История человечества. Средняя Азия и Сибирь

УДК 94 ББК 63.3(0) Ш95 Серия «Классическая мысль» Подписано в печать с готовых диапшнтивов 26.0S.2003. Формат ?OxVO /J2 Печать офсетная Усл. печ.л 7.6. Тираж 5100 экз. Заказ 26Н

Ш95 Шурц Г. История человечества: Средняя Азия и Сибирь / Г. Шурц. — СПб.: ООО «Издательство «Полигон». 2004. -204, [4] с.: ил. — (Классическая мысль). ISBN 5-89173-228-9 Кинга представляет собой обзор истории Средней Азии и Сибири до начала XX века. Методология автора строится на базисе антропогеографии и этнофафии, что представляет особенный интерес. Издание предназначено студентам гуманитарных факультетов и всем интересующимся историей.

УДК 94 ББК 63.3(0) Научно-популярное издание

Шурц Генрих ИСТОРИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА Средняя Азия и Сибирь Главный редактор Н.Л. Волховский. Редактор А.А. Санникова. Технический редактор И.В. Eyidaneea. Корректор М.В. Чебыкнна Компьютерная верстка: Ю.А. Федорова. Компьютерная трафика: А В. Аракчеев ЛР ИД №03073 от 23. 10.2000 г. ООО «Издательство «Полигон», 194044, С. -Петербург-, Б Саммсоиие&скиЙ пр., 38/40. Тел.; 320-74-24, тел./факс- 320-74-23 E-mail: polygon <ч> го!. ш Издание осуществлено при техническом содействии ООО «Издательство ACT» © ООО «Издательство «Полигон», 2003 При участии ООО .Харвест». Лицензия Д В № 32 от 27. 08. (12. РГ). 220013, Минск, ул. Кульмам, л. I. корп. 3, эт. 4, к. 42. dHCKoe унитарное предприятие «Издательство -"Белорусский Дом печати*. 22001?, Минск, пр. Ф. Скорины, 79.

ПЕРВОБЫТНЫЕ ВРЕМЕНА И НАЧАЛО ИСТОРИЧЕСКОГО СУЩЕСТВОВАНИЯ СРЕДНЕЙ АЗИИ Не очень давно еще европейские народы не без благоговения обращали свои взоры на обширные азиатские плоскогорья с их сверкающими вечным снегом горными хребтами, их пастбищами, их голыми степями и богатыми растительностью оазисами. Науке, в полном согласии с религией и преданиями стольких народов, удалось, казалось, доказать почти неопровержимым образом, что Средняя Азия была первоначальной родиной человечества, той колыбелью, откуда вышли некогда наши предки, исполненные юношеской мощи, чтобы в конце концов обрести новую родину в Европе, в то время как другие собратья нашей расы спустились с знойную страну чудес — Индию. Этот поток народов, спускавшихся с окаймленных снегами плоскогорий, где эта раса новых властелинов земли мечтательно провела свою юность среди чистого воздуха горных высот, представляет чудесную картину, в которой фантазия поэта, казалось, была в полной гармонии с объективными фактами действительности. Всякое сомнение в истинности этого взгляда, одинаково удовлетворявшего как ум, так и чувство, едва могло рассчитывать на должное внимание. Но неутомимый, вечно прогрессирующий дух исследования, переходя от вопроса к вопросу, от факта к факту, подкопался и под эту, казавшуюся неприкосновенной, святыню, поколебал ее и, наконец, привел к окончательному падению. Пока наука дала еще немного нового взамен, но она все же доказала, что Средняя Азия имеет пока меньше прав на честь считаться колыбелью человечества, чем всякая другая часть земного шара. Меньше всего на название первоначальной родины человечества, рассылавшей все нв-вые и новые потоки кочевников по поверхности земли, может притязать Тибетское плоскогорье, пустынность и суровость которого нам теперь хорошо известны. Но тем не менее прежняя вера в важную роль Средней Азии в древнейшей истории человечества не совсем была лишена основания. До тех пор, пока начало человеческих преданий считалось приблизительным началом истории человечества и пока возраст человечества измерялся всего несколькими тысячелетиями, взгляд, по которому первоначальной родиной человека должно считаться ядро азиатского материка, был довольно близок к истине. Мало того, если мы вместо выражения «родина человека» подставим выражение «родина высшей культуры», то и в настоящее время Средняя Азия заслуживает самого серьезного внимания исследователя. Вокруг этой высокой крепости земного шара раскинулись большим полукругом древние культурные страны, Вавилон, Китай и Индия, и даже начало египетской цивилизации указывает на сходство с азиатскими культурами. Кто верит в существование общего первоначального источника этих высших культур, тот должен искать его в Средней Азии или должен все же допустить, что зародыши высших форм жизни были перенесены через нее во время переселения народов или благодаря торговым отношениям. В более поздние времена значение Средней Азии в истории человечества, конечно, резко изменилось, но не потеряло в своей силе: она уже не является более рассадником культуры, но, подобно вечно пылающему кратеру, рассылает потоки воинственных кочевников, которые до того потрясают землю, что цветущие страны обращаются в пустыни, а блестящие города повергаются в прах. Со времен глубокой древности до настоящего времени Средняя Азия и ее население оказывали самое глубокое влияние на род человеческий. Средняя Азия как арена исторических событий

Средняя Азия — самая континентальная часть земного шара. В географическом отношении она занимает лишенную стоков внутренность Азии; в историческом смысле в состав этого исполинского региона входит также Сибирь и Европейско-Азиатская низменность. В более тесном смысле слова Средняя Азия представляет собой бедное водой и лишенное стоков плоскогорье, которое разделяется прорезающими его с востока на запад горными цепями на отдельные области, Тибет, Восточный Туркестан и Монголию. Эти же горные цепи изменяют местами степной и пустынный характер страны; на их склонах скапливается влага, и поскольку стекающие с них ручьи и реки орошают страну, постольку является возможным земледелие и культура для оседлых народов. Если бы эти водные потоки, вместо того чтобы изливаться в соляные болота или теряться в песках, имели бы выход в морс, они оказывали бы еще более благотворное влияние, так как уносили бы из пропитанной солью почвы излишек растворимых химических веществ и тем сделали бы ее такой же неистощимо плодородной, как и лес Китая. Но эта пустынная суровая земля не оставалась неизменной в течение тысячелетий. В третичную эпоху, которая, быть может, была свидетельницей появления на земле своеобразнейшего существа — человека, там, где ныне тянутся голые равнины Гоби и бассейны Тарима, волновалось море; из него выступали новые горы, и мощные глыбы погружались в глубину его. Когда же море исчезло, и Средняя Азия приняла свой нынешний вид, то много времени еще должно было пройти, прежде чем она обратилась в голую степь, какой мы ее знаем теперь. Ледниковый период, покрывший Сибирь мощными глетчерами, вряд ли способствовал этому превращению. Таким образом, к концу ледникового периода, который в настоящее время должен считаться исходным пунктом исторического исследования в среднеазиатских странах, людские обитатели населяли еще сравнительно обильную влагой, благоприятную территорию, которая лишь постепенно обратилась в голую степь и пустыню. Факт этот очень важен, раз мы хотим выяснить значение Средней Азии для возникновения культуры. Зато осталось неизменным возвышенное положение страны, обусловливающее даже в ее южных пределах умеренный, почти холодный климат и оказывавшее сильное

влияние на население. Средняя Азия в тесном смысле слова частью окаймляется, частью пересекается многочисленными горными цепями, которые, благодаря своему направлению с запада на восток, также оказывают значительное влияние на характер и историю страны и разделяют ее на несколько областей. На юге исполинский вал Гималайских гор так резко отделяет холодное Тибетское плоскогорье от жаркой Индийской низменности, что эти две столь тесно граничащие между собой области оказывали друг на друга лишь слабое влияние, а в политическом отношении никогда не вступали в близкие отношения. Далее к северу Куньлунь со своими второстепенными цепями отделяет Тибет от пустынного бассейна Тарима, который, в свою очередь, замыкается с севера Тянь-Шанем. Все эти три горных вала соединяются на западе в один мощный горный узел, центр которого занимает Памир; таким образом, с этой стороны Средняя Азия совершенно отделена от Туранской низменности. Но и остальная значительная часть внутреннего азиатского плоскогорья, а именно пустыня Гоби и окружающие ее степи, окаймлена огромной дугой горных цепей, из которых назовем на западе Алтай, на севере — Саянские горы и Яблоновый хребет. По ту сторону Алтая простирается Сибирская низменность, которая отделена от низменности Восточно-Европейской лишь Уральскими горами: путь же на северо-восток загроможден громадой гор, заполняющих большую часть Восточной Сибири. Поэтому-то страсть среднеазиатских народов к переселениям меньше всего толкала их в эту сторону. Горные же цепи запада никогда не удерживали надолго потоки кочевников, которые в равнинах Туркестана и Западной Сибири находили достаточно простора для своего развития и укрепления. Движению народов на юг мешали Гималайские горы, с восточной же стороны, наоборот, Китай, хотя и защищен до некоторой степени горами, был открыт напору степных народов. Таким образом, направление горных цепей с востока на запад явственно отразилось и на переселении народов. Но это влияние сказалось не только в крупных передвижениях народов. Всеобщему движению в направлении с востока на запад должны были следовать и менее значительные мирные передвижения в целях взаимного общения, передвижения, которые для роста культуры имеют гораздо большее значение, нежели разрушительные бурные потоки кочующих орд, и которые в стране, предназначенной служить посредницей между восточной и западной культурой, заслуживают полного нашего внимания. У подножия этих длинных горных цепей лежат оазисы, которые делают для путешественника возможным передвижение по безотрадной пустыне бассейна Тарима. Если в древние времена, когда регион был богаче водой, передвижение здесь было менее затруднительно, все же и тогда это движение должно было приноравливаться к направлению горных цепей и сосредотачиваться у их подножий: природа района указывает пути, по которым идет торговля и культура. Исходными пунктами для международного общения являются, с одной стороны, низменности, лежащие на восток от Каспийского моря и тесно связанные с Ираном и более далеким Западом и даже с Индией; с другой стороны — Китай, эта древняя культурная страна Востока. Обстоятельством величайшей важности является здесь то, что горная цепь Куньлунь, пересекающая самое сердце Средней Азии, вместе с своими отрогами и параллельными цепями, Алтык-Тагом и Няньшанем, простирается вплоть до среднего Гоанго, т. е. до плодороднейших частей Китая. Вдоль этих горных цепей, в особенности с северной стороны, тянется плодородная, более или менее хорошо орошаемая полоса земли, делающая возможным развитие земледелия и открывающая путь через ужаса пустыни к бассейну Тарима. Значение этой области, для культуры и истории страны неизмеримо велико. Здесь-то впервые завязалась борьба между настойчивыми китайцами и степными кочевниками; здесь заложен был оплот из укрепленных городов и земледельческих колоний, перерезывавших пастбища беспокойных среднеазиатов и послуживших центром для политического покорения всей Внутренней Азии; здесь же еще в более глубокой древности должен был пролегать путь, по которому двигались впервые посредники между восточной и западной цивилизацией, а, быть может, даже тот народ, который впервые занес культуру в Китай. Далее на запад от провинции Ганьсу, через бассейн Тарима, возможны два пути: один южный, у северного подножия Куньлуня, и другой северный, вдоль южного подножия Тянь-Шаня. Южный путь, направление которого указывается оазисами Чаргалык, Черчен, Кириа, Хотан и Ярканд, в настоящее время почти заброшен; но зато тем важнее путь северный, с оазисами Хами, Тур-фан, Карашар, Куча и Аксу. Оба эти пути сходятся в Кашгаре и ведут через западную горную цепь в Фергану. Начиная от Хами, который служит для Китая ключом к Средней Азии, есть более северные пути, ведущие в Туркестан и южную часть Сибири, в особенности пути по долине Или и вдоль северного подножья Тянь-Шаня к озеру Балхаш. По другую сторону горных цепей, в Туркестанской низменности, лежат торговые города: Самарканд, Бухара, Коканд, Ташкент, обязанные своим процветанием, главным образом, отношениям с Китаем и Средней Азией; города эти являются посредниками в торговых отношениях Востока с Европой, Западной Азией и Индией и вместе с тем центрами богатых областей, орошаемых источниками и горными потоками; они же служат укрепленными пунктами оседлых земледельцев в беспокойной стране кочевников. Но Средняя Азия не является исключительно проезжей дорогой для торговых отношений; она имеет свои собственные продукты, которые привлекают покупателей и увеличивают источники существования населения. Первое место между этими продуктами занимают минеральные богатства: в Восточном Туркестане лежат богатейшие месторождения иадеита и нефрита, которые и до настоящего времени необычайно высоко ценятся в Китае; Алтай богат металлами, которые уже очень рано создали здесь особую

культуру; Тибет и некоторые части Сибири обладают богатыми золотыми россыпями; наконец, поваренная соль, находимая в степях, вывозится в довольно значительном количестве из Монголии в Китай. Из растительного царства Средняя Азия доставляет ревень, который особенно успешно произрастает в Ганьсу и издревле вывозится на Запад как ценное лекарственное средство. В северной части Средней Азии и в Сибири шкуры ценных пушных зверей послужили причиной раннего развития, даже на сравнительно далеком севере, торговых отношений как с Западом, так и с Китаем. Самые же важные продукты как для самих жителей Средней Азии, так и для вывоза доставляет, конечно, скотоводство. Оно то главным образом, делает возможной легкую подвижность степных народов, но оно же ставит их движению определенные границы, ибо кочевник, пока не имеет другого источника для своего существования, может оставаться на более или менее продолжительное время лишь там, где его скот находит себе достаточно пропитания. Но и здесь опять-таки возникает известное ограничение свободы передвижения. Кочевники внутренних частей Средней Азии, которые разводят лошадей, рогатый скот, овец и верблюдов, пользовались самым широким простором, так как степи Туркестана, Западной Сибири, Восточной Европы, Ирана и Западной Азии представляли собой пригодные пастбища для их стад; наоборот же, тибетские пастухи, существование которых тесно связно с существованием яка или монгольского быка, который может жить только в тесно ограниченной области, так же мало могли предпринимать далекие завоевательные походы, как и сибирские оленеводы, которые не могут покидать своих тундр. С другой стороны, доступ среднеазиатским кочующим ордам в Тибет или в Северную Сибирь был затруднителен или даже совсем невозможен: по экономическим мотивам их походы должны были направляться главным образом на восток или на запад, т. е. должны были следовать тем путям, по которым велись торговые отношения. Лишь гораздо позже походы буддийских пилигримов проложили через Среднюю Азию важный путь в направлении с юга на север. Если без знакомства с Средней Азией и ее народами непонятна история прилегающих к ней стран, то еще менее понятна история среднеазиатских степных стран без обозрения окружающих их культурных стран: Китая на востоке, средиземноморских стран на западе и Индии на юге. Слабее всего было в течение долгого времени влияние Индии на степные страны внутренней Азии, хотя она многократно наводнялась ордами кочевников из Средней Азии; политического же влияния она, можно сказать, никогда не оказывала, так как стена Гималайских гор удерживала от воинственных предприятий, для которых, к тому же Тибет по своим природным условиям не являлся особенной приманкой. Попытка совершить поход из Индии в Китай, сделанная Джауна-Магомет-шахом ибн Тог-луком в 1337 г., потерпела неудачу уже у Гималая и осталась единственной в своем роде. Дух же зато и здесь оказался сильнее оружия; огромная теплица религиозно-философского мышления, как можно назвать Северную Индию, постепенно оказала свое влияние на Среднюю Азию и путем распространения буддийского учения властно изменила нрав и склонности кочевников. Здесь, разумеется, имеется в виду, главным образом, отдельные семена, которые переносились через горы и самостоятельно пускали там корни; о продолжительной же связи духовного мира Индии и степных кочевников и речи быть не может. 10 Совсем иного рода отношения Китая к Средней Азии. Горы Западного Китая представляют, правда, известную преграду против вторжения кочевников до тех пор, пока благоприятные стратегические условия поддерживаются достаточно сильной и хорошо организованной армией; преграда эта была сознательно усилена сооружением Великой Китайской стены, но, несмотря на это, она лишь временами оказывалась достаточной. Часто практиковавшаяся Китаем политика вооружать степных кочевников друг против друга и поселять некоторые племена в качестве пограничной стражи в пределах естественной ограды страны приводила временами к тому, что из защитников эти племена обращались в повелителей и действовали заодно со своими среднеазиатскими собратьями. Оружием Китая против степных народов были издревле не столько воинственных дух его жителей или недоступность страны, сколько высокая культура, благодаря которой на плодородной почве возможно было поселение необычайно густого населения. Если даже страна вся или частью поддавалась напору то степных жителей Средней Азии, то тибетцев, то горных племен Восточной Азии, толпы победителей быстро стушевывались среди превосходившего их численностью покоренного населения, а их грубая сила не могла противостоять влиянию высшей цивилизации; кочевники могли захватить политическое, но не духовное руководство. Страны западноазиатской культуры защищены лучше, чем Китай, от напора беспокойных жителей степей. Между Каспийским морем и Гималайскими горами возвышаются горы хорасанские и афганские. Лежащие впереди их плодородные страны по рекам Сырдарье и Аму-дарье, где могли образоваться земледельческие колонии и укрепленные города, составляли аванпосты культуры. Но между Каспийским и Черным морями возвышается как бы намеренно воздвигнутый крепостной вал, Кавказ, отделяющий Западную Азию от южнорусских степей, которые издревле служили ареной кочующих орд. До тех пор, пока эти естественные пограничные стены 11

охранялись, плодородные нивы Западной Азии были ограждены от хищнических и завоевательных нашествий кочевников. Но население Ирана, которое стояло здесь на страже культуры, под конец пало под напором вторжений; в степных областях, которых не лишены ни Иран, ни Сирия, ни Малая Азия, кочевники-скотоводы находили удобные места для поселения, вследствие чего они сохранили дольше, чем в

Китае, свои особенности и только отчасти смешались с покоренными народами. Этим объясняется огромная разница между Востоком и Западом: в то время как Китай всегда только внешним образом покорялся кочевникам, парализуя их в конце концов целесообразной колонизацией степей, древняя культура Западной Азии не устояла перед напором постоянно возобновляющихся нашествий степных наездников, и эти страны надолго подпали под власть Средней Азии. Европа, восточные степи которой переходят без резкой границы в степи Юго-Западной Сибири, не всегда могла устоять против напора орд, выходивших из Средней Азии: гунны проникли вплоть до Атлантического океана, авары и венгры дошли до Франции, монголы достигли Восточной Германии, а волна османов разбилась лишь об укрепленные валы Вены. До сих пор еще в этой части света живут остатки выходцев из Средней Азии в лице мадьяр, турок и многочисленных финских и монгольских племен России. Но Западная Европа, благодаря своему влажном климату, недостатку в обширных пастбищах, благодаря своей народной мощи и своей цивилизации, по крайней мере, недолго терпела от их нашествий и сумела перенять наследие западноазиат-ской культуры. Условия экономические

Достаточно беглого взгляда на географические условия всей Средней Азии, чтобы заметить то глубокое различие в экономических условиях, которое разделяет жи12

телей этой области от жителей соседних стран, кочевников от земледельцев. Рассматриваемые на расстоянии исторической перспективы взаимные отношения между теми и другими представляются непрерывной войной, проявляющейся то в виде бурных нашествий, то в виде упорной борьбы или систематических ухищрений, — непрерывное зрелище крови и разрушений. При ближайшем рассмотрении ужасы этой мрачной картины значительно слабеют, и мы узнаем, что и здесь борьба не всегда была правилом, что потребность обмена и торговых отношений часто заставляла представителей различных хозяйственных форм мирно сближаться и забывать старую вражду. Но и контрасты между хозяйственными формами, по большей части, не были настолько резки, как это можно было предполагать, судя по грандиозности исторических событий, в которых эта борьба проявлялась в исполинских размерах. Большинству кочевников земледелие не совсем чуждо. Можно было бы допустить, что обычай обрабатывать удобные участки земли по берегам рек или в других достаточно орошаемых местах явился впервые следствием хищнических войн с культурными народами: взятые в плен рабы могли употребляться главным образом для земледелия, так как для охранения стад достаточно было собственных членов орды, а промышленная деятельность, самое большее, могла иметь место только в немногих городах Средней Азии. Но, по-видимому, в Азии земледелие древнее, чем скотоводство в степях, и, вероятно, сначала оседлые народы первые частью обратились в кочевников, другие же кочующие племена должны были, несомненно, перейти непосредственно от захватнического хозяйства к скотоводству. Таким образом, возможно, что земледелие некоторых среднеазиатских народов является возвратом к старым хозяйственным формам. Земледелие придает образу жизни большую устойчивость и ослабляет наклонность к хищническим набегам, так как в случае нужды, именно в случае уменьшения количества скота от падежей охотнее прибегают для поддержа13 ния своего существования к земледелию, нежели к грабежу своих соседей. Но нельзя также рассматривать жизнь кочевых народов как беспорядочное странствование: у киргизов, например, летние пастбища составляют общую собственность племени, и каждая семья выбирает себе место по своему усмотрению. Но более удобно расположенные места, пригодные для зимних пастбищ, составляют строго ограниченную частную собственность отдельных семей, и, таким образом, территория племени точно определена. Между количеством скота и размерами пастбищ существует известное соотношение, которое не может быть нарушено: кто увеличивает свои стада, тот должен увеличить и свои пастбища. Таким образом, в действительности и кочевники обнаруживают в своем роде не менее ясно выраженное стремление к земельной собственности и к точному определению границ ее, чем земледельцы. Но при расширении своих пастбищ кочевники гораздо охотнее должны нападать на себе подобных, нежели на культурные народы, которые занимаются земледелием и живут в городах. Кочевой быт ни в коем случае не является такой хозяйственной формой, которую без дальнейших рассуждений можно поставить на место земледелия, точно так же, как пастбища скотовода не могут непосредственно быть обращены в пашни земледельца. Кочевое хозяйство, наоборот, утилизирует преимущественно такие земли, которые не могли бы прокормить оседлых земледельцев. Во время своих постоянных странствований со стадами по сухим, но богатым травой степям кочевник превращает негодную для человеческого употребления растительность обширных обиженных природой областей в молоко и мясо. Земледелец умеет использовать по-своему сухую степь лишь там, где он может снабжать свои поля достаточным количеством влаги; с другой стороны, земля, раз она уже культивирована и должна прокармливать относительно довольно густое население, слишком дорого ценится, чтобы она умышленно была обращена на нужды скотоводства. 14 Правда, один монгольский полководец предложил однажды в эпоху покорения Китая монголами своему князю превосходный план истребления всех китайцев и обращения страну в пастбище; но даже у этих самых диких сынов Средней Азии данная идея не встретила сочувствия. В малых размерах подобные планы

все же приводились в исполнение, хотя вряд ли умышленно, особенно в Западной Азии, где оседлые земледельцы часто совершенно истреблялись во время завоевательных походов, искусственное орошение приходило в упадок, и страна сама собой снова обращалась в степь, по которой кочевники могли отныне беспрепятственно кочевать. Самым главным мотивом, побуждающим скотовода напасть на земледельца, является желание овладеть его движимым имуществом и рабами, а также врожденная жажда войны и страсть к господству,— черты, столь характерные для скотовода-кочевника; сама же земля редко его соблазняет. Когда углубляешься в исторические предания, которые с такой любовью повествуют нам о войнах, убийствах и грабежах кочевников и отражают весь тот ужас, который должны были оставить страшные бурные потоки азиатских кочевых народов в сердцах переживших их, то виновники этих ужасов представляются в самом мрачном свете, и легко склоняешься тому мнению, что это были скорее лютые звери, чем существа, заслуживающие названия «человек». Но такое заключение было бы слишком поспешно: там, где существуют мирные отношения между оседлыми жителями и кочевниками, а это скорее правило, чем исключение, там кочевники выступают в лучшем свете. В той мирной борьбе, какой являются, в сущности, торговля и обмен, преимущества находятся на стороне культурного человека. Но симпатии непредубежденного наблюдателя скорее склоняются на сторону кочевников, хорошие качества которых и являются для них роковыми; и тогда, быть может, станет понятно, почему кочевнику война представляется порой единственным выходом из затруднительного положения. В обоих случаях выступают всегда известные черты характера кочевников. 15 В натуре кочующего пастуха, выросшего в однообразной степи и вынужденного вследствие постоянных перекочевок ограничивать свое имущество немногочисленными, удобопереносимыми пожитками, есть одна простая черта, не лишенная величия. Широкий, ясный горизонт его родины отражается в его уме: цветы фантазии и мысли, которые так пышно распускаются в жаркой Индийской низменности или в роскошных садах Ирана, не находят для себя в степи никакой пищи. Жителю Средней Азии так же присуща трезвая ясность ума, как и выросшему на подобной же почве арабу. Зато эта простота мышления, способная выродиться в ограниченность, дает тем больший простор воле. Непоколебимая сила воли и есть в сущности то оружие, которым кочевники одерживают победы над превосходящими их в умственном отношении культурными народами, довольно часто покоряют их и порабощают; но там, где она неприменима, простой ум кочевника бессилен пред хитростями и уловками культурных соседей. Грубая честность, являющаяся естественным последствием простого независимого существования и всегда присущая кочующим пастухам (еще Гомер называл скифов справедливейшими людьми; Илиада, 13, 5—6), делает кочевников излюбленной жертвой хитрых торговцев в городах, даже мишенью их насмешек. Генрих Мозер превосходно изобразил, как на рынках Туркестана оседлые сарты обманывают и издеваются над киргизами, и признает, что в отношении честности и нравственной чистоты киргизы, несмотря на свои наклонности к грабежу, стоят гораздо выше городского населения. Когда известны те отношения, которыми характеризуется везде общение между кочевниками и оседлыми жителями, то проявления дикой жестокости, которые время от времени позволяют себе победоносные кочевники, не кажутся уже столь непонятными. Вспышки зверства, находящиеся в странном противоречии с обычным мирным, даже добродушным поведением кочевников, имеют часто и другую причину. 16 Жизнь кочующего пастуха не требует того постоянного, правильного применения труда, который круглый год держит в напряжении силы земледельца; но простота его жизни и постоянное пребывание на лоне природы предохраняют его от изнеженности и дряблости. Таким образом, кочевник всегда обладает большим избытком сил, который, быть может, долгое время остается в скрытом состоянии, но лишь только представляется случай для его применения, он внезапно прорывается в бурной, дикой форме; а раз дело начато, оно доводится до конца, в особенности грабежи и убийства. Однако при всей страсти к разрушению, кочевник проявляет при случае и черты великодушия и непосредственной доброты; даже рыцарство не чуждо кочевнику; им славятся народы тюркского племени; эта же привлекательная черта характера сохранилась и у нынешних мадьяр, превратившихся из кочевников в оседлую нацию. Простота и ясность мысли, равно как и сила воли кочевника, объясняют нам, почему он так легко делается властелином оседлых народов, которые частью изнежены культурой, частью крайне боязливы вследствие чрезмерного развития торгового духа или фантазии, частью, наконец, лишены широкого размаха благодаря суровому повседневному труду. Кочевник умеет водворять порядок; невзирая ни на что, он прокладывает себе путь через густую чащу переплетающихся порослей, которые так пышно произрастают на старой культурной почве, и приносит свет и воздух в удушливую атмосферу. Сам он не создает культуры, но косвенным образом способствует ее прогрессу, уничтожая границы между различными странами и создавая мировые государства, бесконечный горизонт которых воскрешает идею о единстве человеческого рода даже там, где эта идея, казалось, совсем заглохла вследствие политической раздробленности и самодовольства. В конечном результате, разумеется, всегда оказывается, что накопленный труд бесчисленных поколений, поскольку он воплотился в культуре, сильнее необузданной энергии кочевников; и даже 17

самый дикий степной народ в конце концов вынужден склониться перед властью мысли и незаметным давлением высшей культуры. Доисторические времена

Историческая перспектива, в которой обыкновенно события, близкие нам, представляются исполински великими, а более отдаленные — всегда менее значительными, естественно должна давать особенно неверные

картины относительно стран, которые крайне малодоступны были доисторическому исследованию: огромные периоды времени почти совершенно стушевываются, и события, которые были решающими для всего человечества, при отсутствии каких бы то ни было непосредственных данных могут быть восстановлены лишь в крайне бедных чертах. Таким образом, начало развития человечества должно волейневолей остаться без рассмотрения. Если первоначальной родиной человечества была Юго-Восточная Азия, как это заставляет предполагать открытие Дюбуа (1894 г.) на о. Ява Pithecanthropus erectus'a, то оно могло уже в очень давние времена расселиться отсюда по всей остальной Азии; но сказать что-нибудь определенное по этому вопросу не представляется возможным. Доказано, что в Сибири человек был современником мамонта. Но опыт связного изложения истории человечества в настоящее время может начаться лишь с конца ледникового периода, так как с тех пор более не происходило уже таких крупных изменений климата и устройства поверхности земли; все возрастающее высыхание Средней Азии и пр. само по себе, правда, достаточно крупное явление, но оно ни в коем случае не может сравниться с исполинским явлением природы — ледниковым периодом. Народы Средней Азии и Сибири представляют в различной степени смешения два главных типа, которые мы находим и в Европе; расу длинноголовую, предки которой, быть может, были первоначально в родстве с негра18

мп, но которая приобрела на севере светлый цвет кожи и отчасти белокурые волосы, и расу короткоголовую, также с относительно светлым цветом кожи, наиболее чистыми представителя которой мы должны считать в настоящее время монголов и северных китайцев. Кроме того, как доказывают доисторические находки в Европе и древнейшие сведения о Китае и Японии, местами была распространена карликовая раса, которая, однако, мало-помалу исчезла среди других рас и не оказала никакого влияния на культуру. Зато тем важнее было отношение длинноголовых племен к короткоголовым. В настоящее время в Средней Азии решительно преобладает тип короткоголовой, но этому предшествовало несколько важных ступеней развития. По окончании ледникового периода север Европы и Азии заполонили, по всей видимости, народы длинноголовые, которые вообще преобладали в обеих частях света, за исключением некоторых областей Средней Азии. Остатками этих долихоцефалов служат, вероятно, айны на о. Хоккайдо и Сахалине, далее енисейские остяки, сохранившие среди народов монгольских и финно-угорских идиомов свой древний язык, и другие обломки вымерших сибирских народов; на юге, уже в Тибете, длинноголовые весьма заметно выделяются среди смешанного населения. Некоторые из этих длинноголовых первобытных народов Северной Европы и отчасти Азии под влиянием климата стали светловолосыми и голубоглазыми; их мы встречаем и теперь еще в большом числе в Сибири и даже в Средней Азии. По всей вероятности, длинноголовость, а также темный цвет кожи были общими признаками первобытного человечества. Если белокожие народы выработались под влиянием климата, то короткоголовая раса представляет, быть может, разновидность, происхождение которой можно объяснить облегчением борьбы за существование, обусловленным ростом культуры. Аналогию этому мы находим в мире домашних животных, где та же основная причина приводит к самым различным изменениям, к испо19 линскому или карликовому росту, шерстистости волос, различной окраске шерсти и т. п.; весьма обыкновенной формой изменения служит укорочение черепа, так называемая голова мопса у собак, коз, лошадей, свиней, даже у золотых рыбок. Человечество также должно было пережить такой период, когда изменения подобного рода были возможны, пока постепенно исключительное преобладание работы мозга не явилось препятствием для дальнейших изменений и не укрепило уже установившихся различий, поскольку они не сглаживались до известной степени вследствие последующих смешений. В настоящее время организм не приспосабливается более к новым задачам: мозг придумывает для него новые орудия и средства защиты; столь же мало оказывают свое изменяющее влияние созидающие силы организма на его материю, .но дух разряжает избыток сил в танцах, играх, искусствах. Верно ли это или нет, во всяком случае еще в ранние времена в Азии образовалась короткоголовая раса, заселившая на протяжении исторических времен большую часть этой части света, равно как и обширные области Европы. Первоначальной родиной этой расы должна была быть внутренняя Азия, но возникла ли она в Тибете, как полагает Карл Евгений Уйфальви, или в Монголии, как с большим правом утверждает, А. Кейн, или, наконец, еще западнее, в Туркестане или даже в Иране, этого пока нельзя установить. От этой-то расы, кажется, исходят ростки высшей культуры. Действительно, первый проблеск достоверных исторических знаний указывает нам на западе и на востоке Азии, в Вавилонии и в Китае, на короткоголовое население как на носителей культуры, которые, по основным своим чертам находятся между собой в тесном родстве и властно приводят к заключению, что некогда существовала связь между этими народами или по крайней мере, между их цивилизациями. Их культура покоится на возделывании земли при помощи плуга и на скотоводстве, стало быть, на тех же основах, как и наше современное хозяйство. Что здесь не может быть и речи о естествен20

ных приобретениях, которые неизбежно делались каждым прогрессирующим народом, доказывается примером культурных народов Америки, которые, не зная ни плуга, ни скотоводства, остались при способе возделывания земли мотыгой, хотя во всех других отношениях их сельское хозяйство стояло на высокой

ступени развития. В Восточной, как и в Западной, Азии пшеница первоначально была самым главным хлебным растением. Точно так же и скотоводство, которое вначале ограничивалось исключительно разведением рогатого скота, обнаруживает совершенно сходные черты в обеих областях: в древней Вавилонии, как и теперь еще в Китае, рогатый скот служил исключительно рабочим и убойным скотом; молоко же в пишу не употреблялось. Этим резко отличаются эти два культурных народа от комадов, прервавших впоследствии взаимную связь между западом и востоком, ибо существование кочующего скотовода покоится главным образом на молоке его стада. По-видимому, к тому времени, когда обе культуры еще соприкасались между собой или только что стали возникать на обшей первоначальной родине, уже разводили лошадей; но и тут обнаруживается особенность: лошадью не пользовались для верховой езды, точно так же, как и употребление лошадиного молока, этого любимого напитка скифов и монголов, совершенно не было известно. Другой, общей обеим древним культурам особенностью служит знакомство с медью и бронзой, так что мы должны считать короткоголовые расы также изобретателями обработки металлов. Это также важно и для Европы: и сюда в ранние времена, следуя направлению Альп, переселились с востока короткоголовые племена, распространившие знакомство с отливкой бронзы вплоть до Британии. Другой сходный культурный поток достиг юга Сибири, где богатые медные копи и золотые россыпи Алтая способствовали появлению своеобразной культуры бронзы. Со временем исследование доисторических времен прольет больше света на все эти отношения, в особенности когда станут возможными на китайской по21 чве раскопки в широких размерах; сравнительное языкознание и исследование мифов также должны будут принять участие в этой работе, и, быть может, удастся достигнуть поразительных результатов. Укажем, например, хотя бы на сказание о драконе, встречающееся и на Востоке, и на Западе, но в Китае, повидимому, в более древней форме, усматривающей в крылатой небесной змее благодетельное божество, между тем как на Западе более молодые божества света представляются большей частью в победоносной борьбе с драконом облачным и грозовым. Если первоначальная родина культуры и не в Средней Азии, то все же связь между обеими древнейшими культурами должна была завязаться через эту страну: из этого сразу становится понятным огромное значение Средней Азии в истории человечества. Впрочем, выражение «первоначальная родина культуры», быть может, слишком поспешно; возможно, что отдельные приобретения древнеазиатской культуры могли появиться в различных местах, пока не произошло взаимного ознакомления с ними и объединения. Но если действительно существовала первоначальная родина, то она вряд ли находилась в Восточной Азии, так как местообитание первобытного китайского населения в Северном Шень-си, следовательно, в ближайшем соседстве с проходом Ганьсу, равно как и известные предания, указывают на вторжение с Запада, исходным пунктом которого Фердинанд фон Рихтгофен считает оазис Хотан. О происхождении же первобытных короткоголовых обитателей Вавилонии, сумерийцсв, мы пока почти ничего не знаем. Итак, можно с некоторой уверенностью сказать только следующее; в Средней Азии или в смежных с ней западных странах образовалась древняя культура, основанная на земледелии, скотоводстве и знакомстве с бронзой; носителями этой культуры были народы короткоголовой расы. Под влиянием этой культуры увеличилось количество населения, так что переселение и колонизация могли идти по различным направлениям. Благодаря этому 22

стало возможно влияние на народы как северной, так и южной длинноголовой расы и приобщение их к этой высшей культуре. Египетская культура является лишь отпрыском, хотя и очень древним и самостоятельным, культуры вавилонской. По-видимому, влияние древней среднеазиатской культуры отразилось и на юге: уже в доарийской Индии мы находим разведение рогатого скота без молочного хозяйства. Там, куда не проникало влияние этой культуры, господствовала старая захватническая форма хозяйства: охота и собирание съедобных растений или, в лучшем случае, возделывание земли мотыгой, которое должно считаться предварительной ступенью земледелия. Этот первый период завершается приблизительно к концу IV тысячелетия до н. э. Происхождение кочевого быта

Мнение, что земледелие древнее кочевого быта, противоречит, правда, обычному взгляду, по которому собирание готовых продуктов природы, скотоводство и земледелие считаются правильными ступенями развития, следовавшими одна за другой. Но этот взгляд, так долго стоявший на пути к здравому пониманию именно древнейших вопросов культуры, уже давно поколеблен и, наконец, благодаря превосходным трудам Эдуарда Ганса, совершенно оставлен. Первые земледельческие народы, разрыхлявшие землю плугом, были также и первыми скотоводами. Мы не хотим этим сказать, что с самого начала и рогатый скот, и лошади приручались с сознательной целью употреблять их как рабочий скот; сравнительное народоведение учит нас, что и в настоящее время первобытные народы, приручая различных животных, прежде всего удовлетворяют свою потребность в забавах и общительности, а потом уже думают об использовании животных для своего хозяйства. Нельзя исключать и религиозных мотивов, которые могли дать первый толчок к укрощению зверей. Конечно, усматривать в давнишнем обычае кастрировать быков особенное дока23

зательство того, что рогатый скот приручался прежде всего в религиозных целях, значило бы заходить слишком далеко; гораздо проще принять, что неукротимые самцы рогатого скота становились благодаря этой операции более покорными и легче приучались к тяжелой работе с плугом; все жестокосладострастные культы, которые впоследствии связаны были с этим обычаем, возникли лишь гораздо позже. До тех пор, пока приручение рогатого скота и позднее лошадей было тесно связано с земледелием и пока молоко самок не употреблялось в пищу, о кочевом быте не могло быть и речи. Лишь употребление молока дает возможность целым народам основывать свое существование на обладании стадами, не слишком задерживая их размножения чрезмерно частым убоем животных; оно же делает впервые возможным утилизирование сухих степных областей, обращая их даже в источник благосостояния и могущества. Но природа обитаемых областей и пастбищ вынуждает отныне эти племена к постоянным правильным кочеваниям и тем придает всей их материальной культуре черты подвижности и легкости, а их характеру — смесь беспокойства и жажды нападений, которая в их истории является постоянной резкой чертой. Эта новая хозяйственная форма, кочевничество, не могла, однако, возникнуть внезапно: ей должно было предшествовать разведение таких животных пород, которые дают постоянно и притом в изобилии молоко. А это опять-таки результат долгого воспитания, так как сами по себе самки дают лишь столько молока, сколько необходимо для первоначального вскармливания детенышей, после чего этот источник пропитания временно совершенно исчезает. Трудное и продолжительное дело воспитания молочных пород рогатого скота, а потом и лошадей, достигнуто не короткоголовыми культурными народами, из числа которых китайцы и в конце XIX в. не употребляют молока, а, по-видимому, народами длинноголовыми. И действительно, мы видим на севере номадов, говорящих на арийском языке, а на юге номадов, говорящих на семитском языке, представляющих экономические и политические державы. Культура Китая осталась сне их влияния; уже по этому одному номадизм должен был возникнуть в степях Западной Азии и Восточной Европы, а не в Средней Азии. Древнее шумерийское культурное государство, Вавилония, уже за 3000 лет до н. э. покорено было семитскими номадами; затем победители и побежденные постепенно перемешались и впоследствии выступили на арену истории под именем вавилонян. Другие семиты твердо держались кочевого пастушеского быта, который так поэтически изображен в древнейших библейских рассказах. Еще грандиознее было первое появление на исторической сцене арийских номадов. На старый спорный вопрос о происхождении арийцев, в сущности, невозможно ответить, так как вся постановка вопроса неправильна: в нем переплетаются два совершенно различных вопроса, а именно вопрос о происхождении блондинов, или, по крайне мере, белокожих длинноголовых, большинство которых в настоящее время пользуется арийскими диалектами, и вопрос об исходном пункте арийского языка. О первом вопросе мы уж говорили: белокожие долихоцефалы представляют человеческую расу, которая под влиянием холодного климата образовалась из расы длинноголовой, распространившейся со времен делювия по всей Европе и большей части Азии. Первоначальный же арийский язык, как установлено учеными-языковедами, Должен был, наоборот, возникнуть в низменности Восточной Европы. Отсюда легко прийти к заключению, что именно возникновение кочевого быта и вызванные им переселения объясняют отчасти необычайное распространение арийских диалектов. При этом нужно принять во внимание еще одно обстоятельство: так как номадизм разнился из земледелия, пройдя предварительно через Целый ряд промежуточных форм, то вначале он редко появляется в полной чистоте, как хозяйственная форма, основанная исключительно на скотоводстве, но всегда еще более или менее бывает связан с земледелием. 24

25

Этим объясняется, почему древние кочевые народы при всей своей подвижности обладали также большой способностью к приспособлению и не обязательно тяготели к степям и обширным пастбищным территориям; там, где скотоводство не вполне удовлетворяло, на первый план выступало земледелие, как впоследствии при возрастании населения в Западной Европе или в гористом Иране. Примечательно, что в племенных преданиях кочующих скифов плуг и ярмо упоминаются как наиболее ранние предметы собственности и что две с половиной тысячи лет тому назад из скифских степей при посредничестве греческих торговых городов в Крыму вывозилось огромное количество хлеба. Великие исторические деяния, с которыми выступили на сцену арийские кочевые народы, суть покорение и ари-зирование Ирана и Индии. Волна народов в III тысячелетии до н. э., по-видимому, перекатилась из Восточной Европы через Туранскую степь на юг и наводнила прежде всего Восточный Иран до долины Кабула, где открывался выход, через который часть арийцев устремилась в Индию, заселенную темнокожими длинноголовыми. Значительное количество кочевников осталось в степях Восточной Европы и Западной Сибири, где они известны уже по древнейшим греческим источникам под именем скифов. Вероятно, под скифами в более широком смысле подразумевались все кочевые народы большой европейско-азиатской низменности, между которыми, надо думать, были и народы неарийского языка; но в более тесном смысле название это относится к кочующим скотоводам этой области, говорившим на иранском диалекте и тем обнаруживавшим свою принадлежность к оттесненным далее на юг иранцам и индийцам. С иранцами, как доказано, были в родстве саки, массагеты, сарматы и сколоты.Существование этих племен, хотя они и занимались отчасти земледелием, основывалось главным образом на обладании стадами животных, между которыми рогатый

скот и лошади служили преимущественно для обеспечения молоком. Долгое время скифы не обнаруживали наклонности проникнуть в гористые страны Балканского полуострова или пробираться через Кавказ в область ассиро-вавилонской культуры; а Иран был усеян их собственными сородичами, перешедшими там постепенно к оседлому образу жизни. Зато на восток они распространились очень далеко, быть может, даже за Алтай, и там другие народы переняли их хозяйственные формы. Белокурые кочевники встречались и позднее в большом количестве в западной части Средней Азии. Кочевой быт получил дальнейший сильный толчок благодаря изобретению верховой езды на лошади. Дикая лошадь, по-видимому, приручена была коротоголовыми культурными народами уже в раннюю эпоху, хотя, без сомнения, позднее, нежели рогатый скот, и употреблялась для перевозки тяжестей. Китайцы также издавна знакомы были с лошадью, употреблявшейся для перевозки боевых колесниц, как у вавилонян; но все же это не столь уже глубокая древность: египтянам, к которым она перешла от кочующих гиксов, она раньше была неизвестна. Для запряжки в телеги она и раньше употреблялась кочевниками, пока они не познакомились с искусством верховой езды и благодаря этому сделали огромные успехи в быстроте передвижения. Были ли арийские индийцы при своем вторжении знакомы с верховой ездой, все еще вполне точно не установлено; но это уже во времена Гомера скифы были наездниками, не подлежит сомнению. Железо стало известно кочующим племенам позже, нежели оседлым культурным народам. Когда в царствование Кира иранские массагеты вели свои войны с персами в области нынешнего Туркестана, они знакомы были только с медью и золотом; и то, и другое они получали из рудников Алтая, а, быть может, из древней области металлургии Кавказа. Вследствие великого переселения арийцев связь меж-ДУ древними культурами Востока и Запада совершенно прервалась, если она вообще существовала в то время. Отныне китайская цивилизация получила дальнейшее самостоятельное развитие, хотя она и не оставалась со26 27

вершенно неподвижной и недоступной внешним влияниям: то, что проникало впоследствии в Китай опасным путем через территории кочевых народов Средней Азии или морским путем, вокруг Индокитая, было слишком ничтожно, чтобы оказать глубокое влияние. Извне китайскому народу приходилось напрягать все силы, чтобы то оттеснять номадов, наступавших на его границы, то поглощать их и, наконец, путем систематически выдвигаемых к границе земледельческих колоний раздроблять их и делать более миролюбивыми. Номады, с которыми китайцам приходилось вести борьбу, не были кочующими скотоводами арийского языка, но представителями короткоголовой расы, или монгольского племени, названного так по имени одного выступившего в позднейшее время воинственного народа. Древнейшая история Китая ничего не сообщает о борьбе с номадами, но лишь о борьбе с силами природы и разве только о столкновениях с первобытными обитателями, стоявшими еще на ступени захватнического хозяйства. Как бы ни были невероятны и неопределенны отдельные из этих древнейших преданий, но отсутствие каких бы то ни было повествований о набегах кочевников, которые впоследствии стали чем-то повседневным и при позднейшем искусственном восстановлении истории вряд ли могли бы быть забыты, является в высшей степени знаменательным признаком. С другой стороны, при исследовании раннего появления арийских и семитских кочующих скотоводов на Западе обнаруживается тот замечательный факт, что хозяйственные формы кочевого быта перешли с Запада на Восток и здесь были усвоены короткоголовыми народами Средней Азии сравнительно поздно. Знакомство с разведением рогатого скота и лошадей, а также, как доказал Отто Шрадер, с телегой существовало у арийцев раньше, чем у у рал о-алтайцев и монголов. Народы, перешедшие к кочевому быту, не были, конечно, такими культурными народами, как китайцы и вавилоняне; это были отрасли короткоголовой расы, которые в скудно одаренных природой странах оставались непричастными к культурам народов, живших в более благоприятных условиях, а вели довольно жалкое существование в степи в качестве охотников и собирателей растений. Что среднеази-аты действительно должны были непосредственно перейти от захватнического хозяйства к кочевому быту доказывает слабая склонность к земледелию, присущая большинству народов Средней Азии, и большое значение охоты и собирания ягод и кореньев для пропитания скотоводческих народов Средней Азии. Далее на севере, где разведение рогатого скота и лошадей уже мало вознаграждает труд, многие народы и поныне остались при чисто захватническом хозяйстве, другие лишь позднее стали приручать северного оленя и тем сделали возможным особого рода номадизм и в Северной Сибири. Существовал ли у среднеазиатских кочевников бронзовый период, хоть сколько-нибудь продолжительный, или они перешли непосредственно от каменного периода к железному, еще не выяснено; однако последнее вероятнее для большинства народов Средней Азии, за исключением, конечно, древней области бронзы в Южной Сибири и в смежных с ней областях.

СРЕДНЯЯ АЗИЯ СО ВРЕМЕНИ ПОЯВЛЕНИЯ МОНГОЛЬСКИХ КОЧЕВЫХ НАРОДОВ Общий обзор

Источники. Те же затруднения, которые мешают изучению истории других малокультурных народов, стоят также на пути исследования населения Средней Азии: мы не можем опираться на исторические предания самих этих народов, но мы вынуждены довольствоваться главным образом сообщениями их культурных соседей. Прав-

Да, искусство чтения и письма распространилось постепенно и в Средней Азии, не раз даже тут возникали само28

29 стоятельные письмена; но именно это последнее обстоятельство послужило препятствием к тому, чтобы литературные памятники распространялись за пределы ограниченных территорий и тем были бы предохранены от гибели. Поэтому-то остатки среднеазиатской исторической литературы весьма скудны и ограничиваются для древнейших времен несколькими надписями на могильных и победных памятниках, каковы могильники Орхона, которые для истории тюрков являются неоценимым сокровищем. Все остальное мы вынуждены черпать почти исключительно из сообщений восточных и западных соседей, китайцев и народов Западной Азии и Греции. Так как в истории Китая отношение его к среднеазиатским народам играло постоянную роль и так как китайские историки отличаются строгой деловитостью, то китайские источники являются самыми надежными и важными, а для древнейшей истории монгольских номадов и действительно единственными. К сожалению, характер китайского языка и письмен сильно затрудняет сравнительное исследование: названия народов и местностей никогда не встречаются в настоящем виде, но всегда приспосабливаются к китайскому способу произношения, вследствие чего они часто поразительно искажены и исковерканы. Иногда при помощи других источников или путем филологических умозаключений можно восстановить первоначальную форму; но часто эти вспомогательные средства оказываются недействительными, и ничего более не остается, как оставить в силе китайское название. Самым ранним сообщением с Запада о состоянии Средней Азии является «Arimaspeia» Аристся, которая появилась, по-видимому, в VII в. до н. э. и послужила одним из важнейших источников для Геродота. Несмотря на поэтическую оболочку этого произведения, в основе его, по-видимому, лежит действительное путешествие, приведшее автора по старому среднеазиатскому торговому пути к бассейну Тарима. 30

Отношения Китая к кочевникам. То обстоятельство, что первые известия о среднеазиатских кочевниках мы находим только в китайских источниках, естественно объясняется тем, что волнения, возникшие после появления и организации воинственных кочующих племен монгольско-тюркского языка и потрясшие малопомалу большую часть Азии, раньше всего должны были болезненно отозваться в Китае. Богатый, легкодоступный Китай так же привлекал к себе кочевников, как сладкие плоды привлекают ос; когда же он отражал нападения, то кочевники, конечно, направлялись в другие места, и тяжелые удары передавались от племени к племени вплоть до самых отдаленных стран. Но Китай в истории кочевников играл роль не только мишени для диких разбойничьих набегов: он послужил в то же время и школой, в которой они впервые ознакомилсь с зачатками государственности и с преимуществами общественности. Можно положительно сказать, что если бы не пример организованного исполинского государства Китая, среднеазиа-ты долго еще, а, быть может, и навсегда остались бы на ступени мелких разъединенных племен, неспособных совершить ничего великого, и не достигли бы той ступени культуры, которая необходима была для выполнения их исторической задачи. Уже с самых ранних времен мы видим китайцев деятельными организаторами кочевников; еще для монголов Китай был образцом, которому они обязаны тем, что могли организовать свое огромное мировое государство и управлять им. Номады же, со своей стороны, отплатили за эти благодеяния черной неблагодарностью разбойничьими — набегами и нападениями на мирную Срединную империю, и на колоссальное зло, причиненное ими Китаю, конечно, нельзя смотреть, как на случайное кровопускание, которое могло только сослужить службу перенаселенному Китаю. Но справедливость требует не забывать и того, что на изнывавший под гнетом однообразного труда китайский народ полные энергии династии кочевников оказывали благотворное возбуждающее действие, что в периоды вырождения 31

под влиянием кочевников вновь оживало уважение к мужским добродетелям, храбрости, верности и справедливости. Эти благоприятные стороны общения с кочевыми соседями оказали свое действие на Китай, конечно, лишь косвенно и постепенно; главная же задача Китая всегда заключалась в том, чтобы удерживать беспокойных обитателей степей подальше от земледельческих областей и всячески их укрощать и сделать безвредными. Неблагородные средства, как употребление отравленных стрел или отравление колодцев в степи, при случае применялись иногда китайскими полководцами; не было, естественно, недостатка и в лжи и в обмане. Но эти некрасивые средства стушевываются перед крупными мерами защиты и нападения, при помощи которых китайская цивилизация в конце концов осталась победительницей. Одни оборонительные меры в виде содержания на границе больших плоходисциплинированных масс людей или сооружения пограничных крепостных валов сами по себе представляли только слабую временную гарантию. Прежде всего необходимо было приобрести влияние на беспокойные степные народы и воспользоваться ими всеми способами в интересах Китая. Таким образом, мы видим китайскую дипломатию озабоченной прежде всего тем, чтобы импонировать грубым номадам своим могуществом и своей более высокой культурой, прививать им новые потребности, смягчать их нравы и, наконец, связывать их владетельные династии родственными узами с Китаем. Они добились того, что постепенно высшим честолюбием степных князьков стало — получить пышный китайский титул и жениться на китайских принцессах. Эти родственные связи давали,

конечно, при случае кочевым властелинам удобный предлог вмешиваться в споры из-за престолонаследия и даже самим домогаться императорского титула; но, в общем, это все же служило на пользу Срединной империи. Другой задачей китайской политики было натравливание кочевников друг против друга и за спиной какого-ни-

32 будь притеснителя поднимать против него новых противников. Это стремление послужило отчасти причиной того, что Китай завязал связи с весьма отдаленными от него народами, что косвенно опять-таки способствовало распространению китайской культуры и торговых отношений. Другой, более опасный способ одоления одних кочевников при помощи других заключался в том, что более мелкими ордами китайцы заселяли саои же собственные пограничные области, и им поручалась защита страны от их же братьев-кочевников. Огромное множество среднеазиа-тов было этим путем мало-помалу приобщено к культуре и в конце концов поглощено. Но довольно часто эти охранители границ вступали в союз с нападавшими и благодаря своему знакомству со страной становились вдвойне опасными, или же они стремились к политическому влиянию внутри страны; из таких орд вышли многие китайские династии, и распадение на феодальные владения, которое так долго подвергало опасности единство Китая, в значительной мере должно быть приписано им же. Продолжительная победа китайской культуры над кочевниками была возможна, естественно, лишь тогда, когда переходили от обороны к наступлению. Вооруженное наступление, самое большее, могло и должно было, впрочем, служить лишь подготовительной ступенью к действительной упорной культурной работе; без этой последней действие его было лишь преходяще: в степи исполинские армии Китая погибали, и рассеянные ими кочевники вскоре опять появлялись у границы империи с жаждой добычи. Совсем иначе обстояло дело, когда по стопам армии или же самостоятельно появлялись в степи выносливые земледельцы, которые основывали в благоприятных пунктах многолюдные колонии и укрепленные города и тем клали верное основание для китайского владычества. К основанию таких колоний побуждало не столько перенаселение Китая, которое в древности не было так сильно, как в настоящее время, сколько, в гораздо большей степени, желание приобрести политическое влияние на степь: принудительная колонизация преступниками встречается уже 23;iK.

33

очень рано и доказывает, что трудное дело, для которого могло не оказаться достаточно добровольцев, старались осуществлять по определенному плану. Естественно, что; раньше всего и успешнее всего колонии основывались вдоль оазисов и древнейшего торгового пути по северному склону Куньлуня; без сомнения, особенно побуждало к этому желание обезопасить торговлю и вступить в непосредственные отношения с обитателями оазисов, лежавших в бассейне Тарима. Интересы торговли не были, однако, единственным основанием, побудившим впоследствии столь миролюбивый Китай продолжать свое движение вперед вплоть до Каспийского моря, но и здесь решительно выступало желание продолжить пределы китайского владычества по ту сторону области степей, чтобы тем приостановить беспокойные нападения кочевников. Подобные же побуждения вынудили Россию проникнуть из Сибири в Туркестан и остановиться лишь по ту сторону области кочевников, у персидской и афганской границы; только таким путем явилась возможность радикально подчинить кочующие орды. Смешение народов в Средней Азии. В самой Средней Азии возникновение кочевого быта с его жаждой войны и подвижностью способствовало в высшей степени смешению народов. Об этом свидетельствуют уже данные языка: подобно тому как в более древние времена под влиянием кочевой жизни распространился на запад арийский язык, так впоследствии в Средней Азии и далеко в Сибири и Европе получила господство монгольская и финно-угорская лингвистические группы. Природа безграничных степей, в которых народы скапливаются и перемешиваются подобно облакам пыли, отражается здесь на фактах исторических. Самостоятельные народности могли сохраниться разве только в ущельях немногих гор. Если же какой-нибудь народности удавалось некоторое время развиваться беспрепятственно, то в конце концов под натиском окружающих народностей она неизбежно подвергалась разложению и растворялась в другой народности с тем, чтобы впоследствии подвергнуться вместе с этой последней той 34

же участи. Незначительные племена увлекают за собой другие, нарастают подобно лавинам и в конце концов дают свое имя огромной народности, образовавшейся из смешения различных составных частей; народы, пред которыми дрожал мир, распадались, подобно лопающимся мыльным пузырям и бесследно исчезали из книги истории. Факт тот, что население Средней Азии в лингвистическом и этническом отношениях становилось все однообразнее, что названия народов стали обозначать все менее и менее своеобразные группы человечества. Новые различия возникали только под влиянием культуры и благодаря смешению с другими расами на окраинах среднеазиатских степей. Раньше всего подобные смешения произошли, естественно, там, где арийские кочевники граничили с монгольскими и где впоследствии иранские земледельцы утвердились в туркестанских пастбищах; здесь арийские народности потеряли много в смысле пространственного развития своего языка, но зато оказали сильное влияние на расу монгольскую в отношении антропологическом. В Сибири древняя длинноголовая раса многократно смешивалась с монгольской расой. Что же касается лингвистического родства монголов тибетцами и жителями Индокитая,

то оно не имеет ничего общего, с этими позднейшими событиями, но может служить указанием на существовавшую очень раннюю связь, не поддающуюся в настоящее время более точному определению. Характерным указанием на эту связь служат названия неба и небесного божества (китайское tie'n, древнетюркское tengri), вновь вынырнувшее на островах Полинезии под названием Tangaroa и, видимо, занесенное туда из Южной Азии волной малайских народов. Гунны

Племя монгольских кочевников, впервые политически объединившееся и беспокоившее в течение многих веков Восточную Азию, согласно китайским источникам, носило название хиун-ну (Hiung-nu). Сходство этого названия 35

с именем гуннов, наводнивших впоследствии Европу и открывших начало великого переселения народов, давно уже было замечено, и уже Жозеф де Жугне (1721—~ 1800гг.), первый истинный исследователь истории Средней Азии (Histoire generale dcs Huns, des Turcs, des Mogols и des autres Tatares occidentaux, 1756—1758гг.), признал гуннов родственниками или потомками хиун-ну; однако лишь в последние годы Фридриху Гирту удалось обосновать это предположение основательными доводами. Поэтому и древних хиун-ну (Hiiin yiin, Hiiin yo) следует называть, несомненно, более правильным названием гуннов; в индийском эпосе они фигурируют как Ни па, в Авесте как Hunavo, в греческих источниках как Punoi и Unoi. В лингвистическом отношении этот народ стоял в близком родстве с появившимися позднее тюрками. Государство гуннов образовалось в нынешней Монголии за 1200 лет до н. э., а именно благодаря, как кажется, одному высокопоставленному китайскому беглецу, создавшему по примеру своей родины из разрозненных орд зачатки объединенного государства. Еще в предшествовавшем столетии отдельные из этих орд производили набеги на Китай, но не были в состоянии добиться крупных успехов. Со времени объединения гуннов и в особенности с воцарением Чжоуской династии в Китае (1122 г. до н. э.), ознаменовавшего вместе с тем и начало феодального строя, опасность стала возрастать; существовала ли какая-либо зависимость между войнами с кочевниками и возникновением феодального земельного строя, трудно утверждать при существующей скудности источников. Первый царь из династии Чжоу Вуван поддерживал еще мирные отношения с гуннами, боявшимися могущества вновь окрепшей под его владычеством империи и старавшимися завоевать его расположение подарками; с ослаблением власти императора набеги гуннов возобновились с новой силой. В 910 г. был опустошен Северный Шаньси; спустя несколько десятилетий гунны, укрепившиеся в самом сердце Шаньси, были изгнаны оттуда армией, которой 36

предводительствовал лично сам император. Подобные же события повторялись и позднее. По-видимому, в Китае было тогда еще достаточно пастбищных территорий, привлекавших кочевников на продолжительное пребывание там, и мы видим, что и впоследствии во внутреннем Китае оседали мелкие кочующие орды. За 700 лет до н. э. гунны проникли до Шаньдуна, в 650 г. они опустошили Чили, и вторжение их в раздробленную феодализмом, неспособную к решительному сопротивлению страну продолжались до тех пор, пока, наконец, в 220 г. повелитель государства Цин (Ch'ln) под именем Ши Хуанди (246—210 гг. до н. э.) не преобразовал его снова в настоящую единую империю, значительно усилил свою власть и отныне выступил решительно против кочевников. При помощи сильной армии он изгнал гуннов из Ордоса, расположенного внутри северной дуги р. Хуанхэ, игравшей важную роль как сборный пункт для вторжения кочевников. Новые владения были обеспечены военными колониями, а собственно Китай был защищен от вторжений хищнических орд исполинским сооружением Великой Китайской стены. Зачатки Великой Китайской стены существовали уже на границе некоторых более ранних феодальных государств; Ши Хуанди соединил их в одну оборонительную линию, которая тянулась от побережья Желтого моря до порта Гань-су и должна была положить конец нашествиям гуннов, если бы ее заботливо содержали и хорошо защищали. И на первых порах она до известной степени выполняла свою задачу. Она служила причиной того, что нашествия гулнов направились теперь в другие стороны и косвенно потрясали отдаленные части Азии; но смуты, наступившие в Китае тотчас после смерти Ши Хуанди, вскоре совершенно уничтожили всю пользу этого огромного сооружения. Тогда-то именно могущество гуннов под предводительством энергичных полководцев получило новый толчок. Эпохой Ши Хуанди начинается в истории важный период еще и потому, что этот император, благодаря вс37

ликому сожжению книг, почти уничтожил древнейшую китайскую литературу, так что из предшествовавшей ему эпохи дошли только очень скудные и сухие сведения. Лишь после него источники становятся обильнее. Более точных данных об устройстве государства гуннов мы узнаем уже в эпоху, следовавшую за смертью Ши Хуанди; тогда взоры китайцев с боязливым вниманием направились на растущее могущество соседних кочевников. Новый рост государства гуннов произошел во время управления Метэ (Маодунь, Бактур или Багатур), отец которого Думань (Деумань) распространил уже свою власть от Северной Монголии до Ганьсу. Метэ, который должен был быть исключен из числа законных наследников, убил своего отца при помощи преданной ему кучки войска и вскоре сумел вновь воскресить древний воинственный дух своего народа. Он нашел территорию гуннов замкнутой с двух сторон могущественными соседями: на востоке тунгусские племена, родственные корейцам, тунху или ву-хуань (Tunghu или Wu-hwan), основали сильное государство и

чувствовали себя настолько сильнее гуннов, что в случае насильственной перемены правления требовали большого вознаграждения за свой нейтралитет; на северо-западе, у Алтынтага, жили юе-чжи, кочевой народ тибетского происхождения, являвшийся посредником между торговлей Китая с Западом и тождественный, быть может, с древними исседонами. Тунху, введенные в обман мнимой уступчивостью Метэ, впервые подверглись нападению и были рассеяны (в 209 г. до н. э.}; они удалились в горную страну нынешней Маньчжурии. Из татар же сянби (Sien-pe, Hsien-pi; тунгусы), живших восточнее и также терпевших от нашествий гуннов, одна часть переселилась в Корею и Японию. На востоке море ставило непреодолимые преграды дальнейшему движению народов; на западе же, где отныне гунны бросились на юс-чжи, толчки этого движения могли передаваться очень далеко. Юе-чжи под натиском своих противников прежде всего убегали в самые отдаленные 38 части своей страны, в бассейн Тарима (177 г. до н. э.). После смерти Метэ они сделали попытку вновь овладеть этой страной, но потерпели от его преемника новое страшное поражение, приведшее к распадению народа (165 г. до н. э.): меньшая часть нашла себе местожительство к югу от Няньшаня; ядро же народа, «великие юе-чжи», направилось не к югу, но последовало указанному самой природой западному направлению; будучи вытеснены из бассейна Тарим, они перешагнули через Тянь-Шань и искали убежища в пастбищах великой Азиатско-Европейской низменности, этой древней арены скифских номадов. В ИссыкКуле они натолкнулись на пастушеский народ иранского происхождения шэ (she), который под их могучим напором должен был искать убежища в Фергане. Гуннам между тем удалось овладеть частью СевероЗападного Китая и Восточной Сибири. Для подчинения кочевых племен при этом применялся способ, нечуждый другим среднеазиатским народам-завоевателям и бывший главной причиной необыкновенной смешанности среднеазиатов в этническом отношении: покоренные племена не вытеснялись и не облагались податью, а до известной степени инкорпорировались победителями, так как женщины распределялись между этими последними, а молодых людей размещали по войскам. По своему характеру и образу жизни гунны представляли собой народ, существование которого хотя и основывалось на скотоводстве, охоте и отчасти на земледелии, но в котором воинственные наклонности являлись преобладающими. Способная к войне молодежь стояла на первом плане, старики мало ценились; кто не убил, по крайней мере, хоть одного неприятеля, не ставился ни во что. Те приемы борьбы, которые решали впоследствии исход сражений между западными гуннами и монголами, а именно внезапный натиск конных лучников, мнимое бегство и град стрел, под которым падали на месте неосторожные преследователи, также развит был уже у древних гуннов, равно как и деление войска на два крыла. Этот военный строй сохранялся и в мирное вре39 мя: вождь — шанью, который до известной степени управлял центром, имел двух подчиненных ему сановников — туки (дуки), из которых один начальствовал над восточным крылом армии и страны, а другой — над западным; в этой организации, присущей и позднейшим крупным государствам кочевников, снова заметно сказывается влияние восточно-западного направления Средней Азии. Туки и некоторые другие высшие сановники обязательно набирались из числа родственников шанью, которые вместе с немногими представителями других семейств держали в своих руках действительное управление государством. После смерти Метэ (170 г.) могущество гуннов возросло. Юе-чжи были совершенно разбиты, а узуны, один из белокурых кочевых народов Средней Азии, были вытеснены на запад из своего местожительства в Ганьсу, а впоследствии, следуя по стопам юе-чжи, прогнали этих последних с берегов Иссык-Куля далее на юг. Таким образом, благодаря гунннам область распространения монгольского языка и расы значительно расширилась. Опаснее всего возрастающее могущество государства гуннов было для Китая, границы которого опустошались; с тех пор, как тибетские номады, жившие в западных горах, вступили в союз с гуннами, и те предпринимали свои хищнические походы по взаимному соглашению с ними, границам Китая стала, по-видимому, угрожать еще большая опасность. Одни только оборонительные меры были недейственными; чтобы освободиться от своих притеснителей, китайцы должны были выступать по старой дороге из Ганьсу к бассейну Тарима, занять здесь твердые позиции, разъединить области южных номадов от северных и в то же время покорить себе необходимые для войска гуннов опорные пункты и места отдыха к югу от Гоби. Таким путем и западная торговля, успехи которой зависели раньше всецело от капризов кочевников, должна была подпасть под влияние Китая. Энергичный император By Ди (140—187 гг.) сделал все для осуществления этого грандиозного пла40

на, завязал отношения с юе-чжи и узунами, угрожал, таким образом, гуннам с тыла и вынудил их, наконец, после ряда победоносных сражений отступить к северу Монголии (120 г.). Этим был сделан первый шаг к движению на запад, и этим же начался новый период во внешней политике Китая. Царство гуннов еще долгое время держалось на севере и даже простиралось еще далеко на запад; но его былое величие уже кончилось. Нашествия соседних народов и споры из-за престола потрясли постепенно государство, пока, наконец, в 50 г. до н. э. оно не распалось на две части, южную и северную, из которых первая признала китайское верховенство, между тем как вторая еще долго сохраняла свою независимость. Преходящие успехи не могли уже остановить нападения могущества гуннов, так как отныне китайцы могли с успехом выдвигать южных гуннов против северных и подстрекать другие кочевые народы к нападению на окруженное врагами северное государство. Наконец, в 84 г. северное царство гуннов не устояло против

нападений, в которых принимали участие и сибирские народы, в особенности одно из племен вновь окрепших тунгусов, сяньби; часть гуннов бежала на запад, где им предстояли блестящие успехи; остальная часть рассеялась или растворилась среди сяньби, которые отныне заняли большую часть Монголии. Южные гунны держались дольше то как подданные или союзники китайцев, то как их противники или как приверженцы разных претендентов на престол. С 142 г. наступил конец и южному государству гуннов, но не влиянию этого народа на судьбы Китая: мало-помалу гунны, освоившись с китайской культурой, начали оказывать на него влияние политическое, и, наконец, на троне Поднебесной, или обломков, на которые она распалась, время от времени восседали императоры гуннского происхождения. Но они уже не правили как князья-кочевники: по своим поступкам и образу мышления они превратились в настоящих китайцев. 41 Западная часть Средней Азии и прилегающие к ней страны

Так как кочевой быт в западной части Средней Азии древнее, чем в восточной, то великие переселения кочевых народов закончились там гораздо раньше, чем в этой последней. Приблизительно уже за тысячу лет до основания государства гуннов арийские кочевые народы заняли уже Иран и Индию; но тут же их движению был положен известный предел. Иранцам не удалось проникнуть на запад в вавилонскую низменность; они, напротив, должны были ограничиться своей новой родиной и, благодаря влиянию оседлого населения, жившего здесь до них, а также благодаря древней месопотамской культуре, они малопомалу становились оседлыми, не теряя, однако, сразу воинственных черт своего прежнего пастушеского быта. Таким образом, смешанный с иранским народ, образовавшийся из иммигрировавших арийцев и первобытного населения, стал оплотом Западной Азии против дальнейших притоков номадов. Толчок, данный наступательным движением номадов, встретил преграду в населении, прочно осевшем на своей земле; иранцы не были вытеснены напиравшими ордами далее на запад, но, наоборот, великое переселение народов пришло в состояние равновесия. Когда мидяне и персы достигли господства над всей Западной Азией, они уже были всецело в сфере влияния западной культуры и не в состоянии были иранизи-ровать вновь покоренные страны. Этим объясняется то, что в течение более тысячелетия об арийских номадах Западной Азии вообще едва упоминается; ассиро-вавилонские источники ничего о них не знают; точно так же мало сведений дошло о них и до китайцев. Не обошлось, вероятно, дело без войн и передвижений народов; но они, без сомнения, не носили того грандиозного характера, как переселения в Индию и Иран. Мало-помалу появление короткоголовых кочевых народов в собственно Средней Азии оказало свое влияние именно в том смысле, что отодвинутые далеко на во42

сток скифские орды частью растворились, частью были оттеснены на запад; эти толчки волнообразно передавались потом дальше. Последним следствием самого могущественного толчка было вторжение киммерийцев в Малую Азию около 700 г. Это был кочевой народ фракийского происхождения, пасший свои стада к северу от Дуная. На них бросились скифы (сколоты), которые, опять-таки были теснимы сарматами; первой причиной этого движения, быть может, можно считать проникновение гуннов на запад, которые к тому времени уже давно основали государство и не только открыто нападали на Китай, но и двигались на запад. Из Малой Азии и Армении киммерийцы угрожали Ассирии и при этом пришли в соприкосновение с надвигавшимися с востока мидянами. Более определенные исторические данные, появляющиеся вместе с основанием мидийско-персидского государства, сразу, же рисуют нам оседлых иранцев в борьбе с номадами; то, что персы выставляются тут стороной нападающей, домогавшейся захвата территории кочующих скотоводов, мнение мало обоснованное, объясняющееся недостаточным пониманием греческими историками положения Персии, в особенности восточной ее части. В действительности же полусказочный поход Кира против массагетов (530 г.) и точно установленный поход Да-рия против скифов (515 г.) были только попыткой напасть на вечно беспокойных соседей в их собственной стране и тем обезопасить свои границы; в особенности в основе похода Дария мог лежать план — вызвать сильное смятение среди кочевых народов и напасть на них с фланга, помешать их отступлению и, таким образом, окончательно их покорить. Персидское государство было слишком кратковременно, чтобы оно могло выполнить такое огромное предприятие, для которого требовалось упорное терпение китайского народа: попытка Дария, обеспечившего все же персам нижнее течение Дуная, не повторялась более. Наоборот, доказательством того, что скифы хорошо знали слабые стороны персидского государства, служит воз43

никший у них позднее план вторжения в персидские владения чрез кавказский перешеек, для чего старались заручиться помощью спартанцев, которые должны были однд-временно произвести нападение на Малую Азию. Колонизация, которая одна только обещала действительные успехи, тем энергичнее, по-видимому, и легче шла из Восточного Ирана, что большинство номадов, как и персы, было иранского происхождения. На берегах Сырдарьи и Амударьи, т. е. в Бактрии и Согдиане, рано образовались государства с иранской культурой, которые впоследствии соединились политически в Персией, хотя они вряд ли оставались долго в полной зависимости от нее. Благодаря походу Александра Великого (327 г.) они вступили в более тесный союз с новым мировым государством этого властелина и тем подготовили возникновение греко-иранского

культурного государства, бактрийского царства, образовавшегося в эпоху селевкидов (250 г. до н. э.) и обнаруживавшего немалую жизненную силу. Царство это, подобно древней иранской Бактрии, было аванпостом против вторжения кочевников. По отношению к кочевым народам оно тоже оказалось достаточно сильным, и лишь нашествие среднеазиатского пастушеского народа не арийской расы впервые прорвало эту твердую плотину, защищавшую Западную Азию и Индию. Этот новый поток народов, появившийся в 160 г. до н. э., несомненно, был вызван на этот раз, по крайней мере, косвенно, гуннами. Кочевой народ узунов оставил свое место обитания на границах Китая и спасся от владычества гуннов бегством на запад. Следуя по дорогам, шедшим по Тянь-Шаню, и перебравшись, наконец, через эти горы, он достиг Иссык-Куля, где еще раньше завоевали себе территории выселившиеся юе-чжи. Теперь эти последние вынуждены были отступить, но они не двинулисо опять на запад, куда воинственные скифские племена преградили им дорогу, а направились к югу, к Бактрийскому царству, тогдашние внутренние раздоры которого были им, как соседям, хорошо известны. И действительно, северная Бактрия, страна по р. Сырдарье и Амударье, досталась им без труда, осталь44

ной же части греческого государства к югу от Гиндукуша удалось пока удержать свою независимость; в Западном и Среднем Иране образовалось Парфянское государство (с 250 г. до н. э.), с успехом перенявшее роль пограничной стражи против кочевников. Но если Иран оставался недоступным для юе-чжи, то они, по крайней мере, не позволили преградить себе на долгое время путь в Индию, которая издавна оказывала магическую привлекательную силу на все завоевательные народы. Южная часть Бактрийского государства продержалась еще приблизительно лет сто. Потом (в 25 г. до н. э.) Коцуло Кадфиз (Гю Цзю Цзё), объединивший пять племен, на которые распались юе-чжи, покорил нынешний Афганистан; этим прежде всего открылся путь к индийским владениям Бактрийского царства. В 10 г. до н. э. его преемник Гуэмо Кадфиз, или Кадаф проник в Северо-Западную Индию и тем положил начало индо-скифскому царству; отныне юечжи фигурируют в истории под именем индо-скифов. Впоследствии их неоднократно смешивали с белыми гуннами, или эфталита-ми, с которыми они не имеют ничего общего. Тот факт, что Бактрия, вплоть до границ Средней Азии, и значительные части Индии были тогда соединены под одной властью, безусловно, много способствовал тому, что индийское влияние, в особенности процветавший тогда в Индии буддизм, проложил себе путь на север; вообще Индия вступила в более тесные непосредственные отношения со Средней Азией. Спустя пятьдесят лет после основания индо-скиф-ского царства буддийская пропаганда достигла уже Китая. Государство юе-чжи показало стойкую жизненную силу и пало лишь в 579 г. до н. э. Бассейн Тарима (Восточный Туркестан)

Бассейн Тарима и восточно-западная торговля. В то время как большая часть Средней Азии только с появлением кочевых народов приобрела более значительное, хотя в основе и разлагающее влияние на историю и культуру 45

человечества, бассейн Тарима, называемый также Восточным Туркестаном или Высокой Татарией, гораздо раньше и притом совсем в другом отношении заслуживает внимания историков. Хотя самая значительная часть равнины, замкнутой между Тянь-Шанем, Памиром и Куньлунем, представляет настоящую страну степей и пустынь, но благодаря горным потокам, из которых самые могучие изливаются в реку Тарим и в Лоб-Нор, образовался целый ряд плодородных оазисов, могущих давать пропитание многочисленному оседлому населению, и цепь этих оазисов, тянущихся у подножия гор, представляет в то же время стоянки для торговых отношений. Вероятно, раньше оазисы были многочисленные, а лежащие между ними пустынные полосы менее пустынны. Таким образом, бассейн Тарима мог служить в древности мостом между культурами Восточной и Западной Азии, а, быть может, служил даже настоящей дорогой народов и видел в своих плодородных областях даже более высокую культуру. Ключ ко многим тайнам древности зарыт под знойными песками Восточного Туркестана. Таким образом, древние торговые отношения через бассейн Тарима должно рассматривать как остаток прежней культурной связи, которая сохранилась при возрастающем опустении страны и при появлении враждебных культур кочевых народов. Поэтому те, которые желают, напротив, видеть в номадах с их беспокойной подвижностью первых споспешников торговли, забывают, то они никогда не обнаруживали сильно выраженного пристрастия к торговле, хотя, по примеру других, неоднократно убеждались в пользе торговых отношений и охотно занимались торговлей. Кочевник как таковой не склонен к накоплению тяжелых ценностей, как делает городской купец в своих складах; лучшим его богатством всегда остаются стада, размеры которых, в свою очередь, зависят от наличия необходимых пастбищ. Поэтому и в бассейне Тарима настоящих купцов издавна можно было встретить скорее среди оседлых жителей оазисов, хотя безопасность и успех сообщений зависели от благосклон46

ности номадов, и порой благодаря большим переселениям и завоеваниям кочевников снова открывались закрытые до того времени торговые пути и снова завязывались отношения между странами, долгое время остававшимися чуждыми друг другу. Древнейшим вполне достоверным предметом торговли, которая велась через бассейн Тарима и которая вызвала оживленные отношения между Восточной и Западной Азией, был шелк. Разведение шелковичного червя является весьма древним достоянием китайского народа; супруга императора Хуанди славилась как

покровительница шелководства. Для самих китайцев вывоз шелка на запад не имел, по-видимому, никакого особенного значения, на то указывает умалчивание об этом древнейших источников. Судя по этому, торговля должна была вестись, главным образом, чужеземцами, стремившимися путем обмена к приобретению этого высоко ценившегося произведения Китая, между тем как сами китайцы долгое время оставались равнодушными к продуктам обмена, сознавая, что могут вполне обходиться и без них. Но тем более фантазия западных культурных народов интересовалась таинственной восточной страной, производившей драгоценный шелк, и попытки познакомиться с ней поближе начались очень рано. Так, уже Геродот мог опираться на описание одного путешествия, в котором сообщались сведения хотя и не о самом Китае, но о пути, по которому велась торговля шелком, и о положении дел в бассейне Тарима: это именно «Arimaspeia» Аристея, появившаяся в VII в., вскоре после похода киммерийцев. Несмотря на фантастическую оболочку, сообщение это, как доказал Вильгельм Томашек, основывается на действительных исследованиях и путешествиях. Иссе-доны, к которым проник Аристей, действительно существовали; весьма вероятно, что они жили в бассейне Тарима. Западными соседями исседонов были массагеты, следовательно, иранский кочевой народ, кочевавший со своими стадами в Западном Туркестане. Название иссе-доны, по-видимому, иранского происхождения, и, веро47

ятно, было дано этому народу, который сам себя называл иначе, купцами, бывшими по большей части иранского происхождения; этим также объясняется, почему китайские источники не знают этого названия. Исседоны, были, вероятно, отраслью тибетского племени, которое некогда было распространено гораздо севернее, чем теперь; может быть, они тождественны или были в родстве с позднейшими юе-чжи, которые впервые были изгнаны из своих местообитаний в бассейне Тарима гуннами. Но трудно допустить, чтобы во времена Аристея население бассейна Тарима было однородного происхождения. Скорее всего, тибетские исседоны, которых иногда называют также скифами, были кочевым народом, который простирал свое господство и над областью оазисов; в этих оазисах жили, вероятно, и остатки древнейших носителей культуры, подобно тому, как и теперь города Восточного Туркестана заселены очень смешанным населением. Длинноголовые иранцы, пришедшие в эту страну в качестве торговцев или переселившиеся сюда в качестве земледельцев, вероятно, уже в очень ранние времена перемешались с давно осевшими здесь короткоголовыми и с племенами тибетских номадов. Северными соседями исседонов Аристей называет аримаспов, воинственный кочевой народ, производивший, по-видимому, частые вторжения в бассейн Тарима. Без сомнения, под ними подразумеваются гунны, с которыми мы уже познакомились, как с притеснителями Китая; во II в. до н. э. они коренным образом изменили положение дел в Восточном Туркестане, вытеснив юе~чжи на запад. Оседлое население оазисов осталось, вероятно, в значительной степени вне влияния этих передвижений. Замечательны также сообщения Аристея о войнах аримаспов с хранителями золота, грифами, жившими к северу от них; эти «грифы», несомненно, алтайские народы, носители древней южносибирской бронзовой культуры и строители тех гробниц, в которых и в новейшее время еще продолжали находить множество золотых украшений. Таким образом, картина деятельности воинственных древних 48

гуннов, этой кочевой «закваски народов», развертывается во все стороны: на востоке неутомимые сыны степей беспрестанно врываются в плодородные равнины Китая, на юге они направляют свои хищнические набеги против носителей среднеазиатской экспедиционной торговли, тибетских номадов и жителей оазисов бассейна Тарима, а на северо-западе они предпринимают воинственные путешествия к промышленным народам Алтая. Великое путешествие гуннов, потрясшее Европу до основания, является только могучим продолжением этих древнейших битв за власть и добычу. Описывая обстоятельно исседонов и аримаспов, Аристей в то же время смешивает, по-видимому, китайцев с гиперборейцами, этим мирным народом, жившим на самом краю света; по крайней мере, сообщаемые им сведения, точный текст которых не дошел до нас, почти совпадают с позднейшими описаниями серов. Местности и торговые станции в бассейне Тарима, о которых упоминает Аристей, частью можно узнать в существующих еще и в настоящее время населенных пунктах; но что не все из них могут быть восстановлены, можно судить по тому огромному числу засыпанных песком городов, которые недавно были исследованы Свен Хеди-ном. Другим средством к определению служат сведения, сообщенные македонским купцом Маэсом, или Титиа-ном, в I в. о станциях восточноазиатского торгового пути. От Самарканда дорога эта вела в Фергану; оттуда доходила до «каменной башни» и долины Кизилсу; у выхода последней, в области Казна, лежал важный торговый город, без сомнения, нынешний Кашгар, которому естественное благоприятное положение издавна давало преимущество перед другими городами бассейна Тарима. Скифскому Исседону, вероятно, соответствовала нынешняя Куча, важнейший торговый пункт живущих к северу от Тянь-Шаня тюркских племен; Асмира, вероятно, нынешний Хами (Гамул). Первый китайский торговый город в области Ганьсу, до которого доходили караваны с запада, нынешний Сучжоу, по мнению Томашека, прсд49 ставляет древний Дрозах. В политическом отношении более значительные торговые города пользовались, конечно, известной самостоятельностью, хотя, с другой стороны, дорожа безопасностью путей сообщения, они не могли оказывать энергичного сопротивления кочевникам. До некоторой степени различные

превратности в отношениях кочевников к земледельцам и горожанам отражались, вероятно, также и в бассейне Тарима: то одерживала верх грубая сила, то более утонченная культура. Большое значение для этой культуры имела связь с Индией, связь, начало которой теряется во мраке; Восточный Туркестан сделался, таким образом, тем мостом, по которому индийская цивилизация и в особенности индийская религия проникли частью в Китай, частью в остальную часть Средней Азии, чтобы произвести со временем перемены в характере и образе жизни народов внутренней Азии. Перемены в торговых отношениях. Торговля, направлявшаяся по длинному среднеазиатскому пути, который по протяженности и опасностям не имел себе равных в мире, не могла производиться всегда с одинаковым постоянством; внешнее влияние и внутренние неурядицы должны были приводить к тому, что отношения то усиливались, то ослабевали или почти совсем прекращались; сами формы торговли подвергались изменениям. И действительно, поскольку мы можем следить вообще за ходом событий, мы видим постоянные перемены: меняются пути, служившие главными артериями сообщения, меняются способы торговли и, наконец, товары, которыми взаимно обменивались Восток и Запад, не всегда одни и те же, или же к старым товарам присоединяются новые. По основному своему свойству торговля ищет себе путей там, где она встречает наименьшее сопротивление. Это сопротивление, действие которого выражается в опасностях и издержках транспорта и до известной степени поэтому поддается точному учету, может проявляться двояким образом: в виде естественных препятствий и в виде посягательств человека. И те и другие находятся 50

во взаимной связи: опасному и трудному пути будет оказано предпочтение перед самой лучшей дорогой, если она подвергается частым разбоям, если она обременена чрезмерно высокими пошлинами и обставлена всякими другими неудобствами. В Средней Азии, с одной стороны, к услугам торговли между Восточной и Западной Азией были различные пути, и где, с другой стороны, номады всегда готовы были непосредственно грабежом или посредственно путем пошлин грабить купцов, торговые отношения, понятно, чаще меняли свои пути, чем об этом сообщают находящиеся в нашем распоряжении источники. Господство гуннов на севере, без сомнения, значительно способствовало запустению северных путей и ограничению торговых отношений путями, лежащими в бассейне Тарима; войны аримаспов с исседонами имели отчасти целью обеспечить за первыми торговую монополию. После изгнания юе-чжи, которые, весьма возможно, тождественны с исседонами, во власти гуннов был и северный путь через бассейн Тарима, между тем как на юге дороги были во власти тибетских номадов, кианов. Из отчета, представленного в 122 г. до н. э. Чжан-цянем своему императору By Ди после исследования путей и способов сообщения, явствует, что торговля сосредотачивалась тогда всецело на юге и направлялась через Сычуань и Цайдам к южной окраине бассейна Тарима, так как на севере путь преграждали гунны, а в средней части бассейна Тарима — кианы. Эти благоприятные обстоятельства много способствовали тому, что китайцы должны были выйти из своего прежнего равнодушного отношения к степным народам. Гораздо большее и притом неблагоприятное влияние на среднеазиатскую торговлю должно было иметь открытие новых отношений между Китаем и прочими культурными странами по совершенно иным путям. Правда, попытки вступить с Индией в непосредственные отношения через Тибет и тем, по крайней мере, устранить для индийских товаров необходимость идти окольным путем через бассейн Тарима, не удались, несмотря на то что 51 император By Ди принимал для этого различные меры и что в небольших размерах торговые отношения между Индией и Тибетом должны были существовать задолго до него. Но тем сильнее развилась впоследствии морская торговля, когда после завоевания Южного Китая расстояние между китайскими и индийскими гаванями значительно сократилось. Замечательно, что настоящий рост морской торговли наступил лишь во II в., когда китайцы снова потеряли господство над среднеазиатскими дорогами. Перемены должны были произойти также в способах торговли. Торговля между отдаленными странами может производиться двояким способом: либо каждое племя последовательно передает товары на границе другому, пока, наконец, после многократного обмена они не достигнут своей конечной цели, либо представители одного или нескольких народов делают торговлю с отдаленными странами своей профессией и проделывают со своими товарами весь путь; возможно при этом допустить, что на протяжении одной части торгового пути преобладает караванная торговля, на другой — экспедиционная. По среднеазиатским дорогам предпочтение оказывалось то одному, то другому виду торговли, смотря по обстоятельствам. Но экспедиционная торговля древнее караванной, требующей широкой постановки дела. Действительно ли она производилась местами, как повествуют древнейшие западные источники, в простой форме «немой торговли», или полусказочным серам приписывались обычаи, которые практиковались в других местах при отношениях с первобытными народами, это трудно выяснить. Судя по характеру отношений Китая к внешнему миру, китайцы как деятели торговли с отделенными странами должны были выступить поздно, между тем как купцы иранского происхождения всегда стремились захватить в свои руки караванную торговлю по всему пути. Противниками непосредственных торговых отношений между Востоком и Западом являлись, естественно, номады, в особенности гунны, которые скорее готовы были 52 привести в запустение все дороги, чем отказаться от крупного барыша при экспедиционной торговле.

Трудность и отсутствие безопасности для торгового сообщения приводили к тому, то в различных местах возникали крупные складочные пункты, служившие в то же время рынками для окружающих народов, таковы Самарканд в Западном Туркестане, Кашгар — в Восточном. Заметнее всего торговые перемены сказались на самих объектах торговли, на товарах. Частично вывозились продукты самой Средней Азии: нефрит, ревень, мускус и золото, как в Китай, так и на Запад, и в Индию; главным же образом торговое оживление в древнейшее время поддерживалось пристрастием западных народов к китайским товарам. Затем в предметах вывоза из Китая и в товарах, которые мог предлагать в обмен Запад, произошли различные перемены. Самым важным и наиболее ходовым товаром был, безусловно, шелк; древнейшие западные источники называют китайцев серами, «людьми шелка». Трудно определить, когда могла возникнуть торговля шелком и шелковыми материями. Поразительно, что Аристей, по-видимому, совсем не упоминает об этом, но после того как Вильгельм доказал, что некоторые места Библии, относящиеся к VI в. до н. э. (Иез., 16: 10, 13 и Ис., 49: 12), упоминают о китайцах и шелковых материях, то этому обстоятельству нельзя придавать никакого значения. Сам факт существования оживленной торговли с Китаем едва ли был бы объясним, если бы на дальнем Востоке не существовало уже тогда такой сильной приманки, как шелк. Значительная часть шелковых материй, по-видимому, шла в Финикию, где их окрашивали в более яркие цвета или переделывали в полушелковые материи, которые снова пускались в оборот. Вывоз шелка из Китая должен был неизбежно получить чувствительный удар, лишь только удалось привить культуру шелковичного червя и в других странах, чего нельзя было предотвратить. И действительно, культура шелка постепенно распространилась по направлению древнего торгового 53

пути: движение китайцев на Запад перенесло в 140 г. до н. э. культуру тутового дерева и шелковичного червя в Туркестан, после чего эта страна постепенно стала важным местом вывоза шелка. Персам новая культура также не оставалась чуждой; одно время Персия, производившая сама шелк и овладевшая дорогами в Китай, захватила даже почти всецело в свои руки торговлю шелком. Лишь в 557 г. византийцам удалось ввезти яички шелковичного червя и таким образом подорвать персидскую монополию. Благодаря этому, естественно, начался новый значительный упадок вывоза шелка из Китая; и только гораздо позже, когда европейские государства завязали с Китаем торговые отношения морским путем, и благодаря более дешевым морским фрахтам цены на шелк упали, китайский шелк снова стал широко конкурировать на рынке. Другую группу товаров, которые вывозились на Запад, составляли разные сорта лака и глазури. Некоторые сорта восточноазиатских лаков и теперь еще пользуются самой лучшей славой; торговля ими должна была издавна быть очень выгодной. Вероятно, лакированные деревянные изделия также стали уже рано вывозиться, как в новейшее время они снова вывозятся в огромных количествах из Японии. Совсем иначе обстоит дело с теми двумя товарами, которые впоследствии приобрели величайшее значение для китайской торговли и в известном смысле заступили место шелка, на который спрос стал слабее, а именно — с фарфором и чаем. Фарфор если не был изобретен, то, по крайней мере, стал изготавливаться в Китае в более или менее значительном количестве лишь в VII в., между тем как гончарное искусство было там известно с древнейших времен. Чай приобрел значение в самом Китае лишь в IV в.; и много времени прошло пока его оценили за границей и пока он стал именно для номадов Средней Азии необходимым напитком, что до известной степени поставило эти беспокойные племена в зависимость от Китая. 54

Если Китай был в состоянии во всякое время доставлять товары, которые для западных народов были в высшей степени привлекательными, то издавна возникал важный вопрос, что можно было предлагать взамен самодовольному Китаю и сходной с ним в этом отношении Индии? Индия и Китай не нуждались совсем или в весьма незначительных размерах в товарах, которые им доставляли европейские и западноазиатские купцы; их вывоз мог возмещаться единственным товаром, ценившимся в восточных культурных странах, — благородными металлами. Следствием этого было то, что золото и серебро стекались в огромных количествах в Индию и Восточную Азию, но зато это отнимало у западной торговли необходимые орудия обмена. Плиний Старший вычислил, что ежегодная потеря, которую терпела от этого Римская империя, равнялась 20 миллионам марок, из которых Индия поглощала около 12 миллионов. Запад не мог в течение долгого времени оплачивать свой вывоз из Востока одними драгоценными металлами, место которых рано или поздно должны были занять произведения высокой культуры и промышленности; весьма характерно при этом, что именно древние финикийская и сирийская индустрии доставляли продукты для вывоза в Восточную Азию, что вместе с тем служит доказательством высокой древности меновой торговли. Если между товарами, ввозимыми в Китай, на первом плане стояли материи, то высокую ценность придавало им не ткацкое искусство, хорошо знакомое и китайцам, а искусство красильное, благодаря которому даже издержки далекого транспорта не казались слишком великими. Понятно, что финикийские пурпурные материи, которые славились на всем Западе и на которые существовал большой спрос, старались сбывать и на Восток. А к окрашенным материям присоединялся еще более высоко ценившийся в течение долгого времени товар — стекло, которое также в совершенстве изготавливалось на сирийских фабриках. Судя по китайским источникам, до тех пор, пока искусство изготовления стекла не было знакомо китайцам, стек-

55 ло ценилось на Востоке наравне с драгоценными камнями и соответственно этому оплачивалось. Но подобно тому, как торговле шелком по среднеазиатскому пути был нанесен удар распространением шелководства в Персии и Восточной Римской империи, так и ввоз стекла в Китай упал с того момента, как вместе с распространением этого товара распространилась, в конце концов, и тайна его производства; это случилось в V в., следовательно, лет за сто до знакомства Византии с шелководством. Понятно, что при среднеазиатской торговле обменивались не только вышеназванные товары: Китай доставлял временами большое количество железных товаров, а также шкуры, попадавшие в Китай отчасти благодаря торговле с Сибирью, отчасти как дань кочевых народов, а Запад ввозил пряности, драгоценные камни и т. п.; кроме того, поток индийской торговли в бассейне Тарима вливался в русло восточно-западной торговли. Но эти товары не могли поддерживать цветущего состояния обмена, коль скоро потребность в важнейших объектах ее уменьшалась или совершенно исчезала. Китайцы как завоеватели бассейна Тарима. Как мы видели, потребность Китая в торговых отношениях была первоначально незначительна: иностранцы устремились в Срединную империю, чтобы приобретать дорогие китайские товары; китайцы же довольствовались тем, что выменивали различные иностранные произведения, без которых они, в крайнем случае, свободно могли обходиться. Но это благоприятное положение Китая не могло долго продолжаться: постоянный усиленный вывоз должен был привести к тому, что развилось нечто роде экспортной индустрии, т. с. шелк, лак и т. п. производились в большем количестве, чем это требовал внутренний китайский рынок. Если внезапно прекращался вывоз, тогда и для Китая возникали серьезные последствия. Кроме того, с течением времени Китай все же привык к некоторым заграничным товарам, без которых он уже не мог обходиться, в особенности к пряностям и кореньям 56

Индии и Аравии; и в этом отношении всякое замешательство в торговле должно было чувствоваться сильнее. Самый серьезный момент такого замешательства наступил тогда, когда гунны наголову разбили юе-чжи и замкнули бассейн Тарима, а на юге дороги беспокоили некультурные тибетские орды. Отрезали ли гунны окончательно торговые пути или парализовали торговлю чрезмерными пошлинами, во всяком случае положение стало невыносимым, и китайцы вынуждены были оказать противодействие, лишь только во главе их стал энергичный государь. Еще и другие соображения вынудили их двинуться на бассейн Тарима. Китай сознавал, что угрожавшее ему все возраставшее могущество номадов можно было сломить лишь при условии, если утвердиться у них с тыла и в то же время посредством хорошо укрепленной этапной линии разделить страну степей на две части. И в этом случае старый торговый путь через бассейн Тарима представлялся естественной линией передвижения, причем торговые города сами собой являлись опорными пунктами. Так, при императоре By Ди в 125 г. до н. э. была сделана первая попытка снова открыть среднеазиатский торговый путь и вместе с тем сломить чрезвычайно усилившееся могущество гуннов. Союзников Китай искал при этом в непримиримых врагах гуннов, юе-чжи, овладевших тогда как раз Северной Бактрией и Согдианой и таким образом державших в своих руках западные выходы бассейна Тарима. By Ди послал к ним своего полководца Чжан Цяня (Chang-Ch'en), но дорогой он был взят в плен гуннами, и попал к юе-чжи лишь спустя десять лет, а после тринадцатилетнего отсутствия вернулся в Китай. Своей главной задачи — заключить союз с юе-чжи и условиться насчет совместного нападения на гуннов — он не мог выполнить, так как успехи юе-чжи в Бактрии дали будущим планам этого народа новое, нежелательное для Китая направление; зато он привез в Китай много сведений о западных странах и Индии. Попытки By Ди завязать на этом основании отношения с Индией через Тибет 57

не удались. Зато предпринята была энергичная борьба с гуннами, причем китайцы сознательно держались в своих военных действиях старого торгового пути: проход Юмюнь был занят и обеспечен военными колониями, а власть гуннов ослаблена многократными ударами, пока, наконец, они не были вытеснены из бассейна Тарима. Торговля снова расцвела, с той только разницей, что теперь и китайские караваны и миссии тянулись на Запад и завязывали там политические отношения, раньше всего с народом ань-си (Anhsi), под которым мы, следуя Фридриху Гирту, должны понимать парфян. Самым крайним восточным пунктом парфянского государства была тогда, как кажется, Маргиана (Мерв, Мулу китайских источников); китайцы, следовательно, без сомнения, проникли до этого места. Многие мелкие государства бассейна Тарима, а, быть может, и местности, лежащие еще западнее, вступили в более тесные политические отношения с Востоком и частью признали владычество Китая. Непосредственные же китайские владения лишь в 108 г. были продолжены до Лоб-Нора, т. е. до восточной окраины бассейна Тарима и защищены крепостями. Впоследствии китайские войска проникли вплоть до Кашгара (в 101 г. до н. э.). Но господство китайцев в бассейне Тарима никогда не было прочно, хотя они многократно заключали союз с узунами против гуннов; могущество последних было еще слишком сильно, чтобы допустить продолжительное присоединение мелких государств Восточного Туркестана и уйгуров к Китаю. С каждым успехом или поражением гуннов в борьбе с Китаем усиливалось или ослабевало влияние их на бассейн Тарима и на западную торговлю. Но и другие кочевые народы Средней Азии вмешивались в тамошние дела. Бездетный царь маленького государства Ярканд (Шаоче) назначил своим наследником одного из сыновей царя узунов. Жители Ярканда

поле смерти своего властелина с согласия китайского императора Сюань Ди вызвали этого принца из Китая, где он 58 воспитывался, и передали ему царское достоинство, чем они надеялись одновременно обеспечить за собой покровительство узунов и китайцев (в 64 г. до н. э.). Но брат покойного царя при помощи гуннов вскоре сверг с престола нового властелина, будто бы выказавшего себя или действительно бывшего жестоким императором, и убил его. Вслед за этим появилось китайское войско, убившее, со своей стороны, похитителя престола и посадившее именем Китая нового правителя, который, по-видимому, и утвердился там. С течением времени влияние Китая в бассейне Тарима стало ослабевать. В начале I столетия могущество Ярканда возросло настолько, что царь мог простереть свое владычество на весь бассейн Тарима, после того как его желание, чтобы Китай признал его правителем Восточного Туркестана, было отклонено (в 33 г.). Просьба других угнетаемых мелких государств и запретительная система торговли, введенные царем Ярканда, вынудили будто бы Ши Цзу к наступлению; однако война с Яркандом была предоставлена главным образом гуннам, которые с переменным успехом теснили это новое государство о бассейне Тарима. Лишь в 72 г. началось второе великое движение китайцев на Запад. Желание иметь открытое сообщение с Западом усилилось тогда благодаря введению буддизма, нашедшего себе путь в Китай через бассейн Тарима. Миссия, посланная самим Мин Ди, вторым императором из позднейшей, или восточной династии, к юе-чжи, вернулась в 65 г. и сообщила более точные сведения о буддизме, после чего император возымел желание воздвигнуть в своей столице статую Будды и стал выражать к новому учению особое расположение, не оказывая ему вес же предпочтения пред учением Конфуция. Главной же причиной нового движения против Запада было, без сомнения, то, что южные гунны, вновь соединившись с северными, препятствовали движению и окончательно привели в расстройство и без того неудовлетворительное положение дел в бассейне Тарима. Различные китайские войска выступили в 72 г. против гуннов, между про59 чим одно, под предводительством генерала Бань Чао, по старинному торговому пути в бассейн Тарима. Появление этого выдающегося полководца и дипломата тотчас решило победу китайского влияния на местные мелкие государства, которые все терпели от необеспеченности торговли и господства воинственной политики гуннов. Но на этот раз китайцы не довольствовались своей легко доставшейся им добычей: до них тем временем дошли сведения, что на Западе находится могущественное государство, Дацин, мировая Римская империя. Замечательная взаимно-притягательная сила крупных государств, которая вытекает, в сущности, из самых основных условий их существования и которая вынуждает их мало-помалу поглощать все лежащие между ними мелкие государственные единицы и тем создавать для себя твердые ясные границы, эта сила начала обнаруживать свое действие и здесь, хотя, в виду громадности расстояний, их отделявших, здесь едва ли возможно было достигнуть успеха в этом отношении. Точных сведений о состоянии Римской империи китайцы никогда не имели. Фридрих Гирт доказал, что они до известной степени знали лишь ее восточную часть и принимали Антиохию за столицу империи. Появившееся же впоследствии название для Римской империи, Фулинь, относится, по-видимому, наоборот, к Вифлиему и указывает, следовательно, лишь на христианскую веру позднейших римлян. Поход же Бань Чао, приведший его почти до самых границ политического влияния Рима, был совершен лишь спустя несколько десятилетий после покорения бассейна Тарима. Бань Чао перешагнул через горный вал, лежащий в западной части бассейна, перерезал владения юс-чжи и достиг, наконец, Каспийского моря, откуда он послал разведчиков дальше на запад, чтобы подготовить нападение на Римскую империю. Но полученные им неблагоприятные сведения и преклонный возраст побудили его вернуться в Китай, где он и вскоре умер. Политическое значение его завоеваний было велико, но не могло быть продолжительно: многочисленные мел60

кие государства, которые перед лицом его армии отдались под покровительство Китая, должны были волейневолей идти своим путем и вступать в соглашение с другими своими могущественными соседями, коль скоро Китай перестал оказывать им действительное покровительство. Доходов, которые Китай извлекал из западных областей в виде дани, подарков и пошлин, было далеко недостаточно для покрытия огромных расходов. Сверх того, старая китайская политика, и слышать не желавшая о расширении владений за пределы древних границ и придававшая мало значения развитию торговли, вскоре подняла голову. Уже в 120 г. Китай был склонен отдать назад все свои владения по ту сторону прохода Юмюнь, и лишь по совету одного из сыновей Бань Чао удержали, по крайней мере, этапную дорогу вплоть до бассейна Тарима. Возникшие вскоре после того продолжительные смуты в Китае задержали окончательно всякое более или менее значительное внешнее его движение; к тому же значение сухопутной торговли пало с расцветом морской торговли. После этого мелкие государства бассейна Тарима долгое время вели спокойное существование скорее под влиянием Индии, чем Китая. Западные гунны

Движение китайцев на запад, несмотря на отважный план Бань Чао напасть на Римскую империю, было движением мирным и в общем благоприятным распространению культуры. Гораздо более зловещими стали дела, когда силы среднеазиатских номадов начали искать исхода в Западную Азию и Европу. Северная часть

Индии уже попала в руки юе-чжи; приближалось время, когда значительная часть Европы задрожала под бичом желтокожих степных народов. Ядро гуннов, звезда которых в Монголии закатилась, бросилось на западные культурные народы. Последствия, которые имело для Европы нашествие гуннов, а с ними и других азиатских кочевых народов, не относятся к истории Средней Азии; но на 61 развитие событий в Азии до вторжения гуннов стоит бросить взгляд при свете новейших исследований Гирта. Долгое время западный культурный мир оставался пощаженным от больших нападений азиатско-европейских кочевых народов, быть может, уже потому, что номады Восточной Европы постепенно становились более оседлыми и больше занимались земледелием. Самым значительным народом являются аланы, тождественные с аорсами древнейших источников. По всей вероятности, речь идет не о тесно сплоченном народе, но скорее о собирательном имени для кочевых племен, живших от Черного до Аральского моря и состоявших частью из остатков иранских скифов, частью из урало-алтайцев. Собственные носители этого имени жили в ! столетии до н. э. к северу от Кавказа, где они еще в 65 г. до н. э. сражались против Помпея, потом распространились дальше по степи и, кажется, по крайней мере, на время покорили себе большую часть кочевых народов понтийско-каспийской области. Не раз дело доходило и до незначительных сражений с римлянами. Судя по китайским источникам, одна часть территории аланов (Ants-ai) принадлежала одно время Согдиане, что указывает на военные столкновения на этой границе. Нападения через кавказские ворота на персидские и римские владения происходили многократно. Но лишь поступательное движение западных гуннов вызвало огромное передвижение народов. Первый поход гуннских номадов на Запад был предпринят около I в. до н. э., когда государство гуннов распалось из-за внутренних раздоров и внешнего вмешательства; одновременно несколько властителей старались захватить власть и всеми средствами враждовали друг с другом. Когда один из претендентов, Хуханье, наконец, по-видимому, победил, то против него восстал его родной брат, «вице-король востока». Этот Чичи, как он стал себя отныне называть, прогнал своего брата из столицы, но потом он обратился на запад, и так как он не мог удержать за собой всего государства, он основал здесь самостоятельное государство, которое постепенно все 62 расширялось по направлению к западу. То обстоятельство, что какой-то князь из Согдианы призвал его на помощь против узунов, заставило его перенести центр своей власти в область Аральского моря; здесь, быть может, уже тогда часть аланов подпала под власть гуннов. Войны с китайцами в бассейне Тарима прекратились со смертью Чичи (36 г. до н. э.) и значительно ослабили могущество гуннов. Могущество их снова возросло, когда в 90 г. другой гуннский князь двинулся на запад с значительной частью своего народа и соединился там с прежними выходцами. Поводом к переселению послужило совершенное падение восточного государства гуннов. Гирт справедливо указывает на то, что в обоих переселениях гуннов на запад участвовали именно самые воинственные и самые сильные элементы: в этом отношении западные гунны представляют отбор из своего и без того воинственного, жаждущего подвигов племени. С другой стороны, вряд ли этот народ сохранился во время своих походов несмешанным, восприняв, вероятно, самых сильных представителей из покоренных племен. Таким путем могла выработаться другая народность, воинственные наклонности которой должны были стать зловещими даже для самых отдаленных стран, коль скоро какие-нибудь особенные обстоятельства указывали этой накопившейся силе путь для разряжения. Китайцы, после того как успехи, достигнутые Бань Чао во время его походов на запад, по большей части были совершенно утрачены, еще в начале II столетия должны были вести борьбу в бассейне Тарима с гуннами и с их союзниками, уйгурами. Начиная с середины этого столетия и западные гунны исчезли с горизонта китайцев, что, конечно, служит указанием на то, что воинственные номады, оказавшись, наконец, от покорения себе вновь своих старых местожительств, обратили свое внимание в другие стороны. Целых два столетия они, как кажется, ограничивались мелкими стычками, пока в 350 г. лавина не пришла в движение. Гунны прежде всего бросились на 63 аланов, умертвили их короля и частью покорили их себе, частью прогнали их дальше на запад. Этим открылась для гуннов большая восточносвропейско-сибирская степь и намечено было направление их дальнейшего движения. То обстоятельство, что завоевательный поток не направился в Персию, цветущие поля которой, несомненно, сильно манили к грабежу, объясняется страхом, который внушало номадам тогда еще могущественное новоперсидское государство сассанидов. И в Европе появление гуннов не оказало бы такого сильного влияния, если бы Римская империя не пришла уже тогда в упадок, а германские народы не находились бы в беспокойном движении. Потрясения, перенесенные Европой после того как гунны под предводительством Баламира ворвались в 375 г. в придунайские земли, не относятся уже к истории Азии. Но в походе на Запад вряд ли участвовали все гунны и аланы; скорее, владычество гуннов ограничилось пределами Понтийско-Каспий-ской области: когда после смерти Аттилы (453 г.) пало европейское царство гуннов, то остатки этого народа большей частью вернулись на восток и нашли себе пристанище в старых местах обитания гуннов и аланов. Любимому сыну Аттилы Ирнаху (Hernac, Irnas) досталось господство над этими землями. В VI в. государство распадалось на все более мелкие и мелкие владения, князья

которых часто вмешивались в войны между персами и византийцами или воевали между собой. В 558 г. гуннское войско проникло вплоть до Константинополя. Вероятно, и отдельные составные части, из которых образовался этот смешанный воинственный народ, с падением власти гуннов, приобрели опять самостоятельное значение, пока, наконец, и самое имя гуннов не исчезло из истории. Та же судьба постигла другую, также сильно смешанную ветвь гуннов, а именно «белых гуннов», или гефталитов, укрепившихся в нынешней Хиве и предпринимавших, начиная 420 г., жестокие набеги на Персию. Царь сассанидов Пероз пал в борьбе с ними (484 г.). В 531 г. 64

произошли последние битвы с этими гуннами, которые впоследствии, смешавшись с другими, появились под именем хорезмийцев. Средняя Азия после падения гуннского государства Сянби и жужани. После разрушения великого гуннского государства в Средней Азии и после отступления большинства гуннов на запад большая часть Монголии досталась сянби (Hsien pi), так как китайцы не имели ни охоты, ни возможности утвердить за собой эту огромную степную область. Тунгусский народ сянби происхо-" пил из нынешней Маньчжурии и своим появлением на западе внес новый расовый элемент в «кашу народов» монгольских степей, приняв, весьма вероятно, в свой состав остатки гуннов и других степных народов. Подобно всем степным народам, сянби распадались на множество меньших племен, которые, по большей части, в политическом отношении были совершенно самостоятельны, но при случае объединялись под властью одного энергичного полководца, и тогда они представляли страшную силу, действие которой тотчас же отражалось в Китае и в бассейне Тарима. Такое усиление могущества сянби наступило в 150 г. До н. э., когда во главе одного из их племен стал Дунь Шихуай (Дарджегве?), простерший вскоре свою власть на другие народы. Это новое кочевое государство едва ли уступало по величине прежним гуннским государствам и объединяло приблизительно те же земли, так как теперь, как и прежде, наименьшие препятствия были со стороны востока и запада; даже прежнее деление этой исполинской территории на среднюю часть, восточное и западное крыло было вновь принято сянби. Так как единство этого государства поддерживалось, собственно, только личностью его властелина, то со смертью первого государя (190 г.) могущество сянби значительно ослабло и, наверно, пало бы под давлением китайцев, если 65 бы последовавшее вскоре после этого падение династии Хань в Китае (220 г.) и наступившие вслед за тем смуты не устранили этой опасности. Таким образом, сянби могли на время достигнуть великой цели господствующих кочевых народов: держать под своим контролем западную торговлю; они, как и гунны до них, должны были для этого войти в соглашение с тибетскими кочевыми народами в южной части бассейна Тарима. Многие орды сянби во время междоусобных войн в Китае нашли благоприятный случай к переселению в эту страну то в качестве наемных войск, то в качестве основателей самостоятельных владений. Самым могущественным из таких племен были то-ба (Гора, Tu-fa). Между 338 и 376 гг. царствующий дом Тоба овладел государством Дай в Северном Шаньси, В 386 г. член этого дома Гуй (Kuei) основал там же северное государство Бэй (Пэй), расширявшееся все дальше по Северному Китаю, пока оно не охватило все те страны, которые объединяло государство Вэй, государство «трех царств»; в 534 г. Бэй Вэй распалось на Восточное (Дун) и Западное (Си) Вэй, павшие в 550 и 557 гг. Вугу, также принадлежавший к дому Тоба и бывший с 394 года наместником Хэси, объявил себя в 397 г. царем Сибина и основал государство Нань Лян, которое уже в 414 г. было покорено государем Сигином. По своему образу жизни и понятиям то-ба вскоре стали настоящими китайцами, и, следуя вполне обычной политике Китая, они должны были выступить против родственных им степных номадов. Положение дел в Монголии с течением времени изменилось. Государство сянби распалось, после того как сильные и многочисленные орды переселились в Китай, а на его место выступило новое государство под властью жужаней, смешанного племени, воспринявшего в себя, по-видимому, и обломки первобытных народов, а по языку принадлежавшего к тюркско-татарской расе. Жужане, по крайней мере вначале, своей дикостью и нечистоплотностью показали себя в таком невыгодном свете, что вызвали отвращение даже у своих соседейномадов, поистине в этом отношении не очень избалованных. Императоры династии Вэй долгое

66 время сдерживали этот стремившийся к господству народ. Свою власть жужане впервые утвердили в конце IV столетия покорением промышленных племен Алтая, после чего они, проникая все дальше на юго-запад, покорили себе среднеазиатские торговые пути и простерли свое влияние и на Монголию, вплоть до границ Кореи. .Государь, которому они были обязаны своим быстрым возвышением, был Да-лунь (Шелунь, Царун); от имени его преемника Татара (Ду-дар) произошло будто бы название «татар», которое стали применять к народам тюркомон голье кого племени. То-ба в Северном Китае были вскоре втянуты в тяжелую борьбу с этим новым государством кочевников, но с течением времени они выказали себя очень устойчивыми; после того как уже в 425 г. и позже жужане, во время своих многократных нападений на Китай, терпели жестокие поражения и даже были преследуемы в своих собственных владениях, Бэй Вэй, следуя старой китайской политике, снова простерли свое влияние вдоль старинного торгового пути на Запад и тем потрясли до основания своих кочевых противников. Союз с двумя другими государствами, на которые распался тогда Китай, Суном и Ляном, не принес жужаням никакой пользы; они много раз терпели поражения и не в состоянии были овладеть снова торговыми путями, хотя в 471 г. они поставили в крайне затруднительное положение государства Кашгар и Хотан. Но жужане не были окончательно ниспровергнуты китайцами. Лишь в середине VI столетия их государство, ослабленное внутренними раздорами, пало под натиском тюрок. Большая часть народа, по примеру гуннов, бежала на Запад: вероятно, что авары,

появившиеся вслед за тем в Восточной Европе в качестве победителей, тождественны с жужанями. Подобно остаткам жужаней в Средней Азии, и авары в конце концов окончательно исчезли или растворились среди других народов. Уйгуры. Глядя на этот исполинский рост и следовавшее за ним бесследное исчезновение государств кочевников, можно почти забыть, что Средняя Азия не была исключительно страной пастбищ для кочующих орд, но что она предоставляла достаточно простора и пищи и для бо67

лее или менее оседлых народов. Мы уже упоминали несколько раз о том, каким образом в оазисах бассейна Тарима, под благоприятным влиянием восточно-западной торговли, образовались цветущие и сравнительно культурные поселения, ставшие центрами мелких государств. Но и севернее шли торговые пути на Запад, а в горах были области, которые представляли благоприятные условия для земледелия; еще дальше возвышался богатый рудами Алтай, центр первобытной культуры, не исчезнувшей окончательно, несмотря на все хищнические набеги номадов, которые продолжались в течение столетий. Не подлежит сомнению, что от Тянь-Шаня до Алтая существовали многочисленные города и прочно осевшие народы; но политическая власть была, однако, по большей части в руках номадов, которые наложили свою печать на политику страны, и поэтому и в исторических источниках рисуются совсем иными, чем собственные носители культуры. Самым важным кочевым народом в этой области были долгое время уйгуры (югуры, игуры, хой-ху); они образовали ядро тех девяти огуз (орд), к которым принадлежали также тогра, сукит, эдиз, сап и др. Различали северную ветвь уйгуров, жившую на Селенге и распространившуюся впоследствии до истоков Енисея, и южную ветвь на юге и востоке Тянь-Шаня. В то время как северные уйгуры, называемые китайцами гао-цзэ или дин-лэ, не достигли высшей культуры, южные уйгуры, страна которых соприкасалась или была перерезана восточно-западными торговыми путями, не оставались вне влияния культурных народов. В городах южных уйгуров развивалась замечательная смешанная культура, оказавшая сильное влияние на быт других кочевых народов Средней Азии. Тюркские государства Владычество жужаней в Монголии было сломлено тюрками (тю-кю), народом, который, замечательное дело, впервые достиг государственного устройства на Алтае. Тюрки, конечно, ни в кое случае не принадлежали к дрсв68

ним носителям культуры енисейского происхождения на Алтае; это были настоящие номады монгольского происхождения: вероятно, один из тех обломков великого гуннского народа, численность и значение которых снопа постепенно возрастали. Но несомненно, что металлические богатства Алтая были могучим средством, которым они сумели воспользоваться, совершенно независимо от того, сами ли они занимались их добычей и обработкой или предоставляли эту работу своим искони обитавшим там подданным. То, что при возникновении войны с тюрками жужаней прозвали их «своими кузнецами», могло быть умышленной насмешкой и не совсем соответствовать действительности. Однако нужно принять во внимание, что у кочевых народов Средней Азии груд кузнеца пользовался высоким уважением, совсем иначе, чем, например, у номадов Северной Африки, и что в монгольских преданиях даже ставший легендарным народный герой Чингисхан рисуется кузнецом. Во всяком случае, лучшее вооружение первоначально не очень многочисленных тюрок — панцири, шлемы, мечи, копья и удивительные «поющие стрелы», которыми они обязаны металлическим сокровищам Алтая, — в значительной степени способствовали их победе над противниками. Начальный период. По своим родовым преданиям, тюрки ведут свое происхождение от мальчика, вскормленного волчицей; предание это, напоминающее историю Ромула и Рема, подобно этой последней, основывается на тотемистических воззрениях; золотые волчьи головы служили знаменами тюрок. Трезвые китайские источники производят тюрок от «ашина» — гуннов, которые после изгнания их из Китая династией Вэй, отдались под покровительство жужаней и были поселены -"ими последними в 439 г. по южным склонам Алтая. От китайской культуры у них, по-видимому, осталось очень м<1Ло, зато они переняли кое-что от цивилизации уйгу-POD, на что указывает заимствование уйгурского письма (см. рис. на с. 71-—74). Благоприятным обстоятельством 69

Пояснения к рис. на с. 70

Страница из дрсвнетюркской этики «Кудатку Билик»1 Здесь говорится о времени года — светлой весне и хвале Бугра-хану

К его услугам приходит счастье и стоит у его дверей; Стоя у дверей, оно готово к его услугам. От такой его службы согрелся мир, Враг склонил (свою) главу и сам его превозвысил. Слава его распространилась по земле, слава князя, Даже на самых печальных лицах можно ее видеть. Мир успокои.пся, порядок восстановлен, Своим управлением князь возвысил свое имя. Кто хочет видеть картину щедрости, Тот пусть придет и созерцает лик (этого) князя; Кто стремится к постоянному счастью без страдании; Тот пусть созерцает его лик, его деяния полные доверия. Кто спокойный характер, ласковый, мягкосердечный нрав Видеть хочет, тот пусть приходит и его созерцает! Если ты стремишься к своей пользе, то раскрой его тайну, Приди сюда и служи с полной преданностью! О ты, превосходное деяние, о ты, благородное происхождение, Да почитает их свет как постоянную защиту! Господь исполнил его просьбу, он расширяет его счастье, Благодаря его за это, восхваляя его тысячи имен! Весьма распространенное слово в изречении: Перевод В. В. Радлова, 1900 г. 71 «Имя и положение отца достается сыну». Место отца (ему) остается, как и его имя,

В его имени да найдет он тысячекратную замену! Сотни тысяч рук простирали к тебе (свое) достояние, Ты избери достояние этой (книги): «Знание, приносящее счастье!» То, что (тебе) предлагают, приходит и проходит, Но это мое достояние вечно и пребывает. Сколько бы мир ни давал, оно имеет конец, исчезает, Писанное остается, в то время как земля движется. В эту книгу вписано это княжеское имя. (Этим) увековечено это имя, готовит ему большое счастье. О, Боже, (дай ему) счастье в делах, исполни (его) желания. Во всех делах будь ему твердой опорой! Сохрани его друзей! Отдали его врагов! Наполни его радостью! Радость освободи его! Да польет обильный дождь! Да раскроется цветок! Да оживут у сухого дерева его ветви! Пусть все движется сообразно судьбе, Пусть он найдет свое счастье, и голова врага преобразится! Пока темная земля не обратится в красную медь, Пока из огня не произрастут синие цветы, Пусть он живет, проливая тысячекратное счастье! Пусть вздор его простирается по необозримым пространствам! Какие бы у него ни были желания, Да придут ему от Бога счастье и помощь! С радостью, удовольствием и доверчивостью Пусть он (всем) наслаждается и достигнет возраста Локмана! 72

Здесь говорится о семи звездах и двенадцати знаках зодиака

Именем Бога я начал слово, Он мой Господь, который (все) создал, дал рост и (через жизнь) провел. Он по своему желанию сотворил весь мир, Заставил светить в мире солнце и луну. Он сотворил небо, которое постоянно движется. А вместе с ним кружащиеся сферы. На голубом небе он создал все звезды, Осветил черную ночь и светлый день. Некоторые из этих звезд служат украшением, Другие служат стражами, вестниками добра. Одни служат путеводителями, когда сбиваются с пути, Другие он засветил (на пользу) тварям, Одни дальше наверху, другие внизу, Одни светлые, другие имеют меньше света. «Кудатку Билик» («Осчастливливающее знание») представляет собой этику, написанную рифмованными стихами, в которой говорится об отношении каждого существа к преходящему миру и к неумолимому року. В ней идет речь об обязанностях князя по отношению к своему народу, о различных классах чиновников, о добродетелях, относящихся к пра-аедному образу жизни, и о пороках, вредящих обществу: она представляет собой учение о нравственности по древнетюркским воззрениям. Этика эта была сочинена неким Юсуфом из Беласагуна в правление хана Бугры, за что последний возвел сочинителя в сан тайного, или приватного, визиря (отсюда полное имя автора — Юсуф Хас Хаджип). Книга была дописана в Кашгаре. До нас сочинение это дошло в копии, снятой в Герате в 1440 г. и попавшей 36 лет спустя в Токат, что в Малой Лзии, а в 1492 г. — в Константинополь. Здесь ее "риобрел барон Иосиф фон Гаммер-Пургшатль, че-Рез него книга попала в Венскую библиотеку. От73

дельные листы второго экземпляра, писанного арабским шрифтом и дополняющего недостающие в «венском экземпляре» строки, найдены д-ром Морицом в библиотеке вице-короля в Каире. «Кудатку Билик», древнейшее литературное произведение тюркских народов, дает первые достоверные сведения не только о языке, но и обо всем строе жизни уйгуров, этого древнейшего племени тюркской семьи народов, кочевавшего по Восточному Туркестану от Хами до Кашгара. В «Кудатку Билик», появившейся в 1068—1069 гг. говорится о самостоятельном государстве Кашг'ар, где царствовал упоминавшийся в книге хан Бугра. О жизни народа уйгуров можно узнать следующее. Они образовали не-

сколько небольших, независимых друг от друга государств. По сословному признаку племя уйгуров делилось на чиновников, или служащих, купцов, землепашцев и скотоводов; в него также входили духовные лица, врачи, заклинатели и астрологи. В числе правительственных чиновников названы: визирь, полководец, письмоводитель, посланник и привратник. Государственная и семейная жизнь уйгуров носила исключительно патриархальный характер. Поражает особенное признание в «этике» науки и учености. Уйгурский язык — первое восточное наречие, закрепленное письменными знаками, положившее начало целой языковой группе тюркских языков. Лишь тогда, когда потомки Чингисхана стали последователями ислама и мусульманская культура захватила всю Среднюю Азию, древня уйгурская письменность, которой пользовался Тимур в 1379 г. для написания своих грамот, уступила свое место вновь принятой арабской письменности. 74

для дальнейшего их распространения служили столкновения между северными уйгурами и жужанями. При первом их сражении (в 490 г.) «ашина», или, как их теперь правильнее называют, тюрки, держали себя еще спокойно; но когда в 536 г. войско уйгуров направилось к востоку и при этом задело тюркские владения, то тогдашний вождь тюрок Думын бросился на него, победил и присоединил к себе целый народ в 50 000 юрт. Легкость, с которой произошло это поглощение, характер-на для взаимного растворения одного народа другим в безграничных степях Средней Азии. Думын, после того как властитель жужаней отверг с презрением его сватовство к своей дочери, был отныне в состоянии оказывать сопротивление жужаням, могущество которых и без того было уже давно поколеблено. В 552 г. произошло падение государства жужаней, и новые тюркские победители переняли теперь господство над среднеазиатскими номадами, положение которых очень мало изменилось от этого. Так как обычные наступательные движения тюрок разбивались о сомкнутую мощь Китая, то тюрки обратились на Запад, куда гунны своими походами указали путь всем своим преемникам. Прежде всего тюркам удалось покорить Согдиану, где все еще господствовали потомки юе-чжи, простершие свою власть даже до бассейна Тарима. Уже в 437 г. в Согдиане было девять государств, которые управлялись князьями из династии Чжснь By (юе-чжи), и из которых самым могущественным был Самарканд; в Ташкенте же, Фергане и Хорезме царствовали другие династии. С покорением Согдианы, мелкие государства которой, впрочем, вряд ли совершенно исчезли, тюркские властители заинтересовались судьбой западной торговли, а именно вывозом шелка из Согдианы, торговле которым всячески противодействовали персы, вероятно потому, что, с одной стороны, они сами деятельно культивировали у себя разведение шелковичного червя, а с Другой — вывозили шелк из Китая морским путем. Попытка склонить персов к уступчивости путем перегово75

ров повлекла за собой продолжительные военные столкновения. Поэтому тюрки решили вступить в непосредственные отношения с византийцами, которые тоже были заинтересованы в уничтожении торговой монополии персов (569 г.). Тюркское посольство прибыло в Константинополь, после чего Зимарх (Земарх) по поручению византийского императора Юстина II отправился на Алтай, в резиденцию тюркского великого хана. От него дошло до нас подробное описание его путешествия и сражений тюрок с «белыми гуннами» и персами, которых он отчасти сам был очевидцем; от него же мы узнаем, что именно тогда западная часть бассейна Тарима подпала под власть тюрок. Впоследствии византийцы, при всей предусмотрительности своей политики, были сильно теснимы тюрками, да и вообще эпоха тюркского могущества повлекла за собой новый приток среднеазиатских народов в Западную Азию и Европу; хазары, проникшие в 626 г. в Восточную Европу, представляли собой осколок тюркского народа. Само собой разумеется, что при первом удобном случае совершались нападения и на Китай. Восточные и западные тюрки. Китай обратился тогда к своей испытанной политике — сеять раздор между номадами. Подобно прежним государствам, тюркское государство также распадалось на восточное и западное крыло, которые управлялись вице-королями, а верховный властитель повелевал как в мирное, так и в военное время центром. В 600 г. китайцы добились разделения государства тюрок на восточную и западную часть и тем надолго ослабили из власть. В 630 г. китайские войска одержали блестящую победу над восточными тюрками, причем хан Кели был взят в плен, и китайское влияние снова распространилось до Согдианы. После этого восточное государство распалось на множество слабых мелких государств; часть же тюрок переселились в Китай, где им отвели территорию для того, чтобы они могли служить пограничной стражей против других кочевых народов. Но народ этот, не забывший еще своей прежней славы, настолько окреп в китайских вла76

дсниях, что в 681 г., под предводительством Кутлука (Ко to lo, Ku tut luk) сверг с себя китайское владычество и распространил свое влияние на Монголию. Могущество тюрок возросло при брате и преемнике Кутлука Мочжо (Баг-чур), сумевшем ловко воспользоваться китайскими междоусобицами из-за престолонаследия. И тюркское государство снова достигло огромных размеров. По-видимому, и западные тюрки потеряли на время независимость, а в Согдиане, где мелкие государства юе-чжи все еще продолжали существовать, господство тюрок было снова восстановлено. После смерти Мочжо полководец Кюльтегин, племянник покойного, убил своего сына и посадил на престол своего родного брата, Могилянь*. Более подробные сведения об этих событиях мы почерпнем из орхонских

могильных надписей. Долгое время еще восточнотюркское государство внушало страх своим могуществом. Но потом снова началось его падение, а в 745 г. ему был положен конец нападением соединенных уйгуров и китайцев: в истории Средней Азии с тех пор мало упоминается о тюрках. Падение тюркского могущества было ускорено успехами арабов, овладевшими тем временем Персией и проникшими до Согдианы, князья которой частью искали помощи у тюрок и с переменным успехом сражались против новых притеснителей: в 712 г. арабы одержали блестящую победу над соединенными согдианцами и тюрками, предводительствуемыми, по всей вероятности, Кюльтегином; в 730 г., наоборот, они от тех же противников потерпели тяжелое поражение у Самарканда. Необходимость отражать нападения с различных сторон, без сомнения, содействовала быстрому падению восточ-нотюркского государства. Западные тюрки вскоре после своего отделения от восточных должны были стать в некоторую зависимость от персов, но в 620 г. они почувствовали себя, однако, В орхонских памятниках называется Бильгехан («мудрый , — Прим. ред. 77

настолько сильными, что расширили во все стороны свое государство, которое, по-видимому, лежало между Алтаем и Аральским морем, и совершали вторжения в Персию и Согдиану. В тогдашних персидских смутах из-за престолонаследия тюркские наемники или союзники играли роковую роль. Связь со всеми завоеванными землями, как это всегда бывает с государствами кочевников, была, конечно, очень слаба, и при первом удобном случае она тем легче порывалась, что кочевник никогда не бывает так сильно прикреплен к своей стране, как земледелец; бывали случаи, что целые народы передвигались через обширные пустыни Средней Азии для того, чтобы освободиться от господства какого-нибудь нелюбимого властелина и, быть может, чтобы найти покровительство на китайской границе. Западные тюрки овладели тогда и северными торговыми путями Средней Азии, которые шли через владения уйгуров; так как китайцы вследствие того стали покровительствовать южным путям, проходившим через бассейн Тарима, то тюрки и уйгуры напали соединенными силами на тамошние мелкие государства и даже на занятый китайцами оазис Хами и тем вынудили китайцев к сопротивлению (639 г.). Эти смуты продолжались долго, но кончились в пользу китайцев. Вскоре после того западные тюрки стали терпеть от вторжений арабов, двигавшихся через Персию, между тем как с востока серьезно напирали китайские войска; следствием этого было почти полное падение западнотюркского могущества, перешедшего, впрочем, ненадолго, к усилившимся тем временем тибетцам. Лишь около 700 г. это государство опять окрепло, но вскоре оно было втянуто в серьезные столкновения с арабами. Едва ли не сильнее еще было оно потрясено борьбой странных партий (этнических, социальных или политических), образовавшихся при дворе и внутри племенного союза, партий, настоящие причины возникновения которых трудно установить. Существовала черная и желтая партия, которые часто вели друг с другом яростную борьбу и при всех спорах о престолонаследии выставляли своих соб78 ственных кандидатов. Полное падение государства произошло в 760 г. благодаря карлукам, племени тюркомонгольской расы, жившему к западу от Алтая; остатки западных тюрок фигурировали впоследствии в истории под именем гузов (огузов). Каким образом принявшие ислам тюркские народы, сельджуки и позднее османы, нашли себе арену военной деятельности в Западной Азии. Киргизы и кидани. На место тюрок выступили в Средней Азии в роли господствующего народа кочевники уйгуры, называвшиеся тогда по имени своего главного племени хой-ху (гоэй-хэ, чжуйчжэ). Главными их противниками явились киргизы (хья-каси) Юго-Западной Сибири, впервые выступившие в качестве сильного народа и старавшиеся завязать отношения с Китаем; в союзе с китайцами они уничтожили в 830 г. господство уйгуров. При этом, как кажется, имелось также в виду опять .овладеть торговыми отношениями с Западом: киргизы явились посредниками в торговле, служившими вооруженными проводниками арабских караванов через враждебную страну уйгуров в Китай. Но киргизы отнюдь не основали государства, равного по протяженности гуннскому или тюркскому; государство уйгуров сохранилось в ограниченных размерах. Впоследствии в X и XI вв., народ кидани, огромное большинство которого было тунгусского происхождения, распространил свое господство из Маньчжурии на значительную часть степного пространства Средней Азии до тех пор, пока монголы не основали здесь новое мировое государство. ТИБЕТ В огромных переворотах, потрясавших Среднюю Азию, Тибет долгое время принимал лишь очень незначительное участие и то только своими окраинами. Народы тибетских окраин имели некогда гораздо большее распространение, чем в настоящее время. Правда, на юге 79

Гималаи издревле представляли прочные границы, но на севере тибетцы жили вплоть до бассейна Тарима; значительная часть Юго-Восточного Китая также была наполнена тибетскими племенами, которые лишь мало-помалу поглощены были китайской национальностью. Собственно же Тибет оставался совершенно в стороне. Страна эта не прорезывалась торговыми и культурными путями; ее пустынное, летом чрезмерно знойное, зимой одолеваемое снежными буранами плоскогорье не соблазняло соседних номадов совершать хищнические набеги, которые, по крайней мере, нарушили бы неподвижное однообразие его существования и тем внесли бы жизнь и движение. Культурные приобретения просачивались сюда каплями, и много времени прошло, прежде чем семена прогресса взошли на скудной почве. Первоначально все тибетские народы должны были вести чисто захватническое хозяйство в той форме, в ка-

кой мы его находим на самых низших ступенях человеческого существования. Тибет, при всей своей пустынности, был пригоден для этой формы существования; если он был беден дикорастущими полезными растениями, зато скрывал множество дичи, которая и теперь еще водится в стране в огромном количестве. Древняя земледельческая культура, исходившая от круглоголовой расы, пустила корни только на аванпостах тибетского племени, среди населения, жившего в бассейне Тарима, вдоль торговых дорог, и владевшего пригодными участками земли в оазисах;, причина, почему она не распространилась дальше по Тибету, кроется главным образом в том, что единственные, пригодные для земледелия местности лежали на юге, в высоких долинах Брамапутры и Инда. Если в этих южных полосах развилась какая-либо культура, то это произошло под влиянием Индии, естественно, лишь после того, как арийские индийцы создали здесь свою своеобразную цивилизацию. Этим также объясняется медленный рост культуры Тибета, равно как и чрезмерное влияние Индии на эту, в других отношениях типичную среднеазиатскую страну. 80

От Средней Азии жители Северного и Среднего Тибета могли перенять не древнюю культуру земледелия, но сравнительно более новую хозяйственную форму — кочевничество. Являются ли тибетцы здесь простыми подражателями, или именно они приручили яка и тем увеличили еще одним ценным видом породы домашних животных, остается вопросом нерешенным; дикий як настолько далеко распространился на север, что первые опыты его приручения могли быть предприняты и каким-нибудь народом монгольскотюркской или даже арийской расы. Во всяком случае, телега как орудие сообщения почти неизвестна в Тибете, а животные, в особенности як, употребляются исключительно как вьючные животные. Введение кочевой формы хозяйства придало тибетцам, в особенности северным, большую подвижность, сделало возможным увеличение населения и воспитало в них постепенно тот воинственно-разбойничий дух, который свойственен всем номадам. По-видимому, и лук, не являющийся национальным оружием в Тибете, также перенесен был сюда с севера. Доисторический период. В мелких междоусобиях тибетских племен, в столкновениях с жившими к северу пастушескими народами монгольской расы, вероятно, не было недостатка; но исторически известные более значительные военные столкновения начались лишь тогда, когда тибетская энергия стала искать добычи среди оседлых народов. На юге и на западе путь был вполне прегражден; зато великая северная дорога с ее торговыми станциями и оазисами была открыта для нападений, а на северо-востоке богатый Китай сам по себе являлся мишенью для выгодных разбойничьих походов. В Монголии из таких мелких племен, соединявшихся для подобных разбойничьих набегов, образовалось очень рано могущественное государство гуннов; в Тибете же, где условия были го-РЭЗДО менее благоприятны, политическое объединение разрозненных орд началось гораздо позже и с меньшим Успехом. Правда, отдельные пограничные племена имели, вскоре случай вмешаться во внутренние дела Китая: 81 согласно одному (недостоверному) известию, уже в 1123 г. до н. э. тибетские вспомогательные войска оказались на службе у китайцев; но более значительного госу--дарства они не образовали. Как кажется, толчком к национальному объединению послужило проникновение буддизма, силой своего прозелитизма устранившего преграды между враждующими племенами. Тибетское историческое сочинение «Книга царей», появившееся сравнительно поздно под влиянием китайских образцов, сообщает нам сказочную историю доисторической эпохи, которая в частностях не заслуживает, конечно, никакого доверия, но доказывает, каким источникам сами тибетцы приписывали происхождение своей культуры. Согласно этому, в I в. до н. э. в стране, лежащей в югу от нынешней Лхасы, появился чудесно одаренный ребенок, на которого дикие туземцы сразу стали смотреть как на своего ниспосланного с неба вождя. Этот мифический образ, созданный по образцу позднейших дайл-лам, был непосредственным потомком Будды. Он основал государство, подданные которого поднимались его преемниками постепенно все выше и выше по ступеням культуры, подобно тому как легендарная история Китая рисует прогресс цивилизации: в царствование седьмого императора во II в. начали плавить металлы, употреблять плуги и орошать поля; в V в. стали огораживать поля, изготовлять одежду из кожи и разводить грецкий орех; вслед за тем стали скрещивать яка с быком и ввели разведение мулов и т. п. Если это сказание не указывает на непосредственное перенесение индийской культуры в Тибет, то достаточно красноречиво свидетельствует об этом положение культурного центра вблизи индийской границы и тот факт, что род властителей Тибета производится от Будды. Все усиливавшееся распространение учения Будды в Индии пробудило там ревностный дух прозелитизма, который перенес новую веру, а вместе с ней и высшую цивилизацию через страшную ледяную стену Гималайского хребта. В этом же отношении на Тибет оказывал влияние и Запад, где буддийское учение рас82 пространилась вплоть до бассейна Тарима; а когда новая вера пустила корень даже в Китае, то Тибет приобрел неожиданно совершенно новое значение как посредни-чсствующее промежуточное звено между Китаем и Средней Азией, с одной, стороны и Индией — с другой, пока, наконец, после падения буддизма на его индийской родине, он не стал даже центром и теократией северных поклонников Будды. В то время как в Южном Тибете возникло постепенно маленькое культурное государство, могущество и процветание которого покоилось на земледелии, северные номады также стали организовываться, чему, вероятно, способствовал пример соседнего китайского государства и среднеазиатских кочевых государств.

Северо-восточные тибетские племена, называемые китайцами ди (ду фань), в первые века христианской эры играли в малых размерах роль среднеазиатов, выступая то врагами, то союзниками китайских государств и их претендентов; как властители мелких государств, тибетские начальники вполне напоминают гуннских и тюркских князей, которые присваивали себе скипетры отдельных государств. Другую ветвь тибетской расы составляли кияны, жившие к юго-востоку от бассейна Тарима и угрожавшие путям, которые вели на Запад. Тибетская империя. Настоящая Тибетская империя возникла лишь тогда, когда в течение VI в. до н. э. культурное государство, лежавшее на юге, подчинило своему влиянию и северных номадов. Этим была создана держава, которая играла роль в дальнейшей политической организации Средней Азии. Труднодоступная на своей собственной территории, она угрожающе стояла на юго-западной границе Китая и у торговых путей, прорезывавших бассейн Тарима. Переменчивые судьбы тюркских государств представляли достаточно поводов к вмешательству в их дела. Впервые Тибетская империя обратила на себя внимание китайцев в 589 г. До какой степени сознательно тибетские властелины старались поднять свою культуру при

83 посредстве влияния Индии, доказывает их посольство в эту страну в 632 г., способствовавшее более основательному знакомству с буддийской религией и повлекшее за" собой изобретение письма по образцу индийского. Уже тогда Лхаса была столицей государства и центром религиозной жизни. Отношения с Китаем были сначала хорошими; но вскоре одно обстоятельство, постоянно повторяющееся в истории государств, послужило поводом к войне: а именно желание тибетского государя вступить в брак с одной китайской принцессой было с презрением отвергнуто. Так как в конце концов желание его было удовлетворено, то нужно думать, что поход окончился не так благоприятно для китайцев, как это пытались изобразить их историки; но и с другой стороны, тибетцы предпочли отныне направлять свои походы в бассейн Тарима, где запутанные дела обещали большие успехи. И Тибет действительно простер свою власть в 680 г. вплоть до Тянь-Шаня. Нашествие соединенных китайцев и тюрок отбросило, правда, на короткое время в 692 г., тибетцев назад; но, потерпевши поражение, они вернулись и в 715 г., в союзе с арабами, проникли вплоть до Ферганы. В продолжение всего VIII столетия Тибет оставался самой важной державой на юге Средней Азии и опасным соперником Китая, столица которого в 763 г. была даже взята тибетцами штурмом и разграблена. Лишь в 820 г. наступил продолжительный мир между Тибетом и Китаем, в память чего воздвигнута в Лхасе колонна с надписью. Падение Тибетской империи. В течение IX столетия могущество Тибета сильно пало; уйгуры овладели северными окраинами, а Ся с успехом переняло пограничную охрану против падающего Тибета. Государство это (точнее СиСя, Hsi Hsia, западное Ся) возникло в 884 г. в эпоху Таньской династии, в верховьях Гоанго. Его владетельный дом происходил из династии Тоба государства Бэй-Вэй в Северном Китае, погибшего в 557 г., но воинственное ядро населения составляли тангуты, близкие родственники тибетцев. В 1035 г. государство это 84

стало совершенно независимо от северной Сумской династии, господствовавшей в Южном Китае, и удержалось впоследствии благодаря союзу то с сунами, то с киданя-ми, а позднее — с цзинями, овладевшими Северным Китаем. Самостоятельное положение страны внешним образом выразилось (весьма характерная черта, повторяющаяся очень часто в Средней Азии) в изобретении нового письма, в основе которого лежали древнекитайские письмена. О войнах между государством Ся с Тибетом существует мало сведений; вторжение тибетцев в 1076 г. кончилось внезапным отступлением, вызванным будто бы суеверным страхом, овладевшим войском. В 1227 г. государство Ся было уничтожено монголами. Падение политического могущества Тибета вызвано, главным образом, тем, что тогда вся страна была охвачена буддизмом, парализовавшим светскую власть и вызвавшим глубокие изменения в психологии народа. Тибетский буддизм скоро принял в замкнутом Тибете своеобразный характер: духовенство обнаруживало здесь мало склонности к тонким теологическим и философским спорам и учениям своих индийских и китайских единоверцев; но тем сильнее было влияние первоначальной шаманской народной религии, выработавшей из буддийских священников и монахов своего рода волшебников и приписывавшей им всевозможные чары грубой мистики. Так объясняется господствующее положение, которое сумело занять духовенство именно в Тибете, и масса суеверий, распространившихся постепенно отсюда по всей Средней Азии. С конца IX столетия Тибет вел тихое существование, ничем не привлекавшее внимания соседей; лишь в 1015 г. война с Китаем нарушила на короткое время покой. Отношения с Китаем снова несколько подняли культуру страны: со времени приезда туда китайской принцессы тибетцы научились варить рисовое и ячмсннннос вино, устраивать водяные мельницы и изготавливать ткани; сюда переселились также китайские ремесленники, а сыновья более знатных лиц часто посылались на воспига85 ние в Китай. Таким образом, тибетская культура, бывшая первоначально всецело под индийским влиянием, все более и более принимала китайский отпечаток, пока, наконец, бурный натиск монголов не прошел через Тибет и не установил более тесной политической связи страны с Китаем. Культурное и религиозное положение Средней Азии домонгольского периода Пример Тибета показывает, какая тесная связь существует между прогрессом культуры и религиозной пропагандой и как желание распространить свою собственную веру может явиться главной причиной того, что представители народа с более высокой культурой в качестве носителей цивилизации решаются забираться даже в самые

отдаленные, наименее привлекательные страны — явление, далеко не единичное именно в Средней Азии. Как ни способствовала торговля между Востоком и Западом поднятию культуры Средней Азии, не подлежит, однако, сомнению, что самая значительная культурная работа произведена теми, которые в качестве провозвестников различных мировых религий проникли внутрь Азии или двигались на Восток по большим торговым дорогам; лишь религиозное рвение выработало ту выдержку и самоотверженность, которыми должен обладать тот, кто желает сеять среди отсталых народов семена высшей цивилизации и более благородных нравов. То, что из культурных стран, граничащих с Средней Азией, именно Китай не создал настоящей мировой религии и не рассылал миссионеров — если не считать буддистов — факт большой важности: именно вследствие этого китайцам никогда не удавалось крепко привязать к себе среднеазиатов до тех пор, пока, наконец, в покровительству буддийскому учению они не нашли могущественного средства, которое оказало им неоценимые услуги при укрощении диких кочующих орд. Первоначальную религию среднеазиатов составляла, несомненно, та несложная мистика, которую мы нахо86 дим у всех диких народов, хотя и в различных формах. Зашита от злокозненных влияний, исцеление от болезней являются главной задачей шаманов как носителей мистических сил; вера в высшее божество, которая обыкновенно сопутствует этой мистике, имеет лишь второстепенное значение и оказывает слабое влияние на духовную жизнь. Для жителей Северной и Средней Азии типичной формой грубой мистики является шаманство: шаман, или волшебник, ударами в бубен или другими средствами приводит себя в экстаз и вступает потом в общение с миром духов, о которых у различных народов существуют весьма разнообразные представления, отчасти под влиянием культурных религий. Даже там, куда проникли уже высшие религиозные формы, шаманство как излюбленное народное верование по большей части еще долго сохраняется и, со своей стороны, придает им своеобразный местный характер. В глазах среднеазиатских номадов всякое духовное лицо является чем-то вроде шамана, от которого можно требовать исцеления, пророчества и чудес. Следствием этого было вырождение первоначальных религиозных учений, которого не избегли ни буддисты, ни несторианцы. Всякая высшая религиозная форма опирается на письменные предания и имеет свои священные книги, поэтому великий культурный рост письменности быстрее всего развивается в связи с религиозной пропагандой. Но и искусство идет по следам религии: изображения богов и святых, равно как и храмы, принадлежат к необходимым орудиям пропаганды и своим мощным развитием возвещают победу новой религии (см. рис. «Ворота Гю-юньгуань», с. 92—93). Теперь понятно, почему положение Средней Азии среди важных культурных стран и исходных пунктов религиозных учений должно было привести к замечательному смещению влияний, наряду с которыми первоначальные черты не терялись окончательно, Не следует при этом забывать, что оазисы Средней Азии сами были средоточиями культуры, но эта культура после появления воинственных кочевых народов покоилась на слиш87

ком узком основании, чтобы она могла продолжать развиваться без благодетельных образцов других культур. Смешение религий и культур было ускорено тем, что различные религиозные учения появлялись не последовательно одна после другой, а большинство из них в первые века до и после Рождества Христова стали пускать корни в Средней Азии параллельно друг другу. Относительно раньше всего выступил на сцену буддизм, который и оказал самое глубокое влияние на Среднюю Азию. Учение Заратустры стало сильнее распространяться лишь с 250 г. до н. э., когда при Сасанидах, благодаря новому подъему иранизма, пробудился дух прозелитизма в духовенстве; но вместе с ним и наряду с ним христианство также стало приобретать себе приверженцев. Ни одна из этих религий не одержала полной победы, пока, наконец, в одной части этой области не взял верха ислам, между тем как на Востоке победу одержал вышедший из Тибета буддизм. Древнейший же буддизм Восточного Туркестана, непосредственно связанный с Индией, почти совершенно исчез. О состоянии Средней Азии в религиозном отношении имеются письменные предания. Эти сведения были пополнены новейшими археологическими исследованиями в Средней Азии, которые дали богатые данные именно в бассейне Тарима и с очевидностью объясняют нам влияние различных культур и религиозных учений. Британские раскопки в западной части бассейна Тарима открыли, наряду с индийско-буддийскими, китайскими и персидскими древностями и надписями, также грубые медные фигуры, служившие, вероятно, для шаманских целей и происходящие, по-видимому, из древней культурной провинции Алтая, где шаманство существует и поныне. Буддизм в Средней Азии. Самое большое значение для западной части Средней Азии в домонгольский период имел буддизм. Оживленная миссионерская деятельность буддистов за пределами Индии могла, естественно, начаться лишь после того, как новое учение пустило глубокие корни на своей родине. Царствование великого Ашоки (263—226 гг. до н. э.) знаменует в одно и то же время победу буддизма в Северной Индии и распространение политического и религиозного влияния на северо-запад. Кашмир, этот мост в Среднюю Азию, признал верховную власть Ашоки; если буддизм и не приобрел здесь твердой почвы и должен был вступать в борьбу с остатками древнего туземного культа змей и оттесненного брахманизма, то все же здесь открылся доступ к культурным оазисам бассейна Тарима, где новое учение встретило вскоре радушный прием. По своим внешним формам буддизм этот, конечно, не являлся продуктом чисто индийской культуры. Прежде всего иранская национальность перешла в Индию и оставила свои следы на цивилизации народа; но со времен Александра Великого в Бактрии появился отпрыск элли-нистской цивилизации, влияние которой на искусство и культуру так же сильно сказалось в бассейне Тарима, как и в Северо-Западной Индии. Где ни

появлялся в это время буддизм, он всегда сопровождался элементами греческого искусства; это грекобуддийское искусство и культура Северо-Западной Индии нашли себе в бассейне Тарима новую родину. И здесь резко выделяется различие между более древней, западной формой буддизма и новейшей, сложившейся в Тибете, восточной. Впрочем, правозвестниками новой веры, которые вместе с тем явились широкими распространителями индийского языка, были индийцы чистой крови, так как для понимания священных книг необходимо было знание санскрита; вероятно даже, что шла сильная иммиграция и независимо от религиозных мотивов. По-видимому, индийское влияние прежде всего приобрело значение в Хотане, где сын Ашоки основал династию; вообще Хотан благодаря своему естественному положению, составлял соединительное звено между Средней Азией и Индией, и в его культуре сильнее всего сказывается индийское влияние. В Хотане находилось значительное количество буддийских святынь и монастырей. 89 Опираясь на свое религиозное значение, этот густонаселенный оазис много раз достигал большого могущества, которого он не мог, однако, удержать надолго, так как, будучи ключом к индийскому южному и восточно-западному торговым путям, он представлялся всем воинственным народом Средней Азии очень важной добычей. Из Хотана буддизм распространился дальше по бассейну Тарима и его северным пограничным странам: это самым очевидным образом доказывается остатками многочисленных пещерных храмов, устроенных по образцу индийских, а также произведениями греко-буддийского искусства, найденными при новейших изысканиях в западной части Восточного Туркестана. Раньше всех эту высшую религиозную форму переняла, без сомнения, оседлая часть населения, проникнутая старой культурой; номады же относились к ней более равнодушно. Советник одного тюркского князя высказал откровенно, что ни создание городов, ни сооружение буддийских храмов не принесут пользы номадам, так как это противоречит их старинному, привычному образу жизни и подорвет их мужество — мысль очень верная, ибо, действительно, буддизм, благодаря хитрой поддержке китайцев, уничтожил в конце концов воинственную дикость среднеазиатов. Учение Заратустры в Средней Азии. Вторая великая религия, учение Заратустры, естественно, распространилась, главным образом, в Западном Туркестане, который много раз попадал всецело под иранское влияние. Оттуда по торговым путям, которые оживлялись преимущественно благодаря персидским купцам, она проникла дальше на Восток, не приобретя, однако, большого значения, в противовес буддизму. Учение Заратустры распространилось также среди западных кочующих скотоводов, в особенности среди скифов иранского происхождения, и оставило там некоторые замечательные следы; древнеславянская мифология с ее противоположностью между светлыми и темными божествами, по-видимому, также является продуктом иранского культа света, как и миросозерцание тюркских язычес90 ких племен на Алтае, которые ставят человеческий род посередине между властью света и тьмы. У некоторых народов, например, у уйгуров, буддизм и учение Заратустры одно время соперничали друг с другом; носили ли также партийные войны, которые у тюрок были особенно часты и гибельны, религиозную окраску, теперь нельзя уже установить. Христианство в Средней Азии. Еще до того, как иранский культ света в начале эпохи Сасанидов приобрел новую силу прозелитизма, христианские миссионеры прошли через Иран и утвердились в Средней Азии; и воспламенение веры в учение Заратустры нужно рассматривать отчасти как реакцию против чрезмерно распространившегося христианства, неприятного настоящим иранцам. Разумеется, не великая единая христианская церковь при посредстве своих миссионеров проложила себе путь через пределы Ирана, а отделившаяся от главной церкви ее ветвь, несторианство. Поэтому-то несторианцы хотя и посеяли далеко на Восток семена западной цивилизации, вследствие своей изолированности в значительной мере сильно выродились, так как они вынуждены были довольствоваться лишь самым существенным и не могли поддерживать оживленных отношений с Западом. Но при всем при том несто-рианская церковь временами достигала высокого процветания. В начале монгольского периода, когда и западная церковь снова начала заботиться о своей отделившейся восточной сестре, мысль — обратить в свою веру монгольских властителей и тем решить победу христианства над его соперниками, между которыми самым опасным был тогда ислам, казалась не лишенной основания. В Китае с VII в. существовали христианские общины и даже мелкие государства с христианскими князьями во главе. Здесь первоначально находилось полусказочное государство архиепископа Иоанна, поиски которого послужили главным мотивом для португальских путешествий и открытий, пока, наконец, не открыли этого мнимого государства вновь в Абиссинии. Наряду с несторианцами, 91

Пояснение к рис. на с. 92 На дороге, ведущей из Пекина па северо-запад, — в Калган и к Великой стене, — в проходе Нанъ-Ку, между Чань-бином и Хуай-Лайем, расположены ворота Гю-юнь-гуань, составляющие часть стены. Ворота эти славятся, во-первых, своими архитектурными украшениями (хорошо видны на рисунке), во-вторых, двумя большими надписями на внутренних отвесных стенах свода, — надписями, которые приковывают внимание в особенности лингвистов. Надписи эти, относящиеся к 1345 г. сделаны на 6 языках: санскрите, тибетском, монгольском (квадратным шрифтом), уйгуро-тюрк-ском, китайском и еще па одном нерасшифрованном языке, дошедшем до нас только в этом образце. Вилье, первый из ученых занявшийся (1870 г.) расшифровыванием этих интересных надписей, полагал, что упомянутый неизвестный язык принадлежит народу жу-чжань или ню-чжи, Цзинской династии, между тем как Г. Девериа высказался за то, что это язык тангутов, основавших в верхнем течении реки Желтой государство Си-Ся. Надписи крупными буквами на восточной и западной части стены представляют собой сокращенный текст двух древнейших молитв. Они были детально изучены и переведены на французский язык уже в конце XIX в. На рисунке показана южная сторона ворот после реставрации 1445 г. впрочем, проникли в 1000 г. вплоть до Китая и миссионеры от манихесв. Ислам в Средней Азии*."Надежды более древних религий в западной части Средней Азии были основательно поколеблены, если не разрушены сразу же выступлением на сцену ислама. Именно то обстоятельство, что он выступил на сцену последним, со свежими идеалами, обеспечивало ему победу над проникнутыми шаманскими влияниями и выродившимися в своей изолированности другими религиозными учениями; в решительном стремлении к обращению в свою веру монгольских князей, стремлении, которое должно было обеспечить победоносной религии духовное господство, победителем оказался на Западе в конце концов ислам. Но борьба все таки продолжалась целые столетия: уже в начале VIII столетия арабы стали господами западной части Средней Азии и потом победоносно проникли в бассейн Тарима. Главное местопребывание буддистов, Хотан, в течение двадцати пяти лет сопротивлялось нападениям. У обитателей Восточного Туркестана, на основании преданий об этих религиозных войнах, сложился миф о героической фигуре Ордана Падьи, чудесные подвиги которого решили победу ислама. Но новая вера восторжествовала лишь тогда, когда в X в. Сатук, тюркский властелин Кашгара, перешел в нее и подчинил себе большую часть бассейна Тарима и даже западной части Туркестана. После его смерти (1037 г.) могущество нового государства стало быстро падать. Мало-помалу религиозные различия приобрели определенное этническое значение и для кочевых народов Средней Азии: тюрко-татарская ветвь включает отныне, главным образом, приверженных к исламу средеазиатов; монгольская ветвь — приверженцев буддийского учения; а между тем первоначально обе ветви были в близком родстве или, скорее, были общего происхождения и изменились лишь отчасти вследствие примеси чужой крови. Среди уйгуров в особенности ислам приобрел сравнительно рано многочисленных почитателей, наряду с ко94 торыми еще долго продолжали существовать и представители других религий. Смешению религиозных учений, в которое внесла свою лепту на Западе даже эллинская религия, соответствовало и смешение культур, выразившееся сильнее всего в стиле искусства и в письме. Новейшие раскопки в Туркестане дали об этом более точные данные, в особенности о существовании стиля, который раз-

вился под влияниями индийскими, греческими и персидскими. Если в этом смешанном стиле обнаруживается уже стремление перейти от простого подражания чуждым формам к некоторой оригинальности, то эта черта еще резче сказывается в том, что, наряду с чужими письменами, Средняя Азия изобрела целый ряд своих собственных систем письма, которые, разумеется, исходят из уже существовавших образцов, но носят характер самостоятельности (см. рис. на с. 92—93). Меньше всего, кажется, подражали китайскому письму, так как недостатки его, в сравнении с письменами других культурных народов, слоговыми и буквенными, слишком резко бросались в глаза. Сильнее было влияние индийских способов письма, в особенности в бассейне Тарима; у уйгуров же, наоборот, вошел в употребление пелевийский шрифт из Персии благодаря посредничеству юе-чжи, а от них его усвоили тюркские народы. Потом, благодаря влиянию несторианских миссионеров, распространилось сирийское письмо, послужившее образцом для новых туземных систем; письмо монгольское и маньчжурское — отпрыски сирийского письма. В VIII и IX вв. число иностранных и туземных систем письма, как доказывают многочисленные находки, было необычайно велико, что служит указанием на известную разрозненность культурной жизни; изолированный и в то же время необыкновенно легко доступный чуждым влияниям характер среднеазиатской культуры и здесь выступает очень ярко. 95

СРЕДНЯЯ АЗИЯ ОТ МОНГОЛЬСКОГО ПЕРИОДА ДО НАСТОЯЩЕГО ВРЕМЕНИ Чингисхан

То, что достигнуто было культурой и религиями для укрощения грубого населения Средней Азии, явилось результатом работы целого ряда столетий. В оазисах воздвигались буддийские храмы, места культа Заратуст-ры, христианские церкви и магометанские мечети, промышленность процветала, торговля привлекла в страну иностранных купцов, и кто стремился к утончению нравов и к облагораживанию своего существования, у того не было недостатка в блестящих образцах. Правда, в гораздо меньшей степени это может быть отнесено к кочевникам, но и у многих из них высшие религиозные формы пустили корни; между ними встречались люди, знакомые с искусством письма, а прелести цивилизованной жизни не могли не производить соответствующего впечатления. Дорога, которая должна была вывести эти народы из их прежней дикости, уже многократно была протоптана: силы культуры, по-видимому, везде победоносно щли вперед. Тогда номадизм еще раз собрался с силами, чтобы дать отпор, который был страшнее всех предыдущих и который снова проложил надолго широкий путь необузданной страсти к войне и разрушениям, самыми типичными и самыми дикими представителями которой были пастушеские племена Средней Азии. Мир воспылал в эпоху монголов кровавым светом. Дважды, сначала при Чингисхане и его первых преемниках, а потом еще раз при Тимуре, орды диких всадников ворвались в культурные страны Азии и Европы; дважды они бушевали так, как будто они хотели растоптать все страны и обратить их в пастбища для своих стад; они с таким ожесточением производили свои опустошения и истребления, что разоренные ими страны сохраняют и поныне следы их раз96

рушительной ярости. Это были последние крупные извержения среднеазиатского кратера; теперь культура победила, и орды этой широкой степи не представляют опасности, пред которой ей приходилось бы дрожать. И на этот раз против культурного мира выступила вся накопившаяся сила среднеазиатского кочевничества, временно объединенная одной властной натурой. Новый народ, который появляется как будто внезапно и сразу выступает огромными военными ордами, народ, который до того едва был известен и почти не обращал на себя внимания, в действительности дает только первый толчок и является сначала лишь авангардом лавинообразно нарастающей массы; от него она получает свое имя, от него же она воспламеняется снова диким воинственным духом, который частью ослаб было от соприкосновения с культурой. Но решающее значение имеет всегда личность. Кто чувствует себя рожденным быть властелином и неблагосклонностью судьбы не вырван слишком рано со своего героического пути, тот в конце концов всегда сделается предводителем большого народа, хотя бы он принадлежал к самой маленькой, самой презренной орде: народы Средней Азии с их различными названиями, но со столь сходными склонностями и правами под давлением одного железного кулака властелина соединяются в одну исполинскую народную силу. Конечно, степным государствам не суждено продолжительное существование: лишь только принудительная сила ослабевает, ее огромное здание распадается снова. В отдельных местах снова образуются тогда особые народы и государства из глубокого потрясенных и перетасованных племен Средней Азии. Не избежало этой участи и мировое государство монголов. Древнейшая история монголов. В древнейшей истории Средней Азии монголы так мало фигурируют, что позволительно сомневаться, имеем ли мы здесь вообще дело с пародом, корни которого уходят далеко в прошлое. Первоначальные поселения монголов, насколько это поддается исследованию, лежат на северной окраине среднс97

азиатской степи, в области озера Байкал. Но именно эта северная окраина является ареной, где образовались самые важные государства номадов, настоящим ядром пастушеских народов-завоевателей; здесь гунны продержались до самого конца, здесь было средоточие тюркского владычества. Кочевые народы,

населявшие эту область, образовались в новейшее время главным образом из обломков более древних этнических элементов и заключали в себе остатки всех прежних обитателей страны. В частности, монголы образовались из остатков тюркского племени, которое, в свою очередь, представляло, опять-таки смесь гуннских и других народов. То, что именно они воскресили вновь старую страсть номадов к войне и разрушению, не было простой случайностью: благодаря отдаленности своих поселений они были наименее изнежены культурой и менее всего подвергались смягчающему влиянию религии, и потому остались наиболее верными древним военным традициям. Жажда добычи, стремление к власти и господству над бесчисленными народами были унаследованы этими суровыми номадами от долгого ряда энергичных предков. И сказания о происхождении монгольской династии от духа света или от волка также являются лишь отзвуками более древних преданий. В начале XII в. монгольская орда стала приобретать известность в Средней Азии; обстоятельства того времени благоприятствовали возвышению монголов, так как в Средней Азии не было тогда ни одного сильного государства. В восточной части этой области господствовали цзинь, или ню-чжи, победившие и вытеснившие в 1125 г. киданей; оба эти народа были тунгусского происхождения, и им была подвластна также часть Северного Китая. Монголы, по-видимому, платили дань ню-чжи. На западе могущество хакасов сильно ослабло; уйгуры и отдельные татарские орды, как кераиты, принявшие частью христианство, вели независимое существование. Прежде всего отец Чингисхана, Есугай, подчинил себе несколько кочевых племен, что возбудило подозритель98 ность ню-чжи, сделавших в 1135 и в 1147 гг. тщетные попытки задушить в зародыше возникавшую мировую державу. Темучин (Чингисхан). О других подвигах Есугая мало известно. Его государство, казалось, готово было так же легко распасться, как легко оно возникло. Ко времени смерти Есугая (1175 г.) его сыну Темучину было 20, а по другим источникам 12 лет — достаточное основание для покоренных орд к отпадению. Действительно, во время опекунства его матери у этого властителя осталась лишь первоначально родовая орда. Но в этом юноше жила железная сила воли. Он собрал своих приверженцев и дал своему противнику Онг (Ван)-хану, избранному другими ордами, сражение, которое прежде всего положило предел дальнейшим отпадениям; год спустя он одержал блестящую победу над вновь восставшими мятежниками. Варварским наказанием мятежных предводителей он вполне доказал, что призван быть властителем. Вскоре нашлись племена, которые искали его дружбы, другие строили козни или открыто выступали против него; в постоянных войнах все более и более крепла сила Тему-чина. После целого ряда походов он покорил себе най-манов, бывших с ним прежде в союзе кераитов и другие племена, а в 1206 г. на р. Онон (приток Амура) он произвел большой смотр войскам и созвал совет, собрав вокруг себя большую часть боевых сил номадов Средней Азии. Здесь по желанию своих приверженцев он принял имя Ченгис (Чингис, Чингиз) хана (настоящий герой). Теперь наступило время двинуться дальше и перенести победоносное оружие и в соседние культурные страны. Поводом к дальнейшим войнам послужили интриги найманского князя Кучлука, окончательно разорившего в 1201 г. государство Кара-Китай и вынужденного спастись бегством к ню-чжи. Между тем киргизы, а за ними уйгуры (1209 г.) покорились добровольно. Война с ню-чжи вспыхнула после незначительных схваток в 1211 г., причем кидани, покоренные ню-чжами в 1125 г., оказали Драгоценные услуги монголам. Главной целью Чингис99 хана было подчинить своей власти Северный Китай, эту лучшую часть государства ню-чжей; наконец, император ню-чжей Сюйан Цзун бежал на юг и тем совершенно отрезал себя от северных вспомогательных источников (1214 г.). Главный город Ен Кин, соответствующий приблизительно нынешнему Пекину, попал в руки монголов; но война эта кончилась лишь в 1234 г., с падением Цзинской династии, спустя семь лет после смерти Чингисхана. Для ню-чжей было очень кстати, что они могли выставить против монголов силы половины Китая и могли опереться на сильно укрепленные китайские города. Лишь постепенно монголы, наученные горьким опытом, изучили осадное искусство, в котором они показали впоследствии, к несчастью теснимых ими культурных народов, большие успехи; применение пороха при осаде крепостей было уже тогда в обыкновении у китайцев, да и вообще в этой отрасли военного дела, где требуется больше ума, чем храбрости, было чему поучиться тогда у этого культурного народа. Во время войн монголов с ню-чжами хан Кучлук отправился в Туркестан, вступил там в союз с хорезмийским султаном Кутб-ад-дин Мухаммедом и намеревался при его помощи основать государство в западной части Средней Азии. Вмешательство хорезмийцсв в пользу Кучлука должно быть объяснено отчасти торговым соревнованием; Чингисхан делал, конечно, попытку направить торговлю по северным путям, но наткнулся здесь на решительное сопротивление туркестанских властителей, из которых самым могущественным был султан хорез-мийский. Мухаммед, владевший Кашгаром, а, следовательно, и южными дорогами, без дальних рассуждений велел убить послов Чингисхана, желавших заключить нечто вроде торгового договора. Самоуверенность туркестанского властелина должна была быть тогда довольно-таки велика; казалось, что хорезмийцы станут преемниками падающих сельджуков в господстве над Западной Азией и в верховном протекторате над багдадскими халифами. Как всегда в таких случаях, значительная доля

100 могущества хорезмийцев опиралась на обладание среднеазиатскими и индийскими торговыми путями и притекавшими благодаря этому богатствами. Теперь эта сила вместе со связанными с нею честолюбивыми мечтами, благодаря настику монголов, получила решительный удар. Прежде всех окончательно был разбит и умерщвлен во время бегства Кучлук, выставивший значительное войско (1218 г.); потом монгольские военные силы направились на Хорезм, объединявший тогда, кроме Хивы, значительную часть Туркестана и Персии. Бухара, которая оказала лишь ничтожное сопротивление при осаде, была разгромлена и сожжена; лучше держался Отрар на среднем течении Сырдарьи, эта настоящая пограничная крепость против Средней Азии, но и он попал, наконец, в руки Чингисхана, как и Ходжент, Узгент и другие укрепленные пункты. Главная армия была направлена на Самарканд, который хотя и сдался тотчас, должен бы поплатиться за грехи своего властелина страшной кровавой бойней. Отныне сопротивление султана Мухаммеда было сломлено; не осмелившись дать ни единого сражения, он бежал в Персию, из города в город беспрестанно преследуемый монгольскими войсками, пока не погиб в лишениях на одном из островов Каспийского моря. Большая часть Персии покорилась монголам (1220 г.). Отпор, данный сыном Мухаммеда, Джелал-ад-дин Манкбурни, временно отбросил назад войска Чингисхана, но личное появление монгольского полководца вынудило хорезмийцев бежать в Индию, причем различные отпавшие города в том числе Герат, были сожжены, а жители перебиты. Монголы пробрались к Инду и опустошили Пешавар, Лахор и Маликпур. Вступив в Индию по исконной дороге всех завоевателей, Чингисхан точно так же сделал первые шаги по давно проложенной дороге, которая вела из степей Западной Сибири в Европу. Поводы к военному походу, который был направлен прежде всего против кочевых племен Северного Кавказа, были вскоре найдены; а когда после 101

этого русские из Киева выступили на поле брани в качестве союзников этих народов, произошло первое столкновение между монгольскими и европейскими войсками (1223 г.). Русские, одержавшие вначале победу, к концу были разбиты; сам великий князь Киевский попал в плен. Однако монголы, против которых даже Константинополь усилил свои укрепления, не использовали тогда своей победы. В 1224 г. Чингисхан задумал лично предпринять поход в Индию, но вследствие какого-то предзнаменования, а скорее, быть может, вследствие усталости своего войска, дал себя уговорить вернуться в Каракорум, прежнюю столицу христианских кераитов, ставшую теперь центром монгольского государства. За год перед тем он устроил в южносибирской степи со всем своим войском огромную облаву, вид охоты, доведенной до исполинских размеров и служившей среднеазиатским номадам как развлечением, так и источником пропитания. Тем временем война в Китае продолжалась. И запад-нокитайское государство Ся с его, частью, тибетским (тан-гутским) населением было вовлечено в военные смуты и опустошено уже в 1209 и 1217 гг.; а теперь, после потери северной провинции Ордос, оно потерпело еще большее опустошение от монголов (1223— 1226 гг.), пока в 1227 г. не был взят в плен последний представитель династии, и страна окончательно не была покорена полководцами Чингисхана. Цзини, или ню-чжи, на севере Китая, напротив, все еще (до 1234 г.) оказывали противодействие монголам, лучший полководец которых Могли умер в 1225 г. Чингисхан пережил своего полководца лишь двумя годами. Он умер в 1227 г. в одном из городов в верховьях Хуане, неизвестно, естественной ли смертью, или он был отравлен одной из своих жен. С ним умер типичнейший представитель диких необузданных кочевников Средней Азии, воздвигнувший себе, по старому гуннскому обычаю, исполинский трон из трупов и развалин. Жажда вла102

сти и жестокое наслаждение разрушением были мотивами его действий; потребность, хотя бы внешне, в каком-нибудь высшем мотиве для своих опустошительных войн была ему совершенно чужда. Но вместе с тем у него не было недостатка и в тех чертах грубой честности и величия характера, которые всегда примиряют с героями номадизма; нельзя отрицать у него вполне и некоторой восприимчивости к культуре. Все, что узнали в конце концов все дикие полководцы Средней Азии, должно было отразиться и на нем, а в особенности на его потомках: культура, растоптанная, истекающая кровью из тысяч ран, оказалась в духовной борьбе сильнее и сломила, наконец, упрямое высокомерие степных властелинов, покорно преклонившихся в конце концов в часовнях и храмах пред идеалами культурного мира и с трудом приучивших свой железный кулак к орудиям письма. Государственное управление при Темучине. Этим влияниям подчинились лишь преемники Чингисхана. Но уже рядом с мрачной, запятнанной кровью фигурой этого первого монгольского властелина выступает человек, которого могущественный степной государь избрал, как казалось, представителем и посредником культуры: это Елю Чжуцзай (Jeliu Chutsai), член владетельного дома Цзинов, следовательно, тунгус с китайской культурой. Причиной, побудившей Чингисхана привлечь к своему двору члена враждебной ему фамилии и доверить ему вскоре все внутреннее управление государством, было, наверное, не столько желание поднять цивилизацию монголов, сколько стремление организовать свое государство и особенно доходы его по китайскому образцу. Это до такой степени удалось, что Елю Чжуцзай до самой своей смерти сохранил свое положение и при потомках Чингисхана. Но бесконечно больше чести делает ему то, что в то же время он смотрел на себя как на защитника высшей культуры, смело выступал против жестоких решений своего властелина, брал под свое покровительство преследуемых и, где только мог, защищал памятники

искусства от разрушений. Свое собственное состояние он принес в жертву этим 103 стремлениям или тратил его на собирание документов и надписей; множество этих материалов и несколько музыкальных инструментов составляли все его состояние,' найденное у него, когда клеветники заподозрили его в недобросовестном исполнении своих обязанностей. В Чингисхане и его министре мы видим воплощение великой вечной борьбы дикого самоволия и нравственного самообуздания: вся история Средней Азии как бы сконцентрировалась здесь в этой человеческой паре. Трудно определить протяжение монгольского государства при смерти Чингисхана: это было еще совершенно незаконченное здание. Степные страны Монголии и Юго-Западной Сибири были в непосредственном владении нового господствующего племени, подобно стране уйгуров, находились под властью туземных, но вполне преданных победителям властелинов. Туркестан можно было считать покоренным, между тем как в Персии монгольское владычество имело еще очень слабую почву под ногами, а Северо-Западная Индия была скорее разграблена, чем действительно покорена. В Китае государство западных ся было вполне завоевано; ню-чжи, напротив, вес еще оказывали упорное сопротивление в провинциях Нижнего Хуанхэ. Наименее ясно распространение монгольского влияния на юге. Более значительные походы в бассейне Тарима или в Тибете не предпринимались; по всей вероятности, по крайней мере, часть государств в оазисах Восточного Туркестана подчинилась добровольно. Кроме того, некоторые из этих мелких государств, вероятно, были под властью уйгуров, кераитов и т. д. и разделяли участь этих народов; другие, как Кашгар, были уже покорены во время войн с хорезмийцами. Система управления монгольским государством была скроена по образцу военных организаций и в этом смысле представляла лишь возрождение среднеазиатских организаций, практиковавшихся у гуннов и тюрок. Все мужчины различных племен, способные носить оружие, были разделены на десятки, сотни, тысячи и т. д.; войско пополняло свои потери из молодых людей покоренных стран, ко104

торых распределяли между наличным составом войска, или же, если страна покорялась добровольно, из них образовывали отдельные военные корпуса. Знамена из хвостов яков и лошадей, между которыми самыми важными были девятихвостое монгольское знамя и знамя хана, состоявшее из четырех черных конских хвостов, также свидетельствует о среднеазиатском происхождении. Девятихвостое знамя означало девять больших делений, или военных корпусов, на которые распадалось монгольское ополчение. Внутреннюю жизнь своего народа Чингисхан регулировал целым рядом законов, опиравшихся большей частью на традиции и прежние образцы, вполне еще соответствовавшие особенностям кочевого быта. Интересно отношение к религиям: с одной стороны, выступает стремление облагородить старинную шаманскую веру, выдвигая на первый план веру в бога; с другой стороны, рекомендовалось относиться с уважением ко всем другим религиям и к их священнослужителям. Однако общественные должности не доверялись духовенству. Вообще же распоряжения Чингисхана касаются главным образом военных вопросов; наряду с этим, они регулируют также весьма несложными нормами семейную жизнь, устанавливают запретные сезоны для охоты и возводят некоторые монгольские обычаи в обязательные нормы, каковы убой скота распарыванием живота, запрещение купания и тому подобное. В последние годы своей жизни Чингисхан обнаруживал некоторую склонность к буддизму, но вместе с тем проявлял ту равнодушную терпимость к различным религиям, которая вообще характерна для монголов: религиозное рвение, которое у других народов служило оправданием для стольких жестокостей, не было причиной кровопролитий монголов. Монгольское государство до его разделения В 1227 г. вельможи монгольского государства собрались у реки Керулен (Кирылун) в северной степи для торжественного совещания. По духовному завещанию, Чин-

105 гисхан назначил преемником своего третьего сына Уге-дея (Огодай; кит. Тай Цзун); на великом сейме в Каракоруме он принял вскоре после того присягу от своих подданных. Так как Угсдей дал первому министру своего отца, Елю Чжуцзаю, еще большие полномочия, то он мог продолжить заниматься внутренним устройством государства, радикально упорядочить взимание податей, составлять списки военнообязанных: здравое основание, позволявшее монгольским властелинам эксплуатировать подчиненные им культурные страны, не уничтожая их. Превосходное устройство монгольского государства, которому так удивлялся впоследствии Марко Поло, главным образом дело рук этого министра. Внешние завоевания соединенных степных народов сделали при Угедее огромные успехи. Персия, от которой хорезмиец Джелал-ад-дин снова оторвал часть своего наследства, опять была покорена, а несчастный государь вынужден был в августе 1231 г. спастись бегством в западные горы, где он был убит разбойничьими курдами; сам Угедей направился против Китая, где дряхлевшее государство цзиней (нючжей) боролось за свое существование. Провинции Печили, Шаньдун, Шаньси и Ляодун были уже тогда во владении монголов; цзини держались еще лишь к югу от Хуанхэ, в Шэньси и Хэнане. Толуй, младший брат Угедея, в последних сражениях по большей части предводительствовал монголами. Осада столицы Кайфынфу, во время которой китайцы с большим успехом пользовались для своей защиты порохом, была взята в 1232 г. Но союз, заключенный монголами с китайской империей южных сунов, быстро сломил стойкость цзиней; в 1234 г. пал последний император ню-чжей перед соединенным монгольско-китайским

войском. Шаньси достался монголам. Хэнань — большей частью су-нам, не без пререканий между союзниками, явившимися предвестниками позднейших событий. Для монголов завоевание Северного Китая имело огромное значение: китайская культура была первая, с которой они пришли в продолжительное соприкосновение, и государственные 106 учреждения Китая во многих отношениях служили образцом для дикого степного народа; зато влияние уйгурской культуры, первоначально служившей образцом, стало сильно ослабевать. Мало-помалу древняя сила Китая в деле преобразования и ассимилирования степных народов стала проявляться все резче и резче: чем глубже проникали монголы в Срединную империю, тем больше они китаизировались, пока, наконец, распадение их огромного мирового государства, с одной стороны, на среднеазиатские области, с другой — на Китай не стало неизбежным. Силы, освободившиеся после падения государства цзиней, были предназначены для того, чтобы расширить пределы монгольского государства на западе. В 1235 г. монгольские орды двинулись под предводительством Батыя через западно-сибирские степи в Европу, пограничный оплот которой был в руках русских князей. 21 декабря 1237 г. была взята Рязань, 14 февраля 1238 г. пал Влади-ми р-на-Клязьме. Русские князья должны были признать над собой верховенство монголов. 6 декабря 1240 г. был разрушен Киев. Далее была опустошена Польша, герцог Сан-домирский Болеслав V Стыдливый (или Целомудренный) вынужден был бежать в Венгрию, а 9 апреля 1241 г. близ Лигница было уничтожено польско-немецкое войско под предводительством Генриха II. Но здесь, на границе великой степи, кончился западный поход Пайдара и его монголов; они направились в Венгрию, куда уже ворвался сам Батый (в марте 1241 г.). Была близка опасность, что эти монголы утвердятся в венгерской степи и что степь опять станет, как это уже было много раз, гнездом кочевых разбойничьих орд, державших Европу в постоянной панике. Мадьяры испытали то же, что их предки заставили испытать столько цветущих стран: летом и осенью 1243 г. монголы, казалось, имели намерение радикально истребить ЗДссь население и освободить для себя место. Но по получении известия о смерти великого хана Угедея, последовавшей в Каракоруме 11 декабря 1241 г., они решили весной 1242 г. вернуться через Куманию в Россию. 107 Сила расширения монгольского государства была еще чрезвычайно велика. В то время как велись войны с Европой, войска Угедея угрожали Ираку и Малой Мии. Подобно тому, как раньше и впоследствии делали тюркские орды, монголы воспользовались дорогой через Армению и многократно пытались напасть на Багдад. В то же время в Китае началось нападение на государство южных сунов, властители которого в безрассудном ослеплении помогли разрушению государства цзиней, этого передового оплота их могущества. Войска суноа путем кровавых сражений долгое время отстаивали линии Среднего Хуанхэ и Вэйхо: одновременно велась яростная борьба в Сычуане, по верхнему Ян Тсекиану причем во время осады Лучеу было почти окончательно истреблено сильное монгольское войско. И здесь смерть Угедея положила на время конец дальнейшим предприятиям. Великий хан оставил свое государство одному из своих несовершеннолетних внуков; но в 1241 г. первая супруга Угедея — Найма Чжань (Юракина) захватила регенство. Престарелый канцлер двух первых великих ханов Елю чжу цзай, который хотел обеспечить за обиженным наследником его права, внезапно скончался. Теперь императрице удалось провести на большом курултае (сейме) признание своего сына Куйюк-хана (Гаюк, кит. Гуай-ю или Дин Цзун) государем (1246 г.) и тем устранить междуцарствие, которое нанесло большой удар наступательной силе монголов. В некоторых местах, где монголы стояли лицом к лицу с государствами Западной Европы, несмотря на всевозможные угрожающие приготовления, завоевательная политика вообще не была возобновлена. Впрочем, на сейм явились послы от папы с просьбой, чтобы монголы воздержались от дальнейших походов против христиан, но они лишь раздразнили надменных властителей мира. Несмотря на то, общая вражда христиан и монголов против магометан послужила, кажется, основанием для соглашения, в особенности в Сирии, где крестоносцы и монголы дол108 жны были стать в известные взаимные отношения; наконец, была, казалось, надежда обратить монгольскую династию в христианство и тем добиться великого торжества церкви. Куйюк обратил свое внимание преимущественно на Восток и начал войну с Кореей, которая могла послужить мостом в Японию. Но он умер уже в 1248 г., и на престол вступил, правда, после долгих совещаний вельмож (1251 г.), Маньгу-хан (Мынгэ или Сянь Цзун), сын Толуя и внук Чингисхана. Огромное протяжение тогдашнего монгольского государства явствует из той медлительности, с которой могли созываться и приходить к соглашению большие сеймы; и распадение беспомощного государственного организма было лишь вопросом времени. Первые шаги к этому были сделаны самим Маньгу, назначившим своего брата Кублая генеральным наместником в Китае (Мо нань, над «странами к югу от пустыни»), культура которого оказала, по обыкновению, сильное влияние на Кублая, который в недалеком будущем должен был сделаться преемником Маньгу, и монгольская династия должна была вскоре обратиться в китайскую. На первых порах, однако, в царствование Маньгу, границы монгольского государства все еще продолжали расширяться. Тибет, который до сих пор был пощажен благодаря своему положению, подвергся нападению и, согласно позднейшим сведениям Марко Поло, был сильно опустошен. Богаче последствиями был

повторный поход в Ирак и Сирию под предводительством Хулагу; война была направлена прежде всего против ассасинов, восточная, или персидская, ветвь которых была почти совершенно уничтожена (Рукн-аддин-Коршах был убит 19 ноября 1256 г.). Потом монгольское войско направилось в Багдад, которого не могло спасти слабое сопротивление тогдашнего калифа; страшная кровавая баня Уничтожила в 1256 г. почти все население этой духовной столицы магометанского мира. Враждебные отношения, в которые стала монгольская динстия по отношению к магометанской вере, воскресили надежду на то, что мон109 голов удастся склонить к христианству. И действительно, христиане заняли при дворе весьма выгодное положение но Маньгу смотрел на крещение и т. п. как на своего рода полезное колдовство: поведение испорченного несторианского и армянского духовенства могло лишь еще сильнее укрепить его в этом убеждении. О сущности же различных религиозных учений, церемонии которых они при случае исполняли, монгольские князья имели очень смутное понятие. После того как значительная часть Сирии и Малой Азии была опустошена, внимание монгольского властелина было опять направлено на государство южных су-нов, которое подвергалось несколько лет сряду жестоким нападениям. Кублай, счастливо избавившийся от угрожавшей ему немилости, овладел западными окраинами Китайской империи, Сычуаном и Юннаном и, подвинув свои войска до Тонкина и Кохинхины, окружил Южный Китай со всех сторон. Смерть великого хана снова вызвала временную остановку в военных предприятиях: Маньгу умер в 1259 г., и все монгольские полководцы отправились на сейм в татарскую степь. Распадение мирового монгольского государства

Начало распадения. Отныне должно было начаться распадение этого исполинского государства. Сказывалось влияние не только огромных размеров монгольского государства, невозможность при громадных расстояниях сохранять его целостность и единство; более разрушительно было влияние различных культур, которые повсюду одинаково пробивались сквозь песчаный покров, нанесенный ураганом пустыни, видоизменяя его каждая з своем духе. Если Кублай склонялся к тому, чтобы обратиться D настоящего китайца, то западные наместники испытывали на себе влияние культур Западной Азии и Европы, в то время как только в среднеазиатской степи настоящий древний монгольский дух сохранился во всей ПО

его дикой первобытности. Та самая сила географического положения, которая впервые призвала к жизни более ранние государства и культуры, снова обнаружила свою непреодолимую устойчивость; из провинций мирового монгольского государства возникли национальные государства во главе с династиями монгольского происхождения. Путь, по которому должно было пойти распадение, зависел от того, где был центр тяжести государства; если он приходился на Восток, то раньше всего должен был отпасть Запад, а если он, наоборот, приходился на западные культурные страны, то должно было ожидать, что Китай достигнет самостоятельности под властью какого-нибудь монгольского властелина. Выбор пал в 1260 г. на хана Кублая (кит. Хубиле, Шицзу или Венву Хуанди); этим центр тяжести был перенеси на Восток. Правда, Кублай все еще считался верховным главой всех монголов, но в действительности он господствовал только над восточной частью среднеазиатской степи и над покоренными до того частями Китая. Иран и владения в Сирии и Малой Азии достались его брату Гулагу; в Кипчаке, в западносибирских степях и в пограничных областях Европы господствовали потомки Батыя; другие монгольские династии образовались в Туркестане. В восточном, главном государстве отныне восторжествовала китайская культура; остаток завоевательной силы, сохранившейся еще в монгольском народе, после устранения смут в Монголии, которые возникли изза перемены правителя, был употреблен на низложение империи «южной Сунской династии» и на тщетные нападения на Японию. Серьезные шаги против сунов были предприняты лишь в 1267 г., и прошло еще двенадцать -Чет, пока кончилось последнее сопротивление южных китайцев. Но в то время как Кублай достиг, таким образом, господства над всем Китаем, ему угрожала потеря среднеазиатских владений из-за происков мятежных монгольских принцев (провозгласивший себя императором: Алипуко или Арикбуга в Каракоруме, в 1260—1264 гг.; 111

восстание Кайду, внука Угедея, умершего в 1301 г.); но Байян, которому, главным образом, обязаны были победой над сунами, снова подчинил Монголию с ее древней столицей Каракорумом власти своего повелителя. Сам Кублай жил с самого начала в Пекине и тем возвестил, что китаец одержал в нем победу над монголами. История Китая признала этот факт, считая с 1280 г. монгольский царствующий дом Кублая настоящей китайской династией; дальнейшие судьбы этой последней принадлежат поэтому только в весьма ограниченном смысле истории Средней Азии, особенно со смерти Кублая (1294 г.), имя которого все еще служило в некотором роде идеальной связью между различными обломками монгольской империи. Кто хочет составить себе верное суждение об этой распадавшейся мировой империи и ставит себе вопрос, чем она была для культуры человечества, того при перелистывании документов тех кровавых времен охватывает прежде всего чувство отвращения, полного отчаяния в силе прогресса, в успехах высшей культуры. Не вечная ли это участь народов, упорным трудом продвигающихся по пути прогресса, падать под натиском грубых варваров, которых безумная страсть к войне и добыче опьяняет до отвратительной, неразборчивой, бесцельной жажды убийств? Неужели для того только возвышаются трудами целых

поколений цветущие города, богатые произведениями искусства и науки, чтобы дикие орды топтали их в крови, подобно капризному ребенку, который растаптывает игрушку в бессмысленном порыве к разрушению? Поистине, ни с одной страницы истории исконная жестокость природы и рока не смотрит на нас с такой насмешкой, как здесь, где тысячи жизней гибнут ради сохранения немногих счастливцев; когда под мечами кочевников истекают кровью бесчисленные массы живых людей, она смотрит на это так же равнодушно, как будто бы рой играющих комаров был уничтожен степным пожаром. Но мы уже говорили, что этому злу противостоят влияния, которые в состоянии смягчить это ужасное впечат-

112

I ление. Буря не только производит опустошение, но она также чищает воздух. Монголы первыми положили конец ассасинам, этой секте убийц; это особенно блестящий, хотя и не единственный пример этой очищающей силы. Гораздо важнее тот факт, что все культурные народы Старого Света, хотя бы и на короткое время и под верховным управлением варварского народа, вступили в свободные отношения; все дороги были на время открыты, и при дворе в Каракоруме появились представители всех народов. Там поселились китайские ремесленники; персидские и армянские купцы встречали послов папы и западных держав; золотых дел мастер из Парижа изготовил для Маньгу главное украшение его двора, серебряное дерево; многочисленные арабы состояли на службе у хана, а буддийские жрецы служили посредниками индийской культуры. Эти представители различных культур должны были оказывать влияние друг на друга. В особенности для замкнутого Китая монгольский период ознаменовал приток новых влияний. Многие арабские сочинения переводились на китайский язык, персидские астрономы и математики приезжали в Китай; и даже европейские искатели приключений не раз находили случай делиться своими знаниями. Свежая любознательность лучшей части монголов была, казалось, перенесена на китайцев и победила на время упрямство этого старого, исполненного самомнения культурного народа. Западные удельные государства. Если история восточного монгольского государства постепенно обратилась в часть китайской истории, то на Западе образовалось иранское государство с монгольской династией, которую отныне называли династией Ильханов. Хулагу, который во времена Маньгу укрепил за собой земли, завоеванные в Персии, и присоединил другие части Западной Азии, со вступлением на престол Кублая мог уже считаться самостоятельным правителем, хотя внешняя зависимость была еще сохранена. После завоевания Багдада Хулагу подчинил себе часть мелких магометанских князьков, в чем ему помогали хорошие отношения с христианами

113

Армении и Палестины. Но когда египетское войско нанесло недалеко от Тивериада тяжкое поражение его полководцу Кетбуга, то и здесь монгольская волна остановилась (1260 г.). Попытки Хулагу снова подчинить себе Сирию повлекли за собой ужасающие кровопролития, но не дали надлежащих успехов после его смерти (1265г.)Его преемник Абака (Абага), таким образом, должен был ограничиться Персией и Ираком, и иранское государство под властью монгольской династии стало действительностью. По иронии судьбы, Абака, как это издавна водилось в Иране, должен был сейчас же выступить на защиту своего государства против своих же соотечественников, против кипчакских монголов, угрожавших ворваться через кавказские ворота Дербента и вошедших уже в соглашение с египтянами, главными врагами Абаки. Ничто не может служить лучшим указанием того, как глубоко было уже тогда распадение монгольского государства. И на другой, издавна угрожаемой границе Ирана с Туркестаном началась борьба: монголы из Джагатая ворвались в Хорасан и могли быть изгнаны снова из Персии лишь благодаря победе, одержанной Абакой у Герата. Последняя попытка снова овладеть Сирией кончилась, наоборот, поражением Абаки при Эмезе (1281 г.). В том же году умер Абака, а при его преемнике произошло, кажется, окончательное прекращение династии: этот государь, брат покойного, принявший первоначально христианство, потом открыто перешел в ислам под именем Ахмета и тем порвал последнюю свягь со своими необузданными среднеазиатскими собратьями. Но это было сделано, несомненно, слишком рано: христиане Армении и Грузии, эта лучшая опора династии, пришли в угрожающее возбуждение, а монголы не могли так скоро отказаться от своей ненависти к исламу и его последователям. Вспыхнули восстания, предводители которых обращались к помощи далекого великого хана Кублая; Ахмет был низвергнут, и престолом овладел его племянник Аргун. Теперь наступил период смут 115 и новых войн в Сирии, которые при ильхане Газане (1295—1304 гг.) сходили благополучно для монголов,

но потом кончились многократными поражениями. При Газане, который отныне действительно содействовал победе ислама, государство Ильханов приобрело на время новую силу; но примирение с магометанским миром не удалось, и рвение христиан в пользу монгольской династии быстро остыло. При преемниках Газана в государстве наступили смуты. До смерти ильхана Абу Сайд Багадура (1335 г.) сохранялось, по крайней мере, хоть подобие единства. После началось распадение, явившееся повторением в малых размерах судьбы монгольской мировой империи: провинции стали самостоятельными, и ильхан сохранил только тень прежнего значения без фактической власти. Уже в 1336 г. около Багдада образовалось, под властью Шайх Газан Базурга (ум. в 1356 г.), эмира джелаирского, государство Ильханов, могущество которого постепенно возрастало, но которое в конце концов пало в борьбе с музаффаридами и Тимуром (1393—1405 гг.); в 1410 г. предпоследний ильхан Ахмед ибн Овайс кончил пленником туркменского князя Кара Юсуфа. Владетельные дома, основавшиеся в степях Западной Сибири и Туркестана, сумели утвердить свою власть лучше монгольских князей Китая и Ирана; из этих областей и вышел при Тимуре второй великий поток монголов. В Туркестане возникло государство Джагатай (Цагатай, Mawara'1-nahr, Трансоксания), получившее свое название по имени одного из сыновей Чингисхана и включавшее в лучшие свои дни все земли, лежавшие по Оксусу и Яксартесу, равно как и большую часть бассейна Тарима. В этих странах ислам был господствующей религией: магометанские сектанты оказали здесь в 1232 г. более упорное сопротивление, чем раньше туземные князья; один из монгольских властителей давно уже перешел в магометанство, хотя народная масса не последовала, разумеется, его примеру. Отсутствие внешних врагов, естественно, должно было привести к тому, что монголы 116 стали враждовать между собой; споры из-за престолонаследия и восстания не прекращались; настоящая царствующая династия из рода Чингисхана с 1358 г. совершенно отступила на задний план, и властью овладели майордомы, но власть эта не могла без борьбы удержаться в руках одной семьи. Отдельные провинции стали совершенно самостоятельны, как, например, Кашгар, который в 1369 г., когда Тимур впервые выступил на сцену, был самым могущественным государством этой страны. Монгольская династия Шейбанидов, на время низвергнутая, не погибла, но после падения Тимуридов (1494г.) снова захватила престол самаркандский и бухарский, который она и удержала за собой по мужской линии до 1590 г., по женской — до 1868 г. Кипчакское государство (Капчак), объединявшее, главным образом, Западно-Сибирскую и ВосточноЕвропейскую низменности, выказало себя более устойчивым, чем Джагатай. Здесь столь же возможна была, как и необходима, более твердая внешняя политика, оказавшая свое объединявшее влияние на монголов. Удержание в подчинении вечно беспокойной России, борьба с Польшей и Византией, хищнические набеги через Кавказ в Западную Азию поддерживали древний воинственный дух этого народа-завоевателя. Страны, образовавшие впоследствии Кипчакское государство, были сначала частью покорены старшим сыном Чингисхана Джучи (Туши), а потом при Батые, окончательно подпали под власть монголов. С походом Батыя в Западную Европу окончился период великих завоеваний на Западе; в Венгрии и Польше, которые в 1254 г. снова подверглись их нападению, монголы не могли утвердиться; лишь Россия осталась в их руках. Батый, умерший в 1256 г., был уже почти самостоятелен в своей власти; ему наследовал, без возражения со стороны великого хана Кублая, его младший брат Беркай (Береке, Барака, Бурка), который чскоре был втянут в войны с монгольским властелином в Иране Абакой. Культурным центром Кипчакского государства служил тогда Крым с его издревле цветущими и размножившимися, благодаря монголам, городами, которые 117 имели отношения с Византией и странами Южной Европы. Влияние высшей цивилизации не могло не отразиться на монгольских князьях. Многие из них, при всей их во'ин-ственной жестокости, обнаруживали любовь к наукам, старались привлекать к своему двору ученых и выказывали по отношению к последователям различных религий ту терпимость, которая является, быть может, самой привлекательной чертой монгольского характера. Но и здесь надежды обратить монгольских князей в определенную религию долго оставались тщетными. Внешняя история Кипчакского государства вся переполнена беспрестанными войнами с западными и южными соседями, спорами из-за престолонаследия и внутренними восстаниями; часть ее находится в связи с историей России. Для России монгольский период не был кратковременным кровавым эпизодом, как для большинства западных государств; здесь, наоборот, дух степных номадов одно время, по-видимому, так сроднился с духом туземного населения, что у русского человека до сих пор еще остались неизгладимые следы этих отношений. Более тесному слиянию воспрепятствовало то обстоятельство, что в конце концов Кипчакская династия перешла во время Узбека (Уцбек; 1312—1340 гг.) в ислам и тем так же оттолкнула русских христиан, как персидские монголы оттолкнули армян и грузин. С 1360 г. в государстве наступили смуты; лишь объединение Белой и Синей Орды Тохтамы-шем (1378 г.) и вторжение Тимура (1391 и 1395 гг.) опять восстановили на время порядок, но со смертью Тохтамы-ша (1406 г.) наступили еще большие смуты, и силы государства непрерывно стали все более и боле падать. В XV веке Крым с пограничными частями Южной России составлял последнее ядро некогда столь обширного Кипчакского государства; в 1502 г. пала Золотая Орда, и государство окончательно распалось. Ногайцы, ветвь монголов из рода Джучжи, образовали в 1466 г. Астраханское царство, павшее под натиском

великих московских князей. Дальше на севере возникло в 1438 г. ханство Казанское. Маленькое монгольское го118 сударство, основанное в Крыму в 1420 г., удержалось благодаря помощи Турции, по отношению к которой оно стало в вассальную зависимость, пока, наконец, не было присоединено в 1783 г. к России. Тимур

С распадением монгольского государства при Куб-лае период великих завоеваний почти кончился, хотя разбойничьи набеги и пограничные войны продолжались еще долго. С покорением Южного Китая восточные монголы вполне подпали влиянию китайской культуры; другие государства даже и в тяготении к культурным странам выказывали полную неподвижность. Самым важным доказательством этого застоя служит то, что никто не делал попытки покорить Индию, хотя доступ к этой стране, столь заманьчивой для всех великих завоевателей Азии, был в руках монголов и хотя уже во времена Чингисхана монголы прошли через Пенджаб. Нужен был новый могущественный толчок, который снова соединил бы в одних руках часть старой монгольской державы для того, чтобы достигнуть этой последней великой цели. Начало царствования Тимура. С первого взгляда кажется странным, что новая буря завоеваний началась именно с Туркестана, с государства Джагатая, то есть с того монгольского государства, которое было наиболее раздираемо внутренними раздорами и меньше всего проявляло свою силу вовне. Но эти раздоры как раз служат доказательством того, что старинная воинственная страсть монголов была здесь еще особенно сильна, что силы и склонности кочевников сохранились самым решительным образом. Слегка омонголившиеся кочевые народы Туркестана, которые уже задолго до Чингисхана победоносно проникали не раз в Иран и Индию, представляли превосходный материал для полководца, который сумел бы сформировать из них преданные армии. В то время как собственно Монголия, которая распространила свои орды по целой половине земного шара, сама 119 была теперь бедна населением и не представляла почвы для крупных предприятий, Туркестан имел все права на то, чтобы стать авангардом кочевников; для этого нужна была только решительная воля. Культура могла испытать свои чары на предках Тимура, этого истинного сына степей, потомка одного монгольского полководца, родившегося 8 апреля 1336 г.: в течение столетия они в качестве ленных владетелей мелкого государства Кеш (Каш, Шаар, Шехрисебс) жили в самом сердце туркестанского культурного мира, к югу от цветущего города Самарканда; но душа Тимура обнаруживает следы этих влияний. Даже в его отношении к своей родине в нем сказалась черта кочевника: хотя маленькая страна Кеш и была исходным пунктом первых его предприятий, он вскоре тем не менее порвал с ней, превратившись в бродячего воина, истинную родину которого составляют легкие палатки его лагеря, воина, который сегодня предводительствует сильной разношерстной армией из примкнувших добровольно либо набранных насильно элементов, быть может, для того, чтобы завтра же с немногими преданными людьми искать жалкого убежища где-нибудь в степи или в ущельях гор. Резкие противоположности между жестокостью и великодушием, жестокое презрение к чужой жизни и полный отчаяния траур по родственникам и друзьям мы находим и у Тимура. Как истинный монгол, к вопросам религии равнодушен, но — эту дурную черту он перенял у культурных народов — он умел разыгрывать фанатика-магометанина, если это нужно было для его целей: он умел при случае облекать свои военные предприятия в идеальный покров. В 1358 г. государство Джагатай находилось в крайнем замешательстве. Хан Буян-кули стал игрушкой в руках своих майордомов; но и властвовавшая вместо него фамилия вследствие всеобщего в том году восстания ленных князей оказалась лишенной какого бы то ни было влияния, и государство распалось на свои отдельные провинции. Различные мелкие государства, естественно, вели постоянную борьбу, в которой Кютб ад-дин-Амир-Тимур в качестве племянника тогдашнего князя Кеша принимал славное участие. Первые попытки преобразовать государство под другим управлением были сделаны со стороны Кашгара, князь которого Туклук Тимур (родственник Джагатая в шестом поколении) простер, повидимому, свою власть вплоть до Алтая. В 1359 и 1360 гг. кашгар-ские войска проникли победоносно в Западный Туркестан; Тимур нашел для себя выгодным присоединиться к ним и, после падения своего дяди, он добился того, что княжество Кеш досталось ему. Однако Тимур сознавал, что этим путем он немногого достигнет. Вскоре он опять очутился на поле битвы, но на этот раз в качестве союзника эмира Хуссейна, считавшего себя потомком фамилии майордомов в Кабуле и выступившего теперь снова со своими притязаниями на верховную власть. Еще в 1360 г. оба союзника подверглись самой переменчивой участи, то как победители, то как беглецы и даже пленники. Но после многолетних битв счастье склонилось на их сторону: перемена правителя в Кашгаре развязала им руки, и в 1363 г. им удалось возвести на самаркандский престол номинального хана из фамилии Джагатая, султана Кабула. Само собой разумеется, что Тимур постарался теперь устранить своего верховного главу Хуссейна, но в 1366 г. он был совершенно разбит наголову, сумев, однако, получить в 1367 г. прощение Хуссейна и опять добиться прежнего влияния. Но в 1360 г. предприятие его, лучше подготовленное, удалось. Хуссейн был взят в плен и убит, и,сейм признал Тимура верховным великим ханом (Chakan). Номинальное господство потомков Чингисхана не было, впрочем, устранено и впоследствии: Суйюргатмышу наследовал (1388—1387 гг.) сго сын Махмуд как хан Трансоксании. Завоевательные походы Тимура. Новый властелин мира владел пока лишь Западным Туркестаном, да и тот частью предстояло еще покорить. Юзуф-бек из Хорезма, включавшего тогда Хиву и Бухару, много раз оказывал Тимуру сопротивление и лишь в 1379 г. был окончательно поко120

121

рен; Камар-ад-дин кашгарский, несмотря на многочисленные походы против него (1375—1376 гг.), оставался, все-таки непокоренным. Лишь после окончательного подчинения Западного Туркестана, крупные, полные роковых последствий для культуры военные разбойничьи походы Тимура начались с нападения на Персию, которая, как раньше Джагатай, распалась на многочисленные самостоятельные государства. Эти разрозненные государства не сопротивлялись объединенным силам Туркестана. Первым пал под натиском Тимура в 1381 г. древний оплот Ирана против номадов Хорасан (с последним из Сербедаридов Али Муайядом и Герат (с последним из куртидов Гияс-ад-дин Пир-Али). В 1386—1387 гг. монгольское войско покорило Армению, туркмен и ильханов (джелайров) Багдадских. 1388 год был свидетелем ужасного падения иранских национальных государств Музаффаридов, образовавшихся в Фарсистане (Древней Персиде), Кирмане и Курдистане, и полного разрушения столицы Испагани. Вторжение неблагодарного хана Тохтамыша Кипчакского в Туркестан вынудило Тимура оставить в 1388— 1391 г. Персию; он был тогда занят покорением бассейна Тарима. Лишь в 1392 г. он снова обрушился на Персию, так как большинство изгнанных государей, в том числе и Музаффариды, снова овладели частью своего населения. На этот раз род Музаффаридов бы совершенно истреблен; в 1393 г Армения и Курдистан были снова заняты. Для покоренных стран особенное несчастье составляло то, что жажда завоеваний заставляла Тимура постоянно переходить из покоренных земель в другие части своих владений; туземные князья успевали тем временем снова занимать свои земли, вследствие чего Тимур, со своей стороны, имел повод предпринимать карательные походы. Фантазия Тимура истощалась в придумывании гнусных жестокостей, чтобы далеко сеять ужас: он с особенной любовью приказывал сооружать башни из черепов или воздвигать исполинские памятники из трупов и живых пленников. На этот раз Тимура отвлек от Персии важный по своим последствиям поход в Индию. Влияние монголов простиралось на севере местами до Инда. Независимые пограничные племена затрудняли, как и теперь еще, отношения между Афганистаном и долиной Инда; по ту сторону Инда лежали магометанские государства. В 1398 г. часть пограничных племен была побеждена после трудного похода под личным предводительством Тимура. Тем временем внук Тимура Пир Мухаммед овладел после шестимесячной осады Мултаном, после чего соединенная армия направилась к Дели; после кровавого сражения оно досталось в руки Тимура. Победитель продолжал свой путь, остановившись только по ту сторону Ганга, после чего, нагруженный бесконечной добычей, он вернулся в 1399 г. в Самарканд. Отныне тотчас возобновились нашествия на Запад. Уже в 1399 г. Тимур очутился в Грузии, которую он страшно опустошил: но взоры его уже направились на Малую Азию, где османы основали свое государство, и на Сирию, которая находилась под властью Египта. В 1400 г. началась османская война осадой города Сиваса, который держался так долго, что Тимур после взятия его на этот раз отказался от дальнейшего движения вперед. Зато он набросился на слабо защищенную Сирию, северная часть которой, включая Дамаск, досталась ему; был взят также Багдад, где держался еще Ахмед ибн Овайс. После этого гроза разразилась и над османами: в середине 1402 г. турецкое войско было совершенно разбито при Ангоре отрядами Тимура. Сам султан Баязст 1 попал в плен, и Малая Азия было совершенно опустошена. Фа-радж Египетский, опасавшийся такой же участи, признал верховную власть Тимура. Таким образом хромой Тимур (Тимур-и-ллын, Тимур-ленк = Тамерлан) снова соединил в одно три главных составных части западной половины монгольского государства, Джагата, Кипчак и Персию, и еще более расширил их границы. Когда он в 1404 г. созвал в Самарканде оольшой сейм, он объявил своим вельможам, что ему °сталось еще только одно крупное предприятие: заво-свание Китая. Но на этот раз благоприятный случай 122 123

пощадил цветущую Китайскую империю. Было уже наготове 200-тысячное войско, сам Тимур в начале 1405 г. проник по р. Сырдарье до Отрара, когда 18 февраля смерть положила конец его планам; он умер от лихорадки, 69 лет от роду (см. прилагаемые рис. «Мечеть Гур-Эмир в Самарканде с гробницей Тимура», с. 124—125).* В нем снова олицетворился дух необузданного властолюбия и страсти к завоеваниям; с ним же этот дух погас, и растоптанные семена культуры, поскольку в них еще шевелилась жизнь, получили возможность снова взойти. Со смертью Тимура кончается, наконец, период великих кочевых государств, но лишь после того, разумеется, как он причинил бесконечные бедствия и уничтожил почти окончательно древнейшую культуру Западной Азии. Государство Тимура держалось только личностью его властелина, но даже у него оно крошилось под руками, лишь только внимание его бывало слишком приковано в одном каком-нибудь направлении. Государство — слишком претензиозное название для этой политической организации, которая скорее заслуживает названия военного управления (Militarherrschaft). Национальная основа была тут почти всецело заменена чисто солдатской: на войну выступало не ополчение отдельных областей, но наемная или насильно набранная дружина отдельных полководцев; всякий военный поход был предприятием на общий счет, причем предводительство принадлежало Тимуру. Войска получали плату не от Тимура, но от полководцев, старавшихся возместить свои издержки налагаемой данью.

* На надгробном камне Тимура в 200 см длиной, 40 см шириной и 30 см высотой выгравирована его родословная. По Дюкмейеру, плита состоит из двух камней, прожилки которых идут в различных направлениях, но эти камни так тонко прилажены один к другому, что их можно принять за расколовшийся монолит. В головах возвышаются на высоком древке знамена завоевателя и конские хвосты; в могильном склепе, под самым нефритом, покоятся его останки, покрытые тяжелым черным мрамором.

126 Но если у них накоплялось слишком много богатств, то Тимур отдавал простой приказ — усилить все отряды: тогда всякий предводитель должен был на свои деньи вербовать еще солдат. Понятно, что такое войско можно было удержать лишь до тех пор, пока оно воевало; в мирное время оно бы весьма скоро само себя истребило, Таким образом, за неукротимой воинственной страстью Тимура, вполне соответствовавшей, конечно, его характеру, стояла еще и принудительная сила, от которой он не мог освободиться без опасности для самого себя: лишь до тех пор, пока он вел войну и получал добычу, у него было войско готовое сражаться, и лишь до тех пор, пока войско это оставалось ему верным, он был властелином огромного государства. Ему противостояли национальные государи, существование которых имело более глубокие корни, но которые редко могли устоять против натиска бурной волны его исполинской армии. Тимуриды. Со смертью Тимура эти сопротивляювшие-ся силы должны были вскоре одержать верх: потомкам мирового завоевателя ничего больше не оставалось, как либо сойти со сцены, либо самим принять национальную окраску, образцом чего им могли служить более древние монгольские династии. На первых порах, пока существовала еще армия, это непобедимое оружие Тимура, ее предводители готовы были продолжать дело своего вождя, хотя для этого им недоставало уже прежнего руководящего духа; прежде всего предполагалось предпринять многообещающий поход в Китай под предводительством своего рода коллегии полководцев и на время оставить вопрос о преемнике Тимура. Но вспыхнувший тотчас же спор изза наследства вскоре положил конец этим планам. Целых четыре года продолжалась борьба из-за престолонаследия. Сначала казалось, что наследство достанется внуку Тимура Халилу; но Шахрух (Рох), сын завоевателя, родившийся в 1378 г., утвердился в Персии. В 1409 г. благожелательный и мирный Халил был низвергнут, государство Тимура, которое, казалось, готово было уже распасться на два государства, Туркестан и Персию,

127 снова было объединено под властью Шахруха. Но это уже не было прежнее государство. Более значительные государства, которые с виду покорились мечу властителя мира — Кипчак, Египет, Османское государство, туркменские владения и Армения, большая часть индийских владений, — со смертью Тимура могли почти окончательно считаться потерянными; лишь Западный Туркестан, Иранское плоскогорье и часть Пенджаба остались за тимурядами. О продолжении же прежней воинственной и завоевательной политики Шахрух, по самому характеру своему, не мог думать. Ему оставался только один исход — призвать на помощь национальные силы своих государств, иначе говоря: признать и иранскую народность с ее культурой и споспешествовать им. И если он мог утвердить за собой на долгие годы, вплоть до самой смерти своей (в апреле 1447 г.), остатки государства, он обязан был этим, главным образом, той здравой политике, с помощью которой он преследовал свою цель. Главными его врагами были туркмены в Армении и Азербайджане, дикие орды среднеазиатских кочевников, которые утвердились здесь на старой военной дороге тюркских и монгольских нашествий и образовали разбойничье государство в старогуннском стиле. Это были обломки всевозможных кочевых племен, которые то вступали между собой в яростную борьбу, то, в виду предстоявшей добычи, соединялись в страшную военную силу. Начальство над ордами принадлежало сначала туркменскому племени черных баранов (Кара Коюнлу) под предводительством Кара Юсуфа, подчинившего своей власти Месопотамию и Багдад и серьезно угрожавшего Персии. Внезапная смерть Кара Юсуфа (1420 г.) освободила Шахруха от его опаснейшего противника; теперь удалось оторвать у туркмен Азербайджан. Но смуты, возникшие после смерти Шахруха, положили конец надеждам на то, что иранизировавшимся тимуридам достанутся по крайней мере Персия и Турке-стан. Дикие времена, когда брато- и отцеубийства не были редкостью, обрушились на несчастную империю, и в то 128 время как тимуриды стремились взаимно уничтожить друг друга, новые толпы туркмен, во главе которых была орда белых баранов (Ак Коюнлу), ворвались через персидские границы. Внук Шахруха Абул-Касим-Бабар-Бахаду^ утвердился вплоть до 1457 г. в Хорасане; потом двоюродный внук Шахруха султан Абу Сеид присвоил себе власть (1459 г.), в то время как Западная Персия досталась уже туркменам. Но в 1467 г. он вынужден был вступить в войну с Узун Хасаном, предводителем Ак Коюнлу (белых баранов). Тимурид был разбит и умерщвлен (1468 г.), и большая часть его персидских владений досталась туркменам. В Туркестане царила тогда полная смута, пока страной не овладели в 1500 г. Мухаммед Шейбани (из рода Чингисхана) и его узбеки, то есть представители туземных кочевников, бывших под иранским влиянием. Узбекские династии Шейбанидов, Джанидов и Мангитов владели до 1868 г. теми отдельными государствами, на которые страна опять распалась приблизительно так же, как в домонгольский период. Одна Тимуридская династия удержалась в Фергане. Царствовавший тогда Цехир-ад-дин Бабур, внук Абу-Сеида, родившийся в 1483 г., был прогнан предводителем узбеков Шайбек-ханом и кинулся в горы Афганистана, где он овладел входом в Индию. В Бабуре проснулся старый воинственный дух его предков: блестящий поход Тимура в Индию мог вызвать в нем желание последовать его примеру. Прежде всего он утвердился в Кабуле (1505 г.), где он собрал вокруг себя маленькую армию (приблизительно в 2000 человек). Пять раз он выступал в поход, пока ему не удалось, наконец, в 1526 г., разбить Ибрагима Делийского (из династии Балул Лоди) и тем подчинить

своей власти самое могущественное из пяти магометанских государств, существовавших тогда в Индии. Этот последний и самый выдающийся по уму завоеватель из монгольского племени оставил после своей смерти, последовавшей в 1530 г., прочное государство -— государство Великих Моголов, павшее лишь в 1857 г. под натиском англичан. 53ак26.™

П9

Тибет и восточный буддизм с конца XIII столетия

Мир еще содрогался от алчущих войны среднеазиатских полчищ, когда уже стали действовать те силы, которым удалось со временем покорить и сделать безвредными дикие степные государства. Силы эти представляла китайская колонизация, о которой будет речь впереди, и восточный буддизм, влияние которого становится понятным лишь но изучении новейшей истории Тибета, этой восточноазиатской теократии. На индийской родине учение Будды давно уже потеряло свое влияние к тому времени, когда, исходя из Тибета, оно охватило восточную часть Средней Азии. Монгольский буддизм коренится не в индийской культуре, но в своеобразно развившейся монашеской и церковной жизни уединенного Тибетского плоскогорья, которое, после того как буддийское учение угасло в индийской низменности, твердо замкнуло себя от какого бы то ни было общения с этой последней. Поэтому-то новейший, восточный буддизм Средней Азии резко отличается от более древнего, западного, который имел когда-то большое влияние на цивилизацию обширных стран. Это более древняя форма стояла в тесной связи с низменностями Инда и Ганга; во времена Ашо-ки, когда индийский буддизм был в полном расцвете, миссионеры проникали по южным горным валам Средней Азии через Кашмир и распространяли свои священные книги, письмена и культуру непосредственно по бассейну Тарима, а оттуда насаждали их среди уйгуров и на востоке, в Китае. Среди монголов и других восточных номадов новое учение едва ли нашло тогда какой-нибудь отклик; в Тибете оно стало утверждаться лишь постепенно. Но с течением времени западная область миссионерской деятельности снова была потеряна. Христианские и заратустровские миссионеры противодействовали буддийским священникам, пока, наконец, великое своей простотой учение ислама, удивительно привлекавшее полукультурные народы, не вытеснило все другие религии; сверх того, вследствие победы браминского учения 130 в Индии среднеазиатский буддизм потерял поддержку и был предоставлен своим собственным силам. Термин «простой» может прилагаться лишь с оговоркой к исламу, проникшему в Среднюю Азию из Персии: под влиянием иранской духовной жизни развилась магометанская мистика, едва ли уступавшая буддийской по своей глубине и причудливости, но потому именно бывшая в состоянии вытеснить и заменить ее. В более глубоком смысле слова победа магометанского учения означала в то же время победу западноазиатской культуры над индийской. И победа эта была естественна, так как Западная Азия на большом протяжении прилегает к среднеазиатским степям и тесно с ним связана старинными торговыми путями, между тем как Индия всегда была связана с внутренней Азией тонкими нитями. Позднейшее распространение буддийской веры на Восток через Среднюю Азию было бы немыслимо, если бы буддизм не насчитывал многочисленных приверженцев и в Китае и если бы китайцы намеренно не покровительствовали смягчающему воинственную жестокость учению. Что касается того, что именно Тибет стал священной страной буддизма, то этому еще содействовал Чингисхан, который как истый монгол старался использовать для своих целей «волшебные силы» всех религий, не отдаваясь исключительно ни одной. В сущности вполне естественно, что для среднеазиатов Тибет в религиозном отношении занял место Индии: они привыкли искать родину буддизма на юге, а раз Индия отделилась, то ее вполне заменил и без того таинственный Тибет. На первых порах, разумеется, нарождавшаяся репутация святости не спасла страну от тяжких испытаний: при первых монгольских властелинах она подверглась полному разграблению и опустошению. Но, быть может, именно эти печальные события, приведшие к падению светского государства, Тибета, способствовали, в числе других причин, тому, что отныне на первый план выступила сила духовная, которая с большой надеждой на успех взяла на себя защиту страны. 131

Хан Кублай, сообразуясь с изменившимися обстоятельствами, назначил ламу Пазепу, происходившего из знатной тибетской фамилии, главой всех лам своего* государства и тем перенес центр тяжести буддийской иерархии в Тибет. В действительности он этим самым перенес на него и светскую власть над этой страной. Во время полного распадения монгольского государства Тибет, который не был покорен монгольской династией в Китае, остался независимым церковным государством, которое в течение более столетия при преемниках Цазе-пы имело достаточно времени, чтобы усилить свою самостоятельность. В то время как в Китае буддийский папизм тибетского верховного ламы не признавался более или оставался без влияния, в Монголии, напротив, деятельность тибетских миссионеров продолжалась с успехом. Для этих новых приобретений Тибет должен был стать религиозным центром. Учение Будды о перерождении привело к тому, что верховных лам стали вскоре рассматривать как перевоплощение великих святых, и даже самого Будды. В конце концов стали допускать, что великий лама всегда один и тот же и тотчас после смерти он опять воплощается в каком-нибудь ребенке, которого без дальних рассуждений следует считать и почитать как верховного ламу; первое перерождение подрбного рода произошло будто бы в 1399 г. В начале XV столетия о строго организованной религиозной иерархии и речи не было. Каждый вновь воплощенный великий лама ни в коем случае не встречал общего признания, и лишь спустя много лет приобретал более высокое значение; большинство монастырей, служивших центрами религиозной жизни и наук, вели, по-видимому, довольно самостоятельное существование. Когда новой

Минской династии стала угрожать изгнанная из Монголии в 1368 г. династия монгольская, Китай снова обратил свое внимание на Тибет, с религиозным влиянием которого на среднеазиатских номадов трудно было не считаться. Один из знатнейших лам Халима был приглашен к китайскому двору, осыпан пышными титу132 лами и облачен высшей духовной властью в Тибете, но под условием уплаты ежегодно небольшой дани. Таким образом, Тибет вступил в более тесную связь с Китаем, и отныне прогресс обращения среднеазиатских номадов в буддизм и приобщение их к культуре, исходившей из этой священной страны, быстро подвинулся вперед в духе политики Китая. Буддийская реформация, происшедшая в середине XV столетия, представляет замечательную аналогию с реформацией Лютера, начавшейся лишь немного позднее. И в Тибете ближайшим поводом к движению была распущенность духовенства, смешение чистого учения с первоначальной народной, шаманской религией, между тем как национальные вопросы, которые в Европе играли тогда такую решающую роль, здесь почти не имели никакого значения. Цзонкава (Дзунгкаба; 1419—1478 гг.) основал новую секту желтых лам, противниками которой были приверженцы старины, или красные ламы, Желтая секта оставалась победительницей в собственном Тибете, между тем как красная утвердилась в Ладаке. Цзонкава остался отныне настоящим основателем тибетской иерархии в той форме, в какой она сохранилась до настоящего времени: одного из своих учеников он назвал далай-ламой, другого — баньчжань-ламой; они оба должны были в будущем постоянно обновляться путем перерождения и постоянно владеть верховной духовной властью. Тибет был разделен между ними обоими; но далай-лама получил большую половину и постепенно оттеснил баньчжань-ламу на задний план. В Китае слишком поздно заметили новый порядок в Тибете, который при известных обстоятельствах мог иметь опасные последствия. Китайское посольство, за которым следовало небольшое войско, появилось в 1522 г. при дворе далай-ламы, чтобы пригласить его ко двору императора; когда же этот духовный князь отказался и был укрыт своими подданными, то его попытались увести силой, но китайцы жестоко поплатились за эту попытку. Как раз в это время умер китайский император By Цзун, а его прссм133 ник Ши Цзун, покровительствовавший даосизму, не продолжал этой политики против Тибета. Третий перерожденный далай-лама Сонам выдавал себя уже за живого Будду и как таковой добился широкого признания. Он предпринял путешествие в Монголию, где был принят с величайшим почетом как посредник мира между одним монгольским-князем и китайцами. Тогда же была решена победа желтой секты и~ на севере; бесчисленные толпы монгольских пилигримов стали с тех пор ежегодно ездить в Лхасу, и было основано множество монастырей. Китай скоро увидел в возрастающем миролюбии степных номадов благодетельное влияние тибетского верховного священника. Ши Цзу, первый император из Маньчжурской династии, вытеснившей в 1644 г. династию Минскую, также сумел это оценить, и на подарки тибетских послов ответил лестным приглашением далай-ламе приехать в Пекин. На этот раз приглашение было принято: великий лама явился к маньчжурскому двору в 1653 г., где сделался объектом всеобщего почитания, был награжден титулами и, наконец, вернулся на родину в сопровождении гвардии, предводительствуемой императорским принцем. Но вскоре после этого триумфа живого Будды последовало его унижение. Так как со смертью далай-ламы сан его переходил на ребенка, считавшегося его воплощением, то каждый раз власть в течение многих лет находилась в руках регентов, для которых, естественно, являлось искушением сохранить свою власть и при совершеннолетнем далай-ламе или, что еще проше, не давать вообще мальчику перейти за известный возраст. Регентами были светские князья, в которых мы узнаем преемников тех древних тибетских властителей, которые одно время создали в Тибете могущественное государство, но потом все более и более были оттеснены иерархией; как светские защитники духовенства, опираясь к тому же на крупные поземельные владения, они сумели сохранить за собой известное положение. 134 Теперь, когда из рук дряхлого пятого далай-ламы ускользнули бразды правления, тогдашний типа (король) Сан-гю нашел, что наступил, наконец, настоящий момент фактически поставить светскую власть на место власти духовной, оставляя за этой последней ее номинальное значение. Когда в 1682 г. умер верховный лама, типа скрыл его смерть и стал фактическим властелином Тибета. Окружающие страны скоро заметили эту перемену. Типа поставил во главе калмыцкого народа калмыцкого принца Калдана, воспитывавшегося в Тибете в качестве ламы, и за это калмыки (элеты, джунгары) оказали ему помощь против вторжения непалов, которые как сильное горное племя были опасными соседями священной страны. С тайного согласия типы элетский князь расширил свою власть и отважился на поход в Китай, где с воз-роставшим неудовольствием стали замечать, что мирное влияние Тибета на степных номадов обратилось в свою противоположность; один китайский лама, посланный к далай-ламе, не был даже допущен к нему. Когда же после одного поражения князь элетский объявил своему войску, что он затеял войну с Китаем исключительно по желанию далай-ламы, тогда после резкого письма императора Шен Цзу (Канси) испуганный типа сознался, что пятое воплощение далай-ламы давно умерло и что покойный опять воплотился в одного мальчика, но смерть покойного скрыли и не объявили публично о шестом воплощении, чтобы избегнуть смут. Весть об этих событиях быстро распространилась и значительно ослабила власть

типы, хотя Китай и не вмешивался более. Когда в 1705 г. типа снова затеял войну против одного мелкого тибетского князя, он был разбит и умерщвлен. Победоносный князь Лацзан поставил уже раньше нового далай-ламу. Но Китай его не признал, и он был замещен другим, которого Лацзан взял под свою защиту; другой далай-лама, который появился в Монголии и должен был считаться шестым истинным воплощением, также не получил признания китайского правительства и был признан лишь святым низшего порядка. Но дурной 135 пример типы Сан-no оказал свое действие: князь джун-гарский Цаган Араптан, преемник Калдана, понявший, какую политико-религиозную власть мог бы проявить защитник далай-ламы, ворвался с войском в Тибет, чтобы овладеть «буддийским папой» (1717 г.). Потала, близ Лхасы, где находился далай-лама с ханом Лацзаном, была взята штурмом, хан был убит, а верховный Лама отдан под строгий надзор. Теперь уже Китай решил немедленно силой воспротивиться этому опасному обороту, который должен был привести к новому натиску номадов на Срединную империю. Китайское войско и монгольская дружина проникли к Тибет, но джунгары обошли по реке Коле соединенные силы и уничтожили их. Вследствие упадка духа, овладевшего после этого китайцами и монголами, было сделано предложение предоставить Тибет самому себе и поставить в другой какой-нибудь местности нового папу. Но император Канси настоял на том, чтобы возобновить поход с большими силами. На этот раз предприятие удалось: джунгары очистили в 1720 г. страну, и Канси мог, наконец, установить необходимую, более тесную связь Тибета с Китаем. Отныне зашита далай-ламы была вручена, вместо туземных светских князей, двум китайским резидентам, необходимое уважение к которым было обеспечено значительной военной силой. Благоговение перед живым Буддой, впрочем, значительно ослабло в Китае, когда в 1780 г, далай-лама, гостивший тогда в Пекине, умер от оспы как обыкновенный смертный. Вначале мелкие вассальные князья Тибета сохранили еще некоторую власть; но после многократных волнений они в 1780 г. были окончательно подчинены далайламе, иначе говоря, китайским губернаторам. Внутреннее управление страной, в которое Китай, впрочем, мало вмешивался, тоже было организовано вполне в духе иерархии, причем ко всякому местному правителю приставлялся лама, заведывавший с ним сообща делами управления. Хотя далай-лама снова стал верховным главой, но о действительном господстве живого Будды на более или 136 менее продолжительное время нельзя было и думать, так как новый далай-лама всегда возводился в свое звание в самом нежном возрасте и настоятельно нуждался в опекуне. Для всех внешних дел эту роль принимали на себя китайские регенты; для внутренних дел образовалось нечто в роде нового светского королевства, причем «раджа» лхасский должен был управлять государством до совершеннолетия далайламы. Но странному случаю угодно было, чтобы далай-ламы почти никогда не достигали требуемого двадцатипятилетнего возраста, а по большей части умирали незадолго до этого возраста и потом опять воплощались в каком-нибудь ребенке. Таким образом ослаблялось и китайское влияние; Тибет все более и более замыкался со всех сторон и до настоящего времени остался одной из наиболее таинственных и наименее соприкасающихся с остальным миром стран*. В 1792 г., после того как новое нападение непалов было отражено при помощи китайцев, то и границу с Индией почти совершенно заперли. Оплот против культурных влияний образует также гималайское государство Бутан, лежащее к югу от Лхасы, этот маленький Тибет с двойным духовно-светским правлением и с таким же решительным отвращением ко всякому влиянию внешнего мира. Тибет выполнил крупную историческую задачу тем, что сохранил гибнувший в Индии буддизм и сделался исходным пунктом успешной пропаганды среди среднеазиатских народов. Если Китай и западный мир были пощажены от новых натисков номадов или без особых усилий отражали их, то главная заслуга в этом отношении принадлежит распространению буддийского учения с его кроткой моралью и его расслабляющему монашеству. * Английская экспедиция в Тибет, предпринятая на наших глазах и ныне еще не оконченная (май 1904 г)» по-видимому, знаменует конец вековой замкнутости этой страны и насильственное приобщение ее к общечеловеческой культуре. — Прим. пер. 137 Монголия и бассейн Тарима от 1300 г. до настоящего времени

Последние Чингисиды. Когда период прилива монгольских завоеваний кончился, родина новых мировых завоевателей быстро упала со своей блестящей высоты. Эта редко населенная страна истратила все свои лучшие силы, и нужно было много времени, для того чтобы она могла снова оправиться. Для древнейшей ветви монгольской династии, китайской, было делом чести сохранить за собой старую родину с древней столицей Каракорумом; это стремление согласовалось вместе с тем и с традиционной китайской политикой, всегда мечтавшей об известном влиянии на беспокойные степные народы и воспринятой монгольскими властелинами, после того как они все более и более превращались в настоящих китайцев. Хан Кублай много раз подавлял восстания в Монголии и утвердил за собой страну; его преемник Тимур (Чжэн Цзун) временно подчинил своему влиянию всю восточную часть Средней Азии. В эпоху монгольского владычества над Китаем буддийская пропаганда, покровительствуемая китайскими императорами, большинство которых было обращено в буддизм, стала, по-видимому, сильно распространяться из Тибета; обратное движение монголов, переселившихся в Китай и снова вытесненных Минами на их старую родину, могло только

ускорить это превращение. В то время как монгольская династия вела отчаянную борьбу с Минами, монголы Средней Азии оказали лишь слабую и притом двусмысленную поддержку. Потерпев полное поражение (1368 г.), монгольский император Шун Ди (Дохуан, или Туган Тимур) бежал на север, в Шаньдун, и вскоре после того умер; его сын и преемник Биликту (1370—1378 гг.) перенес опять свою столицу в Каракорум. Так как все внешние монгольские земли уже давно отпали, то ему досталась лишь в виде остатка пастбищная страна к северу от Гоби, некогда исходный пункт могущества его дома. Все еще была вероятность, что здесь 138

постепенно соберется новая гроза, которая могла стать роковой для культурных стран. Но потеря Китая, которую в значительной степени следует приписать раздорам между полководцами и государями, не сделала монголов умнее: чем меньше становился остаток их владений, тем ожесточеннее сражались они за отдельные клочки, пока не дошли до полного раздробления. Императоры династии Мин воспользовались этим, чтобы покорить Восточную Монголию. В северо-западной части Гоби, как последний остаток монгольского могущества, осталось государство Алтын-хана. Государство калмыков (1630—1757 гг.). Новейшие попытки основать великую державу в Средней Азии и потом выступить в истинно гуннском духе против культурных стран исходили более не от монголов, характер которых изменился под влиянием племенного раздробления и возрастающего рвения к буддийской религии, а из областей, лежащих на юге и юго-западе Гоби, часть которых обозначается в настоящее время под именем Джунгарии. Здесь созерцательный буддизм не делал таких быстрых успехов, так как значительная часть номадов была привержена исламу, который менее опасен для воинственного духа. От смеси народов Средней Азии на юге Гоби отделилась новая ветвь монгольской расы, эле-ты, или калмыки, которые с 1630 г. свергли с себя владычество монголов и простерли свое влияние на восток вплоть до Китая. При своем хане Калдане этот народ овладел Кашгаром, где религиозные распри могущественного исламского духовенства способствовали его вмешательству, разрушил монгольское государство Алтын-хана и около конца XVII столетия стал угрожать Китаю. При этом Кал-дан старался использовать в своих интересах и религиозную власть Тибета утверждая, что он возведен в свой сан далай-ламой: тайно же его поддерживал светский князь Тибета, Сангю. Монголы сильно страдали от нашествия элстов, а влияние Китая в Средней Азии значительно ослабло, пока маньчжурский император Канси 139 не решился в 1696 г. предпринять большой поход против Калдана. Последний должен был отступать все дальше и дальше. Так как поддержка далай-ламой его притязаний казалась ему бесполезной, то он теперь обратился к исламу, насчитывавшему в западной части его владений многочисленных приверженцев; но последовавшая вскоре после того его смерть положила конец этим планам. Воинственный дух номадов, сконцентрировавшийся еще раз в Джунгарии, как в фокусе, не погас после этого. Преемник Калдана Цаган-Араптан подчинил себе большинство городов бассейна Тарима и расширил свои владения и по другим направлениям; потом у него возник план послать войско в Тибет, вынудить силой покровительство далай-ламы и тем использовать в своих интересах религиозное влияние этой священной куклы. Попытка эта, сверх ожидания, удалась, но она вынудила китайцев к более решительным шагам, результатом чего было изгнание элетов из Тибета (1720 г.). Джунгарское государство, несмотря на это, долго еще оставалось опасным соседом для остальных среднеазиатских народов и китайцев. Наконец, Китай все-таки воспользовался спорами из-за престолонаследия и внутренними войнами, чтобы разрушить последнее государство кочевников Средней Азии и тем, как кажется, окончательно завершить период великой борьбы между пастушескими племенами Средней Азии и культурными народами. Восточный Туркестан, бывший в руках калмыков, достался теперь китайцам (1757 г.). Наступательное движение России и смягчающее влияние буддийского учения. Китайцы не впервые владели бассейном Тарима, господствуя над среднеазиатскими торговыми путями и разъединяя кочующие народы севера и юга; но на этот раз их влияние было продолжительнее и совсем в другом роде. Вечно беспокойные кочевые народы лишь тогда могли бы действительно быть усмирены, если бы их сдавили с обеих сторон и если бы неизмеримо далекий степной горизонт закрывался кругом укрепленными аванпостами культуры. На этот путь вступила тем 140

временем Россия в своем наступательном движении: граница с Сибирью была уже твердо установлена, и движение монголов на север и северо-запад стало невозможным. На юго-западе же России удалось лишь постепенно овладеть Туркестаном. Здесь и положение китайцев было так слабо, что бассейн Тарима был на время потерян; когда же тем временем русские заняли туркестанские ханства, то и Китай вскоре вернул свои потерянные владения. Распространение русского владычества, не безопасное в будущем и для самого Китая, явилось превосходной поддержкой китайской политике, издавна направленной к укрощению номадов Средней Азии. Но эта политика кроме старых средств, колонизации и натравливания кочевых князей друг против друга, пользуется еще и новейшим средством — покровительством буддизму. Маньчжурская династия в этом отношении следует примеру династии Мин, и полученные результаты действительно поразительны. «Буддийское учение, — говорит Николай Пржевальский, пустило здесь (т. е. в Монголии) такие глубокие корни, как едва ли в какой-либо другой части света... Буддизм, высшим идеалом которого является ленивое

созерцание, вполне подходит к характеру монголов и породил страшный аскетизм, удерживающий номада вдали от всякого прогресса и побуждающий его искать цели человеческого существования в туманных, абстрактных идеях божества и загробной жизни». Обычная добродушная лень номадов сохранилась; но вместо взрывов воинственной дикости, которая, как противоположность ей, властно овладела как отдельными лицами, так и целыми народами, наступило медленное разряжение энергии в виде религиозных упражнений, молитв и пилигрнм-ства. В этом смысле пилигримство в Тибет или к знаменитым монгольским святыням является заменой прежних разбойничьих и воинственных походов. Но тем ничтожнее оказывается для духовной жизни среднеазиатов значение буддийского учения, которое в первоначальной форме столь вдохновенно и глубокомысленно: это учс141 нис было уже искажено в самом Тибете, и в таком виде, чисто внешним образом, было перенесено в Монголию, где даже священники по большей части не понимали священных писаний и формул, но слепо пользовались им, как темными волшебными силами. Эта ветвь буддизма обнаруживает некоторую самостоятельность лишь в том отношении, что и в Монголии оказались религиозные центры, в особенности город Урга, верховные священники которых, кутукту, уступают в духовной иерархии лишь двум высшим тибетским ламам и, подобно этим последним, постоянно вновь воплощаются; впрочем, почти каждый буддийский монастырь имеет своего «геге-на», воплотившегося святого. Священники по своему влиянию заняли место прежних начальников племен: с ними обращаются с безграничным почтением и в их святилища стекаются богатства страны. В областях, граничивших с магометанскими землями, укрепленные буддийские монастыри служили убежищами, в которых народ укрывался от разбойничьих или мятежных магометан. В то время как буддийская религия как средство укрощения диких среднеазиатов оказывала удивительное действие, в то время как китайские колонии все более и более суживали область кочевников, другое старинное средство, способствовавшее прогрессу культуры, постепенно потеряло большую часть своего значения: торговые и международные отношения по восточно-западным дорогам Внутренней Азии. Еще во времена монголов разгорелись войны за обладание этими дорогами: нападение Чингисхана на хорезмийцев отчасти было совершено по тор-гово-политическим соображениям. Но открытие морского пути в ОстИндию, приведшее вскоре к тому, что в китайских гаванях появились и европейские корабли, должно было довести до ничтожных размеров и без того упавшую сухопутную торговлю: теперь уже не стоило предпринимать огромные путешествия с ценными товарами по опасным местам. Крупная караванная торговля прекратилась, и вместо нее осталась только передаточная торговля от стоянки к стоянке, не имевшая 142 значения для культуры. Лишь в одном месте, которое прежде не играло никакой роли, стала теперь процветать сухопутная торговля, в особенности вывоз чая: север Монголии, где соприкасались границы двух культурных государств, России и Китая. Это не могло не оказать благотворного влияния на мирное настроение монголов, которые находили хороший заработок при перевозке чая через степи и потому были заинтересованы в процветании торговли. Период дунганских восстаний (1825—1894). Китайская политика встречала немало затруднений в Средней Азии, несмотря на указанные выше благоприятные условия. Главными виновниками этого были приверженцы ислама в Джунгарии, бассейне Тарима и западных провинциях Китая. Где ислам однажды утвердился, его уже нельзя было вытеснить более удобным буддизмом; нельзя было не считаться с тем влиянием, которое оказывало учение Магомета на воинственный дух, прилежание и энергию своих последователей, и от китайских чиновников требовалось много осторожности и сдержанности, чтобы избегать опасных восстаний народной массы, тесно сплоченной своей верой. И все-таки не раз дело доходило до продолжительных кровавых, порой успешных восстаний дунганов, служивших до известной степени проявлением последних вспышек среднеазиатской жажды войны. В бассейне Тарима магометанский мятеж бушевал уже в 1825—1828 гг. В середине XIX столетия потомки той династии, которая в 1757 г.. к концу Элет-ской войны, была изгнана китайцами из западной части бассейна Тарима, начали делать попытки к завоеванию се вновь, после того как они уже раньше охотно предпринимали мелкие набеги на китайскую границу. Первый поход потерпел неудачу вследствие сопротивления городов Кашгара и Ярканда. Восстание магометан под предводительством Раш ад-дин Ходжа подготовило, однако, в 1826 г. почву для дальнейших предприятий. В другом нападении, которым руководило тогдашний претенаснт Бузург (Бузурук)-хан, принимало участие вспомо143 гательное войско из Кокандда под начальством Мухаммеда Якуб-бея. На этот раз восстали также дунганские солдаты китайцев, осадившие Ярканд и Хотан, между тем как подоспевшие в то же время киргизские разбойничьи шайки осадили Кашгар (1864 г.); но когда они взяли город, Бузург-хан отобрал у них добычу. Во время дальнейших войн с китайцами и дунганскими мятежниками, которые ни за что не хотели покориться пришедшим из Кокандда магометанам, Якуб-бей выступал все более и более блестящим полководцем, пока не устранил окончательно неспособного Бузург-хана и не отослал его обратно в Фергану. В 1868 г. большая часть бассейна Тарима была в руках этого нового властелина, который называл себя с 1878 г. Аталык Гази.

Успехи эти были бы невозможны, если бы в то же время китайское правительство не было приведено в крайнее замешательство вследствие одновременного восстания магометан в Западном Китае и в Джунгарии. К счастью для Китая, который, в довершении всего, был еще ослаблен восстанием тайпингов, мятежники не преследовали крупных целей и не соединились для общего нападения на расшатанную Небесную империю; еще меньше, естественно, думали они о том, чтобы действовать заодно с Якуб-беем, с которым они, напротив, боролись, или даже соединиться с тайпингами и недовольными буддийскими монголами. Таким образом, великое Дунганское восстание было, в сущности, лишь рядом местных восстаний, которые вели за собой страшные кровопролития и обширные опустошения. Китайцы спасались в городах, которые частью сдались под напором живших вокруг дунганов, частью же устояли и представляли тогда важные опорные пункты при вторичном покорении страны, в особенности в Ганьсу, образующем мост к бассейну Тарима, где вспыхнуло восстание в 1862 г. В 1869 г. дунганское войско совершило еще опустошительный поход до Ордоса; в 1873 г. города Южной Монголии подверглись нападению и разрушению. Война с обеих сторон велась далеко не блестяще. 144

С 1872 г. китайцы возобновили опять свое наступательное движение и стали отвоевывать себе вновь Ганьсу. Когда им это после многолетней борьбы удалось, судьба Якуб-бея также могла считаться решенной; а между тем возвращение к своим единоплеменникам и единоверцам в Западном Туркестане было ему отрезано вследствие наступательного движения русских. После того как внезапная смерть Якуб-бея (31 мая 1877 г.) положила конец всякому серьезному сопротивлению, бассейн Тарима снова попал в 1878 г, в руки китайцев и был преобразован, вместе с владениями на Тянь-Шане, в особую провинцию. И здесь Китай граничит почти всюду с владениями культурных государств, России и Англии, с тех пор как и последняя опасная пограничная область, плоскогорье Памир, была поделена между этими тремя державами. Торговля в бассейне Тарима снова поднялась благодаря тому, что Англия, задавшись целью связать Памир с Индией, завела значительную караванную торговлю. С другой стороны, и Россия старается воскресить старые пути, ведущие в Западный Туркестан. Исповедание магометанской веры населением бассейна Тарима и некоторых частей Западного Китая является, конечно, для китайцев постоянной опасностью (в 1894 г. — восстание дунганов), которая может быть устранена с течением времени разве только широкой колонизацией китайцев. Западный Туркестан от конца Тимуридов до проникновения русских

После нашествия монголов население постепенно распалось на три группы. Первая состояла из сартов, оседлого земледельческого населения городов, оазисов и жителей берегов рек; в них мы видим остатки древнейших культурных элементов, которые с течением времени иранизировались и благодаря сильной персидской иммиграции стали и по внешности очень похожи на персов. Эти черты еще усиливались вследствие ввоза персидских рабов и, с другой стороны, уравновешивали про145

дол жавшуюся примесь короткоголовых номадов. Древний культ света давно исчез у сартов, и везде принят ислам. Способности создавать государство сарты не проявили. Под узбеками же, второй группой, нужно понимать полу оседлых тюрко-татар, которым, правда, не чужда примесь иранской крови и высшая культура, но в которых преобладают, однако, воинственные черты номадов. Этот многочисленный класс населения, возникший в завоевательный период кочевников, должен был первый заявить притязание на господство и, наконец, вырвал власть из рук монгольских династий. Настоящий удар был нанесен со стороны бассейна Тарима, где кашгарцы, которых никогда не удавалось подчинить вполне, уже во времена Тимура делали многократные попытки покорить Западный Туркестан. Третью группу туркестанского населения составляют собственно номады, главные пастбища которых лежат частью на севере, частью к западу от Амударьи, по направлению к Каспийскому морю и Хорасану. На севере издревле были поселения киргизов (казаков), из которых они лишь временно были вытеснены движением других номадов; на западе из обломков кочевых народов возникли туркмены, разбойничьи орды, державшие в своих руках отношения между Персией и туркестанскими государствами. Киргизы от начала XVI до конца XVIII столетия. Господство Тимуридов в Туркестане кончилось в 1494 г. Толчком к этому перевороту послужило нападение нескольких тимуридских владетельных князей на хана Мухаммеда Шайбека (Шейбани), предводителя узбеков, которые, по-видимому, жили тогда по верхнему течению Сырдарьи и в землях, граничивших с Восточным Туркестаном. Это нападение повлекло за собой полное поражение Тимуридов, потерявших тогда свои владения и в Мазендеране и Хорасане. Казалось, что вся Персия будет завоевана Шай-беком, но именно тогда иранский народ проснулся к новой жизни под предводительством Исмаил-эль-Сафи: Шайбек вместе со своим войском был побежден этой новой силой (1510 г.). При его преемниках, шейбанидах, 146

Туркестан оставался еще некоторое время единым государством, но потом, как в позднейшую эпоху Тимуридов и еще раньше, при правителях юе-чжи, он распался на несколько самостоятельных государств, положение и размеры которых были уже предопределены естественными условиями страны. Чисто кочевые области, по большей части, добились при этом самостоятельности. Киргизы, жившие в степях к северу от Аральского моря и озера Балхаш, вообще лишь отчасти покорились Тиму-ридам и узбекам. Падение Кипчакского государства постепенно принесло этим номадам большую

свободу, пока в XVI столетии в степях Западной Сибири не образовалось двух государств, государства улусмонгулов и собственно киргизов, или казаков, под начальством хана Ар-слана, покорившего своей власти многочисленные кочевые народы Средней Азии. Киргизское государство мешало узбекам двигаться дальше на север, но потом оно распалось, т. с. киргизский народ распался на множество орд. В XVIII столетии мы находим южных киргизов, которые, по большей части, относительно культивировались и отчасти сделались оседлыми, в Ташкентской области политически организованными; они господствовали, таким образом, над средним течением р. Сырдарьи. Чисто кочевые элементы этого народа образовали Большую, Среднюю и Малую орду. И в киргизах продолжали еще жить остатки прежних воинственных и разбойничьих наклонностей срсднсазиатов, от чего часто терпели соседние народы. Поэтому в начале XVIII столетия составился союз из джун-гаров, башкиров, волжских калмыков и уже оседлых казаков Сибири, этого форпоста России; союз этот поставил киргизов в такое затруднительное положение, что в 1719 г. они обратились к посредничеству России, но безуспешно. Столица Средней Орды, Туркестан, на правом берегу среднего течения Сырдарьи, была завоевана джунгарами; часть киргизов покорилась, другие бежали на юг. Вскоре они опять ворвались и снова овладели своей страной, но, разумеется, лишь для того, чтобы потом окончательно подпасть русскому влиянию. 147

- Положение северных городов культурной части Западного Туркестана, носившего в Средние века по большей части общее название Мавераннехр (Ma wara' 1-nahr), т. е. Ташкент и Туркестан, по отношению к номадам подвергалось постоянным переменам: когда власть киргизов ослабевала, то они или их узбекские князья становились почти самостоятельными, когда же власть киргизов снова усиливалась, они подпадали более или менее под господство этих номадов; иногда их присоединяли и к государствам узбеков. В 1723 г. джунгары осадили Туркестан, но с 1741 г. киргизы снова владели городом В 1780 г. Юнус Ходжа из Ташкента нанес такое тяжкое поражение киргизам Большой Орды и так их запугал тем, что перебил много тысяч пленных, что они признали над собой его власть. Узбекские государства Хива, Бухара и Коканд с 1500 г. Мавераннехр по устройству поверхности распадался на различные области, из которых в течение исторической жизни, в свою очередь, обазовались соответственные государства: бассейн нижнего течения Амударьи (Хива), бассейн среднего течения той же реки с долиной Зерав-шана (Бухара) и верхняя долина Сырдарьи (Фергана, Коканд). Сюда же присоединялась часто страна по верхнему течению Амударьи (Балх), которая легко подпадала влиянию Афганистана, когда на юге образовывалось более сильное государство. Среднее и нижнее течение Сырдарьи были под слишком сильным давлением чисто кочевых племен, чтобы здесь могли возникнуть более сильные государства. От Бухары, опять-таки, нередко выделялось в особое государство верхняя долина Зерав-шана со столицей Самаркандом (Мавераннехр в более тесном смысле слова). Из этих государств Хива (Хорезм), после низложения и смерти Шайбск-хана, была сначала занята персами. Но так как покровительство персов шиитской пропаганде вызвало скоро нелюбовь к ним со стороны строго суннитских жителей страны, то в 1515 г вспыхнуло восстание, во главе которого стал узбекский принц Ильбарс; при содей-

148 ствии своих братьев он постепенно изгнал персов из всех городов страны и даже делал успешные набеги на Хорасан. Дальнейшее движение в этом направлении встретило препятствие со стороны туркменских племен, которые тогда уже смотрели на пограничную степь между Персией и Хивой как на свою исключительную собственность. Так как братья Ильбарса утвердились в разных городах в качестве феодальных владетелей, то после смерти первого властителя о каком-либо строгом единстве и речи не было. Только после того как утихли до некоторой степени раздоры между отдельными ленными князьями, и туркмены были умиротворены, узбеки хивинские вместе с узбеками бухарскими могли возобновить свои нападения на персидские земли. Сефевид Тахмасп 1 Персидский в конце концов не мог найти другого исхода, как породниться с хивинским царствующим домом и за крупную сумму денег купить союз, который обеспечивал спокойствие его пограничных земель. Новые смуты в Хиве привели к тому, что потомки Ильбарса были почти совершенно истреблены Дин-Мухаммед-султаном, который разделил страну между членами своей семьи и был провозглашен ханом (3549 г.). Он отнял от хана бухарский город Мерв, этот старинный аванпост персидской культуры, и установил здесь свою резиденцию. Но после его смерти (1553 г.) Мерв опять перешел к персам. В наступившие после этого междоусобия многократно вмешивался хан Бухарский Абдул-лах, пока ему не удалось в 1578 г. овладеть всем государством. Лишь в 1598 г. один из изгнанных князей сумел опять отобрать большую часть страны. И впоследствии Хиву раздирали гражданские войны: принцы царствующего дома получали в удел города и управляли ими почти самостоятельно, опираясь то на узбеков, то на туркменов, то на найманов, киргизов и уйгуров, остатки которых также жили в пределах Хивы. Около середины XVII столетия, когда Абулгаз I Бсхадур (1605—1664 гг.) объявил себя государем (1644—1663 гг.) и историографом чингисидов, калмыки простерли свое господство на киргизскую степь вплоть до Хивы; следующие

149 десятилетия наполнены битвами с этими новыми противниками и новыми войнами с Бухарой. Потом наступило более спокойное время; хан, резиденция которого была 6 Ургенче или Хиве, был, в сущности, лишь самым могущественным из многочисленных ленных князей, живших в разных городах и при случае решавших между собой свои мелкие распри. Эта черта мелочности является характерной для истории

Туркестана, новейших времен. В XVIII столетии киргизы Малой Орды присвоили себе власть над Хивой, пока в 1792 г. один узбекский князь не основал новой династии, удержавшейся до 1873 г. Ядро Западного Туркестана — Бухара (Бохара) также уже более не играло крупной исторической роли. Сначала здесь удержались потомки Шайбек-хана, из которых Обаид-Аллах (1533—1539 гг.) вел войну с Персией, если только можно так называть его разбойничьи походы. Самый выдающийся из Шейбанидов, Абдуллах II (1556—1598 гг.), с большим успехом стремился к поднятию культуры. В 1599 г. на престол вступила династия Аштарханидов (Джанидов), переселившаяся в 1554 г. и Астраханского ханства назад в Трансоксанию; ханства Балх и Самарканд теперь совсем отделились от Бухары. И политический упадок стал еще сильнее, когда в 1737 г. шах персидский Надир удачным походом отомстил за постоянные набеги на его владения. Новая узбекская диРодословная династии Аштарханидов

Шейбан _______I__________ Шах Будаг Мухаммед Шайбе к-хан (Шейбани) Коджа Мухаммед Яр М хамме Искандер У Д Астраханский

Абдуллах II Цара Ханум Джанды (Аштарханиды)

Джан

150 настия Мангитов, также гордившаяся своим монгольским происхождением, свергла в 1785 г. Аштарханидов и удержала за собой бухарский престол вплоть до 1868 г. Родословная династии Мангитов

Джан Абулгаз (1758—1785) Его дочь Князь Ногайский Даниил (Ман'гит) Мир Мазум Шах Мурат _________* Мангиты

Фергана, или ханство Кокандское, была страной, где тимуриды дольше всего держались. Потом страна досталась Шейбанидам и Аштарханидам, но в 1700 г. она достигла полной самостоятельности, которую и сохранила до 1876 г. Вследствие географического положения Ферганы персидское могущество, с которым Хиве и Бухаре всегда приходилось считаться, не имело для нее никакого значения, зато положение дел в Восточном Туркестане и в киргизской степи требовало постоянного внимания: из Ферганы, например, начался поход Якуб-хана, изгнавшего одно время китайцев из бассейна Тарима. В 1814 г. усилившийся тогда Коканд покорил южную киргизскую степь с Ташкентом и Туркестаном, что возбудило зависть Бухары. Уже с воцарения династии Мангитов между Бухарой и Кокандом возникли раздоры; в конце концов Коканд был завоеван в 1481 г. бухарским ханом Наср Уллой (1827— 1860 гг.), который, несмотря на повторные восстания, удержал его за собой. Дальнейшие судьбы ее лучше рассматривать в связи с теми событиями, благодаря которым Россия вступила во владение Средней Азией. В общем, узбекский период был для Туркестана периодом мелкой борьбы, которой слабо противостояла настоящая культурная работа. В населении преобладал 151

дух кочевничества, проявлявшийся в особенности в постоянных разбойничьих походах против Персии. Международное общение, обусловливавшее некогда блеск Туркестана, было направлено по другим путям, и от прежних богатых городов осталась лишь тень их былого величия. СИБИРЬ И АЗИАТСКАЯ РОССИЯ Подобно полуокоченевшему от мороза организму-великану, покоится Сибирь между монгольскими степями и холодными волнами Северного Ледовитого океана. Сколько силы, сколько богатств могли бы дать своим обитателям эти огромные пространства с их величественными реками, если бы жестокий климат не наполнял устьев рек льдом, не обращал обширных равнин в болотистые бесплодные тундры и не сохранял в оледенелом состоянии более глубокие слои земли даже летом. Страна, которую мы называем Сибирью, представляет, конечно, разнообразие в климатическом отношении. К северной полосе, которая едва в состоянии пропитать свое разбросанное редкое население, примыкает с юга полоса лесов, весьма распространенных в гористой восточной части, между тем как в равнинной западной части простираются степи, продолжающиеся далеко в Туркестан и в Восточную Европу. В зависимости от этого Сибирь разделяется на несколько хозяйственных поясов: север-носибирский, объединяющий область тундры и более широкий на западе, чем на востоке, далее западносибирский — степной и восточносибирский — лесной. Сюда следует еще прибавить восточное прибрежье, своеобразную хозяйственную полосу: в то время как для обитателей тундр северные моря почти не имеют никакого значения как источник пропитания, восточное прибрежье с нижним течением Амура и Камчаткой можно определить как полосу, где рыболовство составляет основу существования. 152 Пояс гиперборейский

Различные хозяйственные формы Сибири не ограничиваются, конечно, исключительно только этой страной. Как ни усложняются простые климатические условия различием в высоте местности и влияние температуры моря, климатические зоны в общем охватывают землю в виде поясов; в пределах этих последних мы везде встречаем народы, которые находятся почти в одинаковых естественных условиях и приспособили свой быт к этим условиям. Даже народы совершенно различного происхождения обнаруживают благодаря этому культурное родство, которое часто сильнее и заметнее, чем родство крови: степной номад-араб обнаруживает сходство с номадом-монголом; бродячий бушмен Южной Африки стоит ближе к австралийскому негру, чем к суданскому земледельцу. Но не одно климатическое положение обусловливает хозяйственную жизнь народа: сюда еще следует прибавить условия общения. Если бы, например, изолированным австралийцам была "знакома хозяйственная форма кочевого быта, для чего весьма пригодны значительные пространства их страны, то европейцы, при своем появлении, нашли бы совершенно другой, вероятно, более способный к сопротивлению народ. С другой стороны, иногда и хороший пример проходит бесследно: бушмены ничему не научились у своих соседей-скотоводов; здесь решительное влияние оказывают и черты характера, выработавшиеся путем долгой наследственной передачи и подбора, но нелегко поддающиеся точному определению. Но, несмотря на эти ограничения, клима-тическохозяйственные пояса тем важнее, чем скуднее Другие источники исторического познания. С этой точки зрения мы не должны рассматривать северных сибиряков просто как особую группу человечества, но должны исследовать тот хозяйственный пояс, к которому они относятся наравне с американскими и европейскими народами, а именно северный полярный пояс, жителей которого мы называем общим именем гиперборейцев. 153 Основы этой общей гиперборейской культуры определяются прямыми и косвенными влияниями климата, но особенности отдельных ветвей, на которые распадается эта культура, определяются особенностями страны, ее положением по отношению к остальному миру и характером ее жителей, Непосредственное влияние климата сказывается очень резко в одежде и постройке жилищ, так как, ввиду суровости климата, тело гиперборейца, безусловно, нуждается в защите. Косвенное влияние выражается в том, что количество съедобных растений на севере весьма незначительно, между тем как представители животного мира, водящиеся в огромных количествах, составляют основу пропитания и доставляют большую часть сырых продуктов для материальной культуры. Обширное и почти исключительное применение материалов животного и минерального царства вместо растительного является главной характерной чертой гиперборейской культуры. Самую чистую форму этой культуры мы находим у американских эскимосов, так как здесь влияние юга едва заметно: утварь и оружие из кости, рога и камня, одежда из шкур, дома и шалаши из камней, снежных глыб или шкур являются наиболее характерными чертами, к которым нужно прибавить такие особенности, также обусловленные климатом, как лыжи, очки против снега и сани, запряженные собаками. Вместе с тем эскимосы доказывают, что полярные народы, как и все другие первобытные расы земного шара, ведут чисто захватническую форму хозяйства: охота на млекопитающих, птиц, рыбная ловля в малых размерах доставляют главную массу питательных продуктов. Там, где можно достать немного растительной пищи, произрастающей в диком виде, ею не брезгуют: у южных остяков корни и луковицы составляют даже значительную часть пропитания; но о возделывании их нигде и речи нет. Так же мало думают они о том, чтобы разводить полезных для себя животных, за единственным исключением собаки, которая является на всем земном шаре спутником человека даже у народов 154

бродячих, а у гиперборейцев приобрела совсем особенное значение: как животное, служащее для перевозки тяжестей, она усиливает здесь подвижность человека и тем увеличивает область его пропитания. С другой стороны, зимой, когда оскудевают средства пропитания, она издавна служила своему господину пищей; по большей части оставляют в живых лишь несколько собак для приплода. И европейские обитатели южного предела льдов, как свидетельствуют находки, в эпоху делювия вели простейший образ жизни гиперборейцев. Подобно эскимосам, они культивировали искусство, сводившееся, главным образом, к верному воспроизведению изображений животных и человека и вполне соответствовавшее, вероятно, характеру и склонностям этих чисто охотничьих племен. Для объяснения этого сходства нет надобности допускать существование материковой связи, соединявшей некогда Гренландию с Западной Европой и делавшей, быть может, возможными переселения полярных народов. Удивительно, что азиатские и современные европейские гиперборейцы не обнаруживают этой склонности к натуралистическому искусству, но предпочитают ему стилизированный орнамент. Эта маленькая черта указывает на важное различие, выработавшееся между американскими и азиатскими полярными народами: первые остались охотниками и собирателями, вторые же, наоборот, обратились, по большей части, в арктических номадов и тем сильно изменили основы своего хозяйственного строя, свои интересы и наклонности. Это факт исторический, который до известной степени можно еще проследить. Длинноголовые охотники и оленеводы. По окончании ледникового периода, как мы видели, север Азии и Европы заселился длинноголовой расой, которая была приспособлена к относительно суровому климату и потому с отступлением ледникового покрова могла заселить те области, которые стали доступными. Таким образом, по всей Сибири появились длинноголовые охот-

155 ничьи народы, которые постепенно все резче и резче стали отличаться от своих живших южнее сородичей. В то время как эти последние подвергались влиянию высшей земледельческой и металлической культуры короткоголовых народов Западной и Восточной Азии, в то время как на Алтае образовался северный отпрыск культуры меди и бронзы, носителями которой были, главным образом, длинноголовые, влияния эти почти не коснулись северных сибиряков. Земледелие было невозможно, а добыча металлов требует наличности огромного количества горючего материала, почти совершенно отсутствующего в тундре. Отдельные новые отрасли искусства и навыки могли случайно проникать и на север: так, в прежние времена среди остяков были распространены гончарное и кузнечное искусство, но в общем азиатские гиперборейцы остались жалкими, малочисленными племенами, не стремившимися ни к дружеским, ни к враждебным отношениям. Охота, рыбная ловля да собирание ягод и кедровых орехов составляли главные средства пропитания. Появление кочевых пастушеских племен, сначала арийского, а потом и монгольского происхождения, вначале не могло внести много перемен; непосредственное перенесение скотоводства (рогатого скота, лошадей и овец), было, конечно, невозможно, хотя впоследствии якуты и доказали, что разведение скота возможно и под очень северными широтами. Таким образом, среднеазиатский номадизм мог действовать лишь косвенно своим примером; без сомнения, некоторые пастушеские племена были оттеснены в северные тундры, где их скот не мог размножаться, так что они были вынуждены заменить его чем-нибудь другим. Но прошло, кажется, долгое время, пока сделали открытие, что северного оленя можно приручить, как и наш рогатый скот, употреблять его мясо и молоко и пользоваться его вьючной силой. Некоторые племена лишь очень поздно перешли к новым хозяйственным формам, таковы, по мнению Якоб-сена, ороки о. Сахалина. К эскимосам знакомство с се156

верным оленем и вовсе не проникло, хотя всегда существовало некоторое сообщение через Берингов пролив; даже камчадалы ко времени их открытия разводили только собак. Северный олень во многих отношениях заступил место собаки и расширил пределы обитания человека благодаря тому, что увеличил еще более, чем собака, способность к передвижению; он употребляется не только под упряжь в санях, но и для верховой езды, и как вьючное животное, и, к тому же, сам отыскивает себе пищу. Он, конечно, дает гораздо меньше молока, чем рогатый скот, но зато дает возможность обращать горькие мхи и лишаи тундры в человеческую пищу, не прибегая к убою животного. До какой степени существование большинства азиатских гиперборейцев находится в зависимости от оленеводства, свидетельствуют замечания Отто Фин-ша об опасностях, связанных с падежами оленей в Западной Сибири: «При недостатке в северных оленях туземное население должно все более и более впадать в бедность и опуститься до уровня рыбаков, живущих изо дня в день. Без северных оленей тундра и водящиеся на ней пушные звери и т. п. делаются недоступными и теряют свою ценность; без северных оленей туземные жители теряют большую часть источников для обмена, пропитания, одежды и жилищ». Без сомнения, благосостояние населения не везде так тесно связано с обладанием северными оленями, так как часто главную массу пищи доставляет охота, а по уменьшении дичи — рыбная ловля; кроме того, не везде еще умеют или лишь недавно только научились пользоваться молоком. Это указывает на то, что разведение оленя, не упоминаемого ни греками, ни римлянами, относительно новейшего происхождения; незначительное число разновидностей и весьма незначительное разнообразие в окраске северных оленей наводит на то же заключение. Если же, наконец, наблюдение показывает, то у западных гиперборейцев Старого Света, у лапландцев, больше всего пользуются северным оленем, между тем как восточные гиперборейцы, живу157 щие, например, у Берингова пролива, еще не знают его, то это служит до некоторой степени указанием на то, откуда и в каком направлении распространилось разведение этого животного. Вообще же оленеводство принадлежит исключительно гиперборейцам; никакой другой народ не послужил для них в этом отношении непосредственно образцом, и ни один культурный народ, проникший в северные пределы, не перенял оленеводства в таких размерах, чтобы о нем стоило упоминать. Гиперборейская смешанная культура. Вопрос о быте гиперборейцев принимает совсем другой оборот, когда ~мы исследуем кровное родство отдельных племен. Оказывается, что и азиатские гиперборейцы не являются чистыми потомками того длинноголового первобытного населения, которое к концу делювиального периода наполняло Северную Азию и Европу, но у большинства из них есть значительная примесь короткоголовых. Это вполне подтверждается исследованием языков: «енисейские» языки, принадлежавшие первоначально гиперборейским длинноголовым, были, по большей части, вытеснены монгольскими или финно-угорскими языками, обладателями которых должны были быть короткоголовые. Народом, который твердо держался старины в лингвистическом отношении, являются енисейские остяки, которых ошибочно смешивали с западными финно-угорскими или обскими остяками. В Западной Сибири к гиперборейцам могли примешаться отколовшиеся от арийской расы длинноголовые блондины, как это указывают часто встречающиеся белокурые индивиды среди остяков; но возможно также, что среди самих гиперборейцев выработалась даже местная белокурая разновидность. Во всяком случае эти блондины еще более усиливают господствующую здесь этническую путаницу. В общем же можно сказать, что финно-

угорская группа народов, к которой теперь причисляют большинство гиперборейцев, представляет результат смешения длинноголовых гиперборейцев, с одной стороны, и короткоголовых монголов, с языком, чуждым монгольским идиомам, — с дру158 гой, но что внутри отдельных племен степень смешения может быть весьма различна. Общая культура, естественно, привела к тому, что различия сгладились. Но и эта культура заслуживает более внимательного исследования, так как, несмотря на свой чисто гиперборейский характер, она сложилась из двоякого рода элементов, из которых одни были присущи древним длинноголовым, или енисейцам, между тем как другие должны были быть приписаны монгольским переселенцам. Остатки первых элементов, уясняющие нам древнейший образ жизни и мировоззрение севера, и должны быть особенно внимательно исследованы. Одним из наиболее явных следов является поклонение медведю, связанное первоначально с воззрением, что духи умерших воплощаются в медведей; в дальнейшем развитии медведь является уже божеством, хозяином лесов, которому оказывают чрезвычайные почести даже тогда, когда его побеждают или приносят в жертву. Этот культ медведя вполне сохранился у айнов и гиляков, но на западе он значительно упал, хотя и не исчез окончательно. В финских преданиях старинное значение медведя выступает еще очень сильно. Остяки и вогулы также устраивают праздники по случаю убиения медведя и кля-, нутся медвежьей лапой и шкурой; по В. В. Радлову, енисейские остяки, эти самые чистые остатки древнего населения, также придерживаются этих обрядов. Вторую особенность древних гиперборейцев составляет громадное значение, которое они придают определенным мистическим объектам, первоначальный смысл которых трудно уяснить. Сюда в особенности относятся шесты, обвешанные лоскутками, и т. п. Еще Георг Вильгельм Штеллср (1709—1746 гг.) рассказывает о камчадалах, что они поклонялись «мухогонкам», т, е. палочкам, обвешанным травами, которым они поклонялись как божествам под именем «инауль», причем травы должны были изображать курчавые волосы божества. Айны также изготовляют подобные святыни, причем они застру-чивают с одного конца палочку так, что образуется нечто 159 вроде «мухогонки»; эти объекты можно встретить вплоть до Южной Японии: даже древняя религия Шинто насчитывает в числе своих священных объектов палочки, бб-вешанные полосками бумаги (Gohei). По обыкновению, следы этого древнего волшебного средства встречаются все реже и реже по мере удаления на запад; но при внимательном изучении их все же находят и тут в достаточном количестве. У минусинских татар, у которых, без сомнения, значительная примесь гиперборейской крови, очень в большом ходу палочки, обвешанные лоскутками, а буряты поклоняются как святыне привескам из кожаных ремешков и лоскутков материи. Даже у мадьяр еще во времена исторические было в обычае изготавливать «деревья с лоскутками». Чисто гиперборейской чертой является также вера в подземный мир, совершенно сходный с миром надземым: суровость климата не поощряет человека искать загробной жизни в холодном облачном небе, она направляет его взоры на теплую защищающую землю. Эту черту труднее проследить, так как веру в существование подземного царства можно найти и в других местах; но у народов, живущих южнее, подземный мир принимает мрачный характер и представляет противоположность светлым небесным жилищам. Наконец, орнаментика во всей Северной Сибири обнаруживает поразительное сходство; и на этот раз мы находим на востоке именно самые явственные остатки этого древнего искусства, хотя мотивы орнаментики можно также хорошо проследить еще далеко на западе, среди самоедов и остяков. Во всем этом отражается долгое историческое существование, выразившееся не столько в странствованиях и передвижениях, сколько в немедленных изменениях, которые можно проследить лишь по их результатам. Большие наступательные войны, следствием которых бывали внезапные перемены этнической картины, едва ли имели место в гиперборейской области древнейших времен. Правда, воинственные номады юга, для которых были открыты богатые культурные страны, при случае 160 совершали разбойничьи набеги и в «страну мрака», но сама природа не допускала обширных завоеваний в стране, которая не могла дать пропитания войску и была доступна лишь туземцам, имевшим в своем распоряжении сани и северных оленей или собак. Переселение якутов на север. Если, несмотря на это, монгольские племена постепенно смешивались отчасти с гиперборейцами, то это были лишь отщепенцы, оттесненные в негостеприимные Сверные страны. Ближайшим примером служат якуты, живущие в области р. Лены вплоть до Ледовитого океана. Якуты — настоящие тюрки, сохранившие еще воспоминания о своем южном происхождении. Как полагают, они были вытеснены бурятами, проникшими в XIII столетии с Амура в область Байкальского озера, и были вынуждены отступить на север, оттесняя на своем пути тунгусские племена. Они отлично приспособились к своему новому местообитанию, не отказавшись, однако, от своей первоначальной хозяйственной формы — разведения рогатого скота; якутский скот также приспособился к новой родине и доставляет подвижным якутам лучшую основу существования, чем северный олень тунгусам и остякам. По своей энергии и деятельности якуты, сохранившие остаток предприимчивого духа номадов, несомненно, стоят выше своих соседей.

Жители Западной Сибири

Особо от настоящих гиперборейцев, уже в силу различия в хозяйственных формах, стоят, образуя отдельные группы, с одной стороны, кочевые народы Западной Сибири, с другой — охотничьи племена Восточной Сибири, хотя и те и другие находятся в большем или меньшем этническом родстве с древними длинноголовыми полярной области. В то время как гиперборейские племена жили, в об-Щем, спокойно в своих негостеприимных местах и, со своей стороны, почти не обнаруживали никакого стрем161 ления искать новых местообитаний в более южных странах, жители западносибирских степей были вовлечены во многие великие передвижения народов Средней-Азии, а территории их часто входили в состав мировых государств номадов. Жители Западной Сибири в более тесном смысле слова, от которых необходимо, разумеется, отличать обитателей северных полярных стран, занимают степные пространства, которые лучше всего могли быть использованы при сочетании кочевничества и охоты, сочетании, которое у гуннов и у монголов составляло важнейшую основу существования. Из этого следует, что жителям Западной Сибири присуща значительная подвижность. И действительно, в эпоху гуннов здесь выступал народ, который имел продолжительное влияние на культурное развитие Европы. Это были мадьяры. Мадьяры, аланы и авары. В противоположность османам, область распространения которых соприкасалась с областью распространения мадьяр, эти последние сумели гораздо лучше первых приноровиться к европейским условиям и постепенно все теснее и теснее сродниться со своей новой родиной, между тем как турки понемногу снова вытесняются с материка Европы. Причина, почему именно им удалось это приспособление, кроется отчасти в их этнических особенностях. На самой заре истории Юго-Западная Сибирь была наполнена скифскими племенами, большинство которых было иранского происхождения, следовательно, принадлежало к светлокожей длинноголовой группе европейских народов. Вероятно, благодаря этим скифам охотничьи племена, жившие далеко к северу и находившиеся в родстве с длинноголовыми гиперборейцами, познакомились с кочевой формой хозяйства, что вряд ли произошло без соответственного смешения рас. Лишь позднее, когда скифы были вытеснены или поглощены монгольскими номадами, эти последние путем сильного смешения с племенами Западной Сибири могли наложить свою печать на их физический тип и язык, не будучи, однако, в состоянии 162 преобразовать ядро народа; приволжские финны остались даже типичными длинноголовыми. Этим можно объяснить то поразительное явление, что современные мадьяры своей внешностью очень мало напоминают степных жителей Средней Азии; позднейшие смешения с европейскими народами, естественно, также влияли в этом смысле. Урал не составлял предельной грани для финно-угорских племен, или, вернее, смешение, от которого они произошли, совершалось также и в степях Восточной Европы; «урало-алтайцы» были распространены на юге до Волги, на севере — до Финляндии и Норвегии. Сходный с ними смешанный народ, аланы, в котором, впрочем, примесь иранской и монгольской крови была сильнее гиперборейской, долгое время отделял финские племена Западной Сибири и Восточной Европы от взаимоотношений с культурным миром; и лишь после того как он был увлечен великим нашествием гуннов, он освободил путь народам, жившим далее на севере. Древнейшая истории финно-угорских кочевников, привлекавших к себе тогда впервые внимание культурного мира, очень мало известна. По-видимому, прежде северную границу между собственно-кочевыми народами и гиперборейскими охотничьими племена составляла линия Тобольск — Томск — Красноярск, так как громадные курганы, столь характерные для Западной Сибири, лежат лишь к югу от этой линии. Содержимое этих курганов вместе с тем показывает, что культура номадов была тесно связана с культурой Алтая, культурой меди и бронзы, являющейся отраслью древней цивилизации юга. Постепенно граница с гиперборейцами отодвигалась все Дальше на север; возможно, что введение оленеводства ослабило контраст между кочевниками и северными охотниками. Более точных данных о первоначальных местообитаниях мадьяр мы не имеем, но множество тюркских слов, встречающихся в их языке, указывает на то, что они жили сравнительно далеко на юге Западной Сибири и там име163 ли возможность смешиваться с тюркскими племенами. Здесь они были вовлечены в великое движение среднеазиатских народов на Запад, движение, которое после нашествия гуннов в Европу продолжалось еще несколько веков. Предшественниками их во многих отношениях были авары, составлявшие, по-видимому, часть кочевых жужаней, которые после уничтожения их государства а Средней Азии двинулись на Запад, увлекая за собой и уйгурские племена. В 565 г. они ворвались в нынешнюю Венгрию и продержались здесь до 796 г., когда были покорены Пыпином. Тем временем мадьяры, достигшие уже в 550 г. Волги, продвинулись еще дальше, пока не появились в 886 г. на Дунае, где основали на прежней территории аваров новое прочное государство, в противоположность родственным им в отдаленной степени болгарам, жившим к югу от Дуная и переменившим свой язык на славянский диалект, мадьяры сохранили свой родной язык, и это составило залог их самостоятельного существования. Угрия. После падения могущества гуннов и аланов и после отступления мадьяров в Юго-Западной Сибири

выдвинулся кочевой народ, киргизы, или казаки. Народы Северо-Западной Сибири, наоборот, носят общее название угров, а страна их называется Угрией. Несмотря на свою отдаленность, страна эта стала обращать на себя некоторое внимание с тех пор, как она сделалась сосредоточением значительной меховой торговли и завязала отношения с Европой далеко за Уралом. В политическом отношении Угрия, в общем, разделяла судьбы более южных стран, которые, со своей стороны, присоединялись обыкновенно к крупным кочевом государствам Средней Азии, и прежде всего к государству тюркскому и уйгурскому; впоследствии киргизы, этот главный народ Юго-Западной Сибири, образовали сами довольно могущественное государство. Новая волна завоеваний, хлынувшая в монгольский период из Средней Азии, пронеслась, конечно, также и над Западной Сибирью. Ко времени распада монгольской империи она входила в состав Кипчакского го164 сударства, включавшего, сверх того, степи Аральского и Каспийского морей и Восточно-Европейскую низменность. Попытка монгольского предводителя Ногая, внука Теваля, основать на севере государство в конце концов не удалась (1291 г.); но его «ногайцы» удержались в Западной Сибири и Южной России. С тех пор об Угрии как о части монгольского государства едва ли может быть речь даже при Тимуре, который присоединил на время Кипчак к своему недолговечному мировому государству; Тимур достиг лишь один раз после трудного перехода через юго-западные степи Сибири Иртыша и Тобола, но потом повернул на запад к низовьям Волги. Но хотя в политическом отношении значение Угрии было ничтожно, зато она издавна привлекала к себе много внимания в экономическом отношении. Уже в XI столетии новгородские купцы открыли здесь торговлю мехами. С течением времени эти торговые отношения стали оживленнее: здесь возникли укрепленные фактории новгородцев, и, наконец, на туземных жителей стали смотреть как на подданных могущественного торгового Новгорода, которому они должны были платить дань мехами; по-видимому, страна доставляла тогда и благородные металлы. В 1187 г. угорские племена, находившиеся под властью различных князей, подняли восстание. Предпринятый в 1193 г. поход новгородцев в Северо-Западную Сибирь окончился неудачно, и прежде чем они решились предпринять новый поход, наступила эпоха монгольских завоеваний. Новгородцы сумели настолько хорошо поставить себя по отношению к новым господам, что успели, по крайней мере, снова возобновить свои торговые отношения, так что и тогда отношения Западной России с Угрией не совсем прекратились. Сибирское царство. При распадении Кипчакского государства предводители ногайских орд в Угрии стали основывать маленькие княжества. Когда умер Тимур, самым могущественным князем в стране, названной тогда впервые Сибирью, был князь Он; но и новгородцы имели тогда снова владения в Угрии. Вовлеченный в споры из-за 165 престолонаследия в Кипчаке, он был разбит и умерщвлен, после чего сын его, Тайбуга, направился к низовьям Тобола, вытеснил оттуда новгородцев и основал маленькое государство, столица которого соответствовала приблизительно нынешней Тюмени. Не было недостатка в войнах с остяками и вогулами, киргизами и монгольскими ханами Казанского царства; в связи с этим произошло то, что с 1465 г. Угрия стала платить дань русским, заступившим теперь на сцену, как новая великая сила. Разрушение Новгорода Иваном Грозным заставило перенесли на Россию все притязания на господство и этого старинного торгового города. В 1499 г. были присоединены земли по нижнем течению Оби; татарский князь из Тюмени перенес свою столицу в окрестности нынешнего Тобольска, где он заложил укрепленный город Искер, или Сибирь. Здесь сибирские князьки спокойно удерживали долгое время свои владения благодаря тому, что они благоразумно согласились платить ежегодную дань России. Кроме Сибирского царства в Западной Сибири должны были существовать еще другие татарские княжества. Но и у остяков, этого самого южного из гиперборейских народов, эти примеры государственной организации не прошли незамеченными. Вероятно, нападения татар побуждали их к соединению в более тесные союзы. Вскоре после того в каждой мелкой остяцкой орде появился городок (вош), где начальники проявляли свою власть по образцу татарских князей. Каждое укрепленное местечко становилось, таким образом, центром маленького княжества; впоследствии несколько мелких государств соединялось местами в одно большее. Крепости были расположены на возвышенностях, по берегам рек и, по татарскому образцу, были защищены валами, рвами и частоколами; по преданиям, встречались даже такие крошечные крепости, стены которых были покрыты медной обшивкой. И теперь еще можно встретить в Западной Сибири многочисленные остатки этих крепостей; южные крепости, сооруженные татарами, выгодно отличаются 166 от северных, которые следует приписать остякам. Остяцкие княжества имели очень редкое население: самое большое из них, Тяпарвош, в нынешнем Тобольском округе, едва могло выставить 300 человек воинов, из чего можно заключить, что жителей в нем было, самое большее, 1200 человек, а меньшие княжества насчитывали всего несколько сот душ и даже того меньше. При такой раздробленности новгородские купцы легко могли сойти временами за королей. Княжества татарские были несколько больше: Сибирь, самое могущественное из них, имело население в 30 000 человек. В этом государстве Сибири во второй половине XVI столетия произошел переворот. Тогдашний князь Ядгар (Едигер) был низвергнут в 1562 г. узбеком Кучу-мом (Кецюмом), Сибирь была им завоевана и начала воинственную политику против окружающих местностей; новый властелин принял гордый титул царя

сибирского. Вместе с тем он, по вполне разумным соображениям, стал насильно распространять ислам среди своих по большей части языческих подданных, для чего он испросил у князя Абд-Аллаха бухарского необходимых для этого миссионеров. Если бы эта мера не была проведена слишком поспешно и если бы вторжение новой силы не изменило радикально положения дел, она оказалась бы необычайно полезной для поднятия значения сибирского царства: при обширных размерах и редком населении страны более тесное объединение возможно было бы лишь тогда, если бы духовная связь, какой являлся ислам, теснее связала между собой отдельные группы народов. Вместе с тем магометанский фанатизм был бы превосходным оружием против христиан-русских. Но так как проповедь магометанства сразу натолкнулась на сильное сопротивление остяков, то она скорее способствовала еще большему ослаблению государства, и притом в такой момент, когда крупные купцы из Восточной России, сильно терпевшие от набегов сибиряков, отправили в Угрию казацкого атамана Ермака. Известия об этом походе свидетельствуют, что в Угрии существовало множество мсл167 ких татарских княжеств, находившихся, смотря по обстоятельствам, в большей или меньшей зависимости от сибирского царства. Государственная власть и больший^' ство поселений сосредоточивались по берегам рек; по рекам же шло наступление русских, постепенно овладевших неизмеримыми пространствами Сибири. Юго-западные степи, арена ногайских и киргизских номадов, гораздо дольше сохраняли свою независимость, чем угр-ский север. Население Восточной Сибири

Восточная Сибирь — страна по преимуществу гористая, и лишь на дальнем севере она переходит в тундру. В хозяйственном отношении эта гористая страна весьма разнообразна: местами она так богата лесом и дичью, что одна охота и связанная с ней торговля пушниной могут содержать довольно значительное население, а многочисленные реки являются богатым источником другой отрасли чисто захватнического хозяйства, рыболовства; в более южных областях нет недостатка в холмах и равнинах, на которых возможно земледелие, ни в пастбищах, которые могут быть использованы для скотоводства. Таким образом, возрастание населения не поставлено здесь в слишком тесные рамки, но зато гористость страны препятствует тем великим переселениям народов, которые столь характерны для Средней Азии и в которые была вовлечена лишь южная окраина Восточной Сибири; вернее, она была колыбелью народов, которые наводняли отсюда Среднюю Азию или Китай. Страна, прилегающая к озеру Байкал, была колыбелью монгольских и тюркских племен, а из Маньчжурии вышли многочисленные толпы народов-завоевателей, имевших, однако, по своим успехам меньшее значение. Переселение тунгусов на север. Из южной окраины Восточной Сибири предпринимались переселения и на север, которые постепенно изменили этническую карти168

ну более полярных стран; но, само собой разумеется, это произошло путем медленного процесса вторжения и оттеснения. Весьма вероятно, что цепь гиперборейских народов, которая протянулась от прибрежья Северного Ледовитого океана в Европе вплоть до Америки и Гренландии, в прежние времена шла непрерывно и через Се-перо-Восточную Сибирь; за это говорят уже старые культурные связи между западными гиперборейцами и племенами прибрежья Берингова моря. Но цепь эта была прервана переселением на север тунгусского народа, который образовался в Юго-Восточном нагорье Восточной Сибири, главным образом, из монголоидов, но с сильной примесью гиперборейской крови; ближайшими их родственниками нужно считать народ ню-чжи и маньчжуров. Тунгусы представляют замечательный пример первобытного народа, у которого язык и национальные особенности не находятся в тесной зависимости от хозяйственных форм; это объясняется физическими условиями страны, представляющими большое разнообразие в добывании средств существования, и одновременным соседством ее как с территориями кочевых народов Средней Азии, так и с земледельческими странами Китая и полярными территориями охотничьих народов. Этим объясняется, что, быть может, никакой другой народ не менял так легко свои хозяйственные формы и не приспосабливался так легко к самым разнообразным жизненным условиям, как тунгусы. Когда тунгусское племя было известно еще лишь поверхностно, различные группы его различали по хозяйственным формам быта, а именно: тунгусов-оленеводов, коневодов, степных, лесных и собаководов; в этом смысле можно было бы говорить и о тунгусах-земледельцах на юге. Таким образом, среди этого многостороннего народа существуют чистые охотники, степные номады, полярные номады и оседлые земледельцы и скотоводы, а отдельные племена, в случае необходимости, еще в новейшее время меняли основы своего существования: тунгусы-оленеводы, потерявшие свои 169 стада от падежа, обратились к разведению собак; земледельцы, проникшие в более северные страны, превратились в чистых охотников и рыболовов. В древние времена, как и теперь еще в значительной степени, охота составляла главное занятие тунгусов, в характере которых ясно выражены черты горного и охотничьего народа. Все исследователи согласно изображают настоящих тунгусов людьми храбрыми и в то же время добродушными, честными и честолюбивыми, умственно одаренными и деятельными. Этим своим качествам в связи с большой приспособляемостью к хозяйственным условиям тунгусы обязаны тем, что они могли распространиться далеко на север и могли вытеснить в значительной степени гиперборейцев. Остатки

древних полярных народов составляют еще самоеды на полуострове Таймыр, юкагиры у побережья Северного Ледовитого океана, к востоку от устьев Лены, и чукчи на большом северо-восточном полуострове, оканчивающемся мысом Восточным. Но тунгусов не переставали тревожить и на новых местах. Если в их лице колыбель народов в Маньчжурии направила отпрысков на север, то в монгольский период из другой колыбели, у озера Байкал, направились к полярным странам якуты, проложившие себе через земли тунгусов путь до самых устьев Лены. Судя по самоедским преданиям, в прежние времена гиперборейцы отступили более или менее добровольно при нашествии тунгусов; но воинственные тунгусы уступили свои земли лишь после кровавых сражений, из которых самое жестокое произошло недалеко от впадины Патомы в Лену. Победоносные якуты ввели в полярных странах разведение рогатого скота. И на северо-востоке тунгусы опять были несколько оттеснены чукчами, подвижность и сила которых значительно возросли благодаря введению оленеводства. Движение тунгусов на юго-восток и юг. Хотя благодаря движению на север тунгусы заняли огромные пространства, но вследствие того что полярные страны могли давать пропитание лишь очень немногочисленному насе170

лемию, из всех путей, какими шло движение тунгусов из Маньчжурии (а оно шло во все стороны, за исключением, быть может, чисто западной), переселение на север имело относительно наименьшее значение. Большую роль играло движение тунгусов в Корею и Японию, которое, подобно позднейшим движениям на юг, явилось, как кажется, результатом рано обнаружившегося косвенного влияния китайской культуры. Уже в 1100 г. до н. э. жившее в Маньчжурии тунгусское племя сучин платило дань Китаю каменными наконечниками стрел. Государственный строй Китая, с одной стороны, государство кочевников сюн-ну (Hiung-nu), с другой, послужили вскоре образцом для тунгусских племен, с тем только различием, что тунгусы по своему национальному характеру обнаруживали склонность к республиканским или, по крайней мере, к федеративным формам правления. Ву-хуань и сянби. Первым политическим образованием этого рода был, как кажется, союз племен ву-хуань в Западной Маньчжурии, который достиг расцвета незадолго до II в. до н. э., но потом попал под власть гуннов и сохранил остатки своей былой самостоятельности лишь благодаря тому, что отдался под покровительство Китая. В Восточной Маньчжурии организовались сянби, хотя часть их двинулась в Корею и Японию, где оказала сильное влияние на этнический состав населения. Вероятно, что их «наступательное движение» было скорее отступлением перед гуннами, которые прогнали в 209 г. до н. э. западных тунгусов, а теперь стеснили также тунгусов восточных. Действительно ли это переселение было руководимо китайцами, как свидетельствуют истории Срединной империи, еще не выяснено; но не подлежит сомнению, что тунгусы принесли с собой в Корею и Японию культуру, которая была под сильным влиянием Китая: начало японского государства указывает на китайские образцы. Ядро сянби осталось в Маньчжурии и здесь стало мало-помалу усиливаться, между тем как ву-хуани были вторично разбиты гуннами в 77 г. до н. э. и потом оконча171 тельно покорены китайцами. Когда в 84 г. до н. э. пало J северное государство гуннов, сянби овладели большей частью Монголии и, несмотря на различные превратности судьбы, долгое время были главной силой восточной части Средней Азии. Наибольших размеров их государ-ство достигло около середины II в., когда Дунь Шихуай раздвинул его границы за Тянь-Шань и Алтай; по гуннскому обычаю, оно было разделено на часть срединную, $ на правое и левое крыло. Распространение сянби по среднеазиатским степям служит указанием на то, что они вели, главным образом, кочевой образ жизни. Малокультурные тунгусские обитатели побережья Тихого океана, настоящие рыболовные племена, не заботились об организации государства, между тем как южные оседлые тунгусы Ляодуна, которые уже тогда с сильно смешивались с тунгусами, основали государство по образцу Китая, которое должно было только признавать верховную власть сянби, Со смертью Дунь Шихуая государство сянби время от времени приходило в упадок, но народ еще в течение столетий удерживал за собой наследие гуннов, монополизировал западную торговлю и старался оказывать влияние на Китай. Вскоре в Срединной империи, раздираемой гражданскими войнами, возникли государства с тунгусскими династиями, основатели которых проникли в Китай либо в качестве вождей отдельных племен сянби, либо как предводители наемных войск. В Ляодуне йюмы-ны основали в 317 г. государство, в состав которого вошли впоследствии большая часть Китая и Корея; другими господствующими племенами были дуань, му сун, в особенности же тоба. В течение целых веков большая часть Китая была под властью тунгусских князей. Но эти тунгусские властелины скоро обратились в китайцев и ни в коем случае не служили поддержкой для государства сянби, а лучше китайцев сумели защищать свою новую родину от нападений своих единоплеменников. Несмотря на временное возрастание могущества сянби, власть их стала ослабевать; их западные владения 172 достались жужаням, потом уйгурам и тюркам, так что у них осталась только восточная окраина среднеазиатской степи и Маньчжурия. Они вообще представляли еще тогда лишь слабый союз отдельных племен, случайно тес-псе сплоченных энергичным предводителем. Отдельные части народа проникли к югу до Кукунора: здесь возникло в IV в. довольно значительное государство сянби. Когда в Средней Азии

образовывались большие государства, как государство тюрок, то и различные тунгусские племена подчинялись их власти; когда усиливался Китай, то он простирал свое влияние на них. Постепенно племя сянби совершенно стушевалось, и гегемония перешла к другим племенам. В VII в. в Маньчжурии возникло государство Бу Хай (Бо Хай), достигшее вскоре высокого процветания. Кидани, ню-чжи и маньчжуры. Важное значение для внешнего мира тунгусские народы Маньчжурии получили опять лишь в начале X столетия, когда племя ки-дань (катай) стало распространять свое владычество. Кидани, живя в стране, граничившей с Ляодуном, естественно, смешивались с китайцами и сильно прониклись китайской культурой; они представляли счастливое смешение влияния цивилизации и первобытной грубой силы. Проводимые Елюй Абаочжи (Yelii A pao chi), который сознательно способствовал этому смешению путем поселения китайских пленных в Маньчжурии, они напали в 907 г. на Да Дунфу в Шаньси, где благодаря падению Тан-екой династии вспыхнула гражданская война. В 947 г. могущество киданей, которые подчинили себе в 924 г. государство Бу Хай, а впоследствии — значительную часть Монголии и предводитель которых (ум. в 926 г.) с 916 г. именовал себя Дай Цзу, т. е. император, достигло кульминационного пункта, чтобы потом быстро склониться к упадку. Однако их государство, принявшее в 937 г. официальное название (Да) Ляо — (великая) династия Ляо — продержалась до 1125 г., когда другое тун-'усское племя, цзинь, или ню-чжи, овладело Северным Китаем. Но и оно было покорено в 1234 г. монголами, 173 после чего и Маньчжурия стала данницей нового народа-завоевателя. Впрочем, и тогда, когда монгольская династия вынуждена была удалиться из Китая (1368 г.), южные культивировавшиеся области остались в большей или меньшей зависимости от Китая, тогда как северные племена, поскольку они не были обеспокоены натиском якутов, при своей раздробленности, вели незаметное существование. Долгое время китайцы, систематически сея раздор, удачно предупреждали образование нового тунгусского государства, так как они знали по опыту, что оно вскоре распространилось бы и на юге; Маньчжурия была тогда разделена на четыре аймака, которые почти беспрестанно воевали между собой. Лишь в начале XVII столетия накопившаяся сила прорвалась неудержимым потоком. Восстание, вспыхнувшее в 1608 г. по поводу притеснения податями, должно было послужить предостережением; но уже и до этого маленькая искра, на которую долгое время не обращали внимания, продолжала тлеть, пока, наконец, не разгорелась в грозный пожар и не сделалась роковой для всего Китая. Один мелкий князек маньчжурского происхождения был побежден и убит своими противниками при помощи китайцев. В лице его сына, Нурцахи, (Тай Цзу, Гао Хуан ди или Айсинь Гиоро) восстал мститель, выступивший в поход в 1583 г. с тринадцатью латниками и после долгих победоносных годов соединивший под свою власть (1616г.) маньчжуров. Тогда только китайцы обратили внимание на опасность, но не могли предпринять решительных мер. Угрозы китайцев дали Нурхаци удобный повод ворваться в 1623 г. в пограничную провинцию Ля-одун и тем открыть ряд сражений, которые все более и более ослабляли Китай и поколебали власть Минской династии. В 1625 г. повелитель маньчжуров перенес свою столицу из Синчжэна в Мукден. Преемник Нурхаци Дай Цзун Вень Хуанди (1627—1643) уже принял в 1636 г. титул императора; но в сущности не маньчжуры уничтожили минскую династию, но китайские банды, для борьбы с которыми с отчаяния были призваны маньчжурские вой174 ска. С тех пор как маньчжуры заняли в 1644 г. Пекин, они уже не покидали страны и после сорокалетней борьбы овладели и Южным Китаем. Новая маньчжурская династия утвердила за собой и обладание старой родиной вплоть до Амура. Далее на север стала тем временем распространяться власть русских, с которыми китайскому правительству приходилось считаться. Судьбы Северо-Восточной Сибири были отныне во власти русских. Народы побережья и островов северо-западной части Тихого океана

Гиперборейцы, окаймляющие своими далеко разбросанными убогими поселениями северный предел обитания земного шара, представляют настоящий окраинный народ, имеющий лишь с одной стороны сообщение с остальным миром. Племена северо-восточной окраины Азии не в такой степени заслуживают этого названия, так как берега омываются здесь доступным для судоходства и богатым островами морем, а материк Америки здесь близко подходит к мысу Восточному. Подобно всем окраинным странам, и эта часть Азии хранит обломки народов, отколовшиеся или оттесненные остатки древнейших и низших культур, представители которых либо спаслись от великих нашествий народов с материка бегством на полуострова, либо на узких береговых полосах оказали последнее успешное сопротивление. Два обстоятельства благоприятствовали этому сопротивлению. При рассмотрении карты можно увидеть на северо-востоке Становой хребет, окаймляющий большую часть морского побережья и отделяющий его от остального материка; узкое пространство между этими горами " морем не давало завоевателям никакого простора для распространения. Еще меньше опасностей от их нашествий представляли, естественно, такие места, как полу-°стров Камчатка, который лишь далеко на севере соединяется с материком узки перешейком, или острова Саха175 лин и Хоккайдо. Но если бы даже степные номады Средней Азии или охотничьи племена Маньчжурии и сделали попытку утвердить за собой побережье, то они были-'бы вынуждены перейти к совершенно

необычной для них хозяйственной форме, к рыболовству. Отдельные тунгусские племена, рано достигшие морского побережья, действительно обратились в типичные рыболовные племена с поразительно низкой культурой, следовательно, они приспособились к древнейшим обитателям этих мест; для степных пастушеских народов такой переход едва был возможен, тем более что они во всяком случае явились сюда как случайные завоеватели, а не как побежденные. Общие черты в истории Северо-Восточной Азии. Бедность культуры и полная политическая раздробленность типичны для народов северо-восточного побережья Азии и ее островов. Написать связную историю этих племен никогда не будет возможным — самое большое, если можно указать на несколько общих черт; впрочем, можно довольствоваться попыткой — привести кое-какие исторические данные об отдельных областях и племенах. Важнейшими областями являются Чукотский полуостров на севере, Камчатка, острова Сахалин и Хоккайдо, побережье Охотского моря и бассейн низовьев Амура, единственное место, где побережье связано с материком, и существование рыболовных народов возможно и дальше, внутри страны; здесь жители Северо-Восточной Азии чаще всего приходили в соприкосновение с высшими культурами. В общих чертах история племен Северо-Восточной Азии должна была идти следующим путем. В эпоху, непосредственно следовавшую за делювиальным периодом, длинноголовое население арктических рыболовов и охотников распространилось по значительной части северовосточного материка и перешло уже через Берингов пролив, на что указывает, по-видимому, некоторое культурное родство с полярной и СевероЗападной Америкой. Движение монголоидных народов на север вынудило 176 часть жителей переселиться на полуострова и острова, где они долгое время никем не были тревожимы. Впоследствии движение на север тунгусских племен послужило толчком к новым передвижениям и прорвало местами цепь прибрежных народов, в то время как переход других тунгусов в Японию способствовало тому, что древние северовосточные азиаты подверглись оттеснению и на островах. Китайцы., со своей стороны, неоднократно простирали свое господство вплоть до Амура и оказали влияние на туземные племена путем смешения с ними и насаждения своей культуры. Некоторые данные из истории отдельных палеазиатских племен. Самым крайним северовосточным племенем палеазиатских народов, как предлагает называть всю группу Леопольд фон Шренк, служат чукчи. Часть этого племени перешла от чисто захватнического хозяйства к оленеводству лишь очень недавно; употребление оленьего молока, согласно Стефану Крашенинникову, не было еще известно в середине XVIII столетия. Подобным же образом живущие южнее коряки распались на оседлых рыболовов и кочующих оленеводов. Номады презирают рыболовов. И действительно, благодаря перемене формы хозяйства они много выиграли в силе и воинственном духе: тунгусы недавно были оттеснены назад чукчами. Знакомство с оленеводством не перешло в Америку через Берингов пролив. Но что здесь тем не менее существовали отношения между племенами, доказывается присутствием на азиатском берегу Берингова моря настоящих эскимосов, намолло или ю-ите. Если не по языку,* то по телостроению в родстве с чукчами находятся жители Камчатки, камчадалы, или ительмены. Разнообразие языков, встречающихся среди палеа-зиатов, наряду с различиями в физическом строении * Недавние исследования В. Богораза доказали существование и лингвистического родства между чукчами и камчадалами. — Прим. первв. 177 (напр., между чукчами и айнами), указывают на то, что эта группа народов, рассеянная некогда на громадном пространстве, значительно дифференцировалась. Камчадалы считали себя первобытными обитателями; по всей вероятности, появление их на полуострове в качестве беглецов произошло относительно давно. Что их переселение относится ко временам далеким, подтверждается и чрезвычайной приспособленностью их к природе своей родины. Политически камчадалы жили разрозненно, но когда русские впервые познакомились с ними ближе, то пример государственности прошел не совсем бесследно для них. Кроме внутренних раздоров к этому побуждали и внешние вторжения: с севера вторглись на Камчатку коряки, вероятно, как более подвижные оленеводы, а знакомые с мореходством жители Курильских островов грабили южные части полуострова и увозили многих камчадалов в рабство. При этом происходило, вероятно, некоторое общение с культурными народами: так, русские нашли у камчадалов японские надписи и монеты и даже пленных японских моряков, потерпевших крушение у берегов полуострова. Зачатки государственного строя под властью сильного начальника привели к образованию на полуострове двух федераций, сумевших утвердить свою независимость, пока не появились впоследствии русские, которые положили конец этим медленным внутренним преобразованиям. Своеобразное место среди палеазиатов по своему телосложению, языку и даже культуре занимают айны (айну). Они являются представителями того типа древней северной расы, который своей внешностью, богатой растительностью на голове и лице, поразительно напоминает северных европейцев, между тем как другие черты, например, цвет кожи, выдающиеся скуловые кости и т. п., сближают его опять-таки с расой монгольской. И этот народ должен был уже издавна жить на своей родине, на северных японских островах и на Сахалине, на что указывает его изолированный язык. Когда на юге Японии под влиянием малайцев и тунгусов начали складываться государства, то вскоре завязалась борьба с перво-

178 бытными обитателями, «земляными пауками», под которыми мы, конечно, должны разуметь карликовую расу, жившую в пещерах, а также айнов. Первые, «коко пок гуру», были истреблены, а айны были вытеснены или поглощены. Изучение названий местностей указывает на то, что айны жили некогда к югу до Киу-сиу; в историческое время они еще жили в большом числе и в северном Нипоне (Гонсиу). В настоящее время они ограничены островами Хоккайдо, Сахалином и некоторыми из Курильских. Это отступление айнов совершилось не без того, чтобы палеазиатская культура не наложила глубоких следов на нравы, религию и искусство японцев. Некоторые загадочные явления в японской культуре находят себе объяснение лишь тогда, когда мы находим отголоски ее среди айнов. В настоящее время айны производят впечатление народа, который во всех отношениях регрессирует. Некоторые из присущих им прежде культурных приобретений (знакомство с гончарным искусством), повидимому, пропали, отчасти под влиянием более сильной японской культуры. Даже то обстоятельство, что на месте прежней силы и дикости айны проявляют теперь, главным образом, кротость и добродушие, служит скорее признаком истощения сил в борьбе за существование, чем доказательством роста цивилизации. В политическом отношении регресс не подлежит сомнению. Пока шла борьба с японцами, существовало известное объединение; и теперь еще айны о. Хоккайдо рассказывают, что в Пиратори жил прежде могущественный начальник, собиравший дань со всего острова. В настоящее время каждая деревня имеет своего мелкого начальника, под управлением которого она ведет самостоятельное существование. На Сахалине произошли, по-видимому, некоторые перемещения. Еще до прибытия русских гиляки, племя, стоящее по своей культуре близко к айнам, переселились отсюда в устье Амура, быть может, вследствие войн с айнами, область обитания которых все теснее ограничивалась вследствие движения с юга японцев. Вероятно, 179

что короткоголовое, сильно смешавшееся с тунгусами племя гиляков было этим только возвращено на свою прежнюю родину. Зато впоследствии на Северный Сахалин переселились, по-видимому мирным путем кочующие тунгусские оленеводы и ороки. Подобно гилякам, в которых нельзя не признать примеси палеазиатской крови, и народы, живущие по нижнему течению Амура и по соседнему побережью, вероятно, смешанного происхождения, с несомненным преобладанием тунгусской крови. Сюда относятся ламуты на берегу Охотского моря, гольды на Амуре и некоторые более мелкие племена. Сами тунгусы представляют смесь монгольских народностей с древнейшими длинноголовыми обитателями. Как ни ничтожны исторические сведения, которые дает нам беглый обзор стран Северо-Восточной Азии, все же интересно видеть, как под разрушительным напором европейцев волны культуры постепенно проникают в самые отдаленные окраины. Внутри страны, по мере движения вперед якутов, новейшая волна культуры, которая теперь, наконец, приносит на север скотоводство, известное в более южных областях уже с древнейших времен, наполняет впервые бассейн Лены; более старая волна, распространившая кочевое оленеводство, достигла местами берегов Берингова моря и постепенно начинает проникать в Северную Камчатку, а благодаря кочеваньям сроков, и на остров Сахалин. Но на более отдаленных полуостровах и островах живут еще настоящие рыболовы и охотники, которые знают только одно домашнее животное — собаку и при захватническом хозяйстве ведут такое же жалкое существование, как и тысячи лет тому назад. Русские в Сибири и Средней Азии

Появление русских в Сибири в пределах Средней Азии знаменует собой новую важную эру в истории Старого Света. Более двух тысяч лет продолжалась борьба не180

обузданного кочевничества с культурными странами, окаймлявшими степную область Азии. Под тяжестью беспрерывных ударов Западная Азия пала и обратилась в страну кочевников, Индия много раз оказывалась безоружной против натиска сынов степей, Восточную Европу постигла та же учесть, и со времен Чингисхана она находилась под игом варваров; только старый Китай, хотя также постоянно подвергался все новым и новым нашествиям и с виду покорялся, с несокрушимым упорством шаг за шагом отстоял себя против разрушительных сил и простер пределы своего влияния до западной окраины Средней Азии. Если бы теперь выступила на сцену новая культурная сила с Запада и если бы она, со своей стороны, двинулась со своим оружием для прочного водворения вплоть до границ Китайской империи, то злой дух разрушения был бы скован, и со временем, быть может, окончательно задушен под давлением культуры. Ведь китайцы уже доказали своим покровительством буддизму и земледельческой колонизацией, что можно укротить даже диких среднеазиатов! Что Европа должна будет в конце концов нанести уничтожающий удар этому очагу столь невыразимых бедствий и подчинить часть Внутренней Азии власти западных культурных народов, можно было с очевидностью предсказать после того, как в ней развилась современная высшая сила культуры и цивилизации. Перед этой силой, для которой даже земной шар оказался вскоре слишком малым, должен был смириться воинственный дух степных номадов, раз она вступила на путь к достижению этой цели. Скорее можно удивляться тому, что этот отпор был дан так поздно. Но на это были свои причины, которые кроются в значительной степени в условиях географического положения. Но раз европейская культура должна была выступить против внутренней Азии, то это могло произойти не иначе, как через посредство Восточной Европы. Восточная же Европа представляет не что иное, как про-

должение обширных равнин Северо-Западной Азии, 181 часть Азии, которую необходимо было покорить и колонизировать прежде, чем думать о дальнейшем движении на Восток. В особенности юг России представлял собой с давних времен постоянную арену номадов: здесь толпы скифских наездников заставили отступить персидское войско Дария; здесь аланы были застигнуты завоевательным потоком гуннов; здесь останавливались на более или менее продолжительное время толпы болгар, хазаров, аваров и венгров; здесь, наконец, властвовали в течение многих столетий монгольские орды. Далее на севере, где леса препятствовали продолжительному пребыванию степных кочевников, жили финские и гиперборейские охотничьи племена, которые по низкому уровню своей культуры и по своему убогому существованию стояли близко к охотничьим племенам Сибири. Против всех этих враждебных культуре сил Европа даже не могла выдвинуть наиболее сильных и прогрессивных народов: русские, которые в качестве восточного оплота арийской расы должны были принять на себя борьбу, едва уступали по свой некультурности самим необузданным среднеазиатам, но в то же время как мирный земледельческий народ стояли гораздо ниже их в отношении военном. Этим только и объясняется, что русские так скоро поддались натиску монголов и потом в течение долгих столетий переносили позорное иго степных народов, и даже после свержения его еще долго не могли справиться с татарскими царствами в Крыму и на Волге. А долгое рабство, эпилогом которого был кровожадный деспотизм Ивана Грозного, естественно, мало могло способствовать нравственному подъему народа, которому еще в XVII в. вряд ли можно было предсказать великое будущее. Но постепенное приобщение к европейской культуре сделало свое дело. Благодаря переселенцам из Западной Европы, влиявшим сначала на князей, а через них и на народ, в Россию стали проникать начала европейской культуры, пока, наконец, Петр Великий не порвал открыто с азиатским варварством и не употребил всех средств европейской 182 культуры для укрепления и расширения своего государства. Лишь с этого времени Россия была в состоянии взять на себя борьбу с разрушительными силами кочевничества и выйти из победительницей. Казаки до 1600 г. Если в русских сохранились из тех времен, когда они были скорее азиатами, чем европейцами, черты, делавшие их родственными степным народам, то это, пожалуй, не было в ущерб их новой задаче: для того чтобы преследовать номадов до самых отдаленных уголков, нужно было самим иметь коечто сродни с ними; кому приходилось управлять азиатами, тот понимал своих подданных лучше, когда он в собственном характере и склонностях чувствовал отголосок азиатского духа. Кроме того, русский народ, вопреки желаниям своих властителей, до известной степени сам создал себе орган, удивительно приспособленный к покорению степей и выступивший вскоре с большим успехом против номадизма: это были казаки. В беспокойных пограничных областях между русскими владениями и татарскими степями образовалась мало-помалу новая народность: все те, кому тягостно становилось жить в России, преступники, как и невинно преследуемые, беглые крепостные, раскольники, недоимщики, разбойники и бродяги, — все бежали в эти свободные края, где они организовались и в ежедневной борьбе с русскими и татарами отстаивали свою свободу и жизнь. Всякий переворот в России привлекал новые толпы недовольных в казацкие поселения; нет сомнения, что к ним присоединялись беглецы и из татарских земель. Так образовалось полукочевое население всадников, и раньше всего украинские казаки, по преимуществу малорусского происхождения, по Днепру, и великорусские донские казаки по Нижнему Дону. Лишь постепенно они были присоединены к русскому государству. Тогда же поняли, что эти разбойничьи пограничные элементы были превосходно приспособлены для борьбы со степными жителями Азии. Большое количество организованных по-военному казаков с течением времени было 183 переселено под различными названиями в Сибирь вплоть до Амура, а потом и в Туркестан. Дорогу в Сибирь впервые открыли купцы Новгород1 ского народоправства, которые даже учредили там нечто вроде политического господства над тамошними племенами. Такое поступательное движение, которого не могли вполне задержать даже неурядицы монгольского периода и которое после покорения Новгорода (1477—1479гг.), вскоре возобновилось русскими царями, было возможно благодаря тому, что на севере путь пролегал через редко заселенные территории финских и арктических охотничьих племен, а не через местообитания степных кочевников. Перевороты, происходившие на юге, не оказывали никакого влияния на северный путь, которым шла торговля пушниной; путь этот не находился даже под контролем русских, власть которых, сосредоточенная вокруг Москвы как центра, не простиралась далеко на север. И после падения Новгорода (1570г.) купцы Северо-Восточной России жили почти совершенно независимо, и только благодаря им русские князья простерли свое господство над некоторыми частями Северо-Западной Сибири. Из этих отношений возник почти случайно поход против независимых еще сибирских князей, который должен был радикально изменить положение дел. Во второй половине XVI столетия пермские купцы Строгановы захватили в свои руки сибирскую торговлю, но их доходам и влиянию угрожали с двух сторон: великий хан сибирский затеял тогда наступательную политику и посылал толпы своих татар даже через Урал вплоть до Пермской области; а с юго-запада приволжские казаки, родственники донских орд, грабили и разоряли территорию деятельности этих крупных купцов. Строгановы старались применять испытанную торговую политику — выдвигать одних притеснителей против других, и с этой целью обратились к казакам, которые и без того совершали

разбойничьи набеги на север, так как они были вытеснены русскими из своих старых поселений и иска184 ли себе новой родины. Строгановым не стоило особенного труда нанять 7000 человек казаков и под предводительством Ермака Тимофеевича снарядить их в 1579 г. в поход, но уже в первую зиму, которую ему пришлось провести еще по эту сторону Урала, он потерял большую часть своего войска. С остатками армии, которая все более и более таяла, он двинулся дальше и в 1581 г. достиг Тобола, на берегах которого разбил несколько раз войско сибирского хана Кучума. Хотя 23 октября 1582 г. была взята столица хана Искер, но после этого о дальнейшем движении слабой кучки, против которой выступили со всех сторон татарские князьки, нечего было и думать, так как нельзя было ожидать помощи ни со стороны Строгановых, ни со стороны отставших групп казаков. В эту трудную минуту Ермак обратился к русскому царю, Иоанну IV Грозному, который и без того изъявил притязание на обладание землями по р. Оби. Первые известия о походе против Сибирского ханства были приняты в Москве недружелюбно, так как достаточно было возни с крымскими татарами, и не было никакого желания вооружать против России татарское государство Сибири, могущество которого явно преувеличивалось. Тем с большей радостью было встречено теперь новое завоевание. Правда, поддержка, оказанная на первых порах Ермаку, была незначительна: Искер был опять потерян; и когда в 1584 г. пал Ермак, то в руках русских было не больше той области, на которую они давно изъявляли притязания, но которой они никогда не обладали в действительности. Но путь был проложен, страх перед татарами исчез, и осознана была пригодность казаков для подобных предприятий: уже одна возможность дать этим беспокойным людям новое поле деятельности поощряла к дальнейшим шагам. В 1588 г., после того как был основан Тобольск как центр русского владычества, Искер был снова осажден. В 1598 г. Кучум-хан, утвердившийся на юге, потерпел сокрушительное поражение и бежал в Среднюю Азию, где он пропал без 185 вести, Его сыновья и внуки долго еще совершали набеги на русские земли, но не достигли никаких прочных результатов. Хан Кучум, его сыновья и внуки Чингисхан Чуджи I Шейбан

I ______________Кучум___________ А

Али Ишим 1 Аблай-Гирей Дж^век Девлет-Гирей

sp

Ч-

Тюменские цари до 1659 г.

Движение России на восток и юг (с 1600 г.). Отныне в азиатских владениях России приходилось отражать нападения и в то же время наступать на два фронта: южный фронт — со стороны южносибирских и туркестанских степей, где жили беспокойные и опасные соседи, воинственные кочевые народы, и восточный фронт — со стороны тундры и холмистых стран Восточной Сибири, где малокультурные охотники и оленеводы оказывали слабое сопротивление. Прежде всего, естественно, выступили против восточного фронта, где сравнительно быстро достигли до берегов Тихого океана. Но и на юге русских настойчиво толкала вперед необходимость приобрести безопасную границу, хотя это стоило им со временем больших жертв и большого напряжения сил. Фланговая позиция, приобретенная ими после овладения Каспийским морем, лишь спустя много времени после несчастной попытки Петра Великого (1717 г.) была с успехом использована в борьбе с Хивой и туркменами. На севере же вскоре началось судоходное сообщение по Северному Ледовитому океану: уже в 1614 г. появились английские суда из Архангельска в устье Оби. 186 Мирное покорение Восточной и Северной Сибири (до 1800 г.). Восточная Сибирь была занята, главным образом, казаками, которые двигались вперед вдоль по рекам, защищая вновь завоеванные земли укрепленными поселениями, и проникали, таким образом, в течение какого-нибудь полустолетия вплоть до отдаленнейшей Камчатки. Русское правительство заботилось только о том, чтобы прикрывать это поступательное движение путем завязывания дружественных отношений с монгольским князем Алтынханом. Тогда уже завязалась торговля с Китаем: первый чай попал в Россию в 1638 г. благодаря посредничеству Алтын-хана. Тем временем быстро шло движение и на север. В 1632 г. был основан на Лене Якутск; в 1643 г. первые казаки проникли в верховья Амура, а по этой реке — вниз, вплоть до Охотского моря. Несколько лет спустя была открыта Камчатка, но в действительности ее заняли лишь в 1696 г. Все это произошло, конечно, не без борьбы,; особенно частые восстания вызвало обложение ясаком, т. е. данью мехами, но благодаря незначительной численности туземцев и европейскому вооружению казаков восстания эти постоянно кончались в пользу новых властителей. Важным исходным пунктом для покорения СевероВосточной Сибири долгое время служил основанный в 1664 г. казаком Михаилом Стадухиным острог Нижнеколымск, недалеко от впадения Коломы в Северный Ледовитый океан. Вскоре после этого возник

Анадырск, жители которого утвердились здесь после многолетней борьбы с чукчами. После того как казаки укрепились на Амуре, земли вокруг озера Байкал тоже были присоединены к русским владениям, и в 1652 г. был основан Иркутск. Лишь постепенно русскому правительству удалось упрочить свое влияние в новых владениях, так как казаки держали себя часто независимо (в 1711—1713 гг. они открыто сопротивлялись на Камчатке распоряжениям правительства) или грабили и убивали друг друга. В приамурских землях натолкнулись на сопротивление маньчжуров, которые сначала отступили, но потом отвоевали назад свои прежние владения (1656 г.), опира187 ясь на силу покоренной ими китайской империи. Еще один раз русские сделали попытку из укрепленного Ал-базина в верховьях Амура распространить свое владычество дальше, но после двукратного взятия и разрушения этого города (1659 и 1685 гг.) китайцами, они вынуждены были в 1689 г, очистить весь приамурский край. Несмотря на это, однако, Россия не стала во враждебные отношения к Китаю, в который она много раз посылала послов, а торговля по самому северному пути, который отныне был весь в руках русских, стала, напротив, развиваться все сильнее. Оба народа мало-помалу осознали, что лучше и безопаснее всего будет, если их владения будут иметь непосредственные, строго определенные границы. Подобными границами представлялись горные хребты, окаймлявшие с севера Гоби и бассейн Тарима. Первое установление границ посланными обеих великих держав произошло в 1728—1729 гг. А в Маньчжурии, вследствие войн с русскими, весьма усилилось китайское влияние и проведено было правильное разделение земли, так что отныне китайская цивилизация торжествовала даже на родине маньчжуров. Китайские военные колонии охраняли Амур, который долгое время составлял прочную границу. Центром военного управления был основанный в 1684 г. Айгун, потом Мерген и, наконец, Цицикар. Волнения на границе почти совсем прекратились. Спокойствие, наступившее мало-помалу в Сибири, дало теперь возможность русскому правительству приступить к научному исследованию этой огромной, по большей части еще совершенно неизвестной страны. На первом плане стояли вопросы географические, в особенности вопрос о том, существует ли связь между Азией и Америкой. Сообщение казака Дежнева о переезде через пролив, названный впоследствии Беринговым (1648 г.), спокойно лежало, никем нечитанное, в Иркутском архиве. В 1733 г. была снаряжена ученая экспедиция, которая благодаря своей превосходной организации, впервые ознакомила культурный мир с природой 188 Сибири. Экспедиция эта почти вся состояла не из русских: во главе ее стоял датский капитан Витус Беринг, исследовавший уже в 1725—1730 гг. моря, омывающие Камчатку; и на этот раз его сопровождали лейтенант Мартын Шпангенберг и Алексей Чириков; к ним присоединились члены русской Академии наук: тюбингенский ботаник Иоанн Георг Гмелин (Flora sibirica. — СПб., 1748/49; Путешествие через Сибирь. — Геттинген, 1751/52), астроном Луи-Делиль де ля Круайер (Delisle de la Croyere; ум. 22 октября 1741 г.) и историки Герард Фридрих Мюллер (Sammlung russischer Geschichten. — СПб., 1758) и Иоанн Эбергард Фишер (История Сибири. — СПб., 1768). Впоследствии отправились еще Георг Вильгельм Штеллер (Путешествие из Камчатки в Америку. — СПб., 1793) и Стефан Крашенинников, посвятившие себя преимущественно исследованию Камчатки. В то же время было снаряжено несколько меньших экспедиций для исследования отдельных областей, в особенности восточного побережья. После многолетних трудов была изучена значительная часть Сибири, между тем как сам Беринг, подвергаясь опасностям и различным приключениям, колесил по ледяным берегам моря, названного его именем. Он доказал существование пролива, но 19 декабря 1741 г. умер от скорбута. Мюллер и Гмелин вернулись в С.-Петербург в 1743 г., а остальные члены экспедиции — в 1749 г.; Штеллер умер на обратном пути из Камчатки в 1746г. Со времени этого столь грандиозно задуманного предприятия научное исследование Сибири продолжалось непрерывно, хотя и с переменным рвением. Особенно успешны были геологические изыскания, вновь оживившие горное дело на Алтае и открывшие месторождения золота. Знакомству с восточным берегом содействовали также путешествия русских кругосветных мореплавателей, старавшихся вместе с тем завязать отношения с Японией; таково путешествие Адама Иоанна фон Крузенштерна (1803—1806 гг.) и Отто фон Коцсбу (1815— 1818 гг. и 1823—1826 гг.). 189 Борьба с кочевничеством в Юго-Западной Сибири. Иначе, чем в Северной и Восточной Сибири, обстояли дела на юго-западе, где безграничный степной горизонт, каза-: лось, насмехался над всякой прочной и сдерживающей культурной работой. Здесь же разыгралась борьба России с кочевничеством, восточные представители которого как раз в это время были окончательно усмирены Китаем. В то время как покорение и заселение востока совершалось добровольно казаками, в юго-западных степях Сибири, куда поселенцы направлялись весьма неохотно, русское правительство должно было взять борьбу с кочевничеством в свои руки. После смерти Петра Великого (1725 г.), поднявшего Россию до уровня европейской державы, граница шла от Кургана на Омск, потом по Иртышу вплоть до предгорий Алтая. Фельдмаршал Хри-стоф фон Миних ввел систему кордонных линий, и такая линия, соответствовавшая приблизительно указанной границе, шла также через Западную Сибирь. За пределы этой линии русские долгое время почти не переходили, хотя влияние русского могущества привело скоро к тому, что им подчинилась значительная часть живших дальше к югу киргизов. Разбойничьи набеги этих «подданных» в область русских поселений и

соответственные карательные экспедиции наполняли почти в течение столетия скудную историю западносибирских владений. Лишь по окончании наполеоновских войн внимание снова было обращено на азиатские дела. Ближайшей целью представлялось, само собой, прочное занятие киргизских земель путем продолжения русских пограничных линий, для чего снова успешно воспользовались казаками. Но этим только вступили на путь завоевания, который мог быть закончен лишь покорением беспокойной степи и прочным утверждением на ее южной окраине, где находились укрепленные поселения. Шаг за шагом продвигались вперед. Каждое дальнейшее передвижение пограничной линии, в чем номады видели стеснение своей свободы передвижения и загораживание своих пастбищ, приводило их в отчаяние и вызывало восстания, во избежание кото190 рых в будущем русские старались переносить свои укрепленные пункты еще дальше вперед. Но долгое время это не проводилось особенно систематически уже потому, что огромные степные пространства вообще не были пригодны для укрепленных поселений. Поэтому русские оборонительные линии должны были держаться берегов рек; в 1847 г. южная пограничная линия шла уже от нижней Сырдарьи к р. Чу, а оттуда к р. Или. Но и здесь нельзя было остановиться: если до сих пор боролись с киргизами и другими кочевническими ордами, то теперь проникли в пределы Туркестана. Если бы ханства представляли прочно установленные государства, с которыми возможно было бы установить твердые границы, то, быть может, дальнейшее движение вперед прервалось бы здесь надолго, как это действительно имело место на китайской границе, за исключением приамурских земель. Но это были только центры с неопределенным поясом влияния, который то стягивался, то расширялся в зависимости от энергии властителей и случайных обстоятельств. Первое столкновение произошло с Хивой, так как проведение пограничной линии на западе, между Аральским и Каспийским морями, против разбойничьих номадов, которые охотно выдавали себя здесь за подданных Хивы, возможно, было лишь путем покорения самого ханства. В 1839г. генерал Перовский выступил в поход из Оренбурга. Но вынужден был вернуться назад, потеряв в степи от снежных буранов четвертую часть своего войска и 10 400 верблюдов и не видав даже войск хана Аллах-кули. С другой стороны, возникли первые столкновения с Кокан-дом., в 1850 г., причем кокандцы и находившиеся в зависимости от них киргизы старались вытеснить русских из низовьев Сырдарьи, но добились лишь того, что количество русских укрепленных пунктов увеличилось; форт Перовск был основан в 1853 г., как самый передовой пост. После продолжительного спокойствия, вызванного Крымской войной, назло Коканду была занята Чуйская долина, начиная с бассейна Или; 24 июня 1864 г. пал Туркестан, а 4 октября — Чимкент. 191 Тем временем вспыхнула война между Бухарой и Ко-кандом, и когда русские под начальством Михаила Черняева овладели 29 июня 1865 г. Ташкентом, который бухарцы считали уже свое верной добычей, то они этим были вовлечены в войну с бухарцами. После одного бесплодного похода русские разбили наголову при Иджаре, 20 мая 1866 г., бухарское войско; а потом генерал Романовский выступил против Кокандского ханства, находившегося в зависимости от Бухары, и взял здесь город Ход-жент. Владения на Сырдарье, которыми до тех пор управляли из Оренбурга, были соединены в 1867 г. с владениями на Или (Семиречье) в одно Туркестанское генерал-губернаторство (до 1878 г.). Моцаффар-ад-дин бухарский, который должен был отказаться от Коканда, теперь напрасно старался заключить с ним союз против русских. И Хива отказала ему в своей помощи, когда под религиозным давлением своего народа он снова начал готовиться к вторжению из Самарканда в новые русские владения. Но меч выпал у него из рук прежде, чем он успел его поднять: генерал Константин фон Кауфман неожиданно выступил к Самарканду, победил превосходящих его численно бухарцев и 14 мая 1868 г. вступил в древнюю столицу Тимура. Потерпевшая поражение Бухара должна была уступить столицу Зеравшана с Самаркандом и тем потеряла одну из лучших своих провинций. В сущности, для Бухары было счастьем, что Россия получила таким образом прочную пограничную линию в культурной стране; только этим можно объяснить, что она не настаивала на полном подчинении и сохранила за царствующим бухарским домом его власть, хотя и очень ограниченную. Россия даже поддержала впоследствии эмира бухарского (ум. 12 ноября 1885 г.) и сына его Сеид Абдул-Ахада во время восстаний его подданных. С проникновением в Туркестан русские вступили в страну, которая издревле владела среднеазиатской торговлей и путями, идущими через бассейн Тарима; как ни пала тогда торговля, все же она являлась еще важным источником богатства и политического могущества. Рос192

сия уже давно старалась вступить в отношения с Яркан-дом. В шестидесятых годах восстание дунганов и успехи Якуб-бея в бассейне Тарима сделали невозможным непосредственные отношения с Китаем, которые должны были быть конечной целью русских; они должны были довольствоваться тем, что заняли Кульджу (1871 г.), исходный пункт более северного пути, и заставили Якуб-бея заключить торговый договор (1872 г.). Уже тогда в оставшихся еще независимыми государствах Туркестана разгоралось дипломатическое, соперничество с англичанами, с беспокойством смотревшими на расширение русского владычества в Средней Азии; в то время, как русские стремились направить торговлю бассейна Тарима в свои владения, англичане завязывали здесь торговые связи с Индией. Везде, в Коканде, Бухаре и Хиве, английское золото

выступало против русских штыков. Мало-помалу и Китай, подавив восстания путем огромного напряжения сил и овладев вновь бассейном Тарима, выступил на сцену как великая держава, с которой можно было установить твердые границы; китайцы добились даже возвращения Кульджи. Тем временем и на западе вновь началась борьба с Хивой, так как Сеид Мухаммед Рахим-хан не желал и не мог остановить вторжений киргизов и туркмен в русские владения. Весной 1873 г. ханство это подверглось одновременному нападению с нескольких сторон, и, между прочим, со стороны Каспийского моря. Хан не был свергнут с престола, но 12 августа он вынужден был отказаться от правого берега и дельты Амударьи и стать в вассальную зависимость от России. Вскоре после того и дни Кокандского ханства были сочтены: восстание, заставившее князя Кудаяра спастись бегством в 1875 г., дало русским удобный повод для вторжения в страну. Наконец, 3 марта 1876 г. весь остаток от Кокандского ханства, Фергана, был просто присоединен к русской империи. Этим в северных и восточных частях Туркестана достигнуто было такое положение дел, которое обещало сохраниться надолго: к русским владениям, степные 193 обитатели которых могли уже считаться покоренными, прилегали подчиненные русскому влиянию ханства Хива и Бухара, которые представляли безопасную границу и а, полном присоединении которых русская империя совсем не была заинтересована. Иначе обстояли дела на западе, в степях между Каспийским морем и Амударьей. Здесь жили еще необузданные разбойничьи племена туркмен, которых покоренная Хива столь же мало, как и прежде, могла сдерживать и замирение которых возможно было лишь при условии, если бы граница была продолжена до южных пределов степей и до персидских владений. Многократные попытки запугать их с севера мелкими походами не увенчались успехом. Более прочные результаты получались лишь тогда, когда наступали на неприятельские владения с фланга, со стороны Каспийского моря, причем старались проникнуть со стороны устья Атрека в цепь оазисов или со стороны Краен овод ска, у подошвы пограничных гор Персии, в главный опорный пункт туркменского могущества. Первая попытка этого рода, в 1879 г., не удалась. Но уже через год начался новый поход под начальством генерала Михаила Скобелева; на этот раз одновременно с движением вперед армии стали прокладывать железную дорогу, первый участок позднейшей Закаспийской железной дороги, которая доходит уже теперь до Самарканда и открыла новый путь для всемирной торговли. Судьба туркмен была отныне очень быстро решена: 24 января 1881 г. была взята героически защищавшаяся главная крепость Геок-Тспе и вслед за тем были окончательно покорены северные туркмены, текинцы (тек-ке). В том же году еще в пограничном договоре с Персией вполне выяснился тот факт, что и с этой стороны Россия приобрела соседство с довольно культурным государством. На юго-востоке же движение русских могло остановиться лишь на границе с Афганистаном. С номадами не приходилось воевать: туркмены из Мерва сами изъявили в 1884 г. свою покорность. Зато афганцы, подстрекаемые англичанами, старались силой помешать 194 дальнейшему укреплению русских в южной части степной области; лишь после поражения, нанесенного русскими войсками, они согласились в 1887 г. на пограничный договор, который доставил России желаемую ею позицию. Проведение Закаспийской железной дороги сразу втянуло эти так долго пребывавшие в запустении страны в сферу мировых отношений и окончательно обеспечило здесь господство русских. Если бросить общий взгляд на движение русских в Туркестане, то оказывается, что о грандиозном плане завоеваний, конечной целью которого является Индия, и речи быть не может. Мнимая «алчность» русских к завоеваниям объясняется теми же мотивами, которые привели и мирный Китай к границам среднеазиатских степей: стремление включить в свои окраины территорию беспокойных номадов и тем достигнуть прочного их замирения. Разумеется, при этом может развиться стремление к еще большему обладанию, которое в конце концов становится целью само по себе. В этом могла заключаться опасность, которую в Англии предвидели гораздо раньше, чем она была подтверждена действительными фактами; но сознательного стремления к тому, чтобы подготовить поход в Индию и тем возобновить традиции среднеазиатских завоевателей, Россия пока не проявила: ее наступательное движение останавливается везде, где более сильные государства являются до некоторой степени порукой за сохранение твердых границ. К дальнейшему движению на юг (не говоря уже об осложнениях в других частях империи, на которые она могла бы ответить угрозой по отношению к Индии) Россию могло бы побудить лишь желание обладать гаванью в Индийском океане, которая служила бы отдушиной для исполинской материковой страны. Но и в этом случае целью будет скорее Персия или устье Евфрата, чем Индия. Стремление к упрочению своего положения на Тихом океане (с 1800 г.). События в Восточной Азии показали, что необходимость найти свободный выход к морю может на деле изменить столь ясно начертанную давниш195

нюю политику России: в то время как во внутренней Азии границы между Россией и Китаем, за исключением Куль-джи, остались почти без изменения, Россия неудержимо продвигается вперед на восток, против Китая и Кореи, и вследствие этого стоит перед решением труднейших задач своей политики. Причины этого явления те же, что и мотивы войны русских со шведами, владевшими прибрежьем Балтийского моря: стремление к широкой позиции у открытого моря. Когда русские казаки утвердились на берегах Охотского моря, то для русского государства, центр которого был отделен от Восточной Сибири беспредельными пространствами с редким населением, открылось вдруг

совершенно новое положение: как ни громадно было расстояние морем до гаваней Балтийского и Черного моря, его все же легче было преодолеть, чем более короткое расстояние через всю Сибирь. Но, ломимо этого, открывшаяся возможность отношений с культурными странами Восточной Азии и с их мировой торговлей представляла значительную выгоду для края, прилегавшего к Тихому океану; а с введением пароходства выгода этого положения значительно возросла. С другой стороны, нельзя было отрицать, что морское положение России на Востоке было крайне неблагоприятное: берега Охотского моря с прилегавшим к ним слабо заселенным материком, с замерзающими в течение нескольких месяцев гаванями, с горными цепями, возвышающимися непосредственно у самого побережья, ни в коем случае не благоприятствовали тому, чтобы здесь могла развиться оживленная торговля. Улучшение этого положения возможно было лишь путем приобретения области р. Амур: здесь были более удобные гавани, здесь долина этой могучей реки открывала путь в сравнительно богатую внутренность страны и давала возможность более легкого отношения с остальной Сибирью. Китайцы, заселявшие только правый берег верхнего Амура не имевшие ни крепостей, ни колоний по нижнему течению Амура и по морскому побережью, внушали мало страха. Таким образом, в XIX в. снова началось движение 196 на юг, которым русские уже однажды владели отчасти, но который пришлось очистить вследствие угроз маньчжуров. В 1849 г. на устьях Амура был поднят без сопротивления русский флаг, в 1851 г. была занята бухта близ границ Кореи, где впоследствии возник Владивосток, в 1854г., с верховьев Амура где русские имели еще с давних времен владения, к устьям этой реки был снаряжен флот под начальством Николая Муравьева (Амурского) и был сильнее укреплен Николаевск, основанный здесь в 1850 г. Протесты пекинского правительства, которое не было в состоянии решиться на войну, были напрасны; по Айгунскому договору (28 мая 1858 г.) весь левый берег Амура был признана за Россией, а 14 ноября 1860 г. был присоединен бассейн Уссури вместе со всем морским побережьем вплоть до Кореи. Так как с основанием Владивостока Россия приобрела почти незамерзающую гавань, то дальнейшее движение ее прекратилось надолго; происходило только дипломатическое соперничество между Россией и другими державами, в особенности с усиливающейся Японией, из-за влияния в Корее. Китайское правительство по возможности содействовало колонизации Маньчжурии, причем много беспокойства причиняла ему борьба с разбойничьими бандами, которые образовались в пустынных пограничных областях. Лишь успехи Японии в войне с Китаем в 1894—1895 гг. заставили Россию вмешаться в дела Восточной Азии, так как она увидела, что все ее планы на будущее подвергаются серьезной опасности и что из восточноазиатского островного государства развивается великая держава, против которой ее собственная позиция на море не могла уже считаться удовлетворительной. Попытка Японии овладеть Южной Маньчжурией потерпела неудачу. Вместо Японии Россия заняла Порт-Артур и Талиенван при Печелийском заливе (договор 27 марта 1898 г.), вынудив предварительно согласие Китая на постройку железной дороги через Маньчжурию (6 сентября 1896 г.), которая должна была примкнуть к начатой тем временем великой сибирской дороге. 197 Вспыхнувшее в Китае движение против иностранцев, направленное с особенной силой против русских, сразу изменило положение дел и дало повод России занять Маньчжурию (1900 г.)- Главной причиной, заставляющей русских округлить Маньчжурией свои владения в Восточной Сибири, служит, по-видимому, сознание, что приамурский край, непригодный для колонизации в широких размерах, не может служить для русского владычества твердой опорой на Тихом океане, между тем как Маньчжурия могла бы в совершенстве выполнить эту задачу. Сверх того, незамерзающая гавань Порт-Артура мало пользы приносит России до тех пор, пока она не достигнет полного обладания внутренностью страны и сухопутным сообщением с Сибирью. Вместе с тем задуман, кажется, план продолжить везде русские границы за пределы степей, вплоть до собственно Китая; даже с далай-ламой Россия вступала недавно несколько раз в отношения. Этим она перенесла бы на Восток и в сердце нагорной Азии ту же политику, которая привела ее на запад к границам Афганистана и к воротам Индии; политическое и экономическое господство над Китаем было бы естественным следствием этого. В то время как путем долгой борьбы завоевывались выгодные границы, экономическое положение Сибири претерпело много изменений. Первыми колонизаторами Сибири были казаки, которые поставили себя по отношению к гиперборейцам на правах господ, собирали ясак и хотя, прайда, были нисколько не хуже испанских или английских конкистадоров, все же во многих отношениях явились виновниками необыкновенного уменьшения населения; восстания туземцев, в которых не было недостатка (таково восстание на Камчатке в 1731 г.), ускорили этот процесс. Но и тогда, когда положение дел было более упорядочено, уменьшение туземного населения продолжалось с той же силой. С. Патканов, подробно исследовавший положение иртышских остяков, указывает на ничтожный и без того рост туземного населения, 198 который неминуемо должен останавливаться или регрессировать, коль скоро увеличивается число смертных случаев; поэтому-то занесенные европейцами заразные болезни, в особенности оспа и тиф, производят страшные и продолжительные опустошения. Еще более роковое действие оказывает водка и не столько вырождением распущенностью, к которой она ведет, а гораздо больше тем, что пьяные матери не заботятся

о своих детях, которые гибнут поэтому в раннем детстве. К этому присоединяются перемены экономические: уменьшение дичи и появление русских крестьян в остяцких общинах; лишь только русские оказываются в большинстве, они распоряжаются общинными землями исключительно в своих интересах и тем чувствительнее уменьшают источники существования туземцев. Следствием этого являются обнищание, недоимки и закабаление за долги, что опять-таки неблагоприятно влияет на рост населения. Но, во всяком случае, уменьшение роста идет не настолько быстро, чтобы нельзя было ожидать благоприятных перемен от улучшения их положения, так как в общем остяки ни в коем случае не выказали себя неспособными приспосабливаться к требованиям высшей культуры. То же, что у остяков, должно наблюдаться и у большинства племен Северной Сибири. Все, что стекалось в Сибирь из России кроме казаков, еще менее, чем эти последние, было способно к правильной колонизации и к заселению земель, пригодных для земледелия. Отчасти для того, чтобы помочь этой беде, отчасти по другим основаниям уже в середине XVII столетия стали ссылать в Сибирь преступников, а также насильно поселять там военнопленных, в особенности поляков. Господствующий в сибирской жизни дух авантюризма, непостоянства, казацкого молодечества еще более усиливался благодаря этому и долгое время служил препятствием к здоровому развитию. Другим препятствием служила привычка чиновников смотреть на страну как на источник своих доходов, для увеличения которых они не останавливались ни перед какими средствами. Лишь к концу XV1I1 в. 199 стали применять и к заброшенной Сибири усовершенствованные системы управления запада. Колонизация свободными крестьянами, попытки которой были сделаны и раньше, стала теперь проводиться более планомерно, хотя и не всегда успешно: так как через культурную полосу Сибири проходил торговый путь из Китая в Россию, то большая часть поселенцев находила более выгодным посвятить себя торговле или извозному промыслу, нежели рас-чищению лесов и обработке полей, тем более что торговля или извоз давали возможность легче ускользнуть от притеснения чиновников. Благотворное влияние на улучшение такого положение дел оказал короткий период реформ Михаила Сперанского (1819—1821 гг.). Много способствовало росту Сибири начавшееся в 1723 г. на Алтае горное дело, которому пришлось только воскресить здесь старые традиции этого прежнего центра культуры. До какой степени большая часть Сибири оставалась, тем не менее, в пренебрежении и в общем совершенно неизвестной, видно из того, что даже в земледельческой полосе Сибири новые поселения часто по много лет оставались неизвестными чиновникам, пока только случайно не открывали их и не привлекали к податному обложению; лишь благодаря самоотверженным исследованиям многочисленных ученых эта страна была лучше изучена. Духовная жизнь Сибири развивалась очень медленно, хотя значительное количество образованных ссыльных оказывало свое влияние. Благоприятное влияние оказало основание томского университета в 1888 г., за которым последовало 31 декабря 1900 г. освящение первого сибирского политехникума. В ноябре 1899 г. во Владивостоке открыто первое высшее учебное заведение для Восточной Сибири (Восточный институт). Наибольшее же значение для всего будущего развития Сибири должно будет иметь проведение Сибирской железной дороги, которая свяжет Восток с Западом и вместе с тем особенно упрочит положение России на Тихом океане, которое уже давно укрепляется целесообразной колонизацией Амурского края. 200

Постройка железной дороги начата по указу императора Александра III от 29 марта 1891 г. Дорога начинается у Челябинска, на Южном Урале, и пересекает Западную Сибирь приблизительно под 55° широты, проходит Омск, Томск и Красноярск, потом направляется на юго-восток, в Иркутск, обходит озеро Байкал, пересекает Забайкальскую область, потом спускается по левому берегу Амура до Хабаровска и, наконец, направляется на юг к Владивостоку. До окончательной постройки линии местами, на озере Байкал и на Амуре, ее дополняет пароходное сообщение. Тем временем приступили к постройке Китайско-Восточной дороги, представляющей продолжение сибирской и ведущей из верховьев Амура в Маньчжурию; в настоящее время ее продолжают до Порт-Артура и Талиенвана. Постройка дороги начата одновременно в разных пунктах, в том числе и со стороны Тихого океана, у Владивостока, где тогдашний наследник, будущий государь Николай II сделал 19 мая 1891 г. первый удар заступом. В 1901 г. была закончена постройка трудной линии по южному берегу озера Байкал, и к началу 1902 г. все грандиозное сооружение было вчерне готово*. К концу XIX столетия упомянутая выше колонизация Сибири свободными русскими переселенцами также сделала крупные шаги, поводом к чему косвенным образом послужил необычайный прирост прежде столь редкого населения европейской России. Особенный толчок дала начатая тогда постройка железной дороги, так как теперь открывалась возможность вывозить в больших количествах продукты земледелия, а в западной части дорога пересекает плодородную черноземную полосу. В 1800 г. * В настоящее время (май 1904 г.) осталась недостроенной только Кругобайкальскап ветвь. Амурская ветвь (по первоначальному плану) не была построена и заменена Маньчжурской дорогой, от которой идет ветвь к линии Уссурийской и Владивостоку. По всей дороге установлено регулярное движение. — Прим, перев. 201

европейское население Сибири насчитывало всего около полумиллиона жителей. Медленный рост население в первой половине XIX столетия после отмены крепостного права в 1861 г., пошел более

ускоренным темпом, который становился потом все быстрее и быстрее. В 1860—1880 гг. число свободных переселенцев равнялось ПО 000; в 1880—18*92 гг. там поселилось уже 467 000 новых колонистов, а в 1892—1899 гг. число лиц, устремившихся в Сибирь, равнялось уже целому миллиону. Уже первая железнодорожная линия (Пермь — Екатеринбург — Тюмень), перешагнувшая в 1881 г. через Урал, повела за собой значительный рост колонизации. С 1889 г действует закон, по которому всякий, переселившийся с разрешения правительства, получает в собственность 15 десятин земли и освобождение от воинской повинности на 9 лет; а те, кто переселился в Приамурский край, были поставлены еще лучше. Большинство поселений возникает, естественно, вдоль железнодорожной линии под руководством Комитета сибирской железной дороги, который вместе с тем воздвигает церкви и школы и всячески способствует благоустройству переселенцев. Не пренебрегали при этом и водными путями: например, пароходный флот по р. Оби возрос в течение 1880— 1898 гг. с 37 до 120 судов. Таким образом, всюду происходит движение, которое, несмотря на все неудачи, должно оказать самое серьезное влияние на будущее Северной, а, косвенным образом, и Средней Азии. Тяжелые сельскохозяйственные кризисы не пощадят, конечно, и Сибири. Уже теперь оказывается, что во многих случаях переселение произошло слишком поспешно, и земля непригодна. В то время как из голодных мест России все еще устремляются в Сибирь толпы бедных переселенцев, навстречу им движется уже обратный поток голодных, разочаровавшихся, стремящихся к старому пепелищу. Кроме того, сельскому хозяйству Сибири, начиная с границы полярных стран, в старой полосе лесов, и кончая степными областями, более, чем где-либо,

202 угрожают неблагоприятные физические условия. Даже поселенцам на Амуре приходится бороться с неожиданными затруднениями. От опасного средства колонизации страны преступниками или политически неблагонадежными элементами, по-видимому, готовы отказаться. В 1899 г., по приказанию императора Николая II, была учреждена комиссия, которой было поручено разработать вопрос об отмене ссылки в Сибирь. Это начало конца того учреждения, которое придавало колонизации Сибири и нарождающейся общественности тяжелый отпечаток. Ссылка в Сибирь политически неудобных элементов началась уже давно; первый достоверный случай имел место в 1599 г. Исправительной колонией для уголовных преступников Сибирь стала с 1653 г.; но в то же время ссылали на далекий восток немало честных и умных людей лишь по политическим соображениям. О дальнейшей судьбе сосланных мало заботились. Большинство, вероятно, погибало. Другие, напротив, являлись здесь пионерами культуры; так, первый толчок к развитию горного дела на Алтае был дан ссыльными. Лишь в 1754 г. началось регулирование ссылки и занятий ссыльных, причем между ними различали две группы: преступников, осужденных на каторгу, и ссыльных-поселенцев. В XIX в. бунт декабристов, польские мятежи и нигилистическое движение привели в Сибирь множество образованных людей. Трудно подвести итог влиянию ссыльных на развитие Сибири; во всяком случае, было бы ошибочно рассматривать его только с отрицательной стороны. Но с отменой законов о ссылке, которые, быть может, для самой России были еще более опасными, для Сибири наступил период экономического, нравственного и духовного подъема.

Оглавление Первобытные времена и начало исторического существования Средней Азии.........................................3 Средняя Азия как арена исторических событий.........5 Условия экономические ............................................ 12 Доисторические времена.......................................... 18 Происхождение кочевого быта..............;.................. 23 Средняя Азия со времени появления монгольских кочевых народов............................................................ 29 Общий обзор.............................................................. 29 Гунны .......................................................................... 35 Западная часть Средней Азии и прилегающие к ней страны..................................... 42 Бассейн Тарима (Восточный Туркестан).................45 Западные гунны.......................................................... 61 Средняя Азия гуннского государства..............................65

Тюркские государства............................................... 68 Тибет.............................................................................. 79 Культурное и религиозное положение

Средней Азии домонгольского периода.................. 86 Средняя Азия от монгольского периода до настоящего времени.................................................96 Чингисхан...................................................................96 Монгольское государство до его разделения........ 105 Распадение мирового монгольского государства.. 110 204

Тимур........................................................................ 119 Тибет и восточный буддизм с конца XIII столетия 130 Монголия и бассейн Тарима от 1300 г. до настоящего времени........................................... 138 Западный Туркестан от конца Тимуридов до проникновения русских..................................... 145 Сибирь и Азиатская Россия........................................ 152 Пояс гиперборейский.............................................. 1 53 Жители Западной Сибири...................................... 161 Население Восточной Сибири............................... 168 Народы побережья и островов северо-западной части Тихого океана................................................ 175 Русские в Сибири и Средней Азии......................... 180