Вырождение. Современные французы

Макс Нордау

Вырождение Современные французы

Москва Издательство «Республика» 1995

Б Б К 83.3(0)5

H 82

Печатается по изданиям: Макс Нордау.

В ы р о ж д е н и е . 2-е и з д а н и е

Ф. Павленкова. С . - П е т е р б у р г , 1896. Макс

Нордау.

Современные французы.

М о с к в а , 1902. П о д г о т о в к а к и з д а н и ю текста книги « В ы р о ж д е н и е » М. И. Лепихова

П о с л е с л о в и е В.

Н82

М.

Толмачева

Нордау М а к с . Вырождение / П е р . с нем. и предисл. Р. И. Сементковского; Современ­ ные французы / Пер. с нем. А. В. Перелыгиной / Послесл. В. М. Т о л ­ мачева.— М.: Республика, 1995.— 400 с.— ( П р о ш л о е и настоящее). ISBN 5—250—02539—0 Имя Макса Нордау (1849—1923) было популярно на Западе и в России в конце прошлого столетия. В главном своем сочинении «Вырождение» он, врач но образованию, ученик Ч. Ломброзо, предпринял оригинальную попытку интерпретации «заката Европы». Нордау возложил ответственность за эпоху декаданса на кумиров своего времени — Ф. Ницше, Л. Толстого, П. Верлена, О. Уайльда, прерафаэлитов и других, давая их творчеству парадоксальную характеристику. И, хотя его концепция подверглась жесткой критике, в каких-то моментах его видение цивилизации оказалось довольно точным. В книгу включены также очерки «Современные французы», где читатель познакомится с галереей литературных портретов, в частности Бальзака, Мишле, Мопассана и других писателей. Эти произведения издаются на русском языке впервые после почти столетнего перерыва.

„ н

4703010000—045 079(02)—95

ISBN 5—250—02539—0

ББК 83.3(0)5 ©

И з д а т е л ь с т в о «Республика», 1995

Назад или вперед? Предисловие к русскому и з д а н и ю книги «Вырождение» 1894 г.

Автор «Вырождения» хорошо у нас из­ вестен. Почти ни один из его трудов не остался непереведенным на русский язык, и все они читались с интересом, даже с увле­ чением. Чем это объясняется? Одним ли литературным дарованием автора, блеском и популярностью его изложения, его эруди­ цией? Нет, есть еще одно обстоятельство, быть может, наиболее существенное, заста­ вляющее читателя относиться с особенным вниманием к трудам Макса Нордау. Он в них касается наиболее жгучих вопросов современности и обсуждает их с такой точ­ ки зрения, которая, на мой взгляд, предста­ вляет неизбежную ступень в развитии миро­ созерцания современной интеллигенции. Мы сейчас подробнее выясним нашу мысль, а пока хотим только заметить, что когда автор, занявший такую точку зрения и вполне подготовленный защищать ее с ус­ пехом, берется представить нам обзор по­ чти всей современной литературы и искус­ ства, когда он дает нам подробно мотиви­ рованную с этой точки зрения оценку наиболее выдающихся их представителей, начиная с французских и английских симво­ листов и декадентов, разных Россетти, Суинбернов, Малларме, Верленов, Метерлинков и пр. и кончая такими мыслителями или художниками, как Толстой, Рихард Вагнер, Ницше, Ибсен, Золя, то его книга приобре­ тает для широкой публики особенный ин­ терес, потому что главные представители литературы и искусства постоянно привле­ кают к себе внимание всей интеллигенции, влияют на ее миросозерцание, а вместе с тем поглощают значительную часть ее умственной деятельности, направленной на удовлетворение высших интересов духа.

Новый труд Макса Нордау, книга «Вы­ рождение», написана с тем же блеском, с той же эрудицией, с той же способностью излагать самые сложные и отвлеченные во­ просы в крайне доступной для всех форме, как и прежние его труды. Но, быть может, ни одно из его произведений не устанавли­ вает так ясно преемственную связь между идеалами, которыми мы вдохновлялись не­ давно, и теми, которыми, вероятно, будем вдохновляться в недалеком будущем, не разрушает с такой силой многих заблужде­ ний, предрассудков, суеверий, народивших­ ся благодаря нашей неустойчивости, нашей склонности отрекаться от самых священ­ ных для человека жизненных принципов, не выясняет столь же наглядно несостоятель­ ность овладевшего нами разочарования и не побуждает нас так красноречиво бодро приняться с новыми силами за осущест­ вление задач, которые многие из нас уже готовы легкомысленно сдать в архив и заменить другими, совершенно несосто­ ятельными,— как выясняет нам автор «Вы­ рождения»,— и во многих отношениях да­ же крайне опасными. Замечательный труд нашего автора подвергся страстным нападкам еще рань­ ше, чем вышла вторая часть, в которой окончательно выясняется его основная мысль. Напали на него и те, кто, по мет­ кому выражению одного из наших филосо­ фов, создают себе «идолов» вместо «иде­ алов», и те, кто присоседивается к знамени­ тости дня, чтобы обратить на себя внимание, и те, кто вторит разным шар­ латанам, умеющим изобретать модные те­ чения или ловко эксплуатировать их в свою пользу, и те, наконец, кто искренно жаждет 5

Р. Сементковский и алчет правды, но не обладает достаточ­ ным критическим чутьем, чтобы разо­ браться в сложных отвлеченных вопросах, и по-этому, естественно, становится жерт­ вой этих беззастенчивых людей. Вот эту самую многочисленную группу читателей и имеет главным образом в виду автор, прекрасно понимающий, что интеллиген­ ция во всех цивилизованных странах пере­ живает ныне время, которое можно охарак­ теризовать словами «в поисках истины». В новом своем труде наш автор говорит о «сумеречном» настроении, овладевшем европейской интеллигенцией, как отличи­ тельном признаке конца истекающего века. Прежние идеалы низвергнуты, новые не на­ рождаются, все, во что мы верили, утрати­ ло для многих обаяние, здоровый скепти­ цизм заменился болезненным, чувствуется какое-то разочарование, пресыщение, слов­ но мы опять «постыдно равнодушны к до­ бру и злу», «ненавидим и любим случайно», словно «жизнь нас опять томит, как ров­ ный путь без цели», и мы опять опасаемся, что потомок оскорбит наш прах «насмеш­ кой горькою обманутого сына над промо­ тавшимся отцом». Но есть ли действительное основание «печально глядеть на наше поколение»? Вот этот-то вопрос и старается разрешить Макс Нордау. Он очень внимательно при­ смотрелся к современной жизни, как она проявляется в литературе и искусстве. Не­ утешительны выводы, к которым он прихо­ дит. Положение в современной литературе и искусстве напоминает ему больницу — сколько в них болезненного, ненормально­ го. Но чем же вызвано такое безобразное положение? Тем ли, что наши идеалы дей­ ствительно оказались несостоятельными, или, может быть, мы сами провинились в том, что не сумели должным образом постоять за них, что малодушно отреклись от них при первой неудаче,— отреклись от «мысли плодовитой» и поспешили заме­ нить ее мишурой, прельщающей нас на миг, но готовящей нам только все новые и новые разочарования. С чрезвычайной наглядностью и под­ час с очень глубоким анализом Макс Нор­ дау разъясняет нам, что мы действительно совершили недостойное зрелых людей от­

ступничество. Чтобы лучше в этом отноше­ нии отметить его основную мысль и вместе с тем и главную его заслугу, мы считаем нелишним упомянуть здесь о том, о чем не говорится в книге, потому что оно имеет непосредственное отношение к избранной автором теме, но что тем не менее состав­ ляет фон той картины, которую мастерски изображает нам автор «Вырождения». Спрашивается, почему теперь всюду интеллигенцией овладело «сумеречное» на­ строение, почему так часто наблюдается разочарование, болезненный скептицизм, почему продуманные «идеалы» заменены разными «идолами»? Были ли те идеалы, которые красили нашу жизнь, давали ей высший общественный, гражданский смысл, несостоятельны по существу? В та­ ком случае «сумеречное» настроение конца века было бы вполне понятно и законно, и нам оставалось бы только искать новые идеалы, а пока они не найдены, «томиться жизнью, как ровным путем без цели». Но не заключается ли в такой постановке воп­ роса, как будто соответствующей тепереш­ нему настроению большинства интелли­ гентных людей, явная нелепость? Человече­ ство начало жить не вместе с нами: историческая его жизнь измеряется уже ты­ сячелетиями, и целые тысячелетия длится его постепенное приближение к большему благополучию, к большей сумме счастья на земле. И всегда ход исторического разви­ тия был таков, что идеалы постепенно ви­ доизменялись, коренясь в прошлом, разви­ ваясь в настоящем, подготовляя почву для будущего. Что за странный самообман, принимающий характер самомнения,— ду­ мать, что этот вечно неизменный истори­ ческий процесс обрывается нашим кратким земным существованием, что грядущее «пу­ сто иль темно», потому что мы сами изве­ рились в наших идеалах! Это напоминало бы человека, который, будучи опечален и убит изменой любимой женщины, сам пришел к убеждению и стал убеждать дру­ гих, что истинная любовь на свете невоз­ можна. Следовательно, самая постановка вопроса нелепа и объясняется исключитель­ но тем, что мы слишком нетерпеливы, хо­ тим сразу видеть на деле результаты той «мысли плодовитой», в которую мы вери6

Н а з а д или вперед? ли, которой мы увлекались, ради которой готовы были самоотверженно бороться. Вследствие этого получается потешный оп­ тический обман: вся вековая жизнь чело­ века как бы отождествляется с жизнью данного поколения. Мы не понимаем, что какие-нибудь тридцать лет составляют нич­ тожный промежуток времени даже сравни­ тельно с одной только исторической жиз­ нью человечества. Но как ни нелеп подо­ бный самообман, он весьма распространен и является источником того разочарования, того «сумеречного» настроения, которое ныне наблюдается среди европейской ин­ теллигенции и находит себе совершенно яс­ ное выражение в литературе и искусстве с их пессимизмом, склонностью вернуть давно минувшее прошлое, скептицизмом по отношению к тому, что было для нас священным еще так недавно. Мы имеем тут дело с очень широким общеевропейским течением, народившимся вместе с филосо­ фией XVIII века, нашедшим себе выраже­ ние в великом перевороте конца этого века, отразившимся самым решительным обра­ зом на миросозерцании всех образованных людей, вызвавшим во всех странах неуме­ ренные надежды и завершившимся, как оказывается, общим утомлением, разо­ чарованием. Течение это охватывает собой всю частную, общественную и политиче­ скую жизнь. В политической жизни оно оз­ начает ниспровержение прежних форм; в общественной — постепенное приобще­ ние все новых классов к культуре; в част­ ной — освобождение индивида от разных форм подавления свободы одной личности произволом или интересами других. Источ­ ник всех этих многообразных явлений, од­ нако, один: все они сводятся к распрост­ ранившемуся убеждению, что возможность прогресса, достижения большего благопо­ лучия всех людей вообще и каждого в от­ дельности зависит главным образом от установления свободы. Таким образом, свобода и составляет тот идеал, в который мы верили и в котором мы начинаем те­ перь сомневаться, отрекаясь одновременно от него и в политической, и в обществен­ ной, и в частной жизни. В политической жизни наблюдается реакция против столь прочно установившегося убеждения о без-

условной спасительности народовластия. Реакция эта принимает самые разнообраз­ ные формы и наблюдается одновременно почти у всех народов: и парламентаризм, и наиболее прогрессивные формы правле­ ния, и всеобщая подача голосов встречают страстных антагонистов даже в том лагере, где, казалось бы, их менее всего можно было бы ожидать. Раздаются голоса, не только утверждающие, что все политичес­ кие нововведения послужили единственно на пользу буржуазным элементам, но заяв­ ляющие, что новые политические формы, созданные великим переворотом конца прошлого века, представляют собой препя­ тствие к достижению нормального разви­ тия государственной жизни. Политическая равноправность наталкивается на отпор не только со стороны деятелей, враждебных свободе, но и со стороны лиц, по-видимо­ му, больше всего ею дорожащих. Послед­ ним предоставление народной массе широ­ ких политических прав начинает представ­ ляться опасным с точки зрения обеспечения всех видов свободы, которыми наиболее дорожит просвещенная часть общества: ре­ лигиозные свободы, свободы слова и мыс­ ли. Существует какое-то смутное предчув­ ствие, что народная масса, столько веков стоявшая в стороне от культурной жизни, еще погрязшая в невежестве, в религиозных и экономических предрассудках, заручив­ шись политическим влиянием, отнесется пренебрежительно к тому, что просвещен­ ному человеку дороже всего на свете. Не менее значительна и реакция в об­ ласти общественной, преимущественно эко­ номической. И тут формальное уравнение в правах признается началом далеко не столь обаятельным, как еще недавно. Если нормальный общественный строй должен заключаться в том, чтобы всякое лицо, ка­ ково бы ни было его положение, пользова­ лось элементарными условиями, достойны­ ми человеческого существования, и имело возможность соответственно со своими ум­ ственными способностями и нравственны­ ми качествами пролагать себе дорогу в жизни, то и тут свободой не достигается предположенная цель, потому что многочи­ сленные группы населения, вследствие пол­ ной экономической своей неспособности 7

Р. Сементковский и вследствие господства капитала, не могут ею воспользоваться: она существует для них только на бумаге, а на деле говорить им о свободе — значит над ними издевать­ ся. Вот та почва, на которой упрочивается сознание необходимости подавления свобо­ ды одних для доставления свободы другим, и это сознание проявляется теперь с боль­ шой силой в новом учении, которое приня­ то называть государственным социализ­ мом и которое является прямым отрица­ нием тех начал общественной свободы, ко­ торыми так сильно дорожили и мы сами, и наши отцы. Наконец, в сфере частной польза сво­ боды также подвергается многообразным сомнениям. Простое устранение тех пут, которые стесняли личность, представляется уже недостаточным. И в этом вопросе всю­ ду происходит реакция. Какую сферу част­ ной жизни ни иметь в виду, везде мы натал­ киваемся на сомнения, на отрицание: идеал личности совершенно свободной в пре­ следовании своих целей, поклоняющейся единственно разуму как высшему своему законодателю, опирающейся в своей деяте­ льности исключительно на знания, гордя­ щейся ими и отвергающей все, что состав­ ляет преграду для жизни согласно приро­ де,— этот идеал если не сдан в архив, то в значительной степени омрачен, и вместе с тем иссякает тот источник света, которым озарялась наша жизнь. Гордый человек, уверенный в себе, порывавший связь с про­ шлым и бодро глядевший в будущее, начи­ нает смиряться: и им овладело разочарова­ ние, утомление, «сумеречное настроение», нашедшее себе столь ясное выражение в со­ временной философии. То и дело возникает новое философское миросозерцание, пред­ ставляющее полный контраст с недавним жизнерадостным настроением. Стоит на­ звать Шопенгауэра с его проповедью небы­ тия, Ницше — с его презрением к черни и возвеличением избранных, аристократи­ ческих натур, Толстого — с его приглаше­ нием подражать в жизни непросвещенной народной массе, стоит указать на замену жизнерадостного скептицизма, увлечения положительной наукой возвратом к суеве­ рию, пессимизмом, отвращением к жизни, чтобы понять, как глубок перелом, совер­

шившийся в миросозерцании современной интеллигенции. Как бы ни различны были наши взгляды на этот перелом, одно не­ сомненно: и в частной жизни свобода пе­ рестает быть тем идеалом, которому мы поклоняемся. Вот на фоне всех этих мировых яв­ лений и начинает обрисовываться миро­ созерцание, раскрывающее нам перспекти­ ву лучшего будущего, построенное не на отрицании всего, чем мы дорожили, что было для нас наиболее святого, а на укре­ плении, на дальнейшем развитии тех по­ литических, общественных и индивидуаль­ ных начал, для торжества которых боро­ лись наши отцы и деды и которые и мы призваны защищать против надвигающих­ ся «сумерек». Одним из наиболее талант­ ливых и дельных борцов этого рода и яв­ ляется автор книги о «Вырождении». Ка­ ждая страница его труда свидетельствует о том, что он верит в будущее, построенное на забываемых, но не забытых еще идеалах знания и свободы. В этом — громадное значение его книги, появляющейся именно в такой момент, когда философы с громкой известностью и руководители общества, вторя людям, теряющим мужество при временных неудачах, ополчаются против науки, против энергического дела, напра­ вленного к созданию лучших условий, про­ тив борьбы и рекомендуют нам пассив­ ность, возврат к невежеству, отвращение к жизни, самоуничтожение... На чем, однако, основывается наш ав­ тор, утверждая, что он в рамках обсужда­ емого им вопроса «пришел не нарушить закон или пророков, а исполнить»? Мы ви­ дели, что преемственность идеалов утраче­ на главным образом в смысле овладевшего умами недоверия к плодотворности свобо­ ды. Почему мог возникнуть и широко рас­ пространиться именно этого рода скепти­ цизм или, выражаясь иначе, почему рацио­ нализм с его глубокой верой в разум человека и материализм с его глубокой ве­ рой в природу человека, в плодотворность освобождения ее от стесняющих ее пут за­ менились мистицизмом, пессимизмом? Не заключается ли причина этого явления в том, что мы не совсем верно оценили и человеческий разум, и человеческую при8

Н а з а д или вперед? роду? В самом деле, вернемся к исходной точке указанного нами широкого течения, охватившего европейскую мысль во второй половине прошлого века. Самым грандиоз­ ным проявлением рационализма в жизни была Великая французская революция. Ни у одного народа увлечение свободой не проявилось с такой внезапной силой, как у французов в конце прошлого века. Это был страстный, необузданный порыв, свое­ го рода опьянение. Власть оказалась в ру­ ках самых стойких и убежденных борцов за свободу. Они сокрушали все на своем пути, не было силы, которая могла бы им проти­ востоять. Остальные народы с надеждой взирали на Францию, уверенные, что из этой страны последует окончательная от­ мена всего, что тормозило установление царства свободы. Оказалось, однако, что и сама Франция, и другие народы обману­ лись в своих ожиданиях. Люди, соверши­ вшие первую французскую революцию, были убеждены, что, как только свобода восторжествует, народ сумеет ею восполь­ зоваться для обеспечения своего благопо­ лучия. Это было необходимым предполо­ жением всего поворота. Но не замедлило выясниться, что народ сам начал восста­ вать против своих освободителей, и кон­ чилось дело тем, что он их устранил и вы­ двинул Наполеона, т. е. деятеля, отмени­ вшего все народные права. Защитники свободы вступились за народ, а он их от­ верг. Значит, они в нем ошиблись. Уже в то время более дальновидные деятели загово­ рили о том, что неудача французской рево­ люции объясняется неверной оценкой на­ родных стремлений, недостаточным зна­ комством с тем «великим незнакомцем», который тогда впервые выступил на поли­ тическую сцену в качестве полновластного хозяина. Все глубокие исследователи фран­ цузской революции вплоть до наших дней подтвердили этот взгляд на дело. Но как могла произойти подобная ошибка? Незнание народа было неизбеж­ ным последствием того направления, кото­ рое приняла наука в эпоху Возрождения и в Новое время. Мыслители не замечали, что они, в сущности, работают над мерт­ вым материалом. В основании философии, государствоведения, юриспруденции лежа­

ла, конечно, человеческая природа, но ког­ да говорили о человеке, то имели в виду существо, все еще носившее римскую тогу или средневековый костюм рыцаря, прела­ та, судьи, буржуа. Надо ли пояснять, что и философия, и история, и политика, и юри­ спруденция были проникнуты взглядами, почерпнутыми из классической древности, что, когда деятели первой французской ре­ волюции приступили к своему перевороту, они, устанавливая царство свободы, как бы чувствовали себя на древнеримском фору­ ме, что им сдавалось, будто они со своими речами обращаются к свободолюбивым римлянам? Но римлян давным-давно не существовало, и вся эта ошибка была тем более роковая, что, в сущности, и в науке, и в жизни приходилось решать вопрос, ко­ торый остался неразрешенным классичес­ кой древностью, который вызвал крушение всего классического мира,— вопрос о том, как приобщить «великого незнакомца» к культурной жизни ничтожного числа лю­ дей, опередивших его в своем умственном развитии на многие века. Этот «великий незнакомец» не имел никакого понятия ни о классической древности, ни о науке, ни о тех духовных благах, которыми дорожи­ ла кучка людей, управлявших его судьбой. Очень низменны были его интересы, хотя в то же время и очень насущны, а его миросозерцание совершенно не совпадало с теми блестящими идеалами человеческой жизни, которые просвещенные люди унас­ ледовали от классической древности. Почти то же повторяется и до наших дней. Когда мы ведем борьбу за свободу, мы обыкновенно имеем в виду отвле­ ченного человека или, в лучшем случае, таких же людей, как мы сами. Но между современным интеллигентным че­ ловеком и народной массой все еще существует, особенно в некоторых странах, например у нас, такая же громадная разница, как между деятелем французской революции, воспитанным на классических идеалах, и крепостным, только что на­ чинавшим выходить из средневекового мрака, из состояния, мало чем отли­ чавшегося от тяжелой участи вьючного животного. Вот один из источников раз­ очарования, постоянно нас постигающего. 9

Р. Сементковский Ошибка, совершенная теорией и практикой в конце прошлого века, была отчасти со­ знана. Это дало и литературе новое на­ правление. Псевдоклассицизм исчез: все эти греки и римляне, полубоги, цари, герои, знатные люди, составлявшие почти исклю­ чительно предмет художественного твор­ чества, постепенно сошли со сцены, и на ней начали фигурировать представители «третьего сословия», буржуазные элеме­ нты, как впоследствии наряду с ними в ли­ тературе появляются мужик и пролетарий. Это было внешним проявлением признания совершенной ошибки, отразившегося и на науке. Рационализм, философия XVIII века постепенно начали утрачивать кредит. На­ родился материализм как реакция против рационализма, и это учение изумительно быстро всюду распространилось именно потому, что оно соответствовало стрем­ лению найти новые основы для жизни вме­ сто тех, которые оказались несостоятель­ ными. Всем прежним общественным учреж­ дениям и установлениям была объявлена беспощадная война во имя человеческой природы, во имя врожденных ее инсти­ нктов, потребностей, стремлений. Одно­ стороннее поклонение духу было заменено односторонним поклонением материи в грубом смысле этого слова. Но если на рубеже XVIII и XIX веков выяснилось, что рассчитывать на человеческий разум как на величину неизменную ни в каком случае нельзя, то во второй половине на­ шего века выяснилось, с такой же оче­ видностью, что и природа человека с вро­ жденными ее инстинктами не неизменная величина, что если разум и природа у всех людей одинаковы, тем не менее они пред­ ставляют в частностях такие различия, которые в практическом отношении, в дан­ ное время и в данном месте, должны не­ избежно очень сильно отразиться на по­ литических и общественных условиях и установлениях. Таким образом, интел­ лигенция была вторично приведена к не­ обходимости ближе изучить «великого не­ знакомца», глубже взглянуть и в себя. Но надо ли пояснять, что все это как бы разрушало прежнее, столь ясное и опре­ деленное миросозерцание. Оказывалось, что мы лишены всяких твердых руководя­

щих начал. Сперва приходится вниматель­ но изучить среду, в которой мы хотим дей­ ствовать, а потом уже действовать. Сло­ вом, оказалось, что человечество не обла­ дает еще тем талисманом, не додумалось еще до той панацеи, которые обеспечивали бы внезапные успехи на пути прогресса и установления общего благополучия. Может ли, однако, этот вывод служить основанием для наблюдаемого теперь пес­ симизма, для того «сумеречного» настро­ ения, о котором говорит Макс Нордау? То, что случилось с нами, постоянно повторя­ лось в истории. Ни одно поколение не избе­ гло сознания, что идеалы, им выставлен­ ные, нуждаются в дальнейшем совершенст­ вовании, что истина как бы недоступна человеку. Но это еще не может служить причиной ни для пессимизма, ни для пропо­ веди возврата к тем первичным временам, когда наука и свобода занимали в сознании людей очень скромное место. Пессимизм и проповедь этого рода могли бы считаться законными только в том случае, если бы кому-нибудь удалось доказать, что челове­ чество в своем развитии идет не вперед, а назад; но представить убедительные до­ казательства в пользу такого взгляда на дело, конечно, никому еще не удалось, а вместе с тем было бы малодушием пред­ аваться отчаянию по поводу разных вре­ менных неудач. Мы действительно и ви­ дим, что, несмотря на появление пессими­ стических учений и на проповедь о тщете науки, о непротивлении злу, неделания и т. д., народы в общем идут бодро вперед и на практике менее всего склонны внимать подобного рода проповеди, а неустанно и с напряжением всех сил трудятся на поль­ зу расширения своих знаний, на пользу нау­ ке, этой основы всякой плодотворной де­ ятельности, направленной к обеспечению человеческого благополучия. Если мы на практике делали неправильные выводы из науки, то виновата в этом не она; если она не всегда сразу доходит до верных выво­ дов, то, с другой стороны, нет сферы чело­ веческого мышления, которая представля­ ла бы в этом отношении больше гарантий, потому что наука по существу своему дорожит истиной, одной только истиной; сама же она предполагает, как непременное 10

Н а з а д или вперед? условие своего успеха, свободу, потому что без свободы она, как известно, столь же мало может жить, как организм без воздуха. Но тем не менее среди некоторой части интеллигенции как у нас, так и в остальной Европе наблюдается разочарование, песси­ мизм, какое-то инстинктивное отвращение к жизни и к тем лозунгам, которыми мы так недавно еще страстно увлекались. Мы отметили уже одну из основных причин этого явления. Действительность не опра­ вдала наших ожиданий. Но если этот вывод и верен, то спрашивается, почему мы могли предаваться таким неумеренным ожидани­ ям, почему мы, вопреки вековому истори­ ческому опыту, могли подумать, что чело­ вечество вдруг сделает громадный скачок и сразу завоюет себе полное благополучие? Трудно подыскать другую историческую эпоху, когда человечество вообще или по­ чти все народы в отдельности пережили бы такую массу грандиозных событий, как именно последнее столетие. В этот проме­ жуток времени человечество, выражаясь фигурально, шло форсированным маршем к цели, которую, как ему казалось, оно ясно видело. Но в общем для всего человечества и в частности для всякого отдельного наро­ да выяснилось, по мере приближения к этой цели, что она не так заманчива, не сулит такого коренного излечения всех недугов, какого от нее ожидали. Значит ли это, одна­ ко, что самая цель, говоря объективно, яв­ ляется чем-то призрачным, чем-то не заслу­ живающим усилий и жертв, принесенных ради нее? Или, наоборот, самая цель впол­ не достойна этих усилий и жертв, и если она нас не соблазняет по-прежнему, то только потому, что мы дорожили ею не как люди, глубоко убежденные в ее плодотворности и спасительности, а как люди, ожидавшие от нее личных благ. Таким образом, мы подошли к отмеченному уже нами вопросу с другой стороны. Если свобода является таким ценным благом, что для нее стоит жить с забвением личных своих выгод, то в то же время, дорожа ею, мы должны самым внимательным образом относиться к условиям, вернее всего обеспечивающим ее торжество в жизни. Между этими усло­ виями одно из первых мест занимает на-

строение народа во всей его совокупности. Вместе с тем психология общества и вооб­ ще народных масс приобретает для нас гро­ мадное значение. Но общество и народные массы состоят из отдельных индивидов, следовательно, индивидуальная психология имеет такое же, если не более существенное, значение. Будем ли мы изучать вопрос, как вернее всего обеспечить царство свободы, или вопрос о том, почему человечество так медленно приближается к нему и отчего его в этом деле столь часто постигают раз­ очарования,— мы одинаково убедимся, что ответ на эти вопросы может нам дать толь­ ко внимательное изучение народной души, слагающейся из воззрений, верований, стремлений отдельных индивидов. Следо­ вательно, конечным нашим выводом дол­ жен быть не пессимизм, не малодушное отречение от вековечных идеалов. Нет, сильный человек, совершив ошибку и со­ знав ее, спешит исправить ее и бодро идет вперед. Наши деды переоценили силу разу­ ма, мы сами переоценили данные человеку природой инстинкты, и та и другая ошибка произошла вследствие недостаточного из­ учения реального человека. Получилось не­ верное миросозерцание, но и вынесенный нами исторический опыт и изумительные успехи точного знания дают нам полную возможность заменить его новым, более состоятельным. Действительно, мы и видим, что как искусство, так и наука вступили именно на этот путь. Страстность, с какой ныне всюду разрабатываются отчасти социоло­ гия, отчасти психология и в особенности психофизиология, свидетельствует о том, что человечество поняло, в какой тесной зависимости находится общее благополу­ чие, обеспечиваемое вернее всего знанием и свободой, от правильной оценки психо­ логической жизни отдельных индивидов и народных масс с точки зрения естест­ венных законов, ею управляющих. Но до сих пор громадная область человеческой мысли почти совсем не изучалась именно с этой точки зрения. Это тем более при­ скорбно, что область человеческого мыш­ ления, о которой мы говорим, в сущности, имеет очень решительное влияние и на практическую деятельность. Философия,

Р. Сементковский изящная литература и искусство подготов­ ляли в жизни народов грандиозные перево­ роты и постоянно влияли на тот или другой ход событий. Между тем именно эти об­ ласти человеческой мысли почти совсем не подверглись исследованию с точки зрения естественных законов, управляющих мыс­ лительной деятельностью человека. В худо­ жественной критике существуют всевозмож­ ные методы: сравнительный, исторический, эклектический, догматический или тенден­ циозный, под которым мы разумеем оценку художественных произведений с точки зре­ ния излюбленной критиком идеи, имеющей для него значение догмата, но психологичес­ кий метод занимает пока очень скромное место. Правда, при оценке того или другого писателя обыкновенно приводятся данные из его жизни, влиявшие на направление его мысли, но самая мысль почти никогда не подвергается анализу с точки зрения психо­ физиологических законов. Объясняется это, конечно, тем, что психофизиология предста­ вляет собой науку еще сравнительно новую, во многих своих частях еще мало разрабо­ танную, но до сих пор не сделано никакой серьезной попытки воспользоваться для критики художественных произведений те­ ми важными выводами, к которым она уже пришла. Первая серьезная попытка этого рода принадлежит автору «Вырождения», и надо отдать ему справедливость, что он своей книгой бросает яркий свет на художе­ ственное и отчасти на научное творчество в психологическом отношении. Как Макс Нордау был приведен к этой попытке, он нам сам разъясняет в своем труде. Толчок ему дан работами Ломброзо, преимущественно книгой «Гениаль­ ность и помешательство», в которой, как известно, проводится та мысль, что необы­ кновенные дарования весьма часто состав­ ляют проявление болезни нервной системы. Но у Ломброзо этот вывод вытекает из более общей мысли, которая сводится к то­ му, что разные уклонения от нормального типа в ту или другую сторону, т. е. в сторо­ ну необыкновенного дарования или в сто­ рону отсутствия самых обыкновенных ум­ ственных способностей, в сторону ли не­ обычайных нравственных качеств или необычайной порочности, в значительной

степени одинаково обусловливаются нено­ рмальным состоянием нервной системы. Нечего и пояснять, как у Ломброзо полу­ чился этот вывод. По профессии он — пси­ хиатр и, следовательно, имел возможность очень много наблюдать жизнь душевно­ больных. Вместе с тем он, понятно, делал соответственные обобщения, подводил фа­ кты под известные рубрики и затем перенес полученные этим путем выводы на людей, не подчиненных непосредственно его на­ блюдению, но представлявших в умствен­ ном отношении большое сходство с его пациентами. Другими словами, клиничес­ кие наблюдения распространяются этим путем на всех людей, и исследователь ищет аналогии между вполне выраженными фор­ мами умопомешательства, какие представ­ ляют лица заведомо больные, и менее от­ четливо проявившимися формами той же болезни, встречающимися у людей, призна­ ваемых здоровыми. Наблюдения, сделан­ ные Ломброзо над душевнобольными, при­ вели его к дальнейшему развитию понятия о вырождении, как о болезненном уклоне­ нии от нормального органического состоя­ ния. Вопрос для него сводился к тому, что­ бы определить, насколько в жизни встреча­ ются те формы вырождения, которые он наблюдал у душевнобольных, и у него по­ лучился тот вывод, что многие особенности в жизни людей, признаваемых нормальны­ ми, в сущности объясняются уклонениями их организма от нормы, т. е. вырождением. Сюда относятся многообразные явления в душевной жизни: выдающееся дарование, склонность к преступлениям, половая из­ вращенность и т . д. Но не будем останав­ ливаться на этом вопросе, потому что вы­ воды, к которым пришел Ломброзо, обще­ известны. Мы же напомнили о них только для того, чтобы выяснить, каким образом Макс Нордау напал на мысль подвергнуть выдающихся представителей современной литературы и современного искусства ана­ лизу с указанной Ломброзо психиатричес­ кой точки зрения. Сам автор «Вырожде­ ния», как известно,— психиатр; кроме того, он очень внимательно занимался европейс­ кой литературой. Таким образом, он ока­ зывается вполне подготовленным к реше­ нию принятой им на себя задачи. 12

Понятие о вырождении, несмотря на многие очень интересные и дельные рабо­ ты, не может считаться прочно установлен­ ным в науке, главным образом потому, что внешние признаки органического состо­ яния, которое принято называть вырожде­ нием, страдают еще некоторой неопреде­ ленностью, особенно когда имеются в виду признаки не физического, а духовного вы­ рождения. Отличить нормального в умст­ венном отношении человека от ненормаль­ ного бывает иногда очень трудно, и даже психиатры не всегда могут в точности опре­ делить, следует ли признать данное лицо здоровым или больным. Есть даже много форм ясно выраженных нервных болезней, очень значительных и вполне подходящих под клиническую картину вырождения, при которых, однако, о душевной болезни в со­ бственном смысле слова не может быть речи. Сюда относятся очень распространен­ ные в настоящее время формы болезни — неврастения и истеричность. Но с точки зрения поставленной себе Нордау задачи не в этом вопрос. Человек может сохранять свое положение в обществе и тем не менее быть душевнобольным в широком значе­ нии этого слова: на вид трудно будет от­ личить его от нормального человека, но на самом деле нормальная его жизнь впо­ лне нарушена. Нордау устанавливает це­ лый ряд признаков такого уклонения от нормы, причем, по большей части, подтве­ рждается, что мы в том или другом случае имеем дело с людьми действительно боль­ ными. Изучая с этой точки зрения писа­ телей и художников, он приводит весьма убедительные данные в пользу своего те­ зиса. Некоторые из писателей, обращаю­ щих на себя теперь общее внимание, ока­ зываются помешанными в буквальном смысле этого слова: таков, например, на­ делавший столько шуму своими трудами новейший немецкий философ Фридрих Ни­ цше; таков отчасти глава французских си­ мволистов поэт Верлен; другие хотя и не могут быть признаны помешанными в бу­ квальном смысле этого слова, но предста­ вляют в своей жизни и деятельности не­ сомненные признаки полного соответствия с клинической картиной вырождения. При этом оказывается, что писатели или худож­

ники, страдающие этими признаками, пред­ ставляют в то же время в своем миросо­ зерцании наибольшее уклонение от миро­ созерцания, свойственного громадному бо­ льшинству просвещенных людей. Автор «Вырождения» с замечательной глубиной анализа выясняет нам психологические ос­ нования этого явления. Особенно интерес­ ной и глубокой представляется нам глава, посвященная психологии мистицизма. Воз­ рождение мистицизма, широкое распрост­ ранение этого душевного настроения в зна­ чительной степени действительно объясня­ ется, как верно разъяснил нам Нордау, психологическими причинами, утомлением, вызываемой им неспособностью к сосредо­ точенному вниманию и склонностью пре­ даваться расплывчатым грезам. Понятно, что при таком настроении интерес к по­ ложительному знанию должен ослабевать, что и строгая преемственность задач, раз­ решаемых постепенно человеком с боль­ шим напряжением сил, не может казаться особенно привлекательной. Отсюда наплыв в литературу и искусство разных фантас­ тических планов, не построенных на точ­ ном изучении действительности; отсюда и склонность выбрасывать за борт наибо­ лее продуманные и прочные идеалы и за­ менять их мишурой, фантасмагориями, для создания которых требуется только фанта­ зия, отрешающаяся от реальной почвы и витающая в туманных представлениях. Нам кажется, что те части труда наше­ го автора, которые посвящены именно этой стороне вопроса, наиболее продуманы и значительны. Но как бы то ни было, нельзя по примеру некоторых легкомыс­ ленных людей дискредитировать чрез­ вычайно поучительные и подчас глубокие выводы нашего автора указанием на недо­ статочно почтительное отношение его к об­ щепризнанным авторитетам. Ни один здра­ вомыслящий человек не откажется при­ знать по прочтении главы, посвященной Фридриху Ницше, что этот новоявленный философ, наделавший всюду столько шума и принятый всерьез даже многими специ­ алистами по философии,— на самом деле просто помешанный. К тому же упреки, расточаемые по адресу Нордау за его непо­ чтительность к признанным авторитетам, 13

Р. Сементковский недобросовестны. Читатель убедится из его труда, что он вполне признает громадное художественное дарование таких писателей или музыкантов, как Толстой, Золя, Рихард Вагнер, что он не отрицает значительного дарования даже, например, у Верлена или какого-нибудь Пеладана. Но для него во­ прос вовсе не заключается в этом. Он ясно определяет предмет своего исследо­ вания и свой метод. Он задался целью выяснить, насколько клиническая картина вырождения подходит к разным выдаю­ щимся современным писателям и худож­ никам. Следовательно, и критика труда Нордау должна быть направлена в эту сторону, т. е., чтобы опровергнуть выводы Нордау, надо доказать, что причисляемые им к разряду выродившихся субъектов пи­ сатели и художники ошибочно включены в этот разряд, что их душевная и ум­ ственная жизнь представляет картину но­ рмальную, а не картину болезненного со­ стояния нервной системы. Плодотворность метода Макса Нор­ дау в оценке философских и художествен­ ных произведений заключается именно в том, что, благодаря этому методу, мы получаем возможность яснее разграничи­ вать разные стороны творчества, которые до сих пор по большей части смешиваются. Мы, например, яснее понимаем то, что до сих пор чувствовали только более глубокие критики, именно, что данный писатель мо­ жет быть значительным художником и в то же время весьма посредственным или даже совершенно несостоятельным мыслителем. Очень ценны в этом отношении выводы, к которым приходит наш автор, изучая во­ прос об ассоциации идей и о роли, которую тут играет способность сосредоточить вни­ мание, т. е сознательно контролировать ча­ сто непроизвольную игру ассоциации идей. Человек легковозбуждаемый, т. е. со сла­ бой, расстроенной нервной системой, под­ чиняющийся внешним впечатлениям, не способен объективно относиться к жизни и ее явлениям. Менее значительные, но не­ посредственно на него действующие явле­ ния представляются ему очень важными, другие, несравненно более значительные, но не действующие на него непосредствен­ но, кажутся ему несущественными. Таким

образом, в нем вырабатывается сильный субъективизм, мешающий ему трезво от­ носиться к действительности. Но если его ум поэтому неспособен к спокойному, ло­ гическому, беспристрастному мышлению, то, с другой стороны, он вследствие силы, с которой нервная система воспринимает впечатления, может отражать их гораздо ярче, точнее, художественнее. Вот почему, например, заведомо больные личности, вроде, например, Верлена, могут в извест­ ных жанрах художественного творчества писать недюжинные произведения или даже проявить значительный талант, между тем как во всех вопросах, где требуется строгая последовательность и трезвое отношение к действительности, они проявляют пол­ ную неспособность. Вот почему, например, суд Нордау над таким замечательным ху­ дожником, как Лев Толстой, оказывается в одно и то же время чрезвычайно для него лестным и отрицательным — лестным, ког­ да он оценивает Толстого как художника, отрицательным, когда он подвергает, надо признаться, блестящему анализу его фило­ софскую систему, на поверку оказывающу­ юся не чем иным, как субъективным от­ ражением разных непроверенных и непро­ думанных, но сильно воспринятых внешних впечатлений. Таков же суд Нордау над Иб­ сеном и отчасти над Золя. Оскорбляться за всех этих писателей, негодовать на Нордау за то, что он будто бы их развенчивает, совершенно неуместно. Это значит только подчиняться впечатлению, а не вдуматься в основную мысль нашего автора, который далек от намерения лишить перечисленных писателей обаяния выдающихся художни­ ков и старается установить только пра­ вильный психологический критерий для вы­ яснения их миросозерцания. Их заслуги за­ ключаются в сфере художественной, и было бы своего рода фетишизмом поклоняться и таким сторонам их деятельности, в кото­ рых они ясно оказались несостоятельными. Наш автор, внимательно наблюдая разные течения умственной жизни совре­ менного общества, не мог не поразиться явлению, что такого рода фетишизм ныне очень распространен и представляет собой даже серьезную опасность с точки зрения нормального развития общественной мыс14

Н а з а д или вперед? ли. Он задается в своем труде вопросом: почему интеллигенция почти всех стран склонна увлекаться явно психопатическими художественными произведениями, почему, например, в Европе относятся довольно равнодушно к таким перлам художествен­ ного творчества, как «Война и мир» или «Анна Каренина» Толстого, и зачитывают­ ся «Крейцеровой сонатой» и философскими этюдами того же автора. Почему Германия и другие страны могли принять всерьез яв­ но сумасшедшего философа Ницше; почему в Ибсене прельщает толпу то, что есть в нем наиболее несостоятельное, а достоин­ ства его произведений не обращают на себя внимания; почему разные бездарные сим­ волисты, декаденты, инструментисты серь­ езно комментируются и выставляются да­ же людьми передовыми, новаторами в ис­ кусстве и в литературе и т. д. Такой вопрос, естественно, привел к оценке тех побужде­ ний, которые заставляют интеллигентную толпу отрекаться от трезвой оценки худо­ жественных произведений и увлекаться раз­ ными проявлениями явно больного челове­ ческого духа. Критика, анализ этих побуж­ дений интеллигентной толпы задумана нашим автором с психологической точки зрения очень глубоко. Самые блестящие его труды посвящены именно рассмотре­ нию этого вопроса. Оказывается, что боль­ ные художники и мыслители пользуются такой популярностью, потому что сама толпа больна. Наш автор называет ее бо­ лезнь вырождением, т. е. проводит ту мысль, что вследствие целого ряда условий нервная система и ее деятельность у боль­ шинства интеллигентных людей ненорма­ льна, что она уклонилась от того состоя­ ния, которое можно признать здоровым. Мы не станем перечислять здесь все усло­ вия, расстраивающие нервную систему ны­ нешней интеллигенции, тем более что на этот счет серьезных сомнений существовать не может. Жизнь современных интелли­ гентных людей действительно слагается так, что надо удивляться, как процент ду­ шевнобольных, истеричных, неврастеников в сущности еще так мал. В перечислении условий, столь неблагоприятно отражаю­ щихся на умственном здоровье интеллиген­ ции, встречается у Нордау еще пробел: он

не касается неблагоприятного влияния, ко­ торое имеет школа на нервную систему — вследствие чрезмерных требований, предъ­ являемых учащимся,— и вообще вся совре­ менная воспитательная система, гибельно отражающаяся на нервной жизни подраста­ ющих поколений. Следовательно, та мрач­ ная картина, которую рисует нам Нордау, может быть еще дополнена, а вместе с тем мы получаем ясное представление о всей совокупности условий, разрушительно вли­ яющих на нервную систему и искажающих умственную и нравственную жизнь совре­ менной интеллигенции. Чрезмерная впечат­ лительность, субъективизм в определении значения разных жизненных явлений, эго­ изм как последствие этого субъективизма, склонность к предоставлению воли фанта­ зии, не стесняемой наблюдением, опытом, вниманием, мистицизм как результат этой склонности, нерасположение относиться трезво к действительности, неспособность к выдержанному труду, нравственная из­ вращенность, психопатизм во всех его ви­ дах, пессимизм как последствие болезнен­ ного состояния и неудовлетворенности, склонность к самоубийству — все это и со­ ставляет почву, на которой широко распро­ страняются разные художественные произ­ ведения и философские учения, несостоя­ тельные по существу, но прельщающие значительное число людей, находящих в них отражение своих собственных болез­ ненных чувств или оправдание своим из­ вращенным инстинктам, своим психопати­ ческим стремлениям. С большой силой ана­ лиза Нордау выясняет нам эту сторону вопроса. Кроме того, он указывает, как эти болезненные течения общественной мысли умышленно поддерживаются и усиливают­ ся разными лицами, вполне здоровыми в умственном отношении, но заинтересо­ ванными в их распространении для корыст­ ных целей, чтобы самим выдвинуться, об­ ратить на себя внимание и доставить себе материальные выгоды. Спекуляция на пси­ хопатических течениях общественной мыс­ ли достигает в настоящее время очень широких размеров. Как всякая другая спекуляция, она, конечно, не имеет само­ стоятельного значения, но во всяком слу­ чае сильно способствует дальнейшему

Р. Сементковский развитию этих течений, тем более что и пе­ чать все более забывает о своей роли руко­ водительницы общества и превращается в прислужницу его дурных инстинктов. Та­ ким образом, психопат-писатель или ху­ дожник, встречающий сочувствие среди других психопатов, имеет в своем распоря­ жении и печать, пропагандирующую его имя и его идеи, чтобы заручиться читателя­ ми, и таким образом общественная мысль систематически вводится в заблуждение. Это положение дел чрезвычайно ярко отмечено в книге нашего автора. Вместе с тем мы получаем и разгадку того стран­ ного и печального явления, что вековечные идеалы человечества заменяются разными модными течениями, болезненный харак­ тер которых бросается в глаза всем нор­ мальным людям, но многими из них, как мы видели, умышленно затемняется. Если за последнее время могли развиваться и по­ лучить широкое распространение такие те­ ории, как прославление небытия и прекра­ щения рода человеческого путем полного воздержания от половой жизни, непротив­ ление злу, проповедь в пользу эксплуата­ ции народных масс для целей отдельного, сильного индивида, пламеннейшие филип­ пики против цивилизации и науки, призна­ ние законности самых извращенных инсти­ нктов и т. д., то чем же это объясняется? Мы видели, что чрезмерные надежды, воз­ бужденные всюду эрой грандиозных собы­ тий и реформ, начавшихся с конца прошло­ го века Великой французской революцией и завершившихся освобождением крестьян в России, сбылись только в слабой степени. Следствием этого было разочарование, проявляющееся более или менее сильно во всем цивилизованном мире. Ни политичес­ кие, ни социальные реформы, даже очень коренные, не оправдывают тех блестящих надежд, какие на них возлагались. Но это разочарование, как мы также уже выясни­ ли, не могло бы получить такого широкого распространения, если бы жизненная энер­ гия европейской интеллигенции не была ос­ лаблена совокупностью многообразных не­ выгодных условий, расшатывающих нерв­ ную систему большинства образованных людей. Здоровый человек, даже когда его постигают очень тяжелые неудачи, не опу­

скает рук, а быстро оправляется и с новыми силами принимается за дело, отыскивая дру­ гие пути для достижения основной своей цели. Но больной человек с расстроенной нервной системой впадает в уныние, тре­ звость мысли его покидает, он начинает предаваться бесплодному горю и часто ради призраков жертвует тем, на что указывает ему и долг, и совесть, и вся предшествова­ вшая его деятельность. Таким болезненным состоянием одержима, как чрезвычайно ме­ тко выясняет нам Нордау, значительная часть современной интеллигенции. Поэтому при постигшем ее разочаровании она стала предаваться пессимизму или хвататься, как за единственный якорь спасения, за другие модные теории, несостоятельные по сущест­ ву, но часто излагаемые с большим художе­ ственным дарованием. Вместо того чтобы понять свою ошибку, проникнуться созна­ нием, что она недостаточно изучила усло­ вия, при которых ей приходится действо­ вать, и приняться с новым рвением за анализ этих условий, чтобы вернее прийти к цели, она внимает разным лжепророкам, творя­ щим легкомысленный суд над вековечными идеалами человечества, приглашающим ее вернуться назад в дебри невежества или проповедующим самоуничтожение. Боль­ ные творцы подобных модных теорий возве­ личиваются больными их поклонниками. Искусство и литература все более наводня­ ются подобными произведениями, в кото­ рых человечеству вместо здравых взглядов на жизнь предлагаются мыльные пузыри. Наш автор не делает одного чрезвычайного характера вывода, прямо вытекающего из его блестящей характеристики современных выдающихся писателей. Не крайне ли любо­ пытен и поучителен факт, что и символисты, и декаденты, и Верлен, и Рихард Вагнер, и Толстой, и Ницше, и отчасти Ибсен — все, как бы по взаимному уговору, ищут идеалы в отдаленном прошлом,— кто в средневеко­ вом мраке, кто в еще более глубокой стари­ не, кто даже в первобытном состоянии чело­ вечества. Выходит, как будто историческое развитие завело человечество в глухой пере­ улок, что оно оказалось перед крепкой и вы­ сокой стеной, которую ни обойти, ни про­ бить, ни разрушить нельзя. Действительно, почти все выдающиеся представители ли16

Н а з а д или вперед? тературы и искусства теперь в один голос кричат нам: «Назад, назад!» Этот лозунг, однако, противоречит природе вещей. Ос­ тановки в поступательном движении и даже шаги назад возможны и часто встречались в истории. Но это были временные оста­ новки, и человечество делало шаг назад только для того, чтобы с новыми силами двинуться вперед. Во всяком случае, мы впервые наблюдаем в истории, чтобы вы­ дающиеся мыслители и писатели, слава и надежда своих народов, призывали че­ ловечество к регрессу, освящали своим ав­ торитетным словом то, что всегда было и остается крайне обидной и печальной вре­ менной необходимостью. Отмеченные нами явления, несомненно, служат признаком болезненного настроения. Нельзя признать нормальным такое положение вещей, когда внимание интеллигенции систематически отвлекается от насущных задач, обеспечи­ вающих благополучие человечества, когда действительность с ее непреложными тре­ бованиями начинает представляться сном, а фантастические грезы получают характер чего-то реального, преемственность задач, разрешаемых человечеством в течение ве­ ков, упускается из виду, склонность к их осуществлению все ослабевает, выдержан­ ный труд признается тягостным — словом, когда общество ввергается в состояние со­ мнамбулизма, с теми или другими навяз­ чивыми представлениями, внушаемыми ему талантливыми, но больными мысли­ телями и художниками и поддерживаемы­ ми в нем беззастенчивыми шарлатанами, думающими только о наживе. При таком положении дел и наука, требующая прежде всего ясности мысли и большого напряже­ ния, и свобода, требующая непрерывной борьбы, и даже самая действительность с ее трудными и сложными задачами забыва­ ются и вековечные идеалы человечества признаются чем-то ложным, скучным, уста­ релым и заменяются разными побрякуш­ ками, мишурой, блуждающими огнями. Большая , заслуга Нордау заключается именно в том, что он красноречиво и не­ обычайно убедительно выяснил это печаль­ ное положение дел и, указав на болезненное направление общественной мысли, призвал многих из нас к порядку в чувствах и мы-

слях и напомнил тонким психологическим анализом больной нашей души, как она теперь проявляется в литературе и искус­ стве, о неотложной необходимости вер­ нуться на путь, нами забываемый, но еди­ нственно спасительный. Мне остается дать еще некоторые объ­ яснения как редактору русского перевода книги Нордау. Прежде всего я должен кос­ нуться центрального понятия всего тру­ да — вырождения. В общежитии это слово не приобрело еще у нас точного значения и во всяком случае употребляется почти исключительно в смысле уклонения, вслед­ ствие наследственных причин, от нормы в физическом отношении. В таком смысле употребляется и слово «выродок», име­ ющее к тому же в переносном смысле и бранное значение. В науке слову «выро­ ждение» придается более широкий смысл и под ним разумеют вообще уклонение от нормального типа вследствие наследствен­ ных причин. Но наш автор еще более обо­ бщает это понятие и употребляет слово «вырождение» весьма часто в смысле укло­ нения от нормального типа вообще, даже помимо наследственности. Он, например, называет выродившимися субъектами и та­ ких людей, относительно которых трудно доказать, что их уклонение от нормального типа вызывается наследственностью. Как это обусловливается самим содер­ жанием книги, наш автор имеет в виду, понятно, главным образом психическое, а не физическое вырождение. Внешними признаками этого состояния служат пре­ имущественно легкая возбуждаемость, бес­ силие и уныние, проявляющиеся в пессими­ зме, нерасположении ко всякого рода де­ ятельности, склонность к мечтательности и, следовательно, мистицизму, сомнениям, неспособность противиться навязчивым представлениям и влечениям, вытекающая отсюда склонность к преступлениям и проступкам, так называемое нравственное помешательство. Вот главные признаки психического вырождения. Лица, им стра­ дающие, представляют собой настолько бросающийся в глаза особый тип людей, что им и в науке, и в общежитии присваива­ ют и особые названия. Модели называет их 17

Р. Сементковский «пограничными жителями», т. е. жителями той психической области, где нормальный ум граничит с явным помешательством; Маньян говорит о «выродившихся субъек­ тах высшего порядка»; Ломброзо — о «маттоидах» (по-итальянски matto значит сумасшедший); у нас известный психиатр, г. Чечотт, в качестве эксперта по делу Ми­ роновича, Безака и Семеновой, ввел в об­ щее употребление слово «психопат», заим­ ствовав его у немецких ученых, преимуще­ ственно у Крафт-Эбинга. С тех пор у нас слово «психопат» приобрело именно то значение, в каком Нордау употребляет сло­ во «entarteter» (выродившийся субъект), и поэтому мы позволим себе заменить в пе­ реводе последнее более родственным, а вместе с тем и понятным для нас словом «психопат». Благодаря книге Нордау, мы получаем полную возможность просле­ дить, как психопатические свойства отра­ жаются на литературе и искусстве: в этом и заключается главная заслуга немецкого критика-психиатра. Признавая за его трудом большое зна­ чение, мы относились к нему с должным уважением, строго придерживаясь подлин­ ника, т. е. избегая по возможности всяких сокращений. Немногие нами сделанные со­ кращения мы считаем своим долгом здесь оговорить. Во-первых, мы сочли возмож­ ным выкинуть характеристику некоторых весьма второстепенных немецких последо­ вателей Золя, о которых сам автор говорит, что разбор их произведений выходит из рамок его труда и представляет интерес исключительно только для немецких чита­ телей. Эти немецкие последователи Золя совершенно неизвестны у нас и так бездар­ ны, что на них в русском переводе книги Нордау, понятно, нечего останавливаться, но тем не менее мы включили в перевод общие выводы, к которым приходит автор и по отношению к этим писателям. Вторая купюра касается отрицательной оценки де­ ятельности известного литературного кри­ тика Брандеса. Оценка эта, занимающая две-три страницы оригинала, вовсе не мо­

тивирована автором, также выходит из ра­ мок его труда и, следовательно, может с пользой быть опущена. Наконец, мы по­ зволили себе еще в главах, касающихся Иб­ сена и Ницше, выбрать из множества при­ меров, приведенных автором, самые харак­ терные, руководствуясь указанием самого автора, что этот длинный ряд однородных примеров может утомить читателя и что они приводятся только для полной доказа­ тельности. Вот все изменения против оригинала, которые допущены в русском переводе. Признаюсь откровенно, я нередко чувство­ вал искушение смягчить некоторые черес­ чур, по моему мнению, резкие выражения, к которым автор прибегает по живости сво­ его темперамента. Но я почти нигде не поддался этому искушению, потому что уверен, что читатель сумеет оценить полное беспристрастие автора. Всякие личные со­ ображения ему чужды. Как человек, пре­ данный науке, он руководствуется в своих суждениях исключительно избранным им методом, воодушевляющей его идеей, и по­ тому резкие выражения не могут набросить тень на его беспристрастность. Если он ко­ го-либо осуждает, то исключительно с точ­ ки зрения, к которой его приводит избран­ ный им метод исследования, а такая крити­ ка, единственно научная и достойная, произведет особенно благоприятное впеча­ тление у нас, где объективная в этом смыс­ ле критика почти совершенно отсутствует. Резок, впрочем, бывает Нордау только тог­ да, когда он видит, какой громадный вред причиняют господствующие теперь в лите­ ратуре и искусстве психопатические течения вечным идеалам человечества: истине, на­ уке, свободе и настойчивому, выдержанно­ му, осмысленному, трезвому труду, напра­ вленному к приближению человека к этим идеалам. Таким духом, возвышенным и плодотворным, проникнута новая книга Макса Нордау, и мы испытываем чувство живейшего удовлетворения, что нам при­ шлось способствовать ее появлению на рус­ ском языке. Р. Сементковский

Вырождение

Вместо предисловия Профессору

Чезаре

Ломброзо

М н о г о у в а ж а е м ы й и д о р о г о й учитель! Я п о с в я щ а ю эту книгу в а м , ч т о б ы с чувством удовлетворения публично засвидетельствовать факт, что б е з ваших работ она не м о г л а бы быть написана. Понятие о вырождении, первоначально научно о б о с н о в а н н о е М о р е л е м и ге­ ниально р а з р а б о т а н н о е вами, д а л о , б л а г о д а р я в а ш и м т р у д а м , б о г а т ы е п л о д ы в самых р а з н о о б р а з н ы х отраслях знания. Вы пролили поток света на м н о г о ч и с ­ ленные вопросы психиатрии, у г о л о в н о г о права, политики и с о ц и о л о г и и ; свет этот не видят только те, кто из упрямства у м ы ш л е н н о закрывает глаза или настолько подслеповат, что д а ж е с а м о е яркое освещение е м у п о м о ч ь не м о ж е т . Но есть о б ш и р н а я и важная область, в к о т о р у ю ни вы, ни ваши ученики еще не внесли светоча вашего м е т о д а : э т о искусство и литература. П р о ц е с с вырождения распространяется не только на преступников, п р о с т и ­ туток, анархистов и умалишенных, но и на писателей и х у д о ж н и к о в , и последние представляют в д у х о в н о м , а по б о л ь ш е й части и в физическом о т н о ш е н и и характеристические черты, свойственные членам т о й же антропологической се­ мьи, хотя и у д о в л е т в о р я ю т болезненные свои наклонности не н о ж о м или д и н а ­ м и т о м , а п е р о м или кистью. Некоторые из представителей вырождения в литературе, музыке и живописи вызывают чрезвычайный ш у м за последние г о д ы и прославляются м н о г о ч и с л е н ­ ными своими поклонниками как творцы н о в о г о искусства, как провозвестники п о л н о г о обновления в н а с т у п а ю щ е м столетии. К э т о м у явлению нельзя относиться безучастно. Книги и произведения искусства сильно влияют на массы. Из них данная э п о х а черпает свои этические и эстетические идеалы. К о г д а они безрассудны и п р о т и в о о б щ е с т в е н н ы , о н и п у т а ю т и и з в р а щ а ю т понятия ц е л о г о поколения. П о э т о м у н е о б х о д и м о предостеречь его и разъяснить е м у истинное значение произведений, вызывающих слепое поклонение, о с о б е н н о ж е н а д о предостерегать м о л о д е ж ь , о т л и ч а ю щ у ю с я впечатлительностью и легко увлекающуюся всем необыкновенным и на вид новым. Ходячая критика э т о й задачи не исполняет. К т о м у же исключительно литературно-эстетическая п о д г о т о в ­ ка хуже всего содействует уяснению себе патологического характера э т о г о р о д а произведений. Художественная критика излагает с претензией на о с т р о у м и е б о л е е или менее м и л о или высокопарно только субъективные впечатления, навеянные этими произведениями; но она не в состоянии уяснить себе вопросов, не являются ли они п л о д о м б о л ь н о г о у м а и какого р о д а душевная б о л е з н ь в них проявляется. П о э т о м у я сделал попытку подвергнуть м о д н ы е течения в литературе и ис­ кусстве анализу, руководствуясь в а ш и м м е т о д о м , и выяснить, что о н и вызыва­ ю т с я в ы р о ж д е н и е м их виновников и что лица, увлекающиеся и м и , в с у щ н о с т и , увлекаются только проявлением б о л е е или менее ясно выраженной психопатии, с л а б о у м и я или д а ж е сумасшествия. 21

Вырождение Таким о б р а з о м , эта книга является о п ы т о м чисто научной критики, оценива­ ю щ е й произведения не на основании вызываемых ими впечатлений, весьма различных, капризных и случайных, смотря по темпераменту и н а с т р о е н и ю читателя, а на основании психофизиологических элементов, из которых с л о ж и ­ лись эти произведения. Вместе с тем я этой книгой решаюсь восполнить пробел в с о з д а н н о й вами величественной системе. Я вполне о т д а ю себе отчет в последствиях, которые б у д е т иметь м о й опыт лично для меня. Ныне м о ж н о нападать на церковь, п о т о м у что костров уже не существует; м о ж н о нападать и на политические власти, и б о в х у д ш е м случае вас заключат в т ю р ь м у , и вы будете вознаграждены о р е о л о м мученичества. Но незавидна участь тех, кто осмеливается называть м о д н ы е эстетические течения проявлением умственного разложения. Обиженный писатель или художник нико­ гда вам не простит, что вы признали его д у ш е в н о б о л ь н ы м или ш а р л а т а н о м . Субъективно настроенная критика не помнит себя от злости, когда ей доказыва­ ю т , что она судит поверхностно, некомпетентно или м а л о д у ш н о плывет по течению. Д а ж е публика д о с а д у е т на вас, когда вы ей уясните, что ее м н и м ы е пророки — глупцы, шарлатаны или балаганные петрушки. Но ведь графоманы и их телохранители-критики г о с п о д с т в у ю т почти над всею печатью и п о л ь з у ю т с я е ю , как о р у д и е м пытки, чтобы с а м ы м варварским о б р а з о м до конца жизни истязать т о г о , кто расстраивает их игру. Однако опасность не д о л ж н а удерживать человека от исполнения своего долга. Т о т , кто открыл научную истину, д о л ж е н с о о б щ и т ь ее человечеству и не сохранять ее втайне. Впрочем, э т о и немыслимо, как не м о ж е т женщина произ­ вольно задержать плод, созревший в ее утробе. Я, конечно, не м о г у соперничать с вами, т в о р ц о м могучего умственного течения нашего века, но я м о г у брать пример с вас и идти спокойно м о е й д о р о г о й , не о б р а щ а я внимания на неразумие, з л о б у и умышленные искажения. Не откажите, м н о г о у в а ж а е м ы й и д о р о г о й учитель, и впредь в вашем рас­ положении глубоко вам п р е д а н н о м у Максу Нордау.

I Конец века («Fin de siècle»)

«Гибель народов» О б щ и й характер многочисленных явлений нашего времени, равно как и вы­ ражающееся в них основное настроение, принято теперь называть н а с т р о е н и е м «конца века» (fin de siècle). По опыту уже известно, что обозначение какого­либо понятия в б о л ь ш и н с т ­ ве случаев заимствуется из языка т о г о н а р о д а , у к о т о р о г о о н о впервые возникло. Философия всегда пользовалась э т и м з а к о н о м в применении к и с т о р и и обычаев и на основании происхождения корней слов доискивалась п р о и с х о ж д е н и я с а м ы х ранних изобретений и х о д а развития различных человеческих племен. « F i n de siècle» — французское выражение; французы поняли первые то д у ш е в н о е н а с т р о ­ ение, к о т о р о е обозначается э т и м названием. Словечко о б л е т е л о о б е части света и гостеприимно встречено всеми цивилизованными н а р о д а м и . Э т о служит д о ­ казательством, что в н е м чувствовалась п о т р е б н о с т ь . С о с т о я н и е у м о в , харак­ теризуемое словами «fin de siècle», н а б л ю д а е т с я вновь п о в с е м е с т н о , но в б о л ь ­ шинстве случаев э т о — простое п о д р а ж а н и е привлекательной ч у ж е з е м н о й м о д е , а не самостоятельное явление; явственнее же всего о н о выступает на р о д и н е , и изучать его во всех р а з н о о б р а з н ы х проявлениях м о ж н о лучше всего в П а р и ж е . Н а м нечего доказывать, что с а м о по себе э т о с л о в о глупо. Т о л ь к о в г о л о в е ребенка или какого­нибудь дикаря м о г л о зародиться г р у б о е представление, ч т о столетие составляет п о д о б и е ж и в о г о существа, что о н о р о ж д а е т с я , как ж и в о т н о е или человек, п р о х о д и т все фазисы з е м н о г о существования — цветущее д е т с т в о , веселую м о л о д о с т ь , м о щ н у ю зрелость, постепенно приближается к с т а р о с т и и и с т о щ е н и ю ; наконец, с наступлением п о с л е д н е г о десятилетия с т р а д а е т всеми недугами жалкого старчества и з а т е м умирает. П р и э т о м н е л е п о м а н т р о п о ­ или з о о м о р ф и з м е не принимается д а ж е во внимание, что произвольное деление времени различно у культурных народов, что периоду старческого истощения христианского д е в я т н а д ц а т о г о столетия соответствует младенчество ч е т ы р н а д ц а т о г о столетия м а г о м е т а н с к о г о мира и полный расцвет пятьдесят с е д ь м о г о столетия евреев. На з е м н о м шаре ежедневно р о ж д а е т с я целое поколение в 130 ООО человек, и д л я них жизнь начинается и м е н н о в э т о т день; родится ли новый г р а ж д а н и н вселенной в конце 1900 г., в п е р и о д смертельной агонии д е в я т н а д ц а т о г о века, или в 1901 г., в день нарождения д в а д ц а т о г о столетия, он от э т о г о не б у д е т ни сильнее, ни слабее. Но у французов уж такой лингвистический обычай: они с о ж а л е ю т других, когда сами заслуживают сожаления. Вы то и д е л о услышите во Франции такие речи: « М о й бедный друг, знаете ли, что случилось? Я совершенно разорился...» Э т о т странный с п о с о б выражения объясняется т е м , что т о , что его касается, интересует всех и что постигающее его несчастье представляется всему м и р у по меньшей м е р е с т о л ь же важным с о б ы т и е м , как ему с а м о м у . Э т и м наивно­эгоистическим с п о с о б о м выраже­ ния объясняется и т о , что французы собственное свое старчество переносят на все столетие и говорят о «fin de sièsle», когда вернее б ы л о бы говорить о «fin de race». 23

Вырождение Но как ни глупо выражение «fin de siècle», умственное настроение, к о т о р о е им характеризуется, действительно существует в руководящих общественных группах. Э т о настроение чрезвычайно смутное; в нем есть лихорадочная неуто­ м и м о с т ь и тупое уныние, безотчетный страх и ю м о р приговоренного к смерти. П р е о б л а д а ю щ а я его черта — чувство гибели, вымирания. «Fin de siècle» — исповедь и в то же время ж а л о б а . В скандинавской м и ф о л о г и и сохранилось страшное сказание о «гибели богов». В наше время д а ж е развитые умы испыты­ вают то же неопределенное опасение надвигающихся сумерек, постепенного исчезновения небесных светил и «гибели народов» со всей их цивилизацией. Не в первый раз уже в истории н а б л ю д а е т с я распространение п о д о б н о г о с м у т н о г о страха. С приближением 1000 г о д а это чувство овладело всеми христи­ анскими н а р о д а м и . Но о н о существенно отличалось от ощущений «fin de siècle». В исходе первого тысячелетия христианской эры страх п о р о ж д а л с я чувством полноты жизни, привязанностью к ней. Кровь кипела, л ю д и чувствовали себя с п о с о б н ы м и наслаждаться, и мысль о в о з м о ж н о с т и погибнуть вместе со всей вселенной казалась ужасной, невыносимой: ведь было столько вина, столько красивых женщин, столько сил наслаждаться! В настроении «fin de siècle» ничего п о д о б н о г о нет. Оно не имеет ничего о б щ е г о с меланхолией Фауста, когда он на склоне лет вспоминает всю с в о ю жизнь, гордится достигнутым, но в то же время, видя, что м н о г о е еще только начато, еще не совершено, испытывает страстное стремление довершить неокон­ ченное и д а ж е ночью не находит себе покоя и вскакивает с возгласом: «Спешу исполнить, что задумал». Совершенно иным представляется настроение «fin de siècle». Э т о бессильное отчаяние человека хилого, который чувствует, что он постепенно приближается к смерти среди цветущей, животворящей природы, зависть б о г а т о г о старого развратника, который видит в л ю б л е н н у ю парочку, у д а л я ю щ у ю с я в уединенный уголок молчаливого леса, стыд истощенного с л а б о ­ сильного, который, как во время чумы во Флоренции, укрывается в в о л ш е б н о м саду, чтобы пережить еще похождение в духе Декамерона, и тщетно мучит себя, чтобы в виду предстоящей опасности еще раз насладиться опьянением чувств. Т о т , кто читал «Дворянское гнездо» Тургенева, помнит, конечно, конец э т о г о прекрасного произведения. Герой его Лаврецкий посещает д о м , в к о т о р о м разыгрался р о м а н его жизни. Все осталось неизменным: в саду по­прежнему б л а г о у х а ю т цветы, на лужайке весело резвится м о л о д е ж ь , только Лаврецкий состарился, и с м о т р и т он в глубокой печали на картину природы, которая р а д о с т н о возрождается и к о т о р о й м а л о горя до т о г о , что л ю б и м а я им девушка исчезла и что он с а м превратился в у т о м л е н н о г о , р а з б и т о г о ж и з н ь ю человека. Сознание Лаврецкого, что среди этой вечно ю н о й и цветущей п р и р о д ы е м у о д н о м у нет места, предсмертный крик Алвинга «солнца, солнца» в «Привидени­ ях» И б с е н а , — вот истинное настроение «конца века». В э т о м м о д н о м словечке есть неизбежная неопределенность, как нельзя лучше характеризующая все полусознательное и неясное в нынешнем настроении умов. П о д о б н о т о м у как слова « с в о б о д а » , «прогресс», п о ­ в и д и м о м у , в ы р а ж а ю т определенное понятие, но в сущности весьма эластичны, так и выражение «fin de siècle» с а м о по себе ничего не значит, но приобретает смысл, с о о т в е т с т в у ю щ и й о б р а з у мыслей лиц, его употребляющих. Ч т о б уяснить себе, что, собственно, п о н и м а ю т п о д э т и м выражением, лучше всего взять ряд примеров из французских книг и газет за последние годы. М о н а р х отрекается от престола и, покинув с в о ю страну, избирает с в о и м местопребыванием Париж. Некоторые из своих политических прав он, однако, сохраняет за с о б о ю . О д н а ж д ы он проигрывает б о л ь ш о й куш денег, и положение 24

I. Конец века («Fin de siècle») его становится весьма затруднительным. Т о г д а он заключает с правительством своей страны д о г о в о р , в силу к о т о р о г о он за м и л л и о н франков раз навсегда отказывается от своего титула, официального положения и своих прав. Э т о король «конца века». Епископ подвергается с у д е б н о м у преследованию за оскорбление министра н а р о д н о г о просвещения. П о с л е прений на суде его каноники, по его распоряже­ нию, р а з д а ю т газетным р е п о р т е р а м оттиски его защитительной речи. П р и г о в о ­ ренный к д е н е ж н о м у штрафу, епископ устраивает публичное с о б р а н и е , на к о т о ­ р о м он собирает в с в о ю пользу с у м м у , в десять раз п р е в ы ш а ю щ у ю наложенный на него штраф. Затем он издает целый т о м полученных им сочувственных писем, совершает путешествие по стране, появляется во всех с о б о р а х , куда стекаются толпы народа, ч т о б поглазеть на знаменитость дня, и при случае получает еще кошельковый с б о р . Э т о епископ «конца века». Труп убийцы Пранцини подвергается после казни а н а т о м и ч е с к о м у вскры­ тию. Начальник тайной полиции срезает б о л ь ш о й кусок кожи и заказывает из нее для себя и своих друзей портсигары и бумажники д л я визитных карточек. Э т о д о л ж н о с т н о е лицо «конца века». Американец венчается со своей невестой на г а з о в о м з а в о д е и вслед за т е м немедленно отправляется на в о з д у ш н о м шаре совершить с в а д е б н о е путешествие в облаках. Э т о свадьба во вкусе «fin de siècle». А т т а ш е при китайском посольстве издает весьма о с т р о у м н ы е сочинения на французском языке, подписанные его и м е н е м , в то же время ведет с ба­ нкирскими д о м а м и переговоры о г о с у д а р с т в е н н о м з а й м е и получает б о л ь ш и е суммы в счет подписки. Впоследствии, однако, оказывается, что книги, изданные им, принадлежат перу его секретаря, француза, и что банки он надул. Э т о д и п л о м а т «конца века». Гимназист п р о х о д и т со с в о и м т о в а р и щ е м м и м о т ю р ь м ы , в к о т о р о й его отец, богатый банкир, неоднократно сидел за з л о с т н о е банкротство, п о д л о г и и другие д о х о д н ы е преступления т о г о же р о д а . Он указывает с в о е м у д р у г у здание и, улыбаясь, говорит: « П о с м о т р и , вот гимназия м о е г о папаши». Э т о сын «конца века». Две приятельницы по пансиону, барышни из х о р о ш и х семейств, ведут м е ж д у с о б о ю беседу. Одна из них вздыхает. — Ч т о с т о б о й ? — спрашивает другая. — Я л ю б л ю Рауля, и он меня л ю б и т . — Да ведь это прелестно. Он такой красавец, м о л о д , изящен, а ты э т и м огорчаешься? — Все э т о так, но он беден, и у меня ничего нет, а м о и р о д и т е л и х о т я т выдать меня з а м у ж за барона, плешивого, отвратительного толстяка, но у ж а с н о богатого. — Так что же? В ы х о д и себе спокойно за б а р о н а и п о з н а к о м ь с н и м Рауля. Ах ты, глупенькая! Э т о тип барышни «конца века». Из этих примеров видно, какой смысл п р и д а ю т выражению «fin de siècle» в стране, где о н о народилось. Немецкие п о д р а ж а т е л и парижских м о д , прида­ ю щ и е э т о м у выражению почти исключительно значение непристойное и скабрез­ ное, в с в о е м г р у б о м невежестве сильно им з л о у п о т р е б л я ю т . Так, они и несколь­ кими десятилетиями раньше о б о з н а ч а л и с л о в о м «demi­monde» исключительно мир кокоток, в то время как Д ю м а , введший э т о с л о в о в употребление, х о т е л им охарактеризовать л ю д е й , и м е ю щ и х в своей жизни т е м н о е пятно и п о э т о м у исключенных из кружка, к к о т о р о м у они принадлежат по р о ж д е н и ю , в о с п и т а н и ю или карьере, но с т р о г о и з б е г а ю щ и х выдать, по крайней м е р е п е р е д непосвящен­ ными, что они им отвергнуты. 25

Вырождение На первый взгляд м е ж д у к о р о л е м , п р о д а ю щ и м свои владетельные права за значительную с у м м у , и новобрачной парочкой, с о в е р ш а ю щ е й свадебное путеше­ ствие на в о з д у ш н о м шаре, очень м а л о о б щ е г о , как м е ж д у епископом­шарлата­ н о м и благовоспитанной барышней, д а ю щ е й своей приятельнице совет, как приятнее устроиться в супружеской жизни. А м е ж д у т е м во всех этих случаях замечается о б щ а я черта, именно презрение к установившимся понятиям о прили­ чии и нравственности. Итак, основной смысл слов «fin de siècle» заключается в отречении на практике от традиционной порядочности, которая в теории еще вполне признает­ ся. В р а с п у т н о м человеке о н о выражается р а з н у з д а н н о с т ь ю инстинктов; в чер­ с т в о м эгоисте — п о л н ы м пренебрежением к б л и ж н е м у и к его интересам, раз­ рушением всех преград, которые с д е р ж и в а ю т г р у б о е к о р ы с т о л ю б и е и ж а ж д у наслаждений; в скептике — беззастенчивым проявлением низменных стремлений и побудительных м о т и в о в , которые до сих пор если не подавлялись, то лицемер­ но скрывались; в в е р у ю щ е м — ослаблением веры, п о л н ы м м а т е р и а л и з м о м ; в эстетике — отрицанием идеала в искусстве и бессилием производить впечатле­ ние старыми ф о р м а м и ; во всех же л ю д я х в о о б щ е — несочувствием к прежним порядкам, удовлетворявшим в течение целых тысячелетий требованиям логики, сдерживавшим преступные порывы и содействовавшим появлению прекрасных художественных произведений. Целый п е р и о д истории, в и д и м о , приходит к концу и начинается новый. Все традиции подорваны, и м е ж д у вчерашним и завтрашним д н е м не видно связу­ ю щ е г о звена. Существующие порядки поколеблены и рушатся; все с м о т р я т на это безучастно, п о т о м у что они надоели, и никто не верит, чтоб их с т о и л о поддерживать. Господствовавшие до сих п о р воззрения исчезли или изгнаны, как свергнутые с престола короли, и их наследства д о б и в а ю т с я законные и незакон­ ные наследники. Т е м временем наступило полное междуцарствие со всеми его ужасами: с м у щ е н и е м властей, б е с п о м о щ н о с т ь ю лишившихся своих в о ж д е й масс, п р о и з в о л о м сильных, появлением лжепророков, н а р о ж д е н и е м временных, но т е м более деспотических властелинов. Все ж д у т не д о ж д у т с я новой эры, не имея ни м а л е й ш е г о понятия, откуда она придет и какова будет. П р и хаосе, г о с п о д с т ­ в у ю щ е м в умах, от искусства о ж и д а ю т указаний относительно порядка, который заменит с о б о ю о б щ у ю сумятицу. П о э т , музыкант д о л ж е н возвестить, угадать или по крайней мере предчувствовать, в какой ф о р м е выразится дальнейший прогресс. Ч т о б у д е т завтра признаваться нравственным или прекрасным, что мы б у д е м знать, во что верить, чем воодушевляться, чем наслаждаться? — таков вопрос, р а з д а ю щ и й с я из с т о у с т о й толпы, и т а м , где какой­нибудь ш а р л а т а н возвещает, что у него имеется наготове ответ, дурак или авантюрист начинает пророчить в стихах или прозе, звуками или красками, или оригинальничает, отвергая своих предшественников или соперников, толпа так и льнет к нему, прислушивается к к а ж д о м у его слову, как к оракулу, и, чем темнее смысл его речей, чем бессодержательнее они, т е м лихорадочнее внимает им бедная т о л п а глупцов, ж а ж д у щ и х откровения, т е м знаменательнее представляются они ей и с т е м б о л ь ш е ю с т р а с т н о с т ь ю подвергаются бесконечным толкованиям. Таково зрелище, о с в е щ а е м о е красноватым о т б л е с к о м вечернего заката. Сгу­ стившиеся облака горят красиво, но зловеще в т а к о м зареве, какое еще д о л г и е г о д ы н а б л ю д а л о с ь на небе после извержения Кракатау. На з е м л ю спускаются черные тени, которые скрывают в таинственном мраке проявления жизни, лиша­ ют все п р е д м е т ы их определенности, д а ю т п р о с т о р р а з н ы м предчувствиям. Очертания теряются, все сливается в тумане. М и н о в а л день, наступила ночь. Старики встречают ее со с т р а х о м , опасаясь, что не переживут ее. Только н е м н о ­ гие м о л о д ы е и сильные л ю д и живут всеми нервами и ф и б р а м и своего существа 26

I. Конец века («Fin de siècle») и р а д у ю т с я п р е д с т о я щ е м у в о с х о д у солнца. Сны, н а п о л н я ю щ и е эти часы мрака до зари н о в о г о дня, у первых — печальные воспоминания, у вторых — в ы с о к о м е р ­ ные н а д е ж д ы , и ф о р м ы , в которых они конкретно выражаются, и с о с т а в л я ю т художественное творчество нашего времени. Здесь мы, однако, д о л ж н ы оговориться во избежание всяких н е д о р а з у м е н и й . Г р о м а д н о е большинство л ю д е й и низших классов, конечно, не п о д х о д и т п о д наше определение «fin de siècle». Т е м не менее настроение времени проникает в самые глубокие слои и вызывает д а ж е в с а м ы х т е м н ы х и неразвитых л ю д я х странное чувство беспокойства, своего р о д а м о р с к у ю б о л е з н ь , которая, о д н а к о , не д о х о д и т у них до с в о е о б р а з н ы х прихотей, свойственных б е р е м е н н ы м жен­ щинам, и не выражается в новых эстетических потребностях. Б у р ж у а или п р о л е ­ тарий, если он не чувствует на себе презрительного взгляда человека «fin de siècle» и имеет в о з м о ж н о с т ь непринужденно предаваться с в о и м с о б с т в е н н ы м склонностям, все еще наслаждается старыми ф о р м а м и искусства и поэзии. Он предпочитает р о м а н ы Онэ всем с и м в о л и с т а м , и «Крестьянскую честь» Масканьи всем вагнеристам и с а м о м у Вагнеру; он от д у ш и забавляется водевилями с глу­ пыми шутками и зевает, слушая пьесы Ибсена; он с у д о в о л ь с т в и е м с м о т р и т на грубые олеографии и р а в н о д у ш н о п р о х о д и т м и м о картин современных м о д н ы х художников. Л и ш ь с а м о е ничтожное меньшинство н а х о д и т искреннее у д о в о л ь с т ­ вие в новых направлениях и у б е ж д е н н о п р о в о з г л а ш а е т , что в них и спасение, и надежда, и б у д у щ н о с т ь . Но э т о меньшинство наполняет с о б о ю в с ю в и д и м у ю поверхность общества, п о д о б н о т о м у как ничтожное количество м а с л а ш и р о к о распространяется на поверхности м о р я . О н о с о с т о и т из б о г а т ы х и известных л ю д е й или из фанатиков; первые д а ю т т о н всем г л у п ц а м и п у с т о м е л я м , вторые влияют на слабых и несамостоятельных л ю д е й и запугивают робких. Т о л п а делает вид, что ее вкусы с о в п а д а ю т со вкусами с т о р о н я щ е г о с я от нее меньшинст­ ва, к о т о р о е с в и д о м величайшего презрения п р о х о д и т м и м о всего, что до сих п о р считалось прекрасным, и таким о б р а з о м , на первый взгляд, м о ж е т показаться, что все о б р а з о в а н н о е человечество усвоило себе эстетические вкусы л ю д е й «fin de siècle».

Симптомы болезни П о с е т и м м о д н ы е места б о л ь ш и х европейских г о р о д о в , общественные гуля­ нья курортов, вечерние собрания богатых л ю д е й и с м е ш а е м с я с т о л п о ю . Ч т о же мы увидим? У о д н о й из д а м волосы гладко зачесаны н а з а д , как у Рафаэлевой « M a d d a l e n a D o n i o » в «Palazzo degli Uffizi», у д р у г о й волосы высоко в о з в ы ш а ю т с я н а д л б о м , как у Ю л и и , дочери Тита, или у П л о т и н ы , супруги Траяна, б ю с т ы к о т о р ы х мы видим в Лувре, у третьей они коротко п о д с т р и ж е н ы спереди, а на висках и на затылке с в о б о д н о рассыпаются д л и н н ы м и завитыми п р я д я м и п о м о д е п я т н а д ­ цатого столетия, как у пажей и м о л о д ы х рыцарей на картинах Д ж е н т и л е Белли­ ни, Боттичелли и Мантеньи. У м н о г и х волосы выкрашены и п р и т о м в такой цвет, чтоб он противоречил з а к о н а м органического согласования и п р о и з в о д и л впечат­ ление диссонанса, р а з р е ш а ю щ е г о с я в высшей п о л и ф о н и и всего туалета. В о т эта черноглазая, смуглолицая женщина как бы потешается н а д п р и р о д о й , заключая свое лицо в рамку медно­красноватых или з о л о т и с т о ­ ж е л т ы х в о л о с , м е ж д у т е м как та г о л у б о г л а з а я красавица с прелестным о с л е п и т е л ь н о ­ б е л ы м ц в е т о м лица и ярким р у м я н ц е м поражает их контраст с черными, как с м о л ь , л о к о н а м и . На о д н о й — г р о м а д н а я , тяжелая войлочная шляпа с о т о г н у т ы м с з а д и п о л е м , гар­ нированная крупными п л ю ш е в ы м и шариками и, очевидно, сделанная по о б р а з ц у с о м б р е р о испанских т о р е а д о р о в , приезжавших в П а р и ж во время В с е м и р н о й 27

Вырождение выставки 1889 г. и послуживших м о д и с т к а м м о д е л ь ю ; на д р у г о й — и з у м р у д н о г о или р у б и н о в о г о цвета бархатный берет, как у средневековых студентов. К о с т ю ­ мы не менее вычурны. Тут вы видите коротенькую накидку, д о х о д я щ у ю до пояса, с р а з р е з о м на боку, задрапированную спереди н а п о д о б и е портьеры и о б ­ ш и т у ю по краям шелковым а г р а м а н т о м с подвесками, которые вечно б о л т а ю т с я и приводят нервного человека в гипнотическое состояние или в н у ш а ю т ему желание обратиться в бегство; т а м — греческий пеплон, название к о т о р о г о модистке так же х о р о ш о известно, как л ю б о м у знатоку классической древности; наряду с длинным, чопорным платьем во вкусе Екатерины Медичи и высоким щ и т о в и д н ы м в о р о т н и к о м Марии С т ю а р т — легкие белые платья, напомина­ ю щ и е одеяние ангелов на картинах Мемлинга; или карикатурное подражание м у ж с к о м у к о с т ю м у : п л о т н о о б л е г а ю щ и е стан сюртуки, жилеты с широкими р а з р е з а м и на груди, накрахмаленные манишки, маленькие стоячие воротнички и узенькие галстуки. Большинство же женских фигур, не желая выделяться из толпы и не претендуя на оригинальность, напоминает с о б о ю вымученный стиль рококо с его перепутанными кривыми линиями, с непонятными выпуклостями, наростами, украшениями и впадинами, с беспорядочно р а з б р о с а н н ы м и склад­ ками, причем все очертания человеческой фигуры исчезают, и женщина становит­ ся п о х о ж а то на какого­то апокалипсического зверя, то на кресло, то на трипти­ х о н или на какую­нибудь д р у г у ю принадлежность роскошной гостиной. Д е т и разодетых таким о б р а з о м матерей являются настоящим воплощением созданий б о л ь н о г о воображения жалкой старой девы, невыносимой англичанки Кет Гринвей, к о т о р о й , вследствие ее безбрачия, не с у ж д е н о б ы л о изведать материнских радостей и у к о т о р о й подавленная потребность природы вырази­ лась в извращенном вкусе и стремлении и з о б р а ж а т ь детей в смешных к о с т ю м а х , просто о с к о р б л я ю щ и х детскую невинность. Вот маленький карапузик, одетый с головы до ног в красное, как в средние века одевались палачи; вот четырехлет­ няя девочка в о г р о м н о й шляпе, какие носили наши прабабушки, и в мантии из яркого бархата; вот еще крошечное существо, едва у м е ю щ е е х о д и т ь , в д л и н н о м платьице со сборчатыми рукавами и коротким лифчиком с пояском чуть ли не п о д с а м ы м и мышками — подражание м о д е империи. Мужчины п о п о л н я ю т картину. Правда, они настолько еще о б л а д а ю т здра­ вым с м ы с л о м или опасаются насмешек, что в своих к о с т ю м а х ч у ж д а ю т с я кричащих странностей, например красных фраков с металлическими пуговицами и коротких б р ю к с шелковыми чулками, на которые находятся немногие охотники, идиоты с м о н о к л я м и в глазу, очевидно, з а в и д у ю щ и е а р т и с т а м театра обезьян. В о б щ е м , они не уклоняются от п р е о б л а д а ю щ е г о м у ж с к о г о к о с т ю м а . Зато они д а ю т п о л н у ю в о л ю своей фантазии в прическе. О д и н украшает себя короткими завитками и р а з д е л е н н о ю на два клина в о л н и с т о ю б о р о д о ю Луция Вера, д р у г о й стрижет только середину головы, оставляя по с т о р о н а м вихры, и носит тонкие, торчащие, как у кошки, усы японского какемоно; соседа же его украшает б о р о д к а à la Henri IV; далее вы видите взъерошенные, щетинистые усы ландскнехтов Ф. Б р ю н а или энергическую б о р о д к у стрелков на « Н о ч н о м д о з о р е » Р е м б р а н д т а и т. д. У всех этих л ю д е й есть о д н а о б щ а я характеристическая черта — они не хотят быть с а м и м и с о б о ю , не д о в о л ь с т в у ю т с я т е м , что дала им п р и р о д а , восполняя ее д о з в о л е н н ы м и средствами соответственно истинному их типу, а стараются воплотить в себе какой­нибудь о б р а з е ц искусства, не и м е ю щ и й ничего о б щ е г о с их собственным о б л и к о м или часто совершенно п р о т и в о п о л о ж ­ ный ему; они д а ж е стараются воплотить в себе не о д и н о б р а з е ц , а несколько зараз, хотя эти о б р а з ц ы противоречат друг другу; таким о б р а з о м , вы видите головы, посаженные на чуждые им торсы, фантастические к о с т ю м ы с противоре­ 28

I. Конец века («Fin de siècle») чивыми деталями, сочетания цветов, п о д о б р а н н ы х как бы в т е м н о т е . П о л у ч а е т с я такое впечатление, словно вы попали на маскарад, где все загримированы. Бывают дни, как, например, во время открытия парижского салона на М а р с о в о м поле, художественной выставки л о н д о н с к о й К о р о л е в с к о й академии, к о г д а э т о впечатление усиливается до т о г о , что вам кажется, б у д т о бы вы х о д и т е среди мертвецов, составленных в какой­то сказочной мертвецкой на с к о р у ю руку из разрозненных частей разных трупов, причем взяты первые попавшиеся г о л о в а , руки, ноги и все э т о облечено также в первые попавшиеся к о с т ю м ы разных э п о х и стран. К а ж д а я отдельная фигура, в и д и м о , старается поразить и приковать к себе внимание какою­нибудь о с о б е н н о с т ь ю в манере д е р ж а т ь себя, в покрое платья, в цвете. Ей хочется подействовать на нервы в б л а г о п р и я т н о м или неблагоприятном смысле. У нее своего р о д а мания резко выделяться из т о л п ы . П о с л е д у е м за этими масками в их д о м а . Тут вы видите какие­то театральные декорации, скорее склады, магазины, музей, чем жилые п о м е щ е н и я . К а б и н е т хозяина — рыцарская зала в готическом вкусе с л а т а м и , щ и т а м и , к р е с т о о б р а з ­ ными знаменами по стенам или лавка восточных т о в а р о в с курдскими к о в р а м и , бедуинскими ларчиками, черкесскими кальянами и индийскими лакированными ящичками. Возле каминного зеркала японские маски корчат дикие или с м е х о т ­ ворные гримасы. М е ж д у окнами красуются мечи, кинжалы, палицы и старинные пистолеты. Свет проникает сквозь о к о н н у ю живопись, на к о т о р о й и з о б р а ж е н ы исхудалые святые в пламенной молитве. В г о с т и н о й стены о б и т ы ветхими гобеленами, выцветшими от действия солнца в течение двух веков — а м о ж е т быть, и от действия химических веществ,— или оклеены о б о я м и , на к о т о р ы х изображены чужеземные птицы, п о р х а ю щ и е в причудливо п е р е п л е т а ю щ и х с я ветвях, и о г р о м н ы е цветы, с к о т о р ы м и кокетничают яркие бабочки. М е ж д у мягкими креслами и т а б у р е т а м и , у д о в л е т в о р я ю щ и м и и з н е ж е н н о м у вкусу н а ш е г о времени, р а з б р о с а н ы деревянные стулья в стиле ренессанса с раковинами или сердцами вместо сидений, к о т о р ы м и м о г бы соблазниться разве какой­нибудь закаленный средневековый рыцарь. М е ж д у шкапиками буль вас вдруг п о р а ж а е т позолоченный и разрисованный паланкин и возле д а м с к о й конторки с инк­ рустациями привлекательного стиля рококо причудливый китайский столик. На всех столиках и во всех шкапчиках расставлены старинные вещицы или п р о и з ­ ведения искусства, по большей части з а в е д о м о поддельные: возле л и м о ж с к о г о б л ю д а персидский медный кувшин с д л и н н ы м г о р л ы ш к о м , м е ж д у м о л и т в е н н и ­ к о м в переплете из резной с л о н о в о й кости и щ и п ц а м и из чеканной м е д и б о н ­ боньерка. На м о л ь б е р т а х , задрапированных б а р х а т о м , стоят картины в рамках, приковывающие к себе внимание какою­нибудь о с о б е н н о с т ь ю : п а у к о м , с и д я щ и м в паутине, б у к е т о м репейника из металла и т. п. В о д н о м углу у с т р о е н о нечто вроде х р а м а с и д я щ е м у на корточках или с т о я щ е м у Б у д д е . Б у д у а р хозяйки напоминает с о б о й отчасти часовню, отчасти гарем. Туалетный столик п о х о д и т по своей ф о р м е и убранству на алтарь, скамеечка д л я коленопреклонения указы­ вает на н а б о ж н о с т ь хозяйки; но широкая о т т о м а н к а с б е с п о р я д о ч н о р а з б р о с а н ­ ными на ней п о д у ш к а м и смягчает э т о впечатление. В с т о л о в о й стены увешаны бесконечною коллекцией фарфоровых изделий; в с т а р и н н о м буфете в деревен­ ском вкусе выставлено напоказ д о р о г о е с е р е б р о , а на с т о л е цветут высокоаристо­ кратические орхидеи и г о р д о высятся серебряные с т о л о в ы е украшения среди деревенских каменных тарелок и кувшинов. Вечером к о м н а т ы о с в е щ а ю т с я л а м ­ пами в человеческий рост. Свет смягчается красными, ж е л т ы м и или з е л е н ы м и а б а ж у р а м и , часто о б ш и т ы м и еще черными кружевами и и м е ю щ и м и с а м у ю причудливую ф о р м у , так что л ю д и движутся как бы в п е с т р о м , п р о з р а ч н о м тумане, а углы о с т а ю т с я в искусственном, таинственном полумраке. Вся м е б е л ь и безделушки п р и о б р е т а ю т , таким о б р а з о м , с в о е о б р а з н у ю окраску, а л ю д и сидят 29

Вырождение в изученных позах, чтобы вызвать на своих лицах световые эффекты Р е м б р а н д т а или Шалькена. Все в этих д о м а х рассчитано на т о , чтоб действовать в о з б у ж д а ­ ю щ и м и о т у м а н и в а ю щ и м о б р а з о м на нервы. Несоответствие и противоречи­ вость в деталях, причудливая странность всех п р е д м е т о в д о л ж н ы поражать. Чувства удовлетворения, к о т о р о е человек о щ у щ а е т при виде з н а к о м о й о б с т а н о в ­ ки, все детали к о т о р о й е м у понятны, он здесь не найдет. Все д о л ж н о на него действовать в о з б у ж д а ю щ и м о б р а з о м . Если хозяин д о м а является в этих апарта­ ментах по примеру Бальзака в белой монашеской рясе или по о б р а з ц у Ришпена в красном плаще опереточного атамана разбойников, то этим он только призна­ ет, что на п о д о б н о й сцене нужен арлекин. Все здесь р а з н о р о д н о , все р а з б р о с а н о без всякой симметрии; определенный, исторический стиль считается устарелым, вульгарным, а своего собственного стиля наше время еще не выработало. Быть м о ж е т , единственный намек на него дает мебель Карабена, выставленная в с а л о ­ не М а р с о в а поля. Но эти перила, вдоль которых бешено мчатся вниз нагие фурии и оглашенные, эти книжные шкапы, основанием к о т о р ы м служат головы казнен­ ных преступников, д а ж е э т о т стол, и з о б р а ж а ю щ и й открытую и п о д д е р ж и в а е м у ю г н о м а м и исполинскую книгу, м о г у т нравиться разве только л ю д я м , о д е р ж и м ы м б р е д о м и галлюцинациями. Если главноуправляющий дантовского ада имеет п р и е м н у ю , т о она, наверное, снабжена п о д о б н о ю м е б е л ь ю . Произведения К а р а ­ бена не м о г у т считаться д о м а ш н е ю м е б е л ь ю , это — к о ш м а р . Мы видели, как б о н т о н н о е о б щ е с т в о живет и одевается. П о с м о т р и м теперь, как и чем о н о развлекается и забавляется. На художественной выставке его о к р у ж а ю т и вызывают в нем умеряемые приличием возгласы удивления жен­ щины Бенара с зелеными, как морская трава, в о л о с а м и , с желтыми, как сера, или красными, как п ы л а ю щ е е пламя, лицами, с ф и о л е т о в ы м и или р о з о в ы м и руками, облаченные в светящиеся голубые облака, которые д о л ж н ы и з о б р а ж а т ь нечто вроде капотов. Следовательно, о б щ е с т в о л ю б и т упиваться яркими красками? Д а , но не исключительно, и б о , насладившись Б е н а р о м , о н о приходит в экстаз от бледных, словно покрытых полупрозрачным с л о е м извести картин П ю в и де Шаванна, от окутанных з а г а д о ч н о ю д ы м к о ю , словно волнами ладана, п о л о т е н Карьера, от д р о ж а щ и х в м я г к о м л у н н о м сиянии картин Ролля. Ученики М а н е , п о г р у ж а ю щ и е все в и д и м о е м и р о з д а н и е в сказочный фиолетовый цвет, архаисты, воскрешающие выветрившиеся полутоны или, точнее говоря, цветовые привиде­ ния д а в н о з а б ы т о г о мира, палитра « м е р т в о г о листа», «старой с л о н о в о й кости», тускло-желтого цвета, поблекшего пурпура, в о б щ е м привлекают б о л ь ш е меч­ тательных в з о р о в , чем пестрые композиции Бенара. Э т а избранная публика, п о в и д и м о м у , м а л о интересуется с ю ж е т о м картин; только швеи и деревенские жители, невзыскательные л ю б и т е л и олеографий н а с л а ж д а ю т с я б ы т о в ы м и сцен­ ками. Но т е м не менее избранная публика, посещая выставки, о с о б е н н о о х о т н о останавливается перед к а р т и н о ю М а р т е н а «У всякого своя мечта», на к о т о р о й р а з б у х ш и е фигуры с о в е р ш а ю т нечто непонятное в ж е л т о м соусе, что и м е н н о , э т о м ы у з н а е м и з г л у б о к о м ы с л е н н о г о объяснения п р о г р а м м ы ; з а т е м п е р е д к а р т и н о ю Б е р о « Х р и с т о с и грешница», где в парижской кухмистерской среди о б щ е с т в а во фраках, перед д а м о ю в б а л ь н о м к о с т ю м е настоящий Х р и с т о с в в о с т о ч н о м одеянии и с сиянием на голове разыгрывает сцену из Евангелия, или перед п р о п о й ц а м и и г о л о в о р е з а м и парижских предместий, и з о б р а ж а е м ы х Рафаэлли весьма отчетливо р а з в е д е н н о ю г л и н о ю и уличною грязью. Н а б л ю д а т е л ь и з б р а н ­ н о г о общества, п о с е щ а ю щ е г о художественные выставки, заметит, что эта публи­ ка закатывает глаза и складывает н а б о ж н о руки перед такими картинами, перед к о т о р ы м и п р о с т о й смертный разражается с м е х о м или выражает д о с а д у о б ­ м а н у т о г о человека, и что она п о ж и м а е т плечами или обменивается презритель­ ными взглядами т а м , где другие б л а г о д а р я т художника и н а с л а ж д а ю т с я . 30

I. Конец века («Fin de siècle») В операх и на концертах законченные ф о р м ы прежних к о м п о з и т о р о в у ж е не нравятся. Ясная р а б о т а классиков, д о б р о с о в е с т н о е с о б л ю д е н и е законов конт­ рапункта представляются скучными. Мелодически о с л а б е в а ю щ а я и звучно раз­ решающаяся кода, гармоничная фермата вызывает зевоту. Шумными рукоплесканиями и венками н а г р а ж д а ю т с я вагнеровские «Три­ стан и И з о л ь д а » и в о с о б е н н о с т и мистический «Парсифаль», церковная музыка «Сна» Б р ю н о , симфония Сезара Франка. Ч т о б п р о и з в о д и т ь впечатление, музыка должна подделываться п о д религиозное настроение или п о р а ж а т ь с в о е ю ф о р ­ мой. П о д г о т о в л е н н ы й слушатель обыкновенно с о в е р ш е н н о н е п р о и з в о л ь н о п р о ­ должает развивать м о т и в д а н н о г о произведения. Он, следовательно, п р е д у г а д ы ­ вает, и задача к о м п о з и т о р а заключается в т о м , ч т о б ы придать м о т и в у совершен­ но неожиданное развитие. Г д е слушатель о ж и д а е т б л а г о з в у ч н о г о интервала, е г о д о л ж е н поразить диссонанс; музыкальная фраза, естественно заканчивающаяся ясным аккордом, д о л ж н а внезапно оборваться, п е р е х о д в различные т о н а и реги­ стры д о л ж е н противоречить естественным з а к о н а м г а р м о н и и . В оркестре внима­ ние слушателя рассеивается в различных направлениях о д н о в р е м е н н ы м ведением нескольких голосов; отдельные инструменты или группы и н с т р у м е н т о в , м е ш а я друг другу, о г л у ш а ю т слушателя, пока он не п р и х о д и т в нервное в о з б у ж д е н и е человека, т щ е т н о усиливающегося р а з о б р а т ь с я в потоке слов десятка л ю д е й , говорящих о д н о в р е м е н н о . Основной м о т и в , сперва ясный и определенный, все более затемняется, разжижается и разводняется, пока, наконец, в о о б р а ж е н и ю дается полный п р о с т о р угадывать в нем все, что у г о д н о , п о д о б н а т о м у как глаз различает в несущихся по небу ночью облаках различные ф о р м ы . П о т о к звуков, то вздымаясь, то опускаясь в бесконечных хроматических триолях, течет в бес­ предельную даль, и разве только иногда ж а д н о в ы с м а т р и в а ю щ е м у ж е л а н н у ю пристань с л у ш а т е л ю представляется отдаленный берег, который, впрочем, очень скоро оказывается и с ч е з а ю щ и м м а р е в о м . М у з ы к а д о л ж н а вечно о б е щ а т ь , но не сдерживать слова; она д о л ж н а принимать вид, б у д т о с о о б щ а е т великую тайну, но умолкнуть или удариться в сторону, прежде чем произнесет т р е п е т н о о ж и д а ­ е м у ю разгадку. Слушатель д о л ж е н покинуть залу, испытав муки Т а н т а л а и нер­ вно обессиленный, как любовник, напрасно пытавшийся в течение м н о г и х часов во время ночного свидания поговорить с в о з л ю б л е н н о й , находившейся за креп­ кой решеткой. Книги, к о т о р ы м и наслаждается избранная публика, и з д а ю т с т р а н н о е б л а г о ­ ухание, в к о т о р о м м о ж н о различать запах ладана, eau de subin и нечистот с п р е о б л а д а н и е м т о г о или д р у г о г о . Но с о д н и м з а п а х о м нечистот теперь уже д е л не д е л а ю т . Зловонная поэзия Золя и его учеников н а х о д и т с е б е читателей т о л ь к о среди отсталых н а р о д о в или общественных классов. И з б р а н н о е же о б щ е с т в о затыкает нос перед п о м о й н о й я м о й несмягченного н а т у р а л и з м а и склоняется н а д н е ю с участием и л ю б о п ы т с т в о м только в т о м случае, если к н е м у искусно примешан запах ладана и будуарных д у х о в . П р о с т а я чувственность о п о ш л и л а с ь и допускается только т о г д а , когда она носит признаки противоестественности и вырождения. Книги, в которых п р о с т о трактуются о т н о ш е н и я м е ж д у м у ж ­ чиной и женщиной, х о т я бы ничем не прикрытые, кажутся с л и ш к о м обыкновен­ ными и нравственными. Интересной книга становится т а м , где естественные половые отношения кончаются. П р и а п стал э м б л е м о й д о б р о д е т е л и . П о р о к и щ е т себе пищи в С о д о м е и Л е с б о с е , в замке Синей Б о р о д ы , в л ю д с к о й , где у « б о ж е с т ­ венного» маркиза де С а д а царствует Ж ю с т и н а . М о д н а я книга д о л ж н а б ы т ь прежде всего темна. П о н я т н о е о б ы д е н н о и годится только д л я черни. М о д н а я же книга д о л ж н а отличаться несколько елейным, но ненавязчивым проповедничес­ ким т о н о м , и в ней скабрезные сцены д о л ж н ы сменяться плачем н а д с т р а д а ю щ и ­ ми и о б е з д о л е н н ы м и или взрывами страстной н а б о ж н о с т и . Очень в х о д у история 31

Вырождение с привидениями — но непременно в научном облачении гипнотизма, телепатии, с о м н а м б у л и з м а , — театр марионеток, в к о т о р о м тертые калачи, придавая себе вид наивности, влагают в уста самых избитых героев речи малых ребят или л ю д е й помешанных, и эзотерические р о м а н ы , в которых автор дает чувствовать, что он м о г бы, если бы только хотел, сказать м н о г о е из области каббалы, факиризма, астрологии, б е л о й и черной магии. Л ю д и опьяняют себя т у м а н н ы м извержением слов символистов. И б с е н свергает Гёте с престола, Метерлинк сравнивается с Шекспиром, немецкие и д а ж е французские критики п р и з н а ю т Н и ц ш е первым писателем нашего времени, «Крейцерова соната» превращается в б и б л и ю эротически настроенных д а м , потерявших счет л ю б о в н и к а м , утончен­ ные джентльмены признают уличные песенки Ж у и , Брюана, М а к ­ Н а б а и Ксан­ рова «très distingué» по причине « б ь ю щ е г о в них теплого сострадания» (постав­ ленные в кавычках слова — общепринятая ф о р м у л а ) , и светские л ю д и , серьезно верящие только в биржу и игорный д о м , с о в е р ш а ю т паломничество в О б е р а м ­ мергау для лицезрения христианских мистерий или плачут над стихами Верлена с его призывами к м и л о с е р д и ю Пресвятой Девы. Однако как ни эксцентричны художественные выставки, концерты, театры и книги, они не у д о в л е т в о р я ю т эстетическим п о т р е б н о с т я м утонченного о б щ е ­ ства. О н о ищет не изведанных еще ощущений. О н о ж а ж д е т сильных впечатлений и рассчитывает найти их в зрелищах, где различного р о д а искусства в новых сочетаниях действуют о д н о в р е м е н н о на все чувства. П о э т ы , художники силятся подделаться п о д это настроение. О д и н живописец, не столько озабоченный т е м , чтобы вызвать новый эффект, сколько т е м , чтобы устроить себе рекламу, выстав­ ляет у м и р а ю щ е г о М о ц а р т а , сочиняющего свой «Реквием», вечером, в п о л у т е м ­ ной зале, при искусно направленном электрическом свете и при звуках н е в и д и м о ­ го оркестра, тихо наигрывающего это бессмертное произведение. О д и н музыкант пошел еще дальше. Развив до последней степени вагнеровскую мысль, он у с т р о ­ ил концерт в совершенно т е м н о й зале, доставив э т и м выбравшим себе приятное соседство слушателям в о з м о ж н о с т ь усилить музыкальное впечатление иными ощущениями. П о э т Гарокур написал для сцены в высокопарных стихах периф­ разу Евангелия, и в то время как Сара Бернар декламирует их, в театре раздается п о д сурдинку, как в старинных м е л о д р а м а х , какая­то бесконечная м е л о д и я . Д а ж е о б о н я н и е м , к о т о р ы м до сих п о р пренебрегало искусство, п о л ь з у ю т с я в насто­ ящее время и привлекают его к участию в доставлении эстетических наслажде­ ний. В театре устраивается приспособление, при п о м о щ и к о т о р о г о брызги д у х о в н а п о л н я ю т всю зрительную залу. На сцене в э т о время дается драматическое представление в стихах, с о о т в е т с т в у ю щ е е представлению в э т о м а р о м а т е . К а ж ­ дая сцена, каждое явление, каждый в ы х о д характеризуется п р е о б л а д а н и е м о с о ­ б о й гласной, о с о б е н н ы м цветным освещением, о с о б е н н о й музыкальной пьесой, написанной в и н о м тоне, и о с о б е н н ы м и д у х а м и . Э т а мысль воспользоваться а р о м а т о м д у х о в для усиления впечатления, п р о и з в о д и м о г о поэзией, высказана шутя уже д а в н о Э к ш т е й н о м . В П а р и ж е она была встречена и применена совер­ шенно серьезно. Н о в а т о р ы воскрешают детский театр и д а ю т на н е м представ­ ления для взрослых, силясь внушить, б у д т о бы п о д искусственной п р о с т о т о й скрывается глубокий смысл; они показывают такие китайские тени, которые они усовершенствовали с замечательным мастерством: очень м и л о нарисованные и раскрашенные фигуры движутся на з а д н е м плане, ослепительно о с в е щ е н н о м , и эти живые картины наглядно воспроизводят т о , что говорится в стихотворе­ нии, к о т о р о е тут же читается, м е ж д у т е м как фортепьянная музыка усиливает впечатление. И для т о г о ч т о б насладиться такого р о д а представлениями, публи­ ка теснится в цирке какого­нибудь предместья, в каком­нибудь сарае на з а д н е м 32

I. Конец века («Fin de siècle») дворе, в лавчонке художественных произведений или в фантастическом кабачке художников, где во время представлений р я д о м с грязными завсегдатаями заседают эфирные маркизы.

Диагноз болезни Явления, описанные в предыдущей главе, б р о с а ю т с я в глаза д а ж е с а м о м у ограниченному буржуа. Однако последний видит в них м о д у и д о в о л ь с т в у е т с я тем, что называет их причудами, эксцентричностью, п о г о н е ю за н о в и з н о й , страстью к обезьянничанью. Эстетик, который вследствие своего о д н о с т о р о н ­ него образования не в силах установить связи м е ж д у различными явлениями и уловить их значение, о б м а н ы в а е т с а м о г о себя и других п у с т ы м и ф р а з а м и и высокомерно говорит о « т р е в о ж н о м искании н о в о г о идеала», о « б о г а т о й восприимчивости утонченной нервной системы современников», о «небывалой восприимчивости избранных л ю д е й » . Но врач, специально посвятивший себя изучению нервных и душевных болезней, тотчас узнает в настроении fin de siècle, в направлениях современного искусства и поэзии, в настроении мистиков, с и м ­ волистов, декадентов и в о б р а з е действий их поклонников, в склонностях и вку­ сах м о д н о г о общества о б щ у ю картину двух определенных патологических с о с т о ­ яний, с к о т о р ы м и он отлично знаком: вырождения и истерии, легкая ф о р м а которой известна п о д и м е н е м неврастении. Э т о два с о в е р ш е н н о различных состояния, но м е ж д у ними есть м н о г о о б щ е г о , и они часто проявляются о д н о в р е ­ менно, так что г о р а з д о легче н а б л ю д а т ь их в связи, чем к а ж д о е в о т д е л ь н о с т и . Понятие о вырождении, ныне г о с п о д с т в у ю щ е е в психиатрии, впервые т о ч н о анализировано и объяснено М о р е л е м . Э т о т замечательный психиатр объясняет с л е д у ю щ и м о б р а з о м т о , что, п о его м н е н и ю , н а д о п о н и м а т ь п о д с л о в о м « в ы р о ж д е ­ ние»: « П о д вырождением следует разуметь патологическое уклонение от первоначаль­ ного типа. Вырождение, хотя бы оно было вначале весьма несложно, заключает в себе такие наследственные элементы, что человек, пораженный и м , становится все б о л е е неспособным исполнять свое назначение и что умственный прогресс, заторможенный уже в его личности, подвергается опасности и в лице его п о т о м с т в а » . К о г д а р а з н о г о р о д а вредные влияния о с л а б и л и о р г а н и з м , т о п р о и з в е д е н н о е им п о т о м с т в о представляет уклонение от з д о р о в о г о , н о р м а л ь н о г о и с п о с о б н о г о к п о л н о м у развитию типа и с о з д а е т новый тип, который, как и всякий д р у г о й , обладает с п о с о б н о с т ь ю наследственно передавать свои о с о б е н н о с т и , т. е. в д а н ­ ном случае патологические уклонения от н о р м ы ( у р о д л и в о с т и и недуги) с о ­ бственным п о т о м к а м в усиливающейся прогрессии. В ы р о ж д е н и е отличается от нормального о б р а з о в а н и я новых видов т е м , что новый болезненный п а т о л о г и ­ ческий вид, к счастью, не сохраняется д о л г о и после нескольких поколений вымирает, часто не опустившись до низшей ступени органического уничижения. Вырождение проявляется у человека известными физическими признаками, которые называются с т и г м а т о м или к л е й м о м , выражение весьма неудачное, и б о оно заставляет предполагать, б у д т о бы вырождение н е и з б е ж н о является п о с л е д ­ ствием вины, а его признаки — наказанием. М е ж д у т е м эти стигматы составля­ ют не что иное, как последствие н е н о р м а л ь н о г о развития, и в ы р а ж а ю т с я , п р е ж д е всего, в асимметрии, т. е. н е о д и н а к о в о м развитии о б е и х п о л о в и н лица и черепа, в несовершенствах у ш н о й раковины, п о р а ж а ю щ е й н е с о о б р а з н о й величиной или оттопыренной, словно ручки у горшка, с н е д о с т а ю щ е й или п р и р о с ш е й м о ч к о й , с незагнутыми краями, далее в косоглазии, заячьей губе, неправильностях с т р о ­ ения з у б о в и неба, плоского или о б р а з у ю щ е г о острый у г о л , в с р о с ш и х с я или излишних пальцах и т. д. У ж е М о р е л ь д а л н а м перечень анатомических призна­ ков вырождения, а впоследствии список э т о т был значительно п о п о л н е н д р у г и м и 2

Макс Нордау

Вырождение исследователями. В о с о б е н н о с т и Л о м б р о з о указывает на многочисленные симп­ т о м ы , к о т о р ы м и он, однако, наделяет только «прирожденных преступников». С научной точки зрения с а м о г о Л о м б р о з о такое ограничение совершенно несо­ стоятельно, п о т о м у что «прирожденные преступники» представляют с о б о ю не что иное, как о д и н из видов вырождения. Фере выражается вполне определенно по э т о м у поводу. « П о р о к и , преступления и сумасшествие,— говорит о н , — раз­ граничиваются только вследствие г о с п о д с т в у ю щ е г о в обществе предрассудка». Существует верное средство уяснить себе, действительно ли виновники всех этих проявлений fin de siècle в искусстве и литературе — выродившиеся субъекты (психопаты): стоит только подвергнуть их т щ а т е л ь н о м у медицинскому исследо­ ванию и проследить их р о д о с л о в н у ю . У всех, наверное, найдутся выродившиеся родственники и о д и н или несколько с и м п т о м о в , п о д т в е р ж д а ю щ и х д и а г н о з об их «вырождении». Правда и т о , что результат п о д о б н о г о исследования нельзя б ы л о бы опубликовать по с о о б р а ж е н и я м человечности, и он убедил бы, следовательно, только тех, кто его производил. Однако наука установила наряду с физическими и психические с и м п т о м ы вырождения, не менее явственно указывающие на него. Они до такой степени отчетливо проявляются в жизни и главным о б р а з о м в произведениях выродившихся субъектов, что бесполезно д а ж е прибегать к из­ м е р е н и ю черепа какого­нибудь писателя или к исследованию ушной раковины живописца, чтоб доказать их принадлежность к э т о м у классу л ю д е й . Д л я его обозначения установлен целый ряд разных названий. М о д с л и и Балль называют их «пограничными жителями», т. е. о б и т а т е л я м и т о й области, где здравый ум граничит с признанным п о м е ш а т е л ь с т в о м . Маньян называет их «dégénérés supérieurs» (выродками высшего порядка), а Л о м б р о з о говорит о « м а т т о и д а х » (от итальянского слова «matto», с у м а с ш е д ш и й ) и «графоманах», п о д к о т о р ы м и он разумеет полусумасшедших, и м е ю щ и х склонность к писатель­ ству. Н е с м о т р я , однако, на все эти многочисленные названия, речь идет об о д н о й категории лиц, связанных м е ж д у с о б о ю о б щ н о с т ь ю умственного облика. Н е п р о п о р ц и о н а л ь н о с т ь , характеризующая физическое развитие выродив­ шихся субъектов, замечается у них также и в психическом отношении. А с и м м е т ­ рии лица и черепа с о о т в е т с т в у ю т ненормальные умственные с п о с о б н о с т и . О д и н не развит, другие б о л е з н е н н о возбуждены. Почти у всех больных э т о г о р о д а о т с у т с т в у ю т чувства нравственности и справедливости. Д л я них не существует никакого закона, никакого приличия, никакого стыда. С величайшим спокойстви­ ем и с а м о д о в о л ь с т в о м они с о в е р ш а ю т преступления и зазорные поступки для т о г о только, чтоб удовлетворить м и н у т н о м у влечению, склонности, капризу, и удивляются, что другие им не сочувствуют. К о г д а эти с и м п т о м ы проявляются б о л е е явственно, т о г д а говорят о «нравственном помешательстве», «moral insanity» М о д с л и . Но есть легкая степень э т о г о патологического состояния, когда человек хотя и не совершает уголовных преступлений, однако теоретически их оправдывает и философствует о т о м , что д о б р о и з л о , д о б р о д е т е л ь и порок — понятия совершенно произвольные, восхищается з л о д е я м и и их преступлениями, открывает в вульгарном и о т т а л к и в а ю щ е м м н и м ы е красоты и старается внушить сочувствие к проявлениям чисто животных инстинктов. Психологические источ­ ники нравственного помешательства во всех степенях его развития заключаются в сильно р а з в и т о м э г о и з м е и н е п р е о д о л и м ы х влечениях, т. е. н е с п о с о б н о с т и противиться внутреннему влечению, п о б у ж д а ю щ е м у совершить какое­нибудь действие. Э т о два главных признака вырождения. В с л е д у ю щ и х главах я еще вернусь к э т о м у предмету и выясню, вследствие каких органических причин и каких о с о б е н н о с т е й м о з г а и нервной системы психопаты отличаются э г о и з м о м и импульсивностью. Теперь же я хотел только указать на самый признак. Д р у г о й умственный признак вырождения составляет легкая в о з б у ж д а е м о с т ь . 34

I. Конец века («Fin de siècle») Морель считает э т о т признак д а ж е главным, но, по м о е м у м н е н и ю , э т о неверно, потому что он в той же степени встречается у истеричных, д а ж е у с о в е р ш е н н о нормальных л ю д е й , временно истощенных б о л е з н ь ю , сильным д у ш е в н ы м потря­ сением или другой преходящей причиной. Но т е м не менее признак э т о т дейст­ вительно по большей части свойствен в ы р о ж д е н и ю . П с и х о п а т ы с м е ю т с я до слез или горько плачут по какому­нибудь сравнительно п у с т о м у п о в о д у . С а м ы й обыкновенный стих или строка в прозе вызывают в них д р о ж ь ; они п р и х о д я т в экстаз от заурядной картины или статуи, в о с о б е н н о с т и же их волнует музыка, как бы ни было б е з д а р н о данное произведение. Они гордятся т е м , что у них такая впечатлительная к музыке натура, и хвастаются, что все их существо потрясено, что они о щ у щ а ю т красоту до м о з г а костей, в то время как обыкновенный смертный остается совершенно р а в н о д у ш н ы м . Легкая в о з б у ж д а е м о с т ь представ­ ляется им превосходством; они в о о б р а ж а ю т , что у них о с о б о е чутье, и п р е з и р а ю т профана, грубым нервам к о т о р о г о н е д о с т у п н о понимание красоты. Несчастные не п о д о з р е в а ю т , что они гордятся б о л е з н ь ю и хвастаются п о м е ш а т е л ь с т в о м , а некоторые глупые критики бессознательно вторят э т о м у п о м е ш а т е л ь с т в у , силясь, из опасения прослыть невеждами, превознести в высокопарных выраже­ ниях красоты, открытые этими субъектами в самых заурядных или д а ж е п р о с т о смешных произведениях искусства. Наряду с нравственным п о м е ш а т е л ь с т в о м и легкой в о з б у ж д а е м о с т ь ю выро­ ждение характеризуется также с о с т о я н и е м д у ш е в н о г о бессилия и унынием, п р о ­ являющимся, с м о т р я по обстоятельствам, в виде пессимизма, н е о п р е д е л е н н о й боязни л ю д е й и всего на свете или отвращения к с а м о м у себе. « Э т о г о р о д а больные,— говорит М о р е л ь , — чувствуют п о с т о я н н у ю п о т р е б н о с т ь жаловаться, плакаться, п о в т о р я ю т о д н и и те же сетования с таким о д н о о б р а з и е м , к о т о р о е просто приводит других в отчаяние. Они о д е р ж и м ы б р е д о м о ж и д а ю щ е г о их несчастья или гибели и представлениями о в с е в о з м о ж н ы х в о о б р а ж а е м ы х напа­ стях». «Я не м о г у отделаться от чувства отвращения к с а м о м у с е б е » , — г о в о р и т один из таких больных, с историей к о т о р о г о знакомит нас Рубинович. К числу умственных признаков вырождения, по с л о в а м т о г о же автора, о т н о с и т с я еще и та неопределенная боязнь, к о т о р у ю больные проявляют всякий раз, когда им приходится что­нибудь рассматривать, о б о н я т ь или до чего­нибудь д о т р о н у т ь с я . Он также упоминает об их «бессознательной боязни всех и всего». В э т о м изображении унылого, мрачного, с о м н е в а ю щ е г о с я в себе и во всем м и р е м е л а н ­ холика, т е р з а е м о г о опасением неизвестного и видящего вокруг себя разные ужасы, мы у з н а е м человека fin de siècle, о б р и с о в а н н о г о н а м и в первой главе. В связи с угнетенным с о с т о я н и е м д у х а обыкновенно замечается и нерас­ положение действовать, д о х о д я щ е е иногда д о отвращения к о всякого р о д а деятельности и до п о л н о г о ослабления воли (абулии). Человеческий у м , подчиня­ ясь закону причинности, старается, как известно, объяснить все свои решения понятными м о т и в а м и . Еще Спиноза прекрасно выразил э т о в с л е д у ю щ и х словах: «Если бы брошенный человеческою р у к о ю камень м о г д у м а т ь , то о н , наверное, вообразил бы себе, что он летит, п о т о м у что хочет лететь». М н о г и е душевные состояния, равно как и поступки, в которых мы вполне о т д а е м себе отчет, являются последствием причин, которых мы не с о з н а е м . Т о г д а мы п р и д у м ы в а е м для них мотивы, у д о в л е т в о р я ю щ и е нашей п о т р е б н о с т и н а х о д и т ь во всем я с н у ю причинность, и о х о т н о у б е ж д а е м себя, что мы нашли им верное объяснение. Психопат не подозревает, что его бесхарактерность, леность, н е с п о с о б н о с т ь к действию вызывается наследственными п о р о к а м и м о з г а , и у б е ж д а е т с а м о г о себя, что он презирает труд, а чтобы оправдать себя в собственных глазах, он создает ф и л о с о ф и ю отречения, удаления от мира, человеконенавистничества, толкует о т о м , что он убедился в превосходстве квиетизма, называет себя 35

Вырождение с г о р д о с т ь ю б у д д и с т о м и в поэтических выражениях прославляет нирвану как высший и самый д о с т о й н ы й идеал человеческого духа. П с и х о п а т ы и п о м е ­ шанные — естественные последователи Шопенгауэра и Гартмана, и им стоит только познакомиться с б у д д и с т а м и , чтобы примкнуть к ним. В связи с н е с п о с о б н о с т ь ю к деятельности находится склонность к бес­ п л о д н о й мечтательности. П с и х о п а т не в состоянии д о л г о сосредоточить вни­ мание на о д н о м предмете, верно понять и упорядочить свои впечатления и вы­ р а б о т а т ь из них ясные представления и суждения. Е м у г о р а з д о легче лелеять в своих м о з г о в ы х центрах неясные, как в тумане расплывающиеся картины, едва созревшие зачатки мысли и предаваться п о с т о я н н о м у опьянению неоп­ ределенными, бесцельными представлениями; он редко собирается с силами, чтобы противодействовать чисто внешнему сочетанию идей и о б р а з о в и уста­ новить некоторый порядок в д и к о м хаосе вечно расплывающихся представлений. Н а п р о т и в , он гордится силой своего воображения, противопоставляемого им трезвой б у р ж у а з н о й мысли, и с о с о б е н н о ю л ю б о в ь ю посвящает себя всякого р о д а с в о б о д н ы м х у д о ж е с т в а м , п о з в о л я ю щ и м е м у витать в эмпиреях, так как он решительно не в состоянии выдержать труда, т р е б у ю щ е г о внимания и точ­ н о г о уяснения себе действительности. Он называет э т о идеальным настроением, приписывает себе непреодолимые эстетические влечения и с г о р д о с т ь ю называет себя х у д о ж н и к о м (Шарко). Мы вкратце остановимся на особенностях, часто представляемых психопата­ ми. Они обуреваемы сомнениями, вечно з а д а ю т с я в о п р о с о м о причине явлений, о с о б е н н о таких, которые совершенно недоступны нашему п о н и м а ю , и п р и з н а ю т себя несчастными, когда все их размышления и расспросы ни к чему не приводят. Они постоянно п о п о л н я ю т ряды изобретателей метафизических систем, глубоко­ мысленных истолкователей мировых вопросов, л ю д е й , п о с в я щ а ю щ и х себя оты­ сканию философского камня, квадратуры круга и perpetuum mobile. О с о б е н н о три последних вопроса и м е ю т для них такую притягательную силу, что, напри­ мер, вашингтонское б ю р о для выдачи привилегий д о л ж н о всегда иметь в запасе ответные бланки для лиц, х о д а т а й с т в у ю щ и х о патентах на разрешение упомяну­ тых фантастических п р о б л е м . По исследованию Л о м б р о з о , писания и поступки многих анархистов также объясняются вырождением. П с и х о п а т не с п о с о б е н приспособляться к д а н н ы м условиям. Э т а неспособность составляет в о о б щ е отличительную черту всех ненормальных видов т о г о или д р у г о г о типа, и в ней заключается, вероятно, о д н а из главных причин б ы с т р о г о их вымирания. П о э т о ­ му такой субъект восстает против воззрений и условий, которые е м у тягостны уже п о т о м у , что налагают на него обязанность владеть с о б о ю , на что он вследствие органической своей бесхарактерности неспособен. Таким о б р а з о м , он вечно старается пересоздать м и р и сочиняет планы спасения человечества, которые отличаются о д н о в р е м е н н о горячей л ю б о в ь ю к ближнему, трогательной искренностью, н е л е п о с т ь ю и почти невероятным незнанием действительности. Наконец, еще о д н и м из главных признаков вырождения является м и с т и ц и з м . « И з всех проявлений, свойственных л ю д я м , о д е р ж и м ы м наследственным бре­ д о м , — г о в о р и т К о л е н , — с а м ы м характеристичным является мистический б р е д , или, если д е л о еще не д о ш л о до бреда, то постоянное поглощение б о л ь н о г о мистическими и религиозными в о п р о с а м и , его чрезмерная н а б о ж н о с т ь » и т. д. Я здесь воздержусь от выдержек и примеров. Впоследствии, когда я б у д у говорить о мистической поэзии и искусстве, мне представится случай показать читателю, что м е ж д у этими течениями и религиозным б р е д о м , н а б л ю д а е м ы м почти у всех психопатов и л ю д е й , о д е р ж и м ы х наследственным п о м е ш а т е л ь ­ с т в о м , нет никакой разницы. Я перечислил все характеристические признаки вырождения. Читатель м о 36

I. Конец века («Fin de siècle») жет теперь с а м судить, насколько поставленный м н о ю д и а г н о з в ы р о ж д е н и я применим к эстетикам новой школы. Не следует, о д н а к о , д у м а т ь , что вы­ рождение и отсутствие таланта с о в п а д а ю т . П о ч т и все исследователи э т о г о явления приходят к д и а м е т р а л ь н о п р о т и в о п о л о ж н о м у выводу. «Выродившийся человек,— говорит Л е г р е н , — м о ж е т быть гением. У м , лишенный н а д л е ж а щ е г о равновесия, чреват с а м ы м и высокими идеями, но в то же время с п о с о б е н на низость и мелочность, п о р а ж а ю щ и е т е м сильнее, что они и д у т рука об руку с блестящими с п о с о б н о с т я м и » . Э т у оговорку мы н а й д е м у всех писателей, занимавшихся в о п р о с о м о вырождении. «Выродившийся с у б ъ е к т , — г о в о р и т Рубинович,— м о ж е т достигнуть значительного у м с т в е н н о г о развития, но в нра­ вственном отношении его жизнь представляет печальную картину... Он пользу­ ется своими блестящими с п о с о б н о с т я м и как для д о с т и ж е н и я великой цели, так и для удовлетворения самых недостойных наклонностей». Л о м б р о з о в своей книге «Гениальность и помешательство» приводит перечень н е с о м н е н н о гени­ альных л ю д е й , которые в то же время были м а т т о и д а м и , г р а ф о м а н а м и или просто с у м а с ш е д ш и м и , а о д и н французский ученый, Ласег, решился п р о и з н е с т и крылатые слова: «Гениальность — э т о вид нервного расстройства». Э т о были очень н е о с т о р о ж н ы е слова, п о т о м у что они д а л и невежественным б о л т у н а м повод говорить как б у д т о с н е к о т о р ы м основанием о преувеличении и о с м е я т ь психиатров за т о , что они б у д т о бы видят с у м а с ш е д ш е г о во всяком человеке, возвышающемся н а д с а м ы м и обыкновенными л ю д ь м и . Наука вовсе не утве­ рждает, что всякий гений — непременно с у м а с ш е д ш и й . Есть з д о р о в ы е , сильные люди м е ж д у гениями, и преимущество их заключается и м е н н о в т о м , что у них наряду с необычайным развитием о д н о й какой­нибудь с п о с о б н о с т и и д р у ­ гие не ниже обыкновенного уровня. Т о ч н о так же нельзя у т в е р ж д а т ь , б у д т о всякий помешанный — гений; не говоря уже о различного р о д а с л а б о у м н ы х и идиотах, большинство с у м а с ш е д ш и х в о о б щ е глупо и м а л о с п о с о б н о . Но «вы­ родившиеся субъекты высшего порядка» Маньяна, отличаясь г р о м а д н ы м р о с т о м или чрезмерным развитием некоторых отдельных органов, о б л а д а ю т какой­ нибудь о д н о й выдающейся с п о с о б н о с т ь ю , ч р е з м е р н о р а з в и т о й насчет других, которые, таким о б р а з о м , отчасти или вполне атрофированы. По э т и м ­ т о при­ знакам специалист отмечает с первого взгляда з д о р о в о г о гения от « в ы р о д и ­ вшегося субъекта высшего порядка». О т н и м и т е у гения то д а р о в а н и е , к о т о р о е ставит его так высоко н а д т о л п о й , и он т е м не менее останется человеком очень у м н ы м , дельным, нравственным, з д р а в о м ы с л я щ и м , к о т о р ы й с честью займет всякое общественное положение. Но п о п р о б у й т е отнять у психопата его дарование, и вы получите только преступника или с у м а с б р о д а , ни к чему не п р и г о д н о г о в жизни. Если б Гёте не написал ни о д н о г о стиха, он все­таки остался бы необычайно у м н ы м и п о р я д о ч н ы м человеком, т о н к и м ценителем искусства, эстетиком­коллекционером и замечательным з н а т о к о м п р и р о д ы . Н а ­ ряду с ним представим себе Шопенгауэра: если бы он не б ы л а в т о р о м у д и ­ вительных книг, то мы имели бы п р е д с о б о ю только антипатичного эксцентрика, который не м о г бы быть терпим среди порядочных л ю д е й и м е с т о к о т о р о г о было бы п р я м о в д о м е для умалишенных, так как он, в и д и м о , с т р а д а л м а н и е й преследования. Беспорядочность у м а , неуравновешенность, б е с п о м о щ н о с т ь с п о ­ собностей выродившегося гениального субъекта б р о с а ю т с я в глаза всякому трезвому н а б л ю д а т е л ю , не п о д ч и н я ю щ е м у с я крикливым п о х в а л а м б о л е з н е н н о настроенных критиков: он всегда отличит психопата от н о р м а л ь н о г о выда­ ющегося человека, указывающего л ю д я м новые пути и п р и в о д я щ е г о их на высшую ступень развития. Я не р а з д е л я ю мнения Л о м б р о з о , б у д т о бы ге­ ниальность, вызываемая в ы р о ж д е н и е м , содействует прогрессу человечества. Лица, о б л а д а ю щ и е такой гениальностью, п о д к у п а ю т , о с л е п л я ю т , к п р и с к о р б и ю , 37

Вырождение производят нередко сильное впечатление, но о н о всегда вредно. Э т о не замечается с первого взгляда, но постепенно обнаруживается. Если современники и о ш и б а ю т ­ ся на этот счет, то история исправляет их ошибку. Л ю д и эти также ведут человечество к новым целям, по новым, открытым ими путям. Но пути их приводят в пустыни или к пропастям. Они не путеводители, а б л у ж д а ю щ и е огни. Все исследователи прямо указывают на бесцельность их дарований. Т а р а б о говорит: « Э т о — эксцентрики, неясные умы, л ю д и , утратившие равновесие или неспособные; они принадлежат к числу тех существ, о которых нельзя сказать, что у них нет ума, но ум их не с о з д а е т ничего полезного». Легрен пишет: « И х соединяет о б щ а я характеристическая черта: слабость суждения и неравномерное развитие умственных способностей. В сочетании представлений они проявляют бессилие. Их м о з г не р о ж д а е т великих идей, п л о д о т в о р н ы х мыслей. Э т о обстоятельство составляет странное противоречие с часто необыкновенно развитым у них в о о б р а ­ жением». « К о г д а они х у д о ж н и к и , — говорит Л о м б р о з о , — т о характеристической с п о с о б н о с т ь ю их является сочность красок, их живопись отличается декоративнос­ тью. К о г д а они поэты, то они о б л а д а ю т б о г а т о й р и ф м о й , блестящей ф о р м о й , но отсутствием идей; зачастую они декаденты». Таковы самые даровитые из тех, которые отыскивают в искусстве и литера­ туре новые пути и п р о в о з г л а ш а ю т с я пылкими учениками провозвестниками б у д у щ е г о . М е ж д у ними г о с п о д с т в у ю т м а т т о и д ы или психопаты. Ч т о же касается толпы, которая с в о с т о р г о м внимает им и идет за ними, которая п о д р а ж а е т п р и д у м а н н ы м ими м о д а м и предается описанным в предыдущей главе стран­ ностям, то к ней б о л ь ш е ю частью п р и м е н и м второй из диагнозов: тут мы и м е е м д е л о преимущественно с истеричными неврастениками. Истерия по причинам, которые мы выясним в с л е д у ю щ е й главе, до сих п о р в Германии г о р а з д о меньше изучалась, чем во Франции, где ею занимались с а м ы м серьезным о б р а з о м . Все, что н а м о ней известно, мы заимствовали почти исключительно у французов. Н а ш и знания об э т о й болезни почерпнуты главным о б р а з о м из о б ш и р н ы х исследований Аксенфельда, Рише и в о с о б е н н о с т и Жиля де ла Туретта, и на этих-то ученых мы и б у д е м главным о б р а з о м ссылаться при выяснении разных о с о б е н н о с т е й истерии, которая, з а м е т и м здесь м и м о х о д о м , встречается не только у женщин, но, пожалуй, еще чаще у мужчин. Как у истеричных, так и у психопатов прежде всего бросается в глаза их легкая в о з б у ж д а е м о с т ь . «Характеристическая черта, присущая истеричным,— говорит К о л е н , — необыкновенная восприимчивость их психических центров». Из э т о г о первого свойства неизбежно вытекает и второе, не менее важное и броса­ ю щ е е с я в глаза, э т о необыкновенная легкость, с к о т о р о й они подчиняются внушению. Прежние н а б л ю д а т е л и п о с т о я н н о говорили о безграничной лживости истеричных, приходили от нее д а ж е в негодование и считали ее главным от­ личительным признаком их д у ш е в н о г о состояния. Но они ошибались. Истерич­ ный лжет бессознательно. Он с а м верит нелепейшим с в о и м и з м ы ш л е н и я м . Болезненная подвижность его ума, чрезвычайная в о з б у ж д а е м о с т ь его фантазии п о р о ж д а ю т разные причудливые и нелепые представления; он внушает с а м о м у себе, что эти представления и м е ю т фактическое основание, и до тех п о р верит своему в з д о р н о м у вымыслу, пока новое внушение, исходящее от него с а м о г о или от п о с т о р о н н е г о лица, не вытеснит в н е м первого. П о с л е д с т в и е м склонности истеричных поддаваться внушению является н е п р е о д о л и м о е стремление их к п о д р а ж а н и ю и усердие, с каким они с л е д у ю т указаниям писателей и х у д о ж ­ ников. К о г д а истеричный видит какой-нибудь портрет, он п о д р а ж а е т к о с т ю м у и манере держать себя и з о б р а ж е н н о г о на нем лица; когда он читает книгу, он слепо воспринимает выраженные в ней мысли, героев р о м а н а он ставит себе в о б р а з е ц и живет чувствами действующих лиц. 38

I. Конец века («Fin de siècle») Наряду с легкой в о з б у ж д а е м о с т ь ю и впечатлительностью у истеричного замечается влюбленность в с а м о г о себя, никогда не п р и н и м а ю щ а я таких ш и р о ­ ких р а з м е р о в у з д о р о в о г о человека. Его собственное «я» представляется е м у до такой степени г р о м а д н ы м и так всецело наполняет его умственный к р у г о з о р , что застилает для него все окружающее. Он не потерпит, ч т о б другие его не з а м е т и ­ ли. Он хочет, чтобы о к р у ж а ю щ и е придавали е м у такое же важное значение, какое он с а м себе придает. «Истеричного неотвязчиво и назойливо преследует п о т р е б ­ ность занимать о к р у ж а ю щ и х своей л и ч н о с т ь ю » , — говорит Ж и л ь де ла Туретт. С э т о ю целью он выдумывает разные истории, к о т о р ы м и старается заинтересо­ вать слушателей. О т с ю д а рассказы о самых фантастических приключениях, поднимающих иногда на ноги д а ж е п о л и ц и ю и газетных р е п о р т е р о в . В с а м ы х м н о г о л ю д н ы х улицах на него н а п а д а ю т , о с ы п а ю т его п о б о я м и , ранят, уносят в глухую о т д а л е н н у ю часть г о р о д а и б р о с а ю т т а м на п р о и з в о л с у д ь б ы п о л у м е р т ­ вым. Он с т р у д о м поднимается и дает знать о случившемся полиции. Он передает ей мельчайшие п о д р о б н о с т и происшествия и показывает знаки насилия на с в о е м теле. И при всем т о м в рассказе нет ни слова правды: все в ы д у м а н о , сочинено, и раны­то он с а м себе нанес, чтоб на минуту о б р а т и т ь на себя о б щ е е внимание. При легкой ф о р м е истерии эта п о т р е б н о с т ь занимать всех своей л и ч н о с т ь ю проявляется в б е з о б и д н о й ф о р м е . Она выражается с т р а н н о с т я м и в к о с т ю м е и обращении. «Истеричные до страсти л ю б я т яркие цвета и необыкновенные фасоны; им хочется обратить на себя внимание и заставить говорить о себе» (Легрен). Н а м нечего указывать на полное совпадение э т о й клинической картины с нашим описанием общества «конца века». Мы н а х о д и м в них очень м н о г о общих черт. Такова в о с о б е н н о с т и склонность п о х о д и т ь в н е ш н о с т ь ю , к о с т ю м о м , прической, б о р о д о й , м а н е р о й держать себя на старинные и новые картины и л и х о р а д о ч н о е стремление обратить на себя внимание какой­нибудь о с о б е н ­ ностью и заставить говорить о себе. Н а б л ю д е н и е н а д в ы р о д и в ш и м и с я и истерич­ ными субъектами, пользовавшимися врачебной п о м о щ ь ю , д а е т н а м ключ к уяс­ нению себе и второстепенных деталей современных м о д . Страсть современников к коллекциям, переполнение квартир ненужным х л а м о м , к о т о р ы й не становится лучше или полезнее о т т о г о , что е м у п р и д а ю т нежное название «bibelots», п р е д ­ ставляются нам совершенно в н о в о м свете, когда мы у з н а е м , что М а н ь я н установил у выродившихся субъектов н е п р е о д о л и м у ю склонность к п р и о б р е т е ­ нию бесполезных вещей. Склонность эта так резко проявляется у них и так им свойственна, что Маньян считает ее признаком вырождения и п р и б р а л д л я нее название «ониомания» или «мания к покупкам». Ее не следует с м е ш и в а т ь со склонностью к покупкам, п р о я в л я ю щ е ю с я у больных в п е р в о м п е р и о д е прогрес­ сивного паралича. Последняя вызывается манией величия. Субъекты, о д е р ж и ­ мые э т о й б о л е з н ь ю , покупают м н о г о п о т о м у , что с ч и т а ю т себя м и л л и о н е р а м и , между т е м как о н и о м а н никогда не покупает значительного количества о д н и х и тех же п р е д м е т о в и не относится р а в н о д у ш н о к их цене; но он не м о ж е т пройти м и м о какой­нибудь ненужной е м у вещи, не о щ у щ а я п о т р е б н о с т и при­ обрести ее. Странная манера, усвоенная себе н е к о т о р ы м и н о в е й ш и м и х у д о ж н и к а м и , прибегать к пунктированию, и з о б р а ж а т ь все м е р ц а ю щ и м или д р о ж а щ и м , придавать всему серый или бесцветный колорит или же, н а о б о р о т , писать преимущественно кричащими красками, становится тотчас же п о н я т н о й , когда мы в с п о м н и м исследования Шарко и его учеников о т н о с и т е л ь н о н е н о р м а ­ льностей зрения у выродившихся или истеричных субъектов. Ж и в о п и с ц ы , у т в е р ж д а ю щ и е , что они воспроизводят п р и р о д у только так, как ее видят, говорят правду. Вследствие д р о ж а н и я г л а з н о г о яблока все им представляется 39

Вырождение трепещущим, лишенным твердых очертаний, и п о э т о м у если они д о б р о с о в е с т н ы , то б у д у т н а м давать картины, не производящие комического впечатления только п о т о м у , что при н е к о т о р о м внимании вы тотчас же заметите отчаянное усилие вполне воспроизвести впечатление, к о т о р о е не м о ж е т быть воспроизведено сред­ ствами, с о з д а н н ы м и л ю д ь м и с н о р м а л ь н ы м зрением. П о ч т и всякий истеричный страдает нечувствительностью некоторых частей сетчатки. Э т и нечувствительные места находятся в большинстве случаев в связи друг с д р у г о м и з а н и м а ю т в н е ш н ю ю половину сетчатки. В таких случаях поле зрения б о л е е или менее суживается и представляется истеричному не как челове­ ку с н о р м а л ь н ы м зрением в виде круга, а в виде картины в причудливой, неправильной рамке. Но иногда нечувствительные места не соприкасаются друг с д р у г о м , а рассеяны, как острова, по всей поверхности сетчатки. В т а к о м случае поле зрения б о л ь н о г о б у д е т представлять странные пробелы, и, когда он рисует, он б у д е т ставить большие или маленькие точки или пятна, весьма м а л о или вовсе не соединенные друг с д р у г о м . Нечувствительность м о ж е т быть н е п о л н о ю и проявляться относительно о д н о г о цвета или всех. Если истеричный с о в с е м утратил ощущение цветов (ахроматопсия), то е м у все представляется в о д н о о б ­ разной серой окраске, но с градациями в тоне. П р и р о д а представляется е м у в виде гравюры или рисунка к а р а н д а ш о м , на которых отсутствие красок воз­ мещается различием оттенков м е ж д у светлыми и т е м н ы м и местами. Живописец, нечувствительный к цветам, будет, конечно, предпочитать бледные краски, а пуб­ лика, с т р а д а ю щ а я т е м же недостатком, будет признавать э т о т колорит вполне естественным. Но если наряду с бесцветным, как бы покрытым с л о е м извести к о л о р и т о м П ю в и де Шаванна находят себе поклонников и б е ш е н о яркие краски Бенара, то на это также и м е ю т с я причины, которые вполне выясняются клини­ ческими исследованиями. «Желтый и г о л у б о й цвета,— говорит Жиль де ла Т у р е т т , — периферические цвета (т. е. воспринимаемые перифериею сетчатой оболочки); п о э т о м у чувствительность к ним сохраняется и т о г д а еще, когда восприимчивость к д р у г и м цветам уже утрачена. Э т о именно те два цвета, которые воспринимаются д о л ь ш е всего при истерической а м б л и о п и и (тупость зрения). У некоторых больных, впрочем, п о з ж е всего исчезает восприимчивость к красному цвету, а не к г о л у б о м у » . Красный цвет о б л а д а е т еще о д н и м свойством, о б ъ я с н я ю щ и м , почему ис­ теричные оказывают ему такое предпочтение. О п ы т а м и Бине установлено, что впечатления, передаваемые м о з г у чувствительными нервами, и м е ю т значитель­ ное влияние на с п о с о б и степень возбуждения, вызываемого м о з г о м в двигатель­ ных нервах. М н о г и е ощущения д е й с т в у ю т о с л а б л я ю щ и м и з а д е р ж и в а ю щ и м о б р а з о м на движения, другие, напротив, их ускоряют, о ж и в л я ю т . Так как в о з б у ж д е н и е силы всегда вызывает чувство удовлетворения, то живое существо ищет п о д о б н о г о р о д а ощущений и избегает о с л а б л я ю щ и х или з а д е р ж и в а ю щ и х ощущений. Красный цвет о с о б е н н о способствует в о з б у ж д е н и ю силы. Описывая опыт с истеричной, с т р а д а ю щ е й нечувствительностью о д н о й половины тела, Бине говорит: «Если дать ей в правую руку, л и ш е н н у ю чувствительности, д и н а м о м е т р , то он показывает давление в тридцать футов. Но стоит ей показать красный круг, как тотчас же бессознательное давление увеличивается вдвое». П о э т о м у понятно, что истеричные живописцы о с о б е н н о л ю б я т красный цвет и что истеричные в о о б щ е п р е д п о ч и т а ю т картины с красными цветами, в о з б у ж ­ д а ю щ и м и в них силу и чувство наслаждения. Фиолетовый цвет, н а о б о р о т , действует з а д е р ж и в а ю щ и м и о с л а б л я ю щ и м о б р а з о м . П о э т о м у н е д а р о м некоторые народы п р и з н а ю т этот цвет траурным, а мы с а м и признаем его полутраурным. Он действует у г н е т а ю щ и м о б р а з о м и еще более удручает опечаленного человека. Естественно, что неврастеники или 40

I. Конец века («Fin de siècle») истеричные, когда они пишут картины, склонны придавать им колорит, с о о т в е т ­ ствующий их усталости и и с т о щ е н и ю . Э т и м объясняются фиолетовые картины Мане и его учеников, вызываемые не н а б л ю д е н и е м п р и р о д ы , а внутренним настроением, состоянием нервной системы. Если целые стены современных художественных выставок кажутся погруженными в п о л у т р а у р , то э т о объясняет­ ся просто нервным р а с с т р о й с т в о м живописцев. Н а д о отметить еще о д н у чрезвычайно характеристическую черту в ы р о ж д е ­ ния или истеричности, именно о б р а з о в а н и е замкнутых, с т р о г о о б о с о б л е н н ы х кружков или школ, постоянно ныне встречающихся среди х у д о ж н и к о в и писа­ телей. Н о р м а л ь н ы е художники и писатели с уравновешенным у м о м никогда не чувствуют п о т р е б н о с т и соединяться в кружки или кучки, члены к о т о р ы х подчи­ нялись бы определенным эстетическим д о г м а т а м и з а щ и щ а л и бы их с фанатиче­ скою нетерпимостью испанских инквизиторов. Х у д о ж е с т в е н н а я деятельность более всякой д р у г о й индивидуальна, и п о э т о м у истинный талант д о р о ж и т неза­ висимостью. В своих произведениях он д а е т с а м о г о себя, свои собственные воззрения и впечатления, а не заученные д о г м ы какого­нибудь эстетического пророка; он подчиняется только с о б с т в е н н о м у творчеству, а не теоретической формуле, установленной основателем какой­либо кучки х у д о ж н и к о в или писа­ телей; он дает своему п р о и з в е д е н и ю ф о р м у , органически о б у с л о в л е н н у ю с а м и м произведением, а не каким­нибудь п р а в и л о м г о с п о д с т в у ю щ е й м о д ы . У ж е т о т факт, что данный писатель или художник о х о т н о подчиняется т о м у или д р у г о м у лозунгу или «изму», что он крикливо причисляет себя к с т о р о н н и к а м т о й или другой кучки, служит несомненным д о к а з а т е л ь с т в о м недостатка в н е м оригина­ льности, т. е. таланта. Если умственные течения д а н н о й эпохи, в т о м числе нормальные и плодотворные, п о д в о д я т с я обыкновенно п о д главные категории с о с о б е н н ы м и названиями, то э т о делается критиками и историками д л я т о г о , чтобы яснее и з о б р а з и т ь о б щ у ю картину эпохи и найтись в ш и р о к о м р а з н о о б ­ разии явлений. Но эта классификация всегда искусственна и произвольна. С а м о ­ стоятельные умы (о простых подражателях мы здесь не г о в о р и м ) , к о т о р ы х дельный критик п о д в о д и т п о д о д н у группу, м о г у т представлять известное с х о д ­ ство, но в о б щ е м о н о б у д е т следствием не действительного внутреннего р о д с т в а , а внешних условий. Никто, конечно, не в состоянии вполне отрешиться от давления своего времени, и п о д влиянием одних и тех же с о б ы т и й , равно как и п р е о б л а д а ю щ и х в д а н н о е время научных воззрений, устанавливаются во всех произведениях д а н н о й эпохи некоторые о б щ и е черты. Но те же л ю д и , и м е н а которых стоят р я д о м в п о з д н е й ш е м историческом т р у д е и как бы с о с т а в л я ю т одну с е м ь ю , шли в с а м о й жизни совершенно различными путями и не предчув­ ствовали, что их объединят в о д н у группу п о д о б щ и м названием. С о в е р ш е н н о иное д е л о , когда художники или писатели с о з н а т е л ь н о и н а м е р е н н о с о е д и н я ю т с я в о д н у школу приблизительно так, как учреждается банк: с о п р е д е л е н н ы м названием и уставом, чуть ли не с правительственною с у б с и д и е ю , с о б щ и м о б о р о т н ы м капиталом и т. д. Э т о м о ж е т быть спекуляциею, но по б о л ь ш е й части это болезнь. Склонность образовывать кучки, встречающаяся у всех п с и х о п а т о в и истеричных, м о ж е т принимать разные ф о р м ы . У преступников она п р и в о д и т к о б р а з о в а н и ю шаек, как э т о точно установлено Л о м б р о з о («преступный чело­ век»); у признанных умалишенных — к «folie à deux», к с у м а с ш е с т в и ю в д в о е м , при к о т о р о м о д и н из помешанных навязывает д р у г о м у свой б р е д ; у истерич­ ных — к д р у ж б е , заставляющей Шарко п о с т о я н н о повторять: «Нервные л ю д и привлекают друг друга» (les nerveux se recherchent); наконец, y писателей — к с о з д а н и ю школ. Э т и различные ф о р м ы о д н о г о и т о г о же явления — сумасшествие в д в о е м , д р у ж б а м е ж д у неврастениками, основание эстетических школ, о б р а з о в а н и е 41

Вырождение разбойнических шаек — и м е ю т о д н о и то же органическое основание, и м е н н о у более деятельных л ю д е й , вождей или подстрекателей п р е о б л а д а ю т навязчивые представления, у их сообщников, учеников, н а б л ю д а е т с я слабость воли и б о ­ лезненная восприимчивость к внушениям («Истинную причину сумасшествия вдвоем следует искать, с о д н о й стороны, в склонности к бреду, а с д р у г о й — в с о п р о в о ж д а ю щ е й ее умственной с л а б о с т и » , — говорит Легрен). Человек, п о д ­ верженный навязчивым представлениям,— несравненный агитатор. Нет р а з у м ­ н о г о убеждения — п л о д а н о р м а л ь н о й умственной р а б о т ы , — к о т о р о е о в л а д е л о бы так всецело человеком и так деспотически подчиняло бы себе всю его деятельность, так н е о т р а з и м о п о б у ж д а л о бы его говорить и действовать, как бред. Д л я такого б о л ь н о г о или п о л у б о л ь н о г о р а з у м н о е доказательство не имеет силы. Он не останавливается ни перед противоречием, ни перед н а с м е ш к о ю , ни перед презрением; он относится р а в н о д у ш н о к м н е н и ю большинства; факты, которые е м у н е у д о б н ы , он не замечает или дает им такое толкование, что они, п о - в и д и м о м у , п о д т в е р ж д а ю т его галлюцинацию; препятствия его не устра­ ш а ю т , п о т о м у что ни самостоятельность, ни совесть не препятствует им с чисто ремесленным рвением п о д р а ж а т ь н о в о м у образцу, д о в о д я его д о п о ш л о с т и . Л о в к о перенимая его внешние стороны, без всякого зазрения копируя его и п о д ­ ражая ему, они толпятся вокруг нового явления, будь о н о б о л е з н е н н о или з д о р о в о , и, не теряя времени, пускают в обращение поддельные его копии. Вчера они еще были реалистами или порнографами, сегодня они уже — си­ мволисты или декаденты. Они так же легко пишут религиозные сказания, как и исторические р о м а н ы , приключения, трагедии или деревенские рассказы, с м о ­ тря по т о м у , на что есть требование со с т о р о н ы критики и публики. Э т и господа, составляющие, как я уже неоднократно указывал, г р о м а д н о е боль­ шинство представителей умственного труда, следовательно, и членов разных м о д н ы х кружков и кучек, конечно, совершенно з д о р о в ы , хотя они и стоят на очень низкой ступени развития; их нельзя причислить к психопатам. П о э т о м у н е о б х о д и м а о с т о р о ж н о с т ь : н а д о с т р о г о отличать искренних приверженцев но­ вого лозунга от лукавых подражателей, творца новой религии и его а п о с т о л о в от тех учеников, которые д о р о ж а т не Н а г о р н о ю п р о п о в е д ь ю , а чудодейственным у л о в о м рыбы и р а з м н о ж е н и е м хлебов. М ы , следовательно, видим, что новые школы о б у с л о в л и в а ю т с я вырождени­ ем их творцов и убежденных учеников. Их ш у м н ы й временный успех, со своей стороны, объясняется о с о б е н н о с т я м и публики, преимущественно же увеличением числа истеричных. Я уже указывал, что чрезмерная восприимчивость к внушени­ ям составляет характеристический признак последних. Сила н а з о й л и в о г о пред­ ставления, д о с т а в л я ю щ а я психопату подражателей, д а е т е м у и сторонников. Если истеричному п о с т о я н н о и г р о м к о говорить, что д а н н о е произведение г л у б о к о з а д у м а н о , прекрасно и б у д е т иметь успех, то он начинает э т о м у верить. Он верит всему, что е м у настойчиво внушают. К о г д а скотнице Бернадет явилось в Л у р д с к о й пещере видение, нахлынувшие из окрестностей истеричные о б о е г о пола не только поверили девушке, но все собственными глазами узрели то же видение. Гонкур рассказывает, что в 1870 г., во время франко-прусской войны, народная т о л п а в несколько десятков тысяч человек, хлынувшая к з д а н и ю парижской биржи, была убеждена, что сама видела, д а ж е читала с о о б щ а в ш у ю о п о б е д а х французов телеграмму, которая б у д т о бы была приклеена к с т о л б у внутри здания биржи, на к о т о р у ю все указывали пальцами и которая, однако, на с а м о м деле вовсе не существовала. Таких примеров внушения в о з б у ж д е н н о й толпе несуществующих фактов м о ж н о было бы привести м н о г о . Т о ч н о так же истеричные легко у б е ж д а ю т с я в красотах д а н н о г о художественного произведения и находят в нем д а ж е такие достоинства, которые не приходили в голову его 42

I. Конец века («Fin de siècle») творцу и наемным глашатаям. Если кучка настолько развилась, что у нее есть не только учителя и ученики, щ е д р о оплачиваемые п о м о щ н и к и и пособники, но и целый п р и х о д , с о в е р ш а ю щ и й торжественное шествие со з н а м е н а м и , пением и колокольным з в о н о м , то к истеричным, к о т о р ы м внушена новая вера, присо­ единяются и другие исповедники. М о л о д ы е л ю д и без с а м о с т о я т е л ь н о г о с у ж д е ­ ния бегут туда, куда стремится толпа, и о х о т н о п р и м ы к а ю т к ш е с т в и ю , веря, что оно находится на в е р н о м пути. Пустые головы, страшащиеся пуще всего, ч т о б их не признали отсталыми, присоединяются с неистовыми криками «ура» и «слава», убеждая себя, что они действительно и м е ю т перед с о б о ю п е р е д о в у ю з н а м е н и ­ тость, новейшего триумфатора. Отжившие старцы, опасаясь о б н а р у ж е н и я их лет, усердно п о с е щ а ю т новый х р а м и своими д р е б е з ж а щ и м и г о л о с а м и вторят х о р у молящихся в надежде, что их сочтут м о л о д ы м и , п о т о м у что они н а х о д я т с я в толпе, где п р е о б л а д а е т м о л о д е ж ь . В о д и н миг несчастный б о л ь н о й окружен г р о м а д н ы м стечением л ю д е й : около истеричного, к о т о р о м у внушили новый лозунг, с т о и т м о л о д о й хлыщ, эстетический недоросль, за ними с л е д у ю т ю н о ш а ­ х а н ж а , авантюрист и м е ж д у всеми этими л ю д ь м и неистово теснятся л ю б о п ы т н ы е уличные мальчишки, к о т о ­ рых всегда м н о г о , когда п р о и с х о д и т скандал. С а м о с о б о ю р а з у м е е т с я , что эта толпа, руководимая тщеславием, э г о и з м о м , б о л е з н е н н о с т ь ю , п р о и з в о д и т г о р а з ­ д о больше ш у м а , чем г р о м а д н о е б о л ь ш и н с т в о н о р м а л ь н ы х л ю д е й , с п о к о й н о и без своекорыстных п о с т о р о н н и х п о б у ж д е н и й н а с л а ж д а ю щ и х с я творениями истинных талантов и не считающих себя о б я з а н н ы м и выкрикивать на улицах свое суждение и угрожать с м е р т ь ю т е м , кто не желает присоединиться к их похвалам.

Причины болезни Мы выяснили, что новые м о д н ы е течения в литературе и искусстве, харак­ теризуемые названием «конца века», равно как и сочувствие к н и м публики, вызываются б о л е з н я м и , и м е н н о в ы р о ж д е н и е м и истерией. Н а м остается теперь выяснить, как возникли эти б о л е з н и и почему они встречаются о с о б е н н о часто именно в наше время. М о р е л ь , великий исследователь вырождения, видит причину э т о г о недуга главным о б р а з о м в отравлении. Поколение, к о т о р о е п о с т о я н н о , х о т я бы и не в чрезвычайных д о з а х , прибегает к о д у р я ю щ и м и в о з б у ж д а ю щ и м веществам (хмельные и спиртные напитки, табак, о п и у м , гашиш, мышьяк), питается не­ д о б р о к а ч е с т в е н н о ю п и щ е ю (хлеб со спорыньей, п л о х о й м а и с ) , подвергается влиянию органических ядов ( б о л о т н а я лихорадка, сифилис, чахотка, з о б ) , д а е т выродившееся п о т о м с т в о , к о т о р о е , подвергаясь т е м ж е влияниям, б ы с т р о м е ­ льчает и д о х о д и т до с л а б о у м и я , и д и о т и з м а и т. д. Статистика п о д т в е р ж д а е т , что отравление не только п р о д о л ж а е т с я , но и прогрессирует у всех цивили­ зованных н а р о д о в . П о т р е б л е н и е табака во Франции, составлявшее 2 фунта на человека в 1841 г., в о з р о с л о в 1890 г. до 4 / фунта. Д л я А н г л и и с о о т в е т с т в е н н о цифры б у д у т 13 и 26 унций, для Г е р м а н и и — 2 и 3 /з фунта. В то же время потребление алкоголя в Г е р м а н и и увеличилось с 5,45 (1844 г.) до 6,86 кварт (1867); в А н г л и и — с / ведра до / , во Ф р а н ц и и — с / до / ведра. П о ­ требление о п и у м а и гашиша еще б о л е е распространилось, но мы им здесь не б у д е м заниматься, п о т о м у что от него с т р а д а ю т , главным о б р а з о м , восточные н а р о д ы , не и г р а ю щ и е никакой р о л и в у м с т в е н н о м движении с т р а н с европейской культурой. К э т о м у н а д о прибавить еще о д н о пагубное условие, упущенное из виду М о р е л е м : пребывание в б о л ь ш и х г о р о д а х . Ж и т е л ь столицы, д а ж е самый богатый, окруженный в с е в о з м о ж н о ю р о с к о ш ь ю , н е и з м е н н о подвергается 1

2

2

1

1

6

1

5

1

10

43

3

Вырождение неблагоприятным условиям, и с т о щ а ю щ и м его жизненную силу. Он д ы ш и т за­ раженным в о з д у х о м , питается несвежей, загрязненной, фальсифицированной провизией, вечно находится в состоянии нервного возбуждения, и его с п о л н ы м основанием м о ж н о сопоставить по условиями жизни с о б и т а т е л е м б о л о т и с т о й местности. Влияние б о л ь ш и х г о р о д о в на человеческий о р г а н и з м очень напо­ минает влияние м а р е м , и жители их столь же верно обречены на вырождение и гибель, как и жертвы малярии. Смертность в б о л ь ш и х г о р о д а х на 2 5 % больше среднего уровня смертности населения всей страны. Она вдвое больше, чем в деревнях, хотя д о л ж н а бы быть меньше, так как в г о р о д а у х о д я т из деревень на заработки л ю д и цветущего возраста, среди которых смертность всегда ниже, чем м е ж д у д е т ь м и и стариками. Развитие детей в б о л ь ш и х г о р о д а х , если только они не сходят в м о г и л у в с а м о м раннем возрасте, приостана­ вливается и представляет те же характеристические черты, как М о р е л ь н а б л ю д а л у населения болотистых местностей. Они развиваются д о в о л ь н о правильно до 14- или 15-летнего возраста, проявляют с п о с о б н о с т и , иногда д а ж е блестящие дарования, и о б е щ а ю т в б у д у щ е м очень м н о г о . Но з а т е м вдруг наступает перерыв, умственные с п о с о б н о с т и с л а б е ю т , с о о б р а з и т е л ь н о с т ь теряется, и маль­ чик, еще вчера бывший примерным учеником, превращается в т у п о у м н о г о , неповоротливого детину, к о т о р о г о лишь с б о л ь ш и м т р у д о м м о ж н о двинуть вперед. О д н о в р е м е н н о страдает и физическое развитие. Развитие трубчатых костей подвигается чрезвычайно м е д л е н н о или д а ж е прекращается, ноги оста­ ю т с я короткими, таз принимает ф о р м у женского таза, некоторые органы также перестают развиваться, и вся фигура субъекта представляет с т р а н н у ю и от­ т а л к и в а ю щ у ю смесь недоразвившегося и у в я д а ю щ е г о существа (Бруардель). Н а м известно, как сильно увеличилось население больших г о р о д о в за по­ следние 50—60 лет . В настоящее время разрушительным влияниям б о л ь ш и х г о р о д о в п о д в е р ж е н о несравненно большее число всего народонаселения страны, чем полвека т о м у назад. П о э т о м у и число жертв б о л ь ш и х г о р о д о в г о р а з д о значительнее, чем прежде, и о н о все еще возрастает. Рука об руку с увеличением б о л ь ш и х г о р о д о в идет и увеличение числа преступников, с у м а с ш е д ш и х и «выро­ дившихся субъектов высшего порядка» Маньяна, и вполне понятно, что п о с л е д ­ ние всегда б у д у т стремиться к з а м е т н о й роли в умственной жизни общества, а вместе с т е м вносить в искусство и литературу элементы безумия. Н е о б ы ч а й н о е усиление истерии и вырождения в наше время объясняется отчасти о д н и м и и теми же причинами; но есть о д н а причина, д е й с т в у ю щ а я д а ж е сильнее б ы с т р о г о возрастания б о л ь ш и х центров, хотя и недостаточная, ч т о б вызвать вырождение, н о , несомненно, п о р о ж д а ю щ а я истеричность и неврасте­ н и ю . Э т а причина — утомление. Действительно, Фере удалось доказать, что истерия является п р я м ы м последствием утомления. В с о о б щ е н и и , с д е л а н н о м парижскому биологическому обществу, почтенный исследователь говорит: «Я н а б л ю д а л известное число фактов, выясняющих с х о д с т в о м е ж д у у т о м л е н и е м и истерическим состоянием. Известно, что у истеричных с и м м е т р и я (непроиз­ вольная?) движений проявляется часто весьма характерно. Я убедился, что и у з д о р о в о г о человека н а б л ю д а е т с я также симметричность движений п о д влия­ н и е м усталости. Большая истерия с о п р о в о ж д а е т с я ясно в ы р а ж е н н о ю р а з д р а ж и ­ т е л ь н о с т ь ю , п р и в о д я щ е ю к т о м у , что сила произвольных движений, вызываемых 1

В 26 немецких г о р о д а х , и м е ю щ и х б о л е е 100 000 ж и т е л е й , насчитывалось в 1891 г. 6 м и л л и ­ о н о в , в 1835 г.— 1 4 0 0 000; в 31 а н г л и й с к о м г о р о д е э т о й категории в 1891 г.— 10 870 0 0 0 , в 1841 г.— 4 590 0 0 0 , в 11 французских г о р о д а х в 1891 г.— 4 180 000, в 1836 г.— 1 710 000. О т м е т и м е щ е , что п р и б л и з и т е л ь н о / этих 68 г о р о д о в в 1840 г. не насчитывала еще 100 0 0 0 ж и т е л е й . Н ы н е в Г е р м а н и и , Ф р а н ц и и и А н г л и и ж и в у т в б о л ь ш и х г о р о д а х 21 000 0 0 0 человек, м е ж д у т е м как в 1840 г. в них ж и л о не б о л е е 4 800 000 (эти д а н н ы е с о б р а н ы И о с и ф о м Кереси). 1

1

3

44

I. Конец века («Fin de siècle») возбуждением периферических нервов представлениями, подвергается б ы с т р ы м и временным изменениям. В связи с э т и м находятся о д н о в р е м е н н ы е пертурбации в питании и ощущениях. Такая же раздражительность н а б л ю д а е т с я и при у т о м ­ лении. Таким о б р а з о м , утомление составляет п е р е х о д от н о р м а л ь н о г о состояния к различным болезненным состояниям, которые мы называем истерией. У т о м ­ ляя з д о р о в о г о человека, м о ж н о превратить его в истеричного... Все причины (вызывающие истерию) м о г у т быть сведены к о д н о м у физиологическому процес­ су: у т о м л е н и ю , п о н и ж е н и ю жизнедеятельности». Д е й с т в и ю этой­то причины, п р е в р а щ а ю щ е й н о р м а л ь н ы х л ю д е й в истерич­ ных, и подлежит цивилизованное человечество в течение последних пятидесяти лет. В наше время все условия жизни подвержены перевороту, б е с п р и м е р н о м у в истории. Не было еще столетия, в к о т о р о м столпилось бы такое м н о ж е с т в о открытий, деспотически и г л у б о к о в т о р г а ю щ и х с я в о б р а з жизни к а ж д о г о о т д е л ь ­ ного человека. Открытие Америки и Реформация, н е с о м н е н н о , сильно в о з б у д и л и умы и нарушили умственное равновесие м н о г и х л ю д е й . Но внешняя с т о р о н а жизни т о г д а не изменилась. Л ю д и вставали и ложились, ели и пили, одевались и развлекались — с л о в о м , жили так, как всегда привыкли жить. Теперь же пар и электричество поставили вверх д н о м привычки всякого члена семьи о б р а з о в а н ­ ных н а р о д о в , д а ж е с а м о г о о т с т а л о г о и ограниченного, к о т о р о м у р у к о в о д я щ а я идея нашего столетия совершенно чужда. В чрезвычайно замечательном д о к л а д е , п р о ч и т а н н о м в 1890 г. п р о ф е с с о р о м Г о ф м а н о м на Бременском съезде немецких естествоиспытателей, о н , м е ж д у прочим, и з о б р а з и л картину жизни г о р о ж а н и н а в 1822 г. Он берет естествоиспы­ тателя, приехавшего т о г д а с п о ч т о ю из Бремена в Лейпциг. П у т е ш е с т в и е п р о д о л ­ жалось четыре дня и три ночи и, понятно, сильно его у т о м и л о . Д р у з ь я его встречают гостеприимно, и он желает н е м н о г о освежиться; но т о г д а еще в Л е й п ­ циге не б ы л о м ю н х е н с к о г о пива. П о с л е встречи с т о в а р и щ а м и он идет отыски­ вать с в о ю гостиницу. Д е л о э т о нелегкое, п о т о м у что на улицах с т о и т египетская тьма, кое­где только рассеиваемая с л а б ы м с в е т о м сильно коптящего фонаря. Наконец он находит ночлег и хочет зажечь огонь. Но спичек нет: высекая о г о н ь из кремня, он ранит себе руки, пока наконец е м у удается зажечь с а л ь н у ю свечу. Он о ж и д а е т письма, но не получает его, и е м у приходится ж д а т ь несколько дней, п о т о м у что почта х о д и т м е ж д у Ф р а н к ф у р т о м и Л е й п ц и г о м т о л ь к о д в а р а з а в неделю. Но не б у д е м говорить о 1822 г. С р а в н и м лучше с о в р е м е н н о с т ь с 1840 г о д о м . Я беру э т о т г о д не случайно. П р и б л и з и т е л ь н о в э т о время н а р о д и л о с ь поколение, которое пережило вторжение новых открытий во все сферы н а ш е г о б ы т а и на себе испытало вызванные и м и перемены. Э т о поколение теперь управляет госу­ д а р с т в о м , о н о во всем задает т о н , а его сыновья и д о ч е р и с о с т а в л я ю т европейс­ кую и американскую м о л о д е ж ь , среди к о т о р о й новые эстетические течения находят себе фанатических приверженцев. П о с м о т р и м теперь, каким представ­ ляли цивилизованный м и р в 1840 г. и полвека спустя. В 1840 г. Европа имела ж е л е з н о д о р о ж н у ю сеть в 3 тысячи верст; в 1891 г. ее протяжение составляло 218 тысяч верст. Т о г д а число путешественников в Г е р ­ мании, Франции и Англии не превышало 2 / м и л л и о н о в . В 1891 г. их насчиты­ валось 614 м и л л и о н о в . В 1841 г. в Г е р м а н и и п р и х о д и л о с ь на д у ш у 85 писем; в 1 8 8 8 ­ м — 200. В 1840 г. почта доставляла во Франции 94 м и л л и о н а писем, в Англии — 277 миллионов; в 1881­м — 595 и 1299 м и л л и о н о в . М е ж д у н а р о д н а я корреспонденция всех стран (не считая внутренней) составляла в 1840 г. 92 м и л ­ лиона; в 1889­м — 2759 миллионов. В 1840 г. в ы х о д и л о газет: в Г е р м а н и и — 305, во Ф р а н ц и и — 776, в Англии ( 1 8 4 6 ) — 551; в 1891 г. соответственные цифры составляли: 6800, 5182 и 2255. Н о в ы х книг появилось в Г е р м а н и и в 1840 г. 1100, 1

2

45

Вырождение а в 1891-м — 18700. М е ж д у н а р о д н ы е торговые о б о р о т ы простирались в 1840 г. до 28, а в 1889-м — до 74 миллиардов. Вместимость судов, прибывших во все британские порты, составляла в 1840 г. 9 / , а в 1890-м — 7 4 / миллиона тонн. В м е с т и м о с т ь же английского т о р г о в о г о флота простиралась в 1840 г. до 3 200 000, а в 1889-м — до 9 688 000 тонн. П о д у м а е м только, как слагаются эти громадные цифры. 18 тысяч новых книг и 6800 газет и з д а ю т с я в Германии для т о г о , чтоб их читали, хотя многие из них, конечно, тщетно э т о г о д о б и в а ю т с я . Сколько труда требуется на составление 2759 м и л л и о н о в писем: усиленный торговый о б м е н , увеличение числа путешест­ вий, оживление с у д о х о д с т в а — все это означает соответственно в о з р о с ш у ю деятельность отдельных лиц. Житель какой-нибудь захолустной деревни имеет теперь более широкий географический кругозор, более сложные и многочислен­ ные духовные интересы, чем сто лет т о м у назад — первый министр третьестепен­ н о г о или д а ж е второстепенного государства. Если он читает хотя бы какойнибудь б е з о б и д н е й ш и й местный листок, то он по меньшей мере пассивно прини­ мает участие в бесконечном ряде событий, совершающихся на всех пунктах з е м н о г о шара: его о д н о в р е м е н н о интересуют и государственный переворот в Чи­ ли, и война с т у з е м ц а м и в Восточной Африке, и восстание в Китае, и г о л о д в России, и уличное возмущение в ю ж н о й Испании, и Всемирная выставка в Чикаго. Какая-нибудь кухарка посылает и получает теперь больше писем, чем в прежнее время профессор, и какой-нибудь мелкий торговец путешествует и видит больше, чем в прежнее время коронованная о с о б а . Весь э т о т труд, как бы он ни был прост, требует, однако, напряжения нервной системы, затраты сил. Всякая строка, к о т о р у ю мы пишем или читаем, всякая ф и з и о н о м и я , к о т о р у ю мы видим, всякая беседа, к о т о р у ю мы ведем, всякий вид, к о т о р ы м мы л ю б у е м с я из окна ж е л е з н о д о р о ж н о г о вагона, приводит в действие наши периферические нервы и наш м о з г . М а л о т о г о , д а ж е незаметные сотрясения ж е л е з н о д о р о ж н о г о поезда, постоянный ш у м и вечное движение на улицах больших г о р о д о в , напряженное ожидание дальнейших с о о б щ е н и й о нача­ вшихся событиях, газеты, почтальоны, посетители — все э т о дает н а ш е м у м о з г у р а б о т у . Население Европы д а ж е не удвоилось в течение последнего пятидесяти­ летия, а его т р у д увеличился в 10, а подчас и в 50 раз. Член цивилизованного общества р а б о т а е т теперь от 5 до 25 раз больше, чем полвека т о м у назад. Э т о й с т р а ш н о й затрате сил не соответствует с о р а з м е р н о е возмещение ее. Жители Европы едят теперь н е м н о г о б о л ь ш е и лучше, чем пятьдесят лет т о м у назад, но далеко не в т о й степени, которая соответствовала бы увеличению их труда. Впрочем, если бы им и давали с а м у ю о б и л ь н у ю и п о л е з н у ю пищу, то э т о не п о м о г л о бы делу, п о т о м у что они не м о г л и бы ее переварить. От м о з г а и нервной системы т р е б у ю т теперь больше, чем желудок м о ж е т выполнить, а вместе с т е м п р о и с х о д и т т о , что всегда случается, когда р а с х о д ы значи­ тельно превышают д о х о д ы : сперва исчезают сбережения, а п о т о м следует банкротство. Н о в е й ш и е открытия и успехи застигли цивилизованные н а р о д ы врасплох. Они не успели примениться к изменившимся условиям существования. Известно, что наши органы совершенствуются п о с р е д с т в о м упражнения, развиваются пу­ т е м деятельности и м о г у т удовлетворить всем требованиям, которые им ставят­ ся, но только п о д т е м условием, чтоб эти требования им предъявлялись посте­ пенно. Если же их сразу напрягать в непривычной степени, то они отказываются действовать. Н а ш и м о т ц а м не было д а н о времени опомниться. Со дня на день без всякой передышки, с р о к о в о ю внезапностью они вынуждены были заменить п р е ж н ю ю м е д л е н н у ю с в о ю походку современным стремительным ш а г о м : их сердце и легкие не выдержали. Н а и б о л е е сильные не о т с т а ю т и не з а д ы х а ю т с я от 1

1

3

46

3

I. Конец века («Fin de siècle») быстрого бега, но остальные валятся направо и налево, наполняя с о б о ю канавы вдоль пути прогресса. Но б р о с и м метафоры. Статистика указывает, насколько увеличилось коли­ чество труда цивилизованного общества за последние пятьдесят лет. О н о не было приготовлено к э т о м у усиленному т р у д у и п о э т о м у у т о м и л о с ь , д а ж е истощилось, а это истощение, в с в о ю очередь, привело значительное число людей в первом поколении к б л а г о п р и о б р е т е н н о й , а во в т о р о м — к наследствен­ ной истерии. Новые эстетические школы и их успехи составляют последствие э т о й б о л е з ­ ни, но далеко не единственное. Она выражается и во м н о г и х других явлениях, поддающихся и з м е р е н и ю и Счислению, следовательно, таких, к о т о р ы е м о г у т быть научно установлены. И вот эти ясные, точные признаки м о г у т у б е д и т ь и с о м н е в а ю щ е г о с я неспециалиста в т о м , что новейшие течения в искусстве и литературе вызываются у т о м л е н и е м цивилизованного общества. Постоянные толки об увеличении числа преступлений, п о м е ш а т е л ь с т в и са­ моубийств составляют теперь уже о б щ е е м е с т о . В 1840 г. в Пруссии п р и х о д и л о с ь на 100 000 вменяемых лиц 714 обвиненных, в 1888­м — 1102. В 1865 г. на 10 000 жителей приходилось 63 самоубийства, а в 1883­м — 109, и с тех п о р число их значительно в о з р о с л о . В течение последних 20 лет открыты и получили названия новые нервные болезни, и не следует предполагать, что они всегда существовали и что их только просмотрели. Если б они были, то их, конечно, з а м е т и л и бы, ибо если теории, господствовавшие в разное время в медицине, и оказывались ложными, то всегда существовали дельные и внимательные врачи со значитель­ ным д а р о м наблюдения. П о э т о м у м о ж н о утверждать, что если врачи в прежнее время не замечали многих нервных болезней, то только п о т о м у , что их не было: они являются исключительно последствием жизненных условий, в к о т о р ы е п о ­ ставлено ныне цивилизованное о б щ е с т в о . У ж е о д н о название нервных б о л е з н е й указывает на т о , что они являются п р я м ы м п о с л е д с т в и е м определенных культур­ ных условий. Английские и американские врачи говорят о « ж е л е з н о д о р о ж н о м расстройстве спинного и г о л о в н о г о м о з г а » (railway spin, railway brain) как о таком патологическом состоянии этих органов, к о т о р о е является п о с л е д с т в и е м сотрясения, испытываемого путешественником на железных д о р о г а х . У с и л е н н о е потребление угнетающих и в о з б у ж д а ю щ и х средств, о т н о с и т е л ь н о к о т о р о г о вы­ ше приведены цифровые данные, несомненно, вызывается также и с т о щ е н и е м организма. Мы имеет тут д е л о с р о к о в ы м з а к о л д о в а н н ы м к р у г о м в з а и м о д е й с т ­ вующих влияний. Человек, у п о т р е б л я ю щ и й спиртные напитки (вероятно, и та­ бак), п р о и з в о д и т ослабленное, наследственно у т о м л е н н о е и выродившееся п о т о ­ мство, которое, в с в о ю очередь, пьет и курит, п о т о м у что легко у т о м л я е т с я , жаждет возбуждения, хотя бы м и н у т н о г о восполнения энергии или устранения болезненной раздражительности, а з а т е м о н о по с л а б о х а р а к т е р н о с т и не в с о с т о я ­ нии противиться своей привычке, хотя бы и с о з н а в а л о , что она с а м а , в конце концов, усиливает раздражительность и утомление. М н о г и е исследователи устанавливают факт, что нынешнее поколение старе­ ет раньше, чем прежнее. В лекции, прочитанной п р о ф . К р и ч т о н ­ Б р а у н о м на медицинском факультете университета Виктория при открытии з и м н е г о семестра 1891 г., ясно указаны эти последствия современных условий жизни. С 1859 по 1863 г. в Англии у м е р л о от болезни сердца 92 000 человек, в четырехлетие же 1884—1888 г г . — 224 000. От нервных болезней у м е р л о с 1864 по 1868 г. 196 000 человек, с 1884 по 1888 г.— 260 500. Разница была бы еще значительнее, если бы проф. Кричтон­Браун взял для сравнения б о л е е о т д а л е н н о е время, п о т о м у что интенсивность труда была в Англии в 1866 г. уже почти с т о л ь же значительна, как и в 1885 г. Л ю д и , умершие от нервных б о л е з н е й или от б о л е з н е й с е р д ц а , — 47

Вырождение жертвы цивилизации. Чрезмерный т р у д прежде всего поражает нервы и сердце. Д а л е е проф. Кричтон­Браун говорит в своей лекции: «Мужчины и женщины с т а р е ю т раньше времени. Старчество распространяется теперь и на цветущий возраст... Л ю д и у м и р а ю т теперь от старческого истощения в возрасте 45—55 лет...» Г. Кричет (выдающийся о ф т а л ь м о л о г ) говорит: « М о я более чем двадца­ типятилетняя практика убедила меня, что мужчины и женщины в настоящее время п р и б е г а ю т к очкам раньше, чем их предки. П р е ж д е начинали носить очки на пятидесятилетнем возрасте; теперь же в среднем выводе уже в 45 лет». Зубные врачи указывают на р а н н ю ю порчу и выпадение з у б о в , а д о к т о р Ливинг кон­ статирует р а н н ю ю плешивость и присоединяет замечание, что она н а б л ю д а е т с я преимущественно «у нервных, сильно р а б о т а ю щ и х г о л о в о ю л ю д е й со с л а б ы м з д о р о в ь е м » . Всякий, кто потрудится обратить внимание на своих знакомых, заметит, что теперь л ю д и с е д е ю т г о р а з д о раньше, чем прежде. У большинства первые седые волосы появляются в тридцать лет, а у иных еще раньше. П р е ж д е седина была спутницею пятидесятилетнего возраста. Все перечисленные здесь признаки составляют последствие утомления или истощения, которые, со своей стороны, вызываются с о в р е м е н н о ю цивилизациею, стремительностью и порывистостью нашей кипучей жизни, необыкновенным увеличением количества впечатлений, влияющих тем сильнее, чем они д е й с т в у ю т о д н о в р е м е н н о . Во Франции к этой о б щ е й причине болезненных явлений присо­ единяется еще специальная. Вследствие страшных кровопусканий во время два­ дцатилетних наполеоновских войн, вследствие сильнейших душевных потрясе­ ний, вызванных великим п е р е в о р о т о м конца XVIII в. и п е р и о д о м императорской героической эпопеи, французский н а р о д оказался очень п л о х о п о д г о т о в л е н н ы м ко всем великим открытиям нашего времени, и они повлияли на него г о р а з д о сильнее, чем на другие, более з д о р о в ы е и сильные нации. Вслед за т е м н а д этим нервным и п р е д р а с п о л о ж е н н ы м к б о л е з н е н н ы м расстройствам н а р о д о м раз­ разилась гроза 1870 г. С высокомерием, граничившим почти с манией величия, французы считали себя первым в мире н а р о д о м , и вдруг они оказались унижен­ ными, раздавленными. Все т о , во что они верили, рушилось р а з о м . К а ж д ы й француз понес материальные потери, лишился близких е м у л ю д е й и с м о т р е л на поражение отечества как на личное несчастье и п о з о р . Весь н а р о д очутился в п о л о ж е н и и человека, к о т о р о г о поразил жестокий у д а р судьбы, лишивший его состояния, семьи, почета, самоуважения. Тысячи л ю д е й помешались. В П а р и ж е н а б л ю д а л а с ь д а ж е настоящая эпидемия душевных болезней, для к о т о р о й нашли весьма п о д х о д я щ е е название «folie obsidionale» — « о с а д н о г о помешательства». Д а ж е у тех, у кого не п о с л е д о в а л о д у ш е в н о г о расстройства, нервная система была н а д о л г о потрясена. Э т и м объясняется, почему истерия и неврастения встречаются во Франции г о р а з д о чаще и в более р а з н о о б р а з н ы х ф о р м а х и поче­ му эти б о л е з н и изучены лучше всего в этой стране. Вот почему и самые с у м а с б р о д н ы е и м о д н ы е течения в литературе и искусстве д о л ж н ы были про­ явиться о с о б е н н о сильно именно во Франции и почему т а м прежде всего и вполне ясно сознали б о л е з н е н н о е истощение и з а т е м прибрали для него характерное название «fin de siècle». Итак, наш тезис доказан. В цивилизованном мире господствует настроение, к о т о р о е мы назвали «сумеречным» и к о т о р о е выражается, м е ж д у прочим, в раз­ ных странных м о д н ы х эстетических теориях. Все эти новые течения: р е а л и з м или натурализм, декадентство, н е о м и с т и ц и з м и разные его виды — признаки вы­ рождения и истерии, вполне с о в п а д а ю щ и е с с и м п т о м а м и этих болезней, выяс­ ненными и установленными наукою. Вызываются же вырождение и истерия органическим истощением, постигшим народы вследствие сильного развития больших г о р о д о в . 48

I. Конец века («Fin de siècle») Руководствуясь э т о ю н е о т р а з и м о ю п о с л е д о в а т е л ь н о с т ь ю причин и их дейст­ вий, всякий способный к логическому м ы ш л е н и ю человек п о й м е т , как сильно он заблуждается, усматривая в эстетических школах, возникших за последние г о д ы , провозвестников нового времени. Они указывают н а м путь не вперед, в б у д у щ е е , а назад, в прошлое. Их слово — не восторженное предсказание, а бессмысленный лепет и болтовня душевно расстроенного, и т о , что представляется п р о ф а н у взрывом кипучих м о л о д ы х сил и б у р н ы м с т р е м л е н и е м к творчеству,— не что иное, как конвульсии и с у д о р о г и истощения. Не следует также заблуждаться относительно некоторых л о з у н г о в , к о т о р ы ­ ми часто пестрят произведения этих мнимых новаторов. Они т о л к у ю т о социали­ зме, об о с в о б о ж д е н и и духа и э т и м вызывают убеждение, что они всецело проникнуты воззрениями и стремлениями времени. Но э т о о д и н м и р а ж . М о д н ы е лозунги внешним о б р а з о м приклеены к их произведению; о н о только р а з м а л е в а ­ но современными красками. Известно, что всякий б р е д п р и о б р е т а е т с в о ю о с о ­ бенную окраску от степени образования б о л ь н о г о и от г о с п о д с т в у ю щ и х в д а н н о е время воззрений. Страдая манией величия, католик считает себя п а п о ю , еврей — мессиею, немец — и м п е р а т о р о м или ф е л ь д м а р ш а л о м , француз — п р е з и д е н т о м республики. Больной, пораженный манией преследования, п р е ж д е жаловался на злобу и козни колдунов и колдуний; теперь он жалуется на т о , что в о о б р а ж а е м ы е враги пускают по его нервам электрические токи и м у ч а ю т его м а г н е т и з м о м . Психопаты т о л к у ю т теперь о социализме и дарвинизме, п о т о м у что они о с в о ­ ились с этими словами и в лучшем случае также и с представлениями, к о т о р ы е они вызывают. Но социалистические или либеральные произведения п с и х о п а т о в столь же м а л о п р и б л и ж а ю т о б щ е с т в о к более справедливому э к о н о м и ч е с к о м у строю и к более р а з у м н ы м воззрениям на жизнь, как наше з н а к о м с т в о со свойствами электричества выигрывает от нареканий человека, с т р а д а ю щ е г о м а ­ нией величия и в о о б р а ж а ю щ е г о , что э т о сила п р и р о д ы виновата в его страдани­ ях. Н а о б о р о т , эти многословные и туманные произведения, авторы к о т о р ы х претендуют на решение серьезных современных в о п р о с о в или по крайней м е р е на то, чтоб п о д г о т о в и т ь их решение, только вредят делу, п о т о м у что они с б и в а ю т с толку неразвитых и неподготовленных л ю д е й , в н у ш а ю т им л о ж н ы е понятия и о т н и м а ю т у них о х о т у выслушивать и усваивать себе р а з у м н ы е взгляды. Теперь читатель усвоил себе ту точку зрения, которая правильно освещает новые течения в литературе и искусстве. С л е д у ю щ и е части м о е г о т р у д а б у д у т посвящены выяснению вопроса, насколько каждое из них м о ж е т быть п р и з н а н о болезненным и с каким в и д о м вырождения или истерии о н о граничит или совпадает.

II Мистицизм

Психология мистицизма Мы выяснили, что мистицизм — о д и н из главных признаков вырождения. Он с таким постоянством ему сопутствует, что т р у д н о найти хотя бы один случай вырождения, где бы мистицизм отсутствовал. П о д т в е р ж д а т ь это ссыл­ ками на авторитеты было бы так же излишне, как доказывать, что тиф сопровож­ дается повышением температуры. П о э т о м у мы здесь только н а п о м н и м о д н о изречение Легрена, именно следующее: «Мистические мысли р о ж д а ю т с я вследст­ вие бреда выродившегося субъекта. Они н а б л ю д а ю т с я при двух болезненных проявлениях: при эпилептическом и истерическом бреде». Ф е д о р о в , о к о т о р о м упоминает Рубинович, сильно заблуждается, усматривая в р е л и г и о з н о м бреде и экстазе явления, с о п р о в о ж д а ю щ и е истерические припадки и свойственные исключительно женщинам: они по меньшей мере столь же часто встречаются у истеричных и выродившихся мужчин. Ч т о следует разуметь п о д несколько неопределенным выражением: мисти­ цизм? Э т о слово означает такое состояние д у ш и , когда человек в о о б р а ж а е т , что он м о ж е т уловить или угадать неизвестные и непонятные отношения м е ж д у различными явлениями, открывать в предметах указание на тайны и видит в них символы, п о с р е д с т в о м которых таинственная сила старается раскрыть или от­ метить м н о г о е чудесное, что мы, по большей части, т щ е т н о силимся разгадать. Э т о настроение всегда находится в связи с сильным душевным в о з б у ж д е н и е м , и сознание считает его последствием предчувствия, м е ж д у т е м как в действитель­ ности это в о з б у ж д е н и е существует уже раньше, предчувствие им вызвано и полу­ чает от него свое о с о б е н н о е направление и окраску. Мистик видит все в и н о м свете, чем нормальный человек. П р о и з н о с и м о е им с а м о е обыкновенное слово представляется е м у указанием на нечто тайное; в самых обыкновенных и естественных поступках он усматривает нечто таинствен­ ное; все имеет для него скрытый смысл, бросает тень на отдаленные предметы, пускает корни в глубокие слои. Всякий о б р а з , возникающий в его уме, таинственно и многозначительно указывает на другие ясные или туманные о б р а з ы и приводит их в такую связь, какая н о р м а л ь н о м у человеку и в голову не приходит. Вследствие этой о с о б е н н о с т и его мышления мистик живет как бы окруженный масками, которые с м о т р я т на него загадочным в з о р о м и постоянно в о з б у ж д а ю т в нем чувство страха, так как он никогда не уверен, что узнал их. «Внешность обманчи­ ва»,— часто п о в т о р я ю т мистики. Берем м е с т о из истории болезни, записанной в клинике Маньяна: «Ребенок просит б о л ь н о г о дать е м у напиться из уличного фонтана. Е м у кажется это странным. Ребенок следует за ним — это его удивляет. В д р у г о й раз он видит, что женщина сидит на камне. Он спрашивает себя, что это м о ж е т означать?» И н о г д а д е л о д о х о д и т д а ж е д о галлюцинаций, преимущественно слуха и зрения, но иногда и других чувств. Т о г д а мистик не только предполагает или разгадывает таинственное, но он слышит и видит несуществующее. 50

II. Мистицизм Психиатры ограничиваются т е м , что описывают э т о состояние и констати­ руют только факт, что о н о встречается у в ы р о ж д а ю щ и х с я и истеричных субъек­ тов. Но э т о г о недостаточно. Н а м н а д о знать, как выродившийся или истощен­ ный м о з г становится ж е р т в о ю мистицизма. Ч т о б ы уяснить себе э т о т процесс, мы должны коснуться простейших основ д у х о в н о й жизни. Сознательное мышление составляет деятельность с е р о г о м о з г о в о г о вещест­ ва — ткани, состоящей из бесчисленного множества нервных клеточек, с о е д и н е н ­ ных м е ж д у с о б о ю нервными волокнами. В связи с э т о ю тканью находятся периферические нервы и нервы внутренних органов. Р а з д р а ж е н и е о д н о г о из этих последних нервов передается нервной клеточке в м о з г у . Тут клеточка подвергает­ ся химическим изменениям, которые при н о р м а л ь н о м состоянии о р г а н и з м а находятся в п р я м о м отношении к интенсивности раздражения. П о р а ж е н н а я нервная клеточка, в с в о ю очередь, передает раздражение всем с о с е д н и м клеточ­ кам через нервные волокна. Э т о т процесс вполне н а п о м и н а е т с о б о ю движение воды, вызванное б р о ш е н н ы м в нее камнем: волна постепенно ослабевает, то быстрее, то медленнее, то на б о л ь ш е м , то на м е н ь ш е м расстоянии, с м о т р я по величине и силе б р о ш е н н о г о камня. Всякое раздражение, переданное м о з г у , вызывает прилив крови к д а н н о м у месту, и этим поддерживается питание м о з г а . Нервная клеточка разлагает пита­ тельные вещества и превращает з а к л ю ч а ю щ у ю с я в них силу в другие силы, т. е. вызывает представления и импульсы к д в и ж е н и ю . Как из р а з л о ж е н и я веществ возникает представление, как химический процесс превращается в с о з н а н и е — это никому не известно. Но несомненен факт, что процесс р а з л о ж е н и я веществ в раздраженных м о з г о в ы х клеточках находится в связи с с о з н а т е л ь н ы м и пред­ ставлениями . К основным свойствам нервной клеточки принадлежит не только с п о с о б ­ ность отвечать на раздражение химическим п р о ц е с с о м , но и с п о с о б н о с т ь с о ­ хранять представление о силе и р о д е э т о г о раздражения. На о б ы к н о в е н н о м языке это означает, что клеточка п о м н и т впечатление. Если она подвергается н о в о м у , хотя бы и с л а б о м у р а з д р а ж е н и ю , то она вспоминает прежние, с р о д н ы е р а з д р а ж е ­ ния, и это усиливает новое раздражение, делает его б о л е е д о с т у п н ы м с о з н а н и ю . Если бы клеточка не м о г л а вспомнить, то сознание не м о г л о бы уяснить себе впечатление и составить себе представление о внешнем мире. Отдельные непо­ средственные раздражения хотя и были бы восприняты, но не м о г л и бы быть осмыслены и приведены в связь, так как они недостаточны, ч т о б ы о д н и , б е з содействия прежних впечатлений, привести к с о з н а н и ю . П о э т о м у первое условие н о р м а л ь н о й деятельности м о з г а — память. Раздражение, передаваемое м о з г о в о й клеточке, распространяется, как мы видели, на соседние клеточки, вызывая, так сказать, р а с х о д я щ у ю с я по всем направлениям волну. И так как всякое раздражение с о е д и н е н о с возникновением сознательных представлений, то э т о означает, что к а ж д о е р а з д р а ж е н и е вызывает б о л ь ш о е число представлений, и не только таких, которые касаются непосредст­ венных внешних причин воспринятого раздражения, но и таких, к о т о р ы е выраба­ тываются л е ж а щ и м и по соседству клеточками или группами клеточек. В о л н а раздражения, как и всякое в о л н о о б р а з н о е движение, сильная вначале, совершен­ но утихает. Вместе с т е м представления, зародившиеся в б л и ж а й ш и х к м е с т у раздражения клеточках, б ы в а ю т самые сильные; представления же, в о з н и к а ю щ и е в более отдаленных клеточках, выступают с м е н ь ш е ю о п р е д е л е н н о с т ь ю , все 1

Г и п о т е з а , что р а з л о ж е н и е органических с о е д и н е н и й в м о з г о в ы х клеточках с о п р я ж е н о с с о з н а ­ нием, а восстановление их о б у с л о в л и в а е т с я п о к о е м , с н о м и б е с п а м я т с т в о м , п р и н а д л е ж и т А. А. Герцену. Все, что мы з н а е м о химических с в о й с т в а х в ы д е л е н и й у б о д р с т в у ю щ е г о и с п я щ е г о человека, п о д т в е р ж д а е т верность э т о й г и п о т е з ы . 1

51

Вырождение более о с л а б е в а ю т до тех пор, пока сознание утратит, наконец, с п о с о б н о с т ь воспринимать представления, или, как выражается наука, пока волна раздраже­ ния не зайдет за пределы сознания. Следовательно, раздражение вызывает деятельность, связанную с представлением, не только в клеточке, на к о т о р у ю о н о непосредственно направлено, но и в многочисленных других, прилегающих к ней и связанных с нею. Таким о б р а з о м , возникают о д н о в р е м е н н о или в н е и з м е р и м о короткие промежутки времени тысячи представлений с равномерно ослабева­ ю щ е ю о п р е д е л е н н о с т ь ю , а так как м о з г постоянно находится п о д влиянием многочисленных раздражений, исходящих от внешнего мира или внутренних органов, то в нем постоянно о д н а волна раздражения сменяется д р у г о ю , и эти волны скрещиваются и пересекают друг друга с а м ы м р а з н о о б р а з н ы м о б р а з о м , вызывая миллионы возникающих, о с л а б е в а ю щ и х и исчезающих представлений. П а м я т ь ю о б л а д а ю т не только нервные клеточки, но и нервные волокна, которые являются не чем иным, как их видоизменением. Они у д е р ж и в а ю т воспоминание о раздражении, к о т о р о м у служили п р о в о д н и к о м , точно так, как клеточка помнит о раздражении, п е р е р а б о т а н н о м ею в представление и импульс к д в и ж е н и ю . Они более восприимчивы к р а з д р а ж е н и ю , к о т о р о е раз уже п р о х о д и ­ ло через них, чем к т о м у , к о т о р о е им приходится впервые передавать из о д н о й клеточки в д р у г у ю . Всякое раздражение клеточки распространяется в направле­ нии, п р е д с т а в л я ю щ е м н а и м е н ь ш у ю силу сопротивления, встречаемую им в нерв­ ных путях, к о т о р ы м и о н о уже раньше п р о х о д и л о . Таким о б р а з о м раздражение избирает определенное направление, о н о всегда передается о д н и м и т е м же клеточкам, взаимно р а з д р а ж а ю щ и м друг друга, о д н о представление постоянно вызывает сопутствующие ему представления, и все они о д н о в р е м е н н о д о х о д я т до сознания. Э т о т процесс называется ассоциацией идей. Передача раздражения о д н о ю клеточкою д р у г и м и возникновение сопутственных представлений вслед за главным — неслучайно и непроизвольно. Н а о б о р о т , ассоциация идей подчи­ няется определенным законам, которые х о р о ш о объединены В у н д т о м . За исключением таких субъектов, как несчастная Л а у р а Бричмен, на к о т о р у ю ссылаются все психологи и которая родилась г л у х о ю и с л е п о ю , все л ю д и подвергаются о д н о в р е м е н н о нескольким высшим раздражениям, а не о т д е л ь н ы м раздражениям, так как всякое явление имеет не о д н о , а несколько свойств. Т о , что мы называем свойством, является п р е д п о л а г а е м о ю причиною д а н н о г о чувст­ венного раздражения. Следовательно, явления д е й с т в у ю т на несколько чувств зараз, т. е. мы их о д н о в р е м е н н о слышим, видим, осязаем, и п р и т о м о д н о в р е м е н ­ но в различной степени освещения, в различной звуковой окраске и т. д. Н е м н о ­ гие явления, о б л а д а ю щ и е о д н и м только свойством, следовательно, д е й с т в у ю щ и е только на о д н о чувство, например г р о м , который мы только с л ы ш и м , хотя и с н е о д и н а к о в о ю с и л о ю , все-таки представляется нашему с о з н а н и ю в связи с д р у г и м и явлениями. Так и г р о м в н а ш е м представлении неразлучен с о б л а ч н ы м н е б о м , м о л н и е ю , д о ж д е м . Н а ш м о з г , следовательно, привык получать от каж­ д о г о явления зараз несколько раздражений, происходящих частью от различных свойств д а н н о г о явления, частью от других обыкновенно с о п у т с т в у ю щ и х ему явлений. П о э т о м у д о с т а т о ч н о о д н о г о из этих раздражений, чтобы вызвать в м о з г у остальные т о й же категории в силу ассоциации представлений. Итак, о д н о в р е м е н н о с т ь впечатлений является причиною ассоциации идей. Но многие явления и м е ю т о д н о и то же свойство. Есть пропасть п р е д м е т о в голубых, круглых, гладких. Если несколько п р е д м е т о в и м е ю т о д н о и то же свойство, то они п о х о ж и друг на друга, и это с х о д с т в о т е м сильнее, чем б о л ь ш е у сравниваемых п р е д м е т о в о б щ и х свойств. М е ж д у т е м каждое о т д е л ь н о е свой­ ство принадлежит как о б ъ е д и н я е м о й обыкновенно группе свойств и м о ж е т п о с р е д с т в о м м е х а н и з м а о д н о в р е м е н н о с т и вызвать в памяти эту группу. Таким 52

II. Мистицизм образом, вследствие э т о г о сходства в памяти м о г у т быть вызваны все группы с общими свойствами, о б у с л о в л и в а ю щ и м и их с х о д с т в о . Н а п р и м е р , г о л у б о й цвет является свойством, присущим и б е з о б л а ч н о м у небу, и васильку, и м о р ю , и глазам, и м у н д и р а м . Видя г о л у б о й цвет, мы в с п о м н и м о м н о г и х г о л у б ы х предметах, связанных м е ж д у с о б о ю только о б щ и м их ц в е т о м . С л е д о в а т е л ь н о , сходство является в т о р о ю причиною ассоциации идей. М о з г о в а я клеточка имеет ту о с о б е н н о с т ь , что она всегда вырабатывает с представлением и п р о т и в о п о л о ж н о е е м у представление. В е р о я т н о , т о , что мы признаем п р о т и в о п о л о ж н о с т ь ю , в первоначальной и простейшей своей ф о р м е составляет не что иное, как сознание прекращения д а н н о г о представления. П о д о б н о т о м у как утомленный о д н и м цветом глаз видит д о п о л н и т е л ь н ы й цвет, так нервная клеточка, утомленная р а з р а б о т к о ю о д н о г о представления, п о р о ж д а ­ ет п р о т и в о п о л о ж н о е представление. Как бы то ни б ы л о , с а м ы й факт э т о г о явления прочно установлен А б е л е м . Таким о б р а з о м , п р о т и в о п о л о ж е н и е является третьею причиною ассоциации идей. М н о г и е явления представляются н а м с о о б щ а в о д н о м м е с т е или с л е д у ю щ и ­ ми о д н о за д р у г и м , и мы с о е д и н я е м представление о д а н н о м месте с п р е д м е т а м и , которым о н о служит рамкой. По о п р е д е л е н и ю Вундта, явления связываются в нашем сознании п о с р е д с т в о м ассоциации идей при четырех условиях: о д н о в р е ­ менности, сходстве, п р о т и в о п о л о ж е н и и и о б щ н о с т и м е с т о н а х о ж д е н и я . Д ж е й м с Сёлли, автор «Illusions», присоединяет к н и м и пятое условие, и м е н н о п р о и с х о ж ­ дение представлений от о д н о г о о б щ е г о возбуждения. О д н а к о все приведенные этим в ы д а ю щ и м с я английским п с и х о л о г о м примеры только п о д т в е р ж д а ю т зако­ ны, установленные В у н д т о м . Ч т о б ы поддерживать свое существование, о р г а н и з м д о л ж е н у м е т ь пользовать­ ся силами п р и р о д ы и оберегать себя от всякого р о д а вредных явлений. А д л я э т о г о ему н е о б х о д и м о изучать эти силы и вредные условия, и, чем полнее б у д е т э т о изучение, т е м б о л ь ш у ю пользу он извлечет из сил п р и р о д ы . В в ы с ш е м дифференци­ рованном организме эта задача выпадает на д о л ю м о з г а и нервной системы, а в о з м о ж н о с т ь ее выполнения обусловливается п а м я т ь ю , д е й с т в у ю щ е ю при п о м о щ и ассоциации идей, и б о с а м о с о б о й разумеется, что м о з г , в к о т о р о м о д н о впечатление п р о б у ж д а е т целый ряд связанных м е ж д у с о б о ю представлений, б у д е т гораздо быстрее познавать, п о н и м а т ь и осмысливать впечатления, чем м о з г , в к о т о р о м нет ассоциации идей, т. е. вырабатывающий только такие представления, которые являются р е з у л ь т а т о м непосредственного чувственного восприятия и дея­ тельности клеточек, находящихся по соседству с клеточкой, получившей импульс. Мозгу, р а б о т а ю щ е м у при п о м о щ и ассоциации идей, д о с т а т о ч н о воспринять луч света или отрывочный звук, ч т о б тотчас воспроизвести представление о п р е д м е т е , вызвавшем раздражение чувства, определить его о т н о ш е н и е к м е с т у и времени, связать эти представления в понятия и вывести из них суждение. В м о з г у же, лишенном ассоциации идей, каждое ощущение б у д е т вызывать лишь представление о свете или звуке, и п р и т о м еще другие представления, не и м е ю щ и е ничего о б щ е г о со светом или звуком. Он не м о ж е т составить себе суждение о т о м , что п о д е й с т в о в а л о на его чувство, и потребуется еще целый ряд дальнейших впечатлений, воспринятых всеми или несколькими чувствами, чтобы он уяснил себе разные свойства п р е д м е т а и соединил их в о д н о представление. Но и т о г д а м о з г знает т о л ь к о , каков п р е д м е т , следовательно, что перед человеком находится, но он не знает, в каком о т н о ш е н и и находится э т о т п р е д м е т к д р у г и м , где и когда он с н и м п о з н а к о м и л с я , какими явлениями он с о п р о в о ж д а е т с я и т. д. С л о в о м , на основании э т о г о знакомства с п р е д м е т о м нельзя составить себе правильного о н е м суждения, и о т с ю д а в и д н о , какие преимущества дает ассоциация идей о р г а н и з м у в б о р ь б е за существование и какой громадный прогресс она означает в деле развития м о з г а и его деятельности. 53

Но э т о не безусловно верно. Сама по себе ассоциация идей облегчает мозгу его задачу не более, чем хаотическое возникновение впечатлений по соседству с в о з б у ж д е н н ы м центром. Представления, сознанные п о с р е д с т в о м ассоциации идей, правда, находятся с явлением, р а з д р а ж а в ш и м м о з г и воспринятым им, в более тесной связи, чем представления, сопутствующие главному: но и эта связь недостаточна, чтобы содействовать уяснению себе явления. Н а м не следует забывать, что, собственно, все наши наблюдения, представления и понятия находятся в более или менее тесной связи вследствие ассоциации идей. Видеть г о л у б о й цвет, как уже сказано, значит вспоминать о небе, м о р е , голубых глазах, мундирах и т. д. Но эти представления, в с в о ю очередь, вызывают родственные представления: н е б о — представления о звездах, облаках, д о ж д е ; м о р е — о су­ дах, путешествиях, чужих странах, рыбах и т. д.; г о л у б о й глаз — о девичьем лице, л ю б в и со всеми ее волнениями. С л о в о м , о д н о ощущение м о ж е т вызвать почти все представления, которые мы в о о б щ е себе когда-либо составили, и, таким о б р а з о м , г о л у б о й предмет, находящийся пред нами, нисколько не уясняет­ ся этим х а о с о м представлений, непосредственно с ним связанных. П о э т о м у , для т о г о чтоб ассоциация идей исполнила с в о ю функцию в де­ ятельности м о з г а и чтобы она сделалась полезным приобретением для организ­ ма, н е о б х о д и м о еще о д н о условие, именно внимание. О н о - т о и вносит порядок в хаос представлений, вызванных ассоциацией идей, и делает их полезными для сознания и суждения. Ч т о такое внимание? Р и б о в с в о е м труде «Психология внимания», переве­ д е н н о м на русский язык, определяет это понятие как «приспособление индивида к п р е о б л а д а ю щ е й мысли». (Его определение передается м н о ю в в о л ь н о м перево­ де, п о т о м у что буквальный перевод п о т р е б о в а л бы для неспециалистов слишком длинных объяснений.) Д р у г и м и словами, внимание есть с п о с о б н о с т ь у м а подав­ лять часть сохранившихся воспоминаний, п р о б у ж д а е м ы х ассоциацией идей или в о л н о ю раздражения при раздражении о д н о й м о з г о в о й клеточки или целой группы клеточек, и сохранять только д р у г у ю часть, т. е. ту. которая касается предмета, вызвавшего раздражение. Какой же фактор делает этот выбор м е ж д у о б р а з а м и , сохранившимися в памяти? С а м о раздражение, вызывающее деятельность м о з г о в ы х клеточек. Сильнее всего возбуждается, конечно, деятельность клеточек, находящихся в не­ посредственной связи с нервами-проводниками. Уже слабее в о з б у ж д е н и е в кле­ точках, к о т о р ы м возбужденная клеточка передает свое раздражение обычным путем, еще слабее о н о в более отдаленных клеточках. Следовательно, самое живое представление б у д е т т о , к о т о р о е возбуждается непосредственным впечат­ лением, несколько слабее т о , к о т о р о е вызывается первым представлением при п о м о щ и ассоциации идей, еще слабее т о , к о т о р о е влечет за с о б о ю п о р о ж д е н н о е ассоциациею идей представление. Д а л е е мы знаем, что д а н н о е явление всегда вызывает несколько раздражений зараз. Так, например, когда мы в и д и м перед с о б о ю человека, то н а м представляется не о д и н пункт его фигуры, но б о л е е или менее значительная часть поверхности ее, т. е. м н о ж е с т в о различно окрашенных и освещенных пунктов; кроме т о г о , мы его, м о ж е т быть, еще с л ы ш и м , прикаса­ емся к нему и воспринимаем впечатления от о к р у ж а ю щ и х его п р е д м е т о в и т. д. Таким о б р а з о м в н а ш е м м о з г у возникает м н о ж е с т в о центров раздражения, д е й с т в у ю щ и х вышеуказанным о б р а з о м . В сознании п р о б у ж д а е т с я целый ряд первичных представлений, более сильных, т. е. более явственных, чем получен­ ные путем ассоциации идей, т. е. чем с о п у т с т в у ю щ и е представления; э т о именно представления, вызванные с т о я щ и м перед нами человеком. Они составляют самые светлые точки среди других, менее светлых. Они н е и з б е ж н о г о с п о д с т в у ю т в н а ш е м сознании н а д менее светлыми. Они наполняют сознание, вырабатыва54

II. Мистицизм ющее из них суждение, и б о т о , что мы называем с у ж д е н и е м , является не чем иным, как о д н о в р е м е н н ы м возникновением ряда представлений, которые мы п р и в о д и м в связь только п о т о м у , что они о д н о в р е м е н н о возникают в н а ш е м сознании. Перевес, который п р и о б р е т а ю т ясные представления н а д менее ясными, глав­ ные — над с о п у т с т в у ю щ и м и , д а е т первым в о з м о ж н о с т ь г о с п о д с т в о в а т ь н а д всею мозговою деятельностью при п о м о щ и воли. Участие воли в э т о й б о р ь б е предста­ влений состоит, вероятно, в т о м , что она, хотя бы и б е с с о з н а т е л ь н о , приводит в движение мускулы, управляющие г о л о в н ы м и артериями, и таким о б р а з о м кровеносные сосуды л и б о суживаются, л и б о расширяются, усиливая или умень­ шая прилив крови, к мозгу. Клеточки, питаемые с л а б о , п р е к р а щ а ю т р а б о т у , другие, напротив, усиливают ее. Таким о б р а з о м , воля п о х о д и т на слугу, к о т о р ы й по приказанию своих г о с п о д постоянно зажигает или тушит в зале газовые рожки, увеличивает и уменьшает их пламя, так что разные ее части, разные углы освещаются неравномерно. М а л о т о г о , преобладание т о й или д р у г о й группы представлений действует не только на м о з г о в ы е клеточки, но и на весь о р г а н и з м , который ищет благоприятных для нее впечатлений и избегает неблагоприятных. Я, например, вижу на улице п р о х о ж е г о , п о ч е м у - л и б о о б р а щ а ю щ е г о на себя м о е внимание: внимание тотчас же подавляет все другие представления; о с т а ю т с я только те, которые касаются п р о х о ж е г о . Ч т о б усилить эти представления, я слежу за ним глазами, поворачиваю голову, туловище, м о ж е т быть, п е р е х о ж у к д р у г о м у окну, с л о в о м , привожу в движение мускулы, ч т о б ы заручиться н о в ы м и представ­ лениями, касающимися п р о х о ж е г о . Я не вижу других л ю д е й , я не слышу других звуков, кроме тех, которые исходят от п р о х о ж е г о или и м е ю т к нему о т н о ш е н и е . Это и составляет «приспособление всего о р г а н и з м а к п р е о б л а д а ю щ е й идее», о к о т о р о м говорит Р и б о . О н о и облегчает н а м з н а к о м с т в о с внешним м и р о м , и п р о д о л ж а е т с я до тех пор, пока не у т о м я т с я те клеточки, к о т о р ы е являются носителями п р е о б л а д а ю щ и х идей. Т о г д а они н е и з б е ж н о у с т у п а ю т г о с п о д с т в о другим группам клеточек, и последние п р и с п о с о б л я ю т о р г а н и з м к с в о и м целям. Таким о б р а з о м , ассоциация идей только б л а г о д а р я в н и м а н и ю становится для организма п л о д о т в о р н о ю с и л о ю : внимание является не чем и н ы м , как с п о с о б н о с т ь ю воли содействовать интенсивности, п р о д о л ж и т е л ь н о с т и и исчез­ новению представлений. Ч е м сильнее воля, т е м полнее мы м о ж е м п р и с п о с о б и т ь весь о р г а н и з м к д а н н о м у представлению, искать впечатлений, его уясняющих, возобновлять в памяти д о п о л н я ю щ и е и исправляющие его родственные п р е д ­ ставления, подавлять такие, которые е м у чужды или т о р м о з я т е г о , — с л о в о м , т е м всестороннее и правильнее б у д е т наше з н а к о м с т в о с явлениями и с у щ е с т в у ю щ е ю м е ж д у ними связью. Цивилизация, г о с п о д с т в о н а д силами п р и р о д ы , обусловливается единствен­ но вниманием; все заблуждения и предрассудки о б ъ я с н я ю т с я его о т с у т с т в и е м . Неверные представления о связи явлений возникают вследствие н е д о с т а т о ч н о г о н а б л ю д е н и я и исправляются б о л е е точным н а б л ю д е н и е м . А н а б л ю д а т ь — зна­ чит сознательно доставлять м о з г у определенные чувственные впечатления и э т и м д о в о д и т ь д а н н у ю группу представлений до такой интенсивности, что она п р и о б ­ ретает преобладание и подавляет все остальные. С л е д о в а т е л ь н о , н а б л ю д е н и е , лежащее в основании всякого прогресса, является п р и с п о с о б л е н и е м чувств и нер­ вных центров к п р е о б л а д а ю щ е м у в сознании представлению или группе пред­ ставлений при п о м о щ и внимания. Внимательный человек мыслит ясно. Воля л и б о д о в о д и т всякое н о в о е п р е д ­ ставление до п о л н о й отчетливости, л и б о н е м е д л е н н о устраняет его. С о з н а н и е з д о р о в о г о , сильного в о л е ю и, следовательно, внимательного человека п о х о д и т на ярко освещенную комнату, в к о т о р о й все п р е д м е т ы и их очертания выступают ясно и нигде нет неопределенных теней. 55

Вырождение Внимание, таким о б р а з о м , предполагает силу, а последняя свойственна только н о р м а л ь н о м у и н е у т о м л е н н о м у мозгу. Психопат, у к о т о р о г о м о з г и нер­ вная система пострадали от наследственных органических недостатков или раз­ вратной жизни, и истеричный, с т р а д а ю щ и е , как мы видим, о б а всегда утомлени­ е м , отличаются от н о р м а л ь н о г о человека отсутствием воли или с л а б о с т ь ю воли. П о с л е д с т в и е м э т о г о является неспособность быть внимательным; в книге Рибо приведены 23 случая повреждения или болезней м о з г а , которые привели к «нево­ з м о ж н о с т и сосредоточивать внимание», и автор замечает по э т о м у поводу: «Человек, утомленный п р о д о л ж и т е л ь н о ю п р о г у л к о ю или перенесший продол­ жительную болезнь, и в о о б щ е истощенные л ю д и неспособны быть вниматель­ ными... Э т а неспособность является последствием всех ф о р м истощения». М о з г о в а я деятельность выродившихся и истеричных субъектов вследствие недостатка внимания отличается п р о и з в о л ь н о с т ь ю и отсутствием определенного плана или целей. Представления вызываются и г р о ю ничем не стесненной ассоци­ ации идей. Они возникают и исчезают автоматически; воля их не подавляет или не усиливает. У ж и в а ю т с я представления противоречивые или чуждые друг другу. Вследствие э т о г о р о ж д а ю т с я суждения совершенно нелепые, не соответствующие действительности. Невнимательный человек составляет себе, следовательно, неправильное ми­ росозерцание, неверно судит о вещах и их в з а и м н о м отношении. Внешний мир отражается в м о з г у такого человека неопределенно, иногда в искаженном виде. Д а л ь н е й ш и м последствием является то, что клеточки действуют, так сказать, бесконтрольно и лишь в той степени, в какой они в о з б у ж д е н ы внешнею причи­ н о ю . В о з н и к а ю т темные и совсем смутные представления и з а т е м исчезают, п о д о б н о т о м у как зеркало отражает все находящееся перед ним. Ясные представ­ ления затемняются другими представлениями, но отчетливо сознанными. По­ следние возникают и в сознании н о р м а л ь н о г о человека, но он тотчас же их подавляет или уясняет их себе окончательно. Больной м о з г не м о ж е т с ними справиться. С о п у т с т в у ю щ и е представления смешиваются у него с главными. Суждение колеблется и рассеивается, как туман при порыве ветра. Вспомним человека, усиливающегося различить очертания п р е д м е т о в в т е м н у ю ночь. П р е д ним какая-то таинственная масса. Ч т о это: дерево, стог сена, разбойник, хищный зверь? И д т и ли с м е л о вперед или бежать? Н е в о з м о ж н о с т ь уяснить себе, в чем, собственно, д е л о , наполняет его д у ш у т р е в о г о ю , с т р а х о м . Таково и душевное настроение истощенного. Он видит сто п р е д м е т о в зараз и б е с п о р я д о ч н о приво­ дит их в связь. Но он с а м чувствует, что эта связь необъяснима и непостижима. Он соединяет свои представления в о д н у мысль, которая противоречит опыту и т е м не менее имеет для него одинаковое значение с остальными его мыслями, п о т о м у что все они возникли у него о д н и м и т е м же путем. И когда он старается уяснить себе истинное содержание своего суждения, основные элементы, из которых о н о составлено, то он замечает, что эти элементы — не представления, а только тени представлений, к о т о р ы м он т щ е т н о силится дать название. В о т это умственное настроение, когда человек старается видеть и д у м а е т видеть, но не видит, когда он с о з д а е т из представлений мысли, дразнящие сознание, как б л у ж д а ю щ и е огни, когда он не м о ж е т уловить истинную связь м е ж д у отчет­ ливыми явлениями и туманными призраками,— вот это умственное настроение и называется м и с т и ц и з м о м . Т у м а н н о м у м ы ш л е н и ю мистика соответствует и неопределенная его речь. С о д е р ж а н и е м слова, д а ж е с а м о г о отвлеченного, служит конкретное представле­ ние или же понятие, основанное на о б щ и х свойствах представлений, и м е ю щ и х конкретное происхождение. Д л я представления б е с ф о р м е н н о г о , т у м а н н о г о ни на о д н о м языке нет слова. А м е ж д у тем в сознании мистика существуют п о д о б н ы е 56

II. Мистицизм призрачные представления, и, для т о г о чтобы их выразить, он л и б о прибегает к известным уже с л о в а м , к о т о р ы м он дает произвольный смысл, л и б о , чувствуя, что язык, созданный р а з у м н ы м и л ю д ь м и , недостаточен для выражения его мысли, сочиняет собственные, новые слова, непонятные д л я других, л и б о , нако­ нец, прибегает к сочетанию слов, явно противоречащих друг другу. Т о г д а он говорит, как немецкие мистики X V I I и XVIII столетий, о « х о л о д н о м огне» ада и « т е м н о м свете» сатаны или, как о д и н выродившийся субъект у Легрена, о т о м , что «Бог явился е м у п о д в и д о м светящейся тени», или, как д р у г о й б о л ь н о й у Легрена: «Вы мне доставили непреложный вечер (soirée immuable)» . Здравомыслящий читатель или слушатель, д о в е р я ю щ и й с в о е м у с о б с т в е н ­ ному с у ж д е н и ю и о б л а д а ю щ и й ясным критическим чутьем, тотчас, конечно, заметит, что выражения мистика нелепы и только о т р а ж а ю т его т у м а н н ы й о б р а з мыслей. Однако большинство л ю д е й не доверяет с в о е м у с у ж д е н и ю и не м о ж е т отрешиться от естественного желания придать к а ж д о м у слову определенный смысл. Но так как в словах мистика такого смысла нет, то его п р о и з в о л ь н о находят, и п о э т о м у впечатление, п р о и з в о д и м о е речами мистика на м а л о с а м о ­ стоятельных л ю д е й , бывает очень сильное. Они заставляют их думать, т. е. д а ю т им в о з м о ж н о с т ь предаваться всякого р о д а г р е з а м , что г о р а з д о у д о б н е е и прият­ нее, чем утомительное размышление н а д определенными п р е д м е т а м и и мыс­ лями, не д о п у с к а ю щ е е фантастических уклонений в с т о р о н у . Они п о в е р г а ю т их в то же состояние беспорядочной ассоциации идей, которая свойственна с а м о м у мистику, и в о з б у ж д а е т в них неопределенные и невыразимые представления, как бы предчувствие странного, н е в о з м о ж н о г о сочетания вещей. Все слабые г о л о в ы считают п о э т о м у мистика «глубоким», так что это с л о в о п р и о б р е л о теперь д а ж е обидное значение. На с а м о м деле глубоки только очень сильные у м ы , м о з г о в а я деятельность которых подчинена чрезвычайному в н и м а н и ю . Такие у м ы вполне исчерпывают ассоциацию идей, придавая представлениям, в о з б у ж д е н н ы м и м и , наибольшую ясность и определенность и устраняя верно и с к о р о все те, к о т о р ы е с остальными не мирятся; они таким о б р а з о м с о з д а ю т необычно ясное м и р о с о з е ­ рцание и открывают такую связь м е ж д у явлениями, которая остается с к р ы т о ю для менее внимательного человека. Глубина мысли здесь, с л е д о в а т е л ь н о , с о ­ впадает с ясностью. Она освещает скрытые углы и наполняет д а ж е п р о п а с т и потоком света. М н и м а я же глубина мистика — не что иное, как мрак, к о т о р ы й также п р о и з в о д и т впечатление глубины, п о т о м у что границы невидны. Мистик затемняет ясные очертания явлений. Он покрывает их г о л у б о ю д ы м к о ю . Он мутит ясную воду и делает прозрачное непрозрачным, п о д о б н о т о м у как карака­ тица м у т и т м о р с к у ю воду. Следовательно, т о т , кто с м о т р и т на м и р г л а з а м и мистика, видит только волнующийся густой т у м а н , в к о т о р о м он м о ж е т найти все, что у г о д н о . С л а б о й голове все кажется вульгарным и п о ш л ы м , что ясно, определенно и имеет только о д н о значение; г л у б о к и м кажется все, что не имеет смысла и п о э т о м у м о ж е т быть истолковано как у г о д н о . М а т е м а т и к а таким л ю д я м не нравится, метафизика их прельщает. Как скучно римское право, как 1

1

В главе, п о с в я щ е н н о й ф р а н ц у з с к и м н е о м и с т и к а м , я п р и в е д у ц е л ы й б у к е т таких с о ч е т а н и й , н е с о е д и н и м ы х или в з а и м н о и с к л ю ч а ю щ и х д р у г д р у г а в ы р а ж е н и й , к о т о р ы е в п о л н е н а п о м и н а ю т с о б о ю с п о с о б выражения б о л ь н ы х Л е г р е н а . Здесь м ы т о л ь к о п р и в е д е м о д н о м е с т о и з « L e r o m a n russe» В о г ю э , в к о т о р о м э т о т мистический писатель б е с с о з н а т е л ь н о и п р о т и в в о л и п р е в о с х о д н о характеризует т у м а н н о с т ь и п у с т о т у м и с т и ч е с к о г о с п о с о б а выражения, х о т я и в о с т о р г а е т с я и м . « И м ( н е к о т о р ы м р у с с к и м п и с а т е л я м ) с в о й с т в е н н а , — г о в о р и т о н , — о д н а о б щ а я черта: и с к у с с т в о п р о б у ж ­ дать о д н о й с т р о к о й , о д н и м с л о в о м бесконечный отзвук, целый р я д чувств и м ы с л е й . . . С л о в а , к о т о р ы е вы читаете на э т о м листе б у м а г и , кажутся п и с а н н ы м и не в д л и н у , а в г л у б и н у . О н и влекут за с о б о ю глухие отзвуки, п о с т е п е н н о з а м и р а ю щ и е неизвестно где... О н и видят л ю д е й и п р е д м е т ы в с е р о м свете только что занявшейся зари. С л а б о о б о з н а ч е н н ы е о ч е р т а н и я т е р я ю т с я в с п у т а н н о м и т у м а н н о м может быть...»

57

Вырождение интересны сонник или вещания какого-нибудь пророка! Фигурки, получаемые при отливании воска п о д Новый г о д , — вот что напоминает нам глубина мистиков. Умственный кругозор мистиков определяется наклонностями и степенью образования выродившихся и истеричных субъектов. Никогда не следует забы­ вать, что б о л ь н о й или истощенный м о з г составляет только почву, на которой воспитание, образование, жизненный опыт и разные впечатления с е ю т свои семена. Семена эти не з а р о ж д а ю т с я с а м о п р о и з в о л ь н о ; они только взращиваются м о з г о м и д а ю т в нем уродливые или недоразвившиеся ростки и причудливые отростки. Естествоиспытатель, утративший с п о с о б н о с т ь быть внимательным, превращается в так называемого натурфилософа или изобретателя четвертого измерения. Грубый и невежественный п р о с т о л ю д и н подчиняется с а м ы м диким предрассудкам. Мистик, получивший религиозное образование, распространяет свои туманные представления на богословские вопросы. Техник, с т р а д а ю щ и й этим н е д у г о м , губит с в о ю жизнь, посвящая себя н е в о з м о ж н ы м открытиям, старается установить сношения м е ж д у жителями Земли и других планет, прокла­ дывает шахты к центру Земли, изобретает perpetuum mobile и т. д. А с т р о н о м становится а с т р о л о г о м , химик — алхимиком, о т к р ы в а ю щ и м философский ка­ мень, математик отыскивает квадратуру круга или систему, при п о м о щ и которой м о ж н о было бы выразить понятие о прогрессе интегралом, а войну 1870 г.— уравнением, и т. д. Как выше указано, серое м о з г о в о е вещество раздражается не только перифе­ рическими нервами, но и нервами некоторых органов, равно как и нервными центрами спинного м о з г а и у з л а м и симпатического нерва. Всякое раздражение этих центров влияет на м о з г о в ы е клеточки и вызывает в них более или менее ясные представления, которые неизбежно касаются деятельности центров, вызва­ вших раздражение. П р и в е д е м для неспециалистов несколько примеров. Когда человек о щ у щ а е т г о л о д , то он сознает не только неопределенный позыв к пище, но и м н о г о е другое: в его уме возникают представления о накрытом столе, вкусных б л ю д а х и разных других вещах, и м е ю щ и х отношение к еде. Когда дыхание стеснено вследствие, например, болезни легких или сердца, то н а м не только хочется воздуху, но, кроме т о г о , мы испытываем тревогу, как бы предчув­ ствуем неизвестные опасности, предаемся грустным в о с п о м и н а н и я м и т. д., с л о в о м , в н а ш е м у м е возникают представления о явлениях, с п и р а ю щ и х дыхание и вызывающих чувство тоски. Во время сна м о з г также подвергается раздраже­ н и ю со с т о р о н ы разных органов, и таким о б р а з о м получаются сновидения, содержание которых касается именно деятельности тех органов, которые нахо­ дятся в н е н о р м а л ь н о м состоянии. М е ж д у т е м известно, что некоторые нервные центры, о с о б е н н о же те, которые и м е ю т о т н о ш е н и е к п о л о в о й жизни, у психопатов обыкновенно расстро­ ены. И с х о д я щ и е от них раздражения вызывают в м о з г у представления эротичес­ кого свойства, и п р и т о м постоянно, п о т о м у что и с а м о расстройство продол­ жительно. Вследствие э т о г о ко всем представлениям психопата примешивается часто эротический элемент. Д е л о д о х о д и т до т о г о , что самые обыкновенные явления или предметы, например вид газеты, несущегося п о е з д а и т. д . , вызыва­ ют в нем представление о женщине; взгляд, слово, запах р а с п о л а г а ю т его к влюбчивости. Э т и м и объясняется, что м и с т и ц и з м по б о л ь ш е й части имеет ясную эротическую окраску и что мистик, когда он разбирается в своих туман­ ных представлениях, постоянно склонен придавать им эротическое содержание. Смесь сверхчувственного и чувственного, религиозная и л ю б о в н а я мечтатель­ ность, характеризующая мыслительную деятельность мистиков, п о р а ж а л а даже тех исследователей, которые не поняли, чем э т о явление объясняется. 58

II. Мистицизм Мистицизм, исследованием к о т о р о г о я здесь занялся, вызывается наследст­ венной или благоприобретенной с л а б о с т ь ю воли, н е с п о с о б н о с т ь ю подчинять ассоциацию идей вниманию, уяснить себе туманные представления и подавлять представления, не мирящиеся с теми, на которые направлено внимание. Но есть другого р о д а мистицизм, причиною к о т о р о г о является не недостаток внимания, а неспособность м о з г а и нервной системы воспринимать раздражение. В з д о р о ­ вом организме чувственные нервы п е р е д а ю т впечатления внешнего м и р а во всей их силе мозгу, и возбуждение м о з г о в о й клеточки находится в п р я м о м о т н о ш е н и и к силе с о о б щ е н н о г о ей раздражения. Не то замечается в в ы р о д и в ш е м с я или истощенном организме. Тут часто утрачивается эта с п о с о б н о с т ь раздражения. Такой м о з г в о о б щ е не вырабатывает резко очерченных представлений. Его мышление всегда т у м а н н о и расплывчато. Я не стану останавливаться на о с о б е н ­ ностях, присущих такому м о з г у , п о т о м у что у «выродившихся субъектов высше­ го порядка» такая тупость едва ли встречается, и лица, с т р а д а ю щ и е е ю , в литера­ туре и искусстве никакой роли не играют. Человеку, о б л а д а ю щ е м у т р у д н о в о з ­ буждаемым м о з г о м , едва ли придет в голову писать стихи или рисовать. Но с ним следует считаться, как с э л е м е н т о м , из к о т о р о г о о б р а з у е т с я естественная и благодарная публика мистика. К р о м е т о г о , н е д о с т а т о ч н о ю в о з б у ж д а е м о с т ь ю страдают иногда нервы чувств, а это приводит к а н о м а л и я м в д у ш е в н о й жизни. Мы их п о д р о б н о коснемся в с л е д у ю щ е й главе. Наконец, о р г а н и з м м о ж е т стра­ дать и з л и ш н е ю р а з д р а ж и т е л ь н о с т ь ю или всей нервной системы и м о з г а , или отдельных частей последнего. О б щ а я чрезмерная р а з д р а ж и т е л ь н о с т ь с о з д а е т те болезненно восприимчивые натуры, которые в самых обыкновенных явлениях усматривают нечто необычайное, которые слышат «рыдания вечерней зари», содрогаются от прикосновения цветка, слышат в завывании ветра п о т р я с а ю щ и е предсказания и страшные угрозы и пр. Ч р е з м е р н а я р а з д р а ж и т е л ь н о с т ь о т д е л ь ­ ных групп м о з г о в ы х клеточек п о р о ж д а е т другие явления. Д е я т е л ь н о с т ь этих клеточек, вызванная р а з д р а ж е н и е м соседних клеточек, нервами чувств или ас­ социацией идей, не находится в н о р м а л ь н о м соответствии со степенью р а з д р а ж е ­ ния: она г о р а з д о сильнее и продолжительнее его. В о з б у ж д е н н а я группа клеточек лишь с т р у д о м успокаивается. Она п о г л о щ а е т м н о г о питательных веществ и отнимает их у других частей м о з г а . Она р а б о т а е т , как м е х а н и з м , приведенный в движение неумелым человеком, который не умеет остановить его. Если н о р ­ мальная деятельность клеточек м о ж е т быть у п о д о б л е н а процессу с п о к о й н о г о горения, то деятельность б о л е з н е н н о в о з б у ж д е н н ы х клеточек н а п о м и н а е т силь­ ный и п р и т о м продолжительный взрыв. Вследствие д а н н о г о р а з д р а ж е н и я в с о ­ знании вспыхивает представление или целый р я д представлений, понятий и мыс­ лей, о з а р я ю щ и х м о з г ярким з а р е в о м п о ж а р а и п о д а в л я ю щ и х все остальные представления. С м о т р я по силе б о л е з н е н н о й р а з д р а ж и т е л ь н о с т и отдельных частей м о з г а , преобладание вырабатываемых им представлений б о л е е или менее исключитель­ но и н е п р е о д о л и м о . П р и с л а б о й степени возникают назойливые представления, не исключающие в о з м о ж н о с т и н о р м а л ь н о й деятельности м о з г а , к о т о р ы й стара­ ется устранить эти болезненные представления, как нечто е м у чуждое. П р и б о л е е сильной степени раздражительности назойливое представление превращается в м а н и ю . Тут чрезмерно возбужденные части м о з г а р а б о т а ю т с т а к о ю с и л о ю , 1

1

Gérard de Nerval. Le rêve et lavie: «Все в п р и р о д е п р и о б р е т а л о д р у г о й в и д . Р а с т е н и я , д е р е в ь я , все существа, н е исключая маленьких жучков, г о в о р и л и с о м н о ю т а и н с т в е н н ы м и г о л о с а м и , ч т о б ы меня п р е д о с т е р е ч ь и о б о д р и т ь . Э т о т язык м о и х т о в а р и щ е й и м е л т а и н с т в е н н ы е о б о р о т ы , с м ы с л которых я п о н и м а л . Д а ж е н е о д у ш е в л е н н ы е п р е д м е т ы н а п о л н я л и м о й у м м ы с л я м и » . М ы з д е с ь и м е е м дело с о д н и м из р а с п р о с т р а н е н н ы х признаков с у м а с ш е с т в и я , и м е н н о с в о о б р а ж а е м о ю с п о с о б н о с т ь ю разгадывать таинственное.

59

Вырождение что п о д а в л я ю т другие представления. Н а с т у п а ю т галлюцинации и б р е д , наконец, экстаз или, по о п р е д е л е н и ю Р и б о , «острая ф о р м а стремления к единству созна­ ния». Н а х о д я с ь в экстазе, человек становится совершенно нечувствителен к внеш­ ним о щ у щ е н и я м . Он уже не воспринимает, не составляет себе представлений, не соединяет представления в понятия, а понятия — в мысли и суждения. О д н о представление или группа представлений наполняют его сознание. Э т и представ­ ления чрезвычайно ясны и определенны. Сознание как бы наполнено ярким солнечным светом. Следовательно, тут душевное настроение п р о т и в о п о л о ж н о д у ш е в н о м у н а с т р о е н и ю мистика. Человек, находящийся в экстазе, чувствует и радость, и печаль с чрезвычайною с и л о ю . Э т о явление н а б л ю д а е т с я вообще при чрезмерной деятельности нервных клеточек, при внезапном разложении веществ, п и т а ю щ и х нервы. Чувство сладострастия служит п р и м е р о м явлений, с о п р о в о ж д а ю щ и х чрезвычайное разложение в нервных клеточках. У нормаль­ н о г о человека нервные центры половых органов так устроены, что они по большей части находятся в состоянии покоя и накопляют значительное количест­ во питательных веществ, чтобы п о т о м в короткое время их внезапно разложить. Всякий нервный центр, который р а б о т а л бы так, вызвал бы чувство сладостра­ стия, но у н о р м а л ь н о г о человека нет таких центров, за исключением принад­ лежащих к системе половых органов. Но у психопатов отдельные болезненно возбужденные м о з г о в ы е центры р а б о т а ю т именно таким о б р а з о м , и чувство наслаждения, вызываемое э т о г о р о д а внезапною деятельностью, настолько силь­ нее чувства сладострастия, насколько м о з г о в ы е центры восприимчивее центров спинного м о з г а . Знаменитые исступленные, например Игнатий Л о й о л а , М а г о м е т и другие, заслуживают п о л н о й веры, когда они у т в е р ж д а ю т , что наслаждение, испытанное ими во время экстаза, не имеет ничего о б щ е г о с з е м н ы м и наслажде­ ниями и почти невыносимо для обыкновенных смертных. Следовательно, они с о з н а ю т и о с т р у ю б о л ь , неизбежно с о п р о в о ж д а ю щ у ю процесс разложения в чре­ з м е р н о в о з б у ж д е н н ы х мозговых клеточках и н а б л ю д а е м у ю при всяком сильном чувстве наслаждения. Но так как чувство сладострастия является единственным, нам известным н о р м а л ь н ы м органическим о щ у щ е н и е м , с х о д н ы м с э к с т а з о м , то э т и м объясняется, что исступленные п р и м е ш и в а ю т п о с р е д с т в о м ассоциации идей к с в о и м представлениям эротические элементы и с м о т р я т на экстаз как на род неземной л ю б в и , с о е д и н я ю щ е й б о ж е с т в о с человеком. Итак, м и с т и ц и з м вызывается н е с п о с о б н о с т ь ю человека подчинять ассоци­ а ц и ю идей в н и м а н и ю , в то время как экстаз является последствием болезненной раздражительности определенных м о з г о в ы х центров. Н е с п о с о б н о с т ь быть вни­ м а т е л ь н ы м , о д н а к о , п о р о ж д а е т кроме мистицизма еще и другие особенности в м о з г о в о й деятельности. На низшей ступени вырождения внимание совершенно отсутствует (идиотизм). Н е т возбуждения или в о о б щ е внешнего средства, при п о м о щ и к о т о р о г о м о ж н о б ы л о бы вызвать определенные представления в мозгу идиота. П р и с л а б о у м и и внимание в о з м о ж н о , но о н о поверхностно и с л а б о . Затем у с л а б о у м н ы х н а б л ю д а е т с я неспособность удерживать автоматически возникшие представления и объединять их в мысли и мечтательность, т. е. соединение туманных неясных представлений, так что, если вдруг спросить с л а б о у м н о г о , о чем он д у м а е т , он не в состоянии ответить на э т о т вопрос. Все исследователи устанавливают, что некоторые больные э т о г о р о д а часто б ы в а ю т «оригинальны, блестящи, о с т р о у м н ы » , что они и неспособны к с о с р е д о т о ч е н и ю внимания и к с а м о о б л а д а н и ю , но проявляют сильные художественные наклонности. Все эти о с о б е н н о с т и объясняются беспорядочной ассоциацией идей. В с п о м н и м , как р а б о т а е т м о з г человека, н е с п о с о б н о г о быть внимательным: он воспринимает ощущения, вызывающие то или д р у г о е представление, а вместе с ним и м н о г о других сродных е м у представлений. Н о р м а л ь н ы й ум подавляет 60

II. Мистицизм противоречивые представления или такие, которые не находятся в р а з у м н о й связи с главным представлением; с л а б о у м н ы й на т а к у ю р а б о т у н е с п о с о б е н . Простое созвучие определяет х о д его мыслей. Он слышит с л о в о и чувствует потребность повторить его несколько раз, или о н о воскрешает в его сознании другие слова, сродные е м у только по с о з в у ч и ю , а не по смыслу, и т о г д а он говорит или пишет бессвязными р и ф м а м и , или, наконец, слова и м е ю т д л я него отдаленный родственный смысл — т о г д а возникает к а л а м б у р . М н о г и е склонны признавать эту игру слов о с т р о у м и е м , но при э т о м упускается из виду, что о н а не только не приближает нас к п о н и м а н и ю истинной связи м е ж д у явлениями, а, напротив, удаляет от него и, следовательно, противоречит цели р а з у м н о г о мышления. Плоское о с т р о у м и е никогда не с о д е й с т в о в а л о о т к р ы т и ю истины, и всякий, кто пытался вести серьезную беседу с таким с л а б о у м н ы м о с т р я к о м , скоро убеждался в н е в о з м о ж н о с т и привести его к правильному выводу и объяс­ нить е м у причинную связь явлений. К о г д а соединение представлений п р о и с х о д и т не только на основании внешних впечатлений и созвучия, но и в силу остальных законов ассоциации идей, т о г д а получается сопоставление слов, п р и з н а в а е м о е «оригинальным стилем» и д о с т а в л я ю щ е е его виновнику славу «блестящего» лектора или писателя. П. Солье («Psychologie de l'idiot et de l'imbécile». Paris, 1891) приводит несколько характерных примеров оригинального стиля с л а б о у м ­ ных. О д и н из них говорит своему товарищу: «Ты и м е е ш ь вид ячменного сахара, поступившего в кормилицы». Д р у г о й , к о т о р о г о его друг р а с с м е ш и л так, что он брызнул на него с л ю н о ю , воскликнул: «Ты заставляешь меня плеваться фут­ ляром для шляп». Нанизывание бессвязных слов в о о б щ е составляет д о к а з а т е л ь ­ ство с л а б о у м и я , хотя о н о иногда поражает и с м е ш и т . Т о т р о д о с т р о у м и я , который в Париже называют «blague» или «бульварным о с т р о у м и е м » , в глазах психолога также только признак с л а б о у м и я , хотя о н о часто идет рука об руку с художественными наклонностями. Впрочем, мы э т о явление уже объяснили. Укажем здесь в заключение только еще на соответствие, с у щ е с т в у ю щ е е м е ж д у процессом мышления и движением. Ассоциации идей соответствует о д н о в р е м е н ­ ное автоматическое сокращение некоторых мускулов, в н и м а н и ю — их к о о р ­ динация. П о д о б н о т о м у как при н е д о с т а т о ч н о м внимании не м о ж е т с л о ж и т ь с я разумная мысль, так при отсутствии координации нет ц е л е с о о б р а з н о г о д в и ж е ­ ния. И д и о т и з м у соответствует паралич, н а з о й л и в о м у п р е д с т а в л е н и ю и м а н и и — непроизвольное подергивание. Остроумничанье с л а б о у м н о г о н а п о м и н а е т бес­ порядочные удары по воздуху, мысли и суждения н о р м а л ь н о г о человека — искусное фехтование, направленное к нанесению и о т р а ж е н и ю у д а р о в . М и с т и ­ цизм п р о и з в о д и т впечатление бесцельного, бессильного, часто еле з а м е т н о г о дрожания старца или паралитика, а экстаз — такое же состояние м о з г о в о г о центра, каким является для мускулов сильная тоническая с у д о р о г а .

Прерафаэлиты (Рескин, Россетти, Суинберн, Моррис) М и с т и ц и з м — обыкновенное состояние человека, а вовсе не какое­нибудь о с о б е н н о е настроение его духа. Сильный м о з г , д о в о д я щ и й всякое представление до п о л н о й определенности, и сильная воля, п о д д е р ж и в а ю щ а я напряженное вни­ мание, встречаются редко. Туманная мечтательность, прихотливый р а з г у л во­ ображения не т р е б у ю т напряжения, и п о э т о м у их п р е д п о ч и т а ю т п р о с т о м у на­ б л ю д е н и ю и р а з у м н ы м суждениям, н е м ы с л и м ы м б е з затраты т р у д а . Т а к и м о б р а з о м , сознание наполняется бесчисленными неопределенными представле­ ниями, а ясно л ю д и видят по б о л ь ш е й части только ежедневно п о в т о р я ю щ и е с я 61

Вырождение явления, связанные с их чисто личной ж и з н ь ю и непосредственными их по­ требностями. С л о в о — это великое вспомогательное средство развития человеческого мышления — представляет с о б о ю не о д н о лишь благодеяние. О н о вносит в со­ знание большинства л ю д е й г о р а з д о больше мрака, чем света. О н о о б о г а щ а е т их память звуками, но не резко очерченными о б р а з а м и действительности. Слово, как писаное, так и устное, действует на чувства, на зрение или слух и этим вызывает деятельность ума. Э т о верно. Оно всегда п р о б у ж д а е т представление. Ряд музыкальных звуков производит то же действие. Д а ж е неизвестное слово, абракадабра, собственное имя, наигрываемая м е л о д и я вызывают какую-нибудь мысль, хотя часто неопределенную, нелепую или непроизвольную. С л о в о не м о ж е т дать человеку новых представлений и расширить его сознание. О н о м о ж е т только воскресить уже существующие представления, и всякий р а б о т а е т прежде всего с тем запасом представлений, который он приобрел путем самостоятель­ н о г о н а б л ю д е н и я явлений. Т е м не менее человек не м о ж е т отказаться от возбуж­ дений, которые ему доставляет речь. Стремление понять все мировые явления н е п р е о д о л и м о , а в о з м о ж н о с т ь личных н а б л ю д е н и й , д а ж е при благоприятных обстоятельствах, ограниченна. Т о , что мы сами не и м е е м в о з м о ж н о с т и узнать, мы х о т и м услышать из уст других. С л о в о д о л ж н о заменить нам непосредствен­ ные впечатления чувств. О н о с а м о — также чувственное впечатление, и наше сознание привыкло смешивать его с другими впечатлениями и отождествлять вызываемые им представления с теми, которые мы получаем при о д н о в р е м е н н о м воздействии всех чувств, п о с р е д с т в о м р а з н о с т о р о н н е г о рассматривания и ощу­ пывания, выслушивания и обнюхивания предмета. Э т о отождествление составля­ ет, однако, ошибку мысли. О н о всегда л о ж н о , если слово п р о и з в о д и т более сильное впечатление, чем воспоминание о предмете, с к о т о р ы м мы познакоми­ лись непосредственно. Т е м не менее мы все с о в е р ш а е м эту ошибку мысли. Мы забываем, что речь является лишь с р е д с т в о м общения м е ж д у л ю д ь м и , что оно выполняет социальную функцию, а не служит источником познавания. На с а м о м деле слово — скорее источник заблуждения, п о т о м у что фактическим знанием м о ж н о назвать не т о , что человек слышал или о чем читал, но т о , что он познал личным о п ы т о м и н а б л ю д е н и е м . П о э т о м у только личный опыт и внимательное н а б л ю д е н и е м о г у т о с в о б о д и т ь его от многих заблуждений. Но так как человеку опыт и н а б л ю д е н и я доступны лишь отчасти, то всякий вынужден руководст­ воваться в своей мыслительной деятельности и непосредственными представле­ ниями и словами. П о н я т н о , что здание, с о о р у ж е н н о е из строительного матери­ ала столь неравной крепости, напоминает те готические церкви, поврежденные места которых реставрировались т у п о г о л о в ы м и каменщиками при п о м о щ и смазки из сажи и извести, чтобы придать им вид камня. На первый взгляд, повреждения становятся незаметными, но при б л и ж а й ш е м рассмотрении они выступают отчетливо. М н о г и е ошибочные представления о явлениях природы, б о л ь ш и н с т в о лож­ ных научных гипотез и все метафизические системы объясняются т е м , что л ю д и в своих мыслях и суждениях смешивали с представлениями, возникшими из непосредственного н а б л ю д е н и я , и такие, которые были в о з б у ж д е н ы словами, придавая им равное значение. Слова л и б о изобретались мистиками и были с с а м о г о начала не чем иным, как б р е д о м их б о л ь н о г о и с л а б о г о м о з г а , либо первоначально и выражали определенное и правильное представление, которое, однако, не б ы л о понято д р у г и м и и подвергалось л о ж н о м у т о л к о в а н и ю или даже часто п р е д н а м е р е н н о м у извращению. Наследственная или благоприобретенная умственная слабость и невежество приводят к о д н о м у и т о м у же результату, к мистицизму. М о з г невежественного 62

II. Мистицизм человека вырабатывает туманные представления, п о т о м у что они вызываются в нем не с а м ы м и явлениями, а с л о в о м , и полученное таким путем р а з д р а ж е н и е недостаточно сильно, чтобы п о б у д и т ь м о з г о в ы е клеточки к б о л е е деятельной работе. М о з г же выродившегося или и с т о щ е н н о г о субъекта вырабатывает ту­ манные представления, п о т о м у что он в о о б щ е н е с п о с о б е н отвечать на р а з д р а ж е ­ ние энергетической деятельностью. Таким о б р а з о м , невежество представляет собою искусственную умственную слабость, и, н а о б о р о т , умственная с л а б о с т ь составляет п р и р о ж д е н н у ю органическую н е с п о с о б н о с т ь к з н а н и ю . Итак, все мы мистики в какой-нибудь сфере нашего у м с т в е н н о г о кругозора. О всех явлениях, которые человек с а м не н а б л ю д а л , он составляет себе туманные, шаткие представления. Т е м не менее з д о р о в о г о человека легко отличить от заслуживающего названия мистика. Первый в состоянии в ы р а б о т а т ь из своих непосредственных впечатлений ясные представления и понять истинное с о о т ­ ношение м е ж д у ними. Напротив, второй примешивает свои туманные в т о р о ­ степенные представления к непосредственным впечатлениям, которые вследствие этого путаются и затемняются. Д а ж е самый суеверный мужик имеет вполне определенные представления о своей полевой р а б о т е или выкармливании скота. Он верит, пожалуй, в колдуний, вызывающих засуху, п о т о м у что он не знает, что такое д о ж д ь ; но он ни на о д н у минуту не станет в о о б р а ж а т ь , что ангелы будут пахать за него з е м л ю . Выходя на весенние полевые р а б о т ы , он ж д е т благословения священника, но он никогда не упустит времени посева в расчете на сверхъестественную п о м о щ ь . У мистика же все представления, д а ж е п о ­ лученные путем непосредственного опыта, проникнуты чем-то непонятным; не­ достаток внимания делает его н е с п о с о б н ы м дать себе отчет во в з а и м н о й связи даже м е ж д у с а м ы м и простыми явлениями и приводит его к т о м у , что он их себе объясняет туманными представлениями, н а п о л н я ю щ и м и его сознание. Нет явления в поэзии и искусстве нынешнего столетия, к к о т о р о м у эта характеристика мистицизма п о д х о д и л а бы более, чем к « д в и ж е н и ю прерафа­ элитов» в Англии. Три живописца: Д а н т е Габриель Россетти, Х о л м е н Х а н т и Миллес составили о б щ е с т в о , к о т о р о е они назвали «прерафаэлитским б р а т ­ ством». К ним примкнули живописцы Стефенс и К о л л и н с о н и скульптор Вульнер. В с л е д у ю щ е м г о д у они устроили в Л о н д о н е выставку, причем на всех картинах и статуях красовались их фамилии и инициалы братства «P. R. В.». Выставка не имела никакого успеха. Истеричные не успели еще внушить публике веру в художественные достоинства этих произведений и у б е д и т ь ее, что их одобрение служит признаком принадлежности к аристократическим кружкам истинных ценителей прекрасного. П о э т о м у она отнеслась к н и м как к произведе­ ниям непонятным и д а ж е с м е ш н ы м . Благодушные л ю д и х о х о т а л и до слез, а озлобленные негодовали, что их дурачат. Братство отказалось от дальнейших выставок и д а ж е распалось; члены его уже не решались присоединять к с в о и м фамилиям его инициалы. О н о превратилось в п р о с т о й кружок х у д о ж н и к о в с одинаковыми наклонностями, личный состав к о т о р о г о п о с т о я н н о изменялся. Так, с ним сблизились Б ё р н - Д ж о н с и М е д о к с Браун, которых также с ч и т а ю т прерафаэлитами, хотя они не принадлежали к первоначальному братству. Впос­ ледствии этим названием обозначали и некоторых поэтов, в т о м числе Россетти, променявшего кисть на перо, Суинберна и Уильяма М о р р и с а . Каковы же основные стремления этих л ю д е й ? Д о в о л ь н о известный немецкоанглийский критик Г ю ф е р с л е д у ю щ и м о б р а з о м отвечает на э т о т вопрос: « М н е это движение представляется в о з р о ж д е н и е м средневекового настроения». Но эти слова ничего не означают, п о т о м у что п о д средневековым н а с т р о е н и е м м о ж н о понимать все, что угодно: ссылка на средние века служит только указанием на чисто внешние стороны движения и не разъясняет н а м внутренней его с у щ н о с т и . 63

Вырождение Правда, прерафаэлиты проявляют н е к о т о р у ю склонность к п о д р а ж а н и ю средневековым о б р а з ц а м , но не в историческом смысле: их прельщает в о о б щ е все сказочное, выходящее из границ времени и пространства. Ч т о в их произведениях встречаются кавалеры и рыцари, б л а г о р о д н ы е девицы с маленькими коронами в золотистых волосах и пажи в беретах с п е р о м , д а ж е и э т о объясняется т е м , что они, кажется, совершенно бессознательно п о д р а ж а л и средневековым о б р а з ц а м . Новые движения в литературе и искусстве не возникают внезапно и с а м о п р о ­ извольно. П р е р а ф а э л и з м — отпрыск немецкого и французского р о м а н т и з м а . Но время сделало свое д е л о ; на р о м а н т и з м повлияло, кроме т о г о , и настроение разных народов; п о э т о м у английский п о т о м о к имеет очень с л а б о е сходство с немецким с в о и м прародителем. Немецкий р о м а н т и з м был реакцией против французских энциклопедистов, б е з р а з д е л ь н о царствовавших в в о с е м н а д ц а т о м столетии. Их критика старых заблуждений, новые их системы, объяснявшие м и р о в у ю загадку, ослепили и опьянили народы. Но вскоре п о с л е д о в а л о отрезвление, п о т о м у что энцик­ лопедисты совершили две крупные ошибки. Во-первых, они объясняли мировые явления, недостаточно ознакомившись с фактами, и, во-вторых, признавали человека с у щ е с т в о м преимущественно рассудочным. Гордясь с в о и м с т р о г о логи­ ческим математическим мышлением, они упускали из виду, что о б л а д а ю т только м е т о д о м выяснения истины, а не с а м о ю истиною. Логика — только аппарат, при п о м о щ и к о т о р о г о м о ж н о перерабатывать всякого р о д а материал. К о г д а нет материала, она в лучшем случае дает только роскошный пустоцвет. Состояние науки в в о с е м н а д ц а т о м столетии не допускало п о л е з н о г о применения логичес­ кого аппарата энциклопедистов. Но они э т о г о не замечали и с недостаточными средствами с м е л о воздвигали систему, к о т о р у ю выдали за точное отражение м и р о з д а н и я . Вскоре, однако, выяснилось, что энциклопедисты о б м а н ы в а ю т как самих себя, так и своих учеников. Были открыты факты, противоречившие их скороспелым заключениям, и оказалось, что существует м н о г о явлений, которые их система не о б н и м а е т , — с л о в о м , что установленные ими рамки слишком тесны, чтобы вместить в себя б о г а т о е содержание жизни. В о т тут-то совершена была ошибка в п р о т и в о п о л о ж н о м направлении: к философии энциклопедистов стали относиться пренебрежительно, возлагая на м е т о д ответственность за ре­ зультаты, которые он д а л в руках энциклопедистов. И с х о д я из т о й мысли, что энциклопедисты вследствие н е д о с т а т о ч н о г о знакомства с п о л о ж и т е л ь н ы м и фак­ т а м и толковали л о ж н о и произвольно явления природы, новые л ю д и пришли к выводу, что рассудочная критика — ложный м е т о д , что логическое мышление ни к чему не приводит, что выводы энциклопедистов столь же бездоказательны, как выводы метафизиков, и к т о м у же неэстетичны, х о л о д н ы , узки. Вслед затем новые л ю д и страстно погрузились в глубину веры и суеверия, где, конечно, истины также открыть не удалось, но где роскошные марева восхищали глаз и обаятельные видения согревали душу. Л о ж н а я психология энциклопедистов оказалась еще более р о к о в о ю , чем их философия. Они верили, что человек в своих словах и действиях подчиняется р а з у м у , з а к о н а м логики, и не подозревали, что он часто является игрушкою своих чувств, влечений, бессознательных, неясных, внезапно прорывающихся с д и к о ю н е о т р а з и м о ю с и л о ю и не подчиняющихся велениям ни разума, ни даже рассудка. О б ш и р н а я область органических п о т р е б н о с т е й и наследственных ин­ стинктов, все т о , что Г а р т м а н называет «бессознательным», осталось скрытым для рационалистов, и они видели только ту н и ч т о ж н у ю часть д у ш е в н о й жизни, которая освещается с л а б ы м с в е т о м сознания. Художественные произведения, основанные на э т о й куцей психологии, д о л ж н ы были казаться нереальными до с м е ш н о г о . В них отсутствовали человеческая глупость, человеческие страсти. 64

II. Мистицизм Все в них сводилось к логическим ф о р м у л а м и математическим п о л о ж е н и я м . Чувство возмутилось против этой художественной фальши, о н о о т о м с т и л о за себя и начало признавать только «бессознательное», наследственные инстинкты и органические страсти; воля и р а з у м были свергнуты с их пьедесталов, так как совершенно отрицать их существование ведь нельзя. Мистики, восставшие против миросозерцания, о с н о в а н н о г о на о д н о м разу­ ме, деятели периода « б у р н о г о порыва», возмутившиеся против подчинения д у ш е ­ вной жизни человека о д н о м у рассудку, были провозвестники р о м а н т и з м а , с о ­ ставляющего не что иное, как соединение и усиление этих двух течений. И с ­ торическое события и настроение д а н н о й эпохи привели к т о м у , что они приняли форму увлечения средними веками. В с п о м н и м , что р о м а н т и з м начал н а р о ж д а т ь ­ ся во время глубочайшего унижения Германии; м о л о д ы е таланты в о з м у щ а л и с ь чужеземным владычеством, и это д а л о всему их м и р о с о з е р ц а н и ю патриотичес­ кую окраску. В средние века Германия достигла-де высшего м о г у щ е с т в а и у м с т ­ венного расцвета. Те века, которые ознаменовались о д н о в р е м е н н о и м и р о в ы м господством Гогенштауфенов, и величием готического зодчества, не м о г л и не прельстить умы, ненавидевшие прозаичную и унизительную современность. Возмущенные Н а п о л е о н о м , они искали спасения у Фридриха Б а р б а р о с с ы , него­ дуя на Вольтера, они восхищались В а л ь т е р о м ф о н д е р Фогельвейде. И н о с т р а н ­ ные подражатели немецких романтиков не п о н и м а ю т , что, спасаясь от с о в р е м е н ­ ности в средние века, они и з б и р а ю т себе путеводителем немецкий п а т р и о т и з м . Впрочем, только наиболее нормальные таланты оттеняли патриотическую сторону р о м а н т и з м а . У других он вполне явственно о б н а р у ж и в а е т и с т и н н у ю свою сущность, т. е. является о д н о й из ф о р м вырождения. Братья Шлегели отметили п р о г р а м м у р о м а н т и з м а . « П о э з и я , — говорят о н и , — начинается т а м , где человек отрешается от законов х о л о д н о г о р а з у м а и возвращается к и з я щ н ы м заблуждениям фантазии, в первоначальный хаос человеческой природы... П р о и з ­ вол поэта не терпит н а д с о б о ю законов». Вот язык и настроение с л а б о у м н о г о человека, н е с п о с о б н о г о н а б л ю д а т ь и уяснять себе явления и с с а м о д о в о л ь с т в о м , всегда присущим с л а б о у м н ы м , в ы д а ю щ е г о свой недуг за п р е и м у щ е с т в о , свое расплывчатое, беспорядочное мышление — за единственно правильное и похва­ ляющегося т е м , что нормальный человек признает з а с л у ж и в а ю щ и м г л у б о к о г о сожаления. К р о м е беспорядочной ассоциации идей, у большинства р о м а н т и к о в встреча­ ется и мистицизм, естественный спутник с л а б о у м и я . Они прельщались не величи­ ем и м о г у щ е с т в о м средневековой Германии, не п о л н о т о ю и и з я щ е с т в о м т о г д а ш ­ ней жизни, а религиозным, б о л е з н е н н ы м ее настроением. « Н а ш е б о г о с л у ж е н и е , — пишет К л е й с т , — не м о ж е т быть названо б о г о с л у ж е н и е м . О н о с л и ш к о м р а с с у д о ч ­ но; католическое же обращается ко всем н а ш и м чувствам». Н е с о м н е н н о , темный символизм католицизма, его о б р я д н о с т ь , роскошь церковных облачений, б о г о ­ служебных п р е д м е т о в и художественных произведений, г р о х о т органа в о з б у ж д а ­ ют больше спутанных и неясных представлений, чем трезвый п р о т е с т а н т и з м . Обращение в католичество Шлегеля, М ю л л е р а , Вернера, графа Штольберга — вполне последовательно; равным о б р а з о м , после сказанного н а м и о психологии мистицизма будет вполне понятно, почему у этих р о м а н т и к о в н а б о ж н о с т ь ш л а рука об руку с крайними проявлениями э р о т и з м а . О д н и м поколением позже, чем в Германии, появился р о м а н т и з м и во Франции. Н е т р у д н о объяснить исторически, почему он з а п о з д а л в э т о й стране. Среди бурь переворота и наполеоновских войн р у к о в о д я щ и м у м а м французского народа некогда было опомниться. И м б ы л о н е д о т о г о , ч т о б ы проверять философию энциклопедистов, найти в ней пробелы, отвергнуть ее, ополчиться против нее. Вся их сила у х о д и л а на г р у б у ю , физическую б о р ь б у ; п о т р е б н о с т ь 3

Макс Нордау

65

Вырождение в душевных движениях, вызываемых поэзией и искусством, была подавлена, и ее вполне заменили г о р а з д о более сильные ощущения э г о и з м а и отчаяния, порож­ денные громкими п о б е д а м и и небывалыми поражениями. Только в сопливое время, следовавшее за Ватерлоо, эстетические наклонности опять вступили в свои права, и во Франции п р о и з о ш л о то же, что и в Германии. М о л о д ы е таланты и здесь подняли знамя возмущения против господствовавших эстетичес­ ких и философских направлений. Они стремились подчинить рассудок воображе­ н и ю , п о р а б о т и т ь его и выставили против дисциплины и нравственности своим л о з у н г о м : страсть. Познакомившись с немецким движением отчасти через г-жу Сталь, отчасти же через Шлегеля, который непосредственно влиял на французс­ кие литературные кружки и некоторые произведения к о т о р о г о уже раньше были переведены на французский язык, они примкнули к нему, м о ж е т быть, почти бессознательно. Патриотические и католико-мистические элементы немецкого движения не оказали никакого влияния на умы во Франции, и только его пристрастие ко всему о т д а л е н н о м у , его необузданность в нравственном и умст­ венном отношении встретили подражание. Французский р о м а н т и з м не имеет ни средневекового, ни религиозного оттенка. К о г д а он отрешался от действительности, то по времени уходил в эпоху Возрождения, а по пространству — в восточные и сказочные страны. Из всех д р а м Виктора Г ю г о только одна, «Бургграфы», разыгрывается в три­ н а д ц а т о м столетии; остальные же — «Кромвель», «Мария Т ю д о р » , «Лукреция Борджиа», « А н д ж е л о » , « Р ю и Блаз», «Эрнани», « М а р и о н Д е л о р м » , «Король забавляется» — в ш е с т н а д ц а т о м и с е м н а д ц а т о м столетиях; из всех написанных и м р о м а н о в м о ж н о противопоставить р о м а н у « С о б о р Парижской богоматери», действительно разыгрывающемуся в средние века, все остальные, начиная с «Гана Исландца», разыгрывающегося на сказочном острове Тулэ, и кончая р о м а н а м и «Несчастные» и «1793 год», разыгрывающимися в каком-то со­ вершенно фантастическом П а р и ж е или во время такой революции, какую себе представляют разве курители опиума. Склонность французского рома­ нтизма к эпохе В о з р о ж д е н и я очень понятна. Э т о б ы л о время сильных страстей и б о л ь ш и х преступлений, м р а м о р н ы х д в о р ц о в , шитых з о л о т о м платьев и опья­ няющих п и р о в , — время, когда прекрасное г о с п о д с т в о в а л о н а д п о л е з н ы м и фа­ нтастическое — н а д р а з у м н ы м , когда д а ж е злодеяние казалось прекрасным, п о т о м у что о н о совершалось кинжалами из чеканной и д а м а с с к о й стали, а яд подносился в кубках Бенвенуто Челлини. Французские романтики пользовались в ы м ы с л о м при и з о б р а ж е н и и места действия и к о с т ю м о в главным о б р а з о м для т о г о , чтобы придать хотя бы н е к о т о р у ю вероятность с в о и м фантастическим, подчас п р о с т о ч у д о в и щ н ы м геро­ я м , без которых французский читатель, еще не потерпевший п о з о р а неслыханного поражения, о б о й т и с ь не м о г . Таким о б р а з о м , мы в героях Виктора Гюго, Александра Д ю м а , Теофиля Готье, А л ь ф р е д а М ю с с е знакомимся с французским и д е а л о м мужчины и женщины. Фаустовские размышления и гамлетовские моно­ логи им не по нутру. Они без умолку б о л т а ю т , так и сыплют блестящими острота­ ми и к а л а м б у р а м и , дерутся в одиночку против десяти, л ю б я т , как Геркулес в феспийскую ночь, с л о в о м , вся их жизнь п р о х о д и т в беспрерывной борьбе, в порывах сладострастия, в опьянении и блеске. Э т о своего р о д а мания величия с гладиаторскими, донжуанскими и монтекристовскими представлениями, безум­ ная растрата физических сил, веселья, з о л о т а . Герои французских романтиков, конечно, д о л ж н ы носить какие-нибудь особенные камзолы или испанские плащи и говорить на непонятном языке, п о т о м у что современные куцые пиджаки не м о г у т вместить всю эту полноту мускулов, а парижский салонный р а з г о в о р не допускает откровенностей л ю д е й , живущих д у ш а нараспашку. 66

II. Мистицизм В Англии р о м а н т и з м постигла как раз обратная участь. Французы з а и м с т в о ­ вали из немецкого р о м а н т и з м а главным о б р а з о м , д а ж е исключительно, его отрешенность от действительности и преобладание страсти; англичане с т о л ь же исключительно усвоили себе его католико-мистические элементы. Д л я них средние века имели необычайную прелесть только п о т о м у , что э т о б ы л о время детски слепой игры, наслаждения святой п р о с т о т о й и о б щ е н и я с небесными силами. Торговля, промышленность, культура нигде не д о с т и г л и такого процвета­ ния, как в Англии. Нигде л ю д и не р а б о т а л и с таким напряжением, нигде не жили они в таких искусственных условиях, как т а м . П о э т о м у состояние вырождения и истощения, н а б л ю д а е м о е ныне повсеместно во всех цивилизованных странах, должно б ы л о проявиться в Англии раньше, чем в других странах. И действитель­ но, уже в тридцатых и сороковых г о д а х о н о приняло т а м широкие р а з м е р ы . Но этого р о д а впечатлительность д о л ж н а была, вследствие о с о б е н н о с т е й английс­ кого духа, неизбежно принять р е л и г и о з н у ю окраску. Англосаксонцы по природе — племя крепкое и з д о р о в о е в физическом и умственном отношении. П о э т о м у в них сказывается сильная ж а ж д а знания, свойственная всякому н о р м а л ь н о м у человеку. Они всегда стремились к уяснению себе причин явлений и с страстным вниманием и б л а г о д а р н о с т ь ю относились ко всякому, кто отвечал на их запросы. Все писатели, изучившие д р е в н ю ю английс­ кую литературу, м е ж д у прочим Густав Фрейтаг и И. Тэн, п е р е д а ю т н а м извест­ ную г л у б о к о м ы с л е н н у ю речь английского рыцаря о т о м , что предшествует жизни человека и что следует за нею; ее сохранил н а м Беда в с в о е м рассказе об обращении короля Эдвина в христианство. Э т а речь доказывает, что у ж е в нача­ ле с е д ь м о г о столетия у англосаксонцев проявлялась страстная п о т р е б н о с т ь понять мировые явления. Э т а прекрасная и б л а г о р о д н а я черта, эта л ю б о з н а т е л ь ­ ность сделалась с и л о ю и в то же время с л а б о с т ь ю англичан. Она привела к равномерному развитию естественных наук и богословия. Естествоиспытатели приводили в с в о д н у ю систему д о б ы т ы е путем т я ж е л о г о н а б л ю д е н и я факты, а богословы — метафизические понятия. Но те и другие претендовали на объяс­ нение сущности вещей, и н а р о д с г л у б о к о ю б л а г о д а р н о с т ь ю внимал и м , х о т я богословам все-таки более, чем ученым, п о т о м у что они поучали самоувереннее и давали больше о б щ и х сведений. Склонность л ю д е й о т о ж д е с т в л я т ь слова с фактами и простые уверения с доказательствами д а е т м е т а ф и з и к а м г р о м а д н о е преимущество перед представителями т о ч н о г о знания. Л ю б о з н а т е л ь н о с т ь англи­ чан п о р о д и л а о д н о в р е м е н н о и индуктивную ф и л о с о ф и ю , и с п и р и т и з м . Им обязано человечество л о р д о м Б э к о н о м , Гарвеем, Н ь ю т о н о м , Л о к к о м , Д а р в и ном, Д ж . Ст. М и л л е м , но д а ж е и Беньяном, Беркли, М и л ь т о н о м , пуританами, квакерами и всеми религиозными фанатиками, апокалиптиками и м е д и у м а м и нынешнего столетия. Ни о д и н н а р о д не сделал так м н о г о д л я своих ученых и не ставил их так высоко, как англичане; но в то же время ни о д и н не искал с т а к о ю искренностью и п о к о р н о с т ь ю поучения в о б л а с т и метафизики. С л е д о в а т е л ь н о , стремление к п о з н а н и ю является и главной причиной английской н а б о ж н о с т и . Наряду с этим следует принять еще во внимание и то о б с т о я т е л ь с т в о , что высшие классы английского общества никогда не проявляли и н д и ф ф е р е н т и з м а в религиозных вопросах и, в п р о т и в о п о л о ж н о с т ь Франции, где в X V I I I в. в м о д е было вольтерианство, систематически возвели религиозность в отличительный признак принадлежности к и з б р а н н о м у обществу. Историческое развитие А н г ­ лии привело к д в у м результатам, п о - в и д и м о м у н е с о в м е с т н ы м , к к а с т о в о м у господству и личной с в о б о д е . П о н я т н о , что сословие, и м е ю щ е е в руках власть и богатство, защищает свои привилегии. П р и б е з у с л о в н о й независимости анг­ лийского н а р о д а к физическому п р и н у ж д е н и ю о н о прибегать не м о г л о ; п о э т о м у оно всегда стремилось действовать на низшие классы д у х о в н ы м и средствами. 67

Вырождение Э т и м и объясняется религиозный характер умственного вырождения англи­ чан. П е р в ы м р е з у л ь т а т о м эпидемического вырождения и истерии было окс­ фордское движение тридцатых и сороковых годов. У а й з е м а н вскружил головы всем с л а б о у м н ы м , Н ь ю м е н перешел в католицизм, П ь ю с е й нарядил все высшее английское духовенство в римско-католическое облачение. Скоро народился и спиритизм, и замечательно, что все м е д и у м ы ведут богословские речи. Собра­ ния «ревивалистов» семидесятых г о д о в и нынешняя «армия спасения» являются п р я м ы м п р о д о л ж е н и е м оксфордского движения, но приспособленным к поняти­ ям низших классов. В искусстве религиозная мечтательность выродившихся и истеричных англичан выразилась п р е р а ф а э л и з м о м . Точное значение э т о г о слова уяснить себе н е в о з м о ж н о , п о т о м у что оно и з о б р е т е н о мистиками и, п о д о б н о всем словам, вымышленным с л а б о у м н ы м и и душевно расстроенными, о б л а д а е т свойствами расплывчатости и неопределен­ ности. Первые члены братства д у м а л и найти в художниках четырнадцатого и пятнадцатого столетий, в предшественниках великих гениев умбрийской и вене­ цианской школ, умы, одинаково с ними настроенные; п о э т о м у они взяли себе за о б р а з е ц их манеру писать и придумали себе название «прерафаэлитов», которое д о л ж н о б ы л о им о с о б е н н о нравиться, п о т о м у что частичка «пре» возбуждает представление о чем-то древнем, о т д а л е н н о м , едва д о с т у п н о м в о о б р а ж е н и ю , сказочном, таинственном. Прерафаэлиты обязаны Д ж о н у Рескину этим стремле­ нием искать художественные идеалы в седой старине. Рескин — о д и н из самых туманных и ложных у м о в нынешнего столетия, но он замечательный стилист. Писания его — дикий б р е д , но б р е д фанатика, чувствующего очень глубоко. Его настроение напоминает настроение испанских инквизиторов; он — настоящий Торквемада в эстетике. Охотнее всего он сжег бы не сочувствующих е м у критиков и тупых профанов, не восторгающихся произ­ ведениями искусства. Но так как устраивать костры не в его власти, то он мечет г р о м и м о л н и и и уничтожает еретиков руганью и проклятиями. В то же время он, однако, глубокий знаток истории искусства. К о г д а он говорит об очертаниях облаков, он указывает на шестьдесят или восемьдесят картин, рассеянных по всем м у з е я м Европы. И заметьте, он писал в сороковых годах, когда светопись, так сильно о б л е г ч а ю щ а я изучение классических произведений искусства, еще не была известна. Его знания, его ученость покорили англичан; ими объясняется влияние, к о т о р о е имел Рескин на художественный вкус и эстетические воззрения англосаксонской расы. П о л о ж и т е л ь н ы й английский ум требует цифр, точных данных. С т о и т их дать, и англичанин доволен: он готов согласиться с явною е р у н д о ю , если она подкреплена статистическими таблицами. М о ж н о признать чисто английскою ч е р т о ю , что М и л ь т о н в описании ада и его обитателей столь же д о б р о с о в е с т е н и точен, как был бы з е м л е м е р или естествоиспытатель. Рескин замечательно усвоил себе эту английскую особенность, с о б л ю д а ю щ у ю крайнюю точность в нелепостях, и з м е р я ю щ у ю и в з в е ш и в а ю щ у ю привидения. Его страстные э т ю д ы , соединенные впоследствии в о д н у книгу п о д о б щ и м заглавием «Современные художники», начали появляться в 1843 г. и совпали с началом великого католического движения. Он был т о г д а м о л о д ы м б о г о с л о ­ в о м и критиковал произведения искусства с богословской точки зрения. Средне­ вековая схоластика стремилась превратить ф и л о с о ф и ю в р а б ы н ю богословия; Рескин хотел то же сделать с искусством. Скульптура, живопись д о л ж н ы быть ф о р м о ю богослужения или вовсе не быть. Произведение искусства имеет значе­ ние лишь настолько, насколько в нем выражается сверхчувственная мысль; не совершенство ф о р м ы , а религиозное чувство, его вдохновившее, заслуживает внимания. В подтверждение приведем собственные слова Рескина. « М н е кажет­ с я , — говорит о н , — что грубая картина действует часто сильнее, чем тонко 68

II. Мистицизм исполненная, и что в о о б щ е картины вызывают т е м меньше л ю б о п ы т с т в а и почтения, чем они совершеннее в техническом отношении... Значение жи­ вописца или писателя в конце концов определяется с о д е р ж а н и е м их п р о и з ­ ведений, а не ф о р м о ю . Картина, с о д е р ж а щ а я в себе м н о г о б л а г о р о д н ы х мыслей, как бы п л о х о они ни были выражены, лучше и значительнее, чем картина с менее б л а г о р о д н ы м и мыслями, хотя бы они были выражены прекрасно... Чем менее средства с о о т в е т с т в у ю т замыслу, т е м сильнее впечатление картины». Э т и основные положения Рескина вошли целиком в эстетику первых пре­ рафаэлитов. Они чувствовали, что Рескин ясно выразил т о , что их з а н и м а л о . Форма безразлична; вся сила в замысле. Ч е м несовершеннее первая, т е м глубже впечатление; религиозное настроение — единственное с о д е р ж а н и е , д о ­ стойное произведения искусства. И вот прерафаэлиты начинают изучать ис­ т о р и ю искусства с э т о й точки зрения и н а х о д я т т о , чего они ищут, в картинах предшественников Рафаэля, к о т о р ы м и так б о г а т а Л о н д о н с к а я национальная картинная галерея. Все эти Фра А н д ж е л и к о , Д ж о т т о , Ч и м а б у э , Г и р л а н д а й о , П о л а у о л о дали им те совершенные о б р а з ц ы , которых они искали. Э т и п л о х о писанные или выцветшие от времени картины с их ребяческим и з о б р а ж е н и е м рая и ада несомненно д ы ш а т н а б о ж н о с т ь ю ; им легко б ы л о п о д р а ж а т ь вследствие их несовершенства, и в то же время они представляли с т о л ь сильное п р о ­ тиворечие с т о г д а ш н и м эстетическим вкусом, что вполне м о г л и у д о в л е т в о р и т ь стремлению к парадоксальному, причудливому, с о с т а в л я ю щ е м у , как мы видели, одну из особенностей с л а б о у м н ы х л ю д е й . Теория Рескина совершенно несостоятельна. Он б е с с о з н а т е л ь н о или пред­ намеренно упускает из виду, что картина действует не столько с в о и м с о д е р ж а н и ­ ем, сколько именно ф о р м о ю . Она сперва дает чисто чувственные впечатления прекрасными деталями и г а р м о н и е ю красок, з а т е м — и л л ю з и ю действитель­ ности и высшее удовольствие отгадывания мысли художника, наконец — воз­ м о ж н о с т ь наслаждаться такими деталями или о б щ и м и чертами, к о т о р ы х менее одаренный в х у д о ж е с т в е н н о м отношении зритель с а м не м о г бы уловить. Ж и в о ­ писец, следовательно, м о ж е т действовать средствами своего искусства лишь настолько, насколько он действует г а р м о н и е ю цветов, вызывает и л л ю з и ю дейст­ вительности и раскрывает скрытые для обыкновенного глаза художественные красоты предмета. С а м ы й с ю ж е т является уже не чисто х у д о ж е с т в е н н о й заслу­ гой. Тут уже проявляется умение отгадывать настроение, пользоваться наклон­ ностями, воспоминаниями, предрассудками публики. Х у д о ж е с т в е н н а я картина, например « М о н а Л и з а » Л е о н а р д о , приводит в восторг всякого человека с эстети­ ческим вкусом. Жанровая картина, не отличающаяся х у д о ж е с т в е н н ы м и красота­ ми, вызывает лишь равнодушие в т о м , кто не интересуется с ю ж е т о м . К а р т и н а , которая, например, и з о б р а ж а л а бы п о б е д у французов н а д пруссаками, в о з б у ж ­ дала бы восторг во Франции, д а ж е если бы она была г р у б о намалевана, и при т о м же условии икона трогает католика и не в о з б у ж д а е т никакого сочувствия в протестанте. Конечно, существует живопись, стремящаяся действовать не с о в е р ш е н с т в о м формы, а идейным с в о и м с о д е р ж а н и е м . Э т а живопись имеет о с о б о е название: это — письменность, а знаки, к о т о р ы м и она пользуется, называются буквами; искусство же дать выражение идее этими знаками называется не ж и в о п и с ь ю , а п о э з и е ю . У ж е в с а м о м начале своего развития живопись, у д о в л е т в о р я ю щ а я эстетическим п о т р е б н о с т я м , отделилась от письменности, о л и ц е т в о р я ю щ е й мысль, и Рескину принадлежит сомнительная заслуга уничтожения различия, установленного уже за шесть тысяч лет т о м у н а з а д фиванскими г р а м о т е я м и . Но прерафаэлиты п о ш л и еще дальше Рескина, у к о т о р о г о они з а и м с т в о в а л и свои руководящие идеи. П о ч е м у слабые картины предшественников Рафаэля 69

Вырождение производят на нас такое трогательное впечатление? П о т о м у , что все эти Д ж о т т о и Ч и м а б у э были искренни. Они хотели быть ближе к п р и р о д е и о с в о б о д и т ь с я от стеснительных традиций византийской школы, далеко уклонившейся от ис­ тины. Они энергично б о р о л и с ь с плохой, чисто ремесленной м а н е р о й писания своих учителей. Зрелище человека, выбивающегося из сил, чтобы порвать свя­ з ы в а ю щ и е его узы и отстоять с в о ю личную с в о б о д у , чрезвычайно привлека­ тельно. Разница м е ж д у предшественниками Рафаэля и прерафаэлитами заклю­ чается именно в т о м , что первые отыскивали правильные с п о с о б ы рисования и живописи, м е ж д у т е м как последние силятся забыть их. П о э т о м у т о , что приводит в восторг у первых, отталкивает у вторых. Вы имеете тут д е л о с к о н т р а с т о м м е ж д у л е п е т о м цветущего ребенка и шамканьем с л а б о у м н о г о старца, д е т с к о ю наивностью и ребячеством. Но это возвращение к начаткам, э т о кокетничание с п р о с т о т о ю , эта игра в детки словами и ужимками — явление весьма распространенное у слабоумных, и мы ее не раз еще встретим у поэтовмистиков. Согласно учению их теоретика Рескина, падение искусства для прерафа­ элитов начинается с Рафаэля. И э т о очень понятно. П о д р а ж а т ь какому-нибудь Д ж о т т о или Ч и м а б у э сравнительно легко. Н о чтоб п о д р а ж а т ь Р а ф а э л ю , н а д о с а м о м у рисовать в совершенстве, а э т о было не п о д силу первым членам братства. К т о м у же Рафаэль жил во время расцвета Возрождения. Заря новой мысли сияет в его жизни и его творениях. Он уже рисовал не о д н и религиозные, но и мифологические, и исторические картины, или, как говорят мистики, о б ­ ратился к светским с ю ж е т а м . Его картины действуют не только на религиозное, но и на эстетическое чувство. Э т о не исключительное служение Богу и, следовате­ л ь н о , — как выражается Рескин, а за ним и его последователи — э т о служение дьяволу. С л а б о у м н ы е склонны противоречить всему, что признается неопровер­ ж и м ы м , и находить в искусстве п л о х и м т о , что д р у г и м представляется совершен­ ным. В течение трех веков все признавали Рафаэля величайшим х у д о ж н и к о м . И вот прерафаэлиты говорят: «Рафаэль знаменует с о б о ю глубочайшее падение искусства». Вот почему они присвоили себе название прерафаэлитов, намекая им и м е н н о на Рафаэля, а не на какого-либо д р у г о г о великого мастера или д р у г у ю эпоху в развитии искусства. П о с л е д о в а т е л ь н о с т и от мистика о ж и д а т ь нельзя. Рескин, с о д н о й с т о р о н ы , утверждает, что художник не имеет права по своему у с м о т р е н и ю изменять ч т о - л и б о в природе, что э т о свидетельствует о «неспособности, лености или д е р з о с т и » , т. е. что живописец д о л ж е н передавать п р и р о д у так, как он ее видит, не допуская ни м а л е й ш е г о изменения; н о , с д р у г о й стороны, он говорит, что «каждая былинка, каждый цветок, каждое дерево имеет свой идеальный п е р в о о б ­ раз» и что к нему они и стремятся, если на них не влияет случай или б о л е з н ь , — задача же живописца заключается в т о м , чтобы уяснить себе и передать д р у г и м э т о т идеальный п е р в о о б р а з . Э т и два положения, очевидно, друг другу противоречат. Идеальный перво­ о б р а з составляет не н а б л ю д е н и е , а гипотезу. Различение существенного от случайного — д е л о р а з у м а , а не глаза и эстетического чувства, а задача живописи заключается в изображении действительности, а не п р е д п о л а г а е м о г о , конкрет­ н о г о , а не абстрактного. Взгляды на законы, управляющие явлениями, измен­ чивы, как изменчивы наши представления и г о с п о д с т в у ю щ и е научные теории. Живописец и з о б р а ж а е т не эти взгляды, а чувственные впечатления, так как задача искусства заключается в в о з б у ж д е н и и не мыслительной деятельности, а душевных волнений. Прерафаэлиты не поняли э т о г о противоречия и слепо подчинились т е о р и я м Рескина. В человеке они искали идеальный первообраз, но в аксессуарах они 70

II. Мистицизм ничего не изменяли. Они с величайшею т о ч н о с т ь ю передавали и л а н д ш а ф т , и предметы, о к р у ж а ю щ и е и з о б р а ж а е м ы х и м и лиц. Ботаник отличает всякую травку, всякий цветок, столяр — скрепления и склейку, р о д дерева и т. д. Э т а добросовестная отчетливость выступает у прерафаэлитов с т о л ь же резко на первом плане, как и на з а д н е м фоне, где, по з а к о н а м оптики, ее различить нельзя. Она-то и служит выражением неспособности быть внимательным. Внимание подавляет часть явлений и вызывает те, на которые распространяется н а б л ю д е ­ ние. Если живописец в о о б р а ж а е т все о д н о о б р а з н о , то мы не м о ж е м угадать, что он, собственно, хотел сказать. Т о г д а его произведение н а п о м и н а е т н а м б о р мотанье с л а б о у м н о г о . А м е ж д у т е м э т о т р о д живописи и м е н н о и м е л влияние на современное искусство. Ботанически верное и з о б р а ж е н и е дерева, цветов и дере­ вьев, геологически — правдивые скалы, горные о б р а з о в а н и я и почвы, отчет­ ливые узоры на коврах и о б о я х — все э т о з а и м с т в о в а н о с о в р е м е н н ы м и х у д о ж ­ никами у Рескина и прерафаэлитов. Эти мистики в о о б р а ж а л и , что они, по примеру предшественников великого Рафаэля, пишут религиозные картины. Э т о был с а м о о б м а н . Д ж о т т о , Ч и м а б у э , Фра А н д ж е л и к о не были мистиками, или, лучше сказать, они были м и с т и к а м и по невежеству, а не вследствие с л а б о у м и я . Средневековый живописец, и з о б р а ж а я религиозный с ю ж е т , был у б е ж д е н , что он и з о б р а ж а е т правду. Он б ы л р е а л и с т о м , рисуя сверхчувственное. Религиозное предание е м у с о о б щ а л о с ь как факт; он был проникнут сознанием буквальной его правды и передавал его так, как он передал бы всякий д р у г о й правдивый рассказ. Публика п о д х о д и л а к его картине в т о м же настроении. Д л я средневекового общества религиозное произведение искусства имело такое же значение, как для нас рисунки в бытописательных или естествен­ но-исторических книгах. С этой б е с х и т р о с т н о й верой мистическая живопись не мирилась, а живописец избегал всего т у м а н н о г о , таинственного. Он и з о б р а ж а л не сновидения и настроения, а документы; он у б е ж д а л и м о г у б е д и т ь , п о т о м у что сам был убежден. Совершенно не то приходится сказать о прерафаэлитах. Они и з о б р а ж а л и на своих картинах аллегории и смутные символы, не и м е ю щ и е ничего о б щ е г о с виденною действительностью. Я приведу лишь о д и н пример: «Тень с м е р т и » Ханта. На э т о й картине и з о б р а ж е н молящийся Х р и с т о с с р а с п р о с т е р т ы м и руками, а тень, п а д а ю щ а я от него, имеет ф о р м у креста. Э т о — поучительный пример направления мысли у мистиков. Х а н т представляет себе Х р и с т а м о л я ­ щимся; в то же время у художника возникает представление о распятии Х р и с т а . Эту ассоциацию идей о н хочет сделать в и д и м о ю при п о м о щ и и м е ю щ и х с я у искусства средств. И вот он и з о б р а ж а е т фигуру Х р и с т а , о т б р а с ы в а ю щ у ю тень или п р е д с к а з ы в а ю щ у ю его участь; выходит, что какая-то непонятная сила повер­ нула эту фигуру к солнечным лучам таким о б р а з о м , что на з е м л е о б р и с о в а л а с ь тень, и з о б р а ж а ю щ а я роковое предзнаменование. Э т а выдумка с о в е р ш е н н о бес­ смысленна. С о с т о р о н ы Х р и с т а б ы л о б ы с л и ш к о м наивно предсказывать с в о ю возвышенную смерть таким хвастливым о б р а з о м . К т о м у же современники не могли бы понять э т о знамение, пока Х р и с т о с не претерпел с м е р т и на кресте. Но в сознании Х о л м е н а Х а н т а возникают о д н о в р е м е н н о представление о м о л я щ е м ­ ся Христе и представление о кресте, и он, не давая себе отчета в р а з у м н о м их соотношении, соединяет их. Если бы предшественнику Рафаэля п р и ш л о в г о л о в у изобразить молящегося Христа, чувствующего б л и з о с т ь своей страдальческой смерти, то он д а л бы н а м реальную картину м о л я щ е г о с я Х р и с т а , а распятие и з о б р а з и л бы не менее реально где-нибудь в углу картины, но никогда не стал бы соединять о б а представления в о д и н туманный, расплывчатый о б р а з . В э т о м и заключается разница м е ж д у р е л и г и о з н о ю ж и в о п и с ь ю в е р у ю щ е г о , но н о р м а л ь ­ ного человека, и живописью развинченного психопата. 71

Вырождение С течением времени прерафаэлиты отрешились от многих чудачеств. Миллес и Х о л м е н Х а н т уже не манерничают намеренно п л о х и м рисунком и п р о с т о д у ш ­ ным п о д р а ж а н и е м Д ж о т т о . От основных мыслей своей школы они сохранили только тщательную передачу деталей и идейную живопись. О д и н благосклонный к ним критик, Э д . Р о д , замечает: «Они были сами писателями, и их живопись — писательство». Э т и слова до сих п о р верны, а некоторые из первых прерафа­ элитов сразу прониклись этой м ы с л ь ю . Они вовремя поняли, что ошиблись в выборе призвания, и перешли от живописи, т. е. писания мысли, к настоящему писательству. С а м ы м в ы д а ю щ и м с я из них является Д а н т е Габриель Россетти, сын ита­ льянского карбонария и знатока Данте; родился Россетти, однако, в Англии. Отец окрестил его и м е н е м великого итальянского поэта, и э т о обстоятельство и м е л о р е ш а ю щ е е влияние на настроение мальчика. Россетти представляет с о б о ю весьма поучительное подтверждение слов Бальзака, что имя играет важную роль в деле развития и судьбе человека. Все поэтическое творчество Россетти коренит­ ся в Данте. Его миросозерцание представляет неясный сколок с миросозерцания флорентийского поэта. Все его представления более или менее проникнуты воспоминанием о «Божественной комедии» или « Н о в о й жизни». Э т о т подражательный характер произведений Россетти выясняется при раз­ б о р е о д н о г о из самых известных его стихотворений — «Блаженная девушка», в то же время в э т о м стихотворении чрезвычайно рельефно выступают от­ личительные черты р а б о т ы мистического мозга. В первой строфе говорится: «Блаженная девушка прислонилась к з о л о т ы м перилам неба; глаза ее были глубже глубины воды при вечернем освещении. В руке у нее были три лилии, а в волосах — семь звезд». Вся эта картина утраченной л ю б и м о й девушки, взирающей в райском убранстве на в о з л ю б л е н н о г о с неба, п о х о д я щ е г о на роскошный д в о р е ц , — не что иное, как отзвук третьей песни Д а н т о в а «Рая», где Пресвятая Дева обращается к поэту с луны. Д а ж е детали те же, например: глубокие, тихие воды. «Лилии в руке» заимствованы из картин предшествен­ ников Рафаэля, но тут есть и тихий отзвук утреннего привета из «Чистилища». Затем, обозначая л ю б и м у ю девушку англо-романским с л о в о м «damozel», автор намеренно хочет затемнить ясно очерченный о б р а з , возникающий у нас при слове «девушка». Название «damozel» вызывает в воображении английского читателя неопределенное представление о стройной б л а г о р о д н о й девушке, гор­ дых норманнских рыцарях, о чем-то о т д а л е н н о м , о т ж и в ш е м , п о л у з а б ы т о м , пере­ носит его в таинственную глубь средних веков и вызывает представление о вол­ ш е б н о м о б р а з е баллады. О д н о э т о слово уже воскрешает в д у ш е читателя с м у т н о е настроение, сохранившееся в ней от знакомства со всеми п о э т а м и и писателями романтической школы. В руку э т о й «damozel» Россетти влагает три лилии, а голову ее он украшает с е м ь ю звездами. Числа эти не случайны: они издавна считаются таинственными и священными. «Три» и «семь» указывают читателю на нечто н е в е д о м о е и значительное. Однако, указывая на средства, которыми Россетти пользуется, чтобы выра­ зить свое душевное настроение и передать его читателю, мне не хотелось бы вызывать нарекание, б у д т о я о с у ж д а ю лирику и п о э з и ю в о о б щ е и вижу в ней о д н о мистическое с л а б о у м и е . Правда, что все поэты склонны употреблять слово, которое, заключая в себе определенные представления, вместе с т е м уже с а м о по себе в о з б у ж д а е т известное настроение. Но творчество н о р м а л ь н о г о поэта корен­ ным о б р а з о м отличается от творчества болезненно настроенного мистика. Н е о п ­ ределенное слово, у п о т р е б л я е м о е первым, имеет разумный смысл, вызывает во всяком н о р м а л ь н о м человеке волнение, и э т о волнение касается о с н о в н о г о с ю ж е т а стихотворения. О б р а з ц о м м о ж е т служить известное стихотворение 72

II. Мистицизм Фета «Шепот, р о б к о е дыханье, трели соловья...». Т у т с к а ж д ы м с л о в о м связано определенное представление, и каждое из них в о з б у ж д а е т в читателе те чувства, которые в о л н у ю т автора. К о г д а же Россетти вплетает в свое стихотворение мистические числа «три» и «семь», то они с а м и по себе ничего не означают, не вызывают в н о р м а л ь н о м читателе никакого волнения, и д а ж е истеричные, увлекающиеся черной магией, если и почувствуют волнение, то оно вовсе не б у д е т касаться о с н о в н о г о предмета стихотворения, т. е. появления умершей в о з л ю б л е н н о й . Но вернемся к р а з б о р у стихотворения Россетти. Девушке кажется, что она славословит Бога всего о д и н день; но для осиротелых день э т о т б ы л д е с я т ь ю годами, а для о д н о г о из них он был «десятилетием г о д о в » («ten years of years»). Э т о — чисто мистическое времяисчисление. О н о ничего не означает. М о ж е т быть, Россетти представляет себе высшую единицу, к к о т о р о й отдельный г о д относится так, как день к году. Следовательно, 365 лет с о с т а в л я ю т г о д высшего порядка. В т а к о м случае « г о д г о д о в » равнялся бы 365 г о д а м . Но Россетти не поясняет своей мысли. «Она стояла у о б в о д н о й стены Б о ж ь е г о д о м а , с о о р у ж е н н о й Б о г о м н а д бесконечною г л у б и н о ю , составляющей не что иное, как начало п р о с т р а н с т в а , — стояла так высоко, что, глядя о т т у д а , она еле отличала солнце. Д о м н а х о д и л с я на небе п о т у с т о р о н у волн эфира, о б р а з у ю щ е г о м о с т . П о д н и м время, с м е н я ю щ и е ­ ся день и ночь в о л н у ю т пустоту п л а м е н е м и м р а к о м до т о й глубины, где з е м л я летит, словно причудливая м о л ь . Вокруг нее говорили влюбленные, только что опять соединившиеся, повинуясь призывам б е с с м е р т н о й л ю б в и и обмениваясь в экстазе своими новыми именами. И м и м о нее пролетали, с л о в н о тонкие огни, поднимавшиеся к Богу души... С небесной тверди она видела, как пульс времени дико бьется среди всех миров». Я предоставляю читателю воспроизвести в с в о е м в о о б р а ж е н и и все д е т а л и этого описания и соединить их в о д н у о б щ у ю картину. Если после д о б р о с о в е с т ­ ных усилий ему э т о не удастся, то он м о ж е т себе спокойно сказать, что виноват не он, а автор. « D a m o z e l » начинает говорить. Она желает видеть в о з л ю б л е н н о г о о к о л о себя. Он ведь придет. « К о г д а он на голову в о з л о ж и т лучистый венец и облечется в белое одеяние, я его возьму за руку и п о й д у с н и м к г л у б о к о м у к л а д е з ю света. Мы спустимся с ним, словно к реке, и т а м , п р е д л и ц о м Г о с п о д а , выкупаемся вместе». З а м е т и м , как здесь, в э т о м потоке бессмысленных выражений, ясно выделя­ ется представление о с о в м е с т н о м купанье. Чувственность никогда не отсутствует у мистиков. «Затем мы о т ы щ е м р о щ и , где пребывает Пресвятая Дева с ее п я т ь ю фрей­ линами, имена которых составляют пять сладостных симфоний: Цецилия, Герт­ руда, Магдалина, Маргарита и Розалия». Э т о перечисление пяти женских имен наполняет два стиха. Т а к о г о р о д а стихи часто встречаются у мистиков. Тут с л о в о перестает быть с и м в о л о м определенного понятия или представления и превращается в п р о с т о й звук, который д о л ж е н путем ассоциации идей вызвать разные приятные э м о ц и и . В д а н н о м стихотворении женские имена вызывают представление о красивых м о л о д ы х девушках, а имя Розалии, кроме т о г о , о р о з а х и лилиях. «Блаженная девушка» п о д р о б н о рисует себе картину соединения с в о з л ю б ­ ленным, и з а т е м автор говорит: «Она п о л о ж и л а руки на з о л о т ы е перила, закрыла лицо руками и заплакала. Я слышал ее слезы». 1

1

Н о р д а у п р и в о д и т о д н о р о д н о е с т и х о т в о р е н и е У л а н д а . — Примеч. пер.

73

Вырождение Слезы эти непонятны. «Блаженная девушка» после смерти живет в з о л о т о м дворце перед л и ц о м Г о с п о д а и Святой Девы. Ч т о же ее печалит? Отсутствие в о з л ю б л е н н о г о ? Десять лет для нее все равно что о д и н день. Если ее в о з л ю б л е н ­ н о м у с у ж д е н о д о ж и т ь д а ж е до очень преклонного возраста, то ей придется ждать всего пять или шесть дней до свидания, а з а т е м — до вечного блаженства вместе с ним. К чему же ей печалиться и проливать слезы? Но д е л о в т о м , что у Россетти все представления: вечное блаженство, бессмертие, уничтожение личности, веч­ ная разлука и т. д. спутаны; д а ж е в деталях он себе противоречит. Так, умершие появляются в белых одеяниях, с лучистым венцом на голове, гуляют попарно и называют друг друга ласкательными именами, и в то же время они представля­ ю т с я поэту в виде «тонких огней», проносящихся м и м о «блаженной девушки». В «Божественной комедии», от с м у т н о г о влияния к о т о р о й Россетти не м о ж е т отрешиться, мы ничего п о д о б н о г о не н а х о д и м . Но Д а н т е , как и предшественники Рафаэля, были мистиками по недостатку знаний, а не по с л а б о у м и ю . Материал, который они обрабатывали, т. е. факты, м о г л и быть ложны, но самая р а б о т а н а д ними была последовательна и уверенна. Все их представления ясны, приведены в с т р о й н у ю связь, не противоречат друг другу. Дантовский ад, чистилище, рай построены на науке т о г о времени, черпавшей свое миросозерцание исключитель­ но в д о г м а т и ч е с к о м богословии. Д а н т е был знаком с системой Ф о м ы Аквинского и проникся е ю . Первым читателям « А д а » знаменитое стихотворение пред­ ставлялось не менее убедительным и фактически о б о с н о в а н н ы м , чем нынешней публике — «Естественная история мироздания» Геккеля. Будущие поколения, вероятно, признают наши представления об э т о м , эфире и его колебаниях, поэтическим вымыслом, п о д о б н о т о м у как мы сами признаем таким в ы м ы с л о м средневековые представления об участи, о ж и д а ю щ е й умерших. Но т е м не менее никто не имеет права называть Гельмгольца или Уильяма Т о м с о н а мистиками на т о м основании, что они в своих р а б о т а х основываются на гипотезах, еще не вполне проверенных. Т о ч н о так же Д а н т е нельзя назвать таким мистиком, каким является Россетти, руководствующийся не научными данными своего времени, а зачатками туманных и противоречивых представлений. Д а н т е глубоко н а б л ю ­ дает действительность и переносит ее д а ж е в свой «Ад»; Россетти не в состоянии понять или видеть действительность, п о т о м у что не умеет быть внимательным, и, сознавая свой недостаток, он, как водится, у б е ж д а е т себя, что не хочет т о г о , чего, в сущности, не м о ж е т . «Какое мне д е л о , — сказал о д н а ж д ы Р о с с е т т и , — вертится ли Земля вокруг Солнца или Солнце вокруг Земли». В с а м о м деле, какое д о э т о г о д е л о автору «Блаженной девушки»? В других стихотворениях Россетти вы постоянно наталкиваетесь на ту же смесь сверхчувственного и сладостных порывов, на те же туманные мысли, на то же бессмысленное сочетание противоречивых представлений. Входить в их р а з б о р б ы л о бы излишне, но мы д о л ж н ы остановиться на некоторых особенностях, как необыкновенно характерных для м о з г о в о й деятельности этих с л а б о у м н ы х поэтов. П р е ж д е всего, мы д о л ж н ы отметить их пристрастие к постоянно возвраща­ ющейся рифме, которая, в о о б щ е говоря, является х о р о ш и м художественным п р и е м о м для выражения п р е о б л а д а ю щ е г о д у ш е в н о г о настроения поэта; но у Рос­ сетти э т о г о р о д а рифма не имеет ничего о б щ е г о с выраженным в стихотворении душевным настроением, а носит характер назойливого представления. Так, например, в стихотворении «Troy town» поэт н а м рассказывает, как Елена, з а д о л г о до похищения ее П а р и с о м , молилась в Спарте в храме Венеры и, опья­ ненная р о с к о ш ь ю собственного тела, умоляла б о г и н ю л ю б в и поднести ее в виде дара в о з л ю б л е н н о м у мужчине, кем бы он ни был. Я только м и м о х о д о м о т м е ч а ю п о ш л о с т ь основной идеи. Первая строфа гласит: «Рожденная н е б о м Елена, 74

II. Мистицизм спартанская царица,— о г о р о д Троя! — имела две груди, блестевшие, как н е б о , солнце и луну сердечного вожделения; м е ж д у ними лежала вся р о с к о ш ь л ю б в и . О, Троя пала. Величественная Т р о я охвачена п л а м е н е м . — Елена опустилась на колени пред алтарем Венеры — о г о р о д Троя! — и промолвила: « Д а й м н е м а л ы й дар, малый д а р для сердечного вожделения. Внемли м о и м с л о в а м и д а й мне знамение».— О, Т р о я пала. Величественная Т р о я охвачена пламенем». Так в четырнадцати строфах после первого стиха с л е д у ю т слова: «О г о р о д Троя»; третий стих кончается словами: «Сердечного вожделения», а за четвертым следуют слова: «О, Т р о я пала. Величественная Т р о я охвачена п л а м е н е м » . Я с н о , чего, собственно, хочет Россетти. Тут мы н а б л ю д а е м т о т же процесс мышления, какой проявляется у Х а н т а на картине «Тень смерти». Как с а м п о э т при мысли об Елене в Спарте путем ассоциации идей переходит к представлению о п о з д н е й ­ шей судьбе Т р о и , так и читатель при виде опьяняющей красоты м о л о д о й царицы тотчас же д о л ж е н представить себе и отдаленные трагические последствия ее л ю б о в н ы х стремлений. Но автор д а ж е не пытается р а з у м н о связать эти две группы представлений, а только то и д е л о повторяет о д н о о б р а з н ы м т о н о м , словно з а у п о к о й н у ю молитву, таинственные воззвания к Т р о е . С о л ь е указывает на эту особенность, встречающуюся у с л а б о у м н ы х . « И д и о т ы , — г о в о р и т о н , — вставляют в речь слова, не и м е ю щ и е никакой связи с п р е д м е т о м , о к о т о р о м о н и говорят». И далее: «У и д и о т о в беспрестанное повторение о д н о г о и т о г о же слова (le rabâchage) становится своего р о д а тиком». В д р у г о м з н а м е н и т о м стихотворении, «Eden bower» («Райская беседка»), в к о т о р о м говорится о преадамитке Лилит, ее в о з л ю б л е н н о м з м и е и его м е с т и А д а м у , в 49 строфах после к а ж д о г о первого стиха п о в т о р я ю т с я слова: «Eden bower's in flower» и « A n d о the bower and the hour». М е ж д у э т и м и бессмыслен­ ными словами «райская беседка в цвету» и «о беседка и час» и с т р о ф о ю , и м и прерываемою, нет д а ж е с а м о й о т д а л е н н о й связи. Э т о — п р о с т о е созвучие, представляющее с о б о ю разительный пример эхолалии. Отмеченная нами с п о с о б н о с т ь речи с л а б о у м н ы х и п о м е ш а н н ы х встречается у Россетти очень часто. М н о г и е из его стихотворений — не что иное, как р я д чисто внешним о б р а з о м нанизанных слов, и эта б о л т о в н я т е м не менее пред­ ставляется мистически настроенным читателям чем­то г л у б о к о м ы с л е н н ы м . П р и ­ веду здесь о д и н пример. Во в т о р о й строфе стихотворения «The s o n g of the bower» говорится: « К о г д а м о е сердце летит к беседке, что о н о т а м н а х о д и т , о чем снова вспоминает? О н о т а м никнет, как п о б и т ы й ливнем цветок, истерзанный, п о т е м н е ­ лый. Увы! Но что за шатер еще раскинут н а д ним, что за в о д ы о т р а ж а ю т еще его разорванные лепестки? Э т о — тень твоей д у ш и обвивает его, ч т о б ы выразить е м у с в о ю л ю б о в ь ; а т а м , в ее глубине, слезы служат е м у з е р к а л о м » . С в о е о б р а з н о с т ь п о д о б н о г о сочетания слов заключается в т о м , что к а ж д о е из них вызывает душевное волнение (например, слова «сердце», «беседка», «цветок», «любить», «слезы» и т. д.) и что они с л е д у ю т д р у г за д р у г о м в приятных д л я уха рифмах. Следовательно, они в о з б у ж д а ю т в восприимчивом, но н е в н и м а т е л ь н о м читателе о б щ у ю э м о ц и ю н а п о д о б и е нескольких аккордов в м и н о р н о м тоне: читатель д у м а е т , что он понимает стихи, а м е ж д у т е м он предается с о б с т в е н н о м у чувству, с м о т р я по степени своего о б р а з о в а н и я и по с в о и м в о с п о м и н а н и я м . К р о м е Россетти к прерафаэлитам причисляют еще Суинберна и М о р р и с а . Но их с х о д с т в о с г л а в о ю школы лишь отдаленное. С у и н б е р н — «выродившийся субъект высшего порядка» Маньяна, а Россетти д о л ж е н быть причислен к «сла­ б о у м н ы м » Солье. Первый не так впечатлителен, но з а т о в у м с т в е н н о м о т ­ ношении г о р а з д о выше Россетти. Его мысли л о ж н ы и часто п о х о д я т на б р е д , но иногда они ясны и связны. Он мистик, но его м и с т и ц и з м направлен не столько на религиозные с ю ж е т ы , сколько на преступность и п о р о ч н о с т ь . 75

Вырождение Он первый представитель «диаволизма» в английской поэзии, и э т о объясняется т е м , что он подчинился влиянию не только Россетти, но, главным о б р а з о м , Бодлера. Как все психопаты, он очень легко подчиняется внушению, и п о э т о м у он п о д р а ж а л сознательно или бессознательно всем сколько-нибудь в ы д а ю щ и м с я п о э т а м , которых он читал. Знакомясь с его стихотворениями, вы шаг за ш а г о м м о ж е т е проследить, как на него последовательно влияли Россетти, Б о д л е р , Готье и Виктор Г ю г о . Сперва он пишет стихотворения совершенно в духе Россетти, ударяясь в сред­ ние века и прибегая к наивным выражениям, как истый прерафаэлит; з а т е м он уже пишет в духе Бодлера, и з о б р а ж а е т из себя д е м о н а , произносит страшные проклятия: «О стыдливости я спрошу — что она; о д о б р о д е т е л и я скажу — не нужна она нам; о грехе — мы его поцелуем, п о т о м у что он — не грех». В д р у г о м стихотворении он обращается к своей в о з л ю б л е н н о й со словами: «О, если б я м о г решиться сокрушить тебя м о е ю л ю б о в ь ю до полного уничтожения и у м е р е т ь , — умереть, видя твои страдания, а с а м наслаждаясь, и соединившись с т в о е ю кровью, претвориться в тебе». Но остановимся п о д р о б н е е на о д н о м из его стихотворений, к о т о р о е содержит в себе з а р о д ы ш позднейшего с и м в о л и з м а и представляет поучительный пример этой ф о р м ы мистицизма. Стихотворение это озаглавлено « Д о ч ь короля». Э т о — р о д баллады, рассказывающей нам в четырнадцати строфах в о л ш е б н у ю ис­ т о р и ю о десяти королевнах, из которых о д н а во вред с в о и м сестрам пользуется о с о б е н н ы м р а с п о л о ж е н и е м отца, всегда роскошно одета, живет всласть и л ю б и ­ ма красивым принцем. Но она несчастна и д а ж е призывает смерть. Первый и третий стих каждой строфы с о д е р ж и т рассказ, а во в т о р о м говорится о какомто сказочном мельничном ручье. Откуда взялся этот ручей — неизвестно, но он отражает в себе символически все перипетии рассказа. Четвертый стих составля­ ет о д н о о б р а з н о е восклицание, также относящееся к х о д у рассказа. « Н а с было десять девушек в зеленой ржи — так начинается стихотворение,— маленькие красные листья в мельничной воде. Более красивых девушек никогда не р о д и ­ лось; з о л о т ы е яблоки — для королевской дочери. Нас б ы л о десять девушек у журчащего ключа — маленькие белые птички в мельничной воде. Более сладостных невест никогда не было; красные кольца — для королевской дочери». В с л е д у ю щ и х строфах восхваляются достоинства каждой из десяти королевен, а символические промежуточные стихи гласят: «Пшеничные зерна в мельничной воде — черный и белый хлеб — для королевской дочери. Красивые зеленые растения в мельничной воде — белое и красное вино для королевской дочери. Красивый тонкий тростник в мельничной воде — сотовый м е д для королевской дочери. Засохшие листья в мельничной воде — з о л о т ы е перчатки для королевс­ кой дочери. Упавшие п л о д ы в мельничной воде — з о л о т ы е рукава для королевс­ кой дочери». Наконец, появляется принц, избирает себе о д н у из королевен и отвергает остальных. Символические стихи указывают на б л е с т я щ у ю судьбу и з б р а н н о й и горькую д о л ю отвергнутых. «Слабый ветерок в мельничной воде — красная корона для королевской дочери. Редкий д о ж д ь в мельничной воде — с о л о м е н н о е л о ж е для остальных, з о л о т а я кровать для королевской дочери. Д о ж д ь м у т и т мельничную воду — гребешок из желтых раковин для остальных, з о л о т о й гребешок для королевской дочери. Ветер и г р а д проносятся н а д мель­ ничной в о д о й — пояса из травы для всех остальных, нарядный пояс для коро­ левской дочери. Снежинки сыплются в мельничную воду — десять поцелуев для всех остальных, с т о раз больше для королевской дочери». Королевская дочь, следовательно, очень счастлива и в о з б у ж д а е т зависть в своих сестрах. Но это только так кажется: картина внезапно изменяется. «Сломанные челны в мельнич­ ной воде — з о л о т ы е подарки для всех остальных, тяжелое горе для королевской 76

II. Мистицизм дочери. Выройте могилу для м о е г о красивого тела. П р о л и в н о й д о ж д ь льет в мельничную воду — и п о л о ж и т е м о и х братьев возле меня. Адские муки д л я королевской дочери». Причину э т о й перемены поэт у м ы ш л е н н о п р о х о д и т м о л ч а ­ нием. М о ж е т быть, он хочет дать понять, что принц — б р а т королевен и что избранная погибает вследствие э т о г о кровосмешения. Э т о н а п о м и н а л о б ы д е м о ­ ническую м у з у Суинберна. Но нас в д а н н о м случае интересует не эта с т о р о н а вопроса, а с и м в о л и з м поэта. Психологически совершенно верно устанавливать связь м е ж д у внешним м и ­ ром и разными душевными настроениями, видеть в п е р в о м отражение вторых. Когда внешний м и р имеет определенный вид, то он вызывает в нас соответствен­ ное настроение, и н а о б о р о т , когда нами овладевает определенное настроение, то мы замечаем во внешнем мире только т о , что г а р м о н и р у е т с н а ш и м настроени­ ем, поддерживает, усиливает его, и не замечаем всего о с т а л ь н о г о . Т е м н о е ущелье с нависшими над ним мрачными тучами всегда настраивает нас на печальный лад. С д р у г о й стороны, когда мы с а м и п о ч е м у ­ л и б о уже грустно настроены, мы везде видим только печальные картины: на улицах б о л ь ш о г о г о р о д а — г о л о д ­ ных, худых детей в л о х м о т ь я х , замученную извозчичью клячу, с л е п о г о нищего; в лесу — з а с о х ш у ю , сгнившую листву, ядовитые грибы, слизняков и т. д. К о г д а мы веселы, мы замечаем совершенно другое: на улице — свадебный п о е з д , краснощекую, с м а з л и в у ю девушку, разноцветные афиши, с м е ш н о г о толстяка со шляпою на затылке; в лесу — п о р х а ю щ и х птичек, красивых бабочек, пестрые цветки и т. д. П о э т ы с п о л н ы м п р а в о м п о л ь з у ю т с я о б е и м и ф о р м а м и с о о т в е т с т ­ вия м е ж д у внешним м и р о м и н а ш и м настроением. Но с и м в о л и з м Суинберна совершенно и н о г о р о д а . У него внешний м и р не отражает д а н н о г о настроения, а рассказывает н а м ц е л у ю и с т о р и ю ; п р и р о д а изменяет свой вид, с м о т р я по событиям; она, словно х о р в классических трагеди­ ях, поясняет все происходящее на сцене. Здесь п р и р о д а уже не белая стена, на которой о т р а ж а ю т с я пестрые картины нашей д у ш е в н о й жизни; о н а у С у и н б е р ­ на — живое, мыслящее существо, следящее вместе с п о э т о м за перипетиями греховной д р а м ы и выражающее вместе с н и м удовольствие, восторг, печаль — смотря по обстоятельствам, т. е. по х о д у рассказа. Э т о — б р е д , с о о т в е т с т ­ вующий в поэзии галлюцинациям д у ш е в н о б о л ь н ы х . Как у С у и н б е р н а по р у ч ь ю несутся «маленькие красные листья» и д а ж е «маленькие белые птички», к о г д а все идет х о р о ш о , и, н а о б о р о т , «разбитые челны» или же его хлещет снег и г р а д , когда дела п р и н и м а ю т д у р н о й о б о р о т , — так у Золя, в его «Кабачке», из с т о ч н о й трубы красильной течет в х о р о ш и е д н и р о з о в а я и з о л о т и с т о ­ ж е л т а я в о д а , а когда судьба Жервезы и Лантье ухудшается — мутная и д а ж е черная, а у И б с е н а , в его «Привидениях», разверзаются хляби небесные, когда г­жу Алвинг и ее сына постигает горе, и солнце весело сверкает, когда начинается катастрофа. И б с е н заходит, впрочем, дальше других: у него п р и р о д а не только принимает деятель­ ное участие в событиях, но подчас д а ж е п р я м о н а д н и м и издевается. У М о р р и с а ум сравнительно нормальнее, чем у Россетти и Суинберна. Неуравновешенность проявляется у него не в м и с т и ц и з м е , â в недостатке ориги­ нальности, в чрезмерной подражательности. Манерничанье его с о с т о и т в при­ страстии к с р е д н и м векам. Он с а м называет себя учеником Ч о с е р а . К р о м е т о г о , он выписывает целые строфы у Д а н т е , например из пятой песни « А д а » . Так, он поет в о д н о й из своих п о э м : «В э т о т прекрасный с а д , гуляя, пришел Ланчелот; э т о верно; поцелуй, к о т о р ы м мы обменялись при встрече в э т о т день! О, я не решаюсь говорить о блаженстве э т о г о воспоминания». М о р р и с у б е ж д а е т себя, что он — т р у б а д у р XIII или X I V века, и старается говорить и с м о т р е т ь на все так, как б у д т о он в с а м о м деле современник Ч о с е р а . К р о м е э т о г о поэтического чревовещательства, этих усилий изменять г о л о с так, как б у д т о он слышится 77

Вырождение издалека, у М о р р и с а м а л о психопатического, хотя он иногда и проявляет слиш­ к о м б о л ь ш у ю склонность к звукоподражанию, повторяет в трех стихах пять раз о д н о и то же слово. За последнее время он, благодаря своей впечатлительности, сделался с т о р о н н и к о м гуманного социализма, сотканного главным о б р а з о м из сострадания и л ю б в и к ближнему и производящего д о в о л ь н о странное впечатле­ ние в ф о р м е искусственного языка старых баллад. Прерафаэлиты имели значительное влияние на поэтов, народившихся в тече­ ние последних двадцати лет. Выродившиеся и истеричные субъекты воспевали «блаженных дев», подражая Россетти, восхваляли противоестественные пороки, преступления, ад и черта, подражая Суинберну, и силились говорить на языке б а р д о в , п о д р а ж а я М о р р и с у . Если в настоящее время не вся английская поэзия заразилась декадентством, то только благодаря той счастливой случайности, что о д н о в р е м е н н о с прерафаэлитами жил и действовал такой з д о р о в ы й поэт, как Теннисон. Официальные почести, выпавшие на его д о л ю , беспримерный его успех у читателей доставили е м у подражателей, по крайней мере среди некото­ рых второстепенных поэтов; вот почему наряду с х о р о м мистиков раздаются и голоса, вторящие поэту­лауреату. В д а л ь н е й ш е м с в о е м развитии прерафаэлизм народил в Англии «эстетиков», во Франции — «символистов». Эти два течения б у д у т нами п о д р о б н е е рассмот­ рены в с л е д у ю щ и х главах.

Символисты (Верлен, Малларме, Мореас) Школа французских символистов возникла совершенно так же, как и школа прерафаэлитов. С о б р а л о с ь несколько м о л о д ы х л ю д е й , с т е м чтобы создать н о в у ю школу с о с о б е н н ы м названием. Но на с а м о м деле оказалось, что, несмот­ ря на т у м а н н у ю б о л т о в н ю и разные попытки о б м о р о ч е н и я л ю д е й , эта школа не имела ни о б щ и х эстетических законов, ни ясной художественной цели, а стреми­ лась, конечно втайне, лишь к т о м у , чтобы наделать ш у м а , обратить на себя разными странностями внимание и э т и м путем доставить себе славу, наслажде­ ние и удовлетворить своему ч е с т о л ю б и ю , к о т о р ы м были преисполнены эти разъедаемые завистью авантюристы. В начале восьмидесятых г о д о в в о д н о й из кофеен Латинского квартала, р а с п о л о ж е н н о й на набережной Сен­Мишель, ежедневно вечером собиралась группа л ю д е й приблизительно о д н о г о возраста. Засиживаясь здесь до поздней ночи или до утра, они курили, пили, острили насчет признанных и зашибавших деньги писателей и хвастались собственным изумительным, хотя и никому не в е д о м ы м т а л а н т о м . Ораторствовали главным о б р а з о м : Э м и л ь Г у д о , болтун, известный только несколькими в з д о р н ы м и шутовскими стихотворениями, М о ­ рис Роллина, автор « Н е в р о з о в » , и Э д м о н Гарокур, ныне стоящий во главе французских мистиков. Называли они себя «гидропатами», совершенно бессмыс­ ленным названием, с о с т о я в ш и м , очевидно, из двух слов: «гидротерапия» и «нев­ ропаты». П р и своей туманности, характеризующей обыкновенно вымыслы сла­ б о у м н ы х , о н о м о г л о только означать л ю д е й не совсем з д о р о в ы х и нуждающихся в лечении. Во всяком случае избранное и м и с а м и м и название указывает на с м у т н о е признание нервного расстройства. У «гидропатов» был свой недельный листок «Lutece», который, однако, просуществовал очень н е д о л г о . О к о л о 1884 г. маленькое о б щ е с т в о рассталось со с в о и м кабачком и перенесло свои собрания в кафе «François I» на бульвар Сен­Мишель. Э т о заведение п р и о б р е л о вскоре г р о м к у ю известность. Э т о была колыбель с и м в о л и з м а . О н о до 78

II. Мистицизм сих пор служит для некоторых честолюбивых ю н о ш е й , не одаренных никаким талантом, х р а м о м , где они присоединяются к символической школе в расчете добиться успеха через нее. Э т о , кроме т о г о , своего р о д а К а а б а , к к о т о р о й стекаются с л а б о у м н ы е иностранцы, слыхавшие о н о в о м л и т е р а т у р н о м течении и желающие быть посвященными в его таинства. Но «гидропаты» не все перешли на бульвар Сен­Мишель. М е с т о у ш е д ш и х заняли новые члены: Ж а н Мореас, Л о р а н Тайяд, Шарль М о р и с и д р . Они отказались от прежнего своего названия и в течение некоторого времени были известны п о д названием «декаде­ нтов». О н о п р и д у м а н о было для них в насмешку о д н и м критиком, н о , п о д о б н о нидерландским «гёзам» (нищим), с м е л о и г о р д о принявшим э т о с о б с т в е н н о унизительное название, и бывшие «гидропаты» стали называть себя «декаден­ тами», бросая э т и м вызов критикам. Однако им скоро н а д о е л о их название, и Мореас п р и д у м а л для них новое название — «символисты», п о д к о т о р ы м они стали известны, м е ж д у т е м как небольшая группа, отложившаяся от них, с о ­ хранила за с о б о ю название декадентов. Символисты п р е д с т а в л я ю т с о б о ю з а м е ­ чательный пример т о й склонности психопатов составлять кучки, о к о т о р о й мы выше упомянули. В то же время они о б л а д а ю т всеми д р у г и м и свойствами, характеризующими выродившихся и с л а б о у м н ы х субъектов: безграничным тще­ славием и чрезмерно высоким м н е н и е м о себе, с и л ь н о ю в о с п р и и м ч и в о с т ь ю , неясностью и бессвязностью мысли, б о л т л и в о с т ь ю (в психиатрии: логорея), полною н е с п о с о б н о с т ь ю к серьезному, усидчивому труду. Н е к о т о р ы е из них окончили курс в средних учебных заведениях, другие же не получили и среднего образования. Все они были л ю д и глубоко невежественные, и так как по с л а б о с т и характера и по недостатку внимания не были с п о с о б н ы к систематическому труду, то в силу известного психологического закона уверили с а м и х себя, что презирают всякое положительное знание и считают занятием, д о с т о й н ы м челове­ ка, только мечтание и отгадывание, т. е. «интуицию». Н е к о т о р ы е из них, как, например, М о р е а с и П о э т а , ставший впоследствии « м а г о м » , читали все б е з разбора, что только им попадалось п о д руки у с о с е д н е г о букиниста, и п л о д а м и такого чтения они угощали своих товарищей в напыщенных и таинственных речах. Служители в о о б р а ж а л и , что они з а н и м а ю т с я серьезным д е л о м , но в с у щ ­ ности они приобретали только беспорядочные, поверхностные знания, к о т о р ы е потом выгружали в статьях и б р о ш ю р а х , представляющих д л я н о р м а л ь н о г о читателя поистине комическое столпотворение и м е н Шопенгауэра, Д а р в и н а , Тэна, Ренана, Шелли, Гёте, выхваченных обрывков мыслей, непонятых и д е р з к о искаженных положений, с л о в о м , каких­то загадочных о т б р о с о в , какой­то смеси непереваренного чужого д о б р а . Э т о невежество с и м в о л и с т о в , эта ребяческая похвальба м н и м ы м о б р а з о в а н и е м откровенно признается о д н и м из них. «С философскими и религиозными в о п р о с а м и , — г о в о р и т Шарль М о р и с (La littérature de tout­à­l'heure),— не многие из этих м о л о д ы х л ю д е й сколько­нибудь знакомы. Но они о х о т н о з а п о м и н а ю т разные богословские термины, эффектные словечки, как, например: «дароносица», «ковчег» и пр., и щ е г о л я ю т ими; другие любят употреблять разные замысловатые выражения из Спенсера, М и л л я , Шопе­ нгауэра, К о н т а , Дарвина. Очень редко м е ж д у ними встречаются л ю д и , к о т о р ы е знают т о , о чем говорят, а не и м е ю т в виду только блеснуть или пустить пыль в глаза с в о и м с п о с о б о м выражения, не о т л и ч а ю щ и м с я ничем о с о б е н н ы м , разве только тщеславием слогов». (За бессмыслицу э т о г о п о с л е д н е г о о б о р о т а ответст­ вен, понятно, не я, а Шарль М о р и с . ) Посетители кофейни «François I» собирались т а м в час п о п о л у д н и , оставались до вечера, з а т е м расходились и после ужина опять собирались и покидали свою главную квартиру уже далеко за полночь. П о н я т н о , что ни у кого из символистов не б ы л о определенных занятий. Н е с п о с о б н ы е к систематическому 79

Вырождение труду, психопаты э т о г о р о д а не в состоянии исполнять и какие­либо обществен­ ные обязанности. К о г д а таким органическим н е д о с т а т к о м страдает п р о с т о л ю ­ дин, из него выходит бродяга или проститутка; а человек, принадлежащий к высшим классам, принимается ю р о д с т в о в а т ь в литературе и искусствах. Конечно, завсегдатаи кабачков не с о з н а ю т , что они — умственные калеки. Они скрашивают с в о ю неспособность к умственной дисциплине и выдержанному труду разными громкими или ласкательными названиями. Они т о л к у ю т о «худо­ жественном темпераменте», « с в о б о д н о й гениальности», « б о р ь б е с мелкими буд­ ничными стремлениями». Они издеваются над т у п о г о л о в ы м буржуа, исполня­ ю щ и м , точно автомат, с в о ю ежедневную работу, и презирают л ю д е й , требу­ ю щ и х , чтобы всякий имел определенное д е л о , и относящихся с недоверием к « с в о б о д н ы м художествам». Они прославляют странствующих рыцарей с их песнями и б е з з а б о т н о ю б о р ь б о ю и выставляют своим и д е а л о м друга солнца, который умывается утреннею р о с о ю , спит п о д цветами и одевается у портного, и з г о т о в л я ю щ е г о о д е ж д у полевым лилиям. «Chanson des gueux» Ришпена служит во французской литературе лучшим выражением э т о г о миросозерцания, а в не­ мецкой — отчасти некоторые произведения Баумбаха. П о ­ в и д и м о м у , и «Пегас в ярме» Шиллера поет в ту же дудку, но это только так кажется, п о т о м у что великий немецкий поэт вступается не за б е с ш а б а ш н о г о лентяя, а за силу, с о з н а ю щ у ю , что она м о ж е т сделать больше, чем какой­нибудь будочник или ночной с т о р о ж . Тунеядствующий «свободный художник», несмотря на свое с л а б о у м и е и влю­ бленность в с а м о г о себя, понимает, однако, что его о б р а з мыслей и жизнь противоречат законам, на которых зиждутся общественный строй и цивилиза­ ция. П о э т о м у он чувствует потребность оправдать себя в собственных глазах и приписывает с в о и м б е с п л о д н ы м грезам и болтовне б о л ь ш о е значение, признает их равноценными с а м о й серьезной деятельности. « В о т видите л и , — говорит М а л л а р м е , — м и р с о з д а н для т о г о , чтобы привести нас в конце концов к хорошей книге». М о р и с горько жалуется, что поэт «обязан прервать свой стих для исполнения обязанностей по о б щ е й воинской повинности». Уличная суетня,— п р о д о л ж а е т о н , — скрип колес правительственного механизма, газета, выборы, перемены министерств никогда не вызывали такого с т р а ш н о г о ш у м а , как теперь; крикливое всемогущество торговли подавило в сознании н а р о д н о й массы стрем­ ление к прекрасному, а промышленность отняла у нее досуг, оставленный п о л и т и к о ю . В с а м о м деле, что торговля, промышленность и политика в сравне­ нии с «прерванным стихом»?.. Болтовня символистов, однако, не вполне рассеялась, как д ы м их папирос или трубок. Она была увековечена в «Revue indépendante», «Revue contemporaine» и других эфемерных листках, служивших органами завсегдатаев «François I». Эти листки и книги первоначально читались только в у п о м я н у т о м кабачке. Впослед­ ствии хроникеры бульварных газет начали издеваться н а д ними за отсутствием д р у г о г о п о д х о д я щ е г о материала. Но э т о только и нужно б ы л о символистам; для них б ы л о важно, чтоб о них в о о б щ е заговорили. Они оседлали своих коней и доказали, что они — превосходные наездники. Не довольствуясь достигнутым успехом, они начали втираться в редакции больших газет, и, когда им удавалось просунуть в дверь только о д и н палец, они вмиг оказывались в редакционной комнате, занимали в ней м е с т о и о б р а щ а л и членов редакции в с в о ю веру. Все с п о с о б с т в о в а л о их успеху: скептицизм и равнодушие прожженных парижских редакторов, неспособных отнестись серьезно к статье и з н а ю щ и х только один лозунг — шуметь, в о з б у ж д а т ь л ю б о п ы т с т в о , предупреждать других с о о б щ е н и е м какого­нибудь у м о п о м р а ч и т е л ь н о г о известия; тупоумие публики, верящей во все, что ей преподносит газета с серьезным видом; трусость и угодливость критики, 80

натолкнувшейся на с о м к н у т у ю многочисленную группу решительных м о л о д ы х людей, испугавшейся их угроз и кулаков и не осмеливавшейся вступить с ними в борьбу; низменная пронырливость авантюристов, надеявшихся устроить свои делишки, спекулируя на повышении акций символистов. Таким о б р а з о м , нра­ вственная и умственная несостоятельность редакторов, критиков, м н о г и х пи­ сателей и читающей публики соединились, чтобы доставить известность за­ всегдатаям «François I», отчасти д а ж е сделать их з н а м е н и т ы м и и вызвать во многих тупицах С т а р о г о и Н о в о г о Света убеждение, что с и м в о л и с т ы господствуют над всею л и т е р а т у р о ю и что в с и м в о л и з м е н а д о искать з а р о д ы ш и ее б у д у щ н о с т и . Э т а п о б е д а символистов означает т о р ж е с т в о кучки н а д от­ дельным писателем; она доказывает превосходство атаки н а д з а щ и т о ю и полный успех взаимных восхвалений д а ж е при совершенной б е з д а р н о с т и . Н е с м о т р я на все различие произведений символистов, в них есть две о б щ и е черты: во­первых, они так темны, что их подчас д а ж е и понять нельзя, а во­ вторых, они проникнуты н а б о ж н о с т ь ю . П о с л е всего н а м и сказанного о м и ­ стицизме туманность произведений символистов никого не поразит. Но о в т о р о й черте мы д о л ж н ы сказать несколько слов, п о т о м у что она проявляется теперь очень резко. К о г д а за последние г о д ы то и д е л о стали появляться новые мистерии, легенды, кантаты и т. д . , а начинающие писатели начали посвящать свои стихотворения, р о м а н ы , статьи в о п р о с а м религиозным, заинтересованные в деле реакционеры затянули победный гимн о возвращении о б р а з о в а н н о г о о б щ е с т в а к средневековому мраку. «Взгляните! — восклицали о н и . — М о л о д е ж ь , эта наде­ жда, этот залог лучшей б у д у щ н о с т и французского н а р о д а , отрекается от науки; просвещение обанкротилось, сердцами опять овладевает святая католическая церковь, которая снова выступает учительницею, р у к о в о д и т е л ь н и ц е ю и утеши­ тельницею цивилизованного человечества». С и м в о л и с т о в н а м е р е н н о н а з ы в а ю т «неокатоликами», и некоторые критики указывают на их появление и на их успехи как на непреложное доказательство п о л н о г о поражения с в о б о д н о й мысли. «Куда мы ни п о с м о т р и м , — пишет Э д у а р д Р о д , — везде мы натолкнемся на реакцию». И он продолжает: «Я верю в реакцию, в е р ю во все ее виды. Остается только неизвестным, как далеко она зайдет». Т о р ж е с т в у ю щ и е провозвестники надвигающейся реакции с т а р а ю т с я выяс­ нить причину э т о г о явления. Они с поразительным е д и н о д у ш и е м н а х о д я т ее в с л е д у ю щ е м : образованные и лучшие л ю д и отрекаются от науки, п о т о м у что она их о б м а н у л а , не сдержала своего слова. « Л ю д и нашего с т о л е т и я , — г о в о р и т Мельхиор де В о г ю э , — уверовали в собственные силы по п о н я т н ы м причинам... Им раскрылся разумный м е х а н и з м м и р о з д а н и я . . . Все сверхчувственное б ы л о устранено... Да и к чему б ы л о останавливаться на нем, когда естествоиспытатель и физиолог м о г л и все объяснить и в природе, и в человеке?.. X V I I I столетие освятило поклонение разуму, и человечество на н е к о т о р о е время п о в е р и л о ему. Но п о т о м наступило разочарование, правильно повторявшееся р а з р у ш е н и е все­ го, что человек построил на б е с п л о д н о м с в о е м разуме. Он д о л ж е н б ы л сознаться, что... за границами приобретенных знаний снова зияет темная пропасть незнания и наполняет нашу д у ш у т р е в о г о ю » . Шарль М о р и с , теоретик и ф и л о с о ф символистов, почти на к а ж д о й странице своей книги «La littérature de tout­à­1'heure» обвиняет науку в великих прегреше­ ниях. «Нельзя не скорбеть о т о м , — говорит он на с в о е м апокалипсическом языке,— что ученые, популяризируя науку, д о в е л и ее до р а з л о ж е н и я . Они не поняли, что доверить принципы д ю ж и н н ы м у м а м — значит подвергнуть их некомпетентным толкованиям, о ш и б о ч н ы м разъяснениям, л о ж н ы м п р е д п о л о ж е ­ ниям. И б о слово, написанное в книгах, является м е р т в о ю б у к в о ю , и с а м и книги 81

Вырождение м о г у т погибнуть; но течение, ими вызванное, дуновение, от них исходящее, переживает их. И что же делать, когда они вызвали б у р ю и спустили мрак с цепи. (!?) М е ж д у т е м э т о и является с а м ы м наглядным последствием всей э т о й популя­ ризации... Э т о естественный п л о д столетия анализа; о н о было х о р о ш е ю ш к о л о ю для ума, но в окончательном выводе вызвало только утомление, отвращение и заставило нас усомниться в силе разума... Наука вычеркнула слова: человеч­ ность, радость, истина, красота... Ныне тайна науки, свершившей кражу со в з л о м о м и похитившей все, не только берет награбленное назад, но и отдаст, вероятно, м н о г о е из принадлежащего собственно ей. П р о т е с т против дерзкого и крайне прискорбного отрицания науки... приводит к в о з р о ж д е н и ю в поэзии католицизма». У немецкого графомана, автора книги «Rembrandt als Erzieher» («Рембрандт как воспитатель»), мы н а х о д и м приблизительно ту же б о л т о в н ю . «Интерес к науке, и в о с о б е н н о с т и к столь популярным в прежнее время естественным наукам, ослабевает за последнее время в самых широких кружках немецкого общества... Чувствуется пресыщение от индукции, все ж а ж д у т синтеза: дни объективизма проходят, и в дверь стучится субъективизм». Э д . Р о д говорит: «Столетие на исходе, но о н о не с д е р ж а л о своего обещания», и далее он снова упоминает об « э т о м с т а р е ю щ е м с я столетии, не оправдавшем возложенных на него ожиданий» (Ed. Rod. Les idées morales du temps présent). В б р о ш ю р е , и м е ю щ е й для с л а б о у м н ы х и помешанных значение Евангелия, «Le devoir présent», автор ее, П о л ь Д е ж а р д е н , то и д е л о нападает на «так называемый научный эмпиризм», говорит об «отрицателях, эмпириках и сторон­ никах механической теории, все внимание которых поглощается исключительно физическими и б е с п о щ а д н ы м и силами», и похваляется т е м , что он «подорвет значение эмпирического м е т о д а » . Д а ж е серьезный мыслитель Ф. П о л а н в с в о е м «Le nouveau mysticisme», исследуя причины французского неомистицизма, приходит к выводу, что естест­ венные науки оказались бессильными удовлетворить п о т р е б н о с т я м человечества. « М ы чувствуем себя окруженными неизвестным и т р е б у е м , чтобы н а м по край­ ней мере оставлен был какой­нибудь д о с т у п к нему. Э в о л ю ц и о н н а я теория и позитивизм преградили дорогу... Вот почему эволюционная теория хотя и по­ р о д и л а великие мысли, но оказалась н е с п о с о б н о ю руководить у м а м и » . Э т о совпадение взглядов л ю д е й способных и д о с т о й н ы х уважения и с л а б о у м ­ ных г р а ф о м а н о в м о ж е т казаться убедительным, но на с а м о м деле о н о ничего не доказывает. Нельзя утверждать, что л ю д и отрекаются от науки, п о т о м у что «эмпирический», т. е. научный, м е т о д , заключающийся в н а б л ю д е н и и и регист­ рировании н а б л ю д а е м о г о , потерпел полное банкротство. Э т о — сознательная л о ж ь или явное доказательство невменяемости. Н о р м а л ь н о м у и честному чело­ веку почти что стыдно выяснять эту мысль. За последние десятилетия наука путем спектрального анализа раскрыла нам м н о г о е относительно состава самых отдаленных небесных тел, их температуры, скорости и направления их движения; она установила о д н о р о д н у ю сущность всех ф о р м силы и значительно приблизи­ ла нас к с о з н а н и ю единства материи; она напала на след образования и развития химических элементов и научила нас понимать чрезвычайно сложные органичес­ кие соединения; она значительно продвинула учение об а т о м а х , бросила порази­ тельный свет на силу электричества и применила эту силу к п о т р е б н о с т я м человека; она обновила г е о л о г и ю и п а л е о н т о л о г и ю и разъяснила вопрос о связи м е ж д у ф о р м а м и жизни растений и животных; она вновь с о з д а л а э м б р и о л о г и ю и б и о л о г и ю и, исследовав жизнь м и к р о о р г а н и з м о в , бросила неожиданный свет на самые тревожные тайны вечных изменений, болезней и смерти; она открыла или усовершенствовала м е т о д ы , п о д о б н о хронографии, м о м е н т а л ь н о й 82

II. Мистицизм фотографии и т. д . , разлагающие и отличающие самые м и м о л е т н ы е , человечес­ ким чувствам непосредственно недоступные явления и при их п о м о щ и с о д е й ­ ствовала дальнейшему нашему о з н а к о м л е н и ю с п р и р о д о ю . М о ж н о ли в виду таких чудесных, величественных результатов, список которых легко м о ж е т быть удвоен или утроен, толковать о банкротстве науки и непригодности «эмпиричес­ кого» метода? Наука, говорят н а м , не сдержала своих обещаний. Но что она о б е щ а л а другого, как честное и внимательное н а б л ю д е н и е за явлениями и, когда э т о возможно, выяснение условий, при которых они совершаются? Разве она не сдержала этого обещания? Разве она не сдерживает его постоянно? Л ю д и , ожидающие от нее, что она сразу выяснит загадку м и р о з д а н и я , п о д о б н о т о м у как фокусник разъясняет свой с п о с о б морочения л ю д е й , не и м е ю т никакого п р е д ­ ставления об истинных задачах науки. Она не допускает скачков и смелых полетов. Она идет вперед м е д л е н н о , шаг за ш а г о м . Она постепенно и терпеливо отстраивает прочный м о с т от известного к неизвестному, и ни о д н а новая арка не может быть воздвигнута н а д п р о п а с т ь ю , прежде чем новый у с т о й не б у д е т установлен в глубине и д о в е д е н до надлежащей высоты. Наука пока не занимается первопричиною явлений: у нее с л и ш к о м м н о г о другого, более непосредственного дела. М н о г и е из в ы д а ю щ и х с я представителей науки заходят так далеко, что в о о б щ е о т р и ц а ю т в о з м о ж н о с т ь научного разъяс­ нения первопричины д а ж е и в с а м о м о т д а л е н н о м б у д у щ е м : Спенсер называет ее «непознаваемым», Д ю б у а - Р е й м о н с грустью восклицает: « М ы знать ее не б у д е м » (ignorabimus). Э т о совершенно ненаучный прием, д о к а з ы в а ю щ и й только, что даже светлые головы, как Спенсер, и трезвые исследователи, как Д ю б у а - Р е й м о н , все еще подчиняются склонности к метафизическим г р е з а м . Наука не м о ж е т говорить о неизвестном, п о т о м у что э т о предполагает, б у д т о бы она в состоянии указать границы п о з н а в а е м о г о , а э т о н е в о з м о ж н о , п о т о м у что всякое н о в о е открытие отодвигает эту границу. П р е д п о л а г а т ь н е п о з н а в а е м о е — значит д о ­ пустить, что существует нечто, чего мы знать не м о ж е м . Н о , во-первых, ч т о б ы серьезно утверждать, б у д т о бы э т о нечто существует, мы д о л ж н ы иметь какоенибудь, хотя бы с а м о е с л а б о е и неясное, понятие о нем; вместе с т е м б ы л о бы доказано, что о н о п о з н а в а е м о , что мы фактически его з н а е м , и в т а к о м случае мы не имели бы никакого права уже наперед заявлять, что теперешние наши, х о т я бы и совершенно недостаточные, знания не м о г у т быть д о п о л н е н ы и расширены. Во-вторых, если допустить, что мы не и м е е м никакого понятия «непознава­ емого» Спенсера, то о н о ведь не м о ж е т существовать д л я нас, о н о не м о ж е т быть доступно нашей мысли, и с л о в о э т о является т у м а н н ы м п р о д у к т о м м е ч т а т е л ь н о й фантазии. О б изречении Д ю б у а - Р е й м о н а м о ж н о сказать т о же. О н о н е мирится с наукою, не является правильным в ы в о д о м из о б о с н о в а н н ы х п о л о ж е н и й , ре­ зультатом н а б л ю д е н и я , — а мистическим предсказанием. Н и к т о не и м е е т права выдавать предсказания за факты. Наука м о ж е т лишь указывать на т о , что о н а сегодня знает; она м о ж е т , кроме т о г о , в точности объяснить, чего о н а не знает. Но говорить о т о м , что она со временем б у д е т или не б у д е т з н а т ь , — не ее д е л о . К о н е ч н о , т о т , кто требует от науки, ч т о б ы она с н е п о к о л е б и м о ю уверен­ ностью отвечала на все вопросы праздных или беспокойных у м о в , терпит разочарование, п о т о м у что она не хочет и не м о ж е т у д о в л е т в о р я т ь э т о м у требованию. Всякого р о д а метафизика облегчает себе задачу: она сочинит какую-нибудь побасенку и рассказывает ее вполне серьезно. К о г д а л ю д и ей не верят, сочинители бранятся и у г р о ж а ю т ; но они ничего не м о г у т д о к а з а т ь , о н и не могут заставить л ю д е й принимать их фантасмагории за чистую м о н е т у . Э т о их, однако, не смущает: им ничего не стоит прибавлять к с л о в а м новые слова, к недоказанным п о л о ж е н и я м — новые недоказанные п о л о ж е н и я , воздвигать 83

Вырождение на о д н о м д о г м а т е новые д о г м а т ы . Серьезный и нормальный у м , жаждущий и алчущий точного знания, не будет обращаться к метафизике: к ней о б р а щ а ю т с я только те, кого м о ж е т удовлетворить у б а ю к и в а ю щ а я сказка старой няни. Наука не соперничает ни с м е т а ф и з и к о ю , ни с б о г о с л о в и е м . Если последние раскрывают тайну мироздания, то это их д е л о . Наука же с к р о м н о говорит: « В о т — факт, вот — гипотеза, вот — предположение. Я не м о г у дать больше без о б м а н а » . Если это не удовлетворяет неокатоликов, то пусть они сядут, примутся за р а б о т у , о т к р о ю т новые факты и разъяснят нам т р е в о ж н у ю тайну мироздания. Э т о послужило бы доказательством действительной л ю б о з н а т е л ь н о с т и . За сто­ л о м науки есть м е с т о для всех, и всякий м о ж е т присоединить свои наблюдения к н а б л ю д е н и я м других. Но от этой р а б о т ы открещиваются нищие д у х о м , тол­ кующие о «банкротстве науки». Болтать легче и у д о б н е е , чем исследовать и делать новые открытия. Правда, наука ничего не говорит н а м о превращении глупых ю н ц о в и истерич­ ных дев в неземные создания с р а д у ж н ы м и крыльями, как это д е л а ю т сим­ волисты. Она вульгарно и прозаично довольствуется облегчением з е м н о г о суще­ ствования л ю д е й ; она увеличивает с р е д н ю ю долговечность, сокращает с р е д н ю ю смертность искоренением причин некоторых болезней, доставляет новые удобст­ ва и содействует п о б е д е человека над разрушительными силами природы. Сим­ волист, п р е д о х р а н я ю щ и й себя антисептическими средствами от гнилостных ран, антонова огня и смерти, а ф и л ь т р о м — от тифа, наполняющий небрежным повертыванием крана с в о ю комнату п о т о к о м электрического света, беседующий при п о м о щ и телефона со с в о е ю далекой в о з л ю б л е н н о й , обязан всем э т и м будто бы обанкротившейся науке, а не мистицизму. Совершенно нелепо требование, чтобы наука не только давала верные ответы в более или менее ограниченной сфере знания, не только оказывала очевидные благодеяния, но тотчас же разрешала все загадки и делала человека д о б р ы м , счастливым, всезнающим. Ни метафизика, ни мистицизм не исполнили этого требования. О н о является не чем иным, как о д н и м из проявлений дикой занос­ чивости, п р и н и м а ю щ е й в о б ы д е н н о й жизни ф о р м у страсти к наслаждениям и тунеядства. Человек, вышедший из колеи порядочной жизни, т р е б у ю щ и й вина и женщин, и з б е г а ю щ и й р а б о т ы , жадный к почестям и о б в и н я ю щ и й во всем общественный строй, п о т о м у что он не удовлетворяет его аппетиту,— родной брат символиста, д о б и в а ю щ е г о с я истины и поносящего науку за т о , что она не п о д н о с и т е м у э т о й истины на з о л о т о м б л ю д е . О б а проявляют одинаковую неспособность понять действительность и уяснить себе, что н е в о з м о ж н о без физического труда д о б ы т ь материальных благ, а без умственного — узнать истину. Дельный труженик, с усилиями д о б ы в а ю щ и й у природы ее дары, усерд­ ный исследователь, расчищающий в поте лица источники знания, в н у ш а ю т к себе уважение и горячую с и м п а т и ю . С д р у г о й стороны, нельзя отнестись иначе, как с пренебрежением, к вечно недовольным тунеядцам, о ж и д а ю щ и м о б о г а щ е н и я от л о т е р е й н о г о выигрыша или наследства, а просветления — от пустой болтовни в кабачке за кружкой пива. Глупые л ю д и , поносящие науку, упрекают ее еще в т о м , что она разрушила идеалы и отняла у жизни прелесть. Э т о т упрек столь же нелеп, как и толки о банкротстве науки. Высшего идеала, чем увеличение запаса наших знаний, быть не м о ж е т . Какая поэтическая легенда прекраснее жизни исследователя, проводя­ щего дни и ночи над м и к р о с к о п о м , отказывающего себе во всем, почти никому неизвестного, р а б о т а ю щ е г о только для успокоения своей совести и не и м е ю щ е г о иного честолюбия, как установить, быть м о ж е т , крошечный новый факт, кото­ р ы м б о л е е счастливый т о в а р и щ воспользуется для блестящего о б о б щ е н и я , для постепенного завершения великого памятника человеческого знания? Какое 84

II. Мистицизм мистическое верование вдохновило более с а м о о т в е р ж е н н ы х мучеников, чем Гелена, отравившегося при изготовлении открытого им мышьяковистого во­ дорода, Кросе-Спинелли, погибшего при с л и ш к о м б ы с т р о м полете в о з д у ш н о г о шара, на к о т о р о м он н а б л ю д а л давление воздуха, Эренберга, ослепшего н а д непосильным т р у д о м , Гиртля, также почти ослепшего н а д анатомическими препаратами, врачей, прививающих себе смертельные б о л е з н и , с о н м а путе­ шественников, направляющихся на Северный п о л ю с или в дикие, неизведанные страны? И м о ж н о ли д у м а т ь , что А р х и м е д признавал с в о ю жизнь б е с ц е л ь н о ю , когда он у м о л я л вторгшихся с о л д а т М а р ц е л л а не уничтожать его г е о м е ­ трических фигур? Истинная, нормальная поэзия всегда э т о признавала, и самые лучшие ее герои не мистики с их видениями, а П р о м е т е й , Фауст, стремящиеся к положительному знанию. Мнение, б у д т о бы наука не сдержала своего о б е щ а н и я и б у д т о бы с о в р е м е н ­ ные поколения от нее п о э т о м у отворачиваются, не выдерживает критики. О н о совершенно бездоказательно. Не э т о ю причиною объясняется н а р о ж д е н и е неока­ толицизма, хотя бы символисты тысячу раз утверждали, что отвращение к науке загнало их в ряды мистиков. Д а ж е к м о т и в а м , которые п р и в о д и т с о в е р ш е н н о нормальный человек в объяснение своих поступков, следует относиться о с т о р о ж ­ но; разъяснения же, даваемые п с и х о п а т о м , ни к чему не пригодны. П о б у ж д е н и я ко всякого р о д а деятельности с о з н а ю т с я л ю д ь м и в о о б щ е , и п с и х о п а т а м и в о с о ­ бенности, весьма смутно; л ю д и только з а д н и м числом п р и б и р а ю т б о л е е или менее убедительные мотивы для объяснения своих мыслей и поступков, почти всегда бессознательных. В л ю б о й книге, т р а к т у ю щ е й о внушении, м о ж н о найти примеры, вроде указанного Шарко характерного случая: истеричную приводят в гипнотический сон и ей внушают, что, проснувшись, она д о л ж н а з а к о л о т ь одного из присутствующих при опыте врачей. Ее будят, она хватает н о ж и и д е т к своей жертве; но у нее о т н и м а ю т нож, ее спрашивают, почему она хочет у б и т ь врача? Она отвечает, не задумываясь: « П о т о м у что он меня о б и д е л » . З а м е т и м : она в первый раз видела э т о г о врача. Больная, проснувшись, чувствовала влече­ ние убить врача и нисколько не сознавала, что э т о влечение ей внушено во время сна. Всякий человек уверен, что нельзя совершить убийства без причины. Б о л ь ­ ную заставляют указать на мотивы покушения, и она тотчас же д а е т единственно разумный в д а н н о м случае ответ, в о о б р а ж а я , что она решилась на у б и й с т в о , чтобы о т о м с т и т ь за нанесенную ей о б и д у . Э т о явление в д у ш е в н о й жизни человека разъясняется г и п о т е з о ю братьев Жане о двойственной личности. «Всякий человек с о с т о и т их двух личностей: сознанной и несознанной. В н о р м а л ь н о м человеке эти две личности д е р ж а т д р у г друга в равновесии; в истеричном равновесие утрачивается. О д н а из д в у х лич­ ностей, по б о л ь ш е й части сознанная, несовершенна, другая совершенна». С о з н а н ­ ная личность исполняет н е б л а г о д а р н у ю задачу: о н а придумывает м о т и в ы посту­ пков несознанной. Э т о напоминает с о б о ю театр марионеток: они д в и г а ю т с я на сцене, а за них говорит другой. У психопатов сознание исполняет р о л ь б а л о в ­ ницы-няньки, постоянно о п р а в д ы в а ю щ е й ш а л о с т и и глупые выходки и з б а л о в а н ­ ного ею ребенка. Несознанная личность совершает глупости и злодеяния, а сознанная, бессильно присутствующая при них, старается скрасить их и з л о ж е ­ нием м н и м ы х м о т и в о в . Следовательно, причину неокатолического движения следует искать вовсе не в т о м , что м о л о д е ж ь изверилась в науке. В о г ю э , Р о д , Д е ж а р д е н , П о л а н , Брюнетьер совершенно произвольно приписывают э т о м у о б с т о я т е л ь с т в у склон­ ность символистов к мистицизму. Их настроение объясняется единственно выро­ ждением. Н е о к а т о л и ц и з м коренится в нервной в о з б у ж д е н н о с т и и т у м а н н о с т и представлений — этих, как мы видели, самых верных признаков вырождения. 85

Вырождение На первый раз м о ж е т показаться странным, что мистицизм проявился с осо­ бенной силой на родине Вольтера, во Франции. Но объяснить себе э т о явление нетрудно, если вникнуть в политические и социальные условия Франции. Великий переворот конца п р о ш л о г о века провозгласил три лозунга: свободу, равенство и братство. Братство — невинное слово, не и м е ю щ е е реального значе­ ния и п о э т о м у не вызывающее протеста. С в о б о д а , правда, не о с о б е н н о приятна правящим классам: они часто жалуются на народовластие и о б щ у ю подачу голосов. Но т е м не менее они мирятся с теперешним п о л о ж е н и е м дел, потому что о н о в д о с т а т о ч н о й мере смягчается влиятельной администрацией, полицейс­ кой о п е к о ю , м и л и т а р и з м о м , т. е. всеми средствами, при п о м о щ и которых черни не д а ю т захватить власть в свои руки. Ч т о же касается до равенства, то оно сильно не нравится. О н о составляет единственное приобретение великого перево­ рота, не погибшее во время позднейших переворотов и составляющее живое начало в народе. О братстве француз м а л о заботится, с в о б о д а подвергается постоянным колебаниям, но равенства он достиг и сильно д о р о ж и т и м . Бродяга, сутенер, тряпичник или привратник считают себя не хуже л ю б о г о обитателя замка и при случае прямо говорят е м у это в лицо. Нельзя сказать, чтобы источник э т о г о фанатического пристрастия к равенству был о с о б е н н о благо­ роден. О н о вызывается не столько чувством собственного достоинства, сколько низкой завистью и з л о б н о й нетерпимостью. Французы не л ю б я т , когда ктонибудь возвышается над посредственностью. Все д о л ж н ы быть л ю д ь м и посред­ ственными. В о т против э т о г о стремления не давать никому выдвинуться и вос­ с т а ю т правящие классы с б о л ь ш о й страстностью — в о с с т а ю т против него о с о б е н н о сильно те, кто обязан своим возвышением великому перевороту. Внуки крепостных, грабивших и разрушавших помещичьи усадьбы, умерщв­ лявших своих г о с п о д и овладевших их землями, потомки лавочников и сапож­ ников, обогатившихся уличной политикой, скупкой национальных имуществ, биржевой игрой и мошенническими поставками на а р м и ю , в о з м у щ а ю т с я , когда их с м е ш и в а ю т с т о л п о й . Они хотят быть привилегированным с о с л о в и е м . Они хотят, чтобы толпа признавала их б л а г о р о д н ы м и л ю д ь м и , и с э т о й целью подыскали себе отличие, к о т о р о е д о л ж н о было убедить всех в их принадлеж­ ности к и з б р а н н о м у обществу. Не следует забывать, что толпа во Франции, в о с о б е н н о с т и жители городов, отличается религиозным скептицизмом и что древнее дворянство — эти вольтерианцы п р о ш л о г о века — снова примкнуло после 1789 г. к католической церкви, п о т о м у что уяснило себе связь католичества с историческими привилегиями руководящих классов. П о э т о м у новым элементам, возвысившимся благодаря революции, легче всего б ы л о заручиться искомым отличием, примкнув, в свою очередь, к католицизму, т. е. последовав примеру р о д о в и т о й аристократии. Опыт у б е ж д а е т , что чувство самосохранения часто д а е т плохие советы во время опасности. Человек, не у м е ю щ и й плавать, невольно п о д н и м а е т руки, когда падает в воду, и достигает этим только т о г о , что голова его погружается, и он тонет, м е ж д у т е м как м о г бы спастись, если бы оставил руки спокойно под в о д о ю . Человек, не у м е ю щ и й ездить верхом, обыкновенно с у д о р о ж н о сжимает ноги и падает с л о ш а д и , м е ж д у т е м как он м о г бы сохранить равновесие, не делая э т о г о . Так и французская буржуазия, с о з н а ю щ а я , что она восполь­ зовалась п л о д а м и великого переворота и о б д е л и л а четвертое сословие, бла­ годаря усилиям к о т о р о г о этот переворот состоялся, избрала с а м о е худшее средство, чтобы сохранить за с о б о ю узурпированные привилегии и богатства и и з б е ж а т ь противоестественной нивелировки, поступая в ряды горячих защит­ ников папства. Она э т и м оттолкнула от себя самых интеллигентных, дельных и образованных л ю д е й и загнала значительную часть м о л о д е ж и , радикальной 86

II. Мистицизм по мысли, но консервативной в экономическом о т н о ш е н и и и не о с о б е н н о падкой до равенства, в ряды социалистов. М о л о д е ж ь примкнула к п о с л е д н и м потому, что они з а щ и щ а ю т просвещение, хотя в других отношениях и при­ держивается слишком рискованных теорий. Я не касаюсь здесь вопроса, насколько французская б у р ж у а з и я м о ж е т достигнуть своей цели, п о д р а ж а я р о д о в и т о й аристократии; я только уста­ навливаю факт э т о г о подражания. Благодаря е м у все богатые выскочки, ко­ рчащие из себя аристократов, п о с ы л а ю т своих сыновей в иезуитские школы, как в средние, так и высшие. Получить о б р а з о в а н и е у иезуитов значит теперь то же, что попасть в члены жокей-клуба. Бывшие воспитанники иезуитских школ о б р а з у ю т своего р о д а черное м а с о н с т в о , деятельно з а б о т я щ е е с я о своих питомцах: о н о раздает им места, приискивает им богатых невест, выручает их в трудные минуты, скрывает их грехи, предотвращает скандалы и т. д. Но иезуиты д е л а ю т все э т о не д а р о м : они заботятся о т о м , ч т о б ы новая аристократическая м о л о д е ж ь прониклась их о б р а з о м мыслей. Н а с л е д с т в е н н о тронутый и п о т о м у склонный к мистицизму м о з г этих м о л о д ы х л ю д е й привел их в духовные школы, а последние, в с в о ю очередь, д а ю т р е л и г и о з н о е с о ­ держание его мистическому м ы ш л е н и ю . Я э т о г о в о р ю на основании фактов. Шарль М о р и с , теоретик и ф и л о с о ф символистов, получил, по свидетельству своих друзей, образование у иезуитов; у них же воспитывались К а р д о н е л ь , Ренье и д р . Иезуиты сочинили фразу о банкротстве науки, а их воспитанники повторяют ее, п о т о м у что она оправдывает их м и с т и ц и з м , истинные причины которого им неизвестны или которые они бы скрыли, д а ж е если б их знали. Можно говорить: я возвращаюсь в л о н о папства, п о т о м у что наука меня не удовлетворила. Выражаться так д а ж е б л а г о р о д н о , п о т о м у что эта ф р а з а предполагает л ю б о з н а т е л ь н о с т ь и склонность заниматься великими в о п р о с а м и . Но никто не решится сказать: я — мистик, п о т о м у что м о з г у меня б о л ь н о й . Однако аргумент иезуитов, как он формулируется В о г ю э , Р о д о м и д р у г и м и , находит себе сторонников не только среди с л е п о т с т в у ю щ и х католиков и психо­ патической м о л о д е ж и . Теперь нередко слышишь из уст п о л у о б р а з о в а н н ы х л ю ­ дей, что наука побеждена, что не ей принадлежит б у д у щ е е . Э т о объясняется уже умственными о с о б е н н о с т я м и толпы. Она основывает свои суждения не на фак­ тах; она обыкновенно только повторяет подсказываемые ей мысли. Если бы о н а считалась с фактами, то видела бы, что со дня на день увеличивается число физико-математических факультетов, ученых книг и ж у р н а л о в , л а б о р а т о р и й , ученых обществ и с о о б щ е н и й корреспондентов разных академий. М о ж н о д о ­ казать с цифрами в руках, что наука все шире и шире распространяется. Но т о л п е нет дела до фактических данных. Во Франции и з д а ю т с я газеты, предназначаемые преимущественно для посетителей клубов и милых, но п а д ш и х с о з д а н и й ; в этих газетах пишут бывшие воспитанники иезуитских школ; они в н у ш а ю т т о л п е , что наука побеждена, и толпа им верит, п о т о м у что она имеет весьма с л а б о е представление о науке, ее м е т о д а х и выводах. О д н о время наука была в м о д е . Тогда все статьи начинались ф р а з о ю : « М ы живем в просвещенный век», в х р о ­ нике с о о б щ а л и с ь известия о путешествиях ученых исследователей, в фельетонах остроумничали в т о н Дарвину, и з о б р е т а т е л и фешенебельных тросточек и д у х о в называли их « э в о л ю ц и о н н ы м и д у х а м и » или «тросточками п о л о в о г о п о д б о р а » ; мнимые передовые л ю д и совершенно искренно верили, что они — а п о с т о л ы прогресса и цивилизации. Ныне законодатели м о д и их органы и з д а л и декрет, в силу к о т о р о г о м о д н ы м признается не наука, а м и с т и ц и з м , — и вот в г а з е т н о й хронике бульварных листков то и д е л о с о о б щ а ю т с я пикантные н о в о с т и из жизни духовенства, в фельетонах цитируются произведения разных ханжей, и з о б р е т а ­ тели рекламируют скамеечки для коленопреклонения и м о д н ы е четки, а б у р ж у а , 87

Вырождение глубоко тронутый, чувствует, как в его сердце воскресают прежние верования. Наука вряд ли утратила хотя бы о д н о г о из серьезных своих учеников. Но весьма естественно, что полуобразованный л ю д , для к о т о р о г о она была только модою, повернулся к ней с п и н о ю по первому приглашению какого­нибудь п о р т н о г о или модистки. В о т что я хотел сказать о неокатолицизме, на который теперь указывают из чванства, невежества или по партийным с о о б р а ж е н и я м как на серьезное умствен­ ное движение нашего времени. Но студенты, кроме т о г о , и м е ю т претензию быть творцами новой школы в поэзии и искусстве. Мы теперь и приступим к этой стороне их деятельности. Если спросить себя, что р а з у м е ю т студенты п о д с и м в о л о м и с и м в о л и з м о м , то н а м так же т р у д н о б у д е т это объяснить, как и смысл слова «прерафаэлизм», и п р и т о м по т е м же причинам: изобретатели этих названий п о д р а з у м е в а л и под ним тысячу самых р а з н о о б р а з н ы х , противоречивых и неясных вещей, а, может быть, и ровно ничего. О д и н умный и ловкий хроникер с о б р а л мнения о новом л и т е р а т у р н о м движении во Франции у главных его вождей и и з л о ж и л их в книге «Enquête sur l'évolution littéraire». Она дает н а м в о з м о ж н о с т ь составить себе, на основании подлинных слов представителей движения, понятия о программе новой школы. Приведу здесь некоторые из этих мнений. Они, правда, не выяснят значения с и м в о л и з м а , но д а д у т нам по крайней мере представление об образе мыслей символистов. Стефан М а л л а р м е , о д и н из признанных вождей символистической кучки, выражается с л е д у ю щ и м о б р а з о м : «Назвать предмет — значит на три четверти ослабить удовольствие, д о с т а в л я е м о е н а м стихотворением, п о т о м у что вся прелесть заключается в постепенном отгадывании. Внушить представление о предмете — вот мечта поэта. П о л н о е применение этой тайны и составляет символ; н а д о постепенно вызвать представление о предмете, чтобы изобразить при его п о м о щ и известное душевное настроение, или, н а о б о р о т , выбрать какой­ нибудь предмет и путем целого ряда пояснений вылупить из него данное душевное настроение». Если читатель не сразу поймет э т о сочетание темных слов, то трудиться над разгадкой не стоит. Н и ж е я постараюсь переложить э т о б о р м о т а н ь е слабоумного поэта на общепонятный человеческий язык. Верлен, д р у г о й великий жрец новой кучки, выражается так: « Э т о я присвоил в 1885 г. нашей школе название символистов... П а р н а с ц а м и большинству романтиков н е д о с т а в а л о в известном смысле символов. Э т и м объясняются неточность м е с т н о г о колорита в исторических произведениях, искажение мифа вследствие л о ж н о г о филологического толкования, восприятие мысли без со­ путствующих ей сравнений, вдохновение, вызываемое не действительностью, а вымыслом». П о с л у ш а е м и второстепенных поэтов этой группы. «Я с м о т р ю на искус­ с т в о , — говорит П о л ь А д а м , — как на с п о с о б внесения д о г м а т а в символ. Оно служит с р е д с т в о м доставить преобладание системе и т о р ж е с т в о истине». Реми де Г у р м о н чистосердечно признается: «Я не м о г у раскрыть вам таинственного значения слова « с и м в о л и з м » , п о т о м у что я не теоретик и не колдун», а Сен­ Поль­Ру г л у б о к о м ы с л е н н о предостерегает: «Берегитесь! Д о в е д е н н ы й до крайно­ сти с и м в о л и з м п о р о ж д а е т игру в гербы (nombrilisme) и повальное чисто меха­ ническое творчество... Такой с и м в о л и з м является в н е к о т о р о м р о д е искажением мистицизма... Исключительный с и м в о л и з м — явление ненормальное в наш 1

1

А в т о р п е р е в о д и т с л о в о nombrilisme — N a b e l t h u m . Э т о , о ч е в и д н о , о ш и б к а , так как слово «nombril» о з н а ч а е т не т о л ь к о «пуп», но и с е р е д и н у щ и т а или г е р б а . — Примеч. пер.

88

II. Мистицизм замечательный век б о д р о й и энергичной деятельности. Б у д е м же на него с м о т ­ реть как на п е р е х о д я щ у ю ступень в искусстве, п р е д с т а в л я ю щ у ю с о б о ю о с т р о у м ­ ное издевательство над н а т у р а л и з м о м , и как на предвестник поэзии б у д у щ е г о » . От теоретиков и ф и л о с о ф о в школы мы вправе о ж и д а т ь б о л е е обстоятельных сведений о преследуемых ею целях и применяемых средствах. И в с а м о м деле, Шарль М о р и с поучает нас: « С и м в о л есть смешение п р е д м е т о в , п р о б у д и в ш и х наши чувства и вызвавших в нашей д у ш е фикцию. С р е д с т в о м является внушение; дело идет о т о м , чтобы вызвать в л ю д я х воспоминание о п р е д м е т е , который они никогда не видели». А Г ю с т а в К а н говорит: «Символическое искусство заключа­ ется в т о м , чтобы в п о с л е д о в а т е л ь н о м ряде произведений д а т ь по в о з м о ж н о с т и более полное выражение всем душевным переменам и волнениям поэта, о д у ш е в ­ ленного целью, к о т о р у ю он и д о л ж е н выяснить». В Германии за последнее время нашлось несколько с л а б о - и т у п о у м н ы х , истеричных и графоманов, у т в е р ж д а ю щ и х , что они п о н и м а ю т эту б о л т о в н ю , и популяризирующих ее в газетах, книгах и докладах. П р е т е н д у ю щ и й на о б ­ разованность немецкий филистер, к о т о р о м у издавна внушали презрение ко всему «заурядному», т. е. к з д р а в о м у человеческому смыслу, и преклонение п е р е д всем «глубокомысленным», т. е. перед бессильными п о т у г а м и н е с п о с о б н о г о к м ы ш л е ­ нию размягченного м о з г а , в и д и м о , встревожился и начинает себя спрашивать, не скрывается ли в с а м о м деле что-либо п о д э т о ю бессмыслицею. Во Франции л ю д и не попались на удочку, а назвали с и м в о л и з м его н а с т о я щ и м и м е н е м , т. е. сумасшествием или спекуляцией. Такой приговор произносят н а д н и м лучшие представители литературы л ю б о г о направления. «Символисты! — восклицает Ж ю л ь Л е м е т р . — Да их вовсе нет на свете. Они сами не з н а ю т , что они такое и чего они хотят. Есть что-то т а м , п о д з е м л е ю , что движется, копошится, но не м о ж е т пробиться наружу. П о й м и т е меня! К о г д а они с величайшими усилиями д о д у м а ю т с я до чего-либо, то они тотчас же выводят формулы и теории, но э т о им не удается, п о т о м у что у них нет н е о б х о д и м о г о д л я этого ума... Э т о — шутники; правда, в них есть д о л я чистосердечия, но все-таки они — только шутники». Жозефин Пеладан называет их «замечательными фейер­ верками стихосложения и слова, д е й с т в у ю щ и м и с о о б щ а , ч т о б ы п р о б и т ь с я впе­ ред, и н а з ы в а ю щ и м и себя с а м ы м и странными и м е н а м и , ч т о б о б р а т и т ь на себя внимание». Ж ю л ь Буа выражается г о р а з д о сильнее: « Н е с о о б р а з н ы е движения, бессвязное б о р м о т а н ь е — вот что такое символисты. Э т о — кошачья музыка дикарей, рывшихся в английской грамматике и в сборниках вышедших из употребления слов. Если они когда-нибудь и знали кое-что, то теперь они хвастают т е м , что все перезабыли. Расплывчатые, вздорные, темные писаки, они держат себя, словно авгуры... Они о б м а н ы в а ю т нас детским синтаксисом, к а к о ю то а б р а к а д а б р о ю » . Д а ж е Верлен, о д и н из творцов с и м в о л и з м а , в м и н у т у от­ кровенности сказал о своих последователях, что «они выступают каждый с с в о и м знаменем, но что цель у них о д н а — реклама». А н р и де Ренье старается их оправдать в с л е д у ю щ и х выражениях: «Они чувствуют п о т р е б н о с т ь сплотиться вокруг о б щ е г о знамени и с о о б щ а б о р о т ь с я против довольных». Ж о з е ф К а р а г ю эль называет с и м в о л и з м « л и т е р а т у р о ю детского плача, лепета, у м с т в е н н о й пустоты» и сравнивает его с л и т е р а т у р о ю , к о т о р у ю превзошли д а ж е певцы диких народов. Э д м о н Гарокур ясно сознает истинные цели символистов: « Э т о — люди недовольные. Они торопятся жить. Их м о ж н о назвать б у л а н ж и с т а м и литературы. Они хотят завоевать себе м е с т о в обществе, известность, почет и барабанят по чем ни попало... Настоящий их символ: груз б о л ь ш о й скорости. Каждый из них мчится с курьерским п о е з д о м . М е с т о назначения — слава». Пьер Кийяр полагает, что п о д названием символистов с м е ш и в а ю т « п о э т о в с и с т и н н ы м дарованием и дураков». А Габриель Викер называет вещания с и м в о л и с т о в 89

Вырождение «простым школьничеством». Наконец, Л о р а н Тайяд, о д и н из главных символи­ стов, выдает н а м их тайну: «Я никогда не придавал всей э т о й игре другого значения, кроме значения м и м о л е т н о й забавы. Мы потешались н а д легковерием некоторых начинающих писателей, восхваляя цветные гласные, фиванскую лю­ бовь, шопенгауэрство и т. д. Но наши шутки были приняты всерьез и обошли весь мир». Ругаться, о д н а к о , — не значит пояснять. Если по о т н о ш е н и ю к заведомым шарлатанам, в ы м а н и в а ю щ и м у л ю д е й деньги балаганным в з д о р о м , резкие слова осуждения уместны, то нельзя сказать т о г о же относительно искренних бездарностей, л ю д е й с расстроенным м о з г о м . Э т о больные или калеки, которые заслуживают о д н о г о лишь сострадания. Н а д о указать на их болезненное со­ стояние, но жестокое обращение со времен Пинеля уже не в х о д у даже и в сумасшедших д о м а х . Символисты, насколько они честные л ю д и , вследствие б о л е з н е н н о г о состоя­ ния своей нервной системы м о г у т мыслить только т у м а н н о . Бессознательное преобладает в них над сознательным, деятельность нервов разных органов — над деятельностью серого м о з г о в о г о вещества, эмоция — н а д представлением. К о г д а л ю д и п о д о б н о г о р о д а чувствуют в себе стремление к поэтическому или х у д о ж е с т в е н н о м у творчеству, они, понятно, хотят дать е м у выражение. Точные слова, ясные представления им недоступны, п о т о м у что их мысль не знает резко очерченных, недвусмысленных представлений. Они, следовательно, избирают расплывчатые, неясные слова, лучше всего соответствующие их расплывчатым, неясным представлениям. Ч е м темнее смысл д а н н о г о слова, т е м лучше оно служит целям с л а б о у м н о г о ; д у ш е в н о б о л ь н о й , как известно, д а ж е придумывает совершенно бессмысленные слова, чтобы выразить свои хаотические представле­ ния. Мы уже видели, что для типических психопатов действительность не имеет никакого значения. Я здесь только н а п о м н ю о приведенных м н о ю уже изречени­ ях Россетти, М о р и с а и д р . Точная речь служит для выражения реальных понятий. П о э т о м у психопаты ею не д о р о ж а т . Они о х о т н о с л у ш а ю т только т о г о , кто не требует от них внимания и дает полный п р о с т о р их б е с п о р я д о ч н о й мечтатель­ ности: ведь и они сами говорят не для т о г о , чтобы выразить ясную мысль, а лишь подчиняясь влечению к непроизвольному фантазированию. Э т о и имеет в виду М а л л а р м е , когда говорит: «Назвать п р е д м е т — значит на три четверти лишить себя наслаждения... Внушить этот п р е д м е т — вот наша мечта». Деятельность н о р м а л ь н о г о м о з г а определяется законами логики и строгим к о н т р о л е м внимания. Она направляется на данный предмет, разрабатывает и исчерпывает его. Н о р м а л ь н ы й человек м о ж е т рассказать, что он д у м а е т , и его рассказ имеет начало и конец. Мистик м ы с л и т лишь по з а к о н а м ассоциации идей, не подвергая ее к о н т р о л ю внимания. М ы с л и у него р а з б е г а ю т с я . Он никогда не м о ж е т в точности сказать, о чем он думает: он м о ж е т лишь указать на эмоцию, п о д а в л я ю щ у ю его сознание. « М н е грустно», «мне весело», «я нежно настроен», «я б о ю с ь » — вот все, что он м о ж е т сказать. Его мысль наполнена расплыва­ ю щ и м и с я облачными представлениями, п о л у ч а ю щ и м и окраску от господству­ ю щ е й э м о ц и и п о д о б н о т о м у , как черный д ы м , о к р у ж а ю щ и й кратер вулкана, озаряется п л а м е н е м , п ы л а ю щ и м внутри горы. В его поэзии вы никогда не встретите логического развития мысли; п о д б о р о м неясных слов он старается только вызвать «настроение». В поэтических произведениях он относится равно­ д у ш н о к точной фабуле, к и з л о ж е н и ю определенной мысли, вызывающей в нем с а м о м хотя бы не т о ж д е с т в е н н у ю , но о д н о р о д н у ю мысль. П с и х о п а т ы очень х о р о ш о с о з н а ю т разницу м е ж д у произведением, в о п л о щ а ю щ и м м о щ н у ю работу мысли, и произведением, в к о т о р о м б р о д я т неясные впечатления, и п о э т о м у они усиленно ищут отличительный признак, название для единственно им доступного 90

II. Мистицизм рода творчества. Во Франции они приискали с л о в о « с и м в о л и з м » . Как ни нелепы их толкования э т о г о лозунга, психолог выводит из их б о р м о т а н и я заключение, что они п о д « с и м в о л о м » р а з у м е ю т с л о в о или р я д слов, в ы р а ж а ю щ и х не какое­ нибудь фактическое проявление внешнего м и р а или с о з н а т е л ь н о г о мышления, а неопределенное сумеречное представление, к о т о р о е не заставляет читателя мыслить, но вызывает в нем мечты, то или д р у г о е настроение. Великий поэт символистов, их п е р в о о б р а з , вызывающий удивление и п о д р а ­ жание, давший и м , по их с о б с т в е н н о м у признанию, сильнейший и м п у л ь с , — П о л ь Верлен. Ни в о д н о м человеке не н а х о д и м мы такого п о л н о г о сочетания физичес­ ких и психических признаков вырождения, как в нем; я не з н а ю ни о д н о г о писателя, на к о т о р о м м о ж н о б ы л о бы проследить так отчетливо, черта за чертою, клиническую картину вырождения: вся его наружность, его жизнь, его образ мыслей, м и р его представлений, его с п о с о б выражения — все п о д х о д и т п о д эту картину. Ж ю л ь Г ю р е дает н а м с л е д у ю щ е е описание его наружности: « Е г о голова, н а п о м и н а ю щ а я состарившегося з л о г о д у х а , с растрепанной ж и д к о й бородой и внезапно в ы с т у п а ю щ и м (?) н о с о м , густые щетинистые б р о в и , т о р ­ чащие, как колосья, над зеленоватыми г л у б о к и м и г л а з а м и , чудовищный д л и н ­ ный и совершенно лысый череп, о б е з о б р а ж е н н ы й з а г а д о ч н ы м и выпуклостями, придают этой ф и з и о н о м и и смешанный характер закоренелого аскета и п л о т о я д ­ ного циклопа». Как видно д а ж е из э т о г о до с м е ш н о г о изысканного и отчасти бессмыслен­ ного описания, неправильные очертания черепа Верлена, которые Г ю р е называет «загадочными выпуклостями», б р о с а ю т с я в глаза и не п о с в я щ е н н о м у в психиат­ рию н а б л ю д а т е л ю . Всматриваясь в портрет поэта, написанный Э ж е н о м К а р ь е ­ ром и приложенный к « И з б р а н н ы м стихотворениям» Верлена (Choix de Poésies), и особенно в портрет, написанный А м а н ­ Ж а н о м и выставленный в 1892 г. в парижском салоне, вы с первого же взгляда замечаете сильные выпуклости черепа, констатированные Л о м б р о з о у выродившихся субъектов, равно как и монгольские черты лица: сильно выступающие скулы, косые глаза, жидкая борода, которые т о т же ученый признает также п р и з н а к о м вырождения. Жизнь Верлена покрыта м р а к о м , о д н а к о из его собственных признаний видно, что он два г о д а просидел в т ю р ь м е . В стихотворении «Ecrit en 1875» он обстоятельно и без всякого стыда, напротив, д а ж е с б о л ь ш о й непринужден­ ностью, словно преступник по профессии, рассказывает с л е д у ю щ е е : « Н е д а в н о я жил в прекраснейшем замке, р а с п о л о ж е н н о м в чудеснейшей м е с т н о с т и с ж у р ­ чащим ручейком и х о л м а м и . У замка четыре пристройки, украшенные б а ш н я м и , и в о д н о й из них я д о л г о ­ д о л г о жил... К о м н а т а п о д з а м к о м , с т о л , стул, узкая кровать, на к о т о р о й с т р у д о м м о ж н о б ы л о л е ж а т ь , — вот все, что я и м е л в течение долгих, д о л г и х проведенных т а м месяцев... Ж и з н ь эта м е н я у д о в л е т ­ воряла, и я б л а г о д а р и л с у д ь б у за счастье, к о т о р о м у , конечно, никто не п о з а в и д у ­ ет». В д р у г о м стихотворении, « U n conte», говорится: « Э т о т великий грешник вел такую с у м а с б р о д н у ю жизнь, что попал п о д с у д и испытал м н о г о других неприят­ ностей. М о ж е т е ли вы его себе представить в с а м о м т е с н о м из всех ящиков? Камеры! Ч е л о в е к о л ю б и в ы е т ю р ь м ы ! Об его п р и т о р н о м (fadasse) ужасе и э т о м успехе лицемерия н а д о умолчать». И з в е с т н о , что он был приговорен к т ю р е м ­ ному заключению за преступление против нравственности, и в э т о м нет ничего удивительного, п о т о м у что характеристическая черта его в ы р о ж д е н и я с о с т о и т в религиозном э р о т и з м е . Он то и д е л о д у м а е т о распутстве, и его г о л о в а п о л н а сладострастных картин. И з л и ш н е выписывать здесь стихи, свидетельствующие об о м е р з и т е л ь н о м состоянии д у ш и э т о г о несчастного р а б а б о л е з н е н н о в о з б у ж ­ денных чувств, и читатели, ж е л а ю щ и е ознакомиться с ними, м о г у т , н а п р и м е р , прочесть стихотворения «Les coquillages», «Fille» и «Auburn». В п р о ч е м , п о л о в о е 91

Вырождение распутство не единственный его порок. Он еще и пьяница и к т о м у же, как это бывает у выродившихся субъектов, страдает з а п о е м . П о с л е припадка он чувству­ ет глубокое отвращение к алкоголю и к с а м о м у себе, говорит о презренных напитках («La bonne chanson»), но при первом же случае снова поддается искушению. Однако нравственного помешательства у Верлена нет. Он грешит вследствие н е п р е о д о л и м о г о влечения. Э т о субъект «с болезненными импульсами» (импуль­ сивный). Различие м е ж д у этими двумя ф о р м а м и вырождения заключается в том, что нравственно помешанный не видит ничего д у р н о г о в своих преступлениях, совершает их с т е м же спокойствием духа, с каким нормальный человек соверша­ ет х о р о ш и й или безразличный поступок, и вслед за т е м остается совершенно д о в о л е н с о б о ю , м е ж д у т е м как «импульсивный» вполне сознает глупость своего поступка, отчаянно борется, наконец не выдерживает и з а т е м опять глубоко раскаивается. Только «импульсивный» м о ж е т говорить о с а м о м себе как о «нече­ стивце» ( « U n seul pervers», «Sagesse») или в тоне такого сокрушения, как в первых четырех сонетах т о г о же сборника: «Жестокие л ю д и ! Презренная, омерзительная жизнь! О, если бы вдали от поцелуев и б о р ь б ы осталось бы на горе еще немного детского нежного чувства, н е м н о г о д о б р о т ы и благоговения. И б о что сопутству­ ет н а м в жизни и что остается, когда приближается смерть?» «Сомкни очи, моя бедная д у ш а , ступай тотчас же д о м о й . О д н о из самых худших искушений близится. Скройся от него... Неужели старое безумие еще не исчезло? Эти воспоминания! Неужели их придется еще раз убивать? Я р о с т н ы й натиск, послед­ ний, конечно. О, ступай молиться, чтоб спастись от бури, ступай молиться». «В час бедствия м о е сердце уносится в чудовищные и нежные средние века, далеко от наших дней плотских мыслей и печальной плоти... Т а м желал бы я приоб­ щиться к в а ж н о м у жизненному делу, быть святым, творить д о б р ы е дела, питать справедливые помыслы, располагать высокими богословскими знаниями и твер­ д о ю нравственностью и, о д е р ж и м ы й единственным сумасшествием креста, воз­ нестись к небу на твоих каменных крыльях, о с у м а с ш е д ш и й собор!» Как видно из этих примеров, в Верлене не отсутствует и обычный спутник болезненно в о з б у ж д е н н о г о э р о т и з м а — мистицизм. В некоторых других его стихотворениях эта черта выступает еще явственнее. В подтверждение приведу лишь две строфы: «О Б о ж е , ты уязвил меня л ю б о в ь ю , и рана еще трепещет; о Б о ж е , ты уязвил меня л ю б о в ь ю . О Боже, твой страх поразил меня, клеймо еще цело и гремит (обратите внимание на с п о с о б выражения и на беспрерывные повторения); о Боже, твой страх поразил меня. О Б о ж е , я сознал, что все — суета сует. П о т о п и д у ш у м о ю в потоке твоего вина, раствори м о ю жизнь в хлебе твоего стола, п о т о п и м о ю д у ш у в потоке твоего вина. В о з ь м и м о ю кровь, к о т о р у ю я не проливал, возьми м о ю плоть, которая недостойна страдать, возьми м о ю кровь, к о т о р у ю я не проливал». Затем следует исступленное перечи­ сление всех частей тела, приносимых в жертву Богу, и в заключение поэт говорит: «Ты знаешь все это, знаешь, что я беднее, чем кто-либо. Н о , Б о ж е , я о т д а ю то, что у меня есть». К Пресвятой Б о г о р о д и ц е он о б р а щ а е т с я с с л е д у ю щ и м воззва­ нием: «Я хочу л ю б и т ь еще только м о ю Матерь М а р и ю . Всякая другая любовь является только по приказанию, и как бы она ни была н е о б х о д и м а , она зарожда­ ется только в сердцах, поклоняющихся м о е й Матери. Ради нее д о л ж е н я нежно л ю б и т ь м о и х врагов, с л а в о с л о в л ю я эту жертву, и мягкость сердца, и усердие в служении. Я м о л и л Ее об э т о м , и Она разрешила. И так как я еще слаб и очень з о л , руки у меня трусливы и очи ослеплены б о л ь ш и м и д о р о г а м и , то Она опустила мне глаза и сложила м о и руки и научила меня с л о в а м молитвы» и т. д. Весь тон э т о г о стихотворения очень х о р о ш о знаком психиатрам. Сравните его только с речами некоторых больных, описание которых мы н а х о д и м у Лег92

II. Мистицизм рена: «Он (кондуктор конножелезной д о р о г и ) то и д е л о г о в о р и т о Боге и Б о г о р о ­ дице. Мистические мысли наполняют картину. Он (поденщик) г о в о р и т о Боге, о небе, осеняет себя крестным знамением, становится на колени, толкует о т о м , что он исполняет учение Христа». «Дьявол хочет искусить меня. Вы д о л ж н ы молиться за меня. Я просил Бога, чтобы все л ю д и были прекрасны» и т. д. Постоянная смена п р о т и в о п о л о ж н ы х настроений, почти правильный пере­ ход от скотской страсти к н а б о ж н о с т и и от греха к раскаянию б р о с а ю т с я в глаза у Верлена д а ж е таким н а б л ю д а т е л я м , к о т о р ы м причина э т о г о явления неизвест­ на. «Очень непостоянен,— говорит А н а т о л ь Ф р а н с , — он и в е р у ю щ и й , и атеист, и правоверный, и безбожник». Он действительно таков. Но почему? П р о с т о потому, что он «круговой» — «circulaise». П о д э т и м не с о в с е м у д а ч н ы м названи­ ем французские психиатры р а з у м е ю т д у ш е в н о б о л ь н ы х , у к о т о р ы х правильно сменяются возбуждение и упадок сил. П е р и о д у в о з б у ж д е н и я соответствует не­ преодолимое влечение к д у р н ы м д е л а м и непристойным речам, а п е р и о д у упадка сил — припадки сокрушения и н а б о ж н о с т и . С т р а д а ю щ и е «круговым» п о м е ш а ­ тельством принадлежат к худшей категории психопатов... «Они пьяницы, двулич­ ны, злы и вороваты»,— говорит Э. М а р а н д о н де М о н т и е л ь ( « D e la criminalité et de la dégénérescence. Archives de l'anthropologie criminelle». Mai 1892. P. 287). Кроме т о г о , они неспособны к п р о д о л ж и т е л ь н о м у в ы д е р ж а н н о м у т р у д у , п о т о м у что, понятно, в п е р и о д упадка сил они не м о г у т исполнять никакой р а б о т ы , требующей напряжения и внимания. С т р а д а ю щ и е «круговым» п о м е ш а т е л ь с т ­ вом, по с а м о м у характеру своей болезни, обречены на т о , ч т о б ы сделаться бродягами или ворами, когда они не принадлежат к обеспеченной семье. В н о р ­ мальном обществе для них места нет. Верлен всю с в о ю жизнь был б р о д я г о й . Во Франции он шатался по всем б о л ь ш и м д о р о г а м ; б р о д я ж н и ч а л он и в Бельгии, и в Англии. Со времени своего о с в о б о ж д е н и я из т ю р ь м ы он живет б о л ь ш е й частью в Париже, но не имеет т а м постоянной квартиры, а п о д п р е д л о г о м ревматизма, который он, впрочем, легко м о г нажить, шатаясь по н о ч а м п о д открытым н е б о м , переходит из о д н о й больницы в д р у г у ю . Больничное начальст­ во с м о т р и т на э т о сквозь пальцы и дает е м у п р и ю т и кров во внимание к его поэтическому таланту. В силу человеческого стремления прикрашивать т о , чего изменить нельзя, он у б е ж д а е т себя, что бродяжничество — профессия завидная и прекрасная, он восхваляет его как нечто х у д о ж е с т в е н н о е и возвышенное, смотрит на б р о д я г с б о л ь ш о й н е ж н о с т ь ю . « Н о г и , — г о в о р и т он в « G r o t e s q u e » , — их единственный конь; единственное их д о с т о я н и е — з о л о т о их взгляда; о н и и д у т по пути приключений в л о х м о т ь я х , г о л о д н ы е , истощенные. М у д р ы й з л о б н о прикрикивает на них, глупец жалуется на этих б е з з а б о т н ы х с у м а с б р о д о в (всякий сумасшедший и с л а б о у м н ы й у б е ж д е н , что б л а г о р а з у м н ы е л ю д и , п о н и м а ю щ и е и о с у ж д а ю щ и е е г о , — глупцы), дети показывают им язык, девушки с м е ю т с я н а д ними... Но в их глазах плачет и смеется л ю б о в ь ко всему вечному, к м е р т в е ц а м и исчезнувшим б о г а м . Так шатайтесь же, беспокойные б р о д я г и , п р о б и р а й т е с ь , злополучные и проклинаемые, вдоль «пропастей и о б р ы в о в п о д закрытыми глазами рая. П р и р о д а и л ю д и вступают в с о ю з , ч т о б ы покарать г о р д у ю печаль, заставляющую вас шествовать с высоко п о д н я т ы м челом» и т. д. В д р у г о м стихотворении он обращается к с в о и м л ю б и м ц а м : «Ну­ка, братцы, д о б р ы е старые воры, милые бродяги, мазурики в цвету, д о р о г и е м о и , х о р о ш и е м о и , давайте философски курить и забавляться: безделье ведь так приятно»... Как бродягу влечет к б р о д я г а м , так и д у ш е в н о б о л ь н о г о тянет к д у ш е в н о б о л ь н ы м . Верлен в восторге от баварского короля Л ю д в и г а II. Он о б р а щ а е т с я к нему: « К о р о л ь , единственный настоящий король нашего века, слава вашему величест­ ву! Вы хотели о т о м с т и т ь политике и назойливой науке — науке, у б и в а ю щ е й проповедь, песнь, искусство, всю л и р у , — слава к о р о л ю , ура в а ш е м у величеству! 93

Вырождение Вы были поэт, солдат, единственный король нашего века... мученик разума в духе веры»... В стиле Верлена п о р а ж а ю т две особенности. Одна из них заключается в частом повторении о д н о г о и т о г о же слова, о д н о г о и т о г о же выражения, в «пережевывании», «rabâchage», с о с т а в л я ю щ е м , как мы видели, отличительный признак с л а б о у м н ы х субъектов. П о ч т и в к а ж д о м его стихотворении отдельный стих или полустих повторяется неизменно несколько раз, и вместо рифмы он ставит то же слово. Таково г р о м а д н о е большинство его стихотворений. Приведу несколько примеров: в «Crépuscule du soir mystique» повторяются без всякой внутренней н е о б х о д и м о с т и по два раза стихи: «Воспоминание вместе с сумер­ ками» и «Георгина, лилия, тюльпан и лютик». В стихотворении «Promenade sentimentale» прилагательное «blême», «бледный», преследует автора, словно навязчивое представление, и он применяет его д а ж е к кувшинчикам и волнам (бледные волны). «Nuit Walpurgis classique» начинается так: «Ритмический ша­ б а ш , ритмический, чрезвычайно ритмический». В «Серенаде» первые две строфы фигурируют в качестве четвертой и восьмой. Вот еще м е с т о из «Ariettes oubliées»: «В бесконечной скуке равнины светится неявственный снег, как песок. Небо м е д н о е без всякого света. Чудится, б у д т о видишь, как живет и умирает месяц. Т о ч н о серый пар, выступают д у б ы недалекого леса в туманной мгле. Небо м е д н о е без всякого света. Чудится, б у д т о видишь, как живет и умирает месяц. Одышливые вороны и вы, о т о щ а л ы е волки, что творится с вами при э т о м резком ветре? В бесконечной скуке равнины светится неявственный снег, как песок». Стихотворение «Chevaux de bois» начинается так: Tournez, tournez, b o n chevaux de bois, T o u r n e z cent tours, tournez mille tours, T o u r n e z souvent et tournez toujours, Tournez, tournez au son des hautbois.

В о д н о м действительно прелестном стихотворении сборника «Sagesse» го­ ворится: « Н е б о н а д крышей такое г о л у б о е , такое тихое. Д е р е в о качает над крышей с в о ю верхушку. На небе — я его вижу — гудит тихо колокол; на дереве — я его вижу — птичка поет ж а л о б н у ю с в о ю песню». В «Amour»: «Les fleurs des champs, les fleurs innombrables des champs... les fleurs des gens». «Chapms» и «gens» — слова, представляющие созвучие. Тут п о д о б н о г о рода повторение созвучий п о р о ж д а е т у автора бессмысленную игру слов. Н у , а эта с т р о ф а из «Pierrot Gamin»: Ce n'est pas Pierrot en herbe. N o n plus que Pierrot en gerbe, C'est Pierrot, Pierrot, Pierrot, Pierrot g a m i n , Pierrot gosse, Le cerneau hors de la cosse, C'est Pierrot, Pierrot, Pierrot.

Так разговаривает кормилица с с в о и м п и т о м ц е м ; но она з а б о т и т с я не о смысле, а лишь о т о м , чтобы позабавить или усыпить ребенка. На полный з а с т о й в мышлении, на чисто машинальное б о р м о т а н ь е указывают заключитель­ ные стихи в песне «Mains»: «Ах, если я вижу эти руки только во сне, т е м лучше,— или т е м хуже — или т е м лучше». Вторая о с о б е н н о с т ь стиля Верлена составляет также отличительный признак с л а б о у м и я , и м е н н о сочетание совершенно бессвязных существительных и прила­ гательных, вызываемое беспорядочной ассоциацией идей или чисто звуковым их с о с е д с т в о м . П о д т в е р ж д е н и е э т о й мысли встречается уже в вышеприведенных примерах («чудовищные и средние века», «гремящее клеймо» и т. д.). Верлен говорит о «ногах, скользивших с чистым и широким движением», о «тесном 94

II. Мистицизм и пространном расположении», о « м е д л е н н о м ландшафте», « в я л о м соке» (jus flasque), « п о з л а щ е н н о м благоухании», «сокращенном выгибе» (galbe succinct) и т. п. Символисты восторгаются этими проявлениями т у п о у м и я , усматривая в них «поиски редких и ценных эпитетов» — «la recherche de l'épithète rare et précieuse». Верлен прекрасно сознает расплывчатость своего мышления и в высшей степени замечательном с психологической точки зрения стихотворении «Art poétique», в к о т о р о м он старается дать т е о р и ю своей лирики, в о з в о д и т т у м а н н о с т ь выражения в основное правило. « П р е ж д е всего музыка! — восклицает о н . — Поэтому оказывай предпочтение расплывчатой и легче р а с т в о р я ю щ е й с я в в о з д у х е неловкости, в к о т о р о й нет ничего такого, что имеет вес или рисуется — sans rien en lui qui pèse ou qui pose. (Эти два глагола соединены только б л а г о д а р я их созвучию.) Выбирай слова с некоторым пренебрежением. Н е т ничего лучше серой песни, в которой неясность соединяется с т о ч н о с т ь ю . Г о л у б ы е глазки п о д в у а л ь ю , полдень, трепещущий п о д п о л у д е н н ы м солнцем, на с о г р е т о м о с е н н е м небе голубой с о н м ясных звезд. Н а м нужно б о л ь ш е оттенков, не красок, а оттенков. О, только оттенок сочетает мечту с мечтой и флейту с рожком!» (Эта с т р о ф а п р о с т о бред; в ней оттенки противопоставляются краскам, как б у д т о первые не заключа­ ются во вторых. С л а б о й голове Верлена, вероятно, м е р е щ и л о с ь , — но она никак не могла справиться с э т о ю м ы с л ь ю , — что поэт предпочитает блеклые и смешанные цвета ярким, п о л н ы м цветам.) « И з б е г а й по в о з м о ж н о с т и убийственного конечного вывода (la pointe assassine), свирепого настроения и нечистого смеха, в ы з ы в а ю щ и х слезы у небесной лазури, и всего э т о г о чеснока г р у б о г о кулинарного искусства...» Нельзя отрицать, что эта теория у Верлена подчас д а е т замечательно красивые результаты. Во французской поэзии есть н е м н о г о стихотворений, к о т о р ы е м о г л и бы быть поставлены наряду с его «Chanson d'automne»: « П р о т я ж н о е рыдание осенних скрипок жалит м о е сердце о д н о о б р а з н ы м желанием. З а д ы х а ю щ и й с я и бледный, я в с п о м и н а ю , когда б ь ю т часы, счастливые д н и и плачу. И и д у я д а л ь ш е при с у р о в о м ветре, который вертит м н о ю и уносит меня с л о в н о з а с о х ш и й лист». Даже в э т о м намеренно с у х о м переводе, п р и д а ю щ е м всякому т у м а н н о м у слову оригинала нежелательную резкость, остается еще намек на м е л а н х о л и ч е с к у ю прелесть этих музыкальных стихов с б о г а т о ю р и ф м о ю . И стихотворения « A v a n t que tu ne t'en ailles» и «Il pleure dans m o n coeur» м о ж н о назвать п е р л а м и французской лирики. О т с ю д а следует, что д л я х у д о ж е с т в е н н о й передачи н а с т р о ­ ения средства, к о т о р ы м и располагает очень впечатлительная, но н е с п о с о б н а я к логическому м ы ш л е н и ю натура, д о с т а т о ч н ы , но д а л ь ш е она и д т и не д о л ж н а . В с а м о м деле не з а б у д е м , что такое настроение. П о д э т и м с л о в о м мы р а з у м е е м такое состояние д у ш и , при к о т о р о м вследствие органических р а з д р а ж е н и й , н е д о ­ ступных с о з н а н и ю непосредственно, о н о наполняется р а в н о м е р н ы м и представле­ ниями, более или менее явственно в ы р а б о т а н н ы м и и о т н о с я щ и м и с я к э т и м раздражениям. П р о с т о й п о д б о р слов, указывающих на эти несознанные представ­ ления, выражает настроение и м о ж е т вызвать его и у других. О н о не нуждается в основной мысли, в п о с л е д у ю щ е м изложении. Такого р о д а стихотворения поразительно как у д а ю т с я Верлену. Но когда н у ж н о х у д о ж е с т в е н н о воспроизвести определенную мысль или чувство, побудительный м о т и в к о т о р о г о вполне ясен сознанию, или событие, точно определенное по времени и месту, то поэтическое чувство совершенно изменяет легко в о з б у ж д а е м о м у с л а б о у м н о м у . У з д о р о в о г о и н о р м а л ь н о г о поэта д а ж е п р о с т о е настроение связано с явственными о б р а з а м и , а не с о д н и м только благоуханием и р о з о в ы м т у м а н о м . Таких стихотворений, как «Горные вершины спят во тьме ночной», впечатлительный выродившийся субъект не м о ж е т с о з д а т ь , н о , с д р у г о й стороны, д а ж е самые чудные гётевские с т и х о т в о р е ­ ния э т о г о р о д а не так бесплотны, эфирны, как некоторые из лучших с т и х о т в о р е н и й Верлена. 95

Вырождение Читатель имеет теперь перед с о б о ю портрет э т о г о пресловутого вождя символистов. Мы видим отталкивающего выродившегося субъекта с асим­ метрическим черепом и монгольским т и п о м , с т р а д а ю щ е г о н е о д о л и м ы м и вле­ чениями бродягу и пьяницу, просидевшего в т ю р ь м е за преступления против нравственности, с л а б о у м н о г о , впечатлительного мечтателя, который отчаянно борется со своими дурными наклонностями и по временам выражает свою скорбь в трогательных звуках, мистика, в т у м а н н о м сознании к о т о р о г о вспы­ хивает представление о Боге и святых, и п у с т о м е л ю , с в о е ю бессвязною речью, бессмысленными словами и кудреватыми о б р а з а м и п о д т в е р ж д а ю щ е г о , что у него в м о з г у нет ни о д н о й определенной мысли. В с у м а с ш е д ш и х домах вы встретите н е м а л о г о р а з д о более нормальных л ю д е й , чем этот невменяемый б о л ь н о й с «круговым помешательством», остающийся на с в о б о д е к своему с о б с т в е н н о м у вреду и приговоренный к т ю р е м н о м у заключению только всле­ дствие невежества судей. В т о р о й , никем не оспариваемый вождь символистов — Стефан Малларме. Он представляет о д н о из самых замечательных явлений в умственной жизни современной Франции. Е м у теперь далеко за пятьдесят лет; однако он написал м а л о , почти ничего, и т о , что известно, д а ж е по отзыву самых ярых его поклонников, незначительно. Т е м не менее он признается великим п о э т о м , и его полная непроизводительность, отсутствие какого бы то ни б ы л о его труда, который свидетельствовал бы в пользу его поэтического дарования, восхваляется именно как величайшая его заслуга и очевидное доказательство его умственной силы. Н о р м а л ь н о м у читателю это покажется до такой степени неправдоподоб­ ным, что он потребует подтверждения сказанного. С п е ш и м д о п о л н и т ь это справедливое требование. Шарль М о р и с говорит о Малларме: «Я не берусь раскрывать тайны произведений поэта, который, по его с о б с т в е н н о м у замеча­ н и ю , не принимает никакого участия в официальном служении красоте. Самый факт, что эти произведения еще не известны... не д о з в о л я е т н а м оставить имя г. М а л л а р м е наряду с теми, кто подарил нас книгами. Пусть критика себе шумит, я не стану отвечать ей; я только замечу, что г. М а л л а р м е , не написав никакой книги... приобрел известность. Э т о знаменитость, которая, конечно, возбуждает смех глупых л ю д е й в мелкой и крупной прессе, но не дает общественной и частной глупости повода проявить гнусность, обыкновенно вызываемую при­ ближением нового чуда... Н е с м о т р я на свое отвращение к красоте, и в особен­ ности к новым течениям в эстетике, л ю д и наперекор с а м и м себе постепенно убедились в обаянии этой вполне заслуженной известности. Они, д а ж е они, устыдились своего в з д о р н о г о смеха, и перед этим человеком, к о т о р о г о никакое глумление не м о г л о заставить отказаться от равнодушия созерцательного мол­ чания, их смех умолк, испытав на себе б о ж е с т в е н н у ю заразительность молчания. Человек, не написавший ни о д н о й книги, но т е м не менее признанный «поэтом», сделался д а ж е для этих л ю д е й символическим о б р а з о м художника, по возмож­ ности, п р и б л и ж а ю щ е г о с я к а б с о л ю т у . С в о и м м о л ч а н и е м он возвещает, что он... еще не м о ж е т осуществить з а д у м а н н о г о им беспримерного художественного произведения... Суровая жизнь м о ж е т ему отказывать в поддержке, но с нашей с т о р о н ы д о с т о й н ы м о т в е т о м на его величественное молчание д о л ж н о быть уважение, скажем точнее — поклонение». Г р а ф о м а н М о р и с , о т у п о у м н о м и извращенном стиле к о т о р о г о эта выдерж­ ка дает верное представление, допускает, что М а л л а р м е , быть м о ж е т , еще напишет «беспримерное художественное произведение». Но с а м М а л л а р м е вовсе не оправдывает этой надежды. «Неоцененный М а л л а р м е , — с о о б щ а е т Поль Гервье,— говорил мне о д н а ж д ы , что... он не понимает, как м о ж н о печататься. На него это п р о и з в о д и т впечатление какой-то распущенности, заблуждения, вроде 96

II. Мистицизм того д у ш е в н о г о недуга, который называют «страстью выставлять себя напоказ». Впрочем, не б ы л о человека, который умалчивал бы так п о л н о о т о м , что у него на душе, как этот несравненный мыслитель». Итак, э т о т «несравненный мыслитель» совершенно «умалчивает о т о м , что у него на душе». Он объясняет свое молчание то с т ы д л и в о ю р о б о с т ь ю перед гласным с л о в о м , то т е м , что он еще не м о г «осуществить з а д у м а н н о е им беспримерное художественное произведение»,— два объяснения, и с к л ю ч а ю щ и е друг друга. Он уже приближается к закату своих д н е й и к р о м е нескольких брошюр, каковы «Les deux de la Grèce» и «L'après­midi d'un Faune», нескольких разбросанных в газетах стихов, театральных и литературных рецензий, не состав­ ляющих д а ж е п о р я д о ч н о г о томика, не напечатал ничего, если не считать кое­ каких переводов с английского языка и учебников ( М а л л а р м е — учитель анг­ лийского языка в о д н о й из парижских гимназий). А м е ж д у т е м им в о с х и щ а ю т с я как великим, единственным в с в о е м р о д е , исключительным п о э т о м и о с ы п а ю т «глупцов», «дураков», с м е ю щ и х с я н а д ним, ругательствами, какие т о л ь к о м о ж е т изобрести фантазия р а з д р а ж е н н о г о д у ш е в н о б о л ь н о г о . Не ч у д о ли э т о наших дней? Лессинг в « Э м и л и и Галотти» устами К о н т и говорит, что «Рафаэль б ы л бы величайшим гением в живописи, если б, к несчастию, р о д и л с я б е з рук». В лице Малларме мы видим человека, п р и з н а в а е м о г о б о л ь ш и м п о э т о м , х о т я он «к сожалению, родился без рук», т. е. не творит, не пользуется с в о и м п р е д п о л а г а ­ емым т а л а н т о м . Во время о д н о й из лондонских спекулятивных горячек, когда все бросились покупать биржевые ценности, нашлись умные л ю д и , объявившие в газетах подписку на акции такого общества, цель к о т о р о г о д о л ж н а была навсегда остаться т а й н о ю . На э т о приглашение откликнулось н е м а л о капитали­ стов, снабдивших своими деньгами веселых спекулянтов, и историки л о н д о н с к и х кризисов не м о г у т надивиться э т о м у факту. Ч у д о э т о , о д н а к о , повторяется в Париже: кучка л ю д е й требует безграничного д о в е р и я к поэту, произведения которого навсегда останутся тайной, а публика п о с л у ш н о повинуется т р е б о в а н и ­ ям и проявляет восторг. К о л д у н ы сенегальских негров выставляют д л я поклоне­ ния корзины или тыквы, заявляя в е р у ю щ и м , что в них заключается какой­нибудь могущественный фетиш. На с а м о м деле никакого фетиша в них нет, но негры взирают на пустые с о с у д ы с священным т р е п е т о м и о к а з ы в а ю т и м , равно как и таким к о л д у н а м , божеские почести. М а л л а р м е является таким же ф е т и ш е м д л я символистов, стоящих в у м с т в е н н о м о т н о ш е н и и еще ниже сенегальских негров. Такого положения фетиша или пустой тыквы он д о б и л с я у с т н ы м и б е с е д а м и . Он с о б и р а е т раз в н е д е л ю начинающих писателей и п о э т о в и развивает им свои эстетические теории. Он говорит так, как М о р и с и К а н пишут. Он нанизывает темные и странные слова, от которых у слушателей ум з а х о д и т за р а з у м , так что они расстаются с с в о и м учителем с л о в н о в чаду, но у б е ж д е н н ы е , что о н и восприняли хотя и непонятное, но сверхъестественное откровение. В б е с с в я з н о м потоке слов М а л л а р м е понятно лишь о д н о : его преклонение п е р е д прерафа­ элитами. Э т о и м е н н о он о б р а т и л на них внимание с и м в о л и с т о в и п о о щ р я л их подражать и м . Через его посредство французские мистики усвоили себе пристра­ стие к с р е д н и м векам и н е о к а т о л и ц и з м прерафаэлитов. Д л я п о л н о т ы я еще укажу, что в наружности М а л л а р м е п о р а ж а ю т «длинные и заостренные уши, как у сатиров». Г а р т м а н , Фригерио и Л о м б р о з о , следуя Дарвину, к о т о р ы й первый указал на с х о д с т в о строения уха у некоторых л ю д е й и обезьяны, вполне у с т а н о ­ вили факт, что с л и ш к о м длинные и заостренные ушные раковины вызываются а т а в и з м о м и вырождением, и выяснили, что такое строение уха чаще всего встречается у преступников и с у м а с ш е д ш и х . Третий в о ж д ь символистов — Ж а н М о р е а с , грек, п и ш у щ и й французские стихи. Е м у теперь тридцать шесть лет (его т о в а р и щ и и д р у з ь я е х и д н о 4

Макс Нордау

97

Вырождение у т в е р ж д а ю т , что е м у г о р а з д о больше); но он пока выпустил только три очень т о щ и х сборника стихотворений. Конечно, о б ъ е м книги ничего не значит, если она содержательна. Но когда человек в течение д о л г и х лет б о л т а е т в кофейнях об обновлении поэзии и об искусстве б у д у щ е г о , а в конце концов с чрезвычайной натугой дает только три книжечки с детски глупыми стихами, т о г д а и о б ъ е м этих книжечек делает его еще более с м е ш н ы м . М о р е а с — о д и н из тех поэтов, которые изобрели слово «символизм». В тече­ ние нескольких лет он был первосвященником э т о г о таинственного учения и с п о д о б а ю щ е ю серьезностью отправлял богослужение. Но в о д и н прекрасный день он вдруг отрекся от с о з д а н н о й им веры, объявил, что с и м в о л и з м был в его глазах только ш у т к о ю , с п о с о б о м водить дураков за нос и что спасение для поэзии заключается единственно в « р о м а н и з м е » . Он утверждает, что п о д этим с л о в о м следует разуметь возвращение к языку, к ф о р м е стихосложения и настро­ е н и ю французских поэтов конца средневекового периода и начала эпохи Возрож­ дения; но э т о ю т е о р и е ю не следует увлекаться, п о т о м у что М о р е а с вскоре может заявить, что его « р о м а н и з м » , п о д о б н о его с и м в о л и з м у , — не что иное, как шутка. Появление в 1891 г. третьего из указанных сборников, «Le pèlerin passionné», б ы л о встречено символистами как событие, з н а м е н у ю щ е е с о б о ю начало новой эры в поэзии. Они устроили в честь М о р е а с а торжественный банкет, на котором славословили его как избавителя от ига старых ф о р м и идей и спасителя, принесшего миру царствие Божие истинной поэзии. Но те же поэты, которые участвовали в э т о м т о р ж е с т в е н н о м банкете, произносили восторженные речи в честь М о р е а с а и неистово е м у рукоплескали, осыпали его через несколько недель презрением и издевательствами. « М о р е а с символист? — вопрошает Шарль Винье.— Ч е м он это проявил: своими мыслями? Но ведь он с а м смеется н а д ними! Его мысли! Как легковесны они — мысли Ж а н а М о р е а с а » . «Море­ ас? — спрашивает А д р и е н Ремакль.— Мы все смеялись н а д ним, и вот чем он прославился». Рене Гиль называет его «Le pèlerin passioné» «виршами, сочинен­ ными школьником», а Г ю с т а в К а н произносит с л е д у ю щ е е суждение: «У Мореаса нет таланта... Он не написал ничего п о р я д о ч н о г о . У него своя тарабарщина». Эти изречения не п о з в о л я ю т сомневаться относительно пустоты и лживости сим­ волистического течения, и хотя сами символисты силятся убедить м и р , что они только п о д ш у ч и в а ю т н а д профанами с целью устроить себе рекламу, вне Фран­ ции слабые головы и л ю д и , спекулирующие на сенсации, у п о р н о п р о д о л ж а ю т выставлять э т о течение чем­то серьезным. П о с л е приведенных м н о ю суждений самих символистов м н е м о ж н о б ы л о бы воздержаться от дальнейшей оценки м у з ы М о р е а с а , но я все­таки д а м некоторые о б р а з ц ы , чтобы читатель м о г составить себе понятие о степени размягчения м о з г а , к о т о р ы м страдает автор «Le pèlerin passionné». Стихотворение «Agnès» начинается с л е д у ю щ и м о б р а з о м : «Были арки, под к о т о р ы м и п р о х о д и л и властелины всякого р о д а и их провожатые с траурными з н а м е н а м и и з а ш н у р о в а н н ы м (?) ж е л е з о м , — были арки в г о р о д е на морском берегу. П л о щ а д и были черны и х о р о ш о вымощены, а ворота на западной и восточной с т о р о н е — высокие; и как лес з и м о ю , так разрушались залы д в о р ц о в , портики и колоннады. Э т о б ы л о (ты, конечно, х о р о ш о помнишь) в прекраснейшие д н и твоей м о л о д о с т и . В г о р о д е на м о р с к о м берегу ты шел в плаще, с кинжалом, отягченным желтыми каменьями, и с перьями попугая на шляпе, ты шел, говоря всякий в з д о р , шел м е ж д у д в у м я такими надутыми и глупыми с л у г а м и , — на с а м о м деле то были марионетки! — в г о р о д е на м о р с к о м берегу ты шел и начал слоняться м е ж д у д в у м я б о л ь ш и м и старцами, которые чинили фелуки вдоль набережной и о к о л о пристаней. Э т о б ы л о (ты, конечно, х о р о ш о еще помнишь) в прекраснейшие дни твоей м о л о д о с т и » . Так эта 98

___

II.

Мистицизм

болтовня п р о д о л ж а е т с я еще в целых восьми строфах, и в к а ж д о м стихе мы наталкиваемся на указанный Солье отличительный признак речи с л а б о у м н ы х ; пережевывание одних и тех же выражений, бессвязность речи и появление слов, не и м е ю щ и х никакого отношения к с о д е р ж а н и ю . Приведу еще две «песни» в с а м о м т о ч н о м переводе: «Кулики в тростнике! (Говорить ли вам о них, о куликах в тростнике?) Ах вы, красивая фея вод! Свинопас и свиньи! (Говорить ли в а м о них, о свинопасе и свиньях?) О вы, красивая фея вод! М о е сердце п о п а л о в ваши сети. ( Г о в о р и т ь ли вам о них, о м о е м сердце в ваших сетях?) О вы, красивая фея вод!» « П р о х о ж и е потоптали цветы на краю д о р о г и , и осенний ветер их так терзает, кроме т о г о . Д и л и ж а н с опрокинул старый крест на краю д о р о г и ; он б ы л такой ветхий, кроме т о г о . И д и о т (ты его знаешь) у м е р на к р а ю д о р о г и ; и никто не будет его оплакивать, кроме того». Тупоумная деланность, с какою М о р е а с старается вызвать б е з н а д е ж н о е настроение сопоставлением растоптанных, т е р з а е м ы х в е т р о м цветов, опрокину­ того ветхого креста и у м е р ш е г о никем не оплаканным и д и о т а , в о з в о д и т э т о стихотворение в о б р а з ц о в о е в смысле п р е д н а м е р е н н о г о г л у б о к о м ы с л е н н о г о творчества с у м а с ш е д ш и х поэтов. К о г д а М о р е а с не представляет доказательств размягченного м о з г а , он пре­ дается потоку н и з к о п р о б н о й риторики. П р и в е д у п р и м е р э т о г о р о д а , ч т о б ы покончить с М о р е а с о м : «О м о я в о з л ю б л е н н а я , я так ж а ж д у твоих уст, что я, целуя их, хотел бы испить до дна отведенное р у с л о С т р и м о н а , Аракса и д и к о г о Танаиса, и сотни извилин, о р о ш а ю щ и х Питану, и Г е р м , исток к о т о р о г о т а м , где солнце з а х о д и т , и все светлые ключи, столь же многочисленные в Г а з е , — но т е м не менее ж а ж д а м о я не была бы утолена». К р о м е этих трех вождей: Верлена, М а л л а р м е и М о р е а с а , есть еще н е м а л о второстепенных символистов. К а ж д ы й из них признает себя единственным вели­ ким п о э т о м кучки, но их писания не д а ю т им права на о с о б е н н о е внимание. Чтобы охарактеризовать их манеру, д о с т а т о ч н о привести несколько стихов. Ж ю л ь Л а ф о р г , «единственный поэт не только своей эпохи, но и всей литерату­ ры», восклицает: «Ах, как жизнь буднична» (quotidienne), а в с в о е м с т и х о т в о р е ­ нии «Pan et la Syrinx» с не м е н ь ш и м п а ф о с о м говорит: «О Сиринга, видишь ли и понимаешь ли ты природу, и чудесное э т о у т р о , и к р у г о в о р о т жизни? О ты т а м , и я здесь! О ты! О я! Все во всем!» Г ю с т а в К а н , теоретик и ф и л о с о ф с и м в о л и з м а , поет в с в о е м стихотворении « Н о ч ь в степи»: «От твоих прекрасных очей нис­ ходит м и р , словно великий вечер, и нисходят кончики м е д л е н н ы х палаток, украшенные д р а г о ц е н н ы м и камнями, сотканные из о т д а л е н н ы х лучей, и на м о е й груди расцветают туманные волшебные сады». По-русски «кончики м е д л е н н ы х палаток» — совершенная бессмыслица; непонятны эти слова также и п о - ф р а н ­ цузски. Но тут, по крайней мере, уясняешь себе п р о и с х о ж д е н и е стиха: «Et des pans de tentes lentes descendent». Э т о п р о с т о е нанизывание о д н о з в у ч н ы х с л о в , из которых каждое составляет как бы отзвук д р у г о г о . Шарль Винье, « л ю б и м ы й ученик Верлена», о б р а щ а е т с я к своей в о з л ю б л е н ­ ной: «Туда, в н и з , — э т о с л и ш к о м далеко, бедная русалка; оставайся в с в о е м углу и прими пилюли. Будь Э д м о н о м А б у , б у д ь весела, б у д ь м а р а б у ботанического сада...» Д р у г о е его стихотворение гласит: «В кубке из Туле, где действительность утрачивает с в о ю привлекательность, покоится старческая и с т р а д а ю щ а я п р и м а н ­ ка последнего баловня сна. Но волосы из серебряной пряжи с л у ж а т плачущей ф а т о ю , в кубке из Туле, где действительность утратила с в о ю привлекательность. И арфа м и н о р н о г о тона, к о т о р о й касается в ы с о к о м е р н о е привидение с в о и м светозарным з а о с т р е н н ы м пальцем, празднует ю б и л е й , не з н а ю который!.. В куб­ ке из Туле». Э т и стихотворения до т о г о н а п о м и н а ю т т о , что мы привыкли 99

Вырождение называть е р у н д о ю , что я, несмотря на все заверения французских критиков, склонен признавать их ш у т к о ю . Если м о е предположение верно, то они харак­ теристичны для умственных с п о с о б н о с т е й не Винье, а его читателей, почитателей и критиков. Л ю д о в и к Д ю м ю р с л е д у ю щ и м о б р а з о м обращается к Неве: «Мужественная, величественная, славная, степенная, б л а г о р о д н а я королева! О царица льда и великолепия! Властительница! Гиератическая, торжественная, почитаемая ма­ трона... О ты, которая располагает меня к грезам, ты, которая заставляет меня утрачивать равновесие, в о с о б е н н о с т и ты, к о т о р у ю я л ю б л ю , — блеск, красота, поэзия, женщина! Нева! Я у м о л я ю тебя, явись ко мне с г и м н о м твоей души». Наконец, Рене Гиль, о д и н из наиболее известных символистов (он сам называет себя «инструментистом»), извлекает из своей лиры с л е д у ю щ и е звуки, которые я д о л ж е н привести по­французски: во­первых, п о т о м у , что в переводе утратилась бы их звучность, а во­вторых, и п о т о м у , что читатель м о г бы п о д у м а т ь , что я над ним п о д ш у ч и в а ю , если бы я их привел в т о ч н о м переводе: Ouïs! ouïs aux nues haut et nues où Tirent­ils d'aile i m m e n s e qui vire... et quand vide et vers les grands pétales dans l'air plus aride — (Et en le lourd venir grandi lent stridule, et Titille qui n'allentisse d'air qui dur, et Grandie, erratile et multiple d'éveils, stride Mixte, plainte et splendeur! la plénitude aride) et vers les grands pétales d'agitations Lors évanouissait un vol ardent qui stride... (des saltigrades d o u x n'iront plus vers les mers)...

Но о д н о н а д о признать: символисты п р и б и р а ю т с удивительным искусством заглавия для своих писаний. Как бы ни б ы л о нелепо содержание книги, заглавие ее всегда поразительно. М о р е а с озаглавил о д и н из своих сборников «Les Syrts». К о н е ч н о , он м о г бы его озаглавить «Северный п о л ю с » , или « М а р м о т к а » , или «Абделькадер», п о т о м у что избранное им заглавие столько же п о д х о д и т к его стихам, как и перечисленные. Но его заглавие имеет обаяние жгучего африканс­ кого солнца, б л е д н о г о отражения классической древности, а все э т о нравится истеричному читателю. Э д у а р д Д ю б ю озаглавливает свои стихотворения «Когда скрипки умолкли», Л ю д о в и к Д ю м ю р — « У т о м л е н и е » , Г ю с т а в К а н — «Кочу­ ю щ и е дворцы», М о р и с Д ю п л е с с и — « К о ж а Марсиаса», Эрнест Рейно — «Светс­ кое мясо» и «Знаменье», А н р и де Ренье — «Места» и « Э п и з о д ы » , А р т ю р Рем­ бо — «Освещения», А л ь б е р С е н ­ П о л ь — «Шарф Ириды», Вьеле­Гриффен — «Антей» и Шарль Винье — «Кентон». Мы уже привели образчики прозы символистов. Но для п о л н о т ы я еще укажу на некоторые страницы из книги, признаваемой и м и о д н и м из самых сильных своих произведений. В с в о е м труде «La littérature de tout­à­l'heure» Шарль М о р и с дает р о д о б з о р а всей литературы, подвергает беглой критике новых и новейших писателей и начерчивает п р о г р а м м у литературы будущего. Э т а книга о д н а из самых поразительных и имеет м н о г о сходства с и з в е с т н о ю уже читателю книгою « Р е м б р а н д т как воспитатель», но еще превосходит п о с л е д н ю ю бессмысленным нанизыванием слов. Она представляет с о б о ю вековой памятник графомании, так что ни Делепьер в своей «Littérature des fous», ни Филомнест в своих «Les fous littéraires» не приводят более красноречивых примеров полней­ шей умственной извращенности, чем какие встречаются здесь на к а ж д о й стра­ нице. Пусть только читатель потрудится вдуматься в с л е д у ю щ е е profession de foi Мориса: « Х о т я автор этой книги, посвященной эстетике,— правда, основанной на метафизике,— по в о з м о ж н о с т и воздерживается от философствования, тем 100

II. Мистицизм не менее он считает себя о б я з а н н ы м д а т ь приблизительное определение слова, которое часто б у д е т встречаться на страницах э т о й книги и о с н о в н о е с о д е р ж а н и е которого, как мы п о н и м а е м , м о ж е т быть определено. Б о г — первая и о б щ а я причина, последний и о б щ и й конец, связующее начало д у х о в н о й жизни, точка, в которой м о г л и бы встретиться две параллельные линии, исполнение наших желаний, совершенство, с о о т в е т с т в у ю щ е е с а м ы м чудесным н а ш и м с н а м , о б о б ­ щение д а ж е конкретных явлений, не п о д д а ю щ и й с я ни з р е н и ю , ни слуху, но т е м не менее несомненный идеал наших требований о т н о с и т е л ь н о красоты и истины. Бог — по преимуществу слово, настоящее с л о в о , т. е. то неизвестное и т е м не менее несомненное слово, о к о т о р о м всякий писатель и м е е т представление ясное, хотя и не п о д л е ж а щ е е анализу, очевидная и в то же время тайная цель, к о т о р о й он никогда не достигнет, но к к о т о р о й старается, по в о з м о ж н о с т и , приблизиться. В так называемой практической эстетике он составляет в о з д у ш н у ю сферу р а д о ­ сти, в к о т о р о й д у х блаженствует, п о т о м у что он п о б е д и л н е п р е о д о л и м у ю тайну и достиг вечных символов». Я нисколько не с о м н е в а ю с ь , что метафизики призна­ ют эту г а л и м а т ь ю вполне п о н я т н о ю . Как все мистики, они в к а ж д о м звуке находят смысл, т. е. у б е ж д а ю т себя и других, что туманные представления, вызываемые в их м о з г у звуком п о с р е д с т в о м ассоциации идей, и с о с т а в л я ю т значение э т о г о звука. Но тот, кто требует от слов, ч т о б ы они передавали определенные мысли, не откажется признать, что автор, написавший эту чепуху, ни о чем о п р е д е л е н н о м не д у м а л , а предавался только т у м а н н о м у фантазерству. Морис признает «веру источником искусства», а «искусство по существу с в о е м у религиозным». Э т у мысль он заимствовал у Рескина, б е з указания источника. Далее он говорит: «Светозарные головы д е в я т н а д ц а т о г о столетия, ученые и м ы с ­ лители,— вот они: Э д г а р П о , Карлейль, Г е р б е р т Спенсер, Д а р в и н , О г ю с т К о н т , К л о д Бернар, Бертело». Э д г а р По наряду с Д а р в и н о м , С п е н с е р о м и К л о д о м Бернаром — такое дикое сопоставление м о г л о з а р о д и т ь с я т о л ь к о в р а с с т р о е н ­ ном мозгу. С т р у д о м верится, что книга, из к о т о р о й мы почерпнули эти выдержки, признана во Франции, п о д о б н о книге «Rembrandt als Erzieher» ( « Р е м б р а н д т как воспитатель») в Германии, серьезными критиками «странной, но интересной и вызывающей на размышления». П с и х о п а т , пищущий такие книги, и с л а б о у м ­ ный читатель, с и н т е р е с о м следящий за п у с т о с л о в и е м автора, з а с л у ж и в а ю т только сострадания. Но каким с л о в о м заклеймить вполне з д о р о в ы х в умствен­ н о м о т н о ш е н и и негодяев, которые, ч т о б ы со всеми жить в д р у ж б е , или ч т о б ы придать себе вид тонкого понимания, или ч т о б ы л и ц е м е р н о проявлять справед­ ливость и благоговение к несимпатичным им а в т о р а м , б у д т о бы н а х о д я т в п о д о ­ б н о г о р о д а книгах « м н о г о истин, м н о г о у м а наряду с чудачествами, с о г р е в а ю щ и е идеалы и проблески поразительных мыслей»? Как мы видели, творцы с и м в о л и з м а с а м и не п о н и м а ю т э т о г о слова. Так как они сознательно не п р е с л е д у ю т о п р е д е л е н н о г о эстетического направления, то н е в о з м о ж н о и м доказать, что и х направление л о ж н о . Н о н е т о п р и х о д и т с я сказать о некоторых из их учеников, примкнувших к н и м , отчасти ч т о б ы себя рекламировать, отчасти вследствие уверенности, что в б о р ь б е литературных партий на с т о р о н е символистов находится сила, отчасти из пристрастия ко всему м о д н о м у и вследствие обаяния, к о т о р о е имеет все ш у м н о е и н о в о е д л я с л а б ы х у м о в . Э т и ученики чувствовали п о т р е б н о с т ь д а т ь слову « с и м в о л и з м » определен­ ное содержание и действительно установили несколько о б щ и х п о л о ж е н и й в смыс­ ле руководящих начал для своей деятельности. П о л о ж е н и я эти настолько ясны, что п о д д а ю т с я анализу. Символисты т р е б у ю т б о л е е с в о б о д н о г о о б р а щ е н и я с французским сти­ х о м . Они в о с с т а ю т против пресловутого александрийского стиха с ц е з у р о ю 101

Вырождение посредине и с неизбежным заключением фразы в конце, против запрещения так называемого ааканья, т. е. употребления двух гласных п о д р я д , против закона о правильном чередовании мужской и женской рифмы. Они горячо з а щ и щ а ю т « с в о б о д н ы й стих», с п р о и з в о л ь н о ю д л и н о ю и р и т м о м , равно как и нечистую рифму. Л ю д и , стоящие в с т о р о н е от этой б о р ь б ы , м о г у т только улыбнуться при виде дикой страстности, с какою она ведется. Э т о б о р ь б а школьников против ненавистного учебника, который они торжественно р а з р ы в а ю т на куски, топчут ногами, сжигают. Весь э т о т спор, касающийся п р о с о д и и и правил стихосложе­ ния, не м о ж е т представлять никакого интереса для всемирной литературы. Другие цивилизованные н а р о д ы д а в н о уже и м е ю т т о , чего д о б и в а ю т с я сим­ волисты с таким треском и ш у м о м . С в о б о д н ы й стих, с в о б о д н о е обращение с р и ф м о ю , свержение чисто классической метрики, полное р а з н о о б р а з и е раз­ мера — все это составляет уже прочное приобретение английской, итальянской, русской поэзии. Французы о д н и отстали, и если они теперь о щ у щ а ю т , наконец, потребность сбросить с головы растрепанный и изъеденный м о л ь ю парик, то это очень р а з у м н о , но зачем же признавать эту попытку сравняться с далеко их опередившими н а р о д а м и каким-то поразительным п р о г р е с с о м и трубить о нем, как о заре, в о з в е щ а ю щ е й нечто небывалое, новое? Д р у г о е требование эстетики символистов заключается в т о м , чтобы стих совершенно независимо от своего содержания вызывал о д н и м сочетанием звуков определенное настроение. С л о в о д о л ж н о действовать звуком, речь д о л ж н а пре­ вратиться в музыку. Весьма характерно, что многие символисты д а ю т своим книгам заглавия, которые д о л ж н ы вызывать музыкальные представления. При­ ведем для примера « Г а м м ы » С т ю а р т а Меррилья, «Кантилены» Ж а н а Мореаса, «Ночные колокола» А д о л ь ф а Ретте, «Песни без слов» П о л я Верлена и т. п. Эта мысль пользоваться языком как о р у д и е м для достижения чисто музыкальных эффектов представляется мне мистическим б р е д о м . Мы уже видели, что прерафа­ элиты т р е б у ю т , чтобы живопись и скульптура и з о б р а ж а л и не конкретное, а абст­ рактное, следовательно, принимали бы на себя роль письменного языка. Ту же ошибку с о в е р ш а ю т символисты, возлагая на слово задачу, п р и н а д л е ж а щ у ю исключительно н о т а м , и э т и м нарушая естественные границы р а з н о г о р о д а искусств. Но прерафаэлиты о т в о д и л и живописи и скульптуре высшую роль, а символисты низводят с л о в о на н и з ш у ю ступень. Действительно, вначале звук музыкален. Он выражает не определенное представление, а только известное настроение. Кузнечик стрекочет, соловей сыплет трелями, когда для него насту­ пает пора л ю б в и , медведь ворчит, когда он о з л о б л е н , лев рычит, терзая живую добычу, и т. д. Но по мере т о г о как м о з г становится совершеннее, а духовная жизнь богаче, развиваются и дифференцируются с п о с о б ы выражения чувств г о л о с о м , и он приобретает с п о с о б н о с т ь выражать не только о б щ е е настроение, но и ряд б о л е е определенных представлений и д а ж е , если н а б л ю д е н и я профессора Гарнера н а д языком обезьян верны, вполне точные отдаленные представления. Н а и б о л ь ш е г о совершенства, наконец, звук достигает в смысле с п о с о б а выраже­ ния д у ш е в н о г о процесса, когда он развился до с л о ж н о й грамматической речи, п о т о м у что т о г д а он м о ж е т вполне сопутствовать р а б о т е м о з г а и во всех ее деталях дать ей внешнее выражение. Низвести опять с л о в о до п р о с т о г о звука, в ы р а ж а ю щ е г о то или д р у г о е о б щ е е настроение, значит отречься от всех резуль­ татов органического развития и снова превратить о д а р е н н о г о с л о в о м человека в стрекочущего кузнечика или к в а к а ю щ у ю лягушку. И действительно, все усилия символистов приводят их только к бессмысленной болтовне, а не к музыке слов, к о т о р о й они т щ е т н о д о б и в а ю т с я , п о т о м у что ее не существует. С л о в о — какой язык мы ни в о з ь м е м — не м о ж е т быть с а м о по себе музыкально. В одних языках п р е о б л а д а ю т согласные, в других — гласные. Первые т р е б у ю т более значитель102

II. Мистицизм ного развития всех м ы ш ц , к о т о р ы м и обусловливается п р о и з н о ш е н и е слов; п о ­ этому эти считаются б о л е е т р у д н ы м и д л я произношения; и языки, в к о т о р ы х преобладают согласные, кажутся иностранцу менее приятными д л я уха, чем языки, в которых п р е о б л а д а ю т гласные. Но э т о не имеет ничего о б щ е г о с м у з ы ­ кальностью. К у д а девается музыкальность, когда вы беззвучно шепчете с л о в о или видите его только на бумаге? И т е м не менее о н о в о б о и х случаях м о ж е т произвести на вас совершенно такое же впечатление, как б у д т о о н о п р о и з н о с и т с я приятным и звучным г о л о с о м . П о п р о б у й т е прочесть к о м у ­ н и б у д ь вслух ловко подобранный ряд слов на совершенно е м у неизвестном языке и вызвать в н е м определенное настроение о д н и м э ф ф е к т о м звуков. Э т о всегда окажется невоз­ можным. Значение для нас д а н н о г о слова определяется его с м ы с л о м , а не з в у к о м . Последний безразличен: он п р о и з в о д и т эстетичное или неэстетичное впечатление только б л а г о д а р я голосу, который дает е м у жизнь. Прекраснейшие стихи непри­ ятно п о р а ж а ю т ваш слух, когда они д е к л а м и р у ю т с я пьяным х р и п л ы м г о л о с о м , а д а ж е готтентотский язык звучит х о р о ш о , когда на н е м г о в о р и т приятный задушевный контральт. Еще нелепее б р е д о д н о й группы символистов, н а з ы в а ю щ и х себя «инструмен­ тистами» и п р и з н а ю щ и х с в о и м в о ж д е м Рене Гиля. Они у т в е р ж д а ю т , что звук вызывает ощущение т о г о или д р у г о г о цвета, и т р е б у ю т , ч т о б ы с л о в о д е й ­ ствовало приятно не только в м у з ы к а л ь н о м о т н о ш е н и и , но и по своей ц в е т о в о й гармонии. Вызван э т о т б р е д очень известным с о н е т о м А р т ю р а Р е м б о «Les voyelles» («гласные»), первый стих к о т о р о г о гласит: «А — черное, е — б е л о е , i — красное, у — зеленое, о — г о л у б о е » . М о р и с п о л о ж и т е л ь н е й ш и м о б р а з о м заверя­ е т — и в э т о м т р у д н о сомневаться з д р а в о м ы с л я щ е м у человеку,— что Р е м б о позволил себе только п л о х у ю шутку, весьма свойственную с л а б о у м н ы м и с у м а ­ сшедшим. Но некоторые из его товарищей отнеслись вполне серьезно к его сонету и вывели из него ц е л у ю эстетическую т е о р и ю . Рене Гиль в своей книге «Traité du verbe» («Трактат о слове») указывает на цветовое значение не т о л ь к о каждой гласной, но и различных инструментов. « П о д т в е р ж д а я г о с п о д с т в у ю щ е е свое положение, арфы белые. Скрипки г о л у б о г о цвета, нередко с м я г ч а е м о г о мерцанием, чтобы п р е о д о л е т ь пароксизмы». (Читатель, конечно, с а м о б р а т и т внимание на э т о т н а б о р слов.) «Служа т о р ж е с т в е н н ы м о в а ц и я м , м е д н ы е инст­ рументы красны, а флейты ж е л т о г о цвета, п о т о м у что они д а ю т выражение детским чувствам и удивляются сверканию г у б . А г л у х о т а з е м л и и п л о т и , простое сочетание единственно простых инструментов, с о в е р ш е н н о черный о р г а н плачет, надрываясь...» Д р у г о й символист, и м е ю щ и й многочисленных поклон­ ников, Франсис Пуанктевен, разъясняет н а м в «Derniers Songs» чувства, с о о т в е т ­ ствующие р а з н ы м цветам: « Г о л у б о й цвет, лишенный сильной страсти, с о п р о в о ж ­ дает нас от л ю б в и к смерти или, вернее говоря, представляет с о б о ю у т р а ч е н н у ю крайность. От цвета б и р ю з ы до индиго — такая же лестница, как от стыдливых излияний д о жесточайших опустошений». «Тонкие ценители» тотчас же оказались п о д р у к о ю и в о д и н м и г с о о р у д и л и целую научную т е о р и ю «воспринимания с л у х о м цветов». Звуки­де в ы з ы в а ю т у некоторых субъектов цветовые ощущения. По м н е н и ю о д н и х , в э т о м за­ ключается превосходство о с о б е н н о нервных, высших натур; другие же ут­ в е р ж д а ю т , что э т о явление объясняется случайным н е н о р м а л ь н ы м с о е д и н е н и е м зрительного и с л у х о в о г о центров м о з г а п о с р е д с т в о м нервных в о л о к о н . Э т о анатомическое объяснение совершенно п р о и з в о л ь н о и не о с н о в а н о на фактах. Д а ж е факт восприятия с л у х о м цветов еще вовсе не установлен. С а м ы й о б ­ стоятельный рассказ о б э т о м п р е д м е т е принадлежит ф р а н ц у з с к о м у окулисту Суарезу де М е н д о з а . Он п о д в о д и т итог всем н а б л ю д е н и я м и с л е д у ю щ и м о б р а з о м определяет э т о п р е д п о л а г а е м о е явление: « Я р а з у м е ю с п о с о б н о с т ь 103

Вырождение соединять звуки и цвета, благодаря к о т о р о й у некоторых субъектов всякое реальное слуховое восприятие д о с т а т о ч н о й силы и д а ж е воспоминание об э т о м восприятии вызывает светлый или темный о б р а з , и м е ю щ и й всегда оди­ наковую силу или высоту тона для о д н о й и той же буквы, о д н о г о и того же т е м б р а г о л о с а или инструмента». Суарез, вероятно, не ошибается, когда продолжает: «Воспринимание с л у х о м цветов обусловливается иногда ассоци­ ациею) идей, установившейся в м о л о д о с т и . . . иногда о с о б о ю м о з г о в о ю дея­ тельностью, истинная сущность к о т о р о й нам неизвестна и которая, быть м о ж е т , имеет некоторое сходство с о б м а н о м чувств или галлюцинацией». Ч т о касается до меня, то я не сомневаюсь, что это явление всегда бывает следствием ассоциации идей, происхождение к о т о р о й никогда не выяснится, п о т о м у что соединение данных цветовых представлений с данными звуковыми ощущениями м о ж е т основываться на совершенно м и м о л е т н ы х восприятиях в раннем детстве, недостаточно сильных, чтобы в о з б у ж д а т ь внимание и п о э т о м у несознанных. Мнение, что мы в д а н н о м случае и м е е м д е л о с чисто инди­ видуальными сочетаниями, основанными на случайной ассоциации идей, а не на органическом, н е н о р м а л ь н о м соединении нервных центров, приобретает т е м б о л ь ш у ю вероятность, что разные лица, о б л а д а ю щ и е б у д т о бы спосо­ б н о с т ь ю воспринимать цвета с л у х о м , п р и д а ю т гласным и инструментам разные цвета. Мы видели, что для Гиля флейта имеет желтый цвет. Д л я Гофмана, о к о т о р о м упоминает Гёте в своей «Теории цветов», она имеет ярко-красный цвет. Р е м б о гласная «а» представляется черной, а субъекты, о которых упо­ минает Суарез, п р и з н а ю т ту же гласную г о л у б о ю и т. д. Отношение м е ж д у внешним м и р о м и внутреннею ж и з н ь ю человека первона­ чально весьма несложно. В природе происходит постоянное движение, и прото­ п л а з м а одаренных ж и з н ь ю клеточек воспринимает это движение. Единству при­ чины соответствует единство следствия. Низшие организмы у з н а ю т о внешнем мире только, что в нем что-то изменяется, м о ж е т быть, еще у з н а ю т , насколько эти перемены сильны или слабы, внезапны или постепенны. Они воспринимают впечатления, различные в количественном, а не в качественном отношении. Мы знаем, например, что х о б о т о к камнеточца, сокращающийся более или менее сильно и быстро при всяком раздражении, восприимчив ко всем внешним впечатлениям: к свету, ш у м у , прикосновению, запаху и т. д. Э т о т моллюск, следовательно, видит, слышит, осязает, обоняет о д н о ю частью тела: хоботок служит е м у о д н о в р е м е н н о и у х о м , и г л а з о м , и н о с о м , и пальцем. У высших о р г а н и з м о в п р о т о п л а з м а дифференцируется; о б р а з у ю т с я нервы, ганглии, мозг, органы чувств. Тут уже движение в природе воспринимается различно. Единство явления перелагается органами чувств в м н о г о о б р а з и е восприятия. Но даже наиболее развитой м о з г все еще сохраняет как бы о т д а л е н н о е и т е м н о е вос­ поминание о т о м , что причина, р а з д р а ж а ю щ а я разные чувства, коренится в од­ н о м и т о м же движении, и вместе с т е м он с о з д а е т понятия и представления, которые были бы совершенно непостижимы, если бы мы не м о г л и допустить предположение о первоначальном единстве всех восприятий. Мы г о в о р и м о «вы­ соких» и «низких» тонах, т. е. приписываем звуковым в о л н а м отношение к про­ странству, к о т о р о г о они иметь не могут. Равным о б р а з о м мы г о в о р и м об окраске тона и, н а о б о р о т , о тонах в живописи, следовательно, смешиваем зрительные и звуковые свойства явлений. «Резкие» или «мягкие» очертания или звуки, «сладкие» голоса — все это общеупотребительные выражения, основанные на т о м , что мы переносим ощущения о д н о г о чувства на впечатления д р у г о г о . Во м н о г и х случаях, правда, эти выражения, несомненно, объясняются косностью ума, предпочитающего обозначать восприятие о д н о г о чувства с л о в о м ходячим, хотя и заимствованным из сферы восприятий д р у г о г о чувства, и и з б е г а ю щ е г о 104

II. Мистицизм труда прибрать новый эпитет для с в о е о б р а з н о г о восприятия. Но и такое з а и м с т ­ вование становится в о з м о ж н ы м и понятным, только если д о п у с т и т ь , что м о з г улавливает известное с х о д с т в о м е ж д у впечатлениями, которые в о с п р и н и м а ю т с я разными чувствами, и что э т о с х о д с т в о объясняется и н о г д а с о з н а т е л ь н о ю или бессознательною ассоциациею идей, но по б о л ь ш е й части вовсе не м о ж е т быть объяснено. Здесь остается только п р е д п о л о ж и т ь , что сознание в своих перво­ источниках опять отрешилось от дифференциации явлений по чувствам, к о т о р ы ­ ми они воспринимаются, что, как мы видели, составляет о д н у из п о з д н е й ш и х ступеней органического развития и для уразумения внешнего м и р а пользуется впечатлениями, безразлично какими чувствами они восприняты, как м а т е р и а л о м еще не дифференцированным. В э т о м случае мы п о й м е м , п о ч е м у человеческий дух смешивает ощущения, воспринимаемые р а з н ы м и чувствами, и заменяет о д н о другим. Бине замечательными о п ы т а м и вполне установил эту «замену чувств» у истеричных субъектов. Больная с п о л н о ю нечувствительностью кожи о д н о й половины тела не замечала булавочного укола, когда не видела, что ее у к о л о л и . Но в м о м е н т укола в ее сознании возникал о б р а з черной (у других б о л ь н ы х — светлой) точки. Следовательно, сознание з а м е н я л о впечатление периферических нервов, к о т о р о е не б ы л о воспринято, впечатлением, б у д т о бы воспринятым сетчаткою, т. е. зрительными нервами. Во всяком случае, отречение сознания от преимуществ дифференцирован­ ного восприятия явлений и смешение разных чувств н е с о м н е н н о служит д о ­ казательством ненормальной и ослабленной м о з г о в о й деятельности. Они означа­ ют сильнейший регресс в органическом развитии, возвращение человека к т о м у состоянию, в каком находится камнеточец. В о з в о д и т ь смешение и з а м е н у зри­ тельных и слуховых восприятий в эстетический закон, видеть в них основание д л я искусства б у д у щ е г о — значит признавать возвращение человека к жизни устрицы прогрессом. Впрочем, клиническими н а б л ю д е н и я м и д а в н о выяснено, что р а с с т р о й с т в о мозговых центров с о п р о в о ж д а е т с я с в о е о б р а з н ы м м и с т и ц и з м о м . О д и н и з б о л ь ­ ных Легрена «старался узнавать д о б р о и з л о по цветам, причем он в о с х о д и л от белого к черному; когда он читал, слова, с м о т р я по цвету, и м е л и д л я него скрытый смысл, который он вполне понимал». Перечисляя разные чудачества писателей, Л о м б р о з о указывает, что «Вигман заказывал для печатания своих произведений о с о б у ю р а з н о ц в е т н у ю бумагу... Ф и л о н раскрашивал к а ж д у ю стра­ ницу написанной им книги о с о б ы м цветом». Б а р б е д'Оревильи, к о т о р о г о с и м ­ волисты п р и з н а ю т с в о и м предшественником, в своих письмах писал буквы каждого о т д е л ь н о г о слова чернилами р а з н о г о цвета. Б о л ь ш и н с т в о психиатров наталкивались на случаи п о д о б н о г о р о д а . Н а и б о л е е вменяемые представители с и м в о л и з м а п р и з н а ю т его «реакциею против натурализма». Реакция против него действительно законна и н е о б х о д и м а , ибо натурализм вначале, пока его представителями были Гонкуры и Золя, носил несомненные признаки б о л е з н е н н о г о направления, а впоследствии, когда начали действовать их подражатели, принял, как я э т о выясню в д р у г о й главе м о е г о труда, направление п о ш л о е и д а ж е преступное. Но с и м в о л и з м менее всего м о ж е т нанести поражение натурализму, п о т о м у что он с а м представляет с о б о ю явление крайне ненормальное, а в искусстве нельзя выбивать клин клином. Наконец, у т в е р ж д а ю т еще, что символисты с т а р а ю т с я « в о п л о щ а т ь с и м в о л ы в человеческих образах». На о б щ е п р и н я т о м языке э т о значит, что в п о э з и и символистов отдельный человеческий о б р а з представляет с о б о ю не только ту или д р у г у ю личность с ее индивидуальными о с о б е н н о с т я м и и с л у ч а й н о ю судь­ б о ю , но и распространенный тип, следовательно, в о п л о щ а е т в себе о б щ и й закон. Но таково свойство поэзии в о о б щ е , а не только символической. Не б ы л о 105

Вырождение истинного поэта, который о щ у щ а л бы потребность заняться совершенно ис­ ключительною ф а б у л о ю или и з о б р а з и т ь существо необычайное, не встречающее себе равного в человечестве. Его соблазняет в л ю д я х и их судьбе именно их связь со всем человечеством и о б щ и м и законами жизни. Д л я поэта данный о б р а з тем б о л е е привлекателен, чем яснее в нем выражаются о б щ и е законы, чем полнее в д а н н о й личности осуществляется т о , чем живут все л ю д и . Во всемирной литературе нет о б щ е п р и з н а н н о г о значительного произведения, к о т о р о е не было бы символическим в э т о м смысле, в к о т о р о м л ю д и , их страсти и судьба не имели бы значения, далеко выходящего из рамок д а н н о г о случая, т. е. типического. Следовательно, со с т о р о н ы символистов глупое притязание присваивать только с в о и м произведениям э т о свойство. Впрочем, они с а м и д о к а з ы в а ю т , что не п о н и м а ю т собственной ф о р м у л ы , п о т о м у что те же их теоретики, которые т р е б у ю т , чтобы поэзия «воплощала в человеческом о б р а з е символ», в то же время у т в е р ж д а ю т , что только «редкий, исключительный случай» (lecas rare, unique) заслуживает внимания поэта, а такой случай составляет и м е н н о проти­ в о п о л о ж н о с т ь символа. Таким о б р а з о м , мы видели, что с и м в о л и з м , как и прерафаэлизм, у которого он заимствовал свое настроение и некоторые лозунги, составляет не что иное, как о д н у из ф о р м мистического мышления психопатов. Попытки некоторых сторон­ ников э т о г о движения осмыслить б о р м о т а н и е своих вождей и установить соот­ в е т с т в у ю щ у ю п р о г р а м м у не выдерживают д а ж е поверхностной критики и оказы­ ваются п р о с т ы м и б р е д н я м и г р а ф о м а н о в , лишенных не только чутья правды, но и з д р а в о г о смысла. О д и н из м о л о д ы х французских писателей, далеко не чуждый прогрессивного направления, Г ю г Леру, совершенно верно характеризует сим­ волистов в с л е д у ю щ и х словах: « Э т о смешные у р о д ы , невыносимые друг для друга; они живут не понятые п у б л и к о ю , подчас друзьями, а иногда и сами себя не п о н и м а ю т . П и ш у т ли они п р о з о ю или стихами, у них выходит о д н о и то же: никакого содержания, никакого смысла, только нанизывание эффектных музы­ кальных слов, причудливые рифмы, соединение неожиданных цветов и звуков, какое-то убаюкивание, какие-то диссонансы и з а т е м внушения и бред».

Толстовщина Граф Лев ТОЛСТОЙ занял теперь м е с т о в ряду мировых писателей, которых чаще всего цитируют и, п о - в и д и м о м у , б о л ь ш е всего читают. К а ж д о е его слово встречает отклик у всех цивилизованных н а р о д о в з е м н о г о шара. Влияние его на современников, несомненно, очень сильно, но о н о проявляется не в сфере художе­ ственной. Е м у пока еще не п о д р а ж а ю т . Вокруг него не столпились последователи вроде прерафаэлитов или символистов. Вызванные им многочисленные труды носят критический или пояснительный характер. Э т о не поэтические произведе­ ния, составленные по о б р а з ц у его произведений. Он влияет на мысли и чувства современников в нравственном отношении; он скорее действует на массу чита­ телей, чем на маленький кружок литераторов-карьеристов, высматривающих вождя. П о э т о м у нет эстетической теории, но есть м и р о в о з з р е н и е , к о т о р о е м о ж н о назвать т о л с т о в щ и н о ю . Ч т о б ы доказать, что толстовщина составляет умственное заблуждение, одно из проявлений вырождения, нам н е о б х о д и м о критически рассмотреть сперва с а м о г о Т о л с т о г о , а п о т о м и публику, которая вдохновляется его идеями. Т о л с т о й в о д н о и то же время художник и ф и л о с о ф в с а м о м о б ш и р н о м значении э т о г о слова, т. е. б о г о с л о в , моралист и социолог. Как художник, он стоит очень высоко, хотя и ниже своего соотечественника Тургенева, которого теперь в глазах широкой публики затмил. Т о л с т о й не о б л а д а е т поистине редким 106

II. Мистицизм чувством художественной меры Тургенева, у к о т о р о г о нет лишнего слова, нет длиннот, нет уклонений в сторону, который умеет с о з д а в а т ь возвышенные типы и, как П р о м е т е й , высоко стоит н а д своими о б р а з а м и , п о л у ч а ю щ и м и от него жизнь. Д а ж е самые усердные и значительные поклонники Т о л с т о г о п р и з н а ю т , что он м н о г о с л о в е н , теряется в частностях, из которых он не всегда с х у д о ж е с т ­ венным чутьем умеет выделить н е о б х о д и м о е , о т б р о с и в лишнее. Касаясь «Войны и мира», В о г ю э говорит: « М о ж н о ли назвать э т о с л о ж н о е произведение р о м а ­ ном?.. Очень простая и очень тонкая нить ф а б у л ы служит т о л ь к о в н е ш н е ю связью при о б с у ж д е н и и разных основных в о п р о с о в истории, политики и ф и л о с о ­ фии, беспорядочно разбросанных в этой полиграфии русского общества... Н а с л а ­ ждение тут дается с т р у д о м , как при в о с х о ж д е н и и на гору. Д о р о г а п о д ч а с очень утомительна и тяжела; сбиться с нее нетрудно; приходится напрягать все силы и мучиться... Тех, кто ищет в р о м а н е лишь развлечения, Т о л с т о й у д о в л е т в о р и т ь не м о ж е т . Э т о т тонкий аналитик не знает или у м ы ш л е н н о игнорирует э л е м е н т а р ­ ные правила анализа, столь свойственные французскому уму; мы т р е б у е м , ч т о б ы романист выбирал из массы типов и вопросов о п р е д е л е н н о е л и ц о или с о б ы т и е и рассматривал их как о с о б ы й п р е д м е т н а б л ю д е н и я . Русский же р о м а н и с т подчиняется чувству о б щ е й связи м е ж д у явлениями, не решается порвать тысячи уз, с о е д и н я ю щ и х человека, факт или мысль с м и р о в о ю ж и з н и ю » . Взгляд В о г ю э совершенно верен, но он не в состоянии объяснить п о р а ж а ­ ющее его явление. Он бессознательно чрезвычайно м е т к о характеризует, как психопат-мистик с м о т р и т на м и р и описывает т о , что он видит. Я уже указывал, что о с о б е н н о с т ь мистического мышления заключается в недостатке внимания. М е ж д у т е м и м е н н о внимание вносит порядок в х а о с явлений и группирует их так, что они уясняют н а м мысль, п р е о б л а д а ю щ у ю в у м е н а б л ю д а т е л я . К о г д а внима­ ние отсутствует, мировая картина представляется н а б л ю д а т е л ю о д н о о б р а з н ы м сцеплением загадочных явлений, то возникающих, то и с ч е з а ю щ и х , ничего не говоря ни уму, ни с о з н а н и ю . Н е о б х о д и м о п о с т о я н н о иметь в виду э т о т о с н о в н о й факт д у ш е в н о й жизни. Внимательный человек относится активно к м и р о в ы м явлениям, невнимательный — пассивно; первый п р и в о д и т их в п о р я д о к на основании в ы р а б о т а н н о г о им плана, в т о р о й воспринимает х а о с впечатлений б е з всякой попытки анализировать их, соединить о д н о р о д н о е , разграничить раз­ н о р о д н о е , и х о р о ш и й художник, и фотографическая пластинка п е р е д а ю т н а м м и р о в у ю картину. Но х о р о ш и й художник устраняет некоторые черты, подчерки­ вает другие, так что вы тотчас же уясните себе д а н н о е с о б ы т и е или внутреннее настроение живописца. Светопись о т р а ж а е т б е з всякого в ы б о р а все явление со всеми его д е т а л я м и , так что только в т о м случае п р и о б р е т а е т с м ы с л , если зритель с а м себе уяснит его. К р о м е т о г о , следует з а м е т и т ь , что и светопись не является т о ч н о й копией действительности, п о т о м у что пластинка в о с п р и н и м а е т только некоторые цвета: она отмечает г о л у б о й и лиловый, но лишь с л а б о или вовсе не в о с п р о и з в о д и т ж е л т о г о и красного. Восприимчивости химической пла­ стинки соответствует легкая в о з б у ж д а е м о с т ь выродившегося субъекта. П о с л е д ­ ний также делает в ы б о р м е ж д у явлениями, но руководствуется при э т о м не сознательным вниманием, а влечениями б е с с о з н а т е л ь н о й в о з б у ж д а е м о с т и . Он воспринимает т о , что согласуется с его настроением; н а о б о р о т , т о , что не согласуется с его настроением, д л я него вовсе не существует. В о т м е т о д , к о т о р ы м руководствуется Т о л с т о й в своих р о м а н а х . Т о л с т о й о д н о о б р а з н о воспринимает частности и нанизывает их, руководствуясь не их значением д л я о с н о в н о й м ы с л и , а их соответствием с с о б с т в е н н ы м настроением. Основная мысль неясна или вовсе не существует. Ч и т а т е л ю приходится с а м о м у внести ее в р о м а н , п р и б л и з и ­ тельно как он вносит ее в природу, в какой-нибудь л а н д ш а ф т , в м е ч у щ у ю с я н а р о д н у ю толпу, в х о д исторических событий. Р о м а н пишется т о л ь к о п о т о м у , 107

Вырождение что автор вынес известные впечатления, усиленные той или д р у г о й чертою развернувшейся перед ним м и р о в о й картины. Таким о б р а з о м , р о м а н Т о л с т о г о п о х о д и т на картины прерафаэлитов: масса удивительно точных деталей, мисти­ чески-расплывчатая, еле уловимая основная мысль, глубокое и сильное возбуж­ дение. Все это ясно сознает В о г ю э , но разъяснение вопроса и тут отсутствует. Он говорит: «В силу странного, но часто встречающегося противоречия э т о т мутный и неустойчивый у м , объятый т у м а н а м и нигилизма, о д а р е н несравненною яс­ н о с т ь ю и п о б е д о н о с н о ю с и л о ю , когда научно (?) анализирует жизненные явле­ ния. Он быстро и ясно схватывает все, что существует на земле... М о ж н о б ы л о бы сказать, что в нем соединяется ум английского химика с д у ш о ю индийского буддиста. Пусть кто м о ж е т , объяснит это странное соединение, объяснить — это значит понять всю Россию... Т о л с т о й стоит на твердой почве, когда он н а б л ю д а ­ ет явления каждое в отдельности; но когда он старается уяснить себе их взаим­ н у ю связь, определить основные законы и причины, его ясный взгляд затумани­ вается, смелый исследователь теряет почву п о д ногами, он погружается в бездну философских противоречий, чувствует в себе и вокруг себя лишь пустоту, ночь». В о г ю э спрашивает, чем, собственно, обусловливается это «странное соединение» полной ясности в восприятии деталей и неспособности понять их взаимную связь? М о и читатели не н у ж д а ю т с я в ответе на этот вопрос. Мистическое мышление, мышление легко в о з б у ж д а е м ы х натур, лишенных с п о с о б н о с т и быть внимательными, позволяет им иногда схватить очень ясно т о т или д р у г о й образ, находящийся в связи с их в о з б у ж д е н и е м , но не позволяет им уяснить себе р а з у м н у ю связь м е ж д у отдельными о б р а з а м и именно п о т о м у , что н е о б х о д и м о е для э т о г о внимание у них отсутствует. Н е с м о т р я на поразительные достоинства поэтических произведений Толсто­ го, он не им обязан с в о е ю м и р о в о ю с л а в о ю и с в о и м влиянием на современников. Его р о м а н ы , правда, были признаны в ы д а ю щ и м и с я произведениями, но в тече­ ние десятилетий и «Война и мир», и «Анна Каренина», ни менее объемистые его повести и рассказы не находили о б ш и р н о г о круга читателей вне России, и крити­ ка далеко не безусловно восхваляла их автора. В Германии еще в 1882 г. Франц Б о р н м ю л л е р писал о Т о л с т о м в с в о е м «Biographishes Schriftsteller — Lexicon der Gegenwart»: «У него незаурядный беллетристический талант, но талант э т о т не м о ж е т считаться д о с т а т о ч н о р а з р а б о т а н н ы м в х у д о ж е с т в е н н о м о т н о ш е н и и и на­ ходиться п о д влиянием о д н о с т о р о н н и х воззрений на жизнь и на д у х истории». До последних лет это б ы л о о б щ е е мнение тех немногочисленных иностранцев, которые в о о б щ е были знакомы с Т о л с т ы м . Только его «Крейцерова соната», появившаяся в 1889 г., доставила его имени м и р о в у ю известность; только этот маленький рассказ был переведен на языки всех цивилизованных н а р о д о в , рас­ пространился в сотнях тысяч экземляров и был прочитан с сильным душевным волнением м и л л и о н а м и л ю д е й . С э т о г о м о м е н т а общественное мнение на Западе о т в о д и т Т о л с т о м у м е с т о в первом ряду современных писателей, его и м я нахо­ дится у всех на устах, прежние его произведения, не о б р а щ а в ш и е на себя о с о б о г о внимания, в о з б у ж д а ю т всеобщий интерес. Э т о т интерес распространился на его личность и судьбу, и на склоне лет Т о л с т о й , так сказать, в о д н о прекрасное утро стал о д н и м из главных представителей истекающего столетия. М е ж д у тем «Крейцерова соната» в х у д о ж е с т в е н н о м отношении уступает большинству пре­ жних произведений Т о л с т о г о ; следовательно, слава, приобретенная не такими замечательными поэтическими произведениями, как «Война и мир», «Казаки», «Анна Каренина» и д р . , а значительно позже, и п р и т о м внезапно «Крейцеровой сонатой», не м о г л а быть вызвана исключительно или преимущественно художе­ ственными д о с т о и н с т в а м и . С п о с о б приобретения этой славы доказывает, что толстовщина п о р о ж д е н а не х у д о ж н и к о м Т о л с т ы м . Действительно, э т о течение 108

II. Мистицизм должно быть в значительной степени, если не вполне, приписано м ы с л и т е л ю Толстому. С нашей точки зрения, следовательно, Т о л с т о й - м ы с л и т е л ь г о р а з д о важнее Толстого-художника. Т о л с т о й составил себе взгляд на роль человека в мире, на о т н о ш е н и я его к человечеству и на цель жизни, проявляющийся во всех его художественных произведениях, но изложенный им систематически в некоторых теоретических трудах. С ю д а относятся главным о б р а з о м «Исповедь», «В чем м о я вера», «Краткое изложение Евангелия» и «О жизни». Взгляд э т о т д о в о л ь н о прост и м о ж е т быть выражен в двух словах: отдельный человек ничего не значит, все дело в совокупности л ю д е й ; индивид живет, чтобы делать д р у г и м д о б р о ; все зло — в мышлении и анализе; наука ведет к гибели; в вере — спасение. Как он пришел к э т и м выводам, он рассказывает в « И с п о в е д и » . « С о о б щ е н ­ ное мне с детства вероучение исчезло во м н е , — г о в о р и т о н , — так же, как в других, с т о ю только разницею, что так как я с 15-ти лет стал читать философские сочинения, то м о е отречение от вероучения очень р а н о с т а л о сознательным... Так п р о ш л о еще 15 лет. Н е с м о т р я на т о , что я считал писатель­ ство пустяками в п р о д о л ж е н и е этих 15 лет, я все-таки п р о д о л ж а л писать... Так я жил, но пять лет т о м у н а з а д со м н о ю стало случаться ч т о - т о очень странное: на меня стали находить минуты недоумения, остановки жизни... Э т и остановки жизни выражались всегда одинаковыми вопросами: зачем? Ну, а п о т о м ? . . Я ис­ кал объяснения на м о и вопросы во всех знаниях, которые п р и о б р е л и л ю д и . . . и ничего не нашел... В о п р о с м о й — т о т , который в 50 лет привел меня к с а м о ­ убийству, был самый п р о с т о й вопрос... «Зачем мне жить, зачем ч т о - н и б у д ь желать, зачем что-нибудь делать»... Со м н о й случилось т о , что жизнь н а ш е г о круга — богатых, ученых — не только опротивела мне, но потеряла всякий смысл... Все наши действия, рассуждения, наука, искусство — все э т о п р е д с т а л о мне в н о в о м значении. Я понял что все э т о — б а л о в с т в о , что искать смысла в э т о м нельзя. Ж и з н ь же всего трудящегося н а р о д а , всего человечества, творяще­ го жизнь, представилась мне в ее н а с т о я щ е м значении. Я понял, что э т о — с а м а жизнь, и что смысл, придаваемый э т о й жизни, есть истина, и я принял его... Я вернулся к вере... Я стал вглядываться в жизнь и верования этих л ю д е й , и чем больше я вглядывался, т е м б о л ь ш е у б е ж д а л с я , что у них есть настоящая вера». Если серьезно вникнуть в эти с о о б р а ж е н и я , то мы тотчас же у б е д и м с я , что они неверны. В о п р о с «зачем я живу» с о д е р ж и т в себе о ш и б к у и п р и н а д л е ж и т к числу поверхностных. Он предполагает, что в п р и р о д е есть определенная цель, а именно э т о п р е д п о л о ж е н и е и п о д л е ж и т еще критике д л я всякого, кто ж а ж д е т ясного понимания и истины. Если мы спрашиваем себя, какова цель нашей жизни, то мы д о л ж н ы п р е ж д е всего п р е д п о л о ж и т ь , что наша жизнь имеет о п р е д е л е н н у ю цель, а так как о н а составляет лишь о д н о из проявлений о б щ е й жизни п р и р о д ы , теперешнего фазиса развития Земли, нашей солнечной системы и всех солнечных с и с т е м , то первое предположение заключает в себе дальнейшее, и м е н н о п р е д п о л о ж е н и е , что и о б ­ щая жизнь п р и р о д ы имеет о п р е д е л е н н у ю цель. П о с л е д н е е же п р е д п о л о ж е н и е , в с в о ю очередь, н е м ы с л и м о п о м и м о существования с о з н а т е л ь н о г о , п р е д р е ш а ­ ю щ е г о и руководящего д у х а Вселенной. И б о что означает с л о в о «цель»? Н а с т у ­ п а ю щ е е в б у д у щ е м , преднамеренное последствие ныне д е й с т в у ю щ и х сил. Ц е л ь влияет на эти силы, указывая им направление, с л е д о в а т е л ь н о , о н а с а м а — сила. Но она не м о ж е т существовать материально во времени и пространстве, п о т о м у что т о г д а она бы перестала быть ц е л ь ю и превратилась бы в причину, т. е. в силу, которая заняла бы м е с т о в о б щ е м м е х а н и з м е сил п р и р о д ы ; но т о г д а весь в о п р о с о ц е л е с о о б р а з н о с т и нашего существования оказался бы п р а з д н ы м . Если же о н а не существует во времени и пространстве м а т е р и а л ь н о , то о н а д о л ж н а же 109

Вырождение

_^

где-нибудь существовать, как действующая сила (иначе мы в о о б щ е не м о г л и бы себе ее представить) и как мысль, план или намерение. М е ж д у тем т о , что с о д е р ж и т в себе мысль, намерение, план, мы называем сознанием, а сознание, с о з д а ю щ е е м и р о в о й план и пользующееся преднамеренно для его осуществления силами п р и р о д ы , — не что иное, как Бог. Но человек, верующий в Бога, тотчас же утрачивает право спрашивать себя о цели своего существования. И б о этот вопрос является дерзким притязанием, попыткою ничтожного человеческого существа выведать план Творца, заглянуть е м у в карты, возвыситься до всеведе­ ния. Но э т о т вопрос в д а н н о м случае является еще и праздным, так как нельзя себе представить Бога иначе, как п р е м у д р ы м , а созданный им м и р совершенным, гармоничным во всех его частях, с целью также наилучшею, п о г л о щ а ю щ е ю силы всех сотрудников от мала до велика. П о э т о м у человек м о ж е т с полным спокойст­ вием и д о в е р и е м жить согласно присвоенным его природе Б о г о м инстинктам и силам: содействуя неизвестным ему намерениям Божества, он, во всяком случае, имеет высокую и д о с т о й н у ю жизненную цель. С д р у г о й стороны, человек, не верующий в Бога, не м о ж е т составить себе понятия о жизненной цели, так как цель, которая м о ж е т существовать только в сознании, как мысль, не находит себе, ввиду отсутствия м и р о в о г о сознания, места в природе. Но если цели нет, то нельзя себя спрашивать и о цели существования. В т а к о м случае жизнь не имеет предопределенной цели, суще­ с т в у ю т только причины, и нам приходится д у м а т ь о них, по крайней мере о ближайших, доступных нашему н а б л ю д е н и ю , так как отдаленные, и в особен­ ности первопричины, пока еще совершенно не доступны нашему сознанию. Д р у г и м и словами, мы д о л ж н ы себя спрашивать: «Отчего мы живем?» И ответить на э т о т вопрос нетрудно. Мы живем п о т о м у , что вся доступная нашему созна­ н и ю природа подчинена м и р о в о м у закону причинности. Э т о механический закон, не обусловливаемый предопределенным намерением, а следовательно, и миро­ вым сознанием. По э т о м у закону о к р у ж а ю щ и е нас явления коренятся не в буду­ щ е м , а в п р о ш л о м . Мы живем п о т о м у , что нас произвели на свет наши родители, п о т о м у что они снабдили нас известным з а п а с о м силы, д а ю щ е й н а м в о з м о ж ­ ность некоторое время противодействовать в л и я ю щ и м на нас разрушительным силам природы. Жизнь наша слагается так, как э т о обусловливается п о с т о я н н о ю б о р ь б о ю м е ж д у внешними влияниями и наследованными н а м и органическими силами, следовательно, наша жизнь, рассматриваемая объективно, является н е и з б е ж н ы м р е з у л ь т а т о м з а к о н о о б р а з н о й деятельности механических сил приро­ ды; рассматриваемая же субъективно, она с о д е р ж и т в себе известное количество наслаждений и страданий. Удовлетворение наших органических инстинктов до­ ставляет н а м наслаждение, тщетная погоня за их удовлетворением — страдание. В н о р м а л ь н о м организме, о б л а д а ю щ е м значительною с п о с о б н о с т ь ю приспособ­ ления, д о с т и г а ю т развития только такие инстинкты, удовлетворение которых в о з м о ж н о по крайней мере до известной степени и не с о п р о в о ж д а е т с я для индивида д у р н ы м и последствиями; в его жизни, следовательно, решительно п р е о б л а д а ю т наслаждения н а д страданиями, и он признает жизнь не злом, а б л а г о м . В б о л е з н е н н о р а с с т р о е н н о м организме проявляются извращенные инстинкты, которые не м о г у т быть удовлетворены или удовлетворение которых вредит индивиду, уничтожает его; такой организм м о ж е т быть и слишком с л а б ы м или неприспособленным, чтобы с а м о м у удовлетворять законным своим инстинктам; вместе с т е м в его жизни неизбежно п р е о б л а д а ю т страдания, и она представляется е м у з л о м . М о е толкование жизненной загадки близко соприкаса­ ется с х о р о ш о известною евдемоническою т е о р и е ю , но о н о основано на биологи­ ческих, а не на метафизических началах. Я п о н и м а ю о п т и м и з м и пессимизм просто в смысле д о с т а т о ч н о й и недостаточной жизненной силы, существующей 110

II. Мистицизм и отсутствующей с п о с о б н о с т и приспособления, з д о р о в ь я и б о л е з н и . Бесприст­ растное н а б л ю д е н и е жизни убеждает, что человечество с о з н а т е л ь н о или б е с с о з ­ нательно стоит на о д н о й и т о й же философской точке зрения. Л ю д и живут охотно, и п р и т о м скорее весело, чем печально, пока жизнь д а е т им те или другие удовлетворения. К о г д а страдания сильнее, чем чувство удовольствия, испытыва­ емое при удовлетворении первого и с а м о г о в а ж н о г о из органических инстинктов, инстинкта самосохранения и продления своего существования, они не колеблясь лишают себя жизни. Князь Бисмарк о д н а ж д ы сказал: « Н е з н а ю , к чему я стал бы переносить все неприятности жизни, если бы не верил в Б о г а и в з а г р о б н у ю жизнь». Эти слова показывают только, что он н е д о с т а т о ч н о уяснил себе успехи человеческой мысли со времен Гамлета, задававшегося приблизительно т е м же вопросом. Человек б у д е т переносить неприятности жизни, пока он их переносить может, и неизбежно расстанется с ж и з н ь ю , как только сил не хватит, ч т о б ы их переносить. Вот почему неверующий живет и радуется, пока наслаждения в е г о жизни п р е о б л а д а ю т , и вот почему, как ежедневно у б е ж д а е т опыт, д а ж е веру­ ющий налагает на себя руки, когда в балансе его жизни пассив с т р а д а н и й преобладает н а д активом его наслаждений. Вера имеет, н е с о м н е н н о , д л я веру­ ющего — как, впрочем, сознание д о л г а и чувство чести д л я н е в е р у ю щ е г о — очень значительное обаяние и д о л ж н а быть включена в актив е г о наслаждений. Но и она имеет только временное значение и м о ж е т уравновесить лишь с о о т в е т ­ ственное количество страданий, но не больше. Э т и с о о б р а ж е н и я показывают, что ужасный вопрос «зачем я живу», к о т о р ы й чуть б ы л о не привел Т о л с т о г о к самоубийству, легко м о ж е т быть решен в у д о в ­ летворительном смысле. В е р у ю щ и й человек, п р е д п о л а г а ю щ и й , что е г о жизнь должна иметь цель, б у д е т жить в соответствии с с в о и м и с и л а м и и с о г л а с н о с своими наклонностями и скажет себе, что он совершает у к а з а н н у ю е м у р а б о т у в о б щ е м м и р о в о м плане, хотя и не знает конечных его целей, как и с о л д а т о х о т н о исполняет свой д о л г на указанном е м у поле битвы, хотя и не знает плана сражения и его значения для всего п о х о д а . Н е в е р у ю щ и й , у б е ж д е н н ы й , что е г о жизнь представляет лишь единичный случай в м и р о в о й жизни п р и р о д ы , что его личность возникла п о д н е и з б е ж н ы м з а к о н о м е р н ы м д е й с т в и е м вечных органичес­ ких сил, очень х о р о ш о знает не только отчего, но и зачем он живет: он живет потому, что и пока жизнь служит е м у источником удовлетворения, т. е. д о в о л ь ­ ства и счастия. Увенчались ли отчаянные усилия Т о л с т о г о у с п е х о м , н а ш е л ли он д р у г о й ответ на вопрос? Нет. Решение загадки, до к о т о р о г о он не м о г д о д у м а т ь с я п у т е м философствования, представило е м у о г р о м н о е б о л ь ш и н с т в о л ю д е й , к о т о р о е «знает смысл жизни и смерти, с п о к о й н о трудится и переносит лишения и с т р а д а ­ ния». Окончательный вывод совершенно п р о и з в о л е н и представляет с о б о ю ска­ чок, свойственный мистикам. «Я понял, что н а д о жить, как эта т о л п а , вернуться к ее п р о с т о й вере». Но эта толпа «знает с м ы с л жизни» не п о т о м у , ч т о у нее «простая вера», а п о т о м у , что она з д о р о в а , п о т о м у , что она ж и з н е р а д о с т н а , потому, что жизнь со всеми ее органическими функциями и применением сил дает ей удовлетворение. « П р о с т а я вера» только случайно сопутствует э т о м у естест­ венному о п т и м и з м у . Большинство н е о б р а з о в а н н о г о л ю д а , п р е д с т а в л я ю щ е е з д о ­ р о в у ю часть человечества и п о т о м у настроенное ж и з н е р а д о с т н о , правда, получа­ ет в детстве некоторое религиозное о б р а з о в а н и е и впоследствии р е д к о относится критически к полученным знаниям, но последнее о б с т о я т е л ь с т в о объясняется б е д н о с т ь ю и невежеством н а р о д н о й массы, которая по т о й же причине и питает­ ся, и одевается, и живет плохо. Утверждать, что б о л ь ш и н с т в о « с п о к о й н о т р у д и т ­ ся и знает смысл жизни», п о т о м у что у него «вера простая», с т о л ь же логично, как говорить, что э т о большинство «спокойно трудится и знает с м ы с л жизни», 111

Вырождение п о т о м у что о н о часто питается м я к и н о ю или же живет вместе со скотиною в курных избах. Т о л с т о й верно п о д м е т и л факт, что большинство не разделяет его пессимиз­ ма и настроено ж и з н е р а д о с т н о , но он придает э т о м у факту мистическое толкова­ ние. В м е с т о т о г о чтобы приписать о п т и м и з м п р о с т о г о л ю д а таящейся в нем жизненной силе, он объясняет д е л о п р о с т о т о ю его миросозерцания и с а м об­ ращается к э т о м у м и р о с о з е р ц а н и ю для разрешения своих собственных сомнений. «Я был приведен к христианству,— говорит он в « К р а т к о м изложении Еван­ гелия»,— не богословскими и не историческими исследованиями, а тем, что 50 лет от р о д у , спросив себя и всех м у д р е ц о в м о е й среды о т о м , что такое я и в чем смысл м о е й жизни, и получив ответ: «ты случайное сцепление частиц — смысла в жизни нет, и сама жизнь есть зло», и т е м , что, получив такой ответ, я пришел в отчаяние и хотел убить себя; но, вспомнив то, что прежде в детстве, когда я верил, для меня был смысл жизни, и т о , что л ю д и , верующие, вокруг меня — большинство л ю д е й , не развращенных б о г а т с т в о м , — веруют и и м е ю т смысл жизни; я усомнился в правдивости ответа, д а н н о г о мне м у д р о с т ь ю л ю д е й моей среды, и пытался понять т о т ответ, который дает христианство л ю д я м , понима­ ю щ и м смысл жизни». Он нашел этот ответ в Евангелии, « э т о м источнике света». « Д л я меня было совершенно все р а в н о , — п р о д о л ж а е т о н , — Бог или не Бог был Иисус Христос, от кого исшел Святой Д у х и т. п., и одинаково не важно и не нужно знать, когда и кем написано какое Евангелие и какая притча, и м о ж е т или не м о ж е т она быть приписана Христу. М н е важен тот свет, который освещает 1800 лет человечество и освещал и освещает меня, а как назвать источник э т о г о света, и какие материалы его, и кем он зажжен, мне все равно». Вникнем на минуту в эти с о о б р а ж е н и я мистически настроенного ума: Еван­ гелие — источник истины, но совершенно безразлично, является ли о н о открове­ нием или д е л о м рук человеческих, составляет ли о н о подлинное предание, повествующее нам о з е м н о й жизни Христа, или записано уже после его смерти на основании смутных и искаженных легенд. Т о л с т о й чувствует с а м , что он совер­ шает тут крупную логическую ошибку, но он, по примеру других мистиков, не останавливается на э т о м вопросе и тотчас же прибегает к сравнению, убеждая с а м о г о себя, что его о б р а з и есть действительность. Он называет Евангелие светом и говорит, что совершенно безразлично, как назвать этот свет и из чего он состоит. Э т о верно, когда речь идет о действительном, а не фигуральном свете, но Евангелие м о ж н о назвать светом только в последнем смысле, и о н о может быть сравниваемо со светом, только если о н о действительно с о д е р ж и т в себе истину,— а это еще требует доказательства. Если бы оказалось, что о н о является д е л о м рук человеческих и с о с т о и т из непроверенных легенд, то о н о не б ы л о бы с о с у д о м , с о д е р ж а щ и м истину, его нельзя б ы л о бы сравнивать со светом, и вели­ колепный о б р а з , при п о м о щ и к о т о р о г о Т о л с т о й отделывается от решения воп­ роса об источнике э т о г о света, рассеялся бы, как д ы м . Следовательно, признавая Евангелие с в е т о м и отрицая н е о б х о д и м о с т ь проверки его источника, Толстой признает д о к а з а н н ы м , что еще нуждается в доказательстве, именно, что Еван­ гелие является светом. Впрочем, мы уже знакомы с о с о б е н н о с т я м и мистического мышления: мистик делает вид, что относится пренебрежительно к реальности и избегает проверять р а з у м о м и с х о д н у ю точку своих размышлений. Мы напом­ ним здесь только изречение Россетти: « Ч т о мне за д е л о до т о г о , вертится ли Солнце вокруг Земли или Земля — вокруг Солнца?» и слова Малларме: «Мир с о з д а н , чтобы привести нас к прекрасной книге». Как Т о л с т о й обращается с Евангелием, чтобы подтвердить свои произволь­ ные выводы, в э т о м читатель с а м м о ж е т убедиться, читая его «Краткое изложе112

II. Мистицизм ние». Он очень м а л о заботится о буквальном смысле Священного писания и влагает в него все, что е м у заблагорассудится. Пересочиненное им таким образом Евангелие,— соответствующее герменевтике приблизительно настолько же, насколько «Отрывки из физиономики», которые «веселая школьная учитель­ ница Марья Вуц в Анентале» у Ж а н а П о л я «извлекла из с о б с т в е н н о й головы», походят на знаменитое сочинение Л а ф а т е р а , — поучает Т о л с т о г о в с л е д у ю щ е м : люди в о о б р а ж а ю т , б у д т о бы они — отдельные существа, и м е ю щ и е к а ж д о е с в о ю особую в о л ю ; все это с а м о о б м а н : единственная истинная жизнь та, к о т о р а я признает в о л ю Отца источником жизни; она п о х о д и т не на с а м о с т о я т е л ь н о е растение, а на отростки о д н о г о дерева; только т о т , кто сознает в о л ю Отца, кто развивается, как отросток на дереве,— живет; т о т же, кто хочет жить, р у к о в о д с т ­ вуясь с о б с т в е н н о ю в о л е ю , как оторванный о т р о с т о к , — умирает. У ж е раньше Толстой говорил, что Отец — Бог, что Бог — «бесконечный первоисточник и о д н о и то же, что «Дух». Следовательно, приведенное н а м и м е с т о , если о н о вообще имеет какой-нибудь смысл, означает, что вся п р и р о д а составляет о д н о живое существо, что всякий живой о р г а н и з м , т. е. и человек, является частицею этой м и р о в о й жизни и что она-то и есть Бог. Н о , как всем известно, э т о учение изобретено не Т о л с т ы м . Оно д а в н о включено в и с т о р и ю ф и л о с о ф и и и носит название пантеизма. Б у д д и з м предчувствовал его, а С п и н о з а развил и о б о с н о в а л его. Но в Евангелии его нет, и б о о н о является о т р и ц а н и е м христианства; никакое рационалистическое толкование, никакая казуистика не м о ж е т лишить христиан­ ство учения о личном Боге и божественной п р и р о д е Х р и с т а , п о т о м у что э т о значило бы отвергнуть все его религиозное с о д е р ж а н и е , все его основные, с а м ы е жизненные начала и вычеркнуть его из числа религий. Таким о б р а з о м , мы видим, что Т о л с т о й в своих поисках за р е ш е н и е м жизненной загадки пришел, как он д у м а е т , к христианской вере н а р о д н о й массы, а на с а м о м деле он пришел к о т р и ц а н и ю э т о й веры, т. е. к пантеизму. Ответ «мудрецов», что человек является «случайным сцеплением частиц» и что «смысла в жизни нет», почти привел его к самоубийству, но в то же время он с о в е р ш е н н о успокоился, когда понял, что истинная жизнь не та, которая была и б у д е т , а та, которая есть и раскрывается человеку в д а н н у ю минуту; к р о м е т о г о , он отрицает категорически воскресение мертвых и и н д и в и д у а л ь н у ю д у ш у , нисколько не з а м е ­ чая, что вполне у д о в л е т в о р я ю щ е е его учение совпадает с учением « м у д р е ц о в » , которое почти привело его к самоубийству. И б о , если истинная жизнь т о л ь к о та, которая есть, то она не м о ж е т иметь цели, о с у щ е с т в л я ю щ е й с я всегда т о л ь к о в б у д у щ е м , и если наше тело не воскреснет и индивидуальной д у ш и нет, то «мудрецы» и м е ю т полное основание называть человека «сцеплением частиц» (правда, не случайным, а неизбежным, п о т о м у что о н о обусловливается о п р е д е ­ ленными причинами). Следовательно, миросозерцание Т о л с т о г о , э т о т п л о д отчаянных усилий всей его жизни, представляет не что иное, как т у м а н , непонимание собственных вопросов и ответов, поток пустословия. Его этика, на к о т о р у ю он с а м г о р а з д о больше напирает, чем на с в о ю ф и л о с о ф и ю , н е м н о г и м лучше. Он ее р е з ю м и р у е т в пяти заповедях, из которых четвертая самая существенная: не следует п р о т и ­ виться злу; н а о б о р о т , н а д о терпеть несправедливость и делать б о л ь ш е , чем л ю д и требуют, следовательно, не судить и не допускать суда... М щ е н и е вызывает только мщение. Его почитатель В о г ю э с л е д у ю щ и м о б р а з о м ф о р м у л и р у е т этику Толстого: «Не противься злу; не суди, не убивай. С л е д о в а т е л ь н о , не представля­ ется н а д о б н о с т и ни в судах, ни в армии, ни в т ю р ь м а х , ни в о б щ е с т в е н н о м или частном в о з м е з д и и . Не д о л ж н о быть ни войн, ни приговоров. М и р с к о й закон — б о р ь б а за существование; закон Христа — отречение от с о б с т в е н н о г о сущест­ вования ради ближнего». :

113

Вырождение С т о и т ли доказывать п о л н е й ш у ю несостоятельность этой этики? Здравый смысл вооружается против нее. Если бы убийца не страшился виселицы, а вор — т ю р ь м ы , то воровство и убийство сделались бы с а м ы м распространенным р е м е с л о м , п о т о м у что г о р а з д о у д о б н е е стибрить где-нибудь готовый хлеб и сапо­ ги, чем до с е д ь м о г о пота р а б о т а т ь в поле или в мастерской. Ч т о удерживало бы злых л ю д е й , которые, по м н е н и ю Т о л с т о г о , все же существуют, от удовлетворе­ ния своих дурных инстинктов, если бы о б щ е с т в о перестало заботиться о том, чтобы преступление б ы л о сопряжено со значительным риском, и что удерживало бы великое м н о ж е с т в о л ю д е й равнодушных, лишенных сильного стремления к д о б р у или злу от искушения п о д р а ж а т ь примеру преступников? К о н е ч н о , не учение Т о л с т о г о , что «истинная жизнь та, которая есть». Главная деятельность общества, ради к о т о р о й индивид первоначально присоединяется к нему, заклю­ чается в защите всех своих членов против больных, склонных к убийству, и против паразитов, также представляющих с о б о ю уклонение от нормального человеческого типа, живущих только на счет других и с о в е р ш а ю щ и х насилие над всяким встречным человеком ради удовлетворения своих дурных инстинктов. Если бы нормальные л ю д и не противодействовали и м , последние скоро со­ ставили бы большинство, приобрели бы власть, и т о г д а не только обществу, но д а ж е человечеству неизбежно грозила бы гибель. К р о м е отрицательного начала непротивления злу, в этике Т о л с т о г о есть и положительное: н а д о л ю б и т ь ближних, жертвовать ради них всем, даже ж и з н ь ю , делать и м д о б р о , где только м о ж н о . Н е о б х о д и м о понять, рассуждает он, что человек, творящий д о б р о , делает только т о , к чему он обязан, что должно быть совершено. Если он о т д а е т жизнь за д о б р о , то его за э т о нечего благо­ дарить или вознаграждать. Живут только те, кто творит д о б р о . Не милостыня действительна, а братский дележ. У кого две о д е ж д ы , д о л ж е н о т д а т ь о д н у из них т о м у , у кого нет ни о д н о й . На э т о мы возразим: п о д о б н о е различие между м и л о с т ы н е ю и д е л е ж о м несостоятельно. Все, что о д и н человек получает от д р у г о г о без т р у д а и взаимной услуги,— милостыня и глубоко противоречит нравственному чувству. Б о л ь н о м у , престарелому, с л а б о с и л ь н о м у , лишенному в о з м о ж н о с т и трудиться, н е о б х о д и м о п о м о г а т ь и давать пропитание; э т о наша обязанность, но вместе с т е м мы к э т о м у чувствуем естественное побуждение. Д а в а т ь же подачки человеку, с п о с о б н о м у к труду, во всяком случае грех и само­ о б м а н . Если человек, с п о с о б н ы й к труду, не находит р а б о т ы , то это, очевидно, вызывается ненормальными экономическими условиями, и всякий о б я з а н содей­ ствовать их и з м е н е н и ю к лучшему, а не поддерживать ненормальное положение д е л , временно з а д о б р и в а я его жертву п о д а ч к о ю . М и л о с т ы н е ю в э т о м случае достигается только усыпление совести д а ю щ е г о ; он имеет т о г д а п о в о д отговари­ ваться от исполнения прямой своей обязанности, заключающейся в устранении н е н о р м а л ь н о г о о б щ е с т в е н н о г о строя. Если же человек, с п о с о б н ы й к труду, из лености уклоняется от него, то милостыня его окончательно портит и убивает в нем склонность применять к делу свои силы, что н е о б х о д и м о для т о г о , чтобы он был з д о р о в и сохранил нравственное чувство. Таким о б р а з о м , милостыня, даваемая человеку, с п о с о б н о м у к труду, унижает о б е с т о р о н ы и отравляет как чувство долга, так и нравственность д а ю щ е г о и п о л у ч а ю щ е г о . Но в сущности л ю б о в ь к ближнему, проявляющаяся в подачке или в братс­ к о м дележе, вовсе не является л ю б о в ь ю к ближнему, если к ней внимательно присмотреться. Л ю б о в ь в ее первоначальной и с а м о й п р о с т о й ф о р м е (я говорю здесь не о п о л о в о й л ю б в и , а в о о б щ е о расположении к д р у г о м у ж и в о м у сущест­ ву, хотя бы и не к человеку) является эгоистическим инстинктом, направленным к с о б с т в е н н о м у у д о в л е т в о р е н и ю , а не к у д о в л е т в о р е н и ю л ю б и м о г о существа; в д а л ь н е й ш е м же с в о е м развитии она, напротив, вполне или преимущественно 114

II. Мистицизм имеет в виду счастье л ю б и м о г о существа и забывает о себе. Н о р м а л ь н ы й человек, не подчиняющийся п р о т и в о о б щ е с т в е н н ы м инстинктам, л ю б и т о б щ е с т в о других л ю д е й ; он, следовательно, почти бессознательно избегает поступков, которые его у д а л я ю т от них, и, н а о б о р о т , старается, насколько э т о не о б у с л о в ­ ливается чрезмерными усилиями с его стороны, делать им приятное, ч т о б ы их привлечь к себе. К р о м е т о г о , н о р м а л ь н о м у человеку представление о страданиях, хотя бы то были не его собственные, причиняет б о л е е или менее о с т р у ю б о л ь , смотря по степени в о з б у ж д а е м о с т и его м о з г а , т. е. чем ярче представление, т е м сильнее с о п р о в о ж д а ю щ е е его болевое ощущение. Но так как представления, вызываемые непосредственно чувственными восприятиями, о т л и ч а ю т с я н а и б о ­ льшею ясностью, то страдания, которые он видит с о б с т в е н н ы м и г л а з а м и , причи­ няют ему с а м у ю о с т р у ю боль, и, избегая ее, он старается прекратить чужие страдания или по крайней мере устроиться так, ч т о б ы их не видеть. Т а к о г о р о д а любовь к ближнему является, как уже сказано, чистым э г о и з м о м , п о т о м у что она направлена к устранению собственных страданий и увеличению числа с о б с т в е н ­ ных наслаждений. Л ю б о в ь же к б л и ж н е м у , к о т о р у ю п р о п о в е д у е т Т о л с т о й , очевидно, д о л ж н а быть неэгоистична; ее цель — уменьшить страдания и увели­ чить счастье ближних; следовательно, она не м о ж е т быть бессознательна, она предполагает точное знакомство с жизненными условиями, н а с т р о е н и е м и жела­ ниями ближних, а э т о знакомство, в с в о ю очередь, предполагает верное с у ж д е ­ ние, основанное на н а б л ю д е н и я х и размышлении. Н а д о серьезно взвесить, в чем ближний действительно нуждается и что е м у м о ж е т п о м о ч ь . Н а д о отрешиться от себя, от собственных привычек и взглядов, влезть, так сказать, в шкуру ближ­ него, к о т о р о м у мы х о т и м помочь. Н а д о взглянуть на б л а г о д е я н и е его г л а з а м и , а не собственными, почувствовать э т о благодеяние его чувствами. П о с т у п а е т ли так Толстой? Его произведения, в которых он н а м и з о б р а ж а е т с в о ю м н и м у ю любовь к б л и ж н е м у на ж и в о м деле, у б е ж д а ю т нас в п р о т и в н о м . В рассказе «Альберт» Д е л е с о в берет к себе в д о м р а с п у т н о г о б о л ь н о г о скрипача, прельщенный его т а л а н т л и в о ю и г р о ю и из с о с т р а д а н и я к его б е д н о с т и и б е с п о м о щ н о с т и . Так как несчастный музыкант — пьяница, то Д е л е с о в п о д в е р ­ гает его словно аресту п о д н а б л ю д е н и е м своего слуги Захара и не д а е т е м у спиртных напитков. В первый день А л ь б е р т как бы примиряется с с в о и м положением, н о музыкант в и д и м о скучает, т о м и т с я . Н а в т о р о й день о н с м о т р и т на своего благодетеля уже с явным о з л о б л е н и е м . «Он, казалось, боялся Д е л е с о в а , и в лице его выражался болезненный испуг, когда глаза их встречались... и не отвечал на вопросы, которые е м у делали». На третий день, наконец, А л ь б е р т восстает против насилия, какому его п о д в е р г а ю т . «Вы не м о ж е т е не пустить меня,— кричит о н , — у меня паспорт, я ничего не унес у вас; м о ж е т е обыскать меня. Я к полицеймейстеру пойду». Захар старается его успокоить, но А л ь б е р т все сильнее горячится и «вдруг завопил неистовым г о л о с о м : «Караул!» Д е л е с о в отпускает А л ь б е р т а , и т о т «выходит в дверь, не простившись и п р о д о л ж а я говорить что-то непонятное». Д е л е с о в взял к себе А л ь б е р т а , п о т о м у что его т р о н у л вид д р о ж а в ш е г о на м о р о з е п л о х о о д е т о г о , б л е д н о г о и б о л е з н е н н о г о музыканта. К о г д а он его увидел в своей теплой квартире за б о г а т о уставленным с т о л о м , в с в о е м с о ­ бственном р о с к о ш н о м халате, е м у с т а л о весело и х о р о ш о . Но б ы л о ли А л ь б е р т у хорошо? Т о л с т о й свидетельствует, что А л ь б е р т чувствовал себя в с в о е м н о в о м положении г о р а з д о хуже, чем прежде, так н е х о р о ш о , что он его вынести не мог и ушел в припадке бешенства. К о г о же у д о в л е т в о р и л Делесов? С е б я или Альберта? В э т о м рассказе речь идет о н е н о р м а л ь н о м субъекте, а т а к и м с у б ъ е к т а м приходится иногда навязывать благодеяние, к о т о р о е они не в с о с т о я н и и понять 115

Вырождение и оценить, но, конечно, последовательнее, о с т о р о ж н е е и настойчивее, чем это сделано б ы л о Д е л е с о в ы м . В д р у г о м беллетристическом произведении т о г о же т о м а , озаглавленном « И з записок князя Д. Н е х л ю д о в а , Л ю ц е р н » , еще резче выступает все неразумие л ю б в и к ближнему, нисколько не заботящейся о дейст­ вительных его потребностях. Князь Н е х л ю д о в в чудный июльский вечер услышал перед гостиницей «Швейцергоф» в Л ю ц е р н е пение странствующего музыканта, глубоко растрога­ вшее его. Певец был маленький, тщедушный человечек, в п о т е р т о м сюртуке, с истощенным л и ц о м . «В подъезде, окнах и балконах великолепно освещенной гостиницы виднелись элегантные л ю д и , нарядные дамы; все внимательно слуша­ ли б е д н о г о певца, но, когда он снял старенькую фуражку и протянул ее, прибли­ зившись к окнам и прося маленького вознаграждения за свое искусство, никто не бросил е м у ни копейки... Н е х л ю д о в у сделалось невыносимо тяжело. Он волно­ вался и выходил из себя, п о т о м у что «певец три раза обращался к толпе с п р о с ь б о й о маленьком вознаграждении, но никто не д а л ему ни гроша, а многие б е з ж а л о с т н о х о х о т а л и над ним». Э т о показалось ему целым « с о б ы т и е м , которое историки нашего времени д о л ж н ы записать огненными неизгладимыми бук­ вами». Он с своей с т о р о н ы не желал быть причастным к э т о м у неслыханному греху. Он поспешил догнать маленького человечка и п р е д л о ж и л е м у пойти выпить с ним бутылку вина. Певец согласился. «Вот тут есть маленькое кафе; тут зайти м о ж н о — простенькое»,— сказал он. « Э т о слово «простенькое»,— рассказывает Н е х л ю д о в в своем дневнике,— навело меня на мысль не идти в простенькое кафе, а идти в «Швейцергоф», туда, где были те, которые его слушали. Н е с м о т р я на то что он с р о б к и м волнением несколько раз от­ казывался от «Швейцергофа», говоря, что т а м с л и ш к о м нарядно, я настоял на своем». Он повел певца в аристократическую гостиницу. Кельнер с м о т р и т на плохо о д е т о г о бродягу в р а ж д е б н о и п о д о з р и т е л ь н о , хотя тот и явился в сопровождении знатного гостя. Он провел их о б о и х в «комнату налево, где была распивочная для н а р о д а » / Певец очень с м у щ е н и желал бы уйти, но старается ничем не проявить своего смущения. Князь приказывает п о д а т ь шампанского. Певец пьет без о с о б е н н о г о удовольствия и принужденно. Он рассказал о своей жизни и п о т о м вдруг говорит: «Я з н а ю , что вы хотите; вы хотите п о д п о и т ь меня, п о с м о т р е т ь , что из меня будет; но нет, э т о вам не удастся». Н е х л ю д о в а раз­ д р а ж а ю т насмешливые и нахальные лица кельнеров. Он вскакивает с места и направляется с певцом в залу направо, с л у ж а щ е ю с т о л о в о й д л я чистой публики. Он хочет быть здесь и нигде больше. Сидевшие т а м англичане с негодо­ ванием удалились из комнаты, кельнера смутились, не решаясь, о д н а к о , проти­ воречить р а с х о д и в ш е м у с я русскому князю, «певец представлял с а м о е жалкое, испуганное лицо и, в и д и м о , не понимая, из чего я горячусь и чего я хочу, просил меня уйти поскорее оттуда». Ни жив ни мертв сидел маленький человечек возле князя и был очень счастлив, когда наконец т о т встал из-за стола и вышел вместе с ним из гостиницы. О б р а т и т е внимание на т о , как нелепо ведет себя князь Н е х л ю д о в с начала до конца. Он приглашает певца выпить с ним бутылку вина, хотя, если бы в н е м был слабый проблеск з д р а в о г о человеческого смысла, он понял бы, что горячий ужин, а еще более пятифранковая м о н е т а бедняку г о р а з д о нужнее, чем бутылка шампанского. Певец предлагает пойти в с к р о м н у ю распивочную, где он будет чувствовать себя в своей тарелке, но князь не о б р а щ а е т на это вполне естествен­ ное желание никакого внимания, а тащит бедняка в аристократическую гости­ ницу, где он чувствовал себя в с в о е м п о н о ш е н н о м платье очень «неловко под огнем лакейских глаз». Затем князь заказывает с а м о г о лучшего шампанского, 116

II. Мистицизм к которому певец вовсе не привык и к о т о р о е доставляет е м у так м а л о у д о в о л ь с т ­ вия, что наводит его на мысль, что его аристократический собеседник хочет просто п о д ш у т и т ь н а д ним и напоить его. Н е х л ю д о в вступает в пререкания с кельнерами, вторгается в чистую залу гостиницы, разгоняет посетителей, не желающих ужинать в о д н о й зале с уличным певцом, и все время н и м а л о не заботится о т о м , каково-то б е д н о м у певцу, который сидит как на горячих угольях, г о т о в провалиться сквозь з е м л ю и только т о г д а чувствует облегчение, когда аристократический собеседник выпускает его из своих тисков. Проявил ли Н е х л ю д о в л ю б о в ь к ближнему? Нет. Он не д о с т а в и л певцу удовольствия. Он мучил его и удовлетворил только с а м о г о себя. Он х о т е л отомстить жестокосердным англичанам, на которых он был з о л , и бедняга певец сделался при э т о м к о з л о м отпущения. Н е х л ю д о в говорит, как о н е с л ы х а н н о м событии, о т о м , что богатые англичане ничего не д а л и певцу, а м е ж д у т е м т о , что он сам сделал, г о р а з д о хуже. Отвратительное скряжничество англичан причини­ ло певцу неудовольствие, м о ж е т быть, на четверть часа, а Н е х л ю д о в с в о и м угощением промучил его целый час. Князь ни на минуту не з а д у м а л с я н а д вопросом, что приятнее и полезнее певцу; он все время был занят с в о и м и чувствами, с а м и м с о б о ю , с в о е ю з л о б о ю , с в о и м н е г о д о в а н и е м . Э т о т мягкосердный благодетель — опасный, жестокий эгоист. Н е р а з у м н а я л ю б о в ь к б л и ж н е м у впечатлительного мистика никогда не достигает п р е д п о л о ж е н н о й цели, п о т о м у что она не основана на изучении потребностей ближнего. Мистику нравится слащавый а н т р о п о м о р ф и з м . Он пере­ носит свои собственные ощущения на других л ю д е й , чувствующих с о в е р ш е н н о иначе, чем он. Он горько сожалеет о кротах, п о т о м у что они п р о в о д я т жизнь во мраке, и, быть м о ж е т , со слезами на глазах мечтает о проведении электрического света в их норы. Так как он, зрячее существо, жестоко с т р а д а л бы, если б е м у пришлось жить в тех условиях, в каких живет крот, т о , по его понятиям, и крот должен страдать от недостатка света, хотя он и слеп. В о д н о м анекдоте г о в о р и т ­ ся, что в х о л о д н ы й зимний день ребенок налил в аквариум горячей в о д ы , п о т о м у что, по его м н е н и ю , з о л о т ы м рыбкам б ы л о х о л о д н о , а в ю м о р и с т и ч е с к и х листках часто упоминается о благотворительных обществах, которые п р и п а с а ю т д л я негров, живущих п о д тропиками, т е п л у ю о д е ж д у . Такова л ю б о в ь Т о л с т о г о к ближнему на практике. О д и н из его этических тезисов — умерщвление плоти. Всякое о б щ е н и е с ж е н щ и н о ю , по его м н е н и ю , безнравственно; брак т о ч н о так же нечестив, как и с в о б о д н ы е половые отношения. «Крейцерова соната» является с а м ы м п о л н ы м и з н а м е н и т ы м в о п л о щ е н и е м э т о г о тезиса. В ней убийца П о з д н ы ш е в говорит: «...и начался хваленый м е д о в ы й месяц... Н е л о в к о , с т ы д н о , глупо, ж а л к о и главное — скучно, до н е в о з м о ж н о с т и скучно! Э т о нечто вроде т о г о , что я испытывал, когда приучался курить, когда меня тянуло рвать и текли с л ю н и , а я г л о т а л их и д е л а л вид, что м н е приятно. Наслаждение от курения, так же, как и от э т о г о , если будет, то б у д е т п о т о м : н а д о , ч т о б супруг воспитал в жене э т о т порок, д л я т о г о чтобы получить от него наслаждение. — Как порок? Ведь вы говорите о с а м о м естественном человеческом свойстве? — Естественном? Естественном?.. Нет, я скажу вам, напротив, что я пришел к у б е ж д е н и ю , что э т о не... естественно. Д а , совершенно не... естественно. С п р о с и ­ те у детей, спросите у неразвращенной девушки». Д а л е е П о з д н ы ш е в излагает с л е д у ю щ у ю б р е д о п о д о б н у ю т е о р и ю о законе жизни: «Если цель человечества — б л а г о , д о б р о , л ю б о в ь , как хотите, если цель человечества есть т о , что сказано в пророчествах, что все л ю д и с о е д и н я ю т с я воедино л ю б о в ь ю , что раскуют копья на серпы и т. д . , то ведь д о с т и ж е н и ю э т о й 117

Вырождение цели м е ш а е т что? М е ш а ю т страсти. Из страстей самая сильная и злая, и упор­ ная — половая, плотская л ю б о в ь , и п о т о м у , если уничтожатся страсти и послед­ няя, самая сильная из них, плотская л ю б о в ь , то пророчество исполнится, люди соединятся воедино, цель человечества б у д е т достигнута, и е м у незачем будет жить». Слова Христа (Матфея, 28): «А я г о в о р ю вам, что всякий, кто с м о т р и т на женщину с вожделением, уже п р е л ю б о д е й с т в о в а л с н е ю в сердце своем»,— П о з д н ы ш е в распространяет и на жену. Т о л с т о й , в к о т о р о м , как во всяком «выродившемся субъекте высшего поряд­ ка», уживаются два разных человека, причем о д и н замечает и о с у ж д а е т сума­ с б р о д с т в а д р у г о г о , доказал, что он сознает всю нелепость своей теории, влагая в уста ее провозвестника П о з д н ы ш е в а слова: «Ведь я вроде с у м а с ш е д ш е г о » . Но в « К р а т к о м изложении Евангелия», где Т о л с т о й говорит от с о б с т в е н н о г о имени, он излагает, хотя с б о л ь ш е ю с д е р ж а н н о с т ь ю , то же учение. Он высказывает тут мысль, что нарушение с е д ь м о й заповеди вызывается мнением, б у д т о бы жен­ щина создана для удовлетворения физической л ю б в и и б у д т о бы последняя доставляет б о л ь ш е наслаждения, если переходить от о д н о й женщины к другой. Ч т о б ы избавиться от искушения, н а д о помнить, что воля Отца не заключается в т о м , чтобы мужчина разжигался женскими прелестями... А в р о м а н е «Семейное счастье» он также доказывает, что м у ж и жена, д а ж е вступившие в брак по л ю б в и , являются врагами у с е м е й н о г о очага и что всякие попытки сохранить н а д о л г о первоначальное чувство ни к чему не приводят. Было бы совершенно излишне разбирать здесь т е о р и ю , которая идет вразрез с вековым о п ы т о м , с знанием человеческой природы, с исторически сложив­ шимися установлениями и законами и сознательно стремится к уничтожению р о д а человеческого. Только п о л у п о м е ш а н н ы м м о ж е т прийти в г о л о в у горячо восставать против нее. Всякий здравомыслящий человек, познакомившийся с н е ю , сразу у с м о т р и т , что она не более как безумие. Но з л е й ш и м врагом Т о л с т о г о является наука. В «Исповеди» он то и дело жалуется на нее и п о д н и м а е т ее на смех. Она служит не народу, а правящим классам и капиталистам. Она занимается такими вздорными и пустыми вещами, как п р о т о п л а з м а и спектральный анализ, но еще никогда не д у м а л а ни о чем п о л е з н о м , например о т о м , как лучше всего изготовлять т о п о р и пилу или печь хлебы, складывать печи, различать вредные для з д о р о в ь я напитки, грибы и т. п. М и м о х о д о м з а м е т и м , что все эти примеры выбраны Т о л с т ы м крайне неудачно, п о т о м у что всем э т и м занимается элементарная гигиена или механика. Подчиня­ ясь художественным с в о и м наклонностям, он пожелал воплотить в образах и свой взгляд на науку. С э т о ю целью он написал к о м е д и ю « П л о д ы просвеще­ ния». Н а д чем же он издевается в э т о й комедии? Н а д несчастными тупицами, верящими в чертовщину и с у ж а с о м о т ы с к и в а ю щ и м и бактерий. Спиритизм и почерпнутые невежественными аристократами из газет сведения о болезнетвор­ ных м и к р о о р г а н и з м а х — вот что понимает Т о л с т о й п о д н а у к о ю , и вот против какой науки он направляет свои стрелы. Наука в и с т и н н о м значении э т о г о слова не нуждается в защите против нападок такого р о д а . Отмечая те упреки, к о т о р ы м и о с ы п а ю т естествознание неокатолики-символисты и сочувствующие им критики, я д о к а з а л , что все эти разглагольствования л и б о детски-наивны, л и б о нечестны. В нечестности Толсто­ го упрекнуть нельзя. Он искренен в т о м , что говорит. Но его упреки и насмешки действительно детски-наивны. Он толкует о науке, как слепой о цветах. Он, очевидно, не имеет никакого понятия об ее сущности, ее задачах, ее методах и предметах, к о т о р ы м и она занимается. Он нам напоминает Бувара и Пекюше, двух и д и о т о в Ф л о б е р а , круглых невежд, нахватавшихся без всяких учителей и руководителей из книг, читанных без р а з б о р а , обрывков сведений и вообрази118

II. Мистицизм вших, что они шутя познали всю п р е м у д р о с т ь положительных знаний; и вот они начинают кстати и некстати, вкривь и вкось применять их, проделывая при э т о м , конечно, величайшие глупости, и п о т о м считают себя вправе обвинять науку за то, что она б у д т о бы занимается только глупостями и о б м а н о м . Ф л о б е р , старавшийся завоевать науку, п о д о б н о т о м у как поручик завоевывает какуюнибудь балаганную певицу, отвел д у ш у , и з о б р а з и в Бувара и П е к ю ш е в с а м о м несимпатичном виде, а Т о л с т о й выместил свой гнев на науку — эту г о р д у ю и суровую красавицу, д о с т у п н у ю только т е м , кто д о б и в а е т с я ее серьезным, продолжительным и с а м о о т в е р ж е н н ы м служением, и з о б р а з и в каких-то глупцов в « П л о д а х просвещения». В э т о м о т н о ш е н и и психопат Ф л о б е р и психопат Толстой п о х о д я т друг на друга, впадая в о д и н и т о т же б р е д . Т о л с т о й видит путь к счастью в отречении от науки и от рассудка и в воз­ врате к естественной жизни, т. е. к з е м л е д е л и ю . В своей статье «Так что же н а м делать?» он советует бросить г о р о д а , распустить фабричных рабочих, р е к о м е н д у ­ ет ручной труд, п о т о м у что жизненная цель человека заключается де в т о м , чтобы с а м о м у удовлетворять всем с в о и м п о т р е б н о с т я м . Какое странное сочетание з д р а в о г о смысла и неразумия представляет и э т о экономическое требование! Т о л с т о й совершенно правильно указывает на з л о , которое п р о и с х о д и т о т т о г о , что н а р о д б р о с а е т с в о ю к о р м и л и ц у - з е м л ю и, ища в больших г о р о д а х заработков, увеличивает с о б о ю пролетариат. С о в е р ш е н н о верно также, что земледелие м о г л о бы п р о к о р м и т ь г о р а з д о б о л ь ш е л ю д е й , чем теперь, и с г о р а з д о большей п о л ь з о й для с а м о г о человека и его з д о р о в ь я , если бы земля была о б щ е й с о б с т в е н н о с т ь ю и если бы каждый человек получал п о ж и з н е н ­ но только такой участок, какой он м о ж е т с а м о б р а б а т ы в а т ь . Но разве из э т о г о следует, что промышленность д о л ж н а прекратить свое существование? Не значит ли э т о разрушать с а м у ю цивилизацию? Не д о л ж н ы ли м ы , р а з у м н о л ю б я ближнего и д о р о ж а справедливостью, скорее содействовать р а з д е л е н и ю т р у д а , этому н е о б х о д и м о м у и п л о д о т в о р н о м у результату векового развития, н о , понят­ но, в то же время стремиться к т о м у , чтобы фабричный р а б о ч и й , ныне о с у ж д е н ­ ный на вечную нужду и н е м о щ н о с т ь , сделался с а м п р о и з в о д и т е л е м , п о л ь з о в а л с я плодами собственного труда и р а б о т а л бы столько, сколько э т о с о в м е с т и м о с его здоровьем и с его общечеловеческими потребностями? Но у Т о л с т о г о мы не н а х о д и м ни м а л е й ш е г о намека на такое решение вопроса. Он ограничивается б е с п л о д н ы м и б р е д н я м и о жизни в деревне, о в о з ­ вращении к природе, к о т о р о е в устах Горация еще звучало х о р о ш о , но уже у Руссо казалось с м е ш н ы м и р а з д р а ж а л о . Он повторяет за р и т о р и ч н ы м , с т р а д а ­ вшим манией преследования женевцем, который м о г м о р о ч и т ь разве т о л ь к о свой сентиментальный век, бессодержательные фразы о вреде цивилизации. В о з в р а ­ щение к природе! Т р у д н о высказать в двух словах б о л ь ш е в з д о р у . На з е м н о м шаре п р и р о д а — наш враг, с к о т о р ы м мы д о л ж н ы п о с т о я н н о б о р о т ь с я не покладая рук. Д л я сохранения жизни н а м приходится с о з д а в а т ь бесконечные искусственные условия, покрывать наше тело о д е ж д о ю , с т р о и т ь с е б е жилье, запасать на д о л г и е месяцы пищу, в к о т о р о й н а м временно отказывает п р и р о д а . На нашей планете есть лишь очень небольшая п о л о с а , где человек м о ж е т жить без напряжения сил и безыскусственно, как зверь в лесу или р ы б а в воде: э т о некоторые тихоокеанские острова. Т а м , среди вечной весны, е м у не н у ж н о никакого жилья и никакой о д е ж д ы , за исключением разве нескольких п а л ь м о в ы х листьев для защиты против в ы п а д а ю щ е г о изредка д о ж д я . Т а м он во все времена года н а х о д и т себе г о т о в у ю пищу: кокосовые орехи, п л о д ы х л е б н о г о дерева, бананы, рыба, раковины и с о д е р ж и т разве н е б о л ь ш о е число д о м а ш н и х ж и в о ­ тных. Никакой хищный зверь не угрожает ему, не принуждает его напрягать силы и проявлять храбрость для защиты своей жизни. Но м н о г о ли л ю д е й м о ж е т 119

Вырождение прокормить этот з е м н о й рай? Быть м о ж е т , о д н у с о т у ю часть человечества. Остальные 0,99 д о л ж н ы или погибнуть, или селиться в таких странах, где нет г о т о в о й пищи и крова, где все нужное для существования д о л ж н о быть создано т р у д о м . «Возвращение к природе» в наших широтах означает возвращение к г о л о д у , к опасности стать д о б ы ч е ю волков и медведей. Исцеление человеческих бедствий заключается не в н е в о з м о ж н о м возвращении к природе, а в разумной организации б о р ь б ы с п р и р о д о ю , так сказать, в о б щ е й воинской повинности против нее, от к о т о р о й о с в о б о ж д а л и с ь бы только калеки. Мы привели здесь отдельные мысли, которые в о б щ е м и составляют толсто­ вщину. Как философское учение — она разрешает м и р о в у ю загадку жизни несколькими бессмысленными и противоречивыми толкованиями умышленно искаженных мест Священного писания. Как этическое учение — она предписыва­ ет непротивление злу и пороку, равномерное распределение имущества и унич­ тожение человеческого р о д а п о л н ы м в о з д е р ж а н и е м от брака. Как экономическое и социальное учение — она проповедует бесполезность науки, спасительность невежества, отречение от мануфактурной промышленности и обязательный зем­ ледельческий труд, однако без указания, откуда взять крестьянам недостающую им з е м л ю . О с о б е н н о странно в ней, что автор не понимает, что она совершенно излишня. Если бы он с а м отдавал себе в ней ясный отчет, то он ограничился бы о д н и м требованием, именно полнейшим в о з д е р ж а н и е м от брачной жизни. Ведь очевидно, что совершенно бесполезно л о м а т ь голову н а д целью человеческого существования, л ю б о в ь ю к ближнему и в о с о б е н н о с т и н а д сравнительными преимуществами жизни в г о р о д е и деревне, если человечество, вследствие воздер­ жания, о с у ж д е н о вскоре исчезнуть с лица земли. Р о д отрицает, чтобы Т о л с т о й был мистик. (Ed. Rod. Les idées morales du temps présent. Paris, 1892. P. 241.) « М и с т и ц и з м , — говорит о н , — как показывает с а м о е с л о в о (?), был всегда учением трансцендентальным. Мистики, о с о б е н н о на почве христианского учения, всегда жертвовали з е м н о ю ж и з н ь ю для загробной. М е ж д у т е м н е п р е д у б е ж д е н н о г о читателя поражает в книгах Т о л с т о г о именно почти полное отсутствие метафизики, его равнодушие к так н а з ы в а е м о м у воп­ росу о б у д у щ е й жизни». Но Р о д , очевидно, не знает, что такое мистицизм. Он произвольно суживает значение э т о г о слова, разумея п о д н и м только поглощение у м а так называемым в о п р о с о м о б у д у щ е й жизни. Если бы он глубже взглянул на д е л о , то он понял бы, что религиозная мечтательность составляет только о д н о из проявлений общего д у ш е в н о г о состояния и что м и с т и ц и з м означает в о о б щ е с м у т н о е и бессвязное мышление, вызываемое легкою в о з б у ж д а е м о с т ь ю , следовательно, и такое мыш­ ление, п л о д о м к о т о р о г о является система Т о л с т о г о , представляющая собою смесь м а т е р и а л и з м а , пантеизма, христианского учения, аскетизма, коммунизма и теорий Ж. Ж. Руссо. Рафаил Лёвенфельд, к о т о р о м у немцы обязаны первым П о л н ы м собранием сочинений Т о л с т о г о , составил и очень д е л ь н у ю б и о г р а ф и ю русского писателя (Raphael Löwenfeld. Leo N. Tolstoy, sein Leben, sein Werke, sein Weltanschau und. 4. I. Berlin, 1892. S. 1). Он счел с в о е ю о б я з а н н о с т ь ю не только страстно вступиться за своего героя, но, кроме т о г о , выразил глубокое презрение всем, кто осмелива­ ется е м у не сочувствовать. « Н е р а з у м н ы е л ю д и , — говорит о н , — называют их (т. е. «самостоятельные умы» вроде Т о л с т о г о ) чудаками; они не м о г у т перенести, что данный писатель перерос всех остальных на ц е л у ю голову. Но непредубеж­ денный человек, с п о с о б н ы й восторгаться великим, видит в таких самостоятель­ ных у м а х проявление необычайной силы, творящей больше, чем их современ­ ники, и указывающей путь б у д у щ и м поколениям». М н е кажется н е м н о г о риско­ ванным называть всех, кто не разделяет наше мнение, « л ю д ь м и неразумными». 120

II. Мистицизм Тот, кто произносит такие безапелляционные суждения, д о л ж е н , в с в о ю очередь, примириться с о т в е т о м , что неразумные л ю д и , которые берутся судить без надлежащей подготовки о вопросе чрезвычайно с л о ж н о м , не д о п у с к а ю щ е м решения при п о м о щ и о д н о г о личного чутья и так н а з ы в а е м о г о эстетико-литературного образования. Лёвенфельд хвастается с в о е ю с п о с о б н о с т ь ю восторгаться великим. Он, м о ж е т быть, однако, не совсем прав, отрицая эту с п о с о б н о с т ь в других. Н а д о еще доказать, что т о , что он называет великим, действительно велико. Но он э т о ничем не подтверждает. Он только говорит, что он человек непредубежденный. Мы с н и м о х о т н о соглашаемся; у него нет п р е д у б е ж д е н и й , но у него, к с о ж а л е н и ю , нет и знаний, которые о д н и д а ю т право составить себе точное суждение о психологических явлениях, п о р а ж а ю щ и х д а ж е неспециали­ стов, и уверенно разглагольствовать о них. Если бы он о б л а д а л э т и м и знаниями, то уяснил бы себе, что Т о л с т о й , б у д т о бы «указывающий путь б у д у щ и м поколе­ ниям», является стереотипным представителем д а в н о известной п о р о д ы л ю д е й . Ломброзо в своей книге «Гениальность и п о м е ш а т е л ь с т в о » говорит, что в 1680 г. жил в Шлезвиге о д и н с у м а с ш е д ш и й по имени К н у д з е н , который о т р и ц а л сущест­ вование Бога и ада, находил, что духовенство и судьи не только бесполезны, но даже вредны, признавал брак безнравственным учреждением, п р о п о в е д о в а л , что загробной жизни быть не м о ж е т , что каждый д о л ж е н руководствоваться с в о е ю совестью и т. д. Тут мы и м е е м главные составные части м и р о в о з з р е н и я Т о л с т о г о и его учения о нравственности. Но К н у д з е н не только не «указал путь б у д у щ и м поколениям», а, напротив, признается поучительным п р и м е р о м и з в е с т н о г о р о д а душевного расстройства. Д е л о в т о м , что все умственные о с о б е н н о с т и , х а р а к т е р и з у ю щ и е Т о л с т о г о , представляют с о б о ю не что иное, как х о р о ш о известные и прочно установленные признаки вырождения высшего порядка. Он рассказывает с а м о себе, что скеп­ тицизм о д н о время чуть б ы л о не д о в е л его до сумасшествия. Е м у казалось, что кроме него с а м о г о нет никого и ничего на свете, что все о к р у ж а ю щ е е т о л ь к о продукт его фантазии и существует только, пока он на н е м с о с р е д о т о ч и в а е т внимание. В «Исповеди» он прямо сознается, что чувствовал себя в у м с т в е н н о м отношении не совсем з д о р о в ы м . Чувство его не о б м а н ы в а л о . Он с т р а д а е т маниею сомнений. П р о ф . Ковалевский признает эту страсть п с и х о з о м , свойст­ венным исключительно выродившимся субъектам. Гризингер рассказывает об одном б о л ь н о м , который постоянно р а з м ы ш л я л о красоте, цели существования и т. д. и предлагал бесконечные вопросы на эту тему. Но Гризингер б ы л еще мало знаком с ф о р м а м и вырождения и п о т о м у считал свой случай исключением, «мало известным». Л о м б р о з о , перечисляя признаки, по к о т о р ы м м о ж н о от­ личить гениальных помешанных, м е ж д у п р о ч и м , говорит: «Все о н и сильно страдают от вечных религиозных сомнений, в о л н у ю щ и х их ум и, с л о в н о преступ­ ление, камнем лежащих на их р о б к о й совести и б о л ь н о м сердце». С л е д о в а т е л ь н о , не возвышенное стремлениие к истине заставляет Т о л с т о г о вечно з а н и м а т ь с я вопросом о значении и цели жизни, а болезненная страсть к с о м н е н и я м , совер­ шенно бесплодная, п о т о м у что никакое решение вопроса, никакой ответ не м о г у т ее удовлетворить. Страсть эта имеет источником бессознательный, так сказать, механический импульс, и п о э т о м у р а з у м не м о ж е т , как с о в е р ш е н н о о ч е в и д н о , дать на вопросы такого б о л ь н о г о ответы, которые м о г л и бы его успокоить. О д н и м из проявлений э т о й б о л е з н и является страсть к п р о т и в о р е ч и ю и склонность к экстравагантным взглядам, признаваемая также м н о г и м и клини­ цистами, например Солье, специфическим признаком вырождения. Она у Т о л с т о ­ го проявлялась также иногда очень сильно. «В с в о е м стремлении к оригиналь­ ности,— с о о б щ а е т Л ё в е н ф е л ь д , — Т о л с т о й д о х о д и л и н о г д а д о безвкусицы, вос­ ставая против о б щ е п р и з н а н н о г о только п о т о м у , что о н о всеми признавалось. 121

Вырождение Так, он назвал... Шекспира заурядным писакою и утверждал, что восторг... вызываемый великим англичанином... обусловливается только привычкою бес­ смысленно повторять чужое мнение». В Т о л с т о м , однако, вызывает удивление и глубоко нас трогает его безгра­ ничная л ю б о в ь к ближнему. Так с м о т р я т на д е л о многие. Но я уже показал, что у Т о л с т о г о л ю б о в ь к б л и ж н е м у и по с в о и м о с н о в а м , и по с в о и м проявлениям бессмысленна. М н е остается еще выяснить, что и она является признаком вырождения. Тургенев, о б л а д а в ш и й з д о р о в ы м , ясным у м о м , хотя и не был з н а к о м с последними выводами психиатрии, иронически назвал, как рассказыва­ ет Лёвенфельд, «искреннюю л ю б о в ь Т о л с т о г о к угнетенному н а р о д у истерич­ ной». Э т о г о р о д а л ю б о в ь встречается у многих психопатов. «В противополож­ ность эгоистичным с л а б о у м н ы м , — говорит Л е г р е н , — встречаются слабоумные, отличающиеся ч р е з м е р н о ю д о б р о т о ю , человеколюбивые, с о з д а ю щ и е тысячу нелепых систем для облагодетельствования р о д а человеческого». И далее: «Вдох­ новляемый с в о е ю л ю б о в ь ю к человечеству, с л а б о у м н ы й б о л ь н о й уверенно реша­ ет причудливейшим о б р а з о м самые трудные социальные вопросы». Э т а неразум­ ная, не подчиненная з р е л о м у с у ж д е н и ю л ю б о в ь к ближнему, к о т о р у ю Тургенев с верным чутьем, хотя и не вполне правильно, назвал «истеричной», составляет не что иное, как о д н о из проявлений легкой в о з б у ж д а е м о с т и , признаваемой М о р е л е м основным признаком вырождения. Э т о т д и а г н о з нисколько не ослабля­ ется фактом, что во время последнего г о л о д а Т о л с т о м у удалось оказать деятель­ н у ю и с а м о о т в е р ж е н н у ю п о м о щ ь с в о и м б е д с т в о в а в ш и м соотечественникам. Тут мы и м е е м д е л о с очень простым случаем. Бедствие выразилось в с а м о й элемен­ тарной ф о р м е , в ф о р м е недостатка жизненных припасов. П о э т о м у и любовь к б л и ж н е м у м о г л а проявиться также в своей наиболее элементарной ф о р м е , т. е. в ф о р м е раздачи пищи и о д е ж д ы . Тут не требовалось ни о с о б е н н о й проницатель­ ности, ни б о л е е г л у б о к о г о понимания человеческих потребностей. Если меропри­ ятия других лиц оказались менее действительными, то э т о служит только д о к а з а т е л ь с т в о м их неспособности справиться с весьма п р о с т ы м д е л о м . П о л о ж е н и е , занятое Т о л с т ы м в женском вопросе, совершенно непонятное с точки зрения з д р а в о г о смысла, объяснить себе также н е т р у д н о , если руководст­ воваться клиническим о п ы т о м . Я уже н е о д н о к р а т н о указывал, что легкая воз­ б у ж д а е м о с т ь выродившихся субъектов имеет по большей части эротическую окраску, п о т о м у что у них половые нервные центры подверглись изменению. Н е н о р м а л ь н а я в о з б у ж д а е м о с т ь этих частей нервной системы м о ж е т вызывать как о с о б е н н о сильное влечение к женщине, так и, н а о б о р о т , о с о б е н н о сильное нерасположение к ней. Э т и два п р о т и в о п о л о ж н ы е следствия о д н о г о и т о г о же органического состояния и м е ю т , однако, м е ж д у с о б о ю то о б щ е е , что ненормаль­ ные л ю д и э т о г о р о д а постоянно заняты ж е н щ и н о ю , что их сознание постоянно наполнено представлениями из о б л а с т и половых о т н о ш е н и й . В д у ш е в н о й жизни н о р м а л ь н о г о человека женщина далеко не играет той роли, как в д у ш е в н о й жизни психопата. В физиологическом о т н о ш е н и и мужчина и женщина чувствуют временное влечение друг к другу, а когда о н о отсутству­ ет — равнодушие. Н о р м а л ь н ы й человек никогда не относится с отвращением и т е м менее с чувством сильной вражды к женщине. К о г д а он чувствует к ней влечение, он л ю б и т ее; когда его эротическое в о з б у ж д е н и е успокоено, он холоден к ней, но не испытывает ни отвращения, ни страха. Подчиняясь чисто субъектив­ ным, физиологическим с в о и м п о т р е б н о с т я м и наклонностям, мужчина никогда 1

1

В книге, п р е д н а з н а ч е н н о й д л я читателей с о д н и м о б щ и м о б р а з о в а н и е м , б ы л о бы неуместно р а с п р о с т р а н я т ь с я об э т о м щ е к о т л и в о м в о п р о с е . К т о ж е л а е т с н и м б л и ж е о з н а к о м и т ь с я , не без п о л ь з ы п р о ч т е т книги М о р о де Т у р и К р а ф т ­ Э б и н г а ( D e s aberrations du sens génésique. 2­éme édition. Paris, 1883; P s y c h o p a t h i a sexualis. Stuttgart, 1886).

122

II. Мистицизм не придумал бы брака, т. е. постоянной связи с ж е н щ и н о ю . Брак является установлением, так сказать, не физиологическим, а о б щ е с т в е н н ы м . Он о б у с л о в ­ ливается не органическими инстинктами о т д е л ь н о й личности, а п о т р е б н о с т я м и общества. Он находится в тесной связи с с у щ е с т в у ю щ и м и экономическими условиями и с п р е о б л а д а ю щ и м и воззрениями на г о с у д а р с т в о , его задачи, его отношение к н е д е л и м о м у и соответственно изменяет с в о ю ф о р м у . М у ж ч и н а может — или по крайней мере д о л ж е н был бы — избирать себе спутницу жизни по любви. Но раз он совершил выбор и б л а г о п о л у ч н о вступил в брак, его в н е м удерживает уже не л ю б о в ь в физиологическом смысле э т о г о слова, а с м е ш а н н о е чувство привычки, б л а г о д а р н о с т и , платонической д р у ж б ы , з а т е м желание д о ­ ставить себе хозяйственные у д о б с т в а (к к о т о р ы м относится также б л а г о у с т р о е н ­ ный д о м , связи в обществе и т. д.), чувство д о л г а по о т н о ш е н и ю к д е т я м и государству, б о л е е или менее еще и слепое п о д р а ж а н и е о б щ е у с т а н о в л е н н о м у обычаю. Но чувства, изображенные Т о л с т ы м в « К р е й ц е р о в о й сонате» и в «Се­ мейном счастье», нормальный человек никогда не испытывает к женщине, д а ж е если он ее уже р а з л ю б и л в физиологическом смысле э т о г о слова. Совершенно д р у г о е приходится сказать о психопатах. Они всецело н а х о д я т ­ ся под властью болезненной деятельности половых нервных центров. Д л я них мысль о женщине имеет силу назойливого представления. Они чувствуют, что не могут противостоять в о з б у ж д е н и ю , и с х о д я щ е м у от женщины, что они — полные ее рабы и по первому ее слову или жесту г о т о в ы совершить всякую глупость, безумие или преступление. Они, следовательно, видят в женщине т а и н с т в е н н у ю , всемогущую п р и р о д н у ю силу, д о с т а в л я ю щ у ю высшие наслаждения, но в то же время и разрушительную, и они трепещут перед ее с и л о ю , чувствуя себя п е р е д ней совершенно б е с п о м о щ н ы м и . Если же присоединятся еще почти неизбежные проступки, если эти субъекты ради женщины действительно с о в е р ш а т нечто предосудительное или преступное, или если женщина в о з б у ж д а е т в них чувства или мысли, п р е д н и з о с т ь ю или б е з з а к о н и е м которых они в ужасе о т ш а т ы в а ю т с я , то страх, внушаемый им ж е н щ и н о ю , превращается в м и н у т ы истощения, к о г д а ум берет верх н а д инстинктом, в отвращение и д и к у ю ненависть. О т н о ш е н и е эротомана к женщине тождественно с о т н о ш е н и е м алкоголика к с п и р т н ы м напиткам. Маньян и з о б р а з и л н а м п о т р я с а ю щ у ю картину б о р ь б ы , п р о и с х о д я щ е й в душе пьяницы, м е ж д у страстным с т р е м л е н и е м к вину и о т в р а щ е н и е м , у ж а с о м , которое о н о е м у внушает. В д у ш е э р о т о м а н а п р о и с х о д и т такая же, н о , вероятно, еще б о л е е сильная борьба. Она приводит и н о г д а несчастного, не в и д я щ е г о другого средства избавиться от своих назойливых п о л о в ы х представлений, к са­ моизувечению. Н а г л я д н ы м п р и м е р о м м о г у т служить скопцы, н а д е ю щ и е с я э т и м путем отделаться от черта и заслужить вечное блаженство. П о з д н ы ш е в — скопец помимо ведения, а половая м о р а л ь , п р о п о в е д о в а е м а я Т о л с т ы м в « К р е й ц е р о в о й сонате» и в его теоретических писаниях, является л и т е р а т у р н ы м в ы р а ж е н и е м психопатии скопцов. М и р о в о й успех произведений Т о л с т о г о , н е с о м н е н н о , отчасти объясняется громадным х у д о ж е с т в е н н ы м д а р о в а н и е м . Но только отчасти, и б о , как я старался выяснить в начале э т о й главы, не самые значительные творения Т о л с т о г о , созданные им в лучшие г о д ы его жизни, д о с т а в и л и е м у многочисленных п о к л о н ­ ников, а позднейшие, мистические его труды. Э т о объясняется не эстетическими, а патологическими причинами. Т о л с т о й остался бы незамеченным, как какойнибудь К н у д з е н , если бы его современники не были п о д г о т о в л е н ы к его м и с т и ­ ческим б р е д н я м . Широко распространенная истерия, вызванная и с т о щ е н и е м , — вот та почва, на к о т о р о й м о ж е т процветать т о л с т о в щ и н а . Ч т о распространение толстовщины объясняется не внутренним с о д е р ж а н и е м произведений Т о л с т о г о , а умственным настроением его читателей, яснее всего 123

Вырождение доказывается т е м , что различные части его системы производят далеко не одинаковое впечатление в разных странах. В к а ж д о м народе встречает только отзвук т о , что соответствует его настроению. В Англии отнеслись с о с о б е н н ы м сочувствием к п о л о в о й м о р а л и Толстого. Т а м экономические условия о б р е к а ю т г р о м а д н о е число девушек, именно в об­ разованных классах, на безбрачие. Э т и несчастные существа, понятно, нахо­ дят себе м н о г о утешения в теории, признающей ц е л о м у д р и е достойнейшим и возвышеннейшим назначением человека и клеймящей брак с м р а ч н о ю сурово­ с т ь ю , как п о д л о с т ь и распутство. Теория эта вносит луч теплого света в их о д и н о к у ю , б е с с о д е р ж а т е л ь н у ю жизнь, вознаграждает их до некоторой степени за столь ж е с т о к у ю н е в о з м о ж н о с т ь исполнить естественное свое назначение. П о э т о м у «Крейцерова соната» — своего р о д а Евангелие для всех английских старых дев. Во Франции в о с т о р г а ю т с я т о л с т о в щ и н о ю преимущественно п о т о м у , что она выбрасывает науку за б о р т , развенчивает р а з у м , проповедует верования дикого человека и признает счастливыми только нищих д у х о м . Э т о приходится о с о б е н н о на руку неокатоликам, и те же мистики, которые по политическим в и д а м или в ы р о ж д е н и ю восторгаются религиозным с и м в о л и з м о м , поклоняются и Толстому. В Германии, в о о б щ е говоря, относятся весьма х о л о д н о к теории воздержа­ ния, и з л о ж е н н о й в «Крейцеровой сонате», и к д у ш е в н о м у перевороту, выразив­ шемуся в «Исповеди», «В чем м о я вера» и « П л о д а х просвещения»; з а т о немецкие поклонники Т о л с т о г о возводят в д о г м а т его туманный с о ц и а л и з м и болезненную л ю б о в ь к ближнему. Все бестолковые головы, черпающие не в т р е з в о м научном убеждении, а в истеричной в о з б у ж д е н н о с т и пристрастие к слащавому, бессиль­ н о м у социализму, который сводится преимущественно к раздаче даровых обедов пролетариям и к увлечению чувствительными р о м а н а м и и м е л о д р а м а м и из жизни якобы столичных рабочих, естественно, видят в на-чай-коммунизме Тол­ с т о г о , противоречащем всем экономическим и нравственным законам, выраже­ ние своей — весьма платонической — л ю б в и к о б е з д о л е н н ы м . В кружках же, в которых з а п о з д а в ш и й по крайней мере на сто лет р а ц и о н а л и з м г. Э г и д и мог наделать ш у м у и вызвать о к о л о ста возражений, подтверждений и толкований, «Краткое изложение Евангелия» с его отрицанием божественной п р и р о д ы Хри­ ста и з а г р о б н о й жизни, с излияниями в духе какой-то б е с п р е д м е т н о й любви, непонятным самовозвеличением, и з б ы т к о м разглагольствований о нравствен­ ности и с удивительным переиначиванием самых ясных мест Священного писа­ ния не м о г л о не быть целым с о б ы т и е м . Все приверженцы г. Э г и д и неизбежно д о л ж н ы состоять в свите Т о л с т о г о , и, н а о б о р о т , поклонники Т о л с т о г о впадают в самопротиворечие, если не записываются в ряды «армии спасения» г. Эгиди. По р о д у сочувствия, к о т о р о е встречает толстовщина в различных странах, она лучше всякого д р у г о г о б о л е з н е н н о г о течения в современной литературе м о ж е т служить м е р и л о м для определения, измерения и сравнения вида и степени вырождения и истерии, царствующих среди цивилизованных н а р о д о в , на кото­ рые распространяется явление, названное нами надвигающимися сумерками.

Рихард Вагнер В о д н о й из предыдущих глав мы выяснили, что все современное мистическое движение коренится в р о м а н т и з м е , т. е. что о н о немецкого происхождения. Немецкий р о м а н т и з м принял в Англии ф о р м у прерафаэлизма, породившего во Франции уродливые явления с и м в о л и з м а и неокатолицизма — этих двух братьев-близнецов, в с в о ю очередь, вступивших в с о ю з с т о л с т о в щ и н о ю , в то 124

II. Мистицизм время как изменившиеся почти до неузнаваемости п о т о м к и немецкого выходца, уже при своем удалении из отечества, носившего в себе все з а р о д ы ш и п о з д н е й ­ шего искажения и уродства, развились в разных странах и готовились вернуться на родину, чтобы возобновить сношения со своими немецкими родственниками. Германия произвела на свет новое чудище, к о т о р о е хотя с т р у д о м р о с л о и перво­ начально о б р а щ а л о на себя м а л о внимания, но в конце концов п р и о б р е л о на великой ярмарке современных шутов г о р а з д о б о л ь ш е обаяния, чем все его соперники. Э т о чудище называется вагнеровщиною и представляет с о б о ю дань, которую заплатила Германия с о в р е м е н н о м у м и с т и ц и з м у и которая п р е в о с х о д и т все, что ему заплатили другие народы, п о т о м у что Германия сильна во всем — хорошем и д у р н о м , и ее природная м о щ ь одинаково проявляется как в психопа­ тических, так и в б л а г о р о д н ы х ее стремлениях. В о д н о м Рихарде Вагнере соединено более психопатических э л е м е н т о в , чем во всех остальных, вместе взятых, выродившихся субъектах, которых мы до сих пор изучали. Признаки вырождения у него так ясно выражены, что становится страшно за человека. Мания преследования, г о р д е л и в о е п о м е ш а т е л ь с т в о , м и с т и ­ цизм, туманная л ю б о в ь к человечеству, анархизм, страсть к протесту и п р о т и ­ воречию, графомания, бессвязность, непоследовательность, склонность к г л у п ы м остротам, э р о т о м а н и я , религиозный б р е д — всем э т и м проникнуты его писание, стремления и душевное состояние. Об его мании преследования свидетельствует новейший его б и о г р а ф и его друг Фердинанд Прегер. Он рассказывает, что Вагнер в течение десятилетий был убежден, что евреи сговорились не допускать постановки его опер. Э т а б е з у м н а я мысль возникла в нем п о д влиянием его ярого а н т и с е м и т и з м а . Е г о мания величия, как х о р о ш о всем известно, так ярко выразилась в его литературных произведениях, речах и о б р а з е жизни, что п р о с т о г о указания на нее вполне достаточно. Впрочем, усилению ее значительно с о д е й с т в о в а л о с у м а с б р о д н о е поведение окружавших его л ю д е й . Д а ж е б о л е е уравновешенный ум пал бы жертвою только идолопоклонства, какое совершалось в Байрейте. «Байрейтские листки» представляют единственное в с в о е м р о д е явление. М н е , по крайней м е р е , неизвестен д р у г о й пример, чтобы газета была основана исключительно д л я прославления о д н о г о человека и чтобы в к а ж д о м ее н у м е р е в течение д о л г и х лет жрецы прославляли своего и д о л а с д и к и м ф а н а т и з м о м каких-то з а в ы в а ю щ и х и пляшущих дервишей, с коленопреклонением, п р о с т и р а н и е м ниц и закланием противников. П р и с м о т р и м с я п о б л и ж е к г р а ф о м а н у Вагнеру. П о л н о е с о б р а н и е его сочине­ ний составляет десять б о л ь ш и х т о м о в , и из приблизительно 4500 страниц едва ли найдется о д н а , которая не поразила бы н е п р е д у б е ж д е н н о г о читателя к а к о ю нибудь н е л е п о ю м ы с л ь ю или н е в о з м о ж н ы м с п о с о б о м изложения. Главный его труд в прозе — поэтических его т р у д о в мы коснемся впоследствии — конечно, «Художественное произведение б у д у щ е г о » ( « D a s Kunstwerk der Zukunft». Leipzig, 1850). Выраженные в э т о м сочинении мысли — насколько э т о г о названия заслу­ живают шаткие туманные представления мистически впечатлительного психопа­ та — занимали Вагнера всю его жизнь и излагались им п о с т о я н н о в новых сочетаниях и ф о р м а х . «Опера и д р а м а » , « Ж и д о в с т в о в музыке», «О государстве и религии», «О назначении оперы», «Религия и искусство» — все э т о не что иное, как бесконечное повторение мыслей, изложенных в « Х у д о ж е с т в е н н о м п р о и з в е д е ­ нии б у д у щ е г о » . У ж е о д н о э т о бесконечное повторение о д н и х и тех же м ы с л е й в высшей степени характерно. З д о р о в ы й , вполне н о р м а л ь н ы й писатель, чувст­ вующий п о т р е б н о с т ь высказать ту или д р у г у ю мысль, и з л о ж и т ее по в о з м о ж ­ ности ясно и рельефно и удовольствуется э т и м . Быть м о ж е т , он вернется к своему предмету для т о г о , чтобы рассеять н е д о р а з у м е н и я , о т р а з и т ь нападение 125

или пополнить пробелы, но он не станет писать два или три раза одну и ту же книгу, варьируя только выражения, д а ж е в т о м случае, если он с течением времени убедится, что ему не удалось выразить с в о ю мысль в наиболее совершенной ф о р м е . Но графомана никогда не удовлетворяет изложение его мыслей; он постоянно пытается начать р а б о т у сызнова, не понимая, что э т о бесполезный труд, так как нет в о з м о ж н о с т и облечь туманные представления в о п р е д е л е н н у ю ф о р м у . Основная мысль « Х у д о ж е с т в е н н о г о произведения б у д у щ е г о » заключается в с л е д у ю щ е м . Первоначально был лишь о д и н р о д искусства, именно хореогра­ фия, сущность к о т о р о й заключалась в ритме; из ритма постепенно создалась музыка; музыка, состоящая из р и т м а и звука, в с в о ю очередь, с о з д а л а речь и п о э з и ю ; высшей ф о р м о й поэтического творчества является д р а м а , пользующа­ яся архитектурою для создания сцены и живописью — для создания ландшафта, т. е. места действия л ю д е й ; наконец, скульптура составляет не что иное, как с п о с о б увековечения актера в мертвой, неподвижной ф о р м е , а сценическое искус­ ство, в с в о ю очередь, является и с т и н н о ю , приведенною в движение, скульп­ т у р о ю . Таким о б р а з о м , все р о д ы искусства группируются вокруг д р а м ы , и она естественным о б р а з о м д о л ж н а была бы их объединить. Но на с а м о м деле каждый р о д искусства выступает о т д е л ь н о к величайшему вреду для себя и для искусства в о о б щ е . Э т о взаимное отчуждение, эта о б о с о б л е н н о с т ь различного р о д а искусств совершенно противоестественны и свидетельствуют об их упадке. Истинный художник п о э т о м у д о л ж е н стремиться к их естественному и необ­ х о д и м о м у воссоединению. В з а и м н о е проникновение и слияние всех искусств приводят нас к « х у д о ж е с т в е н н о м у п р о и з в е д е н и ю б у д у щ е г о » , т. е. к д р а м е с музы­ к о ю и танцами, разыгрывающейся среди пейзажа в рамке — мастерском творе­ нии зодчества, направленного к д о с т и ж е н и ю поэтическо-музыкальных целей,— и и з о б р а ж а е м о й актерами, которые в сущности скульптурны, но воплощают свои пластические замыслы в собственной о с о б е . Так представляет себе Вагнер развитие искусства. Но вся его теория не выдерживает и с л а б о й критики. Мысль о происхождении о д н о г о искусства от д р у г о г о ошибочна. Если и м о ж н о допустить первоначальную в з а и м н у ю связь м е ж д у пением, т а н ц а м и и п о э з и е ю , то архитектура, живопись и ваяние, конечно, возникли независимо от поэзии в ее драматической ф о р м е . С о в е р ш е н н о верно, что на сцене находят себе приложение все р о д ы искусства, но э т о такая азбучная истина, что ее незачем и высказывать, о с о б е н н о с г л у б о к о м ы с л е н н ы м видом пророка, в е щ а ю щ е г о откровение. Всякому по опыту известно, что сцена находит­ ся в т е а т р а л ь н о м здании, что главная составная ее часть декорации, изоб­ р а ж а ю щ и е пейзажи или здания, что на ней танцуют, п о ю т , говорят и играют. Вагнер в глубине с а м чувствует, что он становится комичным, когда излагает эту а з б у ч н у ю истину напыщенным и торжественным т о н о м ; п о э т о м у он ударяется в крайности и, развивая с в о ю мысль, договаривается до бессмыслицы. Он утверждает не только, что в д р а м е , вернее в опере или «музыкальной д р а м е » , как он ее называет, р а з н о г о р о д а искусства д е й с т в у ю т с о о б щ а , но что всякий отдельный р о д искусства достигает своего п о л н о г о выражения только при п о м о щ и э т о г о о б ъ е д и н е н н о г о действия и д о л ж е н отказаться от всякой самосто­ ятельности как от заблуждения, т. е. сделаться, так сказать, только о д н и м из элементов «музыкальной д р а м ы » . П е р в о е из этих положений по меньшей мере сомнительно. Кёльнский собор п р о и з в о д и т сильное впечатление своей архитектурою, хотя в н е м и не проис­ х о д и т сценических представлений; красота и глубина «Фауста» и «Гамлета» ничего не выиграют, если их б у д у т давать с аккомпанементом музыки, лирика Гёте и «Божественная комедия» не н у ж д а ю т с я в декорациях, изображающих 126

II. Мистицизм пейзаж; « М о и с е й » Микеланджело едва ли произведет б о л е е сильное впечатление, если вокруг него б у д у т танцевать или петь, и чтобы П а с т о р а л ь н а я с и м ф о н и я очаровывала слушателя, вовсе не нужно п о д о б р а т ь к ней слова. Шопенгауэр, от которого Вагнер приходит в восторг, как от величайшего мыслителя всех времен, выражается по э т о м у п о в о д у весьма определенно. « Б о л ь ш а я о п е р а , — г о в о р и т он,— в сущности не есть п р о д у к т истинного понимания искусства; о н а скорее вызвана чисто варварскою склонностью усиливать эстетическое наслаждение разнообразными аксессуарами, о д н о в р е м е н н о с т ь ю р а з н о р о д н е й ш и х впечатле­ ний, участием б о л ь ш о г о числа д е й с т в у ю щ и х лиц и сил. На с а м о м д е л е музыка, как с а м о е могущественное из всех искусств, м о ж е т о д н а наполнять в о с п р и и м ­ чивую к ней душу. Д л я т о г о чтобы воспринять ее совершеннейшие произведения и наслаждаться ими, н е о б х о д и м о нераздельное и с о с р е д о т о ч е н н о е настроение; тогда только м о ж н о совершенно отдаться ей, погрузиться в нее, вполне понять ее столь искренний и сердечный язык. С л о ж н а я оперная музыка э т о г о не допускает. Тут внимание раздваивается, так как о н о действует на зрение, ослепляя б л е с к о м декораций, фантастическими картинами и яркими световыми и цветовыми впеча­ тлениями; кроме т о г о , внимание развлекается еще и фабулой... С т р о г о говоря, оперу м о ж н о было бы назвать немузыкальным и з о б р е т е н и е м , с д е л а н н ы м в у г о д у немузыкальным л ю д я м , для которых к музыке п р и б а в л я ю т чуждый ей э л е м е н т в форме растянутой, п о ш л о й , водянистой л ю б о в н о й интриги: оперный текст совсем не допускает истинной, сжатой, о д у х о т в о р е н н о й поэзии». В этих словах звучит полное осуждение вагнеровской теории о «музыкальной д р а м е » как об общем х у д о ж е с т в е н н о м произведении б у д у щ е г о , хотя, с д р у г о й с т о р о н ы , некото­ рые новейшие опыты психофизики как б у д т о п о д т в е р ж д а ю т мысль Вагнера о в з а и м н о м усилении о д н о в р е м е н н о г о действия р а з н о г о р о д а искусств. В с а м о м деле, Шарль Фере выяснил, что у х о слышит лучше, когда о д н о в р е м е н н о зрение возбуждается приятным цветом, но это явление м о ж е т быть о б ъ я с н е н о и в т о м смысле, что зрение действует в д а н н о м случае не непосрдственно, а с в о и м свойством п о р о ж д а т ь силу, т. е. усиливать о с т р о т у слуха и в о о б щ е в о з б у ж д а т ь нервную систему. Следовательно, в опытах Фере речь идет п р о с т о о чувственных восприятиях, м е ж д у т е м как назначение «музыкальной д р а м ы » с о с т о и т в т о м , чтобы вызвать усиленную м о з г о в у ю деятельность, т. е. наряду с непосредствен­ ными впечатлениями представления и мысли, причем д е й с т в у ю щ и е о д н о в р е м е н ­ но р а з н о г о р о д а искусства, вследствие н е и з б е ж н о г о р а з д в о е н и я внимания п р о и з ­ водят менее сильное впечатление, чем если бы мы их воспринимали к а ж д о е в отдельности. В т о р о е положение Вагнера, что естественное развитие р а з н о г о р о д а искусств неизбежно приводит их к отречению от с а м о с т о я т е л ь н о с т и и к с л и я н и ю , до такой степени противоречит опыту и з а к о н а м развития, что его п р я м о можно назвать б р е д о м . Естественное развитие идет всегда от о д н о о б р а з и я к м н о г о о б р а з и ю , но не н а о б о р о т ; прогресс заключается в дифференциации, 1

« D a s Kunstwerk der Zukunft», с т р . 169: « Т о л ь к о к о г д а с т р е м л е н и е х у д о ж е с т в е н н о г о ваятеля переходит в д у ш у танцора, п о ю щ е г о и г о в о р я щ е г о мимика, о н о м о ж е т считаться д е й с т в и т е л ь н о у д о в л е т в о р е н н ы м . Т о л ь к о к о г д а ваятельное искусство п е р е с т а н е т с у щ е с т в о в а т ь и л и п р е т в о р и т с я в д р у г о м направлении, чем человечески т е л е с н о м , как скульптура в архитектуре; т о л ь к о к о г д а неподвижное о д и н о ч е с т в о э т о г о одного, высеченного из к а м н я человека п р е т в о р и т с я в б е с к о н е ч н о д в и ж у щ е м с я м н о г о о б р а з и и живых реальных л ю д е й . . . т о г д а т о л ь к о в о з н и к н е т истинная пластика». И стр. 182: « Т о , чего о н а (живопись) старается д о с т и г н у т ь при серьезных усилиях, о н а л у ч ш е всего достигает... к о г д а с п о л о т н а и извести спускается на сцену. Л а н д ш а ф т н а я ж и в о п и с ь в качестве высшего и с а м о г о с о в е р ш е н н о г о р о д а ж и в о п и с и п р е в р а т и т с я в и с т и н н у ю ж и в о т в о р я щ у ю д у ш у архитектуры; о н а нас научит с о з д а т ь сцену д л я д р а м а т и ч е с к о г о х у д о ж е с т в е н н о г о п р о и з в е д е н и я б у д у щ е г о , в к о т о р о м она с а м а , п о л н а я ж и з н и , о б р а з у е т т е п л ы й фон природы д л я живого, а не и з о б р а ж а е м о г о человека». 1

127

Вырождение т. е. в превращении первоначально одинаковых членов организма в особые органы с различными свойствами и самостоятельными функциями, а не в воз­ вращении о с о б е й с б о г а т о ю с а м о б ы т н о с т ь ю к с о с т о я н и ю первоначальной бес­ форменности. Искусства создались не случайно; их дифференциация — после­ дствие органической н е о б х о д и м о с т и ; раз достигнув самостоятельности, они уже никогда не откажутся от нее. Они м о г у т выродиться, м о г у т умереть, но не м о г у т съежиться до з а р о д ы ш а , из к о т о р о г о они развились. Стремление ве­ рнуться к с в о е м у началу — характерная черта вырождения и г л у б о к о коренится в его сущности. Выродившийся субъект с а м находится на склоне органического развития, до к о т о р о г о д о ш е л р о д человеческий; его болезненный м о з г неспо­ с о б е н к тонкой, совершенной р а б о т е мысли; п о э т о м у он чувствует потребность облегчить ее себе, привести р а з н о о б р а з н ы е явления к о д н о м у знаменателю, низвести все живущее и умершее на с а м у ю низкую и первичную ступень раз­ вития, чтобы у д о б н е е обнять явления и уяснить их себе. Мы уже видели, что французские символисты, улавливающие цвета с л у х о м , хотят низвести че­ ловека до недифференцированного чувственного восприятия какого-нибудь каменоточца или устрицы. Вагнеровское слияние искусств напоминает эту дикую ф а н т а з и ю . Его « Х у д о ж е с т в е н н о е произведение б у д у щ е г о » ничтожное, как ху­ дожественное произведение давно минувшего времени. Т о , что он считает раз­ в и т и е м , — регресс, возврат к первобытному, д а ж е дочеловеческому состоянию. Его стиль поражает еще более, чем его основная мысль. Вникните, напри­ мер, в с л е д у ю щ и е рассуждения о музыке (стр. 8): « М о р е разделяет и соединяет разные страны; так и музыка разделяет и соединяет два противоположных п о л ю с а человеческого искусства — пляску и п о э з и ю . Она человеческое сердце; кровь, начинающая в нем свое обращение, дает внешним покровам их жиз­ ненную, т е п л у ю окраску, но стремящиеся внутрь нервы кровь питает с вздыма­ ю щ е ю с я ц е н т р о б е ж н о ю с и л о ю (!!)». «Без деятельности сердца деятельность м о з г а была бы только механическим ф о к у с о м » (!), а «деятельность внешних членов тела — также механическим, бесчувственным движением. Через посредст­ во сердца р а з у м чувствует себя с р о д н и всему телу» (!!), «чувственный человек возвышается до р а з у м н о й деятельности»(!). « П о о р г а н а м сердца (!) является звук, его художественно сознательный язык — музыка». Т о , что тут подразумевает Вагнер,— это с а м о по себе уже бессмысленное сравнение музыки как средства выражения чувств с кровью как с р е д с т в о м питания организма. А так как его мистический ум не был в силах отчетливо понять и э т о сравнение, то Вагнер д о г о в о р и л с я до «деятельности м о з г а при бездействии сердца», до «родства р а з у м а со всем т е л о м через посредство сердца», и пр. и, наконец, уже окончатель­ но заврался, назвав «звук» « о р г а н о м сердца». Д а л е е он хочет высказать п р о с т у ю мысль, что музыка не м о ж е т передавать определенные представления и суждения, а только о б щ и е чувства, и договарива­ ется до с л е д у ю щ е й галиматьи (стр. 88): «Она собственными средствами не может пластически и з о б р а з и т ь личность вполне о п р е д е л е н н у ю в физическом и духовном отношении; хотя градации ее бесконечны, но она все же остается только чув­ ством; ей сопутствует моральный факт, но она сама никогда не выступает таким фактом; она м о ж е т сопоставлять чувства и настроения, но не выводить логически о д н о настроение из д р у г о г о ; с л о в о м , ей недостает нравственной воли (!)». В д у м а е м с я еще в с л е д у ю щ е е м е с т о (стр. 159): «Только в т о й мере, как женщина при п о л н о й женственности, л ю б я мужчину и погружаясь в его сущест­ во, д а е т развитие м у ж с к о м у элементу этой женственности и д о в о д и т и женский элемент до п о л н о г о своего завершения, следовательно, в т о й мере, в какой женщина служит мужчине не только в о з л ю б л е н н о ю , но и д р у г о м , с а м мужчина м о ж е т находить в женской л ю б в и полное удовлетворение». 128

II. Мистицизм Поклонники Вагнера у т в е р ж д а ю т , что им эта т а р а б а р щ и н а понятна. О н и даже находят ее замечательно я с н о ю . Э т о м у нельзя удивляться. Читатели, которые по своему с л а б о у м и ю или рассеянности н е с п о с о б н ы быть вниматель­ ными, всегда п о н и м а ю т все. Д л я них не существует ни т у м а н н о с т и , ни бессмыс­ лицы. В словах, по к о т о р ы м бегло скользит их рассеянный взгляд, они и щ у т не мысли автора, но отражения своих собственных неясных мечтаний. К т о н а б л ю ­ дал за ж и з н ь ю детей, х о р о ш о знает, что ребенок склонен, когда е м у п о п а д е т с я печатный клочок бумаги, с серьезным в и д о м поднести его к г л а з а м , часто вверх ногами, и вычитать сказочку, к о т о р у ю е м у накануне рассказывала на ночь м а т ь , или в о о б щ е что-нибудь такое, что случайно взбредет е м у в голову. Так и м е н н о поступают и те блаженные читатели, которые все п о н и м а ю т . Они ч и т а ю т не в книге, а в с в о е м воображении, и для них, в сущности, безразлично, что а в т о р на самом деле д у м а л и писал. Непоследовательность мысли Вагнера, слепо п о д ч и н я ю щ е г о с я м и м о л е т н ы м впечатлениям, проявляется в постоянных противоречиях. Так, например, он говорит на стр. 187: «Высшая цель человека — искусство, а высшее искусство — драма», в примечании же к стр. 194 он разражается восклицанием: « Э т и б л а г о ­ душествующие л ю д и о х о т н о с л у ш а ю т и с м о т р я т все, но только не действитель­ ного, неискаженного человека, который их прельщает, как конечный в ы в о д их мечты. А именно такого человека мы должны поставить на первом плане». Очевидно, что о д н о положение д и а м е т р а л ь н о противоречит д р у г о м у . Человек, изображаемый в «искусстве», «на сцене», не есть «действительный» человек, и л ю д и , признающие с в о е ю з а д а ч е ю изучение действительного человека, не могут считать искусство «высшею с в о е ю целью», а свои «мечты» — г л а в н о ю своею деятельностью». В д р у г о м месте (стр. 206) он говорит: « К т о , с л е д о в а т е л ь н о , б у д е т х у д о ж н и ­ ком будущего? Без сомнения, поэт. К т о б у д е т п о э т о м ? Б е с с п о р н о , артист. К т о же будет э т и м артистом? Н е и з б е ж н о , о б щ е с т в о всех художников». Если в этих словах есть какой-нибудь смысл, т о , конечно, только т о т , кто в б у д у щ е м н а р о д е с о о б щ а будет сочинять и представлять свои д р а м ы . Ч т о такова действительно мысль Вагнера, видно из с л е д у ю щ е г о места (стр. 225), где Вагнер з а щ и щ а е т с я против п р е д п о л а г а е м о г о возражения, б у д т о бы он признает, что чернь д о л ж н а быть т в о р ц о м «художественного произведения б у д у щ е г о » : « С о о б р а з и т е , что эта чернь о т н ю д ь не нормальный продукт действительной человеческой п р и р о д ы , а скорее искусственный продукт вашей неестественной культуры, что все п о р о к и и мерзости, которые вам претят в черни, не что иное, как отчаянные проявления борьбы, к о т о р у ю ведет истинная человеческая п р и р о д а против своей с у р о в о й поработительницы, современной цивилизации». С о п о с т а в ь т е теперь с э т и м и словами с л е д у ю щ е е м е с т о из статьи Вагнера « W a s ist deutsch?»: « М ы с л ь , что из среды немецкого н а р о д а вышли Гёте и Шиллер, М о ц а р т и Бетховен, д а с т всем посредственностям п о в о д как бы по праву считать эти великие у м ы равными себе и с д е м а г о г и ч е с к о ю непринужденностью возвещать толпе, что о н а с а м а не хуже Гёте и Шиллера, М о ц а р т а и Бетховена». Но кто же твердил ей об э т о м , как не сам Вагнер, объявивший ее « х у д о ж н и к о м будущего»? И вот э т а - т о бессмыслица, к о т о р у ю с а м Вагнер признает в приведенном н а м и замечании, и м е н н о и п р о и з ­ вела сильное впечатление на толпу. Она буквально уверовала в истину, «воз­ вещенную ей Вагнером с д е м а г о г и ч е с к о ю н е п р и н у ж д е н н о с т ь ю » . Она действите­ льно в о о б р а з и л а себя « х у д о ж н и к о м б у д у щ е г о » , и в разных м е с т н о с т я х Г е р м а н и и начали возникать с о ю з ы , члены которых собирались п о с т р о и т ь театр б у д у щ е г о и с а м и разыгрывать в нем художественные произведения б у д у щ е г о ! К э т и м с о ю з а м примыкали не только студенты или ю н ы е к о м м е р с а н т ы , у которых склонность к актерству — своего р о д а б о л е з н и р о с т а и которые с а м и себя 5

Макс Нордау

129

Вырождение уверяют, что служат «идеалу», когда они с детским тщеславием жестикулируют и д е к л а м и р у ю т в странных театральных к о с т ю м а х перед растроганными и вос­ хищенными д р у з ь я м и и родственниками; нет, д а ж е солидные б ю р г е р ы с лыси­ ной и б р ю ш к о м бросали свой освященный обычаем скат и неприкосновенную кружку пива и торжественно шли присутствовать при великом драматическом священнодействии. Чепуха Вагнера свела чувствительных б ю р г е р о в и мечтатель­ ных лавочников с ума, и вот сапожники и филистеры, услышавшие его «благую весть», серьезно принялись п р о д о л ж а т ь соединенными усилиями Гёте и Шил­ лера, М о ц а р т а и Бетховена. В вышеприведенном месте, где он по и з б и т о м у ш а б л о н у Руссо возвеличива­ ет чернь, говорит о «неестественной культуре» и называет « с о в р е м е н н у ю цивили­ з а ц и ю » « с у р о в о ю п о р а б о т и т е л ь н и ц е ю человеческой природы», у Вагнера прояв­ ляется то с а м о е душевное состояние, к о т о р о е н а б л ю д а е т с я у выродившихся субъектов и у просвещенных р е ф о р м а т о р о в , у прирожденных преступников и у мучеников прогресса, именно глубокое р а з ъ е д а ю щ е е недовольство сущест­ в у ю щ и м . Правда, у психопата о н о проявляется иначе, чем у реформатора. П о с л е д н и й возмущается действительно с у щ е с т в у ю щ и м з л о м и предлагает ра­ зумные р е ф о р м ы для его устранения. Э т и р е ф о р м ы , м о ж е т быть, преждевремен­ ны или рассчитаны для л ю д е й , более нравственных и развитых, чем современ­ ники р е ф о р м а т о р а , но они всегда и м е ю т р а з у м н о е основание. М е ж д у т е м психо­ пат восстает против таких с т о р о н цивилизации, которые л и б о не существенны, л и б о д а ж е вполне целесообразны. З л о б а его вызывается совершенно ничтож­ ными п о в о д а м и ; он ведет б о р ь б у с ветряными мельницами. О серьезных рефор­ мах он вовсе не д у м а е т или же с о з д а е т такие планы облагодетельствования человечества, которые прямо п о р а ж а ю т с в о е ю нелепостью. Основное его настро­ ение — упорная ярость против всех и всякого, проявляющаяся в язвительных речах, угрозах и дикой страсти к разрушению. Вагнер служит х о р о ш и м образчи­ к о м э т о г о типа л ю д е й . Е м у хочется сокрушить «государственную и уголовную культуру», как он выражается. В чем, однако, усматривает он проявление испор­ ченности общества и несостоятельности существующих культурных условий? В т о м , что музыка опер легковесна и что балет не упразднен. А каким образом человечество достигнет спасения? Исполняя «музыкальную д р а м у будущего»! Кажется, тут критики не требуется: бессмысленность этой панацеи бросается всем в глаза. Вагнер — явный анархист. Свое анархическое учение он излагает в «Художе­ ственном произведении будущего»: «Все л ю д и и м е ю т только одну о б щ у ю потре­ бность... т. е. хотят жить и быть счастливыми. В э т о м заключается естественная связь м е ж д у ними... Основанием для специальных с о ю з о в при р а з у м н ы х услови­ ях существования м о г у т послужить в б у д у щ е м лишь особенные потребности, вызываемые временем, м е с т о м и индивидуальностью... Э т и с о ю з ы б у д у т видоиз­ меняться и принимать новые ф о р м ы , исчезать и снова возникать соответственно т о м у , как б у д у т возникать и изменяться сами потребности». Он не скрывает, что эти «разумные условия существования» в б у д у щ е м м о г у т быть установлены лишь с и л о ю . «И нас бедствия заставят перейти через Ч е р м н о е м о р е , чтобы, очистившись от п о з о р а , д о б р а т ь с я до о б е т о в а н н о й земли. Мы в н е м не потонем; о н о гибельно только для фараонов мира сего, которые уже о д н а ж д ы со всем с в о и м скарбом... были им п о г л о щ е н ы , — высокомерные, гордые фараоны, забы­ вшие, что бедный сын пастуха спас о д н а ж д ы их страну м у д р ы м с о в е т о м от г о л о д н о й смерти». К р о м е анархистского ожесточения вся умственная — сознательная и бессоз­ нательная — жизнь Вагнера была подчинена еще д р у г о м у п о б у ж д е н и ю , именно п о л о в о м у . Он до г р о б о в о й доски был э р о т о м а н о м (в смысле психиатрическом), 130

II. Мистицизм и все его представления вращаются вокруг женщины. С а м ы е обыкновенные эмоции, не и м е ю щ и е ничего о б щ е г о с п о л о в о ю ж и з н ь ю , н е м и н у е м о вызывают в его сознании роскошные картины эротического свойства, и автоматическая ассоциация, идей направлена у него всегда к э т о м у п о л ю с у его мышления. Прочтите, например, с л е д у ю щ е е м е с т о из его « Х у д о ж е с т в е н н о г о произведения будущего», где он старается выяснить отношения м е ж д у пляскою, м у з ы к о ю и поэзиею: « П р и виде э т о г о восхитительного х о р о в о д а истиннейших, б л а г о р о д ­ нейших муз, художественного человека (?) мы останавливаемся только на трех, любовно о б н и м а ю щ и х друг друга; то одна, то другая ускользает из объятий, как будто для т о г о , чтобы показать остальным свой чудный облик в п о л н о й его самостоятельности, и только кончиком пальцев касается рук других; п о т о м о д н а из м у з , восхищенная з р е л и щ е м двух своих сестер, крепко о б н и м а ю щ и х д р у г друга, склоняется к ним; то две, увлеченные прелестью третьей, приветствуют ее; и наконец, все три, снова крепко обнявшись грудь к груди, т е л о к телу, соединя­ ются в с т р а с т н о м л ю б о в н о м поцелуе и с о с т а в л я ю т о д и н упоительно жизненный образ. Э т о жизнь и л ю б о в ь , ликование и сватовство искусства» и т. д. Т у т Вагнер путается в своих д о в о д а х , забывает т о , о чем, с о б с т в е н н о , х о т е л говорить, и млеет при виде трех т а н ц у ю щ и х девушек, п о х о т л и в о следя за очертаниями их фигур и их опьяняющими телодвижениями. Бесстыжая чувственность, к о т о р о ю отличаются его сценические произведе­ ния, бросается в глаза всем критикам. Ганслик говорит о « ж и в о т н о й чувствен­ ности», проявляющейся в «Рейнгольде», а о «Зигфриде» он выражается так: «Отвратительно д е й с т в у ю т столь и з л ю б л е н н ы е В а г н е р о м экзальтированные воз­ гласы д о в е д е н н о й до крайней степени ненасытной чувственности, эти страстные стоны, стенания, выкрикивания и томление. Текст э т о й л ю б о в н о й сцены, вследст­ вие чрезмерного л ю б о в н о г о пафоса, становится п р о с т о бессмысленным». П р о ­ чтите в «Валькирии» в п е р в о м акте, в сцене м е ж д у З и г м у н д о м и З и г л и н д о ю , следующие ремарки: «страстно прерывая», « о б н и м а е т ее с огненным п ы л о м » , «в тихом восторге», «она в упоении бросается е м у на ш е ю » , «у с а м о г о лица, вне себя», «совершенно опьяненная» и пр. В заключение говорится — «занавес быстро опускается», а д о с у ж и е критики не м о г л и воздержаться от д е ш е в о й остроты: « Э т о в высшей степени н е о б х о д и м о » . Н а р я д у м о ж н о привести в л ю б ­ ленные стоны, визг и бушевание Тристана и И з о л ь д ы и весь в т о р о й акт « П а р сифаля», о с о б е н н о сцены м е ж д у г е р о е м и цветочницею и з а т е м м е ж д у г е р о е м и К у н д р и в в о л ш е б н о м саду Клингсора. Нельзя не о т д а т ь п о л н о й справед­ ливости нравственной чистоте немецкой публики, которая м о ж е т п о с е щ а т ь опе­ ры Вагнера без г л у б о к о г о внутреннего негодования. Как непорочны д о л ж н ы быть немки, если они в состоянии с м о т р е т ь на эти оперы б е з жгучей краски с т ы д а и не желая провалиться тут же на месте! Как д о л ж н ы быть невинны их супруги и отцы, если они п о з в о л я ю т с в о и м ж е н а м и д о ч е р я м присутствовать при этих сценах п о л о в о й разнузданности! Очевидно, немецкая публика не п о д о з р е в а е т ничего д у р н о г о в истериках д е й с т в у ю щ и х лиц Вагнера, не п о н и м а е т , какими чувствами они воодушевлены, какие п о б у ж д е н и я руководят их с л о в а м и , т е л о д ­ вижениями и действиями. Э т и м и объясняется б е з м я т е ж н о с т ь , с к а к о ю о н а следит за всем, что п р о и с х о д и т на сцене. Менее наивные зрители не м о г л и бы б е з стыда взглянуть друг на друга. Л ю б о в н а я в о з б у ж д е н н о с т ь принимает у Вагнера всегда ф о р м у какого-то беснования. В л ю б л е н н ы е ведут себя у него, как о б е з у м е в ш и е коты, к а т а ю ­ щиеся в экстазе и с у д о р о г а х по полу от действия валериана. Они о т р а ж а ю т душевное настроение с а м о г о автора, х о р о ш о известное психиатрам. Э т о о д н а из ф о р м с а д и з м а , т. е. л ю б в и выродившегося субъекта, к о т о р ы й в с в о е м п о л о в о м возбуждении становится диким зверем. Вагнер страдает «эротическим 131

Вырождение п о м е ш а т е л ь с т в о м » , п о б у ж д а ю щ и м грубые натуры к убийству из сластолюбия и в д о х н о в л я ю щ и м «выродившихся высшего порядка» на такие произведения, каковы «Валькирия», «Зигфрид» и «Тристан и И з о л ь д а » . Не только содержание, но и внешняя ф о р м а произведений Вагнера служит д о к а з а т е л ь с т в о м его графомании. Из вышеприведенных мест читатель м о г заме­ тить, как Вагнер з л о у п о т р е б л я е т подчеркиванием слов. У него попадаются иногда полстраницы, набранные курсивом. Л о м б р о з о специально констатирует э т о явление у г р а ф о м а н о в . Оно вполне объясняется с в о е о б р а з н о с т ь ю мистичес­ кого мышления. Никакая ф о р м а изложения не м о ж е т удовлетворить мистикапсихопата; он постоянно сознает, что фразы, которые он записывает, не выража­ ют смутных мыслей, б р о д я щ и х у него в голове; так как он не м о ж е т достигнуть точного их выражения, то он постоянно прибегает к восклицательным знакам, подчеркиванию, м н о г о т о ч и я м и разрядке. Другая о с о б е н н о с т ь г р а ф о м а н о в (и с л а б о у м н ы х ) , н е п р е о д о л и м а я склонность к игре слов, чрезвычайно развита у Вагнера. Я в подтверждение приведу несколь­ ко выдержек из « Х у д о ж е с т в е н н о г о произведения будущего»: «Таким о б р а з о м , она (музыка), создавая язык из звуков, достигает... высшего удовлетворения и вместе с тем удовлетворительнейшего своего развития». « П о д о б н о второму П р о м е т е ю , лепившему л ю д е й из глины (Thon), Бетховен старался с о з д а т ь их из звуков (Тоn). Но не из глины (Thon) или звука (Тоn), а из о б о и х вместе должен быть с о з д а н человек, п о д о б и е жизнедателя Зевса». В о с о б е н н о с т и же я о б р а щ а ю внимание читателя на то поразительное м е с т о , где Вагнер выражает сожаление, что прежнее начертание и произношение слова «tichten» (сочинять стихи) вышли из употребления и заменены с л о в о м «dichten», п о т о м у что этим нарушен символ единства триединых сестер, трех главных искусств: хореографии, музыки и по­ эзии — Tanz, T o n и Tichtkunst. Теперь о б р а т и м с я к мистицизму Вагнера, к о т о р ы м проникнуты все его произведения и который составляет о д н у из главных причин его влияния на современников; по крайней мере, вне пределов Германии. Х о т я с а м он был человек неверующий и часто позволял себе нападки на положительные религии, их учение и на духовенство, однако он с детских лет, проведенных в атмосфере протестантской н а б о ж н о с т и , усвоил себе чувства и представления, которые его психопатический ум переработал впоследствии с а м ы м странным о б р а з о м . От­ носительно расстроенных у м о в часто н а б л ю д а е т с я явление, что, несмотря на позднейшие сомнения и отрицания, воспринятые в раннем возрасте религиозные воззрения не т е р я ю т силы, действуют, как постоянная свежая закваска, причуд­ ливо и з м е н я ю т весь о б р а з мыслей и с а м и подвергаются р а з л о ж е н и ю и многооб­ р а з н ы м искажениям. В основе всех поэтических и теоретических произведений Вагнера лежит б о л е е или менее густой осадок искаженного катехизиса, и на его самых сладострастных картинах сквозь густые пестрые краски п р о б и в а ю т с я еле заметные штрихи, в ы д а ю щ и е , что эти картины г р у б о намалеваны на бледном фоне евангельских воспоминаний. О д н а мысль или, вернее, о д н о слово глубоко запало е м у в д у ш у и всю жизнь преследовало его, как навязчивое представление; это слово «искупление». Но, конечно, о н о у Вагнера имеет совершенно иной смысл, чем на языке богословов. Д л я большинства «искупление» — это центральное представление всего христи­ анского учения — означает великий подвиг сверхчеловеческой л ю б в и , доброво­ льно п р и н и м а ю щ е й на себя и претерпевающей высшие страдания, чтобы спасти л ю д е й от зла, от к о т о р о г о они не в силах сами спастись. В э т о м смысле «искупление» предполагает: во-первых, яснее всего выраженный в Зенд-Авесте д у а л и з м в природе, т. е. существование д о б р о г о и з л о г о первоначал, находящих­ ся в постоянной б о р ь б е и подчиняющих себе человечество; во-вторых, над 132

II. Мистицизм искупляемым не д о л ж н а тяготеть сознательная вина: он д о л ж е н быть ж е р т в о ю сил, которые он с а м не в состоянии преодолеть; в-третьих, искупитель д о л ж е н принести себя в жертву, осуществляя ясно с о з н а н н у ю и ж е л а е м у ю м и с с и ю , и б о только в таком случае его жертва м о ж е т быть искупительным п о д в и г о м и п р и о б ­ рести искупительную силу. Правда, иногда проявлялось стремление и з о б р а ж а т ь искупление актом милосердия, благодеянием к о т о р о г о м о г у т воспользоваться не одни жертвы, но и грешники; но церковь всегда настойчиво указывала на безнравственность такого воззрения и учила, что грешник, если он хочет с п о д о ­ биться искупления, д о л ж е н с а м раскаянием и покаянием заслужить его, а не ожидать его наивно, как совершенно не заслуженный д а р . Вагнеровское «искупление» не имеет ничего о б щ е г о с э т и м б о г о с л о в с к и м понятием. Оно у него в о о б щ е не имеет о п р е д е л е н н о г о с о д е р ж а н и я и служит только для обозначения чего-то прекрасного, великого, но чего и м е н н о — неиз­ вестно. С л о в о это, очевидно, произвело на него с раннего детства г л у б о к о е впечатление, и впоследствии он пользовался и м , как каким-нибудь м и н о р н ы м аккордом, скажем А, С, Е, также не о б о з н а ч а ю щ и м ничего о п р е д е л е н н о г о , но тем не менее д е й с т в у ю щ и м на чувство и в ы з ы в а ю щ и м в сознании расплывчатые представления. У Вагнера все постоянно «искупляется». Если живопись переста­ нет (см. « Х у д о ж е с т в е н н о е произведение б у д у щ е г о » ) рисовать картины, а з а й м е т ­ ся исключительно декорациями, то э т о б у д е т ее «искуплением». Равным о б р а з о м и музыка, составляющая только аккомпанемент к с л о в а м поэтического п р о и з ­ ведения,— «искупленная музыка». Мужчина «искуплен», когда он л ю б и т жен­ щину, а н а р о д «искуплен», когда он устраивает театральные представления. Все оперы Вагнера вращаются о к о л о «искупления». На э т о уже о б р а т и л внимание Ницше («Der Fall Wagner». Leipzig, 1889), который издевается по э т о м у п о в о д у над Вагнером, правда, со свойственным е м у противным з у б о с к а л ь с т в о м . «Ваг­ нер,— говорит о н , — ни о чем так м н о г о не думал, как об искуплении (это совершенно не верно, п о т о м у что б о л т о в н я Вагнера об искуплении — вовсе не плод размышлений, а мистический о т г о л о с о к детских воспоминаний); его опе­ ра — опера искупления. У него вечно кто-нибудь оказывается искупленным: то мужчина, то девушка... кто, как не Вагнер, учил нас, что невинность искупляет предпочтительно интересных грешников («Тангейзер»)? И л и что д а ж е вечный жид с п о д о б и т с я искупления, сделается о с е д л ы м , если он вступит в брак («Морякскиталец»)? И л и что старые развратницы п р е д п о ч и т а ю т , ч т о б их искупали целомудренные ю н о ш и (Кундри)? И л и что красивые девушки л ю б я т , ч т о б их искупал рыцарь-вагнерист («Мейстерзингеры»)? И л и что и з а м у ж н и е женщины л ю б я т , чтобы их искупляли рыцари («Изольда»)? И л и что старый б о г , прояви­ вший во всех отношениях п о л н у ю с в о ю нравственную несостоятельность, искуп­ ляется с в о б о д о м ы с л я щ и м и безнравственным человеком («Нибелунги»)? П о ­ дивитесь в о с о б е н н о с т и г л у б о к о м ы с л и ю последнего случая. П о н и м а е т е ли вы его? Я же... остерегаюсь понимать его». П р о и з в е д е н и е Вагнера, к о т о р о е действительно м о ж н о назвать « о п е р о й ис­ купления»,— э т о «Парсифаль». Тут мы м о ж е м проследить мысль Вагнера во всех ее бессмысленных скитаниях. В «Парсифале» искупляются два лица: король А м ф о р т а с и К у н д р и . К о р о л ь п о д д а л с я о б а я н и ю К у н д р и и с о г р е ш и л в ее о б ъ я т и ­ ях. В наказание за э т о волшебный меч, доверенный ему, был выбит из его руки, и король был им ранен. Рана не заживает, п о с т о я н н о сочится и причиняет е м у жестокие страдания. Ее нельзя излечить ничем, как только м е ч о м , к о т о р ы м она нанесена. Но меч находится у з л о г о чародея Клингсора, и д о б ы т ь его м о ж е т только «просветленный с о с т р а д а н и е м непорочный глупец». К у н д р и , будучи еще девушкой, видела Спасителя, когда он шел претерпевать свои страдания, и п о ­ смеялась н а д ним. За э т о она осуждена вечно жить, т щ е т н о м о л и т ь о с м е р т и 133

Вырождение и вовлекать в грех всех встречаемых ею мужчин. Избавиться от э т о г о проклятия она м о ж е т только в т о м случае, если найдется мужчина, который устоит против ее обольщения. О д и н устоял, именно чародей Клингсор, тем не менее избавления не п о с л е д о в а л о , и автор ни о д н и м с л о в о м не обмолвился, почему собственно искупить о б о и х проклятых с у ж д е н о П а р с и ф а л ю . «Непорочный глупец», однако, и не подозревает э т о г о при совершении великого дела и не подвергается ни о с о б е н н ы м страданиям, ни серьезной опасности. Правда, когда он проникает в волшебный с а д Клингсора, ему приходится бороться с его рыцарями, но эта схватка для него скорее удовольствие, п о т о м у что он г о р а з д о сильнее своих противников, которых он, как бы шутя, о б р а щ а е т в бегство. Он не поддается искуплению К у н д р и — это правда, и это его заслуга, но какого-нибудь самопо­ жертвования с его стороны тут нет. Чудодейственный меч достается ему без всякого усилия. Клингсор бросает его вслед П а р с и ф а л ю , чтоб убить его, но меч «повис над его г о л о в о ю » , и П а р с и ф а л ю стоит только протянуть руку, чтоб взять его, и з а т е м исполнить с в о ю м и с с и ю . Х о т я это мистическое произведение и п о р о ж д е н о христианской идеей об искуплении, но каждая отдельная черта противоречит ей. А м ф о р т а с по собствен­ ной с л а б о с т и и вине, а не вследствие н е п р е о д о л и м о г о рока нуждается в искупле­ нии; и он удостаивается его, хотя только стонет. Спасение, к о т о р о г о он ожидает и к о т о р о е получает, не обусловливается ни его в о л е ю , ни его сознанием. Он не старается заслужить его. Д р у г о й хлопочет за него и преподносит ему спасение в виде подарка. Искупление тут нечто чисто внешнее, какая-то случайная наход­ ка, но не награда за нравственную внутреннюю борьбу. Еще чудовищнее условия искупления Кундри. Она не только лишена в о з м о ж н о с т и содействовать своему спасению, но, кроме т о г о , вынуждена напрягать с в о ю в о л ю , чтобы е м у поме­ шать. Спасение ее заключается в т о м , чтобы мужчина отнесся к ней пренеб­ режительно, а задача, на к о т о р у ю она обречена проклятием, заключается именно в т о м , чтобы пользоваться с в о е ю к р а с о т о ю и страстью для о б о л ь щ е н и я муж­ чины. Она д о л ж н а приложить всевозможные усилия, чтобы п о м е ш а т ь мужчине, предназначенному быть ее искупителем, достигнуть этого. Если мужчина под­ дастся ее очарованию, то искупление состоится п о м и м о ее вины, хотя при ее содействии; если же мужчина противостоит искуплению, то она окажется искуп­ л е н н о ю без всякой заслуги, д а ж е при противодействии с ее стороны. Невозможно измыслить более нелепого и безнравственного положения. Наконец, с а м искупи­ тель, Парсифаль, всецело служит новым мистическим в о п л о щ е н и е м сказочного Ивана-дурачка. Все е м у удается как бы шутя. Он идет убивать лебедя и по пути находит грааль и корону. Искупительное его д е л о — не жертва, а доходная статья. Э т о какая-то завидная синекура, полученная им от неба, неизвестно только, по чьей влиятельной протекции. Но если ближе присмотреться к делу, то мы у в и д и м еще не то. Парсифаль, этот «непорочный глупец», является не чем иным, как с м у т н ы м в о с п о м и н а н и е м о з е м н о й жизни Христа. Н а х о д я с ь под сильным влиянием поэтической с т о р о н ы жизни и страданий Спасителя, Вагнер почувствовал п о т р е б н о с т ь воплотить в чем-нибудь свои впечатления, и таким о б р а з о м возник Парсифаль, к о т о р о г о он заставляет пережить некоторые из самых трагических перипетий Евангелия и который, вероятно, отчасти помимо видения с а м о г о автора, превращается в нелепую и святотатственную карикатуру Иисуса Христа. Искушению Спасителя в пустыне в опере соответствует искуше­ ние, к о т о р о м у подвергается Парсифаль со с т о р о н ы Кундри. Э п и з о д в доме фарисея, где грешница «мажет Спасителю ноги м и р о м » , повторяется буквально: К у н д р и обливается слезами, м а ж е т м и р о м ноги П а р с и ф а л ю и «отирает их 1

1

Священный с о с у д , принесенный а н г е л а м и с неба и б ы в ш и й п р е д м е т о м с р е д н е в е к о в о й поэзии.

134

II. Мистицизм волосами головы своей». «Непорочный глупец» д а ж е п а р о д и р у е т слова Спаси­ теля « п р о щ а ю т с я тебе грехи» возгласом: « И с п о л н я ю первую м о ю с л у ж б у — прими крещение и верь в Христа». М о ж е т быть, до н е к о т о р о й степени п о н я т н о , что обыкновенный посетитель театра не в о з м у щ а е т с я э т и м святотатственным искажением Евангелия или д а ж е , не отдавая себе в н е м отчета, вновь отчасти испытывает волнение, вызванное в нем некогда чтением Священного писания. Но совершенно непонятно, что более вдумчивые верующие и о с о б е н н о ревнители веры никогда не останавливались на э т о м кощунстве Вагнера, н а д е л я ю щ е г о своего Парсифаля чертами божественного Учителя. Из других нелепостей приведу лишь одну. Старец Титурель п о д л е ж и т участи всего з е м н о г о , т. е. смерти; но он п р о д о л ж а е т жить в м о г и л е , б л а г о д а р я м и л о с е р ­ дию Спасителя. Как только он взглянет на грааль, гаснущая жизненная сила воскресает в нем снова на некоторое время. Т е м не менее он очень д о р о ж и т печальным существованием ж и в о г о мертвеца. «В г р о б у я п р о д о л ж а ю жить, благодаря Х р и с т у » , — р а д о с т н о восклицает он и настойчиво требует, ч т о б ы е м у показывали грааль и э т и м п р о д о л ж а л и его з е м н о е существование. « У в и ж у ль я сегодня грааль и б у д у ль жить?» — в о п р о ш а е т он с т р е в о г о ю и, не получая тотчас же ответа, жалуется: « Г д е м о й спаситель? С м е р т и я б о ю с ь » . Его сын А м ф о р т а с медлит, и старец повелительно кричит: «Раскройте грааль, м о е б л а г о ­ словение». К о г д а его приказание исполнено, он в о с т о р ж е н н о восклицает: «О счастье, о радость, как нас сегодня весело приветствует Г о с п о д ь » . Но з а т е м А м ф о р т а с забывает раскрыть грааль, и Титурель умирает. А м ф о р т а с в отчаянии: «Родитель м о й , благословеннейший герой... Я умереть х о т е л о д и н , и с м е р т ь я д а л тебе». Из всего э т о г о видно, что д е й с т в у ю щ и е лица сильно д о р о ж а т жизнью, д а ж е т а к о ю н е з а в и д н о ю , б е с с о д е р ж а т е л ь н о ю , какова жизнь Титуреля, и считают смерть величайшим несчастием. Но в т о й же опере К у н д р и считает жизнь проклятием и всею д у ш о ю ж а ж д е т смерти. М о ж н о ли себе представить более с м е ш н о е противоречие? К т о м у же э п и з о д с Т и т у р е л е м служит о т р и ц а н и е м всех основ Парсифаля, п о с т р о е н н о г о на вере в индивидуальное б е с с м е р т и е д у ш и . М о ж е т ли человек, убежденный, что после с м е р т и его о ж и д а е т вечное б л а ж е н с т ­ во, ее страшиться? Мы тут и м е е м д е л о с т е м же н е п о н и м а н и е м собственных взглядов, п о р а з и в ш и м нас уже у Россетти и Т о л с т о г о . Но э т о и м е н н о и составля­ ет о с о б е н н о с т ь мистического ума. Он соединяет в з а и м н о и с к л ю ч а ю щ и е д р у г друга представления, для него логика не существует, он о б ъ е д и н я е т частности, совершенно противоречащие друг другу. Если человек склонен к м и с т и ц и з м у вследствие невежества, п о д р а ж а т е л ь н о с т и или у м с т в е н н о й косности, то э т о г о явления у него не бывает. И с х о д н о ю т о ч к о ю его у м о з а к л ю ч е н и й м о ж е т быть нелепое представление, но он рассуждает логично и устраняет противоречия в частностях. Если Парсифаль является искажением з е м н о й жизни Х р и с т а , то братская трапеза рыцарей грааля представляет п а р о д и ю на причастие. Э т а трапеза не что иное, как инсценированное католическое б о г о с л у ж е н и е , искаженное еретическою д е т а л ь ю , и м е н н о т е м , что вся паства участвует в причастии п о д о б о и м и в и д а м и . Появление грааля соответствует поднятию ковчега. Церковнослужи­ тели фигурируют в качестве х о р о в , о т р о к о в и ю н о ш е й . П о п е р е м е н н о е пение и действия А м ф о р т а с а с о д е р ж а т намеки на все четыре части литургии. Рыцари грааля п о ю т своего р о д а скомканный «introitus»; длинная ж а л о б а А м ф о р т а с а : «Нет, нет, не раскрывайте вы его! Страдания м о и никто ведь не и з м е р и т » и т. д. своего р о д а «confïteor»; offertorium п о ю т мальчики («возьмите м о ю кровь, л ю б в и нашей ради» и т. д.); освящение д а р о в совершает А м ф о р т а с , в причастии участ­ вуют все, и д а ж е «ite, missa est» пародируется с л о в а м и Гурнеманса: « Т у д а , т у д а иди своей д о р о г о й » . Вагнер сделал т о , на что не решился ни о д и н п о э т со времен 135

Вырождение Константина Великого и возведения христианства в государственную религию: он воспользовался неисчерпаемым по силе впечатления с о д е р ж а н и е м литургии для сценических эффектов. Он, очевидно, глубоко прочувствовал символизм причастия, вызвавший в нем сильное мистическое возбуждение, и з а х о т е л при­ дать ему драматическую ф о р м у , п о д р о б н о развить и восполнить т о , что в литур­ гии лишь намечено и о д у х о т в о р е н о . Е м у хотелось видеть и чувствовать, как избранные едят и п ь ю т тело и искупительную кровь Христову и как неземные видения, пурпурный свет, издаваемый граалем, появление голубя (в заключи­ тельной сцене) и т. п. словно олицетворяют присутствие Христа и божественный характер Тайной Вечери. Вагнер не только вдохновился литургиею, но постарал­ ся в о з б у д и т ь с в о е ю о п е р о ю в слушателях чувства, с которыми они свыклись, присутствуя в церкви при совершении богослужения. Он призвал на помощь действительного священника в церковном облачении, звон колокольчика, коле­ нопреклонение церковнослужителей, синеватый д ы м и запах ладана, гудение органа, игру солнечных лучей сквозь разноцветные стекла церковных окон. Эффект достигается не его т а л а н т о м , а душевным настроением, сложившимся у г р о м а д н о г о большинства л ю д е й благодаря распространению христианских чувств в течение двух тысячелетий. Н а м уже известно, что мистицизм и эротика идут всегда рука об руку у выродившихся субъектов, легкая в о з б у ж д а е м о с т ь которых коренится главным о б р а з о м в б о л е з н е н н о м состоянии половых нервных центров. Фантазия Вагнера поглощена ж е н щ и н о ю . Но и отношение ее к мужчине никогда не принимает у него ф о р м ы з д о р о в о й и естественной л ю б в и , составляющей благодеяние для обеих л ю б о в н ы х сторон. Как всем э р о т о м а н а м , — мы это явление наблюдали уже у Вагнера и Т о л с т о г о — женщина представляется ему какою-то ужасною с и л о ю природы, пред к о т о р о й мужчина д р о ж и т от страха, не имея возможности с н е ю бороться. Его женщина — это омерзительная Астарта семитов, страшная, п о ж и р а ю щ а я л ю д е й Кали Багавати индусов, апокалипсическое видение, жа­ ж д у щ е е крови, распространяющее вокруг себя гибель и адские муки, но в образе демонически-прекрасном. Отношения м е ж д у м у ж ч и н о ю и этой очаровательною разрушительницею постоянно з а н и м а ю т его поэтическое творчество. К этой художественной задаче он п о д х о д и т со всех с т о р о н и решает ее различно в соответствии со своими инстинктами и этическими воззрениями. Часто мужчина поддается искушению, но Вагнер возмущается его с л а б о с т ь ю , в ко­ т о р о й он, очевидно, находит отклик собственного д у ш е в н о г о настроения, и по­ э т о м у он в главных своих произведениях и з о б р а ж а е т мужчину в отчаянной и п о б е д о н о с н о й б о р ь б е с ж е н щ и н о ю . Оказывается, однако, что собственных сил у мужчины не хватает, чтоб противостоять чарам женщины. Нужна сверхъ­ естественная п о м о щ ь . Ее оказывает по большей части непорочная, самоот­ верженная девушка, представляющая с о б о ю полный контраст с сфинксом, облеченным в чудный женский облик, но со львиными когтями. Подчиняясь психологическому закону п р о т и в о п о л о ж н о с т и , он наряду с у ж а с н о ю женщиною, вечно з а н и м а ю щ е ю его у м , и з о б р а ж а е т нам д р у г у ю , почти н е з е м н у ю женщину, с о с т о я щ у ю из о д н о й л ю б в и , преданности, небесной д о б р о т ы , женщину, д а ю щ у ю все и ничего не т р е б у ю щ у ю , л а с к а ю щ у ю , и с ц е л я ю щ у ю все душевные раны, с л о в о м , женщину, к о т о р о й ж а ж д е т несчастный, п о г и б а ю щ и й в огненных объ­ ятиях Белиты. Елизавета, Эльза, Зента, Гутруна — это очень назидательные проявления с л а д о с т р а с т н о г о мистицизма, полусознательного искания формы для мысли, что спасение сластолюбца-психопата заключается в непорочном воздержании или в о б л а д а н и и ж е н щ и н о ю , о т р е к а ю щ е ю с я от всякого права или желания, л и ш е н н о ю всякой индивидуальности и п о э т о м у не представ­ л я ю щ е ю никакой опасности для мужчин. 136

II. Мистицизм Как в о д н о й из первых, так и в последней своей опере, как в «Тангейзере», так и в «Парсифале», т е з и с о м ему служит б о р ь б а мужчины с искусительницей, мухи с пауком, и э т о доказывает, что эта т е м а п о с т о я н н о з а н и м а л а его ум в течение тридцати трех лет, с м о л о д о с т и до старости. В «Тангейзере» героя соблазняет с а м а Венера, в о п л о щ а ю щ а я в себе дьявола, а н а б о ж н а я и ц е л о м у д ­ ренная Елизавета, сотканная из лунного сияния, м о л и т в ы и песни, разыгрывает роль его «искупительницы». В «Парсифале» дьявол принимает о б р а з К у н д р и , и борьба, разыгрывающаяся в д у ш е героя, кончается д л я него б л а г о п о л у ч н о только п о т о м у , что он «непорочный глупец» и пользуется б л а г о д а т ь ю свыше. В «Валькирии» фантазия д о в о д и т Вагнера до бешенства. Тут он олицетворя­ ет н е о б у з д а н н о г о человека, всецело подчиняющегося страсти, не о б р а щ а ю щ е г о внимания на установленные о б щ е с т в о м законы и д а ж е не п ы т а ю щ е г о с я д а т ь отпор неистовым с в о и м влечениям. З и г м у н д видит Зиглинду и д у м а е т только о т о м , как бы овладеть е ю . Его ни на минуту не удерживает мысль, что о н а жена другого, что он в ней узнает с о б с т в е н н у ю сестру. Все эти сомнения он д а л е к о отбрасывает от себя. На д р у г о е у т р о он расплачивается за б л а ж е н с т в о о д н о й ночи с м е р т ь ю , и б о у Вагнера л ю б о в ь имеет всегда р о к о в о й характер и окружена пылающим пламенем ада. Но так как Вагнер не воплотил в З и г м у н д е представ­ ления о муках и гибели, неразрывно связанных у него с ж е н щ и н о ю , то е м у понадобились валькирии, появление которых в опере вызывается психологичес­ кой п о т р е б н о с т ь ю . Таким о б р а з о м , черты, неразрывно связанные в его у м е с женщиной и обыкновенно соединяемые им в о д н о м о б р а з е , здесь р а з о б щ е н ы и олицетворены в самостоятельных типах. Венера, К у н д р и — разрушительницы и соблазнительницы в о д н о м лице. В «Валькирии» же Зиглинда только с о б л а з н я ­ ет, а разрушительный элемент разрастается до целой оравы страшных а м а з о н о к , пьющих кровь воинов, н а с л а ж д а ю щ и х с я з р е л и щ е м с м е р т е л ь н о г о б о я и п р о н о с я ­ щихся с дикими криками р а д о с т и по п о л ю сражения, п о к р ы т о м у т р у п а м и . «Зигфрид», «Гибель богов», «Тристан и И з о л ь д а » с о с т а в л я ю т т о ч н о е восп­ роизведение о с н о в н о г о содержания «Валькирии». Э т о все то же драматическое изображение назойливого представления об ужасах л ю б в и . Зигфрид видит Брунгильду, и они тотчас же, как сумасшедшие, б р о с а ю т с я друг д р у г у в объятия. Но за миг счастья Зигфриду приходится расплатиться ж и з н ь ю ; он падает п о д ударами Хагена. Смерть Зигфрида, как н е и з б е ж н о е следствие л ю б в и , о д н а к о , не удовлетворяет Вагнера; рок д о л ж е н быть страшнее. С а м а твердыня б о г о в с т а н о ­ вится ж е р т в о ю пламени, и в с е р а з р у ш а ю щ а я л ю б о в ь вовлекает д а ж е н е б о ж и т е л е й в гибель. «Тристан и И з о л ь д а » составляют как бы отзвук э т о й трагедии страстей. И здесь мы и м е е м д е л о с п о л н е й ш и м устранением нравственного чувства, с а м о о б л а д а н и я ; как Тристан, так и И з о л ь д а — р а б ы л ю б в и , п р и в о д я щ е й их к неизбежной смерти. Ч т о б ы выразить с в о ю мистическую о с н о в н у ю мысль о р о к о в о м характере л ю б в и , с о к р у ш а ю щ е й б е д н о г о , бессильного с м е р т н о г о , Вагнер прибегает к детски наивному приему: он опаивает своих героев л ю б о в ­ ным напитком и таким о б р а з о м объясняет п р о и с х о ж д е н и е страсти, ее свер­ хъестественный характер, как в «Тристане и И з о л ь д е » , или лишает героя всякой воли и превращает его в игрушку сверхъестественных сил, как в «Гибели богов». Оперы Вагнера д а ю т н а м в о з м о ж н о с т ь заглянуть в д у ш у эротически н а с т р о ­ енного психопата. В ней сменяются порывы чувственности, б о р ь б а нравствен­ ного начала с деспотическою властью страсти, бессилие лучших с т о р о н челове­ ческого существа и глубокое раскаяние. Вагнер, как я уже указал, был поклонни­ к о м Шопенгауэра и его философии. Вместе с с в о и м учителем он у б е ж д а е т себя, что жизнь — несчастье и что все спасение в небытии. Л ю б о в ь , как п о с т о я н н о д е й с т в у ю щ и й стимул к с о х р а н е н и ю р о д а и п р о д о л ж е н и ю жизни со всеми ее 137

Вырождение страданиями, д о л ж н а была ему казаться источником зла, а высшей м у д р о с т ь ю , высшим нравственным началом — п о б е д о н о с н а я б о р ь б а против э т о г о стимула, девственность, бесплодие, искоренение в себе желания п р о д о л ж а т ь р о д . Это подсказывал е м у рассудок, но, подчиняясь инстинкту, он стремился к женщине и делал все то, что находилось в п р я м о м противоречии с его теорией и ее ниспровергало. Э т а двойственность, этот внутренний р а з л а д м е ж д у его филосо­ фией и инстинктами составляет т р а г е д и ю его душевной жизни, а его творения, как о д н о целое, свидетельствуют о х о д е этой внутренней борьбы. Он видит женщину, тотчас же теряет всякую власть над с о б о ю и всецело подчиняется ее о б а я н и ю (Зигмунд и Зиглинда, Зигфрид и Брунгильда, Тристан и И з о л ь д а ) . Но э т о тяжкий грех, и его н а д о искупить. Д о с т а т о ч н ы м в о з м е з д и е м является только смерть (заключительные сцены в «Валькирии», «Гибель богов» и «Тристан и И з о л ь д а » ) . Но у грешника есть м а л о д у ш н а я оговорка: «Я не м о г противиться. Я был ж е р т в о ю н е п р е о д о л и м ы х сил. М о я обольстительница была божествен­ н о г о происхождения (Зиглинда, Брунгильда), меня опоили л ю б о в н ы м напитком (Тристан, Зигфрид в его отношениях к Гутруне)». Как б ы л о бы х о р о ш о , если б человек был д о с т а т о ч н о силен, чтобы п о б о р о т ь в себе р а з ъ е д а ю щ е е чудище страсти! Какое восхитительное зрелище представил бы мужчина достаточно сильный, чтобы раздавить дьявола в о б р а з е женщины (Тангейзер, Парсифаль)! И как прекрасна, как д о с т о й н а поклонения была бы, с д р у г о й стороны, женщина, которая не разжигала бы в мужчине адского огня страсти, а, напротив, помогала бы тушить э т о т огонь, не требовала бы от мужчины, чтобы он пренебрегал р а з у м о м , д о л г о м и честью, а, напротив, служила бы е м у п р и м е р о м отречения и с а м о о б л а д а н и я , не п о р а б о щ а л а бы мужчину, а, напротив, совершенно отрек­ лась бы от своей индивидуальности и всецело посвятила бы себя ему, словом, женщина, которая не представляла бы никакой опасности для беззащитного мужчины, п о т о м у что она сама была бы совершенно б е з о р у ж н а (Елизавета, Эльза, Зента, Гутруна)! С о з д а н и е этих женских о б р а з о в представляет нечто вроде заупокойной трусливого с л а с т о л ю б ц а , не властного над своими инстинктами и м о л я щ е г о о п о м о щ и против с а м о г о себя. Как у всех психопатов, и у Вагнера поэзия совершенно бесплодна, хотя он и написал бесконечный ряд сценических произведений. Он не о б л а д а е т творчес­ кой с и л о ю , н е о б х о д и м о ю поэту, чтобы воплотить в д р а м е н о р м а л ь н у ю челове­ ческую жизнь. Вдохновение свое он черпает из собственного б о л е з н е н н о г о воз­ буждения, а фабулу — из прочитанных им книг, которые произвели на него то или д р у г о е впечатление. В э т о м и заключается г р о м а д н а я разница м е ж д у з д о р о ­ вым п о э т о м и п с и х о п а т о м - п о д р а ж а т е л е м . Н о р м а л ь н ы й поэт берет жизнь, как она есть, и вносит ее в э т о м виде в свое произведение или же художественно обрабатывает ее, устраняет все случайные детали, подчеркивает существенное и, таким о б р а з о м , убедительно выясняет закон, скрытый в неясном или загадочном явлении. Психопат же, напротив, не знает, как справиться с жизнью; он не видит и не слышит ее. Он остается чужим среди нормальных л ю д е й , так как у него нет органов, при посредстве которых он м о г бы понять их или д а ж е только оз­ накомиться с ними. Он решительно не в состоянии художественно воспроизвести д а н н у ю м о д е л ь , а м о ж е т лишь копировать имеющиеся у него образцы и окраши­ вать их соответственно с субъективными своими впечатлениями. Он видит жизнь только на бумаге. М е ж д у тем как нормальный поэт п о х о д и т на растение, д о б ы в а ю щ е е своими корнями из земли питательные вещества, н е о б х о д и м ы е ему, чтобы дать цвет и плод, психопат п о х о д и т на чужеядное растение, питающееся исключительно соками, уже д о б ы т ы м и другими растениями. М е ж д у такими паразитами есть и скромные, и роскошные, начиная с простых лишаев и восходя до чудесной рафлезии, цветок которой, ш и р и н о ю в метр, горит темно-красным 138

II. Мистицизм пламенем в темных лесах Суматры. В поэзии Вагнера есть что-то, напомина­ ющее запах падали и таинственную красоту э т о г о чужеядного растения, пита­ ющегося гнилью. За исключением одних «Мейстерзингеров», все его произведе­ ния черпают свои соки словно из полусгнивших пней, из исландского сегура, героических п о э м Г о т ф р и д а фон Штрасбурга, В о л ь ф р а м а ф о н Э ш е н б а х а и из Манесовой рукописи. «Тангейзер», «Трилогия Нибелунгов», «Тристан и И з о ­ льда», «Парсифаль» и «Лоэнгрин» целиком почерпнуты из древнегерманской литературы. «Риенци» взят из писаной истории, а «Моряк-скиталец» — из тысячу раз о б р а б о т а н н о й легенды. М е ж д у н а р о д н ы м и сказаниями н а и б о л е е сильное впечатление на него произвела легенда о «Вечном жиде» по причине ее мистичес­ кого характера. Он ее о б р а б о т а л и в «Моряке-скитальце», и в о б р а з е К у н д р и , которой он придал все черты Вечного жида, не упустив п р и м е ш а т ь к э т о й м е т а м о р ф о з е и отзвуки сказания об И р о д и а д е . Все э т о м о з а и к а и д и л е т а н т и з м . Насчет своей неспособности с о з д а т ь живые лица Вагнер, вероятно, бессознатель­ но обманывает и себя, и других т е м , что выводит на сцену не л ю д е й , а б о г о в , полубогов, д е м о н о в и т. д . , д е й с т в у ю щ и х не в силу естественных п о б у ж д е н и й , а вследствие таинственного рока, проклятий, пророчеств и волшебства. В п р о и з ­ ведениях Вагнера мы видим не жизнь, а сновидения и чертовщину. Он старьев­ щик, купивший из вторых рук брошенные одеяния сказочных героев и выкра­ ивающий из них, иногда д о в о л ь н о ловко, новые к о с т ю м ы , п р е д с т а в л я ю щ и е пеструю и странную смесь лоскутьев прежней р о с к о ш н о й о д е ж д ы и кусков дамасских д о с п е х о в . Но в п о д о б н ы е к о с т ю м ы , понятно, м о г у т быть облачены не живые л ю д и , а разве только марионетки, д в и г а ю щ и е с я по приказанию Вагнера, чтобы вызвать в зрителе впечатление жизни. Правда, и нормальные поэты пользовались н а р о д н ы м и п р е д а н и я м и или историей для своих произведений; в с п о м н и м «Фауста» и «Тассо». Но они совер­ шенно иначе р а з р а б а т ы в а ю т готовый материал. Н о р м а л ь н ы й п о э т о д у х о т в о р я е т заимствованный им с ю ж е т н о в о ю с в е ж е ю ж и з н ь ю , которая и составляет с у щ ­ ность его произведения; поэт же психопат ограничивается в о с п р о и з в е д е н и е м сюжета, а его самостоятельная деятельность проявляется разве лишь в т о м , что он наполняет г о т о в у ю ф о р м у о к р о ш к о ю из бессмысленных речей. И б о л ь ш и е поэты п о л ь з у ю т с я привилегией кукушки класть яйца в чужое г н е з д о . Но птица, вылупившаяся из яйца, и больше, и сильнее, и красивее первоначальных хозяев гнезда, так что последние вынуждены удалиться, и она становится п о л н о в л а с т ­ н о ю его собственницею. Нельзя отрицать, что великий поэт, в л и в а ю щ и й н о в о е вино в старые мехи, проявляет н е к о т о р у ю у м с т в е н н у ю косность, н е д о с т а т о к изобретательности, рассчитывает на впечатление, уже п р о и з в е д е н н о е д а н н ы м с ю ж е т о м н а читателей. Н о последние п р о щ а ю т е м у все э т о , п о т о м у что о н д а е т очень м н о г о н о в о г о , с а м о с т о я т е л ь н о г о . Устраните в гетевском «Фаусте» все, что почерпнуто из н а р о д н о й легенды, и сколько еще останется. Останется п р и б л и з и ­ тельно все; останется алчущий правды человек, б о р ь б а м е ж д у н и з м е н н ы м и инстинктами и верховным нравственным з а к о н о м , с л о в о м , и м е н н о т о , что придает п р о и з в е д е н и ю великого поэта значение о д н о г о из высших поэтических произведений г о р д о г о человеческого ума. Если же отнять у вагнеровских м а р и ­ онеток их роскошные к о с т ю м ы и д о с п е х и , то останется о д н а лишь пустота и запах гнили. Сколько раз лица, в о с т о р г а ю щ и е с я « Ф а у с т о м » , о щ у щ а л и п о т р е б ­ ность, так сказать, переложить его на современный язык. Успех т а к о г о п е р е л о ж е ­ ния настолько обеспечен, что самая попытка э т о г о р о д а излишня: Фауст, о д е т ы й по-нашему, был бы не чем иным, как т е м же гётевским Ф а у с т о м . Но представьте себе Лоэнгрина, Зигмунда, Тристана, Парсифаля в современных к о с т ю м а х . Они не годятся д а ж е для героев пародии, несмотря на переряженного Тангейзера, д а н н о г о н а м стариком Н е с т р о е м . 139

Вырождение Вагнер хвалился, что он создает художественное произведение будущего, и его сторонники рукоплескали ему, как художнику б у д у щ е г о . С м е ш н о подумать! Он не представитель б у д у щ е г о , б л е ю щ и й отзвук старины глубокой. Избранная им д о р о г а ведет нас о б р а т н о в мертвые пустыни. Вагнер — последний гриб, выросший на навозной куче р о м а н т и з м а . Э т о т «передовой» художник — обанк­ ротившийся наследник романтиков, вроде Тика, Ламотт-Фуке, д а ж е какогонибудь Иоганна Фридриха Кинда. Его духовная родина — «Дрезденская вечер­ няя газета». Он живет на жалованье, получаемое из наследства средневековой поэзии, и умирает с г о л о д а , как только ассигновка из XIII века отсутствует. О д н о лишь содержание вагнеровской поэзии заслуживает серьезной критики. Ф о р м а ее совершенно несостоятельна. Мне нечего останавливаться на комич­ ности его стиля, на вульгарности, неуклюжести его стиха, полной его неспособ­ ности п о д б и р а т ь для своих чувств и мыслей сколько-нибудь удовлетворительные выражения; все это сделано уже до меня. Но Вагнер, несомненно, обладает с п о с о б н о с т ь ю , н е о б х о д и м о ю всякому драматургу: пластическим творчеством, к о т о р о е д о х о д и т у него до гениальности. Д р а м а т у р г Вагнер, собственно, перво­ классный исторический живописец. Ницше (в книге «Der Fall Wagner»), вероятно, имеет то же с а м о е в виду, когда он, не останавливаясь на э т о й важной черте творчества Вагнера, называет его не только «магнетизером» и «собирателем безделок», но м е ж д у прочим и «фресковым живописцем». Действительно, в этом жанре Вагнер отличился более, чем какой-нибудь д р у г о й д р а м а т у р г во всемир­ ной литературе. Всякая сцена воплощается у него в ряде грандиозных картин, которые не м о г у т не подавить и увлечь зрителя, когда они поставлены так, как их видит д у х о в н о е око Вагнера. П р и е м гостей в зале Вартбурга, появление Лоэнгрина в челне, в е д о м о м л е б е д е м , игры трех дочерей Рейна в реке, шествие богов по р а д у ж н о м у м о с т у в Азенбурге, появление лунного света в хижине Хундинга, скачка девяти валькирий по п о л ю битвы, заключительная сцена в «Гибели богов», когда Брунгильда вскакивает на коня и бросается в костер в то время, как Хаген, с своей стороны, бросается в высокие волны, и на небе пылает заря охваченной пламенем твердыни б о г о в , братская трапеза в Граальсбурге, похоро­ ны Титуреля и исцеление А м ф о р т а с а — все это картины, к о т о р ы м нет равных в сценическом искусстве. Ницше называет Вагнера за эту с п о с о б н о с т ь изобретать великолепные сценические эффекты «лицедеем». Э т о слово ничего не выражает, и о н о несправедливо, если е м у придавать пренебрежительное значение. Вагнер не лицедей, он — прирожденный живописец. Если бы он был уравновешенным, з д о р о в ы м т а л а н т о м , он, несомненно, сделался бы живописцем. Он по внутрен­ нему п о б у ж д е н и ю взял бы кисть в руки и и з о б р а ж а л бы свои о б р а з ы красками на полотне. У Л е о н а р д о б ы л о такое же дарование, и о н о сделало его величайшим живописцем, до сих п о р известным миру, и в то же время — несравненным и з о б р е т а т е л е м и о р г а н и з а т о р о м празднеств, триумфальных шествий и аллегори­ ческих картин. Э т о , быть м о ж е т , еще более, чем его картины, д о с т а в и л о ему удивление его царственных покровителей: Л о д о в и к а Сфорцы, И з а б е л л ы Ара­ гонской, Чезаре Б о р д ж и а , Карла VIII, Л ю д о в и к а XII, Франциска I. Но Вагнер, как э т о н а б л ю д а е т с я у всех психопатов, с а м не понимал р о д а своего дарования. Быть м о ж е т , он, кроме т о г о , сознавая органическое свое бессилие, избегал т р у д н о й р а б о т ы рисования и писания картин, и внутреннее его влечение, повину­ ясь закону наименьшей затраты сил, привело его к театру, где, без всяких усилий с его стороны, его видения олицетворялись другими: д е к о р а т о р а м и , машиниста­ ми, артистами. Его о б р а з ы , несомненно, в значительной степени содействуют успеху его опер. И м и восторгаются, не задаваясь в о п р о с о м , насколько они обусловливаются р а з у м н ы м х о д о м действия. Как составные части последнего, они м о г у т быть нелепы, но в х у д о ж е с т в е н н о м отношении их оправдывает их 140

II. Мистицизм собственная красота, д о с т а в л я ю щ а я уже с а м а по себе эстетическое наслаждение. При п о м о щ и грандиозных сценических средств красоты вагнеровской живописи становятся д о с т у п н ы м и д а ж е неутонченному вкусу, который их иначе бы и не приметил. О Вагнере-композиторе, с т о я щ е м , п о - в и д и м о м у , выше Вагнера-поэта, д р а ­ матурга и фрескового живописца, я г о в о р ю в конце э т о й главы, п о т о м у что и м е ю в виду выяснить здесь ненормальное состояние у м а Вагнера, а в литературных произведениях умственная болезнь проявляется г о р а з д о яснее, чем в музыкаль­ ных, где признаки вырождения менее б р о с а ю т с я в глаза, а и н о г д а д а ж е п р я м о кажутся д о с т о и н с т в а м и . Бессвязность мысли тотчас же подмечается вниматель­ ным читателем в л и т е р а т у р н о м произведении, проявляется в музыке, только когда она достигает очень значительной степени; н е с о о б р а з н о с т и , противоречия, логический в з д о р вряд ли м о г у т встречаться в музыке, п о т о м у что ее задача вовсе не заключается в выражении определенной мысли, а легкая в о з б у ж д а ­ емость к о м п о з и т о р а не м о ж е т считаться б о л е з н е н н ы м явлением, п о т о м у что возбуждение чувств составляет сущность музыки. Мы знаем, кроме т о г о , что сильное музыкальное д а р о в а н и е уживается с состоянием д о в о л ь н о резко о б о з н а ч е н н о г о вырождения, д а ж е с н а с т о я щ и м сумасшествием, п о м е ш а т е л ь с т в о м , и д и о т и з м о м . Солье говорит: « Н а м п р и х о д и т ­ ся упомянуть о некоторых способностях, проявляющихся д о в о л ь н о часто с б о л ь ­ шой силой у и д и о т о в и безумных... О с о б е н н о часто встречаются у них музыкаль­ ные способности... Х о т я это б у д е т не о с о б е н н о приятно слышать м у з ы к а н т а м , но обстоятельство это доказывает, что музыка — р о д искусства, менее всего т р е б у ­ ю щ и й рассудочной (intellectuel) деятельности». Л о м б р о з о в своей книге «Гени­ альность и помешательство» замечает, что «музыкальный талант проявляется иногда почти внезапно, всего чаще у меланхоликов, з а т е м — у маньяков и д а ж е безумных». Он приводит несколько примеров э т о г о р о д а : м а т е м а т и к , с т р а д а ­ вший меланхолией, Импровизировал на фортепьяно, женщина, с т р а д а ю щ а я мега­ ломанией, «пела прекрасные арии и о д н о в р е м е н н о и м п р о в и з и р о в а л а на ф о р ­ тепьяно два совершенно различных мотива»; ю н о ш а сочинял новые прелестные песенки и т. п. В пояснение Л о м б р о з о ссылается на т о , что у с т р а д а ю щ и х м а н и е й величия и паралитиков музыкальные дарования б о л е е развиты, чем у других психически больных, и м е н н о по т о й же причине, какой о б у с л о в л и в а ю т с я их выдающиеся дарования к живописи, т. е. вследствие с и л ь н о г о психического возбуждения. Вагнер как музыкант подвергался о с о б е н н о часто нападкам, главным о б ­ р а з о м с о с т о р о н ы самих музыкантов. О н э т о с а м признает. « М о и д р у з ь я (Ферд. Гиллер и Ш у м а н ) , — говорит о н , — скоро пришли к у б е ж д е н и ю , что я не о с о б е н н о важный музыкант, и успех м о и х опер они объясняли м н о ю же сочиненными л и б р е т т о к ним». Д р у г и м и словами, тут повторилась старая история: музыканты считали его п о э т о м , а поэты — м у з ы к а н т о м . Н е о д о б р и т е л ь н ы е отзывы л ю д е й , которые были в о д н о и то же время в ы д а ю щ и м и с я специалистами и д р у з ь я м и Вагнера, у д о б н о б ы л о объяснять впоследствии, когда он и м е л значительный успех, т е м , что его направление б ы л о н о в о и что о н о п о т о м у не м о г л о быть сразу оценено и д а ж е понято. Однако такое объяснение едва ли верно по о т н о ш е н и ю к Шуману, который сочувствовал всякой новизне и г о т о в был рукоплескать всякой с м е л о й идее, хотя бы она шла вразрез с его собственными. Р у б и н ш т е й н далеко не безусловно сочувствует музыке Вагнера, а м е ж д у с о в р е м е н н ы м и серьезными музыкальными критиками, пережившими н а р о ж д е н и е , б ы с т р о е раз­ витие и торжество вагнеризма, Ганслик относился к н е м у очень д о л г о от­ рицательно, пока, наконец, не спустил д о в о л ь н о трусливого флага перед всесок­ р у ш а ю щ и м ф а н а т и з м о м истеричных поклонников Вагнера. Филиппика Н и ц ш е 141

Вырождение против Вагнера как к о м п о з и т о р а не имеет значения, и б о эта филиппика представ­ ляет с о б о й такой же безумный бред, как предшествовавший ему двадцатью г о д а м и апофеоз Вагнера в книге «Wagner in Bayreuth». Н е с м о т р я на неодобрительные отзывы многих специалистов, Вагнер всетаки остается необычайно д а р о в и т ы м к о м п о з и т о р о м . Конечно, это спокойно выраженное признание покажется фанатичным поклонникам Вагнера, ставящим его выше Бетховена, странным. Но человеку, серьезно стремящемуся к правде, нечего о б р а щ а т ь внимание на этих господ. Вагнер написал прекрасные вещи — правда, в первое время своей деятельности г о р а з д о больше, чем впоследствии,— в т о м числе такие, которые являются перлами музыкального творчества и еще д о л г о , вероятно, б у д у т высоко ставиться нормальными и рассудочными л ю д ь м и . Но композитор Вагнер имел в течение всей своей жизни сильного врага, т о р м о з и ­ вшего развитие его таланта. Э т и м врагом был теоретик Вагнер. Как истый графоман, он сочинил несколько теорий, из коих каждая свиде­ тельствует об эстетическом его бреде. Самые существенные из них — это так называемый лейтмотив и бесконечная мелодия. Ныне общеизвестно, что Вагнер разумел п о д первым. Все цивилизованные народы усвоили себе этот иностран­ ный термин. П о д л е й т м о т и в о м , представляющим с о б о й неизбежный вывод из окончательно отжившей свое время « п р о г р а м м н о й музыки», р а з у м е ю т ряд зву­ ков, который д о л ж е н выражать с о б о й определенное понятие и раздается в ор­ кестре всякий раз, когда к о м п о з и т о р желает напомнить его слушателям. Следо­ вательно, с в о и м л е й т м о т и в о м Вагнер превращает музыку в т р е з в у ю речь. Ор­ кестр, переходя от о д н о г о лейтмотива к д р у г о м у , уже не в о з б у ж д а е т общего настроения, а о б р а щ а е т с я к памяти, к уму, чтобы вызвать в них вполне опреде­ ленное представление. Вагнер соединяет несколько нот, обыкновенно не пред­ ставляющих д а ж е ясной и оригинальной м е л о д и и , и условливается со слуша­ телем: вот эти звуки о з н а ч а ю т б о р ь б у , а те — дракона, меч и т. д. Если слушатель не знает этих условных звуков, то так называемые лейтмотивы т е р я ю т для него всякое значение, п о т о м у что в них самих нет ничего такого, что д а в а л о бы е м у в о з м о ж н о с т ь уловить произвольный их смысл. Да в них ничего п о д о б н о г о и быть не м о ж е т , п о т о м у что музыка м о ж е т п о д р а ж а т ь лишь слухо­ вым явлениям или разве еще оптическим, с о п р о в о ж д а ю щ и м обыкновенно слухо­ вые. П о д р а ж а я грому, она м о ж е т вызвать представление о грозе, трубными звуками она м о ж е т вызвать представление о войске настолько ясно, что слуша­ тель не ошибется относительно значения соответственного ряда звуков. Но музыка решительно не в состоянии дать ясное выражение п р е д м е т а м , которые мы п о з н а е м только зрением или осязанием, а в о с о б е н н о с т и — отвлеченным мышлением. П о э т о м у так называемые лейтмотивы м о г у т быть разве символами н а п о д о б и е букв, ничего не выражающих сами по себе и вызывающих определен­ ные представления только у л ю д е й посвященных, т. е. грамотных. Мы тут имеем д е л о с н е о д н о к р а т н о н а м и уже отмеченной о с о б е н н о с т ь ю мыслительной деятель­ ности психопатов: бессознательно, словно во сне, они н а р у ш а ю т точно установ­ ленные пределы т о й или д р у г о й области искусства, его дифференциацию, достиг­ н у т у ю путем п р о д о л ж и т е л ь н о г о исторического развития, и низводят его до уровня, который о н о з а н и м а л о во время свайных построек или д а ж е при пещер­ н о м человеке. Мы видели, что прерафаэлиты низводят живопись до простой письменности, д е й с т в у ю щ е й уже не художественными с в о и м и достоинствами, а отвлеченной м ы с л ь ю , и что, с д р у г о й стороны, символисты превращают слово, п о с р е д с т в о м к о т о р о г о выражаются понятия, в музыкальную г а р м о н и ю , которая д о л ж н а вызывать не мысли, а звуковые эффекты. Совершенно аналогично Ваг­ нер лишает музыку истинной ее природы и возлагает на нее задачу вызывать не то или другое настроение, а рассудочную деятельность. Таким о б р а з о м , 142

II. Мистицизм водевиль с переодеванием готов. Живописец выдает себя за литератора, п о э т — за музыканта, музыкант — за поэта. Прерафаэлиты, когда хотят выразить какой-нибудь религиозный а ф о р и з м , п о л ь з у ю т с я д л я э т о г о не письменами, т. е. наиболее у д о б н ы м и понятным с р е д с т в о м выражения, а тратят время и т р у д на обстоятельное изображение э т о г о а ф о р и з м а кистью и, н е с м о т р я на в с ю с л о ж ­ ность композиции, далеко не м о г у т быть поняты так ясно, как если бы они написали о д н у только строчку на о б ы к н о в е н н о м п и с ь м е н н о м языке. С и м в о л и ­ сты, желая вызывать музыкальный эффект, не сочиняют м е л о д и и , а н а н и з ы в а ю т бессмысленные, б у д т о бы музыкальные слова, вызывая э т и м на д е л е только смех или д о с а д у , но никак не предположенный эффект. Вагнер, желая выразить понятия «великан», «карлик» и т. д . , не называет их на о б щ е п о н я т н о м языке, а заменяет соответственные слова р я д о м нот, совершенно непонятных б е з пред­ варительного разъяснения. Н а д о ли еще распространяться о т о м , что э т о с м е ш е ­ ние разных средств выражения мыслей и чувств, э т о непонимание т о г о , что для данного искусства, в о з м о ж н о , граничит с п о л н ы м сумасшествием? Вагнер кичится т е м , что он не хуже немецких студентов, з а с т а в л я ю щ и х своих собак произносить слово «папа». Он силится показать н а м фокус, как музыка м о ж е т называть л ю д е й по имени. Его партитура д о л ж н а при случае заменять с о б о й адрес-календарь. Обыкновенная речь д л я него недостаточна. Он и з о б р е т а ­ ет собственный воляпюк и требует, чтобы слушатели изучили эту т а р а б а р щ и н у . К т о не вызубрит урока, не впускается в театр, кто не усвоил себе вагнеровского воляпюка, ничего не понимает в его операх. Н е з а ч е м ехать в Байрейт т о м у , кто не умеет б о й к о б о л т а т ь при п о м о щ и лейтмотивов. И как м и з е р е н п л о д этих психопатических усилий! Вольцоген, написавший «Тематическое р у к о в о д с т в о » к тетралогии «Нибелунгов», н а х о д и т всего д е в я н о с т о л е й т м о т и в о в в этих четы­ рех г р о м а д н ы х произведениях. Язык, р а с п о л а г а ю щ и й таким незначительным числом слов, д а ж е если эти слова произносятся с таким п а ф о с о м , как « м о т и в у т о м л е н н о г о Зигмунда», «мотив мщения», « м о т и в п о р а б о щ е н и я » и т. д . , — что это за язык! С э т и м з а п а с о м слов нельзя б ы л о бы д а ж е п о г о в о р и т ь с п а т а г о н ц е м о погоде. На о д н о й странице какой-нибудь детской азбуки указано б о л ь ш е средств выражения мысли, чем во всем лексиконе Вольцогена языка вагнеровс­ ких лейтмотивов. И с т о р и я искусства не знает б о л е е п о р а з и т е л ь н о г о з а б л у ж д е ­ ния. Музыка не м о ж е т выражать понятий; э т о д е л о речи, к о т о р а я вполне удовлетворяет своему назначению. Если с л о в о перелагается на музыку, поется п о д аккомпанемент оркестра, то э т о делается не д л я т о г о , ч т о б ы точнее выяснить его смысл, а для т о г о , чтобы усилить его впечатление музыкальными эффектами. Музыка — своего р о д а гармоническая доска, при п о м о щ и к о т о р о й с л о в о вызы­ вает о т г о л о с о к бесконечности. Но такой отзвук из м и р а таинственного предчув­ ствия не м о ж е т получиться путем х л а д н о к р о в н о г о склеивания л е й т м о т и в о в , повторяемых п о ш а б л о н у , словно э т о р а б о т а какого-нибудь д о б р о с о в е с т н о г о ремесленника. П р и б л и з и т е л ь н о то же м о ж н о сказать и о т н о с и т е л ь н о «бесконечной м е л о ­ дии», э т о г о в т о р о г о о с н о в н о г о положения музыкальной теории Вагнера. Она — п о р о ж д е н и е б о л ь н о г о ума. Э т о своего р о д а м и с т и ц и з м , проявление н е с п о с о б ­ ности к с о с р е д о т о ч е н и ю внимания в сфере музыкального искусства. В живописи внимание приводит к удовлетворительной к о м п о з и ц и и , его отсутствие — к ф о т о ­ графированию всего, что охватывает поле зрения, как у прерафаэлитов; в поэзии внимание приводит к ясности мысли, логичности изложения, у с т р а н е н и ю несуще­ ственного и у м е н ь ю выдвигать существенное, а его отсутствие — к писанию всякого вздора, как у г р а ф о м а н о в , или к излишней о б с т о я т е л ь н о с т и , м н о г о с л о ­ вию вследствие занесения на б у м а г у без р а з б о р а всех восприятий, как у Т о л с т о г о ; в музыке, наконец, внимание дает законченные ф о р м ы , т. е. определенные 143

Вырождение м е л о д и и , а его отсутствие — разложение ф о р м ы , нарушение ее границ, следова­ тельно, бесконечную м е л о д и ю , как у Вагнера. Э т о сопоставление непроизвольно; о н о представляет с о б о й верную картину параллельного мыслительного процес­ са, который п о р о ж д а е т разные явления, с м о т р я по свойству искусства, его средств и целей. Н а д о помнить, что такое мелодия. Э т о правильное сочетание звуков, усили­ вающее их впечатление. М е л о д и я соответствует в музыке т о м у , что в речи называется предложением вполне законченным, ясно в ы р а ж а ю щ и м мысль, логи­ чески построенным. К о г д а человек предается мечтам, когда в голове его носятся только недозревшие, туманные мысли, и речь его будет иметь соответственный характер; равным о б р а з о м и неясное душевное волнение, беспорядочное, спутан­ ное, не м о ж е т привести к м е л о д и и . И душевное волнение бывает более или менее ясно, представляет хаотическое или определенное состояние чувств. К о г д а оно ясно, то с о з д а е т ярко освещенный вниманием образ; когда же о н о т у м а н н о , то представляется с о з н а н и ю в виде тревожной загадки, о б щ е г о возбуждения, как бы п о д з е м н о г о гула и грохота с неизвестной причиной и неизвестными последстви­ ями. К о г д а душевное волнение понятно, о н о выражается в более или менее ясной форме. Н а о б о р о т , когда о н о неопределенно и составляет постоянное настроение, о н о приводит в музыке только к расплывчатым, т у м а н н ы м звукам. П о э т о м у м о ж н о сказать, что м е л о д и я является усилием музыки выразить определенное настроение. А вместе с тем очевидно, что душевное волнение, не выясненное вниманием, не с о з н а ю щ е е ни своей причины, ни своей цели, не дает в музыке м е л о д и и именно п о т о м у , что она является выражением определенных чувств. Законченная м е л о д и я является п л о д о м очень п р о д о л ж и т е л ь н о г о развития. Не говоря уже о доисторическом периоде, д а ж е в начале истории она была музыке неизвестна. Первоначальная музыка — пение, с о п р о в о ж д а е м о е ритми­ ческим, т. е. п о в т о р я е м ы м в равные промежутки времени, ш у м о м , топанием, стуком, хлопанием в л а д о ш и ; с а м о е же пение было бы не что иное, как громкая и протяжная речь, п о р о ж д а е м а я душевным волнением. В о п р о с этот рассмотрен с такой о б с т о я т е л ь н о с т ь ю , что он всем уже наскучил. П о э т о м у я приведу в подтверждение только о д н о м е с т о из сочинения Спенсера «О происхождении и задачах музыки» («The origin and function of music». The Humboldt Library of popular science literature. N e w - Y o r k , J. Fitzgerald and C°. Vol. I, pp. 548, 550). « П е р в о н а ч а л ь н о , — говорит о н , — нет иной музыки, кроме пения... Плясовые песни диких племен чрезвычайно м о н о т о н н ы и вследствие э т о г о г о р а з д о ближе п о д х о д я т к обыкновенной речи, чем песни цивилизованных народов... Ранние поэтические произведения греков, т. е. их мифологические легенды, воплощенные в ритмической о б р а з н о й речи и вызывавшие сильное проявление чувства, не произносились, а пелись речитативом. Музыкальность достигалась разными интонациями и понижением голоса, т. е. теми же средствами, к о т о р ы м и достига­ ются ораторские эффекты... Действительно, их чтение и м е л о б о л ь ш о е сходство с н а ш и м речитативом, но было, п о - в и д и м о м у , еще проще, если судить по тому факту, что древняя греческая лира, имевшая всего четыре струны, аккомпаниро­ вала голосу у н и с о н о м , следовательно, и пение было ограничено четырьмя нота­ ми... И в наше время мы м о ж е м натолкнуться на многие примеры, доказыва­ ю щ и е , что речитатив естественно возник из модуляции голоса, вызванной прояв­ лением сильного чувства. З а м е т и м м и м о х о д о м , что индусы и китайцы никогда, п о - в и д и м о м у , не пошли дальше речитатива. Весьма часто и теперь сильное чувство проявляется именно таким о б р а з о м . Н а п р и м е р , в собрании квакеров вас поражает интонация голоса их проповедников (они говорят только в состоянии сильного религиозного возбуждения); это не обыкновенная речь, а какой-то странный, сдавленный речитатив, состоящий из о д н о о б р а з н ы х звуков». 144

II. Мистицизм Следовательно, древнейшая ф о р м а музыки — э т о усиленная речь без закон­ ченных мелодических ф о р м , т. е. речитатив; на э т о й ступени развития искусства остановились дикие племена, древние греки, н а р о д ы Д а л ь н е г о Востока. Бес­ конечная м е л о д и я Вагнера — не что иное, как б о г а т о г а р м о н и з и р о в а н н ы й и о ж и ­ вленный речитатив, но все же только речитатив. Название, к о т о р о е Вагнер дает своему м н и м о м у открытию, не м о ж е т ввести нас в з а б л у ж д е н и е . В устах психопа­ та слово никогда не имеет т о г о значения, к о т о р о е е м у п р и д а ю т в о б щ е ж и т и и . Так, Вагнер называет «мелодией», присваивая ей о с о б е н н ы й эпитет, музыкаль­ ную ф о р м у , фактически являющуюся отрицанием и у п р а з д н е н и е м м е л о д и и . Он признает бесконечную м е л о д и ю прогрессом, а на с а м о м деле о н а означает возвращение к начаткам искусства. С В а г н е р о м повторяется явление, к о т о р о е мы уже неоднократно отмечали, именно, что выродившиеся субъекты п р и з н а ю т свой атавизм, свое психопатическое возвращение к н и з ш и м ступеням развития за изумительный прогресс. Вагнер выдумал с в о ю т е о р и ю бесконечной м е л о д и и , п о т о м у что не о б л а д а л способностью к законченным м е л о д и я м . Все беспристрастные музыкальные критики п о р а ж а ю т с я скудостью его мелодического творчества. В м о л о д о с т и он легче и з о б р е т а л м е л о д и и и с о з д а л превосходные (в «Тангейзере», «Лоэнгрине», «Моряке-скитальце»); но с г о д а м и у него все б о л е е иссякал источник м е л о д и ч е с ­ кого творчества, а вместе с т е м он все резче и упрямее настаивал на своей бесконечной м е л о д и и . Тут повторяется х о р о ш о н а м известное явление, и м е н н о создание з а д н и м числом теории, к о т о р у ю автор или к о м п о з и т о р старается обосновать или прекратить т о , что он делает в силу н е о б х о д и м о с т и . Вагнер изобрел свой лейтмотив, п о т о м у что он не был в состоянии характеризовать своих действующих лиц при п о м о щ и музыкального творчества, т. е. истинно художественным п р и е м о м . Ганслик замечает по э т о м у поводу: «В « м у з ы к а л ь н о й драме» действующие лица не отличаются друг от друга, как в с т а р о й «опере» (Дон Ж у а н и Л е п о р е л л о , д о н н а Анна и Церлина, Макс и Каспар) характерными мелодиями, но н а п о м и н а ю т друг друга, как две капли воды, о д н о о б р а з н ы м пафосом своих музыкальных речей. Ч т о б ы установить м е ж д у ними различие, Вагнер заменил характеристику так называемыми л е й т м о т и в а м и , и с п о л н я е м ы м и оркестром». И так как в о с о б е н н о с т и п о д старость его мелодическое творчество все более иссякало, то он и с о з д а л с в о ю т е о р и ю о бесконечной м е л о д и и . Другие его причудливые музыкальные теории о б ъ я с н я ю т с я также с м у т н ы м сознанием недочетов в с о б с т в е н н о м творчестве. В книге « Х у д о ж е с т в е н н о е п р о и з ­ ведение б у д у щ е г о » он иронизирует н а д контрапунктом и контрапунктистами, этими скучными педантами, н и з в о д я щ и м и н а и б о л е е жизненное искусство до сухой, мертвящей математики. В сущности, он повторяет в э т о м о т н о ш е н и и ругательства своего учителя, Шопенгауэра, г р о м и в ш е г о немецких п р о ф е с с о р о в философии. Чем же объясняется эта ирония? К о н е ч н о , т е м , что его, как т у м а н ­ ного мистика, преданного б е с ф о р м е н н о й мечтательности, сильно стесняли точ­ ные правила теории композиции, т о й теории, которая, о д н а к о , д а л а г р а м м а т и к у музыкальному лепету и возвела его на высшую ступень с п о с о б а выражения душевных волнений, д о с т о й н о г о цивилизованных л ю д е й . Вагнер признает инст­ рументальную музыку завершенной Бетховеном; дальнейшие ее успехи, по его мнению, уже невозможны; он допускает только прогресс в «музыкальной д е ­ кламации». М о ж е т быть, что после Бетховена инструментальная музыка не сделает никаких успехов в течение целых десятилетий или д а ж е столетий. Бет­ ховен был таким колоссальным гением, что н а м действительно т р у д н о себе представить, чтобы кто-нибудь м о г с ним сравняться или его превзойти. Но такое же впечатление производят на нас Л е о н а р д о да Винчи, Шекспир, Серван­ тес, Гёте. И действительно, никто их до сих пор не превзошел. М о ж е т быть, 145

Вырождение существуют пределы для д а н н о г о искусства, так что т о м у или д р у г о м у гению принадлежит последнее слово, и дальнейший прогресс н е в о з м о ж е н . Но в таком случае остается только сказать со смирением: «Своего величайшего учителя я не м о г у превзойти, и п о э т о м у мне остается только принять на себя роль эпигона п о д сенью его славы и быть д о в о л ь н ы м , если м о е произведение воплотит в себе хотя бы некоторые о с о б е н н о с т и м о е й индивидуальности». Но нельзя говорить с дерзким с а м о м н е н и е м : «Вступать в состязание с м о щ н ы м п о л е т о м орла бессмысленно; давайте летать, как летучие м ы ш и , — в э т о м все спасение». А м е ж д у т е м такова именно логика Вагнера. Так как он с а м не проявил в своих симфонических р а б о т а х особенных с п о с о б н о с т е й к инструментальной музыке, то он предписывает с н е п о г р е ш и м о с т ь ю папы: «Инструментальная музыка закон­ чилась Бетховеном. Возделывать эту и с т о щ е н н у ю почву — ошибка. Будущее музыки заключается в т о м , чтобы усиливать впечатление слова, а путь к этой цели указываю я». Таким о б р а з о м , Вагнер превращает свои недочеты в достоинства, которые б у д т о бы д а ю т е м у право на славу. Симфония — высшая дифференциация музыкального искусства. В ней музыка совершенно отрешается от первоначаль­ н о г о своего родства с речью и достигает наибольшей самостоятельности. Следо­ вательно, симфония — высшее проявление музыкального творчества. Отрицать ее — значит отрицать музыку как особенный р о д искусства. Ставить ее ниже музыки, только усиливающей впечатление слова, значит отводить прислужнице м е с т о выше госпожи. Ни один музыкант, если он действительно художник, не станет искать слов вместо музыкальных т е м для выражения своих чувств, ибо в т а к о м случае он только докажет, что он по природе своей поэт или литератор, а не музыкант. Х о р ы в Девятой симфонии не служат э т о м у опровержением. К о г д а Бетховен ее писал, им овладело такое сильное и о д н о с т о р о н н е е душевное волнение, что более о б щ и й и м н о г о с т о р о н н и й характер чисто музыкальной фразы его уже удовлетворить не м о г , и ему неизбежно пришлось обратиться к слову. В г л у б о к о м ы с л е н н о м библейском сказании д а ж е валаамова ослица начинает говорить, когда ей приходится выразить о п р е д е л е н н у ю мысль. Душе­ вное волнение, когда о н о принимает вполне определенное содержание и направ­ лено к ясно сознанной цели, перестает быть простым волнением и превращается в представление, мысль и суждение, а последние находят себе естественное выражение не в музыке, а в логически построенной речи. Если же Вагнер принципиально ставит музыку, только у с и л и в а ю щ у ю впечатление слова, над чисто инструментальной музыкой, и п р и т о м не только как средство выражения мысли (это вопрос спорный), но как истинную ф о р м у музыкального творчества, то э т о только доказывает, что он в глубине своей д у ш и , по органическому своему настроению не был м у з ы к а н т о м , а представлял с о б о й пеструю смесь недоразвив­ шегося поэта и ленивого живописца. Э т о характеристическая черта большинства «выродившихся субъектов высшего порядка», но у Вагнера эти отдельные со­ ставные части их странного двойственного таланта достигли о с о б е н н о крупных размеров. Лучшие пьесы Вагнера: музыка Венериной горы, песнь дочерей Рейна, в к о т о р о й раз 136 повторяется фраза es-g-b, скачка валькирий, чары огня, лесная жизнь, идиллия Зигфрида, чары страстной пятницы,— произведения, вполне заслуженно пользующиеся б о л ь ш и м у с п е х о м , — собственно служат доказатель­ с т в о м немузыкальности Вагнера. Во всех этих произведениях одна о б щ а я черта: они р и с у ю т звуками. Э т о не крик взволнованной д у ш и , выраженный в звуках, это созерцание гениального живописца, воплощенное Вагнером с исполинской силой, но совершенно о ш и б о ч н о не линиями и цветами, а звуками. Он исходит от звуков или ш у м а природы, то подражая им, то в о з б у ж д а я представления о них, и пере146

II. Мистицизм дает нам этим путем рокот волн, ш у м листвы, пение лесных птиц, телодвижения танцующих роскошных женщин, бешеный бег фыркающих коней, вспыхивание и трепетание пламени и т. д. Все эти пьесы вызваны не внутренним д у ш е в н ы м волнением, а внешними впечатлениями, они внушены чувствами и с о с т а в л я ю т не выражение ощущения, а отражения, к о т о р о е по существу с в о е м у воспринимается не слухом, а глазом. Вагнеровскую музыку, и именно самые удачные ее места, можно сравнить с п о л е т о м летучей рыбы, который представляет зрелище н е о б ы ­ кновенное и ослепительное, но в то же время и неестественное, противоречащее природе и к т о м у же совершенно б е с п л о д н о е , ничему не п о у ч а ю щ е е ни н о р м а л ь ­ ных рыб, ни нормальных птиц. С а м Вагнер это вполне сознавал; он понял, что избранная им д о р о г а ведет в дебри. Говоря об усилиях своих сторонников рисовать по его примеру звуками, он жалуется на то, что «современные к о м п о з и т о р ы н е р а з у м н о с т а р а ю т с я е м у подражать». Э т о т мнимый творец музыки б у д у щ е г о , следовательно, как оказывается, воскрешает только д а в н о з а б ы т о е п р о ш л о е . Он указывает не вперед, а н а з а д . И его лейтмотив, низводящий музыку до значения у с л о в н о г о с и м в о л а , и его бесконечная м е л о д и я , з а м е н я ю щ а я законченную м е л о д и ю т у м а н н ы м речитати­ вом диких племен, и предпочтение, оказываемое им музыкальной д р а м е перед инструментальной музыкой, хотя первая смешивает музыку и п о э з и ю и не предоставляет этим д в у м видам искусства самостоятельных сфер, д а ж е его склонность избегать м н о г о г о л о с н о г о пения и ограничиваться о д н и м и с о л о , — все это атавизм. Как индивидуальное явление, Вагнер з а й м е т очень видное м е с т о в истории музыки, но она б у д е т ему очень м а л о о б я з а н а д а л ь н е й ш и м с в о и м развитием. Н о р м а л ь н ы е к о м п о з и т о р ы м о г у т научиться у него лишь правилу, что в опере пение и аккомпанемент д о л ж н ы тесно примыкать к слову, что д е ­ кламация д о л ж н а быть правдива и характерна и что оркестр д о л ж е н внушать фантазии образные представления. Но я не р е ш а ю с ь сказать, действительно ли эта роль, о т в о д и м а я оркестру, является д а л ь н е й ш и м развитием м у з ы к а л ь н о г о искусства или нарушением его естественных границ. Во всяком случае ученикам Вагнера н а д о пользоваться очень о с т о р о ж н о его р о с к о ш н о й музыкальной ж и в о ­ писью п о д с т р а х о м попасть в глухой переулок. Сильное влияние Вагнера на современников объясняется не его л и т е р а т у р ­ ными или музыкальными д а р о в а н и я м и и не личными его качествами, за ис­ ключением разве « у п р я м о г о отстаивания о д н о й и т о й же о с н о в н о й мысли», признаваемого Л о м б р о з о признаком графомании. Влияние э т о объясняется о с о ­ бенностями нервной жизни нынешних поколений. С у д ь б а Вагнера п о х о д и т на причудливые восточные растения, известные п о д названием «иерихонских р о з » (anastatica, asteriscus). У них вид незначительный, с л о в н о они куски с м о р щ е н н о й кожи. Ветер и м и играет, как высохшими листьями; н о , п о п а д а я на благоприят­ ную почву, они пускают корни и д а ю т красивый цветок. Вся жизнь Вагнера была тяжелой и горькой б о р ь б о й за существование, и его патетические возгласы вызывали о д и н лишь смех, и п р и т о м , к с о ж а л е н и ю , не только со с т о р о н ы разумных л ю д е й , но и глупцов. Он приближался уже к с е д ь м о м у десятку, когда ему улыбнулась мировая слава, а в последнее десятилетие своей жизни он б ы л причислен к лику п о л у б о г о в . Э т о доказывает только, что т е м в р е м е н е м м и р созрел для него и для с у м а с ш е д ш е г о д о м а . Е м у посчастливилось д о ж и т ь до т о г о времени, когда о б щ е е вырождение и истеричность с о з д а л и почву, б л а г о п р и я т н у ю для его теорий и для его музыкального творчества. Ж и з н ь Вагнера представляет прекрасную и л л ю с т р а ц и ю к н е о д н о к р а т н о указанному нами явлению, что психопаты т я г о т е ю т д р у г к другу, как магнит и железные опилки. П е р в о й его влиятельной покровительницей была княжна 147

Вырождение Меттерних, дочь известного эксцентрика графа Сандора. С а м а она была также очень эксцентричная о с о б а , так что постоянно заставляла говорить о себе при дворе Н а п о л е о н а . Его б л и ж а й ш и м с т о р о н н и к о м , значительно способствовавшим его успеху, был Ференц Лист, к о т о р о г о я охарактеризовал в д р у г о м сочинении и о к о т о р о м я здесь только замечу, что он представлял поразительное сходство с Вагнером: и он был л и т е р а т о р о м (его труды составляют шесть толстых томов и з а н и м а ю т почетное м е с т о в литературе графоманов), к о м п о з и т о р о м , эротома­ н о м и мистиком, хотя он во всех этих отношениях значительно уступал Вагнеру и превосходил его только как пианист. Вагнер увлекался всеми графоманами, с которыми он в жизни встречался, как, например, известным Глейзесом (Ломб­ р о з о прямо называет э т о г о субъекта с у м а с ш е д ш и м , но Вагнер отзывался о нем восторженно), и окружил себя избранным о б щ е с т в о м графоманов. К нему, на­ пример, принадлежали Ницше, угодивший в с у м а с ш е д ш и й д о м , Вольцоген, на­ писавший книгу «Poetische Land-Symbolik», п о д к о т о р о й подписались бы самые рьяные французские символисты или инструментисты, Э. Гаген и д р . Но самое важное значение имела для Вагнера д р у ж б а несчастного короля Л ю д в и г а II. В нем он нашел т о г о человека, в к о т о р о м нуждался, т. е. человека, вполне понявшего его теории и музыкальные произведения. М о ж н о с м е л о сказать, что король Л ю д в и г был истинным т в о р ц о м вагнеровского культа. Только когда он открыто выступил его покровителем, Вагнер и его стремления приобрели широ­ кое культурно-историческое значение, и не только п о т о м у , что баварский король предоставил Вагнеру средства для осуществления его самых смелых грез, но преимущественно п о т о м у , что он готов был отстаивать Вагнера, д а ж е жертвуя с в о и м королевским д о с т о и н с т в о м . Не следует забывать, что г р о м а д н о е боль­ шинство немецкого народа преисполнено монархических чувств. Д а ж е сказочные принцы в о з б у ж д а ю т в нем восторг. А в д а н н о м случае настоящий король, и п р и т о м король м о л о д о й , прекрасный, обаятельный, душевная болезнь которо­ го признавалась в то время всеми чувствительными л ю д ь м и возвышенным и д е а л и з м о м , проявлял безграничное поклонение художнику и воскрешал в уси­ ленной мере п о д о б и е д р у ж б ы Карла Августа к Гёте. С а м о с о б о й разумеется, что при таких условиях Вагнер сделался б о ж к о м всех верноподданных. Л ю д и гор­ дились т е м , что разделяли вкусы «идеального» короля. Музыка Вагнера сдела­ лась официальной королевско-баварской музыкой, а впоследствии д а ж е императорско-немецкой. Во главе вагнеровского движения шествует, как и подоба­ ет, с у м а с ш е д ш и й король. Л ю д в и г II м о г , конечно, ввести Вагнера в м о д у у всего немецкого народа (за исключением баварцев, возмущенных его расточительностью), но о д н о г о пре­ клонения со с т о р о н ы короля было бы еще недостаточно для развития неистового вагнеровского культа. Ч т о б ы простая м о д а разрослась до фанатизма, требова­ лось еще о д н о условие: истеричность. В Германии она менее распространена, чем в Англии и Франции, но все-таки сделала б о л ь ш и е успехи в течение последних двадцати пяти лет. Немцев огра­ ж д а л о против нее с л а б о е развитие крупной п р о м ы ш л е н н о с т и и отсутствие боль­ ших г о р о д о в в с о б с т в е н н о м значении э т о г о слова. Но постепенно и они народи­ лись у них в д о с т а т о ч н о й мере, а две большие войны способствовали усилению вреда, оказываемого б о л ь ш и м и г о р о д а м и и фабричной п р о м ы ш л е н н о с т ь ю на нервную систему. В о п р о с о влиянии войны на нервную систему лиц, в ней участвующих, еще не подвергался о б с т о я т е л ь н о м у изучению, а м е ж д у т е м он имеет г р о м а д н о е значе­ ние. Наука выяснила, какое сильное расстройство вызывает в человеческом организме о т д е л ь н о е душевное потрясение, например внезапная опасность для жизни; она регистрировала сотни и тысячи случаев, когда л ю д и , спасенные 148

II. Мистицизм от гибели во время пожара, ж е л е з н о д о р о ж н о й катастрофы и т. д . , л и б о теряли рассудок, л и б о подвергались тяжелым, п р о д о л ж и т е л ь н ы м , часто д а ж е неиз­ лечимым нервным б о л е з н я м . На войне сотни тысяч л ю д е й о д н о в р е м е н н о п о д в е р ­ гаются этим ужасным впечатлениям. В течение д о л г и х месяцев им на к а ж д о м шагу угрожает искалечение или внезапная смерть. Ч а с т о они окружены картиной опустошения, пожара, ужасных ран, груды трупов. К р о м е т о г о , их силы и с т о щ а ­ ются до изнеможения длинными п е р е х о д а м и , н е д о с т а т к о м пищи и сна. М о ж н о ли утверждать, что з д о р о в ь е этих сотен тысяч л ю д е й не подвергается такой же опасности, как здоровье о т д е л ь н о г о человека, п е р е ж и в а ю щ е г о о д н о из тех событий, которые на войне встречаются п о м и н у т н о и, по свидетельству науки, приводят иногда к сильному расстройству нервной системы? Нельзя у т в е р ж д а т ь , что с о л д а т притупляется к зрелищу о к р у ж а ю щ и х его ужасов. Э т о означает только, что они перестают в о з б у ж д а т ь его внимание; но т е м не менее они воспринимаются его чувствами и нервными центрами и, с л е д о в а т е л ь н о , оставля­ ют свой след. Равным о б р а з о м нельзя придавать значения факту, что с о л д а т не тотчас же замечает глубокое потрясение или расстройство своего о р г а н и з м а . И «травматическая истеричность», « ж е л е з н о д о р о ж н ы й спинной м о з г » («railwayspin»), и нервные болезни как следствие нравственного потрясения о б н а р у ж и в а ­ ются иногда по прошествии нескольких месяцев после вызвавшей их причины. Вряд ли м о ж н о сомневаться, что всякая б о л ь ш а я война вызывает истеричес­ кое состояние в народных массах и что б о л ь ш и н с т в о с о л д а т в о з в р а щ а ю т с я с п о х о д а на р о д и н у с расстроенной нервной с и с т е м о й , х о т я они э т о г о , быть может, и не с о з н а ю т . Конечно, на п о б е д и т е л я эта причина нервного расстройства действует слабее, чем на п о б е ж д е н н о г о , п о т о м у что п о б е д а доставляет человеку о д н о из высших наслаждений, а наслаждение п о р о ж д а е т силу (действует д и н а м о генически) и до известной степени нейтрализует разрушительное влияние воен­ ных событий на нервную систему. Но совершенно устранить его п о б е д а не может; и победитель, конечно, оставляет часть своего физического и д у х о в н о г о здоровья в биваках и на полях битвы. Фраза о б одичании народных м а с с после всякой войны стала о б щ и м м е с т о м . Э т о вывод из н а б л ю д е н и я , что после п о х о д а н а р о д становится раздражительнее, грубее и что статистика регистрирует б о л ь ш е актов насилия. Факт верен, но толкование поверхностно. Если вернувшийся на р о д и н у с о л д а т легче в ы х о д и т из себя и хватается за нож, то не п о т о м у , что он огрубел, а п о т о м у , что он стал раздражительнее; усиленная же раздражительность — не что иное, как о д н о из проявлений слабости нервной системы. Следовательно, две б о л ь ш и е войны в связи с р а з в и т и е м крупной п р о м ы ш ­ ленности и увеличением населения б о л ь ш и х г о р о д о в благоприятствовали рас­ пространению истеричности в германском н а р о д е с 1870 г., и немцы, очевидно, скоро д о г о н я т англичан и французов в э т о м м а л о з а в и д н о м направлении. Но мы уже видели, что истеричность, как сумасшествие и в о о б щ е всякая б о л е з н ь , получает о с о б у ю ф о р м у , о б у с л о в л и в а е м у ю с в о е о б р а з н о с т ь ю д а н н о г о б о л ь н о г о . Степень о б р а з о в а н н о с т и , характер наклонности и привычки з а б о л е в ш е г о д а ю т болезни о с о б у ю окраску. У англичан, весьма склонных к н а б о ж н о с т и , в ы р о ж д е ­ ние и истеричность д о л ж н ы были получить мистически-религиозный характер. У французов, с их чрезвычайно развитым вкусом и ш и р о к о р а с п р о с т р а н е н н ы м пристрастием к дилетантству в искусстве, истеричность получила соответствен­ ное направление и привела к отмеченным нами уже б о л е з н е н н ы м явлениям в живописи, литературе и музыке. Ч т о касается немцев, то они, в о о б щ е говоря, не о с о б е н н о религиозны, а эстетический вкус у них сильно прихрамывает. Их увлечение красотой проявляется по б о л ь ш е й части лишь в о з г л а с а м и «прелестно» или «очаровательно», и з д а в а е м ы м и о б р а з о в а н н о й немкой пискливым г о л о с о м 149

Вырождение и с закатыванием глаз, как при виде х о р о ш о выстриженного пуделя, так и при созерцании гольбейновской Б о г о р о д и ц ы в Д а р м ш т а д т е ; со стороны филистера о н о проявляется в с а м о д о в о л ь н о м хрюканье, когда он накачивается пивом и слушает х о р о в о е пение. Конечно, нельзя сказать, чтобы немцы были от природы лишены эстетического чутья. Напротив, я д у м а ю , что его у них больше, чем у многих других н а р о д о в , но вследствие неблагоприятных обстоятельств оно не развилось д о л ж н ы м о б р а з о м . Со времени Тридцатилетней войны немцы были слишком бедны, им слишком приходилось бороться с нуждой, чтобы позволить себе какую-нибудь роскошь, а правящие классы, всецело подчиняясь французс­ кому влиянию, удалились от народных масс, так что последние в течение двух столетий не принимали никакого участия в о б р а з о в а н н о с т и и эстетических удовольствиях, отделенных от них целой пропастью, высших общественных слоев. Следовательно, г р о м а д н о е большинство немецкого народа очень мало интересовалось искусством, а вместе с тем и истеричность не могла принять у него художественного направления. Она выразилась в других ф о р м а х — отчасти низких, отчасти отвратитель­ ных, отчасти смешных. Истеричность проявляется у немцев антисемитизмом, этой опаснейшей ф о р м о й мании преследования, которая д о в о д и т человека, яко­ бы п р е с л е д у е м о г о , до т о г о , что он сам готов на всякое преступление, д а ж е самое дикое, чтобы отразить м н и м о е нападение. Истеричный субъект в Германии постоянно, но примеру ипохондриков и государственных геморроиков, дрожит над с в о и м д р а г о ц е н н ы м з д о р о в ь е м . Его б р е д выражается в бесконечных раз­ говорах об испражнениях и деятельности желудка. Он до фанатизма увлекается фланелевыми н а б р ю ш н и к а м и Йегера и собственноручно м о л о т о й крупчаткой вегетарианцев. Он приходит в сильнейшее возбуждение, когда слышит о душах Кнейппа или бегании б о с и к о м по м о к р о й траве. М е ж д у прочим, он принимает близко к сердцу участь несчастных животных («зоофилия» Маньяна), над кото­ рыми физиологи производят столь жестокосердные опыты, а как основная тема в э т о м с л о ж н о м концерте антисемитизма, кнейпповщины, йегеровщины, вегета­ рианства и антививисекционизма слышится надменный национальный шови­ низм, против к о т о р о г о так т щ е т н о предостерегал немцев б л а г о р о д н ы й ум им­ ператора Фридриха III. Все эти болезненные с и м п т о м ы проявляются обыкновен­ но с о о б щ а , и в девяти случаях из десяти вы не ошибетесь, если признаете в человеке, р а з г у л и в а ю щ е м в йегеровском к о с т ю м е , шовиниста, в человеке, б е г а ю щ е м б о с и к о м по м о к р о й траве,— вегетарианца, а в защитнике лягушки, ж а ж д у щ е м профессорской крови,— антисемита. Истеричность Вагнера принимала все ф о р м ы о б щ е г е р м а н с к о й истеричности. Слегка изменяя знаменитое изречение Теренция, он м о г сказать о себе: «Я с у м а с ш е д ш и й , и ни одна ф о р м а сумасшествия мне не чужда». Антисемиту Штекеру он м о г дать несколько очков вперед ( D a s Judenthum in der Musik). В патриотической фразеологии он был н е п о д р а ж а е м ы й мастер. П о д о б н о тому как гипнотизер-фокусник давал с в о и м жертвам сырой картофель, который они ели, в о о б р а ж а я , что это персики, он д а ж е у б е д и л п р и х о д загипнотизированных истеричных, что его герои — архинемецкие типы, м е ж д у тем как все эти брабантцы, французы, исландцы и норвежцы, эти еврейские женщины, эти сказочные существа, почерпнутые из провансальской и северофранцузской поэзии, из саг алеманнов, из Евангелия, за исключением «Тангейзера» и «Мейстерзингеров», не и м е ю т в жилах ни о д н о й капли немецкой крови, Вагнер горячо з а щ и щ а л вегета­ рианство, и так как н е о б х о д и м ы е , по его м н е н и ю , для н а р о д н о г о пропитания плоды растут в д о с т а т о ч н о м количестве только в т е п л о м климате, то он без всяких колебаний советовал «предпринять р а з у м н о организованное переселение н а р о д о в в такие страны з е м н о г о шара, где, как у т в е р ж д а ю т относительно одного 150

II. Мистицизм лишь южноамериканского полуострова, б л а г о д а р я н е о б ы ч а й н о м у п л о д о р о д и ю теперешнее население всех частей света легко м о ж е т прокормиться». Он высту­ пал в п о х о д против физиологов, з а н и м а ю щ и х с я вивисекцией. Но ш е р с т ь ю он не увлекался, п о т о м у что с а м лично предпочитал шелк,— и э т о составляет очевид­ ный п р о б е л в его психопатическом миросозерцании. До д н е й славы п р е п о д о б ­ ного Кнейппа Вагнер не д о ж и л ; в п р о т и в н о м случае он, вероятно, не з а м е д л и л бы горячо вступиться за архинемецкую б л а г о д а т ь мокрых ног и искупительную силу х о л о д н о г о душа. П о э т о м у , когда пылкая д р у ж б а баварского короля д о с т а в и л а Вагнеру д о л г о ­ жданный почет и направила на него взоры всех немцев, когда немецкий н а р о д познакомился с Вагнером и со с в о е о б р а з н ы м с к л а д о м его у м а , т о г д а , конечно, все мистики еврейских человеческих жертв, шерстяного белья, вегетарианской кухни и симпатического лечения д о л ж н ы были к нему примкнуть, п о т о м у что в нем воплощались все их навязчивые представления. Музыка играла т у т т о л ь к о второстепенную роль. Г р о м а д н о е большинство этих фанатиков в ней ничего не смыслило. Д у ш е в н о е волнение, к о т о р о е они испытывали, слушая творения свое­ го кумира, вызывалось не певцами и о р к е с т р о м , а отчасти р о с к о ш н о й п о с т а н о в ­ кой, отчасти же б р е д о м , с к о т о р ы м они приходили в театр, признавая Вагнера своим передовым б о й ц о м и глашатаем. Я, однако, не у т в е р ж д а ю , что о д и н только ш о в и н и з м и героическое лечение самой п р и р о д о й , вегетарианская кухня, политика «бей евреев» и увлечение флане­ лью ускоряли биение сердца у вагнеровского панургова стада, когда о н о с в о с т о ­ ргом внимало его музыке. С а м а музыка, несомненно, м о г л а в д о х н о в л я т ь ис­ теричных субъектов. Сильные оркестровые эффекты м о г л и повергать их в г и п н о з (в Сальпетриере часто удавалось вызывать гипноз внезапными у д а р а м и в гонг), а бесконечная м е л о д и я вполне соответствовала их с о б с т в е н н о й б е с п о р я д о ч н о й мечтательности. Ясная и законченная м е л о д и я требует внимания, с л е д о в а т е л ь н о , не мирится с расплывчатым м ы ш л е н и е м психопатов. Скользящий речитатив б е з начала и конца, н а о б о р о т , не требует напряжения у м а , и б о так н а з ы в а е м ы м и лейтмотивами большинство слушателей очень м а л о интересовалось. Речитатив их убаюкивает, уносит в т у м а н н у ю даль, а когда они п р о с ы п а ю т с я , он не оставляет в их у м е никакого воспоминания, т р е б у ю щ е г о у м с т в е н н о й р а б о т ы , и все д е л о ограничивается принятием горячей звуковой ванны. Бесконечная мелодия имеет такое же отношение к законченной, как капризные, п о с т о я н н о повторяющиеся, не и з о б р а ж а ю щ и е ничего о п р е д е л е н н о г о арабески мавританс­ кого декоративного искусства — к ж а н р о в о й или исторической картине, и во­ сточные л ю д и д а в н о з н а ю т , как сильно вид этих арабесок содействует кайфу, т. е. тому мечтательному настроению, когда рассудок бездействует и причудливая фантазия о д н а царствует самовластно. Вагнеровская музыка посвятила немецких истеричных в с л а д о с т н ы е тайны турецкого кайфа. Сколько бы Н и ц ш е ни острил со свойственной е м у т у п о с т ь ю , нельзя отрицать факт, что известная часть вагнеровского п р и х о д а , и м е н н о та часть, которая приносила с с о б о й в театр болезненный м и с т и ц и з м , н а х о д и л а себе у Вагнера удовлетворение, п о т о м у что нет ничего на свете б о л е е р а с п о л а г а ю щ е г о к «предчувствиям», т. е. т у м а н н ы м представлениям, чем музыка, возникшая также из туманных представлений. Истеричных женщин Вагнер пленил, главным о б р а з о м , с л а д о с т р а с т и е м сво­ ей музыки, но также и своим взглядом на о т н о ш е н и я м е ж д у м у ж ч и н о й и женщи­ ной. Женщина с расстроенным в о о б р а ж е н и е м ничем так не восторгается, как демоническим, всесокрушающим о б а я н и е м женских чар и рабским п о к л о н е н и е м женской сверхъестественной силе. Фридрих Вильгельм I о д н а ж д ы гневно вос­ кликнул: «Вы д о л ж н ы меня не бояться, а л ю б и т ь » , а женщины э т о г о п о ш и б а 151

Вырождение о б р а щ а ю т с я к к а ж д о м у мужчине с г р о з н ы м возгласом: « Л ю б в и мне вашей не н а д о , но вы д о л ж н ы падать передо м н о ю ниц в страхе и ужасе». Венера, Брунгильда, И з о л ь д а и К у н д р и доставили Вагнеру г о р а з д о больше поклонниц, чем Елизавета, Эльза, Зента и Гудруна. П о с л е т о г о как к о м п о з и т о р покорил себе Г е р м а н и ю и поклонение ему стало с и м в о л о м веры германского патриотизма, другие страны не замедлили присо­ единиться к вагнеровскому культу. Поклонение великого народа составляет могущественный аргумент. Такой н а р о д с н е о т р а з и м о й силой навязывает другим д а ж е свои ошибки. О д н и м из главных победителей в войнах, веденных Германи­ ей, был Вагнер. Н е м ц ы сражались п о д С а д о в о й и С е д а н о м за него. М и р , желая или не желая, д о л ж е н был занять определенное положение по отношению к человеку, к о т о р о г о Германия признала своим национальным композитором. Он совершил свое торжественное шествие вокруг з е м н о г о шара п о д прикрытием германского императорского знамени. Враги Германии были и его врагами, и э т о п о б у ж д а л о защищать его перед иностранцами д а ж е немцев, относившихся к нему р а в н о д у ш н о . О, и я б о р о л с я за него с французами п е р о м и с л о в о м ! Я его з а щ и щ а л против пирожников, освиставших его «Лоэнгрина». Как уклониться от исполнения этой обязанности? Г а м л е т пронзает занавеску, х о р о ш о зная, что за н е ю скрывается П о л о н и й ; против него д о л ж е н решительно восстать всякий, кому П о л о н и й приходится с ы н о м или б р а т о м . Вагнеру выпало счастье разыграть роль занавески, представившей французским г а м л е т а м п о в о д занести меч на ПолонияГ е р м а н и ю , и немец п о э т о м у знал, какого о б р а з а действий придерживаться в вагнеровском вопросе. К у с е р д и ю самих немцев присоединилось в других странах еще многое другое, что вполне обеспечило успех за Вагнером. Меньшинство, состоявшее отчасти из независимых и трезвых у м о в , отчасти также из л ю д е й больных, страдавших д у х о м противоречия, вступилось за него именно п о т о м у , что на него б е ш е н о напали многочисленные шовинисты, обуреваемые национальным ан­ т а г о н и з м о м . «Как м о ж н о , — восклицает это меньшинство,— осуждать худож­ ника только п о т о м у , что он немец? Искусство не знает отечества. Нельзя судить о вагнеровской музыке, предаваясь воспоминаниям об Эльзас-Лотарингии». Э т о т взгляд на д е л о так рассудителен и б л а г о р о д е н , что лица, разделявшие его, радовались с о б с т в е н н о м у настроению и гордились им. К о г д а они слушали Вагнера, они говорили себе: « М ы лучше и разумнее шовинистов», и э т о повер­ гало их в такое приятное благорасположение, что они находили его музыку совершеннее, чем если бы им не пришлось предварительно подавить в себе вульгарные и низкие чувства и доставить торжество более возвышенным, сво­ б о д н ы м , б л а г о р о д н ы м . Испытываемое ими удовлетворение они по ошибке при­ писывали с а м о й музыке Вагнера. Благоприятному суду над ней значительно с п о с о б с т в о в а л о и то обстоятель­ ство, что ее м о ж н о б ы л о слышать в н а д л е ж а щ е м исполнении только в Байрейте. Если бы м о ж н о б ы л о без всяких затруднений ставить оперы Вагнера на любом театре, как, например, «Трубадура», то он лишился бы за границей самых ревностных своих сторонников. Ч т о б ы услышать настоящего Вагнера, надо б ы л о совершить путешествие в Байрейт, а такое путешествие далеко не для всех во всякое время в о з м о ж н о ; н а д о было, кроме т о г о , запастись м е с т а м и в театре и пристанищем. Все это т р е б о в а л о м н о г о с в о б о д н о г о времени и не меньше денег — с л о в о м , всякий встречный не м о г слушать Вагнера. Таким образом, паломничество в Байрейт сделалось привилегией богатых, и з б р а н н о г о общества, и денди С т а р о г о и Н о в о г о Света крайне д о р о ж и л и т е м , чтобы побывать в Бай­ рейте. М о ж н о было похвастаться этим путешествием, гордиться им; оно да­ вало право считать себя выше толпы, причислить себя к избранным: человек 152

II. Мистицизм становился хаджи, а м у д р ы е восточные н а р о д ы так х о р о ш о з н а к о м ы с чванством хаджей, что восточная поговорка сильно предостерегает против н а б о ж н о г о человека, три раза побывавшего в Мекке. Таким о б р а з о м , путешествие в Байрейт стало признаком п р и н а д л е ж н о с т и к аристократии, и л ю д и проявляли б л а г о р о д с т в о своих п о м ы с л о в , хваля Ваг­ нера, несмотря на его немецкую национальность. Установился благоприятный для него предрассудок, а вместе с т е м нетрудно понять, что истеричные и н о ­ странцы стали восторгаться Вагнером не менее самих немцев. « П а р с и ф а л ь » , в о с о б е н н о с т и , д о л ж е н был совершенно п о б е д и т ь французских неокатоликов и англо-американских мистиков. Э т а опера и доставила Вагнеру, главным о б ­ разом, почитателей в других странах. Слушать музыку «Парсифаля» с о б и р а ю т с я все те, кто желает с п о д о б и т ь с я причастия в музыкальной ф о р м е . Я и з л о ж и л причины, доставившие Вагнеру в с е м и р н у ю славу. П о л н а я неса­ мостоятельность толпы и подражательность заурядных к о м п о з и т о р о в , вызван­ ная желанием примазаться к т о м у , кто и м е л такой г р а н д и о з н ы й успех, д о в е р ­ шили д е л о , и м и р лежит у ног творца музыки б у д у щ е г о . Из всех современных заблуждений вагнеризм — с а м о е распространенное и значительное. Байрейтский театр, «Байрейтские листки», «Парижское вагнеровское о б о з р е н и е » засвидетель­ ствуют перед и з у м л е н н ы м п о т о м с т в о м невероятные р а з м е р ы , каких д о с т и г л и в наше время истеричность и вырождение.

Карикатурные формы мистицизма (Пеладан, Роллина, Метерлинк) Те художественные ф о р м ы , на которых мы до сих п о р останавливались, могут ввести в заблуждение человека поверхностного и н е д о с т а т о ч н о с в е д у щ е г о относительно психопатического их происхождения и д а ж е показаться е м у прояв­ лением истинного и п л о д о т в о р н о г о дарования. Но наряду с ними с у щ е с т в у ю т и ф о р м ы , служащие указанием на такое душевное состояние, к о т о р о е озадачива­ ет и заставляет покачивать г о л о в о й д а ж е л ю д е й самых легковерных и п о д д а ­ ющихся внушению как печатного слова, так и нахального шарлатанства. П о п а ­ д а ю т с я книги, в которых умственное расстройство их авторов бросается в глаза и профану. О д и н автор утверждает, что он умеет с а м колдовать и м о ж е т посвятить читателя в черную м а г и ю , д р у г о й в о п л о щ а е т в поэтические о б р а з ы бредни, признаваемые психиатрами верным признаком б е з у м и я . Третий излагает в книге мысли и чувства, свойственные м а л ы м д е т я м или у м а л и ш е н н ы м . Боль­ шинство сочинений, о которых я б у д у здесь говорить, д а ю т п о л н о е основание признавать их авторов невменяемыми. Однако, н е с м о т р я на э т о явное с у м а с ш е ­ ствие, «тонкие ценители» ухитряются открывать в них « н а д е ж д у б у д у щ е г о » , «новые нервные возбуждения», таинственные красоты и выставляют их удивлен­ ным р о т о з е я м откровениями гения. П о э т о м у не м е ш а е т и н а м посвятить им беглый очерк. Незначительная д о з а мистицизма располагает человека к вере; б о л е е силь­ ная д о з а приводит его к суеверию, и чем спутаннее и туманнее мысли человека, тем с у м а с б р о д н е е будет э т о суеверие. В Англии и Америке о н о часто проявляется в ф о р м е спиритизма и сектантства. Истеричные и психопаты в о о б р а ж а ю т , что на них нисходит вдохновение свыше, они начинают вещать и пророчествовать, вызывают д у х о в и вступают в общение с мертвецами. Рассказы о привидениях начинают играть в и д н у ю роль в английской беллетристике и служат д л я английс­ ких газет б л а г о д а р н ы м м а т е р и а л о м при отсутствии сенсационных известий, п о д о б н о т о м у как в континентальной печати т а к у ю же р о л ь играли в свое время 153

Вырождение рассказы о м о р с к о м змее и в о з д у ш н о м корабле. О б р а з о в а л о с ь д а ж е целое о б щ е с т в о , не преследующее никакой д р у г о й цели, кроме с б о р а фантастических рассказов о привидениях и подыскивания фактов в пользу их правдоподобия; д а ж е очень известные ученые увлекаются сверхъестественными силами и злоупо­ т р е б л я ю т с в о и м а в т о р и т е т о м , чтобы оказывать поддержку м р а к о б е с и ю . В Г е р м а н и ю спиритизм также успел проникнуть, хотя и не получил здесь о с о б е н н о г о распространения. В больших г о р о д а х существуют, быть может, спиритические кружки, и некоторым из психопатов английское слово транс стало до такой степени привычным, что они его ввели в немецкий язык, вероятно, предполагая, что о н о означает « з а г р о б н у ю жизнь», м е ж д у т е м как на с а м о м деле о н о означает «экстаз», т. е. такое состояние, в к о т о р о м , по понятиям спиритов, д о л ж е н находиться м е д и у м , когда он вступает в общение с д у х а м и . Однако на немецкую литературу спиритизм не оказал пока еще з а м е т н о г о влияния. За исключением детски наивных романтиков, именно авторов трагедий с неумоли­ м ы м р о к о м , в Германии редко писатель вводил в свои произведения свер­ хъестественный элемент иначе, как в иносказательном смысле. Разве только у Клейста и Кёрнера он приобретает некоторое значение, но здравомыслящий читатель не признает это д о с т о и н с т в о м их произведений. С д р у г о й стороны, однако, н а б л ю д а е т с я , что за последнее время эти поэты входят в м о д у среди немецких психопатов и истеричных именно благодаря пристрастию к сверхъесте­ ственному. Максимилиан Перти, родившийся, очевидно, слишком рано, не встре­ тил в с о в р е м е н н о м е м у поколении, предшествовавшем нашему, никакого сочув­ ствия, и его объемистые книги с рассказами о привидениях вызывали скорее смех, а в настоящее время о д и н только б а р о н Дю Прель и з б р а л своей специаль­ н о с т ь ю м и р привидений, к о т о р ы м он занимается в теоретических и беллет­ ристических своих произведениях. В о о б щ е же говоря, немецкой д р а м е и беллет­ ристике этот элемент д о в о л ь н о чужд, и выдающиеся иностранные писатели, пользующиеся известностью в немецкой публике, как, например, Тургенев, при­ обрели ее симпатии, конечно, не пристрастием к сверхъестественному. Н е м н о г и е духовидцы, народившиеся в Германии, разумеется, также пытают­ ся объяснить свое умственное расстройство научным о б р а з о м и в подтверждение ссылаются на некоторых профессоров физико-математических факультетов, со­ чувствующих им или склоняющихся на их сторону. Но единственным их свети­ л о м является пока только Цёльнер, а он служит лишь печальным доказатель­ с т в о м , что звание профессора не ограждает от сумасшествия. К т о м у же они м о г л и бы сослаться на соответственные изречения Гельмгольца и других мате­ матиков касательно п-х измерений, к о т о р ы м они придали с у м ы с л о м или вслед­ ствие мистического с л а б о у м и я л о ж н о е толкование. Математик м о ж е т в аналити­ ческой т е о р е м е поставить вместо о д н о г о , двух или трех измерений п измерений, нисколько не нарушая этой з а м е н о й сущности т е о р е м ы и правильных выводов из нее, но е м у и в голову не приходит представить себе п о д геометрическим выражением «n-е измерение» нечто, з а н и м а ю щ е е м е с т о в пространстве и доступ­ ное нашим чувствам. П р и в о д я известный пример выворачивания каучукового кольца, в о з м о ж н о г о только при третьем измерении и, следовательно, представ­ ляющегося существу с д в у м я измерениями совершенно н е м ы с л и м ы м и свер­ хъестественным, Цёльнер д у м а е т разъяснить нам, что при существовании четвер­ т о г о измерения оказывается в о з м о ж н ы м завязать узел в з а м к н у т о м кольце. На с а м о м деле все это служит только лишним п р и м е р о м известной склонности мистика играть словами, б у д т о бы нечто о з н а ч а ю щ и м и и, м о ж е т быть, даже убедительными для с л а б о г о л о в ы х л ю д е й , но в сущности не выражающими никакого определенного понятия и с о с т а в л я ю щ и м и только пустой звук без всякого точного представления. 154

II. Мистицизм В о б е т о в а н н у ю страну игры в привидения скоро, п о ­ в и д и м о м у , превратится Франция. Соотечественники Вольтера уже опередили благочестивых англосак­ сонцев в л ю б в и к сверхъестественному. Я г о в о р ю не о низших слоях о б щ е с т в а , где сонник всегда был в почете, составляя наряду с календарем и м о л и т в е н н и к о м единственную настольную книгу, и также не об аристократических д а м а х , к о т о ­ рые издавна туго набивали карманы всяким г а д а л ь щ и ц а м и я с н о в и д я щ и м , а о мужчинах средних интеллигентных классов. Теперь десятки спиритических обществ насчитывают тысячи членов. В многочисленных салонах лучшего, в смысле образованнейшего, общества з а н и м а ю т с я вызыванием д у х о в . Е ж е м е ­ сячный журнал «L'Initiation» («Посвящение») вещает о т а и н с т в е н н о м учении, о чудесах сверхъестественного, причем так и сыплет ф и л о с о ф с к и м и и научными терминами. «Annales des sciences psychiques», выходящие раз в д в а месяца, называют себя « С б о р н и к о м н а б л ю д е н и й и опытов». Н а р я д у с э т и м и д в у м я главными журналами существует еще м н о ж е с т в о других т о г о же направления и не менее распространенных. Чисто специальные сочинения о г и п н о т и з м е и внушении выдерживают издание за и з д а н и е м , и врачи, не и м е ю щ и е практики и, по м н е н и ю своих собратьев, н е д о с т а т о ч н о з н а ю щ и е , наживаются, компилируя общедоступные руководства и учебники по э т и м в о п р о с а м , которые с научной точки зрения ничего не стоят, однако раскупаются публикой нарасхват. Р о м а н ы в настоящее время, за н е м н о г и м и исключениями, и м е ю т во Франции п л о х о й сбыт, но всякие сочинения, касающиеся т е м н о й о б л а с т и нервной жизни, и д у т прекрасно, так что умные издатели р е к о м е н д у ю т приунывшим писателям: « Б р о ­ сьте вы писать романы; займитесь лучше м а г н е т и з м о м » . Некоторые из появившихся за последние г о д ы во Франции сочинений о кол­ довстве примыкают к о б л а с т и гипнотизма и внушения. Таковы, например, т р у д ы Роша «Les états profonds de l'Hynose» и Б о д и с к о «Traits de lumière» — «физические исследования, посвященные н е в е р у ю щ и м и э г о и с т а м » . Э т о о б с т о ­ ятельство навело многих н а б л ю д а т е л е й на мысль, что т о л ч к о м т а к о м у движе­ нию дала, главным о б р а з о м , школа Шарко с ее т р у д а м и и открытиями. Гип­ нотизм, говорят сторонники э т о г о мнения, выяснил такие чудесные факты, что теперь уже нельзя сомневаться в справедливости м н о г и х н а р о д н ы х преданий, верований, сказаний, которые до сих п о р причислялись к о б л а с т и суеверия; д е м о н и з м , беснование, д в о й н о е зрение, исцеление р у к о п р и к л а д с т в о м , д у х о в н о е общение на д а л е к о м расстоянии без посредства слова — все эти явления п р и о б ­ рели новое значение, и их стали признавать в о з м о ж н ы м и . Ч т о же у д и в и т е л ь н о г о в т о м , что л ю д и , не о б л а д а ю щ и е о с о б е н н о уравновешенным у м о м и д о с т а т о ч н о й научной п о д г о т о в к о й и относившиеся до сих п о р ко всему ч у ж е з е м н о м у как к детским сказкам, вынуждены были признать сверхъестественные силы, когда они предстали перед ними в научном освещении и привлекли внимание пере­ довых умов? Как ни у б е д и т е л ь н о кажется э т о мнение, о д н а к о о н о л о ж н о . Э т о значит просто извращать факты, смешивать причину и следствие. Ни о д и н психически вполне з д о р о в ы й человек не уверовал в чудесное б л а г о д а р я н о в е й ш и м гип­ нотическим о п ы т а м . П р е ж д е на таинственные явления не о б р а щ а л и внимания или д а ж е на них намеренно закрывали глаза, п о т о м у что их нельзя б ы л о подвести п о д г о с п о д с т в у ю щ и е системы, и п о э т о м у они причислялись к о б л а с т и выдумки или о б м а н а . За последние двенадцать лет и м и занялись патентованные ученые, и они составляют теперь п р е д м е т преподавания в высших учебных заведениях и академиях. Однако их ни на минуту не причисляют к сверхъестест­ венному и не в ы д а ю т за действие таинственных сил; на них с м о т р я т как на все другие явления природы, доступные н а б л ю д е н и ю и подчиненные о б щ и м ее законам. Границы знания п р о с т о расширились, и наука включила в сферу 155

Вырождение доступных н а ш е м у п о н и м а н и ю явлений такие, которые прежде были для нас непонятны. М н о г и е факты, относящиеся к гипнозу, теперь более или менее удовлетворительно разъяснены; другие о с т а ю т с я темными. Но э т о не смущает серьезных и нормальных л ю д е й : им известно, что мы еще не о с о б е н н о далеко подвинулись в разъяснении причин явлений и что нам, по большей части, приходится довольствоваться точным установлением фактов и условий, при которых они совершаются. К т о м у же нельзя сказать, что новая наука исчерпала свой предмет и что дальнейшие ее успехи невозможны. Но сколько бы она нам ни раскрыла неизвестных и поразительных фактов, нормальный ум не м о ж е т со­ мневаться, что сверхъестественного тут ничего не происходит и что основные законы физики, химии и биологии всегда о с т а ю т с я в силе. П о э т о м у , если ныне находится н е м а л о л ю д е й , усматривающих в гипнотичес­ ких явлениях нечто сверхъестественное и предающихся надежде, что вызывать д у ш и умерших, путешествовать на ковре­самолете, о б л а д а т ь всеведением и т. д. б у д е т так же легко, как, примерно, писать или читать, то этот их б р е д ни в каком случае не вызван открытиями науки: он существовал и раньше и теперь только рад, что м о ж е т сам выдавать себя за науку. Он теперь уже не скрывается, а гордо расхаживает по улице рука об руку с профессорами и академиками. П о л а н это ясно понял. «Не желание заручиться твердо установленными фактами,— говорит о н , — увлекло умы: л ю д и хотят удовлетворить свое стремление к сверхъестест­ венному, н а х о д и в ш е м у себе прежде удовлетворение, з а т е м подавленному, но все­таки действовавшему в скрытом виде. Магия, колдовство, астрология, яс­ новидение — все эти старые суеверия отвечают потребности человеческой приро­ ды без о с о б ы х усилий влиять на внешний м и р и о б щ е с т в о и заручиться необ­ х о д и м ы м и для э т о г о знаниями без всякого о с о б е н н о г о напряжения». Таким о б р а з о м , и новое, столь сильно проявляющееся суеверие вызвано вовсе не научными гипнотическими опытами; о н о только воспользовалось проложенным ими р у с л о м . Мы уже неоднократно указывали на то, что психически расстроен­ ные л ю д и склонны приспосабливать свои болезненные представления к господст­ в у ю щ и м воззрениям и пользоваться для их разъяснения новейшими открытиями науки. Физика еще не занималась м а г н е т и з м о м и электричеством, а сумасшед­ шие, страдавшие манией преследования, уже объясняли свои болезненные ощу­ щения и о б м а н чувств электрическими токами или искрами, которые их пресле­ дователи направляли на них через стены, крыши, полы; так и теперь первыми воспользовались результатами гипнотических исследований психопаты, выда­ ю щ и е их за «научные» доказательства существования д у х о в , ангелов и чертей. Но вера в чудесное была всегда свойственна психопатам; она составляет одно из присущих им свойств ( « П о т р е б н о с т ь верить в чудесное почти неизбежна у слабо­ у м н ы х » , — говорит Легрен) и вовсе не вызвана н а б л ю д е н и я м и парижских и на­ нсийских гипнологов. Если э т о в о о б щ е стоит доказывать, то мы с о ш л е м с я на т о т факт, что большинство «оккультистов», как они себя называют, в своих трактатах о черно­ книжии и магии считают л и ш н и м говорить о результатах гипнологических изысканий и, не заботясь о современности и не делая никакой уступки естествоз­ нанию, п р я м о основываются на древнейших преданиях. Д о к т о р Энкоссе под п с е в д о н и м о м П а п ю с а пишет «Traité méthodique de science occulte» («Системати­ ческое руководство к науке о таинственном»), г р о м а д н у ю книгу в 1050 страниц с 400 рисунками, с л у ж а щ и м и иллюстрациями к каббалистике, магии, некро­ и хиромантии, астрологии, алхимии и пр., а старый, д о в о л ь н о заслуженный ученый А д о л ь ф Франк, член Французской академии, имеет неосторожность предпослать э т о м у труду длинное хвалебное предисловие, по всей вероятности, д а ж е не прочитав его. Станислав Г ю э т а (Guaita), пользующийся, как признанный 156

II. Мистицизм профессор магии и чародей, величайшим уважением своих последователей, и з д а л два исследования: « Н а пороге таинственного» и «Змий Книги Бытия», отлича­ ющиеся таким глубокомыслием, что в сравнении с ними великий алхимик Николай Фламель, к о т о р о г о ни о д и н смертный, конечно, никогда не п о н и м а л , представляется ясным и прозрачным, как кристалл. Эрнест Боск ограничивается учением о колдовстве у древних египтян. Книга его «Разоблаченная И з и д а , или Священная египтология» имеет еще с л е д у ю щ е е пояснительное заглавие: « И е р о г ­ лифы, папирусы, герменевтические книги, религия, м и ф ы , с и м в о л ы , психология, философия, нравственность, священное искусство, оккультизм, мистерии, посвя­ щение, музыка». Н е г о р имеет также с в о ю специальность. Как Боск занялся разоблачением египетских тайн, так он р а з о б л а ч а е т ассирийско-вавилонские тайны. « М а г и и магическая тайна» — так называется скромная б р о ш ю р а , в к о т о ­ рой Н е г о р посвящает нас в глубочайшие тайны в о л ш е б н о г о искусства халдейс­ ких м о б е д о в или верховных жрецов. Если я не останавливаюсь на этих книгах, и м е ю щ и х читателей и почита­ телей, то п о т о м у , что я не у б е ж д е н в серьезности намерений их авторов. О н и так бойко читают и переводят египетские, еврейские и ассирийские тексты, не р а з о ­ бранные еще ни о д н и м компетентным о р и е н т а л и с т о м , они с с ы л а ю т с я так часто и так обстоятельно на книги, которых нет ни в о д н о й библиотеке, они так невозмутимо поучают, как воскрешают мертвых, заручиться вечной м о л о д о ­ стью, вступать в общение с о б и т а т е л я м и Сириуса, пророчествовать, не стесняясь ни временем, ни пространством, что нельзя отрешиться от впечатления, что они самым хладнокровным о б р а з о м м о р о ч а т читателя. Только о д и н из всех этих магов внушает доверие, и так как он в у м с т в е н н о м отношении самый выдающийся из них, то я займусь им несколько обстоятельнее. Я г о в о р ю о Пеладане. Он с а м присвоил себе ассирийский королевский титул «cap», и все его так и называют. Только д о л ж н о с т н ы е лица не п р и з н а ю т его «саром», но ведь во Франции все дворянские титулы отменены. П е л а д а н считает себя п о т о м к о м древних м а г о в , наследником всех д у х о в н ы х прав З о роастра, П и ф а г о р а и Орфея. К р о м е т о г о , он п р я м о й наследник т а м п л и е р о в и розенкрейцеров; он слил о б а эти ордена и воскресил их в н о в о й ф о р м е «ордена р о з о в о г о креста». Одевается он в с т а р о м о д н ы й атласный к а м з о л черного и синего цвета, расчесывает с в о ю г у с т у ю черную как с м о л ь ш е в е л ю р у и б о р о д у по-ассирийски, пишет крупным угловатым почерком, н а п о м и н а ю щ и м средневековый, у п о т р е б ­ ляет преимущественно красные и желтые чернила, а на его п о ч т о в о й б у м а г е в углу вместо вензеля красуется ассирийская королевская шапка. Г е р б о м с в о и м он и з б р а л э м б л е м у своего ордена: на с е р е б р я н о м с черными р а с щ е п а м и ф о н е изображена з о л о т а я чаша, на к о т о р о й красуется пурпурная р о з а , снабженная двумя распластанными крыльями и черным латинским к р е с т о м . Н а д всем э т и м возвышается корона с тремя п е н т а г р а м м а м и вместо з у б ц о в . П е л а д а н признает известное число членов своего ордена к о м а н д о р а м и и сановниками (великие приоры, архонты, эстеты); о р д е н имеет также своих постулянтов (послушников) и грамматиков, или учеников. В качестве гроссмейстера и сара П е л а д а н и м е е т специальный к о с т ю м , в к о т о р о м и з о б р а з и л его во весь р о с т А л е к с а н д р Сеон; а о д и н к о м п о з и т о р , член общества, написал музыку д л я д у х о в ы х и н с т р у м е н т о в , которая исполняется в торжественных случаях при его выходах. В своих с н о ш е ­ ниях с членами ордена он употребляет официальные выражения. Свои письма он называет «рескриптами» или «приказами». Обращаясь к с в о и м с о б е с е д н и к а м , он говорит « л ю б е з н ы й А д о л ь ф » или «Синоед». Титулует он их «ваша светлость». Начинаются рескрипты с л е д у ю щ и м о б р а з о м : «Спасение, свет и п о б е д а во Иисусе Христе, е д и н о м Боге, и Петре, е д и н о м царе», или: « A d R o s a m per Crucem, 157

Вырождение ad Crucem per R o s a m , in ea, in éis gemmatus resurgam». Э т о в то же время девиз ордена современных розенкрейцеров. В конце обыкновенно говорится: «Amen. N o n nobis, D o m i n e , non nobis, sed nominis tui gloriae solae». Название своего ордена он пишет раздельно с крестом посередине «Rose Croix». Свои романы он называет «этопеями», себя с а м о г о как автора — « э т о п о э т о м » , свои д р а м ы — «вагнериями», а их оглавление — «эвмольпеями». Все его книги разукрашены эмблематическими изображениями. Ч а щ е всего встречается виньетка, и з о б р а ж а ю щ а я с и д я щ у ю на с т о л б е фигуру с выдыхающей пламя женской головой, женской г р у д ь ю , львиными лапами и туловищем осы или стрекозы, оканчивающимися х в о с т о м . Всякому произведению предпосыла­ ются несколько предисловий, вступлений и воззваний; часто встречаются и по­ слесловия. В о з ь м е м для примера книгу « C o m m e n t on devient mage» («Как сде­ латься м а г о м » ) . В начале книги мы н а х о д и м д в о й н о й заглавный листок, разук­ рашенный м н о ж е с т в о м эмблематических изображений (ассирийские божества, крылатые быки, мистические розы с крестом и пр.); затем следует длинное посвящение графу Антуану Л а р о ш ф у к о , «великому приору храма, архонту розо­ вого креста». Д а л е е следует латинская «молитва святого Ф о м ы Аквинского», весьма пригодная для т о г о , чтобы предостеречь читателя от в о з м о ж н ы х ошибок этой книги, «Elenctique» (эленктик, опровержение, противодоказание), содержа­ щий нечто вроде католического символа веры; затем — «молитва прароди­ телей», выдержанная в стиле халдейской молитвы, наконец, длинное обращение «к современным м о л о д ы м л ю д я м » , за которым начинается уже с а м о е сочинение. В начале каждой новой главы помещены девять таинственных формул. П р и в е д е м здесь два примера: «I. Н е о ф и т . Б о ж е с т в е н н о е имя: ю д » (еврейская буква, о з н а ч а ю щ а я э т о имя). Т а и н с т в о : креще­ ние. Д о б р о д е т е л ь : вера. Д а р : б о г о б о я з н е н н о с т ь . Блаженство: нищета д у х о м . Д е л о : учит. Ангел: М и х а и л . Т а и н с т в е н н о е с р е д с т в о : е д и н с т в о . Планета: С а м а с » . «II. О б щ е с т в о . Б о ж е с т в е н н о е имя: Я х ­ Э л ь (еврейскими б у к в а м и , к о т о р ы е П е л а д а н , о ч е в и д н о , не у м е е т прочесть, п о т о м у что он пишет «El­lah»). Т а и н с т в о : посвящение. Д о б р о д е т е л ь : н а д е ж д а . Д а р : с о с т р а д а н и е . Блаженство: кротость. Д е л о : с о в е т о в а т ь . А н г е л : Гавриил. Т а и н с т в е н н о е с р е д с т в о : д в о й с т в е н н о с т ь . Планета: Син».

С о д е р ж а н и е этой о б ъ е м и с т о й книги нечего переводить. О н о совершенно соответствует э т о м у оглавлению. Его р о м а н ы , или «этопеи», которых, по его с л о в а м , б у д е т всего четыр­ надцать, но появились пока лишь девять, разделены на группы, по семи (мистическое число) в каждой. Пеладан составил «Схему согласования», которая д о л ж н а служить конспектом основных мыслей этих произведений. Послушаем его толкование: « П е р в а я группа. I. Величайший п р о р о к . Нравственный и умственный д и а т е з и с падения латинс­ ких н а р о д о в . М е р о д а х , апогей с о з н а т е л ь н о й воли, тип а б с о л ю т н о й с у щ н о с т и . А л ь т а , прототип м о н а х а в о б щ е н и и с м и р о м . К у р т н е , н е у д о в л е т в о р и т е л ь н ы й человек рока, з а к о л д о в а н н ы й совершив­ ш и м с я о б щ е с т в е н н ы м ф а к т о м ; Л. д ' Э с т е , в о п л о щ е н н а я г о р д о с т ь , з л о в к р у п н о м м а с ш т а б е ; Кориза, истинная м о л о д а я девушка; Л а ­ Н и н , п л о х о й а н д р о г и н или, вернее, г и н а т р о п ; Д о м и н и к о , сознатель­ ный н е и з л е ч и м ы й г у б и т е л ь , п р о д у к т эстетического анализа всякого п о р о к а , у м е р щ в л я ю щ е г о созна­ ние и, с л е д о в а т е л ь н о , исправление. В к а ж д о м р о м а н е есть свой М е р о д а х , т. е. отвлеченный орфичес­ кий принцип, п а р а л л е л ь н о с и д е а л ь н о й з а г а д к о й . II. Л ю б о п ы т н ы е . О б щ и й ф е н о м е н и з м парижских клиник. Этика: Н е б о ; систематическая сен­ т и м е н т а л ь н а я воля. Э р о т и к а : П а у л а , страстная, с а н д р о г и н и ч е с к о й п р и з м о й . Великий страх, зверь с д в у м я с п и н а м и , — г и н а н д р а ( I X ) превращается в о д н о п о л у ю гибель. Л ю б о п ы т н ы е , т. е. будничное и о б щ е е в инстинкте. Г и н а н д р , гетевская п о л н о ч ь и исключительное». И т. д.

Я старался в точности познакомить читателей со странностями стиля Пела­ дана, но, конечно, не предполагал, чтобы по этой «Схеме согласования» можно было бы составить себе какое бы то ни было представление о содержании р о м а н о в ; п о э т о м у я скажу о нем несколько слов, но уже на языке не магов, а простых смертных. 158

II. Мистицизм Содержание р о м а н о в исчерпывается с л е д у ю щ и м и т р е м я группами представ­ лений: высшая духовная цель человека заключается в т о м , ч т о б ы слушать и вполне понимать музыку Вагнера; высшее развитие нравственности заключает­ ся в т о м , чтобы отвлечься от своего пола и превратиться в д в у п о л о е существо («андрогин» и «гинатроп»); высший человек м о ж е т по с в о е м у у с м о т р е н и ю рас­ ставаться с ж и з н ь ю и возвращаться к ней, витать в пространстве в качестве «астрального существа» и пользоваться услугами сверхъестественных сил, как добрых, так и злых. Затем в к а ж д о м р о м а н е есть герой с признаками п р и н а д л е ж н о с т и к д в у п о ­ лым существам, с отвращением п о д а в л я ю щ и й в себе все половые стремления, исполняющий вагнеровскую музыку или н а с л а ж д а ю щ и й с я е ю , п е р е ж и в а ю щ и й какую-нибудь сцену из вагнеровских опер и заклинающий д у х о в или п р е д о т в ­ ращающий их нападение. Н е т р у д н о понять, как возникли все эти безумные представления. Ч и т а я Библию, Пеладан в о д и н прекрасный день натолкнулся на и м я вавилонского царя М е р о д а х а - Б а л а д а н а . Его п о р а з и л о звуковое с х о д с т в о м е ж д у и м е н а м и Баладан и Пеладан, воображение его начало р а б о т а т ь , и он стал в о о б щ е искать сходства м е ж д у с о б о й и вавилонским царем. Как только такая мысль закралась ему в голову, он у с м о т р е л с х о д с т в о м е ж д у с в о и м л и ц о м , б о р о д о й и ц в е т о м в о л о с и г о л о в а м и ассирийских царей на алебастровых плитах ниневийского д в о р ц а . Таким о б р а з о м , ему нетрудно б ы л о набрести на дикий вопрос, отчего бы е м у не быть п о т о м к о м М е р о д а х а - Б а л а д а н а или какого-нибудь д р у г о г о ассирийского царя. Э т а фантазия разрослась, и он в о д и н прекрасный день х р а б р о присвоил себе титул сара. Но если уж он п о т о м о к вавилонских царей, то почему бы е м у не быть наследником м у д р о с т и магов? И вот он начал вещать свое таинственное учение. К этим фантастическим представлениям присоединились впечатления, которые он вынес из своего паломничества в Байрейт. Он увлекся сказанием о граале, в о о б р а з и л , что он с а м призван быть хранителем грааля, и и з о б р е л свой орден современных розенкрейцеров, во м н о г о м живо н а п о м и н а ю щ и й « П а р сифаля». Ч т о же касается до его вымысла о бесполых существах, то он доказыва­ ет только, что воображение П е л а д а н а сильно занято в о п р о с о м п о л о в о й жизни и что он бессознательно старается идеализировать ее. Душевная жизнь П е л а д а н а представляет наглядный п р и м е р т о г о , какой х о д принимает у человека мистическое мышление. П е л а д а н подчиняется ассоциации идей. Случайное созвучие п р о б у ж д а е т в нем целый ряд представлений, властно п о б у ж д а ю щ и х его провозгласить себя ассирийским ц а р е м и м а г о м , причем он никак не м о ж е т дать себе отчет в п р о с т о м факте, что м о ж н о называться П е л а д а н о м и не иметь никакого отношения к б и б л е й с к о м у Баладану. Бессмыс­ ленное м н о г о с л о в и е средневековых схоластиков увлекает его, п о т о м у что он с а м постоянно вращается в сфере «аналогического мышления», т. е. п о т о м у , что он подчиняется игре ассоциации идей, вызванной несущественным внешним с х о д ­ ством. Он воспринимает всякое художественное внушение чрезвычайно легко. Слушает ли он вагнеровские оперы, он тотчас же в о о б р а ж а е т себя их г е р о е м ; читает ли он о тамплиерах или розенкрейцерах, он становится г р о с с м е й с т е р о м как этих, так и всех других тайных о р д е н о в . Е м у свойственна п о л о в а я раз­ дражительность «выродившихся субъектов высшего порядка», и она внушает е м у причудливый о б р а з сказочного существа, к о т о р о е о д н о в р е м е н н о и ц е л о м у д р е н ­ но, и с л а с т о л ю б и в о , и наглядно в о п л о щ а е т п р о и с х о д я щ у ю в его с о з н а н и и тайную б о р ь б у м е ж д у болезненно развитыми инстинктами и р а с с у д к о м . Верит ли с а м П е л а д а н в свои б е з у м н ы е представления? Иначе говоря, действует ли он по убеждению? Ответить на э т о т в о п р о с не так легко, как м н о г и е , быть м о ж е т , д у м а ю т . Д в а существа, уживающиеся в к а ж д о м человеке, в с т у п а ю т 159

Вырождение у таких л ю д е й , как Пеладан, в странную борьбу. Бессознательное начало сжива­ ется в нем с выдуманной им с а м и м р о л ь ю сара, мага, рыцаря грааля, гроссмей­ стера ордена и пр.; сознательное начало отдает себе отчет в т о м , что все это в з д о р , но находит в этой роли художественное наслаждение и предоставляет п о л н у ю в о л ю бессознательному. Так, маленькие девочки, прекрасно знающие, что куклы сделаны из кожи и фарфора, ласкают или наказывают их и в данную минуту вполне верят, что это живые существа. Рассудок Пеладана не имеет никакой власти над его бессознательными стремлениями. Он не в силах отказаться от роли сара, мага или гроссмейстера. Он не м о ж е т удержаться, чтобы не повторять своих нелепостей об «андрогине». Все эти нелепости, равно как характеризующая психопатов высшего порядка склонность выдумывать новые слова и символические изображения, обстоятель­ ные оглавления и бесконечные предисловия,— все это исходит из глубины его органической природы и не подчиняется у м е р я ю щ е м у действию высших нервных центров. В сознательной своей части м о з г о в а я деятельность Пеладана чрезвы­ чайно богата и художественна. В его р о м а н а х п о п а д а ю т с я страницы, которые сделали бы честь лучшим современным писателям. Нравственный его идеал — возвышенный и благородный. Он с пламенной ненавистью вооружается против всего низменного, п о ш л о г о , против э г о и з м а во всех его проявлениях, лживости, непомерной склонности к наслаждению, и его герои — все возвышенные лич­ ности, занятые исключительно б л а г о р о д н ы м и , преимущественно, конечно, худо­ жественными интересами человечества. Чрезвычайно жаль, что его необыкновен­ ный талант совершенно бесплоден вследствие преобладания в нем болезненно мистических представлений. Д а л е к о ниже Пеладана стоит М о р и с Роллина. М ы , однако, бегло оста­ новимся на нем, во­первых, п о т о м у что он представляет поучительное оли­ цетворение о д н о й из ф о р м мистического вырождения, а во­вторых, потому что он признается м н о г и м и французскими и иностранными истеричными субъ­ ектами б о л ь ш и м п о э т о м . Его стихотворения, характерно им с а м и м озаглавленные «Неврозы», от­ мечены всеми признаками вырождения, теперь уже настолько известными чита­ т е л ю , что я м о г у ограничиться беглым их указанием. Он чувствует в себе преступные наклонности. « Г р е ш н ы е м ы с л и о с а ж д а ю т меня в с ю д у , во всякое время, с р е д и у с е р д н о й р а б о т ы . Я против воли п р и с л у ш и в а ю с ь к а д с к и м звукам, р а з д а ю щ и м с я в м о е м с е р д ц е , в к о т о р о е стучится сатана, и х о т я я с о д р о г а ю с ь п е р е д п о ш л ы м и с а т у р н а л и я м и , в о з м у щ а ю щ и м и меня до г л у б и н ы д у ш и , тем не менее я н е в о л ь н о п р и с л у ш и в а ю с ь к а д с к и м звукам... П р и з р а к преступления носится в м о е м мозгу, з а т е м н я я рассудок... У б и й с т в о , изнасилование, в о р о в с т в о , м а т е р е у б и й с т в о р а з д и р а ю т м о й у м , как г р о з н ы е м о л н и и » и т. д. («Le f a n t ô m e du crime»).

Вид смерти и разрушения имеет для него о с о б е н н у ю привлекательность. Он упивается гнилью и наслаждается б о л е з н е н н о с т ь ю . « М о я п р и з р а к о п о д о б н а я в о з л ю б л е н н а я , п р и г о в о р е н н а я к с м е р т и , играла п р е д о м н о ю , посине­ вшая, ф и о л е т о в а я ; костлявая н а г о т а , ц е л о м у д р е н н а я в своей худобе!.. К р а с о т а с т о л ь же печальной, как и пылко в л ю б л е н н о й ч а х о т о ч н о й . . . В о з л е нее г р о б ж а д н о раскрывал с в о ю д л и н н у ю пасть и. казалось, призывал ее...» («L'amante macabre»). « О н а б ы л а так худа! Я п р о з в а л ее Барышня­скелет... О н а в ы п л ю н у л а к а п л ю а л о й крови... Л е г о ч н а я чахотка б ы л а у нее в п о л н о м разгаре... Л и ц о ее б ы л о з е л е н о в а т о е . . . О д н а ж д ы вечером она повесилась у меня в к о м н а т е на о к о н н о м карнизе. У ж а с н о ! Т о н к и й шнурочек н е м и л о с е р д н о обез­ главил м о ю Б а р ы ш н ю ­ с к е л е т . Н о ведь она б ы л а так худа!» ( « M a d e m o i s e l l e Squillete»). « Ч т о б ы п р е д о х р а н и т ь а н г е л о п о д о б н у ю у с о п ш у ю от поцелуев червей, я велел о д н а ж д ы в зим­ н ю ю ночь н а б а л ь з а м и р о в а т ь ее. Из о к о ч е н е л о г о , н е п о д в и ж н о г о и п о с и н е л о г о тела вынули бедные мертвые в н у т р е н н о с т и , и в разверстый, п у с т о й и окровавленный ж и в о т влили б л а г о в о н н ы е масла» и т. д. («La morte e m b o m é e » . ) « Т е л о , ресницы, в о л о с ы , г р о б , саван — все и с т р е б и л а м о г и л а ; она с д е л а л а свое д е л о . . . Д а ж е м о й череп чувствует, как он съежился, и я, о с т а т о к разложившегося м е р т в е ц а , с о ж а л е ю о времени, когда я жил, когда червь не постился...» («La mauvais mort»).

160

II. Мистицизм Такая извращенность вкуса часто замечается у с у м а с ш е д ш и х . У Р о д л и н а о н а проявляется только отвратительными стихотворениями. У других она ведет к алчному п о ж и р а н и ю человеческих экскрементов, а в х у д ш е й своей ф о р м е д о в о д и т до л ю б в и к т р у п а м (некрофилии). Сильная эротическая в о з б у ж д е н н о с т ь проявляется у Роллина в ц е л о м ряде стихотворений («Les luxures»); он восхваляет не только с а м у ю н е о б у з д а н н у ю чувственность, но и п о л о в у ю извращенность психопатов. Более всего у него бросается в глаза чувство неопределенного ужаса, к о т о р о е он постоянно испытывает. Его все страшит; все явления п р и р о д ы п р е д с т а в л я ю т ­ ся ему роковой тайной; он всегда с т р е п е т о м ж д е т чего­то у ж а с н о г о . « Я всегда в з д р а г и в а ю при виде и з в е с т н о г о р о д а б а ш м а к о в или с а п о г . Д а , п о ж и м а й т е с е б е н а с м е ш л и в о плечами, но я в з д р а г и в а ю ; я вдруг в с п о м и н а ю о ноге, на к о т о р у ю н а д е т э т о т с а п о г , я с п р а ш и в а ю себя: механическая ли о н а или живая?..» («Le m a n i a q u e » ) . « М о я к о м н а т а п о х о ж а н а м о ю д у ш у . . . Т я ж е л ы е очень старые занавески с у д о р о ж н о с п у с к а ю т с я н а н и з к у ю п о с т е л ь ; д л и н н ы е фантастические насекомые п л я ш у т и п о л з у т п о о д е я л у . К о г д а часы м о и б ь ю т , о н и п р о и з в о д я т п о в е р г а ю щ и й меня в с т р а х ш у м ; в о л н о о б р а з н ы й стук маятника как­то с т р а н н о п р о д о л ж и т е л е н . . . М е б е л ь , картины, цветы, д а ж е книги — все о т з ы в а е т с я а д о м и я д о м ; и у ж а с , к о т о р ы й м е н я л ю б и т , окутывает, с л о в н о простыня, эту т ю р ь м у » («La chambre»). « Б и б л и о т е к а н а п о м и н а л а м н е очень старый лес; т р и н а д ц а т ь ж е л е з н ы х л а м п , п р о д о л г о в а т ы х и п о х о ж и х на п р и в и д е н и я , и з л и в а л и т а м день и ночь свой м о г и л ь н ы й свет на выцветшие книги, о к у т а н н ы е т е н ь ю и т а й н о й . Я всегда с о д р о г а л с я , когда в х о д и л ; с р е д и т у м а н а и хриплых звуков я чувствовал, как м е н я п р и в л е к а ю т в с в о и о б ъ я т и я т р и н а д ц а т ь б л е д н ы х кресел, и как на м е н я у с т р е м л я ю т с я г л а з а т р и н а д ц а т и б о л ь ш и х портретов...» («La bibliothèque»). « В б о л о т е , з л о б н о п р о п и т ы в а ю щ е м в о д о й и и л о м е г о чулки, слышит о н м н о ж е с т в о г о л о с о в ( в с у щ н о с т и , э т о т о л ь к о о д и н г о л о с , п р о н и з ы в а ю щ и й е г о ) . О н застает на часах мертвеца, з а к а т ы в а ю щ е г о усталые г л а з а и д в и г а ю щ е г о , с л о в н о а в т о м а т , с в о ю гниль. Я у к а з ы в а ю его п о л н ы м у ж а с а г л а з а м на огни, светящиеся в п о к и н у т ы х д о м а х , и на куртины с з е л е н ы м и р о з а м и в о д и ч а л о м парке... С т а р ы й крест на вершине х о л м а и з д а л и кивает е м у и проклинает е г о , скрестив с в о и с т р о г и е руки, з а т е м , п р о с т и р а я их к н е м у , м а ш е т и м и . . . » («La peur»).

Я не хочу н а д о е д а т ь читателю дальнейшими выдержками и ограничусь только выпиской заглавий еще некоторых его произведений: «Заживо п о г р е б е н ­ ный»; « М о н о л о г Т р о п м а н а » (известного восьмикратного убийцы); « С у м а с ш е д ­ ший палач», «Страшилище»; «Сумасшедший»; « Г о л о в н а я боль»; «Болезнь»; «Мертвые глаза»; «Пропасть»; «Слеза»; «Медленная агония»; « П о х о р о н ы » ; « П о ­ хоронный звон»; «Гниль»; «Песнь обезглавленного» и т. д. Все эти стихотворения — известного р о д а б р е д , часто встречающийся у пси­ хопатов. И Достоевский, как известно, также человек д у ш е в н о б о л ь н о й , с т р а д а л им. Он с а м рассказывает о себе, что, когда наступали сумерки, им о в л а д е в а л о душевное настроение, к о т о р о е он часто испытывал н о ч ь ю с тех п о р , как з а х в о р а л , и которые он называл «мистическим у ж а с о м » . « Э т о с а м а я тяжелая, мучительная боязнь чего­то, чего я с а м определить не м о г у , чего­то н е п о с т и г а е м о г о и несуще­ с т в у ю щ е г о в порядке вещей, но что непременно, м о ж е т быть, с и ю же м и н у т у осуществится, как бы в насмешку всем д о в о д а м р а з у м а , придет ко м н е и станет передо м н о ю , как неотразимый факт, ужасный, б е з о б р а з н ы й и н е у м о л и м ы й » . Легрен упоминает об о д н о м психопате, у к о т о р о г о душевная б о л е з н ь началась о щ у щ е н и е м ужаса, б о я з н ь ю чего­то в о о б р а ж а е м о г о . П р о ф . Ковалевский указы­ вает, во­первых, на неврастению, во­вторых, на навязчивые п о б у ж д е н и я и б о л е з ­ ненный страх как на фазисы д у ш е в н о й болезни, вызываемой в ы р о ж д е н и е м . Легран дю Соль и М о р е л ь д а ю т описание э т о г о беспричинного, н е о п р е д е л е н н о г о страха и о б о з н а ч а ю т это душевное состояние не с о в с е м удачным с л о в о м «пано­ фобия». Маньян вернее называет его «анксиоманией», б о я з л и в ы м п о м е ш а т е л ь ­ с т в о м , и признает его очень распространенным признаком вырождения. Б о я з л и ­ вое помешательство представляет с о б о й о ш и б к у сознания, преисполненного ужасными картинами, которые о н о объясняет себе внешними причинами, м е ж д у т е м как истинная причина коренится г л у б о к о в организме с а м о г о б о л ь н о г о . 6

Макс Нордау

161

Вырождение Больной о щ у щ а е т уныние и тревогу и, чтобы объяснить себе свой страх, причин к о т о р о г о он не понимает, п о т о м у что они коренятся в бессознательной стороне его природы, у б е ж д а е т себя, что все окружающее имеет грозный и зловещий вид. В лице Роллина мы познакомились с п о э т о м анксиомании; в лице же другого писателя, который приобрел ш и р о к у ю известность з а последние два г о д а бельгийца М о р и с а Метерлинка, мы и м е е м д е л о с мистиком, бессвязным, слабо­ у м н ы м , окончательно впавшим в ребячество. Состояние его д у ш и проявляется лучше всего в его стихотворениях (Maurice Maeterlinck. Serres chaudes. Bruxelles, 1890), из которых я здесь приведу несколько выдержек. Вот, например, первое стихотворение из сборника «Теплицы». « О , теплица, с р е д и лесов! И твои всегда з а м к н у т ы е двери! И все, что н а х о д и т с я п о д твоим с в о д о м ! И п о д м о е й д у ш о й , а н а л о г и ч н о й тебе! М ы с л и п р о г о л о д а в ш е й с я принцессы, недовольство м а т р о с а в пустыне, д у х о в а я музыка п е р е д о к н а м и неизлечимых. С т у п а й т е в с а м ы е тепловатые уголки! М о ж н о б ы л о бы сказать, что э т о женщина, лишившаяся чувств в день жатвы; на больничном д в о р е п о ч т а л ь о н ы ; вдали п р о х о д и т охотник на л о с е й , ставший б о л ь н и ч н ы м п р и с л у ж н и к о м . Осмотри­ тесь при л у н н о м свете! (О, нет ничего на с в о е м месте!) М о ж н о б ы л о бы сказать, что э т о сумасшедшая п е р е д с у д ь я м и , военный к о р а б л ь , несущийся на всех парусах по каналу, ночные птицы на лилиях, п о х о р о н н ы й звон в п о л д е н ь ( т а м , с з а д и , п о д э т и м и стеклянными колпаками!), прогулка б о л ь н ы х по лужайке, эфирный запах в воскресный день. Б о ж е м о й ! Б о ж е м о й ! К о г д а же в теплице б у д е т и дождь, и снег, и ветер!»

Э т о бессмысленное сочетание слов интересно с психологической точки зре­ ния; о н о дает в о з м о ж н о с т ь проследить, как р а б о т а е т расстроенный м о з г . Основ­ ной мысли сознание уже не вырабатывает. Представления возникают как про­ дукт совершенно механической ассоциации идей. Внимание не вносит порядка в хаос возникающих и исчезающих о б р а з о в , не разграничивает разнородных, не подавляет противоречащих и не объединяет логически сродных в о д н у группу. Вот еще другие примеры расплывчатого мышления, подчиняющегося ис­ ключительно беспорядочной ассоциации идей: ( С т и х о т в о р . «Стеклянные колпаки». « О , стеклянные колпаки! Странные, века покрытые расте­ ния! В то время, как ветер на д в о р е б у д и т м о и чувства! Ц е л а я д о л и н а д у ш и навеки неподвижна! И спертая т е п л о т а о к о л о п о л у д н я . И замеченные на стекле картины. Н и к о г д а не п о д н и м а й т е ни о д н о г о из них. Н е к о т о р ы е из них поставлены на старые лунные лучи. Вглядитесь сквозь их листву: э т о , б ы т ь м о ж е т , б р о д я г а на престоле; кажется, как б у д т о м о р с к и е р а з б о й н и к и в ы ж и д а ю т на пруду, б у д т о б ы д о п о т о п н ы е существа н а п а д а ю т н а г о р о д . Д р у г и е п о с т а в л е н ы н а с т а р о м снегу. Третьи поставлены на с т а р о м д о ж д е . ( П о ж а л е й т е о з а м к н у т о й а т м о с ф е р е . ) Я с л ы ш у , как справляют праздник в г о л о д н ы й воскресный день; э т о перевязочный пункт с р е д и жатвы, и все д о ч е р и короля б л у ж д а ю т в п о с т н ы й д е н ь на лужайке. Вглядитесь о с о б е н н о в тех, к о т о р ы е на г о р и з о н т е . Они т щ а т е л ь н о п о к р ы в а ю т очень старые г р о з ы . О, г д е - н и б у д ь д о л ж е н б ы т ь на б о л о т е о г р о м н ы й флот! И м н е кажется, что л е б е д и высидели в о р о н о в . М о л о д а я д е в у ш к а поливает т е п л о й в о д о й папоротник, группа маленьких девочек н а б л ю д а е т отшельника в его келье, м о и сестры уснули в г л у б и н е ядовитого грота. П о д о ж д и т е месяца и з и м ы в о з л е этих колпаков, к о т о р ы е , наконец, р а з б р о с а н ы по л ь д у » . ( С т и х о т в о р . «Душа».) « Д у ш а м о я ! О, м о я , право, чересчур з а щ и щ е н н а я кровлей д у ш а ! И эти с т а д а с т р а с т н ы х ж е л а н и й в теплице! О ж и д а я б у р и на лужайке. П о й д е м к н а и б о л е е т я ж е л о больным: от них и д у т странные испарения. С р е д и них я б р о ж у с м о е й м а т е р ь ю по п о л ю битвы. Х о р о н я т брата по о р у ж и ю в то время, как часовые о б е д а ю т . П о й д е м также к с а м ы м с л а б ы м ; у них с т р а н н ы й пот: вот б о л ь н а я невеста, и з м е н а в воскресенье и маленькие д е т и в т ю р ь м е . (И д а л е е , сквозь пар) не у м и р а ю щ а я ли э т о у дверей кухни? И л и м о н а х и н я , о ч и щ а ю щ а я о в о щ и в ногах неизлечимого? П о й д е м т е , наконец, к н а и б о л е е у д р у ч е н н о м у п е ч а л ь ю (после остальных, п о т о м у что у них есть яды). О , м о и уста п р и н и м а ю т л о б з а н и е р а н е н о г о ! Все владетельницы з а м к о в у м е р л и г о л о д н о й смертью н ы н е ш н и м л е т о м , в б а ш н я х м о е й д у ш и . В о т утренний рассвет, в т о р г ш и й с я на праздник. Я различаю ягнят, а у о к о н г о с п и т а л я — парус. Как п р о д о л ж и т е л е н путь от м о е г о с е р д ц а к м о е й д у ш е ! И все часовые у м е р л и на своих п о с т а х . О д н а ж д ы был с к р о м н ы й маленький праздник в п р е д м е с т ь я х моей д у ш и . Так п о ш л и в воскресное у т р о б о л и г о л о в ; и все м о н а х и н и с м о т р е л и на п р о х о д и в ш и е по каналу к о р а б л и в солнечный постный день. М е ж д у т е м , л е б е д и с т р а д а л и п о д я д о в и т ы м м о с т о м . Подстрига­ ли деревья вокруг т ю р ь м ы , принесли лекарства в июньский вечер, и б о л ь н ы е ели по всему кругозору. Д у ш а м о я ! И плачевность всего э т о г о , д у ш а м о я ! И плачевность всего этого!»

Я перевел эти три «стихотворения» с величайшей т о ч н о с т ь ю . Нет ничего легче, как писать п о д о б н ы е стихи, да, пожалуй, и получше. Вот пример: «О 162

II. Мистицизм цветы! И так тяжело б р е м я старых налогов! Песочные часы, на которые лает собака в мае; и удивительный конверт неспавшего негра! Бабушка, которая ела бы апельсины и не м о г л а бы спать! М а т р о с ы на в о з д у ш н о м шаре, но как все сине, сине! На м о с т у э т о т крокодил, и г о р о д о в о й с опухшей щекой м а ш е т молчаливо. О, два с о л д а т а в хлеве, и бритва с з а з у б р и н а м и . Но главного выигрыша они не выиграли. А на лампе — чернильные пятна» и т. д. Но к чему пародировать Метерлинка? Его манера не допускает п а р о д и и , п о т о м у что она сама достигает крайних пределов нелепости, и п р и т о м человеку н о р м а л ь н о м у неприлично глумиться н а д б е д н ы м и д и о т о м . Некоторые из его стихотворений составлены из однозвучных слов, нанизан­ ных без всякого смысла. Вот, например, стихотворение, озаглавленное «Скука». Оно начинается так: «Ленивые павлины, белые павлины улетели, белые павлины улетели от скуки пробуждения; я вижу белых павлинов, сегодняшних павлинов, улетевших во время м о е г о сна павлинов, лениво д о б р а в ш и х с я до пруда б е з солнца, я слышу белых павлинов, павлинов скуки, т у п о о ж и д а ю щ и х п а с м у р н о й погоды». Французский оригинал поясняет н а м , чем вызван э т о т н а б о р слов: почти во всяком слове есть носовой звук an, en, on или аоп: «Les paons nonchalants, les paons blancs ont fui, les paons blancs ont fui l'ennui du réveil; je vois les paons blancs... atteindre indolents l'etang sans soleil» и т. д. Мы тут и м е е м д е л о с о д н о й из ф о р м эхолалии, нередко встречающейся у сумасшедших. Такого р о д а б о л ь н о й выразится, например, так: « Х а н зван пан рван сан кан» и б у д е т п р о д о л ж а т ь э т о нанизыванье слов до тех п о р , пока не устанет или какое­нибудь д р у г о е слово, произнесенное в его присутствии, не послужит для него п о в о д о м к составлению ряда р и ф м . Если внимательно читать стихотворения Метерлинка, то бросается в глаза, что неясные о б р а з ы без всякой связи, словно во сне с л е д у ю щ и е о д и н за д р у г и м , заимствованы а в т о р о м из очень ограниченного круга представлений, и м е ю щ и х в о о б щ е или специально для него какое­нибудь значение. Он то и д е л о повторяет прилагательные странный, старый, далекий; они отличаются т е м о б щ и м свой­ ством, что выражают нечто неясное, неопределенное, находящееся вне н а ш е г о кругозора, следовательно, с о о т в е т с т в у ю т т у м а н н о м у м ы ш л е н и ю мистика. Д р у ­ гое прилагательное, вызывающее в нем м е ч т а т е л ь н о с т ь , — э т о м е д л е н н ы й , lent. И на французских символистов э т о с л о в о так действует; они п о э т о м у о х о т н о пользуются им. Очевидно, о н о напоминает им церковное чтение и, следователь­ но, погружает их в религиозный м и с т и ц и з м . Э т о п р е д п о л о ж е н и е п о д т в е р ж д а е т с я тем, что они зачастую у п о т р е б л я ю т с л о в о lent наряду со с л о в о м hiératique, священный. Метерлинк, кроме т о г о , п о с т о я н н о д у м а е т о больницах, б о л ь н ы х и о б о всем, что имеет к н и м какое­нибудь о т н о ш е н и е (о монахинях, б о л ь н и ч н о й пище, лекарствах, повязках, операциях и т. д.), о каналах, наполненных к о р а б ­ лями и л е б е д я м и , и о принцессах. Больницы и каналы, быть м о ж е т , связаны в его представлении с воспоминаниями о бельгийских л а н д ш а ф т а х и п о э т о м у вызыва­ ют в нем душевное волнение. Но принцессы, живущие в башнях, т о м я щ и е с я от г о л о д а , сбивающиеся с пути, б л у ж д а ю щ и е в б о л о т а х и пр., очевидно, остались у него в памяти при чтении чисто детских б а л л а д прерафаэлитов, из к о т о р ы х мы выше для примера привели б а л л а д у Суинберна. Итак, больницы, каналы, принцессы — э т о о б р а з ы , возникающие в его в о о б р а ж е н и и с у п о р с т в о м на­ вязчивых идей и представляющие среди его бесконечной галиматьи своего р о д а оазисы. Некоторые из его стихотворений облечены в о б ы ч н у ю поэтическую ф о р м у , другие — лишены рифмы и размера и с о с т о я т из строк, написанных п р о з о й произвольной длины, но не и м е ю щ и х ничего о б щ е г о с х о р о ш и м и б е л ы м и стихами: по неблагозвучности они скорее н а п о м и н а ю т перечень инвентаря. Э т о 163

Вырождение рабское подражание стихам Вальта Витмана, с у м а с ш е д ш е г о американца, к кото­ р о м у Метерлинк в силу выясненного уже нами закона, что все психопаты т я г о т е ю т друг к другу, естественно, д о л ж е н был чувствовать влечение. Не мешает здесь коснуться э т о г о американского поэта, на к о т о р о г о в после­ днее время также чуть не молятся психопаты и истеричные субъекты Старого и Н о в о г о Света. Л о м б р о з о прямо причисляет его к « п о м е ш а н н ы м гениям». «Вальт В и т м а н , — говорит о н , — современный англо-американский поэт, несомненно, принадлежащий к числу помешанных гениев, был типографщиком, учителем, с о л д а т о м , плотником и некоторое время д а ж е чиновником, занятие, совсем уже не п о д х о д я щ е е для поэта» . Витман был, несомненно, помешанный. Но был ли он гением? Э т о очень т р у д н о доказать. Он был бродяга и развратник, и его стихотворения отличаются взрывами э р о т о м а н и и , какие едва ли встретишь в литературе за полной подпи­ с ь ю автора. Своей известностью он обязан именно э т о г о р о д а скотски-чувствен­ ным произведениям, о б р а т и в ш и м впервые на него внимание всех американских л ю б и т е л е й порнографии. Он страдает нравственным п о м е ш а т е л ь с т в о м и не в состоянии отличить д о б р о от зла, д о б р о д е т е л ь — от порока. «Таково глубокое учение восприимчивости,— говорит о н , — никому не сле­ дует оказывать предпочтения; никого не следует отвергать — ни негра с кур­ чавой г о л о в о й , ни разбойника, ни б о л ь н о г о , ни невежду». В д р у г о м месте он заявляет, что « л ю б и т убийцу и вора, благочестивого и м и л о с т и в о г о одинаковой любовью». О д и н американский пустомеля, О ' К о н н о р , назвал его за это « д о б р ы м седым п о э т о м » . Но мы знаем, что эта « д о б р о т а » на с а м о м деле представляет с о б о й не что иное, как притупленность нравственного чувства, соединенную с болезненной чувствительностью; она часто сопутствует в ы р о ж д е н и ю и встречается даже у таких зверских убийц, каким был, например, известный Равашоль. Вальт Витман страдает манией величия и говорит о себе: «С этой минуты я сбрасываю с себя все путы и оковы; я иду туда, куда хочу я — свой собственный неог­ раниченный и полновластный господин. Я глубоко д ы ш у в пространстве. Восток и Запад м о и ; мне принадлежит и север, и юг. Я выше и лучше, чем я с а м думал. Я не знал, что во мне такая бесконечная д о б р о т а . . . К т о меня отвергает, не печалит меня, а кто меня признает, т о г о я б л а г о с л о в л ю , и т о т благословит меня». К р о м е т о г о , он страдает мистическим п о м е ш а т е л ь с т в о м и восклицает: «Я о щ у щ а ю все, я — все, я верю во все. Я верю в м а т е р и а л и з м , верю и в спиритизм, я ничего не о т р и ц а ю » . А вот и д р у г о е рассуждение, еще более характерное: «Дыхание, жизнь, за светом, легче света, за адским пламенем, весело, легко проносясь н а д а д о м , над раем, пропитанный лишь собственным благоуханием, понимая всякую жизнь на земле, достигая и понимая Бога, понимая Спасителя и сатану, тонкий, в с ю д у проникающий (ибо чем б ы л о бы все, чем был бы Бог без меня?), сущность ф о р м , жизнь истинных тождеств, жизнь великого круглого шара, и солнца, и звезд, и человека, я, о б щ а я душа...» В своих патриотических стихотворениях он п о д о б о с т р а с т н и ч а е т перед американской д е н е ж н о й аристок­ ратией, п о д к у п а ю щ е й чиновников и избирателей и з л о у п о т р е б л я ю щ е й властью, 1

Э т у ч а с т у ю п е р е м е н у профессий Л о м б р о з о с п р а в е д л и в о причисляет к п р и з н а к а м душевного р а с с т р о й с т в а . О д и н французский почитатель В и т м а н а , Г а б р и е л ь С а р р а з е н , старается о с л а б и т ь это д о к а з а т е л ь с т в о о р г а н и ч е с к о г о н е п о с т о я н с т в а и с л а б о с т и воли с л е д у ю щ и м з а м е ч а н и е м : « Э т а чисто американская легкость п е р е х о д а от о д н о й п р о ф е с с и и к д р у г о й и д е т вразрез со всеми нашими з а с к о р у з л ы м и е в р о п е й с к и м и п р е д р а с с у д к а м и и н а ш и м н е и з л е ч и м ы м п р е к л о н е н и е м п е р е д иерархичес­ кими, б ю р о к р а т и ч е с к и м и , р у т и н н ы м и карьерами. Как в э т о м , так и в д р у г и х о т н о ш е н и я х мы о с т а л и с ь м а л о д у ш н ы м и и не м о ж е м понять, что р а з н о о б р а з и е д а р о в а н и й п р и д а е т человеку более значения в о б щ е с т в е » . Э т о р а с с у ж д е н и е н а с т о я щ е г о эстетического к р а с н о б а я , о б ъ я с н я ю щ е г о , к со­ б с т в е н н о м у у д о в о л ь с т в и ю , всякий непонятный д л я него факт г р о м к и м и ф р а з а м и . 1

164

II. Мистицизм и падает ниц перед высокомерным янки. В военных его стихотворениях, в п р о ­ славленных « D r u m taps» («Барабанный бой»), о с о б е н н о п о р а ж а е т хвастливая напыщенность и деревянная ходульность. Его чисто лирические произведения с их исступленными «охами» и «ахами», с вечным в о с п о м и н а н и е м цветов, лугов, весны и солнечного сияния н а п о м и н а ю т самые пустые, слащавые и слабые из произведений э т о г о жанра. Как человек Витман — двойник Верлена и по жиз­ ненной судьбе, и по признакам вырождения: он д а ж е , как Верлен, страдает ревматическим параличом. Как поэт он отказался от с т р о ф ы , которая дается е м у с т р у д о м , равно как от рифмы и размера, с л и ш к о м д л я него стеснительных; расплывчатая его мысль изливается в истеричных восклицаниях, к к о т о р ы м название «взбесившейся прозы» п о д х о д и т г о р а з д о более, чем к т р е з в о м у клопштоковскому классическому гекзаметру. Он, п о - в и д и м о м у , б е с с о з н а т е л ь н о принял за о б р а з е ц манеру псалмопевца и порывистую речь И е р е м и и . В п р о ш л о м столе­ тии увлекались «парамифами» Гердера и невыносимой «поэтической п р о з о й » Геснера. Но мы, немцы, скоро поняли всю нехудожественность, в с ю о т с т а л о с т ь этих стихов, лишенных определенной ф о р м ы , и вот уже б о л е е ста лет как п о д о б н о г о р о д а творчество вышло окончательно из м о д ы . А м е ж д у т е м истерич­ ные поклонники Витмана в о с т о р г а ю т с я в нем и м е н н о возвращением к э т о й отжившей м о д е , усматривая в ней п о э з и ю « б у д у щ е г о » и гениальное новшество. На с а м о м деле она служит только д о к а з а т е л ь с т в о м н е с п о с о б н о с т и к системати­ ческому труду. Т е м не менее очень поучительно, что две столь различные личности, как Вагнер и Витман, преследовали п о д влиянием о д н и х и тех же побудительных причин о д н о р о д н у ю цель: о д и н писал «бесконечные м е л о д и и » , т. е. в сущности отрицал м е л о д и ю , д р у г о й — стихи, с о с т а в л я ю щ и е п р я м о е отрицание стиха. Объясняется э т о т е м , что о б а были н е с п о с о б н ы подчинить свое капризное туманное мышление с т р о г и м правилам, к о т о р ы м подчинена «конеч­ ная» м е л о д и я и лирический стих. Метерлинк рабски п о д р а ж а е т в своих стихах Вальту Витману и д о в о д и т свое подражание до абсурда. К р о м е стихов он писал еще произведения, к о т о р ы е приходится назвать д р а м а м и , п о т о м у что они и м е ю т ф о р м у д и а л о г а . С а м а я известная из них «Принцесса Мален». «Dramatis personae», как называет Метерлинк своих д е й с т в у ю щ и х лиц, подражая прерафаэлитам и с и м в о л и с т а м , с л е д у ю щ и е : Г я л ь м а р , к о р о л ь о д н о й части Голландии; М а р ц е л , король д р у г о й части Г о л л а н д и и ; принц Г я л ь м а р , сын короля Гяльмара; Ангус, друг принца Гяльмара; маленький А л л а н , сын королевы Анны; Стефано и Ванокс, офицеры Марцела; А н н а , королева Ю т ­ ландии; Годлива, супруга короля Марцела; принцесса М а л е н , д о ч ь Марцела; ее кормилица; принцесса Юлиана, дочь королевы Анны. К р о м е т о г о в пьесе фигурируют набившие всем оскомину марионетки, извлеченные из с а м ы х пыль­ ных углов романтических чуланов: шут, три бедняка, два старых крестьянина, придворные, пилигримы, калека, нищий, бродяга, старуха, семь (мистическое число!) б о г о м о л о к и д р . Обратите внимание на имена, которые Метерлинк д а е т с в о и м д е й с т в у ю щ и м лицам. Как фламандец, он очень х о р о ш о знает, что Гяльмар — не голландское, а норвежское имя, а Ангус — шотландское. Но он п р е д н а м е р е н н о совершает эту ошибку, желая лишить своих героев более о п р е д е л е н н о г о облика, к о т о р ы й они п р и о б р е т а ю т , когда он называет их «королями Г о л л а н д и и » , т. е. лишить их всякого отношения к пространству и времени. Они — л ю д и , и м е ю т имена, определенные к о с т ю м ы , но т е м не менее д о л ж н ы оставаться тенями и призраками. К о р о л ь Гяльмар приезжает вместе со с в о и м с ы н о м , принцем Г я л ь м а р о м , к к о р о л ю Марцелу, чтобы просить руки его дочери, принцессы М а л е н , для своего 165

Вырождение сына. М о л о д ы е л ю д и в первый раз видятся и то всего на несколько минут, но тотчас же б е з у м н о в л ю б л я ю т с я друг в друга. На у с т р о е н н о м в честь короля пире происходит спор, о к о т о р о м мы ничего точно не узнаем; к о р о л ю Гяльмару наносят тяжелое оскорбление, он клянется о т о м с т и т ь и немедленно уезжает из замка в сильном гневе. Вскоре он объявляет Марцелу войну, вторгается в его пределы, убивает его и его жену Годливу и разрушает его замок. Принцесса Мален при э т о м замуровывается вместе со своей кормилицей в башне — кем, как и почему — неизвестно; кормилице после трехдневной р а б о т ы удается ногтями сделать отверстие в стене, и о б е женщины спасаются. Так как Мален л ю б и т Гяльмара и не м о ж е т забыть его, то они пускаются в путь и направляются к замку его отца, где т е м временем все пришло в рас­ стройство. Т а м гостит ютландская королева Анна, изгнанная из своих владений собственными п о д д а н н ы м и . К о р о л ь Гяльмар оказал ей гостеприимство вместе с ее д о ч е р ь ю Ю л и а н о й и м а л о л е т н и м с ы н о м А л л а н о м (опять датчанину присво­ ено шотландское имя). К о р о л е в а Анна совсем вскружила голову старику. Она становится его л ю б о в н и ц е й , забирает его в руки, расслабляет физически и нрав­ ственно. Она требует, чтобы его сын женился на ее дочери. Принц Гяльмар приходит в отчаяние от несчастья, постигшего его отца. Он презирает его л ю б о в н и ц у , и мысль о браке с ее д о ч е р ь ю приводит его в ужас. О Мален ему ничего не известно, и он считает ее умершей, но забыть ее не м о ж е т . Т е м временем Мален вместе со своей кормилицей пробирается в замок через какой-то заколдованный лес, з а т е м они п р о х о д я т по какой-то загадочной деревне, где сталкиваются с нищими, б р о д я г а м и , крестьянами, старухами и пр., ведут с ними странные речи и, наконец, п о п а д а ю т в замок Гяльмара, где Мален никто не узнает, но где т е м не менее она тотчас же становится фрейлиной принцессы Юлианы. В о д и н прекрасный вечер, однако, принц Гяльмар решается жениться на принцессе Юлиане и назначает ей свидание в б л и ж а й ш е м парке; э т о свидание не тайное, но, так сказать, официальное, свидание обручения, назначенное с раз­ решения его отца и ее матери. Мален расстраивает свидание, уверив убравшуюся в богатый к о с т ю м и драгоценности Юлиану, что принц Гяльмар отправился в лес и не придет в условленное место. Затем она сама идет в парк и, встретив­ шись т а м с принцем, открывает ему, кто она. Он в восторге ведет ее к отцу, который приветствует ее как б у д у щ у ю жену своего сына, и об обручении Гяль­ м а р а с Ю л и а н о й нет б о л ь ш е речи. К о р о л е в а Анна т е м временем решает изба­ виться от Мален. Она принимает ее сначала ласково, о т в о д и т ей прекрасную комнату в замке, но, когда наступает ночь, заставляет короля, который долго противится, идти с н е ю в комнату Мален, и принцессу у б и в а ю т . Но тут начина­ ются знамения и чудеса: буря гремит и бушует, появляется комета, флигель замка рушится, лес горит, лебеди п а д а ю т раненые и т. д. На с л е д у ю щ е е у т р о находят труп принцессы Мален, король Гяльмар, окон­ чательно лишившийся в ночь убийства рассудка, выдает тайну злодеяния, принц Гяльмар закалывает королеву Анну и вонзает с а м о м у себе кинжал в сердце, и пьеса кончается с л е д у ю щ и м о б р а з о м : К о р м и л и ц а . Пойдемте, мой бедный господин. К о р о л ь . Б о ж е м о й , Б о ж е м о й ! О н а ж д е т теперь у дверей ада. К о р м и л и ц а . Пойдемте, пойдемте. К о р о л ь . Есть л и здесь к т о - н и б у д ь , кто б о и т с я проклятий мертвецов? А н г у с . Да, господин, я боюсь. К о р о л ь . Х о р о ш о . Закройте глаза и и д е м . К о р м и л и ц а . Да, да, идемте, идемте. К о р о л ь . И д у , иду. О, о! Как я теперь о с и р о т е л . Я б е с п р е д е л ь н о в 77 лет! Г д е вы?

166

несчастлив.

И это

II. Мистицизм К о р м и л и ц а . Здесь, здесь. К о р о л ь . В ы н е сердитесь н а меня? И д е м завтракать. Б у д е т л и салат? М н е б ы х о т е л о с ь поесть салата. К о р м и л и ц а . В а м п о д а д у т салат. К о р о л ь . Н е знаю почему, н о мне сегодня немного грустно. Боже м о й , Боже мой! Какой несчастный вид и м е ю т мертвецы. (Уходит с кормилицей.) А н г у с . Еще о д н а такая ночь, и мы все п о с е д е е м . (Все уходят, за исключением семи бегуинок, которые поют заупокойную молитву, укладывая трупы на постели. Колокола умолкают. Доносится пенье соловьев. Петух вскакивает на подоконник и кричит: кукареку! Конец.)

Начиная читать д р а м у , вы невольно приходите в н е д о у м е н и е и спрашиваете себя: почему все э т о кажется вам так знакомым? П р о ч и т а в еще несколько страниц, вы уясняете себе, в чем дело: э т о п р о с т о своего р о д а компиляция из Шекспира — каждая фигура, каждая сцена, каждое сколько-нибудь существенное выражение! К о р о л ь Гяльмар состряпан из М а к б е т а и короля Лира; от Л и р а заимствовано его безумие и с п о с о б его проявления, от М а к б е т а — участие в убийстве принцессы Мален. К о р о л е в а Анна напоминает леди М а к б е т и короле­ ву Гертруду. Принц Гяльмар — несомненно, Г а м л е т с его т е м н ы м и речами и глубокомысленными намеками, с его внутренней б о р ь б о й м е ж д у сыновним д о л г о м и нравственным чувством. К о р м и л и ц а п р я м о взята из « Р о м е о и Джульетты»; Ангус — э т о Горацио; Ванокс и С т е ф а н о — те же Розенкранц и Гильденстерн с примесью Марцелла и Б е р н а р д о («Гамлет»); все второстепен­ ные фигуры: шут, д о к т о р , придворные и д р . носят явный отпечаток шекспировс­ ких действующих лиц. Пьеса начинается с л е д у ю щ и м о б р а з о м : « С а д замка. Выходят Стефано и Ванокс. Ванокс. К о т о р ы й час? Стефано. Судя по луне, полночь. Ванокс. Я д у м а ю , что б у д е т д о ж д ь » . Сравните первое явление «Гамлета». « П л о щ а д к а перед з а м к о м . Франциско, Бернардо... Франциско. Вы очень аккуратны. Бернардо. Как раз п р о б и л о двенадцать... Франциско. ...какой ж е с т о ­ кий х о л о д , и мне не по себе» и т. д. Если н е м н о ж к о потрудиться, то м о ж н о проследить заимствования из Шекс­ пира явление за явлением, слово за с л о в о м . В «Принцессе М а л е н » мы н а х о д и м в соответственном порядке описание с т р а ш н о й б у р н о й ночи из « Ю л и я Ц е з а р я » (1 действие, 3 явление), сцену из « К о р о л я Л и р а » в а л ь б а н с к о м д в о р ц е (1 действие, 4 явление... Лир. « Н и минуты более не стану ж д а т ь о б е д а . Ступай, принеси его» и т. д.), н о ч н у ю сцену из «Макбета», в к о т о р о й леди М а к б е т заставляет своего м у ж а совершить убийство, з а т е м троекратное «О! О! О!» О т е л л о , к о т о р о е испускает у Метерлинка королева Анна, р а з г о в о р ы Г а м л е т а с Г о р а ц и о и т. д. Смерть принцессы М а л е н напоминает о д н о в р е м е н н о и смерть Д е з д е м о н ы , и смерть К о р д е л и и . Все э т о , правда, перепутано, часто искажено до неузнава­ е м о с т и или выворочено наизнанку, но при н е к о т о р о м внимании все-таки п о н и м а ­ ешь, в чем д е л о . Представьте себе ребенка в т а к о м возрасте, когда он т о л ь к о начинает следить за р а з г о в о р а м и взрослых; перед ним и с п о л н я ю т или ч и т а ю т « Г а м л е т а » , «Лира», «Макбета», « Р о м е о и Д ж у л ь е т т у » , «Ричарда III»; он возвращается в д е т с к у ю и по-своему передает все, что видел и слышал, с в о и м м л а д ш и м братьям и сестрам. Т о г д а вы получите верное понятие о д о с т о и н с т в а х « П р и ­ нцессы Мален». Метерлинк объелся Шекспиром и возвращает его произведения непереваренными, хотя до отвращения измененными и с н е к о т о р ы м г н и л о с т н ы м з а п а х о м . Э т о сравнение неаппетитно, но о н о дает н а м вполне т о ч н о е пред­ ставление о «творчестве» психопатов. Они читают с ж а д н о с т ь ю , вследствие своей восприимчивости получают сильные впечатления, которые их п р е с л е д у ю т , словно навязчивые представления, не д а ю т им покоя, пока они не возвратят 167

Вырождение прочитанного в т о й или другой, но, конечно, сильно искаженной ф о р м е . Их произведения н а п о м и н а ю т м о н е т ы варваров, подражавших римским и греческим о б р а з ц а м , но не умевших р а з о б р а т ь сделанные на них буквы и символические изображения. «Принцесса Мален» Метерлинка представляет с о б о й компиляцию из Шекс­ пира в переделке для детей или дикарей. Из шекспировских лиц вышли роли для театра обезьян. Герои Метерлинка н а п о м и н а ю т манеры и движения лиц, кото­ р ы м они п о д р а ж а ю т , но у них нет человеческого ума, и они не м о г у т связать двух разумных слов. Вот несколько образчиков метерлинковских диалогов: К о р о л ь М а р ц е л старается (в п е р в о м действии) п о д а в и т ь в с е р д ц е М а л е н л ю б о в ь к принцу Гяльмару. М а р ц е л . Ну, Мален! М а л е н . В а ш е величество? М а р ц е л . Т ы н е понимаешь? М а л е н . Н е т , ваше величество. М а р ц е л . Т ы о б е щ а е ш ь з а б ы т ь Гяльмара? М а л е н . В а ш е величество... М а р ц е л . Ч т о т ы г о в о р и ш ь ? Т ы еще л ю б и ш ь Гяльмара? М а л е н . Д а , ваше величество. М а р ц е л . « Д а , ваше величество». О, д е м о н ы и бури! О н а цинично признается в э т о м , она смеет б е с с т ы д н о кричать об э т о м ! Она видела Г я л ь м а р а всего о д и н раз, в течение о д н о г о вечера, и теперь о н а пылает, как ад! Г о д л и в а. Государь!.. М а р ц е л . М о л ч и т е ! « Д а , ваше величество». И ей нет еще и пятнадцати лет. О, ее бы следовало тут же на м е с т е убить! Г о д л и в а. Г о с у д а р ь . . . К о р м и л и ц а . Разве о н а не м о ж е т л ю б и т ь , как все другие? Не б у д е т е же вы д е р ж а т ь ее за стеклом? Разве м о ж н о так кричать на ребенка. О н а не с д е л а л а ничего х у д о г о . М а р ц е л . А! О н а не с д е л а л а ничего х у д о г о ! П р е ж д е всего м о л ч и т е . Я не с вами говорю. Д о л ж н о быть, вы, как сводница... Г о д л и в а. Г о с у д а р ь . . . К о р м и л и ц а . С в о д н и ц а . Я — сводница! М а р ц е л . Д а д и т е ли вы м н е , наконец, г о в о р и т ь . У х о д и т е , у х о д и т е о б е . О, я з н а ю , что вы спелись и начинаете ваши козни. Но п о д о ж д и т е у меня... М а л е н , ты д о л ж н а б ы т ь благоразумна. Обещаешь ли ты быть благоразумной? М а л е н . Д а , ваше величество. М а р ц е л . А г а , вот видишь. Так т ы н е б у д е ш ь б о л ь ш е д у м а т ь о б э т о м браке? М а л е н . Да. М а р ц е л . Д а ? Значит, т ы з а б у д е ш ь Гяльмара? М а л е н . Нет. М а р ц е л . А если я т е б я з а с т а в л ю ? З а т е м вот парке замка:

сцена

из

второго

действия,

когда

Мален

и

Гяльмар

встречаются

в

темном

Г я л ь м а р . Пойдемте. М а л е н . Подождите. Г я л ь м а р . Юлиана! Юлиана! (Целует ее. Струя фонтана, колеблемая ветром, склоняется в их сторону и обдает их брызгами.) М а л е н . О , что в ы сделали? Г я л ь м а р . Э т о — струя в о д ы . М а л е н . О, о! Г я л ь м а р . Э т о — ветер. М а л е н . Мне страшно. Г я л ь м а р. Не д у м а й т е б о л ь ш е об э т о м . О т о й д е м н е м н о г о д а л ь ш е . А х ! Ах! Ах! Я весь мокрый. М а л е н . Т у т к т о - т о плачет. Г я л ь м а р . Т у т к т о - т о плачет? М а л е н . Мне страшно. Г я л ь м а р . Разве в ы н е с л ы ш и т е , что э т о ветер? М а л е н . Н о что э т о з а глаза с м о т р я т н а нас с деревьев? Г я л ь м а р . Г д е же? О! Э т о совы, вернувшиеся с ю д а . Я их сейчас п р о г о н ю . (Бросает в них ком земли.) Прочь! Прочь!

168

II. Мистицизм М а л е н . В о т о д н а , к о т о р а я н е хочет улететь. Г я л ь м а р . Г д е она? М а л е н . Н а плакучей иве. Г я л ь м а р . Прочь! М а л е н . О н а н е улетает. Г я л ь м а р . Прочь! Прочь! (Бросает в нее землей.) М а л е н . О! Вы в меня бросили землей. Г я л ь м а р . Я в вас б р о с и л землей? М а л е н . Д а ! О н а п о п а л а в меня. Г я л ь м а р . О , моя бедная Юлиана. М а л е н . Мне страшно. Г я л ь м а р . Вам страшно с о мной? М а л е н . М е ж д у д е р е в ь я м и виднеется п л а м я . Г я л ь м а р . Э т о ничего. Э т о м о л н и и . С е г о д н я б ы л о так ж а р к о . М а л е н . М н е с т р а ш н о . О , о т ч е г о з е м л я о к о л о нас как б ы движется? Г я л ь м а р . Э т о — крот; б е д н ы й маленький крот, о н р а б о т а е т . ( К р о т и з « Г а м л е т а » . Д о б р о п о ж а л о в а т ь , старый знакомец!) М а л е н . Мне страшно. ( П о с л е д а л ь н е й ш е й б е с е д ы в т о м же д у х е . ) Г я л ь м а р . О чем в ы д у м а е т е ? М а л е н . Мне грустно. Г я л ь м а р . В а м грустно? О чем в ы д у м а е т е , Ю л и а н а ? М а л е н . Я д у м а ю о принцессе М а л е н . Г я л ь м а р . Ч т о в ы сказали? М а л е н . Я д у м а ю о принцессе М а л е н . Г я л ь м а р . В ы знаете принцессу Мален? М а л е н . Я с а м а — принцесса М а л е н . Г я л ь м а р . Ч т о такое? М а л е н . Я — принцесса М а л е н . Г я л ь м а р . Разве вас з о в у т н е Ю л и а н а ? М а л е н . Я — принцесса М а л е н . Г я л ь м а р . В ы принцесса М а л е н ? В ы — принцесса М а л е н . Н о ведь о н а у м е р л а ? М а л е н . Я — принцесса М а л е н .

Нет, положительно таких и д и о т о в вы не встретите ни в о д н о м поэтическом произведении, где бы о н о ни было написано. Э т и бесконечные «охи» да «ахи», это непонимание самых простых слов, э т о повторение по четыре и по пяти раз одних и тех же фраз д а ю т н а м верную клиническую картину неизлечимого помешательства. Однако поклонники Метерлинка в о с т о р г а ю т с я о с о б е н н о э т и м и местами. Все это-де обусловлено г л у б о к и м художественным з а м ы с л о м ! З д р а в о ­ мыслящего читателя на эту удочку не поймаешь. Метерлинковские герои не говорят ничего, п о т о м у что им нечего сказать. Р о д и т е л ь не вложил им ни о д н о й путной мысли в голову, п о т о м у что у него у с а м о г о в голове пусто. Мы в и д и м у него не мыслящих и говорящих л ю д е й , а каких-то слизняков или улиток, неизмеримо более глупых, чем дрессированные б л о х и , которых п о к а з ы в а ю т в балаганах. Впрочем, в «Принцессе Мален» не все з а и м с т в о в а н о у Шекспира. Так, например, «семь бегуинок», несомненно, принадлежат с а м о м у Метерлинку. Э т о поистине изумительная выдумка. Бегуинки то и д е л о п р о х о д я т гуськом по сцене, напевают что-то, извиваются по всему королевскому замку, ш н ы р я ю т по двору, парку, выползают незаметно во время действия из-за угла, стре­ мительно появляются и выбегают, но для зрителя остается с о в е р ш е н н о не­ понятным, откуда они приходят, куда идут, зачем пришли. Э т о какое-то навязчивое представление, от к о т о р о г о автор никак не м о ж е т отделаться. К р о м е т о г о , в пьесе м о ж н о проследить все те с и м п т о м ы психического рас­ стройства, которые мы уже отметили в «Serres chaudes». С а м а принцесса Мален — сколок с г о л о д а ю щ и х , больных, з а б л у д ш и х с я , б р о д я щ и х по л у г а м принцесс, мелькающих в стихах Метерлинка и, несомненно, заимствованных а в т о р о м из баллады Суинберна о королевской дочери. 169

Вырождение К р о м е «Принцессы Мален» Метерлинк написал еще несколько пьес. В одной из них, «L'Intruse» («Непрошенная гостья»), проводится мысль, что в доме, где лежит тяжелобольная, смерть вторгается в полночь, явственно проходит через сад, пробует сперва косу, скосив лужайку перед з а м к о м , п о т о м стучится в дверь и, когда ей не о т в о р я ю т , вламывается в нее и уносит с в о ю жертву. В д р у г о м произведении, «Les aveugles» («Слепые»), рассказывается, как неско­ лько слепых, живших в приюте, отправились с о д н и м священником в лес, как т а м священник внезапно умер, не успев вымолвить ни слова, как слепые сначала не заметили э т о г о , п о т о м встревожились, начали все ощупывать вокруг себя, натолкнулись на п о х о л о д е в ш и й труп, расспросами узнали, что умерший был их проводник, как т о г д а ими овладел ужас, и они в отчаянии стали ожидать смерти от г о л о д а и стужи, и б о эта история разыгрывается на одном из северных островов, а м е ж д у л е с о м и п р и ю т о м протекает река, через которую ведет всего о д и н мост, слепые, понятно, не могут найти его. Ни с а м о м у Ме­ терлинку, ни его слепым не приходит в голову, что в заведении заметят их отсутствие и п р и ш л ю т за ними, хотя в пьесе акцентируется упоминание о том, что в приюте есть монахини, ухаживающие за слепыми. П о с л е всего сказанного, конечно, не стоит останавливаться на деталях этих двух произведений или передавать содержание других произведений Метерлинка. «L'Intruse» переведена на несколько языков и поставлена на многих сце­ нах. В Вене от д у ш и п о х о х о т а л и над этой нелепостью. В Париже и Лондоне покачали головами. В Копенгагене публика, состоящая из ценителей «поэзии будущего», была растрогана, взволнована, восхищена. Э т о обстоятельство не менее, чем сама пьеса, свидетельствует о распространенности психопатических явлений. О с о б е н н о замечательно поучительно, как собственно Метерлинк приобрел известность. Э т о т д о с т о й н ы й сострадания умственный у р о д прозябал себе совер­ шенно незамеченным в Генте; бельгийские символисты, перещеголявшие даже французских, не о б р а щ а л и на него никакого внимания, а публика д а ж е не подозревала о его существовании. Но вот в 1890 г. в о д и н прекрасный день его сочинения попали в руки французскому беллетристу Октаву М и р б о . Х о т е л ли он посмеяться над своими соотечественниками или действовал п о д влиянием болез­ ненного принудительного импульса, но, как бы то ни было, он напечатал в «Figaro» крикливую с т а т ь ю , в к о т о р о й называл Метерлинка с а м ы м блестя­ щ и м , с а м ы м в ы д а ю щ и м с я , с а м ы м п о т р я с а ю щ и м п о э т о м последних трех столе­ тий и определил е м у м е с т о наряду с Шекспиром или д а ж е выше его. И вот перед нами о д и н из самых грандиозных и поразительных примеров внушения. Сотня тысяч богатых и знатных л ю д е й , читающих «Figaro», на слово поверили Мирбо и усвоили себе воззрения, которые он им властно навязал. На Метерлинка они стали с м о т р е т ь глазами М и р б о . Они признали в нем красòты, открытые послед­ ним. Тут точь­в­точь повторилась сказка Андерсена о н е в и д и м о м облачении короля. Облачения не было, но весь д в о р его видел. Некоторые в о о б р а з и л и , что они действительно видели великолепное облачение; другие, не видя его, долго протирали себе глаза, пока, наконец, усомнились в своем с о б с т в е н н о м зрении; третьи не сомневались в отсутствии облачения, но не смели противоречить остальным. Таким о б р а з о м Метерлинк м и л о с т ь ю М и р б о сразу сделался вели­ ким п о э т о м и д а ж е « п о э т о м будущего». М и р б о привел в своей статье выдержки, по к о т о р ы м читатель неистеричный и не вполне подчиняющийся ч у ж о м у внуше­ н и ю м о г составить себе ясное понятие о Метерлинке как о с л а б о у м н о м болтуне; но именно эти­то выдержки и были встречены читателями «Figaro» с криками удивления, п о т о м у что М и р б о назвал их первоклассными красòтами, а нам ведь известно, что категорического заявления вполне д о с т а т о ч н о , чтобы заставить 170

II. Мистицизм загипнотизированных есть сырой картофель и в о о б р а ж а т ь , что они едят апель­ сины, или признавать самих себя собаками или д р у г и м и ж и в о т н ы м и . И вот явились апостолы, которые стали провозглашать и восхвалять н о в о г о учителя. При возгласах критиков, все ч е с т о л ю б и е которых заключается в т о м , чтобы провозглашать самые последние м о д ы как на галстуки, так и на литера­ турные произведения, при возгласах этих критиков началось настоящее состяза­ ние в прославлении Метерлинка. Мы уже упомянули, что со времени внушения М и р б о «Принцесса Мален» выдержала десять изданий, две другие пьесы — «Les aveugles» и «L'Intruse» поставлены на различных сценах; д а ж е в Г е р м а н и и нашелся истеричный «синий чулок», который с трогательной с е р ь е з н о с т ь ю воз­ величил Метерлинка в б о л ь ш о й немецкой газете. П р о и з в е л а ли эта м о д н и ц а своей болтовней — э т и м п о д о б и е м внушения М и р б о — впечатление на немецких читателей, э т о г о я не у м е ю сказать. Итак, мы познакомились с различными ф о р м а м и мистического вырождения в современной литературе. К р а й н и м и его проявлениями следует, конечно, счи­ тать м а г и ю Г ю а и т а и П а п ю с а , андрогин П е л а д а н а , а н к с и о м а н и ю Роллина, с л а б о у м н у ю б о л т о в н ю Метерлинка. Я, по крайней мере, не м о г у себе пред­ ставить, чтобы м и с т и ц и з м сделал хотя бы еще о д и н шаг вперед, не у б е д и в д а ж е сколько-нибудь вменяемых психопатов и поклонников м о д ы в т о м , что он представляет с о б о й глубокое и полное помрачение рассудка.

III Эготизм

Психология эготизма Х о т я такие личности, как Вагнер или Т о л с т о й , Россетти или Верлен, пред­ ставляют, на первый взгляд, б о л ь ш о е различие, но, как мы видели, они имеют некоторые о б щ и е черты, как-то: расплывчатое или бессвязное мышление, непро­ извольную ассоциацию идей, навязчивые представления, эротическую возбужда­ емость, религиозную мечтательность. П о э т о м у их нельзя не причислить к одной группе, т. е. группе мистиков. Мы теперь д о л ж н ы сделать дальнейший вывод и установить факт, что не только мистики, но и все в о о б щ е психопаты, какого р о д а бы они ни были, в сущности представляют б о л ь ш о е сходство. Умственные с п о с о б н о с т и всех этих субъектов отличаются о д н и м и и теми же п р о б е л а м и , неравномерностью и урод­ ливостями; все они представляют одни и те же физические и духовные признаки вырождения. Следовательно, тот, кто, руководствуясь фактом, что у некоторых психопатов преобладает мистическое настроение, у других — эротическое раз­ дражение или принудительные импульсы к преступным действиям и т. д . , припи­ сывал бы им исключительно о д н у из этих особенностей, проявил бы очевидную о д н о с т о р о н н о с т ь . В т о м или д р у г о м случае м о ж е т о с о б е н н о бросаться в глаза о д и н из признаков вырождения, но, если присмотреться к делу, то они все окажутся налицо, хотя, быть м о ж е т , и не с одинаковой ясностью. Знаменитый французский психиатр Эскироль первый выяснил, что существу­ ют такие ф о р м ы помешательства, когда больной, п о - в и д и м о м у , мыслит совер­ шенно правильно и только относительно некоторых вопросов проявляет душе­ вную болезнь. Но Эскироль остановился на полпути: его н а б л ю д е н и я оказались с л и ш к о м поверхностными. В о т почему он установил в науке понятие монома­ нии. На деле м о н о м а н и и нет. У ж е ученик Эскироля, Фальре-старший, выяснил это. Так называемая м о н о м а н и я служит только признаком коренного органичес­ кого расстройства и никогда не проявляется в о д н о п р е д м е т н о м помешательстве. Она всегда с о п р о в о ж д а е т с я д р у г и м и изъянами в чувствах и мышлении, хотя эти другие признаки при п о в е р х н о с т н о м н а б л ю д е н и и и выступают менее ясно. Новейшие клинические н а б л ю д е н и я привели нас к открытию целого ряда моно­ маний и к установлению факта, что все они составляют результат общего расстройства организма, называемого вырождением. Маньян впал в ошибку, присваивая к а ж д о м у из признаков вырождения о с о б е н н о е название, вроде: агора­ фобия (боязнь пространства), р у п о ф о б и я (боязнь нечистоты), и о ф о б и я (боязнь ядов), а й х м о ф о б и я (боязнь иглы), кремнофобия (боязнь пропастей), клептомания (болезненная склонность к воровству), аристомания (помешательство на счисле­ нии), ониомания (страсть к покупкам) и т. д. Э т о т список м о ж н о б ы л о бы п р о д о л ж и т ь до бесконечности, о б о г а щ а я его всеми существительными гречес­ кого лексикона; но э т о была бы простая филологически-медицинская забава. Ни о д н о из помешательств, открытых, описанных и снабженных М а н ь я н о м и его 172

III. Эготизм учениками звучными греческими терминами, не н а б л ю д а е т с я о т д е л ь н о , и М о ­ рель был вполне прав, когда отверг все эти пестрые проявления б о л е з н е н н о й м о з г о в о й деятельности как несущественные и остановился на г л а в н о м явлении, л е ж а щ е м в основании всех этих «маний» и «фобий», т. е. на чрезвычайной нервной раздражительности выродившихся субъектов. Если бы он к э т о й чрезмерной раздражительности присоединил с л а б о с т ь м о з г о в о й деятельности, т. е. слабость сознания, воли, памяти, суждения, невнимательность, н е п о с т о ­ янство, то он исчерпал бы сущность вырождения и п р е д о т в р а т и л бы, м о ж е т быть, з а г р о м о ж д е н и е психиатрии м н о г и м и ненужными и сбивчивыми т е р м и ­ нами. Ковалевский ближе к истине, когда объединяет все виды у м с т в е н н о г о расстройства выродившихся субъектов и признает их о д н о й б о л е з н ь ю , пред­ ставляющей лишь различные степени развития, начиная с неврастении и д о х о д я до навязчивых представлений, безотчетного страха и б о л е з н е н н о г о д у х а с о ­ мнения. В эти рамки м о г у т быть включены все «мании» и «фобии», к о т о р ы м и испещрена теперь психиатрическая литература. Но если нельзя выводить из всякого признака о с н о в н о г о страдания, т. е. вырождения, заключение о существовании специфической б о л е з н и , то нельзя, с другой стороны, отрицать, что у некоторых психопатов известная группа болезненных явлений преобладает, не исключая, о д н а к о , в о з м о ж н о с т и суще­ ствования остальных. Следовательно, выродившихся субъектов м о ж н о подвести п о д о б щ и е категории. Так, наряду с мистиками, главных представителей ко­ торых мы охарактеризовали при изучении с о в р е м е н н о г о искусства и поэзии, есть еще другая группа; наряду с м и с т и ц и з м о м существует э г о т и з м . Его не следует смешивать с с е б я л ю б и е м или э г о и з м о м . Э г о и з м является р е з у л ь т а т о м ненормального воспитания; он очень неприятен в о б щ е ж и т и и , свидетельствует, м о ж е т быть, о недостаточно р а з в и т о м чувстве нравственности, но признавать его б о л е з н ь ю нельзя. Эгоист живет, как другие л ю д и , он сохраняет свое положение в обществе и д а ж е , когда д е л о касается д о с т и ж е н и я б о л е е низменных целей, часто г о р а з д о успешнее, чем человек в нравственном о т н о ш е н и и б о л е е развитой, в к о т о р о м п р е о б л а д а ю т альтруистические стремления. П о д э г о т и з м о м мы р а з у м е е м болезнь, в ы р а ж а ю щ у ю с я в т о м , что б о л ь н о й видит все в пре­ вратном свете, не понимает о к р у ж а ю щ е г о его м и р а и не умеет найтись в нем. Французы различают эти два понятия и п о л ь з у ю т с я д л я обозначения в т о р о г о английским с л о в о м egotism (склонность говорить п о с т о я н н о о себе), не смешивая его с э г о и з м о м . Н а д о , однако, постоянно помнить, что границы м е ж д у м и с т и ц и з м о м и э г о ­ т и з м о м шатки и в точности проведены быть не м о г у т . Э г о т и с т ы б ы в а ю т и н о г д а в то же время мистиками, э р о т о м а н а м и и, как э т о ни кажется парадоксальным, д а ж е м н и м ы м и человеколюбцами; с д р у г о й с т о р о н ы , у мистиков нередко встре­ чается сильно развитый э г о т и з м . Некоторых психопатов т р у д н о причислить к о д н о й из этих двух категорий — так р а в н о м е р н о у них выражены все признаки вырождения. В о б щ е м , однако, не о с о б е н н о т р у д н о б у д е т причислить субъектов э т о г о р о д а к т о й или д р у г о й категории. Все исследователи е д и н о д у ш н о признают, что э г о и з м составляет о д н у из главных особенностей вырождения. Рубинович и Легрен говорят, что психопат ничем не интересуется, как только с о б о й , и что он д у м а е т только о т о м , как бы удовлетворить с в о и м страстям. Э т а о с о б е н н о с т ь объединяет всех психопатов, будь они п о м е ш а н н ы м и гениями или и д и о т а м и . В э т о м смысле высказываются и другие исследователи, в т о м числе Солье и Л о м б р о з о . Но клиницист м о ж е т довольствоваться о д н и м установлением факта; н а м же п р е д с т о и т выяснить, почему характеристическая черта психопата д о л ж н а заключаться не только в эгоизме, но и в эготизме. С этой ц е л ь ю мы д о л ж н ы уяснить себе, как 173

Вырождение нормальный человек приходит к с о з н а н и ю своего «я»; тогда нам нетрудно будет выяснить, почему это сознание достигает у иных л ю д е й размеров мании величия. В философской науке установлено, что мы м о ж е м непосредственно созна­ вать лишь перемены, происходящие в с о б с т в е н н о м нашем организме; внешний же мир мы с о з н а е м лишь настолько, насколько мы м о ж е м составить себе суждение о внешних причинах, влияющих на те или другие перемены в нашем организме. Метафизика в течение столетий старалась выяснить вопрос о т о м , как мы в о о б щ е п р и х о д и м к выводу о существовании внешнего мира, и о т о м , как он влияет на перемены, происходящие в нашем организме. Но вопрос этот она не разрешила и кончила тем, что отвергла самый вопрос, утверждая, что данный индивид фактически не знает внешнего мира и не м о ж е т его знать, п о т о м у что он в о о б щ е не существует й что то, что мы называем внешним м и р о м , существует только в н а ш е м мышлении, как представление, а не как реальный факт вне нашего «я». Э т а бессмысленная болтовня, доведенная до философской системы под названием идеализма, вполне удовлетворяла метафизиков от Беркли до Фихте, Шеллинга и Гегеля. М у д р е ц ы эти у б е ж д е н н о повторяли учение о несуществова­ нии внешнего мира и нисколько не смущались т е м , что их собственная деятель­ ность совершенно противоречила их болтовне, что они сами с м о м е н т а рождения до дня смерти постоянно совершали действия, которые пришлось бы признать вполне бессмысленными, если бы внешний мир не существовал. С а м ы й последо­ вательный из этих б о л т у н о в , епископ Беркли, хотя и отрицал существование внешнего мира, но в то же время легкомысленно признавал, что наряду с ним, Беркли, существуют другие умы и д а ж е м и р о в о й дух. Следовательно, он до­ пускал, что вне его «я» существует еще нечто, хотя бы в ф о р м е невещественной. Таким о б р а з о м , оставался открытым вопрос: как он м о г составить себе понятие о существовании э т о г о нечто? Э т о т вопрос не разрешен его последователями, да не м о ж е т быть разрешен, п о т о м у что его постановка неправильна. Научная психология, т. е. психофизиология, не наталкивается на затруднение п о д о б н о г о рода. Она исходит не от ясно сознанного «я» в о з м у ж а л о г о человека, сознательно выделяющего себя из внешнего мира; она доискивается начала этого «я»; исследует, как э т о «я» образуется, и приходит к выводу, что в то время, когда представление о существовании внешнего мира действительно не может быть объяснено, представление это и не существует, а когда мы с ним встречаем­ ся, индивид уже заручился таким о б ш и р н ы м о п ы т о м , что он м о г и д о л ж е н был составить себе представление о внешнем мире. Есть основание предполагать, что воздействие внешних влияний на прото­ плазму с о п р о в о ж д а е т с я известным сознанием, с о с т а в л я ю щ и м , таким о б р а з о м , о д н о из основных свойств о д а р е н н о й ж и з н ь ю материи. Существа, состоящие из простейшей клеточки, сознательно движутся к определенным пунктам и избега­ ют других, различают вещества, пригодные и непригодные для питания, следова­ тельно, мы у них н а б л ю д а е м известную степень суждения и воли, предполага­ ю щ и х сознание. Правда, ни о д и н смертный не м о ж е т составить себе ясную картину о сознании, присущем п р о т о п л а з м е , не доразвившейся еще д а ж е до нервной клеточки. О д н о только м о ж н о с уверенностью предположить, именно, что в т у м а н н о м сознании живого существа, состоящего из о д н о й клеточки, нет еще представления о «я» и «не-я». Клеточка чувствует перемены в с а м о й себе, и эти перемены вызывают в ней по определенным законам другие перемены; она воспринимает впечатление и отвечает на него тем или д р у г и м движением, но она, наверное, не составляет себе представления о т о м , что это впечатление вызвано каким-нибудь п р о ц е с с о м во внешнем мире и что то или д р у г о е ее движение отражается на нем. Д а ж е у существ, стоящих значительно выше, т р у д н о пред174

III. Эготизм положить сознание собственного «я». М о ж е т ли, например, отросток м о р с к о й звезды или трубочка кораллового полипа сознавать свое «я», будучи, правда, о с о б ь ю , но в то же время частью составного существа, колонии существ и, следовательно, воспринимая не только непосредственные впечатления, но и та­ кие, которые воспринимаются его товарищами? И л и , например, м о г у т ли неко­ торые большие черви иметь представление о с о б с т в е н н о м «я», если они не признают д а ж е частей собственного тела составными частями своей индивидуа­ льности и начинают есть свой хвост, когда он случайно окажется у их рта? Сознание собственного «я» нельзя отождествлять с с о з н а н и е м в о о б щ е . Последнее присуще, вероятно, всякому ж и в о м у существу; первое же является результатом деятельности очень развитых и поставленных во в з а и м н у ю за­ висимость частей нервной ткани. О н о составляет принадлежность очень высокой степени развития организма и пока с а м ы м высшим проявлением жизни. Сла­ гается о н о постепенно из н а б л ю д е н и й организма за естественной д е я т е л ь н о с т ь ю своих составных частей. К а ж д о е нервное волокно, д а ж е каждая клеточка и м е ю т слабое сознание т о г о , что в них происходит. Так как все части нервной системы нашего тела находятся м е ж д у с о б о й в связи, то она в ц е л ь н о м своем виде в той или д р у г о й степени воспринимает всякое р а з д р а ж е н и е и с о ­ путствующее е м у сознание отдельных своих частей. Таким о б р а з о м , в це­ нтральном пункте, где стекаются нервные пути всего тела, т. е. в м о з г у , слагается из бесчисленных частичных сознаний о д н о о б щ е е , касающееся, о д н а к о , только разных процессов в с а м о м организме. Сознание очень р а н о начинает различать два вида ощущений: одни возникают без всякой п о д г о т о в к и , другие — в сопровождении предшествовавших им явлений. К а ж д о м у с о з н а т е л ь н о м у дви­ жению предшествует действие, зависящее от воли, в о з б у ж д е н и ю же чувств оно не предшествует. Пока наши чувства не восприняли т о г о или д р у г о г о ощущения, наше сознание не составляет представления об э т о м о щ у щ е н и и , м е ж д у тем до совершения известного движения наш г о л о в н о й или спинной м о з г (когда речь идет о рефлексах) составляет себе картину э т о г о движения, следовательно, ему предшествует представление о т о м , что совершат м ы ш ц ы . Мы ясно чувствуем, что непосредственная причина движения лежит в нас самих; об ощущениях, воспринимаемых нашими чувствами, ничего п о д о б н о г о сказать нельзя. Д а л е е мышечное ощущение дает н а м знать об осуществлении выработанных н а ш и м сознанием представлений, но мы не о щ у щ а е м ничего п о д о б н о г о , когда вырабатываем такое представление о движении, к о т о р о е не касается исключительно наших мышц. М ы , например, х о т и м поднять руку. Наше сознание вырабатывает соответственное представление, м ы ш ц ы руки повинуются, и сознание получает о б р а т н о е уведомление, что представление осуществилось. К о г д а же мы х о т и м поднять или бросить рукой камень, то наше сознание вырабатывает представление, касающееся наших собственных м ы ш ц и камня; совершив з а д у м а н н о е движение, мы получаем, о д н а к о , об э т о м уведомление от приведенных в действие м ы ш ц , но не от камня. Сле­ довательно, наше сознание воспринимает движения, которые с о п р о в о ж д а ю т с я мышечными ощущениями, и такие, которые и м и не с о п р о в о ж д а ю т с я . Н о , чтобы вполне уяснить себе, как мы вырабатываем сознание о с о б с т в е н н о м «я» и о существовании внешнего мира, мы д о л ж н ы коснуться еще о д н о г о пункта. Все клеточки нашего тела и м е ю т свое о т д е л ь н о е сознание, к о т о р ы м с о ­ провождается всякое раздражение. Раздражение же вызывается отчасти процес­ сами в с а м о й клеточке, вроде питания, о б м е н а веществ; отчасти — внешними воздействиями. Раздражение, вызываемое внутренними процессами в с а м о й клеточке, беспрерывно и прекращается только вместе с ж и з н ь ю с а м о й клеточки. Раздражение, вызываемое внешним воздействием, прекращается, естественно, 175

Вырождение вместе с последним, следовательно, имеет не беспрерывный, а временной характер. Жизненные процессы, происходящие в с а м о й клеточке непосредст­ венно, и м е ю т значение только для нее с а м о й , а не для всего организма, м е ж д у т е м как внешнее воздействие м о ж е т иметь значение и для последнего. Центральный орган, т. е. мозг, относительно безучастен к внутренним процессам в самих клеточках, во-первых, п о т о м у что они происходят беспрерывно и потому что им ясно сознается только та или другая перемена в состоянии клеточки, а не с а м о е состояние; во-вторых, п о т о м у что клеточка сама удовлетворяет себя и не нуждается в содействии мозга. Ч т о же касается раздражения, вы­ зываемого внешним воздействием, то м о з г о б р а щ а е т на него внимание, вопервых, п о т о м у что о н о имеет временной характер, а во-вторых, потому что о н о требует такого приспособления всего организма, которое обусло­ вливается деятельностью с а м о г о мозга. Не подлежит, однако, с о м н е н и ю , что м о з г дает себе отчет и в т о м раздраже­ нии, к о т о р о е вызывается внутренней жизнью клеточек. К о г д а болезнь нарушает н о р м а л ь н у ю жизнь клеточки, мы тотчас же это сознаем, чувствуем пораженный орган, о б р а щ а е м на него внимание, и весь организм начинает страдать. Этого р о д а раздражение, сознаваемое з д о р о в ы м о р г а н и з м о м лишь неясно, приводит нас к с о з н а н и ю нашего тела, нашего органического «я», к так называемому о б щ е м у самочувствию. Но это самочувствие становится вполне ясным только благодаря р а з д р а ж е н и ю , передаваемому м о з г у нервами и мускулами, потому что о н о сильнее, яснее и к т о м у же не беспрерывно. Мы видим, следовательно, что сознание очень рано уясняет себе процесс всякого с о в е р ш а е м о г о организмом движения. Оно сперва вырабатывает картину этого движения и затем осуществля­ ет его. Безотчетные сокращения мускулов п р и о б р е т а ю т сознательный характер, м о з г начинает искать причины т о г о или д р у г о г о движения, и, усвоив эту привыч­ ку, он не м о ж е т уже представить никакого ощущения без соответственной причины. Причину мышечных ощущений, т. е. сознательных движений, он нахо­ дит в с а м о м себе. Но причину нервных ощущений, т. е. раздражения, которое испытывает нервная система, он в с а м о м себе не находит. Причина эта должна существовать. Так как ее в сознании нет, то ее приходится искать где-нибудь вне сознания; таким о б р а з о м , мы у б е ж д а е м с я в существовании внешнего мира и переносим в него причину т о г о или д р у г о г о раздражения. Следовательно, мы и м е е м д е л о не с отчетливым, реальным сознанием, а с известным п р о ц е с с о м мышления, о б у с л о в л и в а е м ы м привычкой. К о г д а чувст­ вительные нервы, вследствие болезни, раздражены и наше сознание дает себе отчет в э т о м раздражении, о н о по привычке приписывает его внешней причине. Э т и м вызываются и л л ю з и и и галлюцинации, признаваемые б о л ь н ы м человеком чем-то реальным, так что его т р у д н о или н е в о з м о ж н о убедить в т о м , что сознаваемый им процесс происходит не в нем с а м о м , а вне его. Равным образом сознание приходит к выводу, что такие движения, которые от него не зависят, вызваны чужой волей. О н о дает себе отчет в движении, но не замечает, что ему предшествовала обычная внутренняя причина, т. е. картина движения и проявле­ ние воли, переносит з а т е м причину во внешний мир, упуская из виду, что движение вызвано второстепенными центрами, деятельность которых осталась скрытой для сознания. Вот чем объясняется так называемый спиритизм: если это не о б м а н , то мы и м е е м д е л о с мистическим объяснением таких движений, причину которых сознание не находит в себе с а м о м и п о т о м у переносит во внешний мир. В своей основе сознание собственного «я» и противопоставление этого «я» внешнему миру составляет не что иное, как о б м а н чувств или ошибку мышления. К а ж д ы й организм находится в связи со своим в и д о м и даже 176

III. Эготизм с вселенной. Он является непосредственным вещественным п р о д о л ж е н и е м своих родителей и с а м п р о д о л ж а е т с я в с в о е м потомстве. Он с о с т о и т из тех же веществ, как и остальной о к р у ж а ю щ и й его мир: вещества эти п о с т о я н н о п р о н и к а ю т в него, и з м е н я ю т его, вызывают в нем все явления жизни и сознания, все те химические и физические процессы, которые п р о и с х о д я т во вселенной. Т о , что предчувствует и облекает в мистическую ф о р м у пантеизм, является трезвым и ясным фактом: природа едина и всякий о р г а н и з м является составной ее частью. Некоторые из этих частей ближе друг к другу, другие же б о л е е р а з о б щ е н ы , и сознание считает только первые основой своего телесного существования. Таким о б р а з о м , слагается иллюзия, б у д т о бы б о л е е отдаленные части составля­ ют для него нечто чуждое, о н о начинает чувствовать себя « и н д и в и д о м » , п р о т и в о ­ поставляет себя миру, как отдельный мирок (микрокосм). О н о не замечает, что сознанное «я» не имеет твердых границ, а сливается со всеми силами п р и р о д ы , со всеми ее составными частями. Старая спиритуалистическая психология противопоставляет д а н н о м у индиви­ ду д а ж е собственное его тело как нечто внешнее. Она, следовательно, отрицает самочувствие, составляющее вполне установленный о п ы т о м факт. Мы никогда не перестаем с м у т н о ощущать все части нашего тела, и сознание с о б с т в е н н о г о «я» тотчас же изменяется, как только нарушается правильный жизненный процесс в отдельных органах или тканях. Р и б о с о о б щ а е т по э т о м у п о в о д у интересные факты. Некоторые больные чувствуют себя такими легкими, что им кажется, б у д т о бы они носятся в воздухе и м о г у т летать; другие, н а о б о р о т , испытывают чувство тяжести во всем теле или в каком-нибудь члене, который кажется им н е п о м е р н о большим или тяжелым; о д н о м у м о л о д о м у эпилептику т е л о его казалось таким тяжелым, что он не м о г его приподнять; но т о т же субъект и н о г д а чувствовал себя таким легким, что ему казалось, б у д т о бы он не касается земли. По временам же е м у мерещилось, что тело его достигает размеров, не п о з в о л я ю щ и х е м у пройти в дверь. В о о б щ е процесс сознания начинается со с м у т н о г о ощущения с о б с т в е н н о г о «я» и уже на высшей ступени своей достигает сознания внешнего мира. Ребенок, вероятно, уже до рождения о б л а д а е т самочувствием. Во всяком случае, р о д и в ­ шись на свет, он выражает удовольствие, когда внутренние жизненные процессы совершаются в нем правильно, и, н а о б о р о т , разными движениями и криком выражает неудовольствие, когда они с о в е р ш а ю т с я неправильно. К р о м е т о г о , он заявляет и об о б щ е м состоянии своего организма, когда испытывает г о л о д , жажду и утомление. Но ясного сознания у него еще нет, м о з г еще не г о с п о д с т в у е т над второстепенными центрами, чувственные впечатления, м о ж е т быть, восп­ ринимаются и м , но еще не объединяются в определенные представления, б о л ь ­ ш у ю часть движений составляют только рефлексы. П о с т е п е н н о , о д н а к о , развива­ ются и высшие центры, ребенок начинает о б р а щ а т ь внимание на чувственные впечатления, объединяет их в представления, и его движения становятся п р о и з ­ вольными, сознательными. Вместе с т е м з а р о ж д а е т с я и сознание с о б с т в е н н о г о «я». Т е м не менее ребенок все еще более занят внутренними п р о ц е с с а м и в с в о е м организме, чем внешним м и р о м . П о э т о м у он всецело подчиняется э г о и з м у и до известного возраста совершенно неспособен с о с р е д о т о ч и т ь внимание на т о м , что не касается непосредственно его потребностей и склонностей. Т о л ь к о с п о л н ы м развитием м о з г а человек достигает той степени зрелости, когда он составляет себе верное представление о других л ю д я х и о природе. Т о г д а его сознание все менее занято внутренними процессами в организме и все б о л е е с о с р е д о т о ч и в а е т ­ ся на чувственных впечатлениях. Первые п о г л о щ а ю т его внимание, только когда они п р и н и м а ю т характер настойчивых потребностей; вторые з а н и м а ю т его постоянно, когда он не спит. Собственное «я» отступает на в т о р о й план, сознание наполняется отражением внешнего мира. 177

Вырождение Одаренное ж и з н ь ю вещество достигает высшего развития в индивидуаль­ ности, ясно с о з н а ю щ е й свое отдельное существование; индивидуальность, в свою очередь, достигает высшего развития, когда она понимает внешний мир, преодо­ левает э г о и з м и устанавливает тесную связь м е ж д у с о б о й и о к р у ж а ю щ и м и ее явлениями, п р е д м е т а м и и существами. О г ю с т К о н т назвал эту ступень развития индивидуальности а л ь т р у и з м о м . Половые стремления, заставляющие о д н о су­ щество искать другое, столь же м а л о заслуживают названия альтруизма, как г о л о д , п о б у ж д а ю щ и й охотника убивать зверей, чтобы употребить их в пищу. Об альтруизме м о ж е т идти речь только тогда, когда мысль д а н н о г о индивида занята другими существами, п о б у ж д а е м а я к т о м у л ю б о п ы т с т в о м или сострада­ нием. Только подчиняясь альтруизму, человек становится с п о с о б н ы м сохранить свое положение в природе и обществе. Ч т о б ы быть существом общественным, он д о л ж е н принимать к сердцу чувства ближних и их мнения. То и д р у г о е пред­ полагает, в с в о ю очередь, с п о с о б н о с т ь живо представлять себе эти чувства и мнения. К т о не в состоянии ясно представить себе боль д р у г о г о , т о т не будет испытывать чувство сострадания, и кто не в состоянии уяснить себе, какое впечатление его поступки произведут на д р у г о г о , т о т не будет о б р а щ а т ь на него внимания. В о б о и х случаях он вскоре окажется устраненным из общества, наживет себе м н о г о врагов и, по всей вероятности, погибнет. Равным образом человек д о л ж е н х о р о ш о знать разрушительные силы природы, чтобы защищать­ ся против них. Уяснять себе чувства других и силы природы — значит обладать с п о с о б н о с т ь ю внимательного отношения к внешнему миру. П о с т о я н н о занима­ ясь им, человек совершенно забывает о с о б с т в е н н о м «я». Но чтобы внешний мир п р е о б л а д а л в н а ш е м сознании, н е о б х о д и м а правильная р а б о т а чувствительных нервов, второстепенных и главных центров, с о з д а ю щ и х представления, объеди­ няющих эти представления в мысли и суждения и, в случае н а д о б н о с т и , вызыва­ ю щ и х проявление воли и движение; а так как большинство этих функций исполняется серым корковым веществом, то только в случае н о р м а л ь н о г о его развития и правильной деятельности человеческое сознание м о ж е т быть точным и правильным. При таких условиях человек о б р а щ а е т м а л о внимания на внут­ ренние жизненные процессы, его внешние впечатления всегда отчетливы, его сознание наполнено картиной внешнего мира, а не деятельностью собственного организма. Непроизвольная р а б о т а второстепенных центров играет ничтожную роль наряду с сознательной р а б о т о й главных центров. Его э г о т и з м не превышает меры, н е о б х о д и м о й для сохранения его индивидуальности, а вся его деятель­ ность и его мышление обусловливаются знанием как природы, так и ближнего и желанием не нарушать его интересов. Таков з д о р о в ы й человек. Совершенно д р у г у ю картину представляет психо­ пат. Мы точно не знаем, в чем по существу отличается его нервная система от нервной системы н о р м а л ь н о г о человека. По всей вероятности, составные части клеточки первого несколько отличаются от составных частей клеточки второго, частички п р о т о п л а з м ы менее упорядочены, молекулярное движение вследствие э т о г о менее с в о б о д н о , происходит не так быстро, сильно и различно. Но это только предположение, и с уверенностью м о ж н о только допустить, что все физические признаки вырождения, все неправильности и задержки в образовании о б у с л о в л и в а ю т с я биохимическими и биомеханическими неправильностями в нервных клеточках или клеточках в о о б щ е . Но какова бы ни была эта аномалия нервной системы психопата, она неизбежно приводит к неспособности его достигнуть высшей ступени индивиду­ ального развития, т. е. альтруизма. Он всю жизнь остается ребенком, т. е. занимается исключительно органическими процессами в с о б с т в е н н о м теле и от­ носится безучастно к внешнему миру. Объясняется это разными причинами. Его 178

III. Эготизм чувствительные нервы, например, м о г у т быть притуплены, следовательно, с л а б о раздражаются внешними явлениями, п е р е д а ю т м е д л е н н о и неполно воспринятые впечатления мозга, не в состоянии в о з б у д и т ь в нем н о р м а л ь н у ю деятельность; или же, н а о б о р о т , эти нервы р а б о т а ю т д о в о л ь н о исправно, но м о з г в о з б у ж д а е т с я слабо и не воспринимает с д о л ж н о й ясностью впечатления внешнего мира. Притупление нервной системы психопата е д и н о д у ш н о к о н с т а т и р у ю т все исследователи. Многие идиоты не различают сладкого и горького. В о о б щ е вкусовые ощущения у них часто отсутствуют. Д а ж е с л а б о у м н ы е , а не и д и о т ы , едят р а з н у ю мерзость, иногда собственные испражнения. То же м о ж н о сказать об их обонянии и осязании. И н о г д а они д о х о д я т до п о л н о й нечувствительности. По исследованиям Л о м б р о з о , из 66 преступников у 38 накожная чувствитель­ ность была очень слаба, а у 46 — различна в правой и левой половине тела. Т о т же исследователь говорит, что психопаты проявляют с а м и б о л ь ш у ю нечувст­ вительность к б о л и и п о э т о м у относятся р а в н о д у ш н о к с т р а д а н и я м других. Р и б о рассказывает, что один м о л о д о й человек, отличавшийся о б р а з ц о в ы м поведени­ ем, вдруг стал проявлять порочные наклонности. Его у м , п о - в и д и м о м у , р а б о т а л вполне правильно, но оказалось, что вся поверхность его тела с о в е р ш е н н о утратила чувствительность. « М о ж е т показаться странным, что слабая или ненор­ мальная чувствительность, т. е. изменения в чувствительных нервах, м о ж е т отражаться на сознании собственного «я»; н о , — говорит т о т же и с с л е д о в а т е л ь , — опыт э т о подтверждает». Э т а нечувствительность психопатов объясняется различно. М н о г и е призна­ ют ее последствием ненормального состава чувствительных нервов; другие при­ держиваются мнения, что она вызывается н е н о р м а л ь н о с т я м и в с а м о м м о з г у . Приведем здесь мнение Бине. « Д о л г о е в р е м я , — говорит о н , — з а б л у ж д а л и с ь относительно истинного характера нечувствительности у истеричных субъектов и признавали ее последствием ненормальности в системе чувствительных нервов. Это мнение оказывается несостоятельным. Мы теперь з н а е м , что нечувствитель­ ность у истеричных субъектов не составляет нечувствительности в н а с т о я щ е м значении э т о г о слова; она объясняется н е д о с т а т к о м сознания, умственным р а з ­ ложением, с л о в о м , это душевная нечувствительность». Но какова бы ни была причина этой нечувствительности, результат получается одинаковый: сознание не воспринимает внешний м и р с д о л ж н о й ясностью и правильностью, и ненор­ мальный субъект постоянно занят процессами в с о б с т в е н н о м организме. Еще сильнее выступает это явление, когда к нечувствительности нервов или соответственных центров присоединяется измененная и повышенная жиз­ ненная деятельность органов. Т о г д а самочувствие решительно п р и о б р е т а е т перевес н а д о щ у щ е н и е м внешнего мира и сознание занято исключительно процессами в с а м о м организме. Вот источник о с о б е н н о й в о з б у ж д е н н о с т и , составляющей характерную черту душевной жизни психопатов. Сознание их наполнено навязчивыми представлениями, которые не внушаются явлениями внешнего мира, и принудительными импульсами, не с о с т а в л я ю щ и м и отражения воспринятых внешних впечатлений. К э т о м у присоединяется отсутствие воли, препятствующее подавлению этих навязчивых представлений и склонностей, неспособность принудить высшие нервные центры к в н и м а т е л ь н о м у н а б л ю ­ дению за внешним м и р о м . Р е з у л ь т а т о м всего э т о г о является т о , что внешний мир отражается в сознании такого н е н о р м а л ь н о г о субъекта весьма неотчетливо или в искаженном виде, а иногда и вовсе не отражается. Н а о б о р о т , он вечно занят только с в о и м физическим «я», мучительными и б е с п о р я д о ч н ы м и процессами в разных органах своего тела. Таким о б р а з о м , н е н о р м а л ь н о е состояние чувствительных нервов, притупленность их центров в м о з г у , с л а б о с т ь воли и вызываемые ею неспособность к вниманию, болезненные, неправильные 179

Вырождение и повышенные жизненные процессы в клеточках — вот органические основы эготизма. Эготист ставит чрезвычайно высоко собственную личность и деятельность, п о т о м у что он занят исключительно с о б о й и очень м а л о — внешним миром. П о э т о м у он не в состоянии установить правильное отношение м е ж д у собой, д р у г и м и л ю д ь м и и о к р у ж а ю щ и м его м и р о м , равно как и оценить должным о б р а з о м значение своей деятельности в обществе. Однако не следует смешивать э г о т и з м с манией величия. Правда, и последняя наряду со своим клиническим д о п о л н е н и е м , манией преследования, вызывается ненормальными процессами в организме, заставляющими б о л ь н о г о постоянно заниматься своим физическим «я». Но такой б о л ь н о й никогда не упускает из виду внешнего мира и других л ю д е й ; эготист же относится к ним совершенно безучастно. С т р а д а ю щ и й манией величия в о о б р а ж а е т себя папой или и м п е р а т о р о м ; преследуют же его другие м о н а р х и , полиция, духовенство и т. д. В его бреду, следовательно, государство и о б щ е с т в о играют значительную роль. С т р а д а ю щ и й же э г о т и з м о м вовсе не считается с о б щ е с т в о м . Он внешнего мира в о о б щ е не видит, и другие л ю д и для него п р о с т о не существуют. Весь внешний м и р представляется ему расплывчатой тенью. Ему и в голову не приходит, что он значительно больше других, что он м о ж е т претендовать на о с о б е н н о е уважение или подвергаться преследованию: он п р о с т о один в мире или, иначе говоря, он сам — весь мир, так что все люди, в о о б щ е весь одушевленный и неодушевленный мир составляет для него нечто несущественное, не заслуживающее внимания. Ч е м незначительнее указанные аномалии в организме б о л ь н о г о субъекта, т е м слабее у него выражается эготизм. Самая невинная его ф о р м а проявляется в в а ж н о м значении, которое придает такой больной своим ощущениям, наклон­ ностям и своей деятельности. Если он живописец, то он не сомневается, что всемирная история имеет основным своим с о д е р ж а н и е м картины в о о б щ е и его картины в частности; если он пишет стихами или прозой, то убежден, что человечество о з а б о ч е н н о только литературными произведениями. М н е могут возразить, что эта о с о б е н н о с т ь свойственна не только эготистам, но и вообще большинству л ю д е й . Конечно, нельзя принижать с о б с т в е н н у ю деятельность, и т о т д у р н о й человек, кто относится поверхностно к своему труду, и сам не уважает его. Но различие м е ж д у н о р м а л ь н ы м человеком и э г о т и с т о м заключает­ ся в т о м , что первый вполне сознает, какое второстепенное значение имеет его деятельность, хотя она и наполняет всю его жизнь и требует напряжения лучших его сил; в т о р о й же решительно не в состоянии себе представить, чтобы его деятельность, к о т о р о й он посвящает м н о г о труда и времени, м о г л а казаться д р у г и м несущественной или д а ж е ребяческой. Д о б р о с о в е с т н ы й сапожник, конеч­ но, весь при деле, когда он делает новые подметки, но он вполне допускает, что человечество интересуется и м н о г и м д р у г и м . Эготист же, когда он писатель, нисколько не колеблясь, провозглашает вместе с М а л л а р м е , что « м и р создан для т о г о , чтобы привести нас к прекрасной книге». Э т а бессмысленная переоценка собственной деятельности и п о р о д и л а в литературе парнасцев и эстетиков. В д а л ь н е й ш е м с в о е м развитии вырождение и э г о т и з м приводят к безнравст­ венности, д о х о д я щ е й иногда до нравственного помешательства. Правда, и нор­ мальный человек испытывает иногда склонность совершать действия, вредные его з д о р о в ь ю или процветанию общества, но у него есть воля и сила подавить эту склонность. Выродившийся же эготист на э т о неспособен. К процветанию общества он относится р а в н о д у ш н о , п о т о м у что о б щ е с т в о в его сознании не существует. Он одинок и относится совершенно безучастно к законам нравствен­ ности, которые с о з д а н ы не для о д и н о к о г о человека, а для л ю д е й , живущих совместно. Д л я Р о б и н з о н а К р у з о весь уголовный кодекс не имел смысла. Живя 180

III. Эготизм на н е о б и т а е м о м острове, он, понятно, не м о ж е т совершать преступные действия, предусмотренные законодательством. Он м о ж е т грешить лишь против себя: недостаток с а м о о б л а д а н и я и предусмотрительности — единственные в о з м о ж н ы е для него нравственные проступки. Эготист также своего р о д а Р о б и н з о н К р у з о , живущий в воображении на н е о б и т а е м о м острове; кроме т о г о , он бесхарактер­ ный человек, не в л а д е ю щ и й с о б о й . Следовательно, общепринятый нравственный закон для него не существует, и он разве только м о ж е т раскаиваться в т о м , что грешит против нравственного закона о д и н о к о г о человека, т. е. не о б у з д ы в а е т вредных ему с а м о м у инстинктов. Нравственность, как сильная внутренняя п о т р е б н о с т ь человека, сложилась в течение бесконечного ряда поколений. Она, как и всякий д р у г о й органический инстинкт, подвержена извращению, з а к л ю ч а ю щ е м у с я в т о м , что отдельный орган или весь организм р а б о т а е т и не в состоянии иначе р а б о т а т ь , как напере­ кор н о р м а л ь н ы м с в о и м задачам и естественным с в о и м законам. Извращение вкусовых ощущений приводит б о л ь н о г о к т о м у , что он ж а д н о п о г л о щ а е т всякие мерзости, вроде разлагающихся органических веществ, нечистот, гноя, м о к р о т ы и т. п. При извращении обоняния он предпочитает запах гнили а р о м а т у цветов. При извращении п о л о в о г о инстинкта он предается наклонностям, п р я м о п р о т и ­ воречащим основной цели э т о г о инстинкта, т. е. п р о д о л ж е н и ю р о д а . П р и извра­ щении нравственного чувства б о л ь н о й соблазняется действиями, которые вызы­ вают в н о р м а л ь н о м человеке отвращение и ужас. В э т о м случае э г о т и з м проявля­ ется не в т у п о м равнодушии к преступлению, а уже в пристрастии к злу и к преступлению. Эготист сочувствует д р у г и м лицам, р а з д е л я ю щ и м его настро­ ение, совершает преступления, когда только м о ж е т удовлетворить своей склон­ ности, и д а ж е признает за ними то обаяние красоты, какое для н о р м а л ь н о г о человека имеет только д о б р о . Э т о нравственное помешательство видоизменяется согласно индивидуаль­ ным о с о б е н н о с т я м д а н н о г о лица и о б щ е с т в е н н о м у классу, к к о т о р о м у он принад­ лежит. К о г д а эготист принадлежит к п о д о н к а м общества — э т о в ы ш е д ш и й из колеи субъект, который ворует при случае, п о д д е р ж и в а е т половые сношения со своими сестрами или дочерьми и т. д . , или же преступник по профессии и привыч­ ке. К о г д а он о б р а з о в а н и материально обеспечен или когда он д а ж е пользуется влиянием, он совершает злодеяния, свойственные высшим классам, д р у г и м и словами, направленные к у д о в л е т в о р е н и ю не элементарных п о т р е б н о с т е й чело­ века, а более утонченных наклонностей. Он бывает светским д о н ж у а н о м и раз­ рушает семейное счастье лучшего друга, незаконным о б р а з о м присваивает себе наследства, злоупотребляет чужим д о в е р и е м , интригует, сеет семена р а з д о р а , лжет. На престоле он бывает л ю т ы м зверем или всемирным завоевателем, К а р л о м Злым, Ж и л е м д е Ре, этим п р о т о т и п о м «Синей б о р о д ы » , Ч е з а р е Б о р д ж и а или Н а п о л е о н о м I. К о г д а нервная система н е д о с т а т о ч н о сильна, ч т о б ы выраба­ тывать непреодолимые принудительные импульсы, или же мускулы о т к а з ы в а ю т ­ ся им повиноваться, то эти преступные наклонности не выходят из о б л а с т и фантазии. В т а к о м случае эготист только в идее предается злодеяниям; если он писатель, то б у д е т измышлять философские системы для оправдания своей извращенности или воспевать ее в красноречивой прозе, звучных стихах. Таким о б р а з о м в области литературы возникает д е м о н и з м и декадентство. Д е м о н и с т ы и декаденты отличаются от преступников только т е м , что первые ограничивают­ ся грезами и словами, а вторые и м е ю т р е ш и м о с т ь и силу перейти к д е й с т в и ю . Но те и другие д о л ж н ы быть причислены к антиобщественным существам. Есть еще и д р у г о й признак эготизма, присущий всем б о л ь н ы м э т о г о р о д а , именно их неспособность приспособляться к о к р у ж а ю щ и м их условиям. Отсутст­ вие этой с п о с о б н о с т и составляет о д н у из самых поразительных о с о б е н н о с т е й 181

Вырождение психопатов и служит причиной постоянных их страданий и д а ж е гибели. Оно обусловливается состоянием их центральной нервной системы. Неизбежным п р е д п о л о ж е н и е м в о з м о ж н о с т и приспособления является точное знакомство с ус­ ловиями, к к о т о р ы м нам приходится приспособляться. Н е в о з м о ж н о избежать ямы на д о р о г е , когда ее не видишь; нельзя избежать удара, когда его не ожидаешь; т р у д н о вдеть нитку в иглу, если не видишь ясно ушка и не владеешь твердо рукой. Все это очевидно. Т о , что мы называем г о с п о д с т в о м над природой, фактически является приспособлением. Мы изучаем природу, знакомимся с ее о с о б е н н о с т я м и и устраиваемся так, чтобы силы ее совпадали с нашими собствен­ ными желаниями. Мы устанавливаем колесо т а м , где вода падает в силу естест­ венного закона; мы п р о в о д и м провода к т о м у месту, куда мы х о т и м подвести электрический ток. Без знания природы приспособление н е в о з м о ж н о , а без приспособления мы не м о ж е м воспользоваться ее силами. Психопат к приспособ­ лению неспособен, п о т о м у что он не имеет точного понятия об условиях, к к о т о р ы м ему приходится приспособляться; а не имеет он о них точного понятия п о т о м у , что, как мы выяснили, нервная система его ненормальна, и он внимательным быть не м о ж е т . П о б у д и т е л ь н а я причина всякого приспособления, как в о о б щ е всякого усилия (приспособление ведь не что иное, как своего р о д а усилие),— это желание удовлетворить д а н н у ю органическую потребность или избежать какого-либо страдания. Д р у г и м и словами, приспособление имеет целью доставлять наслаж­ дения и ослаблять или устранять страдания. П о э т о м у человек, неспособный к п р и с п о с о б л е н и ю , г о р а з д о менее, чем нормальный человек, в состоянии достав­ лять себе наслаждения и устранять страдания. Он п о м и н у т н о наталкивается на неприятности, п о т о м у что не умеет их избегать, тщетно старается сорвать вкусный плод, и б о не умеет схватить ветку, на к о т о р о й он висит. Эготист представляет с о б о й разительный пример э т о г о рода. Он неизбежно страдает от о к р у ж а ю щ и х его условий и л ю д е й . Основное его настроение поэтому недовольство: он возмущается и п р и р о д о й , и о б щ е с т в о м , и общественными установлениями, вызывающими в нем о б и д у и раздражение, п о т о м у что он не умеет в них найтись. Он постоянно протестует против всего существующего и силится его ниспровергнуть. В своем з н а м е н и т о м труде «Les origines de la France contemporaine» Тэн признает источником якобинства «чрезмерное само­ л ю б и е » и «догматическое умствование». «В двадцать л е т , — говорит о н , — когда м о л о д о й человек вступает в жизнь, он чувствует, что она не мирится ни с его р а з у м о м , ни с его г о р д о с т ь ю . К какому бы обществу он ни принадлежал, оно не согласуется с требованиями чистого разума, и б о о н о не с о з д а н о философомз а к о н о д а т е л е м на основе п р о с т о г о принципа, а является п р о д у к т о м многообраз­ ных и изменчивых п о т р е б н о с т е й сменявшихся поколений... Далее, как бы ни были совершенны учреждения, нравы и законы, они не удовлетворят молодого человека, п о т о м у что существовали до него и он их с а м не о д о б р и л , они избраны его предшественниками, которые по с о б с т в е н н о м у ж е л а н и ю д а л и им те или другие культурные, государственные и общественные ф о р м ы . Никто не спраши­ вает, нравятся ли они ему, он д о л ж е н с ними мириться и п о х о д и т ь на лошадь, против воли впряженную в телегу, к о т о р у ю ей приходится тащить... М о ж н о ли удивляться, что он восстает против порядков, установленных п о м и м о него?.. Вот почему большинство м о л о д ы х л ю д е й . . . когда они оканчивают курс в гимназии, б о л е е или менее якобинцы. Э т о болезнь, сопутствующая росту». Иначе говоря, чрезмерное с а м о л ю б и е приводит м о л о д ы х л ю д е й к протесту против учреждений уже готовых, следовательно, установленных или избранных п о м и м о них; до­ гматическое же умствование заставляет их признавать бессмысленным данный общественный строй, п о т о м у что он «является р е з у л ь т а т о м не логического 182

III. Эготизм мышления, а истории». Но кроме этих двух источников якобинства, указанных Тэном, существует еще третий, наиболее существенный, ускользнувший от его внимания,— э т о неспособность психопата приспособляться к условиям, его окружающим. Эготист по органическим причинам о с у ж д е н быть п е с с и м и с т о м и якобинцем. Но перевороты, им желаемые, п р о п о в е д у е м ы е и, м о ж е т быть, совершаемые, бесплодны для прогресса. Он, как р е в о л ю ц и о н е р , разыгрывает роль наводнения или урагана как средства очистки улиц. Он не расчищает целесообразно почву, а слепо все разрушает и э т и м отличается от п р е д у с м о т ­ рительного новатора, истинного революционера. П о с л е д н и й по в р е м е н а м дейст­ вительно ведет погрязшее в тине, страждущее человечество в н о в у ю о б е т о в а н н у ю землю, но только в случае н е о б х о д и м о с т и б е с п о щ а д н о разрушает развалины, чтобы очистить м е с т о для новой ц е л е с о о б р а з н о й постройки. Э г о т и с т р а з р у ш а е т все, полезное и бесполезное; е м у и в голову не п р и х о д и т очистить м е с т о для новой постройки после разрушения; он наслаждается в и д о м з а р о с ш и х б у р ь я н о м развалин, п о т о м у что всякое здание м о з о л и т ему глаза. Таким о б р а з о м , м е ж д у нормальным р е в о л ю ц и о н е р о м и якобинцем существует целая пропасть. У перво­ го есть положительные идеалы, он знает, к чему стремится, а в т о р о й п о л о ж и ­ тельных идеалов не имеет и вовсе не знает, чем е м у заменить порядки, в о з б у ж ­ дающие его гнев. Он д а ж е и не задумывается н а д э т и м в о п р о с о м : он чувствует только, что все его раздражает, и стремится д а т ь в о л ю с в о е м у т у м а н н о м у , неумному неудовольствию. П о э т о м у нелепая п о т р е б н о с т ь вечного протеста не­ редко направляется на в о о б р а ж а е м о е з л о , преследует ребяческие цели или б о р е т ­ ся с благотворными и м у д р ы м и законами. Э т и субъекты то о б р а з у ю т « о б щ е с т в а , отвергающие снимание шляпы при поклонах», то в о с с т а ю т против о б я з а т е л ь н о й прививки оспы, то р а т у ю т против народных переписей и, не опасаясь стать смешными, ведут эту бессмысленную кампанию столь же серьезно и ш у м н о , как истинные революционеры з а щ и щ а ю т , например, о т м е н у невольничества или свободу человеческой мысли. К неспособности приспособляться к о к р у ж а ю щ и м условиям присоединяется у эготистов еще и болезненная страсть к р а з р у ш е н и ю , вообще часто н а б л ю д а е м а я при тупоумии и с л а б о у м и и и разных ф о р м а х п о м е ­ шательства. В детях страсть к р а з р у ш е н и ю нормальна, соответствует их п о т р е б ­ ности давать м ы ш ц а м работу. Но у детей страсть к р а з р у ш е н и ю скоро заменяет­ ся п о т р е б н о с т ь ю созидания. Последняя, однако, предполагает внимание, к о т о р о е отсутствует у психопата, и п о э т о м у последний никогда не переходит от бес­ порядочных, случайных порывов к о б д у м а н н о м у творчеству. Н е д о в о л ь с т в о как последствие неспособности к п р и с п о с о б л е н и ю , недостаток симпатии к б л и ж н е м у как следствие неуменья вдуматься в его положение и страсть к р а з р у ш е н и ю как следствие задержки умственного развития в совокупности п о р о ж д а ю т анархиста, который, с м о т р я по силе принудительного импульса, л и б о довольствуется с о ­ ставлением книг или произнесением речей в народных собраниях, л и б о же становится динамитчиком. Высшее же проявление э г о т и з м а д о в о д и т человека до помешательства Калигулы, похвалявшегося т е м , что он « с м е ю щ и й с я лев», счита­ вшего себя выше обыкновенных законов, гражданских и нравственных, и жела­ вшего, чтобы у человечества была о д н а голова, чтобы о д н и м у д а р о м отсечь ее. Мне кажется, что я с д о с т а т о ч н о й о б с т о я т е л ь н о с т ь ю выяснил п с и х о л о г и ю эготизма. Сознание собственного «я» обусловливается о щ у щ е н и е м жизненных процессов, совершающихся во всех частях нашего тела, а представление внешне­ го мира — изменениями в органах чувств. Если сойти с почвы вполне установ­ ленных фактов и пуститься в область вероятных гипотез, то м о ж н о утверждать, что сознание собственного «я» коренится в системе симпатического нерва, а представление внешнего мира — в системе г о л о в н о г о и спинного м о з г а . У н о р м а л ь н о г о человека ощущение внутренних процессов в с а м о м о р г а н и з м е 183

Вырождение редко сознается. М о з г г о р а з д о чаще возбуждается чувствительными, чем сим­ патическими нервами. Следовательно, в сознании преобладает представление о внешнем мире над сознанием собственного «я». У психопатов жизненные процессы внутри организма болезненно повышены или совершаются ненормаль­ но и п о э т о м у постоянно наполняют с о б о й сознание, л и б о же чувствующие нервы притуплены и соответствующие центры действуют лениво и с л а б о , л и б о же, наконец, о б а эти уклонения от нормы существуют совместно; во всех трех случаях сознание собственного «я» преобладает н а д представлением о внешнем мире. П о э т о м у эготист не знает и не понимает природы и л ю д е й , а послед­ ствием э т о г о является отсутствие участия и симпатии к ближнему и неспособ­ ность применяться к о к р у ж а ю щ и м условиям. Бесчувственность и неспособность к п р и с п о с о б л е н и ю , часто с о п р о в о ж д а е м ы е извращением инстинктов и принуди­ тельными импульсами, превращает эготиста в антиобщественное существо. Он нравственно помешанный человек, преступник, пессимист, анархист, человеконе­ навистник по мыслям и чувствам или же по действиям. Б о р ь б а с антиобществен­ ным э г о т и с т о м , его удаление из общества — н е о б х о д и м а я функция последнего, и когда о н о бездействует в э т о м отношении, то это служит признаком недостатка жизненной силы или же тяжелого внутреннего недуга. К о г д а же о н о сочувствует эготистам или д а ж е восторгается ими, то это значит, говоря фигурально, что почки общественного организма действуют неисправно, что о б щ е с т в о страдает брайтовой б о л е з н ь ю . В п о с л е д у ю щ и х главах мы р а с с м о т р и м отдельные ф о р м ы , которые прини­ мает э г о т и з м в литературе, а вместе с тем н а м представится случай подробно развить м н о г о е , чего нам в этой главе пришлось коснуться лишь м и м о х о д о м . Парнасцы и демонисты (Катюль Мендес, Бодлер) Французских парнасцев привыкли называть школой, но они сами протесту­ ют против э т о г о . К а т ю л ь Мендес, о д и н из несомненных парнасцев, восклицает: « М ы никогда не были школой. Мы не писали ни о д н о й критической строки. «Парнас» возник вследствие потребности противодействовать п о н и ж е н и ю уров­ ня поэзии, вызванному сторонниками М ю р ж е : Шарлем Баталем, А м е д е е м Ролл а н о м , Ж а н о м дю Буа, з а т е м он превратился в с о ю з л ю д е й , связанных между с о б о й у з а м и о б щ е й л ю б в и к искусству». И в с а м о м деле, название «парнасцы» распространяется на многих писателей и поэтов, едва ли и м е ю щ и х м е ж д у с о б о й что-либо общее. Их с о е д и н я ю т чисто внешние узы, именно: их произведения были изданы книгопродавцем Лемерром, который создавал «парнасцев», п о д о б н о т о м у как в первой половине нынешнего столетия издатель К о т т а создавал немецких «классиков». С а м о название «пар­ насцы» п р о и с х о д и т от названия альманаха, и з д а н н о г о К а т ю л е м Мендесом в 1860 г. п о д заглавием «Le Parnasse contemporain. Recueil de vers nouveaux» и составленного из произведений почти всех французских поэтов т о г о времени. Я не стану здесь заниматься писателями этой многочисленной группы, п о т о м у что э т о не психопаты, а самые заурядные поэты, отличающиеся разве только д о б р о с о в е с т н ы м повторением чужих мотивов. Они не имели непосредст­ венного влияния на своих современников и лишь содействовали усилению влия­ ния нескольких вождей, сплотившись вокруг них и дав им в о з м о ж н о с т ь высту­ пать с почтенной свитой, что всегда производит впечатление на ротозеев. Только сами в о ж д и и и м е ю т для меня значение. Их именно подразумевают, когда говорят о парнасцах, и их особенности служат основанием для теории, 184

III. Эготизм названной парнасской. Она воплощается полнее всего в Теофиле Готье, и оха­ рактеризовать ее м о ж н о д в у м я словами: законченность ф о р м ы и «impassibilité», бесчувственность или бесстрастие. Д л я Готье и его почитателей ф о р м а составляет все, с о д е р ж а н и е же не имеет значения. « П о э т , — вещает о н , — что бы т а м ни г о в о р и л и , — работник. Он не должен быть умнее п р о с т о г о работника и исполнять д р у г о е р е м е с л о , кроме собственного; в п р о т и в н о м случае он б у д е т п л о х о р а б о т а т ь . П о ­ м о е м у , совер­ шенно бессмысленно ставить поэта на пьедестал; в нем нет ничего идеального... Поэт — очень чувствительный инструмент, б о л ь ш е ничего. Та или другая мысль ударяет клавишу, она издает звук — вот и все». В д р у г о м месте он говорит: « Д л я поэта слова сами по себе, независимо от их смысла, и м е ю т х у д о ж е с т в е н н о е значение, как драгоценные камни, еще не отшлифованные и не вделанные в брас­ леты, ожерелья и кольца: они прельщают ценителя, л ю б у ю щ е г о с я и м и и переби­ рающего их в маленькой чашечке, в к о т о р о й они хранятся». С э т и м в з г л я д о м вполне совпадает и с л е д у ю щ е е изречение Ф л о б е р а , д р у г о г о поклонника слова независимо от его смысла: «Красивый, ничего не в ы р а ж а ю щ и й стих выше менее красивого, но выражающего нечто определенное». П о д «красивым» и «менее красивым» Ф л о б е р разумеет здесь «имена с т о р ж е с т в у ю щ и м и с л о г а м и , звучащи­ ми, словно барабанный бой», или «сверкающие слова — слова, сотканные из света». Готье признавал у Расина, к о т о р о г о он как романтик г л у б о к о презирал, лишь с л е д у ю щ и й стих: La fille de M i n o s et de Pasiphai.

С а м о е поучительное применение этой теории представляет с о б о й с т и х о ­ творение парнасца К а т ю л я Мендеса, озаглавленное «Recapitulation» и начи­ нающееся так: R o s e , Emmeline, Margueridette. Odette, Alix, Aline.

Д а л е е с л е д у ю т еще тринадцать строф т о й же фабрикации. На них я, конечно, не стану останавливаться, а приведу лишь заключительную строфу: Z u l m a , Zélie, Régine, Reine, Irène Et j'en oublie.

«И всех не вспомнить!» — это единственный стих, и м е ю щ и й определенный смысл. Остальные же представляют с о б о й п р о с т о е перечисление женских имен. Основная мысль К а т ю л я Мендеса ясна. Он хотел и з о б р а з и т ь настроение распутного человека, в с п о м и н а ю щ е г о всех женщин, с к о т о р ы м и он амурничал. Перечисление их имен д о л ж н о вызвать у читателя с л а д о с т р а с т н о е представление о сонме девушек, гареме и м а г о м е т а н с к о м рае. Но независимо от э т о г о д л и н н о г о перечисления, нагоняющего только скуку, М е н д е с не достигает цели и по д р у г о й причине: вследствие деланности стихотворения с первого же взгляда бросается в глаза полная несостоятельность его замысла. К о г д а в воспоминании ж е н о л ю б а воскресают о б р а з ы его л ю б о в н и ц и он действительно о щ у щ а е т п о т р е б н о с т ь нежно б о р м о т а т ь их имена, то, конечно, он не станет п о д б и р а т ь их в т а к о м порядке, чтобы выходила игра слов. Если он д о с т а т о ч н о хладнокровен, ч т о б ы проделать эту кабинетную работу, то он никак не м о ж е т находиться в настро­ ении п о х о т л и в о г о восторга, которое д о л ж н о выражать его стихотворение и к о т о ­ рое д о л ж н о с о о б щ а т ь с я читателю. Как ни вульгарно и безнравственно, по причине своей хвастливости, это настроение, о д н а к о о н о не м о ж е т быть, как 185

Вырождение всякое чувство, выражено лирически. Но вымученный и п о д о б р а н н ы й по звуко­ в о м у сходству список имен ровно ничего не выражает. Однако по эстетической теории парнасцев «Recapitulation» — о б р а з ц о в о е стихотворение, п о т о м у что, как требовал Ф л о б е р , о н о «ничего не выражает» и состоит лишь из слов, которые, по выражению Готье, сами по себе уже и м е ю т и «художественное значение». Д р у г о й выдающийся парнасец, Т. де Банвиль, хотя и не ратует так решите­ льно за т е о р и ю «слов без содержания», но тем не менее также является ее сторонником. «Приказываю в а м , — обращается он к начинающим писателям,— читать как м о ж н о больше словарей, энциклопедий, сочинений по разным ремес­ л а м и специальным наукам, книготорговых указателей, объявлений об аукци­ онах, каталогов разных музеев — с л о в о м , всяких книг, которые м о г у т содей­ ствовать увеличению вашего запаса слов... К о г д а ваша голова будет таким о б р а з о м начинена, вы будете х о р о ш о владеть рифмой». По м н е н и ю Банвиля, все сводится к о д н о й рифме. « Ч т о б ы описать в стихах данный процесс,— поучает он своих учеников,— н а д о прежде всего приискать все р и ф м у ю щ и е с я с названием э т о г о предмета слова. Подыскав рифмы, приступайте к нанизыванию их и искус­ ной рукой затыкайте пробелы. Л ю д и , советующие избегать затычек, доставят мне б о л ь ш о е удовольствие, если при п о м о щ и о д н о й лишь мысли прикрепят две доски о д н у к другой». У поэта, р е з ю м и р у е т Банвиль с в о ю т е о р и ю , в голове нет мыслей; у него есть только звуки, рифмы, игра слов. Эти каламбуры служат ему мыслями или п о д о б и е м мыслей. Г ю й о совершенно справедливо замечает по п о в о д у этой эстетической теории Банвиля: «Чрезмерная погоня за р и ф м о й ведет к т о м у , что поэт отвыкает от последовательного мышления, т. е. в сущности отвыкает мыслить в о о б щ е , пото­ му что мыслить — значит, как сказал Кант, соединять и связывать. Рифмовать же, напротив, значит нанизывать слова, не и м е ю щ и е определенной связи между с о б о й . . . Культ рифмы ради рифмы постепенно вносит в голову поэта известного р о д а беспорядок и балласт; все обычные законы ассоциации идей, последователь­ ность мышления нарушена и заменена случайным совпадением звуков... Описа­ ние и сравнение — вот единственное средство д о б и т ь с я удачных рифм... Невоз­ м о ж н о с о б л ю д а т ь простоту, когда стараешься подыскать б о г а т у ю рифму, это нарушает искренность. Свежесть и непосредственность чувства исчезают у слиш­ ком б о л ь ш о г о художника слова; он уже не о б р а щ а е т внимания на мысль, которая д о л ж н а составлять главное д о с т о и н с т в о писателя». Как известно, Лев Т о л с т о й вполне разделяет этот взгляд на стихотворчество. Но Г ю й о не прав, утверждая, что культ рифмы для рифмы вносит «бес­ порядок и балласт в голову поэта». Совершенно н а о б о р о т . «Беспорядок» и «балласт» существовали в голове поэта раньше; чрезмерная погоня за рифмой составляет лишь последствие э т о г о состояния духа. Тут мы опять-таки имеем д е л о с известным уже нам явлением, т. е. н е с п о с о б н о с т ь ю психопата быть внимательным. Течение его мысли не обусловливается главным представлением, вокруг к о т о р о г о воля группирует все остальные представления, подавляя при п о м о щ и внимания о д н и и усугубляя другие, а совершенно машинальной ас­ социацией идей, вызываемой у парнасцев созвучием. Их поэзия — чистейшая эхолалия. Теория парнасцев о важности ф о р м ы , т. е. рифмы, о художественном значении слова п о м и м о его смысла, о бесполезности и д а ж е вреде мысли в стихотворении и т. д. имела решительное влияние на новейшее развитие французской поэзии. Символисты, с к о т о р ы м и мы познакомились во второй части нашего труда, с т р о г о придерживаются этой теории. Э т и «нищие духом», лепечущие «благозвучные слова» без всякого смысла, являются прямыми по­ т о м к а м и парнасцев. 186

III. Эготизм Художественная теория парнасцев п р о с т о несостоятельна. Э г о т и з м же при­ думавших ее психопатов проявляется в т о м , что они п р и з н а ю т г р о м а д н у ю важность своей погони за р и ф м а м и , за «звенящими» и «сверкающими» с л о в а м и . В своем стихотворении «La seule douceur», в к о т о р о м и з о б р а ж а е т с я р я д з а м а н ­ чивых наслаждений, К а т ю л ь М е н д е с говорит в заключительном посвящении: «Принц, я лгу. Соединять р и ф м а м и п о д близнецами или а м ф о р о й (водолея?) благородные слова — вот единственная о т р а д а жизни». Т о т , кто э т о г о мнения не разделяет, не заслуживает, по м н е н и ю поэта, названия человека. Так, например, Бодлер называет Париж « К а п е р н а у м о м , В а в и л о н о м , населенным глупцами и бесполезными л ю д ь м и , у б и в а ю щ и м и время как п о п а л о и ничего не смыс­ лящими в искусстве». Называть глупцом человека, не п р и д а ю щ е г о значения рифмоплетству и сочетанию б у д т о бы звучных собственных и м е н , — э т о уж большая заносчивость, над к о т о р о й м о ж н о разве только посмеяться. Н о Б о д л е р толкует еще о л ю д я х «бесполезных». Вы не имеете права на существование, если не о д о б р я е т е т о г о , что он называет «искусством», т. е., говоря п р о щ е , т у п о у м ­ ного набора однозвучных слов. Если бы Б о д л е р у дана была власть, то он, вероятно, не ограничился бы выражением э т о й мысли, а вычеркнул бы «бес­ полезных» из списка живых л ю д е й , п о д о б н о т о м у как Н е р о н предавал с м е р т и тех, кто не рукоплескал е м у как актеру. М о ж е т ли проявиться э г о т и з м п о м е ш а н ­ ного полнее, чем в э т о м замечании Бодлера? В т о р о й отличительный признак парнасцев — так называемое бесстрастие, «impassibilité». Они сами отвергают э т о т признак. « К о г д а же перестанут п о р о т ь такой вздор!» — раздраженно восклицает Леконт де Лиль; а К а т ю л ь М е н д е с говорит: « П о т о м у только, что Глатиньи сочинил стихотворение, озаглавленное «Impassible»... п о т о м у только, что я написал стих « Н е н а д о человеческих рыданий в песне п о э т а » , — парнасцев называют бесчувственными. Г д е , о д н а к о , вы у нас находите то ледяное равнодушие, ту сухость, какие н а м приписывают другие?» И в с а м о м деле критика выбрала неудачное выражение. П о л н о г о р а в н о д у ­ шия к природе и жизни в искусстве не м о ж е т быть. Э т о психологически невоз­ м о ж н о . Всякое художественное произведение, если только о н о вытекает из действительной п о т р е б н о с т и художника, а не есть п р о с т о е ученическое п о д р а ж а ­ ние, является переработкой воспринятых х у д о ж н и к о м впечатлений. Впечатления, которые нисколько его не т р о г а ю т , не в н у ш а ю т поэту стиха, живописцу — картины, музыканту — звука. Они д о л ж н ы оставить в д у ш е х у д о ж н и к а т о т или другой след, вызвать душевное волнение, и т о г д а только он п о ж е л а е т воплотить их в х у д о ж е с т в е н н о м произведении. Х у д о ж н и к выделяет свой п р е д м е т из массы других о к р у ж а ю щ и х его явлений, он делает в ы б о р и д а е т д а н н о м у с ю ж е т у предпочтение перед другими. Такое предпочтение предполагает уже известные симпатии или антипатии; следовательно, художник, останавливаясь на д а н н о м сюжете, подчинился о п р е д е л е н н о м у чувству. Факт, что писатель написал ту или д р у г у ю книгу, доказывает, что данный с ю ж е т его интересовал, в о з б у ж д а л в н е м л ю б о п ы т с т в о , приятные или неприятные чувства, привлек его внимание. Все э т о нисколько не мирится с р а в н о д у ш и е м . Парнасцы небесстрастны. В своих произведениях они стонут, р у г а ю т с я , проклинают, р а д у ю т с я , г о р ю ю т , в о о д у ш е в л я ю т с я , но их мучает и восхищает исключительно собственная жизнь, личные интересы. Единственный с ю ж е т в их стихотворениях — э т о их «я». Страдания и р а д о с т ь других л ю д е й д л я них не существуют. Следовательно, их «impassibilité» не бесстрастие, а п о л н о е отсутст­ вие сочувствия к д р у г и м . «Башня из с л о н о в о й кости», в к о т о р о й , по в ы р а ж е н и ю о д н о г о из парнасцев, живет поэт, г о р д о возвышаясь н а д р а в н о д у ш н о й т о л п о й , очень удачное выражение, п о т о м у что о н о прекрасно характеризует их т у п о е безучастие к судьбе ближнего. Брюнетьер, п р о и з в о д я щ и й о т р а д н о е впечатление 187

Вырождение своей трезвой критикой, очень х о р о ш о понял это. « О д н о из самых худших последствий теории парнасцев и в особенности Б о д л е р а , — говорит о н , — может заключаться в т о м , что она о б о с о б и т искусство, а вместе с ним и художника, заставит его о б о г о т в о р я т ь собственную личность и замкнуться в святилище собственного «я». Т о г д а в его произведениях будет речь только о нем самом, о его горестях и радостях, л ю б в и и мечтах, и, чтобы дать дальнейшее развитие своему д а р о в а н и ю , он б у д е т ко всему относиться пренебрежительно и все подчинять себе. Считать себя с р е д о т о ч и е м всего существующего с философской точки зрения — ребяческий с а м о о б м а н , такой же, как видеть в человеке «творца вселенной» или признавать з е м л ю , как древние, « п у п о м мира». С чисто же человеческой точки зрения — э т о прославление себялюбия, следовательно, пол­ ное отрицание солидарности м е ж д у л ю д ь м и » . Брюнетьер, следовательно, не упустил из виду эготизма парнасцев, не сомне­ вается в их антиобщественных тенденциях, безнравственности, но полагает, что они д о б р о в о л ь н о избрали с в о ю точку зрения. Э т о единственная его ошибка. Их э г о т и з м — не философская система или этическое учение — это п р о с т о болезнь. Бесстрастие парнасцев, как мы видели, не означает п о л н о г о равнодушия ко всему; они безучастны лишь к б л и ж н и м , но очень нежно л ю б я т самих себя. Нам н а д о отметить, что «impassibilité» имеет еще другое значение, и его­то и имели в виду те, кто выдумал это слово, хотя они и не вполне уяснили его себе. Напускное равнодушие, к о т о р ы м так гордятся парнасцы, касается не столько людских страданий и радостей, сколько всеми признанного нравственного зако­ на. Д л я них не существует ни д о б р о д е т е л и , ни порока, существует лишь прекрас­ ное и б е з о б р а з н о е , выходящее из ряду вон и обыденное. Они заняли свою п о з и ц и ю «вне д о б р а и зла» з а д о л г о до т о г о , как нравственно помешанный Ницше установил эту формулу. Б о д л е р обосновывает ее с л е д у ю щ и м образом: «Поэзия... не имеет д р у г о й цели, кроме поэзии; она и не м о ж е т иметь другой цели, и ни о д н о стихотворение не б у д е т столь велико, б л а г о р о д н о и достойно названия поэтического произведения, как такое, которое написано единственно ради удовольствия написать стихотворение. Я этим не хочу сказать, поймите меня, что поэзия не д о л ж н а облагораживать нравы, что ее конечная цель не д о л ж н а заключаться в т о м , чтобы возвышать человека над его низменными интересами. Э т о был бы очевидный абсурд. Я г о в о р ю только, что поэт ослабляет с в о ю поэтическую силу, когда преследует нравственную цель, и м о ж н о без риска держать пари, что его произведение вследствие э т о г о окажется п л о х и м . Поэзия не м о ж е т занять м е с т о наряду с наукой или нравственностью, если она не хочет обречь себя на гибель или унизить себя. Цель ее — не истина, а она сама». А Теофиль Готье, написавший предисловие к сочинению Бодлера, вполне одоб­ ряет эту мысль. « Н а вершине он (поэт) спокоен; pacem summa tenent»,— говорит он, прибегая к о б р а з у , встречающемуся у Ницше на к а ж д о м шагу. У к а ж е м на о б ы ч н у ю софистическую увертку, к к о т о р о й прибегает Бодлер. Он задается в о п р о с о м : д о л ж н о ли искусство быть нравственным? Приводя д о в о д ы в пользу своего взгляда, он вдруг упоминает о науке, о к о т о р о й вовсе не идет речь, сопоставляет ее с нравственностью и торжественно заявляет, что поэзия не имеет ничего о б щ е г о с наукой, словно этим д о к а з а н о , что и нравствен­ ность не имеет с поэзией ничего о б щ е г о . Однако в наше время ни одному рассудительному человеку не придет в голову требовать от поэзии, чтобы она поучала научным истинам; с с а м о г о сотворения мира не было ни одного истинного поэта, который излагал бы а с т р о н о м и ю или физику в стихотворении. Единственный вопрос, о с т а ю щ и й с я еще открытым для многих, заключается в т о м , м о ж н о ли требовать от поэзии нравственности или нет, и Б о д л е р отвечает на этот вопрос недосказанным т е з и с о м и ловкой уверткой. 188

III. Эготизм Я не стану останавливаться на э т о м вопросе не п о т о м у , ч т о б ы я желал уклониться от него, а п о т о м у что обсуждение его представляется м н е б о л е е уместным, когда речь зайдет об учениках «Парнаса», декадентах и эстетиках, которые довели его учение до последней крайности. Тезис парнасцев, что поэзии нет дела до нравственности, я пока оставляю без возражения. П о э т , по их мнению, д о л ж е н стоять «вне д о б р а и зла». Однако э т о требование предполагает полное беспристрастие; о н о м о ж е т означать, что, наталкиваясь на т о т или д р у г о й факт, то или д р у г о е явление, поэт спрашивает себя только, красиво ли о н о или нет, оставляя нравственную точку зрения совершенно в стороне. П о э т э т о г о р о д а будет неизбежно встречать в жизни одинаковое количество прекрасных и б е з о б ­ разных, нравственных и безнравственных явлений, п о т о м у что, в о о б щ е говоря, в человеке и природе прекрасное и нравственное встречаются по меньшей м е р е столь же часто, как у р о д л и в о е и безнравственное, и, пожалуй, д а ж е п р е о б л а д а ю т . Безобразным представляется н а м т о , что составляет уклонение от привычных нам законов, к к о т о р ы м мы уже приспособились, или что н а м кажется в р е д н ы м , а безнравственным мы считаем т о , что угрожает процветанию или д а ж е сущест­ вованию общества. У ж е т о т факт, что мы в о о б р а ж а е м , что нашли законы, служит доказательством, что явлений, с о о т в е т с т в у ю щ и х э т и м з а к о н а м , г о р а з д о больше, чем противоположных, т. е. безобразных; равным о б р а з о м и сущест­ вование общества доказывает, что благоприятные для него, т. е. нравственные, силы могущественнее, чем разрушительные, т. е. безнравственные. П о э т о м у в поэзии, которая относится безразлично к нравственности, но которая дейст­ вительно беспристрастна, нравственный элемент все­таки д о л ж е н выступать сильнее, чем безнравственный. Но э т о г о нельзя сказать о поэзии парнасцев. Она питает о с о б о е пристрастие к извращенному и б е з о б р а з н о м у . Г о т ь е восхваляет в «Mademoiselle de Maupin» н и з м е н н у ю чувственность, которая, получив ш и р о ­ кое распространение, однако, низвела бы человечество до уровня дикарей, живу­ щих в своих половых отношениях без индивидуальной л ю б в и и без всякого семейного начала. Сент­Бёв, правда, не столько парнасец, сколько романтик, воздвигает «сладострастию» в с в о е м произведении т о г о же названия такой алтарь, на к о т о р о м древнеазиатские поклонники А с т а р т ы о х о т н о отправляли бы свое богослужение, К а т ю л ь М е н д е с , начавший с в о ю л и т е р а т у р н у ю карьеру, написав д р а м у «Le roman d'une nuit», навлек на себя приговор за проступок против нравственности, в п о с л е д у ю щ и х своих произведениях, которых лучше не называть, воспевает о д н у из отвратительнейших ф о р м противоестественного порока. Б о д л е р воспевает всякую м е р з о с т ь и б о л е з н и , преступников и распутных женщин. С л о в о м , если изучать м и р в зеркале поэзии парнасцев, то м о ж н о вынести впечатление, б у д т о бы он сплошь с о с т о и т из преступлений и всякого рода пороков, без здравых п о б у ж д е н и й , без о т р а д н ы х явлений, без честно чувствующих и действующих л ю д е й . Как настоящий психопат, то и д е л о п р о т и ­ воречащий себе, т о т же Б о д л е р , заявляющий, что п о э з и ю не следует смешивать с нравственностью, в д р у г о м месте своих «Les poëtes français» говорит: « С о ­ временное искусство имеет чисто демоническое (diabolique) направление. П о ­ видимому, эта адская с т о р о н а человеческой п р и р о д ы , к о т о р у ю л ю д и так о х о т н о в себе признают, все более и более усиливается, так что кажется, б у д т о бы черту доставляет удовольствие усиливать ее искусственными средствами, т о ч н о он терпеливо откармливает человечество на с в о е м птичьем д в о р е , ч т о б ы п о т о м полакомиться вкусным б л ю д о м » . Э т о уже не безучастие к д о б р о д е т е л и и пороку; э т о решительное пристрастие к последнему. Парнасцы не только не стоят «вне д о б р а и зла», они, напротив, по г о р л о погрязли в д у р н о м и не хотят видеть д о б р а . Их хваленое «бесстрастие» в вопросах нравственности на с а м о м деле — 189

Вырождение страстное сочувствие безнравственному и извращенному. Следовательно, им совершенно безосновательно приписывают такое качество, как «impassibilité». Они бесчувственны по о т н о ш е н и ю к ближнему, но не к себе; они холодны и равнодушны к д о б р у , но л ю б я т з л о , которое их прельщает, п о д о б н о т о м у как д о б р о прельщает н о р м а л ь н о г о человека. Факт пристрастия человека к д у р н о м у признан м н о г и м и наблюдателями, и некоторые пытались философски объяснить его. В реферате «Зло как предмет поэзии», прочитанном в венском обществе друзей литературы, Франц Брентано говорит: «Так как сюжеты трагедий малоутешительны и д а ж е б е з о т р а д н ы , то это наводит на мысль, что объяснения удовольствия, которое они нам доставляют, следует искать не столько в привлекательности с ю ж е т о в , сколько в особенной потребности публики, удовлетворение к о т о р о й и имеется в виду э т о г о рода литературой... Быть м о ж е т , человек... по временам нуждается в чем­нибудь таком, что его горестно волнует, и жаждет трагедии, более всего удовлет­ воряющей эту потребность и, так сказать, д а ю щ е й ему п о в о д выплакаться... Если нас д о л г о е время не волновали впечатления вроде тех, какие мы выносим из трагедии, то мы о щ у щ а е м потребность испытать их; вот трагедия нам их и доставляет, мы чувствуем, что она хотя и вызывает в нас горестное чувство, но в то же время удовлетворяет известную нашу потребность. Я часто наблюдал это не столько на себе, сколько на других, например, на таких лицах, которые ж а д н о п о г л о щ а ю т все газетные известия об убийствах». Тут профессор Брентано смешивает с легкомыслием, д о с т о й н ы м сожаления, порочное и печальное, т. е. два совершенно различных понятия. Смерть л ю б и м о г о человека, например — событие печальное, но в нем нельзя усмотреть ничего д у р н о г о , т. е. безнравствен­ ного. Далее, он считает объяснением лишь перефразировку. П о ч е м у порочное доставляет удовольствие? П о т о м у что в нас, очевидно, есть известная склонность находить в нем удовольствие... Ф. П о л а н отнесся серьезнее к э т о м у вопросу, но и он не выяснил его. «Основная причина пристрастия к д у р н о м у з а к л ю ч а е т с я ­ говорит о н , — в созерцательном, ш и р о к о м , л ю б о з н а т е л ь н о м уме глубоко нравст­ венного направления, которое, однако, во время научного исследования или эстетического н а б л ю д е н и я в большинстве случаев м о ж е т быть з а б ы т о , с приме­ с ь ю некоторой д о л и естественной испорченности или лишь с явственной склон­ н о с т ь ю к некоторым удовольствиям, которые сами по себе не составляют зла, д а ж е до известной степени положительны, но становятся з л о м вследствие зло­ употребления ими. Мысль о п о р о ч н о м находит себе т в е р д у ю точку о п о р ы в том, что льстит т о й или д р у г о й нашей наклонности, и уже п о т о м у н а м приятна, что д у х о в н о удовлетворяет такую наклонность, полное удовлетворение которой р а з у м нам воспрещает». Э т о опять х о д мыслей, н а п о м и н а ю щ и й кошку, которая, играя, вертится, стараясь поймать собственный хвост: мы склонны к порочному, п о т о м у что склонны к п о р о ч н о м у . Умственная несостоятельность, проявляемая П о л а н о м , т е м более удивительна, что несколькими страницами раньше он очень близко п о д х о д и т к истине. «Есть болезненные состояния,— говорит о н , — когда приходит явное извращение чувств: б о л ь н о й ж а д н о ест уголь, з е м л ю и всякую дрянь. Бывают и такие состояния, когда воля принимает д у р н о е направление и характер искажается. Медицина представляет нам поразительные примеры э т о г о р о д а . Но о д н и м из самых характерных примеров м о ж е т служить знамени­ тый маркиз де Сад... И н о г д а вид чужого страдания и собственное горе доставля­ ют человеку наслаждение. Сладострастное наслаждение, д о с т а в л я е м о е болью и чувством сострадания, к о т о р ы м занимается психология, иногда как будто заключает в себе полное извращение чувств и представляет л ю б о в ь к страданиям ради с а м о г о страдания... Мы часто встречаем л ю д е й , которые прежде всего ж е л а ю т д о б р а себе, а п о т о м — зла другим. То и другое психическое настроение 190

III. Эготизм проявляют порочные л ю д и . Так, о д и н богатый фабрикант л о ж н о обвинил м о л о ­ дого человека, собиравшегося жениться, в т о м , что он страдает з а р а з н о й б о л е з ­ нью, и упорствовал в своей клевете потехи ради. М о л о д о м у б р о д я г е воровство доставляло такое удовольствие, что он восклицал: «Если бы я был б о г а ч о м , то все-таки п р о д о л ж а л бы воровать!» Зрелище физических страданий не всегда бывает неприятно, многие ищут его... Такая извращенность чувств встречалась, вероятно, всегда и везде... Но с о в р е м е н н о м у человеку нарушение естественного порядка доставляет удовольствие в небывалой еще степени. Э т о о д н о из м н о г о ­ численных проявлений сосредоточенности в себе, характеризующей с о в р е м е н н у ю культуру». Тут П о л а н , с а м т о г о не замечая, затрагивает сущность вопроса, но не останавливается на ней. Пристрастие к д у р н о м у несвойственно в о о б щ е человеку, но оно представляет с о б о й «извращенность» и составляет « о д н о из многочислен­ ных проявлений сосредоточенности в себе, характеризующей с о в р е м е н н у ю куль­ туру», короче г о в о р я , — это э г о т и з м . Уголовная и психиатрическая литература представляют сотни п р и м е р о в такой «извращенности», когда б о л ь н о й испытывает с т р а с т н у ю наклонность к п о ­ рочному, отвратительному, к виду страданий и смерти. П р и в е д у лишь о д и н характерный пример э т о г о р о д а . Осенью 1884 г. в о д н о й из швейцарских т ю р е м у м е р л а М а р и я Жанере, преступница, совершившая многочисленные убийства. Получив специальное о б ­ разование, она посвятила себя у х о д у за больными, но не из чувства сострадания, а для удовлетворения аномальной страсти. Вид страданий, стоны и искаженные болезнью лица прельщали ее. Д л я т о г о чтобы иметь в о з м о ж н о с т ь у д о в л е т в о р и т ь свою страсть, она на коленях у м о л я л а врачей д о з в о л и т ь ей присутствовать при опасных операциях. Вид предсмертной агонии доставлял ей величайшее наслаж­ дение. П о д п р е д л о г о м глазной болезни она являлась к окулистам и воровала у них белладонну и другие яды. Первой ее жертвой стала приятельница, за ней — другие. Врачи, к о т о р ы м она рекомендовалась в качестве сиделки при больных, ничего не подозревали, т е м более что она часто меняла свое местопребывание. Наконец она попалась в Вене. Она отравила десять человек, но ни стыда, ни раскаяния не испытывала. В т ю р ь м е ее охватило страстное желание поскорее тяжело заболеть, чтобы насладиться в зеркале в и д о м с о б с т в е н н о г о искаженного страданиями лица. Таким о б р а з о м , характер поэзии парнасцев становится н а м ясен в свете клинического наблюдения. Их бесчувственность, насколько она представляется просто р а в н о д у ш и е м к ч у ж о м у с т р а д а н и ю , к пороку и д о б р о д е т е л и , о б у с л о в ­ ливается их э г о т и з м о м и составляет последствие их тупости, препятствующей им составить себе настолько ясное представление о внешнем мире, с л е д о в а т е л ь н о , и о страданиях ближнего, о зле и д о б р е , чтобы отвечать на них н о р м а л ь н ы м рефлексом: противодействием, страданием или н е г о д о в а н и е м . В тех же случаях, когда она становится решительным пристрастием к п о р о ч н о м у и отвратитель­ ному, она представляет с о б о й извращенность, вследствие к о т о р о й с л а б о у м н ы е , например, истязают животных, а вышеназванная Жанере отравила м н о г и х л ю ­ дей. Вся разница заключается только в силе принудительного импульса. Если он очень силен, то приводит к бессердечным проступкам и преступлениям. Если он менее силен, то б о л ь н о й удовлетворяет его т е м , что дает в о л ю фантазии в х у д о ­ жественных или поэтических произведениях. Э т у извращенность, понятно, стараются и з о б р а з и т ь чем-то преднамерен­ ным; ее д а ж е признают свидетельством умственного превосходства. Так, П о л ь Бурже влагает в уста декадентов с л е д у ю щ и й д о в о д , с о п р о в о ж д а я его малень­ кими стилистическими уловками, не о с т а в л я ю щ и м и никакого сомнения, что он выражает собственную мысль. « М ы сами забавляемся т е м , что вы называете 191

Вырождение искажением стиля, но мы забавляем им и самых утонченных ценителей нашего поколения и нашего времени. Остается только выяснить, не составляет ли наша исключительность прогресса аристократичности и не совпадает ли в области эстетической большинство голосов с б о л ь ш и н с т в о м невежд... Не иметь мужества открыто признавать свое умственное наслаждение — с а м о о б м а н . П о э т о м у бу­ д е м наслаждаться странностями нашего идеала и формы, хотя бы нам пришлось оставаться в п о л н о м одиночестве». Нечего указывать, что при таком взгляде, к о т о р ы м Бурже предвосхищает всю с у м а с ш е д ш у ю « ф и л о с о ф и ю » Ницше, м о ж н о каждое преступление возвели­ чивать как «аристократический» поступок. Убийца имеет мужество признавать свое «умственное наслаждение», большинство, ему не сочувствующее, является « б о л ь ш и н с т в о м невежд», он с а м довольствуется «странностью своего идеала» и д о л ж е н , конечно, оставаться в « п о л н о м одиночестве», говоря проще, в тюрьме, если только «большинство невежд» не обезглавит или не повесит его. Ведь з а щ и щ а л же декадент М о р и с Баррес распутника-убийцу Шамбижа по теории Бурже и д о б и л с я его оправдания! Т о т же отвратительный теоретик антиобщественного эготизма не допускает даже, чтобы говорили о з д о р о в о й и больной душе. «Нет ни з д о р о в о й , ни больной д у ш и , — вещает Б у р ж е . — С точки зрения наблюдателя, не зараженного метафи­ зикой, существуют только известные душевные состояния, п о т о м у что он усмат­ ривает в наших горестях и способностях, в наших д о б р о д е т е л я х и пороках, в наших положительных и отрицательных стремлениях только сочетания, измен­ чивые, но н е о б х о д и м ы е , следовательно, нормальные и подчиненные определен­ н о м у закону ассоциации идей. Только в силу предрассудка, к о т о р ы м воскрешает­ ся устаревшее учение о конечной причине и вере в целесообразность всего существующего, мы м о ж е м считать л ю б о в ь Дафниса и Х л о и вполне естествен­ ной и нормальной, а л ю б о в ь Бодлера — искусственной и ненормальной». Ч т о б ы правильно оценить эту в з д о р н у ю софистику, здравомыслящий чело­ век м о ж е т п р о с т о указать на существование с у м а с ш е д ш и х д о м о в . Но здравый смысл не имеет права голоса, по м н е н и ю таких краснобаев, как Бурже. Поэтому мы б у д е м отвечать ему серьезно, хотя бы он э т о г о , собственно, и не заслуживает: действительно, всякое проявление деятельности м о з г а или д р у г о г о органа состав­ ляет неизбежное и единственно в о з м о ж н о е последствие влияющих на него при­ чин, н о , с м о т р я по с о с т о я н и ю м о з г а и его простейших основных частей, необхо­ д и м а я сама по себе и естественная деятельность м о ж е т быть всему организму полезна или вредна. Ц е л е с о о б р а з н о ли существующее — это вопрос, который м о ж е т оставаться открытым, но деятельность отдельных составных частей орга­ низма имеет, м о ж е т быть, не целью, но несомненно р е з у л ь т а т о м т о , что она поддерживает жизнь всего организма. Если она не достигает э т о г о результата, а, напротив, м е ш а е т его д о с т и ж е н и ю , то она вредна, и для такой вредной деятель­ ности отдельных органов существует термин — болезнь. Софист, отрицающий существование болезни и здоровья, д о л ж е н ео ipso отрицать жизнь и смерть или, по крайней мере, не придавать смерти никакого значения. И б о при известной б о л е з н е н н о й деятельности своих частей организм разрушается, м е ж д у тем как при н о р м а л ь н о й деятельности он живет и процветает. Пока Бурже не дошел до вывода, что страдание так же приятно, как наслаждение, болезненность так же отрадна, как здоровье, и смерть так же желательна, как жизнь. Он только доказывает, что не умеет или не решается сделать из своих посылок правильное заключение, к о т о р о е тотчас о б н а р у ж и л о бы всю нелепость его рассуждений. Впрочем, вся эта теория, разъясняющая и оправдывающая пристрастие к д у р н о м у , выдумана з а д н и м числом. Склонность к п о р о ч н о м у и отвратитель­ н о м у существовала всегда и не была р е з у л ь т а т о м философских размышлений 192

III. Эготизм о т о м , что она вполне законна. Мы снова и м е е м д е л о с ф а к т о м , что наше сознание стремится объяснить р а з у м н ы м и причинами бессознательные п о б у ж д е ­ ния и поступки. Пристрастие парнасцев к б е з о б р а з н о м у , безнравственному и п р е с т у п н о м у объясняется о д н о й лишь органической извращенностью. Мысль, б у д т о бы та­ кого р о д а склонность свойственна к а ж д о м у человеку, д а ж е наилучшему и вполне нормальному, и б у д т о бы она только подавляется и м , в то время как парнасцы дают ей в о л ю , — совершенно произвольна и бездоказательна. Н а б л ю д е н и е и весь ход культурного развития человечества противоречит э т о м у взгляду. Никто не станет отрицать, что в природе есть силы о т т а л к и в а ю щ и е и притя­ гивающие. Стоит вспомнить о м а г н и т н о м п о л ю с е , положительных и отрицатель­ ных электродах, чтобы установить этот факт. То же явление встречается и у низ­ ших органических существ. Некоторые вещества притягивают их, другие о т т а л ­ кивают. П р и э т о м не м о ж е т быть и речи о какой-либо склонности или выражении воли. Скорее это чисто механическое явление, и причина его, по всей вероят­ ности, заключается в не изученном еще с о о т н о ш е н и и частиц. Наука, з а н и м а ю ­ щаяся м и к р о о р г а н и з м а м и , обозначает их отношение к п р и т я г и в а ю щ и м или от­ талкивающим веществам с л о в о м «химотаксис» ( х и м о т р о п и з м ) . С высшими о р ­ ганизмами, понятно, сложнее. И тут конечная причина симпатии и антипатии однородна, но действие химотаксиса д о л ж н о у них проявляться в и н о й ф о р м е . Как только простая клеточка, вроде бациллы, попадает в среду о т т а л к и в а ю щ и х ее веществ, она немедленно удаляется из нее. Но клеточка, являющаяся состав­ ной частью высшего организма, не имеет такой с в о б о д ы движения. Если д а н н о е вещество ее отталкивает, она не м о ж е т избежать повреждения, и н о р м а л ь н а я ее жизнедеятельность нарушается. К о г д а э т о нарушение настолько значительно, что неблагоприятно отражается на функциях всего о р г а н и з м а , то последний чувствует его, стремится уяснить себе его причину, б о л ь ш е й частью д о с т и г а е т цели и делает для с т р а д а ю щ е й клеточки т о , чего она с о б с т в е н н ы м и с и л а м и сделать не в состоянии, т. е. устраняет ее от о т т а л к и в а ю щ е г о вещества. О р ­ ганизм постепенно приобретает опыт в предупреждении вредных влияний, он изучает условия, при которых они м о г у т проявиться, и по б о л ь ш е й части успевает избежать их раньше, чем отталкивающая сила начнет на него д е й ­ ствовать. Опыт, приобретенный отдельными существами, передается по наслед­ ству, становится инстинктивной п р и н а д л е ж н о с т ь ю вида, и о р г а н и з м о щ у щ а е т заранее приближение опасности в ф о р м е неудобства, д о х о д я щ е г о и н о г д а до боли. Уберечь себя от б о л и становится о д н о й из главных функций о р г а н и з м а , и если он ее не исполняет, то д о в о д и т себя до смерти. В человеческом организме все это так и п р о и с х о д и т . Наследственный опыт предупреждает его о вредных влияниях, к о т о р ы м он часто подвергается. Пере­ довыми постами, п р е д у п р е ж д а ю щ и м и о приближении в р а ж д е б н ы х сил, с л у ж а т ему чувства. Через посредство вкуса и обоняния отталкивающие вещества вызы­ вают в нем отвращение; различные накожные ощущения ( б о л и , х о л о д а , о ж о г а ) приводят его к с о з н а н и ю , что данное прикосновение для него неблагоприятно; глаза и уши, воспринимая резкие впечатления и диссонансы, п р е д у п р е ж д а ю т его о механическом влиянии известных физических явлений, а высшие м о з г о в ы е центры отвечают на сознанный сложный вред или представление о н е м с л о ж н ы м же противодействием, выражающимся в неудобстве, отвращении, р а з д р а ж е н и и , ужасе, ярости. Наследственный опыт вида проявляется бессознательно и противодействует простому, чаще всего встречающемуся вреду. Отвращение к неприятным о щ у щ е ­ ниям вкуса и обоняния, страх перед хищными ж и в о т н ы м и , р а з н ы м и явлениями природы и т. п. превратились в инстинкт, к о т о р о м у о р г а н и з м подчиняется 7

Макс Нордау

193

Вырождение без размышления, т. е. без вмешательства сознания. Но человеческий организм научается познавать и различать не только т о , что вредно е м у непосредственно, но и т о , что угрожает ему как члену сплотившегося общества. Таким образом, и нерасположение к влияниям, у г р о ж а ю щ и м существованию или процветанию общества, становится у него инстинктом. Но э т о т общественный инстинкт предполагает высокую степень развития, к о т о р о й многие л ю д и не достигают. Общественные инстинкты п р и о б р е т а ю т с я позднее других, и в силу известного закона человек утрачивает их раньше всего, когда происходит задержка в его органическом развитии. Сознание только т о г д а имеет п о в о д устанавливать опасность явлений и за­ щищать против них организм, когда они совершенно новы или очень редки, так что наследственно не м о г у т быть известны и внушать страх, или когда они з а к л ю ч а ю т в себе очень м н о г о р а з н о о б р а з н ы х составных частей, влияют более или менее косвенно, так что для выяснения их вреда требуется сложная мыс­ лительная деятельность. Итак, ощущение неловкости составляет всегда инстинктивное или сознатель­ ное признание вреда д а н н о г о воздействия. Его п р о т и в о п о л о ж н о с т ь — чувство удовлетворения — не составляет, как часто у т в е р ж д а ю т , только чувства от­ рицательного; напротив, э т о нечто положительное. Всякая часть организма имеет определенные потребности, проявляется в ф о р м е сознательного и бессоз­ нательного стремления, склонности или желания; удовлетворение этих потреб­ ностей вызывает чувство удовольствия, к о т о р о е м о ж е т усиливаться до чувства наслаждения. Первая потребность к а ж д о г о органа заключается в т о м , чтобы быть в действии. У ж е о д н а деятельность, если только она не превышает его сил, составляет д л я него источник приятного ощущения. Деятельность мозговых центров с о с т о и т в т о м , чтобы получать впечатления и переработать их в пред­ ставления и движения. Э т а деятельность доставляет им чувство удовольствия. П о э т о м у м о з г о в ы е центры и м е ю т сильное стремление воспринимать впечатле­ ния, чтобы п о с р е д с т в о м их приводить в действие и доставлять себе чувство удовлетворения. Такова в о б щ и х чертах естественная история приятного и неприятного ощу­ щения. П о з н а к о м и в ш и с ь с н е ю , читатель легко п о й м е т сущность извращения чувства. Сознательное подчинено т е м же биологическим законам, как и бессо­ знательное. Н о с и т е л е м бессознательного является та же нервная ткань, только, быть м о ж е т , другая часть системы, которая вырабатывает сознание. Бессо­ знательное столь же м а л о м о ж е т считаться б е з о ш и б о ч н ы м , как и сознательное. О н о м о ж е т быть б о л е е или менее развито, глупее или умнее. Если бессо­ знательное н е д о с т а т о ч н о развито, то о н о различает п л о х о и судит ложно, з а б л у ж д а е т с я в признании вреда и пользы; т о г д а инстинкт становится оши­ б о ч н ы м или тупым. В т а к о м случае появляется равнодушие к безобразному, отвратительному, безнравственному. Н а м известно, что у психопатов б ы в а ю т задержки или неправильности в развитии. Отдельные органы или вся система органов останавливается на какой-нибудь ступени развития, с о о т в е т с т в у ю щ е й д е т с к о м у возрасту или жизни в у т р о б е матери. Если высшие центры перестали развиваться в раннем возрасте, то человек становится и д и о т о м или с л а б о у м н ы м . Если поражены нервные цент­ ры бессознательного, то психопат утрачивает инстинкт, выражающийся у нор­ м а л ь н о г о человека отвращением и о м е р з е н и е м ко всему для него вредному; его бессознательное, сказал бы я, страдает сумасшествием, и д и о т и з м о м . Д а л е е , мы видели в предшествующей главе, что впечатлительность нервов у психопатов притуплена. Они воспринимают только сильные впечатления, 194

III. Эготизм которые о д н и м о г у т в о з б у д и т ь их м о з г о в ы е центры к деятельности. Но не­ приятные впечатления, понятно, сильнее приятных или безразличных; в п р о ­ тивном случае они не ощущались бы так б о л е з н е н н о и не п о б у ж д а л и бы организм к отпору. Таким о б р а з о м , чтобы доставить себе приятные о щ у щ е н и я , связанные с деятельностью м о з г о в ы х центров, ч т о б ы у д о в л е т в о р и т ь стремление к деятельности, присущее м о з г о в ы м центрам, как и всем д р у г и м о р г а н а м , психопаты вынуждены искать сильные ощущения: иначе они не м о г у т в о з б у д и т ь к деятельности свои тупые и вялые центры. Но сильными о щ у щ е н и я м и д л я них м о г у т быть лишь такие, которые в з д о р о в о м человеке вызывают б о л ь или отвращение. Таким о б р а з о м объясняется извращение чувств у психопатов. Они ж а ж д у т сильных ощущений, п о т о м у что только такие о щ у щ е н и я п о б у ж д а ю т их м о з г к деятельности; м е ж д у т е м эти о щ у щ е н и я принадлежат к числу тех, которые з д о р о в ы е л ю д и боятся и и з б е г а ю т из-за их силы. Утверждать, б у д т о бы все л ю д и втайне п и т а ю т н е к о т о р у ю склонность к п о р о ч н о м у и о т в р а т и т е л ь н о м у , — в з д о р . Единственная крупица правды тут состоит в т о м , что и нормальный человек, у т о м л е н н ы й или истощенный б о л е з ­ нью, тупеет, т. е. приходит временно в такое состояние, к о т о р о е п о с т о я н н о свойственно психопатам. Т о г д а в нем проявляются, н о , конечно, в с л а б о й степени, те же болезненные с и м п т о м ы . Он м о ж е т , например, н а х о д и т ь у д о ­ вольствие при виде преступления или б е з о б р а з и я , сначала первого, а з а т е м и в т о р о г о , п о т о м у что преступление приносит вред обществу, б е з о б р а з и е же составляет проявление сил, в о з м у щ а ю щ и х о т д е л ь н о г о человека. О б щ е с т в е н ­ ные инстинкты в человеке слабее инстинкта с а м о с о х р а н е н и я , п о э т о м у они и а т р о ф и р у ю т с я раньше, а вместе с т е м и нерасположение к преступлению исчезает раньше, чем к б е з о б р а з н о м у . Во всяком случае, у н о р м а л ь н о г о человека такое состояние является не скрытой о с н о в н о й чертой его существа, не п о ­ стоянным состоянием, как у психопата, а временной и з в р а щ е н н о с т ь ю , вызванной утомлением. Парнасцы, н е с о м н е н н о , — прямые п о т о м к и французских р о м а н т и к о в , у к о т о ­ рых мы уже н а х о д и м все зачатки извращенности, проявляющейся у парнасцев с такой силой. Мы уже раньше видели, как поверхностна и б е д н а в и д е й н о м отношении поэзия парнасцев, какое важное значение они п р и д а ю т фантазии в у щ е р б н а б л ю д е н и ю действительности и как высоко они ценят свои грезы. Сент-Бёв, принадлежавший первоначально к романтической школе, г о в о р и т по э т о м у п о в о д у с с а м о д о в о л ь с т в о м , и с к л ю ч а ю щ и м мысль о порицании: «Они (романтики) имели о д н у и д е ю , о д и н культ: л ю б о в ь к искусству, с т р а с т н о е стремление к ж и в о м у слову, н о в о м у о б о р о т у , изысканному о б р а з у , б о г а т о й рифме; для каждой рамки они подыскивали з о л о т о й гвоздик». (Замечательно неудачное сравнение: художник м о ж е т желать оправить с в о ю картину в б о г а т у ю рамку, но от гвоздя требуется надежность, а не ценность.) « Э т о были д е т и , если хотите, но дети м у з , никогда не добивавшиеся з а у р я д н о й привлекательности». Так и запишем: романтики — дети. Они — д е т и по своей н е с п о с о б н о с т и пони­ мать жизнь и л ю д е й , по т о й серьезности, по т о м у у с е р д и ю , с каким они предавались игре в рифму, по наивности, с какой они игнорировали о б я з а т е л ь ­ ные для в з р о с л о г о человека законы нравственности и р а з у м а . Если н е м н о г о усилить все эти характерные черты, не присоединяя к н и м д и к о й и н е о б у з д а н н о й фантазии Виктора Г ю г о и его с п о с о б н о с т и к м о л н и е н о с н о й ассоциации идей, к с а м ы м поразительным противопоставлениям, то мы получим литературный портрет Теофиля Готье, к о т о р о г о с л а б о у м н ы й Б а р б е д'Оревильи сопоставляет, с Гёте, очевидно п о т о м у , что м е ж д у и м е н е м Г о т ь е и и м е н е м великого германс­ кого поэта существует созвучие, но о к о т о р о м о д и н из его поклонников, Г ю и с манс, говорит следующее: «Он (герой р о м а н а д'Оревильи) постепенно о х л а д е л 195

Вырождение к произведениям Готье; его восторг от несравненного художника изо дня в день ослабевал; теперь, так сказать, безразличные описания Готье больше удивляли, чем восхищали его. Впечатления внешнего мира сохранились в его восприим­ чивом глазу, но только в глазу, не проникая в м о з г и плоть (?); подобно чудесному зеркалу, Готье всегда ограничивался т е м , что отражал предметы с безразличной точностью». Если Г ю и с м а н с признает Готье «безразличным зеркалом», то э т о обман зрения. В своих стихах и прозе Готье — простой ремесленник, нанизывающий блестящие прилагательные, не влагая в них никакой мысли. Его описания никогда не д а ю т определенного представления о предмете. Они напоминают г р у б у ю мозаику времен упадка византийского искусства. Отдельные камни — ляпис-лазурь, малахит, яшма, хризопраз — производят тут впечатление вар­ варской роскоши, но не представляют никакого рисунка. В своем эгоизме и равнодушии к внешнему миру он не м о ж е т составить понятия о его радостях и горестях, относится к ним безучастно, и п о э т о м у его рассеянные и деланные попытки дать им выражение не м о г у т произвести впечатление на читателя. Единственные влечения, на которые он с п о с о б е н п о м и м о высокомерия и тще­ славия,— половые, и п о э т о м у в его произведениях сменяются только ледяная х о л о д н о с т ь и скабрезность. Если несколько преувеличить поклонение ф о р м е и сладострастие Готье и прибавить к его р а в н о д у ш и ю ко всему миру и к л ю д я м п о р о ж д а е м у ю этим р а в н о д у ш и е м развращенность, в ы р а ж а ю щ у ю с я в склонности к п о р о ч н о м у и от­ талкивающему, то мы получим Бодлера. Мы д о л ж н ы остановиться на этой личности, п о т о м у что Б о д л е р более, чем Готье, духовный глава и прототип парнасцев и п о т о м у что его влияние всесильно подчиняет себе современное поколение французских и отчасти английских поэтов и писателей. Ч т о Б о д л е р психопат — э т о не требует доказательств. Он у м е р от общего паралича, поразившего его после тяжелого сумасшествия, к о т о р ы м он страдал в течение долгих месяцев. Но если бы такой ужасный конец и не подтверждал нашего диагноза, то он тем не менее оказался бы верным, п о т о м у что в течение всей своей жизни Б о д л е р проявлял все признаки психического вырождения. Он был мистик и э р о т о м а н . Вот как его характеризует Бурже: «Он распутник, и представле­ ния, д о х о д я щ и е до с а д и з м а , п р е л ь щ а ю т т о г о же человека, который набожно преклоняется перед М а д о н н о й . Ворчливый разгул обыкновенной Венеры, опьяня­ ю щ и й пыл черной Венеры, искусственные наслаждения, доставляемые опытной Венерой, преступные выходки к р о в о ж а д н о й Венеры — все э т о сквозит в самых о д у х о т в о р е н н ы х из его стихотворений. Зловонными испарениями омерзительной спальни веет от его стихов и т. п....» В Б о д л е р е д у ш а была мистическая. Э т а душа не довольствовалась верой в какую-нибудь и д е ю . Она видела Бога. Он был для нее не слово, не о б р а з , не абстракция, а существо, в обществе к о т о р о г о д у ш а его жила, как л ю д и живут в обществе л ю б и м о г о отца... Б о д л е р л ю б и л опьянять себя г а ш и ш е м и о п и у м о м , и хотя Теофиль Готье, с а м состоявший членом клуба потребителей гашиша, силится уверить, что Б о д л е р предавался потреблению наркотиков лишь из-за «научной л ю б о з н а т е л ь н о с т и » , чтобы «испытать на себе их действие», но н а м известно, что все психопаты стараются объяснить свои навязчи­ вые представления, которых они стыдятся, с в о б о д н о й волей и разными смягча­ ю щ и м и обстоятельствами. Далее, Бодлера о с о б е н н о привлекало о б щ е с т в о других психопатов, с у м а с ш е д ш и х и порочных л ю д е й , и выше всех он ценил из писателей талантливого, но д у ш е в н о расстроенного Э д г а р а По и потребителя опиума де Кинсея. Он переводил Э д г а р а П о , посвятил ему восторженное жизнеописание и р а з б о р его сочинений, а из «Признания английского потребителя опиума» де Кинсея сделал пространное извлечение, снабдив его хвалебными комментариями. 196

III. Эготизм Об особенностях его у м а ясно свидетельствует сборник стихотворений, к о т о р о м у он д а л характерное для его с а м о п о з н а н и я и цинизма заглавие «Les fleurs du mal» («Цветы зла»). В сборник вошли все его произведения. В н е м недостает нескольких стихотворений, и м е ю щ и х х о ж д е н и е только в р у к о п и с н о м виде, п о т о м у что они слишком омерзительны, ч т о б ы их м о ж н о б ы л о напечатать. Я приведу выдержки только из опубликованных стихотворений, п о т о м у что этого вполне д о с т а т о ч н о для характеристики автора. Б о д л е р ненавидит жизнь и движение. В стихотворении «Совы» о н , описывая этих птиц и их неподвижность, говорит: « И х о б р а з жизни поучает м у д р е ц а , что надо избегать ш у м а и движения. Человек, который, прельщаясь м и м о л е т н о й тенью, меняет м е с т о , всегда платится за это». В стихотворении «La beauté» он заставляет красоту говорить о себе: «Я ненавижу движение, н а р у ш а ю щ е е линии. Никогда я не плачу, никогда не смеюсь». Он столь же ненавидит естественное, сколько л ю б и т искусственное. Свой идеал м и р а он рисует с л е д у ю щ и м о б р а з о м : «Неопределенная и отдаленная картина э т о г о с т р а ш н о г о л а н д ш а ф т а , к о т о р о г о ни о д и н смертный никогда не видел, привела меня сегодня у т р о м в восторг... Я изгнал из э т о г о зрелища неправильные растения... Я наслаждался в м о е й картине о д у р я ю щ и м о д н о о б р а з и е м металла, м р а м о р а и воды. Э т о была вави­ лонская башня лестниц и арок, настоящий дворец, наполненный бассейнами и фонтанами, стекавшими в м а т о в о е или полированное з о л о т о . Тяжелые в о д о п а ­ ды висели ослепительной хрустальной завесой на металлических стенах. Д р е м ­ л ю щ и е пруды были окружены не деревьями, а с т о л б а м и , и г р о м а д н ы е наяды отражались в них, как женщины. Водные поверхности синели среди р о з о в ы х и зеленых берегов, расстилаясь на миллионы миль до самых п р е д е л о в света. То были невиданные камни и волшебные волны; то были чудовищные стеклянные плиты, ослепительные всем, что они в себе отражали... И все, д а ж е черный цвет, казалось шлифованным, светлым, сверкающим... В п р о ч е м , ни звезда, ни солнце, даже на краю небосклона, не освещали э т о г о чуда, сиявшего личным (?) о г н е м . И н а д э т и м в о л ш е б н ы м з р е л и щ е м (страшная новость: все д л я глаза, ничего для уха!) — б е з м о л в и е вечности». Таков м и р , который Б о д л е р с о з д а е т в с в о е м в о о б р а ж е н и и , к о т о р ы м он восхищается; ни солнца, ни звезды, ни звука, ничего, к р о м е м е т а л л а и стекла. Следовательно, нечто вроде нюрнбергского л а н д ш а ф т а из жести, только покруп­ нее и из более д о р о г о г о материала, детская игрушка какого­нибудь м и л и о н е р а , снабженная электрической лампочкой и часовым м е х а н и з м о м , п р и в о д я щ и м в движение стеклянные фонтаны и стеклянные водяные поверхности. Таким неизбежно д о л ж е н быть идеал м и р о з д а н и я выродившегося эготиста. П р и р о д а не производит на него никакого впечатления и д а ж е отталкивает, п о т о м у что он не чувствует и не понимает ее. Г д е нормальный человек видит внешний м и р , т а м эготиста окружает мрачная пустота, в к о т о р о й носятся разве только непонятные туманные о б р а з ы . Ч т о б ы не о щ у щ а т ь всего ужаса э т о й пустоты, он н а в о д и т на нее, словно из в о л ш е б н о г о фонаря, цветные тени представлений, н а п о л н я ю щ и х его сознание. Но эти представления, вырабатываемые б о л ь н ы м и , с л а б ы м и цент­ рами, неподвижны, вялы, о д н о о б р а з н ы , детски наивны. Н е с п о с о б н о с т ь эготиста правильно воспринимать впечатления внешнего мира и тяжеловесность, с какой р а б о т а е т его м о з г , о б ъ я с н я ю т н а м и у ж а с н у ю скуку, на к о т о р у ю жалуется Б о д л е р , и глубокий п е с с и м и з м , с каким он о т н о с и т с я к миру и жизни. « М ы видим в е з д е , — говорит он в « П у т е ш е с т в и и » , — только туманное зрелище бессмертного греха. Ж е н щ и н а — пошлая, высокомерная и глупая раба — молится на себя без смеха и л ю б и т себя, не чувствуя к себе омерзения. Мужчина — прожорливый, жестокий, к о р ы с т о л ю б и в ы й тиран — р а б этой рабыни. Палач блаженствует, мученик рыдает, кровь — соль и а р о м а т 197

Вырождение праздника... Менее глупые л ю д и , смелые л ю б и т е л и безумия, бегут от загнанного с у д ь б о й б о л ь ш о г о стада и ищут спасение в г р о м а д н о м (?) опиуме. Таков вечный дневной отчет со всех концов мира... О смерть, старый капитан, пора! Снимемся с якоря! Э т а страна наводит на нас скуку, о смерть! Пустимся в море... Мы окунемся на д н о пропасти — будь э т о ад или рай: что н а м за дело! — на дно неизвестного, чтобы найти нечто новое!» Э т о т отчаянный крик, это требование чего-то «нового» — естественная ж а л о б а м о з г а , ж а ж д у щ е г о блаженства, деятельности, т р е б у ю щ е г о возбуждения и не н а х о д я щ е г о его вследствие развинченности нервной системы. Представим себе, что мы заперты в уединенной комнате, в к о т о р у ю не проникают ни луч света, ни звук, ни в о о б щ е какой-либо отголосок внешнего мира, и мы получим верное представление о настроении эготиста, о б о с о б л е н н о г о вследствие несовер­ шенства его нервной системы от остального мира, его веселого ш у м а , сменя­ ю щ и х с я картин кипучей жизни. Б о д л е р м о ж е т испытывать только смертельную скуку, п о т о м у что он не воспринимает ничего нового и о т р а д н о г о и вынужден беспрестанно погружаться в созерцание своего собственного т о с к у ю щ е г о и но­ ю щ е г о «я». Его умственный кругозор наполнен исключительно мрачными, свирепыми, омерзительными картинами. Он хочет («Веселый мертвец») «сам вырыть себе в жирной земле, наполненной улитками, г л у б о к у ю яму, где бы он м о г с удоб­ с т в о м протянуть свои старые кости, и всеми забытый д р е м а т ь , как акула в воде...» «Я скорее приглашу воронов клевать конечности м о е г о отвратитель­ н о г о трупа, чем соглашусь м о л и т ь м и р о слезе. О черви, черные товарищи без глаз и ушей, приходите и взгляните, как д о б р о в о л ь н о к вам идет веселый мертвец». В « Р а з б и т о м колоколе» он говорит о себе: « Д у ш а м о я разбита, и когда, т о м и м а я скукой, она хочет наполнить х о л о д н ы й воздух ночей своим пением, то ее ослабевший г о л о с часто как б у д т о напоминает густой (?) хрип раненого, к о т о р о г о забыли на берегу целого озера крови среди груды мертвых тел». « М о й печальный м о з г — о г р о м н а я могила, в к о т о р о й б о л ь ш е мертвецов, чем в о б щ е й м о г и л е для бедных. Я — кладбище, з а б ы т о е луной, на котором ползут длинные черви, словно укоры совести («Сплин»). «Небеса, изорванные, как м о р с к о й берег, в вас отражается м о я гордость. Ваши г р о м а д н ы е траурные тучи — д р о г и м о и х мечтаний, а ваши м о л н и и — отражение ада, в котором блаженствует м о е сердце» («Заманчивый ужас»). «Могильный запах поднимается во мраке; м о я боязливая нога касается на краю б о л о т а неожиданных жаб и х о л о д н ы х слизняков» («Романтический закат солнца»). « М н о г и е назовут тебя б е з о б р а з н ы м ; страстные л ю б и т е л и мяса, они не п о н и м а ю т неизъяснимого изяще­ ства человеческого остова; ты, великий скелет, б о л е е всего приходишься мне по вкусу» («Танец мертвецов». А в т о р о б р а щ а е т с я к о д н о м у скелету). « П о м н и ш ь ли, милая, п р е д м е т , который мы с т о б о й увидели в о д н о прекрасное утро на п о в о р о т е д о р о ж к и : у ж а с н у ю мертвечину на к а м е н н о м ложе. Раскорячив ноги, как похотливая женщина, вся горя и потея я д о м , она с м е л о и б е з з а б о т н о разверзала б р ю х о , наполненное испарениями... Н е б о взирало на великолепную (!) мертве­ чину, распускавшуюся, как цветок; с м р а д был так ужасен, что, казалось, вот-вот ты без чувств упадешь на лужайку... И т е м не менее, звезда м о и х очей, солнце м о е й природы, м о й ангел и м о я страсть, ты обратишься также в э т о т навоз, в э т о т ужасный чумный с м р а д . Д а , царица привлекательности, ты б у д е ш ь такая же, когда после м е д л е н н о г о истощения умрешь и б у д е ш ь тлеть м е ж д у скелетами п о д травой и тучными растениями» («Мертвечина»). Более всего Б о д л е р у нравятся эти картины смерти и разложения. Я м о г бы привести еще м н о г о примеров, если бы и приведенных не б ы л о вполне достаточ­ но для характеристики его музы. Н а р я д у с ужасным и о м е р з и т е л ь н ы м его более 198

III. Эготизм всего привлекает болезненное, преступное и скабрезное. « М о я кошка, отыскивая себе л о ж е на земле, постоянно дрыгает с в о и м и с х у д а л ы м и п а р ш и в ы м т е л о м » («Сон л ю б о з н а т е л ь н о г о » ) . « П о р о ч н ы й поцелуй х у д о й Аделины...» («Вино о д и н о ­ кого»). « В о т очаровательный вечер, друг преступника... Нетерпеливый человек превращается теперь в х и щ н о г о зверя» («Вечерние сумерки»). «Беспрестанно возле меня движется д е м о н . . . Я п о ж и р а ю его, я чувствую, как он ж ж е т м н е легкие и наполняет меня вечным греховным желанием... Он ведет меня в глубокие, пустынные д о л и н ы скуки и указывает м н е оскверненную о д е ж д у , открытые раны и окровавленные смертоносные орудия» («Разрушение»). В с т и х о т в о р е н и и « М у ­ ченица» он л ю б о в н о и обстоятельно описывает с п а л ь н ю , в к о т о р о й была у б и т а м о л о д а я , вероятно, красивая проститутка; убийца о т р у б и л ей г о л о в у и унес ее с с о б о й ; поэта интересует только о д н о : «удовлетворил ли э т о т з л о д е й , с л а д о с т р а ­ стие к о т о р о г о ты при жизни, несмотря на всю т в о ю л ю б о в ь , не м о г л а насытить, чудовищное свое желание на т в о е м б е з ж и з н е н н о м и п о к о р н о м трупе?..» В с т и х о ­ творении «Проклятые женщины» говорится о х у д ш е й ф о р м е разврата психопати­ ческих женщин, и поэт заканчивает его с л е д у ю щ и м в о с т о р ж е н н ы м в о з з в а н и е м к героиням противоестественного порока: «О девушки, о д е м о н ы , о чудовища, великие умы, о мученицы, п р е з и р а ю щ и е действительность, и щ у щ и е бесконеч­ ного, молящиеся и издевающиеся, то испускающие крики, то п р о л и в а ю щ и е слезы, вы, за к о т о р ы м и м о я бедная д у ш а с л е д о в а л а в ваш а д , б е д н ы е сестры, я л ю б л ю вас столь же горячо, как и жалею...» Если осквернение, яд, кинжал и п о д ж о г еще не вывели своего х о р о ш е н ь к о г о рисунка на п о ш л о м покрывале нашей жалкой судьбы, то п о т о м у , что наша д у ш а , к с о ж а л е н и ю , еще н е д о с т а т о ч ­ но решительна» («Предисловие»). Но если п о э т н е д о с т а т о ч н о решителен, ч т о б ы совершать преступления, т о , несомненно, он их л ю б и т и предпочитает д о б р о д е ­ тели, как предпочитает осень весне и грязную улицу ц в е т у щ е м у лугу ( « Т у м а н и д о ж д ь » ) . К вселенной он относится « б о л е е в р а ж д е б н о , чем р а в н о д у ш н о » («Семь старцев»). В и д страданий не трогает его, и когда п е р е д н и м п р о л и в а ю т слезы, он д у м а е т только о ландшафте со струящейся в о д о й : « Ч т о м н е до т о г о , что ты д о б р о д е т е л ь н а ? Слезы п р и д а ю т только б о л ь ш е прелести т в о е м у лицу, как река пейзажу» («печальный мадригал»). В ссоре м е ж д у К а и н о м и А в е л е м о н , не колеблясь, принимает с т о р о н у первого. « П л е м я Авеля, спи, ешь и пей; т е б е благосклонно улыбается Бог. П л е м я Каина, пресмыкайся в грязи и у м и р а й в бедности. П л е м я Авеля, твоя жертва приятна носу серафима; племя К а и н а , неужели мучения твои никогда не прекратятся? П л е м я Авеля, с м о т р и , т в о и посевы и стада процветают; племя Каина, твои г о л о д н ы е внутренности в о ю т , как старый пес. П л е м я Авеля, согрей свое б р ю х о у п а т р и а р х а л ь н о г о очага. П л е м я Каина, д р о ж и от х о л о д а в твоей пещере, как б е д н ы й шакал! А х , п л е м я Авеля, твоими трупами удобряется дымящаяся земля! П л е м я К а и н а , т в о й т р у д д а л е к о еще не кончен. П л е м я Авеля, взгляни на т в о й п о з о р . Ж е л е з о п о б е ж д е н о копьем! (?) П л е м я Каина, вознесись к небу и низвергни Б о г а на з е м л ю » . Если Б о д л е р молится, то непременно черту. «Хвала и слава тебе, Сатана, в выси н е б е с н о й , где ты царствовал, и в недрах ада, где ты, п о б е ж д е н н ы й , б е з м о л в н о предаешься с в о и м грезам. Д а й м о е й д у ш е как-нибудь успокоиться п о д д р е в о м познания» («Молебствие Сатане»). Тут к извращенности примешивается м и с т и ц и з м , с т о л ь с р о д н ы й психопа­ т а м . П о н я т н о , что пристрастие к д у р н о м у м о ж е т принять ф о р м у поклонения черту, д е м о н и з м а только в т о м случае, если психопатический субъект — человек набожный, если он верит в сверхъестественное. Т о л ь к о в е р у ю щ и й человек, если он страдает нравственной извращенностью, н а х о д и т наслаждение в поклонении сатане, с т р а с т н о м поношении Бога и Христа, кощунстве н а д о б р я д н о с т ь ю и уси­ ливает свое противоестественное сладострастие с м е р т н ы м г р е х о м и вечным 199

Вырождение проклятием, отправляя «черную о б е д н ю » в присутствии настоящего, посвящен­ н о г о священника и подражая всем о б р я д а м литургии. К р о м е дьявола, Б о д л е р поклоняется еще только о д н о й силе: сладострастию. «Ах, сладострастие, не туши своего пламени! — м о л и т о н . — Согрей м о е цепене­ ю щ е е сердце, сладострастие! Мука душ!.. Сладострастие, будь всегда моим властелином» («Молитва язычника»). Ч т о б ы д о п о л н и т ь характеристику Бодлера, укажем еще на две его особен­ ности. Во-первых, он вечно страдает от в о о б р а ж а е м ы х страхов. «Все — про­ пасть,— говорит он в д р а г о ц е н н о м в смысле исповеди стихотворении «Про­ пасть»,— и поступки, и желания, и сны, и слова. Как часто чувствую я, что мои волосы становятся д ы б о м от прикосновения страха. Вверху, внизу, в с ю д у — глубина, утесы, безмолвие, наводящее трепет и манящее пространство. На фоне м о и х ночей Бог б е з ж а л о с т н о начертал с в о и м искусным перстом м н о г о о б р а з н о е привидение. Я б о ю с ь сна, как л ю д и боятся б о л ь ш о г о отверстия, п о л н о г о неоп­ ределенного ужаса и ведущего неизвестно куда; я через все окна ничего не вижу, кроме бесконечного, и м о й у м , т о м и м ы й с л а б о с т ь ю , ж а ж д е т бесчувствия небы­ тия». Тут Б о д л е р д о в о л ь н о точно описывает то навязчивое представление, к о т о р о м у присвоен термин «боязни пропастей», «кремнофобии». Вторая харак­ терная черта Б о д л е р а — это его пристрастие к запахам. Он о б р а щ а е т на них внимание, объясняет, их, они вызывают в нем всевозможные ощущения, порож­ д а ю т ассоциацию идей. « А р о м а т ы , цветы и звуки соответствуют друг другу,— говорит он в стихотворении « С о о т н о ш е н и я » . — Если а р о м а т ы столь же свежие, как детское тело, нежные, как г о б о и , зеленые, как луга, другие — непознанные, богатые, т о р ж е с т в у ю щ и е — в с ю д у распространяются, как а м б р а , мускус и фи­ м и а м , и воспевают восторг духа и чувств». Он л ю б и т женщину обонянием: « А р о м а т твоей странной прелести» («Малабарна») и никогда не упускает случая при описании в о з л ю б л е н н о й упомянуть об ее испарениях. « К о г д а я, закрыв глаза, теплым осенним вечером вдыхаю а р о м а т твоей горячей груди, мне кажется, что передо м н о й расстилаются счастливые берега, ослепляемые пламе­ нем о д н о з в у ч н о г о (?) солнца» ( « И н о з е м н ы й запах»). «О руно, вьющееся до самой твоей шеи. О кудри! О отягченное и с т о м о й благоухание!.. Т о м н а я А з и я и жгучая Африка, целый отдаленный мир... живет в твоих недрах, б л а г о у х а ю щ и й лес» («Волосы»). Н о , конечно, те запахи, которые з д о р о в о м у человеку представляются злово­ нием, он предпочитает б л а г о у х а н и ю . Гниль, разложение, с м р а д — сущий аромат для его носа. «Есть сильные запахи, проникающие через всякое вещество. Можно б ы л о бы сказать, что и стекло им доступно... И н о г д а находят с т а р у ю бутылку, из к о т о р о й бьет п о л н о й ж и з н ь ю возвращающаяся душа... С м о т р и , какое опьяня­ ю щ е е воспоминание веет в с е р о м воздухе; глаза смыкаются; головокружение овладевает покоренной д у ш о й и о б е и м и руками толкает ее к пропасти, омрача­ е м о й человеческим зловонием; о н о бросает ее на край векового ущелья, где, пробуждаясь, шевелится разрывающий свой саван смердящий Л а з а р ь , презрен­ ный труп старой, разлагающейся, но восхитительной л ю б в и . Так и я, когда, забытый л ю д ь м и . . . точно старая грязная бутылка... б у д у з а б р о ш е н куда-нибудь в угол, стану т в о и м г р о б о м , л ю б е з н о зачумленное дыхание! Свидетель твоей силы и ядовитости, д о р о г о й , приготовленный ангелами яд!» («Бутылка»). Мы познакомились со всеми характерными чертами б о д л е р о в с к о й музы. Он « м о л и т с я на себя» (Готье в «Цветах зла», стр. 5); испытывает отвращение к природе, д в и ж е н и ю жизни; идеал его — неподвижность, вечная тишина, сим­ метрия, искусственность; он л ю б и т болезнь, б е з о б р а з и е , преступление; все его наклонности извращены и совершенно п р о т и в о п о л о ж н ы наклонностям нормаль­ н о г о человека; его обоняние услаждается з а п а х о м гнили, его глаза — видом 200

III. Эготизм мертвечины; он чувствует себя х о р о ш о в ненастную о с е н н ю ю п о г о д у ; он жалует­ ся на у ж а с н у ю скуку и чувство страха; его ум наполнен только м р а ч н ы м и представлениями, его ассоциация идей с о з д а е т у него только печальные или отвратительные образы; единственно, что его м о ж е т рассеять и в о з б у д и т ь , э т о дурное: убийство, кровь, похоть, ложь. Он м о л и т с я сатане и ж а ж д е т ада. Б о д л е р сделал попытку выдать свои о с о б е н н о с т и за актерство и заученную игру. В примечании к первому и з д а н и ю (1857) своих стихотворений он говорит: «В этих стихотворениях... по крайней мере, умные л ю д и у с м о т р е л и и м е н н о т о , что они — на с а м о м деле, т. е. подлаживание к о б р а з у мыслей л ю д е й невежест­ венных и лютых. Придерживаясь своей печальной п р о г р а м м ы , а в т о р « Ц в е т о в зла», как настоящий актер, д о л ж е н был подчинить свой ум всем с о ф и з м а м и всякого р о д а извращенности. Э т о откровенное признание, без сомнения, не помешает крайним критикам причислить его к б о г о с л о в а м черни» и т. д. Н е к о т о ­ рые из поклонников верят его с л о в а м или по крайней м е р е прикидываются, что верят. «Его глубокое презрение к и з б и т о м у , — лепечет Б у р ж е , — проявилось в чрезмерных парадоксах и мистификациях... М н о г и е , д а ж е самые проницатель­ ные читатели подчиняются опасению, что великое презрение поэта их о б м а н е т , и п о э т о м у отказывают е м у в д о л ж н о м удивлении». Э т о с л о в о в о ш л о в критичес­ кий о б и х о д ; Б о д л е р — «мистификатор», в н е м все — о б м а н ; он с а м не чувствует и не признает т о , что выражено в его стихотворениях. Но э т о о д н а только болтовня. Какой-нибудь пустозвон и краснобай, вроде Бурже, м о ж е т поверить, что нормальный человек в состоянии всю с в о ю жизнь выдавать себя за каторж­ ника и с у м а с ш е д ш е г о , вполне сознавая, что он только играет к о м е д и ю . Сведу­ щий человек, однако, знает, что самый выбор п о д о б н о й р о л и уже свидетельству­ ет о г л у б о к о м у м с т в е н н о м расстройстве. В психиатрии известно, что л ю д и , последовательно прикидывающиеся с у м а с ш е д ш и м и , д а ж е когда э т о объясняется разумными м о т и в а м и (преступники, ж е л а ю щ и е и з б е ж а т ь кары), почти все б е з исключения действительно сумасшедшие, хотя не в т о й степени, в какой они и м и хотят казаться, п о д о б н о т о м у как склонность хвастаться небывалыми преступле­ ниями служит общеизвестным признаком истерии. Д а ж е уверения Б о д л е р а , что его д е м о н и з м — не что иное, как заученная роль, не и м е ю т значения. Как часто бывает с «выродившимися субъектами высшего порядка», он внутренне чувству­ ет, что его извращенность болезненна, безнравственна и антиобщественна и что все порядочные л ю д и б у д у т его презирать или жалеть его, если вынесут у б е ж д е ­ ние, что он действительно таков, каким он хвастливо и з о б р а ж а е т себя в своих произведениях. П о э т о м у он прибегает к изворотливости, на какую часто пускает­ ся и з л о д е й , уверяя, что «этого нельзя принимать всерьез». Быть м о ж е т , Б о д л е р сам ужаснулся своей извращенности и силился уверить с а м о г о себя, что с в о и м д е м о н и з м о м о н хотел только поглумиться н а д филистерами. Н о такие з а п о з д а ­ лые оправдания не м о г у т о б м а н у т ь психолога. Декаденты и эстетики (Гюисманс, Баррес, Уайльд) Бодлер имел еще п р и жизни и после смерти м н о г и х п о д р а ж а т е л е й , которые эксплуатировали его особенности, п о д о б н о т о м у как п р и з м а разлагает солнеч­ ный луч на отдельные составные части. Роллина, как мы уже видели, усвоил болезненный страх (анксиоманию) Б о д л е р а и его пристрастие к б о л е з н и , с м е р т и , р а з л о ж е н и ю (некрофилию). К а т ю л ь М е н д е с наследовал его п о л о в у ю извращен­ ность и похотливость; кроме того, на него ссылаются все новейшие французские порнографы, чтобы «в художественном о т н о ш е н и и » оправдать и з о б р а ж а е м ы й 201

Вырождение и м и разврат. Прославление преступления заимствовал у него Ж а н Ришпен («Chanson des gueux»); э т о т исследователь Бодлера, кроме т о г о , составил толс­ тый т о м проклятий и м о л и т в сатане, п о д р а ж а я своему учителю с а м ы м скучней­ шим о б р а з о м . Мистицизмом Бодлера пробавляются символисты, которые, подо­ б н о ему, т о л к у ю т о каком­то в з а и м н о м с о о т н о ш е н и и м е ж д у цветовыми и други­ ми ощущениями с т о й разницей, что они слышат цвета, а их учитель их обонял, или, иначе говоря, что у них в ухе глаз, а Бодлер видел носом. Верлен представля­ ет с о б о й смесь его сладострастия и набожности; Суинберн торговал его садиз­ м о м , п о х о т л и в о с т ь ю и ж е с т о к о с т ь ю , его м и с т и ц и з м о м и пристрастием к престу­ плению, и я опасаюсь, что д а ж е на б о г а т о м и с в о е о б р а з н о м даровании Кардуччи отразилось влияние « М о л е б с т в и я сатане», когда он сочинял с в о ю знаменитую « О д у сатане». Д е м о н и з м Б о д л е р а нашел наиболее горячих последователей в лице Вилье де Л и л ь ­ А д а н а и Барбе д'Оревильи. У этих двух писателей несколько общих характерных черт, к р о м е их принадлежности к семье психопатов. Вилье и Барбе, как часто бывает с п о м е ш а н н ы м и , сочинили себе какую­то сказочную родослов­ н у ю . Первый признавал себя п о т о м к о м знаменитого полководца и гроссмейстера мальтийского ордена графа де Лиль­Адана (хотя т о т как гроссмейстер не м о г быть женатым) и в о д и н прекрасный день обратился к английской королеве с требовани­ ем о выдаче е м у острова Мальты, как законного своего наследия. Барбе присвоил себе аристократическую ф а м и л и ю д'Оревильи и постоянно толковал о никогда не существовавшем высокоаристократическом с в о е м р о д е . О б а выставляли напоказ свой ревностный католицизм, но в то же время страстно предавались богохульству. Оба оригинальничали в к о с т ю м е и образе жизни, а Барбе, как мы видели, писал, по примеру других г р а ф о м а н о в , свои письма и литературные труды разноцветными чернилами. Вилье и в о с о б е н н о с т и Барбе с о з д а л и п о э з и ю , н а п о м и н а ю щ у ю самые дикие показания средневековых колдуний во время пытки. Книга Барбе «La prêtre marié» («Женатый священник») п р я м о м о ж е т быть приписана человеку, жившему в то печальное время; но автор превзошел себя еще в «Les diaboliques» — сборнике безумных рассказов, в которых мужчины и женщины п р е д а ю т с я с а м о м у отврати­ тельному разврату, постоянно взывают к черту, восхваляют его и служат ему. Все, что тут составляет вымысел, Барбе с величайшим нахальством выкрал из книг маркиза де Сада; е м у с а м о м у принадлежит только католический покрой, который он придал с в о и м гнусностям. Н а м нечего на них останавливаться; и сказанного д о с т а т о ч н о , чтобы понять, каково б ы л о влияние Б о д л е р а на е г о последователей. С а м Б а р б е и м е л последователя в лице известного уже читателям Пеладана, первый р о м а н к о т о р о г о «Высший порок» занимает выдающееся м е с т о в литера­ туре д е м о н и з м а . П е л а д а н , т о г д а еще не присвоивший себе сана ассирийского царя, выясняет в э т о й книге, что е м у представляется «высшим пороком»: «про­ стое удовлетворение инстинкта слепо, совершение преступления — безумие; но придумать и установить т е о р и ю — э т о требует спокойной умственной работы, и вот она и является высшим п о р о к о м » . Б о д л е р выразил ту же мысль короче: « С о з н а н н о е зло». Т о т же Вилье, который заимствовал у Б о д л е р а его д е м о н и з м , усвоил его пристрастие к искусственному и выразил э т о в р о м а н е «L'Eve future» («Ева будущего»). В э т о й книге он выражает мысль, что ближайшая ступень развития человечества б у д е т состоять в т о м , что женщина исчезнет и б у д е т заменена м а ш и н о й , к о т о р о й он д о в о л ь н о непоследовательно присваивает, однако, форму женского тела. Как только винт будет установлен н а д л е ж а щ и м о б р а з о м , вы получите все, что желаете: л ю б о в ь , капризы, измену, преданность, всякий раз­ врат, всякий порок. Такая женщина­машина действительно еще б о л е е искусствен­ на, чем стеклянный пейзаж Бодлера. 202

III. Эготизм Но поучительнее всех этих последователей Б о д л е р а — его п о з д н е й ш и й ученик Г ю и с м а н с , задавшийся целью соединить все характерные черты м у з ы своего учителя, разбросанные в его произведениях, и воплотить их в о д н о м лице, т. е. представить нам б о д л е р и з м мыслящим, д е й с т в у ю щ и м , ж и в у щ и м . Книга, в к о т о р о й он и з о б р а ж а е т нам такой о б р а з е ц декадента, озаглавлена «A rebours» («Наизнанку»). С л о в о «декадент» впервые почерпнуто французскими критиками в пятидеся­ тые г о д ы для обозначения с в о е о б р а з н о с т и Готье и в о с о б е н н о с т и Б о д л е р а из времен упадка Римской империи, а ныне ученики этих писателей и их прежних подражателей присваивают себе эту кличку, как почетное название. В п р о т и ­ воположность названиям «прерафаэлиты», «символисты» слова «декадентство» и «декаденты» и м е ю т вполне определенный смысл. «Стиль упадка,— говорит Г о т ь е , — составляет не что иное, как д о с т и г ш е е высшего развития искусство, к о т о р о е нарождается во время с т а р е ю щ е й цивилиза­ ции с ее косыми солнцами. (!) Э т о искусный, сложный, ученый стиль, преисполнен­ ный градаций и изысканности, все б о л е е р а з д в и г а ю щ и й границы языка, заимству­ ю щ и й слова во всех специальных лексиконах, краски — на всех палитрах, звуки — у всех инструментов, силящийся воспроизвести с а м у ю н е в ы р а з и м у ю мысль, самые неопределенные и изменчивые очертания, прислушивающийся, ч т о б ы д а т ь им выражение, к тончайшей исповеди невроза, с т а р е ю щ е й и р а з л а г а ю щ е й с я похоти и к с т р а н н о м у о б м а н у чувств, вызываемому п е р е х о д я щ и м в сумасшествие, навязчивым представлением. Э т о т стиль времен упадка составляет высшее совер­ шенство слова, к о т о р о м у поведено все и з о б р а ж а т ь и к о т о р о е д о в е д е н о до крайнего преувеличения. М о ж н о напомнить испещренный з е л е н ы м и ж и л к а м и разложения и словно одичалый язык позднейших времен и м п е р а т о р с к о г о Р и м а и запутанные утонченности византийской школы, эту п о с л е д н ю ю ф о р м у греческо­ го искусства, уже начавшего расплываться; но э т о н е о б х о д и м ы й и неизбежный язык н а р о д о в и цивилизаций, заменивших естественную жизнь искусственной и вызвавших в человеке небывалые п о т р е б н о с т и . Он, впрочем, нелегко д а е т с я — этот презираемый педантами стиль, п о т о м у что он выражает новые м ы с л и п о с р е д с т в о м новых ф о р м и слов, которых д о т о л е еще никто не слыхал. В п р о т и в о ­ п о л о ж н о с т ь классическому с т и л ю он допускает тени, и в этих тенях д в и ж у т с я в беспорядке чудовища суеверия, страшные призраки бессонницы, ночные ужасы, укоры совести, вздрагивающие при м а л е й ш е м ш у м е и пугливо о з и р а ю щ и е с я кругом, чудовищные сны, прерываемые только п о л н ы м и з н е м о ж е н и е м , мрачные о б р а з ы , удивляющие день, и все, что хранится на д н е крайних и г л у б о ч а й ш и х пещер д у ш и с а м о г о м р а ч н о г о , б е с ф о р м е н н о г о , т у м а н н о г о и у ж а с н о г о » . Те же представления, которые Готье выразил в э т о й галиматье, Б о д л е р в о с п р о и з в о д и т в с л е д у ю щ и х словах: « Н е представляется ли читателю, как м н е , что язык времен упадка Римской империи — последний в з д о х сильного человека, уже п о д г о т о в ­ ленного и п р е о б р а з о в а н н о г о к умственной ж и з н и , — удивительно как п р и г о д е н для выражения страсти, как ее понимает и чувствует современная поэзия? М и с т и ц и з м — д р у г о й п о л ю с магнита, у к о т о р о г о К а т ю л ь и его шайка, эти грубые, чисто накожные (purement épidermique) поэты п о д м е т и л и т о л ь к о п о л ю с чувственности. В э т о м чудесном языке ошибки и варваризмы п е р е д а ю т , по м о е м у м н е н и ю , н е о б х о д и м ы е небрежности страсти, з а б ы в а ю щ е й о б о всем и и з д е в а ю ­ щейся н а д правилами. Слова, п о л у ч а ю щ и е новое значение, о б н а р у ж и в а ю т о б в о ­ р о ж и т е л ь н у ю неловкость северного варвара, с т о я щ е г о на коленях п е р е д р и м с к о й красавицей. Не служит ли самый каламбур, встречающийся в э т о м педантическом лепете, свидетельством дикой и странной прелести д е т с к о г о возраста?» Человек, знакомый с психологией м и с т и ц и з м а , конечно, тотчас же п о й м е т , что скрывается п о д э т о й болтовней Готье и Б о д л е р а . Д у ш е в н о е состояние, 203

к о т о р о е д о л ж е н выражать язык декадентов, составляет не что иное, как основное настроение мистиков с его расплывчатыми представлениями, бесформенными мыслями, извращенностью, болезненным с т р а х о м и навязчивыми импульсами. Конечно, для такого настроения нужен и о с о б ы й небывалый язык, п о т о м у что общеупотребительный существует для выражения ясных и определенных поня­ тий. В языке позднейших времен императорского Рима нельзя искать примера и о б р а з ц а для языка декадентов. Ни один писатель IV и V столетий не изъяснялся на языке, «испещренном зелеными жилками разложения и словно одичалом», к о т о р ы м так восторгается Готье. Г ю и с м а н с , п о д о б н о всем п о д р а ж а т е л я м , стра­ ш н о преувеличивая мысли Готье и Бодлера, описывает эту м н и м у ю латынь V столетия с л е д у ю щ и м о б р а з о м : «Латинский язык, достигший теперь полного гниения, повис (!), утратил члены, гноился и сохранил в э т о м п о л н о м разложении тела разве несколько твердых частей, оторванных христианами, чтобы прижечь их с о л ь ю своего нового языка». Э т о пристрастие к б о л е з н е н н о м у и отвратительному, вызванное извращени­ ем вкуса, п р о с т о бред, и не имеет никакого отношения к филологии. Латинский язык времен упадка был груб и неправилен вследствие одичания нравов и вкусов, узкого умственного кругозора и необразованности читателей и наплыва слов, заимствованных у варваров. Но он не только не выражал «новых градаций чувства и мысли», не только не заимствовал «краски на всех палитрах», а, н а о б о р о т , поражал своей неповоротливостью в передаче самых простых мыслей и п о л н ы м о б е д н е н и е м . Другие языки пережили такие же фазисы, и странно истолковывать это явление так, как его т о л к у ю т Готье, Б о д л е р и Гюисманс. Эти г о с п о д а п р о с т о приписывают собственное душевное настроение писателям вре­ мен упадка Рима и Византии и по своему о б р а з ц у или п о б у ж д а е м ы е своими болезненными наклонностями с о з д а ю т «идеального человека времен римского упадка», п о д о б н о т о м у , как Ж а н Жак Руссо с о з д а л идеального первобытного человека, а Шатобриан — идеального индейца. Бурже поступает честнее, от­ казываясь от толкования парнасцев и с а м объясняя с л е д у ю щ и м о б р а з о м декаде­ нтство: « Э т и м с л о в о м означают состояние общества, п о р о ж д а ю щ е е слишком б о л ь ш о е число индивидов, не способных к о б ы д е н н о м у труду. О б щ е с т в о может быть сопоставлено с о р г а н и з м о м , с о с т а в л я ю щ и м с о ю з второстепенных существ, в с в о ю очередь, являющихся с о ю з о м клеточек. Отдельный человек — клеточка общества. Ч т о б ы весь о р г а н и з м проявлял н а д л е ж а щ у ю жизнеспособность, необ­ х о д и м о , чтобы существа, из которых он состоит, функционировали с надлежа­ щей, но подчиненной силой, а чтобы эти подчиненные существа с а м и над­ л е ж а щ и м о б р а з о м функционировали, н е о б х о д и м о , чтобы клеточки, из которых они состоят, действовали также с надлежащей, но подчиненной силой. Когда сила клеточек становится независимой, существа, о б р а з у ю щ и е о р г а н и з м , также перестают подчинять с в о ю силу силе всего организма, и наступающая тогда анархия вызывает упадок (декадентство) всего общества». Все э т о совершенно верно. Разлагающееся о б щ е с т в о « п о р о ж д а е т слишком б о л ь ш о е число индивидов, не способных к о б ы д е н н о м у труду»; этими индивида­ ми являются психопаты; они «перестают подчинять с в о ю силу о б щ е й силе», п о т о м у что они с т р а д а ю т э г о т и з м о м , и, недоразвившись, не м о г у т достигнуть т о й ступени, на к о т о р о й индивид душевно и умственно примыкает к обществу; э г о т и з м превращает психопатов в анархистов, т. е. врагов всех законов, которых они не п о н и м а ю т и к к о т о р ы м не м о г у т приспособиться. Весьма характерно, однако, что Бурже, прекрасно все это п о н и м а ю щ и й , уяснивший себе, что дека­ дент — человек, не с п о с о б н ы й к правильному труду и к подчинению своего «я» цели общества, с а м у т в е р ж д а ю щ и й , что последствием декадентства является анархия и гибель общества, т е м не менее оправдывает декадентов, в особенности 204

III. Эготизм Бодлера, и удивляется и м . Вот что называется «сознанным з л о м » , о к о т о р о м говорит его учитель, П р и с м о т р и м с я теперь к идеальному декаденту, р и с у е м о м у столь л ю б о в н о и обстоятельно Г ю и с м а н с о м в книге «A rebours». Но сначала несколько слов об авторе этой поучительной книги. Г ю и с м а н с представляет тип истеричного субъ­ екта без всякой самостоятельности, т. е. склонного подчиняться л ю б о м у внуше­ нию. Он начал литературную карьеру фанатичным п о д р а ж а н и е м Золя и написал ряд р о м а н о в и повестей, в которых (как, например, в « М а р т е » ) п р е в з о ш е л своего учителя в скабрезности. Затем он вдруг, переменив взгляды, что также составля­ ет явный признак истеричности, стал неистово нападать на Золя, как и в о о б щ е на натурализм, и п о д р а ж а т ь д е м о н и с т а м , в о с о б е н н о с т и Бодлеру. В п р о ч е м , в о д н о м он остался себе верен — в своей скабрезности. Его «A rebours» нельзя назвать р о м а н о м . Тут нет ни фабулы, ни действия. Э т о скорее жизнеописание о д н о г о человека с его привычками, с и м п а т и я м и и антипатиями, взглядами на всевозможные вопросы, преимущественно х у д о ж е ­ ственные и литературные. Э т о т человек — последний отпрыск с т а р и н н о г о фран­ цузского герцогского р о д а и зовется Д е з е с е н т о м . Он с л а б о г о т е л о с л о ж е н и я , малокровен, нервозен, с л о в о м , наследовал слабосилие и с т о щ е н н о г о р о д а . «В последние два столетия члены э т о г о р о д а женились только м е ж д у с о б о й и таким о б р а з о м истощили последние остатки силы. В их крови п р е о б л а д а л а л и м ф а » . Герой книги Г ю и с м а н с а получил воспитание у иезуитов, р а н о лишился р о д и ­ телей, растратил значительную часть своего состояния бессмысленными кутежа­ ми, наводившими на него только скуку, и скоро б р о с и л о б щ е с т в о , так как о н о стало е м у невыносимо. «Его презрение к л ю д я м все в о з р а с т а л о . О н , наконец, понял, что мир, по большей части, с о с т о и т из м о ш е н н и к о в и дураков. Он не надеялся больше встретить в других своего томления, своей ненависти, встретить д р у г у ю душу, склонную предаваться деятельной развинченности (!)... И з м о ж д е н ­ ный, недовольный, возмущенный п у с т о т о й мыслей, к о т о р ы м и он о б м е н и в а л с я с другими, он стал везде скучать и зашел так далеко, что п о с т о я н н о д е л а л себе надрезы на коже и страдал от патриотического и с о ц и а л ь н о г о в з д о р а , п о д н о с и ­ м о г о ежедневно газетами с в о и м читателям... Он мечтал о х у д о ж е с т в е н н о й Фиваиде, у д о б н о й пустыне, н е п о д в и ж н о м и т е п л о в а т о м ковчеге, в к о т о р о м он м о г бы укрыться далеко от вечного п о т о п а человеческой глупости». Он осуществил мечту: п р о д а л свои имения, о б р а з о в а л из остатков состояния е ж е г о д н ы й д о х о д в 50 000 фр., купил д о м на у е д и н е н н о м х о л м е в н е к о т о р о м о т д а л е н и и от маленькой деревушки и устроился в нем по с в о е м у вкусу. «Искусственное представлялось Дезесенту отличительным п р и з н а к о м чело­ веческого духа. Время п р и р о д ы , — говорит о н , — м и н о в а л о . О т в р а т и т е л ь н ы м о д н о о б р а з и е м пейзажей и небес она истощила окончательно внимательное терпе­ ние утонченных л ю д е й . Какое вульгарное зрелище п р е д с т а в л я ю т л ю д и , преда­ ющиеся исключительно с в о и м профессиям; какую у з о с т ь у м а проявляет т о р г о в ­ ка, т о р г у ю щ а я все о д н и м т о в а р о м , как о д н о о б р а з н а торговля деревьями и луга­ ми, как повседневен склад г о р и морей!» Таким о б р а з о м , он изгоняет все естественное и окружает себя искусствен­ ным. Он спит д н е м и встает только вечером, чтобы н о ч ь ю в ярко освещенных комнатах своего д о м а сидеть, читать, мечтать. Он никогда не в ы х о д и т из д о м а ; он никого не видит; д а ж е старый слуга и его жена, ведущие его х о з я й с т в о , справляют всю р а б о т у , когда он спит, так что никто не показывается е м у на глаза. Он не получает ни писем, ни газет, не узнает ничего о внешнем мире. Аппетита у него никогда нет, но когда изредка п р о г о л о д а е т с я , « о н макает кусок жаркого, намазанный каким-то о с о б е н н ы м м а с л о м , в чашку чая (какая гадость!) чистейшей смеси Си-а-фаюна, М о - ю - т а н а и Х а н с к о г о , разных с о р т о в 205

Вырождение ж е л т о г о чая, доставленных из Китая в Р о с с и ю с экстраординарными ка­ раванами». Его столовая « п о х о д и л а на каюту с маленьким окном, в виде слухового». Эта каюта помещалась в д р у г о й комнате, окно к о т о р о й находилось как раз напротив слухового окна каюты. В пространстве м е ж д у стеной комнаты и стен­ кой каюты был устроен аквариум, так что дневной свет, проникая в каюту, д о л ж е н был пройти через стекло закрытого окна и сквозь слой воды. Иногда, когда Дезесент случайно вставал уже после о б е д а , он через в о д о п р о в о д н ы е трубы выпускал воду из аквариума, наполнял его чистой в о д о й , к о т о р у ю окрашивал цветными эссенциями, чтобы таким о б р а з о м получить по желанию впечатление зеленых, желтых, облачных и серебристых тонов, свойственных рекам, смотря по с о с т о я н и ю неба, большей или меньшей силе солнечных лучей, облачности,— с л о в о м , с м о т р я по сезону и погоде. Т о г д а ему казалось, что он действительно находится в каюте, и он с л ю б о п ы т с т в о м следил за странными, снабженными часовым м е х а н и з м о м р ы б а м и , плававшими м и м о стекла слухового окна и за­ стревавшими в искусственной траве, или же он вдыхал запах дегтя, вдуваемый в комнату, и рассматривал развешенные по стене олеографии, которые, как в кабинетах Л л о й д о в , и з о б р а ж а л и морские п а р о х о д ы , с о в е р ш а ю щ и е рейсы в Ва­ льпараисо и Л а ­ П л а т у . Но эти механические рыбы — не единственное наслаждение герцога Дезесен­ та, так г л у б о к о п р е з и р а ю щ е г о «глупость и пошлость л ю д е й » . К о г д а он хочет доставить себе о с о б е н н о е удовольствие, он сочиняет и исполняет «вкусовую с и м ф о н и ю » . С этой целью он заказал ящик, наполненный б о л ь ш и м числом бочонков с разными водками. Краны этих бочонков м о г у т п о с р е д с т в о м особого приспособления открываться и закрываться о д н о в р е м е н н о , и п о д каждым кра­ н о м стоит крошечная р ю м к а , в к о т о р у ю при открытии крана падает о д н а капля. Э т о т ящик назван Д е з е с е н т о м его «вкусовым органом». «Орган находился в действии. Регистры с надписями «флейта», «горн», «небесный голос» были открыты. Дезесент пил то одну, то д р у г у ю каплю, наигрывал себе внутренние симфонии, достигая во рту таких же ощущений, какие мы испытываем у х о м при музыке. К а ж д а я водка соответствовала, как он утверждал, звуку т о г о или д р у г о г о инструмента; терпкий кюрасо, н а п р и м е р , — кларнету, звук которого кисловат и мягок, как бархат, к ю м м е л ь — г о б о ю , оглушительный звук которого гнусит; мятная и анисовая водка — флейте, так как они о д н о в р е м е н н о и сладки, и пряны, мягки и резки; для дополнения оркестр киршвассер б е ш е н о трубил, д ж и н и виски рвали н ё б о пронзительными звуками корнет­а­пистона и тромбона, а хиос­раки и мастик гремели ц и м б а л а м и и б а р а б а н а м и по слизистой оболочке рта со с т р а ш н о й силой у д а р о в грома». Так он играл и струнные квартеты: старая французская водка, дымная и тонкая, острая и нежная, и з о б р а ж а л а первую скрипку, б о л е е крепкий, храпящий, глухой р о м — альт, веспетро — виолончель, английская горькая — контрабас, зеленый шартрез — dur'ный, бенедиктин — mol'ный т о н и т. д. Дезесент не только слышит музыку водок, но и воспринимает н о с о м цвет запахов. Н а р я д у с вкусовым о р г á н о м у него есть носовая картинная галерея, т. е. б о л ь ш о е собрание бутылок со в с е в о з м о ж н ы м и эссенциями. К о г д а е м у наскучили вкусовые с и м ф о н и и , он принимается за н о с о в у ю музыкальную пьесу. «Он сидел в кабинете у письменного стола... У него была легкая лихорадка, он мог приняться за работу... Своей прыскалкой он окружал себя з а п а х о м амброзии, лаванды и д у ш и с т о г о горошка; таким о б р а з о м он получал впечатление луга; в этот луг он вводил смесь запаха т у б е р о з ы , ф л ё р д о р а н ж а и миндаля, и тотчас же появлялась искусственная сирень, а липы колыхались, распространяя по земле бледный свой аромат... В эту д е к о р а ц и ю , нарисованную крупными штрихами, он 206

III. Эготизм вдувал легкий д о ж д ь человеческого и почти кошачьего запаха, н а п о м и н а в ш е г о запах ю б о к и возвещавшего напудренную и н а б е л е н н у ю женщину; стефанотиса, айапана, оппонакса, саркантуса и прибавлял намек серинги, ч т о б ы придать э т о й искусственной жизни белил естественный цвет о б л и т о й п о т о м улыбки (!) и весе­ лья, разыгрывающегося при ослепительных лучах солнца». Мы видим, следовательно, как рабски Г ю и с м а н с придерживается в своей болтовне о чае, водках и запахах о с н о в н о г о правила парнасцев, что писатель должен пользоваться специальными лексиконами. Г ю и с м а н с , н е с о м н е н н о , из­ учил прейскуранты разных ф и р м , чтобы поразить читателя своей у ч е н о с т ь ю . Но о б р а т и м с я снова к роману. П о н я т н о , что при т а к о м о б р а з е жизни Дезесент з а б о л е л . Его желудок не принимает никакой пищи, и, б л а г о д а р я этому, он достигает апогея в л ю б в и к искусственному: он вынужден питаться клизмами из пептона, следовательно, с п о с о б о м , п р я м о п р о т и в о п о л о ж н ы м есте­ ственному. Опасаясь у т о м и т ь читателя, мы пропускаем разные п о д р о б н о с т и о звуках, воспринимаемых г л а з о м , о б орхидеях, которые Д е з е с е н т л ю б и т , п о т о м у что они напоминают е м у сочащиеся язвы, прыщи и т. п. Мы приведем лишь некоторые другие о с о б е н н о с т и вкуса типичных декадентов. «Как с а м а я прекрасная а р и я , — говорится в р о м а н е , — м о ж е т испошлиться и стать н е в ы н о с и м о й , когда ею завладевают шарманки и публика ее напевает, так и х у д о ж е с т в е н н о е произведе­ ние, интересующее лжехудожников, не оспариваемое глупцами и вызывающее восторг толпы, утрачивает всякую прелесть для посвященных, становится вуль­ гарным, почти отвратительным». Ссылка на шарманку — простая уловка, ч т о б ы ввести в з а б л у ж д е н и е невни­ мательного читателя. Если прекрасная ария становится н е в ы н о с и м о й , когда ее играют шарманки, то п о т о м у , что последние и с п о л н я ю т ее в и с к а ж е н н о м виде: ш у м н о , фальшиво, без выражения; но х у д о ж е с т в е н н о е произведение не изменяет­ ся от восторга хотя бы и п о л н о г о профана или от т о г о , что им л ю б о в а л с я миллион ничего не смыслящих в искусстве л ю д е й . Д е л о в т о м , что в приведенной цитате декадент против воли раскрыл н а м с в о ю д у ш у . Он на с а м о м д е л е не и м е е т никакого понятия об искусстве. Ч т о б ы знать, как е м у отнестись к д а н н о м у художественному произведению, он поворачивается к нему спиной и п р и с м а т ­ ривается, как к нему относятся другие. Если х у д о ж е с т в е н н о е произведение вызы­ вает восторг, то декадент относится к нему презрительно; если, н а о б о р о т , другие относятся к нему р а в н о д у ш н о или им недовольны, то он удивляется е м у . Заурядный человек подчиняется в своих мыслях, чувствах, действиях толпе; декадент же — н а о б о р о т ; о б а они несамостоятельны и вынуждены п о с т о я н н о сообразовываться с мнением толпы, но в отличие от з а у р я д н о г о человека декадент — заурядный человек в о т р и ц а т е л ь н о м смысле, т. е. и он с о о б р а з у е т с я с м н е н и е м толпы, но в т о м смысле, что отрицает все т о , что она признает, и постоянно злится в то время, как она п о - с в о е м у наслаждается. К о р о ч е говоря, декадент в с в о е м стремлении отличаться от других л ю д е й д о х о д и т до м а н и и противоречия и до антиобщественных инстинктов, нисколько не наслаждаясь с а м и м художественным произведением. Дезесент иногда и почитывает. Ему, конечно, нравятся т о л ь к о произведения символистов и парнасцев с а м о г о крайнего оттенка, п о т о м у что они и з о б р а ж а ю т «последние с у д о р о г и старого языка, который, постепенно разлагаясь в течение веков, претворился в таинственные понятия и загадочные выражения св. Бонифа­ ция и умер...» Но в отличие от латинского языка «во ф р а н ц у з с к о м э т о т процесс призошел сразу; великолепный стиль братьев Гонкур и одичалый стиль Верлейа и М а л л а р м е сталкиваются в Париже, живут о д н о в р е м е н н о в о д н о й и т о й же исторической эпохе». 207

Вырождение Мы теперь всесторонне познакомились со вкусами типичного декадента. О б р а т и м еще внимание на его нравственные понятия и политическое на­ правление. У Дезесента есть друг Д е г ю р а н д , вздумавший в о д и н прекрасный день жениться. «Основываясь на т о м факте, что у Д е г ю р а н д а нет никакого состояния и что приданое его жены равняется приблизительно н у л ю , Дезесент усмотрел в э т о м браке бесконечную перспективу смешных страданий». П о э т о м у (!) он изо всех сил у б е ж д а л своего друга свершить эту глупость. И, действительно, случи­ лось неизбежное: новобрачные впали в к р а й н ю ю нужду, и д о м их оглашался постоянными ссорами и б р а н ь ю , жизнь стала для них нестерпима, он искал развлечений вне д о м а , а она — в п р е л ю б о д е я н и и и забвении своей дождливой, о д н о о б р а з н о й жизни; наконец, они расторгли брачный с о ю з и подали в суд иск о разводе. « М о й план сражения был верен»,— сказал себе Дезесент, испытывая удовлетворение полководца, предусмотрительность к о т о р о г о вполне оправда­ лась на поле битвы». В д р у г о й раз он встречает на улице шестнадцатилетнего б л е д н о г о и подозри­ тельной наружности парня, который просит у него огня, чтобы закурить воню­ чую папиросу. Дезесент предлагает ему папироску из д у ш и с т о г о турецкого табака, вступает с ним в беседу и узнает, что парень потерял мать, что отец его бьет и что он р а б о т а е т у переплетчика. «Дезесент задумался. « П о й д е м вы­ пить»,— сказал он. Они зашли в кафе, и Дезесент велел подать крепкий пунш. Парень пил молча. «Скажи, л ю б е з н ы й , — воскликнул вдруг Д е з е с е н т , — хочешь сегодня погулять? Я б у д у платить за тебя». И он повел несчастного в публичный д о м , где его м о л о д о с т ь и конфузливость всех удивили. В то время как одна из девушек увела парня, хозяйка спросила Дезесента, отчего ему вздумалось приве­ сти к ним подростка. Дезесент отвечает: «Я просто подготавливаю убийцу. Этот парень еще не тронут и достиг возраста, когда кровь начинает кипеть. Он мог бы ухаживать за девушками своей среды и остаться честным... Н о , приведя его сюда, знакомя его с р о с к о ш ь ю , о к о т о р о й он не имел понятия и которая глубоко запечатлится в его памяти, п о т о м у что я намерен ему доставлять э т о удовольст­ вие каждые две недели, я его приучу к наслаждениям, недоступным его карману. П р е д п о л о ж и м , что п о т р е б у ю т с я три месяца, чтобы он втянулся в них... Ну вот, по прошествии этих трех месяцев я откажу ему в деньгах, которые пока будут платить тебе вперед за него. Т о г д а он начнет красть, чтобы иметь возможность приходить сюда... Я надеюсь, что он решится и на убийство, если внезапно появится хозяин имущества, к о т о р о е он пожелает стибрить. Т о г д а цель моя б у д е т достигнута. Я с о з д а м , насколько мне п о з в о л я ю т м о и средства, разбой­ ника, врага э т о г о отвратительного общества, грабящего нас». Дезесент расстает­ ся в этот вечер с о п о р о ч е н н ы м парнем, сказав е м у на прощанье: «Теперь ступай себе... Д е л а й д р у г и м , чего ты не желаешь, чтобы они тебе делали. С этим пра­ вилом ты далеко уйдешь. Спокойной ночи! Но я надеюсь, что ты не окажешься н е б л а г о д а р н ы м и что я скоро прочту что-нибудь о тебе в судебных отчетах». Дезесент видит из окна, что деревенские ребятишки дерутся из-за куска черного хлеба с с ы р о м . Он зовет тотчас же своего лакея, приказывает ему намазать б у т е р б р о д ы и с о п р о в о ж д а е т приказание с л е д у ю щ и м и словами: «Брось б у т е р б р о д ы ребятишкам; слабые б у д у т искалечены сильными, не получат своей д о л и , и, кроме т о г о , родители и з о б ь ю т их, когда они придут д о м о й с фонарями п о д г л а з о м и с разорванными штанами. Э т о даст им представление о жизни, их ожидающей». К о г д а Дезесент д у м а е т об обществе, у него вырывается из груди следующий зозглас: «Развалишься ли ты, наконец, общество! У м р е ш ь ли ты, наконец, старый мир!» 208

III. Эготизм Ч т о б ы удовлетворить законное л ю б о п ы т с т в о читателя, м ы п р и б а в и м , что нервы Дезесента окончательно развинчиваются и что врач настоятельно требует, чтобы он вернулся в Париж, в о б щ е с т в о л ю д е й . В т о р о й р о м а н Г ю и с м а н с а «Là bas» («Там») посвящен описанию жизни Дезесента в П а р и ж е . Т у т он составляет биографию Жиля де Ре, з н а м е н и т о г о з л о д е я XV столетия, у б и в ш е г о из с л а д о ­ страстия многих женщин (на него указывает М о р о де Т у р в книге о п о л о в о й извращенности, и это указание, конечно, не п р о п а л о б е с с л е д н о д л я д е м о н и с т о в , вообще невежественных, но ж а д н о читающих все, что специально касается эротомании). П о н я т н о , Г ю и с м а н с пользуется ж и з н ь ю героя, ч т о б ы наполнить свой р о м а н картинами неслыханного разврата. К р о м е т о г о , он в э т о м р о м а н е останавливается на мистицизме декадентов: Дезесент становится н а б о ж н ы м , но в то же время посещает с истеричной женщиной «черную о б е д н ю » и т. д. Я не стану знакомить читателя с этой глупой и о м е р з и т е л ь н о й книгой, так как цель моя заключалась только в т о м , чтобы выяснить человеческий и д е а л декадентов. Вот мы и м е е м пред с о б о й п е р е д о в о г о человека, о к о т о р о м м е ч т а ю т Б о д л е р и его ученики и к о т о р о м у они стараются подражать; физически он б о л е н и с л а б , в психическом отношении он прожженный негодяй и н е в о о б р а з и м ы й и д и о т , убивающий время т е м , что выбирает изысканные о б о и для своих к о м н а т , наблюдает за механическими р ы б а м и , принюхивается к различным з а п а х а м и попивает водку. Лучшее, что он м о ж е т п р и д у м а т ь , — э т о б о д р с т в о в а т ь н о ч ь ю , спать д н е м и макать мясо в чай. Л ю б о в ь и д р у ж б а е м у недоступны. Эстетические его наклонности проявляются в т о м , что он внимательно следит за вкусами других и избирает т о , что им не нравится. П о л н е й ш а я его н е с п о с о б н о с т ь к п р и с п о с о б л е н и ю проявляется в страданиях, причиняемых е м у всяким соприкос­ новением с внешним м и р о м . Источник этих страданий он переносит, конечно, на других л ю д е й и ругает их, как сапожник, называет все человечество м о ш е н ­ никами и дураками и изрыгает страшные анархистские проклятия. Э т о т глупец считает себя г о р а з д о лучше других, и его глупость равняется разве только его с а м о о б о ж а н и ю . У него 50 ООО фр. д о х о д а , и без них он бы п о г и б , п о т о м у что с а м не м о г бы з а р а б о т а т ь ни гроша. Э т о — паразит, остановившийся на с а м о й низкой ступени развития; ему пришлось бы умереть от г о л о д а , если бы он б ы л беден и о б щ е с т в о не п о м е с т и л о его из неуместного сострадания в какое­нибудь заведение для идиотов. Дезесент Г ю и с м а н с а представляет с о б о й декадента с п р е о б л а д а ю щ и м извра­ щением всех инстинктов; чистейший же э г о и з м психопата, с о в е р ш е н н о не с п о с о б ­ ного к приспособлению, воплощен д р у г и м главным представителем декадент­ ства, М о р и с о м Барресом. Он посвятил э т о й теме четыре р о м а н а и, к р о м е т о г о , пояснил первые три из них в о с о б о й б р о ш ю р е , для нас, п о ж а л у й , б о л е е ценной, чем сами романы, п о т о м у что в ней все с о ф и з м ы , при п о м о щ и которых сознание з а д н и м числом поясняет и прикрашивает навязчивые импульсы б о л ь н о г о , дейст­ вующего бессознательно, приведены в порядок, изложены наглядно и составля­ ют д а ж е своего р о д а философскую систему. О с а м о м Барресе я скажу лишь несколько слов. Он о б р а т и л на себя внимание первоначально т е м , что защищал своего друга­алжирца Ш а м б и ж а , н а с т о я щ е г о эготиста, совершившего убийство из сладострастия. Впоследствии он б ы л и з б р а н в палату как буланжист и затем канонизировал М а р и ю Башкирцеву, преждевре­ менно у м е р ш у ю от чахотки, выродившуюся девушку с признаками нравствен­ ного помешательства, манией величия и преследования и б о л е з н е н н о эротиче­ ской мечтательностью. Его романы « П о д в з о р о м варваров», « С в о б о д н ы й чело­ век», « С а д Вереники» и «Враг законов» составлены по х у д о ж е с т в е н н о м у рецепту Гюисманса. Жизнеописание д а н н о г о человека д а е т автору п о в о д высказать собственные взгляды на всевозможные вопросы, толковать о Л е о н а р д о да Винчи 209

Вырождение и Венеции, каком-нибудь французском провинциальном музее и средневековом искусстве, о Нероне, Фурье, Сен-Симоне, Марксе и Лассале. П р е ж д е подобные экскурсии в р а з н о о б р а з н е й ш и е области составляли предмет газетных или жур­ нальных статей, которые издавались п о т о м отдельными сборниками. Но опыт показал, что публика относится д о в о л ь н о безучастно к такого р о д а сборникам, и вот декадентам пришло на ум соединять свои статьи п о с р е д с т в о м какойнибудь фабулы и предлагать их читателям в виде романа. Правда, и английские беллетристы п р о ш л о г о столетия, а впоследствии Стендаль, Ж а н П о л ь и даже Гёте вносили в свои р о м а н ы личные авторские соображения. Но у них, за исключением разве Ж а н П о л я , эти вставки сохранили второстепенное значение. Г ю и с м а н с же и его школа выдвинули их на первый план и превратили в роман, т. е. произведение эпической поэзии, в какую-то смесь публицистических и фило­ софских очерков в духе Монтеня и Шопенгауэра и излияний, какие встречаются в дневниках интеллигентных барышень. Баррес нисколько не скрывает, что он рисует в своих р о м а н а х с а м о г о себя, и признает себя представителем о с о б е н н о г о типа л ю д е й . «Эти книги,— говорит о н , — раскрывают н а м типичную группу м о л о д ы х л ю д е й , которые уже теперь встречаются часто и, как я предвижу, б у д у т все чаще встречаться среди молодых л ю д е й , п о с е щ а ю щ и х в настоящее время гимназии. М о и книги впоследствии б у д у т иметь... значение документов». Каков же э т о т тип? П р е д о с т а в и м слово с а м о м у Барресу. Герой его романов «занимается исключительно литературой; он высокомерен, утратил всякую есте­ ственность и безоружен; он ж а ж д е т всяких наслаждений; на вид э т о бледный юный буржуа; е м у претит л ю д с к о е прикосновение; он чувствует, что его положе­ ние в мире очень невыгодно и что ему с ж и з н ь ю справиться трудно». М о ж н о ли лучше описать психопата, не с п о с о б н о г о к п р и с п о с о б л е н и ю , к б о р ь б е за сущест­ вование, п о э т о м у ненавидящего м и р и л ю д е й , опасающегося их и в то же время о б у р е в а е м о г о болезненными страстями? Э т о т жалкий и немощный субъект, этот эготист со с л а б о й волей, недораз­ вившимся м о з г о м , болезненным т е л о м возводит свои недуги в систему и гордо ее возвещает миру. « Б у д е м держаться единственно реального, нашего «я»... На свете существует лишь о д н о , что мы знаем и что имеет п о л н у ю реальность... Э т о — наше собственное «я», и вселенная является только картиной, отража­ ю щ е й его в х о р о ш е м или д у р н о м свете. Б у д е м , следовательно, держаться нашего «я», б у д е м охранять его против чужих, против варваров». К т о же эти варвары? Э т о — «существа, для которых жизнь сон, проти­ в о п о л о ж н ы й сну с о б с т в е н н о г о «я». Как бы они ни были образованны, они чужие и враги нашего «я»... М о л о д о й человек, к о т о р о г о жизнь заставляет находиться в о б щ е н и и с существами, чуждыми его д у ш е в н о й родине, страдает. А х , что нам за д е л о до д у ш и , о д а р е н н о й тонким чувством! Э т и чужие, препятствующие развитию нежного, к о л е б л ю щ е г о с я , себя с а м о г о отыскивающего «я» или ук­ л о н я ю щ и е э т о развитие от естественного пути, эти варвары, портящие судьбу м о л о д о г о человека и о т н и м а ю щ и е у нас жизнерадостность, в о з м у щ а ю т меня — я их ненавижу». «Военные, судьи, наставники, воспитатели» — вот варвары, п р о т и в о д е й с т в у ю щ и е нашему «я». С л о в о м сказать, «я», не у м е ю щ е е найтись в установленных общественных порядках, видит во всех носителях и защитниках этих порядков своих врагов. Ему хочется «без всякого противодействия преда­ ваться с в о и м инстинктам, с о о б р а з о в а т ь с я только с ними». Э т а мысль о полной с в о б о д е инстинкта, страсти, бессознательного, о низвержении р а з у м а и сознания постоянно мелькает в р о м а н а х Барреса. «Нравственность д о л ж н а быть заменена вкусом... Я хотел бы исполнять м о е назначение как с в о б о д н ы й человек, следо­ вать только внутреннему импульсу и не подчиняться ничему внешнему... О, 210

III. Эготизм выстроенное по ранжиру о б щ е с т в о , ты превращаешь в р а б а всякого, кто п р о т и ­ вится т о м у , что большинство признает х о р о ш и м и прекрасным! Сколько престу­ плений совершается ныне во имя человечества, как прежде с о в е р ш а л о с ь во имя Бога и государства!.. Склонности человека нельзя насиловать, а, напротив, н а д о им подчинить о б щ е с т в е н н у ю организацию». ( Н а ш е м у ф и л о с о ф у не п р и х о д и т при этом в голову, что г о р а з д о проще подчинить склонности о т д е л ь н о г о человека общественным ф о р м а м , у д о в л е т в о р я ю щ и м м и л л и о н ы л ю д е й . ) Баррес вполне последовательно д о в о д и т своего героя до анархизма. П о к а з а в н а м в трех первых романах его развитие, он в четвертом делает его « в р а г о м законов». Но с а м Баррес предчувствует основательное возражение, что о б щ е с т в о не м о ж е т о б о й ­ тись без закона, без правильного строя, и старается отпарировать э т о в о з р а ж е ­ ние м ы с л ь ю , что всякий с а м м о ж е т руководить с о б о й , что инстинкт по существу безгрешен, что всякий человек «извлек пользу из п р о д о л ж и т е л ь н ы х ученических годов, которые человечество провело, подчиняясь вероучениям и з а к о н о д а т е л ь ­ ству». Он, следовательно, допускает, что «вероучения и з а к о н о д а т е л ь с т в о » при­ носят пользу и д а ж е н е о б х о д и м ы , но только в р а н н е м п е р и о д е истории. П о к а инстинкты были неразумны и дики, их н а д о б ы л о подчинять о б у з д ы в а ю щ е м у закону. Но ныне они так совершенны, что не н у ж д а ю т с я в э т о м р у к о в о д и т е л е и господине. Однако ведь существуют же преступники! Как же с н и м и быть? Их «должно л ю б и т ь и целовать, пока они не с д е л а ю т с я д о б р ы м и » . Б ы л о бы желательно, чтобы Барресу представился случай применить с в о ю т е о р и ю во время ночного нападения на него разбойников. Подчиняться с в о и м инстинктам — значит подчинять сознание б е с с о з н а т е л ь ­ ному, высшие м о з г о в ы е центры — н и з ш и м . Всякий прогресс с о с т о и т в т о м , что высшие центры п р и о б р е т а ю т все б о л ь ш е власти н а д о р г а н и з м о м . В м е с т е с т е м суждение и воля все полнее о б у з д ы в а ю т инстинкты и страсти и руководят и м и . Это значит, что сознание все глубже проникает в о б л а с т ь б е с с о з н а т е л ь н о г о . Инстинкт выражает с о б о й непосредственно испытываемую п о т р е б н о с т ь , и его удовлетворение доставляет непосредственное удовольствие. Э т о н е с о м н е н н о . Н о эта потребность исходит часто от о д н о г о органа, и ее у д о в л е т в о р е н и е хотя и приятно э т о м у органу, но м о ж е т быть вредно всему о р г а н и з м у и д а ж е вызвать его смерть. Затем существуют общественные инстинкты, удовлетворение к о т о ­ рых хотя с а м о по себе и не вредит непосредственно о р г а н и з м у , но з а т р у д н я е т его общение с д р у г и м и о р г а н и з м а м и или делает его н е в о з м о ж н ы м , с л е д о в а т е л ь н о , ухудшает жизненные его условия и косвенно п о д г о т о в л я е т его смерть. О д н о суждение м о ж е т противопоставить э т и м инстинктам представление о п о т р е б ­ ностях всего организма или вида, а на воле лежит задача обеспечить за р а з у м ­ ным представлением п о б е д у н а д с а м о у б и й с т в е н н ы м инстинктом. С у ж д е н и е м о ­ жет ошибаться: о н о ведь результат з а б о т ы такого орудия, к о т о р о е , как всякий сложный и тонкий м е х а н и з м , легче портится и отказывается действовать, чем более грубый и п р о с т о й аппарат. Инстинкт, т. е. унаследованный и о р г а н и з о в а н ­ ный опыт вида, по большей части надежнее. Все э т о мы вполне п р и з н а е м . Но велико ли несчастие, если суждение, запрещая то или д р у г о е , и н о г д а ошибется? Организм в э т о м случае, в о о б щ е говоря, лишится о д н о г о м и н у т н о г о н а с л а ж д е ­ ния, следовательно, потерпит только отрицательный вред; з а т о воля сделает усилие, вместе с т е м укрепится, б л а г о д а р я у п р а ж н е н и ю , а э т о составляет уже пользу для организма, почти всегда, по меньшей мере, у р а в н о в е ш и в а ю щ у ю указанный вред. П р и т о м во всех этих соображениях предполагается, что о р г а н и з м вполне з д о р о в , п о т о м у что только в з д о р о в о м о р г а н и з м е инстинкты и сознание р а б о т а ­ ют правильно. Но мы выше видели, что инстинкты б ы в а ю т болезненны: б е с с о з ­ нательное м о ж е т быть т у п о , глупо и извращено, как и сознание, В э т о м случае 21Î

Вырождение инстинкты перестают быть надежными; они также плохие руководители, как пьяный или слепой, и организм, д о в е р я ю щ и й им, неизбежно будет приведен к гибели и смерти. Единственное, что его м о ж е т в э т о м случае еще иногда спасти,— это постоянная, строгая, усиленная бдительность суждения, а так как она при п о м о щ и собственных средств никогда не м о ж е т противостоять ополча­ ю щ и м с я против него многочисленным сильным инстинктам, то о н о должно искать поддержки у суждения вида, т. е. подчинить себя какому-нибудь закону или нравственному велению. Но эготисты в п а д а ю т в наивное заблуждение, в к о т о р о м провинились уже психологи XVIII столетия, признававшие один только р а з у м и упускавшие из виду другие составные части д у х о в н о й жизни человека. Эготисты совершают о б р а т н у ю ошибку: они признают своим з а к о н о д а т е л е м только инстинкт, не принимая во внимание, что он м о ж е т выродиться, заболеть, истощиться и тогда столь же м а л о будет надежным законодателем, как примерно идиот или буйный помешанный. Впрочем, Баррес сам на к а ж д о м шагу противоречит своим теориям. Он делает вид, что безусловно доверяет инстинктам, а м е ж д у тем описывает в самых восторженных выражениях некоторых из своих героинь поистине нравственными чудовищами. «Маленькая принцесса» в романе «Враг законов» — своего рода Дезесент в юбке. Она похваляется тем, что ребенком была «настоящим богом для д о м а » . Родителей она считала «своими врагами», детей она « л ю б и л а мень­ ше, чем собак». Ч т о она отдавалась всякому мужчине, который чем-нибудь ее поражал, понятно, п о т о м у что иначе она не была бы эготисткой и сторонницей теории благотворности подчинения себя инстинктам. Вот каковы герои Барреса, для которых закон стал излишним, п о т о м у что они «извлекли пользу из продол­ жительных ученических г о д о в нашего вида». П р и в е д е м еще несколько примеров для дополнения характеристики этого декадента. Его «маленькая принцесса» рассказывает: « К о г д а мне было двенад­ цать лет, я, оставаясь наедине, л ю б и л а разуваться и погружать голые ноги в т е п л у ю грязь. Так я проводила целые часы, и д р о ж ь сладострастия пробегала по всему м о е м у телу». Баррес п о х о ж на с в о ю героиню. У него также «пробегает д р о ж ь сладострастия по всему телу», когда он «погружается в грязь». «Все в жизни Вереники — так начинается третья глава его р о м а н а «Сад Вереники» — противоречило о б ы д е н н о й морали; но у меня сохранились о ней очень милые воспоминания». Эта Вереника была танцовщицей в парижском театре « Э д е м » . У ж е маленькой девочкой мать и старшие сестры продавали ее старым негодяям. Только впоследствии о д и н из ее л ю б о в н и к о в спас ее от проституции, жертвой к о т о р о й она сделалась с детства. Э т о т любовник умирает и завещает ей д о в о л ь н о значительное состояние. Г е р о й р о м а н а , знавший ее проституткой, встречается с ней после смерти ее л ю б о в н и к а в А р л е , где он вступает как буланжист к а н д и д а т о м в депутаты, и возобновляет старое знаком­ ство. Его связь с Вереникой соблазняла, прельщала, восхищала его о с о б е н н о тем, что он представлял себе, как горячо она л ю б и л а своего покойного друга и с ка­ кой глубокой п р е д а н н о с т ь ю она е м у отдавалась. « М о я Вереника,— говорит а в т о р , — сохраняет еще на бледных своих устах и блестящих з у б а х вкус поцелуев Д е т р а н с а (так звали ее любовника, оставившего ей состояние)... У м е р ш и й моло­ д о й человек оставил в ней столько страсти, сколько в о о б щ е м о ж е т вместить женское сердце». Чувства, которые Баррес силится разукрасить п о т о к о м высоко­ парных выражений,— не что иное, как всем известное раздражение, испытыва­ е м о е и старыми развратниками при виде .любовных сцен. Человек, знакомый с парижской ж и з н ь ю , знает, что такое «вуайёр» или «соглядатай». Баррес оказы­ вается таким с о г л я д а т а е м , но только мысленным. П р и э т о м он хочет уверить 212

III. Эготизм читателя, что его Вереника, о грязных п о х о ж д е н и я х к о т о р о й он рассказывает с л ю б о в ь ю и в о с т о р г о м художника, собственно, только с и м в о л . «Вы видите м о л о д у ю женщину, у х а ж и в а ю щ у ю за м о л о д ы м человеком. Разве э т о не история души с ее д в у м я составными частями, м у ж с к о й и женской, или, иначе говоря, наряду с н а ш и м «я», о х р а н я ю щ и м и раскрывающим себя д р у г о м у существу, не видите ли вы воображение, чувственное наслаждение, страсть к р а з н о о б р а з и ю впечатлений, столь свойственную м о л о д ы м и тонко в о с п р и н и м а ю щ и м л ю д я м ? » М о ж н о , однако, спросить, куда исчезает с и м в о л и з м в деталях жизнеописания особы, к о т о р у ю автор называет «petite secousse»? Болезнь и разложение и м е ю т и для Барреса б о л ь ш у ю прелесть. « К о г д а Вереника была маленькой девочкой,— говорится в т о м же р о м а н е , — я, подчиня­ ясь своей страсти к ней, очень сожалел, что у нее нет какого-нибудь физического недуга... Всякое пятно на т о м , что мне д о р о ж е всего на свете... у д о в л е т в о р я е т с а м у ю ценную для меня о с о б е н н о с т ь м о е г о духа». В т о м же р о м а н е осмеивается инженер, «который хочет заменить наше б о л о т о с его прекрасными п е р е м е ж а ­ ющимися лихорадками каким-нибудь п р у д о м для разведения карпов». Один из отличительных признаков вырождения — чрезмерная л ю б о в ь к жи­ вотным — также ясно выражен у нашего автора. К о г д а он хочет д о с т а в и т ь себе особенное удовольствие, он «идет взглянуть на прекрасные глаза т ю л е н е й в бас­ сейне и предается б е з у т е ш н о м у г о р ю при виде таинственного страха, проявля­ е м о г о этими мягкосердечными животными, братьями собак и н а ш и м и братья­ ми». Единственный воспитатель, к о т о р о г о допускает Б а р р е с , — э т о собака. « В о с ­ питание, к о т о р о е дает собака, прекрасно... Н а ш и гимназисты, о б р е м е н е н н ы е воззрениями, не с о о т в е т с т в у ю щ и м и их с о б с т в е н н о м у н а с т р о е н и ю , знаниями и понятиями, а не чувствами, м о г л и бы научиться у собаки прекрасной с в о б о д е , заимствовать у нее д а р подчиняться инстинктам с о б с т в е н н о г о «я». И места, вроде приведенных, вовсе не предмет с а м о о с м е я н и я или насмешки н а д б у р ж у а з ­ ными чувствами заурядного человека, к о т о р о м у книга Барреса м о ж е т случайно попасть в руки. Напротив, роль, отведенная д в у м с о б а к а м в р о м а н е , доказывает, что вышеприведенные мысли высказаны очень серьезно. Как все психопаты, автор о с о б е н н о л ю б и т , к р о м е т ю л е н е й и собак, еще истеричных и сумасшедших. Эти существа п о г л о щ а ю т всю его л ю б о в ь к б л и ж ­ нему. О его увлечении жалкой Башкирцевой мы уже у п о м и н а л и . Б е с п о д о б е н и его взгляд на баварского короля Л ю д в и г а II. Э т о г о несчастного к о р о л я он называет «человеком неудовлетворенным»; он толкует о «его о т ч у ж д е н и и от прирожденной ему среды, о его с т р а с т н о м желании придать наглядность своей мечте, о крушении его фантазии б л а г о д а р я неловкости исполнения; Л ю д в и г II — вполне законченная этическая теорема; м о г ли он потерпеть, ч т о б ы чужая воля вторглась в его жизнь; он — э т о т брат Парсифаля, э т о т чистый, с к р о м н ы й человек, противопоставлявший всем человеческим з а к о н а м движения с в о е г о сердца! И весьма вероятно, что король утопил д о к т о р а Гудена из м е с т и за т о , что этот варвар хотел е м у навязать свои жизненные правила». Спрашивается, м о ж е т ли такой человек, как автор этих рассуждений, с о з н а т ь р а с с т р о й с т в о собственного м о з г а , когда он д а ж е не видит, что Л ю д в и г II б ы л вовсе не «этическая теорема», а п р о с т о с у м а с ш е д ш и й , каких насчитывается в к а ж д о м сколько-нибудь значительном д о м е умалишенных несколько десятков? Теперь мы познакомились с м и р о с о з е р ц а н и е м и этикой эготиста Барреса. Скажем еще несколько слов о т о м , как он живет. Г е р о й р о м а н а « С а д Вереники» Филипп гостит весело у «petite secousse» в д о м е , который она получила в наслед­ ство о т последнего любовника. Н о п о прошествии н е к о т о р о г о времени е м у н а д о е д а е т ее «воспитательное влияние»; он покидает ее и на п р о щ а н ь е д а е т ей настойчивый совет выйти з а м у ж за его соперника на выборах. Она принимает 213

этот совет. «Враг законов», анархист А н д р е Мальтер был з н а м е н и т о с т ь ю дня из-за т ю р е м н о г о наказания за газетную статью, в которой он о д о б р и л динамит­ чиков. Богатая девушка-сирота предлагает ему с в о ю руку, «маленькая принцес­ са» — с в о ю л ю б о в ь . Он женится на б о г а т о й девушке, к о т о р у ю не любит, и п р о д о л ж а е т л ю б и т ь «маленькую принцессу», на к о т о р о й не женится. Этого требует з а б о т а о с о б с т в е н н о м «я»; чтобы удовлетворить свои эстетические наклонности и «действовать» устным и печатным е л о в о м , ему нужны деньги, а чтобы удовлетворить свои душевные потребности — ему нужна «маленькая принцесса». П р о ж и в несколько месяцев в браке, он находит н е у д о б н ы м скрывать от жены с в о ю л ю б о в ь к «маленькой принцессе». П о э т о м у он намекает жене на склонность своего сердца. Она находится на высоте его философии, п о т о м у что д о с т а т о ч н о для э т о г о «развита», отправляется сама к «маленькой принцессе», приводит ее к б л а г о р о д н о м у анархисту, и с э т о г о времени он живет богатый, л ю б и м ы й , д о в о л ь н ы й и удовлетворенный в обществе наследницы и возлюблен­ ной, как п о д о б а е т п е р е д о в о м у человеку. Баррес воображает, что он создал «редкий и утонченный» тип. Он ошибается. Э г о т и с т о в пошиба и з о б р а ж а е м ы х им буланжиста и анархиста в к а ж д о м б о л ь ш о м г о р о д е насчитываются тысячи. Но полиции они известны п о д д р у г и м именем; она называет их сутенерами, а нрав­ ственный закон, к о т о р ы м руководствуется бравый анархист, давно соблюдается парижскими кокотками, с о д е р ж а щ и м и в о з л ю б л е н н о г о , «l'amant de coeur», имея д р у г о г о или других. Как известно, декаденты нашли сторонников не только во Франции. В Ан­ глии им п о д р а ж а л и многие. Раньше всех примкнул к Б о д л е р у Суинберн, о к о т о р о м мы уже говорили во второй части нашего труда, когда шла речь о мистиках, п о т о м у что он к ним больше принадлежит как один из самых видных прерафаэлитов. У Бодлера он заимствовал д е м о н и з м и садизм, п о л о в у ю развращенность, пристрастие к страданиям, болезни и преступлениям. Ч т о же касается э г о т и з м а декадентов, их отвращения ко всему естественному, деятельности и д в и ж е н и ю , их пристрастия к искусственному, мании величия, заставляющей их презирать л ю д е й , чрезмерного возвеличения искусства, то все эти характерные черты заимствованы английскими эстетиками, вождем которых является Оскар У а й л ь д . Э т о т писатель о б р а т и л на себя внимание не столько с в о и м и трудами, сколько своими эксцентричными выходками. П о д о б н о Б а р б е д'Оревильи, со­ ставившему себе известность шляпами и галстуками из р о з о в о й шелковой мате­ рии с з о л о т ы м и кружевами, п о д о б н о Пеладану, разгуливающему в кружевном ж а б о и в а т л а с н о м камзоле, У а й л ь д носит эксцентричные к о с т ю м ы , напомина­ ю щ и е средние века или стиль рококо. Он утверждает, б у д т о бы отказался от с о в р е м е н н о г о покроя, п о т о м у что он оскорбляет его эстетический вкус. Но это пустая отговорка, к о т о р о й , вероятно, и с а м У а й л ь д серьезно не верит. Он подчиняется д р у г о м у чувству — б о л е з н е н н о й ж а ж д е о б р а щ а т ь на себя внимание, заставить о себе говорить. У т в е р ж д а ю т , что он прогуливался по с а м о й оживлен­ ной улице Вест-Энда, П е л л - М е л л , среди б е л о г о дня в камзоле и коротких штанах, ж и в о п и с н о м берете на голове и с подсолнечником, этой эмблемой эстетиков, в руках. Об э т о м факте с о о б щ а ю т все биографы Уайльда. Спрашива­ ется, м о ж н о ли считать прогулку с подсолнечником в руках проявлением эстети­ ческой потребности? Пустые л ю д и п р и з н а ю т оригинальность в к о с т ю м е признаком независимо­ сти. Но на э т о м о ж н о возразить, что только антиобщественный инстинкт может заставить человека без о с о б е н н о й нужды, для п р о с т о г о удовлетворения тщес­ лавия или несущественной эстетической наклонности раздражать большинство л ю д е й , что почти всегда случается, когда человек противоречит с л о в о м и дейст214

III. Эготизм вием установившимся понятиям. Из уважения к д р у г и м л ю д я м п р и х о д и т с я от многого воздерживаться: на э т о и направлено воспитание, и т о г о , кто э т о м у не научился, обыкновенно называют не эстетиком, а невежей. Служа правде, человек иногда о б я з а н выступить против т о л п ы , но серьезный ум всегда отнесется к этой обязанности как к чему-то т я ж е л о м у и никогда не начнет легкомысленно исполнять ее, а предварительно всесторонне взвесит, действительно ли представляется н е о б х о д и м ы м оскорбить чувство б о л ь ш и н с т в а своих сограждан. Он отнесется к э т о м у не иначе, как к своего р о д а мученичеству за убеждение, которое совесть не позволяет е м у скрывать. Т у т человек приносит себя почти в жертву, отрекаясь от удовольствия пользоваться с и м п а т и я м и общества, в к о т о р о м он живет. Ч т о же касается, в частности, до эксцентричных костюмов, то это только болезненное извращение о б щ е с т в е н н о г о инстинкта. Наряды и м е ю т первоначальную цель вызвать удивление, преимущественно у лиц другого пола, блеснуть м о л о д о с т ь ю , красотой, б о г а т с т в о м , влиятельным п о л о ­ жением и т. д. Следовательно, особенные наряды вызываются ж е л а н и е м повли­ ять на других в б л а г о п р и я т н о м для себя смысле. Но если человек с у м ы с л о м так одевается, чтобы раздражить других или стать п о с м е ш и щ е м , то э т о проти­ воречит н о р м а л ь н о й цели всякого наряда и служит п р и з н а к о м и з в р а щ е н н о г о чувства тщеславия. Шут, устраивающий на л ю д н о й улице м а с к а р а д , не видит себя, следовательно, не м о ж е т испытывать эстетического удовольствия. Он, конечно, м о ж е т стремиться к т о м у , чтобы заставить других одеваться по с в о е м у вкусу, и э т и м доставить себе удовольствие; н о , начиная с себя и делаясь п о с м е ш и ­ щем, он нисколько не приближается к э т о й цели. П о э т о м у мы не м о ж е м взглянуть на выходки У а й л ь д а иначе, как на а н т и о б щ е с т в е н н о е неуважение к согражданам и болезненное желание выделиться из толпы. Э т о не эстетическая потребность, а злостный дух противоречия. Т е м не менее У а й л ь д с в о и м паясничанием д о б и л с я у англичан известности, которой ему не принесли ни его стихотворения, ни д р а м ы . Заниматься п о с л е д ­ ними нам нет основания, п о т о м у что их автор только п л о х о й п о д р а ж а т е л ь Россетти и Суинберна. Но его статьи з а с л у ж и в а ю т внимания, так как представля­ ют все характерные черты «эстетического» м и р о с о з е р ц а н и я в д у х е д е к а д е н т о в . У а й л ь д презирает по примеру своих французских учителей все естественное. Вот как он выясняет основные взгляды «эстетиков»: «Искусство живет, как и мысль, самостоятельной ж и з н ь ю и в с в о е м развитии подчиняется т о л ь к о с о ­ бственным целям... Несовершенство искусства вызывается в о з в р а щ е н и е м к ж и з ­ ни и п р и р о д е и возведением их в идеал. Ж и з н ь и п р и р о д а , правда, м о г у т и н о г д а приносить пользу искусству, как сырой материал, но прежде, чем о н о м о ж е т и м и воспользоваться, они д о л ж н ы быть превращены в художественные с и м в о л ы . Как только искусство отказывается от посредничества фантазии, о н о все утрачивает. Как м е т о д реализм приводит к полной неудаче, и всякому х у д о ж н и к у с л е д о в а л о бы избегать двух вещей: современности с ю ж е т а и с о в р е м е н н о с т и ф о р м ы . Д л я нас, живущих в X I X столетии, каждое столетие м о ж е т служить с ю ж е т о м х у д о ж е ­ ственного произведения, за исключением нашего с о б с т в е н н о г о . Единственно прекрасно только т о , до чего нам нет дела... И м е н н о п о т о м у , что Гекуба д л я нас ничто, ее страдания составляют такой пригодный с ю ж е т д л я трагедии. Третье учение заключается в т о м , что жизнь г о р а з д о б о л е е п о д р а ж а е т искусству, чем искусство жизни. Э т о составляет последствие не только п о д р а ж а т е л ь н о г о ин­ стинкта, присущего жизни, но и т о г о факта, что сознательная цель жизни заключается в т о м , чтобы найти себе выражение, и что искусство д а е т е м у прекрасные ф о р м ы , при п о м о щ и которых м о ж е т осуществиться э т о стремление». З а м е т и м тут, что У а й л ь д вовсе не имеет в виду взаимодействие м е ж д у художественным произведением и публикой, т. е. своего р о д а внушение, 215

Вырождение к о т о р о м у она подчиняется. Нет, он серьезно утверждает, что живописцы измени­ ли климат Англии, что в Л о н д о н е за последние десять лет так м н о г о туманов п о т о м у , что импрессионисты и з о б р а ж а ю т туман. «Чрезвычайные перемены, происшедшие за последние десять лет в л о н д о н с к о м климате,— говорит он буквально,— д о л ж н ы быть приписаны этой о с о б е н н о й художественной школе... К о м у , как не импрессионистам, обязаны мы чудесным б у р ы м т у м а н о м , пол­ з у щ и м по н а ш и м улицам, скрывающим свет газовых рожков и превращающим д о м а в чудовищные тени». Наконец, У а й л ь д еще учит: «Эстетическое стоит выше нравственного. О н о принадлежит сфере более о д у х о т в о р е н н о й . П о з н а т ь красоту д а н н о г о предмета — самая возвышенная ступень, до к о т о р о й мы только можем добраться. Д а ж е восприимчивость к цветам важнее для развития индивида, чем чувство правды и «неправды». Мы видим, следовательно, что по учению эстетиков художественное произ­ ведение с а м о д о с т а т о ч н о , что о н о м о ж е т не удовлетворять нравственного чувст­ ва, что д а ж е лучше, если о н о безнравственно, что о н о д о л ж н о избегать естествен­ ности и правды и д а ж е противоречить им и что искусство стоит выше всякой д р у г о й человеческой деятельности. Таким о б р а з о м , эстетики воплотили требова­ ния и парнасцев, и д е м о н и с т о в , и декадентов, и в о о б щ е всех представителей э г о т и з м а в литературе и искусстве. Теория эстетиков ввиду ее успехов и распространенности заслуживает более п о д р о б н о й оценки. Эстетики-бонзы, п р о в о з г л а ш а ю щ и е тезис «искусство для искусства», от­ носятся с пренебрежением к лицам, о т р и ц а ю щ и м эту т е о р и ю , и утверждают, что они низменные натуры, интересующиеся лишь п р о з о й жизни. Э т и б о н з ы ссыла­ ю т с я на таких писателей, как Кант, Лессинг, и других, также утверждавших, что художественное произведение д о л ж н о быть только прекрасно. Но н а м нечего смущаться этих громких имен, прикрывающих в д а н н о м случае ложный взгляд, опровергнутый в течение последнего века б о л ь ш и м числом ф и л о с о ф о в (я назову лишь Фихте, Гегеля и Фишера). Как он несостоятелен, видно, например, уже из т о г о , что упомянутая теория вовсе не считается с б е з о б р а з н ы м как с предметом художественного творчества. В с п о м н и м на минуту, как возникает художественное произведение и искус­ ство в о о б щ е . Источник его — подражание природе. Э т о т взгляд стал общим м е с т о м , хотя он несколько поверхностен. Правда, подражание составляет одну из первых и самых о б щ и х реакций развитого организма против впечатлений, к о т о р ы м он подвергается от прикосновения с внешним м и р о м . Э т а реакция является н е и з б е ж н ы м последствием более совершенной деятельности нервной системы. Всякому с л о ж н о м у д в и ж е н и ю д о л ж н о предшествовать представление об э т о м движении, и, н а о б о р о т , такого р о д а представление не м о ж е т сложиться п о м и м о хотя бы и неполного воспроизведения м ы ш ц а м и соответственного дви­ жения. На э т о м , м е ж д у прочим, основано так называемое «чтение мыслей». Таким о б р а з о м , всякий раз, когда существо с д о с т а т о ч н о развитой нервной системой воспринимает какое-нибудь наглядное движение, т. е. составляет себе о нем представление, о н о испытывает склонность превратить его в сходное движение, следовательно, п о д р а ж а т ь ему, конечно, в той ф о р м е , какая доступна д а н н о м у организму. Если не каждое представление воплощается в ощутительном движении, то это объясняется з а д е р ж и в а ю щ и м и центрами в мозгу, препятст­ в у ю щ и м и л ю б о м у представлению приводить мышцы в действие. К о г д а человек у т о м л е н , з а д е р ж и в а ю щ и е центры д е й с т в у ю т плохо, и действительно происходит непроизвольное подражание, например так называемые симметрические движе­ ния, состоящие, скажем, в т о м , что левая рука непроизвольно п о д р а ж а е т пишу­ щей правой и т. д. Н о , за исключением болезни и утомления, действие за216

III. Эготизм держивающих центров нейтрализуется только в т о м случае, когда р а з д р а ж е н и е нервной системы д о с т а т о ч н о сильно, чтобы его п р е о д о л е т ь . Неприятное или опасное для организма раздражение вызывает о т п о р или бегство. Если э т о раздражение приятно или хотя и н е о ж и д а н н о , но не вызывает тревоги, то реакция б у д е т заключаться в т о м или д р у г о м движении без объективной цели, на б о л ь н о й же части — в подражании. С л е д о в а т е л ь н о , у н о р м а л ь н о г о человека с исправно д е й с т в у ю щ и м и з а д е р ж и в а ю щ и м и центрами э т о г о р о д а реакция б у д е т н а б л ю д а т ь с я только в тех случаях, когда его что-нибудь сильно поразит, р а з д р а ж и т или займет. Таким о б р а з о м , п о д р а ж а н и е — а искусство не что иное, как остаток склонности к п о д р а ж а н и ю — имеет н е п о с р е д с т в е н н у ю органическую цель: о с в о б о д и т ь нервную систему от раздражения, вызванного в ней т е м или д р у г и м явлением. К о г д а раздражение имеет и с т о ч н и к о м не внешнее явление, а внутреннее органическое состояние или отвлеченное пред­ ставление (тоску, печаль, радость, вызванную у с п е х о м ) , то о н о также вызывает движения, но уже не подражательные, а отчасти такие, которые о с в о б о ж д а ю т нервные центры от импульса к д в и ж е н и ю , как-то: пляска, крик, пение, отчасти такие, которые облегчают мыслительные центры, как-то: связная речь, ли­ рическая или этическая поэзия. К о г д а человек часто посвящает себя х у д о ­ жественной деятельности, то он привыкает к ней, и уже не т р е б у ю т с я чре­ звычайно сильные впечатления, чтобы ее вызвать. Таким о б р а з о м , подражание является не причиной н а р о ж д е н и я искусства, а одним из его средств; истинная же его причина — впечатление. Х у д о ж е с т в е н н а я деятельность, следовательно, не м о ж е т иметь цели в с а м о й себе: она приносит художнику непосредственную пользу; удовлетворяет и з в е с т н у ю п о т р е б н о с т ь о р ­ ганизма, с о с т о я щ у ю в т о м , чтобы выразить свои впечатления. Он т в о р и л не д л я того, чтобы творить, а для т о г о , чтобы о с в о б о д и т ь с в о ю нервную с и с т е м у от напряженного состояния. К этой первой, так сказать, субъективной причине х у д о ж е с т в е н н о г о т в о р ­ чества присоединяется другая — объективная, и м е н н о желание влиять на других. Вследствие общественных инстинктов человек, как и всякое д р у г о е существо, живущее в обществе и в нем н у ж д а ю щ е е с я , имеет стремление передавать д р у г и м свои впечатления и сочувствовать их впечатлениям. Э т о стремление находиться в общении со своей п о р о д о й вызывается симпатией и составляет органическую основу общественного здания. На высших ступенях цивилизации художник т в о ­ рит уже не только для т о г о , чтобы передать д р у г и м свои впечатления, но и с п о б о ч н ы м намерением приобрести славу. О д н а к о и стремление к славе вызывается общественным инстинктом, п о т о м у что слава основана на сочувст­ вии других членов общества. Только когда художник творит, ч т о б ы з а р а б а т ы ­ вать деньги, он уже руководствуется не общественными, а чисто эгоистическими мотивами. Но если допустить, что человек посвящает себя искусству не р а д и него самого, а для т о г о , чтобы удовлетворить органическую п о т р е б н о с т ь или повлиять на других л ю д е й , то н е о б х о д и м о применить к его деятельности те же принципы, на основании которых мы оцениваем всякую д р у г у ю че­ ловеческую деятельность, направленную на те же цели, т. е. принципы нра­ вственности и закона. К о г д а мы оцениваем то или д р у г о е органическое стремление, мы спра­ шиваем себя, удовлетворяет ли о н о законной п о т р е б н о с т и или же составляет последствие заблуждения, вредит ли его удовлетворение о р г а н и з м у или же приносит пользу последнему. Мы различаем з д о р о в ы е и болезненные инстинкты и т р е б у е м подавления болезненных. К о г д а стремление ищет у д о в л е т в о р е н и я в деятельности, влияющей на других, то мы спрашиваем себя, с о в м е с т и м а 217

Вырождение ли она с существованием и процветанием общества или же, н а о б о р о т , угрожает е м у о п а с н о с т ь ю . Деятельность, вредящая обществу, составляет нарушение обы­ чая и закона, который является не чем иным, как совокупностью воззрений общества в д а н н о е время на т о , что ему полезно или вредно. Следовательно, понятия «здоровый и больной», «нравственный и безнравст­ венный», «общественный и антиобщественный» и м е ю т для искусства такое же значение, как для всякой д р у г о й человеческой деятельности, и нельзя привести и п о д о б и я р а з у м н о г о основания, в силу к о т о р о г о м о ж н о б ы л о бы признать художественное творчество п о д л е ж а щ и м д р у г о й оценке, чем всякое иное прояв­ ление индивидуальности. Настроение, к о т о р о е художник воплощает в с в о е м произведении, может быть вызвано б о л е з н е н н ы м з а б л у ж д е н и е м ; о н о м о ж е т быть противоестественно, распутно, жестоко, направлено на б е з о б р а з н о е и омерзительное. Не вправе ли мы осудить и, в случае, если э т о в о з м о ж н о , запретить такое произведение? Дейст­ вительно, чем м о ж н о оправдать его законность? Т е м ли, например, что художник был вполне искренен, когда творил, что он воспроизвел только т о , что жило в н е м с а м о м , и что он п о э т о м у имел субъективное право дать художественное выражение своему существу? Но есть откровенности, которые не м о г у т быть д о п у с т и м ы . Пьяница или буян также откровенны, когда они п ь ю т или разруша­ ют все, что попадается п о д руку. М ы , однако, не признаем за ними права удовлетворять свои наклонности, мы д а ж е насильственно их подавляем, даже подвергаем этих л ю д е й опеке, хотя, быть м о ж е т , они вредят только себе. Еще решительнее о б щ е с т в о восстает против удовлетворения таких стремлений, кото­ рые не м о г у т быть удовлетворены п о м и м о насильственного воздействия на других. У г о л о в н а я антропология допускает, что убийцы из сладострастия, неко­ торые поджигатели, многие воры и б р о д я г и подчиняются в своих действиях принудительным импульсам, насилуют женщин, у б и в а ю т , п о д ж и г а ю т , воруют, предаются б е з д е л ь ю приблизительно так, как другие садятся о б е д а т ь , т.е. п о т о м у , что они голодны; но т е м не менее эта наука требует, и м е н н о вследствие такого характера их деяний, чтобы этим выродившимся субъектам б ы л о всеми в о з м о ж н ы м и средствами запрещено удовлетворять свои откровенные стремле­ ния. Н а м и в голову не приходит позволять таким преступникам проявлять свою индивидуальность; равным о б р а з о м нельзя д о з в о л и т ь и выродившимся худож­ никам проявлять с в о ю индивидуальность в безнравственных произведениях. Х у д о ж н и к , и з о б р а ж а ю щ и й , о д о б р я ю щ и й , быть м о ж е т , д а ж е возвеличивающий порок и преступление, отличается не по существу, а только по степени от преступника. Э т о только вопрос настойчивости принудительного импульса, про­ тиводействия суждениям, быть м о ж е т , х р а б р о с т и или трусости, и только. Если положительный закон относится снисходительнее к преступнику в помыслах, то только п о т о м у , что уголовный закон преследует действие, а не намерение, объективное явление, а не субъективный его источник. И с т о р и я знает так называ­ емые у б е ж и щ а , где преступнику нечего б ы л о опасаться преследования. Но со­ временное право о т м е н и л о эти убежища. Неужели эта роль б у д е т предоставлена искусству? М о ж н о ли потерпеть, чтобы дурные инстинкты, удовлетворению которых препятствует на улице г о р о д о в о й , находили п р и ю т в так называемом «храме» искусства? Т р у д н о , кажется, защищать п о д о б н у ю антиобщественную привилегию. Я далеко не р а з д е л я ю мнения Рескина, что от художественного творчества м о ж н о требовать только нравственности. О д н о й нравственности м а л о , ибо в т а к о м случае рассуждения о прописных истинах были бы с а м ы м и совершен­ ными произведениями. К р а с о т а ф о р м сохраняет во всяком искусстве свои права, и она преимущественно придает х у д о ж е с т в е н н у ю ценность произведению. Сле218

III. Эготизм довательно, последнее не д о л ж н о непременно иметь нравственный характер или, точнее говоря, проповедовать д о б р о д е т е л ь и б о г о б о я з н е н н о с т ь . Но м е ж д у п р о ­ изведением такого р о д а и произведением, п р е с л е д у ю щ и м безнравственные тен­ денции, дистанция о г р о м н ы х р а з м е р о в . Произведение, в нравственном о т н о ш е ­ нии безразличное, не б у д е т иметь для всех л ю д е й о д и н а к о в у ю притягательную силу или прелесть, но о н о никого не р а з д р а ж и т и не оскорбит. П р о и з в е д е н и е же, преследующее безнравственную тенденцию, вызывает у н о р м а л ь н о г о человека такое же неудовольствие или отвращение, как соответственное безнравственное действие, и ф о р м а произведения тут ничего изменить не м о ж е т . О д н а нравствен­ ность, правда, не м о ж е т сделать художественное произведение прекрасным, но красота без нравственности н е в о з м о ж н а . И вот мы д о б р а л и с ь до в т о р о г о аргумента эстетиков, на к о т о р о м они основывают право художника отрешиться от нравственных начал. От х у д о ж е с т ­ венного произведения, говорят они, м о ж н о требовать, ч т о б ы о н о б ы л о прекрас­ но. К р а с о т а обусловливается ф о р м о й . К с о д е р ж а н и ю , с л е д о в а т е л ь н о , м о ж н о относиться безразлично. Х о т я бы о н о б ы л о п о р о ч н о или преступно, о н о не может ослабить достоинства ф о р м ы . П о д о б н ы е рассуждения в о з м о ж н ы только при п о л н о м незнакомстве с п с и х о ­ физиологией эстетического чувства. К р а с о т а бывает д в о я к о г о р о д а : чувственная и духовная. Чувственно-прекрасными представляются н а м те явления, воспри­ ятие которых через чувственные центры доставляет человеку удовольствие, например известный цвет, скажем, красный, созвучие, д а ж е о т д е л ь н ы й звук с его пусть и невоспринятыми созвучиями. Исследования Г е л ь м г о л ь ц а и Блазерны о звуке выявили причину ощущения удовольствия при восприятии известных звуков; Брюкке же разъяснил н а м м е х а н и з м восприятия впечатлений г л а з о м . Дело тут в т о м , что мы различаем простые численные с о о т н о ш е н и я в вибрациях материи или эфира. П о ч е м у осязание и о б о н я н и е д о с т а в л я ю т н а м у д о в о л ь с т в и е , мы в точности не знаем, но, кажется, и э т о явление объясняется б о л е е или менее сильными впечатлениями, следовательно, зависит также от количественной при­ чины. Первопричина всех этих ощущений сводится к т о м у , что известные ф о р м ы вибраций с о о т в е т с т в у ю т с т р о е н и ю нервов, легко и м и в о с п р и н и м а ю т с я и не приводят их в беспорядок, м е ж д у т е м как другие н а р у ш а ю т в з а и м н о е п о л о ж е н и е их составных частей, так что им нужно сделать усилие, ч т о б ы снова привести в порядок эти составные части. Первые вибрации вызывают у д о в о л ь с т в и е , вторые — неудовольствие или д а ж е боль. К о г д а речь идет о чувственно-прекрас­ ном, с о о б р а ж е н и я нравственности не и м е ю т места, п о т о м у что тут существует только восприятие, а представления еще нет. Н а д чувственной красотой возвышается духовная, с о с т о я щ а я из представле­ ний, мыслей, суждений и с о п у т с т в у ю щ е й им э м о ц и и . И д у х о в н а я красота, ч т о б ы производить впечатление прекрасного, д о л ж н а доставлять чувство удовольствия, а чувство удовольствия, как мы уже выяснили, сопутствует у з д о р о в о г о , вполне развитого и общественного (альтруистичного) человека только таким представ­ лениям, которые с о д е й с т в у ю т существованию и п р о ц в е т а н и ю как о т д е л ь н о г о человека, так и общества. Но т о , что содействует их с у щ е с т в о в а н и ю и процвета­ нию, и м е н н о и называется нравственным. О т с ю д а н е и з б е ж н о вытекает, что художественное произведение, не вызывающее чувства удовольствия, не м о ж е т быть прекрасным и что о н о не м о ж е т вызывать чувства удовольствия, если о н о безнравственно. Таким о б р а з о м , мы п р и х о д и м к окончательному выводу, что красота и нравственность по внутреннему с в о е м у существу тождественны. М о ж ­ но сказать, не совершая ошибки, что красота — покоящаяся нравственность, а нравственность — красота в действии. 219

Вырождение Э т о м у только, в и д и м о , противоречит факт, что нравиться, т. е. вызывать чувство удовольствия, м о ж е т и б е з о б р а з н о е или дурное. Тут умственный процесс н е м н о г о сложнее: примешивается запутанная ассоциация идей, но и она приво­ дит к конечному результату, т. е. к в о з б у ж д е н и ю чувства удовольствия. Уже Аристотель объяснил нам, как трагедия, т. е. зрелище страданий и гибели, может вызывать чувство удовольствия. И з о б р а ж е н и е несчастья, как наказания за вину, вызывает представление о справедливости, т. е. представление приятное и нрав­ ственное; д а ж е несчастье, в к о т о р о м человек неповинен, вызывает еще сострада­ ние, т. е. болезненное ощущение, полезное в качестве общественного инстинкта, и п о э т о м у не только нравственное, но в конце концов и приятное. Если Вальдес в своей знаменитой картине и з о б р а з и л открытый г р о б с кишащим червями т р у п о м архиепископа в п о л н о м облачении, то, на первый взгляд получается, несомненно, зрелище отвратительное. Но намерение художника тотчас же выяс­ няется: он хотел и з о б р а з и т ь ничтожество всех земных благ и почестей, бессилие человека перед п р и р о д о й . Э т о то же настроение, к о т о р ы м вызвана «Пляска смерти» Гольбейна, то же настроение, к о т о р о е слышится в м о ц а р т о в с к о м «Ре­ квиеме». К мысли о ничтожестве о т д е л ь н о г о человека пред величием и бес­ предельностью природы примешивается возвышенное чувство, воспринимаемое как деятельность высших м о з г о в ы х центров с несомненным удовольствием. Ч т о касается живописи и скульптуры, то точное разграничение содержания и ф о р м ы , чувственного и нравственного, н е в о з м о ж н о . Та или другая картина или группа м о ж е т и з о б р а ж а т ь самые преступные и безнравственные явления. Но тем не менее отдельные составные части, сочетания цветов, человеческие фигуры м о г у т быть прекрасны и доставлять знатоку наслаждение п о м и м о с а м о г о сюже­ та. Так, например, м р а м о р н ы е и бронзовые произведения неаполитанского пор­ нографического музея отчасти отвратительны, но они сделаны превосходно, и законченность их ф о р м ы заставляет забыть о скабрезности с ю ж е т а . Это не противоречит природе: и в ней существуют вредные или странные явления, воспринимаемые как нечто прекрасное, п о т о м у что отдельные их черты или части не вызывают представления о вреде или ужасе. Я д о в и т ы е з м е и иногда красивы, как и ядовитые растения или хищные звери. Вред, причиняемый ядови­ т о й змеей, зависит не от красоты ее кожи, опасность я д о в и т о г о растения — не от растения или окраски его цветка, ужас, вызываемый хищным з в е р е м , — не от изящества его осанки. Чувственно-прекрасное п р е о б л а д а е т в этих случаях над нравственно-безобразным, п о т о м у что о н о нагляднее и, следовательно, достав­ ляет непосредственное удовольствие. Вид мужества и силы также производит эстетическое впечатление. Но никто не станет наслаждаться зрелищем, как убийца преодолевает сильное сопротивление жертвы и убивает ее. Тут немыс­ л и м о разграничить проявление силы и цель, на к о т о р у ю она направлена. В поэзии разграничение ф о р м ы и содержания также менее в о з м о ж н о , чем в живописи и скульптуре. С л о в о с а м о по себе с в о и м звуком и ф о р м о й вряд ли м о ж е т вызвать впечатление чувственно-прекрасного, д а ж е когда действие его усилено р и т м о м и р и ф м о й . Действует о н о почти только с в о и м содержанием, представлениями, которые о н о вызывает. Следовательно, при поэтическом изоб­ ражении преступления или порока каждое слово вызывает представление о со­ держании, и впечатление не м о ж е т быть смешанным, как при виде изображен­ н о г о кистью о м е р з и т е л ь н о г о явления. Картины Д ж у л и о Р о м а н о , которые Аретино к о м м е н т и р о в а л в своих «Sonett'lussoriosi», м о г у т нравиться любителям маловыразительной кисти э т о г о ученика Рафаэля; но сонеты вызывают лишь чувство отвращения. К т о м о ж е т находить удовольствие в писаниях маркиза де С а д а и других авторов э т о г о рода? Только психопаты с извращенными инстинк­ тами. И з о б р а ж е н и е порока и преступления находит читателей, но где? Преиму220

III. Эготизм щественно в т ю р ь м а х преступники читают наряду с чувствительными книгами особенно о х о т н о описания насилий и разврата, а надписи и рисунки, к о т о р ы м и они украшают стены камер, по большей части посвящены их преступлениям. Но нормальный человек гнушается произведений э т о г о р о д а , и, как бы совершенна ни была их ф о р м а , он не м о ж е т читать их с у д о в о л ь с т в и е м . Еще в о д н о м случае с а м о е у р о д л и в о е и п о р о ч н о е м о ж е т в х у д о ж е с т в е н н о м изображении вызывать впечатление нравственно-прекрасного. В к а ж д о м х у д о ж е ­ ственном произведении сквозит намерение его автора. Если Рафаэль и з о б р а ж а е т совершенно опустившихся пьяниц в грязных кабачках парижских п р е д м е с т и й , то мы ясно чувствуем его глубокое сострадание к э т и м несчастным, и цель х у д о ж ­ ника воспринимается нами как нечто нравственно-прекрасное. Равным о б р а з о м , мы ни на минуту не сомневаемся в нравственных намерениях автора, когда знакомимся с картинами К а л л о , и з о б р а ж а ю щ е г о ужасы войны, или читаем сцену убийства в «Преступлении и наказании» Д о с т о е в с к о г о . Тут цели х у д о ж н и к а прекрасны, и, сочувствуя ему, мы испытываем удовольствие. Но к о г д а а в т о р произведения относится р а в н о д у ш н о к отрицательным явлениям, когда он пита­ ет пристрастие к д у р н о м у или у р о д л и в о м у , т о г д а чувство отвращения, вызыва­ емое его произведением, усиливается н е г о д о в а н и е м на с а м о г о автора, и в о о б щ е впечатление крайне неприятно. Э т о не оправдывается только д л я тех, кто разделяет настроение автора, т. е. вместе с ним прельщается о м е р з и т е л ь н ы м , болезненным, д у р н ы м , а таких л ю д е й мы называем психопатами. Эстетики у т в е р ж д а ю т , что художественное творчество составляет высшее проявление человеческого д у х а и п о э т о м у д о л ж н о з а н и м а т ь первое м е с т о при оценке л ю д е й . Но м о г у т ли они и м е н н о со своей точки зрения о б о с н о в а т ь э т о т взгляд? П о ч е м у н а д о о с о б е н н о ценить деятельность человека, с в о с т о р г о м о п и ­ сывающего н а м цвета и запахи разлагающейся падали, или п о ч е м у н а м д о л ж е н внушать о с о б е н н о е уважение живописец, и з о б р а ж а ю щ и й п о х о ж д е н и я п у б л и ч н о й женщины? Не п о т о м у ли, что они в л а д е ю т известной техникой? Но в т а к о м случае эстетики д о л ж н ы были бы последовательно ставить а к р о б а т а выше художника, п о т о м у что искусство первого приобретается г о р а з д о труднее, чем рифмоплетство или малевание, составляющие все «искусство» эстетиков. И л и , м о ж е т быть, художник заслуживает о с о б е н н о г о уважения по причине у д о в о л ь с т ­ вия, к о т о р о е он н а м доставляет? Но те художники, к о т о р ы м и в о с т о р г а ю т с я , эстетики, не д о с т а в л я ю т н о р м а л ь н о м у человеку удовольствия, а, напротив, вызывают у него отвращение или скуку. Д о п у с т и м , о д н а к о , что они нас в о з б у ж ­ д а ю т . В т а к о м случае мы д о л ж н ы спросить себя, какого р о д а э т о в о з б у ж д е н и е , п о т о м у что не всякое возбуждение, д а ж е приятное в данный м о м е н т , внушает нам уважение к т о м у , кто его вызывает. За зеленым с у к н о м , в кабаке или публичном д о м е низменные натуры находят в о з б у ж д е н и е , к о т о р о е по своей силе далеко превосходит возбуждение, вызываемое произведениями эстетиков. Н о даже самый отчаянный забулдыга не относится с уважением к хозяину п о д о б н о г о р о д а заведения. Д е л о в т о м , что, о т в о д я первое м е с т о искусству, эстетики с о в е р ш е н н о опровергают собственное учение. Та или другая деятельность оценивается с м о т ­ ря по пользе, к о т о р у ю она приносит обществу. Ч е м выше цивилизация, т е м вернее и глубже понимание э т о г о вопроса. На низкой ступени цивилизации воину с п о л н ы м основанием предоставляется первая роль, п о т о м у что о б щ е с т в у н а д о прежде всего существовать и отражать врагов. Но по м е р е т о г о как распрост­ раняется гуманность и отношения м е ж д у н а р о д а м и утрачивают свой хищный характер, воин начинает занимать б о л е е с к р о м н о е положение. З а т е м , к о г д а о б щ е с т в о начинает сознавать важное значение сил п р и р о д ы , о н о начинает о с о ­ бенно д о р о ж и т ь научными исследованиями и относиться с о с о б е н н ы м почтением 221

к ученым и мыслителям. Д а ж е в государствах, п р и д а ю щ и х и в настоящее время б о л ь ш о е значение военному элементу (и при нынешнем положении Европы, когда многие народы настроены так воинственно, этот атавизм, к прискорбию, имеет основание), ученый, профессор, академик — все эти деятели входят в со­ став правительственного аппарата, и на их д о л ю выпадает больше почестей и наград, чем на д о л ю поэта и художника. П о с л е д н и м и восторгаются молодежь и женщины, т. е. те элементы, в которых бессознательное преобладает над сознательным, и б о художник и поэт о б р а щ а ю т с я к чувствам, а они легче в о з б у ж д а ю т с я в женщине и подростке, чем в мужчине зрелого возраста. К тому же д о с т о и н с т в а поэта и художника более доступны толпе, чем достоинства ученого, за р а б о т а м и к о т о р о г о в состоянии следить лишь передовые умы его времени и значение к о т о р о г о д а ж е в наши дни популяризации науки газетами компетентно оценивается только н е м н о г и м и посвященными. На б ы с т р у ю славу художника ученый м о ж е т рассчитывать лишь в исключительных случаях. Но о б щ е с т в о и государство стараются его вознаградить за это должностными отличиями. П р а в д а , большие поэты и художники также удостаиваются иногда офици­ альных почестей, и в т а к о м случае они вознаграждаются щедрее ученых, потому что наряду с официальными почестями пользуются еще широкой популярно­ с т ь ю , по большей части недоступной ученым. И почему художник иногда ставит­ ся х о р о ш и м и л ю д ь м и и серьезными у м а м и наряду с человеком науки или даже выше его? П о т о м у ли, что он предпочитает прекрасное истине, чувство — рассудочной деятельности? Нет. П о т о м у что он видит и в искусстве источник познания. Искусство действительно приближает нас к истине. Во-первых, душевное волнение, п о б у ж д а ю щ е е к творчеству, является уже с р е д с т в о м познания, как это х о р о ш о понимали многие психологи, к с о ж а л е н и ю , не останавливавшиеся на э т о м в а ж н о м факте. О н о п о б у ж д а е т высшие центры относиться внимательно к причинам, в ы з ы в а ю щ и м его, а вместе с тем неизбежно приводит к более т о ч н о м у н а б л ю д е н и ю и п о н и м а н и ю целого ряда явлений, находящихся с ним в связи. Во-вторых, художественное творчество позволяет уяснить законы, нахо­ дящие свое выражение в т о м или д р у г о м явлении, и б о художник, творя, выделяет существенное из случайного, отбрасывает последнее, отвлекающее в действите­ льности внимание менее о д а р е н н о г о н а б л ю д а т е л я и вводящее его в заблуждение, и невольно подчеркивает существенное, п о т о м у что о н о преимущественно или исключительно занимает его внимание и п о э т о м у воспринимается и передается им о с о б е н н о ясно. Как с а м художник улавливает или предчувствует внутреннюю причину и связь явлений, так он открывает их в с в о е м произведении читателю. С а м г л у б о к о сознавая естественный закон, художник сильно способствует его п о н и м а н и ю д р у г и м и л ю д ь м и . Наконец, искусство является единственным, хотя с л а б ы м и сомнительным, л у ч о м света, п р о н и к а ю щ и м во мрак будущего и, следовательно, раскрывает нам, хотя и в фантастической ф о р м е , очертания и направление дальнейшего нашего органического развития. Э т о вовсе не мисти­ ц и з м , а весьма понятный мыслительный процесс. Мы уже указывали, что вся­ к о м у п р и с п о с о б л е н и ю , т. е. и з м е н е н и ю ф о р м ы и деятельности органов, предше­ ствует представление об э т о м изменении. Организм д о л ж е н сознавать, что оно н е о б х о д и м о , и желать его, з а т е м составить себе о нем представление и, наконец, сделать усилие, чтобы его осуществить. Т о , что п р о и с х о д и т в о т д е л ь н о м челове­ ке, п р о и с х о д и т и в обществе. То или д р у г о е состояние его стесняет, становится неприятным, вызывает у него страдания, и вот возникает стремление устранить его. О б щ е с т в о составляет себе представление о с п о с о б е и о б ъ е м е необходимой перемены. По прежней мистической терминологии э т о называлось идеалом. 222

III. Эготизм Идеал — не что иное, как представление о б у д у щ е м органическом развитии, направленном на лучшее приспособление. Более развитые индивиды с о з н а ю т его раньше и яснее, чем большинство л ю д е й , а художник старается воплотить его неуверенной рукой в с в о е м произведении з а д о л г о до т о г о , как о б щ е с т в о его осуществит. Таким о б р а з о м , искусство д а е т н а м т о н ч а й ш у ю , в ы с ш у ю , почти чудодейственную познавательную способность: о н о раскрывает н а м б у д у щ е е . Хотя не так определенно, понятно, не так точно, как наука, о н о т е м не менее служит выражением тайного естественного закона бытия и развития. Наука уясняет н а м настоящее, точное, а искусство предсказывает неясным л е п е т о м грядущее, в о з м о ж н о е . Науке п р и р о д а раскрывает устойчивые ф о р м ы , искусству же она позволяет бросить, содрогаясь, м и м о л е т н ы й взгляд в глубину, где бесформенное силится появиться на свет Божий. Д у ш е в н о е волнение, вызыва­ ющее пророческое творчество,— это стремление сильного и ж и з н е н н о г о организ­ ма с о з д а т ь себе н о в у ю жизнь. Пророческое художественное творчество, н е с о м н е н н о , составляет в ы с ш у ю ступень умственной деятельности человека. Но э т о не творчество эстетиков; э т о самый нравственный р о д искусства, п о т о м у что он с а м ы й идеальный, т. е. соответствующий прогрессу общества, д а ж е с о в п а д а ю щ и й с ним. С л е д о в а т е л ь ­ но, как ни рассматривать вопрос, мы п р и х о д и м к выводу о л о ж н о с т и мнения, будто бы искусство не имеет ничего о б щ е г о с нравственностью. Ч т о же касается последнего тезиса эстетиков, что искусство д о л ж н о избегать правды и естествен­ ности, то э т о о б щ е е м е с т о , преувеличенное до а б с у р д а и вывороченное наизнан­ ку. Искусству нечего, незачем запрещать п о л н у ю о б ъ е к т и в н у ю правду и естест­ венность, п о т о м у что они н е в о з м о ж н ы . Х у д о ж н и к в о п л о щ а е т в с в о е м произведе­ нии представления, а представление никогда не бывает т о ч н о й копией явлений внешнего мира. Напротив, всякое явление претерпевает два существенных и з м е ­ нения прежде, чем м о ж е т стать представлением. Чувствительные нервы и п о з н а ­ вательные центры в и д о и з м е н я ю т согласно своей п р и р о д е свойства внешних раздражений, д а ю т им о с о б е н н у ю окраску, как разные д у х о в ы е и н с т р у м е н т ы дают совершенно различные звуки в руках о д н о г о и т о г о же человека. П о з н а в а ­ тельные же центры и з м е н я ю т фактическое с о о т н о ш е н и е явлений, пренебрегая одними или подчеркивая другие, хотя они в жизни и и м е ю т равное значение. Сознание не воспринимает бесчисленные ощущения, непрерывно в о з б у ж д а е м ы е в мозгу; о н о воспринимает только те, к к о т о р ы м о н о относится внимательно. Благодаря только вниманию о н о выделяет отдельные явления и п р и д а е т им значение, к о т о р о г о они в вечно о д н о о б р а з н о м движении Вселенной не и м е ю т . Но если художественное творчество никогда не в о с п р о и з в о д и т р е а л ь н у ю жизнь с с о б л ю д е н и е м верного с о о т н о ш е н и я м е ж д у явлениями, то о н о , с д р у г о й стороны, р а б о т а е т н а д м а т е р и а л о м , предоставленным реальной ж и з н ь ю . С п о ­ соб, каким фантазия художника перерабатывает э т о т м а т е р и а л , раскрывает другой факт, столь же правдивый и естественный, как все, что мы привыкли называть реальным, именно о б р а з мыслей и д у ш е в н о е настроение х у д о ж н и к а . Ибо что такое фантазия? О д и н из видов ассоциации идей, п о д ч и н я ю щ и й с я общим законам психологии. П р и научной р а б о т е ассоциация идей с т р о г о конт­ ролируется вниманием; при х у д о ж е с т в е н н о м творчестве э т о т к о н т р о л ь не так строг, хотя и тут д е й с т в у ю т з а д е р ж и в а ю щ и е центры, и воля не допускает соединения взаимно исключающих друг друга представлений. Д у ш е в н о е н а с т р о ­ ение художника подавляет безразличные или противоречивые представления. Даже такие фантастические картины, как крылатый конь или ж е н щ и н а с льви­ ными лапами, с о д е р ж а т реальное чувство, п о т о м у что первая служит выражени­ ем порыва, вызываемого легко и с в о б о д н о л е т а ю щ е й птицей, вторая — ужаса перед силой п о л о в о й страсти, п о д а в л я ю щ е й рассудок и т е р з а ю щ е й т е л о . М о ж н о , 223

Вырождение следовательно, сказать, что всякое художественное произведение с о д е р ж и т в себе реальную правду, так как о н о отражает если не внешний мир, то душевную жизнь с а м о г о художника. Итак, ни о д и н из с о ф и з м о в эстетиков не выдерживает критики. Художест­ венное произведение служит не с а м о м у себе; о н о имеет индивидуальную и обще­ ственную задачу, подчинено нравственному закону и заслуживает одобрения только т о г д а , когда о н о нравственно, прекрасно и идеально; о н о не м о ж е т не быть естественным и правдивым, так как по меньшей мере служит отражением д а н н о й личности, входящей в состав о к р у ж а ю щ е й нас действительности. Вся система эстетиков составляет не что иное, как своего р о д а попытку объяснить и оправдать навязчивые импульсы придуманными з а д н и м числом аргументами. Психопаты, и з б и р а ю щ и е вследствие органической извращенности предметом своих произведений у р о д л и в о е и отвратительное, порок и преступление, естест­ венно, п р и д у м ы в а ю т т е о р и ю , что искусство не имеет ничего о б щ е г о с нравствен­ н о с т ь ю , правдой и красотой. Ч р е з м е р н о е значение, придаваемое художественной деятельности независимо от результатов, ею достигаемых, конечно, приходится очень кстати бесчисленному множеству подражателей, посвящающих себя искус­ ству не по внутренним п о б у ж д е н и я м , а вследствие нахального желания пользо­ ваться почетом, о к р у ж а ю щ и м истинных художников, и тех подражателей, кото­ р ы м нечего сказать и которые с легко п р и о б р е т а е м о й поверхностной рутиной п о д д е л ы в а ю т с я п о д взгляды и чувства своих учителей. Э т о т с б р о д , требующий первого места в умственной иерархии и о с в о б о ж д е н и я от гнета нравственного закона, в действительности стоит ниже, чем л ю д и , о ч и щ а ю щ и е выгребные ямы. Г о с п о д а эти не приносят никакой пользы обществу и вредят истинному искусству с в о и м и произведениями, в о г р о м н о м количестве навязываемыми толпе и скрыва­ ю щ и м и от ее взора столь редкие истинно художественные произведения. Они неспособны к деятельности, т р е б у ю щ е й вдумчивого, систематического труда; они хотят приобрести известность, какой им не достигнуть, если бы они кололи щебень на улице или были бы портными. Н е д о с т а т о ч н о е развитие вкуса и пони­ мания у толпы, некомпетентность большинства критиков по профессии позволя­ ют этим нахалам втереться в среду художников и присосаться к ней. Покупатель легко отличает х о р о ш и й сапог от д у р н о г о , и сапожный подмастерье, не умеющий х о р о ш о прибить п о д о ш в у , не находит себе р а б о т ы . Но что книга или картина лишены всякой оригинальности или достоинств, не так легко распознаются иногда д а ж е критиками, и п о э т о м у разные сочинители м о г у т спокойно занимать­ ся в о р о в с т в о м . Э т и маляры и писаки, разгуливающие в беретах и камзолах, конечно, превозносят учение эстетиков, в ы д а ю т себя за соль земли и д е л а ю т вид, что п и т а ю т глубочайшее презрение к обыкновенным смертным. Но они антиоб­ щественные существа. Не понимая ни задач, ни интересов общества, лишенные с п о с о б н о с т и уяснить серьезную мысль, п л о д о т в о р н у ю деятельность, они мечта­ ют только об удовлетворении своих дурных инстинктов и как с в о и м бесплодным существованием, так и путаницей, к о т о р у ю они, злоупотребляя с л о в о м , вносят в о б щ е с т в о , только вредят ему. Декаденты и эстетики с о б р а л и всех этих людей, всю эту г р я з н у ю накипь цивилизации п о д своими з н а м е н а м и и выступают их вождями.

Генрик Ибсен В течение последних двух столетий цивилизованный м и р б о л е е или менее е д и н о д у ш н о о т в о д и л т о м у или д р у г о м у современнику роль в о ж д я в умственной жизни и поклонялся ему как первому и величайшему из современных писателей. В п р о ш л о м столетии э т и м в о ж д е м всех культурных н а р о д о в был Вольтер, 224

III. Эготизм в первой трети текущего — Гёте. П о с л е его смерти престол оставался вакантным около двадцати лет, а з а т е м на него вступил при восторженных криках р о м а н с ­ ких и славянских н а р о д о в и при с л а б о м протесте германских Виктор Г ю г о , занимавший его до конца своих дней. Теперь вот уже несколько лет, как во всех странах р а з д а ю т с я г о л о с а , требующие, чтобы эта почетная роль была предоставлена Генрику И б с е н у . Норвежского д р а м а т у р г а хотят на старости лет признать м и р о в ы м п о э т о м истекающего столетия. Правда, только часть толпы и ее адвокатов в критике рукоплещет ему. Но уже ввиду обстоятельства, что в о о б щ е м о г л а возникнуть мысль о предоставлении е м у такой почетной роли, мы д о л ж н ы п о д р о б н о проана­ лизировать его права на нее. Никто не станет отрицать, что И б с е н — вдохновенный и сильный поэт. Он чрезвычайно восприимчив и о б л а д а е т д а р о м давать с в о и м чувствам очень на­ глядное и удачное выражение. Его с п о с о б н о с т ь придумывать п о л о ж е н и я , н а и б о ­ лее пригодные для выяснения внутренней сущности т о г о или д р у г о г о характера, воплощать отвлеченные мысли в действиях естественно делает из него д р а м а т и ­ ческого писателя. П о д о б н о Рихарду Вагнеру, он умеет соединять те или другие события в живые фрески, о б л а д а ю щ и е прелестью значительных картин, но с т о й разницей, что И б с е н пользуется для э т о г о не ч у ж д ы м и к о с т ю м а м и и о б с т а н о в ­ кой, архитектурными украшениями, декоративными эффектами, б о г а м и и ч у д о ­ вищами, а г л у б о к и м и з о б р а ж е н и е м душевных настроений и условий, окружа­ ющих человека. Сказочного элемента и у И б с е н а м н о г о , но он не з а н и м а е т фантазии зрителя о д н и м и г р а н д и о з н ы м и зрелищами; он заставляет его пережи­ вать своими картинами то или д р у г о е настроение, вращается в т о м или д р у г о м круге идей. Его стремление воплотить з а н и м а ю щ у ю его мысль в о д н о м н а г л я д н о м образе внушает е м у манеру его пьес, правда не им и з о б р е т е н н у ю , но д о в е д е н н у ю им до значительного совершенства. Его пьесы п р е д с т а в л я ю т с о б о й как бы окончательный вывод из целой цепи явлений. Он как бы внезапный взрыв горючего материала, накопившегося в течение м н о г и х лет, м о ж е т быть, в течение целой жизни и д а ж е нескольких поколений и с в о и м внезапным з а р е в о м освеща­ ющего д о л г и й п е р и о д времени и значительное пространство. Действие пьес Ибсена охватывает о д и н день, м н о г о — д в о е суток, и в э т о т короткий п р о м е ж у ­ ток времени автор умеет показать воздействие м и р о в о г о развития и о б щ е с т в е н ­ ных учреждений на данных лиц с такой наглядностью, что с у д ь б а последних н а м становится ясной с м о м е н т а ее зарождения. В пьесах « Н о р а » , «Привидения», «Росмерсхольм», «Столпы общества», « Г е д д а Габлер» действие разыгрывается в течение двух суток, а в пьесах «Враг н а р о д а » , «Дикая утка», « Ж е н щ и н а с моря» — в течение приблизительно тридцати шести часов. Э т о возвращение к знаменитым единствам Аристотеля, к о т о р о е И б с е н с о б л ю д а е т так с т р о г о , что даже французские классики эпохи Л ю д о в и к а X I V сравнительно с н и м о т щ е п е н ­ цы. Технику Ибсена м о ж н о назвать техникой устроителя фейерверков, так как она состоит в т о м , что предварительно с о о р у ж а ю т с я п о д м о с т к и , к к о т о р ы м в надлежащих местах тщательно прикреплены солнца, римские свечи, бураки, светящиеся шары и огненные снопы; когда все г о т о в о , занавес п о д н и м а е т с я , и художественно оформленный фейерверк без перерыва, у д а р за у д а р о м , с г р о ­ мом и молнией оглушает и ослепляет зрителя. Э т а техника, н е с о м н е н н о , п р о и з ­ водит сильное впечатление, но она вряд ли правдива. В жизни с о б ы т и я почти никогда не о б ъ е д и н я ю т с я в такой блестящей и с ж а т о й катастрофе. Т у т все подготовляется м е д л е н н о , развивается еле з а м е т н о , и результаты д о л г о л е т н и х человеческих действий не разыгрываются в течение нескольких часов. Ж и з н ь редко напоминает эпиграмму. Она не з а б о т и т с я о с о б л ю д е н и и единства, п о т о м у 8

Макс Нордау

225

Вырождение что у нее всегда о д н о в р е м е н н о на верстаке бесконечно м н о г о р а б о т . С точки зрения технической нельзя, конечно, не изумляться искусству, с каким Ибсен ведет действие. И н о г д а э т о искусство очень значительно, иногда — менее, но всегда техника его п р о и з в о д и т впечатление. Но тот, кто ценит в поэтическом произведении главным о б р а з о м правдивость, т. е. неизменные естественные законы, вынесет из д р а м Ибсена весьма часто впечатление чего-то невероятного, искусственного, тщательно п р о д у м а н н о г о . Г о р а з д о выше этой виртуозности Ибсена стоит его искусство очерчивать немногими резкими ш т р и х а м и данное положение, душевное настроение или тайный изгиб д у ш и . Лаконичные слова, которыми он довольствуется, словно н а п о м и н а ю т окошечки, через которые открывается перспектива в бесконечную даль. В репертуаре всех времен и н а р о д о в вы м а л о найдете таких простых и в то же время таких неотразимых сцен, как, например, те сцены у Ибсена, где Нора играет со своими д е т ь м и , д о к т о р Ранк рассказывает о т о м , что ему остается жить уже н е м н о г о , г-жа Алвинг с у ж а с о м узнает в единственном сыне распутного мужа, ключница Гельзет видит; как Р о с м е р и Ребекка у м и р а ю т вместе, и т. д. Равным о б р а з о м следует признать, что И б с е н с о з д а л несколько таких прав­ дивых и современных о б р а з о в , какие вряд ли создавал кто-нибудь после Шекс­ пира. Гина («Дикая утка») — о д н о из самых глубоких творений всемирной литературы, почти такое же глубокое, как Санчо Пансо, внушивший ее поэту. И б с е н решился и з о б р а з и т ь нам Санчо П а н с о в юбке, и н а д о сказать, что он очень приблизился к н е д о с я г а е м о м у Сервантесу. Если Гина производит не вполне такое сильное впечатление, то это объясняется т е м , что у Ибсена нет настоящего Д о н К и х о т а , п о т о м у что его Д о н К и х о т , Я л м а р , — не истинный, убежденный идеалист, а жалкий, с а м себя о б м а н ы в а ю щ и й актер. Но все же со времени великого испанского учителя ни о д н о м у поэту не удалось воплотить в таком ж и в о м о б р а з е неизменный веселый здравый смысл, житейскую ловкость без всякой оглядки на вечные стремления человеческой д у ш и и добросовестное исполнение всех ближайших, легко доступных п о н и м а н и ю обязанностей без предчувствия высших требований нравственности. Я л м а р также о б р а з ц о в о е тво­ рение; рисуя его, И б с е н ни разу не п о д д а л с я сильному искушению преувеличить его характерные черты. Маленькая Хедвиг («Дикая утка»), тетушка Юлиана Тесман («Росмерсхольм»), м о ж е т быть, и детски эгоистичный чахоточный Лингстранд («Женщина с м о р я » ) не у с т у п а ю т этим типам. Но н а д о заметить, что, за исключением Гины, Я л м а р а и Хедвиг, жизненные и художественно исполненные личности не и г р а ю т в д р а м а х Ибсена главной роли. Центральные же фигуры — вовсе не л ю д и из плоти и крови, а схемы, какие м о ж е т с о з д а т ь только болезненно в о з б у ж д е н н ы й м о з г . Они не что иное, как попытки воплотить те или другие тезисы. Э т о п р и з н а ю т д а ж е ярые сторонники Ибсена, например профессор О г ю с т Э р х а р д . Правда, И б с е н силится придать с в о и м г о в о р я щ и м куклам не­ к о т о р у ю жизненность. Он пристегивает им разные маленькие особенности, но п о с т о я н н о п о в т о р я е м о е Т е с м а н о м с л а б о у м н о е «как», э т о «черт побери» Н о р ы и постоянное уплетание ею п и р о ж н о г о , эта «большая трубка из морской пенки» и вечное шампанское Алвинга не м о г у т ввести внимательного зрителя в з а б л у ж д е н и е относительно т о г о , что перед ним говорят и д е й с т в у ю т авто­ маты. Я старался о т д а т ь д о л ж н о е б о л ь ш о м у поэтическому д а р о в а н и ю Ибсена, и мне не раз еще придется указывать на него. Но м о ж н о ли сказать, что именно это дарование о д н о и преимущественно снискало норвежскому драматургу по­ клонников во всех странах? Д о р о ж и т ли его многочисленная свита простыми, но глубокими сценами и жизненными фигурами его драм? Нет, она хвалит в нем нечто совершенно другое; она открывает в его пьесах общечеловеческие образы, 226

III. Эготизм поражающие своей правдивостью, с а м о е удачное поэтическое применение науч­ ны м е т о д о в , ясность и определенность мысли, страстное стремление к с в о б о д е и передовое направление, граничащее с предвидением б у д у щ е г о . Мы по очереди остановимся на к а ж д о м из этих пунктов, чтобы убедиться, м о ж н о ли их о б о с н о ­ вать произведениями с а м о г о Ибсена, или же они с о с т а в л я ю т произвольные и не доказанные фразы болтунов-критиков? П р е ж д е всего у И б с е н а хвалят его «ре­ ализм». В э т о м отношении он, говорят, о б р а з ц о в ы й писатель. Но на с а м о м д е л е со времен автора М о н т е - К р и с т о ни о д и н писатель не испещрял свои произведе­ ния такими н е п р а в д о п о д о б н ы м и вещами, как Ибсен... М ы с л и м о ли, ч т о б ы столяр Энгстран («Привидения»), собираясь открыть кабак д л я м а т р о с о в с женс­ кой прислугой, пригласил с в о ю дочь принять на себя в э т о м «заведении» р о л ь одалиски? Я тут, понятно, и м е ю в виду не какие-нибудь с о м н е н и я Энгстрана с точки зрения нравственности. Но и такой испорченный субъект знает, что о д н о й девушки для п о д о б н о г о заведения м а л о , и так как е м у придется навербовать еще других, то он, конечно, не обратится сперва к своей дочери, воспитанной в б о г а ­ том д о м е и х о р о ш о п о н и м а ю щ е й , что ей нет н а д о б н о с т и сразу сделаться проституткой низшего разряда, если уж она хочет вести распутный о б р а з жизни. Мыслимо ли далее, чтобы пастор М а н д е р с («Привидения»), о б р а з о в а н н ы й , окончивший курс в университете человек, советовал г-же Алвинг в нынешней Норвегии, в стране с целой сетью страховых о б щ е с т в , банков, железных д о р о г и т. д . , не страховать свой п р и ю т по религиозным с о о б р а ж е н и я м ? ( « Л ю д и м о г у т подумать,— говорит он,:— что ни вы, ни я не п и т а е м д о с т а т о ч н о г о д о в е р и я к Провидению».) Х о ч е т ли И б с е н действительно кого-нибудь уверить, что в Н о р ­ вегии есть лица, высказывающиеся против страхования по р е л и г и о з н ы м с о о б ­ ражениям? Алвинг рассказывает своей матери («Привидения»), б у д т о бы парижс­ кий врач, обследовавший его, сказал, что у него « р о д размягчения м о з г а » . Ни один врач в мире не скажет б о л ь н о м у п р я м о , что у него размягчение м о з г а . Он может это сказать близким, но не с а м о м у б о л ь н о м у по т о й п р о с т о й причине, что, если диагноз верен, б о л ь н о й не м о г бы его понять, да и не м о г бы о д и н прийти к нему. Но в д а н н о м случае и термин э т о т немыслим, п о т о м у что у Алвинга вовсе не размягчение м о з г а , а склероз. В «Столпах общества» консул Берник требует, ч т о б ы американское с у д н о «Газель» было исправлено за два дня, хотя д н о у него с о в с е м сгнило. Е г о главный рабочий А у л е р заявляет, что э т о н е в о з м о ж н о . Но консул г р о з и т е м у расчетом, и рабочий покоряется. Берник знает, что весь экипаж, с о с т о я щ и й из восемнадцати человек, погибнет. П о ч е м у же он решается на такое злодеяние? Вот как он объясняет свой поступок: «Я и м е ю п о л н о е основание торопиться. Читали ли вы утренние газеты?.. Ну, так вы знаете, что американцы опять буянят. Э т о т б е з б о ж н ы й н а р о д ставит весь г о р о д вверх д н о м ; не п р о х о д и т ночи, чтобы в трактирах и на улицах не п р о и з о ш л о драки, не говоря уже о других беспорядках... И кто несет ответственность за них? За все д о л ж е н отвечать я. Э т и газетные писаки р у г а ю т меня м е ж д у строк... И я, д о л ж е н ­ ствующий служит п р и м е р о м с о г р а ж д а н а м , выслушиваю все э т о . Н е т , э т о г о нельзя терпеть... О с о б е н н о теперь, когда я так сильно н у ж д а ю с ь в уважении и симпатиях м о и х сограждан. Я берусь за б о л ь ш о е предприятие, как вы, ве­ роятно, слышали, и если з л о н а м е р е н н ы м л ю д я м удастся п о к о л е б а т ь д о в е р и е ко мне, то я, в о з м о ж н о , б у д у поставлен в б о л ь ш о е затруднение. П о э т о м у я во что бы то ни стало д о л ж е н зажать р о т э т и м газетным б о р з о п и с ц а м , и вот почему с у д н о д о л ж н о отплыть послезавтра». Э т о столь н е д о с т а т о ч н о е и даже наивное оправдание хладнокровно з а д у м а н н о г о с т р а ш н о г о преступления, что д а ж е проф. Э р х а р д , э т о т безусловный поклонник И б с е н а , не решается защищать л ю б и м о г о автора и р о б к о замечает: « Н е л ь з я не признать, что а в т о р 227

Вырождение не вполне убеждает, почему з а б о т а о репутации заставляет консула требовать немедленного отплытия судна». В комедии «Враг народа» говорится о купальном заведении, или о минераль­ ных водах, или о чем-то в э т о м роде... Врач э т о г о курорта д о к т о р Стокман открыл, что целебный источник содержит тифозный яд, и требует, чтобы воду брали в д р у г о м месте, где она еще не заражена человеческими о т б р о с а м и . Он настойчиво доказывает, что в п р о т и в н о м случае среди посетителей курорта м о ж е т распространиться смертельная болезнь. Но вот что отвечает городской голова: «Установленная система водоснабжения — очевидный факт и не может быть сразу изменена. Н о , вероятно, дирекция в свое время не откажется взвесить вопрос, насколько при умеренных материальных жертвах м о г у т быть пред­ приняты некоторые улучшения». Речь идет о местечке, будущее к о т о р о г о , как настойчиво подчеркивает с а м Ибсен, зависит от процветания недавно открытого курорта; местечко находится в Норвегии, т. е. в маленькой стране, где все жители друг друга з н а ю т и каждый случай серьезной болезни или смерти обращает на себя внимание. М о ж н о ли д у м а т ь , что г о р о д с к о й голова такого местечка до­ пустит, чтобы многие из посетителей курорта з а б о л е л и т и ф о м , если он не предпримет н е о б х о д и м ы х м е р предосторожности? Не будучи о с о б е н н о высокого мнения об административных способностях городских голов, я т е м не менее решительно отвергаю, чтобы такой идиот, какого и з о б р а ж а е т И б с е н , м о г стоять где-либо в Европе во главе г о р о д с к о г о управления. В « Г е д д е Габлер» Тесман добивается кафедры в университете после того, как он написал книгу «О брабантской кустарной промышленности в средние века». Но у него есть опасный конкурент в лице Эйлерта Л е в б о р г а , написавшего книгу, в к о т о р о й трактуется вопрос «О главных течениях в м и р о в о й культуре». Уже эта книга вызвала « о г р о м н у ю сенсацию», но п р о д о л ж е н и е ее оказывается еще замеча­ тельнее. В т о р о й т о м «трактует будущее. Н о , Б о ж е м о й , мы о б у д у щ е м ведь ничего не знаем! Конечно. Т е м не менее о нем м о ж е м кое-что сказать... Книга распадается на две части. В первой говорится о культурных силах б у д у щ е г о . А вторая исследует вопрос о развитии культуры в б у д у щ е м » . В пьесе еще о с о б о подчеркивается, что э т о вовсе не научное исследование, а лишь пророчество: «Разве нельзя воспроизве­ сти написанное? Нет... Ты знаешь, без вдохновения тут ничего не поделаешь».., Д у м а т ь , что в н а ш е м столетии диссертации, написанные на темы, вроде указанных И б с е н о м , м о г у т служить д о с т а т о ч н ы м научным ц е н з о м для избрания в профессо­ ра, м о ж е т только очень наивный человек: с таким ц е н з о м нельзя попасть не только в профессора, но д а ж е и в приват-доценты. Э т о засвидетельствует всякий, кто имеет хотя бы о т д а л е н н о е понятие об университетской жизни. Но все эти н е с о о б р а з н о с т и ничто в сравнении со сценой из «Росмерсхольма», где Ребекка признается б р а в о м у Росмеру, что она воспылала к нему чувственной страстью: Р о с м е р. Ч т о же н а ш л о на тебя? Г о в о р и яснее. Р е б е к к а . Н а ш л о н а меня... э т о д и к о е , н е п р е о д о л и м о е желание. О Р о с м е р ! Р о с м е р. Ж е л а н и е ? К а к о е желание? Ч т о ты желала? Р е б е к к а . Тебя. Р о с м е р (хочет вскочить). Ч т о э т о значит. ( В о т дурак!) Р е б е к к а ( у д е р ж и в а я его). С и д и , д о р о г о й . Я т е б е все скажу. Р о с м е р . Т ы х о ч е ш ь сказать... что т ы меня л ю б и л а . . . так? Р е б е к к а . Я д у м а л а , что э т о называется л ю б о в ь ю . . . т о г д а . Я верила, что э т о л ю б о в ь . Но это не б ы л а л ю б о в ь . Э т о б ы л о т о , что я т е б е сказала: д и к о е , н е п р е о д о л и м о е желание... О н о нашло на м е н я , как б у р я в м о р е . О н о п о х о д и л о на о д н у из тех б у р ь , какие б ы в а ю т и н о г д а т а м , на севере, п о з д н е й о с е н ь ю . . . О н а о х в а т и т человека и несет е г о , куда хочет. О с о п р о т и в л е н и и и д у м а т ь нельзя.

Р о с м е р , предмет э т о г о «пламенного желания»,— бывший пастор, и ему стукнуло 43 года. Э т о , конечно, н е м н о г о комично, но в о з м о ж н о , п о т о м у что 228

III. Эготизм эротоманы в л ю б л я ю т с я д а ж е в сапоги, как рассказывает К р а ф т - Э б и н г , и во всякие в о о б щ е предметы, вроде белых передников, ночных чепцов и т. п. Но совершенно невероятным представляется н а м о б р а з действий, к о т о р о г о придер­ живается эта нимфоманка, чтобы удовлетворить свое «дикое, н е п р е о д о л и м о е желание». Она подружилась с б о л е з н е н н о й женой Р о с м е р а , в течение в о с е м н а д ­ цати месяцев постоянно твердила, что ее м у ж несчастлив, п о т о м у что не имеет детей, что он л ю б и т ее, нимфоманку, но скрывает с в о ю страсть, пока жена его еще жива, и этими укорами, э т и м я д о м , по каплям вливаемым в д у ш у , д о в е л а ее до самоубийства. Значит, Ребекка д о б и в а л а с ь удовлетворения с в о е г о « д и к о г о , непреодолимого желания» в течение п о л у т о р а лет. П р е д с т а в и м себе, что человек, приведенный в бешенство от г о л о д а , чтобы насытиться, п р и д у м а л бы такой план: п о б у д и л бы кого-нибудь завещать е м у участок з е м л и , з а т е м посеял бы на нем пшеницу, отвез бы ее, когда она созрела, на мельницу, затем испек бы прекрасный хлеб, чтобы его, наконец, с наслаждением съесть. П у с т ь с а м читатель судит, так ли у д о в л е т в о р я ю т г о л о д н ы е л ю д и или н и м ф о м а н к и свое желание, которое «находит на них, как буря в м о р е » . В о т представление, к о т о р о е составил себе «реалист» И б с е н о реальной жизни. Некоторые из его ребяческих и наивных выдумок и м е ю т чисто внешний характер, и д о б р о ж е л а т е л ь н ы й друг с жизненным о п ы т о м и з д р а в ы м с м ы с л о м мог бы нехитрыми советами предостеречь И б с е н а от этих комичных н е с о о б р а з ­ ностей. Но другие касаются существа его произведений и п р е в р а щ а ю т их в неле­ пые фантазии. В «Столпах общества» Берник, человек, с п о к о й н о п о д г о т о в л я ­ ющий убийство экипажа целого судна, чтобы оберечь с в о ю р е п у т а ц и ю , вдруг б е з всякого принуждения, вследствие п р о с т о г о усовещевания, признается сограж­ данам, что он мошенник и преступник. В « Н о р е » женщина, только что н е ж н о забавлявшаяся со своими д е т ь м и , внезапно у х о д и т навсегда из д о м а , ни на минуту не п о д у м а в об этих детях. В « Р о с м е р с х о л ь м е » н и м ф о м а н к а Ребекка становится в п о с т о я н н о м о б щ е н и и с п р е д м е т о м своей страсти ц е л о м у д р е н н о й и д о б р о д е т е л ь н о й и т. п. М н о г и е из главных д е й с т в у ю щ и х лиц И б с е н а претерпе­ вают эти н е в о з м о ж н ы е и непонятные м е т а м о р ф о з ы , так что они и м е ю т вид фигур, склеенных по ошибке мастера из двух н е п о д х о д я щ и х частей. Таков реализм Ибсена. Ч т о же касается его научности, то о н а н а п о м и н а е т цивилизацию негров африканской республики Л и б е р и и . К о н с т и т у ц и я и в о о б щ е законодательство э т о г о государства составлены по североамериканскому о б р а з ­ цу и на вид очень прогрессивны. Но человек, живущий в Л и б е р и и , с к о р о убеждается, что чернокожие республиканцы — дикий н а р о д , не и м е ю щ и й ника­ кого понятия о существующих у него на б у м а г е государственных учреждениях, законах и т. п. И б с е н как б у д т о усвоил последние выводы естествознания. У него постоянно мелькает Дарвин. Он, очевидно, почитывал ученые исследования о наследственности и кое-что слышал о разных медицинских вопросах. Но скудные и непонятные лозунги, оставшиеся в его памяти, и г р а ю т у него ту же роль, какую и г р а ю т для негров африканской республики б у м а ж н ы е воротнички и цилиндры: компетентный человек не м о ж е т удержаться от смеха, когда И б с е н выгружает свои естественно-исторические или медицинские знания. Его вечный конек — наследственность. Все о с о б е н н о с т и его д е й с т в у ю щ и х лиц, всякая характерная черта, всякая болезнь о б ъ я с н я ю т с я н а с л е д с т в е н н о с т ь ю . В «Норе» д о к т о р Ранку «платится б о л е з н ь ю м о з г а за веселые д н и , проведенные его о т ц о м , когда т о т был офицером». Х е л ь м е р объясняет Н о р е , что «все л ю д и , испорченные уже в м о л о д о с т и , имели лживых матерей... Ч а щ е всего виновата мать, но, конечно, иногда и отец». В «Привидениях» О с в а л ь д узнает от т о г о парижского врача, который е м у с о о б щ и л о его с т р а ш н о й б о л е з н и , что он унаследовал размягчение м о з г а от отца. Регина, н е з а к о н н о р о ж д е н н а я д о ч ь 229

Вырождение умершего Алвинга, во всем п о х о д и т на мать. В «Росмерсхольме» нимфомания Ребекки объясняется т е м , что она незаконнорожденная дочь лапландки двусмыс­ ленного поведения. В «Женщине с моря» ее падчерица Х и л ь д а говорит: «Меня нисколько не удивит, если в о д и н прекрасный день вы сойдете с ума... Ваша мать ведь также с о ш л а с ума. Я знала, что она умерла сумасшедшей». В « Д и к о й утке» почти каждое действующее лицо имеет какой­нибудь наследственный недоста­ ток. Грегерс Верле, человек з л о й и глупый, в ы д а ю щ и й с в о ю страсть к сплетням за л ю б о в ь к истине, унаследовал эту извращенность от матери. Маленькая Хедвиг лишается зрения, как и ее отец, старик Верле. У ж е в прежних философ­ ских д р а м а х Ибсена постоянно слышится этот мотив. Бранд унаследовал свое упорство, Ринт — п о д в и ж н у ю , н е о б у з д а н н у ю фантазию от матери и т. д. Очевидно, И б с е н прочел основное сочинение Л ю к á о наследственности и без всякого критического р а з б о р а черпал из этой книги. Правда, Л ю к á верит в насле­ дственную передачу д а ж е таких сложных и специализированных понятий и чувств, как, например, нерасположение к врачам, и нисколько не сомневается в наследственном б о л е з н е н н о м уклонении от нормы, например потере зрения в известном возрасте. Н е с м о т р я на все свои заслуги, Л ю к á , однако, смутно различал, что о р г а н и з м наследует от родителей и что он усваивает вследствие воспитания и примера старших, вследствие о д н о р о д н ы х условий, окружающих человека и его родителей. И б с е н слепо верит в о д н у книгу, с т р о г о держится своего ученого. Если бы он лучше ознакомился с в о п р о с о м о наследственности, прочел бы Вейсмана и, в особенности, Гальтона, то ему б ы л о бы известно, что нет явления более т е м н о г о и на вид более капризного, чем этот вопрос. Ин­ д и в и д — продукт действия на него трех разных факторов: отца, матери и их предков. Отец и мать известны, но предки — неизвестная величина. Индивид м о ж е т м н о г о е наследовать от своих предков. Влияние р о д а по б о л ь ш е й части до такой степени преобладает над влиянием родителей, что дети, вполне похожие на м а т ь или отца, о с о б е н н о с л о ж н ы м и проявлениями индивидуальности, харак­ т е р о м , с п о с о б н о с т я м и и наклонностями, составляют величайшее исключение. Впрочем, И б с е н вовсе и не заботится о с т р о г о научном характере своего взгляда на наследственность. Как мы ниже увидим, взгляд его на этот вопрос коренится в его мистицизме, а книга Л ю к а была для него только счастливой находкой, к о т о р о й он с р а д о с т ь ю воспользовался, чтобы прикрыть наукой свои мистичес­ кие навязчивые представления. Весьма потешны встречающиеся почти в каждой его пьесе экскурсы в область медицины. В «Столпах общества» ректор Р о р л а н д хвалит д а м своего круга за то, что они приняли на себя роль «сестер милосердия и щипали корпию». Щипать к о р п и ю в наше время антисептиков! П о п р о б о в а л бы И б с е н как­нибудь явиться с корпией в клинику. Он удивился бы приему, который был бы оказан ему с его приношением. В пьесе «Враг народа» д о к т о р С т о к м а н утверждает, что «миллион бактерий приносит чрезвычайный вред при купаньи». Бактерии, о которых, как видно из пьесы, м о ж е т в д а н н о м случае идти речь,— это эбертовские тифозные бациллы. Никто не станет отрицать, что действительно м о ж н о заразиться неко­ т о р ы м и б о л е з н я м и при купанье в б о л о т н о й воде, наприпер, подхватить бери­ бери. Но д о к т о р у Стокману и И б с е н у б ы л о бы т р у д н о привести хотя бы один случай заражения т и ф о м от купанья в воде, с о д е р ж а щ е й бациллы. В «Норе» «жизнь Х е л ь м е р а зависела от заграничного путешествия». Э т о в о з м о ж н о по о т н о ш е н и ю к европейцам, живущим п о д тропиками, или к л ю д я м , поселившимся в местностях с б о л о т н о й лихорадкой; но в Норвегии нет о с т р о й болезни, при к о т о р о й «жизнь зависит от заграничной поездки». В т о й же пьесе д о к т о р Ранк говорит: « Н а днях я подвел баланс внутреннему своему с о с т о я н и ю . Я — банк­ рот. Не пройдет и четырех недель, как я, м о ж е т быть, б у д у б р о ш е н на съедение 230

III. Эготизм червям... Еще о д н о исследование — и я у з н а ю , когда начнется разложение». Доктор Ранк страдает, по собственным его с л о в а м , б о л е з н ь ю с п и н н о г о м о з г а . Ибсен, очевидно, имеет в виду туберкулез спинного м о з г а . Но э т о б о л е з н ь не имеет никаких признаков, по к о т о р ы м м о ж н о б ы л о предсказать с у в е р е н н о с т ь ю близкую смерть, нет и внутреннего исследования, к о т о р о е произвел бы врач н а д собой, чтобы выяснить, «когда начнется разложение»; нет, наконец, такой ф о р м ы туберкулеза спинного м о з г а , при к о т о р о й б о л ь н о й м о г б ы з а месяц д о своей смерти (вызванной именно э т о й б о л е з н ь ю ) пойти на б а л , пить м н о г о ш а м п а н с ­ кого и трогательно проститься с друзьями. С т о л ь же наивна картина б о л е з н и Освальда Алвинга в «Привидениях». По всем признакам, указанным в пьесе, Освальд м о г унаследовать от отца только две болезни: наследственный сифилис или параличное помешательство. О первой б о л е з н и не м о ж е т быть и речи, потому что Освальд п р о и з в о д и т впечатление сильного и з д о р о в о г о человека. Что же касается параличного помешательства, то некоторые второстепенные признаки действительно тут налицо, например чувственная в о з б у ж д е н н о с т ь Ос­ вальда; но наряду с ними мы встречаемся с г о р а з д о б о л е е существенными, которые, безусловно, исключают в о з м о ж н о с т ь э т о й б о л е з н и . У Освальда нет и следа всегда с о п у т с т в у ю щ е й этой б о л е з н и вначале м а н и и величия: он печален и робок, м е ж д у т е м как лица, с т р а д а ю щ и е э т о й б о л е з н ь ю , чувствуют себя в начале ее развития чрезвычайно счастливыми и видят все в р о з о в о м свете. Освальд страшится наступления помешательства и предчувствует его, чего я с а м никогда не н а б л ю д а л у лиц, о д е р ж и м ы х э т о й б о л е з н ь ю и на что не указывал ни один из клиницистов. Наконец, сумасшествие наступает у Освальда с внезап­ ностью и п о л н о т о й , какие н а б л ю д а ю т с я лишь при острых ф о р м а х ; м е ж д у т е м описание Освальда в п о с л е д н е м действии, его неподвижность, «глухой, беззвуч­ ный» г о л о с и постоянное бессмысленное б о р м о т а н ь е слова «солнце-солнце» нисколько не с о о т в е т с т в у ю т клинической картине о с т р о г о п о м е ш а т е л ь с т в а . От поэта, конечно, паталогических знаний т р е б о в а т ь нечего. Но к о г д а он претендует на изображение действительности, то д о л ж е н быть честен; он не должен м о р о ч и т ь л ю д е й научными н а б л ю д е н и я м и и т о ч н о с т ь ю только п о т о м у , что они в м о д е . Ч е м невежественнее поэт в патологии, т е м вернее его картины болезни представляют свидетельство его правдивости. Так как п р о ф а н не м о ж е т их черпать из клинического опыта и чтения, то он д о л ж е н , ч т о б ы д а т ь верное представление о болезни, видеть ее собственными глазами. И Шекспир не б ы л врачом. Да и что знали в его время врачи! А м е ж д у т е м мы и сегодня еще н а х о д и м в его творениях ясные признаки т о й или д р у г о й болезни: старческого с л а б о у м и я у Лира; слабость воли, вызванной нервным и с т о щ е н и е м , у Г а м л е т а ; о с т р о е помешательство с эротической окраской у Офелии; м е л а н х о л и ю с галлюцинация­ ми зрения у леди Макбет. Э т о объясняется т е м , что Шекспир вносил в свои произведения только т о , что с а м видел. И б с е н же выдумывает своих больных, и нечего доказывать, что такой м е т о д в руках неспециалиста п р и в о д и т т о л ь к о к смешному. Его фантазии представляется какая-нибудь трогательная или п о т р я ­ сающая картина, например, человека, наверное з н а ю щ е г о , что он с к о р о у м р е т , и настолько в л а д е ю щ е г о с о б о й , что он усваивает ф и л о с о ф и ю стоика или ю н о ш и , умоляющего с в о ю мать убить его в т о т м о м е н т , когда у него о б н а р у ж а т с я признаки с у ж а с о м о ж и д а е м о г о сумасшествия. Факт э т о т маловероятен; о н , м о ж е т быть, никогда не случался; во всяком случае И б с е н его лично не н а б л ю д а л . Но э т о благодарная и эффектная сцена, и вот И б с е н сочиняет новые неизвестные б о л е з н и Ранка или Освальда Алвинга, чтобы эффектные сцены стали в о з м о ж н ы . Таков прием поэта, прославляемого поклонниками за р е а л и з м и т о ч н о е настроение. А что сказать о ясности его ума, стремлении к с в о б о д е , передовых взглядах? Человек, внимательно читавший Ибсена и непредубежденный, не поверит с в о и м 231

Вырождение ушам, что эти громкие слова относятся к э т о м у писателю. О ясности его ума мы сейчас п о г о в о р и м обстоятельно. Ч т о касается его стремления к с в о б о д е , то при ближайшем анализе о н о оказывается а н а р х и з м о м , его передовые взгляды прояв­ ляются главным о б р а з о м в т о м , что в его пьесах строят железные дороги, б о л т а ю т о бациллах, у ч р е ж д а ю т банки, проводят выборы, ведут политическую б о р ь б у , — и все это чисто внешним о б р а з о м , без всякой внутренней связи с основным с о д е р ж а н и е м его произведений. Э т о т «передовой» и «свободолюби­ вый» человек составил себе о печати и ее деятельности понятие какого-нибудь политического крючка и преследует газетных деятелей с комичной притязатель­ ностью и ненавистью консерватора д а в н о п р о ш е д ш е г о времени. Все публицисты, которых он и з о б р а ж а е т , л и б о пьяницы и забулдыги, л и б о несчастные обнища­ вшие субъекты, вечно опасающиеся, что их поколотят или прогонят, либо бессовестные мерзавцы, служащие т о м у , кто им платит. О с о ц и а л ь н о м вопросе у него такое верное представление, что он заставляет главного рабочего агитиро­ вать товарищей и угрожать стачкой, если на верфи б у д у т введены машины. К народу он относится с высокомерным презрением средневекового феодала. Он упоминает о нем только с ядовитой насмешкой или заносчивостью аристократа. Большинство его воззрений в о о б щ е не м о ж е т быть отнесено к какой-либо определенной эпохе — то только проявления его извращенного ума, следовате­ льно, не м о г у т быть ни современными, ни отсталыми. Те же, которые коренятся в более определенной эпохе, соответствуют м и р о с о з е р ц а н и ю обывателя какогонибудь з а х о л у с т н о г о городка первой трети нашего столетия. Этикетка «пере­ довой» была пришпилена Ибсену Брандесом в его книге «Новые веяния», который открыл в нем возмущение против г о с п о д с т в у ю щ е г о нравственного закона и про­ славление природных инстинктов. Но на с а м о м деле этот «передовой» писатель, этот «научно н а б л ю д а ю щ и й реалист» — мистик, эготист и анархист. Анализ его умственных особенностей приведет нас к параллели м е ж д у И б с е н о м и Вагнером, весьма понятной, п о т о м у что сходные характерные черты являются признаками вырождения и п о э т о м у свойственны всем «выродившимся субъектам высшего порядка». И б с е н родился среди весьма религиозного народа; кроме т о г о , он сын религи­ озных родителей. Впечатления, вынесенные из детства, оставили глубокий след в его душе. Он никогда в течение своей жизни не м о г отрешиться от влияния катехизиса и Библии. Его либеральные фразы против официального христианст­ ва, его издевательства над узкой верой пасторов являются только отзвуком воззрений Киркегора, правда, не сочувствовавшего официальной церкви, но тем не менее ратовавшего за строгое, исключительное, п о г л о щ а ю щ е е всего человека христианство. М о ж е т быть, с а м И б с е н признает себя с в о б о д о м ы с л я щ и м челове­ ком; и Вагнер признавал себя с в о б о д о м ы с л я щ и м . Но что э т о доказывает? Разве только т о , что они с а м и не уяснили своих мыслей и чувств. «Странно в и д е т ь говорит С п е н с е р , — как л ю д и обыкновенно о с т а ю т с я преданными учениям, которые они с виду отвергли... В сфере культа мы и м е е м пример Карлейля. Будучи с т у д е н т о м , он в о о б р а з и л , что отрекся от веры отцов; на с а м о м же деле он только о т б р о с и л скорлупу, но сохранил ядро. Его миросозерцание, его жизнь у б е ж д а ю т , что он остался ярым ш о т л а н д с к и м кальвинистом». Если бы Спенсер знал Ибсена, когда он э т о писал, т о , м о ж е т быть, воспользовался бы им как в т о р ы м п р и м е р о м . Карлейль остался на всю жизнь кальвинистом; а Ибсен остался норвежским п р о т е с т а н т о м в духе Киркегора, т. е. придерживается такого протестантского учения, к о т о р о е по своему мистицизму легко приводит к ор­ тодоксальности в духе католических святых. Три христианские идеи постоянно присущи его уму, и вокруг них, точно вокруг оси, вертится все его поэтическое творчество. Э т и три неизменные основ232

III. Эготизм ные идеи, настоящие навязчивые представления — наследственный грех, ис­ поведь и самопожертвование или искупление. Болтуны-эстетики признали т е м у о наследственности, ф и г у р и р у ю щ у ю во всех произведениях Ибсена, чем-то современным, н а п о м и н а ю щ и м н а м Дарвина. Н а с а м о м деле — это не что иное, как наследственный грех в д у х е Августина Блаженного, и богословский характер э т о й т е м ы п о д т в е р ж д а е т с я , во-первых, тем, что она разрабатывается наряду с д р у г и м и б о г о с л о в с к и м и т е м а м и , ис­ поведью и искуплением, и, во-вторых, т е м , что д е й с т в у ю щ и е лица И б с е н а всегда наследуют только болезнь, порок или недостаток, но никогда не н а с л е д у ю т какого-нибудь достоинства, п о л е з н о г о и о т р а д н о г о качества. О д н а к о л ю д и на­ следуют достоинства столь же часто и д а ж е , как некоторые у т в е р ж д а ю т , г о р а з д о чаще, чем недостатки. Следовательно, если бы И б с е н и м е л в виду закон наслед­ ственной передачи в дарвинском смысле, то он привел бы хотя о д и н т о л ь к о пример наследственной передачи достоинства. Но такого примера вы ни в о д н о м произведении Ибсена не найдете. Все, что в его д е й с т в у ю щ и х лицах есть х о р о ­ шего, они берут неизвестно откуда; д у р н о е же они всегда н а с л е д у ю т . Н е ж н а я Хедвиг в «Дикой утке» теряет зрение, как ее отец. Но откуда у нее взялись мечтательность, поэтичность, преданное и л ю б я щ е е сердце? Ее о т е ц — черствый эгоист, а мать — умная расчетливая хозяйка, преданная б у д н и ч н ы м интересам. Следовательно, не от родителей у нее поэтические о с о б е н н о с т и ; от них она унаследовала лишь болезнь глаз. Наследственность у И б с е н а всегда т о л ь к о испытание, кара за грехи отцов, а с таким исключительным х а р а к т е р о м наследст­ венной передачи естественные науки незнакомы; з н а к о м о с н и м б о г о с л о в и е — это наследственный грех. Вторая богословская т е м а И б с е н а — исповедь. Во всех его пьесах она — фокус, в к о т о р о м с о с р е д о т о ч и в а ю т с я лучи действия. Э т о не признание вины, вынужденное обстоятельствами у преступника, не н е и з б е ж н о е разоблачение тайного злодеяния, а д о б р о в о л ь н о е раскаяние, с л а д о с т р а с т н о е самобичевание, признание в отвратительном внутреннем пороке п о д а в л е н н о г о совестью грешника, который с а м себя казнит, который раскаивается, чтобы возвратить себе внутренний мир, короче говоря, э т о настоящая исповедь в д у х е богословского учения. В « Н о р е » Х е л ь м е р поучает жену: « М о ж н о снова нравственно подняться, если открыто признать с в о ю вину и перенести наказание... П о д у м а й только, как такой человек д о л ж е н везде лгать, фальшивить, притворяться, как е м у п р и х о д и т с я надевать маску перед б л и ж н и м , д а ж е перед ж е н о й и детьми!» Великое з л о д л я Хельмера — не самая вина, а ее утайка, и искупление д о л ж н о с о с т о я т ь в «откры­ т о м признании», т. е. в исповеди. В т о й же пьесе г-жа Линне исповедуется б е з всякого внешнего принуждения, по с о б с т в е н н о м у внутреннему влечению: «И я потерпела крушение... У меня не б ы л о иного выбора», и з а т е м она снова развивает т е о р и ю исповеди: «Хельмер д о л ж е н все узнать; н а д о раскрыть эту злосчастную тайну, н а д о , чтобы м е ж д у ними п р о и з о ш л о объяснение. Н а д о покончить с этими увертками и скрытностью». В «Столпах общества» г-жа Гессель требует таким о б р а з о м исповеди: «Ты здесь живешь в счастье и довольстве, пользуешься о б щ и м уважением, как первый человек в городе; а м е ж д у т е м ты публично заклеймил невинного человека». Берник: «Ты д у м а е ш ь , что я не с о з н а ю с в о ю вину, что я не н а м е р е н загладить ее?» Г-жа Гессель: « Ч е м же ты ее загладишь, открытым признанием? Ч е м же еще м о ж н о загладить такую вину?» И о г а н н говорит со своей стороны: « Ч е р е з два месяца я вернусь... Т о г д а виновный д о л ж е н с а м принять вину на себя». Д е й с т ­ вительно, Берник приступает к публичной исповеди, и п р и т о м единственно вследствие укоров совести, п о т о м у что все доказательства его вины уничтожены, и ему нечего опасаться казни. 233

Вырождение С о д е р ж а н и е « Р о с м е р с х о л ь м а » исчерпывается исповедью всех перед всеми. У ж е при первом посещении К р о л л а Ребекка требует у Росмера исповеди. Так как он не тотчас повинуется, то она собирается говорить за него. Но Р о с м е р сам вскоре исповедуется: « Н а л ю д е й д о л ж н ы опять снизойти мир, радость и прими­ рение. Вот почему я выступаю и открыто во всем признаюсь...» Ребекка замечает по э т о м у поводу: «Ну, теперь он на пути к своему великому жертвоприноше­ нию». Э т о т чисто богословский термин заслуживает внимания. Затем Росмер продолжает: « М н е так легко после этого... Я не п р и п о м н ю дня, когда мне было так легко, как теперь. А х , как х о р о ш о , что я все сказал!» Как Росмер, так и Ребекка исповедуется перед р е к т о р о м К р о л л е м . В «Женщине с м о р я » Э л л и д а исповедуется перед А р н х о л ь м о м , рассказывая ему и с т о р и ю своего безрассудного обручения с м о р я к о м . А р н х о л ь м так мало о ж и д а е т этой исповеди, что с изумлением спрашивает: «Так зачем же вы мне рассказываете, что вы не были свободны?» — « П о т о м у что мне нужен человек, к о т о р о м у я могла бы довериться»,— отвечает Эллида. В « Г е д д е Габлер» неизбежная исповедь происходит еще до начала действия. «О Г е д д а , — восклицает Л е в б о р г , — как вы м о г л и заставить меня сознаться вам в этом?.. Вы точно хотели очистить меня перед с а м и м с о б о й , когда я искал у вас убежища со своим признанием». Л е в б о р г исповедовался, чтобы получить от­ решение от грехов. В «Дикой утке» исповедь также играет роль, но здесь она п о м и м о воли автора у м о р и т е л ь н о осмеяна. Сцена, где Гина признается мужу в своей прежней связи с Верле, о д н а из лучших в нынешнем репертуаре. Я л м а р. П р а в д а ли, м о ж е т ли э т о быть, что... что, когда ты с л у ж и л а в д о м е к о м м е р с а н т а Верле, вы б л а г о в о л и л и д р у г к другу? Г и н а . Н е т , э т о н е п р а в д а , — не т о г д а . Верле п р е с л е д о в а л меня — я не м о г у э т о г о отрицать. И ж е н а д у м а л а , что д е й с т в и т е л ь н о д е л о н е л а д н о . . . Вот п о ч е м у я покинула д о м . Я л м а р. С л е д о в а т е л ь н о , п о т о м ? Г и н а . Д а . Я ведь вернулась д о м о й . И м а т ь м о я . . . у меня не б ы л о таких с о л и д н ы х намерений, как ты д у м а л . О н а меня все уговаривала, п о т о м у что Верле б ы л т о г д а уже в д о в ц о м . Я л м а р. Ну, и д а л ь ш е . . . Г и н а . П о ж а л у й , лучше все т е б е сказать. Он не прекратил п р е с л е д о в а н и й , пока не добился своего. Я л м а р. И э т о м а т ь м о е г о ребенка! Как ты м о г л а э т о скрыть от меня? Г и н а . Д а , э т о б ы л о н е х о р о ш о . Я д а в н о у ж е д о л ж н а была т е б е сказать. Я л м а р. Ты д о л ж н а б ы л а м н е т о т ч а с же сказать; т о г д а бы я, по крайней м е р е , знал, что ты за о с о б а . Г и н а . Н о разве т ы т о г д а н а м н е б ы женился? Я л м а р. К о н е ч н о , нет. Г и н а . В о т п о ч е м у я и не м о г л а т е б е сказать... Я л м а р. Разве ты не раскаивалась е ж е д н е в н о , е ж е ч а с н о в сети л ж и , к о т о р о й ты меня опутала, т о ч н о паук? Отвечай же. Разве т е б я не т е р з а л и раскаяние и укоры совести? Г и н а . А х , д о р о г о й Э к д а л , у меня б ы л о е ж е д н е в н о с т о л ь к о х л о п о т п о д о м у и п о хозяйству.

Д а л ь ш е мы встречаемся уже с б е с п о щ а д н о й пародией на мысль об очищении через исповедь. Г р е г е р с. Значит, еще не с о с т о я л о с ь ? Я л м а р. С о с т о я л о с ь . Г р е г е р с. С о с т о я л о с ь ? . . Э т о великое с о б ы т и е , с о б ы т и е , на к о т о р о м б у д е т о с н о в а н а совершенно новая ж и з н ь , с о в м е с т н а я ж и з н ь в правде и б е з всякой тайны... Т ы , в е р о я т н о , у д о с т о и л с я высшего посвящения п е р е д э т и м великим с о б ы т и е м ? Я л м а р. К о н е ч н о , у д о с т о и л с я , т. е... в и з в е с т н о м р о д е . . . Г р е г е р с. И б о нет на свете ничего б о л е е д о с т о й н о г о , как п р о с т и т ь с о г р е ш и в ш у ю и любовью возвысить е е д о себя.

...Известный французский разбойник Авинен, идя на гильотину, так резюми­ ровал свой жизненный опыт: «Никогда не сознавайтесь». Э т о м у совету могут, однако, следовать только л ю д и с сильным характером. Если человек себе живо 234

III. Эготизм что-нибудь представляет, то он о щ у щ а е т сильную п о т р е б н о с т ь проявить э т о представление в действии. Из всех известных движений наименьших усилий т р е б у ю т те, которые зависят от мускулов, управляющих г о р т а н ь ю , языком и губами. Следовательно, человек, который носится с очень ж и в ы м представле­ нием, о щ у щ а е т потребность о с в о б о д и т ь клеточки м о з г а , е г о в ы р а б а т ы в а ю щ и е , от напряжения, т. е. перенести раздражение на центры, у п р а в л я ю щ и е речью. Д р у г и м и словами, он чувствует п о т р е б н о с т ь высказаться. К о г д а э т о т человек слаб, когда воля его не выдерживает напора двигательного импульса центров, вырабатывающих представления, то он все выболтает, каковы бы ни б ы л и последствия. Э т о т психологический закон был всегда известен, как п о д т в е р ж д а е т всемирная литература, начиная с предания о царе М и д а с е и кончая Раскольниковым Д о с т о е в с к о г о . Римско-католическая церковь и в э т о м случае проявила глубокое знание человеческого сердца, заменив древнехристианскую исповедь перед всей о б щ и н о й , и м е в ш у ю значение покаяния и самоуничижения, конфессионалем, д а ю щ и м грешнику в о з м о ж н о с т ь о с в о б о д и т ь с я о т гнетущего настроения без всякой опасности и у д о в л е т в о р я ю щ и м о д н у из сильных душевных п о т р е б ­ ностей среднего человека. В о т этот р о д исповеди И б с е н и имеет, вероятно, бессознательно в виду. ( « П о т о м у что мне нужен человек, к о т о р о м у я м о г л а бы довериться». Эллида.) Будучи с а м п с и х о п а т о м , И б с е н м о ж е т представить д у ш е ­ вную жизнь других не иначе, как при н е н о р м а л ь н о м с о с т о я н и и з а д е р ж и в а ю щ и х центров. П о э т о м у е м у кажется, что л ю д и не м о г у т «не исповедоваться», когда они чем-нибудь сильно заняты или в о з б у ж д е н ы . Третье и с а м о е существенное навязчивое представление И б с е н а — э т о искуп­ ление виновного через д о б р о в о л ь н о е принятие на себя его вины невинным. Э т о перенесение греха на какую-нибудь жертву занимает в пьесах И б с е н а такое же видное м е с т о , как и в операх Вагнера. Мысль об искуплении никогда не покидает его, хотя она у него не всегда ясна и р а з у м н а , а соответственно со с б и в ч и в о с т ь ю его представлений в о о б щ е принимает часто сильно искаженную и з а п у т а н н у ю форму. Д е й с т в у ю щ и е лица И б с е н а в о з л а г а ю т на себя крест д о б р о в о л ь н о и р а д о ­ стно, как э т о и соответствует христианской идее, то против воли, как л ю д и , сделавшиеся жертвами о б м а н а , что уже становится и з д е в а т е л ь с т в о м н а д э т о й идеей, то ж е р т в у ю т с о б о й д л я других искренно, то лицемерят в э т о м о т н о ш е н и и . Эффекты, достигаемые И б с е н о м п о с р е д с т в о м э т о г о п о с т о я н н о п о в т о р я ю щ е г о с я мотива, б ы в а ю т иногда п о т р я с а ю щ и , нравственны, возвышенны, и н о г д а же — вульгарно-комичны или отвратительны. В «Столпах общества» говорится о скандале, случившемся з а д о л г о до начала пьесы. У актрисы Д о р ф ее м у ж застает, вернувшись вечером д о м о й , ч у ж о г о мужчину, который при его появлении выскакивает в окно. Д е л о э т о вызывает в норвежском з а х о л у с т н о м городке б о л ь ш о й ш у м . Вслед за т е м исчезает И о г а н н Тенесен. Все п р и з н а ю т его за виновного, но на с а м о м д е л е виновным был его шурин, консул Берник. Иоганн, щадя своего родственника, у к о т о р о г о в живых была еще старуха мать и который только что обручился, д о б р о в о л ь н о принял на себя его вину, т е м более что он с а м был человек с в о б о д н ы й и одинокий. Здесь м о т и в искупительной жертвы имеет н о р м а л ь н ы й и р а з у м н ы й характер. Но вслед за т е м он повторяется уже в искаженном виде. Берник настаивает на немедленном отплытии полусгнившей «Газели», н е с м о т р я на п р о т е с т своего главного рабочего Аулера. Н о , подготовляя х л а д н о к р о в н о е у б и й с т в о всего эки­ пажа, он заботится о т о м , чтобы взвалить преступление на невинного А у л е р а , В «Привидениях» э т о т м о т и в также имеет карикатурную ф о р м у . П р и ю т , учрежденный г-жой Алвинг, сгорает. Мелодраматический з л о д е й с т о л я р Э н г с т ран успевает убедить т у п о у м н о г о пастора М а и д е р с а , что виноват в п о ж а р е он сам, Мандерс. И так как п а с т о р страшится в о з м о ж н о г о процесса, то Э н г с т р а я 235

Вырождение принимает д о б р о в о л ь н о вину на себя, «не принадлежа к числу л ю д е й , которые, как говорится, п о к и д а ю т благодетеля в минуту опасности». В « Н о р е » мотив этот достигает б о л ь ш о й красоты. Н о р а убеждена, что муж примет ее вину на себя, если п о д л о г обнаружится, и она твердо решила отверг­ нуть эту жертву. Она с глубоким душевным волнением ожидает наступления этого чуда, и так как о н о не наступает, то в ней и происходит та перемена, которая составляет главное содержание пьесы. Н о р а сама это объясняет мужу: «Никогда мне не приходило на мысль, чтобы ты м о г испугаться угроз этого человека. Я была так глубоко убеждена, что ты ему скажешь: «Расскажите всем дело», и что ты затем... я неколебимо в это верила,— примешь все на себя и скажешь: « Э т о я провинился»... Вот чудо, к о т о р о г о я о ж и д а л а со страхом и трепетом. И только, чтобы это представить, я решилась покончить с собой». В «Дикой утке» м о т и в искупительной жертвы повторяется три раза и состав­ ляет пружину всего действия. Провинился в нарушении правил об охоте не старик Экдал, а Верле, а м е ж д у тем сильно пострадал первый. Верле, следовате­ льно, свалил вину на Экдала. Далее, когда Я л м а р узнает, что маленькая Хедвиг не его дочь, и отрекается от нее, идиот Грегерс Верле предлагает несчастной девушке принести в жертву с в о ю л ю б и м у ю утку. Здесь, следовательно, Хедвиг жертвует не с о б о й , а л ю б и м о й птицей, что уже придает жертвоприношению языческий характер. Наконец, мотив повторяется в третий раз. В последнюю минуту Хедвиг не м о ж е т решиться убить утку и направляет выстрел в собствен­ н у ю грудь, спасая этим жизнь птицы. Тут Хедвиг жертвует с о б о й не в виде искупления вины (о вине матери она ничего не знает), а чтобы совершить дело л ю б в и . Мистический элемент, следовательно, отступает далеко на второй план и заменяется общечеловеческим, р а д о с т н ы м , принесением себя в жертву ради других. Э т о стремление встречается нередко у х о р о ш и х женщин и служит выра­ жением неудовлетворенного и часто д а ж е неясно сознанного материнского ин­ стинкта. О н о в то же время является с а м о й б л а г о р о д н о й и святой формой альтруизма, и многие из действующих лиц Ибсена воодушевлены и м . Мистичес­ кое его происхождение, м о ж е т быть, т р у д н о б ы л о бы констатировать у норвежс­ кого поэта, если бы не постоянное повторение мотива искупительной жертвы. Но как бы то ни было, Хедвиг являет п е р е х о д от богословской к чисто человеческой ф о р м е д о б р о в о л ь н о г о самопожертвования. Э т о т эксцентричный ребенок дово­ д и т самоотречение до самоубийства. Другие женские фигуры Ибсена, значение которых раскрывается н а м о б р а з о м Хедвиг, ограничиваются деятельной самоот­ верженностью. Они не у м и р а ю т , но живут для других. В « Н о р е » воодушевлена э т о й ж а ж д о й к с а м о п о ж е р т в о в а н и ю г-жа Линне. Она жертвует с о б о й ради Гюнтера. Г ю н т е р — человек с запятнанной репутацией. Если г-жа Линне пред­ лагает выйти за него з а м у ж и жить для него, то и э т о преимущественно физиологический инстинкт, но к нему примешивается мистическая мысль об искуплении грешника с а м о о т в е р ж е н н о й л ю б о в ь ю . В «Женщине с м о р я » Эллида хочет вернуться на родину, п о т о м у что ей кажется, что в д о м е Вангеля ей нечего уже делать. Но когда она заявляет о с в о е м решении, ее падчерица Хильда приходит в отчаяние. Тут только Э л л и д а узнает, что Х и л ь д а ее г л у б о к о любит, что у нее есть человек, для к о т о р о г о она м о ж е т жить. В « Р о с м е р с х о л ь м е » Ребекка говорит К р о л л ю : «Я о х о т н о здесь останусь, если г. Р о с м е р полагает, что я могу способствовать его благополучию». В ответ на э т о г л у б о к о растроганный К р о л л ь восклицает: «Поистине возвышенное зрелище представляет женщина, приносящая всю м о л о д о с т ь в жертву другим!», а Ребекка замечает: « Д л я чего же мне б ы л о и жить!» В «Столпах общества» встречаются две такие женщины — М а р т а Берник и г-жа Хессель. М а р т а воспитала Дину, незаконнорожденного ребенка, и посвятила ей всю с в о ю жизнь. Она л ю б и т Иоганна, но видит, что он 236

III. Эготизм л ю б и т не ее, а Дину, п о э т о м у она жертвует с о б о й и соединяет л ю б и м о г о человека с п р е д м е т о м его л ю б в и . В « Г е д д е Г а б л е р » р о л ь т р о г а т е л ь н о й жертвы выпадает на д о л ю г-жи Тесман, тетки с л а б о у м н о г о Тесмана. Она воспитала его и, когда он женился, предоставила е м у значительную часть своего с к р о м н о г о д о х о д а , и сама собралась всецело посвятить себя у х о д у за б о л ь н ы м и . « М н е так нужен человек, для к о т о р о г о я м о г л а бы ж и т ь » , — говорит она. Но эти три навязчивых представления — наследственного греха, исповеди и с а м о п о ж е р т в о в а н и я , — к о т о р ы м и наполнены все пьесы И б с е н а , с о с т а в л я ю т не единственный признак мистического его настроения. О н о проявляется еще и в це­ л о м ряде других его особенностей, на которые я теперь вкратце укажу. П р е ж д е всего мы д о л ж н ы о т м е т и т ь хаотическое состояние его мышления. Не веришь собственным глазам, когда читаешь, что некоторые не в м е р у усердные сторонники Ибсена прославляют его за «ясность» и «точность» мысли. Д о л ж н о быть, эти г о с п о д а п о л а г а ю т , что пьесы И б с е н а читаются т о л ь к о л ю д ь ­ ми, не с п о с о б н ы м и к т р е з в о м у с у ж д е н и ю . Точная и определенная мысль состав­ ляет у Ибсена очень редкое исключение. У него все колеблется и сливается, и, когда ему наконец удается выразить что-либо ясное и понятное, он спешит несколькими страницами д а л ь ш е или в с л е д у ю щ е й пьесе высказать как раз противоположное. Говорят о «нравственных идеях» И б с е н а и о его « ф и л о с о ф и и » . Он не высказал ни о д н о г о нравственного положения, ни о д н о г о взгляда на жизнь и л ю д е й , которых бы он с а м не опроверг или не о с м е я л метко. П о - в и д и м о м у , о н проповедует с в о б о д н у ю л ю б о в ь . Г-жа Алвинг г о в о р и т о «преступлении», когда она сбегает от м у ж а и бросается на ш е ю пастору Мандерсу, а т о т ее отвергает. Э т а характерная д а м а с легким с е р д ц е м толкает Регину в объятия своего сына, когда т о т ей нахально заявляет, что он ж е л а л бы ею обладать. И та же г-жа Алвинг с г л у б о к и м н е г о д о в а н и е м г о в о р и т о с в о е м покойном муже, как о « п а д ш е м человеке», только п о т о м у , что он п о д д е р ж и в а л фривольные отношения с женщинами. Спрашивается, допускает ли И б с е н п о т в о ­ рствование с в о и м плотским инстинктам или не допускает? Если допускает, то как же г-жа Алвинг м о ж е т говорить с презрением о с в о е м муже? Если не допускает, то как же она м о г л а решиться сама п р е д л о ж и т ь себя п а с т о р у М а н д е р с у и с о д е й ­ ствовать л ю б о в н ы м о т н о ш е н и я м Регины и ее с в о д н о г о брата? И л и нравственный закон имеет силу только для мужчины, а не для женщины? И б с е н вполне сочувствует жене, с б е г а ю щ е й от законного м у ж а к л ю б о в н и к у , равно как и жен­ щине, предлагающей мужчине с в о б о д н ы е отношения, х о т я ей ничто не м е ш а е т сочетаться с ним законным б р а к о м . Но если мужчина с о б л а з н я е т девушку и вполне обеспечивает ее материально на в с ю жизнь, или если он вступает в л ю б о в н у ю связь с з а м у ж н е й женщиной, то э т о в глазах И б с е н а тяжкое преступление, порочащее виновного навеки и о с у ж д а е м о е н а ш и м а в т о р о м с бес­ п о щ а д н о с т ь ю средневекового палача. То же противоречие принимает у И б с е н а и д р у г у ю , б о л е е о б щ у ю ф о р м у . С д р у г о й стороны, он рьяно защищает тезис, что низшие д о л ж н ы подчиняться только «собственному закону», т. е. к а ж д о м у с в о е м у капризу или д а ж е б о л е з н е н ­ н о м у навязчивому представлению. Его герои т о л к у ю т о т о м , что « н а д о жить, как Бог повелевает», восторгаются д а ж е негодяями, когда «они и м е ю т м у ж е с т в о устраивать себе жизнь по-своему». Но в то же время его герои высказываются и в п р о т и в о п о л о ж н о м смысле. Так, например, в «Привидениях» Регина говорит: «Я не м о г у оставаться здесь в деревне и вечно возиться с б о л ь н ы м и . . . Бедная девушка д о л ж н а воспользоваться своей м о л о д о с т ь ю . . . Ведь и я хочу пожить». На э т о г-жа Алвинг отвечает: « Д а , к с о ж а л е н и ю » . П о ч е м у же к с о ж а л е н и ю ? Разве Регина не подчиняется «собственному закону», когда «пользуется своей м о л о д о ­ стью» и когда — как она вслед за т е м заявляет — поступает в публичный д о м 237

Вырождение для матросов? И почему именно г-же Алвинг приходится сожалеть об этом? Ведь и она подчинялась «собственному закону», когда предложила себя пастору Мандерсу в л ю б о в н и ц ы , и, кроме т о г о , изъявила готовность помочь и сыну подчиниться «собственному закону», когда тот воспылал л ю б о в ь ю к Регине? Очевидно, Ибсен в светлые промежутки с а м замечает, что не совсем э т о удоб­ но — подчиняться «собственному закону»; и сожаление г-жи Алвинг это вполне подтверждает. В «Дикой утке» с а м автор з л о осмеивает свой тезис. В этой пьесе студенту Молвику «собственный закон» предписывает не учиться, уклоняться от экзаменов и проводить целые ночи в пирушках. Насмешник Реллинг так отзыва­ ется о нем: «Он иногда воодушевляется, и я не м о г у не кутить с ним, п о т о м у что в Mолвике есть что-то демоническое... А демонические натуры не м о г у т идти прямой д о р о г о й к своей цели: им иногда приходится избирать окольные пути». Ч т о б ы вполне выяснить с в о ю мысль, Реллинг еще говорит: « Ч т о значит быть демонической натурой»? П о н я т н о , что это — глупость. Я и з о б р е л э т о слово, чтобы его спасти. Иначе этот д о б р о д у ш н ы й субъект погиб бы уже д а в н о от отчаяния и презрения к с а м о м у себе». \ В о т в э т о м - т о и дело: Молвик — несчастный развинченный субъект, совер­ шенно не с п о с о б н ы й к труду и склонный к пьянству. Если бы он был предостав­ лен с а м о м у себе, он понял бы собственное ничтожество и начал глубоко прези­ рать себя. Но является Реллинг и называет его бесхарактерность д е м о н и з м о м , и у Молвика вырастают крылья. С а м же автор во м н о г о м п о х о д и т на своего героя Реллинга. И он восхваляет бесхарактерность, неспособность противосто­ ять д у р н ы м инстинктам, как « с в о б о д у духа, подчиняющегося только собствен­ ным законам», и рекомендует эту с в о б о д у как единственно верный принцип. Но в п р о т и в о п о л о ж н о с т ь Реллингу он не сознает, что морочит л ю д е й и что этот о б м а н далеко не невинного свойства. Правда, иногда, как, например, в «Дикой утке», он сознает собственное заблуждение и выражает глубокое отвращение к тем л ю д я м , которые подчиняются с о б с т в е н н о м у закону. Он казнит за это камергера Алвинга, консула Берника, негоцианта Верле, д а ж е возвеличивает Росмера и Ребекку за то, что они подчинялись не « с о б с т в е н н о м у закону», а нравственному и д а ж е пожертвовали для него ж и з н ь ю . И б с е н часто проповедует резкий индивидуализм. О д н о «я» имеет реальное значение; о нем и следует заботиться. В э т о м вопросе Баррес и Ибсен — единомышленники. Первый д о л г к а ж д о г о человека — удовлетворять требовани­ ям с о б с т в е н н о г о «я», не о б р а щ а я внимания на других. К о г д а Н о р а покидает м у ж а , она говорит, что не м о ж е т о б р а щ а т ь внимание на людские толки, что у нее есть священные о б я з а н н о с т и по о т н о ш е н и ю к себе. Во «Враге н а р о д а » Стокман провозглашает: «Учение, что большинство, толпа, масса составляет я д р о народа, что она — с а м н а р о д , что п р о с т о л ю д и н , этот невежественный, умственно незре­ лый с о б р а т наш, имеет равное с нами право произносить суждения и пользовать­ ся властью, с нами, с о с т а в л я ю щ и м и меньшинство, но меньшинство передовое и с в о б о д н о е , — э т о л о ж ь , гнусная ложь... Я д о к а ж у неразвитым у м а м , что либералы худшие враги с в о б о д н о г о человека... что вечная оглядка на других л ю д е й уничтожает всякую нравственность и справедливость, так что жизнь в конце концов становится а д о м . . . Теперь я самый сильный человек в мире... Вот что я вам скажу: с а м ы й сильный человек в м и р е т о т , кто с т о и т о д и н о к о » . Но тот же С т о к м а н , который так презирает «большинство, т о л п у , массу» и который так высоко ставит с о б с т в е н н о е «я», называет своих с о г р а ж д а н «трусами за т о , что все они д у м а ю т только о себе и своей семье, а не об обществе». И б с е н вполне сочувствует Н о р е , когда она заявляет, что у нее есть о б я з а н н о с т и по отношению к себе с а м о й и что ей нечего о б р а щ а т ь внимание на других л ю д е й , д а ж е на мужа и детей, но в то же время он бичует ее м у ж а Хельмера за то, что тот думает 238

III. Эготизм только о своей репутации, следовательно, о с а м о м себе, а не о своей жене. Тут повторяется то же, что и со взглядами И б с е н а на п о л о в у ю нравственность. Разврат у мужчины — преступление; женщине же он дозволяется. Равным о б ­ р а з о м о д н о й женщине засчитывается в заслугу, если она энергично з а б о т и т с я о с о б с т в е н н о м «я». Мужчина не имеет права быть эгоистичным... Как И б с е н осмеивает э г о и з м , например, в «Столпах общества», заставляя Берника наивно провозглашать, что он желает иметь женой «незначительную о с о б у » ! «В т а к о м б о л ь ш о м д о м е , как наш, всегда х о р о ш о иметь т а к у ю с к р о м н у ю о с о б у » . А на замечание Иоганна, что н а д о п о д у м а т ь и о жене, Берник отвечает: «Разве нет людей, которыми она м о ж е т интересоваться? Она ведь имеет меня, и Бетти, и Олафа, и меня. Человек не м о ж е т прежде всего о себе д у м а т ь , о с о б е н н о женщина». А как жестоко И б с е н заставляет г-жу Эльветес о с у д и т ь э г о и з м с в о е г о мужа, вкладывая ей в уста горькие слова: «Он л ю б и т только себя и разве еще немного детей»! Но поразительнее всего, что э т о т ф и л о с о ф и н д и в и д у а л и з м а не т о л ь к о осуж­ дает в мужчине э г о и з м , как самый низкий порок, но как бы против воли восхищается в женщине п о л н ы м с а м о о т в е р ж е н и е м как высшим с о в е р ш е н с т в о м . Нора высокопарно похваляется, что она считает исполнение о б я з а н н о с т е й по о т н о ш е н и ю к с а м о й себе священным требованием; но в то же время И б с е н у наиболее у д а ю т с я типы вроде Хедвиг, г-жи Берник, г-жи Т е с м а н , г-жи Хессель и т. п., никогда не п о м ы ш л я ю щ и х о с о б с т в е н н о м «я», ж е р т в у ю щ и х всем д л я ближнего и усматривающих в э т о м единственную с в о ю задачу в жизни. Э т о вопиющее противоречие, д о х о д я щ е е д о с м е ш н о г о , объясняющееся, впрочем, умственным с к л а д о м Ибсена. Мистически-религиозное навязчивое представле­ ние о д о б р о в о л ь н о м самопожертвовании берет у него верх н а д п р и д у м а н н о й им задним числом философией индивидуализма. К «этическим идеям» Ибсена причисляют его м н и м о е стремление к истине. Звонких фраз на эту тему у него действительно д о в о л ь н о . М у ж Н о р ы до глубины души возмущается л о ж ь ю . «А что б у д е т с истиной!» — патетически восклицает г-жа Алвинг. Г-жа Хессель энергично порицает Берника за т о , что он лгал перед всеми. «Только п о с р е д с т в о м лжи ты д о с т и г своего б л а г о п о л у ч и я » , — г о в о р и т она ему. « Н о кому я этим повредил?» — наивно спрашивает Берник; а г-жа Хессель ему отвечает: «Ты спрашиваешь, к о м у ты повредил? Загляни себе в д у ш у и скажи мне, не пострадала ли она». Во «Враге н а р о д а » все члены семьи С т о к м а н о в постоянно только и толкуют, что о правде. « Д а , д а , — г о в о р и т П е т р а , — л о ж ь д о м а и л о ж ь в школе. Д о м а нельзя говорить, а в школе н а д о о б м а н ы в а т ь детей». Затем храбрая девушка порывает с р е д а к т о р о м , который с о б и р а е т с я жениться на ней. «Я не м о г у вам простить, что вы лгали м о е м у о т ц у , — г о в о р и т о н а . — К о г д а вы с ним беседовали, м о ж н о б ы л о п о д у м а т ь , что д л я вас истина и о б щ е е б л а г о выше всего... Вы не т о т человек, за к о т о р о г о я вас принимала. В о т чего я никогда не прощу». «Вся наша общественная ж и з н ь , — восклицает, со своей с т о р о н ы , глава семьи С т о к м а н о в , — живет о д н о й лишь л о ж ь ю . . . Я очень л ю б л ю м о й родной г о р о д и скорее р а з о р ю его, чем д о п у щ у , чтобы он процветал б л а г о д а р я лжи... Как хищных зверей, н а д о истреблять всех, кто живет л о ж ь ю . В конце концов вы заразите всю страну и заставите меня желать, чтобы она погибла». Все это прекрасно. Но мы знаем, что эта пылкая л ю б о в ь к истине — не б о л е е как одна из ф о р м мистически-религиозного навязчивого представления И б с е н а о не­ о б х о д и м о с т и исповеди. К т о м у же И б с е н , как всегда, и тут р а з р у ш а е т веру в с в о ю искренность, осмеивая собственные свои слова. В « Д и к о й утке» он с а м создал карикатуру на п р а в д о л ю б ц а в лице Грегерса Верле. Грегерс буквально говорит словами г-жи Хессель, Петры С т о к м а н и ее отца; но в его устах эти слова вызывают лишь смех. Э т о т герой Ибсена берется спасти Я л м а р а и видит 239

Вырождение в э т о м с в о ю «жизненную задачу». Но на с а м о м деле он ссорит Я л м а р а с его женой, разрушает их семейное счастье и д о в о д и т Хедвиг до самоубийства. Насмешник Реллинг все это ему д о л ж н ы м о б р а з о м объясняет. Он говорит ему: «Вы страдаете горячкой честности, но я позабочусь о т о м , чтобы сохранить в Я л м а р е ж и з н е н н у ю ложь... отнимите у среднего человека жизненную ложь, и вы у него отнимете его счастье». Какова же мысль Ибсена? Следует ли искать правду или б е з з а б о т н о предаваться лжи? Берет ли он сторону Стокмана или Реллинга? И б с е н не дает н а м ответа на эти вопросы или, вернее, дает н а м на них утвердительный и отрицательный ответ с одинаковым ж а р о м , с одинаковой творческой силой. У Ибсена есть еще другая «этическая идея», о к о т о р о й очень м н о г о говорят его сторонники; э т о идея об «истинном браке». Правда, нелегко уяснить себе, что он разумеет п о д э т и м таинственным т е р м и н о м ; но м о ж н о попытаться сделать о б щ и й вывод из разных его темных намеков. П о - в и д и м о м у , он не о д о б р я е т , если жена с м о т р и т на брак как на средство обеспечения себя в м а т е р и а л ь н о м отноше­ нии. Во всех пьесах он подчеркивает это со свойственным ему однообразием. В «Столпах общества» все жизненные невзгоды г-жи Алвинг вызываются тем, что она вышла з а м у ж за камергера ради его богатства, т. е. продала себя. В «Женщине с моря» Э л л и д а жалуется: «Я была в таком б е с п о м о щ н о м состоя­ нии, так одинока! П о э т о м у не естественно ли, что согласилась, когда ты пришел и п р е д л о ж и л мне обеспечить меня на всю жизнь... Ты купил меня». Почти то же говорит и Гедда: она лишается внутреннего мира и д а ж е кончает жизнь само­ у б и й с т в о м все п о т о м у , что продала себя. В той же пьесе и г-жа Эльвстед становится несчастной по той же причине. Она поступила в д о м своего будущего м у ж а гувернанткой, з а т е м стала вести хозяйство и, наконец, вышла за него замуж, хотя «все в м у ж е ей было противно» и она «не имела с ним ни одной о б щ е й мысли». Столь же резко И б с е н осуждает и мужчину, который женится из-за денег. Нравственное падение Берника вызвано главным о б р а з о м тем, что он женился не на г-же Хессель, к о т о р у ю л ю б и л , а на д р у г о й — из-за денег. Следовательно, жениться из-за денег н е х о р о ш о . С этим согласится, конечно, всякий разумный и нравственный человек. П о т о м у естественно предположить, что И б с е н о д о б р я е т брак по л ю б в и . Однако это предположение не оправдывает­ ся. Брак Н о р ы с Х е л ь м е р о м был именно таким б р а к о м , а м е ж д у тем он привел к п о л н о м у разрыву. Вангель («Женщина с моря») также женился на Эллиде по л ю б в и . Она э т о ясно комментирует: «Ты меня только увидел и раза два погово­ рил со м н о й . Я тебе стала нравиться и тогда...» Т о г д а она почувствовала себя чуждой, и ей захотелось порвать с ним. Итак, г-жа Алвинг, Э л л и д а , Вангель, Г е д д а Г а б л е р , г-жа Эльвстед выходят з а м у ж по расчету и платят за э т о жиз­ ненным с в о и м счастьем. Н о р а выходит з а м у ж по л ю б в и и также разрушает свое семейное счастье. К о н с у л Берник женится на б о г а т о й девушке, и э т о вызывает нравственное его падение. Вангель женится, п о т о м у что девушка ему нравится, и в награду за э т о она собирается покинуть его д о м . Ч т о же о т с ю д а следует? Что брак по расчету н е х о р о ш и что брак по л ю б в и т о ж е несостоятелен? Ч т о вообще брак — установление негодное и д о л ж е н быть отменен? Э т о т вывод был бы, по крайней мере, логичен и решал бы вопрос. Но И б с е н д у м а е т иначе. Одна любовь еще ничего не значит, д а ж е когда она, как в « Н о р е » , взаимна. Н у ж н о еще, чтобы муж воспитывал с в о ю жену, заботился о ее у м с т в е н н о м развитии. Она должна принимать участие во всех делах мужа, быть его равноправным товарищем, пользоваться безусловным его д о в е р и е м . В п р о т и в н о м случае она никогда не б у д е т чувствовать себя у него как д о м а и брак не б у д е т «истинным браком». И против э т о г о нельзя возражать. Конечно, брак д о л ж е н удовлетворять не только физические, но и духовные потребности, и нельзя оспаривать, что муж 240

III. Эготизм д о л ж е н заботиться об у м с т в е н н о м развитии жены, хотя, скажем тут же, эта о т в о д и м а я м у ж у роль не мирится с п о л н ы м умственным равенством супругов, которого так добивается Ибсен. Н о вот Н о р а говорит с в о е м у мужу: « Я д о л ж н а сама позаботиться о с в о е м воспитании. Ты не м о ж е ш ь м н е п о м о ч ь в э т о м деле. Я д о л ж н а позаботиться о нем одна. В о т почему я тебя п о к и д а ю . М н е н а д о действовать самостоятельно». Ч т о же э т о значит? Каковы о б я з а н н о с т и м у ж а в «истинном браке»? Д о л ж е н ли он заботиться об у м с т в е н н о м развитии своей жены? Вангель, г-жа К р о л л ь , Берник, Хессель о т с т а и в а ю т э т о мнение, но Н о р а решительно его отвергает и отказывается от всякой п о м о щ и м у ж а . Она с а м а хочет заботиться о с в о е м образовании и воспитании. У ж е э т о противоречие м о ж е т сбить человека с толку, но И б с е н п р о с т о издевается н а д несчастными, ищущими у него нравственные правила, по с в о е м у о б ы к н о в е н и ю , с а м сокрушая в «Дикой утке» воздвигнутое им же здание «истинного брака». Т у т м е ж д у з л о б н ы м и д и о т о м Грегерсом и н а с м е ш н и к о м Р е л л и н г о м п р о и с х о д и т с л е д у ю щ и й бесподобный разговор: Г р е г е р с . Я хочу п о л о ж и т ь о с н о в а н и е и с т и н н о м у браку. Р е л л и н г . Разве брак Э к д а л а в а м н е нравится? Г р е г е р с . О н так ж е х о р о ш , как, к с о ж а л е н и ю , м н о г и е д р у г и е . Н о д о и с т и н н о г о б р а к а д е л о еще не д о ш л о . Я л м а р. Т ы , Реллинг, н и к о г д а не п о н и м а л и д е а л ь н о й с т о р о н ы брака. Р е л л и н г . В з д о р , л ю б е з н е й ш и й . П о з в о л ь т е вас с п р о с и т ь , Верле, сколько... и с т и н н ы х б р а к о в вы видели в жизни? Г р е г е р с . Кажется, н и одного. Р е л л и н г . И я также.

Еще резче видна насмешка в словах Я л м а р а : « О б и д н о д у м а т ь , что не я, а он (старик Верле) осуществляет истинный брак... Т в о й отец и г-жа С е р б ю в с т у п а ю т теперь в брак, основанный на п о л н о м доверии, на п о л н о й откровенности с о б е и х сторон. Они ничего не скрывают друг от друга; нет никакой тайны м е ж д у ними; если м о ж н о так выразиться, м е ж д у ними п р о и с х о д и т в з а и м н о е п р о щ е н и е гре­ хов». Итак, «истинного брака» никто еще не видел, ч у д о э т о осуществляется по отношению к Верле и г-же С е р б ю . Но д е л о в т о м , что Верле, как он признается своей жене, соблазнил девушку и устроился так, что за совершенные им преступ­ ления поплатились тяжкой с у д е б н о й карой его старые друзья; а г-жа С е р б ю сознается м у ж у в т о м , что она поддерживала л ю б о в н ы е о т н о ш е н и я со всевоз­ можными л ю д ь м и . М ы , следовательно, и м е е м д е л о с п о ш л ы м п о д р а ж а н и е м т о й сцене в «Преступлении и наказании» Д о с т о е в с к о г о , где Раскольников и С о н я признаются друг другу в своих грехах и р е ш а ю т с я соединить две о п о з о р е н н ы е и надломленные жизни; только мрачное величие э т о й сцены у И б с е н а исчезает, и она превращается в нечто с м е ш н о е и п о ш л о е . К о г д а у Ибсена жена делает открытие, что она живет не в « и с т и н н о м браке», то м у ж для нее тотчас же становится «чужим человеком», а она, не говоря дурного слова, покидает д о м и детей. О д н и жены, как Н о р а , в о з в р а щ а ю т с я на родину, п о т о м у что им т а м легче найти средства к существованию; другие, как Эллида, сами не з н а ю т , что с ними будет; третьи, как г-жа Алвинг и г-жа Эльвстед, прямо бегут к с в о и м л ю б о в н и к а м и б р о с а ю т с я им в объятия. И в э т о м вопросе И б с е н осмеял с а м о г о себя, написав п а р о д и ю на бегство жены, т е м б о л е е потешную, что в э т о й пародии роль трагического беглеца отведена не женщине, а мужчине. В «Дикой утке» Я л м а р патетически восклицает: «Я у х о ж у , ч т о б ы среди вьюги и бури искать где-нибудь кров для себя и д л я м о е г о отца». Он действительно уходит, но, конечно, уже на с л е д у ю щ и й день возвращается м о к ­ рой курицей д о м о й , чтобы с аппетитом позавтракать. С т о и т ли распространять­ ся о бегстве разных Н о р , с о с т а в л я ю щ е м теперь лозунг всех истеричных о б о е г о пола, после т о г о , как И б с е н с о з д а л п о т е ш н у ю фигуру Я л м а р а ? 241

Вырождение Скажем еще несколько слов, чтобы исчерпать б о л т о в н ю Ибсена о браке. П о - в и д и м о м у , он требует, чтобы девушка выходила замуж не раньше, чем она достигла п о л н о г о умственного развития, приобрела жизненный опыт и знала мир и л ю д е й . Д о с т а т о ч н о й зрелости в э т о м отношении она лучше всего достига­ ет, пережив разные похождения, близко познакомившись с б о л ь ш и м числом л ю д е й и попытав счастья с несколькими мужчинами прежде, чем связать себя навсегда. Окончательно подготовлена к браку девушка, когда она достигла почтенного возраста, вела хозяйство в нескольких д о м а х , р о д и л а нескольких детей и таким о б р а з о м доказала себе и другим, что умеет быть хозяйкой и м а т е р ь ю . Ибсен этого прямо не говорит, но это единственный вывод, который м о ж н о логически сделать из всех его пьес. Э т о т передовой писатель, по-видимо­ му, нисколько не сознает, что его проповедь является а р х а и з м о м . П р о б н ы е браки на более или менее продолжительные сроки, предпочтение невест с богатым л ю б о в н ы м о п ы т о м и несколькими детьми — все это очень старо. И б с е н мог бы осведомиться об э т о м у своего полусоотечественника гельсингфорсского профес­ сора Вестермарка, написавшего « И с т о р и ю человеческого брака». Но Ибсен не был бы п с и х о п а т о м , если бы он не признавал прогрессом возвращение к старым, давно о т ж и в ш и м условиям и не искал в о т д а л е н н о м п р о ш л о м будущих форм человеческого развития. Мы постараемся теперь р е з ю м и р о в а т ь его воззрения на брак. Брак по расчету отвергается И б с е н о м (Гедда, г-жа Алвинг, Берник и др.). Равным об­ р а з о м отвергается брак по л ю б в и (Нора, Вангель). Рассудочный брак не может быть истинным б р а к о м , но и брак по в з а и м н о м у влечению несостоятелен. Надо сперва близко узнать друг друга, чтобы вступить в брак с о д о б р е н и я разума (Эллида). М у ж д о л ж е н быть учителем и воспитателем жены (Вангель, Берник). Жена не д о л ж н а учиться у мужа, а самостоятельно приобретать необходимые ей знания (Нора). Если жена убедится, что она живет не в «истинном браке», то она д о л ж н а уйти от мужа, п о т о м у что он ей «чужой» (Нора, Эллида). Она должна, кроме т о г о , покинуть своих детей, п о т о м у что рожденные от чужого человека дети также, понятно, д о л ж н ы считаться чужими. Но в то же время она должна оставаться при м у ж е и стараться превратить его из чужого человека в собствен­ н о г о м у ж а (г-жа Берник). П о с р е д с т в о м брака нельзя прочным о б р а з о м соеди­ нить двух л ю д е й . Если они характерами не сходятся, то они в о з в р а щ а ю т друг другу обручальные кольца и расстаются ( Н о р а , г-жа Алвинг, Э л л и д а , г-жа Эльвстед). Если м у ж оставляет жену, то он совершает тяжкое преступление (Берник, Верле). В о о б щ е говоря, нет истинного брака (Реллинг). Вот учение Ибсена о браке. О н о , кажется, отличается п о л н о й ясностью в о д н о м , по крайней мере, отношении, именно позволяет поставить правильный д и а г н о з состояния умственных с п о с о б н о с т е й Ибсена. Впрочем, мистическое его направление обнаруживается не только в религиозных навязчивых представлени­ ях и в умопомрачительных противоречиях, но и в бесконечном ряде абсурдов, немыслимых со с т о р о н ы человека, находящегося в з д р а в о м уме. Мы видели, что в «Женщине с моря» Э л л и д а хочет покинуть м у ж а , п о т о м у что ее брак — не истинный брак и, следовательно, п о т о м у , что м у ж ей чужой человек. Но почему же он для нее чужой? П о т о м у что они сочетались б р а к о м , не зная друг друга. «Ты меня только увидел и несколько раз поговорил со м н о й » , — заявляет она. Далее она объясняет, что ей не с л е д о в а л о искать в браке материального обеспечения. «Лучше самый жалкий т р у д , с а м о е нищенское существование, но только по с о б с т в е н н о м у с в о б о д н о м у выбору». Э л л и д а , следовательно, т о г о мнения, что истинный брак в о з м о ж е н только тогда, когда невеста знает жениха и избирает его совершенно с в о б о д н о . Она убеждена, что эти условия истинного брака были налицо, когда она обручилась с первым своим ж е н и х о м . «Предстоявший мне 242

III. Эготизм первый брак м о г превратиться в истинный»,— г о в о р и т она, но несколькими страницами раньше заявляет, что совершенно не знала первого своего жениха, не знала д а ж е его имени, и он, действительно, в пьесе назван только «чужим» человеком. И т е м не менее она обручилась с ним, п о т о м у что он ей заявил, что «она д о л ж н а э т о сделать». Вангель ее спрашивает: « Д о л ж н а ? Разве у тебя не было с в о б о д н о й воли?», и Э л л и д а отвечает: «Нет, не б ы л о , когда он находился возле меня». Итак, Э л л и д а д о л ж н а покинуть Вангеля, п о т о м у что о н а не познакомилась с ним в д о с т а т о ч н о й мере до свадьбы, и д о л ж н а и д т и к « ч у ж о м у » , которого она совсем не знает. Ее брак с Вангелем не м о ж е т считаться истинным браком, п о т о м у что он заключен не вполне с в о б о д н о , но брак с «чужим» б у д е т истинным браком, хотя Э л л и д а не располагала с в о б о д н о й волей при обручении с ним. П о с л е э т о г о примера д а ж е совестно распространяться о состоянии у м с т ­ венных с п о с о б н о с т е й Ибсена; но так как его прокричали великим учителем в области нравственной и п о э т о м б у д у щ е г о , то психиатр несет о б я з а н н о с т ь указать еще на другие его абсурды. В т о й же пьесе «Женщина с моря» Э л л и д а н е м е д л е н н о отказывается от своего намерения покинуть м у ж а , Вангеля, когда т о т ей с с о к р у ш е н н ы м с е р д ц е м заявляет: «Теперь ты м о ж е ш ь совершенно с в о б о д н о и з б р а т ь себе д о р о г у » . О н а остается у Вангеля, избирая его. «Откуда же эта перемена?» — спрашивает Вангель, а вместе с ним и читатель... «О, разве ты не п о н и м а е ш ь , — отвечает Эллида мечтательно,— что перемена п р о и з о ш л а , что она д о л ж н а была п р о и з о й ­ ти, как только ты мне предоставил свободу?» С л е д о в а т е л ь н о , э т о т в т о р о й в ы б о р должен составлять п р о т и в о п о л о ж н о с т ь первому, когда Э л л и д а шла з а м у ж за Вангеля. Но ведь условия все, без исключения, совершенно тождественны» Во втором случае Э л л и д а с в о б о д н а , п о т о м у что Вангель предоставляет ей п о л н у ю свободу; но в первом случае она была еще с в о б о д н е е , п о т о м у что Вангель не имел никаких прав на нее. К а к о м у - л и б о внешнему д а в л е н и ю она не подвергалась ни при обручении, ни п о т о м , состоя в браке. Ее решения зависели и п р е ж д е , и теперь исключительно от нее с а м о й . Если она чувствовала себя н е с в о б о д н о й , когда выходила замуж, т о , по ее собственным с л о в а м , п о т о м у , что она была бедна и соблазнилась материальным обеспечением, к о т о р о е сулил ей брак; но и в э т о м отношении никакой перемены не п р о и з о ш л о . Во время з а м у ж е с т в а она не получила никакого содержания. Она так же бедна, как была и прежде. Если она оставит Вангеля, то б у д е т поставлена в ту же м а т е р и а л ь н у ю обстановку, которая в девичестве ее так тяготила. Если она останется при Вангеле, то б у д е т пользоваться т е м же обеспечением, какого она о ж и д а л а , выходя з а м у ж . С л о в о м , никакой разницы в условиях нет, и причина перемены остается невыясненной. Если вся эта история с Э л л и д о й , Вангелем и «чужим человеком» и м е е т какойнибудь смысл, то разве тот, что женщина д о л ж н а п р о ж и т ь с м у ж ч и н о й несколько лет в виде опыта, прежде чем она окончательно свяжет себя, и что ей по истечении срока д о л ж н а быть предоставлена полная с в о б о д а остаться при м у ж е или уйти от него, чтобы ее решение и м е л о н а д л е ж а щ у ю цену. Таким о б р а з о м , пьеса имеет о д и н лишь смысл, с о с т а в л я ю щ и й явный а б с у р д , т. е. И б с е н п р о п о в е ­ дует пробный брак. С т о л ь же нелепы посылки, выводы и основная мысль почти всех других его пьес. В «Привидениях» болезнь Освальда Алвинга признается а в т о р о м карой за грехи отца и с л а б о с т ь матери, вышедшей по расчету за н е м о л о д о г о человека. О д н а к о б о л е з н ь Освальда — последствие недуга, б ы в а ю щ е г о у д е л о м людей нисколько не развратных. Совершенно несостоятельно мнение, б у д т о бы заразная болезнь, о которой идет речь, является п о с л е д с т в и е м р а з в р а т н о г о образа жизни и карой за него. У врачей на этот счет нет сомнений: им известны тысячи случаев, когда м о л о д ы е л ю д и расстраивали з д о р о в ь е на в с ю ж и з н ь ,

Вырождение провинившись только в т о м , что вполне допускается по г о с п о д с т в у ю щ и м по­ нятиям. Д а ж е брак не вполне ограждает от э т о г о несчастья, п о т о м у что за­ ражение происходит весьма различными путями. Следовательно, мысль Ибсена и тут несостоятельна. Камергер Алвинг м о г быть нравственным чудовищем и т е м не менее не з а б о л е т ь и не иметь с у м а с ш е д ш е г о сына, а сын его мог быть с у м а с ш е д ш и м , хотя бы отец провинился не больше, чем все мужчины, не сохраняющие ц е л о м у д р и е до брака. Ч т о Ибсен, впрочем, вовсе не имел в виду написать поучение в похвалу в о з д е р ж а н и ю , доказывается остальной частью фабулы: г-жа Алвинг сбегает к пастору Мандерсу, мать устраивает л ю б о в н у ю связь сына с его р о д н о й сестрой, а Освальд произносит панегирик внебрачным о т н о ш е н и я м , мотивируя его с л е д у ю щ и м о б р а з о м . « Ч т о же им делать? — возражает он н е г о д у ю щ е м у п а с т о р у . — Он — бедный м о л о д о й ху­ дожник, она — бедная м о л о д а я девушка: свадьба стоит немало денег». Оче­ видно, И б с е н имеет весьма смутные понятия о расходах, вызываемых заклю­ чением брака. Заключение гражданского брака стоит везде гроши, а венчание в церкви м о ж е т ничего не стоить или д а ж е доставить н е б о л ь ш у ю сумму, так как в с ю д у в Европе существует м н о г о обществ, которые заботятся о лицах, ж е л а ю щ и х превратить внебрачные отношения в освященные церковью. Если л ю д и и з б е г а ю т законного брака, то вовсе не п о т о м у , что ж е л а ю т сберечь ничтожную с у м м у , а л и б о по легкомыслию, л и б о с з а д н и м у м ы с л о м доставить себе удовольствие без принятия серьезных обязательств, л и б о , наконец, в более редких случаях, которые находят о д о б р е н и е или по меньшей мере извинение в глазах нравственного человека, п о т о м у что существует препятствие к за­ ключению законного брака, и о б е стороны, уверенные в своей л ю б в и и находя оправдание в серьезности намерения прожить вместе до г р о б о в о й доски, ре­ ш а ю т с я о б о й т и это препятствие. Но возвратимся к о с н о в н о м у абсурду пьес. Камергер Алвинг несет за свой разврат д в о й н у ю кару: он сам расстраивает свое здоровье и карается в лице своих детей, Освальда и Регины. Э т о , конечно, утешительно с точки зрения торжества нравственного принципа, хотя в д а н н о м случае неправдоподобно и нелепо. К т о м у же н а п о м н ю м и м о х о д о м , что с а м И б с е н постоянно рекоменду­ ет и хвалит разврат в ф о р м е п о л н о г о удовлетворения своих инстинктов. Но к какому выводу приходит г-жа Алвинг при виде падения своего мужа? Ч т о надо быть целомудренным? О т н ю д ь нет. Она приходит к выводу, что существующий нравственный строй и закон ничего не стоят. «О, д а , — восклицает она,— установленный порядок и закон! М н е иногда кажется, что все несчастье на земле вызывается ими... Я б о л ь ш е не м о г у переносить все эти цепи, весь этот гнет. Нет, я не могу! Я д о л ж н а выбраться на с в о б о д у » . Но что о б щ е г о м е ж д у судьбой Алвинга, установленным п о р я д к о м , з а к о н о м и с в о б о д о й ? К а к у ю связь имеют фразы г-жи Алвинг с с о д е р ж а н и е м пьес? На острове Таити нет ни установленных порядков, ни законов в смысле г-жи Алвинг. Т а м коричневые красавицы вполне п о л ь з у ю т с я т о й с в о б о д о й , к какой стремится г-жа Алвинг, а мужчины настолько у д о в л е т в о р я ю т свои инстинкты, что д а ж е моряки — н а р о д не о с о б е н н о щепе­ тильный в э т о м отношении — стыдливо п о т у п л я ю т глаза при виде их безоб­ разия. И и м е н н о т а м болезнь камергера Алвинга так распространена, что все туземные м о л о д ы е л ю д и д о л ж н ы были бы быть, по медицинской теории Ибсена, Освальдами. Такова уж привычка Ибсена: он влагает в уста с в о и м г е р о я м эффектные фразы, не и м е ю щ и е ничего о б щ е г о с с о д е р ж а н и е м пьесы. «Я ничего не знаю о религии,— говорит Н о р а , покидая д о м м у ж а . — Я з н а ю о ней только то, что пастор Я к о б и мне сказал во время конфирмации. Он говорил мне, что религия — т о - т о и т о - т о . К о г д а я уйду о т с ю д а и б у д у жить с а м о с т о я т е л ь н о , я займусь этим 244

III. Эготизм в о п р о с о м , п р о в е р ю слова пастора Якоби... М н е теперь говорят, что законы вовсе не таковы, как я д у м а л а , но я не м о г у поверить, чтобы они были х о р о ш и » . Однако судьба Н о р ы не имеет никакого о т н о ш е н и я к з а к о н а м и к религиоз­ н о м у учению пастора Я к о б и . Ни о д и н закон в мире не м о ж е т д о п у с т и т ь , ч т о б ы дочь без в е д о м а отца выставила его ф а м и л и ю п о д векселем, и все законы не только п о з в о л я ю т судье, но и п р я м о о б я з ы в а ю т его доискиваться м о т и в о в преступного действия, хотя И б с е н и влагает в уста с в о е м у г е р о ю Г ю н т е р у с л е д у ю щ у ю нелепость: «Разве законы заботятся о мотивах?» Если Н о р а решает­ ся покинуть мужа, то это р а з у м н ы м о б р а з о м м о ж е т быть объяснено л и ш ь т е м , что он не л ю б и т ее так, как она э т о г о о ж и д а л а и желала. Но Н о р а п р о и з н о с и т пламенную речь против религии, законов, общества, нисколько не повинных в слабохарактерности и бессердечности ее м у ж а , и удаляется, с л о в н о К о р и о л а н в юбке, грозя отечеству кулаком. Вся эта сцена, для к о т о р о й , конечно, главным о б р а з о м и написана пьеса, нисколько не связана с н е ю органически и п р о и з в о д и т впечатление чего-то совершенно п о с т о р о н н е г о . В « С т о л п а х о б щ е с т в а » Берник хочет исповедаться в собственных подлостях, но с л е д у ю щ и м о б р а з о м начинает исповедь: «Пусть всякий войдет в себя, чтобы с сегодняшнего д н я начать н о в у ю жизнь. Пусть прежняя жизнь с ее п у с т о т о й и л и ц е м е р и е м , л ж и в ы м приличием и жалкой п о д а т л и в о с т ь ю стоит перед нами, словно м у з е й » и т. д. « Г о в о р и т е за себя, г. Берник, говорите за себя»! — хочется крикнуть с т а р о м у б о л т у н у , рас­ пространяющему на других л ю д е й в э т о й п р о п о в е д и свои собственные грехи. В «Росмерсхольме» Брендель вещает таинственно, с внутренним т р е п е т о м : « М ы переживаем бурное, переходное время». Э т а мысль, хотя и верная с а м а по себе, не имеет никакого отношения к пьесе, п о т о м у что последняя разыгрывается вне времени и пространства: не изменяя в ней ни о д н о г о существенного слова, вы можете перенести действие в средние века, в императорский Р и м , в К и т а й или в страну янки, в о о б щ е в л ю б о е время и в л ю б у ю страну, где только жили или живут истеричные женщины и идиоты-мужчины. Всем известно, как скандалисты з а т е в а ю т ссору. « М и л о с т и в ы й г о с у д а р ь , чего вы на меня смотрите?» — «Извините, я на вас не с м о т р е л » . — « С л е д о в а т е л ь ­ но, вы утверждаете, что я лгу?» — «Я э т о г о вовсе не г о в о р и л » . — «Вы, значит, опять утверждаете, что я лгу? Я э т о г о не п о т е р п л ю » . Таков м е т о д И б с е н а . Е м у хочется осудить о б щ е с т в о , государство, религию, законы и нравы. Но в м е с т о того чтобы связно изложить свои мысли, он и м и испещряет, где придется, свои пьесы, приблизительно как старые водевили испещрялись куплетами. У с т р а н и т е эти фразы — и пьесы лишатся характера современности. И б с е н всегда и с х о д и т из какого-нибудь тезиса, з а т е м придумывает д е й с т в у ю щ и х лиц и ф а б у л у , при п о м о щ и которых старается пояснить и доказать свой тезис. Но у него на э т о не хватает ни творческих сил, ни, г л а в н о е , — знания жизни и л ю д е й , и б о он не видит внешнего мира и постоянно только занят своей с о б с т в е н н о й внутренней ж и з н ь ю . Наперекор известному изречению е м у «все человеческое чуждо»; он занят т о л ь к о собственным «я». Он откровенно э т о признает в о д н о м из известных своих стихотворений: «Жить — значит б о р о т ь с я с привидениями п о д с в о д а м и сердца и мозга; т в о р и т ь — значит производить с у д н а д с а м и м с о б о й » . «Привидения в сердце и м о з г у » — э т о навязчивые представления и импульсы, б о р ь б а с к о т о ­ рыми и поглощает жизнь психопата, и с а м о с о б о й разумеется, что творчество, исчерпывающееся творением суда н а д с о б о й , н е м о ж е т о т р а ж а т ь с в о б о д н у ю , широкую жизнь человечества, а отражать только причудливые арабески, к о т о р ы ­ ми испещрены стены маленькой, т е м н о й кельи извращенной и н д и в и д у а л ь н о й жизни. Он видит м и р как бы через сложный глаз со м н о г и м и плоскостями. Ту черточку, которая находится перед о д н о й из этих плоскостей, он ясно улавливает и верно передает. Но он не м о ж е т уловить ее связь со всем явлением. Его г л а з н о й 245

Вырождение аппарат не м о ж е т обнять о б щ у ю картину. Вот чем объясняется, что мелкие п о д р о б н о с т и и второстепенные фигуры иногда прямо выхвачены из жизни, но что главное действие и основные герои его д р а м п о р а ж а ю т своей нелепостью и свидетельствуют о незнакомстве Ибсена с жизнью. Но верхом всех его нелепо­ стей является пьеса, озаглавленная «Бранд». Литературные критики Скандинавс­ ких стран до пресыщения указывали, что эта дикая пьеса — не что иное, как переложение основных взглядов Киркегора на сценический язык. Ибсен изоб­ ражает в ней шута, который «желает быть всем». Ч т о эта энергичная фраза означает — об э т о м в пьесе не упоминается ни о д н и м с л о в о м . Но Бранд ведет деятельную пропаганду в своем приходе и заражает его своим сумасшествием, так что в один прекрасный день все прихожане вместе со с в о и м проповедником п о к и д а ю т д е р е в н ю и отправляются в пустынные горы. Чего, собственно, Бранд добивается, остается неизвестным. Но псаломщику, еще не окончательно спяти­ вшему с ума, это совершенно бессмысленное восхождение на горы становится наконец п о д о з р и т е л ь н ы м , и он спрашивает Бранда, куда он, собственно, ведет с в о ю паству? Вот странный ответ Бранда: «Ты спрашиваешь, как д о л г о еще б у д е т п р о д о л ж а т ь с я б о р ь б а ( д о л ж н о быть, речь идет о восхождении на горы, п о т о м у что указаний на какую-либо д р у г у ю б о р ь б у в э т о м действии никаких)? Борьба б у д е т продолжаться до конца дней, до тех пор, пока все жертвы будут ей принесены, пока вы не о с в о б о д и т е с ь от д о г о в о р а , пока вы э т о г о желаете,— желаете, ничем не смущаясь, пока не исчезнут все сомнения, пока ничто вас не будет отделять от т о г о , что я называю «все или ничего». А ваши жертвы? Все кумиры, з а м е н я ю щ и е вам вечного Бога; блестящие, з о л о т ы е цепи рабства вместе с л о ж е м вашей д р я б л о й лени. А добыча? Единство воли, порыв веры, чистота души». К о н е ч н о , услыхав эти безумные слова, паства опомнилась и возвратилась в деревню. Но с у м а с ш е д ш и й Бранд разыгрывает роль о б и ж е н н о г о , негодуя на своих прихожан за т о , что они не хотят лазить по г о р а м , чтобы достигнуть «всего или ничего» и «единства воли». Т е м не менее Бранд - замечательный тип, тип с у м а с ш е д ш е г о , беснующегося п о д влиянием навязчивого импульса, постоянно разглагольствующего о цели, к о т о р у ю он преследует, хотя бы для этого пришлось пожертвовать ж и з н ь ю , и не и м е ю щ е г о понятия об этой цели, не с п о с о б н о г о разъяснить ее д р у г и м . С а м Бранд считает силу, з а с т а в л я ю щ у ю его бесноваться, непреклонной, железной волей, но на с а м о м деле — это принудительный импульс, непонятный д л я с а м о г о больного и п о э т о м у заставляющий его постоянно разглагольствовать о нем. Таким обра­ з о м , Б р а н д — интересный субъект для д е м о н с т р а ц и й в клинике душевнобольных. Впрочем, нелепости, встречающиеся у Ибсена, не всегда так очевидны, как в приведенных примерах. Его недомыслие иногда выражается в расплывчатых, неопределенных фразах, д о к а з ы в а ю щ и х , что мы имеем д е л о с у м о м , силящимся выразить в словах возникающее т у м а н н о е представление, не с п о с о б н ы м на это и п о т о м у п р и б е г а ю щ и м к бессмысленному, чисто м а ш и н а л ь н о м у бормотанию. П о д о б н о г о рода фразы распадаются у Ибсена на три группы. О д н и р о в н о ничего не выражают, приблизительно как траля-ля, которое распевает человек, когда он не п о м н и т слова песни. П о д о б н ы е фразы вырываются иногда и у здорового человека, когда он умственно сильно у т о м л е н и прибегает к э т и м вставкам, чтобы придать своей речи н е к о т о р у ю плавность. У наследственно истощенного человека эти вставки встречаются постоянно. Другие фразы и м е ю т вид глубоко­ мыслия и многозначительных намеков на нечто недосказанное; но и они при б л и ж а й ш е м анализе оказываются п р о с т ы м словоизвержением б е з определенного содержания. Наконец, третьи представляют уже т а к у ю очевидную ерунду, что, когда их произносит наш знакомый, мы с д о л ж н о й о с т о р о ж н о с т ь ю уведомляем его родственников, что у него в верхнем этаже не совсем л а д н о . 246

III. Эготизм Остановимся для примера на словечках, которые д о л ж н ы п р о и з в о д и т ь впечатление о с о б е н н о г о глубокомыслия. В « Н о р е » г-жа Линне замечает: « Н у , преимущественно ведь больные н у ж д а ю т с я в уходе». На э т о Ранк возражает многозначительно: «Ага, вот с о о б р а ж е н и е , к о т о р о е превращает о б щ е с т в о в больницу». Ч т о же означает э т о глубокомысленное изречение? Д у м а е т ли Ранк, что о б щ е с т в о — больница, п о т о м у что о н о з а б о т и т с я о своих больных, и что о н о было бы з д о р о в о , если бы о них не заботилось? Д у м а е т ли он, что больные были бы менее больны без у х о д а за ними? Но э т о была бы очевидная чепуха. И л и же Ранк хочет сказать, что н а д о позволять б о л ь н ы м умирать, ч т о б ы поскорее избавиться от них? Если такова его мысль, то Ранк п р о п о в е д у е т жестокость и преступление, что совершенно не соответствует его н а с т р о е н и ю . С л о в о м , как ни повернуть его таинственные и темные слова, мы все получаем глупость или бессмыслицу. В «Привидениях» г-жа Алвинг старается объяснить и оправдать грехи своего покойного м у ж а с л е д у ю щ е й тирадой: « К о г д а он был м о л о д ы м поручиком, в н е м кипели жизненные силы. Глядя на него, человек невольно вспоминал весну. И эта живость, этот избыток сил! Но вот э т о м у ж и з н е р а д о с т н о м у ребенку — он был тогда настоящим ребенком — пришлось жить в э т о м д о в о л ь н о значительном городе. Тут он м о г найти только развлечения, но не в о з в ы ш а ю щ е е д у ш у веселье. А он вынужден был жить в э т о м г о р о д е , не имея истинной ж и з н е н н о й задачи, имея только д о л ж н о с т ь . Нигде не б ы л о для него р а б о т ы , которая п о г л о щ а л а бы все его силы,— он имел только занятия. У него не б ы л о товарища, к о т о р ы й м о г бы сочувствовать его ж и з н е р а д о с т н о м у н а с т р о е н и ю , — у него были т о л ь к о собутыльники». П о - в и д и м о м у , эти противопоставления и м е ю т некоторый смысл, но на с а м о м деле стоит только серьезно в них вдуматься, как они тотчас же утрачивают всякое определенное содержание. Жизненная задача — д о л ж ­ ность, р а б о т а — занятие, товарищи — собутыльники — все эти понятия, к о т о ­ рые сами по себе не противоположны и м о г у т быть п р о т и в о п о л о ж н ы т о л ь к о в субъективном смысле. У дельного человека они с о в п а д а ю т ; у вертопраха — расходятся. Тут величина г о р о д а ни при чем. Д л я Канта в м а л е н ь к о м К е н и г с б е р ­ ге п р о ш л о г о столетия д о л ж н о с т ь совпадала с жизненной задачей и р а б о т а — с занятиями, а собутыльниками он избирал лиц, которые м о г л и в то же время быть его т о в а р и щ а м и , насколько у такого великого у м а в о о б щ е м о г л и быть товарищи; и н а о б о р о т , д а ж е в с а м о м б о л ь ш о м м и р о в о м г о р о д е нет занятий или среды, которые м о г л и бы удовлетворить психопата, н а х о д я щ е г о с я в р а з л а д е с самим собой. В « Г е д д е Габлер» встречается б о л ь ш о е количество таких на вид м н о г о з н а ч и ­ тельных, но в сущности ничего не о з н а ч а ю щ и х словечек. Г е д д а говорит: «Я вижу его перед с о б о й с виноградными листьями на голове, пылким и с м е л ы м . . . И Эйлерт Л е в б о р г сидит с виноградными листьями на голове и читает вслух... Были ли у него виноградные листья на голове?.. Вот как о н о случилось! Значит, у него не было виноградных листьев на голове...» «Разве вы не м о г л и п о з а б о ­ титься о т о м , чтобы все случилось прекрасно?» На последний вопрос Л е в б о р г отвечает: «Прекрасно? С виноградными листьями на голове...» С в и н о г р а д н ы м и листьями на голове» — э т о выражение в д а н н о м сочетании не и м е е т никакого значения, но о н о располагает к мечтательности. О д н а к о иногда эти словечки принимают у Ибсена характер настоящего навязчивого представления. И б с е н упорно их повторяет без всякой видимой цели, придавая и м , о д н а к о , какое-то таинственное значение. Так, например, в «Привидениях» у него то и д е л о встречается д о в о л ь н о неопределенное слово «жизнерадостность». В « Г е д д е Г а б ­ лер» эту роль играет слово «красота». У п о т р е б л е н и е таинственных слов, совер­ шенно непонятных с л у ш а т е л ю или и м е ю щ и х в устах г о в о р я щ е г о какое-нибудь 247

Вырождение о с о б е н н о е несвойственное им значение, весьма часто н а б л ю д а е т с я у душевно­ больных. Гризингер неоднократно отмечает э т о т факт. Правда, И б с е н — не помешанный в п о л н о м значении э т о г о слова, а только м а т т о и д ; он не изобретает новые слова, но т е м не менее придает разным словам о с о б е н н о е таинственное значение, к о т о р о г о они на с а м о м деле не и м е ю т . Наконец, приведем еще примеры совершенно бессмысленной болтовни в «Женщине с моря»: Э л л и д а . В о д а здесь, в ф и о р д а х , б о л ь н а . Д а , она б о л ь н а , и м н е кажется, что о н а делает и л ю д е й б о л ь н ы м и . . . Мы г о в о р и л и о чайках, м о р с к и х о р л а х и всяких д р у г и х м о р с к и х птицах. П о д у м а й т о л ь к о , разве э т о не с т р а ш н о ? К о г д а мы г о в о р и л и о таких вещах, м н е с д а в а л о с ь , что и м о р с к и е звери, и м о р с к и е птицы е м у ( « ч у ж о м у » ) с р о д н и . . . М н е почти с д а в а л о с ь , что они и мне с р о д н и . . . М н е не верится, ч т о б ы мы б ы л и на с у ш е д о м а . Я д у м а ю , что, если бы л ю д и с с а м о г о начала привыкли п р о в о д и т ь ж и з н ь на м о р е , м о ж е т б ы т ь , д а ж е в м о р е , мы б ы л и бы теперь и совершеннее, и лучше, и счастливее... А р н х о л ь м . Всего н е и з м е н и ш ь . М ы р а з навсегда п о п а л и н а л о ж н ы й путь и в м е с т о морских ж и в о т н ы х с д е л а л и с ь з е м н ы м и . В о всяком случае теперь у ж е п о з д н о исправить эту о ш и б к у . Э л л и д а . Д а , в ы сказали п е ч а л ь н у ю истину. И м н е кажется, что с а м и л ю д и э т о чувствуют, что они носят в г р у д и т а й н у ю б о л ь и т а й н о е с о ж а л е н и е . П о в е р ь т е м н е , в э т о м з а к л ю ч а е т с я самая сокровенная причина грусти л ю д е й . В а н г е л ь ( И б с е н его и з о б р а ж а е т р а с с у д и т е л ь н ы м человеком). О н а ( Э л л и д а ) — такое непосто­ янное с у щ е с т в о . Никак нельзя п р е д у с м о т р е т ь , что она скажет и сделает. А р н х о л ь м . Э т о , вероятно, последствие е е болезненного состояния. В а н г е л ь . Н е т , есть и д р у г а я причина. У нее э т о в крови. Э л л и д а с р о д н и л а с ь с м о р е м — вот в чем суть!

Н а д о подчеркнуть, что именно эти нелепости, эти ничего не значащие, туманные, но б у д т о бы многозначительные фразы, эти таинственные словечки и э т о т сонный б р е д существенно содействовали Ибсену в снискании о с о б о г о рода поклонников. Мистически настроенным натурам они д а ю т п о в о д мечтать, как Д и н а мечтает при слове «красота», а Хедвиг — при словах «в глубине моря». Так как словечки п о д о б н о г о р о д а не и м е ю т никакого содержания, то беспорядочный ум м о ж е т влагать в них все, что подсказывает ему ассоциация идей п о д влиянием т о г о или д р у г о г о настроения. К р о м е т о г о , они очень благодарный материал для «тонких ценителей», для которых в искусстве нет ничего т е м н о г о . Г о с п о д а эти у м е ю т все объяснить. Ч е м нелепее что-нибудь, т е м сложнее, глубже и многозна­ чительнее их толкование и тем сильнее высокомерное презрение, с каким они относятся к профану, отказывающемуся признать в галиматье нечто иное, чем галиматья. В очень веселом французском водевиле «Le Homard» («Омар») м у ж однажды вечером, н е о ж и д а н н о вернувшись д о м о й , застает у жены н е з н а к о м о г о человека; но жена не теряет присутствия духа и объясняет мужу, что она внезапно з а б о л е л а , послала прислугу за первым попавшимся врачом и что вот этот г о с п о д и н и есть д о к т о р . Супруг б л а г о д а р и т л ю б о в н и к а за его любезность и спрашивает, прописал ли он б о л ь н о й что-нибудь. Л ю б о в н и к , конечно, ничего не смыслящий в медицине, хочет улизнуть, но встревоженный м у ж настойчиво требует рецепт, и любовник, покрывшись х о л о д н ы м п о т о м , подчиняется. Супруг бросает взгляд на рецепт и видит какие-то совершенно непонятные каракули. «Неужели в аптеке э т о разберут?» — спрашивает он, покачивая удивленно голо­ вой. « П р о ч т у т , как по печатному»,— заверяет м н и м ы й врач и снова хочет улизнуть. Но супруг умоляет его остаться до возвращения прислуги из аптеки. Она возвращается очень быстро. М н и м ы й врач с т р е п е т о м о ж и д а е т катастрофы. Оказывается, однако, что прислуга приносит какую-то микстуру, баночку с пи­ л ю л я м и и коробочку с п о р о ш к а м и . « Э т о отпустил вам аптекарь?» — спрашивает в п о л н о м н е д о у м е н и и м н и м ы й врач. «Как же!» — « П о м о е м у рецепту?» — «Как же, по вашему рецепту»,— отвечает в с в о ю очередь несколько удивленная прислуга. « Н е о ш и б с я ли аптекарь?»,— спрашивает с б е с п о к о й с т в о м супруг. 248

III. Эготизм «Нет, нет»,— поспешно успокаивает л ю б о в н и к , но д о л г о рассматривает от­ пущенное лекарство и погружается в г л у б о к у ю задумчивость. «Тонкие ценители» н а п о м и н а ю т с о б о й аптекаря в э т о м водевиле. Они б е г л о р а з б и р а ю т рецепты Ибсена, о с о б е н н о те, которые написаны с о в е р ш е н н о нераз­ борчивыми каракулями. Э т о уж их профессия отпускать критические п и л ю л и , когда им п о д а ю т бумажку за п о д п и с ь ю м н и м о г о врача, и они о т п у с к а ю т лекарство, нисколько не задумываясь, что бы ни б ы л о и з о б р а ж е н о на бумажке. О т м е т и м еще последний признак мистического настроения И б с е н а , и м е н н о его с и м в о л и з м . В « Д и к о й утке» эта птица является с и м в о л о м ж и з н е н н о й с у д ь б ы Я л м а р а , а чердачное помещение о к о л о студии ф о т о г р а ф а — с и м в о л о м «жиз­ ненной лжи», которая, по м н е н и ю Реллинга, н е о б х о д и м а всякому человеку. В «Женщине с моря» Лингстранд собирается вылепить группу, к о т о р а я д о л ж н а символизировать Эллиду; «чужой человек» с «изменчивыми р ы б ь и м и г л а з а м и » д о л ж е н служить с и м в о л о м м о р я , а о н о , в с в о ю о ч е р е д ь , — с и м в о л о м с в о б о д ы , так что «чужой человек» является в сущности с и м в о л о м символа. В « П р и в и д е н и ­ ях» п о ж а р в приюте — символ сокрушения «жизненной лжи» Алвинга, а д о ж ­ дливая п о г о д а во все время действия — с и м в о л угнетенного и п а с м у р н о г о настроения действующих лиц. В прежних пьесах И б с е н а «Кесарь и галилеянин», «Бранд» и « П е р Г ю н т » так и мелькают на к а ж д о м шагу символы. Т у т к а ж д о е действующее лицо, каждая принадлежность обстановки и м е ю т какое-нибудь о с о б е н н о е таинственное значение, а каждое слово — двойственный смысл. Я уже выяснил, что мистики стараются уловить т а й н у ю связь м е ж д у явлениями через чисто механическую ассоциацию идей. «Тонкие ценители» п о л а г а ю т , б у д т о и м и сказано все, когда они с серьезным в и д о м поясняют, что в « Ж е н щ и н е с м о р я » «чужой человек» означает м о р е , а м о р е — с в о б о д у . Они при э т о м упускают из виду, что еще недостаточно объяснить значение т о г о или д р у г о г о с и м в о л а , избранного х у д о ж н и к о м ; н а д о еще показать, зачем е м у в о о б щ е п о н а д о б и л с я символ. Х у д о ж н и к с ясным у м о м называет, по известному выражению французс­ кого сатирика, «кошку — кошкой». Если И б с е н и з о б р е л «чужого человека с ры­ бьими глазами» для выражения столь п р о с т о й мысли, что б о г а т о одаренные натуры, живущие в среде будничной, стремятся в д р у г о й , б о л е е с в о б о д н ы й , широкий м и р , то уж это является признаком не вполне н о р м а л ь н о й у м с т в е н н о й деятельности. У сумасшедших склонность к аллегориям и с и м в о л а м — весьма распространенное явление, а у л ю д е й , стоящих на низкой ступени развития, с и м в о л и з м — обычная ф о р м а мышления. П о ч е м у э т о п р о и с х о д и т , н а м и уже выяснено. П о с л е всего сказанного об Ибсене мы м о г л и бы его причислить п р я м о к мистикам: навязчивые представления о наследственном грехе, исповеди и ис­ куплении, нелепости в творческом вымысле, постоянные противоречия, расплыв­ чатый и подчас бессмысленный стиль, о н о м а т о м а н и я и с и м в о л и з м — все э т о признаки мистического вырождения. Но т е м не менее мы д о л ж н ы причислить Ибсена к эготистам, п о т о м у что в его мышлении болезненно-преувеличенное сознание собственного «я» еще более о б р а щ а е т на себя внимание, чем его мистицизм. Его э г о т и з м принимает ф о р м у анархизма. Он п о с т о я н н о в о з м у щ а е т ­ ся всем с у щ е с т в у ю щ и м , но не подвергает последнего р а з у м н о й критике, не показывает, что в нем д у р н о , почему о н о д у р н о и как м о ж н о д о с т и г н у т ь улучшения. Нет, он ненавидит существующее за т о , что о н о существует, и жаж­ дет его разрушить. Э т у п р о г р а м м у он выразил с п о л н о й я с н о с т ь ю в и з в е с т н о м стихотворении «К м о е м у другу, г л а ш а т а ю разрушения». В н е м он восхваляет потоп, как «единственный переворот, совершенный не п о л о в и н ч а т ы м р е ф о р ­ м а т о р о м » , но и он был недостаточно радикален. « М ы приступим к н о в о м у , б о л е е коренному потопу, но для э т о г о нам нужны л ю д и и глашатаи. П о з а б о т ь т е с ь 249

Вырождение о затоплении м и р о в о г о парка, а я с наслаждением п о д л о ж у торпеду п о д ковчег». В ц е л о м ряде писем, напечатанных у Брандеса («Новые веяния»), норвежский поэт дает нам наглядные образчики своих теорий. К с о ж а л е н и ю , Парижская к о м м у н а испошлила эту прекрасную и б о г а т у ю мысль неудачным ее осуществле­ нием. Б о р ь б а за с в о б о д у вовсе не имеет целью завоевание с в о б о д ы , а ис­ ключительно только б о р ь б у . Как только человек д у м а е т , что он завоевал свобо­ ду, и перестает бороться, он утрачивает ее. В б о р ь б е за с в о б о д у с а м о е ценное — это п р е д п о л а г а е м о е постоянное желание сокрушить существующее. В мире нет ничего прочного и долговечного. « К т о мне ручается, что на Юпитере дважды два — не пять?» ( Э т о т вопрос — очевидное проявление мании сомнения — п о д р о б н о исследован в последние годы.) Истинного брака нет. Д р у з ь я — рос­ кошь. «Они д о л г о препятствовали мне стать с а м и м с о б о й » . З а б о т а о собствен­ н о м «я» — вот единственная задача человека, к о т о р у ю он д о л ж е н преследовать, ничем не смущаясь. Те же мысли он влагает и в уста своих героев. Я уже привел некоторые фразы э т о г о р о д а г-жи Алвинг и Н о р ы . В «Столпах общества»: Д и н а . А х , кабы м н е т о л ь к о н е жить с р е д и л ю д е й таких приличных и нравственных... Е ж е д н е в н о с ю д а п р и х о д я т А н ю т а Г о л ь д и Р у м м е л ь , ч т о б ы я б р а л а с них п р и м е р . Т а к и м и благовос­ п и т а н н ы м и , как о н и , я никогда не б у д у , да и не хочу быть... Но вот что я х о т е л а бы знать: так ли нравственны л ю д и т а м , в А м е р и к е , так ли они приличны и п о р я д о ч н ы . И о г а н н . Н у , во всяком случае, они не так д у р н ы , как о них здесь д у м а ю т . Д и н а . Вы меня не п о н и м а е т е . Н а п р о т и в , я бы ж е л а л а , ч т о б ы они не б ы л и так приличны и нравственны... М н е с т р а ш н о от всего э т о г о приличия. Г-ж а Б е р н и к. О, как н а м здесь (в Европе) п р и х о д и т с я с т р а д а т ь от у с т а н о в и в ш и х с я нравов и привычек. Восстань п р о т и в них, Д и н а . . . Д о л ж н о же, наконец, ч т о - н и б у д ь свершиться, что послужи­ л о б ы о п л е у х о й для всего э т о г о приличия!

В пьесе «Враг народа» Стокман заявляет: «Руководящие л ю д и мне до глубины д у ш и противны... С в о б о д н о м у человеку они п р е г р а ж д а ю т путь, где он только ни покажется, и лучше всего б ы л о бы их истребить, как истребляют вредных насекомых... Опаснейший враг правды и с в о б о д ы — сплоченное боль­ шинство; да, это проклятое сплоченное либеральное большинство — вот наш злейший враг!.. Большинство никогда не судит верно... П р а в о всегда меньшинст­ во». К о г д а И б с е н не нападает на большинство, то он его осмеивает. Так, смешные буржуа з а щ и щ а ю т у него о б щ е с т в о , а либеральничающие политики лицемерят. Затем только идиоты и фарисеи з а щ и щ а ю т у него чувство долга. В «Столпах общества» негодяй Берник подчеркивает н е о б х о д и м о с т ь подчинения о т д е л ь н о г о индивида обществу, а во «Враге народа» не менее жалкий городской голова заявляет своему брату Стокману, что в б л а г о у с т р о е н н о м обществе нельзя д о з в о л и т ь всякому избирать себе самостоятельный путь. Тенденция Ибсена тут ясна: чтобы осмеять чувство д о л г а и н е о б х о д и м о с т ь подчинения неделимого обществу, он поручает их защиту лицам н е д о с т о й н ы м и с м е ш н ы м . Наоборот, восставать против чувства долга, ругать или осмеивать законы, нравы, учрежде­ ния, с а м о о б у з д а н и е и выставлять крайний э г о т и з м р у к о в о д я щ и м принципом в жизни он заставляет лиц, к к о т о р ы м относится наиболее л ю б о в н о . Психологический источник антиобщественных инстинктов Ибсена н а м изве­ стен. Э т о неспособность к п р и с п о с о б л е н и ю психопатов и чувство неудовлет­ воренности, испытываемое ими среди о к р у ж а ю щ и х условий, к к о т о р ы м они не в состоянии примениться. По т о й же причине И б с е н — м и з а н т р о п . Стокман восклицает: « С а м ы й сильный в мире человек тот, который одинок», а Брендель в с в о ю очередь говорит: «Я л ю б л ю наслаждаться уединением. В одиночестве я вдвойне наслаждаюсь». Т о т же Брендель жалуется далее: «Я у х о ж у теперь на родину. Великое ничто меня манит к себе... П е т р М о р т е н с г а а р д желает только ему д о с т у п н о г о . П е т р М о р т е н с г а а р д в состоянии прожить жизнь без идеала. 250

III. Эготизм И видишь, в э т о м глубокая тайна деятельности и п о б е д ы , в э т о м вся практичес­ кая мудрость... В т е м н о й ночи — лучше всего. М и р вам!» (Замечу м и м о х о д о м , что, по свидетельству проф. Э р х а р д а , И б с е н в лице Бренделя и з о б р а з и л с а м о г о себя.) Чувства, выраженные в этих с л о в а х , — м и з а н т р о п и я и «taedium vitae», всегда сопутствуют б о л е з н я м , вызываемым и с т о щ е н и е м . К р о м е мистицизма и эготизма, в И б с е н е поражает еще чрезвычайная б е д ­ ность мысли — д р у г о й признак вырождения. П о в е р х н о с т н ы е или невежествен­ ные критики, о п р е д е л я ю щ и е богатство мысли д а н н о г о х у д о ж н и к а по числу написанных им т о м о в , в о о б р а ж а ю т , что м о ж н о отвести упрек в б е с п л о д н о с т и психопата, указав на книгу его сочинений. Но э т о т аргумент не м о ж е т о б м а н у т ь человека сведущего: он знает, что многие с у м а с ш е д ш и е написали и и з д а л и десятки толстых т о м о в . В течение долгих лет с у м а с ш е д ш и й э т о г о р о д а писал с л и х о р а д о ч н о й т о р о п л и в о с т ь ю день и ночь, но п л о д о т в о р н о й т а к у ю л и х о р а д о ч ­ ную деятельность назвать нельзя, п о т о м у что в этих толстых т о м а х не найдется ни о д н о й путной мысли. Мы видели, что Вагнер не в состоянии б ы л в ы д у м а т ь ни о д н о й фабулы, ни о д н о г о о б р а з а , ни о д н о г о положения, а всегда крал их из старых поэтических произведений или из Библии. У Ибсена почти с т о л ь же м а л о истинной оригинальной творческой силы, как у его родственника по д у х у , но так как он брезгает м а н е р о й заимствовать у других, б о л е е п л о д о в и т ы х писателей или черпать из живых народных преданий, то его произведения, при б о л е е т о н к о м и г л у б о к о м анализе, оказываются еще беднее вагнеровских. Если не д а т ь себя ослепить с п о с о б н о с т ь ю к вариациям контрапунктиста, чрезвычайно искусного в драматической технике, и проследить темы, которые он о б р а б а т ы в а е т с такой виртуозностью, то мы тотчас же з а м е т и м , что они б е з н а д е ж н о о д н о о б р а з н ы . За исключением чисто подражательных ранних произведений, во всех его пьесах мы встречаем два основных типа или, лучше сказать, о д и н тип, и м е ю щ и й то отрицательный, то положительный характер. Они с о с т а в л я ю т как бы тезис и антитезис в духе Гегеля. Первый тип — э т о человеческое существо, повину­ ющееся исключительно с в о и м внутренним з а к о н а м , т. е. с в о е м у э г о т и з м у , и с м е ­ ло в э т о м признающееся назло д р у г и м . В т о р о й тип — э т о человеческое существо, собственно, также подчиняющееся с в о е м у э г о т и з м у , но не р е ш а ю щ е е с я о т к р ы т о заявлять об э т о м и притворяющееся, что о н о относится с уважением к установ­ ленным законам и к воззрениям большинства. К о р о ч е говоря, э т о откровенный и решительный анархист и его п р о т и в о п о л о ж н о с т ь — анархист хитрый и трус­ ливо о б м а н ы в а ю щ и й других. Первый тип, с о д н и м только исключением, всегда в о п л о щ е н в женщине. Исключение — э т о Бранд. Л и ц е м е р же всегда в о п л о щ е н в мужчине, но и тут встречается о д н о исключение: в « Г е д д е Габлер» э т о т о с н о в н о й м о т и в несколько стушеван; в героине к откровенному анархизму п р и м е ш а н а д о л я лицемерия. Н о р а , г-жа Алвинг, Зельма Мальсберг, Д и н а , г-жа Берник, Г е д д а Г а б л е р , Э л л и д а Вангель, Ребекка — все они составляют о д н о лицо, с к о т о р ы м мы встречаемся как бы в различные часы дня, т. е. при р а з н о м освещении. О д н и написаны в м а ж о р н о м , другие — в м и н о р н о м тоне, о д н и более, другие менее истеричны; однако по существу все они не только п о х о ж и друг на друга, но д а ж е с о в е р ш е н н о тождественны. Зельма Мальсберг восклицает: «О, как вы меня терзали, как п о д л о терзали вы меня все!.. Как я ж а ж д а л а о д н о й крупицы ваших з а б о т . Но когда я ее просила, вы отделывались тонкими шуточками. Вы одевали меня, как куклу, вы играли со м н о й , как играют с ребенком... Я д о л ж н а уйти от тебя... Пусти меня, пусти меня!» Н о р а в с в о ю очередь говорит: « Н а ш д о м п о х о д и л на детскую, в к о т о р о й и г р а ю т дети. У отца со м н о й о б р а щ а л и с ь , как с маленькой куклой, а здесь — как с большой... П о э т о м у я не м о г у д о л ь ш е оставаться у тебя. Я немедленно оставляю твой д о м » . Э л и д а провозглашает: «Я только хочу, 251

Вырождение чтобы мы взаимно согласились д о б р о в о л ь н о расстаться... Я не та, какую ты себе представлял. Теперь ты с а м в э т о м убедился... В э т о м д о м е нет решительно ничего, что бы меня удерживало. Я совершенно лишняя в т в о е м д о м е , Вангель». Зельма угрожает, что она уйдет. Э л л и д а твердо решила уйти, Н о р а у х о д и т , г-жа Алвинг ушла. Г-жа Берник, как и г-жа Алвинг,— чужие в с о б с т в е н н о м д о м е . Но г-жа Берник не хочет уходить, она остается и пытается убедить мужа. Д и н а еще не м о ж е т уйти, п о т о м у что она не з а м у ж е м , но соответственно со своим положением девушки она выражает протест в с л е д у ю щ е й форме: «Я не хочу быть вещью, к о т о р у ю берут». Ребекка также еще не з а м у ж е м , но все-таки она уходит. Р е б е к к а . Я уезжаю. Р о с м е р . Немедленно? Р е б е к к а . Д а . . . с п а р о х о д о м н а север. В е д ь я о т т у д а приехала. Р о с м е р . Н о ведь т е б е теперь т а м р е ш и т е л ь н о д е л а т ь нечего. Р е б е к к а . И з д е с ь м н е д е л а т ь нечего. Р о с м е р . Так что ж е т ы т а м б у д е ш ь делать? Р е б е к к а . Н е з н а ю . Н о я д о л ж н а всему э т о м у п о л о ж и т ь конец.

Теперь в о з ь м е м антитезис, т. е. лицемерного эготиста, д о с т и г а ю щ е г о своих целей, не шокируя общества. Э т о т тип воплощен в лице Хельмера, Берника, Рорланда, К р о л л а , Мандерса, Стокмана, Верле и отчасти в лице Г е д д ы Габлер. П о с л е признания жены Н о р ы Х е л ь м е р восклицает: «Какое ужасное пробуждение... Ни религии, ни нравственности, ни чувства долга!..» П а с т о р М а н д е р с высказыва­ ется с л е д у ю щ и м о б р а з о м : «Конечно, нет н а д о б н о с т и давать всем отчет в т о м , что мы читаем или д у м а е м у себя д о м а . . . Но не следует подвергать себя пересудам и во всяком случае нельзя шокировать паству». Р о р л а н д говорит: «Как подорвано семейное начало!.. К о г д а человек следует своему призыву быть нравственным с т о л п о м общества, в к о т о р о м он живет, он д о л ж е н быть необычайно осмотрите­ лен». В т о й же пьесе Берник рассуждает: «Я д о л ж е н заботиться о своей репутации. К т о м у же на печать и о б щ е с т в о произведет х о р о ш е е впечатление, что я устраняю все личные с о о б р а ж е н и я и предоставляю с в о б о д н ы й х о д правосудию». Городской голова С т о к м а н заявляет: «Если я забочусь о своей репутации, быть может, с излишней щепетильностью, то я э т о д е л а ю для г о р о д а » и т. д. С л о в о м , получается такое впечатление, как б у д т о п о д различными именами говорит о д и н и т о т же человек. Совершенно о д н о р о д н о е впечатление производят и женщины, которые в п р о т и в о п о л о ж н о с т ь Н о р е с а м о о т в е р ж е н н о жертвуют с о б о й . М а р т а Берник, г-жа Хессаль, Хедвиг, г-жа Тесман и другие — все они о д н о и то же лицо в разных к о с т ю м а х . Д а ж е все детали п о в т о р я ю т с я с большим о д н о о б р а з и е м . Наследственную болезнь мы н а х о д и м и у Ранка, и у Освальда. В « Н о р е » у х о д и т жена, и почти во всех пьесах, как мы видели, у х о д и т какаянибудь женщина. У х о д я , женщины обязательно с д а ю т ключи. Нора: « В о т вам ключи». Эллида: «Если я уйду, то мне не придется сдавать ни о д н о г о ключа». В « Н о р е » героиня, о ж и д а я решительной катастрофы, просит, чтобы ей сыграли б у р н у ю тарантеллу, и танцует п о д музыку; в « Г е д д е Габлер» героиня, прежде чем застрелиться, играет на фортепьяно дикий танец. Р о с м е р говорит Ребекке, когда та заявляет, что она хочет умереть: «Ты не решишься на т о , на что она решилась». Г ю н т е р говорит Н о р е , когда она грозит кончить жизнь самоубий­ ством: «О, вы меня не испугаете. Такая изящная и избалованная дама... этого не делает». Бракк говорит Г е д д е Г а б л е р в ответ на слова, что она предпочитает умереть: « Э т о говорят, но не д е л а ю т » . Верле соблазняет служанку Гину, Алвинг также с о б л а з н и л служанку. Э т и жалкие повторения, это бессилие ленивого мозга отрешиться от выработанной с т р у д о м мысли д о х о д и т до т о г о , что Ибсен сознательно или бессознательно прибирает для своих действующих лиц даже однозвучные имена. В « Н о р е » мы и м е е м Хельмера, в «Дикой утке» — Ялмара, в «Столпах общества» — Хильмара. 252

III. Эготизм Таким о б р а з о м , пьесы Ибсена представляют нечто в р о д е калейдоскопа. Разноцветные стеклышки, о б р а з у ю щ и е разные фигуры, очень з а б а в л я ю т детей. Но взрослый ведь знает, что э т о простые стеклышки, и его с к о р о у т о м л я ю т эти ничего не выражающие арабески. Впрочем, не только пьесы И б с е н а , но и он с а м представляет с о б о й нечто вроде калейдоскопа. Немногочисленные жалкие стек­ лышки, к о т о р ы м и он гремит о к о л о тридцати лет и которые соединяет в дешевые арабески — э т о его навязчивые представления, и м е ю щ и е источником внутрен­ н ю ю его жизнь, а не внешний мир. О действительной жизни э т о т м н и м ы й «реалист» не имеет никакого понятия. Он д а ж е ее не видит и п о э т о м у не м о ж е т черпать из нее свои впечатления, представления, суждения. И з в е с т н о , как и з г о т о ­ вляются пушки: «берут дыру и о б л и в а ю т ее м е т а л л о м » . П р и б л и з и т е л ь н о так же поступает и Ибсен. У него есть тезис или, точнее говоря, какая-нибудь глупая мысль; это дыра, и вопрос заключается в т о м , как ее окружить м е т а л л о м , почерпнутым из действительной жизни. Но у И б с е н а в запасе есть разве т о л ь к о о б л о м к и ржавых гвоздей или выброшенные коробки и з - п о д сардинок; э т о г о металла, конечно, не хватает для изготовления пушки. К о г д а И б с е н силится создать картину современных реальных явлений, она п о р а ж а е т у з о с т ь ю и з о б ­ ражаемых им л ю д е й и условий. Буржуазность, провинциальщина — все э т о с л и ш к о м слабые т е р м и н ы д л я определения миросозерцания Ибсена. Его герои н а п о м и н а ю т с о б о й с у е т н ю муравьев. Маленькие жизненные черточки, которые И б с е н пришпиливает с в о и м ходячим тезисам, чтобы придать им по меньшей м е р е такой человеческий о б р а з , какой имеет чучело на о г о р о д е , почерпнуты из з а с к о р у з л о г о н о р в е ж с к о г о мирка пьяниц и б о л т у н о в , и д и о т о в и беснующихся, истеричных б а б , л ю д е й , никогда не продумавших отчетливо ни о д н о й мысли, к р о м е разве м ы с л и о т о м , как бы достать ш т о ф водки или как бы понравиться кавалерам. Единственно, что отличает всех этих Л е в б о р г о в , Алвингов, Экдалей и т. п. от ж и в о т н о г о , — э т о их страсть к вину, а все эти Н о р ы , Э л л и д ы и Г е д д ы , правда, не пьянствуют, но так беснуются, что их п р о с т о н а д о вязать. Великие жизненные с о б ы т и я д л я них — это получение места в банке, потеря места врача на курорте, огласка л ю б о в н о г о похождения. Ужасные преступления, о м р а ч а ю щ и е , как г р о з о в а я туча, жизнь этих л ю д е й , — это л ю б о в н а я связь со служанкой, интересное з н а к о м с т в о с кафе­ шантанной певицей, нечаянное нарушение лесного устава, визит в публичный д о м после пирушки. Со м н о й иногда случается, что я п р о в о ж у полчасика в детской, чтобы развлечься играми и б о л т о в н е й м а л ю т о к . О д н а ж д ы д е т и видели, как на улице кого-то арестовывали. Нянька их поскорее увела от э т о й скандальной сцены, но они кое-что заметили и были сильно взволнованны. К о г д а я на д р у г о й день пришел к д е т я м , они все еще г о в о р и л и об э т о м с о б ы т и и . Трехлетняя М а т и л ь д а спрашивала, почему г о с п о д и н а увели в участок; пятилет­ ний Ричард отвечал с д о с т о и н с т в о м , что э т о был не г о с п о д и н , а б р о д я г а , к о т о р о г о увели в участок, п о т о м у что он вел себя н е х о р о ш о . « Ч т о же он сделал?» — п р о д о л ж а л а допрашивать М а т и л ь д а , а Ричард, п о д у м а в н е м н о г о , ответил наставительно: « М а т ь запретила е м у пить ш о к о л а д , а он все-таки выпил, и она приказала его арестовать». Э т о т р а з г о в о р п о с т о я н н о п р и х о д и т м н е на у м , когда в пьесе Ибсена д е л о д о х о д и т до преступления. Мы теперь познакомились с пьесами И б с е н а во всем их о б ъ е м е . Я п о с т о я н н о приводил из них цитаты, чтобы читатель с а м м о г судить о правильности м о и х выводов. И б с е н — мистик и эготист. Он желает д о к а з а т ь , что м и р и л ю д и не стоят м е д н о г о гроша, а доказывает только, что он о них не имеет ни м а л е й ш е г о понятия. Так как у него нет с п о с о б н о с т и к п р и с п о с о б л е н и ю , то он ругает с в о ю родину, а з а т е м и всю Европу. Ни в о д н о й из своих пьес он не затрагивает какой-либо современный вопрос, в о л н у ю щ и й у м ы и д в и г а ю щ и й нас вперед, 253

Вырождение п о т о м у что его анархизм, объясняющийся болезненным состоянием его ума, и его модничанье — крайне сомнительными результатами гипнотических и те­ лепатических исследований, не заслуживают чести быть причисленными к подо­ б н ы м вопросам. Он о б л а д а е т б о л ь ш о й сценической техникой и с большой творческой силой и з о б р а ж а е т лица и положения вне главного х о д а действия. Но вот все, что м о ж е т признать у него д о б р о с о в е с т н ы й и непредубежденный критик. Он имел смелость говорить о своих «нравственных идеях», и его поклонники постоянно п о в т о р я ю т это словечко. Нравственные идеи Ибсена! Тот, кого это словечко насмешит, очевидно, смеяться не способен. Внешне Ибсен проповедует о т х о д от веры, а с а м никак не м о ж е т отделаться от понятий о наследственном грехе, искуплении и исповеди. Он выставляет э г о и з м и п о л н у ю с в о б о д у индивида и д е а л о м , но, как только индивид пользуется этой с в о б о д о й , тотчас же начинает стонать и плакаться, пока не облегчит удрученную с в о ю совесть исповедью, а единственные о б р а з ы , которые удались И б с е н у , — это женщины, жертвующие с о б о й до п о л н о г о забвения своей личности. Он прославляет всякое нарушение установленных нравов и в то же время наказывает невиннейшее похождение с м е р т ь ю . С уст его так и срываются слова « с в о б о д а » , «прогресс» и т. д . , а в своем лучшем произведении он восхваляет л о ж ь и застой. И все эти противоречия не составляют как бы ряда этапных пунктов в х о д е его развития, а встречаются о д н о в р е м е н н о друг возле друга. Его французский поклонник проф. Э р х а р д видит этот неприятный для него факт и старается его оправдать, насколько возможно. Но норвежский истолкователь Ибсена Йегер с величественным спокойствием утверждает, что наиболее характерная черта произведений Ибсена — их единст­ во. «Единство» — именно э т о выражение употреблено Й е г е р о м . Было в высшей степени н е о с т о р о ж н о со стороны французского и норвежского критиков, что они не спелись предварительно. Теперь их похвалы производят комичное впечатле­ ние. Последовательность Ибсена проявляется разве только в его исковерканности. В о д н о м только он остается себе верен: в полной неспособности ясно п р о д у м а т ь какую-нибудь мысль, понять хотя бы о д и н из тех лозунгов , которые он по временам пришпиливает к с в о и м пьесам, сделать верный вывод из какой бы то ни было посылки. 4

И э т о г о з л о б н о г о , антиобщественного, хотя в сценическом отношении весьма о д а р е н н о г о , б о л т у н а л ю д и осмеливаются возвести в сан великого мирового поэта истекающего столетия! П р и х о д Ибсена так д о л г о кричал на весь мир: « И б с е н — великий п о э т » , — что в конце концов он поколебал более сильные головы и совершенно подчинил себе слабые. В новой книге о «Симоне-Волхве» М и д а рассказан с л е д у ю щ и й забавный анекдот: «Ливиец Апсет пожелал, чтобы его признали Б о г о м , но все направленные к э т о м у усилия ни к чему не приводи­ ли. Т е м не менее он хотел заставить л ю д е й поверить, что он — Бог. П о э т о м у он наловил попугаев, которых в Ливии очень м н о г о , и запер их в клетке. Некоторое время попугаи оставались у него, и он научил их произносить: «Апсет — Бог». Затем он открыл клетку и выпустил их. Они разлетелись по всей Ливии вплоть до греческих поселений. И ливийцы, пораженные криком птиц и не подозревая, к какой уловке прибег Апсет, признали его Б о г о м » . Следуя примеру Апсета, И б с е н научил произносить «тонких ценителей» вроде Э р х а р д а , Иегера и других слова: « И б с е н — передовой у м , И б с е н — поэт б у д у щ е г о » . И попугаи разлетелись по всем странам, оглушительно повторяя в книгах и газетах: « И б с е н — велик. И б с е н — передовой ум». А слабые головы в публике п о в т о р я ю т э т о т крик, п о т о м у что они часто его слышат и п о т о м у что всякое г р о м к о и уверенно п р о и з н о с и м о е с л о в о п р о и з в о д и т на них впечатление. Н о , конечно, нельзя утверждать, что о д н и м нахальством его телохранителей объясняется положение, занятое И б с е н о м . В нем есть черты, которые неизбежно 254

III. Эготизм д о л ж н ы были повлиять на современное поколение. Тут мы прежде всего д о л ж н ы отметить его туманные фразы и неопределенные намеки на «великую эпоху, переживаемую нами», на « п р и б л и ж а ю щ у ю с я н о в у ю эпоху», на « с в о б о д у » , «про­ гресс» и т. д. Э т и фразы и намеки не м о г у т не нравиться мечтателям и б о л т у н а м , п о т о м у что они д о п у с к а ю т какое у г о д н о толкование и з а с т а в л я ю т предполагать в человеке, произносящем п о д о б н ы е фразы, смелое, прогрессивное направление. Ч т о с а м И б с е н жестоко осмеял в «Дикой утке» «тонких ценителей», заставляя Реллинга употреблять совершенно бессмысленное, по его с о б с т в е н н о м у призна­ нию, слово «демонический» так, как с а м И б с е н уснащает с в о ю речь с л о в а м и «прогресс», « с в о б о д а » , нисколько их не смущает: ведь на то они и «тонкие ценители», чтобы истолковывать всякое слово, как им наиболее у д о б н о . Д а л е е мы наталкиваемся на учение Ибсена о праве индивида подчиняться только с о б с т в е н н о м у закону. Но действительно ли э т о учение Ибсена? Э т о г о признать нельзя, если принять во внимание все его бесчисленные противоречия и самоопровержения и если остановиться на факте, что он относится с о с о б е н н о й л ю б о в ь ю к т е м своим героям, которые сотканы из п о л н о г о отрицания с о б с т в е н ­ ного «я», подавления самых естественных инстинктов, л ю б в и к б л и ж н е м у и з а б о ­ ты о нем. Т е м не менее ученики Ибсена выставили анархический и н д и в и д у а л и з м средоточием всего его учения. Вот как об э т о м говорит Э р х а р д , р е з ю м и р у я с в о ю мысль: « П р о т е с т индивида против общества, иначе говоря, И б с е н — а п о с т о л нравственного самоопределения (autonomie morale)». Такое учение действитель­ но м о ж е т заразить всех, кто не с п о с о б е н или ленится д у м а т ь . Э р х а р д имеет смелость говорить о «нравственном с а м о о п р е д е л е н и и » . Ссыла­ ясь на этот возвышенный принцип, глашатаи И б с е н а у б е ж д а ю т с т е к а ю щ у ю с я к ним м о л о д е ж ь , что она вправе «подчиняться только с о б с т в е н н о м у закону», и о д о б р и т е л ь н о улыбаются, когда слушатели истолковывают э т о в смысле права удовлетворять скотские наклонности и отрешаться от всякой дисциплины. Как руфианы в итальянских приморских г о р о д а х з а м а н и в а ю т прилично о д е т ы х тури­ стов, так и они нашептывают на у х о своей публике: « Н а д о развлечься, наслаж­ даться жизнью. П о й д е м т е , я вам укажу д о р о г у » . Но великая о ш и б к а искренних людей и подлый о б м а н развратителей ю н о ш е с т в а , д о б и в а ю щ и х с я платы за свое сводничество, заключается в т о м , что они с м е ш и в а ю т «нравственное с а м о о п ­ ределение» с р а з н у з д а н н о с т ь ю . Однако эти два понятия не только не равнозначны, они д а ж е п р о т и в о п о л о ж ­ ны и взаимно исключают друг друга. С в о б о д а индивида! П р а в о на с а м о о п ­ ределение! Собственное «я» как единственный законодатель! Но кто э т о «я», само предписывающее себе законы, для к о т о р о г о И б с е н т р е б у е т права на самоопределение? К т о э т о т с в о б о д н ы й индивид? Я уже выяснил в главе, посвя­ щенной психологии эготизма, что понятие о с о б с т в е н н о м «я», п р о т и в о п о л а г а ­ емое внешнему миру, как нечто ч у ж д о е , — не б о л е е как о б м а н сознания, и п о э т о ­ му нет н а д о б н о с т и возвращаться к э т о м у вопросу. Н а п о м н и м т о л ь к о , что в человеческом организме высшую функцию исполняет серое корковое вещество, менее всего р а б о т а ю щ е е для себя, а, так сказать, управляющее всем о р г а н и з м о м . В нем стекаются все указания, исходящие от внутренних органов и от внешнего мира. О н о д о л ж н о найтись во всем м н о г о о б р а з и и явлений, предусматривать, отдавать себе отчет в ближайших и отдаленных последствиях т о г о или д р у г о г о воздействия. П о э т о м у , когда говорят о с о б с т в е н н о м «я», т о , конечно, нельзя подразумевать второстепенную часть организма, м и з и н е ц или толстые кишки, а только серое корковое вещество. Оно действительно имеет право и о б я з а н н о с т ь руководить и н д и в и д о м и предписывать законы, п о т о м у что в н е м с о с р е д о т о ч е н о сознание. Но как же о н о составляет себе суждения и принимает решения? Если сознание руководствуется исключительно р а з д р а ж е н и е м внутренних органов, то 255

Вырождение о н о удовлетворяет минутные инстинкты во вред б у д у щ е м у б л а г о п о л у ч и ю ор­ ганизма, о н о причиняет у щ е р б о д н о м у органу, удовлетворяя потребности друго­ го, и относится пренебрежительно к таким влияниям внешнего мира, от которых зависит благополучие организма. П о я с н и м нашу мысль еще несколькими про­ стыми примерами. Человек нырнул и плавает п о д в о д о й , его клеточки относятся к э т о м у совершенно безразлично, получают из крови кислород, им необходимый в д а н н у ю минуту, и в о б м е н выделяют углекислоту. Испорченная кровь раз­ дражает п р о д о л г о в а т ы й м о з г , и он настойчиво требует притока свежего воздуха в легкие. Если бы серое корковое вещество удовлетворило это законное требова­ ние и приказало бы легким сделать соответственное движение, то они напол­ нились бы в о д о й , и организму угрожала бы смерть. П о э т о м у сознание не повинуется п р о д о л г о в а т о м у мозгу, приводит в движение не легкие, а руки и ноги, и пловец всплывает на поверхность. Д р у г о й пример. Человек, заболевший брюш­ ным т и ф о м , выздоравливает и о щ у щ а е т сильный г о л о д . Если бы он подчинился с в о е м у чувству, то он доставил бы себе минутное удовлетворение, но через сутки, вероятно, у м е р бы вследствие п р о б о д е н и я кишок. Его сознание противится ко благу всего организма ж е л а н и ю некоторых органов. Конечно, по большей части случаи э т о г о р о д а не так просты, но все же задача сознания заключается в том, чтобы проверять раздражения, вызываемые внутренними органами и, удовлет­ воряя их, с о о б р а з о в а т ь с я с вынесенным о п ы т о м , знаниями и указаниями внешне­ го мира. Д а ж е вполне з д о р о в ы й организм гибнет скоро, если в нем отсутствует з а д е р ж и в а ю щ а я деятельность сознания. Если же организм болен, то его гибель п р о и с х о д и т еще быстрее, когда он подчиняется влечениям своих органов, так как последние т р е б у ю т удовлетворения таких потребностей, которые не только вредят в б у д у щ е м всему организму, но и непосредственно им с а м и м . Ввиду всего э т о г о мы, говоря о с о б с т в е н н о м «я», и м е ю щ е м право на самооп­ ределение, м о ж е м подразумевать только сознательное, о б с у ж д а ю щ е е , напомина­ ю щ е е , н а б л ю д а ю щ е е , сравнивающее «я», а не разобщенные и по большей части в р а ж д у ю щ и е м е ж д у с о б о й второстепенные «я» — эти представители бессоз­ нательного в организме. Бине в «Изменениях личности» передает случай с одним б о л ь н ы м , который соединял в себе шесть разных личностей, шесть ничего не знавших друг о друге «я», из которых каждое и м е л о свой о с о б ы й характер, свои о с о б ы е воспоминания, свои о с о б ы е чувства и стремления. И н д и в и д — э т о чело­ век р а з м ы ш л я ю щ и й , а не подчиняющийся своим инстинктам. С в о б о д а — это с п о с о б н о с т ь сознания черпать стимулы для деятельности не только во внутрен­ них органах, но и в чувствах, равно как и в воспоминаниях. « С в о б о д а » же И б с е н а — с а м о е полное и самоубийственное рабство, п о т о м у что подчинение себя инстинктам неизбежно приводит человека раньше или п о з ж е к гибели. Такая с в о б о д а означает подчинение суждения инстинкту и противодействие отдельного органа т о й силе, которая предназначена заботиться о б о всем организме. Даже индивидуалист Спенсер говорит: « Ч т о б ы жить в обществе, человек... должен о б л а д а т ь силой отказать себе в м и м о л е т н о м наслаждении, чтобы обеспечить за с о б о й б о л е е значительное в б у д у щ е м » . Н о р м а л ь н ы й человек, о б л а д а ю щ и й всеми умственными с п о с о б н о с т я м и , не м о ж е т отречься от суждения; только им он не м о ж е т пожертвовать. Если закон и обычай в о з л а г а ю т на него действия, которые он признает бессмысленными, п о т о м у что они нецелесообразны, то он не только имеет право, но и о б я з а н защищать р а з у м против бессмыслия и правду — против заблуждения. Но протестовать он всегда б у д е т во имя суждения, а не инстинкта. Вся эта философия с а м о о б у з д а н и я , однако, предназначена только для нор­ м а л ь н о г о человека. Д л я психопатов она теряет всякое значение. Их несовершен­ ный м о з г , как и несовершенная нервная система, не в состоянии удовлетворять ее 256

III. Эготизм требования. Процессы в глубине их органов б о л е з н е н н о усилены и с л и ш к о м р а з д р а ж а ю т м о з г . Чувственные нервы у них плохие проводники, а память им изменяет. П о э т о м у они п л о х о знакомятся с внешним м и р о м , опыт их н е д о с т а т о ­ чен, чтобы преодолеть раздражение, вызываемое органами. Такие субъекты могут подчиняться только навязчивым импульсам и слепым инстинктам. К их числу принадлежат разные Н о р ы , Э л л и д ы , Ребекки, С т о к м а н ы , Бранды и т. д. Н а д ними д о л ж н а быть установлена опека, а лучше всего их п о м е щ а т ь в б о л ь ­ ницу для умалишенных, п о т о м у что они вредят и себе, и д р у г и м . В о т какого ответа заслуживают глупцы и обманщики, прославляющие героев И б с е н а , назы­ вающие их « л ю д ь м и с в о б о д н ы м и » , «с сильными характерами», с о б л а з н я ю щ и е нерассудительную м о л о д е ж ь звучными м о т и в а м и о « с а м о о п р е д е л е н и и » , «нравст­ венной независимости» и т. п., не с о з н а ю щ и е , быть м о ж е т , куда они ее ведут, н о , несомненно, приводящие ее к гибели. Третья причина успеха пьес Ибсена — э т о то освещение, в к о т о р о м он н а м показывает женщину. «Женщины — столпы о б щ е с т в а » , — г о в о р и т о д и н из его героев. Женщина у Ибсена имеет все права, но не имеет о б я з а н н о с т е й . У з ы брака ее не стесняют. Она уходит, когда ж а ж д е т с в о б о д ы , когда д у м а е т , что и м е е т основание быть недовольной м у ж е м , или когда д р у г о й мужчина ей нравится немного больше, чем собственный муж. М у ж , не п о т в о р с т в у ю щ и й жене, у И б ­ сена не осмеивается, а прямо называется преступником. Ж е н щ и н а — всегда существо умное, сильное, смелое, мужчина — дурак и трус. П р и всяком с т о л ­ кновении женщина одерживает п о б е д у , а мужчина выходит из него м о к р о й курицей. Женщине н а д о жить только для с а м о й себя. Д а ж е п р и р о ж д е н н ы е инстинкты, вроде материнского чувства, о т б р а с ы в а ю т с я ею у И б с е н а , и жен­ щина, не моргнув г л а з о м , оставляет детей, когда ей п р и х о д и т фантазия искать себе удовлетворение в чем-либо и н о м . Такое рабское поклонение женщине, такое безусловное о д о б р е н и е женской развращенности не м о г л и не снискать И б с е н у популярности среди тех женщин, которые узнавали в истеричных н и м ф о м а н к а х его пьес самих себя или те женские о б р а з ы , к о т о р ы м и прельщалось их раз­ вращенное воображение. Э т о г о р о д а женщины действительно п р и з н а ю т всякую дисциплину невыносимой. Они не годятся для брака, для европейского брака, д о п у с к а ю щ е г о только о д н о г о мужа. Разврат и проституция соответствует внут­ ренним их наклонностям, и они благодарны И б с е н у за т о , что он возвеличил эти наклонности, окрестил их громкими названиями « б о р ь б ы женщины за нравст­ венную самостоятельность» и «права женщины на проявление своей индивиду­ альности», в то время как в о б щ е ж и т и и э т и м наклонностям присваиваются другие, очень вульгарные названия. Женские о б р а з ы у Ибсена составляют не что иное, как поэтическое выражение половой извращенности, к о т о р у ю К р а ф т - Э б и н г назвал « м а з о х и з м о м » п о имени известного беллетриста Захер-Мазоха, п о т о м у что в произведениях п о с л е д н е г о «с замечательным м а с т е р с т в о м и з о б р а ж е н а душевная жизнь мужчин, с т р а д а ю ­ щих с в о е о б р а з н о й извращенностью психической п о л о в о й жизни, с о с т о я щ е й в т о м , что пораженный ею индивид чувствует себя совершенно п о д а в л е н н ы м о с о б о й д р у г о г о пола, во всем ей подчиняется, д а ж е когда она его унижает и истязает». М а з о х и з м , однако, п о - м о е м у , неудачный термин, п о т о м у что тип этот встречается и у Руссо, и у Бальзака, и у Золя. Вернее б ы л о бы назвать эту болезнь, как предлагает Стефановский, п а с с и в и з м о м . П о р а ж е н н ы й э т о й б о л е з ­ нью мужчина чувствует себя перед женщиной с л а б ы м , н у ж д а ю щ и м с я в покрови­ тельстве, лишенным всякой воли р а б о м , к о т о р о м у приходится только п о д ­ чиняться приказаниям своей властительницы и н а х о д и т ь счастье в п о л н о м повиновении. Э т о — естественное отношение м е ж д у м у ж ч и н о й и ж е н щ и н о й , вывороченное наизнанку. У З а х е р - М а з о х а властвующая и т о р ж е с т в у ю щ а я жен9

Макс Нордау

257

Вырождение щина о р у д у е т кнутом, у Ибсена она требует исповеди, произносит пламенные филиппики и у х о д и т при бенгальском освещении. Проявление женского превос­ ходства тут менее г р у б о , но, в сущности, героини Ибсена вполне соответствуют героям Захер-Мазоха. Замечательно при э т о м , что женщины, рукоплещущие р а з н ы м Н о р а м , не з а д у м ы в а ю т с я над п р о т и в о п о л о ж н ы м и типами Ибсена, т. е. его героинями, сотканными из самоотвержения. Но по законам психологии человек не замечает т о г о , что не соответствует его наклонностям, и с любовью останавливается на всем, что им потакает. Впрочем, поклонницы Ибсена состоят из одних истеричных и выродившихся женщин. К их числу принадлежат и те женщины, которые считают себя несчаст­ ными в семейной жизни, д у м а я , что их не поняли, или с т р а д а ю т недовольством и внутренней пустотой — неизбежным последствием недостатка или отсутствия труда. У женщин э т о г о р о д а мысли не о с о б е н н о ясны, иначе они бы не считали Ибсена с в о и м защитником. Нет, Ибсена их д р у г о м признать нельзя, как и вся­ кого, кто нападает на установленную ф о р м у брака, пока в силе нынешний экономический строй. Серьезный и трезвый р е ф о р м а т о р б у д е т добиваться, чтобы брак получил этическое содержание и не оставался лживой ф о р м о й сожития. Он б у д е т обсуж­ дать брак, заключаемый из корыстолюбия, в погоне за приданым или как в ы г о д н у ю сделку; он б у д е т признавать преступным, когда супруги, разобщенные сильной, истинной, испытанной л ю б о в ь ю к д р у г о м у человеку, п р о д о л ж а ю т жить в трусливом, призрачном браке, о б м а н ы в а ю т и оскверняют друг друга вместо т о г о , чтобы честно разойтись и основать нормальный с о ю з ; он б у д е т требовать, чтобы браки заключались по в з а и м н о м у р а с п о л о ж е н и ю , чтобы они поддер­ живались д о в е р и е м , уважением и чувством благодарности, укреплялись сооб­ ражениями о благополучии детей, но он остережется восставать против самого брака, против консолидации половых отношений через принятие на себя опреде­ ленных и прочных обязанностей. Брак представляет б о л ь ш о й прогресс срав­ нительно с беспорядочными п о л о в ы м и отношениями диких н а р о д о в . Было бы в о п и ю щ и м регрессом, если бы мы возвратились к п о д о б н ы м первичным поло­ вым о т н о ш е н и я м . К т о м у же брак установлен вовсе не для пользы мужчины, а для пользы женщины и детей. Он представляет о б щ е с т в е н н у ю защиту слабого пола. Мужчина еще не п р е о д о л е л своих полигамических животных инстинктов в т о й степени, в какой их п р е о д о л е л а женщина. По б о л ь ш е й части мужчина д о в о л е н , когда е м у м о ж н о заменить женщину, к о т о р о й он о б л а д а л , другой. Разные Н о р ы его не напугают т е м , что они уйдут. Он им широко раскроет двери и пожелает всякого благополучия. И если в обществе, в к о т о р о м каждому приходилось бы заботиться только о себе и, кроме т о г о (когда д е л о коснется чужого п о т о м с т в а ) , разве еще об осиротелых, заброшенных или нищенствующих детях, б ы л о бы установлено з а к о н о м и обычаем, что супруги м о г у т свободно расходиться, когда они перестали нравиться друг другу, то э т о й новой свободой воспользовался бы мужчина, а не женщина. Жены м о г у т без риска уходить от м у ж е й , только если они богаты или о с о б е н н о с п о с о б н ы к производительному труду, т. е. в м а т е р и а л ь н о м отношении независимы. Но такие женщины в ны­ нешнем обществе составляют ничтожное меньшинство; г р о м а д н о е же большин­ ство женщин п о с т р а д а л о бы сильнейшим о б р а з о м , если бы этика И б с е н а востор­ жествовала. Их о п л о т — строгая брачная дисциплина, о б я з ы в а ю щ а я м у ж а забо­ титься о поблекшей жене и о детях. П о э т о м у рассудительные женщины должны были бы, собственно, восстать против Ибсена, учение к о т о р о г о кощунственно угрожает их б л а г о п о л у ч и ю и правам. Здравомыслящие и безупречные женщины м о г у т попасть в число поклонниц Ибсена только по ошибке. Н а д о им разъяснить истинный смысл его учения, отрицательное его влияние на положение женщины, 258

III. Эготизм чтобы они отказались от общества л ю д е й , которых им следует чуждаться. Пусть Ибсена о к р у ж а ю т только л ю д и , родственные е м у по духу, т. е. истеричные женщины м а з о х и с т ы или межеумки, верящие вместе с п р о ф е с с о р о м Э р х а р д о м , что «здравый смысл и о п т и м и з м являются т е м и началами, которые у н и ч т о ж а ю т всякую п о э з и ю » .

Фридрих Ницше Если э г о т и з м нашел в Ибсене поэта, то в Н и ц ш е он нашел ф и л о с о ф а , который дает нам нечто вроде теории, объясняющей, почему парнасцы и эсте­ тики восхваляют всякого р о д а пачкотню чернилами, красками или глиной, демонисты и декаденты — преступления, разврат, б о л е з н и и р а з л о ж е н и е и И б ­ сен — человека с в о б о д н о г о , с а м о о п р е д е л я ю щ е г о с я , п о д ч и н я ю щ е г о с я т о л ь к о с о ­ бственному закону. Э т о , говоря м и м о х о д о м , всегда б ы л о задачей ф и л о с о ф и и . Ей в обществе принадлежит та же роль, какую в о р г а н и з м е играет сознание. У сознания неблагодарная задача находить разумные причины и и з о б р е т а т ь объяснения для инстинктов и действий, и м е ю щ и х с в о и м источником б е с с о ­ знательное. Точно так же философия старается найти глубокомысленные с виду ф о р м у л ы и о д н о о б р а з н о е логическое объяснение д л я умственных и душевных особенностей д а н н о й эпохи, коренящихся как в политических и культурных событиях, так и в климатических и экономических условиях. То или д р у г о е поколение живет, не заботясь о теории своих о с о б е н н о с т е й , по н е п р е л о ж н ы м законам исторического развития, и вот философия спешит, прихрамывая, за ним, собирает отдельные черты его умственного и д у ш е в н о г о облика, п р о ­ явления н о р м а л ь н о г о или б о л е з н е н н о г о его состояния, заносит их б о л е е или менее систематично в с в о ю записную книгу, с н а б ж а е т ее заглавным л и с т о м , нумерует страницы, ставит заключительную точку и с а м о д о в о л ь н о п р и о б щ а е т эту записную книжку к с о б р а н и ю разных систем узаконенного о д н о о б р а з н о г о формата. Истин и верных объяснений в философских системах искать нечего. Но они являются поучительным свидетельством усилий о б щ е с т в е н н о г о сознания найти т р е б у е м о е р а з у м о м более или менее удачное объяснение б е с с о з н а т е л ь н о й своей деятельности в данное время. Если читать произведения Ницше о д н о за д р у г и м , то с первой до п о с л е д н е й страницы получается впечатление, как б у д т о слышишь б у й н о г о п о м е ш а н н о г о , изрыгающего оглушительный поток слов со с в е р к а ю щ и м и г л а з а м и , д и к и м и жестами и с пеной у рта, по временам р а з д р а ж а ю щ е г о с я б е з у м н ы м х о х о т о м , непристойной б р а н ь ю или проклятиями, с м е н я ю щ и м и с я вдруг головокружитель­ ной пляской, или накидывающегося с г р о з н ы м в и д о м и с ж а т ы м и кулаками на посетителя или в о о б р а ж а е м о г о противника. Если э т о т бесконечный поток слов имеет какой-нибудь смысл, то в нем м о ж н о разве различить р я д п о в т о р я ю щ и х с я галлюцинаций, вызываемых о б м а н о м чувств и б о л е з н е н н ы м и органическими процессами. Т а м и сям всплывает ясная мысль, и м е ю щ а я , как всегда у буйных помешанных, характер категорический, повелительный. Н и ц ш е не аргументиру­ ет. К о г д а ему кажется, что он м о ж е т натолкнуться на возражение, он о с м е и в а е т его и резко декретирует: это — ложь. Но он с а м вечно противоречит с в о и м диктаторским заявлениям. Сказав что-нибудь, он тотчас же г о в о р и т п р о т и ­ воположное, и п р и т о м с одинаковой с т р а с т н о с т ь ю , по б о л ь ш е й части в т о й же книге, на о д н о й и т о й же странице. И н о г д а он с а м замечает э т о противоречие и т о г д а делает вид, б у д т о потешался над читателями. Э т и категорические утверждения весьма характерны. Но сначала н у ж н о о з ­ накомиться с м а н е р о й Ницше. Психиатр не найдет в ней ничего н о в о г о . Е м у часто приходится читать п о д о б н ы е произведения, правда, по б о л ь ш е й части 259

Вырождение не появляющиеся в печати, но он читает их не для своего удовольствия, а для того, чтобы поместить автора в больницу для умалишенных. П р о ф а н а же этот поток слов сбивает с толку. К о г д а он, однако, наконец, с ним свыкнется, когда он научится различать о с н о в н у ю мысль среди б а р а б а н н о г о б о я и свиста оглуши­ тельной б а р а б а н н о й музыки, среди вьюги сыплющихся слов, он тотчас заметит, что категорические утверждения Ницше представляют с о б о й татуированные и украшенные к о р о н о й из перьев и серьгами в носу о б щ и е места такого подлого свойства, что гимназистка посовестилась бы избрать их т е м о й для сочинения, л и б о ревущее безумие, не п о д д а ю щ е е с я р а з у м н о м у анализу или опровержению. Из тысячи примеров э т о г о р о д а приведу о д и н или два. «Так говорил Заратустра» (3 ч., стр. 9): «И путь их т а м , где они остановились, лежал через ворота. «Взгляни на эти ворота, карлик,— п р о д о л ж а л я , — у них два лица. Д в е д о р о г и здесь сходятся — по ним никто не прошел до конца. Вот э т о т длинный путь н а з а д длится вечность. А вот этот путь вперед — это другая вечность. Они противоречат друг другу, это два пути: они ста­ лкиваются г о л о в а м и — и здесь, у этих ворот, они сходятся. На них начертано название ворот: «Мгновение». Но если бы кто-нибудь прошел по ним все дальше и дальше, д у м а е ш ь ли ты, карлик, что эти пути вечно б у д у т про­ тиворечить друг другу?» У д а л и т е м ы л ь н у ю пену с этих фраз, и что же получится? Настоящее, т. е. м и г , — вот т о т пункт, где соприкасаются п р о ш л о е и будущее. Но ведь эта мысль так заурядна, что ее и м ы с л ь ю - т о назвать нельзя. «Так говорил Заратустра» (4 ч., стр. 124): « М и р глубок и з а д у м а н глубже, чем день. Пусти меня, пусти! Я слишком чист для тебя. Не трогай меня! Разве мой м и р не достиг только что совершенства? М о я кожа слишком чиста для твоих рук. Пусти меня, глупый, идиотский, глухой день! Разве в полночь не светлее? Самые чистые н а с л е д у ю т з е м л ю , самые непризнанные, сильные — полночные души, которые светлее и глубже всякого дня. М о е несчастье, м о е счастье глубоко, странный день; но тем не менее я — не Бог; я — не божественный ад: их горе глубоко. Горе Бога глубже, страшный мир! Бери горе Бога, не оставь меня. Что я! Опьяненная, сладкозвучная лира — полночная лира, к о т о р у ю никто не пони­ мает, но которая д о л ж н а раздаваться перед голубями, вы, высшие л ю д и ! И б о вы меня не понимаете! Туда, туда! О м о л о д о с т ь , о полдень, о п о с л е о б е д е н н о е время! Теперь наступили и вечер, и ночь, и полночь... А х , ах, как она вздыхает, как она смеется, как она хрипит и задыхается, полночь! Как она трезва, эта пьяная мечтательница! Она перепила собственное пьянство! Она более чем бодрствует, она пережевывает с в о ю жвачку! — Она пережевывает свое горе во сне, старая глубокая полночь, и еще более пережевывает с в о ю радость. И б о , если горе глубоко, то р а д о с т ь еще глубже сердечных страданий... Г о р е говорит: «Пройди, у х о д и , горе!..» Радость же хочет возвращения, хочет все вечного повторения. Г о р е говорит: «Разорвись, истекай кровью, сердце! Двигайтесь, ноги, летите, крылья, в гору, наверх!» Х о р о ш о ! О, м о е старое сердце! Г о р е говорит: «Пройди». Высшие л ю д и . . . если вы когда-нибудь говорили: «Ты нравишься мне, счастье! Шмыг, мгновение»,— то вы хотели, чтобы все вернулось. Все сызнова, все вечно, все в тесной связи, сцепленное, влюбленное, о, так вы любили м и р , — вы, вечные, л ю б и т е его вечно и во все времена. И г о р ю вы говорите: « П р о й д и , но вернись». И б о всякая р а д о с т ь хочет вечности. Всякая радость хочет вечности для всего, хочет м е д у , хочет закваски, хочет опьяненной полночи, хочет м о г и л , хочет на могилах утешения в слезах, хочет позолоченной вечерней зари — чего не хочет радость! Она сердечнее, ужаснее, таинственнее, больше ж а ж д е т и алчет, чем всякое горе, она себя хочет, она себя пожирает, круговая воля борется с ней... Радость хочет вечности всего, хочет глубокой, глубокой вечности». 260

III. Эготизм Ну, а смысл э т о г о б е ш е н о г о потока слов? Всякий из нас желает г о р ю конца, а р а д о с т и — бесконечности. Такое удивительное открытие кроется в приведен­ н о м б е ш е н о м словоизвержении! Укажу еще на совершенно безумные мысли и о б о р о т ы Н и ц ш е . «Веселая наука» (стр. 59): « Ч т о значит жить? Ж и т ь — значит п о с т о я н н о отталкивать от себя т о , что хочет умереть; жить — значит быть ж е с т о к и м и н е у м о л и м ы м по о т н о ш е н и ю ко всему, что с л а б о и с т а р о в нас, и не только в нас». Разумные л ю д и до сих п о р всегда д у м а л и , что жить — значит п о с т о я н н о воспринимать что­нибудь; отталкивание, извержение н е г о д н о г о сопутствует т о ­ лько п о г л о щ е н и ю новых веществ. Определение же Н и ц ш е в таинственной ф о р м е напоминает нам ежедневные утренние отправления. Н о р м а л ь н ы е л ю д и связыва­ ют с понятием жизни скорее представление о с т о л о в о й , чем о секретном кабинете. «По ту сторону добра и зла» (стр. 92): «Было очень тонко со с т о р о н ы Бога, что, когда Он захотел стать писателем и стал учиться по­гречески, то не научился э т о м у языку получше». Стр. 95: «Совет в качестве загадки» («Rathals Räthsel»): «Если узы не д о л ж н ы порваться — н а д о сперва их прикусить». Разъяснить или истолковать э т о глубокомыслие я не в состоянии. Приведенные м н о й места д а ю т читателю понятие о манере Н и ц ш е . Она в д ю ж и н е изданных им толстых или тонких т о м о в всегда одинакова. С в о и м книгам он дает разные более или менее вычурные названия, но все эти книги, в сущности, о д н а книга. М о ж н о во время чтения заменить о д н у д р у г о й и не заметить э т о г о . Э т о целый ряд бессвязных мыслей в прозе и т о п о р н ы х р и ф м а х без конца, без начала. Редко вы встретите хоть какое­нибудь развитие м ы с л и или несколько страниц п о д р я д , связанных последовательной аргументацией. Н и ц ш е , очевидно, имел обыкновение с л и х о р а д о ч н о й п о с п е ш н о с т ь ю заносить на б у м а г у все, что п р и х о д и л о ему в голову, и когда накапливалось д о с т а т о ч н о б у м а г и , он посылал ее в типографию, и таким о б р а з о м создавалась книга. Он с а м называет этот м у с о р а ф о р и з м а м и , а его поклнники у с м а т р и в а ю т в бессвязности его речи о с о б е н н о е д о с т о и н с т в о . Но вот что говорит Н и ц ш е о т о м , как он р а б о т а л : « М е н я злит всякое писание, и я стыжусь его: о н о для меня н е и з б е ж н о е з л о . — « Н о зачем ты в таком случае пишешь?» — По секрету сказать, л ю б е з н е й ш и й , д е л о в т о м , что я до сих п о р не нашел д р у г о г о средства отделаться от м о и х м ы с л е й . — « П о ч е м у же ты хочешь от них отделаться?» — « Д а разве я хочу? Я д о л ж е н » («Веселая наука»). Если говорят об этической системе Ницше, то не следует д у м а т ь , что он с о з д а л ее в связном виде! Д е л о сводится к т о м у , что у него во всех книгах до о д н о й рассеяны мысли по в о п р о с а м нравственности и о т н о ш е н и я л ю д е й к о б щ е ­ ству и природе, которые, вместе взятые, как бы внушены о д н и м о б щ и м основ­ ным воззрением. В о т э т о ­ т о воззрение и признается философией Н и ц ш е . Ученики его (Каац, Цербст, Шельвин и другие) старались придать э т о й м н и м о й ф и л о с о ­ фии п о д о б и е определенной ф о р м ы и единства, выудив из его книг некоторые места, до известной степени с о о т в е т с т в у ю щ и е друг другу. Руководствуясь э т и м м е т о д о м , м о ж н о б ы л о бы, однако, установить ф и л о с о ф и ю Н и ц ш е д и а м е т р а л ь н о п р о т и в о п о л о ж н у ю установленной его учениками. Д е л о в т о м , как мы уже говорили, что Ницше противоречит к а ж д о м у из своих п о л о ж е н и й , и если д о в е с т и недобросовестность до выуживания лишь п о л о ж е н и й о д н о й категории и о б ­ ходить м о л ч а н и е м противоположные, то м о ж н о вычитать у Н и ц ш е по ж е л а н и ю л и б о о д н о философское воззрение, л и б о д и а м е т р а л ь н о е м у п р о т и в о п о л о ж н о е . Учение Ницше, п р о в о з г л а ш а е м о е его учениками единственно спасительным, подвергает критике основы нравственности, исследует п р о и с х о ж д е н и е понятий о д о б р е и зле, анализирует значение т о г о , что ныне н а з ы в а ю т д о б р о д е т е л ь ю и п о р о к о м для индивида и общества, указывает на п р о и с х о ж д е н и е совести 261

Вырождение и старается дать представление о целях общественного развития и, следователь­ но, о человеческом идеале. Я постараюсь р е з ю м и р о в а т ь в с а м о м с ж а т о м виде это учение, прибегая по в о з м о ж н о с т и к выражениям с а м о г о Ницше. Г о с п о д с т в у ю щ а я м о р а л ь «возвеличивает, обожествляет, облаженивает (verjenseitigt) неэгоистичные инстинкты сострадания, самоотречения, самопожер­ твования». Но эта м о р а л ь сострадания «представляет великую опасность для человечества, начало конца, остановку, озирающееся н а з а д утомление, волю, направленную против жизни». « Н а м нужна критика нравственных ценностей. Ценность этих ценностей д о л ж н а быть подвергнута с о м н е н и ю . До сих пор все верили, что д о б р ы й представляет б о л ь ш у ю ценность, чем д у р н о й , большую ценность в смысле споспешествования, пользы, процветания по отношению к д а н н о м у человеку в о о б щ е , включая и его будущее. Как? М о ж е т быть, истина заключается в о б р а т н о м ? Как? М о ж е т быть, в д о б р е следует видеть симптом регресса, опасность, с о б л а з н , яд, д у р м а н , вследствие к о т о р о г о настоящее как бы живет на счет б у д у щ е г о у д о б н е е , безопаснее, но в то же время низменнее? Тогда именно м о р а л ь вызывала бы н е в о з м о ж н о с т ь достижения человеком высшей силы и величия: она была бы о п а с н о с т ь ю из опасностей». Э т о т вопрос Ницше ставит в предисловии к книге «К генеалогии морали» и отвечает на него, развивая с в о ю мысль о происхождении современной морали. В начале человеческой цивилизации существовал «хищный зверь, красивое, ж а ж д у щ е е п о б е д ы и добычи, рыскающее животное». Э т и «пущенные на волю животные не подчинялись никакому с о ц и а л ь н о м у принуждению; о б л а д а я только совестью дикого зверя, эти чудовища совершали свои подвиги — убийства, разрушения, изнасилования, пытки с такой ж и з н е р а д о с т н о с т ь ю и душевным равновесием, с какими студенты с о в е р ш а ю т свои проделки». Э т и красивые животные составляли б л а г о р о д н у ю п о р о д у ; они нападали на менее благородных, п о б е ж д а л и их и превращали в своих рабов. « С т а д о таких красивых хищных зверей, п о р о д а победителей и г о с п о д , воинственно организованная (мы подчер­ киваем э т о слово: организованная, п о т о м у что н а м придется еще к нему вернуть­ ся), с п о с о б н а я к организаторской деятельности, наложив свои ужасные лапы на население, в численном отношении, быть м о ж е т , г о р а з д о б о л е е значительное, но еще б е с ф о р м е н н о е , еще кочующее, основало государство. Б р е д о т о м , что государство основано путем д о г о в о р а , д а в н о кончился. Т о т , кто м о ж е т повеле­ вать, кто от п р и р о д ы господин, кто проявляет в телодвижениях и действиях склонность к насилию, т о т о д о г о в о р а х не заботится». В о р г а н и з о в а н н о м таким о б р а з о м государстве существовали, следовательно, класс г о с п о д и класс р а б о в . Первый п о л о ж и л начало нравственным понятиям. Он провел различие м е ж д у д о б р о м и з л о м ; д о б р о е совпало для него с благород­ ным, з л о е — с вульгарным; х о р о ш и м и представлялись е м у собственные свойст­ ва, д у р н ы м и — свойства покоренной расы. Х о р о ш и м и были суровость, жесто­ кость, г о р д о с т ь , храбрость, пренебрежение к опасности, радость от смелого поступка, крайнее равнодушие к желаниям д р у г о г о человека; д у р н ы м и были «трус, робкий и мелочный человек, п о м ы ш л я ю щ и й только о примитивной пользе, равным о б р а з о м недоверчивый человек с его приниженным в з о р о м , себя у н и ж а ю щ а я собачья п о р о д а л ю д е й , которая позволяет себя истязать, просящий подачки льстец и, главным о б р а з о м , лжец». В о т господская м о р а л ь . Покоренный класс имел, конечно, п р о т и в о п о л о ж н у ю , р а б с к у ю м о р а л ь . « Р а б не м о ж е т сочув­ ствовать д о б р о д е т е л и сильного: он относится к ней недоверчиво, скептически, он изощряется в недоверии ко всему, что признается х о р о ш и м господской моралью. Н а о б о р о т , заманчивыми представляются е м у те свойства, которые облегчают с т р а ж д у щ и м существование: здесь в почете сострадание, рука, склонная к помо­ щи, отзывчивое сердце, терпение, прилежание, смирение, приветливость, ибо 262

III. Эготизм здесь они — полезные свойства и почти единственное средство вынести б р е м я существования. Рабская м о р а л ь по существу утилитарная». О д н о время господская и рабская м о р а л ь существовали р я д о м или, точнее говоря, были подчинены о д н а другой. Но вот случилось чрезвычайное событие: рабская м о р а л ь восстала против господской, п о б е д и л а ее, свергла с престола и заняла ее м е с т о . П р о и з о ш л а переоценка всех нравственных понятий (на с в о е м тарабарском языке Н и ц ш е говорит о «переоценке ценностей»). Т о , что п р е ж д е при господской м о р а л и признавалось х о р о ш и м , теперь с т а л о д у р н ы м , и н а о б о ­ рот. С л а б о с т ь сделалась п р е и м у щ е с т в о м , жестокость — преступлением, с а м о п о ­ жертвование — д о б р о д е т е л ь ю . В о т что Н и ц ш е называет «восстанием р а б о в в морали». « Э т о чудо совершили евреи, их пророки слили в о д н о слова: б о г а т ы й , безбожный, д у р н о й , склонный к насилию, чувственный, и впервые превратили слово «мир» в слово п о з о р н о е . В э т о й переоценке ценностей ( с ю д а о т н о с и т с я и отождествление слов «бедный», «святой» и «друг») и с о с т о и т значение еврейс­ кого народа». Еврейское «восстание р а б о в в м о р а л и » б ы л о м е с т ь ю по о т н о ш е н и ю к классу г о с п о д , д о л г о е время притеснявших евреев, а о р у д и е м э т о й о г р о м н о й м е с т и б ы л Спаситель. « Н е достиг ли Израиль и м е н н о о к о л ь н ы м п у т е м , через э т о г о «искупи­ теля», э т о г о кажущегося противника и сокрушителя И з р а и л я высшей цели в своей величественной ж а ж д е мщения? Не следует ли признать т а й н о й черной магией истинно великой политики мщения — д а л ь н о в и д н о г о , п о д з е м н о г о , м е д ­ ленно д е й с т в у ю щ е г о и наперед рассчитывающего м щ е н и я , — что с а м И з р а и л ь д о л ж е н был отречься, как от чего-то г л у б о к о е м у в р а ж д е б н о г о , от и с т и н н о г о орудия своей мести и распять его, ч т о б ы «весь мир», т. е. все противники Израиля, без всяких колебаний попались на эту приманку? И в о о б щ е , м о ж н о ли придумать б о л е е о п а с н у ю приманку — как бы ни и з о щ р я т ь свой ум — нечто такое, что равнялось бы по своей соблазнительной, опьяняющей, о д у р я ю щ е й , губительной силе символу «святого креста», у ж а с н о м у парадоксу « Б о г а на кресте», н е п о с т и ж и м о й тайне последней, крайней жестокости и самораспятия Бога для спасения человечества? По крайней мере, не п о д л е ж и т с о м н е н и ю , что п о д э т и м з н а м е н е м мщения и переоценки всех ценностей И з р а и л ь о д е р ж а л п о б е д у н а д всеми д р у г и м и идеалами, н а д всеми б о л е е б л а г о р о д н ы м и и д е а л а м и и одерживает их и поныне». Я д о л ж е н обратить о с о б е н н о е внимание читателей на э т о м е с т о и пред­ ложить им вывести определенное понятие из этих неумных слов. Итак, И з р а и л ь хотел о т о м с т и т ь всему свету и п о э т о м у решил распять Спасителя и с о з д а т ь н о в у ю мораль. К т о , однако, был э т о т Израиль, з а д у м а в ш и й и исполнивший указанный план? Д о л ж н о с т н о е учреждение, правитель, н а р о д н о е собрание? П о д ­ вергся ли план предварительно о б щ е м у о б с у ж д е н и ю и г о л о с о в а н и ю , п р е ж д е чем Израиль приступил к его осуществлению? Если ясно представить с е б е во всех реальных п о д р о б н о с т я х процесс, который и з о б р а ж а е т Н и ц ш е п р е д н а м е р е н н ы м и вполне сознательным, то мы п о й м е м всю бессмыслицу нанизанных им слов. Со времени еврейского «восстания р а б о в в м о р а л и » з е м н а я жизнь, к о т о р а я до т о г о была наслаждением, по крайней мере, д л я сильных и смелых, д л я благородных, для г о с п о д , превратилась в мучение. Со времени э т о г о восстания господствует противоестественная жизнь, и человек становится низменнее, слабее, вульгарнее, он постепенно вырождается, и б о о с н о в н о й инстинкт н о р м а л ь н о г о человека — не самоотвержение и сострадание, а э г о и з м и жестокость. « С а м и по себе о б и д а , насилие, эксплуатация, разрушение не м о г у т противоречить справед­ ливости, так как с а м а жизнь по существу, т. е. в основных своих функциях, наносит о б и д ы , совершает насилия, эксплуатирует, р а з р у ш а е т и так как и н о й ее себе д а ж е представить нельзя. П р а в о в о й порядок... был бы в р а ж д е б н ы м жизни 263

Вырождение принципом, он уничтожал и разлагал бы человека, равнялся бы покушению на его будущее, служил бы признаком утомления, был бы потаенной дорогой к небытию». «Теперь везде бредят, д а ж е в научной ф о р м е , о б у д у щ и х социальных условиях, исключающих всякую эксплуатацию. Э т о все равно как б у д т о нам о б е щ а ю т и з о б р е с т и жизнь, в о з д е р ж и в а ю щ у ю с я от исполнения всех своих ор­ ганических функций. «Эксплуатация» не составляет принадлежности испорчен­ ного, несовершенного или первичного общества: она составляет принадлежность существа жизни как органическая основная ее функция». Э т у г л у п у ю софистику, о т о ж д е с т в л я ю щ у ю жизнь с эксплуатацией, я опро­ верг еще раньше, чем Ницше изложил ее в своих сочинениях. Вот что я говорил в м о е м труде «Условная ложь культурного человечества»: « Э т о словечко (что собственность — кража) м о ж н о назвать верным, только став на софистическую точку зрения, что все существующее существует лишь для себя и черпает из факта своего существования право принадлежать себе. При таком взгляде на вещи человек действительно крадет срываемую былинку, вдыхаемый воздух, выужива­ е м у ю рыбу. Но в т а к о м случае крадет и ласточка с ъ е д а е м у ю ею муху; в таком случае земля в о о б щ е населена только архиворами; в таком случае в о о б щ е ворует все, что живет, т. е. поглощает извне вещества, ему не принадлежащие, и ор­ ганически их перерабатывает... Нет, собственность, приобретенная т р у д о м , т. е. о б м е н о м определенного количества труда на соответственное количество цен­ ностей, не м о ж е т считаться воровством». Если здесь везде заменить слово «воровство» употребленным Ницше выражением «эксплуатация», то и получится ответ на его с о ф и з м . Но вернемся к прерванному нами и з л о ж е н и ю этической системы Ницше. Итак, жестокость является основным инстинктом человека. Д л я нее нет места в новой рабской м о р а л и . Основной инстинкт нельзя искоренить, он вечно будет жив и б у д е т требовать своего удовлетворения. П о э т о м у ему постарались найти д р у г о й исход. «Все инстинкты, не находящие себе выхода, о б р а щ а ю т с я внутрь. Те страшные оплоты, которыми оградила себя государственная организация против закоренелых инстинктов к с в о б о д е (к числу этих о п л о т о в принадлежат преимущественно наказания), привели к т о м у , что все эти инстинкты дикого, с в о б о д н о рыскающего человека обратились назад, против с а м о г о человека. Вражда, жестокость, удовольствие, доставляемое преследованием, нападением, р а з р у ш е н и е м , — все это, обращаясь против носителя таких инстинктов, создало «укоры совести». Человек, который за н е д о с т а т к о м внешних врагов и стесненный отсутствием простора, вследствие о д н о о б р а з н о й правильности обычая, с а м нете­ рпеливо ревел, преследовал, кусал, истязал. Э т о животное, с а м о м у себе наноси­ вшее раны, ударяясь о железные прутья клетки, в к о т о р у ю его посадили, чтобы укротить, э т о т алчущий, изнывающий от тоски по пустыне человек, которому приходится с а м о г о себя превращать в приключения, в м е с т о пытки,— э т о т шут, этот т о с к у ю щ и й и отчанный узник сделался и з о б р е т а т е л е м укоров совести». « Э т о желание истязать с а м о г о себя, эта ушедшая в себя жестокость человеказверя, к о т о р о г о загнали в себя и который и з о б р е л укоры совести, чтобы причи­ нять себе б о л ь после т о г о , как ему был закрыт естественный в ы х о д для этого желания» привели к понятию о вине и грехе. Но и с у д о п р о и з в о д с т в о , наказание «так называемых» преступников, многие виды искусства, в о с о б е н н о с т и траге­ д и я , — э т о ф о р м ы , в которых первичной жестокости еще д о з в о л е н о проявляться. Рабская м о р а л ь с ее «аскетическим и д е а л о м » самоподавления, презрения к жизни, с ее мучительным и з о б р е т е н и е м совести, правда, позволила рабам отмстить с в о и м г о с п о д а м ; она, кроме т о г о , укротила м о щ н о г о , х и щ н о г о челове­ ка-зверя и доставила м а л ы м и с л а б ы м , толпе, с т а д н ы м ж и в о т н ы м лучшие условия существования; но человечеству в о о б щ е она причинила вред, задержав 264

III. Эготизм с в о б о д н о е развитие высшего человеческого типа. « О б щ е е вырождение человека включительно до «человека б у д у щ е г о » социалистических и д и о т о в и дураков нынешнего времени — до их идеала! — э т о вырождение и умаление человека до совершенно с т а д н о г о животного (или, как они говорят, до человека « с в о б о д н о г о общества»), э т о низведение человека до ж и в о т н о г о карлика равноправности и одинаковых жизненных требований» составляет разрушительное д е л о рабской м о р а л и . Ч т о б ы взрастить человечество до высшего великолепия, н а д о возвра­ титься к природе, господской м о р а л и , р а з н у з д а н н о й жестокости. « Б л а г о б о л ь ­ шинства и благо меньшинства представляют два п р о т и в о п о л о ж н ы х мерила; признавать первое более совершенным м е р и л о м мы п р е д о с т а в л я е м наивным английским б и о л о г а м . . . В п р о т и в о п о л о ж н о с т ь л ж и в о м у с т а р о м у л о з у н г у о при­ вилегии большинства, в п р о т и в о п о л о ж н о с т ь с т р е м л е н и ю к у м а л е н и ю , униже­ н и ю , уравнению, д в и ж е н и ю п о д гору человечества м ы д о л ж н ы провозгласить ужасный и восхитительный лозунг о привилегии н и ч т о ж н о г о меньшинства... Как последнее указание д р у г о г о пути, явился Н а п о л е о н — э т о т с о в е р ш е н н о о д и н о к и й и п о з ж е всех родившийся человек, какой к о г д а - л и б о существовал, и в н е м предстала перед нами принявшая плоть п р о б л е м а б л а г о р о д н о г о и д е а л а , — явил­ ся Н а п о л е о н , этот синтез бесчеловечности и сверхчеловечности». Человек д у х о в н о с в о б о д н ы й д о л ж е н стоять «по ту с т о р о н у д о б р а и зла». Э т и понятия для него не существуют. Свои инстинкты и действия он ценит по значению, к о т о р о е они и м е ю т для него с а м о г о , а не для других, д л я стада. Он делает, что е м у доставляет удовольствие, д а ж е т о г д а , в о с о б е н н о с т и т о г д а , когда это мучает других, вредит д р у г и м , д а ж е их уничтожает. Он руководствуется тайным принципом древних ассасинов: « Н е т истины — все д о з в о л е н о » . Р у к о в о д ­ ствуясь этой новой м о р а л ь ю , человечество наконец д о й д е т до сверхчеловечности: « с а м ы м зрелым п л о д о м его будет всевластный индивид, равный только с а м о м у себе, отрешившийся от х о д у л ь н о й нравственности, а в т о н о м н ы й и сверхнравст­ венный (ибо понятия автономии и нравственности и с к л ю ч а ю т д р у г друга), с л о в о м , человек собственной, независимой воли». Такова нравственная система Ницше, вытекающая из отдельных с о в п а д а ­ ю щ и х мест различных его книг с устранением противоречий. Я на м и н у т у отнесусь к ней серьезно и подвергну критике, прежде чем п р о т и в о п о с т а в и т ь ей диаметрально противоположные воззрения с а м о г о Ницше. В о з ь м е м прежде всего его а н т р о п о л о г и ю . По его м н е н и ю , человек был первоначально с в о б о д н о р ы с к а ю щ и м о д и н о к и м х и щ н ы м зверем, коренным ин­ стинктом к о т о р о г о был э г о и з м и совершенное пренебрежение к и н т е р е с а м других л ю д е й . Э т о мнение противоречит всему, что н а м известно о п е р в о б ы т н о м человеке. Кухонные о т б р о с ы доисторического человека, открытые и исследован­ ные в Д а н н и Стенструпом, м е с т а м и д о с т и г а ю т т о л щ и н ы о к о л о 5 аршин и, следовательно, свидетельствуют о г р о м а д н о м с б о р и щ е л ю д е й . Залежи л о ш а д и ­ ных остовов в окрестностях С о л ю т р ы так г р о м а д н ы , что и с к л ю ч а ю т всякую мысль о т о м , б у д т о бы отдельный охотник или д а ж е очень многочисленная группа охотников загнала и умертвила значительное число л о ш а д е й в о д н о м месте. К у д а мы ни заглянем в доисторические времена, в с ю д у натолкнемся на человека, как на стадное животное, к о т о р о е ни в каком случае не м о г л о бы существовать, если бы не о б л а д а л о инстинктами, о б у с л о в л и в а ю щ и м и с о в м е с т ­ ную жизнь, т. е. сочувствием и известной степенью с а м о о т в е р ж е н и я . Э т и инстин­ кты мы н а х о д и м д а ж е у обезьян, и если они о т с у т с т в у ю т у п о р о д , н а и б о л е е похожих на человека, у орангутана и г и б б о н а , то э т о в глазах некоторых исследователей служит д о с т а т о ч н ы м д о к а з а т е л ь с т в о м , что эти п о р о д ы в ы р о д и ­ лись и вымирают. Следовательно, неверно, что человек к о г д а - л и б о б ы л « о д и ­ ноко р ы с к а ю щ и м животным». 265

Вырождение

,

В о з ь м е м теперь исторические данные Ницше. По его м н е н и ю , сперва была в силе господская м о р а л ь , признававшая э г о и з м и насилие и отвергавшая самоотречение. Э т а нравственная оценка действий и чувств была ниспровергнута «восстанием рабов». Евреи б у д т о бы и з о б р е л и «аскетический идеал», т. е. мораль б о р ь б ы со страстями, презрения к физическим наслаждениям, сострадания и лю­ бви к ближнему, чтобы о т о м с т и т ь с в о и м притеснителям, г о с п о д а м , «красивым животным». Я выше уже указал на бессмысленность э т о г о представления о со­ знательном о т м щ е н и и . Но верно ли, что наша теперешняя м о р а л ь с ее поняти­ ями о зле и д о б р е изобретена евреями и что она составляет как бы предприятие р а б о в против господ? Главные основы современной м о р а л и уже выражены в б у д д и з м е . Их п р о п о в е д о в а л Б у д д а , не р а б , а царский сын, и они были усвоены не р а б а м и , не л ю д ь м и притесненными, а, н а о б о р о т , г о с п о д а м и , браминами. В о з ь м е м некоторые буддистские нравственные правила: «Не говори ни с кем сурово... Б у д е м жить счастливо; не б у д е м ненавидеть тех, кто нас ненавидит... Человека называют ария (святым), когда он относится сострадательно ко вся­ кому ж и в о м у существу... Во всем с а м о о б л а д а н и е полезно... Если ты победишь врага силой, ты увеличишь в нем вражду; если ты покоришь его л ю б о в ь ю , ты не пожнешь впоследствии страданий» и т. д. Ч т о же это: господская или рабская мораль? Воззрения ли это рыскающих хищных зверей или сострадательных, самоотверженных общественных животных? И эти воззрения зародились не в Палестине, а в И н д и и , т. е. в н а р о д е завоевателей, покоривших д р у г о й народ, в Китае, где в о о б щ е в то время не господствовал класс завоевателей. Самопоже­ ртвование, сочувствие и сострадание б у д т о бы рабская мораль! Была ли геройс­ кая обезьяна, о к о т о р о й рассказывает Дарвин по Брему, р а б о м , восставшим против господ? «Все павианы,— рассказывает Д а р в и н , — снова забрались на высоты, за исключением м о л о д о г о , приблизительно шестимесячного детеныша, который, г р о м к о взывая о п о м о щ и , взобрался на скалу, где его окружили собаки. И вот с высот спустился о д и н из самых больших самцов, настоящий герой, м е д л е н н о приблизился к м о л о д о м у павиану, поласкал его и торжественно увел с с о б о й , а собаки от изумления не решились д а ж е напасть на удалявшихся обезьян». Г о в о р я о «красивом ж и в о т н о м » , Ницше, очевидно, д у м а е т о германце кочевого периода. Вот кто вызвал в нем представление о р ы с к а ю щ е м хищном звере, н а п а д а ю щ е м на слабых, чтобы с наслаждением удовлетворить свои крово­ жадные и разрушительные инстинкты! Э т о т хищный зверь б у д т о бы никогда не вступал в д о г о в о р ы ! М е ж д у т е м из истории известно, что германец кочевого периода, еще нетронутый рабской м о р а л ь ю , был сильный, но миролюбивый крестьянин, который вел войны не из л ю б в и к убийствам, а для завоевания пахотной земли и который всегда старался заключать мирные д о г о в о р ы , прежде чем по н е о б х о д и м о с т и о б н а ж а л меч. И т о т же «красивый белокурый зверь» з а д о л г о до появления у него рабской м о р а л и проникся воззрением, что человек достигает величайшей славы, когда он совершенно отрекается от собственного «я»; знает лишь почести, как отражение почестей, выпадающих на д о л ю другого человека, к о т о р о м у служишь до готовности жертвовать для него жизнью! Н и ц ш е говорит, что совесть — «обращенная вовнутрь жестокость». Чело­ век, и м е ю щ и й н е п р е о д о л и м у ю потребность мучить и истязать других, удовлет­ воряет ее на с а м о м себе, так как ему запрещено удовлетворять ее на других. Если бы э т о б ы л о верно, то порядочный, д о б р о д е т е л ь н ы й человек, никогда не удов­ летворявший м н и м о г о п р и р о ж д е н н о г о инстинкта через преступление, должен был бы сильнее всего истязать себя, т. е. подвергаться наиболее сильным укорам совести. Н а о б о р о т , преступник, у д о в л е т в о р я ю щ и й свой прирожденный инстинкт на других, следовательно, не нуждающийся в самоистязании, д о л ж е н был бы 266

III. Эготизм иметь с а м у ю с п о к о й н у ю совесть. П о д т в е р ж д а е т с я ли э т о о п ы т о м ? В и д а н о ли, чтобы честный человек, никогда не удовлетворявший своего инстинкта к ж е с т о ­ кости, страдал от укоров совести? Не т е р з а ю т с я ли и м и , н а о б о р о т , те, кто удовлетворял свой инстинкт к жестокости? Н и ц ш е говорит: « Н а с т о я щ и е укоры совести встречаются реже всего у преступников и у лиц, о т б ы в а ю щ и х наказание; т ю р ь м ы , исправительные д о м а не представляют среду, в к о т о р о й преимущест­ венно процветает этот вид г л о ж у щ е г о червя», и д у м а е т , что он д о к а з а л свое положение. Но л ю д и , попавшие в т ю р ь м у , с в о и м преступлением уже выяснили, что дурные инстинкты у них о с о б е н н о развиты. В т ю р ь м е же их силой удержива­ ют от удовлетворения своего инстинкта. П о э т о м у самоистязание, укоры совести д о л ж н ы были бы встречаться у них о с о б е н н о часто, а м е ж д у т е м с а м Н и ц ш е заявляет, что «укоры совести встречаются у них чрезвычайно редко!». С л е д о в а т е ­ льно, утверждение Ницше — не что иное, как горячечный б р е д . О б р а т и м с я теперь к филологическому аргументу. Н и ц ш е чрезвычайно г о р ­ дится с в о и м открытием, что понятие о «долге» м о ж е т вытекать из очень у з к о г о и вещественного представления о «долгах». П о л о ж и м , что э т о филологическое объяснение верно. Но что э т о доказывает? Доказывает о н о только, что узкое вещественное понятие с течением времени расширилось, у г л у б и л о с ь , о д у х о т ­ ворилось. Оспаривал ли кто-нибудь э т о т процесс? Всякий, кто н е м н о г о з а н и м а л ­ ся историей культуры, знает, что все понятия постепенно развиваются. П о д р а з у ­ мевали ли в первобытные времена п о д л ю б о в ь ю и д р у ж б о й те тонкие и м н о г о о б ­ разные душевные настроения, которые ныне н а х о д я т себе в этих словах выражение? М о ж н о допустить, что первый д о л г , сознанный человеком, б ы л о б я з а т е л ь с т в о м возвращения ссуды. Но и д о л г в смысле вещественного о б я з а т е ­ льства не м о ж е т возникнуть среди «красивых зверей». Он уже п р е д п о л а г а е т д о г о в о р н ы е отношения, признание права собственности, уважение к д р у г о м у человеку; он немыслим, если у кредитора нет склонности оказать услугу б л и ж ­ нему и он не доверяет должнику, что т о т г о т о в о т б л а г о д а р и т ь за благодеяние, с в о б о д н о подчиниться неприятной н е о б х о д и м о с т и уплаты д о л г а . А ведь все эти чувства уже составляют м о р а л ь , п р о с т у ю , н о истинную м о р а л ь , « р а б с к у ю м о ­ раль» д о л г а , уважения к д р у г и м , сочувствия, самоограничения, а не « г о с п о д с к у ю мораль» э г о и з м а , р а з б о я , жестокого насилия, н е о б у з д а н н о й страсти! Остановимся, наконец, на биологическом аргументе. Г о с п о д с т в у ю щ а я м о ­ раль б у д т о бы улучшает жизненные условия с т а д н о г о ж и в о т н о г о , но препятству­ ет е м у в достижении высшей степени развития, т. е. высшего идеала. С л е д о в а т е ­ льно, по м н е н и ю Ницше, с а м ы й совершенный человеческий тип — «великолеп­ ный хищный зверь», « с м е ю щ и й с я лев», у д о в л е т в о р я ю щ и й все свои страсти, каковы бы они ни были в нравственном отношении. Н а б л ю д е н и е показывает, что этот взгляд — явная бессмыслица. Все «сверхчеловеки», известные и с т о р и и , не стеснявшиеся в удовлетворении своих инстинктов, были уже б о л ь н ы или с т а н о ­ вились больными. Знаменитые преступники — и Н и ц ш е п р я м о причисляет их к сверхчеловекам — были почти все в физическом и д у х о в н о м о т н о ш е н и и отмечены печатью вырождения, следовательно, не только не представляли с о б о й цвета человеческого развития, а, напротив, представляли регресс, искалечение человеческой природы, а властители, чудовищный э г о и з м к о т о р ы х подчинял с е б е все человечество, кончали жизнь сумасшествием, т. е. с о с т о я н и е м , к о т о р о е вряд ли кто-нибудь решится назвать идеальным. С а м Н и ц ш е вполне соглашается, что «великолепный хищный зверь» причиняет вред, р а з р у ш а е т и о п у с т о ш а е т . Но какое н а м д е л о до толпы? Она ведь существует только д л я т о г о , ч т о б ы д а т ь развиться о т д е л ь н ы м сверхчеловекам и у д о в л е т в о р и т ь их с а м ы е дикие п о т р е б ­ ности! Однако «великолепный хищный зверь» с а м себе вредит, с а м себя унич­ тожает, и уж э т о ни в каком случае нельзя назвать п о л е з н ы м влиянием высокого 267

Вырождение развития его качеств. Биологическая истина заключается в т о м , что постоянное с а м о о б у з д а н и е является н е о б х о д и м ы м жизненным условием как для сильней­ ших, так и слабейших. О н о является деятельностью высших, наиболее человечес­ ких м о з г о в ы х центров. Если эти центры лишены деятельности, то они теряют с в о ю силу, т. е. человек перестает быть человеком, другими словами, «сверх­ человек» становится с к о т о м . Ч т о же после э т о г о остается от всей системы Ницше? Мы видели, что она — собрание бессмысленных положений и фраз, к к о т о р ы м д а ж е нельзя относиться серьезно, п о т о м у что они столь же эфемерны, как кольца д ы м а , которыми забавляется человек, курящий сигару. Ученики Ницше постоянно толкуют о «глубине» его нравственной философии, и он с а м постоянно повторяет слова «глубокий и глубина» с болезненным о д н о о б р а з и е м . Приведу несколько приме­ ров, к о т о р ы м и испещрены книги э т о г о философа: « Г л у б о к о е страдание возвыша­ ет человека... Х р а б р о с т ь вкуса, в о о р у ж а ю щ е г о с я против всего печального и глу­ бокого... Запах столько же глубины (!), как и тления... Я часто д у м а ю о т о м , как сделать его (человека) сильнее, злее и глубже... И вот что я называю познанием: все глубокое д о л ж н о подняться до м о е й высоты... Они недостаточно думали в глубину... М и р глубок: глубже, чем д у м а л когда-либо день... Ч т о говорит глубокая полночь?.. Всякая радость желает глубокой, глубокой вечности» и т. п. Но если приблизиться к этой «глубине», чтобы ее измерить, то перестанешь верить собственным глазам. Ницше не п р о д у м а л ни о д н о й своей так называемой мысли до конца. Ни о д н о из его диких положений не выдерживает д а ж е самой снисходительной критики. Ницше не дает себе отчета в основных вопросах нравственности, о которых он наболтал, однако, десять т о м о в . Э т и вопросы сводятся к с л е д у ю щ е м у : м о ж н о ли делить человеческие действия на хорошие и дурные? П о ч е м у о д н и признаются х о р о ш и м и , другие — дурными? Ч т о принуж­ дает человека совершать д о б р ы е дела и воздерживаться от дурных? Ницше как б у д т о отрицает за л ю д ь м и право подразделять человеческие действия, руководствуясь нравственной точкой зрения. « Н е т истины — все до­ зволено». Не существует ни д о б р а , ни зла. Придерживаться этих искусственных понятий — суеверие и наследственный предрассудок. С а м Ницше занял позицию «вне д о б р а и зла» и приглашает «свободные умы» « д о б р ы х европейцев» занять ту же п о з и ц и ю . И вслед за т е м этот стоящий «вне д о б р а и зла» « с в о б о д н ы й ум» говорит как ни в чем не бывало об «аристократических д о б р о д е т е л я х » и о «гос­ подстве м о р а л и » . Следовательно, д о б р о д е т е л и все-таки существуют, существует и нравственность, хотя и п р о т и в о п о л о ж н а я господствующей? Как это примирить с отрицанием всякой нравственности? Человеческие действия, следовательно, неравноценны? М о ж н о , следовательно, м е ж д у ними различать х о р о ш и е и дур­ ные? Ницше, следовательно, берется их классифицировать, называет о д н и «ари­ стократическими д о б р о д е т е л я м и » , а другие — рабскими действиями, которые признаются « г о с п о д а м и повелевающими» д у р н ы м и , т. е. порочными. Как же он после э т о г о м о ж е т утверждать, что стоит «вне д о б р а и зла»? Он именно стоит м е ж д у д о б р о м и з л о м , позволяя себе только глупую шутку называть дурным то, что мы называем х о р о ш и м , т. е. совершает подвиг, на который с п о с о б е н всякий неблаговоспитанный и з л о б н ы й мальчишка. Э т о первое и поразительное непонимание собственной точки зрения уже дает н а м некоторое понятие о «глубине» Ницше. Но далее. Несуществование морали он доказывает главным о б р а з о м т е м , что им названо «переоценкой ценностей». Некогда х о р о ш и м признавалось т о , что теперь признается д у р н ы м , и наоборот. Мы видели, что э т о т взгляд — чистейший бред. Но д о п у с т и м , что Н и ц ш е прав, что действительно п р о и з о ш л о «восстание р а б о в в морали». П о д т в е р ж д а е т ли это его о с н о в н у ю мысль? «Переоценка ценностей» вовсе не опровергает существова268

III. Эготизм ния м о р а л и в о о б щ е , п о т о м у что нисколько не подрывает понятия о ценности. Ценности в о о б щ е существуют, но только то о д н и , то другие действия при­ знаются ценными. Ни о д и н исследователь истории человеческой культуры не отрицает факта, что воззрения на т о , что следует считать нравственным или безнравственным, с течением времени изменялись и что они п о с т о я н н о изменяются. Признание э т о г о факта составляет теперь о б щ е е м е с т о . Если Ницше воображает, что он сделал э т о открытие, то он очень наивен. Но спрашивается, как м о ж е т дальнейшее развитие и изменение нравственных п о ­ нятий в о о б щ е противоречить о с н о в н о м у факту их существования? И з м е н е н и е не только не противоречит их существованию, но д а ж е п о д т в е р ж д а е т его, составляет н е о б х о д и м о е его предположение. Ведь изменяться м о ж е т только т о , что существует, а основной вопрос заключается и м е н н о в т о м , с у щ е с т в у ю т ли нравственные понятия? Но именно э т о т единственно существенный вопрос оставляется Н и ц ш е без всякого разрешения. В презрительном тоне он упрекает р а б с к у ю м о р а л ь в утилитарности и не замечает, что восхваляет «аристократические д о б р о д е т е л и » , с о с т а в л я ю щ и е «гос­ п о д с к у ю мораль», только п о т о м у , что они б о л е е с о о т в е т с т в у ю т индивиду, «сверхчеловеку». Но какая разница м е ж д у «соответствовать» и «быть полез­ ным»? Значит, господская м о р а л ь столь же утилитарна, как и рабская. И э т о г о не видит «глубокий» Ницше! И за т о , что они и з о б р е л и у т и л и т а р н у ю м о р а л ь , он осмеивает английских м о р а л и с т о в , назвав Дарвина, М и л л я и Спенсера п о с р е д с т ­ венностями. Е м у мерещится, что он открыл нечто совершенно новое, н и к о м у неизвест­ ное, когда с т о р ж е с т в о м восклицает: « Ч т о только не н а з ы в а ю т л ю б о в ь ю ! К о р ы ­ с т о л ю б и е и л ю б о в ь — какие различные чувства в о з б у ж д а ю т в нас эти слова! И т е м не менее э т о м о ж е т быть о д и н и т о т же инстинкт... Н а ш а л ю б о в ь к ближнему — не является ли она с т р е м л е н и е м к собственности?.. К о г д а мы видим, что кто-нибудь страдает, не пользуемся ли мы о х о т н о представившимся случаем, чтобы завладеть э т и м человеком? Э т о делает, например, человек с о ­ страдательный и склонный к благотворительности: и он называет в о з б у ж д е н н о е в нем стремление к новой собственности л ю б о в ь ю и испытывает у д о в о л ь с т в и е , как бы при с о б л а з н я ю щ е й его новой победе». С т о и т ли подвергать критике эти поверхностные суждения Ницше? К о н е ч н о , всякое действие, д а ж е внешне с а м о е бескорыстное, в известном смысле эгоистично в т о м и м е н н о смысле, что человек, с о в е р ш а ю щ и й э т о действие, о ж и д а е т от него пользы, а вместе с т е м испытывает удовольствие. К т о же э т о когда-либо отрицал? Не указывают ли на э т о все новейшие моралисты? Не заключается ли э т о в с а м о м понятии нравственности, как в познании т о г о , что полезно? Но о сущности вопроса и в э т о м случае «глубокий» Ницше не имеет понятия. Он считает э г о и з м чувством, направлен­ ным на обеспечение пользы существу, к о т о р о е он себе представляет о д и н о к и м в мире, отчужденным от общества, д а ж е е м у в р а ж д е б н ы м . Но м о р а л и с т призна­ ет в эгоизме, который Ницше б у д т о бы открыл в основе всякого с а м о о т в е р ж е ­ ния, познание т о г о , что п о л е з н о не только индивиду, но и обществу; м о р а л и с т признает существом, п о з н а в ш и м полезное, следовательно, и нравственное чувст­ во, не индивида, а все общество; и м о р а л и с т признает м о р а л ь ю э г о и з м , но массовый э г о и з м общества, э г о и з м человечества по о т н о ш е н и ю к о с т а л ь н ы м живым существам и по о т н о ш е н и ю к природе. Человек, к о т о р о г о имеет в виду здравомыслящий м о р а л и с т , — э т о такой человек, который с т о и т на д о с т а т о ч н о й ступени развития, чтобы отрешиться от и л л ю з и и индивидуального с в о е г о отчуж­ дения и принять участие в существовании общества, чувствовать себя его членом, представлять положение своих товарищей, т. е. сочувствовать и м . Т а к о м у че­ ловеку Ницше дает презрительную кличку, вычитанную им у дарвинистов, но 269

Вырождение в ы д а в а е м у ю и м , кажется, также за собственное изобретение, именно кличку с т а д н о г о ж и в о т н о г о . Однако на с а м о м деле стадное животное, т. е. человек, который д о в е л сознание собственного «я» до с п о с о б н о с т и проникаться инте­ ресами общества, представляет с о б о й высшую ступень развития, недоступную умственным калекам и выродившимся субъектам, вечно замкнутым в своем б о л е з н е н н о м одиночестве. Столь же «глубока», как и открытие Ницше, что самоотверженность в сущ­ ности т о т же э г о и з м , его филиппика против «глашатаев самоотверженности». Д о б р о д е т е л ь прославляется в смысле не тех последствий, которые она имеет для д а н н о г о человека, а тех, которые мы признаем полезными для нас и для общества... Человек д о б р о д е т е л ь н ы й — прилежный, послушный, целомудрен­ ный, справедливый — по большей части вредит с а м о м у себе. Посредством воспитания стараются внушить о т д е л ь н о м у человеку мысли и действия, которые, сделавшись его привычкой, инстинктом и страстью, властвуют в нем и над ним, нарушая его интересы, но принося о б щ у ю пользу». Э т о старое, глупое возраже­ ние против альтруизма — возражение, р а з д а ю щ е е с я уже в течение шестидесяти лет на всех перекрестках. «Если бы всякий действовал бескорыстно и жертвовал с о б о й для ближнего, то получился бы т о т результат, что всякий вредил бы сам себе, и, следовательно, человечество потерпело бы в о б щ е м б о л ь ш о й ущерб». Э т о б ы л о бы, конечно, верно, если бы человечество с о с т о я л о из отдельных, ничем не связанных м е ж д у с о б о й индивидов. Но ведь о б щ е с т в о — организм. Отдельный индивид предоставляет ему только избыток своих производи­ тельных сил, а процветание общества, увеличиваемое альтруистическими жертвами о т д е л ь н о г о индивида, снова вознаграждает его, предоставляя ему личное участие в о б щ е м достоянии общества! М ы , конечно, посмеялись бы над человеком, который восстал бы против страхования имущества от огня на с л е д у ю щ е м основании: «Большинство д о м о в не сгорает. Домовладелец, с т р а х у ю щ и й свое имущество, всю жизнь уплачивает взнос, и так как его дом м о ж е т не сгореть, то он выбрасывает деньги на ветер. Следовательно, стра­ хование наносит е м у вред». Возражение против альтруизма совершенно од­ н о р о д н о : он-де наносит вред о т д е л ь н о м у лицу, возлагая на него жертвы в пользу других. М ы , кажется, привели д о с т а т о ч н о примеров «глубины» Ницше и его этичес­ кой системы. Теперь укажем на некоторые из самых забавных его противоречий. Его ученики не о т р и ц а ю т этих противоречий, но силятся их прикрасить. Так, К а а ц говорит: « Н и ц ш е так часто с а м изменял свои воззрения, что он пред­ остерегал других против л ю д е й твердых убеждений, которые в ы д а ю т неправ­ дивость по о т н о ш е н и ю к себе за силу характера. П р и изменчивости воззрений, проявляющейся в трудах Ницше, для нас имеет, понятно, значение только то окончательное миросозерцание, к к о т о р о м у Ницше пришел после д о л г о й борь­ бы». Э т и слова представляют сознательный и преднамеренный п о д л о г . Проти­ воречия у Н и ц ш е встречаются не только в трудах, написанных им в разное время, но и в о д н о м и т о м же труде, а часто — и на о д н о й и т о й же странице. Они составляют не с т а д и ю его развития, а противоположение, взаимно исключающие друг друга воззрения, существующие о д н о в р е м е н н о в сознании Ницше, не при­ миряемые и не подвергаемые им критике. «Так говорил Заратустра» (3 ч., стр. 29): « Л ю б и т е ближнего, как самих себя, но будьте сперва такими л ю д ь м и , которые сами себя л ю б я т » . Стр. 56: «И в те дни случилось еще... что его слово восхваляло с е б я л ю б и е , з д р а в о е себялюбие, вытекающее из могучего источника». Стр. 60: « Н а д о научиться л ю б и т ь самого себя — так учу я — з д о р о в о й л ю б о в ь ю , чтобы человек не наскучил с а м о м у себе и не блуждал». Но в т о й же книге, 1 ч., стр. 108, мы читаем: « М ы ужасаемся 270

III. Эготизм приводящего к в ы р о ж д е н и ю ума, который говорит: «Все д л я меня». Вызвано ли э т о противоречие «окончательным м и р о с о з е р ц а н и е м , к к о т о р о м у пришел Н и ц ш е после д о л г о й борьбы»? Э т и две п р о т и в о п о л о ж н ы е мысли встречаются в о д н о й и т о й же книге, разделенные всего несколькими страницами! Д р у г о й пример. «Веселая наука» (стр. 264): « Н е д о с т а т о к личности везде мстит за себя; обессиленная, тощая, погашенная, с а м а себя о т р и ц а ю щ а я лич­ ность ни к чему непригодна — менее всего для философии». А через четыре страницы м ы читаем: « Н е д о ш л и л и м ы д о п о д о з р е н и я , что м е ж д у м и р о м , в к о т о р о м мы привыкли жить со всеми н а ш и м и представлениями о д о б р е , и д р у г и м м и р о м , который мы с а м и представляем с о б о й , существует п р о т и ­ воположность... не д о ш л и ли мы до п о д о з р е н и я , к о т о р о е ставит нас, европей­ цев... пред ужасной альтернативой: «устраните т о , что вы признавали святым, или устраните самих себя». Здесь Н и ц ш е отрицает, с л е д о в а т е л ь н о , с в о ю лич­ ность или сомневается в ней, хотя только в вопросительной ф о р м е . Но в книге « П о ту с т о р о н у д о б р а и зла» он уже п р я м о говорит, что ф у н д а м е н т о м всех философских зданий служило до сих п о р «какое-нибудь н а р о д н о е суеверие», как, например, «вера в существование д у ш и , которая п р о д о л ж а е т еще бесчинствовать в ф о р м е субъективизма». И в т о й же книге (стр. 139) он восклицает: « К о м у не надоели до т о ш н о т ы все субъективное и проклятая возня с с о б с т в е н н ы м «я»!» Итак, культ собственного «я» — суеверие. Субъективное н а м н а д о е л о до т о ш ­ ноты, и т е м не менее собственное «я» « д о л ж н о быть признано священным», т е м не менее «самый зрелый п л о д общества и нравственности — всевластный ин­ дивид, п о х о д я щ и й только на с а м о г о себя», т е м не менее « с а м а себя о т р и ц а ю щ а я личность ни на что негодна». Отрицание собственного «я», эпитет суеверия, придаваемый субъективизму, тем более поражает, что вся философия Ницше, если уж называть так его словоизвержения, основана на субъективизме и признает только за с о б с т в е н н о е «я» известные права и реальное существование!.. Более сокрушительного противоречия м ы , правда, не н а й д е м в т р у д а х Ницше, но не мешает привести еще некоторые примеры т о г о , как м и р н о ужива­ ются в его у м е совершенно непримиримые противоречия. Мы видели, что верх его м у д р о с т и заключается в правиле « Н е т истины — все д о з в о л е н о » . Ницше глубоко противны все те этические системы, к о т о р ы е т р е б у ю т самоотречения, с а м о о б у з д а н и я . Но вместе с т е м он признает аскетизм и пуританство неизбежными воспитательными средствами, если д а н н ы й н а р о д хочет достигнуть господства, и прославляет систематическую дисциплину, как самое существенное и ценное в м о р а л и . Д а л е е он признает отличительным признаком сверхчеловека т о , что этот сверхчеловек хочет быть о д и н о к и м , ищет одиночества и избегает общества стадных л ю д е й . Но в то же время он говорит, что для человечества не б ы л о ничего б о л е е у ж а с н о г о , как чув­ ствовать себя о д и н о к и м , и что мы до сих п о р подчас ценим с л и ш к о м низко выгоды, предоставляемые о б щ е с т в о м и г о с у д а р с т в о м . То он называет пе­ рвичного человека с в о б о д н о р ы с к а ю щ и м , великолепным х и щ н ы м зверем; то прославляет его, как относящегося с уважением к нравам и о б ы ч а я м и из­ обретательного в проявлениях с а м о о б л а д а н и я , верности, г о р д о с т и и д р у ж б ы . Но как же примирить с а м о о б л а д а н и е , верность и т. п. с дикими п о в а д к а м и великолепного хищного зверя? Он издевается н а д наивностью тех, кто кладет в основу государства д о г о в о р , и в то же время говорит, что если сильные, т. е. прирожденные, г о с п о д а вступают в с о ю з , но только д л я каких-нибудь о б щ и х наступательных начинаний или для удовлетворения своего в л а с т о л ю б и я . Но ведь с о ю з для о б щ и х агрессивных начинаний и составляет д о г о в о р н о е отношение, над к о т о р ы м Ницше издевается, и т. д. 271

Вырождение Однако д о в о л ь н о примеров. Я не ж е л а ю зарываться в деталях и, как мне кажется, уже доказал, что с а м Ницше противоречит к а ж д о м у из своих основных положений и сильнее всего противоречит с а м о м у главному и существенному, именно п о л о ж е н и ю , что реальность присуща только о д н о м у «я» и что одно только с е б я л ю б и е законно и н е о б х о д и м о . Если внимательно прислушаться к его б у р н о м у потоку слов, то нас в нем поразит обилие баснословных глупостей и чисто школярского невежества. Так, он называет учение Коперника, «научившего нас вопреки всем чувствам верить, что Земля вертится», «величайшей п о б е д о й н а д чувствами, когда-либо одержан­ ной на земле». Ницше, следовательно, не подозревает, что в основании учения Коперника лежат точные н а б л ю д е н и я за звездным н е б о м , движением Луны и планет и за п о л о ж е н и е м Солнца м е ж д у созвездиями и что это учение на самом деле б ы л о т о р ж е с т в о м правильных чувственных восприятий н а д обманом чувств, иначе говоря, внимания — над верхоглядством и рассеянностью. Он полагает, что «сознание развилось п о д давлением потребности л ю д е й вступать м е ж д у с о б о й в общение», и б о «сознательное мышление пользуется словами, т. е. знаками общения, чем и объясняется происхождение сознания». Следовательно, Ницше не знает, что и бессловесным животным присуще сознание, что можно мыслить о б р а з а м и , представлениями о т о м или д р у г о м движении без содействия слова и что язык присоединяется к с о з н а н и ю лишь на очень поздней ступени развития. Комичнее всего, что Ницше считает себя преимущественно психологом и о с о б е н н о д о р о ж и т , чтобы в нем признавали социалиста в этой науке! Социа­ л и з м п о р о ж д е н , по м н е н и ю э т о г о глубокомысленного философа, т е м , что «у фабрикантов и крупных предпринимателей отсутствуют те ф о р м ы и знаки высшей расы, которые д е л а ю т данных лиц интересными; если бы у них во взгляде и манерах было б л а г о р о д с т в о р о д о в о й аристократии, то, м о ж е т быть, массы не знали социализма!!.. И б о , в сущности, массы готовы подчиниться всякого р о д а рабству, но только при т о м условии, чтобы поставленный над ними постоянно проявлял свое превосходство, подтверждал прирожденное ему право повелевать б л а г о р о д н о й ф о р м о й » . Представление «ты должен», мысль о долге, о н е о б х о д и м о с т и известной д о л и с а м о о б л а д а н и я является последствием того факта, что «во все времена, когда только л ю д и существовали, существовали и человеческие стада, и всегда б ы л о очень м н о г о повинующихся сравнительно с н е б о л ь ш и м числом повелевающих». Человек, более способный к здравому м ы ш л е н и ю , понял бы, что, н а о б о р о т , человеческие стада, повинующиеся и пове­ левающие, в о о б щ е стали в о з м о ж н ы только после т о г о , как м о з г приобрел силу и с п о с о б н о с т ь вырабатывать представление «ты д о л ж е н » , т. е. задерживать м ы с л ь ю или суждением проявления инстинкта. Д а л е е Ницше утверждает, что л ю д и , происходящие от смешанных рас, «в среднем выводе слабее»; м е ж д у тем самые авторитетные исследователи, как известно, убеждены, что скрещивание рас дает более совершенное п о т о м с т в о . Мы читаем еще у Ницше, что «дар­ винизм с его удивительно о д н о с т о р о н н и м учением о б о р ь б е за существование» объясняется п р о и с х о ж д е н и е м Дарвина: его предки именно были «бедные люди из п р о с т о н а р о д ь я и слишком явно на себе испытали, как т р у д н о пробиться в жизни. Весь английский дарвинизм окружен как бы удушливой а т м о с ф е р о й скученности английского населения, как бы з а п а х о м мелких людишек с их узкими понятиями и нуждой». Конечно, все м о и читатели з н а ю т , что Дарвин был богатый человек, никогда не нуждался в заработке и что его предки жили в довольстве. Ницше о с о б е н н о претендует на чрезвычайную оригинальность. Свой труд «Веселая наука» он украсил эпиграфом: «Я живу в с о б с т в е н н о м д о м е , никогда никому не п о д р а ж а л и осмеивал еще всякого учителя, который с а м себя не ос­ меял». Его ученики поверили э т о м у хвастовству и как с т а д о баранов повторяют 272

III. Эготизм слова своего учителя. Г л у б о к о е невежество этих л ю д е й позволяет им верить в оригинальность Ницше. Так как они сами ничему не учились, ничего не читали, ничего не п р о д у м а л и , то все им кажется н о в о , чего они не слышали от своих собутыльников. Но кто изучает Ницше в связи с о д н о р о д н ы м и проявлениями нашего времени, убеждается, что его оригинальные и смелые мысли не что иное, как самые затасканные о б щ и е места, до которых сколько-нибудь у в а ж а ю щ и й себя и чистоплотный мыслитель не захочет д о т р о н у т ь с я д а ж е в перчатках. Ницше действительно оригинален, только когда он беснуется, п о т о м у что в э т о м случае его изречения не с о д е р ж а т ни смысла, ни д а ж е бессмыслицы, и п о э т о м у их нельзя привести в связь с т е м , что до него п р о д у м а н о и высказано. Но когда в его словах сквозит хотя бы искорка смысла, мы тотчас же у б е ж д а е м ­ ся, что они заиствованы из запаса чужих парадоксов и банальностей. « И н д и в и д у ­ ализм» Ницше мы целиком н а х о д и м у Макса Штирнера, взбесившегося гегелианца, раздувшего уже пятьдесят лет н а з а д критический и д е а л и з м своего учителя до чудовищных р а з м е р о в и придавшего «я» чрезмерное, д а ж е г р у б о эмпирическое значение, так что он против воли осмеял критический и д е а л и з м своего учителя. Штирнеру уже в его время никто не придавал значения, и он н е м е д л е н н о был предан заслуженному забвению. К о г д а же Н и ц ш е восхваляет «я», его права, требования и н е о б х о д и м о с т ь заботиться о нем и развивает его, читатель, о з ­ накомившийся с п р е д ы д у щ и м и главами м о е г о труда, тотчас же узнает мысли Барреса, Уайльда и Ибсена. С в о ю ф и л о с о ф и ю воли он з а и м с т в о в а л у Шопенгау­ эра, в о о б щ е наложившего на него отпечаток своего у м а и стиля. П о - в и д и м о м у , сам Ницше заметил полное совпадение своих рассуждений о воле с учением Шопенгауэра и устыдился э т о г о обстоятельства, п о т о м у что он старается зату­ шевать его, снабдив с в о ю копию фальшивым н о с о м с о б с т в е н н о г о измышления: он именно оспаривает, что и м п у л ь с о м в ж и в о м существе является «воля к с а м о ­ сохранению», и д у м а е т , что основным и м п у л ь с о м служит «воля к властвова­ нию». Э т о т придаток — чистейшее ребячество. У низших о р г а н и з м о в никогда не замечается «воли к властвованию», н а б л ю д а е т с я только «воля к с а м о с о х р а н е ­ нию»; у человека эта мнимая «воля к властвованию» м о ж е т быть сведена к д в у м х о р о ш о известным источникам: стремление дать р а б о т у всем о р г а н а м до пре­ дела их рабочей силы, что доставляет организму чувство удовольствия, или добиться улучшения своих жизненных условий. Но желание д о с т а в и т ь себе наслаждение и стремление к лучшим условиям существования составляет не что иное, как о д н у из ф о р м проявления «воли к существованию», и т о т , кто считает «волю к властвованию» чем-то иным или д а ж е п р о т и в о п о л о ж н ы м , представляет только свидетельство своей неспособности проследить мысль о «воле к сущест­ вованию» н е м н о г о дальше т о г о пункта, до к о т о р о г о д о х о д и т кончик его носа. Ницше доказывает различие м е ж д у «волей к властвованию» и «волей к сущест­ вованию» главным о б р а з о м т е м , что первая приводит человека часто к пренеб­ режительному о т н о ш е н и ю к собственной жизни, заставляет его подвергать ее опасности или д а ж е пресечь ее. Но в т а к о м случае и вся б о р ь б а за существование, постоянно подвергающая человека опасности и заставляющая его д а ж е часто искать ее, служила бы также доказательством, что вступающий в б о р ь б у не желает собственного существования! Ницше, правда, с п о с о б е н д о г о в о р и т ь с я и до такой нелепости. Психопаты, с которыми мы до сих п о р познакомились, заявляют, что им дела нет до природы и ее законов. Ницше, правда, не з а х о д и т так далеко, как Россетти, к о т о р о м у все равно, вертится ли Земля вокруг С о л н ц а или С о л н ц е — вокруг Земли. Ницше прямо признает, что он к э т о м у вопросу не м о ж е т относиться равнодушно: его раздражает, что Земля не является б о л ь ш е ц е н т р о м Вселенной и что все взоры обитателей нашей планеты не направлены на него, 273

Вырождение Ницше. « С о времен Коперника человек попал на наклонную плоскость; он все быстрее катится по ней от средоточия — куда? — к ничтожеству? К горькому чувству собственного ничтожества?» Ницше очень сердится за это на Коперника, и не только на Коперника, но и на науку вообще: «Вся наука поставила себе как бы задачей лишить человека его уважения к с а м о м у себе, как б у д т о это уважение б ы л о ничем иным, как странным самовозвеличением». Не является ли эта мысль откликом на слова Уайльда, ж а л у ю щ е г о с я на то, что природа к нему столь же безучастна, как к «пасущемуся скоту»? Впрочем, и в других вопросах мы встречаем у Ницше т о т же х о д мысли, д а ж е почти те же выражения, как у Уайльда, Г ю и с м а н с а и других демонистов и декадентов. То м е с т о в труде Ницше «К генеалогии морали», где он хвалит искусство за т о , что о н о «освящает ложь» и что в нем «воля к о б м а н у имеет на своей с т о р о н е д о б р у ю совесть», м о г л о бы быть с м е л о включено в главу «Ложь как изящное искусство» книги Уайльда «Intentions». Н а о б о р о т , с л е д у ю щ и е афо­ р и з м ы Уайльда: « Н е т д р у г о г о греха, кроме глупости... Мысль, не представ­ л я ю щ а я опасности, в о о б щ е не заслуживает названия мысли» и его восхваление убийцы Уайнерайта вполне совпадает с « м о р а л ь ю ассасинов» Ницше и его замечаниями, что на преступление клевещут и что л ю д и «по большей части не о б л а д а ю т д о с т а т о ч н ы м художественным чутьем, чтобы извинить убийцу за красивый ужас его преступления». Ницше говорит: « Н а д о отделаться от дурного вкуса быть о д н о г о мнения со м н о г и м и другими. Х о р о ш е е перестает быть хоро­ ш и м , когда с о с е д его хвалит», а Уайльд, со своей стороны, провозглашает: «Ах, не говорите, что вы со м н о й согласны! К о г д а л ю д и со м н о й соглашаются, я всегда чувствую, что я неправ». Э т о уже не простое с х о д с т в о — это полное совпадение. Я б о ю с ь у т о м и т ь читателя и п о э т о м у не стану приводить выдержки из Г ю и с м а н с а и Ибсена, п о д т в е р ж д а ю щ и е это полное совпадение. Несомненно, что Ницше не м о г быть знаком с произведениями французских декадентов и английских эстетиков, п о т о м у что часть его сочинений написана раньше; равным о б р а з о м и они не могли ничего заимствовать у Ницше, п о т о м у что, за исключением разве Ибсена, до последних двух лет они, вероятно, никогда и не слыхивали о нем. С х о д с т в о и д а ж е совпадение объясняются не заимствованиями, а одинаковым с к л а д о м у м а Ницше и других эготистов. О с о б е н н о комичен Ницше, когда он восстает против истины, признает ее ненужной, отрицает ее. «Не оказать ли предпочтение неправде, неопределен­ ности, д а ж е невежеству?.. И что же в конце концов так называемая истина? Это неопровержимые заблуждения людей... Воля к истине — быть м о ж е т , скрытая воля к смерти». Та часть его книги, в к о т о р о й он занимается в о п р о с о м об истине, озаглавлена « М ы — бесстрашные», и ей предпосланы э п и г р а ф о м слова Тюрена: «Ты д р о ж и ш ь , трус? Ты д р о ж а л бы г о р а з д о сильнее, если бы знал, куда я тебя веду!» И в чем же заключается эта ужасная опасность, навстречу которой приближается «бесстрашный» с такими геройскими ухватами? Э т о — исследова­ ние сущности и значения истины. Но ведь этим в о п р о с о м занимается азбука всякой серьезной философии. К т о м у же вопрос о т о м , существует ли вообще объективная истина, был поставлен до него , конечно, не с таким треском и ш у м о м . Но т о т же покоритель драконов, выступающий в п о х о д с такими геройскими ухватками против истины, п о д о б о с т р а с т н о извиняется, когда он осмеливается подвергнуть м а л е й ш е м у с о м н е н и ю безусловное совершенство Гё­ те. Очевидно, он чувствует, что м о ж н о проповедовать своему приходу невероят­ н у ю философскую ерунду, но что опасно задевать его эстетические убеждения или предрассудки. 1

1

С м . : Макс Нордау. В поисках истины, гл. « Г д е истина?».

274

III. Эготизм Д а ж е в мельчайших деталях Ницше поражает п о л н е й ш и м с в о и м с х о д с т в о м с другими, н а м уже известными эготистами. Сравним, например, то м е с т о , где он восхваляет в л ю д я х и их творениях « з о л о т о й отблеск и х о л о д н о с т ь » , с в о с т о р ­ женным описанием у Б о д л е р а металлического пейзажа и его неподвижности или же постоянную брань Ницше против газет с соответственными замечаниями Дезесента и резкими выходками героев Ибсена против с о в р е м е н н о й печати. «Великие аскетические умы страшатся ш у м а , поклонения, газет». Причина « с о ­ вершенно несомненного и уже очевидного запустения немецкого д у х а » кроется в т о м обстоятельстве, что он «слишком исключительно питается г а з е т а м и , политикой, пивом и вагнеровской музыкой... Взгляните на этих лишних л ю д е й . . . Они изрыгают желчь и называют э т о газетой... Видишь ли, как д у ш и бессильно повисли, словно грязные тряпки? И они д е л а ю т еще газеты из этих тряпок? Слышишь ли, как дух превратился в каламбур? Он п о л о щ е т с л о в а м и р о т , изрыгает их и делает из э т о г о извержения еще газеты!» Таких п р и м е р о в м о ж н о привести целые десятки, п о т о м у что Н и ц ш е повторяет к а ж д у ю с в о ю мысль с таким у п о р с т в о м , что м о ж е т взбесить д а ж е с а м о г о терпеливого читателя с несколько развитым вкусом. Вот какова оригинальность Ницше. Э т о т «оригинальный» и «смелый» мыс­ литель старается всучить своим читателям, п о д р а ж а я п р и е м а м торговцев, прибе­ гающих к р а с п р о д а ж а м , самый залежалый товар в качестве с о в е р ш е н н о н о в о г о . Наиболее сильные атаки он ведет против открытых дверей. У э т о г о « о д и н о к о г о » , у э т о г о «обитателя наивысших горных вершин» — д ю ж и н н ы й облик всех дека­ дентов. Х о т я он постоянно говорит с презрением о «стаде» и « с т а д н о м ж и в о ­ тном», но он с а м не что иное, как банальнейшее с т а д н о е животное. Т о л ь к о с т а д о , к к о т о р о м у он принадлежит д у ш о й и т е л о м , о с о б е н н о е с т а д о — э т о с т а д о паршивых овец. Впрочем, с а м Ницше о д н а ж д ы проговорился и раскрыл н а м , как возникла его «оригинальная» философия. «Первым п о в о д о м , — рассказывает он в книге «К генеалогии м о р а л и » , — к о б н а р о д о в а н и ю некоторых из м о и х гипотез о п р о и с х о ж ­ дении м о р а л и послужила мне ясная, опрятная и умная книжечка с наивносентенционным оттенком. Читая ее, я впервые д а л себе ясный отчет в о б р а т н о м и извращенном виде генеалогических гипотез, свойственном англичанам, и она привлекла меня с той притягательной силой, которая вызывается всем п р о т и ­ воположным, антиподическим. Книга эта называется « П р о и с х о ж д е н и е м о р а л ь ­ ных ощущений»; автор ее — д о к т о р П о л ь Ре; появилась она в 1877 г. Быть может, я еще никогда не читал книги, на к а ж д у ю фразу, на каждый в ы в о д которой мне так хотелось бы сказать «нет», но без раздражения и без нетерпения. В указанной раньше книге, н а д к о т о р о й я т о г д а трудился («Человеческое, слиш­ ком человеческое»), я при всяком п о в о д е и без о н о г о принимал во внимание выводы этой книги, но не для т о г о , чтобы их опровергнуть — какое м н е д е л о до опровержений,— а для т о г о , чтобы, как п о д о б а е т п о л о ж и т е л ь н о м у у м у , заменять невероятное более вероятным, при случае о д н о з а б л у ж д е н и е — д р у г и м » . Вот ключ к оригинальности Ницше. Она заключается в т о м , что Н и ц ш е берет р а з у м н у ю мысль и забавляется, как ребенок, переворачиванием ее наизнан­ ку. Если Н и ц ш е воображает, что его безумные противоречия и отрицания возникли у него самостоятельно, то он очень ошибается. М о ж е т быть, у него в голове уже б р о д и л и сумасшедшие мысли прежде чем он прочел книгу д о к т о р а Ре, но и в таком случае они возникли п о д влиянием желания противоречить другим книгам, хотя только при чтении книги Ре е м у э т о с т а л о ясно. Д о в о д и т же он с а м о о б м а н до т о г о , что называет себя п о л о ж и т е л ь н ы м у м о м , и в то же время откровенно сознается, что он не «опровергает» — эта задача д л я него непосиль­ на,— а «отвечает на всякое положение и на всякий вывод «нет». 275

Вырождение Э т о объяснение происхождения (оригинальной) нравственной философии Ницше приводит нас к диагнозу, б р о с а ю щ е м у с я в глаза д а ж е с а м о м у бли­ з о р у к о м у человеку: система Ницше — исчадие мании противоречия, соста­ вляющей б у й н у ю ф о р м у т о г о же помешательства, меланхолическая форма к о т о р о г о выражается в мании сомнения и отрицания. Его помешательство обнаруживается и в его стилистических особенностях. Он постоянно обуреваем стремлением ставить вопросы, в его голове постоянно вертится вопросительный знак. Его л ю б и м о е словечко «как», и он то и д е л о к нему прибегает в самых странных сочетаниях. «Каким чудесным о б р а з о м она м н о й овладевает! Как? Разве весь з е м н о й покой снарядился здесь в путь?.. К чему воодушевленному вино? Как? К р о т у дарят крылья и гордые фантазии?.. Насколько он допускает тот д р у г о й мир, как? не д о л ж е н ли он вместе с т е м отрицать его про­ т и в о п о л о ж н о с т ь , этот мир?.. Вокруг Бога все становится, как? быть может, миром?» и т. д. К р о м е т о г о , он до пресыщения употребляет о б о р о т «говорю нет» и п о с р е д с т в о м ассоциации идей приходит к п р о т и в о п о л о ж н о м у обороту « г о в о р ю да». « П е с с и м и з м , не только говорящий «нет» и ж е л а ю щ и й «нет», но д а ж е творящий «нет». Внутренно говорить «нет» относительно т о г о или д р у г о г о вопроса... Чреватый м о л н и я м и , говорящими «да»... Говорить себе «да» — э т о зрелый плод... Он извергает из себя всякое «нет, которое он с а м о м у себе говорит в качестве «да». Ницше следовало бы говорить вместо «я испытываю ж а ж д у » — «я г о в о р ю воде да» или вместо «я хочу спать» — «я г о в о р ю кровати да» и т. д. С у м а с ш е д ш и е часто так выражают свои мысли, вместо т о г о чтобы их излагать на общечеловеческом языке. Если Ницше утверждает, что он «без раздражения и нетерпения» «говорил нет» на все выводы Ре, то ему м о ж н о поверить. С т р а д а ю щ и е манией сомнения или отрицания не р а з д р а ж а ю т с я , когда з а д а ю т вопросы или противоречат; они п р о с т о подчиняются своему умственному расстройству. Но буйные больные э т о г о р о д а , если они сами не р а з д р а ж а ю т с я , подчиняются сознательному жела­ н и ю раздражать других. У Ницше вырывается по э т о м у п о в о д у следующее признание: « М о й о б р а з мыслей требует воинственной д у ш и , желания причинять боль, склонности говорить «нет». В н е б о л ь ш о й , но прекрасной книге «Fr. Nietzsche und seine philosophischen Irzwege» Т ю р к старается выяснить, как сложился о д и н из самых «оригинальных» выводов Ницше, и м е н н о его взгляд на совесть как на удовлетворение инстинкта к жестокости внутренним самоистязанием. А в т о р совершенно верно полагает, что э т о т б е з у м н ы й вывод вызван болезненным с о с т о я н и е м Ницше. Он приписы­ вает Н и ц ш е врожденный инстинкт к жестокости или в о о б щ е извращенность нравственных чувств. Но Ницше получил прекрасное образование, был постав­ лен в х о р о ш и е жизненные условия, вырос п о д з а б о т л и в ы м попечением женщин и рано занял выдающееся общественное положение. П о э т о м у его извращенные инстинкты не м о г л и развиться, были подавлены, но т е м не менее не были искоренены. Вот чем объясняется, что о с т р о у м н ы й , высокообразованный человек м о ж е т восхвалять страсть к убийству и крайний э г о и з м как нечто хорошее, прекрасное, естественное. Подавленный инстинкт требует выхода, неудовлет­ ворение его вызывает страдание, и д е л о кончается т е м , что человек дает себе в о л ю , по крайней мере в умственной жизни, на словах. В э т о м рассуждении не все, однако, верно. Тюрк предполагает, что в душе Ницше п р о и з о ш л а жестокая б о р ь б а м е ж д у д у р н ы м и инстинктами и внушенными воспитанием лучшими стремлениями и что проявление дурных инстинктов до­ ставило е м у страдание. Но навряд ли развитие д у х о в н о й жизни Ницше было таково. Нет н а д о б н о с т и полагать, что Ницше имел наклонность к убийству или д р у г и м преступлениям, не всякий б о л ь н о й с извращенными чувствами подвержен 276

III. Эготизм навязчивым импульсам. Извращенность м о ж е т коснуться исключительно мыс­ лительной деятельности и находить полное удовлетворение в представлениях. Такого р о д а б о л ь н о й д а ж е и не д у м а е т о т о м , чтобы перейти от мысли к делу. Н а м известны, например, ф о р м ы п о л о в о й извращенности, при которых б о л ь н о й никогда не о щ у щ а е т потребности выходить из границ чисто платонической любви. Э т о поразительное разъединение естественной связи м е ж д у м ы с л ь ю и д е л о м , э т о отдельное функционирование волевых и двигательных о р г а н о в и мыслительных органов служат д о к а з а т е л ь с т в о м полнейшего расстройства всего мыслительного аппарата. Неспециалисты л ю б я т указывать на т о , что некоторые писатели и художники ведут безупречный о б р а з жизни и в то же время пишут безнравственные или противоестественные произведения и выводят от­ с ю д а заключение, что нельзя составить по э т и м произведениям с у ж д е н и я об умственном или нравственном складе автора. Но эти г о с п о д а , очевидно, и не п о д о з р е в а ю т , что б ы в а ю т случаи чисто д у х о в н о й извращенности, к о т о р а я с о ­ ставляет такую же д у ш е в н у ю болезнь, как навязчивые импульсы. Такой б о л е з н ь ю страдает, очевидно, и Ницше. Его извращенность чисто д у х о в н о г о свойства, и, вероятно, она никогда не п о б у ж д а л а его перейти к делу. Следовательно, в его д у ш е не происходила б о р ь б а м е ж д у инстинктами и нравст­ венными влечениями, как последствием воспитания. Его л о ж н ы й взгляд на происхождение совести объясняется совершенно иначе, и м е н н о часто н а б л ю д а ­ е м ы м л о ж н ы м истолкованием д а н н о г о ощущения в о с п р и н и м а ю щ и м его созна­ нием. Н и ц ш е замечает, что представления ж е с т о к о г о свойства вызывают в н е м чувство удовольствия. П о э т о м у он склонен с о з д а в а т ь себе п о д о б н ы е представле­ ния и наслаждаться ими. Затем он старается объяснить себе э т о явление т е м , что жестокость составляет-де могущественный о с н о в н о й инстинкт человека и что, когда удовлетворение его н е в о з м о ж н о , он, по крайней мере, с о з д а е т себе п р е д ­ ставления о жестоких действиях, а наслаждение, к о т о р о е е м у д о с т а в л я е т п о д о б ­ ного р о д а представление, он называет своей совестью. Как я уже указывал, по мнению Ницше, укоры совести не составляют последствия дурных действий; они бывают и у л ю д е й , ни в чем не провинившихся. С л е д о в а т е л ь н о , Н и ц ш е совер­ шенно очевидно придает э т о м у слову о с о б е н н о е , совершенно с в о е о б р а з н о е значе­ ние: он подразумевает п о д ним п р о с т о наслаждение ж е с т о к о с т ь ю в п о м ы с л а х со сладострастной окраской. Но извращенность, при к о т о р о й б о л ь н о й испытывает с л а д о с т р а с т н о е воз­ буждение, совершая действия или создавая себе представления ж е с т о к о г о свойст­ ва, х о р о ш о известна психиатрам. Она имеет научный т е р м и н — э т о с а д и з м , представляющий п р о т и в о п о л о ж н у ю м а з о х и з м у ф о р м у п о л о в о й извращенности. Крафт-Эбинг с л е д у ю щ и м о б р а з о м объясняет различие м е ж д у э т и м и б о л е з н я м и : «Совершенную п р о т и в о п о л о ж н о с т ь м а з о х и з м у представляет с а д и з м . В то время как первый вызывает в человеке желание страдать и подчиниться ч у ж о й власти, второй направлен к т о м у , чтобы причинять д р у г и м страдания и пользоваться властью... Удовольствие, вызываемое причинением д р у г и м страданий, и у д о в о ­ льствие, вызываемое собственным страданием, представляют с о б о й т о л ь к о как бы две различные с т о р о н ы о д н о г о и т о г о же д у ш е в н о г о процесса, первоначаль­ ный и существенный стимул к о т о р о г о — сознание активного или пассивного подчинения». В своей книге «Так говорил Заратустра» Н и ц ш е говорит: «Ты идешь к женщинам? Не з а б у д ь взять с с о б о й плетку», а в д р у г о м сочинении он заявляет: «Женщина перестает бояться мужчины», а вместе с т е м «отрешается он с а м о г о женственного своего инстинкта». Н и ц ш е страдает сильно развитым с а д и з м о м , но он у него ограничивается д у х о в н о й сферой. М н е не хотелось бы останавливаться п о д р о б н о на э т о м п р о т и в н о м предмете. П о э т о м у приведу только несколько п р и м е р о в , 277

Вырождение свидетельствующих о т о м , что у Ницше представления жестокого свойства всегда с о п р о в о ж д а ю т с я сладострастными представлениями: «Великолепный зверь, сладострастно рыскающий за добычей... Чувство удовлетворения, ис­ пытываемое при в о з м о ж н о с т и проявлять с в о ю силу над бессильным, сладостра­ стие de faire le mal pour le plaisir de la faire, наслаждение, вызываемое насилием... Делайте, что хотите, рычите от удовольствия и злости... Путь к собственному р а ю ведет всегда через сладострастие собственного ада... К о г д а человек присут­ ствует при трагедиях, б о е быков или распятии, он чувствует себя лучше всего, и когда он и з о б р е л ад, оказалось, что этот ад — его рай на земле. К о г д а великий человек кричит, маленькие л ю д и тотчас же сбегаются и от сладострастия высовывают языки» и т. д. О б р а щ а ю внимание неспециалистов на соединение подчеркнутых слов с теми, которые выражают нечто дурное. Связь эта неслучай­ на и непроизвольна; она составляет психическую н е о б х о д и м о с т ь , так как в голо­ ве Ницше не м о ж е т возникнуть представление з л о б ы или преступления помимо п о л о в о г о возбуждения и он не м о ж е т испытывать п о л о в о е возбуждение помимо представления о насилии или кровопролитии. Таким о б р а з о м , учение Ницше вызывается его с а д и з м о м , и я воспользуюсь этим случаем, чтобы сделать о д н о краткое замечание. Успех болезненных напра­ влений в искусстве и литературе объясняется главным о б р а з о м — если иметь в виду те или другие свойства их авторов — п о л о в о й психопатией последних. Все л ю д и , утратившие равновесие — неврастеники, истеричные, помешанные, выро­ дившиеся субъекты,— и м е ю т необыкновенное чутье относительно половой из­ вращенности и тотчас ее з а м е ч а ю т , как бы искусно она ни была скрыта. Правда, они обыкновенно сами не з н а ю т , что, собственно, им нравится в д а н н о м худож­ нике и его произведениях. Но анализ всегда раскрывает в предмете их пристра­ стия скрытое проявление какой-нибудь п о л о в о й извращенности. М а з о х и з м Ваг­ нера и Ибсена, скопческие наклонности Т о л с т о г о , э р о т о м а н и я прерафаэлитов, с а д и з м д е м о н и с т о в , декадентов и Ницше, несомненно, д о с т а в л я ю т этим писа­ телям значительную и во всяком случае искреннюю и фанатичную часть их поклонников. Произведения, окрашенные п о л о в о й извращенностью, вызывают у ненормальных субъектов о д н о р о д н о е настроение, хотя бы их извращенность находилась только еще в з а р о д ы ш е в о м состоянии, и заставляют их испытывать сильное чувство удовольствия, к о т о р о е они сами по б о л ь ш е й части искренно п р и з н а ю т чисто эстетическим или д у х о в н ы м , м е ж д у т е м как на с а м о м деле оно имеет чисто п о л о в о й характер. Э т о объяснение дает н а м ключ к пониманию некоторых особенных вкусов ненормальных субъектов. К р а ф т - Э б и н г приводит с л е д у ю щ и е выдержки из писаний больных, о д е р ж и м ы х п о л о в о й психопатией. О д и н б о л ь н о й пишет: «Я очень интересуюсь искусством и литературой. Среди писателей и поэтов я о с о б е н н о л ю б л ю таких, которые описывают утонченные чувства, с в о е о б р а з н ы е страсти, изысканные впечатления; искусственный стиль или манерничанье мне нравятся; в музыке я нахожу о с о б е н н о е удовольствие слушать нервные и в о з б у ж д а ю щ и е произведения Шопена, Шумана, Шуберта, Вагнера и других. Все, что в искусстве есть не только оригинального, но и причудливого, меня прельщает». Д р у г о й б о л ь н о й пишет: «Я страстно люблю музыку, о с о б е н н о Вагнера. В о о б щ е э т о т к о м п о з и т о р пользуется у нас (больных) б о л ь ш о й популярностью: его музыка так соответствует нашему настроению»! и т. д. Смешение эстетических чувств с п о л о в ы м и никого не д о л ж н о удивлять, так как эти две категории чувств не только соприкасаются, но, по б о л ь ш е й части, д а ж е с о в п а д а ю т , как я уже это выяснил в м о е й книге «В поисках истины» (гл. « Э в о л ю ц и о н н а я эстетика»). Д а ж е в основании всех причудливостей костюма, в о с о б е н н о с т и женского, кроется бессознательный расчет на какую-нибудь поло­ в у ю извращенность, н а х о д я щ у ю себе пищу в т о й или д р у г о й м о д е . Специалисты 278

III. Эготизм еще не исследовали этот вопрос, и я не м о г у здесь остановиться на н е м , н о , несомненно, в сфере м о д м о ж н о сделать удивительные психиатрические открытия. Я подверг так называемую философскую систему Н и ц ш е критике б о л е е обстоятельной, чем она собственно заслуживает. Было бы д о с т а т о ч н о указать на тот убедительный факт, что Ницше, перебывав раньше в больницах д л я у м а л и ­ шенных, находится теперь уже несколько лет в заведении п р о ф . Бинсвангера в Йене, так как он признан неизлечимым. О д и н критик замечает, что душевная болезнь м о ж е т постигнуть и выдающийся ум и что п о э т о м у на нее нельзя ссылаться, как на аргумент против значения и верности т о г о , что им написано. На э т о следует возразить, что Н и ц ш е написал свои существенные т р у д ы в п р о м е ­ жутке м е ж д у д в у м я приступами болезни, следовательно, не до б о л е з н и , и что в д а н н о м вопросе н а д о всегда о б р а щ а т ь внимание на ф о р м у п о м е ш а т е л ь с т в а . Совершенно очевидно, например, что сумасшествие, вызванное механическим повреждением головы, не м о ж е т влиять на п р е д ш е с т в о в а в ш у ю у м с т в е н н у ю деятельность б о л ь н о г о . Н о совершенно д р у г о е приходится сказать, когда м ы имеем д е л о с б о л е з н ь ю , существовавшей от р о ж д е н и я , хотя бы и в с к р ы т о м виде, и ясно обнаружившейся в произведениях б о л ь н о г о . В т а к о м случае н а д о только установить факт, что автор — д у ш е в н о б о л ь н о й и его т р у д ы — б у м а г о м а р а н и е сумасшедшего, а всякая дальнейшая критика тех или других его глупостей становится излишней и в глазах психиатра д а ж е н е м н о г о с м е ш н о й . Э т о и м е н н о следует сказать о Ницше: он совершенно очевидно уже от р о ж д е н и я — д у ш е в н о ­ больной, и всякая страница его книг носит на себе отпечаток его б о л е з н и . Быть может, неделикатно указывать на э т о т факт, но э т о н е о б х о д и м о , п о т о м у что Ницше — виновник умственной эпидемии, распространение к о т о р о й м о ж н о задержать, если выставить сумасшествие Н и ц ш е в н а д л е ж а щ е м свете и присво­ ить его ученикам заслуженное и м и название истеричных субъектов и тупиц. О д и н из учеников Ницше, Каац, утверждает, что умственный посев его учителя дает везде всходы, что в настоящее время нельзя найти ни о д н о й статьи, касающейся хотя бы м е л ь к о м философии, в к о т о р о й не встречалось бы и м е н и Ницше. Д о э т о г о , слава Богу, д е л о еще н е д о ш л о . Н о целый р я д п о д р а ж а т е л е й рабски идет по с т о п а м Ницше. О д н и увлекаются а р и с т о к р а т и з м о м Н и ц ш е и называют себя « л ю д ь м и с высшим вкусом и утонченными чувствами», другие, п о д о б н о Ницше, в ы д а ю т себя за л ю д е й страшных, п р е д к о т о р ы м и их против­ ники трепещут. Все поклонники Ницше как бы сговорились называть его естест­ воиспытателем и п с и х о ф и з и о л о г о м . О д и н из них восклицает: « Н и ц ш е — с а м ы й современный и тонкий психолог, в высокой степени о б л а д а е т психофизической интуицией, свойственной концу X I X века, с п о с о б н о с т ь ю п о д с л у ш и в а т ь в с а м о м себе все тайные процессы и подсматривать самые затаенные изгибы д у ш и » и т. д. Психофизическая интуиция! П о д с л у ш и в а т ь и п о д с м а т р и в а т ь в с а м о м себе! П р о ­ сто не веришь собственным глазам. Следовательно, эти л ю д и не и м е ю т ни малейшего понятия о т о м , что такое психофизика. Они и не п о д о з р е в а ю т , что она составляет п р я м у ю п р о т и в о п о л о ж н о с т ь старой психологии, которая р а б о т а ­ ла при п о м о щ и «интуиции» и интроспекции, т. е. действительно « п о д с м а т р и ­ вала» и «подслушивала» внутренние процессы в с а м о м исследователе, не п о д о ­ зревают, что психофизика р а б о т а е т при п о м о щ и цифр в л а б о р а т о р и я х и не «подслушивает и подсматривает» в д у ш е исследователя, а при п о м о щ и инст­ рументов производит опыты над д р у г и м и л ю д ь м и ! И такая б о л т о в н я б е з м о з г ­ лых попугаев, п о в т о р я ю щ и х чужие слова, не вникая в их смысл, м о ж е т раз­ даваться в Германии, создавшей н о в у ю науку психофизиологии, в отечестве Фехнера, Вебера, Вундта! И ни о д и н специалист еще не у д а р и л этих мальчишек, баснословное невежество которых равняется разве только их нахальству, линей­ кой по пальцам! 279

Вырождение Но случилось еще нечто худшее, нечто такое, что уже не допускает шуток. Г. Эйснер, правда, не соглашающийся с «философией» Ницше, находит, однако, что он «оставил нам м о щ н ы е поэтические произведения», и осмеливается провозгласить с неслыханной д е р з о с т ь ю , что «Заратустра» Ницше м о ж е т быть поставлен наряду с «Фаустом». Тут прежде всего возникает вопрос, читал ли г. Эйснер «Фауста»? На этот вопрос приходится ответить утвердительно, п о т о м у что в Германии нет г р а м о т н о г о человека, у к о т о р о г о «Фауст» не побывал бы в руках. Но в таком случае возникает д р у г о й вопрос: что же понял г. Эйснер в «Фаусте»? Ставить бессмысленную б о л т о в н ю Ницше наряду с « Ф а у с т о м » — такое осквернение с а м о г о драгоценного поэтического сокровища германского народа, что если бы о н о б ы л о совершено человеком более зна­ чительным, чем г. Эйснер, то н а д о было бы устроить всенародное покаяние, чтобы з а м о л и т ь п о з о р , нанесенный Гёте. Но сторонники Ницше бесчинствуют не в о д н о й Германии. Г. Хансен рассказывает с в о и м шведским соотечественникам в мечтательном тоне о «по­ эзии» Ницше и о « п о л н о ч н о м гимне» Ницше; г. Визева в «Revue politique et littéraire» 1891 г. заверяет французов, не и м е ю щ и х в о з м о ж н о с т и проверить его слова, что «Ницше — величайший мыслитель и самый блестящий мыслитель, народившийся в Германии за последние десятилетия» и т. д. С л о в о м , поклонники Ницше п р о в о з г л а ш а ю т на весь мир, что Ницше — естествоиспытатель, что он психофизиолог, что он молчит только п о т о м у , что признает ниже своего досто­ инства метать бисер перед «стадными л ю д ь м и » . Ввиду такого заговора против правды, честности, з д р а в о г о смысла нельзя довольствоваться п р о с т ы м выясне­ нием бессмысленной философской системы Ницше; н а д о еще доказать, что Ницше всегда был с у м а с ш е д ш и м и что его писания составляют проявления б у й н о г о помешательства. Некоторые поклонники Ницше не о т р и ц а ю т , что он сумасшедший, но они говорят, что он сошел с ума п о т о м у , что чуждался л ю д е й , слишком д о л г о жил в п о л н о м одиночестве и мыслил слишком быстро и л и х о р а д о ч н о . Э т у нелепость подхватили все немецкие газеты, и м е ж д у ними не нашлось ни о д н о й , которая сумела бы разъяснить с в о и м читателям, что сумасшествие никогда не бывает следствием одиночества и чрезмерной м о з г о в о й деятельности, но что, наоборот, стремление к одиночеству и н е п о м е р н о быстрая умственная р а б о т а являются первоначальными признаками уже существующего п о м е ш а т е л ь с т в а , — словом, что упомянутая болтовня сторонников Ницше соответствует заявлению, будто бы человек схватил чахотку, п о т о м у что он м н о г о кашлял и харкал кровью. Биографы Н и ц ш е приводят поразительные примеры его «мизантропии». Так, когда на л ю б и м о м его местечке в уединенной горной местности поставили скамейку и публика начала т у д а ходить, э т о местечко тотчас же е м у опротивело, и он никогда б о л ь ш е туда не приходил. Ч т о же касается л и х о р а д о ч н о й быстроты его умственной р а б о т ы , то это признак, всегда с о п у т с т в у ю щ и й б у й н о м у помеша­ тельству. Вот что, например, говорит об э т о м Гризингер: «Ускоренное течение мысли при маниях составляет последствие б о л ь ш о й легкости, с какой больной связывает представления: он говорит всякий в з д о р , декламирует, поет, кричит, пользуется всеми средствами выражения своих мыслей и чувств... То же ускорен­ ное сочетание представлений встречается при известных ф о р м а х помешательства и психической с л а б о с т и с «активностью, вызванной галлюцинациями». Тут стра­ дает логическая последовательность мысли, как у р е з о н и р у ю щ и х помешанных и ипохондриков, или же бешеная смена представлений не подчиняется уже никакому закону, или же с л и х о р а д о ч н о й п о с п е ш н о с т ь ю чередуются слова и звуки без всякого смысла... Так возникает безостановочная стремительная смена идей, в пестром бегстве уносящая все с с о б о й . П о с л е д н и е указанные нами 280

III. Эготизм состояния встречаются преимущественно при б у р н о м помешательстве, в начале которого часто обнаруживается повышенная живость ума. Известны случаи, когда верным признаком п р и б л и ж а ю щ е г о с я приступа б о л е з н и б ы л о бы то обстоятельство, что б о л ь н о й становился о с т р о у м н ы м » . Еще нагляднее говорит об э т о м Крафт-Эбинг: «Сознание наполняется чув­ ством удовольствия, психического благополучия. Э т о чувство тут с т о л ь же м а л о вызывается внешними явлениями, как при п р о т и в о п о л о ж н о м состоянии у м е л а н ­ холика — душевные стремления, и п о э т о м у м о ж е т иметь источником только внутреннюю органическую причину. Больной преисполнен чувства удовольствия и, выздоровев, говорит, что он никогда не чувствовал себя таким счастливым. Это с а м о з а р о ж д а ю щ е е с я чувство удовольствия значительно усиливается... созна­ нием в о з м о ж н о с т и более быстро составить себе представления... интенсивной окраской представлений и о б щ и м приятным с о с т о я н и е м , о с о б е н н о в сфере мышечных ощущений... Вследствие э т о г о временно повышается веселое н а с т р о ­ ение до состояния аффекта (шаловливость), выражающееся в соответственных движениях... пении, пляске, скакании... Больной говорит плавнее... Он быстрее все понимает и, вследствие ускоренной ассоциации идей, н а х о д и т меткие выраже­ ния, становится о с т р о у м н ы м , прибегает к иронии. Переполнение его сознания представлениями заставляет его б о л т а т ь без умолку, и необычайно ускоренное течение мыслей, вследствие к о т о р о г о многие представления не м о г у т быть выражены, производит впечатление отрывочности, недосказанности, уклонений в стороны. Он п р о д о л ж а е т еще относиться критически к с о б с т в е н н о м у с о с т о я ­ нию и подтверждает это т е м , что называет себя д у р а к о м , а д у р а к а м - д е все позволено... Больной не м о ж е т нахвалиться с в о и м з д о р о в ь е м и приятным с о с т о ­ янием духа». Вот картина болезни. Теперь п р о с л е д и м к а ж д у ю черту э т о й картины на произведениях Ницше. Я ограничусь с а м ы м и рельефными п р и м е р а м и , к о т о р ы х внимательный читатель м о ж е т найти на к а ж д о й странице сколько у г о д н о . Ч т о касается ощущений Ницше, то они постоянно в н е м вызывают представ­ ления о т о м , что он смеется, пляшет, летает, катится и т. д . , с л о в о м , что все движения его не д о с т а в л я ю т е м у никаких усилий. « Н е б у д е м хмуриться при слове пытка... В нем есть и кое-что забавное... Мы подготовлены... к т о р ж е с т в е н н о й маслянице, к с а м о м у д у х о в н о м у масленичному смеху и веселью, к трансценден­ тальной высоте высшего дурачества и осмеяния м и р а в д у х е А р и с т о ф а н а . . . Быть может, если и все современное не имеет б у д у щ н о с т и , смех ее еще имеет... Я позволил бы себе д а ж е установить иерархию ф и л о с о ф о в , с м о т р я по рангу из смеха, д о х о д я д о тех, кто м о ж е т смеяться з о л о т ы м с м е х о м . . . Боги л ю б я т посмеяться: они, кажется, не м о г у т воздержаться от смеха д а ж е при священ­ нодействии... А х , чем вы стали, м о и написанные и нарисованные мысли! Д а в н о ли вы были так пестры, и м о л о д ы , и едки... что вы заставляли меня чихать и смеяться... Поистине существуют л ю д и с в р о ж д е н н ы м ц е л о м у д р и е м : их чувства мягче, они охотнее и чаще смеются. Они с м е ю т с я д а ж е н а д ц е л о м у д р и е м и спрашивают, что такое целомудрие?.. О, если бы Он остался в пустыне! М о ж е т быть, Он т о г д а научился бы жить, л ю б и т ь з е м л ю и — кроме т о г о , смеяться... Слишком сильно было напряжение м о е й тучи: среди м о л н и й смеха я з а с ы п л ю глубину г р а д о м » и т. д. Как нетрудно убедиться, представление о смехе ни в о д н о м из этих случаев логически не связано с выраженной мыслью; о н о скорее сопутствует м ы ш л е н и ю , как основное состояние, как всегда присутствующее навязчивое представление, вызываемое буйным раздражением мыслительных центров. Д е л о о б с т о и т т о ч н о так же с представлениями о пляске, летании и т. д. «Я м о г бы поверить в существование только такого Бога, который у м е л бы танцевать... П о и с т и н е 281

Вырождение Заратустра — не порывистый круговой ветер, и если он и танцор, то не танцует тарантеллу... И хотелось бы мне д о ж и т ь до т о г о времени, когда я буду так танцевать, как я еще никогда не танцевал: пронесусь, танцуя, н а д всеми небеса­ ми... Только танцуя, я в своей речи у м е ю возвыситься до т о г о , что есть наивысшего для человека... Н е б о н а д о м н о ю , ты, непорочное, высокое! В этом и заключается твоя непорочность... что ты служишь мне танцевальной залой для божественных случайностей... Человеческая речь — прекрасное шутовство: поль­ зуясь е ю , человек все о б р а щ а е т в пляску... Ты позавидуешь м о е й ноге, жаждущей бешеной пляски... П о с т о я н н о е движение м е ж д у вышиной и глубиной и чувство вышины и глубины, словно постоянное восхождение на лестницу и в то же время отдохновение в облаках... Вся м о я воля желает только летать, влететь в себя... Сгорая от нетерпения лететь, всегда готовый улететь — таков уж м о й нрав... Если м о я з л о б а — с м е ю щ а я с я злоба... и если я п р и з н а ю своей альфой и омегой, что все тяжелое станет легким, всякая плоть — т а н ц о р о м , всякий дух — птицей: поистине э т о м о я альфа и омега» и т. д. В приведенных нами примерах п р е о б л а д а ю т болезненные представления, касающиеся движения, в с л е д у ю щ и х же мы встречаемся с р а з д р а ж е н и е м чувст­ венных центров. Ницше подвержен разным галлюцинациям периферических нервов ( х о л о д , тепло, дуновение), зрения (блеск, молния, свет), слуха (рокот, шипение) и обоняния. «Ах, л е д окружает меня, он жжет мне руку... Меня томил жар солнца м о е й л ю б в и , Заратустра жарился в с о б с т в е н н о м соку... Я кинулся в с а м у ю х о л о д н у ю воду, погружая в нее и голову, и сердце... И вот я сижу... и ж а ж д у круглого девичьего рта, но еще более девичьих, как л е д холодных, как снег белых, острых, кусающих зубов... Я — свет... Но в э т о м и заключается мое одиночество, что я опоясан светом. Я живу в м о е м с о б с т в е н н о м свете и сам п о г л о щ а ю пламя, к о т о р о е из меня вырывается... Их м у д р о с т ь часто издает запах, как б у д т о она — п о р о ж д е н и е болота... А х , зачем я так д о л г о жил в их ш у м е и з л о в о н н о м дыхании... О, блаженный покой, меня теперь окружающий, о, чистые запахи... Блаженными н о з д р я м и я в д ы х а ю опять с в о б о д у гор. Наконец-то м о й нос о с в о б о ж д е н от запаха всякого человеческого существа. Смрадный воздух, с м р а д н ы й воздух!.. Я д о л ж е н вдыхать запах внутренностей неудавшейся души... П р е д э т о й с в о л о ч ь ю , смердящей к небу... Э т и высшие л ю д и , все вместе взятые,— м о ж е т быть, от них пахнет нехорошо?» и т. д. Как видно из этих примеров, мышление Н и ц ш е получает о с о б е н н у ю окраску от его галлюцинаций и от раздражения центров, вырабатывающих двигательные представления, которые, вследствие повреждения м е х а н и з м а соединений, не мо­ гут превратиться в двигательные импульсы и влиять на мускулы. Ч т о же касается ф о р м ы , то мышление Н и ц ш е проявляет две характерные о с о б е н н о с т и , свойственные б у й н о м у помешательству: безусловное преобладание не стесняемой и не о б у з д ы в а е м о й ни вниманием, ни логикой, ни суждением ассоциации идей и головокружительную быстроту процесса мышления. Как только в его у м е возникло какое-нибудь представление, о н о немедленно вызывает и все родственные представления, и Ницше л и х о р а д о ч н о выбрасывает на б у м а г у пять, шесть, иногда восемь синонимов, не замечая, как вследствие э т о г о его слог становится тяжел и напыщен. «Сила д у х а измеряется тем... насколько истина д о л ж н а е м у подноситься разжиженной, подслащенной, подер­ нутой завесой, смягченной, подделанной... Мы д у м а е м , что жестокость, насилие, рабство, опасность на улице, а в сердце скрытность, с т о и ц и з м , способность искушать и всякого р о д а дьявольщина, что все злое, странное, тираническое, хищническое и з м е и н о е в человеке столь же способствует улучшению его породы, как и п р о т и в о п о л о ж н о с т ь всего этого... В человеке материал, о б л о м к и , обилие, глина, грязь, бессмыслица, хаос, но мы н а х о д и м в человеке и творца, создателя, 282

III. Эготизм твердость м о л о т а , божественную н а б л ю д а т е л ь н о с т ь и с е д ь м о й день... П л ю н ь на г о р о д , где совместно гноится все испорченное, разлагающееся, с л а д о с т р а с т н о е , мрачное, перезрелое, гноевидное, революционное... Мы предчувствуем, что чело­ вечество идет все п о д гору, все б о л е е зарывается в т о н к о м , б л а г о д у ш н о м , рассудительном, у ю т н о м , посредственном, б е з р а з л и ч н о м , китайском, христианс­ ком... Все эти бледные атеисты, антихристы, и м м о р а л и с т ы , нигилисты, скептики, эффектики, гектики (чахоточные) духа» и т. д. У ж е из этих примеров внимательный читатель м о г убедиться, что б у р н о е словоизвержение часто вызывается п р о с т ы м созвучием. Н е р е д к о б е с п о р я д о ч н ы й набор слов получает характер д е ш е в о г о остроумничанья, глупейших калам­ буров, чисто машинального сочетания слов по их с о з в у ч и ю б е з всякого смысла. Иногда Ницше, подчиняясь д а в л е н и ю своей л и х о р а д о ч н о й мысли, о ш и б а е т с я в значении вспыхивающих в его у м е образных слов; его сознание ловит на лету слово, и м е ю щ е е д р у г о е значение, и и з о б р е т а е т странные новые слова, о д н о з в у ч ­ ные с общеизвестными выражениями, но и м е ю щ и е с о в е р ш е н н о и н о й смысл, или же Н и ц ш е заносит на бумагу непонятые им с а м и м , ничего не в ы р а ж а ю щ и е звуки. Часто он соединяет мысли не по созвучию слов, а по сходству или привычному соседству понятий. Т о г д а у него начинается «аналогичное» м ы ш л е н и е и б ы с т р о е мелькание мыслей. Так, например, Ницше говорит: « Л ю д и составили себе совер­ шенно ложный взгляд на х и щ н о г о зверя и х и щ н о г о человека, например на Ч е з а р е Борджиа; они не п о н и м а ю т природы, если ищут в основе самых з д о р о в ы х из всех тропических чудовищ и растений болезненность. Очевидно, м о р а л и с т ы ненави­ дят девственный лес и тропики и п о л а г а ю т , что тропического человека во что бы то ни стало н а д о дискредитировать. Но ради чего? Р а д и у м е р е н н о г о пояса? Р а д и умеренных людей? Ради посредственных?» В э т о м случае Н и ц ш е , г о в о р я о Ч е з а р е Борджиа, наталкивается на сравнение с х и щ н ы м зверем; последний н а п о м и н а е т ему тропики и жаркий пояс; от жаркого пояса он п е р е х о д и т к у м е р е н н о м у , а з а т е м начинает толковать об « у м е р е н н о м и п о с р е д с т в е н н о м » человеке. В таких случаях м о ж н о до известной степени еще проследить х о д мыслей Ницше, п о т о м у что все звенья ассоциации идей налицо. Но часто о д н о или другое представление не выражено, и т о г д а читатель наталкивается на непонят­ ные скачки мысли, приводящие его в тупик: « Т е л о начало сомневаться в з е м л е и стало слышать, что е м у говорил живот бытия... Честнее и чище г о в о р и т здоровое тело, совершенное и прямоугольное... Мы поставили наш стул посере­ дине — я у з н а ю это по их улыбке — столь же далеко от у м и р а ю щ и х б о р ц о в , как и от веселых свиней. Но э т о и есть непосредственность... Они переняли у м о р я его тщеславие: ведь м о р е — павлин из павлинов... М н о г о е признается теперь высшей злобой, что имеет всего двенадцать футов в ширину и три месяца в длину! Но со, временем явятся на свет и б о л е е значительные драконы... и если теперь у тебя нет никаких лестниц, то ты д о л ж е н научиться лазить на с о б с т в е н н у ю голову: иначе как ты взберешься наверх... Взлети д о с т о и н с т в о , д о с т о и н с т в о д о б р о д е т е л и , европейское достоинство! Д у й т е , дуйте слова, м е х и д о б р о д е т е л и ! Еще раз рычи­ те, рычите нравственно, рычите, как нравственный лев, перед д щ е р я м и пустыни! И б о вой д о б р о д е т е л и , миловидные девушки, б о л ь ш е значит, чем европейское алканье. И вот я с т о ю европейцем, я иначе не м о г у , да п о м о ж е т м н е Бог, аминь! Пустыня разрастается, горе т о м у , кто имеет в себе пустыни!» Э т о последнее м е с т о м о ж е т служить п р и м е р о м полнейшей н е с п о с о б н о с т и сосредоточения мысли. Ч а с т о Ницше теряет нить своих с о о б р а ж е н и й , забывает, к чему клонится его речь, и кончает предложение, к о т о р о е , казалось, с о д е р ж и т серьезную аргументацию, какой-нибудь о с т р о т о й , не и м е ю щ е й никакого о т н о ш е ­ ния к делу: «Разве нельзя относиться иронически к п о д л е ж а щ е м у , с к а з у е м о м у и д о п о л н е н и ю ? Разве ф и л о с о ф не м о ж е т возвыситься н а д верой в грамматику? 283

Вырождение Б у д е м относиться с почтением к гувернанткам, но, м о ж е т быть, для философии настало время отрешиться от веры гувернанток?.. Около меня о д и н человек всегда лишний — так д у м а е т пустынник. П о с т о я н н о о д и н о ж д ы о д и н дает в конце концов два... Как они называют т о , что делает человека гордым? Образованием? О н о отличает их от козопаса». И н о г д а , наконец, он совсем теряет нить своих с о о б р а ж е н и й и внезапно обрывает фразу: « И б о в религии страсти снова приобрели право гражданства предполагая, что... французские психологи все еще не исчерпали горького и мно­ г о о б р а з н о г о удовольствия, д о с т а в л я е м о г о им bêtise bourgeoise, словно они, короче говоря, они э т и м что­то обнаруживают». В о т ф о р м а , в к о т о р о й проявляется мышление Ницше и которая в до­ статочной мере объясняет, почему он никогда не м о г написать трех связных страниц, а постоянно довольствовался короткими и длинными «афоризмами». Содержание же этих разбросанных и бессвязных мыслей составляет небольшое число навязчивых представлений, повторяемых с убийственным однообразием. Мы уже познакомились с его д у х о в н ы м с а д и з м о м , с его манией противоречия, сомнения и отрицания. К р о м е т о г о , он проявляет м и з а н т р о п и ю , м а н и ю величия и мистицизм. П р и м е р о в его мизантропии не оберешься. Его мания величия обнаруживает­ ся только в исключительных случаях в самомнении, ч у д о в и щ н о м , но все же еще п о н я т н о м . По большей части к ней примешивается сильная д о з а мистицизма и веры в с в о ю сверхъестественность. П р о с т ы м с а м о м н е н и е м м о ж н о признавать, когда он, например, говорит: « Ч т о касается м о е г о Заратустры, то я не допускаю, чтобы его понял тот, кто не чувствовал себя когда­нибудь уязвленным каждым его с л о в о м и кто им когда­либо не восторгался: только т о г д а человек может пользоваться привилегией благоговейно приобщиться к халкионской стихии, к о т о р о й п о р о ж д е н этот труд, к его солнечной ясности, шири, дали и определен­ ности». И л и когда он, подвергнув деятельность Бисмарка неблагоприятной критике, восклицает, ясно намекая на с а м о г о себя: «Я же, счастливый, находясь вне мира, понял, как скоро уже народится г о с п о д и н над г о с п о д и н о м » . Но уже в э т о м месте ясно обнаруживается скрытый мистический характер его мании величия: « К о г д а ­ л и б о д о л ж е н же явиться миру искупляющий человек великой л ю б в и и великого презрения, творческий дух, вытесняемый о т о в с ю д у своей собственной силой, непонятый н а р о д о м в своем одиночестве, как б у д т о оно составляет бегство перед реальностью, м е ж д у т е м как о н о на с а м о м деле составляет лишь углубление, погружение, зарывание в реальность, дабы он, когда со временем снова появится на свет, принес этой реальности искупление». Истинный характер его мании величия тут вполне обнаруживается. Говоря об «искупляющем» человеке и «искуплении», Ницше, очевидно, воображает, что он с а м — новый Спаситель. Он д а ж е и по с о д е р ж а н и ю , и по ф о р м е подражает Евангелию. Его книга «Так говорил Заратустра» представляет с о б о й копию священных книг восточных н а р о д о в , попытку п о д р а ж а т ь Библии и Корану. Книга разделена на главы и стихи, язык — старинный, пророческий («Узрев н а р о д , Заратустра удивился и рече»); часто встречаются длинные перечисления, н а п о м и н а ю щ и е м о н о т о н н о е церковное чтение проповеди «Я в о з л ю б и л тех, которые ищут причину вещей не на земле, а в з а о б л а ч н о м мире; я в о з л ю б и л того, кто живет, чтобы познавать; я в о з л ю б и л т о г о , кто трудится и изобретает; я в о з л ю б и л т о г о , кто в о з л ю б и л с в о ю д о б р о д е т е л ь ; я в о з л ю б и л т о г о , кто не сохраняет для себя ни о д н о й капли своего духа» и т. д.), а некоторые отделы представляют с о б о й сколок с о д н о р о д н ы х мест в Евангелии, например: «И когда Заратустра вышел из города... за ним последовали многие, называвшие себя его учениками, и сопутствовали ему, и они д о ш л и до перекрестка. Тут Заратустра им 284

III. Эготизм сказал, что он теперь пойдет один... Поистине г о в о р ю вам: скоро настанут эти длинные сумерки. Как мне спасти свет мой!.. Случилось, наконец, что он погрузился в глубокий сон, но его ученики воссели вокруг него и д о л г о б о д р ­ ствовали» и т. д. Заглавия у него также очень характерны: «О н е п о р о ч н о м познании», « О б искуплении», «Причастие», « П р о б у ж д е н и е » , « Н а М а с л и ч н о й горе» и т. д. Правда, с Ницше иногда случается, что он богохульствует: «Если бы существовали боги, то м о г ли бы я удержаться не быть б о г о м ! С л е д о в а т е л ь н о , богов — нет». Но таких мест м а л о сравнительно с теми, где он признает себя б о г о м : «Тебе дана власть, и ты не хочешь царствовать... Но кто м н е п о д о б е н , не избегнет своего часа — часа, глаголящего ему: ныне только ты и з б е р е ш ь путь твоего величия» и т. д. М и с т и ц и з м и мания величия Н и ц ш е проявляются не только в его скольконибудь связных мыслях, но и в его о б щ е й манере выражаться. Мистические числа «три» и «семь» встречаются у него часто. Если он проникнут с о з н а н и е м с о б с т в е н ­ ного величия, то и внешний м и р представляется ему великим, д а л е к и м , г л у б о ­ ким, и слова, выражающие эти понятия, пестрят на к а ж д о й странице, почти в каждой строке: «Дисциплина страдания, великого страдания... Юг — великая школа выздоровления... Т а м , где он научился великому с о с т р а д а н и ю и великому презрению, они, со своей стороны, научились великому поклонению... Л ю д и , представляющие с о б о й не что иное, как великий глаз, или великое р ы л о , или великое б р ю х о , или в о о б щ е что-либо великое... Но ты, глубокий, с т р а д а е ш ь слишком глубоко... Н е п о к о л е б и м а я м о я глубина, но она б л е щ е т п л а в а ю щ и м и загадками и с м е х о м . . . Все глубокое д о л ж н о возвыситься до м о е й высоты» и т. д. С представлением о г л у б о к о м у него связывается представление о пропасти — слово, также постоянно встречающееся у Ницше. Вследствие не п о к и д а ю щ и х его представлений о т о м , что он летит или носится в высоте, он п о с т о я н н о прибегает к с л о в а м «сверх» и «над»: «сверхъевропейская музыка», «сверхгерой», «сверх­ человек», «сверхдракон», «сверхнавязчивое и сверхсострадательное» и т. д. Ч т о Ницше, кроме т о г о , до известной степени страдает и анксиоманией, доказывает­ ся у п о р с т в о м , с каким он испещряет с в о ю речь с л о в а м и «ужас», « с о д р о г а т ь с я » , «тревожный» и т. д. Как в о о б щ е буйные помешанные Н и ц ш е сознает п р о и с х о д я щ и е в н е м б о л е з ­ ненные процессы и постоянно намекает на г о л о в о к р у ж и т е л ь н у ю б ы с т р о т у своей мысли и на свое сумасшествие: « М ы м ы с л и м с л и ш к о м быстро... с л о в н о у нас в голове беспрерывно вертящаяся машина... Нетерпеливые у м ы н а с л а ж д а ю т с я помешательством, п о т о м у что помешательству свойствен веселый темп... Речь мне кажется слишком медленной... Я вскакиваю в т в о ю колесницу, буря!.. Теперь иногда случается, что мягкий, умеренный, сдержанный человек вдруг становится бешеным, бьет тарелки, опрокидывает столы, орет, буйствует, оскорбляет весь мир и п о т о м уходит, пристыженный, негодуя на себя. ( К о н е ч н о , э т о и н о г д а случается, и не только теперь, но случалось всегда, о д н а к о только с б у й н ы м и помешанными...) Г д е же безумие, к о т о р о е вам н а д о привить? Видите ли, я вам указываю сверхчеловека, а сверхчеловек... и есть э т о безумие... М о я рука — рука шута. Горе всем с т о л а м и стенам, горе всему, где есть м е с т о д л я арабесок и маранья шута!» Как водится с буйными п о м е ш а н н ы м и , он извиняет с в о ю болезнь: «Открыт еще великий вопрос, м о ж е м ли мы о б о й т и с ь без заболевания, даже в интересах дальнейшего развития д о б р о д е т е л и , и не нуждается ли, в о с о ­ бенности, ж а ж д а познания и самопознания столько же в б о л ь н о й д у ш е , как в з д о р о в о й » . Наконец, у Ницше не отсутствует и встречающееся у буйных помешанных чувство необыкновенного з д о р о в ь я и благополучия: его д у ш а ста­ новится «все светлее и все здоровее»; «мы, аргонавты идеала, з д о р о в е е , чем л ю д и этого бы желали, опасно з д о р о в ы , все снова з д о р о в ы » и т. д. 285

Вырождение Вот в кратких чертах вызванные о б м а н о м чувств о с о б а я окраска, форма и содержание мышления Ницше. И э т о г о несчастного психического больного, писания к о т о р о г о представляют с о б о й бесконечный горячечный б р е д и каждой строкой своей г р о м к о свидетельствуют о б у й н о м помешательстве автора, при­ знали серьезным « ф и л о с о ф о м » , а его б о л т о в н ю — «философской системой». Специалист по философии, автор многочисленных философских т р у д о в г. Кирхнер, говоря в газетной статье об о д н о й из книг Ницше, категорически утвержда­ ет, что «она изобилует здоровьем»; ординарные профессора, как, например, фрейбургский профессор А д л е р и другие, называют Ницше «смелым и ориги­ нальным мыслителем» и подвергают его « ф и л о с о ф и ю » с а м о й серьезной критике, вторя ей с одушевлением или позволяя себе те или другие тщательно мотивиро­ ванные возражения! Ввиду такого б е з н а д е ж н о г о тупоумия нельзя удивляться, если трезвая и з д о р о в а я часть современной м о л о д е ж и , скороспело обобщая вопрос, переносит на с а м у ю ф и л о с о ф и ю презрение, заслуженное официальными ее представителями, которые осмеливаются знакомить своих учеников с высшей из наук и не о б л а д а ю т д а ж е с п о с о б н о с т ь ю отличить бессвязный б р е д буйного п о м е ш а н н о г о от р а з у м н о г о мышления. Г. Тюрк в у п о м я н у т о м нами уже сочинении дает чрезвычайно удачную характеристику учеников Ницше. Ссылаясь на известный лозунг последнего «Нет истины — все д о з в о л е н о » , он говорит: « Э т о м у д р о е изречение, раздающееся из уст нравственно п о м е ш а н н о г о ученого, встретило б о л ь ш о е сочувствие у людей, которые с а м и с т р а д а ю т нравственным изъяном и п о т о м у склонны протестовать против требований общества. В особенности умственный пролетариат больших г о р о д о в восторженно приветствует новое великое открытие, что и мораль, и истина совершенно излишни и только вредят н о р м а л ь н о м у развитию ин­ дивида. Они д а в н о уже в д у ш е себе говорили, что «истины нет», что «все д о з в о л е н о » , и с о о б р а з о в а л и с ь в своей жизни, насколько было в о з м о ж н о , с этим л о з у н г о м ; но теперь они м о г у т громко, самоуверенно провозглашать его, потому что Фридрих Ницше, этот новый пророк, с а м превознес его, как высшую мудрость... П р а в о не о б щ е с т в о , высоко ставящее м о р а л ь , науку и истинное искусство,— Боже упаси! — правы они, преследуя только личные, своекорыстные индивидуальные цели, принимая на себя только личину п р а в д о л ю б и я , они, эти фальшивомонетчики истины, эти бессовестные кропатели фельетонов, лживые рецензенты, литературные воры и изготовители псевдореалистического гнилого товара, они — истинные герои, г о с п о д а положения, с в о б о д о м ы с л я щ и е умы!» Э т о верно, но не исчерпывает вопроса. Правда, кучка, восторгающаяся Ницше, с о с т о и т из прирожденных преступников, отличающихся с л а б о с т ь ю воли, и из наивных дураков, опьяняющихся созвучием слов. Но кроме этих висель­ ников, лишенных р е ш и м о с т и и силы для совершения преступления, и межеумков, оглушаемых и словно гипнотизируемых р о к о т о м и ш у м о м потока слов, вокруг знамен с у м а с ш е д ш е г о болтуна собрались л ю д и , п о д л е ж а щ и е д р у г о м у , отчасти б о л е е мягкому суду. Д е л о в т о м , что б е з у м и е Н и ц ш е с о д е р ж и т в себе некоторые представления, отчасти близко п о д х о д я щ и е к очень распространенным ныне воззрениям, отчасти в о з б у ж д а ю щ и е о б м а н ч и в у ю мысль, б у д т о бы они, несмотря на явное свое преувеличение и п о л н у ю извращенность, все-таки з а к л ю ч а ю т в себе зерно правды и основательности. Вот этими-то представлениями объясняется, что к Ницше примыкают л ю д и , заслуживающие только упрека в неясности мысли и н е с п о с о б н о с т и к трезвой критике. Основная идея Ницше, именно полное неуважение и скотское презрение ко всем чужим правам, насколько они являются п о м е х о й для удовлетворения эгоистических страстей, д о л ж н а нравиться поколению, выросшему в эпоху тор­ жества системы Бисмарка. Князь Бисмарк — г р о м а д н а я личность, которая 286

III. Эготизм проносится н а д страной, как тропический ураган: она все сокрушает на с в о е м пути и оставляет после себя только опустошение в сфере чувства законности, подавление характеров, уничтожение нравственности. Система Бисмарка означа­ ет в государственной жизни своего р о д а иезуитизм в кирасе. «Цель оправдывает средства», но в д а н н о м случае средства не как у ловких сыновей Л о й о л ы , хитрость, цепкость, скрытое коварство, а откровенная грубость, насилие, кулак, меч. Цель, оправдывающая средства, пускаемые в х о д и е з у и т о м в кирасе, м о ж е т иметь иногда общеполезный характер, но по б о л ь ш е й части она эгоистична. У творца этой системы д а в н о отжившее варварство имеет еще обаяние величия, п о т о м у что о н о вызвано м о щ н о й волей, рискующей с о б о й и в с т у п а ю щ е й в б о р ь ­ бу с дикой р е ш и м о с т ь ю : « П о б е д а или смерть». Но у п о д р а ж а т е л е й эта могучая воля превращается в «политику натиска» («Schneidigkeit»), т. е. в п о д л е й ш у ю и презреннейшую трусость, п р е с м ы к а ю щ у ю с я п р е д сильным и и с т я з а ю щ у ю с крайним нахальством б е з о р у ж н о г о , не с о п р о т и в л я ю щ е г о с я , с л а б о г о , от к о т о ­ рого нельзя о ж и д а т ь опасного отпора. Все сторонники э т о й «политики натиска» с б л а г о д а р н о с т ь ю у з н а ю т себя в «сверхчеловеке» Н и ц ш е и спешат присоединить­ ся к его «философии». Его учение показывает, как система Бисмарка о т р а ж а е т с я в голове б у й н о г о п о м е ш а н н о г о . Ницше не м о г выдвинуться и найти себе отклик в д р у г у ю эпоху, как именно в эпоху Бисмарка. К о н е ч н о , Н и ц ш е всегда был бы буйным п о м е ш а н н ы м , но его сумасшествие не получило бы т о г о направления и той о с о б о й окраски, к о т о р ы м и о н о теперь отличается. П р а в д а , Н и ц ш е и н о г д а сердится, что «самый удачный тип новой Германии... лишен по о т н о ш е н и ю ко всему, что глубоко, быть м о ж е т , «натиска», и предостерегает: « М ы п о с т у п а е м у м н о , не обменивая нашу с т а р у ю репутацию народа, о т л и ч а ю щ е г о с я г л у б и н о й мысли, с л и ш к о м д е ш е в о на прусский «натиск» и берлинский «виц». Но из других мест его сочинений видно, что его, собственно, злит в э т о й «политике натиска»: она о т в о д и т слишком почетную роль офицеру! Как только он (т. е. прусский офицер) раскрывает рот или приходит в движение, он оказывается с а м о й не­ скромной и вульгарной фигурой в старой Европе — с а м э т о г о не сознавая... Не с о з н а ю т э т о г о и д о б р ы е немцы, восторгающиеся и м , как человеком с а м о г о лучшего общества, и о х о т н о п о з в о л я ю щ и е е м у задавать тон». В о т э т о г о Н и ц ш е никак не м о ж е т допустить — Ницше, п о л а г а ю щ и й , что не м о ж е т существовать Бога, п о т о м у что, если бы он существовал, то им д о л ж е н бы быть с а м Ницше! Он не м о ж е т допустить, чтобы « д о б р ы й немец» ставил офицера выше его. Но за исключением э т о г о обстоятельства, Н и ц ш е все хвалит в системе «натиска», превозносит ее, как «бесстрашие во взоре, храбрость и суровость р а з л а г а ю щ е й руки, цепкую настойчивость в опасных экспедициях к С е в е р н о м у п о л ю с у » и р а д о ­ стно пророчит, что для Европы начинается железный век, век войн, с о л д а т , оружия, насилия; следовательно, вполне естественно, что сторонники «натиска» приветствуют в Ницше своего философа. « И н д и в и д у а л и з м » Ницше, т. е. его э г о т и з м п о м е ш а н н о г о , д л я к о т о р о г о не существует внешнего мира, д о л ж е н был привлечь к себе, к р о м е анархистов, по неспособности к п р и с п о с о б л е н и ю , и тех л ю д е й , которые инстинктивно чувству­ ют, что современное государство с л и ш к о м г л у б о к о и насильственно вторгается в права индивида и требует от него, кроме н е о б х о д и м ы х жертв, и таких, к о т о р ы х он не м о ж е т нести без значительной утраты самоуважения, т. е. требует, ч т о б ы он жертвовал для него с а м о с т о я т е л ь н о с т ь ю суждения, чувством с о б с т в е н н о г о достоинства и своими убеждениями. Э т и л ю д и , алчущие с в о б о д ы , д у м а ю т найти в Ницше своего глашатая против государства, н а с и л у ю щ е г о с а м о с т о я т е л ь н о с т ь ума и с о к р у ш а ю щ е г о сильные характеры. Но они с о в е р ш а ю т ту же ошибку, на к о т о р у ю я уже указывал, говоря об искренних сторонниках декадентов и Ибсена: они не видят, что Ницше смешивает сознательное и бессознательное в человеке, 287

Вырождение что индивид, за п о л н у ю с в о б о д у к о т о р о г о он вступается,— не с о з н а ю щ е е и рас­ с у ж д а ю щ е е существо, а такое, к о т о р о е слепо подчиняется с в о и м инстинктам и во что бы то ни стало добивается удовлетворения своих дурных страстей, что Ницше отстаивает права чувственные, а не нравственные. Наконец, и аристократничанье Ницше содействовало увеличению числа его сторонников. Многие из них отвергают его этическое учение, но воодушевляются словечками, вроде следующих: «Наступит день, когда чернь будет властвовать... П о э т о м у , о братья, н а м нужна новая аристократия, которая воспротивилась бы этой черни и всему тираническому и начертала бы вновь на новых досках слово «благородство». Ныне широко распространилось убеждение, что идея о б щ е г о равенства была тяжелой о ш и б к о й Великой французской революции. Не без основания люди отвергают учение, противоречащее всем законам природы. Человечество нужда­ ется в иерархии, о н о д о л ж н о иметь вождей и образцы. Оно не м о ж е т обойтись без аристократии. Но благородные л ю д и , к о т о р ы м человеческое с т а д о отведет первое м е с т о , конечно, не б у д у т принадлежать к типу «сверхчеловека», эготиста, преступника, разбойника, раба своих взбесившихся инстинктов, а к типу людей з н а ю щ и х , верно п о з н а ю щ и х , правильно р а с с у ж д а ю щ и х и у м е ю щ и х владеть с о б о й . Человеческое существование — борьба, к о т о р у ю т р у д н о вести без пол­ ководца. Пока б о р ь б а остается б о р ь б о й одних л ю д е й против других, стадо требует д ю ж е г о и сильного пастуха. Но когда человечество достигнет более совершенного состояния, когда о н о соединится для о б щ е й б о р ь б ы с одной только п р и р о д о й , о н о б у д е т избирать себе в вожди человека с наиболее разви­ т ы м м о з г о м , с наиболее дисциплинированной волей, с наиболее сосредоточен­ ным вниманием. Такой человек является с а м ы м тонким н а б л ю д а т е л е м , но в то же время он лучше и полнее других чувствует, яснее всего представляет себе положение внешнего мира, следовательно, он — человек наиболее сострадатель­ ный. «Сверхчеловек», до к о т о р о г о д о й д е т человечество при н о р м а л ь н о м своем развитии, будет не кровожадный «великолепный хищный зверь», а знающий и с а м о о т в е р ж е н н о л ю б я щ и й параклет. Э т о г о не уясняют себе те, кто думает найти в аристократизме Ницше выражение собственной неясной мысли о необ­ х о д и м о с т и существования руководителей из числа наиболее б л а г о р о д н ы х людей. Л о ж н ы й индивидуализм и аристократизм Ницше м о г у т ввести в заблужде­ ние поверхностных читателей. Их ошибочный взгляд д о л ж е н быть им зачтен в смягчающее обстоятельство. Но и в таком случае остается в силе факт, что з а в е д о м о с у м а с ш е д ш и й был признан в Германии ф и л о с о ф о м и д а ж е создал целую ш к о л у , — и факт этот составляет тяжкий п о з о р для современной умствен­ ной жизни этой страны.

IV Реализм

Эмиль З о л я и его последователи Мы п о д р о б н е е остановились на двух ф о р м а х вырождения в искусстве и лите­ ратуре — мистицизме и эготизме, п о т о м у что они п р о д о л ж а ю т развиваться и оказывают сильное влияние на эстетические воззрения с о в р е м е н н о г о о б щ е с т в а . Третьей ф о р м ы вырождения, реализма, или натурализма, я коснусь лишь в о б ­ щих чертах главным о б р а з о м п о т о м у , что она находится уже в п о л н о м упадке на своей родине, а с т р у п о м не б о р ю т с я — его хоронят. Л и ц же, и н т е р е с у ю щ и х с я этой ф о р м о й вырождения, я о т с ы л а ю к прежним м о и м т р у д а м , в к о т о р ы х я обстоятельно исследовал натурализм. Я д о л ж е н только оговориться, что в то время я слишком высоко ценил дарования Золя. Никто, кроме с а м о г о Золя, не отрицает, что песенка н а т у р а л и з м а во Франции спета. « Н о в о е поколение литераторов решительно высказывается против н а т у р а л и з м а , — заявляет Реми д е Г у р м о н ( Ж ю л ь Г ю р е ) . — Т у т нет спевки или преднамеренности, никто не п р о в о з г л а ш а л в р а ж д е б н о г о Золя л о ­ зунга, не выступал против него в п о х о д , но каждый из нас с с о д р о г а н и е м отвертывался от р о д а литературы, вызывавшего в нас о м е р з е н и е . В п р о ч е м , быть м о ж е т , чувство омерзения уже сменилось п о л н е й ш и м р а в н о д у ш и е м . Я п о ­ м н ю , что при появлении предпоследнего р о м а н а Золя «Человек-зверь» в ре­ дакции «Mercure de France» (символистического листка), с о с т о я в ш е й из в о с ь м и или десяти сотрудников, не нашлось ни о д н о г о , который был бы в состоянии преодолеть его от доски до доски или вчитаться в него настолько, ч т о б ы дать отзыв. Такие книги, равно как р о д творчества, к о т о р ы м они внушены, кажутся нам отжившими, более устарелыми, чем самые с у м а с б р о д н ы е п р о ­ изведения романтической школы». Из учеников Золя, тех, которые принимали участие в его « М е д о н с к и х вечерах» или которые позднее примкнули к нему, едва ли х о т ь о д и н остался верен его направлению. Покойный Ги де М о п а с с а н увлекался п о д конец жизни все более психологическим р о м а н о м . С Г ю и с м а н с о м мы п о з н а к о м и л и с ь выше в его н о в о м облике декадента и д е м о н и с т а , не н а х о д я щ е г о д о с т а т о ч н о резких слов, чтобы заклеймить натурализм. Рони посвящает теперь свои р о м а н ы ка­ менному веку и рассказывает н а м , как рослый белокурый ариец с д л и н н ы м черепом похищает т е м н о к о ж у ю доарийку с коротким черепом. К о г д а появился роман Золя «Земля», пятеро из его учеников — Боннетен, Рони, Декав, М а ргеритт и Г ю и ш — сочли нужным с комической в а ж н о с т ь ю опубликовать п р о ­ тест против непристойности э т о г о произведения и по всем правилам отречься от своего учителя. Обстоятельство, что р о м а н ы Золя, как он с а м г о р д о об э т о м заявляет, все еще находят широкий сбыт, вовсе не служит д о к а з а т е л ь с т в о м жизненности его направления. Т о л п а г о р а з д о упорнее держится своих привычек, чем избранное о б щ е с т в о , руководители и писатели. Если первая еще следует за Золя, то вторые от него отвернулись. К т о м у же успех последних р о м а н о в 10

Макс Нордау

289

Вырождение Золя объясняется причинами, не и м е ю щ и м и ничего о б щ е г о с художественно­ с т ь ю . Его чутье к т о м у , что занимает общественное мнение, составляет, быть м о ж е т , с а м у ю существенную черту его дарования. Он избирает для своих произ­ ведений такие с ю ж е т ы , которые, наверное, заинтересуют ш и р о к у ю публику, как бы они ни были разработаны. Великий писатель с установившейся репутацией м о ж е т в настоящее время рассчитывать на полный успех произведений вроде «Денег» и « Р а з г р о м а » , в которых описываются эпизоды из истории биржевого краха 1882 г. или войны 1870 г. Успех Золя столь же обеспечен среди любителей порнографии и скабрезности. Э т а публика остается ему верна, п о т о м у что находит у него т о , чего ищет. Однако новых сторонников Золя д а в н о уже перестал находить на родине, а за границей он их находит разве только среди л ю д е й , которые как в литературе, так и в покрое платья рабски следуют последней м о д е , но, будучи сами с л и ш к о м невежественны, не з н а ю т , что Золя давно уже перестал быть «последней м о д о й » и в с а м о й Франции. Д л я своих последователей Золя является т в о р ц о м реализма в литературе. Э т о такая претензия, которая м о ж е т прийти на ум только э т и м невежественным м о л о д ц а м , п р и з н а ю щ и м всемирную и с т о р и ю лишь с т о г о м о м е н т а , когда они сами с о б л а г о в о л и л и ознакомиться с нею. Начать с т о г о , что с а м о е слово «реализм» не имеет никакого художествен­ ного значения. В философии п о д ним р а з у м е ю т воззрение, объясняющее все явления в мире веществом. В применении к искусству и литературе о н о не имеет никакого определенного значения. Я уже развил п о д р о б н о эту мысль в о д н о м из м о и х прежних произведений и здесь ограничусь лишь воспроизведением основ­ ной м о е й мысли. Эстетики пивных, различающие реализм и идеализм, п о н и м а ю т п о д первым стремление художника воспроизвести н а б л ю д а е м ы е предметы с в о з м о ж н о боль­ шей т о ч н о с т ь ю . Но э т о стремление присуще более или менее всякому писателю. П р е д н а м е р е н н о никто в своих описаниях не отступает от истины, п о т о м у что это противоречило бы всем законам человеческого мышления. Всякое представление основано на н а б л ю д е н и и , и д а ж е в основании вымысла лежит воспоминание о прежних наблюдениях. Если же д а н н о е произведение кажется более правдивым, то э т о объясняется вовсе не т е м или д р у г и м эстетическим направлением, а исклю­ чительно б о л ь ш и м или м е н ь ш и м т а л а н т о м автора. Истинный поэт всегда прав­ див, а бездарный подражатель — никогда; первый бывает правдив д а ж е тогда, когда он не считает н у ж н ы м точно придерживаться во всех деталях действитель­ ности, а в т о р о й отступает от истины, д а ж е когда он н а б л ю д а е т за всякой м е л о ч ь ю с чрезвычайным вниманием и руководствуется м е т о д о м землемера. Если мы ясно представим себе п с и х о л о г и ю творчества, то п о й м е м всю в з д о р н о с т ь так н а з ы в а е м о г о «реализма». Источником всякого художественного творчества является эмоция. Последняя же вызывается жизненным процессом во внутренних органах художника или чувственным впечатлением, получаемым извне. В т о м и д р у г о м случае художник о щ у щ а е т потребность творить. Если творчество органического происхождения, то он избирает м е ж д у всеми своими воспоминаниями или чувственными впечатлениями д а н н о г о времени такие, кото­ рые находятся в связи с его эмоцией. Если же эмоция внешнего происхождения, то он пользуется главным о б р а з о м явлениями внешнего мира, жизненным о п ы т о м , который вызывал в нем э м о ц и ю , с т р е м я щ у ю с я воплотиться в образах, и в силу законов ассоциации идей старается соединить с ними родственные воспоминания. Следовательно, в о б о и х случаях процесс творчества о д и н и тот же: п о д влиянием э м о ц и и художник соединяет непосредственные чувственные восприятия и воспоминания в о д н о художественное произведение, причем преоб­ л а д а ю т те или другие элементы, с м о т р я по т о м у , вызвана ли эмоция чувствен290

IV. Реализм ными восприятиями или органическими процессами. Если не придерживаться о с о б е н н о й точности в словах, то произведения, с о с т а в л я ю щ и е результат э м о ц и и , вызванной внешним явлением, м о ж н о назвать реалистическими, а произведения, в которых выражается органическая э м о ц и я , — идеалистическими. Но существен­ н о г о различия м е ж д у этими т е р м и н а м и нет. У совершенно н о р м а л ь н ы х л ю д е й эмоции вызываются почти исключительно внешними впечатлениями; у л ю д е й же с более или менее болезненной нервной ж и з н ь ю , как-то: у истеричных, неврасте­ ников, психопатов и всякого р о д а д у ш е в н о б о л ь н ы х — чаще всего внутренними органическими процессами. Н о р м а л ь н ы е художники в о о б щ е с о з д а ю т такие п р о ­ изведения, в которых п р е о б л а д а ю т восприятия чувств; ненормальные же — такие, где главную роль играет ассоциация идей, т. е. в о о б р а ж е н и е , р а б о т а ю щ е е при п о м о щ и воспоминаний; и если уже непременно придерживаться л о ж н о г о обозначения, то мы скажем, что первые с о з д а ю т реалистические, а вторые — идеалистические произведения. Ни в каком случае х у д о ж е с т в е н н о е произведе­ ние — ни реалистическое, ни идеалистическое — не м о ж е т быть верным о т р а ж е ­ нием действительности; самый процесс его возникновения исключает эту воз­ м о ж н о с т ь . О н о всегда не что иное, как воплощение субъективной э м о ц и и . Д у м а т ь , что м о ж н о изучить внешний м и р по х у д о ж е с т в е н н о м у п р о и з в е д е н и ю , — мысль совершенно несостоятельная; но т о м у , кто у м е е т читать, о н о раскрывает внутреннюю жизнь д а н н о г о автора. Х у д о ж е с т в е н н о е произведение никогда не бывает о т р а ж е н и е м внешнего мира в т о м смысле, какой е м у п р и д а ю т б о л т у н ы натуралисты, т. е. объективной, вполне точной картиной внешних явлений, э т о всегда исповедь автора; в ней сознательно или б е с с о з н а т е л ь н о о т р а ж а ю т с я его чувства и о б р а з мыслей, она раскрывает его впечатления и указывает н а м , какими представлениями наполнено сознание автора, чем он интересуется, чему хочет дать выражение. Х у д о ж е с т в е н н о е произведение о т р а ж а е т не в н е ш н ю ю жизнь, а д у ш у с а м о г о художника. Было б ы д а ж е о ш и б о ч н о д у м а т ь , что п о преимуществу п о д р а ж а т е л ь н ы й р о д искусства, именно живопись и скульптура, м о ж е т в о с п р о и з в о д и т ь действитель­ ность. Скульптору или живописцу никогда не п р и х о д и т в г о л о в у в о с п р о и з в о д и т ь что-либо, не и м е ю щ е е для него значения, не выдвигать о д н и х черт, не затушевы­ вать других. Если он избирает т о т или д р у г о й с ю ж е т , т о , очевидно, п о т о м у , что в нем его нечто п о р а з и л о , приковало его внимание — какое-нибудь сочетание цветов, световой эффект и т. п. Он невольно остановится на т о й черте, к о т о р а я вызвала в нем желание и з о б р а з и т ь данный п р е д м е т , и вследствие э т о г о его произведение б у д е т не п р о с т ы м воспроизведением действительности, а и з о б р а ­ жением т о г о , что он в ней усмотрел: о н о опять-таки б у д е т т о л ь к о свидетель­ ством его эмоции, а не осколком с описываемого п р е д м е т а н а п о д о б и е камерыобскуры, и чувствительный к свету пластинки м о ж е т р а б о т а т ь т о л ь к о совершен­ но тупоумный ремесленник, равнодушный к жизненным явлениям, не с п о с о б н ы й находить в них что-либо привлекательное или отталкивающее, и весьма м а л о в е ­ роятно, чтобы такое жалкое существо б ы л о склонно сделаться х у д о ж н и к о м и м о г л о бы усвоить себе хотя бы только технику, н е о б х о д и м у ю художнику. Но если живопись и скульптура по с а м о м у с в о е м у существу не м о г у т быть реальны, т. е. воспроизводить предмет вполне объективно, то поэзия — т е м менее. Живописец в конце концов м о ж е т , если уж он так м а л о уважает искусство, ограничить до последней степени свое личное участие в с о з д а н и и х у д о ж е с т в е н ­ ного произведения или, вернее, в своей р а б о т е , п о т о м у что о х у д о ж е с т в е н н о с т и в таком случае не м о ж е т быть речи, у п о д о б и т ь с я какой-нибудь камере-обскуре, передавать свои впечатления по в о з м о ж н о с т и м а ш и н а л ь н о и, р а б о т а я , стараться ничего не д у м а т ь и не чувствовать. Картина е м у д а н а с а м о й природы. Если он не хочет приступать к выбору, выражать свое, сочинять, то е м у предоставляется 291

Вырождение в о з м о ж н о с т ь п р о с т о списывать с п р е д м е т о в , охватываемых его п о л е м зрения. Его картина будет, правда, ничего не выражающей частицей внешнего мира, о б о р в а н н о й т а м , где кончается поле зрения художника; т е м не менее в техничес­ к о м отношении эта р а б о т а все-таки будет картиной, к о т о р у ю м о ж н о повесить на стене и рассматривать. Беллетрист же таким о б р а з о м р а б о т а т ь не м о ж е т . Сама п р и р о д а не дает е м у его произведения. И з о б р а ж а е м ы е им явления развертыва­ ю т с я перед ним не в пространстве, а во времени. Они не расположены в извест­ н о м порядке так, чтобы глаз м о г их п р о с т о обнять: они с л е д у ю т о д н о за другим, и беллетрист д о л ж е н при п о м о щ и умственной р а б о т ы указать им границы, д о л ж е н с а м определить, что он возьмет, что он о т б р о с и т , что пригодно, что непригодно для целей его творчества. Он не м о ж е т начать человеческую речь с середины и о б о р в а т ь ее на каком-нибудь слове, п о д о б н о т о м у как у Ж а н о Беро рамка картины разрезает колеса экипажа п о п о л а м . Он не м о ж е т дать бесцветную копию безразличных для него внешних явлений. Он д о л ж е н сделать выбор между этими явлениями. Вместе с т е м выступает он сам, его личность, проявляется его с а м о б ы т н о с т ь , раскрываются его намерения, воззрения, чувства. Если он из миллиона человеческих жизней повествует нам только об о д н о й , т о , конечно, п о т о м у , что она чем-либо заинтересовала его больше всех остальных. Если далее он с о о б щ а е т н а м только о т д е л ь н у ю черту, мысль, беседу, не составляющие и м и л л и о н н о й д о л и всего т о г о , что наполняет жизнь д а н н о г о человека, то, конечно, п о т о м у , что они представляются ему почему-либо важнее и существен­ нее, чем остальные, п о т о м у что они, по его м н е н и ю , что-нибудь доказывают и в ы р а ж а ю т мысль, к о т о р о й хотя в действительности у д а н н о г о человека не было, но к о т о р у ю , как автору кажется, он уловил в жизни и к о т о р у ю с а м желал бы вложить в нее. Таким о б р а з о м , его «реалистическое» произведение все-таки выражает только его мысли, его понимание действительности, его отношение к ней, а не с а м у ю действительность. Если бы беллетрист захотел списывать жизнь с фотографической или фонографической т о ч н о с т ь ю , то д а ж е в чисто техническом отношении не получилось бы настолько художественное произведе­ ние, насколько картина, представляющая с о б о й простое фотографирование дей­ ствительности, все-таки остается картиной. Такое произведение было бы чем-то, не и м е ю щ и м ни ф о р м ы , ни смысла, ни названия, п о т о м у что, повествуя о жизни о д н о г о человека в течение о д н о г о только дня, м о ж н о исписать тысячи страниц, если относиться ко всем его ощущениям, мыслям, действиям совершенно безраз­ лично и не делать м е ж д у ними т о г о выбора, который служит уже проявлением субъективности автора, т. е. п р я м о й п р о т и в о п о л о ж н о с т и «реализма». К р о м е т о г о , живописец обращается в своем произведении к т о м у же чувству, как и и з о б р а ж а е м ы й им реальный предмет, и он передает его теми же средст­ вами, при п о м о щ и которых самый предмет становится д о с т у п н ы м чувству, т. е. света и красок. Правда, что освещение, краски и линии в природе и у живописца не совсем с о в п а д а ю т , и мы только при п о м о щ и и л л ю з и и у з н а е м изображаемый х у д о ж н и к о м предмет, но эта иллюзия вырабатывается в таких второстепенных м о з г о в ы х центрах, что она доступна д а ж е животным, что доказывается не одним только известным классическим а н е к д о т о м о птицах, которые собирались кле­ вать изображенный Зевксисом виноград. П о э т обращается не к чувству, или, вернее, он о б р а щ а е т с я со с в о и м с л о в о м через посредство слуха или зрения не к в о с п р и н и м а ю щ и м центрам, как живописец со своей картиной, но к высшим центрам, в ы р а б а т ы в а ю щ и м понятия, мысль, суждение. П о э т не м о ж е т непосред­ ственно передавать чувственное явление; он д о л ж е н сначала переработать его в представление и з а т е м уже предложить э т о представление в ф о р м е словесной, т. е. условной. Но это чрезвычайно сложная и дифференцированная деятельность, несущая на себе отпечаток личности автора. Если д а ж е два глаза видят не вполне 292

IV. Реализм одинаково, т о м о г у т л и два м о з г а одинаковым о б р а з о м воспринимать, и с т о л ­ ковывать, передавать т о , что видит глаз? Деятельность поэта несравненно б о л е е субъективна, чем деятельность живописца, переработка чувственных впечатлений в мысли и передача мысли в словах до такой степени индивидуальна, что уже по о д н о й этой причине поэзия никогда не м о ж е т быть с а м о й д е й с т в и т е л ь н о с т ь ю , т. е. «реалистической». Понятие о так н а з ы в а е м о м реализме не выдерживает критики ни с п с и х о л о ­ гической, ни с эстетической точки зрения. Е м у м о ж н о д а т ь с л е д у ю щ е е внешнее, поверхностное, практическое определение: р е а л и з м является таким м е т о д о м , при к о т о р о м писатель кладет в основу своего творчества впечатления и н а б л ю д е н и я и ищет свои с ю ж е т ы в т о й жизненной среде, к о т о р у ю он х о р о ш о знает; м е ж д у т е м как и д е а л и з м составляет п р о т и в о п о л о ж н ы й м е т о д , при к о т о р о м писатель повинуется игре своего воображения, чтобы ее не стеснять, заимствует свои с ю ж е т ы из отдаленных времен и стран или из таких общественных сфер, о к о т о ­ рых он не имеет точного понятия, и в о п л о щ а е т при э т о м в о б р а з а х свои стремления, желания, мечты. Э т о толкование, на первый взгляд, представляется понятным, но при б л и ж а й ш е м рассмотрении и о н о не выдерживает критики. Д е л о в т о м , что выбор с ю ж е т а , среда, из к о т о р о й он з а и м с т в о в а н или в к о т о р у ю он перенесен, не имеет р е ш а ю щ е г о значения; в э т о м в ы б о р е опять­таки сказыва­ ется не м е т о д , а только личность автора. П о э т или беллетрист, у к о т о р о г о преобладает н а б л ю д е н и е , б у д е т «реалистичен», т. е. б у д е т и з о б р а ж а т ь свой жизненный опыт, хотя бы он говорил о п р е д м е т а х и л ю д я х , к о т о р ы х он не и м е л случая н а б л ю д а т ь ; поэт же и беллетрист, у к о т о р о г о п р е о б л а д а е т ассоциация идей, будет «идеалистичен», т. е. б у д е т подчиняться влиянию своего в о о б р а ж е ­ ния, д а ж е тогда, когда он и з о б р а ж а е т условия, с к о т о р ы м и х о р о ш о з н а к о м . Д л я пояснения нашей мысли приведем о д и н лишь пример. Ч т о м о ж е т быть более «идеалистично», чем сказка? А м е ж д у т е м вот какие м е с т а встречаются в известных сказках братьев Г р и м м : «Жила­была королевская дочка, которая ушла о д н а ж д ы в лес и села у ручья». « Н о сестренка, оставшаяся д о м а » (дочь короля, изгнавшего своих двенадцать сыновей) м е ж д у т е м выросла и осталась единственной д о ч е р ь ю . О д н а ж д ы была б о л ь ш а я стирка, и м е ж д у п р о ч и м , сданы были в стирку двенадцать мужских сорочек. « Д л я кого же эти рубашки? — спросила принцесса.— Д л я м о е г о отца они с л и ш к о м малы». Т о г д а прачка ей рассказала, что у нее б ы л о двенадцать братьев и пр. И когда сестренка сидела вечером на лужайке и белила белье, ей опять вспомнились слова прачки» и т. д . . . Дровосек послушался и принес своего ребенка и о т д а л его Д е в е М а р и и , к о т о р а я взяла его с с о б о й на небо. Тут девочке б ы л о х о р о ш о , она ела только п и р о ж н о е , пила сладкое м о л о к о и т. д. Так п р о б ы л а она на небе четырнадцать лет. М е ж д у тем Пресвятой Деве пришлось совершить б о л ь ш о е путешествие. У х о д я , Она призвала к себе девушку и сказала ей: « М и л о е дитя, п о р у ч а ю т е б е ключи от тринадцати дверей небесного царства» и т. д. Неизвестный а в т о р этих басен переносит действие в королевские дворцы и д а ж е на н е б о , с л е д о в а т е л ь н о , в о б ­ становку, совершенно е м у н е з н а к о м у ю , но он придает л ю д я м , и п р е д м е т а м , и д а ж е Деве М а р и и такие черты, которые он н а б л ю д а л в с а м о й жизни. Из королевского дворца л ю д и выходят прямо в лес и на луг, словно из какой­нибудь избы; принцесса бегает о д н а по лесу, з а б о т и т с я о белье, белит его, как настоящая крестьянка; Дева Мария предпринимает путешествие и доверяет своей п р и е м н о й дочери ключи, словно какая­нибудь помещица. Содержание сказок почерпнуто из крестьянской жизни; автор реально в о с п р о и з в о д и т свой собственный быт, т о л ь к о п о д д р у г и м названиями. С д р у г о й стороны, Гонкур, этот великий п е р е д о в о й «реалист», рассказывает н а м в р о м а н е «La Faustin» о л ю б о в н ы х п о х о ж д е н и я х л о р д а Анандаля с артисткой «Théâtre Français», и по э т о м у п о в о д у Б р ю н е т ь е р 293

Вырождение делает с л е д у ю щ е е замечание: « М н е хотелось бы узнать мнение г. Золя о романе г. Гонкура. Ч т о д у м а е т г. Золя, так красноречиво о с м е и в а ю щ и й рыцарские р о м а н ы , в которых принцы путешествуют инкогнито с набитыми з о л о т о м к а р м а н а м и , — что д у м а е т он в глубине д у ш и об э т о м л о р д е Анандале, который бросает деньги направо и налево, д е р ж и т прислугу в пятьдесят человек, не считая той, которая с о с т о и т при «madame»? Ч т о д у м а е т г. Золя, так забавно осмеявший идеалистический — как он его называет — р о м а н , в к о т о р о м «торжествующая л ю б о в ь уносит л ю б о в н и к о в в чудный м и р мечты», о страстной л ю б в и англи­ чанина к актрисе, о почти « о б о г о т в о р я ю щ е м ухаживании, о чувственной связи небесного характера, о физической л ю б в и идеального оттенка», и о б о всей этой галиматье, к о т о р о й я не стану надоедать читателю?» Гонкур задался целью и з о б р а з и т ь с о в р е м е н н о г о англичанина, с о в р е м е н н у ю же актрису и парижскую жизнь. Все это такие вещи, которые он м о г н а б л ю д а т ь , которые д о л ж н ы бы быть е м у х о р о ш о знакомы; но т о , что он н а м и з о б р а з и л , до такой степени невероятно, н е в о з м о ж н о , н е м ы с л и м о , что остается только пожать плечами, читая такую д е т с к у ю побасенку. Немецкий сочинитель сказок, переносящий нас в общество ангелов, святых и королев, и з о б р а ж а е т н а м з д о р о в ы х , сильных крестьян и дере­ венских девушек, причем жизненная правда нисколько не страдает от т о г о , что он украсил головы своих героев м и ш у р н ы м и коронами и сиянием святых; а французский «реалист», ж е л а ю щ и й познакомить нас с парижской жизнью, рисует н а м только какие-то неопределенные призраки, сотканные из сигаретного д ы м а , б о л о т н о г о т у м а н а и пламени жженки, и призраки эти нисколько не жизненнее от т о г о , что автор старается украсить их о т д а л е н н ы м сходством с англичанином в изысканном фраке и с истеричной д а м о й в неглиже, отделан­ н о м кружевами. А в т о р сказок — реалист в вышеприведенном смысле, а Гон­ кур — идеалист в х у д ш е м значении э т о г о слова. С какой с т о р о н ы ни взглянуть на реализм, мы никогда не п р и д е м к опреде­ ленному понятию: это слово остается пустым звуком. Всякий анализ его приво­ д и т к о д н о м у результату: в беллетристике нет реализма, т. е. объективной копии действительности; существует только личность писателя. Индивидуальностью автора обусловливается характер его творчества: о д и н воспринимает эмоции, п о б у ж д а ю щ и е его к творчеству, из внешнего мира, д р у г о й — из внутренних ощущений; о д и н б о л е е с п о с о б е н к вниманию и н а б л ю д е н и ю , д р у г о й — р а б своей н е о б у з д а н н о й ассоциации идей; у о д н о г о п р е о б л а д а е т в сознании представление о внешнем мире, у д р у г о г о — о с о б с т в е н н о м «я», с л о в о м , о д и н з д о р о в и продол­ жает умственно развиваться, д р у г о й — более или менее психопатичен. Нормаль­ ный автор в к а ж д о м с в о е м произведении, б у д ь э т о Д а н т о в « А д » или гётевский «Фауст», проявляет ясное сознание, и, пожалуй, э т о т элемент, приобретаемый лишь п у т е м внимания и н а б л ю д е н и я , м о ж н о назвать р е а л и з м о м ; ненормальный же — всегда с о з д а е т лишь мыльные пузыри, д а ж е в т о м случае, когда он у б е ж д е н , что излагает только свои н а б л ю д е н и я , и эту-то в лучшем случае ярко окрашенную, но чаще всего лишь грязную накипь с м у т н о г о прилива мыслей преимущественно и называют о ш и б о ч н о и д е а л и з м о м . Реализму п р и д а ю т еще о д н о значение: он д о л ж е н и з о б р а ж а т ь основные черты о б ы д е н н о й жизни, т. е. самых обыкновенных л ю д е й в их будничной обстановке. П о э т о м у произведения, в которых и з о б р а ж а ю т с я рабочие, крестья­ не, мещане и т. п., б у д у т реалистичны, а те, в которых фигурируют б о г и , герои, к о р о л и , — идеалистичны. Л ю д о в и к X I V , который, как гласит известный анекдот, при виде картины Теньера, и з о б р а ж а ю щ е й кабак, воскликнул: « У б е р и т е эту пошлость!» — осудил-де не художественный прием, а оскорблявший его олим­ пийский взор низменный сюжет. Такое объяснение слова «реализм» несколько нагляднее, чем остальные, но, кажется, нечего доказывать, что о н о в философе294

IV. Реализм к о м и эстетическом отношении совершенно несостоятельно. Выше мы уже говорили, что м о ж н о и з о б р а ж а т ь б о г о в и королей и приписывать им такие мысли и чувства, которые свойственны с а м ы м обыкновенным крестьянам, и что, н а о б о р о т , есть н е м а л о таких произведений, в которых л ю д и низших с о с л о в и й и з о б р а ж а ю т с я с невидимой к о р о н о й или сиянием святого н а д г о л о в о й . В буль­ варных р о м а н а х Грегора С а м а р о в а фигурируют и м п е р а т о р ы и к о р о л и , мыс­ лящие и объясняющиеся, как приказчики; в деревенских же рассказах А у э р б а х а мы видим мужиков с б л а г о р о д н е й ш и м и , почти небесными чувствами. И те и другие н е п р а в д о п о д о б н ы , но в лице первых с н а м и г о в о р и т сенсационный ремесленник-писатель, в лице же вторых — поэт, одаренный т о н к и м чутьем и глубоким чувством. В «Мельнице» Д ж о р д ж а Э л и о т а мы з н а к о м и м с я с п р о ­ стым деревенским парнем и д о ч е р ь ю мельника, которые б л а г о р о д с т в о м своего характера и возвышенными нравственными понятиями сделали бы честь л ю б о м у аристократу; в «Ярмарке тщеславия» Теккерея, напротив, выведены величавый и надменный маркиз Стайн и такой же величавый и н а д м е н н ы й граф Ч а р л ь з Берикрс, к о т о р ы м , однако, ни о д и н порядочный человек не п о д а с т руки; как те, так и другие п р а в д о п о д о б н ы , только в первых проявляется д у ш а автора, полная человеколюбия и сострадания, во вторых — исполненное горечи и з л о б ы н а с т р о ­ ение художника. Какие же из этих героев л ю д и благородные? И м п е р а т о р ы и короли С а м а р о в а или шварцвальдские крестьяне? Какие из них л ю д и простые? Шотландские парни Э л и о т а или могущественные английские пэры Теккерея? Далее, какие из этих произведений следует назвать реалистическими и какие — идеалистическими, если п о д р е а л и з м о м п о н и м а т ь и з о б р а ж е н и е нищих, а п о д и д е а л и з м о м — изображение высших общественных слоев? Итак, при т щ а т е л ь н о м анализе, не д о в о л ь с т в у ю щ е м с я о д н и м и с л о в а м и , термины «реализм» и «идеализм» оказываются л и ш е н н ы м и всякого с е р ь е з н о г о содержания. П о с м о т р и м теперь, что, собственно, сторонники Золя н а з ы в а ю т его с о б с т в е н н о с т ь ю , почему он с а м признает себя н о в а т о р о м и чем он м о т и в и р у е т с в о ю претензию прослыть р о д о н а ч а л ь н и к о м совершенно н о в о г о направления в истории литературы. П о с л е д о в а т е л и Золя восхваляют его описательный д а р и его «импрессионизм». Я д е л а ю б о л ь ш о е различие м е ж д у э т и м и д в у м я с л о в а м и . Описание стремится обнять всеми чувствами и передать с л о в а м и характеристи­ ческие черты предмета; и м п р е с с и о н и з м служит выражением т а к о г о р о д а с о з н а ­ ния, при к о т о р о м внешние впечатления в о с п р и н и м а ю т с я лишь в пределах о д н о г о чувства — зрения, слуха, обоняния и т. п. Описание является р а б о т о й у м а , п о н и м а ю щ е г о предметы в их сущности и в з а и м н о й связи; и м п р е с с и о н и з м же — р а б о т о й такого ума, который воспринимает лишь чувственные э л е м е н т ы с о з н а ­ ния. Описывающий познает в дереве дерево со всеми представлениями, заключа­ ю щ и м и с я в э т о м понятии. И м п р е с с и о н и с т же видит лишь ц в е т н у ю массу, составленную из разноцветных оттенков зелени с рассыпанными по ней с о л н ц е м световыми п о л о с а м и . В поэзии как описание р а д и описания, так и импресси­ о н и з м являются эстетическим и психологическим з а б л у ж д е н и е м , к о т о р о е сейчас постараемся выяснить. Но Золя нельзя д а ж е считать виновником э т о г о з а б л у ж ­ дения, п о т о м у что уже з а д о л г о до него романтики, в о с о б е н н о с т и Т е о ф и л ь Г о т ь е , испещряли свои произведения о б ш и р н ы м и , органически с н и м и не связанными описаниями, а братья Гонкур указали Золя д о р о г у в и м п р е с с и о н и з м е . Ч и с т о объективное изображение п р е д м е т а — д е л о науки, если т о л ь к о м о ж н о д о р о ж и т ь т е м , чтобы воспроизвести п р е д м е т при п о м о щ и о д н и х с л о в , без содействия рисунка и цифр; о н о п р о с т о детская забава и пустое времяпре­ провождение, если никто не заинтересован в и з о б р а ж е н и и д а н н о г о п р е д м е т а , п о т о м у ли, что он общеизвестен, или п о т о м у , что не имеет значения. Г о т ф р и д Келлер еще за тридцать лет до распространения в Г е р м а н и и о п и с а т е л ь н о г о 295

Вырождение реализма пророчески осмеял его. В сборнике своих сочинений он говорит: «Он (герой повести « D i e missbrauchten Liebesbriefe», начинающий писатель) о т л о ж и л в с т о р о н у записную книжечку и вынул д р у г у ю , поменьше, со стальной застежкой. Затем он уселся с н е ю у первого попавшегося дерева, внимательно о с м о т р е л его и написал: «Ствол бука. Светло-серый, с пятнами и поперечными п о л о с а м и , еще более светлыми. П о р о с м х о м , м е с т а м и почти черным, местами же ярко-зеленым, п о х о ж и м на бархат. К р о м е т о г о , полоски желтоватые, кра­ сноватые и белые, переплетающиеся м е ж д у собой... М о ж е т быть пригоден для сцен с разбойниками». Затем он остановился перед воткнутым в з е м л ю к о л о м , на который, вероятно, какой-нибудь мальчуган повесил м е р т в у ю ме­ дяницу, и написал: «Интересная п о д р о б н о с т ь . Маленький кол воткнут в землю. Его обвивает тело серебристо-серой змеи... Не у м е р ли Меркурий, завещав поставить здесь свой жезл с мертвыми змеями? Последнее замечание пригодно скорее для новелл, посвященных описанию т о р г о в о г о мира. N B . Ж е з л или кол, высохший и старый, такого же цвета, как и змея; м е с т а м и , где его освещает солнце, мелкие серебристо-серые волосики (это последнее наблюдение ново)» и т. д. И з о б р а ж е н и е возвышается до искусства, но остается второстепенным р о д о м искусства, когда слова и з б и р а ю т с я настолько удачно, что ими выражаются самые тонкие о с о б е н н о с т и предметов и в то же время оттеняются впечатления, которые н а б л ю д а ю щ и й воспринимает, следовательно, когда слова не только удачно п е р е д а ю т свойства, воспринимаемые чувствами, но и носят на себе отпечаток э м о ц и и и когда им сопутствуют о б р а з ы и сравнения. Примерами такого р о д а описательного искусства служат все х о р о ш и е описания путешествий, начиная с «Путешествий в страны равноденствия» Г у м б о л ь д т а и кончая книгами «Сахара и Судан» Нахтигаля, «В сердце Африки» Швейнфурта или книгами Де Амичиса о Константинополе, Марокко и т. п. Но этот р о д описания не имеет ничего о б щ е г о с поэзией. П р е д м е т поэзии всегда человек с его о б р а з о м мыслей и чувствами, д а ж е когда она принимает ф о р м у былин, притчи, аллегории или сказки, где д е й с т в у ю щ и м и лицами являются звери или неодушевленные пред­ меты. Фактическая с т о р о н а — условия и местность — имеет для поэта лишь настолько значения, насколько она имеет отношение к человеку или людям, к о т о р ы м посвящено поэтическое произведение. Тут автор является зрителем, рассказывающим о т о м , что разыгралось на его глазах, л и б о участником собы­ тия, пережитого им в качестве о д н о г о из д е й с т в у ю щ и х лиц. В о б о и х случаях он, естественно, заинтересуется лишь теми реальными фактами, которые имеют непосредственное отношение к описываемому с о б ы т и ю . Если он является зри­ телем, то он наверное не б у д е т озираться р а в н о д у ш н о кругом, но остановится на т о м , что привлекло его внимание и к чему он старается в о з б у д и т ь в нас интерес. Если он является участником события, то он т е м менее б у д е т чувствовать охоту развлекаться п р е д м е т а м и , не и м е ю щ и м и отношения к его настроению, действи­ ям и чувствам. Следовательно, в произведении, правдиво и з о б р а ж а ю щ е м челове­ ческую жизнь, о посторонних предметах б у д е т идти речь лишь постольку, поскольку их м о ж е т уловить внимательный н а б л ю д а т е л ь события, составляюще­ го п р е д м е т описания, или его участник, т. е. о них б у д е т говориться лишь постольку, поскольку они непосредственно касаются с а м о г о события. Если в рас­ сказе есть не и м е ю щ и е отношения к делу описания, то они с психологической точки зрения неверны, н а р у ш а ю т настроение, прерывают действие, отвлекают внимание от т о г о , что д о л ж н о играть в рассказе главную роль, и п р и д а ю т ему деланный характер, по к о т о р о м у тотчас з а м е т н о , что автор не задался серьезной художественной целью, что произведение его не результат истинно поэтического творчества. 296

IV. Реализм Еще х у д ш и м з а б л у ж д е н и е м , чем безличное описание, является в поэзии импрессионизм. В живописи он н а х о д и т себе оправдание. Живопись передает впечатления, воспринимаемые г л а з о м , и живописец остается в пределах своего искусства, когда он ограничивается передачей оптических впечатлений, не сочи­ няет, не включает в картину фабулу, т. е. не вносит в свое произведение и д е ю , не соединяет деятельность центров высших, в ы р а б а т ы в а ю щ и х мысль, и тех, к о т о ­ рые только воспринимают. Но в поэзии и м п р е с с и о н и з м является п о л н ы м извра­ щением сущности творчества, отрицанием, устранением его. С р е д с т в о м п о э з и и служит речь, а она составляет деятельность не в о с п р и н и м а ю щ и х , а вырабатыва­ ю щ и х понятия и суждения центров. Непосредственным о т з в у к о м р а з д р а ж е н и я чувств м о ж е т быть только восклицание. Без содействия высших центров звук, передающий впечатление, состоит лишь из восклицаний «ах!» или «о!». Как первичный непроизвольный звук развивается до правильно п о с т р о е н н о й , понят­ ной человеческой речи, так и чисто чувственное впечатление развивается до понятий и мыслей, и в психологическом о т н о ш е н и и с о в е р ш е н н о не верно и з о б ­ ражать впечатления внешнего мира речью так, как б у д т о эти впечатления выражают только ощущения цветов и звуков, а не вызывают представлений, мыслей, суждений. И м п р е с с и о н и з м в поэзии представляет с о б о й п р и м е р т о г о атавизма, который, как мы уже указывали, составляет с а м у ю х а р а к т е р н у ю черту в умственной жизни психопатов. Он низводит человеческое м ы ш л е н и е до чисто животных начатков, а художественное творчество — с его н а с т о я щ е г о высокодифференцированного уровня до з а р о д ы ш е в о г о состояния, когда все виды искус­ ства находятся еще в п о л н о м смешении. П р и в е д е м п р и м е р такого импресси­ онистского описания, принадлежащего перу Гонкуров. « Н а д всем э т и м нависло г р о м а д н о е облако, тяжелый, темно-фиолетовый т у м а н , северная мгла... Э т о облако п о д н и м а л о с ь и оканчивалось резкими очертаниями, ярким с в е т о м , в ко­ т о р о м легкий светло-зеленый цвет потухал в р о з о в о й заре. Д а л е е тянулось опять оловянное н е б о с разметавшимися по нему клочьями других туч с е р о г о цвета... За колыхавшимися вершинами сосен, п о д к о т о р ы м и виднелась длинная аллея обнаженных, утративших листву, покрасневших, почти карминного цвета дере­ вьев... глаз о б н и м а л все пространство м е ж д у к у п о л о м Сальпетриера и т е м н о й массой астрономической обсерватории: сперва б о л ь ш у ю , как бы р а з м ы т у ю теневую плоскость,— тут на красном фоне пояс горячих и с м о л и с т ы х т о н о в , о б о ж ж е н н ы х инеем и теми з и м н и м и ж а р а м и , которые встречаются на палитре водяных красок англичан,— з а т е м , в бесконечной тонкости п о н и ж е н н о г о цветого тона возвышалось беловатое пространство, м о л о ч н ы й и п е р л а м у т р о в ы й д ы м и т. д. Тонкие тона старческой окраски играли на ж е л т о в а т о м и коричневор о з о в о м цвете его лица. Просвечивающий сквозь его нежные, смятые, испещрен­ ные жилками бумажные уши свет казался красновато-желтым... В о з д у х , до к о т о р о г о коснулась вода, был подернут т е м ф и о л е т о в о - г о л у б ы м ц в е т о м , к о т о ­ рым пользуются живописцы, п о д р а ж а я прозрачности г о л у б о г о стекла» и т. д. Таков прием импрессионизма. А в т о р принимается за д е л о , как живописец. Он поступает так, как б у д т о предмет в о з б у ж д а е т в нем не понятие, а п р о с т о чувство, отмечает цвета так, как живописец наносит слои красок, и в о о б р а ж а е т , что этим он производит на читателя о с о б е н н о сильное впечатление. Но э т о ребяческий с а м о о б м а н , и б о читатель все-таки видит только слова и д о л ж е н при п о м о щ и воображения переработать название к а ж д о г о цвета в с о о т в е т с т в е н н о е представление. С затратой т о й же умственной деятельности он получил бы г о р а з д о более сильное впечатление, если бы е м у не перечисляли т я ж е л о в е с н ы м с л о г о м оптические свойства предмета, а представили бы п р е д м е т уже п е р е р а б о ­ танным в понятие. Золя х о р о ш о усвоил эту и з в р а щ е н н у ю манеру Гонкуров, но и з о б р е л ее не он. 297

Вырождение Другая о с о б е н н о с т ь Золя заключается б у д т о бы в т о м , что он наблюдает и воспроизводит среду, «milieu», о к р у ж а ю щ у ю и з о б р а ж а е м ы х им лиц. Наряду со страстью к описаниям и и м п р е с с и о н и з м о м теория «среды» производит чре­ звычайно комическое впечатление, п о т о м у что она составляет п р я м у ю проти­ в о п о л о ж н о с т ь психологической теории, которая вызвала импрессионизм и страсть к описаниям. Импрессионист становится по о т н о ш е н и ю к изобража­ е м ы м п р е д м е т а м в такое положение, как б у д т о он не что иное, как ф о н о г р а ф или ф о т о г р а ф и т. д. Он п р о с т о отмечает вибрацию нервов. Он отказывается от всякого высшего понимания, от переработки ощущений в понятия, от приведения их в связь с т е м о п ы т о м , который в ы р а б о т а л о его сознание. Сторонник теории «среды», напротив, сознательно придает главное значение не предмету, а его причинной связи; он не п р о с т о воспринимает впечатления, а старается в качестве философа объяснить их на основании известной системы. И б о что означает теория «среды»? Она означает, что характер и поступки человека, по мнению автора, являются последствием влияний, которые оказывают на него окружа­ ю щ и е л ю д и и предметы, и что автор старается изучить эти влияния. С а м а теория верна, но опять-таки она выдумана не Золя; она так же стара, как вообще философская мысль. В наше время ее в точности выяснил и мотивировал Тэн, а Бальзак и Ф л о б е р з а д о л г о до Золя старались применить ее в своих романах. И т е м не менее эта теория, в высшей степени п л о д о т в о р н а я в антропологии и с о ц и о л о г и и и давшая толчок к ценным исследованиям, составляет в поэзии опять-таки не что иное, как заблуждение. Человек науки д о л ж е н сообразоваться с причинами явлений; иногда он их находит, иногда не находит; часто он полагает, что открыл их, но при б л и ж а й ш е м рассмотрении выясняется, что он о ш и б с я и д о л ж е н исправить с в о ю ошибку. В настоящее время в п о л н о м ходу исследование условий, при которых развиваются физические и духовные особен­ ности человека, но о н о еще м а л о продвинулось вперед и установило лишь н е м н о г о достоверных фактов. Мы не знаем даже, отчего о д н и л ю д и высокого роста, другие м а л о р о с л ы , у одних голубые глаза и светлые волосы, у других — черные глаза и черные волосы, а ведь э т о более простые, внешние, доступные о с о б е н н о с т и , чем тонкие свойства духа и характера. О причинах этих особен­ ностей мы не знаем ничего положительного. Мы м о ж е м высказывать только предположения, но д а ж е самые точные из них и м е ю т покамест характер прав­ д о п о д о б н ы х , но не доказанных д о г а д о к . И вдруг является беллетрист, выступа­ ю щ и й с этими незрелыми научными гипотезами, пополняет их с в о и м воображе­ нием и поучает нас: « С м о т р и т е , этот человек, к о т о р о г о я вам изображаю, сделался именно таким, п о т о м у что его родители имели такие-то и такие-то свойства, п о т о м у что он жил т а м - т о , п о т о м у о он в детстве подвергался таким-то и таким-то влияниям, п о т о м у что он так питался, так воспитывался, попал в т а к у ю - т о обстановку» и т. д. Такой автор занимается не с в о и м делом. В м е с т о художественного о б р а з а он силился дать н а м науку, и к т о м у же науку л о ж н у ю , п о т о м у что он не имеет никакого понятия о влияниях, действительно с о з д а в ш и х человека, а те элементы «среды», на которые он указывает как на причины, влиявшие на о с о б е н н о с т и характера человека, по всей вероятности, самые несущественные, и во всяком случае они играли совершенно ничтожную роль в ф о р м и р о в а н и и д а н н о й личности. Вспомним только, что за последние двадцать лет по о д н о м у лишь вопросу о происхождении преступления написаны тысячи книг и б р о ш ю р , сотни первоклассных медиков, ю р и с т о в , экономистов и ф и л о с о ф о в посвятили е м у самые глубокие и п о д р о б н ы е исследования, а между тем мы еще далеко не м о ж е м с уверенностью сказать, какую роль в образовании типа преступника и г р а ю т наследственность, социальные условия, следовательно, «среда» в узком значении слова, и неизвестные биологические особенности v

298

IV. Реализм индивида. И вдруг совершенно невежественный писатель с в и д о м властной непогрешимости, на к о т о р у ю он претендует в пределах своего творчества, реша­ ет вопрос, н а д к о т о р ы м трудилось целое поколение ученых, двинувших его решение лишь на о д и н шаг. Э т о — б е з у м н а я с м е л о с т ь , объясняющаяся лишь т е м , что беллетрист не имеет ни м а л е й ш е г о понятия о т р у д н о с т я х задачи, за к о т о р у ю он принимается так легкомысленно. Если Бальзак и Ф л о б е р как б у д т о о п р а в д ы в а ю т с в о и м и прекрасными п р о и з ­ ведениями т е о р и ю «среды», то э т о только оптический о б м а н . Они чрезвычайно внимательно изучали условия, окружавшие их д е й с т в у ю щ и х лиц (в о с о б е н н о с т и Ф л о б е р в « М а д а м Бовари»), и п о д р о б н о их описали; п о э т о м у поверхностный читатель получает такое впечатление, как б у д т о м е ж д у с р е д о й , п о с т у п к а м и и о б р а з о м мыслей д е й с т в у ю щ и х лиц существует причинная связь, и б о о д н а из самых первичных и упорных о с о б е н н о с т е й человеческого мышления заключается в т о м , чтобы находить причинную связь м е ж д у всеми явлениями, с л е д у ю щ и м и о д н о з а д р у г и м или встречающимися р я д о м . Э т о свойство составляет о д и н и з самых неисчерпаемых источников о ш и б о ч н ы х у м о з а к л ю ч е н и й , к о т о р ы е м о ж н о устранить лишь при п о м о щ и внимательного н а б л ю д е н и я или чаще т о л ь к о при п о м о щ и опытов. В р о м а н а х Бальзака и Ф л о б е р а , где «среда» играет значитель­ н у ю роль, она ничего, в сущности, не объясняет, п о т о м у что д е й с т в у ю щ и е в о д н о й и т о й же среде личности совершенно различны м е ж д у с о б о й . К а ж д а я отражает влияние «среды» по-своему, следовательно, эта с в о е о б р а з н о с т ь пред­ шествовала «среде» и не м о г л а быть ее р е з у л ь т а т о м . « С р е д а » м о ж е т быть не более как ближайшей, непосредственной причиной какого-нибудь поступка, но более отдаленные его причины заключаются в с в о е о б р а з и и личности, о т н о с и т е ­ льно к о т о р о й «среда», и з о б р а ж а е м а я н а м а в т о р о м , ничего не поясняет. На с а м о у в е р е н н о м заявлении Золя и его сторонников, б у д т о е г о р о м а н ы прямо выхвачены из жизни, нечего и останавливаться. Мы уже у п о м я н у л и , что Золя не в состоянии обнять в своих р о м а н а х действительную жизнь. Как пред­ шествовавшие е м у беллетристы, и он д о л ж е н д е л а т ь выбор: из м и л л и о н а мыслей своих д е й с т в у ю щ и х лиц он излагает одну, из десяти тысяч их поступков — о д и н , из целого ряда прожитых и м и лет он берет лишь м и н у т ы или д а ж е секунды; е г о р о м а н ы , б у д т о бы выхваченные из действительности, с о с т а в л я ю т не что иное, как сжатый, искусственно п о д о б р а н н ы й , чрезвычайно не полный о б з о р ж и з н и тех или других лиц. Золя, как и все другие писатели, д е л а е т в ы б о р на основе своих личных склонностей, и единственное различие м е ж д у н и м и д р у г и м и беллет­ ристами заключается в т о м , что его склонности, как мы сейчас у в и д и м , н е п о х о ж и на их склонности. Золя называет свои р о м а н ы « п р о т о к о л а м и человеческой ж и з н и » и «экс­ периментальными р о м а н а м и » . Я уже м н о г о лет н а з а д высказался против этих претензий так о б с т о я т е л ь н о , что м н е теперь к с к а з а н н о м у нечего прибавить. Неужели Золя серьезно в о о б р а ж а е т , что его р о м а н ы — п р о т о к о л ы , из к о т о р ы х наука м о ж е т черпать поучительные для себя данные? Ч т о за ребяческая фан­ тазия! Д л я науки вымысел непригоден. Ей нужны не вымышленные л ю д и , х о т я бы они были совершенно п р а в д о п о д о б н ы , а реальные, действительно сущест­ вовавшие. Р о м а н отражает жизнь отдельных л ю д е й или семейств, а науке нужны данные о жизни миллионов. Полицейские отчеты, п о д а т н ы е списки, т о р г о в ы е отчеты, статистика убийств и с а м о у б и й с т в , данные о ценах на жизненные продук­ ты, о з а р а б о т н о й плате, о средней д о л г о в е ч н о с т и л ю д е й , о браках, законных и незаконных детях — вот «протоколы человеческой жизни». Из них мы у з н а е м , как живет н а р о д , прогрессирует ли о н , счастлив ли он или несчастлив, чисты ли его нравы или порочны. И с т о р и я культуры не станет и останавливаться на занимательных р о м а н а х Золя, а примется за скучные статистические данные. 299

Вырождение Еще комичнее претензия Золя называть свои р о м а н ы «опытными». Если он говорит это серьезно, то это только значит, что он не имеет ни малейшего понятия о научном опыте. Он в о о б р а ж а е т , что поставил опыт, если измыслил психически б о л ь н о г о человека, поставил его в вымышленные условия и заставил проделать вымышленные поступки. Научный опыт — это определенный вопрос, обращенный к природе, на который отвечает она же, а не тот, кто его задает. Золя предлагает вопросы. Но кому? Природе? Нет. С в о е м у с о б с т в е н н о м у вооб­ ражению. И эти-то ответы д о л ж н ы иметь силу д о в о д о в ! Результат научного опыта убедителен. Всякий человек, о б л а д а ю щ и й здравым с м ы с л о м , м о ж е т про­ верить его. Результатов же, к к о т о р ы м приходит Золя в своих м н и м ы х «опытах», объективно не существует, они существуют только в воображении автора: это не факты, а заявления, к о т о р ы м мы м о ж е м верить или не верить, как нам заблаго­ рассудится. Разница м е ж д у о п ы т о м и т е м , что Золя называет э т и м и м е н е м , так велика, что злоупотребление им т р у д н о приписать п р о с т о м у невежеству или н е д о м ы с л и ю . Я п о л а г а ю , что тут д е л о заключается скорее в о б д у м а н н о м рас­ чете. Появление Золя на л и т е р а т у р н о м поприще совпало с т е м временем, когда мистицизм еще не был в м о д е во Франции. В то время у пишущей и б о л т а ю щ е й братии и з л ю б л е н н ы м и л о з у н г а м и были словечки: позитивизм и естественно­ научные знания. Ч т о б ы зарекомендовать себя толпе, н а д о было выступать позитивистом и с т о р о н н и к о м естествознания. Мелочные торговцы, содержатели трактиров, мелкие изобретатели и м е ю т обыкновение снабжать свои лавки или изделия такими названиями, которые наиболее соответствуют ходячим пред­ ставлениям публики. Сегодня трактирщик или торговец украшает свое заведение вывеской «Прогресс», а фабрикант расхваливает свои «электрические подтяжки» или «магнетические чернила». Мы видели, что сторонники Ницше называют свое направление «психофизиологическим». Г о р а з д о раньше их Золя рекламировал свои произведения п о д вывеской «Натуралистические опыты». Но его романы и м е ю т с естествознанием и научным о п ы т о м столь же м а л о о б щ е г о , как выше­ упомянутые чернила с м а г н е т и з м о м , а подтяжки — с электричеством. Золя хвастается с в о и м м е т о д о м . Все его произведения основаны-де на «на­ блюдении». Но д е л о в т о м , что он никогда не « н а б л ю д а л » , никогда не брал с ю ж е т ы п р я м о из жизни: он постоянно жил в б у м а ж н о м мире и черпал свои с ю ж е т ы из собственного настроения, а «реальные» детали заимствовал из газет и книг, прочитанных без надлежащей критики. Укажу здесь лишь на несколько случаев, относительно которых источник м о ж е т быть доказан. Все данные о жизни, нравах, привычках, жаргоне парижских рабочих в «Западне» заимст­ вованы из э т ю д а Д е н и П у л о «Le sublime», с ю ж е т р о м а н а « U n e page d'amour» — из воспоминаний Казановы. Отдельные черты м а з о х и з м а или пассивизма, кото­ рыми Золя охарактеризовал графа М ю ф а в «Нана», он взял у Тэна, сделавшего выписку из «Спасенной Венеции» Т о м а с а Отвейя. Сцена разрешения от бремени в «Радостях жизни», описание богослужения в «Ошибке а б б а т а М у р е » и пр. д о с л о в н о выписаны из руководства по акушерству и молитвенника. Н а м прихо­ дится и н о г д а читать в газетах высокопарные извещения о т о м , что Золя присту­ пил к изучению т о г о или д р у г о г о вопроса, к с б о р у материалов для нового р о м а н а . Э т о «изучение» заключается в т о м , что он отправляется на биржу, если хочет писать о спекуляции, совершает поездку на локомотиве, если собирается писать о ж е л е з н о д о р о ж н ы х порядках, д а ж е заглядывает в какую-нибудь доступ­ н у ю е м у женскую спальню, когда собирается описать парижскую кокотку. Такое «изучение» напоминает н а б л ю д е н и я пассажира скорого поезда. Он м о ж е т схва­ тить некоторые внешние черты и з а т е м включить их в сочные, хотя совершенно неправдивые описания, но он ничего не узнает об истинных, существенных особенностях страны, о нравах и обычаях жителей. П о д о б н о всем психопатам, 300

IV. Реализм ЗОЛЯ — человек чуждый всему миру. Его в з о р о б р а щ е н не на п р и р о д у и л ю ­ дей, а только на собственное «я». У него нет никаких сведений, д о б ы т ы х им непосредственно; все, что он знает о жизни и л ю д я х , он черпает из вторых и третьих рук. Я, кажется, доказал, что все о с о б е н н о с т и м е т о д а Золя в ы д у м а н ы не им: все они встречались раньше, некоторые стары как м и р . Так называемый р е а л и з м , страсть к описаниям, импрессионизм, подчеркивание «среды», « п р о т о к о л ы чело­ веческой жизни», «tranches de vie»,— все э т о эстетические и психологические недоразумения; Золя не принадлежит д а ж е сомнительная заслуга, что он все э т о изобрел. Единственно, что о н в ы д у м а л , — э т о с л о в о «натурализм», к о т о р ы м о н заменил слово «реализм», бывшее в х о д у до него, и с л о в о «экспериментальный роман», ровно ничего не д о к а з ы в а ю щ е е , но и м е ю щ е е некую пикантность д л я публики, которая увлекалась естественно-историческими знаниями в то время, когда Золя впервые вступил на литературное поприще. Правдивы и достоверны в р о м а н а х Золя только черточки, взятые из газет­ ного дневника происшествий и из специальных исследований. Но и они неточны, п о т о м у что Золя пользовался и м и без р а з б о р а и без критического чутья. Д л я т о г о чтобы отдельная п о д р о б н о с т ь , взятая из жизни, сохраняла характер истины, она д о л ж н а быть поставлена в правильное о т н о ш е н и е ко всему явлению, а э т о г о то у Золя и нет. П о я с н и м нашу мысль лишь д в у м я п р и м е р а м и . К о г д а Золя в р о м а н е « Л и ц о и изнанка» заставляет обитателей д о м а на улице Шуазель проделать в течение лишь нескольких месяцев м е р з о с т и , которые совершены, как он узнавал в течение тридцати лет у своих знакомых, из с у д е б н ы х отчетов и газет, с виду весьма почтенными б у р ж у а з н ы м и семействами, или если он в р о м а н е «Земля» приписывает нескольким о б и т а т е л я м маленькой деревушки все пороки, которые были когда-нибудь подмечены у французских крестьян, то он м о ж е т подкреплять к а ж д у ю и з с о о б щ е н н ы х и м п о д р о б н о с т е й ц и т а т а м и или вырезками из газетных отчетов, т е м не менее его произведения в ц е л о м б у д у т только чудовищно и комично неправдивы. М н и м ы й новатор, б у д т о б ы установивший неизвестные д о него м е т о д ы в области р о м а н а , на с а м о м деле не что иное, как ученик французских р о м а н ­ тиков, усвоивший себе все их ремесленные приемы, п р и м е н я ю щ и й эти п р и е м ы и п р о д о л ж а ю щ и й неуклонно развивать традиции своих учителей по п р я м о м у пути исторической преемственности. Яснее всего э т о д о к а з ы в а ю т описания, о т р а ж а ю щ и е , правда, не жизнь, но взгляд автора на нее. П р и в е д у здесь несколь­ ко характерных выдержек из « С о б о р а П а р и ж с к о й б о г о м а т е р и » Виктора Г ю г о и с о п о с т а в л ю их с выдержками из различных р о м а н о в Золя. Э т о у б е д и т чита­ теля, что о б о и х писателей — м н и м о г о и з о б р е т а т е л я « н а т у р а л и з м а » и отъявлен­ ного романтика — м о ж н о п р о с т о перепутать. « Н а с о с сохранял свое р а в н о м е р н о е дыхание и по-прежнему извергал воду из п о р а н е н н о г о металлического горла». «Метла рыскала с р а з д р а ж е н н ы м ворчанием в углах». « Г о с п о д и , п о м и л у й » пробегало, как д р о ж ь , в э т о м п о д о б и и конюшни». « К а ф е д р а возвышалась напро­ тив часов с гирями в футляре о р е х о в о г о дерева; их глухой б о й потрясал в с ю церковь, словно удары г р о м а д н о г о сердца, спрятанного г д е - т о п о д с в о д а м и » . «Солнечные лучи м е д л е н н о скользили по м о с т о в о й п л о щ а д и и взбирались вверх по крутому фасаду, в то время как большая р о з а с крестом горела, п о д о б н о глазу циклопа, воспламененному жарким огнем кузницы». « К о г д а священник вышел из алтаря... солнце о д н о осталось властелином в церкви. О н о легло на алтарь, зажгло ярким блеском дверцы дарохранительницы, празднуя п л о д о р о д и е мая. От пола поднималась теплота. Покрытые известью стены, б о л ь ш о е и з о б р а ж е н и е Девы Марии, д а ж е б о л ь ш о е изображение Х р и с т а трепетали от избытка жиз­ ненных соков (!), как б у д т о смерть была п о б е ж д е н а вечной м о л о д о с т ь ю з е м л и » . 301

Вырождение «В щели в о д о с т о ч н о г о ж е л о б а две прелестные гвоздики в п о л н о м цвету, колеб­ лемые д у н о в е н и е м ветра и словно живые, обменивались шаловливыми поклона­ ми». «У о д н о г о окна возвышалась рябина, протягивая свои ветви через разбитые р а м ы и выставляя свои почки, как б у д т о для т о г о , чтобы заглянуть внутрь». «Утренний ветер гнал по небу к востоку белые клочья ваты, вырванные из т у м а н н о г о руна х о л м о в » . «Закрытые окна были погружены в сон. Но т а м и сям некоторые из них, ярко освещенные, открывали глаза и как бы заставляли коснуться т о т или д р у г о й угол». « У ж е м е с т а м и на всей этой поверхности крыши пробивался д ы м о к , словно из трещин г р о м а д н о й сольфатары». «Жалкая гильо­ тина, робкая, беспокойная, пристыженная, как б у д т о она вечно опасается, что ее застигнут с поличным, быстро исчезает, как только совершит свое дело...» «Куб глухо, без всякого пламени, без всякого веселья в п о т у х ш е м отражении своей м е д и , п р о д о л ж а л просачивать свой алкогольный пот, п о д о б н о медленному, своенравному источнику, который грозит затопить залу, бульвары, залить гро­ м а д н у ю яму — Париж». «Паровик п р о д о л ж а л двигаться безостановочно, без отдыха и, казалось, возвышал свой голос, д р о ж а , пыхтя, наполняя г р о м а д н у ю залу... К а з а л о с ь , то б ы л о дыхание пространства, жгучее дыхание, от которого п о д балками потолка скапливался вечный пар». «У т а м о ж е н н о й заставы на утреннем холодке по-прежнему слышался т о п о т скота... Э т а толпа издали каза­ лась совершенно бесцветной, как известь, сохраняя неопределенный тон, в кото­ р о м п р е о б л а д а л и тускло-голубой и грязно-серый цвета. Время от времени какойнибудь рабочий останавливался... м е ж д у т е м как другие вокруг него продолжали двигаться вперед без смеха, не обмениваясь ни о д н и м с л о в о м , с поблекшими щеками, с лицами, о б р а щ е н н ы м и к Парижу, который проглатывал их о д н о г о за д р у г и м через з и я в ш у ю улицу предместья Пуасоньер». « П о мере т о г о как он погружался в улицу, вокруг него собирались слепые, хромые, калеки, а также и однорукие, о д н о г л а з ы е и прокаженные со своими явками; о д н и выходили из д о м о в , другие — из переулков, третьи — из подвалов, с криком, воем, г а м о м , все спотыкаясь, ковыляя по направлению к свету и барахтаясь в грязи, как слизняки после д о ж д я » . « П л о щ а д ь представляла... зрелище, напоминавшее вид моря; пять или шесть улиц, словно устья рек, е ж е м и н у т н о выбрасывали новые потоки человеческих голов... Б о л ь ш о й п о д ъ е з д кипел н а р о д о м , беспрестанно сновавшим взад и вперед, наполняя улицу ш у м о м , который напоминал падение воды в о з е р о » . «Они, казалось, двигались в б е с п о к о й н о м блеске пламени. Т у т были маски, имевшие такой вид, словно они смеялись, в о д о м е т ы , которые, казалось, тявкали, с а л а м а н д р ы , раздувавшие огонь, драконы, чихавшие в д ы м » . «То были уже не х о л о д н ы е магазинные выставки, как у т р о м . Теперь окна были словно раскалены и д р о ж а л и от внутреннего движения. Л ю д и с м о т р е л и на них; жен­ щины останавливались, теснились, давя друг друга, перед зеркальными окнами: толпа как б у д т о одичала от алчности. А ткани словно жили в э т о м взрыве уличных страстей: кружева трепетали, спускались и скрывали глубину магазина, словно какую-то тайну». Н а м нетрудно б ы л о бы наполнить п о д о б н ы м и сопоста­ влениями с о т н ю страниц. Я позволил себе шутку, не выставив у приведенных выдержек имен авторов. По характеру описываемого о с о б е н н о внимательный читатель, быть м о ж е т , отгадает, кем написана та или другая из этих выдержек — В и к т о р о м Г ю г о или Золя; я облегчил е м у эту задачу т е м , что привел выдержки только из « С о б о р а Парижской б о г о м а т е р и » Виктора Г ю г о ; о д н а к о большую часть приведенных мест он не б у д е т знать, кому приписать, пока я не скажу, что 5, 7, 9, 11, 12, 16, 17 и 18-я выдержки заимствованы из Г ю г о , а остальные принадлежат Золя. Золя в с в о е м о т н о ш е н и и к внешнему миру и в х у д о ж е с т в е н н о м м е т о д е — чистейший романтик. У него постоянно встречается в с а м о й широкой и сильной 302

IV. Реализм степени атавистический а н т р о п о м о р ф и з м и с и м в о л и з м , являющиеся последстви­ ем неразвитого или мистически т у м а н н о г о мышления и свойственные дикарям как естественная, а психопатам — как регрессивная ф о р м а у м с т в е н н о й деятель­ ности. П о д о б н о Г ю г о , п о д о б н о второстепенным р о м а н т и к а м , Золя видит все явления внешнего мира в чудовищно преувеличенном, таинственно у г р о ж а ­ ю щ е м , з л о в е щ е м виде. Они становятся для него, как д л я дикаря, своего р о д а фетишем, к о т о р о м у он приписывает злые намерения. М а ш и н ы — свирепые чудовища, з а м ы ш л я ю щ и е разрушение; парижские улицы р а з в е р з а ю т м о л о х о в ы пасти, чтобы проглотить л ю д е й ; м о д н ы й магазин — вселяющее ужас, неестест­ венно сильное существо, к о т о р о е пыхтит, заманивает, д у ш и т , и т. д. Критика, не понимая психиатрического значения э т о й черты, д а в н о уже п о д м е т и л а , что в к а ж д о м р о м а н е Золя п р е о б л а д а е т какое­нибудь навязчивое представление, образуя средоточие произведения и составляя какой­то ужасный с и м в о л в ж и з н и и деятельности выведенных лиц. Так, эта р о л ь предоставлена в «Западне» перегонному кубу, в «Pot­Bouille» — «торжественной лестнице», в « A u bonheur des D a m e s » — м о д н о м у базару, в «Нана» — с а м о й героине, в к о т о р о й мы в и д и м не обыкновенную распутную женщину, а «порочное чудовище, с т р а ш н у ю н а р о д ­ н у ю Венеру, столь же скотски глупую, как и г р у б о б е с с т ы ж у ю , какое­то п о д о б и е индусского идола, к о т о р о м у стоит только с б р о с и т ь с себя одеяние, ч т о б ы приковать старцев и гимназистов, и к о т о р о е с а м о по времени чувствует, что о н о властвует н а д П а р и ж е м и м и р о м » (Брюнетьер). Э т о г о р о д а с и м в о л и з м мы встречали уже у всех психопатов, и не только у с и м в о л и с т о в в с о б с т в е н н о м смысле, но и у других мистиков, в т о м числе у д е м о н и с т о в и в о с о б е н н о с т и у Ибсена. Он всегда сопутствует мании отрицания или сомнения ( А р н о ) . М н и ­ мый «реалист» столь же м а л о видит т р е з в у ю действительность, как закоснелый в суевериях дикарь и как психически б о л ь н о й , с т р а д а ю щ и й о б м а н о м чувств. Он переносит на действительность свое настроение. Он п р о и з в о л ь н о распределяет явления, так что они как б у д т о в ы р а ж а ю т представление, п р е о б л а д а ю щ е е в н е м с а м о м . Он присваивает неодушевленным п р е д м е т а м фантастическую жизнь и превращает их в г н о м о в с чувствами, волей, кознями и м ы с л я м и , а л ю д е й он превращает в автоматы, в которых олицетворяется какая­нибудь таинственная власть, судьба, как ее понимали древние, сила п р и р о д ы , р а з р у ш и т е л ь н о е начало. Его бесконечные описания р о в н о ничего не и з о б р а ж а ю т , к р о м е е г о с о б с т в е н н о г о внутреннего мира. Они никогда не представляют картины действительности, п о т о м у что м и р для него все р а в н о что покрытая л а к о м картина, п е р е д к о т о р о й человек стоит с л и ш к о м близко при н е в ы г о д н о м освещении и в к о т о р о й он п о э т о м у ничего р а з о б р а т ь не м о ж е т , кроме отражения своего с о б с т в е н н о г о лица. Золя называет с в о ю с е р и ю р о м а н о в «естественной и с о ц и а л ь н о й историей о д н о г о семейства времен В т о р о й империи», и этим он старается вызвать пред­ ставление, б у д т о бы Ругон­Маккары — типичное и з о б р а ж е н и е французского б у р ж у а з н о г о семейства и что его история — отражение жизни французского общества при Н а п о л е о н е III. Он в о з в о д и т в основное х у д о ж е с т в е н н о е правило, что романист д о л ж е н излагать только н а б л ю д а е м у ю им о б ы д е н н у ю жизнь («Le roman expérimental»). Я сам м н о г о лет н а з а д поверил его краснобайству и руко­ водствовался его р о м а н а м и как нравоописательным п о с о б и е м при изучении жизни французского народа. Но теперь я з н а ю , в чем д е л о . С е м е й с т в о , и с т о р и ю к о т о р о г о Золя рассказывает в двадцати толстых т о м а х , стоит вне условий н о р ­ мальной повседневной жизни и не имеет п р я м о г о отношения к Франции и В т о ­ рой империи. О н о м о г л о жить и в Патагонии, и во время Тридцатилетней войны. Писатель, всегда поднимавший на смех идеалистов за т о , что они и з о б р а ж а ю т «чрезвычайное, небывалое», с а м выбрал для своих р о м а н о в самые исключитель­ ные явления: группу психопатов, с у м а с ш е д ш и х , преступников, проституток, 303

Вырождение « м а т т о и д о в » , не принадлежащих к н о р м а л ь н о м у обществу, изгнанных из него, находящихся с н и м в вечной вражде, чуждых своему веку и своей стране и по своим стремлениям пригодных быть не гражданами какого­нибудь современного циви­ лизованного народа, а членами племени д о п о т о п н ы х дикарей. Золя утверждает, что он описывает жизнь и л ю д е й , которых он сам б у д т о бы н а б л ю д а л . В сущности, он ничего не видел, ничего не н а б л ю д а л , но заимствовал о с н о в н у ю и д е ю труда всей своей жизни, все детали своего плана, всех действующих лиц своих двадцати р о м а н о в из о д н о г о б у м а ж н о г о источника, который странным о б р а з о м до сих пор оставался неизвестным критикам, п о т о м у что ни о д и н из них не имеет никакого понятия о психиатрической литературе. Во Франции существует семейство Керан­ галь р о д о м из Сен­Бриёк (в Бретани); история его в течение шестидесяти лет наполняет у г о л о в н у ю и психиатрическую хронику. В двух поколениях этого семейства, насколько известно властям, б ы л о до сих пор семь убийц — женщин и мужчин, девять лиц, предававшихся безнравственному о б р а з у жизни (одна содержательница публичного д о м а , одна публичная женщина, которая в то же время провинилась в поджигательстве, кровосмешении и подверглась наказанию за открытый уличный разврат и т. д.), один живописец, о д и н поэт, о д и н архитек­ т о р , о д н а актриса, несколько слепых и один к о м п о з и т о р . История э т о г о семейст­ ва Керангаль послужила м а т е р и а л о м для всех р о м а н о в Золя. Т о , чего жизнь, к о т о р у ю он с а м знает, никогда бы ему не дала, он нашел в полицейских и медицинских отчетах о Керангалях: богатый выбор отвратительнейших преступ­ лений, б е з о б р а з н е й ш и х приключений, самых безумных и необыкновенных проис­ шествий вперемешку с художественными наклонностями, что придает целому о с о б е н н у ю пикантность. П о п а д и этот материал в руки второстепенного беллетри­ ста, он, по всей вероятности, не сумел бы с ним справиться. Золя с присущей ему б о л ь ш о й силой и мрачной впечатлительностью воспользовался им очень успешно. Т е м не менее жанр, который он разрабатывает,— ходкий р о м а н в духе устарелого р о м а н т и з м а с т е м различием, что м е с т о м действия служат уже не дворцы, как во время расцвета р о м а н т и з м а , а подвалы, сумасшедшие д о м а , т ю р ь м ы ; но как старый р о м а н т и з м избегал н о р м а л ь н у ю жизнь, так и новый избегает ее, только в п р о т и в о п о л о ж н о м направлении. Если Золя г о р а з д о даровитее, чем авторы «Ринальдо Ринальдини», «Окровавленных монахинь в полночь» и д р . , то он г о р а з д о бесчестнее их. Они, по крайней мере, не о т р и ц а ю т , что повествуют о чудесных и в с в о е м р о д е исключительных ужасах, м е ж д у т е м как Золя выдает вычитанную им хронику преступлений и безумств за н о р м а л ь н у ю естественную и с т о р и ю французского общества, почерпнутую им из о б ы д е н н о й жизни. Таким о б р а з о м , по выбору своих чрезвычайный с ю ж е т о в , по ребяческому или б о л е з н е н н о м у своему с и м в о л и з м у и а н т р о п о м о р ф и з м у своего в высшей степени нереального мировоззрения «реалист» Золя является непосредственным, прямолинейным п р о д о л ж а т е л е м романтиков; его произведения отличаются от произведений его предшественников лишь двумя свойствами, которые Брюне­ тьер х о р о ш о подметил: « п е с с и м и з м о м и преднамеренностью». Э т и особенности Золя д а ю т н а м и тот отличительный признак так называемого реализма или натурализма, который мы т щ е т н о старались уловить у него при п о м о щ и психо­ логического, эстетического и исторического анализа: натурализм, не имеющий ничего о б щ е г о с п р и р о д о й и действительностью, составляет не что иное, как преднамеренное культивирование пессимизма и порнографии. 1

1

С е м е й с т в о К е р а н г а л ь п о с л у ж и л о п р е д м е т о м м н о г и х р а б о т и х о р о ш о и з в е с т н о в специальной л и т е р а т у р е . П о с л е д н я я р а б о т а , посвященная е м у , п р и н а д л е ж и т д о к т о р у О б р и ( « U n e famille de criminels. A n n a l e s m è d i c o ­ p s y c h o l o g i q u e s » . Cep. 7, т. 16, стр. 429). О с о б е н н о и н т е р е с н о помещенное здесь генеалогическое д р е в о э т о й семьи, в к о т о р о м т о т ч а с м о ж н о узнать з н а м е н и т о е генеалогическое дерево Ругон­Маккаров и Кеню­Градель.

304

IV. Реализм П е с с и м и з м как философское учение есть последний остаток первичного суеверия, видевшего в человеке средоточие и цель всего с у щ е с т в у ю щ е г о . Э т о о д н о из философских проявлений э г о т и з м а . Все возражения пессимистических философов против природы и жизни и м е ю т смысл, только если д о п у с т и т ь предположение, что человек — царь природы. К о г д а ф и л о с о ф говорит: « П р и р о ­ да неразумна, природа безнравственна, п р и р о д а жестока», то м о ж е т ли э т о означать что-либо иное, кроме с л е д у ю щ е г о : «Я не п о н и м а ю п р и р о д ы , а ведь она существует для т о г о , чтобы я ее понимал; п р и р о д а не з а б о т и т с я исключительно о б о мне, а ведь она не имеет иной задачи, как з а б о т и т ь с я о м о е й пользе; п р и р о д а обеспечивает мне лишь кратковременное, иногда п о л н о е горестей существова­ ние, а ведь ее обязанность — заботиться о п р о д о л ж и т е л ь н о с т и м о е й жизни и доставлении мне постоянных радостей». Мы с м е е м с я н а д н а и в н о с т ь ю Оскара Уайльда, р а з д р а ж а ю щ е г о с я т е м , что п р и р о д а не делает никакой разницы м е ж д у ним и пасущимся с к о т о м . Но ведь Шопенгауэр, Г а р т м а н , М а й н л е н д е р , Банзен только серьезно раздули в увесистые т о м ы с а м о м н е н и е У а й л ь д а . Философский пессимизм имеет своим п о с т у л а т о м геоцентрическое м и р о в о з з р е н и е . Он утрачи­ вает смысл вместе с устранением П т о л е м е е в о й системы. Как только мы с т а н о ­ вимся на точку зрения Коперника, мы теряем право, да и о х о т у , измерять природу м а с ш т а б о м нашей логики, м о р а л и и пользы, а вместе с т е м бессмыслен­ но называть ее неразумной, безнравственной или жестокой. Н о , кроме т о г о , верно и т о , что пессимизм — не философская система, а настроение. «Органические о щ у щ е н и я , — говорит Д ж е й м с Сёлли в с в о е м п о ­ истине п р е в о с х о д н о м , недавно переведенном на русский язык т р у д е « П е с с и м и з м : история и критика»,— вызываемые с о с т о я н и е м пищеварительных, дыхательных и других органов, п о - в и д и м о м у , являются (как д о к а з а л недавно п р о ф . Ферье) основой нашей э м о ц и о н а л ь н о й жизни. Если эти органы з д о р о в ы и отправления их сильны, то и психический их результат выражается в массе ж и з н е р а д о с т н ы х ощущений. Если отправления этих органов ненормальны, то психический резуль­ тат их выразится соответственным количеством неприятных о щ у щ е н и й » . Пес­ с и м и з м всегда составляет внешнее проявление с о з н а н н о г о б о л е з н е н н о г о с о с т о я ­ ния, в особенности нервного истощения. «Taedium vitae» или отвращение к жиз­ ни — ранний признак сумасшествия и постоянно сопутствует неврастении и истерии. Понятно, что век, с т р а д а ю щ и й о б щ и м органическим у т о м л е н и е м , неизбежно будет пессимистическим. Мы уже видели, что сознание п о с т о я н н о стремится з а д н и м числом приискать в запасе своих представлений и по правилам своей ф о р м а л ь н о й логики п о д х о д я щ е е объяснение т е м э м о ц и о н а л ь н ы м с о с т о я н и ­ ям, которые д о х о д я т до его сведения. Таким о б р а з о м , к с у щ е с т в у ю щ е м у уже как последствию органического утомления пессимистическому н а с т р о е н и ю присо­ единяется пессимистическая философия как продукт поэтического творчества разъясняющего сознания. В Германии эта философия вследствие склонности к у м о з р е н и ю и высокого умственного развития немецкого н а р о д а привела к це­ л ы м системам. Во Франции, соответственно с п р е о б л а д а ю щ е й с к л о н н о с т ь ю французов к эстетике, она приняла х у д о ж е с т в е н н у ю ф о р м у . Золя с его натурализ­ м о м вполне соответствует Шопенгауэру с его ф и л о с о ф с к и м п е с с и м и з м о м . Ч т о натурализм видит всюду только пошлость, грубость, б е з о б р а з и е и извращен­ ность, объясняется законами человеческого мышления. Как известно, на ассоци­ ацию идей сильно влияет эмоция. Какой-нибудь Золя, уже исполненный неприят­ ных органических ощущений, воспринимает из внешнего м и р а т о л ь к о т о , что соответствует его о с н о в н о м у органическому н а с т р о е н и ю , а т о , что с н и м не мирится или уклоняется от него, он не замечает и не видит. Р о м а н ы Золя вовсе не доказывают, что все в мире скверно: они д о к а з ы в а ю т лишь, что у с а м о г о Золя нервная система развинченна. 305

Вырождение Пристрастие его к п о ш л о м у составляет также общеизвестное болезненное явление. « С л а б о у м н ы е , — говорит С о л ь е , — л ю б я т непристойные речи... Эта склонность н а б л ю д а е т с я о с о б е н н о у психопатов; она им столь же свойственна, как н о р м а л ь н ы м л ю д я м — приличный тон». Жиль де ла Туретт придумал для э т о й непроизвольной склонности прибегать к проклятиям и говорить сальности название «копролалия» («навозная речь»), а Катру обстоятельно изучил э т о г о р о д а болезнь, назвав ее « б о л е з н ь ю принудительных судорожных движений». Золя о д е р ж и м копролалией. У него настоящая потребность при­ бегать к сальным выражениям, его сознание постоянно наполнено предста­ влениями, и м е ю щ и м и какое-нибудь отношение к экскрементам, функциям кишок и ко всему, что находится с ними в связи. Верга уже давно описал нам вид о н о м а т о м а н и и , или словесного безумия, которое он назвал «mania blasphematoria», или манией проклятий. Она состоит в т о м , что больной испытывает н е п р е о д о л и м о е влечение к проклятиям и богохульству. Диагноз Верга вполне применим к Золя. Только этой б о л е з н ь ю м о ж н о объяснить, что он в с в о е м р о м а н е «Земля» без всякой н а д о б н о с т и , не достигая этим никакого художественного или иного эффекта, присваивает о д н о м у парню, с т р а д а ю щ е м у ветрами, кощунственную кличку Иисуса Христа. Наконец, у него замечается явная склонность к грубым выражениям, к языку воров, сутенеров и т. д. Он прибегает к нему, не только передавая разговоры л ю д е й из этой среды, но д а ж е когда с а м описывает или высказывает те или другие соображения. Э т у склонность к вульгарному языку Л о м б р о з о считает о д н и м из характерных признаков вырождения у прирожденных преступников. Неясность мысли, проявляющаяся у Золя в его теоретических статьях, в и з о б р е т е н н о м им слове «натурализм», в его представлениях об «эксперимен­ т а л ь н о м романе», его инстинктивная склонность и з о б р а ж а т ь сумасшедших, пре­ ступников ( з а м е т и м м и м о х о д о м , что его описания преступников с принудитель­ ными импульсами сильно грешат против истины; так, например, убийца Лантье в «Человеке-звере», по отзыву с а м о г о компетентного в этих вопросах судьи Л о м б р о з о , только доказывает, что Золя не списывает своих преступников с на­ туры, что они в его изображении н а п о м и н а ю т расплывчатые копии с картин, но не портреты живых лиц), проституток или полуидиотов, его а н т р о п о м о р ф и з м и с и м в о л и з м , его пессимизм, его копролалия и страсть к вульгарным выражени­ ям д а ю т нам право причислить Золя к «выродившимся субъектам высшего порядка». Н о , кроме т о г о , у него встречаются и другие характерные признаки, окончательно п о д т в е р ж д а ю щ и е э т о т диагноз. Ч т о Золя — п о л о в о й психопат, это явствует из каждой страницы его рома­ нов . Он то и д е л о упивается картинами низшей п о л о в о й жизни и вплетает их без всякой художественной н а д о б н о с т и во все сцены своих р о м а н о в . Картины противоестественного разврата, озверения, пассивизма и других извращенностей наполняют его сознание, и он не довольствуется т е м , что с л а д о с т р а с т н о останав­ ливается на п о д о б н ы х сценах, где участниками являются л ю д и , но д а ж е вводит в свои р о м а н ы с такой целью животных (см. начало первой главы «Земли»). О с о б е н н о его в о з б у ж д а е т вид женского белья, о к о т о р о м он никогда не может говорить иначе как со с л а д о с т р а с т н ы м оттенком. Прочтите, например, следу­ ю щ и е места, какими и з о б и л у ю т его романы: «Кружева и разного р о д а белье, 1

У нас есть и д р у г и е свидетельства н е н о р м а л ь н о с т и vitae sexualis Золя. Так, в «Дневнике» Г о н к у р о в г о в о р и т с я п о д 25 января 1876 г.: «Золя вполне счастлив, весел, когда у него х о р о ш а я кухня. О д н а ж д ы я его спросил: «Золя, разве вы л ю б и т е х о р о ш о покушать?» Он ответил: « Д а . Э т о — мой единственный порок. Если у меня д о м а нет ч е г о - н и б у д ь вкусного, я несчастлив, с о в е р ш е н н о несчаст­ лив. У меня т о л ь к о э т о и есть в жизни — о с т а л ь н о е д л я меня не существует. А х , вы не знаете, какую ж и з н ь я веду!» К о г д а Золя г о в о р и л э т о , е м у б ы л о р о в н о т р и д ц а т ь пять лет. 1

306

IV. Реализм развернутое, смятое, брошенное, как п о п а л о , наводили на мысль, что тут только что разделась целая толпа женщин, охваченная внезапным желанием... Все белье было вынуто, и тут находилось д о с т а т о ч н о с л а д о с т р а с т н о й белизны, чтобы облачить в белое целый с о н м д р о г н у щ и х б о г о в л ю б в и » . «Тут стоял целый полк кукол без голов и ног — настоящее собрание туловищ. Покрытые ш е л к о м груди выводили зрителя из себя своей скользкой плоскостью; а п о б л и з о с т и на других подставках виднелись т у р н ю р ы из конского волоса и блестящей м а т е р и и , прида­ вавшие этим подставкам вид г р о м а д н ы х выпяченных л о ш а д и н ы х крупов, очерта­ ния которых казались пародией на непристойность». « Т а м лежали кофточки, коротенькие лифчики, утренние капоты, шлафроки, п о л о т н о , нансук, кружева, длинные пеньюары, белые, распашные, тонкие, напоминавшие п о л у д е н н о е far niente после ночной неги... В отделении для невест п р о и с х о д и л а непристойная уборка, при которой вы видели о б н а ж е н н у ю и р а с с м а т р и в а е м у ю снизу женщину, начиная с мелкой горожанки и кончая б о г а т о й д а м о й , — всем открывалась спальня, как бы располагавшая своей п ы ш н о с т ь ю , складками, вышивками, кру­ жевами к чувственной порочности» («Au bonheur des D a m e s » ) . Такое действие женского белья на психопатов х о р о ш о з н а к о м о в психиатрии и н е о д н о к р а т н о описывалось К р а ф т - Э б и н г о м , Л о м б р о з о и д р у г и м и . С п о л о в о й психопатией находится в связи и роль, к о т о р у ю играет у Золя обоняние. Связь э т о г о чувства с п о л о в о й психопатией п о р а ж а е т у м н о г и х психо­ патов. Разные запахи и г р а ю т в их произведениях в и д н у ю роль. У Т о л с т о г о в «Войне и мире» (т. 1, стр. 331) Пьер Безухов принимает внезапное решение жениться на княжне Элен, когда на балу он «слышит тепло ее тела, запах д у х о в » . В «Казаках», говоря о д я д е Брошке, Т о л с т о й всякий раз у п о м и н а е т о его запахе. В предыдущих главах мы уже говорили, что декаденты и д е м о н и с т ы , Б о д л е р , Г ю и с м а н с и другие, с о с о б е н н ы м удовольствием п р е д а ю т с я о б о н я н и ю з а п а х о в , преимущественно дурных. Баррес («L'ennemi des Lois») вкладывает в уста своей принцессы с л е д у ю щ и е слова: «Ежедневно у т р о м я х о ж у в к о н ю ш н ю . А х , какой теплый и приятный запах в конюшне! — и она втянула в себя в о з д у х с прелест­ ным (!) выражением чувственности». Э д . Гонкур («La Faustin») описывает, как актриса заставляет своего л о р д а Авандаля н ю х а т ь ее грудь: « П о н ю х а й т е , что вы чувствуете?» — спросила она л о р д а Авандаля. «Только г в о з д и к у » , — ответил он и прикоснулся к ней губами. «А еще что?» — «Запах вашей кожи». Бине замечает, что «многие браки образованных л ю д е й с простыми девушками — их с л у ж а н ­ ками были вызваны з а п а х о м их тела. Д л я м н о г и х мужчин с у щ е с т в е н н у ю с т о р о н у в женщине составляет не их красота, не душевные качества и у м , а запах тела. Э т о т л ю б и м ы й запах заставляет их бегать за старой, п о р о ч н о й , б е з о б р а з н о й женщиной. Развившаяся до такой степени склонность к запаху женского тела превращается в л ю б о в н у ю горячку», в горячку, п р и б а в л ю я, к о т о р о й з а р а ж а ю т с я только психопаты. М н о г и е примеры, приведенные в т р у д е Бине, д о с т а т о ч н о поясняют э т о т факт, а К р а ф т - Э б и н г , устанавливая « б л и з к у ю связь м е ж д у п о л о ­ вым чувством и о б о н я н и е м » , в то же время подчеркивает, что «во всяком случае в ш и р о к о м физиологическом смысле (т. е. в н о р м а л ь н о й жизни)... о б о н я н и е играет весьма второстепенную роль». Но и независимо от п о л о в о й жизни, развитие чувства обоняния у всякого р о д а психопатов о б р а т и л о на себя внима­ ние многих н а б л ю д а т е л е й . Так, Сеген г о в о р и т об «идиотах, к о т о р ы е о д н и м о б о н я н и е м , без п о м о щ и зрения, о т л и ч а ю т д е р е в о и камень, т е м не менее не гнушаются запаха и вкуса человеческих испражнений, м е ж д у т е м как чувство осязания у них очень н е д о с т а т о ч н о развито». Золя принадлежит к т о й же категории л ю д е й . У него н а б л ю д а е т с я б о л е з н е н ­ ная страсть к з а п а х а м и извращенность обоняния, вследствие к о т о р о й всякого р о д а зловоние, в о с о б е н н о с т и запах человеческих выделений, е м у о с о б е н н о 307

Вырождение приятно и действует в о з б у ж д а ю щ е на его чувства. Некто Л е о п о л ь д Бернар (учитель гимназии в Монпелье) д о б р о с о в е с т н о потрудился и с о б р а л , к сожале­ нию, в м а л о и з в е с т н о м у нас сочинении все места из р о м а н о в Золя, где говорится о запахах. В то же время автор отмечает, что Золя воспринимает людей и предметы не как нормальный человек — зрением и с л у х о м , а обонянием. Он характеризует всех своих действующих лиц при п о м о щ и их запаха. В «Проступке аббата Муре» Альбина — « б о л ь ш о й букет цветов с сильным а р о м а т о м » . Серж был в «семинарии лилией, восхищавшей учителей своим а р о м а т о м » (!). Дезире «пахнет з д о р о в ы м » . От Нана «веет з а п а х о м жизни, всемогуществом женщины». В «Лице и изнанке» Башеляр отдает « п р о с т о н а р о д н ы м п о т о м » , г-жа К а м п а р д о н «пахнет х о р о ш и м , свежим з а п а х о м осенних плодов». В «Чреве Парижа» Франсу­ аза «пахнет землей, с е н о м , вольным в о з д у х о м и с в о б о д н ы м н е б о м » . В т о м же романе встречается «симфония сыров», приводящая поклонников Золя в такой же восторг, как и обстоятельное сладострастное описание р а з н о о б р а з н о й вони от грязного белья в «Западне». П р е с л о в у т ы м «тонким ценителям» эта страсть к запахам представляется, конечно, о д н и м из д о с т о и н с т в и совершенств Золя. Писатель, который так х о р о ш о о б о н я е т и при п о м о щ и носа воспринимает такие богатые впечатления, разумеется,— «сильное вибрирующее орудие наблюдения» и его описательная с п о с о б н о с т ь г о р а з д о м н о г о с т о р о н н е е , чем у тех беллетристов, которые восп­ р и н и м а ю т внешние впечатления меньшим числом чувств. Зачем пренебрегать о б о н я н и е м в поэзии? Не исполняет ли о н о такие же функции, как и другие чувства? И вот на э т о м основании создается целая эстетическая теория, побуж­ д а ю щ а я Г ю и с м а н с о в а Дезесента сочинять «симфонии запахов», а символи­ стов — комментировать свои произведения а р о м а т а м и , с о о т в е т с т в у ю щ и м и со­ д е р ж а н и ю их стихов. «Тонкие ценители» д а ж е не п о д р а з у м е в а ю т , что они идут вразрез с х о д о м органического развития. От усмотрения живого существа не зависит создание себе представления о внешнем мире по о д н о й группе впечатле­ ний, воспринимаемых т е м или д р у г и м чувством. В э т о м отношении организм целиком зависит от устройства своей нервной системы. П р е о б л а д а ю щ и м и чувст­ вами б ы в а ю т те, к о т о р ы м и живое существо пользуется для обретения сознания. Менее или вовсе неразвитые чувства м а л о п о м о г а ю т м о з г у познавать или понимать мир. К о р ш у н у или кондору внешний м и р представляется в виде картины, летучая мышь и крот воспринимают его с л у х о м и осязанием, для собаки он — ряд запахов. Ч т о же касается специально обоняния, то о н о проис­ х о д и т главным о б р а з о м в слизистой оболочке носа, которая уменьшается по мере т о г о , как л о б н а я д о л я м о з г а увеличивается. Ч е м ниже стоит животное в ряду позвоночных, т е м больше у него слизистая оболочка носа и т е м срав­ нительно меньше л о б н а я д о л я мозга. У человека слизистая о б о л о ч к а носа совершенно стушевывается, а л о б н а я д о л я , служащая, как п р е д п о л а г а ю т , седали­ щ е м высших умственных отправлений, в т о м числе и речи, п р е о б л а д а е т в значи­ тельной степени. Вследствие э т о г о анатомического строения, совершенно от нас не зависящего, обоняние имеет с а м о е ничтожное значение для нашего сознания. Человек получает внешние впечатления не через нос, а преимущественно через глаза и уши. Обоняние участвует весьма м а л о в составлении понятий. Поэтому запахи м о г у т лишь в ничтожной степени п р о б у ж д а т ь отвлеченные понятия, т. е. высшую и с л о ж н у ю мыслительную деятельность и с о п р о в о ж д а ю щ и е ее эмоции, а «симфония запахов» не м о ж е т производить впечатления нравственно прекрас­ н о г о в понимании Г ю и с м а н с а , п о т о м у что о н о является представлением, выраба­ тываемым мыслительными центрами. Ч т о б ы человек м о г составлять себе от­ влеченные понятия, следовательно, логические мысли и суждения при помощи о д н о г о обоняния, чтобы он м о г воспринимать внешний м и р в виде ряда запахов, 308

IV. Реализм для э т о г о н а д о б ы л о бы уменьшить л о б н у ю д о л ю м о з г а и увеличить с л и з и с т у ю оболочку носа до размера собачьей, а ведь э т о не во власти «тонких ценителей», хотя бы они проповедовали с в о ю в з д о р н у ю эстетику с а м ы м фанатичным о б ­ р а з о м . Психопаты, п р и д а ю щ и е такое б о л ь ш о е значение носу, являют с о б о й пример возвращения не только к первобытным временам, но и к дочеловечес­ кому периоду. Их атавизм прельщают с п о с о б н о с т и животных, у которых, как еще и теперь у кабарги, половая деятельность в о з б у ж д а е т с я непосредственно обонянием, или как у собак, которые в о с п р и н и м а ю т внешний м и р через чутье. Г р о м а д н ы й успех Золя среди его современников объясняется вовсе не его беллетристическими д о с т о и н с т в а м и , силой и значением его романтических опи­ саний, правдивостью и страстностью его пессимистической э м о ц и и , б л а г о д а р я к о т о р о й его изображения страданий и горя п р о и з в о д я т н е о т р а з и м о е впечатле­ ние, но художественными его недостатками — вульгарностью и с к а б р е з н о с т ь ю . Э т о м о ж н о доказать с цифрами в руках. С о п о с т а в и м данные о количестве проданных экземпляров, предпосланные, например, н о в е й ш е м у и з д а н и ю р о м а н а «Западня», появившемуся в 1893 г. П р о д а н о экземпляров р о м а н а « Н а н а » 160 000, «Разгром» — 143 000, «Западня» — 127 000, «Земля» — 100 000, « Ж е р м и н а л ь » — 88 000, «Человек­зверь» и «Мечты» — по 83 000, « Л и ц о и изнанка» — 82 000, зато «Художник­идеал» — всего 55 000 экземпляров, « Р а д о с т и жизни» — 44 000, « Д о б ы ч а , брошенная собакам» — 36 000, «Завещание Плассана» — 25 000, нако­ нец, «Contes à N i n o n » не р а з о ш л о с ь и в количестве 2000 экземпляров и т. д. Следовательно, с а м о е широкое распространение имели р о м а н ы , в к о т о р ы х пре­ о б л а д а ю т разврат и скотская разнузданность; в т о й же м е р е ослабевает сбыт р о м а н о в , в которых с л о й грязи становится все т о н ь ш е и менее з л о в о н н ы м . Т р и р о м а н а как б у д т о составляют исключение из э т о г о правила: « Р а з г р о м » , « Ж е р ­ миналь» и «Мечты». Значительный их успех объясняется т е м , что с ю ж е т а м и послужили в п е р в о м война 1870 г., во в т о р о м — с о ц и а л и з м , а в т р е т ь е м — мистицизм. Эти три произведения с о о т в е т с т в у ю т н а с т р о е н и ю минуты; э т о — дань м о д е . Все же остальные р о м а н ы обязаны с в о е м у успеху потворству с а м ы м низменным стремлениям толпы, ее скотской склонности к зрелищу преступления и сладострастия. Золя неизбежно д о л ж е н был с о з д а т ь школу, во­первых, б л а г о д а р я г р о ­ м а д н о м у своему издательскому успеху, который п о б у ж д а е т всех литературных авантюристов и подражателей плыть в его фарватере, и, во­вторых, б л а г о д а р я легкости, с какой м о ж н о п о д р а ж а т ь б р о с а ю щ и м с я в глаза его о с о б е н н о с т я м . Его эстетика доступна к а ж д о м у л и т е р а т у р н о м у вору, п о з о р я щ е м у своей не­ чистоплотной деятельностью призвание писателя. Пустые, чисто механические перечисления совершенно безразличных п р е д м е т о в п о д п р е д л о г о м описания — д е л о незамысловатое. Рассказывать пошлые сальности м о ж е т всякий лакей. Н е к о т о р у ю трудность представляет изобретение занятной фабулы. Н о Золя, не и м е ю щ и й и проблеска фантазии, гордится с в о и м н е д о с т а т к о м , выставляет д а ж е художественным принципом, чтобы беллетрист ничего не рассказывал. Э т о т художественный принцип приходится как нельзя на руку п о л з у щ и м за Золя навозным жукам. Их бездарность становится для них б л е с т я щ и м д о ­ стоинством. Они ничего не з н а ю т , ни на что не с п о с о б н ы и п о т о м у п и т а ю т о с о б е н н о е пристрастие к «современному», как они выражаются. В их так называемых р о м а н а х нет ни л ю д е й , ни характеров, ни завязки, ни развязки, ни положений, но ведь в э т о м — их заслуга, о жалкие, т у п о г о л о в ы е профаны, не з а м е ч а ю щ и е этого! Справедливость, однако, требует, ч т о б ы м ы различали м е ж д у п о д р а ж а ­ телями Золя две группы. Одна ценит главным о б р а з о м его п е с с и м и з м и от­ носится без всякого энтузиазма, д а ж е часто с з а м е т н ы м с м у щ е н и е м и т а й н ы м 309

Вырождение н е о д о б р е н и е м к его порнографии. Э т а группа состоит из истеричных и пси­ хопатов, искренно верующих в его талант; они вследствие своего органического состояния действительно настроены пессимистически и в художественных при­ емах Золя нашли т о , что соответствует их чувствам. К этой группе я причисляю некоторых д р а м а т у р г о в парижской « с в о б о д н о й сцены» и итальянских «веристов». Натуралистические пьесы представляют нечто с а м о е неправдоподобное, д а ж е б о л е е неправдивое, чем оперетка и феерия. Авторы этих пьес щеголяют так называемыми «жестокими словами», т. е. речами, в которых действующие лица совершенно откровенно с о з н а ю т с я в самых скверных, преступных и подлых мыслях и чувствах, возникающих в их сознании; при э т о м авторы принципиально упускают из виду тот основной факт, что с а м о е распространенное и стойкое свойство человека — лицемерие и притворство, что нравы переживают нра­ вственность и что человек т е м старательнее прикрывается личиной порядо­ чности, чем подлее и преступнее его стремления. Веристы, среди которых най­ дется несколько писателей с сильным т а л а н т о м , представляют о д н о из самых поразительных и печальных явлений современной литературы. Мы еще по­ н и м а е м пессимизм Франции, испытавшей тяжелые удары судьбы, мы понимаем пессимизм Норвегии с ее вечно пасмурным н е б о м , а л к о г о л и з м о м и мелочностью б у р ж у а з н о й жизни. И э р о т и з м понятен как во Франции при переутомлении и истощении ее народа, так и на скандинавском севере, где он является пре­ увеличенным п р о т е с т о м против дисциплины и с у р о в о г о насилия аскетической, мертвящей церковной н а б о ж н о с т и . Но как м о г возникнуть п о д лучезарным с о л н ц е м и вечно г о л у б ы м н е б о м Италии, среди прекрасного, жизнерадостного н а р о д а систематический пессимизм (единичные проявления его, как, например, в лице Л е о п а р д и , составляют, как везде, понятно, исключение) и как могли итальянцы д о й т и до п с и х о п а т и ч е с к о ю сладострастия, когда в их отечестве еще живо воспоминание о б е з о б и д н о й , з д о р о в о й чувственности классического мира с его символическими картинами п л о д о р о д и я в храмах и на полях и когда т а м нормальная, естественная жизнь в течение веков удерживала за собой право находить себе наивное выражение в искусстве и литературе? Если веризм не представляет примера распространения умственной заразы через подражание, то итальянской критике не м е ш а л о бы разъяснить нам указанный парадокс. Вторая группа подражателей Золя с о с т о и т не из психопатов и больных, пишущих в д о б р о й вере и часто не без таланта, а из л ю д е й , в нравственном и у м с т в е н н о м отношениях стоящих не выше каких-нибудь сутенеров, но из­ бравших б е з о п а с н о е и до сих п о р считавшееся почетным р е м е с л о поставщиков р о м а н о в и д р а м , когда б л а г о д а р я теории натурализма о н о сделалось для них д о с т у п н ы м . Э т о о т р о д ь е з а и м с т в о в а л о у Золя только п о р н о г р а ф и ю и со­ ответственно с в о е м у у м с т в е н н о м у развитию д о в е л о ее п р о с т о до свинства. К этой группе принадлежат парижские порнографы по профессии, постоянно беспокоящие суды исправительной полиции своими ежедневными и еженедель­ ными листками, рассказами, рисунками и театральными пьесами, з а т е м но­ рвежские авторы скандальных р о м а н о в и, к с о ж а л е н и ю , также некоторые из реалистов « М о л о д о й Германии». Э т а группа стоит вне литературы. Она составляет часть тех п о д о н к о в б о л ь ш и х г о р о д о в , которые вследствие нера­ сположения к т р у д у и стремления к наживе вполне сознательно избрали с в о и м р е м е с л о м распутство. Писатели п о д о б н о г о р о д а п о д л е ж а т юрисдикции не психиатрии, а у г о л о в н о г о суда. Ч т о касается немецких реалистов, т. е. так называемой теперешней «Моло­ д о й Германии», то они пишут лирические стихи и р о м а н ы . Их стихи в лучшем случае н а п о м и н а ю т гейневские с безвкусным подчеркиванием г р у б о чувственного элемента; по б о л ь ш е й части же это з а д о р н о е р и ф м о п л е т с т в о бойких малых, 310

IV. Реализм неискусно п о д р а ж а ю щ и х манере хвастливого юнкера, б о л т а ю щ е г о за с т а к а н о м вина со своими собутыльниками. Р о м а н ы же немецких реалистов пишутся по о д н о м у рецепту. В них непременно действуют: дворянин, по в о з м о ж н о с т и отставной офицер, о к о т о р о м в туманных выражениях говорится, что он посвящает себя каким-то социалистическим т р у д а м (каким и м е н н о — неиз­ вестно); кельнерша как воплощение «вечно женственного» элемента и живописецреалист, з а д у м ы в а ю щ и й или пишущий картины, д о л ж е н с т в у ю щ и е п е р е с о з д а т ь человечество и установить рай на земле. Из этих трех фигур о д н а кельнерша действительно оригинальна. Она представляет с о б о й смесь всех сказочных существ, когда-либо созданных поэтами: химеры с крыльями, сфинкса с льви­ ными лапами и сирены с р ы б ь и м х в о с т о м . Она заключает в себе все прелести и все совершенства, л ю б о в ь и м у д р о с т ь , д о б р о д е т е л ь и языческую страстность. Образ кельнерши лучше всего выявляет н а м силу творчества и н а б л ю д а ­ тельности немецких реалистов. К с о ж а л е н и ю , к ним причисляют себя и н е с о м н е н н о д а р о в и т ы е писатели — поэт К а р л Генкель и в о с о б е н н о с т и беллетрист Герхарт Г а у п т м а н . Р а б о т ы последнего весьма не ровны по с в о и м д о с т о и н с т в а м . В них с о е д и н я ю т с я оригина­ льность с б е з о б р а з н о й п о д р а ж а т е л ь н о с т ь ю , высокое х у д о ж е с т в е н н о е проник­ новение с поразительной наивностью, гениальный полет мысли — с прискорб­ ными банальностями. Н о , к с о ж а л е н и ю , истинный талант Г а у п т м а н проявляет там, где он описывает маленьких л ю д е й из низшего о б щ е с т в е н н о г о слоя, из народа. Такова прекрасная его д р а м а «Ткачи». В э т о й д р а м е Г а у п т м а н у у д а л о с ь поистине гениально преодолеть чрезвычайную трудность: она приковывает к се­ бе внимание читателя, глубоко его волнует, а м е ж д у т е м в ней нет о п р е д е л е н н о г о действующего лица, действие распределено на массу лиц, с о с т о и т из о т д е л ь н ы х черточек, но в то же время остается единым, п о р а ж а е т своей ц е л ь н о с т ь ю . Вызывая в зрителе душевное волнение, автор приводит его к о б о б щ е н и ю , которое обыкновенно бывает только р е з у л ь т а т о м размышлений; поэзия тут в о з б у ж д а е т чувство, к о т о р о е обыкновенно в о з б у ж д а е т с я лишь в с е м и р н о й ис­ торией. А в т о р создает совершенно н о в у ю ф о р м у д р а м ы , в к о т о р о й г е р о е м является не отдельное лицо, а толпа; художественными с р е д с т в а м и он д о с т и г а е т такой иллюзии, что нам постоянно кажется, б у д т о мы в и д и м п е р е д с о б о й бесчисленные миллионы, в то время как на сцене с т р а д а ю т , говорят и д е й с т в у ю т , понятно, лишь немногие лица. Пьеса Гауптмана представляет с о б о й замечатель­ ное дополнение к совершенно новой «психологии толпы», к о т о р о й в последнее время занялись Сигеле, Фурньяль и другие, и д а е т н а м с о в е р ш е н н о в е р н у ю картину безумия, о б л а д а ю щ е г о отдельными лицами в в о з б у ж д е н н о й т о л п е и за­ ставляющего их подчиняться ее вожакам. Но Гауптман составляет исключение. Г р о м а д н о е же б о л ь ш и н с т в о немецких реалистов д а ж е п л о х о в л а д е ю т немецким языком, с о в е р ш е н н о не с п о с о б н ы уяснить себе сколько-нибудь жизнь, ничего не з н а ю т , ничему не учатся, ничего не переживают, и им нечего сказать, п о т о м у что они не и м е ю т в голове ни о д н о й дельной мысли, а в сердце — ни о д н о г о искреннего чувства. Но эти г о с п о д а пишут себе, не унывая, и их писания в широких кружках п р и з н а ю т с я п о ч е м у - т о теперь единственной немецкой литературой — с о в р е м е н н о й и б у д у щ е й . Они слепо п о д р а ж а ю т с а м ы м устаревшим заграничным м о д а м и вместе с т е м п р о в о з ­ глашают себя н о в а т о р а м и и оригинальными гениями. Ч т о они м о г л и иметь успех или, говоря словами Ницше, что э т о «восстание р а б о в » в литературе б ы л о в о о б щ е в о з м о ж н о , объясняется о б щ и м и условиями. П о с л е 1870 г. уровень немец­ кой литературы фактически сильно понизился. Иначе и быть не м о г л о . Н е м е ц ­ кому народу пришлось напрячь все силы, ч т о б ы д о б и т ь с я о б ъ е д и н е н и я п у т е м ужасных войн. Однако нельзя о д н о в р е м е н н о создавать в с е м и р н у ю и с т о р и ю 311

Вырождение и с у с п е х о м предаваться художественной деятельности. П р и Н а п о л е о н е I самыми знаменитыми французскими писателями были такие литературные величины, как а б б а т Де Лилль и Н е п о м ю с ь е н Лемерсье. Германия Вильгельма I, Мольтке и Бисмарка не м о г л а д а т ь ни Гёте, ни Шиллера. Переживая великие события и участвуя в них, н а р о д вырабатывает себе мерило, неблагоприятное для оценки художественных произведений, а с а м и поэты и художники, и п р и т о м наиболее даровитые и д о б р о с о в е с т н ы е , чувствуют себя обескураженными, часто совершен­ но подавленными сознанием, что н а р о д относится к их т р у д а м безразлично и поверхностно и что эти труды незначительны в сравнении с развертывающими­ ся историческими событиями. В это переходное время умственного утомления и народилась шайка немецких реалистов, удачно воспользовавшаяся т е м обсто­ ятельством, что д а ж е приличные и разумные л ю д и д о л ж н ы были признать основательность их нападок на многих из тогдашних столпов литературы. Но другая и более существенная причина успеха этой шайки заключается в анархии, царящей ныне в немецкой литературе. Н а ш и учители относятся безучастно к н о в о м у литературному поколению. Они пренебрегают обязанно­ с т ь ю , в о з л а г а е м о й на них успехом и славой. К а ж д ы й д у м а е т только о себе и страшно ревнует всех конкурентов. Ни о д и н из них не скажет себе, что в л и т е р а т у р н о м концерте великого народа с и з б ы т к о м мест для десятков разных писателей, и г р а ю щ и х каждый на своем инструменте. Ни о д и н из них не хочет с о о б р а з и т ь , что не в его силах воспрепятствовать н а р о ж д е н и ю новых талантов и что он обеспечит себе л у ч ш у ю старость, если не б у д е т з л о б н о заграждать путь с в о и м наследникам, а, напротив, будет содействовать их успеху. К т о из нас когда-либо у д о с т о и л с я слова поощрения литературных светил? К о м у из нас они выразили участие или доброжелательство? П о э т о м у никто из нас ничем им не обязан, никто их не защищает, и когда шайка реалистов накинулась на них с кулаками, чтобы занять их м е с т о , не поднялась ни одна рука на их защиту, и им пришлось жестоко пострадать за т о , что они жили каждый в одиночестве, тайно враждовали друг с д р у г о м , игнорировали нарождавшееся литературное поколе­ ние, относились совершенно безучастно к литературным вкусам народа, когда они с а м и не были непосредственно заинтересованы в деле. И если у нас нет патриархов в литературе, то нет и критической полиции. Рецензент м о ж е т восхвалять самые ничтожные произведения, он м о ж е т замалчи­ вать или разносить перлы творчества, он м о ж е т приписывать автору мысли, которые т о м у и во сне не снились,— никто не привлечет его к ответственности, никто не заклеймит его лживость, неспособность, бесстыдство. Но публика, не р у к о в о д и м а я своими патриархами, не оберегаемая критикой, неизбежно стано­ вится жертвой всех шарлатанов и проходимцев.

V Двадцатый век

Прогноз Мы окончили п р о д о л ж и т е л ь н о е и печальное о б о з р е н и е больницы, какую ныне представляет если не все цивилизованное человечество, т о , по крайней мере, высшие слои населения больших г о р о д о в . Мы изучили р а з н о о б р а з н ы е ф о р м ы , принимаемые вырождением и истериею в искусстве, поэзии и ф и л о с о ф и и . Глав­ нейшими проявлениями умственного расстройства наших современников в э т о й области служат: мистицизм как результат н е с п о с о б н о с т и к с о с р е д о т о ч е н н о м у вниманию, ясному м ы ш л е н и ю и г о с п о д с т в о в а н и ю н а д э м о ц и я м и , вызываемый ослаблением мозговых центров; э г о т и з м как результат н е н о р м а л ь н о г о состояния чувствующих нервов, притупления в о с п р и н и м а ю щ и х центров, извращения ин­ стинктов, желания доставить себе д о с т а т о ч н о сильные впечатления и значитель­ ного преобладания органических ощущений н а д представлениями; л о ж н ы й ре­ ализм, вызываемый т у м а н н ы м и эстетическими т е о р и я м и и в ы р а ж а ю щ и й с я пес­ с и м и з м о м и н е п р е о д о л и м о ю склонностью к скабрезным представлениям и с а м о м у п о ш л о м у , непристойному с п о с о б у выражения. Во всех трех проявлени­ ях болезни мы н а х о д и м о д н и и те же элементы: н е с п о с о б н ы й к правильной работе м о з г и вследствие э т о г о слабость воли, невнимательность, п р е о б л а д а н и е эмоции, неполное сознание, отсутствие сострадания и участия к м и р у и человече­ ству, наконец, искажение понятий о д о л г е и нравственности. Представляя м е ж д у с о б о ю д о в о л ь н о б о л ь ш о е с х о д с т в о в клиническом о т н о ш е н и и , все эти картины болезни не что иное, как р а з н о о б р а з н ы е проявления о д н о г о и т о г о же о с н о в н о г о состояния — истощения, и д о л ж н ы быть подведены п с и х и а т р о м п о д о б щ у ю группу болезней, называемых меланхолией и с о с т а в л я ю щ и х о д и н из в и д о в истощения центральной нервной системы. Поверхностные и недобросовестные критики сочинили, б у д т о бы я утверж­ д а ю , что вырождение и истерия — продукты нашего времени. Внимательный и д о б р о с о в е с т н ы й читатель засвидетельствует, что я никогда не г о в о р и л п о д о ­ бной бессмыслицы. Истерия и вырождение существовали всегда; но в прежнее время они проявлялись в единичных случаях и не имели б о л ь ш о г о значения д л я жизни всего общества. Только глубокое утомление, вызванное непосильными запросами, предъявленными человеческому о р г а н и з м у внезапно н а х л ы н у в ш и м и изобретениями и новшествами, с о з д а л о благоприятные условия д л я ч р е з м е р н о г о развития и распространения этих болезней, у г р о ж а ю щ и х в настоящее время цивилизации. Некоторые микроорганизмы, вызывающие смертельные б о л е з н и , как, например, холерная бацилла, существовали ведь также всегда, но э п и д е м и и они стали п о р о ж д а т ь только с тех пор, как появились условия, сильно б л а г о ­ приятствующие их р а з м н о ж е н и ю . Т о ч н о так же в н а ш е м теле всегда есть паразиты, но вредят они ему только т о г д а , когда в н е м завелся д р у г о й грибок и ослабил его жизненные силы. Так, например, в н а ш е м о р г а н и з м е всегда есть стафилококки и стрептококки, но для т о г о , ч т о б ы они р а з м н о ж и л и с ь и вызвали опасные для жизни нагноения, н е о б х о д и м о предварительное появление бациллы инфлюэнцы. Таким о б р а з о м , и обезьянство в искусстве и литературе т о л ь к о 313

Вырождение тогда становится опасным, когда своеобразные, и з б и р а ю щ и е свои отдельные пути с у м а с ш е д ш и е предварительно отравят и лишат силы противодействия ослабленный и с т о щ е н и е м дух времени. Итак, о б щ е с т в о переживает тяжелую умственную болезнь, нечто вроде черной чумы вырождения и истерии, и весьма естественно, если со всех сторон раздается вопрос: « Ч т о же будет дальше?» Э т о т вопрос об исходе болезни всегда предъявляется врачу при тяжелых заболеваниях, и, как ни рискованно, щекотливо и в о с о б е н н о с т и ненаучно проро­ чествовать, он не м о ж е т уклониться от н е о б х о д и м о с т и поставить прогноз. Однако э т о не чисто произвольное и сделанное наугад предсказание; вниматель­ ное изучение всех с и м п т о м о в в связи с о п ы т о м дает в о о б щ е в о з м о ж н о с т ь сделать правильный вывод относительно б у д у щ е г о развития болезни. В о з м о ж н о , что зараза еще не достигла своего п о л н о г о развития. Если она усилится и распространится, то отдельные явления, существующие уже теперь как исключения и с и м п т о м ы , примут более о б щ и й характер, а другие, встреча­ ющиеся лишь у обитателей с у м а с ш е д ш и х д о м о в , сделаются обычными в целых общественных классах. Т о г д а жизнь представится н а м в с л е д у ю щ е м виде. В к а ж д о м б о л ь ш о м г о р о д е б у д е т свой клуб самоубийц. Н а р я д у с ним о б р а з у ю т с я клубы в з а и м н о г о убийства через повешение, задушение и т. д. Вме­ сто нынешних трактиров возникнут о с о б ы е заведения потребителей эфира, хло­ рала и гашиша. Ч и с л о л ю д е й , с т р а д а ю щ и х извращением вкуса и обоняния, до такой степени разрастется, что будет уже выгодно открывать специальные заведения, где ж е л а ю щ и е м о г л и бы вкушать из роскошных с о с у д о в всякого рода нечистоты и вдыхать в обстановке, не о с к о р б л я ю щ е й их эстетического вкуса и не н а р у ш а ю щ е й их к о м ф о р т а , воздух, наполненный м и а з м а м и и з а п а х о м экск­ рементов. Вместе с т е м возникнет м н о ж е с т в о новых профессий: вспрыскивателей м о р ф и н а и кокаина, проводников, п о д д е р ж и в а ю щ и х лиц, с т р а д а ю щ и х боязнью пространства, при переходе через улицы и п л о щ а д и , спутников, успокаивающих энергетическим поддакиванием лиц, с т р а д а ю щ и х манией сомнения и т. п. Ввиду ш и р о к о г о распространения нервной раздражительности б у д е т призна­ но н е о б х о д и м ы м принять известные меры п р е д о с т о р о ж н о с т и . П о с л е т о г о как фактически выяснится, что возбужденные л ю д и п о д влиянием принудительного импульса т а й к о м подстреливали из воздушных ружей или д а ж е открыто убивали уличных мальчишек, потешавшихся резким свистом или д р у г и м и неприятными звуками, что они врывались в чужие квартиры, откуда доносились ученические упражнения в музыке и пении, и устраивали т а м р е з н ю , что они бросали динамитные б о м б ы п о д вагоны конно-железных д о р о г , п о т о м у что кондуктор сильно звонил или давал резкий свисток, з а к о н о м б у д е т воспрещено свистеть и звонить на улицах; для упражнений в пении и музыке б у д у т отведены специаль­ ные д о м а , устроенные так, чтобы из них не м о г д о л е т а т ь никакой звук; кондук­ т о р а м же б у д е т запрещено шуметь, и в то же время б у д е т установлен тяжелый денежный ш т р а ф за держание у себя воздушных ружей. Так как лай собак на улицах д о в о д и л м н о г и х до сумасшествия и самоубийства, то в г о р о д а х раз­ решено б у д е т д е р ж а т ь собак только в т о м случае, если они лишены голоса при п о м о щ и операции. Н о в ы м з а к о н о м о печати газетам с т р о ж а й ш е будет восп­ рещено с о о б щ а т ь п о д р о б н о с т и об убийствах или самоубийствах. Редакторы б у д у т нести ответственность за все преступления и проступки, совершенные из подражания описанным в их органах. П о л о в а я психопатия в самых различных своих проявлениях до такой степени усилится и распространится, что н а д о б у д е т п о д у м а т ь о соответственном пере­ с м о т р е нравов и законодательства. М о д ы подвергнутся коренным изменениям. М а з о х и с т ы или пассивисты, из которых б у д е т состоять большинство л ю д е й , будут 314

V. Двадцатый век носить к о с т ю м ы , н а п о м и н а ю щ и е с в о и м п о к р о е м и ц в е т о м женские. Ж е н щ и н ы , ж е л а ю щ и е нравиться э т о г о п о ш и б а м у ж ч и н а м , н а о б о р о т б у д у т носить м у ж с к о е платье, монокли, сапоги со ш п о р а м и , держать хлыст в руках и не иначе выходить на улицу, как с с и г а р о ю во рту. Число л ю д е й с извращенным п о л о в ы м чувством настолько увеличится, что они о б р а з у ю т в палате д е п у т а т о в о т д е л ь н у ю п а р т и ю и проведут закон, р а з р е ш а ю щ и й лицам о д н о г о пола вступать в брак. Таким о б р а з о м , садисты, н о з о и , некрофилы и т. п. получат в о з м о ж н о с т ь у д о в л е т в о р я т ь свои склонности законным о б р а з о м . Стыдливость и б л а г о п р и с т о й н о с т ь сдела­ ются д о с т о я н и е м п р о ш л о г о , как предрассудки, и б у д у т встречаться лишь как атавизм у жителей захолустных деревень. У б и й с т в о из с л а д о с т р а с т и я б у д е т признаваться б о л е з н ь ю и излечиваться оперативным п у т е м и т. д. С п о с о б н о с т ь к с о с р е д о т о ч е н н о м у вниманию до такой степени о с л а б н е т , что преподавание в школах б у д е т п р о д о л ж а т ь с я не б о л е е двух часов, а общественные увеселения, как-то: спектакли, концерты и т. п., равно как разные р е ф е р а т ы , — небольше получаса. Впрочем, умственное о б р а з о в а н и е б у д е т почти с о в е р ш е н н о вытеснено из школ, и большая часть времени б у д е т посвящаться т е л е с н ы м упражнениям; в театрах же б у д у т нравиться лишь пьесы откровенно эротичес­ кого характера и кровавые преступления, причем на р о л и жертв всегда найдутся охотники, ж а ж д у щ и е умереть при ш у м н ы х рукоплесканиях зрителей. Прежние вероучения почти совсем лишатся последователей. З а т о возникнет множество спиритических о б щ и н , которые б у д у т с о д е р ж а т ь в м е с т о священников пророков, заклинателей мертвецов, колдунов, гадальщиц, х и р о м а н т и к о в , аст­ рологов и т. д. Книги в настоящем с в о е м виде выйдут из м о д ы . Они б у д у т печататься не иначе как на черной, г о л у б о й или з о л о т и с т о - ж е л т о й б у м а г е д р у г о й краской; текст будет состоять из бессвязных слов или слогов, д а ж е п р о с т о букв или цифр с символическим значением, к о т о р о е читатель б у д е т угадывать, руководствуясь цветом бумаги и печати, ф о р м а т о м книги, величиною и р о д о м шрифта. Писа­ тели, д о б и в а ю щ и е с я популярности, б у д у т облегчать читателям т р у д отгадыва­ ния, поясняя текст символическими арабесками и пропитывая б у м а г у какиминибудь д у х а м и . Но л ю д и с утонченным вкусом и знатоки б у д у т брезгать э т и м средством, признавать его слишком вульгарным. П о э т ы , выпускающие в свет сочинения, состоящие из нескольких букв или п р о с т о разноцветных страниц без всякого содержания, б у д у т в о з б у ж д а т ь о б щ и й восторг. О б р а з у ю т с я целые о б щ е ­ ства для комментирования таких книг, и увлечение и м и б у д е т д о х о д и т ь до т о г о , что к о м м е н т а т о р ы и их сторонники, отстаивая каждый свое толкование, б у д у т вступать друг с д р у г о м в кровопролитные сражения. Было бы нетрудно д о п о л н и т ь эту картину, в к о т о р о й нет ни о д н о й в ы м ы ш ­ ленной детали, в к о т о р о й все заимствовано из у г о л о в н о й и психиатрической литературы и н а б л ю д е н и я н а д о с о б е н н о с т я м и неврастеников, истеричных и в о о б ­ ще психопатов. До такого состояния д о й д е т в б л и ж а й ш е м б у д у щ е м цивилизован­ ное человечество, если утомление, нервное истощение и о б у с л о в л и в а е м ы е и м и болезни усилятся. Д о й д е т ли д е л о до этого? Нет, я э т о г о не д у м а ю . О с н о в ы в а ю с ь я на соображении, против к о т о р о г о , кажется, т р у д н о ч т о - л и б о возразить. Человечест­ во еще не д о с т и г л о зенита своего развития, и чрезмерное напряжение двухтрех поколений не м о г л о исчерпать всех его жизненных сил. Человечество еще не старо. О н о м о л о д о , а для м о л о д о с т и минута переутомления не страшна: силы снова восстановятся. Человечество п о х о д и т на о г р о м н ы й поток лавы, вырыва­ ющийся из кратера непрерывно д е й с т в у ю щ е г о вулкана. Верхний с л о й , о х л а ж д а ­ ясь, о б р а з у е т кору, раскалывающуюся на х о л о д н ы е стекловидные шлаки, но н а д э т о ю б е з ж и з н е н н о ю к о р о ю быстро и р а в н о м е р н о течет живая, жгучая масса. 315

Вырождение Пока жизненные силы единичного существа, как и целого вида, не вполне иссякли, о р г а н и з м приспособляется к вредным условиям или силится их так изменить, чтобы по в о з м о ж н о с т и не потерпеть от них вреда. Психопаты, истеричные и неврастеники не способны к п р и с п о с о б л е н и ю , и п о э т о м у они д о л ж н ы исчезнуть. Они уже п о т о м у п о д г о т о в л я ю т себе верную гибель, что не у м е ю т найтись в действительности. Смертный приговор им подписан, и п р и т о м безразлично, существуют ли они о д н и на свете или наряду с ними живут и л ю д и вполне з д о р о в ы е , более з д о р о в ы е , чем они, или, если и больные, т о , по крайней мере, излечимые. Они обречены на гибель, когда живут о д н и на свете: будучи антиоб­ щественны, невнимательны, неспособны к трезвому с у ж д е н и ю и предусмо­ трительности, они не в состоянии посвящать себя деятельности на пользу с о б с т в е н н у ю или ближнего, т р е б у ю щ е й дисциплины и р а з у м н о г о исполнения обязанностей. Они растрачивают жизнь на о д и н о к у ю , б е с п л о д н у ю эстетическую мечтательность, так как их постоянно регрессирующие органы с п о с о б н ы только на наслаждения, расслабляющие их нервную систему. П о д о б н о летучим мышам в старых башнях, они гнездятся в здании сложившейся до них г о р д о й ци­ вилизации, но сами они ничего нового не с о з д а ю т и не м о г у т предотвратить разрушения. Они, как паразиты, присосались к капиталу, накопленному пред­ шествовавшими поколениями, но, как только наследие истощается, им при­ ходится умереть г о л о д н о ю с м е р т ь ю . Еще быстрее и вернее они п о г и б а ю т , когда живут не одни на свете, а наряду со з д о р о в ы м и . Т о г д а им приходится выдерживать б о р ь б у за существование, которая им не дает времени погибнуть постепенно, вследствие собственной н е с п о с о б н о с т и к п р о и з в о д и т е л ь н о м у труду. Н о р м а л ь н ы й человек с трезвыми чувствами, логическим мышлением, з д р а в ы м суждением и сильной волей видит ясно т а м , где психопат б р о д и т о щ у п ь ю , он действует практично и последователь­ но, где т о т фантазирует и мечтает, вытесняет его из всех позиций, где только п р и р о д а расточает свои дары, и, о б л а д а я всеми з е м н ы м и благами, предоставляет н е м о щ н о м у психопату из презрительного сострадания разве только приют в больнице, с у м а с ш е д ш е м д о м е или т ю р ь м е . П р е д с т а в и м себе только «Заратустру» Н и ц ш е со всеми его картонными львами, о р л а м и и з м е я м и из игрушечного магазина, или п р е в р а щ а ю щ е г о ночь в день и у с л а ж д а ю щ е г о себя разными запахами и вкусами декадента Дезесента, или « м о щ н о г о в с в о е м уединении» Штокмана и склонного к самоубийству Р о с м е р а И б с е н а , — представим себе, что они ведут б о р ь б у с л ю д ь м и , в с т а ю щ и м и на рассвете и не у т о м л я ю щ и м и с я до солнечного заката, и м е ю щ и м и светлую голову, з д о р о в ы й желудок и крепкие м у с к у л ы , — ведь такое зрелище м о ж е т рассмешить хоть кого! Следовательно, психопатам угрожает верная гибель, п о т о м у что они не в состоянии приспособиться к силам природы и выдержать б о р ь б у за сущест­ вование с н о р м а л ь н ы м и л ю д ь м и . Но нормальные л ю д и — а их в н а р о д н о й массе еще бесчисленные миллионы — с своей с т о р о н ы быстро и легко приспособятся к условиям, с о з д а н н ы м новыми открытиями человечества. Совершенно несосто­ ятельные в о р г а н и з а ц и о н н о м отношении индивиды т о г о поколения, которое б ы л о о г о р о ш е н о этими открытиями, погибнут: они с д е л а ю т с я неврастениками и истеричными, народят психопатов, с к о т о р ы м и р о д их прекратится (Морель). Более сильные индивиды, хотя в начале также смущенные и утомленные, посте­ пенно оправятся, п о т о м к и их освоятся с быстрым х о д о м развития человечества, и скоро их более м е д л е н н о е дыхание, более спокойный пульс б у д е т служить доказательством, что им уже нетрудно применяться к сложившимся новым условиям. По всей вероятности, конец д в а д ц а т о г о столетия увидит новое поколе­ ние, к о т о р о м у без вреда м о ж н о б у д е т прочитывать ежедневно д ю ж и н у громад316

V. Двадцатый век ных газет, ежеминутно откликаться на призыв телефона, р а з м ы ш л я т ь о д ­ новременно о пяти частях света, жить наполовину в ж е л е з н о д о р о ж н ы х вагонах или в корзине в о з д у ш н о г о шара и находиться в о б щ е н и и с д е с я т ь ю тысячами знакомых, товарищей и друзей. Среди м и л л и о н н о г о г о р о д с к о г о населения о н о б у д е т себя чувствовать х о р о ш о и при своих железных нервах б у д е т в состоянии отвечать на бесчисленные запросы жизни без т о р о п л и в о с т и и раз­ дражения. Если же новые культурные успехи человечества окажутся не п о д силу д а ж е с а м ы м м о г у ч и м в р о д е , то п о с л е д у ю щ и е поколения справятся с н и м и иначе: они откажутся от них, и б о у человечества есть верное с р е д с т в о п р о ­ тиводействия нововведениям, в о з л а г а ю щ и м на его нервную систему непосиль­ ный труд, именно м и з о н е и з м — инстинктивное, н е п р е о д о л и м о е отвращение к прогрессу и связанной с ним деятельности, к о т о р о м у Л о м б р о з о д а л название и которое он обстоятельно изучил. М и з о н е и з м оберегает человека от опасных для него по своей внезапности и силе перемен. Он проявляется, о д н а к о , не только в ф о р м е противодействия нововведениям; и н о г д а он принимает ф о р м у постепенного устранения открытий, которые т р е б у ю т ч р е з м е р н о г о на­ пряжения от человека. Мы видим, что о д н и дикари в ы м и р а ю т , когда пре­ восходство европейцев заставляет их примкнуть к цивилизации; но другие, как только насилие над ними прекращается, спешат р а д о с т н о с б р о с и т ь на­ вязанный им культурный х о м у т . Н а п о м н ю только рассказ Д а р в и н а об у р о ж е н ц е Огненной Земли Д ж е м м и Бутоне, который р е б е н к о м был привезен в А н г л и ю , воспитывался т а м , носил лакированные сапоги и перчатки, не г о в о р я уже о других принадлежностях м о д н о г о к о с т ю м а , н о , как только возвратился на родину, тотчас с б р о с и л все культурные прикрасы, до к о т о р ы х он не д о р о с , и зажил опять дикарем среди дикарей. Во времена переселения н а р о д о в дикари строили бревенчатые д о м а п о д сенью д в о р ц о в покоренных и м и р и м л я н и из всех их учреждений, изобретений, наук и искусств у д е р ж а л и только т о , что соответствовало их силам и наклонностям. Стремление о т б р а с ы в а т ь все не­ у д о б о в а р и м о е присуще человечеству теперь, как и т о г д а . Если п о с л е д у ю щ и е поколения найдут, что быстрый х о д прогресса их у т о м л я е т , то о н и по п р о ­ шествии некоторого времени спокойно откажутся от него. Они б у д у т ускорять или замедлять шаг по своему у с м о т р е н и ю . Они откажутся от с л и ш к о м о б ­ ширной корреспонденции, з а к р о ю т некоторые железные д о р о г и , у д а л я т те­ лефоны из частных д о м о в и сохранят их только д л я государственных целей, б у д у т предпочитать недельные издания ежедневным, вернутся из б о л ь ш и х г о р о д о в в деревню, з а м е д л я т перемены в м о д е , сократят свой ежедневный т р у д и д а д у т снова некоторый отдых нервам. Во всяком случае п р и с п о с о б ­ ление состоится: о н о п р о и з о й д е т л и б о путем отречения от п р и о б р е т е н и й , которых нервная система не выносит, л и б о п у т е м укрепления с а м о й нервной системы. Ч т о же касается до б у д у щ е г о развития литературы и искусства, к о т о р ы м главным о б р а з о м посвящено э т о исследование, т о о н о н а м рисуется д о в о л ь н о ясно. Я воздержусь от искушения наметить с л и ш к о м отдаленный п е р и о д време­ ни. В таком случае мне, м о ж е т быть, удалось бы доказать или, по крайней мере, о б о с н о в а т ь предположение, что в умственной жизни отдаленных веков искусство и поэзия займут очень скромное м е с т о . Психология учит нас, что развитие идет от инстинкта к п о з н а н и ю , от э м о ц и и — к с у ж д е н и ю , от фантастичной — к упоря­ доченной ассоциации идей. Р а з б р о д мыслей сменяется вниманием, каприз — р у к о в о д и м о й р а з у м о м волею. Следовательно, н а б л ю д е н и е все б о л е е и б о л е е берет верх н а д в о о б р а ж е н и е м , и художественный с и м в о л и з м , т. е. пояснение внешних явлений л о ж н ы м и личными впечатлениями, все б о л е е вытесняется 317

Вырождение п о з н а н и е м законов природы. С д р у г о й стороны, и путь, к о т о р о м у до сих пор с л е д о в а л о развитие цивилизации, дает нам представление об участии, ожида­ ю щ е й искусство и п о э з и ю в очень о т д а л е н н о м б у д у щ е м . Т о , что первоначально с а м ы м существенным занятием высокоразвитых у м о в , самых зрелых, нравствен­ ных и умных членов общества, м а л о - п о м а л у становится второстепенным времяп­ р е п р о в о ж д е н и е м и, наконец, д е т с к о ю и г р о ю . Пляска когда-то была серьезным д е л о м . Она исполнялась в торжественных случаях, как первостепенный государ­ ственный акт, именитыми воинами, с пышными церемониями, после жертвоп­ риношения и воззвания к б о г а м . Теперь же она составляет только мимолетное увеселение женщин и м о л о д е ж и , а впоследствии также сделается исключительно д е т с к о ю з а б а в о ю , как воспоминание п р о ш л о г о , как проявление атавизма. Басни и сказки были прежде высшими произведениями человеческого ума. Они служи­ ли выражением сокровеннейшей м у д р о с т и племени и его самых драгоценных преданий. Теперь это специальный р о д литературы, пригодный преимуществен­ но для детей. Стих, который р и т м о м , о б р а з н о с т ь ю и р и ф м о ю представляет ясное доказательство об его происхождении от раздражения ритмически работающих второстепенных органов, от ассоциации идей по внешним с х о д с т в а м , а вслед за т е м по созвучию, первоначально был единственной ф о р м о й словесности; теперь же он употребляется только для чисто эмоциональных описаний, а для других целей заменен п р о з о ю и сделался почти атавистическим с п о с о б о м выражения. На наших глазах совершается теперь падение романа: серьезные и высокооб­ разованные л ю д и едва у д о с т а и в а ю т его внимания, и он читается преимуществен­ но женщинами и ю н о ш а м и . Из всех этих примеров м о ж н о вывести, конечно, заключение, что по прошествии нескольких столетий искусство и поэзия сдела­ ю т с я чистейшим а т а в и з м о м и б у д у т цениться только о с о б е н н о впечатлительною частью человечества — женщинами, м о л о д е ж ь ю и, м о ж е т быть, детьми. Но как я уже заметил, об о т д а л е н н о й судьбе искусства и поэзии я решаюсь сделать только эти беглые замечания и обращусь теперь к более верному и ближайшему будущему. Во всех странах теоретики и критики в области эстетики п о в т о р я ю т фразу, что нынешние ф о р м ы искусства отжили свое время и стали непригодными и что нарождается нечто новое, совершенно непохожее на все, что н а м до сих пор было известно. Вагнер первый заговорил о «художественном произведении будущего», а за ним подхватили э т о словечко сотни бездарных подражателей. М н о г и е д а ж е хотят уверить себя и других, что этим художественным произведением будущего является какая-нибудь бессодержательная пошлость или притязательная галиматья, которую они с а м и сочинили. Но весь э т о т в з д о р о « в о с х о д я щ е м солнце», «занимающейся заре», «нови» и пр. не что иное, как болтовня психопатов. Предчувствие, б у д т о бы уже завтра у т р о м в половине восьмого внезапно наступит необычайное, совершенно непредвиденное событие, б у д т о бы в ближайший четверг вдруг совершится коренной переворот, б у д т о бы скоро предстоит откровение, искупление, заря новой жизни,— весьма часто н а б л ю д а е т с я у психически больных; э т о — мистический бред. В действительной жизни таких внезапных переворотов не бывает. Д а ж е великий французский переворот п р о ш л о г о века не проник, как доказали Тэн и дальнейший х о д истории, глубоко в народные массы; он изменил лишь внешние ф о р м ы , а не внутренние условия французской общественной жизни. Всякое развитие совершалось постепенно, ближайший день служит п р о д о л ж е н и е м предшествовавшего, всякое новое явление п о р о ж д а е т с я прежним и сохраняет с ним фамильное сходство. «Кажется,— замечает Ренан с мягкою ирониею,— б у д т о молодые л ю д и не читали ни истории, ни философии, ни проповедников. Ч т о было, то будет». Искусство и поэзия завтрашнего дня в главнейших своих чертах будут тем же, чем были сегодня и вчера, и судорожное искание новых форм составляет не что иное, как истеричное тщеславие, 318

V. Двадцатый век з а д о р н у ю глупость и шарлатанство. Единственным п о с л е д с т в и е м его была до сих пор ребяческая игра в громкие фразы при бенгальском освещении и с м е н я ю щ и х с я тенденциях и в атавистические китайские тени, в п а н т о м и м ы ; да и впредь ничего серьезного из э т о г о не выйдет. Новые формы! Разве старые не настолько гибки и р а с т я ж и м ы , что в них укладывается всякое чувство и всякая мысль? Разве истинный художник затруднял­ ся когда-нибудь вместить в известные и испытанные ф о р м ы т о , что его в о л н о в а л о и просилось наружу? Разве ф о р м ы и м е ю т в о о б щ е то решающее, предопределяющее и ограничивающее значение, какое им приписывают б у м а г о м а р а т е л и и слабые головы? Лирическая ф о р м а о б н и м а е т с о б о ю и п о з д р а в и т е л ь н о е стихотворение р а б о т а ю щ е г о по заказу ремесленника, и такие произведения, как «Песнь о к о л о к о ­ ле» Шиллера; в драматическую ф о р м у воплотились кровавые м е л о д р а м ы и гётевский «Фауст»; эпическою ф о р м о ю пользовались и авторы разных « Т е л е м а х и д » и Теккерей. И при всем т о м бараны еще б л е ю т о новых ф о р м а х ! Ф о р м а не д а е т бездарности таланта; талантливые же писатели с у м е ю т с о з д а т ь что-нибудь ценное и в рамках старых ф о р м . Главное, чтобы у человека б ы л о что сказать. А з а т е м облечет ли он с в о ю мысль в лирическую, д р а м а т и ч е с к у ю или эпическую ф о р м у — д о в о л ь н о безразлично; п р и т о м он едва ли будет о щ у щ а т ь п о т р е б н о с т ь отрешиться от старой ф о р м ы и придумать с иголочки н о в у ю для выражения своей мысли. К р о м е т о г о , история искусства и поэзии у б е ж д а е т нас, что в течение трех тысяч лет не найдено новых ф о р м . Старые ф о р м ы п о р о ж д е н ы с а м ы м свойством человеческо­ го мышления. Они м о г л и бы измениться только в т о м случае, если б изменилась и ф о р м а нашего мышления. Дальнейшее развитие, конечно, п р о и с х о д и т , но о н о касается внешностей, а не с а м о й сущности. Так, например, живопись после стенной картины обращается к м о л ь б е р т у , скульптура — от с в о б о д н о стоящих п р о и з в е д е ­ ний к горельефу, а з а т е м и к барельефу, с о с т а в л я ю щ е м у уже вторжение в о б л а с т ь живописи, д р а м а отрекается от сверхъестественного и совершенствуется в отчетли­ вой, сжатой экспозиции, эпос оставляет ритмичную речь и пользуется п р о з о й и т. д. В таких частностях развитие б у д е т п р о д о л ж а т ь с я и впредь, но в основных чертах и различных с п о с о б а х выражения человеческого чувства ничего не изменится. До сих пор всякое расширение художественных рамок состояло не в изобретении новых ф о р м , а в т о м , что в прежние рамки вносился новый м а т е р и а л и новые о б р а з ы . Было уже успехом, когда Петроний вместо б о г о в и героев, до тех п о р б е з р а з д е л ь н о царивших в эпосе, ввел в повествовательную п о э з и ю обыденные о б р а з ы с о в р е м е н ­ ной ему римской жизни («Сатирикон») или когда ф л а м а н д ц ы X V I I столетия ввели в живопись, занимавшуюся только религиозными, мифологическими или г о с у д а р ­ ственными событиями, ярмарки, народные празднества и кабаки. К е в е д о и М е н д о за, изображавшие жизнь разных мелких авантюристов, Ричардсон, Филдинг, Руссо, изображавшие вместо необыкновенных п о х о ж д е н и й чувства и душевные движения обыкновенных смертных, Д и д р о , содействовавший в с в о е м « П о б о ч н о м сыне» и «Отце семейства» появлению типов из третьего сословия на г о р д е л и в о й французской сцене, которая до тех пор допускала мелкий л ю д лишь в качестве шутовских фигур, а в серьезных д р а м а х признавала только к о р о л е й и знатных г о с п о д , — все эти писатели, конечно, не придумали новых ф о р м , но д а л и с т а р ы м содержание, совершенно не похожее на установленное традициями. Такой же прогресс н а б л ю д а е т с я и в наше время в поэзии и искусстве, включивших в свои рамки пролетария. Рабочий теперь и з о б р а ж а е т с я не в с м е ш н о м и г р у б о м виде, не для т о г о , чтобы вызвать отрицательные впечатления, а как серьезное, д о с т о й н о е нашего сочувствия существо и часто д а ж е как трагическая фигура. Э т о о б о г а щ е н и е искусства, точно такое же, какое п р о и з о ш л о в прежнее время, когда в п о э з и и стали фигурировать мошенники и искатели приключений, Кларисы, Т о м Д ж о н с ы , Ю л и и («Новая Э л о и з а » ) , Вертеры, Констанции ( « П о б о ч н ы й сын») и т. п. 319

Вырождение Если же при всем т о м некоторые пустозвоны восклицают: искусство будет социалистическим, то они б о л т а ю т невероятный вздор. С о ц и а л и з м — известный взгляд на законы, к о т о р ы м и д о л ж н о определяться п р о и з в о д с т в о и распределение богатств. Искусство не имеет с ним ничего о б щ е г о . О н о не м о ж е т заниматься политикой. Равным о б р а з о м не его д е л о решать или в о з б у ж д а т ь экономические вопросы. Его задача заключается в т о м , чтобы и з о б р а ж а т ь н а м коренящиеся в человеческой п р и р о д е социалистические движения, страдания бедных л ю д е й , их искание счастья, их б о р ь б у с враждебными силами природы и общества, их могучие порывы подняться из глубины в высшую д у х о в н у ю и нравственную атмосферу. Если искусство исполняет эту задачу, если о н о и з о б р а ж а е т нам, как живет и страдает пролетарий, как он чувствует и действует, то о н о вызывает в нас настроение, к о т о р о е и является источником всевозможных планов, р е ф о р м и пре­ образований. В о з б у ж д а я и м е н н о такое п л о д о т в о р н о е настроение, а вместе с тем и намерение д о б и т ь с я исцеления недугов, но не путем социалистической болтовни и, м о ж е т быть, еще менее путем изображения государства и общества будущего, искусство р а б о т а е т на пользу прогресса. Такая мужественная женщина, как Веттштейн-Адельт, поступившая в качестве поденщицы на фабрику и скромно описавшая все, что она т а м пережила, честный человек со з д р а в ы м смыслом и л ю б я щ и м сердцем, как Гёре, и з о б р а ж а ю щ и й по личному н а б л ю д е н и ю жизнь фабричного рабочего, Герхарт Гауптман с его н а б л ю д е н и я м и из жизни ткачей принесут б е д н о м у л ю д у больше пользы, чем все Золя с их теоретическими рассуждениями в «Жерминале» и «Деньгах», чем все М о р и с ы с их высокопарным р и ф м о п л е т с т в о м и, в о с о б е н н о с т и , чем все б у м а г о м а р а т е л и , для пикантности у с н а щ а ю щ и е с в о ю б о л т о в н ю «передовыми идеями». Бичер-Стоу в «Хижине дяди Т о м а » не выступала с п р о п о в е д ь ю против рабства и не делала положительных предложений в пользу его отмены. Т е м не менее ее книга заставила плакать миллионы л ю д е й , вызвала в них сознание, что невольничество составляет позор для Америки, и т е м с а м ы м способствовала о с в о б о ж д е н и ю негров. П о э з и я и ис­ кусство м о г у т сделать для о б е з д о л е н н о г о только т о , что сделала Бичер-Стоу для североамериканских негров. Больше они не м о г у т сделать и не с д е л а ю т . Н е р е д к о мы наталкиваемся на такую фразу: «Искусство и поэзия со време­ нем с д е л а ю т с я научными». Лица, произносящие эту фразу, корчат необычайно г л у б о к о м ы с л е н н у ю ф и з и о н о м и ю , так что нельзя и сомневаться, что они считают себя передовыми л ю д ь м и . Но сколько я ни л о м а ю голову над э т о й фразой, я не м о г у разгадать ее значения. Не в о о б р а ж а ю т ли эти г о с п о д а , так дорожащие, п о - в и д и м о м у , наукой, что настанет время, когда скульпторы б у д у т изготовлять микроскопы из м р а м о р а , живописцы — и з о б р а ж а т ь кровообращение, поэты — излагать в стихах Эвклидовы теоремы? Но ведь и это б у д е т не наука, а одна лишь чисто машинальная р а б о т а над внешними принадлежностями науки. Одна­ ко и э т о г о не случится. В прежние времена еще было в о з м о ж н о смешение науки и искусства. В б у д у щ е м о н о немыслимо. Человеческий дух шагнул слишком далеко вперед, чтобы вернуться к п о д о б н о м у с м е ш е н и ю р а з н о р о д н о г о . Содержа­ ние искусства и поэзии составляют эмоции, а науки — познание. Первые субъек­ тивны, наука объективна. Первые р а б о т а ю т при п о м о щ и воображения, т. е. р у к о в о д и м о й впечатлением ассоциации идей, а вторая — при п о м о щ и наблюде­ ний, т. е. ассоциации идей, определяемой чувственными о щ у щ е н и я м и п о д конт­ р о л е м внимания. С о д е р ж а н и е и м е т о д ы науки и искусства до т о г о различны, отчасти д а ж е п р о т и в о п о л о ж н ы , что их смешение означало бы возвращение к давно м и н у в ш и м временам. Верно только о д н о : о б р а з ы , возникающие из отживших антропологических воззрений, намеки на исчезнувшие условия и пред­ ставления, названные М а у т н е р о м «мертвыми с и м в о л а м и » , — все э т о исчезнет из искусства. Я п о л а г а ю , что в XX столетии ни о д н о м у живописцу не придет 320

V. Двадцатый век

•

в голову рисовать картины вроде «Авроры» Г в и д о Рени, и поэт, который и з о б р а з и т луну, з а г л я д ы в а ю щ у ю с л ю б о в н ы м т о м л е н и е м в к о м н а т у х о р о ш е н ь к о й девушки, в о з б у д и т п р о с т о смех. Х у д о ж н и к , сын своего времени, проникается его миросозерцанием, и при всей своей склонности к атавизму он прибегает только к таким п р и е м а м выражения своей мысли, которые с о о т в е т с т в у ю т о б р а з о в а н н о ­ сти его времени. Грубые нарушения общеизвестных научных истин искусство будет, конечно, впредь избегать, но наукой о н о никогда не сделается. Наслаждение, к о т о р о е искусство доставляет человеку, вызывается т р е м я различными органическими склонностями или стремлениями. Человек нуждается в р а з н о о б р а з и и , ему приятно узнавать в подражании первичный о б р а з , он л ю б и т живо себе представлять чувства других л ю д е й , сочувствовать и м . Р а з н о о б р а з и е находит он в произведениях, которые переносят его в условия, е м у малоизвестные и привычные. Воспроизведение х о р о ш о знакомой ему действительности доставляет ему удовольствие узнавать в нем оригинал. Симпатия заставляет его сочувствовать всякому метко и ясно выраженному впечатлению художника. В б у д у щ е м , как и теперь, найдутся охотники до внушенных фантазией произведений, переносящих читателя в отдаленные времена и страны или п о в е с т в у ю щ и х о чрезвычайных произведениях; не будет недостатка и в читателях для произведений, в к о т о р ы х преобладает верное наблюдение н а д действительностью; л ю д и , наиболее развитые в у м с т в е н н о м и эстетическом отношении, б у д у т наслаждаться только такими произведениями, в которых читателю раскрывается д у ш а человека с с а м ы м и сокровенными ее чувствами и п о м ы с л а м и . Искусство б у д у щ е г о не б у д е т исключи­ тельно романтично, реалистично или индивидуально: о н о п о - п р е ж н е м у б у д е т в о з б у ж д а т ь л ю б о п ы т с т в о ф а б у л о й , доставлять удовольствие р а с п о з н а в а н и е м оригинала в подражании и привлекать симпатии проявлением личности художника. Д в а стремления, давно уже соперничающие друг с д р у г о м , по всей вероятно­ сти, обозначатся впредь еще резче, именно желание д а т ь перевес н а б л ю д е н и ю (реализм) или в о о б р а ж е н и ю ( р о м а н т и з м ) . Х о р о ш и е художники, без с о м н е н и я , будут, благодаря своему высшему развитию, все б о л е е склонны и с п о с о б н ы правильно относиться к внешнему миру и точно его в о с п р о и з в о д и т ь . Но т о л п а , по всей вероятности, б у д е т требовать от художника чего-то и н о г о , чем п р о с т о й картины действительности, взятой в с р е д н е м выводе. Х у д о ж н и к и б у д у т п о прежнему стремиться к реальной правде, читатели б у д у т д о р о ж и т ь и г р о й фанта­ зии. И б о — и мне кажется, что э т о весьма существенный пункт,— в с л е д у ю щ е м столетии на искусстве б у д е т лежать задача доставлять человеку то р а з н о о б р а з и е , в к о т о р о м природа б у д е т е м у отказывать, но от к о т о р о г о человеческая д у ш а отказаться не м о ж е т . Т о , что называют «жизненным», н е и з б е ж н о все б о л е е исчезает с лица земли. Цивилизация становится все б о л е е о д н о о б р а з н о й . Всякие отличия м е ж д у л ю д ь м и становятся н е у д о б н ы м и и устраняются. Развалины представляют прелесть для туриста, но м е с т н о г о жителя они стесняют, и он их убирает. Турист возмущается т е м , что воды Венеции оскверняются п а р о х о д а м и , но для жителя э т о г о г о р о д а — благодеяние, что он м о ж е т за десять ц е н т е з и м о быстро проехать значительное расстояние. С к о р о уже последний краснокожий будет носить сюртук и цилиндр, станционные здания узаконенного о б р а з ц а б у д у т заслонять от проезжего Великую китайскую стену и красоваться в Сахаре, а знаменитый м а о р и Маколея не б у д е т уже стоять перед развалинами Вестминсте­ ра, но скверное подражение вестминстерскому д в о р ц у б у д е т служить е м у парла­ ментским зданием. Какой-нибудь Иосемитский парк, который северные американ­ цы предусмотрительно стараются сохранять во всей девственной дикости, не б у д е т уже удовлетворять склонности человека к р а з н о о б р а з н о м у , н о в о м у , ж и в о п и с н о м у , романтическому, и он будет требовать от искусства т о г о , чего уже окажется не в состоянии дать ему умытая, причесанная и разряженная цивилизация. 11

Макс Нордау

Вырождение Я м о г у р е з ю м и р о в а т ь м о й прогноз в нескольких словах. Нынешняя истерия продержится н е д о л г о . Н а р о д ы оправятся от нее. Слабые, выродившиеся субъек­ ты погибнут, сильные приспособятся к успехам цивилизации или подчинят их Своим органическим силам. Извращенные ф о р м ы искусства не и м е ю т будущ­ ности. Они исчезнут, когда цивилизованному человечеству удастся преодолеть теперешнее свое состояние истощения. Искусство XX столетия б у д е т во всех отношениях связано с п р о ш л ы м , но у него явится новая задача: о н о будет вносить в р а з н о о б р а з и е культурной жизни р а з н о о б р а з и е , т. е. добиваться с ус­ п е х о м результата, к о т о р о г о наука достигнет для г р о м а д н о г о большинства лю­ дей своими единичными силами лишь м н о г и м и веками позже.

Терапия М о ж н о ли соответственным лечением ускорить процесс выздоровления со­ временной интеллигенции от постигшей ее нервной болезни? Я уверен в э т о м и только п о т о м у предпринял настоящий м о й труд. С л и ш к о м б ы л о бы наивно д у м а т ь , что м о ж н о урезонить психопатов, до­ казав и м , как д в а ж д ы два четыре, что они душевнобольные. Т о т , кому приходи­ лось по р о д у своих занятий иметь д е л о с с у м а с ш е д ш и м и , х о р о ш о знает, что совершенно бесполезно у б е ж д а т ь их д о в о д а м и в б о л е з н е н н о м характере и вздор­ ности их навязчивых представлений. Вы добьетесь только т о г о , что они будут с м о т р е т ь на вас, как на своего врага, и жестоко вас возненавидят или же сочтут вас за дурака и п о д н и м у т на смех. Фанатическим последователям психопатически м о д н ы х течений в искусстве и литературе, которые, не будучи сами психически больны, т е м не менее близки к с у м а с ш е с т в и ю , точно так же было бы бесполезно доказывать, что они увлека­ ю т с я ерундой. Они э т о м у не поверят, да и не м о г у т поверить, п о т о м у что произведения, в которых психопатизм бросается в глаза всякому нормальному человеку, им д о с т а в л я ю т удовольствие. Э т о выражение их собственной умствен­ ной исковерканности и развращенности их инстинктов. П о д о б н о г о р о д а произ­ ведения приводят м е ж е у м к о в в восторг, который они п р и н и м а ю т за эстетическое наслаждение, м е ж д у т е м как на с а м о м деле он проявление сладострастия, и их восторг настолько неподделен и непосредствен, что всякая попытка доказать им, что их и з л ю б л е н н ы е произведения не только не д о с т а в л я ю т удовольствия, а, напротив, в о з б у ж д а ю т отвращение, вызывает с их с т о р о н ы только раздражение или сострадание. М о ж н о доказать пьянице, что водка вредна, но его едва ли м о ж н о убедить, что она невкусна. Д л я него она имеет очень приятный вкус. Пусть критик-психиатр п о п р о б у е т сказать человеку умственно расстроенному: « Э т а книга — отвратительный бред». Б о л ь н о й совершенно искренно ответит: «Бред? Э т о в о з м о ж н о . Но что э т о т б р е д отвратителен, я э т о м у не п о в е р ю . Я об э т о м лучше м о г у судить. Она меня г л у б о к о волнует, и все, что вы говорите, не изменит м о е г о впечатления». Л ю д и с более расшатанной нервной системой не останавливаются на э т о м , а говорят попросту: « М ы о щ у щ а е м всеми нервами прелесть э т о г о произведения; вы э т о г о не испытываете; тем хуже для вас. Вместо т о г о чтобы понять, что вы лишенный всякого эстетического чутья вандал и т у п о у м н ы й буржуа, вы хотите нас уверить, что мы не п о н и м а е м собственных наших чувств. Если кто из нас бредит, то э т о вы». И с т о р и я культуры с л и ш к о м ясно доказывает, что иные сумасшествия вызы­ в а ю т пламенное воодушевление и и м е ю т в течение столетия и д а ж е тысячелетия п р е о б л а д а ю щ е е влияние на мышление и чувства м и л л и о н о в л ю д е й , п о т о м у что они п о т в о р с т в у ю т д а н н о м у инстинкту. Д о в о д ы р а з у м а бессильны перед тем, что человеку доставляет удовольствие. 322

V. Двадцатый век Безнадежных психопатов следует предоставить их с о б с т в е н н о й участи. И з л е ­ чить или спасти их нельзя. Они б у д у т некоторое время б е з у м с т в о в а т ь , з а т е м погибнут. Не для них, очевидно, написана эта книга. Но м о ж н о по крайней м е р е локализовать болезнь, и к э т о й цели д о л ж н ы быть направлены все усилия, п о т о м у что психопатическими течениями увлекаются, к р о м е лиц, обреченных на это состоянием своего организма, многие жертвы м о д ы и х и т р о г о о б м а н а , и этих-то л ю д е й м о ж н о направить на истинную д о р о г у . Если же мы их безучаст­ но предоставим влиянию ш у т о в - г р а ф о м а н о в и их с л а б о у м н ы х или з л о н а м е р е н ­ ных сателлитов-критиков, то н е м и н у е м ы м последствием такого уклонения от прямой своей обязанности б у д е т более быстрое и сильное распространение умственной заразы и более м е д л е н н о е исцеление цивилизованного человечества от болезни века. Л ю д я м п о л у б о л ь н ы м или з д о р о в ы м , п о п а д а ю щ и м с я н а удочку л о в к о з а д у ­ манных лозунгов или по б е з р а с с у д н о м у обезьянству б р о с а ю щ и м с я т у д а , куда спешит толпа, н а д о было прежде всего доказать, что м о д н ы е эстетические течения п о р о ж д е н ы умственной б о л е з н ь ю . Н е к о т о р ы е критики х о т е л и з а ж а т ь мне р о т а р г у м е н т о м , что «если приведенные с и м п т о м ы служат д о к а з а т е л ь с т в о м вырождения и умственной болезни, то в о о б щ е приходится признать в с ю п о э з и ю и искусство, д а ж е лучшие их произведения, п л о д о м творчества с у м а с ш е д ш и х и психопатов, п о т о м у что и в них встречаются те же с и м п т о м ы вырождения». На это я возражу следующее: если бы научная критика, и с с л е д у ю щ а я х у д о ж е с т в е н ­ ные произведения на основании данных психологии и психиатрии, пришла к выводу, что вся художественная деятельность имеет болезненный характер, то это еще вовсе не служило бы д о к а з а т е л ь с т в о м неправильности м о е г о критичес­ кого м е т о д а . Получился бы только новый вывод в о б л а с т и человеческого знания. Правда, м о й м е т о д рассеял бы приятное з а б л у ж д е н и е и вызвал бы у м н о г и х горькое чувство, но наука не д о л ж н а смущаться с о о б р а ж е н и е м , что д о б ы т ы е ею результаты рассеивают приятные и л л ю з и и и заставляют л ю д е й , живущих т р а д и ­ циями, отказаться от привычных воззрений. Вера, конечно, пользуется несрав­ ненно б о л ь ш и м а в т о р и т е т о м , чем искусство; она оказала человечеству на извест­ ных ступенях его развития поважнее услуги, утешала и возвышала его, с п о с о б ­ ствовала его нравственному р а з в и т и ю б о л ь ш е , чем д а ж е величайшие художественные гении, и т е м не менее наука, не колеблясь, объявила м н о г и е вероучения субъективным з а б л у ж д е н и е м человека; она, с л е д о в а т е л ь н о , еще менее будет колебаться признать искусство б о л е з н е н н ы м , если факты у б е д я т ее в э т о м . К т о м у же болезненное не д о л ж н о быть непременно б е з о б р а з н ы м и в р е д н ы м . М о к р о т а чахоточного и жемчуг, о б а — болезненные выделения, но разве жемчуг безобразнее, а м о к р о т а привлекательнее вследствие т о г о , что о б а они о д н о р о д ­ ного происхождения? К о л б а с н ы й яд — выделение бактерий, этиловый спирт — выделение д р о ж ж е в о г о грибка. Н о разве о д н о р о д н ы м п р о и с х о ж д е н и е м о б у с л о в ­ ливаются одинаковое вкусовое ощущение з а р а ж е н н о й я д о м колбасы и стакана старого рейнвейна? Если б у д е т д о к а з а н о , что «Вертер» Гёте страдает б е з р а с с у д ­ ным э р о т и з м о м и что «Божественная комедия» или «Фауст» — символические произведения, то э т о еще не б у д е т говорить в пользу « К р е й ц е р о в о й сонаты» Т о л с т о г о и « Р о с м е р с х о л ь м а » Ибсена. Все э т о возражение объясняется, в с у щ ­ ности, п о н и м а н и е м простейших биологических явлений. М е ж д у б о л е з н ь ю и з д о ­ ровьем существует различие не качественное, а количественное. Ж и з н е н н а я де­ ятельность клеточек и клеточной ткани или органов бывает т о л ь к о о д н а . Она одинакова у б о л ь н о г о и з д о р о в о г о человека; только и н о г д а о н а повышена, иногда понижена, и, когда уклонение от н о р м ы вредит всему о р г а н и з м у , мы называем ее б о л е з н ь ю . А так как речь идет о степени уклонения, то провести резкую границу н е в о з м о ж н о . Крайние случаи, разумеется, у з н а ю т с я легко. 323

Вырождение Но кто возьмется с т о ч н о с т ь ю определить, на каком именно пункте начинается уклонение от н о р м ы , т. е. от здоровья? Больной м о з г р а б о т а е т по т е м же законам, как и з д о р о в ы й , но он не вполне или преувеличенно повинуется э т и м законам. Так, например, в к а ж д о м человеке есть склонность л о ж н о истолковывать чувственные впечатления. Но б о л е з н ь ю эта склонность становится только т о г д а , когда она выступает очень резко. Человеку, е д у щ е м у по железной д о р о г е , кажется, что ландшафты п р о х о д я т м и м о него, а что с а м он сидит неподвижно; страдающий манией преследования в о о б р а ж а е т , что в него направляют зловоние или электри­ ческие токи. То и д р у г о е представление обусловливается о б м а н о м чувств. Но следует ли о т с ю д а , что о б а они служат признаками сумасшествия? Едущий по железной д о р о г е и параноик в п а д а ю т в о д н у и ту же ошибку, и т е м не менее первый совершенно нормальный человек, а в т о р о й — психически больной. Следователь­ но, м о ж н о вполне допустить, что некоторые особенности, каковы сильная возбуж­ д а е м о с т ь , склонность к символизму, преобладание воображения, характеризуют всех истинных художников, но далеко не все из них — психопаты. Больными их м о ж н о признать, только если эти о с о б е н н о с т и д о с т и г а ю т ненормальных разме­ ров. Если бы они постоянно встречались у художников, то м о ж н о было бы сделать только т о т вывод, что искусство, не будучи в п о л н о м смысле б о л е з н ь ю человечес­ кого духа, составляет, однако, легкое, начинающееся уклонение от безусловного здоровья, и против такого вывода я не стану протестовать т е м более, что он нисколько не говорил бы в пользу настоящих психопатов и их произведений. Нельзя, однако, довольствоваться выяснением факта, что мистицизм, эго­ т и з м и реалистический пессимизм — ф о р м ы умственного расстройства. Надо еще сорвать с них привлекательные маски, к о т о р ы м и они прикрываются, и пока­ зать их во всей их б е з о б р а з н о й наготе. Сторонники этих направлений признают н о р м а л ь н о е искусство чем-то за­ тхлым, о т ж и в ш и м , а собственное творчество — « м о л о д ы м » . Неразумная крити­ ка попалась на эту удочку и всегда язвительно подчеркивает их м о л о д о с т ь . Что за неловкость! Как б у д т о м о ж н о дискредитировать и о п о ш л и т ь м о л о д о с т ь — этот чарующий с и н о н и м всего цветущего и свежего, этот отзвук утренней зари и весны! Д е л о - т о в т о м , что психопаты не только не м о л о д ы , а зловеще стары. Старчески звучит их желчная клевета на м и р и жизнь, их б е з з у б о е шамканье, их вялая мысль и бессвязная речь; старость н а п о м и н а ю т их бессильные похот­ ливость и алчность к недоступным уже наслаждениям. Быть м о л о д ы м — значит надеяться, значит л ю б и т ь п р о с т о и естественно, наслаждаться своими собствен­ ными силами и з д о р о в ь е м и силами и з д о р о в ь е м природы и всего живущего на земле, а всего э т о г о вы у развинченных психопатов не найдете и следа. Они постоянно т о л к у ю т о с в о б о д е , когда возвеличивают свое тупоумное «я», и называют это прогрессом, когда восхваляют преступление, отрицают нравственность, преклоняются перед инстинктом, глумятся н а д наукой и занима­ ю т с я исключительно эстетическим воровством. Но этот лозунг с в о б о д ы и про­ гресса в их устах — дерзкое кощунство. М о ж н о ли говорить о с в о б о д е при б е з у с л о в н о м властвовании инстинктов? В с п о м н и м графа М ю ф а («Нана»). По временам он д о л ж е н был и з о б р а ж а т ь собаку. Она бросала ему свой раздушен­ ный н о с о в о й платок в угол, и он приносил его в зубах на четвереньках. «Подай, Цезарь! П о с т о й ты у меня, лентяй! Х о р о ш о , Цезарь, х о р о ш о ! Служи». И он л ю б и л , когда она его унижала; ему доставляло удовольствие превращаться в животное, е м у х о т е л о с ь пасть еще ниже, он кричал: «Бей же меня!» В о т какова с в о б о д а человека «эмансипированного», как ее п о н и м а ю т психопаты. Он должен превратиться в собаку, если извращенный инстинкт повелевает е м у сделаться собакой. Если же «свободный» человек называется Р а в а ш о л е м и инстинкт пове­ левает е м у взорвать д и н а м и т о м д о м , то м и р н о м у гражданину, покоящемуся 324

V. Двадцатый век в нем б е з м я т е ж н ы м с н о м , предоставляется с в о б о д а взлететь на в о з д у х и з а т е м упасть на з е м л ю в виде кровавого д о ж д я из клочьев мяса и осколков костей. Прогресс в о з м о ж е н только при интенсивности познавания, а о н о вырабатывает­ ся с о з н а н и е м и суждением, а не инстинктом. Развитие прогресса совпадает с расширением области сознательного и сокращением о б л а с т и б е с с о з н а т е л ь н о г о , укреплением воли и ослаблением принудительных импульсов, увеличением лич­ ной ответственности и подавлением ничем не стесняющегося э г о и з м а . К т о превращает инстинкт во властелина человека, т о т д о б и в а е т с я не с в о б о д ы , а с а м о ­ го п о з о р н о г о рабства, подчинения рассудка индивида его с у м а с б р о д н е й ш и м и саморазрушительнейшим страстям, пылкого человека — б е з р а с с у д н ы м п р и х о ­ тям проститутки, п о р а б о щ е н и я н а р о д а несколькими б о л е е сильными и дес­ потическими личностями. А т о т , кто ставит наслаждение выше б л а г о п р и с т о й ­ ности, принудительные импульсы — выше с а м о о б у з д а н и я , т о т хочет не прогрес­ са, а возврата к д о п о т о п н о м у озверению. Регресс, одичание — вот настоящий идеал, к к о т о р о м у стремится кучка, осмеливающаяся говорить о с в о б о д е и прогрессе. Она хочет быть представитель­ ницей б у д у щ е г о . Такова о д н а из главных претензий, о д н о из средств, при п о м о щ и которых она ловит в свои сети простаков. Но мы уже видели, что она представляет с о б о й не будущее, а заглохшее, мифическое п р о ш л о е . П с и х о п а т ы ш а м к а ю т , а не говорят. Они испускают о д н о с л о ж н ы е звуки вместо т о г о , ч т о б ы пользоваться правильно построенной речью. Их картины н а п о м и н а ю т рисунки пачкающих столы и стены детей. Их музыка п о х о ж а на музыку желтолицых В о с т о ч н о й А з и и . Они с м е ш и в а ю т все р о д ы искусства и низводят его до первобытных ф о р м . Во всем у них сквозит атавизм, а н а м ведь известно, что атавизм — о д и н из с а м ы х верных признаков вырождения. Л о м б р о з о убедительно д о к а з а л , что и м н о г и е характери­ стические о с о б е н н о с т и описанного им типа прирожденных преступников состав­ ляют также только атавизм. Легкомысленные критики в о о б р а ж а ю т , что они придумали очень ловкое опровержение, возражая Л о м б р о з о с с а м о д о в о л ь н о й улыбкой: «Склонность к преступлению, как вы утверждаете, служит в о д н о и то же время признаком вырождения и атавизма. Но эти два понятия в д а н н о м случае исключают друг друга. Вырождение — состояние болезненное; л у ч ш и м д о к а з а ­ тельством т о м у служит, что выродившийся тип не р а з м н о ж а е т с я , а вымирает. А т а в и з м же есть возврат к ранним состояниям, которые не м о г л и быть б о л е з н е н ­ ными, п о т о м у что л ю д и , жившие в те времена, развивались и прогрессировали. Возврат к прежнему хотя о т д а л е н н о м у , но з д о р о в о м у с о с т о я н и ю ни в каком случае не м о ж е т быть б о л е з н ь ю » . Вся эта тирада внушена у п о р н ы м п р е д р а с с у д ­ ком, что болезнь — состояние, по существу различное от з д о р о в ь я . Она служит х о р о ш и м п р и м е р о м путаницы, к о т о р у ю с л о в о и н о г д а вызывает в с л а б о м или невежественном уме. В действительности нет состояния или деятельности органи­ зма, к о т о р у ю м о ж н о было бы назвать « з д о р о в ь е м » или « б о л е з н ь ю » . Э т и т е р м и н ы верны, если иметь в виду все условия и задачи организма. О д н о и то же состояние м о ж е т быть и з д о р о в ь е м , и б о л е з н ь ю , с м о т р я по времени, когда о н о проявляется. Заячья губа — правильное, нормальное явление у человеческого п л о д а на ш е с т о й неделе его развития. У н о в о р о ж д е н н о г о ребенка — э т о у р о д с т в о . На п е р в о м г о д у жизни ребенок не м о ж е т ходить. Почему? О т т о г о ли, что его ноги с л и ш к о м слабы? Вовсе нет. Известные н а б л ю д е н и я д о к т о р а Р о б и н с о н а н а д 60 н о в о р о ж д е н н ы м и детьми выяснили, что дети в состоянии с в о б о д н о висеть, д е р ж а с ь руками за палку, в течение 30 секунд, что уже предполагает у них т а к у ю мускульную силу, которая сравнительно не уступает силе в з р о с л о г о человека. Не вследствие с л а б о с т и ре­ бенок не м о ж е т ходить, а п о т о м у что его нервная система не научилась с о г л а с о ­ вать деятельность различных групп мускулов таким о б р а з о м , ч т о б ы вызвать правильное движение; дети еще не у м е ю т «координировать». Н е с п о с о б н о с т ь 325

Вырождение к координации называется в медицине атаксией. Следовательно, у ребенка атак­ сия — естественное и нормальное состояние. Но та же атаксия у взрослого — тяжелая болезнь и служит главным с и м п т о м о м воспаления спинного мозга. С х о д с т в о м е ж д у болезненной атаксией и н о р м а л ь н о й атаксией так велико, что д о к т о р Френкель м о г , основываясь на нем, придумать о с о б ы й с п о с о б лечения э т о г о р о д а больных, состоящий в т о м , что их, как детей, учат стоять и ходить. Итак, мы видим, что о д н о и то же состояние м о ж е т быть и болезненным, и п р о с т ы м возвращением к с о с т о я н и ю , первоначально вполне н о р м а л ь н о м у , и со с т о р о н ы критиков было крайне легкомысленно укорять Л о м б р о з о за т о , что он усматривает в склонности к преступлению вырождение и в то же время атавизм. Болезненный характер вырождения заключается именно в т о м , что выродившийся о р г а н и з м не имеет силы подняться до уровня, д о с т и г н у т о г о в и д о м , и раньше или п о з ж е останавливается в с в о е м развитии. Регресс выродившегося субъекта может достигнуть поразительных размеров. Как в физическом отношении он опускается до ступени, з а н и м а е м о й р ы б а м и , суставчатыми животными и д а ж е существами, еще не дифференцировавшимися в п о л о в о м отношении, когда у него появляются расщепы на верхней челюсти, как у жуков с их шестираздельным р т о м , шейные фистулы, как у самых первичных п о р о д рыб с их жаберными д у г а м и , излишние пальцы на руке (полидактилия), как у рыб с многолучистыми плавательными перьями, д а ж е волосатость, как у червей, г е р м а ф р о д и т и з м , как у бесполых р и з о п о д о в , так в психическом отношении он в лучшем случае, будучи «выродив­ шимся субъектом высшего порядка», в о з р о ж д а е т в своем лице тип первобытного человека каменного периода, а в х у д ш е м , будучи и д и о т о м , — тип зверя дочеловеческих времен. Вот на что следует постоянно и неослабно о б р а щ а т ь внимание л ю д е й неопыт­ ных или незнающих. Все прекрасные эпитеты, которые п р и д а ю т себе психопаты, их п о д р а ж а т е л и и критики,— л о ж ь и о б м а н . Э т и г о с п о д а представляют с о б о й не будущее, а далекое прошлое. Они олицетворяют с о б о й не прогресс, а ужасней­ ш у ю реакцию. Они сулят нам не с в о б о д у , а рабство. Они не ю н о с т ь и утренняя заря, а истощенное старчество, непроглядная зимняя ночь, м о г и л а и разложение. Все нормальные и нравственные л ю д и несут священную обязанность — со­ действовать о х р а н е н и ю и спасению л ю д е й , еще не зараженных психопатизмом. Если каждый б у д е т исполнять свой д о л г , т о г д а только умственная эпидемия м о ж е т быть локализована. Нельзя ограничиваться простым п о ж и м а н и е м плеч и презрительной усмешкой. В то время как л ю д и индифферентные утешаются т е м , что ни « о д и н здравомыслящий человек не отнесется серьезно к э т о й чепухе», б е з у м и е и преступность д е л а ю т свое д е л о и з а р а ж а ю т целое поколение. Мистики, в о с о б е н н о с т и эготисты и порнографы-реалисты, принадлежат к худ­ ш е м у разряду врагов общества. О н о д о л ж н о , безусловно, оградить себя от них. Т о т , кто вместе со м н о й придерживается мнения, что о б щ е с т в о — естественная органическая ф о р м а человеческого сожития, которая о д н а обеспечивает существо­ вание, процветание и дальнейшее развитие л ю д е й , для кого цивилизация — благо, и м е ю щ е е цену и заслуживающее охранения, д о л ж е н н е у м о л и м о й рукой искоре­ нять этих антиобщественных гадов. К т о же вместе с Ницше мечтает о «свободно р ы с к а ю щ е м х и щ н о м звере», т о м у мы крикнем: «Вон из цивилизации! Рыскай себе подальше от нас. Будь хищным зверем в пустыне. У д о в л е т в о р я й с а м себя. Расчищай себе д о р о г и , с т р о й себе хижины, одевайся и кормись с а м , как можешь. Н а ш и д о р о г и и д о м а — не для тебя, наши ткацкие станки р а б о т а ю т не для тебя, наши поля возделываются не для тебя. Весь наш т р у д исполняется руками людей, у в а ж а ю щ и х и ценящих друг друга, п о м о г а ю щ и х друг другу и о б у з д ы в а ю щ и х свой э г о и з м ради о б щ е г о блага. Для ж а д н о г о х и щ н о г о зверя у нас нет места, и если ты осмелишься прийти к н а м , мы д у б и н а м и и з о б ь е м тебя до смерти». 326

V. Двадцатый век Еще решительнее мы д о л ж н ы сплотиться против о т р о д ь я , превратившего п о р н о г р а ф и ю в ремесло. Они не и м е ю т д а ж е права на то сострадание, к о т о р о е н а м внушают психопаты, как больные существа. Они д о б р о в о л ь н о выбрали себе свое унизительное р е м е с л о и исполняют его из к о р ы с т о л ю б и я , тщеславия и н е р а с п о л о ­ жения к труду. Систематическое раздражение п о х о т и наносит тяжелый вред физическому и психическому з д о р о в ь ю о т д е л ь н о г о человека. О б щ е с т в о , с о с т о я ­ щее из чрезмерно раздраженных в п о л о в о м о т н о ш е н и и индивидов, не з н а ю щ и х ни с а м о о б л а д а н и я , ни благопристойности, идет навстречу верной гибели, и б о о н о слишком тупо и вяло, чтобы выполнять б о л е е д о с т о й н ы е задачи. П о р н о г р а ф зачумляет источники, из которых б у д у т черпать жизнь б у д у щ и е поколения. С а м а я трудная задача цивилизации с о с т о и т в т о м , ч т о б ы о б у з д а т ь п о х о т л и в о с т ь . П о р н о г р а ф хочет лишить нас п л о д а величайших усилий человечества. Мы не и м е е м права щадить его. Полиция н а м помочь не м о ж е т . П р о к у р о р и судья не являются п о д х о д я щ и м и защитниками общества против преступлений, с о в е р ш а е м ы х к а р а н д а ш о м и п е р о м . Они примешивают к своей процедуре с л и ш к о м б о л ь ш о е пристрастие в защите таких интересов, которые не всегда и не н е и з б е ж н о с о в п а д а ю т с интересами образованных и нравственных л ю д е й . Полиция так часто заступалась за интересы привилегированного класса и за глупейшие предрассудки и с а м о е н е д о с т о й н о е низкопоклонство, что человека не всегда п о з о р и т , когда она налагает на него с в о ю к а р а ю щ у ю руку. М е ж д у т е м вопрос заключается и м е н н о в т о м , ч т о б ы заклеймить порнографа бесчестием, а п р и г о в о р о м судьи эта цель не всегда достигается. Осуждение произведений пера, авторы которых ж е л а ю т о б о г а т и т ь с я п о т в о р ­ ствованием разврату, д о л ж н о исходить от л ю д е й , в н у ш а ю щ и х к себе п о л н о е доверие с в о и м беспристрастием, н е п р е д у б е ж д е н н о с т ь ю и н е з а в и с и м о с т ь ю . С л о ­ во таких л ю д е й не м о ж е т не производить г л у б о к о г о впечатления на о б щ е с т в о . В Германии существует уже « С о ю з для противодействия безнравственности». К с о ж а л е н и ю , эта ассоциация руководствуется в своей деятельности не ис­ ключительно з а б о т о й о чистоте нравов толпы, и в о с о б е н н о с т и м о л о д е ж и ; она подчиняет с в о ю деятельность и с о о б р а ж е н и я м , которые в глазах б о л ь ш и н с т в а являются предрассудками; она преследует некоторые убеждения еще б о л е е , чем разврат. С в о б о д н о е слово в религиозных вопросах внушает ей б о л е е сильное отвращение, чем сальность. Вот почему ее деятельность не о с о б е н н о п л о д о т в о р ­ на. Но т е м не менее эта ассоциация м о г л а бы служить о б р а з ц о м . Б у д е м с л е д о ­ вать ее примеру, но без ханжества. Э т о была бы великая и б л а г о д а р н а я задача, например, для нового «общества нравственного о з д о р о в л е н и я » . Т а к о м у о б щ е ­ ству следовало бы принять на себя роль д о б р о в о л ь н о г о охранителя н а р о д н о й нравственности. П о р н о г р а ф ы , понятно, п о п ы т а ю т с я его осмеять; но их н а с м е ш ­ ки обратятся против них же самих. С о ю з , членами к о т о р о г о с о с т о я л и бы руководители и учители народа, профессора, писатели, депутаты, судьи, высшие должностные лица, пользовался бы д о с т а т о ч н ы м влиянием, ч т о б ы подвергать всякого порнографа остракизму. Такой с о ю з м о г бы оценивать всякое х у д о ж е с т ­ венное и литературное произведение с точки зрения его ц е л о м у д р и я . Его личный состав служил бы гарантией, что оценка эта не б у д е т м е л о ч н о й , с л и ш к о м щепетильной и лицемерной. Члены его по своему о б р а з о в а н и ю и эстетическому вкусу были бы способны разграничивать с в о б о д н у ю мысль нравственно з д о р о в о ­ го художника и низкий расчет литературного спекулянта. Если такой с о ю з , к к о т о р о м у примкнули бы лучшие л ю д и страны ввиду п л о д о т в о р н о с т и его задачи, после серьезного исследования и в п о л н о м сознании своей ответствен­ ности, заявил бы о д а н н о м человеке: «Он — преступник» или о д а н н о м п р о ­ изведении: «Оно составляет п о з о р для нашей страны»,— то и э т о т человек, и это произведение были бы уничтожены. Ни о д и н приличный книгопродавец 327

Вырождение не д е р ж а л бы такой книги, ни о д н о приличное периодическое издание не проро­ нило бы о нем ни слова и не стало бы печатать произведений его автора, ни одна приличная семья не пускала бы в свой д о м о ш е л ь м о в а н н о г о , и спасительный страх п р е д такой участью отучил бы «реалиста» хвастаться постигшим его п р и г о в о р о м за проступок против нравственности, как своего р о д а отличием. Психиатры также еще не поняли своей обязанности. П о р а им выступить. Бианки верно замечает: «Мнение, что психиатрия д о л ж н а быть закрыта для непосвященных, как своего р о д а святыня, является предрассудком». Предприни­ м а е м ы е психиатрами опыты не исчерпывают их задачи. Она не исчерпывается и лекциями, которые они при случае читают ю р и с т а м , или наблюдениями, о которых они с о о б щ а ю т в специальных органах. Они д о л ж н ы еще обращаться со с в о и м с л о в о м к большинству образованных л ю д е й , не з а н и м а ю щ и х с я ни м е д и ц и н о й , ни юриспруденцией. Пусть они в о б щ и х журналах и путем общедо­ ступных лекций знакомят публику с главными выводами психиатрии. Пусть они указывают ей на помешательство писателей и художников-психопатов и выясня­ ют ей, что их м о д н ы е произведения не что иное, как б р е д , выраженный п е р о м или кистью. И м , правда, придется повторить только т о , что м н о ю здесь сказано; но э т о й задачей не следует брезговать. К о г д а изложенные м н о ю выводы будут с о о б щ а т ь с я публике п р о ф е с с о р а м и и видными специалистами, она скорее примет их во внимание. Во всех других отраслях медицины уже поняли, что гигиена важнее терапии и что н а р о д н о е з д о р о в ь е лучше обеспечивается предупреждением болезней, чем их лечением. Только психиатр м а л о заботится в Германии о гиги­ ене духа. П о р а е м у и в э т о м отношении исполнить свое призвание. Такие деятели, как М о д е л и , Шарко, Маньян, Л о м б р о з о , Тоннини, заинтересовали публику своих стран т е м н ы м и явлениями умственной жизни и распространили знания, б л а г о д а р я к о т о р ы м в этих странах л ю д и , явно с т р а д а ю щ и е манией преследования, не м о г у т уже приобрести влияния на сотни тысяч граждан, и м е ю щ и х право голоса, хотя, правда, и они не м о г л и п о м е ш а т ь широкому распространению художественных произведений психопатов. Но в Германии ни о д и н видный психиатр не последовал еще их примеру. Н а и б о л е е действенное лечение болезни века заключается, на м о й взгляд, в с л е д у ю щ е м : н а д о указывать на руководящих психопатов и истеричных, как на больных, срывать личину с подражателей и клеймить их, как врагов общества, предупреждать публику против лживых начинаний этих паразитов. А в т о р этих строк, поставивший себе жизненной задачей б о р о т ь с я против старых предрассудков, распространять просвещение, защищать с в о б о д у индиви­ да против насилия и традиционной рутины, д о л ж е н с о с о б е н н о й энергией вос­ стать против присвоения себе самых д о р о г и х е м у лозунгов жалкими проходим­ цами, у л а в л и в а ю щ и м и и м и наивных л ю д е й . « С в о б о д а » , «прогресс», «истина» этих г о с п о д — не т о , что мы р а з у м е е м п о д этими словами. Мы не и м е е м с этими г о с п о д а м и ничего о б щ е г о . Они хотят потопить сознание в бессознательном, мы х о т и м укрепить и о б о г а т и т ь сознание. Они д о р о ж а т р а з б р о д о м мысли, мы д о р о ж и м вниманием, н а б л ю д е н и е м и познанием. Вот чем отличаются истинно передовые л ю д и от шарлатанов, называющих себя передовыми л ю д ь м и : кто проповедует отсутствие дисциплины, т о т враг прогресса; кто поклоняется своему «я», т о т враг общества. Главное основание всякой общественной жизни — л ю б о в ь к б л и ж н е м у и готовность нести жертвы, а прогресс является результатом о б у з д а н и я зверя в человеке, с а м о о б у з д а н и я и более тонкого сознания своих обязанностей, своей ответственности. Эмансипация, к о т о р о й мы добиваемся,— эмансипация не страстей, а суждения или, выражаясь г р о м о г л а с н ы м словом Писания: « Н е д у м а й т е , что я пришел нарушить закон или пророков: не нарушить пришел я, но исполнить».

Современные французы

I Бальзак О Бальзаке все уже сказано. Да еще какими г о л о с а м и ! Его л у ч ш и м и б и о г р а ­ ф а м и являются m-me Сюрвиль, его родная сестра, и Э д м о н д Бирэ, э т о т гений всех биографических исследований, который умеет так мастерски вывести нару­ жу м а л е й ш у ю невинную подделку и р а з о б р а т ь с я во всем, что говорят; з а т е м де Мирекур, о х о т н о верящий всякой б о л т о в н е современников, и известный б а р о н де Лованжуль, который о д и н так о б с т о я т е л ь н о изучил своих героев, как сорок поколений правоверных а р а б о в не изучили пророка ислама. С у ж д е н и я о н е м высказаны Сент-Бёвом, Т э н о м , Э м и л е м Золя и П о л е м Ф л а т о м . Он весь открыва­ ется перед нами в своей «переписке», а кто хочет видеть его в о б ы д е н н о й жизни, т о м у стоит только обратиться к таким авторитетам, как Т е о ф и л ь Г о т ь е и Л е о н Гоцлан. Денуартерр, Вердэ и Л е м е р воздвигли е м у памятники еще раньше Родена, Фальера и Маркэ де Васело. Если вы хотите знать о его сердечных делах, то Ферри открывает перед нами двери его, конечно, платонического г а р е м а и выводит некоторых из его одалисок. Х о т и т е ли вы проследить за н и м день за д н е м во время его путешествия? Понтавис де Гёссей д а е т н а м п о д р о б н ы е сведения о его пребывании в Бретани, а Фрей Фурнье — о его пребывании в Л и м о ж е . Желаете знать не о с о б е н н о честное мнение о его л и т е р а т у р н о й деятельности, не прочитав ни о д н о г о из его трехсот т о м о в ? М а р с е л ь Барьер с рыцарской л ю б е з н о с т ь ю спешит исполнить ваше желание, передав в о д н о й , и п р и т о м н е б о л ь ш о й , книге коротко, но ясно с о д е р ж а н и е всех его р о м а н о в . Изучали также отношения Бальзака к медицине (д-р К а б а н и с ) и д а ж е составили адрес-календарь различных героев бальзаковских р о м а н о в с п о д р о б н ы м и указа­ ниями на их происхождение, личные и семейные д е л а ( А н а т о л ь Ц е р б е р и К р и стоф: «Repertoire de la Comedie humaine»). Но я г о в о р ю только о с а м ы х извест­ ных и популярных книгах, посвященных Бальзаку, и о с т а в л я ю в с т о р о н е тысячу и о д н у журнальную статью, т р а к т у ю щ у ю о его литературной деятельности. Ч т о м о ж н о прибавить к такому о б ш и р н о м у и всесторонне р а з р а б о т а н н о м у труду? М о ж н о ли надеяться найти на этой ярко освещенной фигуре х о т я крошечное т е м н о е пятнышко, п р о с м о т р е н н о е зоркими глазами стольких знаменитых крити­ ков? К а ж д о е слово, прибавленное ко всему, что сказано уже о Бальзаке, кажется мне п л е о н а з м о м . Если какой-нибудь позднейший критик и пожелает высказать впечатление, какое произвел на него Бальзак, то самоуважение его заставит его по крайней мере быть лаконичным. Краткость есть с а м о е лучшее средство избавиться от излишнего повторения. В известном водевиле ревнивый любовник н а х о д и т в с т е н н о м шкафу своей подруги спрятанного т а м соперника. На его грозный вопрос неверная п о д р у г а спокойно отвечает: «В шкафу никого нет».— « Н о я ведь вижу е г о » , — б е ш е н о кричит о б м а н у т ы й . — «Ты о ш и б а е ш ь с я , — следует о т в е т , — и если б ты меня действительно л ю б и л , т о поверил б ы м о и м с л о в а м б о л ь ш е , чем с в о и м глазам». 331

Современные французы Так поступает большинство л ю д е й . Они верят ч у ж о м у м н е н и ю больше, чем с в о и м собственным глазам. В о т еще пример. Всем х о р о ш о известна « R o n d e de nuit» Р е м б р а н д т а . Восемь поколений л ю б о в а л и с ь этим произведением искусства. Сотни критиков раз­ бирали его вдоль и поперек. Миллионы знатоков искусства стекались к нему из всех образованных стран и, стоя перед картиной, делали вид, что восторгаются е ю . И все видели на ней действительно картину ночи, о чем говорила обычная надпись. Только в последнее время нашлось несколько сомневающихся, которые, п о д о б н о водевильному любовнику, поверили больше с в о и м глазам, чем тор­ жественным заверениям двух столетий. И эти смельчаки с первого взгляда заявили, что « R o n d e de nuit» есть не что иное, как самый жаркий полдень, что все предметы: дети, оружие, залиты ярким дневным светом и что н у ж н о быть совершенно слепым или носить дымчатые очки, чтобы не ослепнуть от солнеч­ н о г о сияния, исходящего от картины. Такой же пример представляет с о б о й и Бальзак. В нем с непонятным упор­ с т в о м хотят видеть реалиста, д р у г о г о после Стендаля отца натурализма. Об э т о м твердят все критики вот уже пятьдесят лет, да и с а м Бальзак воображал, что он н а б л ю д а т е л ь , м у ж науки и естествоиспытатель. «Я д о к т о р социальной науки»,— говорил он себе. Он хвалился т е м , что считал себя учеником Кювье и Ж о ф р у а Сент-Илера, п о д о б н о т о м у как Золя ссылается на К л о д а Бернара и Чезаре Л о м б р о з о . Тэн, к о т о р о г о все з н а ю т как человека легковерного и «пситоциста», повторяет э т о как н е о с п о р и м у ю истину. «Он р а б о т а е т не как художник, а как ученый: вместо т о г о чтобы рисовать, он разлагает на части, анализирует... Он следует своему призванию, как физиолог»... Но неужели в о з м о ж н о , чтобы л ю д и в течение половины столетия могли верить т а к о м у м н е н и ю , а не собственным глазам! Бальзак-физиолог! Бальзакреалист! Бальзак — отец натурализма! Ч т о Бальзак считал себя таковым, еще неважно. Он считал себя почти всем: за п р о д о л ж а т е л я Н а п о л е о н а , за наследника мага, волшебника и кабалиста, за ученого, за финансиста, п о э т о м у почему же ему не считать себя и н а б л ю д а т е л е м , научным исследователем и точным изобрази­ телем действительности? Ч т о другие м о г л и так д о л г о разделять это мнение, служит ясным д о к а з а т е л ь с т в о м т о г о , какую о г р о м н у ю силу имеет уже раз утвердившиеся мнение. В сущности же Бальзак был не менее реалист и натуралист, чем Шекспир, М и л ь т о н или Байрон. Д о с т о и н с т в о его произведений заключается не в наблюда­ тельности, но во внутреннем вдохновении, интуиции. Ведь мы знаем, как он жил. Г д е и когда он н а б л ю д а л что-нибудь? Он был п о л о н с а м и м с о б о й , в н е м самом заключался для него весь м и р , и мира других л ю д е й он не замечал. К о г д а он бывал в обществе д р у з е й или л ю д е й незнакомых, то говорил обыкновенно один, слушал только с а м о г о себя, д р у г и м не давал и слова вымолвить или же, если это были л ю д и высшего круга, прервать которых он не осмеливался, предавался с в о и м собственным мыслям, и все, что ни говорилось и ни о б с у ж д а л о с ь вслух, не д о х о д и л о до его души. К о г д а он садился за р а б о т у , то запирался у себя в кабинете и в течение м н о г и х недель не видал ни о д н о г о человеческого лица, д а ж е прислуги, приносившей ему пищу. А когда он не работал? Всем известно, что он был н е у т о м и м ы м тружеником. Стоит только высчитать время, употреб­ л я е м о е им на простое переписывание десяти т о м о в , которые вулкан его ума выбрасывал е ж е г о д н о (причем известно, что он имел обыкновение к а ж д у ю из своих книг переписывать по три, четыре и д а ж е по пять раз), всем станет ясно, сколько часов или минут оставалось у него на наблюдение. Действительность для него не существовала. Единственной действительностью были для него герои его р о м а н о в , их страсти, дела, судьба. Если они и производили впечатление 332

I. Бальзак живых л ю д е й , то только благодаря о б м а н у , в который вводит нас сила творчес­ кого гения Бальзака. С л и ш к о м т р у д н о избавиться от его чар. Он говорит, п о д о б н о М е ф и с т о ф е л ю в «Фаусте», чтобы мы с м о т р е л и на наши носы, как на кисти винограда, и мы действительно считаем их за виноградные кисти и стара­ емся как м о ж н о скорее срезать их быстрым в з м а х о м ножа. Но в с а м о м ли деле наши носы п о х о ж и на виноградные кисти? Вы э т о м у не верите? Мы в и д и м вместо носов виноградные кисти, п о т о м у что так с у м е л внушить н а м волшебник. Но постараемся стряхнуть с себя гипноз, наведенный на нас м а г о м - р а с с к а з ч и к о м , р а з б е р е м , естественны ли и в о з м о ж н ы ли отдельные лица, и мы у в и д и м т а к у ю кучу нелепостей, что от смущения закроем глаза и с п р о с и м себя: « Н е у ж е л и правда, что мы верили таким в з д о р н ы м сказкам?» Я не г о в о р ю здесь о романах, которые издавна известны всем с в о и м сказоч­ ным с о д е р ж а н и е м и где все неземное, м и р д у х о в , играет главную р о л ь . «Peau de Chagrin», «Seraphitus Seraphita» и т. п., вероятно, и с а м ы й закоренелый б о л т у н не примет за произведения натуралиста. Я п о д р а з у м е в а ю только те рассказы, которые своей и с х о д н о й точкой берут действительность. Еще Сент-Бёв сказал, что положительно н е в о з м о ж н о хотя что-нибудь понять о делах б а р о н а Н у с и н гена. П о п р о б у й т е составить себе понятие о финансовых операциях, о которых так витиевато говорит Бальзак в с в о е м « M a i s o n Nucingen»! К т о д о б ь е т с я смысла, т о т м о ж е т с м е л о гордиться с в о и м о с т р о у м и е м и д о г а д л и в о с т ь ю . Бальзак искал всегда образчики для своего творчества на дне своей д у ш и , но никогда — из о к р у ж а ю щ е й его действительности. Он п р о х о д и л жизнь, как лунатик, как бессознательный ребенок. Об э т о м свидетельствуют его с м е ш ­ ные грезы о богатстве, к о т о р ы м и так б е з б о ж н о з л о у п о т р е б л я л и хитрые и бес­ совестные денежные л ю д и . В своем в о о б р а ж е н и и он с т р о и л целые г о р ы из цифр, не имея понятия о самых элементарных правилах счета. Он д у м а л , что д е л а м и м о ж н о легко нажить миллионы, а с а м терял каждый з а р а б о т а н н ы й им пфенниг в глупейших спекуляциях, над к о т о р ы м и посмеялся бы с а м ы й простой поденщик. Если бы вместо почитателей он и м е л х о т ь о д н о г о д е й ­ ствительного друга, который вразумил бы э т о тридцатилетнее д и т я , т о г д а бедный великий человек м о г бы спокойно жить и творить и не бояться, что вот придет судебная власть и прервет нить его творческих мечтаний. Л ю д и , преследовавшие его исполнительными листами, грабили в течение три­ дцати лет совершенно неответственное лицо. В Бальзаке я вижу н е о с п о р и м о е доказательство т о г о , как м а л о имеет значе­ ния наблюдательность для творчества. Ч т о м о ж е т д а т ь н а м н а б л ю д е н и е ? С л о в а и жесты, т. е. ф о т о г р а ф и ю и ф о н о г р а ф и ю . Но э т о и м е н н о м е н ь ш е всего интересу­ ет нас; они и м е ю т смысл только тогда, когда мы з н а е м , почему сделаны были жесты и сказаны были слова, каким страстям они служили, какое состояние д у ш и они обнаруживали. Но последнее не всегда м о ж е т найти себе выражение в словах и жестах. Тут важно разъяснение, какое дает автор, п о т о м у что он видит л ю д с к и е поступки в с а м о м тайнике д у ш и , т а м , где они р о ж д а ю т с я , а не т а м , где они происходят на глазах всех л ю д е й . А э т о м е с т о останется навсегда н е д о с т у п н ы м как для фотографии, так и для фонографии. Теперь п о с м о т р и м , что значит слово? Ч а с т о не говорят т о г о , что д у м а ю т . Ч т о такое различные явления? Маска, притворство, комедия. Ч т о доказывает какое-нибудь действие, поступок? Как часто случай, принуждение, подражание управляют нашей рукой и з а с т а в л я ю т нас делать такие поступки, которые удивляют, п у г а ю т нас и д а ж е о г о р ч а ю т ! П о э т о м у важно только о д н о : намерение, внутреннее п о б у ж д е н и е , а э т о объяснить м о ж е т н а м только автор, и то если он п о г л у б ж е заглянет в с в о ю с о б с т в е н н у ю душу. П о ч е м у знаем мы так м а л о или, лучше сказать, ничего д о с т о в е р н о г о о психологии животных? П о т о м у что мы не м о ж е м ни д у м а т ь , ни чувствовать, 333

Современные французы как животные, а п р о с т о г о наблюдения над ними, без разъяснения, без знания побудительных причин и соединенных с ними представлений, положительно недостаточно. Если мы лучше п о н и м а е м душевные проявления л ю д е й , то только п о т о м у , что мы м о ж е м по действиям и с л о в а м судить о их психических причинах, и н а м легко выводить те или другие заключения, п о т о м у что мы по существу все одинаковы м е ж д у с о б о й , и п р и т о м одинаковы в с а м о м ш и р о к о м философском смысле. Без э т о г о тождества понимание ближнего было бы н е м ы с л и м о . Благо­ даря все т о м у же тождеству мы н а х о д и м ключ к п о н и м а н и ю ближнего в нас самих, т. е. заглядывая в глубину нашей собственной д у ш и , а не с м о т р я кругом разиня рот. Ч т о т а м говорить о наблюдениях, об естественном м е т о д е , натура­ лизме! Н а б л ю д е н и е дает нам разве только а н т р о п о м е т р и ю Бертильона, но оно никогда не даст н а м поэтического произведения. Бальзак в о о б р а ж а л , что он написал правдивую и с т о р и ю известного обще­ ства, и с т о р и ю июльской монархии. Он всех убедил в э т о м , и все поверили ему и п о в т о р я ю т за ним вот уже шестьдесят лет. Но Бальзак страшно несправедлив к себе. Он умаляет свое д о с т о и н с т в о , и странно, до сих пор не нашлось никого, кто бы защитил Бальзака от его собственной несправедливости. Он и з о б р а з и л не о т д е л ь н о е о б щ е с т в о , а человечество, и п р и т о м человечество, не связанное ни м е с т о м , ни временем, о б щ е с т в о , конечно, о с о б е н н о е , исключительное, с боль­ ными нервами, законченным п р о т о т и п о м к о т о р о г о был с а м Бальзак. Я решительно отказываюсь верить, чтобы л ю д и из «Comédie humaine» насе­ ляли м е ж д у 1830 и 1848 гг. бульвар де Ган. Очень в о з м о ж н о , что такие л ю д и и т о г д а встречались, п о т о м у что в отдельности они встречаются везде и всегда, но в то время они встречались несравненно реже, чем теперь. Бальзак предугадывал и предвидел все вперед. Он представлял из себя новый тип, который развился только в п о с л е д у ю щ и х поколениях и до невероятности размножился. У него м о ж н о найти начало различных направлений, которые только теперь считаются новейшими направлениями, п о с л е д н и м с л о в о м со­ временной литературы. Он был первым б у д д и с т о м в Европе, еще раньше Шопен­ гауэра, Синетта, раньше т е о с о ф о в и Л е о н а Росни. «Peau de Chagrin» есть от начала до конца высшая песнь отречения от воли, от всякого желания, презрения М а й и — единственная до нашего времени действительная п о э м а Нирваны во всей европейской литературе. Он стал проповедовать толстовщину еще раньше Т о л с т о г о . «Médecin de campagne» есть п р о т о т и п всех р о м а н о в , проповедующих Евангелие униженных и с а м о о т в е р ж е н н у ю жизнь среди бедных, невежд и страж­ д у щ и х , как единственную цель существования, у д о в л е т в о р я ю щ у ю чуткого ко всему и честного человека. Бальзак был католик новейшей ф о р м а ц и и к сердеч­ н о м у у д о в о л ь с т в и ю г. М е л ь х и о р а де В о г ю э и Брюнетьера. «Ursule Mirouet», «Curé du village» превосходят все своей евангельской к р о т о с т ь ю , неопределенным м и с т и ц и з м о м и неправославным благочестием. Но нужно ли знатоку бальзаковс­ ких произведений указывать еще, какое м е с т о з а н и м а ю т у него оккультизм, магия и спиритизм? Сар П е л а д а н , наверное, не откажется признать его своим п р е д к о м , а П а п ю с приветствовать его как учителя. Да и «Littérature rosse» с о о б р а ж а е т с я с ним и, если его с а м о г о , или, по крайней мере, его «Contes drolatiques», «Fille aux yeux d'or» и д р . подвергнуть ответственности за Арманда Сильвестра, К а т ю л я М е н д е с а и современную с к а т о л о г и ю , п о р н о г р а ф и ю и извра­ щенное направление, то т р у д н о будет защитить его от нападок. Пусть повесят портрет его на воротах « с о б о р о в » Г ю и с м а н с а , «Chat noir», театра Антуана, д о м о в К у э д о н и Бодиньер. Все эти учреждения воздвиглись б о л е е или менее по его инициативе, и во всех них он м о г бы быть хозяином и принимать посетителей. Единственно, где портрет его был бы не у места, это заглавные листы « И с т о р и и июльской монархии» Т ю р о ­ Д а н ж е н а и р о м а н ы Золя. 334

II. Мишле

II Мишле М и ш л е т о ж е пророк. Он был предвестником национально-шовинистического направления, к о т о р о е п о т о м легло в основание историографии всех стран. Но не был ли он также и р о м а н и с т о м ? Д а , он был р о м а н и с т о м , и я не д у м а ю , чтобы э т о й классификацией мы умалили д о с т о и н с т в о его произведений. М и ш л е приобрел себе всемирную славу. К а ж д ы й образованный человек слышал о нем, но сравнительно м а л о о б ­ разованных л ю д е й , исключая Францию, читали его. Насколько м н е известно, его главное произведение не переведено ни на о д и н иностранный язык. П р е ­ пятствием к ш и р о к о м у распространению его сочинений служит, к р о м е о р и ­ гинальности, конечно, и о б ъ е м их. В литературе всего света найдется м а л о таких м н о г о т о м н ы х сочинений, которые были бы переведены на другие языки. Но о б ъ е м все-таки не есть еще единственное препятствие. И с т о р и я М и ш л е — это исключительно французское произведение в с а м о м т е с н о м смысле э т о г о слова, так что о н о едва ли д о с т у п н о п о л н о м у п о н и м а н и ю иностранца, х о т я х о д европейского развития требует, чтобы всякий о б р а з о в а н н ы й человек с м о т р е л на т о , что происходит во Франции, почти так же серьезно, как на д е л а его родины, и обстоятельно знакомился с ними. За границей известны только мелкие произведения Мишле: « Л ю б о в ь » , «Птица», « М о р е » , « Г о р ы » , « Н а с е ­ комое», «Женщина», «Колдунья», «Иезуиты» и т. п., к о т о р ы м и он наполнял часы отдыха м е ж д у такими колоссальными т р у д а м и , как его « И с т о р и я » . Но этим длинным перечнем далеко еще не исчерпывается все им написанное. Быть м о ж е т , скажут, что такого количества книг, д а ж е и без его многочисленных т о м о в « И с т о р и и Франции» и « И с т о р и и Французской р е в о л ю ц и и » , вполне д о ­ статочно, чтобы выяснить себе нравственный облик М и ш л е , но э т о б ы л о бы ошибкой. Д а ж е самый ревностный почитатель, внимательно перечитавший все поименованные восемь книг, все-таки не узнает о н е м с а м о г о существенного, п о т о м у что все это только п л о д ы д о с у г а и нисколько не объясняет, какое м е с т о уделила е м у Франция в своей умственной жизни. На родине его л ю б я т и ценят как историка, и только. За границей же, о с о б е н н о в Германии, с и м е н е м историка привыкли соединять представление о с т р о г о м ученом, который в архивной пыли отыскивает з а б ы т у ю истину, спускается на с а м о е д н о с т р у д о м отрытых источников, ч т о б ы д о б ы т ь д о с т о в е р ­ ные факты, с серьезностью судьи выслушивает современных свидетелей с ц е л ь ю составить себе из их зачастую разноречивых показаний о д н о понятие, и п р и т о м такое положительное, какое допускает только л ю д с к а я с л а б о с т ь . В Г е р м а н и и д а ж е существует мнение, что историк есть пророк, о г л я д ы в а ю щ и й с я на п р о ш л о е . Но историки, мнящие себя руководителями науки, втайне покачивают на э т о г о л о в а м и . Они т р е б у ю т от труда историка как м о ж н о меньше пророчества, р е к о м е н д у ю т почаще заглядывать в п р о ш л о е и настоящее, д а ю т предпочтение исследованию перед изложением; п о д с т р о ч н о е примечание д л я них важнее, чем текст; они не л ю б я т положений, недостаточно обоснованных; а чутье и д о г а д к у считают п л о х и м и п о м о щ н и к а м и в р а б о т е , так как к н и м н а д о относиться постоянно с крайним недоверием. На искусство излагать они с м о т р я т как на н е о б х о д и м о е з л о , а не как на д о с т о и н с т в о . О н о н у ж н о им как п а р а д н о е платье, в к о т о р о м история д о л ж н а явиться с неизбежным, но скучным в и з и т о м к л ю д я м несведущим; обыкновенный же наряд ее состоит, по их м н е н и ю , из талара, с л у ж е б н о г о м у н д и р а науки. 335

Современные французы Но ничто так не противоречит э т о м у представлению, как история, провоз­ вестником и служителем к о т о р о й является Мишле. Его история презирает кропо­ тливую и с у х у ю ученость и верит в сверхъестественную силу д у х о в н о г о ока, к о т о р ы м одарены пророки. Им нет н а д о б н о с т и р о б к о цепляться за перила, они, не связанные никакими путами, прыгают и л е т а ю т через всякие пропасти и кру­ тизны. Они не л ю б я т труда с у д е б н о г о следователя, им больше нравится свобод­ ный рассказ. Высказывая какое-нибудь мнение, они не останавливаются д о л г о на доказательствах; и это они д е л а ю т с такой самоуверенностью, что убеждают п р о с т о д у ш н о г о читателя г о р а з д о скорее, чем критический исследователь, кото­ рый невольно передает читателю свое собственное сомнение. Но разве э т о история? Не р о м а н ли это? Такой вопрос задает себе всякий рассудительный человек, а во Франции он возбуждался д а ж е очень часто. Со времени войны явилось новое поколение, ж е л а ю щ е е в о з м о ж н о бόльшему на­ учиться у победителя, в надежде выпытать у него тайну его успеха на поле битвы. Э т а юная школа исследователей сидела у ног немецкой науки и познакомилась с ее точными м е т о д а м и . П е р е д ней М и ш л е не м о г оправдаться. Она отзывается о нем неуважительно и клеймит его прозвищем краснобая. На толпу — я г о в о р ю здесь не о черни, а о л ю д я х образованных, но не специалистах — презрение коллег М и ш л е не произвело до сих п о р никакого действия. Они п р о д о л ж а ю т читать и восторгаться им. Они т р е б у ю т не истины, а красоты. Они ищут у историка не назидания, а наслаждения. А у Мишле они находят все это в изобилии. М и ш л е — писатель и б о л ь ш е ничего. Необыкновенная с п о с о б н о с т ь чувство­ вать делает из него тонкого н а б л ю д а т е л я природы и жизни, страстный тем­ перамент п о м о г а е т о б р а з о в а н и ю усиленного резонанса его впечатлений, а неуто­ м и м о е воображение присоединяет к его н а б л ю д е н и я м самые неожиданные, за­ бавные и смелые толкования. Э т о есть существенное качество писателя. Даст ли он их читателю в связной или с в о б о д н о й речи, конечно, не важно. В своих мелких произведениях М и ш л е попеременно то лирик, п о д о б н о Виктору Г ю г о и Шелли, то дидактик, как Рюкерт. В своих исторических произведениях он поэт, певец бесчисленных героических п о э м , м е ж д у которыми пестреют короткие, такие же звучные баллады. Желание подвести п о д о д н у мерку понимание истории певца и основное учение философа или с о ц и о л о г а было бы б о л ь ш о й педантичностью, которая невольно вызвала бы улыбку. У М и ш л е не имелось никаких систематических воззрений. По всей вероятности, он никогда и не спрашивал о силе, которая движет историей, и целях, которые она преследует; а если п о д о б н ы е вопросы и вставали в его уме, то он оставлял их без ответа. Он и не д у м а е т проникнуть в глубину з а г а д о ч н о г о закона, скрывающегося за историческим развитием, его интересует только художественное изображение самих событий. Он перелистыва­ ет и с т о р и ю , как великолепную книгу с картинками, где на каждой странице о ж и д а е т его ярко раскрашенная миниатюра, и он с неподдельным восторгом останавливается то на о д н о м , то на д р у г о м эскизе картины. И н о г д а кажется, б у д т о он склоняется б о л ь ш е на с т о р о н у м о д н ы х демократических воззрений, настоящим г е р о е м которых является народ, а л ю д и , стоящие на переднем плане, представители власти и титула, и м е ю т только чисто декоративное значение. Обыкновенно же он следует индивидуалистической передаче фактов великих писателей и мыслителей своего народа. По м н е н и ю Паскаля, «лицо м и р а приоб­ рело бы д р у г о е выражение, если бы нос Клеопатры имел менее красивую ф о р м у » . По с л о в а м Б о с с ю э , «песчинка в пузыре К р о м в е л я д а л а судьбе чело­ вечества д р у г о е направление». В стране, управление к о т о р о й сосредоточено в руках неограниченной королевской власти, во Франции, где судьба государства 336

II. Мишле и народа зависела — по крайней мере наружно — от личной воли какого-нибудь Л ю д о в и к а XI, Генриха IV или Л ю д о в и к а X I V , такая высокая оценка участия в истории п о д о б н ы х лиц д о л ж н а казаться правдивой. Так и М и ш л е и м е н н о с а м ы м важным пунктам своего изложения придает индивидуальность, к о т о р у ю делает центром всего движения. И так как он поэт, одаренный ж и в ы м в о о б р а ж е ­ нием, с к о т о р ы м соединяются обыкновенно невероятные причуды, то он д а е т , м е ж д у прочим, м е с т о с а м ы м странным п р е д п о л о ж е н и я м д л я т о г о , ч т о б ы только объяснить поступки своих центральных д е й с т в у ю щ и х лиц. В п р о ч е м , э т о вполне основательно. П о т о м у что если человек действительно с о з д а е т и с т о р и ю , то понятно, что ощущения его б е д н о г о тела о п р е д е л я ю т его деяния. На э т о м основании М и ш л е удалось произвести хирургический разрез царствования Л ю ­ довика X I V по главным его пунктам, и такое деление признано во Франции гениальным, м е ж д у т е м как Л о м б р о з о усматривает в н е м признаки у м с т в е н н о г о .расстройства Мишле. Но все э т о не так существенно. Важно т о , что великие подвиги Франции воспеты в эпической поэме, а с чьим и м е н е м они связаны, с и м е н е м ли черной толпы, или прославленного короля, или п р о с т о й д о ч е р и н а р о д а , п о д о б н о И о а н н е Лотарингской, или могущественного министра, п о д о б н о герцогу кардиналу Ри­ шелье, не все ли это равно? В отношениях М и ш л е к ф р а н ц у з с к о м у н а р о д у замечается, как и во многих явлениях современной цивилизации, старинный атавизм. У воинственных варваров был обычай, ч т о б ы на пирах начальников и знатных л ю д е й певцы садились на приготовленное д л я них м е с т о и пели п о д аккомпанемент арфы песни, в которых прославлялись д е л а предков. Ч е м д л я древних дорийцев был аэд, для кельтов б а р д , для викингов скальд, т е м б ы л д л я современных французов их Мишле. Если с м о т р е т ь на М и ш л е с э т о й точки зрения, то увидим в настоящем свете его положение, его влияние и его т р у д . Т о г д а мы не станем требовать от него сухой критики, она только у м а л и л а бы славу великих предков в балладе. Все восхищаются высоким с л о г о м его речи, но рассудительному читателю он скоро покажется скучным, п о т о м у что эта высоко­ парность в передаче исторических фактов напомнит е м у славные сказания древ­ них. Его проза есть в сущности поэзия в о л н о о б р а з н о г о р и т м а , к о т о р а я т р е б у е т не чтения, а пения в м е л о д и ч е с к о м тоне п о д аккомпанемент м у з ы к а л ь н о г о инструмента. Очень понятно, почему французский читатель так восторгается историей Мишле. Таким же о б р а з о м рассказывает Приск в з н а м е н и т о м д о к л а д е о с в о е м посольстве ко д в о р у Аттилы в 446 г., о т о м впечатлении, какое произвели на него «двое варваров, которые во время царского с т о л а вышли на середину залы, где сидел повелитель, и стали воспевать подвиги царя. Г о с т и с и з у м л е н и е м с м о т р е л и на певцов; у одних эти песни вызывали чувство умиления, у других воспоминания об их п о б е д а х , у третьих геройское воодушевление. Те же, к о т о ­ рых старость сделала бессильными и успокоила воинственный д у х , проливали обильные слезы». Гёте в с в о е м «Певце», где слышится о т г о л о с о к рассказа Приска, говорит то же самое, но короче: «Рыцари с м о т р е л и о т в а ж н о , а красави­ цы потупив взоры». Наконец, выясняется и равнодушие иностранцев к г л а в н о м у произведению Мишле. П о ч е м у баллады, повествующие о геройских подвигах предков о д н о г о народа, д о л ж н ы волновать сердца чужих н а р о д о в ? Д а ж е с а м М и ш л е не сознавал ясно настоящего значения своей л и т е р а т у р н о й деятельности. Он не знал, что он народный б а р д , и серьезно считал себя архивным червем, учителем п р о ш е д ш и х событий. В о т вследствие э т о г о - т о л о ж н о г о взгляда он и решился написать в с е о б щ у ю и с т о р и ю Европы. Только за э т о й р а б о т о й он понял свое заблуждение. Деяния и судьбы чужих н а р о д о в не интересовали его, и е м у казалось д а ж е с м е ш н ы м воспевать их в звучных с т р о ф а х скальдов. Е м у следовало бы рассказывать их спокойно в прозе, но э т о н а д о е д а л о е м у т о ч н о так 12

Макс Нордау

337

Современные французы же, как и его читателям. И М и ш л е был настолько умен, что оставил свой труд неоконченным. К о г д а я прочел и с т о р и ю М и ш л е — а это было н е д а в н о , — то первым м о и м впечатлением, какое я вынес, было недовольство, почти злоба. М о ж е т ли историк до такой степени льстить народу? Не р о ж д а е т ли он в своих слушателях высокомерие, граничащее с манией величия? Э т о не изображение исторических фактов, а притор­ ное изъяснение в л ю б в и в бесчисленных т о м а х . Француз, прочитавший такую и с т о р и ю , невольно д о л ж е н считать себя за необыкновенное создание, достойное поклонения, Францию за центр всего мира, а французскую историю за единственное важное событие, происшедшее на земле. Н о , по некоторым размышлениям, я пришел к заключению, что, в сущности, всякое живое историческое произведение носит те же черты, что и история Мишле, и что эти черты составляют ее сущность, и, значит, с этой точки зрения, они оправдываются. В и с т о р и ю , как науку, я не верю. Быть м о ж е т , она со временем усовершенствуется, но пока она еще далеко уступает всем научным требованиям. Никто не знает еще законов, в которых находят себе выражения события, происходящие внутри цивилизованного человечества, а без знания этих законов всякие события покажутся простым случаем, лишенным какого бы то ни было значения. Ч т о м о ж е т сделать история при таких условиях? Она может быть только хроникой происшествий, х о л о д н о й и равнодушной, или же субъектив­ ным разделением и объяснением событий, т. е. чем­то произвольным и потому ничего не с т о я щ и м . Но в и с т о р и ю , как п о э з и ю , как почитание предков, как основу л ю б в и к отечеству, как нравственный с о ю з , о б ъ е д и н я ю щ и й н а р о д , вот во что я верю. П р и таком понимании истории совершенно безразлично, правдива ли она; быть м о ж е т , д а ж е лучше, если она б у д е т н е м н о г о легендарной, п о т о м у что все сказочное трогает, восхищает и воодушевляет г о р а з д о сильнее, чем действительное. «Учительницей жизни» д о л ж н а быть история? С о в с е м нет, но воспитатель­ ницей народа, п о с р е д с т в о м преувеличенных и прикрашенных поэтических произ­ ведений. Н а р о д скорее всего их понимает. От историков, которые желают нравиться ему, он требует д и ф и р а м б о в . Критика же отзывается о таких истори­ ках х о л о д н о , их д и ф и р а м б ы скорее сердят ее. Ворчание на л ю д е й , на деяния целого н а р о д а только беспокоит иностранных исследователей, и в результате получается сравнительно бесполезная р а б о т а , к о т о р о й никто не интересуется. « И с т о р и я французской революции» Зибеля служит о б р а з ц о м труда и добросове­ стности. В Германии ее читали без удовольствия, з а т о во Франции ею вос­ хищались д а ж е специалисты. «Немецкая история в X I X веке» Трейчке, эта родная сестра « И с т о р и и Франции» М и ш л е , произвела как раз о б р а т н о е впечатление. П р а в д а , т р у д Трейчке во м н о г о м уступает т р у д у М и ш л е . Вызывая восторг в к а ж д о м немце, д а ж е в политическом противнике Трейчке, он в то же время не заинтересовывает ни о д н о г о иностранца, б у д ь он таким ярым сторонником Германии, каким м о ж е т быть в о о б щ е иностранец. Из всего вышеизложенного следует, что историография д о л ж н а быть не сухим академическим трактованием о с у д ь б е и деяниях какого­нибудь н а р о д а в известное время, а произведением, основанным на л ю б в и , г о р д о с т и и надеждах; мы не д о л ж н ы удерживать в себе порывов восторга, когда историк воодушевляется деяниями чужого народа, и не корить его рвения т о г д а , когда мы знаем или предугадываем, что он увлекся чужим н а р о д о м прежде, чем решился написать и с т о р и ю своего собственного, как Грегоровиус увлекался римлянами или Прескот испанцами Reyes catôlicos. Тацит о б е щ а л написать с в о ю и с т о р и ю sine ira et studio, но, по счастью, он не с д е р ж а л д а н н о г о обещания, а то т р у д его никогда не увенчался бы славой. М и ш л е есть законченный образчик историка cum ira et studio. Его «гнев» и его «угодливость» д о с т а т о ч н ы м о б р а з о м объясняют его влияние на французский н а р о д и обеспечивают е м у место среди бессмертных. 338

III. Эдмон де Гонкур

III Эдмон де Гонкур Сколько времени п р о ш л о с тех пор, как у м е р последний Гонкур? Какихнибудь несколько лет. Однако и м я его звучит так же, как и м я человека из д а в н о п р о ш е д ш е г о столетия. « N o n omnis moriar!» — хвалился римский поэт. Но Г о н ­ кур доказал, что «omnis mortuus est». Им руководила исполненная предчувствия м у д р о с т ь , когда он хотел основать А к а д е м и ю . Быть м о ж е т , она спасла бы е м у его память. Без предохранительного средства, т. е. без ренты, ассигнованной б л а г о д а р н ы м провозвестником его славы, она б е з в о з в р а т н о погибнет. А э т о т человек пользовался при жизни о д н о й из самых ш у м н ы х репутаций века. М е р т ­ вый Колиньи казался к о р о л ю Генриху III выше, чем при жизни. Если повнимате­ льнее приглядеться к Гонкуру после его жизни и вспомнить роль, какую он играл м е ж д у своими современниками, то невольно воскликнешь: « Н е у ж е л и э т о все?» Э д м о н д е Гонкур писал вместе с о с в о и м б р а т о м Ж ю л е м исторические очерки XVIII столетия, в которых современные события рассматривались соглас­ но взглядам м е б е л ь н о г о мастера и д а м с к о г о п о р т н о г о , а все политические перевороты объяснялись переменами причесок. О д н у часть р о м а н о в сочинил он сам, д р у г у ю вместе с б р а т о м . Отличительной чертой их служит изящный слог, а э т о т последний заключается в т о м , что самые нелепые н а б л ю д е н и я , как и самые странные впечатления, передавались им в блестящей речи какого-нибудь королевского м о н о л о г а из древней трагедии. Он п р и д у м а л для описаний х у д о ж е ­ ственные правила, а именно тот м е т о д и з о б р а ж е н и я , по к о т о р о м у нельзя сказать: «Облачное небо начало покрываться вечерней зарей», но: « П о т о л с т о м у с л о ю , смеси м у м и и , свинцовых белил и кармина, р а з м а з а н ы частью пальцем, частью ногтем большие пятна с з о л о т и с т о - ж е л т о в а т ы м и п о л о с к а м и по краям». Он первый ввел м о д у на все японское, распространителем к о т о р о г о явился б а з а р , где за десять пфеннигов м о ж н о б ы л о приобрести различные б е з д е л у ш к и из Токио. Окончивший свое существование н а т у р а л и з м называл его, на основании л о ж н о г о мнения Золя, с в о и м родоначальником, а декаденты с ч и т а ю т его до сих пор поклонником «sensations rares», т. е. редких и п о т о м у не всем д о с т у п н ы х ощущений, ощущений, которые в действительности есть не что иное, как выму­ ченные, с т р у д о м разысканные в различных уголках памяти ассоциации идей. С а м ы м высшим т р у д о м его м о ж н о назвать его «Дневник». Э т о произведение послужит е м у памятником, так как в н е м он освещает с а м о г о себя как бы рентгеновскими лучами. Во всех девяти т о м а х он рисует перед н а м и п а н о р а м у своей д у ш и с откровенностью, какой мы ни у кого не встречали после Ж а н Жака Руссо. В «Дневнике» мы н а х о д и м иногда удивительные места, а п о т о м у я о с т а н о ­ влюсь на некоторых из них, более всего поразивших меня в его последней книге. Э т о прекрасная статья к психологии «каботинажа». Итак, Э д м о н де Гонкур садится за стол и пишет в с в о е м «Дневнике», предназначенном к печати: «22 июля. Сегодня посетила меня о д н а леди, не з н а ю , как ее зовут, з н а ю только, что эта важная о с о б а з а м у ж е м за индийским р а д ж и , и узнала она о б о м н е из чтения м о и х р о м а н о в в Борнео... в Борнео»! «23 ноября. Странно, как х о р о ш о знакомы за границей с м о и м « Д о м о м художника». Д н е й двадцать т о м у н а з а д меня посетила испанская чета, которая во что бы то ни стало хотела всучить мне веер с прекрасным п о р т р е т о м Марии Антуанетты и дофина. Сегодня была у меня о д н а американка и привезла букет из хризантем; она т о ж е с б о л ь ш о й похвалой отзывалась о м о и х п р о ­ изведениях. Сегодня же посетил меня еще шведский посланник (да!) с женой, 339

Современные французы просил позволения о с м о т р е т ь м о й д о м и удивил меня з н а к о м с т в о м с его обстановкой». «7 марта. Д о д е представил мне г. Фино, редактора «Revue des Revues», поляка, л ю б е з н о с о о б щ и в ш е г о мне об успехе м о и х книг в славянских землях». «26 мая. Сегодня у т р о м посетили меня две немки, девицы Гиршнер, из которых о д н а художница, другая писательница. Последняя б о р о л а с ь за м о ю славу в Германии п о д п с е в д о н и м о м Осип Шубин (да!). О б е девушки удивили меня з н а к о м с т в о м со м н о г и м и из м о и х сочинений». «29 июня... Одна д а м а пишет в «Журнале» на предложенный ей вопрос о л ю б в и : «Еще будучи м о л о д е н ь к о й девушкой, я увлеклась г о р д ы м и выдающим­ ся писателем, Э д м о н о м де Гонкур. Только спустя м н о г о времени я узнала, что он уже старик с седыми волосами, и э т о открытие вспугнуло м о и мечты; но я долго еще сохраняла к нему благоговейное чувство, к о т о р о е не желала осквернить перепиской из боязни, что с а м писатель осмеет его». «2 сентября. В музее св. Квентина есть служитель, ярый фанатик моих очерков XVIII столетия. Он уверяет, что только по выходе в свет м о е й книги стали приезжать осматривать La Tours». «13 января. Л е о н Д о д е читает нас... начало статьи о сострадании и горе, к о т о р о е заставляет меня невольно воскликнуть: «Странно, не правда ли? Католи­ ц и з м навязал миру сострадание, и вот потребовалось восемнадцать столетий, чтобы сострадание н а ш л о себе распространение п о с р е д с т в о м печати. Распрост­ ранение это началось с Диккенса и продолжается... «с вами»! д о б а в л я ю т за меня». «22 октября. Р о ж е р Маркс извещает меня, что он составил книгу для школьного чтения, сборник статей, начиная с Шатобриана и до наших дней. М е ж д у прочим, он говорит о т о м удовольствии, к о т о р о е он доставил себе п о м е щ е н и е м многих статей де Гонкура». «23 апреля. М н е представили карикатуриста Ибельса. Он рассказал мне следующее: «Его отец дрался при первом представлении м о е й «Анриетты Марешаль», и с а м он двадцать лет спустя при в т о р о м представлении м о е й «Жермини Ласерте» т о ж е дрался и с л о м а л скамейку о голову друга, с к о т о р ы м пришел вместе в О д е о н » . С а м ы м крупным с о б ы т и е м из последних трех лет, описанных в девятом т о м е «Дневника», является праздник, данный парижским о б щ е с т в о м писателей в честь Гонкура. Мысль эта несказанно взволновала его. 20 февраля он пишет: «Я читал «Gaulois» и н е о ж и д а н н о наткнулся на новость: д у м а ю т отложить праздник, так как у м е р О г ю с т Баккери, о д и н из непременных участников. Наде­ ю с ь , что э т о г о не будет. Ежедневные перемены и переходы от почитания к посме­ янию приводят меня в нервное состояние, от к о т о р о г о мне хотелось бы от­ делаться как м о ж н о скорее». «21 февраля. Шут возьми! А ведь празднику м о е м у действительно не везет. Я н а х о ж у и з л и ш н и м требование о т л о ж и т ь его. Как? Неужели п о т о м у , что умер писатель, с к о т о р ы м я встретился только о д и н раз в жизни на празднике «Echo de Paris», м о й праздник не м о ж е т состояться на д р у г о й день после его смерти! Но кто поручится мне, что в э т о время господства инфлюэнции не у м р е т второй непременный участник?» «28 февраля. К о п п э тяжело болен воспалением легких. Привратник сказал вчера, что жизни его г р о з и т опасность. Верный друг (Альфонс Д о д е ) опасается новой отсрочки празднества. По счастью, сегодня получены утешительные известия». О г ю с т Баккери не имеет для него никакого значения, п о т о м у что он виделся с ним всего о д и н раз. К о п п э , его друг и собутыльник, лежит, по свидетельству 340

III. Эдмон де Гонкур дневника, при смерти; но единственно, что беспокоит Гонкура, э т о опасение, как бы смерть его не послужила п о в о д о м к новой отсрочке праздника. «25 июня. Сегодня у т р о м я раскрыл в постели « E c h o de Paris». П е р в о е , что бросилось мне в глаза, это известие об убийстве К а р н о . . . П о л о ж и т е л ь н о не везет и з д а н и ю м о и х книг. Первая м о я книжка вышла в 1851 г. в день г о с у д а р с т в е н н о г о переворота при Н а п о л е о н е III; с е д ь м о й т о м м о е г о «Дневника», быть м о ж е т последний, напечатанный м н о й при жизни, не увидит объявлений, не услышит мнения критики, и все б л а г о д а р я убийству президента республики». О б а света содрогнулись от ужаса при известии о преступлении К а з е р и о . Гонкура же волнует только о д н а мысль: « У б и й с т в о вредит с б ы т у с е д ь м о г о т о м а м о е г о «Дневника». Как на исторические события, так и на п р и р о д у Гонкур с м о т р и т только с т о й точки, с какой она м о ж е т е м у быть п о л е з н о й или вредной: «7 сентября. О, лето! О н о кажется мне, ж и в у щ е м у литературой, временем, когда фабрика, в к о т о р о й я р а б о т а ю , закрывается. Л е т о м не увидишь ни о д н о й новой книги, не прочтешь ни о д н о й критики в газетах, а если кто случайно и заговорит о б о мне, то р а в н о д у ш н о , без восторга и з л о б ы » . Теперь, когда мы знаем, что Гонкур считал себя ц е н т р о м всего м и р а и м и р о в о й истории и все события относил к себе и с в о и м книгам, н а м нечего удивляться т о м у л е с т н о м у м н е н и ю , какое он и м е л о себе и о к о т о р о м он писал так: «22 января. Д у м а ю , что м о г у служить о б р а з ц о м д о б р о с о в е с т н о г о писателя, который твердо держится своих убеждений и презирает деньги. С м е ю утверж­ дать, что я почти о д и н из современных писателей м о г бы, сохранив уважение к своему имени, еще лет десять писать х о р о ш и е или плохие, но д о р о г о оплачива­ емые романы; не написал же я их из боязни, что они б у д у т д а л е к о уступать прежним!» «18 февраля. Я м н о г о читал, прежде чем сделаться писателем, и очень м а л о впоследствии. Я читаю только те книги, которые служат мне источниками д л я м о и х р а б о т . И я часто спрашиваю себя, не п р о и с х о д и т ли м о я оригинальность от т о г о , что я отказался от чтения. Я не принадлежу к числу писателей, которые пишут не по воспоминаниям, а от себя, по в д о х н о в е н и ю » . Вот образчики глубоких мыслей, написанных им по в д о х н о в е н и ю : «29 января. Вчера говорили о недавно у м е р ш е й почти столетней парижанке, которая помнит то время, когда на бульварах видели едва ли не через каждые четверть часа п р о е з ж а ю щ и й экипаж». «28 февраля. Сегодня вечером у Р о д е н б х а говорили о вальсе. Я т о г о мнения, что вальс т а н ц у ю т преимущественно те н а р о д ы , которые привыкли кататься на коньках. Француженки во время вальса д е р ж а т голову п р я м о . Г о л л а н д к и и жен­ щины стран, где процветает катанье на коньках, наклоняют г о л о в у и корпус, как человек, который бежит по льду». «13 марта. Благодеяния современного государственного правления Фран­ ции: то вас обкрадывают, то у б и в а ю т , то взрывают д и н а м и т о м » . «29 апреля. Н а б л ю д а т е л и д о л ж н ы бы были привыкнуть узнавать переодетых полицейских по их шагам, по этим спокойным, р а в н о м е р н ы м ш а г а м , свойствен­ ным всем б л ю с т и т е л я м порядка». «30 июня. Есть что-то о с о б е н н о е в женщине, которая вас л ю б и т и которая м е ж д у т е м вам не жена и не возлюбленная; когда вы идете с ней р я д о м , то случайное сталкивание ее плеча с вашим не напоминает ли вам л а с к а ю щ у ю с я кошку?» «1 сентября. Сегодня на выставке женского т р у д а я, как часовой, д о л г о простоял перед стеклянным ш к а ф о м , в к о т о р о м заключались»... 341

Современные французы Но нет, т о г о , что т а м заключалось, сказать нельзя, а жаль, п о т о м у что н е в о з м о ж н о х о р о ш о узнать д у ш у э т о г о « о б р а з ц а д о б р о с о в е с т н о г о писателя», не прочитав тех бесстыдно восторженных выражений, которые он применяет к неко­ т о р ы м вещам и их у п о т р е б л е н и ю . В о о б щ е это о д н а из с т о р о н его характера, о к о т о р о й нужно еще упомянуть, но останавливаться на к о т о р о й не следует. Все чувственное интересует и влечет его к себе с н е п р е о д о л и м о й силой. К о г д а он о н е м говорит, а делает он это очень часто, то в крайне грубых и циничных выражениях. Настоящий джентльмен, поклонник «редких ощущений» э т о т по­ чтенный старец! «20 января. Во время чтения «Мещанского р о м а н а » Фюретьера я был несказанно удивлен оригинальностью его определения романа: р о м а н , по его м н е н и ю , есть не что иное, как поэтическое произведение, написанное прозой». «29 июля. В сладкой д р е м о т е п о с л е о б е д е н н о г о сна чистка аллей производит на меня впечатление расчесывания волос с л о м а н н ы м б е з з у б ы м гребешком». В о т о б р а з ц ы мыслей писателя, сделавшегося, по милости Рожера Маркса, школьным классиком, который хвалится своей оригинальностью и торжественно объясняет ее т е м , что он б о л ь ш е ничего не читает. Он заносит в свой «Дневник» не только свои собственные гениальные выдумки, но и все хвалебные речи, которые произносят в честь его парижские знаменитости. Так, он пишет 3 октября: « Д а , я хотел с о б р а т ь в м о е м «Дневнике» все, д о с т о й н о е внимания и что пропадает незамеченным в раз­ говорах». Д а л е е , 20 мая он пишет: «Есть еще о д н о , что меня занимает, радует и воодушевляет: разговор с друзьями-писателями, н е м н о г о возбуж­ денными выпитым за о б е д о м вином». П о с м о т р и м теперь, что так занимает, радует и воодушевляет его: «7 февраля. Г-жа Форэнь (жена чертежника) поведала мне, что она, ради кухни, увлеклась рисованием; она приготовляет лапшу так, как никто; она научилась д а ж е приготовлять паштеты из гусиных печенок с корочкой, на к о т о р о й она яичным желтком, с б о л т а н н ы м не з н а ю с чем, рисует цветы и листья: художественное произведение кулинарного искусства». «28 февраля. Стевенс говорил в о д н о м углу гостиной о т о м , как ужасно накачивает себя К у р б э пивом и водкой; он за о д и н вечер осушил тридцать стаканов пива, да кроме т о г о еще выпил бутылку полынного, куда вместо воды влил б е л о г о вина». «1 мая. П р и х о д и л ко мне Пуанктевен, сияющий от изобретенных им трех или четырех прилагательных, и приветствовал меня с л е д у ю щ е й речью: «изоб­ ражение креста знаменует в человеке четыре главных направления у м а на ком­ пасе человеческой судьбы». (Говорят, что Пуанктевен сыграл со с т а р ы м Гон­ к у р о м непристойную шутку, но вряд ли э т о так. Пуанктевен человек, способный серьезно произнести п о д о б н у ю фразу, а Гонкур — серьезно поверить ей.) «12 июня. Ж а н Л о р э н сказал нам, что столовый напиток, который он обыкновенно употреблял за у ж и н о м , приготовляется теперь у них д о м а из бегенового и с о л о д к о в о г о корней с п р и м е с ь ю чего-то о с в е ж а ю щ е г о и очищающе­ го кровь, название к о т о р о г о я забыл». «2 апреля. Н а ш л ю б е з н ы й д о к т о р М а р т и н действительно деликатный гос­ подин. Я слышал, как он говорит о женщинах, старых книгах и кухне, и пришел к у б е ж д е н и ю , что э т о прекраснейший человек». Но нельзя по р а з г о в о р а м , приведенным Г о н к у р о м , судить о говорящих. Они не ответственны за все т о , что вздумается великому писателю занести в свой «Дневник». В течение нескольких часов, во время оживленной беседы за столом или в у ю т н о м уголке гостиной, з а х о д и л а речь о м н о г о м . Но Гонкур слышит только т о , что говорится о «женщинах и кухне». Все же д р у г о е ускользает от 342

III. Эдмон де Гонкур него. Он или не слышит, или если слышит, то не понимает. Мы и м е е м к т о м у классического свидетеля. В п р е д ы д у щ е м т о м е своего «Дневника» он выводит на сцену Ренана и влагает в его уста такие н е в о з м о ж н ы е глупости, что д а ж е э т о т всегда кроткий и и р о н и з и р у ю щ и й ф и л о с о ф теряет свое хладнокровие и с несвой­ ственным ему в о з м у щ е н и е м опровергает в о з в е д е н н у ю на него Г о н к у р о м клевету. Т а м , где Гонкур говорит о своих вкусах, о своих мечтах и своих идеалах, он изливает всю с в о ю душу. «26 мая. Вся м о я жизнь прошла в изыскании оригинальных украшений наружного вида арены, где она п р о х о д и т . О д и н день нравилось м н е о д н о , на д р у г о й — другое. На п р о ш е д ш е й неделе я занят был покупкой шелка, который женщины XVIII столетия употребляли для своих платьев, и д е л а л из них перепле­ ты на книги т о г о времени; кроме т о г о , я увлекался и д р у г и м и м е л к и м и и з о б р е т е ­ ниями, о которых другие и не д у м а ю т . Да в о о б щ е во всем, что презирается не художественными натурами, я выказал столько же творческой фантазии, сколько и в м о и х книгах». «26 октября. М о я заветная мечта устроить у себя г а л е р е ю н а п о д о б и е о г р о м ­ н о г о передвижного hall'я на С.-Лазарском вокзале, с р я д а м и книг по с т о л а м , а в середине расставить стеклянные шкафы, куда бы я прятал всякие редкие безделушки. Балкон вдоль всего фасада составлял бы первый этаж и был бы покрыт тремя р я д а м и рисунков; второй балкон заменял бы с о б о й в т о р о й этаж и был бы вплоть до потолка задрапирован материей XVIII века. Т а м бы я р а б о т а л , ел и спал, а внизу я устроил бы у себя з и м н и й сад, наполнил бы его с а м ы м и красивыми, вечнозелеными растениями, а в середине я п о м е с т и л бы изображение «четырех частей света» из б е л о г о камня р а б о т ы К а р н о » . «10 декабря. Э т о новое освещение: газ, п е т р о л е у м , электричество с его белым, сухим светом, как г р у б о о н о в сравнении с мягким м о л о ч н ы м с в е т о м свеч. И как XVIII век у м е л х о р о ш о освещать свои темные ночи, какие изящные тоны набрасывал на женские лица, заставляя их т о н у т ь в рассеянных лучах вечернего освещения и в волнах светло-палевых драпировок, где весь свет поглощался светлым т о н о м материи». Д а , м н о г о еще п о д о б н ы х нелепостей м о ж н о б ы л о бы выписать из «Дневни­ ка» Гонкура: ребяческий восторг, с каким он всякий сказанный е м у к о м п л и м е н т тщательно хранил для всемирной истории; о г р о м н у ю важность, к о т о р у ю он придает с в о и м книгам, раздаче ролей в его произведениях, их первым представ­ лениям, его последовательным п р о в а л а м на сцене, исполинским м е д в е д я м , к о т о ­ рых он заставлял товарищей навязывать себе; но я п о л а г а ю , что всего вышеска­ занного вполне д о с т а т о ч н о . О н о составляет полный «инвентарь д у ш и » , как сказала бы г-жа ф о н Сутнер. Э т а д у ш а , обрисовавшаяся с о б с т в е н н ы м и с л о в а м и ее обладателя, не с п о с о б н а ни на о д н у мысль, которая возвысилась бы н а д нравственным уровнем б о л т л и в о й портнихи. Вкус его нисколько не отличается от вкуса модистки, а литературный кругозор от к р у г о з о р а б и б л и о т е ч н о г о служи­ теля с провинциальными манерами. Весь его м и р заключается в его собственных книгах и его безделушках. Он не понимает, что человечество м о ж е т иметь другие интересы, чем чтение его книг. Столетие для него зеркало, в к о т о р о м о т р а ж а е т с я только о д н о его лицо. И не д у м а й т е , что э т о б ы л о только т о г д а , когда человек достиг семидесятитрехлетнего возраста. Первый т о м его «Дневника» о б н а р у ж и ­ вает ту же с а м у ю душу, что и девятый. Ограниченность его творческого в о о б р а ­ жения, его ребячество в мыслях и чувствах, с т р а ш н о е с а м о о б о л ь щ е н и е — все э т о не старческие явления, но сущность его натуры. В сорок лет он был таким же, каким был и в семьдесят, т. е. п о с т о я н н ы м в о п л о щ е н и е м тщеславия, вечным повторением одних и тех же слащавых и напыщенных слов, нарядная вывеска для старьевщика, с о б и р а ю щ е г о разные женские украшения X V I I I века. 343

Современные французы Э т о т великий человек как писатель м о ж е т служить живым у к о р о м всему миру. Георг Брандес, э т о т тонкий знаток современной литературы, телеграфиро­ вал е м у к его празднику: «Все скандинавские писатели присоединятся ко мне, когда я скажу: «слава писателю, первому п р о л о ж и в ш е м у путь!» Гонкур проло­ жил путь к бессмысленной болтовне, которая теперь называется «écriture artiste». Вот все, что он сделал. Книги его послужат памятником глубокого непонимания великого времени, п о з о р н ы м о б р а з ц о м литературы, источниками к о т о р о й явля­ ется не мыслящий р а з у м , не тонко чувствующее сердце, а с а м о о б о л ь щ а ю щ а я с я глупость.

IV Анатоль Франс А н а т о л ь Франс уже академик, но т е м не менее сохранил всю свежесть своего о б ш и р н о г о и редкого таланта. Я не з н а ю , кто бы из здравствующих французов, пишущих на пользу и удовольствие своих современников, м о г бы оспаривать у него пальму первенства. Если м о л о д е ж ь и не признает его единогласно своим учителем, то только п о т о м у , что он еще недостаточно нагрузился нравственным б а л л а с т о м . Без э т о й тяжести человек все кажется ненадежным, и более осторож­ ные н е о х о т н о д о в е р я ю т ему. Быть м о ж е т , он и добьется внимания и даже о д о б р е н и я , но уважения никогда. А н а т о л я Франса называют учеником и наследником Ренана, но, по­моему, лучше сказать, его наследником в доле; это было бы вернее. По числу наследников (диадохов) и з м е р я ю т прежде всего степень величия многих героев. Д у х о в н о е имущество Ренана было чрезвычайно о б ш и р н о и разно­ о б р а з н о . Как ученого, его м о ж н о сравнивать с немногими, как писателя — ни с кем. Как исследователь, он д о б р о с о в е с т н о и прилежно отыскивал точную истину мелких событий, доступных человеческому р а з у м у и составляющих скла­ дочный товар ученых. Как мыслитель, он отказывался давать определенный ответ на какой­нибудь из основных вопросов, которые чуть з а м е т н о вырисовыва­ ю т с я по ту с т о р о н у в и д и м о г о , кроме т о г о , он н а х о д и л эгоистическое удовольст­ вие в т о м , чтобы развивать и защищать самые противоречивые возможности. Были л ю д и , которые отрицали в нем всякое убеждение, и действительно трудно доказать по его сочинениям, насколько несправедливы были эти отрицатели. Он был всегда защитником, но никогда не участвующей с т о р о н о й . Т о , что он з а щ и щ а л , никогда не касалось его лично. К о г д а он, доказывая и убеждая, выступал на защиту какого­нибудь мнения, всем казалось, что он внутренне смеется. Скрытое сознание, что всякая истина есть только призрак, всякое решение неосновательно, что умственный м и р не имеет п о л ю с о в и п о т о м у нет для него н а д е ж н о г о компаса, придает что­то дьявольское э т о й высокой душе. Л ю д и благочестивые не ошибались, когда ощущали, что от него исходит серный запах. Мышление Ренана п о х о ж е на пурпуровую краску, которая окрашивает в чудный цвет все, на что только попадает, и все б е з о ш и б о ч н о разрешает. А н а т о л ь Франс пытался п о д р а ж а т ь ему, и это часто ему удавалось. Гастон Парис, о б а Д а р м ш т е т е р а были последователями Ренана по филологии и критике. Л е д р а н т о ж е желает быть участником в экзегетическом и историко­религиозном наследии Ренана. Но А н а т о л ь Франс счастливее всех, так как к нему перешло художественное наследство учителя. У него о д н о г о находили мы ту же тонкую, и з я щ н у ю , переваливающуюся всеми цветами прозу, его наводящий ужас скеп­ тицизм и неприятную улыбку сфинкса. 344

IV. Анатоль Франс Н о , понятно, есть разница м е ж д у учителем и учеником. Ренан говорит о судьбе человечества, о д о б р е и зле, о сути и цели жизни, об устройстве и неустройстве мира, доказывает с шутливым искусством, к о т о р о е подчас быва­ ет страшно, что все м о ж е т происходить так или иначе, что, в сущности, все равно, п р о и з о ш л о ли это так, или иначе, и что вовсе н е р а з у м н о волноваться о т т о г о , что п р о и з о ш л о так, а не иначе; и все э т о он делает со своей всегда неизменно спокойной и д о в о л ь н о й улыбкой. И в э т о м его величие. Э т о дьявольское высокомерие, вызывающее н е б о и ад на с у д своего ума, ж е л а ю щ е е овладеть о б о и м и и, в случае неудачи, грозящее о д н и м мановением руки уничтожить то и другое. А н а т о л ь Франс не д о с т и г а е т такой высоты. Он летает г о р а з д о ниже. Он применяет в ы с ш у ю судейскую власть Ренана к маленьким, совсем маленьким процессам п р е х о д я щ е г о . Он г о в о р и т о тщете мирского тщеславия, погони за р о с к о ш ь ю и чинами, желания выслу­ житься перед сильными мира сего и обратить на себя их б л а г о с к л о н н о е внима­ ние. Ведь не о с о б е н н о т р у д н о , но з а т о интересно при всяком у д о б н о м или н е у д о б н о м случае произнести м а л о у т е ш и т е л ь н о е с л о в о Проповедника: «Суета сует!» — адскую надпись, более б е с п о щ а д н у ю и с т р а ш н у ю , чем девять стихов Данте. Также не представляет никакого т р у д а похвалиться, что в нравственном отношении стоишь выше всех искателей о р д е н о в и титулов и что смеешься н а д б о р ц а м и за существование, над идиллиями с а л о н н о г о р о т о з е й с т в а и т р а г е д и я м и тщеславия. И к таким-то неизменным и с к о р о п р е х о д я щ и м п р е д м е т а м А н а т о л ь Франс применяет в ы с о к о б л а г о р о д н у ю м е т о д у Ренана. В о з ь м е м из ряда его произведений о д н о , к о т о р о е лучше всего м о ж е т д а т ь нам понятие о характере направления писателя. «L'orme du Mail» ( « П о д вязом на г о р о д с к о м гулянье») по ф о р м е своей такое о б р а з ц о в о е произведение, какие и богатая литература выпускает не е ж е г о д н о и д а ж е не каждые пять лет. Определить, какого р о д а э т о произведение, очень т р у д н о . С а м А н а т о л ь Франс называет его « С о в р е м е н н о й историей», но о н о написано не по о б р а з ц у наших р о м а н о в . Он рассказывает события, а не событие. В нем мы знакомимся с л ю д ь м и и п о л н ы м развитием их жизни, но так, как знакомится путешественник с общественной ж и з н ь ю маленького г о р о д к а , в к о т о ­ р о м он случайно остановился на несколько дней. Мы видим, чем они интересу­ ются, и н а х о д и м все это мелким и ничтожным, так как о н о не касается нас лично, и предугадываем х о д некоторых событий, начало и конец которых д л я нас почти всегда неизвестны и всегда безразличны. П е д а н т причислит, п о ж а л у й , книгу А н а т о л я Франса к т о м у ряду смелых, но неопределенных произведений, которые от «Характеров» Теофраста, « Д и а л о г о в » Л ю ц и а н а и «Характеров» Л а б р ю й е р а ведут к «Сценам из н а р о д н о й жизни» А н р и М о н ь е . Но «L'orme du Mail» стоит выше всех типов и о б р а з ц о в , п о т о м у что л ю д и т а м человечнее, с о б ы т и я прав­ д о п о д о б н е е и впечатление о н о п р о и з в о д и т не г р у б о й п р е д н а м е р е н н о с т ь ю , не с к о м о р о ш е с т в о м , не з а м ы с л о в а т о с т ь ю и не искажением, а лукавством, скрытым п о д с а м о й невинной маской. А н а т о л ь Франс рисует н а м о б щ е с т в о о д н о г о из самых типичных главных департаментов Франции. П р е ж д е всего кардинала-архиепископа, невежду и хан­ жу, пурпур к о т о р о г о прикрывается р а з у м о м льстивого слуги; з а т е м префекта, сторонника евреев, ж е л а ю щ е г о и удержаться на месте, и сохранить себя во мнении высшего общества; председателя суда, который, еще в б ы т н о с т ь с в о ю присяжным, замечен был в какой-то мошеннической проделке и теперь отличает­ ся знанием закона и умением играть на бильярде; ректора семинарии, знатока римского богословия, у м е ю щ е г о приятно соединить ненависть к свету с зави­ стью и тщеславием; профессора риторики той же семинарии, проныру, который шел на все компромиссы с совестью, чтобы только д о б и т ь с я епископства; 345

Современные французы д и в и з и о н н о г о генерала, человека г р у б о г о и недалекого; профессора философс­ кого факультета, к о т о р о м у как преподавательская жизнь, так и семейная принес­ ла н е м а л о разочарований и который, желая о т о м с т и т ь за с в о ю внутреннюю горечь, возненавидел м и р и л ю д е й . Ч т о б ы получить понятие о гениальном искусстве, с каким А н а т о л ь Франс рисует свои портреты, б у д е т вполне д о с т а т о ч н о нескольких приведенных м н о ю ниже черт, но чтобы насладиться его тонкой проницательностью и изяществом, н у ж н о прочесть всю книгу от начала до конца, п о т о м у что в э т о м произведении все так тщательно и искусно соединено, каждый штрих так ласкает взор, что невольно увлекаешься и с ж а д н о с т ь ю читаешь все до конца. Кардинал-архиепископ Шарло «уже из принципа не п о д д е р ж а л бы искания епископства р е к т о р о м семинарии, а б б а т о м Лантэнь, п о т о м у что заранее пред­ угадывал его неудачу». Его преосвященство н е о х о т н о становился на сторону п о б е ж д е н н о г о . Н о , с д р у г о й стороны, он не м о г прямо отказать а б б а т у Л а н т э н ю , п о т о м у что его почитали все как человека д о б р о д е т е л ь н о г о , ученого и красноре­ чивого. К а р д и н а л же Шарло, сильно заботившийся о т о м , чтобы примирить различные мнения, считался, однако, с мнением б л а г о р о д н ы х л ю д е й . А б б а т Гюнтрель, противник а б б а т а Лантэня, как лицо духовное, отличался с т р о г и м и правилами. О д н и м из этих правил было: «избегать, по возможности, ссор и не подвергать истину насмешкам неверных». И так как эта осторожность совпадала со склонностью его характера, то он тщательно с о б л ю д а л ее. А б б а т Лантэнь говорит профессору Бержере, д о к а з ы в а ю щ е м у на основании исторических данных, что св. Екатерины никогда не существовало: « Э т о еще не д о с т о в е р н о , но если б случайно и нашлись исторические данные, то их легко опровергнуть б о г о с л о в с к и м доказательством. Э т о доказательство вытекает из чудесного явления святой, о к о т о р о м рассказал ее духовный отец и к о т о р о е было торжественно признано папой. Ведь и логика говорит нам, что истины научного свойства стоят п о з а д и истин высшего разряда». Префект Вормс-Клавелэн «был не из легковерных. Он с м о т р е л на религии только как на с п о с о б ы управления. Он не наследовал никакой веры от своих родителей, чуждых всякому верованию. Ум его нигде не м о г найти себе пищи и вследствие э т о г о остался пустым, бесцветным и с в о б о д н ы м . Ради метафизичес­ кого бессилия и в р о ж д е н н о й страсти действовать и о б л а д а т ь , он придерживался более осязательных истин и в о о б р а ж а л себя позитивистом. Так как раньше он обыкновенно пил пиво в пивных М о н м а р т р а с химиками, л ю б и л с ними рассуж­ дать о политике, то в нем невольно сохранилось уважение к естественным м е т о д а м , которые он со своей стороны расхваливал в масонских ложах. Ему нравилось прикрывать свои политические интриги и административные уловки красивой мантией экспериментальной социологии. И он ставил науку т е м выше, чем полезнее она была для него». Вот некоторые изречения префекта: « М ы не м о ж е м терпеть, когда говорят, что республика падает в грязь. Согласен, что п р о и з о ш л о н е м а л о событий, д о с т о й н ы х сожаления. Н е о б х о д и м ы некоторые изменения, а именно в народном представительстве; но система правления еще настолько, слава Богу, сильна, что я м о г у ее поддержать». « Э т о т а б б а т Лантэнь проникнут с а м ы м предосудитель­ ным суеверием. Он сердит на меня. В чем он упрекает меня? Разве я не д о с т а т о ч н о терпеливый и свободомыслящий? Разве я не закрыл себе глаза в то время, когда м о н а х и и сестры п о в с ю д у вернулись в свои монастыри и школы? П о т о м у что если мы и с т р о г о с о б л ю д а е м самые существенные законы республи­ ки, з а т о мы едва ли когда-нибудь применяем их». Вормс-Клавелэн был свидетелем различных дел, разыгравшихся на почве подкупа, «которые старались всячески потушить, но те разгорались с новой 346

IV. Анатоль Франс силой к б о л ь ш о м у вреду парламента и высших властей. И эта комедия, казавшаяся ему всегда естественной, внушила е м у г л у б о к о е чувство снисхо­ дительности, к о т о р у ю он старался передать всем, с кем он только в х о д и л в соприкосновение. Один сенатор и два депутата находились п о д с у д е б н ы м следствием. Самые влиятельные лица партии: инженеры, финансовые тузы были заключены в т ю р ь м у , другие бежали. П р и т а к о м п о л о ж е н и и вещей с него д о с т а т о ч н о б ы л о привязанности населения к республиканскому о б р а з у прав­ ления, и он не требовал от него ни рвения, ни уважения, к о т о р ы е с а м о м у е м у казались о т ж и в ш и м и чувствами, пустыми звуками д а в н о п р о ш е д ш е г о вре­ мени. И настроение народа оказалось действительно настолько благоприят­ ным, что о б а депутата, запутанные во м н о г и х финансовых историях и преследуемые с у д о м , п р о д о л ж а л и сохранять свое влияние на избирательные округи». А б б а т Гюнтрель очень нравился г-же В о р м с - К л а в е л э н , к о т о р а я «видела в нем и д у ш у , и лицо, и манеры тех торговок на улице Батиньоль и п л о щ а д и К л и ш и , к о т о р ы м и окружена была Н а э м и К о б л е н ц в то т р у д н о е время, когда она п о д р о с л а и начала увядать в т е м н о м углу судейской своего отца, стряпчего Исаака, среди арестов и полицейских д о м а ш н и х обысков. О д н а из таких торговок, м а д а м Вашери, очень п о л ю б и в ш а я ее, сосватала ее за м о л о д о г о , деятельного и подававшего б о л ь ш и е н а д е ж д ы д о к т о р а права, Т е о д о р а В о р м с Клавелэн. Он нашел ее серьезной и практичной в жизни и женился на ней после рождения ее дочери Жанны. А б б а т Г ю н т р е л ь очень н а п о м и н а л ей м а д а м Вашери. Т о т же взгляд, т о т же г о л о с , те же движения. Э т о - т о с х о д с т в о и внушило м а д а м Вормс-Клавелэн н е о ж и д а н н о е чувство л ю б в и ; впрочем, она всегда считала католическое духовенство о д н о й из с а м ы х сильных властей мира сего». П р о ф е с с о р Бержере «не был счастлив и не получил ни о д н о г о знака отличия. Впрочем, правда и то, что он презирал все внешние почести. Но он чувствовал, что было бы г о р а з д о интереснее презирать их уже после получения их». П р о к у р о р Кассиньоль серьезно уверяет: «За в с ю м о ю д о л г у ю с у д е й с к у ю практику я не п о м н ю ни о д н о й с у д е б н о й ошибки». К о г д а сенат п о т р е б о в а л разрешения на с у д е б н о е преследование сенатора Лапра-Тёле и других сенаторов, то н а б о ж н а я супруга его д а л а о б е щ а н и е поста­ вить две свечки перед и з о б р а ж е н и е м св. А н т о н и я в ее п р и х о д с к о й церкви, ч т о б ы вымолить у э т о г о святого благополучный и с х о д в деле ее м у ж а . И действитель­ но, молитва ее была услышана. В руках о д н о г о из приближенных, Г а м б е т т ы , находились мелкие бумаги Лапра-Тёле, ф о т о г р а ф и и с к о т о р ы х он с у м е л вовремя послать министру юстиции. В знак б л а г о д а р н о с т и м а д а м Л а п р а - Т ё л е п о м е с т и л а на стене церкви м р а м о р н у ю доску со с л е д у ю щ е й , сочиненной с а м и м у в а ж а е м ы м п а с т о р о м , надписью: «Св. А н т о н и ю от б л а г о д а р н о й в е р у ю щ е й ж е н щ и н ы за неожиданную помощь». С а м сенатор говорит при о д н о м случае: « Ч т о касается меня, то я м о г у верить только в д о б р о . К у д а бы я ни обернулся, везде я вижу только д о б р о д е т е л ь и честность»... О председателе суда, Пелу, человеке с о м н и т е л ь н о й честности, с о х р а н и в ш е м себе репутацию п л о х о г о адвоката и нотариуса, о д и н из злых критиков г о в о р и т так: « Э т о очень о с т р о у м н ы й человек, который измеряет расстояние м е ж д у с в о и м креслом и скамьей п о д с у д и м ы х » . И таковы все 336 страниц. Весь часовой м е х а н и з м французского о б щ е с т в а разбирается спокойно и у м е л ы м и руками, причем показывается жалкое с о с т о я ­ ние колес, проржавленной пружины, поддельных рубинов. Н и к о г д а еще не б ы л о возведено столько странных обвинений против государства, правления и власть 347

Современные французы имущих л ю д е й во Франции, как в этой юмористически рассказанной правдивой истории о д н о г о из главных департаментов. Все гнило, низко и с м о т р и т кан­ д и д а т а м и на галеры, если только верить увлекательному о с т р о у м и ю Анатоля Франса: духовенство, войско, судейская власть, правители, наука, торговля и промышленность. Л ю д и всех сословий и полов — мошенники, лицемерие которых прикрывает только их ничтожество. А раз поверив, невольно прихо­ д и ш ь к заключению, не о с о б е н н о благоприятному для А н а т о л я Франса. Если и з о б р а ж е н и е не верно, то спрашивается, какого имени заслуживает человек, втоптавший таким о б р а з о м в грязь свой н а р о д и с в о ю родину? Если же верно, то как назвать его за т о , что он м о ж е т и з о б р а ж а т ь п о д о б н о е состояние в шутливон е о д о б р и т е л ь н о м тоне и с лукавым подмигиванием глаз? Таким о б р а з о м , книга, долженствовавшая давать только о д н о высокое эстетическое наслаждение, оставляет, по окончании чтения, глубокое чувство д о с а д ы . Почему? П о т о м у что единственное художественное средство, которым воспользовался А н а т о л ь Франс, есть ирония. На нем, как на художнике-писателе, легче всего определить границу, в какой м о ж н о пользоваться э т и м орудием. Ничто так не нравится читателю, как ирония, тонкая, правдивая, а не грубая и откровенная, п о т о м у что, делая ему комплименты за его ум и догадливость, она как бы вступает с ним в тайный с о ю з и делает его с о о б щ н и к о м иронизиру­ ю щ е г о ; э т о есть тайный язык, доступный только л ю д я м одинакового понимания. П о н я т н о , что я не м о г у оценить всей прелести изречения старого судьи: «За всю м о ю д о л г у ю судейскую практику я не п о м н ю ни о д н о й с у д е б н о й ошибки», п о т о м у что не р а з д е л я ю мнения А н а т о л я Франса, б у д т о всякий судья убежден в своей непогрешимости, б у д т о он не допускает, чтобы учиненный по закону приговор м о г быть о ш и б о ч н ы м , и что он вечно стоит на т о м , что всякий гильотинированный не прав, д а ж е и тогда, когда докучливым журналистам и д р у г и м нарушителям мира удается доказать, что действительно гильотировали невинного. Но первое впечатление иронии, которая есть не что иное, как нервный смех щекотливого тщеславия, быстро тупеет, и т о г д а остается второе: откровен­ ное сожаление вместе с и р о н и з и р у ю щ и м . Д л я т о г о чтобы мастерски владеть проникающей, изящной и эстетически совершенной иронией, нужно быть тонким н а б л ю д а т е л е м , у м н о й г о л о в о й и чело­ веком х о л о д н ы м и беспристрастным. Ведь всем известно, что спокойный и хо­ л о д н ы й т о н п р о и з в о д и т более жестокие разрушения, чем самые страшные пла­ менные вспышки. И р о н и я есть полнейший недостаток человеческого участия к л ю д я м и вещам, н а д к о т о р ы м и иронизируешь. Ч т о б ы п о д м е т и т ь всю их с м е ш н у ю сторону, без м а л е й ш е г о колебания вывести ее наружу и показать всем с шутливо-наставитель­ н ы м т о н о м , нужно быть к н и м безусловно р а в н о д у ш н ы м . Не н а д о поддаваться д а ж е с л а б о м у чувству снисхождения или расположения, иначе ничего не выйдет. Не следует допускать, чтобы в вас говорил д а ж е кроткий г о л о с защитника человеческой слабости; он придаст только больше нерешительности и ослабит эстетическое впечатление высокохудожественного произведения. Но такой судья, в груди к о т о р о г о не бьется сердце и который садится на свое кресло только для т о г о , чтобы забавляться жалкой м и н о й п о д с у д и м ы х и их р о б к о й и бессвязной речью, есть исключительное явление и внушает л ю д я м ужас. Его остроумные слова кажутся н а м оскорблением нашему р о д у . Существует большая разница м е ж д у иронией и ю м о р о м . П о с л е д н и й тоже видит и выводит наружу все слабости и пороки, к о т о р ы м подвержена наша плоть, но он сочувствует и нашему г о р ю и н а ш и м з а б о т а м , которые, с точки зрения вечности, кажутся е м у ничтожными, а п о т о м у и смешными. И если мы считаем его за высшую ф о р м у художественного изображения и л ю б и м его, то 348

IV. Анатоль Франс только п о т о м у , что мы видим в нем славную п о б е д у у м а н а д материей, рассудка н а д чувством. В ю м о р и с т е мы почитаем геройскую д у ш у , у к о т о р о й хватило д о с т а т о ч н о силы хладнокровно рассматривать свое собственное страдание, це­ нить все мелочное и случайное в своей собственной с у д ь б е и смеяться д а ж е н а д невольным подергиванием лица от собственной б о л и , точно при виде шутовских гримас паяца. Веселость и р о н и з и р у ю щ е г о не есть заслуга, п о т о м у что она является следствием его нечувствительности. Д а й т е нам л ю д е й , которые м о г у т сердиться, горячиться, выкатывать глаза от гнева и проклинать. М н о г о д у м а ю щ и е о себе франты, эстетики, х о л о д н ы е философы-плуты и презрительные маски с м о н о к л е м в глазу н а х о д я т человека, с п о с о б н о г о на честное возмущение, незначительным и т о н к и м плебеем. Но если в продолжение всех 336 страниц просидеть в обществе такого х л а д н о к р о в н о г о и рассудительного ума, как А н а т о л ь Франс, во время с у д о п р о и з в о д с т в а н а д жалким человечеством, то откроешь в себе богатый запас н е ж н о с т и к б е д н о м у храбрецу, который отваживается еще в о з м у щ а т ь с я , — и невольно п о р а д у е ш ь с я т о м у , что о с т р о и р о н и з и р у ю щ и й А н а т о л ь Франс среди с а м о г о разгара п о з д н е й ­ шего возбуждения всего н а р о д а м о г найти в себе теплоту. К о н е ч н о , п о т р е б о в а ­ лось немало с в о б о д н о г о т е п л о р о д а , чтобы вызвать э т о т пыл, з а т о насколько прекраснее был пламенный А н а т о л ь Франс, чем х о л о д н ы й иронист.

V Ги де Мопассан В парке М о н с о стоит памятник Ги де Мопассану. Т в о р е ц его, Шарль В е р л э , — искусный техник. Но он не прав был, поставив его как раз в с а м о м центре в о д о в о р о т а общественной жизни. Есть скульпторы, к о т о р ы е о д а р е н ы с п о с о б н о с т ь ю понимать значение памятников, у других же она отсутствует. Флорентийская и венецианская б р о н з а б л а г о с л о в е н н о г о времени п р о и з в о д и т впечатление палладиума, который господствует на главной п л о щ а д и м и р а , н о , конечно, в у м е н ь ш е н н о м виде, что, однако, не умаляет величия зрелища. К р у г о м его возвышаются массивные здания, сильное преувеличение всего м е л к о г о и же­ л а ю щ е г о казаться мелким. Странное получается от э т о г о впечатление, к к о т о р о ­ му примешивается оттенок комичного. П р о и з в е д е н и е Верлэ п р и н а д л е ж и т имен­ но к такому роду. Памятник представляет с о б о й полукруглый диван, на середине к о т о р о г о м е ж д у разбросанных в х у д о ж е с т в е н н о м беспорядке подушек п о л у л е ж и т м о л о д а я девушка и мечтает. К а ж д а я черта носит на себе следы с а м о г о утончен­ н о г о парижского изящества. Завитые волосы с о б р а н ы в прическу последней м о д ы . Выглядывающие и з - п о д платья ножки о б у т ы в ажурные и затканные причудливым у з о р о м шелковые чулки и д о м а ш н и е туфельки на высоких каблу­ ках. Д о м а ш н е е платье, п р о с т о т а к о т о р о г о нарушается только б о г а т о й кружевной отделкой, ниспадает так искусно, что обнаруживает восхитительную н и ж н ю ю ю б к у с изящно вышитой о б о р к о й . Э т о «dessous» о т д е л а н о Верлэ с о с о б е н н о й тщательностью, п о т о м у что о н о служит в то же время к л ю ч о м к п о н и м а н и ю символического значения, к о т о р о е художник желал придать своей женской фигу­ ре и всему памятнику. Хорошенькая парижанка с и з я щ н ы м «dessous» и з а м ы с ­ ловатыми туфельками держит в бессильно о п у щ е н н о й руке книгу, р о м а н . В з г л я д ее устремлен куда-то вдаль, точно она видит перед с о б о й воплотившийся о б р а з Ги де Мопассана. А сзади ее дивана возвышается пьедестал, на к о т о р о м красует­ ся б ю с т Мопассана. С х о д с т в о же б ю с т а с писателем поразительное. Т о т же низкий л о б , те же д у г о о б р а з н ы е брови, короткий, толстый нос, взъерошенные 349

Современные французы усы, г р у б о очерченный, чувственный р о т и то о б щ е е впечатление выходящего на легкие воскресные приключения унтер-офицера, к о т о р о е так п о р а з и л о меня, когда я в первый и единственный раз видел Мопассана. Э т а - т о голова, к о т о р у ю я не стану б о л ь ш е описывать, с м о т р и т на с и д я щ у ю внизу женщину, но не на р о м а н , сочиненный им, не на руку, д е р ж а щ у ю книгу, а дальше на кружевные воланы и б о л ь ш е всего на интересное «dessous». Произведение Верлэ есть стра­ ничка из Декамерона. О н о рассказывает и с т о р и ю нижней ю б к и и о ее гипнотичес­ к о м действии на с л а с т о л ю б ц а . Как с ю ж е т для мейснеровской ф а р ф о р о в о й фигур­ ки, мысль эта недурна; такая фигурка, наверное, нашла бы себе м е с т о на этажерке в известном будуаре; но высеченная из м р а м о р а , в увеличенном виде, и поставленная как памятник в о б щ е с т в е н н о м саду...— нет, согласитесь, похва­ лить за э т о я не могу. Всякий памятник, поставленный в знак памяти и уважения о т д е л ь н о г о лица, д о л ж е н служить воспитателем; зачем бы и ставить памятник перед глазами толпы, если не з а т е м , чтобы он служил нам о б р а з ц о м для подражания? П о э т о м у , с м о т р я на всякий общественный памятник, мы вправе задать себе вопрос: чему м о ж е т он нас научить? К о м и т е т по с о о р у ж е н и ю памятника поручил скульптору представить народу Ги де М о п а с с а н а так, чтоб н а р о д м о г видеть себе в нем назидание. И скульптор исполнил эту задачу, воплотив о б щ е е впечатление, какое произвел на него характер и о б р а з жизни оригинала. Группа (впрочем, я не уверен, м о ж н о ли назвать группой о д н у фигуру и б ю с т , да простят меня педанты) в парке М о н с о представляет из себя м о р а л ь , к о т о р у ю Верлэ почерпал из книг Мопассана. Элегантная м о л о д а я девушка, вечно праздная, научившаяся мастерски угадывать и скрывать, страстная охотница до р о м а н о в и пораженная книгой в ту с а м у ю точку, которая, по м н е н и ю Гёте, о д н а м о ж е т излечить все ее печали и в з д о х и , — вот содержание, мировая картина, какую только наивный и, по всей вероятности, вполне надежный художник м о г вынести из двадцати т о м о в писателя. О чем мечтает хорошенькая девушка? С о в с е м не т р у д н о угадать, особенно когда п о с м о т р и ш ь на лицо, склонившееся над ней. М о ж н о ли с уверенностью сказать, что усы б ю с т а играют далеко не п о с л е д н ю ю роль в ее мечтах. Х о л о с т а я квартира, послеполуденное свидание — из «Прекрасного д р у г а » , — неприятное возвращение к скучному м у ж у — вот главные составные части ее мечты. Парк М о н с о имеет с в о ю о с о б е н н у ю публику. Он р а с п о л о ж е н в центре самых богатых кварталов и служит м е с т о м для игр д е т я м и з б р а н н о г о общества. Здесь м о ж н о видеть разряженных парижских кормилиц; здесь прежде всего показыва­ ю т с я парижские д а м ы в возрасте от трех до пяти лет в длинных и з у м р у д н о г о цвета шубках, опушенных м е х о м по русскому п о к р о ю ; здесь учатся маленькие парижанки л ю б о в а т ь с я с о б о й , сравнивать свои туалеты с туалетами других, видеть в каждой девочке с в о ю соперницу, во время игр и р а з г о в о р о в с детьми, д а ж е м а л о з н а к о м ы м и , осведомляться о с т о и м о с т и туалета и украшений и су­ дить о состоянии подруг по наряду и представительности воспитательниц и ня­ нек. Э т и дети и з б р а н н о г о общества живо заметят своими быстрыми, ясными глазками новый памятник. Красивая д а м а из гладкого и блестящего м р а м о р а , конечно, произведет на них свое действие. В их развитых головках навсегда запечатлеется, как д о л ж н о сидеть, как расправить на полу платье, как высунуть ножку, чтобы виден был шелковый чулок и кружевной волан ю б к и . Их детское воображение получит и новое направление и новый идеал: «Ах, если бы и мы были такие же б о л ь ш и е и м о г л и в таком н а р я д н о м платье читать р о м а н ы в то время, как мужчина с м о т р и т на нас из-за плеча!» К о г д а же они подрастут, т о , без сомнения, перенесут свои восхищенные взоры с нарядной д а м ы на б ю с т и начнут размышлять, кто бы м о г быть этот господин, которым им п р е д л а г а ю т л ю б о 350

V. Ги де Мопассан ваться? Л ю б о п ы т с т в о их проснется, и они станут читать М о п а с с а н а . Быть м о ж е т , маменьки и запротестуют. « Н о м а м а , конечно, не п р а в а , — скажет о д н а из них,— против такого писателя, к о т о р о м у оказали такую честь, что поставили ему памятник в с а м о м аристократическом д е т с к о м у саду, нечего и возражать». Таким о б р а з о м , они познакомятся из «Boule de Suif» с историей девушки, которая во время войны, в порыве геройской л ю б в и к р о д и н е , отказывает прусскому офицеру, хотя т о т и готов был, как корректный человек, показать себя признательным, м е ж д у т е м как ж е л а ю щ и е выставить себя в л у ч ш е м свете члены общества видят в ней жертву; через « M a i s o n Tellier» они познакомятся с о б ­ становкой и нравами известных заведений, каких в Вене нет со времени великой императрицы Марии Терезии; «Pierre et Jean» откроет перед н и м и д у ш е в н о е настроение о д н о й д о б р о й женщины, которая сумела всю с в о ю жизнь п р о ж и т ь м и р н о с м у ж е м и с д р у г и м и п о т о м на закате дней своих м н о г о выстрадала от нескромного завещания э т о г о д р у г о г о , пожелавшего быть ей б л а г о д а р н ы м ; «Bel Ami» объяснит им значение, какое м о г у т иметь красивые, выхоленные усы в жизни, в сущности, пустого и ничтожного м о л о д о г о человека, и д а с т им драгоценные указания, как не д о л ж н а зрелая банкирская жена вести себя на свидании с м о л о д ы м поклонником; многочисленные мелкие истории покажут и м , как нежные родственники м о г у т решиться на убийство, когда д е л о д о й д е т до дележа наследства; что м о ж н о быть грешницей и в то же время прекрасной д о ч е р ь ю отечества и т. д. И вместе с этими главными знаниями они п р и о б р е т а ю т во время своего учения массу других побочных знаний такого же практического значения. Более рассудительные из белых голубок, к о т о р ы м памятник в парке М о н с о внушит доверить свое умственное развитие М о п а с с а н у , б у д у т , наверное, у д и ­ влены, узнав, что свет состоит только из легкомысленных девушек, м о л о д ы х волокит, мошенников, и в простоте своего ю н о г о сердца, ч у ж д о г о всяких преступных склонностей, они, быть м о ж е т , начнут сомневаться, действительную ли правду сказал им их учитель о л ю д я х , о цели их жизни и о причинах, п о б у ж д а ю щ и х их поступать так или иначе. Но если бы они пожелали убедиться, заслуживает ли Мопассан их доверия, к услугам их являются такие почтенные л ю д и , которые при открытии памятника говорили хвалебные речи писателю. Анри Ружон уверял, что рассказы Мопассана «правдивы, как с а м а вечная правда, и проникнуты человечностью». В заключение же он сказал: « Г и де Мопассан есть не только имя, д о л ж е н с т в у ю щ е е быть записанным в м а р ­ тирологии искусства, но и новая строка, начертанная з о л о т ы м и буквами в пан­ теоне писательской славы». А Э м и л ь Золя говорил так: « М о п а с с а н является выразителем здоровья и силы нашей расы. А х , какое б л а ж е н с т в о иметь право прославлять, наконец, о д н о г о из наших, человека с д о б р о й , светлой и с о л и д н о й головой, создателя прекрасных фраз, блестящих, как з о л о т о , и чистых, как бриллиант!» Однако, как известно всему миру, эта « д о б р а я , светлая и солидная голова» окончила жизнь в с у м а с ш е д ш е м д о м е , но если Золя утверждает, что «несчастный паралитик является выразителем з д о р о в ь я и силы расы», значит, он х о р о ш о э т о знает, да и где бы найти лучшего знатока по части здоровья и бриллиантовой чистоты, как автора «Нана»! Было бы с м е ш н о отвергать некоторые писательские д о с т о и н с т в а М о п а с с а н а . Он о б л а д а л о с т р ы м и светлым взглядом на о к р у ж а ю щ е е , и т о , что в у м е с в о е м он видел таким понятным, ясным и со всех с т о р о н освещенным, он и выражал так же ясно и понятно. Но что это за явления, которые так притягивают его, или, вернее сказать, он исключительно воспринимает? Э т о проявление жизни в с а м о й низшей ее форме. Самая разнузданная животная чувственность п р о и з в о д и т на незнающих и поверхностных судий впечатление п р и р о д н о й силы и жизненности. 351

Современные французы Психиатр же видит в них следы б о л ь н о г о э р о т и з м а , овладевшего всецело этим д о с т о й н ы м сожаления у м о м . Мопассан родился уже с б о л ь н ы м у м о м . П о м е ш а ­ тельство, к о т о р ы м он окончил жизнь, является только заключительной главой печального патологического романа, начала к о т о р о г о кроются в наследствен­ ности. Интенсивность его взглядов, обращенных исключительно на о д и н пред­ мет, есть признак болезненности, указавший специалисту еще раньше на умствен­ ные расстройства Мопассана. Среди пустых голов, б о л т а ю щ и х о несчастном, установилось мнение, что сумасшествие Мопассана обнаружилось прежде всего в новелле «Le Noria», где с н е п о д р а ж а е м о й т о ч н о с т ь ю описывается б р е д боль­ ного, с т р а д а ю щ е г о манией преследования. Да и другие произведения Мопассана р и с у ю т пред нами болезненные состояния героев, только не мании страха или преследования, а сильное возбуждение чувственной страсти. Т о , что вызвал во мне М о п а с с а н своей первой новеллой, вышеупомянутой «Boule de Suif», была не критика, а диагноз. С м о е й точки зрения врача, я не м о г у назвать Мопассана безнравственным; кто совсем или почти невменяем, т о т и не подлежит наказанию; все, что п р о и с х о д и т в мире, м о г л о отражаться в б о л ь н о м м о з г у несчастного не иначе, как позволяло то состояние его ума. П о э т о м у произведения Мопассана не могут служить п р е д м е т о м исследования для моралиста или философа; м о ж н о только о б с у ж д а т ь и удивляться м и р о в о м у успеху и известности этих произведений и славе их автора, славе, о к о т о р о й всегда будет свидетельствовать памятник в парке М о н с о . Н а р о д ы Европы хвалятся т е м , что они христиане. Д а , по наружности они действительно таковы. Но т а м , где бессознательно обнаруживаются их насто­ ящие убеждения, видишь с удивлением, граничащим с у ж а с о м , что христианство в течение своего восемнадцативекового господства не оставило в их душах никакого следа. В христианстве есть две основные мысли: л ю б о в ь к ближнему, д а ж е к врагу, и умерщвление плоти, а выражаясь небогословским языком, подчинение органических п о б у ж д е н и й настоятельной силе р е ш а ю щ и х мозговых узлов. О т о м , как исполняется христианами заповедь л ю б в и к ближнему, я не стану здесь говорить. Ж е л а ю щ и е знать п о д р о б н о с т и м о г у т прочесть об э т о м предмете у графа Т о л с т о г о и баронессы фон Сутнер. Я же хочу остановиться на второй этической основной мысли христианства. Христианство, судя по о т н о ш е н и ю сознательной воли к органическим побу­ ждениям человека, есть философия стоиков, возведенная в д о г м а т . Н а с т о я щ и м предтечею Христа был великий и суровый Зенон. Его учение о нравственном самоудовлетворении п о с р е д с т в о м исполнения д о л г а и презрения ко всем чувст­ венным удовольствиям н а ш л о н е б о л ь ш о е число подражателей среди б л а г о р о д ­ ных греков и римлян, но воодушевило только один н а р о д — еврейский. Евреи как-то инстинктивно были всегда аскетами; бессознательно, по п р и р о д н о й склон­ ности, они были стоиками еще з а д о л г о до появления стоических школ; они смотрели на этику Зенона как на что-то вполне для них естественное, и их лучшие м у ж и считали болезненным нарушением их н а р о д н о й жизни, когда они поддавались о б о л ь щ е н и ю чувств. Благодаря философии Зенона евреи уяснили себе т о , что до тех пор было их простым п о б у ж д е н и е м . Вот откуда то воодушев­ ление, с каким они встретили учение б л а г о р о д н о мыслящего киприота и которое д ы ш и т в каждой строчке еврейски чувствовавшего и гречески мыслившего Фило­ на Александрийского. И евреи настолько чувствовали себя н а р о д о м Стои и толь­ ко Стои, что п р о т и в о п о л о ж н у ю им школу эпикурейцев они с трогательно с м е ш н ы м ф а н а т и з м о м считали за лично в р а ж д е б н у ю себе и что д а ж е у самых невежественных евреев Восточной Европы имя утонченного уроженца Аттики осталось и до наших дней с а м ы м о б и д н ы м бранным с л о в о м . Божественный сын, 352

V. Ги де Мопассан родившийся от иудейского народа, Иисус Х р и с т о с , придал нравственному уче­ н и ю стоиков святость мистики. О н о сделалось частью б о ж е с т в е н н о г о открове­ ния, основной м ы с л ь ю спасительного учения, с т о л п о м церкви, и н а р о д ы , о б ­ ратившиеся к христианству, д о л ж н ы были подчиниться э т о м у в о з в е д е н н о м у в д о г м а т учению стоиков. Но они при всяком у д о б н о м случае старались вознаградить себя за то принуждение, какое возлагало на них их новое верование. Я не г о в о р ю здесь об установленном и периодическом возвращении к языческому с л у ж е н и ю плоти, называемому у нас карнавалом, как не г о в о р ю о чувствах, воззрениях и привыч­ ках черни, от к о т о р о й нельзя требовать п о л н о г о понимания высоконравствен­ н о г о учения христианства. Я г о в о р ю только об о б р а з о в а н н е й ш и х л ю д я х христи­ анских н а р о д о в , о немногих избранниках ее д у х о в н о й жизни, о тех, развития которых было бы вполне д о с т а т о ч н о для внутреннего (эзотерического) христиан­ ства. Э т и б л а г о р о д н ы е представители христианских н а р о д о в всегда только с тай­ ным з у б о в н ы м скрежетом терпели г о с п о д с т в о стоиков и Назарянина и, где только они находили случай замаскироваться так, ч т о б ы их п е р в о б ы т н о е и ни­ чем неискоренимое язычество не б ы л о узнано с первого взгляда б л ю с т и т е л я м и христианских церквей, т а м они с н е у д е р ж и м о й силой вырывались и з - п о д власти нравственного учения, к о т о р о е всегда б ы л о ч у ж д о их в р о ж д е н н о м у чувству. П е р и о д ы времени и группы н а р о д о в , в которых христианская этика с а м о о б ­ ладания и уклонения от плотских вожделений стали г о с п о д с т в у ю щ и м чувством и с т и м у л о м всей их жизни, м о ж н о пересчитать по пальцам. Славные пуритане, прежние гугеноты, янсенисты, меннонисты и гернгутеры — вот единственные примеры, которые я з н а ю . Остряки всегда на них клеветали и осмеивали их, п о т о м у что они ясно видели, что эти высокомыслящие л ю д и , представители различных сект, служат только живым у к о р о м и о с у ж д е н и е м их нехристианской жизни. Самобичевателей и других вольных мучеников нельзя смешивать с т е м и чисто христианскими стоиками, п о т о м у что они действовали в припадке эпиде­ мического безумия, которое выражалось у них в ф о р м е о с о б е н н о г о с а д и з м а , и в их кажущемся умерщвлении плоти м о ж н о б ы л о видеть скорее д о х о д я щ е е до исступления сладострастие. В какой неописанный восторг приходили о б р а з о в а н н е й ш и е л ю д и всех хри­ стианских н а р о д о в всякий раз, когда современное течение мыслей удалялось от христианского идеала и возвращалось к языческому разгулу! В о т почему В о з ­ рождение, «Евангелие страсти» Руссо и других первых р о м а н т и к о в были встрече­ ны с таким э н т у з и а з м о м , как о с в о б о ж д е н и е от непосильного ига. В э т о м энтузи­ азме слышалось дерзкое сознание, что образованнейшие л ю д и т о г о времени с м о т р е л и на христианство как на ч у ж д у ю т и р а н и ю и были несказанно б л а г о д а р ­ ны за о с в о б о ж д е н и е от него. Сколько действительных христиан найдется среди наивысших у м о в , принад­ лежавших к христианским народам? Я г о в о р ю не о святых отцах церкви, а о руководителях нравственной истории, науки и искусства. С а в о н а р о л а был христианин — и за то его сожгли. Д а н т е , быть м о ж е т , т о ж е был х р и с т и а н и н о м , хотя против э т о г о м о ж н о было бы сказать м н о г о е . М и л ь т о н был б е с с п о р н о христианином; он первый представитель умственного движения пуританизма в литературе. О Спинозе я не м о г у здесь упомянуть, п о т о м у что он семит и ему, как я сказал уже выше, свойственна стоико-назарейская этика. Гёте н а з ы в а ю т язычником, но на него клевещут. Конечно, кто отношения человека к начальному учению какой-нибудь церкви берет м е р и л о м своего с о б с т в е н н о г о христианства, тот станет спорить, что Гёте не христианин, но против такого г р у б о г о суждения мне не хочется возражать. Т о т же, кто заглянет в с а м у ю глубь существа, сознает, что Гёте есть истинный христианин, какого только д а л а н а м до сих п о р немецкая 353

литература. Мистику с католической окраской из второй части «Фауста», как доказательство м о и х слов, я не м о г у взять точно так же, как шутка из «Римских элегий» не м о ж е т служить а р г у м е н т о м против меня. Я изучил с а м у ю сущность м и р о в о з з р е н и я Гёте, откуда получили начало все его художественные образы. К т о с м о т р и т на л ю б о в ь так же трагически, как Вертер и соблазнитель Гретхен, для кого п р е л ю б о д е я н и е имеет глубокие нравственные отношения к родству, т о т уже стоит на почве стоиков и христианства. Ведь не без основания же предпочитал Гёте Спинозу всем д р у г и м философам! Его великий современник Кант был таким же х о р о ш и м христианином, как и он. Закон совести есть переделанный по новой м о д е Зенон; он является с а м ы м высшим христианином из всех, кого только с о з д а л а нам спекулятивная философия. Такое редкое исключение указывает нам на т о , как м а л о распространена нравственно-философская этика среди тех, кто называет себя христианином. Взоры м н и м ы х христиан с н е п о к о л е б и м о й уверенностью и как бы инстинктивно о б р а щ а ю т с я ко всем, кто возмущается против христианской этики, против понятия о чести и воздержании. Единственными условиями они ставят при­ личную, утонченную ф о р м у . Если чувственность является некрасивой, грубой порнографией, то образованные л ю д и отвергают ее. П о т о м у что верхние слои христианских обществ и м е ю т еще д о с т а т о ч н о силы воли подавить в себе вле­ чение ко всему незамаскированному, животному. Но как только является пред­ лог представить э т о грубое, животное п о д в и д о м какого-нибудь искусства, как только есть в о з м о ж н о с т ь выразить с в о ю радость по п о в о д у его худо­ жественной ф о р м ы , образованные л ю д и тотчас же с н е у д е р ж и м о й силой под­ д а ю т с я увлечению язычески-чувственным с о д е р ж а н и е м , скрывающимся п о д эсте­ тической о б о л о ч к о й . В о т единственное и вполне исчерпанное объяснение бле­ стящих карьер наших трех современных писателей. Ги де Мопассан, Габриеле Д ' А н н у н ц и о и Пьер Л у и почти сразу завоевали себе всемирное имя. Мопассан, конечно, несравненно выше всех из них, но он с в о ю действительно выдающуюся с п о с о б н о с т ь изложения выражает в узкой форме. Д ' А н н у н ц и о — э т о самый несносный д е к л а м а т о р , какого я только з н а ю в литературе всего мира, за­ поздалый ученик Г о н г о р а , чье хитросплетенье и приторное красноречие — по пустоте своей, с а л о н н о м у жеманству и важничанью не имеет себе равного. Пьер Л у и идет по с т о п а м Д ' А н н у н ц и о , и его « А ф р о д и т а » есть не что иное, как «Piacere» и «Le Virgine delle Roccie» с эллинской окраской, с т е м же эсте­ тическим с н о б и з м о м , п с е в д о а р и с т о к р а т и з м о м и с т о й же напыщенной рито­ рикой, только без примеси мистики. Но главное с х о д с т в о м е ж д у этими тремя писателями в т о м , что они являются возмутителями против нравственного учения стоиков и христианства, что они прикрашивают с л а с т о л ю б и е и про­ п о в е д у ю т подчинение р а з у м а всем капризам чувственности; и вот э т о - т о и обес­ печило им всемирный успех, какого не нашли и более высшие художники нашего времени, п о т о м у что они не были жрецами Астарты. О Фердинанде Фабре, чье воззрение еще интенсивнее, чем Мопассана, о Фагаццаре, великом соотечественнике Д ' А н н у н ц и о , э т о м б л а г о р о д н о м прозаическом эпикурейце со­ временной Италии, об Эстонье, р о м а н к о т о р о г о «L'Empreinte» есть целое ху­ дожественное откровение, не говорит никто из литературных тружеников-эсте­ тиков, р а б о т а ю щ и х в прессе С т а р о г о и Н о в о г о Света. Я нарочно упомянул об этих трех писателях, так похожих на Ги де Мопассана, Д ' А н н у н ц и о и Луи. Их о к р у ж а ю т восторженным поклонением только п о т о м у , что они сумели удовлетворить нехристианским инстинктам образованных мнимохристиан. Ч е м больше я сталкиваюсь с фактами из истории нравственности и народ­ ной психологии, т е м сильнее м о е предположение, что религия и этика (что, впрочем, в н е к о т о р о м смысле о д н о и то же) свойственны только расе, развив354

VI. «Les déracinés» Барреса шейся самостоятельно, д р у г и м же расам они останутся вечно ч у ж д ы м и . Д у м а ю , что религия не м о ж е т быть вывозным т о в а р о м . Всякая миссионерская деятель­ ность есть благочестивое и б л а г о р о д н о е заблуждение. Н е к о т о р ы е и н д и в и д у у м ы м о г у т еще признать с х о д с т в о м е ж д у учениями веры и нравственности других н а р о д о в и своими, но массы н а р о д о в переймут у занесенной к н и м н о в о й религии только в н е ш н ю ю сторону, внутреннее же верование в этические идеалы, вырос­ шие в д у ш е чужого народа, почти н е в о з м о ж н о .

VI «Les dé raciné s» Барреса Меня всегда влекло к произведениям, не п о д д а ю щ и м с я никакой классифика­ ции. Во­первых, п о т о м у что они у д а л я ю т с я от с а м о г о х у д ш е г о , что есть в к а ж д о й отрасли искусства: банального м а с с о в о г о типа; во­вторых, б о ю с ь сказать: ради з л о б н о г о чувства при виде смущения и б е з н а д е ж н о с т и всех распространителей ярлыков среди читателей и критиков, которые п о д их уже напечатанными и наклеенными ярлычками не находят ничего п о х о ж е г о на их рогатых и крыла­ тых тварей. Очень понятно, почему большая часть л ю д е й с м о т р и т на всякое произведение п о д о б н о г о р о д а как на грубое нарушение. Н е о б х о д и м о тщательное и самостоятельное исследование. Н у ж н о уяснить себе, что эта неизвестная сме­ шанная ф о р м а есть начало или конец п о с л е д о в а т е л ь н о г о развития. П о т о м у что произведение п о д о б н о г о р о д а м о ж е т быть так же первым появлением н о в о г о типа, с о б и л и е м жизненных зачатков, как и у р о д л и в ы м д е т и щ е м , л и ш е н н ы м всякой жизненной с п о с о б н о с т и , и распознать э т о д о в о л ь н о т р у д н о , а ошибка вызывает стыд. «Les déracinés» М о р и с а Барреса именно такая книга, к о т о р у ю т р у д н о причи­ слить к какой­нибудь категории. А в т о р называет ее р о м а н о м . Но б о л ь ш и н с т в о читателей б у д е т таким обозначением введено в з а б л у ж д е н и е . Во всяком случае, в этой книге рассказывается т о , что м о ж е т быть пережито б о л е е или менее с в о б о д н о придуманными л ю д ь м и . Х о д истории задерживается н а к а ж д о м шагу размышлениями автора, тон и о б ъ е м которых н а п о м и н а ю т с о б о й э т ю д и каса­ ю т с я таких п р о т и в о п о л о ж н ы х п р е д м е т о в , как « Л о й о л а и д у х И е з у и т с к о г о о р ­ дена» и «отношение индивидуума к общественности, о б р а з н о представленное И п п о л и т о м Тэном»; и среди всех о б р а з о в , с о з д а н н ы х в о о б р а ж е н и е м автора, фигурируют всем х о р о ш о известные современники, из которых некоторые назва­ ны прямо по имени, другие обозначены так ясно, что не узнать их нельзя. Небывалые явления чередуются с с о б ы т и я м и , взятыми п р я м о из жизни, и харак­ теристика политика Порталиса, бывшего издателя « X I X века», с о п и с а н и е м пира у барона Жака Рейнаха, анекдотами о Г а м б е т т е или о т ч е т о м о п о х о р о н а х Виктора Г ю г о , и все в мистически­философском д у х е виконта М и л ь х и о р а де В о г ю э . И п о д о б н ы е отступления р а з у м н о р а с с у ж д а ю щ е г о , з л о б н о г о н а б л ю д а ­ теля дневной хроники заслуживают н е м а л о г о внимания. Конечно, такое смешение вымысла и р а з м ы ш л е н и й не н о в о . Но что же у нас ново? Н е в е ж д а м — все, но человеку б о л е е или менее о б р а з о в а н н о м у едва ли что­нибудь. Мы видим эту ф о р м у в первых шагах прозаической литературы. Восточная литература так и остановилась на э т о й первой ступени развития. В индейской, персидской, китайской беллетристике переплетаются м е ж д у с о б о й эпическое и м о р а л ь н о е , и автор через короткие п р о м е ж у т к и прерывает свой рассказ, чтобы объяснить читателю его поучительный смысл. Европейская же прозаическая литература достигла высшего развития. Она 355

Современные французы о т б р о с и л а эти излишние размышления, как ненужные высевки, и воспитала в читателе более тонкое понимание для т о г о , чтобы он с а м догадывался, чему учит рассказанная история, конечно, если она написана живо и ясно. П о э т о м у это шаг не вперед, а назад, если Баррес обременяет свой р о м а н излишними встав­ ками, которые служат только б а л л а с т о м . Зато другая черта, смешение современной действительности с вымыслом, не м о ж е т назваться атавистической и когда­нибудь з а в о ю е т себе право гражданст­ венности, конечно только с известными ограничениями, на которые я укажу в с л е д у ю щ е й главе. И Гёте сплетал вымысл с действительностью, когда рассказывал о себе и с в о е м времени. Все таланты эпического искусства следовали при исполнении своих задач э т о м у образцу. Строительными материалами служило для них все, что они видели вокруг себя, только план постройки они придумывали сами. Из числа сбившихся с пути м о ж н о назвать « R o m a n à Clé», который остановился на нехудожественном анекдоте и смешивает интерес Five o'clock'a к сплетням с р а з у м н ы м интересом к человеческой правде; далее м н и м ы й современно ис­ торический р о м а н в духе Грегора Самарова, который придает с в о и м карточным к о р о л я м и д а м а м имена современных государей и государственных мужей и показывает на ярмарках их восковые фигуры наивным зевакам. Конечно, методические у м ы находят э т о смешение действительности с в ы м ы с л о м излиш­ ним. Они т р е б у ю т безусловного разделения м е ж д у историографией и игривым художественным о с т р о у м и е м . Такое смешение р о ж д а е т в них чувство недоволь­ ства, п о т о м у что при мерцании лунного света, который придает только обман­ чивый вид вещественности, они не м о г у т ясно определить, где п р о х о д и т в ткани прочная и надежная нить событий. Но все такие возражения против определив­ шегося у нас вида исторических р о м а н о в м о ж н о оспаривать. К о г д а Феликс Дан рассказывает н а м отдельные истории готов и франков, Георг Э б е р с историю египтян и римлян, когда Вилибальд Алексис развертывает перед нами картины из времен курфюрста И о а х и м а II, или короля Фридриха Вильгельма III, или Н а п о л е о н а , то что они д е л а ю т , как не группируют вокруг исторических фигур вымышленные, а вокруг действительных событий — собственные, придуманные? То же с а м о е делает и Баррес в своих «Les déracinés». Г а м б е т т а и Порталис личности, конечно, не такие патетичные, как Сезострис, П т о л е м е й или Аларих, но они во всяком случае вернее изображены, чем те завоеватели и государи, м у м и и которых романисты истирают в краску, чтобы нарисовать ею картины их истории. «Les déracinés» есть попытка применить м е т о д исторических романов к настоящей жизни. Э т о й ф о р м у л о й обозначены сильная и слабая с т о р о н ы книги. М о р и с Баррес представляет с о б о й странную о с о б е н н о с т ь писателя. У него нельзя отнять с п о с о б н о с т и выражаться красиво и ясно, хотя некоторое жеманст­ во и желание пооригинальничать часто портят его рассказ. Но что вселяет к нему глубокое недоверие, так э т о отсутствие у него доказательств. В нем нет ничего искреннего, настоящего, кроме его тщеславия, или, если говорить о н е м снис­ х о д и т е л ь н о , честолюбия. Он хочет, чтобы все его видели и слышали, хочет во что бы то ни стало д о б и т ь с я , чтобы все его уважали. И в э т о м его право, право всякого человека, с о з н а ю щ е г о свое собственное д о с т о и н с т в о . Но он стремится к славе не о с о б е н н о честными средствами. Если б Алкивиад отрезал только хвост у своей собаки, то П л у т а р х не узнал бы ее. В о т Баррес и остановился на отрезывании хвостов у собак. Е м у еще предстоит о д е р ж а т ь п о б е д у при Абидосе. До первого своего появления в л и т е р а т у р н о м мире Баррес был д е н д и , интересу­ ю щ и м с я всем политическим и эстетическим, иногда очень элегантным, но чаще всего до н е в о з м о ж н о с т и карикатурным. Он щеголял по очереди то декадент­ с т в о м , то а н а р х и з м о м , то отрицанием обычаев и законов, то буланжизмом, 356

V I . «Les déracinés» Барреса а н т и с е м и т и з м о м и ш о в и н и з м о м . Он начал с т о г о , что выступил с м е л ы м защит­ ником н е о б у з д а н н о г о индивидуализма («На глазах варваров»), д о ш е л до с виду аристократического, а в сущности г р у б о г о прославления с а м о й низкой чувствен­ ности («Сад Беренисы») и до преступного с е б я л ю б и в о г о а н а р х и з м а («Враг законов») и наконец остановился на б е з м е р н о й похвале л ю б в и к отечеству в с а м о й ее узкой форме. Ненавидевший о б щ е с т в о Саул обратился в Павла, но не п о т о м у ли, что он надеется, что его д о р о г а в Д а м а с к приведет его в конце концов ко дворцу Бурбонов? Он, чей субъективизм не знал никаких границ, в «Les déracinés» не признает более за о т д е л ь н о й л и ч н о с т ь ю никаких прав, а считает ее связанной и с т р о г о подвластной служительницей общества. Са­ модержавный индивидуум, с в о б о д н ы й от всякой о б я з а н н о с т и и не и м е ю щ и й никакой цели, который становится частью о б щ е с т в е н н о г о о р г а н и з м а , р а б о т а е т не для себя, а для организма и тотчас же погибает, как только о т о р в у т его от органической связи. Таков тезис «Les déracinés». Человек есть о б щ е с т в е н н о е ж и в о т н о е . Т о л ь к о в своей обычной, п р и р о д н о й обстановке он м о ж е т вполне развиться и принести п л о д . Его местные особенности, б у д ь э т о предрассудки и порочные склонности, и м е ю т для него о г р о м н у ю цену. Они одни п о з в о л я ю т е м у возвыситься до своего наследственного типа. Но п о п р о б у й он сбросить их, т о г д а он сделается «déraciné», бессильным и бесполезным в жизни, игрушкой всякой случайности. Э т о т тезис Баррес применяет к семи м о л о д ы м л о т а р и н г ц а м , которые в начале 80­х г о д о в посещали г и м н а з и ю в Нанси. Они п р и н а д л е ж а л и к раз­ личным с л о я м общества. Тут был сын бывшего крепостного, сын дворянина, владельца земель и крепостных, сын з а ж и т о ч н о г о купца и сын б е д н о г о ре­ месленника, которые все, п о ­ в и д и м о м у , сравнялись д у х о м ш к о л ь н о г о това­ рищества. П р о ф е с с о р философии, целый семестр преподававший в их гимназии, имел сильное влияние на их умственное развитие, и п р и т о м вредное влияние, как утверждает Баррес. П о т о м у что п р о ф е с с о р преподавал им с т р о г у ю нра­ вственную ф и л о с о ф и ю Канта, совсем не п о д х о д я щ у ю к ф р а н ц у з а м , и о б ­ разовывал их по какой­то общефранцузской, о д о б р е н н о й ш к о л ь н ы м началь­ с т в о м м о д е л и , что не годилась для лотарингцев. Д о б р о с о в е с т н ы й п р о ф е с с о р д о л ж е н был бы в с в о е м преподавании с о о б р а ж а т ь с я с личными п о т р е б н о с т я м и и семейным п о л о ж е н и е м своих учеников. (Прекрасный практический совет для общественных школ с классами в пятьдесят и шестьдесят учеников на о д н о г о учителя!) И прежде чем узнать семейное п о л о ж е н и е воспитанника, не нужно ли е м у ознакомиться еще с о б щ и м х а р а к т е р о м всех лотарингцев? Он рисковал давать им н е у д о б о в а р и м у ю пищу. Разве он не м о г различить потребности, которые ему следовало удовлетворить, обычаи, к к о т о р ы м н а д о б ы л о относиться снисходительно, и ошибки и д о с т о и н с т в а , к о т о р ы м и м о ж н о было бы воспользоваться? П о л о ж и м , что тут не б ы л о врожденных и д е а л о в , что только едва уловимые о с о б е н н о с т и их характера м о г л и с т о ч н о с т ь ю определить этих м о л о д ы х лотарингцев. Если бы п о щ а д и л и эти естественные стремления, то как подняли бы самодеятельность и р а з н о с т о р о н н о с т ь н а р о д н о й силы? Но Бутелье (так звали профессора) отрицает э т о . «С к о р н е м вырвать этих детей из их почвы и из т о г о общества, с к о т о р ы м все их связывало, перенести их от их житейских д е л в область отвлеченного р а з у м а » . Да м о г ли он сделать э т о , он, у к о т о р о г о не б ы л о ни своей почвы, ни своего общества и, по крайней мере, как он д у м а е т , никаких предрассудков?.. У л о ­ тарингца есть своя особенность, к о т о р у ю м о ж н о б ы л о н е з а м е т н ы м о б р а з о м сгладить, а не подчеркивать ее. Но школьное начальство не о б р а щ а е т внимания на эти осязаемые факты французской жизни или не знает их. Их воспитанники живут в монастырской замкнутости, в д у х о в н о м созерцании п о д р у к о в о д с т в о м 357

Современные французы великих мужей, приставленных к ним для научного образования, и едва понима­ ю т , что они составляют отдельный народ, что этот н а р о д имеет с в о ю почву и что д у х всякой тесно сплоченной страны д о л ж е н составлять для ее сынов еще более живое, более действительное орудие к о с в о б о ж д е н и ю , чем сама почва и народ. Вина Бутелье в т о м , что он не пожелал заняться исключительно особенностью французского мышления. Ведь и у нас м о ж н о б ы л о бы найти н е к о т о р у ю д о л ю д о б р а , и то, что хвалят в характере других н а р о д о в , м о ж е т быть вредным для нашего темперамента. Введением иностранных правил только вносят беспорядок в нашей родине, так как н а м пригодно только т о , что выросло на нашей собственной почве... Семь лотарингцев, воспитанные о д н и м п р о ф е с с о р о м в общефранцузском духе, п о к и д а ю т по окончании гимназического курса Нанси и едут в Париж, который они хотят завоевать о б щ и м и силами, хотя идя разными дорогами и следуя различным призваниям. Один изучает право, д р у г о й медицину, третий вступает на литературное поприще, четвертый делается газетным репортером, остальные п о д в и з а ю т с я на других поприщах, но все связаны о б е щ а н и е м следить друг за д р у г о м и п о м о г а т ь , кто чем м о ж е т . Однако различие происхождения скоро д а е т себя знать. Сыновья более зажиточных родителей идут прямыми д о р о г а м и к цели; другие, бедные, быстро сбиваются с пути, так что даже товарищи не м о г у т воспрепятствовать э т о м у падению. П о с л е всевозможных приключений, рассказывать которые было бы здесь очень д о л г о , о д и н из них д о х о д и т до убийства с целью ограбления какой-то б о г а т о й авантюристки и за то о с у ж д е н сложить с в о ю голову на эшафоте; д р у г о й , его товарищ по преступле­ н и ю , с т р у д о м ускользает от руки палача; из остальных пятерых только двое: репортер, который сумел обратить на себя внимание ценными с о о б щ е н и я м и по э т о м у интересному делу, и присяжный поверенный, завоевавший себе имя бле­ стящей з а щ и т о й казненных товарищей на суде присяжных, составили себе карье­ ру из печальной участи товарищей, т о г д а как остальные трое или отнеслись р а в н о д у ш н о к с у д ь б е своих товарищей, или же вынесли из всего пережитого то заключение, что общественная система и система преподавания во Франции ничего не стоят, п о т о м у что из л ю д е й , которые в т е с н о м кругу своих могли бы выйти деятельными и полезными гражданами, она делает банальных честолюб­ цев, лишенных всяких нравственных правил и всякой внутренней связи со строем государственного правления, к о т о р о е они стараются с а м ы м эгоистическим об­ р а з о м грабить. Н о , развертывая перед нами картину печальной участи семи лотарингцев, Баррес находит время и з о б р а ж а т ь н а м душевное состояние его поколения, р о ж д е н н о г о м е ж д у С а д о в о й и С е д а н о м , отношения правительствующего класса, парламент, политиков и прессу в Париже. Картина м е с т а м и преувеличена, м е с т а м и лжива, но в о б щ е м жизненна и правдива, а п о т о м у и малоутешительна. Лишенные идеала и твердых убеждений, чуждые, б л а г о д а р я ограниченным по­ знаниям, р е л и г и о з н о м у верованию, враги науки, не у м е ю щ е й удовлетворить неразумные и несправедливые претензии, проникнутые презрением к ближним, б о г о т в о р я щ и е только самих себя, м о л о д ы е л ю д и пришли в своих бесплодных поисках за и д е а л о м и руководителем к т о м у , что стали восхищаться и поклонять­ ся Н а п о л е о н у , который был для них воплощением их собственной человеконена­ вистнической мечты: мечты сделаться п о с р е д с т в о м более сильной воли и свобод о м н е н и я властелином света и заплатить м и л л и о н а м и чужих человеческих жиз­ ней за удовлетворение своих собственных аппетитов. П о т о м у что и м е н н о в этом, а не в стремлении к национальной славе и заключается настоящая психология внезапно пробудившегося в э т о м поколении почитания памяти Н а п о л е о н а , в по­ колении, преклоняющемся перед властью, всякой властью, перед м е ч о м победи­ 358

V I . «Les déracinés» Барреса теля, перед м и л л и о н о м , перед министерской п о д п и с ь ю , д а ю щ е й п р о с т о р всем порокам, всем тщеславным вожделениям. И такое освещение скрытых причин поведения п о с т у п а ю щ и х на о б щ е с т в е н н у ю с л у ж б у современных французов, кото­ рое, м е ж д у прочим, носит характер циничной исповеди, такое обнаруживание механизма, п о с р е д с т в о м к о т о р о г о Третья республика р а б о т а е т и в государствен­ н о м управлении, и в н а р о д н о м представительстве, и в прессе, и в финансовых операциях, придает труду Барреса ценность исторического д о к у м е н т а . Как свидетеля, т р у д Барреса почтенен и д о с т о и н внимания, но как писателя и мыслителя — он недостаточен. И т е м более он недостаточен, что автор выбирает свои с ю ж е т ы из с а м о г о центра современной б о р ь б ы мыслей; следова­ тельно, он прекрасно видит, чего т р е б у ю т теперь от писателя и чего он не м о ж е т н а м дать. В первом с в о е м р о м а н е « Н а глазах варваров» он коснулся о д н о й из самых величайших психологических п р о б л е м , какую задавал себе к о г д а ­ л и б о психолог: изображения м а л о еще к о м у известной п е р в о б ы т н о й истины, составля­ ю щ е й основу взаимных человеческих отношений, а и м е н н о , что о б щ н о с т ь чувств объединяет всех л ю д е й , м е ж д у тем как разность о щ у щ е н и й разделяет их навсег­ да, что для к а ж д о г о индивидуума д р у г о й индивидуум, о т в е ч а ю щ и й е м у совер­ шенно п р о т и в о п о л о ж н ы м и чувствами, есть и б у д е т всегда в а р в а р о м , в р а г о м , не п о н и м а ю щ и м его чужеземцем. Баррес затронул эту и м е ю щ у ю г л у б о к о е значение п р о б л е м у , но развить ее не сумел. В «Les déracinés» он также о б с у ж д а е т о д и н из величайших вопросов нашего времени, но не ясно, не всесторонне, почти не сознавая всей важности предмета; Баррес утверждает, что человек д о л ж е н укоре­ ниться в собственной земле для т о г о , чтобы развиться вполне. Он присуждает его к жизни полипа или растений. Такое воззрение присуще всем к о н с е р в а т о р а м , которые высказываются против с в о б о д ы переселения и д а ж е против с в о б о д н о г о выбора р о д а деятельности, а стоят за коренную о с е д л о с т ь , за наследственность призвания и за кастовую замкнутость. По м н о г и м серьезным причинам м о ж н о защищать это воззрение, о с о б е н н о если ответить утвердительно на некоторые предварительные вопросы, например, существует ли и н д и в и д у у м для г о с у д а р с т ­ ва, или же государство для охранения и поощрения индивидуума, с м о т р е т ь ли на посредственное, животное д о в о л ь с т в о толпы или же на в о з м о ж н о с т ь с в о б о д н о г о развития исключительных натур как на цель цивилизации и т. д. Но п р о т и в о п о ­ л о ж н о е воззрение м о ж е т выставить за себя б о л ь ш и е и лучшие д о в о д ы . Коренная оседлость л ю д е й приведет только к в с е о б щ е м у з а с т о ю или, чего д о б р о г о , к отупению. П о д т в е р ж д е н и е м чего м о ж е т служить с у д ь б а китайцев, индейцев и л ю д е й первой половины средних веков. Передвижение же ускоряет развитие и прогресс, перенося индивидуума в н о в у ю среду, которая заставит его с а м о с т о я ­ тельно трудиться и применяться к новым условиям жизни. Свои обратные стороны и м е ю т с я и у о с е д л о й и у переселенческой жизни. Человек, п о с т о я н н о живущий на о д н о м и т о м же месте, с л и ш к о м свыкается с н и м и в о з в о д и т старый обычай на степень почитаемой им религии, к р о м е т о г о , он всегда до н е в о з м о ж ­ ности приличен, п о т о м у что вся его жизнь п р о х о д и т на глазах о д н и х и тех же свидетелей, которые составляют для него его м и р . Вылетевший же из гнезда птенец поневоле принуждает себя к творческой деятельности, но так как эта деятельность происходит в среде незнакомых, м н е н и е м которых он вовсе не д о р о ж и т , то присутствие таких свидетелей не м о ж е т удержать его от отступления от закона и обычаев и ему легче всего сбиться с пути. Все, что сказано о перемене места, м о ж е т быть отнесено и к перемене слоя общества. П е р е х о д из низшего класса общества в высший — п о т о м у что так называемое равенство в д е м о к р а т и ­ ческой республике есть не что иное, как стремление низших к обществен­ н о м у в о з в ы ш е н и ю , — имеет как с в о ю х о р о ш у ю , так и д у р н у ю с т о р о н у . Но Баррес, осмелившийся затронуть такой великий социологический вопрос, не 359

Современные французы сумел д о с т а т о ч н о освежить его. Он высказывает только догматически односто­ ронние и недоказанные предположения и не видит, или не хочет видеть, какие важные возражения м о ж н о выставить против таких предположений. Итак, т р у д Барреса неудовлетворителен, з а т о он в высшей степени ин­ тересен. Также и мысли и те возражения, какие п о р о ж д а е т эта книга, служат д о с т а т о ч н ы м и н а д е ж н ы м м е р и л о м ее значения.

VII «Лицевая сторона» Франсуа де Ниона Вплетение современной действительности в поэтическую ткань вымысла является также п р е о б л а д а ю щ е й чертой р о м а н а де Ниона. Э т о интересная лич­ ность, и п р и т о м такой писатель, изучение к о т о р о г о принесло бы н е м а л у ю пользу ю н о м у поколению французских художников. Все черты, характеризующие этих последних, с а м ы м счастливым о б р а з о м соединяются в нем. Он также много заимствовал и у предшествовавшего ему поколения и п р и т о м о б л а д а е т редкой в наше время эклектикой. У Золя он заимствовал его м е т о д изложения. Свои с ю ж е т ы он находит в газетах, о т т у д а же он берет все новости дня, которые с удивительным м а с т е р с т в о м соединяет и переплетает и уже в законченном виде п о д н о с и т читателю. Всякий отдельный анекдот из его р о м а н а п р о и с х о д и т дейст­ вительно. Но п о д о б н о е сплетение фактов не всегда дает н а м картину дейст­ вительности. Ведь т р у д н о нанизывать события, отделенные друг от друга време­ нем и пространством, на нитку о д н о г о действия и о д н о й судьбы, если не возьмется за то рука ищущего правды моралиста, о б л а д а ю щ е г о тонким чутьем и с т р о г о й д о б р о с о в е с т н о с т ь ю . Только п о д таким условием м о г у т быть признаны права р о м а н а из «газетной хроники». П и с а т е л ю не следует стесняться брать свои с ю ж е т ы из мира действительности, только при вплетении их в р о м а н он должен сохранить их с о р а з м е р н о с т ь и не показывать на о д н о м и т о м же перспективном плане редкое и частое, исключительное и обычное, иначе получится не картина, а карикатура. Во Франции всем известна история о д н о г о х и т р о г о зуава, который все отпуски из маленького алжирского гарнизона употреблял на т о , чтобы дурачить собирателей и торговцев животными, которых он с а м же им поставлял. В э т о м искусстве он д о ш е л до изумительной ловкости. Он у м е л к туловищам лягушек приделывать хвосты ящериц, сращивать б о к а м и д о ж д е в ы х червей и де­ лать м н о г о других уродливых экземпляров. Но ш е д е в р о м всех его произведений была крыса с о г р о м н ы м х о б о т о м , к о т о р у ю он выдавал за неизвестную породу из Сахары. Крыса эта была самая обыкновенная, только из н о з д р и ее выходил отрезанный хвост. Х в о с т был настоящий, и м о р д а крысы была настоящая, но с а м о животное представляло из себя хитрый о б м а н . Нечто п о д о б н о е совершает­ ся очень легко, п о с р е д с т в о м соединения отдельных частей, из которых каждая самостоятельна сама по себе. Учтивые критики называют э т о «синтезом»; но тот, кто не желает делать комплиментов, сравнит э т о «синтетически» составлен­ ное чудовище с у р о д л и в о й крысой алжирского зуава. Как от Золя он заимствовал м е т о д изложения, так у Гонкура он перенял его искусственный слог, п о г о н ю за редким определительным с л о в о м , с м е л о е произ­ водство новых слов, короче говоря, то «écriture artiste», к о т о р о е сделает со­ временную французскую прозу п о с м е ш и щ е м для недалекого б у д у щ е г о . У Бурже он заимствовал наивное щегольство специальными выражениями, взятыми из психологии; у Росни — его притязательные ссылки на естественно­научные фак­ ты и понятия; у А н р и Лаведана, который с а м опирается на А н р и Монье,— 360

VIL «Лицевая сторона» Франсуа де Ниона с в о б о д н о е развитие фабулы. Лаведан в о о б щ е не стесняется в и з о б р а ж е н и и фабулы. Он подтасовывает в о д н у и ту же о б щ е с т в е н н у ю и нравственную среду отдельные разговорные сценки, нанизанные механически, но далее никакой связи м е ж д у с о б о й не и м е ю щ и е . Франсуа де Н и о н поступает так же. Он весело рассказывает приключения н е б о л ь ш о г о круга л ю д е й , знакомых м е ж д у с о б о й , встречающихся в одних и тех же салонах, но не и м е ю щ и х друг на д р у г а никакого влияния. В т а к о м виде р о м а н не имеет никакого органического единства, никаких героев, никакой определенной истории развития, никаких ни главных, ни п о б о ч ­ ных характерных черт. Такой р о м а н м о ж н о сравнить с колонией животных, т о г д а как х о р о ш о разделенный на части и тщательно выведенный р о м а н , такой, каким понимали его великие писатели с т а р о г о поколения, и з о б р а ж а е т н а м высшую сущность жизни, органы к о т о р о й очень живые, но т е м не менее н е с а м о ­ стоятельные и, находясь в п о с т о я н н о м взаимодействии, служат о д н о й о б щ е й цели. Первое впечатление, какое п р о и з в о д и т такой п о л и п о о б р а з н ы й р о м а н , э т о впечатление чего-то мелкого, б е с п о р я д о ч н о г о , нехудожественного. Т о л ь к о когда присмотришься поближе, убедишься в правоте э т о г о названия. Р о м а н де Н и о н а есть р о м а н из жизни столичного общества. А в т о р , живший в н е м и н а б л ю д а в ш и й его, невольно выбирает эту ф о р м у . Бессвязное повествование есть копия анар­ хической жизни. Л ю д и х о д я т бок о бок, недоступные в с в о е м х о л о д н о м э г о и з м е , занятые только с а м и м и с о б о й , д у м а ю щ и е только о себе, п р е с л е д у ю щ и е только собственную выгоду; каждый из них заводит знакомство с с о с е д о м только т о г д а , когда он желает от него ч т о - н и б у д ь , и остается б е з у ч а с т н о - х о л о д н ы м ко всему, что не служит непосредственно к его пользе или вреду, и так живут эти л ю д и вместе целые десятки лет, и ни разу судьба о д н о г о не п р е о д о л е л а р а в н о д у ш и я д р у г о г о , ни разу радость и горе о д н о г о не п р о б у д и л и х о т я с л а б о г о о т г о л о с к а в пустой д у ш е д р у г о г о , ни разу ни один из них не служил д л я д р у г о г о п р е д м е т о м обогащения или, по б е д н о й мере, п р е д м е т о м р а з г о в о р а за чайным с т о л о м . Такие внутренно вечно одинокие и страшно неподвижные натуры, которые живут в с а м о м центре в о д о в о р о т а столичной жизни, как дикие звери в лесной глуши, н а х о д и м мы и в неорганических р о м а н а х п о з д н е й ш и х писателей, в к о т о р ы х нет д а ж е и тени симпатии о д н о г о лица или группы л ю д е й к д р у г о й . В п о д о б н о м обществе, как и в холодильнике Рауля Пиктета, прекращается всякое химическое взаимодействие. Т а м всякое тело становится н е д е й с т в у ю щ и м . Т о л ь к о по виду это о б щ е с т в о , в действительности же о н о поддерживается только з а к о н о м инер­ ции. Если я п р и б а в л ю еще, что Франсуа де Н и о н , к с о ж а л е н и ю , унаследовал от своих предшественников смелость д о л г о останавливаться на явлениях н е з д о р о ­ вой эротики и что он разделяет вместе с Эрвье, А б е л е м Г е р м а н о м и т. п. страсть к известному р о д у «rosse», то вполне п е р е д а м всю р о д о с л о в н у ю его дарований. Его личные преимущества составляют: в высшей степени развитое в о о б р а ж е н и е , к о т о р о е нередко парит над величественными картинами п р и р о д ы , и интенсив­ ность воззрения; но и о д н о г о э т о г о последнего б ы л о бы вполне д о с т а т о ч н о , чтобы дать ему м е с т о в первом ряду писателей. Н е к о т о р ы е из его поэтических картин заслуживают занять постоянное м е с т о во французской литературе. Передать вкратце содержание так с в о б о д н о с к о м п о н о в а н н о г о р о м а н а — задача нелегкая. П р и х о д и т с я довольствоваться объяснением отдельных групп, которые вы­ с т у п а ю т о д н а за другой. Почти в с а м о м центре р о м а н а стоит Гиацинта Грандье, изящное и г о р д о е созданье, дочь маркиза де М е с м е , жена банкира-миллионера Грандье. Ее о т е ц — маркиз, неисправимый игрок, кругом з а д о л ж а в ш и й , но т е м не менее сохрани­ вший свое общественное положение. Так как после всех его карточных неудач е м у нечего больше оставлять п о д залог, то он закладывает честное с л о в о , выкупить 361

Современные французы к о т о р о е представляет д л я него большие затруднения, так что е м у грозит даже п о з о р быть записанным на черную доску своего клуба. Маркиза, его жена, п р о и с х о д и т из б о г а т о г о купеческого р о д а , а купцы, по понятиям де Ниона, равняются о б м а н щ и к а м . П о ч е м у он смешивает о б а эти понятия, неизвестно, но причины для т о г о у него, вероятно, существуют. К о г д а маркиз прокутил солид­ ное приданое своей жены, то в последней просыпается наследственная купеческая жилка и она вступает в тайное сношение с д в у м я сомнительными посредниками по брачным д е л а м , т е м н ы м и маклерами, только в ы ж и м а ю щ и м и у нее деньги, и вместе с т е м негодяями, с т о я щ и м и о д н о й ногой в т ю р ь м е . Э т а благородная парочка, украшение Сент-Жерменского предместья, удачно сбывает с в о ю дочь миллионеру Грандье, а т о т женится на девушке без приданого, но с большими претензиями и д о р о г о с т о я щ и м и родителями из тщеславия, желая породниться с семьей, вращающейся в высших кругах общества или, вернее сказать, принад­ лежащей к «dessus de panier» Сент-Жерменского предместья. Уж такова слабость б о г а т о г о банкира. Е м у непременно хочется блистать в кругу знатных, хочется принадлежать к нему, и за э т о он готов заплатить какие у г о д н о деньги. Он беспрекословно позволяет ненасытному маркизу обирать себя. Впоследствии он получает от папы графский титул и оканчивает жизнь как счастливец, который достиг в жизни всего, чего только ж е л а л о его сердце. Бедная Гиацинта, жертва родительской страсти к роскоши и тщеславия выскочки-мужа, л ю б и л а , еще будучи м о л о д о й девушкой, своего д в о ю р о д н о г о брата, товарища детских игр, б а р о н а Жака де Сартин. Она мечтала со всей искренностью девического сердца стать когда-нибудь его женой. Но вышло иначе. Осажденная родителями, ослепленная м и л л и о н а м и Грандье, она почти бессознательно идет п о д венец с н е л ю б и м ы м и ч у ж д ы м ей плебеем, и только после страшных событий, происшедших в их брачной комнате, ей делается ясно, как преступно воспользовались ее ю н о й неопытностью. Ею овладевает глубокое отвращение ко всем л ю д я м , о с о б е н н о к ее м у ж у и, так как Грандье, удержав при себе с в о ю в о з л ю б л е н н у ю и после женитьбы, был настолько неосторожен, что п о з в о л и л Гиацинте накрыть себя, последняя пользуется э т и м п р е д л о г о м и запи­ рается у себя. (Мне нет н а д о б н о с т и указывать л ю д я м , з н а к о м ы м с литературой, какую пользу принесло де Н и о н у чтение «Горнозаводчика» Онэ.) Слишком г о р д а я для т о г о , чтобы сделаться в о з л ю б л е н н о й Жака, она предлагает ему совершить законный р а з в о д и выйти за него замуж. Так и случилось бы, если б, с о д н о й с т о р о н ы , родители, к о т о р ы м Грандье прекратил ежемесячную выдачу денег с т о г о времени, как Гиацинта стала запирать на ночь с в о ю комнату, не у м о л я л и дочь о б р а з у м и т ь с я и не погубить их, а с д р у г о й — Жак не совершил бы глупости, завязав л ю б о в н у ю интрижку с м о д и с т к о й , которая не м о г л а укрыться от Гиацинты; наконец, Грандье улыбается счастье, е м у удается вынести свою жену на руках из пожара на б л а г о т в о р и т е л ь н о м базаре; она прощается со своими девическими грезами, мирится с Грандье, д а р и т вскоре н о в о м у графскому дому Грандье наследника, который еще более упрочивает его положение и снимает со своих почтенных родителей, по крайней мере на некоторое время, вечные заботы о деньгах. Э т о т Жак де Сартин, о д и н из героев р о м а н а и близкий к сердцу автора, есть т о ж е интересный субъект. Благородный, как толедский клинок, он в обычной жизни служит п и с ц о м в о д н о м с т р а х о в о м обществе, но скоро покидает эту службу, так как кредиторы его грозят е м у устроить скандал в конторе. Сделав­ шись нищим, он старается, несмотря на с в о ю л ю б о в ь к Гиацинте и связь с м о д и с т к о й , поправить свои дела выгодной женитьбой, о чем хлопочет ему одна посредница, но терпит неудачу, и в конце концов он счастлив т е м , что может зарабатывать свой х л е б журнальной р а б о т о й , где он описывает светские празд362

VIL «Лицевая сторона» Франсуа де Ниона ники и с а л о н н у ю б о л т о в н ю . Крайняя б е д н о с т ь и н е с п о с о б н о с т ь к т р у д у не м е ш а ю т , однако, э т о м у аристократу, ж и в у щ е м у на чердаке, следовать за гер­ ц о г о м Аркольским на его оленьи о х о т ы , участвовать на всех приемах в СентЖ е р м е н с к о м предместье, сохранить свое м е с т о в обществе и г л у б о к о презирать всякого нетитулованного с м е р т н о г о , а также миллионера Грандье. Но в р о м а н е де Н и о н а есть о д н а погрешность: почему он не говорит нам, кто платит путевые издержки Жака, когда т о т отправляется на оленьи о х о т ы герцога Аркольского? Ведь не м о ж е т же автор предполагать, что все читатели легко верят в чудеса. Р а з б е р е м теперь другие супружеские пары. Герцог Аркольский, внук м а р ­ шала первой империи, женат на девице д ' Е п о р н о н , п р о и с х о д и в ш е й из высшей аристократии Франции. Она имеет в о з л ю б л е н н о г о , некоего Л е м е з л е , атташе при каком-то и н о с т р а н н о м дворе, единственным т а л а н т о м к о т о р о г о б ы л о пить водку и петь уличные песни, как п о ю т их в кафе-шантанах на бульваре Р о ш ш у а р , для увеселения аристократической публики. Ч т о б ы у д е р ж а т ь его о к о л о себя, герцогиня з а д у м а л а женить его на своей сестре, на идеальной красавице, м и л л и ­ онерше Маргарите д ' Е п о р н о н . М о л о д а я девушка узнает п о з о р н у ю тайну гер­ цогини и от отчаяния и отвращения у х о д и т в монастырь. Впоследствии Л е м е з л е был удален герцогиней и заменен цыганом. Но он утешается т е м , что женится скоро на старой, т о л с т о й , но с т р а ш н о б о г а т о й вдове-еврейке М ю л л е р де Фернандец. Герцог Аркольский совершает с согласия р о д и т е л е й преступление н а д маленькой танцовщицей оперы, чем и вызывает п р е ж д е в р е м е н н у ю смерть не­ счастной четырнадцатилетней девочки; р о д и т е л и начинают н е м и л о с е р д н о пре­ следовать его с п о м о щ ь ю разных темных личностей, и, когда тайна эта пригрози­ ла е м у не только наказанием, но и разоблачением л ю б о в н ы х п о х о ж д е н и й гер­ цогини, он, во избежание п о з о р а , убивает себя. Третья пара — это принц К а н д а л ь со своей женой, д о ч е р ь ю американского миллиардера, владельца обширных рудников. Она купила себе титул и п о княжески заплатила за него, но прав на свое б о г а т с т в о она не д а л а м у ж у . П р и н ц , такой же аристократ и такой же нищий, как и Жак де Сартин, с о в е р ш и л г р у б у ю ошибку, оставшись н е д о в о л ь н ы м т е м количеством карманных денег, какое жена отпускала ему. Возмущенная принцесса хлопочет в Риме о р а с т о р ж е н и и своего брака и, получив его, выходит вторично з а м у ж за человека еще б о л е е з н а т н о г о р о д а , герцога Ж у а ё з , м е ж д у т е м как принц, удовольствовавшись наконец с о л и д ­ ной с у м м о й , выдаваемой ему е ж е г о д н о , м и р н о п р о в о д и т остаток своих дней с прачкой, к о т о р у ю он знал еще до женитьбы на американке. А вот еще баронесса де Фонтеврольт, неприступная в своей д о б р о д е т е л и и р о д о в о й г о р д о с т и аристократка, которая с трогательной н е ж н о с т ь ю покрывает незаконные отношения своего сынка к баронессе де Рабутин и искренно б л а г о ­ дарна им за т о , что они в своей л ю б в и не выказывают себя такими негодяями, как Гиацинта со с в о и м выскочкой Грандье, герцогиня Аркольская с Л е м е з л е — цыгана она ей еще скорее прощает, п о т о м у что э т о х у д о ж е с т в е н н о - р о м а н т и ч н ы й н а р о д , — и еврейская чета, маркиз и маркиза де М о н т е л е о н е , проникнувшие в высшие круги, осмеянные и различными путями о б м а н у т ы е и м и , и т. п. Э т о пустое времяпрепровождение нарушается катастрофой, н е о ж и д а н н ы м п о ж а р о м на б л а г о т в о р и т е л ь н о м базаре, который очищает одних, наказывает других при­ мирительной с м е р т ь ю в огне. Все э т о п о х о д и т на хронику преступлений. Но ведь э т о не дневник за­ ключенных, негодяев или девиц легкого поведения, а история аристократичес­ кого общества Франции. По крайней мере, как утверждает де Н и о н . Прочитав описания страшных д р а м и д у ш е в н о г о состояния д е й с т в у ю щ и х лиц р о м а н а , невольно задумываешься над д в у м я или тремя в высшей степени интересными пунктами. 363

Современные французы Во-первых: почему, собственно, так г о р д ы или, лучше сказать, высокомерны эти знатные л ю д и ? Они признают и почитают только деньги, которых у них нет. Им следовало бы скорее презирать самих себя и униженно преклоняться перед б о г а т ы м и л ю д ь м и , м е ж д у т е м как они, н а о б о р о т , п о д н и м а ю т слишком высоко нос и д у м а ю т , что оказывают б о л ь ш о е снисхождение, если вступают в сношение с б о г а т ы м и м е щ а н а м и , деньги которых, в сущности, о д н и и у д е р ж и в а ю т от п о з о р н о г о падения их б л е с т я щ у ю «Лицевую сторону». Уж не р о д о с л о в н ы м и ли они оправдывают свое высокомерие? Но за спиной все они б о л т а ю т о своем происхождении от какого-нибудь подьячего или д а ж е п о р т н о г о , который три или четыре поколения т о м у н а з а д хитрым о б р а з о м пробрался в ряды дворянства. Итак, на чем же основана их дикая фантазия? Во-вторых: в о з м о ж н о ли, чтобы богатые и д о с т о й н ы е граждане республики стремились только к о д н о м у — втереться в п о д о б н о е родство? Ведь они видели, что такие родственники сами по себе ничто, ничего не и м е ю т , ничего не знают, ничего не могут. Управление страной находится в руках граждан; они одни и м е ю т влияние; они о д н и р а з д а ю т д о л ж н о с т и , чины, награды, духовные места; они о д н и д о б ы в а ю т и капиталы и устанавливают цены; они о д н и поддерживают и увеличивают славу Франции в науке, литературе и искусстве. К о г д а мнимые «знатные» п о ж е л а ю т чего-нибудь достигнуть, места ли при посольстве или места писца при акционерном обществе, получить в жены наследницу чикагского свиноторговца или ленточку в петличку, то они п о л з а ю т на коленях перед г р а ж д а н а м и . И т е м не менее последние п о з в о л я ю т э т и м прожигателям жизни ненавидеть себя и д а ж е оправдывают их непонятной подчиненностью. В-третьих, граф де Н и о н вводит в свой р о м а н д а ж е и евреев — иначе картина общества была бы неполна. Он и з о б р а ж а е т их как д о б р ы й антисемит и тысячу раз прав, пока д е л о идет о собранных им экземплярах: т о л с т о й де Фернандец, маркиза и маркизы де М о н т е л е о н е с их сыном. Конечно, нет никакого извинения для п о д о б н ы х л ю д е й , которые, не имея в т о м н а д о б н о с т и , терпят такое нич­ т о ж е с т в о , как Л е м е з л е , и д а ж е выходят за него з а м у ж и ищут знакомства с такими тонкими плутами и о б м а н щ и к а м и , как маркиз де М е з м е , и такими кутилами и т у п о у м н ы м и , как герцог Аркольский, и сводницами, как герцогиня Аркольская, баронесса де Фонтеврольт и т. п. П о - м о е м у , далеко не достаточно тех насмешек и презрения, какие высказывает де Н и о н по адресу всех Мюллеров и М о н т е л е о н е . Им с л е д о в а л о бы плюнуть прямо в их глупые лица. В о т единст­ венное и настоящее обращение, какого заслуживают эти ничтожные трусы, о т б р о с ы своей расы. Но после т о г о как я, еврей, и п р и т о м закоренелый еврей, объявил во всеуслышание о м о е м согласии с а в т о р о м , мне н е о б х о д и м о сделать некоторое пояснение. Жокей-клубские евреи де Н и о н а смешны и жалки. Но какими же д р у г и м и с л о в а м и охарактеризовать «знатных», которые так притяги­ в а ю т к себе этих смешных и жалких выскочек, чтобы п о т о м одурачить их? П о т о м у что и м е н н о так п о с т у п а ю т с ними все высокородные л ю д и романа. Л е м е з л е живет с баронессой М ю л л е р , маркиз де М е з м е берет за лечение хромой л о ш а д и маркиза М о н т е л е о н е в двадцать раз д о р о ж е ее с т о и м о с т и , другие берут у них взаймы или выклянчивают деньги на благотворительные цели и т. д. Всякий, кто только сближается с этими презренными евреями, рвет, щиплет и засовывает свои воровские пальцы в их карманы. Установилось такое мнение, что все евреи — о б м а н щ и к и , но странно, в р о м а н е единственными обманутыми и ограбленными являются наивные евреи, и де Н и о н рассказывает э т о с такой п р о с т о д у ш н о й и самоуверенной миной, как б у д т о э т о вполне естественно и никто не станет возражать ему. «Лицевая с т о р о н а » — это д о в о л ь н о пространное уличительное свидетельст­ во в процессе общества, для к о т о р о г о гибель в о г н е н н о м сиянии пожара на 364

V I I I . Три этюда ревности благотворительном базаре является с л и ш к о м прекрасным к о н ц о м . Эрвье уверял нас раньше, что деньги — это «l'Armature», стропила, балки французского дворянства. Граф де Н и о н заявляет, что э т о «la fasade», лицевая с т о р о н а . Если деньги служат в о д н о и то же время балками и лицевой с т о р о н о й , строительной и декоративной частью здания, т о , значит, и всем з д а н и е м , его внутренней и внешней с т о р о н о й , так что т р у д н о узнать, где в э т о м здании о с т а л о с ь хоть крошечное местечко для чести, л ю б в и к отечеству, признательности и д р у г и м высшим о б я з а н н о с т я м человека. Также и Ж о р ж К л е м а н с о п о д т в е р ж д а е т в с в о е м первом и далеко еще не вполне оцененном р о м а н е «Les plus forts» справедливость показаний Эрвье и де Ниона; и д у м а ю , что они важны, хотя о т а к о м скоплении их в о д н о м р о м а н е м о ж н о сказать м н о г о е . Но не менее замечательно и то явление, что такое суровое уличительное показание против высшего о б щ е с т в а д а е т о д и н из его членов. И сознает ли граф де Н и о н , э т о т проницательный и изящный художник, какой анархист кроется в нем?

VIII Три этюда ревности О д и н из популярнейших о б р а з о в шекспировских трагедий — э т о О т е л л о . Но заслуживает ли он этого? П о д о б н ы е сомнения не раз вкрадывались в м о ю д у ш у д а ж е и т о г д а или, вернее сказать, о с о б е н н о т о г д а , когда я видел их в о п л о щ е н ­ ными такими художниками, как Новелли или М у н е - С ю л л и . Шекспир вытесал фигуру Отелло простым т о п о р о м из с а м о г о г р у б о г о материала и не п о з а б о т и л с я д а ж е прибавить к ней хотя какое-нибудь украшение. Быть м о ж е т , О т е л л о о б ­ ладает с а м о й простой и несложной д у ш о й из всего шекспировского репертуара, и мне непонятно, как м о г л и десять поколений п о д р я д повторять, что он есть беспримерное воплощение ревности в литературе всего мира. Пусть хвалят в трагедии все, и д а ж е о б р а з Д е з д е м о н ы , о к о т о р о й писатели и эстетики сказали все, что только б ы л о м о ж н о сказать. «Она — подсолнечник, который с а м не знает, что постоянно повертывает с в о ю головку к д н е в н о м у светилу. Она — настоящая дочь ю г а , нежная, чувствительная, терпеливая, как те стройные, с б о л ь ш и м и глазами, женщины, которые так м и л о , кротко и меч­ тательно м е р ц а ю т из санскритских произведений. Она всегда н а п о м и н а е т мне Сакунталу Калидазы» (Гейне). Ради э т о й девушки-цветка произведение заслужи­ вает т о г о высокого значения, к о т о р ы м о н о издавна пользуется. Сцены в спальне Д е з д е м о н ы , ее детский страх, ее ж а л о б н ы е о б р а щ е н и я к Э м и л и и , о д н и м с л о в о м — вся та атмосфера, в к о т о р о й чувствуется приближе­ ние чего-то г р о з н о г о и вместе с т е м примешивается г л у б о к о е сожаление и с у д о ­ рожный страх, принадлежат к с а м ы м сильным сценам, какие мы з н а е м только в м и р о в о й литературе. Напротив т о г о , высокая оценка фигуры Я г о кажется м н е чересчур преувели­ ченной. Я г о — недурной образчик нравственного помешательства и с о п р о в о ж ­ д а ю щ е й всегда этот вид болезни испорченности, в к о т о р о й п р о с ы п а ю т с я дурные инстинкты, но э т о о т н ю д ь не страшное чудовище с неумеренной д у ш е в н о й глубиной, каким ж е л а ю т представить его, п о т о м у что Шекспир о с в о б о д и л его от всего необъяснимого, демонического, придав его дьявольской испорченности подкладку г р у б о й ж а ж д ы мести за м н и м о е о б о л ь щ е н и е его жены; и л у ч ш и м доказательством т о г о , что он вывел его из населенной д у х а м и адской пропасти и поселил на нашу прозаическую з е м л ю , служит т о т факт, что он рисует его н а м обыкновенным п л у т о м , з а п у с к а ю щ и м свои длинные пальцы в кошелек К а с с и о . 365

Современные французы Но менее всего м о ж н о смотреть на эту т р а г е д и ю , как до некоторой степени исчерпанный э т ю д ревности. Внезапное содрогание невинного доверчивого сердца от н е о ж и д а н н о г о при­ косновения подозрения, постепенное развитие страшного предположения, пока о н о не охватило всего существа О т е л л о и не сделалось о д н о й господствующей м ы с л ь ю , пища, к о т о р у ю везде находит себе э т о сомнение, потребность к силь­ ным о щ у щ е н и я м , в которых о н о н а х о д и л о себе исход, и з о б р а ж е н ы безукоризнен­ но. Но ведь э т о не психология именно ревности, но в о о б щ е всякой страсти. Это нормальный, х о р о ш о всем известный, теоретически описанный во всех учебниках психологии и конкретно воплощенный в тысяче поэтических произведений ход всех чувств, которые настолько сильны в нас, что с п о с о б н ы привести к моноидеизму, т. е. в состояние, в к о т о р о м одна-единственная мысль поглощает все наше существо. Человек в э т о м состоянии не признает ничего, что не согласуется с навязанной ему м ы с л ь ю и что не м о ж е т быть согласуемо д а ж е искусственным о б р а з о м , з а т о сопоставляет со всяким более или менее значительным наблюде­ нием и тиранически г о с п о д с т в у ю щ е й м ы с л ь ю на с а м о м деле несуществующие отношения, которые п и т а ю т и п о д д е р ж и в а ю т его, пока душевное напряжение не найдет себе исхода в сильном мускульном движении или же в каком-нибудь символическом насилии, т. е. пока навязанная мысль не перейдет в равносильный двигательный импульс и т е м не уничтожится. Э т о , как уже сказано, схематический р о д всякой страсти, значит, также и ревности, но и м е н н о о последней Шекспир н а м ничего не говорит в «Отелло» такого, что в ы х о д и л о бы за пределы повседневных наблюдений. Ревность Отел­ л о , п о - м о е м у , физиологическая, если м о ж н о так выразиться. Э т о нормальная ревность всякого з д о р о в о г о самца. О такой ревности, в сущности, и нечего говорить, п о т о м у что она не заслуживает т о г о , ч т о б о ней говорили, т. е. говорили в литературе. Ч т о б ы узнать ее, не н а д о х о д и т ь в театр и смотреть великих трагиков. Ее м о ж н о видеть при всяком сельском празднике, на всяком выгоне, п о д звуки пастушечьей песни; ее заметишь и в лесу, и на о х о т е за оленями и кабанами. Она является непременным спутником стремления к размножению, о д н о й из тех ф о р м , в которых р а б о т а е т м е х а н и з м п о л о в о г о п о д б о р а , и подстре­ кательством к ожесточенной б о р ь б е с соперником, в к о т о р о й п о б е д а достается более сильному и с м е л о м у , а вместе с ней и трофей э т о й п о б е д ы , т. е. женщина. Но иногда разрушительная сила ревности падает и на голову самки. Читавший Б р е м а знает анекдот об аисте, который с п о м о щ ь ю созванных других самцов у б и л с в о ю подругу, о б в и н е н н у ю им в измене. Итак, чтобы проследить все стадии ревности О т е л л о , не н а д о оставаться все время среди л ю д е й , а м о ж н о даже спуститься в м и р животных. Трагедия О т е л л о есть самый заурядный случай, какой м о ж н о только себе представить. Конечно, с о д е р ж а н и е м всякого литера­ т у р н о г о произведения д о л ж н о быть всегда общечеловеческое, а обыкновенные события в к а ж д о й человеческой жизни, как-то: рождение, л ю б о в ь , смерть, всегда были и б у д у т с а м ы м и и з л ю б л е н н ы м и и вечными явлениями. Но мы все-таки п о т р е б у е м от автора н е к о т о р о г о различения э т о г о н е и з м е н я е м о г о материала, если он хочет тронуть нас глубже, чем всякое семейное с о б ы т и е в д о м е соседа. А э т о г о - т о различения и недостает у Отелло. Со своей точки зрения бедный человек имеет п о л н о е право ревновать. Он не знает т о г о , что з н а ю т зрители. Все улики против Д е з д е м о н ы . Он не подвергает о с о б е н н о о с т р о у м н о й критике события, он п р о с т о легковерен и доверчив. Он считает Я г о надежным человеком, с в о и м д р у г о м . Он на с а м о м деле застал К а с с и о р а з г о в а р и в а ю щ и м с Дездемо­ ной. Она действительно горячо стояла за д е л о Кассио. Платок, данный ей Отелло, найден, как уверяет Я г о , у Кассио. И э т о уже вполне достаточные улики для в л ю б л е н н о г о и раздражительного человека, а т о , что за т е м следует, есть не 366

VIII. Три этюда ревности что иное, как ярко окрашенная новость дня, которая только б л а г о д а р я о б щ е ­ ственному п о л о ж е н и ю участников в о з б у ж д а е т сильное впечатление. «Отелло» есть обыкновенная м е л о д р а м а , служащая р а м к о й для прелестного женского портрета, но это ни в каком случае не м о ж е т быть р у к о в о д с т в о м к изучению ревности у человека умственно развитого, нравственного и до некоторой степени высокопоставленного. У развитых л ю д е й д а ж е и первобыт­ ные побуждения, которые встречаются у всех животных, п р и н и м а ю т другие, более б л а г о р о д н ы е формы. П р о с т о е плотское п о б у ж д е н и е в о з в о д и т с я на степень л ю б в и , т. е. на степень о д у х о т в о р е н н о г о чувства, к о т о р о е в своих высших проявлениях едва д а ж е напоминает о с в о е м биологическом п р о и с х о ж д е н и и . Также и ревность принимает в таких д у ш а х иной вид, чем в существе г р у б о м и д и к о м , к о т о р о е бросается с н о ж о м на неверную женщину и на соучастника ее вины. Она делается утонченнее, причиняет страдания, незнакомые г р у б о й натуре, и претерпевает различные превратности и заблуждения, б л а г о д а р я к о т о р ы м получается интерес к психологии ревности и д о с т а т о ч н о о б о с н о в а н н ы й с ю ж е т для поэтического произведения, п о т о м у что она впервые переносит ее из о б л а с т и з о о л о г и и в человеческую жизнь. Как э т ю д ревности я ставлю м н о г о выше р о м а н А н а т о л я Франса «Красная лилия», т о ж е переделанный в д р а м у . П р и п о д о б н о м превращении р о м а н , в с в о е м н о в о м виде, д р а м е , очень м н о г о проигрывает. А р о м а н А н а т о л я Франса б о л е е всего. Франс — стилист, и филигранная о б р а б о т к а языка с о в е р ш е н н о п р о п а д а е т в театральной перспективе. Франс п р и т о м же — иронист, а театральная п с и х о л о ­ гия недоступна иронии. Вот почему «Красная лилия» не имела успеха, не имела его и как драматическое произведение. Но р о м а н с а м по себе заслуживает б о л ь ш о г о внимания как по своей ф о р м е , так и по т р а к т у е м о м у предмету. Он выбрал с ю ж е т о м своего р о м а н а т о ж е ревность, но не такую физиологическую, как ревность Отелло, который скорее согласится убить Д е з д е м о н у , чем п о д е л и т ь ­ ся ею с соперником, а патологическую ревность утонченного цивилизованного человека, к о т о р о м у недостаточно о д н о г о о б л а д а н и я в о з л ю б л е н н о й и чье р а з ­ драженное и доведенное л ю б о в ь ю до б о л е з н е н н о г о состояния с а м о л ю б и е не допускает д а ж е и мысленного деления. «Красная лилия» развертывает перед нами картину печальной судьбы о д н о й женщины, которая, после первой л ю б о в ­ ной связи с р а в н о д у ш н ы м салонным ф р а н т о м , о т д а е т свое сердце х у д о ж н и к у и на этот раз исчерпывает до дна всю с п о с о б н о с т ь л ю б и т ь . Также и художник л ю б и т ее всеми силами своей д у ш и , и о б а м о г л и бы быть д о л г о счастливы, как были счастливы первое время. Но вот покинутый друг, предшественник, врывается в м и р н у ю жизнь художника, последний узнает, что его в о з л ю б л е н н а я имела в п р о ш л о м л ю б о в н у ю связь, и перед ревностью, вдруг проснувшейся в э т о й д у ш е , не м о г л а устоять д а ж е л ю б о в ь . Э т о образчик ревности, оглядывающейся назад, с т р а ш н о г о бича глубоких натур. Она несравненно нежнее ревности О т е л л о , п о т о м у что она вызвана не живым, присутствующим человеком, а воспоминаниями, т е н ь ю , призраками. Она несравненно мучительнее, п о т о м у что она не слушает г о л о с а х о л о д н о г о рассудка, а отрицает его, как не и м е ю щ е г о никакого права. Она не м о ж е т облегчиться ни м е с т ь ю , ни наказанием, п о т о м у что не м о ж е т не только уличить в чем-нибудь л ю б и м о е существо, но и бросить ей какой-либо упрек. Она неиз­ лечима, п о т о м у что коренится в вечно н е и з м е н н о м п р о ш л о м . Она не имеет ничего о б щ е г о с причиной первобытного п о б у ж д е н и я ревности, так как ей не приходится ни защищать свое право на исключительное о б л а д а н и е в о з л ю б л е н ­ ной, ни защищать себя от вторжения соперника. Оглядывающаяся н а з а д рев­ ность требует девической чистоты д у ш и и тела, б е л о г о листка, на к о т о р о м нет ни малейшего штриха, начертанного чужой рукой. К о г д а она п о д м е т и т или угадает 367

Современные французы в сердце в о з л ю б л е н н о й глубоко затаенный и совершенно потускневший чужой о б р а з , то переживает все муки унижения и измены. Н е т более высшей трагедии, как если женщина с п р о ш л ы м и болезненно гордый мужчина, с п о с о б н ы й на о г л я д ы в а ю щ у ю с я н а з а д ревность, п о л ю б я т друг друга. В т а к о м случае л ю б о в ь превращается в пытку. Женщина, которая м о г л а бы дарить только о д н о счастье, всаживает, п о д о б н о «железной женщине» в нюрнбергской камере пыток, тысячу лезвий н о ж е й в тело л ю б и м о г о человека, когда принимает его в свои объятия. В о д н о время с ее о б р а з о м встает в д у ш е в о з л ю б л е н н о г о и о б р а з н е п р е о д о л и м о г о предшественника, а э т о т последний мстит за непостоянство женщины с в о е м у преемнику, который, в сущности, ни в чем не виноват. «Красная лилия», при всех достоинствах произведения, далеко еще не справилась с э т и м скорбным, но сильным психологическим с ю ж е т о м . Т о т , кому удастся дать ему окончательную ф о р м у , с о з д а с т произведение, к о т о р о е б у д е т так же относиться к «Отелло», как «Фауст» Гёте к «Фаусту», э т о й н а р о д н о й книге шестнадцатого столетия. Но э т о произведение, п о ­ м о е м у , скорее не драматическое, а эпическое. Оно никак не п о д х о д и т к сцене. О н о б е з н а д е ж н о и б е з о т р а д н о , а театр живет только о ж и д а н и я м и и н а д е ж д а м и . О н о развивается в с а м о й потаенной глубине д у ш и , м е ж д у т е м как сцена требует событий налицо. Оглядывающаяся н а з а д ревность не ведет к б о р ь б е с человеком плоти и крови, к мускульной р а б о т е , защите и мести, но п р о и з в о д и т свои страшные опустошения втайне, д о в о д и т до с а м о ­ истязания и, следовательно, является недраматичной. Р о м а н т о ж е д а е т н а м верное изображение самобичевания. О д и н из выдающихся талантов ю н о й Франции, Л ю с ь е н М ю л ь ф е л ь д , за­ т р о н у л т о т же п р е д м е т в р о м а н е «Le mauvais désir», к о т о р о м у н е м н о г о г о недостает, чтобы быть о б р а з ц о в ы м произведением. К с о ж а л е н и ю , книга эта теряет м н о г о о т т о г о , что в ней идет речь об обыкновенной хронике, которая, в сущности, еще скучнее и безнравственнее. Д о с а д н о даже, что стремление к чистоте такого с а м о у в а ж а ю щ е г о таланта, как М ю л ь ф е л ь д , не с у м е л о осте­ речься от т о г о , чтобы не нарисовать н а м такие сцены, какие м о ж е т легко д а т ь самая заурядная порнография. Если не о б р а щ а т ь внимания на э т о т недостаток, то психологический э т ю д ревности останется всегда о б р а з ц о м необыкновенной точности и глубины. Г е р о й м ю л ь ф е л ь д о в с к о г о р о м а н а ревнует иначе, чем О т е л л о и художник А н а т о л я Франса. Его ревность есть высшая стадия л ю б о в н о г о д е с п о т и з м а , тираническое стремление к исключительному о б л а д а н и ю , к о т о р о г о уже о д н а мысль о д р у г о м приводит в ярость. Э т о ревность эгоистических, до крайности подозрительных, истерически тщеславных натур, какие м а с с а м и родятся в наш б о л ь н о й и нервный век, век всевозможных вырождений. Э т о классическая рев­ ность нашего времени, крайне непривлекательная ф о р м а распространившегося б о л е з н е н н о г о э г о и з м а . Такая ревность с о з д а н а не на л ю б в и , а на тщеславии. О д и н м у д р е ц отлично определяет ее в своей книге. «Ревность есть болезнь нашего т е м п е р а м е н т а и никоим о б р а з о м не зависит от существа, как до сих п о р л о ж н о предполагали. О д н и л ю д и с т р а д а ю т сахарной б о л е з н ь ю , другие о т соли­ тера; вот таким же о б р а з о м третьи л ю д и с т р а д а ю т ревностью, которая придает им такой же приятный блеклый цвет лица и очень часто причиняет жестокие желудочные боли». К о н е ч н о , все э т о г р у б о , непоэтично, о с о б е н н о если вкладывается в уста человека из типа «rosse», но з а т о с о д е р ж и т в себе справедливый приговор. Какие и м е н н о опустошения п р о и з в о д и т такая эгоистическая ревность, пусть прочтут об э т о м в р о м а н е . Во всяком случае, мюльфельдовская книга есть, п о ­ м о е м у , с а м ы й лучший, до сих п о р м н е известный клинический э т ю д состояния, к о т о р о е м о ж е т только разбираться на о б щ е м суде психологов и психиатров.

Три

князя

I Поль Верлен Легко сказать: я б о р ю с ь против направления, а не против л ю д е й . Направле­ ния сделались п л о т ь ю и кровью л ю д е й , и п о т о м у всякое о с т р о е с л о в о , сказанное против них, попадает в с а м о е чувствительное м е с т о человеческой д у ш и . Да не сочтут это за поучение или ханжество, если я стану уверять, что чувствовал себя с а м ы м несчастным, когда изучал «Вырождение» П о л я Верлена. Человек был беден, б о л е н и кругом в долгах, значит, т р и ж д ы священный д л я з д о р о в о г о , веселого и зажиточного человека, к о т о р о м у нет нужды з а б о т и т ь с я о н а с у щ н о м хлебе. Но менее всего м о ж е т его сделать ответственным за его б е з у м и е и сла­ бость врач в духе Верлена, который признает в умственных и нравственных прегрешениях наследственный грех, в к о т о р о м с а м понесший кару не м о ж е т быть виновен. И он был настоящим п о э т о м , к о т о р о м у в часы о т д о х н о в е н и я , хотя они были и редки, удавались песни, полные высокой красоты. Как м о г я сказать е м у т о , что я считаю истиной, не огорчив его? Как м о г я решиться огорчить его, к о т о р о м у и без т о г о судьба послала м н о г о бедствий? Но вместе с т е м как м о г я пройти м и м о него со снисходительно закрытыми глазами, когда самые плохие писатели ю н о й Франции выбрали его с в о и м в о ж д е м и д о й т и до них м о ж н о только через его труп? Уж ради только э т о г о о д н о г о и отступился бы от м о е г о труда о Верлене, если б м о я совесть не успокоила меня, говоря, что я д о л ж е н , д а ж е и п о д с т р а х о м причинить огорчение, исполнить обязанность, в о з л о ж е н н у ю на меня н е п р е о д о л и м ы м стремлением. Д л я меня б о л ь ш о е утешение иметь теперь п о д рукой доказательства, что Верлен не очень-то огорчился м о е й характеристикой его личности. Н е з а д о л г о до своей смерти он п о д р о б н о высказался по э т о м у п о в о д у представителям «Eclair» и « N e w York Herald». Более всего он принял к сердцу два пункта. Я перечислил признаки вырождения в его наружности: а с и м м е т р и ю его черепа, выдавшиеся скулы, косые монгольского типа глаза, ж и д к у ю растительность на лице и ко всему э т о м у привел описание его Гурэ, который говорит о его « с т р а ш н о м , д л и н н о м , совершенно г о л о м , покрытом загадочными ш и ш к а м и черепе». П р о т и в э т о г о восстал жалкий остаток тщеславия, тлевший еще в э т о й человеческой руине. Верлен привел своих интервьюеров в свидетели т о г о , что он вовсе не был так б е з о б р а з е н , как я его описал. Он д а л им о с м о т р е т ь свой череп и просил д а ж е , чтобы они его ощупали. « Г д е же шишки, о которых г о в о р и т д - р Н о р д а у ? — сердито восклицает о н , — он судит по п л о х и м ф о т о г р а ф и я м » ( ф о т о г р а ф и я м Карьера! Аман-Жана!) «и у п о р н о настаивает на своих смешных описаниях; очевидно, он никогда не видал меня в натуре, иначе он не выставил бы меня в таком непривлекательном виде, не правда ли?» Его посетители были, с а м о с о б о й разумеется, настолько деликатны, что не спорили с ним. Д р у г о е , что так р а з д р а ж и л о его, б ы л о м о е замечание, что он п р и о б р е л свои ревматические боли, заставлявшие его часто лежать в больнице, б р о д я 13

Макс Нордау

369

Современные французы п о ночам п о д открытым н е б о м . « М о й р е в м а т и з м » , — в о з б у ж д е н н о говорил о н с в о и м и н т е р в ь ю е р а м , — я приобрел не б р о д я по улицам, но во время осады Парижа, когда я, как защитник м о е г о отечества, стоял на форпостах в самые зимние стужи. Д - р у Н о р д а у следовало бы, как немцу, менее всего упрекать меня в м о е й болезни». « Н о , — заключил он, после несущественных замечаний, свои сердечные излияния,— дела м о и , значит, не так уж плохи, если п о д конец критик соглашает­ ся, что некоторые из м о и х стихотворений м о ж н о назвать перлами французской лирики, с к о т о р ы м и сравняются только очень немногие». В этих словах он обнаружился весь. Ради т о г о уважения, к о т о р о е я оказываю везде, где могу, его поэтическому д а р о в а н и ю , он простил н е и з б е ж н у ю грубость м о е й характеристики. Он менее чувствителен к ней, чем к м о е м у лестному отзыву. Он как-то вскользь п р о б е ж а л м о и осуждения, чтобы только остановить­ ся на п о с л е д н е м замечании. В этой черте сказывается ребяческая беспечность, которая составляет почти главную часть его характера, и м е ю щ е г о свои темные и светлые стороны. Если рассматривать жизнь Верлена не с м о е й , а с его точки зрения, то придешь к у б е ж д е н и ю , что в о б щ е м это был счастливый человек. Понимание действительности у него совершенно отсутствовало. Он объят был с н о м , кото­ рый длился от колыбели вплоть до могилы и был всегда субъективно, а иногда д а ж е и объективно прекрасным. Последние недели своей жизни он забавлялся т е м , что все вещи в своей маленькой комнатке в Латинском квартале он покрывал з о л о т ы м лаком. Жалкие безногие и шатающиеся деревянные стулья с с о л о м е н н ы м плетеньем — и вдруг вызолочены; железная кровать — тоже вызолочена; сломанный сундучок, д а ж е переплеты нескольких книг, составля­ ю щ и х всю его библиотеку, испачканная чернилами стеклянная чернильница, стены — все б ы л о п о з о л о ч е н о . В этой у б о г о й келье поэта все блестело з о л о т о м , как в сказочном дворце. Свидетели, видевшие эту о р г и ю страдавшего манией величия красильщика, были потрясены и до глубины д у ш и сожалели о несчаст­ н о м , очевидно впавшем в детство и забавлявшемся, как с л а б о у м н ы й . Я же с м о т р ю на э т о иначе. Обманчивый блеск з о л о т а , к о т о р ы м Верлен окружал себя в у б о г о й комнатке, есть символ его жизни. Он считал в е р х о м роскоши и красоты т о , что д р у г и м , н а м , кажется у б о ж е с т в о м . Свои худшие з а б л у ж д е н и я и свои наказания, вдвойне тяжелые, п о т о м у что они были вызваны по собственной воле, окрашивал он с в о б о д н о и с веселым д у х о м в з о л о т и с т у ю краску и превращал их, по крайней мере для себя, в д р а г о ц е н н у ю вещь. К т о читал его исповеди — « М о я жизнь», « М о е т ю р е м н о е заключение» или его стихотворения, которые, в сущности, все м о г у т назваться исповедями — что придает им если не поэтическое, то человеческое значение,— т о т б у д е т поражен веселым и с а м о д о в о л ь н ы м т о н о м , с каким он рассказывает о приключениях, приведших его к у г о л о в н о м у суду, о своих попойках и о своей разгульной жизни, н а п о м и н а ю щ е й п о х о ж д е н и я римского гуляки времен упадка. А его приговор за покушение на убийство его товарища по противоестественным порокам? Не правда ли, интересный образчик, давший в о з м о ж н о с т ь посмеяться н а д физионо­ м и я м и бельгийских судей и н е п о в о р о т л и в о с т ь ю служителей во ф л а м а н д с к о м суде и т ю р е м н ы х с т о р о ж е й . Ч т о такое его жизнь, б о с о н о г о г о и покрытого насекомыми бродяги по французским и бельгийским улицам? Средство наслаж­ даться прелестью о к р у ж а ю щ е й природы, освещенной утренней зарей, вдыхать а р о м а т свежего сена, завалившись где-нибудь в стогу, и заводить интересные знакомства с беспечными б р о д я г а м и , как и он с а м , м у д р ы м и нищими и опыт­ ными ворами. Его пребывание в парижских больницах? Т р и у м ф в определенные сроки, периодические чествования его д о к т о р а м и , студентами, служителями, 370

Три князя товарищами по полате, газетными репортерами. На все, что наводит ужас на н о р м а л ь н о г о человека, он смотрел р а в н о д у ш н о или же превращал в чувство удовольствия. Он или не отдавал себе отчета в своих действиях, или же судил о них по п р о т и в о п о л о ж н о с т и к канону. Только, конечно, не ради т о г о з о л о т о г о о п т и м и з м а р а б б и Гиллеля, который ко всему прибавляет: «И э т о т о ж е на д о б р о » и представляет с о б о ю высшую ф о р м у с п о с о б н о с т и и н д и в и д у у м а приспособлять­ ся ко всему, д а ж е к с а м ы м неблагоприятным условиям жизни, но р а д и отсутст­ вия стремления к о б щ е н и ю . Н е д а в н о я читал во французском описании путешест­ вий, что тонкинское начальство было бы п о л о ж и т е л ь н о бессильно против диких округа Л а о с , если бы не решилось тотчас же применить с м е р т н у ю казнь; т ю р ь м а не наводила на диких никакого страха; н а о б о р о т , они чувствовали себя в ней у ю т н о и х о р о ш о ; понятие о бесчестии, к о т о р о е мы связываем с ней, д л я них не существует. Они признают только фактическую с т о р о н у дела, з а к л ю ч а ю щ у ю с я для них в пристанище, ежедневной еде и ничегонеделании, т. е., по их п о н я т и ю , в представлении з е м н о г о блаженства. Верлен с м о т р е л т о ж е с э т о й точки зрения. Д л я понятия о мещанской честности не было места в его уме, и п о т о м у скитания по улицам и овинам, т ю р е м н ы е камеры и палаты в общественных больницах казались ему м е с т о м отдохновения, где заботились о нем б е з в о з м е з д н о . Но не жалеть Верлена н а д о , а скорее завидовать ему, п о т о м у что в последние годы его жизни в его руки нередко перепадали двадцатифранковики, и т о г д а он мнил себя К р е з о м ; з а т е м радушие п р о с т о й и недалекой женщины Латинского квартала, сумевшей из славы своего п и т о м ц а сделать себе д о х о д н у ю с т а т ь ю , д а л о е м у пристанище, в к о т о р о м в течение м н о г и х месяцев п а р о д и р о в а л о с ь « Б о г и баядерка» и где к опьянению вином, с к о т о р ы м он никогда не разлучался, присоединялось б л а г о р о д н о е опьянение славой, ниспосланное е м у в с а м о й за­ манчивой ф о р м е — ф о р м е почитания потомства. П о т о м у что почитатели, воз­ ведшие его на свой языческий алтарь и певшие е м у с коленопреклонением раз­ личные хвалебные песни, состояли большей частью из ю н о ш е й , на челах к о т о р ы х отражалась заря д в а д ц а т о г о столетия. Никакой писатель в самых восторженных грезах не м о ж е т пожелать себе ничего более заманчивого и райского, как сознания, что с л е д у ю щ е е поколение б у д е т на алтаре поклоняться ему, как, с д р у г о й стороны, нет ничего ужаснее трагедии Л а м а р т и н а , который насладился поклонением не в конце своего литературного поприща, как э т о с л е д о в а л о бы, а в начале, когда о н о излишне, п о т о м у что м о л о д о с т ь , крепость сил и н а д е ж д а с и з б ы т к о м з а м е н я ю т его, и который на закате дней остался з а б ы т ы м современ­ никами, свидетелями его славного начала, и неизвестным п о т о м с т в у . Впрочем, все з н а ю т , каким о б р а з о м с о з д а л а с ь поздняя слава Верлена. Почти до с а м о й старости р а б о т а л он в с в о е м углу, и ни о д н а человеческая д у ш а , кроме некоторых друзей, не п о з а б о т и л а с ь о нем. О д н о с о б р а н и е сти­ хотворений выходило за д р у г и м , но в с а м о м ограниченном количестве, да и те почти целиком оставались на шее издателя; ни о д н о м у п о к у п а т е л ю не приходила в голову мысль променять свои сребреники на верленовские книжки, и ни о д и н критик не с о б л а г о в о л и л у д о с т о и т ь его хоть бы о д н о й строчкой признательности или порицания. Он перешел уже сорокалетний возраст, когда вдруг, неожиданно для с а м о г о себя, был открыт. Его К о л у м б о м и Веспуччи были Ж а н М о р е а с и М о р и с Баррес. Э т и т о г д а совсем еще м о л о д ы е петухи подняли страшный ш у м по п о в о д у своей находки. В кафе б о л т у н о в , распо­ ложенных на л е в о м берегу Сены, откуда получили начало все болтливые во­ д о п а д ы новых парижских литературных веяний: декадентство, с и м в о л и з м , р о ­ м а н и з м и мистицизм, М о р е а с и Баррес провозгласили Верлена величайшим п о э т о м своего времени, Шарль М о р и с скрепил объявление об э т о м и з б р а н и и в газете своего кружка своей подписью; такой же поэт, граф де Монтескьё, 371

Современные французы разнес н о в у ю славу по салонам, наполненным прическами Боттичелли; и таким о б р а з о м Верлен сделался в короткое время великим человеком для всех «разум­ ных» л ю д е й , искавших в Chat noir «нового пророка». С а м о с о б о й разумеется, что, когда Верлен попал в число литературных звезд, время его серьезных трудов осталось далеко за ним. Т о , что он написал в течение десяти или двенадцати лет, старались зарыть з а д н и м и лапами даже пристыженные творцы его славы, а после его смерти Л ю с ь е н М ю л ь ф е л ь д писал в почитавшем его журнале «Revue Blanche»: «К нашему с м у щ е н и ю не примеши­ вается никакого сожаления. Человек перестал быть приятным и доступным и потерял свой интерес. Н у ж д а и отравы, п о м о г а ю щ и е лучше переносить ее, совсем истощили этот м о з г . Его д е л о было уже сделано. Стишки и пустая болтовня в измученной прозе, к о т о р у ю выманил у него ревностный издатель, ничего не прибавили к его славе. Х о р о ш о еще, что старость не о б е з о б р а з и л а его литературных р а б о т » . Золя прибавил к э т о м у о б щ е е замечание, что мятежная м о л о д о с т ь восторгается в литературе только мертвецами или живыми руинами и банкротами искусства и литературы; и как пример он приводит Эрнста Гелло, Барбе д'Оревили, Вилье де Л и л ь - А д а н а и Верлена. В почитании этих н е д о б р о ­ вольных арлекинов видит определенное намерение о б и д е т ь и повредить л ю д я м д о с т о й н ы м , заслуженным, серьезным т в о р ц а м вечных трудов. Золя прав, но только относительно. Конечно, стремление посердить всеми признанных и еще з д р а в с т в у ю щ и х гениев, изъять их, если м о ж н о , из обращения есть о д н а из побудительных причин, с о з д а ю щ и х э т о т потешный геройский культ; д р у г о й не менее важной п о б у д и т е л ь н о й причиной мятежных завистников является справед­ ливое сознание, что все эти возведенные в гении болтуны и слабоумные, вроде Гелло, Вилье де Л и л ь - А д а н а и т. д . , суть плоть от плоти их и что, сплетая из художественного бессилия венки с в о и м учителям и п р о т о т и п а м , они т е м самым прославляют с в о ю собственную с м е л у ю и притязательную неспособность. Итак, позднее увлечение Верленом было на с а м о м деле только искусным м а н е в р о м горсти л ю д е й , которые за двенадцать или четырнадцать лет успели из М о н м а р т р а и Латинского квартала проникнуть во французскую литературу и, п о б е ж д а я все преграды на с в о е м пути и влияя на бульварную прессу, водрузить свое пиратское знамя на куполе дворца Мазарини. Но э т о , понятно, не мешало Верлену вполне насладиться с в о и м а п о ф е о з о м . Он верил в серьезность и чест­ ность воздаваемых е м у почестей, да о д н о время они действительно были серьез­ ны и честны. Только первые апостолы новой веры странно улыбались, когда с м о т р е л и друг на друга. П о л о ж и м , что обращенные и м и верующие, набожно п о в т о р я ю щ и е все, что им проповедовали, были слабы у м о м и неспособны рассуждать, но з а т о искренни в с в о е м усердии. И теперь я не м о г у отнять ни о д н о г о слова из т о г о , что я д о л ж е н был сказать о Верлене: он был «вынужденным скитальцем и пьяницей... с л а б о у м н ы м , возбуж­ д е н н ы м мечтателем, который с т р у д о м борется против своих дурных наклон­ ностей и в т р у д н у ю минуту находит иногда трогательные ж а л о б н ы е тоны; м и с т и к о м , в чьем неясном сознании волной проносились представления о Боге и святых, и арлекином, у к о т о р о г о бессвязная речь, выражения, лишенные всякого смысла, и пестрые картины свидетельствовали об отсутствии какой бы то ни б ы л о определенной мысли». Также м о г у я подтвердить и т о , что прибавил ради смягчения своего с у р о в о г о приговора: что «стихотворения, выражавшие душевное настроение Верлена, были иногда удивительно удачны... У здорового и т в е р д о г о д у х о м поэта д а ж е с а м о е чистое настроение соединяется с ясными о б р а з а м и , а не только с веянием а р о м а т а и р о з о в ы м т у м а н о м . Таких стихотво­ рений, как « Н а д о всеми вершинами покой», «Рыбак», «Исполненный радо­ сти и полный страдания», не м о ж е т с о з д а т ь возбужденный выродок; но зато, 372

Три князя с д р у г о й стороны, самые дивные стихотворения Гёте, выражающие его настро­ ение, не были так возвышенны и духовны, как три или четыре наилучших стихотворения Верлена. Но три или четыре, не более. Зато эти несколько стихотворений останутся вечными антологическими произведениями и из столетия в столетие б у д у т считаться драгоценными сокровищами музеев. Э т о б ы л о задачей его жизни — подарить человечеству свои три или четыре стихотворения. А ч т о б ы выполнить эту задачу, он д о л ж е н был быть т е м , чем он был: беспокойным и неприятным скитальцем, и жить так, как он жил: до крови укушенный, с з а б л у д и в ш и м с я р а з у м о м , с о ж ж е н н ы м пьянством, пугливо обегая, п о д о б н о з а т р а в л е н н о м у волку, все общественные постановления, отверженный, загрязненный, оплакивая с а м о г о себя и с в о ю судьбу. Опустошительные вихри его животных страстей и следу­ ю щ и е за ними и орошенные потоками слез сокрушения были н е о б х о д и м ы м и причинами сотни рифмованных строк, которые остались после него и к о т о р ы м и он о б о г а т и л художественное достояние человечества. Было бы вовсе н е у м е с т н о показать себя сентиментальным и сожалеть поэта за т о , что е м у с у ж д е н о б ы л о претерпеть «великие страдания», чтобы петь «маленькие песни». Он не о с о б е н н о сильно чувствовал свои страдания, а песни его были для него искуплением, как для нас они служат примирением с ним.

II Стефан Малларме ЕСЛИ будущее поколение, в чем я, конечно, сильно с о м н е в а ю с ь , заинтересует­ ся отдельными детскими дурачествами, которые товарищи игр и стоящие на о д н о й и т о й же ступени умственного развития зрители с комичной в а ж н о с т ь ю называют «современным движением в литературе и искусстве», то о н о во всяком случае вынуждено будет д о л ь ш е всего остановиться на М а л л а р м е . Э т о лучший образчик в истории декадентской литературы, и п р и т о м образчик, с о з д а н н ы й исключительно для научного обучения. Всякая глупость декадентства д о х о д и т у него до высшей точки, где она превращается в карикатуру и п р е д н а м е р е н н о подчеркнутое самоосмеяние. Я д о с т а т о ч н о п о д р о б н о охарактеризовал э т о г о человека (в «Вырождении»). Я указал т а м на то, что этот человек весьма уважаем с в о и м и приверженцами, хотя, в сущности, он ничего не с о з д а л , и, быть м о ж е т , и м е н н о п о т о м у , что он ничего не с о з д а л . Шарль М о р и с , его герольд, восхвалял т а к у ю в о з д е р ж а н н о с т ь как величайшую его заслугу. « Э т о т человек, не напечатавший ни о д н о й книги и к о т о р о г о т е м не менее все признавали за поэта, сделался, так сказать, сим­ волическим о б р а з о м поэта, с т а р а ю щ е г о с я приблизиться к а б с о л ю т н о м у . Его молчание свидетельствует о т о м , что он не м о ж е т еще осуществить то небывалое художественное произведение, к о т о р о е он з а д у м а л с о з д а т ь . На такое о б о с н о в а н н о е воздержание, в случае если жестокая жизнь откажет ему в своей поддержке, м о ж е т дать д о с т о й н ы й ответ только о д н о наше уважение, или, вернее, наше почитание». М а л л а р м е с а м сказал как-то раз П о л ю Эрвье, бывшему т о г д а еще его почитателем, что он «не понимает, как э т о другие печатают свои произведения»; такой поступок кажется е м у н е б л а г о п р и с т о й ­ н о с т ь ю , з а б л у ж д е н и е м , граничащим с умственным р а с с т р о й с т в о м , к о т о р о е назы­ вается «эксгибиционизмом», т. е. б о л е з н е н н ы м стремлением делать все напоказ. « В п р о ч е м , — прибавляет Эрвье с трогательной с е р ь е з н о с т ь ю , — никто не у м е л в таком совершенстве скрывать своей д у ш и , как э т о т несравненный мыслитель». 373

Современные французы Но он не остался до конца верен своему принципу, о чем м о ж н о пожалеть по м н о г и м чисто эстетическим причинам. Было бы слишком х о р о ш о , если б он в истории литературы остался навсегда великим п о э т о м , ничего не с о з д а в ш и м классиком, у м о л ч а в ш и м о своих шедеврах, п о д о б н о т о м у как говорят о Мольтке, что он прекрасно молчал на шести языках, чудесным человеком, собрание сочинений к о т о р о г о м о г придумывать всякий из его почитателей по своему у с м о т р е н и ю , причем учитель его не руководил этой интересной р а б о т о й и не мешал ей. К с о ж а л е н и ю , он с а м грубой рукой нарушил х о д и в ш у ю о нем молву. Д о ж и в до пятидесяти лет, не подарив миру ничего, кроме о д н о г о стихотворения в несколько куплетов « П о л д е н ь Фауна», о чем сейчас будет говориться, и некото­ рых переводов в прозе с английского, к чему он, как преподаватель э т о г о языка в о д н о й парижской гимназии, имел бесспорно способность, он в последние шесть лет своей жизни соблазнился и нарушил «молчание своей души», чтобы показать ненавистной толпе, что он м о ж е т сделать. Весь т р у д его жизни разделен на два т о м а : «Стихотворения и проза» и «Пустая болтовня». Опубликование этих двух т о м о в есть непростительная шутка, к о т о р у ю он сыграл н а д с а м и м с о б о й и над своими приверженцами. Благодаря э т о м у вполне естественному с о б ы т и ю в книжном деле он перестал быть таинственной невидимкой, к о т о р о й всякий до тех пор придавал наикрасивейшую ф о р м у , какую только с о з д а в а л о его в о о б ­ ражение. Неизвестный б о г сделался человеком, и п р и т о м человеком до крайно­ сти с м е ш н ы м , так что большая часть его почитателей, сгорая от стыда, выбежа­ ли из капеллы, и только некоторые восторженные поклонники замерли в молит­ венных позах у п о д н о ж и я его алтаря. «Пустая болтовня» — с а м о е п о д х о д я щ е е заглавие, какое он д а л второй и последней книге,— не скрывает в себе никакой иронии. М а л л а р м е даже гордится т е м , что он болтает. Он с м о т р и т на это, как на отличие, как на свое преимущество. Чернь д у м а е т , а он — он болтает. Он олицетворяет с о б о й «боже­ ственное безумие» поэта. Быть понятным и говорить р а з у м н о он предоставляет п р о с т о й толпе. Его же б л а г о р о д с т в о у м а выражается в т о м , что он непроницаемо темен для т о г о , чтобы все, п р о р и ц а е м о е им, не осквернилось с л а б ы м светом благоразумия. Он при всяком у д о б н о м случае хвалился своей святой непонят­ н о с т ь ю . На своих еженедельных вечерних приемах, когда его ученики собирались вокруг него для общественного служения в его храме, он рассказывал им с в и д и м ы м удовольствием о д н о происшествие, к о т о р о е д о л ж н о б ы л о показать, как недоступна была тайна его слов для поверхностного рационалистического филистера. О д н а ж д ы о б щ е с т в о символистов пригласило его в бельгийский провинци­ альный г о р о д Б р ю г е или Гент, не з н а ю х о р о ш о , прочитать т а м лекцию. Маллар­ ме п о с л е д о в а л приглашению. Учредители объявили о его приезде в местной газете с а м ы м лучшим символически-мистическим с л о г о м . « С ю д а д о л ж е н при­ быть первый среди живущих, король современных поэтов и мыслителей. На д о л ю г о р о д а выпало счастье лицезреть великого, единственного, несравненного и принять из его собственных уст откровение его ума!» Э т а реклама произвела свое действие. Ей поверили т е м легче, что никто в г о р о д е не м о г сказать ничего п р о т и в о п о л о ж н о г о по т о й п р о с т о й причине, что никто не прочел ни о д н о й строчки из М а л л а р м е . Итак, все о б р а з о в а н н о е о б щ е с т в о сочло с в о и м д о л г о м явиться на лекцию М а л л а р м е . Зал наполнился благоговейно о ж и д а ю щ е й публи­ кой. В п е р в о м ряду кресел поместился к о м а н д у ю щ и й генерал в п о л н о й парадной ф о р м е , со всеми о р д е н а м и , как п о д о б а е т , когда о д н а часть высшего общества удостаивает с в о и м присутствием д р у г у ю . Вошел М а л л а р м е . Все увидели гос­ подина невысокого роста, с седыми бакенбардами и острыми у ш а м и Фауна, который, заняв м е с т о за приготовленным е м у столиком, вынул порывистым 374

Три князя движением из кармана фрака несколько листков и р а з л о ж и л их перед с о б о й . Затем он начал чтение среди благоговейной тишины. С а м ы м искренним и внима­ тельным слушателем был генерал. К а з а л о с ь , он весь обратился в слух и не сводил глаз с великого человека из Парижа. Он с ж а д н о с т ь ю ловил к а ж д о е его слово. Так длилось несколько минут. Затем начались странные изменения в лице и позе генерала. Почтительная улыбка приветствия исчезла с его губ. Д о б р о ж е ­ лательный взгляд сделался неподвижным, л о б покрылся м о р щ и н а м и . У д и в л е н ­ ный, он вопросительно посматривал то на лектора, то на слушателей. К а з а л о с ь , он не верил с в о и м у ш а м и хотел прочесть на лицах соседей п о д т в е р ж д е н и е своего впечатления. Те становились з а м е т н о оживленнее. Генерал нервно заерзал на с в о е м стуле и г р о м к о вздыхал. От нетерпения и все усиливавшегося гнева он принялся дергать свои усы. М е ж д у т е м М а л л а р м е п р о д о л ж а л с п о к о й н о и с с а м о ­ д о в о л ь с т в о м читать лекцию. Наконец генерал не в силах был б о л е е сдерживать своих чувств. Красный, как огонь, он вскочил со своего места, крикнул звучным начальническим г о л о с о м : «Человек этот, читающий нам т а к у ю неслыханную вещь, или с у м а с ш е д ш и й или пьяный», и г р о з н ы м и ш а г а м и , гремя саблей и ш п о ­ рами, вышел из залы. П о в т о р я ю , М а л л а р м е с а м рассказывал об э т о м происшествии, и ученики его отнеслись с улыбкой сожаления к выходке п р я м о д у ш н о г о с о л д а т а , который воплощал в их глазах существо вроде бессмысленного т о л с т о к о ж е г о н о с о р о г а . Единственная вина генерала, если М а л л а р м е верно передал анекдот, с о с т о и т в т о м , что он рассердился. Если б он высказал свое мнение, смеясь или п о ж и м а я плечами, то доказал бы т е м свое умственное превосходство, к о т о р о е з а м к н у л о бы уста с а м о м у М а л л а р м е . Д л я т о г о чтобы читатель м о г лучше разобраться, кто прав, бельгийский ли генерал или декадентский поэт­князь, я приведу несколько выдержек из « Б о л т о в ­ ни» М а л л а р м е . О славе он выражается так: «Слава, я бесспорно только вчера узнал ее, и меня нисколько не заинтересу­ ет, если кто­нибудь припишет мне ее. Сотни афишек,— э т о предательство б у к в , — присвоившие себе неоцененное з о л о т о дня, бежали от м о и х глаз по п р о в е д е н н ы м рельсам к краю горизонта, точно ко всем заставам г о р о д а , прежде чем собраться в непонятную гордость, к о т о р у ю придает приближение к лесу во время его апофеоза». Д л я ж е л а ю щ и х я привожу подлинник (говорит Н о р д а у ) , чего не б у д у делать в других случаях, так как д у м а ю , что, прочитав э т о т перевод, они не усомнятся в точности остальных: «La gloire, je ne la sus qu'hier irrefragable et rien ne m'intéressera d'être appelé par quelqu'un ainsi. Cent affiches s'assimilant l'or incompris des jours, trahison de la alettre, ont fui, c o m m e à tous les contins de la ville, mes yeux au ras de l'horizon par un départ sur le rail trainés avant de se recueillir dans l'abstruse fierté que d o n n e une approche de forêt en son temps d'apothéose». На упрек в неясности он о д н а ж д ы отвечал: «Чистые преимущества были бы на э т о т раз предоставлены низким шут­ никам. К а ж д о е произведение, сверх с а м о г о ценного, к о т о р о е о н о заключает в себе, из внимания к т е м , чей язык о н о в конце концов все­таки заимствует для д р у г о й цели, раз о н о делается о б щ и м д о с т о я н и е м , д о л ж н о с л о в а м и с в о и м и выражать какую­нибудь, хотя бы с а м у ю безразличную мысль. Э т и м путем м о ж н о отстранить п р а з д н о г о , который в восторге от т о г о , что при первом взгляде это ничуть не касается его. Вежливый, о б о ю д н ы й поклон. Прекрасно, если, однако, о н о навлекает на себя п о д о з р е н и е т е м , что беспокоит какой­то рефлекс предметов, очень п о х о ж и й на рефлекс сетчатой о б о л о ч к и . Самые ловкие из публики, ухитрившись руководить е ю , серьезно о б ъ я в л я ю т , что 375

Современные французы и м е н н о содержание непонятно. С м е ш н о , увы, т о м у , кто поддается э т о й шутке! Он подвергается страшной, посредственной насмешке. Так всегда. Не так, быть м о ж е т , как свирепствует теперь бич, единодушно и безмерно... Э т о предприятие, которое, по крайней мере литературно, не считает в о з м о ж н ы м выставлять предметы на непоколебимый передний план, как торговец старьем, определенное натиском одного мгновения, т. е. написанное, в э т о м случае, почему? Непристойно распространяться о т о м , кроме общих мест. Лучше расстилать роскошное облако, плывущее над тайной пропастью всякой мысли, конечно принимая в соображение, что самое обыкновенное есть т о , к о т о р о м у п р и д а ю т не больше, как непосредственный характер». Так как я б о ю с ь , что здесь я уж слишком точно придерживался перевода, то хочу, по крайней мере, последние три строчки привести по­французски: «Plutot que tendre le nuage précieux, flottant sur l'intime gouffre de chaque pensée, vu que vulgaire l'est ce à quoi on décerne, pas plus, un caractère immédiat». Но э т и м я и ограничусь, чтобы читатель не поступил со м н о й так же, как бельгийский генерал. Стихи М а л л а р м е очень п о х о ж и на его прозу, по крайней мере последнего времени. Известнее всего его с л е д у ю щ а я строфа: Et tu fis la blancheur sanglotante des lys, Qui roulant sur des mers de soupirs qu'elle effleure, A travers l'encens bleu des horizons pâlis, M o u t e rêveusemeut vers la lune qui pleure.

(И ты с о з д а л эту р ы д а ю щ у ю белизну лилий, которая, катясь н а д м о р я м и в з д о х о в , к к о т о р ы м едва прикасается, сквозь г о л у б у ю дымку побледневших горизонтов, м е д л е н н о поднимается к плачущей луне.) Э т и и другие стихи нашли себе бесчисленных толкователей: одних, как Ретте и Г ю с т а в К а н , глубокомысленных и благоговейных, других, как Ж ю л ь Л е м е т р , настолько не заслуживающих доверия, что никак нельзя отклонить подозрения Улока. Но когда выясним м н и м ы й смысл этих темных и великих слов, то обнаружится, что все э т о бессмыслица. Единственный т р у д М а л л а р м е , до некоторой степени известный не о д н и м его ученикам,— э т о вышеупомянутое стихотворение « П о л д е н ь Фауна». Но и в нем находятся строфы, п о д о б н ы е следующей: A s s o u p i de s o m m e i l s touffus, aimai — je un rêve? M o n d o u t e , a m a s de nuit ancienne, s'achève En maint rameau subtil, qui, demeuréles vrais Bois m ê m e s , prouve, hêlas! — que bien seul je m'offrais P o u r triomphe la faute idéale des roses...

(Забывшись тяжелым с н о м , л ю б и л ли я грезы? М о е сомнение, п л о д протек­ шей ночи, заканчивается нежной веткой, которая, с а м а оставшись настоящим л е с о м , доказывает, увы! — что я о д н о г о с а м о г о себя о т д а л на торжество идеальной погрешности роз...) Но в ц е л о м стихотворение д о в о л ь н о понятно: Фаун, символическое воп­ лощение гречески­языческого мировоззрения, жалуется в д о в о л ь н о д л и н н о м м о н о л о г е на исчезновение нимфы, на осквернение его з а к о л д о в а н н о г о леса, т. е. на вытеснение р а д о с т н о г о чувственного мира древних веков с т р о г о й серьез­ н о с т ь ю христианской нравственности. О д н и м с л о в о м , та же тема, к о т о р у ю Шиллер провел в своих «Греческих божествах». М а л л а р м е не о б н о в и л , не д о п о л н и л ее, а только спутал и осквернил. Ч т о Шиллер хвалит в античном мире, так э т о его проникновение б о ж е с т в о м , его с п о с о б н о с т ь оживлять все земное небесным, каждой вещи придавать олимпийское сознание, как на с а м о й горной вершине, так и в к а ж д о м источнике, в к а ж д о м дереве видеть и угадывать 376

Три князя чувствующего, л ю б я щ е г о и д е й с т в у ю щ е г о д у х а или п о л у б о г а . В «Греческих божествах» воспевается эстетический пантеизм и о д у х о т в о р я е т с я греческая м и ф о ­ логия согласно толкованию Спинозы. М а л л а р м е же с о в с е м не видит этой идеальной философской стороны предмета. Он останавливается на г р у б о м плот­ с к о м взгляде на миф, его сожаление относится к в ы м е р ш е м у с л у ж е н и ю Фаллусу, а ж а л о б а изливается на т о , что нет б о л ь ш е приятных встреч с н и м ф а м и в лесах, в которых полевые с т о р о ж а у г р о ж а ю т п р о т о к о л а м и всяким н е ж н ы м излияниям. Итак, невзирая д а ж е на ф о р м у , его отделяет от Шиллера г р о м а д н о е расстояние, такое расстояние, какое лежит м е ж д у г р у б ы м служителем А с т а р т ы и тонко мыслящим учеником Платона. С а м по себе М а л л а р м е очень неинтересен. Первые строчки его ставят в тупик, с л е д у ю щ и е сердят, з а т е м читатель невольно улыбается, а п о д конец делается р а в н о д у ш н ы м , так как он уже узнал эту кичливую б о л т о в н ю и д а ж е с а м о е веселое, благодаря частому п о в т о р е н и ю , наводит на него скуку. Т е м не менее не мешает проследить, каким о б р а з о м э т о т с л а б о у м н ы й евнух д о б и л с я имени и влияния. П о т о м у что случай не играет здесь б о л ь ш о й р о л и , а успех заключает в себе тем не менее некоторое поучение. Две причины заставили декадентских учеников М а л л а р м е восхищаться им: его художественная теория и его бестолковость. М а л л а р м е признавал учение «искус­ ство от искусства», а э т о учение д о р о г о всем с л а б о у м н ы м , которые органически неспособны к постоянной и о д н о о б р а з н о й р а б о т е , человеконенавистны во всех своих проявлениях, наполняют с в о ю жизнь игрушками, называя эти игрушки искусством, и, конечно, хотели бы убедить других, что такое м н и м о е искусство есть высшая человеческая деятельность и вместе с т е м полноправная а б с о л ю т н а я цель. Человек, объявивший, что Вселенная существует только для т о г о , ч т о б ы с о з д а т ь книгу, и который з а т е м прибавил — что, впрочем, является н е к о т о р ы м п р о ­ тиворечием,— что книга, ради к о т о р о й в о о б щ е существует Вселенная, никогда не д о л ж н а быть написана, так как для высокой д у ш и с о в с е м н е д о с т о й н о являться перед чернью, такой человек, п о в т о р я ю я, был как нельзя б о л е е по д у ш е э т и м жалким л ю д я м , которые никогда не были в состоянии заинтересовать своей писаной болтовней ни о д н о г о мыслящего человека и которые, возведя н е о б х о д и ­ мость в д о б р о д е т е л ь , г о р д о заявляли, что настоящему писателю с т ы д н о забавлять с о б о ю л ю д е й . Его бестолковость была б о л ь ш и м преимуществом в глазах с л а б о у м ­ ных мистиков, для которых т е м н о т а равнялась глубине, а ясность — глупости. Малларме проповедовал, что слово не д о л ж н о быть посредником м е ж д у понятием, но д о л ж н о только «внушать» представления, и эта фраза заключает в себе всю эстетическую т е о р и ю арлекинов, которые спутанность всех законов искусства и смешивание всех художественных с п о с о б о в выражения о б ъ я с н я ю т с л о в о м «новизна». Они хотят наслаждаться музыкой глазами, а архитектурой ушами; стихотворения им хотелось бы обонять, а живопись, где только м о ж н о , п о п р о б о ­ вать на вкус. Оркестр д о л ж е н разыгрывать перед ними философские, а быть м о ж е т , и геометрические теоремы, м е ж д у тем как язык слов д о л ж е н служить только посредником м е ж д у плывущими, б е с ф о р м е н н ы м и м е ч т а м и и настроениями без малейшего определенного идейного содержания. М а л л а р м е назвал свой н а б о р слов или « б о л т о в н ю » , как он с а м выразился, «словесной музыкой». Э т о с л о в о р о в н о ничего не означает, но декаденты придали ему о с о б ы й смысл. Д л я них э т о значило, что язык д о л ж е н перестать быть о р у д и е м передачи мысли и сделаться п р о с т ы м гипнотизирующим и у б а ю к и в а ю щ и м голосовым звуком. И вот вся п р о г р а м м а этих людишек, которые полагали, что освещением переменяющихся цветов и различны­ ми а р о м а т а м и , распространенными в зале, они придадут цену и д и о т с к и м д р а м а м . П о с л е смерти Верлена декадентское о б щ е с т в о ежемесячного журнала «La Plume» в п о л н о м своем составе и з б р а л о , п о с р е д с т в о м баллотировки, М а л л а р м е 377

Современные французы с в о и м князем-поэтом. Э т о был шаг вперед. Верлен был поэт, на к о т о р о г о находили минуты безумия. М а л л а р м е — слабоумный, на к о т о р о г о находили минуты творчества, но з а т о в такие минуты его с л а б о у м и е было с а м о е б е з о т р а д ­ ное. В течение всего э т о г о направления, длившегося от Верлена и вплоть до М а л л а р м е , едва ли м о ж н о было ожидать какого-нибудь прогресса, и чуть было не увенчали лаврами М о р и с а Метерлинка после М а л л а р м е . Но э т о г о не случи­ лось, быть м о ж е т п о т о м у , что Метерлинк был иностранец. Но з а т о он б о л т а л на французском языке, чего, по м о е м у м н е н и ю , уже вполне д о с т а т о ч н о . Как искус­ ство, так и болтовня не и м е ю т родины.

III Леон Дие Шестьдесят лириков ю н о й Франции, призванные для т о г о , чтобы заместить поэтический трон, оставшийся с в о б о д н ы м после смерти М а л л а р м е , решили иначе. Пятнадцать из них, с а м о е б о л ь ш о е число, остановившееся на о д н о м лице, избрали нового поэта-князя — Л е о н а Дие. В ы б о р э т о т удивил всех; одних п о т о м у , что они не знали Д и е , а других, меньшинство, п о т о м у , что они его х о р о ш о знали. Из числа лиц, его не знавших, м о г л и примириться с новым избранием только те из святой толпы и д и о т о в , у которых м о л о д о с т ь не служит надежным защитником от размягчения м о з г а . К т о не принадлежал к этим избранникам, т о т сильно сомневался в наследнике чести, какой удостоились до него Верлен и М а л л а р м е . Но предупреждение было, однако, неосновательно. Д и е вовсе не п о х о д и л на своих предшественников. У него не б ы л о таинственной и ве­ личественной б о л т о в н и М а л л а р м е , но, с д р у г о й стороны, вы напрасно стали бы искать у него прекрасных и полных чувства звуков, какие от времени до времени встречаются у Верлена среди его безвкусиц, г р у б о г о ребячества и хаотических причуд. К т о не читал его двух не о с о б е н н о объемистых т о м о в стихотворений , труда всей жизни, о д н о г о из шестидесяти, тот, вероятно, спро­ сит с удивлением, что же именно заставляло учеников так почитать его? Желчные знатоки новых писательских д у ш д а л и н а м ответ. Одни говорили: «Его возраст. От него нельзя уже о ж и д а т ь какого-нибудь н е д о с т о й н о г о , унизительного по­ этического произведения». Другие же утверждали: «Его почтенная темнота. Он не м о ж е т в о з б у д и т ь зависти». Э т и предположения з л о б н о смешны и вдобавок ложны. Избиратели, украсившие его лаврами, имели лучшие побудительные причины. Очевидно, они желали найти возврат от своих увлечений к ж и в о м у и р а з в и в а ю щ е м у искусству. Юная поэтическая Франция с клятвой отрекается от с л а б о д у ш и я . К о р о н о в а н и е Д и е было п р о с т о й сдачей оружия. Почитать Дие значило для М а л л а р м е каяться во грехах. Ч т о покаянное обращение совер­ шилось и м е н н о по призыву Дие, э т о объясняется некоторыми о с о б е н н о с т я м и поэта, о которых я п о г о в о р ю ниже. Есть два р о д а поэтов. Одни с о з д а ю т поэтическое искусство, другие же с о з д а ю т с я поэтическим искусством. Э т и м я хочу сказать, что о д н и были бы п о э т а м и д а ж е и т о г д а , если бы до них не б ы л о написано ни о д н о г о стихотворения или они ни о д н о г о не читали, м е ж д у т е м как другие в о з б у ж д а ю т с я поэтической передачей, питаются ею и з а т е м д о с т о й н ы м о б р а з о м п р о д о л ж а ю т ее. В первых 1

Леон Дие. П о л н о е с о б р а н и е сочинений. П а р и ж , А л ь ф о н с Л е м е р р . I т о м , 1894: и с т и х о т в о р е н и я . Закрытые уста. II т о м , 1896: С л о в а п о б е ж д е н н о г о . Встреча. В л ю б л е н н ы е . 1

378

Поэмы

стихотворный источник до т о г о силен, что вырывается н е у д е р ж и м ы м п о т о к о м , точно клокочущий гейзер, во вторых он не так силен, чтобы бить с такой эластичностью, его н а д о сперва пробуравить, что, впрочем, не служит порукой, что он потечет т о г д а с в о б о д н о и обильно. Из боязни быть непонятым я при­ бавлю: говоря о поэтах второго ряда, которые не м о г у т назваться с а м о ­ светящимся солнцем, а только планетными существами, я п о д р а з у м е в а ю не только л ю д е й , способных воспринимать и подражать, к о т о р ы м «стих удался на языке образованных л ю д е й , за них мыслящих и сочиняющих», но сильно чувствующие натуры, чья манера выражаться обнаруживает перед н а м и самые сильные оттенки чувств; они и м е ю т б ы с т р у ю и б о г а т у ю а с с о ц и а ц и ю идей, вследствие чего они образны и эффектны, но в них эти первоначальные основные части поэтического дарования н е д о с т а т о ч н о стихийны, чтобы по т р е б о в а н и ю жизненного закона превратиться в поэтический о б р а з , и п о т о м у н у ж д а ю т с я в примере высокой поэтической личности из п о р о д ы солнца, и не затем, чтобы подражать и м , а чтобы через них выяснить самих себя, свое неопределенное желание и свой долг. Л е о н Д и е принадлежит к п о э т а м высшего р о д а . Он не горный ручей, который берет свое начало из тайных пропастей, взрывает о б л о м к и скал и в с в о е м д и к о м течении с а м себе прокладывает л о ж е , но прекрасная река, которая г о р д о несется по приготовленным каналам, наполняет их и расширяет. Он житель Парнаса по ф о р м е и по о б р а з у мысли. К о в а т ь м е д ь своего языка научил его такой циклоп, как Виктор Г ю г о . С п о с о б выделывать и чеканить металл он заимствовал у Теофиля Готье, к о т о р о г о он, как и всех парнасцев, превозносит до небес за это неважное искусство и к о т о р о м у он о д н а ж д ы в поры­ ве восторга воскликнул: «Слава тебе из глубины о д н о д н е в н о й жизни! Слава тебе, живущему в бессмертии, где ты сидишь р я д о м с Гёте и л ю б у е ш ь с я Г о м е р о м ! » Своей о б л а с т ь ю мыслей он чаще всего напоминает н а м де Лисла, э т о г о « д о ­ р о г о г о и у в а ж а е м о г о учителя», к о т о р о м у он посвятил свои стихи. Его ч у д о ­ вищный пессимизм и, по счастью, редко проявляющаяся н е в о з д е р ж а н н о с т ь в представлении о болезни и физической муке указывают на влияние Б о д л е р а . Со всеми парнасцами у него было о д н о о б щ е е м и р о в о з з р е н и е , д л я к о т о р о г о искусство есть высшая цель, точно так же как и высшее совершенство че­ ловеческих стремлений, к о т о р о е ставит искусство мистически выше с а м о й при­ р о д ы и д а ж е н е у м о л и м ы е законы природы подчиняет и з о б р е т а т е л ь н о й фантазии художника-творца, а красоту признает не в природе, а только в х у д о ж е с т в е н н о м произведении. Ч а с т о , д а ж е слишком часто Д и е является гармоническим о р а т о р о м и ничем больше. И н о г д а о н д о т о г о н е о с т о р о ж е н , что становится п р я м о против м а с ш ­ таба, который позволяет с первого же взгляда измерить его высоту в д ю й м а х и милях. Я д у м а ю , всем памятно звучное стихотворение Гейне, вторая с т р о ф а к о т о р о г о гласит: « П о д о б н о т о м у как м о р е вздымается навстречу л у н е , — так и д у ш а м о я стремится р а д о с т н о и ш у м н о к тебе, к т в о е м у прекрасному свету — О, не лги!» В трех строчках — последняя строчка неполная и не имеет внутренней связи со с т р о ф о й — Гейне представляет нам г р о з н у ю картину м о р с к о г о прилива и наполняет д у ш у читателя н е п р е о д о л и м о й органной м у з ы к о й в з д ы м а ю щ е г о с я м о р я , ш у м о м его ударяющихся о берег волн, его б л е с к о м и его а р о м а т о м . В с в о е м стихотворении « Н а берегу» Л е о н Д и е развивает ту же с а м у ю мысль. П о с м о т р и м теперь, какой эта картина вышла и з - п о д кисти Дие: «Вы л ю б и т е , говорите, м о р е , это великое отражение д у ш и , которая никогда не устает в своей бесконечной борьбе; п о с м о т р и т е , как о н о бьется у берегов о скалистые стены или тонкий песок! П о с м о т р и т е , как это н е о б ъ я т н о е м о р е вздымается, п о д о б н о г о р д о й душе, п о д м о г у ч и м д ы х а н и е м прибоя, как о н о катит 379

Современные французы навстречу вам свои о г р о м н ы е волны, заливающие д а ж е рифы, к о т о р ы м и окайм­ лены гавани! Вы л ю б и т е , говорите, м о р е , л ю б и т е смотреть, как волны его текут по н и з м е н н о м у берегу или ударяются об упрямые мысы, п о д о б н о т о м у как грустная д у ш а , стремясь слиться с д р у г о й д у ш о й , наталкивается на пустое или, как стена, каменное сердце. П о с м о т р и т е ! Всякая волна, достигнув цели, разбива­ ется, серебрит на далекое пространство бесконечные уступы м о р с к о г о берега и замирает у их подножья, обдавая все соленой пеной, к о т о р у ю п о т о м раздувает ветер. Так бесполезно умирает всякое тщетное напряжение д у ш и , которая от­ важивается на робкие ласки, и ее горький запах рассеивается в воздухе цели у б е з ж а л о с т н о г о сердца»... И так проходят все семь строф в д е к л а м а т о р с к о м тоне и в сравнениях, составляющих сущность всего стихотворения. Гейне упот­ ребляет короткие, но сильные, полные чувства, как магическая ф о р м у л а , слова. У Д и е мы н а х о д и м бесконечные ряды фраз, правда горделивых и образных, но которые, благодаря своему о б и л и ю , не выясняют и з о б р а ж а е м о й картины, а т о ­ лько з а т е м н я ю т и п о д конец совсем стушевывают ее. Или же когда он в о д н о м эпическом стихотворении, написанном в духе Лисла, восклицает: « Н е у г о м о н н ы е грезы н е в о з м о ж н о й любви! перестанете ли вы грызть с н е п р е о д о л и м о й ж а д н о с т ь ю несчастного глупца, влюбившегося в вас? Как! Только п о т о м у , что он при пробуждении своей плоти, удивленной неизвест­ ной е м у теплотой, исходящей от искры, вкусил горького яда, скрывавшегося за лицемерной л а з у р ь ю , вы, мелодические змеи, будете беспрестанно его кусать?» Тут видно возбуждение, а м е ж д у т е м впечатление получается совершенно проти­ в о п о л о ж н о е . Тут чувствуется энергия, а в о б щ е м картина слаба. О д н и м с л о в о м , э т о бессознательное нанизывание блестящих слов, которые в о б щ е м не д а ю т никакой картины. Так поступали ювелиры в эпоху варварства, стараясь к а ж д у ю вещь украсить по в о з м о ж н о с т и б о л ь ш и м числом крупных жемчужин и драгоцен­ ных камней, отчего вещь теряла вечную художественную мысль и представляла из себя ю в е л и р н у ю лавку б о л ь ш о й ценности. Таких мест в стихотворениях Д и е найдется несравненно больше, чем м о ж е т вынести немецкий читатель, который в лирике ищет настоящих, простых звуков природы и ничего так не ненавидит, как напыщенность и высокопарность. Также нелепы кажутся н а м те сладкие и ласкающие нежности во вкусе XVIII века, до которых так падки французы. Н а ш язык никак, например, не м о ж е т начать строфу п о д о б н ы м о б р а з о м : «О, Менция, очаровательная девушка! Если бы вы знали, как все поет в ваши двадцать лет! Зачем же вы п о д благовест весны желаете быть т ю р е м н ы м с т о р о ж е м у птичьей клетки?» Такой т о н Верлен часто употреблял в своих «Fêtes galantes». Мы з н а е м его из п о д р а ж а н и й наших поэтов д о в е й м а р с к о г о периода. Д а ж е у ю н о г о Гёте б ы л о свое время Д а м о н а и Белинды, правда не о с о б е н н о счастливое. Быть м о ж е т , эти­то литературно­исторические воспоминания и о т б и в а ю т у нас о х о т у к п о д о б н о м у р о д у поэзии. И т о т же самый Д и е , который иногда впадает в легкий шутливый тон Жантиль­Бернара или Д о р а , переходит от времени до времени на кровавую б о й н ю Б о д л е р а («В час, когда солнце, как жестокий король, который желает украсить свой г р о б кровавым п о к р о в о м , разрывает свой живот и вытряхивает о т т у д а внутренности...»!) и к титанической безвкусице, п о д о б н о й с л е д у ю щ е й картине: «Луна отражает в б л е д н о й воде свой отдаленный диск; и у э т о г о старого коршуна, э т о г о т о с к у ю щ е г о по родине зеркала, кажется твой великий глаз, о природа, ах! кажется твой великий усталый глаз». Однако э т о Д и е — писатель слабых дней. Я хотел исчерпать сперва все его недостатки, чтобы п о т о м п о д о л ь ш е остановиться на блестящих с т о р о н а х поэта. Его ф о р м у м о ж н о охарактеризовать о д н и м с л о в о м — совершенство! Он так самоуверен и совершенен в своей поэтической музыкальности, что иногда, как 380

Три князя истый парнасец, д о х о д и т до искусства Паганини. Интересно познакомиться в подлиннике с непереводимой музыкальностью его созвучий: « D a n s la douceur du soir, pour ravir le râveur, Un rayon plus royal octroyé par faveur Irradie, arrosant l'horizon qu'il irise. Et la forêt s'embrase au soupir de la brise; Et la mare ou se mire un troupeau lent et las S'est moirée à son tour de miroitants éclats, Et l'ombre est couluer d'ambre et tout s'y recolore».

(И в тишине вечера, чтобы очаровать мечтателя, луч, б о л е е царственный, дарованный из милости, изливается, заливая горизонт, к о т о р о м у он придает радужный цвет.— И лес целуется п о д в з д о х о м ветерка; — и лужа, в к о т о р о й отражается с т а д о , м е д л е н н о и устало, покрылась, в с в о ю очередь, о т л и в а ю щ и м блеском, и тень приняла цвет янтаря, и все окрасилось...) «Ravir­reveur», «rayon­roya!­(oct) royé», «(ar) rosant­(ho) rison», «(s'em) brase­ brise», «mare­mire», «moirée­miroi tant», «ombre­ambre», и так п р о д о л ж а е т с я все стихотворение, каждая строка к о т о р о г о повторяет по б е д н о й мере о д и н , а то и два раза слово с и з м е н я ю щ и м и с я гласными. Но такая искусная игра созвучий и звукоподражаний редко з а н и м а е т у него первое место. Д л я него г о р а з д о важнее провести какую­нибудь б л а г о р о д н у ю мысль, создать н о в у ю , высокую картину, к о т о р у ю видно б ы л о бы со всех с т о р о н . Ч а с т о у д а ю т с я ему своеобразные сравнения, свидетельствующие о силе его воображения. Так, например, он говорит о ревнивом, о г л я д ы в а ю щ е м с я н а з а д «Вдовце Гемрик»: « П о д о б н о т о м у как р у д о к о п пробирается в ш т о л ь н и м е ж д у узких оврагов и, где прокапывая, где проползая, д е р ж а в кулаке с в о ю свечу или приподняв тяжелую кирку, д о л г о р а б о т а е т , н е у т о м и м о б о р е т с я с о б л о м к а м и скал, бьет их м о л о т о м , д р о б и т , взрывает блоки, которые уж не поправит более, так и подозрение, заронив бледный свет в его д у ш у , вырыло в ней у ж а с н у ю пещеру». Или вот этот сонет: «Как бесчисленные колонны высоких с о б о р о в , так и вы стремитесь кверху, О, мечты м о е г о сердца! И я вижу еще, как кольца старого д ы м а исчезают в тени ваших п а р о х о д о в , О м о и прежние мечты! Как органу, управляемому мастерской рукой, в н и м а ю я тебе, О м о е давнишнее горе! И твой голос нашептывает мне еще отголоски ж а л о б и с т о н о в , которые я д а в н о уже задушил своими пальцами. Вставай, заключенный священник, истекающий кровью п о д руками истязателей; разве ты не отрекся от твоей церкви и твоей службы и не разбил кадильницы и стены твоей темницы? Вставай! П р о с т р и свои руки, но не открывай глаз! Пусть падут эти своды, камни которых ты обтесыва­ ешь, и пусть тяжесть их раздавит тебя тотчас же на месте, как Самсона!» Первое, что бросается в глаза в этих картинах, э т о т о , что они не взяты из действительности, а выдуманы. Сперва у Д и е является отвлеченная мысль, п о т о м п о с р е д с т в о м аналогического мышления он н а х о д и т д л я нее объективное представление. У других поэтов, более склонных к с о з е р ц а н и ю , х о д э т о т совер­ шается как раз о б р а т н о . Они сперва в о с п р и н и м а ю т картину, и та уже д а е т им аналогическую отвлеченную мысль. Сравним для примера только что приведен­ ный сонет, в к о т о р о м Д и е развивает мысль, что он д о л ж е н во что бы то ни стало освободиться от охватившей его тоски, навеянной в о с п о м и н а н и я м и и стремлени­ ями, с п о м о щ ь ю умственного напряжения, от к о т о р о г о взлетят на в о з д у х все стены т ю р ь м ы , со стихотворением Ленау «Туман»: D e r trüber N e b e l hüllest mir D a s Thal mit seinem Fluss, D e n Berg mit seinem Waldrevier U n d jeden Sonnengruss.

381

Современные французы N i m m fort in deine graue N a c h t D i e Erde weit und breit! N i m m fort was mich so traurig macht, A u c h die Vergangenheit!

(Ты, мрачный туман, закрываешь от меня — д о л и н у с ее рекой, гору с ее лесным ручьем.— И каждый солнечный привет.— В о з ь м и прочь в т в о ю серую ночь — з е м л ю со всем ее пространством! В о з ь м и прочь все, что меня так печалит, а также и прошлое!) Здесь прежде всего поэт видит туман, о т н и м а ю щ и й у него вид на з е м л ю . Э т о р о ж д а е т н о в у ю мысль: так забвение м о ж е т закрыть прошлое, со всеми его печалями. П о с т а р а е м с я привести это различие, эту противоположность п о д о д н у формулу: Д и е обрабатывает отвлеченную мысль, Ленау же одухотворяет объек­ тивный вид. У Д и е сильно развита л ю б о в ь к природе, и он живо и картинно рисует нам поля и леса. Некоторые из его эффектных описаний (например, «Октябрьский вечер») останутся н а д о л г о ценным вкладом во французской лирике. Но его л ю б о в ь к природе есть л ю б о в ь столичного жителя, выросшего м е ж д у д о м а м и , чьи ноги прикасались только к каменным м о с т о в ы м и который изредка, и то только по праздничным д н я м , вырывается на свежий воздух, за г о р о д . Свое понимание, с в о ю чуткость к природе он развил с а м , б л а г о д а р я искусству. Шелест деревьев и пение невидимой птички в ветвях не говорили его д у ш е , как д у ш е м е ч т а ю щ е г о ребенка. И так как он прежде всего познакомился с п р и р о д о й из картин великих мастеров, то п о т о м он б р о д и л по г о р а м и д о л и н а м , как посети­ тель музеев, ищущий встретить галерейные пейзажи, и он ищет своих и з л ю б л е н ­ ных мастеров в природе, но не природу у своих излюбленных мастеров. К о г д а я читал Д и е , то мне впервые пришло в голову, что для сына столицы картинную галерею м о ж е т заменить «прогулка в у т р о Светлого Воскресения» Фауста. Д и е презирает и ненавидит л ю д е й и в жизни не хочет видеть ничего, кроме скорби и греха. С увлекательно з а х в а т ы в а ю щ и м интересом п р о в о д и т он это мрачное воззрение в « М о л и т в е А д а м а » : «Ужасный сон! Меня окружала н е о б о з ­ римая толпа д у ш . Н а п р о т и в нас мы увидали н е п о д в и ж н о г о и н е м о г о , красивого, как б о г , но печального и коленопреклоненного прародителя, стоявшего вдали от мужчин и женщин... Все прислушивались, наклонившись н а д т е м н ы м простран­ с т в о м , к д о н о с и в ш и м с я из отдаленных пропастей неба н е у м о л к а ю щ е м у голосу живущего, говорившего к б о г а м , б е з у м н о м у смеху, я р о с т н о м у крику и прокляти­ ям. И все печальнее молился А д а м , лежа во прахе, о д и н о к о , и бил себя в грудь всякий раз, как в г р о з н о м тумане раздавались н е у м о л и м ы е слова: « А д а м ! Н о в о е человеческое дитя появилось на свет!» — « Г о с п о д и ! — шептал т о т , — как д о л г о еще б у д у т продолжаться м о и муки! Сыны м о и уже д о с т а т о ч н о размножились п о д т в о и м з а к о н о м . Неужели я никогда не д о ж д у с ь т о г о часа, когда ночь возвестит мне: последний человек умер! Все кончено!» Еще печальнее т о г о «Траурный м а р ш » , но он с л и ш к о м длинен, чтобы его целиком привести здесь. « М ы переживаем дни б о р ь б ы со с м е р т ь ю и п р е д с м е р т н о г о хрипения,— говорит­ ся в н е м , — т а м наверху нет никого, который п о с м о т р е л бы на нас и ответил нам. П о с л е д н и е боги умерли, и умерла молитва. Мы отреклись от наших героев и их законов. П е р е д н а м и не светит ни одна надежда, и наши прежние мечты никогда не возродятся вновь... Л ю д и ! Приглядимся к себе поближе, ко всему нашему б е з о б р а з и ю . О, луч, сверкающий в блестящих глазах прародителя! Н а ш и впалые глаза, отягченные скукой, тупо переходят от предмета к предмету. Л ю б о в ь , воспетая нашими н е в е р у ю щ и м и предками, никто из нас не видал тебя в нашей х о л о д н о й темноте! У м р и , старое, лживое и отравленное желчью привидение! Наша пустая д у ш а б у д е т твоей мрачной м о г и л о й , л ю б о в ь . . . Но и ненависть 382

Т р и князя умерла. Только скука живет еще, эта н е п р е о д о л и м а я скука». В заключение он говорит: «Земля, ты, находящаяся у цели твоей судьбы, п о д о б н о пустому, о б н а ж е н н о м у , у ж а с н о м у и б е з ж и з н е н н о м у черепу мертвеца, вернись к твоему солнцу! П о и щ и себе в его ослабевшем огне, если он еще горит, возрождения!» Такая покорность, доведенная до отчаяния, свидетельствует о т о м , что Д и е поэт п р о ш е д ш е г о , без веры в будущее, а п о т о м у и без н а д е ж д ы . В нем сильно только о д н о стремление к т о м у , что б ы л о , но ожидания нет. Такое отсутствие ожидательных эффектов, которые становятся все б о л е е о п т и м и ­ стическими и возбужденными, свидетельствует только о д у ш е в н о й старости поэта. Э т о основная черта всех эпигонов и замечается чаще всего во времена упадка. Ч т о Д и е , несмотря на с в о ю усталость и б е з н а д е ж н о с т ь , м о г быть и з л ю б л е н н ы м п о э т о м м о л о д ы х л ю д е й , доказывает только, д о чего и с т о щ и л о с ь это с л а б о у м н о е поколение. Но еще более, чем его пессимизм, который считается у декадентов призна­ к о м х о р о ш е г о тона, влечет к нему м о л о д е ж ь и его эстетический аристократизм. Э т о единственный пункт, в к о т о р о м он сходится с М а л л а р м е и который п о з в о л я ­ ет смотреть на избрание его в поэты-князья как на п р о д о л ж е н и е передачи. М н о г и е из его стихотворений являются элегантными о б р а з ч и к а м и х у д о ж е с т ­ венной критики. ( « К о р о » . Или это м е с т о из «Стелла Веспера»: « К а ж д а я из этих картин кажется целью различных желаний. Первая — э т о с о в с е м новый Р е м б ­ рандт. Т о т же самый задний план из густых а т м о с ф е р и теплых темных т о н о в , полных привлекательной таинственности; но никогда кисть г о л л а н д с к о г о х у д о ж ­ ника не сгущала так темных красок; никогда так странно не углублял он их волн п о д м о щ н ы м и ласками лазури».) Но все его исповедание веры, его совершенное учение об отношении искусства к силам, д е й с т в у ю щ и м в природе, и з л о ж е н ы в «Стелла Веспера», этой жемчужине его произведений. О д н а таинственная м о л о д а я девушка с неземной красотой посещает п о с т о я н н о картинные галереи, картинные выставки и мастерские художников, где интересуется преимуществен­ но женскими портретами. Она постоянно ищет чего-то — быть м о ж е т , свое собственное изображение, но просветленное л ю б о в ь ю , а не х о л о д н о е и н е д о с т у п ­ но высокомерное, каким о н о кажется теперь. В П а р и ж е живет художник, меч­ т а ю щ и й создать чудо искусства: женский портрет, олицетворение высшего совер­ шенства женщины и с а м о е пламенное проявление ее д у ш и в страсти. Он рисует не по м о д е л и . Д л я такого высокого произведения, какое он з а д у м а л , нет м о д е л и . Он заимствует свой с ю ж е т из н е в е д о м о г о , из своего страстного желания, а также из о д н о г о с м у т н о г о семейного воспоминания. О д и н из его дальних предков рисовал когда-то, лет триста т о м у назад, такой совершенный женский портрет, и — о чудо! Лет через пятьдесят после его смерти родилась во Флоренции девушка, живое воплощение портрета, предугаданного за несколько десятков лет. Семь раз рисовал художник идеал своей мечты и все красивее, все с б о л е е воз­ р а с т а ю щ и м совершенством; наконец он удовлетворился, мечта его осущест­ вилась. Вот она живет на полотне, точно прикованная в о л ш е б с т в о м . И вот о д н а ж д ы , в день окончания, к художнику н е о ж и д а н н о входит прелестная незна­ комка и видит свой портрет, к о т о р о г о так д о л г о и страстно искала, а он узнает в ней с в о ю воплотившуюся мечту. «Ваш предок нарисовал когда-то портрет м о е й п р а б а б к и , — сказала о н а , — ее звали утренней звездой; в вас я у з н а ю д о с т о й н о г о наследника великого предка; я пришла к вам, чтобы попросить у вашей кисти м о е г о возрождения, возрождения вечерней звезды». И с т о й поры ум б е д н о г о художника погрузился во мрак н е о ж и д а н н о г о безумия. Все в э т о м стихотворении таинственно и т е м н о . Но основная мысль ясна. Э т о миф Пигмалиона в духе наивного суеверия отдаленных современников. «Твоя Галатея, о Грек, не была вымыслом. Не твоя статуя из блестящего 383

Современные французы м р а м о р а ожила для тебя п о д дыханием божества. Нет. Н о когда д е л о твое было окончено, они позволили тебе отыскать женщину, п о х о ж у ю на предугаданный образ». Э т о чудесная сила гения. «То, что гению кажется, б у д т о он придумал, есть не что иное, как усовершенствованное изображение существа, приберега­ е м о г о пока б у д у щ и м или с м е р т ь ю или которое, быть м о ж е т , только держится далеко или близко от него, но в то же с а м о е время живет, является живой действительностью и олицетворяет с о б о й высшее искусство». Шиллер тоже выражает эту мысль Д и е , но только короче и интенсивней: «С гением природа находится в вечном с о ю з е ; Ч т о о б е щ а е т один, т о , конечно, исполнит другая». Шиллер возводит свой смелый идеалистический тезис на степень о б щ е г о естественного закона; Д и е же с к р о м н о ограничивает его м и р о м художественного творчества; но как тот, так и д р у г о й — о б а приписывают творческому уму человека силу, благодаря к о т о р о й он м о ж е т вынудить у непокорной природы воплощение своего идеала. Прекрасная мечта, льстящая человеческой гордости. Тут новая мифология, к о т о р о й т е м охотней веришь, что она мир, лишенный было божества, снова заселяет б о г а м и . Так что нет ничего удивительного в т о м , что м о л о д е ж ь , которая так стремится к освещению, благодарна поэту, возвестившему ей новое спасительное учение, но, конечно, не моральное, а эстетическое, и что главным о б р а з о м возвышает его в глазах настоящего поколения не демократическое, как т о , д о с т у п н о е у м а м бедных, р а д о с т н о е провозвестие веры, но аристократическое, предназначенное только для одних избранных фениксов, о д н о г о гения.

В борьбе за «великого незнакомца» Послесловие

И м я М а к с а Н о р д а у , а в т о р а книги « В ы р о ж ­ дение», и м е л о в конце п р о ш л о г о с т о л е т и я всеев­ р о п е й с к у ю известность, б у д о р а ж и л о у м ы совре­ менников. Сейчас о н о о с н о в а т е л ь н о з а б ы т о и ес­ л и в с п о м и н а е т с я , т о п р е ж д е всего косвенно: л и б о в связи с п р е и м у щ е с т в е н н о о т р и ц а т е л ь н ы м и вы­ сказываниями о Н о р д а у известных писателей, л и б о по ассоциации с н а з в а н и е м п р о п а г а н д и с т с ­ кой выставки, к о т о р у ю в 1930-х г о д а х у с т р о и л и в Германии национал-социалисты, чтобы дока­ зать д е г е н е р а т с т в о н е м е ц к о г о м о д е р н и с т с к о г о искусства. С и с т о р и к о - л и т е р а т у р н о й точки зрения па­ дение интереса к Н о р д а у з а к о н о м е р н о — с и м ­ волика, и м п р е д л о ж е н н а я , д а в н о уже с м е н и л а с ь и н ы м и , б о л е е п р и б л и ж е н н ы м и к н о в е й ш и м при­ м е т а м научно-технической м ы с л и знаками п о ­ зитивистской и д е о л о г и и . В м е с т е с т е м , если попытаться отвлечься от внешних, так сказать, тематических п р и м е т сочи­ нений Н о р д а у и с д е л а т ь его р е з о н е р о м культуро­ л о г и ч е с к о г о с м ы с л а , к о т о р ы й п о д занавес X I X века т о л ь к о намечался и л и ш ь в наши д н и п р и о б ­ рел, п о ж а л у й , черты з а в е р ш е н н о с т и , т о о н м о ж е т б ы т ь воспринят с о п р е д е л е н н ы м и о г о в о р к а м и как л и ц о вполне с о в р е м е н н о е , вовлеченное, к п р и м е р у , в с п о р ы о «конце века», « т щ е т е ис­ т о р и з м а » или п о с т м о д е р н и з м е . О б р а т н а я перспектива с п о с о б н а п р е д с т а ­ вить фигуру Н о р д а у в н е о ж и д а н н о м ракурсе. Н е о с о з н а н н о д л я себя о н стал о д н и м и з первых, кто с т р е м и л с я р а з р е ш и т ь о щ у щ а в ш и й с я им кри­ зис «заката Европы» п о с р е д с т в о м о т к а з а о т с л о ж н о с т и культуры (чреватой, на его взгляд, историческим н е в р о з о м ) в п о л ь з у « п р о с т о т ы » . В сравнении с д р у г и м и «великими у п р о с т и т е л я ­ ми» и их д и а г н о з о м с о ц и о к у л ь т у р н о й б о л е з н и в ы с о к о р а з в и т о й цивилизации — Ф. Н и ц ш е или 3. Ф р е й д о м — Н о р д а у выглядит как бы л о ц м а ­ ном, но не капитаном. Э т о проливает допол­ нительный свет на падение его известности после закрепления в о б щ е с т в е н н о м с о з н а н и и и д е о л о гем о п р о т и в о б о р с т в е м е ж д у а п о л л о н и й с к и м и д и о н и с и й с к и м н а ч а л а м и , с о з н а т е л ь н ы м и бес­ сознательным, другими непримиримыми форма­ ми «pro» и «contra». В то же время сквозь увеличительное стекло н а п и с а н н о г о и м м о ж н о с б о л ь ш е й р е з к о с т ь ю увидеть о с о б е н н о с т и т о й

п а р а д и г м ы с о в р е м е н н о й м ы с л и , к о т о р а я пы­ талась о б ъ я с н и т ь п р о т и в о р е ч и в у ю с л о ж н о с т ь мира посредством универсальной позитивной ф о р м у л ы , б е р у щ е й н а ч а л о о т языка специаль­ н о г о знания. Подлинное имя Макса Н о р д а у С и м о н З ю д ф е л ь д . Он р о д и л с я 29 и ю л я 1849 г о д а в П е ш т е в н е б о г а т о й еврейской с е м ь е . Е г о о т е ц б ы л выхо­ д ц е м из Г е р м а н и и , л и т е р а т о р с т в о в а л (писал как п о - н е м е ц к и , так и по-древнееврейски), м а т ь р о с ­ ла в Риге. С ш е с т н а д ц а т и л е т З ю д ф е л ь д начал сотрудничать в будапештских газетах, чтобы д о ­ биться о с у щ е с т в л е н и я с в о е й м е ч т ы о м е д и ц и н с ­ к о м о б р а з о в а н и и . Он о к а з а л с я удачлив: в 1870 году основал даже собственную газету «Унгарише и л л ю с т р и р т е цайтунг», а д в у м я г о д а м и п о з ж е окончил м е д и ц и н с к и й факультет П е ш т с к о г о уни­ верситета. П о л у ч и в д и п л о м врача, З ю д ф е л ь д , пе­ р е д т е м как о т к р ы т ь в П е ш т е практику, п у т е ш е ­ с т в о в а л п о Е в р о п е (Россия, Г е р м а н и я , Ф р а н ц и я , А н г л и я , И т а л и я , И с п а н и я , Скандинавские с т р а ­ ны), выполняя к о р р е с п о н д е н т с к и е з а д а н и я р а з ­ личных австро-венгерских и з д а н и й . Н а б л ю д е н и я этих лет б ы л и с о б р а н ы в книге очерков « О т К р е м л я д о А л ь г а м б р ы » (1880), к о т о р а я с о ­ с т о я л а из эссе, с о ч е т а в ш и х о п и с а н и е «экзотики» с ю м о р и с т и ч е с к и м и , часто в виде ж и в о г о с о ­ бытия-анекдота, наблюдениями о националь­ ных нравах. В 1880 г о д у З ю д ф е л ь д п о к и н у л б е р е г а Д у н а я и о б о с н о в а л с я во Ф р а н ц и и . С л е д с т в и е э т о г о п е р е м е щ е н и я — не т о л ь к о о т к р ы т и е с о б ­ с т в е н н о й психиатрической практики в П а р и ж е , сотрудничество в клиниках В. М а н ь я н а и Ж. М. Шарко, но и г р о м к и й , на у р о в н е скандала, успех е г о публицистических сочи­ нений — « У с л о в н а я л о ж ь к у л ь т у р н о г о чело­ вечества» (1883), « П а р а д о к с ы : в п о и с к а х истины» (1885), « В ы р о ж д е н и е » (т. 1—2, 1892—1893), на титульных л и с т а х к о т о р ы х п о я в и л о с ь и м я Макса Нордау. Э т о т псевдоним соответствовал п о л е м и ч е с к о м у н а с т р о ю их а в т о р а и, п о - в и ­ д и м о м у , был избран по принципу «наоборот»: Н о р д а у (от н е м е ц к о г о «der N o r d » — север) — антитеза буквальному значению фамилии Зю­ д ф е л ь д ( н е м . — ю ж н о е п о л е ) . П о м и м о этих книг, где в к о н ц е н т р и р о в а н н о м виде п р е д с т а ­ влена его идея с о в р е м е н н о й культуры, Н о р д а у ,

385

В. M. Толмачев не оставляя м е д и ц и н ы , п р и м е р н о за д в а д ц а т ь л е т о п у б л и к о в а л несколько с о б р а н и й очерков ( « П а р и ж при Третьей республике», 1881; « С о ­ временные ф р а н ц у з ы » , 1901), р я д р о м а н о в ( « Б о ­ лезнь века», 1888; «Битва трутней», 1897) и пьес ( « Б о р ь б а м и л л и о н о в » , 1882; « П р а в о л ю б и т ь » , 1892; « Я д р о » , 1894; « Д о к т о р К о н » , 1898). П р а ­ ктически все о н и м г н о в е н н о п е р е в о д и л и с ь с не­ м е ц к о г о на о с н о в н ы е европейские языки. У ж е в 1902 г о д у в Киеве п о д редакцией В. Н. М и ­ хайлова и с с о п р о в о д и т е л ь н о й статьей З. Венгеровой было издано 12-томное собрание со­ чинений Н о р д а у . В своих художественных произведениях, в ц е л о м характерных д л я б ы т о п и с а т е л ь н о й лите­ ратуры, в основу которой положен социальный очерк, Н о р д а у н а м е р е н н о т е н д е н ц и о з е н . Э т о о б у ­ с л о в л е н о его т е м п е р а м е н т о м — скорее п о л е м и ­ ста, чем х у д о ж н и к а , — и п о д ч и н е н о задаче сати­ рического описания о б щ е с т в а , п о к л о н я ю щ е г о с я о т ч а я н н о й б и р ж е в о й игре или с т р а с т и к л е г к о м у о б о г а щ е н и ю . И в журналистике Н о р д а у предста­ ет п р е ж д е всего а в т о р о м п р и с т р а с т н ы м : в из­ б р а н н о м и м ж а н р е «парижских писем» о н м о ж е т (не л ю б я Р . Вагнера) п о т е ш а т ь с я н а д т е м , б у д т о завоевание П а р и ж а В а г н е р о м является г л а в н ы м и т о г о м с е д а н с к о й к а т а с т р о ф ы , или высмеивать и з б р а н и е , на е г о вкус, « б а ш м а ч н и к а л и т е р а т у р ы » М. Дю Кана во Французскую академию. Пуб­ лицистика Н о р д а у , б е р у щ е г о с я за такие т е м ы , как р о л ь актера во ф р а н ц у з с к о м о б щ е с т в е или п с и х о л о г и я п о с е т и т е л е й парижских кафе, выдает в н е м а б с т р а к т н о г о поклонника и м е н н о фран­ цузского «третьего сословия» (революционными усилиями которого в 1789—1794 годах, вдохно­ в и в ш и м и , п о его м н е н и ю , «весь н а р о д » , б ы л и в к о н е ч н о м счете д о с т и г н у т ы с о в р е м е н н ы е н о р ­ мы з а к о н о д а т е л ь с т в а и права), т о г д а как специ­ фически французские черты м е щ а н с т в а и его н о ­ вейших культурных увлечений в ы з ы в а ю т у него п о л н о е неприятие. В 1892 г о д у Н о р д а у п о з н а к о м и л с я с Т е о д о ­ р о м Х е р ц л е м и, восприняв от т о г о и д е ю о с о з д а ­ нии н е з а в и с и м о г о еврейского г о с у д а р с т в а , с 1896 г о д а с т а л активным у ч а с т н и к о м с и о н и с т с к о г о д в и ж е н и я . На 1-м с и о н и с т с к о м конгрессе в Базе­ ле в августе 1897 г о д а он б ы л и з б р а н вицеп р е д с е д а т е л е м , выступил с п р о г р а м м н о й р е ч ь ю о п о л о ж е н и и евреев в европейских странах, в о з н и к ш е м в р е з у л ь т а т е их « п о л и т и ч е с к о й э м а н с и п а ц и и » , и о н е о д н о з н а ч н ы х следствиях о т ­ каза от п с и х о л о г и и о б и т а т е л я г е т т о , в п р о ш л о м являвшегося в не м е н ь ш е й степени « у б е ж и щ е м » и м е с т о м «культивирования еврейской о б щ н о с ­ ти», чем « т е м н и ц е й » . Как вице-председатель Н о ­ р д а у п р о д о л ж а л выступать с д о к л а д а м и и на п о с л е д у ю щ и х е ж е г о д н ы х конгрессах. О н б ы л взволнован новой волной антисемитизма, под­ нявшейся во Франции в связи с « д е л о м Д р е й ф у ­ са» и п о к а з а в ш е й , как е м у казалось, и л л ю з о р ­ ность н а д е ж д еврейства на а с с и м и л я ц и ю . Н о р д а у с т р а с т н о верил в в о з р о ж д е н и е еврейского н а р о д а на н а ц и о н а л ь н о - э к о н о м и ч е с к о м основании (ре­ л и г и о з н а я идея и у д е й с к о г о м е с с и а н и з м а была е м у чужда), но после с м е р т и Х е р ц л я в 1904 г о д у

п р е р в а л о т н о ш е н и я с т е м и п р а к т и к а м и си­ онизма, которые выступали за колонизацию П а л е с т и н ы б е з г а р а н т и й п о л и т и ч е с к о й неза­ висимости. О к о л о 1911 г о д а Н о р д а у о т о ш е л о т активной д е я т е л ь н о с т и , х о т я н е к о т о р о е время п р о д о л ж а л выпускать б р о ш ю р ы : « Б и о л о г и я этики» (1916), « Т р а г е д и я ассимиляции» (1920). Он скончался в П а р и ж е 22 января 1923 г о д а . П о с м е р т н о пофранцузски б ы л а о п у б л и к о в а н а книга его « В о с п о ­ минаний» (1928). И з всех сочинений Н о р д а у н а и б о л ь ш е й из­ вестностью пользовалось «Вырождение». Резо­ нанс книги б ы л вызван р а з л и ч н ы м и о б с т о я ­ тельствами. Во-первых, она п о р а ж а л а еще сравнительно викторианских читателей «от­ к р о в е н н о с т ь ю » и « ж е с т о к и м м о р а л и з м о м » своей медико-исторической философии. Во-вторых, в ней, х о т я и в р а з о б л а ч и т е л ь н о м ключе, но о б с т о я т е л ь н о и в ф о р м е д о с т у п н о г о «фельетона» г о в о р и л о с ь о творчестве тех ( И б с е н , Золя, Ниц­ ше), кто сравнительно н е д а в н о б ы л практически неизвестен, а теперь, вызывая то в о с т о р г и , то проклятия, начинал п р и о б р е т а т ь о р е о л новых «законодателей моды». Наконец, «Вырождение» по замыслу автора было адресовано массовому читателю, и это делало Н о р д а у своеобразным народником и защитником культурного «здраво­ го смысла». Если же отвлечься от н е п о с р е д с т в е н н о г о с о д е р ж а н и я книги, т о м о ж н о увидеть, что ф о р м а р а с с м о т р е н н ы х в ней в о п р о с о в касалась мате­ рий, к о т о р ы е со времен в ы х о д а в свет контовс к о г о « К у р с а п о з и т и в н о й ф и л о с о ф и и » , а затем и « П р о и с х о ж д е н и я в и д о в » Ч. Д а р в и н а постоян­ но н а х о д и л а с ь в п о л е зрения Д ж . С. М и л л я , Г. Спенсера, И. Т э н а , К. Б е р н а р а , Э. Золя и дру­ гих з н а м е н и т ы х с т о р о н н и к о в ф е н о м е н а л ь н о - ф у ­ н к ц и о н а л ь н о г о и н а т у р а л и с т и ч е с к о г о видения м и р а в его «сцеплениях» и « п е р е х о д а х » . Теории «конца м е т а ф и з и ч е с к о г о этапа э в о л ю ц и и » , «при­ с п о с о б л е н и я к с р е д е » , « э к с п е р и м е н т а л ь н о й ме­ дицины», «научности м е т о д а » , человека как скре­ щения «расы, с р е д ы и м о м е н т а » и т. д. пор а з н о м у д е л а л и л и т е р а т у р у з в е н о м науки о б о б щ е с т в е и р а с с м а т р и в а л и ее в р а м к а х принци­ п и а л ь н о у т и л и т а р н о г о в о п р о с а о т о м , каким д о л ж н о б ы т ь назначение искусства и художника с п о з и ц и и о б щ е с т в е н н о й п о л ь з ы и в ситуации п о с т о я н н о й и з м е н ч и в о с т и ф о р м исторического сознания. Как н е с л о ж н о у б е д и т ь с я , Н о р д а у сполна р а з д е л я е т поклонение «шестидесятников» (разу­ меется, X I X века) п е р е д э в о л ю ц и е й и ее безлич­ ными движущими силами и таким образом включается в о б с у ж д е н и е о с н о в н о г о культуроло­ гического к о н ф л и к т а X I X века — конфликта м е ж д у п о з и т и в и з м о м как в е д у щ е й ф и л о с о ф и е й н а у ч н о г о знания, с о д н о й с т о р о н ы , и р о м а н т и з ­ м о м как ф и л о с о ф и е й а б с о л ю т н о й с в о б о д ы твор­ чества — с д р у г о й . О д н а к о в качестве еще одного позитивиста, а н т и р о м а н т и к а , а д е п т а « э в о л ю ц и ­ о н н о й эстетики» (так называется глава в его книге « П а р а д о к с ы » ) и оптимистически настроен­ н о г о с о ц и а л ь н о г о р е ф о р м и с т а , б л а г о г о в е й н о от-

386

В борьбе за «великого незнакомца» носящегося к «органическим» о с н о в а м сущест­ вования, Н о р д а у едва л и д о б и л с я б ы известнос­ ти. П о д л и н н а я причина его успеха не с т о л ь к о в н а ш е д ш е м отклик о п р о в е р ж е н и и «культа г е р о ­ ев» Т. К а р л е й л я , р о м а н т и ч е с к о й и с т о р и о г р а ф и и Ж . М и ш л е , э с т е т и з м а Д ж . Раскина или н е о р о ­ мантической а п о л о г и и « м о д е р н о с т и » (предпри­ нятой Г. Б р а н д е с о м ) , сколько в с т р е м л е н и и о б ­ новить, казалось бы, уже исчерпавший себя к 1890-м г о д а м позитивистский потенциал. Основная н а х о д к а Н о р д а у — в б р о с к о м с о ц и о л о г и ч е с к о м и с п о л ь з о в а н и и понятий, з а и м ­ ствованных из б у р н о развивавшейся м е д и ц и н ы и психиатрии. П о з и т и в и з м с е р е д и н ы века в силу с в о е г о с и л ь н о г о б и о л о г и ч е с к о г о крена был не­ д о с т а т о ч н о а н т р о п о л о г и ч е н , а его механистичес­ кий м е т о д переноса з а к о н о м е р н о с т е й внешней с р е д ы на человеческое с о з н а н и е л и ш а л , с к а ж е м , т е о р и ю наследственности какой б ы т о н и б ы л о п с и х о л о г и ч н о с т и . И з т р у д о в европейских науч­ ных а в т о р и т е т о в (Р. В и р х о в , Р. К р а ф т - Э б и н г , Б. М о р е л ь , А. Бине и д р . ) , к о т о р ы е с т р е м и л и с ь изучать психическое, и в т о м числе б е с с о з н а ­ т е л ь н о е , м е т о д а м и точных наук, н а и б о л ь ш и й а в т о р и т е т д л я Н о р д а у представляли р а б о т ы Че­ заре Л о м б р о з о . Автор «Гениальности и помешательства» привлек его не т о л ь к о с в о и м н а м е р е н и е м с б л и ­ зить у г о л о в н о е право, ф и з и о л о г и ю и п а т о л о г и ю ( ч т о б ы установить психофизический тип преступ­ ника), но и г и п о т е з о й о параллелях м е ж д у гениа­ л ь н о с т ь ю и б е с с о з н а т е л ь н о й психической а н о м а ­ лией. Н о р д а у считал п р о ф е с с о р а Т у р и н с к о г о уни­ верситета с в о и м учителем и посвятил е м у «Вырождение», однако разошелся с Л о м б р о з о в оценке д е я т е л ь н о с т и в ы д а ю щ и х с я личностей. Если итальянский психиатр, п о д р о б н о д о к у м е н ­ тируя а н а л о г и ю м е ж д у « м а т т о и д а м и » ( о т италь­ янского « m a t t o » — с у м а с ш е д ш и й ) и гениями и эмпирически объясняя м е х а н и з м гениальности, п о - с в о е м у не с о м н е в а е т с я в п о з и т и в н о й д в и ж у ­ щей р о л и гениев в истории, то Н о р д а у выступает явным « с о к р у ш и т е л е м кумиров». Д л я него существует л и ш ь о д и н п о д л и н н ы й гений — гений э в о л ю ц и и . Гениален не человек, н о д а р о в а н н ы й е м у п р и р о д о й гибкий м е х а н и з м п р и с п о с о б л е н и я «характера» к среде. Гёте п р е д ­ в о с х и т и л ф и л о с о ф и ю б е с к о н е ч н о г о становления, а Д а р в и н у т в е р д и л права «царства гения» в орга­ ническом мире. З а щ и т а представления о б и о л о г и ­ чности и с а м о р а с к р ы в а ю щ е м с я м а с ш т а б е истины д е л а е т из Н о р д а у как аналитика п р о ц е с с о в , раз­ в о р а ч и в а ю щ и х с я в сфере с о ц и а л ь н о г о б е с с о з н а ­ т е л ь н о г о , так и п с и х о л о г а , п о - м е д и ц и н с к и внима­ т е л ь н о г о к а н о м а л ь н о м у , в его представлении, н а м е р е н и ю личности увидеть в истории «цель» — выдать «единичное» за « в с е о б щ е е » , « п р о ш е д ш е е » за «настоящее». О с о б у ю неприязнь Н о р д а у в ы з ы в а ю т совре­ менные е м у «властители д у м » , в условиях прекло­ нения европейцев п е р е д культурой несущих о с о ­ б у ю ответственность з а р а с п р о с т р а н е н и е х у д о ­ ж е с т в е н н о г о мифа о «сумерках н а р о д о в » . Вы­ р о ж д а е т с я не Ер.ропа. в ы р о ж д а ю т с я гении (не­ когда знавшие в лице Рафаэля или Гёте свой

« о л и м п и й с к и й » час г а р м о н и ч е с к о г о равновесия с п о с о б н о с т е й ) . Н о р д а у у б е ж д е н , что т в о р ц ы « н о ­ в о г о искусства» — п р е р а ф а э л и т ы , Р. Вагнер, Ш. Б о д л е р , Э. З о л я , х у д о ж н и к и - и м п р е с с и о н и с т ы , французские п о э т ы - с и м в о л и с т ы , Г. И б с е н , Ф. Н и ­ цше, Л. Т о л с т о й (после « И с п о в е д и » ) — н а н о с я т б о л ь ш о й с о ц и а л ь н ы й вред. Как с о ц и о л о г и п о ­ клонник статистики он не о т р и ц а е т , ч т о человече­ ство п р о ш л о о ч е р е д н о й о т р е з о к э в о л ю ц и и . Резкое увеличение п о з н а в а т е л ь н ы х усилий в о в т о р о й п о ­ л о в и н е X I X века не б ы л о в д о л ж н о й м е р е к о м п е н ­ сировано биологически и привело к социальному « у т о м л е н и ю » . Застигнутая в р а с п л о х э т и м п а р а д о ­ к с о м прогресса Е в р о п а столкнулась т а к ж е с после­ д с т в и я м и с о с р е д о т о ч е н и я цивилизации в г о р о д а х : з а г р я з н е н и е м с р е д ы , н е д о б р о к а ч е с т в е н н о й пищей, увеличением потребления возбуждающих с р е д с т в — как с р а в н и т е л ь н о т р а д и ц и о н н ы х (та­ бак, а л к о г о л ь ) , так и п р и ш е д ш и х с В о с т о к а (га­ шиш). Вместо того чтобы способствовать преодо­ л е н и ю « м а с с о в о й истерии» ( к о т о р а я в л ю б о м случае б у д е т п р е о д о л е н а : человечество о т б р о с и т все, д а ж е л и т е р а т у р у , что в о з л а г а е т на н е р в н у ю с и с т е м у н е п о м е р н у ю тяжесть), « н о в о е искусство» л и ш ь у с у г у б л я е т ее. Е г о с о з д а т е л и — п с е в д о г е н и и не с т о л ь к о п о т о м у , что в ы р а ж а ю т себя на с а м о м , как кажет­ с я Н о р д а у , н и з к о м ( э м о ц и о н а л ь н о м ) у р о в н е ге­ н и а л ь н о с т и , сколько из-за т о г о , что э т а э м о ц и ­ о н а л ь н о с т ь является п а т о л о г и ч е с к и м п р о д о л ж е ­ нием расстроенной нервной системы. С а м о по себе б е з у м и е к а ж д о г о о т д е л ь н о в з я т о г о х у д о ж ­ ника — з а с л у ж и в а ю щ и й с о ж а л е н и я , но з а м к н у ­ тый в себе клинический случай, т р е б у ю щ и й м е ­ д и ц и н с к о г о в м е ш а т е л ь с т в а . Но к о г д а о н о в виде х у д о ж е с т в е н н о г о п р о и з в е д е н и я начинает претен­ д о в а т ь в силу с в о е й ни с чем не с р а в н и м о й « н е р в н о с т и » и « н о в и з н ы » на эстетическое д о с ­ тижение, т о с т а н о в и т с я с о ц и а л ь н о о п а с н ы м , так как внушает б е с с о з н а т е л ь н ы й с т р а х , н е к о н т р о л и ­ руемый порыв, безволие. Итак, Нордау считает нравственным и «врачебным» д о л г о м показать несостоятель­ н о с т ь н о в е й ш е г о искусства за е г о явный или скрытый п е с с и м и з м (признаки к о т о р о г о — тяга к б о л е з н е н н о й мистике, у т р а т а п о л о ж и т е л ь н о г о и д е а л а и т. д . ) , как бы э т о м у ни п р о т и в и л и с ь ж и в у щ и е с е н с а ц и я м и циничные критики или бес­ принципно следующие м о д е ремесленники-ими­ т а т о р ы . О н надеется, что е г о н а у ч н у ю з а д а ч у о б л е г ч а е т с л о ж н о с т ь п о н и м а н и я и восприятия «новых» художников — они элитарны, « б о м о н д ны» и х о т я бы п о э т о м у не п о л ь з у ю т с я о с о б ы м у с п е х о м у « з д о р о в о й » части о б щ е с т в а , п р е д с т а в ­ л е н н о й б о л ь ш и н с т в о м « т р е т ь е г о с о с л о в и я » , или м е щ а н с т в о м . О н о органически н е с п о с о б н о д о л ­ гое время п о д д е р ж и в а т ь о п а с н ы е д л я с в о е г о су­ ществования «крайности» и «внезапные п е р е в о ­ роты» (подобные Коммуне). Уважение к этому « б и о л о г и ч е с к о м у » гаранту о б щ е с т в е н н о й э в о л ю ­ ции д е л а е т а в т о р а « В ы р о ж д е н и я » к о н с е р в а т о ­ р о м , п р е д п о ч и т а ю щ и м искусство, к о т о р о е б ы развлекало и приносило наслаждение. И все же м е с т а м и п о р а з и т е л ь н о т о ч н ы й п р о г н о з ситуации конца X X века, д а н н ы й Н о -

387

В. M. Толмачев р д а у , нередко м а л о у т е ш и т е л е н и является п р е д о ­ стережением европейскому «большинству». В б о р ь б е за воспитание чувств э т о г о , как он его называет, «великого н е з н а к о м ц а » и з а д у м а н о «Вырождение»... Н а в е р н о е , вряд л и есть н е о б х о д и м о с т ь ос­ танавливаться на всех составных э л е м е н т а х кон­ цепции Н о р д а у . « В ы р о ж д е н и е » п о с т р о е н о логич­ н о , в ф о р м е « м е д и ц и н с к о й карты» (описание си­ м п т о м о в «заболевания», х о д болезни, диагноз, терапия и т. д . ) , написано энергично (хотя мес­ т а м и и м н о г о с л о в н о ) и п о т о м у не н у ж д а е т с я в п о д р о б н о м объяснении. Также, наверное, нет смысла заниматься опровержением написанного Н о р д а у в ц е л о м или в частностях. П р е д о с т а в и м это право просвещенному читателю, который, как и его п о т о м к и с т о лет н а з а д , волен р а с с м а т ­ ривать « В ы р о ж д е н и е » не в качестве экспоната кунсткамеры, а в виде с и л ь н е й ш е г о р а з д р а ж и ­ теля с о б с т в е н н о й мысли. В м е с т е с т е м нелишне з а м е т и т ь , что о т с т а ­ ивавшаяся Нордау разновидность научного м ы ш л е н и я , н е с м о т р я на ее в р о д е бы я в н у ю при­ н а д л е ж н о с т ь и с т о р и и идей X I X века, оказалась в двадцатом столетии достаточно стойкой, а в практическом п р и м е н е н и и д а ж е п р е с т у п н о й , когда те или иные т о т а л и т а р н ы е и д е о л о г и с т а н о ­ вились « и н ж е н е р а м и человеческих д у ш » и б р а л и на себя н е п о г р е ш и м о е п р а в о р е ш а т ь , в чем и м е н ­ н о с о с т о и т различие м е ж д у с о ц и а л ь н ы м о п т и м и ­ з м о м и социальном пессимизмом, «здоровьем» и «болезнью». П р а в д а , если и признать за Н о р д а у т а к у ю «вину», то в е г о о п р а в д а н и е с л е д у е т сказать, что в с в о е й м е т о д о л о г и и он не с т о л ь уж р а з и т е л ь н о отличается от с о з д а т е л е й представления о «чело­ веке-машине», «человеке-звере», «человеке игра­ ю щ е м » , «человеке как п о л и т и ч е с к о м ж и в о т н о м » , «человеке а б с у р д а » и т. д . , то есть тех, кто, к о н с т р у и р у я феномен человека как т а к о в о г о на о с н о в а н и и о д н о г о с п е ц и а л ь н о г о признака, прин­ ципиально оставлял в стороне мысль о его ду­ х о в н о м единстве. Другими словами, социально-этический тип м ы с л и , в о з н и к ш и й п о д влиянием ф и л о с о ф и и знания X I X века и п р е д с т а в л е н н ы й , в частности, Н о р д а у , п р е д п о л а г а е т такой г о с у д а р с т в е н н о - п о ­ литический с п о с о б восприятия человека и и с т о ­ рии, к о т о р ы й о т м е н я е т п о н я т и е о п о с т о я н н о й величине. Все цели — с е г о д н я ш н и е , вещные; цель и с т о р и и — в процессе. « В ы р о ж д е н и е » о т р а ж а е т э п о х а л ь н у ю с и м п т о м а т и к у в т о й степени, в какой фиксирует п р е в р а щ е н и е н а у ч н о г о р е л я т и в и з м а в ф и л о с о ф и ю ж и з н и . Б е с с о з н а т е л ь н ы м носите­ л е м э т о г о м и р о в и д е н и я у Н о р д а у являются м а с ­ сы — м а т е р и а л ь н ы й ток, п о с т о я н н о превраща­ ю щ и й актуальность в необходимость и обеспе­ ч и в а ю щ и й конечное п р е о д о л е н и е л ю б ы х возни­ к а ю щ и х « о т к л о н е н и й » о т р о д о в о г о первопринципа «древа ж и з н и » . Но положение Нордау исполнено опреде­ л е н н о й и р о н и и . Н а ф о н е о ч е р е д н о г о вступления р о м а н т и з м а в с в о и теперь у ж е символистские права он с т а л п о с л е д н и м з а м е т н ы м в X I X веке антиромантиком. То, отчего Нордау стреми­

тельно сделался «карикатурой» — как бы не вполне Н и ц ш е или н е д о в о п л о т и в ш и м с я Фрей­ д о м , — х о р о ш о объясняется в з л е т о м популярнос­ ти а в т о р а «Заратустры». С п о з и ц и й в принципе т о й же «органики», т о г о же « р е л я т и в и з м а » , но уже, правда, артистически, с и м в о л и с т с к и пони­ м а е м ы х , Н и ц ш е попытался с о з д а т ь личный тра­ гический м и ф , к о т о р ы й б ы п о д з н а к о м с в о е о б ­ р а з н о п о н и м а е м о г о э с т е т и з м а п р е д п о л а г а л един­ с т в о человека и на м а н е р п а р а д о к с а л ь н о й («посюсторонней») религиозности примирял п р о т и в о п о л о ж н о с т и — Х р и с т а и Д и о н и с а , Шо­ пенгауэра и Д а р в и н а , «дух» и «вещь», «песси­ мизм» и «оптимизм». В отличие от Н и ц ш е , п р е д е л ь н о расширя­ ю щ е г о рамки искусства с н а м е р е н и е м сделать его м а т р и ц е й с в о б о д ы в ы б о р а , Н о р д а у н е инте­ ресует п р о б л е м а с а м о о с н о в а н и я творчества. Как «общественник» он п р е ж д е всего ставит вопрос о п о л е з н о с т и культуры, о м о р а л ь н о й ответствен­ н о с т и х у д о ж н и к а , что н а ш л о п о л н у ю п о д д е р ж к у Л. Т о л с т о г о в трактате « Ч т о такое искусство?», с о д н о й с т о р о н ы , и о т ч е т л и в у ю неприязнь сим­ в о л и с т о в — с д р у г о й . Н е з а в и с и м о от своих наме­ рений, Н о р д а у к середине 1890-х г о д о в уже ка­ зался ф и г у р о й н е с о в р е м е н н о й : с л и ш к о м утопис­ том, слишком догматиком и соответственно — недостаточно индивидуалистом, недостаточно х у д о ж н и к о м . И д а ж е такой, к п р и м е р у , внима­ тельный к науке писатель, как А. П. Ч е х о в , счел в о з м о ж н ы м после знакомства с «Вырождением» написать А. С. С у в о р и н у 27 м а р т а 1894 г о д а сле­ д у ю щ е е : « Р а с с у ж д е н и я всякие м н е н а д о е л и , а та­ ких свистунов, как М а к с Н о р д а у , я ч и т а ю просто с отвращением» . О д н а к о скептические о т з ы в ы о Н о р д а у не м о г л и п о с т а в и т ь п о д с о м н е н и е т о г о , ч т о в своих сочинениях о н о д н и м и з первых зафиксировал наступление э п о х и «заката Европы». Э т и м о н с д е л а л с е б я не т о л ь к о у ч а с т н и к о м коллективного д в и ж е н и я м ы с л и , в р а з н о м свойстве представлен­ ной Марксом, Ницше, Толстым, Шпенглером, но и неким а н т и м о д е р н и с т с к и м « п р и з р а к о м » XX века. Э т о а м п л у а и о т п у г и в а е т от Н о р д а у и наде­ ляет его о п р е д е л е н н о й п р и т я г а т е л ь н о с т ь ю . В какой степени менялся Н о р д а у ? Публику­ е м а я в э т о м т о м е книга очерков « С о в р е м е н н ы е ф р а н ц у з ы » (1901) является р а з н о в и д н о с т ь ю по­ с т с к р и п т у м а к « В ы р о ж д е н и ю » — в ней автор с н о в а берется з а характеристику Э . Г о н к у р а , М о ­ пассана, Верлена, М а л л а р м е . В п о н и м а н и и эпохи д е к а д а н с а Н о р д а у о с т а е т с я н а п р е ж н и х позициях, а н е к о т о р ы е инвективы, как в случае с М а л л а р м е , становятся е щ е б о л е е р е з к и м и . В то же время с о в е р ш е н н о о ч е в и д н о , что о с о з н а н н о или неосоз­ н а н н о с и м в о л и с т с к и й круг чтения оказывает вли­ яние не т о л ь к о на е г о стиль, но и на оценочные утверждения. Наиболее показателен в э т о м отношении очерк о Бальзаке, в к о т о р о м н а х о д и т развитие идея о « р е а л ь н о с т и в о о б р а ж е н и я » с о з д а т е л я «Че­ ловеческой к о м е д и и » , п р е д л о ж е н н а я О. Уайль1

Чехов А. П. П о л и . с о б р . соч. и Т. 1—30. П и с ь м а . М . , 1977. Т. 5. С. 284. 1

388

писем.

В борьбе за «великого незнакомца» д о м в эссе « У п а д о к лжи» (1889). Р а с п о з н а в а я в Бальзаке т в о р ц а м о щ н о й и л л ю з и и и, т а к и м о б р а з о м , р о м а н т и к а и с и м в о л и с т а («Бальзак ис­ кал всегда образчики для с в о е г о творчества на д н е своей д у ш и , н о никогда и з о к р у ж а ю щ е й д е й с т в и т е л ь н о с т и » ) , Н о р д а у г о т о в назвать э т о и л л ю з и й н о е с в о й с т в о « б у д д и с т с к и м » , в чем, во что т р у д н о поверить, с о л и д а р и з у е т с я с Вл. С о ­ л о в ь е в ы м и его з а м е ч а н и я м и по п о в о д у « б у д ­ дийских настроений» новейшей литературы. В ф о р м е отталкивания от т р а д и ц и о н н о г о вос­ приятия и известного парадокса построен и очерк о с т о л п е ф р а н ц у з с к о й р о м а н т и ч е с к о й и с т о р и о г р а ф и и . Д л я Н о р д а у М и ш л е п р е ж д е все­ го писатель, « б а р д » , но не ученый. « И с т о р и я Франции», у т в е р ж д а е т о н , ценится за с в о ю на­ у ч н у ю о с н о в а т е л ь н о с т ь п о н е д о р а з у м е н и ю . Ре­ а л ь н о же М и ш л е — « п р о р о к » и угодник фра­ нцузской нации. Его сочинения льстят н а ц и о ­ нальному самосознанию. В связи со с в о и м и н е о ж и д а н н ы м и с и м п а т и ­ ями к с и м в о л и с т с к о й критике « ж е л е з н ы й Н о р ­ д а у » г о т о в д а ж е н е м н о г о смягчиться к Верлену... К н и г а о с о в р е м е н н ы х ф р а н ц у з а х со всей о ч е в и д н о с т ь ю указывает на т о , сколь интересны м о г у т б ы т ь т е импрессионистические оценки Н о ­ р д а у , когда он на время с л о в н о з а б ы в а е т , что выступает н о с и т е л е м о п р е д е л е н н о й и д е о л о г и и . И м е н н о писательская интуиция п о з в о л и л а е м у и в « В ы р о ж д е н и и » свести вместе р а з н о р о д н ы е , но

в м е с т е с т е м г л у б и н н о связанные м е ж д у с о б о й факты культуры р а з н ы х европейских с т р а н . Весь­ ма содержательны, скажем, наблюдения Нордау о р о м а н т и ч е с к о й д о м и н а н т е л и т е р а т у р ы всего X I X века (в т о м числе н а т у р а л и з м а Э. Золя) и м е т о д о л о г и ч е с к о й т е н д е н ц и о з н о с т и т е о р и и ре­ а л и з м а в с л о в е с н о с т и ; как п о з и т и в и с т с к и й пу­ ританин он восстает против эротизации мас­ с о в о г о искусства, а как ф у т у р о л о г п р е д с к а з ы в а е т у т р а т у о б щ е с т в е н н ы м с о з н а н и е м X X века черт «литературности». Отзвуки его наблюдений да­ ют о с е б е знать в м о р а л и с т и ч е с к о м творчестве Л. Т о л с т о г о (оценка Р. Вагнера), сочинениях Т . М а н н а (идея « б ю р г е р с т в а » ) , э т ю д а х 3 . Ф р е й д а о гениальных личностях, л и т е р а т у р о в е д е н и и р а з ­ н о г о т о л к а с о ц и о л о г о в (В. Фриче, Д . Л у к а ч , М. Лифшиц). Н о кем б ы н и казался Н о р д а у н а и с х о д е X X с т о л е т и я — п о - с в о е м у о д и о з н о й фигурой, попу­ л и с т о м , «упростителем», к о н с е р в а т о р о м или с т о ­ р о н н и к о м о п т и м и с т и ч е с к о г о взгляда н а р а з в и т и е е в р о п е й с к о г о о б щ е с т в а , чтение « В ы р о ж д е н и я » , наверное, п о с т а в и т п е р е д ч и т а т е л е м д а л е к о н е п р а з д н ы й в о п р о с : в о з ь м е т с я л и е в р о п е е ц конца X X I века (при у с л о в и и с у щ е с т в о в а н и я Е в р о п ы и м и р а ) за изучение с о ч и н е н и й с о в р е м е н н ы х н а м к у л ь т у р о л о г о в , а если в о з ь м е т с я , то каким е м у покажется тогда образ его далекого и некогда г р е м е в ш е г о в л и т е р а т у р н ы х с а л о н а х предка?

В. М. Толмачев

Перечень сочинений, на которые ссылается автор

В. Morel. Traité des dégénérescences physiques, intellec­ tuelles et morales de l'espèce humain et des causes qui produisent ces variétés maladives. Paris, 1857. Lombroso. L'Uomo delinquent in rapporto all'antropologia, giurisprudenza e alle discipline carcerarie. Torino, 1884. Féré. La famille nevropathique. Archive de neurologie, 1884, № 19 et 20. Krafft-Ebing. Die Lehre vom moralischen Wahnsinn, 1871. H. Maudsley. Verbrechen und Wahnsinn, Internationale Wissenschaftliche Bibliothek. Ch. Féré. Dégénérescence et criminalité. Paris, 1888. J. Roub inowith. Hystérie mâle et dégénérescence. Paris, 1890. Legrain. Du délire chez les dégénérés. Paris, 1886. Henri Colin. Essay sur l'état mental des hystériques. Paris, 1890. Morel. Du délire émotif. Archives générales, 6­éme série, 7, p. 385 и 530. Morel. Du délire panophobique des aliénés gémisseurs. Annales médico­psychologiques, 1871. Charcot. Leçons du Mardi à la Salpétrière. Policlinique 1888­89. Paris, 1890. Magnan. Considérations sur la folie des héréditaires ou dégénérés. Progrès medical. 1886, p. 1110. Lombroso. La physionomie des anarchistes. Nouvelle Revue, 15 mai 1891. Falret. Annales médico­psychologiques. 1867. Nouvelle Revue, 15 juillet 1891. Tarabaud. Des rapports de la dégénérescence mantal et de l'hystérie. Paris, 1888. Lombroso. Nouvelles recherches de psychiatrie et d'antropologie criminelle. Paris, 1892. Axenfeid. Des névroses. Paris, 1879. Paul Richer. Etudes cliniques sur l'hystéroépilepsie ou grande hystérie. Paris, 1885. Gilles de la Tourette. Traité clinique et thérapeutique de l'hystérie. Paris, 1891. Paul Michot. Contributions à l'étude des manifestations de l'hystérie chez l'homme. Paris, 1890. Traité clinique et thérapeutique de l'hystérie. Alfred Binet. Recherches sur les altérations de la conscience chez les hystériques. Revue philosophique. 1889. T. XXVII. Ch. Féré. Sensation et mouvement. Revue philosophique, 1886. Его же: Sensation et mouvement. Paris, 1887; L'énergie et la vitesse des mouvement volontaires. Revue philosophique, 1890. Régis. La folie à deux. Paris, 1880. Journal des Goncourt. Deuxième série. Premier volume 1870­ 71. Paris, 1890, p. 10. J. Vavasseur в «Economiste français», 1890. La medicine moderne. 1891. Brouardel. La Semaine médicale. Paris, 1887, p. 254. Féré. La Semaine médicale. Paris, 1890, p. 192. Otto Bahr. Eine deutsche Stadt vor 60 J ahren. Leipzig, 1891. Charles Ruhet. Dans cent ans. Revue scientifique, 1891­92. Revue Scientifique, 1892. T. 49, p. 168.

Carl Ab el. Ueber den Gegensinn der Urworte. Leipzig, 1884. James Sully. Illusions. London, 1881. Ribot. Psychologie de l'attention. Paris, 1889. Charles Morice. La littérature de tout à l'heure. Paris, 1889. Gerard de Nerval. Le Rêve et la vie. Paris, 1868. Dante Gab riel Rossetti. Poems. Leipzig, 1873. Gustav Freylag. Bilder aus der deutschen Vergangenheit, 1. B. Leipzig, 1872. H. Taine. Histore de la littérature anglaise. Paris, 1877. T. 1. J. Ruskin. Modern Painters. American édition. T. 1. Edouard Rod. Etudes sur le XIX siècle. Paris et Lausanne, 1888. P. Sôllier. Psychologie de l'idiot et l'imbécile. Ломброзо. Гениальность и помешательство (рус. изд. Ф. Павленкова). Algernon Charles Swinb urne. Poems and Ballads. London, Chatto and Windus, 1889. William Morris. Poems. Tauchnitz edition. Mathias Morhardt. Les symboliques. Nouvelle Revue, 15 février 1892. Jules Huret. Enquête sur évolution littéraire. Paris, 1891. Rembrandt als Erzieher. Leipzig, 1890. Eduard Rod. Les idée morales du Temps présent. Paris, 1892. Paul Desjardins. Le devoir présent. Paris, 1892. F. Paulhan. Le nouveau mysticisme. Paris, 1891. Pierre Janet. Les actes inconscients et le dédoublement de la personnalité. Revue philosophique, dec. 1886. Jules Janet. L'Hystérie et l'Hypnotisme d'après la théorie de la double personnalité. Revue Scientifique, 1888. T. 1, стр. 616. Paul Verlaine. Choix de poésies. Paris, 1891. F. Marandon de Monty el. De la criminalité et de la dégénérescence. Archives de l'anthropologie criminelle. Mai 1892, p. 287. Hartmann. Der Gorilla. Leipzig, 1881. Dr. L. Frigerio. L'oreille extern. Etude d'anthropologie criminelle. Lion, 1880. Jean Moréas. Le pèlerin passionné. Paris, 1891. Dr. F. Suarez de Mendoza. L'audition colorée. Etude sur les fausses sensations secondaires physiologiques. Paris. 1892. Hugues Le Roux. Portraits de cire. Paris, 1891. E. M. de Vogué. Le roman russe. Paris, 1888. Raphael Löwenfeld. Leo N. Tolstoy, sein Leben, sein Werke, sein Weltanschauung. Erstrer Theil. Vorwort. Berlin, 1892. Prof. Kowalewski. The J ournal of Mental Science, январь, 1888. Griesinger. Ueber einen wenig bekannten psychologischen Zustand. Archiv für Psychiatrie. Band I. Krafft-Ebing. Psychopathia sexualis. Stuttgart, 1886 (Поло­ вая психопатология. Харьков, 1887). Paul Moreau (de Tours). Des aberrations du sens génésique, 2­ème édition. Paris, 1883.

390

Перечень сочинений V. Magnan. Leçons cliniques sur la Dipsomanie, faites à l'Asile Sainte­Anne. Recueillies et publiées par le Dr. Marcel Briand. Paris, 1884. Richard Wagner. Das Kunstwerk der Zukunft. Leipzig, 1850. Artur Schopenhauer. Parerga und Paralipomena. Kleine philosophische Schriften. Leipzig, 1888, 2 T. Ch. Féré. Sensation et mouvement. Paris, 1887. Richard Wagner. Gesammelte Schriften und Dichtungen. Leipzig, 1883. Eduard Hanslik. Musikalische Stationen. Berlin, 1880. Dr. Paul Aub ry. Observation d'Uxoricide et de libéricide suivis du suicide du meurtrier. Archives de l'anthropologie criminelle. T. Y l l . Friedrich Nietzsche. Der Fall Wagner. Leipzig, 1889. А. Гр. Рубинштейн. Музыка и ее представители. Herbert Spencer. The Origin and Function of music. The Humboldt Library of popular science Literature. New­ York, J . Fitzgerald and C°. Vol. I. Max Nordau. Ausgewählte pariser Briefe. Leipzig, 1887. Sar Mérodack J. Pèladan. Amphithéâtre des sciences mortes. Comment on devient mage. Ethique. Avec un portrait pittoresque gravé par G. Poirel. Paris, 1892. Joséphin Pèladan. La décadance latin. Ethopée IX. La Gynandre. Couverture de Séon, eau­forte de Desboutins. Paris, 1891. Moris Rollinat. Les Névroses. Avec un portrait de l'auteur par F. Desmoulin. Paris, 1883. M. Rollinat. L'Abim. Paris, 1891. Pr. Kowalewsky. The J ournal of Mental Science. Legrand du Saulle. Le délire des persécutions. Paris, 1871. Morel. Du délire panophobique des aliénés gémisseurs. Annales médico­psychologiques. 1871. T. 2. Maurice Maeterlinck. Serres chaudes. Bruxelles, 1890. Gabriel Sarrazin. La renaissance de la poésie anglaise 1798—1889. Paris, 1889. Walt Whitman. Leaves of grass. Glasgow, 1884. Maurice Maeterlinck. La princesse Maleine. Bruxelles, 1892. Journal of mental Science, январь, 1888. A. Binet. Le fétichisme dans l'amour (étude de psychologie expérimental). La vie psichique des micro­organismes, l'intensité des images mentales, le problème hypnotique, note sur l'écriture hystérique. Paris, 1890. Verworn. Psycho­physiologische Protisten Studien. J ena, 1889. Th. Rib ot. Les maladies de la personnalité. Paris, 1889. Lombroso. Les applications de l'anthropologie criminelle. Paris, 1892. Maudsley. Pathologie de l'esprit (Traduit de l'anglais par Gersont). Paris, 1882. Maudsley. La semaine médicale, 1892, p. 456. Alfred Binet. Les alternations de la personnalité. Paris, 1892 («Русское богатство» за 1893). Paul Moreau (de Tours). Des aberrations du sens dénésique. Paris, 1887. Tarde. Philosophie pénale. Lion, 1890. Taine. Les origines de la France contemporaine. La revolution. Tome 11. La conquête jacobine. Paris, 1881. Charles Baudelaire. Les fleurs du mal. Précédées d'une notice par Théophile Gaurhier. Paris, 1869. M. Guy au. L'Esthétique du vers moderne. Revue philosorhique, T. XY11. Catulle Mendès. Récapitulation (Echo de Paris, 8 июля 1892). Théophile Gautier. Les grotesques. Paris, 1856. Theodore de Banville. Petit traité de poésie française. Paris, 1880. Raphael Löwenfeld. Gespräche über und mit Tolstoy. Berlin, 1891. F. Brunetiere. La statue de Baudelaire. Revue des deux Mondes. T. 113. Franz Brentano. Das Schlechte als Gegenstand dichterischer Dar­stellung. Vortrag, gehalten in der Gesellschaft der Litteraturfreunde zu Wien. Leipzig, 1891.

Oswald Zimmermann. Die Wonne des Leids. Beiträge zur Erkenntniss des menschlichen Empfindens in Kunst und Leben. Leipzig, 1885. Krafft-Ebing. Lehrbuch der gerichtlichen Psycho­ pathologie. Stuttgart, 1892. Paul Bourget. Essais de psychologie contemporaine. Paris, 1883. Sainte-Beuve. Causeries de Lundi. Paris, chez Garnier frères. T. XIY. Causerie 12 octobre 1857. Barbey d Aurevilly. Goethe et Diderot. Paris, 1882. J. K. Huysmans. A rebours. Paris, 1892. Dr. E. Régis. Manuel pratique de médecine mentale. Paris, 1892. Ch. J. J. Sazaret. Etude sur la simulation de la folie Nancy, 1888. Josephin Pèladan. Vice Suprême. Paris, 1882. Heinrich Kurz. Einleitung zu Grimmelshauseus simplicianischen Schriften. Leipzig, 1863, p. I. Mauris Barrés. Trois stations de psychothérapie. Paris, 1892. — Un homme libre. Paris, 1892. — Le jardin de Bérénice. Paris, 1891. — L'Ennemi des lois. Paris, 1893. — Examen de trois idéologies. Paris, 1892. Oskar Wilde. Intentions. Leipzig, Tauchnitz, 1892. Макс Нордау. В поисках за истиной, изд. Павленкова. Edmund R. Clay. L'Alternative. Contribution à la psychologie. Traduit de l'anglais par A. Burdeau. Paris, 1886. Helmholtz. Die Lehre von den Tonempfindungen. Braunchweig, 1877. Pietro Blaserna. Die Theorie des Schalls in Beziehung zur Musik. Zehn Vorlesungen. Leipzig, Internationale Wissenschaftliche Bibliothek. E. Brüke. Bruchstücke aus der Theorie der bildenden Kunst. Leipzig, Intern. Wissensch. Bibl. Henry Joly. Les lectures dans les prisons de la Seine. Lyon, 1891. Pitre. Sui canti popolari italiani in carcere. Florenz, 1876. Достоевский. Преступление и наказание. August Ehr hard, prof, à la Faculté des Lettres de Clermont­ Ferrant. Henrick Ibsen et le théâtre contemporain. Paris, 1892. Dr. Prosper Lucas. Traité philosophique et physiologique de l'Hérédité naturelle dans les états de santé et de maladie du système nerveux etc. August Weismann. Ueber die Vererbung. J ena, 1883. Fr. Galton. Natural Inheritance. London, 1888. Herbert Spenser. L'individu contre l'état. Traduit de l'anglais par J . Gerschel. Paris, 1892. Edward Westermark. The History of Human Marriage. London, 1892. Dr. Wilhelm Griesinger. Pathologie und Therapie der psychischen Krankheiten für Aerzte und Studirende Gänzlich umgearbeitet und erweitert von Willibald Levinstein Schleger. Berlin, 1882. Dr. A. Marie. Etude sur quelques symptômes des délires systématisés et sur valeurs. Paris, 1892. Melchior de Vogué. Les Cigognes. Revue des deux Mondes, 15 февраля 1892. Tanzi. I neologismi in rapporte col delirio cronico. Turin, 1890. J. Cotard. Etudes sur les maladies célébrales et mentales. Paris, 1891. F. Raymond et F. L. Arnauld. Sur certaines cas d'aboulie avec obsession interrogatives et troubles des mouvements. Annales médico­psyholodiques, 7­ème Série, tome 16. C. Lomb roso et Laschi. Le crime politique et révolutions par rapport au droit, à l'anthropologie criminelle et à la science du gouvernement. Traduit de l'italien par A. Bouchard. Paris, 1982. Henrik Jaeger. Henrik Ibsen og hans Vaerker. En Fremstilling i Christiania, 1892.

391

Перечень сочинений G. R. Mead. Simon Magus. London, 1892. W. Roux. Ueber den Kampf der Theile des Organismus. Leipzig, 1881. Jacoby. La folie des césars. Paris, 1880. Dr. Ph. Boileau de Castelnau. Misopèdie ou lésion de l'amour de la progéniture. Annales médico­psych. 3­ème Série, tome 7. G. Ferrero. L'Atavisme de la prostitution. Revue scientifique. T.50. Dimitry Stefanowsky. О пассивизме в Archive de l'antropologie criminelle, 1892, стр. 294. Dr. Hugo Kaatz. Die Weltanschauung Friedrich Nietzsches. Dresden und Leipzig, 1892. Dr. Max Zerb st. Nein und J a! Leipzig, 1892. Robert Schellwien. Max Stirner und Friedrich Nietzsche, Erscheinungen des modernen Geistes und das Wesen des Menschen. Leipzig, 1892. M. Nordau. Die conventioneilen Lügen der Kulturmenschheit. The sacred b ooks of the East. Translated by various Oriental Scholars and edited by F. Max Müller. Vol X: Dhammapada and Sutta­Nipâta. Vol. XIX: Fo­scho­tsan­king. The Clarendon Press. Oxford. Charles Darwin. Die Abstammung des Menschen und die geschlechtliche Zuchtwahl. Aus dem Engl, über von J . Victor Carus. Stuttgart, 1875. Fridrich Nietzsche. Zur Genealogie der Moral. Leipzig, 1892. Gustav Freytag. Bilder aus der deutschen Vergangenheit. Leipzig, 1872. Dr. Nietzsche. J enseits von Gut und Böse. — Also sprach Zarathustra. — Die fröhliche Wissenschaft. — Znr Genealogie der Moral. Max Nordau. Die Krankheit des J ahrhunderts. Leipzig, 1889. Dr. Nietzsche. Menschliches Allzumenschliches. Dr. Hermann Türck. Fr. Nietzsche und seine philosophischen Irrwege. Dresden, 1891. B. Ball. La folie erotique. Paris, 1888. Krafft-Ebing. Neue Forschungen und s, w. О la Hansson. Das junde Skandinavien. Dresden und Leipzig, 1891. Albert Kniepf. Theorie der Geisteswerth. Leipzig, 1892. Kurt Eisner. Psychopathia spiritualis. Friedrich Nietzsche und die Apostel der Zukunft. Leipzig, 1892. Ola Hansson. - Materialismen skönlitteratnren. Populärvetenskapliga Afhandlingar. Stockholm. Revue politique et littéraire, 1891. Dr. Krafft-Eb ing. Lehrbuch der Psychiatrie auf klinischer Grundlage für praktische Aerzte und Studirende. Stuttgart, 1890. Max Nordau. Paris unter der dritten Republik. Leipzig, 1890. — Ausgewählte Pariser Briefe. Leipzig, 1887.

J. H. Rosny. Vamireh. Paris, 1892. Ferdinand Brunetiere. Le roman naturaliste. Paris, 1892. Gottfried Keller. Die Leute von Seldowa. Berlin, 1892. Edmond et Jules de Goncourt. Manette Salomon. Paris. 1877. F. L. Arnaud. Sur le délire des négations. Annales méd.­ psychol., 7­ième série, tome 16. Dr. Paul Aub ry. Une famille de criminels. Annales mèd.­ psych., 7­me série, t. 16. James Sully. Le pessimisme. (Пессимизм. Пер. Яковенко. Изд. Ф. Павленкова.) Catrou. Etude sur la maladie des tics convulsifs. Paris, 1890. Journal des Goncourt, 25 января 1875. Zola. Au bonheur des dames. Paris, 1891. Cesare Lomb roso. Le piu recenti scoperte ed applicazioni délia psichiatria ed antropologia criminale. Turin, 1893. Edmond de Goncourt. La Faustin. Paris, 1882. E. Séguin. Traitement moral, hygiène et éducation des idiots. Paris, 1846. L. Bernard. Les odeurs dans les romans de Zola. Monpellier, 1889. Heinz Tovote. Im Liebesrausch. Berlin, 1893. Hermann Bahr. Seelenzustände. Berlin, 1890. Modernen Musen-Almanach auf das J ahr 1893 herausgegelen von Otto J ulins Bierbaum. München. Otto Julins Bierb aum. Erlebte Gedichte. Berlin, 1893. Karl Henckel. Diorama. Zürich, 1880. Gerhart Hauptmann. Vor Sonnenuntergang. Sociales Drama. Berlin, 1892. Scipio Sighele. La folie delinquente. Turin, 1892. Fournial. Essai sur la psychologie des foules. Lyon, 1892. Gerhart Hauptmann. Die Weber. Schauspiel aus den vierziger J ahren. Berlin, 1892. — Der Apostel. Bahnwärter Thiel. Novellistische Studien. Berlin, 1892. Hans Merlan. Die sogenannten «J ungdeutschen» in unserer zeitgenössischen Literatur. Leipzig. Ch. Darwin. Reise eines Naturforschers um die Welt. Aus dem englischen übersetzt von J . Victor Carus. Stuttgart, 1875. Ernest Renan. Feuilles détachées. Paris, 1892. Ludwig Fulda. Das verloren Paradis. Schauspiel in drei Aufzügen. Stuttgart, 1892. Ernst von Wildenb ruch. Die Haubenlerche. Schauspiel in vier Akten. Berlin, 1891. Fran Dr. Minna Wettstein. Adelt.— 3 / Monate, Fabrikerarbeiterin. Eine praktische Studie. Berlin, 1892. Kand. Paul Göhre. Drei Monate Fabrikerarbeiter und Handwerksburschbursche. Eine practische Studie. Leipzig, 1892. Dr. S. Frenkel. Die Therapie atactischer Bewegungsstörungen. Münchener medizinische Wochenschrift. N 52, 1892. A. B. Bianchi. La patologia del genio e gli scienziati italiani. Milano, 1892. 1

2

Указатель

Абу Эдмон (Абу Эдмон Франсуа Валентин) (1828— 1885), французский писатель— 99 Августин Блаженный Аврелий (354—430), христианский теолог, философ и церковный деятель — 233 Адам Поль (1862—1920), французский литератор— 88 Адлер Альфред (1870—1937), австрийский психиатр и психолог — 286 Аксенфельд Огюст (1825—1876), французский врач — 38 Аман-Жан Эдмон (1856—1936), французский худож­ ник— 91 Андерсен Ханс Кристиан (1805—1875), датский пи­ сатель— 170 Антуан Андре (1858—1943), французский режиссер, актер — 334 Аретино Пьетро (1492—1556), итальянский писатель — 220 Аристотель (384—322 до н. э.), древнегреческий фило­ соф и ученый-энциклопедист — 220, 225 Аристофан (ок. 445 — ок. 385 до н. э.), древнегреческий поэт-комедиограф — 281 Арно Филипп Фридрих (1803—1890), немецкий анатом и физиолог — 303 Архимед (ок. 287—212 до н. э.), древнегреческий ученый — 85 Ауэрбах Бертольд (1812—1882), немецкий писатель — 295 Байрон Джордж Ноэл Гордон (1788—1824), английский поэт-романтик — 332 Балль Бенджамин (1833—1893), французский врач— 34 Бальзак Оноре де (1799—1850), французский писатель — 30, 72, 257, 298, 299, 331—334, 389 Банвиль Теодор де (1823—1891), французский поэт — 186 Банзен Юлиус (1830—1881), немецкий философ— 305 Барбе д'Оревильи Жюль Амеде (1808—1889), французс­ кий писатель — 105, 195, 202, 214, 372 Баррес Морис (1862—1923), французский писатель — 192, 201, 209, 210, 211—214, 238, 273, 307, 355—360, 371 Баталь Шарль (1831—1868), французский литератор — 184 Баумбах Рудольф (1840—1905), немецкий литератор — 80 Башкирцева Мария Константиновна (1860—1884), рус­ ская художница — 209, 213 Беда Достопочтенный (672 или 673 — ок. 735), анг­ лосаксонский летописец, монах — 67 Беллини Джентиле (ок. 1429—1507), итальянский ху­ дожник — 27 Беллини Джованни (1430—1516), итальянский худож­ ник — 27 Бенар Поль Алъбер (1849—1934), французский художник и гравер — 30, 40 Беньян Джон (1628—1688), английский писатель— 67 Беркли Джордж (1685—1753), английский философ — 67, 174 Бернар Клод (1813—1878), французский физиолог и па­ толог— 101, 332, 386 Бернар Сара (1844—1923), французская актриса— 32

имен

Бёрн-Джонс Эдуард (1833—1898), английский худож­ ник— 63 Беро Жан (1849—1935), французский художник— 30, 292 Вертело (Бертло) Пьер Эжен Марселей (1827—1907), французский химик и государственный деятель — 101 Бетховен Людвиг ван (1770—1827), немецкий компози­ тор, пианист и дирижер— 129, 130, 132, 142, 145, 146 Бианки Леонардо (1848—1927), итальянский психиатр и невропатолог — 328 Бине Альфред (1857—1911), французский психолог — 40, 105, 179, 256, 307, 387 Бинсвангер Отто (1852—1929), немецкий психиатр — 279 Бисмарк Отто фон Шёнхаузен (1815—1898), князь, немецкий государственный деятель— 111, 284, 286, 287, 312 Бичер-Стоу Гарриет (1811—1896), американская писа­ тельница — 320 Блазерна Пьетро (1836—1918), итальянский физик — 219 Бодлер Шарль (1821—1867), французский п о э т — 76, 184, 187, 188, 189, 192, 196—205, 209, 214, 275, 307, 379, 380, 387 Боннетен Поль де (1858—1899), французский писатель и журналист — 289 Борджиа Чезаре, герцог (1475—1507), политический де­ ятель Италии— 140, 181, 283 Борнмюллер Франц (1825—1890), немецкий библио­ граф— 108 Боек Эрнест (р. 1837), французский архитектор и ар­ хеолог— 157 Боссюэ Жак Бенинь (1627—1704), французский писатель, епископ — 336 Боттичелли Сандро (Филипепи Алессандро) (1445— 1510), итальянский художник — 27, 372 Брандес Георг (1842—1927), датский критик и историк литературы — 18, 232, 250, 344, 387 Браун Форд Медокс (1821—1893), английский ху­ дожник — 63 Брем Альфред Эдмунд (1829—1884), немецкий зоолог — 266, 366 Брентано Франц (1838—1917), немецкий философ — 190 Бруардель Поль Камилл Ипполит (1837—1906), фран­ цузский врач — 44 Брюан Аристид (1855—1925), французский поэт и шан­ сонье — 32 Брюкке Эрнст Вильгельм (1819—1892), немецкий фи­ зиолог,— 219 Брюн Франц (XVI в.), немецкий гравер — 28 Брюнетьер Фердинанд (1849—1906), французский кри­ тик, историк и теоретик литературы— 187, 188, 293, 303, 304, 334 Брюно Альфред (1857—1934), французский композитор и музыкальный критик — 31 Буа (Дю Буа) Жан Шарль (1836—1873), французский драматург и новеллист — 184

393

Указатель имен Буа Жюль (р. 1871), французский литератор— 89 Буланже Жорж (1837—1891), французский генерал — 212 Бурже Поль Шарль Жозеф (1852—1935), французский писатель — 191, 192, 196, 201, 204, 360 Бэкон Фрэнсис (1561—1626), английский философ— 67 Вагнер Рихард Вильгельм (1813—1883), немецкий ком­ позитор, дирижер и музыкальный писатель — 5, 14, 16, 27, 31, 124—153, 159, 165, 172, 225, 232, 235, 251, 278, 318, 386, 387, 389 Вальдес Леаль Хуан де (1622—1690), испанский ху­ дожник — 220 Вебер Эрнст Генрих (1795—1878), немецкий анатом и физиолог — 279 Вейсман Август (1834—1914), немецкий зоолог— 230 Венгерова Зинаида Афанасьевна (1867—1941), критик, ли­ тературовед и переводчик — 386 Вер Луций Аврелий (130—169), римский император — 28 Верга Джоеанни (1840—1922), итальянский писатель — 306 Верлен Поль (1844—1896), французский поэт— 5, 13, 14, 16, 32, 78, 88, 89, 91—95, 99, 102, 165, 172, 202, 207, 369—373, 378, 380, 389 Вернер Цахариас (1768—1823), немецкий поэт — 65 Веспуччи Америго (1454—1512), мореплаватель — 371 Вестермарк Эдвард Александр (1862—1939), финский эт­ нограф и социолог — 242 Викер Габриель (1848—1900), французский поэт — 90 Вильгельм I Гогенцоллерн (1797—1888), прусский король и германский император — 312 Вилье де Лиль-Адан Филипп Огюст Матиас (1838— 1889), французский писатель— 202, 372 Вирхов Рудольф (1821 —1902), немецкий патолог и обще­ ственный деятель — 387 Витман Вальт (1819—1892), американский поэт — 164, 165 Вогюэ Эжен Мельхиор де (1848—1910), французский писатель и историк литературы— 57, 81, 85, 87, 107, 108, 113, 334, 355 Вольтер (наст, имя и фам. Мари Франсуа Аруэ) (1694— 1778), французский писатель и философ — 65, 86, 155, 224 Вольцоген Ганс Пауль фон (р. 1848), немецкий музыко­ в е д — 143, 148 Вульнер Томас (1825—1892), английский скульптор — 63 Вундт Вильгельм (1832—1920), немецкий психолог, фи­ зиолог, философ и языковед — 52, 53, 279 Вьеле-Гриффен Франсис (1864—1937), французский по­ э т — 100 Вызев (Визева, Визевски) Теодор де (1863—1917), фран­ цузский писатель и литературный критик — 280 Гаген Эрнст Август (1797—1880), немецкий поэт и пуб­ лицист— 148 Гальтон (Голтон) Фрэнсис (1822—1911), английский психолог и антрополог — 230 Ганслик (Ханслик) Эдуард (1825—1904), австрийский музыковед— 131, 141, 145 Гарвей (Харви) Уильям (1578—1657), английский врач — 67 Гарокур (Арокур) Эдмон (р. 1857), французский поэт — 32, 78, 89 Гартман Эдуард (1842—1906), немецкий философ— 36, 64, 97, 305 Гауптман Герхарт (1862—1946), немецкий писатель — 311, 320 Гегель Георг Вильгельм Фридрих (1770—1831), немецкий философ — 174, 216, 251 Гейне Генрих (1797—1856), немецкий поэт и публи­ цист — 365, 379, 380 Геккель Эрнст (1834—1919), немецкий биолог — 74

Гелен Адольф Фердинанд (1775—1815), немецкий хи­ мик — 85 Гельмгольц Герман Людвиг Фердинанд (1821—1894), не­ мецкий ученый— 74, 154, 219 Генкель (Хенкель) Карл (1864—1929), немецкий поэт и публицист — 311 Генрих III (1551—1589), французский король (с 1574), из династии Валуа — 339 Генрих IV (1553—1610), французский король с 1589 (фа­ ктически с 1594), первый из династии Бурбонов — 28, 337 Гервье Поль (1857—1915), французский романист и дра­ матург — 96 Гердер Иоганн Готфрид (1744—1803), немецкий фи­ л о с о ф — 165 Гере Пауль (1864—1928), немецкий политический дея­ тель и публицист — 320 Герцен Александр Александрович (1839—1906), швейцар­ ский физиолог, сын А. И. Герцена — 51 Геснер Соломон (1730—1788), швейцарский поэт и ху­ дожник— 165 Гёте Иоганн Вольфганг (1749—1832), немецкий писа­ тель, мыслитель, естествоиспытатель — 32, 37, 79, 104, 126, 129, 130, 139, 145, 148, 195, 210, 225, 274, 280, 294, 312, 323, 337, 350, 353, 354, 356, 368, 373, 380, 387 Гиллер Фердинанд (1811—1885), немецкий компо­ зитор— 141 Гиль Рене (1862—1925), французский поэт и критик — 98, 100, 103, 104 Гирландайо (Бигорди Томмазо ди) Доменико (1449— 1494), итальянский художник — 69 Гиртль Йозеф (1811—1894), австрийский анатом — 85 Глатшьи Альбер (1839—1873), французский поэт— 187 Глейзес Жан Антуан (1773—1843), французский пи­ сатель— 148 Гольбейн (Хольбейн) Ханс Младший (1497 или 1498— 1543), немецкий художник и график — 150, 220 Гонгора-и-Арготе Луис де (1561—1627), испанский по­ эт — 354 Гонкур, французские писатели, братья: Эдмон (1822— 1896) и Жюль (1830—1870) — 42, 105, 207, 293—295, 297, 306, 307, 339—344, 360, 389 Гораций (Квинт Гораций Флакк) (65 — 8 до н. э.), рим­ ский поэт— 119 Готье Теофиль (1811—1872), французский писатель и критик — 66, 76, 185, 186, 188, 189, 195, 196, 200, 203, 204, 295, 331, 397 Гофман Август Вильгельм (1818—1892), немецкий хи­ мик — 45 Гофман Эрнст Теодор Амадей (1776—1822), немецкий писатель, композитор, художник — 104 Гоцлан Леон (1803—1866), французский писатель— 331 Гризингер Вильгельм (1817—1868), немецкий врач — 121, 248, 280 Гримм, братья: Якоб (1785—1863) и Вильгельм (1786— 1859), немецкие филологи и фольклористы— 293 Гринвей Кет (1846—1901), английская художница— 28 Гуден (Гудден) Бернгард (1824—1886), немецкий психи­ атр, анатом и физиолог — 213 Гудо Эмиль (1849—1906), французский поэт и ро­ манист — 78 Гумбольдт Александр (1769—1859), немецкий естество­ испытатель, географ, путешественник — 296 Гурмон Реми де (Гюре Жюль) (1858—1915), француз­ ский писатель и критик — 88, 91, 289 Гюаита (Гюэта) Станислав де, маркиз (1861—1897), французский поэт и адепт оккультизма— 79, 156, 171 Гюго Виктор Мари (1802—1885), французский писа­ тель— 66, 76, 195, 225, 301, 302, 303, 336, 355, 379 Гюисманс Йорис Карл (1848—1907), французский по­ э т — 195, 196, 201, 203—205, 207, 209, 210, 274, 289, 307, 308, 334

394

Указатель имен Гюиш (Гиш) Поль Гюстав (р. 1860), французский лите­ ратор — 289 Гюйо Жан Мари (1854—1888), французский философ — 186 Гюфер (Гюффер) Френсис (1843—1889), немецко-анг­ лийский музыкальный критик — 63 Д'Аннунцио Габриеле (1863—1938), итальянский писа­ тель и политический деятель — 354 Данте Алигьери (1265—1321), итальянский поэт— 72, 74, 77, 294, 345, 353 Дарвин Чарлз Роберт (1809—1882), английский естест­ воиспытатель — 67, 79, 87, 97, 101, 229, 233, 266, 269, 272, 317, 386, 388 Де Амичис Эдмондо (1846—1908), итальянский пи­ сатель — 296 Дежарден Поль (1859—1940), французский философ и филолог — 82, 85 Декав Люсьен (1861—1943), французский писатель — 289 Делепьер Октав (1804—1875), бельгийский литератор и государственный деятель— 100 Де Лиль (Делиль) Жак (1738—1813), французский поэт и переводчик — 312 Джотто du Бондоне (1266 или 1267—1337), итальянский художник— 69, 70, 71, 72 Джулио Романо (собств. Джулио Пиппи) (1492 или 1499—1546), итальянский архитектор и жи­ вописец — 220 Дидро Дени (1713—1784), французский философ и пи­ сатель — 319 Дие Леон (1838—1912), французский поэт — 378—384 Доде Альфонс (1840—1897), французский писатель — 340 Достоевский Федор Михайлович (1821—1881), русский писатель и мыслитель— 161, 221, 235, 241 Дюбуа-Реймон Эмиль Генрих (1818—1896), немецкий физиолог и философ — 83 Дюбю Эдуард (1864—1895), французский литератор — 100 Дю Кан Максим (1822—1894), французский поэт, рома­ нист и публицист — 386 Дюма Александр (Дюма-отец) (1802—1870), французс­ кий писатель — 25, 66 Дюма Александр (Дюма-сын) (1824—1895), французский писатель — 25, 66 Дюмюр Людовик (1863—1933), швейцарский писатель — 100 Дюплесси (Дю Плесси) Морис (1864—1924), французс­ кий поэт — 100 Дю Прель Карл Людвиг Август Фридрих Максимилиан Альфред (1839—1889), немецкий адепт оккультизма, философ и писатель — 154 Евклид, древнегреческий математик. Работал в Алексан­ дрии в 3 в. до н. э.— 320 Жан Поль (Рихтер Иоганн Пауль Фридрих; 1763—1825), немецкий писатель — 113, 210 Жане Пьер (1859—1947), французский психолог и психо­ патолог — 85 Жерар де Нерваль (Лабрюни Жерар) (1808—1855), фран­ цузский поэт и писатель — 59 Жиль де ла Туретт (1857—1904), французский невро­ л о г — 3 8 , 39, 40, 306 Жиль де Ре (Рец де) (1404—1440), приближенный и пол­ ководец французского короля Карла V I I — 181, 209 Жуй Жюль Теодор Луи (р. 1855), французский ша­ нсонье — 32 Захер-Мазох Леопольд фон (1836—1895), писатель — 257, 258

австрийский

Зевксис, древнегреческий живописец конца 5 — начала 4 в. до н. э. Стремясь к иллюзорности изображения, применил светотень — 292 Зенон из Китиона (на о. Кипр) (между 336 и 332 — между 264 и 262 до н. э.), древнегреческий философ. Ок. 300 в Афинах основал школу стоиков— 352, 354 Золя Эмиль (1840—1902), французский писатель — 5, 14, 18, 31, 77, 105, 205, 257, 289, 290, 294, 295, 298—310, 320, 331, 332, 334, 351, 360, 372, 386, 387, 389 Ибсен Генрик (1828—1906), норвежский драматург— 5, 14, 15, 16, 18, 24, 27, 32, 77, 224—259, 273—275. 278, 287, 303, 316, 323, 386, 387 Йегер Густав (1832—1916), немецкий з о о л о г — 150 Йегер Ханс Хенрик (1854—1910), норвежский пи­ сатель — 254 Изабелла Арагонская (1451—1504), королева Кастилии, с 1469 года в браке с Фердинандом, королем Арагона— 140 Кабанис Пьер Жан Жорж (1757—1808), французский философ, врач — 331 Казанова Джованни Джакомо (1725—1798), итальян­ ский писатель, известный своими похождениями — 300 Калигула (Гай Цезарь Германик) (12—41), римский им­ ператор— 183 Калло Жан (1592—1635), французский художник и гра. вер—221 Кальвин Жан (1509—1564), деятель Реформации, основа­ тель кальвинизма — 232 Кан Гюстав (1850—1936), французский поэт, романист и художественный критик— 89, 97, 98, 99, 100, 376 Кант Иммануил (1724-—1804), немецкий философ и уче­ ный — 186, 216, 247, 354, 357 Карабен Руперт (1862—1932), французский скульптор и орнаментщик — 30 Карагюэль Жозеф (р. 1855), французский литератор — 89 Кардонелъ Луи (1862—1936), французский п о э т — 87 Кардуччи Джозуэ (1835—1907), итальянский поэт и об­ щественный деятель — 202 Карл Август (1757—1828), великий герцог Саксен-Вей­ марский— 148 Карл Злой (1322—1387), король наваррский— 181 Карлейль Томас (1795—1881), английский публицист, историк и философ— 101, 232, 387 Карьер Эжен (1849—1906), французский художник и график — 30, 91 Кеведо-и-Вильегас Франсиско де (1580—1645) испанский писатель — 319 Келлер Готфрид (1819—1890), швейцарский писатель — 295 Кернер Теодор (1791—1813), немецкий п о э т — 154 Кийяр Пьер (1864—1912), французский поэт — 89 Кинд Иоганн Фридрих (1768—1843), немецкий пи­ сатель— 140 Кинсей (Кеинси) Томас де (1785—1859), английский пи­ сатель, экономист и историк литературы — 196 Кьеркегор (Киркегор) Серен (1813—1855), датский те­ олог, философ, писатель — 232, 246 Клейст Генрих фон (1111—1811), немецкий писатель — 65, 154 Кнейп (Кнейпп) Себастьян (1821—1897), баварский свя­ щенник и знахарь — 150, 151 Ковалевский Павел Иванович (1849—1923), русский пси­ хиатр— 121, 161 Колен (Коллен) Анри (1858—1891), французский врач — 36, 38 Коллингсон (Коллинсон) Джеймс (1825—1881), анг­ лийский художник — 63

395

Указатель имен Колумб Христофор (1451—1506), мореплаватель, родом из Генуи — 371 Константин I Великий (ок. 285—337), римский импе­ ратор— 136 Конт Огюст (1798—1857), французский философ и со­ ц и о л о г — 7 9 , 101, 178 Коперник Николай (1473—1543), польский астроном — 272, 274, 305 Komma де Коттендорф Жан Фредерик (1764—1832), ба­ рон, немецкий издатель и книгопродавец— 184 Крафт-Эбинг Рихард фон (1840—1902), немецкий психо­ невролог— 18, 122, 229, 257, 277, 278, 281, 307, 387 Кросе-Спинелли Жозеф Эсташ (1843—1875), француз­ ский воздухоплаватель — 85 Кювье Жорж (1769—1832), французский зоолог — 332 Лабрюйер Жан де (1645—1696), французский писатель — 345 Ламартин Альфонс (1790—1869), французский поэт-ро­ мантик — 371 Ламотт-Фуке Фридрих (1777—1843), немецкий пи­ сатель— 140 Ласег Шарль Эрнест (1816—1883), французский врач — 37 • Лассаль Фердинанд (1825—1864), немецкий политичес­ кий деятель, социалист, публицист — 210 Лафатер Иоганн Каспар (1741—1801), швейцарский пи­ сатель— 113 Лафорг Жюль (1860—1887), французский поэт— 99 Лёвенфельд Рафаил (1854—1910), немецкий писатель и театральный деятель — 120—122 Легран дю Соль Анри (1830—1886), французский врачпсихиатр— 92, 105, 122, 156, 161, 173 Леконт де Лиль Шарль (1818—1894), французский по­ э т — 187 Лемерр Альфонс (1838—1912), французский издатель и книгопродавец— 184, 378 Лемерсье Непомюсьен (1771—1840), французский по­ эт—312 Леметр Жюль (1853—1914), французский писатель и критик — 89, 376 Ленау Николаус (наст, имя Франц Нимбш фон Штреленау) (1802—1850), австрийский поэт — 381, 382 Леонардо да Винчи (1452—1519), итальянский живопи­ сец, скульптор, архитектор, ученый, инженер— 69, 140, 145, 209 Леопарди Джакомо (1798—1837), граф, итальянский по­ э т — 310 Леру Гюг (1860—1925), французский писатель — 106 Лессинг Готхольд Эфраим (1729—1881), немецкий дра­ матург, теоретик искусства и литературный кри­ т и к — 9 7 , 216 Лист Ференц (1811—1886), венгерский композитор, пи­ анист, дирижер— 148 Лодовико Сфорца (1452—1508), миланский герцог— 140 Лойола Игнатий (Игнацио) (1491?—1556), испанский ре­ лигиозный деятель, основатель ордена иезуитов — 60, 287 Локк Джон (1632—1704), английский философ— 67 Ломброзо Чезаре (1835—1909), итальянский судебный психиатр и криминалист— 12, 18, 21, 34, 36, 37, 38, 41, 91, 97, 105, 121, 132, 141, 147, 148, 164, 173, 179, 306, 307, 317, 325, 326, 328, 332, 337, 387 Людвиг II Баварский (Отон Фридрих Вильгельм) (1845— 1886), король Баварии — 93, 148, 213 Людовик А7(1423—1483), французский король с 1461, из династии Валуа — 337 Людовик XII (1462—1515). французский король с 1498, из династии Валуа — 140 Людовик XIV (1638—1715), французский король с 1643, из династии Бурбонов — 225, 294, 337 Люка Проспер (1808—1885), французский ученыймедик — 230

Майнлендер Ф. (1841—1876), немецкий философ— 305 Мак-Наб Морис (1856—1889), французский литератор и шансонье — 32 Маколей Бабингтон Томас (1800—1859), английский ис­ торик, публицист и политический деятель— 321 Малларме Стефан (1842—1898), французский поэт — 5, 78, 80, 88, 90, 96, 97, 99, 112, 180, 207, 373—378, 383, 389 Мане Эдуард (1832—1883), французский художник — 30, 41 Манн Томас (1875—1955), немецкий писатель— 389 Мантенья Андреа (1431—1506), итальянский художник и гравер — 27 Маньян Валентин (1835—1916), французский врач-пси­ хиатр— 18, 34, 37, 39, 44, 50, 75, 123, 150, 161, 172, 328, 385 Маргеритт Поль (1860—1918), французский лите­ ратор — 289 Мария Стюарт (1542—1587), шотландская королева — 28 Маркс Карл (1818—1883), немецкий теоретик, эко­ номист, основоположник коммунистического уче­ н и я — 2 1 0 , 388 Мартен Жак (1844—1919), французский художник— 30 Марцелл Клавдий, римский консул, захвативший Сира­ кузы в 213—212 гг. до н. э.— 85 Масканьи Пьетро (1863—1945), итальянский ком­ позитор — 27 Маутнер Фриц (1844—1923), немецкий писатель, жур­ налист и критик — 320 Медичи Екатерина (1519—1589), французская ко­ ролева — 28 Мемлинг Ханс (ок. 1440—1494), нидерландский ху­ дожник — 28 Мендес Катюль (1841—1909), французский поэт— 184, 185, 187, 189, 201, 203, 334 Мендоза (Аларкон-и-Мендоса Хуан Руис) (1581—1639), испанский драматург — 319 Мерриль Стюарт (1863—1915), французский поэт— 102 Метерлинк Морис (1862—1949), бельгийский драматург и поэт — 5, 32, 153, 162—165, 167—171, 378 Меттерних-Виннебург Паулина (1836—1921), австрийс­ кая принцесса— 148 Мид Джордж Герберт (1863—1931), американский фи­ лософ — 254 Микеланджело Буонарроти (1475—1564), итальянский скульптор, художник, архитектор и п о э т — 127 Миллес (Милле) Джон Эверст (1829—1896), английс­ кий художник — 63, 72 Милль Джон Стюарт (1806—1873), английский фи­ лософ, экономист и общественный деятель— 67, 79, 269, 386 Мильтон Джон (1608—1674), английский поэт и поли­ тический деятель — 67, 68, 332, 353 Мирбо Октав (1848 или 1850—1917), французский писа­ тель— 170, 171 Мишле Жюль (1798—1874), французский историк — 335—338, 387, 389 Модели Генри (1835—1918), английский психиатр и фи­ л о с о ф — 17, 34, 328 Мольтке (Старший) Хельмут Карл (1800—1891, граф, германский генерал-фельдмаршал и военный теоре­ тик— 312, 374 Монтень Мишель де (1533—1592), французский фи­ л о с о ф — 210 Монтескье Шарль Луи (1689—1755), французский про­ светитель, правовед, философ— 371 Монье Анри Бонавентура (1802—1877), французский ри­ совальщик, карикатурист, писатель и актер — 345, 360 Мопассан Ги де (1850—1893), французский писатель — 289, 349—355, 389 Мореас Жан (Пападиамандопулос Яннис) (1856—1910), французский поэт — 78, 79, 97—100, 102, 371

396

Указатель имен Морель Бенедикт Огюстен (1809—1873), французский психиатр — 21, 33, 35, 43, 44, 122, 161, 173, 316, 387 Морис Шарль (1861—1919), французский писатель, поэт и художественный критик — 79, 80, 81, 87, 89, 90, 96, 97, 100, 101, 103, 371, 373 Моро де Тур Жак Жозеф (1804—1884), французский психиатр— 122, 209 Моррис Уияльм (1834—1896), английский художник, пи­ сатель, теоретик искусства и общественный дея­ т е л ь — 6 1 , 6 3 , 75, 77, 78 Моцарт Вольфганг Амадей (1756—1791), австрийский композитор — 32, 129, 130, 220 Муне-Сюлли Жан (1841—1916), французский актер — 365 Мюллер Адам (р. 1829), немецкий правовед и ли­ тератор — 65 Мюрже Анри (1822—1861), французский писатель — 184 Мюссе Альфред де (1810—1857), французский поэт и пи­ сатель — 66 Наполеон I Бонапарт (1769—1821), французский импе­ ратор— 9, 65, 148, 181, 265, 312, 332, 356, 358 Наполеон III (Луи Наполеон Бонапарт) (1808—1873), французский император— 303, 341 Нахтигаль Густав (1834—1885), немецкий исследова­ тель Африки — 296 Нерон Клавдий Друз Германик Цезарь (37—68), римский император— 187, 210 ~ Нестрой Иоганн Непомук (1801—1862), австрийский ко­ медиограф и актер— 139 Ницше Фридрих (1844—1900), немецкий философ — 5, 8, 13, 15, 16, 18, 32, 133, 141, 148, 151, 188, 192, 259—288, 300, 311, 316, 326, 385, 386—388 Новелли Этмете (1851—1919), итальянский актер — 365 Ньюмен Джон Генри (1801—1890), английский теолог, педагог, публицист и церковный деятель — 68 Ньютон Исаак (1643—1727), английский математик, ме­ ханик, астроном и физик — 67 Онэ Жорж (1848—1918), французский писатель— 27, 362 Отвайль (Отвей) Томас (1652—1685), английский дра­ матург — 300 Паганини Никколо (1782—1840), итальянский скрипач и композитор— 381 Паскаль Блез (1623—1662), французский математик, фи­ зик, религиозный философ и писатель — 336 Папюс (Энкоссе Жерар) (1865—1916), адепт оккультиз­ м а — 156, 171, 334 Пеладан Сар (Пеладан Жозефин) (1858—1918), фра­ нцузский поэт— 14, 89, 153, 157—160, 171, .202, 214, 334 Перти Йозеф Антон Максимилиан (1804—1884), немец­ кий естествоиспытатель — 154 Петроний Гай (?—66), римский писатель — 319 Пинель Филипп (1745—1826), французский врач — 90 Пифагор Самосский (VI в. до н. э.), древнегреческий мы­ слитель, религиозный и политический деятель — 157 Платон (428/427— 348/347 до н. э.), древнегреческий фи­ лософ — 377 Плотина Помпея (ум. 122), римская императрица — 27 Плутарх (ок. 45 — ок. 127), древнегреческий писатель и историк — 356 По Эдгар Аллан (1809—1849), американский писатель и критик — 101, 196 Полан Фредерик Гийом (1856—1931), французский пси­ холог— 82, 85,. 156, 190, 191 Полауоло (Поллайоло; Бенчи) Антонио дель (1433— 1498), итальянский художник, скульптор и гравер — 69 Прегер Фердинанд Кристиан Вильгельм (1815—1891), не­ мецкий композитор— 125

Птолемей Клавдий (ок. 9 0 — ок. 160), древнегреческий астроном — 305, 356 Пуанктевен Франсис Поль Эдуард Адриен (1854—1904), французский литератор— 103, 342 Пуло Дени (р. 1832), французский промышленник и пуб­ лицист — 300 Пьюсей (Бувери Эдуард) (1800—1882), английский теолог — 68 Пюви де Шаванн Пьер (1824—1898), французский худож­ ник — 30, 40 Равашоль (Кенигштейн Франц) (1849—1892), француз­ ский анархист— 164 Расин Жан (1639—1699), французский драматург и поэт — 185 Рафаэлли Жан Франсуа (1850—1924), французский ху­ дожник, график и скульптор — 30 Рафаэль Санти (1483—1520), итальянский живописец и архитектор — 27, 69, 70, 71, 72, 74, 97, 220, 221, 387 Рено (Рейно) Эрнест (1864—1936), французский поэт — 100 Рембо Артюр (1854—1891), французский поэт — 100, 103, 104 Рембрандт Харменс вон Рейн (1606—1669), голландский художник, рисовальщик и офортист — 28, 30, 82, 100, 101, 332, 383 Ренан Жозеф Эрнест (1823—1892), французский пи­ сатель, философ и историк религии— 79, 318, 344, 345 Рени Гвидо (1575—1642), итальянский художник— 321 Ренье Анри Жозеф Франсуа де (1864—1936), французс­ кий писатель — 87, 89, 100 Рескин (Раскин) Джон (1819—1900), английский пи­ сатель и теоретик искусства— 61, 68, 69, 70, 71, 101, 218, 387 Ретте Адольф (1863—1930), французский литератор и поэт— 102 Рибо Теодюль Арман (1839—1916), французский психо­ лог и психопатолог— 54, 55, 56, 60, 177, 179 Ричардсон Сэмюэл (1689—1761), английский писатель — 319 Рише Шарль (1850—1935), французский иммунолог и физиолог — 38 Ришпен Жан (1849—1926), французский поэт — 30, 80, 202 Род Эдуард (1857—1916), швейцарский писатель— 72, 81, 82, 85, 87, 120 Роден Огюст (1840—1917), французский скульптор — 331 Роденбах Жорж (1855—1898), бельгийский писатель — 341 Ролл (Ролль) Альфред Филипп (1846—1919), французс­ кий художник — 30 Роллан Амедей (1819—1868), французский литератор — 184 Роллина Морис (1846—1903), французский п о э т — 78, 153, 160—162, 171, 201 Рони (Ж.-А. Рони-старший ), общий псевдоним фран­ цузских писателей Жозефа Анри Огюстена Боса (1856—1940) и его брата Жюстена (1859—1918) — 289 Россетти Данте Габриель (1828—1882), английский ху­ дожник и п о э т — 5, 61, 63, 72—78, 90, 112, 135, 172, 215, 273 Роша д'Эглюн Эжен Огюст Альбер де (1837—1914), французский офицер и писатель — 155 Рубинович И. (р. 1862), французский психиатр— 35, 37, 50, 173 Рубинштейн Антон Григорьевич (1829—1894), русский пианист, композитор, дирижер, музыкально-общест­ венный деятель — 141 Руссо Жан Жак (1712—1778), французский писатель и философ — 119, 120, 130, 204, 257, 319, 339, 353

397

Указатель имен Савонарола Джироламо (1452—1498), настоятель мона­ стыря доминиканцев во Флоренции — 353 Сад Донатьен Альфонс Франсуа de, маркиз (1740—1814), французский писатель — 31, 190, 202, 220 Самаров Грегор (Медине Жан Фердинанд Мартин Ос­ кар) (1829—1903), немецкий романист — 295, 356 Сарразен Габриель (р. 1853), французский литератор — 164 Сеген Е. (1812—1880), французский психопатолог— 307 Сёлли Джеймс (1842—1923), английский психолог — 53, 305 Сементковский Ростислав Иванович (1846—1918), рус­ ский писатель, переводчик, публицист и эссеист — 5—18 Сен-Поль-Ру (Ру Пьер Поль) (1861—1940), французский поэт —- 88 Сен-Симон Клод Анри де Рувруа (1760—1825), граф, французский мыслитель — 210 Сент-Бёв Шарль Огюстен (1804—1869), французский критик — 189, 195, 331, 333 Сеон Александр (1855—1917), французский художник — 157 Сервантес Сааведра Мигель де (1547—1616), испанский писатель — 145, 226 Сигеле Сципион (1868— 1913), итальянский социолог и литератор — 311 Соловьев Владимир Сергеевич (1853—1900), философ, по­ эт, публицист — 389 Солье Поль Огюст (1861—1923), французский невропа­ т о л о г — 6 1 , 75, 99. 121, 141, 173, 30б" Спенсер Герберт (1820—1903), английский философ и социолог — 79, 83, 101, 144, 232, 256, 269, 386 Спиноза Бенедикт (Барух) (1632—1677), нидерландский философ — 35, 113, 353, 354, 377 Сталь-Гольштейн Анна Луиза Жермена де (1766—1817), французская писательница — 66 Стендаль (наст, имя Анри Мари Бейль) (1783—1842), французский писатель — 210, 332 Стенструп Иоханнес (1813—1897), датский естество­ испытатель — 265 Стефенс Эдвард Боуршг (1815—1882), английский скульптор — 63 Суарез де Мендоза Фернандо (р. 1852), пуэрториканский хирург — 103, 104 Суворин Алексей Сергеевич (1834—1912), русский жур­ налист и издатель — 388 Суинберн Алджернон Чарлз (1837—1909), английский поэт — 5, 61, 63, 75, 77, 78, 163, 169, 202, 214, 215 Тайяд Лоран (1854—1919), французский поэт— 79, 90 Теккерей Уильям Мейкпис (1811—1863), английский пи­ сатель— 295, 319 Теннисон Альфред (1809—1892), английский поэт— 78 Тенирс Давид Младший (1610—1690), фламандский жи­ вописец — 294 Теофраст (Феофраст) (наст, имя Тиртам) (372— 287 до н. э.), древнегреческий естествоиспытатель и философ, один из первых ботаников древности — 345 Теренций Публий (ок. 195—159 до н. э.), римский коме­ диограф— 150 Тик Людвиг (1773—1853), немецкий писатель-роман­ тик— 140 Tum Флавий Веспасиан (39—81), римский император (с 79) — 27 Толстой Лее Николаевич (1828—1910), граф, писатель и мыслитель — 8, 14, 15, 16, 106—124, 135, 136, 143, 172, 186, 278, 307, 323, 334, 352, 387, 388, 389 Томсон Уильям, барон Кельвин (1824—1907), английский физик — 74 Тоннини Сильвио (р. 1858), итальянский врач — 328 Торквемада Томас (ок. 1420—1498), великий инкви­ зитор — 68 Траян Марк Ульпий (53—117), римский император— 27

Трейчке Генрих (1834—1896), немецкий историк— 338 Тургенев Иван Сергеевич (1818—1883), русский писа­ тель— 24, 106, 107, 122, 154 Тэн Ипполит (1828—1893), французский литературовед, историк, философ — 67, 79, 182, 183, 298, 300, 318, 331, 332, 355, 386 Тюрк Герман (р. 1856), немецкий писатель — 276, 286 Тюро-Данжен Франсуа (1872—1944), французский асси­ риолог и шумеролог, основатель шумерологии как науки -- 334 Уайземан (Уайзмэн) Николас Патрик Стивен (1802— 1865), английский кардинал и писатель — 68 Уайльд Оскар (1854—1900), английский писатель, пуб­ лицист— 201, 214, 215, 216, 273, 274, 305, 389 У ланд Людвиг (1787 - 1862), немецкий поэт-романтик и историк литературы -— 73 Фальре Жан (1794—1870), французский психиатр — 172 Фере Шарль Самсон (1852—1907), французский физио­ л о г — 34, 44, 127 Ферье Давид (1843—1928), английский физиолог— 305 Фет (Шеншин) Афанасий Афанасьевич (1820—1892), русский поэт — 73 Фехнер Густав Теодор (1801 —1887), немецкий физик, психолог, философ, писатель (псевдоним —- доктор Мизес) — 279 Филдинг Генри (1707—1754)— английский писатель — 319 Филомнест Юниор (Брюне Пьер Гюстав) (р. 1807), фра­ нцузский писатель — 100 Филон Пьер Мари Огюстен (1841—1916), французский литератор- 105 Фихте Иоганн Готлиб (1762—1814), немецкий фило­ с о ф — 174, 216 Фишер Куно (1824—1907), немецкий историк фило­ софии — 216 Фламель Николай (1330—1418), французский алхимик — 157 Флат Поль (1865—1918), французский писатель— 331 Флобер Гюстав (1821—1880), французский писатель — 118, 119, 185, 186, 298, 299 Фогельвейде Вальтер фон дер (ок. 1170— ок. 1230), немецкий поэт-миннезингер — 65 Фома Аквинский (1225 или 1226—1274), философ и те­ о л о г — 74, 158 Фра Анджелико (Фра Джованни да Фьезоле, Беато Анджелико) (ок. 1400—1455), итальянский худож­ ник— 69, 70, 71 Франк Адольф (1809—1893), французский философ — 156 Франк Сезар (1822—1890), французский композитор и органист — 31 Франс Анатоль (наст, имя Анатоль Франсуа Тибо) (1844—1924), французский писатель— 93, 344—349, 367, 368 Франциск /(1494—1547), французский король— 140 Фрейд (Фройд) Зигмунд (1856—1939), австрийский врачпсихиатр и психолог, основатель психоанализа — 385, 388, 389 Фрейтаг Густав (1816—1895), немецкий писатель — 67 Фридрих I Барбаросса (ок. 1125—1190), германский ко­ роль и император Священной Римской империи — 65 Фридрих III (1831 —1888), прусский король и германский император— 150 Фридрих Вильгельм I (1688—1740), прусский король (с 1713), из династии Гогенцоллернов— 151 Фридрих Вильгельм III (1770—1840), прусский король (с 1797), из династии Гогенцоллернов— 356 Фриче Владимир Максимович (1870—1929), литературо­ вед, искусствовед — 389

398

Указатель имен Фурниаль (Фурньяль) Фредерик Джеймс (1825—1910), английский филолог — 311 Фюретьер Антуан (1620—1688), французский пи­ сатель — 342 Фурье Шарль (1772—1837), французский социолог — 210 Хансен Ула (1860—1925), шведский писатель — 280 Хант У. Холмен (1827—1910), английский художник — 63, 71, 72 Цёльнер Иоганн Карл Фридрих (1834—1882), немецкий астрофизик— 154 Цербст Максимилиан (р. 1863), немецкий писатель и фи­ лософ — 261 Челлини Бенвенуто (1500—1571), итальянский скульп­ тор, ювелир и писатель — 66 Чехов Антон Павлович (1860—1904), русский пи­ сатель — 388 Чечотт О. А. (род. 1842), русский психиатр и нев­ ропатолог — 18 Чимабуэ (Ченни ди Пепо) (ок. 1240— ок. 1302), ита­ льянский художник — 69, 70, 71 Чосер Джефри (1340?—1400), английский поэт— 77 Шалькен Годфрид (1643—1706), голландский художник и гравер — 30 Шарко Жан Мартен (1825—1893), французский врач — 36, 39, 41, 85, 155, 328, 385 Шатобриан Франсуа Рене де (1768—1848), виконт, фран­ цузский писатель — 204, 340 Швейнфурт Георг Август (1836—1925), немецкий бота­ ник и путешественник — 296 Шекспир Уильям (1564—1616), английский драматург и поэт — 32, 122, 145, 167—170, 226, 231, 332, 365, 366 Шелли Перси Биши (1792—1822), английский поэт — 79, 336 Шеллинг Фридрих Вильгельм Йозеф (1775—1854), немец­ кий философ — 174 Шельвин (Шеллвиен) Роберт (1821—1900), немецкий фи­ лософ — 261 Шиллер Иоганн Фридрих (1759—1805), немецкий поэт и драматург — 80, 129, 130, 312, 319, 376, 384

Шлегель Август Вильгельм (1767—1845), немецкий ис­ торик литературы, критик, переводчик и поэт — 65, 66 Шлегель Фридрих (1772—1829), немецкий критик, фило­ соф культуры, языковед, писатель — 65 Шопен Фридерик (1810—1849), польский композитор и пианист — 278 Шопенгауэр Артур (1788—1860), немецкий философ — 8, 36, 37, 79, 127, 137, 145, 210, 273, 305, 334, 388 Шпенглер Освальд (1880—1939), немецкий философ-иде­ алист, историк — 388 Штекер Адольф (1835—1909), немецкий священник и по­ литический деятель — 150 Штирнер Макс (Шмидт Каспар) (1806—1856), немец­ кий философ — 273 Штольберг Фридрих Леопольд (1750—1819), граф, не­ мецкий поэт — 65 Штрасбург (Страсбург) Готфрид фон (XII в.), немец­ кий поэт — 139 Шуберт Франц (1797—1828), австрийский компо­ зитор — 278 Шуман Роберт (1810—1856), немецкий композитор — 141, 278 Эберс Георг (1837—1898), немецкий египтолог и пи­ сатель — 356 Эвклид — см. Евклид Эгиди Христиан Морис фон (1847—1898), немецкий пи­ сатель— 124 Эдвин (585—633), англосаксонский король — 67 Эйснер Курт (1867—1919), немецкий писатель и полити­ ческий деятель — 280 Экштейн Эрнст (1845—1900), немецкий писатель— 32 Элиот Джордж (наст, имя Мэри Анн Эванс) (1819— 1880), английская писательница— 295 Эренберг Кретьен Годефруа (1795—1876), немецкий на­ туралист — 85 Эскиролъ Жан (1772—1846), французский психиатр — 172 Эшенбах Вольфрам фон (1170—1220), немецкий поэтминнезингер— 139 Юлия Флавия (ум. 90), дочь римского императора Ти­ та—27 Составитель М. И. Лепихов

Содержание

Р. Сементковский. Н а з а д или вперед? П р е ­ д и с л о в и е к р у с с к о м у и з д а н и ю книги « В ы р о ж д е н и е » 1894 г

IV. Реализм 5

Вырождение Вместо предисловия Ломброзо)

(Письмо

к

—

Симптомы

27

болезни

болезни

33

Причины болезни

43

II. Мистицизм

50

мистицизма

Прерафаэлиты

(Рескин,

— Россетти,

Суин­

берн, Моррис) С и м в о л и с т ы (Верлен, М а л л а р м е , М о р е а с )

—

Терапия

322

Современные французы I. Бальзак

335

III. Э д м о н де Г о н к у р

339

IV. А н а т о л ь Ф р а н с

344

V. Ги де

78 106 124

Психология эготизма

172

она

360

VIII. Т р и э т ю д а р е в н о с т и

365

Три князя 369

II. С т е ф а н М а л л а р м е III. Л е о н

373

Дие

378

— В.

Бодлер) Д е к а д е н т ы и эстетики ( Г ю и с м а н с , Баррес, Уайльд)

201

Генрик

224

Ницше

355

I. П о л ь Верлен 153

Парнасцы и демонисты (Катюль Мендес,

Ибсен

349

VI. «Les déracinés» Барреса

Карикатурные формы мистицизма (Пела­

III. Эготизм

Мопассан

VII. «Лицевая с т о р о н а » Ф р а н с у а д е Н и ­

Р и х а р д Вагнер дан, Роллина, Метерлинк)

331

II. М и ш л е

61

Толстовщина

Фридрих

3L3

Прогноз

21

23

«Гибель народов»

Психология

V. Двадцатый век

—

проф.

I. Конец века («Fin de siècle»)

Диагноз

289

Э м и л ь Золя и его п о с л е д о в а т е л и

184

М. Толмачев. В б о р ь б е за незнакомца». Послесловие

«великого

П е р е ч е н ь с о ч и н е н и й , н а которые ссы­ лается автор

390

Указатель

393

имен

259

Макс Нордау

ИБ № 9869

Вырождение Современные французы

ЛР № 010273 от 10.12.92. Сдано в набор 25.05.95. Подписано в печать 13.09.95. Формат 70 X 100 / . Бумага книжно­журнальная офсетная. Гарнитура «Тайме». Печать офсетная. Усл. неч. л. 32,50. Уч.­изд. л. 36,97. Тираж 11 000 экз. Заказ № 817. С 045.

В о ф о р м л е н и и книги и с п о л ь з о в а н а к а р т и н а Одилона Редона «Циклопы»

Российский государственный информационно­издательский Центр «Республика» Комитета Российской Федерации но печати. Издательство «Республика». 125811, ГСП, Москва, А­47, Миусская пл., 7. Полиграфическая фирма «Красный пролетарий». 103473, Москва, Краснопролетарская, 16.

Заведующий редакцией В. Я. Грибенко Редактор Т. И. Шагова Художественный редактор Е. А. Андрусенко Технический редактор Ю. А. Мухин

385

1

16