимость.

Так

-

значит отвергать и разрушать ее подлинную сущность и

tout се qui depend de la raison et du sens commun, sont les regles du theatre, - говорит д'Обиньяк В своем со­ чинении «Pratique du theatre»5' 1769 г., за пять лет до появления «Ап Роёпоцеь" Буало, - la licence est un crime qui n'est jamais регппз»". Тем самым «поэтические вольности» отвергаются и осуждаются точно так же, как и научные. «Les arts ont cela de commun ауес les sciences, - так начинает Ле Боссю свое сочине­ ние об эпосе, - qu'ils sont сотте еих юпсёз sur la raison, et que l'on doit s'y laisser conduire par les [цпцёгев que la nature nous а сотте

сюппёев»!". Тем самым понятие природы в классицистскойэстети­

как

ке впервые предстает в своем подлинном свете. Ибо в области эс­

существуют универсальные и нерушимые законы природы, то

тетических теорий, так же как при утверждениии защите «есте­

должны также существовать того же рода и того же достоинства

ственной морали» и «естественной религию>, понятие природы

законы в отношении «подражания природе». И наконец все эти

изначально имеет не вещно-субстанциальное,а скорее функци­

частные законы должны соответствовать и быть подчинены одно­

ональное значение. Норма и образец, которые предлагает это

му-единственному и простому основоположению, некоторой ак­

понятие, заключены не непосредственнов определенном круге

сиоме подражания вообще. Баттё выразил это основное убежде­ ние уже в названии своего основного произведения.

объектов, а в свободном и уверенном проявлении определенных

Ьеаих

познавательныхсил. «Природа» И здесь тоже может стать сино­

тете рппстреь" - таково это название, и в нем,

нимом «разума»? ; из природы возникает и природе принадлежит

как кажется, заявляет о себе осуществление всего методическо­

все то, что является не результатом скоропреходящего впечатле­

го направления ХУП и ХVIП вв. Великий пример Ньютона ока­

ния, настроения или каприза, но основывается на вечных вели­

arts reduits

а

«Les

un

зывает свое воздействие и здесь: Ньютон установил порядок в

ких законах. Это основание является одним и тем же в отноше­

физической вселенной, следовательно, должен быть найден по­

нии того, что мы называем красотой, и того, что мы называем

рядок духовной, этической и эстетической вселенной. Как Кант

истиной. Если мы вернемся к самому изначальному слою зако­

увидел в Руссо Ньютона нравственного мира, так эстетика XVIП в.

нообразования вообще, то исчезнет всякая видимость какой-либо

искала и требовала Ньютона искусства. И это требование не ка­

особенности и исключительности прекрасного. В качестве отри­

залось больше безмерным или химерическим с тех пор, как в

цания закона «исключение» может быть не более прекрасным,

лице Буало появился «законодатель Парнаса». Его произведение,

чем истинным: «пеп

n'est

Ьеаu

que

lе упи»?', Истина и красота,

казалось, возвело наконец эстетику в ранг строгой науки таким

образом, что на место чисто абстрактных постулатов было по­

5* Практический театр (франц.).

ставлено конкретное исследование и особая форма его осуществ­

6* Поэтическое искусство (франц.).

ления. Параллелизм искусств и наук, который составляет один из основных тезисов французского классицизма, казалось, про-

7* Во всем, что зависит от разума и здравого смысла, каковы и правила теат­

ра, вольности 8*

-

это непозволительное преступление (франц.).

Искусства имеют то общее с науками, что они, как и последние, основа­

ны на разуме, и что в искусствах следует позволить руководствоваться светом,

4*

Изящные искусства, сведенные к одному принципу (франц.).

308

который дала нам природа (франц.).

309

-

-

только различные выражения одного и того

свести к законам пространственной интуиции, превратить в гео­

нерушимого порядка бытия, который с различных сторон

метрические «фигуры». Такого рода фигуративную репрезента­

разум и природа

же

открывается нам в познании природы, как и в художественном

цию Декарт прямо излагает в

произведении. Художник не может соревноваться с созданиями

качестве основополагающего метода всякого познания. Но при­

природы и не способен вдохнуть в свои образы подлинную

мат интуиции перед чистым мышлением лишь по видимости ут­

«Regu1ae ad directionem ingenii»

в

жизнь, если он не познал законов этого порядка и всецело не

верждается и оправдывается этим методом. Декарт тут же добав­

проникся ими. Основное убеждение, которое повсюду одушевля­

ляет, что чисто интуитивный характер хотя и принадлежит к

ет классицистскую эстетику, нашло обобщенное и емкое выраже­

природе геометрических форм, но никак не относится к сущно­

ние в дидактическом стихотворении М. Ж. Шенье:

сти геометрического метода. В том, что касается этого метода,

C'est [е Ьоn sens, [а raison qui /ait tout: Vertu, genie, esprit, talent е! goat. Qu'est-ee vertu? raison mise еn pratique; Talent? raison produite avee ёсйи; Esprit? raison qui finement з'ехрпте. Le goat n'est пеп qu'un Ьоn sens аёйсазе, Е! [е genie est [а raison зибйте'",

Декарт прилагает все возможные усилия для того, чтобы освобо­ дить его от узости интуиции и сделать независимым от ограни­

чений «воображения». Из этого философского стремления воз­ никла аналитическая

геометрия,

существенное достижение

которой состоит в открытии такого метода, благодаря которому все интуитивные взаимоотношения между фигурами можно пред­ ставить в нумерически точных взаимосвязях и в соответствии с

последними исчерпывающим образом их определить. Таким об­ разом, Декарт сводит «материю» К «протяженности», физическое

Но в этой редукции «гения» И «вкуса» К «Ьоп зепв»' 1', не надо,

тело

-

к чистому пространству; но само пространство в картези­

конечно, видеть только прославление «здравого человеческого

анекой теории познания подчиняется не условиям чувственности

рассудка». С такого рода философией «соттоп зепзе-'" теория

и «способности воображения», а условиям чистого разума, усло­

французского классицизма не имеет ничего общего; ведь она

виям логики и арифметики". Эту критику чувственности и вооб­

апеллирует не к повседневному и тривиальному применению ра­

ражения, которой проложил путь Декарт, потом продолжает и

зума, а к высшим силам научного разума. Подобно математике

расширяет Мальбранш. Вся первая часть его основного произве­

и физике XVIII в., теория эта тоже признает идеал точности, ко­

дения

торый образует необходимый коррелят и неотъемлемую предпо­

чи. Здесь снова способность воображения оказывается не

«Recherche de

1а уёгпё»!" посвящена решению этой зада­

сылку для требуемой им всеобщности. Здесь мы снова находим

столько путем к истине, сколько источником всех заблуждений,

полную гармонию, даже полное совпадение между научным и

которым подвержен человеческий дух не только в области позна­

художественным идеалами эпохи. Ведь эстетическая теория же­

ния природы, но также в области морального и метафизическо­

лает здесь идти по тому же пути, на который вступили и кото­

го познания. Держать воображение в узде и сознательно управ­

рый до конца определили математика и физика. Декарт основал

лять им

всякое знание на чистой геометрии, подготовив тем самым, как

критики. Правда, от помощи воображения невозможно отказать­

казалось, новый триумф чисто интуитивного познания. Ведь,

ся полностью: ведь первое побуждение к познанию исходит от

согласно его учению, всякое бытие, для того чтобы его мыслить

него, и в нем заключено его начало. Но худшая ошибка и самое

ясно и отчетливо и постигать в чистых понятиях, нужно сперва

-

высшая и существенная цель всякой философской

опасное заблуждение познания, от которых критика должна его оградить, состоит в смешении начала познания с его концом, с

9* 10*

Ничто не является прекрасным, кроме истинного (франц.). Здравый смысл, разум - вот что делает все: добродетель, гения, дух, та­

лант и вкус. Что такое добродетель? Разум на практике. Талант? Разум, с блеском пущенный в ход. Дух? Хорошо выраженный разум. Вкус - не что иное, как утонченный здравый смысл, а гений

-

высший разум (франц.).

подлинным смыслом и целью познания. Цель познания может быть достигнута только в том случае, если оно оставит свою на­

чальную фазу позади себя и с ясным логическим сознанием вый­

дет за ее пределы. Сама чистая интуиция способна к такому вы-

11* Здравый смысл (франц.). 12*

Здравый смысл (англ.).

13* Исследование об истине (франц.).

310

311

предстает нам в физических объектах, к той «интеллигибельной

«Ego пес studium sine divite уепа. Nec rude quid possit, video ingenium: alterius sic Altera poscit орет res et conjurat апцсе»!". С парафразы этих слов Горация Буало и на­

протяженности», обосновать которую способна одна только стро­

чинает свое «Искусство поэзии»:

ходу, к такого рода «трансценденции.

И нуждается в этом; ведь

и здесь тоже путь ведет от чувственной протяженности, как она

действует с самого начала.

гая наука математики", И также телесный мир мы должны рас­

C'est еn vain qu'au Parnasse ип зётётпе auteur Pense de Гап des vers atteindre lа hauteur: S'i/ nе sent point du ciell'influence весте, Si son astre еп naissant nе l'а [оппё роёtе, Dans son genie ёиои i/ est toujou~s captif, Роиг lui Phebus est sourd, et Рёгазе est геtifб'.

сматривать как опосредованный этой интеллигибельной протя­ женностью, если мы хотим сделать его доступным познанию и

по-настоящему осветить его светом разума. Увиденные в этом свете, все только чувственные свойства и признаки отделяются от

познания и изгоняются из сферы истины в область субъективной видимости. То, что остается после этого в качестве подлинной,

-

истинной природы предмета познания,

это не то, что пред­

Тем самым остается в силе традиционное утверждение, что

мет предлагает непосредственному созерцанию и интуиции, а

некоторые чистые отношения

(rapports),

которые предмет в себе

подлинным художником рождаются, а не становятся; но, конеч­

выражает и которые можно передать с помощью точных и уни­

но, то, что верно относительно поэта, не вполне верно относи­

версальных правил. Эти правила, которые применяются не

тельно поэзии. Ибо одно дело

столько к отдельным объектам, сколько к всеобщим отношени­

создания и постоянно поддерживающий и воодушевляющий его,

ям и пропорциям, образуют поэтому фундаментальную основу

и другое дело

всякого бытия

Если произведение искусства заслуживает своего имени, если оно

-

ту норму, от которой бытие не может откло­

-

-

импульс, начинающий процесс

произведение, которое получается в результате.

-

не лишившись тем

независимая форма, обладающая объективной истиной и со­

самым своего подлинного характера в качестве бытия, как

вершенством, то оно должно быть очищено, освобождено в сво­

объективной истины.

ем чистом бытии, в своем наличном составе от чисто субъек­

ниться и которую оно не может оставить,

Классицистская эстетика точь-в-точь воспроизводит эту тео­

тивных сил, которые были необходимы в процессе его становления.

рию природы и эту математическую теорию. В процессе разви­

Здесь могут и должны быть разрушены все мосты, которые воз­

тия своей основной идеи эстетика эта, правда, оказалась перед

вращают в мир голой «фантазии»; ибо закон, которому подчи­

новой и трудной задачей: ведь несмотря на все ограничения и

няется про изведение искусства как таковое, происходит не из

строгости, которым «способность воображения» подверглась в

воображения и не порождается воображением; нет, это чистый

сфере чистого познания, не могло не казаться сомнительным и парадоксальным, что с самого начала воображение оказалось из­

гнанным с порога науки об искусстве. Ибо разве такое отторже­

14*

Талант, гений (лат.).

15* Я не вижу, к чему бы наше учение

ние не равносильно настоящему уничтожению искусства? Разве

Было без дара и дар без науки?

такое изменение способа рассмотрения не сводит к нулю сам

Гений природный с наукой должны быть в согласьи взаимном.

подлежащий рассмотрению предмет и не лишает его собственно­

го смысла? По сути дела, теория классицизма, как бы решительно ни отвергала она обоснование искусства на способности воображе­ ния, вовсе не была слепа к особенностям фантазии и нечувстви­ тельна к ее очарованию и магии. Уже традиция почитания антич­ ности с самого начала не могла не ставить теории классицизма

определенные границы. Согласно традиции, для создания совер­ шенного произведения искусства требовалось соединение стро­

гой техники с врожденными задатками, с

«ingenium»14', который

не приобретается, но обретается как дар природы, имеется и

312

Пер. М. Дмитриева.

Гораций. Наука о поэзии. 409-411 // Гораций. Собр. соч. СПб., 1993. (Перев. также под заглавиями: О поэтическом искусстве; Об искусстве поэзии) Прим. ред. 16* Есть сочинители

-

их много среди нас,

-

Что тешатся мечтой взобраться на Парнас; Но, знайте, лишь тому, кто призван быть поэтом, Чей гений озарен незримым горним светом,

Покорствует Пегас и внемлет Аполлон: Ему дано взойти на неприступный склон.

Пер. э.л. Линецкой.

Буало. Поэтическое искусство. М.,

1957.

313

С.

55.

объективный закон, который художник не изобретает, а только находит, извлекает из природы вещей. Общим понятием таких объективных законов искусства Буало считает «разум», И В этом

смысле он требует от поэта любить разум. Поэт не должен стре­ миться к внешнему блеску и к ложному украшательству; он дол­ жен довольствоваться тем, что предлагает ему сам предмет: если

он воспринимает свой предмет в его простой истине, то он мо­ жет быть уверен в том, что он тем самым удовлетворил высшему

требованию красоты. Ведь к красоте тоже можно подойти толь­ ко следуя путем истины; и этот путь требует, чтобы мы не оста­ навливались на одной только внешней стороне вещей, на том воздействии, которое они оказывают на наши органы чувств и на

наши чувства, но чтобы мы строжайшим образом различали «сущность» И «видимость». Подобно тому как невозможно по­ знать природный объект в качестве того, что он есть, если мы не про ведем тщательный отбор среди постоянно бросающихся в глаза бесчисленных феноменов и если мы не будем проводить различие между изменчивым и постоянным, между случайным и

необходимым, между тем, что имеет значение только для нас, и тем, что коренится в самих вещах,

-

так же обстоит дело и с

объектом искусства. Он тоже не просто дан и известен; его тоже еще нужно впервые определить и получить в подобного рода

процессе отбора. Из-за несамостоятельности своих подражате­ лей, а вовсе не благодаря подлинным своим духовным основате­ лям, классицистская эстетика вступила на ложный путь, пытаясь

установить определенные правила для создания про изведений искусства; но она и в самом деле требует контроля над этим про­

няются от этого идеала. И высшая, даже единственная похвала, которой он удостаивает свое собственное поэтическое творчество,

состоит в том, что оно всегда оставалось верным этой основопо­ лагающей норме и что оно воздействовало на читателя не чисто внешним возбуждением, но про стою ясностью содержания мыс­ ли, экономностью и тщательным отбором выразительных средств:

Яiеn

n'est Ьеаи que 'е vrai, 'е vrai seul est aimable. Il doit nfgner par-tout, е! тете dans 'а fable; Пе toute fiction l'adroite faussete N е tend qu'а faire аих уеих ЬгШег 'а verite.

Sais-tu pourquoi mes vers sont lus dans les provinces? Sont геспегспё« du реир!е, е! зесиз chez les princes? Се n'est pas que leurs sons, argeables, nотЬгеих, Soient toujours а ГогеШе egalement heureux; Qu'en plus d'un Неи 'е sens п'у gene 'а mesure Е! qu'un то! quelquefois п'у brave 'а сёзиге: Mais c'est qu'en еих 'е vrai, du mensonge vainqueur, Par-tout se montre аих уеих, е! va saisir 'е соеиг; Que 'е Ыеn е! 'е та! у sont рпзё» аи juste; Que jamais ип faquin п'у tint ип rang auguste; Е! que топ соеиг, toujours conduisant топ esprit, Ne dit пеп аих lecteurs, аи'д зос-тёте il п'аи dit. Ма репзев аи grandjour par-tout s'offre е! з'ехрозе Е! топ vers, Ыеп ои mal, dit toujours quelque спозеь"" 5.

цессом отбора, требует норм и прочных масштабов такого отбо­

ра. Классицистская эстетика не претендует на то, чтобы непо­ средственно учить художественной истине; но она верит, что

может защитить от заблуждения и установить критерии для рас­

познания заблуждений. В этом отношении эстетика классици­ зма тоже обнаруживает свое родство с картезианской теорией по­

17* Нет прекрасного, кроме истинного, одно только истинное приятно. Оно

должно господствовать везде, даже в басне; чудесное устройство художе­ ственного вымысла стремится только к тому, чтобы истина продолжала сиять еще ярче.

Знаешь ли, почему мои стихи читают в провинциях?

знания, которая руководствовалась методическим принципом,

Почему за ними охотится народ и почему их хорошо принимают прави­

будто мы можем достичь философской достоверности только

тели? Не потому, что они звучат приятно и разнообразно и всегда ласка­

косвенным, опосредованным путем, именно проникнув в сущ­

ность различных источников заблуждения, преодолев и устранив

ют слух; и не потому, что смысл никогда не искажает размер, а слово никогда

не нарушает цезуру. А потому что истинное, побеждающее ложное, очевид­

но в них на каждом шагу и трогает сердце; потому что добро и зло изобра­

их. В этом смысле красота поэтического выражения совпадает

жаются в правильной пропорции, потому что подлец никогда не достигает

для Буало с его «правильностъю», а эта «правильностья становит­

высокого положения в моих стихах, а мое сердце, всегда руководящее моим

ся центральным понятием всей его эстетики. Он ведет борьбу

разумом, не говорит читателям ничего такого, чего оно уже не сказало самому

против бурлескного, так же как против прециозного и пикантно­ го стиля, потому что тот и другой в разных направлениях ОТКЛО-

314

себе. Моя мысль всегда открыта и ясна, а мой стих, хорош он или плох, все­

гда говорит о чем-то настоящем (франи.).

315

Систематический основной вопрос классицистской эстетики,

ница и дифференциальному исчислению Ньютона. Ибо здесь

вопрос о взаимоотношении между «всеобщим» и «особенным»,

господство всеобщего над особенным рассматривается и прочно

между правилом и конкретным отдельным случаем теперь высту­

обосновывается с новой точки зрения. Дифференциальный ко­

пает в своем подлинном свете. В адрес эстетики классицизма

эффициент определенной функции представляет с полной отчет­

неоднократно звучал упрек в том, что ей недоставало чувства ин­

ливостью и с максимально мыслимой точностью «сущность» этой

дивидуального, что всякую истину и всякую красоту она искала

функции, то есть весь путь, который проходит кривая этой функ­

только в общем, превращая то и другое в пустые абстракции. ТЭН,

ции. Все отдельные подробности, которые созерцание способно

который отстаивает эту точку зрения, делает ее исходным пунк­

открыть на этой кривой, сосредоточены в единственном поня­

том критики, которая не только направлена против эстетики

тийном выражении и в нем сведены воедино, как внекотором

ХVП и

вв., но отрицает весь дух классицизма: своей кри­

логическом центре. С помощью формулы, которую дает нам в

тикой он пытается лишить этот дух его отраженного блеска и

руки анализ бесконечно малых, мы можем непосредственно вы­

показать его бессилие и пустоту. Но беспристрастные историче­

вести строго дедуктивно все свойства кривой и все ее определе­

XVIII

ское рассмотрение и оценка должны здесь скорее двигаться в

ния. Интуитивное созерцание как таковое не может достичь

противоположном направлении. Вместо того чтобы использовать

этой формы единства. Если оно желает представить некоторое

эстетику классицизма для демонстрации недостатков и внутрен­

определенное геометрическое понятие, например, понятие эл­

ней слабости «классического духа», такое беспристрастное исто­

липса, то ему не остается иной возможности кроме как обозреть

рическое исследование постарается выявить самую сильную сто­

все многообразие возможных форм эллипса и сравнить их друг с

рону

зрения

другом. Из такого сравнения складывается в конечном итоге оп­

действительно центральных его достижений. Здесь снова бросает­

ределенный «образ» эллипса, который однако очень далек от по­

ся в глаза пара:ллелизм между формированием эстетики и разви­

настоящему единой и по-настоящему простой фигуры. Ибо в со­

тием логики и математики в

вв. Декарт видит под­

ответствии с простым «видением», созерцательной привычкой

линный и решающий прогресс, осуществленный им в отношении

воззрительной установки отдельные классы эллипсов остаются

этого духа,

понять

и

прояснить

XVII и XVIII

его

с

точки

геометрического метода древних, в том, что он первым придал

совершенно различными. Существуют эллипсы, которые прибли­

геометрии статус по-настоящему независимой и самодостаточ­

жаются к форме круга; существуют другие, удлиненные или уз­

ной логической науки. Разумеется, античная геометрия

- не­ «Discours de la

кие, совсем не напоминающие круг, и такие, которые с точки

сравненная школа ума; но, как отмечено в

зрения непосредственно воспринимаемой фигуры резко с ней

Мёшосе»!" она не может обострить ум без того, чтобы в то же

контрастируют. Но геометрическое понятие, которое устанавли­

время постоянно не использовать воображение и в конце концов

вает и развивает аналитическая геометрия, делает все эти разли­

не потерять себя в разнообразнейших отдельных формах и от­

чия несущественными, не относящимися к «природе»

дельных проблемах. Исследование здесь сплошь и рядом теряется

Ибо под углом зрения геометрического понятия природа эта

в рассмотрении частных случаев и должно для каждой группы та­

дана не в многообразных и необозримых по своему числу созер­

ких отдельных случаев подыскивать и осуществлять какое-то

цаемых особенностях формы эллипса, а в универсальном законе

адекватное доказательство. Новый аналитический метод Декар­

формообразования; но именно этот закон и устанавливает геомет­

та стремится положить конец этой ограниченности: он содержит

рическое понятие в точной форме в качестве равного себе эллип­

эллипса.

в себе универсальные правила и развивает абсолютно универсаль­

са. Математическое мышление схватывает здесь истинное «един­

ные процедуры, в которых заключена трактовка каждого отдель­

ство В многообразию). Оно при этом совсем не имеет целью

И

отрицать и отвергать многообразие как таковое; нет, оно стремит­

последующий решающий прогресс в том же направлении был

ся понять и обосновать его. Формула функции в ее общей фор­

достигнут тогда, когда математика продвинулась от аналитиче­

ме, разумеется, содержит только универсальное правило, в соот­

ного случая и в которых такая трактовка определяется а

priori.

ской геометрии Декарта к исчислению бесконечно малых у Лейб-

ветствии с которым и определяется зависимость переменных друг

от друга; но всегда возможно вернуться от формулы к какой-то 18* Рассуждение о методе

(франц.).

конкретной геометрической фигуре, которая в качестве особен-

316

317

ной характеризуется определенными величинами, своими инди­

ответствуют родам и видам природных вещей: как и эти послед­

видуальными константами. Всякое определение этих величин

ние, они имеют свои неизменные и постоянные формы, свой

-

например, какая-то определенная длина, которую мы относим к

специфический облик и свое специфическое назначение, к ко­

большей или меньшей оси эллипса

торому нечего прибавить и от которого нечего отнять. Не эсте­

-

приводит к появлению но­

вого конкретного случая; но все эти особые случаи «существуют»

тик, таким образом, является законодателем искусства, как не яв­

постольку, поскольку для геометра они означают одно и то же.

ляется законодателем природы математик или физик. Ни поэт,

В пестром избытке отдельных форм скрыт один и тот же геомет­

ни ученый-естествоиспытатель не отдают приказы и не устанав­

рический смысл, идентичное бытие и идентичная истина эллип­

ливают норм: они только подтверждают то, что «есть». Быть

са вообще; аналитическая формула обозначает и раскрывает под­

привязанным к этому бытию художественных форм и быть, так

сказать, обязанным им

линную сущность эллипса.

-

не препятствие для гения; ведь только

Эстетическое «единство В многообразии», которого требует

в силу этого он защищен от произвола и наделен способностью

классицистская теория, образовано по образцу этого математи­

достигать истинной, единственно возможной формы художе­

полагать,

ственной свободы. Даже для гения существуют определенные не­

что принцип единства в многообразии как таковой противосто­

преодолимые границы как в отношении объектов искусства, так

ческого «единства В многообразии». Недоразумение

-

ит духу классицизма и выражает противоположность классици­

и в отношении жанров. Ибо невозможно изобразить любой

эму наиболее эффективным образом". Ибо в области искусства

объект в любом жанре; форма жанра уже сама по себе осуществ­

классический дух тоже интересуется не отрицанием множествен­

ляет определенный отбор: она ограничивает область материала

ности, не ее преодолением и стиранием, а ее формированием,

настолько, насколько этого требует определенный способ подхо­

позитивным овладением и закреплением. Буало в «Ап, Роёпсце.

да к нему, соответствующий только данной жанровой форме.

стремится создать общую теорию поэтических жанров, подобно

Свободу движения поэтому нужно искать в другом направлении:

тому как геометр стремится создать общую теорию кривых. Из

она относится не к содержаниям как таковым, которые в значи­

реально наличного богатства форм Буало хочет извлечь «возмож­

тельной мере уже вложены в ту или иную форму, а к выражению

ную» форму, подобно тому как математик желает познать круг,

и репрезентации. В этом выражении единственным образом и

эллипс, параболу в их «ВОЗМОЖНОСТИ», то есть тот конструктив­

проявляется то, что обычно называют «оригинальностъюь". Здесь

ный закон, который является их основанием. Трагедия и коме­

художник может и должен показать свою индивидуальную силу;

все они имеют свой­

и из всех различных выражений одного и того же предмета на­

ственный именно им совершенно определенный закон формы, с

стоящий художник всегда отдаст предпочтение такому выраже­

дия, элегия и эпос, сатира и эпиграмма

-

которым не может не считаться и от которого не может укло­

нию, которое превосходит все другие верностью и определенно­

ниться индивидуальное художественное творчество, не погрешив

стью, ясностью и точностью. Однако не новизна выражения ради

против самой «природыя И не лишившись своего притязания на

нее самой составляет цель стремлений истинного художника: он

художественную истину. Буало пытается привести к ясности и

будет искать только такую новизну, которая удовлетворяет требо­

отчетливости эти скрытые законы, имплицитно коренящиеся в

ванию простоты, меткости и убедительной краткости выражения

природе отдельных поэтических жанров, которым всегда неосо­

в той мере, которая прежде еще не достигалась. Новая мысль,

знанно следовала реальная практика искусства; он хочет экспли­

утверждает Буало, не та, которая никогда раньше никому не при­

цировать и сформулировать эти законы, подобно тому как мате­ матический анализ делает возможным такого рода Формулирование, выражение подлинного содержания и фунда­ ментальной структуры различных классов фигур. Соответственно, Буало понимает сам жанр не как нечто такое, что создается ху­

ходила в голову:

а

1е

этом,

«C'est аи contraire ипе репнее qui а du venir monde et que que1qu'un s'avise 1е premier d'exprimer»19'. В

tout

однако, заключено следующее непосредственное ограничение.

Ведь как только достигнута эта полная согласованность содержа­ ния и формы, предмета и выражения, искусство оказывается у

дожником, не как средство и инструмент творчества, которым

художник владеет и может применять. Скорее жанр как таковой уже дан заранее и внутренне связан. Роды и жанры искусства со-

318

19.

Напротив, это такая мысль, которая приходила в голову каждому и кото­

рую кто-то первым взялся выразить (франц.},

319

цели, за пределы которой ему не нужно и невозможно выйти.

утверждение, можно сказать, что в этом отношении одна из глав­

Прогресс в искусстве

он оста­

ных слабостей классицистского учения состояло не в том, что

навливается на некоторой ступени завершения. Всякое художе­

оно слишком далеко зашло в своих абстракциях, а скорее в том,

ственное совершенство означает в то же время некоторое поп

что оно недостаточно последовательно их утверждало. Ибо в

-

не

«progressus in indefinitum»20*;

ийпа?", границу искусства. Еще Вольтер в повторяет

это классицистское

plus

«Siecle de Louis XIV»22*

приравнивание

содержательного

обосновании и защите классицистской теории смешиваются мо­

тивы мысли, которые никак не вытекают с логической необходи­

видов искусства.

мостью из общих принципов и предпосылок, но которые имеют

Здесь тоже проявляется аналогия между художественной пробле­

своим источником особую проблемную ситуацию, духовно-исто­

матикой и проблематикой науки, которую предполагает теория

рическую структуру ХУН в. Мотивы эти неосознанно оказывают

и которую она стремится провести вплоть до отдельных деталей.

воздействие на работу ведущих теоретиков и заставляют их от­

завершения

и временного

конца определенных

Кондильяк усматривал связь между искусством и наукой в их

клоняться от их чисто систематической цели. Самую яркую ил­

общей отнесенности к языку. Искусство и наука для него различ­

люстрацию подобного положения вещей мы находим в споре,

ные ступени и направления одной и той же духовной функции,

который нередко рассматривался в качестве подлинной сердце­

которая находит свое выражение

вины классицистской эстетики. Теория трех единств, похоже,

в создании и применении зна­

ков. Как искусство, так и наука ставят на место самих предметов

стала подлинным испытанием эстетики классицизма, и с этой

«энакия

теорией, по-видимому, теснейшим образом связана ее философ­

предметов,

и отличие между ними только в пользовании

знаками". Но при этом преимущество научных знаков перед язы­

ская и теоретическая судьба. Однако теория трех единств, как

ковыми,

что пер­

выясняется, не была создана эстетикой классицизма: последняя

вые значительно превосходят вторые по своей определенности и

нашла ее уже в готовом виде и только вплела ее в свою систе­

перед просто словами

состоит именно в том,

что они стремятся к совершенному

и однозначному

выражению.

му". А такая рецепция никогда не приводит к по-настоящему

В этом заключается подлинная цель научных знаков; но в то же

убедительному обоснованию. Когда Буало провозглашает тео­

время эта цель кладет некоторую имманентную границу. Научная

рию трех единств, он тоже говорит как законодатель разума и

теория тоже может обозначать один и тот же предмет с помощью

от его имени.

различных символов; геометр, например,

может выразить уравне­

Mais поив, que lа raison д ses regles engage, Nous voulons qu'avec art l'action se тёпаге; Qu'en ип lieu, qu'en unjour, ип seulfait accompli Тienne jusqu'tl lа fin lе theatre гетрlрЗ*IО.

ние кривой либо в картезианских, либо в полярных координатах.

Но одно из этих выражений будет в конечном счете относитель­ но более совершенным, потому что тот предмет, о котором идет

речь, это выражение передает простейшей формулой. Эстетика классицизма возводит такую «просгогуя

В идеал: в ней видят ло­

гическое следствие подлинной красоты, так как она есть логиче­

И все же в этом применении теории трех единств, если ме­

рить его чисто логическим масштабом, заключено явное иска­

ский вывод и критерий истины.

Слабости этой теории сегодня очевидны для нас; и все же

жение. Ведь идеал разума, который Буало все время стремится

дальнейшее историческое развитие эстетики связано, конечно,

утвердить, подводится здесь под чисто эмпирическое мерило. В

не с чисто принципиальными недостатками классицизма. Более ве­

этом пункте классическая эстетика явным образом отклоняет­

сомыми здесь были недостатки осуществления, которые обнару­

ся от своего научного понятия

«raison universelle»24*

живались с полной ясностью тогда, когда классицистские прин­ ципы применялись для рассмотрения

отдельных художественных

230

Но забывать нельзя, поэты, о рассудке; Одно событие, вместившееся в сутки,

жанров и произведений искусства. Как ни парадоксально такое

В едином месте пусть на сцене протечет; Лишь в этом случае оно нас увлечет.

Пер. э.л. Линецкой.

200 Прогресс в неопределенность(лат.).

Буало. Поэтическое искусство. С.

"о Дальше некуда (лат.). 220

Век Людовика

XIV

(франц.).

240

320

78.

Универсальный разум (франц.).

11 Э.Кассирер

321

в сторону

философии «соттоп зепзе», Вместо того, чтобы искать опору в

лица возведены теперь в ранг эстетических образцов, подобно

истине, она ссылается на правдоподобие; и даже правдоподобие

тому как прежде такими образцами были разум и природа.

берется здесь в узком, чисто фактическом смысле. Но такая

<.:Etudiez la соцг et connaissez la уillе; L'une et l'autre est toujours

оценка фактического по существу противоречит подлинным и

еп гпоёёгев тепйе»?". Приличия незаметным образом вытесни­

более глубоким принципам классической теории. Это явно не­

ли природу, условности

достаточный аргумент в пользу безусловной необходимости со­

ром видят не что иное, как форму и расцвет благороднейшей

блюдения единства места и времени, если его подкрепляют

общественности, не может и не должен выходить за эти рамки.

-

истину. В особенности театр, в кото­

ссылкой на зрителя, для которого было бы абсурдным на про­

Нигде заповедь разума не действует с такой суровостью, как

тяжении нескольких часов следить за действием, которое охва­

здесь; но нигде его не нужно так неусыпно и ревниво охранять,

тывает годы и десятилетия. Ведь именно классицистская эсте­

если поэт не желает противопоставить себя истинной цели те­

тика в соответствии со своей основной тенденцией всегда

атра. Поэтому Буало приравнивает точность правила, которому

предостерегала против смешения того, что истинно и значимо

должна следовать драматическая поэзия, к стесненности прави­

«по природе вещей», с тем, что представляется значимым ин­

ла и может рассматривать то и другое в качестве синонимов:

дивиду с его особенной точки зрения. Она требовала от инди­ вида как эстетического субъекта, чтобы тот забыл свои персо­ нальные особенности, свои «идиосинкразии»

Dans ип готаn frivole аиётет tout s'excuse; C'est assez qu'en courant lа fiction amuse; Тгор de riqueur alors seroit hors de saison: Mais lа зсёпе demande ипе exacte raison . L'ёиоие Ыепзеапсе у veut ёое gardee26* 11 •

И позволил

говорить только объективному закону, только чистой необходи­

мости предмета. Разве не нарушается это требование, разве не преодолевается строго «безличный» характер разума, на чем все время настаивают теоретики классицизма, если случайные ус­ ловия, в которых находится зритель, становятся мерилом для

Отождествив разум с декорумом, теория классицизма в конеч­

драмы и нормой ее формы? И это не единственный случай, а

ном итоге превратила свои эстетические идеалы в определенные

наиболее яркий симптом специфического смещения мысли­

социологические идеалы и связала себя с ними. В заметках к

тельных установок, которое мы вообще сплошь и рядом встре­

своему переводу «Племянника Рамо» Гёте говорит: «Различные

чаем у представителей строгого классицизма. Все они стремятся

виды поэзии трактовались подобно различным видам общества,

выражения, но

в которых тот или иной особенный тип поведения является при­

при этом они без каких-либо колебаний и сомнений заимству­

личным ... Француз нимало не колеблется, высказывая суждение

ют мерило естественного из собственного мира, в котором они

о продуктах духа, говорить о «приличиях»

живут; они основывают это мерило на своем непосредственном

самом деле относится к условностям социального поведения-".

к простоте, правильности и «естественности»

-

слово, которое на

Именно в этом пункте начинается дальнейшее развитие

окружении, на том, что является для них привычным и тради­

ционным. Здесь сила абстракции, свойственная основателям

мысли,

классицистской теории, отказывает им: место критической

окончательному преодолению теорий классицизма. В первой

рефлексии занимает наивная доверчивость, почитание всего

половине XVIП В., правда, авторитет этих теорий почти не ос-

которое в конце

концов приводит к разложению

и

того, что содержит интеллектуальная и художественная культу­

ра ХУП в. в своей чисто эмпрической данности. Чем меньше эти

25*

чары осознаются и признаются, тем сильнее их воздействие на

разцами (франц.}.

отдельных мыслителей. Буало не только приравнивает «приро­

26* Несообразности с романом неразлучны,

ду»

К «разуму», но И отождествляет подлинную природу с опре­

деленным состоянием цивилизации. И этого состояния, по Бу­ ало, можно достичь путем культивирования всех тех форм,

Изучайте двор и познайте город; тот и другой всегда были обильны об­

И мы приемлем их

322

лишь были бы нес кучны!

Но строгой ЛОГИКИ от вас в театре ждут:

В нем властвует закон, взыскательный и жесткий.

которые создала общественная жизнь и которые она довела до высшей утонченности и образованности. Тем самым двор и сто-

-

Здесь показался бы смешным суровый суд.

Пер. Э.Л. Липецкой.

Буало. Поэтическое искусство. С.

11 *

81.

323

паривается. Вольтер слишком проницателен и критичен для того, чтобы не видеть отдельные их слабости; но, с другой сто­ роны, он слишком большой поклонник

«Siecle de Louis XIY»,

первым историографом которого он становится, для того, что­

бы избежать строгих требований этого века в области вкуса. В свои скептические и пессимистические моменты Вольтер, прав­

да, критикует культуру своего времени и в повести

«L'Ingenu»27'

пытается противопоставить этой испорченной культуре зеркало

природы, простоту и прямоту мысли, невинность нравов. Но

тот способ, каким он представляет своего героя, показывает са­ мым отчетливым образом, насколько он именно этим идеалом

природы обязан своему веку и остается всецело в его границах; чистое дитя природы, которое он желает изобразить, лишено каких-либо следов грубости и дурного воспитания. Его герой не только выказывает исключительную тонкость, нежность и рас­

судительность, но и владеет галантным языком. Таким образом,

и для Вольтера-эстетика подлинный, поистине утонченный вкус основывается на общественном инстинкте человека, и раз­ витие этого инстинкта,

goUt»28', -

-

как он разъясняет в

«Essai sur le

возможно только в пределах общественной жизни. До

появления Руссо эти сферы нигде еще отчетливо не отделялись одна от другой во французской культуре

XYHI в.

Природу почита­

ют и в мечтах обращаются к ней с энтузиазмом и любовью; но в со­

зданную для себя картину «Ьеllе пашге»?" вводят все черты услов­ ности. Дидро первым во Франции решается изобличать эти условности, и в его сочинениях пробивает себе дорогу новый рево­

люционный пафос. Но в своей непосредственной деятельности в качестве критика и писателя, особенно в драматическом творчестве, он тоже не осмеливается сбросить общие оковы. Только Лессинг в «Гамбургской драматургии» сделал здесь по-настоящему решающий

шаг и вывел окончательные следствия. Он разоблачает несостоя­ тельное и губительное смешение требований, которое имело место во французской драме и в теории этой драмы,

-

требований чис­

того эстетического «разума» И просто конвенциональных, обуслов­

ленных и ограниченных временем. И он проводит строгое и неумо­

лимое

разграничение:

из

сферы

эстетических

заповедей

классицизма он исключает все то, что обязано своим источником не истине и природе, а только видимости бытия

-

иллюзиям, ко-

торыми чванится всякая эпоха, какой бы блистательной она ни

была на самом деле. Такое иллюзорное существование не может по­ родить по-настоящему художественных форм и подлинных художе­

ственных характеров. Только благодаря волшебной палочке поэти­ ческого гения, а не правилам, установленным какой-нибудь

эстетической школой, можно преуспеть в создании таких форм:

«Если помпа и этикет делают из людей машины, то творение по­ эта имеет своею задачей из машин вновь сделать людей».

Творчество Лессинга, конечно, и в этом пункте вплоть до от­

дельных деталей было подготовлено эстетикой

винна теория классицизма, не могло не привести к тому, что и те, и другие критерии в итоге разделили одну и ту же судьбу. С того момента, когда социальные критерии уже не могли выдерживать

напора все более острой критики, когда их слабости и проблема­ тичность стали совершенно очевидными, эстетические критерии

также не могли не ослабеть и в конце концов разложиться. И вот

из этого ослабления и разложения эстетика

324

в. почерпнула

ском событии, которое касалось ее самым непосредственным об­ разом, эстетика Просвещения уяснила для себя связь между искус­ ством и «духом временю>. Поэтика Буало, как было показано

сильнейшим образом определена духом своей эпохи и была как

бы пропитана им; но этот факт не мог быть представлен в самой теории и не мог найти признания. Правила, устанавливаемые Буа­

ло, по своей направленности и систематической тенденции заду­ маны им как универсальные, строго-вневременные правила. Ибо,

согласно Буало, только неразумие, а не разум, имеет «историю»; разум остается тем, чем он был сначала и будет до конца времен.

Но теперь и эта основа классицистской эстетики, вместе с выво­ дами, которые она сделала из нее, тоже начинает колебаться. С

появлением новых научных и философских идей и новых Полити­

ческих и социальных требований одновременно ощущается изме­ нение эстетических критериев. Новая эпоха все более энергично,

все более страстно требует нового искусства. Дидро противопо­ ставляет пафосу и почитанию героев в классической французской драме новое социальное и вместе с тем новое эстетическое умона­

строение; и исходя из этого он требует нового поэтического жан­

ра, отстаивая права

«tragedie аотевпаие»?".

30* Домашняя традегия (франц.).

29* Прекрасная природа (франц.).

XVIII

новый значительный опыт. Ибо на нем, на конкретном историче­

27* Простодушный (франц.). 28* Опыт о вкусе (франц.).

XVIII в. Ведь сме­

шение социальных и эстетических критериев, в котором была по­

325

И эстетическая крити-

ка

XVIII

в. бьша готова воспринять такого рода новый опыт, тео­

Метод объяснения и выведения все больше и больше сближается

«Retlexions путь. Он -

теперь с методом чистого описания». И это описание начинается

ретически признать и осмыслить его. Уже Дюбо в своих

critiques sur la

роёые

et la

решшге»-" вступил на этот

один из первых, чье внимание и интерес привлекло развитие от­

не непосредственно с произведений искусства, а с попытки обозна­ чить и установить способ эстетического понимания. Проблемой по

дельных искусств, и кто начинает исследовать причины этого раз­

преимушеству оказываются теперь уже не художественные жанры,

вития. Среди них его занимают не только духовные, но и чисто

а художественный образ действий

природные

-

климатические и географические

с «моральными причинами»

-

-

впечатление, или воздей­

причины; наряду

ствие, которое произведение искусства оказывает на созерцателя,

(causes morales) он уделяет большое (causes physiques). Он,

и суждение, с помощью которого он пытается зафиксировать это

место воздействию «физических причин»

впечатление для себя и для других. Это направление эстетической

таким образом, предвосхитил в области чистой эстетики осново­

мысли тоже делает своим ориентиром и критерием «лрироду»,

полагающее воззрение, которое позднее Монтескье утвердит в со­ циологии и в теории политики. Не всякая почва и не всякая эпоха

превознося ее в качестве образца, которому художник должен сле­ довать и подражать. Но само понятие природы претерпело уже

порождает одно и то же искусство: поп

характерное изменение. Ибо не

omnis jert omnia tellus 32• 13 •

Такое воззрение означает отказ от безоговорочного следования

natura rerum,

на которую ориен­

тировался эстетический объективизм, является теперь направля­

классицистской схеме. Теперь нужна такая теория, которая отда­

ющей звездой: ее место заняла природа человека

ет должное многообразию и изменяемости эстетических явлений

познанию которой повсеместно стремятся также и современные

и внутренне адекватна им: теперь от простой формулы стремятся

эстетике Просвещения психология и теория познания, надеясь обрести в ней принципиальный подход к проблемам, решение

прийти к познанию подлинной художественной формы

-

формы,

- та природа, к

которую, как все отчетливее обнаруживается, невозможно вывес­

которых обещала, но так и не сумела дать метафизика. Если тако­

ти из бытия художественных произведений как такового и кото­

го рода подход вообще где-либо может оказаться эффективным,

рая требует от теории сделать своим непосредственным и цент­

то, по всей вероятности, именно в области эстетики: ведь эстети­ ческое по своей сущности - чисто человеческий феномен. Имен­ но в эстетической сфере, по-видимому, всякого рода «трансценден­

ральным

предметом

процесс художественного творчества

и

попытаться передать его в мысли.

3. Проблема

ция» С самого начала обречена на провал; решение проблемы здесь может быть никак не логическим или метафизическим, но

вкуса и поворот к субъективизму

только антропологическим. Психология и эстетика вступают те­

Внутреннее преобразование, в результате которого господство

перь в такую тесную связь, что какое-то время кажется, что они

классицистской теории внутри эстетики было преодолено, в ме­

перешли друг в друга. Ни в какой другой области переход от пси­ хологической к трансцендентальной постановке вопроса - пере­

тодическом

отношении

в точности

сооответствует

торый происходит в естественнонаучном

повороту,

ко­

мышлении при перехо­

ход, посредством которого Кант разорвал наконец эту связь,

-

не

де от Декарта к Ньютону. И в том, и в другом случае различными

был сопряжен с такими препятствиями и систематическими труд­

путями и с помощью различных интеллектуальных

ностями, как в области основных проблем эстетики.

средств пресле­

дуют одну и ту же цель. Она состоит в том, чтобы освободиться от

Разумеется, и психологический подход, который рассматрива­

абсолютного преобладания дедукции; не против нее, а наряду с ней

ет человеческую природу в качестве источника прекрасного и ко­

нужно дать место чистым фактам, феноменам, непосредственно­

торый основывается в своем понимании прекрасного только на этой природе, тем самым вовсе не имеет в виду открыть дорогу

му наблюдению. Здесь тоже не отказываются от принципиально­ го рассмотрения и обоснования; но стараются выработать принци­

неограниченному релятивизму и признать индивидуального субъек­

пы в соответствии с феноменами,

та абсолютным судьей над произведениями искусства. Психоло­ гический подход скорее рассматривает вкус как своего рода «общее

априорно

значимым

и априорно

а не подчинять феномены

устанавливаемым

принципам.

ЧУВСТВО», и характер и возможность такого разделяемого всеми ]1*

Критические размышления о поэзии и живописи (франц.).

чувства, такого

32*

Не всякая земля рождает все (лат.).

пункт психологической проблемы эстетики. Даже если предше-

326

sensus communis,

собственно, и образует исходный

327

ствующая форма эстетического нормирования отвергается, это во­

мышлении» как своего рода побочный продукт к

все не означает отказа от любых правил: эстетическое никак не

репзеог" Пор- Рояля. Но форма эстетического мышления и суж­

«Art de

может и не должно быть просто отдано в жертву случайности и

дения у Бугура с большей решительностью и ясностью отделя­

произволу. Психологический подход тоже стремится избежать это­

ется от формы чисто «дискурсивного» умозаключения. В этом

го произвола и открыть специфическую закономерность эстетиче­

последнем заключена высшая цель, которую может поставить

ского сознания в качестве цели эстетики как науки. В ясных и

перед собою мысль,

проникновенных словах Дидро сформулировал эту основную тен­

Всякое используемое понятие должно быть строго определено

-

достижение точности и однозначности.

решшге»?".

и установлено во всех своих особенностях, и в этом зафиксиро­

Если вкус определяется просто настроением, откуда же тогда при­ ходили бы все восхитительные чувства, которые так внезапно и

всем протяжении мысли от одного ее шага к другому. Все не­

денцию и представил ее в начале своего

«Essai sur la

ванном дефиницией смысле оно должно быть выдержано на

непроизвольно, так бурно поднимаются в глубине нашей души;

определенное, неясное и двусмысленное есть смерть логико-ма­

эти движения, которые потрясают все наше Я, которые расширя­

тематического понятия, которое обретает свой подлинный

ют или сжимают наше бытие, вызывают слезы радости или боли

смысл и ценность только благодаря строжайшей точности и

на наши глаза. Такие явления, которые каждый испытывает в себе

которое тем совершеннее, чем больше ему удается осуществить

самом, не могут быть истолкованы понятийными теориями, и по­

в себе этот идеал. Иначе обстоит дело в эстетике: здесь значе­

колеблены скептическими аргументами. «Араге

ние имеет другая норма. В эстетической области нетрудно ука­

Sophista, - tu пе persuaderas jamais а топ соеur qu'il mes entrailles qu'elles ont tort de s'emouvoir»34'15.

цает Дидро, пёпш,

воскли­ а

tort de

зать ряд отдельных феноменов, совершенно очевидных и до­ ступных беспристрастному наблюдению, но настолько далеких

Этот новый подход, таким образом, значительно ограничи­

от всякой точности, что применение ее здесь уничтожило бы

вает или совсем оставляет притязание на рациональное обосно­

эти феномены. Эстетическая мысль обретает свою ценность и

вание суждения вкуса; но он при этом вовсе не отказывается

от

свое очарование не посредством точности и отчетливости, а бла­

притязания на всеобщность. Вопрос теперь только в более точ­

годаря богатству ассоциаций, которые она в себе заключает; и

ном определении этой всеобщности и того способа, с помощью

очарование это не исчезает, если не удается полностью объять

которого она может быть удостоверена. Чистая дедукция и го­

это богатство, разложить его многообразие аналитически на от­

лое рассуждение оказываются здесь бессильными: точность эс­

дельные элементы. Эстетическое значение такой мысли или

тетического вкуса невозможно доказать тем же путем, каким до­

оценки не уменьшается, а в большинстве случаев в силу этих ее

казывается необходимость логического или математического

особенностей даже впервые конституируется посредством мно­

умозаключения. Здесь нужно привести в действие другие силы;

гообразных, зачастую противоположных ассоциаций, которые

здесь нужно отважиться

несет в себе эстетическая мысль и сквозь которые она перели­

на другой психологический

ход. Это

убеждение постепенно пробивает себе дорогу уже в границах

вается и играет тысячью оттенков, текучих, неуловимых эмоци­

классицистской теории. Немногим более десятилетия отделяет

ональных состояний. Подобно тому как Паскаль отделил

сочинение Бугура «La гпашёге de Ыеп penser dans les ouvrages de l'esprit»35' (1687) от «Art роёгкше» Буало, и по своему замыслу

Пп»!" от

это сочинение должно только дополнить труд Буало, никак не

ляет духу «правильности», возведенному Буало в принцип

«esprit geometrique»38',

«esprit

противопоставив один другому

в виде жесткой антитезы, точно так же и Бугур противопостав­

покушаясь на его основные предпосылки. Бугур, как это видно

искусства, дух тонкости, тонкой чувствительности, дух

из названия его трактата, пытается дать эстетическое «учение О

«аёйсалезве», То, что Бугур называет «аёйсагевзе», становится у

ззо Опыт о живописи (франц.).

ции, стабилизации и фиксации понятий, как это имеет место

него как бы новым органом, цель которого 340

«Apage Sophista

(Убирайся, софист

-

лат.), ты никогда не убедишь мое сер­

дце, что оно не право, если оно трепещет, и что не право мое потрясенное

существо» (франц.).

-

Дидро Д. Эстетика и литературная критика. М.,

С.

368.

350

Способ хорошо мыслить в произведениях ума (франц.).

328

1980.

360 Искусство мыслить (франц.).

"*

Тонкий ум (франц.).

3'* Геометрический

ум (франц.).

329

-

не в консолида­

в математическом мышлении, а наоборот, в легкости и подвиж­

обосновывает эпиграмму в эстетическом смысле; в противном

ности мышления, в способности схватывать тончайшие оттен­

случае эпиграмма осталась бы просто научным утверждением,

ки, почти неуловимые переливы и переходы смысла. Ведь

лишенным художественной жизни и художественного движе­

именно эти переходы и нюансы придают мысли специфически

ния. Не столько сила истины приобщает эпиграмму такой жиз­

эстетическую окраску. Как ни покажется это на первый взгляд странным и противным истине, но можно сказать, что, наряду

ни и такому движению, сколько - сила лжи. «Les репвёев а тогсе d'etre vraies sont quelquefois triviales»39' - и эту опасность эсте­

с эстетическим идеалом правильности и точности, существует

тической тривиальности можно избежать только благодаря спо­

другой еще, прямо противоположный ему идеал неточности.

собу, которым мысль вводится и представляется,

Строгий классицизм все неточное характеризовал как само по

поражающим, неожиданным оборотом речи, выражением мыс­

себе неистинное и отвергал. Но эстетический «разум», как под­

ли. Реальный акцент теперь все' больше и больше падает на вы­

-

каким-либо

черкивает Бугур, не связан ограничением «ясного И отчетливо­

ражение мысли, а не на содержание мысли как таковое. Не

го»: он не только в известной мере допускает неопределенность,

удивительно и не парадоксально, в этой связи, что Бугур пря­

но даже требует и провоцирует ее, ибо только не вполне опре­

мо требует в отношении всего художественно ценного не толь­

деленное, не до конца завершенное в мысли воспламеняет и

ко истины, но и при меси лжи и защищает на этом основании

развивает эстетическую фантазию. Здесь речь идет не просто о

даже правомерность ееашуоаие», двусмысленного, поскольку в

содержании мысли и ее объективной истине, но о процессе

нем ложное и истинное смешаны и образуют единство". Ибо

мышления, о тонкости, легкости и стремительности, с которы­

только посредством выражения «ложного'> Бугуру, который все

ми он совершается. Не только результат, а способ, которым он

еще так или иначе говорит языком классицизма, удается сбро­

-

вот что является здесь ре­

сить оковы классицистского понятия истины и действительно­

шающим фактором. Мысль эстетически тем более ценна, чем

сти и свободно подняться в сферу «эстетической видимости».

больше в ней отражается этот процесс получения результата,

Эстетическое как таковое возникает и расцветает не в чистом и

«возникновение» неожиданных форм. Если логика требует по­

бесцветном свете мышления; оно требует контраста, требует

достигается, получение результата

стоянства, то эстетика

-

неожиданности; если первая должна

правильного распределения света и тени. Оба здесь в равной

представить все предпосылки мысли, прояснить и продумать

степени существенны, ибо искусство не желает быть второй,

все ведущие к этой мысли промежуточные звенья и опосредо­

равно объективной действительностью наряду с миром приро­

вания, то источником искусства является скорее нечто непо­

ды; нет, оно претендует на воссоздание мира природы в образе

средственное, то есть неопосредованное и непроизводное, из

и утверждение его в нем. Поэтому чисто логический идеал «со­

которого оно черпает всякий раз -по-новому. Всякая строгая

ответствия'>,

«прямолинейностъ» мышления, которой придерживалась и ко­

быть реализован в том же смысле, как в науке. Классицистская

adaequatio rei

е! ииейеаиз'", в искусстве не может

торую утверждала в качестве нормы классическая эстетика,

эстетика держалась за этот идеал и в силу этого должна была

здесь недостаточна, ибо прямая линия только в геометриче­

сделать решающий ценностный акцент на «естественном» И

кратчайшее расстояние меж­

«правильном». Изображение тем совершеннее, чем больше уда­

ду двумя точками. Эстетика Бугура, основывающаяся на прин­

ется передать и отразить сам объект без тех замутнений и ис­

ципе аёйсагезве, стремится, таким образом, учить искусство

кажений, которые привносит природа субъекта. Но теперь эта

обходному пути и хочет отстоять этот путь в качестве значимо­

норма начинает изменяться. Акцент падает теперь не столько

ском, а не в эстетическом смысле

-

го и продуктивного. Эстетически ценная мысль (репвёе

репзёе

ingenieuse)

delicate,

на близость к объекту, сколько на отдаленность от него; не на

почти всегда пользуется этим искусством и

то, в чем искусство подобно природе, а на специфическом спо­

цели, которая со­

собе его выразительных и изобразительных средств. Логическая

стоит в том, чтобы поразить дух и тем самым напитать его но­

неадекватность этих средств, их чисто опосредованный и мета-

только благодаря ему достигает своей цели

-

вым импульсом, новым воодушевлением. Отдельные жанры поэ­ тического искусства, такие, например, как эпиграмма, всецело

39*

Мысли, которые представляются истинными, часто тривиальны (фр анц.).

зависят от этого условия. Одна лишь истина не создает и не

40*

Соответствие вещи и интеллекта (франц.).

330

331

форический характер прямо и откровенно признается; но это никак не влияет на их оценку. Ведь образ, который создает ис­

подлинного познания. Сущность эстетического невозможно по­ нять с помощью одних только понятий; И теоретик в этой обла­

кусство, не осуждается в качестве не-истины вследствие того,

сти не имеет иного средства передать свои воззрения другим и

что он никогда не совпадает со своим объектом, а, напротив,

убедить в этих воззрениях, кроме обращения к их собственному

имеет свою собственную, в нем самом обоснованную и ему им­

манентную истину:

verite aussi

Ыеп

«Le figure n'est pas que la fiction»41*17.

[ацх

et la

шётарпоге а

sa

Но своего полного развития новый мотив, прозвучавший в со­ чинении Бугура, достигает только у Дюбо. То, что у Бугура оста­

лось просто арегсп'", в

peinture» Дюбо

«Retlexions critiques sur la

роезге

et la

становится систематической основной идеей, все­

сторонне развитой автором. Феномены, которые Бугур открыл в известной степени на периферии эстетического, перемещаются

теперь в самый центр эстетической теории. Проблема теперь уже не в том, чтобы просто дать место воображению и чувству наря­ ду с силами разума, а в том, чтобы продемонстрировать и утвер­ дить воображение и чувство в качестве реальных основных сил. Если на этом основании труд Дюбо называли «первой эстетикой

сентиментализма-" , то это верно только с определенной истори­ ческой оговоркой: каких-либо подлинно «сентиментальных» черт, которые появляются позднее в эпоху «чувствительности», у

Дюбо, конечно, нет и в помине. То, что он называет «чувством»

(sentiment),

обозначает не какое-то погружение Я в себя самого

и в этом смысле «субъективный» поворот. Дюбо, правда, больше не исходит исключительно лишь из рассмотрения и анализа ху­

дожественных произведений, а обращает внимание прежде все­

го на воздействие, которое они оказывают, и пытается из этого воздействия определить подлинную природу искусства. Но в этом анализе эстетического впечатления Я и объект рассматри­ ваются в качестве равно-необходимых и равно-оправданных фак­

торов. Более конкретный характер этой каузальной связи и уча­ стие, которое принимают в ней отдельные моменты, «субъект» и

«объект», невозможно установить заранее посредством чисто аб­ страктных соображений: проникнуть в существо этой связи мож­ но только посредством опыта. Дюбо поэтому впервые с полной

отчетливостью делает самонаблюдение особым принципом эстети­

внутреннему опыту. Непосредственное впечатление, на которое

должно опираться всякое эстетическое образование понятий и на которое оно постоянно должно оглядываться, не может и не

должно быть замещено и вытеснено никакими дедукциями.

«Je saurois еврёгег d'etre арргоцуё, ~ говорит Дюбо в начале свое­ го труда, - si je пе parviens point а faire гесоппопге аи lecteur dans топ livre се qui se passe еп [ш-тпёгпе, еп ип mot les mouvements les plus intimes de son coeur. Оп п'пёвпе оцёгев а rejetter соmmе ип miroir infideIe le miroir оп l'on пе se гесоппоп pas»43*19. Эстетика пе

больше не противостоит художнику со своим сводом законов в

руке, как не пытается она навязать созерцателю неизменные об­ щие нормы; эстетика стремится теперь быть исключительно зер­ калом, в котором отражаются они оба, художник и созерцатель,

и в котором они должны узнать свой основной опыт, свои ос­ новные переживания. Всякое воспитание и оттачивание эстети­ ческого суждения состоит, в конечном счете, ни в чем ином, как

в том, чтобы учиться все с большей и большей ясностью видеть эти переживания, эти изначальные впечатления и отделять их от

произвольных И случайных привнесений рефлексии. Всякое док­ тринерство и всякая отвлеченная болтовня об эстетических по­ нятиях, не служащие этой цели, должны быть отвергнуты. Все, что не содержит чистой непосредственности

впечатления и не

укрепляет нашего доверия к ней, теряет кардинальную цель, ко­

торую должна поставить перед собою эстетика. Вкусу в собствен­ ном смысле невозможно научиться, как невозможно его пробу­

дить и развивать путем чисто теоретического рассмотрения; ибо чувственное восприятие и неспособно к такому обучению и не нуждается в нем. «Наше сердце, не ожидая никаких рассужде­

ний, само собой приходит в волнение

.... Наше

сердце создано

именно для этого. Его порывы способны предвосхититьлюбые рассуждения (тляоппететяу'", подобно тому как опережают

ки и отстаивает ее, в противоположность всем другим чисто ло­

43* «Я не надеялся бы на одобрение, если бы мне не удалось, как я пола­

гическим методам, в качестве подлинного источника всякого

гаю, объяснить каждому читателю, что происходит в глубине его души, рас­ крыть перед ним самые тайные движения его сердца. Если же меня постигла

41*

Фигуративное не ложно, и метафора имеет свою истину, так же как имеет

ее выдумка (франц.). 42* Наброски, обзор (франц.).

неудача, читатель может отбросить эту книгу, как отбрасывают неверное зер­

кало, в котором не узнаешь собственного лица» (франц.). Дюбо Ж.Б. Кри­ тические размышления о поэзии и живописи. М., 1976. С. 30-31. 44*

332

Вставка Э. Кассирера в перевод из Ж.Б. Дюбо.

333

их

ощущения,

получаемые

нами

от органов слуха и зрения.

именно то,

в чем рационализм прежде видел свою гордость и

Люди, от природы лишенные этого чувства, встречаются так же

силу, составляет слабейший пункт его позиции. Чувство больше

редко, как слепорожденные. Но сообщить его тем, у кого оно от­

не нуждается в том, чтобы оправдываться перед трибуналом ра­

сутствует, не легче, чем вернуть зрение слепорожденному..., Тра­

зума; напротив, это разум теперь вызывается на суд ощущения,

гедия исторгает слезы у людей, которые не успели решить, тро­

чистого

гателен ли сам по себе объект, изображаемый Поэтом, и верно ли

притязаний. И смысл вердикта, который выносят на этом суде,

он воспроизведен на сцене. Чувство подсказывает им все это,

состоит в том, что все полномочия, которые брал на себя разум,

прежде чем они помыслят о разборе Трагедии.

были противоправны и противоестественны, то есть попросту

'"

Если бы основ­

«впечатления»

И вынужден отстаивать правоту своих

ное достоинство стихов и картин заключалось в том, что они

были узурпированными полномочиями. Разум не только теряет

должны строго согласоваться с писаными правилами, то лучшим

свое господствующее положение; даже в своей собственной сфе­

методом для определения как степени их совершенства, так и

ре, в области познания, он должен отказаться от своей ведущей

того места, которое они заслуживают в человеческой памяти, бьm

роли и уступить свою роль воображению. Тем самым в споре об

бы метод рассуждения и разбора. Но основное достоинство сти­

основаниях эстетики роли полностью поменялись. Если прежде

'"

воображение вынуждено было бороться за свое при знание и рав­

Итак ... все люди при помощи присущего им внутреннего чувства

ноправие, то теперь оно объявляется подлинной основной спо­

хов и картин состоит в том, что они должны нам нравиться.

могут, не зная правил, решить, насколько хорошо или плохо ка­

собностью души, вождем и властелином, которому должны быть

кое-нибудь произведение Искусства ...»20

подчинены все другие способности. Выводы для эстетики, для

Вкус, таким образом, больше не подчиняется логическим

«философии прекрасного», которые имплицирует эта перемена

процессам вывода и заключения, а в своей непосредственности

ролей, напрашиваются сами собой, и в эссе Юма

приравнивается

o/taste»4S*

к чистым

актам

восприятия,

зрению

и слуху,

«O/the standard

эти выводы прямо были сделаны. Даже эстетика дол­

осязанию и запаху; тем самым был указан путь, который Юм

жна капитулировать

последовательно проходит вплоть до его логического конца. С

ним понимать отказ от общезначимых и необходимых норм, обя­

чисто внешней стороны философия Юма гораздо меньше инте­

зательных на все времена и для всех субъектов суждения и

ресуется

оценки. Нигде так легко не отвергается притязание на подобную

эстетическими,

чем теоретико-познавательными,

ческими и религиозно-философскими

эти­

вопросами. Тем не менее

перед скептицизмом,

норму истины и необходимости,

если под этим послед­

как в эстетической области:

юмовской философии принадлежит важное место в области эс­

ведь повседневный опыт учит нас тому, что не существует неиз­

тетических проблем, и в чисто методическом отношении ее вклад

менной шкалы эстетических ценностей, и что ее никогда и не

также и здесь совершенно оригинален.

Ибо для Юма прежний

было. Норма, которую мы кладем в основание наших суждений

фронт эстетических контроверз уже изменил свои очертания. С

о прекрасном,

какой бы энергией ни отстаивали ведущие представители «эсте­

другому;

тики чувства» своеобразие чувства и его непосредственность, они никогда не заходили так далеко, чтобы сделать предметом сво­

меняется от эпохи к эпохе, от одного человека к

тщетно поэтому даже пытаться извлечь из этого пото­

ка мнений какие-то отдельные оценки и превращать их в обра­ зец, отмеченный печатью истины и общезначимости.

Но если,

как таковое и усомниться в особой и

с одной стороны, мы должны при знать вариативность и относи­

основополагающей функции разума. Они боролись только за

тельность суждения вкуса, то, с другой стороны, они не таят в

их нападок

«raisonnement»

разделение различных способностей разума, но вовсе не имели в

себе тех опасностей,

виду дискредитировать или приуменьшить значение самого ра­

для логики и для чисто рациональных наук. Ибо эти последние

которые, по-видимому,

содержатся в них

зума. Разум по-прежнему оставался неоспоримым в качестве

не хотят и не могут обойтись без какой-либо объективной нор­

силы логического мышления, умозаключения и каузального вы­

мы, заключенной в природе вещей. Они притязают на познание

вода, на котором основывается все наше познание действитель­

самого объекта и непосредственное

ности. Но именно в этом пункте Юм делает следующий и во всех отношениях решающий шаг. Он осмеливается перенести борьбу на территорию самого оппонента, пытаясь показать, что

334

описание его сущностных

особенностей; и они лишаются результатов и самой цели своего

4'*

О норме вкуса (англ.).

335

труда, если скептицизм ставит им границы, пресекающие любую

попытку объективного познания. Поэтому в области рациональ­

fact, and аге not always conformable to that зтапаап»?". Среди ты­ сячи различных суждений об одной и той же чисто объекгивной

ных наук скептицизм всегда чисто негативный, деструктивный

ситуации существует одно и только одно суждение, которое яв­

принцип. Но это становится иным, стоит нам обратиться к сфе­ ре чувства и сфере чистых Ценностных суждений. Ибо любое цен­

ляется правильным и истинным; единственная трудность Состо­

ностное суждение, которое не заблуждается в отношении себя

самого, относится не к «самой вещи» и ее абсолютной природе, но выражает определенное отношение между объектами и нами

самими

-

ощущающими, чувствующими и оценивающими

субъектами. Такое отношение в каждом отдельном случае может

быть «истинным», ни разу в точности не совпадая ни с одним другим случаем. Ибо природа и, значит, истина данного отноше­ ния никогда не зависит только от одного из двух членов отноше­ ния, связанных друг с другом этим отношением, а возникает из

того способа, посредством которого оба члена взаимно определя­ ют друг друга. Поэтому оценивающий и волящий субъект не яв­ ляется чем -то только внешним для содержания и смысла ценно­

стного суждения; напротив, он со-определяет это содержание и

со-ставляет этот смысл. А коль скоро это понято, то чисто эсте­ тическое суждение обретает своеобразный примат и преимуще­ ство перед логическим суждением. Преимущество это заключа­

ит только в том, чтобы определить такое суждение. В противо­ положность

этому,

тысяча

различных

чувств

и

оценок,

обращенных к одному и тому же объекту, все могут быть верны­ ми. Ибо никакое чувство не стремится понять и описать что-то объективное, оно всегда только выражает определенное соогвет­

ствие

(con/ormity ог relation 47' ) между объектом и органами и спо­

собностями нашего духа. Поэтому о красоте мы можем судить в некотором смысле «объективно» именно потому, что она есть

нечто абсолютно субъективное: красота не вещь, а только состо­

«Beauty is по quality in things themselves: it exists merely in the mind which contemplates them, and each mind perceives а different Ьеашу» 48'21.

яние в нас самих.

Тем самым последний остаток общезначимости,по-видимому, отнимаетсяу эстетическогосуждения; но если Юм здесь, как и в чисто логической области, отказываетсяот всякой теоретической общезначимости,то это совсем не означает, что он намерен отвер­ гнуть всякую практическую общезначимость. Чисто логически,

ется не в том, что первое достигает большего, чем второе, а в

конечно, нужно констатировать,что эстетическоечувство и эсте­

том, что эстетическое суждение меньшего требует. Ибо сопро­

тическая оценка, поскольку они высказываютнечто только о при­

тивляясь всякой ложной генерализации и высказываясь не об

роде субъекта, обладают значимостью только для самого субъек­

объектах как таковых, а только о нашем отношении к ним, эсте­

та и внутри его сферы. Но хотя здесь и невозможно говорить о

тическое суждение достигает того «соответствия», той адекватно­

реальном равенстве, реальном тождестве в логическом смысле сло­

сти, к которой тщетно стремятся науки об объективном. Отдель­

ва всех этих чувств и оценок, между ними существует все же неко­

ный субъект, разумеется, может вообще отказать себе вправе

торая эмпирическаяоднородность

судить о вещах; но он

-

единственно возможный и единственно

компетентный судья своих собственных состояний. И цель эсте­ тического суждения, если его рассматривать в правильной перс­

пективе, состоит только в том, чтобы сообщать об этих состоя­

-

и она препятствует тому, ЧТО'­

бы всегда имеющиеся в наличии, неизбежные в эстетической области различия в чувстве и суждении вкуса выходили за преде­

лы всякой нормы. Такая норма, правда, дана нам не а

priori «при­

родой» прекрасного, а чисто фактически природой человека. По-

ниях. В этом смысле оно может достигать большего именно потому, что оно стремится к меньшему. Разум может заблуждать­

46* «Всякое чувство правильно, ибо чувство не относится к чему-либо, кро­

ся; ведь его норма заложена не в нем одном, а в природе вещей,

ме самого себя, и оно всегда реально, когда бы человек его ни осознавал.

к которым он обращается и которые он желает «постичь». Но чувство не подвержено таким аберрациям: ведь его содержание,

В отличие от этого не все суждения ума истинны, ибо суждения относятся к чему-либо вне их, а именно высказываются о чем-либо реальном и фак­

тическом, а этой норме не все они соответствуют» (англ.). Юм Д О норме

как и его масштаб, находится не вне его, а в нем самом. «АН sentime~t is right;. because sentiment has а reference to nothing beyond ltself, and IS always real, wherever а тап is conscious of it.

47* Соответствие и отношение (англ.).

But аН deteгminations of the undeгstanding аге not right; because they have а reference to something beyond themselves, to wit геаl matter of

вает иную красоту» (англ.). Хатчесан Ф., Юм д, Смит А. Эстетика. С. З06.

336

вкуса

// Хатчесан Ф.,

Юм Д"

Смит А. Эстетика. М., 197З. С. З06.

48* «Прекрасное не есть качество, сушествующее в самих вещах; оно существу­ ет исключительно в духе, созерцающем их, и дух каждого человека. усматри­

12 Э.Кассирер

337

следняя заботится о том, чтобы объекты не превращались во что­

ческим впечатлениям остаются в основе своей теми же самыми.

Якобы объективная истина, которая, как полагали, содержится в

то неопределенное, но удерживались в границах, установленных

для них самим человечеством, не в качестве какого-то логическо­

произведениях античных мыслителей, для нас более не существу­

ет; но волшебное действие, которое оказывает на нас античная

го универсального понятия или эти ко-эстетического идеала, а в

качестве биологического вида. Всякий индивид отличается от

поэзия, не прекратилось, и сила, с которой она захватывает нас как ощущающих и чувствующих субъектов, не уменьшилась.

другого индивида, но в то же время, независимо от отличий, он и согласуется с другими; сама вариативность имеет свои опреде­

ленные пределы и свой закон. Отсюда возникает относительное согласие между эстетическими суждениями, которое можно на­

блюдать повсюду в качестве чисто фактического феномена. Как ни безнадежны здесь попытки установить абсолютные нормы, тем не

«Aristotle and Plato, and Epicurus, and Decartes тау successively yield to each other: but Тегепсе and Yirgil maintain ап universal, undisputed empire оеег the minds of теп. The abstract philosophy of Cicero has [овт its credit: the vehemence of h1s oratory is still the object of оuг

аапшацопэ>"23.

Тем самым за эстетической «общезначимостью» признается,

менее мы ясно видим некоторую эмпирическую повторяемость и,

так сказать, эмпирическую усредненность. С чисто абстрактной точки зрения, различие остается возможным; но

in concreto оно

становится бессмысленным. Если кто-нибудь захочет поставить на одну доску Оджилби и Мильтона, Беньяна и Аддисона в отноше­ нии их гения и стиля, то его, конечно, невозможно будет опро­ вергнуть на чисто рациональных основаниях; но его оценку сочли

бы не менее экстравагантной, чем если бы он взялся сравнивать

пруд с океаном или нору крота с высотой Тенерифа", Согласие,

на которое претендует вкус в качестве

sensus соттипи'";

невоз­

можно поэтому ни дедуцировать, ни доказать; но оно создается

всякий раз практически и получает вследствие этого лучший и бо­ лее действенный фундамент, чем тот, который когда-либо могла ему дать одна лишь спекуляция. Больше того: с чисто эмпириче­ ской точки зрения, фактическое единогласие оценок складывает­ ся в области вкуса быстрее и надежнее, чем в области рациональ­

ного, чисто философского познания. Что касается философских систем, то каждая из них обычно сохраняет свое значение только

для своей собственной эпохи; ее блеск быстро тускнеет и наконец вообще исчезает из виду, заслоненный новой взошедшей звездой.

В противоположность этому, великие классические произведения искусства гораздо лучше и бесспорнее выдерживают испытание времени. Как ни кажутся они зависимы от своей собственной эпохи и объяснимыми только из духовных условий последней, тем не менее оказывается, что эта их обусловленность не ставит пре­

конечно, только не который минимум, который не мог вполне удовлетворить даже ориентированных на эмпиризм мыслителей

ХУПI в. Если они и признают опыт источником эстетического суждения и оценки, то все же они пытаются придать самому

опыту более прочное основание и извлечь из него определенный «объективный» смысл. Но тем самым проблема явным образом

смещается; ибо рассмотрение не может теперь ДОВОЛьствоваться только чистым описанием эстетических феноменов, а должно вернуться к основаниям этих феноменов и попытаться устано­

вить их Jundamentum in ке'!". И где же еще искать эту основу и как еще ее Можно прочнее заложить, если не путем прикрепления

красоты к целесообразности и показа того, что красота есть толь­ ко скрытое выражение этой целесообразности? Дидро как раз и

делает вновь значимым этот мотив в своей эстетической теории.

Вкус для него одновременно субъективен и объективен: субъекти­

вен потому, что он не имеет другого основания, кроме индивиду­

ального чувства; объективен потому, что это чувство

- только ре­

зультат и отзвук сотен индивидуальных опытов. В своей голой

фактичности, в своем чистом настоящем вкус, разумеется, не под­ дается дальнейшему определению и обоснованию: это некое <<je пе

sais qUOi»52'; но опосредованное знание этого «непознаваемого, воз­ можно, если его непосредственное настоящее соотнести с его про­

шлым. В каждом суждении вкуса собрано воедино бессчетное чис-

«Аристотель и Платон, Эпикур и Демокрит последовательно сменяли друг

делов их воздействию. Правильнее было бы сказать, что эти про­

50*

изведения связывают столетия и являются самыми верными сви­

друга, но Теренций и Вергилий сохраняют свою всеобщую и неоспоримую

детельствами того, что если мышление человечества изменяется,

то по крайней мере его чувства и, значит, способность к эстети-

власть над умами человечества. Абстрактная философия Цицерона утратила свое

влияние, но страстность его красноречия и поныне восхищает нас» (англ.).

Хатчесон Ф., Юм л; Смит А. Эстетика. с. 320. 51*

49* Общий смысл (лат.).

52*

338

Реальная основа (лат.). Я не знаю, что (франц.).

12*

339

ло предшествовавших ему опытов. Его, это суждение, не в боль­ шей мере можно свести к спекулятивным соображениям, чем к

простому «инстинкту»: ибо «инстинкт» для прекрасного был бы не

чем иным, как

qualitas

оссийа'", допушение которого в психоло­

гии настолько же бесплодно и так же должно быть исключено и

воспрещено, как и в естествознании. Мы избежим обеих этих опасностей в том случае, если сумеем найти чисто эмпирическое

объяснение именно этого предполагаемого «инстинкта»

-

если

сумеем понять его не как что-то непосредственное и изначальное,

а в качестве уже опосредованного и ставшего. С того момента, как нашим глазам впервые открылся свет, мы восприняли бесчислен­ ное количество впечатлений и воздействий, и каждое из них со­ провождалось каким-нибудь определенным чувством или оцен­

кой, одобрением или неодобрением. Наше чувство прекрасного

возникает из концентрации всех этих наблюдений и опытов в на­ шей памяти, в результате их слияния и превращения в новое об­ щее впечатление. Это чувство, разумеется, «иррационально» В том смысле, что в чистом переживании прекрасного воспоминание о тех ранних опытах уже стерлосъ; поэтому актуальность этого пе­ ре:живания не может нам дать одновременно знания о его проис­

хождении, его генетическом истоке", Но для Дидро этот источник если не непосредственно доказуемый феномен, то все же постулат, который он выводит из общих предпосылок эмпиризма.

«Quest-ce donc le gout? Une facilit6 acquise раг des ехрёпепсев гёпёгёез, а saisir lе vraiou le Ьоп, avec la circonstance qui le rend Ьеаи et d'en ёгге promptement et vivement touch6»54' 25. Само словесное выражение этого утверждения явным образом указывает на то, что Дидро в своем стремлении дать чисто эмпирическое объяснение прекрасно­ го вновь рискует стереть его специфическое своеобразие, рас­

творив его в физически или морально совершенном, в объектив­ но-целесообразном.

«Микеланджело

придал куполу собора

святого Петра в Риме наипрекраснейшую из форм. Геометр Ла­ тир, пораженный этой формой, делает чертеж и обнаруживает,

что это кривая с самой большой способностью сопротивления. Кто внушил Микеланджело избрать эту кривую среди бесчис­ ленного множества других? Повседневный опыт жизни. Это он

подсказывает плотнику так же уверенно, как великому Эйлер

угол, образуемый подпорой и стеною, которая грозит разрушен;

ем. Это опыт научил его придать крылу мельницы изгиб, наибо­ лее благоприятный для вращательного движения, это опыт часто применяет в своем тонком расчете те элементы, которых не мог­

ла бы уловить академическая геометрия»>. При таком эмпириче­

ски-практическом объяснении прекрасное подвергается опасности быть сведенным к «ехрёпепсе юитайёге»>", повседневной и полез­ ной, не только в отношении своего источника, но и в отношении

всей этой сферы, поскольку даже-красоту человеческого тела Ди­ дро объясняет тем, что оно устроено так, чтобы наилучшим обра­ зом выполнять свои наиважнейшие жизненные функции. «Le bel homme est celui que lа nature а топпё pour remplir le plus ais6ment qu'il est possible les deux grandes fonctions: la conservation de l'individu, qui s'6tend а Ьеаисоир de choses, et la propagation de Гезрёсе qui s'6tend а ипе»56' 27. Таким образом оказывается, что эм­

пиризм здесь не избежал опасности, которую Дидро с его помо­ щью хотел преодолеть, и наткнулся на те же подводные камни

которые грозили крушением рационалистической эстетике. Там:

где Дидро желает не только описывать красоту, но и обосновать ее, он может осушествлять такое обоснование не иначе как ставя прекрасное в зависимость от «истинного» И рассматривая его как

скрытую форму последнего. Только норма истины теперь измени­ лась: ее содержание основывается уже не на априорных утвержде­

ниях, не на всеобщих и необходимых принципах, а на практиче­ ском опыте, на повседневном и полезном. Но оба способа

объяснения при этом не затрагивают подлинного смысла и цен­ ности прекрасного; масштаб, избранный в обоих случаях, находит­ ся в иной плоскости, чем та, в которой располагается чистый фе­

номен прекрасного. Если в классицистской эстетике победу одерживает «разум», то В эмпиристской эстетике ее в конечном

счете по существу одерживает «рассудок». Воображение, правда, теоретически признается автономной способностью, особой силой души; даже предпринимается попытка показать, что оно

-

осно­

вополагающая способность, один из психологических корней так­ же и всякой чисто теоретической деятельности. Но как раз такое

55* Журналистская манера (франц.).

53* Потустороннее качество (лат.).

54* «Что же в таком случае вкус? Легкость, приобретаемая повторными опы­

тами, с какой постигаешь истинное или доброе со всеми обстоятельствами, де­

лающими его прекрасным, способность быстро и живо проникаться всем этим'> (франц.). Дидро Д. Эстетика и литературная критика. с.

340

369.

56* Прекрасный человек

-

тот, кого создала природа, чтобы с наиболее воз­

можной легкостью выполнить две важнейшие функции: сохранить индивида; что относится КО многим видам, и функцию размножения вида, что относит­

ся к одному (франц.).

341

внешнее повышение роли воображения угрожает ему с новой сто­ роны опасностью нивелировки: ведь воображение, которое таким

образом вводится в теоретическую сферу ради подчинения ей, снова с нею смешивается. Действительная автономия прекрасно­

го и самодостаточность воображения могла быть обретена только на каком -то другом пути. Эстетический рационализм и эстетиче­ ский эмпиризм в равной мере были лишены мыслительного им­

пульса, который требовался для достижения этой цели. Такой им­ пульс мог исходить только от такого мыслителя, который не стремился ни теоретически разложить прекрасное, сведя его к

правилам, ни психологически описать и генетически объяснить его, а который жил чистым созерцанием прекрасного, захваченный

и переполненный им. Таким мыслителем в ХУПI в. оказался в первую очередь Шефтсбери; поэтому именно его учению суждено

было стать первой действительно всеобъемлющей и автономной философией прекрасного.

4. Эстетика Английская эстетика

но опереться и находить в нем неисчерпаемый источник своего развития,

-

учения, сложившегося вне общего воздействия эм­

пиризма. Подлинные вожди английской эстетики в

XVIII

в. бе­

рут свое начало у Шефтсбери и чувствуют себя его учениками и продолжателями. Но сам Шефтсбери сформировал свою карти­ ну мира вне зависимости от каких-либо образцов, которые он

мог бы позаимствовать непосредственно у своей эпохи. Он был питомец и ученик Локка; но воспринял он от него только опре­ деленные содержания, в то время как форма его духа и его учения принадлежит всецело ему самому. Он не чувствует никакого срод­ ства с современной философией, но ищет другие духовные образ­

цы и исторические прототипы. Достаточно открыть философский дневник Шефтсбери, чтобы сразу осознать дистанцию, которая

невозможно обнаружить отклик проблем, которые волновали ту

интуиции и проблема reния

XVIII

эпоху, отзвук теоретических или практических задач, которые ей

в. не пошла ни путем французско­

направлений мысли на нее не подлежит никакому сомнению как в отношении постановки проблемы, так и в отношении развития

этой эстетики. Не только английская литература

XVIII

в., но и

английская эстетическая теория имеют перед собой великий об­ разец и пример для подражания, представленный французской классической трагедией, и во многих конкретных случаях этим

примером определяются. Что же касается эмпиризма, то избе­ жать его влияния было тем более трудно, что существенные мо­ тивы этого движения мысли содержались уже в первой поста­

новке эстетической проблемы. Ведь проблему эту повсюду видели под тем или иным психологическим углом зрения и в соответ­

ствии с этим аспектом к ней подходили. В английской психоло­

XVIII в.,

софского учения, на которое эта эстетика могла непосредствен­

отделяет его от его собственной эпохи. В этом дневнике почти

го классицизма, ни путем Юма. Постоянное воздействие обоих

гии

хода, то она обязана этим вдохновляющему воздействию фило­

казалось, не было больше колебаний и сомнений от­

носительно истинного и единственно «естественного» метода

рассмотрения. Благодаря Локку, Бёркли и Юму строгий эмпи­ ризм, казалось, раз навсегда одержал здесь победу; его ПрИНЦИПЫ

отныне подлежали уже не обсуждению, а наивозможно широкому распространению и применению во все новых и новых областях и

ко все более сложным феноменам душевной жизни. Если тем не менее английская эстетика все же сумела преодо­ леть чары эмпиризма и шаг за шагом освободиться от его под-

342

предстояло решить. Интересы Шефтсбери лежат вне всех этих неотложных вопросов его современности; вместо этого он вновь

ищет прямого соприкосновения с Ренессансом и с античным ми­ ром идей. В своем древнике он ведет непосредственные беседы

с Платоном и Аристотелем, с Плотином, Сенекой, Марком Ав­ релием, Эпиктетом. Ничто так не отталкивает его, как сведение

философии к системе логических понятий или к бессвязному со­ четанию научных доктрин. Он хочет снова обновить и воплотить в себе изначальный идеал философии, идеал чистого учения о

мудрости. И этим путем, а не путем абстрактной спекуляции или эмпирического наблюдения, Шефтсбери и подошел снача­

ла к проблемам эстетики. Они были его личными жизненными проблемами задолго до того, как стали чисто теоретическими

проблемами его учения. Шефтсбери не рассматривает эстетику ни исключительно,

ни даже преимущественно с точки зрения

художественного произведения; нет, эстетика интересует его и нуж­ на ему для того, чтобы найти в ней ответ на вопрос о подлинной форме жизни, о законе, определяющем строй внутреннего, ду­

ховно-личного космоса. Философия, понятая как чистое учение о мудрости, остается в себе неполной и несовершенной до тех пор, пока она не найдет своего завершения и конкретного ис­

полнения в учении о прекрасном. Ибо подлинная истина не мо­

жет существовать без красоты, как и красота без истины. Цент­ ральный тезис философии и эстетики Шефтсбери:

343

«All beauty is

truth»57*

только под этим углом зрения становится вполне понят­

гается только лишь посредством прекрасного. Ибо здесь человек

ным. Дословно этот тезис ничем не отличается от требования

не только познает, но переживает и знает, что всякий порядок и

объективности, с которым выступала классицистская француз­

повторяемость, всякое единство и закономерность основывают­

ская эстетика; и может, пожалуй, показаться, что это не более

ся на одной и той же праформе; что в человеке, как во всяком от­

чем перевод и переложение тезиса Буало: «Взеп

дельном существе, непосредственно выражается одно и то же це­

vrai»5S'.

n'est

Ьеаи

que

'е

Однако это сходство только кажущееся, потому что одни

и те же слова в том и другом случае выражают совершенно

раз­

лое. В феномене красоты как бы непосредственно заявляет о себе истина космоса: она не остается здесь замкнутой в себе самой,

ную мысль. Когда Шефтсбери приравнивает красоту к истине, то

но обретает выражение и речь

истину он понимает не в смысле собирательного, итогового по­

ны, ее подлинныи

нятия теоретических знаний, положений и суждений, которые можно свести к твердым логическим правилам,

основополагаю­

щим понятиям и принципам. для него «истина» скорее внутрен­ няя смысловая связь вселенной

-

связь, которая не познается в

отвлеченном понятии и не схватывается индуктивно посредством

~,'

Jl,010<; БО'

-

ту речь, в которой смысл исти-

впервые полностью раскрывается.

Этим своим основным воззрением Шефтсбери переносит эсте­ тику в том виде, который она приняла в классицистской системе и в эмпирических теориях, на совершенно другую почву. Здесь мы подошли поистине к поворотному пункту В развитии эстетики

_

тому пункту, где умы, как и проблемы, не могли не разойтись. Ра­

собирания и нагромождения отдельных опытов, а только непо­

зумеется, это разделение не наступает сразу со всей отчетливо­

средственно сопереживается и интуитивно понимается. Эта фор­

стью, да и после того, как оно уже произошло, его не утверждают

ма сопереживания и внутреннего понимания открывается нам в

феномене прекрасного. У Шефтсбери граница между миром

«внутренним» И миром «внешним» исчезает; оба мира управля­ ются одним И тем же всеобъемлющим законом, хотя каждый ИЗ них и выражает этот закон своим особым способом. «Внутрен­ няя мера»

(interior numbers),

которую мы находим во всяком яв­

с достаточной строгостью. Последователи Шефтсбери

Фергюсон, Хоум

- Хатчесон, - не сохраняют его изначальные основные моти­

вы в полной чистоте; у них эти мотивы смешивались с идеями, происходящими из других источников, и часто бессознательно с

ними сближались. Но был один мотив, который сохранил свою силу даже и в таком ослабленном виде и эклектическом смеше­

лении прекрасного, раскрывает нам одновременно тайну и при­

нии. Учение Шефтсбери переместило самый центр тяжести, сис­

роды, и физического мира. Ведь и этот последний только по

тематическое основание эстетической проблематики. Вопрос

видимости есть что-то «внешнее», просто вещное наличие, толь­

классицистской эстетики был обращен в первую очередь к произ­

ко производный мир. Глубочайшая, подлинная истина также и

ведению искусства, которое она хотела рассматривать как прозве­

этого мира состоит в том, что в нем живет принцип самого воз­

дение природы и познавать аналогичными средствами. Эта эсте­

действия и что все создания этого мира, в различной мере и с различной силой, содержат и отражают этот принцип. Именно такой тип «рефлексии», которая свободна от чисто логической опосредованности и показывает нерасторжимую взаимосвязь между внутренним и внешним, открывается нам в созерцании

прекрасного. Всякая красота основывается на истине и обраща­ ется в истину; но, с другой стороны, полный, конкретный смысл истины не может открыться нам нигде, кроме красоты. Таким

образом, Шефтсбери переносит основное требование стоиков:

«жить по природе» (6~ОЛ010"\)~ЕVО)<; "tfj


тетику. Самая чистая гармония между человеком и миром дости57* Всякая красота есть истина (англ.). 58* Нет ничего прекраснее истины (франц.). 59* В согласии с природой (греч.).

344

тика искала такое определение художественного произведения,

которое было бы сопоставимо с логической дефиницией и, подоб­ но последней, должно было установить любое конкретно данное,

особенное содержание по его роду (genus proximum) и по его спе­ цифическому различию (differentia specijica). Из стремления к такому определению и возникло учение о неизменности жанров

и о строго-объективныхправилах, которые управляют каждым из этих жанров. Эмпирическая эстетика отличается от этого подхо­ да не только по своему методу, но и по своему предмету. Она ин­

тересуется не непосредственнопроизведениями искусства, их упо­

рядочиванием, классификацией и

категоризацией. Это

эстетическое направление обращается к субъекту, наслаждающему­ ся художественнымпроизведением, и хочет познать и эмпириче60* Слово (греч.).

345

скими средствами описать субъекта в таком его состоянии. Пред­ метом анализа является здесь не создание, не просто форма про­

да впервые открывается человеку его истинная, Прометеева при­

изведения как таковая, но всеобщность психических процессов,

к созерцанию и постижению божественной сущности необходи­

посредством которых осуществляется переживание и внутреннее

рода: тогда он «второй творец,

... ходящий

под Юпитером» 28• Путь

мым образом проходит через это опосредование. Только худож­

освоение произведения искусства. ЭТИ процессы подлежатскрупу­

ник, который постоянно порождает из себя некий мир в миниа­

лезнейшему рассмотрению вплоть до их последних, далее нераз­

тюре, наделяя его предметно определенной формой, способен

ложимых первоэлементов. у Шефтсбери, в противоположность

этому, вопросы такого рода, хотя он отнюдь не избегает их, все же никогда не стоят в центре философского интереса. Его не занима­

ют ни порядок и членение художественных произведений, ни объяснение происходящих в созерцателе душевных процессов; его

понять вселенную как порождение тех же самых сил, которые он

осознает в себе самом. Для него всякое отдельное бытие

-

толь­

ко знак и иероглиф божественного: он читает «душу художника в

его Аполлоне»>.

Таким образом, наряду с газзоппегпепё" и наряду с опытом, те­

целью не являются ни логическое образование понятий, ни пси­ хологическое описание. Прекрасное для него означает откровение

перь выступает на передний план третья основная сила, которая,

совсем другого рода: оно возникает на совершенно другом осно­

ет нам подлинную глубину эстетического. Ни «дискурсивная»

вании и направлено на принципиально другую цель. В созерцании прекрасного в человеке совершается поворот от мира сотворенного к миру творческому, от вселенной как содержательного понятия

согласно Шефтсбери, превосходит все другие и которая открыва­

форма мышления, медленно и ощупью переходящая от одного понятия к другому, ни внимательное и терпеливое наблюдение

над отдельными феноменами не способны проникнуть в эту глу­

предметной действительности к действующим силам, сформиро­

бину. Она доступна только «интуитивному рассудку», который

вавшим эту вселенную и образовавшим ее внутреннюю взаимо­

движется не от частного к целому, а от целого к частному. Идею

связь. Такую интуицию невозможно обрести ни путем одного только анализа произведения искусства, ни путем погружения в репродуктивный процесс, происходящий в воспринимающем субъекте при созерцании художественного произведения и на­

слаждении им. По Шефтсбери, рациональный анализ и психоло­

гическая интроспекция оставляют нас на периферии прекрасно­ го и крайне далеки от его центра. Центр этот нужно искать не в

наслаждении и восприятии, а в формировании и создании. Вся­ кая рецепция сама по себе здесь недостаточна и бессильна, потому

и идеал такого рода интуитивного рассудка,

intellectus archetypus,

Шефтсбери почерпнул из своего философского образца, из уче­ ния Плотина об «интеллигибельной красоте». Но применяет он эту идею в некотором новом смысле и придает ей такую тенден­

цию' которой она не обладает ни у Платона, ни у Плотина. Ведь именно с помощью мысли Плотина он хочет лишить силы возра­ жение, направленное Платоном против искусства,

-

возражение,

на основании которого ПЛатон в философском смысле лишил ис­

кусство всяких прав. Искусство ни в коем случае не ~i~110"tc;62* в том

что она не возвращает нас к непосредственности, этому подлин­

смысле, что оно удовлетворяется просто внешней стороной вещей,

ному источнику прекрасного. Но если этот источник открылся, то

их явлением, стремясь по возможности точно их воспроизвести.

тем самым уже осуществился истинный и единственно возмож­

Его форма «подражания» принадлежит иной сфере и в известной

ный синтез не только между субъектом и объектом, между Я и

степени иному измерению; ведь оно передает не просто продукт,

миром, но и между человеком и Богом. Ибо противоположность

но акт произведения, не ставшее, а чистое становление. Способ­

между человеком и Богом снимается, стоит только нам помыслить

ность переноситься в это чистое становление и пользоваться своей

человека не в отношении его «творческого» существования, а в от­

ношении внутренне присущей ему изначальной формирующей силы

-

интуицией составляет, по Шефтсбери, подлинную сущность и

тайну гения. Проблема гения тем самым впервые стала подлинной ос­

не в качестве чего-то сотворенного, но в качестве творца.

новной проблемой эстетики. Ни логический анализ, ни эмпиричес­

Истинное богоподобие человека не раскрывается до тех пор, пока

кое наблюдение не могли подойти к этой проблеме; только «эстети­

человек пребывает в границах созданного, эмпирически-реально­

ка интуицию) могла дать ей содержание и полный вес. Но и здесь

го мира и пытается скопировать его порядок и очертания; оно об­ наруживается лишь в той внутренней инспирации, которая лежит

Ы. Рассуждение (франц.).

в основе всякого подлинного произведения искусства. Лишь тог-

62. Подражание (греч.).

346

347

тоже, конечно, нужно остерегаться выводить развитие мысли и

идеи просто из истории слова. Шефтсбери не создал слово «ге­ ний»; он пользуется им как известным и давно освоенным в эсте­ тике термином. Но он

-

первый, кто не только пользовался этим

термином, но и освободил его от прежней неопределенности и

многозначности, придав ему точный и специфически философ­ ский смысл. В классицистской эстетике отчетливо ощущают и ~

подчеркивают родство понятия «гении»

.

.

С «шgепшm»

63' ,а

после-

днее приравнивается к «разуму» как подлинно определяющей силе всего духовного. Гений

-

высшее совершенство разума, квинт­

эссенция всех его способностей и возможностей: «lе genie est lа

raison sublime»64'3o.

Дальнейшее развитие этой теории, осуществ­

ленное Бугуром и создавшее новое основополагающее

ние в эстетике

-

односторонность.

эстетику

«dilicatesse»,

направле­

стремится преодолеть эту

Бугур видит в гении уже не просто подъем и

прямолинейное продолжение «Ьоn

sens»65',

а существенно иное,

более сложное творческое свершение. Сила гения состоит не столько в схватывании простой истины вещей и ее насколько воз­

можно точном и смиренном выражении, сколько в способности интуитивно чувствовать и отыскивать скрытые связи вещей. «Гени­ альная» мысль (репвёе

ingenieuse) -

мысль, которая оставляет пре­

ся ПОДЛИННЫМИ основателями систематической эстетики. Отсю­ да ведет прямой путь к основным проблемам немецкой духовной

истории

XVIII в.:

к «Гамбургской драматургии» Лессинга и к «Кри­

тике способности суждения» Канта", Но учение Шефтсбери о спонтанности художественного твор­ чества не могло бы иметь такого влияния, которое оно в действи­

тельности обрело, если бы именно в этом пункте чисто теорети­ ческое развитие мысли, которое совершается в нем, не получило

бы своего завершения и постоянной поддержки со стороны дру­ гого духовного движения. Где бы в английской литературе

XVIII в.

ни рассматривалась проблема гения и как бы ни пытались опре­ делить отношение между гением и «правилами»,

-

абстрактное

рассуждение сразу же обращается к конкретным примерам. Два имени

-

Шекспир и Мильтон, все время нам встречаются: то и

другое имя образуют неизменную ось, на которой вращается вся­ кое теоретическое обсуждение проблематики «гения». На этих двух великих примерах пытаются постичь подлинную сущность гениальности; в них видят воплощенным все то, что теория до

этого описала в качестве только возможности. Это обращение к Шекспиру и Мильтону и постоянная духовная ориентация на них особенно отчетливо выступает в «Мыслях об оригинальном твор­ честве» Юнга. Рассматривая трагедии Шекспира и восхищаясь

делы обычного и повседневного: она приводит к новому И неожи­

«Потерянным раем», Юнг приходит к убеждению, что творчество

данному видению вещей и находит удовольствие в «неподлинном»

поэтического гения невозможно ни оценить, ни тем более исчер­

выражении, в метафоричности и фигуративности". Но тем самым

пать, руководствуясь обычными, чисто интеллектуальными крите­

гений остается еще в пределах чисто-духовного, даже просто ост­

риями, нормами исчисляющего рассудка. Гений так же далек от

роумного; определяющее значение теперь имеет утонченность,

такого рассудка, как волшебник

меткость и живость ума, и общим выражением этого становится

понятие ваёйсагеззе». Шефтсбери одинаково далек от того и дру­ гого представления о гении: он совершенно осознанно выводит понятие гения за пределы просто ощущения и просто оценки, за

пределы justesse, sentiment, delicatesse 66', всецело относя это поня­ тие к области собственно продуктивных, формообразующих твор­

ческих сил. Тем самым Шефтсбери впервые создал твердый фило­ софский центр для будущего развития проблемы гения и' дал ей определенное основное направление, которое отныне, несмотря

на все отклонения популярной философии и популярной психо­ логии, с полной ясностью и уверенностью неуклонно проводит-

-

от строителя. Все учение Юнга

ярко и характерно выражается этой его аналогией. Он обладает сильным и глубоким чувством той магии, которая заключена во всяком великом художественном произведении; и именно это чув­

ство его теория пытается облечь в слова и превратить в понятий­ ное познание. Эта магия поэзии не нуждается в мыслительном опосредовании и не терпит такого опосредования; ибо как раз в непосредственности заключена ее подлинная сила. Шекспир не имел академического образования; но две книги постоянно лежа­ ли открытыми перед ним, и в них он был способен читать, как

никто другой: книга природы и книга человека". Первородная сила, из которой произошли на свет трагедии Шекспира, каза­

лось, давным-давно иссякла в английской драме ХУIII в., и жиз­ ненный импульс, который Шекспир вдохнул в драму, представ­

63* Разум (лат.). 64*

65* 66*

Гений есть высший разум (франц.).

лялся мертвым; и все же теория по-прежнему стремится вызвать

Здравый смысл (франц.). Точность, чувство, утонченность (франц.).

великую тень и дать ей слово, потому что она исходит из убежде-

349 348

ния, что истинная природа прекрасного обретается только посред­

«шестом чувстве» перед трудной дилеммой. Генрих фон Штейн

ством погружения в подлинное «оригинальное творчество» и что

в своем «Происхождении современной эстетики» сказал об уче­

такому творчеству невозможно научиться у подражателей и эпиго­

нии Хатчесона, что оно страдает от противоречия, так сказать,

нов. Ибо только гений обладает в творчестве подлинной магиче­

«априорного чувства»; ведь прекрасное в этом учении основыва­

ской властью; он не только обращается к нашему рассудку и на­

ется на ощущении, но в то же время всякий последовательный

шему вкусу, но он способен разбудить бурю страстей в нашей

эмпиризм здесь отвергается, а утверждается общезначимость

душе, то ее раздувая, то успокаивая.

именно ощущения. Но это возражение относится скорее к спо­

Разработку, терпеливое осуществление и постепенное методи­

собу выражения Хатчесоном своих основных мыслей, чем к содер­

ческое прояснение основных эстетических проблем, которые

жанию самой мысли. Этот способ выражения неудовлетверите­

Шефтсбери наметил в свойственном ему рапсодически-гимни­

лен и сам по себе двусмыслен постольку, поскольку Хатчесон

ческом стиле, представил в первую очередь Хатчесон в своем

стремится облечь мировоззрение, возникшее из интуитивист­

«Inquiry into the original of оцг ideas of beauty and

мпце»>" (1726).

ской эстетики Шефтсбери, в язык эмпиризма. Но для понятия

Широкое распространение идей Шефтсбери в научной культуре

эстетической интуиции у Шефтсбери характерно как раз то, что

эпохи началось благодаря этому сочинению; но, правда, идеи эти

он не признает альтернативы между «разумом»

в интерпретации Хатчесона не вполне сохранили свой подлин­

ду «априори» И «апостериори». Созерцание красоты должно ука­

И «опытом», меж­

ный основной смысл и свою первоначальную значимость. Ибо

зать путь преодоления этой схематической противоположности,

границы между «рецептивностък»

доминирующей над всей теорией познания

И «спонтанностью»,

между

XVIII в.;

оно долж­

«ощущением» И «интуицией», отчетливо проведенные Шефтсбе­

но утвердить дух на более свободной позиции, с которой он ви­

ри, у Хатчесона вновь начинают стираться. Характерно уже то

дит дальше и больше этого конфликта. Ведь для Шефтсбери

выражение, которое он выбирает, чтобы обозначить природу

прекрасное

прекрасного. Желая выразить ту самую непосредственность, с

просто понятие в понимании Локка, производное и абстрагиро­

-

это ни

«idea

тпагаэ'" в понимании Декарта, ни

которой мы постигаем прекрасное, Хатчесон не находит лучше­

ванное от опыта. Прекрасное независимо и изначально, «врож­

го сравнения, чем аналогия с чувственным восприятием. Суще­

денно» и необходимо в том смысле, что оно не является чистой

ствует особое чувство прекрасного, которое не поддается даль­

акциденцией, но принадлежит субстанции духа и выражает эту

нейшему определению или редукции, подобно тому как наш глаз

субстанцию совершенно оригинальным образом. Прекрасное

есть специфический орган восприятия цветов, а ухо

специфи­

не содержание, получаемое из опыта, это и не идея, пребываю­

ческий орган для уловления звуков. Кто не обладает этим чув­

щая в духе с самого начала в качестве разменной монеты; пре­

ством, тому невозможно дать о нем представление или проде­

красное

монстрировать его, точно так же, как невозможно дать понятие

энергия и изначальная функция духа.

-

-

-

это специфическое основное направление, чистая

о существовании красок и звуков иначе как посредством реаль­

Таким образом, в своей концепции искусства, как и в своей

ного восприятия", Тот факт, что Хатчесон связывает чувство кра­

концепции природы, Шефтсбери отстаивает чисто динамиче­

соты, гармонии и закономерности с «внутренним чувством», ко­

скую точку зрения. Но этот «динамизм» нужно самым решитель­

торое отличается от внешних чувств и противостоит им на

ным образом отделять от других, по видимости родственных воз­

правах своеобразного и самостоятельного феномена, не может

зрений. На первый взгляд может показаться, что наиболее

обмануть нас относительно начинающегося нивелирования и

полное согласие здесь существует между Шефтсбери и Дюбо; ведь

смешения, которым подвергаются здесь идеи Шефтсбери. Ибо

Дюбо в «Кёйехюпз

«гений» теперь снова определяется через дар восприимчивости и

представить не что иное, как обоснование и полное развитие те­

critiques sur

lа роёые

et

lа решшге»?" хочет

приравнивается к «изящному вкусу». Но, С другой стороны, по­

зиса, согласно которому ценность и очарование прекрасного со­

скольку Хатчесон придерживается основных предпосылок Шефтс­

стоит в оживлении и возрастании душевных сил. Но поскольку эту

бери, то чисто методически он оказывается со своим учением о 68*

67*

Исследование о происхождении наших идей красоты и добродетели (англ.).

350

Врожденная идея (лат.).

69* Критические размышления о поэзии и живописи (франц.).

351

эстетическую «подвижность» Дюбо рассматривает исключительно с позиции художника, рефлектируя активность созерцателя, а не активность творца, то у него, по сравнению с illефтсбери, смеща­ ются все масштабы и ценности. Оба согласны только в негатив­

ной, а не в позитивной части своего учения; они единодушны в том, что они отвергают и отклоняют, а не в том, что они утверж­

дают. Они выступают против всех попыток подчинить прекрасное

строгим, раз навсегда установленным правилам; они приписыва­ ют гению право и способность разбить все эти скрижали закона и установить новые законы на основании своего собственного суве­

ренного права. И точно так же они ПРОТивостоят всякой попытке

постичь сущность прекрасного посредством ГОлого «raisonnement», с помощью чисто ДИСКУРсивных ПОНЯТИйных определений и ана­ литических расчленений. Они учат иному, «непосредственному» познанию прекрасного; но источники этой непосредственности

для illефтсбери и Дюбо совершенно различны. Для первого они

заключаются в ~poцecce чистого творческого формообразования,

тогда как второи ищет эти источники в пределах определенных, далее уже неразложимых и несводимых ни к чему другому спосо­

бов ВОсприятия и понимания. Всякое эстетическое наслаждение обязано своим ВОзникновением известным реакциям, которые

вызывает в созерцателе СОПрикосновение с произведением искус­

ства. Созерцатель чувствует себя захваченным и зачарованным ху­

дожественным произведением, втянутым в его движение и унесен­

ным им. Чем сильнее это движение, чем интенсивнее мы

сопереживаем его, тем более совершенным образом достигается цель, которую преследует художник. Поскольку Дюбо тем самым ищет движения ради движения, то интенсивность возбуждения, вызываемого в нас произведением искусства, он делает почти единственным мерилом эстетической ценности. Качество этого

возбуждения, его особая природа и своеобразие оказываются у Дюбо совершенно на втором плане; иногда они даже кажутся ему

совершенно лишенными значения. Характерно, что в самом нача­ ле своего Сочинения для того, чтобы обосновать свой тезис, что

ум имеет потребности в такой же мере, как и тело, и что Сильней­

шим импульсом ума является потребность в ПОСтоянном движе­

нии, Дюбо указывает не столько на художественные феномены

сколько толкует свой тезис в более широком Смысле. Он не колеб­ лясь ставит в один ряд впечатление, которое мы получаем при со­ зерцании картины или вслушиваясь в слова и реплики трагедии, и другие эмоции, возбуждаемые в нас, скажем, казнью преступни­

ка, схваткой гладиаторов или боем быков. В том и другом случае

352

человеком движет одно и то же побуждение; он не только может вынести зрелище ужасного страдания, но даже ищет такого зрели­

ща, потому что оно освобождает его от бремени бездеятельности,

ничем не занятого времяпрепровождения. «L'ennui qui suit Ыепtбt l'inaction de l'iime est ип mal si douloureux pour l'homme qu'il entreprend souvent les travaux les plus рёпйнеэ, afin de в'ёрагяпег la peine d'en ётге юцппегпё '" Ainsi nous courons раг instinct аргёз les objets qui peuvent exciter nos passions, quoique ces objets fassent sur nous des impressions qui nous сошегп souvent des nuits inquietes et des jours douloureux: mais les hommes еп general souffrent епсоге plus а vivre sans passions, que les passions пе les font souffrir» 70' 35. Таким образом, динамизм, из которого исходит Дюбо и по­ средством которого он хочет понять сущность и природу воздей­ ствия произведения искусства,

-

это динамика не чистого про­

цесса формообразования, как у Шефтсбери, а страданий и страстей. Дюбо не развивает, подобно Шефтсбери, интуитивную эстетику, которая ставится в центр художественного процесса и

цель которой

-

вскрыть и показать его своеобразие, его внутрен­

ние правила и нормы, его специфический ритм; то, что дает

Дюбо,

-

это эстетика «патетического». Он стремится освиде­

тельствовать и обозреть реакции, чистые па81171', которые возни­ кают в человеке под воздействием произведений поэзии и изоб­

разительного искусства. Самое высокое, что мы можем требовать от художника, важнейшее, даже единственное правило, соблюде­ ние которого мы вправе ожидать от гения, состоит не в том, что

в своих созданиях он должен соответствовать определенным

объективным нормам, а в том, что в качестве субъекта он всем своим существом всегда должен присутствовать в своем творчестве

и быть в состоянии сообщить и внушить зрителям свои собствен­

ные переживания и потрясения. «Soyez toujours pathetiques et пе laissez jamais languir vos spectateurs, ni vos ашшешв»?", - такова, 70* «Скука, происходящая из-за бездействия души, причиняет человеку такие

страдания, что он подчас берется за самые тяжелые занятия, чтобы только

избежать их .... Поэтому мы бессознательно стремимся к тем объектам, ко­ торые могут возбудить наши страсти, хотя и знаем, что и они могут стоить

нам тягостных дней и беспокойных ночей; вообще же говоря, люди сами на­ ходят в страстях гораздо больше страданий, чем те могут им причинить сами по себе» (франц.). Дюбо Ж.Б. Критические размышления о поэзии и живопи­

си. С.

35, 37-38.

71* Страдания (греч.). 72* «Будьте всегда возвышенны

зрителей, (читателей

-

... и

никогда не заставляйте скучать ваших

опущено Э. Кассирером) и слушателей » (франц.),

Дюбо Ж.Б. Критические размышления о поэзии и живописи. С.

353

277.

согласно Дюбо первая максима, которую эстетик должен предъ­ явить художнику. «Патетика образов» (le pathetique des images), а не

их подобие внешним объектам,

- вот в чем состоит ценность жи­

в теории вкуса Дюбо, если сравнить ее с Шефтсбери, дает о себе знать то же самое характерное различие. Сперва кажется, что Дюбо совершенно согласен с Шефтсбери, когда он подчеркивает

вописных и поэтических картин. Посредством этого возвращения

«не посредственность» вкуса и заявляет, что о произведениях ис­

к изначальной силе страсти эстетика Дюбо, несомненно, оказала

кусства нужно судить не «[ЮГ

оживляющее и плодотворное влияние; но здесь отчетливо видна

зепйтет» 75' 38. Но И здесь он ставит непосредственность на другое

граница, которая с самого начала ставила предел ее возможностям.

место и обосновывает ее совершенно иным путем. Если Шефтс­

Ибо теория искусства, ориентирующаяся исключительно лишь на зрителя, как у Дюбо, все время подвергается опасности ограничить

voie de discussion,),

а «[ЮГ

voie de

бери ищет непосредственность в принципе чистой эстетической

интуиции, то Дюбо не идет дальше сравнения просто с ощущени­

эстетическое содержание произведения воздействием его на зри­

ем. Тем самым «вкус» оказывается в непосредственной близости к

теля и в конце концов полностью смешать одно с другим. Произ­

тому, что собственно в чувственном смысле «вкусно». Наше чув­

spectacu/um.

ство, говорит в одном месте Дюбо, судит о ценности произведе­

ведение искусства рискует стать просто зрелищем,

Если оно удовлетворяет потребность в зрелище, пробуждая в слу­

ния искусства так же, как наш язык судит о качестве и искусстве

шателе внутреннее участие, если оно постоянно поддерживает и

приготовления рагу. Такое обоснование эстетического лишено вся­

усиливает в нем возбуждение, то в конце концов безразлично, ка­

кого надежного принципа,

кими средствами достигается такое воздействие. Интенсивность

«чувство»

от простого

воздействия произведений искусства рассматривается как досто­ верный эстетический масштаб; степень возбуждения оказывается

рассмотрения,

решающим критерием ценности этого воздействия. Поэзия и жи­

ном удовольствии»

вопись имеют целью не что иное, как доставлять удовольствие и

«Le sublime de la Роёые et de la Peinture est de toucher et de ршпе» 73' 36.

с помощью которого можно отличить

«ощущения»,

а «прекрасное»

от «приятно­

го'). Напротив, у Шефтсбери именно это отличие стоит в центре и из него произошло

-

учение

о «незаинтересован­

важнейший частный результат, которым

Шефтсбери обогатил эстетику. Ведь для него сущность прекрасно­

волновать, и в этом-то и заключается их возвышенность:

го и его ценность заключается не просто в очаровании, которое

Кант однажды заметил по поводу этики эвдемонизма, что она

веку царство формы. Животное, которое всецело находится во вла­

воздействует на человека, а в том, что прекрасное открывает чело­

нивелирует все нравственные ценности и в конечном итоге пол­

сти возбуждающих его реакций и ни на миг не может их избе­

ностью их уничтожает: ибо тот, кто измеряет этическую ценность

жать, как раз поэтому лишено доступа в мир чистых форм. Ибо

какого-либо действия только степенью удовольствия, которое это действие доставляет, не спрашивает о роде и источнике удоволь­ ствия, подобно тому как человеку, занятому погоней за золотом, совершенно безразлично, добыто ли золото из руды или намыто из песка. Аналогичное возражение можно выдвинуть против эсте­ тики Дюбо: всякое эстетическое содержание она растворяет в чув­ стве, а это последнее смешивает с возбуждением и взволнованно­

стью. Факт этой взволнованности становится в конце концов

форма совершенно не поддается пониманию и усвоению в своем чистом смысле, если ее не отличать от непосредственного воздей­

ствия, которое она оказывает, и не превращать в самостоятельный

предмет рассмотрения, в чистое эстетическое созерцание", Интуи­ тивное видение прекрасного, которое следует строго отличать от его ощущения, впервые пробуждается в этом созерцании, ибо пос­ леднее не просто страдание, претерпевание души, но чистейший способ ее активности, ее специфической самодеятельности.

единственным надежным критерием ценности про изведения ис­

кусства: тоцюшв

«Le veritable тоуеп de connoitre le шёгпе d'un роете sera de consulter l'impression qu'il fait,)74'37.

Тем самым отношение между «красотой» И «истиной'), «искус­ ством') И «природой» тоже обретает новый смысл. Шефтсбери не только требует полного согласия между тем и другим, но он, по­ видимому, желает довести это согласие до исключения всех разли­

73*

«Высшая цель Поэзии и Живописи состоит в том, чтобы трогать и нравиться"

(франц.). Дюбо ЖБ. Критические размышления о поэзии и живописи. С. 74*

275.

«Наиболее верный способ судить о достоинствах стихов заключается в том,

чий, до утверждения полного тождества между ними. И тем не

менее тезис: «Аll

beauty is truth»

был бы понят совершенно невер­

но, если усматривать в нем выступление против какой бы то ни

чтобы обратиться к производимому ими впечатлению" (франц.). Там же.

С.

450.

75*

354

Посредством обсуждения; посредством чувства (франц.).

355

было «имманентности» прекрасного и против его самостоятельно­

сти. Ведь утверждаемая Шефтсбери гармония между истиной и красотой означает не зависимость одной от другой; нет, эта гармо­ ния должна воспрепятствовать попытке допустить такую односто­

роннюю зависимость. Отношение здесь субстанциально, не кау­ зально; оно направлено на определение сущности природы и

искусства, а не на выяснение, какое из этих двух творений было пер воначальным. Искусство, по Шефтсбери, самым строгим обра­ зом связано с природой; оно ничего не может достигнуть и ни к

чему не должно стремиться за пределами природы. Но внутрен­ нее согласие с природой, которого он требует от искусства, не оз­ начает, что искусство целиком вплетено в действительность эмпи­ рических

вещей

и

объектов

и

должно

удовлетворяться

подражанием им. «Истина» природы достигается не подражани­ ем, но творчеством; ибо сама природа по своему глубочайшему смыслу

-

это не механическая сумма всего созданного, а творче­

ская сила, из которой проистекает форма и порядок вселенной. В этом и только в этом смысле красота должна соревноваться с ис­

тиной, художник

-

с природой, Подлинный художник не собира­

ет прилежным трудом из элементов природы свое создание; он ру­

ководствуется чисто внутренним примером и образцом, который предстоит его взору в качестве изначального и нераздельного це­

лого. Но как раз этот образец не есть только призрак; напротив, он надежно согласуется если не с реальной действительностью вещей,

то все же с их сущностной истиной. Творение художника не про­

сто продукт его субъективного воображения, не пустой «фантазм»; нет, в нем выражается истинное бытие, в смысле некоторой абсо­ лютно внутренней необходимости и закономерности. Гений не

принимает этот закон извне, а, наоборот, про изводит его из себя как нечто изначальное. И тогда оказывается, что закон этот не за­ имствован у природы и тем не менее находится с нею в полной

гармонии, он не противоречит ее основной форме, но открывает и подтверждает ее. «С гением природа находится в вечном союзе: то, что она обещает, он осуществляет»

-

в этих словах Шиллера

дана, может быть, самая сжатая и впечатляющая характеристика

основополагающего взгляда Шефтсбери на взаимоотношение меж­ ду искусством и природой. Гений не нуждается в том, чтобы ис­ кать природу и истину: он несет их в самом себе, и он может быть уверен в том, что, оставаясь верным себе самому, он будет встре­ чаться с ними снова и снова. Тем самым принцип «субъективно­ сти»

в эстетике получает признание и значение в противополож­

ность той форме подражания природе, которую требовала

356

классицистская эстетика; но, с другой стороны, субъективность эта означает нечто совершенно иное, чем в системах психологическо­

го эмпиризма. Ведь если в этих последних Я превращается в ко­ нечном счете в «пучок ощущений», то у Шефтсбери оно является изначальной целостностью и нераздельным единством

-

тем

именно единством, в котором мы непосредственно понимаем ос­

новную форму и смысл космоса и в котором мы посредством по­

нимания и симпатии постигаем «универсальный гений». Требова­ ние истины, с которым выступает, Шефтсбери, направлено на эту

«природу В субъекте», а не просто на объективность вещей и фак­ тов: именно такую природу он превращает в норму красоты. Ког­ да Кант в «Критике способности суждению> определяет гения как талант (природный дар), который дает искусству правила, то в трансцендентальном обосновании этого тезиса он, разумеется, сле­ дует всецело своим собственным путем; но в отношении чистого

содержания этого тезиса он полностью согласен с Шефтсбери, с принципами и предпосылками его «интуитивной эстетики».

Дальнейший шаг в направлении разработки нового, более глу­ бокого понятия эстетической «субъективности» находится в не­

посредственной связи с расширением сферы эстетических про­ блем: начиная с середины ХУН! в. наряду с «аналитикой прекрасного»

в центр рассмотрения все отчетливее и определен­

нее выдвигается «аналитика возвышенного». Чисто содержа­ тельного обогащения, правда, это не дало, поскольку тема воз­

вышенного подхватывает мотив, который можно проследить

вплоть до самых начал философской эстетики. Классицизм так­

же заимствовал это учение у античной традиции. Буало в

1674 г.

перевел и прокомментировал сочинение Лонгина «О возвышен~ ном»:", Но В комментарии Буало нет даже намека на тот новыи

поворот, который приобретает в

XVlII

в. проблема возвышенно­

го в эстетике, и на систематическое значение, которое она здесь

себе завоевывает. Сочинение Берка «Philosophical inquiry into the origin of оиг ideas of the sublime and beautiful» 76* (1756) представля ет собою первый решающий подход к этой проблеме. Трактат этот ориентирован в первую очередь психологически, а не системати­

чески: Бёрк не выдвигает какой-либо завершенной эстетической доктрины, он рассматривает определенные эстетические феноме­ ны, которые он стремится со всей отчетливостью и определенно­

стью отделить друг от друга и точно и полно описать. Но именно 76* Философское исследование о происхождении наших идей о возвышенном

и прекрасном (англ.).

357

такое чистое описание приводит его к открытию пробела в пред­ шествовавших эстетических системах. Если порядок, пропорции, определенность разграничений и возможность легко обозреть це­ лое традиционно считаются признаками эстетического объекта, то теперь эти особенности оказываются недостаточными для того, чтобы охватить и осмыслить эстетическое целое в его значимости

и воздействии. Из традиционного определения эстетического вы­ падает целый класс феноменов, рельностью которых не может пренебречь непредвзятое наблюдение, не ослепленное какими­

либо теоретическими предрассудками. Созерцание красоты как гармонической пропорциональности и строгой завершенности формы целого не пробуждает в нас ни глубочайших душевных по­

трясений, ни самых сильных художественных переживаний. Дру­ гое, более сильное эмоциональное воздействие возникает тогда, когда вместо завершенности формы мы оказываемся перед ее ос­

лаблением и разрыхлением, даже перед полным ее распадом. Не

только форма в смысле строгого классицизма, но и отсутствие формы имеют свою эстетическую ценность и свое оправданное ме­

возвышение и освобождение. Ибо чувство бесконечного, которое

теперь открывает в себе Я, делает доступным для He~? новый опыт его собственной безграничности. Эта концепция Берка и его по­

нимание возвышенного выходят тем самым за пределы не только

классицистской эстетики, но и за пределы теории Шефтсбери:

ведь и для Шефтсбери, хотя его гимн природе в «Моралистах» сви­ детельствует о глубокой чуткости ко всем чарам возвышенного,

идея формы тоже остается основным эстетическим принципом. А тем самым и «субъективность» в пределах эстетики тоже приобре­

тает новый смысл и предъявляет новое притязание. Духовно-ис­ торическое значение учения о возвышенном состоит в том, что с точки зрения искусства обозначена граница эвдемонизма и пре­

одолена его узость. Конечная цель, к которой тщетно стремилась

этика XVIII в., благодаря помощи и опосредованию эстетики об­

ретается здесь без всякого труда. Для того, чтобы в полной мере развить свое учение о возвышенном, Бёрк должен внутри понятия

«удовольствия» провести строгое разграничение. Он понимает и описывает такой род удовольствия, который никоим образом не совпадает с простым чувственным удовольствием, как не совпада­

сто в эстетике; нравится может не только то, что подчиняется пра­

ет он и с той радостью, которую мы ощущаем при созерцании

вилам, но и то, что не подчиняется никаким правилам, не толь­

прекрасного, напротив, оно носит совершенно иной характер.

ко то, что укладывается в определенные нормы, но и то,

Чувство возвышенного является не усилением этого наслаждения

что

несоизмеримо ни с какими нормами. Этот феномен, который вы­ ходит за пределы прежней эстетики, обозначается Бёрком в каче­

и этой радости, а представляет собой противоположность того и другого. Это чувство нельзя назвать просто «удовольствием»

стве возвышенного. Возвышенное презирает эстетическое требо­

(pleasure):

вание

но своеобразное восхищение

пропорциональности:

ведь

именно трансценденция,

исхождение за пределы всего только пропорционального опреде­

ляет подлинный характер возвышенного. Возвышенное как раз и

оно выражает совершенно особенную эмоцию, а имен­ (delight) , которое не исключает

страшного и ужасного, а скорее требует их и ими питается. Суще­ ствует, следовательно, такой источник чистого эстетического удо­

состоит в этой трансценденции и воздействует на нас через нее и

вольствия, который принципиально отличается от простого жела­

благодаря ей. Воздействует на нас не только то, что мы внутрен­

ния счастья, от стремления к удовольствию и от удовлетворения

ним образом формируем и отграничиваем в чистом интуитивном созерцании, но также и то, что уклоняется от такого рода попыт­

ки, и то, что нас преодолевает, вместо того, чтобы быть сформи­ рованным и преодоленным нами. Никогда мы не бываем взволно­ ваны и захвачены сильнее, чем при соприкосновении с этим непостижимым; никогда мы не переживаем власть природы и ис­

кусства более интенсивно, чем когда мы оказываемся перед «ужас­ ным». Что мы не поддаемся ужасному, а, наоборот, утверждаемся

конечными целями: «А зоп of delight fuH of horror, а вогт of tranquillity tinged with terrof»77*41. И еще другой подъем чувств и ос­ вобождение возникает теперь благодаря проблематике возвышен­

ного. В чувстве возвышенного выражается не только свобода чело­ века от объектов природы и от силы судьбы; но это чувство освобождает индивида от тысячеликих зависимостей, которым он подчинен в качестве члена сообщества, гражданского и социаль­

ного миропорядка. В переживании возвышенного падают и эти ба-

перед его властью и даже переживаем подъем и усиление всех на­

ших способностей,

-

в этом и состоит явление возвышенного, и

на этом основывается его глубочайшее эстетическое воздействие.

«Своего рода восторженный ужас, своего рода спокойствие, окрашенное страхом» (англ.). Берк Э. Философское исследование о происхождении наших

Возвышенное упраздняет границы конечного; но именно это уп­

идей возвышенного и прекрасного. М., 1979. С. 159.

77*

разднение ощущается Я не как уничтожение, а как своего рода

359 358

рьеры; Я стоит здесь на своих собственных ногах в своем чистом

виде и должно угвердить себя в своей независимости и оригиналь­ ности перед лицом всей вселенной, физической и социальной. Бёрк прямо говорит, что в человеке существуют два основных им­

пульса: один побуждает его к сохранению своей собственной сущ­

ности, другой

-

к жизни в сообществе. Чувство возвышенного ос­

новывается на первом побуждении, чувство прекрасного

-

на

втором. Прекрасное соединяет, возвышенное изолирует; одно ци­

вилизует пугем обучения комфортным формам социального обще­

ния и угонченности нравов; другое проникает в самую глубину Я и впервые делает по-настоящему доступной для нас эту глубину. Не существует другого эстетического переживания, которое спо­

собно в такой мере придать человеку мужество быть самим собою, мужество «оригинальности»

нальными культурами совершенно невозможно провести сколь­

ко- нибудь определенную разграничительную линию. Как повсю­

ду в

XVIII

в., в области эстетики происходит непрерывный обмен

идеями. Нити движугся туда-сюда и настолько переплетаются между собою, что каждую из них уже едва ли возможно выделить из готовой ткани и проследить ее происхождение. Особое место

немецкой эстетики не основывается ни на отдельных понятиях и мотивах, ни на отдельных тезисах и принципах. Едва ли в немец­

кой эстетике существует хотя бы одно понятие или принцип, ко­

торым невозможно было бы подыскать аналогию или параллель во французской или английской эстетической литературе. И все же все эти постоянные влияния применяются в новом смысле и на­

правляются к новой цели. В Германии общая проблематика эсте­

И изначальности, чем впечатление от

тического впервые оказывается теперь под руководством и в изве­

возвышенного. Тем самым начинается преодоление границы, ко­

стной мере под опекой систематической философии. Ни один из

торая, как мы видели, все время ощущалась в развитии классици­

ведущих немецких эстетиков не желает только наблюдать и опи­

стской эстетики. Эта последняя была преисполнена верой в то,

сывать; и ни один из них не хочет оставаться в границах только

что в ее правилах находит выражение строгая и простая «истина»

лишь эстетических феноменов. Вопрос скорее направлен на отно­

произведения искусства и что оно подчиняется только таким свя­

шение между искусством и другими областями духовной жизни;

зям, которые вытекают из объективной суги вещей, из природы

отдельных художественных жанров. Но практика классицистекой эстетики никогда полностью не соответствовала своему теорети­

ческому идеалу: вместо искомой «истины природыя выступала от­

носительная и случайная истина общества, вместо общезначимых

законов разума

-

определенные социальные конвенции". Эта

опасность осознается в теории возвышенного. Она строже, чем раньше, отделяет «сущность» от «видимосги», природу от обычая, субстанцию Я и ее подлинную глубину от всего лишь случайных

акциденций и отношений. Проблема гения и проблема возвы­ шенного действуют здесь в одном и том же направлении: они ста­ новятся здесь двумя духовными мотивами, из которых развивает­

ся

и

благодаря которым постепенно формируется новая

концепция индивидуальности.

здесь все время стараются отчетливо и ясно отграничить специфи­

ку эстетической способности от других способностей разума и воли

-

-

рассудка,

и наметить на основе этого разделения и отгра­

ничения общую картину духа в его внутреннем единстве и в его различных аспектах и градациях. Этот систематический дух был

взращен в немецкой философии благодаря Лейбницу, а свое раз­ витие и вышколенность он получил посредством учения Христиа­

на Вольфа. Ни во Франции, ни в Англии не было такого рода культивирования строгого систематического мышления, эстетики

как теоретической «дисциплины». Во Франции с начала

XVIII

в.,

со времени появления сочинений Бугура и Дюбо, строго-рацио­ нальный дух картезианской философии все больше и больше от­ ходит на задний план. Правда, на протяжении последующего раз­

вития во Франции поддерживается теснейшая связь между философией и литературно-эстетической критикой; но сама фи­

5. Рассудок

и воображение. Готшед и швейцарские критики

Если сравнить развитие немецкой эстетики в

XVIII

в. с разви­

тием французской и английской эстетики, то сразу выступает ха­ рактерное различие с точки зрения основной тенденции мысли и

основной умонастроенности. Разумеется, если принимать во вни­ мание только содержание отдельных проблем и анализ и прояс­

лософия здесь прямо отказывается от формы системы. С момен­ та выхода в свет «Тгапё

des

вузгёгпев» Кондильяка со всех сторон

развертывается борьба против «духа системы-". Лессинг сказал о Дидро, что после Аристотеля ни один философский ум всерьез не

занимался театром; но именно философия драмы у Дидро, кото­ рую он развивал в своих диалогах о драматическом искусстве,

-

это все что угодно, но не систематическая эстетика. Она не выст­

нение отдельных основных понятий, то между различными нацио-

роена логически и не следует непреложным пугем от посылки к

360

361

выводу, а состоит из ряда разрозненных идей, хаотична и эклек­

тична. Равным образом, в Англии как раз самый глубокий и про­ дуктивный мыслитель в области эстетики, подлинный основопо­ ложник и вдохновитель всего будущего ее развития, презирал и

осуждал принудительный характер философской систематики. Шефтсбери придумал афоризм: «Самый изобретательный способ

поглупеть

-

это следуя системе-". А между тем в Германии эсте­

тика даже там, где она вела борьбу за права и оригинальность во­

ображения, никогда не восставала против господства логики. Эту борьбу эстетика вела не против логики, а в тесном союзе с нею;

она желала не освободить фантазию от перевеса логики, а требо­ вала и искала подлинную «логику фантазии». Когда в споре меж­ ду «воображением» И «разумом» швейцарские критики выступают

против Готшеда, то они вовсе не хотят отказываться от логической строгости Вольфа. Сочинение Бодмера «О влиянии и использова­

нии воображения для улучшения вкуса»

(1727)

посвящено Воль­

фу и в известной степени ставит себя под его защиту: свойствен­ ный Вольфу «доказательный способ философствования», заявляет Бодмер,

-

-

как

впервые делает возможным систему искусств

строить на основе определенных принципов. От Вольфа швейцар­ цы возвращаются потом к Лейбницу, и апеллируют они в первую очередь именно к Лейбницу-логику. Они утверждают при этом, что существенная заслуга Лейбница в обосновании философии искус­ ства, состоит в том, что своей системой предустановленной гармо­ нии он «нанес смертельный удар ощущению», и именно «он ли­ шил его судейского места, которым оно так долго пользовалось, не

имея на то права, и превратил его просто в

causa ministrante

и

оссазюпай'" суждения о душе-". Центральное положение, которое у швейцарцев занимает проблема суждения, с полной ясностью свидетельствует о том, что они никоим образом не собираются рас­ торгнуть узы между логикой и эстетикой. швейцарцы находятся в

русле движения, направленного на синтез и на более прочную связь между логикой и эстетикой,

-

движения, которое достигло

своей высшей точки и своего завершения в «Критике способно­ сти суждения» Канта. Если в этой связи посмотреть на историческое положение

швейцарских критиков Готшеда, то тем более затруднительно оп­ ределить, в чем собственно был предмет спора. Сам по себе этот спор глубоко взволновал умы в Германии

XVIII В.;

свидетель­

ство Гёте в «Поэзии и правде» дает представление, насколько глу78*

Причина вспомогательная; случайная (лат.).

362

боко спор проник В общую немецкую духовную жизнь и насколь­ ко сильно он повлиял на внутреннее развитие немецкой поэзии.

Но уже современники испытывали затруднения, пытаясь из вели­ кого множества полемических сочинений вывести предметную суть

спора. «Нам кажется,

-

пишут Мuлиус и Крамер в предисловии к

своим «Галльским трудам, способствующим критике и изящному вкусу»,

- что сочинения Швейцарцев о поэзии можно поставить в шкафу рядом с пиитикой Готшеда; эти сочинения не будут сра­ жаться между собой, подобно тем книгам старых писателей, о ко­ торых рассказывает Свифт. Тем, которые расспрашивают о причи­ нах этой критической усобицы, основательно ответить мы не в

состоянии. Певец, который когда-либо воспоет эту войну, будет нуждаться в откровении муз, подобно Гомеру, предпринявшему

описать раздор Ахилла с Агамемноном» ". И почти кажется, что все последующиеисторико-литературныеи философскиеанализы все еще лишены этого «откровения». Ведь суждения о действи­ тельных мотивах и движущих силах спора предстают все еще ди­

аметрально противоположными.Геттнер заявляет, что решаю­

щий мотив, который созрел и пробился тогда наружу сквозь поверхностныйслой личных пристрастий и придирок, нам лег­ ко увидеть; по его мнению, вся эта борьба

-

«первое серьезное

столкновение между французским и английским влияниями». Ведь Готшед был ревностный и крайне односторонний в своей страстности защитник французского классицизма; и в этом состо­ ит его историческая правота и неправота. Но на самом деле роли распределяются не так просто. Ведь, с одной стороны, Готшед

вовсе не был чужд влияниям английской литературы: он цитиру­ ет Шефтсбери и Аддисона, и свои еженедельники он издавал в прямом подражании Аддисону; с другой стороны, литературно­ критическая теория швейцарцев все время воспринимает влияния

французской эстетики. В предисловии к «Критической поэтике»

Брейтингера Бодмер прямо ссылается на Дюбо для доказательства того, «что лучшие произведения возникли не из правил, а, напро­

тив, правила извлекаются из произведений». Подлинное различие

между Готшедом и швейцарцами невозможно описать извне, с точки зрения влияний, которым были подвержены обе стороны; выявить это различие можно только изнутри, с точки зрения раз­

личного подхода к их систематической проблеме. И различие это полностью уяснится лишь в том случае, если мы заглянем по ту

сторону чисто литературных и чисто эстетических проблем и су­ меем понять и признать, что происходящие здесь спор и борьба

образуют только отдельный момент, частное событие в гораздо

363

более общем духовном движении и борьбе. Тезис, победе которо­ го суждено было способствовать Готшеду и швейцарским ученым в пределах поэтики, может быть понят только изнутри общей ду­ ховной ситуации

XVIII в.

Как ни странно это может показаться на

первый взгляд, но для того чтобы конфликт между ними приоб­ рел полную историческую ясность, нужно взглянуть на него не

только в плоскости проблем логики, но также с точки зрения ес­ тествознания. Ведь именно в познании природы и при его посто­

янном содействии и посредничестве в

XVIII

в. начала развивать­

ся новая форма логики. Идеалу чисто дедуктивной логики,

которая следует путем от всеобщего к особенному и выводит вто­ рое из первого, был противопоставлен идеал эмпирического ана­

лиза. Этот анализ, правда, не отказывается от общих принципов

и Вольфа, верит, что то же самое требование можно применить также и в области поэзии, подчинив ее таким образом власти «ра­

зума». «Дайте мне какую угодно материю, определенную тему, и я вам покажу, как сложить из этого, согласно всеобщим правилам поэтики, совершенное стихотворение»,

-

так можно было бы пе­

редать содержание и основополагающую тенденцию «Критиче­

ской поэтики» Готшеда. «Прежде всего следует выбрать поучитель­ ное моральное утверждение, сообразное намерениям, которые собираются осуществить; затем следует придумать какую-то самую общую картину, в условиях которой совершается действие, конк­ ретно иллюстрирующее избранное моральное утверждение». «Ут­ верждение», теоретическая или моральная истина, таким образом, занимает первое место; за ним следует поэтическая картина, цель

и аксиом; но он утверждает их не в качестве заранее установлен­

которой состоит исключительно в том, чтобы иллюстрировать это

ных и неопровержимых априорных постулатов, а хочет доказать их

утверждение, служить ему более наглядным отдельным примером.

значимость путем рассмотрения самих феноменов, в которых воп­ лощаются эти постулаты. Корреляция между «феноменом» И «принципом» тем самым продолжает удерживаться, но акцент в

их взаимоотношении изменился. Не феномены следует теперь де­ дуцировать из определенных, принятых до всякого опыта, неиз­ менных принципов, но сами принципы надлежит извлекать из

феноменов, неустанно подвергая их все новой про верке на фено­

менах". В том, что касается истолкования природы, это измене­ ние методической установки самым отчетливым образом заявля­

ет о себе в ходе мысли, ведущем от Декарта к Ньютону; а в эстетике оно наиболее ярко и отчетливо выступает в споре между Готшедом и швейцарскими критиками. Поразительная взаимо­ связь, открывающаяся здесь между двумя очень далекими друг от

друга областями,

-

это еще одно свидетельство единства мысли­

тельной структуры, характерной для

XVIII

в. Декарт, представив­

ший общий набросок своей физики в сочинении

«Le

топав»?",

избрал для себя девиз: «Дайте мне материю, и я построю вам

мир». Физик и философ природы может позволить себе решить­ ся на такое построение: ведь для него план вселенной всецело зак­

лючен во всеобщих законах движения. Эти всеобщие законы ему совсем не нужно извлекать из опыта: они имеют математическую природу и, соответственно, содержатся в основополагающих пра­

вилах

mathesis universalis80' ,

необходимую истину которых ум по­

стигает непосредственно из себя самого. Готшед, ученик Декарта

В противоположность этому, швейцарцы исходят из прямо проти­ воположного понимания того же самого взаимоотношения: они

проводят мысль О «примате картины перед утверждением». Разу­

меется, они тоже никоим образом не отказываются от морально­ го намерения, от поучения; они даже не устают подчеркивать его

важность. Но осуществляется это намерение теперь другим путем не путем разума, а путем воображения. Задача поэзии швейцарцы разделяют с Дюбо

-

-

-

тезис этот

заключается в том, чтобы возбуж­

дать эмоции; но «патетическое», конечно, не составляет для них

единственной и высшей цели. Для них возбуждение фантазии должно проложить путь разумному постижению истины и настро­

ить душу слушателя на такое постижение. Того, перед чем бес­ сильно голое понятие и абстрактная доктрина, следует достичь посредством правильного выбора метафор, с помощью поэтиче­ ских «сравнений». По этой причине образное сравнение получает теперь решающее значение и становится подлинным центром поэ­

тики. Брейтингер написал особый «Критический трактат о при­ роде, целях и использовании сравнений-", в котором он стремит­ ся дать объяснение этому использованию на примерах из сочинений знаменитейших древних и новых писателей. Но и

здесь образное сравнение не имеет самостоятельного смысла и ценности; оно служит только подготовкой для чего-то иного, обо­ лочкой, в которую облекается этот иной элемент. «Подобно тому

как умный врач позолотит или подсластит свои горькие пилюли, точно так же должны поступать те, кто желает пользоваться исти­

79* Мир (франц.). 80*

ной как вспомогательным средством для приближения человече­

Всеобщая математика (лат.).

ского счастья». Соответственно, басни Эзопа Брейтингер объявляет

364

365

в своей «Критической поэтике» самым совершенным поэтическим

ном обретает всеобщее, а в конкретном образе и конкретном фе­

жанром, поскольку они лучше всего служат выполнению этой

номене открывает скрытое правило. В предисловии к «Критиче­

двойной задачи. Басня, по Брейтингеру, была придумана для того,

ской поэтике» Брейтингера Бодмер заявляет, что правила отнюдь

чтобы «сами по себе трезвые и горькие истины», будучи искусно

не результат своеволия или слепого случая; скорее они возникли

скрытыми за чарующей маской, тем вернее находили доступ к че­

вследствие наблюдений над тем, что в эстетическом впечатлении

ловеческому сердцу, которое уже не может отказать этим истинам

является по-настоящему постоянным и что оказывает на душу из­

в своем сочувствии". Понятие «чудесного», характерное для поэ­

вестное устойчивое воздействие. Подобно тому как естествознание

тики швейцарцев, впервые получает, исходя из этого, совершенно

ХУПI в. соединяет опыт и геометрию, постоянно отсылая одно к

определенный смысл. Ценность чудесного состоит не в том, что

другому, и подобно тому как оно исходит из эксперимента и чув­

оно происходит из свободной игры воображения и что оно выхо­

ственного наблюдения для того, 'Чтобы, с другой стороны, в пре­

дит за пределы всех законов разума. Коль скоро даже самое уди­

делах самого наблюдаемого искать математической определяемо­

-

вительное и чудесное изобретение, хотя оно и не связано данной

сти,

действительностью, остается все же ограничено законами «воз­

художественного критика, чтобы он отдавал должное обоим тре­

точно так же швейцарцы требуют от настоящего

можного», то изобретение, которое желает быть по-настоящему

бованиям. Подлинный критик должен быть открыт тому опыту,

поэтическим, ограничено в своем намерении. Такое изобретение

который предстоит ему в произведениях искусства и которым он

желает затронуть душу новым и необыкновенным, которые оно

должен руководствоваться в своих суждениях; но руководствовать­

заключает в себе, для того чтобы привести это душевное движение

ся опытом не означает, что он полностью ему подчиняется. По­

конечной нрав­

добно тому как физик находит математическую точность среди

ственной цели. Тот же самый конфликт направленностей при рас­

чувственных данных, так же и художественный критик ищет в со­

к цели, соответствующей намерению поэта,

-

конфликт, который вовсе не является аб­

зданиях воображения необходимое и то, что выше всякого своево­

отчетливо выступает в споре о взаимоотношении

лия. Он начинает с непосредственного созерцания и все время

между «гением» И «правилом». Не только Готшед, но и швейцар­

опирается на него; но в самом этом созерцании он открывает осо­

цы очень далеки от той концепции гения, которая проявилась в

бую форму определенности и ту «доказательную достоверность»,

«интуитивной эстетике» Шефтсбери. Бодмер и Брейтингер также

на которую созерцание способно.

смотрении искусства солютным,

-

-

не имеют намерения освободить гения от строгой дисциплины

правил; они тоже хотят установить нормы. Но они стремятся от­ крыть эти нормы на феноменах, на самих поэтических картинах

6. Обоснование

систематической эстетики. Баумгартен

словесного искусства вместо того, чтобы навязывать ему их извне.

Когда Кант говорит об Александре Баумгартене, которого он

Они делают своим исходным пунктом поэтическое созерцание, для

среди современных немецких мыслителей ставит особенно высо­

того чтобы затем свести его опять к понятиям и «спекулятивным

ко, то он обычно называет его «замечательным аналитиком».

принципам». Существенное превосходство швейцарцев перед Гот­

Этим на самом деле сжато и точно обозначена основная черта ума

шедом заключается в том, что они в несравненно большей мере и

и научного творчества Баумгартена. В его трудах искусство оп­

в гораздо более глубоком смысле, чем Готшед, способны на такое

ределения и анализа понятий доведено до исключительной тон­

созерцание, ибо Гомер, Данте и Мильтон для них

-

реальные ху­

кости. Среди всех учеников Вольфа Баумгартен

-

тот, кто дей­

дожественные переживания. Но для критика такие переживания

ствительно овладел логической техникой, которой учил Вольф и

должны быть только началом, а не концом. Правила, имплицит­

посредством которой Вольф первым дал немецкой философии ее

но содержащиеся в них, он должен отчетливо доводить до созна­

характерный строй и вид. Благодаря точности ПОНЯТИЙНЫХ фор­

ния; то, что природа осуществила посредством поэтического ге­

мулировок, тщательности и пунктуальности дефиниций и сжа­

ния, искусство практической критики должно «извлечь из

тости доказательств «Метафизика» Баумгартена надолго остается

произведений» и превратить в прочное, раз и навсегда обретенное

внушающим восхищение образцом; Кант неоднократно возвра­

знание. Таким образом, здесь тоже доказывают свою значимость

щался к этой работе и всегда пользовался ею в качестве основы в

сила и своеобразие «эмпирического анализа», который в особен-

своих лекциях по метафизике. И все же подлинная, исторически

366

367

решающая заслуга Баумгартена.заключается в другом. Он был не только одним из вьщающихся мастеров школьной логики, вирту­ озно владевшим этой дисциплиной во всех ее аспектах и сумев­

шим довести логику до высочайшего формального совершенства;

подлинное деяние его мысли состоит в том, что именно благода­ ря этому совершенству он с особенною ясностью и отчетливостью

осознал содержательную, систематическую ограниченность фор­ мальной логики. Исходя из сознания этой ограниченности, Баум­ гартен и осуществил свой совершенно своеобразный и оригиналь­

ный вклад:

он дал обоснование философской эстетики.

Баумгартен-логик, осмысливая и обозревая свою специальную об­ ласть, именно в этом своем общем взгляде на логику оказывается перед новой задачей. И пытаясь решить эту задачу в соответствии

с предпосылками своей мысли, он и обнаруживает обусловлен­ ность этих предпосылок. Эстетика, таким образом, развивается из логики; но именно это развитие обнаруживает имманентную гра­ ницу традиционной школьной логики. Баумгартен не остается при этом только «художником разума»; нет, в нем снова находит свое

осуществление тот Идеал философии, который Кант назвал Идеа­ лом «самопознания разума». Баумгартен

-

мастер анализа; но это

мастерство приводит его не к переоценке анализа, а к отчетли­ вому определению и твердому разграничению между средствами

и целями анализа. Именно высочайшая разработка анализа вновь

делает его продуктивным, доводя анализ до той точки, где как бы сам собою появляется новый подход и начинается новый духов­ ный синтез.

науки способом. Род, родовое ПОНЯтие научного знания обозна­ чается понятием познания; следовательно, это понятие должно

быть самым первым и, значит, оно, и ТОЛько оно, может быть гла­ венствующим понятием для искомой дефиниции эстетики. Но еще важнее, чем этот

genus proximum,

который должен создавать

только основополагающее место для дефиниции, объем ЭТОГО места или среды,

-

задача установления специфического разли­

чия внутри родового понятия. Баумгартен находит такое разли­ чие, определяя эстетику как учение о чувственности, о «чув­

ственном познанию>. Если оценивать это определение с точки зрения школьной логики и ее традиционных критериев, то мо­

жет показаться, что Баумгартен создал некий логический гибрид: то, что он как бы дает эстетике одной рукой, он вновь отбирает другой. Ибо разве не чувственное

-

согласно терминологии, ко­

торую принимает и которой пользуется Баумгартен,

му определению Баумгартеном эстетики как науки. Эстетика не была бы наукой и никогда не могла бы ею стать, если бы она ог­ раничивалась тем, чтобы давать общее понятие технических пра­

вил для создания произведения искусства или общее понятие психологических наблюдений, относящихся к его воздействию. Все это относится к тому роду эмпиризма, который представля­

ет собою прямую противоположность подлинному философско­ му познанию, а с точки зрения метода образует самый резкий,

какой только можно вообразить, контраст такому познанию. Фи­ лософское содержание и смысл всякой науки обусловлены толь­ ко пониманием того, в чем значение этой науки в целостности

знания и какое место она занимает в этом целом. Каждая наука должна вписываться в общий род познания; но в то же время в

пределах этого рода она должна решать свою особую задачу и

осуществлять эту задачу своим особым, характерным для данной

368

является

стому познанию и для него непроницаемого? И может ли эстети­ ка утверждать свое высокое положение и свое достоинство как

наука, если она связывает и определяет себя этой низшей сфе­

рой в качестве

«gnoseologia

in!егiоГ»81*? Такого рода сомнения и в

самом деле затрудняют восприятие эстетики Баумгартена, и они

в течение долгого времени задерживали ее воздействие. Бодмер цитирует баумгартеновскую дефиницию отчужденно и недоволь­ но, с едва прикрытым личным раздражением. «Кажется,

он в своем извещении о труде Баумгартена", взять мнение, согласно которому вкус

Именно этот идеальный синтез дает силу и значение перво­

-

областью смешанного и неясного, то есть противоположного чи­

-

-

-

пишет

что верх хочет

низшая способность

СУЖдения, посредством которой мы можем иметь только бессвяз­ ное и темное знание. В этом смысле не будет большой похвалой иметь такой неопределенный вкус, и едва ли к нему стоит стре­

миться». Но это СУЖдение, конечно, является прямым искажени­

ем основного намерения Баумгартена. Ему, «замечательному ана­ литику'>, совершенно ЧУЖД противоречащий всякой логике Идеал

бессвязного и темного познания; скорее он ищет и требует позна­

ния/о «темном», О «неясном». Предикат обозначает тему и пред­ метную область, а не род познания и способ рассмотрения. Речь Идет не о том, чтобы втиснуть науку в пределы чувственности, а

о том, чтобы само чувственное сделать достойным познания предметом, дать ему специфическую познавательную форму и с помощью этой формы подчинить чувственность рациональному знанию. Пусть чувственное как таковое, по своей материи, явля81* Низшее познание (лат.).

. 13 Э.Кассирер

369

ется и называется темным,

-

должна ли в силу этого оставаться

темной и неотчетливой та форма, посредством которой мы позна­

ем и духовно осваиваем чувственное? Или иначе: разве не в этой самой форме осуществляется определенного рода познание ма­

«феноменолог», он выходит за его пределы. Этот прорыв, это ос­ вобождение от традиционных логических и метафизических оков

было исторической и систематической предпосылкой того, что эстетика сумела завоевать себе «место под солнцем» и конституи­

териала - новый и в высшей степени проникновенный способ

ровать себя в качестве самостоятельной и правомочной философ­

понимания] Таков вопрос, с которого Баумгартен начинает свою

ской дисциплины".

эстетику и на который он дает безоговорочно утвердительный ответ. Он прилагает к чувственности новый масштаб, функция которого заключается не в том, чтобы уничтожить, а в том, что­

Учение Лейбница о ступенях познания, развитое им в его «Раз­ мышлениях об истине, познании и идеях», образует исходный пункт и общий фон всех исследований Баумгартена. Но недоста­

бы сохранить и утвердить ее ценность. Он наделяет чувствен­

точно вспомнить Формулировки этого учения для того, чтобы от­

ность новым совершенством; но это совершенство, конечно, оп­

дать должное основному намерению Баумгартена. Лейбниц про­

ределенным образом ограничено: оно познается и пони мается в

тивопоставляет «ясную» идею «отчетливой»; каждой из них он

качестве чисто имманентного преимущества, как «per/ectio рпаепотепоп-'".Это феноменальноесовершенство никоим обра­ зом не совпадает с таким завершением, к которому стремятся ло­

придает особенный смысл и особенную цель. «Ясной» называет­ ся такая идея, которая удовлетворяет потребностям повседневной жизни и дает нам возможность непосредственно ориентировать­

гика и математика в своей разработке «отчетливыхпонятий»; но

ся в нашем чувственном окружении. для такой первичной ориен­

оно утверждается наряду с логико-математическимсовершен­

тации требуется только, чтобы мы уверенно различали встречаю­

ством, сохраняется как нередуцируемыйи самостоятельныйэле­ мент. Баумгартену, правда, все еще стоит значительныхтрудно­

стей установить эту чистую координацию; и в выражении своей

щиеся нам отдельные объекты и чтобы мы управляли своим поведением среди них в соответствии с этим различением. Тот,

кто видит в золоте не более чем объект потребления, удовлетворя­

мысли, в терминологии, которую он не создает, а в основном за­

ется тем, что он владеет определенным чувственным показателем,

имствует у школы, он вновь и вновь вынужден следовать логике

благодаря которому он в состоянии отделить «настоящее» золото

субординациии простого подведения под общее. Здесь ему при­

от ненастоящего или фальшивого. В своей оценке такой человек

ходится устанавливатьопределеннуюшкалу, ценностно-иерархи­

будет исходить из цвета золота, его твердости, ковкости и т. д., И

ческий порядок познания; и на этой шкале эстетике, познанию

путем точного учета всех этих чисто эмпирических определений

чувственного отведено самое низкое место. Эстетика стоит в на­

он получит достаточные критерии для того, чтобы защитить себя

чале; но начало, по-видимому, -

всего лишь подготовительная

от всякого смешения между настоящим и поддельным золотом.

«Nur durch das Morgentor des Sch6nen Drangst du in der Erkenntnis Lапd»8З* - но, кажется, утренняя заря

шенная истина, к которой стремится научное познание и которую

ступень к чему-то другому.

за этими воротами красоты когда-нибудь побледнеет и не может

не побледнеть при полном сиянии дня. Перед лицом строгой и

Но, по Лейбницу, такая истина не есть еще подлинная, совер­ оно должно от себя требовать. Ибо истинное, высшее знание

-

это не знание о том, «Что», а знание о том, «Почему». Наука не

чистой истины, которая более не ограничивается только явлени­

желает собирать одни только факты, не довольствуется она и тем,

ем вещей, но позволяет нам освоить их глубочайшую сущность,

чтобы различать объекты по их «признакам», ПО их чувственным

красота, пребывающая и живущая только в явлении, должна ис­

приметам и классифицировать их в соответствии с этим различе­

чезнуть. Метафизик Баумгартен никогда до конца не расставал­

ся с этим основным воззрением; но как аналитик, как чистый

нием. От многообразия свойств наука возвращается к единству сущности, и обрести эту сущность она может не иначе как путем сведения ее к ее основанию, из которого возникает вся эта множе­

82*

ственность и многообразие. Поэтому «закон достаточного основа­

Совершенство феномена (лат.).

НИя», наряду с законом тождества и противоречия, становится

83* В страну познания вступая

подлинной нормой всякой строгой науки: понимать вещи

Через ворота Красоты.

Пер. Е. Эткинда.

Шиллер Ф. Художники // Шиллер Ф. Собр. соч. В 7 т. М .• 1955. Т. 1. С. 165.

370

чит постигать их не а

posteriori,

-

зна­

в соответствии с формами явле­

ний, но а рпоп, из их оснований. «Познание а рпопя и «позна-

13*

371

ние из оснований» означают для Лейбница одно и то же: «кау­ зальная» дефиниция

-

единственно достаточное выражение для

всякой подлинной и истинной «реальной дефиниции». Путь «от­

Ведь такое продвижение к основаниям не объясняло бы эстети­ чес кого содержания феномена, а уничтожило бы его. Кто поже­

лал бы передать нам свое впечатление от ландшафта, разложив

четливого познания» поэтому состоит не в чем ином, как в разло­

его чистую явленность, его вид на отдельные компоненты и по­

жении всякого сложного феномена на его простые элементы, то

дыскав каждому из этих компонентов какое-то отчетливое поня­

есть на отдельные моменты, которые его обусловливают и обосно­

тие путем описания его, скажем, языком геологии и ее познава­

вывают. И до тех пор пока это разложение не доведено до конца,

тельными средствами,

до тех пор пока в каком-либо из этих моментов еще встречается

нам какая бы то ни было нерасщепленная множественность,

-

подлинная цель «адекватного» познания еще не достигнута. Наше

-

тот достиг бы нового естественнонаучного

взгляда на ландшафт, в котором, как таковом, не сохранилось бы ничего от его «красоты». Эта красота доступна нам только по­ средством неразложимого созерцания, чистого рассмотрения

понятие только тогда по-настоящему соизмеримо со своим объек­

ландшафта как целого. И только художнику

том, когда ему удается не просто отразить этот объект, но показать

поэту

нам его происхождение, проследить это происхождение до самых

истоков объекта и реконструировать его из них. Баумгартен принял этот логический идеал в полном его объе­ ме и никогда не ставил под вопрос его значение в пределах на­

учного познания. Он тем тверже придерживается лейбницева требования чистого «алфавита мышления», чем дальше впе­

-

-

живописцу или

дано сохранить эту полноту, вдохнуть жизнь в каждую ее

черту. Совершенное живописное или поэтическое изображение ландшафта как по волшебству ставит нас перед чистым его обра­ зом; созерцая и наслаждаясь этим образом, мы забываем о каком­

либо его «обосновании»: вопрос об «обоснованию) ставит науч­ ная рефлексия и понятийное исследование. Мы должны отдаться чистому воздействию образа и неторопливо освоиться в

ред продвигался этот идеал со времени Лейбница благодаря

нем, в противном случае явление как таковое растает перед на­

упорной инициативной деятельности Вольфа и его школы, ка­

шим взором и выскользнет у нас из рук. Воздействия, которые

залось, значительно приблизивших осуществление подобного

идеала. И все же, согласно Баумгартену, существует такая об­ лвстъ, в которой редукция явления к его «основанию» имеет

свои границы. Если в соответствии с методом точной науки мы попытаемся объяснить явление цвета путем разложения его на

оказывают на нас феномены, конечно, не конституируют мета­

физическую сущность; но в них проявляется чисто эстетическая сущность". Наблюдая какой-нибудь объект под микроскопом, ученый-натуралист может вскрыть его строение и тем самым его реальную объективную природу; но эстетическое впечатление

шим чувственное впечатление от него, но мы еще и лишим его

от этого объекта тогда безвозвратно теряется. Гёте в одном из стихотворений «Лейпцигской книги песен» дал поэтическое вы­

эстетического смысла. Редукция цвета к его математически­

ражение этой мысли:

чистый процесс движения, то мы тем самым не только разру­

физическому понятию как бы одним ударом уничтожает все,

что цвет означает в качестве художественного средства изобра­ жения, всю его эффективность в искусстве живописи. В таком понятии исчезает не только всякое воспоминание о чувствен­ ном переживании цвета, но и всякое воспоминание о его эсте­

тической функции. Но действительно ли эта функция лишена

всякого значения и абсолютно безразлична? И разве она не об­ ладает некоей вполне специфической ценностью, оправданно притязая на то, чтобы ее не отодвигали за ненадобностью в сто­ рону, а, напротив, при знали и утвердили за нею ее своеобраз­

Es jlattert ит die Quelle wechselnde ивеи« Mich freut sie lange schon; Bald dunkel und bald helle, fИе der Chamaeleon: Bald гot, bald Ыаи, Bald Ыаи, bald grйn; О daj3 ich in der Niihe Doch ihre Farben siihe! те

ный характер? Новая наука эстетики как раз и стремится к тако­

му признанию и утверждению. Она погружается в чувственное явление, и она отдается ему, не пытаясь выйти за его собствен­ ные пределы к чему-то совершенно другому, к «основаниям».

372

Sie schwirrt und schwebet, rastet nie! Doch still, sie setzt sich ап die Weiden. па hab' ich sie! па hab' ich sie!

373

гатство интуитивных созерцаний, но оно творчески владеет этим

Und пип betracht' ich sie genau Und seh' ein traurig dunkles Вlaи -

богатством, дает ему форму и образ и тем самым позволяет уви­ деть его внутреннее единство. Всякая настоящая эстетическая ин­ туиция показывает нам не только многообразие и различие, но

So geht es dir, Zergliedrer deiner Freuden!84'

определенный порядок и правило в том и другом. Если царство Здесь в полном согласии с тем, чему учит Баумгартен как тео­ ретик эстетики, существенное содержание его подлинной доктрины

эстетического и можно обозначить выражением

confusa»85*,

«perceptio

то лишь в том смысле и при том условии, что выраже­

превратилось в чистый образ, в поэтическое созерцание и нашло

ние это будет понято в строго этимологическом значении. Это

в этом созерцании непосредственное, конкретное выражение. Те­

означает, что во всякой эстеТИЧ\1СКОЙ интуиции имеет место «сли­

перь нам открывается доступ в такую область, над которой «закон

яние» элементов и что мы не можем извлечь отдельные элементы

достаточного основания», этот принцип и это условие всякого «от­

четливого» познания, уже не властен. Этот закон

-

нить Ариадны,

из этого комплекса,

не можем рассматривать и прослеживать их в

изолированном виде. Но такое слияние, или совмещение, элемен­

вложенная нам в руки для того, чтобы вывести нас из лабиринта

тов вовсе не создает «смешения»:

явлений действительности и ввести нас в сферу «интеллигибель­

в своем чистом облике в качестве совершенно определенного упо­

НОГО», В царство «ноуменов». Но такого рода трансценденция не

рядоченного целого. Такая упорядоченность

имеет места в искусстве и совершенно здесь невозможна. Искус­

основной тезис эстетики Баумгартена

ведь целое предстает нам здесь

-

-

и в этом состоит

никоим образом не до­

ство не желает выходить за пределы явления, оно, напротив, хо­

стижима с помощью только лишь понятия. Ее нужно отнести к

чет оставаться среди явлений; его цель состоит не в том, чтобы от

той допонятийной сфере, которую чистая логика как таковая не

явлений вернуться к их основаниям, а в том, чтобы схватывать

обязана знать или принимать во внимание, поскольку с логиче­

чистое «что» самих явлений и представлять их в их подлинном и

ской точки зрения сфера эта относится по своему иерархическому

специфическом бытии. И нам нет НуЖДы бояться того, что, отка­

месту к «низшим» способностям души и познания. Но эти «низ­

завшись от данной нам в «законе достаточного основания» путе­

шие» познавательные способности тоже имеют свой «логос»

-

и,

водной нити, мы вновь обратим наш духовный мир в хаос. Ведь

значит, для них тоже нужна своя наука познания,

даже чисто интуитивная действительность не есть просто хаос и

inferior»85*.

неразбериха, но обладает своеобразной нормой внутри себя самой.

ционального

Всякое подлинное произведение искусства непосредственно пред­

никакого умаления чистых логических норм. Но он защищает

ставляет нам эту норму; оно не только раскрывает перед нами бо-

дело чистой эстетической интуиции перед трибуналом самого

«gnoseologia

Баумгартен все еще остается всецело под властью ра­ познания:

он не допускает никакого

исключения,

разума. Он хочет спасти интуицию, показывая, что ею тоже управ­ 84*

ляет внутренний закон. Хотя этот закон и не совпадает с законом

Переменчивая стрекоза Летает у ручья,

разума, он образует все же некоторый его аналог". Этот

Она давно уже меня радует;

rationis»

То темная, то светлая,

равнозначна сфере логического понятия, а имеет гораздо больший

Как хамелеон:

«analogon

указывает нам на то, что сфера эстетического закона не

объем и размеры, и что существует закономерность, возвышающая­

То красная, то голубая, То голубая, то зеленая;

ся над всяким произволом И исключающая всякий субъективный

О если бы вблизи

каприз,

Увидеть, какая у нее расцветка!

выразить в одних только понятиях. И разум как целое вбирает в

-

закономерность, которую невозможно представить и

Она носится и парит в воздухе без передышки.

себя оба этих момента. Разум не ограничивается чисто понятий­

Но чу! Вот она села на луг.

ной стороной, а касается порядка и закономерности в их чистом

Поймал! Поймал! И вот я рассматриваю ее

И вижу печально-тусклую голубизну

-

Так всегда у тебя, аналитик своих радостей!

374

85* Неупорядоченное восприятие (лат.).

86* Низшая гносеология (лат.).

375

виде, независимо от того, в какой материи они находят свое вы­

щем. Абстракция, которая указывает нам путь к высшим классам

ражение и воплощение". В этой сфере как целом разум остается

вещей, по сравнению с интуицией всегда означает обеднение и

господином, но его господство не становится тягостным игом,

исчерпание. Процесс абстрагирования

внешним принуждением. Баумгартен, ярко и удачно, так выражает

и процесс вычитания: всеобщее достигается лишь «несмотря на»

свою мысль: разуму принадлежит власть над всеми низшими спо­

особенное путем прогрессирующего «отвлечения» от него. Всеобщ­

собностями, но эта власть никогда не должна вырождаться в ти­

ность достигается здесь только за счет определенности; обобщен­

ранию". То, что подвластно разуму, не должно лишаться своей

ность и определенность лежат в противоположных направлениях",

собственной природы и отказываться от своей специфической

Одна лишь эстетика преодолевает этот разрыв: ведь ее «истину»

-

это в то же самое время

сущности; скорее оно нуждается в понимании обеих и в их сохра­

невозможно найти ни за пределами, ни в оппозиции определен­

нении и защите. Легитимация низших способностей души, а не

ности феноменов; нет, эту истину можно реализовать только внут­

их подавление и искоренение,

-

вот цель, которую ставит перед

собою эстетика".

ри этой определенности, посредством феноменов. Красота не только требует, подобно научному понятию, «интенсивной» ясно­

Все отдельные моменты учения Баумгартена уже заключены в

сти,

-

она обладает «экстенсивной» ясностью. Интенсивная яс­

этом первоначальном подходе к делу; все специфические черты

ность достигается, когда нам удается свести интуитивное созерца­

произведения искусства, на которые он указывает, в особенности

ние в его целом к немногим основным дефинициям, в которых

все моменты чисто поэтического способа изображения и поэтиче­

мы и познаем это созерцание. Эстетическая, экстенсивная яс­

ских средств изображения, развиваются из этого начала. В своем

ность, наоборот, не терпит подобной понятийной редукции и

стремлении к основательности и полноте сам Баумгартен склонен

концентрации. Ибо художник стремится передать всю полноту

давать как можно больше терминов для обозначения различия

интуитивно созерцаемой действительности; он хочет охватить

между чисто поэтическим изображением и логико-научным изло­

центр и периферию одним взглядом-". Согласно учению Баумгар­

жением. От первого он требует света и ясности, полноты и прав­

тена, художественному гению свойственна не только сильная чув­

дивости, богатства содержания и яркости; он настаивает на том,

ственная восприимчивость и сила и масштабы фантазии, но так­

чтобы все идеи, которыми пользуется поэт, обладали внутренней

же духовная острота и проницательность,

значительностью, силою убедительности и жизненностью. Но все

perspicaciam»88·60.

«dispositio

паппвйв

ad

Но художественная проницательность отличается

эти определения

- ubertas (содержательность) и magnitudo (значи­ veritas (истина) и claritas (ясность), [их (свет) и certitudo (достоверность) - в конечном счете сводятся к одному

от аналитической проницательности ученого или мыслителя тем,

тельность),

что первая не смотрит мимо явлений, а пребывает в них; не ищет

требованию, для которого Баумгартен нашел характерное выраже­

их полноте и их имманентном способе бытия, соединив их в их

ние:

целостности в общую созерцаемую картину.

vita cognitionis87•.

Баумгартен совсем не стремится к тому, что­

«причин» за явлениями,

но пытается постигнуть

сами явления в

бы отделить поэзию от первоисточника мысли, как это может по­

Баумгартену нужно описать это противоречие между художе­

казаться, когда он с самого начала прямо определяет эстетику как

ственным и научным духом, и он впервые сумел дать ему строго

науку об «изящном мышлению>

Но он тре­

философское выражение, потому что в своем описании он мог

бует от поэтической мысли, чтобы в ней была не только форма, но

опереться на свой собственный, внутренний жизненный опыт.

(ars pulcre cogitandi)57.

и цвет; не только объективная истина, но «чувственная» проник­

Г. фон Штейн в своем «Происхождении современной эстетики»

новенность; чтобы она передавала нам не только предметно пра­

указал на то, каким искаженным и вводящим в заблуждение яв­

вильное, но и жизненное воззрение. Это жизненное воззрение тре­

ляется представление, в соответствии с которым Баумгартен от­

бует, чтобы мы не только мыслили в соответствии справилами

крыл и обосновал эстетику из чисто теоретико-познавательного

образования логических понятий, от особенного к всеобщему, но

интереса и своего рода логического педантизма. Баумгартен ис­

чтобы мы постигали всеобщее в особенном и особенное во всеоб-

ходит из непосредственной

87* Жизнь мышления (лат.).

88* Естественная склонность к наблюдению (лат.).

376

интуиции поэтических произведе-

377

ний, И он сам пробовал свои силы как поэт. В предисловии к

истинного поэта состоит в его способности наделять дыханием

«Размышлениям ... » он заявляет, что редко пропускал хотя бы

жизни «холодные символические знаки» повседневного жизнен­

один день, чтобы не написать стихотворение. Как ни скромны

ного языка и понятийного языка науки, придавать всему этому

были на самом деле его поэтические способности, из этого сво­

«vita cognitionis». Ни одно слово, которым пользуется поэт, не ос­

его занятия он, по меньшей мере, узнал, что такое поэтическая

тается мертвым или пустым; оно изнутри оживлено и подвижно,

«тема» И чем она отличается от просто логической темы. Ему

оно непосредственно насыщенно интуитивно-созерцательным

нужно было только со вниманием отнестись к своей собственной

содержанием. Все формулообразное исчезло из поэтической речи,

деятельности для того, чтобы непосредственно выразить это раз­

оно замещается чистой образностью выражения. Тем самым, хотя

личие. С целью зафиксировать различие между поэзией и нау­

Баумгартен все еще подводит поэзию под верховное понятие

кой Баумгартен делает шаг, одинаково значительный по своим

«речи», он отнюдь не изменяет основной идее своей эстетики и

последствиям как для философии языка, так и для эстетики: он

не отдает ее вновь во власть риторики. Ибо конкретное опреде­

в первую очередь обрашается к анализу формы и специфической

ление, которое он дает этой речи, сразу же защищает от этой

направленности языка поэзии. Язык

-

посредник между научной

опасности.

«Oratio sensitiva репвсю est роетаьч"": только такая

и художественной репрезентацией. Мысли, которые развивает

речь, которая обладает силой совершенного чувственного выра­

логик или ученый-исследователь, так же как ощущения и пред­

жения, которая чудесным образом вызывает перед нами живое

ставления, которые стремится пробудить в нас поэт, в равной

интуитивное созерцание и не перестает удерживать нас в нем,

мере нуждаются в опосредовании словом. Но одно и то же сред­

может называться поэзией.

ство в обоих этих случаях служит совершенно различным целям. чительно как знак, выражающий понятие; все его содержание

Тем самым в строго систематической форме обозначена про­ блема, которая неизменно одушевляла эстетику XVIП в. Начиная с Дюбо и швейцарцев, эстетика эта все снова и снова обращала

целиком заключено в его абстрактном значении. Слова употреб­

внимание на интуитивный характер всякой подлинной поэзии.

При научном рассмотрении темы слово функционирует исклю­

ляются здесь, по выражению Гоббса, как «фишки ума», и на выс­ шей стадии развития научного языка мы обнаруживаем, что вся­

Но этой своей мысли она была в состоянии дать определенную форму, только обращаясь к искусству живописи. Здесь подлин­

pictura poesis»92*

кий остаток восприятия, все еще неизбежно связанный со

ная причина того, что девиз «и!

словом, до конца устранен из него. Мы движемся уже не в сфе­

рокое распространие до выхода в свет «Лаокооная

ре слов, а в сфере просто знаков; и все наши усилия направле­

мер пишет свои критические

ны на то, чтобы дать однозначное выражение любой осуществ­

картинах» у поэтов, а «Критическая поэтика» Брейтингера пря­

ляемой нами операции мысли. Поэтому

«scientia generalis»89*,

как

размышления

имел такое ши­ Лессинга. Бод­

о «поэтических

мо задается целью «основательно исследовать поэтическую живо­

все время подчеркивал Лейбниц, находит свое завершение толь­

пись в отношении к изобретению»

ко вместе с полной разработкой

мерах из древних и новых авторов. Но теперь возникает новый

«characteristica generalis».

Но то,

и иллюстрировать ее на при­

что для науки означает высшую ступень совершенства, в приме­

вопрос. Возможно ли на самом деле, чтобы поэт соревновался с

нении к искусству означало бы его смерть: это лишило бы искус­

живописцем, то есть пытается ли поэт своими «искусственными

ство всякого конкретно воспринимаемого содержания. Новая

знакамия

наука эстетика стремится избежать такого обеднения; ведь она

сец своими «естественными знаками»? И разве любое состязание

выразить то же самое ,что представляет нам живопи­

ориентирована не на совершенство абсолютного познания, а на

такого рода не ведет к произвольному смешению искусств, к от­

совершенство «чувственного», чисто интуитивного познания как

рицанию и уничтожению

такового.

стиля? Баумгартен предвидел такое смешение: требование «жи­

«Aesthetices finis est perfectio cognitionis sensitivae, qua talis. Наес autem est ршспшёо»?"?'. Сила и величие художника,

А это

-

-

совершенство чувственного познания, как такового.

красота (лат.).

378

поэтических средств

вописного» изображения он признает недоразумением, которое

89* Общая наука (лат.). 90* Цель эстетики

специфически

91*

Совершенная чувственная речь есть поэзия (лат.).

92*

Стихотворение подобно картине (лат.).

379

возникает вследствие того, что часть принимают за целое. Тре­

бование это не философское и не систематическое, а скорее ме­ тафорическое: вместо подлинно родового, высшего понятия понятия

cognitio sensitiva -

-

полагали только один из видов «чув­

ственного познания», а именно живописное изображение. Поэт не может и не должен «живописать»

словами, но он может и дол­

жен пробуждать в слушателе ясные и живые, чувственно-интуи­ тивные идеи. Таков его основной дар

- «ingenium уепипить'",

как

описывает этот дар Баумгартен. Такое описание, если рассматри­ вать его с духовно-исторической точки зрения, читается как

пророчество: за четыре десятилетия до «Критики способности суждения» и до сочинения Карла Филиппа Морица «О пласти­ ческом подражании прекрасному», оно предвосхищает «предмет­

ное мышление» Гёте. Эта

«ingenium

уепизштг стремится не толь­

ко понять объекты в соответствии с их видом и родом, но

заключается в живом интуитивном созерцании объектов. Ей свойственна та полнота

(venusta p/enitudo),

которая никогда не

возникает в результате простого соединения элементов и которая

не может распасться на отдельные части. В

«ingenium»

такого

рода выражается общая душевная установка и настроение, кото­

рые сообщают свою собственную окраску всему, что они схваты­ вают и осваивают. Именно эта настроенность души как целого и характеризует художественный дух как таковой, придавая ему тот

особенный характер, который невозможно приобрести и которо­ му невозможно научиться: с ним художник рождается. «Ad characterem felicis aesthetici generalem requiritur Aesthetica naturalis connata (
И это, тем самым, выводит эстетику Баумгартена далеко за пределы чистой логики. Она хочет быть логикой «низших спо­ собностей познания»; но средствами такой логики она хочет слу­ жить не только системе философии, но прежде всего и преиму­ щественным образом учению о человеке. Совсем не случайно, что на Баумгартена опирался Гердер, называя его «настоящим Ари­

стотелем нашего времени-'". Ведь у него Гердер нашел новый идеал гуманности, которому он подчиняет всю свою деятель-

ность. Уже в начале «Эстетики» мы сталкиваемся с этим новым гуманистическим императивом, который Баумгартен предлагает

философии в качестве учения о мудрости. «Philosophus homo est inter homines, neque Ьепе tantam humanae cognitionis раттеш alienam а se putat»9S*6S. Развитие отдельных талантов, особенно та­ ланта аналитического разложения понятий, подобает ученому и похвально в специалисте; но задача, к которой должен стремить­

ся философ, никогда не может быть решена этим путем. Такая задача требует, чтобы ни одна область знания не осталась без внимания и ни один дар духа Ее захирел. Философский дух не

должен воображать, будто он выше интуиции и фантазии; он должен проникнуться

ими и должен их уравновесить

своим да­

ром суждения и вывода. Только из такой гармонии может воз­ никнуть полнота и внутренняя завершенность философской си­ стемы;

но из этой же гармонии

впервые возникает также

индивидуальное воплощение философского духа. Самое высокое и чистое развитие

этого духа невозможно

достичь,

ни исчерпать

средствами одной лишь культуры способностей рассудка", Фило­ соф всегда был и остается родствен художнику по основной черте своего мышления, в своем стремлении к тотальности"; и если он не может состязаться с художником в создании прекрасного, то все же он может попытать

свои силы в познании прекрасного

и

средствами этого познания, средствами систематической эстети­

ки привести к завершению свой собственный образ мира. Тем

самым новая философская дисциплина не только логически уза­ конивается, но она, так сказать, этически требуется и оправды­

вается. Ибо «изящные науки» образуют теперь уже не просто относительно самостоятельную частную область познания, но они «оживляют всего человека»

и впервые делают его тем, чем

он может и должен быть". Проблема прекрасного, таким образом, приводит не только к систематическому обоснованию эстетики, но и к обоснованию новой «философской антропологии», вследствие чего подтвержда­ ется и усиливается идея, характерная для всей культуры

XVIII

в.

Теперь под новым углом зрения снова становится очевидным, что в мышлении этого столетия начинается радикальное изменение

прежних масштабов. Все более отчетливым становится трансфор­

мация взаимоотношения между человеческим и божественным 93* Способность доставлять удовольствие (лат.). 94* Ибо для того, чтобы удачно действовать эстетически, требуется прирож­

денная естественная Эстетика (<рuспС;, природа,

EV
ложение целостной души к изящному мышлению,

(лат.).

380

естественное распо­

с которым душа рождается

94* Философ

-

это человек среди людей; не может он и правильно мыслить

о столь значительной части человеческого познания, которая была бы чуж­

да ему самому (лат.).

381

агспезурив»?",

во всех направлениях. Хотя тем самым человек не достигает идеала

Дело уже не сводится к тому, чтобы превратить конечное в беско­

рассудком, между

божественного, адекватного познания, он именно в этом своем

нечное и тем самым, так сказать, элиминировать первое посред­

несовершенстве осуществляет свою природу и свое назначение. Тем

«intelZectus

еслуриз» и

«intelZectus

ством второго, как это происходит в великих метафизических си­

стемах ХУП в., у Мальбранша или у Спинозы. То, что требуют теперь,

чтобы конечное утвердило себя также и перед лицом

-

этого высшего критерия в своем своеобразии, чтобы конечное со­

хранило свою специфическую природу как таковую, даже признав ее ограниченность. Автономия прекрасного, утверждаемая путем обоснования систематической эстетики, имплицирует тем самым фундаментальное право конечной природы на независимую фор­

му своего бытия. Ведь один из основных принципов, почерпну­ тых немецкой школьной философией из учения Лейбница, состо­

самым в эстетике Баумгартена, ограниченной строгими рамками

немецкой школьной философии, пробивает себе дорогу та же са­ мая мысль, которая, как мы видели, оказывает глубочайшее воз­

действие на построение этики, философии религии, философии права и государства эпохи Просвещения. Просвещение постепен­

но научилось обходиться без «абс?лютного» в строго метафизи­ ческом его пони мании, без идеала «богоподобного познания»; вместо этого в нем складывается чисто человеческий идеал, ко­

торый оно пытается все более отчетливо определить и все более строго реализовать.

ит в том, что божественное бытие как таковое находится по ту

И вместе с «гуманизацией» чувственности нашел ответ и дру­

сторону той сферы, где мы должны искать феномен красоты и где

гой вопрос, который постоянно волновал ХУН! столетие. Фило­

она только и может быть в своей стихии, то есть находится вне и

софия ХVIП в. отстаивает не только право «способности вообра­

по существу выше такой сферы. По Лейбницу, к природе боже­

жения», но и право чувств и чувственной страсти. Картезианское

ственного познания относится то, что оно не движется в преде­

учение, согласно которому страсти

лах чувственных представлений, а всецело переходит в адекват­

стройства души

ные идеи, то есть оно полностью проникает всякое постигаемое им целое и до конца разлагает его на его основные конститутив­

ные элементы'". Результатом такого способа познания может

- это не что иное, как рас­ (perturbationes animi), постепенно оттесняется на

задний план; страсти представляются теперь живыми импульса­

ми, реальными побудительными мотивами душевного события как целого, постоянно поддерживающими активность этого со­

быть только полное исчезновение феномена красоты. Мы не

бытия". Со всех сторон, особенно во французской психологии

должны,

и этике, раздается теперь призыв к эмансипации чувственности,

-

так выражает эту мысль Мендельсон в своих «Письмах

об ощущениях»,

-

смешивать «небесную Венеру», которая совер­

и призыв этот становится все сильнее, все громче. Стоицизму

шенна и полностью адекватна всем понятиям, с «земною Вене­

ХVП в., который не оставался только философским учением, но

рой», С красотою. Таким образом, с чисто метафизической точки зрения прекрасное основывается не столько на способности, сколь­

заявляет о себе и в классической трагедии в качестве мотива худо­

жественной формы, противостоит теперь чисто эпикурейское ос­

ко на неспособности человеческой души; более совершенная спо­

новное настроение. Это эпикурейство принимает самые разнооб­

собность познания не имела бы доступа к опыту прекрасного и не

разные формы и имеет множество нюансов. Оно может

могла бы быть ей причастна". Мендельсон, утверждая резкий кон­ траст между чувственной красотой и чисто интеллектуальным

призывать, как, например, в

«L'Art de [ошг»?"

Ламетри, к голому

совершенством, может сослаться на самого Баумгартена; но у послед­

чувственному наслаждению, или оно может культивировать гиб­ кую технику интеллектуальной утонченности и постоянной суб­

него это противопоставление подчинено другой тенденции мыс­

лимации радостей бытия. «Либертины»

ли и несет в себе другой ценностный акцент. Ведь обозначая гра­

дей, встречавшихся в «храме» или В салонах Нинон де Ланкло в

ницы прекрасного, Баумгартен, тем не менее, хочет как раз утвердить человека в этих границах. Человек не должен выходить за пределы своей конечности, но он должен исследовать конечное

XVII

в., круг светских лю­

Париже или мадам Мазарини в Лондоне, пытались довести это

искусство до совершенства, и в лице Сент-Эвремона оно нашло своего самого утонченного и духовно значительного представите­

ляп. ИЗ этого круга вышел целый ряд трактатов, претендующих на 96* Интеллект отображающий (у Канта

первообраз (у Канта

-

-

человеческий рассудок); интеллект­

непосредственно созерцающий, божественный рассу­

док) (лат.).

97* Искусство наслаждения (франц.),

382

383

то, чтобы быть настоящей школой наслаждения: в них даже дела­

денная покориться школьной форме, она зашнуровывает себя в

ются чисто теоретические попытки сделать наслаждение доступ­

параграфы, как в испанские сапоги, и временами кажется, что, су­

ным и научить способам и приемам постоянного его возрастания

жая себя таким образом, концепция теряет всю свою свободную

вплоть до полной реализации всех его возможностей". Утончен­

подвижность. Тот, кто умеет читать Баумгартена, откроет и под

ность наслаждения, которой здесь учат, несомненно, эстетически

этой плотной оболочкой чистое ядро его мысли и свойственный

значима; но эстетика, которая развивалась на этом основании, ос­

ему глубоко оригинальный способ выражения. Гердер в одной из

тается просто эстетикой возбуждения удовольствия. Она предель­

своих «Школьных речей» обсуждал «понятие грации в школах» и,

но обостряет восприимчивость и чуткость к чувственным раздра­

для того, чтобы пояснить, что это за «грацию), он сослался преж­

жителям, но она лишена какого-либо подхода к подлинному

де всего на Баумгартена. Именно грация произвела на свет эсте­

источнику художественного, к сфере творчески-спонтанного. Но

именно этот основной недостаток и преодолевает эстетика Баум­

гартена. Она тоже отстаивает права чувственности; но Баумгартен

тику своего любимца, бессмертного Баумгартена, «с его тонкой простотой и множеством маленьких чарующих открытий, которые

ускользают от обыкновенных глаз, а совсем непосвященным кажутся

видит свою цель в том, чтобы не просто освободить чувственность

пятнами тряэи-". Действительно, влияние Баумгартена ограничи­

от всех ограничений, а привести ее к духовному совершенству. Это

лось узким кругом, и он едва ли сколько-нибудь воздействовал на

совершенство состоит не в наслаждении, оно может заключаться

реальные процессы в немецкой художественной литературе. В

только в красоте. Красота

этом отношении путь был открыт только с появлением Лессинга.

-

удовольствие; но это удовольствие

особым образом отличается от того удовольствия, которое возни­ кает из чисто инстинктивной жизни. Ибо оно подчиняется не

Ему было суждено осуществить синтез мышления и действия, тео­ рии и жизни и тем самым впервые полностью реализовать требо­

силе желания, но стремлению к чистому созерцанию и чистому

вание Баумгартена о

познанию. Только этому стремлению впервые открывается жизнь,

составляет характер настоящего эстетика

внутреннее движение и чистая спонтанность, присущие также и чувственности; и только с этим стремлением мы вступаем в под­

линную

«vita cognitionis зепянуае»?",

Подобно тому как раньше

мы убедились, что эта идея открывает перспективу, ведущую к Гер­ деру, так теперь ею открывается перспектива, ведущая к «Письмам об эстетическом воспитании» Шиллера. Баумгартен как раз и был одним из первых мыслителей, преодолевших противоположность между «сенсуализмом» И «рационализмом» И проложивших путь К новому продуктивному синтезу «разума» И «чувственности».

Но сам Баумгартен не вполне достиг идеальной цели, которую

vita cognitionis.

Все то, что, по Баумгартену,

(ad characterem felicis Aesthetici pertinens), осуществилось в духе Лессинга. В одном инди­ виде здесь находят воплощение все моменты: ubertas (богатство), magnitudo (значительность), veritas (истина), claritas (ясность), certitudo (достоверность), copia (изобилие), nobilitas (благородство); в нем счастливо сочетаются «dispositio acute sentiendi» (расположе­ ние к острому чувству) и «dispositio naturalis ad imaginandum,) (ес­ тественная склонность к воображению), «dispositio ad saporem поп publicum, immo аейсашт» (расположение к необычному, даже де­ ликатному вкусу) и «dispositio naturalis ad perspicatiam» (естествен­ ная склонность к проницательности).

Именно это соединение

он поставил перед собою и не прошел до конца путь, отчетливо

придает творчеству Лессинга несравненное своеобразие и предоп­

вырисовывавшийся перед ним. Уже в начале своей «Эстетики»

ределило его исключительное влияние. Если рассматривать толь­

он говорит, что его труд должен только проложить путь новой

ко содержание тех или иных основных эстетических понятий Лес­

науке, а не дать ей систематическое завершение". Более того,

синга, то это не объясняет в достаточной мере причин этого

Баумгартен и в чисто субъективном отношении был с самого на­

влияния. Ведь он не создал это содержание, а нашел его почти

чала связан определенными ограничениями, поскольку его труд

целиком готовым. Едва ли найдется у Лессинга хотя бы одно эс­

создавался в стиле школьной философии и остался под ее опре­

тетическое понятие и хотя бы один эстетический принцип, кото­

деляющим влиянием. Поэтому новая концепция, которую ВЬЩВИ­

рые бы не имели своего точного подобия в современной ему ли­

гает Баумгартен, не находит соответствующей ей формы; вынуж-

тературе, то есть которые невозможно было бы каким-либо

образом найти в сочинениях Баумгартена или швейцарцев, Шефтс­ 98*

Жизнь чувственного познания (лат.).

384

бери, Дюбо или Дидро. Но это непонимание и полное искаже­

ние сути дела

-

указаниями на такого рода источники Лессинга

385

пытаться отрицать оригинальность его основных идей. Оригиналь­

ность Лессинга выражается не столько в «изобретении» новых, не­ известных прежде мотивов мысли, сколько в том, как он упорядо­

чивает и связывает, суверенно организует и отбирает уже

существующий мыслительный материал, логически расчленяя и

направляя его. Во всем этом Лессинг проявляет себя прежде все­ го как логик; но его способ упорядочивания и отбора мотивов

мысли, его способ критики и архитектоники гораздо шире, чем операции, которые осуществляет формальная логика. Ведь его ин­ терес никогда не направлен исключительно или даже главным об­

разом на логические отношения понятий как таковых; Лессинг

обладает даром проникать в жизненное основание каждого поня­ тия и понимать и прояснять второе из первого. Именно это он и сделал со всеми основными понятиями эстетики своего времени.

В трактовке Лессинга и при его способе рассмотрения эти поня­ тия перестают быть голыми формулами и абстракциями; они на­ полняются, насыщаются определенным конкретно-созерцатель­

ным содержанием; и благодаря этому содержанию понятия

способны вновь участвовать в процессе художественного творче­ ства, оказывая на него обратное влияние. Таким образом, не ма­ териал понятий как таковых, не то, «Что» они заключают в себе в

смысле логической дефиниции, но форма, духовное преобразова­ ние материала, составляет решающий момент свершения Лессин­

га. В кипящем котле его духа все снова и снова осуществляется этот процесс превращения, метаморфозы и метемпсихозы поня­

тий. Лессинг отказывался называть себя поэтом в самом высоком и строгом смысле этого слова, потому что он сознавал, что не об­

ладает той изначальной волшебной силой, благодаря которой поэт не только изобретает или вымышляет свои создания, но дает им самостоятельное существование и жизнь. Лессинг чувствовал и

понимал, что он лишен этой способности формообразования, ко­ торую он видел в высших эпических и драматических созданиях,

у Гомера и Шекспира. Но если Лессинг не обладал подлинной и глубочайшей магией великого поэта, то ему присуща магия мыш­ ления такой силы и убедительности, какая едва ли существовала

когда-либо до или после него. Любое понятие, которое входит в магический круг его мысли, сразу же начинает преобразовыватъ­

ся. Готовые продукты понятий, их результаты снова превращают­ ся в изначально-творческие силы, в непосредственно движущие

импульсы. Мы больше не воспринимаем их как готовое бытие как

сумму отчетливо идентифицируемых и готовых признаков; мы ви­ дим, как они развиваются, становятся, и познаем в характере это-

386

го становления, в способе его осуществления и в отдаленной, еще неизвестной цели, к которой они направляются, их подлинную

ценность и смысл. Учение Лессинга об отношении между гением и правилом, о границах между живописью и поэзией, о «смешан­

ных ощущениях», о значении знаков для классификации и систе­ матизации искусств

-

все это как просто учение можно везде и

всюду обнаружить в основных эстетических сочинениях XVПI в.

Но только У него обретает подлинную жизненную силу то, что у других остается просто доктриной; только у него доктрина изнут­

ри прорастает жизнью искусства и 'уподобляется ей. Эстетическая критика Лессинга хочет не только быть продуктивной, не только вдохновлять и «возбуждать» художественное творчество; при этом такое возбуждение и такой импульс действуют только извне; она является «продуктивной критикой» только потому, что она суще­

ствует внутри произведения и благодаря ему. С помощью такой особенности своего критического мышления Лессинг выводит эс­ тетику Пр освещения за пределы ее прежних целей и границ, хотя и кажется, что он представляет идейное наследие только этой эпо­

хи. Ему одному удалось достичь того, чего не смогли добиться Готшед и швейцарцы, Вольтер и Дидро, Шефтсбери и его учени­ ки и последователи. Лессинг не только завершает эстетическое мышление эпохи; выходя за пределы современной ему реально­ сти искусства, он открывает новые «возможности»

поэтического

искусства. Его глубочайшая заслуга перед немецкой литературой состоит в том, что он увидел оправданность этих «возможностей»

И расчистил для них путь. Эта заслуга, однако, сильно недооцени­ вается в своем значении и лишается своего подлинного духовно­

исторического смысла, если в ней хотят видеть только националь­ ное, а не «европейское» достижение, как это вновь утверждается в

недавнем сочинении о эстетической теории Лессинга". Связь между общими понятиями Лессинга и специфическим обликом и проблематикой немецкой литературы XVПI в. невозможно отри­

цать; но именно в силу этой связи и благодаря ей Лессинг открыл принципиально новое видение, новый аспект, новый горизонт ху­

дожественного творчества вообще. Гёте сказал о Гердере, что его значение как историка и философа истории состоит в том, что он

отдает все свое внимание фактическому, уникальному, особенно­ му, не поддаваясь однако чисто материальной власти фактов, про­

сто ра

-

«matter o//act».

Он ощущает и превозносит особый дар Герде­

его способность «превращать мусор истории В палингенез

живого растения»?", То же самое можно сказать о Лессинге и свое­ образии достигнутого им в критике и эстетике. В отношении

387

понятий И теорий он обладает той же самой способностью кото­

рой наделен Гердер в отношении исторического мира. Везде, где он обращается к понятиям и теориям

-

реферируя или критиче­

ски рассматривая их, аналитически или синтетически,

-

он вды­

хает новую жизнь в этот логический процесс, и идеи переживают

sur ses fапtбтеs, mais seu1ement sur 1es notions c1aires et distinctes de nostre esprit; се que всауегп assez сеих qui l'ont tant soit реи approfondie». (Все то знание, ко­ торому, пожалуй, можно было бы верить, очень подвержено нашему вообра­ жению, потому что знание имеет дело только с размерами, фигурами и дви­ жениями и основывается вовсе не на фантомах, а исключительно на ясных

и отчетливых понятиях нашего ума; это знают те, кто когда-либо хоть немно­

своеобразный палингенез. Лессинг не ищет новизны: он никогда

го углублялся в эти вещи - франц.). Оешт, Ed. Adam-Tannery. 111. 395.

не стремится к оригинальности ради нее самой. Наоборот, он все­

4

ми силами придерживается традиции, которую знает доскональ­ но, и ему нравится отслеживать самые отдаленные ее следы и наи­

более трудные и темные ее пути. Но при всем том он здесь ставит обретение нового выше, чем обладание старым. И вот почему Лес­ синг, как никакой другой мыслитель своей эпохи, владеет творче­

ской силой, которая возникает не из оппозиции к данному и став­

Ср. выше с. 115-117. Boileau. Ёрпге IX. // Оецмг, Ауес ип commentaire de Saint-Surin. Paris, 1821. т. 11. Р. 111 ss. 6 Такова точка зрения Альфреда Боймлера, см.: Baeumler А. Kants Kritik der Urteilskraft, ihre Geschichte und Systematik. НаНе, 1923-.1, 43. Боймлер заблуж­ дается и тогда, когда говорит, что Круза в своем «Тгапё du Ьеаи» (1715) впер­ вые употребил формулу «vагИtе еёаиие д quelque ипиё» (разнообразие, сведен­ ное к некоему единству - франц.) в эстетическом контексте. Философский 5

шему: наоборот, он чувствует в себе способность и импульс

смысл этой формулы был глубоко развит Лейбницем и систематически обо­ снован им в прямой связи с проблемами эстетики. Ср.: Еейт!г, Уоп der

постоянно пере создавать созданное, «чтобы оно не застыло на

Weisheit,

мертвом ходу». Лессинг освободил основные эстетические поня­

7 Об этом ограничении «оригинальности» новизною «выражения» В классици­

тия и основные учения

XVIII в.

от опасности омертвения

-

заслу­

га, за которую молодое поколение было благодарно ему прежде всего. Гёте в «Поэзии и правде» изобразил это воздействие «Лао­

см. выше с.

стской эстетике см., например: Lanson G. Boileau. Paris, 1892, особ. Р. 131 ss.: <,L'artiste а toujours а сгёег ипе [оппе, 1а plus vraie, lа plus expressive, lа plus ЬеНе enfin qui se рошта». (Художнику всегда приходится создавать некоторую фор­ му, самую истинную, самую выразительную, самую прекрасную, какая толь­

косная Лессинга: он пишет, как величие «важнейших И основопо­

ко возможна

лагающих понятийя творения Лессинга «из сферы жалкого созер­

8

цательства вознесло нас в вольные просторы мысли»?". Этой чарующей властью Лессинг обладал не только в пределах поэзии,

но и по отношению ко всей философии своего столетия. Это ему век Просвещения в первую очередь обязан тем, что, хотя в зна­ чительной мере и находился под определяющим и направляю­ щим влиянием дара критики, не стал жертвой критики в чисто

негативном смысле слова, тем, что Просвещение оказалось в со­ стоянии вновь ввести критику в жизнь и использовать ее как неотъемлемое средство для жизни, для развития и постоянного

самообновления духа.

Примечания 1

Le Bossu.

Тгапё

du

роете ёркше.

1675.

Подробнее о теориях д'Обиньяка и

Ле Боссю см.: Stein Н. Die Entstehung der пеиегеп Asthetik. Stuttgart, 1886.

S. 25 ff., 64 ff. 2

См. выше с.

266-268.

3 См. письмо Декарта Мерсенну в июле

1641 Г.: «Тоше сепе science que Гоп pourroit peut-estre croire 1а p1us войпиве а nostre imagination рагсе qu'elle пе considere que 1es grandeuгs, 1es figures et 1es mouvements, n'est nullement юпоёе 99*

Гёте и.в. Поэзия и правда. М.,

1969.

388

С.

244. -

Прим. ред.

141-142.

-

См.: Condillac.

франц.)

Essai sur l'origine des connaissances humaines; Idem. La Lanque

des Calcus.

Об историческом развитии теории трех единств ср., например: Lanson. Нistoire de lа Нпёгашге папсаве. 22те М., Paris, 1930. Р. 420 ss.

9

10

Boileau. Art

роёцсце.

11

Войеаи.

роёисце.

Chant 111. Chant 111. 12 Goethe. Weimarer Ausgabe. Bd. 45. S. 174. 13 Dubos. Ret1exion critiques sur lа роезге et 1а peinture. Т. 11. Sect. XIX; ср. т. 11. Sect. ХII ff. 14 Ср. в этой связи сказанное выше с. 68-70. 15 Diderot. Essai sur 1а peinture. Ch. УII. / / Оецм. (Аввёзаг). Х. 517 s. 16 Подробнее об этом см.: Stein Н. Die Entstehung der пеиегеп Asthetik. S. 87 ff. 17 Bouhours. Машёге de Ыеп penser dans 1es ouvrages de l'esprit. Р. 12; ср.: Baeumler. Kants Кritik der Urteilskraft. 1, 36 [. 18 См.: Baeumler. Ор. cit. S. 53. 19 Dubos. Reflections critiques sur 1а Роёые et 1а Peinture. Ргепцёге partie. Sect. 1. 20 Dubos. Ор. cit. Т. 11. Sect. 23. (в рус. перев. гл. 22). (Дюбо Ж.Б. Критические размышления о поэзии и живописи. М., 1976. С. 432-435.) 21 Ните. Of the standart of taste. Essays Мога1, Po1itica1 and Litterary. Ed. Green and Grose. London, 1898. Р. 268. 22 Ните. Ор. cit. Р. 269. (См.: Хатчесон Ф., Юм д., Смит А. Эстетика. М., 1973. С.307.) Ibid. Р.

23

Art

280.

Ср. письма Дидро к Софи Воллан от 2 сентября 1762 и 4 октября 1767 Г.; об эстетике Дидро см. прежде всего новое основательное изложение: Folkierski.

24

Entre lе Classicisme et 1е Romantisme. Ёшёе sur l'Esthethique et 1es Estheticiens du XVIII' siec1e. Paris, 1925. Р. 355 ss.

389

25

ной и изначальной способности изобретения, но что все, что мы называем

26

изобретением, состоит просто в комбинировании, в отборе и искусном соеди­

Diderot. Essai sur la peinture. Chap. УН // Оецуг. (Авзёзаг). Х. 519. Diderot. Ор. cit. Х, 519. (Дидро Д. Эстетика и литературная критика. М., 1980. С. 369-370.) 27 Подробнее об эстетическом «утилитаризме» Дидро см.: Fo/kierski. Ор. cit. Р. 383 ss. 28 Ср. выше с. 101-102. (См.: Шефтсбери. Эстетические опыты. М., 1975. С. 365.)

нении данных элементов. Такое соединение создает видимость нового; но ничего существенно нового возникнуть не может, поскольку все, что возни­

кает таким образом, - не что иное, как просто маскировка, метаморфоза дан­ ного в ощущении (ср. выше с. Гельвеция

-

40-42). Очевидно, таким образом, что учение

прямая противоположность всем тем идеям, которые представ­

29 Ср. в ЭТОЙ связи изложение основных идей Шефтсбери в «Философских

ляет «движение гения» в Германии, и всем тем требованиям, которым оно хо­

письмах- Шиллера:

чет придать значение. Нет пути от Гельвеция к идее «автономии прекрасно­

Werke (Gottasche Siikular-Ausgabe) XI, 118.

го»;

310. 329-331.

30

СМ. выше с.

31

См. выше с.

32

Довольно странно, что Альф. Боймлер в своем основательном и кропотли­

НО

учение

Шефтсбери

об

«энтузиазме»,

о

«не заинтересованном

удовольствии», О гении в человеке, родственном «гению мира» и вырастаю­ щим из него, содержало первые ростки нового основополагающего воззре­

вом исследовании предистории «Критики способности суждения» почти со­

ния, которое нашло свое развитие и систематическое обоснование у Лессин­

всем проглядел этот момент; учение Шефтсбери остается здесь целиком на

га, у Гердера и у Канта.

заднем плане, и его решающее значение нигде не осмысливается и не при­

33

знается. Тем самым у Боймлера происходит своеобразное смещение истори­ ческих перспектив и систематических ценностных акцентов. Боймлер не только вообще отстаивает тезис, что немецкая эстетика

XVIII

в. ориентировалась в боль­

шей мере на Францию, чем на Англию, но он пытается доказать этот тезис также на примере того движения мысли, кульминацией которого стало поня­

тие гения у Лессинга и Канта. «Задолго до того, как английское влияние при­ обрело ощутимую глубину в Германии,

-

утверждает Боймлер,

-

понятие ге­

ния было популярным в школе Вольфа. Если здесь и примешивается какое-то иностранное влияние, то идет оно из Франции, а не из Англии. Книга Гель­ веция

"De l'esprit" (1759)

была одним из самых читаемых и цитируемых

произведений второй половины столетия. В ней содержалось определение: "Ум

-

это способность творческого порождения наших мыслей" и положе­

ние: "Гений всегда предполагает изобретение"» (Ор.

cit. S.162).

Но если бы

книга Гельвеция действительно оказала такое влияние, то в систематическом смысле это должно было бы представляться почти чудом. Ведь если мы не

остановимся на том, как объясняет понятие гения Гельвеций, а рассмотрим его, имея в виду смысл всего его творчества, то окажется, что учение Гельве­ ция об «уме» абсолютно противоречит основной идее и логическим и духов­

но-историческим предпосылкам культа гения. Сочинение Гельвеция с нача­ ла и до конца ориентировано на сенсуализм; и тезис сенсуализма Гельвеций еще заостряет, утверждая, что допущение каких-либо «высших» духовных сил, выходящих за рамки ощущения, основывается на простой иллюзии, на само­

обмане разума. Все эти якобы высшие силы радикальным образом упраздня­ ются,

редуцируются

к простому ощущению

ского. Ни один автор

XYIH

как праэлементу всего психиче­

в. не заходил так далеко, как Гельвеций, в этом

сенсуалистском нивелировании,

которое сводит на нет всякую

подлинную

спонтанность мысли и самостоятельность воли; и именно в этом пункте его

сочинение было подвергнуто критике даже во Франции и в кругу его ближай­ ших друзей. Тем более было бы непонятным, если бы это про изведение ока­ зало влияние на немецкие воззрения о гении и определило бы их в большей

мере, чем английские образцы. Ибо рост этого движения, то место, которое заняла его основная и ведущая идея в сознании современников,

-

следствие

того, что концепция гения порывала со всеми теоретическими принципами, на

которых основывается сочинение Гельвеция. Правда, Гельвеций определяет ге­

См.: немецкое издание «Мыслей об оригинальном творчестве» Юнга

(Leipzig, 1760); подробнее об учении Юнга см.: Stein Н. Ор. cit. S. 136 ff. З4 Ср.: Hutcheson. Inquiry into the origina1 of оur ideas of beauty and viгtue. Sect. 12 ss. з, Dubos. Ор. cit. Sect. 1. 36 Ibid. Р. Н. Sect. 1. 37 Ibid. Р. 11. Sect. 24. 38 Ibid. Р. 11. Sect. 23 ср. выше с. 333-334. 39 Shaftesbury. The Moralists. Paгt 3. Sect. 2 / / Characteristics. Second edit. London, 1714. 11, 424. 40 Подробнее об этом переводе см.: Stein Н. Ор. cit. S. 4 ff. 41 См.: Burke. А philosophical inquiry into the origin of оцг ideas of the sublime and beautiful. London, 1756. Р. 208 ss.; о различении Бёрком «p/easure» и «delight» см.: Folkierski. Entre le Classicisme et le Romantisme. Р. 59 ss. 42 Ср. выше с. 322-324. 43 Ср. выше с. 22-24. 44 Shaftesbury. Soliloquy ог Advice to ап Author. Р. 111. Sect. 1 / / Characteristics. 1, 290. (Шефтсбери. Эстетические опыты. М., 1975. С. 414.) 45 Bodmer. BriefWechsel моп der Natur des Poetischen Geschmacks (1736). Подроб­ нее об отношении швейцарцев к философии Лейбница - Вольфа см.: Stein Н. Ор. cit. S. 279 ff., 295. 46 Цит, по: Hettner. Literaturgesch. des achtzehnten Jahrhundeгts. 3. АиП. Dritter Tei1. Buch 1. S. 359. (Геттнер Г. История всеобщей литературы ХУI11 века. т. 111: Немецкая литература. Книга 1 (1648-1749). М., 1872. С. 310.) 47 См. выше с. 67-69. 48 [Breitinger. Critische Abhandlung уоп der Natur, den Absichten und dem Gebrauche der Gleichnisse.] Ziirich, 1740. 49 Breitinger. Critische Dichtkunst. Ziirich, 1740. S.166; ср.: Hettner. Ор, cit. S. 382. 50 «Freymйthigen Nachrichten»; ср.: Stein Н. Op.cit. S.281. 51

Часто цитируемое и нередко воспринимаемое некритически утверждение

Лотце, «что немецкая эстетика началась с откровенного безразличия к свое­ му объекту» «
вому сочинению

pertinentibus»

«Meditationes Philosophicae de nonnullis ad роета 1735) Баумгартен выступает против предрассудка, в

(НаНе,

подчеркивает, что в человеке не существует собственной, подлинно спонтан-

соответствии с которым занятие вопросами искусства недостойно философа. «Nunc autem ... materiam еат elegi, чuае multis quidem habebitur tenuis et а

390

391

ния в качестве «способности изобретения»

(invention);

но он снова и снова

phi1osophorum acumine remotissima, mihi videtur ... satis gravis. Ut enim ... hoc ipso phi1osophiam et poematis pangendi scientiam habitas saepe рro dissitissimis amicissimo junctas соппиЫо ропегет оЬ oculos, usque ad § 11, in evo1venda poematis et agnatorum terminorum idea teneor етс.» (Однако я все же ... выбрал этот материал,

которым многим покажется не интересным и далеко уводя­

щим ОТ острой мысли Философов, ибо мне он представляется ... достаточно важным. Так что по этой самой причине я склонен полагать, что философия и знание поэтической композиции часто соединяются вместе в удачном бра­ ке; до

§ 11; в разработке идеи стихотворения и ее смежных областей я вы­ etc. - лат.) 52 Ср.: Baumgarten. Aesthetica. § 588: «Nec est апаюя! rationis ordinario primas univeгsi causas, elementa et stamina prima penitius examinare, dum haeret in effectis phaenomenis» (Не является она обыкновенно и функцией аналога разума, для нужден,

того чтобы по-настоящему углубляться в первопричины вселенной, в ее эле­ менты и изначальные энергии в той мере, в какой этот аналог неотъемлемо

принадлежит реальному феномену

-

лат.).

«ars analogi rationis» (искусство анало­ - лат.) в начале своего труда; см.: Pro1egomena. § 1. 54 Ср.: Baumgarten. Aesthetica. § 18: «Pulcritudo cognitionis sensitivae erit univeгsalis consensus cogitationum, quatenus adhuc аЬ earum ordine et signis abstrahimus, inter se ad ипит, qui phaenomenon sit" (Красота чувственного познания будет уни­ 53

Баумгартен определяет эстетику как

гии разума

версальным согласием мыслей тогда, когда мы абстрагируем из их порядка и

- лат.). tyrannis» - Ibid. § 12. не тирания - лат.)

знаков все до последнего, каковым является феномен 55

«Тгпрепшп

in facu1tates inferiores poscitur,

поп

шими способностями требуется управление, 56

(Над низ­

Эта фундаментальная тенденция новой науки особенно отчетливо прояв­

ляется у Георга Фридриха Мейера; см.:

Meier G. Anfangsgriinde аНег sсhбпеп Wissenschaften. Tei1 1. НаНе, 1748. § 5, 13, 16 ff. 57 Aesthetica. § 1: «Aesthetica (theoria libera1ium artium, gnoseologia inferior, ars риlcге cogitandi, ars analogi rationis) est scientia cognitionis sensitivae» (Эстетика (теория свободных искусств, низшее познание, искусство изящно мыс­ лить, искусство аналога разума) 58

-

наука о чувственном познании

-

лат.).

О различии между «индивидуализирующим образованием понятий» у Баум­

prodigia,

поп пшасша» (Если кто-то преуспевает в обеих областях познаватель­

ной способности и научился ставить каждую из них на подобающее ей мес­ то, то наверняка в этом случае он приложит все усилия для того, чтобы улуч­ шить одну область, не нанося ущерба другой, и он поймет, что Аристотель

и Лейбниц, наряду с шестистами других, кто надевает мантию с лавром, были одаренными людьми, а не чудесами - лат.). См.: Meier G.F. Anfangsgriinde аl1ег sсhбпеп Wissenschaften.

68

Bd. I. § 13, 15, 20,

passim. См.: Еейпиг: Meditationes de cognitione, veritate et ideis / / Phi1os. Schriften (Gerhardt). IV. 423 (Лейбниц. Размышления о познании, истине и идеях / / Лейбниц с.я. Соч. В 4 т. М., 1984. Т. э..с. 101-107.) 70 Mendelssohn. Briefe йЬег die Empfindungen. (1755). Fiinfter Brief. 71 Ср. выше с. 123-125. 72 Подробнее об этом круте «либертинов» см., напр.: Mornet. La репвёе fгаш.аisе аи XVHI' siec1e. Paris, 1929. Р. 28. 73 См.: Saint-Evremond. Oeuvres гпеыёев. Amsterdam, 1706; Вётопа lе Grec. Agathon ои Dia10gue de 1а volupte (1702); перепечатано в «Recuei1 de divers ёсгпв, риЫ. раг Saint-Hyacinthe; Baudot de Juilly. Dia10gue entre М.М. Patru et d'Ablancourt sur 1es p1aisirs (1700); обстоятельный анализ этих сочинений дал ГЛансон в своей статье: Le гбlе de Гехрёпепсе dans 1а foгmation de 1а рпйоворше du XVIII' siec1e еп Ргапсе (Ешпев d'histoire Нпёгагге. Paris, 1930. Р. 164 ss.) 74 См.: Aesthetica. § 5. 75 Herder. Werke (Suphan). ХХХ. 32 f. 76 См.: Folkierski. Entre le Classicisme et 1е Romantisme. «Le тпёгпе de Lessing, полагает Фолькиерский (Р. 578), - est nationa1, et поп ецгорёеп» (Заслуга Лессинга национальная, а не европейская - франц.) 77 Письмо Гете к Гердеру, май 1775 г. 69

*** Перевод с нем. ЯЗ. выполнен в.л. Махлиным по изданию:

гартена и «абстрагирующим образованием понятий» у Вольфа см. в особен­

Cassirer Е. Die Phi1osophie der AufkНirung. Tiibingen, 1932.491 S.

ности:

русский язык переводится впервые.

Baeumler.

Ор,

cit. S.198 ff.

59 О различии между «интенсивной» И «экстенсивной» ясностью см. В особен­

ности:

Baumgarten. Meditationes de nonnullis ad роета pertinentibus. § 13 ss. Aesthetica. § 32. 61 Aesthetica. § 14. 62 Meditationes de nonnullis ad роета pertinentibus. § 9. 63 Aesthetica. § 28. 64 Herder. Fragment йЬег die Ode / / Werke (Suphan). ХХХII. 83; Ср. особ.: Уоп Baumgartens Denkart in seinen Schriften / / Werke. ХХХII. 178 ff.; Entwurf zu einer Denkschrift auf A.G. Baumgarten, J.D. Hei1mann und Th. Abbt // Werke. ХХХII. 175 ff. 65 Aesthetica. § 6. 66 См. особ.: Aesthetica. § 41 ss. 67 Ср. характерное замечание Баумгартена в его «Размышлениях ...» S. XIV: «Si quis ... in utraque facu1tatis cognoscitivae parte exceHat et quamlibet suo adhibere loco didicerit, пае, i11i sine a1terius detrimento ad a1teram exasciandam incumbet, et Aristote1em, Leibnitium сит sexcentis a1iis раl1iит 1аиго jungentibus fuisse sentiet 60

392

На

Указатель имен

Августин Блаженный Аврелий

Боссюэ Жак Бенинь

159, 160, 163, 181 Анер Карл

343 338, 363

Брейтингер Иоганн Якоб

257

Бруккер Иоганн Якоб Буагильбер Пьер

118, 136,262,

339, 343, 361 264 Архимед 51, 225 Баттё Шарль

308

Баумгартен Александр Готлиб

50, 367-372, 374, 376-385, 391, 392 Бейль Пьер 182, 183, 188, 189, 196, 208, 224-233, 249 Беньян Джон 338 Бёрк Эдмунд 357-360,391 БёрклиДжордж31, 76,119,128, 130-133,136,137,140,144, 147,342 Бернет Томас 65 Бернулли, семья ученых 90 Боден Жан 265 Бодмер Иоганн Якоб 362, 363, 366, 367, 369, 379 Боймлер Альфред 389,390 Бомон Кристофде 177 Бонне Шарль 144

249

Бруно ДЖордано Филиппо

291 Арминий Якоб

363,

365-367, 379

д'Аржансон Рене Луи, маркиз Аристотель51,92,

230,243,

245

Аврелий Марк Антонин

Адцисон Джозеф

Вольтер (Мари Франсуа Аруэ)

54, 57

290

Буало, Буало-Депрео Никола

308, 309, 313, 314, 318, 319,321-323,325,328,329, 344, 357 Бугур (Буур) Доминик 328-332, 348, 361 Буленвилье Анри де 290 БэконФрэнсис 11,76,121,132, 144, 279 Бюффон Жорж Луи Леклерк де

50,65,94-96, 110 Вариньон Пьер

109

Вергилий Марон Публий

339 242 Вико Джамбаттиста 232, 233 Виндельбанд Вильгельм 306 Вивес Хуан Луис (Лодовико)

Вобан Себастьен Ле Претр де

290 Вовенарг Люкде Клапье

126

Вокансон Жак де Воллан Софи

84 300, 389

Вольдер Бурхардус (Бурхерус) де

154

394

12, 26,50-52,63-65,70-72,89, 109,110,113,117,126,128, 131,135,152,155,162,166170,176,177,187,189,190, 199,217,219,223,239-247, 256, 258, 269, 270, 275, 294, 300-302, 320, 324, 387 Вольф Христиан (Кристиан) 11, 12,49-51,103,110,140,142, 150,153,187,197,213,253, 275-277, 280, 361, 362, 365, 367, 372, 390-392 Галилей Галилео

23-25, 58, 59, 65, 222, 230, 267 Гаман Иоганн Георг 256 Гаусс Карл ФРИдрих 91 Гегель Георг Вильгельм ФРИдрих

10,11,181 Гельвеций Клод Адриан 40-42,

271, 390, 391 Гердер Иоганн Готфрид

102,216, 233, 239, 254-256, 258, 380, 384, 385, 387, 388, 391, 393 Герц Марк 117,152 Гёте Иоганн Вольфганг 12, 90, 102, 157,231,306,323,362, 373, 380, 387, 388, 393 Геттнер Герман 363,391 Гиббон Эдуард 223 Гоббс Томас 11, 33, 76, 249, 264, 279-282, 284-286, 289, 301, 378 Гольбах Поль Анри Дитрих,

барон де

72, 82, 85, 86, 88-90, 109, 110, 155,292 Гомер 363, 366, 386

ГравесандВильгельм(Виллем)

Якоб 77,

78, 80, 109 111, 300 Гроций, Гуго де Гроот 161,162, 208, 262-269, 275, 282-284, 299, 300 Гурвич Жорж (Георгий) 301 Гюйгенс Христиан 25, 76, 83 Грейтуйзен Бернард

Д'АламберЖанЛерон

12,16, 17,22,26,37,51,62,72,73, 90, 118,225,247,248,273, 293,294 Данте Алигьери 366 Декарт Рене 11,20,21,27,37, 43-45, 55, 67-69, 71, 73, 76, 78,79,93,97-100,104,110, 112,114,115,118,124,142, 152, 154, 163, 180, 183,205, 223, 233, 259, 294, 307, 310, 311,316,326,351,364,388 ДеландАндре ФрансуаБуро

249 Демокрит

339

Дерхем (Дергэм) Уильям

64 12,28,43,50,51, 63,82,83,88-94, 106-108, 110,111,118,126,128,132, 135,137,152-154,156,183, 185,187,191,192,208,218, 249, 269, 271-273, 293, 294, 300, 324, 325, 328, 339-341, 361, 385, 387, 389, 390 ДИдро, аббат 300 Дильтей Вильгельм 220

ДИдро Дени

Дмитриев Михаил

Александрович

283,313 146, 326, 332, 333, 351-355, 361, 363, 365, 379, 385, 389

Дюбо Жан Батист

Гораций, Квинт Гораций Флакк

283,313 Готшед Иоганн Кристоф 362-

ДюкроЛуи29

366,387

395

Дюринг Ойген (Евгений)

248 Елизавета, пфальцграфиня

Рейнская

152 Еллинек Георг 274 Жонкур Эли Жюрье Пьер

109 188

Кондорсе Жан Антуан Никола

Лион Жорж

Мор Томас

223, 242, 277, 278, 301 Конфуций 187 Коперник Николай 59 Корнель Пьер 124 Кочетков А. 169 Крамер Иоганн Андреас 363 Круза Жан Пьер 389 Кутюра Луи 44 Кэдворт (Кедворт) Ралф 98, 162

ЛоккДЖон

Мориц Карл Филипп 380

(Соломон)

162, 197,208,218,

72, 82,83,85,87, 109, 110,383 Иерусалем Вильгельм 197,198,218 Ланкло Нинон де 383 Лансон Гюстав (Ашиль

Калас Жан

Александр Гюстав Мари)

Кальвин Жан

52,393

190 160, 264 Кант Иммануил 14, 26, 96, 112, 113,117,135-137,142,152,172, 174,184,195,217,223,249, 258, 277, 287, 299, 304, 306, 327, 349, 354, 357, 362, 367, 368, 382, 390, 391 Карл ХН, швед. король 246 Картуш Луи Бертран 11О Кассирер Эрнст 15, 91, 92, 217, 237, 257, 258, 333, 353 Кеплер Иоганн 23, 25, 58, 59 Кларк Сэмюэл 199 Клеро Алекси Клод 90 Клопшток Фридрих Готлиб 147 КоллинзДЖон Энтони 199 Кольбер Жан Батист 62 КондильякЭтьенн Бонно де 12, 22,31,32,34,39,40,43,52, 70,82,118-123,128,132,136, 137,140,144,147,152-154, 320, 361

396

Ле Боссю Рене

Лейбниц Готфрид Вильгельм

11,20,25,27,37,43-51,55, 73,74,97,99,100,102-104, 106,109,110,113,124,133, 134,136,140-143,146,150, 153,154,167,170,171,175, 179,180,187,197,211-214, 249, 251-253, 262, 275, 279, 317,361,362,371,372,378, 382, 389, 391, 393 Лессер Фридрих Христиан 64 Лессинг Готхольд Эфраим 28, 191,192,211-213,215,216, 239, 240, 254, 258, 299, 324, 325, 349, 361, 379, 385-388, 390, 391, 393 Линней Карл 95 Линецкая(ФельдманЛинецкая)ЭльгаЛьвовна

313,321,323

109

Нордберг Ёран Андерсон 246, J

391

Лукреций, Тит Лукреций Кар

де 383 Макиавелли Никколо 242, МальбраншНикола 11, 20,

265 27, 115,117,143,152,180,205, 224,311,382

258 Ньютон Исаак

21,23,25,26, 59,60,68-72,76-78,80,93, 94, 103, 109, 110, 118, 128, 174, 175,223,240,268,271, 294,308,317,326,364

д'Обиньяк Франсуа Эделен

309,388 ОджилбиДЖон 338

Мальзерб Кретьен Гийом де Ламуаньон 295,

309, 388

МушенбрукПитер 80,

158,159,161,186,187 257

Мазарини Гортензия Манчини

Ламетри Жюльен Офре де

Зульцер Иоганн Георг 146,153

Мосхейм ИоганнЛоренц 222

Ноди Филипп

136

Ламберт Иоганн Генрих

12,150-152,154

222

Лотце Рудольф Герман

158

Николай Кузанский, Кузанец

Лагир Филипп де

340 ЛагранжЖозеф Луи 90, 248

Землер Иоганн Заломо

Лонгин Дионисий Кассий (Псевдо-Лонгин) 357 Лоссиус Иоганн Христиан

92 Людовик Хй/, франц. король 188 Лютер Мартин 160,161,181,264

Зак Август Фридрих Вильгельм

197

154 11, 31, 32, 71, 76,112, 113,118-121,140,142-144,150154,193,197,199,269-271, 275, 342, 343, 351

Паскаль Блез

302

Марк Аврелий см. Аврелий Марк

30, 163-168, 173, 176,177,217

ПастернакБорис Леонидович

Антонин

Медикус Фриц 15

12

Мейер Георг Фридрих 392

Пирр, царь Эпира

МендельсонМозес 145,

Платон

146, 154,

213, 215, 382 Меран Жан Жак Дортуаде

52

Мерсенн Марен 154, 388 Микеланджело Буонарроти 340 Милиус Кристлоб 363 МильтонДЖон 147, 338, 349, 366

110 51,92,117,118,126, 260-262, 266, 339, 343, 347 Плотин 343, 347 Поуп (Поп) Александр 18,60, 175 Птолемей Клавдий 59 Пуфендорф Самуэль фон 263

Михаэлис Иоганн Давид Молино Уильям

227 127, 128, 133

Распе Габриэль Николаус

49

Реймарус Герман Самуэль 181,

МонтескьёШарльЛуи де Секонда

219

12, 28, 35, 63, 108, 187,233-239,241,256,257, 267-269, 300

РишельеАрман Жан дю Плесси

Мопертюи Пьер Луи Моро де

50, 52,72,90,102-106,110,119, 137,138,170-172,326 Мор Генри 98, 101, 162

397

302

Робертсон Уильям

223 127, 162, 174-179,217,218,278,284288, 293, 295-301, 308, 324

Руссо Жан Жак 63,

Саундерсон Николас 135 Свифт Джонатан 135, 363 Сенека Луций Анней 343 Сент-Эвремон Шарль де 383 Симон Ришар 205 Смит Адам 337,339,389 Сократ 260 Спиноза Бенедикт 13, 20,

27, 44,45, 55, 73, 86, 109, 124, 180,205-211,219,249,382 Стивен Лесли 218 Сэ Анри Эжен 302 Теренций, Публий Теренций Афер

339

Тетенс Иоганн Николаус

144,

147,150,152

Фабрициус Иоганн Альберт 64 Фенелон Франсуа де Салиньяк

290

Фергюсон Адам 345 Фихте Иоганн Готлиб 287 Фичино Марсилио 158 Фолькиерский Владислав (Ладислав)

Содержание

15

Хоум (Хом) Генри, лорд Кеймс

345 Цицерон Марк Туллий

226, 339

Честерфилд Филипп Дормер Стенхоп 246 Чизлден Уильям 133 Шатле Габриэла Эмилия, маркиза де

Предисловие

1. Форма

240

Шекспир Уильям

349,386 Шенье Мари Жозеф 31О

393

Фома Аквинский 267 Фонтен Алексис 90 Фонтенель Бернар Ле Бовье де

30,51,65-67, 70, 97, 109, 135, 153, 293 Фрасимах 260 Фридрих 11 Великий, прус. король 87, 241, 300 Фридрих, кронпринц см. Фридрих 11 Великий

Хатчесон (Хетчесон) Френсис

337, 339, 345, 350, 351, 389

101,102,110,167,173-175, 217,342-353,355-357,359, 362, 363, 366, 385, 387, 390, 391 Шиллер Иоганн Кристоф Фридрих 356, 370, 384, 390 Шопенгауэр Артур 122,168 Шпальдинг Иоганн Иоахим 197 Штейн Генрих фон 351,377 Эзоп 365 Эйлер Леонард 90, 294 Эпиктет 343 Эпикур 92, 236, 339 Эразм Роттердамский (Герхард Герхардс) 158, 161, 162, 181,

208,264 Эрнести Иоганн Август 208,222 Эткинд Ефим Григорьевич 370

Юм Дэвид

12, 21, 31, 37, 76, 78, 79,118-120,125,140,144,147, 162, 199, 200, 202, 203, 223, 249-251,256,334,335,337, 339, 342, 389 Юнг Эдвард 349,391 Якоби Фридрих Генрих 211 Янсений (Янсен) Корнелий

163

~

'

мышления в эпоху Просвещения

Природа и ее познание в философии Просвещения

11.

Шефтсбери Антони Эшли Купер

Тиндал Мэтью 194,195 ТоландДжон 193,194 Тэн Ипполит Адольф 292,316 ТюргоАнн Робер Жак 43, 223

де ла Мот

Хейльбруннер Алиса

Психолоmя и теория познания

111.

Идея религии.

IV.

1. Догма первородного 2. Идея толерантности

греха и проблема теодицеи

V.

Право, государство и общество

1. Идея 2. Идея

VII.

53

112 155 158 182 203

Религия и история

Завоевание исторического мира

VI.

16

и обоснование «естественной

религии»

3.

7

права и принцип неотчуждаемых прав договора и метод социальных наук

Основные проблемы эстетики

1. «Эпоха критики» 2. Эстетика классицизма

220 259 259 278

303 303

и проблема объективности

прекрасного

3. Проблема вкуса и поворот к субъективизму 4. Эстетика интуиции и проблема гения 5. Рассудок и воображение. Готшед и швейцарские критики '" 6. Обоснование систематической эстетики. Баумгартен

307 326 342 360 367

Указатель имен. Составитель Е.н.Ьалашова

399

394

Эрнст Кассирер

Философия Просвещения

Корректор: Е.Н.Балашова Компьютерная верстка: Л.В.Самарченко

Лицензия ЛР

N.! 066009

от

22.07.98

Подписано в печать с готовых диапозитивов

Гарнитура

Newton.

Печать офсетная. Усл. печ. л.

Уч.э-изд. л.

20.11.2003

Формат 60х90 1/16' Бумага офсетная

25,0.

Тираж

1000

25,0

экз. Зак.

971

Издательство «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН)

117393,

Москва, ул. Профсоюзная, д.

Тел. Тел.jФакс

82 334-81-87, (дирекция); 334-82-42 (отдел реализации)

Отпечатано с готовых диапозитивов

во ФГУП ИПК «Ульяновский Дом печати»

432980, r. Ульяновск,

ул. Гончарова,

14